Оружие возмездия. Тотальная война [Олег Георгиевич Маркеев] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Олег Маркеев Оружие возмездия. Тотальная война

Оружие возмездия

Кровь героев. Она видна богам лучше, чем бесцветные слезы святых.

Мигель Серрано

Предисловие

Древние верили, что существует два Солнца. Дневное светило восходит на заре и прячется за горизонт на закате. Оно дарует свет, тепло и жизнь. Не было и нет места на земле, где бы люди не поклонялись Солнцу. И лишь тайный круг посвященных из поколения в поколение передавал культ Черного Солнца. Оно светит там, в Нижнем мире, куда заказан путь живым. Его жгучие черные лучи пронзают вечную тьму преисподней. Свет его невидим. Черное Солнце не способно дарить жизнь. А его заря станет последним часом нашего мира.

В исследованиях эзотерических аспектов третьего рейха утверждается, что центром тайной политики являлось мистико-эзотерическое общество «Туле». Видные члены нацистской верхушки либо являлись его членами, либо находились под постоянным влияниям членов «Туле». По законам структуры тайных организаций за «Туле» стоял «Германен Орден» («Орден Германцев» — масонская антисемитская ложа). И лишь недавно появились отрывочные сведения, что в недрах «Ордена Германцев» скрывалась еще более законспирированная группа посвященных под названием «Черное солнце».

Свастика — древнейший символ Солнца — стала официальной эмблемой общества «Туле» и государственным символом третьего рейха, но знак Черного Солнца никогда не выставлялся на обозрение непосвященных. Единственное место, где можно его увидеть, это Вевельсбург — центральный замок Черного Ордена СС. Война обошла его стороной, и сегодня любой желающий может беспрепятственно войти под его своды, где некогда отправляли свои тайные обряды высшие посвященные Черного Ордена.

В верхнем зале, так называемом Зале группенфюрера, поражает мрачная символика черно-белого мозаичного пола. Двенадцать лучей исходят из центрального круга, загибаясь в крючья свастики. Это и есть знак Черного Солнца.

Такой же знак я увидел на страницах дневника оберштурмбанфюрера СС, погибшего под Кенигсбергом. Люди, позволившие ознакомиться с этим чудом уцелевшим документом, просили сохранить в тайне имя автора дневника и использовать псевдоним. Они пояснили, что оглашать имя человека, данное ему при рождении, бессмысленно, если неизвестно имя, данное ему при посвящении. А то, что Рейнхард Винер (такое имя дал ему автор) входил в круг посвященных, становится ясно, стоит только прочесть первую страницу дневника, ставшую прологом этого романа…


Пролог

Историю творят боги и герои, нашедшие в себе силы отринуть все человеческое и превратившие свою жизнь в миф, в подвиг, в Великое делание. Тигль, в котором творится таинство превращения смертного в героя — Орден.

Мы создали наш Черный Орден, потому что с холодной отчужденностью, на какую человек способен лишь в момент смерти, осознали: либо мы принимаем вызов и вступаем в битву за свое будущее, либо вынуждены будем обречь себя на вечное рабство в том будущем, что нам готовит мировая Синархия. Зажатые между кремлевскими марксидами и вашингтонскими хасидами, мы выбрали войну как единственно возможную форму существования в мире, законов которого мы не признаём. Нам пришлось содрать дерн лжи, растущий стараниями продажных писак и фиглярствующих политиканов, разгрести «культурный слой», эти наслоения нечистот мысли, что оставила после себя цивилизация, учившая видеть человека во всех, кроме себя самого, чтобы добраться до скальных пород первичного знания, идущего от богов. И на этой твердыни мы построили свой орденский Замок, в тиши и тайне которого мы посеяли семена новой жизни.

Но кончается наш звездный год, наше солнце погружается во тьму, и парки уже соткали нам погребальный ковер. Скоро Рейх превратится в осажденную крепость — новый Монсегюр. Война солдата рано или поздно кончается. Генералы сдаются в плен, а политики пьют шампанское. Номы, чьей судьбой стал жест, знак, символ, уводящие к иной реальности, стоим выше этой безнадежно проигранной войны.

Нашей подлинной войной была попытка распахнуть врата в абсолютно иное будущее. Это был Эндкампф — Последняя Битва Одина — в максимально возможном виде. Непримиримость религиозных войн прошлого меркнет по сравнению с адским огнем, опалившим наши сердца. Мы выплеснули огненные потоки священной крови Великого жертвоприношения в тщетной попытке растопить Мировой лед. Мы пытались оживить мертвые камни, чтобы от них услышать древние заклинания на давно забытых языках. Мы уже стали ощущать в сгустившемся воздухе дыхание Великих, пробудившихся от векового сна. Но кончается отпущенное нам время… Мы исчезнем, когда рухнут стены нашего Монсегюра. Уйдем, запечатав уста тайной, спрятав под белыми плащами Чашу Огня.

…Мир после Рейха никогда уже не сможет быть прежним. Самим фактом своего появления мы навсегда и необратимо изменили вектор развития цивилизации. В этом мире, управляемом лишь случайностью и роком, мы сами выбрали свою Судьбу. Подобно Встану мы добровольно распяли себя на Древе познания, священном Иггдрасиле, и тяжесть нашей жертвы вновь склонила ось мира в сторону Полярной звезды. Облаченные в черное, мы добровольно пролили свою звездную кровь, мы втоптали себя в грязь и предали проклятию свои имена. Наша жертва принята, и Огненная свастика отныне и навсегда пылает в ледяной мгле, освещая избранным путь в чертоги Валгаллы[1].

Будущие герои согреются у наших погребальных костров.

Рыцари в белых одеждах сдвинут камни с наших могил и извлекут Меч — всесокрушающее Оружие Возмездия. Мы оставим им священные руны, которыми они напишут историю. нашей Битвы. Горечь нашего поражения не отравит напитка Бессмертия. У него терпкий вкус Победы и алый цвет Вернувшегося Бога…

Глава 1. Зов крови и огня

Гамбург, август 1998 года
Он отчаянно пытался вспомнить ее имя. Почему-то решил, что нужно выкрикнуть ее имя — и она прекратит пытку. Помнил, что ее имя звучало как песня стеклянного колокольчика, дрожащего от прикосновения теплого ветерка. На секунду видение сада, залитого летними сумерками, возникло в сознании так ясно и ярко, что он почувствовал запах разогревшейся за день земли, аромат цветущих деревьев, разлитый в медленно остывающем воздухе, и услышал протяжный нежный звук — динь-дон-динь…

Он вынырнул из забытья и вновь забился в бурлящем кипятке пытки. Ее пальцы, такие прохладные и нежные вначале, что ему казалось — над кожей порхают крылья бабочек, теперь превратились в раскаленные спицы и беспощадно вонзались в тело, выжигая и разрывая внутренности. Он даже не предполагал, что боль может быть такой.

Он распахнул рот, ему уже было все равно, что кричать, лишь бы кричать, выплескивая из себя боль. Но он не услышал собственного крика. Горло сдавила судорога, легкие выталкивали из себя воздух, но крика не было.

В рот упали горячие капли, жгучие дробинки ударили по языку, огненные струйки скользнули в горло. Он выгнулся, пытаясь сбросить с себя женщину. Но ее тело, такое невесомое и хрупкое вначале, вдруг превратилось в упругое тело пантеры. Она вцепилась ему в плечи, прильнула так плотно, словно хотела раствориться в его размякшем от жара и боли теле. Он почувствовал ее горячее дыхание на своей щеке. Странные, непонятные слова слетали с ее губ, словно бился на злом ветру надтреснутый стеклянный колокольчик…

…Дракон извивался всем телом, пытался сбросить ее с себя. Его влажное, белесое тело выскальзывало из рук, но она знала: стоит лишь на секунду разжать захват — и она рухнет в бездну, раненой птицей пробьет черные облака и будет бесконечно долго лететь навстречу раскаленной земле, так долго, что не выдержит маленькое птичье сердце, взорвется раньше, чем хрупкое тело расплющится о землю.

И она крепче сжала бедра, сцепила руки в замок и прильнула грудью к змеиному скользкому телу, зашептала; слова древнего заклятия, поражающего дракона в самое сердце.

От удара выгнувшегося в дугу тела ее подбросило? вверх, она едва не соскользнула в клокочущую бездну, но каким-то чудом удержалась. А дракон обернулся мужчиной с растрепанной гривой льва. Из распахнутого рта текла красная жижа, бешено вращались расширенные злобой зрачки. У нее осталась ровно секунда, а потом вырвавшееся из львиной пасти пламя сорвет ее со спины дракона, и это будет смерть, нет — хуже смерти.

Она высвободила правую руку, закинула за голову, пальцы нашли головку булавки, рванули, выдергивая вместе с волосами. Она припала к дракону, заглянула в его безумные глаза и вонзила булавку под ухо. Стальное жало вошло легко, как в расплавленный воск. Дракон вздыбился и разом обмяк. Она почувствовала, как его плоть, разрывающая ей внутренности, выстрелила жгучим огнем. Вихрь пламени опалил ее изнутри и вырвался наружу вместе с криком…

Они летели вниз сквозь липкую и влажную мглу облаков, навсегда слившись друг с другом. Он — мертвенно выкатив глаза и изрыгая белые хлопья, она — улыбаясь тихой улыбкой и счастливо закрыв глаза. Она знала, что от огненного семени погибшего дракона родится белокурый мальчик с глазами холодными, как сталь клинка. Пройдет тридцать лунных лет, и мир содрогнется от топота несметной конницы, волной прокатившейся с востока на закат, и народы падут ниц перед новым Воителем Вселенной…

Мулатка в окне устала демонстрировать себя, уселась верхом на стул, запустила пальцы в сноп мелких кудряшек на голове и пустыми глазами уставилась в оконное стекло.

На какое-то мгновенье на ее лице отразилось отчаянье, глухое и тяжкое, как у всякого, добывающего кусок хлеба каторжным трудом. Но мимо по тротуару шли потенциальные клиенты, а мулатка была профессионалкой, и она заставила себя улыбнуться. С кошачьей грацией принялась поправлять на себе одежду, состоящую из полупрозрачной юбочки и широких подтяжек. И то и другое было кричащего канареечного цвета, резко контрастирующего с ее шоколадным телом. Со стула, впрочем, не встала, очевидно решив экономить силы. Вечер только начинался, и прохожие еще не разогрелись до нужного градуса.

Иоганн Блюм бесстрастным взглядом следил за стараниями мулатки.

«Работай, девочка, работай! Всем наплевать, что ты думаешь о себе самой и о своей работе. Думаешь, мне нравится стоять на ветру? Или меня порой не тошнит от себя самого? О, кто бы знал! Наши клиенты рассчитывают получить за свои деньги первоклассный товар, а не ранимую душу. Уж ты-то знаешь. И я знаю. Поэтому и терплю», — думал он, переминаясь с ноги на ногу.

С возрастом ноги у него стали все больше отекать. Порой так, что с трудом удавалось снять туфли. И еще время от времени «стреляли» почки. Их Иоганн застудил в первый же год работы в полиции.

Он посмотрел на свое отражение в стекле. Солидный мужчина, немного отечное лицо, плащ пузырится на животе. Из кармана торчит буклет турфирмы, на голове нелепая шляпа с перышком. Типичный турист, убежавший от опостылевшего семейного очага и набравшийся смелости заглянуть на Рипербан[2].

Рядом с ним пристроилась стайка гомонливых индусов. Все в одинаковых легких курточках, зауженных брючках немыслимых цветов. Размахивая руками, отчаянно вращая белками глаз, принялись обсуждать достоинства мулатки.

«Макаки, — недовольно поморщился Иоганн. Сунул в рот остывшую трубку, полез в карман за зажигалкой. — Могу себе представить, что с ними станет, когда заглянут в соседнее окно!»

Рядом с мулаткой, как он знал, выступала скандинавка килограммов под сто весом. Ее могучие формы валькирий обволакивал розовый шелковый кокон. Достаточно прозрачный, чтобы перед покупкой изучить все многочисленные складки на теле.

Мулатка оживилась, стала принимать такие позы, что макаки в курточках загалдели на своем тарабарском языке так, что стали привлекать внимание прохожих. По неведомым законам обывателя тянет на шум, и на пятачке перед окном стала собираться толпа. Европейцы косились на Иоганна, принимая его то ли за сутенера мулатки, то ли за экскурсовода впечатлительных индусов. Иоганн с независимым видом пыхтел трубкой, хотя едва сдерживался, чтобы не дать пинка худосочному последователю Ганди, уже второй раз наступившему ему на ногу.

Второй час он фланировал по тротуару, время от времени останавливаясь у окна с мулаткой. Прелести черной пантеры в юбке канареечного цвета его интересовали меньше всего. Он знал, что подобная экзотика ему уже не по силам. А как полицейского его больше всего интересовал вход в массажный салон, рекламные огни которого отражались прямо в окне мулатки. Иоганн поверх кучерявых смолянистых голов индусов бросал взгляд на отражение красного дракона, горящего над входом в салон. Чутье полицейского подсказывало, что менять наблюдательный пост сейчас нельзя. Он и сам не знал почему. Просто привык доверять чутью.

Сначала в воздухе повис визг. Протяжный и свербящий, словно кошку окатили кипятком. Одно из окон в «Красном драконе» вздыбилось и осыпалось на тротуар потоком искристых осколков.

Мулатка вскочила со стула, забыв про клиентов. Зажала рот рукой. Глаза вылезли из орбит.

«Как шарики от пинг-понга», — мимоходом отметил Иоганн.

Рефлекс полицейского требовал со всех ног бежать к месту преступления. Иоганн даже почувствовал, как мурашки колют отекшие икры. Но он остался на месте. Даже поворачиваться не спешил. Хотя индусы, как испуганные галчата, уже открыли рты, во все глаза разглядывая противоположный дом.

Через секунду темпераментные дети Индии бросились к «Красному дракону». За ними потянулись остальные.

Иоганн Блюм не торопясь повернулся. Профессиональным взглядом оценил обстановку.

У входа в массажный салон уже сгрудилась толпа. Двое мужчин пытались удержать за руки совершенно голую женщину, худую и маленькую, как подросток. Она билась в истерике, выкрикивая слова на непонятном языке. Все тело ее было заляпано чем-то красным. В конце улицы взвизгнул сигнал полицейской машины. Головы разом повернулись на звук, а потом опять уставились на орущую женщину.

Иоганн заметил троих в штатском, с разных сторон спешащих к салону. Двигались они быстро, лавируя между остолбеневшими прохожими, но без суетливой торопливости. Так к месту несчастья идут только полицейские и врачи. Трагедия и кровь для них привычная, хотя и малоприятная часть работы.

«Быстро среагировали», — похвалил бывших коллег Иоганн.

Он снял шляпу, пригладил редкие волосы. Так, со шляпой в руке, и пошел к внешнему краю толпы.

Напарник принял сигнал и незаметно пристроился за спиной.

Никто не обратил внимания на солидного мужчину с непокрытой головой и крепкого парня в бейсболке. Толпа наслаждалась бесплатным шоу. Голая женщина продолжала вырываться из рук мужчин, оглашая Рипербан истошным криком. Каждую конвульсию ее гибкого тела толпа встречала одобрительным гомоном.

— Интуиция говорит, что наш клиент влип, — прошептал парень.

Иоганн пыхнул трубкой и, не вынимая ее изо рта, пробурчал:

— Засунь свою интуицию… Тебе платят за факты.

Речь вышла невнятной, но это дело подчиненного — разбирать слова начальника.

Иоганн Блюм считал, что напарник по молодости лет еще не имеет права на интуицию. Она, настоящая, а не невразумительное шевеление внутри, приходит только с опытом. Интуиция у Иоганна была безошибочной, как чутье матерого волка. Он уже твердо знал — в салоне произошло убийство. И убит тот, за кем ему было поручено следить.

«Черное солнце»

За неровным полем черепичных крыш светилась стальная полоска Северного моря. Ветер, упругий и злой на такой высоте, бился в толстое стекло. Человек лет тридцати у окна знал, что пахнет ветер портом, знал, но не мог почувствовать. В кабинете тихо гудел кондиционер, нагоняя влажный и теплый, как в тропиках, воздух. Человек день назад прилетел из Латинской Америки и не успел акклиматизироваться. Секретарь, предупрежденный заранее, специально отрегулировал кондиционеры в офисе шефа на нужную температуру и влажность.

В тридцать с небольшим частые перелеты и смена часовых поясов еще переносятся легко. Человек ухаживал за своим телом, как хороший хозяин обустраивает и содержит в чистоте свой дом. Потому что верил: его тело — дом его души. А у него, он знал, душа рыцаря-воина, беспощадная и суровая.

Разложение, смрад и нечистоты в трущобах есть лишь внешнее проявление вырождения низшего сословия. Особо чистые наркотики, дорогостоящие оргии и отупляющее безделье — проклятие высших, скрывающих трупный запах деградации за ароматом дорогих духов. Разница между обитателями зловонных ночлежек и элитных особняков лишь в одном — в сумме денег, которыми последние способны отсрочить собственную смерть. Жизнь этих дегенератов, по мнению человека, стоявшего у окна, не стоила и ломаного гроша. Себя он относил к немногим избранным, чьим уделом, призванием и проклятием было повелевать стадом двуногих полускотов.

Человек, стоя у окна, безучастным взглядом наблюдал за суетливой жизнью города, раскинувшегося внизу. Ушли отсыпаться туристы, сутенеры и шлюхи; полиция, санитары и дворники аккуратно убрали мусор ночной жизни, чтобы ничто не травмировало глаз благопристойных горожан, заполнивших улицы. Начальники и клерки, булочники и мастеровые, студенты и врачи спешили, чтобы в точно установленное время занять отведенное каждому место. В их жизни все шло и должно идти по раз и навсегда заведенному порядку. Великий немецкий «орднунг» — основа всех побед и причина всех поражений Германии.

Человек у окна размышлял о вуду. Адская смесь из схоластического католицизма и диких африканских культов разлилась по половине мира и пьянила, одуряла и выжигала разум, как девяностопроцентный гаитянский ром. От пентхаузов Нью-Йорка и до пальмовых хижин в сельве можно найти куриные лапки, засушенные трупики игуан, связки ядовитых трав и маленькие черепа. Римский папа закрыл глаза на измазанные кровью статуэтки святых апостолов, сигарный дым в церквах и брюхатых мадонн на алтарях и специальным эдиктом приказал считать вуду ветвью католицизма. С той же логикой можно было бы объявить коммунизм светской формой христианства, но папа слишком долго не мог решиться, и с крахом СССР вопрос канонизации красных великомучеников отпал сам собой. Фидель Кастро оказался гораздо практичнее в вопросах веры, впрочем, как все марксисты. Он попросту наплевал на культ вуду, отправляемый его подданными ночами, в обмен на молчаливое согласие посещать партийные мероприятия днем.

Кстати, в шестидесятые годы, когда у плебса возник интерес к экзотике, а элита принялась активно финансировать поиски новых и восстановление древних методов управления плебсом, ученые подвергли химическому анализу некий пепельно-серый порошок из дежурной аптечки шаманов вуду. Молва приписывала этому магическому средству способность превращать человека в зомби — живого мертвеца. Или в биоробота, как выражались шаманы с университетскими дипломами. Оказалось, что препарат, приготовленный из всякой гадости: перетертых в порошок трав, пепла ящериц, выпаренных внутренностей обезьян и сухих муравьиных телец, — блокирует зоны мозга, отвечающие за физиологическую активность. И человек превращается в труп, при этом полностью сохраняя сознание. Его можно заживо похоронить, откопать и рассказать сказку о воскрешении в новом мире, где он живет, пока выполняет волю шамана. Бред тысячелетней давности? Но человек, стоящий у окна, своими глазами видел людей-зомби, работавших на тайных плантациях коки в сельве. Они не помнили ничего и не интересовались ничем, кроме работы, сна и скудной пищи. И самое главное — они ничего не могли рассказать.

Нет сомнений, что шаманы из секретных лабораторий оценили достоинства снадобья своих необразованных коллег. Потому что после семидесятого года через «железный занавес» в оба конца пошли контейнеры с «живыми мертвецами». Так ЦРУ, КГБ, Моссад и Штази эвакуировали пленных и перебежчиков. И время от времени полиции мира отлавливали серийных маньяков, забывших свое прошлое, но отлично помнящих приказ.

«Цели остаются неизменными, меняются только средства, — усмехнулся человек. — В полуголодном племени достаточно иметь двух-трех зомби и щепотку порошка, чтобы страх заставил остальных работать безо всякой химиотерапии. Мы можем синтезировать порошок тоннами, но зачем? Достаточно сохранять уровень безработицы в семь процентов, чтобы остальные толкали друг друга локтями, спеша на работу. И время от времени показывать по ТВ голодающую Африку или, ха-ха, Россию во мгле[3]. Сытому бюргеру и вольнодумному профессору вполне хватит, чтобы подсознательный страх лишиться кружки пива и сардельки с квашеной капустой направил мысли в нужную сторону. А новое поколение, не читавшее Маркса, даже не понимает, что мы платим плебсу ровно столько, сколько можем платить. Иссякнут ресурсы — пустим в ход порошок».

Он считал, что имеет право так думать о людях. В тридцать три года стоять во главе исследовательской корпорации, чей интеллектуальный продукт потребляло полмира, вполне достаточно, чтобы знать себе цену.

В отличие от главы «Майкрософт» Клаус Винер чурался публичности. Билл Гейтс периодически становился жертвой публичных скандалов, а слово «Майкрософт» вызывало желчную реакцию у всех пользователей компьютеров. Корпорацию «Магнус» всуе не поминал никто, имя Винера не появлялось в передовицах, хотя разработками «Магнуса» пользовались вся Силиконовая долина — это средоточие лабораторий новейших технологий США — и тысячи государственных и частных организаций.

Винер задумал и создал свою корпорацию как «виртуальную компанию» задолго до того, как этот термин вошел в обиход. Тысячи разрозненных исследовательских групп, университетских лабораторий и талантливых одиночек существовали в автономном режиме и вели свой участок работы, порой даже не подозревая об истинном смысле и конечной цели исследований. Закрытый от посторонних «мозговой центр» жёстко контролировал график работ, финансировал, снабжал информацией и оборудованием, обеспечивал безопасность и беспощадно пресекал утечку кадров и секретов. Корпорация «Магнус» никогда не выбрасывала свои акции на биржу НАСДАК[4], но сотни малоизвестных фирмочек, чьи акции неожиданно взлетали до заоблачных высот, своим успехом, а часто и рождением были обязаны «Магнусу».

Винер положил ладонь на стекло и с удовольствием ощутил его студеную толщину. Словно коснулся льда, сковавшего прозрачную альпийскую речушку Мысли сразу же прекратили свой лихорадочный бег, сердце остыло и перестало толкать по венам вскипевшую от гнева кровь. Его удары стали мерными, как ход хорошо отлаженного двигателя, и мозг человека заработал быстро и четко, как компьютер.

«Ты подумал о вуду по ассоциации с этой тайской шлюхой. Восточная женщина и африканский культ… Равно загадочны и опасны».

Винер круто повернулся на каблуках и спросил:

— Иоганн, эта тайская шлюха не связана ни с каким тайным кланом?

У дальнего конца длинного стола, вытянувшись в струнку, стоял широкоплечий мужчина неопределенного возраста и неприметной внешности. Он начал службу в криминальной полиции Мюнхена, затем пять лет работал в Интерполе. Связи и опыт — капитал, не подверженный инфляции. Лишь глупцы играют им самостоятельно, как мелкие частные инвесторы на бирже. Иоганн, уйдя в отставку, вложил свой капитал в корпорацию герра Винера, регулярно получал проценты и еще ни разу не пожалел о принятом решении.

«Прост и надежен, как хорошо смазанный „вальтер“, и верен, как хорошо выдрессированный пес», — подумал Винер, ожидая ответа.

— С этими азиатами никогда нельзя быть уверенным на сто процентов, герр Винер. — Он раскрыл папку. — Судите сами. Тай Ди Сонг, девятнадцать лет, таиландка. Прибыла в Германию два года назад, заключив брак с Отто Краузе, владельцем гаража в Кёльне. Обычная практика: через Интернет подбирается девочка, специальное агентство берет на себя все формальности, через месяц заказанный товар прибывает к вам в целости и сохранности. В Таиланде девушка стоит до двухсот долларов плюс оформление брака и транспорт — всего до полутора тысяч долларов. Отто Краузе получил сексуальную игрушку, бессловесную домработницу и грушу для битья. Что-то у них не сложилось, и, подозреваю, он не просто выгнал ее, а сам продал сутенерам в Гамбурге, чтобы окупить расходы. Сейчас мы это активно выясняем.

— Меня интересует только ее контакт с кланами, — коротко бросил Винер.

— Вероятность минимальна. С соотечественниками не контактировала, домой не звонила и денежных переводов не посылала. В массажном салоне «Красный дракон» находилась фактически под домашним арестом. Ее надежно посадили на иглу. Героин. До кубика в день, — уточнил он, заглянув в записи.

— Что она заявила в полиции? — спросил Винер.

— Ничего вразумительного. Устойчивый бред.

Винер бросил взгляд на лежащие перед ним фотографии. Распятый на огромной кровати мужчина. Руки и ноги привязаны к спинкам. Рот залеплен застывшим красным воском. Потеки воска на груди, складывающиеся в китайский иероглиф «огонь». Расширенные до предела зрачки, гримаса ужаса, застывшая на лице.

— Разве никто не слышал его криков?

— Рипербан — не то место, где обращают внимание на крики, герр Винер. — Лицо Иоганна осталось бесстрастным, никакой глумливой ухмылки полицейского, расследующего убийство на сексуальной почве. — Он просто не мог кричать. Тайка владела секретами иглоукалывания. Это входило в ее набор услуг: точечный массаж и введение игл, способные довести клиента до оргазма без полового акта. В данном случае она блокировала голосовые связки жертвы. Он мог дышать, чувствовать боль, но не мог кричать. Я показал фотографию тела жертвы специалисту. Вот его заключение: следы уколов точно соответствуют особо болевым точкам и группе точек, блокирующих голосовые связки.

— Иными словами, допросить нашего клиента было невозможно.

— Именно так, герр Винер. Я купил у охранника салона копию записи, они контролируют все комнаты. В момент убийства в комнате находились только тайка и клиент. Это довольно специфическое заведение, ничего экстраординарного, на взгляд охранника, не происходило, пока тайка не выбежала в коридор и не принялась крушить все подряд.

Винер опять повернулся к окну, положил ладонь на стекло. Спустя минуту он ровным голосом отдал команду:

— Возьмите в оборот ее мужа. Дайте ему денег, пусть наймет адвоката. Нашего адвоката, Иоганн, который докажет, что тайка не может давать показания, пока не пройдет курс лечения. Поместите ее в нашу клинику. Пусть из нее вытрясут все. Я хочу быть полностью уверенным, что в деле не появятся узкоглазые из Триады.

— Да, герр Винер. — Иоганн сделал короткую пометку в блокноте.

Винер вернулся к столу, сел во вращающееся кресло, придвинул к себе фотографии.

— Что думают по этому делу в полиции? — спросил он, разглядывая крупный снимок жертвы. Длинные вьющиеся волосы, разметавшиеся по подушке, острая бородка и усики, лицо постаревшего ловеласа, не спешащего покинуть ринг любви. «Почему все несостоявшиеся гении пытаются походить на Сальвадора Дали? — подумал Винер. — Бог мой, мы живем в век тотального разрыва формы и содержания! Имидж подменяет суть… А, насколько мне известно, Дали пятнадцать лет работал копиистом и в совершенстве овладел техникой всех известных мастеров. Лишь после этого стал писать сам. И все его выкрутасы и эскапады просто рекламная кампания того, что, на мой взгляд, в рекламе не нуждается. Он был гением, а наш клиент лишь ремесленником».

— Полиция готова закрыть дело, расследовать практически нечего. Личность потерпевшего установлена, сегодня они проинформируют русского консула.

— История уже попала в газеты? — Винер отбросил фотографию.

— Пока нет. Но я не рекомендую закрывать информацию, герр Винер. Это может показаться подозрительным. Случай слишком зауряден, дальше бульварных газетенок информация не пойдет. Полиция и консул не заинтересованы придавать особое значение гибели русского туриста в публичном доме.

— Интерпол? — Винер поднял взгляд на замершего у дальнего края стола Иоганна. «А он за последнее время растолстел. Похож на тренера по боксу из провинциального университета. Пора убирать с оперативной работы, она уже не для него», — мимоходом отметил Винер.

— В файлах Интерпола на русского ничего нет. Контрабанда, наркотики, участие в организованной преступности полностью исключаются.

— Вернее, не установлены, так? — вставил Винер.

— Русский с девяносто первого года проживает во Франции. Много путешествовал. За это время, поверьте, герр Винер, он обязательно бы засветился.

Винер аккуратно сложил фотографии в конверт.

— Благодарю за работу, Иоганн. Оставьте досье, я его еще просмотрю.

— Какие будут указания, герр Винер? — Иоганн положил на край стола папку и убрал руки за спину.

Винер отметил, как туго натянулся пиджак на животе Иоганна. Начальник службы безопасности стоял в прямоугольнике яркого света, бьющего из панорамного окна, и от Винера не укрылась нездоровая отечность его лица.

«Перевести с повышением в испанский филиал и через полгода с почетом отправить в отставку», — решил он.

— Никаких, Иоганн. Дело закрыто.

Винер вошел в комнату, смежную с большим кабинетом. По закону контрастов, которому старался следовать Клаус Винер, здесь царил полумрак. Два кожаных кресла викторианского стиля, резной столик между ними — вот и вся обстановка. Стену украшал голографическая фотография лунной поверхности с цепочкой следов астронавта. Везде, где приходилось работать Винеру, рядом с залитым солнцем огромным официальным кабинетом оборудовали маленькую затемненную комнату, максимально защищенную от прослушивания. В ней Клаус Винер из главы корпорации «Магнус» превращался в члена совета ложи «Черное солнце». Содержание разговоров в этих «темных комнатах» никогда не предавалось огласке, о принятых решениях информировали лишь немногих, хотя речь порой шла о судьбах целых стран.

Собеседник, который его поджидал, утонув в удобном кресле, тоже контрастировал с мясистым Иоганном, так и не избавившимся от мышления и привычек полицейского. Это был сухопарый старик, абсолютно лысый; и без того большие глаза увеличивали толстые стекла очков. Он саркастически скривил губы и произнес скрипучим голосом:

— Немецкий автослесарь выписывает себе рабыню из Таиланда! Сбылась мечта Адольфа.

Винер сел в кресло напротив, бросил на стол папку и конверт с фотографиями.

— Полюбуйся.

— Если тебе не жаль нервов старика. — Он придвинул к себе папку.

За нервную систему Вальтера Хиршбурга можно было не беспокоиться. Равно как и за ясный ум, несмотря на возраст. Винер был уверен — спроси он у старика его личный номер в СС, Хиршбург без запинки ответил бы; «Три тысячи семьсот два». Войну он закончил тридцатипятилетним штандартенфюрером СД, офицером для особых поручений личной канцелярии рейхсфюрера. Его заслуги и знания стоили того, чтобы тайными каналами увезти Хиршбурга из осажденного рейха. А такую благосклонность заслужили далеко не все.

Тридцать пять — это возраст, когда ни за что не смириться с поражением. Еще есть силы играть, но уже достаточно опыта, чтобы не идти ва-банк. Вальтера Хиршбурга сберегли для долговременной игры. И он играл, участвуя во всех послевоенных операциях «черного братства СС», от присяги которому освобождает только смерть.

Винер взял со стола пульт, нажал кнопку, с потолка на старика упал луч мягкого света галогенной лампы. Направил пульт в угол, и кондиционер, мягко заурчав, стал нагонять в комнату теплый ветерок. Лишь после этого он закурил тонкую сигару.

— Ты знаешь, как за глаза называли Мюллера? — спросил старик, быстро перелистывая отчет.

— Нет, — ответил Винер.

— Чугунная задница. — Старик отложил отчет и достал фото из конверта. — Шеф гестапо был талантливым полицейским. Он мог часами слушать допрашиваемого, не делая ни одной пометки. А потом ломал его на деталях.

— Я всегда думал, что ломали другие, — заметил Винер.

— Брось, Клаус, во всем мире полиция избивает задержанных. — Старик махнул сухой и костлявой, как лапка зверька, рукой. — Пытка не должна быть самоцелью. Она лишь открывает рот клиенту. Но кто-то же должен анализировать его показания. Вот в этом папе Мюллеру не было равных. — Он с интересом стал рассматривать фотографии убитого. — Э, как его уделали! Хотя в американских боевиках показывают и не такое. А их, между прочим, смотрят подростки. Куда мы катимся?

Винер, закинув голову, проследил, как облачко дыма вытягивается в шлейф.

— Полиция в этом деле не усмотрит ничего экстраординарного, Иоганн прав. А контрразведка? Меня интересует мнение контрразведчика с полувековым стажем. Ветеран тайных войн спрятал польщенную улыбку.

— Что ж, давай тряхнем стариной. — Хиршбург отложил фотографии, раскрыл папку. — Иван Алексеевич Дымов, русский, тридцать семь лет, родился в Калининграде, обучался в Строгановском художественном училище. С девяносто первого переехал на постоянное жительство во Францию. Женат на Анне-Марии Баллон, более трех лет живут отдельно. Та-ак. Прокатился по всей Европе, дважды по три месяца провел в Штатах. Ага! Таиланд, Бирма, Сингапур… Штатный фотограф этнографической экспедиции. Там, наверно, и пристрастился к сексуальной экзотике. Иоганн прав, все хорошо объяснимо… Так, лауреат международных фотоконкурсов, сотрудничает с рядом рекламных агентств. — Он оторвал взгляд от досье. — Ты видел его работы?

— Да, ничего особенного. С тех пор как японцы завалили мир своими «мыльницами», каждый мнит себя фотохудожником. Но купить карандаш еще не значит рисовать, как Леонардо.

— Согласен. — Хиршбург кивнул лысиной, бликующей в свете лампы. — Последний год провел в России. — Он отложил бумагу, но очки снимать не стал, — Хочешь знать мое мнение?

— Естественно. — Винер пристроил сигару в выемку. на пепельнице и подался вперед, чтобы блики на очках старика не били в глаза.

— Косвенные признаки, что он причастен к спецслужбам налицо. На всякий случай я попрошу своих друзей проверить, не совпадают ли перемещения этого Дымова с известными нам разведоперациями русских. Но он не профессионал. — Старик взял новый лист из папки. — Человек приезжает в Гамбург, останавливается в приличном отеле, ужинает в номере, затем на такси прямо от отеля направляется на Рипербан к шлюхам. А утром, между прочим, его ждет деловая встреча. Ни разу не проверился, ни одного контакта. Хуже того, звонок антиквару он сделал из номера отеля. Иоганн пишет, что именно по звонку его группа установила адрес и личность Дымова. Кстати, почему не сделали этого заранее?

— До вчерашнего дня мы не знали, кто именно вступит в контакт с антикваром. Дымов вел переговоры с ним через Интернет. Подписывался псевдонимом, использовал для связи «почтовый ящик» в Париже. Писал по-английски, но экспертиза установила, что это не его родной язык. Потом мы локализовали его хост-компьютер. Сообщения в Париж шли из Калининграда. Мы предположили, что имеем дело с русским. Это вся информация, которой мы располагали.

— Бог мой! Так долго конспирировал, чтобы сделать, звонок антиквару прямо из отеля! — поморщился Хиршбург. — Это еще раз доказывает, что компьютер купить можно, а ум — нет.

— Да, глупо. А если нас пытались поймать на живца? — спросил Винер.

— Готов допустить, что русские играли Дымовым втемную. Но почему они позволили ему прямо перед финалом операции оказаться в постели у тайки? Должны же они его хоть как-то опекать!

— Тяга к порядку никогда не была сильной стороной русских, — возразил Винер. — Вернее, они его всегда требуют от своих правителей, но еще ни разу не пытались установить в повседневной жизни. Опекуны могли проворонить Дымова, а он вполне мог уйти в загул.

— А тайка именно в этот день окончательно спятила от героина? — не скрывая иронии, спросил Хиршбург.

— Да, полный абсурд, — согласился Винер.

— Это абсурд, который для простых смертных и есть нормальная жизнь. Твое развитое и дисциплинированное сознание никак не смирится с очевидным: немотивированные поступки, беспричинные убийства и спонтанные самоубийства в той клоаке, где живет большинство, — это норма. — Старик кивком указал на дверь в большую комнату. — Толстобрюхий Иоганн это понимает, а ты — нет. Я знаю причину твоего беспокойства, мой мальчик. Ты никак не можешь смириться с фактом, что человек, которого ты разрабатывал, был убит тайской шлюхой? Сюжет, достойный Чейза, а возможно, и Ле Карре. — Старик отложил листок. — Но согласись, русского мог сбить автомобиль, самолет мог разбиться. Кирпич ему, в конце концов, упал бы на голову… Все бы вызвало у тебя подозрение, так? Но знаешь, что сказал мне однажды Гелен[5]? «Наибольшие подозрения у контрразведчика вызывает естественный ход событий». И он, согласись, прав. Когда постоянно плетешь интриги и участвуешь в заговорах, невольно забываешь, что жизнь большинства состоит из серых, невыразительных будней, где нет и не может быть логики.

Винер тщательно загасил сигару в пепельнице. Достал платок, аккуратно вытер пальцы.

— Как ты наверняка догадался, я не стал бы тревожить твой покой ради консультации по столь никчемной персоне, как Дымов, — начал он, понизив голос. — И уж тем более не сорвался бы через океан, узнав о его смерти. — Он выдержал паузу. — Все, что прозвучит в дальнейшем, является прерогативой «Черного солнца».

Лицо старика на мгновенье закаменело. Он медленно скрестил руки на груди, положив сжатые кулаки на плечи. Винер повторил жест. Несколько секунд они смотрели друг другу в глаза. Молча ждали, когда внутри установится покой и полная отрешенность от всего суетного.

— Я готов слушать. — Старик уронил руки на колени.

Голос его изменился, пропали добродушные нотки, он стал сухим и бесстрастным.

С этой секунды весь его опыт, знания и сама жизнь переходили в руки самого молодого члена совета «Черного солнца». Хиршбург знал лишь, что членов ровно двенадцать по числу лучей черного солнца на мозаике в зале Вевельсбурга. Лично он знал и подчинялся только одному — Клаусу Винеру.

Винер положил ладони на стол треугольником, острием направив его в напряженно застывшего Хиршбурга.

— Месяц назад состоялась конфиденциальная встреча представителя русской банковской группы «Альянс» с финансистом… Фамилия роли не играет. Главное то, что он обслуживает наши интересы. Зная о его прусских корнях, «Альянс» преподнес старинный меч, принадлежащий его предкам. Все имущество родового замка считалось погибшим во время войны. Открытым текстом было заявлено что группа «Альянс» получила в свое распоряжение культурные ценности, раритеты и фамильные архивы, вывезенные из Германии в Союз. Была названа примерная цена. «Альянс» предложил считать эти коллекции залогом для кредита. Проблема в том, что русские заблокировали закон о реституции культурных ценностей. Поэтому сделка, если таковая состоится, должна быть полностью конфиденциальной. Речь фактически шла о тайной продаже, а не о кредите. Все серьезные финансисты знают, что Россия балансирует на грани финансового кризиса. — Винер выдержал паузу, дав собеседнику усвоить информацию. — Я немедленно дал команду активизировать сеть коллекционеров, аукционистов, посредников — всех, кто задействован в операции «Наследие». Я посчитал, что если русские начали зондажную операцию, то должны вести ее по разным каналам. Представь мое удивление, когда в сеть первым попал этот Дымов.

— Все зависит от того, что предложил антиквару Дымов, — произнес старик.

Винер пружинисто встал, прошел к стене, сдвинул в сторону фотографию лунной поверхности. Приложил ладонь к черному прямоугольнику на дверце встроенного сейфа; сначала раздалось тихое жужжание, потом мелодично тренькнул замок. Винер достал из сейфа большую папку в кожаном переплете. Захлопнул сейф и вернулся к столу.

— Дымов обещал предъявить антиквару веские доказательства подлинности изделий. Эту папку мои люди изъяли в номере Дымова, пока полиция осматривала его труп. Здесь крупным планом сняты сами изделия и их отдельные фрагменты. — Он достал из папки две фотографии, отложил, а папку протянул старику. — Эта коллекция из одиннадцати предметов, — он указал на фотографии, — собиралась доктором Роде по прямому указанию рейхсфюрера СС Гиммлера. Курировал работу представитель «Аненербе»[6] в Восточной Пруссии штандартенфюрер Хармьянц. Коллекция уникальна. Янтарным чашам и кубкам тысяча лет и более. Самая древняя относится к эпохе второй династии фараонов Египта. Все чаши служили предметами религиозных культов. О существовании коллекции Роде знали еще трое: фон Андре, Хармьянц и мой дед — Рейнхард Винер[7].

Старик медленно перебрал все снимки, подолгу рассматривая те, где крупно были видны маркировка и клеймо. Захлопнув папку, он надолго замолчал, положив подбородок на сложенные лодочкой ладони. Бликуюшие очки не позволили увидеть его глаз, и Винер не был уверен, смотрит старик на него или нет.

— В подлинности можно не сомневаться, так? — спросил старик, думая, казалось, о чем-то другом.

— Код маркировки говорит, что изделия относятся к коллекции кёнигсбергского Музея янтаря. Графолог утверждает, что она нанесена лично доктором Роде. — Винер чуть отодвинулся, блик на очках дяди Вальтера пропал, и Винер увидел, что веки старика опущены.

— М-да, более чем странно, — наконец произнес он скрипучим голосом. — На русских это не похоже. Я имею в виду тех, с кем приходилось сталкиваться до сих пор. Они были профессионалами. А здесь я вижу руку любителя. Я не имею в виду лично Дымова. Только любитель может рискнуть действовать вразрез с линией государственных спецслужб. За такой грех, как правило, карают беспощадно.

— Не является ли появление Дымова частью зондажной операции русских? — повторил вопрос Винер. — Ониже никогда не переставали искать свои культурные ценности, вывезенные в рейх.

— Исключено! — резко бросил старик. — Все зондажные операции русских были направлены на попытку установить маршруты движения и места хранения ценностей на Западе. Это мы периодически вбрасывали информацию о том, что большая часть ценностей укрыта на территории, подконтрольной русским, или вообще давно изъята в качестве трофеев и прячется в этом… — он прищелкнул пальцами, — специальном хранилище. Я правильно выразился?

— В спецхране, — произнес Винер по-русски.

— Для зондажа русские всегда использовали Янтарную комнату. Она шла по общим каналам, но слишком громоздка и слишком уникальна, чтобы незаметно реализовать ее на черном рынке. Поэтому она идеально подходит для установления путей, по которым шли ценности с востока в рейх. И вдруг русские запускают в игру редчайшую коллекцию янтарных кубков и чаш? Прости, Клаус, но в такой непрофессионализм я отказываюсь верить. — Старик достал платок, промокнул вспотевшее лицо.

Винер медлил, поглаживая две фотографии, лежащие изображением вниз.

— Ты узнал эту коллекцию, Вальтер?

Хиршбург кивнул. Вновь вытер лицо. Жест получился суетливым, словно он рефлекторно пытался спрятаться от пронзительного взгляда Винера. Тот вдруг напомнил старику молодого беркута, нацелившегося на добычу. «Он больше всех в роду похож на покойного Рейнхарда. Только более энергичен и жестче. Идеальное сочетание воли, мужества и мудрости», — подумал Хиршбург.

— В январе сорок пятого в Кенигсберге вы выполняли специальное задние Гиммлера, — начал Винер.

Хиршбург немного помедлил и, повинуясь взгляду Винера, продолжил:

— Мне было приказано принять у Хармьянца несколько ящиков и обеспечить их транспортировку в рейх. Эту коллекцию упаковывал лично Роде. Из-за кубков вышел какой-то спор. Подробностей я не помню, но упоминалось имя Рейнхарда Винера. — Старик на секунду сдавил переносицу пальцами и прикрыл глаза. — Да… Роде спорил с Хармьянцем о заключении, которое сделал ваш дед по одному из янтарных кубков. Тогда мне показалось, что фанатик Роде ревнует и просто не хочет расставаться с этой коллекцией.

— Дальше. — Винер положил на колени два снимка, все еще держа их изображением вниз.

— Потом начался сущий кошмар. Русские почти замкнули кольцо вокруг города, со дня на день ожидался штурм. Моя зондергруппа должна была выехать на спецпоезде. Но вместо него вперед пошел обычный состав с гражданскими. А через несколько минут начался налет авиации русских. Грузовик сильно повредило. Меня контузило, командование принял на себя гауптман Рунге. В себя я пришел уже в спецпоезде. Как потом оказалось, это был последний состав, которому удалось вырваться из г города. — Старик перевел дыхание. — Рунге доложил, что ему удалось выгрузить ящики из подбитой машины. Группа переждала налет в подвале полуразрушенного дома в районе пивоварни «Понартер». После налета Рунге недосчитался четырех солдат и одного ящика: угол подвала, глея находились эти четверо, завалило. Откапывать возможности и времени не было. В Берлине я сдал по описи все, что удалось вывезти из Кенигсберга. Выяснилось, что недостает именно этой коллекции чаш.

— Что стало с Рунге и его командой? Хиршбург поджал по-старчески блеклые губы.

— Понятно, — догадался Винер. — Итак, Роде, фон Андре, Хармьянц мертвы. Мой дед погиб в августе сорок четвертого, за полгода до падения Кенигсберга. Остались только вы. — Он перевернул фото и протянул старику. — Об этой чаше шла тогда речь?

Хиршбург наклонил очки, как это делают близорукие, подался всем телом вперед.

— Несомненно это она, — произнес он сдавленным от напряжения голосом.

От бесформенной, с плохо обработанными краями чаши на снимке исходило ровное золотистое свечение.

— Да, я абсолютно уверен. — Хиршбург потер кончики пальцев. — От нее исходило какое-то тепло. Знаете, будто держишь в руках что-то живое.

Винер внимательно наблюдал за стариком, пытающимся подобрать слова.

— Господь мой! Я вспомнил. — Он шлепнул себя ладонью по лбу. — Роде ворчал, что в «Аненербе» никто не разбирается в янтаре. А Хармьянц возразил, что ваш дед Рейнхард Винер либо гений, либо безумец. Но не им об этом судить. Их дело выполнить приказ рейхсфюрера.

Винер презрительно скривил губы и бросил:

— Хиршбург, если бы эти два старых идиота сразу же поверили моему деду, мир давно был бы другим! К весне сорок пятого рейх получил бы оружие возмездия, и мы набело переписали бы историю.

Он резкими движениями смел фотографии со стола и бросил их в папку.

Связь времен

Восточная Пруссия, юго-западнее Кенигсберга, 26 августа 1944 года
Ветер гнал к Балтике клочья облаков. Сиреневые сверху, а снизу окрашенные закатом в ярко-малиновые тона, они казались перьями диковинной птицы, парящими в матово-белом небе. Спустя несколько минут, когда солнце ушло за горизонт, краски померкли и все вокруг сделалось серым и мрачным.

Капитан Максимов досадливо поморщился и устало закрыл глаза. Смотреть больше было не на что. Кругом мокрый лес. За неделю он уже успел осточертеть. Если смотреть на карту, то вся Восточная Пруссия покрыта синими прожилками. Красиво на бумаге, а в жизни это чавкающая глина, неожиданно переходящая в топь, ручейки по колено через каждые сто метров — их никак не перепрыгнуть, приходится брать вброд, — озера со стоячей темной водой и извилистые речушки. А главное, вечная сырость и хмарь, от которых нет спасения. И еще усталость, накапливающаяся в теле, она уже давала себя знать тяжестью в мышцах и неожиданными провалами сознания, вязкими, как полуобморочный сон.

Первые дни после десантирования группа только и делала что отрывалась от облав. Тогда было не до сна, даже дыхание перевести не успевали. Только заваливались в траву, как спустя полчаса раздавался надсадный лай собак. Егеря травили умело, вытесняя с пустошей и перелесков к дорогам, на которых уже изготавливались к бою заслоны. Вырваться удалось практически чудом, внаглую рванули в разрыв в цепи загонщиков. Повезло: собаки, наверняка уставшие еще больше, чем люди, не среагировали. А иначе — короткий бой без всяких шансов на победу и по последней пуле в себя. Если обсчитался и боек цокнет в пустом патроннике, то на такой случай у каждого на поясе висела лимонка. Рвани кольцо — даже полумертвый, но рвани. Потому что лучше так, чем смерть мученическая на допросе и вечный позор предательства.

К имению Рихау разведчики вышли четыре дня назад. Пока лежали в засаде, успели привести себя в порядок и даже отоспаться по очереди. Но о том, чтобы развести костер и просушить одежду, даже речи не было. Такой наглости немцы не простили бы.

В усадьбе творилось что-то подозрительное. Дорога к ней была плотно укатана тяжелыми грузовиками, охрану несла полурота СС. По аллеям вокруг дома время от времени прогуливались люди в гражданском платье. К единственной в имении женщине, невысокой статной даме лет сорока, охрана и штатские относились подчеркнуто уважительно. Солдаты старались держаться подальше от усадьбы, что служило верным признаком того, что в доме находятся либо старшие по званию, либо пользующиеся особым покровительством властей.

В первый же день случайно наткнулись на двух связистов, копавшихся у дороги. Руки зачесались скрутить их и выпотрошить все, что знают. Но знали очкастые фельдфебели наверняка с гулькин нос, а шум из-за их пропажи вышел бы изрядный, и все окончилось бы новым загоном. Поэтому Максимов сдержался и дал приказ Барсуку исполнить свой знаменитый трюк.

Барсук, он же Слава Казначеев, осторожно и качественно проделал то, за что получил свою кличку. Обнаружив кабель связи, протянутый из поместья, он раскопал его при помощи сухой барсучьей лапки, проткнул иголкой несколько отверстий в изоляции, имитируя следы зубов барсука, подключился к линии, прослушал разговоры минуту-другую и ушел, оставив на краях ямки и на нижних ветках ближайшего куста клочья барсучьей шерсти,

Спустя ровно пять минут на дороге застрекотали мотоциклетные движки. Тревожная группа на трех мотоциклах с колясками — отделение солдат — и два уже знакомых связиста прочесали лес в радиусе двухсот метров от места подключения к линии. Обувь у Славы, как у всех в группе, была особенная — из мягкой свиной кожи, а подошва — точная копия немецкого сапога. Немцы ничего, кроме цепочки барсучьих следов, петлявших между деревьями, не нашли, погомонили у ямки и уехали.

Слава повторил свой трюк трижды. С каждым разом немцы все больше сатанели и теряли боевой задор. В последний приезд для острастки пальнули короткой очередью по кустам, залили траву у ямки бензином, чтобы отбить у наглого барсука нюх, и укатили. Как стемнело, Слава подключился к линии и целый час слушал телефонные переговоры. Немцы не приехали, во-первых, потому, что уже знали причину, а во-вторых, устраивать облаву в ночном лесу устав не велит.

Ребята в группе сразу же приободрились. Люди бывалые (не первый раз в рейде по глубоким тылам), они понимали, что полурота охраны СС и оборудование, контролирующее сохранность линии связи, — верный признак того, что имение Рихау — объект серьезный, такой по всем канонам разведки полагалось брать в разработку в первую очередь. А когда Барсук принес первые данные перехвата, по азартно заблестевшим глазам командира они без слов поняли: их отдельная разведывательно-диверсионная группа «Максим» первый бой примет именно здесь.

Максимов пометил в блокноте, что некий оберштурмбанфюрер СС Рейнхард Винер ведет долгие разговоры с абонентом в Кенигсберге, запросто упоминая рейхсфюрера СС Гиммлера, гауляйтера Восточной Пруссии Эриха Коха, штандартенфюрера СС фон Андре, некоего доктора Роде и фрау Клаудию (так произносил Рейнхард Винер) Гурженко. Первые две фамилии говорили сами за себя, остальные были Максимову неизвестны. Равно как и имя абонента — штандартенфюрера[8] Генриха Хармьянца.

Все приуныли, когда вчера утром черный «хорьх» в сопровождении БТРа и двух мотоциклов проследовал по дороге на Велау. Но спустя несколько часов зверь вернулся в берлогу, и Максимов вздохнул с облегчением. Упускать такую добычу не хотелось.

В районе Кенигсберга сосредоточилась группировка вермахта «Земланд»: одиннадцать дивизий, одна бригада и несколько полков плюс батальон фольксштурма. На их группу языков хватит. Но хотелось ударного старта. Сразу же захватить крупную шишку, прибывшую, судя по перехвату, со специальным заданием из Берлина, — это успех, который всегда зачтется.

Капитан Максимов отдавал себе отчет, что долго им не протянуть. И так приходилось бегать чуть ли не по головам немцев, по самые каски закопавшихся в землю. Куда ни сунься — позиция части, дот или блиндаж. Как ни хромает сравнение, а для немцев Пруссия — что для нас Питер. История родины, застывшая в каждом камне. Священные земли Тевтонского ордена. И драться за них, прижавшись спиной к холодному Балтийскому морю, они будут отчаянно. Насмерть.

И никто перед угрозой наступления противника, обнаружив в своем тылу разведгруппу, не станет ее терпеть, затравят, непременно затравят, чего бы это им ни стоило. Четыре дня передышки — просто подарок судьбы, от которой, как ни крутись, не уйдешь.

Максимов из радиоперехвата знал, что уже затравили группу «Джек», сброшенную восточнее — в районе Гросс-Скайсгиррена. Погиб «Джек» — капитан Крылатых. Судьба остальных членов группы неизвестна[9]. Что ждет его группу? Даже гадать не надо.

Но Максимов вдруг с ужасом осознал, что спит. Судя по тому, что даже видит сон, провалился в забытье достаточно давно. Как всегда в таких случаях, снилась далекая страна, где в безоблачном небе висит яркое солнце, а от красной земли поднимается такой жар, что мираж размывает ровные ряды деревьев, уходящие до самого горизонта, и они кажутся зелеными бороздами, усеянными оранжевыми горошинами. Апельсиновые рощи далекой родины. На мгновение он даже ощутил терпкий запах разомлевших от солнца плодов. Чуть нажми пальцем — и сквозь лопнувшую кожуру брызнет горячий оранжевый сок.

— Черт! — пробормотал Максимов, сглотнув успевшую наполнить рот слюну.

Как учили, до боли сдавил треугольник между большим и указательным пальцами, а потом до хруста согнул пальцы ног. Тело само собой очнулось от сна. Сразу же ощутил, что одежда, до омерзения влажная, прилипла к коже, разгоряченной сном. Сначала посмотрел на небо — оно уже стало свинцово-серым, но было слишком ярким для конца белых ночей, потом на светящийся циферблат часов. Время еще оставалось.

— Подъем, орлы, — прошептал он.

Орлы, как и полагалось бойцам, уже уловили, что командир проснулся, но тянули до последнего, дожидаясь приказа. Заворочались, подползая поближе. В сумраке, сгустившемся в ельнике, Максимов разглядел только лица ближайших — Барсука и Краба, но знал, что и у остальных они такие же — осунувшиеся, серые от щетины, но с лихорадочно горящими глазами. Все понимали: пришло время работы.

— Слушай меня, орлы. — Максимов присел на корточки, сбросив с плеч тяжелую от воды плащ-палатку. — Стараниями Барсука нам известно, что в имении находится особо ценный язык. Опять же благодаря пронырливости Барсука нам известно, что язык через час покинет логово и устремится на средней скорости в стольный город Кенигсберг, где его ждет старшая по званию фашистская сволочь. За наглость и находчивость в подслушивании переговоров врага от меня лично Барсуку благодарность. Командование отблагодарит позже. — Он выждал, пока не затихнут смешки. Ерничал намеренно, снимая лишний напряг у своих людей. Продолжил уже другим тоном: — Учитывая малочисленность группы и невозможность проведения налета на объект, решил организовать засаду. Задача — отсечь и уничтожить охранение, захватить языка и документы. По данным наблюдения известно, что машину со старшим офицером сопровождает БТР с отделением охраны. В качестве передового дозора перед основной группой следует мотоциклист со станковым пулеметом. Проверяет дорогу до моста и оттуда по телефону связывается с поместьем. Пост у моста — шесть человек. Оборудован дот на ближнем к нам берегу. При нашем нападении на колонну скорее всего на выручку не бросятся — не оставят мост без охраны и огнем прикрыть не смогут. Но мотоциклист вернется. Примерно через десять минут из поместья прибудет подкрепление. До взвода автоматчиков. Предупреждаю, это вам не тыловые крысы, а спецчасть СС. Волки еще те, не хуже нас. Выстрелом их не напугать, остановить можно только пулей. Бой будет на равных, так что не расслабляться. На их стороне численное превосходство, на нашей — внезапность. Поэтому многое зависит от твоих мин, Краб.

— Все будет, как в аптеке, командир. В малых дозах, но смертельно, — отозвался Краб.

Он был старшим по возрасту и самым опытным в группе и понимал, что Максимов неспроста второй раз ставит задачу. Роль и место в предстоящем бою каждый уже знал, но тут главное — настрой. А чтобы получить настоящий кураж, надо напряжение умело чередовать с расслаблением, иначе перегорит человек раньше времени или зажмется до скрипа в мышцах. Тонкая это работа — создать нужный настрой. Не у всякого командира выходит. У Максимова получалось. Но от помощи Краба в «воспитательной работе» никогда не отказывался, не осекал при бойцах самого мудрого и выдержанного из группы.

Никто, кроме Максимова, не знал, как человек с изуродованной левой кистью попал в глубинную разведку. Все считали, что руку сапер-подрывник Краб покалечил, копаясь во всяких взрывающихся штуковинах. А история Краба была жуткой, как и все на этой войне.

…В сорок третьем еще целый и невредимый старшина Мишка Нелюдов вытаскивал на себе из-под огня раненого ротного. Тащил, взвалив на правое плечо, левую руку с автоматом держал на отлете, стараясь не упасть. И надо же было такому случиться, что пуля, раскрошив приклад ППШ, навылет прошила ладонь. Левую. Кое-как дополз до медсанбата, определил ротного к врачам, а о себе позаботиться уже не хватило сил.

Вокруг палаток прямо на земле лежали, дожидаясь своей очереди, бойцы. Еще живые и те, кто уже отмучился, все вперемешку. Если бы ноги ходили да голова соображала, нашел бы старшина Нелюдов себе бесхозный автомат или хотя бы какую-нибудь заклинившую трехлинейку, много их валялось вокруг, уже никому не нужных. Хоть ты сдохни, полагалось прибыть в медсанбат с личным оружием, а автомат Нелюдов выронил в поле. И стало его положение хуже некуда. Потому что потеря личного оружия — раз, и прострел левой кисти — два. Сразу по двум статьям приказа «Ни шагу назад» светил Мишке расстрел[10].

Врач попался честный, перед тем как заштопать, в карточке про щепки и осколки пули в ладони написал, но и про пороховой нагар по краям раны упомянул. Получилось, руку спас, а голову старшины Нелюдова под топор подставил. Как ни божись, а не докажешь, что не сам себе в ладонь пулю всадил. Некогда разбираться — война. Получилось, не убила Мишку немецкая пуля, так своя добьет. И выл он по ночам тихо, до судороги сжав зубы. Не от боли в ране, а от той, что терзала сердце. Не смерти боялся, а позора, что уйдет он — отпрыск старинного казачьего рода, из этого мира иудой — как самострельщик и изменник Родины.

Хмурым утром повели старшину Нелюдова в трибунал. В убогой комнатке за шатким столом сидели трое офицеров с такими же хмурыми, как небо за окном, лицами. Пряча глаза, выслушали рассказ Мишки. Переглянулись. Было над чем помозговать. С одной стороны, герой Мишка — командира на себе вынес, вон они, показания ротного, к делу подшиты. С другой — самострельщик. В той же папочке бумажка от врача, где рана Мишкина описана так, что и без диплома ясно — самострел чистой воды. Пока думали, как это недоразумение разрешить, по две папиросы выкурили. А Мишка стоял и ждал. Потому что некуда было идти, за дверью конвой. Если ребята хорошие, и ему перед последним выстрелом дадут папироску.

— Ладно. — Старший, майор, что сидел в центре, раздавил окурок в расплющенной снарядной гильзе. — Месяц штрафбата. Кто за? — И первым поднял руку.

Остальные только кивнули.

— Спасибо, товарищ майор! — неожиданно вырвалось у Мишки.

Майор в ответ только грустно усмехнулся.

И пошел Мишка с едва зажившей рукой в штрафную роту. Кровью смывать недоразумение. Трижды под дикий, из живота рвущийся вой поднималась штрафная рота в атаку. Всякий раз из сотни в живых оставалось меньше десятка. И среди них — Мишка, уже успевший за покалеченную кисть получить прозвище Краб.

— Что же мне делать, а?! Ну не идет из меня кровь, пули мимо летят… Не стрелять же в себя! — выл Мишка.

А проклятые и обреченные братишки штрафники скалили зубы, потому что по всем реестрам числился Мишка именно самострельщиком.

Но есть Бог, мудрее любых отцов-командиров разбирающий и не такие недоразумения. Накануне четвертого боя, который Мишка загадал себе последним, неожиданно вызвали в штаб и объявили, что приговор отменен в виду вновь открывшихся обстоятельств. И убыл Мишка на переформирование, шалый от удачи и выпитого по такому случаю спирта. Какие такие обстоятельства вернули ему жизнь, дознаваться не стал. Зачем гневить Бога любопытством.

Максимов, набиравший себе людей из разношерстной массы формирующегося полка, сразу положил глаз на Мишку Краба. А узнав его историю, навел справки. Оказалось, расстреливали таких, как Мишка, немилосердно, пока в ходе боев под Сталинградом не хлынули в медсанбаты сотни раненых с признаками близкого выстрела. Судебные медики Сталинградского фронта (и такие в армии служили) первыми забили тревогу. Выяснили, что пороховой ожог оставляет немецкая разрывная пуля. Срочно разослали циркуляр по войскам. Кого еще не успели расстрелять, реабилитировали. А кому не повезло, так и остался числиться членовредителем, потому что исполненные приговоры пересматривать не стали…

— Слушай меня. — Максимов опять перешел на командирский тон. — Разбиваемся на группы. Серый, Липа — наблюдение. Пропускаете мотоциклиста к мосту и быть в готовности срезать его, когда попытается вернуться. Группа захвата — я, Полищук, Конь и Ворон. Группа обеспечения: Якут, Харитон и Гаврила, старший — Краб. Отдельное задание Барсуку. Когда начнем пальбу, режь кабель. И оставь подарок для связистов. Сунутся исправлять повреждение, пусть взлетят на воздух так, чтоб Берлин увидели.

Бойцы тихо гыгыкнули.

— Тихо, жеребцы! — осадил их Краб.

— Позиции уточнять не буду, и так их знаете. — Максимов поднялся на ноги. — Попрыгали!

Одиннадцать человек ничем не потревожили ночную тишину. Только тихо проскрипели мокрые сосновые иголки под ногами. Амуниция у всех была подогнана идеально.

— Вопросы? — И не дожидаясь ответа: — Пошли, ребята!

Часы показывали одиннадцать часов вечера, но было так светло, что Максимов без труда разглядел Краба, копошащегося на дороге. За поворотом еще не затих стрекот проехавшего к мосту мотоцикла, а Краб уже принялся за дело. Через минуту совсем рядом зашелестела трава, и в канаву, где лежал Максимов, свалился Краб.

— Держи, командир. — Он протянул Максимову конец тонкого шнура. — Точно по прямой, смотри вон на ту березку. Как машина сровняется с ней, сразу дергай.

— Молодец. — Максимов похлопал его по мокрому до нитки бушлату. — Давай к отвилке. Скоро поедут.

Краб одним рывком выбрался из канавы, пригнувшись, Добежал до опушки и пропал в темноте между деревьями.

«Хорошо, что хоть в лесу темно, — подумал Максимов. — Есть куда отойти. А то лежим, как зайцы на меже, за версту видно».

Впереди за дорогой тянулась пустошь, плавно спускающаяся к речке Лаве. И на ней действительно в бинокль сейчас можно было рассмотреть каждый бугорок.

«Одно хорошо, Ворон в таких условиях не промахнется». Максимов через плечо посмотрел на опушку, там затаился снайпер группы Ворон. Кличку получил за длинный нос и угрюмый вид. А снайпером был от бога. С двухсот метров попадал в подвешенную на нитке гильзу. С такого расстояния, как сейчас, Максимов был уверен, Ворон и с закрытыми глазами стопроцентно положит две пули в стекло водителя легковушки и бронебойно-зажигательную — в капот БТРа. Это на тот случай, если не сработает мина Краба.

Справа, со стороны поместья, стал нарастать низкий рокот. Максимов подобрался, дыхание стало прерывистым, а сердце бешено заколотилось в груди. Намотал на левую руку конец шнура, правую положил на автомат, чтобы сразу же дать сигнал к атаке, если не сработает мина, и стал ждать, вцепившись взглядом в белую полоску березы, торчащей над кюветом у дороги.

Машина, мягко качнувшись на рессорах, вывернула с грунтовки на шоссе.

Рейнхард Винер сел удобнее, распахнул кожаное пальто, пришлось надеть (ночи стали прохладными, особенно когда с моря нагоняло тучи), достал сигарету. Чиркнул зажигалкой.

Сидевший рядом с водителем оберштурмфюрер вздрогнул и оглянулся,

— Герр Винер, снайпер видит горящую спичку за километр, — процедил он, плохо справляясь с раздражением.

— Думаете, он не заметит нашу машину? — усмехнулся Винер и лишь после этого выпустил дым, загасив язычок пламени.

Оберштурмфюрер поджал и без того тонкие губы и отвернулся.

«Все правильно: если не ставить солдафона на место, он совсем перестанет тебя уважать, — подумал Винер. — Я прекрасно знаю, как ты относишься к очкарику из Берлина, неизвестно за что получившему звание подполковника. А ведь мы ровесники… Ты даже звание мое произносишь через раз и с такой рожей, словно жуешь лимон. — Винер с ненавистью посмотрел на мясистый, коротко стриженный затылок оберштурмфюрера. — Такие, как этот вояка, здоровые и наглые, с крепкими кулаками и румянцем во всю щеку, варварски верили только в физическую силу, которую по скудоумию возвели в культ. Они и представить себе не могли, что существует иная, высшая сила — сила разума, дисциплинированного, холодного и острого, как клинок. Именно разум творит и разрушает миры, используя жизнерадостных кретинов вроде этого оберштурмфюрера, как рабочий скот и пушечное мясо».

Винер отвернулся к окну. Оберштурмфюрер был слишком ничтожной фигурой в той глобальной шахматной партии, что разыгрывалась сейчас в Европе. Тратить время и умственные усилия на него — непростительное транжирство.

С самого утра Винера распирала радость человека, совершившего величайшее открытие. По сравнению с ним находка Трои Шлиманом — не более чем изыскания гимназиста, раскопавшего старинный склеп в родовом имении. Винер был уверен, что с сегодняшнего дня его имя навеки вписано в анналы истории. И для этого не потребовалось рисковать жизнью на русском фронте. Это не для него. Пусть так стяжают славу и бессмертие унтер-менши — низшие существа, неспособные возвыситься мыслью над бренным существованием. Он, Рейнхард Винер, сегодня прикоснулся к бессмертию. Великий артефакт, мифическая Чаша, бередившая фантазии многих поколений мистиков, сама шла к нему в руки. Только бы добраться до Кенигсберга.

Ich will von keiner Freude wissen
Muss ich des Grales Anblick missen…
Es sei mein einzges Streben,
Fortan mein ganzes Leben.[11] —
пропел себе под нос Винер, не в силах больше сдерживаться. Хотелось хоть намеком выдать величайшую тайну, о которой знал лишь он один. Один во всем мире.

— Простите, герр Винер?..

Оберштурмфюрер Руст повернулся к пассажиру, за жизнь которого отвечал головой перед самим рейхсфюрером и поминал этот приказ недобрым словом по нескольку раз в день. И успел увидеть в заднем окне, как под следующим за ними в десяти метрах БТРом лопнула багрово-красная вспышка.

Через мгновенье взрывная волна вышибла заднее стекло, засыпав салон мелкими осколками. Руст инстинктивно пригнулся, закрыв голову руками. Водитель дрогнул всем телом и сверху навалился на Руста. Машина пошла боком, угрожая свалиться в кювет. Руст вывернул руль влево, одновременно оттолкнув водителя плечом.

Голову водителю разнесло пулей, лобовое стекло забрызгало мозгами так, что разглядеть дорогу было невозможно. Глухой удар в капот — как гвоздь в стену забили, и двигатель, чихнув, заглох.

— Партизаны! — заорал Руст во все горло.

Эту команду он отлично выучил еще в Белоруссии. Не без удовольствия отметил, каким мертвенно бледным сделалось лицо Винера. «Береги штаны, сосунок. Это война, очкарик, это война!» — мелькнула злорадная мысль. А руки сами собой уже передернули затвор автомата.

Руст дал длинную очередь прямо через стекло водительской дверцы. В это время левая рука, нырнув за спину, лихорадочно искала крючок на двери справа. Едва заслышав щелчок замка, Руст оттолкнулся и кубарем выкатился из машины.

Распластался на земле, затравленно осмотрелся по сторонам. Мина перебила передний мост БТРа, он беспомощно уткнулся носом в дорогу, развалив в стороны колеса. Гусеницы скребли по дороге, все глубже утопая в мягкой земле. В кузове остались живые, и они уже пришли в себя. Кто-то дал очередь из крупнокалиберного пулемета. Пока не прицельно, просто чиркнув пунктиром трассеров по опушке. С грохотом отлетела дверца кабины, и кто-то, как и Руст, кувырком вывалился наружу.

«Только бы продержаться, только бы продержаться», — стучало в голове в такт лихорадочно бьющемуся сердцу.

Вскочил, уперся грудью в капот «хорьха», изготовился к стрельбе. В воздухе промелькнул какой-то круглый предмет, по дуге пролетел над дорогой и упал точно в кузов броневика. Руст рухнул на колени. Взрыв был такой силы, что от ударной волны вздрогнуло черное тело «хорьха». От гранаты сдетонировал боекомплект.

Руст понял, что остался один. Никого в БТРе и вокруг него в живых уже нет. Он не первый год был на войне и потому не верил в чудеса. Надо было уносить ноги, пока не поздно. К черту очкарика. С ним верная смерть, а в одиночку Руст еще сможет отбиться и дождаться подмоги. Только бы успеть перемахнуть кювет и пробежать метров сто в поле.

Он развернулся и тут заметил, что прямо на него несется черная фигура. Руст вскинул автомат, готовясь перерезать пополам человека, успевшего приблизиться почти вплотную. А дальше произошло невероятное.

Одним ударом ноги человек вышиб магазин из автомата и толкнул затворный крючок, каблуком расплющив пальцы Русту. Патрон вылетел из патронника, и автомат превратился в бессмысленную железку. Руст взвыл от отчаяния, осознав, что брать его будут живым, рванулся вперед, но черная фигура нырнула вниз. И сразу же жесткий удар под пятки подсек ноги Руста, он взвился в воздух и грузно рухнул вниз, ударившись затылком о подножку машины.

Темнота…

С первого же взгляда Максимов понял, что немец на заднем сиденье не жилец. Шальной осколок, войдя в спину, на вылете разворотил грудь чуть ниже правой ключицы. Немец еще сипло дышал сквозь оскаленные зубы, но глаза за толстыми стеклами очков уже мертво смотрели в одну точку и никак не реагировали на свет фонарика.

— Твою мать… Перестарались! — в сердцах выругался Максимов.

Глубже протиснулся в салон, распахнул пальто на груди немца, руки сразу же сделались липкими от крови. Нашарил во внутреннем кармане документы. Посветил фонариком. Так и есть, герр оберштурмбанфюрер Рейнхард Винер собственной персоной. Но как язык, уже не представляющий никакой ценности.

Оставался еще портфель на коленях у немца. Максимов распахнул его, наскоро просмотрел содержимое. Карт не было, только папки с бумагами и толстая тетрадь в дорогом переплете.

В тусклом свете фонарика на пальце у немца блеснуло кольцо. Тотенкопфринг[12].

«Ты смотри, какие мы важные, — подумал Максимов. — А с виду — книжный червь».

Он уже знал, каким способом отправит в Валгаллу герра Винера.

— Как второй? — Максимов вылез из салона «хорьха».

— Дышит, — отозвался Якут. Поднял перемазанное грязью лицо, хитро блеснул раскосыми глазами. — Ловко ты его, командир, уделал. Как в цирке.

— Скрути как следует. — Максимов пропустил комплимент мимо ушей, не до того сейчас.

— Уже сделал. Смотри, какой красавец.

Якут перевернул немца на спину, шире распахнул на груди пятнистую куртку. На кителе тускло светился Железный крест и Штурмовой значок.

— Сойдет. — Максимов уже смирился с мыслью, что самого крупного зверя они живьем не взяли. — Так, хватай его — и к лесу.

— Угу, — буркнул Якут, но даже не встал с колен. Кивнул вправо, откуда нарастал стрекот мотоцикла.

«Он прав, — подумал Максимов. — Не ровен час, жахнет из пулемета тот, что в коляске. Зацепит сдуру, мучайся потом с раненым».

Словно уловив мысли командира, от опушки хлестко, как удар кнута, рванули два выстрела. Это Ворон поймал в прицел мотоцикл и разом оставил без работы группу прикрытия. Одна пуля пулеметчику, другая — водителю. Судя по надсадному реву, тут же захлебнувшемуся, неуправляемый мотоцикл завалился в кювет.

— Ходу, Якут! — скомандовал Максимов.

Якут рывком взвалил немца на спину и резво побежал на полусогнутых ногах. Росточку он был невеликого, метр с кепкой, но силы просто необыкновенной.

— Отходим! — крикнул Максимов двоим, что потрошили трупы у чадившего едким дымом БТРа. Документы, личные вещи, письма и всякая всячина из карманов убитых перекочевывала к разведчикам.

Максимов протиснулся внутрь салона «хорьха». Труп водителя не давал откинуть переднее сиденье и добраться к заднему, приходилось тянуться, грудью налегая на подголовник. Отто Винер уже затих, свесив голову на грудь. В складках пальто на коленях блестела кровь. Максимов втиснул под бедро немца лимонку, осторожно выдернул кольцо. Теперь любой, кто потревожит тело, ослабит нажим на чеку гранаты и через три секунды присоединится к Винеру.

— До встречи в Валгалле, герр Винер! — прошептал Максимов.

Выбрался наружу. В ушах еще звенело от пальбы и взрывов, но он отчетливо различил надсадный рев движков, без прогрева запущенных на полные обороты. В поместье уже подняли тревогу, и до взвода СС лихорадочно грузилось по машинам.

Вскинул автомат и дал короткую очередь — сигнал всем группам отходить в лес.

Ветки хлестали по плечам и лицу Уже не было сил уворачиваться. Люди дышали загнанно, с надсадным сипом.

— Бежать, звери, бежать! — через шаг выдыхал Максимов. — Кто встанет, убью.

Настало время стать жестоким, холодной яростью, как плетью, подстегивать бегущих на последнем дыхании людей. По себе знал: сейчас единственным желанием всех было упасть, уткнуться горячим лицом в мокрую траву, шершавым языком слизать холодные капли и больше не вставать. Но это верная смерть. Еще более мучительная, чем изнуряющий бег. Поэтому — бежать, прикусить губы до крови и бежать.

Прошел час, после того как за спиной, у развилки дорог, ухнул взрыв — тревожная группа немцев нарвалась на мину Краба. А немного спустя прогремел другой взрыв, слабее и глуше. Это кто-то полез в «хорьх» и потревожил гранату, оставленную Максимовым.

Он был уверен, что о налете доложили по команде и кто-то в штабе уже обводит карандашом Таплауский лес, в который ушла группа. Очень скоро на дорогах появятся машины, заслоны перекроют пути вероятного движения группы, а наутро лес наполнится лаем собак — отряды егерей станут прочесывать квадрат за квадратом. Единственный шанс вырваться из кольца — бежать, перекрывая все нормативы, выжимая из тела все и еще в два раза больше, чтобы оказаться за чертой, проведенной штабным офицером на карте. Чтобы уйти от верной смерти, нужно совершить нечеловеческое усилие на грани самой смерти, И Максимов гнал своих людей, хотя у самого сердце уже было готово взорваться в груди.

Сквозь набатный гул сердца, ухающий в ушах, он различил мерный нарастающий рокот. Звук шел с неба, со стороны Балтики.

— Стой! — выдохнул Максимов. — Две минуты на отдых.

Все как подкошенные тут же рухнули. Кто просто лицом вниз, а наиболее опытные задрали ноги вверх, упершись в стволы деревьев, чтобы кровь отхлынула от налитых свинцом ног.

Гул стал ниже и тягучим, от него вибрировал влажный воздух. С сосен вниз сорвались крупные капли, дробно разбиваясь о спины людей.

— Сейчас чего-то будет, — подал голос Краб.

— Как фриц? — спросил Максимов.

— Дышит еще, — ответили из темноты. Немца передавали с рук на руки, и кому сейчас выпала мука тащить на себе языка, Максимов не знал.

«Командир думает больше всех, отдыхает меньше всех и за все отвечает» — такое правило установил для себя Максимов.

— Палатку, живо! — прохрипел он, падая на колени. Его накрыли плащ-палаткой, прижали концы к земле, чтобы наружу не вырвался даже слабый лучик света. Лишь после этого Максимов включил фонарик, стал перебирать содержимое портфеля Рейнхарда Винера. По-немецки читал свободно, а преподаватели в разведшколе поставили настоящее баварское произношение. При случае он вполне мог сыграть роль немецкого офицера. На день-другой, естественно, не больше, легенды для глубокого внедрения на этот рейд центр для него не заготовил.

Бумаги Винера представляли огромный интерес, ясно было с первого взгляда. Бланки личного штаба рейхсфюрера СС, какой-то организации «Аненербе» (это название Максимов встретил впервые), списки музейных ценностей, все — из России. И толстая тетрадь с золотым обрезом. Личные заметки Рейнхарда Винера. Их Максимов решил изучить подробнее позже, когда выпадет минута затишья.

Выключил фонарик, высунул руку из-под палатки. Бойцы были опытные, с такими слов не надо. Кто-то сразу же вложил в руку Максимову личные документы и планшетку языка.

Если верить удостоверению, пленный оберштурмфюрер Руст служил в элитном подразделении СС, прозванном «Гномами». Сразу же возник вопрос: чем занимались «подземные альпинисты» в болотистой Пруссии, где никаких пещер не было и в помине? Максимов решил, что этот вопрос он задаст в первую очередь, тем более что командировочное удостоверение Русту подписал некий доктор Бранд из той же загадочной организации «Аненербе»[13].

Содержимое планшетки оказалось проще, но для военной разведки в данный момент ценнее. Карта района, блокнот из дешевой бумаги с беглыми пометками. Несколько писем из Германии и одно не отправленное домой. Максимов наметанным глазом считал значки на карте, поздравил себя, что интуитивно выбрал верное направление отхода, приняли бы чуть левее — и на всех парах влетели бы на позиции зенитной батареи.

Максимов выключил фонарик, откинул палатку. Перевернулся на спину, блаженно вытянулся на земле.

— С почином, славяне!

Вокруг раздалось довольное урчание. На другие проявления эмоций сил не осталось.

А гул в небе стал еще громче, надсаднее. Казалось, в вышине роились огромные злые шершни.

Слева ожила зенитная батарея. Зацокала мерная дробь, и в небо ушли горящие цепочки трассеров. Пристрелочные выстрелы. И следом за дробными очередями в сером сумраке неба стали расцветать ярко-красные астры. По небу зашарили лучи прожекторов, ловя в перекрестье черные кресты самолетов, идущих на большой высоте.

— Что-то будет, — прошептал Краб, подползший вплотную к Максимову.

— Чую сердцем, фрицам сейчас станет не до нас.

— Языка сейчас потрошить начнем или как? — спросил Краб.

В этот миг ночь наполнилась жутким воем. Сотни, нет — тысячи бомб обрушились вниз. Вспышка от первых разрывов оказалась такой яркой, что в небе стали видны сотни черных крестиков. Грохнуло так, что дрогнула земля.

Максимова окатило потоком воды, сорвавшимся с веток. Он вскочил на ноги. В лицо ударил жаркий ветер, пахнувший гарью и порохом.

За лесом, на северо-восток от них, до самого неба взлетали языки пламени. А удары все сыпались с неба, отдаваясь внутри земли тяжкими толчками. Казалось, исполинский и беспощадный молотобоец задался целью расколоть землю, как орех, выпустив наружу бушующий под холодной скорлупой огонь.

— Ё-моё! Что это? — выдохнул Краб, встав за спиной Максимова.

— Не знаю, — ответил тот.

Максимов заворожено смотрел на гигантские языки пламени, лижущие небо. Все в мире умерло, остался только адский рев, гул растревоженной земли и низкий грохот разрывов…

Это был налет английской авиации. Двести самолетов отбомбились той ночью на город. А на следующую — с 29 на 30 августа — шестьсот восемьдесят бомбардировщиков превратят Кенигсберг в руины. Но тогда, в лесу, Максимов просто не мог этого знать, как не знал, что ждет его группу

Капитан советской военной разведки Владимир Максимов (Испанец, последний отпрыск рода испанских рыцарей из ордена Калатравы — Масимо Хосе Баррес) — выбрал путь, на котором многое предопределено, но до поры сокрыто.

Он не знал, что его группа, чудом уцелев в непрекращающемся гоне, сольется с частями 2-го Белорусского фронта. И в составе сводного штурмового отряда будет брать руины Кенигсберга метр за метром, взрывая уцелевшие бастионы, сходясь в рукопашной в темных казематах подземных бункеров, пока над разрушенным замком не взовьется красное знамя победы.

Он не знал, что уцелеет в той войне. Не знал, что судьба предопределила ему погибнуть в далеком Парагвае спустя двадцать лет после Победы.

И даже не мог предположить, что полвека спустя его сын, которого Максимову так и не довелось увидеть, найдет в архиве документы Рейнхарда Винера, добытые разведгруппой отца под Кенигсбергом.

И услышит великий зов крови и огня. Зов, который вершит Судьбу.

Особый архив

Дневник Рейнхарда Винера, 13 марта 1944 года
Сегодня годовщина смерти Отто Рана… Бедный Отто так и не отыскал свой Грааль. Он просто не знал, что искать, или скорее всего наслушался Вагнера.

Что есть Грааль? Чаша, в которую собрали кровь Спасителя. Камень, который охраняли ангелы во время битвы Бога с Сатаной. Камень, упавший с неба, сорвавшись с короны Люцифера. Философский камень алхимиков. Чаша с руническими письменами Гиперборейцев, в час Эндкампфа они должны сложиться в имя последнего аватары, провозвестника прихода Одина. Цари мира обладали Чашей, и Империи рушились, когда от них уходила Чаша. Все это так. И все не так.

«Истина в том, что небесный Огонь выплавил сок благородного Дерева, Ветер остудил сок, капля упала в Воду, она превратила мягкую каплю в Камень. Волны выбросили на берег Камень, в котором живет небесный Огонь. Человек придал Камню форму, чтобы собирать в него Силу. Реши эту загадку — и ты обретешь Чашу Огня. И помни. Чашу нельзя найти, она сама придет в руки своего избранника».


Примечания переводчика:

Отто Ран — историк, писатель, автор книг «Крестовый поход против Грааля», «Слуги Люцифёра», в которых излагает основы мировоззрения еретиков-катаров и дает собственную интерпретацию истории альбигойцев. После окончания университета пять лет провел в экспедициях по Провансу, Каталонии, Италии и Швейцарии. Сотрудник «Аненербе» с 1935 года, унтершарфюрер СС с 1936, четыре месяца проходил службу в дивизии «Мертвая голова» по охране концлагеря Дахау. По заданию «Аненербе» проводил исследование руин замка Монсегюр и пещер Сабартэ, в поисках следов гиперборейской цивилизации предпринял экспедицию в Исландию. Погиб при загадочных обстоятельствах 13 марта 1939 года в возрасте тридцати пяти лет.

Приведенный отрывок о Камне является вольной интерпретацией цитаты из Толедского манускрипта, авторство приписывается знаменитому арабскому алхимику Табит бен Кораху (826–901). Расшифровке не поддается.

Глава 2. Невидимые хранители

Странник

Москва, август 1998 года
От жары плавился асфальт. В воздухе висел угар выхлопных газов. Чахлая зелень едва трепетала от ветра, что поднимал несущийся мимо поток машин. В выжженном до белизны небе неподвижно висело одинокое облачко.

Максим Максимов сидел на скамейке в сквере на Старой площади и недовольно морщился. Солнце жгло лицо, на фасад Политехнического музея было больно смотреть, казалось — камни залиты расплавленным стеклом. Лишь монументальное здание бывшего ЦК радовало взгляд.

Густо-серого цвета, с отливающими льдом стеклами, оно походило на айсберг, вплывший в тропическиешироты. Пусть грязный и потерявший грозный вид, но это сверху. Внизу, на две трети вниз, таилась сокрушающая мощь, гора навек замороженных тайн. Новые обитатели здания из шустриков президентской администрации представлялись Максимову нелепыми пингвинами, сдуру залезшими на макушку айсберга. Они могли всласть гадить на нем, составлять свое представление о мире, в котором живут, устанавливать свои законы для прочих обитателей птичьего базара, даже считать, что они прокладывают курс айсбергу. Но он нес их, повинуясь невидимым глубинным течениям. Его миром был Океан, который не объять птичьим умом.

Мальчики невнятной половой ориентации, превратившие подступы к цитадели власти в место встречи с клиентами, стали проявлять нездоровый интерес к мужчине, одиноко сидящему на скамейке, крайней к памятнику героям Плевны. Один уже продефилировал мимо, бросая выразительные взгляды на Максимова. Решившись, он подошел к скамейке.

— Отдыхаете? — спросил он, заискивающе улыбнувшись.

Очевидно, фраза была своеобразным паролем. Максимов снял черные очки и посмотрел в глаза мальчику.

— Извините, — пробормотал тот. Развернулся и потрусил к стайке братьев по несчастью, поджидавших результата зондажной беседы.

Максимов проводил взглядом удаляющийся тощий зад и снова закрыл глаза темными стеклами.

«Змею жарил, сырую рыбу ел, даже дождевых червей доводилось. Атакой гадости, хвала Господу, не пробовал», — подумал он.

Поднял взгляд на крест на колоколообразной часовенке памятника и мысленно перекрестился. Хотелось верить, что в это мгновение там пребывал его Бог, зовущий на бой, дарующий победу и вечный покой павшим.

На перекрестке замер поток машин. Вишнево-красный «форд» в левом ряду дважды рявкнул клаксоном. На светофоре зажегся зеленый, машины рванули с места. Максимов посмотрел на часы на столбе. Сигнал пришел вовремя, с поправкой в две минуты. Его заметили и взяли на контроль. Можно было идти на встречу.

Сегодня у Максимова был библиотечный день. В застойные годы он считался негласной привилегией научных работников, своеобразной компенсацией за нищенскую зарплату. Потому что никто и никогда не пытался выяснить, а где, собственно, прохлаждается работник в этот день. Еще существовал творческий отпуск для продолжительной работы в уединении и покое. Несовместимость «отпуска» и «работы» мало кого удивляла. Кто хотел, считал отпуск отпуском, кто хотел — добровольной каторгой. Это потом всем объяснили, что мы жили в империи лжи, где ничто не соответствовало своему названию, а формы противоречили содержанию. Пришлось все перекроить и переименовать, но лучше жить не стало.

Он не спеша свернул в переулок. Машинально бросил взгляд на лобовое стекло припаркованной машины. Внаглую следом никто не шел. Максимов предполагал, что, страхуя его, незаметные помощники уже закупорили переулок с двух сторон. Любой, топающий следом, неминуемо брался на заметку.

В холле Исторической библиотеки царила прохладная тишина. Студенты отучились, новое пополнение еще сдавало экзамены, научные работники поливали грядки на дачах. Благодать.

На диванчике у вахты скучал охранник, явно бывший отставник не выше капитана. Судьба-злодейка поставила его на пост туда, откуда в его часть некогда прибывали «шибко умные, но дюже дохлые» солдаты. Сам отставник светился здоровьем, слегка подпорченным водкой. Судя по загорелому до задубелости лицу, унылые дежурства он чередовал с инженерно-саперными упражнениями на шести сотках.

Максимов сдал сумку в гардероб. Принял номерок у бабульки. Мельком взглянул в окно. Никто у входа не маячил. Наружка, если и шла следом, сразу внутрь не сунется. Пропуска у них наверняка нет, придется незаметно предъявлять отставнику удостоверение, а клиент этого видеть не должен. Впрочем, за то, что наружка пройдет незамеченной, Максимов не беспокоился: в холле за стеклянным коробом входа скучала девушка, листая учебник. На языке разведки ее скука называлась «обеспечением операции». Убедившись, что его посещение библиотеки обставлено должным образом, Максимов прошел вахту и поднялся по лестнице на второй этаж.

У стеллажей с именными указателями стояли несколько человек. Что-то сосредоточенно искали в карточках.

Десяток, кто сидя, кто склонившись в неудобных позах у длинного стола, скорописью заполняли заявки на книги. По, внешнему виду они были типичными посетителями с легкой озабоченностью во взоре, свойственной всем, ищущим свет истины в неуютной хмари повседневности.

«Привет, братья по разуму!» — мысленно приветствовал собравшихся Максимов.

Прошел к стеллажам, выдвинул ящик с индексом «МаМн». Стал перебирать потертые карточки. Чья-то шаловливая рука, скорее всего студента, вложила фантик от жвачки перед карточкой «Marx. J. The Magic of Gold. Garden City. 1978». Сигнал подтверждал, что намеченная встреча состоится именно сейчас. Максимов скомкал фантик в твердый шарик и незаметно вбросил его внутрь стеллажа.

Рядом встала девушка, что сидела в холле, выдвинула ящик. Искоса взглянула на Максимова и, почти не шевеля губами, прошептала: «Чисто».

«М-да, вот и смена подросла. Пора на пенсию», — подумал Максимов, стараясь не обращать внимания на ее высунувшееся из майки плечо и тонкую кожу над ключицей. От нее исходил тот дурманящий запах, каким пахнут только двадцатилетние загорелые девушки. Желание работать такой запах отшибает намертво. Хочется просто жить и радоваться миру, в которым возможна такая красота.

Сделав для виду пометки в блокноте, Максимов пошел по коридору к залу периодики. Свернул за угол и сбавил шаг. У окна стоял высокий пожилой мужчина и тихо о чем-то беседовал с молодым человеком аспирантской наружности. Завидев Максимова, мужчина кивнул ему как старому знакомому.

«Ясный ум, хорошее здоровье и чуточку педант», — определил Максимов, он долго учил себя с ходу давать характеристику человеку, но непременно трехсоставную. Сначала получалось с трудом, хотелось добавить еще хотя бы пару определений. Но проанализировав их и сверив с последующими впечатлениями, пришел к выводу, что дополнения лишь замутняют образ. Трех вполне хватало.

Молодой человек вежливо раскланялся с «профессором» и прошел в зал периодики.

«Поджар, ловок, одинок», — посмотрел на себя его глазами Максимов.

Максимов пожал протянутую ему сухую «профессорскую» ладонь. Со стороны могло показаться, что заслуженный деятель науки случайно столкнулся с молодым коллегой. На самом деле к науке встреча никакого отношения не имела и ничего хорошего не сулила ни Максимову, ни мужчине профессорской внешности, ни тем, кто может случайно оказаться в зоне огня. Что-то где-то вышло из-под контроля, и вновь решили бросить в бой того, кто умеет и любит работать в одиночку, — так объяснил себе Максимов появление на встрече руководителя, которого знал под именем Навигатор. Так уж получалось, что курс, который прокладывал для него Навигатор, всегда проходил по узкой грани между жизнью и смертью.

Максимов отметил, что за два года, прошедших со дня их последней встречи, Навигатор практически не изменился. Время, казалось, не властно над ним. Все также сух, подтянут и собран. На вид шестьдесят с небольшим и никаких признаков дряхлости. Если и есть некий внешний признак посвящения, так это вневременность, как определил эту особенность Максимов. Другого слова подобрать не смог.

— Творческий отпуск пошел тебе на пользу, — сказал Навигатор, оглядев Максимова.

После увольнения из армии дед по матери, известный археолог, пристроил Максимова в тихое место на должность младшего научного сотрудника. В геолого-археологической экспедиции Максимова приняли миролюбиво, не покривились на диплом Военного института, на единственную запись в трудовой книжке «с 1980 по 1991 год — служба в Советской Армии» и отсутствие научных работ. Вакансий было в избытке, и лишний здоровый мужик в коллективе был кстати.

Времена стояли перестроечные, народ бежал в коммерцию пачками. А потом, когда перекрыли финансирование, вообще все вымерло. Который год экспедиция оставалась структурной единицей лишь на бумаге, никуда не выезжала и ничего не откапывала. Каждый перебивался как мог. На частые и долгие отлучки Максимова никто не обращал внимания, как и не радовались его неожиданным появлениям. Считалось, что дед — академик, лауреат и прочая, и прочая — покровительствует единственному внуку и использует его в качестве доверенного порученца. Максимов слухов не опровергал.

Он отметил, что Навигатор употребил глагол в прошедшем времени — «пошел». Значит, отпуска прошлом. Начинается новая жизнь.

— Предстоит небольшая научная командировка, — подтвердил его догадку Навигатор.

У них вошло в привычку шутить над прикрытием Максимова, с тех пор как он по просьбе деда съездил в Югославию, чтобы снять копии с манускриптов, хранящихся в одном косовском монастыре. И оказался на войне. После этого Навигатор, пряча улыбку, называл операции научными командировками, а долгие перерывы, когда появлялось время для самообразования — творческими отпусками.

— Куда? — спросил Максимов.

Навигатор показал название книги, что держал в руках.

— «Герберт Мюльпфорд „Кенигсберг от А до Я. Городской словарь“», — по-немецки прочел Максимов.

Он знал, что Навигатор старался подбирать исполнителей, так или иначе связанных личными нитями с заданием. «Голос крови», «карма», «право и долг» никогда не были для Ордена пустыми понятиями. В боях под Кенигсбергом отличилась разведгруппа отца, это все, что до сих пор связывало Максима Максимова с этим городом. Он приготовился слушать.

— Мы проверяем информацию, пришедшую от организации «Марко Поло», — произнес Навигатор своим отчетливым шепотом.

Максимов, помедлив, кивнул. Он вспомнил, что организацию создали французские антифашисты. В годы войны она занималась научно-технической разведкой, если называть вещи своими именами. Наиболее известный член «Марко Поло» Луи Повель, соавтор нашумевшей книги «Утро магов»[14]. И после войны «Марко Поло» продолжает отслеживать пути перемещения, легализации и внедрения научно-технических разработок рейха. Данными антифашистов-любителей без зазрения совести пользовались все крупные спецслужбы.

Навигатор подождал, пока мимо не пройдет студентка с бледным лицом кандидатки на красный диплом, и продолжил:

— Две недели назад «Марко Поло» сообщила, что резко активизировались работы по созданию нового вида оружия на базе наработок института «Аненербе». Одна из испытательных станций находится на плавучей платформе в районе острова Рюген. Больше трех лет станция была законсервирована, а сейчас спешно готовится к полевым испытаниям. Стало известно, что обнаружен недостающий компонент. Что он из себя представляет, нам неизвестно. Может быть, это техническое устройство, может быть — документация. Важно другое: это нечто находится в тайнике в Калининградской области. Полистай, — предложил Навигатор, положив книгу на подоконник. Сам встал полубоком, прикрыв Максимова.

На первой странице лежала фотография мужчины в полевой форме. Лицо его показалось знакомым. Максимов присмотрелся внимательнее.

— Полковник Гусев? — понизив голос, спросил он.

— Да, ты должен помнить его по Прибалтийскому округу. Правда, теперь он уже не полковник. — Навигатор говорил особым шепотом, четким, но слышным только тому, кто стоит рядом. — Стал экспертом по тайным хранилищам третьего рейха. Сейчас со своей опергруппой отрабатывает Калининградскую область. Действует по линии ГРУ, но, естественно, по моему заданию. Признаков вскрытия тайников, оставшихся со времен войны, он пока не обнаружил. Но… переверни страницу.

Следующее фото — групповой снимок. Четверо мужчин и женщина. Счастливые, ухоженные люди, сразу видно, что минимум три поколения предков качественно питались и не надрывались на работе.

— Луиза фон Шперн. Карл фон Штауффенберг. Да, дальний родственник того самого Штауффенберга, что чуть не взорвал Гитлера, — ответил он на вопросительный взгляд Максимова. — В центре — Филипп Реймс, владелец частной телекомпании в Гамбурге, инициатор экспедиции в Калининград. Пользуется покровительством одного сиятельного князя из бывших русских дворян. Князь обеспечивает прикрытие экспедиции через свои связи в Москве. Рядом с ним консультант, профессор Рудольф Брандт, член общества «Друзья старого Кенигсберга», самый старый в компании. Его отец работал у Зиверса[15]. Крайний справа — Дитрих Бойзек, австрийский дипломат. Подозревается в причастности к разведдеятельности. Прибыли в Калининград сегодня. Следом прибудет съемочная группа. По легенде, будут искать янтарную комнату. Повод выбрали замечательный, никто не станет совать палки в колеса благородному делу. — В глазах Навигатора вспыхнули ироничные огоньки.

— Мы посчитали их основной группой. Если бы не еще одно «но». — Навигатор сам перевернул страницу. — Знакомься — господин Клаус Винер, внук и наследник Рейнхарда Винера. Еще один археолог-любитель. Находится на борту исследовательского судна «Мебиус». Расчетное время прибытия на рейд Калининграда — завтра, во второй половине дня. Корпорация «Магнус», которой руководит Винер, вела разработки пси-оружия. Есть проверенные данные, что «Магнус» унаследовала большую часть технологических наработок секретных лабораторий рейха.

— За дедушкиным наследством приехал? — усмехнулся Максимов, хорошо знакомый с дневниками Рейнхарда Винера.

Навигатор кивнул.

— Вы в некотором роде кровники. — Навигатор улыбнулся, а глаза остались холодными. — Твой отец остановил Рейнхарда Винера, ты остановишь его внука.

— По всем признакам, начинается спецоперация. Гусев оказался между молотом и наковальней. С одной стороны Винер. С другой стороны — наши. Командировка Гусева была секретной, работает он под прикрытием частной киностудии. Конечно, местные территориалы его пасли из чисто профилактических соображений. Но вчера я получил проверенную информацию, что заказ на разработку Гусева пришел из Москвы. С подачи тех же людей, что проталкивали разрешение на экспедицию немцам.

Максимов поднял взгляд на Навигатора. Тот умел сохранять лицо абсолютно непроницаемым. Но в глазах все равно промелькнул недобрый огонек.

«Вот так, товарищ Гусев. Учил меня, что сдают только свои, а получается, сам себе и накаркал. Сдали тебя, это же и дураку ясно», — подумал Максимов.

— В такой ситуации выходить напрямую на немцев Гусев не может, хотя возможности у него для этого есть. Мы посылаем тебя. А Гусев со своей группой тебя прикроет.

Навигатор сам перелистнул страницы до следующей. фотографии, дав понять, что с Гусевым вопрос закрыт.

Теперь с фотографии смотрел седой пожилой мужчина с крупным носом, миндалевидными выразительными глазами. Что-то восточное чувствовалось в чертах лица.

— Профессор Ованесов Гаригин Александрович, — прокомментировал Навигатор. — Декан Калининградского университета. Контакт для твоей легенды. Свяжись с дедом, он даст рекомендации. Ованесов считается основным специалистом по поисковым работам в бывшем Кенигсберге. По нашим данным, входит в систему контрразведывательного обеспечения. Архивный агент Пятого главка КГБ. Будь осторожен, он чуть сдвинут на шпиономании.

Следующая фотография была групповым снимком каких-то интеллигентов в строительных робах.

— Местные энтузиасты-поисковики. Ищут Янтарную комнату. Ничего не нашли, но всем мешают. В системе контрразведки им отведена функция липучки для любопытных мух. Особое внимание вот этому. — Навигатор прикоснулся пальцем к бородатому мужчине с бугристым сократовским лбом. — Григорий Белоконь, журналист. Неформальный лидер. Эрудирован во всем, что связано с культурными ценностями, проходившими через Кенигсберг. В контрах с Ованесовым. Безусловно заагентурен.

Навигатор закрыл книгу.

Максимов молчал, переваривая информацию. Получалось, что последние месяцы его подспудно готовили к этому заданию. А может, начали еще раньше.

Контора, к которой на правах вольноопределяющегося был приписан сейчас Максимов, в советские времена, называлась так же невнятно: «Геолого-археологическая экспедиция при Министерстве культуры РСФСР». За этой вывеской скрывалась головная организация по поискам культурных ценностей, похищенных нацистами в годы войны. Правда, работа ее заглохла в восьмидесятые годы.

Но в послепутчевой эйфории кто-то, не задавая вопросов, подписал постановление, и комиссию возродили, правда фондов не дали. И на том спасибо.

В годы развитого «ельцинизма» от имени «экспедиции» Максимова вывели на контакт с депутатами, грудью вставшими против реституции культурных ценностей в том виде, как ее понимали дорвавшиеся до власти либералы. «Трофейные коллекции» удалось отстоять ценой большой крови в переносном и прямом смысле этого слова, о пролитой настоящей крови, конечно же, знали немногие. Максимов приобрел бесценный опыт и сейчас уверенно ориентировался в клубке исторических, искусствоведческих, юридических, бюрократических, политических и секретных проблем, оплетших тайное наследий рейха.

— Когда начинать? — спросил он, подняв взгляд на Навигатора.

— В воскресенье. Кафе «Причал», в двадцать один ровно. Личный контакт с Гусевым. Ждать не более получаса. — Он отвернул манжету, посмотрел на часы. — Полдень. Время подготовиться у тебя есть. Проводи меня.

Навигатор вежливо взял его под локоть и подвел к лифту. Стороннему наблюдателю могло показаться, что двое ученых мужей никак не могут прервать интересный разговор. Такие сценки, как знал Максимов, можно наблюдать в коридорах библиотеки постоянно, ничего подозрительного в них нет.

Пока лифт, урча, полз вверх по шахте, Навигатор пристально, до самой глубины, всматривался в глаза Максимову. Что он там хотел разглядеть, неизвестно. Во власти Навигатора было отменить операцию, изменить план, заставить Максимова работать в группе или вообще навсегда отправить его в «творческий Отпуск».

Лифт остановился, со стуком раздвинулись створки двери, открыв темный зев кабины.

— Удачи тебе, Странник, — прошептал Навигатор и шагнул внутрь.

Захлопнулись створки, кабина, клацая на стыках, поехала вниз.

Странник — человек, которому Орден дает право действовать в одиночку, остался один.

Один на один со своей судьбой.

Особый архив

Дневник Рейнхарда Винера, 23 марта 1944 года
Посвящение[16] дает дар находить себе подобных и интуитивно отвергать чуждых тебе по духу и крови.

…По личному указанию рейхсфюрера я разбирал архивы лож «Великого Востока Франции», захваченные службой СД в Париже. Тогда я сделал открытие, столь поразившее меня. Несколько папок касалось связей Великого Востока с неким Орденом в России.

Прежде всего бросилось в глаза то, что тон общения русского Ордена вовсе не соответствует правилам общения «дочерней» ложи с «материнской». До сего дня считалось, и подтверждалось многочисленными свидетельствами, что русское масонство никогда не обладало суверенитетом по отношению к шведскому, шотландскому и французскому масонству. Русские монархи, начиная с Павла, по наследству получали титул Коммодора Мальтийского ордена, но всегда считались лишь его номинальной главой. Создание «Великого Востока народов России» было инспирировано «Великим Востоком Франции» через своих агентов Буле и Сеншона. Февральская революция в России безусловно является продуктом пропаганды подрывной работы «Великого Востока народов России». А о засилии выкормышей еврейской ложи «Мемфис Мицраим» в руководстве большевистских Советов сегодня не говорит только ленивый. И вдруг — Орден, о существовании которого никто и не подозревал. Россия, таинственная и непознанная, terra incognita Европы, вновь преподнесла всем сюрприз.

По тону и содержанию письмо русского Ордена напоминает приговор. «Вы посеете, а жать будем мы», — написано в конце послания. Подпись — Навигатор. И печать, изображающая полярного орлана.

…После долгих поисков мне удалось установить лишь общие контуры этой хорошо законспирированной организации. Аналогия с Черным Орденом СС стала столь несомненной, что повергла меня в шок.

В канун Рождества празднуется древнейший праздник — Хэллоуин. Считалось, что в эту ночь разрывается круг бытия и наступает час, когда нет Времени. Сквозь истончившуюся за год оболочку в мир проникают инфернальные сущности. Их следовало отпугивать черепами с горящей свечой внутри, выставляемыми на пороге дома. Позднее черепа заменили выдолбленной тыквой и священнодействие превратили в кривляние пьяных ряженых.

В кельтской магии Странник, охраняющий в эту ночь мир от сил Зла, надевал черные одежды и повязывал на шею оранжевую ленту. От них, неустрашимых Стражей, мы позаимствовали свою черную форму СС и Мертвую голову. Подобно кельтским Хранителям наши части СС взяли под охрану все святые места Рейха: священные камни, заповедные рощи и древние храмы, безошибочно опознав в них Пороги — точки перехода из этого мира в иную Реальность.

Орден СС задумывался и создавался как прообраз военно-религиозных рыцарских орденов. Верность, благородство и мужество — этого достаточно, чтобы стать монахом-воином. Поиск истины и знания мы сосредоточили в «Аненербе». Право повелевать и подлинное могущество сокрыты во внутреннем круге Ордена — «Черном солнце», на собрания которого даже Адольф Гитлер входит лишь как приглашенный гость.

…В русском Ордене внешним, военным кругом, собирающим подлинных героев, был… Орден святого Георгия Победоносца! Поразительно, но его члены пользовались, как и мы, правом на собственный суд, казну и ритуалы. Это было особое воинское братство внутри регулярной армии. Цвет Георгиевской ленты — черно-оранжевый. Цвет Стража Порога!

О внутреннем круге Ордена мне не удалось узнать ничего, что, впрочем, неудивительно. Лишь генерал К., из последних белоэмигрантов, упомянул, что эти люди считают себя Хранителями России и обладают магическими знаниями первых князей из рода Королей-Магов. С его слов, Хранители ведут себя не как садовники, переделывающие сад по своему разумению и из прихоти моды, а как лесники, следящие за тем, чтобы в лесу сохранялась жизнь, лишь в крайних случаях вмешиваясь в ее течение. Подробнее рассказать об Ордене он категорически отказался, а день спустя был найден мертвым в номере своего отеля. Кто-то подложил камень в карман повесившегося К. как знак того, что грехи тянут его вниз.

Я доложил о результатах своего расследования рейхсфюреру 20 июня. Ответ был странным: «Даже если ты прав, уже поздно. Мы больше не можем ждать». А 22 июня — в день Огненного солнца, священного праздника древних германцев, — наши войска вторглись на земли славян…

Пишу эти строки и грустно улыбаюсь. Только что и гауптман Хорст подарил мне трофейный русский орден — пятиконечную звезду на черно-оранжевой ленте. Привет от Хранителей!

Глава 3. Между прошлым и будущим

Странник

Калининград, август 1998 года
Вечернее небо все больше наливалось ультрафиолетом, чем выше, тем темнее. Самолет скользил в узкой полосе серебристо-голубого свечения над плотным, цвета старого войлока, слоем облачности. Если бы не мерное дрожание корпуса, ощущение движения пропало бы окончательно, как исчезло время. Сначала оно тянулось, потом замерло и никак не хотело стронуться с мертвой точки.

Максимов отвернулся от иллюминатора и посмотрел на экран на переборке салона. Монитор был подвешен так, что любой пассажир, не вставая с места, мог разглядеть карту полета. Дуга, начинающаяся от Москвы, утыкалась в Калининград, самолетик на карте уже вплотную приблизился к конечной точке маршрута, а они все летели и, по всем признакам, даже не собирались снижаться.

Авиакомпания неизвестно с каких доходов разжилась «Боингом», салон поражал уровнем комфорта, а сервис так и остался родным, ненавязчивым до хамства. Спустя час полета самолет неожиданно посадили в Питере, где, не вдаваясь в объяснения, продержали четыре часа в душном накопителе, а потом погнали, как десантников по тревоге, через все поле к дальней стоянке, где в тревожных всполохах маячков дежурной машины суетились под их самолетом техники. Стоило самолету оторваться от земли, в салоне повисла вязкая, нервная тишина.

«Проняло, ребята?» — усмехнулся Максимов, скользнув взглядом по напряженным лицам соседей. Он никак не мог понять, что заставляет нормальных людей, не связанных присягой и долгом, добровольно рисковать собой, болтаясь между небом и землей. Или кататься на лыжах, вместо того чтобы сидеть дома у телевизора. Туристов он приравнивал к тайным мазохистам. Психически здоровый человек не станет блукать по лесу с неподъемным рюкзаком, кормить комаров и питаться консервами. На это есть одна причина — рейд разведгруппы. Все остальное от лукавого.

Но смутная тревога самого червячком точила изнутри. Максимов, как всякий много переживший человек, в приметы верил истово. Прерванный полет — это как споткнуться на пороге, сама судьба дает знак, что дороги не будет и впереди ничего хорошего не жди. Будь его воля, сдал бы билет и улетел бы следующим рейсом. Но в Калининграде его ждало новое задание. Первое после долгого перерыва.

«Ты хотел задание, ты его получил. Что тебе еще надо? Расслабься и спи, пока дают», — приказал он себе.

Протянул руку, подрегулировал вентилятор, направив струю воздуха себе в лицо, и закрыл глаза. Не успел прохладный ветерок высушить испарину на лбу, как Максимов погрузился в чуткое забытье.

Время сорвалось с мертвой точки и отбросило его назад, в другую жизнь, которую уже стал забывать…

Обратный ход времен

Вентспилс, 1990 год
Максимов всякий раз поражался, как неожиданно расположены кладбища в Прибалтике. В России, особенно в деревнях, погосты стоят на отшибе, на высоком холме. Вокруг крупных городов это не кладбища, а, прости, Господи, помойки помойками. А здесь шел сосновым бором — и ни ворот тебе, ни бетонного забора, никаких примет заповедности или проклятия места. Все та же песчаная дорожка вьется между соснами, так же темнеют редкие кусты. Не сразу обращаешь внимание, что и без того чистый сосновый бор стал еще более ухоженным, всюду чувствуется человеческая рука. И лишь присмотревшись, увидишь плоские камни в тени кустов. Ни оград с облупившейся краской, ни столиков, за которыми раз в год полагается не чокаясь хлебнуть горькую и оставить хлеб и пригоршню дешевых конфет. Редкий невысокий крест, зеркально отливающий черным мрамором, подтвердит догадку, от которой невольно дрогнет сердце. Кладбище. Территория смерти.

Смеркалось. С серого неба сыпал мелкий дождь, а с Балтики тянуло сырым ветром.

Максимов поднял воротник куртки. Прислушался.

Мертвая тишина. Только тихо поскрипывали стволы сосен да мягко шлепались капли на плотную подстилку из пожелтевших иголок. Пахло свежестью близкого моря и смолой. Ничего подозрительного.

И все же Максимов обостренным чутьем почувствовал присутствие человека. На долю секунды волна враждебности щекотнула правую щеку, любой другой подумал бы, что это порыв ветра, заблудившегося между деревьями. Но Максимов уже подобрался, готовясь к нападению. В самом конце учений вполне могли, не предупреждая, приготовить и такой трюк.

Сделал вид, что возится с застежкой на куртке, а сам, не поворачивая головы вправо, краем глаза выхватил из темноты под сосной контур фигуры человека. Он стоял неподвижно, но Максимов отчетливо ощутил на себе его взгляд, холодный, прицеливающийся.

«Ладно, играем худший вариант», — решил Максимов. Не торопясь пошел туда, где сквозь сосны белела светлая полоса над морем. Вдоль дальнего конца кладбища, как знал Максимов, шла живая изгородь из плотных зарослей ежевики. Сквозь нее тропинки свободно выходили к дюнам. Максимов у самого пролома плавно свернул и пошел вдоль изгороди к следующему, метров на двадцать дальше. Если у первого пролома его ждала засада, то у ребят сейчас началось состояние легкой паники. План сломан, надо импровизировать на ходу, и пока кто-то возьмет инициативу на себя, надеясь, что остальные подхватят… Короче, все пройдет, как и положено на Руси: с матом-перематом, неразберихой и последующим наказанием невиновных и награждением непричастных. Максимов уже давно уяснил, что секретные армейские операции — это хорошо организованный бардак, чудом увенчивающийся успехом.

Оружия у него с собой не было. Знал: брать будут профессионалы и так накостыляют сгоряча, а за нож могут серьезно покалечить. Да и по сценарию операции лучше быть чистым, легче будет валять дурака.

За спиной тихо скрипнули влажные сосновые иголки, шел один человек. Странно, но даже не таился. Максимов чуть сбавил шаг, вытащил руки из карманов, встряхнул кистями, сбрасывая напряжение.

— Кунашир, — раздалось за спиной. Максимов остановился, медленно развернулся.

— Кортик.

— Клайпеда, — сказал человек, подходя вплотную. Максимов вскользь осмотрел его с ног до головы. Пятьдесят с небольшим, поджарый, с острыми чертами лица и высоким лбом. Короткий ежик седых волос.

Пароль и отзывы говорили, что это наблюдатель от штаба. Человек ждал, цепко вглядываясь в лицо Максимова.

— Капитан Максимов. Третий отдел Второго управления штаба Прибалтийского округа. Командир разведывательно-диверсионной группы «Д-13», — представился Максимов.

— Полковник Гусев, — ответил человек. «Пусть будет так», — подумал Максимов. Он знал полковника под другой фамилией. Уже встречались. Но при таких обстоятельствах, что никогда и никому не расскажешь. И если офицер Пятого управления ГРУ Генштаба[17] представился тебе безликим Гусевым, так тому и быть. Святое правило конспирации — не спеши обниматься с давним знакомым, пока он ясно не дал понять, что можно. Кто знает, а вдруг, пока вы не виделись, Васька Иванов уже успел стать Соломоном Гершелем и возглавляет сионистскую организацию в штате Айова.

— Не страшно ночью по кладбищу гулять? — с усмешкой спросил Гусев.

— Терпимо, товарищ полковник. — Особой радости от экскурсии в специфическое место со специфическими целями Максимов не испытывал. Но не признаваться же начальству, что от нервного напряжения иногда до болезненных судорог сводило живот.

— Молодец, что признался. Это только мертвые страху не имут. А живым природой ведено бояться. Докладывайте, капитан Максимов. С самого начала и до сего дня.

Началось все две недели назад. Два соседних округа отрабатывали действия спецназа в начальный период войны. Разведгруппа из состава 27-й бригады спецназа Белорусского военного округа пересекла условную границу и вторглась на территорию «сопредельного государства» — Прибалтийского округа. Деревенским парням ухоженная Прибалтика, наверняка, показалась настоящей заграницей, ничем не отличающейся от маломерной страны — участницы НАТО. Поэтому и задача им была поставлена немудрящая — скрытно совершить рейд в заданный район и войти в контакт с боевой группой агентуры глубокого залегания.

Последнюю изображали офицеры 2-го управления штаба Прибалтийского округа. Милиции и территориальным органам КГБ спустили ориентировку на банду беглых зеков, мечтающих уйти за кордон, — это про разведгруппу белорусов. О Максимове и его людях выдали индивидуальные легенды: от находящихся в розыске за особо тяжкие преступления до сотрудников разведорганов противника.

По идее всё и все должны были встать на уши и скрести когтями землю, но никакого серьезного противодействия диверсанты не встретили. Перестройка вошла в стадию крайнего бардака, всем на все уже было наплевать, и местная власть больше боялась распоясавшихся национал-демократов, чем мифическую разведгруппу врага. Белорусы совершили марш по заданному маршруту, по их следам шли проверяющие, опрашивая местное население, но никто группу не засек.

Без особых проблем обе группы, слившись в единую — кодовое обозначение «Д-13», — подкомандой Максимова просочились в Вентспилс и затаились, ожидая команды на атаку.

Цели для диверсий Максимов получил в самом начале операции. И пока спецназы ползли на брюхе и бежали рваным маршем в район встречи, люди Максимова разведывали подходы к объектам и искали лазейки для агентурного проникновения. Рэксов из спецназа планировали использовать в качестве грубой ударной силы, сами решили действовать обаянием и хитростью.

С библейских времен все разведки работают по формуле «вино, женщины, деньги». Возможны суррогатные варианты — «наркотики, мальчики, слава», но это для особо утонченных извращенцев из высших эшелонов. Для вербовки здорового большинства смертных вполне достаточно халявной выпивки, стандартного секса и небольшой суммы на мелкие расходы. И как показывает многовековой опыт спецопераций, именно рядовые законопослушные граждане, не отказывающие себе в скромных земных утехах, и представляют главную угрозу для собственного же государства.

О Пеньковском, Филби, Гордиевском и Эймсе знает весь мир. А сколько неизвестных, «малых мира сего»: секретарш, садовников, водителей, интендантов, профессоров и полицейских, сболтнувших по пьянке, проболтавшихся в любовном угаре или банально за тридцать сребреников в местной валюте выдавших то малое, что было им известно? Не счесть. Но великое — в малом. Крупицы информации оседают в аналитических отделах, где тонны информационной пыли рано или поздно превращаются во взрывоопасную смесь. Стоит отдать приказ — и спецназ рванется к намеченным целям с точностью и неумолимостью баллистических ракет. И эффект, будьте уверены, произведут, соответствующий сотням килотонн.

Водка открыла разведчикам двери на первый объект. По чьей-то злой иронии им оказался штаб местного погранотряда. Особый шарм состоял в том, что по случаю угрозы прорыва границы беглыми зеками отряд перешел на усиленный вариант несения службы. После трехдневного возлияния прапор-кинолог уговорил своего нового приятеля пойти служить в погранвойска. В приятели набился старлей Коля из группы Максимова, по липовым документам только что дембельнувшийся из танковой части под Читой. Коля по протекции прапора посетил отдел кадров отряда, где с успехом выдержал собеседование. Попросил два дня на размышление и ушел, предварительно отметившись в штабном туалете, где за вентиляционной решеткой оставил коробку. По сценарию учений, подарок считался бактериологическим фугасом с радиоуправляемым подрывом. Будь это не учения, а реальная война, после беззвучного хлопка в самом посещаемом помещении штаба на несколько секунд в воздухе повисло бы мутное облачко аэрозоля — и эпидемия холеры или бубонной чумы в несколько часов лишила бы боеспособности всю воинскую часть.

Для закрепления успеха планировалось вывести из строя узел связи отряда. Сил спецназа у Максимова хватило бы для классического налета, но рэксов решил задействовать на основном объекте. Старлей Коля влил в прапора двойную дозу, после чего стало известно, где находится колодец с кабелем связи. Мину пристроили туда средь бела дня, прямо на глазах у бдительно спящего наряда КПП.

Основным объектом учений считался Вентспилсский нефтяной терминал. В брежневские времена его построил большой друг всех коммунистических вождей миллионер Арманд Хаммер. Советская нефть американскими насосами закачивалась в танкеры под панамскими флагами и развозилась по странам НАТО. Мирное сосуществование и взаимовыгодное сотрудничество в классическом виде.

Против нефтяного терминала «в стране условного противника» армейская разведка применила любовь. И объект был взят без единого выстрела. Собой пожертвовал капитан Свиридов, за иссиня-черные блудливые глаза прозванный в отделе Яшкой Цыганом. Чем он брал баб, никто понять не мог. Но брал, сволочь, намертво. Причем действовал как оружие массового поражения. Пока охмурял намеченную жертву, умудрялся разбить сердца всем женщинам в радиусе прямой видимости. В Вентспилсе его целью была операторша насосной подстанции. Но Яшка, как божился, только ради подстраховки, охмурил еще и ее подругу-сменщицу

Максимов посмотрел на часы. Яшка уже час как находился в пультовой терминала. Как истинный джентльмен, он не стал отлеживаться в теплой постели, когда любимая женщина вкалывает в ночную смену. За силовыми шкафами в пультовой располагался жесткий топчан, на котором Яша, повинуясь приказу командира и зову молодой плоти, заблокировал операторшу. В реальной жизни нарушение режима порта могло незначительно сказаться лишь на демографической ситуации в городе, а по сценарию учений означало полный выход из строя насосного оборудования терминала. Что и должен был сымитировать Яшка, закрепив где только можно коробочки с надписью «мина».

А для любителей глобальных катастроф из Генштаба Максимов задействовал спецназ. В эту самую минуту ребята уже пробрались дюнами к забору порта и изготовились к броску. На минирование всего, что подвернется под руку, им потребуется не более десяти минут.

— Почему ты их назвал спортсменами? — неожиданно спросил Гусев.

— Белорусов? Так уж прозвали… — Максимов улыбнулся. — Они все время сидели в коллекторе под городским стадионом. Тепло, сухо, темно. Отоспались, наверно, на месяц вперед.

Полковник Гусев хмыкнул, но, по тому как зло блеснули его глаза, Максимов понял, что для кого-то этот смешок отзовется матерным ором. Ладно уж, можно проворонить подготовленных оперов, но не найти в маленьком городе десятерых коротко стриженых боевиков с оружием и взрывчаткой в рюкзаках — это надо умудриться.

— Ты один или с подстраховкой? — спросил Гусев.

— Конечно, с подстраховкой. Мой человек ждет у тайника. — Максимов взглянул на часы. — Если я не вернусь через две минуты, он уйдет.

— А сам не полезет?

— Исключено. — В своих людях Максимов был уверен на все сто.

— Пошли.

Полковник Гусев круто развернулся и первым пошел по дорожке назад, к могилам. Передвигался он так же легко и бесшумно, как и Максимов.

«Уважаю!» — подумал Максимов, вспомнив вырезку из «Шпигеля», украшавшую рабочий стол. Немецкие журналисты провели исследование, сколько пузатых военных служат в различных армиях мира. Таблицу, естественно, возглавляла родная «непобедимая и легендарная», намного опередив всяких латиносов и гвардейцев из эмиратов. Прирост живого веса начинался с прапорщиков, резко спадал на младших офицерах и круто шел вверх, соответствуя выслуге лет и званию. Старшие офицеры, как не раз видел Максимов, в люки бронетехники целиком не помещались и, командуя худосочным личным составом, гордо восседали на броне, как персидские цари на боевом слоне. Полковник Гусев явно не относился к здоровому мордатому большинству: остался сух и поджар, словно год назад окончил училище.

— Здесь. — Максимов остановился там, где десять минут назад поправлял куртку.

Черный могильный камень с бронзовым подсвечником в изголовье. Еще одна странность местного кладбища. Под одной фамилией, выбитой крупными буквами — Божедомские, стояло лишь одно имя с датами рождения и смерти — Мария. Рядом было выбито только имя — Петр. Неизвестный пан Божедомский уже знал, что ляжет рядом. Правда, не знал когда.

В секретных документах разведотдела округа эта могила проходила как объект «Черный апельсин». Кто-то из умников, научно обеспечивающих разведку, обнаружил, что большой объем информации легче усвоить и воспроизвести, если использовать «маркеры памяти». Надо придумать предмет, практически не встречающийся в реальной жизни, и очень четко постараться себе его представить, а потом уж запоминать все, что тебе требуется. В результате стоит вновь вызвать в памяти «картинку», как потоком хлынет вся накопленная информация.

«Черный апельсин» для Максимова означал закладку с оружием и рацией. Вслед за экспрессионистским образом черного апельсина в памяти всплывали подступы к объекту, детали местности, ближайшие транспортные пути и прочее, что необходимо знать, чтобы незаметно вскрыть тайник. Он хранил в памяти десяток маркеров, кодирующих тайники, разбросанные от Скандинавии до острова Рюген. Не приведи господь, поступит команда — и тысячи законсервированных агентов вскроют тайники с минами и ядами, группы спецназа выйдут к своим «черным апельсинам», «каменным стрелам» и «оранжевым дождям». И мир вздрогнет, ужаснувшись сбывшемуся пророчеству Иоанна Богослова.

Максимов тихо трижды свистнул.

— Я здесь, командир, — раздалось за спиной.

— Подойди, Жила. — Максимов перехватил взгляд полковника, тот явно остался доволен, что Жила уже успел перебраться на то место, где раньше прятался сам Гусев.

— Старший лейтенант Любавский, — представился Жила, прозванный так за сухую жилистую фигуру. — Прикрываю действия старшего группы при вскрытии тайника. Присутствия посторонних не обнаружено. Кроме вас, конечно.

Гусев цепким взглядом осмотрел Жилу с головы до ног и удовлетворенно кивнул.

— Полковник Гусев, проверяющий от штаба округа. — Он протянул руку Жиле, невольно поморщился от рукопожатия. Оно у Жилы, как знал Максимов, было цепким и жестким, как у циркового гимнаста.

— Здравия желаю, товарищ полковник. — Жила успел бросить Максимову недоуменный взгляд, но тот лишь пожал плечами.

— Слушайте вводную, Любавский. — Гусев крякнул в кулак, прочищая горло. — Командир группы захвачен в момент выхода к тайнику. Ваши действия?

— Согласно приказу в драку не вмешиваюсь. Скрытно ухожу и докладываю Яшке Цыгану… Простите, заместителю командира группы капитану Свиридову

— Правильно. — Гусев не обратил внимания на оговорку Жилы, в группах все друг друга величали по прозвищам. Иногда это сознательно поощрялось, особенно на учебных сборах, когда встречались специалисты из разных ведомств. — Учтите, с этой минуты-все ранее разработанные маршруты отхода для группы под угрозой. Придется импровизировать.

Максимов давно привык, что любимым развлечением начальства является рождение вводных. Тут фантазия высокихчинов просто не знала границ. Классическое «поди туда, не знаю куда, принеси то, сам знаешь что» обрастало такими деталями, что легче было сразу застрелиться, чем пытаться отработать вводную. «Все шло нормально, пока не вмешался Генштаб», — с грустной улыбкой вспомнил он армейскую мудрость.

— Постараемся, товарищ полковник. — Особого энтузиазма в голосе Жилы Максимов не услышал.

Не надо быть Кассандрой, чтобы догадаться, что в ближайшие часы разведывательно-диверсионная группа «Д-13» будет затравлена и почти полностью уничтожена. В Калининградскую область, к поселку Причалы, где по сценарию их ждал катер «своих», прорвутся единицы. Все по законам спецназа: на эвакуацию не рассчитывай, подмоги не жди, первая всегда срывается, а вторая вечно прибывает с опозданием.

— Выполняйте! — коротко бросил Гусев. Жила кивнул и бесшумно растворился в темноте. Легкий бриз прошелестел по верхушкам сосен. Сверху упали крупные капли, тихо шлепнули по ковру из опавших иголок. Из-за дороги донесся протяжный детский плач, словно проснулись сразу несколько грудных младенцев. В тишине кладбища звук этот прозвучал особенно жутко.

— Что это? — спросил Гусев, повернувшись к источнику звука. Сквозь редкий сосновый бор можно было разглядеть три яруса огоньков.

— Там казарма пограничников. А рядом одноэтажные коттеджи. В одном дядька держит два десятка нутрий.

— И это они так орут? — удивился Гусев. — Делать ему не фиг.

— Наоборот. Выкопал во дворе бассейн, кормит рыбьими головами, за копейки покупает в рыбном порту. Животные чистые, плодятся, как кролики, а шкурка стоит в три раза дороже. Выгодное дело. Мужик недавно вторые «Жигули» купил.

— Откуда знаешь?

— А мы уже неделю на его чердаке штаб оборудовали. Жила туда сейчас направился. — Максимов не удержался и улыбнулся. Местная контрразведка и милиция так и не смогли вычислить место, где скрывалось управление группой. — Окраина, мужик днем на работе, у милиции он на хорошем счету. Через забор — пограничники. Кто же подумает, что мы прячемся у них под самым боком?

— Все ясно. — Гусев поднял воротник куртки. — За управление группой ставлю тебе «отлично». Знаешь, зачем я дал такую вводную? — безо всякого перехода спросил он.

Максимов пожал плечами. Что тут ответишь: захотела левая задняя — и отдал приказ.

Гусев закурил, выпустил вверх облачко дыма.

— Ты действовал правильно, но не учел худший вариант — кто-то вас предал, сдав тайник. — Гусев посмотрел в глаза Максимову. — Тебе эта ситуация ничего не напомнила?

Максимов промолчал. В восемьдесят девятом в Эфиопии кто-то так же сдал группу, в которую входил старший лейтенант Максимов. Чудом выжил он один.

— Готовься, капитан. Грядет время предателей. Были славные времена, когда не судили победителей, а теперь неподсуден предатель.

Максимов поразился, сколько холодной ярости прозвучало в голосе внешне бесстрастного полковника.

Странник

Максимов открыл глаза и первым делом посмотрел на монитор: самолетик все также прилип к Калининграду, но все не мог долететь. Потом Максимов искоса взглянул на соседа, храпящего в кресле через проход, и спрятал улыбку.

Незаметно наблюдать за оплывшим прибалтом с лицом любителя пива было единственным развлечением в нудном полете.

Прибалт после вылета из Питера опорожнил три банки «Туборга» и уснул сном праведника. Ему и в голову прийти не могло, что смерть находится не за бортом, а удобно устроилась в соседнем, через проход, кресле. Бедняга не знал, да и не мог знать, что где-то на всех лежит конверт с приказом и дожидается своего часа. Когда-нибудь сломают печати на конверте, и вырвется наружу, как из ящика Пандоры, неумолимая судьба. Тихий хлопок глушителя в темном подъезде, странная горечь в бокале вина, черная холодная вода канала, отказавшие тормоза или комариный укол тонкой иглы — кто его знает, как смерть обозначит свой приход. Исполнители приговоров люди творческие и к заданию подходят с фантазией.

В памятную зимнюю ночь девяностого года командир отдельной группы специального назначения 3-го отдела 2-го управления штаба Прибалтийского округа Максимов вскрыл конверт, где лежала фотография прибалта и его Возможные адреса. Приказ был прост: арестовать и доставить на спецобъект, при вооруженном сопротивлении действовать по обстановке. Тогда судьба развела их, а жизнь активиста «Саюдиса» действительно висела на волоске. И Максимов был тем, кто получил приказ этот волосок перерезать.

Сейчас он не испытывал к спящему ничего, кроме беззлобного любопытства, сдобренного изрядной долей юмора. Судя по внешним атрибутам успеха, развал Союза пошел прибалту на пользу. Весь его вид говорил, что бизнесмен, успешно торгующий контрабандными цветными металлами из России, заплатил в оффшоре все налоги и теперь имеет право спать спокойно.

Максимов еще немного позволил себе побыть бывшим офицером ГРУ, понежился в воспоминаниях, как блаженствуют по утрам, вспоминая только что увиденный сон. Потом встряхнулся и приказал себе вернуться в настоящее время. И стать тем, кем он являлся по документам: командированным в Калининград научным сотрудником.

По проходу из конца салона, покачиваясь на каблуках, прошла миниатюрная блондинка из тех, про кого сказано: маленькая собачка до старости щенок. Как раз рядом с Максимовым она сбилась с шага — самолет неожиданно накренился влево, Максимов рванулся вперед, перегнулся через подлокотник пустующего кресла и успел подхватить ее под локоть.

— Садитесь. — Он потянул ее за руку, заставив опуститься в кресло.

— Черт знает что… — простонала блондинка. — Это воздушная яма, да?

Максимов оглянулся. По иллюминатору косо вверх бежали капли.

— Нет. Думаю, мы снижаемся.

— Слава богу! — вздохнула блондинка.

— Согласен. — Максимов приветливо улыбнулся. — Застегните ремень, сейчас начнем маневрировать по эшелонам, а потом резко пойдем на снижение.

— Вы не летчик? — поинтересовалась блондинка, нервно теребя замок на ремне.

— Просто много летал. — Максимов на секунду представил, что пришлось бы прыгать на заболоченный лес внизу, если бы они летели так, как большую часть жизни пролетал он — в десантном отсеке «ИЛ-76». Ничего приятного в этом нет, только нервы себе портить. А соседке такие аттракционы вообще противопоказаны. — Позвольте, я помогу. — Он щелкнул замком, блондинка при этом втянула плоский живот, старательно избегая прикосновения рук Максимова.

Ухоженная и со вкусом одетая, она вполне заслужила бы определение симпатичная, если бы не болезненная гримаса, что исказила ее лицо, когда она чуть не растянулась в проходе. Страх тому виной или неожиданность, но что-то недоброе, что она искусно скрывала, против воли вырвалось наружу. Поэтому Максимов и не собирался верить сладкой улыбке, играющей теперь на холеном лице.

Судя по признакам, которые невозможно скрыть от человека, знакомого с криминалистикой, она уже вступила в тот возраст, когда правила хорошего тона требуют давать даме столько лет, на сколько она выглядит. Блондинка делала все, чтобы смотреться на «всего за тридцать». Методы, позволяющие внешности отставать от паспортных данных, сейчас стоят дорого, а судя по кольцам на пальцах, мужа у незнакомки не было, но явно имелся богатый знакомый. «Очередной поклонник», — как наверняка выразилась бы незнакомка, лексику такого типа женщин Максимов знал хорошо. «Спонсор», — коротко залепила бы одна острая на язык московская знакомая Максимова, по молодости лет беспощадная и циничная.

Незнакомка тоже изучала Максимова. Этот прилипчивый, словно сосущий взгляд Максимов почувствовал на себе еще во время промежуточной остановки в Питере. За время полета она дважды проходила в хвост самолета, но Максимов сделал вид, что сосредоточенно читает книгу, и повода завязать знакомство не дал. Он был далек от мысли, что дама намеренно чуть не шлепнулась в проходе, но то, что она попытается использовать происшествие в свою пользу, не сомневался. Есть такие люди, которые даже Страшный суд могут использовать в своих интересах.

Самолет круто завалился на крыло, блондинка испуганно выпучила глаза и вцепилась в подлокотники кресла. Самолет выровнял курс, и Максимов ободряюще улыбнулся:

— Потерпите, осталось минут пять.

— Скорее бы… А давайте познакомимся? — без всякого перехода предложила она.

— Максим Владимирович Максимов. — Это был тот редкий случай, когда Максимов использовал подлинные документы.

— Элеонора Караганова. Можно Эля, — добавила она, растянув в улыбке губы. Чуть прищурилась, словно что-то вспоминала. — У вас запоминающееся лицо. А вот вспомнить не могу, где я вас видела.

— Сначала в Москве, а потом в Питере, — подсказал Максимов. Он был уверен, что с Элей Карагановой нигде, кроме зала ожидания аэропортов, не встречался.

— Не поняла? — Эля недоуменно вскинула брови, и на секунду на ее лице мелькнуло то недоброе выражение, что уже отметил Максимов.

— Мы же полдня в одном самолете. Вот и кажется, что все давно знакомы.

— Ах вы об этом… Нет, положительно я вас где-то уже видела.

— Я скромный научный сотрудник, в свет выхожу редко. Чаще сижу в архивах и хранилищах. Или в командировках.

Эля скользнула по нему недоверчивым взглядом. Неброский, но элегантный костюм Максимова явно был не из гардероба нищего бюджетника.

— Работаю в геолого-археологической экспедиции при Минкульте. Волею судьбы стал советником депутата, — Максимов назвал фамилию известного режиссера. — Свободного времени много, поэтому иногда консультирую частных коллекционеров. Знаете, сейчас уже считается хорошим тоном собирать не «мерседесы», а антиквариат и произведения искусства, — добавил он, чтобы Эля не мучилась в поисках ответа на терзавший ее вопрос об источниках доходов Максимова.

Как это странно ни звучало для самого Максимова, но он не солгал. Любой при желании и настойчивости мог установить, что среди сотрудников экспедиции, затерявшейся в темных закоулках отраслевого НИИ, числится некий Максимов, который благодаря семейным связям с руководством на работе появляется редко, чаще пропадает в командировках. Но никто ничего против не имеет, потому что парень в интригах не участвует, славу и кусок хлеба ни у кого не отнимает, а что вечно отсутствует на рабочем месте, так не сидеть же за такую зарплату в четырех стенах.

— О, так мы с вами коллеги, — оживилась Эля. — Я искусствовед. Окончила Институт культуры.

«Еще когда я в школе учился, — мысленно продолжил Максимов. — Из такого вуза два пути — в кружок с баяном или замуж. Мадам явно выбрала среднее, пополнив ряды женского батальона различного рода „ведов“. А что им еще оставалось делать с таким-то образованием? Дамских романов в Союзе не печатали, Маринина еще корпела в НИИ МВД, обобщая статистику убийств за пятилетку, а из женщин-писательниц издавали только Мариэтту Шагинян. Но и та то ли Ленина живым видела, то ли с Есениным целовалась… В общем, в возрасте была далеко забальзаковском».

— А вы в Калининград по делам? — продолжила атаку Эля.

— Конечно. — Максимов повел рукой. — Видите, кто летит? Только чиновный люд да бизнесмены. Остальным поездки по стране не по карману.

Эля посмотрела на книгу, лежащую у него на коленях, и сразу же спросила:

— О, вы читаете по-немецки?

— К сожалению, только читаю. Это «Янтарь — немецкое золото» Альфреда Роде. Считается крупнейшим в мире специалистом по янтарю. Кстати, до войны был хранителем Музея янтаря в Кенигсберге.

— Как интересно. — Эля вскинула тонкие брови. — Янтарь — ваша специальность?

— На ближайший год — да. Пишу работу о путях миграции янтаря в различных культурах. Вы знаете, что греки использовали янтарь не только как украшение, но и лечили им многие болезни? А славяне называли янтарь морским ладаном.

— Очень, очень интересно. Мне вас сам Бог послал. Я сотрудничаю со многими серьезными журналами. Женскими, в основном, — уточнила она. — Не хотите написать статью о янтаре?

— Не уверен, моя ли это аудитория, — задумчиво протянул Максимов. — Но, в принципе, почему бы и нет?

Эля раскрыла сумочку, как у всех женщин забитую всякой всячиной, после недолгих поисков достала визитку и протянула Максимову.

— «Элеонора Караганова, шеф-редактор отдела культуры. Международный журнал „Первые лица“», — прочитал Максимов.

«Должность что-то уж чересчур импортно звучит», — отметил он. — Странно, никогда не слышал о таком. Он давно издается?

— О, почти десять лет. Это элитарный журнал, малый тираж, по закрытой подписке распространяется в высших эшелонах власти. На страницах журнала выступали президенты и премьер-министры, ведущие политики и бизнесмены многих стран. Его читают те, кого принято называть лидерами, — зачастила Элеонора, словно по памяти воспроизводила текст рекламной листовки. — Сейчас мы обновляем состав штатных авторов. У вас есть шанс. Уверена, что янтарь, украшения из него заинтересуют наших читателей. Есть даже специальная рубрика «Частная коллекция». Ее курирую я. — Она замолчала, дожидаясь реакции Максимова.

Максимов наконец понял, кого ему напоминает Эля. Или она сознательно копировала, или следовала негласной моде элитарной тусовки, но как две капли воды походила на ведущую передачи «Женский взгляд», ту, что мелькает меж деревьев с очередным интервьюируемым и изводит его глупыми вопросами, получая не менее глупые ответы.

— Очень интересно. — Максимов отметил, что не-, вольно спародировал манерную интонацию Элеоноры. — Пожалуй, возьмусь.

Он достал из нагрудного кармана свою визитку, протянул Эле, а ее, как полагается по правилам хорошего тона, аккуратно вложил в портмоне. За телефоны на своей визитке он не беспокоился. Домашний телефон снабжен автоответчиком и определителем номера, а по двум служебным усталый женский голос всем отвечал, что Максим Максимов появляется только в присутственный день — по вторникам, но особо рассчитывать на это не стоит, и она готова передать сообщение, как только неуловимый сотрудник окажется в пределах досягаемости. Служебный телефон, если кто решит проверить на АТС, действительно принадлежал институту.

— Я планирую провести в Калининграде неделю, возможно, чуть больше. А вы, Элеонора? — Теперь настал черед Максимова качать информацию из собеседницы.

— Примерно столько же, — ответила она, пряча его визитку в сумочку.

— Интервью с первыми лицами области? — не отступил Максимов.

— Упаси Господь, кому интересны эти толстомордии? — ужаснулась Эля. — Нет, мы пишем о них, естественно. Но лично я специализируюсь на людях искусства.

— Ах вот почему мне знакома ваша фамилия! Кажется, я читал ваши статьи о выставке картин моего патрона. — Максимов назвал фамилию режиссера-депутата, от временного простоя ударившегося в живопись. Выставка была организована в холле Думы и широко освещалась в прессе.

— Ну, это было так давно. — Элеонора была явна польщена и не стала этого скрывать. — Вы не находите, что он забронзовел до невозможности в этой Думе? Такое самомнение! — Она закатила глаза. — Ужас! Вы бы видели, каким он был тихоней, когда приезжал в Москву со своей местечковой Одесской киностудии.

— Эля, не провоцируйте. Я же все-таки его помощник. О шефе либо хорошо, либо никак! — с улыбкой произнес Максимов.

— Вы действительно работает у этого монстра? — Эля изобразила на лице ужас.

— Во всяком случае, так написано в удостоверении, — Он похлопал по нагрудному карману.

Элеонора стрельнула глазками в книгу на его коленях, попыталась сдержаться, но все же проговорилась:

— Я лечу на встречу с друзьями из Германии. Вы знаете, что немцы собираются откопать Янтарную комнату где-то в Калининграде?

— О, ее ищут уже полвека, — как можно небрежнее произнес Максимов.

— А насколько вы компетентны в этой проблеме? — B ee голосе прозвучал неприкрытый интерес.

— Ну, всякий, занимающийся янтарем, рано или поздно сталкивается с феноменом Янтарной комнаты. А что вас конкретно интересует?

Она не успела ответить. Пол вдруг круто накренился, самолет нырнул вниз, и лишь после этого запоздавшая стюардесса скороговоркой попросила пристегнуть ремни и не курить. Уши заложило, тело стало наливаться тяжестью. Судя по покрасневшему лицу Элеоноры, ей сейчас было не до светской беседы.

«Если подводка, то очень грубая, — подумал Максимов. — Во-первых, дама не в моем вкусе. Во-вторых, зачем же сразу о Янтарной комнате? И самое плохое: если подводка, то пасли меня еще в Москве. А задание я получил только день назад. Есть над чем задуматься».

Он отвернулся к иллюминатору. По стеклу бежали дрожащие струйки. Потом стекло словно залепило мокрой ватой. Через несколько секунд самолет прорвал слой облачности, и неожиданно совсем близко поплыли огни. Самолет последний раз лег на крыло, описав дугу, и круто пошел на посадку.

Глава 4. «…Темный ужас зачинателя игры»

Странник

Аэропорт встретил безнадежно опоздавший московский рейс гулкой тишиной. Немногие встречающие, таксистская мафия и скучающий наряд комендантского патруля — вот и все, кто проявил хоть какое-то внимание к недовольно ворчащим пассажирам, выходившим в холл.

Максимов осмотрелся. Обычная картина зала ожидания. Ряд ларьков с импортным барахлом, в креслах спят в неописуемых позах или прогуливаются с лицами пожизненно осужденных пассажиры утренних рейсов. Дети, играющие между рядами кресел.

Нормальная жизнь нормальных людей, в которой ему отведена роль странника, перекати-поля, чужака. Именно в первые минуты на чужой территории, в чужой жизни он особенно остро ощущал свою инородность. Вынырнул из темноты, прошел мимо, как ночной прохожий мимо чужих светящихся окон, и вновь растворился. Ни прощаний, ни памяти, ни надежд на новую встречу…

«Господина Максимова, прибывшего рейсом из Москвы, просят подойти к справочному бюро», — раздался усталый голос из динамика.

Багажа у Максимова не было, только большая спортивная сумка на плече. Он выбрался из группы попутчиков, сгрудившихся у ожившего транспортера. Пошел вдоль стеклянного ряда касс. Желающих купить билет на самолет в этот час не нашлось, единственным человеком, стоящим в конце ряда, был некто, затянутый в кожаные доспехи байкера. Судя по худобе и низкому росту, «беспечному ездоку» совсем недавно выдали паспорт.

«Справочная», — прочитал Максимов на мутно светящемся стекле.

— Эй, братишка, подвинься. — Он похлопал байкера по плечу.

На него в упор уставился взгляд темных как смоль глаз. Явно девчоночьих. Волосы прятались под платком с черепами, наружу высовывались лишь розовые мочки ушей, унизанные тонкими колечками. Лицо без всякой косметики, на щеках мутные разводы и пара капелек масла.

— Извини… — Максимов на секунду замешкался, подбирая обращение, — сестренка.

Он первым улыбнулся, ощутив всю несуразность ситуации.

— Вы Максимов? — спросила девушка.

— Я. — Он знал, что его должны встретить, но такого варианта не ожидал. — А ты от банка? — Максимов решил на всякий случай проверить.

— Ага, жена председателя.

— А если серьезно?

— Короче, господин Максимов, получите и распишитесь. — Она взяла с полочки конверт и протянула Максимову. Расстегнула «молнию» на куртке, выудила из-за пазухи ключи. Держала за брелок. — Серый «фольксваген-пассат» устроит?

Максимов вскрыл конверт, пробежал глазами доверенность. «Балтийский народный банк» доверял ему право управления своим «пассатом» на срок в один месяц в пределах области. Документ, напечатанный на фирменном бланке и украшенный печатью банка, смотрелся солидно. Паспортные данные Максимова передали факсом из Москвы еще утром, и кто-то безошибочно впечатал их, заботливо выделив жирным шрифтом.

— Сойдет. — Он протянул руку за ключами. — А где машина?

— На стоянке. Как выйдете, справа.

— Еще один вопрос. Тебя как зовут?

— Карина.

«Глаза у нее действительно восточные, — отметил Максимов. — Брови иссиня-черные. Похоже, не врет. Насчет жены, конечно, погорячилась». Вместо обручального кольца на ее тонком пальце хищно блестел острыми гранями серебряный перстень.

— Круто смотришься, Карина. В банке все так одеваются? — поинтересовался он.

— Только не выдавайте, ладно? Человек, который должен был вас встретить…В общем, у него проблемы. Он не смог ждать. Попросил меня. — Она достала из кармана визитку. — Здесь телефоны банка на тот случай, если менты прицепятся. А на обороте телефон Леши. Вы позвоните ему из гостиницы, скажите, что все нормально.

Мимо прошел полусонный милиционер, с интересом посмотрел на странную парочку: представительного вида мужчина и девчонка с ног до головы в черной коже. Максимов решил, что церемония встречи затянулась, никакого желания погружаться в проблемы какого-то Леши не было, получил ключи от машины — и на том спасибо.

— Договорились, — кивнул Максимов. — Тебя в город подбросить?

— Сама доберусь, — гордо отказалась Карина. И неожиданно: — Дяденька, а вы деньгами бедную девушку не выручите? — Она скорчила жалобную мордашку.

Переход к благородному попрошайничеству произошел так быстро, что Максимов опешил.

— А в банке разве зарплату не платят? — спросил он.

— А я там не работаю. Сказала же, Лешке доброе дело делаю. — Она вновь напустила на себя независимый вид. — Заколебалась вас ждать. И на «пепси» потратилась. Компенсацию бы…

— Если добро делала, терпи. — Максимов поправив на плече ремень сумки.

— Значит, не дашь? — Она сузила глаза.

— Из принципа, — отрезал Максимов. Карина вдруг широко улыбнулась, на щеках задрожали забавные ямочки.

— Проверка на вшивость, — объяснила она.

— Ну-ну, — усмехнулся Максимов.

Она помахала на прощание рукой и пошла к выходу По мрамору сухо заскрипели мощные бутсы.

«Рок-н-ролл жив, а я уже мертв», — переиначил Максимов изречение Гребенщикова, проводив взглядом удаляющуюся фигурку в кожаном панцире. Карина возвращалась в тот мир, где Максимову не было места.

Пассажиры уже успели получить багаж и потянулись к выходу. Максимов заметил свою попутчицу. Эля беспомощно озиралась по сторонам, поставив у ног вместительный чемодан. Нервно теребила ремешок сумочки. Можно было подумать, что она расстроена и растеряна, оказавшись одна в незнакомом городе. Можно, если бы Максимов, пока беседовал с Кариной, не успел перехватить несколько раздраженных взглядов в свою сторону.

Но когда он направился к ней, Эля сделала вид, что сосредоточенно высматривает кого-то за стеклянной стеной аэропорта.

— Не встретили? — спросил Максимов.

— А? — Эля удивленно округлила глаза. — Господи, это вы. Я подумала, опять таксисты пристают. Странно, никого. — Она посмотрела на пустынную площадь перед аэропортом. — Впрочем, мы же опоздали…

— Позвольте, я буду вашим таксистом. — Максимов легко подхватил чемодан.

— Вы разве на машине? — Эля сразу же пристроилась рядом.

— Уже да.

Они вышли на улицу. Приятно пахло вечерней свежестью. В свете фонарей искрились ниточки дождя.

Максимов обратил внимание, как Эля посмотрела на проходившего мимо старшего патруля — статного капитана в черном морском кителе.

— Девяносто процентов женщин трепетно относятся к военным и лишь десяти нравятся вольные художники, — заметил Максимов, чтобы сразу же направить разговор в нужное русло. Элю он так до конца и не прощупал, а надо, случайные встречи в начале задания — самые подозрительные.

— У меня, между прочим, папа был военным моряком, — отозвалась Эля.

— И в каком звании, если не секрет?

— Контр-адмирал. — Она произнесла звание так, словно оно было ее собственным. — Служил на Балтике. Я родилась недалеко, в Таллине. В школу пошла в Лиепае, а окончила в Таллине. Потом папу перевели в Москву.

— Плохой погодкой вас родина встречает. — Он поежился от капелек, залетевших за воротник.

— Говорят, дождь — это к удаче.

— Нет. Если уезжаешь в дождь — к хорошей дороге, — возразил Максимов. — У меня знакомый есть, бывший командир ракетного крейсера. Так его в перестройку чуть паралич не разбил. Узнал, что дочка после школы устроилась у метро торговать цветами. Он ее с таким пренебрежением спросил: «И сколько за такой позор платят?» А когда услышал, что козявка получает в три раза больше его пенсии, пришлось «скорую» вызывать. Ваш папа как развал Союза перенес?

— Ужасно, конечно! Он же политработником был. Можете себе представить, что в доме творилось. Соберет таких же пенсионеров, и весь день Горбачева судят. — Эля снизу вверх посмотрела на Максимова. — А где же ваша машина?

— Сейчас узнаем.

Он на ходу достал брелок, направил на стоянку машин и нажал кнопочку. На крайней в ряду иномарке радостно и мигнули фары.

Эля придирчиво осмотрела машину, перевела взгляд на у. Максимова. Так же осмотрела и его.

— Странно, но вы все меньше и меньше напоминаете археолога, — заключила она.

— У меня хорошие связи, Эля. — Максимов открыл багажник, поставил в него чемодан и сумку — Да не смотрите вы с такой тревогой. Не мафиози я, клянусь. Просто в Москве консультирую одного коллекционера из новых русских. А у него приятель — крупная шишка в Калининграде. Услуга за услугу и никаких денег.

— Так вы в Калининграде первый раз? — спросила? Эля, взявшись за ручку дверцы.

«Недурно, мадам, — подумал Максимов. — Ловко поймала. Действительно, как рулить собрался, если не знаю дороги?»

На этот вопрос он уже заготовил ответ, купив в Москве карту города, но использовать ее не пришлось.

Рядом загрохотал двигатель мотоцикла, и на свет выкатился стальной конь с юной всадницей в седле. Карина в блестящей от дождя черной коже смотрелась, как реклама фирмы «Харлей-Девидсон».

«В Москве встретить такую амазонку не проблема. В первопрестольной всяк с ума сходит по-своему, но согласно моде. Кто не байкер, тот кришнаит или баркашовец. Каким ветром ее сюда занесло? Ведь, наверное, в черной коже смотрится в городе белой вороной, — подумал Максимов. — Что там у нее, „хонда“? Так, минимум тысяча долларов. Для бедной девочки изрядная цена».

— Порядок? — спросила она, приглушив двигатель. Од ну ногу поставила на асфальт.

— Как видишь, — ответил Максимов, подойдя к водительской дверце.

Карина бросила оценивающий взгляд на Элю, но от комментария воздержалась.

— Не забудь Лешке позвонить.

— Погоди, — нашелся Максимов. — Как нам до гостиницы «Турист» доехать?

Карина задумалась, потом махнула рукой, — Ладно, будем творить добро до упора. Поезжай за мной.

Максимов нырнул в салон, открыл дверцу Эле. Она устроилась в кресле, недовольно хмыкнула.

— Не девка, а оторва какая-то! Куда родители только смотрят. Это ваша знакомая, Максим?

— Получается, что так. — Он завел двигатель. — Ну, с Богом.

Карина газанула с места так, что из-под заднего колеса вырвался пар. Махнула рукой и бешено рванула вперед.

— М-да, смена растет, — пробормотал Максимов, выжав газ.

На пустом шоссе Карина разогналась до ста километров. Грудью легла на руль, борясь со встречным потоком воздуха. Слева от дороги бежала цепочка огней, электричка набрала полный ход, Карина, судя по всему, решила устроить гонки, наплевав на мокрый асфальт.

В салоне машины уютно урчал обогреватель, щетки тихо скребли по стеклу, размазывая капельки дождя, приятно пахло дорогой обшивкой сидений. Максимов предоставил, каково сейчас Карине. И жутко захотелось поменяться с ней местами.

— Что так гонит, разобьется же, — проворчала Эля, заметив, что все внимание Максимов сконцентрировал на мотоциклистке.

— С ее философией это не страшно. А на такой скорости даже не заметит,

— Да какая у нее может быть философия, Максим! Одни гормоны.

— Жанна д’Арк в таком же возрасте въехала в Орлеан на белом коне. Вот и эта воюет как может, — возразил Максимов.

— Лучше скажите, что эта малолетка вам понравилась.

— Я бы сформулировал так: произвела впечатление. — Максимов свободной рукой полез в карман. — Не возражаете, если закурю?

— Пожалуйста. — Эля дернула плечиком.

— Да, я не спросил, куда вам ехать. — Он чиркнул зажигалкой. — Черт! — Максимов вцепился в руль и убрал ногу с педали газа.

Карина резко сбросила скорость, мотоцикл вильнул на скользкой дороге. Угрожающе завалился на бок, вписываясь в поворот, но она невероятным рывком выровняла его. Оглянулась, сверкнув через плечо сумасшедшей улыбкой.

Максимов, от греха подальше, бросил не прикуренную сигарету на панель и увеличил дистанцию между машиной и мотоциклом.

— На чем мы остановились? — спросил он, повернувшись к Эле.

— Скажите, ваша гостиница — приличное место?

«Еще раз браво! — мысленно усмехнулся Максимов. — Тонко работаем».

— Не знаю. Номер забронировал друг моего клиента — председатель банка в Калининграде. Думаю, в клоповник не поселит. Но на «Хилтон» не рассчитываю, всё-таки родная провинция, хоть и под боком у Европы.

— А что же он вас не встретил?

— В перечень услуг не входило. Да и зачем навязываться? Начнутся сауны-рыбалки-шашлыки, а я сюда не на отдых приехал. Кстати, спасибо, что напомнили. — Он достал мобильный, положил на колено. Номер неизвестного Леши он запомнил наизусть, как машинально запоминал все, что считал важным.

Дорога блестящим полотном убегала под колеса. Теперь Карина шла ровно, без лихачества. Максимов, ведя машину одной рукой, бросил взгляд на рубиновые огоньки впереди и быстро набрал номер.

Слышимость была прекрасной, фирма МТС не зря рекламировала свою связь. После второго гудка в ухо ударил гомон пьяной компании.

— Алло! Лешу будьте добры…

— Слушаю. — Язык у абонента заплетался.

«Мне бы такие проблемы», — подумал Максимов, вспомнив слова Карины.

— Если ты тот Алексей, что должен был встретить человека из Москвы…

— Я, я это! — почему-то обрадовался Леша. — Прилетели?

— Уже еду. Машина в норме, спасибо. Шефу твоему позвоню завтра и поблагодарю. Узнай у Карины, как я выгляжу, чтобы складно врать. Кстати, по какому случаю загул?

— Сын родился!! — проорал Леша. Максимов невольно поморщился, отстранился от трубки.

— Поздравляю, — сказал он и отключил связь.

— Максим, а у вас дети есть? — спросила Эля, явно услышав последние слова Леши.

— Нет. Я один, — ответил Максимов.

— Странно, — протянула Эля.

— Сейчас время удачливых эгоистов, или я не прав?

Эля покосилась на него, но не стала спорить. Фразу он придумал давно и успешно использовал, избавляясь от докучливых расспросов о личном.

Промелькнули садовые участки, справа к дороге вплотную подступил лес.

«Константиновский лес, слева — поселок Поляны, Ориентир — водонапорная башня, — машинально вспомнил Максимов. — Через два поворота будет Орловка». Он не нуждался в услугах Карины, чтобы добраться от аэропорта до города. Пешком или на машине, ночью или днем. Получив задание, он всегда первым делом по карте изучал район, осталась армейская привычка. Калининградскую область, город и окрестности он сейчас знал в таких деталях, которые вряд ли известны даже местным жителям. В ночь перед вылетом он изучил не только современную топографическую карту, купленную в магазине, но и трофейную немецкую полуторку и ксерокопию карты города времен Тевтонского ордена. Его работой была война, а она дилетантов не любит.

После Орловки дорога пошла в гору.

«Гора Лисья, семь километров до города», — подсказала память.

Максимов покосился на Элю. Она притихла, удобно устроившись в кресле. Задумавшись, не контролировала лицо, и на нем застыло то неприятное выражение, что Максимов заметил еще в самолете.

«Характерец у нас еще тот», — подумал он. На секунду возник такой контакт, который психологи называют раппортом: Максимов мог сейчас без труда проникнуть во внутренний мир Эли. Но не стал. Знал, ничего хорошего он там не найдет. Эля вступила в самый проблемный для женщины возраст, осень жизни, как называют его китайцы. Но, как подметил Максимов, красиво стареют только добрые люди.

— Эля, вы так и не сказали, куда вас отвезти, — напомнил Максимов.

Она стряхнула с лица напряженное выражение, сверкнула улыбкой.

— Рискну, давайте в «Турист». Если, конечно, вы не против.

— Надеюсь, места там есть.

— Ой, в такой-то глухомани да чтобы не нашлось! — Эля небрежно махнула ручкой. — Можно подумать, мы в Каннах.

— А вы бывали в Каннах?

— И не раз.

— На кинофестивале?

— Нет. Это были дни русского искусства. Представляете, нашлись меценаты, решившие возродить традицию «Русских сезонов». Французы просто обалдели! — Эля оживилась, явно оседлав любимого конька.

Дни русского искусства, насколько знал Максимов, проходили в апреле, для Канн — в самый мертвый сезон. И мэр Канн, конечно же, был без ума от бестолковой щедрости русских меценатов. До знаменитых дягилевских «Сезонов» новые меценаты не дотянули, не тот артист нынче пошел, и если бы не проплаченные статьи, Россия так и не узнала бы, что она в очередной раз потрясла своим искусством весь цивилизованный мир. Выслушивать устную версию заказных статей Максимов не хотел и протянул Эле телефон.

— Не хотите позвонить тем, кто вас не встретил? Эля запнулась.

— Позвоню из гостиницы, — после паузы сказала она.

— Как хотите. — Он убрал телефон в карман. «Вот так, мадам, и сгорают на мелочах», — подумал он. С пригорка открылся вид на город. Под светлым пасмурным небом черными контурами выступали шпили соборов. Свет фонарей, размытый дождем, играл на мокрых тротуарах. На секунду показалось, что улицы города по самые крыши затопила темная река.

Максимов вспомнил, что реку Преголя, неспешно текущую через город, тевтонцы называли Хрон. Хрон — Хронос — Время… Не случайно монахи-воины поставили замок своего Ордена на берегу Реки Времени, отделяющей мир живых от мира мертвых.

Он сбавил ход, чтобы острее почувствовать тот миг, когда машина, как с крутого берега в реку, окунется в темные воды сумерек, разлившихся до самого горизонта.

Максимов выбрал гостиницу не случайно. Вдоль противоположного берега изгибалась улица Верхнеозерная. К ней вел перекинутый через пруд пешеходный мостик. До места встречи со связником всего пять минут ходу.

Эле Карагановой достался номер этажом ниже. Она старательно закрывала ладошкой от Максимова паспорт, когда заполняла листок учета. Точный возраст попутчицы Максимова не интересовал. Ему хватило того, что фамилия в листке и на Элиной визитке совпала.

В тесном лифте она как бы невзначай плотно прижалась к нему бедром. Максимов заставил себя улыбнуться. Мадам явно рассчитывала на необременительный командировочный роман с «удачливым эгоистом».

Он донес чемодан до дверей ее номера.

— Если что, я рядом, — специально сказал то, что она хотела услышать.

— Вы настоящий рыцарь, Максим. — Элеонора Караганова таинственно, по ее мнению, улыбнулась.

На свой этаж Максимов взбежал без лифта, прыгая через ступени.

С балкона гостиничного номера открывался вид на городской парк. Мокро блестели кроны деревьев. Воду большого пруда затянула мелкая рябь дождя. Казалось, тускло отсвечивает чешуйчатый бок гигантской рыбы, выброшенной на берег.

Сырой ветерок, забиваясь под одежду, приятно щекотал кожу, еще не остывшую после горячего душа. Город погрузился в вечернюю тишину, странную после московского шума и суеты.

— И еще сорок минут, — прошептал Максимов, посмотрев на часы.

После душа он переоделся и теперь наслаждался покоем, блаженно покуривая на балконе.

«Даже время здесь течет иначе. Неспешно, как река. Или надолго застаивается в тихих озерах», — подумал он.

Максимов сознательно обманывал себя. По опыту знал, что тишина в любую секунду способна взорваться боем, и тогда время несется, как тройка по ухабам, только держись. Но сейчас требовалось установить покой внутри и наладить неспешное течение мысли. Он длинно выдохнул и закрыл глаза.

«Так, сначала Эля Караганова. Затусовавшаяся неврастеничка. Болезненно самолюбива. Лицемерна. Прекрасный манипулятор. Эрудированна, но не умна. Что еще? Папа из замполитов. По степени презрения в армейской среде они на втором месте, после особистов. Кому минус, кому — плюс… Насколько знаю, КГБ запрещалось вербовать работников партийных органов и членов их семей. Надо будет вежливо расспросить о замужестве: когда, как долго и кого осчастливила. Гэбисты вполне могли подсуетиться и вербануть под предлогом того, что замужняя дочка де-юре уже не член неприкасаемой семьи. Во всяком случае, признаки агентуры у нее имеются. Короче, Максимов, нахватал ты репьев полный хвост! Еще работать не начал, а уже по бабе с каждого боку, и одна из них — потенциальный агент. — Он щелчком послал окурок в темноту. — Ладно, с Элей закончил, а малолетнюю гангстершу прокачаешь по дороге. Кстати, заметь, братишка, нормальные домохозяйки на тебя не клюют. Вечно всяких маргиналок нацепляешь, а потом мучаешься», — самокритично заключил он.

Бросил взгляд на часы. До встречи оставалось полчаса. Вполне хватит, чтобы проверить, есть ли хвост, и освоиться на месте встречи.

Максимов подхватил со стула черную армейскую куртку, забросил на плечо.

Вечерний костюм он выбрал согласно месту предстоящей встречи: темные кроссовки, свободного покроя черные джинсы, серая майка и черная спецназовская куртка. Не марко, не броско и в меру элегантно.

Он выключил в номере свет. Присел на край постели. Закрыл глаза и прислушался к своим ощущениям.

Внутри когтистой лапкой тихо скребся страх.

«Ничего, так и должно быть. Как шутил полковник Гусев: „Только мертвые страху не имут“. А я еще живой. Впрочем, чему даже сам удивляюсь».

Он стал слушать удары сердца.

Бух-бух-бух — размеренно ударял в груди упорный молотобоец. В такт ударам Максимов стал покачивать головой, медленно входя в транс.

Переносицу защекотало, словно кто-то приблизил холодные пальцы к закрытым векам. И перед внутренним взором возникло матовое пятно, стало расти, наливаться светом, пока не превратилось в яркое свечение, залившее все вокруг. Потом свечение стало блекнуть, в нем, как в тумане, стали сгущаться тени, постепенно обретая формы.

* * *
…Гостиничный номер залит призрачным ночным светом. Потертый ковер. Смятое покрывало на кровати. Кресло с продавленным сиденьем. Столик с обязательным графином. Ветер беззвучно колышет занавеску. Никого нет. Спустя час через окно в комнату полился мутный рассвет. Никого нет. На перилах балкона неподвижно устроился черный ворон. Тускло отливают жесткие перья спящей птицы. Ворон неожиданно встрепенулся, сбил с себя капли. Холодным бесстрастным глазом уставился в окно. Склонил голову, будто разглядывал свое отражение. Поскреб когтями, раскачался и рухнул вниз, с треском распахнув крылья…

* * *
Первобытный, темный ужас всколыхнулся внутри, больно ударил в сердце. Максимов вздрогнул и открыл глаза.

Обвел тревожным взглядом комнату. Сегодня ему сюда не вернуться. Это все, что удалось узнать.

Он восстановил дыхание, пружинисто встал. У дверей еще раз проверил оружие. Связка ключей, моток шелкового шнура в заднем кармане джинсов, шариковая ручка в стальном корпусе в нагрудном кармане куртки. И на самый крайний случай в шве у застежки куртки пряталась тонкая гитарная струна. Выхватить ее, дернув за нижнюю пуговицу, — дело одной секунды. На сегодня это был весь его арсенал. Ничего подозрительного, но для бесшумного боя в городе вполне достаточно. Остальное можно добрать трофеями.

— С Богом! — пробормотал он, распахнув дверь. Отрешенно, как в ночь из люка самолета, шагнул через порог.

Глава 5. Русский человек на рандеву

Гусев убрал ногу с педали газа, машина пошла накатом, постепенно замедляя ход. А он не отрываясь смотрел в зеркальце заднего вида и ждал, готовый ударить по газам и нырнуть в первый же переулок. Он уже в третий раз проделал трюк «кочерга», когда уводишь машину направо, выезжаешь на параллельную улицу и уходишь в первый же поворот направо. Вариант: «влево, еще раз влево». В любом случае появление машины, которую засек за собой перед маневром, означает, что тебе навесили хвост. Естественно, машины наружка может менять, в особых случаях пасут несколькими бригадами по параллельным маршрутам, но и на это есть противоядие — контроль радиоэфира. Неприятно осознавать, что тебя пасут, но лучше знать, чем пребывать в счастливом неведении.

Он не боялся, что его маневры насторожат наружку, хотя по чекистской науке его действия назывались попыткой обнаружения наружного наблюдения и квалифицировались как вероятная причастность к разведдеятельности. Но Гусев по легенде в Калининграде был впервые, а чайнику на чужих дорогах должно прощаться многое. Во всяком случае, петляние по улицам выглядело вполне объяснимо, а это главное. Чужую профессиональную подозрительность нужно нейтрализовать простым до примитивности объяснением.

Если кто-то спросил бы, что он делает в Калининграде и почему за две недели исколесил всю область, трижды побывал в соседней Литве и периодически наведывается в музей и библиотеку, то Николай Петрович Гусев (по документам — Николаев Петр Геннадиевич) на голубом глазу ответил бы, что по заданию московской киностудии «Ангар-18» осматривает окрестности на предмет выбора пленэра для съемок исторического фильма. Документы на сей счет у него имелись, в подлинности паспорта и водительского удостоверения можно быть уверенным, сработали первоклассные специалисты. Студия такая действительно существовала, даже что-то снимала в павильонах «Мосфильма», но Гусев не знал, что именно. Ему вполне хватало того, что по первому же проверочному звонку есть кому ответить, что Петр Николаев — их сотрудник и действительно командирован в Калининград.

Легенду на глубокое внедрение готовят не один год, тщательно проверяя малейшие детали. Задание, что привело его в Калининград, на долгий срок не рассчитывалось и казалось простым, чтобы накручивать на него сложную легенду. Таковым оно казалось еще вчера, а сегодня превратилось в смертельно опасную миссию. Здравомыслящийводитель отдает себе отчет, что, садясь за руль, он оказывается в ситуации повышенного риска, даже если просто едет малой скоростью по пустой дороге. А каков риск, если через разделительную полосу на тебя летит обезумевший «КамАЗ»? Смертельный.

Сравнение оказалось чересчур точным. Гусев на мгновение ощутил себя водителем, закупоренным в кабине, которую через секунду «КамАЗ» превратит в расплющенную консервную банку. И хотя его «девятка» послушно замерла, дорога впереди была чистой и сзади не нагоняли огни фар, Гусев невольно напрягся. Усилием воли отогнал видение. Но тревога не прошла.

Хвоста сзади не было. А он непременно уже должен был появиться. Серую «Ниву» он засек еще на Московском проспекте. На первой же проверке они прокололись, свернув следом, но на вторую провокацию не попались. Правда, свой город наружка всегда знает лучше, вполне могли срезать дворами и незаметно проехать параллельной улицей.

Гусев нажал на тормоз, машина послушно замерла. Улица огибала озеро Верхнее, за что и получило свое название — Верхнеозерная. На самом деле это было не озеро, а чистый и ухоженный городской пруд. За темным рядом деревьев тускло светилась тихая вода. Гусеву почему-то вспомнился Нескучный сад в Москве, где лейтенантом гулял с будущей женой.

— Стареешь, волчара! — сказал он сам себе. — Становишься сентиментальным. Гнать тебя надо на пенсию. Как ни хорохорься, а свое ты отбегал.

Он стал перебирать в уме события последних двух дней. Тренированная память выдавала эпизод за эпизодом в малейших деталях, а анализ фактов, как у истинного профессионала, был строг и холоден. Он проигрывал все в памяти не в первый раз, но вновь и вновь приходил к неутешительным выводам: его вычислили и обложили, сомнений не оставалось.

Факт хвоста его не особенно тревожил. Местная ФСБ или кто-то еще вполне могли заинтересоваться чужаком, колесящим по Особому Калининградскому району, как обозначалась область на военных картах. Негласное проникновение в гостиничный номер и тайный обыск в машине можно скрепя сердце признать профилактическими мероприятиями местных спецслужб. Но пропажа некоторых вещей (шариковой ручки и использованного носового платка) — это уже серьезно. Гусев отлично понимал, что ручка с его «пальчиками» может оказаться рядом со свежим трупом, а платок случайно найдут в кармане у тяжко изнасилованной малолетки, которая и опознает дядю-злодея. Если надо испортить биографию или вывести из игры, идут и не на такие подставы.

Но тогда, получается, за ним не просто следят из бдительности, а бросили в активную разработку. Нравы в органах теперь не лучше уголовных, и эта игра в догонялки вполне может кончиться ликвидацией на месте или похищением с последующей ликвидацией. И концы в воду..

Он покосился на пруд. Легкий ветерок гонял мелкую зыбь, размывая отсветы фонарей.

«Ты стареешь, Гусь, и анализ у тебя получился стариковский. Нет, активно в разведке можно работать до сорока лет, дальше в силу возрастной психологии становишься специалистом по выживанию. Детальнее просчитываешь, как не погореть, а не как дело сделать. Ладно, не ворчи. Для геройских дел и вызвал в помощь молодого. Кто же знал, что меня обложат раньше, чем он куролесить начнет? — Гусев посмотрел в зеркальце. Ни машин, ни прохожих. Дождь разогнал всех. — И где наружку черти носят? Вроде бы не лохи… А впрочем, уже без разницы».

Святой закон конспирации запрещал идти на встречу, если не уверен, что абсолютно чист. Второй закон требовал вывести из-под удара партнеров, а потом уже уходить самому. Но до кафе, где его ждал человек, оставалось всего сто метров. И там же находилась ближайшая телефонная будка.

Гусев посмотрел на часы, потом в зеркало. Повернул ключ зажигания, заглушив мотор. Протянул руку к подголовнику соседнего кресла, нащупал кнопку под кожаной обшивкой, нажал. Тихо щелкнула пружина, и в ладонь легла холодная тяжесть пистолета. Его так и не смогли найти те, кто ночью обшарил машину. Разрешение на ношение оружия, запаянное в пластиковый конверт, он достал из узкой щели тайника. Защелкнул крышку.

Погладил вороненую сталь ствола. Оружие он любил, как мастер любит свой инструмент. Выщелкнул магазин, передернул затвор, сделал контрольный спуск. Помедлив немного, бросил взгляд в зеркало (на улице никаких изменений не произошло), заученными движениями произвел неполную разборку пистолета, убедился, что все части на месте и в исправном состоянии. Собрал оружие, присоединил магазин, передернул затвор, загнав патрон в патронник, и поставил пистолет на предохранитель. Он знал, что патрон в стволе — нарушение правил, но кто им следует, никогда не выстрелит первым.

Он сунул пистолет за ремень. На несколько мгновений закрыл глаза. Ждал, пока внутри не вызреет готовность выхватить ствол и выстрелить первым. Мышцы пресса сделались тугими, как перед выходом на ринг.

Гусев коротко выдохнул, толкнул дверь и выбрался из машины.

Под капотом «Нивы» надсадно завыл движок, а внизу раздались оглушительные хлопки, словно кто-то подбрасывал под днище петарды.

Водитель прошипел что-то нечленораздельное и повернул ключ в замке зажигания. Стало слышно, как барабанят по капоту капли дождя и дворники скребут по стеклу, размазывая крупную морось.

— Ну и что нам делать? — спросил сидевший рядом.

— Хреном груши околачивать! — взбеленился водитель. — Все, глушак прогорел. Я, твою мать, завгару давно говорил: ставь машину на прикол. Хрен там! Ну ладно я пашу, как ишак. Но машина… Даже ишака кормить надо. А нам бензина дают по сорок литров на месяц. Мне что, водой ее заправлять? Это каракатица жрет по пятнадцать литров на сотню километров! — Он стукнул кулаком по рулю.

— Ладно, не ори, — осадил его сосед. — Скажи, мы намертво встали или нет?

— Ха, поехать-то можем, — усмехнулся водитель. — Только незаметно не получится. Будем реветь, как ракета.

— Ясно. — Сосед повернулся и обратился к тому, кто усидел на заднем сиденье. — Кеша, какие мысли?

— Пусть начальство думает, ему за это деньги платят, — проворчал Кеша, с тоской посмотрев за окно, где набирал силу дождь.

— Не слышу энтузиазма в голосе, Иннокентий!

— Да пошел ты! — огрызнулся тот. — У меня туфли старые, а на новые бабок нет. Ноги промокнут, придется с ангиной на службу ходить. Хрен мне кто больничный даст!

— Хорош скулить, — осадил его тот, кто был старшим в группе. Он поднес ко рту микрофон и нажал тангету. Салон наполнился свистом радиоэфира. — База, ответьте «Седьмому». База, ответьте «Седьмому».

— На приеме. «Седьмой», говорите, — отозвалась рация.

— Поломка машины. Находимся на углу Некрасова и Верхнеозерной. Объект предположительно продолжает следовать по Верхнеозерной.

— Минуту, «Седьмой».

Водитель закурил сигарету, наполнив салон кислым дымом дешевого табака, с неудовольствием покосился на рацию, издававшую тихий треск.

— Что мудрить? — обронил он. — Отсюда ему две дороги: либо мимо нас по Невского, либо через парк к центру

— Ага, стратег хренов! Он уже давно мог кругом нас объехать по Тельмана — и прямиком за город, — проворчал тот, что сидел сзади. — За машиной бы лучше следил.

— Я-то в тепле аварийку подожду, а кому-то по лужам шлепать, — с садистским удовольствием причмокнул водитель.

— Да хватит вам! — не выдержал старший. — Сейчас через ГАИ запросят…

Он не успел договорить, в рации раздался голос:

— «Седьмой», объект квадрат не покидал. Проверьте и доложите.

— Принял, — ответил старший. Он первым выбрался из салона, наклонил сиденье, освобождая выход Иннокентию.

— Вот, блин, машину сделали. Жрет, как танк, и всего две двери, — проворчал тот, плотнее запахивая плащ. — А погодка, между прочим, требует: займи, но выпей. Я не понял, нам за ним теперь галопом бегать или машину пришлют?

Старший поднял капюшон штормовки, посмотрел на ноги напарника.

— Да, братишка, туфельки у тебя дерьмовые, — пробормотал он. — Ладно, цени мою доброту. Иди по Верхнеозерной, проверь кафе «Причал». Интуиция подсказывает, он там. А я прошлепаю дворами. Встречаемся на Тельмана.

— Вот что значит работать в воскресенье. — Напарнику, нахлобучил на голову плоскую кепочку. — Все наперекосяк.

— Да не ворчи ты! Прочешем квадрат для проформы и спать поедем.

— Ты лучше скажи, кому мы этим геморроем… — начал Иннокентий.

— Объект «тройка»[18] заказала, а кто лично, я не знаю. Еще вопросы будут?

В ответ Иннокентий лишь тихо присвистнул. Отстегнул с пояса рацию, сунул ее в карман плаща. Махнул на прощание рукой, пошел вдоль по улице, старательно обходя лужи. По виду — малообеспеченный бюджетник, засидевшийся в гостях.

Старший, низкорослый и крепко сбитый, играл роль садовода-любителя. Линялая штормовка, армейские штаны, заправленные в короткие резиновые сапоги, и матерчатая сумка, в которой он носил рацию и бинокль, — средства маскировки из реальной жизни, а не из голливудского боевика. Это у них детектив Нэш по два раза на дню меняет жилетки канареечных цветов и гоняет за преступниками на «порше» последней модели. А здесь «Нива» с прогоревшим глушителем и напарник в прохудившихся туфлях.

Старший с досадой сплюнул и пошел наискосок через газон к проходу между домами.

Странник

Какая только тварь не прилетит из ночи на свет лампы. Вынырнет из темноты, словно из другого мира, страшное и мерзкое в своей чужеродности. Разобьет голову, опалит крылья, упадет в круге света, скрючив полупрозрачное тельце, подрожит мохнатыми лапками и затихнет, словно выполнило жизненное предназначение. Какого только уникума человеческой породы не встретишь за час до закрытия кафе. За окном промозглая темнота, а в помещении, где тепло и пахнет спиртом и табачным дымом, роятся бледные испитые личности.

Максимов смерил взглядом усевшегося напротив мужичка неопределенного возраста и блеклой наружности. Темная рубашка в клеточку под серым пиджаком, помятое, плохо выбритое лицо, очки в толстой оправе, косо сидящие на крупном носу, испещренном мелкими прожилками. Манерами и речью он походил на Шурика из «Кавказской пленницы», только постаревшего и безнадежно спившегося.

— Коньяк хорош только тем, что его много не выпьешь. Вроде бы и градус в нем соответствующий, но не идет он в организм русского человек, хоть ты тресни. То ли дело — сотню водочки на выдохе в себя опрокинуть. И жар сразу во всем теле, и жизнь улыбается, и голова с утра не; трещит. Из непрозрачных напитков у нас предпочитают портвейн. На худой конец какую-нибудь «Рябиновую». На(чтобы травиться клоповным вкусом, да еще заплатив за это безумные деньги, — на такое ни один нормальный человек! не пойдет. Тем более что водки сейчас — хоть залейся. Так что только особо прогнившие интеллигенты да генералы коньячком балуются. — Он не отрывал собачьего взгляда от рюмки Максимова.

— На генерала ты не тянешь. Значит, из интеллигентов, — сделал вывод Максимов.

— Вы наблюдательны, молодой человек. — Мужичок польщено улыбнулся, выставив ряд редких зубов. — Во времена оные имел честь служить в атлантическом отделении Института океанологии. Между прочим, старший научный сотрудник. М-да. — Он облизнул сухие губы. — Хаживал в экспедиции, погружался, так сказать, в пучину вод. А сейчас, как видите, расплачиваюсь за излишнюю близость с народом.

— Очень интересно. — Максимов едва смог подавить улыбку.

— Я, молодой человек, как настоящий советский интеллигент в первом поколении, себя чувствовал плотью от плоти породившего меня народа, а не какой-то там прослойкой. Поэтому и употреблял исключительно водочку, а в походных условиях — разбавленный спирт. Последствия чего вы и имеете неудовольствие наблюдать. — Мужичок поправил съехавшие с носа очки и неожиданно заявил: — Если бы я употреблял исключительно коньяк, давно был бы лауреатом Нобелевской премии. М-да!

Он уставился на рюмку с коньяком, которую Максимов грел в ладони. Под дряблой кожей на шее дрогнул кадык.

Максимов отставил рюмку. Пить расхотелось. Во-первых, слишком уж резкий поднимался запах из рюмки, а во-вторых, пить на глазах у страждущего мужика — все равно что обедать при голодающем.

— А вы никогда не слышали, что ученый без военной косточки внутри представляет собой весьма жалкое зрелище? — спросил Максимов, чтобы немного отомстить мужичку за испорченное настроение.

— Фу! — Мужичок поднял на него помутневший взор. — Это сказал Ницше, если мне не изменяет память. О-о, эта оговорочка неспроста. — Мужичок повел в воздухе скрюченным пальцем. — Я давно наблюдаю за вами. И сразу понял, кто вы. В глубине души вы — фашист. Нет-нет, не в смысле свастики, зигхайль и прочего. Вы эстетический фашист, фашист духовный. Вот посмотрите на себя! Вы холодны, бескомпромиссны и безжалостны, каким может быть только фашист.

Другой, может быть, и дал бы в морду, но Максимов тоже читал Эрнеста Юнгера и лишь усмехнулся в ответ.

— Выпить хочешь? — прямо спросил он.

— Однозначно, — кивнул мужичок, едва не потеряв равновесие.

— Пей.

Максимов пододвинул к нему рюмку, а сам встал из-за стола.

У стойки бара никого не было, Максимов забрался на высокий табурет, улыбнулся барменше.

— Повторим, — сказал он. — Пятьдесят коньяку и кофе.

Женщина бросила взгляд на столик, за которым остался бывший исследователь океанских глубин, недовольно поджала губы.

— Дельфин достал? — спросила она. Поставила перед Максимовым рюмку. До краев наполнила коньяком.

— Кто? — удивился Максимов.

— Да очкарик этот. Его здесь Дельфином зовут. Теория у него такая. — Она покрутила пальцем у виска. — Говорит, что люди — это ошибка эволюции. А настоящая разумная жизнь есть только у дельфинов. К ним инопланетяне и прилетают, а не к нам, убогим.

— А, вот за что он Нобелевскую премию чуть не получил! — усмехнулся Максимов.

Женщина с тревогой посмотрела на сгорбившегося над рюмкой Дельфина.

— Та-ак, допился. Если про премию вспомнил, то скоро под стол свалится. — Она повозилась под стойкой и выставила чашку с дымящимся кофе. — Пожалуйста.

— Спасибо. — Максимов понюхал коньяк, спрятал рюмку в ладони. — А вы верите, что дельфины лучше нас?

— Милый мой, постоишь на моем месте весь день, даже обезьян полюбишь, — с болью ответила женщина.

На вид ей было далеко за пятьдесят. Полная, по-своему красивая, если кому-то нравится вышедший из моды тип рубенсовских женщин. Только немного портили усталые тени под глазами и какая-то безысходность в них.

— Кстати, знаете, сколько длится половой акт у дельфинов? — спросил Максимов.

Женщина сначала настороженно стрельнула в него взглядом, но потом природное любопытство взяло верх.

— Ну?

— Шесть часов.

На несколько секунд на ее лице застыло ошарашенное выражение. Затем она взяла себя в руки.

— Надо же, — задумчиво протянула она. — Выходит, Дельфин не врет.

Максимов не стал уточнять, что собственно спаривание занимает лишь несколько секунд, когда самец и самка живыми ракетами взлетают над водой на несколько метров. Но любовная игра действительно длится часы. И тогда вода кипит от бурных дельфиньих ласк. Зрелище незабываемое, даже пугающее в своей неприкрытой первобытной красоте.

Он положил на стойку деньги, барменша быстро пересчитала их и бросила в кассу.

— Скоро закрываемся, — сказала она уже как своему. — Это сегодня здесь такой бардак. А в будни тихо. Особенно днем.

— Будет время, заскочу, — пообещал Максимов.

— И когда же они напьются, черти! — проворчала барменша, бросив недобрый взгляд в темный конец зала.

Компания, дошедшая до предела загула еще до прихода Максимова, голосила на все лады. Всем разом приспичило толкнуть речь, что они и делали, перебивая друг друга.

«До следующей стадии „мордой в салат“ здесь допиться не успеют, — оценил состояние компании Максимов. — Придется менять дислокацию».

Словно уловив его мысли, кто-то у сдвинутых столиков закричал, заглушая всех: «Айда поздравим маму!» Несмотря на всю странность идеи, массы одобрили ее дружным гоготом.

Загрохотали стулья, жалобно зазвенела посуда.

— А на посошок, мужики?! — напомнил предводитель;

Эту идею массы тут же претворили в жизнь, расплескав по стаканам остатки водки.

Выпив, дружно повалили на выход. Одного пришлось тащить, подхватив под руки. Ступни у него подвернулись и скребли по полу, как у паралитика, но человек периодически поднимал голову и улыбался окружающим, демонстрируя, что он еще жив и радуется жизни.

Потеснив Максимова, на стойку грудью плюхнулся мужик в распахнутой до пупа рубашке. Обдал запахом пота и спирта.

— Тетя Даша, водки! — выдохнул он.

— А больше тебе ничего не дать? — Тетя Даша скрестила руки на пышной груди.

— И шампанского. Две бутылки. — Он вытащил из кармана деньги, рассыпал по стойке. — О, блин… Тетя Даш, посчитай сама, тут хватит.

Барменша сгребла купюры в стопочку, быстро пересчитала. Одну отложила.

— Сдачи не надо. — Мужик пьяно облизнул губы.

— Да иди ты, — поморщилась тетя Даша. — Лучше шоколад девкам возьми.

— Эта-а мысль, — протянул мужик. — Шоколада, шампанского… И водки! — вспомнил он.

Тетя Даша наклонилась, вытащила из-под стойки три бутылки — «Столичную» и две шампанского. С полки сняла плитку шоколада.

Мужик повернулся к Максимову. Долго наводил резкость мутных глаз.

— Праздник у нас, братан, — произнес он, признав в Максимове знакомого.

— Ага, праздник! Триста лет граненому стакану. — Тетя Даша шлепнула шоколадкой по стойке. — Отстань от человека, Тихон!

— Понял, понял, не кричи. — Тихон собрался; прицелился и сгреб в охапку бутылки.

— Ирод! — вздохнула барменша. Сунула ему в карман шоколадку. — Иди уж, а то без тебя уедут.

Тихон, забавно косолапя, бросился к дверям.

После ухода компании в кафе повисла мертвая тишина. Барменша устало прошла в подсобку.

Максимов сделал глоток кофе, закурил сигарету. До закрытия кафе оставалось меньше получаса, столько же до контрольного срока появления связника. Если не придет, встреча переносилась на завтра, но уже в другое место.

Он почувствовал движение за спиной и оглянулся.

— Привет. — Карина улыбалась ему как хорошему знакомому.

Платок с черепами теперь болтался на шее, и густые волосы рассыпались по плечам, источая свечение медного цвета. Лицо она успела умыть, даже наложила минимум косметики. Подведенные черные глаза стали еще больше. На раскрасневшихся щеках играли глубокие ямочки. Максимов лишь кивнул. Встреча со связным так и называлась — «личный контакт», что подразумевало, что они знают друг друга в лицо. И никаких паролей. Но насчет Карины он никаких инструкций не получал.

«Две встречи за два часа — это уже слишком подозрительно», — отрешенно подумал он.

Привычно оценил бойцовские качества противника. Гибкая и верткая Карина могла увернуться от первого удара, но после второго навсегда отправилась бы в Нижний мир.

— А я уже час смотрю, ты это или нет. — Карина без приглашения забралась на соседний стул. — Клевая у тебя куртка.

К острому запаху мокрой кожи примешивался легкий аромат духов. Максимов повел носом и уловил еще один — водки.

— Ты была с ними? — спросил он, чтобы убедиться, что угадал.

— Ну — Она подперла щеку кулачком. — У Лешки сын родился. А, так ты Лешку видел! Его на руках выносили. Все поехали жену поздравлять. В роддом. А я увидела тебя и осталась.

— А кто тебе Леша? — спросил Максимов.

— Просто знакомый. — Она пожала плечом. — Он один раз выручил меня, сегодня — я его. Все, в расчете.

— Разумно. — Максимов покрутил в пальцах рюмку.

— Оттягиваешься или начинаешь? — хитро сузив глаза, поинтересовалась Карина.

— Начинаю.

— Можно с тобой?

— Присоединяйся, — разрешил Максимов. — Новое поколение выбирает пепси?

— Новое поколение выбирает «Балтику». — Она расстегнула косую змейку на куртке, достала из-за пазухи бутылку «девятки». — Откроешь?

Максимов зажигалкой ловко сковырнул пробку. Поставил бутылку на стойку

Карина уже сунула в рот сигарету, пришлось дать ей прикурить.

— Ты его знаешь? — Карина глазами указала на дверь. Максимов посмотрел на странного вида пожилого мужчину у дверей. Высокий, в нелепо болтающемся плаще. Седой всклокоченный венчик на непропорционально маленькой голове. Мужчина озирался по сторонам, близоруко щуря глаза. Вид у него был какой-то потерянный и затравленный, словно пьяная компания походя дала ему по голове и отняла кошелек.

— Первый раз вижу, — прошептал Максимов.

— А что он на тебя так пялится? — Карина отхлебнула пиво, словно прочищала горло, и неожиданно звонко спросила: — Гражданин, вам что-то надо?

Мужчина смущенно затоптался на месте, резко развернулся и исчез за дверью.

Тетя Даша высунула голову из подсобки и подозрительно осмотрела зал.

— Дельфин, кончай к людям приставать! — не разобравшись, крикнула она.

«Ну, блин, попал! — подумал Максимов. — Надо и мне принять для конспирации».

Едва поднес рюмку к губам, в голове возник странный низкий звук, словно гудел пароход. Протяжно, тягуче, тревожно.

Боль тюкнула в висок. Рука у Максимова дрогнула.

Он пересилил себя, поймал губами кромку рюмки и выцедил до дна жгучую жидкость. Сначала от коньяка свело гортань, потом жар вспыхнул в животе, поднялся к голове и растопил ледяной осколок боли, засевшей в виске.

«Что-то странное происходит».

Максимов обвел взглядом зальчик.

Все осталось на своих местах, но что-то неуловимое, что можно только почувствовать, но не увидеть, изменилось. К худшему. Показалось, что спертый воздух загустел, стало труднее дышать.

* * *
Из кафе вывалилась шумная компания. Загомонили пьяными голосами. Особенно выделялся высокий визгливый голос подвыпившей женщины. В призрачном свете серого неба, с которого сыпал мелкий дождь, фигуры людей и контуры деревьев казались вырезанными из черной бумаги.

Гусев остановился, не выходя под свет фонаря, сделал вид, что прикуривает. Компания рассаживалась в две машины. Наконец громко хлопнули дверцы, в салонах врубили на полную катушку музыку. До Гусева долетел лишь частый ухающий ритм, изрыгаемый стереоколонками.

Машины сдали задом, резким гудком вспугнули прохожего и, взревев моторами, скрылись за поворотом.

Гусев дождался, пока стоявший впереди с потерянным видом высокий и худой, как жердь, старик не очнулся и не пошел в кафе. Походка у него, отметил Гусев, была странной, шел на длинных ногах, как на ходулях, не сгибая колен. Когда он распахнул дверь кафе, в полосе света ярко вспыхнул седой венчик волос на непропорционально маленькой голове.

— И этот здесь, — пробормотал Гусев.

Он узнал старика. Дважды пересекались в библиотеке. Город, конечно, небольшой, вероятность случайных встреч с одним и тем же человеком гораздо больше, чем в столице. Но профессиональный инстинкт заставил Гусева напрячься.

«Только Папы Карло мне тут не хватало», — подумал он. Папой Карло старика окрестил один из членов группы, по заданию Гусева устанавливающий личности всех, вызвавших подозрения. Старик был профессором из Москвы, как и Гусев, интересовался местными архивами.

До кафе оставалось двадцать шагов, а до таксофона десять. В кафе Гусева уже должен был ждать связной. Гусев еще раз перепроверил свои выводы.

«Нет, лучше не рисковать, — сказал он себе. — Ничего не случится, если связной прождет меня впустую. Сигнал тревоги ему и так передадут. А мне надо уходить. И немедленно. Пока не поздно, надо перекраивать всю операцию».

Решившись, он быстрым шагом прошел вдоль дома к будке таксофона. Снял трубку. С облегчением услышал протяжный гудок.

«А ведь самое разумное — убить меня», — вдруг подумал он.

Мысль была дикой лишь на первый взгляд. Он сам не раз принимал решения, от которых зависела жизнь людей. И каждый раз это было плодом беспристрастного анализа и рационального расчета. Поэтому сейчас о собственной смерти он подумал так же холодно и отчужденно, как и тот, кто отдал бы приказ о нем.

Гусев набрал номер и повернулся боком, чтобы видеть вход в кафе.

— Слушаю, — раздался в трубке мужской голос.

— Пора, — сказал Гусев.

— Понял, — после паузы ответил мужчина и повысил трубку.

Сигнал тревоги был принят, и оперативная группа Гусева с этой минуты ложилась на грунт. Личные контакты между ее членами прекращались, утром каждый своим маршрутом покинет район.

Гусев набрал следующий номер.

— Комендатура. Слушаю вас, — раздалось в трубке.

— Водонепроницаемый, — отчетливо произнес Гусев. Чтобы отсеивать случайные звонки, поступающие на городской телефон, военная комендатура использовала кодовое слово, ежедневно меняемое.

— Помощник дежурного лейтенант Челобанов. Представьтесь, пожалуйста. — Говоривший изменил тон, сообразив, что чужой код знать не может.

— С вами говорит генерал-лейтенант Гусев. Передайте трубку старшему по званию.

— Товарищ генерал, на месте пока я один. — В его голосе отчетливо послышалось замешательство. — Дежурный выехал с проверкой.

«Узнаю родную армию! — подумал Гусев. — Старший наверняка дрыхнет или телевизор смотрит».

— Челобанов, это звонок от Григория Ивановича. Вы поняли меня? Григорий Иванович.

Этот код никогда не менялся. Любой комендант любого военного объекта на территории страны и за рубежом сразу же должен был понять — звонок идет в интересах ГРУ Генштаба.

— Я нахожусь на Верхнеозерной улице, у кафе «Причал». Срочно машину с нарядом…

— Минуту. — Голос у лейтенанта дрогнул.

«Понабрали щеглов, — подумал Гусев, прислушиваясь к тишине в трубке. — Или за старшим убежал, или, что еще хуже, роется в каком-нибудь секретном блокноте. Паника, как будто я мировую войну объявил. А всего-то и надо дежурную машину и ВЧ-связь».

Из кафе вышел тот, кого Гусев называл Папой Карло. Стоял неподвижно, озираясь по сторонам. Ветер хлопал полами его куцего плаща.

Над городом поплыл долгий протяжный гудок: в порту какое-то судно просилось к причалу. Гусев невольно прислушался.

Гудок неожиданно отозвался в голове резкой нарастающей болью. Показалось, по затылку пробежала струйка злых муравьев. Защипали кожу, стали вгрызаться в мозг. Гусев закусил губу. Сердце тяжко ухнуло, и глаза залило красное марево. Сзади под лопатку вонзилась колющая боль.

Гусев резко развернулся. Сквозь марево, плескавшееся в глазах, совсем близко увидел лицо человека. Неестественно бледное, со страшно вытаращенными глазами. Гусев успел отметить, что глаза эти безжизненны и холодны, как стальные Шарики.

Рука сама собой рванулась к поясу, выдергивая из-под ремня пистолет…

Странник

Максимов поставил рюмку на стойку.

И в этот миг на улице бахнул выстрел.

«Пистолет, очень близко».

Карина тихо пискнула, испуганно вытаращила глаза.

Тетя Даша с грохотом вылетела из подсобки.

— Что?.. Кто?.. — Она хлопала ртом, как задыхающаяся рыба.

— Старика замочили, — прошептала Карина. Посетители повскакивали с мест. Их было всего человек десять, но шум они подняли невероятный. Все рванули к дверям.

«Идиоты непуганые, — поморщился Максимов. — Нормальные бегут от выстрелов, а наши — туда, где стреляют».

— Делаем ноги! — Карина спрыгнула с высокого табурета, потянула Максимова за руку.

Он пошел первым к дверям, другого выхода из кафе все равно не было.

На улице свидетели уже окружили место происшествия.

Максимов рассчитывал увидеть труп рядом с лестницей, но люди толпились немного дальше, у телефонной будки.

— Пульс, пульс пощупай! — настаивал кто-то.

— Не трогайте его, пусть милиция разбирается.

— Да иди ты…

Максимов через плечи любопытных рассмотрел человека, ничком лежащего на земле. Его как раз переворачивали, голова запрокинулась, на лицо упал свет фонаря. При падении он разбил лицо, правая щека блестела от сукровицы, но Максимов все равно узнал его.

«Гусев! Вот тебе и „личный контакт“… Хорошенькое начало», — отрешенно подумал он.

Из-под тела Гусева вывалилась придавленная правая рука, скрюченные пальцы разжались, и по асфальту звонко цокнул пистолет.

Все отпрянули.

Максимов последний раз, навсегда впечатывая в память, посмотрел на человека, лежащего на мокром асфальте. И отвернулся. В том, что Гусев мертв, он не сомневался. Трупов на своем веку перевидал немало.

Карина дернула его за рукав.

— Бежим, пока менты не приехали, — прошептала она.

Где-то совсем близко завыла милицейская сирена. Свидетели оживились, закрутили головами, пытаясь определить, откуда подъедет патрульная машина.

Карина цепко сжала пальцы Максимова, потянула в темноту между домами.

С веток вниз упали крупные капли, что-то живое заворочалось в кроне. Максимов посмотрел туда и встретил недобрый взгляд ворона. Черная птица, свесив набок голову, с интересом следила за происходящим внизу. Вдруг ворон коротко вскрикнул, рухнул вниз, с треском распластав крылья. Прошелся в пике прямо над головами людей и, оглушительно каркая, взмыл в темное небо.

Глава 6. Хозяин игры

«Черное солнце»

Сквозь задраенный иллюминатор в каюту проник низкий протяжный гудок теплохода. Винер на секунду отвлекся, бросил взгляд на иллюминатор, за которым плескалась темная вода. Потом вновь стал следить за происходящим на освещенном участке каюты.

Прибор издавал мерное негромкое жужжание, напоминающее шум при работе компьютера. Да и по внешнему виду прибор ничем не отличался от обычного компьютера, та же серая коробка корпуса с окошками дисководов на передней панели, монитор, на котором сейчас плясали цветные параболы частот, и клавиатура. На самом деле прибор был последней моделью генератора торсионного поля[19] — гордостью секретной лаборатории корпорации «Магнус».

Гибкие провода шли от прибора к обручу, закрепленному на голове человека. А человек бился в судорогах, словно сидел на электрическом стуле, а не в мягком кресле. Лицо его было неестественно бледным. Глаза страшно выпучены, безжизненны и мертвы, как стальные шарики. Человек выгнулся дугой, вцепился в левое плечо и захрипел. С посиневших губ струйкой потекла липкая слюна.

Лаборант, молодой парень в белом халате, проворно вскочил, щелкнул тумблером на приборе, цветные дуги на мониторе выровнялись, слились в жгут. Грудь человека ходила ходуном, он морщился, продолжая сжимать плечо.

— Что с ним, Петер? — спросил Клаус Винер, наблюдавший за происходящим из своего кресла.

— Сейчас узнаем, герр Винер.

Лаборант взял со столика шприц, вонзил иглу в руку человека, с усилием закинул ему голову и всмотрелся в расширенные глаза. Через несколько секунд дыхание человека выровнялось, он закатил глаза и расслабленно отвалился в кресле. Лаборант осторожно отвел его руку, сжимавшую плечо. На белой рубашке расплывалось бурое пятно.

Винер встал, подошел ближе, стал внимательно следить за тем, как лаборант, распахнув рубашку на груди человека, тампоном пытается промокнуть кровь.

— Странно, ничего нет, — пробормотал лаборант, свежим тампоном растерев кровь. — Она сочится прямо из кожи, герр Винер.

— Это стигма[20], Петер. Очевидно, русский успел в него выстрелить.

— Разве такое возможно? — удивился лаборант.

— Мы значительно расширили границы возможного, Петер, не так ли? — холодно усмехнулся Винер.

— Да, герр Винер, — кивнул лаборант.

Он попал в «Магнус», едва окончив колледж, и увиденное в лабораториях не шло ни в какое сравнение с самым крутым фантастическим фильмом. Петер работал на «Магнус» второй год, но все еще чувствовал себя Алисой в Зазеркалье. Но он уже осознал — обратной дороги из этого перевернутого мира не будет. «Магнус» умеет заботиться о сохранении тайны.

Винер нажал кнопку на панели прибора, вперед выехал блок, напоминающий лазерный дисковод обычного компьютера. Но сейчас в прямоугольном пенале лежала обычная шариковая ручка. Винер осторожно вложил ее в стальной цилиндр и запер в небольшой сейф, стоящий под столом.

— Петер, побудь здесь, пока не придет врач. Передай: я не хочу терять своего лучшего оператора. — Винер указал на человека, раскинувшегося в кресле.

— Да, герр Винер.

Винер вышел из каюты, прошел узким коридорчиком и легко, как опытный моряк, взлетел вверх по вертикальной лестнице. Толкнул тяжелую дверь и вышел на палубу.

Вечерний воздух пах дождем и речной сыростью. Блики береговых огней плавали на темной воде. Ниже по течению, невидимый в темноте, еще раз протяжно завыл гудок парохода.

Исследовательское судно «Мебиус», принадлежащее корпорации «Магнус», ошвартовалось в Калининграде во второй половине дня. После пограничных и прочих формальностей на берег сошли пять человек. Один вернулся через час, принеся в кармане ручку и носовой платок русского. Четверо остались осматривать город, на военном языке это называлось рекогносцировкой на местности. Остальная часть команды занималась мелким ремонтом двигателя, что служило официальным поводом для захода в порт.

Порядок на судне поддерживался военный, плавсостав от капитана до кока включительно имел опыт службы в ВМФ Германии, Англии и США. Никто из расово неполноценного сброда, сшивающегося в портах мира, ни разу не ступил на трап «Мебиуса». На службу принимались только арийцы, прошедшие все необходимые тесты. За их психологическую устойчивость, преданность и надежность поручились лучшие эксперты корпорации. Команда работала, как отлаженный механизм, и в особых случаях превращалась в спаянное боевое подразделение.

Три года назад голоногие пираты в Южно-Китайском море рискнули взять на абордаж научно-исследовательское судно «Мебиус». Им позволили подняться на борт и у ровно через полчаса без единого выстрела всех до одного скормили акулам.

Идея использовать судно в качестве плавучего штаба принадлежала Вальтеру Хиршбургу. Старик прошел выучку в СД и практически всю жизнь планировал, принимал участие и пресекал секретные операции. Винер доверял опыту старшего поколения, считая его единственной надежной базой для новых технологий и методов тайной войны. Лишь полные кретины ниспровергают былых кумиров и разрушают устои. Умные стоят на плечах гигантов прошлого, как выразился сэр Ньютон, и ничего зазорного в этом не видят.

Винер полной грудью дышал свежим речным воздухом. С каждым выдохом из тела уходило напряжение. Он нашел среди городских огней точку, куда, по его расчетам, «Магнус» только что нанес первый удар.

Ни сожаления, ни укора совести Винер не испытывал. Даже не было радости исследователя за удачный эксперимент. Ничего, кроме холодной решимости идти до конца, бесстрастно и беспощадно нанося удар за ударом.

Воздух вдруг наполнился странным свистящим звуком. Винер закинул голову. Едва различимый в темноте, над палубой завис ворон. Описал круг, громко каркнул, словно выбил из горла застрявший ком. И исчез.

— Добрый знак, — улыбнулся Винер. — Ворон первым дает знать, что Грааль близок[21].

На высокий лоб упали холодные капли. Винер закрыл глаза. И еще долго стоял на палубе, подставив лицо ночному дождю.

Странник

Шаги, тяжелые, чавкающие, неотвратимо приближались. Уже можно было различить свистящее дыхание. Бежал грузный, страдающий одышкой человек. На дорожке между двумя домами разминуться с ним было невозможно. Максимов подхватил Карину — девчонка оказалась на удивление легкой, — зажал ей рот и отступил в тень. Оставалось лишь надеяться, что в сумерках он ничего не разглядит, тем более что перед глазами наверняка от бега уже пляшут красные всполохи.

— Тихо! — прошептал Максимов, теснее прижимая к себе Карину

Она не сопротивлялась, хотя ноги болтались в воздухе, не касаясь земли.

Максимов наклонил голову, чтобы свет из окон не упал на лицо. Кожу щекотали волосы Карины, пахнувшие легкими горькими духами.

Человек, крупный мужчина в штормовке, сбавил шаг. Надсадно закашлявшись, остановился прямо у дерева, к которому прижался спиной Максимов. Сейчас их разделял лишь ряд низкорослого кустарника.

Мужчина что-то вытащил из тряпичной сумки. Тишина вдруг наполнилась характерным треском радиоэфира.

— Кеша, я на подходе. Доложи обстановку, — громко прошептал мужчина.

— Менты уже подъехали, — прохрипела рация. — Бардак в полный рост…

— Кто стрелял, узнал?

— Похоже, наш.

— Где он?

— Рядом со мной… «Двести», — после паузы добавил голос из рации, — как понял?

Мужчина понял правильно, потому что, никого не стесняясь, выдал очередь трехэтажного мата. Военный код о потерях убитыми как-то сам собой вошел в повседневный обиход.

Он размазал по лицу пот, бросил рацию в сумку, смачно плюнул и побежал, тяжко чавкая сапогами.

Максимов разжал захват, и ноги Карины коснулись земли.

— Ну ты и медведь! У меня кости чуть не хрустнули. — Она смахнула с лица мокрые пряди.

— Творог ешь, говорят, помогает.

— А что такое «двести»? — спросила она. Разговаривать ей приходилось, закидывая голову, рост не позволял смотреть Максимову в лицо. Чему он сейчас был только рад.

— Эй, не спи! — Карина подергала его за рукав. — Видишь, менты обложили, бежать надо.

— А ты-то что бегаешь? — Максимов отогнал мрачные мысли и вернулся к реальности. Она состояла из дождя, шелеста листвы, окон спящего дома и упругого молодого тела, которое он еще продолжал держать в руках.

— Дурак, у меня анаша на кармане. Тебя что, ни разу не винтили с наркотой?

Реальность оказалась еще хуже, чем можно было предположить.

Максимов отстранил от себя Карину.

— Бог миловал. Я анонимный алкоголик, чем и горжусь.

Карина хихикнула. Потянула его за собой.

— Пошли, алкоголик, поймаем тачку. Спонсируешь? А то у меня с деньгами проблема.

Максимов еще раз спросил себя, правильно ли он поступает. Теория гласила, что идти на поводу у незнакомых нельзя, — опыт подсказывал, что только рискуя можно получить ответы на все вопросы.

Через пару минут они вышли на освещенную улицу и на перекрестке остановили частника.

— На Понарт, — скомандовала Карина, первой забравшись на заднее сиденье «жигуленка».

Максимов отметил, что Карина назвала Балтийский район, находившийся на левом берегу реки, по старинке — Понарт. Садясь в машину, успел бросить взгляд на мокнущую под дождем улицу. Погони не заметил. Если в городе и объявили план «Перехват», то раскачивалась местная милиция крайне медленно.

«Черное солнце»

Винер постучал в дверь и, не дожидаясь ответа, переступил через порог. Вальтеру Хиршбургу отвели каюту на палубе для научных работников. Обстановка была типовой: кабинет и маленькая ниша для кровати.

На столе горела лампа, неяркого света едва хватало, чтобы осветить стол и угол кресла. На подносе стоял нетронутый ужин. Бутылка с коньяком была опорожнена наполовину. Винер предупредил, что побочное действие излучателя лучше всего купируется малой дозой алкоголя, но Хиршбург, как видно, решил подстраховаться. Старик утонул в мягком кресле, уронив на колени толстую книгу. Очки еле держались на крючковатом носу. Старик задремал, не вызвав стюарда, чтобы убрать со стола.

«Старый лис! — беззлобно усмехнулся Винер, заметив, что старик сквозь приоткрытые веки бросил на него острый взгляд и вновь притворился спящим. — Не хочет показывать, что ждал меня».

Вальтер Хиршбург меньше всего походил на ветерана нацизма, каких голливудские ашкинази изображают в дешевых боевиках: маразматик, шамкающий «зиг хайль» и тянущий вверх руку, разбитую подагрой. Не походил, но время от времени любил прикидываться в кругу своих, прекрасно знавших о его все еще ясном уме и не притупившемся чутье.

Винер устроился в кресле напротив, вытащил из-под руки старика книгу Посмотрел название.

— Бернд фон Виттенбург, «Шах планете Земля», — сказал Хиршбург, потянувшись. — Занятное чтиво перед сном. — Поправил съехавшие очки.

— Стоит почитать? — спросил Винер, раскрыв книгу на закладке.

— Безусловно, — сказал Хиршбург уже серьезно. — Полезна чрезвычайно. — Он прикрыл глаза. — «Если сравнить жизнь с игрой, то ее участников можно разбить на следующие категории: хозяин игры, игроки, помощники игроков, игровые фигуры и битые фигуры. На всем протяжении человеческой истории игроки действуют не так, как обычные люди, так как у них особого рода сознание и способности. При этом хозяин игры не придерживается никаких правил игры, он их разрабатывает для других. Игровые фигуры соблюдают правила так, как им диктуют игроки, но сами этих правил не знают. Помощники игроков Повинуются игрокам. Битые фигуры не принимают осмысленного участия в игре — они даже не знают, что являются участниками игры».

Винер с удивлением заметил, что старик цитирует слово в слово текст на раскрытой странице книги. Стал следить, водя по строчкам пальцем, а Хиршбург продолжил монотонным голосом:

— «Как создать игровые фигуры: опровергайте любые мысли, что ведется игра, скрывайте правила от игровых фигур, не давайте им извлечь никакой пользы для себя. Скрывайте цели игры, сохраняйте фигурам такие условия, чтобы они не смогли отказаться от участия в игре. Препятствуйте появлению у них чувства удовлетворенности от проделанной работы. Сделайте так, чтобы фигуры выглядели как игроки, но не позволяйте, чтобы они действительно таковыми становились. Со стороны они могут казаться всемогущими, но реально у них не должно быть никакой власти».

— Недурно! — Винер удивленно хмыкнул. Хиршбург хитро подмигнул и заявил:

— Моим внукам придется долго ждать, когда я впаду в маразм!

— Несомненно. — Винер отложил книгу. — Я получил данные радиоперехвата.

— Да? — Старик подобрался.

— В эфире черт знает что творится. В районе Верхнего пруда милиция обнаружила труп некоего Николаева, так указано в паспорте. Перед смертью он успел произвести выстрел из пистолета. Слава Богу, никого не задел. Наш источник только что подтвердил,что это тот самый Гусев из военной разведки. Согласись, пси-лазер — идеальное оружие для тайной войны.

— К чему такие сложности, Клаус? Есть же проверенные способы, — проворчал Вальтер Хиршбург.

— Наш агент на такое не пошел бы. Одно дело поставлять информацию, совсем другое — ликвидировать офицера ГРУ. Все получилось лучше, чем я ожидал. Гусев, судя по всему, успел подать сигнал об опасности. Как, ты думаешь, отреагируют на это его руководители?

— Смерть старшего группы, да еще при не выясненных обстоятельствах… Безусловно они срочно отведут из города всех оперативников. Им потребуется время, чтобы осмыслить ситуацию и принять меры.

— Да уж, этот ребус они так сразу не отгадают. А завтра я подброшу им еще один. — Винер обвел рукой каюту. — На «Мебиусе» столько аппаратуры плюс оборудование для подводных работ, что судно наверняка подозревается в разведдеятельности. Безусловно, русская контрразведка планирует взять нас в плотную разработку, но, боюсь, у них не хватит сил. С завтрашнего утра начнется грызня спецслужб, и им станет не до нас.

Вальтер сложил домиком пальцы, прижал к губам, надолго закрыл по-старчески сморщенные веки.

— Знаешь, я всегда уважал русских как высочайших профессионалов, — задумчиво произнес он. — По сути, они работали исключительно за идею. Статус офицера спецслужб в обществе, конечно, был чрезвычайно высок. Но что они получали от государства? Квартиру чуть больше и чуть лучше. И загородный коттедж.

— Дачу, — подсказал Винер по-русски. — Мечта каждого русского. Довольно показательно, кстати. «Дача», «сдача», «подачка» — от слова «дать». В самом слове заложен рабский смысл. Не ты берешь, а тебе дают.

— Вот-вот, — кивнул Хиршбург. — Офицеры спецслужб считались и, что греха таить, были элитой общества. Между ГРУ, КГБ и МВД всегда шла борьба за влияние на Кремль. И надо сказать, что Кремль ловко этой конкуренцией манипулировал. Крах СССР лишил это противостояние стержня. Конкуренция конкуренцией, но всегда сохранялся примат патриотизма и государственности. А теперь они воюют между собой за право владеть долей наследства СССР. Фактически, организаций больше не существует. Клан едет войной на клан, группа на группу. И конечно же, они не могут остаться в стороне от дикой схватки за собственность. Так что мы с тобой только что влезли в самую гущу дерущихся псов. Они еще больше одуреют от запаха первой крови.

— Шакалы и псы меня не интересуют. — Винер помассировал виски. — Черт, этот генератор дает слишком мощный фон, — обронил он. — Ты что-то сказал?

— Пока нет, — ответил Вальтер. — Но хотел. — Он помолчал, пристально глядя на Винера. — Не рассчитывай на бой с пигмеями. Подобное притягивает к себе подобное. Равный тебе по силам уже принял твой вызов. Только ты об этом пока не знаешь.

— Хочешь сказать, что следующий ход за ним? — На губах Винера застыла напряженная улыбка.

— Нет. — Вальтер покачал головой. Сухим пальцем указал на книгу — Он, как и ты, не играет. А просто делает то, что считает нужным.

Винер сначала посмотрел на початую бутылку, потом перевел взгляд на старика. Захотелось сказать что-то резкое. Но, подумав немного, он признал, что Хиршбург прав.

Винер был мистиком, несмотря на свой холодный, рациональный ум. Он взял с собой старика не только из-за его опыта и широчайшей эрудиции во всем, что касалось тайной войны. Хиршбург был единственным из ныне живущих, кто держал в руках Чашу Огня, и это делало его уникальным спутником. В сфере за гранью обыденного сознания, что зовется магической реальностью, невозможно пройти путь до конца без проводника и оруженосца. И невозможно избежать встречи с Тем, кто подобен тебе.

Глава 7. Дитя подземелья

Странник

Максимов проводил взглядом рубиновые огоньки удаляющейся машины. Осмотрелся. Слева шел длинный забор, за темными кронами деревьев в белых корпусах светились синие огоньки кварцевых ламп. «Скорее всего, больница железнодорожников», — решил он.

— А где кирха? — спросил он у Карины.

— Там. — Она махнула за спину. — Только теперь это православный храм. Рождества Богородицы.

И кирху предместья Понарт, построенную ровно сто лет назад, не обошли перемены.

— Бывает, — обронил Максимов.

Он окончательно сориентировался, вспомнив карту, и даже теперь знал название улицы, хотя в сумраке табличку на доме было не разглядеть. Осталось только прояснить ситуацию.

— Куда дальше? — спросил он.

— Ко мне. — Карина наконец справилась с мощной змейкой на куртке, с визгом застегнула ее до самого горла. Подхватила Максимова под руку. — Здесь недалеко.

Она повела его к старым домам, еще немецкой постройки, солидным и низкорослым, как грибы боровики. Сходство усиливалось покатыми черепичными крышами, темными в этот час и от дождя влажными, как шляпки грибов.

Максимов посмотрел на идущую рядом девушку. Почувствовал, что под плотным слоем грубой черной кожи, унизанной заклепками, прячется ранимое и чем-то очень напуганное существо.

«Если отбросить выпендреж, все они такие. Неприкаянные», — подумал он.

— Слушай, забыл спросить о главном. Тебе сколько лет?

Карина хмыкнула.

— «Старые песни о главном»… Семнадцать. Это что-то меняет? — В голосе прозвучал явный вызов.

— Нет, самое страшное ты уже совершила без меня.

Карина подняла на него недоуменный взгляд.

— В смысле?

— Законы у нас такие, милая, — с поддельной грустью вздохнул Максимов. — Спать с мужчинами можно с шестнадцати лет, а водку с ними до двадцати одного года пить нельзя. Хлопнешь рюмку — и отправишь мужика под статью за вовлечение несовершеннолетней во всенародный алкоголизм.

— Совок, — наморщила носик Карина. — И законы у нас дурацкие.

— Зато мы умные, поэтому их и не исполняем. — Максимов по-своему переиначил известное изречение о строгости российских законов.

Словно услышав его, из-за поворота показался милицейский «уазик».

— Началось. — Локоть Карины ощутимо дрогнул. Свободная рука нырнула в карман куртки.

— Только не дергайся. И никуда не сворачивай, — прошептал Максимов.

Забор больницы уже кончился, можно было уйти в тень палисадника, но Максимов, взяв инициативу на себя, повел Карину вперед по тротуару.

«Из-за Гусева шум. Наряды уже прочесывают город, — подумал Максимов. — Странная смерть. Очень даже странная».

«Уазик» на малом ходу проехал мимо. Сидевшие в нем милиционеры, судя по всему, ориентировки на задержание прогуливающихся парочек не имели.

— Вот и все.

Максимов остановился, развернул Карину к себе лицом.

— Нам туда. — Она указала на двухэтажный дом. Ее глаза были, как у потерявшегося щенка. Он не удержался и провел ладонью по ее влажным от дождя волосам.

— А мама-папа? — на всякий случай поинтересовался он.

— Я одна.

Повода отказываться от приглашения не было. Причин вроде бы тоже.

Но Максимов медлил. Девушка, так странно вошедшая в его жизнь, не прилеплялась к операции никаким боком. Не играла, в этом он не сомневался. У нее был какой-то свой интерес. Но к заданию Максимова и тем более к смерти Гусева она никакого отношения не имела.

«Почему ты так уверен?» — спросил он сам себя. И не получил ответа.

Карина повела его к торцу дома, а не к подъездам.

Раскидистая старая липа темным шатром накрыла площадку перед спуском в подвал. Сиротливо светила подслеповатая лампочка над стальной дверью.

«Андеграунд. Романтика, твою мать!» Максимов заглянул в глубокий спуск. На ступеньках отчетливо проступали протекторы шин мотоцикла.

Машинально вытащил из заднего кармана моток тонкого шелкового шнура, сжал в кулаке. Умеючи шнуром можно защититься от ножа и прочих малоприятных предметов в руке полудурка, решившего поиграть в войну.

Карина смело забухала тяжелыми ботинками вниз по лестнице. Остановилась у двери. Достала ключ.

— Ты идешь?

Отступать было поздно. Максимов бесшумно спустился по ступенькам. Скрипнула дверь.

— Осторожно, тут две ступеньки. Одна подломилась, — из темноты предупредила Карина.

Максимов сделал шаг, почувствовал, что нижняя ступенька провалилась под ногой.

— Черт. А отремонтировать некогда? — проворчал он, наткнувшись на Карину.

— Некому, — ответила она.

Поскрипела ключом в замке, толкнула еще одну дверь. Первой переступила через порог. Нашарила рукой выключатель.

Максимов ожидал почувствовать затхлую сырость подвала, но в лицо пахнуло теплом и обжитым домом. Он увидел перед собой сводчатый коридор. Толстые струганные доски на полу Стены обшиты вагонкой.

Посередине коридора блестел покатыми боками мотоцикл.

— Гараж и квартира в одном подвале? — поинтересовался Максимов.

— Типа того.

Слева и справа от мотоцикла находились проемы. Один вел в затемненную комнатку. Второй — в подобие ванной.

— Бывшая котельная? — догадался Максимов.

— Наверное. — Карина первой протиснулась между мотоциклом и стеной, прошла дальше по коридору. Включила свет в следующем помещении. Максимов увидел комнату метров в тридцать площадью, со странным сводчатым потолком, словно келья в монастыре. Комната искрилась от белых красок. Стены, потолок, мебель — все было белым. Мебель, правда, состояла из двух огромных мешков, продавленных посередине, низкого столика и стеллажа под потолок. У внешней стены находился невысокий подиум. С потолка свешивалась белая драпировка, свободной волной лежала на светлых сосновых досках. Источниками света в комнате служили светильники в виде белых зонтиков.

— Кто фотограф? — Максимов посмотрел на большие снимки в рамах, развешанные на стене.

— Иван Дымов. Не слышал? — ответила Карина, на ходу расстегивая куртку.

Она прошла в соседнюю комнату. Максимов посмотрел ей вслед. Вторая комната была абсолютно черной. От потолка до пола. Карина включила светильник, конечно же, черный зонтик. И Максимов увидел подиум и черную драпировку. Полотнище было задрано вверх, и под ним, как под балдахином, на подиуме лежал широкий матрас и куча подушечек.

— Ты проходи, я сейчас, только переоденусь! — крикнула Карина из темного угла.

Куртка полетела на матрас, следом тяжелые кожаные штаны шлепнулись на пол.

Максимов крякнул, немного удивленный такой простотой нравов, и отвернулся.

Осторожно опустился на мешок. Оказалось, сидеть на нем чрезвычайно удобно. Такому креслу можно придать любую форму при минимуме физических и финансовых затрат.

Максимов бросил на столик пачку сигарет и зажигалку, повозился, приминая спиной мешок, набитый чем-то упругим. Устроившись, стал осматриваться.

Сначала стеллаж. Рулоны бумаги. Стопки журналов. Длинный ряд глянцевых корешков — альбомы по искусству Полное собрание серии «Искусство фотографии». Несколько разрозненных томов энциклопедии. И неизбежные и неистребимые, как тараканы, покетбуки сестер Марининой — Дашковой — Серовой. Между книг стояли гипсовые слепки, янтарные безделушки и прочая художественная дребедень. Украшением среднего яруса была черная немецкая каска с руническими молниями на боку, криво напяленная на гипсовый череп. На нижнем ярусе располагался музыкальный центр. «Долларов пятьсот», — оценил Максимов. Из фотоаппаратуры он увидел только раритетный «ФЭД» и широкоугольную «гармошку» довоенных времен.

Перевел взгляд на фотографии на стене. Неизвестный Дымов себя любил и результаты своих творческих исканий заключил в дорогие рамки.

«Скромнее надо быть», — подумал Максимов.

На его вкус. Дымов был хорошим ремесленником. Но не более того. Виды старых зданий Калининграда вполне сошли бы для средней руки настенного календаря. Обнаженная натура…

Максимов всмотрелся. Самый яркий кадр в композиции был посвящен Карине.

Девушка сидела на коленях вполоборота к зрителю. Тонкую шею подчеркивали высоко взбитые волосы, закрепленные на затылке двумя палочками, как у японки. Она закрывалась от кого-то спереди огромным веером из павлиньих перьев, оглядываясь через плечо на зрителя. Снимок вышел бы слишком школярским, если бы не бесенята в глазах натурщицы, напрочь испортившие всю вычурно целомудренную композицию.

Максимов с тонким вкусом искусствоведа отметил, что под кожаным панцирем фанатки ночных гонок скрывается вполне созревшее тело. Тонкокостное и гибкое. Оказывается, между лопатками у девушки находится странная угловатая вязь татуировки, а навстречу ей по копчику ползет маленькая ящерка.

— Павлин-мавлин, — прошептал Максимов, невольно бросив взгляд на стену, за которой все еще шуршала одеждой Карина.

Она вернулась в комнату в майке до середины бедер и в грубой вязки носках, доходящих до острых коленок. Черную майку украшал бледный лик Джимми Хэндрикса.

— Пить будешь, ретроград? — первым делом спросила она.

— Смотря что.

— Смотри, что дают. — Она вынула из-под мешка бутылку «Смирновской». — Сейчас стаканы будут.

Карина приподнялась на цыпочках, сняла с полки два янтарных стаканчика. Дунула в них, поставила на столик. Потом запустила руку за книги, вытащила пачку «Беломора».

Поставила на столик пепельницу из березовой капы.

— Да, забыла.

Она сбегала в соседнюю комнату, вернулась с полудюжиной яблок. Принесла, обеими руками прижимая к груди. Желтые шары запрыгали по столу.

Максимов на лету подхватил одно яблоко. Понюхал. Пахло вкусно — медом и прохладой, как яблоня под дождем.

Понял: это вся закуска, что есть в доме. И благодарно улыбнулся.

Запах яблок напомнил забавный случай из другой жизни. Они, курсанты-раздолбаи, устроили грандиозную пьянку на чердаке учебного корпуса. Никто не попался и с крыши, слава богу, не свалился. Тот, кому положено, ротному, конечно же, настучал.

«Закуски было хоть отбавляй — одно яблоко на шесть человек. Хоть в водке не ошиблись. Взяли по бутылке на рыло, — заметил ротный на „разборе полетов“. И тоном умудренного опытом человека изрек: — Запомните, сынки: если влезла в тебя бутылка водки, то закусывать ее надо как минимум теленком!»

С тех пор было выпито и съедено немало, но яблоко под водку всегда ассоциировалось у Максимова с тем прекрасным временем, когда все были сильны, задиристы, молоды. И главное — живы. Из шестерых, напившихся тогда на чердаке, остался он один.

Максимов свернул пробку на бутылке. Вопросительно посмотрел на Карину.

— А как же уголовная статья? — с бесенятами в глазах напомнила она.

— К черту статью. — Он до краев налил водку в подставленный стаканчик.

Ошибиться в дозе было невозможно. Такими наперстками, если не спешить, бутылку можно мурыжить до следующего вечера.

Выпили. Закусили яблоком.

Боль отступила туда, где ей и положено быть, — в прошлое. Настоящее было не менее горько и опасно. Максимов вспомнил о Гусеве.

— У вас здесь часто стреляют? — поинтересовался он нейтральным тоном.

— Везде сейчас стреляют, — равнодушно отозвалась Карина.

— Жаль мужика, — попробовал зайти с другой стороны Максимов.

— Все там будем. Каждый по-своему, но будем обязательно.

Карина вынула из носка бумажный конвертик и, не стесняясь, занялась конструированием косяка из выпотрошенной «беломорины». Волосы упали на лоб, закрыв от взгляда Максимова глаза.

Он посмотрел на мотоцикл, играющий бликами на никелированных дугах, и подумал, что она права. Мыслит не по возрасту, неточно. Одно неверное движение на мокром шоссе — и ты превратишься в измочаленную куклу. Один просчет — и ты лежишь, уткнувшись лицом в асфальт, а рядом валяется бесполезный пистолет.

— Продолжим? — предложил Максимов, берясь за бутылку.

— Себе. Я пока пропущу. — Она не подняла головы. Он хотел заметить, что лучше уж пить, чем курить травку. Как объяснил знакомый врач, алкоголизм протекает дольше и есть опыт его лечения, а с наркотой никто толком у нас бороться не умеет, и косит она народ быстрее. Но Максимов подумал, что не ему читать нотации. К охране здоровья его деятельность никак не относилась.

Карина закинула руку, на ощупь взяла с полки тонкую палочку. Воткнула в дырочку на пепельнице.

— Ты принципиально не куришь? — спросила она.

— Предпочитаю арийские психоделики, — ответил Максимов.

— А это что? — удивилась Карина.

— Водка и пиво. — Максимов отсалютовал янтарной рюмочкой.

Фразу он нашел в книгах отечественного теоретика консервативной революции и исследователя «третьего пути» Александра Дугина и немедленно включил в свой арсенал. Специально собирал такие заумные парадоксы.

Ввернув их вместо ответа и растолковывая смысл, он избавлял себя от необходимости отвечать на прямо заданный вопрос.

Карина пожала плечом, выскользнувшим из безразмерной майки.

— Получается, у нас все поголовно арийцы? — с хитрой улыбкой спросила она.

— Конечно, — абсолютно серьезно ответил Максимов.

Карина чикнула зажигалкой. Сначала подожгла ароматическую палочку, потом раскурила «беломорину». Послюнявила пальчик, смазала потрескивающую бумагу.

— А Иван Дымов, он кто? — переключился на другую тему Максимов.

Девушка выпустила дым, плавно откинулась на подушку.

— Удачливый фотограф. — Она провела взглядом по снимкам на стене. — Очень удачливый не очень фотограф.

Максимов поразился, насколько она точна и беспощадна в формулировках. Юношеским максимализмом такое не объяснить. Слишком уж закончена фраза. Четкая и обдуманная, как давно вынашиваемый удар ножом.

— Мы его не ждем в гости? — на всякий случай спросил Максимов.

— Не-а. Он далеко. — Карина повела в воздухе рукой. — 0-очень далеко. В дальнем зарубежье. Он у нас иностранец. Знаешь, такой русский иностранец. Дымов — умница. О, сейчас расскажу. — Она села, поджав под себя одну ногу. — В августе девяносто первого французы пригласили группу русских художников на бьеннале. Что французы понимают под этим словом, наши толком не знали, но на халяву пить начали как черти. Бедные французы думали, что таким способом наши погружаются в творческий процесс, и терпели. Дымов тогда числился начинающим художником-авангардистом, в поездку попал случайно, но это детали. Главное, что он за полгода до поездки первый раз в жизни закодировался. И жаба его душила невероятно. Терпел до последнего, дни на календаре зачеркивал. Дорвался точно семнадцатого числа, когда кодировка кончилась. Следующий день он не помнил, а утром девятнадцатого в номер постучали. — Карина пыхнула кисло пахнувшей папиросой и продолжила: — На пороге стоят два ажана, мужик в штатском и какой-то чистенький старичок, похожий на академика Павлова. Дымов сразу понял, что менты спалили, а на чем — вспомнить не мог, хоть убей. А французы начали его вежливо о чем-то выспрашивать. Дымова еще хуже переклинило. Даже не помог дед-переводчик. Речь у него была слишком правильная, Дымов ни бельмеса не понял. Дед оказался из первых эмигрантов, представителем Толстовского фонда. Короче, сунули ему какие-то бумажки. Дымов, не соображая, подписал. Французские менты нежно похлопали его по плечу, с грустью заглянули в глаза и свалили. Остался дед. Он за час и втолковал Дымову, что в Москве переворот. Танки на улицах и прочая карусель. И только что он, Дымов, не приходя в сознание, подписал бумаги на политическое убежище. Толстовский фонд за него уже поручился и принял на себя обязательства полгода кормить-поить и оплачивать жилье.

— Серьезно? — не поверил Максимов.

— У них с этим делом серьезно. — Карина подперла кулачком щеку. — Они после Парижской коммуны приступами совести страдают и всех политических к себе без вопросов пускают. Либерите, эгалите, фратените, мэрд! — Она неожиданно с чистым французским произношением перечислила триединый символ демократии, добавив от себя непечатное слово. — Слушай дальше. Дымов похмелился. Включил телевизор и увидел танки на Арбате. Выпил от удивления и опять ушел в нирвану. Растолкали его те же ажаны с толстовским дедом. Менты долго извинялись, а дед переводил. Оказалось, переворот уже кончился, а бумаги ушли по инстанциям. Остановить бюрократическую машину сложно, но можно. Если Дымов письменно подтвердит желание вернуться в демократическую Россию. Ага! — Она затянулась папиросой, медленно выпустила дым через сложенные трубочкой губы. — До сих пор ждут. Хохма в том, что остальные братья художники еще неделю пили на какой-то ферме под Парижем и проворонили такую халяву. А Дымов на запой остался в Париже, чем и заслужил вид на жительство.

Она первой не выдержала. Серьезная мина на лице сменилась открытой улыбкой. Смех вышел чуть взвинченным, чувствовалось, что выкуренное уже ударило в голову

Максимов, отсмеявшись, закурил свою сигарету, чтобы перебить смесь анаши и сандала, витавшую в подвале. Того, что надышался наркотическим дымом, не боялся. При известной практике можно подавить действие и более сильных препаратов.

— Зачем же ему мастерская в Калининграде? — спросил он.

— Полгода назад Дымова потянуло в родные края. — Карина указала на потолок. — Там его папаша до сих пор живет. Тот еще ариец. — Она щелкнула себя по горлу. — А здесь студию соборудовали.

— А ты калининградка? — Максимов вспомнил, что она употребила старинное название района — Понарт.

— Москвичка. — Она произнесла это именно так, как обычно произносят рожденные в Москве.

Карина раздавила в пепельнице окурок. С неудовольствием посмотрела на бутылку. Надкусила яблоко. Остановившимся взглядом уставилась на свое фото на стене.

Губы, блестящие от яблочного сока, вдруг совершенно по-детски дрогнули.

«Рановато тебе, девочка, подругой вольного художника становиться», — подумал Максимов.

— С Дымовым в Москве познакомилась?

— Не-а, — заторможено отозвалась Карина. — В Париже. Полтора года назад. Жила я там. Случайно встретились.

Максимов с трудом привык, что пионерского возраста подростки без придыхания называют столицы, где довелось не то что побывать, а пожить. Прикинул, чем могла заниматься в Париже Карина.

— Парле франсе? — вдруг на хорошем французском спросила она.

— Нет. Английский, испанский.

— Счастливчик, — вздохнула Карина. — А меня с четырнадцати лет заперли в пансион.

— Но благородной девицы не получилось, — поддержал Максимов.

Карина хихикнула.

— Не далась.

Она вытянула ноги. Край майки подтянулся до минимально приличного уровня. Максимову пришлось отвести взгляд.

— Тошно там, хоть вешайся! Отмучилась до звонка, чтоб отчим не стонал, и помахала всем ручкой. Лучше на родине тусоваться, чем там по струнке ходить.

В последнее время, отъевшись на гуманитарной помощи и промотав западные кредиты, россияне, особенно те, кто не вылезал из заграниц, считали хорошим тоном хаять Запад. В Европе, мол, скукотища, в Америке — одни примитивы, в Испании — жара, а турки хуже лиц кавказской национальности. Максимов такое слышал не раз, но Карина сказала об этом с болью, личной, не замутненной снобизмом.

Карина потянулась к музыкальному центру, нажала кнопку.

«Наша музыка, наше радио», — прозвучал мужской баритон. Следом полился гитарный перебор. Певец убеждал себя и полуночных слушателей, что они «могли бы служить в разведке, могли сниматься в кино». Но жизнь у стареющего рокнроллщика не заладилась. Герои его песни зачем-то, «как птицы, садились на мокрые ветки и засыпали в метро». Непонятно, но грустно.

Карина загрустила под минорную песню. Замерла, как нахохлившаяся птица, только шевелились пальцы на ноге отмеряя такт мелодии.

«Если она сейчас заплачет и начнет проситься к маме, я не удивлюсь», — подумал Максимов.

С новым поколением, оказалось, надо держать ухо востро.

Карина зло шмыгнула носом и сказала:

— Сволочь.

— Кто?

— Дымов. Уехал как пропал.

— Бывает, — вздохнул Максимов. Самому приходилось рвать по живому, резко и навсегда исчезая из чужих жизней, чтобы спасти свою.

— Ага, он намутил, а я отдуваюсь! — Карина. Жадно надкусила яблоко.

«Чем хороша молодость, так это тем, что неприятности не сказываются на аппетите». Максимов спрятал улыбку. Разлил по стаканчикам водку. Поднял свой, полюбовался на просвет янтарными разводами.

— Красиво.

— Дымов выточил, — подсказала Карина.

— Да? — Максимов повел бровью. — Он еще и народный умелец. — Незримое присутствие Дымова начало немного раздражать.

— Я тебя загрузила, да? — чутко отреагировала Карина.

— Есть немножко, — кивнул Максимов. И отправил водку по прямому назначению.

Карина серьезным взглядом всмотрелась в его лицо.

Даже слегка прищурилась, пытаясь разглядеть что-то ей очень необходимое.

— Максим, ты мне поможешь?

Ответ явно был для нее очень важен.

Максимову стало ее немного жаль. Ровно настолько, чтобы не купиться на затаенную боль в ее глазах.

— Непременно. Все брошу и займусь твоими проблемами. — Иронию он точно дозировал, чтобы оттолкнуть, но не ударить.

Неожиданно Карина рассмеялась. Посмотрела так, словно Максимов сдал трудный экзамен.

— Сволочь ты, Максим, изрядная! — без всякой обиды сказала она.

— Это диагноз или комплимент?

— Я в аэропорте ждала такого… — Она скорчила гримаску, изобразив сноба с чертами врожденного дегенерата. — Типа моего отчима. А ты вышел, независимый как танк. Вернее, подводная лодка. — Карина провела ладонью в воздухе, изобразив тихий и опасный ход подлодки. — В кафе за тобой наблюдала, когда пьянь на тебя вешалась.

— И к какому выводу пришла? — поинтересовался Максимов.

Карина чуть помедлила, подбирая нужное слово.

— Пофигист безбашенный, — выдала она. Максимову было более понятно классическое «сволочь». Быстро произвел лексический анализ современного арго и пришел к выводу, что в глазах подрастающей смены он выглядит равнодушным и холодным человеком, способным на неожиданный экстраординарный поступок.

— Не обиделся? — Карина по-своему истолковала его молчание.

— Нет, меня и не так называли.

Карина встала. Поправила майку.

— Поскучай немного, ладно? Я быстренько. Она прошла в коридор, оглянулась.

— У меня к тебе будет серьезный разговор.

Максимов кивнул.

В ванной ударила сильная струя воды. Вылетела майка, повисла на руле мотоцикла.

«М-да, растут детки! — Максимов покачал головой, — Никаких комплексов. Зато — сплошные проблемы».

Он выждал немного, потом легко вскочил на ноги, заглянул в соседнюю комнату.

Черным черно. И полное отсутствие мебели, если не считать старинного сундука. Поверх него, небрежно брошенная, лежала куртка. Единственным ярким пятном была напольная восточная ваза с пучком павлиньих перьев. Свет из-под черного зонтика бил точно в вазу. И без того яркие краски горели разноцветными огнями, оживляя похоронный интерьер.

— Вкус есть, — оценил Максимов.

Нацелился на куртку Карины. Карманы, забранные мощными змейками, манили так, что зачесались руки. Разговоры разговорами, а документы — это святое.

Максимов прислушался. Шум воды прекратился. Карина тихо подпевала блюзовой мелодии, выплывающей из приемника.

Пришлось вернуться в белую комнату. Заложив руки за спину, прошелся вдоль ряда фотографий. Долго всматривался в ту, где у ног мужчины, сидящего в кресле, скрестив ноги турчонком, сидела Карина. Волосы она тогда стригла короче и не портила медной подцветкой. Макияж подчеркивал восточные черты лица. Только черная помада придавала породистому лицу чрезмерно экстремистский вид. Нагота тонкого девичьего тела резко контрастировала с черным одеянием мужчины. Без тени иронии на лице он изображал из себя Мефистофеля на шабаше. Или Гришку Распутина на «радении», если кому-то больше нравится мистика отечественного розлива. Бородка клинышком, черная косоворотка, растрепанные волосы до плеч и коптский крест на цепи.

— Черный пудель, блин, — поморщился Максимов..

С некоторых пор мода на черную магию и игры с чертовщиной вызывала у него приливы холодной ярости. На память о шабаше ведьм остался косой шрам поперек живота. Один сатанист перед переселением в Нижний мир решил помахать мечом.

В верхнем углу снимка бронзовым фломастером стояла витиеватая роспись. Графолог определил бы, что подписант не чужд творчеству, но излишне самоуверен.

— «Карина и Иван Дымов. Париж», — разобрал почерк Максимов. — Рад познакомиться, — добавил он, всматриваясь в остроносое, слегка отечное лицо постаревшего Гумберта Гумберта, героя романа «Лолита» Набокова. Или Ставрогина, если кому-то милее русская классика прошлого века.

В ванной ударила мощная струя воды. Судя по звуку, била она в уже наполненную до краев ванну.

Максимов решился под шум воды сделать то, что давно должен был сделать. Достал мобильный телефон, набрал московский номер. С пятого гудка включился автоответчик. Прикрыв ладонью трубку, он отчетливо произнес:

— Информация для фирмы «Курс». С заказчиком связываться невозможно. У него недостача груза на двести единиц. Жду указаний. Звоните на мобильный.

Вернулся к столику, уселся на мешок, вытянул ноги. Информацию о смерти Гусева Навигатору передадут немедленно. Если он уже ее не получил по другим каналам. Но сколько времени займет принятие решения — неизвестно. Каким оно будет — гадать бессмысленно. Оставалось только ждать.

Но тратить зря время Максимов не привык. Ему не давала покоя странная аура этого помещения. Дело было даже не в черно-белой раскраске мастерской. Она-то легко объяснялась техническими требованиями к студийной фотосъемке. Превращением подвала под жилым домом, где по определению должны водиться крысы и спать бомжи, в райский уголок сейчас никого не удивить. Но было здесь что-то странное, тревожное, что витало в воздухе и что Максимов ощутил сразу же, переступив порог. Эта аура зла и страдания не была связана с обстановкой студии. Она струилась из стен, плотными клубами обволакивала предметы и люд ей, находящихся в помещении. Ее, как трупный запах, невозможно увидеть, но тяжелое, давящее воздействие, как мерзкий запах, проникало повсюду.

Максимов закрыл глаза и приказал себя расслабиться:! Мышцы постепенно сделались вязкими, голова слегка закружилась от разлившегося по всему телу тепла.

— Память места. Память места, — прошептал он, едва шевеля расслабленными губами.

К глазам подступила темнота. Непроницаемая и вязкая, как смола. Потом вдруг вспыхнул свет, словно зажегся экран.

Почему-то все виделось сквозь дрожащее марево, словно оператор снимал через красный фильтр.

* * *
…Сквозь разлом в стене были видны высокие султаны взрывов, взлетающие над городом. После каждого взрыва воздух сотрясал удар горячего ветра. С потолка сыпалась кирпичная крошка. Цокала по каскам прижавшихся друг к другу солдат. Посыпала красным согнутые спины. В воздухе висела дымная кисея, розовая от близкого пожара.

У пролома ногами на улицу лежал человек в штатском пальто. Шляпа скатилась по груде щебенки в подвал. Кораблем без парусов плавала в мутной луже. По воде от каждого взрыва расходились концентрические круги, покачивая шляпу. Вокруг нее облачком расплывалось бурое пятно. Такие же пятна заляпали пальто мужчины. Мертвые пальцы сжимали раздробленный череп. Из него, как квашня из разбитого горшка, на щебень выползала розовая жижа…

…Бомба легла так близко, что взрыв рваной дерюгой закрыл небо. В подвал ворвалась ударная волна, свалив людей в кучу. Вывернула нутро чемоданов, и тряпье взвилось в воздух, как стая напуганных птиц. Камни и осколки с визгом забились между стенами. Подвал захлебнулся истошными криками раненых…

Четверо солдат вцепились в снарядный ящик, поволокли в темный угол. Тащить пришлось, запинаясь о тела, скользя по крови и кускам развороченной плоти. Кто-то из раненых вдруг судорожно вцепился в ногу солдату и не отпускал. Пришлось лягнуть его в окровавленное лицо.

В посеченной осколками стене чернел узкий вход в тоннель. Один из солдат посветил в лаз спичкой. Дрожащий свет выхватил чье-то бледное лицо. Солдат за шиворот стал тянуть человека. Тот безумно скалил зубы и изо всех сил упирался руками в стены. Остальные солдаты ждали, упав на колени у ящика. Дышали сипло, роняя слюну с сухих, запорошенных кирпичной пылью губ. Наконец солдат не выдержал. Выхватил из кобуры парабеллум. Одной рукой притянул человека к себе, другой уткнул ствол в грудь. Выстрела за разрывами никто не услышал. Просто человек осел, уронил голову на грудь и вывалился из темного зева лаза. Солдат ногой отвалил его в сторону.

Из темного входа в тоннель выскочила женщина, прижимая к груди малыша. Закричала, тряся растрепанной головой. Солдат толкнул ее в плечо. Она запнулась за мужчину, все еще скребущего ногами кирпичное крошево, упала, придавив ребенка.

Солдаты, не обращая внимания на ее крики, как уже не обращали внимания ни на что вокруг, вцепились в ручки ящика. Надсадно выдохнув, потащили его в лаз.

В лазе, трубой уходящем от здания, можно было стоять, лишь пригнув голову. Но вдвоем было не развернуться. Ящик пришлось тянуть одному, второй полз на коленях, подталкивая его.

Они проползли вперед метров тридцать. На залитом водой полу то и дело попадались вещи, забытые теми, кто прятался в убежище при других налетах. Тогда солдат, пятившийся задом, останавливался, поднимал раздавленный чемодан, выпотрошенную сумку или ком мокрой одежды, клал на ящик. Задний передавал следующему, а последний швырял за спину.

Выбившись из сил, они сели на ящик, прижавшись спинами. Бесполезные в такой обстановке автоматы положили на колени. Наверху глухо били разрывы. Толстый слой земли не пропускал звуков. Но солдаты по опыту знали, что над их головами сущий ад.

А вокруг — преисподняя. Шершавые полукруглые стены. Нудная капель. Холод. Сосущий могильный холод. Темнота пахла плесенью, мокрыми тряпками и застоялым кислым пороховым дымом. Один из солдат долго чиркал зажигалкой. Камень промок и никак не хотел высекать искру. Наконец задрожал яркий язычок. Кто-то голосом старшего вяло возразил. Но солдат не обратил внимания и поднес огонь к сигарете.

Вдруг он вздрогнул. Сосед через плечо посмотрел на него и проворчал ругательство.

Солдат вскочил на ноги, поднял зажигалку к лицу соседа. Оранжевые блики заиграли на скулах, темными отсветами легли на каску, съехавшую на глаза. Товарищи невольно посмотрели на огонек. Его кончик дрожал, но не клонился в сторону. Тяги в тоннеле не было. Значит, впереди завал.

Тот, кто сидел лицом к продолжению тоннеля, с трудом встал. Чиркнул своей зажигалкой и пошел вперед. Окружность дрожащего света стала удаляться, покачиваясь в такт его шагам. Через десяток шагов из мутной темноты донесся его тревожный вскрик. Забухали сапоги, солдат бросился назад.

Ив этот миг за спинами его товарищей раздался глухой удар. Плотная стена воздуха свалила всех лицом в жидкую грязь…

…Мир для них сузился до десятиметрового отрезка тоннеля, заполненного темнотой, спертым воздухом и вонью нечистот. Они обломали клинки кинжалов о бетонную стену. Изувечили пальцы, разгребая мокрую щебенку и ледяные комья земли. Охрипли от криков. Их выстрелы наверху никто не слышал. От них лишь удушливее становился тот минимум воздуха, что оставался им до смерти. Кругом была могильная темнота, и они не узнали, на какой день ада разум покинул первого из них…

* * *
Максимов открыл глаза, обвел мутным взглядом белое пространство вокруг. До боли сжал точку на бугорке между большим и указательным пальцами. Голова сразу же очистилась от мути. Видение пропало. Он вернулся в реальность.

Закинул голову и посмотрел на черную каску на стеллаже. Гипсовый череп скалил зубы. В его пустых глазницах залегли тени.

— Viva la muerte![22] — отсалютовал ему Максимов, чтобы сбросить напряжение.

Череп был искусственным, из учебных пособии, а каска настоящей, боевой.

Максимов знал, что «черные следопыты» тараканами расползлись по всем местам боев. Больше всего их интересовало, конечно же, оружие. Но и такие трофеи, как немецкая каска, они подбирали с удовольствием. Тысячи полторы рублями за нее вполне можно выручить.

«Осталась от тех, кто погиб в завале, или нет? — подумал он. — Надо будет расспросить барышню».

Максимов обратил внимание, что в ванной подозрительно тихо.

Из приемника доносился меланхолический речитатив под нудные три аккорда. Невольно Максимов прислушался к словам.

— Маленькая девочка со взглядом волчицы,
Я тоже когда-то был самоубийцей,
Я тоже лежал в окровавленной ванне
И молча вкушал дым марихуаны, —
капал на мозги певец,

«Твою мать!» — вскинулся Максимов, когда до него дошел смысл слов.

Влетел в коридорчик, отдернул занавеску, закрывавшую нишу с ванной.

Карина лежала, высоко закинув подбородок. Из осевшей пены торчала коленка. Одна рука безвольно свешивалась через край. С пальцев падали редкие капли в расползающуюся по кафелю лужу.

Максимов разгреб пену, убедился, что вода нормального цвета. Прозрачная. На подробности девичьей анатомии внимания не обратил. Не до них сейчас.

Осторожно подхватил холодную и мокрую, как лапка лягушонка, кисть. Пощупал пульс.

У Максимова отлегло от сердца. Карина спала невинным сном младенца.

Максимов подумал, не окунуть ли в воспитательных целях паразитку с головой, но передумал. Запустил руку в воду, раздвинул упершиеся в край ванны ступни и с садистским удовольствием вытянул пробку. В сливной трубе глюкнуло, зажурчала, набирая силу, вода. Пена стала медленно оседать.

Довольный диверсией, Максимов вытер руки о майку, болтающуюся на руле мотоцикла, и вернулся в белую комнату.

— Ну, блин… — Максимов с досадой покачал головой. — Посмотришь на таких детишек и добровольно побежишь на стерилизацию! Повезло кому-то с дочуркой.

Он подошел к столику, плеснул водки в стаканчик. Поднес янтарный наперсточек к губам, но подумал, что одному пить грешно. Покосился на череп в каске. Подмигнул пустым глазницам.

— За наших врагов, братишка! — Максимов хотел чокнуться с каской, но увидел то, что, сидя на уровне пола, до этого момента просто не мог увидеть: под нижней челюстью черепа лежал кинжал в черных ножнах.

Максимов поставил стаканчик на стол. Приподнял череп, вытащил кинжал. Покачал в руке, с удовольствием ощущая сладкую тяжесть оружия.

Кинжалы входили в форму одежды многих частей вермахта. Но этот, без сомнения, принадлежал солдату из войск СС. Вручался каждому как личное оружие в день посвящения в Орден.

Максимов читал, что перед этим требовалось пройти тесты на жестокость и самообладание. С первым просто, любой садист с такого начинал. Надо было содрать шкуру с живого кота так, чтобы на тушке остались целы глаза. Второй проходил с риском для жизни. Ставили человека по стойке «смирно» и клали на каску гранату. Фокус в том, что граната была облегченного типа, разлет осколков всего два метра. Каска удар выдержит, и осколки уйдут по кругу вверх, не зацепив. Ничего страшного. Отделаешься легкой контузией, как от хорошего удара в боксе. А задрожишь коленками или, что еще хуже, дернешься — граната свалится тебе под ноги. Разлет осколков всего два метра, а ты — в самом центре…

Максимов положил пальцы на рукоять. Потянул. Клинок неожиданно легко вышел из ножен. Оказалось, он сломан посредине. Кто-то заточил его, и былая красота оружия пропала.

— Интересно, — обронил Максимов.

Поднес клинок ближе к глазам. Поймал лучик света, чтобы высветить выбитый на клинке номер. «Пять-семь-девять-пять-восемь», — запомнил он.

По номерам на кинжалах войск СС уже не раз успешно устанавливали личности погибших.

Он осторожно погладил холодную сталь. Медленно и чутко, как приручают зверя.

Закрыл глаза, выровнял дыхание…

* * *
…Кромешная тьма. Сосущий холод проникает в кости. На губах привкус сукровицы. Загустевший воздух медленно заполняет легкие, а назад выдавливается только судорожным кашлем. И опять удушье рвет горло. Сердце слабо дрожит в такт ударам. Тюк-тюк-тюк… Клинок отскакивает от стены, оставляя мелкие лунки. Тюк-тюк-тюк… Лезвие с треском переламывается пополам. Кинжал вырывается из онемевших пальцев, цокнув, пропадает в темноте. Человек на секунду замирает, сбившись с ритма. А потом начинает бить по стене, не чувствуя боли в хрустко ломающихся пальцах…

* * *
Максимов сунул клинок в ножны, положил на место. Размял сведенную болью кисть.

«Живут люди на могиле, вещи мертвых в дом несут, а потом удивляются, почему кошмары снятся и дети болеют».

Максимов попробовал представить студию подвалом времен войны.

Получалось, ящик тащили в черную комнату.

Максимов обошел ее, ведя ладонью вдоль стен. Там, где стояла ваза с перьями павлина, ладонь обожгли холодные иголки. Вход в заваленный тоннель находился там, почувствовал Максимов. Но чтобы подтвердить, потребовалось бы содрать слой ДСП, доски и, вероятно, еще раздолбить стену.

Во время войны, спасая население Кенигсберга от бомбежек, комендант отдал приказ заложить между домами ходы сообщения — тоннели в человеческий рост и длиной до сотни метров. Очевидно, именно такое убежище стало склепом для четырех солдат. У хозяина студии, откопавшего завал, хватило глупости оставить вещи мертвых у себя.

Размышляя о человеческой глупости, Максимов мимоходом проверил карманы Карининой куртки.

Пачка сигарет. Горстка мелочи. И всего три купюры по десятке. Права на управление мотоциклом и легковым автомобилем. Паспорт скорее всего где-то прятала.

Имя и возраст она назвала правильно. Фотография соответствовала оригиналу, спящему сейчас в ванне. Отчество — Ивановна. С именем Карина сочеталось плохо, но смешанные браки никто не запрещал. Фамилия…

Максимов сунул пластиковую карточку на место. Бросил куртку на сундук.

Бесшумно вернулся в белую комнату, плюхнулся в кресло-мешок.

«Ну, конечно же, Дымова! — Он тихонько шлепнул себя по лбу. — Мог бы сразу догадаться. Так пилят и хают только горячо любимого и близкого человека. Детская обида… Судя по всему, развелся с мамой. Пил, конечно. А тут перестройка с нищетой началась. Разошлись. А Дымову подфартило: не приходя в сознание, сталпарижанином. Там его Карина и нашла. Сравнила творческого папу с богатым отчимом… Нет, живут же люди. Бразильский сериал!»

Он встал, поднял с пола куртку Подумав, выпил «стременной», заел огрызком яблока. Рукавом куртки протер стаканчик, края столика, где могли остаться отпечатки пальцев. Вытер кинжал и полку стеллажа. Процедура бессмысленная в век анализа на микрочастицы, но привычка есть привычка. Окурок бросил в пачку сигарет, а ее положил в карман.

Напоследок осмотрел бело-черный подвал.

— Спасибо этому дому, пойдем к другому, — прошептал он.

На всякий случай заглянул в ванную.

Карина лежала в хлопьях пены. Как спящая Афродита. Потому что острые соски, затвердевшие от холода, соблазнительно торчали вверх, а ноги грациозно сплелись, как у античной статуи. Или как юная Офелия, выловленная из ручья. Потому что губы были фиолетово-черными, а лицо бледным. Мокрые волосы прилипли к щекам.

«Еще отморозит себе все на свете», — подумал Максимов и постучал по косяку.

— Бонжур, монами!

Веки у Карины дрогнули. В узкой щелочке появился зрачок. Потом закатился под верхнее веко.

— Подъем! — скомандовал Максимов.

Карина вздрогнула и распахнула глаза. Уставилась на Максимова.

— А, это ты! — наконец сообразила она. — Бр-р-р.

Она села, обхватив дрожащие плечи. Кожа сразу же пошла пупырышками.

— О, колбасит, — пролепетала она, перемежая звуки мелкой морзянкой зубов. — Я что, здесь уснула?

— Привычка, наверное, такая. Пьяный заплыв называется.

— Не подкалывай, — огрызнулась Карина. — Раз, два…три!

Она резво вскочила, повернулась спиной и врубила душ. Горячий дождь окатил ее с головы до ног. Смыл пену. Перед тем как ее окутало облако пара, Максимов убедился, что по копчику у Карины действительно ползет черная ящерка, а между острых лопаток синеет угловатая кельтская вязь.

Соблазн остаться был велик, но Максимов сделал над собой усилие и пошел по коридорчику к выходу.

Глава 8. Незначительное происшествие, не попавшее в сводки

Странник

Он выбрался из подвала. Блаженно потянулся. Рассвет уже позолотил крону липы. Птицы расчирикались так, словно обсуждали новый проект птичьей конституции. Облезлый кот подвальной наружности забрался на перила и внимательно следил за прениями пернатых депутатов, скачущих с ветки на ветку. С надеждой посмотрел на Максимова.

— Извини, брат, рогатку не взял.

Кот прищурил янтарные глаза, оценив шутку. Проводил взглядом человека в черном и вновь задрал морду.

В сотне метров от дома Карины Максимов остановился, пораженный открывшимся видом.

Чистый свет струился с неба, заливая проснувшийся город. Солнце зажгло реку, невидимую отсюда, но яркие блики на стеклах домов вдоль набережной горели так, что слепило глаза.

Покатый холм спускался к продолговатому пруду. Солнечные лучи еще не осветили его поверхность. И пруд казался полированным холодным изумрудом. А трава вокруг горела миллиардами алмазных брызг.

Представил, как таким же утром отряд рыцарей-крестоносцев взлетел на этот холм. Кони роняли пену с горячих губ в траву. Поскрипывали ремни под латами. Солнце дробилось на остриях копий. Мир, наверное, был таким же светлым и чистым. Впереди лежала граница — река Хрон. В тот год рыцари не рискнули пересечь ее и заложили новый замок на этом холме Понарт. У них уже была крепость Бальга, южнее.

Максимов попробовал слово на вкус — Бальга. Он научился и полюбил нанизывать созвучные слова, как разноцветные бусинки на ниточку. В образовавшемся цветном орнаменте иногда открывался великий смысл, затертый от частого и бездумного употребления слов.

«Бальга, Волга, Волхов, Балхаш — один корень. В звуке чувствуется что-то вращающееся. Валгалла — обитель героев. Бал-холл. Получается — круглый зал. Круглый стол короля Артура. Столько общего… Зачем же столько копий сломали и крови пролили?»

Он вспомнил, как называется этот пруд, изумрудной брошью лежащий у подножья холма. Шванентайх. По-русски — Лебединый.

«Белый лебедь Чайковского, царевна-лебедь и рыцарь-лебедь Лоэнгрин… Господи, что нам неймется? Что мы ищем различия, когда столько в нас общего?»

На боку под курткой запиликал телефон. Максимов быстро, как пистолет из кобуры, выхватил его из кожаного футлярчика.

На дисплее мигала пиктограмма с почтовым конвертом. Максимов нажал нужную кнопку. Под зеленым стеклом пробежали черные буковки, сложились в сообщение. «Свободный поиск», — прочел Максимов. Навигатор давал ему право самостоятельно найти и уничтожить цель.

— Спасибо за доверие, — усмехнулся Максимов.

Косой шрам на животе больно дрогнул, напомнив, чем кончается «свободный поиск».

Максимов в последний раз бросил взгляд на город под ясным рассветным небом. Отвернулся и пошел к дороге.

На автобусной остановке скучал пожилой приземистый мужчина с двухколесной сумкой-тележкой у ног. Тельняшка под сереньким пиджаком, спортивные штаны, пузырящиеся на коленях. Синяя бейсболка кустарного изготовления с трафаретной надписью «Кент». Курил мужик «Беломор», профессионально сдавив цилиндрик в гармошку.

Он, прищурившись от солнца, смотрел на идущего по бордюру Максимова.

Из редких кустов, Как медведь, выбрался молодой бычок в джинсовой куртке и адидасовских штанах. И, конечно, в шикарных кроссовках. В одной руке он держал банку пива, другой что-то поправлял в штанах. Покачиваясь, подошел к мужику в бейсболке, встал, закрыв солнце. Приложился к банке. Чмокнул и оглушительно рыгнул на всю округу.

— Ну что, ты докопался, парень? — услышал Максимов.

— Я с тобой, дед, за жизнь говорю. Так, как я ее понимаю. А ты молчи, м-ля…

Максимов решил не сворачивать, а идти прямо на них.

— Ты чо щеришься, дед? Чо ты зубы мне показываешь? Весело ему… А мне вот грустно.

— Шел бы ты домой, — подал голос дед, невидимый за широкой спиной.

— А я дома. И мне тошно. — Он приложился к банке. — Проорали страну патриоты хреновы.

— Мы-то ее отвоевали, паскудник. Без нас просрали, — с глухой обидой в голосе возразил дед.

«Зря он с пьяным спорит. Дал бы сразу в рожу», — подумал Максимов.

Он не дошел всего двух шагов, когда бычок качнулся вперед и свободной рукой вцепился в серый пиджак.

— Зря ты воевал, дед. Понял, зр-ря. Сдались бы сразу, нафиг… Мы бы вот такое пиво уже пятьдесят лет хлебали! Чо, я не прав?

Мужику удалось отпихнуть его. Бычок, пятясь, едва не наступил на ногу Максимову.

— О, блин. — Он махнул руками, ловя равновесие.

Пиво выплеснулось из банки, по дуге высыпав в воздух янтарные капли.

Бычок настороженным взглядом ощупал Максимова. Ничего опасного не углядел и расплылся в глупой улыбке.

— Слышь, мужик, я прав? — Он решил подключить незнакомца к спору.

Максимов сначала посмотрел на пожилого мужчину. Орденская планка в три ряда. Темно-красный прямоугольник ордена Красной Звезды. Боль в глазах.

Рука сама собой взлетела вверх, пальцы в полете сложились в жесткий птичий клюв и врезались под ключицу ухмыляющемуся бычку. Максимов боковым зрением увидел закатившиеся белки глаз, слюнявый рот, распахнутый в немом крике. На мокрые от пива губы удар вышиб комки белой слюны. Парень проваливался в глубокий нокаут.

Максимов не дал ему упасть. Мягким движением скользнул ближе, чуть присел, выбрасывая руки. Правая уткнулась в грудь парню, левая подхватила между ног. Толчок. И парень в вертикальном положении улетел в кусты.

Грохнулся об землю и затих. Следом Максимов пинком послал пустую банку «Баварии».

Мужчина пожевал «беломорину», острым глазом осмотрел Максимова. Одобрительно крякнул.

— Не убил? — для проформы поинтересовался он.

— Нет. Проспится — может, поумнеет. — Максимов стер с рукава пивные капельки.

— Жди! Его бы в Чечню, враз бы объяснили, как медали зарабатывают. А у бандюков в шестерках бегать — много смелости не надо. Сучонок! — Он вытащил папиросу, сплюнул, и снова воткнул «беломорину» в рот.

Максимов внимательнее рассмотрел орденские планки. Воевал мужик хорошо.

— За что Красную Звезду получил? — поинтересовался Максимов.

— За Кенигсберг. Максимов кивнул. У самого дома в коробке лежал такой же орден, полученный за Эфиопию, и он знал: даром звезда цвета запекшейся крови не достается.

— Ты извини, батя, что так вышло. — Он отвел взгляд.

— Да хрен с ним! Я бы его сам приложил. Только вот… — Мужчина показал скрюченную кисть левой руки. — А ты ловко его уделал. Секунда — и нет человека. Где так навострился?

— В школе баловался.

— Ну-ну. — Мужчина явно не поверил. — Как зовут-то?

Максимов помедлил и протянул руку.

— Максим.

— А меня — Михаил. Дядя Миша. Ладонь у него оказалась крепкой, с твердыми бугорками мозолей.

— Ты, как погляжу, приезжий. — Дядя Миша дождался кивка Максимова. — Будет время, заезжай в гости на уху. У яхт-клуба спроси меня, ребята дорогу покажут.

— Спасибо за приглашение.

Дядя Миша ему понравился. Несмотря на затрапезный вид, чувствовалось в нем настоящее, мужское. С таким приятно посидеть у костра и под водочку, не спеша поговорить обо всем на свете.

— Ты что так смотришь? — Максимов поймал острый взгляд дяди Миши.

— Да так. — Дядя Миша пожевал папиросу. — На одного знакомого ты уж больно похож.

Максимову часто говорили, что он на кого-то похож, такая уж досталась внешность, и он не удивился.

Он махнул проезжавшему мимо «Москвичу», первой машине, увиденной в столь ранний час. Частник с готовностью дал по тормозам, пройдя мимо них юзом пару метров.

— До встречи! — махнул на прощанье Максимов и побежал к машине.

— Бог даст, свидимся, — прошептал ему вслед дядя Миша.

Покатал в губах потухшую папиросу. Проводил взглядом машину, пока она не свернула за угол.

— Черт, как похож. Вылитый Испанец, — пробормотал постаревший старшина запаса Мишка Нелюдов.

Поправил покосившуюся орденскую планку, одернул пиджак. И стал терпеливо ждать первого автобуса.

Глава 9. Искусствовед в штатском

Странник

Гостиница уже ожила. В некоторых номерах на полную громкость врубили музыку. По коридору шаркали ногами. Переговаривались в полный голос.

Максимов лежал на кровати, широко разбросав руки. После интенсивной зарядки и контрастного душа в теле гуляла упругая, злая сила. Холодный ветерок щекотал влажную кожу. Он старался дышать ровно и глубоко, чтобы дать силе заполнить каждый уголок тела и затаиться там до поры.

«Придет время, повоюешь. А сейчас веди себя, как сапер на разминировании».

Картинка, очень яркая и четкая, сразу же появилась перед глазами.

Он стал осторожно перебирать проводки, сплетенные в сложный клубок. Чужие судьбы, прошлое и надежды, страхи и тайны. Поди узнай, какой проводок линии жизни ведет к детонатору. Глупо резать все подряд. Непростительно не тронуть нужный.

Максимов долго размышлял, мысленно ощупывая проводок Карины. Представил, что это хрупкая золотистая ниточка в грубой стальной оплетке. Куда он ведет, с кем контактирует в глубине клубка, никак решить не мог. Чутье подсказало, что резать проводок, навсегда выбросив из своей жизни странное существо в кожаных доспехах, еще рано. Стал перебирать другие, уже известные ему.

«Попробуем поработать через Элеонору, — решил он. — Дай бог, сразу не взорвусь. Но сначала закончим с Кариной».

Одним рывком вскочил с кровати. Надел светлый костюм. Прошел в соседнюю комнату.

На столе его дожидался ноутбук, призывно светился монитор.

Максимов набрал на клавиатуре команды и через Интернет вошел в сервер архивной службы рейхсвера. После войны Германия не прокляла своих солдат. Многие вернулись в строй и составили костяк возрожденной армии. За годы войны полагались дополнительные выплаты и льготы. И их выплачивали всем, независимо от того, на каком фронте, против кого сражался. С таким подходом Максимов впервые столкнулся в Прибалтике, когда ветеранам вермахта и народного ополчения от правительства ФРГ стали начислять и, главное, регулярно выплачивать пенсии. По четыреста долларов бывшему рядовому. Справившись с шоком, он здраво рассудил, что только так можно воспитать новое поколение солдат. Что-. бы твердо знали: в голодной старости не придется проклинать тот день на войне, когда смерть обошла их стороной.

Но сейчас он рассчитывал не на немецкую порядочность, а на знаменитую склонность к порядку. Все воевавшие были учтены в архивах рейхсвера.

Он напечатал: «Schutzstaffel. 1944–1945 № 57958».

Через несколько секунд, получив ответ, Максимов тихо присвистнул.

Если архивы не врут, сломанный кинжал в подвале Карины принадлежал унтерштурмфюреру СС Гансу Барковски, служившему в 1-м батальоне 4-го полка дивизии «Бранденбург» под командованием знаменитого фон Кенинга[23]. С сорок четвертого года Барковски был прикомандирован к личному штабу рейхсфюрера. Числится пропавшим без вести в районе Кенигсберга.

— Не повезло тебе, Ганс, — обронил Максимов, суеверно скрестив пальцы.

В голосе не было злорадства, таких противников, как солдаты дивизии «Бранденбург», его научили уважать.

Он еще не знал, как распорядится этой информацией. Опыт подсказывал, что случайных пересечений судеб практически не бывает. И мертвые очень часто возни кают из небытия, чтобы испортить жизнь живым.

— Поживем — увидим, — решил Максимов. Дал команду запомнить информацию.

Чтобы переключиться на сегодняшний день, взял свежую газету.

Местную прессу поразила та же проказа, что и столичные СМИ. Рекламные объявления заляпали большую часть печатной площади. Между ними, очевидно чтобы газета не считалась рекламной, затесались столбики статей.

Золотые перья провинции живописали жизнь родного края с пафосом партийной печати, несколько подпорченным демократической безалаберностью стиля. Криминальная хроника, как теперь модно, подавалась в ерническом стиле. Максимов считал, что это подло и противоестественно, словно глумливо похихикивать на похоронах. Журналюги, как он заметил, с праведным гневом и пафосной слезой на глазу пишут, когда гибнет свои — брат по цеху или очередной мессия из демократической тусовки. А когда простого человека из электората беда настигнет, получается с усмешкой: мол, а чего вы от быдла-то хотели — живут, как скоты, и мрут бестолково.

За истекшие сутки, как сообщал ведущий криминальной колонки, в городе случились: одна авария на дороге, два изнасилования, захват заложника и сразу три убийства.

О последнем написали подробно:

«Голощекин с гостем остались спорить о смысле жизни, а Тищенко пошел за новой партией горячительного. Вернувшись, он увидел, что спор перешел в драку, и, поставив бутылки в угол, встал на сторону Голощекина. Потому что тот уже лежал на полу и пытался отбиться от душившего его гостя. Совместными усилиями Тищенко с Голощекиным утихомирили гостя и, чтобы не мешал, отнесли его в ванную. Пить вдвоем им показалось скучным, и они разбудили спавшую в соседней комнате хозяйку квартиры. В разгар второго акта пьянки хозяйка зачем-то вошла в ванную, где обнаружила незнакомого мужчину с многочисленными колотыми ранами. Объяснить появление трупа в ее квартире друзья не смогли, и хозяйке пришлось вызывать милицию».

Смерти Гусева отвели один абзац в самом конце колонки:

«Загадочная смерть на Верхнеозерной. Гражданин Николаев упал замертво у порога кафе „Причал“, предварительно выстрелив в воздух из пистолета. Со слов свидетелей, насильственных признаков смерти на теле Николаева не обнаружено. Оперативно-следственная группа, отработав на месте происшествия, от комментариев воздержалась и уехала решать эту загадку».

А на внутренней полосе газеты крупными буквами шел заголовок: «Янтарный призрак старого замка». Чуть ниже: «Немцы снова ищут Янтарную комнату». Коллаж в центре страницы посвящался истории знаменитой комнаты. Фоном служили довольно мутные изображения панно в стиле рококо, четко выделялись обгоревшие руины Королевского замка и вразброс шли какие-то смазанные лица. Максимов с трудом узнал доктора Роде, гауляйтера Пруссии Эриха Коха, писателя Юлиана Семенова и Петра Первого. Гитлера не узнать было невозможно, но что он делал в этой компании, Максимов не понял.

На второй полосе размещалась фотография дружной компании благополучных и благопристойных немцев. Фотографировали их, очевидно, недавно на фоне кирхи предместья Понарт. Странно, но выстроились они в том же порядке, что и на снимке Навигатора.

«Луиза фон Шперн, Карл фон Штауффенберг, Филлип Реймс, Рудольф Брандт, Дитрих Бойзек. — Максимов провел пальцем по кладоискателям, сияющим фарфоровыми улыбками. — И что вам дома не сидится?»

Он попробовал определить, кто из немцев мог быть другом Эли Карагановой. Все с аристократической приставкой «фон» отпадали автоматически. Демократия, конечно, подпортила правила хорошего тона у прусской элиты, но не настолько, чтобы дружить с ничего из себя не представляющей журналисткой из России. Не Майя Плисецкая и не Галина Вишневская, в конце концов. А раскланяться пару раз на приемах — это «фонов» ни к чему не обязывает. Рудольф Брандт — научный сухарь, лет под семьдесят. С таким Эле делать нечего. Оставались двое — Реймс и Бойзек. Филлип Реймс, что отчетливо просматривалось даже на черно-белом фото, относился к «голубой» части творческой интеллигенции. Дитрих Бойзек, солидный мужчина лет пятидесяти, излучал уверенность в себе и в своем банковском счете. Он с равным успехом мог сойти за бизнесмена средней руки или зажиточного бюргера. Мог быть и разведчиком.

«Не Джеймс Бонд, конечно. Но на неприметного лоцмана вполне тянет», — решил Максимов.

Впереди акулы всегда плывет рыба лоцман. А в разведке перед опером-вербовщиком снуют невзрачные солидные дяди и легкие в общении тети, незаметно собирающие установочные и характеризующие данные на объекты предстоящей вербовки.

Максимов мысленно поставил рядом с Бойзеком миниатюрную Элю.

«Вполне. Не малолетка и не длинноногая шлюшка, не компрометирует дядю. Где-нибудь в консерватории или в ЦДХ смотрелись бы вполне солидно. Если Эля работает на ФСБ, то подвести ее могли именно к Бойзеку».

Он снял трубку, набрал номер Эли. От горничной по этажу он уже знал, что Эля ночевала в гостинице и пока к ней никто не приходил.

— Эля? Доброе утро: Максим, ваш вчерашний таксист.

Ему пришлось убрать трубку от уха, слышимость на внутренней линии была отличной, и поддельная интонация Эли неприятно резанула слух. Радость она сыграла неестественно, как актриса второго состава ТЮЗа.

— Не разбудил?.. Ах, уже встали… Если вы не против, приглашаю на завтрак… Нет, в кафе на вашем этаже я заглянул, там жутко убого. Может, спустимся в ресторан? Он наверняка уже открыт. Если не понравится, найдем что-нибудь приличное поблизости… Хорошо, через пять минут у лифта.

«Совсем как кошка, которую надо полчаса упрашивать подойти, хотя она давно решила влезть к тебе на колени», — подумал Максимов, положив трубку.

Щелкнул клавишей на ноутбуке. Компьютер зажужжал и выплюнул дискету

Он захлопнул крышку, сунул дискету в карман. Положил ноутбук в сумку, застегнул змейку

Прошелся по номеру, на всякий случай оставляя контрольки в тех местах, куда обязательно заглядывают при негласном обыске. Особенно не торопился, зная, что ровно через пять минут Эли Карагановой все равно у лифта не будет.

Она появилась, опоздав на пятнадцать минут. Сегодня на ней были светлые брючки и легкая белая кофточка. Лицо после сна посвежело. Белые волосы, недавно высушенные феном, двумя полумесяцами обрамляли лицо, челка прикрывала брови, отчего в неярком свете Максимову показалось, что Эля надела белую шапочку.

— Вы прекрасно выглядите, Эля. Белый цвет вам к лицу, — как можно искреннее отпустил комплимент Максимов.

Эля многозначительно посмотрела на него, словно по системе сжатия сигнала передала все, что она думает о скомканной программе вчерашнего вечера.

«Мужлан и недоумок, оставил даму одну в незнакомом городе, в клоповном номере, с жуткими соседями, а сам неизвестно где и с кем блудил так, что утром аж светится», — расшифровал Максимов.

— Доброе утро, Максим. — Она оценивающе с головы до ног осмотрела Максимова. Обратила внимание на его плоскую сумку. — Уже уезжаете?

— Нет, это ноутбук. — Максимов поправил ремень на плече.

— О! — удивилась Эля. — Не боитесь, что украдут?

— Да и черт с ним. Информацию жалко, а железо — оно и есть железо. Между прочим, в Интернете нашел многое по Янтарной комнате.

Максимов нажал кнопку, вызвав лифт.

— Кстати, про ваших друзей уже написали. — Он протянул Эле газету.

— Каких друзей? Ах, этих немцев! — Эля нисколько не смутилась. — И что там пишут?

— Посмотрите. На развороте.

— Умора! — хихикнула Эля. — Дитрих сам на себя не похож. Такой смешной! Надулся, как индюк.

— Давно знакомы? — мимоходом поинтересовался Максимов.

— Тысячу лет. Прошлым летом катал меня по всей Германии. Заезжали в Австрию. Я так испугалась! Визы же не было. А пограничник только козырнул. У Дитриха номера на машине дипломатические, может, поэтому не тронули. — Она через край газеты посмотрела на Максимова, дожидаясь реакции.

— Круто, как выражается молодежь, — отозвался он.

— О! Не у нашей ли юной мотоциклистки научились таким словечкам? — запустила шпильку Эля. — Кстати, как она поживает?

— Даже не знаю, — пожал плечами Максимов.

— Признайтесь, запала в душу, да? — Эля хитро сверкнула глазками.

— Конечно. Настолько, что решил отрастить живот, отпустить хвост, нарядиться в кожу и кататься на «харлее» по Москве. А что? Все малолетки мои, — Эля прыснула, прижав ладошку ко рту. «Хочет быть обаятельной, даже знает как, но не получается, — с тоской подумал Максимов, пропуская Элю в лифт. — Мужикам легче. Даже злой может быть по-своему привлекательным. А если у женщины от природы мерзкий характер, то как ни улыбайся, как ни играй, люди кожей чувствуют недоброе и шарахаются в стороны».

В тесной каморке лифта Эля свернула газету Похлопала ею по ладошке.

Максимов ждал, сохраняя на лице улыбку.

— Скажите, Максим, из-за чего такой ажиотаж? Неужели эта Янтарная комната настолько ценная? — Эля подняла на него задумчивый взгляд.

«Есть контакт!» — поздравил себя Максимов. Эля не знала, что партитуру предстоящего разговора

Максимов написал и трижды отрепетировал.

* * *
Ресторан напомнил Максимову армейскую столовую, подготовленную к визиту проверяющих из Москвы. Тишина, чистота и пустота. Белые скатерти, столики строго в ряд и полное отсутствие признаков вчерашнего вечернего веселья. Даже воздух, наверно, из-за льющегося из окон света показался чистым и прозрачным.

Эля оказалась сторонницей здорового образа жизни, мясные блюда отвергла, долго выспрашивала, что входит в салат «Пикантный», остановила выбор на рисовой запеканке с яблоками, фруктовом салате, апельсиновом соке и кофе. Максимов, рассматривая меню, попытался вычислить, что из блюд не состоит из остатков вчерашнего застолья. Драчена — омлет из восьми взбитых на сметане яиц — показалась ему самым подходящим блюдом перед трудным днем. И еще добавил отвергнутый Элей салат «Пикантный».

— Сок и кофе, пожалуйста, принесите сразу, — сказал он, протягивая папку с меню официантке.

Официантка с невыспавшимися глазами приняла заказ, что-то чиркнула скорописью в блокнотике и ушла.

— Без кофе утром я не жилец, — пояснил он.

— Жаль, что у них нет мюсли. Так привыкла. Вы любите мюсли? — заворковала Эля. — Дома непременно каждое утро ем мюсли.

Максимов разок попробовал эту смесь из десятка сортов сухофруктов и пяти видов злаков, залитую горячим молоком, и потом весь день чувствовал себя мерином, объевшимся овсом. Его желудок, закаленный армейским сухпайком, такого надругательства над собой не выдержал. Но Эля произносила импортное слово, немного сюсюкая и сияя лицом, словно снималась в рекламном клипе этого трудноперевариваемого продукта.

«Она не может подобрать нужный тон. Ищет, как музыкант мелодию, наугад тыча в клавиши. Явно заинтересована, а как подступить, не знает», — сделал он вывод.

— Эля, вы занимались музыкой? — спросил он.

— Да-а. — Она была явно удивлена вопросом. — Я окончила музыкальную школу.

— Я так и подумал. — «Прозвучало так, словно речь шла о консерватории». — Руки выдают.

— Максим, вы хотели рассказать о Янтарной комнате, — напомнила Эля.

— В двух словах не получится, — без энтузиазма отозвался Максимов. Потер лоб. — О, слава богу, кофе! Вы моя спасительница. — Он улыбнулся подошедшей официантке.

Он с наслаждением сделал большой глоток. Эля пригубила сок из высокого стакана, всем видом показывая, что готова слушать.

— Прежде всего предлагаю перейти на «ты».

— Согласна, — с готовностью кивнула Эля.

— Вот и правильно. — Максимов в два глотка допил кофе, отставил чашку. — Все, теперь я ожил. Сразу же вопрос: ты будешь писать статью о Янтарной комнате или это праздное любопытство?

— Ну… не знаю. А что, это запретная тема? — Эля сыграла удивление.

— Нет, конечно. Раньше были кураторы этой темы, без их ведома про Янтарную комнату ничего не печаталось. — Он внимательно следил, как она отреагирует на «кураторов». Немного смутилась, словечко из кагэбэшного жаргона ей было явно знакомо. — Тогда был порядок. А теперь — полная свобода слова и полет мысли. Но браться за эту тему не советую. — Он отметил, что удивление ее стало совершенно искренним. Правда, изобразила его так, как это делает ведущая передачи «Я сама».

— Можно оказаться в глупейшем положении. Весь фокус в том, что тема есть, а повода для нее нет. И уже давно.

— Погоди, погоди. — Эля тряхнула головой. — Как это нет?

— В родном городе Канта хочется хоть немного быть философом. — Он прикрыл глаза, вспоминая. — Как сказал великий Кант: «Есть вещи, которые можно помыслить, но нельзя увидеть, а есть видимые, но не подвластные осмыслению». Янтарная комната относится к первой категории.

На мгновение на лице Эли промелькнула гневливая гримаска, потом она принялась пристально вглядываться в Максимова — искала признаки подвоха.

— Хорошо, я поясню. — Он откинулся на спинку кресла. — Прусский король Фридрих Первый решил удивить мир и заказал кабинет с янтарными панелями придворному архитектору Шлютеру Толком кабинет так и не собрали, король умер, а Шлютер в результате интриг оказался в Петербурге, где очень скоро умер от чумы. На прусский престол взошел сын Фридриха — Фридрих Вильгельм. Был он воякой до мозга костей, папины закидоны ему были чужды, и то, что успели наваять мастера, он приказал убрать с глаз долой в подвал. Как истинный пруссак, Фридрих Вильгельм оказался изрядным солдафоном и экономом, у него придворные шуты состояли на окладе в Академии наук. Вскоре наш царь Петр проездом посетил Вильгельма. По протоколу полагалось обменяться презентами. Петр от всей души одарил Вильгельма полестней гренадеров гигантского роста: знал, что Вильгельм мечтал создать гвардию гигантов на зависть всей Европе. По другим данным, Пруссии «подарили» две сотни русских великанов. А Вильгельм в ответ презентовал янтарную комнату в разобранном виде и яхту, которую еще три года приводили в божеский вид. В хрониках указывается, что за одного гвардейца родом из Ирландии король заплатил девять тысяч талеров. Замечу, это много больше годового бюджета тогдашнего Кёнигсбергского университета. Допустим, русских мужиков оценили дешевле. Скажем, по тысяче за голову. В итоге получается пятьдесят тысяч талеров. Вот это я и называю государственным подходом! Всучить новорусскому царю ненужную тебе диковинку в обмен на солдат ценой в весь Кёнигсбергский университет, считая профессоров, студентов, библиотеку и само здание.

— Ты не любишь Петра Первого? — удивилась Эля.

— Мне больше импонирует Сталин, если честно. Он менял коллекции Эрмитажа на танки, а потом этими танками вернул многое обратно и еще чужое прихватил.

Эля была в шоке, чего Максимов и добивался.

— При Петре, насколько известно, комнату толком собрать не удалось, поцокали языками на иноземное диво да и отправили на хранение в подвал, — спрятав улыбку, продолжил он. — Только при Елизавете янтарным панелям нашлось применение. Сначала установили их в Зимнем, а потом почти сразу же по прихоти царицы разобрали и перевезли в Царское Село. Да, еще один казус. Изначально панелей было только три, для четырех стен кабинета одной не хватало. Новый король Пруссии Фридрих Второй, узнав о проблеме, по-соседски помог. Напряг мастеров из Кенигсберга, и те в ударные сроки создали недостающее янтарное панно, прославляющее ратные подвиги Елизаветы, каковых, кстати, историки не зафиксировали. Как сказали бы сейчас. Янтарная комната является символом взаимовыгодного российско-германского партнерства, укрепленного личной дружбой монархов наших стран. Итак, с 1755 по 1941 год Янтарный кабинет был украшением Екатерининского дворца в Царском Селе и считался восьмым чудом света. С последним утверждением я абсолютно согласен. Она попала в разряд диковинок, о которых все говорят, но никто из живущих не видел. Что и делает ее величайшим произведением искусства, — заключил Максимов.

Эля с недоверием посмотрела на Максимова.

— Ты же не станешь спорить, что Паганини был величайшим скрипачом?

— Конечно. — согласилась Эля.

— А разве кто-нибудь из ныне живущих слышал хоть один аккорд в его исполнении?

Эля явно не была знакома с приемами, намеренно разрушающими стереотипы мышления. Так Учителя готовят сознание учеников для восприятия истин, лежащих вне банального и ограниченного мышления большинства смертных.

— Но Паганини написал «Капричос»! — возразила она. — Для их исполнения нужна высочайшая техника. Уже по партитуре «Капричос» можно судить об уровне мастерства Паганини.

— А от Янтарной комнаты остались только описания Александра Бенуа, пара акварелей и несколько фотографий. Поэтому я и говорю, что Паганини — великий скрипач, а Янтарная комната — восьмое чудо света. Доказать или опровергнуть это утверждение невозможно. Так что прав философ, о Янтарной комнате можно помыслить, а увидеть — нельзя. Нам с тобой выгодно верить и заставлять верить других, что Паганини был великим скрипачом, а Янтарная комната — нетленное произведение искусства. Почему выгодно? — упредил он вопрос Эли. — Да потому что иначе мы останемся без работы и средств к существованию. А главное — потеряем социальный статус и приятный во всех отношениях образ жизни. Была культура Древнего Египта, но какое отношение к ней имеют египтологи? Фараоны строили пирамиды, а историки написали пирамиды диссертаций. Или был Пушкин. За его счет сейчас живет сонм пушкинистов. Лично мне нравится быть археологом и переквалифицироваться в простого землекопа не имею ни малейшего желания. Поэтому из цеховой солидарности я утверждаю, что Янтарная комната — восьмое чудо. Но если честно, какое нам до этого дело?

Эля справилась с замешательством, как можно небрежнее спросила:

— А как археологу разве тебе нет дела до Янтарной комнаты?

«Браво, не упустила удачный момент для зондажа, — похвалил Максимов. — Рискнуть или нет?»

Он немного помедлил, тщательно выстраивая ответ.

— Как тебе сказать… Я бы с радостью нашел Святой Грааль, как Индиана Джонс. И продал бы Спилбергу право экранизации моих похождений. Миллионов за десять.

— Шутишь?

— Нет, серьезно. Слава без денег — это глупость.

— Ну, не знаю… Как-то это все… — Эля повела плечами. — А ты знаешь, что цинизм у психоаналитиков считается признаком неуверенности в себе? — Она вдруг решила уколоть.

— Психоаналитиков я считаю братьями по цеху, — усмехнулся Максимов. — Благодаря им критика из брюзжания и вкусовщины превратилась в наукоемкое словоблудие. А если честно, то ты права. Я жутко комплексую. Хуже — меня мучает совесть. Один банкир чокнулся на коллекционировании старинного оружия, насобирал уже миллионов на пять. На его больной тяге к прекрасному я бессовестным образом нажился. Пара консультаций, что я дал, покроет все мои расходы в Калининграде.

Подошла официантка, расставила на столе тарелки.

— Что-нибудь еще заказывать будете? — вяло спросила она.

— Эля? — вежливо поинтересовался Максимов.

— Нет, спасибо, ничего не надо. — Она придвинула к себе салат.

— Кофе минут через десять. — Максимов придирчиво осмотрел дымящийся омлет под коричневой корочкой. Отрезал кусочек. Принюхался. — Прекрасно, — удовлетворенно кивнул он. — Пахнет крестьянским домом, работой до седьмого пота и здоровьем. Еда варварская, но чертовски полезная.

Официантка оставила их одних. Мужчины с мрачными лицами, посовещавшись, поманили ее к себе. Что-то заказали. Официантка вернулась через минуту, поставила на их стол запотевший лафитник водки.

— Ты всегда так питаешься? — с кислой миной на лице спросила Эля, вороша вилкой салат.

— Конечно. Мужчине нужен обильный завтрак, чтобы хватило сил охотиться весь день. И обильный ужин как венец охоты и лучшее снотворное.

— Ты мало похож на ученого, — заметила Эля. — Слишком жизнелюбив.

— Жаль, что не похож. Я так старался произвести впечатление своей эрудицией, — усмехнулся Максимов.

— Тебе это удалось. Очень интересно рассказываешь.

— Мне интересно говорить, потому что ты умеешь слушать. Большая редкость в наши дни, — вернул комплимент Максимов.

— О, это профессиональное. Я же журналист. Так на чем мы остановились? Ты начал о Янтарной комнате, а увел бог знает куда.

«А хватка у тебя действительно профессиональная», — отметил Максимов.

Он замолчал и стал намеренно тянуть паузу, потому что знал: ничто не действует так завораживающе, как неожиданный уход в себя собеседника, поди догадайся, о чем он сейчас молчит.

Эля ела аккуратно и ловко, как белочка. От Максимова не укрылось, что она время от времени посматривает на часы. Наконец она не выдержала и стала открыто проявлять нетерпение.

— Что, кстати, означает «достаток»? — неожиданно спросил он.

— Когда все есть, — не задумываясь ответила Эля. — В смысле не чересчур много, а в самый раз.

— Я только сейчас подумал… Нет, все-таки полезно оказаться на земле Канта, думается легко, — самому себе заметил Максимов. — Достаток — это качественное состояние человека. Вслушайся — «до-статок», «до-стать». Стать! Почувствуй вкус слова. Статный человек, с прямой спиной, уверенный в себе. Достаток — это значит достичь стати. Когда ты не шныряешь глазами по сторонам, не мыкаешься в поисках куска хлеба, не боишься завтрашнего дня. Достаток — это необходимое условие для духовности.

— Интересно, — протянула Эля. — Только каждый понимает достаток по-своему. Одному хватает минимума вещей, а другому подавай пять сундуков барахла и клетку с канарейкой.

— Ну и пусть имеет канарейку, лишь бы не чувствовав себя убогим! Не в этом признак бездуховности. Один немецкий дурак придумал противоречие между духом и материей, а сотня дураков-марксистов возвела это в принцип и воплотила в жизнь на горе миллионам русских дураков. — Пойми, нет духовности без достатка. Бетховен и Лист творили для зрителей, приезжавших на концерты в собственных каретах, а не для тех, кто два часа перед концертом трясется в метро.

— Но люди ходят в консерваторию и музеи, потому что у них есть потребность в культуре! — Судя по благородному негодованию в голосе, Эля Караганова приняла все на свой счет.

— А что толку пройтись по залам Эрмитажа — подчеркну: по чужому дому, — если у себя в квартире десять лет обои не менял? — спокойно парировал Максимов. — Хорошо, вернемся к Янтарной комнате. Ты, кстати, никогда не задумывалась, что Царское Село, Эрмитаж, Лувр, Букингемский дворец — просто место жительства, квартиры для людей? В них жили. Среди всей роскоши и шедевров — просто жили. Играли в прятки, целовались по углам, влюблялись, рожали детей, умирали. Само собой, принимали гостей и устраивали праздники. Нам это трудно понять, потому что в семнадцатом матросы помочились во все вазы в Зимнем, а добротные дома по завету классиков превратили в коммунальные хижины для нищих.

— Максим, но Эрмитаж прежде всего произведение искусства, а не простой дом.

— Да? Именно для того, чтобы по нему гуляли туристы в тапочках, Растрелли и старался, — с откровенной иронией произнес Максимов. Он прикрыл глаза и по памяти воспроизвел: — «Понеже в Санкт-Петербурге наш Зимний дворец не токмо для приему иностранных министров и отправления при дворе во учрежденные дни праздничных обрядов по великости нашего императорского достоинства, но и для умещения Нам с потребными служителями и вещьми доволен быть не может, для чего вознамерились оный наш Зимний дворец перестроить». Это указ Елизаветы о перестройке Зимнего, — пояснил он. — Только вслушайся: «для умещения нам с потребными служителями и вещьми»! Аргументы те же, что у домохозяйки, меняющей меньшую жилплощадь на большую. Забавно, да? Один царь для своей потехи привез янтарную диковинку, другая царица отгрохала себе дворец, где в Янтарном кабинете пила кофе с иноземными послами. При чем тут туристы? — Максимов пожал плечами. — Ничего с тех пор не изменилось. Правители заказывают по своему вкусу, архитекторы строят в меру таланта. Только в прошлые века мастер и заказчик были равновеликими личностями, с равно высоким уровнем вкуса и степенью понимания искусства. У Папы был Микеланджело, у Елизаветы — Растрелли, а у Сталина — Щусев. Лужкову не повезло, ему достался Церетели. Можно без конца спорить о новых формах в современном искусстве, но только слепой не видит разницы между Ватиканом и Поклонной горой, между Сикстинской капеллой и Никасом Сафроновым.

— О, да ты просто ходячая энциклопедия! С ума сойти можно — столько держать в голове. — Эля нетерпеливо заерзала. — Какие планы на сегодня, если не секрет?

Консультация явно затянулась, и Эля решила сменить тему. Слушала она внимательно, но надолго сосредоточиться, очевидно, для нее было проблемой. Как большинство женщин, она не могла поддерживать разговор на абстрактные, лично ее не касающиеся темы.

«Вот сейчас поговорим о личном», — злорадно подумал Максимов.

Он придвинулся ближе, понизил голос:

— Только один вопрос: ты доверяешь своим немецким друзьям?

Эля недоуменно захлопала глазами.

— А почему ты спрашиваешь?

Максимов сделал вид, что пытается обдумать ответ.

— Хорошо, еще раз сверкну эрудицией, — начал он, почувствовав, что ее нетерпение достигло предела. Отложил вилку и нож, чтобы освободить руки. Загнул один палец. — Доктор Альфред Роде занимался реставрацией Янтарной комнаты здесь, в Кенигсберге. Он отвечал за укрытие комнаты в секретном бункере. Когда город оккупировали наши, Роде пропал. Считают, что умер от дизентерии. Никто это подтвердить не может, есть только справка о смерти. Примем на веру. Но, говоря на газетном новоязе, старика зачистили. Почему я в этом уверен? — Он стал по очереди загибать пальцы. — Профессор Карл Нойгебауэр умер в госпитале, наблюдался по поводу аппендицита. Доктор Банге принял цианид. Работник Национальной галереи Кирш пропал без вести. Профессор Гельцке убит за письменным столом. Все смерти тоже произошли в апреле сорок пятого. Немцы любят порядок. Сначала они создали аппарат по работе с трофеями, в конце войны организовали укрытие ценностей, а потом запустили механизм уничтожения свидетелей и любопытных. Он работает без сбоя и в наше время. Пример? Пожалуйста. На озере Типлицзее при попытке нырнуть за ящиками, затопленными в конце войны, погибла экспедиция журнала «Штерн». В аквалангах оказалась примесь угарного газа. Мало, но хватило, чтобы умереть. Пауль Энке, офицер «Штази», по заданию Хонеккера искавший Янтарную комнату, работая в архиве, случайно выпил кофе с цианидом. Георг Штайн, немецкий энтузиаст-любитель, не к столу будет сказано, найден со вспоротым животом. Говорят, самоубийство. Наш писатель Юлиан Семенов. Дружил со Штайном, сам много сделал для поиска Янтарной комнаты. Умер от инсульта. И это только известные люди, чья смерть не может пройти незамеченной. Сколько убрали маленьких людей, дерзнувших сунуть нос в большие тайны, один Бог знает. — Он мягко улыбнулся. — Твои друзья — самоубийцы?

Вилка в руке у Эли Карагановой тонко дзинькнула по тарелке. Она поджала губы. Они превратились в тонкую алую ниточку, будто кто-то чиркнул ножом.

«Ая-яй, как нехорошо получилось. Послали мадам на задание, а об опасности не предупредили». Чтобы спрятать усмешку, Максимову пришлось отпить глоток сока.

Он попробовал посмотреть на нее глазами опера-вербовщика, с которым, он уже не сомневался, Эле в свое время довелось пересечься. Уж больно благодатный материал для вербовки. Невротическая раздвоенность между реальным и желаемым, между самооценкой и мнением окружающих, если не заполнена самоотречением творчества, становится гумусом, на котором растут все цветы зла от нервных болезней до стукачества.

Максимов хорошо представлял, на какой участок поставили Элю — высококлассный эскорт. Врут злые языки, что у КГБ была штатная бригада длинноногих обольстительниц. Черта с два опытный разведчик на такое купится. Но в московский бомонд иначе не войдешь, как под ручку с образованной, эмансипированной, моложаво выглядевшей дамой средних лет. Пусть и не красавицей, пусть и не знаменитостью, лишь бы была своей, знала всех и вся. Информация, конечно, менялась на информацию. Что-то узнавал клиент, что-то дама из эскорта. Что-то уходило в Лэнгли, что-то ложилось в сейфы Лубянки. Мелкие трофеи в виде подарков и прочих знаков внимания, включая интимные радости, считались побочным заработком агента.

Он препарировал сидящую напротив женщину холодно и отстраненно, как лабораторную лягушку. Ему ни чуточки не было жаль ее. Как написал классик отечественного детектива Юлиан Семенов: «Влезла в мужскую игру, не требуй снисхождения». Пока идет операция, есть только свои и чужие и нет людей, есть только мишени.

Потому что ты сам — мишень.

— Самое смешное, Эля,что никакой Янтарной комнаты нет и в помине. Это миф, призрак, химера, — продолжил пытку Максимов. — Последнее достоверное упоминание о Янтарной комнате относится к сорок второму году. Тогда Роде закончил ее сборку в Королевском замке Кенигсберга и открыл для публики. С тех пор ее никто не видел. Все остальное — миф о поисках золотого руна. Интересно, занятно, поучительно. Но к собственно Янтарной комнате отношения уже не имеет.

— Как нет? А что они тогда ищут? — нахмурилась Эля, окончательно сбитая с толку.

— А бог их знает. Кофе? — Максимов отодвинул пустую тарелку. Сделал знак официантке. — Поиски Янтарной комнаты для одних — профессия, для других — хобби, для большинства — самореклама. Для твоих немцев, как я думаю, экстремальный туризм. Скучно им живется, адреналина в крови не хватает, а на львов охотиться теперь не модно. Вот и решили убить всех зайцев разом: и старый добрый Кенигсберг посмотреть, и могилы предков навестить, и прославиться немного. Максимум, что они могут найти, — груду янтарных камушков, помутневших от времени. А, не дай бог, докопаются до фугаса времен войны? Такие случаи уже были.

Официантка поставила чашки с кофе, убрала посуду.

— Спасибо. Счет, пожалуйста. — Максимов с тревогой посмотрел на Элю. — Я тебя не расстроил?

— Нет, что ты! — Она стряхнула с лица мрачную гримасу, как мокрый воробей дождинки. Улыбнулась, показав прекрасные зубы.

«Так я и поверил, — подумал Максимов. — Одно радует, громоотводом твоего плохого настроения буду не я».

Максимов давно заметил в окно, как некий представительный господин, очень похожий на австрийца с газетного снимка, нервно прохаживается по дорожке перед входом в гостиницу. Может, в планы мести Эли и входило мучить господина Бойзека до бесконечности, это ее дело, но тратить время попусту Максимов позволить себе не мог.

Официантка положила рядом с ним папочку со счетом. Максимов бегло пробежал глазами счет, достал бумажник.

— Вечером у вас шумно бывает? — поинтересовался он у официантки.

— Когда как, — бесцветным голосом ответила она.

— Понятно. — Максимов отсчитал купюры, вложил в папочку, протянул официантке.

Эля навострила ушки, ожидая приглашения на ужин. Максимов проводил взглядом официантку, встряхнул кистью, посмотрел на часы.

— К сожалению, мне пора. Если хочешь, подвезу… Да, забыл спросить: твои друзья, что должны были встретить в аэропорту, с ними все в порядке?

— В порядке. — Эля поджала губы. «О, сейчас кому-то достанется! — не без злорадства подумал Максимов. — Не спасет даже дипломатический иммунитет».

Он сделал все, чтобы Эля запаниковала и разозлилась.

Такие, как она, долго в себе раздражение не носят, обязательно поделятся с ближними. Мир и покой в дружной компании немецких кладоискателей теперь находился под угрозой. Первой жертвой предстояло пасть господину Бойзеку.

В холле Эля непринужденно взяла Максимова под руку. Они так и вышли на улицу, дружной парочкой. Эля зачирикала какую-то чушь, делая вид, что никого не ожидает увидеть у гостиницы.

Ее появление в обществе молодого человека и было той местью, что она подготовила провинившемуся австрийцу. Господин Бойзек удар перенес стоически, видно, не в первый раз, но немного побагровел лицом.

— О, Дитрих! — удивленно воскликнула Эля, прищурившись от яркого света. — Давно ждешь?

Максимов подумал, что она жалеет, что на улице не идет дождь, желательно со снегом.

— Познакомься, дорогой. Это Максим. Археолог из Москвы. Просто ходячая энциклопедия. — Она встала между ними и теперь взяла под руку Бойзека.

«Ходячая энциклопедия» протянул освободившуюся руку австрийскому дипломату. В душе чисто по-мужски Максимову было немного жаль Бойзека, от этого рукопожатие получилось искренним и крепким.

— Очень приятно, Дитрих Бойзек. — Он говорил практически без акцента.

В жизни он выглядел так же, как на фото. В меру полный, прилично одетый солидный джентльмен. Взгляд выдавал прирожденного подкаблучника и любителя тихих вечеров в уютной гостиной. Был он весь какой-то стерильный до полной стерилизации. Лет пятнадцать назад он вызвал бы интерес своей европейской ухоженностью. Но постперестроечной России подобные типы уже примелькались, эффект новизны пропал, и головокружительный аромат импортности улетучился, остался лишь стойкий запах дезодоранта и зубного эликсира.

— Максим Максимов. Да-да, бывает. — Максимов не стал пояснять, что фамилию отцу, ребенком вывезенному из Испании вместе с интербригадовцами, в Ивановском детском доме придумали от имени Масимо. Так и вошел он в неопубликованную историю военной разведки под фамилией Максимов и псевдонимом Испанец. А сына назвали в честь погибшего отца — Максимом. Отчество — Владимирович — досталось от деда. Мать почему-то не захотела, чтобы у сына в свидетельстве о рождении стоял прочерк, а отец в год рождения сына погиб где-то в Парагвае.

— Вы не родственник бывшего главного архитектора Калининграда? — спросил Бойзек.

«А Бойзек — профи, домашнее задание на пять с плюсом подготовил. Хоть что-то прочитал о городе и людях, связанных с Янтарной комнатой. Чего об Эле не скажешь. Недалека и глупа, как все журналистки», — отметил Максимов.

— Однофамилец. Но мой отец был хорошо знаком с Арсением Владимировичем.

Эля встрепенулась и, закинув голову, посмотрела в лицо Максимову.

— Как интересно, — протянула она. Судя по оценивающему взгляду, рейтинг Максимова подскочил сразу на несколько пунктов.

Максимов не стал уточнять, что речь не идет о светском знакомстве. Перед штурмом Кенигсберга военный инженер Арсений Максимов создал объемный макет города, на котором отрабатывался план операции. А в работе использовались данные разведки, в том числе собранные капитаном Максимовым.

— Я читал в газете, что вы ищете Янтарную комнату? — светским тоном поинтересовался Максимов.

Австрияк немного смутился и кивнул.

— Пытаемся. Как говорят русские, попытка не пытка. Правильно? — Он вопросительно посмотрел на Элю.

— Конечно. Они, бедняжки, так вчера намучились, что завалились спать в девять вечера, — с милой улыбкой всадила шпильку Эля. — Подозреваю, после обильного возлияния с местными кладоискателями. Так, Дитрих? Кстати, у Максима своеобразный взгляд на эту комнату. Тебе обязательно надо будет его послушать. К тому же он специалист по янтарю.

Бойзек неуверенно перебрал ногами и бросил на Элю обреченный взгляд.

Максимов пришел на помощь австрийцу.

— К сожалению, у меня назначена встреча. — Он бросил взгляд на часы. — О, время! Прошу извинить… Рад был познакомиться. Надеюсь, увидимся вечером.

Раскланялся с Элей, пожал руку австрийцу и пошел к охраняемой стоянке.

«Правильно, правильно, — думал он в такт шагам. — В таксисты к этой парочке я не нанимался. Эля, конечно, манипулятор от Бога. Разыграла встречу на крыльце как по нотам. Ничего, пусть считает себя умнее и хитрее всех. Не будем разочаровывать милую даму. Но сейчас она все уши прожужжит австрияку обо мне, а он найдет повод познакомиться поближе с археологом, жадным до денег. Полшага к немцам я уже сделал».

Он оглянулся. Эля садилась в иномарку шоколадного цвета с желтыми дипломатическими номерами. Словно ждала, что Максимов оглянется. Помахала на прощанье ручкой и широко улыбнулась.

«Вот язва», — усмехнулся Максимов. Жест безусловно был рассчитан как еще один удар по самолюбию Бойзека.

Он отыскал свой «фольксваген». Положил сумку на успевший нагреться капот. Сразу лезть в душное нутро машины в такое утро не хотелось.

Максимов достал сигареты, закурил. Стоял, наслаждаясь прохладой и еще не жарким лучами солнца.

В низине темным зеркалом лежал пруд. Мелкая рябь серебрилась в лучах утреннего солнца. По пешеходному мостику с Верхнеозерной улицы шли люди.

«Мы как камни, брошенные в воду, — подумал Максимов. — Всплеск, круги на воде, а потом тишина и гладь. Будто и не было ничего».

Тишина на том берегу пруда, у запертых дверей кафе «Причал», была обманчива. Смерть Гусева не прошла бесследно. Круги пошли, растревожив многих в этом тихом городе.

Глава 10. «Нас утро встречает прохладой…»

Серый ангел

Утро действительно выдалось ясным и прохладным. В той здоровой пропорции, что дает заряд бодрости на весь день, как душ: чуть теплее — опять погрузишься в сон, чуть холоднее — добровольная пытка. Удачное сочетание по-летнему яркого солнца и свежего бриза с Балтики обещало прекрасный день. И самое главное, ночной ветер разметал хмарь, висевшую всю неделю над городом, и сейчас небо сияло чистотой, как вымытое хорошей хозяйкой окно.

Андрей Ильич Злобин шел по аллее к главному корпусу больницы и с удовольствием ощущал, что походка у него бодрая, в теле нет неприятных зажимов и тяжести, а хорошо выбритые щеки холодит морской ветерок с названием любимого одеколона Злобина — бриз.

В свои пятьдесят он чувствовал себя прекрасно, выглядел намного лучше сорокалетних сослуживцев, но самое главное — не заболел букетом профессиональных болячек, которые умудряются подхватить даже молодые работники прокуратуры. Злобин знал, что цинизма, авантюризма, здравого смысла и гуманизма в нем ровно столько, сколько нужно, чтобы качественно, но без вреда для здоровья и семьи, исполнять свои служебные обязанности.

Род Злобиных шел с казачьего Дона, и Андрей Ильич искренне благодарил неизвестных прадедов, от которых унаследовал не только отменное здоровье, но и тягу к порядку и степенному отношению к любому делу. И было еще в нем то веками выпестованное чувство, нет — чутье на несправедливость, что вскипало порой до красного марева в глазах. Дедам было проще: чуть что не по справедливости, что дана свыше и только нелюдь ее не чувствует, хрясь шашкой от плеча до седла, а там пусть Бог да люди судят.

Злобину родина шашку не доверила, а сунула в руки затертый томик УК. Но и им он сподобился орудовать так, что подследственный контингент очень быстро переименовал его в Злобу. Прозвище произносили со смесью страха и уважения. Зеки, народ с обостренным до болезненности чувством справедливости, быстро вычислили, что Злоба оступившихся не топит, если уж никак не открутиться, то уходили от него на минимальный срок. С тех пор на пересылках, где, представляясь братве в камере, кроме статьи и срока, полагается назвать «за кем сидел», прошедшие кабинет Злобина вызывали особый интерес.

А если вдруг Злоба выяснял (а нюх на тухлятину у него был собачий), что подследственный законченный душегуб и сука, то такого крутил беспощадно на полную катушку. Мало того, что ни по одному эпизоду дела спуска не давал, так еще в суде так клиента расписывал, что у кивал, что по бокам от судьи сидят, волосы на голове шевелились, и даже самая сердобольная из судей, которой до пенсии два дня, штамповала приговор на максимальные сроки и еще долго жалела, что по этой статье не предусмотрен расстрел. Как-то само собой получалось, что те, кого Злоба раскусил, на зоне долго не тянули, перла наружу из них гниль, таких быстро ссылали под нары, а там и до удавки или пера под ребро недалеко.

Злобин мурлыкал песенку про бодрое утро, залетела в голову за завтраком и никак не собиралась вылетать. Песенка была из давнего прошлого, переименованного в застой, о котором почему-то все чаще вспоминалось только хорошее. И не потому, что был молод и сахар казался слаще.

Действительно, тогда жизнь была если не бодрее, то уж точно здоровее. Взять хотя бы работу. Первый расчлененный труп Злобин увидел на пятом году службы в прокуратуре. По пьяни не поделили что-то два бывших зека. Но и тогда экспертиза признала потрошителя невменяемым. А за грабителем, пальнувшим в сельпо в Озерском районе из пистолета, высунув языки, бегали всей областью. Затравили за два дня. Тоже дураком оказался, кстати. При задержании выстрелил в милиционера. Отделавшегося легким ранением старшину наградили орденом, а дураку с чистой совестью впаяли «вышку». Злобин был уверен, что вернись по волшебству те времена и нравы, народ, осатаневший от беспредела урок и властей, с отвычки подумал бы, что попал в рай.

— О тэмпора, о морэс, — пробормотал Злобин. Это была единственная латинская фраза, оставшаяся в голове после зубрежки римского права. Все остальное, включая кодексы Хаммурапи, цезарей и прочих наполеонов, Злобин выкинул из головы, чтобы не захламлять память ненужной информацией.

По аллее навстречу ему приближалась стайка девушек, и Злобин невольно подтянул живот и расправил плечи. У только что сменившихся медсестер лица еще несли печать ночного дежурства, но глаза все равно играли огнем. Впереди у них был целый летний день и долгая ночь, и, судя по оживлению, провести их они собирались по завету Павки Корчагина, «чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы». Злобин скользнул взглядом по фигуркам девушек, затянутых в узкие, минимальной длины платья, отвел глаза.

— О тэмпора, о морэс, — пробормотал он еще раз. Латинское изречение о временах и нравах, как он не раз убеждался, срабатывает во всех случаях жизни.

Девушки расступились, готовясь пропустить Злобина сквозь свой ярко накрашенный и пестро разодетый строй, но он свернул на дорожку, уводящую к приземистому двухэтажному домику. Сразу же отметил, что за спиной смолкли оживленный щебет и смех. Дорожка вела к моргу. А без особого повода к патологоанатомическому корпусу, как был обозначен морг на карте больницы, люди не ходят.

Девушки, уважительно притихшие, по молодости лег и незапятнанности биографии не знали, что представительный дядька с пепельной шевелюрой не скорбящий родственник, а начальник следственного отдела прокуратуры Злобин, и ведет его к моргу не личное горе, а служебная необходимость.

Еще на заре своей карьеры по совету старого следака, у которого Злобин три года бегал в учениках, он взял за правило минимум два раза в месяц посещать морг. «По твоему делу идет труп или нет, не важно, — наставлял его учитель. — Смотри, изучай, запоминай. Это для человека уже все кончилось, а для нас, прокурорских, еще только начинается».

Теперь Злобин поминал учителя добрым словом. По количеству и состоянию трупов он без всяких оперативных данных мог предсказать, что ждет город: утихнут ли разборки между бандюками, пойдет ли вверх кривая бытовухи, что ее вызвало — полнолуние или привоз в город польской самопальной водки, вопрос отдельный. И еще сразу же становилось ясно, что у граждан обострились сексуальные комплексы, значит, надо крутить хвост участковым, чтобы упреждающе профилактировали ранее замеченных либо уже отсидевших за половые непотребства.

Как врачи прогнозируют динамику эпидемии гриппа, так Злобин предсказывал всплески и спады уровня тяжких преступлений. Он был убежден, что преступность — это болезнь, преследующая человеческий род. С ней приходится мириться, как с ежегодным гриппом. Но если ослаб иммунитет государства и душ человеческих, то зараза проявляется в крайних формах — как чума. В то время, когда перестройка начала переходить в стадию перестрелки, Злобину довелось поработать в бригаде Генпрокуратуры, расследовавшей резню в городе Ош. Тогда он увидел растерзанные трупы, забившие все арыки, и сделал для себя вывод — в его страну пришла чума…

* * *
Злобин толкнул ногой стальную дверь и поморщился от концентрированного запаха карболки и формалина.

В коридоре за столиком дежурного, не обращая внимания на запах и специфическую обстановку, два мужика с испитыми лицами разложили закуску. Застолье украшала банка из темного стекла — со спиртом — и графин с водой.

— Привет, медбратья! — Злобин притормозил у столика. — Вы, ей-богу, как при Брежневе… Утро только начинается, а народ уже со стаканом!

— Дык мы, эта… — Тот, что не успел донести до рта стакан, розовыми глазками жалобно посмотрел на Злобина. — Мы, гражданин начальник, не в запой… Ни-ни. Мы, эта, чисто отек снять… Мозга, — добавил он, продемонстрировав знание анатомии.

— Нахватался, — невольно улыбнулся Злобин. У обоих корявые пальцы синели от татуировок, а щеки запали, как у туберкулезников. Злобин давно навострился определять, по какой статье сидел человек, и даже угадывать, по какой сядет. Тот, что со стаканом, пару ходок заработал за два кулака — по хулиганке. Второй, нервно зыркающий то на стакан, то на Злобина, прошелся, судя по повадкам, по воровским статьям, но высот в блатном мире не достиг, иначе не кантовался бы при покойниках.

Особого интереса они не вызывали, потому что свое отсидели, когда он пацаном чижа гонял, а новых оперативных данных о темных делишках в морге пока не поступало.

— Может, с нами, гражданин начальник? — Стаканоносец дрогнул кадыком на дряблой и пупырчатой, как у ощипанной курицы, шее.

За это он тут же получил пинок под столом от более авторитетного. На кулаке у того синели три буквы: «СОС». К международному сигналу бедствия они не имели никакого отношения.

«Суки Отняли Свободу», — без труда расшифровал Злобин, по долгу службы знакомый с устным и письменным творчеством своих клиентов.

Злобин хмыкнул и покачал головой.

— Спасибо, уже позавтракал.

Он пошел по коридору к двери с надписью «Прозекторская», за которой мерзко пела дрель. Злобин знал, что кто-то сейчас вскрывает черепную коробку очередного трупа. Зрелище не для слабонервных, но больше всего досаждает мелкое костное крошево, что летит во все стороны, и, пожалев костюм, Злобин намеренно сбавил шаг. У столика, где медбратья расположились на завтрак, послышалась непонятная возня, потом отчетливый шлепок по шее.

— Колян, за што? Я же чуть не расплескал…

— Вот и пей, а не граммофонь. Ты к кому, падла, со стаканом лез, знаешь?

— Дык я чисто для порядка, — попробовал оправдаться потерпевший,

— Это же сам Злоба! А ты, конь педальный… — Колян понизил голос до злого свистящего шепота, и Злобин больше ничего не услышал.

«Без меня разберутся», — решил он и толкнул дверь в прозекторскую.

Здесь к запаху дезинфекции примешивался характерный запах смерти. Под потолком горели люминесцентные лампы, наполняя помещение нездоровым, мертвенно-холодным светом. На секционном столе лежал свежевскрытый труп, алела распоротая грудина, но страшнее всего была кровавая головешка вместо лица.

— Есть кто живой? — негромко спросил Злобин.

В ответ раздалось сопение, перешедшее в булькающий смех. Так Черномор, хозяин этого царства мертвых, всегда реагировал на шутливое приветствие Злобина.

— Конечно — я! — раздалось из утла. — Входи, Андрюша. Я мигом.

Черномор появился из-за ширмы с подносиком в одной руке, на котором лежал склизкий комок мраморно-розовой плоти, и с сигаретой, приплющенной в зажиме, в другой. Яков Михайлович Коган бессменно служил экспертом уже тридцать лет, и не одно поколение оперов за лысую голову и пиратскую черную бороду уважительно звало его Черномором. Был он невеликого роста, кругл, как мячик, сопел, как паровозик, но отличался поразительным жизнелюбием и оптимизмом, что страховало от психологических проблем, связанных с его ремеслом. «А что вы хотели? Любой патологоанатом рано или поздно становится либо психопатом, либо философом. Так я выбрал последнее. И кому, скажите, от этого стало хуже?» — отшучивался он от навязчивых расспросов любопытных.

Всякий раз, приступая к очередному трупу, он долго всматривался в него и изрекал: «М-да. Могло быть и хуже». Фраза звучала без изменений, вне зависимости от состояния тела. А привозили всяких. Что имеет в виду Черномор, мало кто знал. Кроме Злобина, в тайный смысл фразы были посвящены еще трое, но тайну Черномора не только по служебным соображениям, но и из человеческой порядочности никому не доверяли. В восемьдесят четвертом Яков Михайлович получил «грузом двести» тело сына. Втайне от жены и родни добился вскрытия свинцового гроба и убедился в худшем своем предчувствии. Тела в гробу не было. Тогда он обвел взглядом присутствовавших, а в глазах была такая боль, что у Злобина все внутри перевернулось. С того дня и прилипла фразочка «Могло быть и хуже», как нервный тик. Потому что Черномор считал, что смерть — это плохо, но ужаснее, когда даже нечего хоронить.

— Что-то ты сегодня раненько, Яков Михайлович.

— А что делать, Андрюша? Холодильник у нас на ладан дышит, не приведи господь перегорит в нем что-то, как в прошлом году… Я даже вспоминать боюсь! Сгниют ваши криминальные покойники, а с меня спросят. Вот и страхуюсь, до обеда режу, после обеда отписываюсь. И так каждый день. А сегодня вообще — ужас. Шесть криминальных трупов за ночь. Между прочим, полюбуйся, Андрюша. — Черномор сунул под нос Злобину подносик с жирно-студенистым комом. — Мозг больше, чем у среднего европейца, а качество, прости господи, как содержимое прямой кишки.

— Судя по амбре, согласен. — . Злобин поморщился, едкий запах мозга в смеси с табачным дымом лез прямо в нос. — Что с мозгами-то?

— Повреждение сосудов мягкой мозговой оболочки, Ударился головкой сильно… Но ты бы видел его печень! Увеличенная, обнаружены деструктивные изменения, поражение печеночной паренхимы. Неактивный склероз. — Яков Михайлович перечислял болячки, элегантно грассируя, словно смакуя каждое слово. — Выражаясь ненаучно, покойный пил, курил анашу, колол героин и нюхал всякую гадость одновременно. Имеется также зарубцевавшаяся язва двенадцатиперстной кишки.

— От этого и помер? — без особого интереса спросил Злобин.

Черномор поднес к губам сигарету, глубоко затянулся. Зажим, плоскогубые ножницы, он всегда использовал не по назначению: чтобы курить, не снимая перемазанных сукровицей перчаток.

— М-м, — промычал он, выпуская дым. — Не угадал, Андрюша. Помер клиент на операционном столе, на который попал в результате двух пулевых ранений. В область правой подключичной впадины и сквозного в область нижней трети левого легкого, с разрывом левой почки. Пошли, полюбуешься.

Он первым прошел к столу, занял место в изголовье. Поставил на придвижной столик подносик с мозгом, там уже лежали извлеченные из трупа внутренности. Стал возиться над вскрытым черепом.

— Откровенно говоря, мартышкин труд, — бормотал он, не отрываясь от работы. — Причина смерти ясна как божий день. Но у нас шутят, что самый точный диагноз ставит патологоанатом. Не знаю, зачем с ним реанимация столько возилась… И вообще, как его до операционной живым довезли с такими-то ранениями?

— Пулю извлекли? — для проформы поинтересовался Злобин.

— Угу Еще в операционной. А толку? Как у нас говорят, если пациенту не повезло, медицина бессильна.

Черномор приладил крышку черепной коробки, потом потянул за кожу, собранную в складки под подбородком. Это был самый шокирующий момент вскрытия, Злобин никак не мог к нему привыкнуть. Вместо кругляша из кости и мышц вдруг возникло лицо. Уже не живое, но все же человеческое лицо.

— Вот такой у нас получился красавец. — Черномор стал накладывать стежки, стягивая разрез на макушке. Кожа на лице еще больше натянулась. — Если тебе интересно, у клиента классический синдром де Ланга. Сочетание наследственных пороков развития: задержка роста, умственная отсталость и симптом «лица клоуна». — Черномор провел ладонью по низкому лбу трупа. — Брахицефалия, низкая линия роста волос и густые сросшиеся брови. Типичный случай.

— Иса Мухашев. Кличка — Гном. — Злобин достал сигареты, закурил.

— Знакомый? — вскинул голову Черномор.

— При жизни не успели пообщаться. Он с полгода назад в городе объявился.

— Так, с мордашкой у нас полный ажур. Сейчас мы ему грудину заштопаем, и можно отдохнуть. — Черномор чиркнул ножницами, перерезав нитку. Передвинулся к центру стола.

— Слушай, а что он у него такой маленький? Отрезали, что ли? — поинтересовался Злобин.

— Ты о чем? А! — Он пошевелил синий отросток, едва выступающий у трупа из густой поросли внизу живота. — Действительно, маловат. — Черномор заинтересовался и наклонился ниже. — Не-а. Целехонек. Просто не вырос.

— Думаю, мужик при жизни жутко комплексовал из-за такой пипетки. — Злобин поморщился, выпуская облачко дыма, и добавил: — Из-за этого, наверно, в бандюки и пошел.

— Не знаю, не знаю, Андрюша. С такими вопросами к Зигмунду Фрейду обращайся, а я всего-то патологоанатом. — Он наложил последний стежок на грудине. Полюбовался своей работой. — Замечу, неплохой специалист. Кстати, а откуда узнал, что покойный из бандитов?

— Элементарно, дорогой доктор. — Злобин усмехнулся. — Перед выходом из дома позвонил дежурному узнать новости. Он и обрадовал. Вчера вечером РУБОП освобождало заложника, попутно покрошили четверых, а пятого серьезно ранили. — Злобин указал кончиком сигареты на труп. — Как я понимаю, с этим чернявеньким у нас полный комплект образовался.

— Ага, — кивнул лысиной Черномор. — Четыре тела кавказской национальности уже помыты и мерзнут в холодильнике. Сейчас этого заштопаю — и можно отдохнуть.

— Ну и утро выдалось, как на заказ, — проворчал Злобин.

— А утро, между прочим, добрым не бывает. Особенно в нашей стране и в понедельник, — философски изрек Черномор, сдирая перчатки. — Кофе будешь?

— Не откажусь.

Черномор устремился за ширму. Роба висела на нем мешком, скрывая круглую фигуру, а фартук, перемазанный сукровицей и прочей дрянью, вечно шкрябал по полу. При этом Черномор еще забавно попыхивал, посвистывал и побулькивал при движении, полностью уподобляясь маленькому паровозику из детского парка.

Из-за ширмы раздалось хмыканье, перешедшее в кваканье. Так Черномор хохотал, как он выражался, в полный рост.

— Слушай, Андрюша, анекдот хочешь? — Судя по раскрасневшейся лысине и слезящимся глазам, Черномор в одиночестве уже успел навеселиться всласть.

— Давай, — вздохнул Злобин. Он уже успел смириться с мыслью, что утро и вся неделя вперед окончательно испорчены. Пять трупов выпадали из прогноза.

Черномор пронесся через прозекторскую, ловко маневрируя между препятствиями, и встал напротив Злобина. Чего-чего, а возможности смачно и со вкусом рассказать хохму Черномор не упускал никогда.

— Ты этих шаромыжников на входе видел? — начал он, азартно поблескивая глазками.

— Ну. Уже квасят.

— А, и черт с ними! — отмахнулся Черномор. — Слушай… Вчера вся реанимация изображала из себя сериал «Скорая помощь». Видел, да? «Доктор, мы теряем его. Сестра, катетер номер восемь! Интубирую! Разряд, еще разряд». И прочее в том же роде. Бились, между прочим, над этим чернявеньким. Но то ли его Господь прибрать хотел, то ли бедолага сам таким способом от прокуратуры отвертеться решил — ничего у них не вышло. Кстати, замечу, что никакой врачебной ошибки не было, я так в бумажке и напишу: ранение, не совместимое с жизнью. После РУБОПа он уже был обречен.

— Этот бандюган был обречен еще тогда, когда рубоповцы у его дверей встали. Или гораздо раньше. Когда на первое дело шел, — вставил Злобин.

— Возможно, — легко согласился Черномор. — Но соль не в этом. — Он опять оживился. — Только бедолага отмучился, бригада разошлась чаи гонять. А девочки, как положено, отзвонили в морг и уведомили моих шаромыжников, что в первом корпусе имеется труп. Кстати, трупу полагается часа два отлежаться, а потом можно и увозить. Стали девочки смену сдавать, а трупа-то и нет. — Он выдержал театральную паузу. — Нет, хоть плачь! Девчонки весь этаж пробежали, во все палаты заглядывали. Думали, кто-то сдуру или в шутку туда новопреставленного закатил. Нет нигде!

— А сюда звонили? — подсказал Злобин.

— Звонили, звонили, — закивал круглой, как мячик, головой Черномор. — Полчаса названивали. Молчание. Как в могиле. Короче, бросились сюда. И выяснилось… — Черномор подергал себя за бороду, сладострастно прищурив глазки. — Ты сейчас умрешь от хохота, я обещаю!

— Уже готов. Не тяни. — Злобин решил подхлестнуты рассказчика, изобразив на лице крайнюю степень ожидания развязки.

— Дело в том, что мои помощнички, чтоб им мучиться белой горячкой и на том свете, где-то стырили литр спирта и по такому случаю решили устроить ужин при свечах. А тут звонок. Труп, конечно, два часа подождать может, а моим-то невтерпеж. Они, стало быть, галопом туда и обратно смотались, уволокли труп, никому не доложившись. И сразу за стаканы. Через полчаса они на звонки, как сам понимаешь, уже не реагировали. — Черномор не выдержал и первым захохотал.

— А как девчонки это дело закрыли? — спросил, отсмеявшись, Злобин.

— Очень просто, как русским женщинам и положено. Все сами. Сами дверь взломали, сами убедились, что труп на месте, в журнале отметку сами сделали. Потом остолопов этих выматерили с ног до головы и по шеям разок приложили. — Черномор вытер слезы. — А этим хоть бы хны! Они уже упились до состояния собаки Павлова: только слюни на свет лампочки пускать и могли. Так что когда шестой труп привезли, тут была разлюли-малина. Двери нараспашку, хлопцы в делириуме, сквозняк по всем углам…

— Так что ж ты им с утра пить разрешил? — Злобин вопрос о последнем трупе решил пока приберечь.

— Хуже, Андрюша. Сам же из собственных запасов и выставил. А что ты такое лицо сделал? Мне же с ними еще весь день работать. — Черномор наморщил лоб и философски изрек: — Пьяный мужик худо-бедно, да работает, а неопохмеленного лучше сразу пристрелить.

— Хорошо сказал, надо записать, — похвалил Злобин.

— Ты, извини за вопрос, сам-то не страдаешь? — Черномор цепко, как умеют врачи, посмотрел в глаза Злобину — Выходные все-таки…

— Нет, Яков Михайлович, давно уже нет. И не тянет даже. А на выходные с семьей на рыбалку ездил. Правда, под дождь попали, но все равно отдохнули хорошо.

— Умница, Андрюша, держись. А то ваши орлы пьют так, как моим шаромыжникам и не снилось.

— Бывает, — согласился Злобин. — А что за шестой труп?

— Ой, только не сейчас! — Черномор всплеснул руками, изобразив на лице ужас. — Поимей совесть, Андрей! Я же с семи утра тут пластаюсь. И, обрати внимание, в гордом одиночестве. Санитара у меня нет, как ушел в мае в отпуск, так больше и не видели. Те двое не в счет, только переложить да помыть могут. Режу и шью сам, Клавдия после дежурства отсыпается. Кстати, раньше у меня здесь барышня-машинистка сидела, сразу же протоколы печатала. А теперь где я за такие деньги найду красотку, согласную весь день сидеть среди трупов? То-то! Тебе спасибо, выручил. Только он и спасает. — Он достал из нагрудного кармана диктофон-микрокассетник и хитро подмигнул Злобину.

Диктофон числился в не оприходованных вешдоках по в одному делу. Хозяин его ушел на долгий срок, ему сейчас не до ерунды копеечной, тем более приговор был с конфискацией имущества. Вот эту маленькую толику имущества, перешедшего в доход государства, Злобин с чистой совестью прямиком направил на борьбу с преступностью, подарив Черномору. Яков Михайлович обрадовался дешевой импортной игрушке, как ребенок. Пощелкал клавишами, счастливо блестя глазами, и заявил, что теперь он похож на знаменитую потрошительницу инопланетян агента ФБР Дану Скалли. На вполне резонное замечание Злобина, что Дана все-таки женщина, не лысая и не носит пиратской бороды, Черномор, поставив ноги в третью балетную позицию, с апломбом изрек: «А рост? А национальность, в конце концов?» Крыть было нечем. По этим пунктам анкеты они с Даной были как из одной пробирки.

— Наговариваю протокол вскрытия на диктофон, а потом отлавливаю какую-нибудь пигалицу в отделении и сажаю за машинку Но чаще печатаю сам. — Черномор грустно вздохнул. — Понимаю, у нас не ФБР. Но побольше порядка не мешало бы. Согласен?

— Кто ж спорит! Только много его у нас никогда не будет, не надейся.

— Что ты, я же просто мечтаю, — вздохнул Черномор.

В коридоре послышались шаги, потом кто-то вежливо постучал в двери.

Черномор сразу же насупился. Местные работники излишней вежливостью не страдали.

— Прошу! — крикнул Яков Михайлович, Эхо от кафельных стен исказило звук так, что показалось, это старый ворон прочищает горло.

— Здрасьте, Яков Михайлович.

На пороге возник плечистый высокий мужчина в легкой светлой куртке и темных парусиновых брюках. На круглом лоснящемся лице играла вежливо-наглая улыбка. Теперь настала очередь Злобина свести брови к переносице. С Елисеевым, работником местного ФСБ, не раз пересекались, что немудрено в провинции, если работаешь в узком мирке правоохранительной системы. Но встречаться в морге еще не доводилось.

— Вы не так поняли, гражданин. Я имел в виду: прошу не мешать! — От раздражения Яков Михайлович начал картавить.

— Доброе утро, Андрей Ильич, — обратился мужчина к Злобину, игнорируя распыхтевшегося Черномора.

— Утро, как мы тут выяснили, добрым не бывает. Елисеев, кажется? — Злобин в отместку сыграл в припоминание, хотя отлично помнил имя и отчество опера ФСБ.

— Федор Геннадиевич, — подсказал Елисеев, сделав несколько шагов навстречу.

— Ну, если это к вам, Андрей… — с обиженным видом пожал плечами Черномор.

— Думаю, все-таки к вам, Яков Михайлович. У меня кабинет в другом месте. — Злобин решил не давать в обиду старого приятеля. — Я прав, Елисеев?

— Если честно, я к вам, Яков Михайлович. — Елисеев быстро сориентировался и согнал с лица улыбку. Сразу стало заметно, что он чем-то очень озабочен и раздражен. — Извините за назойливость, но дело срочное.

— Так имейте терпение и совесть! — с пол-оборота завелся Черномор. — Вы же видите, я работаю. С семи утра работаю! Все отдыхают, работает только Коган. Они отдыхают так, что в понедельник утром в морге шесть трупов. И два полудохлых алкоголика. Как вам это понравится? Мне, я заявляю, это не нравится. Кто, я вас спрашиваю, в нашем городе борется с преступностью, если все стоят надо мной и чего-то требуют?

Черномор неожиданно сорвался с места, вихрем пронесся через зал к ширме, из-за которой в прохладный воздух поднималось облачко пара. За ширмой он тихо чертыхнулся, зазвенел посудой и, не сдержавшись, продолжил:

— Вы слышали, Андрей, ему надо срочно! Чтоб вы знали, молодой человек, вы перепутали меня с моим тезкой. Яков Михайлович Ройзман работает в фотоателье на проспекте Мира. Вот он делает срочно. Но берет за это по двойному тарифу. Я же не беру ничего. Я просто хочу, чтобы мне дали спокойно работать. Вы слышите меня, именно-спокойно!

— Слышу, — отозвался Елисеев. — Но можно подумать, что это я специально накрошил шесть трупов за ночь, чтобы утром вам испортить настроение.

— Уверен, что не вы. Иначе вас здесь бы не было, — выдал последнюю шпильку Черномор и замолк, позвякивая чашками.

— Чего это он взъелся? — прошептал Елисеев, повернувшись к Злобину

— Устал человек, наверное. — Злобин пожал плечами. — Ты не дави на него, мужик он добросовестный, только с характером.

— Учту, — кивнул Елисеев. — Но и на меня начальство давит.

— Терпи, казак, атаманом станешь. — Установив контакт, Злобин как бы мимоходом задал вопрос: — А по какому делу ты у Черномора кровь пьешь? Не пять ли трупов на улице Ватутина?

— Нет. За этих черножопых пусть РУБОП отдувается. Мне другой трупешник повесили. Непонятка какая-то на Верхнеозерной. Помер мужик от острой сердечной недостаточности, а напоследок пальнул из пистолета. Слава Богу, никого не зацепил.

Злобин мимоходом отметил, что Елисеев ртом воздух не хватает, не морщится и не отводит глаза от трупа на столе. У него даже не пропал румянец на щеках. А в морге Злобин насмотрелся всякого, здоровых мужиков порой наизнанку выворачивало. «Не кабинетный работник, — сделал вывод Злобин. — И к виду смерти приучен. Из-за чего тогда так нервничает?»

— И всего-то? Наш Дятел уже вконец сбрендил, если вашу контору притянул, — задумчиво протянул Злобин. — Не завидую я тебе.

Сочувствие в голосе и упоминание прозвища прокурора Дроздова, за великий ум прозванного всем правоохранительным сообществом Дятлом, сыграли свою роль, как он и рассчитывал, Елисеев сразу же отозвался.

— Ай, сосут дело из пальца, — поморщился Елисеев.

— Каким же боком Дятел прилепил ФСБ? — Злобин от дежурного уже знал, что по факту стрельбы на Верхнеозерной и смерти неизвестного возбудили дело, но о том, что экстренно подключили ФСБ, узнал только сейчас.

— Как прилепил, так и отлепимся. У нас своих дел полно. — Елисеев чиркнул над макушкой ладонью, показав, сколько именно у него дел. — Только фактики перепроверим. Может, и не наш он вовсе.

— Ну и проверял бы, что по моргам шататься.

— Все равно мимо ехал. Решил заскочить. Ваш прокурорский, как его… Стрельцов.

— Есть такой, — кивнул Злобин. — Молодой еще, молоко на губах не обсохло.

— Вот-вот. — Елисеев немного замялся. — Сутки, наверно, парень дежурил. Глаза, как у кролика. Дай, думаю, доброе дело сделаю, заскочу за заключением, если уже готово. Все парню полегче будет.

— Резонно, — согласился Злобин. — У нас и так там аврал.

А сам уставился взглядом в мутное окошко под потолком и стал лихорадочно обрабатывать информацию. Конечно, опера часто выручали следователей прокуратуры, без официального поручения, самостоятельно собирая бумажки. На такое нарушение инструкций смотрели сквозь пальцы, в вечном аврале, когда на следователе висит по десятку дел, не до буквоедства. Но этим занимались опера уголовки и УЭП, а чтобы подобную сердобольность проявляли гонористые ребята из ФСБ, такого Злобин не припоминал. К тому же он знал, что Елисеев служит в 3-м отделении УФСБ по Калининграду и области, и какое дело военной контрразведке до трупа неизвестного мужчины, еще большой вопрос.

— Виталику Стрельцову я под хвостом скипидаром натру. Нечего на ходу спать, на пенсию выйдет — отдохнет. — Злобин цедил слова, как большой начальник, словно его, а не молодого Виталика назначили на это дело. — Личность уже установили?

— По документам некто Николаев Петр Геннадиевич. Москвич. — Елисеев неожиданно понизил голос и придвинулся ближе. — В это же время из таксофона на Верхнеозерной какой-то Гусев позвонил в военную комендатуру, назвал специальный код. Разговор прервался. Дежурный убежден, что слышал выстрел.

— И всего-то? — Злобин скорчил недовольную мину. — Дятел, конечно, великий мастак шум поднимать. Наверное, еще не проснулся, когда дал добро на оперативное сопровождение дела силами ФСБ. Ладно, бог с ним, убогим! А ты-то чего суетишься?

— Отпуск накрывается, — вздохнул Елисеев. — Даже страшно подумать, что это наш Гусев. — Елисеев кивнул на труп. — А если он, не дай бог, помер не своей смертью, то вообще на уши встанем.

— Это уж точно, — согласился Злобин. Он повысил голос: — Яков Михайлович, а шестой труп когда начнешь потрошить?

Черномор недовольно заурчал за ширмой, потом выкрикнул:

— А я никуда не спешу!

Злобин с Елисеевым переглянулись.

— Вот так, только зря время потерял, — махнул рукой Елисеев.

«А телефон еще не изобрели?» — хотел подколоть его Злобин, но промолчал.

Он дождался, пока за Елисеевым закроется дверь и в коридоре стихнут его шаги, и только после этого тихо позвал:

— Яков Михайлович, на выход!

— Ушел? — Черномор высунул голову из-за ширмы. Потерзал бороду и задумчиво произнес:

— Ума не приложу, откуда в них это хамство? Вроде времена уже не те. — Он стрельнул глазками в Злобина. — Я угадал, он не из милиции?

Злобин кивнул.

— Странно, странно, — забормотал Черномор.

— Яков Михайлович, может, по старой дружбе шестого покажешь?

— А кофе, Андрюша?! Я тут потихоньку уже чашечку выпил.

— Время поджимает.

— Но без вскрытия! — Поднял указательный палец Черномор. — Я еще не отдохнул.

— Только взгляну, обещаю.

— Ха! Можно подумать, что ты сам его вскроешь, — прокартавил Черномор. Но было ясно, что ворчит он беззлобно, просто по инерции. — Пошли.

Он провел Злобина маленьким коридорчиком в тупик, где размешались холодильники. На каталке уже дожидалось своей очереди тело мужчины.

Злобин пристально, цепляясь за малейшие детали, осмотрел тело.

«Лет пятьдесят, может, больше. Но хорош, поджарый. Лицо породистое, руки… Не чета той пятерке, спустившейся с гор, — рассуждал Злобин. — Такие погибают либо по глупой случайности, либо по чьему-то тончайшему расчету».

— М-да, могло быть и хуже… Налюбовался на этого вояку, Андрюша? — Черномор, пыхтя сигаретой, встал за спиной.

— Почему вояку? — удивился Злобин.

— Тело — как книга, ее только надо уметь читать. Говорю тебе, армейская кость.

— Возможно.

«Может, он и звонил в комендатуру? Вот дела!» — подумал Злобин.

— Так, видимых ран на теле нет. Если не считать гематомы и ссадин на правой щеке. Я прав? — Злобин достал из кармана маленький блокнот и ручку.

— Ага. Я первым делом, если честно, этого осмотрел. Уж больно хороший экземпляр. Вскрывать не стал, оставил на десерт. — Черномор прошел вперед, встал в изголовье. — Гематома — это ерунда. Получил при падении. А вот упал он, Андрюша, уже мертвым. Предварительно сделав выстрел из пистолета, о чем говорят пороховые ожоги на коже правой кисти. — Черномор ткнул сигаретой, указав на черные точки на побелевшей коже. — Смею предположить, выстрел был произведен на уровне бедра. Стоя или в падении — уже детали. Об этом я сужу по точечным ожогам на наружной стороне верхней трети правого бедра. Отдай одежду на экспертизу, там подтвердят.

— Причина смерти? — Злобин одному ему понятными знаками делал пометки в блокноте.

— Ни колото-резаных, ни огнестрельных ран нет. Предварительно на месте происшествия Клавдия диагностировала инфаркт. Баба она, конечно, видная, но эксперт, между нами, никакой. Но в данном конкретном случае, думаю, не ошиблась. Впрочем, вскрытие покажет.

— А при инфаркте разве стреляют? — Ручка Злобина замерла над блокнотом.

— Если пистолет в руке держал, то мог случайно выстрелить, почему нет? — Черномор пожал плечами.

— Может, яд? — подсказал Злобин.

— Возможно. — Яков Михайлович потеребил бороду. — Вскрытие и анализы покажут… Во всяком случае, яд не наружного действия, в этом я уверен. Кожные покровы абсолютно чистые. Следов инъекций нет. Может, как говорят участковые педиатры, съел чего-нибудь. — Черномор вздохнул. — Только я тебе вот что скажу, Андрюша. Ты умеешь на глазок определять статью человеку, а я так же интуитивно чувствую причину смерти. Происшедшей и грядущей. Такая уж работа. И еслидумаешь, что я этому рад, то глубоко ошибаешься. Инфаркт его скосил, я тебе говорю.

— Молод он для инфаркта. Да и крепкий на вид. — Злобин с сомнением посмотрел на труп. — Смотри, моего возраста, а ни живота, ни лишнего жира.

— На этот счет у меня своя теория. — Черномор задумчиво уставился на труп, словно пытаясь проникнуть взглядом под грудину. — Сначала считали, что инфаркт — болезнь стариков. И стал он массовым, потому что люди, мол, чересчур долго живут, вот и прут болячки, о которых раньше и не знали. Согласен, в Европе в девятнадцатом веке шестидесятилетний считался глубоким стариком. Большинство умирало, едва справив пятидесятилетие. Но аргумент не сработал, вдруг выяснили, что инфаркт молодеет. Косит он сорокалетних. А уже есть данные, что и двадцатилетние мальчишки умирают. А знаешь, в чем причина? — Черномор тяжело вздохнул. — Ни экология, ни стрессы тут ни при чем. Война во всем виновата. С сорок первого по сорок пятый мы потеряли почти полностью всех, рожденных в двадцатом году. Посмотри любой справочник по демографии. В пятидесятом у нас был жуткий провал, потому что те, кому в войну было девятнадцать-двадцать два, погибли. Пришло их время становиться отцами и рожать детей, а их нет — погибли. В шестидесятых был всплеск, но это рожали те, кто родился в сороковых. Они еще помнили войну, и память эту с генами передали детям. А у этих детей в большинстве своем нет дедов. Только вдумайся! Род прерван, нет цепочки жизни. А Род у славян, кстати, считался главным божеством, потому что он родит, вьет цепочку жизни. Вот и выходит, что ходят по земле сорокалетние здоровые мужики и не знают, что память их тел войной мечена и род их прерван. Вот и мрут неожиданно, потому что по всем древним понятиям не жильцы они на свете. — Яков Михайлович тяжело засопел и понурил голову. — Только не говори, что я это тебе сказал. Узнают — попрут из медицины в народные целители.

— Выходит, та война еще долго нас выкашивать будет.

— А чего ты хотел? Тридцать миллионов убили, столько же калеками остались, а психотравмы никто и не считал. Нам и той войны на век хватит, а мы уже новые… — Яков Михайлович махнул рукой. — Бог им судья, не будем об этом. Если не обнаружим ничего экстраординарного, заключение по этому клиенту я сегодня к обеду подготовлю.

— Да мне, если честно, и не к спеху. Это ФСБ почему-то горячку порет. — Злобин кивнул на дверь, за которую выпроводил чрезмерно активного опера ФСБ.

— Тогда тем более, — облегченно вздохнул Черномор. Черномор отвернулся, но Злобин заметил, что старик быстро смахнул со щеки слезу.

— Я еще загляну. — Злобин почувствовал, что Черномор хочет остаться один.

— В любое время, Андрюша, — кивнул Черномор. Злобин с великим облегчением вышел из мертвого дома на свежий воздух. Дышать сразу стало легче, а на сердце камнем залегла тяжесть.

Он вдруг вспомнил, что сегодня у Черномора годовщина смерти сына. В этот день горе, которое Коганы прятали от всех, прорывалось наружу. Как всегда, Зинаида Львовна, участковый педиатр, опекавшая детей Злобина, станет перебирать вещи сына и плакать, уже не таясь. Коган как-то признался, что если ему суждено умереть от разрыва сердца, то лопнет оно от горя именно в такой день. Только этим, а не завалом трупов и объяснялось столь раннее его появление на работе. Каким бы ни было ремесло Черномора, но оно помогало забыться, если уж невозможно забыть.

Елисеев явно не спешил на работу и активно тренировал свое мужское обаяние на двух медсестричках, расположившихся на перекур у клумбы перед главным входом в анатомический корпус. Настроения беседовать с ним у Злобина не было.

— У, страус голожопый, — проворчал Злобин. Иногда под настроение он мог загнуть по фене так, что онемел бы от восторга забулдыга Колян с его двумя ходками.

Злобин не любил, когда события начинают идти вкривь и вкось, опровергая любые, даже худшие, прогнозы. Он уже был твердо уверен, что труп неизвестного Николаева-Гусева еще сыграет свою роль. В каких играх, пока неизвестно, но сыграет непременно. И всю дорогу по аллее к воротам в такт шагам Злобин бормотал все известные ему выражения из фольклора подследственных. Немного помогло, тяжесть на сердце отпустила. Не исчезла вовсе, а просто уже не так давила, ровно в той мере, чтобы можно было жить дальше.

* * *
Экстренная связь

Навигатору

Агент Аметист получил возможность контролировать ход расследования по факту гибели Кладоискателя. Предварительная информация ожидается к 21.00 (время местное).

Сильвестр

Глава 11. Рикошет

Серый ангел

Едва Злобин вышел за ворота больницы, как пришлось вспомнить сентенцию Черномора, что утро в родной стране добрым не бывает. У его видавшей виды «Таврии» припарковался черный джип, и накачанный невысокий мужик, о таких говорят «поперек себя шире», оперся о капот «Таврии» в позе роденовского мыслителя. Увидев Злобина, он встрепенулся и радостно помахал рукой.

— Примерно этого и следовало ожидать, — пробормотал Злобин.

Петя Твердохлебов был личностью легендарной: нельзя не обрасти слухами и легендами, командуя РУБОПом в области, находящейся в свободном плавании от Большой земли. Злобин знал, что почти все слухи о Пете Твердохлебове были истинной правдой. Петя, для своих — Батон, дважды выезжал в командировку в Чечню и вернулся с медалью «За отвагу». Но больше всего гордился, что его СОБР не потерял ни одного бойца. Имелась проверенная информация, что Батон за чужие спины не прятался, сам не зверствовал и не позволял другим. Каким уехал, таким и вернулся, только седины в густом бобрике волос прибавилось.

Еще был случай, когда Батона заказали. Пришла информашка понизу[24], и пока ее перепроверяли, Батон ликвидировал угрозу самостоятельно. Просто лично встретился со всеми более или менее авторитетными в определенных кругах людьми и открытым текстом заявил, что если в ближайшие дни ему на голову упадет кирпич или, упаси господь, рядом просвистит пуля, то он наплюет на все договоренности и устроит всем сопротивление при задержании с последующей кремацией пострадавших. А если не лично ввиду скоропостижной смерти, то это сделают подчиненные. Подействовало. Ровно через шесть часов из разных источников пришла информация, что заказ аннулирован вместе с заказчиком.

Злобин Петю Твердохлебова уважал и по возможности страховал от излишних неприятностей. Работа у парня была самая грязная и неблагодарная, подставлялся он со всех сторон: от бандитов — под пули, от начальства — под нарушение инструкций.

— Андрей Ильич, доброе утро! — Твердохлебов протянул ладонь. Роста он был не такого уж великого, на голову ниже Злобина, но накачан так, что серая камуфляжная майка трещала по швам.

— Привет, Батон. — Злобин уже успел просчитать возможные варианты и сразу перешел к делу. — Я тут выяснил, что утро добрым не бывает. Крестничек твой, пятый по счету, сейчас на столе у Черномора лежит. И не говори, что не по этому поводу ты здесь оказался.

Петя тяжко вздохнул, сразу же улетучилась вся напускная жизнерадостность.

— Плохи мои дела, Андрей, вот и ищу тебя с самого утра. Звонил в прокуратуру, ты еще не подъехал. Супругу твою дома успел застать, сказала, что в больницу на Невского поехал. Тут не надо быть Кантом, чтобы сообразить, что ты в морг с обходом пожаловал.

Привычку по собственной инициативе наведываться в столь странное место по утрам Злобин особо не афишировал, поэтому осведомленность Батона его немного покоробила.

— Короче, Батон, во что ты опять вляпался?

— Само собой, в дерьмо. — Твердохлебов поскреб короткий ежик на макушке. — По самую голову. Все по поговорке: не делай людям добра — не получишь от них дерьма.

— Хватит о фекалиях. В чем суть? — Злобин машинально достал сигарету, но, подумав, что еще успеет накуриться до чертиков на работе, прикуривать не стал.

— Дело было так. Позвонила нам мадам Музыкантская и прорыдала, что ее мужа захватили в заложники злые дагестанцы, бьют и требуют денег. Я, естественно, галопом к дамочке, принял заявление по всей форме. И поднял по тревоге своих орлов.

— Адрес как установил?

— Она сама назвала. И заказчика сдала. Гражданин Филиппов Арнольд Владиленович. — Твердохлебов со значением посмотрел на Злобина.

— Значит, Филя все-таки допрыгался, — не без удовольствия заключил Злобин.

Филиппов, тридцатилетний лоботряс, своей нездоровой активностью еще с кооперативных времен мозолил глаза прокуратуре. Брали его не раз, но до суда дело никак не доходило. Филя обладал способностью выворачиваться из неприятностей, как уж из кулака.

— Не то слово! Он в такой заднице, что своим ходом уже не выберется, — оживился Твердохлебов. — Музыкантский, как ты знаешь, промышляет импортными тачками. Филя набился в партнеры, и что-то там у них не срослось. Мадам, естественно, говорит, что не в курсе. Но я подозреваю, что Филю просто кинули. А он возомнил себя крутым и подписал под это дело залетных дагестанцев. Но дурак Филя еще тот, потому что позвонил жене Музыкантского и обо всем доложил. Мол, готовь, благоверная, бабки, пока твоего мужа не оприходовали по полной программе.

— Странно. — Злобин не выдержал и закурил.

— Правильно сделал, — прокомментировал Твердохлебов. — Сейчас начнется самая нервотрепка. Хату мы быстро обложили, разнюхали все и — бац! — Он звонко шлепнул кулаком о ладонь. — Только дверь снесли — дети гор за стволы схватились. Коротышка чернявый первым начал. Легкий, гад, оказался. Я в него две пули положил, так он на заднице по паркету в кухню уехал, башкой об батарею затормозил и затих.

— Остальных вы тоже постреляли, — безо всяких эмоций произнес Злобин.

— Так за дело же, Андрей Ильич! Они, суки, в моих ребят по пол-обоймы высадить успели. Два бронежилета попортили! Я в рапорте все указал.

По телу Твердохлебова прошла мелкая дрожь, он невольно обхватил плечи руками. «Память о перестрелке впрыснула в кровь не нужный сейчас адреналин», — понял Злобин и похлопал собеседника по плечу.

— Успокойся, Петя, — сказал он ровным голосом. — Я же не виню тебя и не обвиняю. Давай дальше, пока я ничего особо криминального не услышал.

— Сейчас услышишь, — пообещал Твердохлебов, нехорошо усмехнувшись. — Короче, Музыкантского мы освободили. Отделался он только мокрыми штанами, ни одной царапины.

— В каком он виде, кстати, был?

— В задницу посторонних предметов не запихивали, к батарее не пристегивали. Не поверишь, даже морду не попортили! Может, бандюки не успели, а может, их так Филя проинструктировал, не знаю. — Твердохлебов пожал крутыми плечами. — Вылез наш терпила из-под кровати бледный, но радостный. Я его сразу в оборот взял и расколол. Непонятки у Музыкантского с Филей образовались из-за шести иномарок. Из-за них же и у меня сейчас геморрой.

— Освобождение заложника наши грамотно задокументировали?

— Все чисто. И даже ордер на Филю выдали.

— Так в чем проблема?

Твердохлебов протяжно, словно получил удар поддых, выдохнул и что-то прошептал, явно нецензурное.

— Иномарки. Шесть почти новых «мерсов», только что с растаможки. — Он сделал паузу, чтобы и Злобин осознал, что такое количество иномарок само собой порождает проблемы. — Их решили изъять как вещдоки. Дятел ваш добредал. Сам понимаешь, начальство просто слюной захлебнулось, давно такого халявного конфиската не перепадало.

Злобин кивнул. Тут и дураку было ясно, что либо Филя шел по бандитской статье с конфискацией, либо можно было посадить Музыкантского, известного всей области спекулянта иномарками сомнительного происхождения. Кто из них сядет, не важно, главное, что конфискованное имущество перейдет в доход государства. И автопарк правоохранительной системы, естественно верхних ее эшелонов, после вступления приговора в законную силу пополнялся шестью трофейными «мерсами».

— Как на грех, день вчера был воскресный, мы и расслабились, — продолжил Твердохлебов. — Решили изъятие провести сегодня с утра. Отрядил я шесть оперов, у кого права есть, чтобы тачки к нам перегнать. А ребята решили выспаться, договорились на стоянку заявиться к десяти утра. Хорошо, что один забыл перевести будильник. Со сна не разобрал, примчался раньше всех, как на работу, — в восемь. Он первым шум и поднял. Короче, уехали наши иномарки. Сам господин Музыкантский нарисовался в шесть утра с шестью водителями, предъявил документы на машины, уплатил за стоянку — и ку-ку! Охрана на стоянке, естественно, ничего про арест тачек не знала, с них и взятки гладки.

Злобин посмотрел на часы — без пяти десять.

— Поздравляю, Батон! — невольно вырвалось у него. — Тачки уже в Литве. Подозреваю, Музыкантский с женой там же. Или в Польшу рванул.

— Дома никого нет, я уже проверил. Ждем подтверждения от погранцов, чтобы окончательно настроение себе испортить. — Твердохлебов опять беззвучно выматерился. — Музыкантский по делу терпилой идет, ориентировку на него не давали и подписку о невыезде не брали. По закону он вольная пташка. Захотел — и уехал. В итоге все в белом, а я в дерьме!

Злобин выплюнул окурок и раздавил его каблуком. Твердохлебов в самом деле оказался, мягко выражаясь, в пренеприятнейшем положении.

Пять бандитских трупов, естественно, совесть его не отяготили, но карьеру могли подпортить основательно. По юридической казуистике получалось, что покрошил Твердохлебов пятерых человек ради собственного удовольствия и безо всякого на то законного основания. Потому что потерпевшего уже и след простыл, вместе с ним исчезла и заявительница. А машины, из-за которых весь сыр-бор вышел, давно уже пересекли границу. Итак, вещественных доказательств по делу нет, заявителя нет и что инкриминировать Филе — неизвестно. По закону его теперь даже арестовать нельзя. В крайнем случае можно тормознуть на три часа для установления личности. Если постараться, можно сосватать на десять суток. А толку-то? Пятерых дагестанцев на него теперь не повесишь.

— Кстати, а Филя не исчез? — с затаенной надеждой спросил Злобин.

— Филю в восемь утра взяли в Светлогорске. Он там с какой-то бабой в пансионате отдыхал. Ориентировку на него отработала местная уголовка. Ребята подробностей не знали, просто повязали Филю и доставили к вам в прокуратуру. Сейчас этот хрен с бугра сидит в кабинете у Виталика Стрельцова и качает права.

— Батон, во сколько каша заварилась?

— Музыкантская с заявой обратилась в шесть вечера. В восемь мы уже все закончили. — Твердохлебов немного замялся, но уточнять не стал. Только еще раз зябко передернул плечами. — Потом еще пару часов отписывались. Если спрашиваешь, есть ли у Фили алиби, то честно говорю — есть. В Светлогорске он объявился в пять вечера. Это тридцать километров от города. Правда, у него мобильник есть… Мог и с него позвонить жене Музыкантского. Но любой адвокат похерит наши подозрения за пять минут. А предъявить Филе нечего, я так понял?

— Боюсь, что да. — Злобин на минуту задумался. — Нет, не вытанцовывается. Дагестанцев на него не повесишь. Тем более что сами они на него показаний, как ты понимаешь, уже дать не смогут.

— У меня тут созрел кое-какой план. — Твердохлебов махнул рукой водителю джипа.

Тот выпрыгнул из салона, выпрямился во весь рост. Оказалось, что он на две головы выше Злобина, а в груди еще шире, чем Твердохлебов. Лицо у него было по-детски добродушным, с легким золотистым пушком на щеках. Но пудовые кулаки с набитыми костяшками ясно давали понять, что дитятко и зашибить может, если разозлить или прикажут.

Твердохлебов взял протянутую гигантом черную папку, раскрыл, прижав ладонью три листка.

— На выбор три варианта. Ты посмотри, какой лучше. Злобин наискосок прочитал три документа. В первом рапорте оперуполномоченный РУБОПа со смешной фамилией Карасик докладывал Твердохлебову, что от своего источника получил оперативную информацию, что гражданин Филиппов А. В. хранит у себя дома (по адресу Белинского, дом 32, квартира 6) боеприпасы — патроны к ТТ в количестве семи штук. В двух других рапортах все сохранялось слово в слово, только варьировался криминал — два грамма героина и граната РГД-5. Дата на рапортах стояла вчерашняя.

— Кто такой этот Карасик? — поинтересовался Злобин, захлопнув папку.

— Ну я. — Детинушка, как провинившийся школьник, спрятал руки за спину.

— Почерк у тебя, Карасик, как у паралитика. В машине на коленке писал, да?

По реакции Карасика Злобин понял, что угадал.

— Ладно, не красней, как барышня. — Он протянул ему папку. — Посиди пока в машине.

Твердохлебов не стал скрывать отчаяния, открытое, по-мужски красивое лицо пошло пятнами, на скулах вздулись упругие желваки.

— Не катит, да? — процедил он.

— Допустим, подбросишь ты Филе патроны. Много ума не надо. А толку?

— Мне бы Филю только зацепить… Патроны мы у дагестанца из ствола выщелкнули. Так, на всякий случай. По смазке и прочей ерунде экспертиза Филю к дагам намертво привяжет. — Твердохлебов с надеждой заглянул в лицо Злобину. — Как думаешь, прокатит?

— А граната с наркотой оттуда же?

— Нет. Гранату мои орлы из Чечни приперли. Наркота-неучтенка для оперативных нужд.

— Сгоришь ты, Батон, когда-нибудь со своими фокусами, — проворчал Злобин. — И бойцов своих спалишь.

— Да мы и так уже горим синим пламенем! — задохнулся от возмущения Твердохлебов. — У меня аттестация через месяц, сожрут обязательно. А потом и ребят разгонят.

Злобин знал, что в МВД области идет подковерное сражение. К власти в регионе шла новая группировка политиков, уже захватившая командные посты в районах. Планомерно и настойчиво выдавливались неугодные и не повязанные. Заказ явно исходил из Москвы, там кто-то возжелал подмять под себя Калининградскую свободную экономическую зону. Твердохлебов, мужик принципиальный и прямой, у многих был бельмом в глазу, а потому в предстоящем административном побоище явно намечался в первые жертвы. Только полный дурак не посадит шефом РУБОПа своего человечка. А как убедился Злобин, среди делящих власть все подлецы и сволочи, но дураков на таком уровне уже не найдешь.

Злобин не без удовольствия почувствовал, как внутри закипает горячая волна ярости. Это «память предков», живущая в его крови, требовала броситься в свару и отбить Петьку Твердохлебова любой ценой. Он выждал, пока не спадет жар и на его месте не образуется холодная и твердая, как клинок, решимость, и лишь тогда посмотрел в глаза Твердохлебову.

— Твоя аттестация в будущем, — медленно произнес он. — А мы с тобой живем настоящим. И в настоящий момент я имею Филю в кабинете прокуратуры и ровно час времени в запасе. Если Филя заварил эту кашу, то ответит за нее он, а не ты. Как я это сделаю, пока не знаю. Но сделаю непременно, это я тебе обещаю.

— Спасибо, Андрей Ильич, — выдохнул Твердохлебов. — Век не забуду.

— Рано благодарить. — Злобин достал из кармана ключи от машины. — Дело кто ведет?

— Пока Виталик Стрельцов. Он вчера на сутки заступил. На него и свалилось, как плита на голову.

— Нам это только на руку. Для конспирации сделаем так. Ты рви в прокуратуру и обработай Виталика. Парень молодой, только после института. У него наверняка от такой катавасии уже сопли в три ручья бегут. Сопли утри и подскажи, что есть такой Злоба, который и покруче дела щелкал, как орехи. Пусть малец прибежит ко мне за помощью. Главное, чтобы уши наши не торчали, так?

— Все уяснил, уже исчезаю! — Твердохлебов оживился, азартно потер ладонь о ладонь.

— Да, скажи Карасику, пусть липу порвет. Писатели хреновы! — крикнул ему вслед Злобин.

Твердохлебов махнул рукой и нырнул в салон джипа. Машина сразу же взревела мощным движком и рванула с места, выбросив из-под колес облачко пыли.

Злобин с завистью проводил взглядом джип РУБОПа. Его колымага без мата и уговоров не заводилась, и выжать из нее больше ста километров в час еще ни разу не удалось.

Пока «Таврия», постукивая и поскрипывая разболтанным нутром, везла его к центру города, Злобин успел проанализировать ситуацию до деталей. Получалось, что вины Твердохлебова нет никакой. За все должны отвечать те, кто командирует милиционера на войну, а потом возвращает его на службу в тихий уютный город. Знают же, гады, что война необратимо ломает человека, но делают вид, что этого не знают. Словно не под пули его посылали, а на курсы повышения квалификации.

А человек на войне учится только одному: убивать первым. Там не до зауми юриспруденции, целься да стреляй, не надо доказывать вину, там любой, кто не свой, — враг. Только кончается командировка, возвращается человек домой и в составе родного СОБРа или ОМОНа заступает на охрану правопорядка в мирном городе. А война все еще живет в нем, в подсознании и рефлексах. В стрессовой ситуации он действует так, как велит рефлекс, а не закон и инструкции. Это уже не дядя Степа-милиционер, а боевая машина. Вольно или невольно, но Твердохлебов со своими ребятами любое задержание будут превращать в маленькую войну, потому что иначе уже не умеют. Винить их не за что, а переделать уже невозможно.

В памяти Злобина всплыл прецедент из американской жизни, он специально выискивал именно такие факты, осознав, что начальство вдруг полюбило каждый шаг сверять по Западу. В одном журнале он вычитал, что в Америке решили привлечь морскую пехоту для охраны границы с Мексикой, через которую латиносы прут, как тараканы. Не прошло и месяца как сержант ухлопал мексиканского нелегала. Правозащитники, которые при жизни латиносу даже руки не подали бы, вдруг подняли дикий вой. Сразу же нашлись знатоки права, которые разъяснили, что стрельба на поражение есть превентивное исполнение приговора по расстрельным статьям, а по закону за нарушение границы полагается депортация, а не расстрел на месте. Военные вяло оправдывались и врали, что латинос выделывал некие телодвижения, которые сержант принял за попытку достать оружие, так что стрельба была чистой самообороной. Хотя и дураку было ясно, что сержанту просто надоело пылить по пустыне за улепетывающим латиносом, вот и свалил он его, вложив пулю между лопатками.

Когда скандал достиг общенационального масштаба, на телеэкране возник командир корпуса морской пехоты. Американский вариант нашего генерала Лебедя. С той же образностью выражений он заявил американскому народу, что на подготовку сержанта ушли пять лет и тысячи долларов. Теперь это идеальная боевая машина, предназначенная для уничтожения врагов демократии и американского образа жизни. Ремесло солдата — война. Присяга и устав выдали ему бессрочную лицензию на убийство. Поэтому сержанта никто и никогда не учил делать предупредительные выстрелы в воздух, и в программу подготовки морского пехотинца не входит игра в догонялки. Оскорблять грязными обвинениями его людей и выхолащивать боевой дух он, командир корпуса морской пехоты, никому не позволит. А если штатские горлопаны доведут дело до суда, то он в знак протеста в тот же день сорвет с себя погоны. Странно, но правозащитники как по команде заткнулись.

Но это в Америке, а в России за пять расстрелянных без суда и следствия бандитов — а все выглядело именно так — Петьке Твердохлебову как минимум светило служебное расследование, как максимум — уголовная статья. Интуиция подсказывала Злобину, что второй вариант уже мусолится в чьей-то голове. И никто, можно голову заложить, из-за Петьки с себя погоны не сорвет, когда мясорубка правосудия начнет молоть Твердохлебова живьем. Петя успел попортить кровь многим, и влиятельных персон, желающих добить оступившегося шефа РУБОПа, найдется не один десяток. Злобин уповал на то, что решения наверху вызревают медленно и еще долго согласовываются, и если провернуть все быстро, но чисто, Петьку можно успеть увести из-под удара.

Правильно припарковать машину у здания прокуратуры ему не удалось. Под капотом «Таврии» подозрительно громко стукнуло, потом двигатель чихнул и заглох. Она замерла, едва вкатив зад в парковочный прямоугольник. Джип Твердохлебова красовался аккурат напротив дверей в прокуратуру. Злобин, втайне комплексовавший из-за убогого вида своей «Таврии», всегда парковался крайним в ряду.

— В металлолом сдам, зараза! — пригрозил машине Злобин. Он представил, как будут материть его конька-горбунка водители служебных «Волг», когда обнаружат малолитражку; занявшую два места сразу.

— Да пошли вы! — Это уже адресовалось водителям чужих машин.

Злобин взглянул на часы — до свободы Филе оставалось ровно тридцать пять минут. Выскочил из машины, хлопнул дверцей и почти бегом бросился к лестнице.

Глава 12. Презумпция невиновности

Серый ангел

Кабинет его помещался в самом конце коридора. Злобин шагал по скрипучему, выщербленному паркету с видом человека, с пользой проведшего выходные и с энтузиазмом предвкушающего предстоящие трудовые будни. Сотрудники прокуратуры, в большинстве своем с помятыми от недосыпания лицами, кивали, завидев начальника, кто успевал, жали руку. Всех уже затянула утренняя суета. На раздолбанных стульях, стоящих вдоль стены, жались свидетели и прочие жертвы У ПК, нервно теребя в руках повестки.

На подоконнике у двери в кабинет Злобина сидел Твердохлебов и что-то втолковывал переминающемуся с ноги на ногу Виталику Стрельцову.

Злобин сковырнул с косяка пластилиновую печатку, специально громко загремел ключом в замке. Твердохлебов ткнул Виталика в бок, и тот повернулся.

— Андрей Ильич, можно к вам на минутку? — Стрельцов в одну секунду оказался рядом.

— Привет, Виталий. Дай сначала в кабинет войти. — Злобин справился с замком, толкнул дверь.

Как начальнику следственного отдела, ему полагался персональный кабинет, но столов в нем было два. Следователей вечно не хватало, а имеющимся не хватало рабочих мест. Парадокс.

Первым делом Злобин распахнул пошире окно. В кабинете, сколько ни проветривай, стоял неистребимый дух присутственного места. И еще недавно закончили ремонт, отчего к обычным запахам за ночь примешивался специфический аромат стройматериалов.

— Что там у тебя, Виталий? — бросил он через плечо 1 замершему на пороге Стрельцову.

Стрельцов, как все в прокуратуре, соблюдал негласный кодекс одежды: рубашка с галстуком и пиджак. Костюм, придававший взрослым мужикам солидности, делал его похожим на выпускника-медалиста средней школы. И таких, с цыплячьими шеями и юношеским максимализмом во взоре, под началом у Злобина служило больше половины. Первое время Злобин ворчал, как и все старожилы, пока не пришел к мысли, что в стране идет форменная криминальная война. Поэтому и превратилась прокуратура в эскадрилью из прекрасного фильма «В бой идут одни „старики“». И матерели недавние выпускники юрфака, как на войне, за месяцы. Злобин уже не удивлялся, что молодежь с легкостью крутит дела, о которых он в их годы только читал в ведомственном журнале «Следственная практика». А через полгода им без страха за провал поручали такие перлы криминальной мысли, каких не было и не могло быть в советском УК, по которому полжизни проработал Злобин.

— Проблема у меня, Андрей Ильич, — наконец выдавил Стрельцов.

Злобин незаметно посмотрел на часы, оставалось двадцать восемь минут, И решил не тянуть.

— Виталик, я сводку уже читал. С дагестанцами проблема?

— Да. — Стрельцов приготовился раскрыть папку с делом.

— Погоди. Подозреваемый где?

— У меня в кабинете. Его Карасик из РУБОПа сторожит.

— Ну ты даешь! Если подозреваемому сейчас этот бугай что-нибудь сломает, отвечать тебе.

— Нет, Карасик сел напротив и просто на него смотрит.

— Представляю себе зрелище! — усмехнулся Злобин. — Так в чем проблема?

— Мне Филиппову предъявить нечего. — Стрельцов прикусил губу

— Это Филе-то нечего? — неподдельно удивился Злобин.

— Я имею в виду, по данному делу, — уточнил Стрельцов. — Филиппов уже адвокату звонил. Сейчас сидит и ждет его. Отвечать на вопросы отказывается.

Злобин, как все старожилы, с трудом привык, что клиенты, насмотревшись американских фильмов, с порога начинают требовать адвоката. Но есть закон, а есть правоприменительная практика, сиречь — жизнь. А как известно, хочешь жить — умей вертеться.

— Кому он звонил? — Злобин присел на угол стола. Стрельцов сверился с записью на клочке бумажки.

— Крамеру Эрнесту Яновичу, адвокатская фирма «Эрнест». Оставил сообщение секретарю. Самого Крамера на месте еще не было.

— Учись, молодой, как такие проблемы решать. — Злобин придвинул телефон, по памяти набрал номер. — Здравствуйте, барышня. Эрнеста Яновича… Злобин из прокуратуры. — Он успел прикурить и выпустить облачко дыма. — Доброе утро, Эрнест Янович!.. Ах, вы уже к нам собираетесь… Похвально, похвально. Позвольте по старой, так сказать, дружбе дать совет. Особо не спешите, Эрнест Янович. Я вас уважаю как профессионала и умудренного жизнью человека, не хочется, чтобы вы оказались в глупом положении. Вы же у нас специалист по экономическим преступлениям, так? А клиент ваш, Филиппов Арнольд, решил сменить масть. Был простым жуликом, а вдруг переквалифицировался в бандита. Именно, бандитизм, я вам говорю. — Злобин закатил глаза, показывая, каких усилий ему стоит выносить красноречие известного в городе адвоката. — Согласен, по этой статье сажают редко. Уж больно сложно ее в суде доказать. А такой зубр, как вы, и пустого места от моего обвинения не оставит… Нет, это не лесть… Но то, что Филе хватит за глаза захвата заложника и вымогательства, я вам гарантирую… Да, естественно, вам все надо обдумать… Всего доброго, Эрнест Янович. Злобин опустил трубку и подмигнул Стрельцову

— Не приедет? — с надеждой спросил тот.

— Приедет обязательно, у него договор с фирмой Фили об оказании юридических услуг. Но на час этот лис опоздает, это я гарантирую. Если ничего за час Филе не повесим, он в плюсе. Расколем Филю — Крамер вроде бы и ни при чем, без него клиент потек. Как ни крути, а Эрнест Янович при гонораре останется. Учись, молодой, перейдешь в адвокаты — пригодится. Кстати, Филя в подробностях о пальбе знает?

— Нет. Я подозреваю, он вообще ни о чем не знает.

— Почему так решил?

— Ребята из угро его молча свинтили и молча в Калининград доставили. Они опросили девку, что с ним в номере была. Та заявила, что Филя не паниковал, ходил гордый, как индюк. Правда, быстро напился, как свинья, и свалился спать. Мобильник отключил, другими телефонами не пользовался. — Стрельцов потупился. — Алиби себе обеспечивал, гад. Андрей Ильич, получается незаконное задержание…

— Ты скажи спасибо, что он вслед Музыкантскому в бега не бросился! Вот тогда бы нам кранты настали. Пять бесхозных трупов — и никаких привязок. — Злобин махнул рукой. — Ладно, законы ты знаешь, а как ими пользоваться, я тебе сейчас покажу.

Злобин перегнулся через стол, порылся в ящике. Нашел дактилоскопическую карту, протянул Стрельцову.

— На, молодой. Когда войдем в кабинет, я у тебя ее спрошу.

— А чья она? — Виталик поднял недоуменный взгляд на Злобина.

— Не знаю, уже год в столе валяется. — Злобин посмотрел на часы. — Все, пошли, время не ждет. Закон нарушать нельзя!

Он подтолкнул Виталия к дверям. Пока запирал замок, успел подмигнуть Твердохлебову, в позе покорного ожидания стоявшему у окна.

— Да, еще один момент! У тебя кофе есть? — Злобин догнал Стрельцова, быстрым шагом припустившего по коридору

— Найдем, — ответил тот на ходу. — А зачем?

— Взятку с тебя, дурашка, беру. Не даром же работать.

Шутки Виталий не понял, и Злобин подхватил Стрельцова под локоть, притянул к себе и понизил голос:

— Я буду пить кофе и травить с Филей, а ты сядь так, чтобы он тебя не видел, слушай и смотри на меня. Как поднесу чашку ко рту, пиши в протокол все, что несет Филя. Понял?

— А что вносить в протокол?

— Если бы я знал! — честно признался Злобин. Он еще не придумал, на чем он поймает Филю, но по куражу, который, как нарзан, пощипывал всецело, был уверен: Филя из кабинета без статьи не уйдет.

Гражданин Филиппов демонстративно не проявил никакого интереса, когда Злобин в сопровождении Виталика вошел в кабинет. Но не скрыл облегчения, когда вышел шкафообразный Карасик. Опер РУБОПа на прощание погрозил Филе пальцем, ясно давая понять, что встреча не последняя и следующее свидание обязательно резко отрицательно скажется на Филином здоровье.

— Привет, Филя. Кофе хочешь? — дружеским тоном спросил Злобин.

— Спасибо, я дома попью. — Филя постучал пальцем по циферблату часов. — Через двадцать минут.

— А я выпью. Виталик, разорись на кофе для начальника.

Злобин не без удовольствия отметил, что Филя невольно вздрогнул. Ничто не может так напугать человека, как его собственное воображение. В этом Злобин убедился давно и очень редко давил на подследственного голосом. Зачем рвать глотку, когда достаточно разбередить воображение и толкнуть в нужном направлении. У каждого свои тараканы в голове, зачем напрягаться и рисовать картины ада, если можно тихим голосом обронить: «Ты даже не представляешь, что тебя ждет». И готово, человек такое себе нарисует, никакому Босху не снилось. А Филя невольно напрягся, что не укрылось от Злобина. Конечно, появление седовласого солидного дядьки вместо невыспавшегося сосунка следователя означало, что прокуратура бросила в бой тяжелые фигуры, а это на оптимистический лад явно не настраивало.

«Клиент потек», — сделал вывод Злобин. Закурил и стал демонстративно разглядывать Филю. Судя по одежде, Арнольд Филиппов относил себя к тем немногим, кому кризис в стране пошел на пользу. Он закинул ногу на ногу, позволяя всем любоваться его мокасинами из мягчайшей кожи, по последней моде надетыми прямо на босу ногу. Светлый мешковатый костюм, опять же по моде, был измят до неприличной, на вкус Злобина, степени. Золотой гарнитур «новый русский»: цепь, перстень, роллекс. Мобильник на боку. И пачка престижного «Парламента», которую Филя крутил в нервно подрагивающих пальцах.

Злобин помнил Филю еще с тех времен, когда школьник-лоботряс Филиппов бегал в шестерках у фарцовщиков. Тогда Филя одевался так, что служил ходячей рекламой своего бизнеса: весь с ног до головы в джинсе и с пачкой «Мальборо», торчащей из нагрудного карманчика так, чтобы была видна всем. С тех пор из темного океана «теневого бизнеса» на свет выползли новые формы жизни. По просторам страны бродили тираннозавры, заглатывающие в один присест алюминиевые комбинаты, исполинские динозавры, распухшие от «денег партии», мирно пощипывали листочки с баобабов банковской системы, устраивали загонные охоты саблезубые тигры со спортивным прошлым, сбивались в стаи татуированные гиены, волки с гор спускались на обжитые равнины.

А Филя с тех пор не изменился, только шкурку поменял. Как был мелким фарцовщиком и кидалой, так и остался. Все то же отвратительное сочетание затаенного страха и показной наглости. Странно, но эти же видовые признаки клиента со сто пятьдесят девятой статьей УК[25] Злобин обнаруживал у экономистов-реформаторов гайдаровского призыва. И сейчас сквозь запах дорогого парфюма Злобин обостренным чутьем следователя ощущал неприятный гнилостный дух, идущий от Фили, вальяжно развалившегося на стуле.

«Пора сажать, — решил Злобин. — Филя уже весь сгнил изнутри».

Стрельцов поставил перед Злобиным чашку с кофе. Тот быстро, пока Виталик не вернулся к своему столу и не воспринял это как сигнал вести протокол, сделал два глотка и отодвинул чашку.

— Филиппов, а ты каким ветром здесь оказался?

Филя с показным пренебрежением повернул голову и ответил:

— Если я задержан, то без адвоката разговаривать не буду

— Имеешь право, — согласился Злобин. — Только Эрнест Янович не приедет.

Удар был нанесен мастерски. От таких, незаметных для зрителей, боксер сразу же начинает плыть. Он еще способен наносить удары и увертываться, но всем телом уже осознал, что проиграл.

Филя вздрогнул и развернулся всем телом к Злобину.

— Это еще почему?

— Сказал, других дел полно. — Злобин сочувственно посмотрел на Филю. — Не повезло тебе с адвокатом.

— Он не мой, а моей фирмы, — с обидой в голосе уточнил Филя. — Я ему бабки за год вперед плачу, пусть работает!

— А как фирма твоя называется? — Этим вопросом Злобин отвлек от острой темы: и без адвоката положение прокурорских было хуже некуда.

— «Балтик Трест», — с апломбом произнес Филя.

— Ты смотри, как круто! Почти «Чейз Манхэттен Бэнк», — поддел Злобин.

— Только не надо ля-ля, понятно? У меня чисто конкретно…

Филя зашевелил в воздухе толстыми пальцами, и Злобин моментально сделал каменное лицо.

— Полегче, Филиппов! — не повышая голоса, произнес он. — Не по рангу гонор. Ты сначала с полгода в братковской камере покантуйся, а потом две ходки почалься на воровской зоне, только после этого я тебе разрешу распальцовки мне показывать. И то если настроение будет.

Зрачки у Фили дрогнули влево и надолго прилипли к уголкам глаз, а с лица схлынула краска. Злобин не без злорадства заключил, что воображение Фили сейчас рисует такой фильм ужасов, что Хичкок может отдыхать. По поехавшим вниз уголкам губ и плаксивому выражению, мелькнувшему на холеном лице, было ясно, что перспектива оказаться в камере с урками Филю не вдохновляет.

— Ты за что гражданина Музыкантского обидел, Филя? — приступил к делу Злобин. Он отхлебнул кофе.

«Будем надеяться, что Виталик не дурак и напишет что-то типа: „что вы можете показать по сути…“ — и так далее. Не зря же пять лет на юрфаке штаны просиживал».

Он искоса глянул за плечо Фили на Стрельцова, быстро водящего ручкой по бланку протокола.

— Не обижал я его! — Филя неподдельно возмутился. — Так, теры кое-какие были. Но в бизнесе без этого не обходится.

— Из-за «мерсов» поссорились? — подсказал Злобин.

— Это вам Музыкантский наплел? Требую адвоката и очной ставки. — Филя демонстративно отвернулся и уставился в окно.

— Филя, пока твой адвокат не приехал, я сам дам тебе бесплатную консультацию. — Злобин придвинул к Филиппову пепельницу. Тоном уставшего преподавателя юрфака продолжил: — Очная ставка производится для уточнения показаний, полученных в ходе следствия от допрошенных независимо друг от друга лиц. А я не горю желанием быть разводящим между двумя коммерсантами. Если ты утверждаешь, что конфликт у вас произошел из-за «мерсов», то катитесь вы, голубчики, в арбитражный суд. Там и парьте друг другу мозги.

Филя закурил, выпустил дым в потолок. Всем видом показал, что задумался. Злобин не торопил, предоставляя ему самому шагнуть в яму

— Допустим, из-за «мерсов». — Филя наконец решился продолжить разговор. — А что тут такого?

— Ничего, — пожал плечами Злобин. И мысленно добавил: «Кроме того, что Виталик сейчас в протоколе „признаю“ написал». — Кстати, Стрельцов, дактилоскопическую карту уже доставили?

— Да-а, — протянул Стрельцов.

— Так чего мурыжишь, бросай сюда! — Злобин поймал картонку, полюбовался сам и повернул лицевой стороной к Филе: — Узнаешь? — Злобин дождался, пока Филя наморщит лоб, и сунул карточку в папку.

Бесхозная дактилокарта, неизвестно как попавшая в его стол, была для Злобина «домашней заготовкой», гарантирующей стопроцентный гол. Филю много раз заметали в отделение милиции, дважды по молодости проходил по восемь-восемь[26], но открутился. Значит, «пальчики» с него снимали, этого Филя забыть не мог.

— Во сколько ты уехал из квартиры на Ватутина? — спросил Злобин, отхлебывая кофе.

Зрачки Фили заметались то влево, то вправо — верный знак, что он лихорадочно просчитывает, к чему клонит следователь, и одновременно пытается что-то придумать. Дактилоскопическая карта сыграла роль козырного туза, крыть, по понятию Фили, было нечем. Если в квартире что-то произошло, то все пальчики уже на экспертизе и отпираться смысла нет.

— Часа в четыре. Может, раньше. — Филя насторожился, ожидая следующего хода следователя.

А Злобин раскрыл первую попавшуюся папку из лежавших на столе. Сделал вид, что внимательно читает, держа чашку у рта. Читал он путаные показания гражданина Лучникова, обвиняемого в нанесении тяжких телесных повреждений собутыльнику, но Филя об этом не догадывался.

— А не в шесть? — спросил он, подняв взгляд на Филю,

— Да вы чо, я в это время с Галькой в Светлогорске был! Спросите, она подтвердит.

— А кроме нее кто?

— Меня весь пансионат видел, кого хотите спрашивайте!

— Ладно, значит, в четыре. — Злобин отхлебнул кофе, и Виталий по его сигналу сделал соответствующую запись в протоколе.

«Ну как такого не посадить? Таких учить надо». Филя попался на старый, как сама борьба с преступностью, прием. Задай Злобин вопрос иначе: «Вы бывали в квартире на Ватутина?» — гарантированно получил бы отрицательный ответ. А когда уточняют время, не ставя под вопрос сам факт, неопытный подследственный сыплется.

— Мужиков, что в квартире с Музыкантским были, знаешь? — как можно небрежнее спросил Злобин. — Охрана, что ли, его?

— А черт их знает. — Филя раздавил окурок в пепельнице. — Можно, я еще одну закурю, а?

Злобин от удивления чуть не расплескал кофе. Такой скорой демонстрации морального поражения он не ожидал, тем более что все только начиналось.

— Кури, не спрашивай. Не мои же стреляешь. — Злобин проследил, как Филя трясущимися пальцами достает сигарету, и снова сделал вид, что сверяется с протоколом. — Там был маленький такой, на злого клоуна похожий. Как его Музыкантский называл, не помнишь?

— При мне никак. А что?

— Хорошо, а как они себя вели? Чем занимались!

— Кто, эти черные? Так, сидели просто. Телевизор смотрели. — Филя трясущимися пальцами еле справился с зажигалкой.

— Сколько ты пробыл в квартире?

— Полчаса. Может, меньше. — Филя затянулся. Мысль, пришедшая ему в голову, заставила говорить без паузы. Он так торопился, что слова стали вылетать вместе с облачками дыма. — Я же с Галькой… Кхм. Торопился очень. Пока заправлю тачку, пока доеду… Ну, вы понимаете.

«Роет себе яму с азартом Стаханова», — заключил Злобин. Он с первого взгляда раскусил Филю, у таких кишка тонка уйти в глухуюнесознанку, такие выкручиваются и петляют, врут, невольно сдавая информацию.

— Постарайтесь вспомнить, Филиппов: за эти полчаса вы в квартире ни у кого оружия не видели? — задал он следующий вопрос, на который знал ответ.

— Не-ет. — Филя так затряс головой, словно речь шла о его квартире.

— Я так и подумал. — Кофе совсем остыл, и, сделав глоток, Злобин недовольно поморщился, — И о чем ты разговаривал с Музыкантским?

«О делах», — мысленно подсказал ответ.

— О делах, — без промедления ответил Филя.

— О «мерсах»? — уточнил Злобин.

— И о них тоже. А в чем дело, я не пойму?

— И я ни фига не понимаю! — Злобин опустил чашку. — Слушай, Виталий, сделай еще кофейку. Не разорю?

— Да что вы, Андрей Ильич!

Стрельцов резво вскочил из-за стола.

«Пока ты воду из графина нальешь, пока с кипятильником провозишься, я клиенту окончательно мозги запудрю. Только писать об этом не надо», — подумал Злобин, глядя на мальчишеский затылок Стрельцова. Поспать парню сегодня ночью явно не удалось, русые всклокоченные хохолки торчали в разные стороны, как побитая ураганом пшеница.

— Может, я от жизни отстал и гнать меня надо из прокуратуры, — словно сам себе сказал Злобин, краем глаза контролируя реакцию Фили. — При мне преступники масть не меняли, считалось западло. Гопники по карманам не щипали, а кидалы не мешали жить каталам. Нет, конечно, попадались уникумы, кто насиловал, убивал и грабил одновременно. Но это исключение. А теперь… Нет, не пойму. О тэмпора, о морэс! — вздохнул он и обратился уже напрямую к Филе: — Вот, например, ты. Как говорят, кто ты есть по жизни? Не могу ответить. И фарцовщиком был, и ломщиком у обменников промышлял, и кидаловом баловался. Вот кто ты, Филиппов Арнольд!

— Между прочим, я — президент фирмы «Балтика-трест», — дрогнувшим голосом произнес Филя.

— Коммерсант, значит, — не без сарказма заключил Злобин. — Скажи еще, что налоги платишь.

— Плачу! — с вызовом заявил Филя.

— Так какого же рожна ты в бандиты записался?! — Злобин для большего эффекта шлепнул ладонью по столу. — Все нормальные бандиты в коммерсанты идут, а ты, значит, поперек течения прешь.

— Что вы имеете в виду? — У Фили краска разом схлынула со щек, а веки мелко задрожали.

— У Музыкантского спроси. Он на тебя заяву накатал, что ты его силой на хату привез и до смерти пугал, требуя какие-то бабки.

Филя еще больше побледнел и через силу сыграл возмущение.

— Врет! Не было такого. И хата эта его, для баб снимал. — Он раздавил сигарету в пепельнице. — И вообще, требую адвоката!

— Да не кипятись ты! — Злобин небрежно махнул рукой и откинулся в кресле. — То, что Музыкантский врет, я и без тебя знаю. Будем рассуждать логично. Ваши законы я не уважаю, но учитывать их должен. Кто ты против Музыкантского? Никто. По закону заказать ты его не имеешь права. А рискнул бы, отвечать пришлось бы и тебе и тем лохам, которых ты на это дело подписал бы. И кинуть Музыкантского ты бы не посмел. Выходит, он тебя кинул. Естественно, ты попробовал качать права, но Музыкантский послал тебя куда подальше. Ты утерся и уехал в Светлогорск водку пить. Я правильно излагаю?

Филя лихорадочно соображал, зачем прокурорский отмазывает его, придумал себе какое-то объяснение и выдавил:

— Допустим.

Виталий поставил перед Злобиным чашку, тот поблагодарил кивком, но отпивать из нее не торопился.

— А потом Музыкантский решил тебя утопить окончательно и накатал заяву в РУБОП, — продолжил рассуждать Злобин. — Дядька он подлый, на него это похоже. Хотя… Что-то не стыкуется. Если бы Музыкантский хотел тебе печень отбить, он бы бандюков нанял, а не стал бы для столь благородного дела РУБОП подписывать. Я правильно рассуждаю? — Злобин выдержал паузу, медленно затягивая невидимую петлю на шее Фили. — И возникает вопрос: как мысль о РУБОПе возникла у Музыкантского? Филя, ты не молчи. Накуролесили, а я за них мозги парю!

— А при чем тут я? Не знаю я ничего!

— Зато я знаю! Филя, запомни: мобильник — это круто, но очень глупо. Потому что незаметней в водосточную трубу орать, чем этой штуковиной пользоваться. Ты же знаешь, в Приморске стоит база Балтфлота. Район у нас особый. Значит, слушают эфир и моряки, и военные, и ФАПСИ. Я уж не говорю о сыскарях-любителях. Намек понял? — Злобин отхлебнул кофе. — Чтобы я тебе поверил и продолжил отмазывать, воспроизведи-ка ты, Филя, все, что ты жене Музыкантского наплел. Учти, слово в слово!

— Ну, это… — Филя заерзал на стуле. — Ничего особенного.

— Филя, не виляй, — предостерег его Злобин, открыв папку на первой же попавшейся странице. — Я жду.

— Я сказал… — Филя набрал воздуху, как перед прыжком в воду. — Сказал, что Муза допрыгался. Бог не фраер, все видит. Муза кинул меня, а теперь его дагестанцы порвут, как грелку. Будет с ними сидеть на хате на Ватутина, пока не продаст «мерсы» и не вернет бабки.

— А на сколько он тебя кинул? — как бы мимоходом поинтересовался Злобин, водя пальцем по строчкам.

— Пятьдесят штук баксов.

— Круто! — Злобин покачал головой. — Хотя, если подумать, для Музы это копейки.

— Ни фига себе копейки! — задохнулся от возмущения Филя. — Я хату трехкомнатную заложил и домик в Прибрежном. Весь в долгах, как собака в блохах…

— И какой это тебе банк поверил? — усмехнулся Злобин, отодвинув ненужную теперь папку

— Я что, совсем лох?! Банк только треть стоимости дает, а мне ровно полета штук требовалось. Я квартиру и домик продал Яновскому. На бумаге. — Филя на пальцах изобразил некую комбинацию, демонстрируя сложность сделки. — Фишка в том, что я продал, но на месяц, понятно? Ну, он мне дал бабки, а я подписал бумаги, что хату продал. Верну деньги — Гарик Яновский порвет договор.

— Ага. «Есть срок!» — поздравил себя Злобин. — Получается, что Муза сначала тебя в долю взял, пригнал тачки, а деньги не отдал. Ты и подвис, так?

— Вилы мне уже! — Филя ткнул растопыренными пальцами себе в горло. — Я с Музой как договорился: бабки мои, концы в Германии и перегон тачек обеспечивает он. Эта сука десять «мерсов» пригнал, четыре тут же кому-то впарил. Я говорю, отдай долю бабками или тачками. А он лепит, что бабки отстегнул ментам и таможне, шесть машин — наша прибыль. Но он ждет гонца от казанских, якобы им обещал. И пока казанские от тачек сами не откажутся, он их продавать не будет. Короче, сиди, Филя, пухни.

— Интересно живете, даже завидно. — Злобин сделал еще глоток. — Допустим, начались бы разборы…Кто бы за тебя слово сказал? Например, Гарик подтвердит, что он тебе бабки дал? В договоре, как я понимаю, сумма копеечная стоит.

— Гарик подлянку не кинет, я уверен. Деньги он мне у себя дома передал. Там его баба крутилась. Алла Бесконечная, знаете такую? — Он дождался утвердительного кивка Злобина. — А со мной охранник был, Валя Столб. Пацан конкретный…

— И Гарик бабки из сейфа достал и просто так тебе отдал?

— А чо тут такого? Я же в залог недвижимость отдал.

— Отдал, не отдал, кто вас разберет. Договор же липовый. — Злобин задумался, поднеся чашку ко рту. — Насколько я знаю, Гарик далеко не лох. Два свидетеля — это хорошо. Но неужели он с тебя расписку за полета штук не взял для подстраховки?

— Ну подмахнул я бумажку, что тут такого. — Филя расслабился и вальяжно забросил ногу на ногу. — Вам не понять. Как говорится, чем точнее счет, тем крепче дружба. У нас, бизнесменов, только раз подставься — потом все кидать начнут.

Злобин помолчал, анализируя услышанное. Пришел к выводу, что на статью Филя уже наговорил.

— Ладушки. С этим закончили. — Злобин отставил чашку — Картина мне ясна. Муза оказался сукой порядочной, а ты — круглым дураком. И не из-за того, что тебя кинули, а что РУБОП в разборки подписал. Что мы имеем в сухом остатке? — Злобин, не таясь, стал диктовать Виталию:

«Гражданин Филиппов встретился с гражданином Музыкантским в четыре часа дня на квартире по адресу улица Ватутина, дом восемь, квартира двенадцать для решения конфликтной ситуации, возникшей у них на почве совместного бизнеса. Деньги в количестве пятидесяти тысяч долларов США, вложенные гражданином Филипповым в покупку десяти машин марки „мерседес“, были им получены в долг от гражданина Яновского. По предложению Яновского был оформлен фиктивный договор купли-продажи принадлежащей гражданину Филиппову недвижимости. По взаимной договоренности Филиппов должен был вернуть долг Яновскому в течение одного месяца».

— На месяц расписку давал? — уточнил Злобин у сосредоточенно слушавшего Фили.

— Ну, — как загипнотизированный кивнул Филя. «Если дурак, то надолго», — подумал Злобин и продолжил: — «Срок истек, а гражданин Музыкантский отказался выплатить Филиппову прибыль, причитающуюся от реализации машин. Чем поставил гражданина Филиппова в крайне затруднительное материальное положение. Для психологического давления гражданин Музыкантский использовал присутствие в квартире пятерых членов дагестанской преступной группировки». Филя, ты же Гнома не можешь не знать, так?

— Ну, был там Гном. И братья его черножопые.

— А стволы они тебе под нос не совали?

— Было, — кивнул Филя.

— Так и говорил бы… — Злобин бросил взгляд за плечо Фили и убедился, что Стрельцов успевает все заносить в протокол. — «Среди пяти дагестанцев, угрожавших ему оружием, гражданин Филиппов безоговорочно опознал Ису Мухашева, известного под кличкой Гном. Далее гражданин Филиппов покинул квартиру в начале пятого. Музыкантский остался с дагестанцами. Этот факт Филиппов решил использовать для мести Музыкантскому. Он позвонил жене Музыкантского и заявил, что последний находится в руках преступников. Филиппов рассчитывал, что жена немедленно обратится в РУБОП и в ходе операции Музыкантский будет задержан совместно с лицами, причастными к оргпреступности и имеющими при себе оружие. В ходе разбирательства, как надеялся Филиппов, будет установлено, что Музыкантский занимался доставкой и реализацией угнанных в Германии автомобилей. В Германии он работал под прикрытием чеченской группировки, по ее просьбе содействовал преступной деятельности ОПГ[27] Мухашева на территории Калининградской области». Так, Филя?

Филя на секунду задумался, потом кивнул.

— Ты мне не кивай, как мерин, а скажи человеческим языком. — Филя едва открыл рот, как Злобин указал на Стрельцова. — Не мне, а ему скажи.

Филя от удивления захлопал глазами, но все-таки развернулся.

— Кхм. Да.

— В смысле подтверждаете? — уточнил Виталий.

— Ну, подтверждаю.

Злобин посмотрел на часы. Без пяти минут десять.

И он из спортивного интереса решил уложиться минута в минуту в отпущенный по закону срок задержания.

— Виталик, ты все записал?

— Да, Андрей Ильич.

— Дай Филиппову на подпись. И заканчивай эту бодягу. — Злобин встал, со стоном размял затекшую поясницу. Филя шевелил губами, читая строки протокола.

— «С моих слов записано верно», — подсказал Виталий, протягивая ручку.

— Не учи, начальник! — Филя красивым жестом достал из кармана «паркер». Чиркнул по листкам протокола. — Только ты между строк больше не дописывай, а то я вас знаю!

«Сейчас узнаешь!» Злобин присел на угол стола.

— Гражданин Филиппов, повернитесь ко мне. Филя дрогнул, чутко уловив металл в тихом голосе Злобина. Смотреть ему теперь пришлось снизу вверх, что тоже не добавляло уверенности в себе.

— Гражданин Филиппов, на основании ваших показаний я вынужден задержать вас по подозрению в соучастии в незаконной предпринимательской деятельности. Мерой пресечения избираю заключение под стражу. Сейчас следователь Стрельцов оформит бумажки — и вперед на кичу!

— Я… Да ты… — Филя попытался встать, но Злобин опрокинул его на стул, резко толкнув в плечо.

— Сиди и не рыпайся! Не хочешь по-плохому, по-хорошему будет хуже. — Злобин не без удовольствия отметил, что лицо клиента заблестело от испарины. Страх выдавил из тела холодный пот. — Что тебе не нравится, а? Я закрываю тебя по незаконному предпринимательству и сразу же допускаю к делу Эрнеста Яновича. Думаю, старый лис скостит тебе срок до минимума. И обещаю ему в этом не мешать.

— Какое еще незаконное?! — Филя даже не попытался вскочить, только поджал под стул ноги.

— А как мне еще квалифицировать твои кренделя с Гариком? Пятьдесят тысяч баксов черного нала — аккурат на особо крупный размер тянет. Это тебе Эрнест за минуту объяснит. — Злобин перевел дух и елейным голосом продолжил: — Или ты, Филя, круче всех решил стать? Могу посодействовать. Я хотел твой конфликт с Музыкантским пустить отдельным эпизодом и не выдвигать по нему обвинения. Но по желанию трудящихся могу этого не делать. Хочешь, я дам ход заяве Музыкантского? Только станет тебе, Филя, хуже некуда. На Ватутина после твоего звонка пальба была, два рубоповца под пули попали. Чем это пахнет? — Он выдержал паузу, позволив Филе самому придумать последствия. — Это, Филя, такой букет статей, что для начала мне придется тебя закрыть в камеру не к честным мошенникам и вороватым бухгалтерам, а к злостным бандюкам. Вот и показывай им там распальцовки, пока я с терпилой Музыкантским тут кофе пить буду. — Злобин похлопал Филю по обмякшему плечу. — Виталик, у нас, случаем, кавказцев под замком нет?

— Как не быть! Два чеченца за разбой сидят, — с лету подхватил игру шефа Стрельцов.

— Во! К ним тебя и подселим. — Злобин усмехнулся. — РУБОП, чтобы ты знал, дагестанцев сильно обидело. Некоторых смертельно. Вот теперь представь, что горцы с тобой за своих сделают.

Филя наверняка представил некий симбиоз кровной мести с групповым изнасилованием, потому что его лицо вытянулось, а в глазах возник смертельный ужас.

— Все, Виталий, закрывай клиента. — Злобин встал. — И оформи ордер на обыск в квартире Гарика Яновского. Через пять минут Твердохлебов за ним зайдет.

— А Гарика за что? — выдавил Филя.

— За компанию, — усмехнулся Злобин. Злобин усталой походкой прошел к дверям, на пороге обернулся и, чуть заметно подмигнув, сказал:

— Кстати, Виталик, посмотри на часы. Часы показывали десять. Минута в минуту.

Глава 13. Кофе в постель

Алла подставила тело горячим лучам солнца, бьющим в распахнутое окно, и блаженно, как кошка, прищурилась. Если кто-то и видел ее из окон напротив, она не возражала. Смазливая мордашка, длинные ноги и упругое тело — это весь ее основной и оборотный капитал. В последние дни Алла обдумывала эту простую мысль так активно, что в левом уголке губ с ужасом обнаружила горькую старушечью морщинку. Пока едва заметную, но от этого на душе легче не стало. Напротив, жернова в ее маленькой головке завертелись еще быстрее, перемалывая в труху все возможные варианты спасения.

С детских лет Алла чувствовала повышенный интерес к своей персоне со стороны противоположного пола. Сначала это были сопливые мальчишки из детского сада, потом их сменили озабоченные одноклассники, а в десятом, классе Алла, за невероятную длину ног прозванная Бесконечной, узнала оборотную сторону мужского обожания. Пресытившись вниманием ровесников, она стала посещать клуб моряков, кафе и прочие увеселительные заведения Калининграда, где кипела «взрослая жизнь». За все: надо платить — даже если за развлечения платит очередной поклонник. Экскурсия во взрослую жизнь закончилась непредвиденной беременностью. Алла считала, что ей еще повезло. Подружку по веселому времяпрепровождению вскоре нашли в заливе с явными следами насильственной смерти, последовавшей после неоднократных насильственных половых актов.

Беременность школьницы в провинциальном городе — это что-то сродни солнечному затмению или гастролям Пугачевой. О таком событии судачат не один год, его хранят в памяти народной, украшая все новыми и новыми подробностями. Маме Аллы — работнику облроно — вовсе не хотелось, чтобы минимум две пятилетки подряд лекторы из облздрава использовали ее дочь в качестве отрицательного примера в беседах с новой порослью школьниц, достигших греховного возраста. Аллу срочно отправили к бабушке в Ленинград, и она вернулась, пропустив в школе всего две недели, в полном здравии и с новым жизненным опытом.

Опыт имел побочный эффект, за который за Аллой навсегда закрепилась кличка Бесконечная. Медицинского термина аноргазмия она тогда еще не знала, а когда нашла в умной книжке, это ничего не изменило. Поделилась своей бедой с мамой, на что ветеран облроно резонно заметила: «Дура, живи и радуйся, коль ничего тебе от мужиков, кроме денег, не надо».

Она была права, от денег Алла получала ни с чем не сравнимое удовольствие. Вскоре масштаб родного Калининграда показался ей недостаточным, и Алла, забросив педфак, отправилась покорять Питер.

А там демократический мэр Собчак срочно переделывал колыбель революции в будуар капитализма. Евроремонт северной Пальмиры шел полным ходом, и светская жизнь, сопутствующая экономическим реформам, била ключом. Хлынувшим в город инвесторам требовались эскорт-услуги, а среди отечественных бизнесменов возник резкий спрос на глупых, но длинноногих секретарш. Поэтому талант и внешние данные Аллы Бесконечной пришлись как нельзя кстати. За два года она изучила Питер вдоль и поперек. Но ее меньше всего интересовали Эрмитаж и прочие лавки древностей. Алла досконально исследовала все пристойные сауны, ночные кабаки и дачи. Была вхожа в несколько элитных квартир и элегантных офисов. Раз повезло целый месяц пожить в настоящем новорусском особняке. Само собой, пришлось выезжать за границу для сексуального обеспечения отдыха и деловых переговоров.

К сожалению, смертность среди двигателей реформ оказалось слишком высокой. Не успела закадрить человека, а его уже несут в ящике из полированного красного дерева. А потом и вовсе казанские братки устроили в городе такой отстрел, что половину визиток, что скопились у Аллы, пришлось за ненадобностью порвать. Очень некстати питерский угрозыск заинтересовался Аллой и стал регулярно вызывать для дачи показаний по поводу безвременно взорванных, застреленных и пропавших без вести знакомых. И добрые люди посоветовали временно исчезнуть из города.

Домой Алла вернулась, как викинг из похода: вся обвешанная дорогими шмотками и побрякушками, но никому не нужная. Пришлось забагрить первого попавшегося мужика. Им и оказался Игорь Михайлович Яновский. Гарик, как он сам просил себя называть.

На закате пятидесятилетия помятый и обрюзгший Гарик все еще молодился и старался везде и всюду показываться в сопровождении длинноногих девок. Сознательно или нет, но он пытался во всем походить на своего кумира — бородатого и пузатого певца, хрипящего: «За милых дам, за милых дам!» Алла, окончившая музыкальную школу и благодаря поклонникам знавшая азы бизнеса, быстро поняла, что деятельность Гарика имеет такое же отношение к экономике, как трехаккордные песенки его кумира — к музыке.

Ее новый избранник даже не понимал, что хотя бы для приличия надо время от времени совершать легальные сделки. Он почему-то решил, что провозглашенная новой элитой экономическая свобода распространяется на всех без исключения. «Им можно, а мне нельзя?» — вопрошал он в ответ на робкие советы Аллы унять жлобский аппетит и перечислял фамилии экономических чудотворцев, демократических депутатов и кремлевских бонз. Все шло к тому, что очень скоро Гарику должны были популярно объяснить, кому и что можно. Хуже всего, что Алла, таскаясь везде и всюду с Гариком, стала излишне осведомленной в его аферах. А как умеют мотать душу опера, Алла еще не забыла.

— Шторы задерни, шалава! — раздалось за спиной. — И за кофе следи.

Алла заставила себя улыбнуться и только после этого повернулась.

— Ой, мусик встал! — проворковала она.

— Кому голой задницей перед окном вертишь? — проворчал Гарик.

На ее памяти Гарик еще ни разу не просыпался в хорошем настроении. А сегодня он вообще был мрачнее обычного.

— Мусик, а мне скрывать нечего. Пусть любуются на халяву.

Гарик почесал волосатый живот, потом заросшую щеку. Вид Аллы, залитой золотым светом, не оказал на него никакого действия. Молча взял со стола «Коммерсант» и пошел в туалет.

Алла ловко подхватила турку, коричневая кофейная шапка, угрожающе поднявшаяся над краем, сразу же опала. Выключила газ. Тосты уже были готовы, сливки подогреты до нужной температуры — Алла специально сунула палец, чтобы убедиться, а то потом крику не оберешься. Малиновый джем и мед разлиты по розеткам. Осталось только открыть две упаковки йогурта. Дома Гарик завтракал диетически, но, едва переступив порог офиса, начинал жрать всухомятку все подряд, успевая материть сотрудников и общаться с партнерами по телефону. После ударного часового аврала он уезжал в ресторан, как выражался, на «второй завтрак», плавно переходивший в «бизнес-ланч», и после сытного обеда начинал согласовывать с друзьями вечернюю пьянку.

С туркой в руке она назло Гарику подошла к распахнутому окну и встала в картинную позу, упершись свободной рукой в раму.

«Пошел он нафиг! Жлоб толстобрюхий. — Алла зло прищурилась на солнечных зайчиков, прыгающих по черепичной крыше соседнего дома. — Что, я себе лучше не найду?»

И чуть не заплакала. Сама понимала, что не найдет. Количество богатых и свободных мужиков резко сокращалось, а уже подросла новая смена длинноногих, готовых на все ради контрамарки на праздник жизни. Хуже того, в моду вошла буржуазность, все резко заделались примерными семьянинами, выходить в свет полагалось исключительно в сопровождении супруги, в крайнем случае, если сослал семейство куда-нибудь во Флориду, дозволялось иметь официальную любовницу, но одну и несменяемую.

Алла изначально рассматривала Гарика как промежуточный вариант, но время шло, и временное по закону подлости превращалось в постоянное. А терпеть такое чудо рядом с собой она была готова только за такие деньги, которых у Гарика никогда не будет. Алла, до тошноты ненавидящая все то, что в ее кругу называли «совок», с ужасом осознала, что и ее не миновал крест русской бабы: тащить на себе бестолкового мужика, отнимать у него стакан с водкой, уговаривать принять лекарство, прощать заходы налево, вытирать сопли и с ужасом ждать неизбежного — не сумы, так тюрьмы.

— А ведь сядет, коммерсант хренов! — прошептала она вслух.

В унитазе громко заплескалась вода.

Алла успела смахнуть слезинку и отскочить от окна. Едва не расплескала кофе.

Гарик вышел из туалета мрачнее тучи. Швырнул на диван газету, подтянул трусы и молча направился в спальню.

«Опять запор! — закатила глаза Алла. — Вот послал Господь утречко».

— Ты скоро там, мартышка? — раздался из спальни недовольный голос.

— Уже бегу, мусечка! — звонко отозвалась Алла, но даже не шелохнулась.

Она вдруг вспомнила вчерашний вечер. …Ужинали в клубе с банкиром Дубановым и его другом из Москвы. Гарик успел набраться до стеклянных глаз и не обращал внимания на то, как на нее смотрит москвич. Что означает столь долгий заинтересованный взгляд, Алла отлично знала. Весь вопрос, как из этого интереса выжать максимум. Дать по-быстрому в машине или сбежать с гостем в сауну, а потом полмесяца сиять фингалом под глазом, подарком Гарика, — такой романтики она себе позволить не могла. Рисковать, так по-крупному. Что в ее понимании означало переезд в Москву, должность в фирме, пусть на птичьих правах, и съемная квартирка в новостройке. На большее она не рассчитывала, заметив обручальное кольцо на пальце у москвича. Пытаться развести бизнесмена, как она уже знала, бодяга безнадежная, намучаешься, а потом сама же крайней и останешься.

Алла ответила москвичу взглядом глаза в глаза, потом медленно скользнула взглядом по плечам скатилась вниз по груди и ненадолго замерла на месте, прикрытом крахмальной салфеткой. Передернула плечами, словно избавляясь от наваждения, и, по-кошачьи зажмурившись, пригубила шампанское из бокала. Москвич был мужиком видным, с непередаваемым столичным лоском, одет с иголочки, с барскими замашками. Одного возраста с Гариком, но не в пример ему сухощав, с острыми чертами лица и шикарными усами под Никиту Михалкова. Алла с удовлетворением отметила, что после ее осмотра глаза москвича сделались, как у кота в марте.

Улучив момент, когда москвич, извинившись, вышел из-за стола, Дубанов наклонился к Алле и прошептал:

— Предупреждаю, Бесконечная, мужик он с гонором. Заставит ноги мыть и воду пить.

— А может, я именно об этом и мечтаю? — ответила Алла и достала сигарету.

Дубанов чиркнул зажигалкой, поднес огонь и едва заметно кивнул. Глаза при этом как-то странно блеснули.

Алла сообразила, что москвич зачем-то очень нужен Дубанову, и еще почувствовала, что Дубанов не просто подкладывает ее на раз приезжему партнеру, нет, по глазам было видно, что он решил командировочный интерес москвича превратить в свой, но не сиюминутный, а на перспективу

— Я умная девочка, — прошептала Алла, выпуская дым.

Дубанов еще раз кивнул и с довольным видом отвалился в кресле.

Алла, вздохнув, вернулась к печальной реальности. Перелила кофе в кофейник, бросила турку в раковину. Поставила на поднос две чашки. Прислушалась. В спальне было тихо. Осторожно на цыпочках подошла к двери в ванную. Открыла, встала на пороге. Всю стену занимало зеркало, и Алла пристально стала разглядывать свое отражение.

«Мамочка родная! Двадцать пять, без очков видно. Грудь еще ничего. Ноги, само собой, словно из зубов растут. Живот как у девчонки. А вот бедра уже тяжелеют. В мамку пошла, что тут поделать. Еще пару лет — и задница будет — хоть орехи дави».

— Пора, нечего тянуть. Последний шанс, девка, последний шанс! — прошептала она, подмигнув своему отражению.

— Ты скоро там, мартышка? — В голосе Гарика звучало раздражение.

— Иду, милый! — пропела Алла и шепотом добавила: — Чтоб ты сдох, жаба.

Она с омерзением представила рыхлый живот Гарика и дрожащие складки жира вокруг талии. И до боли стиснула ладонями виски.

Серый ангел

Джип поставили поддеревьями, в сотне метров от дома Гарика Яновского. Солнце уже поднялось высоко, его лучи пробивали густую зелень каштанов, и пятнистая тень на капоте машины напоминала камуфлированный раскрас бронетехники.

По радио передавали новости, из которых стало ясно, что страна продолжает накапливать первичный капитал и снижать жизненный уровень.

Твердохлебов повернул ручку настройки, и салон джипа наполнился хрипловатым голосом звезды отечественной эстрады, однофамилицы Гришки Распутина.

— Коза с баяном, — проворчал Твердохлебов и выключил приемник.

Посмотрел в зеркальце заднего вида. Злобин, закрыв глаза, полулежал на заднем сиденье.

— Андрей Ильич, ты не спишь?

— Нет, просто расслабился. Силы берегу, — отозвался Злобин, не открывая глаз.

— И то верно. Нам с тобой сегодня еще силы понадобятся для полового акта в извращенной форме с руководством. — Твердохлебов поскреб по-армейски стриженный затылок. — Интуиция и опыт подсказывают мне, что на этом празднике разврата нам опять достанется пассивная роль.

— Не стони раньше времени, Батон. Уже сейчас ясно, что по глупой наводке Фили ты ликвидировал ОПГ Мухи. Музыкантский в бегах, дагестанцы в морге, а Филя от своих слов не откажется, он у меня на крючке. Начальству легче будет из тебя героя сделать, чем шум поднимать. Поэтому я и взял тебя, а не угрозыск, чтобы палочка за раскрытие дела по горячим следам тебе досталась.

— Премного благодарен, — ответил Твердохлебов без особой радости в голосе. — Знаешь, Андрей Ильич, я в Чечне к какой мысли пришел? Героизм — это результат чьего-то раздолбайства или предательства.

— Классно сказал! Сам додумался?

— Ага, — кивнул Твердохлебов. — Только пока никак не соображу, почему все так сволочно устроено: за ошибки и подлость одних отвечают и платят жизнью совсем другие.

— Петя, возмездие умеет ждать, — назидательно произнес Злобин. — Филя в этом уже убедился. Через пять минут дойдет очередь до Гарика Яновского.

Твердохлебов в зеркальце посмотрел на Злобина. Глаза у рубоповца были грустные.

— Не скажи, Андрей Ильич! Филя — сявка мелкая, таких сажают по счету раз. А если бы этот жлоб Яновский хапнул денег побольше и прошел бы в областную думу, хрен нам сейчас дали бы его повязать! Попомни мое слово, еще всплывет, что он в местное отделение «НДР» входит. Так что готовься к неприятностям по партийной линии.

Твердохлебов зашелся нервным смехом. Злобин встрепенулся, сел и приготовился вступить в спор, но осекся, увидев идущего к машине Карасика.

Приняв в себя могучее тело Карасика, машина плавно закачалась на рессорах. Он устроился за рулем, правую руку положил на рычаг коробки скоростей.

— Как обстановка? — Твердохлебов сразу же стал серьезным.

— Объект в адресе, можно начинать, — коротко ответил Карасик.

— Ты его видел?

Карасика послали понаблюдать за окнами квартиры Яновского с чердака дома напротив. Заодно на правах старшего группы подготовить захват объекта.

— Сначала Алка Бесконечная в окнах мелькала. В полном неглиже, между прочим, завтрак готовила. А потом разок мелькнул Гарик. В сортир сбегал и опять в кровать завалился.

— Живут же люди! — с завистью вздохнул Твердохлебов. — Мы сутки на ногах, а ему голая баба кофе в постель подает. Нет, пора этот кайф обломать. Людей расставил? — Он опять перешел на деловой тон.

— Да. Один с крыши — на балкон, остальные через дверь. Ждут сигнала. — Карасик нетерпеливо забарабанил пальцами по рулю.

— Так, предупредил, чтобы стволы не доставали? Мне на сегодня трупов хватит.

— Обижаете, Петр Иванович. — Карасик сунул руку под куртку, достал миниатюрный бинокль. Открыл бардачок, положил в него бинокль, но руку убирать не спешил. — Что из спецнабора взять?

— Андрей Ильич, — Твердохлебов повернулся, — а что прокуратура думает по поводу героина в квартире у гражданина Яновского?

— Ты ему еще гранату подбрось! — задохнулся от такой наглости Злобин.

— Хозяин — барин. — Твердохлебов шлепнул по руке Карасика. — Мы же для пользы дела… А вдруг отмажут Гарика по мошенничеству? Мы его сразу же по другому эпизоду и вновь открывшимся обстоятельствам за жабры и подхватим.

— Сейчас Стрельцов с убэповцами у офиса Гарика сидят, начнут вместе с нами. Гарик так с недвижимостью наколбасил, что в УБЭП уже все сейфы вспухли от компры. Расслабься, Гарику и без тебя срок идет.

— А героиныч лучше любой бумажки, — не сдался Твердохлебов.

— Уймись ты! С ним Алка в хате, на нее все стрелки и переведут. Неужели не ясно?

— Ошибку понял, вину осознал, больше не повторится! — Твердохлебов подмигнул насупившемуся Злобину. Повернулся, указал рукой вперед. — Карась, прямо по шоссе, скорость сто, ма-арш!

Машина так резко рванула с места, что Злобина вдавило в сиденье.

* * *
Гарик Яновский чесал заросший густой порослью живот и медленно сатанел. Алла, коза безмозглая, как назло, тянула с завтраком. Внутренности распирало от скопившихся газов, выпитое вчера жгло желудок и мерзким желчным вкусом стояло во рту. От яркого солнца висок буравила боль — первый признак начинающейся мигрени. Но в глубине души Гарик отдавал себе отчет, что не выпитое и съеденное вчера в клубе, а ночной звонок Музыкантского не дает ему покоя.

Страх никогда не оставлял Гарика, то таился внутри, то выпирал наружу, что всегда кончалось дикой мигренью, но не было дня, чтобы холодная лягушачья лапка не стискивала сердце. И не было от страха лекарства. Наркотиков Гарик боялся, а водка уже давно не помогала.

«Сука Музыкантский, рванул из города, а я отдувайся! Он же сам этого губошлепа Филю предложил кинуть, а чуть прижали — в кусты. Этот лох последний не знал, что Муза только по предоплате работает. Красиво получилось, Филю и на квартиру с домиком развели, и на бабки. Оставалось только на счетчик поставить… Кто же знал, что он взбрыкнет! — Гарик что есть силы зашкрябал ногтями по животу. — Муза аж обделался со страху, сам виноват, не просчитал Филю. Я за Музу не подпишусь, мое дело сторона. Филю надо быстрее под нож пускать, пока дагестанцы сюда бригаду не прислали. А если пойдут серьезные разборки, то меня вычислят задень. Откупаться придется. И то если повезет».

За свою жизнь Гарик Яновский имел крупные неприятности три раза. Первой стала неожиданная отсидка. Во времена Андропова решили взяться за торговлю и закрутили гайки так, что образовался резкий дефицит директоров магазинов. Гребли мелкой гребенкой лучших работников прилавка, сроки паяли быстро и безжалостно. И приходилось на вакантные места назначать чуть ли не из грузчиков. Черт дернул молодого экспедитора Гарика поддаться на уговоры начальницы райпищеторга и сесть в только что освободившееся кресло директора магазина. Искренне рассчитывал на то, что в родной Совдепии все делается компанейски: поднимают волну, суетятся месяц, максимум квартал, потом докладывают и плюют в потолок дальше. Но просчитался.

Торг начали трясти за взятки. Палили кого-то наверху, а компромат набирали, выдергивая на допросы директоров магазинов. Гарик полдня парился в обществе заслуженных работников торговли в коридоре прокуратуры. В кабинет не вызывали, зачем-то тянули время. А мимо с озабоченными лицами сновали прокурорские ребята, таскали какие-то бумажки из кабинета в кабинет и не обращали никакого внимания на торгашей. Гарик совсем сопрел от страха, духоты и безысходности, когда один из прокурорских вдруг остановился рядом с ним и спросил:

— Чего маешься? Вот, черкни здесь, что давал ежемесячно, скажем… Ай, пиши, десять рублей. — Он сунул Гарику под нос раскрытую папку. — И вали домой. Десять рублей не те деньги, чтобы из-за них сыр-бор разводить, правильно?

— Что, я совсем лох — на себя писать? — возмутился Гарик.

— Лох, если законов не знаешь, — назидательно произнес прокурорский. — Кто первый о взятке стуканет, тот и неподсуден. Пиши, дурак, пока на тебя не написали!

— А кому давал? — поинтересовался на всякий случай Гарик.

— Завбазы Филатовой, там написано.

— А-а! — протянул Гарик и поставил витиеватую подпись.

Прокурорский побежал по коридору и скоро скрылся из виду. А сидевший на соседнем стуле седовласый пожилой мужчина в коричневом невзрачном костюме повернулся к Гарику и спросил:

— Вы что-то подписали, молодой человек? —

— Да. А вы?

— Я никуда не тороплюсь. Лучше посижу хоть до утра здесь, чем несколько лет в другом месте.

— Простите, а как вас зовут? — Гарик обрадовался возможности скоротать время в разговоре с умным человеком.

— Зачем я буду называть фамилию человеку, который не знает прописных истин! — Седовласый презрительно скривил по-старчески блеклые губы.

— Каких истин? — опешил Гарик.

— Ну, хотя бы такую: чем больше подписей, тем ближе прокурор, — нехорошо усмехнулся седой мужчина и отвернулся.

А через пять минут за Гариком пришли и предложили пройти в кабинет. Домой он в тот день не попал.

Через месяц следствие установило, что давал Гарик не десять, а пятьсот рублей в месяц и был начальным звеном в сложной системе взяток, восходящей прямо к вершине Минторга. Срок дали минимальный, но с конфискацией. Через два года на зону под Свердловском этапом пришел седовласый господин. Гарик злорадно заметил ему, что, оказывается, сажают и без подписи. Старик только хмыкнул и презрительно скривил губы. За хамство Гарик был тем же вечером жестоко избит урками, а старика с почетом устроили на работу в библиотеке.

Ничего хорошего на зоне Гарик не видел и ничему хорошему не научился. Он не мог понять, как это Ганди родил мысль, что всякий интеллигентный человек должен хотя бы год отсидеть в тюрьме. Индусу просто повезло, он чалился в британской колониальной тюрьме, а попал бы борец за свободу Индии на русскую зону, за неделю враз бы понял что к чему. Это англичане разрешили Ганди в одиночке даже козу держать. Якобы индус только молочко парное пил. Ага! У нас он бы сам… Тут Гарик всегда обрывал рассуждения, чтобы не вспоминать о неприятном.

Две другие неприятности случились уже в кооперативные времена. Гарик ошалел от свободы и принялся активно накапливать первичный капитал. Но всякий раз, когда капитала скапливалось достаточно для спокойной жизни, следовал дефолт местного масштаба. Бандюги отнимали все до копейки. Гарик выл от отчаяния, но все начинал сначала. Последняя конфискация состоялась в девяносто третьем, вымели все подчистую, и Гарик полгода жил в развалюхе в подмосковном городишке, питаясь хлебом и консервами. От нечего делать он, как Ленин в Шушенском, занялся самообразованием. Старый телевизор, шипя, принимал только один канал, и Гарик запоем читал все подряд. В книжке по истории Древнего Рима попался ему факт, от которого в голове, терзаемой непонятками, все сразу же стало на свои места.

Жил в Риме император Веспасиан, добряк и сибарит, типа Брежнева. Сам жил и давал жить другим. Поэтому и воровали при нем самозабвенно. А он сквозь пальцы смотрел и только усмехался. Но оказалось, что крут и коварен был он, как Сталин. Если случалась в государстве какая нужда — война, праздники или пожар, — а в казне, само собой, нулевой баланс, то Веспасиан посылал преторианцев к первому попавшемуся чиновнику с ордером. Имущество конфисковывали в доход Рима, хапугу под возмущенный хор подельников казнили, и все возвращалось на круги своя. До следующего раза, когда императору потребуются деньги. И смеялся добряк Веспасиан в ответ на требования горлопанов покончить с коррупцией и казнокрадством. «Знаю, что воруют и будут воровать, — приговаривал он. — Но мне легче отнимать наворованное, чем сторожить казну».

Гарик запомнил, что в шутку Веспасиан называл казнокрадов губками: мол, пусть напитаются влагой, а потом и выжать можно. В каждой шутке есть только доля шутки, и Гарик с грустью понял, что для криминальной братвы он был лишь губкой. Сколько этим волкам за крышу ни плати, рано или поздно оттяпают все, и, не дай бог, вместе с головой.

Пять лет ушло на то, чтобы снова подняться до прежнего уровня. Конкуренция в Москве стала дикой, деньги крутились бешеные, но все равно на всех не хватало, а на крышу Гарик уже не надеялся. Подвернулся случай, и Гарик перебазировался в провинцию.

В Калининграде ему, естественно, место на самом солнцепеке не предоставили, своих хватало, но Гарик был не в обиде: умудренный опытом, он решил держаться в тени и на шестых ролях. Он поставил себе целью сделать миллион и свалить из этой пасмурной страны. Почему именно миллион, он и сам не знал. Есть, наверное, какая-то магия в этой цифре. Только дурак скажет, что полтора или три лимона хуже, но все убогие и отчаявшиеся ставят перед собой именно эту высоту — миллион долларов. Берут планку, естественно, единицы, большинство ломает шеи.

Гарик приподнял грузное тело, уперся спиной в спинку кровати, угол больно врезался под лопатку, но менять положение он не стал. Боль, что выстрелила в висок, оказалась еще сильнее.

— На кой мне все это? — простонал он, морщась от боли. — Господи, за что?

Он закрыл глаза, свет из окна стал просто нестерпимым, острые лучики, казалось, жалят прямо в мозг. А сил встать и опустить жалюзи не было.

— Ты скоро там? — прокричал он, почмокал пересохшими губами и пробормотал: — Коза безмозглая. Алла вплыла в комнату, неся перед собой поднос.

— Ваш завтрак, сэр!

— Сказал же, задницу прикрой! — рявкнул Гарик.

— Да иди ты… — Алла плюхнула поднос ему на колени. — На, жри! Потребуется ротик вытереть, зови, я в ванной.

— Ты чего ворчишь, шалава?! — Гарик пожалел, что поднос мешает дотянуться и засветить этой козе в ухо. — Щас в жбан, блин, наверну, сразу подобреешь.

Алла презрительно хмыкнула, подхватила с пуфика халатик, забросила, стерва, на плечо и, вызывающе покачивая бедрами, прошла по коридору в ванную.

— Сучка. — Гарик облизнул шершавые губы. — Пора морду бить, совсем оборзела.

Он налил себе кофе, поддел ложечкой мед.

В прихожей мелодично запиликал звонок.

Гарик замер. Ледяная лапка страха больно стиснула сердце.

Алла прошлепала мокрыми ступнями к двери.

— Кто там?

— Откройте! РУБОП! — прорычали из-за двери. Гарик вздрогнул так, что кофе выплеснулся на грудь. Ожога он не почувствовал, потому что краем глаза заметил тень, скользнувшую сверху на балкон. Через секунду от мощного пинка дверь отлетела в сторону так, что затрещали петли, и в спальню вломился огромный мужик в серой пятнистой форме. Лицо, как полагается в таких случаях, скрывала черная маска.

— Гарик, лежать и не дергаться! — прошептали губы в разрезе маски. — И скажи бабе, пусть дверь откроет.

Живот у Гарика неожиданно заходил ходуном, мощные судороги выталкивали наружу все, что успел переварить за ночь желудок. Гарик еле сдержался.

— Я кому сказал? — повысил голос человек в черной маске.

— Алла, открой им дверь!! — заорал Гарик, разбрызгивая вокруг себя остатки кофе.

Серый ангел

Злобин вошел в прихожую вслед за Твердохлебовым. Карасик припечатал Аллу к стенке, из-за его широкой спины едва виднелись голое плечо и рука.

— Алла Бесконечная? — Злобин отстранил Карасика. Пришлось отвести глаза — Алла выскочила из ванной, не успев одеться. — Только один вопрос: где Гарик держит сейф?

Алла еще не справилась с испугом, губы мелко дрожали, в широко распахнутых глазах уже собирались слезы. Злобин не стал ждать, пока она пустит в ход смертоносное женское оружие — визг и слезы, и повторил вопрос:

— Где сейф?

— В кабинете. За книжными полками, — пролепетала она.

— Там? — уточнил Злобин, указав на дверь из красного дерева.

Алла кивнула.

— Оденься и сиди на кухне. — Злобин достал из кармашка пиджака удостоверение. — Чтобы все было по закону, представлюсь. Злобин, начальник следственного отдела прокуратуры. — Он отметил, что глаза Аллы расширились от страха, и дожал: — Для тебя лично поясню, Гарик спекся. Сиди на кухне и жди, я с тобой еще поговорю.

Он прошел в спальню, распахнул руки, словно собирался заключить Гарика в объятия. Но тот лежал неподвижно на широкой кровати. Из-за бледности и отечности лица вполне можно было бы принять за труп, если бы не поднос с завтраком, дрожащий на животе.

— ГражданинЯновский? — Злобин не выдержал и усмехнулся. — Кажется, прервал ваш завтрак. Гарик приподнял голову и прошипел:

— Злоба, если твои собаки мне в хату наркоту принесли или оружие…

Злобин с намеком подмигнул Твердохлебову, занявшему позицию в изножье кровати. Тот потупился и отвел взгляд. Рубоповец, что стоял как часовой у двери на балкон, самодовольно гыгыкнул.

— Гарик, если ты меня по кличке назвал, то должен знать: Злоба такой ерундой не занимается. Я к тебе по другому вопросу. — Злобин раскрыл папочку. — Гражданин Яновский, вы подозреваетесь в незаконном предпринимательстве. Вот постановление на обыск. Знакомиться будем? — Злобин показал бумажку с печатью.

«Господи, ну почему они начинают думать о плохом только после предъявления ордера? Конечно, до этого они себя самыми хитрожопыми считают», — подумал Злобин, с улыбкой следя, как лихорадочно просчитывает ситуацию Гарик.

Гарик наконец оборвал мыслительный процесс, отставил поднос и сел, свесив ноги с кровати. Злобин сунул ему под нос ордер.

— Ну и что дальше? — Заросшая поросячьей щетиной щека задергалась от нервного тика, и Гарик хлопнул по ней ладонью.

— А дальше, Гарик, мы можем поступить по правилам или по закону. — Злобин убрал бумажку в папку. — Предлагаю самому выдать ценности, добытые преступным путем. И желательно расписочку гражданина Филиппова на полсотни тысяч баксов и фиктивный договор. Сей факт я отражу в протоколе. По закону тебе полагается снисхождение. Как говорят, суд учтет. Или будет обыск по всем правилам. От евроремонта в хате останется только груда стройматериалов и остатки мебели. Но все, что мне надо, я найду.

— Может, тебе еще и явку с повинной накатать? — нехорошо усмехнулся Гарик.

— С явкой ты опоздал. Музыкантский тебя так подставил, что дальше некуда, — вздохнул Злобин. — Это вы куролесите, а отписываться мне приходится. Намотал себе Муза срок по двести десятой[28] и тебя до кучи взял. Что глаза выпучил? Или, думаешь, я позволю в РУБОП просто так стрелять?

Гарик испуганно стрельнул глазами в Злобина. «Так, про стрельбу он знает. Включай воображение, дурик! — мысленно подстегнул его Злобин. — Быстренько придумай, что мы повязали Музыкантского. Давай-давай, рви себе нервы».

Гарик судорожно вдохнул, приложив руку к животу.

— Паровозом я по делу не пойду, не агитируй! Музыкантский все затеял, пусть и отдувается. И вообще — моя хата с краю, начальник, я тут не при делах.

— А зачем ты Филе бабки дал? — не отступил Злобин. — Не финансировал бы дурака, не пришел бы по твою душу РУБОП. Короче, Яновский, или ты добровольно идешь в паре с Филей, или я тебя пристегиваю к Музыкантскому. И гордо пойдешь на зону за бандитизм. Думай быстрей, мне некогда!

— Сколько? — Гарик облизнул губы, стрельнул глазами по сторонам.

— Чего «сколько»? — переспросил Злобин.

— Сколько бабок хотите?

— Естественно, все! — усмехнулся Злобин. Попытку дачи взятки он решил оставить без внимания.

— Явка с повинной и сдача нала за подписку о невыезде до суда — идет? — выпалил Гарик.

— Ты никак торгуешься, голубь? — Злобин сделал строгое лицо.

Твердохлебов пнул коленом в спинку кровати.

— Слышь, Гарик, а что ты с лица сбледнул? — Твердохлебов обратился к Злобину: — Знаешь, прокуратура, почему клиент в камеру не хочет? Через час малява придет, и вся камера узнает, кем был на зоне наш Гарик. И начнут урки опять твой задний проход шлифовать. — Это он адресовал уже Гарику.

— О своей заднице думай, ментяра! — неожиданно ощерился Гарик. — Бог не фраер, сгоришь когда-нибудь, сам закукарекаешь.

Злобин круто развернулся, аж под каблуками взвизгнул ковер, и вышел из спальни. Следом раздался глухой удар и долгий шипящий звук, словно спустила шина у грузовика. Злобин шагнул назад. В спальне на первый взгляд ничего не изменилось: мебель цела, рубоповский боец неподвижно стоит на своем месте, даже Твердохлебов не шевелится, только теперь держит кулаки за спиной. А Гарик лежал, обхватив живот, хватал ртом воздух и тоскливым взглядом роженицы изучал потолок.

— Язва прихватила? — участливо поинтересовался Злобин. — Кефир надо пить, а не кофе,

— Все равно не жить, — прошептал Гарик.

— Я не понял: ты сам сдаешь валюту или нам полы ломать? — вступил Твердохлебов.

— Сам, сам! — Гарик отодвинул поднос и со стоном сел на постели.

— Тогда оденься. Понятые придут, а ты в трусах, неудобно все-таки. — Злобин бросил взгляд на часы и крикнул в коридор: — Карасик, начинаем, веди возмущенную общественность!

Злобин уже раз обжегся, когда в суде адвокат пытался развалить дело, препарируя по пунктику проведенный обыск, а понятые мямлили и не могли ни черта вспомнить. Адвокат своего добился, доказательства, собранные с нарушением закона, суд отказался принять к рассмотрению. С тех пор Злобин запретил следователям брать в понятые кого ни попадя, лишь бы закорючка в протоколе осталась. На обыск у Гарика он, проконсультировавшись с участковым, взял отставного мичмана и его свекровь. Мичман из-за язвы давно бросил пить, свекровь обладала уникальной памятью и наблюдательностью, за что соседи прозвали ее Чека. Семья жила бедно, как большинство в городе, и хотя бы из чувства классовой ненависти в суде они встанут на сторону обвинения.

* * *
Час спустя в прихожей вновь толпились, как гости после дня рождения. Понятые никак не хотели выходить из роли добровольных помощников правосудия.

— Зинаида Григорьевна, — Злобин прикоснулся к руке пожилой женщины в цветастом халате, — благодарю вас за помощь. Потребуетесь — мы вас вызовем. Надеюсь, до конца лета из города уезжать не планируете?

— А на какие шиши?! — Зинаида Григорьевна обвела квартиру взором, полыхающим праведным гневом. — Мы не миллионеры, не воруем, как некоторые.

Злобин сочувственно кивнул, а сам подумал, что если Гарик пойдет под суд присяжных, то двенадцать таких Зинаид Григорьевн растерзают его прямо в зале. И будут, честно говоря, правы.

— А вы, Николай Федорович, тоже в городе остаетесь? — обратился он к бывшему мичману.

Тот, как полагается вояке, ел глазами начальство и лишь кивнул в ответ.

— Вот и прекрасно! — Злобин вежливо подтолкнул их через порог.

Захлопнув за ними дверь, Злобин постоял немного, прислушиваясь к тишине в квартире. Несмотря на модный дизайн и пастельные тона стен, уюта в доме не было. Он давно обратил внимание, что на местах преступлений и арестов что-то необратимо меняется. Жизнь навсегда покидает дома, в которые приходила беда. Она ощущается еще долго. Уже затихали шаги чужих людей, выветривались запахи, а молчаливые стены навсегда впитывали радиацию горя и страха. Говорят, даже новые жильцы ощущают враждебность, разлитую в воздухе.

Дизайн в квартире на Злобина не произвел никакого впечатления.

«Не хата, а бразильский сериал. Устроил, гад, рай на ста квадратных метрах, а за стенкой полуголодный мичман с семьей мыкается, — подумал Злобин. — Бога не боятся, так о людях думали бы. Ведь раскулачат, когда совсем невтерпеж станет. А я защищать не стану».

Злобин прошел в кабинет. Гарик сидел на диване, упершись локтями в колени, стиснув ладонями голову. Напротив него, вытянувшись в кресле, подремывал Твердохлебов.

«А Гарик, между прочим, много читает. Что же он тогда такой дурак?» Злобин пожал плечами.

Книжные шкафы тянулись вдоль стены, большой антикварный стол был завален книгами. После обыска жалюзи закрыли, и в кабинете сейчас стоял полумрак, мутный от плавающего в воздухе сигаретного дыма.

Злобин обошел две коробки из-под водки, в них сложили изъятые бумаги и записные книжки. Опустился в кресло у стола. Оно оказалось на редкость удобным, пахло дорогой кожей.

«Конфисковать бы, — вздохнул Злобин. — Надоело на полужестком стуле зад отсиживать».

— Гражданин Яновский, что делать будем? — спросил Злобин.

— Вешаться, — отозвался Гарик, не поднимая головы.

— Ну зачем так безнадежно? У нас за мошенничество не стреляют. Даже душегубы годами приговора ждут.

— Угу, если при задержании их не кончили. — Твердохлебов протер глаза и удобнее расположился в кресле.

— Тебе бы только мочить, — проворчал Гарик.

— А что за такое делать, а? — Твердохлебов завел руку за кресло, извлек заполненный доверху пластиковый пакет и потряс им перед Гариком. — Семьдесят пять штук баксов, не считая рублей. И ты каждый месяц нулевые балансы сдаешь, вражина!

— Что ты гонишь, я же никого не стрелял! И вообще, при чем тут РУБОП? — Гарик красными от слез глазами уставился на Твердохлебова.

— Ну ни фига себе! — возмутился тот. — А на какие бабки бандюки жируют и оружие покупают? Такие, как ты, гнида, их кормят. Андрей Ильич, рассуди нас. Здесь же, блин, зарплата моим бойцам на десять лет вперед. Где же справедливость?

— Вот и распихайте по карманам, только меня в покое оставьте! — выпалил Гарик.

— Я тебе сейчас, козел, напихаю! — Твердохлебов подтянул ноги, готовясь встать.

— Петя! — Злобин счел за благо вмешаться. Твердохлебов после бессонной ночи и нервотрепки вполне мог приложить Гарика так, что до реанимации не довезут, — А ты, Яновский, рот закрой, не нервируй.

Гарик тяжело засопел, зло стрельнул глазами в Твердохлебова. Вдруг ойкнул, сжал колени и обхватил руками живот.

— В туалет выпустите, гады. Не могу больше, — прошипел он.

Твердохлебов закинул руку за голову, грохнул кулаком в стену.

— Карась, сопроводи клиента! — проорал он на всю квартиру.

Дверь распахнулась, на пороге возник Карасик.

— В машину? — поинтересовался он.

— Пока в сортир и назад. И проследи, чтобы он там себе вены не перегрыз, — предупредил Твердохлебов.

Карасик поморщился, поручение явно не доставило ему удовольствия. А Гарик вскочил и резво кинулся в коридор мимо едва успевшего отскочить Карасика.

— Спортсмен-разрядник! — бросил ему вслед Твердохлебов.

Гарик успел надеть роскошный спортивный костюм и теперь действительно напоминал ветерана спорта или чиновника, пришедшего растрясти жирок на корте.

Злобин закурил сигарету, взял листок из папки. Гарик Яновский чистосердечно признался в афере с Филей, о чем подробно написал мелким, убористым почерком. Виталий Стрельцов уже доложил, что в офисе Гарика ребята из УБЭП обнаружили двадцать тысяч долларов неизвестного происхождения.

На Гарика давно имелась информация, что его риэлтерская контора работает исключительно с черным налом. Деньги от продажи квартир и за аренду производственных и складских помещений скапливались у Гарика и передавались выше. Незаконное предпринимательство, уклонение от уплаты налогов, мошенничество и прочее мелкое экономическое хулиганство, именуемое у нас бизнесом, прорисовывалось так, что Злобин был уверен, дело окажется в суде через месяц. Между тем тревожное предчувствие не давало покоя.

«Кажется, вылезли из одного дерьма и сразу же вляпались в другое. — Злобин посмотрел на коробки с изъятыми у Гарика бумагами. — Дурила, кто же такой компромат дома хранит! Тоже мне Руцкой… И Гарика могут грохнуть, и нам хвост прижать».

— Петь, ты что по этому поводу думаешь? — Злобин, указал на коробки,

— Умеем работать, когда приспичит! — Твердохлебов усмехнулся.

— Ясно дело. Но я не о том. Ты его записную книжку просмотрел?

— Ага, — кивнул Твердохлебов. — Там половина телефонов — мои клиенты. Другая половина — местные шишки. Хочешь, чтобы я Гарика в разработку взял?

— Догадливый. — Злобин рукой разогнал дым, раздавил сигарету в пепельнице. — Гарик отстегивал в администрацию области, если судить по книжке. И наверняка перечислял в общак «НДР». Ты, кстати, обратил внимание, что ни на мобильник, ни на обычный телефон Гарику никто сюда не звонил? А ведь круги по воде давно пошли. Еще когда мы Филю свинтили. О чем это говорит?

— Супостаты просчитали, что следующим шагом будет обыску Гарика. Сейчас получили подтверждение и обмозговывают ситуацию, — ответил Твердохлебов.

— Нет, Петя, они уже принимают меры, чтобы Гарик утонул в собственном дерьме, но не утащил за собой всех. — Злобин бросил взгляд на часы. — Уверен, что в коридоре прокуратуры меня уже полчаса ждет Арнольд Янович. Лис старый уже наверняка подготовил предложения, на каких условиях нам дадут утопить Гарика с Филей.

— И ты согласишься? — Твердохлебов подозрительно прищурился.

— Петя, команда начать войну с коррупцией поступит не раньше чем в стране сменится президент. И то бабушка надвое сказала. — Злобин понизил голос до шепота. — А меня больше волнует твоя аттестация. Такого опера я им на заклание не отдам. Это и будет первым условием. Моим условием.

— Вот за одно это я за тебя, Андрей Ильич, на амбразуру полезу! — Твердохлебов сложил на коленях твердые набитые кулаки. — Что хочешь проси, все сделаю.

— Для начала ты возьмешь Гарика к себе и под протокол реализуешь всю эту компру — Злобин указал на коробки с бумагами. — Это твой страховой полис до следующих губернаторских выборов. Я человек добрый, по этим эпизодам обвинения предъявлять не буду Пока. Но бумажки в деле останутся, так?

— Ясно, при необходимости по вновь открывшимся обстоятельствам мы это дело из архива вытащим и всем кровь испортим, — подхватил Твердохлебов. — Одна проблема — как бы они Гарика до суда не грохнули.

— Я вообще удивляюсь, почему он до сих пор жив, — усмехнулся Злобин. — Придется вторым условием поставить сохранность его жизни. Хотя бы до суда. А если и грохнут после, то мы всегда сможем реализовать компромат, вспомнив о гражданине Музыкантском.

— Это как?

— Сейчас все увидишь. — Злобин достал из папки документ. — Кстати, тебе не кажется, что Гарик на толчке застрял?

Твердохлебов пружинисто вскочил на ноги, распахнул дверь и крикнул:

— Карась! Тащи сюда засранца.

Гарик вошел в кабинет, вспомнив старые лагерные привычки: руки, как положено, держал за спиной.

— Садись, мученик. — Злобин снял трубку, набрал номер, свободной рукой указал Гарику на диван.

— Алло! Виталик, ты еще не упал от усталости?.. Молодец, терпи, атаманом станешь. — Злобин поднес к глазам документ. — Так, Стрельцов, я тебе решил немного жизнь облегчить. Напиши поручение Твердохлебову на снятие показаний с гражданина Яновского… Как тебя в миру кличут? — обратился он к Гарику.

— Игорь… Михайлович, — дрогнул голосом Гарик и затравленно посмотрел на нависшего над ним Твердохлебова.

— Игоря Михайловича. — Злобин подмигнул Твердохлебову. — А какие проблемы? Дело официально за тобой числится, лицо ты у нас процессуально независимое… Короче, Твердохлебов сам к тебе через десять минут за бумажкой подъедет. Заодно, чтобы все было по закону, пусть Гарик поприсутствует на изъятии барахла из своего офиса. Потом отдашь его Твердохлебову… Погоди благодарить! Есть еще одно поручение. Петя даст тебе трех рэксов с автоматами… С ними ты рванешь в «Балтийский народный банк» и изымешь все, что находится в ячейке номер двести три, арендованной гражданином Яновским. Не забыл, как постановление оформлять? Договор я с Петей передам, все данные оттуда спишешь. Все, до связи.

Злобин бросил трубку и уперся взглядом в пошедшее пятнами лицо Гарика. Ждал реакции. И она последовала незамедлительно. Гарик откинулся на спинку дивана и затрясся в рыданиях.

— Что это с ним? — удивился Твердохлебов.

— Приступ жадности, — спокойно констатировал Злобин. — Гарик, тебя разве не учили, что хранить все деньги в одном месте глупо? Только не говори, что это премия от Чубайса за ударный труд, не поверю. Или ты думал, что я на договор, который у тебя из сейфа взял, внимания не обращу? Гарик, сколько в ячейке денег? — ровным голосом поинтересовался Злобин. — Колись, все равно узнаю.

Гарик уставился в потолок, на секунду его лицо сделалось мертвенно-бледным.

— Не усугубляй и без того хреновое положение, Гарик, — мягко нажал Злобин.

— Четыреста шестьдесят тысяч. Баксами.

— Ну, блин… — Твердохлебов шлепнул кулаком по ладони. — Ну, гады, и аппетиты у вас!

Злобин откинулся в кресле, с улыбкой следил, как Твердохлебов пытается справиться с праведным гневом.

Не удержался и подлил масла в огонь:

— Петя, все же честно заработанное. Человек годы по копеечке откладывал.

— Да у этой суки только срок может быть честно заработанным! — еще больше вскипел Твердохлебов. — Эх, жалко, что тебя, Гарик, в той хате не было! Шлепнул бы с удовольствием.

Судя по тому, как налилось краской лицо Твердохлебова, здоровье Гарика могло необратимо испортиться в ближайшую же секунду.

— Гражданин следователь, уберите его! — Гарик испуганно шарахнулся назад, стараясь вдавить рыхлое тело в спинку дивана. — Уберите, умоляю!!

— Да не верещи ты. — Злобин указал Твердохлебову на кресло. — Присядь, Петя.

Твердохлебов тяжело засопел, но подчинился. Злобин придвинул к краю стола лист бумаги, положил сверху ручку.

— Хорошее у меня сегодня настроение, гражданин Яновский. Пользуйся, так и быть. — Он указал Гарику на лист. — Пиши добровольную выдачу бабок из ячейки, принадлежащих гражданину Музыкантскому.

Первым на него бросил недоуменный взгляд Твердохлебов, Гарик соображал медленнее.

— Простите, не понял, — пробормотал он.

— А что тут непонятного? — усмехнулся Злобин. — Несправедливо получается: один на нары, а другой — на Канары. Тебе один черт конфискация светит, так поделись неприятностями с товарищем. Подумай сам, если бы Музыкантский с Филей не погорели, пришли бы мы сюда? То-то. Короче, хватай ручку, пока я не передумал. Или это у тебя не единственная кубышка, а? Смотри, Яновский, я же, если захочу, до упора копать буду.

Гарик проелозил задом по дивану и в секунду оказался у стола. Подтянул к себе лист и быстро принялся покрывать его неровными строчками.

— Тебе Музыкантский перед отъездом звонил? — как бы мимоходом спросил Злобин.

— Угу, — кивнул Гарик, не отрываясь от письма. — Среди ночи, козлина, разбудил.

— И чего это Муза с дагестанцами связался? — Злобин через Гарика, ссутулившегося над столом, посмотрел на затихшего Твердохлебова.

— А черт его знает. — Гарик поднял голову. — Слушайте, а может, это их бабки? Давайте я так и напишу. Злобин едва подавил улыбку.

— Ну, голубь, ты это только предполагать можешь, — с сомнением протянул он.

— Нет, он сам мне говорил. И не раз. — Гарик на секунду задумался. — Во! Он типа боялся, что они его подрежут или сами за бабки передерутся, поэтому у меня в ячейке баксы и держал. Ну типа по дружбе.

— Пиши, — разрешил Злобин, спрятав улыбку. После таких показаний Музыкантский автоматически уходил в розыск по сто двадцатой. — Подробности Твердохлебову расскажешь. У него к тебе масса вопросов накопилась. — Злобин кивнул на коробки.

Твердохлебов подмигнул, дав понять, что намек понят.

Гарик Яновский быстро строчил по бумаге, то и дело смахивая капельки пота со лба. Твердохлебов, вытянув ноги, отвалился в кресле и прикрыл ладонью глаза, судя по мерному дыханию, задремал.

А Злобин от нечего делать разглядывал янтарную чашу, украшавшую стол Гарика. Чашей ее назвать можно было с большой натяжкой, просто большой кусок плохо обработанного янтаря, с гладким углублением в центре, размером с яблоко. Злобин вырос в янтарном крае, видел всякие поделки из солнечного камня, даже сам в пионерском возрасте что-то вытачивал. Он на глаз определил, что камень сам по себе ценности не представляет, мутный, едва пропускает свет. Работа топорная, даже местные саморезы вытачивают искуснее. Только такой жлоб, как Гарик, мог поставить на стол эту уродину. Даром что весом почти в три кило, атак — никакой ценности.

Злобин вытянул руку, собираясь стряхнуть пепел в чашу. Неожиданно дым закружился острой спиралькой, а сигарета в секунду сгорела до фильтра. Злобин хмыкнул от неожиданности, расплющил пальцами фильтр и бросил в выемку чаши.

Хлопнула входная дверь, и в опустевшей квартире повисла гнетущая тишина.

Алла отвернулась к окну. Город тонул в солнечном мареве, казалось, что по крыше соседнего дома разлито расплавленное стекло. От слабого ветра едва дрожали темные листья каштанов. В распахнутое окно врывались звуки улицы. Алла не удержалась, и яркую картинку размыли набежавшие на глаза слезы. Она кулаком размазала скользнувшую по щеке горячую струйку и закусила губу Захотелось завыть во весь голос и рвать на себе волосы, но Алла отчаянно крепилась.

На пороге кухни стоял представительного вида мужик с лицом постаревшего актера, сыгравшего главную роль в «Тихом Доне», и наблюдал за Аллой. Глаза его, спрятавшиеся под густыми нависшими бровями, смотрели холодно и как-то отстранение, словно человек прицеливался. Алла пыталась вспомнить его фамилию или зачем-то фамилию актера, но ничего не выходило, в голове крутился навязчивый мотивчик из репертуара тошнотворного Мумий Тролля.

— Проходите, что так стоять. — Алла убрала ноги с табурета. На прокурорского ее основной капитал не производил никакого впечатления. Уж что-что, а мужской взгляд, скользнувший по ногам, открытым до бедра, или проникший за распахнутый на груди халат, она почувствовала бы кожей. — Я не запомнила вашей фамилии.

— Андрей Ильич Злобин, начальник следственного отдела прокуратуры, — представился он, усевшись на табурет и положив локти на стол. Между локтями положил папку из черной кожи.

«Папочка наверняка с металлической блямбой. Что-то типа „от сотрудников в день пятидесятилетия“. У них же другого не дарят», — зло подумала Алла и опустила глаза.

Кофе в чашке давно остыл, стал отдавать сургучом. За то время, что просидела на кухне, накурилась до тошноты. Алла поморщилась.

— Кофе хотите, Андрей Ильич? — бесцветным голосом спросила она.

— Нет. А вот от водички холодненькой не откажусь. Алла не вставая открыла холодильник, выставила на стол запотевшую бутылку «Святого источника».

— Стакан нужен?

— Спасибо, я так, если не возражаете. — Андрей Ильич провернул пробку, с шипением полезла пена. — Ох ты, ну и соды туда натолкали! Кстати, а вы Гарику в дорогу ничего не дали? — Он кивнул на холодильник. — Ну, колбаски копченой, печенья какого-нибудь.

— У него от копченостей запор. — Алла брезгливо наморщила носик. — А что туда можно?

— Вы ни разу не собирали передачу? — удивился Андрей Ильич.

— Бог миловал. — Алла отвернулась к окну. — Надолго его?

Андрей Ильич отпил из бутылки, вытер губы и лишь после этого ответил:

— От него зависит. Лет на шесть уже наговорил.

— Понятно. — Алла обреченно вздохнула. — А со мной что будет?

Андрей Ильич поболтал воду в бутылке, выпуская газы. Пенистая шапка поднялась под самое горлышко.

— Официально вы числились помощником президента фирмы «Барк», да? — спросил он, разглядывая пузырьки в бутылке.

— Сами догадываетесь, где я ему помогала. — Алла ткнула пальцем через плечо. — В спальне. И еще в сауне.

— Кстати, это ваше. — Андрей Ильич достал из папки конверт и положил перед Аллой. — Здесь восемьсот долларов. Гарик показал, что это ваша зарплата за два месяца. Сказал, что выписал в рублях, сам обменял, а передать вам не успел. Я ему поверил. Берите, берите, жить-то на что-то надо.

Алла заглянула в конверт, скривилась в недовольной гримасе и сунула его в карман.

«Вот жлоб! Туда ему и дорога. Хрен он передачи дождется. Пускай на диете посидит, меньше жир болтаться будет». От прилива ненависти слезы чуть не брызнули из глаз. Но уже не от беспомощности, а злые, едкие.

Андрей Ильич обвел взглядом кухню.

— А у вас уютно, Алла. Сразу не обратил внимания, некогда было. А сейчас вижу, хорошая вы хозяйка.

Алла уловила в его голосе какие-то новые интонации: этот мужик вел себя неправильно, не по-прокурорски. Алла готовилась к грубому нажиму, попыткам запугать и выбить что-нибудь на Гарика. А он вел себя так, словно ничего ему не было нужно.

«А может, тебе чего-то другого требуется? Конечно! — Алла поздравила себя с догадкой. — Сладенького нам захотелось. Квартирка пустая шаловливые мысли навеяла. А что делать? Придется раздвигать ноги».

Она незаметно скользнула взглядом по прокурорскому, осмотром осталась довольна, по сравнению с теми, кому приходилось отдаваться безо всякого удовольствия, этот шел за первый класс. Алла постаралась изобразить самую чарующую улыбку из своего арсенала.

— У меня есть другие достоинства. — Она сделала голос низким, с красивым грудным обертоном.

— Не сомневаюсь, Алла. — Андрей Ильич отвел глаза. — Квартира на вас записана, так?

— И машина. — Алла была немного сбита с толку неожиданным вопросом.

— Хоть в этом Гарик дураком не оказался, — обронил Андрей Ильич. — Мой вам совет, Аллочка. Пока не предпринимайте никаких решительных действий. Завтра-послезавтра наложат арест на имущество Гарика. А потом, я уверен, по суду все конфискуют в доход государства.

— А здесь только мое! — встрепенулась Алла. — В смысле подарки Гарика. И на мои деньги, естественно, многое куплено, — тут же поправилась она.

— Акт дарения, конечно, документально не оформлен… Впрочем, если Гарик подтвердит, то я особо настаивать не буду. Подарил так подарил. — Прокурорский посмотрел на нее взглядом усталого пса. — Вы же, Алла, не настолько глупы, чтобы доказывать совместное владение имуществом.

— Это как? — Алла наморщила лобик.

— Дело в том, что вы можете доказать факт совместного проживания и ведения хозяйства. Это очень просто, соседи подтвердят. Получится, что де-факто вы являлись супругой Гарика Яновского, но не состояли в зарегистрированном браке. Тем не менее по закону вам на равных правах принадлежит все совместно нажитое за этот период. Капитал фирмы, недвижимость, стоящая на ее балансе… И многое другое. Или вы, Алла, отказываетесь от роли жены и заявляете, что совместного хозяйства с Гариком не вели, в бизнесе не участвовали. В таком случае конфискуют только то, что принадлежит Гарику, вернее, оформлено на его имя.

— Квартира и машина мне останутся? — спросила Алла.

— Конечно, они же ваши. Заплатите налоги и спите спокойно. — Андрей Ильич мягко улыбнулся. Запрокинул голову и сделал несколько глотков из бутылки.

«Ах вон куда мы клоним. Спать нам уже захотелось. Ух ты папик добренький! — Алла невольно бросила взгляд на руку Андрея Ильича. — А пальцы у него красивые. Наверняка сильные». Тут она осознала, что невольно уже готовится к неизбежному.

Алла достала из пачки сигарету, хотя курить абсолютно не хотелось. Андрей Ильич проворно достал зажигалку. Потянувшись к огню, Алла сделала все, чтобы грудь в распахнутом халате была видна полностью. Взгляд Андрея Ильича она почувствовала на коже как ожог.

— Знаете, мне говорили, что в прокуратуре работают только грубияны и садисты. А вот вас я не боюсь. Даже на душе спокойно как-то стало. — Алла подарила Андрею Ильичу свою самую лучшую улыбку, которую про себя называла «папик, я тебя люблю, дай мне денег». Андрей Ильич немного смутился и отвел глаза.

— Что со мной дальше будет, Андрей Ильич? — Алла чуть не положила свою ладонь поверх его руки, но вовремя спохватилась. «Не гони коней, подруга!» — осадила она себя.

— В подельники к Гарику пристегивать тебя смысла не вижу. — Андрей Ильич, задумавшись, пожал плечами. — Как свидетеля? Ну вызовет раз-другой тебя следователь, а толку? Ты же, как та мартышка, ничего не видела, ничего не знаешь, ничего толком сказать не сможешь. Я прав?

— Вы же взрослый человек, должны понимать, что по должности я была любовницей шефа. Это в ведомости написано, что помощник президента. Мое дело — кофе в постель, а потом сама следом. Так что в делах фирмы я ни бум-бум.

— А бухгалтер?

— Мымра эта? Ее нам от банка приставили, она в курсе всего была. Гарик без нее шагу ступить боялся. А с меня что взять? — Алла засмеялась. — Я даже таблицу умножения не помню!

— Как же ты дальше жить станешь? — сочувственно произнес Андрей Ильич.

— Не знаю. — Алла сразу же сделала печальное лицо. — Даже не знаю…

Андрей Ильич тщательно затушил сигарету в пепельнице Пристально посмотрел в глаза Алле.

— В советские времена я сказал бы — иди на завод, влейся в трудовой коллектив и с комсомольским задором строй свое счастье. — Он грустно усмехнулся. — А сегодня я тебе не советчик. Ты — другое поколение. У вас все проще и жестче. Думай сама, решай сама. На Гарика больше не рассчитывай.

Андрей Ильич бросил взгляд на часы, встал, захватив со стола папку.

— Уже уходите? — разочарованно протянула Алла.

— Начальство, наверно, уже рвет и мечет. Аллочка, это в ведомости на зарплату я числюсь начальником отдела, а так — мальчик для битья.

Алла встала, с удовольствием отметила, что оказалась одного роста с Андреем Ильичом. С первых лет активной жизни предпочитала высоких. Гарик был ей едва по плечо, да еще с отвисшим животом, словно глобус проглотил. Что удерживает вместе длинноногую блондинку и пародию на Шуфутинского, с первого взгляда становилось ясно всем. Аллу это несоответствие постоянно коробило, даже деньги не могли компенсировать разницу во внешности.

— Ну какой же вы мальчик! — Алла окинула Андрея Ильича долгим взглядом. Сейчас их разделяло не больше полуметра, и Алла отчетливо почувствовала запах его одеколона.

— Все, пора.

Он быстро удалился на безопасное расстояние. Первым оказался у двери. Уже взявшись за ручку, бросил:

— А ты подумай над моими словами.

— Непременно, — пообещала Алла.

Закрыв на все обороты замок, Алла вернулась в кухню и дала волю чувствам. Первым делом шваркнула в раковину чашку с недопитым кофе. Осколки темного стекла брызнули во все стороны, а по кафелю разбежались кофейные струйки. Ей показалось этого мало, и следом отправилась сахарница.

— Ну, ты, Гарик, и жлоб, — простонала Алла, борясь со спазмом, стиснувшим горло. — Восемь сотен баксов! У самого мешок бабок выволокли, а мне… — Она надсадно закашлялась. Слезы брызнули из глаз, и стало немного легче. — Ой, мамочки, что же мне делать?

Она бросилась к окну, выглянула наружу. Андрей Ильич садился в машину, невзрачного вида жигуленок. Открыл дверь справа, со стороны пассажирского места.

«Понятно, папику на работу пора. Папика водила ждал, поэтому не рискнул», — сообразила Алла.

Мужиков Алла изучила и была абсолютно уверена, что этот у нее уже на крючке. Причем сам себя насадил. Андрей Ильич, судя по костюму, взяток не брал. Но Алла считала вполне нормальным, если дань он собирает натурой. В конце концов, так даже умнее, все равно мужики все бабки просаживают на баб и водку. Прокурорский ей понравился, умный и цену себе знает. Только Алла не могла себе позволить продешевить. Спать с Андреем Ильичом, пока идет следствие, придется, куда от этого денешься. А на перспективу такая связь Аллу не устраивала. Жить на восемьсот баксов, что остались от Гарика, невозможно, на сигареты не хватит. А побираться Алла не умела. Вот продаваться — это другое дело. Главное, не спугнуть клиента и не продешевить.

Она помчалась в спальню, на ходу срывая с себя халат. В это утро она поставила личный рекорд: накрасилась и оделась за двадцать минут.

Злобин попросил водителя отъехать метров на сто от дома Аллы и спрятать машину в переулке. Встали так, чтобы из окон и от подъезда их не было видно, но отлично просматривалась бордовая «ауди», припаркованная у дома.

Штатных водителей в РУБОПе вечно не хватало, и Твердохлебов сажал за руль оперативных машин всех, у кого были права. Злобину он оставил молодого парня, лет двадцати пяти, которого, сев в «Жигули», пришлось долго трясти за плечо: тот успел уснуть, неудобно закинув голову.

— Все, Паша, сидим в засаде. Можно покурить. — Злобин удобнее устроился в кресле.

— А поспать? — поинтересовался Паша.

— Боюсь, не обломится. Максимум через полчаса Алка Бесконечная рванет из дома.

Злобин был уверен, так оно и будет. Алла, как крыса в лабиринте, как ни мечись, неминуемо прибегала в заданную точку. Иного пути выбраться из западни у нее не осталось. Об этом Злобин позаботился и разъяснил чуть ли не открытым текстом. Умишком Алла обладала, конечно, невеликим, но алчность и коварство у нее были, как у хорька. Такие живут рефлексами, толкнуть их в нужном направлении особого труда не составляет.

Паша кулаками растер глаза, несколько раз шлепнул себя по щекам.

— Не выспался?

— Вообще не спал. — Паша подавил зевок, и красные глаза подернулись влагой. — Сначала бумаги писали, а потом Филю по всему городу искали. Андрей Ильич, можно спросить?

— Давай. — Злобин достал сигареты, протянул пачку Павлу. — Угощайся.

— Спасибо. А что Батону будет за дагестанцев?

— В смысле Твердохлебову? — Злобин прикурил от зажигалки Павла. — Ничего. Сейчас уже ничего. Музыкантского дадим в розыск как организатора ОПГ Гнома, чтобы ему жизнь за бугром медом не казалась. А Филю закроем лет на шесть, чтобы не беспокоил РУБОП своей дуростью. Прицепом пойдет Гарик. В общем, палочку в отчетах себе поставите.

— Слава богу, — облегченно вздохнул Павел. — Я же тоже там был. Знаете, когда дверь снесли, Батон первым рванул. И вдруг — два выстрела. Меня сразу перекинуло. — Павел на секунду зажмурился. А когда открыл глаза, взгляд его сделался безжизненным. — Ничего не помню. Как автомат действовал, верите?

— Конечно, — кивнул Злобин. Павел глубоко затягивался, спрятав сигарету в кулаке, словно закрывал от ветра.

— Вот говорят, на зачистках мирные гибнут. Бывает, врать не стану. А почему, знаете? Когда к дому подходишь, весь внутри трясешься, травинка шевельнется, а у меня палец на крючке дергается. И такой зажим, что аж мышцы болят, дышишь, как паровоз. Один раз дверь у нас за спиной скрипнула. Представляете, пустой дом, все разбито, а дверь шкафа сама собой открывается. Да еще медленно так, со скрипом… Словно пенопластом по стеклу. Во-от. — Он судорожно выдохнул дым. — Короче, влупили мы из трех автоматов по шкафу, только щепки полетели. А потом стоим ржем, как психи, а у самих пот по спине течет. — Он зябко передернул плечами.

— Ты в командировке с Твердохлебовым был?

— Не, я сам по себе… Год до дембеля оставался, когда началось. Аккуратна день рождения Паши Грачева в Грозный попал, — ответил Павел.

«Почти два года прошло, а из него война еще не вышла», — ужаснулся Злобин.

— Дембельнулся, восстановился на юрфаке. А на что жить? Перевелся на заочное и пошел к Твердохлебову. — Он повернулся к Злобину — Кому я еще нужен? Не к бандитам же.

— Не жалеешь?

— Нет, обидно просто иногда бывает. Почему они себя хозяевами жизни считают?

Злобин внимательно посмотрел в лицо Павлу, отметил резкую морщину, вертикально разрезавшую лоб, и глаза, словно запорошенные пеплом.

«Надо будет не забыть сказать Твердохлебову, чтобы немедленно выгнал парня в отпуск или отправил на какие-нибудь курсы повышения квалификации, — решил он. — Не дай бог, сорвется и под статью залетит. И так парню молодость переломали, так еще и совсем жизнь загубим». — Вот что я тебе скажу, Паша. — Злобин постарался, чтобы в голосе не звучали менторские нотки. — Не верь, что в стране идет накопление капитала, поэтому и стреляют. Врут слюнявые экономисты и не краснеют. Если народ под пулями гибнет, а враг на нас не наступает, то какая это — война? Правильно, гражданская. Не американская же армия в нас стреляет, сами друг друга мочим. Не участвовать в этой войне нельзя, остановить — пока невозможно. Выходит, что единственный выбор, который у нас остался, — раз и навсегда определиться, под какими знаменами ты воюешь. И пусть Бог нас всех потом рассудит.

— Это она? — Павел указал на высокую блондинку, подбежавшую к «ауди».

— Госпожа Алла Бесконечная, прошу любить и жаловать! — Злобин удовлетворенно хмыкнул. — Заегозила девочка. Не думал я, что она так быстро выскочит. Уверен, без звонка к друзьям бросилась.

— А почему вы так решили?.

— Юрист должен быть психологом, Паша. Подумай сам: кому она сейчас нужна? Все по норам забились, выжидают. А по телефону легче отказать, можно вообще не снять трубку. Не дура девка, далеко не дура…

— Андрей Ильич, я на своей колымаге за ее «ауди» не угонюсь, — предупредил Павел.

— Гонок по шоссе не будет. Она недалеко собралась. Просто виси на хвосте, и все. Спорим на бутылку пива, что я знаю адрес?

— Андрей Ильич, у меня до получки полсотни осталось, — насупился Павел.

Злобин вдруг вспомнил пластиковый пакет с долларами, изъятыми у Гарика из сейфа. В глазах на секунду полыхнул злой огонь.

— Ладно, Паша, считай, на интерес забили. — Злобин выбросил окурок в окно. — Поехали!

Как и рассчитывал, через десять минут бордовая «ауди» притормозила у дверей «Балтийского народного банка», через который, если верить его записям, Гарик отмывал деньги.

Глава 14. Финансы и романсы

Изучать банковское дело в современной России — занятие бессмысленное по определению. То, что называется у нас банковским делом, финансами, инвестициями и прочим менеджментом, таковым, по сути, не является, а чем это является на самом деле, карается в уголовном порядке во всех уважающих себя странах.

Большую часть своей истории человечество легко обходилось без банков. Сначала развились ремесла, промышленность и торговля, и лишь вслед за ними укреплялась финансовая система. Но все равно очень долго суть финансовых отношений сводилась к формуле «все куплю — сказало злато, все могу — сказал булат». В прозе это выглядело грубее: любой барон или граф мог бросить надоевшего кредитора в подвал замка, разом решив проблему задолженности. Находились даже короли вроде Филиппа Испанского, отказавшегося оплачивать векселя целому еврейскому народу, а чтобы не поднимали хай, выслал всех за пределы королевства.

Правда, очень быстро люди сообразили, что на обмане нормальную жизнь не построишь, и решили платить по долгам, а злостных неплатильщиков сажать в долговые ямы. И кредит стал нормой жизни. Оказалось, что надежнее не воровать и грабить, а работать, откладывая лишнюю копейку на черный день. А если золота не хватает, то иди грабь папуасов или индусов с инками, они в плавающем курсе валют ни бельмеса не соображают, дикий народ, с такими только так и поступать надо. Пиратство и прочую экономическую самодеятельность быстро прекратили, по-, весив всех несогласных, а грабеж недоразвитых народов провозгласили колониальной политикой. Так на трудолюбии, верности слову и страхе перед законом и взошла мировая финансовая система.

Но торные пути прогресса не для нас. Россия, если не удается идти впереди планеты всей, забирается в такие буераки, что ни карт, ни теорий рациональный европейский ум разработать для них не может. Приходится импровизировать, и, если лень, но надо, в России делают с точностью до наоборот. Во всем мире сначала создали систему производства материальных средств и как ее обеспечение — финансовую систему, и лишь в двадцатом веке она стала самостоятельной производительной силой. У нас в ходе перестройки сначала угробили производство, затем создали товарные биржи, а когда не осталось ничего, открыли банки. Когда выяснилось, что в стране шаром покати, а банки есть, им на забаву выпустили ГКО и прочие финансовые фантики.

Российские банки бывают двух видов: «бухгалтерии» и пирамиды. Про пирамиды после Мавроди знает каждый: это когда берут у всех сразу, а отдают немногим и не все. Банк типа «бухгалтерия» — это Госбанк СССР в миниатюре: начисляй зарплату, обсчитывай производство, проводи сквозные платежи со смежниками и ни о чем не думай: будет жив завод или акционер-кормилец, будет и зарплата банковским клеркам. И те и другие банки перекачивают деньги в нормальные швейцарские банки, но это уже высокая политика, поэтому мелкоту к столь серьезному делу не допускают. Лишь избранные и назначенные гении финансов прокручивают кредиты, уводят валюту в оффшор, потом кредитуют сами себя по новой, и так до бесконечности и полного самоудовлетворения.

Дубанов был банкиром. И, как у всякого приличного молодого банкира, речь его состояла из смеси экономических терминов, блатной фени и жаргона сексуальных меньшинств. «Балтийский народный банк», который он возглавлял, по всем признакам был нормальным среднестатистическим российским банком — пирамидой для вкладчиков и «бухгалтерией» для своих. Начинал банк с двух арендуемых комнаток, а через год уже имел собственное здание, штат в четыре сотни клерков и кредитные линии с западными банками. Для непосвященных и пропагандистов реформ Дубанов представлял собой пример человека, «раскрутившего дело с нуля благодаря инициативе, настойчивости и знаниям». Так, во всяком случае, писалось в проплаченных Дубановым статьях. Лишь он да немногие посвященные знали, чего стоила и чем оплачена карьера банкира.

Сергей Дубанов родился вовремя. Пионерское детство пришлось на расцвет развитого социализма, старшеклассником оплакал всех по очереди генсеков и первый кооператив открыл на последнем курсе экономического факультета ЛГУ. Страна в тот год шила куртки из вареной джинсы, катала майки с надписью «Perestroika», осваивала оптовую торговлю компьютерами, без страха зачитывалась «Архипелагом» и искала дорогу к Храму. А Сергей Дубанов искал свое место в новой жизни. Его родина, судя по всему, решила покончить жизнь самоубийством, но Сергей хотел жить. И жить хорошо.

Сергей, обремененный дипломом ЛГУ, провел экономический и исторический анализы и вычислил точку приложения сил. Русский народ вечно впадает в крайности: либо бьет баклуши, либо вкалывает до седьмого пота. Между этими полярными состояниями и находится зона стабильности. Для того чтобы бить баклуши (вариант — пить запойно), требуются деньги. Они же требуются для неуемной и, как правило, неумной активности. Финансовая сфера требует тишины и активности одновременно, она подобна бурлящему потоку подо льдом. Это Сергея, по натуре скрытного и в то же время азартного, и устраивало. В конце концов, лучше ссужать деньгами водочных цеховиков и энтузиастов челночной торговли, чем вкалывать самому. Сергей, заделавшись финансистом, принялся отмывать, прокручивать и обналичивать все, что только попадалось под руку.

Родной СССР наконец отмучился, изведя всех перестройкой, денежными реформами и внеочередными съездами. Апофеозомстал путч, который Сергей приветствовал всей душой, так как на бутербродах для толпы у Белого дома отмыл безумное количество черного нала. Зарю капитализма Сергей встретил при полном параде, или шоколаде, кому как нравится. Команда питерских рванулась во власть, работала локтями и кулаками так, словно решила отыграться на Москве за все унижения разом — начиная с революции и заканчивая «ленинградским делом». Диплом Ленинградского университета стал для Дубанова пропуском в круг питерских, а личный капитал позволял не чувствовать себя бедным родственником.

Но молодые волчата добычей делиться не спешили, урча, набивали брюхо и карманы, отпихивая слабых сородичей. Кто успел занять правительственные кабинеты, резко ограничили круг знакомств, эти немногие доверенные сформировали под инсайдерскую[29] информацию свои структуры и проворачивали операции, опустошавшие бюджет и увеличивавшие личные счета. Ноу-хау приватизации оказался по-большевистски прост: хватай общественное, распределяй среди своих, процент клади в карман. Поэтому желающих поучаствовать в историческом процессе нашлось немало. В коридорах власти схлестнулись питерские, московские, свердловские, вазовские, газпромовские, «красные» директора, «голубые» политологи, нищие вэпэкашники и бывшие кавээнщики. Кагэбэшники мордовались с ментами за вакансии в новых силовых структурах, а на улицах мерялись силушкой братки из провинциальных «бригад».

В этой свистопляске Сережа Дубанов начал терять темп, как марафонец, затертый в толпе бегущих. И вперед не выпускают, и сойти с дистанции глупо, сил работать ногами и локтями уже нет, а остановишься — затопчут. Он уже давно избавился от студенческой худобы, приосанился и округлился, давно притупилась детская радость от возможности купить все что заблагорассудится, а поездки от Канар до Таиланда убедили, что хорошо везде, были бы деньги.

Сергей стал мечтать о стабильности, в душе понимая, что таковой в его среде нет и быть не может. Политика и бизнес в Москве напоминали гонки на горных велосипедах, пьяные от адреналина участники крутили, что есть силы крутили педали, и хруст чужих шейных позвонков только добавлял остроты ощущениям. Дубанов оказался заложником околокремлевских баталий, и никаких шансов выйти из этой адовой гонки у него не было.

Случай удалиться на безопасное расстояние представился неожиданно. В клубе, где время от времени собирались питерские, зашел разговор о структурной реформе, что на обычном языке означало новый раунд передела собственности. Западные банкиры устали давать деньги под идею демократии и потребовали реальных бизнес-планов. Требовалось срочно принимать меры, чтобы деньги не достались чужакам. Тех, кто приобрел заводы и прочую недвижимость за ваучерные бумажки, решили приговорить к раскулачиванию. Новое племя реформаторов, внуки комиссаров, мыслило категориями рынка и монетаризма. Заводы решили попросту банкротить и скупать за копейки, работяг выгонять на улицу, детские сады и прочие нерентабельные пережитки социализма спихивать на баланс мэрий. Для проведения второго раунда приватизации в провинцию решили бросить десант управляющих, как когда-то Ленин продотряды.

Сутулый очкарик, успевший побыть министром финансов, в результате чего открыл собственный банк, разложил на столе листки с диаграммами и схемами. Все стали бурно обсуждать структуру потока реальных денег, уровень рентабельности и прочую экономическую заумь. Дубанова по привычке оттерли в сторону и в дискуссию не вовлекали.

— Слушай, ты же у нас калининградский? — неожиданно спросил одутловатый карапуз.

«Сука! Я, выходит, уже не питерский», — подумал Дубанов и обреченно кивнул.

— Надежный парень, я гарантирую, — подал голос тот, кому Дубанов в девяностом году помог заработать первые сто тысяч, отмыв черный нал за два вагона кашемировых пальто, ввезенных под видом секонд-хэндовского тряпья.

Бывший министр финансов сморщил лицо отличника-дегенерата, посмотрел на Дубанова сквозь толстенные стекла очков и кивнул. Он ткнул пальцем в квадратик на схеме, в котором бисерным почерком было написано: «Калининградская свободная экономическая зона». И вопрос больше не обсуждали.

В «Балтийском народном банке» Дубанову по уставу принадлежало двадцать процентов капитала. И все эти деньги он вложил до копеечки. Заказные статьи не врали, все пришлось делать самому и за свой счет. Помещения, разрешения, согласования и «крышевание», закупка оргтехники и банкеты для местных князьков, сауны с девочками и пьянки с мужиками из администрации — все проплатил из собственного кармана. А московские друзья выжидали, ни лично, ни финансово не поддерживая своего полпреда.

Год назад неожиданно для всех (но не для Дубанова) в банк пошли первые деньги из немецких банков. Покрутились, ушли в Москву, там прокрутились в ГКО, вернулись обратно и ушли за кордон в счет оплаты каких-то контрактов. У местных потекли слюни и резко прорезались когти. Это из московских высей казалось, что Дубанов был местным, а калининградская знать считала его блудным сыном, который вернулся в родной дом, а что на хвосте принес, еще неизвестно.

Пришлось срочно брать на должность начальника кредитного управление племянника шефа налоговой инспекции. Как всякий родственник великого человека, племянник оказался личностью никчемной и до безобразия глупой. Дубанов выделил ему фонд на кредиты, заранее списав в убыток как представительские расходы. Племянник швырял кредиты направо и налево, понятия возврата и эффективности инвестиций ему были неведомы, но местные, решив, что все сделано по понятиям, Дубанова признали и оставили в покое.

А русско-немецкие деньги летали через банк, как пули над нейтральной полосой. Дубанов кое-что понимал в отечественных финансах и быстро сообразил, что его банк очкарик-дегенерат превратил в один из каналов отвода денег за кордон. Судя по давлению в трубах системы, долго работать банк не сможет. Либо деньги кончатся, либо трубы разорвет.

В связи с этим Дубанова особенно беспокоил неожиданный визит Корзуна, личности достаточно темной: одной ногой стоял в бизнесе, другую никак не убирал с Лубянки. Своего конторского прошлого не стеснялся, наоборот, любил при случае козырнуть. В финансовой системе очкарика он выполнял функции старшего инквизитора и папского нунция одновременно. Целями визита, кроме дармового загула, могли быть либо сбор компромата перед отставкой, либо контроль на месте за особо опасной операцией. Последнее еще хуже, потому что, по традиции, завещанной дедами, концы внучата-реформаторы рубили так, что во все стороны летели кровавые брызги.

На столе мелодично запел зуммер. Дубанов очнулся и протер глаза. Бросил взгляд на часы. Оказалось, почти сорок минут просидел, загипнотизированный танцем рыбок в гигантском аквариуме. Поставил в кабинете, повинуясь моде и совету врача: якобы рыбки снижают давление. Для Дубанова, резко набравшего в весе, этот вопрос был актуальным. Но лупоглазые существа, равнодушно косящиеся на все, происходящее по другую сторону стекла, действительно снижали давление настолько, что постоянно клонило в сон.

Дубанов нажал кнопку селектора.

— Сергей Альбертович?

— А кто здесь еще может быть? — раздраженно произнес Дубанов, узнав голос шефа охраны. — Чего тебе?

— В зале Алла Бесконечная. Вас спрашивала. Вы ее приглашали?

— Минуту.

Дубанов откинулся в кресле, развернул его так, чтобы не видеть аквариум. Требовалось срочно проанализировать ситуацию. Появление Аллы ни в одну схему не вписывалось.

И часа не прошло, как из ячейки в хранилище изъяли четыреста шестьдесят тысяч долларов. Прежде всего Дубанова покоробило то, что из его банка кто-то вынес деньги. Как всякий нормальный банкир, он легко брал, с трудом отдавал и все, что доверяли ему вкладчики, считал своим. Дубанову было искренне жаль уплывшие под охраной СОБРа тугие пачки новеньких долларов.

Анализируя ситуацию, он достаточно здраво рассудил, что хотя деньги и имеют конкретного владельца, на них могут претендовать и другие, пока еще неизвестные люди. Значит, самое интересное еще впереди. Собственно, попытке просчитать дальнейшее развитие событий и посвящались те сорок минут, что он просидел в кресле.

Дубанов почувствовал прилив азарта. В карты играл еще со студенческих лет, тогда — по копейке за вист, в московских клубах пуля доходила до сотни тысяч. И всегда неожиданный ход противника подстегивал интерес к игре. — Пропусти, — распорядился Дубанов. Он закинул руки за голову, вытянул под столом ноги. Под белой рубашкой отчетливо проступило брюшко и свесилось через ремень.

* * *
Алла с порога осмотрела кабинет. Ничего особенного, стандартный уют бизнесмена. Скользнула взглядом по развалившемуся в кресле хозяину. «Боров от Кардена, — мелькнуло в голове. — Что же они столько жрут-то!» Дубанов был далеко не Аполлоном, правда выше и крупнее Гарика Яновского. И явно моложе, что не могло не радовать. Главное, что у него еще имелись деньги, а у Гарика — уже нет.

Алла улыбнулась. Постаралась, чтобы улыбка не вышла чересчур заискивающей, но и особой радости от встречи демонстрировать не стоило. Алла выбрала имидж, соответствующий печальным обстоятельствам: минимум косметики, легкая небрежность в прическе, платье скромное, но вызывающе открывающее ноги. Имидж — юная леди на распутье судьбы.

Дубанов, не скрываясь, в подробностях рассмотрел ее фигуру под летним платьем, медленно провел взглядом по ногам вниз, потом вверх. Бесконечность ног, открытых почти на всю длину, явно произвела впечатление.

— Надеюсь, хоть ты не пришла забирать бабки, — вместо приветствия произнес Дубанов, указав ей на кресло перед столом.

— О чем ты, Сережа? — Алла опустилась в кресло, закинула ногу на ногу

— О твоем козле Яновском. — Дубанов презрительно скривил толстые губы. — Менты только что помыли четыреста шестьдесят штук баксов из его ячейки.

«Мамочка родная! — ужаснулась Алла, на секунду зажмурившись, как от пощечины. — Ну, жлобяра, дождешься ты от меня передачи!»

— А ты разве не знала? — удивился Дубанов.

— Нет. — Алла дернула плечиком. — Знала, что копит в кубышку, но чтобы столько — нет.

— Жалко, да? Такая ложка меда мимо хлебала прошла, — хохотнул Дубанов.

Алла посмотрела на его расплывшееся в глумливой улыбке лицо и заставила себя улыбнуться.

— Все в жизни бывает, Сережа. Где-то потеряешь, где-то найдешь. — Она не без удовольствия отметила, что улыбка на лице Дубанова сменилась явной заинтересованностью. — У меня сейчас голова о другом болит.

— О чем же?

Алла решила потянуть с ответом. Раскрыла сумочку, достала сигареты и зажигалку. Вопросительно посмотрела на Дубанова, тот нехотя вытянул руки из-за головы, подкатил в кресле к столу, толкнул к ней пепельницу.

— Наследство меня беспокоит, — выдохнула она вместе с дымом.

— Кто-то умер? — удивился Дубанов.

— Гарик, — ответила она, приглашая Дубанова самому додумать подробности.

Дубанов отвернулся к аквариуму. Через минуту его глаза сделались такими же неподвижными и стеклянными, как у рыбок.

«Только ртом не хлопает! — подумала Алла, подавив саркастическую улыбку. В профиль толстощекий Дубанов напоминал морского окуня, анфас — нажравшегося желудей борова. — Но не дурак же, если столько бабок имеет? А с лица воду не пить».

— Не советую. — Дубанов закончил размышления и вновь откинулся в кресле, забросив руки за голову. — В лучшем случае все, что после Гарика осталось, свои поделят полюбовно. Может, у кого-то от жадности крыша поедет, решит хапнуть бесхозное, тогда чуть-чуть постреляют. Но тебе в драку лезть не советую. Только сунься в суд с заявой на признание тебя законной сожительницей — грохнут на следующий же день.

— А что мне делать прикажешь? — надула губки Алла.

— А что ты до этого делала? — похабно усмехнулся Дубанов. — А ты не знаешь? — Алла с вызовом посмотрела на Дубанова. Кончик языка при этом скользнул по верхней губке, словно слизывая табачинку.

Подействовало. Дубанов расплылся в улыбке и дрогнул животом. Алла сыграла смущение и отвела взгляд.

Рыбки равнодушно виляли хвостами в зеленой глубине.

«Каждая по сотне баксов стоит, не меньше, — с ненавистью подумала она. — И аквариум штук на пять тянет. А у меня восемь сотен на все про все. Хоть сама голяком в аквариум ныряй».

— К сожалению, вакансий нет. Имею, так сказать, полный комплект: жена околачивается в Швейцарии, в Калининграде содержу любовницу, еще одна заряжена в Москве. А если уж приспичило, так вон она — секретарша. Только кнопку нажми. — Дубанов, выпятив подбородок, указал на селектор.

«И всех удовлетворяешь, конь с яйцами?» — чуть не вырвалось у Аллы. Она заставила себя улыбнуться.

— Жизнь удалась, поздравляю. — Алла медленно выпустила дым. — А москвич твой не скучает? Или ему горничных хватает?

Дубанов хрюкнул, глазки на секунду блеснули, как у кабана, почувствовавшего опасность.

— Поясни.

— Я же не забыла, как он на меня вчера пялился. — Алла сменила ногу. Как у Шарон Стоун в «Основном инстинкте» не получилось, но Дубанову хватило. — Мужик крутой, а прилетел без эскорта. Значит, либо на тебя рассчитывал, либо что-то у него по этой части не в порядке. Но на голубого не похож. Или я ошибаюсь?

Дубанов подъехал на кресле к столу, выложил руки, забарабанил толстыми пальцами какой-то бравурный марш. Глаза его при этом азартно поблескивали, но мясистое лицо хранило непроницаемое выражение.

«Картежник», — сделала вывод Алла. И таких рыхлых, заторможенных, но с бесом внутри она насмотрелась. Большинство уже догнивает в полированных гробах. А этот еще не наигрался. Вот черт, никогда не знаешь, на чем мужика зацепишь. А еще говорят, что бабы — дуры. При желании и умении из любого можно веревки вить.

— Посуди сам, Сережа. Проспится он после вчерашнего, зачешется у мужика в одном месте, а кого ты под него подложишь? Лахудру свою из приемной? Так ей, козе, премию дать придется. — Алла в лучших традициях рынка принялась нахваливать товар.

— Слава богу, не одна ты у нас такая, — начал сбивать цену Дубанов. — Были б бабки, бабы налетят.

Алла сквозь облачко дыма пристально посмотрела в глаза Дубанову.

— А ведь он у тебя про меня уже выспрашивал. Я же чувствую. — Алла стряхнула столбик пепла в пепельницу. И добавила: — И тебе он нужен. Думаю, договоримся.

— Короче, Бесконечная. Что ты хоть хочешь?

— Да господи, неужели не ясно? — Алла изобразила на лице возмущение. — В Москву хочу. Надоели вы мне хуже редьки.

— Размечталась, детка! Можно подумать, Москву специально для тебя строили. — Дубанов откатил от стола. — А если не выгорит? Не обидно будет, что зря давала? Хотя если уж Гарику…

— Только не надо о грустном! — надулась Алла. — Это уже в прошлом.

— А в настоящем у тебя полный коммунизм. В смысле — работа за удовольствие и ни копейки денег. — Дубанов захохотал, отчего брюшко затрепетало и задергалось,

Условно в нем закопошился какой-то зверек.

— Это мои проблемы, Сережа! — оборвала его Алла.

— Ох-ох, какие мы гордые. Твоя проблема, дурочка, одна — не попасть под следствие.

— А вот эту проблему я уже решила. А — Интересно, каким образом? — Дубанов снисходительно усмехнулся.

— Догадайся.

Алла еще раз повторила трюк имени Шарон Стоун, но уже медленнее. Лицо Дубанова сделалось пунцовым.

— И кого же ты осчастливила?

— Начальника следственного отдела прокуратуры, — проворковала Алла.

— Злобу?! — Дубанов не смог скрыть удивления. — Не свисти, Бесконечная.

Алла только хмыкнула в ответ и затянулась сигаретой.

Дубанов уставился взглядом в одну точку, на лице застыло сосредоточенное выражение, словно у тяжелоатлета перед рекордом. Он явно готовился рискнуть, но еще окончательно не решился. Алла затаилась, делая вид, что разглядывает мысок туфельки.

«Пусть тужится. Мужик должен быть уверен, что решения принимает он. Иначе взбрыкнет».

— Продать меня ты, конечно, можешь по счету раз. Но смысла я в этом не вижу, — пробормотал Дубанов вслух. Он выдержал паузу. Но Алла на уловку не поддалась. «Ага, нашел дуру! Только начну убеждать, ты сразу заподозришь неладное. Хренушки, уговаривать тебя не буду. Раз мужик, то и решай».

— Короче, Бесконечная, сделаем так. — Дубанов поджал толстые губы. — Корзун скоро очухается и потребует продолжения банкета. У нас запланирован визит к рыбакам в Пионерское. Ну, рыбка, сауна и все прочее. Перед поездкой заскочим поправлять здоровье в клуб. Через час ты уже должна сидеть там в засаде. Не сумеешь закадрить, пеняй на себя. Ошибок я не прощаю.

Алла с готовностью кивнула, подумав, что никогда не надо мешать мужику демонстрировать свою крутизну.

— А если он клюнет… Я должен знать все. Поняла? — с нажимом в голосе добавил Дубанов.

— Договорились, Сережа. Мужик мне, информация — тебе. Он, кстати, надолго к нам пожаловал?

— На неделю.

— О! Тогда нет проблем. За неделю я из него все высосу. — Алла раздавила окурок в пепельнице. Бросила пачку сигарет и зажигалку в сумочку, щелкнула замком. Встала, разгладила на бедрах платье. — Я побегу перышки чистить.

Она осеклась, увидев выражение лица Дубанова. Глаза его сделались маслянистыми, как два опенка, только что выловленных из бочки.

«Та-ак, пробило мужика. Придется задержаться», — поняла Алла.

Постояла, словно раздумывала. Уронила сумочку в кресло. Покачиваясь на каблучках, прошла к двери. Повернула ключ.

Оглянувшись, увидела, что Дубанов уже выехал из-за стола на кресле, вытянул ноги и закинул за голову руки. На полных губах играла плотоядная улыбка.

«Бог мой, и когда это кончится!» — с тоской подумала она. И заставила себя улыбнуться сладкой кошачьей улыбкой.

Глава 15. Блаженны ищущие

Странник

У подъезда, увенчанного бронзовой табличкой «Балтийский народный банк», стоял милицейский «уазик», тревожно помигивая сиреневой цветомузыкой. На крыльце крепыш в сером камуфляже нянчил в руках автомат. Лицо закрывала черная маска, на руках черные перчатки, отчего издалека он напомнил Максимову черномазого бойца подразделения «Афан»[30], с которым имел удовольствие пообщаться в Эфиопии.

— Атас, наши в городе! — скомандовал сам себе Максимов.

Вывернул руль влево и прибавил газу.

В зеркало заднего вида с интересом понаблюдал торжественный выход из банка молодого человека в штатском под охраной двух камуфлированных бойцов. Молодой человек нес дипломат, явно очень тяжелый и очень ценный. Потому что пристегнул его к руке наручником.

— Кажется, визит вежливости отменяется. В банке не до меня, — подумал вслух Максимов. — Но будем джентльменами, пока можем себе это позволить.

Он остановил машину у обочины. Достал сотовый и набрал номер приемной председателя банка.

— «Балтийский народный банк». Слушаю. — Вежливая барышня была явно чем-то напугана.

— Доброе утро. Максимов, из Москвы. Соедините, пожалуйста, с господином Дубановым.

— У Сергея Альбертовича сейчас важное совещание, — чуть замявшись, ответила барышня. — Вы можете оставить сообщение.

— Конечно. Передайте большой привет от его друга Кости из Москвы. А от меня большое спасибо. Машину получил вчера вместе с доверенностью. Остановился в гостинице «Турист». Просьб нет, проблем тоже.

— Очень за вас рада. Что-нибудь еще передать?

— Нет, спасибо.

Максимов поехал дальше.

Проезжая мимо Фридландских ворот, сохранившихся со времен старого Кенигсберга, покосился на фигуру в рыцарских доспехах. Не смог сдержать улыбку. Время пощадило кирпичную кладку, строили тогда на века, даже войны не властны над камнем, зато у магистра Тевтонского ордена Зигфрида фон Фейхтвангена оторвало голову. Так и стоит мужик в латах, но без головы. И никому до этого нет дела. А может, считают символичным, поэтому и не ремонтируют?

Максимов зазевался и чуть было не проехал мимо гаишника, радостно помахивающего жезлом.

— Господи, зачем стесняться? Ввели бы единый налог с иномарок и при покупке взимали бы сразу в пользу ГАИ. Зачем же по рублю сшибать на каждом углу, — проворчал Максимов, сдавая задом к мытарю с полосатым жезлом.

Решил выйти из машины, не зная, как относятся к разговору через окошко местные гаишники.

— Лейтенант Щусев, — представился гаишник. И сразу перешел к делу: — Документики.

Максимов протянул права, развернул доверенность. Хорошо откормленное лицо гаишника напряглось.

— Приезжий? — Голос ничего хорошего не предвещал. «Не обломится, не напрягайся», — мысленно предупредил его Максимов.

Вместе с паспортом достал корочки удостоверения помощника депутата Думы.

Гаишник опечалился, без всякого интереса полистал документы.

— Кому помогаете? — поинтересовался он. А глаза уже отслеживали дорогу в поисках нового кормильца. Максимов назвал фамилию патрона.

— Серьезно? — Гаишнику, как всякому человеку в форме, явно запала в душу немудрящая истина, прозвучавшая в фильме, что вор должен сидеть в тюрьме. И теперь малая толика славы режиссера-депутата перепала Максимову. — Ну… Осторожнее на дороге.

«Хорошо наши придумали с должностью. Помощником у малоизвестного депутата можно стать всего за тысяч пять долларов, неуважения — никакого», — подумал Максимов, принимая назад документы.

— Не подскажете, в редакцию «Балтийского курьера» я правильно еду?

— А на какой улице она находится?

— На Ореховой.

— Ха! — Гаишник поправил фуражку. — Так ты ее проскочил. Поезжай по проспекту Калинина. — Он махнул рукой вдоль улицы. — Слева кончится парк, сразу сворачивай вправо. Вторая отвилка налево. И сразу — еще раз влево. Это и будет Ореховая.

Он проделал ладонью пируэты, описав нужное количество поворотов. Только примитивные народы, летчики и водители так умело пользуются языком жестов.

— Спасибо, командир, — поблагодарил Максимов.

Сев за руль, бросил взгляд в зеркало. Как и предполагал, гаишник, повернувшись к нему спиной, делал быстрые пометки в блокноте.

Контрразведывательная сеть, незримо накрывавшая область, приняла информацию о том, что чужак с депутатскими корочками разъезжает по городу на машине «Балтийского народного банка».

«Вот и познакомились, — кивнул отражению в зеркале Максимов. — Теперь поехали дальше теребить профессиональную бдительность».

В редакции «Балтийского курьера» закончилась летучка. В коридор высыпали возбужденные сотрудники. Молодежь напоминала школьников, вырвавшихся после скучного урока. Ветераны пера, потертые и изрядно поношенные, как и их пиджаки, вышагивали солидной шаркающей походкой, ведя друг друга под ручку. Обсуждение глобальных проблем, треп, охаивание чужой рукописи и проталкивание собственной нетленной статьи, закручивание новых интриг и продолжение скандала из-за старых — этот концентрат занудства редакционной жизни, что называется летящим словом «летучка», затянулся на целый час.

— Началось! — с нескрываемым неудовольствием произнесла миловидная секретарша.

Максимов весь час развлекал Леночку московскими новостями, и такое времяпрепровождение ей явно понравилось. Во всяком случае, она сначала косилась на чужака, изображая крайнюю занятость, печатала двумя пальцами, постоянно переправляя написанное, потом забросила компьютер, предложила Максимову кофе и все телефонные разговоры свела к короткой фразе: «У нас летучка!»

— Что, Леночка, трудно в понедельник работать? — посочувствовал Максимов.

Леночка бросила тяжелый взгляд на гомонящих сотрудников и как своему пожаловалась:

— С ума сойти! На неделе, если кто нужен, днем с огнем не найдешь. А в понедельник — толпа. — Она закатила подведенные глазки. — А сейчас полный стол статей навалят! О, пожалуйста…

Она сделала вид, что сосредоточенно печатает, и проигнорировала толстого мужчину средних лет в джинсовой рубашке навыпуск и черной кожаной жилетке.

— Елена Прекрасная, удостой меня вниманием, — со свистящей одышкой прохрипел он.

— Мне некогда, Альберт, — со стервозной ноткой в голосе отозвалась Лена.

Альберт шлепнул об стол тонкой папкой.

— Когда закончишь насиловать компьютер, позвони автору сего манускрипта и удовлетвори его полным отказом. — Он перевел дыхание и добавил: — Графоман.

— А что, у нас есть другие? — съязвила Леночка.

— Намек понял, — степенно кивнул мужчина. — Но замечу, детка, что графоман, которому платят деньги, уже не графоман, а штатный автор. — Он расплющил толстый палец о рукопись. — А это — графоман. Потому что деньги он получит только через мой труп.

— Так Сидоренко и передать? — коварно улыбнувшись, поинтересовалась Леночка.

— Сидоренко я беру на себя. — Альберт повернулся, уставился на Максимова мутными голубыми глазками. — Автор?

— Нет, — ответил Максимов.

— Уже легче.

— К Грише Белоконю, — подала голос из-за монитора Леночка.

— М-да? — Альберт поднял бровь. — Уже интересно.

Но никакого интереса он не проявил. Развернулся, грузно покачиваясь, пошел по коридору, мыча: «Бродят кони, бродят кони, ищут кони водопою».

— Это кто? — спросил Максимов.

— Ответственный секретарь. — Леночка покрутила пальчиком у виска. — Не обращай внимания.

Она привстала, всмотрелась в коридор и крикнула:

— Гриша, к тебе пришли!

Максимов встал, поставил чашку на стол. В выскочившем в редакционный предбанник человеке он сразу опознал Григория Белоконя — неформального. лидера местных поисковиков. На групповом фото, что передали Максимову, Белоконь был немного моложе и смотрелся, пожалуй, энергичнее. Сегодня он выглядел на все свои сорок, усугубленные болячками и семейными проблемами. По таким, как он, в первую очередь катком прошли гайдаровские реформы. Образования и знаний хватало, чтобы понять, что происходит, но ничего изменить в своей жизни не могли. Моральные принципы и неумение спекулировать не позволяли занять достойное место в новой, перевернутой с ног на голову жизни. Они привыкли честно работать на благо родины, но честность вышла из моды, а родина в их услугах не нуждалась.

Была у Белоконя одна слабость, ставшая в наши дни ахиллесовой пятой. Много лет назад начинающий журналист открыл для себя забойную тему — поиск Янтарной комнаты. Россия, как известно, страна любителей, то есть каждый на работе помимо работы занимается любимым делом. Одними статьями в газету дело не ограничилось. Белоконь заболел поисками, сколотил группу энтузиастов и перемежал работу в архивах с раскопками. Безуспешными и не оплачиваемыми.

— Прочел вашу статью и решил зайти познакомиться. — Максимов показал свернутый в трубочку номер со статьей о Янтарной комнате.

Белоконь пригладил аккуратную испанскую бородку, отвел взгляд.

— Вообще-то у меня сейчас туго со временем, — начал он.

— Мой дед профессор Арсеньев, как узнал, что я буду в Калининграде, велел обязательно навестить Гаригина Сергеевича Ованесова. И, конечно же, вас.

Белоконь оценивающе посмотрел на Максимова. — С работами профессора Арсеньева я знаком. Однажды брал у него интервью для «Комсомолки». А вы к поискам тоже какое-то отношение имеете?

— В некотором роде да. Максим Максимов. Работаю в геолого-археологической экспедиции при Минкульте. — Максимов решил не доставать визитку, излишняя официальность сейчас была ни к чему.

— Вот как! Значит, ее воссоздали? — Глаза Белоконя радостно вспыхнули.

«Ага, и еще по просьбе трудящихся — социализм», — подумал Максимов.

Под вывеской «экспедиция» скрывалась головная организация по поиску культурных ценностей, захваченных немцами во время Второй мировой войны. К восьмидесятым годам проблема потеряла актуальность, к тому же умер руководитель экспедиции, и работа сама собой заглохла.

— Слишком громко сказано. Пока стираем пыль со старых папок, на большее нет денег. — Максимов вскинул руку, посмотрел на часы. — Собственно, у меня для вас небольшой подарок. Минут пять я у вас отниму И поеду работать по собственному плану.

Недаром коммивояжеры возят с собой всякую дребедень. Копеечный презент ломает лед недоверия.

Белоконь явно заинтересовался. Для энтузиаста-поисковика дипломат сотрудника государственной конторы — все равно что мешок Деда Мороза для ребенка.

— Не карта бункера Барсова? — неожиданно спросил он.

Максимов снисходительно улыбнулся.

— Не Виктора Барсова, а Александра Брюсова.

Леночка наблюдала за ними, приоткрыв от удивления ротик. Но ничего не поняла.

А Максимов только что выдержал экзамен, не подорвавшись на первом кольце эшелонированной системы дезинформации, окружавшей Янтарную комнату.

Первого человека, искавшего следы Янтарной комнаты во взятом Кенигсберге, звали Александр Яковлевич Брюсов. Ученого-археолога одели в форму, приписали к политуправлению армии и приказали искать ценности, вывезенные немцами с оккупированных территорий. В разрушенном Королевском замке он нашел три из четырех флорентийские мозаики, входившие в убранство Янтарной комнаты. Картины из камня пришли в полную негодность, из чего был сделан вывод, что Янтарная комната погибла во время пожара. Доктор Альфред Роде, главный хранитель коллекций Кенигсберга, перед тем как погибнуть при невыясненных обстоятельствах якобы показал Брюсову бункер, в котором укрыли от бомбежек часть культурных ценностей.

После войны, в пятидесятые, более тщательными поисками занялась специальная комиссия. Ее материалы легли в секретный архив, а для широкой публики некто Дмитриев издал очерк под детективным названием «Дело о Янтарной комнате». В нем он, очевидно, из соображений конспирации, перекрестил Брюсова в Виктора Барсова. Потому что сам был не Дмитриевым, а Вениамином Дмитриевичем Кролевским, секретарем Калининградского обкома. АПН перевело очерк на иностранные языки и разослало в качестве добротной дезы по всему миру, качественно заморочив голову не одному поколению энтузиастов-любителей и профессионалов из спецслужб многих стран[31].

— Пойдем поговорим, — сразу же под обрел Белоконь.

Максимов подхватил с пола сумку и пристроился следом.

— У вас свободный компьютер найдется? — спросил Максимов.

— Найдем.

Белоконь толкнул дверь в кабинет. Из четырех столов один был занят Альбертом. Ответсек, свистя астматической одышкой, правил статью, лихо, орудуя красным карандашом.

Белоконь забрался за крайний у окна стол, указал Максимову на стул перед собой.

— Альберт, мы поговорим? — обратился он к ответа секу

— «Поговори со мною, мама, о чем-нибудь поговори…», — фальшивя, пропел Альберт, не поднимая головы.

Очевидно, вытаскивать грузное тело из-за стола для него было мукой, и демонстративное погружение в работу было тем максимумом конфиденциальности, что он мог предоставить без ущерба для своего здоровья.

Максимов осмотрел кабинет. Типичная обитель свободной прессы периода рыночных отношений, когда нет спонсора с большими деньгами. Подоконник завален лежалыми стопками бумаги и коробками с надписью «Ксерокс».

Из редакционного прошлого остались шкаф с не закрывающимися дверками в нише у двери и столы с потертыми столешницами. К признакам новых времен относились два компьютера, один на столе у Альберта, другой — перед Гришей Белоконем. Стены украшали разного происхождения и разных лет календари, типичные для офиса карикатурки и перлы местного остроумия, размноженные на ксероксе, семейные, групповые и прочие фотографии, декоративно пришпиленные кнопками. Два крупноформатных снимка в рамках. На одном бастион «Дюна», где сейчас помещается Музей янтаря. На другом — задумчивый пеликан плыл по стоячей черной воде. В угол рамки была вставлена маленькая фотография, но Максимов со своего места не мог разглядеть, что за мужчины держат на руках худенькую девушку.

— Может, перейдем на «ты»? — предложил Белоконь, закончив с перекладыванием бумаг и папок на столе.

— С удовольствием. — Максимов протянул руку. — Максим.

— Гриша.

Максимов отметил, что в ярком дневном свете лицо Гриши выглядит чересчур нездоровым. Пепельные тени под глазами, дряблая кожа, резкие морщины от носа к уголкам губ. Седина в курчавой шевелюре. Да и волосы какие-то слежавшиеся, потерявшие силу.

«Укатали сивку крутые горки», — подумал Максимов.

Достал из нагрудного кармана дискету.

— Как обещал, подарок.

Гриша одной рукой щелкнул клавишей на компьютере, другой потянулся за дискетой.

— Что здесь? — с нетерпением спросил он.

— Наверно, знаешь, что спустя десять дней после взятия города в подвале одного из домов наши взяли бригаденфюрера СС Фрица Зигеля — начальника оборонительных сооружений Кенигсберга?

— Факт известный, — кивнул Гриша, сунув дискету в дисковод.

— Здесь протоколы его допроса в Красногорском спецлагере НКВД. И главное — ксерокопия с карты инженерных сооружений в Восточной Пруссии, включая подземные.

— Ухты! Где взял? — Гриша забарабанил пальцами по мышке, ожидая, когда наконец на монитор выбросит содержимое дискеты.

— Карта принадлежала немецкому капитану инженерных войск, взятому в плен под Пиллау. В архиве, как водится, нашлась совершенно случайно. Я попросил нашего компьютерного мальчика наложить карту капитана на современную карту города, чтобы лучше ориентироваться.

— Спасибо огромное. Не столько за карту, она, конечно же, нам пригодится. Отношение важнее. Знаешь, обидно за страну, — вздохнул Гриша. — Пару лет назад приезд жала экспедиция журнала «Штерн», копались в развалинах замка Лохштадт. Это в паре километров от города по дороге на Балтийск. Замок заложили в тринадцатом веке, при строительстве бастионов Кенигсберга разобрали на стройматериалы. Перед войной отстроили опять, а в войну англичане разбомбили его до основания. Так, представь себе, экспедиция «Штерна» имела на руках точный план подземелий замка тринадцатого века!

Альберт засипел, прижав кулак ко рту. Всхлипнул. Оказалось, он так смеется.

— А вас немцы с раскопок выгнали, помнишь?

Белоконь поморщился, но промолчал. Достал сигареты, кивком указал Максимову на пепельницу.

Максимов сел вполоборота, чтобы видеть Альберта, тот, оказалось, несмотря на астматично-диабетический вид, уже дымит сигаретой, стряхивая пепел в мусорную корзину под столом.

— Кстати, Гришаня, что такое… Сей момент. — Альберт провел карандашом по рукописи. — Что такое «эксклюзивные аксессуары к баннерам»?

— Что за фигню ты читаешь? — удивился Белоконь.

— Заказная статья от фирмы «Вымпел».

— Не принимай близко к сердцу, — отмахнулся Белоконь. — На чем мы остановились? — обратился он к Максимову.

Максимов указал на монитор, где уже высветилась карта города.

Белоконь близоруко прищурился, стал внимательно рассматривать значки на карте.

— Немец использует какие-то обозначения… Надо будет связаться с нашим переводчиком.

— Вряд ли он владеет этой терминологией. Здесь используются сокращения, принятые в инженерных частях вермахта. Постарайтесь найти наставление по инженерному делу того времени. Военные всегда строят только по уставу, что существенно облегчит вам задачу. По значкам определите тип, характеристики материалов, глубину залегания и прочие необходимые данные. Потом вычеркните те объекты, что закрыла комиссия Строженко, которая работала здесь до семидесятых годов. Потом вычеркните те, где Янтарная комната практически не может находиться. Сколько места она занимала? — спросил Максимов.

— Насколько мне известно, ее упаковали в двадцать семь ящиков и перевозили на трех грузовиках, — без запинки ответил Гриша.

— Грубо — пять тонн весом, — прикинул Максимов. — А что за ящики?

— Специально изготовленные на заводе «Буров, Померания».

— А размеры и характеристики вам известны? — спросил Максимов.

Белоконь промолчал.

— Из оставшихся бункеров исключите все, что сейчас используются военными, там искать бесполезно, — продолжил Максимов. — И тогда вы будете точно знать, находится Янтарная комната в Калининграде или нет.

— Она гарантированно находится в городе. — В глубоко посаженных глазах энтузиаста мелькнул фанатичный огонек.

— Уверен? — Максимов решил немного подразнить его, хотя успел познакомиться с книжкой, написанной Белоконем со товарищи, и с системой рассуждений был знаком.

— На все сто, — сразу же загорелся Гриша. — Есть документы. Сам доктор Роде написал, что комната находилась в городе до пятого апреля сорок пятого года, а девятого Кенигсберг капитулировал. Последний поезд ушел из города, если мне не изменяет память, двадцатого января. Вывезти морем было нереально: Пиллау, сегодня это Балтийск, наши части отрезали в феврале. Все захоронили где-то в городе, это очевидно.

— Думаю, следует уточнить термин. Либо укрыли от бомбежек, либо заложили на долговременное хранение. От этого многое зависит, согласен? — Максимов краем глаза заметил, что Альберт весь обратился в слух. — Долговременное хранение предполагает целую систему мероприятий. По-немецки четкую и продуманную. Об инженерно-саперной стороне дела я сейчас не говорю… Совершенно очевидно, что немцы создали систему контрразведывательного прикрытия места хранения. В первую очередь ликвидировали всех причастных к его сооружению и транспортировке спецгруза. Потом ликвидировали наиболее заметных консультантов и экспертов. Оставшиеся в живых никогда и ни при каких условиях не откроют рот.

— Ты имеешь в виду операцию «Грюн» Георга Рингеля? — спросил Гриша, словно решил завалить на экзамене нерадивого заочника.

Максимов долго стряхивал пепел, выверяя ответ. Имя оберштурмбанфюрера СС Георга Рингеля было знаковым для всех, кто шел по следу Янтарной комнаты. В сорок девятом году в посольстве СССР в Берлине неожиданно появился молодой человек и заявил, что на чердаке (вариант — в подвале под кучей угля) нашел полусожженный блокнот папы с записью о месте захоронения Янтарной комнаты. С тех пор эту запись: «Операция „Янтарная комната“ закончена. Объект складирован в БШ» — каждый интерпретировал в меру своей фантазии. Менялось содержание записки, папа, умерший в сорок шестом от туберкулеза, превращался в некий симбиоз Отто Скорцени, Джеймса Бонда и графа Монте-Кристо.

Почему-то мало кто обращал внимание, что «молодому человеку» от роду тринадцать лет, и задался вопросом, почему сын старшего офицера СС воспылал пионерскими чувствами к победителям его родины. Но важно другое — факт появления немецкого Павлика Морозова считался неоспоримым доказательством того, что Янтарная комната цела и ждет своего Шлимана.

Фокус состоял в том, что Георга Рингеля выдумал тот самый партийный деятель Кролевский, автор первого очерка о поисках Янтарной комнаты. Сознательно или нет, но он использовал старинный прием контрразведки. Имя Рингеля стало своеобразным маркером, по нему очень легко определить, какими источниками пользуется очередной поисковик, просчитать возможные направления поиска и прогнозировать их успех. И таких «маркеров» в деле о Янтарной комнате Максимов насчитал более двух десятков.

— А был ли мальчик? — с ироничной улыбкой спросил Максимов.

По реакции журналиста он понял, что экзамен сдал.

— У тебя есть своя версия? — с ходу спросил Гриша. Ответить, что его не интересует Янтарная комната, Максимов не мог. Это было бы так же несуразно, как признаться филателисту-фанатику, что тебе глубоко наплевать на марки.

Гриша Белоконь относился к блаженному племени бессребреников-энтузиастов, бурно расплодившемуся в тепличных условиях советских НИИ и прочих мест необременительного труда. Кто-то увлекался коллекционированием всего и вся, кто-то изучал магию и йогу, кто-то охотился за снежным человеком или наблюдал за НЛО. Для многих это было спасением от рутины на работе и скуки в не налаженном быту. Времена изменились, но увлечение, ставшее идефикс, так просто из головы не выкинешь. Вот и расплодились научные центры по изучению НЛО, хозрасчетные лаборатории экологии сознания и академии йоги. А Гриша из лидеров неформального объединения поисковиков-энтузиастов стал сопредседателем общественной комиссии по поискам культурных ценностей.

«Если клад ценой в сотни миллионов, укрытый первыми лицами рейха, ищет человек в стоптанных кроссовках и клетчатой рубашке, за сохранность ящиков можно не беспокоиться, — подумал Максимов. — А человеку не грех было бы задуматься о собственной безопасности».

— Версии — удел любителей. Я ученый, Гриша, да и тебя можно считать профессионалом. Мы понимаем, что немцы создали систему хищения и укрытия наших культурных ценностей, значит, и искать нужно системно. — Максимов решил, что контакт налажен, и перешел к главной цели своего визита. — Вот, например, немецкая экспедиция, о которой ты написал, они серьезные ребята или очередные мифоманы?

Гриша болезненно поморщился.

— Вот где они у меня сидят, эти визитеры! — Он провел ладонью по печени. Потом вдруг спохватился, обратился к Максимову, словно ища поддержки: — Тут не ревность, не желание обеспечить себе преимущество. Упаси господь! Пусть ищут, мне не жалко. Кто бы ни нашел, главное — вернуть янтарное чудо людям. Правильно?

— Конечно, — согласился Максимов. — Весь вопрос — к а к искать. Если системно и научно, по всем правилам археологии, то пусть ищут.

— Именно! — воодушевился Гриша. — Знаешь, что они собрались откопать? Только не смейся. Бункер Брюсова!

Максимов уже собрался подыграть Грише, издав злорадный смешок, но осекся, потому что в разговор вдруг вступил Альберт.

— Чему радоваться, а? Заявились с бульдозером и со съемочной группой. Сказали всем: «Ахтунг, ахтунг, мы у вас немножко копать будем!» И все дружно по стойке «смирно» встали.

Гриша сразу же потускнел лицом. Максимов развернулся к Альберту.

— В каком смысле по стойке «смирно»?

— Точнее говоря, раком. — Альберт сплюнул на клочок бумажки, затушил в слюне окурок, швырнул в корзину. — Гриша пояснит.

Максимову пришлось опять повернуться к Белоконю. Тоттяжело сопел, давя свой окурок в пепельнице.

— Максим, твой приезд с немецкой экспедицией никак не связан? — после паузы спросил он.

— Абсолютно, — легко соврал Максимов. — Если бы не твоя статья, я бы даже и не знал о них.

Белоконь еще больше погрустнел.

— Жаль. А я, дурак, обрадовался.

— Мужики, а в чем, собственно, проблема? — Максимов решил обратиться к Альберту, тому явно не терпелось пустить очередную стрелу в измученного неприятностями коллегу

— Немцы в лучших традициях колониальной политики вчера устроили банкет для местных князей. Теперь у них полная дружба-фройншафт.

— Ну при чем тут это?! — вскипел Гриша.

— Перенимай опыт, глупый. Никого сейчас пионерским задором не проймешь. Нужны более веские аргументы. Желательно, в валюте, — спокойно продолжил Альберт. — Короче, немцы получат разрешение копать там, где им захочется. А чтобы Гриша под ногами не путался, сегодня утром организовали звонок из Москвы. Правильно я излагаю?

— От кого был звонок? — быстро спросил Максимов. Гриша назвал фамилию графа из старинного русского рода, волею судеб оказавшегося в Австрии. Связь с родиной он поддерживал, время от времени скупая на аукционах произведения русских мастеров и передавая в дар России. Так как граф до сих пор не разорился, благотворительность наверняка компенсировалась за счет налаженных связей. А они у графа уходили в заоблачные кремлевские выси.

«Ничего себе прикрытие у немцев! — подумал Максимов. — Тут уж точно встанешь во фрунт».

— Нет, граф абсолютно порядочный человек. Ты не сомневайся. — Гриша по-своему истолковал молчание Максимова. — Его самого, как выяснилось, подставили. Этот телевизионщик Филлип Реймс, как я понимаю, решил хорошо заработать на сенсации. Втерся в доверие к графу, упросил помочь с разрешением на экспедицию. Граф меня знает и непременным условием поставил сотрудничество с нашим общественным советом. — При этих словах раздалось саркастическое кряканье Альберта, отчего лицо Гриши пошло пятнами. — Да, было такое условие! Чисто джентльменское соглашение, на словах. А Реймс, получив бумаги с печатями, решил, что ему тут все позволено.

— Кто бы сомневался, — вставил Альберт.

— А где они планируют вести раскопки? — спросил Максимов.

— Именно раскопки! — как спичка вспыхнул Гриша. — Не приборную разведку, а сразу раскопки. — Он развернул монитор, на котором все еще светилась карта города. Обвел пальцем кружки. — Здесь и здесь.

— Опять развалины Лохштадта и мифический бункер Брюсова на Штайдамм, — сориентировался по карте Максимов. — Странно.

— Не то слово. Дураку ясно, что там ничего нет. Мы им предлагали поработать на нашем объекте в Понарте. — Палец Гриши переместился на другой берег реки. — Здесь под бывшей пивоварней сохранились подвалы. Идеальное место для укрытия Янтарной комнаты. Разведка, архивный поиск, пробное бурение — все это мы уже проделали. В прошлом году пытались вскрыть подвалы сверху. Но сейчас это действующее предприятие, открытые работы вести сложно. Мы хотим пробиться через систему старых подземных коммуникаций. Видишь, даже на твоей карте они обозначены. — Он провел по черным линиям, уводящим к Южному вокзалу. — В стародавние времена по ним доставляли сырье прямо в цеха предместья Понарт.

— А это что? — Максимов указал на пунктир, идущий от пруда.

— Лебединый пруд. Щванентайх по-немецки, — пояснил Гриша. — В нем зимой заготавливали лед. Вот по этому канальчику тащили к пивоварне и складировали в подземном леднике. А пунктиром, я думаю, обозначено запасное русло или что-то вроде этого. По нашим прикидкам, подземный ледник — самое вероятное место укрытия. И по объему, и по инженерным характеристикам вполне подходит.

— Интересно. — Максимов невольно вспомнил сегодняшнюю ночь, проведенную в подвале в Понарте. — А что немцы?

— Уперлись рогом, — подал голос Альберт, не отрываясь от очередной статьи.

— Не слушай его, — поморщился Гриша. — Еще не все потеряно. В конце концов, мы можем пойти на принцип. Есть положение, по которому любые работы по поиску возможны только после предварительного согласия нашего общественного совета. Без него никто из местных властей разрешение не даст.

— Даже так? — удивился Максимов.

До встречи с Белоконем он считал, что группа энтузиастов-поисковиков используется в системе прикрытия как первый контур, на котором отбрасываются откровенные шизофреники и прочие авантюристы, которых, как комаров на свечу, тянет ко всяческим тайнам. Ну и заодно группа имитирует кипучую деятельность на направлении государственной важности. Без государственного финансирования и без допуска к серьезным архивам. Короче, местные опера придумали себе перпетуум-мобиле для отчетности. Но оказалось, группу превратили в добровольную народную дружину по охране особо важных объектов, для солидности переименовав в общественный совет.

Альберт, очевидно, имел собственное мнение об авторитетности общественного совета, но вслух его не высказал, ограничился только многозначительным покрякиванием.

— Мы назначили заседание совета сегодня на четыре часа, — продолжил Белоконь. — Там будут наши ребята и немцы. Вот и поговорим.

«Пора!» — скомандовал себе Максимов.

Вскинув кисть, посмотрел на часы.

— Думаю, успею. А где будет заседание?

— В областном музее, — по инерции ответил Белоконь.

Максимов чуть подался вперед, доверительно понизил голос:

— Понимаешь, Гриша. Я не могу выступить в качестве официального представителя геолого-археологической экспедиции Минкульта. Никто мне таких полномочий не давал. Но как на эксперта и человека, полностью разделяющего твои взгляды, можешь на меня рассчитывать. Во всяком случае, никто не может запретить нам с тобой быть патриотами. Правильно?

— Безусловно, — согласился Белоконь. Его согласие давало добро на хорошо залегендированный выход Максимова на немцев.

«Через Элю Караганову тоже можно было бы выйти на „гостей“, но сколько крови она бы выпила. А тут раз-два — и в дамки. Все-таки с энтузиастами легче работать».

Максимов старался сохранить бесхитростное выражение лица.

— Гришка, ты у главного сначала отпросись, — подал голос Альберт. — Сборище вы проводите в четыре часа, а на это время у нас запланировано заседание редколлегии. План на сентябрь надо верстать, или забыл?

Белоконь пошевелил бровями, перемалывая в голове ситуацию. Вскочил, протиснулся в узкий проход.

— Подождешь? — бросил он на ходу Максимову.

— Момент! — остановил его Альберт. Протянул только что вычитанную статью. — Сунь главному на подпись. Гриша скрылся за дверью.

— Поскакал конь наш бледный, — усмехнулся ему вслед Альберт.

Завозился крупным телом, как медведь в берлоге, удобнее устраиваясь в своем углу. Надолго зашелся сиплым астматическим кашлем. Потом свернул кулечком гранки статьи, превратив их в пепельницу. Закурил, уставившись на Максимова красными после кашля глазами.

— А ты на психа не похож, — заключил он, окончив осмотр. — Зачем тебе эта Янтарная комната?

— Если честно, то это не моя тема. Пишу работу по миграции янтаря в различных культурах. Только Грише не говори. Обидно за парня стало. Надо же хоть как-то поддержать.

— Ему поддержка нужна, да, — ухмыльнулся Альберт. — Видал, штаны сваливаются. Который год с лопатой по городу бегает, ни копейки не заработал.

— Он же по велению сердца, а не по расчету, — искренне заступился за энтузиаста Максимов.

— Ох, любят у нас, чтобы по велению сердца. Потому что платить не надо. А у Коня нашего, между прочим, три дочки. Старшая в невестах ходит. — Альберт покачал большой головой, густо поросшей пепельными кудряшками. — Хотя, с другой стороны… Если в доме теща, жена и три девки, в таком бабьем царстве чокнуться можно. Кто пить начинает, кто на рыбалку через день ездит, кто в гараже все выходные сидит, а наш Гриша в городского сумасшедшего превратился.

Максимов чутко уловил боль, которую Альберт пытался скрыть угловатыми медвежьими ужимками.

— А у тебя дети есть? — по наитию спросил он.

— Пацаны. В том-то все и дело. — Альберт не сдержался и продолжил: — Старшего в Чечне контузило. До сих пор лечится. А младшему осенью в армию идти.

— Понятно. — Максимов отвел взгляд, сделал вид, что рассматривает фотографии на стене. — А это Гришина дочка? — спросил он, чтобы нарушить затянувшуюся паузу.

Указал на маленький полароидный снимок, вставленный в рамку большой фотографии с пеликаном.

— Нет. Это Дымов, школьный друг Гришки, со своим найденышем. Кариной зовут.

— Почему — найденыш? — сыграл удивление Максимов.

— Ай, дурдом в стиле Ваньки Дымова, — махнул рукой Альберт. — Сделал ребенка в Москве, а нашел в Париже. Кстати, фотографии его. Нравятся?

— Что-то есть, — выдал Максимов полагающуюся в таких случаях фразу с соответствующей глубокомысленной миной на лице. — Рука мастера чувствуется. Безусловно.

— Конечно, Ванька у нас мастер куролесить. — Альберт хрипло хохотнул. — Гришка Белоконь с первого класса вздыхал по одной девчонке. А Иван с ней уехал в Москву учиться. Он — в Строгановское, она — в МГУ. Там у них образовалась студенческая семья. Потом Лера попала в интересное положение, вернулась домой рожать, позабыв зарегистрировать брак с Иваном Дымовым. Второй раз накинуть хомут на шею Ванька не дал. Гришка подсуетился и свою кандидатуру попытался пропихнуть, но Лерка его напрочь отвергла. Как была Ованесовой, так и осталась. Еще пять лет Ваньку измором брала, пока универ заканчивала, потом плюнула. Папа сосватал ее за какого-то московского армянина. Он в перестройку нефтяным боссом стал. Сейчас Лерка в шелках и шубах. Карина в Париже в школу ходит. Ванька с фотоаппаратом по всему миру куролесит. А Гришанька все Янтарную комнату ищет. Как тебе такая «энциклопедия русской жизни»? Умрешь от хохота.

Слушая, Максимов подумал, что Альберт, как всякий провинциальный журналист, прячет в глубине стола потайную папочку с недописанным романом.

— Ованесов Гаригин Сергеевич — профессор вашего университета? — уточнил Максимов.

— Именно! — Альберт плюнул в кулечек с пеплом, ткнул в него окурок. — Гуру местных поисковиков. Вот с кого Гришке пример надо брать. Сколько было иностранных экспедиций за эти годы, у всех консультантом подрабатывал. Не думаю, что бесплатно. — Он смял кулек в комок, бросил в корзину. Покосился на дверь и понизил голос. — Ты поосторожнее на этом сборище шизиков. Гришка в вечных контрах со стариком. А тут еще из Парижа Ванька с Кариной заявились, как снег на голову Ованесов Ваньку Дымова на дух не переносит до сих пор. А так как Дымов ему на глаза старается не попадаться, то все пироги и пилюли достаются Гришке.

— Учту. — Максимов с благодарностью взглянул на Альберта. — А у вас тут не скучно.

— Это в Москве, если на карту России смотреть, тоска пробирает. А в провинции, брат, жизнь клокочет и кипит. Все у нас есть: и смех, и слезы, и любовь. — Альберт, грузно опершись на стол, вытащил тело в проход. Распрямил спину, придержав живот рукой. — Я пройду разомнусь. Если хочешь, дождись Гришу. Но, имей в виду, от главреда у нас быстро не возвращаются.

Оставшись один, Максимов снял с лица маску вежливого гостя, уставился неподвижным взглядом на фото.

Пеликан, выкатив грудь, плыл по черной воде.

«Черное солнце»

Пеликан, выкатив грудь, плыл по черной воде. Винер отложил рисунок и перевел взгляд на человека, согнувшегося над столом.

— Что это, Жозеф? — спросил он.

Жозеф, мужчина сорока лет, поднял голову и уставился на шефа таким же стеклянным взглядом, как у нарисованного им пеликана. Иссиня-черные всклоченные волосы, сухое скуластое лицо и отрешенный, обращенный внутрь взгляд миндалевидных семитских глаз выдавали в нем типичного обитателя богемного Монмартра. Сходство усиливалось эстетской небрежностью в одежде и пристрастием к легким наркотикам. В каюте витал тягучий аромат китайских палочек, забивая кислый запах утреннего косяка, выкуренного Жозефом.

На подобное нарушение строгого порядка на судне Винер смотрел сквозь пальцы. Все его экстрасенсы для достижения измененного состояния сознания использовали те или иные, не совсем одобряемые обществом методы. Жозеф был самым ценным, потому что вместе с уникальным даром ясновидения обладал четким образным мышлением и прекрасно поставленной рукой художника.

Большинство экстрасенсов не могут словами передать то запредельное, что открылось им. А если и получается, то они используют такую дикую смесь из научных терминов, библейских притч, буддистских трактатов и газетных статей, что требуется приложить адовы усилия, чтобы расшифровать эти «откровения». В корпорации «Магнус» однажды попытались создать словарь терминов, используемых экстрасенсами, чтобы переводить их «откровения» на нормальный язык, но потом махнули рукой. Дешевле и проще оказалось использовать профессиональных художников, наделенных даром ясновидения. Эмиссары Винера прочесали все малоизвестные галереи, мансарды и ночлежки. Среди отловленных гениев, безумцев и откровенных дегенератов, как из бесполезной руды, добыли несколько золотых самородков. Жозеф оказался самым крупным и ценным.

— Жозеф! — резко окликнул Винер своего экстрасенса, проваливающегося в сон.

Жозеф с усилием разлепил веки, отчего кожа на лбу собралась в волну морщин.

— Минуту, — пробормотал он.

Схватил перемазанными черной тушью пальцами ручку. Перо прочертило на бумаге изломанную дугу, сложившуюся в контур мужской фигуры. Жозеф принялся заштриховывать фигуру нервными, изломанными линиями, пока фигура не стала непроницаемо черной.

— Нет, не могу. — Он разжал пальцы и выронил ручку. На указательном пальце осталась белая вмятина. Винер взял лист. Долго всматривался в контур фигуры.

Взгляд Жозефа уже сделался осмысленным, он медленно, словно трезвея, выходил из транса. — Ты не можешь его увидеть, да? — спросил Винер.

Жозеф кивнул. Вьющаяся прядь упала на глаза, он быстро смахнул ее.

— Он черный. Понимаете? Непроницаемо черный, — произнес он сдавленным голосом.

— Вижу, — ответил Винер. — Не надо слов, Жозеф, я все понял. Он защищен от чужого взгляда, считать информацию о нем невозможно. А откуда этот образ? — Он показал рисунок пеликана.

— Как-то связан с этим человеком. — Жозеф потер уголок глаза, словно пытаясь достать соринку — Сначала я увидел птицу А потом… он просто вырос. Нет, сгустился из темноты… И сбил меня.

— Не надо слов, — остановил его Винер.

Больше часа Жозеф успешно работал, считывая нужную Винеру информацию. И вдруг на несколько минут вошел в каталепсическое состояние, застыв, как кукла. Очнувшись, он стал лихорадочно рисовать, переведя все листы, что подсовывал ему не на шутку растревоженный Винер.

— Ты можешь продолжить поиск?

Жозеф длинно вздохнул. Разгреб слой изрисованных бумажек. Показалась крупномасштабная карта города.

Жозеф стал водить над нею маленьким медным конусом, подвешенным на нитке. Конус раскачивался в разные стороны, потом неожиданно стал описывать концентрические круги. Наконец острие замерло, словно притянутое магнитом к точке на карте.

Винер привстал и прочел на карте:

— «Шванентайх».

Жозеф долго выдохнул, как человек, сваливший с плеч тяжелую ношу, уронил руку с маятником.

— Это все, герр Винер. Больше нет сил.

— Достаточно, Жозеф. Мы знаем главное: то, что мы ищем, все еще находится в предместье Понарт. — Он встал, собрал со стола рисунки. — Приведи себя в порядок. Через час мы сойдем на берег. У русских в моде борьба с наркоманией, а ты выглядишь, словно только что выбрался из опиумного притона.

— Я выгляжу свободным художником. — Жозеф откинулся в кресле, забросив одну ногу на подлокотник.

— Боюсь, твоего знания русского не хватит, чтобы объяснить это полиции, — добродушно усмехнулся Винер. И вышел из каюты, плотно прикрыв за собой дверь. Винер легко, как профессиональный моряк, взбежал вверх по лестнице. Вход на так называемую офицерскую палубу, здесь размещались каюты старших офицеров, Винера и Хиршбурга. Остальные члены экипажа могли подняться на эту палубу исключительно по вызову ее обитателей. За соблюдением этого правила следил вестовой из «специалистов узкого профиля». Сухая широкоплечая фигура с рельефной тугой мускулатурой и спокойный холодный взгляд выдавали в нем хорошо подготовленного мастера рукопашного боя. Увидев Винера, вестовой вытянулся по стойке «смирно».

— Хиршбург? — мимоходом спросил Винер.

— В кают-компании, герр Винер, — отрапортовал вестовой.

В кают-компании по стенам плыли яркие полосы — солнечные лучи играли с волнами реки. После полумрака каюты Жозефа Винер не сразу разглядел фигуру Хиршбурга на фоне большого прямоугольного иллюминатора. Старик повернулся на звук шагов.

— Как успехи?

— Полюбуйся. — Винер сел в кресло и бросил на стол рисунок.

В отличие от безалаберного Жозефа Хиршбург поддерживал на своем столе идеальный порядок. Разноцветные папки, справочники, блокноты илисты писчей бумаги лежали ровными стопочками на отведенных им местах. Ноутбук, которым Хиршбург не любил пользоваться, был сослан в дальний конец стола.

Хиршбург посмотрел на пеликана. Поджал старческие блеклые губы.

— Несомненно, это знак, — произнес он без особого энтузиазма в голосе. — И это все, на что способен этот патлатый гений?

Винер развернул кресло так, чтобы можно было любоваться панорамой набережной Преголи, залитой солнцем. За секретность разговоров в кают-компании он не беспокоился. К стеклам иллюминаторов прикрепили микрофоны, транслируя занудный скрежещущий звук. Ухо сидящего в кают-компании его не воспринимало, но у слухачей, скрывающихся где-нибудь в домах на набережной, наверняка уже заложило уши.

— В девяносто пятом Жозеф принес мне десять миллионов долларов чистой прибыли, — заявил Винер, блаженно щурясь от солнца. — Ты слышал о галеонах испанских конкистадоров? Более сотни кораблей затонуло в Карибском море по пути в Испанию, попав в дикий шторм. Они везли золото ацтеков в дар королю. Пять экстрасенсов указали точные координаты, но лишь Жозеф нарисовал — слышишь, нарисовал — их местоположение на грунте! Заметь, работали они с картой в офисе «Магнуса» в Лиссабоне, не выходя в море. Наше судно вышло в указанный район, и аквалангисты с первого же погружения обнаружили галеон, доверху набитый золотом. Обрати внимание: никаких расходов на поиски и бессмысленное болтание по морю.

— И все галеоны подняли? — с саркастической усмешкой спросил Хиршбург.

— Один. Остальные ждут, когда мне понадобятся золотые монеты эпохи Кортеса, — ответил Винер. — Море хранит золото надежнее, чем Швейцария.

— Ты так доверяешь этому еврейскому полукровке?

Винер развернул кресло и теперь смотрел в лицо Хиршбургу.

— Я использую его, как используют тонкий прибор, отлично зная, как он устроен и насколько надежен. У иудеев врожденная способность к толкованию символов. Традиционное воспитание сознательно развивает эту способность у детей. Смею утверждать, что психоанализ есть сугубо иудейское ноу-хау, подаренное миру Фрейдом. А надежность… Наибольший процент психических расстройств дают семиты, это тебе скажет любой честный психиатр. Жозеф не идеален, но он полезен. — Винер замолчал, прислушиваясь к своим ощущениям. От Хиршбурга исходила волна нервного напряжения. — В чем дело, Вальтер?

Хиршбург перебрал тонкие пластиковые папки, открыл нужную.

— Только что принесли сообщение из штаб-квартиры «Магнуса» в Ганновере. — Он надел очки с толстыми стеклами. Прочел вслух: — «В девять тридцать на сервер архивного управления рейхсвера поступил запрос на установление принадлежности личного оружия за номером СС 57958. Результат поиска: оберштурмфюрер СС Ганс Барковски, первый батальон Четвертого полка дивизии „Бранденбург“. С сорок четвертого года прикомандирован к Личному штабу рейхсфюрера СС. Числится пропавшим без вести в Кенигсберге в январе сорок пятого». — Хиршбург закрыл папку. — Ганс Барковски входил в мою зондер-группу. Мы действительно потеряли его и еще троих под той бомбежкой в районе Понарт.

— Они установили, откуда поступил запрос? — металлическим голосом спросил Винер.

— Да. Из Калининграда.

Винер сложил ладони домиком, подпер ими подбородок, надолго замолчал, плотно закрыв глаза. Хиршбург, затаив дыхание, наблюдал, как медленно каменеет лицо его молодого шефа, превращаясь в мраморный лик беспощадного божества. Таким его Хиршбург еще ни разу не видел. Очевидно, Винер позволял себе снимать маску добропорядочного удачливого бизнесмена, любителя спорта и удовольствий только перед особо доверенными людьми. Или перед теми, над кем власть его была абсолютной.

— Прерогатива «Черного солнца», — произнес Винер, не открывая глаз.

Хиршбургу показалось, что мраморная маска даже не разжала губ, слова родились сами собой, повиснув в неожиданно загустевшем воздухе. Солнечный свет, затопивший каюту, помутнел, словно кто-то подмешал в воздух белый дым. Тишина стала такой гнетущей, что Хиршбург услышал биение крови у себя в висках.

— Эндкампф. — Голос Винера прозвучал отрывисто и глухо, как выстрел в тумане.

Молоточки в висках у Хиршбурга застучали часто-часто, он почувствовал, как по голому черепу к затылку скользит холодная капля пота. Руки сделались ватными, и он не смог смахнуть ее. Так и остался сидеть, вдавленный в кресло силой, исходившей от Винера. Она была осязаемой, плотной, как предгрозовой зной.

Только что Винер на правах члена Высшего совета объявил Эндкампф — Последнюю Битву, в которой дозволено все. Значит, сложная и филигранная комбинация, выстроенная стараниями Хиршбурга, больше не нужна. Ситуация вышла за рамки обычной дуэли спецслужб. Противостояние поднялось на уровень извечного конфликта тайных Орденов.

С этой минуты Винер, охваченный священной яростью, станет сметать одну фигуру за другой, сталкивать их лбами, заставит делать ходы против всех правил и логики, и всего лишь для того, чтобы в конце остаться один на один с тем, чье незримое присутствие спутало все планы.

Глава 16. Еще одно происшествие, не попавшее в сводки

Странник

Максимов уехал из редакции, так и не дождавшись возвращения Гриши Белоконя.

Терпения хватило ровно на десять минут. Их хватило, чтобы в уме выстроить не одну схему явных и тайных связей, опутавших поиски клада. И всякий раз слабым звеном в цепи оказывалась Карина. А как известно, где тонко, там и рвется.

Как рвут, режут и кромсают чужие жизни хладнокровные хозяева игр, когда рушат их расклад, Максимов знал. И установил для себя правило: всех случайных, лишних и не причастных надо отводить на безопасное расстояние.

Смерть в его работе была постоянным фактором, своя и чужая. Но чем больше на тебе невинной крови, тем меньше шансов уцелеть.

Максимов гнал машину на предельно допустимой скорости. Стрелка дрожала на отметке восьмидесяти километров в час, на большую скорость в чужом городе он не решился. Потратить сейчас время на объяснения с ГАИ означало безнадежно, непоправимо опоздать.

— Господи, дай мне ее вытащить. Свечку поставлю, обещаю! — Максимов мельком взглянул на шпиль кирхи предместья Понарт.

Вывернул руль, плавно ушел в поворот. Слева потянулся забор больницы.

Максимов свернул с основной дороги на узкую дорожку, ведущую к дому Карины, остановился у обочины. Решил не устраивать торжественного въезда во двор на радость скучающим бабкам. Выскочил из машины. Нажал кнопку на брелоке, поставив банковский «фольксваген» на сигнализацию.

Во дворе шел бой. В тени раскидистых каштанов мелькали низкорослые фигурки. Мальчишки лет по семь отрабатывали тактику боя в городских условиях.

— Прикрой меня!.. Первый, пошел! — звенели детские голоса.

Максимов профессиональным взглядом оценил их действия. Играли детки по-взрослому. Группа двигалась змейкой, каждый отслеживал свой сектор обстрела и страховал соседа. Перебежки делали по одному, от укрытия к укрытию.

«Дожили…» — поморщился Максимов. В годы его детства играли в нормальную окопную войну по сценарию киноэпопеи «Освобождение». «Наши» против «немцев». А здесь — не разберешь, чей спецназ в чьем разбомбленном городе. Баку, Сухуми, Грозный?

Детский спецназ нарвался-таки на засаду. Из окна на лестничном пролете вылетели литровые бутылки из-под пепси-колы, взорвались, окатив опешивших бойцов водой с головы до ног. Следом с грохотом распахнулась дверь подъезда, и наружу высыпала команда визжащих боевиков. Воздух наполнился электронной трелью игрушечных автоматов, щелчками пневматических пистолетов и классическим «тра-та-та, ты убит!».

— Гаси их! — закричал кто-то срывающимся командирским фальцетом.

Над головой Максимова свистнула пулька. Рефлекс войны тут же выстрелил в кровь удвоенную дозу адреналина. Мышцы сделались тугими. Максимов поймал себя на, том, что глазами инстинктивно ищет укрытие.

— Тихо, тихо, — прошептал он, успокаивая себя, как. наездник осаживает разыгравшегося коня. — Это детки балуются. Смена растет.

Через кусты, чтобы не идти мимо окон, срезал по тропинке к подвалу.

Первым делом отметил, что следов протекторов на земле нет. Значит, либо Карина отсыпается, либо оставила мотоцикл в подвале. Последнее было худшим вариантом.

Бросив взгляд по сторонам, быстро спустился по лестнице вниз. Вспомнил, что предпоследняя ступенька подломлена, и вовремя сбавил ход.

Металлическая дверь толчку не поддалась. Пришлось стучать. Сначала тихо, потом так, чтобы поднять спящего мертвым сном.

— Ну и чо ты долдонишь, дятел? — раздалось сверху.

Темная фигура заслонила свет.

Максимову сразу же не понравилась приблатненная манера растягивать гласные. Но сейчас так говорят практически все школьники, менты, челноки и эстрадные юмористы.

— Кошелек потерял, — ответил Максимов.

— Чо ты гонишь, какой кошелек? — прогнусавила тень.

«Сам думай», — усмехнулся Максимов, поднимаясь наверх.

Пока неизвестный размышлял о кошельке, Максимов успел подняться, став на одном уровне с его ногами кроссовки. Выше виднелись темно-зеленые адидасовские штаны.

Максимов поднялся еще на одну ступеньку и, подняв голову, встретился взглядом с молодым, накачанным, как бычок, парнем с коротким бобриком светлых волос. Утренний любитель пива, оказалось, успел протрезветь и прийти в себя.

Процесс узнавания занял у него больше времени, и Максимов успел приготовиться.

— Так это ты, падла! — выдохнул парень.

И кроссовка пришла в движение, метя в лицо Максимову.

Максимов плавно отступил в сторону, позволив кроссовке просвистеть в сантиметре от носа. Двумя пальцами подхватил ногу противника под пятку и потянул на себя и вверх. Слабого импульса хватило, чтобы у нападавшего сместился центр тяжести и он ногами вперед влетел в подвал. Максимову пришлось вцепиться в штаны и рубашку противника и плавно опустить его на ступени, иначе парень сломал бы себе позвоночник минимум в трех местах. Хлопком ладони в солнечное сплетение Максимов отправил его в нокаут.

Поднялся наверх. Осмотрел окрестности. Напарников нападавшего не обнаружил. А двор был поглощен рукопашной схваткой малолетних бойцов и ее комментированием из распахнутых окон.

Максимов снова быстро спустился вниз. Склонился над сипло дышащим парнем, с силой растер ему твердые бугорки за ушами. Едва веки у парня задрожали и кровь прихлынула к бледному лицу, Максимов рывком поставил его на ноги. Прижал спиной к стене. Едва не задохнулся от запаха кислого пота, выползшего из-под спортивного костюма.

— Открой глаза! — приказал Максимов, словно ударил кнутом.

Парень уставился на него мутным взглядом.

— Как зовут?

— Леня, — прочел Максимов по вялым губам.

— Идешь со мной. Шаг в шаг. Ты мне полностью доверяешь, Леня. Да?!

Леня безвольно кивнул.

Максимов убедился, что моментальный гипноз сработал. Хлопнул Леню по плечу.

— Пошли!

Двор не обратил внимания на мужчину в светлом пиджаке, ведущего под локоть парня в спортивном костюме. Голосистые бабки никак не могли унять развоевавшихся детишек.

Город остался в трех километрах за спиной. По шоссе изредка проносились грузовики. А здесь пахло зеленью и болотистой землей. Ветер шелестел листвой придорожной рощи, почему-то солидно обозначенной на карте как Цветковский лес. Лучшего места для приватного разговора Максимов второпях вспомнить не смог.

Максимов вышел из машины, снял пиджак. Критически осмотрел бурое пятно на локте и темно-зеленую полосу на правом плече. Светлые брюки тоже несли следы быстрой схватки в сыром полумраке подвальной лестницы.

«Придется ехать в гостиницу переодеваться», — решил Максимов и бросил пиджак в салон.

В салоне раздалось глухое урчание, перешедшее в нечленораздельный мат.

Максимов открыл заднюю дверь, и наружу вывалился Леня.

Руки его были связаны особым способом: кисти сходились в промежности, а большие пальцы были прикручены друг к другу шелковым шнурком. Боль в нежном месте едва позволяла сидеть, а бежать лучше и не пытаться. Леня побрыкался немного, поскреб щекой по земле, но потом затих, поджав под себя одну ногу. Дышал тяжело и сипло, как бычок, заваленный на родео.

— Ты почему документов с собой не носишь? — спросил Максимов.

Леня конвульсивно дернулся, но, задохнувшись от боли, замер.

— Повторить вопрос? — Максимов присел на корточки, ладонь положил на горячую потную шею Лени, не давая его поднять голову

— Ты чо — мент? — прошипел Леня.

— Нет.

— Тогда обзовись как полагается, фраер.

Максимов легко шлепнул его по щеке. Достал из нагрудного кармана рубашки шариковую ручку в металлическом корпусе. Прикоснулся острием к уху Лени.

— Еще раз откроешь пасть без разрешения — продырявлю мозги, — ровным голосом пообещал Максимов.

По выпученным глазам, полным страха, понял, что разговор состоится.

— Повторяю последний раз, где документы?

— А на кой они мне? Меня все знают. — Леня до отказа скосил глаза, пытаясь разглядеть, что холодом жжет ему ухо.

— Кто тебя поставил пасти Карину?

Пришлось немного вдавить острие, Леня слишком медлил с ответом.

— Га-а-рик.

— Кто он?

— Ты чо, в натуре, залетный? Кто же Гарика не знает!

— Подробнее. — Максимов подумал, что такие слова в лексикон Лени не входят, и добавил: — Колись, гад!

— Гарик — типа погоняло, а зовут его Игорем Яновским. Крутой перец по недвижимости. Я у него типа в охране на фирме. — Леня отдышался. — Ну, Гарик позвонил, сказал приволочь ему эту козу. А ее дома нет. Я бригадиру отзвонил. А он сказал пасти до упора.

— А зачем ему Карина?

— А я чо, знаю?

Легкий нажим ручки вернул память.

— А-ай, сука… Ну, дела у Гарика были с папашей… Дымов его зовут, кажется.

— Телефон Гарика, — потребовал Максимов.

— Сорок шесть — тринадцать — семнадцать, — выпалил Леня.

Максимов усмехнулся, кольнул ручкой под лопатку пленнику, отчего тот выгнул спину, и стянутые узлом кисти врезались в пах. Пришлось срочно заткнуть Лене рот ладонью.

— Отморозок паскудный, — прошипел он, едва справившись с болью. — Порву, как грелку…

— Больно? А ты не давай телефон Высшей школы МВД. Повторить вопрос?

Леня слизнул грязные комки с губы, погримасничал, как тяжеловес перед рекордным весом, и выдал телефон Гарика Яновского.

Максимов выпрямился, снял с пояса мобильный, набрал номер.

— Да?! — раздался в трубке взвинченный женский голос.

— Гарика позови, — произнес Максимов в лучших традициях братвы.

— А кто его спрашивает? — Женщина насторожилась.

— Один друг. Але, чо молчим?

— Гарика сегодня утром арестовали, — после паузы отозвалась женщина. — Не звоните больше сюда.

Максимов нажал на кнопку отбоя. Посмотрел на притихшего Леню. Он весь обратился в слух, для удобства выгнув шею. Утомленный молчанием Максимова, уронил голову, прижался щекой к земле.

— Слышь, фраер, линял бы ты из города. Подрежут обязательно, — громко прошептал Леня. В голосе угроза смешалась со страхом. Получился пшик.

— Еще попасть надо, — парировал Максимов. Нырнул в салон, достал купленную по дороге бутылку водки. Сковырнул пробку. Теплая «Столичная» неизвестного химического состава и происхождения отравила сивушным запахом воздух на пару метров вокруг.

— Полдень, джентльмены пьют не закусывая, — объявил Максимов.

Закинул Лене голову, поборол вялое сопротивление и в два приема перелил содержимое бутылки в пленника.

Свежая порция спиртного на старые дрожжи быстро сделала свое дело. Леня размяк, губы сделались дряблыми и отвисли, как у всякого серьезно выпившего человека. В вытрезвителях такую стадию не научно, но точно квалифицируют как «не может муху с губы сдуть». Через пять минут Леня уже спал глубоким сном. Максимов развязал жестокий замок, помог Лене разлечься в углублении между корнями сосны.

Максимов опять достал ручку. Стал водить пальцем по ладони пленника, время от времени втыкая жало ручки в найденные точки. Это иглоукалывание гарантировало двенадцатичасовой глубокий сон и пробуждение с полной потерей памяти обо всем, что произошло за последние сутки.

— Не убивать же тебя, дурила, — сказал Максимов, отодвинувшись от сонно задышавшего парня. — Не будешь нарываться на неприятности — спокойно доживешь до белой горячки. Благо мало осталось.

Максимов вернулся к машине. Тщательно протер руки ветошью, забивая бензином водочный запах.

В город он вернулся через пять минут.

Проезжая мимо редакции, вспомнил увальня Альберта.

— Правильно он сказал: скука берет, если в Москве, смотреть на карту страны, а тут жизнь кипит, бурлит и пузырится. И кровь тебе, и любовь…

Впереди из переулка вырулил милицейский «уазик». Максимов, от греха подальше, сбавил скорость. Как уже выяснил, местные органы на боку не лежат, а в меру сил ловят и сажают прямо с утра пораньше.

Глава 17. Чистый мизер

Серый ангел

Злобин шел по коридору, поигрывая связкой ключей. Несколько раз через открытые двери перехватывал восторженные взгляды мелькавших в кабинетах сотрудников. Кураж от победы все еще приятно щекотал сердце. А что еще мужику надо? Победы, безоговорочной и убедительной. Остальное — суета и томление духа.

У подоконника, на котором утром сидел Твердохлебов, сейчас переминался с ноги на ногу элегантный господин преклонного возраста.

— Добрый день, Эрнест Янович, — намеренно мимоходом поздоровался Злобин с адвокатом и принялся ковырять ключом в замке. — Вот зараза. И чужой не войдет, и сам не откроешь!

Эрнест Янович Крамер бесшумно подошел сзади и замер, вежливо улыбаясь.

Злобин справился с замком, толкнул дверь и обернулся.

— Вы ко мне?

— Буду чрезвычайно признателен, если уделите мне пару минут, — произнес Эрнест Янович с галантным поклоном.

Злобин обреченно вздохнул и первым переступил через порог.

После визита в квартиру Гарика кабинет показался ему до ужаса убогим. Не спасли даже новые обои, белые с серыми крапинками, словно курица наследила. Ремонт закончили неделю назад, еще ощущался специфический запах, а радости это не принесло, интерьер так и остался безликим и давящим. Два разновозрастных стола, оба — немудрящие произведения отечественной промышленности. Стандартные книжные полки, по секции на каждую стену, шкаф из фанеры и сейф, который Злобин велел выкрасить в белый цвет. Интерьер украшали горшки с чахлыми цветами неизвестного сорта на подоконнике и фирменный календарь АО «Торфопродукт — Нестеровское».

Злобин сел в свое кресло, указал Эрнесту Яновичу на стул напротив.

— Присаживайтесь.

Эрнест Янович сначала смахнул что-то с сиденья, потом степенно опустился на стул, закинул ногу на ногу и аккуратно поддернул брючину. На колени положил портфель из мягкой свиной кожи.

«Вот гад, — беззлобно отметил Злобин. — Портфельчик наверняка дороже моей „Таврии“. А костюм, думаю, Крамеру обошелся дороже, чем нам ремонт всего этажа».

Вместе с адвокатом в кабинете возникло облако сладковато-горького запаха. Одеколон, которым пользовался адвокат, на вкус Злобина, был чересчур томным и женственным, что навевало кое-какие подозрения.

У Злобина к Эрнесту Яновичу отношение было двойственным. Фатоватый, с манерами предводителя губернского дворянства, Эрнест Янович Крамер считался звездой адвокатуры области и старательно играл роль местного Генриха Резника. Даже жилетки и галстуки выбирал, следуя своему столичному кумиру. Говорил, также мягко грассируя, длинно и театрально. Заседания с его участием в обшарпанном зале суда превращались в постановку пьесы о Перри Мэйсоне, созданную силами местного драмкружка, с участием заезжего актера, за что Эрнеста Яновича очень уважали народные заседательницы в вязаных шапочках и дежурные милиционеры. От его мягкого баритона, многозначительных пауз и вежливо-непреклонного: «Прошу занести в протокол» — млели барышни-секретарши.

Несмотря на случавшиеся неудачи, адвокатская контора «Эрнест» процветала. Уж во всяком случае туалет у адвокатов был уютней, чем кабинет Злобина. Дело в том, что в уголовных делах Эрнест Янович специализировался исключительно по «экономическим статьям», вальяжно оставляя сухие крохи мелкой мокрухи и хулиганства тонкошеим воробьям, недавно выпорхнувшим с юрфака. И особое предпочтение он отдавал так называемому корпоративному праву: судил, рядил и разводил бизнесменов. Консультациями Крамера пользовалась большая часть членов местного Совета предпринимателей и даже заезжие коммерсанты, облюбовавшие Калининградскую свободную экономическую зону. Он был профессионалом высокого класса, этого Злобин не отрицал, и человеком был умным. Например, чтобы не возникало лишних личных осложнений, Эрнест Янович одновременно вступил в Международную ассоциацию адвокатов, общество «Мемориал» и «НДР». Поговаривали, что в Москве по линии Российского еврейского конгресса у него имеется серьезный покровитель, но этих слухов Эрнест Янович не поощрял, хотя и не опровергал. Зато на корню пресекал все слухи о своей нетрадиционной ориентации, хотя статью за это давно отменили и среди адвокатского сословия гомосексуализм испокон веку считался чем-то вроде профессионального заболевания, как алкоголизм у сапожников. Эрнест Янович откашлялся и начал:

— Уважаемый Андрей Ильич, привело меня к вам следующее обстоятельство. Прибыл я за допуском к задержанному Филиппову и краем уха услышал, что такая же участь постигла гражданина Яновского. — Эрнест Янович выдержал паузу. — По странному совпадению также являющегося моим клиентом. Желаете посмотреть договор?

— Без надобности. Дело ведет следователь Стрельцов, к нему и обращайтесь.

— А вы? — поднял густую бровь Эрнест Янович.

— Я лишь начальник следотдела и по совместительству наставник молодежи. — Злобин демонстративно посмотрел на часы. По опыту судебных заседаний знал: если старого лиса не подгонять, быстро узнаешь, что такое бесконечность времени и пространства. — Еще есть вопросы?

Эрнест Янович почесал крупный благородный нос, задумчиво протянул:

— Н-да. Юноша чрезвычайно молод. Для него лично это плюс. А для работы неопытность как неизбежное следствие молодости может обернуться проблемами. Как вам в связи с этим видится судебная перспектива этого дела, позвольте поинтересоваться?

— Она пряма, как магаданский тракт. — Злобин широко улыбнулся. — Даже наша уборщица тетя Клава отставит швабру и без проблем получит обвинительный приговор для Фили и Гарика. Тут у меня сомнений нет.

— Вы так уверены? — вежливо улыбнулся Эрнест Янович.

Злобин подался вперед и, понизив голос до шепота, произнес:

— Только между нами, Эрнест Янович, ладно?

Эрнест Янович бросил взгляд на дверь и наклонил голову, приготовившись принять конфиденциальную информацию.

— Они сядут, будьте уверены, — прошептал Злобин. — Потому что, если вашими стараниями Гарик Яновский выйдет из зала суда, я свинчу его на пороге по вновь открывшимся обстоятельствам. По новомодной сто семьдесят четвертой[32]. — Злобин указал на календарь на стене и добавил лишь одно слово: — Торф.

Эрнест Янович на секунду опустил морщинистые веки, других признаков беспокойства не проявил, но Злобин понял: удар попал в цель.

Махинациями с торфом занималась фирма «Торфо-продукт», календарь которой украшал стену. Торф из месторождения Нестеровское за бесценок продавался оффшорной компании, зарегистрированной на британском острове Норфолк, а оттуда прямиком шел в Россию, при этом цена, естественно, умножалась на порядок. Операция банальная для наших дней. Но подлость заключалась в том, что фирма «Торфопродукт», получив экспортные льготы и дотации от областной администрации, товар никуда не вывозила, весь «импорт-экспорт» существовал только на бумаге. Значит, прибыль следовало умножить минимум. еще на два. И сам Бог велел делиться с теми, кто подписывал бумажки в администрации области.

До обыска у Гарика это были лишь слухи, но теперь они стали фактами, потому что Гарик исправно вел отчетность по вложению в недвижимость «торфяных» денег, полученных подписантами из администрации области. Злобин, произнеся магическое слово «торф», поставил вопрос ребром: либо Гарик тихо сядет по деду Фили, либо будет скандал до небес с последующим арестом многих и многих влиятельных персон.

— М-да, ситуация. — Эрнест Янович аккуратно поддернул манжету рубашки. — Я могу встретиться с гражданином Яновским?

По закону допуск адвоката к делу разрешается с момента предъявления обвинения подозреваемому, Гарика и Филю можно было мариновать в камере еще десять суток, но у Злобина были свои правила игры. Он на своем опыте убедился, что чем раньше появится в деле адвокат, тем меньше нарушений потом всплывет в суде. А в данном случае он решил провернуть то, что американцы называют «сделка с правосудием».

— Безусловно. Гарик сейчас на исповеди уТвердохлебова. Сами понимаете, РУБОП может заставить признаться даже в убийстве президента Кеннеди.

— Но при чем тут РУБОП? — с трагической театральной интонацией произнес адвокат.

— Твердохлебов желает закрыть вопрос о пяти трупах. Почему бы ему не дать шанс доказать правомочность применения оружия?

Эрнест Янович пошевелил густыми бровями, похожими на черных мохнатых гусениц.

— Пожалуй, я соглашусь с вами, — задумчиво протянул он. — РУБОП — овчарка правосудия. И коль скоро завел собаку, следует смириться, если у нее появятся блохи. А если собака хорошо притравлена, не удивляйся, когда она кусает всех подряд.

— Замечательно сказано, Эрнест Янович. Поверьте, всегда с удовольствием слушаю ваши выступления в суде.

— Вы мне льстите, Андрей Ильич. — Адвокат польщено улыбнулся.

— Что вы! Я непременно передам ваши слова Пете Твердохлебову. Пусть повесит лозунг в кабинете: «РУБОП — это овчарка правосудия!»

Злобин внимательно следил за реакцией собеседника.

Эрнест Янович в отличие от многих посетителей этого кабинета владел собой великолепно. На лице отразилась лишь спокойная и несуетливая работа мысли. Словно старый гроссмейстер анализировал чужую партию.

— Получается, Твердохлебов — герой, а Гарик и Филя безропотно идут по своей статье, что никого не должно шокировать, — подвел итог рассуждениям Эрнест Янович. — Признаться, утром, получив информацию, я посчитал, что сыграть в сложившихся обстоятельствах вам не удастся. Снимаю шляпу, Андрей Ильич, вы сыграли чистый мизер. — Последнее слово он произнес на французский манер — «мизэр».

— Колоду надо лучше заряжать, Эрнест Янович, — торжествующе усмехнулся Злобин. — Кстати, маленькая деталь. У Гарика мы изъяли некоторую сумму в валюте. Мне бы не хотелось, чтобы к концу дня у нее появился хозяин. Ну, знаете, как бывает. Вдруг кто-то на днях подписал договор залога с Гариком, положил ему в ячейку деньги? Предъявит закладные и по суду уведет деньги из-под ареста. Чем очень огорчит меня и Твердохлебова.

По тому, как дрогнули пальцы адвоката, поглаживающие гладкую кожу портфеля, в недрах его наверняка содержалось что-то, напоминающее закладные Яновского. Сработать их за несколько часов труда не составляло, были бы бланки с печатями и подписью Яновского. Атакой жук, как Эрнест Янович, просто не мог ими не запастись.

— Если не секрет, каково, на ваш взгляд, происхождение денег? — понизив голос, поинтересовался адвокат.

— Вы склоняете меня к разглашению тайны следствия, а сами официально к делу не допущены, — не без намека произнес Злобин. — Впрочем, из уважения к вашему профессионализму скажу. Но прошу о моей откровенности до вашего формального допуска к делу никому ни слова. Уговор?

Эрнест Янович приложил ладонь к сердцу и сделал такое лицо, словно давал клятву комиссии конгресса США.

— Это деньги Музыкантского, которого мы даем в розыск по линии Интерпола по подозрению в организации преступного сообщества.

— Уверены? — Адвокат изогнул бровь.

— На сей счет имею собственноручные показания Гарика Яновского. А со времен Вышинского добровольное признание считается королевой доказательств.

Эрнест Янович, вспомнив о членстве в «Мемориале», сыграл возмущение.

— Да будет вам известно, Вышинский от имени Временного правительства вел следствие по делу Ленина и полностью доказал, что вождь большевиков — немецкий агент. С такой-то компрой в личном деле он и штамповал любые приговоры. Не подписал бы хоть раз, Сталин его в лагерь законопатил бы!

— Эрнест Янович, вы же юрист, как и я. Нам ли не знать, что законы, писанные на бумаге, есть лишь отражение представлений о справедливости, добре и зле, бытующих на данный момент в обществе. Так стоит ли теребить прошлое, когда у нас такое интересное настоящее. — Злобин указал на календарь и еще раз произнес: — Торф.

— Мизер поймать не удалось. — Эрнест Янович цокнул языком. — Но никто не упрекнет, что я не старался.

— Я надеюсь, запрещенных приемов не будет? Мне Лишние трупы в СИЗО не нужны, — уточнил Злобин.

— Да бог с вами, Андрей Ильич! — сыграл возмущение адвокат. — Мы же интеллигентные люди. Все будет в рамках приличия.

— И Твердохлебову новой работы подкидывать не надо, — продолжил гнуть свое Злобин. — Я имею в виду, что дырку на рынке, что образовалась в результате ареста Гарика, местный Совет предпринимателей заполнит без стрельбы и взрывов.

— В этом можете не сомневаться. — Эрнест Янович красивым жестом вскинул руку, посмотрел на выскользнувший из-под манжеты «роллекс». — М-да, как бы не опоздать… Вы позволите сделать звонок?

— Конечно. — Злобин придвинул телефон.

— Если вы не против, я воспользуюсь своим. — Эрнест Янович достал мобильный, отщелкнул крышку. Наклонил так, чтобы Злобин не видел набора. — Алло. Это я… Нет… Все, как я предсказал, но возникли некоторые детали… М-да, принципиального характера. — Он бросил взгляд на Злобина. — Образно говоря, чистый мизер. Надо дать отбой. И насчет Твердохлебова тоже… А ты успей. И пожалуйста, перезвони мне через пару минут.

Эрнест Янович отключил связь, трубку убирать не стал.

Злобин достал сигареты, закурил. Отвернулся к окну, прищурился на яркий солнечный свет.

«Прав Батон, умеем работать, когда прижмет. Представляю, какой перезвон сейчас идет по городу. Одна крыса другой звонит и дает отбой. Потом все забьются по норам и будут долго думать, как отыграться», — подумал он.

— Хотите, историю расскажу? Из адвокатской, так сказать, практики, — нарушил паузу Эрнест Янович.

— Давайте. Кстати, курите, если хочется. — Злобин указал на пепельницу.

— Андрей Ильич, увы. Я в том возрасте, когда уже надо кое от чего отказываться. Выбрал курение. — Он сменил ногу, устроился удобнее на жестком стуле. — Так вот. На днях вышел такой казус. Выступал я на процессе. Дело скучнейшее и абсолютно безденежное. Иногда надо же проявить альтруизм и защитить какого-нибудь бомжа.

— Для разнообразия, — вставил Злобин.

— Для имиджа, — поправил адвокат. — М-да. Только закончилось заседание, как в коридоре ловит меня за локоть господин… Впрочем, фамилия не важна. И у него, оказывается, проблемы! Знаете французскую поговорку: нищие ищут денег, а короли — любви. Но в данном случае он не мог избавиться от бывшей возлюбленной. Так вцепилась, что не оторвать. В глубине души я ее понимаю. Кроме глянцевых журналов, такие барышни ничего не читают. А там постоянно пишут, сколько слупила грудастая модель с очередного мужа-миллионера. Естественно, и ей того же хочется, тем более что у мужа десяток-другой миллионов имеется. Поверьте, мой доверитель чуть не плакал. Год не может развестись!

— Грохнул бы — и все проблемы, — подсказал Злобин.

— Очевидно, приняла меры, — грустно вздохнул Эрнест Янович. — Короче, просит, бедолага, почти умоляет взяться за это дело. И сразу же сует мне пять тысяч долларов в качестве предоплаты. А время обеденное, слушание на четыре часа назначено. Решил я перекусить и обдумать стратегию защиты. Для чего пошел в клуб. Как на грех, там, если знаете, рулетку крутят. И я, старый дурак, решил время убить. Каюсь, грешен азартом. — Эрнест-Янович смущенно кашлянул в кулак. — Через полчаса от гонорара осталась сотня. Я, признаться, приуныл. Дело разводное — тухлое, хоть и денежное, браться за него не хотелось. И тут я подумал: за то, что я бомжа все-таки прописал в квартиру, откуда его перед отсидкой выписали, должно же мне выйти хоть какое-то снисхождение от Господа? И, помолясь, поставил я сотню на черное. И что бы вы думали? Через час отыгрался, а потом и выиграл кое-что. Вернулся в суд с восемью тысячами в кармане, отсчитал клиенту его пятерку и объяснил, что дело неперспективное, судья сама разведенка, председатель в запое и согласовать с ним передачу дела своему судье я не могу. Согласитесь, Андрей Ильич, в таких обстоятельствах я ничего гарантировать не мог. А репутация моя не один год зарабатывалась.

— А три тысячи? — напомнил Злобин.

— Я же законопослушный гражданин, Андрей Ильич. Можете быть уверены, все до цента провел через кассу фирмы как гонорар за консультацию. — Эрнест Янович первым расхохотался раскатистым смехом. Бархатный баритон играл обертонами, словно оперный певец разминал горло.

Эрнест Янович оборвал смех, крякнул в кулак и нейтральным тоном спросил:

— Не задумывались о дальнейшей карьере, Андрей Ильич?

«Вот лис старый! На вшивость проверяет, а как элегантно», — сообразил Злобин и сделал заинтересованное лицо.

— С моим характером мне максимум светит должность прокурора по надзору за законностью в местах лишения свободы, — ответил он.

— Ну зачем же так пессимистично? С вашим опытом и хваткой… — Эрнест Янович прищурил один глаз, словно снимал со Злобина мерку. — Отличный вышел бы адвокат, это я вам говорю!

— Поживем — увидим. — Злобин решил не отвечать категорическим отказом, чтобы окончательно не разозлить крыс, которым наступил на хвост арестом Гарика.

В руке адвоката запиликал телефон.

— С вашего позволения, — пробормотал Эрнест Янович, поднося трубку к уху. — Да? Очень хорошо. Детали я согласовал… Нет, повода для беспокойства нет.

Он защелкнул крышечку на мобильном, сунул его в карман пиджака. С минуту разглядывал Злобина, потом протянул через стол ладонь.

— Ну-с, Андрей Ильич, до встречи в суде.

— Как всегда, с удовольствием выслушаю вашу речь, Эрнест Янович. — Злобин вежливо пожал мягкие пальцы адвоката, хотя очень хотелось сжать их до хруста.

— Странно, что вас прозвали Злобой. Вы вполне здравомыслящий и компромиссный человек.

— Это злые языки слухи распускают, — усмехнулся Злобин.

Эрнест Янович встал, привел в порядок костюм и лишь после этого направился к дверям. Злобин, не вставая с кресла, следил за адвокатом. Как и ожидал, Эрнест Янович, взявшись за ручку двери, оглянулся и произнес:

— Подумайте о моем предложении.

— Уже думаю, — кивнул Злобин.

Дверь за адвокатом закрылась, и Злобин тут же схватил трубку телефона. Быстро набрал номер.

— Твердохлебова, срочно. Скажи, Злобин зовет. — Пока на том конце провода висела тишина, он успел закурить новую сигарету. — Батон? Только не прыгай от радости, но наезда на тебя не будет… Да, договорился. С тебя стакан, хотя я и не пью. Быстро заканчивай с Гариком… Что, уже до задницы раскололся? Очень хорошо. Подробности расскажешь при встрече. Я к тебе Виталика Стрельцова направляю, учти, у него на хвосте появится старый Эрнест. Отходи в сторону, дальше все будет по закону. Все, привет!

Он нажал на рычаг, набрал местный номер.

— Виталик, ты еще живой? Зайди ко мне. Да, захвати материалы по трупу на Верхнеозерной.

Злобин встал, обошел стол и с треском распахнул окно. Дух присутственного места в смеси со сладким одеколоном Эрнеста Яновича и сигаретным дымом породил букет, от которого взвыли бы от восторга все кутюрье нетрадиционной ориентации от Москвы до Парижа.

— Парфюм «русский прокурор», — поморщившись, пробормотал Злобин, принюхиваясь к шлейфу запахов, выплывающих в окно.

Глава 18. Нежный возраст

Странник

Максимов загнал «фольксваген» на платную стоянку у гостиницы.

Забросил на плечо сумку с ноутбуком. Пиджак повесил на руку.

— Ну и что дальше? — спросил он сам себя. В ближайшие планы входило переодеться в полувоенную униформу, более подходящую для разворачивающихся событий, чем светлый костюм.

А дальше? Что делать дальше, он еще не знал. Побрел по дорожке ко входу в гостиницу На крыльце, подстелив под себя куртку, прямо на парапете сидела девушка в белом платье в мелкий горошек.;

Волосы прятались под забавной черной шляпкой, лица со спины, конечно же, не разглядеть, но у Максимова екнуло сердце.

Едва поставил ногу на первую ступеньку, девушка сорвалась с места и в секунду оказалась на груди у Максимова. Пришлось подхватить свободной рукой.

«Вес — полмешка картошки», — прикинул Максимов тяжесть ее тела.

— Карина, брысь, люди смотрят! — прошептал он в прижавшееся к его губам ушко.

— Пусть смотрят. На меня уже час вся гостиница глаза пялит.

Максимов осторожно опустил ее на землю. Провел ладонью по своей щеке. Пальцы стали влажными.

— Ты что?

— Реву как дура. Думала, ты не придешь.

Карина смахнула с лица очки с круглыми черными стеклами. Оказалось, под ними прячутся заплаканные до красноты глаза. При этом она сияла по-детски открытой улыбкой.

— Тяжелый случай. — Максимова раздирали два чувства. С одной стороны, он был искренне рад, что его предчувствие не подтвердилось и Карина пока не попала под перекрестный огонь. А с другой — он отдавал себе отчет, что держать рядом с собой такой генератор хаоса и магнит для неприятностей — удовольствие невеликое и это обязательно выйдет ему боком.

Карина сбегала за курткой и плоским кожаным рюкзачком.

«Не дай бог», — ужаснулся Максимов, подумав, что в рюкзаке она принесла все свои пожитки.

— Пошли к тебе? — Карина взяла его за руку.

— Ладно, пошли. — Максимов решил, что не стоит устраивать сцены на публике. Если выяснится, что Карину проще мягко, но настойчиво задвинуть в тень, чтобы не путалась под ногами, то лучше это сделать без свидетелей.

Дежурная в холле привстала, чтобы лучше разглядеть их из-за барьерчика регистрации. Мужчина и тонкая девчушка ростом ему по плечо. То ли папа с дочкой, то ли брат с младшей сестрой, то ли черт его знает что при нынешних нравах.

Охранник у лифта собрался что-то сказать, но, встретившись взглядом с Максимовым, стушевался и отвернулся.

— Слушай, я тут эту мегеру встретила. Ну, что ты из аэропорта привез. Как ее зовут? — Карина сняла шапочку и теперь нервно похлопывала ею по бедру

— Элеонора. — Максимов нажал кнопку вызова лифта.

Карина фыркнула, забавно наморщив носик.

— Имечко подходящее! Во-первых, ей давно пора сделать короткую стрижку, не так будет заметен возраст. А во-вторых, меньше завидовать окружающим, иначе окончательно крыша поедет.

— Когда это вы пообщаться успели? — удивился Максимов.

— Если точно, мы даже не познакомились. Я сидела на парапете, а она проходила мимо. Вернее, вела под ручку какого-то побитого молью иностранца. Зыркнула на меня так, словно я ей миллион должна.

— Странно, что она тебя узнала.

Карина сегодня сменила кожаный костюм на длинное легкое платье, бутсы — на тупоносые туфли и белые гольфы и превратилась в отличницу, прогуливающую занятия в колледже. Очевидно, так одевалась, когда училась в своей французской школе.

— Ой, Максим, ты такой глупый! Баба бабе враг до старости. А врагов надо знать в лицо.

«Только любовного треугольника мне для полного счастья не хватало!» — с ужасом подумал Максимов.

Дальнейшие расспросы он решил отложить, у охранника от любопытства вот-вот могла вырасти вторая пара ушей.

Спустился лифт, они вошли в него, и Карина сразу же уткнулась лицом в грудь Максимову В этом движении было столь неприкрытое желание защиты, что Максимов не удержался и свободной рукой обнял ее за плечи. Карина всхлипнула, что-то пробормотала, но за гудением лифта Максимов ничего не расслышал.

Он ожидал, что в номере она, как кошка, сначала осмотрит все углы, но Карина сразу же бросила рюкзачок и куртку на пол, забралась в кресло, поджала ноги и расплакалась.

Слезы одна за другой текли из глаз. Без всхлипов и рыданий. Просто катились по щекам, как вода из прохудившегося крана. Максимов уже видел такое в горячих точках. Так плачут дети, уставшие бояться смерти. Они уже по-стариковски мудры и знают, что слезы бесполезны, но еще не разучились плакать. Карина смазывала слезы ладошкой, но горячие ручейки на щеках никак не просыхали.

Максимов сел в кресло напротив, с минуту ждал, не последует ли истерика.

— Что случилось? — тихо спросил он.

Карина зажмурилась, словно хотела выжать остатки слез.

— Максим, кроме тебя, у меня никого нет. Понимаешь, мне просто не к кому пойти.

Максимов знал, что где-то болтается папа Дымов, в квартире над подвалом-студией живет его отец да еще имеется дедушка Ованесов, весьма известный в городе человек. Но возражать не стал.

— Ты сильный. Ты добрый, я же чувствую.

Максимов подумал, что Леня, отдыхающий сейчас в лесочке, наверное, имеет право думать иначе, но спорить не стал.

— Ты мне поможешь?

В глазах Карины плескалась такая боль, что Максимов посчитал чересчур жестоким употребить свою любимую отговорку: «Конечно, все брошу — и займусь твоими проблемами».

— Для этого я должен знать, что случилось.

Карина пожевала нижнюю губку и, судорожно всхлипнув, сказала:

— Папу убили.

«Черт, все-таки зацепило девчонку».. Максимов на секунду сомкнул глаза.

Быстро взял себя в руки, достал сигареты, предложил Карине, закурил сам. Отметил, что пальцы ее мелко дрожат, а нутром почувствовал, что девчонка не играет. Конечно, часто конспирации ради или в силу иных подлых причин выдумывают и не такое, но сейчас Максимов был уверен: она сказала правду.

— Подробнее. Только не плачь.

— Угу. — Она старательно вытерла ладошкой щеки. — Утром дед Дымов прибежал. Чуть дверь не снес, так стучал. Позвонила папина жена. Она француженка и по-русски говорит еще хуже, чем дед после запоя. Дед ни фига не разобрал, но понял, что с папой что-то случилось. — Карина замолчала, пережидая, пока слезы отхлынут от глаз. — Убили папу. Анну-Мари вызывали в Гамбург на опознание. Они три года живут отдельно, но других родственников не нашли. У папы двойное гражданство, вот русский консул и спихнул проблему французам. Хорошо, что Анна-Мари позвонила, мы так ни фига и не узнали бы. Правда, ее больше интересует, что делать с телом.

— Почему ты сказала «убит», а не «погиб»? — с ходу уточнил Максимов.

— Я знаю, что его убили. Это Анна-Мари сказала, что погиб. А я знаю, что папу убили! — Карина упрямо надула губы.

— Когда это произошло?

— Неделю назад, в Гамбурге. Только приехал, и в тот же день…

Максимов быстро наклонился, цепко сжал ее кисть. Истерика, которая могла вот-вот начаться, от неожиданности и резкой боли отступила. Увидев, что взгляд Карины прояснился, Максимов разжал пальцы.

Карина растерла белые следы от его пальцев на запястье, бросила на него укоризненный взгляд.

— Расскажи все подробно, только тогда я решу, чем могу тебе помочь, — не кривя душой, пообещал Максимов. Он уже понял, что никуда от этой сумасбродной девчонки ему не деться. — Как зовут папу, кстати?

— Иван Дымов. Ты его фотографии в студии видел.

— Да? — сыграл удивление Максимов. — А какой черт его понес в Гамбург?

— Папа поехал продавать антиквариат. Очень редкий и очень дорогой.

— Погоди, мне пришла в голову мысль!

Максимов встал с кресла, постаравшись, чтобы движение не вышло излишне резким. Прошел в спальню. Быстро осмотрел контрольки. Без сомнения, в номере побывали посторонние. Обыскали качественно и профессионально. Большинство контролек вернули на место.

«Черт! Если в номере жучки, сгорю в один момент. А здесь, как выяснилось, особо не цацкаются, сразу же завалят, как Гусева. Земля ему пухом».

Он вернулся с проводом для модема. Достал из сумки ноутбук, подсоединил провод к телефонной розетке.

— Круто! — прокомментировала Карина.

— Не то слово, — согласился Максимов, быстро щелкая клавишами. — Пока помолчи, не отвлекай, ладно? Если хочешь, садись рядом.

Она пересела на подлокотник его кресла. Положила руку ему на плечо, наклонилась так низко, что Максимов ощутил ее дыхание на своей щеке.

«Бог с ним, лишь бы не так слышно было», — подумал он.

На сервере полиции Гамбурга в разделе «Информация о преступлениях» он нашел фамилию Дымов.

— Насильственная смерть. Одиннадцатое августа, — перевел он строчку для Карины.

— А подробности? — Пальцы больно сжали ему плечо.

— Подробности в уголовном деле, но нам их не дадут, — ответил Максимов. — Спросим у других.

Через поисковую систему он нашел веб-адреса гамбургских газет. Выбрал менее известные желтые издания. В номере за 11 августа электронная газета «Woo!», дальняя родственница отечественного «Мегаполиса», поместила репортаж об убийстве в публичном доме на Рипербан. Текст был на английском, и Максимов не сразу сообразил, что Карина тоже может прочесть его. Хотя по трем кадрам с места происшествия можно было и без знания языка понять, что и где произошло. Вход в заведение с красным драконом, обнаженная женщина вырывается из рук двоих мужчин. Явно тайка, значит, из этого салона. И мужчина, распятый на большой кровати. Грудь и лицо в чем-то красном.

— Мамочка! — всхлипнула Карина.

«Папочка! — мысленно поправил Максимов, не сдержался и добавил: — Козел!»

Он дал команду сохранить информацию в отдельном файле и выключил компьютер.

— Сволочи, как они его… Мамочка!

У Карины по щекам вновь побежали ручейки, одна слеза капнула Максимову на подбородок.

Хотел авторитетно пояснить, что такие ликвидации дорого стоят и никто не станет тратиться, если можно просто дать кирпичом по голове в темном месте.

— Что он повез в Гамбург? — как можно тише спросил

Максимов.

— Янтарные кубки старинной работы. Очень редкие, — прошептала Карина, теснее прижимаясь к нему.

Максимов одной рукой обхватил ее за талию, без труда встал на ноги и вынес Карину на балкон. Осторожно опустил.

— Тише, Кариночка. Все серьезнее, чем я думал. — Он положил руки ей на плечи, притянул к себе, — Хочешь, чтобы я помог тебе?

Она кивнула и снова закинула голову вверх: из-за своего роста иначе смотреть в глаза Максимову не могла.

— Расскажи все подробно. С самого начала.

Оказалось, что первопричиной всех бед была сама Карина. Дед, профессор Ованесов, душу не чаял во внучке и с детских лет позволял ей копаться в своих бумагах. Архив у энтузиаста поиска Янтарной комнаты скопился весьма солидный. Где-то среди тысяч документов Карина и нашла рапорт немецкого офицера о гибели четверых солдат, заваленных в подвале на Понарте вместе с каким-то ценным грузом. Рапорт составили со слов свидетелей, чем и ограничились, потому что русские уже взяли город в кольцо, и, естественно, никто откапывать солдат не стал. Дед особого значения документу не придал, потому что высчитал: в трубу, где погибли солдаты, Янтарную комнату уместить было невозможно, а интересовала его только она. А Карина быстро установила, что подвал этот цел. Более того, родной папочка в нем оборудовал студию.

Мальчики мечтают убить папу, а девочки тайно влюблены в отцов, утверждал озабоченный Фрейд. Бог Яхве ему судья, но без психоанализа дальнейшее объяснить сложно.

Дымов приехал в Калининград зимой, но, как ни мал город, с Ованесовым он ни разу не повстречался. Дед не простил Ивану поругания чести дочери и разгильдяйский образ жизни. Во внучке дед, как часто бывает, не чаял души. А Карина любила Дымова, как только может любить ребенок родного, но далекого отца. Поэтому открытием своим поделилась с отцом, а не с дедом.

Иван Дымов сидел в подвале и мечтал о светлом будущем. А оказалось, что оно лежит за кирпичной кладкой в метре от него. Кладку Дымов пробил, разобрал завал и пробрался в полузасыпанную трубу. Клад сторожили четыре скелета в полуистлевшей форме войск СС. Каску и кинжал Дымов прихватил на память. А кубки и чаши из янтаря решил продать западным антикварам, желательно немцам.

— Почему именно немцам? — спросил Максимов. — У наших денег больше, и вопросов они задают меньше.

— Ага! А разве наши лохи знают цену кубку из коллекции музея Кенигсберга? — Она высвободилась из рук Максимова, сбегала в комнату, вернулась с рюкзачком. — Смотри.

Карина протянула пачку фотографий в фирменном кодаковском конверте.

Максимов обратил внимание на штамп салона, напечатанный латинскими буквами.

«Специально в Литву сгоняли, конспираторы! — усмехнулся он. — Правильно, местный салон сразу стукнул бы куда следует. Бандитам и ментам одновременно».

Быстро перебрал фотографии. Дымов заснял янтарные кубки в разных ракурсах, с разным увеличением, стараясь лучше показать детали. Маркировку на донышках сфотографировал очень крупно. Она говорила, что чаши и кубки — из коллекции кёнигсбергского Музея янтаря и прошли экспертизу в «Аненербе».

Карина, задумавшись, смотрела на озеро, с балкона оно было видно как на ладони. Ветер ерошил ее медные волосы, челка то и дело падала на глаза, и Карина смахивала ее быстрым нервным жестом. Слезы уже высохли, остались только следы от ручейков на щеках.

«Молодец, держится», — отметил Максимов, обратив внимание на твердую складку ее губ.

— Знаешь, я подумала, его все равно бы убили, вдруг сказала Карина. — Не там, так здесь.

— Почему? — спросил Максимов, хотя сам в эту же секунду подумал, что с таким кладом долго не живут.

— Дымов по глупости все Гарику Яновскому растрепал. — Карина брезгливо передернула плечиками. — Мерзкий тип! Жирный, наглый и жадный. Дымов хотел у него денег занять на поездку. Как получилось, не знаю, но Гарик влез в долю. А Дымов уехал как пропал. — Она на секунду зажмурилась, но в уголке глаза появилась только одна слезинка. Губы плотно сжались, как у человека, готового ударить. — Эта скотина толстая вчера на меня наехал. Орал, что папа должен ему какие-то безумные тысячи. Что уже приехал человек из Москвы, готов купить все за хорошие деньги. Его Гарик, оказывается, нашел, не поставив в известность Дымова. А клиент крут до невозможности и ждать готов ровно сутки.

— Погоди, разве Дымов ничего не увез в Гамбург? — насторожился Максимов.

— Он только фотографии взял.

— Ах вот оно что! И теперь с тебя Гарик требует товар. — Максимов покачал головой. — Да, влипла ты.

— Вот ему, а не клад.

В ее возрасте Максимов показал бы банальный кукиш, но Карина, оттопырив средний палец, изобразила интернациональный посыл по сугубо русскому адресу. Очевидно, сказалось обучение во французской школе.

— Не хочу пугать, но ведь могут убить, — предупредил Максимов.

Карина оперлась на балконную решетку, прищурилась от света и стала смотреть на парк.

Максимов решил не мешать ей. Посчитал, что иногда полезно подумать о собственной смерти как о неизбежной и весьма близкой перспективе. По себе знал, подобная процедура великолепно прочищает голову от дурацких и чересчур заумных мыслей.

— Максим, у тебя кто-нибудь есть? — неожиданно спросила Карина.

— Нет, я один.

— И я одна.

— А отчим, мама, дед? — напомнил Максимов.

— Это другое. Они родные, но не близкие. Понял разницу?

Максимов кивнул, хотя не понял, к чему такой резкий переход к личному.

— С близким хочется прожить жизнь, а с родными приходится всю жизнь жить рядом. — Она провела ладонью по растрепавшимся волосам. — Близких у меня теперь больше нет. Я же могла сама все откопать, без отца. Но хотела, чтобы мы вместе… По всему миру как перекати-поле. А видишь, как получилось.

«Та-ак, сейчас пойдут слезы-сопли в три ручья!» — с тоской подумал Максимов.

Но Карина не заплакала, только сглотнула ком, вставший в горле.

— Ты, конечно, не обязан решать мои проблемы. Давай сделаем так. Половина клада тебе, если поможешь выпутаться.

— Не понял? — опешил Максимов.

Карина повернулась, встала почти вплотную. Закинула голову, чтобы смотреть ему в лицо.

— Я же не могу сказать: «Дяденька, помогите бедной дурочке». Или что я тебя уже сутки люблю, аж голова кружится. Ты — взрослый человек. Вот я и делаю тебе предложение как взрослому человеку. Пятьдесят процентов.

Максимов засмеялся и потрепал ее по голове.

— Эх ты, Чубайс в юбке!

— Почему Чубайс? — встрепенулась Карина.

— Потому что рыжая и деловая. — Он попытался перевести все в шутку.

— Меня отчим научил: лучше заплатить, чем быть обязанным, — совершенно серьезно произнесла Карина. — Я предлагаю хорошую цену. Сразу говорю, денег у меня сейчас — ни копейки. Все накладные расходы несешь ты, потом сочтемся. Согласен?

— Я пока не понял, что от меня требуется. — Максимов еще улыбался, а взгляд уже сделался бесстрастным.

— Быть рядом до конца. Защищать и помогать. Продадим клад, поделим деньги, а там будет ясно — стали мы близкими или нет.

— А почему не обратиться к отчиму? — подсказал Максимов. — Он и с деньгами поможет, и клиентов найдет. Уж бригаду-то точно сюда пришлет.

Карина зло прищурилась.

— Это мое! Понимаешь, мое! Я за эти янтарные плошки уже заплатила. Теперь на правах единственной наследницы имею право делать все, что считаю нужным. А отчим… Пусть плескается в своем бензине дальше. Копейки от него не возьму.

«Какие-то семейные проблемы, — понял Максимов. — Можно даже не вникать, все равно не разберешь».

Карина не спускала с него глаз, ждала ответа.

— Пойди умойся, бизнес-мисс. — Максимов провел ладонью по ее горячей щеке. — А я пока подумаю.

Карина, зажмурившись, потерлась о его ладонь. Ушла в комнату.

Максимов сел на порог балкона, прижался плечом к холодному камню.

В ванной громко журчала вода.

«Надо будет накормить девчонку, — подумал он. — Наверняка со вчерашнего вечера ничего не ела».

Максимов выждал немного. Карина все еще не появлялась.

Прошел в комнату. Включил компьютер. Набрал сообщение, включил программу-шифратор, изменившую текст до неузнаваемости. Содержание стало совершенно невинным, чужой, перехватив сообщение, ничего не заподозрит.

Отправил по компьютерной почте на сервер Навигатора.

* * *
Экстренная связь

Навигатору

Получил прямой выход на объект поиска. В ближайшие сутки возможно резкое обострение обстановки. Обеспечьте оперативное прикрытие силовых действий.

Странник
*
Воздух!

Сильвестру

Передать на связь Страннику агента Аметист для обеспечения оперативного прикрытия по линии спецслужб.

Срочно направить группу «СП-14» в Калининград для силового обеспечения действий Странника.

Навигатор

Глава 19. Тайна следствия

Серый ангел

Злобин достал из сейфа магнитолу, поставил на подоконник, наклонился, пытаясь под столом попасть штепселем в розетку. Рука не доставала, розетку загораживал угол сейфа, пришлось опуститься на одно колено, сунуть руку в узкую щель между стеной и сейфом. Чтобы сохранить равновесие, одну ногу далеко вынес назад и держал на весу. В этот неподходящий момент раздался стук в дверь.

— Разрешите? — Виталий Стрельцов замер на пороге, увидев начальника в столь неживописной позе.

— Проходи. — Злобин повернул к нему раскрасневшееся от натуги лицо и опять возобновил попытку проникнуть рукой за сейф. — Кругом вредители! — проворчал он.

— Андрей Ильич, может, помочь? — предложил Стрельцов.

— Ага, найди мне этих шарашников, что розетку на уровне пола сделали. Руки поотрывать мало. — Злобин, кряхтя, выбрался из-под стола, опустился в кресло.

— Так сейчас модно. Вы бы удлинитель поставили.

— Удлинитель сперли еще перед ремонтом. Кто-то из своих. Да ты садись, — Злобин указал на стул перед столом.

— Вот, принес. — Виталий положил на стол тонкую папку. — Протокол осмотра места происшествия, рапорты милиции, показания свидетелей. Пока все. Фотографии еще не готовы, лаборатория обещала к обеду напечатать. Протокола вскрытия нет. Да, звонил Яков Михайлович, просил вас срочно связаться.

— И что Черномор хотел?

— Не знаю. Спрашивал вас.

— Ладно, разберемся. — Злобин покрутил ручку настройки, перебрав радиостанции, по которым передавали модные «громыхалки», нашел классическую музыку и удовлетворенно кивнул. — Вот, то, что надо! Не музыка сейчас, а бетономешалка для мозгов. Как считаешь, Виталик?

В ответ Стрельцов лишь пожал плечами. Злобин внимательнее посмотрел на подчиненного. Бессонная ночь уже начала сказываться, под глазами залегли пепельные тени, цвет лица сделался нездорово бледным. Главное, в глазах появилась характерная поволока бегуна на длинные дистанции.

— Значит так, Виталий. Отправляйся к Твердохлебову, там Гарик уже соплями изошел, пора сажать. Закроешь его за незаконное предпринимательство и уклонение от налогов и можешь идти спать. Завтра приходи к обеду, не раньше. Кстати, Эрнест в дело уже влез? — поинтересовался Злобин.

— Нет. Заглянул только что в кабинет, сказал, что поручит кому-нибудь из своей фирмы.

— Вот лис старый, — усмехнулся Злобин. — Тогда тем более не дело тебе досталось, а халява. Гарик будет образцово-показательным подследственным, это я тебе гарантирую.

— Странно, что он так на нары спешит. — Стрельцов кулаками потер глаза. — Устал я что-то.

— Не вздумай с операми Твердохлебова стакан принять, — предупредил Злобин.

— А как с ними не пить? — удивился Виталий. — Опера народ обидчивый. Да и повод есть.

— Дурашка, они тебя должны уважать не за то, сколько ты на грудь принять можешь, а за то, как ты работаешь. А водку жрать у нас каждый день повод есть. Затравил клиента — праздник, закрыл подозреваемого в камеру — праздник, дело до суда довел — сам бог велел. Добавь к этому всякие дни независимости и дни шахтера — получится, что стакан из рук вообще выпускать не надо. Послушай старого дядю, салага. Хочешь дотянуть до пенсии, меньше пей водку с операми, заведи постоянную бабу и не обедай всухомятку.

— Учту, Андрей Ильич, — покорно кивнул Стрельцов. — А с трупом что делать?

— Сейчас решим. — Злобин притянул к себе папку

— Я вещдоки захватил. — Виталий положил на стол I пакет с документами и всякой мелочью, что обычно лежит в карманах. — У него ключи в кармане куртки лежали, явно от машины. На Верхнеозерной нашли бесхозную «девятку». Ключи подошли. Машину отогнали на стоянку Ленинградского РУВД. Сейчас с ней эксперты работают. Пока все, что успел.

— Немудрено, — пробормотал Злобин, листая протоколы. — А как ты, кстати, на этот выезд попал?

— Дежурный по районной прокуратуре был на другом вызове — бытовуха с трупом. Перезвонили мне, пришлось ехать.

— Понятно. — Злобин закрыл папку, стал разбирать вещи убитого. — Кто из оперов работает?

— От Ленинградского РУВД — Ананьев и Щербаков. Задачу я им уже нарезал.

— Повезло с работничками. У Ананьева теща парализованная на руках, Щербаков с зеленым змием каждый день борьбу ведет. А кто такой Елисеев? — спросил Злобин, внимательно изучая паспорт пострадавшего.

— А, его от ФСБ прислали.

— И во сколько он на месте нарисовался? — Злобин задал вопрос, не поднимая головы.

— На месте происшествия его не было, он в прокуратуру приехал. Около двенадцати ночи. Мне прокурор позвонил, предупредил, что к делу подключается ФСБ. Почти сразу же после звонка приехал Елисеев. Снял паспортные данные потерпевшего, посмотрел протоколы и уехал. — Виталий заерзал на стуле. — Андрей Ильич, я что-то не так сделал?

— Время покажет, — обронил Злобин.

Он достал сигареты, закурил. Надолго замолчал, отвернувшись к окну. Пальцы барабанили в такт арии из «Паяцев», льющейся из динамика.

Виталий, воспользовавшись паузой, оперся локтем о стол, прикрыл глаза ладонью и затих.

— Слишком накрутили, — словно сам себе сказал Злобин.

— А? — Виталий Встрепенулся. — Простите, Андрей Ильич, не понял.

— Суди сам. Вышел мужик из машины, подошел к телефону — и труп. Учитывая ствол в руке, возможны два варианта. Вернее, три, — поправил себя Злобин. — Первый: он стреляет в себя. Второй: кто-то стреляет в него. Третий: кто-то пыряет его ножиком или дает ломом по башке, а мужик перед смертью стреляет в воздух. Только так можно объяснить, зачем он ствол достал.

— Если имеете в виду версию насильственной смерти, то есть еще один вариант, — оживился Виталий.

— Ну, в инфарктника, который бегает по городу со стволом, я что-то с трудом верю, — проворчал Злобин. — Что там у тебя за версия?

— В пятьдесят седьмом году в Мюнхене КГБ ликвидировал Льва Ребету — основного идеолога ОУН[33]. Приговор привел в исполнение некто Сташинский. Способом весьма интересным. — Виталий вытянул руку, изобразив пальцами пистолет. — Шлеп в лицо из газового пистолетика, заряженного синильной кислотой. Действие, между прочим, убойное. Коронарные сосуды сердца сжимаются, жертва моментально погибает от инфаркта. К приезду экспертов сосуды приходят в норму, и все шито-крыто.

— Это тебе в институте поведали или сам узнал? — Злобин с интересом посмотрел на Виталия.

— Сам. У меня дома целая подборка книг и статей есть. Сейчас же много чего публикуют.

— Это верно. — Злобин опять отвернулся к окну.

— Конечно, в те времена анализа на микрочастицы не проводили, а то бы в два счета нашли синильную кислоту, — продолжил Виталий. — Я, кстати, токсикологическую экспертизу заказал.

Злобин тщательно раздавил окурок в пепельнице, махнул рукой, разгоняя дым.

— И это последнее, что ты сделал по этому делу, — произнес он.

— Не понял? — удивился Виталий.

— Дело я у тебя забираю.

— Андрей Ильич, вы думаете, что я висяк на отдел повешу? — Виталий обиженно поджал губы.

Злобин хотел сказать что-то резкое, но сдержался.

— У тебя в производстве пять дел, с Гариком будет шесть. Куда тебе еще? И так вторые сутки из прокуратуры не вылазишь. — Злобин махнул рукой. — Давай, молодой, тебя Твердохлебов ждет.

Стрельцов направился к дверям, но Злобин, оторвавшись от бумаг, окликнул его:

— Да, Виталик, чуть не забыл. Елисеев больше не появлялся?

— Нет.

— И не звонил?

— Не знаю. Я же на выезде был, Андрей Ильич.

— Ладно, разберемся.

Стрельцов вышел в коридор, но через секунду опять возник на пороге. Сквозняк взбил бумаги на столе Злобина.

— Твою мать, молодой, тебе делать не фиг?! — вспылил Злобин, накрыв ладонью бумаги.

— Андрей Ильич, вам Елисеев нужен? Вон он, по коридору идет.

— Н-да? — Злобин злорадно усмехнулся. — Ну-ка гони сюда этого бойца невидимого фронта.

Стрельцов побежал выполнять указание, а Злобин выключил звук в магнитоле. Покосился на закрытую дверь.

«С волками жить — по-волчьи выть», — подумал он и, нажав кнопку «запись», убрал магнитолу под стол.

* * *
Елисеев бросил взгляд на документы и вещи убитого на столе у Злобина и сразу же сделал вывод:

— Себе дело взяли, Андрей Ильич?

— У молодого своих забот полно, — ответил Злобин, не таясь разглядывая Елисеева.

Была у Злобина теория, не раз подтвержденная практикой: о виновности и непричастности к преступлению можно судить по поведению человека на допросе. Каждому есть что скрывать, на то мы и люди. Но один хранит личную тайну с достоинством, другой юлит, переспрашивает, лихорадочно ищет лазейки. И получается, что у первого на душе камень, а у другого — грех, точно описанный Уголовным кодексом. Елисеев, естественно, не крутился, как Филя, и не исходил соплями, как Гарик, но за его наигранной веселостью скрывалось беспокойство, причину которого Злобин пока понять не мог.

— Принес? — спросил Злобин.

— Что? — Елисеев недоуменно вскинул брови.

— Протокол вскрытия, — уточнил Злобин.

— Ах вот вы о чем! — Елисеев расслабился, распахнул куртку. — Нет, Черномор еще колдует. Уж не знаю, что он найти хочет.

— Черномор, как и мы, ищет причину смерти. — Злобин заметил кобуру на поясе Елисеева и недовольно поморщился. В моду вошло безо всякой необходимости таскать на себе оружие, чего он не одобрял. Прокуратура уже дважды возбуждала дела по пьяной стрельбе. — Люблю, когда люди умирают простой и понятной смертью. От старости или, например, в результате ссоры на почве совместного распития спиртных напитков. Дорожно-транспортное тоже неплохо, особенно если виновник в бега не бросился. — Злобин сложил стопкой документы. — Паспорт, права, лицензия на оружие. Все выписано на одно лицо — Николаева Петра Геннадиевича. По своим учетам мы его уже пробили. Чист как стеклышко. Не участвовал, не привлекался, не сидел. Ствол легальный, номера соответствуют. А зачем нормальному человеку ствол?

Елисеев придвинулся ближе к столу, мимоходом запахнул куртку.

— Надо, Андрей Ильич, прошерстить больницы. В кого-то он же палил, так? Мог и зацепить.

— Поищем, обязательно поищем, — кивнул Злобин. — Только помощь ФСБ мне в этом не потребуется. В морге ты обмолвился, что он звонил от имени Гусева. Поэтому первое: жду от тебя показаний от дежурного по комендатуре. Если велась контрольная запись разговора, что я не исключаю, получи ее стенограмму. Второе: пробей фото потерпевшего и фамилию Гусев по своим учетам. На сегодня это все. Если Гусев к делу не приклеится, то дальнейшее участие ФСБ считаю нецелесообразным.

Елисеев с минуту обдумывал ответ, нервно покусывая нижнюю губу.

— Ответ из Москвы уже пришел, Андрей Ильич. — Елисеев достал из внутреннего кармана куртки свернутую в трубочку пластиковую папку, положил на стол. — Можете приобщать к делу.

Злобин вытащил листки, быстро пробежал их глазами.

— Ого! Генерал-майор Гусев Николай Петрович, ГРУ Генштаба. — Он кивнул на документы на столе. — А это, выходит, прикрытие?

— Получается так.

— Интересно. — Злобин перелистал паспорт потерпевшего. — Листочки потертые, все фотографии соответствуют возрасту, портретное сходство сохраняется. Само собой, знаки защиты присутствуют. Даже штампики прописки соответствуют личному делу некоего Николаева. Как это делается, а?

— Военная тайна, — усмехнулся Елисеев.

— Ясно. И зачем он в область пожаловал — тоже военная тайна?

— Боюсь, что мы этого так и не узнаем. Не нашего это ума дело.

— Даже если это могло стать мотивом убийства? Елисеев на секунду впился взглядом в лицо Злобина, Рефлекторно облизнул губы.

— Прокуратура выдвигает версию убийства? — тихо произнесен.

— Прокуратура фантазирует. — Злобин похлопал по тонкой папке дела. — Пока здесь пусто, я могу фантазировать до самозабвения. Соберу факты — будут и нормальные версии.

— А меня учили, что мое дело собрать факты, а интерпретировать их — удел начальства.

— А я привык к процессуальной независимости, оценкафактов — моя забота. Перед начальством я только за результат отчитываюсь, — парировал Злобин. — Ты, кстати, в каком звании, если не секрет?

— Подполковник. — Елисеев был явно удивлен сменой темы.

— Видишь, почти одногодки и звания у нас одинаковые… А ты на земле работаешь по убеждению или с карьерой проблемы? — поинтересовался Злобин.

— Ну, до чего мог, я уже дослужился. — усмехнулся Елисеев. — Начотдела для меня — потолок. Дальше начинается жизнь по Дарвину. Выживают зубастые и с мохнатыми лапами. А у меня наверху никого нет, так что можно не рвать задницу. Я ответил на вопрос, Андрей Ильич?

— Вполне. — Злобин придвинул к нему пепельницу. — Давай, Федор, покурим и подумаем, как нам жить дальше. — Он дождался, пока Елисеев закурит и расслабленно развалится на стуле, и продолжил: — Про фантазии я не зря упомянул. До тебя тут Виталик Стрельцов такое загнул — Маринина с Дашковой отдыхают! Начитался, щегол, умных книжек и выдвинул версию, что замочили этого Гусева при помощи синильной кислоты. Якобы прыснули ему в лицо малой дозой — и инфаркт.

— У него с этим делом как? — Елисеев покрутил пальцем у виска.

— Еще сутки без сна — можно будет госпитализировать. — Злобин отвернулся к окну. — Хотя почва для фантазий имеется. Эксперт на месте установила причину смерти — инфаркт. Предварительно, конечно. Но все ствол этот проклятый портит. Зачем и в кого он стрелял, не пойму.

— Андрей Ильич, только между нами. — Елисеев понизил голос. — Гусев служил в Пятом управлении ГРУ. Это не наша «пятерка», где диссидентов гнобили, а диверсионная работа в глубоком тылу противника. Там такие отморозки, что тебе и не снилось. А Гусев в спецназе все ступени прошел, начиная с лейтенанта. Для него ствол выхватить — что тебе зажигалкой чиркнуть.

— Хочешь сказать, что Гусеву что-то померещилось и он сразу же жахнул?

— Да хрен его знает! Что мы огород задним числом городим? Помер он от инфаркта — и все. Вот если бы кто-то в него стрелял, я бы еще понял, из-за чего шум поднимать. Вот у меня в подшефном училище случай такой был. — Елисеев выпустил дым в потолок и продолжил с видом завзятого рассказчика армейских баек: — Вывозили курсантов в полевой учебный центр раз в семестр. Сам понимаешь, никому из преподавателей неохота комаров кормить и грязь на полигоне месить. Они уже все старые пердуны, у кого геморрой, у кого маразм. А один полконавт при первой же возможности добровольно выезжал, представляешь? Все думали, не наигрался в солдатиков старый пень. Хотя, с профессиональной точки зрения, любая инициатива всегда подозрительна. — Он выдержал паузу. — И однажды утром из соседней деревни прискакал пацаненок, кричит: «Дяденьки военные, ваш полковник помер!» Мы, естественно, протрезвели и на уши встали. Рванули на БТРе в деревню. Версий было две: пошел в деревню за самогоном, хлебнул лишнего и помер или поленом по голове получил на почве этого же дела. — Елисеев щелкнул себя по горлу. — Оказалось, ты только не смейся… Героически помер наш полковник на местной доярке. Ты бы видел! Баба в избе орет, полдеревни носы об окна плющит, а наш герой лежит под периной в полном неглиже, ручки крестиком уже сложены. Мы бабу сразу в оборот взяли и быстро выяснили, что это ради нее он в лагеря выезжал. Вся деревня подтвердила, что была у них страстная любовь и полная гармония. Вскрытие для проформы сделали, потому что причина сразу ясна была. Там такая Фекла, ты бы видел! — Он изобразил размер бюста. — Румянец во всю щеку, здоровая, как трактор. Такая и Геракла до инфаркта довести могла.

— И чем дело кончилось? — поинтересовался Злобин, прищурившись от дыма.

— Из Москвы дали команду шума не поднимать. Полковника с салютом закопали, жене пенсию дали. Так ей и доложили: помер, мол, на боевом посту. — Елисеев с наигранной грустью вздохнул. — Такие дела!

Злобин раздавил окурок в пепельнице.

— Это намек? — спросил он.

— В каком смысле? — С лица Елисеева тут же пропала улыбка.

— Значит, просто треп. — Злобин раскрыл папку. — Я уж подумал, что военная контрразведка предлагает спустить дело на тормозах. Странно получается: в городе по подложным документам находится генерал-майор специфической специальности, а вам до этого нет дела.

— Ну, нам он о прибытии не докладывался, — вставил Елисеев.

— Допустим. — Злобин поднес к глазам лист. — Рапорт наряда милиции, прибывшего на место происшествия. Так, галиматью в начале опускаем… А вот это прочтем вслух. «Ко мне подошел неизвестный, представился сотрудником ФСБ, предъявил удостоверение на имя Львова Иннокентия Леонидовича. По его просьбе я ввел его в курс происшествия. Некоторое время он наблюдал за местом происшествия и действиями оперативно-следственной группы. Потом к нему подошел второй мужчина, и вместе они ушли по улице Верхнеозерной в направлении пешеходного моста через пруд Верхний». М-да, стиль, конечно, ментовский… Но суть тебе, надеюсь, ясна?

— Что-то я пока не понял… — начал Елисеев.

— Я не закончил, — оборвал его Злобин. — Наряд прибыл через две минуты после выстрела. Случайно оказался рядом. А что там делали фээсбэшники? Город я знаю хорошо, до ближайшего вашего объекта двадцать минут езды… И еще одна бумажка. — Он взял новый лист. — Это уже опера написали. Та-ак… «При отработке жилого массива, прилегающего к месту происшествия, на улице Верхнеозерной обнаружена машина марки „Нива“ белого цвета. Водитель предъявил удостоверение сотрудника ФСБ на имя прапорщика Скрябченко Т.К.». Вот такая у нас хренотень через плетень получается, Федя. Может, этот Гусев хвост засек и палить начал?

Елисеев глубоко затянулся, закинув голову, выпустил дым в потолок.

— Ну ты накрутил, Злобин! — вполголоса произнес он.

— Кончай ломаться. Не бомжа бесхозного нашли, а генерала. — Злобин захлопнул папку. — Короче, передай своему начальству, что эти двое должны завтра же прийти ко мне и дать показания. Иначе вызову повесткой.

Елисеев медленно расплющил сигарету в пепельнице.

— Не торопись. Думаю, дело заберут наш следотдел и военная прокуратура. — Он пристально посмотрел в лицо Злобину.

— Флаг в руки! — Злобин откинулся в кресле. — Но пока дело у меня, расследование будет идти по полной программе. Меня интересует личность погибшего и обстоятельства смерти. В деталях. Если завтра сюда бросят бригаду из Москвы, я не хочу выглядеть в глазах столичных коллег провинциальным лохом. Гордость не позволяет.

— Да что мы, ей-богу, как дети! — Елисеев перешел на дружеский тон. — Может, дождемся результатов вскрытия? Вот увидишь, получим смерть от естественных причин — и никаких тебе шпионов.

— Вот я и говорю: лучше бы его машина переехала, — тяжело вздохнул Злобин. Бросил взгляд на часы. — О! Все, мужик, прокуратура закрывается на обед.

Елисеев послушно вскочил, сунул сигареты в карман куртки.

— Телефончик оставить? — напоследок предложил он.

— У Виталика есть. Будешь нужен, найду. — Злобин через стол протянул руку. — Пока.

Открыл сейф, забитый пухлыми папками, бросил сверху тонкую папку с делом Гусева. Оглянулся на закрывшуюся за Елисеевым дверь, поднял с пола магнитолу, выщелкнул кассету. Бросил в сейф. Подумал немного, чертыхнулся, достал кассету и положил во внутренний карман пиджака.

— С волками жить — с ружьем ходить, — пробормотал он себе под нос.

Снял трубку, набрал номер Твердохлебова.

— Петр? Злобин говорит. У меня просьба. Сам знаешь, человек я теперь непьющий, а с тебя причитается. Как говорит Чубайс, решим проблему взаимозачетов. Узнай по своим каналам насчет одной машины. — Он достал из кармана блокнот. — Белая «девятка», М0782С, регион — 77. Зарегистрирована на имя Николаева… Да, она сейчас на арестной стоянке в Ленинградском РУВД, но ты этого не знаешь. Пробей по своим каналам, не было ли у ГАИ или у местных РУВД каких-то указаний на эту машину. Если да, то от кого. Батон, только тихо все сделай, ладно?.. Нет, не срочно, нежелательно сегодня. Спасибо. Как там Виталик Стрельцов?.. Ну, Бог ему в помощь. Все!

Злобин нажал на рычаг, набрал номер морга. В трубке пошли короткие гудки. Он раз за разом набирал номер, ждал, нервно барабаня пальцами по аппарату. После десятой попытки положил трубку.

Аппарат сразу же издал тревожную трель.

— Прорвало! — проворчал Злобин, с ненавистью посмотрев на телефон. — Да, Злобин слушает! — крикнул он в трубку.

— Андрей Ильич, глушитель купи! — раздался голос Твердохлебова.

— Прости, Батон, я думал, враги от обеда оторвать решили.

— У тебя сейчас аппетит отшибет, — пообещал Твердохлебов.

— Не дождетесь, — хохотнул Злобин. — Что тебе?

— Просьбу твою выполнил.

— Так быстро? — удивился Злобин.

— Умеем, когда приспичит… Ладно, это не по телефону. Или тебе срочно?

— Хоть намекни, подробности можно потом.

— Как скажешь. — Твердохлебов на секунду замолчал: — Ну, скажем, так: машину вел Федор Сергеевич Борисов. Усек?

— Вел? Погоди… — Злобин потер лоб. — Это то, что я подумал?

— Надеюсь, да. Уточняю, он потерял ее в районе Верхнеозерной. Пришлось запрашивать центральный пульт ГАИ. Ильич, может, тебе открытым текстом выдать?

— Не надо, Петя. Я все понял. Спасибо!

Злобин положил трубку.

— Фэ-Эс-Бэ, — по слогам произнес он.

Присел на угол стола, ногу поставил на стул, на котором десять минут назад сидел Елисеев.

Глава 20. Судьба резидента

*

Чтобы судьба была к тебе благосклонна, надо иметь хорошую анкету. Многие даже не представляют, сколько в их жизни зависело и зависит от листка бумажки с типовыми вопросами, оказавшегося в руках кадровика. По коротким и безликим ответам «не был, не состоял, не привлекался, окончил, имею степень» кадровик не только досконально узнает ваше прошлое, но и с точностью бабки Ванги предскажет будущее.

У пионера Феди Елисеева будущее предопределялось тремя пунктами: русский, из семьи служащих (папа — инженер, мама — педагог), место рождения и жительства — город Верхоянск. Наведя справки, можно было получить дополнительные установочные данные: дед, проживающий с внуком, — ветеран войск НКВД, по отзывам учительницы, мальчик любит читать книжки «про разведчиков». Казалось бы, кто рискнет вывести пунктир линии жизни для типичного советского школьника?

Но искушенный кадровик военкомата, хмыкнув, поставил карандашом галочку на личном деле призывника Федора Елисеева. Тот был коротко острижен по случаю первой медкомиссии в военкомате и худосочен, как все восьмиклассники, стоял по стойке «смирно» в трусах в цветочек перед столом кадровика, а старый майор уже знал, что парня ждет КГБ. Естественно, кадровик в деталях ничего не знал, но опыт, интуиция плюс наблюдательность и знание человеческой натуры подсказывали, что вероятность ошибки минимальна.

В семье у Феди Елисеева правил дед. Мало ему было поучать, ворчать и устраивать разносы по малейшему поводу, но сил у старика вполне хватало, чтобы держать в ежовых рукавицах двор, партийную организацию при ЖЭКе и районный пункт охраны правопорядка. Отца Федьки дед, перебрав рябиновой настойки, называл выблядком XX съезда за то, что тот отказался продолжить династию чекистов, заделался инженеришкой и вместе с себе подобными очкариками травил на кухнях анекдоты и запивал чаем диссидентские песенки Галича. Мама тихо ненавидела свекра и вслух жалела, что шашка басмача или бандеровская пуля не оставила ее мужа сиротой, вот это был бы, прости, Господи, праздник.

Дед, наткнувшись на холодную стену отчуждения сына и снохи, весь воспитательный задор перенес на внука. Мировоззрение деда со времен армейских политинформаций не изменилось: Сталин оставался полубогом, враги народа, как их ни истребляй, размножались, как тараканы, и не было в жизни почетней занятия, чем служба в органах ВЧК — НКВД — КГБ. Благодаря деду, Федя вырос дисциплинированным и исполнительным полуфабрикатом Системы, к радости учителей и недоумению родителей.

Уже в армии Федя узнал, что дед помер прямо на партсобрании в жэковском подвале. Хоронили ветерана с помпой. Горком вздохнул с облегчением: дед при жизни вел активную переписку со всеми партийными инстанциями, начиная с очередного исторического съезда КПСС и заканчивая комитетом партийного контроля райкома. На радостях сам секретарь горкома Верхоянска вышел с инициативой объявить деда почетным гражданином города. Инициативу поддержали, времена стояли брежневские, звезды, медали и прочая благодать сыпались по случаю очередного юбилея, как горох. Основную роль сыграло то, что в годы войны часть деда, как выяснилось, стояла в заградотряде[34] где-то в районе Малой земли.

Высокие инстанции развили инициативу нижестоящей партийной организации и дали добро на переименование улицы Березовой, что петляла по окраине города, в улицу Федора Елисеева, героического старшины войск НКВД.

О причислении деда к лику святых Федя узнал от ротного замполита. На комсомольском собрании, устроенном по этому поводу, замполит выразил пожелание, чтобы внук не только достойно пронес имя деда, но и стал продолжателем его славных дел.

В армию Федя попал, как все. Из родного Верхоянска у пацана, как у витязя, было три пути: в институт, в армию или в тюрьму. Федя попробовал побежать по асфальтированной дорожке институтского образования, но споткнулся на старте. Экзамены в Ленинградскую лесотехническую академию провалил, но месяца в городе дворцов и белых ночей хватило, чтобы окончательно отмерла пуповина, связывавшая с родным Верхоянском. Повестке из военкомата, поджидавшей его в почтовом ящике, Федя обрадовался, здраво рассудив, что из барачного типа пенатов лучше уйти пыльной армейской грунтовкой, чем тащиться тюремным трактом.

Армия встретила новобранца муштрой, нарядами и дембелями. Но по все тем же анкетным данным часть Феде досталась специальная, обеспечивавшая какой-то секретный кабель связи. Где он проходит и куда ведет, мало кто знал, но дисциплина в казарме была лучше, чем в стройбате. Во всяком случае, вернуться домой инвалидом Феде не светило.

О благородной родословной лопоухого новобранца вслед за замполитом узнал и особист. Такого повода для вербовки, как великий дедушка, опер упускать не стал и зазвал Федю к себе в кабинет.

Для вежливости порасспросил дурно пахнущего новыми сапогами бойца о том, как ему служится, и перешел к сути. Капитан напомнил про анекдоты, что травили молодые в наряде. Чистить картошку их погнали в два часа ночи, в сыром подвале, скупо освещенном мутной лампочкой, никого не было, лишь шестеро первогодков. Но и в полумраке и тишине погреба у капитана имелись свои глаза и уши, на что он прозрачно намекнул, продемонстрировав свою осведомленность.

После краткого обзора международного положения СССР Федору было предложено по мере сил помогать капитану отражать атаки вражьих разведок и пресекать происки местных антисоветчиков. Может ли комсомолец, внук великого человека и любитель книг Юлиана Семенова отказаться от такого предложения? Да ни за что на свете! Особенно если светят некоторые поблажки по службе и гарантия дембельнуться в первой партии.

Но Федя оказался парнем шустрым, да и дед кое-что порассказал, поэтому сразу же уточнил:

— А рекомендацию в Высшую школу КГБ дадите? Капитан от неожиданности даже забыл, что с утра не опохмелился.

— Это надо заслужить, — выдавил он, с трудом заставив тяжелую голову соображать. — И вообще читай устав, салага. С такими вопросами надо обращаться с рапортом к непосредственному командиру. Кто у тебя командир?

— Командир взвода лейтенант Дудин, — отрапортовал рядовой Федя Елисеев.

— Во, знаешь, а шлангом прикидываешься! — Капитан решил перейти к делу. — В КГБ дураков не берут, нас еще тщательней, чем космонавтов, отбирают. Мечтают все, а чекистом может стать один из ста тысяч! Вот я и проверю, есть ли у тебя способности. Для начала узнай, кто спионерил блок питания с пятого пульта. Работай шустро, пока они его на водку не обменяли. Давай, Федя, я в тебя верю.

Выпроводив Федю на первое задание, капитан достал из шкафа заначку, поправил здоровье и погрузился в глубокомысленное созерцание карты родины, пришпиленной к стене кабинета. Он был абсолютно уверен, что вербовка состоялась, за ту морковку, что сам себе подвесил Федя, можно пахать на особый отдел до самого дембеля. С такими, как Федя, родина может спать спокойно, поэтому через несколько минут задремал и капитан.

Наутро по дороге к штабу из ведра на пожарном щите — таких «почтовых ящиков» для стукачей у него было множество, но этот самый любимый, потому что далеко ходить не надо, — капитан выудил небольшой газетный сверток. Чему несказанно удивился: обычно стукачи ограничивались записочками на листках, вырванных из учебных тетрадок. Запершись в кабинете, капитан сорвал несколько слоев «Красной звезды» и обнаружил целую школьную тетрадку.

На первой странице он прочитал:

«Сообщение № 1.

Блок питания похищен сержантом Репиным по сговору со старослужащими Гусько, Панкратовым, Лисяком и Бубновым с намерением обменять в поселке на водку для дня рождения Гусько. Обмен будет осуществлять водитель Лисяк, распитие спиртных напитков планируется в каптерке третьей роты в ночь на субботу».

Подпись: «Бекас».
На последующих шести страницах однофамилец советского контрразведчика из кинофильма «Ошибка резидента» мелким почерком информировал об офицерской жизни в родной части. Кто, с кем, по какому поводу, что при этом говорил, кто кому набил морду и кто кого с кем застукал. Все с такими подробностями, что невольно создавалось впечатление, что суперагент Бекас лично наливал, присутствовал и держал свечку.

Капитан достал заначку, выпил и крепко задумался. Чтобы думалось легче, он мычал песенку «Я в весеннем лесу пил березовый сок», ту, что в «Ошибке резидента» с душой исполнял актер Ножкин. С Бекасом надо было срочно что-то делать: если стукаческий зуд не унять, такие тетрадки пойдут через голову капитана в особый отдел штаба дивизии.

Из возможных вариантов капитан выбрал два: заслать Бекаса в группу по укладке кабеля, там всего-то шестеро, живут в поле, торчат по пояс в канаве, обед готовят на костре, к маю Бекас гарантированно окажется в санчасти с крупозным воспалением легких; второй вариант — сосватать Бекаса прапорщику Мамаю, заведующему гауптвахтой. Там Бекасу либо свернут шею штрафники, либо он сменит специализацию и будет стучать не в дверь особисту, а непосредственно по ребрам военнослужащих.

Размышления прервал телефонный звонок. Комроты с шуточками-прибауточками сообщил, что один его молодой боец подал рапорт на учебу в Высшей школе КГБ. Капитану стало не до смеха.

Ротному в тетрадке Бекаса отводилось две страницы. Парень он был из «пиджаков» — набранных из Института связи на два года, чужой человек в рабоче-крестьянской среде младших офицеров и временная персона в армии, лишь бы было кем заткнуть брешь в штате. Ничего личного против него капитан не имел, но уж больно был несдержан на язык молодой комроты. Если верить Бекасу, линию партии критиковал и Мандельштама цитировал. На ДОН[35] с окраской антисоветская агитация и пропаганда он уже натрепался.

— Ты пришли его ко мне, познакомлюсь, — распорядился капитан, отлично зная, кто нарисуется на пороге через десять минут.

Федя появился через пять минут. Капитан сразу же дал ему на подпись типовой бланк подписки о сотрудничестве и усадил переписывать на листы писчей бумаги все содержимое тетрадки. Самому было лень оформлять агентурные (сообщения, сам он собирался расставить только даты с (разбросом в полгода, чтобы в личном деле агента Бекаса все выглядело так, словно он исправно пахал на капитана чуть ли не с момента пересечения КПП части.

Капитан стоял у окна, мурлыкал песенку про березовый сок и вырабатывал новый план оперативных мероприятий. За окном ветер гонял по сугробам белые султанчики, хотя по календарю стоял апрель, а значит, времени избавиться от Феди у капитана оставалось в обрез.

На следующий же день закрутились шестеренки армейской бюрократической машины. Ротный дал рапорту ход, капитан побеседовал с кадровиком, то сделал пару звонков коллегам в вышестоящих инстанциях, чтобы поставили вопрос на контроль и зря не мурыжили, и анкета Феди Елисеева пошла гулять по кабинетам. Параллельно с ней спецсвязью шла справка от капитана о полной благонадежности рядового Елисеева и перспективности агента Бекаса. До получения ответа капитан от греха подальше сосватал Федю на сборы агитаторов и пропагандистов при политотделе полка.

Через месяц Федя вернулся с представлением на звание ефрейтора, значит, и там стучал за будь здоров. Но капитана появление перевербованного агента уже не тревожило, потому что пришел запрос из штаба округа, и ефрейтор Елисеев убыл на учебные подготовительные сборы. В августе пришло сообщение, что Федор Елисеев успешно сдал экзамены и зачислен слушателем в Высшую школу КГБ.

За пять лет учебы Федор Елисеев нашел себе боевую подругу, о чем потом жалел, и получил звание и диплом о высшем образовании, о чем ни разу не помянул плохим словом. Согласно специальности геройствовать ему предстояло на «третьей линии»[36], не элитное ПГУ, конечно, и не престижный Пятый главк, но для верхоянского паренька вполне хватило. Его даже не смутило, что службу пришлось начинать в Забайкальском военном округе. Жена тихо поскуливала, а Федя был уверен, что выбрал правильный жизненный маршрут, рано или поздно и его выведет на шоссе, по которому шуршат шинами «членовозы», перевозя хозяев жизни с многочисленной челядью.

В Забайкалье потекли серые особистские будни. Елисеев соответственно возрасту рос в звании, но рывка в карьере не предвиделось. Жена приуныла, да и у него руки периодически опускались. Единственным шансом был Афганистан, но Елисеев не спешил прибегать к крайним мерам. Предпочитал тянуть лямку в особом отделе округа и надеяться на случай, а не рвать задницу в диких горах с угрозой получить Звезду Героя посмертно.

О чем мечтает любой опер? О коронном агенте. Будь ты хоть семи пядей во лбу и имей сотню агентишек, не видать тебе карьеры без одного-единственного, способного устроиться уборщиком в Центре ядерных исследований в Лос-Аламосе или сантехникам в Пентагоне. И пока он там подсматривает и подслушивает на благо родины, эта родина осыпает куратора агента всеми полагающимися благами: звездами, жалованьем и сытным пайком. План по вербовкам Елисеев выполнял, но никак в его сети не попадалась жар-птица, способная осветить убогое гарнизонное житье и вынести на своих крыльях на чекистский олимп.

Жар-птицей в его жизнь влетел лейтенант Игнатов. И чуть не спалил Елисееву карьеру.

За лейтенантом Игнатовым, скучавшим на должности переводчика в штабе дивизии ПВО, особых грехов не числилось. Отличное знание немецкого и английского языков, подозрительное для обычного офицера, искупалось тем, что был Игнатов двухгодичником, призванным сразу же после окончания филфака. Спиваться или жениться пока не планировал, во всяком случае, как информировали Елисеева, активных шагов в этих направлениях не предпринимал. Правда, была одна деталька, навевавшая нехорошие мысли.

Раз в месяц писал Игнатов письма в Москву на немецком языке. И ответы получал тоже на языке Гёте. Перлюстрация писем и зондажные беседы ничего не выявили, просто брат с сестрой изощрялись друг перед дружкой, благо образование позволяло. Как правило, с тоской боролись в гарнизонах по-пролетарски просто, но если высшее образование мешает пить, то тут и не такое выкинешь. И Елисеев махнул на Игнатова рукой.

Неожиданно из далекой Москвы пришел запрос покопать вокруг Игнатова на предмет странных связей его сестры. Московские чекисты не дремали и поймали сестричку, подрабатывавшую переводчицей в Совинцентре, на подозрительных связях с иностранцами. Служебное рвение Елисеева подогревало случившееся в том же году печально известное приземление летчика Руста на Красной площади. Части ПВО трясли после этого так, что фуражки с голов и звездочки с погон летели, как яблоки с веток. Елисеев навалился на лейтенанта всей тяжестью авторитета особого отдела, и Игнатов хрустнул. А Елисеев с ужасом осознал, что еще чуть-чуть — и хрустнули бы его собственные шейные позвонки.

Оказалось, что незаметный тихоня состоит в платонических отношениях с гражданкой Австрии. И письма адресовались именно этой Ингрид, а не сестре Инне. Сестра их только переправляла дальше, меняя конверты. С Ингрид он познакомился через сестру на последнем курсе института, молодые люди даже умудрились провести две недели в зимнем Сочи. Куда смотрел местный отдел КГБ, неизвестно! Да и гонористые ребята из московского управления прохлопали, с таким контактом в ПВО отправили служить.

Градус эпистолярного романа уже достиг такой точки, что Ингрид перебралась в Москву, устроившись мелким клерком в посольстве Австрии, где дожидалась скорого Возвращения из солдатчины своего милого.

Елисеев сглотнул слюну, как оголодавший пес, увидавший кусок отборной телятины. И стал думать. Проблема состояла в том, что добычу могли беззастенчиво вырвать из пасти более матерые и породистые коллеги.

И Елисеев, разом подобрев и сменив тон, сделал все возможное, чтобы превратить проштрафившегося лейтенанта в своего агента и лучшего друга. Подписку о сотрудничестве, само собой, он с Игнатова слупил в одну минуту. Но целый день ушел на завязывание теплых дружеских отношений. В результате Игнатов присовокупил к подписке заявление, что ни шагу на опасной тропе контрразведки он не сделает без Елисеева, единственного из сотен тысяч оперов КГБ, которому можно доверять.

Преподаватели в Высшей школе КГБ все уши прожужжали Елисееву о том, что личный контакт с агентом — великая сила. Именно эту силу Елисеев и сумел поставить себе на службу. Остальным оставалось только утереться.

Но Елисеев был не настолько глуп, чтобы не поделиться успехом с начальством. Набросав план оперативных мероприятий, зенитом которого являлось внедрение агента Гёте, (такой псевдоним он присвоил Игнатову), в святая святых БНД[37], Елисеев пошел на доклад к полковнику Черкасову, намертво застрявшему на своей должности в особом отделе округа.

Суть доклада сводилась к тому, что без чуткого руководства опытного старшего товарища вся хитроумная комбинация заранее обречена на провал.

— Само собой, — сразу же подобрел лицом Черкасов и добавил: — А ты не дурак!

И завертелось.

Лейтенанту Игнатову срочно придумали недельную командировку в Москву. В первопрестольной московские опера реабилитировались, детально зафиксировав любовное свидание агента Гёте с его австрийской пассией. Из-за кордона к тому времени на Ингрид уже подоспели уточненные данные. Все у барышни оказалось в ажуре, даже дядя в ФРГ имелся, а у дяди имелись плотные связи с БНД. Можно было примерять майорские погоны и паковать чемоданы, потому что курировать агента Гёте Елисеев с Черкасовым планировали из удобного кабинета в здании Центрального управления на Лубянке. Не обломилось.

Кто-то что-то переиграл или места не нашлось для наглых провинциалов, но Игнатов получил распоряжение убыть в ГСВГ — Группу советских войск в Германии, — и следом за ним в Берлин отправились расти в званиях Елисеев с Черкасовым. Берлин, конечно, не Москва, но и от постылой Читы резко отличается.

Ингрид через месяц уволилась из посольства и уехала в Вену; потом всплыла в Западном Берлине, откуда время от времени наведывалась в социалистическую часть Германии на свидания с любимым. Дядя счел своим долгом навестить будущего родственника и слупить с него подписку о сотрудничестве с БНД. Сообщение об этом радостном событии немедленно ушло в Москву

Операция удалась и жизнь Феди Елисеева тоже. Дед, обретавшийся где-то в чекистской Валгалле, наверняка порадовался за внука.

— Приехали, Федор Геннадиевич, — сказал водитель.

Елисеев очнулся от воспоминаний и нехотя вернулся к реальности.

А она была безрадостной — перегретое нутро «уазика», пот, пощипывающий подмышки, глупый ефрейтор за рулем и шлагбаум, перегородивший дорогу к роще. На полосатом столбе болталась жестянка с надписью «Спецобъект. Проход запрещен». На краю опушки уже появился солдат с автоматом на груди, всем своим видом демонстрирующий, что спецобъект он будет оборонять до последнего патрона.

Елисеев знал, что находится в роще, поэтому тихо выругался:

— Конспираторы, твою мать!

Ефрейтор сделал вид, что ничего не слышит. В водители для особого отдела специально подбирались именно такие тугоухие молчуны. Елисеев прислушался к себе, определяя, чего ему больше хочется: дать команду водителю снести бампером эту полосатую бутафорию или пройтись пешком, благо, знал, недалеко. Хотелось первого, но он выбрал второе.

— Жди здесь, — приказал он ефрейтору, толкнул дверцу и выбрался наружу.

Под куртку сразу же забился свежий приморский ветер, надул бугор на спине. Куртка задралась, и часовой увидел кобуру на поясе у Елисеева.

Появление рослого дядьки в гражданке, да еще со стволом, на подступах к объекту, вверенному под его охрану, так возбудило часового, что он передернул затвор автомата и проорал срывающимся голосом:

— Стой, стрелять буду!

Их разделяло не больше двадцати метров, и Елисеев здраво рассудил, что хоть одной пулей из рожка его все-таки зацепит. Решил не искушать судьбу.

— Боец, я подполковник Елисеев, особый отдел округа. — Он достал из нагрудного кармана красные корочки. — Подойди и посмотри.

— Проходите! — неожиданно разрешил боец, потеряв всякий интерес.

Елисеев быстро пошел по утрамбованной колесами колее, нырнул под шлагбаум. Часовой, закинув автомат за спину, безучастно следил за вторжением на объект.

— Патроны-то есть? — бросил Елисеев, проходя мимо. Рядовой, судя по пряжке на ремне, болтающейся ниже всех норм устава, и наглому взгляду, уже перевалил рубеж, когда безропотно играют в оловянных солдатиков, и лишь усмехнулся в ответ.

— Ну бди дальше, сынок, — распорядился Елисеев, абсолютно уверенный, что часовой через минуту уже будет курить вместе с его ефрейтором.

Дорога по дуге уходила в глубь рощи и впереди, как знал Елисеев, метров через двести утыкалась в большую поляну. Еще весной это были угодья местного лесничества, а потом сложной бумажной комбинацией произвели землеотвод под нужды Минобороны. С тех пор поляне присвоили литер «спецобъект № I», но то, что Черкасов воспримет это так буквально, Елисеев не ожидал. Во всяком случае, две недели назад, когда приезжали размечать участки поддачи, никакой охраны не было.

Причину введения режима максимальной секретности он понял сразу же, едва дорога вывела на поляну. Стройка была уже в полном разгаре. Такая концентрация техники камуфляжной окраски, груды стройматериалов, укрытых маскировочными сетями, и полуголых людей на десятке гектаров могла бы породить нездоровые раздумья у генералов НАТО. Русская армия так азартно вгрызалась в болотистую землю, словно дело шло к войне. Слава богу, в НАТО знали, что из всех видов фортификационных сооружений новые русские генералы особенно полюбили многоэтажные дачи.

Елисеев обратил внимание, что по периметру стройки прохаживаются солдаты в полной форме и с автоматами за плечами,

— Тихо-тихо едет крыша, — прокомментировал он. Черкасов превзошел сам себя.

К начальнику, с которым не первый год делил успехи и поражения, он стал относиться с легким пренебрежением. Чем дальше, тем больше Черкасов напоминал ему родного деда. Еще немного — и впадет в полный чекистский маразм.

…После капитуляции ГСВГ Черкасов с Елисеевым так и не попали в Москву. Опять кто-то что-то переиграл, их завернули с полдороги и бросили в Прибалтийский округ.

— Аэродром подскока, — разъяснил задержку мудрый Черкасов. — Отсидимся, дозаправимся — и на Москву.

Куда шефу после халявной распродажи ГСВГ было заправляться, Елисеев не мог ума приложить, но спорить не стал.

Прибалтика понравилась тем, что очень походила на уютную Германию и находилась далеко от Забайкалья. Но спокойно им жить не дали, в Прибалтике закрутилась свистопляска независимости, и всех в погонах стали называть оккупантами.

— Какие мы, на хрен, оккупанты? — ворчал Черкасов, читая очередные сводки. — Были бы настоящими оккупантами, без разговора повесили бы всех на фонарях, к едрене фене.

— Куда теперь? — поинтересовался Елисеев, когда из Москвы пришел приказ никого не вешать и паковать чемоданы.

— Только не в столицы, — изрек шеф.

Черкасов надавил на какие-то тайные пружины, и они ушли на запад, хотя большая часть войсковых колонн под улюлюканье обретших свободу прибалтов пропылила в Ленинградский округ и далее на восток. Елисеев оценил информированность шефа, когда в Москве учинили путч. В забытом Богом и Москвой Калининграде все обошлось без тяжких последствий. Во всяком случае, кто хотел, на своих постах удержался.

В Калининградском особом военном районе, куда перегнали остатки балтийской эскадры, Черкасов сменил общевойсковую форму на черный флотский китель с погонами контр-адмирала. В морских делах он понимал не больше, чем австралийский абориген в компьютерах, но на это особого внимания не обращали. Контрразведка, Она и в австралийской пустыне контрразведка. Тем более что флот покорно догнивал у причалов, секретов почти не осталось, а до пенсии Черкасову оставалось всего ничего.

Судя по активному участию в строительстве дачного поселка, Черкасов окончательно решил пустить корни в земле Восточной Пруссии, которую никто не спешил возвращать в лоно Германии. Может, и вернули бы в угаре дружбы с братом Гельмутом, но очень неудобно затесалась Польша. Как ни крути, а лучшего уголка России, благоустроенного по евростандарту, чтобы скоротать генеральскую пенсию, придумать трудно. Это Елисеев понимал. Как и очень четко отдавал себе отчет в том, что продолжать поход на Москву он будет уже без старого генерала.

Коротконогая, утяжеляющаяся от плеч к низу фигура Черкасова замерла на самом краю котлована. Ветер трепал кремовую форме иную рубашку, шлепал черными клешами. А голову венчала таких размеров фуражка, что со спины были видны только кончики погон. Эта модель фуражки звалась «аэродром для мух», шилась по спецлекалу, попирающему все нормы устава, и полагалась только высшему офицерскому составу. Стоял Черкасов в позе Наполеона на Поклонной горе, только у ног генерала простиралась не покоренная Москва, а котлован будущей дачи.

— Игнат Петрович, прибыл по вашему распоряжению, — тихо доложил Елисеев, подойдя сзади. Годы совместной службы давали право на полуофициальный тон.

— А, Федя! — отозвался Черкасов и вернулся к наблюдению за голыми по пояс солдатами, копошащимися в котловане.

Дно котлована представляло собой кашу из грязи. Бойцы вязли в ней по колено, но с каким-то непонятным упорством продолжали черпать лопатами и ляпать на носилки бурую жижу.

— Чем порадуешь, Федя? — спросил он после минутной паузы.

— Ситуация сложная и продолжает развиваться. Поэтому у меня только предварительные выводы, — начал Елисеев.

— А окончательными бывают только диагноз и приговор, Федя, — хмыкнул Черкасов. — Ты говори, я слушаю.

Поворачиваться он не стал, и Елисееву пришлось встать рядом в полушаге от края котлована.

— Новость неприятная. Дело принял к производству Злобин. Вы его знаете, мужик крутой и въедливый. Я его прощупал на предмет закрытия дела, но, судя по всему, Злобин что-то унюхал и встал в стойку Он уже зацепился за наружку, которая застряла на Верхнеозерной в момент смерти Гусева. Требует оперов к себе на допрос.

— Допустим, он установит, что хвост вел Гусева, — что нам с того? — равнодушно спросил Черкасов.

— Игнат Петрович, наружку за Гусевым пустили мы. Правда, по запросу из Москвы, — на всякий случай уточнил Елисеев.

— Милый мой, Москва за все спрашивает, но ни за что не отвечает, — глубокомысленно изрек Черкасов. — А отвечать нам. Первый же вопрос, который нам зададут, будет касаться разговора Гусева с комендантом. Гусев назвал кодовое слово «водонепроницаемый». Кто ему его передал, спросят у нас. У тебя готов ответ, Федя?

— Выясняем, — тяжело выдохнул Елисеев. — Круг лиц, кому был доверен код, мы знаем. Сейчас активно всех прокачиваем.

— А наружка топала за Гусевым с первого дня. И ни одного контакта с местными военными не засекла. Вывод, Федя?

— Он же профессионал! Наверняка прибыл с группой.

— Ге-ни-аль-но, — по слогам прогнусавил Черкасов. — Получается, заявляется к нам генерал-майор разведки с подложным документом и собственной оперативно-агентурной группой. Мы его пасем, и прямо у нас на руках он помирает. Чем попахивает?

Вокруг пахло растревоженным болотом и стройкой, но Елисеев понял, что шеф имеет в виду нечто другое.

— Дерьмом это попахивает, — подтвердил его догадку Черкасов. — Первосортным московским дерьмом!

— Злобин, кстати, предполагает, что скоро к нам нагрянет бригада из Москвы, — вставил Елисеев. — Поэтому и решил копать на три метра.

Черкасов кивнул, отчего фуражка величественно качнулась.

— Ты же сам сказал, что Злоба въедливый мужик. А от себя добавлю — нюх у него звериный. Он сразу понял, что такие, как Гусев, просто так не умирают. Нет у них привилегии умереть тихой смертью от естественных причин.

— Может, пока не поздно, передать дело в военную прокуратуру? — подсказал Елисеев.

Черкасов покосился на него из-под отливающего антрацитом козырька. Глазки у шефа были голубоватые, со старческими прожилками, но взгляд оставался острым. Елисееву показалось, что на него зыркнул стервятник, скосив бесстрастно-холодный глаз. Козырек фуражки сразу же напомнил твердый, как сталь, клюв хищника.

— А что ты дергаешься, Федя? — с неприкрытым подозрением спросил Черкасов.

— Ну, я… Нас подставили, ежу понятно! Не знаю, чем и кому не угодил Гусев в Москве, но убрать его решили на чужой территории, подальше от Арбата.

— Умный ты, Федя, а один хрен — дурак, — поставил диагноз Черкасов. — Бери пример с меня. Знаю больше твоего, а спокоен, как удав. Нас же последить за Гусевым попросили, а не мочить его. Захотят московские подтереть за собой сами, пришлют сюда бригаду. Сочтут нужным, сделают это руками того же Злобы.

— Злоба не тот мужик… — начал Елисеев.

— Да брось ты. — Черкасов небрежно махнул рукой. — Москва прикажет — языком вылижет. С ним и разговаривать не будут, отзвонят кому надо, и дело закроется за один день.

— На месте диагностировали инфаркт, — напомнил Елисеев. — Сегодня судмедэксперт закончит вскрытие. Если причина смерти подтвердится, то дело умрет само по себе.

Черкасов презрительно хмыкнул.

— Федя, ты неисправим! Хорошо, что я с тобой до Москвы не добрался. Там думать нужно по-московски, а ты как был валенком сибирским, таким и остался. В столице стенка на стенку идет, стая стаю жрет, тем и живут. Допустим, Гусева кто-то заказал. Что из этого следует? А следует то, что непременно есть кто-то, кому эта смерть была невыгодной. И эти люди протоколом вскрытия просто подотрутся и заставят копать дальше. Только меня это не волнует, потому что руки мои чисты. — Он сцепил за спиной руки, выкатив вперед авторитетный живот.

— Ничего не пойму, сплошные интриги! — Елисеев достал сигарету, закрывшись плечом от ветра, прикурил.

— Покури, покури, Федя, — разрешил Черкасов. — А я тебе лекцию по военной истории прочту.

Елисеев изобразил на лице крайнюю степень уважительного внимания. Так в детстве выслушивал нудные воспоминания деда.

— Дело маршала Тухачевского помнишь? — спросил Черкасов и, дождавшись кивка подчиненного, продолжил: — Конечно, он был таким же немецким агентом, как эти щеглы — китайские диверсанты. — Он указал на месивших грязь солдат. — Суть в другом. Силу красные маршалы почувствовали чрезмерную и в политику играть стали. Вот и врезал им Сталин, чтобы не лезли дальше казармы. После той сталинской кровавой бани военные навсегда зареклись участвовать в политике. Прикажут — сделают. А сами — ни-ни. И чтобы Политбюро спало спокойно, к каждому красному командиру с тех пор с одной стороны приставлен особист, с другой — замполит. С таким конвоем не побалуешь. Вот такая, Федя, военная история.

— Занятно. — Елисеев давно убедился, что есть две истории: для учебников и передовиц газет и другая — «стариковская», тайная, на крови замешенная. Вторая была куда интереснее и поучительнее.

— Хорошо-то хорошо, но добром не кончилось. — Черкасов грустно вздохнул. — Аукнулось все в августе девяносто первого. Как ни крути, а армия и все силовики просто предали свою страну. Главнокомандующий оказался тряпкой, у бабы под юбкой отсидеться решил. Ельцин тебе больше нравится — черт с тобой. Но никто не освобождал от присяги! Не ГКЧП судить надо, а любого, кто присягу давал. — Он рубанул в воздухе ладонью и добавил: — За преступное бездействие и измену родине, которую поклялся защищать.

— Ну, мы с вами тоже, Игнат Петрович, тогда больше имитировали, чем работали, — напомнил Елисеев. Черкасов хмыкнул.

— После Тбилиси и Вильнюса только дурак стал бы рвать задницу. Потому мы и жевали сопли, а не выполняли свой воинский долг. Нет у нас традиции военных переворотов и не может быть после Тухачевского. Пусть демократы Сталину за это спасибо скажут, — заключил он.

— Интересная политинформация получилась, спасибо. — Елисеев решил вернуть ветерана к реальности. — А нам — то что сейчас делать?

— Я не закончил, — резко бросил Черкасов. — Сейчас все изменилось, и военные полезли в политику. Причем не как политики, а именно как военные. Это бывший завлаб или комсомольский вожак быстро переквалифицируются. А военный как был сапогом, сапогом и остается, в них в Кремль и лезет. Только Кремль не дремлет, им перевороты больше не нужны. Я тут слышал фразочку: «Офицер вне политики либо дурак, либо предатель». Так вот, Федя, кто это сказал, не жилец больше, можешь мне верить[38]. — Черкасов со значениемпосмотрел на Елисеева. — Кто из наших суется в большую политику, помирает подозрительно естественной смертью.

То ли от налетевшего ветерка, то ли от взгляда Черкасова, но Елисеев зябко передернул плечами.

— Проняло, — зло усмехнулся Черкасов.

— Вы считаете, что Гусев влез в политику? — спросил Елисеев.

— Имею на то основания. — Черкасов вновь устремил задумчивый взгляд в склизкий зев котлована. — Ты его, кстати, по ГСВГ не помнишь?

— Не-ет. А он разве там служил? — удивился Елисеев.

— Нет, приезжал в командировку в бригаду спецназа в Фюрстенберг незадолго до вывода войск. Крутился вокруг полигона «Ольга», выезжал еще на кое-какие объекты, где от фашистов остались подземные бункеры. Что интересно, всюду за ним следовала группа рэксов. Жилистые такие ребята, невысокого росточка. Специалисты по войне в подземных коммуникациях. Тебе о чем-то это говорит?

— ГРУ своих рэксов натаскивало на немецких объектах, — ответил Елисеев.

— Ага, я тогда тоже так подумал, — хмыкнул Черкасов. — Только этот Гусев не так прост оказался. Задним числом я навел справки. На, почитай. — Он достал из нагрудного кармана сложенный вчетверо листок.

Елисеев отбросил в сторону окурок, взял листок. Концы бумаги забились на ветру, пришлось развернуться боком к Черкасову.


Сов. секретно

экз. единств.

СПРАВКА

Под полигоном «Ольга», находящимся в ведении в/ч 72459, в районе Арнштадт-Ордруф, располагается система инженерных сооружений закрытого типа, входивших в комплекс резервного центра у правления рейха, т. н. «Берлин-2». Данный комплекс, рассчитанный на проживание 100-150тысяч человек, включал в себя следующие объекты:

Нордхаузен — подземные заводы по производству ракетной техники (ФАУ);

Бертероде — подземные склады боеприпасов, место хранение праха Фридриха Великого и культурных ценностей;

Меркерс — подземное хранилище золотого запаса рейха;

Фридрихроде — объект «Вольфштурм», резиденция Гитлера;

Оберхоф — подземная рейхсканцелярия;

Ильменау — резиденция министерств рейха;

Штадтильм — научно-исследовательский центр по созданию ядерного оружия;

Кала — подземный авиационный завод.

К весне 1945 года «Берлин-2» был полностью подготовлен к приему нацистской верхушки и всех необходимых служб обеспечения.

После капитуляции Германии в районе «Берлина-2» находились войска союзников. Ими обнаружены значительные запасы военного имущества, золото-валютных ценностей и произведений культуры. Документально установлен факт посещения генералом Эйзенхауэром объекта «Ольга» в апреле 1945 года. После передачи объектов под контроль частей Советской Армии проведенная инспекция установила полное отсутствие каких-либо ценностей в подземных хранилищах.

По агентурным данным, американскими частями вывезен золотой запас на сумму 238 миллионов долларов (по курсу 1945 года) и 400 тонн культурных ценностей и произведений искусства, размещенных в 3000 ящиках.


Елисеев обратил внимание, что листок старый, края потерты. «Наверняка из личного архива, — подумал он. — Любой собирает бумажки и хранит в надежном месте как гарантию безопасности».

Черкасов заметил, что Елисеев уже прочел до конца, и забрал у него листок.

— Ну а теперь сопоставь интерес Гусева к подземным складам рейха с его негласным визитом в Калининград, бывший Кенигсберг. — Он сложил листок и сунул его в карман.

— Здесь, в Восточной Пруссии, находилось одно из крупных хранилищ культурных ценностей, — ответил Елисеев.

— Второе по значению, — уточнил Черкасов. — И не делай такую мину, Федя. Все достаточно серьезно. Если Гусев копал пути движения культурных ценностей во время войны и после, то я удивляюсь, почему он так поздно помер. Запомни: это такая высокая политика, что любой, кто в нее влезет, может считать себя трупом. А я еще пожить хочу. — Он указал на котлован. Судя по тому, как надрывались солдатики, закладывая фундамент, убежище от жизненных бурь для Черкасова будет возведено к осени.

— Я могу подбросить эту версию Злобину? — не без садистского удовольствия спросил Елисеев. — То-то он обрадуется!

— Ты, Федя, либо дурак, либо талантливо прикидываешься. Первое простительно, второе — глупость. — Черкасов из-под козырька чиркнул взглядом по подчинённому. — Даже Злобин, далекий от наших игр, просек, что надо ждать бригаду из Москвы. Я на все сто уверен, что они либо уже здесь, либо скоро официально заявятся. Начнется игра в подкидного дурака, и я к ней хочу быть готовым. Поэтому, Федя, — он перешел на приказный тон, — немедленно пересмотри все данные наблюдения за Гусевым. Свяжись с краеведами, наложи точки, где бывал Гусев, на места раскопок, которые вели наши после войны. Если установишь, что он и здесь имел интерес к тайникам немцев, немедленно докладывай мне. Брось в разработку всех, приехавших в ближайшую неделю в город, ищи связь с Гусевым. Не мог он в одиночку действовать, никогда в это не поверю. И еще: пошушукайся с ребятами, что обеспечивают этих немцев. Только неофициально. Разрешаю под водочку.

— Этих долбанутых немцев, которые приехали Янтарную комнату искать? — уточнил Елисеев.

— Газетки читаешь, вижу. — Черкасов кивнул. — Странное совпадение, да? Можно сказать: кладоискатели всех стран, соединяйтесь. А где клад, там и труп. Как правило, не один. Все, что накопаешь, обобщишь в справочку, ясно?

Елисеев отлично понял, что его справка ляжет в тайник рядом с другими, бережно хранимыми Черкасовым.

Он тяжелым взглядом уставился в тугую полоску кожи, бугрящуюся на затылке шефа, тот в это время наклонил голову, разглядывая что-то внизу, и фуражка наклонилась вперед, представив взору широкий мясистый затылок контр-адмирала от контрразведки. Елисееву вдруг подумалось, стоит лишь слегка приложиться ребром ладони по этому бугру на затылке, отправив шефа в недолгий полет на дно котлована, — и откроется вакансия. Мысль была сладкой. Но последовавшая за ней отрезвила. Ученик в их системе никогда не наследует место учителя. На должность Черкасова из Москвы пришлют другого. А он прибудет, как положено, со своей командой. И Елисееву прикажут собирать чемоданы.

— Игнат Петрович, можно вопрос? Черкасов, уловив новые нотки в голосе подчиненного, развернулся. Смотрел прямо в глаза.

— Спрашивай, Федя. Пока жив, научу всему. Елисеев заставил себя не отвести взгляд, хотя рассматривать заветренное, тугое, как бурдюк с вином, лицо шефа удовольствие было невеликое.

— Вы бы мне эту справку не показали, если бы Гусев благополучно из области уехал, да?

— Может, и не показал бы. — Губы Черкасова дрогнули в усмешке. — А может, попросил бы покопать кое-что после его отъезда. Это только дураки считают, что если мало знаешь, крепче спишь. Хорошо, Федя, спит тот, кто знает все и про всех. Бери пример с Ельцина. Или с меня, на худой конец.

— Лучше уж с вас, Игнат Петрович, — привычно подольстил шефу Елисеев.

— А почему не спрашиваешь, зачем я дал тебе команду слить информацию о Гусеве прокуратуре? — неожиданно спросил Черкасов.

— Знаю ответ, вот и не спрашиваю.

— Ну-ка, ну-ка, сверкни умом! — Черкасов подался грудью вперед, не заметив, что край фуражки едва не коснулся носа Елисеева. Тот был на полголовы выше шефа и невольно отстранился назад.

— Чтобы перевести стрелки на тех, кто послал сюда Гусева.

Черкасов резко повернулся к нему спиной. Елисеев ожидал, что последует команда идти работать, но ошибся.

— М-да, а ты не дурак, Федя, — протянул шеф. — Знаешь, о чем я думаю, когда смотрю в эту яму?

Ситуация напомнила анекдот, в котором солдата спрашивают, о чем он думает, глядя на кучу кирпичей. Елисеев за спиной шефа не таясь улыбнулся. Нормальный солдат всегда и везде, как гласил анекдот, думает о бабах. Какие мысли копошились в голове, увенчанной «аэродромом для мух», поди разберись.

— Сюда штрафбат бросили, как ты, наверно, догадался, — начал Черкасов. — Нормальных солдат закон не велит использовать на таких работах, а за этих ублюдков никто не спросит. Вот смотрю я на них и думаю. Сталинизм, развитой социализм, перестройка и демократия, а штрафбаты как были, так и будут. И знаешь почему? — Он поманил Елисеева, приглашая встать рядом. — Полюбуйся, Федя. Копошатся ублюдки всех мастей по яйца в холодной грязи. Значит, детей у них гарантированно не будет. А если и будут, то от папы-психопата, после штрафбата все психами становятся. Это гарантирует, что детишки тоже сядут, если их самих такие же выблядки не подрежут. А на зоне с плохим здоровьем, от папы унаследованным, отпрыск заработает туберкулез и помрет, гарантированно не оставив жизнеспособное потомство.

Какой-нибудь гуманист-журналист сказал бы, что мы плодим преступность. Нет, Федя, мы ее уничтожаем на генетическом уровне. Гонят в армию все, что родилось, а солдатом и гражданином может быть один из десяти. Кое-кого удается с грехом пополам приучить к подчинению и уважению начальства. Остальных приходится гробить. Вывод? — Черкасов выжидающе посмотрел на Елисеева. — Отвечу сам. Армия не только школа жизни, но и ассенизатор общества.

— Никогда об этом не думал. — Елисеев бросил напряженный взгляд на шефа, потом уже по-новому посмотрел на чавкающих в грязи полуголых людей. Сострадания к штрафникам не испытывал никогда, через его руки прошло немало тех, кому трибуналы влепили срок. Но до философского осмысления своей работы как великой миссии он не дошел.

— В эту яму они попали не по моей прихоти, а по приговору трибунала, — бесстрастно продолжил Черкасов. — Но если ты предашь или подставишь меня, Федя, никакого трибунала мне не потребуется. Просто брошу башкой вниз — и все.

От неожиданности Елисеев невольно вздрогнул. Поволока в глазах Черкасова, которую он принял за маразматическую муть, сменилась холодным отливом.

— Зачем вы так, Игнат Петрович? — Елисеев едва сдержал обиду. Начальство любит попрекать, мол, я тебя из грязи поднял, в грязь и втопчу. Но тут номер не проходил. Не подключи Елисеев шефа к работе с коронным агентом, до сих пор кормить бы Черкасову забайкальских комаров.

А шеф, как полагается по сценарию подобных разговоров, вцепился взглядом в лицо Елисееву. Глаза из-под козырька поблескивали зло как у затаившегося в норке зверька.

— Потерпишь, — процедил Черкасов, — Ты уже сам не веришь, что Гусев помер своей смертью, хоть сто экспертиз тебе дай. Если Гусева из Москвы за какие-то грехи здесь достали, еще полбеды. Затрут, даже пятна не останется. А если его одни послали, а завалили другие? Значит, у нас идет тихое подковерное сражение. В этой Драке я намерен держать нейтралитет. Расти мне больше некуда, детишек пристроил, на пенсию хоть завтра уйду. Только вот избушку себе дострою. — Он с усмешкой кивнул на кипевшую вокруг стройку. — Нет у меня резона в чужие игры играть. А тебе еще служить и служить. Запретить играть я тебе не могу. Потому что — один черт! — не смогу проконтролировать. Играй, Федя, играй… Но не заиграйся.

— Боитесь, что после стольких лет совместной службы…

— Ничего я уже не боюсь. Но возможность измены учитывать обязан, — обрубил Черкасов. — И заранее предупреждаю, только снюхайся с кем-то у меня за спиной!

— Сами понимаете, Игнат Петрович, это исключено! — как мог твердо произнес Елисеев.

— Ну-ну. — Черкасов повернулся к нему спиной, бросил через плечо: — Иди, Федя, работай. А у меня тут еще дела.

— Только один вопрос, Игнат Петрович, — не удержался Елисеев. — Допустим, что Гусева убрали. Но почему тогда не допустить, что это сделали не наши, а оттуда? — Он кивнул в сторону Балтики.

Черкасов оглянулся, обжег его взглядом из-под козырька.

— Ага, «Першингом» прямо в темечко! Пойми, нет у нас врагов, кроме нас самих. Мордуемся меж собой, как пьянь в кабаке. Из высших государственных соображений друг дружку мочим. Впрочем, покопай и эту версию. — Он неожиданно изменил тон. — Чем черт не шутит, может, Гусев всем сразу поперек горла встал, — заключил он и отвернулся, дав понять, что разговор окончен.

Елисеев побрел по накатанной колее к опушке. За спиной ворчали дизеля, отравляя лесной воздух солярной гарью, матерно переругивались солдаты, ухал молот, вбивая сваи в землю. Скрывшись за первым рядом деревьев. Елисеев оглянулся. В мельтешении людей и техники нашел взглядом кургузую фигуру шефа. Тот снял с головы фуражку, белым платком протирал плешь на макушке. Именно в это белое пятно, отчетливо видимое на сотню метров, и прицелился Елисеев, вскинув руку.

— Чпо-ок, — с растяжкой произнес он, согнув указательный палец.

Представил, как из головы шефа вылетает красный фонтанчик, и, подломившаяся в коленях фигура медленно, как фанерная мишень, валится за кучу земли. И вниз, в котлован, — уже мертвым…

От этого видения сладко заныло под сердцем.

Особый архив

Дневник Рейнхарда Винера, 22 июня 1944 года
Беседа с Д.К. из штаба РОА.

Сослав Д.К. никакого заговора в среде военных под руководством Тухачевского не существовало в природе. «Красные маршалы», прославившиеся в гражданской войне, сначала в своем узком кругу, а потом и перед Сталиным стали высказывать недовольство наркомом Ворошиловым. Истинную цену полководческим талантам последнего Сталин, естественно, знал и своим молчанием провоцировал верхушку военной элиты на более смелые шаги. Его информаторы докладывали, что на подмосковных дачах маршалы не скрываясь обсуждали полезность смещения Ворошилова и замены его Тухачевским. И как только они поставили вопрос об этом перед Сталиным, он одним ударом репрессировал всех.

Меньше всего его заботил авторитет Ворошилова. Военные посмели поставить вопрос о смещении с поста члена Политбюро — высшего органа политической власти. Пусть и трижды обоснованное и целесообразное решение было абсолютно неприемлемо для Сталина. Он отлично знал, отдай он Ворошилова на растерзание маршалам, завтра же они поставят вопрос о смещении самого Сталина. И Сталин в крови утопил зародыш заговора военных, навсегда отбив у них охоту участвовать в политических играх.

Не секрет, что каждый командир ведет за собой шлейф подчиненных, лично ему обязанных своей карьерой. Только в этом причина масштабности арестов: от маршала до комполка включительно. Следует признать, что рана, нанесенная косой НКВД, быстро зарубцевалась. Россия воюет с четырнадцатого года, и количество талантливых и храбрых военных достаточно велико. Открывшиеся вакансии быстро заполнили новые командиры, с военным талантом которых нам пришлось столкнуться в этой войне.

Д.К. заметил, что приоритет в создании Красной Армии принадлежал Лейбе Троцкому, заклятому врагу Сталина. Массовые чистки среди военных позволили Сталину полностью подчинить армию своей власти. И это было еще одной целью, возможно, основной в этой многоходовой интриге. Сейчас мы имеем дело с пятимиллионной армией, которая ни при поражении, ни при победах не посмеет даже помыслить о заговоре против своего вождя.

Я понял эти слова Д.К. как скрытый намек на события в Берлине. Вынужден признать, он прав. Сталин решился до войны на то, что фюрер вынужден делать в ее финале.


Примечание переводчика:

Инициалы Д.К. расшифровке не поддаются.

РОА — Русская освободительная армия под командованием генерала Власова. Формировалась из числа военнопленных. В военно-стратегическом отношении реальной силы не представляла, скорее всего ее следует считать фактором идеологической войны.

Судя по дате, разговор состоялся в дни подавления мятежа военных, сигналом к которому стало неудачное покушение на Гитлера полковника фон Штауффенберга.


23 июня 1944 года
…Пересмотрел свое досье на Троцкого. Воистину ничего нельзя понять в истории нашего века, если не иметь доступа к архивам масонских лож. Вернее, невозможно уловить логику истории, не учитывая деятельности эзотерических Орденов. Да и чем считать две мировые войны как не открытым противостоянием Орденов за право изменить ход цивилизации?

Гитлер откровенно заявил: «Либо мы — либо масоны или церковь. Никакого сосуществования быть не может. Одно исключает другое. Мы теперь сильнее всех и поэтому мы победим и тех, и других: и церковь, и масонов». Наш Черный Орден СС стал ударной силой в этой борьбе. У военно-религиозных Орденов средневековья мы переняли иерархию, нерушимый обет послушания и преданности. И тайное учение, которое передается через символы и посвящение. Внешняя цель Ордена — «война с неверными». Но кто может быть «неверным» по отношению к нам? Мы выбрали евреев. По простой причине, что двух избранных народов быть не может. Это теологическое противоречие можно решить только тотальным уничтожением одного народа другим.

Но что имел в виду Сталин, когда провозгласил, что собирается превратить сброд политиканов, дорвавшихся до власти, в «орден меченосцев»? Кто подсказал ему этот образ? И почему это сразу же вывело фракционную борьбу внутри партии большевиков на уровень тотального уничтожения противника?

Итак, Лев Троцкий (Лейба Бронштейн) — безусловно крупный политический деятель Советской России, создатель Красной Армии. Как и Ленин, входил в еврейскую ложу «Мемфис Мицраим». Личный друг банкира Шиффа из дома Ротшильдов, впоследствии — председателя «Сионистского движения в России». Кроме этого, Троцкий был в контакте с руководителем ордена «Бнай Брит» («Сыны Завета») Адольфом Краусом. В Россию Троцкий прибыл на пароходе «Кристианфиорд», арендованном Шиффом, во главе отряда боевиков, подготовленных в лагере на земле, принадлежащей «Стандард Ойл».

«Мы должны превратить Россию в пустыню, населенную белыми неграми, которым мы дадим такую тиранию, которая не снилась самым страшным деспотам Востока. Наша тирания в буквальном смысле слова будет „красная“, ибо мы прольем такие потоки крови, перед которыми побледнеют все человеческие потери капиталистических войн. Крупнейшие банкиры из-за океана будут работать в теснейшем контакте с нами. Если мы выиграем революцию, раздавим Россию, тона погребальных обломках укрепим власть сионизма и станем такой силой, перед которой весь мир опустится на колени. Мы покажем, что такое настоящая власть. Путем террора, кровавых бань мы доведем русскую интеллигенцию до полного отупения, до идиотизма, до животного состояния».

Это написал не Геббельс, а Троцкий! Тот самый Троцкий, по приказу которого знаки отличия в Красной Армии полностью соответствовали уровням посвящения в ложе «Мемфис Мицраим».

По моему глубокому убеждению, Сталин тоже решил: либо церковь и марксиды, либо национальное государство. Только он оказался по-византийски терпелив и коварен и не стал громогласно провозглашать «крестовый поход» против выродков. Он позволил им самим пожрать себя.

…А Троцкий сейчас догнивает в Мексике с проломленным черепом. Как и каким образом Сталину удалось получить согласие у «Бнай Брит» на ликвидацию столь заслуженного «брата», мне неизвестно. Скорее всего русский Орден Хранителей просто сделал то, что посчитал нужным, ни у кого не испрашивая разрешения.

Глава 21. Жертва пешки

«Черное солнце»

По траве прокатился ярко-желтый мячик. Замер у ноги Винера.

Малыш настороженно разглядывал сидевших на скамейке Винера и Хиршбурга, не решаясь подойти к незнакомым людям. Мамаша что-то прошептала ему, с любопытством косясь на Винера.

Винер улыбнулся малышу, на хорошем русском крикнул: — Что ты боишься? Держи свой мячик! Только хотел наклониться, как Хиршбург дрыгнул ногой и послал мячик малышу.

— Не надо ничего трогать, — проворчал он себе под нос. — Этот прием снятия отпечатков придумали англичане еще до войны. Голая психология, никто не может отказать ребенку. Только женщина перед этим тщательно протирает мяч. В результате на нем остаются только детские пальчики и ваши. У меня был случай, когда агент засыпался, оставив свои пальчики на бутылочке с молоком. Мамаша попросила подержать, пока пеленала ребенка. Проверили отпечатки по картотеке и сразу же развалили его легенду.

— Ну, мы же с вами прибыли по своим паспортам и абсолютно законно! — возразил Винер.

— Что с того? Не надо упрощать жизнь контрразведке.

Винер захохотал и добродушно похлопал Хиршбурга по колену.

— Да расслабьтесь вы, старина. Посмотрите, какая красота вокруг!

Сойдя на берег, Винер решил вести себя как турист, без дела слоняющийся по незнакомому городу. Осмотрев старые улицы из окна машины, он приказал везти себя в зоопарк. Со времен Прусского государства он считался самым уютным в Европе. По сути, это был огромный густой парк с небольшим озерцом и тихим ручейком, прорезавшим глубокую лощину.

Хиршбург еще в машине замкнулся и мрачно насупился, время от времени бросая в окно тяжелый взгляд.

— Вы чем-то расстроены? — поинтересовался Винер, провожая взглядом мамашу с ребенком, проследовавших к вольерам с хищниками.

Хиршбург поморщился.

— Я не настолько сентиментален, чтобы гулять по руинам. — Он оживился. — Вы обратили внимание, как все убого? Зачем им сдалась Восточная Пруссия, если они превратили ее в помойку? Вы же видели, все обветшало. Евангелистские храмы разграблены. А те, что передали православным, выглядят не лучше. Никакого уважения к прошлому, пусть даже к чужому.

— Сталину был нужен незамерзающий порт на Балтике, и плевать он хотел на историю Пруссии и Тевтонского ордена. Победителей не судят, Вальтер. Их надо побеждать. — Винер повернулся лицом к Хиршбургу. — Вы же не станете спорить, что спустя полвека после нашего поражения мы добились окончательной победы? Реформы нанесли удар по экономике, превысивший потери России в последней войне. Вспомните предвоенный меморандум Гейдриха[39]. Мы выполняем каждый пункт.

— Как же, как же, помню. — Хиршбург кивнул. — Гейдрих предложил всего пять пунктов для решения проблемы численного превосходства славян на оккупированных территориях. Уничтожить всех военных, так как в армии собирается наиболее патриотическая и активная часть этноса. Уничтожить всех носителей чисто этнических черт своей расы и оставлять в живых дегенератов, сознательно поощрять пьянство и снизить нормы питания ниже физиологического минимума. Уничтожить национальную интеллигенцию и носителей культуры. Запретить родовспоможение и медицинский уход за детьми первого года жизни, здравоохранение свести к оказанию скорой помощи при несчастных случаях. Запретить обучение на родном языке, а знание иностранного дать в минимально потребном для подчинения виде. По расчетам «Аненербе», за два поколения славяне деградировали бы до уровня животных.

— А теперь сопоставьте все это с тем, что происходит сейчас в России. И на душе сразу же станет легче. — Винер указал на мороженщика, катившего тачку по аллее. — Видите, что написано? «Айс-крим». И никого это уже не шокирует.

— Боюсь, я не доживу до окончательной победы, — грустно усмехнулся Хиршбург.

— И я не могу ждать пятьдесят лет, — ледяным тоном отозвался Винер. — Осталось не больше десяти лет, больше времени у нас нет. Именно поэтому я и реанимировал программу «Оружие Возмездия». Эпоха революций окончена. Нам больше не нужны массы. Нужна качественная биомасса с минимумом дегенеративных черт. Русский этнос подходит для этого лучше других. Возможно, в этом его историческое предназначение.

— И альтернативы нет? — тихо спросил Хиршбург.

— Россия — это заноза в пятке у цивилизации. И чем раньше мы ее вытащим, тем быстрее сможем двинуться вперед. Бессмысленно ждать, пока Россия решит свои проблемы. Бессмысленно надеяться, что нынешние казнокрады, внуки революционеров-марксидов, создадут империю, которую мы признаем новым рейхом. Приговор давно вынесен. Осталось лишь найти оружие для его исполнения.

Вокруг звенели детские голоса, слышались урчание зверей и вскрики птиц. Жизнь била ключом под сенью старого парка. А Хиршбургу стало неуютно и зябко.

Винер достал мобильный телефон. Посмотрел на часы.

Ждал не больше минуты. Только стрелки показали час дня, раздался звонок.

— Вот она, Хиршбург, немецкая пунктуальность! — Винер поднес трубку к уху. — Здесь Винер. Говорите.

Он выслушал краткий доклад, нажал на кнопку отбоя.

— Ликвидация прошла успешно. У русских прибавилось работы, — пояснил он.

Хиршбург пожевал губу, косясь на телефон. «Он пожертвовал русским агентом, как пешкой. Посчитав это красивым ходом. Как это называется у шахматистов?» — подумал Хиршбург.

— Потеря качества при сохранении темпа, — произнес вслух Винер.

Хиршбург невольно сжался, с мистическим ужасом в глазах посмотрел на юного шефа. Винер перехватил взгляд старика и засмеялся, откинув голову.

— Что вы так побледнели, Вальтер? Успокойтесь — и вы легко найдете объяснение этой загадке. Не догадались? Ха, не я прочитал ваши мысли, просто мы с вами одновременно подумали об одном и том же! — Винер похлопал его по колену. — Пойдемте посмотрим на хищников. А потом заскочим куда-нибудь пообедать.

— Погодите! — остановил его Хиршбург. — Этот русский начнет метаться, пытаясь вырваться из западни, и обязательно наделает глупостей. Черт с тем, что вы подставили агента БНД, думаю, я смогу объяснить это своим друзьям. Но русский может легко спалить своего куратора. Не спасет даже австрийский диппаспорт. Он и так рискует, таская за собой эту даму из КГБ.

Винер задумался.

— Хорошо. Дайте знать Бойзеку, что в его услугах мы больше не нуждаемся. Пусть найдет повод уехать из города. — Винер вскинул подбородок. — Что еще вас беспокоит?

— Ничего, герр Винер. — Хиршбург опустил глаза. Винер легко вскочил со скамейки, помог Хиршбургу встать.

У вольера со львами Винер стоял дольше всего, внимательно наблюдая за гривастым вожаком. Словно чувствуя его взгляд, лев нервно порыкивал, скреб когтями землю.

Зверь не мог вытерпеть взгляда человека, спокойно отдающего приказ на устранение одного и готового одним нажатием кнопки превратить в тягловый скот миллионы.

«Я не сказал ему, что не мешало бы сначала спросить у Хранителей, готовы ли они допустить подобное, — подумал Хиршбург. — Да и он наверняка думает сейчас о них. Не зря же застыл у клетки со львом. Ждет знака»[40].

Сквозь прутья решетки на них смотрели янтарные глаза хищника.

* * *
Елисеев с тоской посмотрел за окно, где уже вовсю жарило полуденное солнце. И заставил себя вернуться к чтению аналитической справки. Читать Федя полюбил еще в детстве. Но попав на службу в контрразведку, быстро понял, что процесс сложения букв в слова может стать пыткой. Особенно если читать каждый день тот бумажный ворох, что потоком носил со стола на стол бюрократический конвейер родного ведомства. И писали опера, как думал Елисеев, тоже под пытками. Потому что в здравом уме таких оборотов не выдумаешь.

Потрепанную папку ему сунул начальник «пятой линии». Это была вся помощь, что он смог оказать Елисееву по просьбе Черкасова. Пятый отдел стоял на ушах по случаю приезда в город очередной экспедиции, мечтающей найти Янтарную комнату. И, понятно, повышать эрудицию Елисеева всем было недосуг. Вместо того чтобы услышать все самое интересное за неспешной беседой под водочку, как разрешил Черкасов, Елисееву пришлось самому штудировать отчет «пятой линии» о проделанной работе.

— Да, горазды мужики коту яйца крутить, — сделал вывод Елисеев, одолев последнюю страницу.

В принципе, прочитав историческую справку на первой странице, дальше можно было и не читать. Сразу же становилось ясно, что мужики бдительно охраняли то, чего нет.

Еще до войны, в тридцать девятом году, немцы задумали создать в Кенигсберге Музей воинской славы, второй по величине после Музея фюрера в Линцё. Во время войны стараниями гауляйтера Восточной Пруссии Эриха Коха стали свозить в город трофеи со всей оккупированной части России. А потом чаша весов качнулась в другую сторону.

Город разутюжила английская авиация, наши добавили во время Восточнопрусской операции. В разрушенный! город вошли солдаты, считавшие своим долгом конфисковать аккордеоны, патефоны и прочие трофеи. Со вторым эшелоном освободителей прибыли спецы из Трофейного управления и частой гребенкой прочесали все, что представляло хоть какую-то ценность. Только за один сорок пятый год из Германии вывезли четыреста тысяч вагонов различного имущества. При политуправлениях работали группы искусствоведов в погонах, целенаправленно искавшие и вывозившие культурные ценности. Свои и чужие, без разбора. В те времена это никому странным не казалось, потому что по извечному закону войны победитель получает все. Считалось, что таким образом мы компенсируем потери наших музеев.

Позже к кладоискательству подключились местные жители и криминальные элементы. Копали везде и всюду… В справке указывалось, что в области не осталось ни одного не разоренного евангелистского храма. Не гнушались даже вскрывать могилы. Бессистемный поиск «диких» поисковиков объяснялся не только жадностью, а еще и тем, что коренных жителей Пруссии в Калининградской области не осталось, посоветоваться было не с кем. Сталин решал проблемы народонаселения кардинально и просто. Всех военнопленных, капитулировавших в окруженном Кенигсберге, услали восстанавливать разрушенное народное хозяйство СССР, а мирных граждан, около ста тысяч, принудительно переселили в ту часть Германии, которой суждено было стать социалистической. Опустевшую область заселили проверенными кадрами и объявили закрытой зоной.

Спорадические попытки что-то откопать (чаще всего громогласно объявляли о скором обнаружении Янтарной комнаты), если верить справке, были результатом оперативных игр спецслужб. А серьезной и планомерной работой занималась до восьмидесятых годов только комиссия Строженко. Она осмотрела все объекты, где еще хоть что-нибудь могло остаться после нашествия трофейных служб, и выдала официальное заключение, что никаких тайных кладов больше нет.

Елисеев нашел страницу, где перечислялись места работы комиссии, и стал сверять с данными наружного наблюдения за Гусевым. Получалось, за неделю Гусев осмотрел практически все. Попыток покопать не предпринимал, приборную разведку не вел. А если учесть, что там сейчас трава по пояс или утрамбованная земля, то, очевидно, его интересовала именно нетронутость этих мест.

— Почему он сам приехал. Мог же через агентуру проверить. — В кабинете Елисеев был один, обратиться не к кому, и он поднял глаза на портрет Феликса на стене. — Как считаешь?

Засиженный мухами рыцарь революции прятал усмешку в усы и хитро косил глазом из-под козырька фуражки. Ждал, когда наследник его дела догадается сам.

— Элементарно, Феликс. Он не искал, а проводил рекогносцировку на местности, там, где, возможно, скоро начнут искать другие. — Елисеев чиркнул зажигалкой, прикурил очередную сигарету. — А Черкасов прав, Гусев вляпался в серьезные игры, — пробормотал он себе под нос.

В дверь настойчиво постучали.

Елисеев удивился: подчиненным по неписаным правилам полагалось предупреждать о своем приходе телефонным звонком.

Прошел к двери, потирая затекшую спину. Повернул ключ.

— Привет, Федя!

В приоткрытую дверь протиснулся высокий сухопарый мужчина с папкой под мышкой. Сразу же прошел к креслу, устало плюхнулся в него, вытянув длинные ноги.

Елисеев запер дверь на ключ, вернулся на свое место, переступив через ноги Егорова.

Начальник отдела наружного наблюдения изображал полуобморочное состояние, вяло обмахиваясь папкой.

Даже глаза закатил.

— Егоров, ты только не помирай, — пошутил Елисеев. — Как мы без тебя работать будем?

— Знаешь шутку про наружку? — Егоров откинул голову на подголовник. — Опер бегал за клиентом. Бегал, бегал, споткнулся и упал. Привезли в больницу, оказалось — три дня назад умер и не заметил.

Он засмеялся, не дождавшись реакции Елисеева,

— Что там за бардак Злобин устроил? — без перехода спроси лон.

— В смысле? — Елисеев сосредоточенно разглядывал кончик сигареты.

— Мне доложили, тянет на допрос моих ребят, что пасли объекту кафе «Причал».

— Злобу не знаешь? — усмехнулся Елисеев. — Он вечно роет на три метра под землю. Твои ребята засветились на месте происшествия, вот он их и дергает как свидетелей.

— Ну, этим олухам я арбуз уже вкатил. А с тобой как быть? Вдруг всплывет, что пасли его по твоей заявке.

— Ну и что? — Елисеев пожал плечами. — Я уже Черкасову доложил, теперь моя хата с краю. Скорее всего дело примет наш следотдел. А они лишний сор из избы выносить не станут. Тем более что криминала там нет. Инфаркт мужика срубил.

Егоров удовлетворенно кивнул. Помахал перед лицом папочкой.

— Коль так, — протянул он, — держи подарочек. От щедрот «пятерки». Я на них уже неделю пашу, ноги стер по самое сокровенное. — Егоров хлопнул папкой по брюкам. — Немцы заявились таким кагалом, что у меня людей не хватает их пасти. Это я к тому говорю, Федя, чтобы ты на меня не рассчитывал. Свободных бригад нет. Заявку можешь не подавать.

— Учту. — Елисеев протянул руку к папке. — Кто это? Он открыл папку.

— Если блондинистая мегера, то журналистка из Москвы. — Егоров приподнялся, чтобы видеть фотографии в руке Елисеева. — Прилетела к моим немцам. Рядом с ней видишь мужика? Посмотри другие снимки, там он лучше получился.

Елисеев разглядывал трех человек на снимке. Женщина и двое мужчин у входа в гостиницу «Турист». Взял следующий, где молодой мужчина стоял у серого «фольксвагена».

— Мы его случайно зацепили, когда он рядом с этой блондинкой и австрияком нарисовался. И взяли в разработку из чисто профилактических соображений. — Егоров снова осел в кресло, вытянул ноги. — Я бы его отдал «пятерке», потому что мужик активно ищет подходы к немецкой экспедиции. Но вспомнил, что ты мне друг, и решил поделиться информацией. — Егоров постучал пальцем по столу, привлекая внимание Елисеева, сосредоточенно рассматривающего снимки. — Слышь, Федя? Мужчинка тем вечером был в кафе «Причал». Его буфетчица опознала. Убежал вместе с девчонкой сразу же после выстрела. Ты справочку на него посмотри! Там, под фотографиями, лежит.

Елисеев вытащил из папки машинописный лист, наискось пробежал по нему глазами.

— Максимов Максим Владимирович, сотрудник геолого-археологической экспедиции при Минкульте РФ. Капитан запаса. Награжден орденом Красной Звезды. Последнее место службы — разведотдел штаба ПрибВО. — Елисеев накрыл листок ладонью. — То-то мне его рожа знакомой показалась.

Обратный ход времени

Вильнюс, зима 1991 года
В однокомнатной квартирке все провоняло казармой. Вторые сутки пятеро здоровых мужиков в сером камуфляже маялись от безделья. Спать было негде, горбатый диван вмещал только одного, и то если лежать на боку. Поэтому развалились на полу, как цыгане на вокзале. Оружие держали под рукой. Все еще ждали приказа.

Максимов сидел на кухне и пил крепкий чай, заваренный до черноты, чтобы прогнать сон.

За свою группу не беспокоился, пыткой ожидания их не сломить. И не раскиснут от безделья. Когда потребуется, будут свежими, как огурчики, и злыми, как черти. Но в глубине души Максимов уже смирился, что приказа его группа никогда не получит. Репетировать и нарезать задачу горазды все, отдать приказ решится не каждый. Очевидно, перевелись отдающие приказ. Где-то в городе толпа облепила танки, московский спецназ захватил телебашню и куковал, дожидаясь новых приказов, а здесь, на окраине, стояла гробовая вязкая тишина.

В дверь позвонили условным звонком. Лежавшие в комнате беззвучно вскочили на ноги и заняли боевые позиции согласно расчету. Максимов убедился, что группа готова оказать отпор, махнул рукой Жиле, приказав занять позицию на кухне. А сам подошел к двери.

Дважды стукнул ногтем. В ответ ударили четыре раза. Максимов спрятал пистолет за спину и открыл дверь. Свет упал на лицо вошедшего мужчины, и Максимов узнал полковника Гусева. Сегодня у него резко выпирали скулы, а под глазами лежали серые тени. Выглядел он осунувшимся и злым.

«И тебе досталось!» — подумал Максимов.

— Каскад, — произнес пароль Гусев, но как-то небрежно, словно пустую формальность.

— Курс, — ответил Максимов.

Гусев осмотрел бойцов, застывших в комнате.

— Командир и заместитель — за мной. — Он первым пошел в кухню.

Жила был замом Максимова, поэтому ему уходить из кухни не пришлось.

— Пакеты. — Гусев протянул руку.

Максимов с Жилой переглянулись. Требование сдать пакеты, которые надо вскрыть, получив сигнал к выступлению, означало только одно: сигнала не будет.

Максимов достал из-за пазухи пять конвертов с печатями, передал Гусеву.

Полковник проверил сохранность печатей. Поднес к конвертам зажигалку

Они втроем смотрели, как горит плотная бумага, а вместе с ней и то, во что все еще хотелось верить: родина и честь.

Гусев бросил горящие комки в раковину. Подождал, пока бумага сгорит полностью, пустил воду.

— Вот так, мужики, — бесцветным голосом произнес он.

Максимов и Жила промолчали.

Гусев достал какой-то бланк, протянул им вместе с ручкой.

— Автограф на память, — с грустной усмешкой сказал он.

Документ подтверждал, что полученные в штабе пакеты уничтожены без вскрытия в присутствии трех человек.

— Ждите команды на отход, — сказал Гусев, ответив на не заданный вопрос. — Проводи.

Максимов пошел следом по узкому коридорчику.

У дверей Гусев повернулся и одними губами прошептал:

— Ты уходишь из армии. Желательно со скандалом. Приказ Навигатора, — добавил он.

Максимов обратил внимание, что пальцы Гусева на косяке сложены в знак посланника — указательный и безымянный вместе, а большой отведен в сторону. Показавший такой знак имел право отдать приказ от имени Навигатора.

«Будет вам скандал», — решил Максимов. На душе было так погано, что и без приказа Ордена он был готов хоть сейчас расплеваться с родной армией, где никто уже не рискует отдавать приказы.

Через час на конспиративной квартире дым стоял коромыслом. Максимов лично руководил загулом. Чтобы не подставлять ребят, лично сходил к ближайшему ларьку, закрытому по случаю военного переворота, сбил замок и конфисковал для нужд армии ящик водки. Сначала по телефону, а потом по рации с ними пытались связаться из штаба. Но группа упорно на связь не выходила.

Лишь следующим вечером прибыл офицер в сопровождении двух рослых сержантов.

— Что за бардак?! — от самых дверей начал орать он; — Сдать оружие и бегом в часть! Бегом, я сказал!

Группа в этот момент в разной степени опьянения И в различных позах валялась на полу вокруг ковра, превращенного в скатерть-самобранку.

— Слушай, командир, — начал Максимов, по-пьяному растягивая слова. — Закрой матюгальник. На своих людей голос повышаю только я.

Все затихли, ожидая, что произойдет дальше.

— Я — подполковник Елисеев, старший офицер особого отдела, — с апломбом представился тот. — А ты кто такой?

— Капитан Максимов, разведотдел штаба округа. — Максимов обвел рукой, в которой держал вилку, застолье. — Сотоварищи.

— Говно ты, а не капитан! — бросил Елисеев. Максимов все время оставался трезвым, от нервного напряжения водка никак не брала.

«Пора, — решил он. — Лучшего кандидата, чем эта гнида особистская, не пришлют».

— А повторить рискнешь? — спросил он с мягкой улыбкой.

Жила знал, что следует за такими ласковыми улыбками командира, и подался вперед, пытаясь остановить.

Но Елисеев уже открыл рот. Правда, ничего произнести не успел.

Вилка, взвизгнув в воздухе, воткнулась в косяк у него над головой.

Максимов сидел, сложив ноги по-турецки, вставать из такой позиции неудобно. Поэтому он сделал кувырок вперед и из него уже вышел в прыжок. Ударом ноги припечатал Елисеева к стене.

За спиной у Максимова загалдели его бойцы, а те двое, что привел с собой Елисеев, не поняли, зачем повскакивали на ноги люди в камуфляже без знаков различия, и, грохоча сапогами, бросились вниз по лестнице. Максимов сгреб за грудки Елисеева и швырнул за порог.

Встряхнул руками, сбрасывая напряжение. Не оглядываясь бросил:

— Собираем манатки, мужики. Концерт окончен.

* * *
Елисеев посмотрел на фотографию Максимова. Бросил ее в папку.

— Этого козла после событий в Вильнюсе с треском выгнали. Хотели под трибунал отдать, да кто-то из Москвы заступился. — Он раскурил новую сигарету. — Смотри, всплыл!

— Ты же знаешь, что у нас не тонет? — подыграл Егоров. — И хорошо устроился, между прочим. Помощник депутата Государственной думы, как в справке указано.

Елисеев зло прищурился, но промолчал.

На столе зазвонил телефон.

— Да! — Елисеев развернул кресло, чтобы было легче пройти к двери, подумав, что кто-то из подчиненных предупреждает о подходе.

— Федор Геннадиевич, срочная информация, — раздался в трубке взволнованный голос. — Только что по линии милиции прошло сообщение: в морге убит эксперт, проводивший вскрытие пострадавшего у кафе «Причал».

Лицо Елисеева на мгновенье застыло. Егоров испуганно поджал ноги и приготовился встать.

— Вот это да! — Елисеев бросил трубку. Раздавил в пепельнице только что прикуренную сигарету.

— Что-то случилось? — насторожился Егоров. Елисеев развернул кресло к сейфу, протянул руку, достал пистолет. Бросил на полку папку с аналитической запиской. Громко захлопнул дверцу и запер ее на ключ.

— Извини, мне надо в город, — бросил он, пряча пистолет в кобуру. — По Максимову я позже приму решение, ладно?

Егоров взял со стола свою папку с фотографиями Максимова. Помахал ею на прощание и вышел.

Глава 22. Мертвый дом

Серый ангел

На улице уже вовсю припекало полуденное солнце. Легкий ветерок играл листвой. Асфальт успел высохнуть до белесого цвета, от вчерашнего дождя остались лишь редкие лужи и особенный свежий запах. Злобин с наслаждением набрал полные легкие воздуха.

От кабинетнойдухоты И табачного смрада немного побаливала голова.

«Полчаса на обед, полчаса на здоровый сон», — решил он и резво сбежал со ступенек. Он второй год взял за правило при любых обстоятельствах устраивать часовой перерыв на обед. Сразу же ощутил пользу и стал насильно выгонять молодых следователей из прокуренных кабинетов. Сам в их годы был трудоголиком, считал, что ни на минуту нельзя отвлекаться от борьбы с преступностью. Потом скрутила язва, и за месяц в больнице с ужасом осознал, что и без его личного участия все в мире идет своим чередом: преступники ходят надело, граждане мочат друг друга в пьяных драках, чиновники хапают взятки, а опера исправно отлавливают криминальный элемент. Болезнь позволила по-новому взглянуть на себя и свою роль в этом мире. Оказалось, никакой он не воин, а простой пахарь, корчующий сорняки. Только сколько ни лопатить их, все равно прорастают. Значит, доля такая — пахарская, крестьянская. И подходить стало быть, к работе надо соответственно. С умом, терпением и смирением.

Злобин остановился у своей «Таврии» и удивленно присвистнул. Утром припарковал машину как попало, заняв сразу два места, а сейчас она стояла по всем правилам, перпендикулярно тротуару, зажатая двумя «Волгами».

Из черной «Волги» высунулся водитель, приветственно кивнул головой с огромной лысиной.

— Здорово, Сан Саныч! — Злобин узнал личного водителя председателя Гвардейского райсовета.

— Андрей Ильич, без обид, мы твой кабриолет малость передвинули, — предупредил Сан Саныч.

— Это как, интересно знать? — Злобин ревниво осмотрел машину.

— Не подумай плохого, Андрей Ильич! На руках оттащили. — Водитель высунул огромную лапу с тугими короткими пальцами. — Нежно сделали, будь уверен.

— Один? — усомнился Злобин.

— Не. Вчетвером. А что? В ней весу, ты меня извини, как в моей теще. И толку столько же.

— Ладно, — махнул рукой Злобин. — Спасибо, что вообще за угол не уволокли.

— Мы же законы знаем. Три метра — угон. Или угон запора считается хулиганством? — Водитель сверкнул в улыбке рядом металлических коронок.

— Ошибаешься, голубь! Поправка к закону вышла. Теперь назвать «Таврию» запором приравнивается к разжиганию межнациональной розни, — строгим голосом произнес Злобин, включаясь в игру

— Иди ты! — удивился водитель. — А что же они нам за газ не платят, если такие гордые?

— Темный ты человек, — вздохнул Злобин. — Газ мы поставляем в счет компенсации за разгром Запорожской Сечи. «Тараса Бульбу» читал?

— Так когда это было?! — не на шутку возмутился Сан Саныч.

— Ты скажи спасибо, что за экологический ущерб от Полтавской битвы платить не заставили. — Злобин, довольный произведенным эффектом, расхохотался первым.

Сан Саныч выбрался из машины, на ходу вытирая выступившие от смеха слезы.

— Ну уморил, Андрей Ильич! И я-то, дурак, купился. Пойду мужикам втравлю, пусть поржут. — Он заправил выбившуюся из-под ремня клетчатую рубашку.

Злобин стал возиться с замком. В расхлябанной «Таврии» все держалось на честном слове, только замки демонстрировали повышенную надежность — открывались с превеликим усилием.

— Ильич, ты бы сигнализацию поставил, — уже серьезно произнес водитель.

— Страна советов, ей-богу! Да эта пиликалка дороже моей колымаги стоит, — отмахнулся Злобин.

— И то верно, — согласился Сан Саныч. — Сигнализация для «запора» — это как бубенчик для ишака. — Он захохотал и шаркающей походкой направился к группе куривших в теньке водителей.

Злобин без обиды ругнулся в ответ, нырнул в жаркое нутро «Таврии», пахнущее синтетической кожей и бензином, до отказа опустил стекло.

Стартер противно завизжал, двигатель дважды чихнул, но завелся.

Злобин посигналил на прощание водителям, сгрудившимся вокруг Саныча, и осторожно выкатил со стоянки.

В отместку за издевательства над его любимицей Злобин решил выжать из машины все, на что она способна. Мотор тарахтел, словно под капотом метался медный таз, но на восьмидесяти километрах звук вдруг выровнялся, заурчал мерно и настойчиво. Злобин гнал по городу, виляя между машинами. Кому положено, знали его «Таврию» как облупленную, штрафов и свистков гаишников он не боялся, остальным участникам дорожного движения оставалось только озадаченно провожать глазами разгарцевавшегося конька-горбунка.

Справа замелькали корпуса больницы. До дома оставалось минут пять езды. Злобин резко сбавил скорость. С сомнением покосился на больничный забор.

— Правильно, неаппетитные дела лучше делать перед обедом, — решил он и свернул на стоянку у ворот больницы.

Через распахнутые двери служебного входа из морга тянуло характерным формалиновым запахом.

Злобин поморщился и мысленно поздравил себя с правильным решением. Вид трупов его давно уже не пугал, но гнетущая аура мертвого дома легче переносилась перед обедом, чем после.

На вахте, если таковой считать тумбочку и табурет, подремывал уже знакомый Злобину санитар.

— Здрасьте, гражданин начальник, — промямлил он, подобострастно заглянув в глаза Злобину.

— Уже виделись, — бросил Злобин на ходу.

Инстинкт следователя, всю сознательную жизнь обращавшегося со спецконтингентом, заставил остановиться.

Слишком уж вилял хвостом санитар.

— А напарник где? — поинтересовался Злобин.

— Дык он… Эта… Ушел. — Санитар махнул рукой по направлению к воротам больницы.

— За обеденной дозой? — догадался Злобин.

— Ага. — Санитар был явно рад, что проблема так быстро разрешилась. — Чисто почучуй, гражданин начальник.

Злобин про себя отметил нестыковку в «показаниях». Хотя оба санитара упали ниже некуда, но иерархия сохраняется и на самом дне жизни. Не полагалось ходившему по солидным статьям Коляну бегать за водкой, как последнему камерному шнырю, по всем раскладам на вахте должен был остаться он, а не этот, бывший баклан.

И наружный осмотр настораживал. На санитаре болтался прорезиненный фартук, еще блестящий от какой-то слизи. В двух метрах от столика стоял большой бак, доверху наполненный отходами вскрытий. Злобин отвел взгляд от студенистой кровавой массы. Бурый след, тянущийся по полу от бака, еще блестел на кафельном полу. Все говорило о том, что санитар зачем-то решил прикинуться спящим на вахте, увидев через распахнутую дверь приближающегося Злобина.

— Голубь сизый, ты меня знаешь? — ровным голосом спросил Злобин.

Санитар дрогнул кадыком на тщедушной шее. Судя по обреченному выражению розовых глазок, в эту минуту репутация Злобина ничего хорошего ему не сулила.

— Значит, знаешь, что бегать от меня без толку. Сиди здесь, я еще с тобой пообщаюсь, — распорядился Злобин.

Быстрым шагом пошел по коридору туда, где за железной дверью помещался кабинет Черномора. В гулкой тишине коридора оттуда доносился цокот пишущей машинки. Судя по размеренному ритму и скорости печатал явно не Черномор. «Черт, не застал, — подумал Злобин. — Нашел какую-то девочку, усадил за машинку, а сам сорвался домой. Грех винить, в такой день лучше быть рядом с супругой. Вдруг сердце у нее не выдержит».

Злобин непроизвольно сжал кулак. Суеверным никогда не был, но сейчас острое предчувствие беды больно ударило по сердцу.

Он постучал в дверь.

— Войдите, — раздался зычный женский голос. Кабинет судмедэкспертов представлял собой полутемную комнатку, заставленную стеллажами. На свободном пространстве едва уместились два казенных стола и громадный сейф, выкрашенный почему-то в траурный черный цвет. Солнечный свет едва пробивался сквозь мутное зарешеченное окно. За окном рос раскидистый вековой вяз, и тени от листвы гуляли по стенам темными бесформенными разводами.

На одном столе горела лампа, полукругом освещая стол, машинку и кисти рук машинистки. Лица ее Злобин не разглядел, только белое пятно. Но это было и не важно, потому что хозяйка кабинета во всю мощь своей статной фигуры возвышалась посреди комнатки. Свет из окна высвечивал высокий начес, превращая его в яркий ореол вокруг головы женщины.

— Клавдия Васильевна, добрый день, — поздоровался Злобин.

— А, Злобин. Только что тебя поминала. — Клавдия Васильевна развернулась вполоборота, большего не позволял узкий проход между столами. Маневр получился угрожающий, словно боевой фрегат готовился к залпу бортовыми орудиями.

Клавдия Васильевна, старший судмедэксперт, была женщиной не просто видной, а монументальной, как изваяние богини плодородия. С ее голосом и формами ей бы в опере петь, а не кромсать трупы криминального происхождения. За глаза Клавдию Васильевну прозвали Василисой Ужасной, но как ни доставала она оперов, вслух произнести прозвище никто не рисковал. В медицину Клавдия Васильевна пришла из фронтовых медсестер, поэтому вида смерти не боялась и мужиками управляла сурово и жестко. Все опера ее откровенно побаивались, что выражалось в массовых подарках к Восьмому Mapтa. A забыть о дне рождения Клавдии Васильевны не мог себе позволить даже прокурор области.

— Вы же сегодня выходная, Клавдия Васильевна, — начал наводить контакт Злобин.

— С вами только в гробу отдохнешь, — патетически вздохнула Клавдия Васильевна. — Обманули самым подлым образом, гады! Сказали, что сегодня зарплату дадут. Я, дура старая, и купилась. Привычка у меня от социализма такая осталась, Злобин, зарплату регулярно получать.

— Насчет зарплаты, к сожалению, не ко мне.

— А как прокуратура смотрит на регулярную невыплату зарплаты? — угрожающе подняла голос Клавдия Васильевна.

— Сквозь пальцы, естественно. А почему у вас телефон занят? — Злобин решил уйти от малоприятной темы.

— А потому что некоторым работникам лениво оторвать ягодичные мышцы от стула и лично приехать за протоколом, — изрекла Клавдия Васильевна. — Так, девочка, на чем остановились? — обратилась она к машинистке.

— Перелом третьего шейного позвонка, — робко отозвалась машинистка.

— Зато у меня будет перелом таза. — Клавдия Васильевна попробовала задом расширить жизненное пространство. Но тяжелый стол не поддался. — Слушай, Злобин, ну как в таких условиях работать?!

— Абсолютно невозможно, — согласился Злобин.

— Между прочим, скажи своему прокурору, что трупы теперь будет возить к себе домой. У нас холодильник накрылся.

— Это как? — насторожился Злобин.

— Молча! — бросила Клавдия Васильевна через плечо. — Расчлененку я как-нибудь в малый холодильник забью, а цельные трупы складывать некуда. И пусть думает быстрее. Не почините за сутки, придется кремировать все, что там сейчас лежит, иначе утонем в трупном яде.

— Но по ним же еще дела не закрыты! — ужаснулся Злобин.

В бюро судмедэкспертизы свозили трупы со всего города и окрестностей. После поножовщины и огнестрельных ранений на них еще можно было смотреть. Но то, что вылавливали из воды или по кускам собирали с мест происшествий, никакому описанию не поддавалось. И за каждым куском человечины стояли статья, суд и приговора которые еще надо умудриться обеспечить.

— Ты меня на совесть не бери. — Клавдия Васильевна. потрясла пачкой бумаг. — Видал?! В собственный выходной горбачусь. Все протоколы по трупам, что за мной числятся на сегодняшний день, закончу, а дальше как хотите. Не приведи господь, серьезное ДТП произойдет, трупов на десять, — куда их деть, знаешь? Хоть рефрижератор во дворе ставь.

— А что, идея… — Злобин нарвался на такой взгляд, Клавдии Васильевны, что счел нужным переключиться на другую тему. — Кстати, а с трупом сердечника с Верхнеозерной уже закончили?

— Это к Черномору, — отмахнулась Клавдия Васильевна. — Он его до сих пор мусолит.

— Ладно, я после обеда заскочу. — Злобин повернув к дверям.

— А ты в прозекторскую загляни. Он еще там, — бросила вслед Клавдия Васильевна.

— Кто? — оглянулся Злобин.

— Черномор. — Клавдия Васильевна поправила высокий начес. — Распыхтелся, как электросамовар, говорит, что-то странное нашел.

Злобин выскочил в коридор, быстро свернул в боковой отвилок, толкнул ногой дверь в прозекторскую.

— Есть кто живой? — выдал он привычное приветствие.

Ответом была тишина. Тягучая и безысходная, как липкий запах прозекторской.

На столе лежал вскрытый труп Гусева. Судя по том, что кожа лица была на месте, а волосы на темени торчали там, где их прихватили стежки, работу Черномор прервал на финальной стадии.

— Яков Михайлович, ты где? — позвал Злобин.

Шагнул за ширму и обмер.

Черномор лежал на полу, привалившись плечом к стене. Левая рука вытянута вдоль тела. Правая ладонь сжимала халат на груди там, где бьется сердце. Рот распахнут, словно Черномору не хватало воздуху. На всклокоченной бороде дрожали две брусничные капельки.

Злобин медленно опустился на колено, прижал два пальца к сонной артерии на шее Черномора. Биения пульса не было. Злобин приподнял морщинистое веко, на него уставился мутный полузакатившийся глаз. В этот миг изо рта Черномора полилась струйка густой крови, змейкой поползла по бороде.

— Тише, тише, тише, — свистяще прошептал Злобин, не давая себе уйти в панику.

Профессионально, цепляясь за детали, осмотрел тело. Отметил, что на руках Черномора были перчатки, отчего пальцы казались такими же безжизненными и отекшими, как и лицо, положение тела не соответствовало естественному. Яков Михайлович упал явно от удара, а капли крови на бороде успели свернуться. Злобин осторожно приподнял тяжелую ладонь Черномора, убедился, что раны под ней нет, и вернул на место. Приподнял край халата и тихо выматерился: карманы брюк Черномора оказались вывернутыми.

— Ну гниды камерные, — пробормотал Злобин. Пятясь вышел из прозекторской. Труп Гусева на столе, свесив голову, показалось, следил за ним через полуприкрытые веки.

Первым делом Злобин бросился на вахту. Услышав его шаги, санитар вскочил и рванул к дверям.

— Стоять! — заорал Злобин. — Стой, стрелять буду!!

Санитар затравленно оглянулся, на секунду замерев на пороге. Его тщедушная фигура так четко нарисовалась в проеме двери, что Злобин впервые пожалел, что не взял в привычку носить с собой оружие. До одури захотелось выстрелить.

Дверь захлопнулась, и бежать пришлось вслепую. Злобин ногой вышиб дверь, вылетел на свет, хищно через нос всосал воздух. Осмотрелся. Санитар чесал прямо через кусты, припадая на одну ногу.

— Не уйдешь, сука, — прохрипел Злобин и рванул следом.

Санитар неожиданно остановился, повернулся и вскинул руки вверх.

— Начальник, не надо! Стою я, стою, — жалобно заблеял он.

На ногах он стоял недолго. Злобин с разгона врезал плечом ему в грудь, сбив на землю. Санитар хрюкнул, уткнувшись лицом в траву, и затих.

Злобин вцепился в его брючный ремень, одним рывком поставил на ноги, пальцы правой мертвой хваткой обхватили санитара за горло.

— Жабры выдавлю, сучара, — прохрипел Злобин в перекошенное от страха лицо.

— Дык не я… Не я, начальник, — замямлил санитар.

— А кто? — Злобин чуть ослабил захват. — Говори!

— Не я, зуб даю.

— Я твои фиксы по одной драть буду, — пообещал Злобин. В эту секунду он действительно был готов вырвать из воняющей перегаром дыры все, что там еще росло.

— Хоть убей, не я… И не Колян. Он его уже мертвого нашел. И все из карманов помыл.

— А ты, выходит, не в доле?

— Да чтоб я на такое пошел… Да ни в жисть, начальник! — Санитар задохнулся то ли от возмущения, то ли от цепкой хватки, вновь сжавшей горло.

— Честный, падла, — процедил Злобин, с удовольствием заметив, как ужас медленно заливает глаза санитара. — Где твой подельник, гнида?

Лицо санитара из пепельного сделалось бурым. Показалось, еще чуть-чуть — и через угреватую кожу наружу брызнет кровь. Пришлось ослабить хватку.

— У-у-у-шел, — выдохнул санитар.

— Куда?

— На Южный вокзал. Барахло толкнуть. У него в ларьке друган работает.

Злобин с холодной отрешенностью понял, что он сейчас задушит санитара. Просто вдавит пальцы еще глубже в рыхлое горло — и все.

Он заставил себя разжать пальцы, и санитар рухнул на колени. Сразу же зашелся в тяжелом надсадном кашле. Злобин смотрел сверху на его плешивую седую голову и уже ничего не чувствовал. Только брезгливость. Словно сам весь извалялся в жиже.

— Вставай, мразь. — Злобин коленом ткнул его в бок. — И бегом назад.

Санитар присел на корточки, снизу вверх собачьим взглядом посмотрел на Злобина.

— Только не бей, начальник. У меня сердце…

Злобин набрал полные легкие воздуху, медленно выдохнул. Потом схватил санитара за воротник, рывком бросил вперед. Приложенного усилия хватило, чтобы санитар по инерции протрусил до самых дверей морга. Злобин толчком помог ему перелететь через порог. У вахтенной тумбочки санитар притормозил. Злобин кулаком врезал ему между лопатками, повалил на пол. Санитар проскользил по кафельному полу, врезался головой в бак. Там что-то чавкнуло, и на голову санитара выплеснулась бурая жижа.

— Лежать, — ровным голосом скомандовал Злобин. — Шаг к дверям — сгною в камере.

Санитар послушно сложил руки крестом на спине. Видно, вспомнил тюремную школу. Злобин сноровисто прошарил по его одежде, вывернул карманы. Ничего интересного не нашел. Распахнул дверцу тумбочки, качнул, выбросив на пол содержимое. Ногой разгреб какие-то тряпки, пивные пробки, клок старой газеты и стопку пластиковых стаканов. Вытряхнул содержимое пакета. На пол шлепнулся бутерброд и со звоном разбилась литровая банка с салатом.

— Что взяли у Черномора? — спросил Злобин, встав над санитаром.

— Колян лопатник выпотрошил, бабок там почти не было. Часы взял. И этот… Магнитофончик.

Санитар сжался, ожидая удара.

— Злобин, вы что себе позволяете! — прогремел по коридору зычный голос Клавдии Васильевны.

Злобин, не отвечая, быстро подошел к ней, взял за локоть.

— Идите за мной.

— А в чем дело? — возмутилась Клавдия Васильевна. Сдвинуть такую даму с места без ее согласия не представлялось возможным.

— Яков Михайлович умер. Похоже, убит, — прошептал ей на ухо Злобин.

Клавдия Васильевна коротко охнула и чисто женским движением прижала руку к груди.

Машинистка оказалась совсем молоденькой, лет семнадцати, не больше.

— Медучилище? — мимоходом спросил Злобин, усевшись на угол стола.

— Да. На практике. — Она захлопала глазами. — А у вас вся рубашка в пятнах.

Злобин брезгливо осмотрел рубашку. Не только она, но и брюки лоснились от липких пятен.

— Черт, об вашего санитара потерся, — проворчал он.

— Если трупного происхождения, то лучше сразу выбросить, — подсказала девчушка.

— Непременно. — Злобин придвинул к себе телефон. — Так, барышня, все, что ты сейчас услышишь, будет тайной следствия. Как сороке, разносить по всей округе не надо, ясно?

— Конечно. Я же понимаю…

— Тебя как зовут? — спросил Злобин.

— Таня, — ответила девушка.

— Танечка, а Яков Михайлович тебе ничего с диктофона печатать не давал?

— Нет. Вернее, я только начала, но пришла Клавдия Васильевна… — Таня бросила затравленный взгляд на дверь. — Они из-за меня поругались немного.

— Победила, конечно, Клавдия, — догадался Злобин.

— Ага. И Яков Михайлович пошел в прозекторскую.

— Диктофон, конечно, унес с собой?

— Да. Он же на него протоколы вскрытия наговаривает…

— В том-то все и дело. — Злобин уже набрал номер Ленинградского РУВД. — Дежурный? Злобин говорит. Быстро группу в бюро судмедэкспертизы. Убийство… Да! И чтобы через пять минут были здесь. И еще прими ориентировку. Задержать по подозрению в убийстве гражданина Малахова Николая Ивановича, тридцатого года рождения. Ранее судим. Работал санитаром в морге… Ах, личность известная? Тогда тем более. Прекрасно, что обойдетесь без описания. Слушай, он где-то в районе Южного вокзала сшивается. Поставь всех на уши, но возьми этого гада. И главное, при нем должен быть диктофон. Если успел продать, найдите хоть из-под земли. При задержании в Малахова не стрелять, после не мордовать. Я им лично займусь. Все, жду группу.

Девчушка тихо пискнула и прижала ладошку к губам.

— Такие дела, барышня. — Злобин набрал домашний номер. — Вера?.. Знаю, что опоздал. Сама-то пообедала? Слушай, тут такое дело… Зайди к Коганам, я тебя прошу. Побудь немного с Зинаидой Львовной, у них сегодня годовщина смерти сына… Я понимаю, что ты хотела вечером, а ты сейчас зайди. — Злобин отстранил трубку, перевел дыхание. Еще немного — и сорвался бы на крик. — Beрочка, так надо, пойми… Ладно, слушай! Яков Михайлович только что умер. Прямо на работе, я отсюда и звоню… Нет, без паники! И говорить ей ничего не надо. Я просто хочу, чтобы ты была рядом, когда ей позвонят. Сама ничего не говори, прошу. Дай нам спокойно отработать. — Злобин прикусил губу. — Не пори ерунды! Умер своей смертью. Все, мне некогда.

Он в сердцах грохнул трубкой.

По щекам девчушки текли слезы. Она беззвучно всхлипывала, испуганно тараща глаза на Злобина.

— Тихо, тихо, тихо, малыш, — прошептал он. — Плакать можно, кричать — нет.

Дверь отворилась, в комнатку заглянула Клавдия Васильевна.

— Злобин, пойдем покурим, — хриплым голосом сказала она.

В коридоре нудно скулил санитар. Он уже успел сесть на корточки, как полагается сидеть зеку на пересылке, свесил руки и в такт завываниям покачивал головой.

Злобин едва удержался, чтобы не врезать кулаком, по плеши, все еще заляпанной сукровицей.

— Кончай скулить, — процедил он, проходя мимо. Санитара за две минуты он выпотрошил полностью, и больше интереса он у Злобина не вызывал.

Клавдия Васильевна прижалась спиной к стене, сунула руки в карманы. Халат на мощной груди натянулся. Сейчас как никогда ее фигура напоминала форштевень боевого корвета, но Злобину было не до шуток. На воздухе дышалось легче, но на сердце по-прежнему давил невыносимый гнет.

«Камень на сердце, точнее не скажешь». Злобин болезненно поморщился.

— Клавдия Васильевна, у тебя от сердца ничего нет? — спросил он.

Женщина внимательно посмотрела ему в лицо.

— Может, спиртяшки тяпнешь?

— Нет, я не пью, — замотал головой Злобин.

Не удержался и помял левую сторону груди.

Клавдия Васильевна вздохнула, достала из кармана стеклянный цилиндрик.

— Держи, Злобин. Положи под язык и соси.

— А сколько надо? — Злобин вытряхнул на ладонь таблетки.

— Счастливчик, еще не знаешь, — грустно усмехнулась Клавдия Васильевна. — Одну.

Злобин отправил в рот таблетку, покатал ее языком.

— М-м. Ментолом пахнет, — пробурчал он.

— Ментол и есть. — Клавдия Васильевна прикурила сигарету. Отрешенно смотрела, как по центральной аллее идут посетители и выписавшиеся больные. — Ты береги сердечко, Злобин. Я баба здоровая, вся в броне, как бегемот, и то порой заколыхнет, аж ноги ватными делаются, А вы, мужики, на сердечко слабые. Вон и Черномор наш… Все живчиком прикидывался. Хи-хи да ха-ха, все хохмочки травил. А я-то видела, сядет после вскрытия и смотрит в одну точку. У нас народ дольше пяти лет не задерживается. А мы с Яшей по полтора десятка лет оттрубили. Ты жене его звонил?

— Не хватило духу, — признался Злобин. — Пусть кто-нибудь другой оповестит. Я на всякий случай попросил Веру посидеть с Зинаидой Львовной.

— Вот я и говорю, береги сердечко. Доброе оно у тебя, Злобин. А ты из-за такой мрази его рвешь. — Она кивнула на дверь.

Злобин сплюнул таблетку. Достал сигареты.

— Понятно, — кивнула Клавдия Васильевна. — Потом поплачем. Давай займемся делом.

— Что там с Черномором? — Злобин прикурил и приготовился слушать.

— Ты был прав. Его убили. — Клавдия Васильевна выпустила дым, сложив трубочкой полные губы. — Гематома в районе левой подключичной впадины. Предварительно — рефлекторная остановка сердца по причине тупой травмы сердца, прямой перелом первого ребра. Удар нанесли тупым твердым предметом.

— Ну, это как всегда. У вас что ни предмет, то тупой и твердый, — проворчал Злобин.

— Да иди ты… Я, что ли, эту ахинею придумала? — Она вмиг превратилась в прежнюю Василису Ужасную. — Как учили, так и говорю.

— Ладно, ладно, замяли. Чем ударили?

— Диаметр небольшой. — Она пальцами показала раз-v мер. — Гематома небольшая, пару сантиметров. Но глубокая. Каким-то стержнем, похоже.

— Странно. Ножом удобнее. И шума не больше. — Злобин с сомнением покачал головой. — А что дает такой удар?

— Перебивает аорту. Если направить вниз, воздействует непосредственно на сердце. Минимум — временная остановка сердца и потеря сознания. Максимум — летальный исход. — Клавдия Васильевна поднесла руку к груди, но тут же отдернула. — Тьфу, на себе не показывают. Короче, Злобин, удар смертельный. Как в висок, чтобы тебе понятнее было.

— Ясно, санитары отпадают. Не их почерк. Бывшим зекам сподручнее заточкой пырнуть или поленом сзади огреть. Да и раскололся этот гад до соплей. Говорит, обшарили уже мертвого. Когда, кстати, наступила смерть? — задал он классический вопрос.

— Примерно час назад, может, меньше. — Клавдия Васильевна прищурилась от дыма. Смахнула что-то с уголка глаз. — Ладно, проехали… Я пришла около двенадцати. Минут десять пообщалась с Черномором. Потом усадила эту деваху за машинку. Работала, пока ты не приехал.

Злобин бросил взгляд на часы.

— Сходится. Сейчас без двадцати два. А Черномор больше не заходил к вам?

— Один раз. Минут через десять, как ушел в прозекторскую. Справочник ему понадобился по морфологии мозга. — Клавдия Васильевна покачала головой. — Я тогда значения не придала. Подумала, опять хохмит старый пень. Перед практиканткой рисуется. Знаешь же, как он бегал. Чих-пых-ту-ту. Как паровозик.

— Можешь вспомнить, что он сказал? — Злобин сдержался, заставил себя не вспоминать Черномора живым.

— Конечно. Сказал, что покойный оказался шизофреником.

— Этот, с Верхнеозерной? Не может быть! — Злобин не стал уточнять, что, по его мнению, шизофреников в ГРУ не держат.

— При шизофрении наблюдается точечное поражение коры головного мозга. Ну, такие черные крапинки. Черт, вылетело из головы, как это по-научному называется! — Она с досадой потерла лоб. — Надо будет в справочнике посмотреть…

— И Черномор за справочником забегал, — напомнил Злобин. — Книжка на столе за ширмой лежит, я видел.

— Ты главного не увидел, Злобин. — Клавдия Васильевна по-мужски глубоко затянулась. — Я там аккуратненько посмотрела по всем углам. Не бойся, как действовать на месте происшествия, знаю. Короче, первым делом в протоколе укажешь, что пропал головной мозг потерпевшего. Нет ни собственно мозга, ни срезов, что Черномор для исследования подготовил.

— Вот это да. — выдохнул Злобин. — Убийство с целью сокрытая улик…

— А чего вы хотели?. — вдруг взвилась Клавдия Васильевна. — Не морг, а проходной двор! Сколько раз просила пост здесь поставить? Ни одна собака не почесалась. Вот теперь и бегайте, высунув языки.

Она отшвырнула сигарету, круто развернулась на каблуках.

— Клавдия… — Злобин удержал ее за локоть.

Неожиданно Клавдия Васильевна уткнулась ему в плечо и зарыдала. Высокий начес обесцвеченных волос щекотал Злобину лицо, но он боялся пошевелиться. Сначала робко, потом сильнее стал гладить ее дрожащее плечо.

* * *
По центральной аллее больничного парка, распугивая пешеходов, пронесся джип. Резко притормозил у отвилки к моргу.

— Во, только волкодава нам тут не хватало, — усмехнулся сержант, спиной подпиравший дверь служебного входа в морг.

Злобин, куривший в кружке оперев, отбросил сигарету и пошел навстречу Твердохлебову. Тот уже успел пробежать половину газона.

— Не спеши, Батон, — остановил его Злобин.

— А что там? — Твердохлебов сбавил шаг.

— Не догадываешься? Начальство из управления пожаловало.

— Понял, не дурак. — Твердохлебов сразу же остановился. — «Дело беру под личный контроль, это вопрос чести, бросить все силы» уже было?

— По полной программе. — Злобин устало махнул рукой. — Пошли они… Все равно больше двух оперов надело не выделят, не демократического же депутата убили. Тебе-то что здесь надо?

Твердохлебов пригладил бобрик на голове, стрельнул глазами на вход в морг.

— Андрей Ильич, ты не даешь мне трудом искупить ранее наложенные взыскания. Дай добежать до начальства, имей совесть!

— Петь, нет у меня настроения хохмить, — поморщился Злобин. — Что у тебя?

— Ладно, докладываю тебе: свинтили мои орлы твоего труповоза. По рации передали общий розыск, а мы как раз мимо вокзала проезжали. Вычислили и заломали этого Коляна. До кучи взяли хозяина ларька. Он, правда, права качать начал…

— Сильно покалечили? — насторожился Злобин.

— Не, двинули пару раз. — Батон смущенно потупился. — Он в ларьке грохнулся, товар помял. Кое-что разбилось.

— Да фиг со скупщиком. Колян живой?!

— Целехонек, — успокоил Твердохлебов. — В нем жизни на одну затяжку, такого Минздрав бить не велит. Я его тебе на гарнир оставил.

— На десерт, — поправил Злобин.

— Без разницы. — Твердохлебов широко улыбнулся. — Знаешь, почему менты такие тупые? Объясняю: для расследования девяноста процентов дел ума не надо. Наш контингент туп и примитивен, как гиббоны. У них даже ума не хватает соврать складно, ты же знаешь! Сейчас прижмем Коляна и его подельника, разведем на не состыковке в показаниях — и все. Мотив есть, улики есть, подозреваемые в камере — что тебе еще надо? Кстати, об уликах. — Он полез в накладной карман форменных штанов. — Ты не бойся, изъятие я по всем правилам оформил.

Твердохлебов протянул Злобину диктофон. Первым делом Злобин убедился, что микрокассета на месте.

— Слушал? — спросил он, включив перемотку

— Так, кое-что, чтобы убедиться, что это она. Черномор трупы режет и на диктофон наговаривает. Если не ошибаюсь, про моих дагестанцев говорит. Его голос, можешь не сомневаться.

— Зря радуешься, Батон. — Злобин остановил пленку. — Если в конце записи есть то, о чем я думаю, у нас такой висяк — вовек не расхлебаем.

— Это как-то связано с твоей просьбой узнать о машине Гусева? — С Твердохлебова разом слетела напускная беззаботность.

Злобин оглянулся на группку оперов: на таком расстоянии что-либо расслышать было невозможно, но он все равно одним губами прошептал:

— Никому ни слова, ясно?

Твердохлебов сузил глаза. На лице застыло брезгливое выражение.

— Твою мать, опять кто-то скурвился… — простонал он. — Как среди гомосеков живем, боишься спину подставить! И когда это кончится, а?

— Как говорят в рекламе, не в этой жизни, — грустно усмехнулся Злобин. — Подбрось до отделения. А то я на своей колымаге два часа тащиться буду.

* * *
Стенограмма аудиозаписи (фрагмент)

Я.М.: Наблюдается крупозное поражение структур головного мозга. Участки локализованы в лобных долях обоих полушарий и в продолговатом отделе. Генезис неизвестен. Я бы предположил, что это лучевое поражение, но меня самого сочтут шизофреником… Ха-ха!

Пауза.

Стук в дверь.

Я.М.: Я занят!

Голос неизвестного: Яков Михайлович?

Я.М.: Не морг, а бардак! Вы по какому вопросу?

Голос неизвестного: Вы закончили с трупом с Верхнеозерной?

Я.М.: В конце концов, когда это кончится?! Вы же видите, я еще работаю! Заключение не готово. Мне надо провести дополнительные исследования. Да, и, простите, с кем имею честь?

Звук падения тела. Хрип.

Звук шагов — длительность две минуты.

Звук закрывшейся двери.

Пауза — длительность пятнадцать минут.

Стук в дверь.

Голос: Яков Михайлович, мы… эта… Требуху убрать.

Голос № 2: Да входи ты. Баклан! Михалыч, ты где?

Голос № 1: Может, у Клавдии сидит?

Голос № 2: А я почем знаю? Наше дело бак оттащить. Ты куда попер?

Голос № 1: Колян, смотри!

Голос № 2: Етрыть твою…

Голос № 1: Колян, может, он еще живой?

Голос № 2: Ты шо, жмуриков не видел? Грохнули Михалыча, как суслика.

Голос № 1: Надо Клавку позвать. Я мигом слетаю!

Голос № 2: Куда, Баклан?! Закрой хавало и встань на шухере.

Голос № 1: Ты чо творишь, Коля? Западло мертвяка шмонать!

Голос № 2: Пошел ты… На фига ему котлы?

Голос № 1: На нас же все повесят!

Голос № 2: Не мы грохнули, не мы и шмонали, понял? О, смотри, какая фиговина.

Голос № 1: Эта… Диктофон его… Колян, не трогай, спалимся.

Голос № 2: Не каркай, козел…

Конец записи.

*
Из протокола допроса подозреваемого гр. Малахова Николая Васильевича, 1930 г.р., ранее судимого, прож. по адресу: г. Калининград, ул. Качалова, 28 (фрагмент)

Ответ: Взял часы, мелочь из бумажника. Всего денег было рублей сто, с мелочью. Полсотни я отдал Зыкову, чтобы молчал. Диктофон еще взял. Он на столе лежал, где трупы потрошат. Бумажник сбросил у автобусной остановки.

Часы и диктофон решил продать знакомому продавцу ларька на ж.д. вокзале.

Вопрос: Чем объясняете свои действия?

Ответ: Вчера сильно выпил. Утром добавили. Между прочим, сам Яков Михайлович по сто грамм спирта отлил. Вот меня и переклинило. Корысти никакой не имел. Когда меня на вокзале взяли, я так и заявил, что чистосердечно раскаиваюсь. И умысла у меня не было.

Вопрос: Опишите неизвестного, который прошел в прозекторскую.

*
Внимание-розыск

По подозрению в совершении особо тяжкого преступления разыскивается неизвестный мужчина, на вид тридцать лет, спортивного телосложения, рост — выше среднего, волосы — темно-русые, стрижка короткая, лицо — овальное. Особых примет нет. Был одет в джинсы темно-синего цвета, светлую рубашку с короткими рукавами. Может иметь на руках поддельное удостоверение работника правоохранительных органов.

Глава 23. Суета сует и томленье духа

Серый ангел

Злобин брезгливо поморщился. Дух в районной ментовке оказался еще паршивей, чем в родной прокуратуре. Сразу же попросил открыть в кабинете окно, но запахи присутственного места, в котором круглосуточно курят и регулярно пьют мужики, никак не хотел покидать родных стен. За время допроса воздух в комнате насытился кислыми испарениями потного тела, вдобавок от Коляна Малахова разило формалином и чем-то специфически сладким, трупным. Злобин время от времени ощущал позывы к рвоте, но списывал это на голодный желудок, все-таки остался без обеда, решив раскрутить дело по максимуму, пока не остыли следы.

Колян безучастно разглядывал свои пальцы в синих пятнах татуировок. Злобин представил, как этими плебейскими обрубками Колян шарил по карманам Черномора, и едва сдержался — уже который раз за допрос. Подследственных он принципиально не бил. Если требовалось нажать, для этого есть опера с незаконченным заочным образованием. А если подозреваемый наглел до крайности и уходил в глухую несознанку, стоит отписать поручение — и такого прессовали спецы по внутрикамерной работе.

— Что же ты, Малахов, так скурвился — мертвых шмонать начал? — спросил Злобин,

Колян дрогнул испитым лицом, глубокие морщины:, поехали к вискам, словно кто-то сгреб на затылке дряблую кожу и дернул что есть силы. В разъехавшихся губах тускло блеснул металлический зуб.

— Ты вокруг посмотри, начальник! — процедил он. — Сами беспредельничаете, как отморозки позорные, а к босякам с моралью лезете. Сами-то по какому закону друг, дружке глотки грызете?

— Что ты гонишь, Малахов? — зло прищурился Злобин.

— На что хочешь побожусь, мент это был. И ксиву нам под нос сунул.

— Ты его никогда раньше не видел?

— Говорил уже, нет. — Малахов принялся раскачиваться взад-вперед на стуле. — Не возьму на себя, хоть убейте, не возьму. Не возьму.

— Кончай маячить! — ровным голосом приказал Злобин.

Малахов время от времени пытался ввести себя в психопатическое состояние, чтобы потом закатить истерику в лучших зековских традициях. Но Злобин на этот прием уже давно не попадался.

— Пойдешь по сокрытию улик в особо опасном преступлении.

Малахов замер, настороженно стрельнул в следователя взглядом.

— А мокруха? — быстро спросил он.

— Не твоя статья, — как о решенном ответил Злобин. Малахов свободной рукой (правую пристегнули наручниками к стулу) смахнул капельку с кончика носа. Пожевал дряблыми губами.

— Говорили верные люди: кто за Злобой сидел, беды не знает. Ты, начальник, по справедливости судишь…

— По справедливости тебя удавить надо, чтобы воздух не портил, — поморщился Злобин. — Ох, ввели бы хоть на полгода военное положение — я бы экологию почистил, на век хватило бы!

— Тебе только дай, начальник! — Малахов испуганно сморгнул.

— Не дают, твое счастье. Демократы говорят, что перевоспитывать надо. Но на этот безнадежный процесс денег они не дают. А лично у меня нет желания сволоту перевоспитывать. Проще и дешевле было бы пристрелить. — Он развернул к Малахову листки протокола, бросил сверху ручку. — Короче, подписывай — и в камеру.

Колян непослушными пальцами сгреб ручку. Нацарапал в углу подпись. Сдвинул лист, прицелился ручкой на нижнюю строчку.

— А читать не будешь? — поинтересовался Злобин.

— Я же за Злобой сижу, — резонно возразил Малахов. Он подписался на предпоследнем листе. — Как сейчас пишут, по-новому или как раньше?

— «С моих слов записано верно, мною прочитано», — устало продиктовал Злобин.

Малахов долго выводил классическую фразу на последнем листе. Положив ручку, поднял заискивающе глаза на Злобина.

— А папироской не угостите, гражданин начальник? — попросил он.

Злобин помедлил, потом придвинул к его краю стола свою пачку.

Малахов кургузыми пальцами неожиданно ловко вытянул сразу три сигареты, сломил фильтры. Наклонился, сунул сигареты в носок.

— Боишься, братва в камере не подогреет? — прокомментировал происходящее Злобин.

Малахов откинулся на спинку стула, выставил в улыбке гнилые зубы.

— До братвы еще дожить надо. А кто меня в одиночке табачком подогреет? — Улыбка исчезла, морщины легли на место, и на лице вновь установилось выражение измордованного жизнью человека. — Посели меня в одиночку, начальник. Слышь, Злобин, как человека прошу, — свистяще прошептал он.

— А путевку в дом отдыха МВД не надо? — холодно усмехнулся Злобин.

— Вилы мне, не ясно? — Малахов приставил к подбородку рогульку из пальцев. — Ну, ты, чо, не догоняешь? Я же по этой мокрухе эпизодом иду. Свой срок возьму, ты не боись… Но я же еще свидетель, так? — Он дрогнул кадыком. — Если менты Черномора грохнули, то, сам понимаешь, они меня под нож уже приговорили. В общей камере отморозки по их наводке меня в момент порешат. Кто же вашего мента беспредельного, кроме меня, опознает?

Злобин задумался, забарабанил пальцами по столешнице. По большому счету, на дальнейшую судьбу Малахова ему было наплевать. Но матерый зек рассчитал верно, жизнь его, подлая хуже некуда, сейчас приобретала для Злобина определенную ценность.

— Первое: от своих показаний не отказываешься, — начал Злобин. — По делу идешь тихо, без выкрутасов.

— На чо хощь побожусь… — с готовностью подхватил Колян.

— Ты Бога, паскуда, не поминай, он с тебя еще свое возьмет, — оборвал его Злобин. Длинно выдохнул, чтобы от глаз отхлынула красная пелена. Успокоившись, продолжил: — Подельнику своему маляву пошлешь, чтобы и он себя прилично вел. Начнет дурика валять и играть в провалы памяти — размажу по стенкам камеры. Сначала его, потом тебя.

Колян втянул голову в плечи, совсем как старая уродливая черепаха. И глаза его от страха сделались стеклянными и бездумными, как у пресмыкающегося.

— И последнее. — Злобин забарабанил пальцами, намеренно затягивая паузу. — Одиночку тебе не дам. Не американский шпион, обойдешься. — Он вскинул ладонь, не дав Коляну возразить. — Молчи и слушай! В камере с тобой будет еще один кадр. Из фраеров. Зовут Гарик. Взят сегодня утром по экономической статье. Будет строить из себя крутого, а ты не верь.

— На зоне чалился? — беззвучно, одними губами спросил Колян.

— Был. Но весь срок прокукарекал.

Морщины на лице Коляна задергались, он издал крякающий смешок.

— Слышь, начальник, а за какие заслуги ты меня в одну хату с козлом сажаешь?

Злобин сжал кулак, и Колян настороженно затих.

— Еще раз выставишь зубы, я разозлюсь окончательно, и разговор перенесем в подвал, — ровным голосом пообещал Злобин. — Я хочу знать все, что делает, говорит и думает Гарик. Даже сколько раз он на очко за ночь ходит. Понял?

— Чего уж тут не понять. — Колян шмыгнул носом. — Как с тобой, начальник, связаться, если что путное узнаю?

— На допрос просись.

Злобин вышел из-за стола, распахнул дверь, поманил сержанта, подпиравшего стену.

— В изолятор. — Он указал на Малахова. — Бумаги на него возьми на столе. Клиент числится за РУБОПом, Твердохлебов позвонит и скажет, в какую хату его поселить.

Пока сержант занимался Малаховым, Злобин прошелся по коридору, разминая ноги и снимая напряжение.

Отделение милиции жило своей суетной жизнью. Более или менее приличные граждане встречались только на этаже паспортного отдела. На остальных, где властвовали обозленные на все опера, витала гнетущая аура горя, насилия и страха. Отделение в страдные дни начала недели всегда напоминало Злобину комбинат по переработке бытового мусора. Все, что спалили, порезали, набили, забили, пропили, раскрошили, вкололи, поставили на кон, подняли на нож, нашли, украли, обнаружили и потеряли граждане района, все доставлялось сюда. Весь мусор, кровь и гниль человеческой жизни через дежурную часть всасывались внутрь и порциями разливались по кабинетам.

— Андрей Ильич! — окликнул Злобина знакомый голос.

У дверей кабинета стоял начальник убойного отдела Жариков, крепкого вида невысокий мужчина. Внешность у него была самая невыразительная, какая и должна быть у хорошего опера. Манерами и речью он уже ничем не отличался от своих клиентов, при случае легко сходил за матерого пахана, на что по неопытности клевали приблатненные малолетки. В глазах у него была та усталость, что поселяется в опере, когда сходит молодой азарт, а до пенсии еще далеко. У нормального человека, как правило, преступления случаются не чаще раза в жизни. Некоторым вообще везет, ни самому, ни близким не довелось побывать в шкурепотерпевшего. У Жарикова дня не проходило без выезда на криминал.

Злобин обреченно вздохнул и вернулся к кабинету.

— Закончил, Андрей Ильич? — поинтересовался Жариков, распахивая перед ним дверь. Малахова в кабинете уже не было. Злобин втянул носом оставшийся после трупов запах.

— Жариков, ты бы мужикам клизму ставил. Ну трудно, что ли, бомжа с улицы привести или из камеры кого-нибудь, пусть кабинет отмоет. В хлев превратили, ей-богу! — Злобин присел на угол стола. — Смотри, бутылки в углу. Закуску не дожрали, в корзину бросили.

— Разберусь, — кивнул Жариков. — Малахова расколол?

— Смотря на что. — Злобин принялся разминать в пальцах сигарету

— На мокруху, естественно.

— Он не убивал. — Злобин чиркнул зажигалкой.

— Ну ты даешь, Андрей Ильич! — Жариков сделал круглые глаза. — Ты же знаешь: кто труп нашел, тот первый подозреваемый. Сейчас в пресс-хату сунем, пару раз по ребрам…

— Ага, и он на себя убийство Кеннеди возьмет, — усмехнувшись, выдал любимую присказку Злобин.

— Кого? — насторожился Жариков. — Блин, ежели иностранца замочили?

— Расслабься, это не в твоем районе было. — Злобин спрятал улыбку.

— Ну и черт с ним, — облегченно отмахнулся Жариков. — Ты, конечно, извини… Уверен, что Малахов тебе мозги не запудрил?

— Исключено. Не его стиль. Малахов хитрый, но примитивный. Такие по бытовухе идут. Залил глаза, башку переклинило, и хватается за то, что под руку попадет. По сути, аффект чистой воды на почве алкогольной интоксикации и наследственной дегенерации. А тут действовал человек с рефлексами убийцы. Не с аффектом, а с рефлексом. Большая разница. — Злобин сложил указательный и безымянный пальцы, тюкнул ими по столу. — Удар называется «клюв орла», мне Твердохлебов объяснил. Хороший каратист тебе висок им пробьет или ключицу вырвет.

— Ну что за жизнь! — простонал Жариков. — Батону палочку за Малахова, а мне очередного глухаря. По таким приметам я хрен кого найду! Вернее, полгорода можно смело брать.

— У тебя есть другие варианты?

— Нет. — Жариков ладонью растер лицо. — Будем искать. — На дряблых щеках Жарикова заалели борозды.

В соседнем кабинете забубнил низкий голос, неожиданно сорвался в крик. Стенки были тонкие, слышимость идеальная.

— Ты почему до сих пор не на нарах, знаешь?! Ты землю когтями рыть должен и сюда таскать, сучара! Работать надо, понял?!

За тирадой последовал гулкий удар в стену. Портрет Дзержинского в пыльной раме угрожающе дрогнул, едва не сорвавшись с гвоздя.

«Удар нанесен тупым твердым предметом, предположительно — головой», — вспомнил Злобин обычные строчки экспертизы.

— Кто там лютует? — Злобин кивнул на стену.

— Федор задачу агентуре ставит. — Жариков тяжело засопел. — А чего ты хотел? Сказал искать, вот мы и ищем. Как умеем.

— Поаккуратней, мужики. — Злобин расплющил сигарету в пепельнице. Потянулся за пиджаком. Но снять его со спинки стула не успел.

— Андрей Ильич, за тобой, труп с Верхнеозерной? — спросил Жариков.

— Ну. — Злобин развернулся.

— Я опера в гостиницу «Калининград» направил отрабатывать личность потерпевшего. Другой вокруг кафе шарит. А тут свидетель заявился. Может, окучишь, коль скоро ты здесь?

Злобин, досадливо поморщившись, помял воротничок рубашки. Домой еще не заезжал, а одежда после морга напрочь пропиталась потом и запахом дезинфекции. Сейчас все швы на рубашке, казалось, до крови растерли кожу.

— Андрей Ильич, мужик из Москвы, потом хрен найдем, — предупредил Жариков.

— А больше некому? — без всякой надежды спросил Злобин.

— Народ в поле. — Жариков указал за окно. — Роет носом землю, как и положено. Злобин нехотя уселся в кресло.

— Слушай, кофе у вас можно угоститься? Не жрал еще ни черта. — Он помял живот. — Сосет уже от голода. И башка трещит.

— Для прокуратуры всегда пожалуйста. В верхнем ящике стола два пакетика. — Жариков направился к двери. — Кипяток сейчас принесу. Вести клиента?

— Веди, — махнул рукой Злобин. Взял с подоконника кружку с отколотой ручкой. Понюхал.

— Паршивцы, — пробормотал он.

Со дна чашки поднимался концентрированный водочный запах. Еще свежий. Кто-то приспособил чашку из темного стекла под дежурный стакан. Другую посуду Злобин искать не стал, по опыту знал: из всех емкостей непременно будет разить спиртом.

Жариков вошел первым, неся на вытянутой руке электрочайник.

— Проходите, проходите, гражданин. — Он поманил за собой высокого сухопарого мужчину. На непропорционально маленькой голове торчал венчик седых волос.

— Посели душегуба в хату к Гарику. Так надо. Все, Петя, договорились. — Злобин положил трубку. — Лей. — Подставил кружку под струю кипятка, мельком взглянул на свидетеля.

Он сразу же показался Злобину странным, абсолютно не соответствующим обстановке кабинета в райотделе милиции. Одежду носил небрежно, словно абсолютно не придавал значения тому, что на него надето. Галстук чуть съехал набок, один угол воротника рубашки загнулся. Костюм не безумно дорогой, но вполне приличный, только слегка помят. Лицо морщинистое, с остро выпирающими скулами. Надменная складка губ. Глаза смотрят холодно, как-то отстраненно. Такие приходят в милицию только качать права и требовать ускорить поиск мерзавцев, обчистивших квартиру. Впрочем, ходят недолго. За таких, как правило, потом звонки от самого высокого начальства.

— Проходите, — повторил Жариков.

— Я просил о встрече со старшим по этому делу. — Голос у старика оказался скрипучим, с неприятно резавшими слух требовательными нотками.

— Старше меня в этом деле нет. — Злобин придвинул к себе кружку. Ложку не нашел, кофе пришлось помешать карандашом. — Позвольте представиться: Злобин Андрей Ильич, начальник следственного отдела прокуратуры.

Старик смерил его взглядом, удовлетворенно хмыкнул и прошел в кабинет.

Он без приглашения сел на стул, перед этим немного сдвинув его, что по канонам психологии свидетельствовало о самостоятельности и уверенности в себе.

«В данном случае — апломб на грани маразма», — подумал Злобин.

Старик полез в нагрудный карман, достал визитку и положил перед Злобиным.

— Прошу, — скупо обронил он.

— Ну, я пойду, Андрей Ильич. — Жариков подозрительно быстро пошел к дверям. — Чайник мужикам верну. А вы пока работайте.

Злобин проводил начальника убойного отдела долгим взглядом. Нехорошее предчувствие подтвердилось, когда он посмотрел на визитку.

— «Мещеряков Владлен Кузьмич, профессор, почетный член Академии парапсихологии», — прочел он вслух. А про себя добавил: «Гад Жариков, подставил! Только экстрасенса мне не хватало».

Мещеряков исполнил полный достоинства поклон. Льдистые глаза надолго вцепились в лицо Злобина.

— Паспорт, пожалуйста, — протянул руку Злобин. Он долго изучал паспорт Мещерякова. По всем признакам, документ оказался подлинным. Жизненный путь профессора, отмеченный штампиками прописки, протекал в пределах двух столиц. Странным показалось двухлетнее пребывание в Богом забытом Заволжске. Но спецотметок об отбытии наказания Злобин не нашел.

— Значит, приехали вы из Москвы…Где остановились в Калининграде? — спросил Злобин.

— В одноименной гостинице. Номер тридцать второй.

— Цель приезда?

— Научная работа.

— А поточнее? — попросил Злобин.

— Работаю в архиве местного отделения Фонда культуры и в краеведческом музее. Интересуюсь временами Тевтонского ордена. — Мещеряков вскинул подбородок. — Если требуется рекомендация, свяжитесь с профессором Ованесовым из вашего университета.

— Понятно… Давайте поговорим, Владлен Кузьмич. — Злобин отложил паспорт. Потрогал кружку. Стенки уже накалились, пить без ручки было невозможно.

— А вы разве не будете вести протокол? — Мещеряков изогнул кустистую бровь.

Злобин помолчал, настраиваясь на собеседника. Весь день прошел в общении с криминалитетом, а тут требовался особый подход.

— Разговор у нас будет вполне официальный. Само собой, я предупреждаю об ответственности за дачу ложных показаний. Но, знаете ли, опыт подсказывает, что с интеллигентным человеком требуется сначала поговорить, а потом необходимое занести в протокол. — Он мягко улыбнулся. — Иначе бумаги не хватит.

— Резонно, — согласился Мещеряков.

— Тогда начнем. — Злобин откинулся в кресле. — Вы стали свидетелем происшествия у кафе «Причал», так?

Мещеряков уставился взглядом в окно. На секунду глаза его подернулись птичьей поволокой. Показалось, что он смотрит, но ничего вокруг не видит.

— Я действительно был у кафе за несколько минут до выстрела. Даже зашел в кафе на несколько секунд. Потом вышел. Отошел шагов на двадцать. И услышал выстрел.

— Иными словами, вы находились на улице в двадцати шагах от места происшествия, — уточнил Злобин. — Уже неплохо.

Мещеряков резко повернулся.

— Послушайте, я не для того пришел, чтобы рассказать вам то, о чем и без меня известно, — проскрипел он.

— Чем больше свидетельских показаний, тем полнее картина, — спокойно возразил Злобин.

Мещеряков уставился на него своим птичьим бесстрастным взглядом. Злобин с неприязнью ощутил холодное посасывание в переносице.

— Я чувствую, вам я могу довериться, — после долгой паузы произнес Мещеряков. — Вы верите в паранормальные явления. Иначе у вас не стояла бы мощнейшая блокировка на спиртное. Не банальная кодировка, а высочайшего уровня блокировка сознания!

— Владлен Кузьмич, если честно, мне сейчас не до паранормальных явлений. — Злобин мысленно пообещал себе устроить Жарикову порку с летальным исходом. — В другое время, в другой обстановке — с превеликим удовольствием. Но сейчас давайте поговорим о том, что привело вас в отделение милиции. Что вы можете показать по сути происшедшего? — Он решил, что пора переходить на сухой официальный тон.

— Андрей Ильич, в местной газетке я прочел, что у погибшего не обнаружено следов насильственной смерти, — это так? — Мещеряков выжидающе замолчал.

— Вообще-то вопросы здесь задаю я. — Злобин помял воротник рубашки, резавший шею.

— Возьму на себя смелость утверждать, что вскрытие установило все признаки моментальной смерти. Как то: полнокровие внутренних органов, мелкие кровоизлияния в соединительной оболочке глаз… Не буду перечислять все. Скажу лишь, что причиной признана острая сердечная недостаточность. Как вариант — инфаркт. — Мещеряков произнес все тоном профессора, читающего лекции по основам анатомии.

Злобин медленно выдохнул.

— Откуда вам это известно?

Мещеряков усмехнулся, явно довольный произведенным эффектом.

— Я отвечу на все ваши вопросы, Андрей Ильич. Но прежде позвольте заявить, что я полностью отвечаю за свои слова. Во-первых, я дипломированный психиатр, доктор медицинских наук, имею печатные труды. Во-вторых, я, как указано в визитке, почетный член Академии парапсихологии и имею некоторое представление о том, какими средствами можно вызвать дистантное поражение жизненно важных органов человека.

Злобин успел взять себя в руки. Придвинул к себе кружку, погладил горячее стекло пальцем.

— Андрей Ильич, я дотрагивался до кружки? — Неожиданно спросил Мещеряков.

— Нет.

— И в кабинет я вошел, когда вы уже здесь находились, так?

— Конечно. — Злобин с трудом подавил раздражение. Ситуация вышла из-под контроля, и все начинало походить на дурацкий спектакль.

— Значит, чистоту эксперимента можно гарантировать. — Мещеряков достал из кармана плоскую коробочку, не больше сигаретной пачки. Поставил рядом с кружкой. Нажал кнопочку. — Смотрите.

Злобин протянул руку, чтобы смести со стола неизвестный приборчик, но замер, от неожиданности вдруг сперло дыхание.

Темная жидкость в кружке пошла мелкой рябью, потом загустела снизу и через несколько секунд разделилась на прозрачную воду сверху и плотный осадок на дне.

— Что это? — Злобин поднял тяжелый взгляд на Мещерякова.

Тот сидел, с таким видом, будто ничего особенного не произошло. На губах играла саркастическая улыбка.

— Черная магия, — проскрипел он. — Или чудо техники. Выбирайте, что вам более по вкусу.

— Я задал вопрос, — надавил голосом Злобин.

— Это маломощный излучатель, опасаться нечего. — Мещеряков взял приборчик, щелкнул кнопкой. — Внутри капсула с кристально чистой родниковой водой. Излучатель переносит ее свойства на любую жидкость. То, что вы сейчас видели, называется структурированием воды. Очистка — лишь побочный эффект. Я его использую не по прямому назначению, очищаю ту гадость, что течет из крана. А на самом деле он придает воде нужные свойства. Можно святить воду не хуже, чем это делают в церкви. — Он со значением посмотрел на Злобина. — А мог бы вставить капсулу со спиртом и превращать воду из-под крана в водку.

— А убить таким способом можно? — настороженно спросил Злобин.

— Безусловно, — авторитетно кивнул Мещеряков. — Вставим капсулу с анальгином, получим любое количество водного раствора анальгина и излечим головную боль. Если облучим цианистый калий — эффект будет, как вы понимаете, обратный. Но! — Он вскинул острый сухой палец. — На самом деле мы получим не раствор, а воду, имеющую свойства цианида. Понятна разница? Химическая формула воды останется, как в школьном учебнике, H2O, а структура вещества изменится. По своим свойствам она ничем не будет отличаться от раствора цианида. И действие произведет соответствующее.

— Иными словами, экспертиза яда не найдет, — заключил Злобин.

— Вы уловили суть, — похвалил его Мещеряков, словно принимал зачет у студента.

Злобин отодвинул от себя кружку. Обратил внимание, что кофе начал смешиваться с водой, цвет жидкости медленно выравнивался, становился мутно-коричневым.

— Да-да-да, — усмехнулся Мещеряков, перехватив его взгляд. — Через некоторое время вода вновь становится обычной водой. И никаких следов яда. — Он откинулся на спинку стула, закинул ногу на ногу. — Спешу упредить вашу профессиональную подозрительность, Андрей Ильич. Прибор абсолютно легален. Имеется российский, европейский и американский патенты. Япошки патентовать отказались. Как у них водится, модифицировали до нужного уровня и оформили патент на себя.

— И почему это чудо техники не выпускают серийно?

— Именно потому, что чудо! — Мещеряков покрутил в пальцах свой приборчик. — Ерунда, копейки стоит, но в серию в ближайшее время не пойдет. Кто же согласится остановить мощнейшие очистные сооружения, полностью переделать производства? И кто позволит загубить мировую индустрию лекарств? Не забудьте проблему экологии. Массам вбили в голову, что дальнейший рост производства погубит природу, чем подсознательно привили мысль, что машин, микроволновок и прочих благ цивилизации на всех не хватит, можно не выступать. Да, чтобы приблизиться к поводу нашей встречи, скажу, что американцы включили излучатели подобного типа в новый класс вооружений. Так называемая программа нелетальных средств ведения войны, не слышали?

— В смысле оружие массового поражения? — нахмурился Злобин.

— Нет, это дикость! — поморщился Мещеряков. — Всякие там атомные бомбы, зарины, фосгены и иприты… Красиво получилось с Хиросимой, но наш Чернобыль отрезвил даже самые горячие головы. Война в двадцатом веке стала экологически опасной. Подумайте сами: зачем бомбить запасы бензина противника, когда вот таким приборчиком можно облучить цистерну — и бензин превратится в воду?

Злобин по-новому взглянул на собеседника. Ни под одну из привычных категорий он не подходил. Таких, как Мещеряков, до сих пор доводилось видеть только по телевизору в передаче «Очевидное — невероятное».

Мещеряков тоже разглядывал Злобина. Вернее, ощупывал взглядом. Сначала Злобин ощутил холодное посасывание в переносье, затем в горле и под сердцем. Профессор уставился в его солнечное сплетение, Злобин: вспомнил про пятна на рубашке и придвинулся к столу.

— Что вы так смотрите? — спросил он.

— Да так… — Мещеряков усмехнулся своим мыслям. — Впрочем, это не так уж важно. Перейдем к делу?

— Давно пора. — Злобин приготовился записывать.

— Можете занести в протокол, что против погибшего вчера вечером было применено психотронное оружие направленного действия. Или оружие второго уровня, если придерживаться общепризнанной классификации. Я отдаю себе отчет в том, что вам привычнее иметь дело с более примитивными орудиями преступления. Но в данном случае вы столкнулись с выходящим за рамки вашего обыденного сознания.

— Да уж, марсиан арестовывать не доводилось. Но клиенты, убежденные, что к убийству их склонили зеленые человечки, попадались. — Злобин отложил ручку.

— Неужели я показал этот фокус только для развлечения? — Мещеряков указал на чашку. — Вы же разумный человек, Андрей Ильич. Так сделайте небольшое интеллектуальное усилие и придите к мысли, что диапазон средств убийства значительно шире, чем вам до этого представлялось.

Злобин невольно вспомнил всех прошедших через его руки убийц: опустившихся алкоголиков, психопатов, отморозков, перепуганных насмерть глупцов, по чьей халатности случайно гибли люди. Вспомнил музей орудий убийства в криминалистической лаборатории: стволы всех марок и времен, обрезки труб, гантели, ножи от кухонных до раритетных. И бесчисленные фотографии жертв.

— Убивает не оружие, а человек, — произнес он.

— Именно! — Мещеряков восторженно всплеснул руками. — Вы даже не знаете, насколько вы правы. Понимаете, человек ничего не создает, а лишь отражает свои свойства на окружающий мир. Вся материальная культура, что мы нагородили вокруг себя, есть лишь отражение нашей сути и свойств. И ничего более! — Он вскинул острый палец. — Оружие, как и всякое орудие труда, с одной стороны воплощает в себе функцию, для которой оно предназначено, а с другой — несет в себе нашу сущность. Нож предназначен для колюще-режущего удара. Принципиально не важно, из чего он изготовлен: из рыбьей кости, камня или стали. По форме и функции он подобен зубу человека, это очевидно. А суть… В любом оружии, если отстраниться от технической стороны, сокрыто наше желание ударить, убить, растерзать врага. В хищниках это проглядывает в каждой складке тела. Они по своей сути и функции — орудие убийства. А человек стал цивилизованным интеллектуалом, потому что сумел сбросить с себя жажду убийства на технику. Если хотите образ, пожалуйста: нож — это застывший в стали импульс к убийству. Он замолчал, дожидаясь реакции Злобина. А Злобин вспомнил времена марксизма-ленинизма, когда такие же высоколобые, с горящими глазами профессора-обществоведы читали лекции для оперсостава. Опера спали с открытыми глазами, зная, что через день они с заоблачных высот теории рухнут в помойку практики.

— Владлен Кузьмич, понимаете, я всего лишь следователь, работаю на земле. На философские рассуждения у меня не хватает времени, а если честно, просто не остается сил. — Он еще раз скользнул взглядом по сидевшему напротив старику. — Так что давайте поконкретнее. И заранее извините, если мои вопросы покажутся вам глупыми. Безусловно, я кое-что читал о психотронном оружии. Но дальше газетных статей и дешевых брошюрок дело, признаюсь, не пошло. А вы считаете себя экспертом по психотронному оружию — я правильно понял?

— После десяти лет работы, думаю, я имею право так называться, — без тени смущения ответил Мещеряков. — Думаю, мои знания могут помочь следствию, поэтому я и пришел.

— Похвально, похвально, — кивнул Злобин. — Насколько я понимаю, все, что связано с новым оружием, является секретным. Не боитесь откровенничать на запретные темы? — спросил Злобин.

— Конечно же, нет! — Мещеряков скривил губы в саркастической ухмылке. — Что касается тайны, так я давно пришел к выводу, что государственная или любая иная тайна, придуманная людьми, есть лишь фикция, химера и плод самомнения. Замысел Творца — вот единственная тайна. Остальное — детские забавы взрослых дяденек в погонах и без. Образно говоря, они пытаются засекретить конструкцию будильника, не зная, а что, собственно, есть время. Вы поняли мою мысль?

Злобин, уже не таясь, в упор разглядывал странного посетителя. Если вначале он показался ему чудиком, профессором, абсолютно оторванным от реального мира, в котором живут гарики, коляны, алки бесконечные и он сам, Злобин, то сейчас он никак не мог подобрать определения той холодной отстраненности от всего, связанного с миром простых смертных, что сквозила в каждом слове, взгляде и жесте Мещерякова. «Какой-то средневековый алхимик или монах, что ли? — подумал Злобин, хотя в своей практике ни разу с ними не сталкивался. По привычке попробовал подобрать статью, на какую способен Мещеряков. — Все что угодно. Вплоть до серийной расчлененки», — решил он.

Мещеряков закинул голову, на секунду закрыл глаза.

— Итак, психотронное оружие. — Он сел удобнее, поставив локоть на стол. — С точки зрения базовых принципов ничего нового в нем нет. Газетный ажиотаж и зуд секретности у военных идут от непонимания этой простой мысли. А любое непонимание ведет к демонизации явления. Судите сами: что есть оружие? Сначала били кулаком, потом обезьяна взяла в руки камень или палку, потом научилась бросать камень в цель. Потом придумали лук, катапульту, пушку, ракеты. В основе любого оружия лежит ударное воздействие, разрушающее целостность системы. Для меня как теоретика нет принципиальной разницы, чем и с какого расстояния нанесен удар. Принцип остается неизменным: энергия извне внедряется в систему, приводя к катастрофическим разрушениям.

— А атомная бомба? — вставил Злобин.

— Фетиш научного прогресса, — пренебрежительно отмахнулся Мещеряков. — Ничего принципиально нового. Во вторую мировую суммарное воздействие артиллерии на участок фронта в десяток километров стало измеряться килотоннами взрывчатки! На ваш город, кстати, в сорок четвертом за полчаса отбомбились шестьсот самолетов англичан. Сама логика развития тактики массовой войны подсказывала, что военным необходима одна бомба в десять килотонн вместо тысячи самолетов с сотней бомб на борту. И такую бомбу американцы сбросили на Хиросиму. Честь и хвала физикам и инженерам, но что они нового внесли в базовый принцип оружия? Ничего!

— Хорошо, а что тогда психотронное оружие? — Злобин помял липкий от пота воротничок, досадливо поморщился.

— Желание убить в чистом виде, — не моргнув глазом ответил Мещеряков. — Потому что использует энергию, за счет которой протекают психические процессы. Иными словами, сама мысль убить или причинить вред становится оружием. Пси-оружие поражает любые системы, в которых происходит обмен энергии и информации. Оно может вызвать моментальную смерть, а может отсрочить ее, вызвав рак крови. Сразу же упреждаю ваш вопрос, никаких признаков применения оружия вы не найдете. Вообще никакими приборами засечь пси-оружие невозможно. Только человек способен ощутить его воздействие. И не смотрите с такой иронией! — Он перехватил взгляд Злобина. — Радиация существовала всегда, а экспериментировать с ней начали только в наше время.

Первые исследователи вроде мадам Кюри даже не имели представления о последствиях воздействия радиации на человека. За что и поплатились. Поймите, это же так просто! Явление пси-энергии существует, реальное воздействие на человека она оказывает, а приборов типа счетчика Гейгера мы еще не создали.

— Но уже вовсю экспериментируете, — заметил Злобин.

— Зуд познания, — вздохнул Мещеряков. — Еще хуже, чем зуд власти. Но не будем отвлекаться на моральные аспекты проблемы, к ним мы еще вернемся. Итак, пси-оружие можно разбить на следующие уровни: фоновые излучатели типа этого приборчика. — Он указал на коробочку на столе. — Второй уровень — излучатели направленного воздействия. Их в прессе называют пси-лазерами. В принципе, это близко к истине. Технически прибор второго, уровня состоит из генератора несущей частоты, человека-оператора в качестве генератора рабочей частоты и носителя биополя, позволяющего навести оружие на конкретный объект. Чаще всего используют личные вещи человека, намеченного в жертву.

— Похоже на сглаз и порчу, да? — догадался Злобин.

— В самую точку! — Мещеряков одобрительно посмотрел на Злобина. — Я же говорил, оружие — это техническое воплощение наших свойств. Кто-то захотел смерти потерпевшего, а техника лишь усилила импульс воли — и вот вам труп. Так что можете так и записать: вчера на Верхнеозерной применили оружие второго уровня.

— Но вы же сами сказали, что невозможно засечь работу такого генератора! Откуда же такая уверенность, Владлен Кузьмич?

— Не передергивайте. — Мещеряков предостерегающе вскинул руку — Я сказал — нет приборов, регистрирующих пси-энергию. А человек способен почувствовать, воздействие. Состояние при этом напоминает влияние магнитных бурь. Общее угнетенное состояние, повышенная нервозность, спазматические боли в области головы и сердца, тремор сердечной мышцы. Что еще? Ах, да… Вязкий воздух. Психиатры называют это аурой. Специфическое ощущение нереальности происходящего, за которым следует нервный припадок. Опросите свидетелей, они обязательно должны были испытать нечто подобное.

— К сожалению, такие показания к делу не подошьешь. — Злобин не стал говорить, какие, по его мнению, физиологические ощущения могли испытывать перепившие посетители кафе.

— Понимаю, вам нужно нечто материальное. — Мещеряков словно прочитал его мысли. — Тогда препарируйте мозг потерпевшего. Если я прав, вы найдете характерные точечные вкрапления. Это единственный след от применения оружия второго уровня. Если вскрытие уже производилось и на достаточно профессиональном уровне, патологоанатом не мог не обнаружить характерных патологических изменений в коре головного мозга обоих полушарий. Генезиз их, я уверен, поставил его в тупик.

— Вот это уже кое-что! — Злобин отвел взгляд, знал, что в глазах сейчас вспыхнул охотничий азарт. — Уточните.

— Все очень просто! Мозг — основной орган, где происходит циркуляция пси-энергии. И оружие, прежде всего, воздействует именно на мозг. Структура нейронных связей нарушается. Словно перегорают микросхемы в сложном приборе. Внешне это выглядит, как будто кто-то потыкал раскаленной иглой. Кстати, при шизофрении наблюдаются такие же поражения коры головного мозга. Вот и гадайте: то ли человек стал жертвой пси-лазера, то ли сошел с ума и бредит пси-лазером.

— А если он все-таки умер? — спросил Злобин.

— Значит, разрушение структуры мозга сказалось на иных системах организма. Как правило, первым отказывает сердце.

— Это подтверждено опытами?

— На кроликах. — Мещеряков явно вложил в это слово какой-то одному ему понятный смысл. — Если посчитаете нужным, я предоставлю свои печатные работы на эту тему

— Боюсь, все к этому идет, Владлен Кузьмич, — вздохнул Злобин.

Он представил себе реакцию прокурора, когда тот узнает, что в качестве эксперта по делу привлечен почетный член Академии парапсихологии. Если честно, Злобин и сам не испытывал особенного восторга от такого оборота дела. Гибель Гусева и без того породила массу проблем, а вероятность применения психотронного оружия вообще заводила расследование в такие дебри, из которых живым можно и не выйти. В то же время версия о загадочном пси-лазере отлично укладывалась в последующее ЧП в морге. Такое развитие событий было логичным и даже привычным для Злобина: одно преступление всегда тянет за собой цепочку новых.

— Где, на ваш взгляд, мог находиться этот пси-лазер? — задал вопрос Злобин, смирившись с мыслью, что профессор теперь числится его неофициальным экспертом. — Насколько я понимаю, любое оружие, даже самое фантастическое, имеет свои технические характеристики. Меня в первую очередь интересует дальность действия и потребляемая мощность.

— Понял вашу мысль, — усмехнулся Мещеряков. — Скажем так, прибор находился в радиусе городской черты. Точнее определить, увы, не могу. Что же касается мощности… Не думаю, что накачка лазером энергией производилась из городской электросети. Такой резкий забор мощности не прошел бы незамеченным. А это след — правильно? Получается, использовали независимый генератор. Ну, скажем… — Мещеряков указал за окно, из которого открывался вид на набережную Преголи. — Силовая установка теплохода вполне бы подошла. Или армейский полевой генератор. Вариантов не так уж много.

— Ясно. — Злобин сделал быстрые пометки на листке бумаги. — А теперь вкратце расскажите о других видах пси-оружия. Пригодится для общего развития. Когда еще жизнь сведет с таким специалистом.

Он намеренно переключил внимание Мещерякова от Важнейшей информации. Профессор клюнул на удочку и польщено улыбнулся.

— Третий уровень — излучатели психосферного воздействия. По сути, это приборы первого уровня, но большей мощности. Ими облучают большие массы людей, создавая ощущение тревоги и повышая уровень внушаемости. Собственно, воздействие осуществляют проповедники, телеведущие и прочие вожаки толпы. Четвертый уровень — оружие глобального, планетарного масштаба. Русский ученый Вернадский выдвинул теорию ноосферы.

Некой энергетической субстанции как продукта мозговой активности человечества, окружающей Землю подобно ионосфере. Оружие четвертого уровня, будь оно создано, способно было бы избирательно поражать отдельные зоны ноосферы, созданные конкретными этносами, нациями или религиями. Представляете? Нажал кнопку — и стер у китайцев память о том, что они китайцы. Или все мусульмане разом забыли про пророка. Иваны непомнящие, големы, биороботы с девственно чистым сознанием! Миллионноголовая биомасса, из которой можно лепить все что вам угодно. — Глаза профессора вспыхнули нездоровым азартом.

— Фашизм какой-то! — пробормотал Злобин.

— Технофашизм как единственно возможный путь развития техногенной цивилизации. Коммунизм нам построить не дали, значит, после краха капитализма наступит фашизм как единственно возможный способ разрешения противоречий двадцатого века. Согласитесь, это же так разумно — иметь расу генетически здоровых господ и биомассу для создания биороботов. И никаких экологических, социальных и прочих проблем. И никаких прав человека, потому что биоробот не осознает себя человеком. — Мещеряков явно забавлялся, наблюдая за реакцией Злобина. — Думаете, что я моральный урод? Возможно… Но кто тогда светоч русской интеллигенции Сахаров? Сначала создал водородную бомбу для уничтожения всего человечества, а потом вдруг озаботился проблемами прав человека в отдельно взятой стране. Я хоть логичен и последователен в своих взглядах.

Злобин всю сознательную жизнь провел в общении с малоприятными типами. Порой их доставляли в кабинет с еще перемазанными кровью руками. Он научился терпеливо слушать любого. Ждать, когда в словесной скорлупе появится трещинка, и бить в нее, чтобы добраться до гнилой сердцевины. Он чутко уловил болезненные интонации в голосе Мещерякова, словно тот сейчас продолжал проигранный некогда спор.

— А в поступках? — пошел в атаку Злобин. — В поступках вы также логичны? Создаете пси-оружие, а потом бежите в провинциальную прокуратуру давать показания. Вы не похожи на тех полудурков, что стоят с плакатами у Генпрокуратуры и требуют прекратить испытания пси-оружия. И на борца за справедливость мало похожи.

— Простим убогим их неведение. Они даже не знают, чего требуют. — Мещеряков презрительно фыркнул. — Стоят у органа государственной власти и требуют защиты от власти. Вы заметили, что мы все время говорим об оружии? Я-то знаю, да и вы наверняка читали, что пси-энергией, всяческой йогой и биоэнергетикой можно лечить. Но власть — это насилие. А насилие нуждается в совершенном оружии. Как вы думаете, что в первую очередь будет финансировать любая власть: здравоохранение подданных или вооружение своих опричников? Можете не отвечать.

Злобин про себя отметил, что Мещеряков ловко вильнул в сторону, уводя разговор в нужное ему русло,

«Так, хватит с меня зауми, пора спускаться с небес на землю», — решил он.

— Владлен Кузьмич, что вы делали вчера, после того как покинули место происшествия?

— Пошел в гостиницу. — Мещеряков недоуменно уставился на Злобина. — А что?

— Во сколько вы там были?

— Около одиннадцати. Точнее узнайте у дежурной по этажу.

— И чем занимались сегодня с утра до часа дня?

— Проснулся в девять, позавтракал. До двенадцати тридцати работал в архиве.

— Кто может подтвердить? — Злобин приготовился записывать.

— Профессор Ованесов. И работница архива Астахова. Имени-отчества, простите, не запомнил. — Мещеряков надменно вскинул подбородок. — Не понял, я уже превратился в подозреваемого?

Злобин выждал, пока Мещеряков сам не осознает всю серьезность своих слов.

— И такое бывает. Причем довольно часто.

Мещеряков замкнулся, насупился и демонстративно уставился в окно.

«Так-то лучше», — подумал Злобин.

— Вот бумага. — Злобин положил на стол несколько листов. — Докторской диссертации мне не надо. Просто коротко изложите то, что вы мне сейчас рассказали.

Он вышел из кабинета, прошел по коридору и постучал в дверь начальника убойного отдела.

— Заходи! — раздался голос Жарикова.

Начальник обедал. Злобин отвел взгляд от бутербродов на столе. Только сейчас почувствовал, насколько голоден.

Жариков уплетал овощную смесь прямо из банки, запивая бульоном из кружки.

— Видал, Андрей Ильич? С такой работой скоро начну бульонные кубики на ходу всухомятку жрать. Присоединяйся. Хлебни любимый напиток оперов. — Он приподнял кружку.

— Водку, что ли? — поморщился Злобин.

— Водка — это лекарство. А «Галлина Бланка буль-буль» — услада для желудка. — Жариков причмокнул сальными губами. — Как свидетель?

— Спасибо, удружил. — Злобин присел на угол стола. Не удержался, взял бутерброд. — Ты говорил, у тебя опер в гостинице «Калининград» работает?

— Понял, не дурак, можешь не продолжать. — Жариков набил рот хлебом, запил бульоном. — Уф! Парню я уже отзвонил, дал задание заодно собрать информацию на Мещерякова. С потерпевшим Николаевым они на разных этажах жили, но за неделю не могли не пересечься.

Злобин не стал поправлять. Погибший у кафе в отделении до сих пор проходил по паспортным данным как Николаев. О генерал-майоре ГРУ Гусеве опера пока не знали.

— И в архив Фонда культуры пошли кого-нибудь. Затем к профессору Ованесову. Пусть подтвердит алиби Мещерякова на сегодня до первой половины дня.

— Ильич, без ножа режешь! — взмолился Жариков. Злобин вспомнил, что всего час назад своими руками перебирал содержимое бака в поисках мозга Гусева, и отложил бутерброд. Подошел к окну, глотнул свежий воздух. Ком, подкативший к горлу, медленно опустился в желудок.

— Да, чуть не забыл. — Жариков вытер пальцы клочком бумаги. — Где она у меня?.. Ага! — Он вытащил из-под стопки папок лист, показал Злобину. — Пока ты умные беседы вел, я пробил Мещерякова по всем учетам. Мужик он крутой, в высоких сферах крутится. Заведовал лабораторией психологической коррекции при газовом концерне. Год назад уволился. В девяносто шестом проходил сразу по двум уголовным делам. По подозрению в изготовлении наркотиков сутки провел в Лефортове.

— Вот как? — Злобин развернулся.

— Не становись в стойку, — усмехнулся Жариков. — Дело закрыли за отсутствием состава преступления. Ровно через день после возбуждения. Чего ты хочешь — Москва!

— Очень интересно. А второе?

— В тоже самое время, обрати внимание. Убийство некоего Виктора Ладыгина. Прошел свидетелем. Ладыгин был учеником профессора. — Жариков прищурился, разбирая телетайпные строчки. — Дело закрыто. Велось Генпрокуратурой при оперативном сопровождении службы безопасности президента. О как![41]

Он бросил листок на стол и занялся бутербродами. Злобин взял листок, пробежал глазами, сунул в карман.

— Спасибо.

— Кушай на здоровье, — ответил Жариков с набитым ртом. — Кстати, перекуси, не стесняйся. А то у тебя такой вид, будто ты мешки с цементом таскал.

— Состояние вязкого воздуха, — пробормотал Злобин, потирая висок.

Жариков потянул носом и кивнул.

— Амбре у нас еще тот, согласен. У Сени в агентуре одни бомжи. Как пригонит их на беседу, так потом хоть топор вешай. — Он зачерпнул ложкой овощную смесь, зачавкал, блаженно прищурившись. — Мещерякова отпускать будешь, или найдем повод задержать? Ты только скажи, пьяную драку я ему прямо на нашем крыльце организую.

— Нет, мужики, я с вами когда-нибудь да чокнусь, — тяжело вздохнул Злобин. — Ты еще хуже Твердохлебова.

— Э нет! Петя у нас живая легенда, как Алла Пугачева. Как он колбасит, мне даже в страшном сне не снилось. Пять трупов навалил — и весь в шоколаде! — Жариков отряхнул крошки с рубашки. — Так, пожрал, теперь можно и поработать. — Он привстал, но тут же опять плюхнулся в кресло. — Слушай, Злобин, будь человеком! Сними ты с меня висяк с Черномором, пусть Петька дальше дело крутит. Никто на моем участке на такое не способен, зуб даю.

Злобин уже взялся заручку двери. Подумав, сказал:

— Отработай каждый шаг Мещерякова за все время, что он был в городе, тогда решу.

— Договорились, вечером я тебе всю подноготную на этого шизика принесу. — Жариков выскочил из-за стола. — Да я за показатели отдела удавлюсь. Сам поеду!

— Бог в помощь, — бросил Злобин на прощание.

* * *
Мещеряков оторвался от бумаг, уставился на вошедшего в кабинет Злобина своими птичьими глазами.

— Я закончил, — проскрипел он.

— Прекрасно. — Злобин сел за стол, придвинул к себе четыре листа, покрытых небрежным, рваным почерком.

— Разберете? — поинтересовался Мещеряков.

— Конечно, я уже знаю, о чем идет речь.

— Мой почерк всегда был головной болью для машинисток. Печатать на компьютере умею, но барышням из принципа отдавал все в рукописи.

— Почему? — Злобин оторвался от чтения.

— Зачем же плодить безработицу? На большее они не способны, а перед декретом где-нибудь и кем-нибудь поработать надо.

— А вы кем работаете?

— Работал. Возглавлял лабораторию психокоррекции в одном крупном концерне. Уже год нахожусь в свободном плавании.

— Уволили? — с ноткой сострадания в голосе спросил Злобин.

— Нет, сам ушел. В творческий не оплачиваемый отпуск.

— Завидую. — Злобин вернулся к чтению. Про себя подумал, что приятно общаться с человеком, когда в кармане лежит справка на него из ВУЦ МВД. Можно верить на слово.

Он отложил листки. Достал сигареты.

— Я могу идти? — спросил Мещеряков.

— Только один вопрос.

— Судя по этому, вы ждете пространного ответа. — Мещеряков указал на сигарету в руке у Злобина.

— Зависит от вас. — Злобин чиркнул зажигалкой. — Дело в том, что я никак не могу уловить мотива вашего появления здесь. Простите, но вы никоим образом не похожи на граждан, сигнализирующих в органы о преступлениях. Солидный, образованный человек, научное светило — что вам до нас, сирых и убогих? Начну вас таскать на допросы, отвлекать от работы… Зачем вам это надо? И тем не менее вы инициативно пришли ко мне. Вы человек логики, так в чем же она здесь?

Мещеряков смерил его холодным взглядом.

— Вы вторглись в сферы за гранью вашего понимания. И чем дальше, тем больше будет вопросов, на которые вам никогда не найти ответа.

— Я постараюсь. — Злобин прищурился от табачного дыма.

— То, чем я занимался, называется магией. — Мещеряков указал на листки своих показаний. — Как верно заметил мой ученик, магия — это контролируемая шизофрения. Грань между рациональным и иррациональным тонка, тоньше волоса. Отклонишься в одну сторону — ничего не узнаешь и ничего не поймешь. Поведет в другую — засосет в болото бреда.

— Разберусь, не волнуйтесь. С балансом рационального и иррационального у меня полный порядок. Я же живу в стране, где половина народа голодает, а по телевизору рекламируют таблетки от ожирения. Моей жене в июле заплатили за март, а я сегодня конфисковал полмиллиона долларов. И пока еще не сошел с ума от этой иррациональности.

— Полмиллиона, — задумчиво повторил Мещеряков, словно пробуя слово на вкус. — И вы так спокойно об этом говорите? С вашим опытом, хваткой и чутьем на нищенской зарплате…

— Владлен Кузьмич, — спокойно ответил Злобин, — чужие деньги не вызывают у меня хватательного рефлекса.

— О! — Мещеряков изогнул бровь. — Так вы, батенька, ангел. Только не обижайтесь, ничего зазорного в этом нет. Есть особый род ангелов — серые. Их Господь посылает карать грешников. Остается пожелать вам успеха. — Мещеряков всем видом показал, что больше разговаривать не намерен.

«В прокуратуру добровольно приходят от раскаяния, из страха и из расчета. Завтра я буду знать о тебе больше, тогда и поговорим», — решил Злобин.

— Надеюсь, в ближайшие дни вы не намерены уехать?

— Нет, — коротко ответил Мещеряков.

— Тогда утром, скажем, часиков в одиннадцать, жду У себя в прокуратуре. — Злобин протянул руку.

Рукопожатие у Мещерякова оказалось вялым, ладонь дряблой и безвольной. Неожиданно он усмехнулся.

— Ситуация напоминает анекдот. Вы не находите?

— Какой еще анекдот? — нахмурился Злобин. Мещеряков встал.

— Тот, в котором пациент спрашивает, можно ли зайти через недельку, а врач отвечает: «Ну вы и оптимист!» — Он зашелся крякающим смехом, прикрыв рот кулаком.

— А вы себя к какому типу относите? — Злобин не скрыл раздражения.

— К жизнерадостным пессимистам. — Мещеряков неожиданно перешел на серьезный тон. — Потому что знаю: если началась магия, можете забыть привычные представления о реальности. Все пойдет наперекосяк и гораздо быстрее, чем вы рассчитывали. А финал будет полной неожиданностью.

— Пророчествуете? — холодно спросил Злобин.

— Нет, знаю. По личному опыту. Честь имею! — Мещеряков поклонился и быстро вышел из кабинета.

«Страх, — догадался Злобин. — Не раскаяние и не расчет, а страх. Держался старик до последнего, а под конец не выдержал, страх-то и проклюнулся. Магия, ирреальное! Наизобретал черт знает чего, а теперь испугался, что и его могут, как Гусева. Одним нажатием кнопки… В принципе,они любого могут».

— Да, чуть не забыл! — Он набрал номер телефона капитана порта. — Григорий Степанович? Привет, Злобин беспокоит! Как живешь, морской волк?.. Слушай, дай-ка справочку: в порт не заходили какие-нибудь необычные суда? Ну не сухогрузы с бананами, естественно… Что?.. И когда пришвартовался?.. Понятно. Спасибо, Гриша!

Он скорописью записал: «Научное судно „Мебиус“. Под либерийским флагом. Подводные поисковые работы. Встал у причала вчера в 17 час. 20 мин. Предположительное время убытия — завтра в первой половине дня. Команда — тридцать два человека, все — граждане стран Европейского содружества».

— Черт, отберут дело фээсбэшники, сердцем чую. — Злобин тяжело вздохнул. Отвернулся к окну.

С Балтики на город ползли прозрачные белые тучи — предвестники шторма.

Особый архив

Дневник Рейнхарда Винера, 13 апреля 1944 года
Весной сорок второго научная экспедиция «Аненербе» провела первые полевые испытания того, что сегодня я с полным правом называю Оружием Возмездия.

В целях конспирации в газетах поместили сообщение, что мы пытаемся экспериментально подтвердить теорию «полой Земли». Шизофреник Бендер путался у нас под ногами и играл роль сельского дурачка. Его приходилось терпеть как один из элементов системы конспирации. Об истинных целях экспедиции на остров Рюген знали лишь пять человек, в том числе — я.

Несколько суток мощные радары, направленные под углом сорок пять градусов к горизонту, облучали атмосферу инфракрасным лучом. Дальность действия радара составляла двести километров, и любой школьник может легко вычислить, куда должен был падать луч, отраженный от ионосферы. Точно в ту область, где на картах Меркатора находится легендарный город Туле. Смогло ли наше послание достигнуть прошлого, утверждать невозможно. Лишь самое ближайшее будущее даст на это ответ. Самым очевидным эффектом было мощное «северное сияние», полыхавшее в небе еще неделю после отключения радара. И странные видения, до галлюцинаций, что преследовали нас, пятерых избранных, на острове Рюген.

…Тогда я знал лишь то, что в 1889 году в Асконе, на острове Рюген, Гартман и графиня Констанция Вихмейстер, подруга Блаватской, основали первый в Европе теософский светский монастырь. Позже, в 1925-м, в Асконе откроется одна из первых коммун ариософов — «Свастика-Хейм». С благословения Ланца фон Либенфельса ей присвоят статус «дома» Ордена Новых Тамплиеров. Поразительно, почему этот клочок суши так притягивает к себе мистически мылящих людей.

Ответ мне подсказала фрау Клаудия Гурженко, в беседах с которой я коротаю унылые вечера в этом тихом имении.

Древние славяне, населявшие всю Европу вплоть до Одера и Эльбы, называли этот остров Руян. От него в былины перешло слово «Буян». На острове находилось центральное капище бога Световита, аналогичного нашему Одину или Зевсу греков. Летописцы утверждают, что Руян-остров почитался славянами так же, как католики сегодня чтут Ватикан. И народ, называвшийся рюгены, или — русины, считался хранителем этого святого места.

Когда новгородский князь Гостомысл, оставшись без наследников, решил передать власть в надежные руки, то по совету волхвов он обратился к правителю острова Руян. К Королю-магу, как назвал бы его я. И этот Король по имени Дион направил в Новгород своих сыновей — Рюрика, Синеуса и Трувора.

Отсюда следует поразительный вывод: Русью правят не пришлые варяги-германцы, а славянские Короли-маги из рода Хранителей острова Руян.

Только узнав об этом, я смог расшифровать свои сны, терзавшие меня на острове Рюген. Мне грезилась исполинская четырехликая статуя неизвестного божества. И горящая Чаша у его ног…


Комментарии переводчика:

Рюген — остров близ южного побережья Балтийского моря, в составе Германии.

Герард Меркатор (1512–1594) — самый известный картограф всех времен, впервые показал на карте древнюю страну Гиперборею со столицей Туле.

Клаудия Гурженко (фамилия искажена) — хранительница музея в Киеве. Осталась в городе во время оккупации ради спасения ценнейших произведений искусства и памятников культуры. При вывозе коллекций в рейх последовала за ними. Постоянно вела учет и каталог новых поступлений. Благодаря ей был существенно облегчен поиск похищенных нацистами ценностей. В конце войны оказалась в Восточной Пруссии, работала с доктором Роде. Осуждена судом за сотрудничество с фашистами на десять лет. До последних дней жизни находилась под надзором территориальных органов КГБ.


16 апреля 1944 года
…Не нахожу себе места. Секрет оружия, способного стереть память у целого народа, оказался до обидного прост. Вот его схема: Остров Рюген, инфракрасные радары и Чаша в фокусе лучей. Технически воплотить эту идею можно хоть сегодня. Дело за главным элементом — Чашей Огня.

Глава 24. Банный день

Алла блаженствовала.

Прохладная вода ласкала тело, еще хранящее жар сауны. Журчал маленький водопад, струя воды, пенясь, вырывалась из разинутой пасти какого-то морского чуда-юда. Мозаику из янтаря, декорирующую обычную трубу, сотворил какой-то ваятель-самоучка. Претензия на роскошь получилась достаточно убогой.

Алла легла так, чтобы струя била по бедрам. Выставляла из воды то один бок, до другой, подставляя их под упругие удары водопада. Лучшего массажа, чтобы убрать лишнее с талии, невозможно себе представить.

Теперь нельзя расслабляться, решила она. Нужно следить за своим телом, как спортсмену перед Олимпиадой, чуть наберешь лишнего, чуть снизишь уровень, потеряешь форму — обойдут, вмиг обойдут на повороте молодые и жадные. Алла не хотела проиграть. Знала, до сосущего страха под ложечкой осознавала, что другого шанса просто не будет.

С Корзуном сразу же пошло как по маслу. На такой ударный старт Алла даже не рассчитывала. В клубе лишь встретились взглядами, как Алла поняла: мужик готов. Пощипал михалковский ус, масляно блеснул взглядом, наклонился к Дубанову, что-то коротко бросил. По-барски, небрежно и не ожидая возражений. Дубанов подошел к бару, поклонился и пригласил Аллу к столу.

Может, Корзун и страдал похмельем, но даже по-утренне слегка помятым выглядел сногшибательно. Особенно Аллу заводили усы. Ухоженные усы Никиты Михалкова. И еще умопомрачительный галстук. А туфли Корзуна, их он небрежно выставил из-под стола, следовало снять и отдать в местный музей. Таких шикарных туфель Алла не видела со времен похода на Питер.

Мужчины до первой рюмки вяло переговаривались, а опрокинув в себя по первой, сразу же ожили. Алла для себя отметила, что Корзун выпить не дурак, но научился делать это элегантно, без плебейской жадности. Алла где-то читала, что не пьянеют только люди с нечистой совестью. В таком случае совесть Корзуна должна быть чернее африканской ночи, потому что выпитая за столом бутылка водки «Абсолют» на его манерах абсолютно не сказалась.

Дубанов же раскраснелся так, словно его распирал гипертонический криз. То и дело размазывал по лицу пот, отчаянно сопел и долго переводил дух после каждой рюмки. За Корзуном ему было не угнаться, да и так по всем статьям он уступал холеному и манерному москвичу, как «жигуленок» шестисотому «мерседесу».

— К рыбакам не поеду, — неожиданно заявил Корзун за кофе. — Нет настроения с народом общаться. Начнут водку хлестать… И рыбой там все, наверное, провоняло. Бр-р!

— А куда? — с готовностью отозвался Дубанов.

— Не знаю. Придумай что-нибудь. — Корзун долгим взглядом уставился Алле прямо в глаза.

Она скромно потупилась, а душа просто зашлась от счастья.

— Можно в баньку, — предложил Дубанов. — У меня домик на берегу залива. Сауна хорошая. Не Сандуны, конечно, но тебе понравится.

Корзун пощипал михалковский ус и обратился к Алле:

— Как идея?

Алла сделала вид, что взвешивает все за и против. Сегодня только полная дура из детсада для олигофренов не знает, зачем приглашают в сауну.

— А почему бы и нет? — после секундного размышления ответила она.

Корзун уже по-хозяйски, но не нагло, а уверенно взял ее под локоток. Из клуба вышли втроем. Официантки от зависти вытянули лица и проводили Аллу испепеляющими взглядами.

Когда-то Евгений Корзун был разведчиком. Он окончил журфак Ленинградского университета, но имея в активе год агентурной работы в студенческой среде, в газету работать не пошел, а прямиком отправился в Минскую высшую школу КГБ. Свою роль сыграли рекомендации куратора, характеристика комсомольской организации и наличие не судимых и благонадежных родственников.

Родня у Евгения наполовину состояла из шахтеров Новокузнецка, наполовину из потомственных рабочих питерского «Арсенала». В этой среде высшее образование испокон веку считалось возможностью «выйти в люди», а Евгений шагнул дальше всех, попав в стройно-безликие ряды номенклатурных мальчиков.

Он довольно быстро сообразил, что пролетарское происхождение, с одной стороны, большой плюс, с другой — равновеликий минус. В итоге получался ноль. Ровно столько шансов у него было на настоящую успешную карьеру. Прошли сталинские времена, когда наркомами становились в тридцать лет. По Кремлю шаркали полупарализованные руководители, на местах рулили пенсионного возраста начальники и места освобождать не спешили. Оставался проверенный способ сделать карьеру через брак, но дочки генералитета морщили носик, узнав о пролетарском происхождении Корзуна. К тому же по результатам неизвестных Евгению тестов его включили в группу будущих нелегалов, и с женитьбой пришлось повременить.

Правда, по результатам тех же тестов из группы его исключили незадолго до выпуска. За кордон пришлось ехать легально, как журналисту-международнику, предварительно женившись на девушке с хорошей анкетой. На супругу Евгений с тех пор смотрел как на неизбежное зло.

Из всего курса спецдисциплин, прослушанных в Высшей школе, Евгений уяснил, что главное в разведке, как и у во всяком криминальном ремесле — не попадаться. Войти в анналы разведки, отсидев лет двадцать за шпионаж, в его планы не входило. Если особо не раздражать своей активностью контрразведку страны пребывания, а руководителя резидентуры не доводить безумными инициативами, то весь срок командировки проведешь без особых проблем. Вернешься домой с трофеями в виде импортного барахла, с новыми впечатлениями и непередаваемым обаянием выездного человека. За возможность выезжать, за счастливый жребий служить родине за ее пределами Евгений был согласен терпеть все, включая жену.

Девяносто первый год поставил точку в карьере разведчика. Евгений Корзун сначала растерялся. В стране и в мозгах людей произошел форменный переворот, превратив черное в белое, высокое в низкое. Бывший секретарь обкома КПСС назначил себя гарантом демократии, диссидентов, спавших и видевших развал собственной страны, признали совестью нации, научные сотрудники решили стать министрами, а Ясенево[42] самопровозгласило себя духовным центром государственности и патриотизма. Евгений, осознав, что в его услугах больше не нуждаются, одним из первых дезертировал с невидимого фронта.

Очень скоро умение заводить знакомства, манипулировать людьми и информацией, не делать резких телодвижений и не брать ответственность на себя дали положительный результат. У Корзуна появились все признаки успеха: четырехкомнатная квартира, трехэтажный коттедж, две машины, сын в английском колледже, жена в соболях и любовница в норковой шубке.

Белое здание-крепость в Ясеневе он сменил на офисную высотку на Октябрьской площади, о чем не жалел. Дела в банковской группе, в которой он теперь служил, крутились не мельче, чем в бывшем Первом главке, без натяжек их можно было назвать операциями в государственных и международных масштабах. А денег за те же обязанности платили несравнимо больше. Евгений, как все, принадлежавшие к номенклатуре советских времен, не мог отделить патриотизм отличного достатка. За идею работали другие. Те, кому бросали двадцатку премии к юбилею Октября, а в новое время месяцами не платили зарплату.

* * *
Евгений Корзун поковырял вилкой рыбу, поддел кусочек, принюхался.

— Это что? — спросил он.

— Форель, Женя, — ответил Дубанов.

— Местная? — с подозрением спросил Корзун.

— Испанская. Местная вся передохла, — хохотнул Дубанов. — У моря живем, а рыбы не видим. Всю, что ловят, сразу же продают за границу.

Корзун отодвинул тарелку. Осмотрел стол, уставленный рыбными яствами.

— Знаешь, Серега, нажрешься всяких миног и лангустов в китайских кабаках — и так захочешь простой картошечки с соленым огурчиком… Аж слюной захлебнешься. Проще надо жить, проще. — Он плеснул в рюмку водки.

— Какие проблемы, только скажи — ребята быстро сообразят, — с готовностью отозвался Дубанов.

Корзун промолчал, задумчиво покусывая веточку петрушки. Откровенное угодничество Дубанова ему льстило.

Оба сидели, как патриции, завернувшись в простыни. Но Корзун не без удовольствия отметил, что Дубанов весь состоит из тугих складок жира, дебел телом, как буфетчица в рабочей столовой. А он, Корзун, по-спортивному легок в кости и благородно сухощав. И главное, в Дубанове появился налет провинциальности, что не отпарить никакой баней.

Корзун не чокаясь выпил водку, поправил усы, еще влажные после парной. Прижался затылком к теплым доскам, источающим легкий запах эвкалипта, и блаженно закрыл глаза. За стеной русалкой плескалась в бассейне Алла. Девка ему понравилась. Глупая и длинноногая. Прошли времена, когда парткомы блюли нравственность. Теперь Корзун мог открыто позволить себе то, чем так стращали все годы работы в КГБ. Пьянка, аморалка и нескромность в быту перестали считаться смертными грехами.

— Хорошо сидим, — вздохнул Корзун.

Дубанов успел беззвучно опрокинуть рюмочку и закусить балычком.

— Может, по второму кругу? — предложил он, вытирая сальные губы.

— В каком смысле? — усмехнулся Корзун.

— Как прикажешь. — Дубанов подмигнул.

Корзун уже успел попариться в сауне и уединиться с Аллой в маленькой комнате за бассейном. Поняв намек, а главное, уловив халдейские интонации в голосе банкира, Корзун благодушно расплылся в улыбке.

«Я себе цену знаю. Меня Москва не абортировала, как ни старались некоторые. Прижился, корни и связи пустил, не вырвешь. А этому толстячку цена — один звонок в Москву. Сорок центов за минуту разговора. Получается, два бакса максимум», — подумал он, сквозь опущенные веки разглядывая Дубанова.

— Покуролесить еще успеем. Сегодня рабочий день, правильно? — Корзун потянулся за сигаретой. Отмахнулся от зажигалки, поднесенной Дубановым. Прикурил сам. Движения после парилки сделались замедленными, в затылке от выпитого образовалась сосущая пустота. Он откинулся в кресле так, чтобы затылок прижимался к теплым доскам, и продолжил: — Рабочий день… Первый день последней недели.

Дубанов изобразил на раскрасневшемся лице максимум заинтересованности.

— Скоро мы все на картошку с огурцами перейдем, Серега. — Корзун сигаретой указал на стол. — Плохие вести я привез из Москвы.

Дубанов скосил глаза в сторону. С секунду размышлял, потом сказал:

— ГКО. Я угадал?

— Поясни. — Корзун пыхнул сигаретой.

— Жека, я же финансист и в пирамидах кое-что понимаю. — Дубанов углом простыни вытер вспотевшее лицо. — Объем торгов по долгосрочным выпускам резко упал. Кто-то начал отзывать капитал с рынка ГКО. Я точно знаю, что «СБС-Агро» за гроши втюхал свой пакет америкашкам. Если Минфин не накачает в пирамиду денег, она рухнет к ядрене фене, завалив всю страну фантиками обесцененных облигаций. По моим расчетам, произойдет это до октября.

— Умен, ничего не скажешь, — хмыкнул Корзун. — Биржевые спекуляции есть законный способ отъема денег у дураков. Для успеха нужна информация стопроцентной надежности. Вот я тебе ее и передаю. Ровно неделя. Ты понял? Не-де-ля! — по слогам произнес он.

Дубанов дрогнул лицом, налил стакан сока, выпил жадными глотками.

— Не успею, — выдохнул он. — Нужны контракты, нужно прикупить валюты… Нет, ребята, я не уложусь. Раньше надо было предупредить.

— Разбежались! Других за три дня предупредят. А большинство вообще обо всем только в газетах прочтет.

— В газетах? — насторожился Дубанов. — Так-так-так… Решение надо же принимать на уровне правительства. — Он прикусил губу и скосил глаза.

— Слушай, кончай скрипеть мозгами, — поморщился Корзун. — В Москве знают, что делают.

— Сомневаюсь, — покачал головой Дубанов. — Бабки вы свои вытащите, но заработаете финансовый и правительственный кризисы одновременно.

— Не твоя печаль, — махнул рукой Корзун. — Тебе поручено все свободные активы срочно бросить в этот… — Он прищелкнул пальцами. — Реальный сектор.

— Жень, у меня здесь не Силиконовая долина, вкладывать не во что. Мне что, крейсер вам прикупить?

— Авиапредприятие вместе с аэропортом. — Корзун сел, положив локти на стол. — Оно у вас единственное в области. Монополия на авиарейсы гарантирована.

— Так мне его и продали! — хохотнул Дубанов.

— Дашь им кредит. Любой. Чем больше, тем лучше. Деньги сгорят через неделю, все встанет раком, а через месяц мы объявим предприятие банкротом и получим даром в счет погашения кредита. Через полгода заключим договор с немцами на реконструкцию аэропорта. Что не может летать, сдадим на металлолом. Что долетит до Африки, продадим черным. По лизингу получим «Боинги». У вояк купим транспортные самолеты. Как перспектива?

— Сколько выделяете на операцию? — спросил Дубанов.

— Сто пятьдесят миллионов. Из них двадцать — как невозвратный кредит. Остальные — первый этап инвестиций.

Дубанов быстро просчитал в уме и подытожил:

— Суммарно получится миллиончиков пятьсот. Узнаю стиль Очкарика. Его идея?

Корзун кивнул.

— Одного вы не учли, мужики. — Дубанов поболтал в стакане остатки сока. — Никто здесь себя через колено согнуть не даст. Здешние мужики свое добро кровью и потом нажили, а не по распределению получили. Это в Москве в миллионеры назначали, а здесь миллион по копейке складывали. За свое местные сами удавятся и кого хочешь придушат.

— Надеюсь, ты не себя имеешь в виду? — прищурился Корзун.

— В смысле придушат — да. Прямо в кабинете губернатора. Или ты думаешь, мне такой фортель простят? Только посмотри на это не с московских высей, а отсюда — с земли. Одним хапком из-под губернатора вырвать единственный аэропорт!

— Губернатору будет не до тебя, я гарантирую. Кредит оформишь через московский филиал. Дело по банкротству возбудим в Москве. Исход гарантирован.

— Да-а, узнаю Очкарика. — Дубанов вспомнил тщедушного, с лицом дегенерата-отличника бывшего министра в гайдаровском правительстве. — Сколько светит мне?

— Твой банк будет обслуживать проект. Одной наличкой за авиабилеты завалишься.

— Это понятно. А лично мне сколько отстегнули?

Корзун помолчал, разглядывая Дубанова.

— Два процента. Плюс оцени информацию о крахе ГКО. Она тоже денег стоит.

— Узнаю Очкарика, — покачал головой Дубанов, не скрыв разочарования. Спорить не стал, знал, решение окончательное и обсуждению не подлежит.

— Идея его, а техническая часть — моя. Прессу, силовое прикрытие, компромат — все беру на себя. — Корзун плеснул водку в рюмки себе и банкиру. — Операция у нас будет простой, как мычание. Твоя задача — повязать как можно больше местных. На это отпускают десять процентов от суммы кредита. Пусть распихают по карманам, потом меньше орать будут. Список всех, кто погрел руки, передашь мне. Кто у тебя начальник кредитного отдела?

— Все еще Кульков. — Дубанов постучал по столу. — Туп, как баобаб. Даром что родственник начальника налоговой службы. Он у меня весь кредитный фонд разбазарил. Возврат кредитов — ноль целых хрен десятых.

— Замечательно! Именно такой кадр нам и нужен. Вечером найди возможность пригласить его на ужин. Посмотрю на баобаба вблизи.

— Хорошо. — Дубанов поднял рюмку. — За успех нашего безнадежного дела?

— За успех!

Они выпили, с минуту молчали, занятые закусками.

— Черт, как приедешь в провинцию, так хоть печень с собой бери запасную. — Корзун помял правый бок.

— А в Москве ты постишься, да? — подколол его Дубанов.

— Ой, лучше не напоминай. — Корзун вытянулся, откинув голову. — Хорошо… Да, кстати, за девочку спасибо. С толком работает.

Дубанов опустил глаза, сделал вид, что занят намазыванием икры на блин.

— Где ты ее нашел? — спросил Корзун.

— Сама на тебя запала. Еще вчера в ресторане.

— А мужичок ее как на это смотрит? — Корзун внимательно наблюдал за банкиром сквозь опущенные веки. Дубанов откусил свернутый в трубочку блин. Пожевали

— Женя, подумай, кто он, а кто — ты.

Корзун самодовольно усмехнулся и, успокоенный, закрыл глаза.

На столе запиликал мобильник. Их было два, торчали усиками антенн между тарелками. Ситуация сложилась, как в рекламе. Корзун с Дубановым переглянулись, потом каждый схватил свой телефон.

— Тебя, Женя. — Дубанов первым посмотрел на дисплей своего мобильного.

— Слушаю! — Корзун прижал трубку к уху и расслабленно откинулся в кресле. — Привет. — Он с минуту слушал чью-то возбужденную речь. — Ладно, не тарахтит Подъезжай, поговорим. Если срочно… Знаешь, куда? — Он хмыкнул, покосившись на Дубанова. — Ладно, жду.

Лицо Корзуна сделалось напряженным, глубже проступили складки у носа. Он пощипал кончики усов.

«Очевидно, делает так всякий раз, когда принимает решение, — отметил Дубанов. — Надо запомнить».

— Проблемы, Женя? — вежливо поинтересовался Дубанов.

— Ерунда, — отмахнулся Корзун. — Но разговор предстоит приватный, ты уж извини.

— О чем речь! Банька и дом в твоем полном распоряжении. — Дубанов встал, подхватив соскользнувшую до пояса простыню. — Если потребуюсь, я в банке. А вечером продолжим банкет.

Корзун кивнул, думая о чем-то своем.

— Значит, до вечера. — Дубанов, раскачиваясь на толстых ногах, пошел в раздевалку.

— Слушай, не в службу, а в дружбу… Позови Алку, — бросил ему вслед Корзун. — Пусть массаж сделает. Спина что-то болит. Она умеет, не знаешь?

Дубанов, свистя одышкой, повернул к двери в бассейн;

Пока шел, успел обдумать ответ, не вызывающий подозрений. Он взялся за ручку двери, оглянулся, подмигнул следящему за ним Корзуну.

— Должна уметь. Правильно я думаю?

Корзун расплылся в самодовольной улыбке. И сполз в кресле так, что над столом осталась только голова.

* * *
Алла мяла спину Корзуну и тихо млела. «Мамочки, только бы не упустить! Широкоплечий, длинноногий, тело не дряблое. Волосы — соль с перцем. Умру, а не отдам», — билось в ее головке, укутанной полотенцем. За лицо она была спокойна, и без макияжа ее можно было узнать, не то что некоторых. Даже приятней становились черты, мягче, в чем она убедилась, мимоходом глянув в зеркало. А вот ушей своих Алла почему-то стеснялась. От водки и пара они становились не нежно-розовыми, как ей хотелось, а пунцово-красными. Приходилось прятать и жутко комплексовать.

Она чутко следила за реакциями мужчины и старалась запомнить, где, какие замочки находятся на его теле и какими ключиками их открывать. Теперь в этом разомлевшем под ее ласками теле, как в шкафу со множеством отделений, находилось все, что ей нужно от жизни. Нужно только подобрать ключик и открыть.

«Раз — и костюмчик от Диора. — Она нежно сжала мышцы на шее. — Ра-аз. И еще — раз. И что-то дорогое и пушистое к зиме». Ее руки прошлись вдоль позвоночника.

Под лопатками у Корзуна находились, как она уже знала, особо чувствительные зоны. Алла медленно стала погружать острые ногти в кожу, Корзун тихо застонал и закусил губу:

«А это, милый мой, квартирка в новостройке. Маленькая, но уютная», — пряча улыбку, подумала Алла.

Корзун тихо урчал, как разомлевший кот. Блаженно щурил глаза.

— Ниже. До поясницы, — попросил он.

Алла стала послушно кулачками выколачивать напряжение из тугих мышц.

— У тебя красивое тело. Женя, — в который раз и абсолютно искренне сказала она. — Такой спортивный… Сколько тебе лет, если не секрет?

— Сорок семь.

— Не может быть! — Руки ее на секунду замерли. — Никогда бы не дала.

— В смысле? — Под опущенным веком сально блеснул глаз.

Алла прыснула, сделав вид, что шутка ей понравилась. Она подумала, что Корзун уже созрел для переворота на спину со всеми вытекающими из этого положения последствиями. Даже стала медленно и чувственно вжимать пальчики в его поясницу.

Но тут в предбаннике забухали чьи-то шаги. Дверь без стука распахнулась. Струя свежего воздуха, ворвавшаяся в эвкалиптовый уют сауны, взбила салфетки, рассыпанные по столу.

Вошел крепкий мужчина в светлой куртке. Коротко стриженный, но не бандит. Их в свое время Алла повидала достаточно. Но взгляд у него был страшный. Зло зыркнув, на Аллу, он саркастически усмехнулся,

— С легким паром, Женя, — процедил он. Алла испуганно прижала простыню к груди. Решила для начала поиграть с Корзуном в стеснительность и не разгуливать без надобности голой и, оказалось, не зря.

— А, это ты, — с вальяжной ленцой протянул Корзун. — Аллочка, пойди попарься. Нам поговорить надо.

Он сел на массажном лежаке, закинув угол простыни на плечо. И сразу стал похож на римского патриция, принимающего доклад, не выходя из термы. Алла видела такого же артиста в голливудском фильме, но давно, еще девчонкой.

Алла плотно прикрыла за собой дубовую дверь. В бассейне плескалась вода, заглушая все звуки. Но в коридорчике, ведущем в парную, был уютный тупичок, и вентиляционное отверстие в нем сообщалось с комнатой отдыха, где расположились мужчины. Частично из необходимости отработать поручение Дубанова, а по большому счету — из личного интереса Алла решила подслушать разговор.

Слышимость оказалась идеальной, тем более мужики объяснялись на повышенных тонах.

«Разборки», — смекнула Алла, даже не разобрав, о чем конкретно идет речь. Таких базаров у Гарика она наслушалась предостаточно. Да и прочие ее знакомые, друзья и клиенты мужского пола время от времени выясняли отношения, как бараны, сшибаясь лбами и угрожая друг другу всеми карами Египта.

— Тебя конспирации не учили, Федя? — услышала Алла недовольный голос Корзуна. — Чего приперся?

Тяжко скрипнуло кресло под грузно опустившимся в него телом.

— Самый умный, да? — Голос мужчины звучал зло, с едва сдерживаемой яростью. — Он будет яйца парить, а за его хреноплетства пусть другие отдуваются. Во! Видел?!

— Толком говори. И не суй мне свои ручонки, не люблю.

— Я уже видел, что ты любишь…

— Не твое дело, — обрубил Корзун. — Что ты прибежал, как в жопу ужаленный?

— Не зли меня. Женя. Я с утра на нервах.

— Да пошел ты…

— Что?! — взревел мужик.

Следом послышались грохот сдвигаемой мебели, звон посуды, сопение, мат и звуки ударов.

Алла присела на ослабевших ногах, инстинктивно прижала ладошку к губам.

— Херово тебя в твоей разведке драться учили! — победно произнес мужик.

— Сука, ты мне нос сломал, — жалобно простонал Корзун.

— Не сломал, а отрихтовал слегка. Ничего, не помрешь, красавец мужчина. На, утрись.

— Я охрану позову, они тебе башку оторвут! — прогнусавил Корзун.

— Сидеть!! Завалю, как быка! И бабе твоей еще одну дырку сделаю.

В комнате повисла гробовая тишина. Стало слышно, как в вентиляции протяжно ноет ветер. Алла в панике забилась в тупичке. Пути для бегства не было. Впереди дверь в парилку и глухая стена.

«Ну, мать, попала!» — с ужасом подумала она. Из раскаленной сауны тянуло жарким воздухом, но по всему телу Аллы бежали мурашки. Она рефлекторно сжала дрожащие колени.

— Федя, убери ствол и давай поговорим спокойно, — как-то заторможено произнес Корзун.

— Страшно? И мне страшно. Теперь мы на равных. — Под мужиком скрипнуло кресло. — Водку будешь? — На столе звякнуло стекло.

— Нет.

— Еще захочешь, когда новости узнаешь, — пообещал мужчина. — Кхм. Хорошо пошло. Качественную водяру пьешь, Жека. Это в разведке ко всему импортному привык, да?

— Можно подумать, ты в Германии самогон хлестал. Если он свяжет Гусева с вашими янтарными делами, пиши пропало. А Злоба, если взял след, пойдет по нему до конца.

— Он что, такой крутой?

— Для вас, московских, он никто и зовут его никак, А здесь он — крутой Уокер и Жеглов в одном лице. Сейчас ты на его земле, и Злоба порвет тебя на британский флаг два счета.

Услышав фамилию прокурора, Алла испуганно поджала губы.

— Только не пугай! Один звонок в Москву — и твоего Злобина больше нет.

— Вот и сделай этот звонок, пока не поздно. Это все, что от тебя требуется.

— Ладно, заметано. Теперь слушай дальше, — начал Корзун.

— Да заткнись ты, нафталин! — оборвал его мужик. — Своим финансистам мозги парь. Они на твое конторское прошлое разинув рты смотрят. А для меня ты — ноль. Нафталиновый пиджак!

Алла решила, что это какое-то особенно оскорбительное ругательство, — такая тишина вновь повисла в комнате.

— Совсем нюх потерял ты, Женя, — продолжил мужик. — Я уж молчу, что за две минуты узнал, куда ты с Дубановым направился. Это мелочи. Но не тебе меня учить конспирации. Бабу тебе подложили, как послед нему лоху! А ты знаешь, что ее хахаль сейчас в СИЗО сидит? Во-во, вижу, проняло. Сейчас вообще под стол упадешь. Взял его лично Злобин по делу Музыкантского. Утром у Алки обыск был. Она тебе не рассказала? Не успела, значит. А Дубанов не сказал, что из его банка изъяли четыреста шестьдесят штук баксов как черную кассу Гарика и Музыкантского? Сам понимаешь, если Алка в разработке как близкая связь Гарика, то твоя фамилия уже у Злобина на карандаше.

Корзун длинно и витиевато выматерился. Алла вздрогнула всем телом, тихо заскулила и осела. Чалма из полотенца свалилась на колени.

— Женя, сколько ты дашь, если я тебя из этого дерьма вытащу? — донеслось из вентиляционного отверстия.

Алла через силу выпрямилась. Встала на цыпочки. Начиналось самое интересное.

— Мало, — отрезал мужик.

— А сколько ты хочешь?.. — спросил Корзун. — Ого!

— Будешь торговаться?

— Ладно, согласен, — после недолгой паузы ответил Корзун.

— С дураками я работаю по стопроцентной пред оплате, Женя. До вечера бабки должны упасть на мой счет. Никакого черного нала, никаких русских банков. Перевод с номерного счета на номерной счет в эстонском банке. Получу подтверждение перевода — буду считать, что ты согласен. На слово я уже тебе не верю.

— Погоди, я не запомнил номер счета.

— Я и говорю, совсем мозги пропил, — проворчал мужик. — Куда тянешь? Бери ручку и сам переписывай.

— Ты уже что-то спланировал?

Алла впервые услышала в голосе Корзуна заискивающие нотки.

— Так я тебе и сказал! — По полу проскребли ножки кресла. — Да, Женя, ты из области без моего ведома не уезжай, ладно? Дождись результата. Сам понимаешь, рэксы мои тебя везде достанут. А дороже пяти штук, если честно, ты не стоишь.

Хлопнула входная дверь, по полу прокатился холодный сквозняк.

Алла покосилась на дверь в сауну. Подхватила с пола полотенце и приготовилась, заслышав шаги Корзуна, мышкой пробежать три метра до двери и забиться в горячее нутро парилки.

Но вместо шагов послышался звон бутылочного стекла. Забулькала жидкость, перетекая из бутылки в рюмку. Раз. Потом еще раз. И еще раз.

«После третьей не закусываю», — мелькнуло в голове, и Алла чуть не зашлась истерическим смехом. Еле сдержалась.

Послышался пиликающий набор мобильного телефона. Алла навострила ушки.

— Алло, Петрович? Корзун говорит… Нет, из Калининграда. Докладываю обстановку. Дубанов оборзел до крайности, рассчитывать на него нельзя… Почему-почему. Замшел в своей провинции, вот почему. Местных больше боится, чем нас. Да, а деньги, сука, из нас сосет. Еле уломал на два процента. Честно говорю, всю кровь у меня выпил. Короче, Петрович, готовьте временного управляющего банком. Как только Дубанов подпишет договор с летчиками — а я сделаю все, чтобы бумаги были готовы за два дня, его можно… кхм, увольнять… Зачем вызывать в Москву? Все здесь устроим… Ха! Инициатива наказуема, да?.. Ладно, ладно, сам займусь. Поговори с мужиками, как решите, так и будет. Что значит не до него? Ты поговори, а потом перезвони мне. Мое дело предложить, а решать вам. Ладно, до связи!

Пиликнул сигнал отбоя. Алла замерла, как бегун на старте.

— Писец! — отчетливо произнес Корзун,

Алла вихрем ворвалась в сауну, бросилась на полку, забилась в самый угол.

Ждать пришлось долго. От жара волосы сделались сухими и ломкими. Она прижимала ладошками горящие уши и тихо поскуливала от боли. А Корзун все не шел.

* * *
Елисеев вышел на крыльцо, ударом ноги захлопнул за собой дверь.

Сырой морской ветер ударил в лицо. Елисеев жадно, хищно раздув ноздри, втянул воздух. От выпитой водки и духоты сауны немного кружилась голова. На свежем воздухе гнев сразу же утих, только злые молоточки еще колотили в висках.

Елисеев медленным взглядом обвел окрестности.

Финский домик с сауной Дубанов выстроил на самом берегу залива. При желании, выскочив из парной, можно было добежать до воды. Сзади к участку подступала плотная стена камыша. Слева шла песчаная пустошь. Единственная на косе дорога вела к яхт-клубу. На фоне неба виднелся только частокол мачт и крыша вышки.

«Больше километра, — прикинул расстояние Елисеев. — Хорошее место. Тишина и ни одного свидетеля».

Он покосился на пожилого мужчину в линялой тельняшке, с безучастным видом потрошащего рыбу. В тазу плескалась вода, мутная от крови и требухи. Четыре леща, выложенных в ряд на доске, таращили мутные мертвые глаза. Мужчина сидел на корточках на ступеньке открытой веранды и на появление Елисеева не обратил никакого внимания.

— Слышь, дед, ты тут за кока? — спросил Елисеев.

— Хозяину жратву из ресторана привозят, — ответил мужик, не поднимая головы. — Это я для себя стараюсь. Елисеев отметил, что мужчина прижимает рыбу ребром полусжатого кулака. Пальцы при этом не шевелились, словно парализованные.

— Дед, ты где руку повредил?

Мужчина поднял голову, потер плечом небритый подбородок.

— Где все. На войне, — ответил он.

Елисеев потерял всякий интерес к ветерану неизвестной войны. Запахнул полы куртки, пряча кобуру. Прикрыв глаза, еще раз длинно втянул носом воздух.

В углу веранды на скамейке сидел крепкий парень лет двадцати, помесь денщика и охранника в одном лице. Своих обязанностей он выполнять не мог, потому что был надежно заблокирован рослым мужчиной, демонстративно держащим правую руку под камуфлированной курткой.

— Пошли, — коротко бросил Елисеев, спустившись по ступеням.

Мужчина, хоть и был старше охраняемого, по-мальчишески легко перемахнул через перила, едва коснувшись их ладонью, и пристроился рядом с Елисеевым.

Шел он на полшага сзади, прикрывая спину Елисееву. Спереди их страховал еще один мужчина, стоявший у замершей посреди дворика «Нивы».

Едва Елисеев с напарником приблизились, страхующий прыгнул на водительское место и завел мотор.

— Дядя Миша. — Молодой охранник встал за спиной у сидевшего на ступеньках мужчины.

— Чего?

— Я проверю, может, они грохнули его.

— Не дергайся, салага. — Дядя Миша воткнул нож в доску. — Если бы он москвича с бабой замочил, мы с тобой уже плавали бы в заливе. — Он сплюнул сквозь зубы. — Кверху пятками.

Он, не спуская глаз с пылящей по дороге «Нивы», достал мокрыми пальцами сигарету, сунул в рот.

— Не, я пойду. Хоть одним глазком…

— Бабу голую не видел? — усмехнулся дядя Миша. — Стой, где стоишь.

«Нива», вильнув в сторону, уступила дорогу несущемуся навстречу серому «мерседесу».

— Видал? Дубановская тачка назад едет. — Дядя Миша вытер о колени пальцы, достал спички. Прикурил. — Без нас господа разберутся.

Он со стоном выпрямился. Потер поясницу. Пыхнул сигаретой. И, шаркая разбитыми ботинками, пошел за дом.

Терпеть пытку жарой больше не было сил. Кожу нестерпимо жгло, из тела уже не выступало ни капельки пота. Даже простыни сделались хрусткими и горячими, словно только что из-под утюга.

Алла тихонько приоткрыла дверь. Прислушалась. Ничего, только плеск водопада в бассейне. Она судорожно сглотнула вязкую слюну. До жути хотелось пить.

Первым делом Алла пробежала в тупичок, вытянулась в струнку, пытаясь уловить хоть какой-то звук из вентиляционной решетки. От напряжения и жара, разлитого по всему телу, у нее закружилась голова и ослабели ноги. «Пошли они… Убьют так убьют», — обреченно подумала она.

Покачиваясь, пошла по коридорчику, волоча по полу простыню. С тоской покосилась на бассейн. Прохладная вода, подернутая мелкой рябью, тянула к себе. Захотелось рухнуть в воду, разбросать руки и лежать, пока по телу не пойдут холодные мурашки.

Алла толкнула дубовую дверь.

В комнате ее встретила тишина. Разгромленный столе опрокинутыми тарелками. В пепельнице дымит забытая сигарета. Скомканная простыня на полу.

Алла плюхнулась на диван. Схватила бутылку минералки, жадно припала к горлышку.

— Уф! — Она оторвалась от пустой бутылки, облизнула потрескавшиеся губы. Ногой поворошила простыню на полу. В середине красовались кровавые разводы. — Вот, блин, погуляли! — простонала она.

Алла свернула пробку на новой бутылке. Вылила на себя. Холодная пена, шипя, поползла по груди, собралась на животе и двумя ручейками сбежала по бедрам.

Алла мутным, бездумным взором уставилась в потолок. И стала медленно проваливаться в липкую темноту…

…Боль обожгла щеку.

Алла с трудом открыла глаза.

— Сволочь, — простонала она, еще не сообразив, где и с кем находится. Сквозь бредовую пелену, залившую глаза, ей показалось, что над ней склонился Гарик.

«Твою мать… Опять мордовать начнет», — с ужасом подумала она и вскочила, по привычке защищаясь локтем.

— Тихо, девка! — прохрипел какой-то незнакомый дядька.

Алла удивленно уставилась на заросшее щетиной лицо, пытаясь вспомнить, где она его видела. Вдруг вспомнила, что лежит совершенно голая, вскрикнула, прикрылась руками.

— Да не смотрю я. Было бы на что. — Дядька отошел в сторону.

Алла тряхнула головой. Нашарила простыню, как могла закуталась в нее.

— А где Женя? — спросила она, с трудом разлепив губы.

Дядька в линялой тельняшке усмехнулся, показав металлические зубы.

— Уехал. Шла бы ты домой, девка. — Он швырнул ей платье. — Минуту даю.

Алла не успела поймать… Платье хлестко ударило по лицу. Алла зажмурилась, из-под век сразу же брызнули жгучие слезы.

Грохнула дверь. В пустой комнате повисла тишина.

Только журчала вода, выливаясь из распахнутой пасти морского чудо-юда.

Глава 25. Аритмия

Белая «Нива» подъехала прямо под окна офиса адвокатской конторы «Эрнест».

Елисеев выскочил раньше, чем машина затормозила, прыгая через ступеньки, взлетел на крыльцо.

Эрнест Янович Крамер оборудовал офис в бывшем помещении детского клуба при ЖЭКе, но его совесть это не обременило. Отгрохав евроремонт по высшему стандарту, он напрочь выветрил из помещения дух сердобольной слезливости. Если малолетние правонарушители и нуждались в заботе, Эрнест Янович готов был ее обеспечить. За серьезный гонорар, естественно.

Елисеев прошел мимо испуганной секретарши и распахнул дверь из красного дерева. В кабинете, играющем всеми оттенками благородного красного дерева, за огромным столом восседал Эрнест Янович.

— В чем дело? — театральным тенором спросил он, подняв голову. — Какое вы имеете право…

Елисеев плюхнулся в кожаное кресло, распахнул куртку так, чтобы был виден пистолет. Рука Эрнеста Яновича потянулась к телефону.

— Не советую. — Елисеев перевел взгляд на секретаршу, застывшую в дверях. — Пошла вон. Девушка охнула и захлопнула дверь. Эрнест Янович настороженно осмотрел посетителя.

— Хотя вы и не представились… кажется, я догадался, с кем имею дело. И лицо мне ваше знакомо. Смею вас Заверить, о вашем недостойном поведении сегодня же будет уведомлено ваше начальство, — холодно процедил он.

— Да прекратите вы балаган, Крамер, — поморщился Елисеев. — Кстати, выключите магнитофон. Разговор у нас будет приватным.

— У нас не получится никакого разговора. — Адвокат откинулся в кресле, демонстративно скрестив руки на груди.

— Значит, о покушении на контрабанду антикварных изделий из янтаря по сговору с Музыкантским и Гариком Яновским вы желаете говорить под магнитофон? Ваше право, Эрнест Янович.

Руки адвоката легли на стол, холеные пальцы забарабанили по столешнице, замерли, уткнувшись в одну из пластинок инкрустации.

— Уже лучше, — усмехнулся Елисеев. — Значит, поговорим?

Эрнест Янович нажал кнопку на селекторе, медовым голосом обратился к секретарше:

— Рита, все в порядке. Просто у клиента срочное дело и плохо с нервами. — Я поняла, Эрнест Янович, — робко отозвалась Рита.

Адвокат поправил галстук, одернул манжеты рубашки.

— Я готов вас слушать, но перед этим хочу заметить. — Крамер выдержал паузу. — Покушение на контрабанду весьма трудно доказать. А уж соучастие — тем более.

— Упаси господь, обвинять такого достойного господина! Я просто хочу сверить кое-какие факты. После чего дам вам совет. — Елисеев вальяжно вытянул ноги. — Итак, Гарик Яновский получил в свои грязные лапы редчайшие кубки из янтаря. Пошушукался с Музыкантским на предмет их контрабандного вывоза. А Музыкантский порекомендовал обратиться к вам. И вы, Эрнест Янович, по своим каналам нашли покупателя в Москве. Очень крупную фигуру в банковском мире. Председателя финансовой группы «Алеф». Назвать фамилию?

— Обойдемся без персоналий! — Эрнест Янович нервно вскинул руку.

— Как скажете, — пожал плечами Елисеев. — Тогда нет необходимости называть фамилию эмиссара «Алефа», который уже прибыл в город по вашему вызову. Вы уже знаете, что сделка под угрозой. Проблема в том, что Гарик погорел по глупости. И стараниями Злобина отправлен на нары. Странно, что вы, Эрнест Янович, не спешите его оттуда вызволять.

— Возникли некоторыеобстоятельства, — обронил адвокат.

— Но вы все еще хотите провернуть сделку? — спросил Елисеев.

Эрнест Янович, свесив голову, сосредоточенно разглядывал инкрустацию на столешнице. Потом резко откинулся назад, аккуратно поправил седую шевелюру

— Вы обратили внимание, что я ни опроверг, ни подтвердил ваши домыслы? Потому что считаю недостойным себя комментировать подобный бред. — Глаза адвоката сверкнули праведным гневом. — Об этой провокации я немедленно проинформирую коллегию адвокатов и общество «Мемориал». Мы не допустим возрождения тридцать седьмого года!

— Ой, напишите сразу в «Бнай Брит», что уж мелочиться! — поддел его Елисеев.

— Что вы себе позволяете?! — задохнулся от возмущения Эрнест Янович.

Елисеев одним рывком вскочил на ноги, перевалился через стол и поймал Эрнеста Яновича за галстук. Намотал бордовый лоскут шелка на кулак, притянул к себе адвоката.

— У тебя назначена встреча с эмиссаром в ресторане «Земландия». Мой тебе совет, не ходи на встречу. Забудь о москвиче.

Эрнест Янович повел шеей, справляясь с удушьем. Лицо налилось краской.

— Вы… Вы с ума сошли! — сипло прошептал он. — Меня же убьют! Кинуть «Алеф» — это смертный приговор.

— Кубки у тебя? — спросил Елисеев, туже затягивая удавку.

Крамер из стороны в сторону затряс головой.

— У Гарика?

— Нет, — просипел адвокат.

— Музыкантский увез?

— Не-ет!

Елисеев разжал пальцы, толкнул Крамера в грудь, отбросив на спинку кресла.

— И где они?

Трясущимися руками Эрнест Янович стал поправлять одежду, но пальцы плохо слушались, галстук так и остался болтаться поверх пиджака.

— Понимаете, Дымов увез в Гамбург только фотографии, это я знаю точно. Кубки спрятал. У него есть дочь… Я уже принял меры. До вечера все можно успеть урегулировать, клянусь вам.

— Что за меры?

— Карине Дымовой подбросят наркотики. В нужный момент появлюсь я и сделаю предложение, от которого она не сможет отказаться.

Елисеев присел на край стола. Закурил сигарету Задумавшись, уронил пепел на стол. Крамер быстро смахнул столбик пепла ладонью.

— Осторожнее, прошу вас, — пробормотал он.

— Да пошел ты, — огрызнулся Елисеев.

Он поискал глазами пепельницу, не нашел и раздавил окурок о шляпку чернильницы.

— Если хочешь жить, уходи в тень, Крамер. Немедленно, — процедил Елисеев.

— Но я же несу некоторые обязательства…

— Гроб твой скоро понесут, старый дурак! — Елисеев поправил кобуру, съехавшую на живот. — Короче, давай отбой наркоте и ложись на грунт.

— Это невозможно! — Эрнест Янович бросил взгляд на настольные часы.

— Когда и где? — быстро спросил Елисеев. Эрнест Янович помялся и, сделав над собой усилие, ответил:

— Сейчас начнут. В гостинице «Турист».

— Идиот! — выдохнул Елисеев.

Встал, заправил выбившуюся рубашку, наполовину застегнул «молнию» на куртке, спрятав пистолет.

Как пистолет, направил указательный палец в лицо Крамеру.

— Я предупредил. Исчезни с глаз!

У Эрнеста Яновича мелко-мелко задрожали веки.

— Я правильно понял: вы работаете с этим… как вы изволили выразиться, эмиссаром? — запинаясь, прошептал он. — И ваши требования являются согласованной позицией, так?

Елисеев обжег его тяжелым взглядом и вышел, громко хлопнув на прощание дверью.

Оставшись один, Крамер расслабленно осел в кресле. Сжал пальцами виски и плотно закрыл глаза. От импозантного пожилого мужчины не осталось и следа. В кресле сидел измученный страхом старик со всклоченной седой головой и беспомощными складками в углах рта.

Слабой рукой Эрнест Янович потянулся к телефону, набрал номер. Перед соединением он откашлялся и заставил себя говорить привычным вальяжно-самоуверенным голосом.

— Добрый день, Крамер беспокоит. Давид Михайлович на месте?.. Давид, здравствуй! Мне срочно нужна одноместная палата и диагноз. Скажем, сердечная аритмия… Нет, лично для меня. Срочно, Давид, ты понял? Будет лучше, если из офиса меня увезет «скорая»… Через десять минут? Отлично! Жду.

Он бросил трубку. Увидел окурок, вплющенный в крышечку антикварной чернильницы. Брезгливо скривил губы и щелчком сбил окурок на пол.

Через десять минут к офису подкатила «скорая». На виду у всего дома санитары вывели Эрнеста Яновича, заботливо поддерживая под локти. Адвокат шел, осторожно передвигая ослабевшими ногами. Как человек, который боится потревожить притаившуюся под грудиной боль.

Глава 26. Солнечный Лев

Странник

Максимов вышел из ванной, приняв душ и переодевшись. Заглянул в спальню.

Карина свернулась калачиком на кровати, по плечи закутавшись в простыню. На подушке ярко горело медное пятно ее волос.

— Спишь? — спросил Максимов.

— Нет, тебя жду, — тихо отозвалась Карина. Максимов присел на край кровати, потрепал Карину по волосам.

Карина, оказалось, по-детски покусывала палец.

А я как кто? Как черная кошка,
Что весь день сидит у окошка.
И все ждет и ждет,
Когда дождь пройдет.[43] —
как дети на утреннике, прочитала она.

— Что это? — удивился Максимов.

За окном бушевал знойный август.

— Меня маленькой часто одну оставляли. Я от скуки стихи писала.

— И во сколько ты эти написала?

— В пять лет. — Карина поймала его руку, прижала к груди и замерла. — Ты меня не бросишь?

— Нет. — Максимов попробовал освободить руку, но она не дала. — Но нам надо заняться бизнесом. ООО «Черт и младенец» объявляет о начале своей работы.

Карина хихикнула, отпустила его руку, перевернулась на спину и потянулась.

— А может, здесь останемся? — предложила она, сладко улыбнувшись.

— Нет, в движущуюся мишень труднее попасть. — Максимов встал. — Пойдем пообедаем.

Карина спрыгнула с кровати, на ходу обняв Максимова, пробежала в комнату

Он задержался, незаметно разложив новые контрольки. Номер уже обыскивали, очевидно, сделают это еще раз.

— Телефон! — донесся голос Карины. — Я возьму?

Максимов прошел в гостиную, отнял у нее мобильный.

Знакомый голос Сильвестра назвал фамилию и два номера телефона.

— Я запомнил, — сказал Максимов. — Что еще?

В ответ прозвучали гудки отбоя.

«Наши держат темп, — с удовлетворением отметил Максимов. — Прикрытие — это то, что мне сейчас нужнее всего».

Карина пыталась сладить с лямкой от рюкзачка, но никак не попадала в нее рукой.

— Помог бы, видишь, девушка страдает! — бросила она через плечо.

Максимов пристроил рюкзачок у нее между лопатками. На застежке кармашка болтался игрушечный львенок оранжевого цвета.

— Талисман? — спросил он, потрепав львенка.

— Солнечный лев — знак силы, — пояснила Карина. Максимов машинально из врожденной склонности к порядку застегнул змейку на кармашке, угнав львенка влево.

Последний раз осмотрел комнаты, забросил на плечо сумку и подтолкнул Карину к дверям.

В гостиничном коридоре стояла тишина. Только из холла, где сидела дежурная по этажу, доносился женский смех и бубнящий мужской голос.

Чем ближе подходил Максимов к источнику звуков, тем сильнее внутри нарастало беспокойство. Он покосился на Карину. Она шла, обхватив его одной рукой за талию, делала два шага на его один и ни о чем плохом, похоже, не думала.

Оказалось, дежурную развлекал мужчина самой невыразительной наружности. Короткий бобрик волос, ярко блестящая цепь на шее, но при этом китайская хлопковая рубашка унылого зеленого цвета и бежевые брюки. Максимов отметил этот диссонанс в его костюме.

«Или недавно стал бандитом, или только косит, — подумал Максимов. — На вид лет тридцать, а ни одной татуировки».

— Ну все, Жанна, пойду пройдусь, — сказал он, когда Карина с Максимовым прошли мимо к лифту.

— Только не очень далеко, Павлик, — с игривой интонацией попросила Жанна.

Максимов пропустил Карину в лифт, только шагнул в кабину сам, как сзади налетел Павлик.

— Ух, успел! — выдохнул он, обдав запахом недавно съеденного обеда.

Карина уткнулась в грудь Максимову, повернувшись к мужчине спиной.

— На какой? — спросил Максимов.

— На первый, естественно, — глупо усмехнулся Павлик.

Максимов нажал кнопку, и кабина поплыла вниз.

— Тоже приезжие? — спросил Павлик.

— Полегче! — Карина дернулась, отстраняя слишком плотно прижавшегося к ней мужчину.

— Да разве я такие душегубки делаю? — возмутился Павлик. — Как шпроты в банке. Правда, командир?

Максимов промолчал. В эту минуту он больше всего жалел, что не видит рук мужчины.

Наконец лифт остановился. Двери разъехались в стороны.

Павлик первым выскочил наружу.

— Мерд! — по-французски выругалась Карина, брезгливо передернув плечами.

Она уже стояла на пороге спиной к Максимову, и он обратил внимание, что львенок теперь болтается посредине рюкзачка.

— Постой, — Максимов поймал Карину за талию, нырнул пальцами в кармашек на рюкзачка.

«Если там полно всякой дребедени, мы пропали. Времени выгребать все просто нет».

Оказалось, кармашек пуст. Максимов без труда нащупал маленький полиэтиленовый шарик. Бросил его в круглое отверстие вентиляции под потолком кабины.

— Что там? — Карина оглянулась через плечо.

— Все нормально, — успокоил ее Максимов. Мимоходом проверил задний карман брюк. Ему наркотики почему-то не подбросили.

Из лифта они вышли, задержавшись всего на несколько секунд.

В холле их уже ждали.

Павлик заблокировал двери. Двое у стойки регистратора дружно повернули головы. Третий, стоявший на ступеньках, ведущих в ресторан, дернул себя за воротник рубашки.

— Только ничего не бойся, — успел прошептать Максимов, наклонившись к уху Карины.

Их довольно профессионально взяли в кольцо. Карину схватили за руки, оттеснив от Максимова.

— Милиция! — радостно выпалил самый молодой. Максимов подавил желание разбросать ментов по разным углам и вежливо поинтересовался у того, что дергал себя за воротник, подавая сигнал:

— В чем дело?

Он по возрасту и, наверное, по званию был старше всех, не горячился, как его молодые сотрудники. Особого охотничьего азарта в его глазах Максимов не увидел.

— Мы подозреваем, что девушка занимается распространением наркотиков, — уставшим голосом пробубнил старший. Весь он был блеклым и бесцветным, как и его голос. — Пройдемте, граждане.

Судя по побледневшему лицу, обвинение Карина посчитала вполне реальным.

Их провели в подсобное помещение, где уже скучали две тетки-уборщицы.

— О, уже ведут, — выдала одна. Старший, смутившись, крякнул в кулак.

— Так, граждане понятые. Сейчас мы проведем обыск вот этой гражданочки.

В глазах у бабок сразу же вспыхнул недобрый интерес.

— А разве не полагается обыскивать лицу одного пола? — подал голос Максимов. Старший оглянулся.

— Вот тебя я обыщу лично, — пообещал он. — Личные вещи можно шмонать и так, — пояснил он для понятых. Тетки согласно закивали. Старший стянул с Карины рюкзачок, поставил на стол.

— Предлагаю добровольно выдать наркотики, оружие и прочие запрещенные материалы.

— У меня ничего нет. — Карина оглянулась на Максимова.

Он подмигнул ей.

Старший вздохнул, словно приступал к тяжкой работе, и высыпал содержимое рюкзачка на стол.

Максимов удивился, сколько всего может уместить женщина в таком небольшом объеме. Коробочки с косметикой, пачка сигарет, зажигалка, пачка салфеток, блокнотик и две ручки, мятый детективный покетбук, заколки для волос, паспорт, три игрушки от киндер-сюрприза, надкусанный шоколадный батончик.

Старший демонстративно отделил от кучи вещей упаковку презервативов. Бабки сразу же закудахтали, стали коситься на Карину.

— Вы что, резинок не видели, кошелки старые? — огрызнулась Карина.

— Разговорчики! — со старшинским металлом в голой се осадил ее старший.

Пальцы его нырнули в кармашек рюкзачка, долго шарили внутри. Ему пришлось до конца расстегнуть змейку и вывернуть кармашек, чтобы убедиться, что чека героина в нем нет.

«Пропал бесхоз». Максимов спрятал улыбку. Стоявший рядом с ним опер вытянул шею, стараясь лучше разглядеть печальный итог обыска.

— Не хе-хе себе, — прошептал он. Максимов достал из нагрудного кармана удостоверение помощника депутата Государственной думы, показал оперу.

— Будем дальше в балаган играть, или мне позвонить в приемную губернатора? — вежливо поинтересовался он.

— Ну-ка покажи! — потребовал старший. Долго вертел в руках удостоверение. — Карманы есть? — спросил он у Карины.

Она развела в стороны клеш юбки. В высоком разрезе показалась нога почти до верхушки бедра. В просвечивающем свете все убедились, что карманов нет. Бабки, увидев такое отсутствие комплексов у подрастающего поколения, возмущенно закудахтали.

— Тихо, гражданки! — осадил их старший. Он протянул Максимову удостоверение. Зло насупился, уставившись на россыпь предметов на столе. Он явно не мог найти достойный выход из тупиковой ситуации.

— Я понимаю, работа у вас такая. Всякое случается. Обойдемся без протокола? — пришел на помощь Максимов.

Старший почему-то никак не мог решиться на мировую.

— Это ваша знакомая? — спросил он, кивнув на Карину.

— Карина — внучка профессора Ованесова. А он друг моего деда, профессора Арсеньева. Таким образом, Карина мне не чужая. И, конечно же, я несу за нее ответственность.

Эту тираду Максимов произнес, купаясь в восхищенном взгляде Карины.

Старший осмотрел Максимова с головы до ног, задержав взгляд на карманах.

«Если действует по приказу, то сейчас побежит докладывать, а если кто-то вежливо попросил об одолжении, то психанет. У девчонки оказалась надежная крыша, а ходатай об этом не предупредил. Ну, мент, решай быстрее, а то всю солидность растеряешь», — мысленно подогнал его Максимов.

— Можете идти. — Старший опергруппы, поморщившись, крякнул в кулак. — Ошибочка вышла.

Он явно хотел добавить какое-нибудь ругательство, но сдержался.

— Я понимаю, — согласился Максимов. — Карина, нам пора!

Опер за спиной у Максимова отступил, освободив выход.

Из кабины «Нивы» отлично просматривался выход из гостиницы и дорожка, ведущая к стоянке машин.

— Они, — облегченно вздохнул Елисеев. — А я думал, опоздаем.

По лестнице в обнимку спустились Максимов с худенькой девушкой ростом ему по плечо. Ветер облепил юбку вокруг ее ног.

Водитель тихо присвистнул.

— А у малолетки ножки-то ничего! — авторитетно оценил он.

— Ты лучше на мужика смотри, — осадил его Елисеев. — И запоминай.

Сам не отрывал недоброго взгляда от пары, удаляющейся по направлению к стоянке. Шли бодро, девчонка часто закидывала голову, наверно, смеялась.

«Или Эрнест, мудель старый, соврал, или Максимов выкрутился», — решил Елисеев.

— О, Федор, полюбуйся. Менты сейчас передерутся!

На парапет высыпала группа мужчин в штатском. Самый старый из них шел впереди, резко отмахиваясь рукой. Рядом, понурив голову, семенил низкорослый крепыш в зеленой рубашке и бежевых парусиновых штанах.

— Откуда знаешь, что менты? — спросил Елисеев.

— А вон тот, в штанцах китайских, у меня вчера паспорт проверял, — объяснил водитель. — У него цепь на шее — обхохочешься! Он эту медь, наверно, зубной пастой до золотого блеска каждое утро дрючит.

— Надо же, сам выкрутился, — с ноткой уважения в голосе пробормотал Елисеев.

Со стоянки выехал серый «фольксваген-пассат». Водитель «Нивы» покосился на Елисеева, тот кивнул. «Нива», пропустив вперед две машины, тронулась следом за «фольксвагеном».

Странник

Максимов вел машину одной рукой, другой пытался отцепить оранжевого львенка, подвешенного за пуговицу на рубашке.

— Надо же, я его наградила орденом Солнечного Льва, а он, неблагодарный! — Карина перехватила его пальцы.

— Слушай, врежемся сейчас — наградят посмертно, — строгим голосом предупредил Максимов. — Ты, кстати, поняла, почему тебе статью по наркоте сватали?

— А она у них самая ходовая. Сунул в карман — вынул срок. И ничего доказывать не надо.

— Нет, милая. — Максимов покачал головой. — Кто-то знал, что если тебя отвести на экспертизу, то сгоришь ты на анализах синим пламенем. Анаша, чтобы ты знала, неделю в крови держится. Героин — больше месяца.

— Я не колюсь, — обиделась Карина.

— А кто вчера курил? — напомнил Максимов. — Кстати, где взяла?

— Лешка дал за то, что тебя на аэродроме дождалась.

— Значит, полгорода знает, что ты покуриваешь травку. И кто-то умно сумел распорядиться этой информацией.

— Ой, только не ворчи, ладно? — поморщилась Карина. — В старости ты будешь вредным дедом, поверь моему слову. Кстати, слышал: что не хотят или не могут делать старики, считается предосудительным? Это Чехов сказал, между прочим.

— Может, он в тот день не с той ноги встал, вот и ляпнул? А ты жизнь себе испортишь.

Карина наморщила носик и отвернулась. Максимов отцепил львенка, чтобы не обидеть Карину, сунул в карман рубашки.

— Не дуйся, малыш. Лучше подумай, кто тебя так подставил. Гарик Яновский отпадает. Не его стиль. — Максимов с улыбкой вспомнил крепыша, что сейчас отдыхал в роще за городом. — Человек этот умный, хитрый и имеет связи с милицией. Во всяком случае, законы он хорошо знает.

Карина не шелохнулась, делала вид, что изучает тротуар и прохожих.

— Ну? — не выдержал Максимов.

— Из юристов я только Эрнеста знаю. Гарик его Дымову сватал. Говорил, круче него в городе никого нет.

— А в связи с чем они упоминали этого Эрнеста? — насторожился Максимов. — Кстати, Эрнест — это имя или кличка?

— Имя. У него адвокатская фирма «Эрнест». Если перевести с английского, то получится — честный. Честный адвокат. Прикольно, да? — хихикнула Карина.

«Особенно если учесть, что арестованной дуре полагается адвокат», — мысленно добавил Максимов.

— И в связи с чем они упоминали Эрнеста? — повторил вопрос Максимов.

— Ай, ерунда! Гарик предлагал подстраховаться и приватизировать подвал. По новому закону клад принадлежит тому, кто его нашел и в чьей земле или в чьем здании он хранился. Так ему Эрнест объяснил. Это правда?

— Да. — Максимов кивнул. — Но не вся. Это сработает, если клад не представляет значительной культурной ценности. А ваши янтарные горшки, насколько могу судить, под эту категорию не подпадают. Они подлежат передаче в собственность государства. А вы получили бы за них ровно половину оценочной стоимости. Тоже деньги.

— Вот Дымов Гарика полудурком и назвал! Кто же работает за полцены? — Карина повернулась лицом к Максимову. Уселась, поджав ноги. — К тебе это не относится, Максим. Надеюсь, ты свою долю в закрома родины не понесешь?

— Ее еще получить надо.

Максимов резко сбавил скорость и прижал машину к обочине.

— Ты что! — Карина от неожиданности уперлась руками в панель. — Права купил, машину купил, а водить не купил? Я же голову могла разбить!

— Не голову, а стекло, — поправил Максимов. — Не скучай, я мигом.

Он дождался, когда мимо проедет белая «Нива», открыл дверь.

Подбежал к таксофону по памяти набрал номер. На рабочем месте нужного ему человека не оказалось. И тогда Максимов набрал второй номер — домашний.

Глава 27. Камень трезвости — аметист

Серый ангел

Злобин сосредоточенно поглощал борщ, как принимают необходимое лекарство. И тяжесть, нараставшая в желудке, не приносила удовлетворения. Еда сейчас была для него не удовольствием, а просто калориями, белками, жирами и прочими составляющими, которые необходимо ввести в организм, как бензин в бак машины. На обед домой он приехал из принципа. Официальный обеденный перерыв потратил на дознание в морге и два допроса в отделении милиции и посчитал своим законным правом провести час в спокойной обстановке.

Но если в родных стенах можно отдохнуть телом, то голову отключать Злобин не научился, что он считал своим самым большим недостатком. Занимаясь домашними делами, он продолжал вести дела, спящие в этот момент в его сейфе. По рассказам подследственных, он знал, что в камере они занимаются тем же, только, естественно, просчитывают ходы, уводящие от ответственности, а не подводящие под статью, чем была занята голова Злобина.

В кухню вошла жена, села напротив и, подперев кулаком щеку, стала смотреть, как он ест.

— Второе будешь, Андрюша? — спросила она. — Есть гречка с котлетой.

Злобин отодвинул пустую тарелку. Прислушался к себе, аппетита не было. Но жену обижать не хотел.

— Вера, только чуть-чуть. Мне уже пора бежать.

Жена повернулась к плите.

Худенькая, как тростинка, студентка мединститута Верочка, за которой ухаживал будущий юрист Злобин, с годами округлилась, и тело вошло в полную гармонию с характером, мягким и спокойным. Круглое, с крупными, но правильными чертами лицо Веры светилось добротой, что умные мужчины ценят выше, чем классическую красоту. Злобин не раз втайне поздравлял себя с удачным выбором — кандидаток в жены было немало. Только Вера сумела уравновесить взрывной и упрямый, в казачью родню, характер Злобина, и в семье царили мир и покой. Они уже давно установили правило: о работе дома — ни слова. Когда под одной крышей живут следователь прокуратуры и врач-онколог, обсуждение производственных проблем в семейном кругу уюта в доме не прибавят. Не успеешь оглянуться, как атмосфера в доме пропитается духом каталажки и больничной палаты.

— Я брюки и рубашку уже замочила, Андрюша. В комнате возьмешь другие.

Злобин по интонации понял, что Вера из последних, сил крепится, чтобы не нарушить табу на разговоры о работе. Про одежду, вымазанную в морге, она напомнила не. случайно.

Поковырял вилкой котлету.

— Как Зинаида Львовна? — спросил он, первым нарушив табу.

Жена полчаса назад вернулась из квартиры Коганов, где бомбой взорвалось известие о гибели Черномора. У плохих новостей длинные ноги, а у сердобольных кумушек — длинные языки. Злобин еще осматривал место происшествия, а жене Когана уже сообщили новость.

— Плохо, Андрюша. Как узнала, что с мужем беда, она словно заледенела. Пришлось «скорую» вызвать. Увезли Зинаиду Львовну в кардиологию. — Вера промокнула глаза уголком фартука. — Боюсь, уйдет она, — тише добавила она.

— Как — уйдет? — нахмурился Злобин.

— Врачи не говорят про больных «умер», а только — «ушел». Так принято.

— Странно. — Злобин покачал головой. — Вроде бы вы тоже рядом со смертью каждый день находитесь, а так уважительно… у нас пацаны еще толком бриться не умеют, а послушаешь: «трупешник», «замочили», «бытовуха с мокрухой». Почему так?

— Не знаю, Андрюша. — Она помедлила, как делала это всякий раз, когда боялась словом ранить человека. — Врачи белый халат носят, чтобы грязь не прилипала. А вы — в серой форме, чтобы она не так была заметна. Может, в этом все дело?

Вера стала пальцем собирать со стола хлебные крошки. Злобин подумал, что она прячет глаза, чтобы он не видел слез.

— У меня еще неделя отпуска, я к Зинаиде Львовне каждый день ходить буду. Нельзя ее сейчас одну оставлять.

— Хорошо. — Злобин механически жевал, не ощущая вкуса.

Вера помяла пальцами хлебный катышек, не поднимая глаз спросила:

— Ты найдешь его, Андрюша?

Злобин хотел бросить что-нибудь резкое типа «не лезь в мои дела», но сдержался. Понял, что окриком постарается скрыть свое бессилие.

Он все время пытался проанализировать странную, не укладывающуюся ни в какие рациональные схемы смерть Черномора. И не мог убедить себя, что это не безнадежный глухарь, что есть шансы найти того, кто холодно и профессионально одним ударом пальцев пробил аорту Черномору. Из головы Злобина никак не выходил странный визит профессора Мещерякова. Появился, как черт из табакерки, еще больше все запутав своей научной чертовщиной. Или, наоборот, обнажив подоплеку событий последних суток до предельной ясности?

«Допустим, грушника Гусева убили с помощью пси-оружия, а Черномора убили, зачищая следы. Что из этого следует? А следует тот же глухарь, только вид сбоку. Эту версию мне раскрутить не дадут, хоть тресни».

Злобин люто ненавидел дела, в которых было двойное дно. Убей Черномора дегенерат Колян, синий от татуировок и сизый от бормотухи, было бы невыносимо горько, но — объяснимо. А когда убивают вот так — по плану, выработанному в умных головах людей, не страдающих от голода и холода, из каких-то заумных расчетов, в которых человеческая жизнь ничего не значит, такие дела Злобин ненавидел. Потому что знал: добраться до лощеных, умных и самовлюбленных нелюдей, которые отдают приказы, ему никогда не позволят.

Злобин нахмурился и отодвинул тарелку.

— Извини, Андрюша, я не то сказала. — Вера поджала губы, чтобы не заплакать. Слезы уже стояли в ее темных глазах.

Она убрала тарелку со стола, поставила в раковину. Кухня была крохотная, единственный плюс — дотянуться до мойки или холодильника можно было не вставая.

Злобин потянулся за пачкой сигарет. Вера придвинула тарелку с куском яблочного пирога.

— Лучше поешь, Андрюша.

— Не хочу, — пробурчал Злобин.

— Поешь. — Она мягко улыбнулась, что на ее языке означало крайнюю степень настойчивости. — Мужчина при стрессе должен есть, пусть даже через силу.

— Это еще почему?

Вера повернулась и щелкнула включателем, электрочайника.

— Есть две реакции на стресс — отказ от пищи и жуткий аппетит, — пояснила она. — Как врач говорю: лучше есть. Во-первых, ничто так не успокаивает, как полный желудок. А во-вторых, будут силы преодолеть стресс.

— Голодный зверь опаснее, — возразил Злобин.

— Зверь — да, но не человек. Голодный человек жалок и беспомощен. Голод при стрессе только усугубляет страдания, а мужчина должен преодолевать трудности, а не страдать от них. Ты согласен?

Злобин насупился, но взял кусок пирога.

Вера налила кипяток в большую кружку, прозванную в семье хозяйской: кроме Злобина ею никто не пользовался.

Злобин следил за вьющейся струйкой густой заварки, вливающейся в кружку и постепенно окрашивающей воду в коричневый цвет, и вспоминал фокус, показанный ему Мещеряковым.

— Вера, ты в чудеса веришь? — Вопрос вырвался сам собой, о чем Злобин тут же пожалел.

Жена с тревогой в глазах посмотрела на Злобина, интуитивно догадавшись, что вопрос как-то связан с работой мужа.

— Я восемь лет подряд наблюдала чудо. — Она поставила перед Злобиным чашку. — Завотделением однажды привел старичка. На профессора из старых фильмов похожего. Благообразный такой, с седой бородкой. Глаза лучистые и добрые. Я как раз женщину к выписке готовила. Неоперабельный рак в тридцать лет. Уже румянец во всю щеку.. — Она тяжело вздохнула. — Месяца два оставалось, дальше — агония. Старичок присел на край ее постели, взял за руку. Спросил, что ее так гнетет. А женщина уже смирилась с диагнозом, только боялась, что дочка-второклассница без матери останется. Об одном мечтала: чтобы дочка школу окончила и в институт поступила. А старичок заглянул ей в глаза и улыбнулся. Сказал, что рано помирать, если такое дело ее на земле держит. Лба ее коснулся и сказал: «Поступит дочка, тогда и уйдешь». Вера замолчала, отвернувшись к окну.

— Ну а где же чудо? — не выдержал Злобин.

— Ровно восемь лет прожила. Катя, ее дочка, у нас в кардиологии сейчас медсестрой работает. Учится на вечернем отделении мединститута.

— Вот это да! — Злобин чуть не выронил пирог. — Действительно чудеса.

— Старичок сказал: помощь свыше приходит тогда, когда ты сам уже не в силах помочь. Только надо биться до самого конца, пока не падешь духом от бессилия. Только тогда произойдет то, что написано: «Блаженны падшие духом, ибо утешатся». Чудо — это не везение, а утешение. Просто оно приходит, когда ты его уже не ждешь, поэтому и воспринимается как чудо.

— Странные мысли у твоего профессора!

— А он и не был профессором. Халат для солидности надевал. Больные врачам привыкли доверять, а не святым. Как наш завотделением с ним познакомился, не знаю. Но старичок тот святым был. Самым настоящим.

Злобин сделал большой глоток чая. Вера всегда подмешивала какие-то травы, каждый раз другие. Сейчас из кружки поднимался мятный запах с примесью какой-то душистой горечи.

«Дурак я, дурак! На сколько себя обокрал. Все боялся, что начнем друг на друга ушатами служебную грязь лить. А оказалось, можно по-людски поговорить о работе так, что на сердце легче становится».

Он накрыл ее пальцы своей ладонью, нежно сжал. Вера посмотрела на него с благодарностью и мягко улыбнулась.

Резкая трель телефонного звонка рассыпала тишину. Злобин болезненно поморщился, словно в кожу впились тысячи стеклянных иголок.

— Черт, не дадут поесть спокойно!

— Андрюша, рабочий день еще же не кончился, — мягко возразила Вера.

Удержала, положив руку ему на плечо, и сама пошла за телефоном.

— Если Дятел, скажи, я уже вышел! — крикнул вслед Злобин. Общаться с прокурором сразу же после обеда посчитал вредным для здоровья. Ничего хорошего услышать не рассчитывал. Самой худшей из новостей могло быть распоряжение передать дело Гусева в областную прокуратуру.

Злобин суеверно сжал кулак. «Господи, помоги! Дай еще сутки», — мысленно взмолился он.

Вера вернулась, неся телефон. Длинный шнур тянулся по полу.

— Какой-то мужчина. Голос незнакомый. Очень мягкий и интеллигентный, — предупредила она, протянув трубку.

Злобин недоуменно пожал плечами. В прокуратуре мягких голосов не было и особой интеллигентностью никто не страдал.

— Слушаю, Злобин, — строгим, «служебным» голосом представился он.

Иногда звук, запах, свет, проникший в сегодняшний день из далекого прошлого, заставляют время остановиться, и оно, словно срикошетив от невидимого препятствия, летит назад, в тот день, что прячешь в самом дальнем уголке памяти.

После первых же слов незнакомца Злобину вдруг почудилось, что травяной отвар в кружке пахнет талым снегом…

Обратный ход времени

Москва, октябрь 1993 года
Зима в Москве не время года, а сезонное обострение хронической болезни. Озноб, лихорадка и полный упадок сил. И тоска такая, что хоть вешайся. А в голове та же хмарь, что гнилой ватой забила небо.

Этой зимой Злобин с ужасом осознал, что окончательно спился.

Как всякий, кому жизнь прижала хвост, Злобин малодушно списал все на обстоятельства. «А как тут не пить!» — с апломбом заявляет тот, у кого еще хватает ума оправдывать себя. На следующем этапе они уже просто пьют. Молча и по-свински.

Если честно, обстоятельства, в которые попал Злобин вынести в трезвом виде было невозможно.

Перед следственной группой, в которую командировали Злобина, поставили задачу вогнать в рамки закона кровавый бардак у Белого дома и расстрел в Останкине. У историков это получается легче. Сказали победители, что штурм Зимнего дворца и арест законного правительства есть не государственное преступление, а благородный поступок лучших людей России, радеющих за счастье народное, — щелкнули пятками и написали. А у прокурорских мозга иначе устроены: им подавай состав преступления и доказательства вины. Как ни крути, а даже обывателю, далекому от юриспруденции, в этом деле было ясно — виноваты обе стороны. Только президент победил, а парламент проиграл. И теперь победитель приказал оформить сей позорный факт по закону. Наверно, перед потомками стало стыдно.

Средневековые князья для своих разборок, порой тянувшихся по сотне лет, любили привлекать отряды наемников-ландскнехтов. Чужаки не имели личных пристрастий, в дворцовых интригах не разбирались, дрались куда лучше, чем закормленная княжеская дружина, перекупить их можно было только оптом, а это не всякому было по карману. По исторической традиции, на расследование громких дел с явной политической окраской, Генпрокуратура бросала сводный отряд следователей-варягов из провинциальных прокуратур. Для многих это был единственный в жизни шанс получить московскую прописку со всеми вытекающими из нее жизненными благами, поэтому работали не разгибаясь и лишних вопросов не задавали.

А вопросы проклевывались, как гвоздь в сапоге. И не заметить невозможно, и победному маршу мешают. Например, почему единственный труп погибшего внутри телецентра в Останкине лежал в глухом коридоре, куда никак не могла залететь пуля, выпущенная с внешней стороны здания? И на кого повесить трупы, собранные внутри и по периметру Белого дома, если баллистики отстреляли все стволы, захваченные у оборонявшихся, и контрольные образцы не совпадали с пулями, извлеченными из тел погибших? Получалось, что оборонявшиеся ни в кого не попали.

Последней каплей стал заказ на сто расстрельных статей для арестованных, которые должны были обеспечить варяги. В Кремле, очевидно, крепко выпили за победу, если забыли, что сами пришли к власти в результате переворота. А может, трезво рассудили, что надо навсегда отбить у конкурентов тягу к переворотам, показательно казнив сто человек. Не всех, взятых в плен с оружием в руках, а ровно сто. Круглая цифра легче запоминается.

Узнав об этом, Злобин сорвался с тормозов. Пил он всегда. Как все, за компанию или для разрядки. А в Москве стал пить до черного отупения. Если бы не работа, пил бы круглые сутки. А так приходилось терпеть до вечера. Именно — терпеть, считая минуты до конца службы.

Кризис наступил в пятницу. Это он хорошо запомнил, потому что выезжал на следственный эксперимент и так промочил ноги, что к концу дня уже тряс озноб. Кто-то предложил «принять для сугреву» прямо в машине. Злобину хватило ста граммов. В себя пришел в гостиничном номере. Оказалось, воскресным утром.

В номере стоял тягучий смрад вчерашней ударной пьянки. На столе засыхала растерзанная закуска, густо посыпанная пеплом. Окурки мокли в жирных тарелках. Пустые бутылки выстроились в углу. Пластмассовая бутыль «Очаковского» мерзла на подоконнике. Желтой жидкости в ней осталось меньше трети. Наверное, кто-то сердобольный оставил на опохмелку.

Кто именно, Злобин не знал. Потому что не мог вспомнить, с кем и сколько выпил. Благо дело, что в ведомственной гостинице чужих не было. А свои расслаблялись таким же образом каждый вечер.

За окном медленно занимался зимний день. Серые тени вытягивались по полу. Злобин лежал, не имея ни сил, ни желания пошевелиться.

И тогда он познал, что такое смертная тоска. Бывает такое прояснение сознания, когда заколыхнется сердце и словно ледяной ветер пройдет насквозь. И слова приговора слышишь внутри себя, как глас свыше. Строгий и непреклонный. Потом можешь опять врать себе, юлить и прятать страх за усмешкой, но ничего уже изменить не сможешь. Как говорят летчики, точка возврата пройдена, назад ходу нет, остается только лететь вперед, чтобы, когда кончится топливо, штопором уйти вниз.

Злобин отчетливо понял: что-то сломалось внутри. Какая-то очень важная деталька, маленькая и хрупкая. Не выдержала нагрузки и хрустнула. Он не раз наблюдал, как за месяц-другой человек превращается в больное животное. Всегда хорохорился, что его здоровья хватит до конца жизни. Оказалось, нет. До конца дней теперь придется страдать. То от водки, то без водки. В кодирование, торпедирование и прочие ухищрения он не верил. Это лишь отсрочка приговора, который уже не изменить.

Сердце дрябло колыхалось в груди. На висках выступила липкая испарина. Свет, сочащийся сквозь не задернутые шторы, больно жег глаза.

Злобин с отвращением смотрел на бутылку, в которой осталось на два пальца водки. Надо было встать, влить в себя теплую водку, подождать, пока отпустит ломота в теле. Добавить пивка. И попробовать жить дальше.

Дверь беззвучно отворилась. На пороге возник статный высокий мужчина. Постоял, оглядывая комнату. Потом вошел и молча сел в кресло, распахнул пальто, разбросав в стороны черные полы. Под пальто находился такой же черный добротный костюм, кипенно-белая рубашка и галстук цвета красного вина. От одежды пришельца исходил запах морозного воздуха и легкий аромат горького одеколона. Свет из окна заискрился на жестком седом ежике волос. Брови у мужчины были такие же серебристые и жесткие.

Злобин, поморщившись от боли в виске, подобрался, спустил ноги с кровати.

Пришелец с неудовольствием осмотрел загаженный стол и поднял немигающий взгляд на Злобина.

На вид мужчине было лет шестьдесят. Узкое лицо, здоровый цвет кожи, ясные глаза. Никаких признаков увядания, если не считать глубоких морщин на лбу и уходящих клиньями от носа к резко очерченному рту. Почему-то Злобину захотелось обратиться к нему «господин», хотя это слово только входило в моду и еще резало слух. Было в мужчине что-то благородно-властное. Не барственность и показная крутизна. А именно привычка к власти.

— Восемь утра. Я вас не разбудил, Андрей Ильич? — Голос у мужчины оказался низким грудным баритоном. Говорил он тихо, но явственно слышались властные нотки. Чуть громче и отрывистей — получится приказ, который исполнишь не раздумывая.

Злобину пришлось напрячь всю волю, чтобы справиться с гипнотической волной, исходившей от этого человека. Застегнул до горла змейку на спортивной куртке. Оказывается, завалился спать прямо в одежде.

— Может, для начала представитесь? — с вызовом спросил он.

Мужчина забарабанил пальцами по подлокотнику кресла. Злобин невольно перевел взгляд на его руки. И острый лучик камня на перстне мужчины воткнулся в зрачок.

— Это аметист. Камень трезвости, — произнес мужчина.

Злобин уже не мог оторвать глаз от светло-сиреневой искорки на пальце мужчины.

Глухо, словно из тумана, до него долетал голос.

— Как бы вы отнеслись к человеку, который нагло заявляется к вам в дом, гадит в нем и выносит все ценное? Как бы вы отнеслись к тому, кто навязчиво стал бы мешать вам заниматься важным делом? Или к тому, кто ударил вас в печень и по голове до полной потери сознания? Как бы вы отреагировали, если бы он стал измываться над вашей семьей? Стал бы распускать о вас мерзкие слухи и ссорить с друзьями?

От сверлящего взгляда незнакомца сначала вспенилась такая волна ярости, что Злобин до хруста сжал кулаки. А потом дикая боль обручем стиснула голову. Слова, как раскаленные гвозди, вколачивались в череп и жалили в самый мозг. Воздух раздвинул ребра, наполнив легкие до отказа. А выдохнуть Злобин никак не мог, горло пережал спазм. Сердце сжалось в крохотный комок, судорожно задрожало, как мышонок, угодивший в ловушку.

Вдруг давящий голос пропал. И пытка кончилась. Волна покоя окатила Злобина, мягко толкнула в грудь, и он расслабленно откинулся к стене.

Он сунул руку под куртку и размазал горячую испарину по груди, там, где бешено колотилось сердце.

— А теперь подумайте, что этот человек — вы сами, — вбил последний гвоздь человек в черном.

Злобин невольно охнул. Показалось, ледяной стерженек прошил грудь и вошел в сердце. Мужчина не спускал с него неподвижного, давящего взгляда.

— Что, собственно, произошло, Андрей Ильич? Вам заказали сто человек. — Губы мужчины презрительно дрогнули. — Эка невидаль! Барин куражится. Делайте свое дело честно, а эту проблему решат другие. Только честно, ч иначе у нас будет меньше шансов восстановить справедливость. Которую я понимаю как некий изначальный баланс добра и зла.

— Кто вы такой? — спросил Злобин. Ни под одну из известных ему категорий людей седовласый мужчина в черном не подходил.

— Меня зовут Навигатор, — представился гость.

Странное слово он произнес так естественно, словно фамилию Иванов.

— Тот, кто прокладывает курс? — усмехнулся Злобин.

— Для вас я тот, кто не дает заблудиться, — без тени улыбки ответил Навигатор.

С той же тревожной ясностью Злобин вдруг осознал, что одна жизнь, которая тянулась до сих пор, покатилась в темную пропасть, и началась новая. Странная и еще непривычная. И еще он вдруг понял, что окончательно излечился от смертельной болезни. Хрупкая деталька внутри опять встала на свое место. И жизненная сила стала медленно заполнять изможденное тело.

Ни тогда, ни после Злобин не изводил себя вопросом, как долго за ним наблюдали. Главное, пришли вовремя.

Фактически в последнюю минуту.

Он ожидал, что вербовка (а именно так называлась на профессиональном языке беседа с Навигатором), как и полагается, станет началом бурной карьеры. В глубине души он удивился, когда пришлось вернуться в Калининград на прежнюю должность следователя по особо важным делам. Бригаду следователей по расследованию «октябрьских событий» вскоре распустили за ненадобностью. Только что избранная Дума в пику победителю Ельцину приняла постановление об амнистии всех: режиссеров, главных героев и статистов кровавого фарса.

Баланс добра и зла был восстановлен, и жизнь, преодолев запруду, потекла дальше. В этом, как понял Злобин, и состояла задача Ордена, взявшего его под крыло.

* * *
Злобин большими глотками выпил чай. Посмаковал мятную горечь. Отодвинул кружку.

До встречи с человеком, назвавшим себя Странником, оставался час, но за это время нужно было успеть провернуть очень важное дело. Злобин прикидывал в уме возможные варианты, но решил остановиться на самом простом.

Вера вошла в кухню. По заведенному правилу старалась не присутствовать при телефонных разговорах мужа. Молча собрала посуду со стола. Встала у мойки спиной к Злобину. Сквозь шум льющейся из крана воды услышала, что Злобин крутит диск телефона. Оглянулась, но он жестом разрешил ей не уходить.

— Эрнест Янович на месте? — спросил Злобин в трубку. — Злобин из прокуратуры… Вот тебе раз! И когда?.. Надо же… Ну, извините, девушка. До свидания.

Вера через плечо посмотрела на напряженно молчащего мужа. Злобин, задумавшись, похлопывал трубкой по раскрытой ладони.

— Верочка, отвлекись на секунду, — позвал он жену. Вера закрыла кран, вытерла руки о фартук.

— Что-то случилось, Андрюша? Злобин придвинул к ней телефон.

— Мне нужно кое-что проверить. Можешь узнать, с каким диагнозом госпитализирован Эрнест Янович Крамер? Его привезли в твою больницу.

— Господи, а с ним что? — Вера опустилась на стул.

— Подозреваю, приступ хитрости. Ноположили в кардиологию. В регистратуре я светиться не хочу.

— Ой, так я у Кати узнаю, сегодня ее смена. И повод есть, спрошу, как там Зинаида Львовна себя чувствует.

— Молодец. Беру тебя к себе на полставки. — Злобин погладил ее по руке, мысленно поклявшись, что жену в оперативных играх использует первый и последний раз в жизни.

Вера стала набирать номер, а Злобин пошел в комнату одеваться.

Вернулся, с удовольствием ощущая на себе свежую выглаженную одежду. Открыл дверь в ванную, стал причесываться, глядя в зеркало. Краем уха прислушивался к разговору жены. Она живо обсуждала самочувствие жены Черномора, его трагическую смерть и общий беспредел в стране.

Злобин нетерпеливо посмотрел на часы. Вера кивнула и скороговоркой произнесла в трубку:

— Ой, Катька, тут в двери звонят. Наверное, муж на обед приехал. Вечером позвоню.

Она положила трубку.

— Андрюшенька, не смотри волком, я все узнала. Твой Крамер лежит в отдельной палате с диагнозом аритмия. «Скорую» к нему посылал сам начальник отделения. Катю попросил лишних вопросов не задавать и к больному без необходимости не подходить. Вести его будет лично.

— Вот лис старый, — усмехнулся Злобин. — Даже болеет по блату. Спасибо, Верочка, ты меня выручила.

Машинально проверил, на месте ли удостоверение, погладив ладонью нагрудный карман.

Вера эту привычку хорошо знала: мужу пора уходить. Проводила до дверей.

— Тебя к ужину ждать? — спросила она.

— Не знаю. Буду задерживаться — позвоню. Злобин помахал рукой и, не дожидаясь лифта, побежал вниз по лестнице.

Глава 28. Аритмия-2

Эрнест Янович блаженно щурился, как пригревшийся кот.

Одноместная палата деньгами элитных пациентов и стараниями персонала превратилась в райский уголок. Лишь чересчур высокая кровать на колесиках напоминала о больнице. Да еще панель для подключения различных медицинских приборов. В остальном обстановка соответствовала понятиям об уюте тех, кто способен его оплатить в наше трудное время.

Жертвы этого времени помещались в палатах, отделенных от элитного бокса двойными стеклянными дверями и невидимой, но непреодолимой стеной нищеты. В общих палатах болели на общих основаниях, с принесенными из дома лекарствами и одноразовыми шприцами, дурно пахнущей едой в стеклянных банках, утками под кроватями и детективами в тумбочках. Чтобы запах болезни и нищеты не мешал восстанавливать здоровье элитных пациентов, воздух в боксе время от времени освежался щедрой струёй цветочного дезодоранта.

«Надо будет послать за цветами. Большой букет гладиолусов вполне подойдет», — решил Эрнест Янович, критически осмотрев бледно-бежевые стены.

Свет, просеянный сквозь жалюзи, приятно ласкал глаз. Обстановка была лаконичной и стильной, скопированной из американских фильмов. В таких же палатах долго и с комфортом умирают старые мафиози.

Умирать Эрнест Янович, естественно, не собирался. И по примеру своих заокеанских коллег решил заняться делами. Потянулся к прикроватному столику за мобильным телефоном.

В дверь вежливо постучали.

— Прошу, — усталым голосом разрешил Эрнест Янович, откидываясь на подушки.

Вошел главврач отделения, Давид Михайлович. Хитро блеснув глазками, почесал большой нос.

— Эрнестик, как устроился? — поинтересовался он. В палате работал кондиционер, температура держалась на отметке двадцать градусов, и Крамер лежал в халате поверх неразобранной постели.

— Спасибо, Давид. Я всегда говорил, болеть надо у своих.

— Вообще-то лучше не болеть.

— Но если надо поболеть, то лучше это сделать у своих. — Крамер заговорщицки подмигнул врачу, показав в улыбке жемчугового блеска керамические зубы.

— Две новости, Эрнест. — Давид Михайлович не стал садиться в кресло.

— Эту хохму я знаю, — поторопил его Крамер. — Начинай с плохой. За мое сердце не бойся. Давид Михайлович шутку не поддержал.

— В больнице ЧП. Кто-то убил старого Когана. Ты должен его помнить, патологоанатомом работал. Жену его прямо перед тобой привезли. Микроочаговый инфаркт.

— Так-так-так. — Эрнест Янович изобразил на лице заинтересованность. — И что говорит наша славная милиция?

— Слышал, что арестовали пьяницу санитара.

— Как всегда. — Эрнест Янович кисло поморщился.

— Я еще слышал. — Давид Михайлович бросил взгляд на дверь. — Слух прошел, что из морга похитили что-то. Якобы это и было мотивом.

— М-да? — Эрнест Янович изогнул бровь. — Оч-чень интересно. — В его голове, как в компьютере, моментально прошла обработка информации. Пересечений с известными фактами криминальной активности в области память не выявила. — Спасибо, Давид. На досуге погадаю этот ребус. Детективов не читаю, телевизор не люблю. Одна радость у старика — загадки отгадывать.

Давид Михайлович погрозил ему пальцем и игриво подмигнул.

— Врать врачу нехорошо, Эрнест. Не успел лечь на больничную койку, а к тебе уже красотки в очередь стоят. Это вторая новость.

— Кто? — насторожился адвокат.

— Он еще и не знает! Эрнест, побереги здоровье, в нашем возрасте излишества вредны.

— Кто? — повторил Крамер.

— Даже у меня таких сестричек нет. Ноги — во! — Давид Михайлович поднял ладонь на уровень плеча. — И остальная анатомия в полном порядке. Глазки — печать порока. — Давид Михайлович сладострастно причмокнул.

Крамер изогнул бровь.

— М-да? Оч-чень интересно, — протянул он. Давид Михайлович потоптался на месте.

— Мне пропустить ее, или ты серьезно болен? — спросил он.

— Зачем же разочаровывать даму, — улыбнулся Крамер. — Пусть проведает старика.

Давид Михайлович вышел из палаты.

Улыбка сошла с лица адвоката. Он с напряжением смотрел на дверь.

В палату нашкодившей кошкой прошмыгнула Алла. Замерла в двух шагах от кровати.

— Здрасьте, Эрнест Янович, — потупившись, прошептала она.

Крамер медленно ощупал ее взглядом. Указал на кресло рядом с собой.

Алла села, оказавшись ниже лежащего адвоката, одернула короткую юбочку.

— Задержалась, девочка. Я ждал тебя еще утром.

— Так получилось. — Алла виновато потупилась.

— Вернее, ничего у тебя не получилось, я прав? — Эрнест Янович приподнялся на локте, чтобы лучше видеть. Аллу. — Только дураки решают проблемы сами. Умные платят деньги адвокатам, — процедил он. — Как ты меня нашла?

— Приехала в офис. Всего на полчасика опоздала. Секретарь сказала, куда вас увезли. Эрнест Янович, я так испугалась за вас. Чуть сердце не выпрыгнуло. — Алла прижала ладонь к груди. — Правда, правда!

— Подай телефон! — перебил ее адвокат. Алла засуетилась, подхватила телефон и вложила его в протянутую руку адвоката.

Эрнест Янович набрал номер офиса.

— Голубушка, это я, — ласково проворковал он. — Спасибо, уже лучше. Закрой офис и иди домой… Да, на сегодня все. Утром получишь инструкции, кому звонить и кому что отвечать. Все!

Он отключил связь, небрежно уронил трубку в руку Аллы.

— Теперь займемся твоим вопросом.

Алла покорно сложила руки на сжатых коленках. В низком кресле под сверлящим взглядом адвоката она чувствовала себя неуютно.

— Если пришла просить за Гарика, то это бесполезно. — Крамер презрительно скривил губы. — Этот босяк сядет. Вопрос закрыт. Но что-то мне подсказывает, девочка, что тебя не очень-то заботит будущее твоего сожителя. Я прав?

Алла смахнула невидимую слезинку, всхлипнула и начала говорить.

Эрнест Янович слушал с каменным лицом. Ничего не выдавало, что в голове адвоката идет лихорадочная работа. И результаты ее никоим образом его не радовали.

То, что Алла, оправившись от испуга и теплового удара в бане, прибежала не к банкиру Дубанову, а к нему, адвокату Крамеру, известному всем своей способностью распутывать любые узлы, было положительным фактом. Дальше шли сплошные проблемы. Во-первых, шустрые московские мальчики решили хапнуть аэропорт через «Балтийский народный банк». Во-вторых, дефолт, слухи о котором ходили давно, в свете первого пункта, становился весьма вероятным. В-третьих, Дубанову оставалось жить меньше суток, а потом власть в банке сменится. Обо всем этом требовалось немедленно проинформировать серьезных людей для выработки согласованной позиции.

Эрнест Янович тут же начал подбирать кандидатуры для тайного совещания (все серьезные в палату не поместятся), но остановился, решив сначала обдумать личные проблемы.

«Если верить Алле, эмиссар финансовой группы „Алеф“ Корзун оказался обыкновенным зажравшимся жлобом. И к тому же трусом, коль скоро позволил какому-то гопнику с пистолетом вырвать у себя информацию и деньги», — пришел к выводу Крамер, слушая сбивчивый рассказ Аллы о происшествии в бане.

— Погоди, что сказал этот Корзун о цели своего приезда? — Крамер, подняв ладонь, остановил Аллу. — Дословно.

— Я толком не расслышала. Как я поняла, он хотел узнать, что продают Музыкантский с Гариком и откуда они это взяли. — Алла от волнения запыхалась, то и дело промокала пальчиком ложбинку на груди.

— Продолжай, — разрешил Крамер.

«Ничего ты не поняла, кукла длинноногая. Это я узнал от серьезных людей в Москве, что мальчики из „Алефа“ бешено скупают старинные изделия из янтаря, и переслал им фото коллекции Дымова. А твой Корзун все испортил. Вместо того чтобы найти прямой выход на меня, решил в разведчика поиграть. Вот пусть теперь покрутится, как уж на сковородке. Знать его не желаю!»

Он решил так построить обсуждение ситуации с серьезными людьми, чтобы они сами пришли к выводу о необходимости проучить наглеца. Скорая и неизбежная смерть Корзуна лишь еще больше укрепит авторитет Эрнеста Яновича в глазах партнеров. Если Корзун всплывет через пару дней в заливе, это будет хорошим сигналом московским мальчикам, что на местах есть люди, с которыми принято считаться.

— Погоди! — опять прервал Аллу адвокат. — А кто этот Гусев?

— Первый раз слышу. — Алла пожала плечиком. — Кажется, тоже москвич.

«Вот и повод, — усмехнулся Крамер. — Кто такой этот Гусев, почему его смерть повлекла за собой смерть Корзуна, пусть потом московские сами меж собой разбираются. Наше дело — со стороны посмотреть. А гопника Елисеева, что посмел меня напугать, я сам завалю».

Он бросил взгляд на телефон. Стоило набрать шесть цифр — и за жизнь гопника и его банды не дадут и копейки.

«Неправильно. Заплатить-таки придется, — поправил себя Эрнест Янович. — Даром сейчас только бюджетники работают».

Он перевел взгляд на Аллу. Как-то само собой получилось, что он потерял всякий интерес к тому, что она говорила, и с сальным блеском в глазах стал наблюдать за двумя черными бусинками, трущимися под ее кофточкой.

Алла, почувствовав на себе его взгляд, осеклась. Удивленно захлопала глазами.

— Я все понял, девочка, — устало протянул Крамер. — Ты правильно сделала, что обратилась за помощью ко мне. Дубанов — пшик. Про твоего вислобрюхого Гарика вообще молчу. Какой из него теперь спонсор и защитник! Или ты еще надеешься на этого Корзуна? — Адвокат изогнул бровь.

— Ну что вы, Эрнест Янович. — Алла слабо улыбнулась.

— Тебе нужен защитник, Аллочка, — назидательно продолжил адвокат, не отрывая взгляда от влажных губ Аллы. — Но бесплатные юридические услуги полагаются неимущим гражданам. А у тебя многое есть. Природа одарила тебя щедро.

Он сделал паузу, предоставляя Алле самой догадаться о форме и порядке оплаты.

Алла с секунду колебалась или делала вид, что колеблется, а потом на ее губах заиграла кошачья улыбочка.

— Эрнест Янович, мне очень нужна ваша помощь. От грудных ноток ее голоса в паху у Крамера стало жарко, адвокат нетерпеливо поелозил коленками.

— Что-то устал я. — Крамер откинулся на подушку. — Скованность какая-то во всем теле. Слышал, ты хорошо делаешь массаж. Помоги мне, а я подумаю, чем можно тебе помочь.

Он небрежным жестом откинул полу шелкового халата.

— Какой предпочитаете массаж, Эрнест Янович? — проворковала Алла, отведя глаза от худых волосатых ног адвоката.

— Тайский, деточка.

Алла с застывшей улыбкой на губах стала расстегивать пуговки на кофточке.

Серый ангел

Злобин без стука распахнул дверь палаты. Замер на пороге, пораженный открывшимся ему зрелищем. Давид Михайлович выглянул из-за его спины и тихо ойкнул.

— И это вы называете «больной отдыхает после процедур»? — усмехнулся Злобин.

Давид Михайлович смущенно засопел и, пятясь задом, выскочил из бокса.

— Злобин, вы вторгаетесь в частную жизнь! — взвизгнул Эрнест Янович, отталкивая от себя Аллу. Сразу оторвать ее не хватило сил. Алла боком соскользнула с высокой кровати и шлепнулась на пол. Эрнест Янович судорожно принялся поправлять халат, а Алла, опешив от неожиданности, даже не пыталась прикрыться.

— Разве это жизнь! — Злобин плотно закрыл за собой дверь. — Сплошное убожество.

Он быстро оценил обстановку И сразу же пошел в атаку.

— Аллочка, спасибо. Можешь одеться.

Алла не вставая потянулась за кофточкой, висевшей на подлокотнике кресла.

— Я сказал — одеться, а не на полу валяться! — подстегнул ее Злобин.

Алла вскочила на ноги. Одной рукой прижала к груди кофточку, другой судорожно стала отдергивать узкую юбку, пытаясь растянуть ее до минимально приличной длины.

Эрнест Янович тяжело засопел, морщинистое лицо пошло багровыми пятнами.

Злобин легко подтолкнул Аллу в угол, сам плюхнулся в кресло.

— Не возбуждайтесь, Крамер. В вашем возрасте это вредно, инфаркт можно заработать, — с усмешкой предупредил он.

— У меня аритмия. — Крамер поджал губы.

— Тем более беречь себя надо. — Злобин закинул голову, посмотрел на стоящую за креслом Аллу. — Оделась, Бесконечная? Молодец, быстро. Чувствуются сноровка, умение и тренировка. Можешь быть свободной. Но далеко не уходи, ты мне еще понадобишься.

Каблучки быстро зацокали по полу, хлопнула дверь.

— Если это провокация, то вы еще пожалеете, — зло прошипел Крамер.

— О чем вы, Эрнест Янович? — хохотнул Злобин, — На голых девках у нас министров ловят. А вы хоть и юрист но всего лишь адвокат.

Намек на министра юстиции, поплескавшегося в бане с девочками, за что срочно был уволен, испугал Крамера так, что Злобин удивился. Он импровизировал, обыгрывая пикантное положение, в котором застал адвоката. Отпустив Аллу, дал понять, что не без его, Злобина, злой воли она оказалась в палате адвоката. Сам того не ведая, он, похоже, затронул какую-то весьма болезненную точку. Опыт тысячи допросов подсказывал, что бить нужно именно в нее. И немедленно.

— Может, вернуть Аллочку? — спросил Злобин. — Разбавим мужскую компанию.

И сразу же поздравил себя с успехом. Багровые пятна на лице адвоката сменились нездоровой бледностью: Крамер решил, что Алла оказалась в палате в результате хитрой комбинации, разработанной Злобиным.

— Не надо. — Эрнест Янович обшарил взглядом потолок и стены. Потом, опершись на локоть, повернулся к Злобину. — Грязно работаешь, Злоба. Учти, я не с дерева вчера упал. Связи у меня сам знаешь какие!

— Знаю, знаю. — Злобин развалился в кресле. — Только опыт подсказывает, что связи имеют свойство рваться. Стоит замазаться в чем-то особо вонючем, как друзья начинают нос воротить. И к телефону не подходят. А хуже всего, если пошушукаются и решат сдать, как жертвенного барана. Разве так не бывает, Эрнест Янович?

Дряблые веки адвоката дрогнули.

— Подумайте сами, Эрнест Янович, — принялся развивать успех Злобин. — Вы опытный адвокат с солидными связями. Именно в этом качестве и представляете интерес. А кому вы нужны в качестве подследственного? Уж на что Дима Якубовский крутым был, а из Крестов никто его не вытащил. Побоялись запачкаться.

— Вы уже мне дело шьете, Злобин? — Эрнест Янович изогнул бровь.

— Да бросьте вы! — Злобин махнул рукой. — Не пытайтесь выиграть время. С такими картами мизера не сыграть. У меня для вас есть два туза в прикупе. Аллочка — раз, Гарик — два. Надеюсь, пояснять не надо, что я легко могу вызвать у Гарика такой приступ совести, что он настрочит явку с повинной по всем статьям УКа сразу.

— Не сомневаюсь, этот… — Эрнест Янович проглотил ругательство, — возьмет не себя даже изнасилование крупного рогатого скота со смертельным исходом.

— Хуже того, — подхватил Злобин. — Он и вас за собой потянет. Чего лично мне не особо хочется, — добавил Злобин.

Холеное лицо адвоката свела брезгливая гримаса. Но он быстро взял себя в руки.

— Чего вы добиваетесь, Злобин? — холодно спросил он. — Гарик мой клиент, не более того. А я — адвокат, но не подельщик. Улавливаете разницу?

Злобин с секунду раздумывал, бить или не бить. Но все же решился, уж больно гордый вид напустил на себя Крамер.

— Вы не только адвокат, Эрнест Янович. Вы у нас юный друг милиции. — Злобин выждал, когда адвокат высокомерно изогнет бровь, и ударил:

— Огромное вам спасибо за помощь в борьбе с распространением наркотиков.

Он не ожидал, что информация Странника так подействует на адвоката. Эрнест Янович весь сжался, лицо сморщилось, словно он получил хлесткую оплеуху.

— Да не переживайте вы так, Эрнест Янович. С дочкой Дымова все в порядке. Ложная тревога. Ребята из отдела по борьбе с наркотиками вас матерят, так это нестрашно. Сочтетесь,

— Что вам надо, Злобин? — повторил Крамер, закаменев лицом.

Если бы на месте адвоката был кто-нибудь попроще и попримитивнее, Злобин, не изощряясь, влепил бы классическую фразу: «Колись, гад, мы все про тебя знаем». Но к Эрнесту Яновичу требовался особый подход.

Злобин выдержал паузу, подался вперед и доверительным тоном произнес:

— Хочу сохранить наши отношения, Эрнест Янович. Обратите внимание, я лишь обрисовал ситуацию, но активных действий не предпринимал. Ни в чем вас не обвинял и к аферам Гарика Яновского не пристегивал. Вам решать, Эрнест Янович. Или взаимовыгодный компромисс, или я разозлюсь окончательно. Упаси господь, я вас не запугиваю. Просто в моих глазах из разряда нормальных людей вы упадете до уровня нелюдей, что человеческого отношения недостойны.

Эрнест Янович, конечно же, был наслышан об этой особенности Злобина, делившего подследственных на людей и нелюдей. Человек может оступиться, совершить трагическую ошибку, и за это полагается наказание. Нелюдь совершает преступления — сознательно переступает черту. За это надо карать с максимально возможной беспощадностью.

Попасть в злобинскую категорию нелюдей Эрнест Янович не хотел, но и серьезных людей, с которыми был связан, он откровенно боялся. Насчет их нравов Злобин прошелся правильно: сочтут нужным — сдадут, сочтут нужным — приговорят на сходняке раньше прокурора.

— Разве эта сорока голоногая вам еще не донесла? — начал Эрнест Янович, но наткнувшись на тяжелый взгляд Злобина, осекся. — Впрочем, что это я… Как малолетка на первом допросе, право слово. Вам же требуется, чтобы я сам все рассказал.

Он свесил ноги с кровати, старательно прикрыл колени полами халата. Придал лицу то надменное выражение, с которым всегда занимался адвокатской практикой.

— Андрей Ильич, я надеюсь на ваш здравый смысл. И порядочность. — На последнем слове он многозначительно сыграл голосом. — Как вы знаете, я связан с весьма серьезными людьми. И это накладывает на меня некоторые обязательства. Мне дорога моя репутация, но закон я также нарушать не вправе. Вы понимаете всю сложность моего положения?

— И даже сочувствую. Продолжайте, Эрнест Янович.

— Прежде всего я хочу заявить, что действительно дал консультацию Гарику Яновскому по юридическим аспектам права собственности на клады.

— А точнее? — с нажимом попросил Злобин.

— Господи, да что вы об этой ерунде! — всплеснул руками адвокат. — Иван Дымов что-то такое нашел, клянусь, даже толком не знаю что… Какие-то янтарные кубки. А Гарик подсуетился и предложил свои услуги. Я лишь объяснил, что по закону собственником клада считается тот, кто его нашел. Но предупредил, что лучше проинформировать о находке соответствующие органы и получить экспертное заключение, что клад не представляет значительной культурной ценности для государства. Согласитесь, с государством, особенно с нашим, правовым и демократическим, лучше не шутить.

— Безусловно. — Злобин кивнул. — Подозреваю, речь идет о покушении на контрабанду особо ценных произведений искусства. В доле Дымов с Гариком. И конечно же, Музыкантский, у которого концы в таможне. Угадал?

— Андрей Ильич, зачем прокуратуре эта мелочевка?! Гарик — это пшик по сравнению с тем, что я сейчас скажу. — Крамер вновь обшарил глазами потолок, потом прощупал взглядом одежду Злобина. Заговорил, четко артикулируя слова, словно в микрофон: — Считаю своим гражданским долгом поставить в известность правоохранительные органы о подготовке особо опасного преступления. В ближайшие сутки возможно покушение на жизнь господина Дубанова, председателя «Балтийского народного банка». Заказчиком преступления является Евгений Корзун, прибывший в область из Москвы, представитель финансовой группы «Алеф». Исполнителем будет… — Эрнест Янович перевел дух. — Исполнителем будет, как я предполагаю, офицер ФСБ Елисеев.

— Елисеев из военной контрразведки? — нахмурился Злобин.

— Такие подробности мне неизвестны. В гостайны я не лезу. Но то, что он офицер ФСБ, знаю доподлинно. — В глазах адвоката вспыхнул злорадный огонек. — Желаете пободаться с этим весьма серьезным ведомством, Злобин? Учтите, шею можно сломать.

Злобин старался не показать, насколько он ошарашен услышанным. Рассчитывал расколоть адвоката на дополнительную информацию по делу Гарика, о чем его просил, Странник, а вместо этого, сам того не желая, копнул так глубоко, что стало не по себе.

— Я могу считать это официальным заявлением? — сухо спросил Злобин.

— Конечно нет! — возмутился Эрнест Янович. — Не смейте втягивать меня в свои игры. Если вам так нужна бумажка, то пусть Алка напишет. Она присутствовала при разговоре Корзуна с этим гопником Елисеевым. Предупреждаю, этот Елисеев совершенно криминальный тип. Его место на нарах, а не в ФСБ. О, черт! — Адвокат, пораженный какой-то догадкой, только что пришедшей в голову, замолчал, закрыв глаза ладонью. — О, черт, какой же я дурак!

— Сердечко поберегите, Эрнест Янович, Зачем так убиваться.

— Черт, как вы меня развели! — Адвокат с досады прикусил губу. — Как мальчишку, ей-богу. Это же простое совпадение, а я, дурак старый, купился. Скажите честно: Алка же не работает на вас? — Он с надеждой посмотрел на Злобина.

— Так я вам и сказал, — усмехнулся Злобин. Эрнест Янович с трудом взял себя в руки. Старательно разгладил седые волосы, придал лицу холодное выражение.

— Послушайте, Злобин, вам не место в прокуратуре города. Клянусь, я первым прибегу на вокзал с букетом цветов, когда вас будут провожать из Калининграда в столицу.

— Так за чем же дело стало? Напишите ходатайство, приложите отличную характеристику и пошлите в Генпрокуратуру. Думаю, к мнению такого человека, как вы, там прислушаются.

— Боюсь, придется так и поступить, — процедил адвокат. — Терпеть вас здесь себе дороже. А теперь оставьте меня, Злобин. Я намерен принять двойную дозу каких-нибудь транквилизаторов и впасть в недееспособное состояние. На мри показания в ближайшие несколько дней можете не рассчитывать. Я и так сказал много лишнего.

Эрнест Янович откинулся на подушку. Всем видом показал, что разговаривать дальше не намерен.

Злобин завозился в кресле, вытащил из-под себя мобильный телефон, покачал за антеннку.

— Добрый совет, Эрнест Янович. Перед тем как впасть в сомнамбулическое состояние, позвоните в фирму «Гард». Семен Вышовец, конечно же, бандюган известный, но лицензия на охранную деятельность у него оформлена законным порядком. Пусть поставит мальчиков у палаты. Надеюсь, не откажет деловому партнеру, а?

— Я и говорю: убирать тебя пора, Злоба, — свистяще прошептал адвокат, глядя в потолок. — Слишком много знаешь.

— С вашего разрешения один звоночек, — пробормотал Злобин, быстро набрав номер. — Алло? Твердохлебова мне, срочно. Скажи — Злобин.

При упоминании фамилии начальника РУБОПа Эрнест Янович вздрогнул и с подозрением покосился на Злобина.

— Еще раз привет, Батон. Бросай все и галопом ко мне в прокуратуру. Срочно, я тебе говорю!

Злобин отключил связь, бросил телефон на грудь адвокату. Эрнест Янович поймал соскользнувшую было трубку. Приподнялся на локте.

— Андрей Ильич, надеюсь, вы понимаете, что начали войну РУБОПа с УФСБ? — с тревогой в голосе предупредил он.

Злобин уже стоял у дверей. Повернулся.

— А что вы беспокоитесь, Крамер? Вы же сами меня к тому подтолкнули. Свернут мне шею или в случае победы переведут с повышением в столицу — вы все равно при своем интересе останетесь. Или желаете лично поучаствовать?

— Упаси господь! — ужаснулся Крамер. — Я уж лучше вистану на вашей игре.

— Преферансист! — усмехнулся Злобин. — Ладно, Эрнест Янович, симулируйте дальше. Примите таблетки и проспите ближайшие сутки. — Злобин указал на в руке адвоката. — И не вздумай растрезвонить своим друзьям о нашем разговоре. Иначе разозлюсь,

На крыльце больничного корпуса Злобин достал сигарету. Но прикурить не смог. От удивления сигарета чуть не выпала изо рта.

Невероятное в своей абсурдности зрелище приковало к себе внимание больных, медперсонала и всех, кто в эту минуту оказался поблизости. У обшарпанной «Таврии» нервной походкой прохаживалась длинноногая девица путанистого вида, явно поджидающая хозяина машины. С такими внешними данными ей полагалось сидеть в салоне «мерседеса», а она как прикованная кружила вокруг малолитражки украинской сборки.

«Не все кошке масленица», — улыбнулся Злобин, оценив юмор ситуации. Резво сбежал по ступенькам, подошел к Алле.

Она заискивающе улыбнулась, заглянула в глаза Злобину.

— Андрей Ильич, вот решила вас дождаться.

— А почему не уехала?

— А куда мне ехать? — со слезой в голосе спросила Алла.

— Разумно.

Злобин закурил, присел на горячий капот верной развалюхи. Он решил потянуть время, чтобы Алла еще глубже осознала всю безысходность своего положения. Кроме того, хотелось побольше испортить крови Эрнесту Яновичу. Старый лис либо сейчас лично наблюдал пасторальную сценку из окна своей палаты, либо ему очень скоро доложат в мельчайших подробностях. Злобин был не настолько наивен, чтобы поверить слову Эрнеста Яновича. Без сомнения, адвокат уже обзвонил своих партнеров, и сейчас криминально-деловой мир области в режиме мозгового штурма разрабатывает согласованную позицию в новых условиях. Как образно выразился адвокат, попробуют вистануть на игре Злобина. Так пусть тогда считают, что хитроумный Злоба действительно использовал Аллу Бесконечную в качестве агента. Блефовать никто не запрещал.

— А где твоя машина? — спросил Злобин, мысленно примерив рост Аллы к габаритам салона «Таврии».

— У дома стоит. Дубанов в кабак пригласил, не на своей же туда ехать. Я же не знала, что все так обернется. — Алла нервно затеребила верхнюю пуговку на кофточке.

— Ты еще скажи, что все мужики сволочи. — Злобин полез в карман за ключами от машины.

— Нет, попадаются и нормальные. Вы, например. — Алла кокетливо стрельнула глазками.

— Спасибо за комплимент. Зачтется. — Злобин подбросил на ладони связку ключей. — Ну, поехали?

— Ко мне? — с грудными нотками в голосе спросила Алла, разглаживая юбочку на бедрах.

— В прокуратуру, девочка, — вздохнул Злобин.

— Как? Почему в прокуратуру? — опешила Алла.

— А куда еще? — Злобин наконец справился с замком, открыл дверь. — Рабочий день не кончился, денег на кабаки у меня нет. Поехали, Аллочка. Кофе угощу. А ты напишешь мелким почерком, как до такой жизни докатилась.

Алла попятилась, каблук подвернулся, и, чтобы не упасть, она ухватилась за крышу машины.

— Я никуда не поеду, — пролепетала она. Злобин сел за руль, с равнодушным видом бросил:

— Ну и черт с тобой. Поезжай домой и жди, когда Эрнест Янович тебе гостей пришлет. С ножичками.

Алла коротко охнула. Резво обежала машину, стала дергать ручку двери.

— Погоди, глупая. Ты мне дверь оторвешь. — Злобин спрятал улыбку. Потянулся, дернул за ручку. Распахнул дверь.

Алла быстро нырнула в салон. Завозилась, устраиваясь в кресле. Колени пришлось поднять выше приборного щитка. Юбочка задралась так, что Злобину пришлось сделать над собой усилие, чтобы отвести глаза.

— Слушай, прикройся, а! — проворчал он. — Имей совесть, мне же рулить надо, а тут перед носом твои прелести мелькают.

— А ты не смотри. Машину бы лучше нормальную купил… Если я сейчас ноги вытяну, твоя инвалидка вообще развалится.

— Но, но, Бесконечная! Не вздумай портить личное имущество.

Злобин завел двигатель. Бросил прощальный взгляд на больничный корпус. В угловом окне на четвертом этаже, где помещался Эрнест Янович, в кремовых жалюзи отчетливо виднелась широкая щель. Адвокат провожал следователя прокуратуры недобрым взглядом.

Глава 29. Маленькая война

Странник

Максимов служил в те времена, когда командир считал смертным грехом оставить подчиненного без обеда. Он помнил, что в карманах у Карины одна мелочь, а ночью к столу были поданы только яблоки, поэтому после звонка Злобину сразу погнал машину к ближайшему ресторану.

Карина, не скромничая, заказала половину меню и решительно приступила к обеду.

— Как тебе здесь? — спросила она, сделав небольшой перерыв.

Максимов обвел взглядом зал. Интерьер в стиле псевдоготики. Что называется, чистенько и со вкусом. Ресторан назывался «Земландия».

Никаких ассоциаций с древней историей Пруссии здесь у Максимова не возникло. Почему-то в памяти постоянно крутилось кодовое обозначение немецкой группировки «Земланд». И еще рекордная концентрация орудийных стволов в ходе Восточнопрусской операции — четыреста шестьдесят восемь орудий на километр фронта. Артиллерия Красной Армии фактически засыпала группировку «Земланд» снарядами. Говорят, Гитлер приказал в знак проклятия сбросить с самолета осиновый крест для коменданта Кенигсберга Ляша, посмевшего капитулировать. Интересно, а как генералу было воевать, если его солдаты попросту сходили с ума в этом пылающем аду? Военные ассоциации ничего хорошего не предвещали. Максимов давно заметил за собой эту особенность. Очевидно, таким образом тело и сознание исподволь готовились к близкой опасности.

— Я с папой здесь несколько раз была, — продолжила Карина, не дождавшись ответа. — Он любит гульнуть, когда деньги есть. Впрочем, когда их нет, тоже не скучает.

Она осеклась, вспомнив, что о Дымове теперь полагается говорить в прошедшем времени. Глаза сразу же потухли. Она промокнула губы салфеткой, и, когда отняла ее, уголки губ по-детски поехали вниз.

«Сейчас заревет, — с тоской подумал Максимов. — Нет, детей и женщин из дела надо убирать в первую очередь. К черту, встречусь со Злобиным и первым делом потребую спрятать это медноводосое чудо природы куда-нибудь подальше. Должна же прокуратура иметь конспиративные квартиры. Вот пусть и поселит на время. Пока стрельба не утихнет».

Сейчас, холодно и бесстрастно проанализировав ситуацию, он пришел к выводу, что все идет к большой крови. Первая попытка поймать на крючок Карину успехом не увенчалась, и противник — или противники, а Максимов насчитал минимум три заинтересованных группы — посчитает себя вправе использовать крайние меры.

«Атак как мы себя безнаказанно убивать не позволим, то крови будет много», — заключил он.

— Ты что не ешь? — спросила Карина. Она опять принялась препарировать вилкой жареную форель. — Боишься фигуру испортить?

— Типа того. — Максимов вяло поковырял салат, единственное, что заказал себе, и отодвинул тарелку. Не стал говорить, что больше всего боится ранения в живот. При полном желудке штука смертельно опасная.

Достал из кармана упаковку янтарной кислоты, выдавил на ладонь сразу пять таблеток. Отправил в рот, прожевал, запив апельсиновым соком.

— Во-во, сам на колесах сидишь, а мне нотации читаешь, — прокомментировала Карина.

— Глупая! — Максимов поморщился от кислотного вкуса, щипавшего нёбо. — Это янтарная кислота. Чистая энергия.

Карина тихо хихикнула, но от дальнейших комментариев воздержалась. Глаза вновь заискрились.

— Слушай, ты же у нас искусствовед. Просвети бестолковую, почему из-за этих янтарных чашек такой ажиотаж? — спросила она.

— Потому что они из янтаря, — ответил Максимов.

— О, тоже мне ценность! Этого янтаря на берегу сколько душе угодно. А если лениво собирать, то есть один способ. Местное ноу-хау. — Она посмотрела по сторонам и зашептала: — Берешь сачок и идешь к янтарному комбинату. Там огромная труба, через нее сливают отработанную воду. Час постоял с сачком у струи — полведра янтаря наловил. Иногда вот такие куски попадаются. Честно! — Она Показала свой кулачок. — Чего улыбаешься?

— Янтарь — камень ценный. Особенный камень. Не зря крестоносцы ввели монополию на продажу янтаря. Немцы его называли берштайн — огненный камень. Греки — электроном, а славяне — морским ладаном. Латиняне считали, что янтарь хранит в себе saccus — жизненную субстанцию дерева, сок. Подумай сама, как назвать твои чаши? — Максимов замолчал, предоставляя Карине возможность самой найти ответ.

— Дай подумать. — Карина закрыла глаза. Беззвучно пошевелила губами, словно пробовала слова на вкус. — Чаша… Чаша священного огня, появившаяся из моря… И хранящая в себе сок жизни. — Она распахнула глаза, полные восторга от прикосновения к тайне. — Здорово!

«Толк из барышни будет, — с удовлетворением отметил Максимов. Но чтобы быть объективным, добавил: — Когда дурь из головы выветрится».

— Ты забыла «электрон», — напомнил он. — Янтарь обладает свойством сохранять электрический заряд и работает, как магнитная лента. Причем запоминает только положительное. Твою радость, душевный подъем, всплеск физических сил — все запомнит камень. Если носить его постоянно, то в организм, как с плеера, каждую секунду будет вводиться положительная информация.

— И что, я не буду болеть?

— Будешь, конечно, — улыбнулся Максимов. — Но реже и не тяжело. Значит, мы знаем, что янтарь — уникальное записывающее устройство. А теперь подумай, сколько и какой информации можно найти в нем. Янтарные украшения встречаются в захоронениях каменного века — это шесть тысяч лет до нашей эры. В гробницах фараонов, умерших три тысячи лет назад, находят изделия из янтаря. Если не изменяет память, возраст самого древнего куска янтаря — сто двадцать пять миллионов лет. Даже страшно подумать, какую магическую силу имеет этот камень.

— И ты веришь в мистику? — удивилась Карина.

Максимов кивнул.

Карина подцепила вилкой кусочек рыбы, прожевала, задумчиво скосив глаза в сторону.

«Смотрит вправо — значит, что-то высчитывает в уме», — определил Максимов. Невозможно прочитать чужие мысли, но узнать, использует человек абстрактное мышление или логическое, очень легко. Достаточно посмотреть ему в глаза.

— Получается, моим чашам цены нет! — завершила расчеты Карина.

Максимов крякнул, поразившись рациональности мышления подрастающей смены.

— Да, если не одно поколение использовало их в культовых целях, то им нет цены. — Он выдержал паузу. — Это значит, что платить никто не будет.

— В каком смысле? — Карина насторожилась.

— Разве Дымову в Гамбурге кто-то заплатил?

Максимов бросил салфетку на стол. Встал, сверху вниз посмотрел на притихшую Карину. За секунду из обаятельной умницы она превратилась в брошенного одинокого ребенка.

— С твоего позволения, я отлучусь на минуту. Он решил дать ей время все обдумать в одиночестве, чтобы полнее ощутила свою беззащитность. Жестоко, но в подобных обстоятельствах он иначе поступить не мог. Времени для иллюзий и споров не осталось. Это Максимов уже ощущал каждой клеточкой тела. Инстинктивное чутье на опасность холодным спазмом сводило мышцы.

Он шел по залу, незаметно осматривая малочисленных посетителей. Никто особых подозрений не вызывал. Какой-то крепко выпивший господин барским тоном отчитывал метрдотеля. Половину слов он внятно произнести уже не мог, только шевелил михалковскими усами и зло зыркал красными, как у кролика, глазами. Метрдотель почтительно кланялся, а кулак за спиной уже побелел от злости. Барин вставил в дряблые губы сигарету, промямлил что-то нечленораздельное, отчего сигарета выпала и закатилась под стол. Метрдотель вхолостую чиркнул зажигалкой.

— Ну и что дальше? — пробурчал барин, тупо уставившись на огонек.

Максимов с независимым видом миновал слугу общественного питания и его клиента и прошел в туалет.

Елисеев распахнул дверцу «Нивы» и поманил к себе парня, вышедшего на крыльцо ресторана.

— Шевели копытами! — зло прошипел он, подгоняя парня, приближавшегося неспешной походкой.

— Порядок, — отрапортовал парень, встав у дверцы.

— Что — порядок? — переспросил Елисеев. — Что — порядок?!

— Ну, в смысле объект на месте. — Парень пошевелил бровями на скошенном лбу. Пострижен он был по-военному коротко.

— Саша, ты где такого умника нашел? — Елисеев повернулся к водителю.

— На помойке. — Саша держал руки скрещенными на руле, отчего бугрились литые бицепсы. Весь он был кряжистый и мощный, как борец-тяжеловес, вышедший на пенсию. — Слышь, боец, ты его хоть узнал? — Он налег, грудью на руль, чтобы лучше видеть парня.

— Описание соответствует, — солидно ответил парень.

— Во, какие слова знаем! — хохотнул Саша. Он потянулся, хрустнув суставами. — Ну что, Федя, берем?

Елисеев с сомнением посмотрел на вывеску ресторана.

— Да ты не бойся. Скрутим чисто, — успокоил его. Саша. — Чего тянуть?

— Осторожнее, мужики, — предупредил Елисеев. — Он мне живым нужен. И разговорчивым.

Саша выбрался из машины, еще раз потянулся всем телом,

— О-охоньки! — Он оглядел окрестности и махнул рукой. По его команде трое мужчин вышли из кустов и двинулись к ресторану. — Слышь, Федор, а все в машину не влезем.

Елисеев указал на черный «фольксваген-пассат» на парковке у ресторана.

— Понял, командир, — кивнул Саша. — Конфискуем.

— Держитесь за «Нивой», я дорогу покажу, — сказал Елисеев, пересаживаясь за руль.

— Это не к домику у моря?

— Как догадался? — насторожился Елисеев.

— А мне там тоже понравилось. Хорошее место для долгого разговора.

Саша развернулся и неожиданно легкой для своих габаритов походкой направился к ресторану.

«Всех потом кончать! Слишком много знают», — решил Елисеев.

Три года назад он познакомился с Корзуном. Бывший разведчик, делающий карьеру в среде финансистов, и действующий офицер военной контрразведки быстро нашли общий интерес. Корзуну время от времени требовались люди, нуждавшиеся в деньгах и не боявшиеся крови. А кому как не Елисееву, по прямым служебным обязанностям следящему за нищими военными, не иметь полной информации о возможных исполнителях заказа. На том и сошлись. За каждое решение проблемы, как образно выражались финансовые мальчики, Корзун нарабатывал авторитет, Елисеев получал очередной перевод на номерной счет в эстонском банке, а исполнители… Кто о них вспомнит?

Александр был долгожителем, шесть лично исполненных заказов. Бывший прапорщик бригады спецназа Белорусского округа без труда сколотил себе группу, обучил и выдрессировал как положено. Елисеев считал группу Саши своим личным резервом на случай чрезвычайных обстоятельств.

«Господи, что я делаю!» — застонал от отчаяния Елисеев. Захотелось вдавить кулак в кругляш на руле, сигналом клаксона остановить Сашку и его людей.

Елисеев усилием воли заставил себя убрать руки с руля. Чрезвычайные обстоятельства требовали чрезвычайных мер. Крови.

И Елисеев был готов пролить ее сколько угодно. Лишь бы спастись.

* * *
Дверь распахнулась. Максимов поднял глаза. В зеркале отразилось крупное лицо мужчины лет сорока. Короткий бобрик выгоревших волос, глубокие складки у носа. Светлые, словно выцветшие глаза с веселым интересом рассматривали Максимова.

— Что надо? — Максимов завернул кран. Встряхнул руками.

Мужчина показал красную корочку удостоверения и быстро спрятал в нагрудный карман.

— Вход в туалет по пропускам? — усмехнулся Максимов, пытаясь выиграть время. Мужчина показался ему чересчур мощным и хорошо тренированным, чтобы обойтись без лишнего шума.

— Люблю юмористов. — Мужчина хищно прищурился. — Девка уже у нас, поэтому не дергайся.

Максимов медленно повернулся, и мужчина тут же мягко отступил, увеличив дистанцию.

— Я не успел рассмотреть удостоверение.

— А я тебе еще раз покажу, — пообещал мужчина. — Когда выйдем на улицу. Оплати счет, и пошли. Только без фокусов.

В холле переминались с ноги на ногу двое напарников мужчины. По всем признакам под легкими куртками у них пряталось оружие. Они это и не скрывали, демонстративно сунув руки под куртки при появлении Максимова.

«Жаль, Карину не успел спрятать. Драка вышла б знатной», — с грустью подумал Максимов, с ходу оценив бойцовские качества противников.

За столиком Карины не было. Максимов наскоро просмотрел счет, отсчитал деньги. За спиной все время находился мужчина, тяжело сопел в затылок.

— Я могу поинтересоваться, в чем дело? — Максимов с трудом удержался от соблазна. На столе лежало столько предметов, что так и просились в горло мужчине. Но он успел заметить белую «Ниву», медленно проплывшую мимо парковки, и приказал себе расслабиться.

— Профилактическое задержание. В городе совершено преступление, вы подходите под описание, — пояснил мужчина, продемонстрировав знание законов.

— А почему так вежливо работаете?

— Надоело руки крутить. — Мужчина ткнул твердым пальцем в бок Максимову. — Пошли!

На крыльце Максимова зажали с двух сторон напарники старшего. И сразу же резкая боль пронзила бок. Следом наручники щелкнули на левом запястье. Чужие жесткие пальцы зашарили в карманах, выудили связку ключей.

— Код? — спросил мужчина с холодной улыбочкой, поигрывая брелоком сигнализации.

— Двараза нажми на третью кнопку, — процедил Максимов.

Они быстрым шагом приближались к машине. «Фольксваген» призывно мяукнул, мигнул фарами и отключил сигнализацию.

Мужчина первым забрался в салон на водительское место, распахнул заднюю дверь.

— Давай, — скомандовал он.

Первым быстро нырнул в салон тот, к кому Максимов был прикован наручником. Пришлось последовать за ним, задохнувшись от резкой боли в кисти. Второй наклонил голову Максимова, не дав удариться об крышу, но еще сильнее нагнул, едва Максимов упал на сиденье.

С этой секунды Максимов больше ничего не видел, только ноги похитителей и ствол пистолета, упершегося ему в колено.

* * *
С Балтики налетел резкий ветер. Зло трепал прибрежный камыш. Белые барашки плясали на помутневшей воде залива. В дюнах высоко вздымались песчаные султаны.

— Что-то будет. — Дядя Миша с тоской посмотрел на небо, затянутое рваной кисеей облаков. Запахнул старый бушлат.

Веранду финского домика продувало насквозь. Громко хлопала старая иссохшая клеенка, накрывавшая стол. Обед себе дядя Миша готовил сам и в любую погоду накрывал на веранде. Есть в барских хоромах, как он называл сауну с примыкающими к ней комнатами, не любил, скорее брезговал. Поэтому осень и зима, когда особо на морозе не посидишь, были у него в немилости.

Еще он клял себя за то, что вынужден подъедать то, что оставалось после пьянок Дубанова с друзьями. Как можно жить на пенсию ниже прожиточного минимума, наверное, знает только Гайдар. Дядя Миша даже не пытался, знал: все равно не получится. Многим старикам приходилось копаться в мусорных баках, чтобы не умереть с голоду. Дубанов оставлял после себя горы импортной снеди и батареи недопитых бутылок. Учета не вел, каждый раз привозилось новое. Казалось, живи и радуйся сытной и нехлопотной работенке. Но сердце гвардии старшины порой заходилось от злобы. Очевидно, сказывалась казачья кровь Нелюдовых, ни перед кем за кусок хлеба папахи не ломавших. Гордость или обида, поди разберись, за то, что приходится вот так доживать век, иногда глушили так, что дядя Миша недобрым глазом оценивал пожарные свойства финского домика. Если бы не маленькое хозяйство, что на свой страх и риск он завел здесь, давно пустил бы красного петуха под четыре угла.

В последнюю зиму случилось с ним странное. Мастерил что-то в сарайчике, и как-то сам собой подвернулся под руку огрызок карандаша. И блокнотик засаленный рядом оказался. Черкнул дядя Миша первое, что пришло в голову. И на сердце вдруг полегчало. Будто он эту царапину с сердца на бумагу перенес. Получилось: «Жить на Руси всегда было тяжко, а сейчас — совестно». С тех пор он таскал блокнотик с собой и черкал короткие строчки. Сегодня само собой написалось: «Не умрешь, пока долг не вернешь». К чему это? Дядя Миша не знал.

— Что-то будет. — Дядя Миша поджал губы. Зрение, несмотря на возраст и контузии, осталось острым. Он издалека заметил белую «Ниву», покачивавшуюся на песчаных наносах, выползших на дорогу. Если утром машина прикатила со стороны яхт-клуба, то сейчас срезала к домику на берегу коротким путем, через песчаный пляж. И еще — следом за «Нивой», намного отстав, ползла черная иномарка.

Ничего хорошего визит незваных гостей не сулил. Домик стоял на отшибе, кричи сколько влезет — никто не услышит. Тем более за таким ветром.

— Летят мухи на дерьмо, — проворчал дядя Миша. Накрыл свой приготовленный к обеду стол чистым полотенцем, придавил углы, чтобы не задрало ветром. Финский ножик, которым резал хлеб, спрятал в рукав бушлата.

Сел на ступеньки и стал ждать.

Елисеев первым выпрыгнул из «Нивы». Уверенным шагом подошел к крыльцу, на котором сидел старик в заношенном бушлате.

— Привет, батя! — Елисеев поставил ногу на нижнюю ступеньку

— Уже виделись, — холодно обронил старик. — Хозяев нету. Как ты утром того усатого шуганул, так больше никто не появлялся. Дубанов за ним машину прислал. А сам, видать, в банке. Так что, мужики, извиняйте, вам туда. — Старик скрюченной кистью показал на город.

— С Дубановым я вопрос сам решу. — Ветер облепил куртку на животе Елисеева. Отчетливо проступила кобура. — А ты пока пойди баньку прогрей.

— С утра жар стоит. Что дрова зазря переводить!

— Ну и славно.

Он махнул рукой. Дверцы машины распахнулись, и двое парней выволокли упирающуюся девушку. Ветер сразу же защелкал ее юбкой, открывая ноги до бедра. Она пыталась лягнуть державших ее парней, но ничего не получалось. На голову ей натянули черный мешок, и видеть ничего она не могла.

— Видишь, у нас даже баба с собой, — осклабился Елисеев. — Иди, батя, погуляй.

— Беспредельничать тут не позволю! — Старик поднялся на ноги.

Елисеев сунул ему под нос красную книжечку.

— Читай, батя! Фэ-Эс-Бэ, — по слогам произнесен. — И вали отсюда!

Старик зло прищурился. Сплюнул в сторону.

— Твою… И где вас, сук, только нет! — процедил он, спускаясь по ступенькам.

— Но-но! — прикрикнул на него Елисеев. Старик махнул рукой, поплелся к сарайчику, стоявшему в углу двора.

Девчонку один парень поволок к Елисееву, другой остался стоять у «Нивы», поджидая, когда в ворота въедет отставший «фольксваген».

Машина остановилась, мягко качнувшись на рессорах. Двигатель заглох, и стало слышно, как ветер бьется в стекла.

— На выход! — скомандовал старший, кого в дороге молодой парень с пистолетом дважды назвал Сашей.

Максимов лишь на секунду приподнял голову, через лобовое стекло увидел финский домик и стену камыша за ним, дальше темно-серую полосу залива. В пяти метрах от них полубоком стояла «Нива». Один человек рядом с машиной. Второй на ступеньках веранды. Белое платье Карины мелькнуло в проеме двери и пропало.

«Сейчас», — решил Максимов.

И с этой секунды сознание отключилось. Тело подчинялось только инстинктам воина. Безошибочным и беспощадным. Как всегда бывало в минуты опасности, время замедлило свой бег…

Первый похититель уже выбрался из салона, за плечо тянул Максимова наружу, второй, прикованный наручниками к пленнику, напирал сбоку. Максимов позволил себя вытолкнуть из салона. Чтобы не упасть, свободной рукой ухватился за дверь. Первый, держа Максимова на прицеле, попятился назад, увеличивая дистанцию. Ветер швырнул ему в лицо песок. Максимов отчетливо видел, как мелко-мелко задрожали веки у противника. В ту же секунду он подсек ногу ослепленного противника, рванулся вперед, перехватив руку с пистолетом. Противник потерял равновесие, качнулся, рука ослабла, и Максимов легко вырвал пистолет из его пальцев.

Первым выстрелом он перебил кисть противника, наручник легко соскользнул с залитого кровью обрубка. Обретя свободу, Максимов легко ушел от удара того, кто бросился отбивать свой пистолет. Ткнул стволом ему в грудь. Выстрел в упор сломал противника пополам и отшвырнул далеко назад. Саша, он стоял спиной к машине, в этот момент потягивался, закинув руки за голову. Он, очевидно, услышал выстрелы, но уже стал разворачиваться, косясь на Максимова. Пистолет выплюнул струю огня, и лицо Саши смазало красное пятно, в воздух разлетелись кровавые брызги. Взмахнув руками, он стал оседать.

Максимов ушел в кувырок, дважды прокатился по земле. Следом за ним с земли поднимались фонтанчики. Это стрелок, спрятавшись за передок «Нивы», стал класть пулю за пулей, отгоняя Максимова от укрытия.

Лежа Максимов хорошо видел ногу стрелка ниже колена, не прикрытую колесом машины. Вскинул руку, поймал на мушку цель. Пистолет дрогнул, пуля ушла в цель. Затвор откатился назад, обнажая черный стержень ствола.

И так и замер…

Максимов понял, что уже не выполнит задуманное: кувырком перекатиться к машине, пользуясь тем, что стрелок, парализованный болью в ноге, вот-вот вывалится из-за «Нивы», успеть вскочить на ноги и остановить пулей того, кто сейчас от веранды бежит наискосок через двор к «фольксвагену». Не сможет, потому что в магазине не осталось патронов.

Неожиданно вернулась способность слышать. И он услышал, как метет песок ветер, как скрипят ботинки бегущего человека с каждым шагом все громче и ближе, как дико воет тот, в салоне, с простреленной рукой…

Громко хлопнул выстрел: стрелок у «Нивы» попробовал прижать Максимова к земле.

И неожиданно трескуче и размеренно заработал автомат. Очередь косо перерезала двор. Сначала вскрикнул бегущий. Следом что-то грузно упало на землю. А потом стекла «Нивы» взорвались снопом искристых осколков. Машина просела на передних колесах. Из-за капота выпал человек, уткнулся головой в землю словно на молитве. Вторая очередь выбила алые фонтанчики из его спины. Человек дернулся и растянулся во весь рост.

— Парень, ты живой? — раздался хриплый крик. Максимов засек, откуда шли очереди. На слух определил, что голос доносится оттуда же. Слева от дома.

— Живой! — крикнул Максимов, отползая к машине. Парень с перебитой кистью выл и бился головой о колени и опасности не представлял. Но привычка не оставлять за спиной недобитых врагов взяла свое. Максимов тукнул рукояткой пистолета ему в ложбинку на затылке. Громко хрустнула кость, и парень затих.

— Эй, не стреляй! — раздалось слева. — Свой я, свой!! «А мне и нечем, — чуть не ответил Максимов. Со злостью посмотрел на труп хозяина пистолета. — Что же ты, гад, патроны недоложил! Так подставил, профессионал хренов!»

Кровь все еще стучала в висках, но ненависти к врагу Максимов уже не испытывал. Но и жалости не было.

— Эй, ты живой?

— Достал уже, — прошептал Максимов. Громко крикнул: — Я встаю!

Встал, прячась за машиной.

Несколько секунд они смотрели друг на друга. Потом разом облегченно засмеялись. Дядя Миша поправил болтающийся на груди «шмайссер».

— А я думаю-гадаю, кого в мой шалман привезли. Оказывается, это ты, парень!

Максимов сплюнул песок, прилипший к губам. Но ответить не успел.

Двери в дом распахнулись. Грохнул выстрел, затем второй.

Дядя Миша дал косую очередь наобум, покатился по земле.

Максимов нырнул за машину. Через секунду по капоту цокнуло, будто кто-то вколотил гвоздь. Звук выстрела пришел чуть позже.

— Максимов, я твою сучку пристрелю! Бросай оружие!! — раздался истеричный крик.

Дядя Миша ответил очередью от сарайчика.

— Держи, парень! — крикнул он.

И прямо возле Максимова сверху упало что-то черное. Тяжело плюхнулось в песок. Максимов протянул руку. Пальцы с наслаждением сжали рукоять пистолета.

«Настоящий „вальтер“!» — с восхищением отметил Максимов, машинально передернув затвор.

— Он один! Пошел! — Крик дяди Миши сразу же заглушила очередь из «шмайссера».

Максимов рванул вперед. В три прыжка преодолел расстояние до разбитой «Нивы». Он был вне сектора обстрела из двери Дома, поэтому останавливаться не стал, перелетел через передок «Нивы», кувырком загасил скорость, вскочил на ноги и бесшумно стал красться к веранде.

— Бросай автомат, дед! — раздалось из-за приоткрытой двери. И следом бабахнули два выстрела.

Щепки полетели из стены сарайчика.

Максимов оглянулся, наскоро оценив позицию старика. Понял: долго за утлым сарайчиком ему не продержаться. Возможно, старик сознательно подставился, отвлекая внимание на себя.

До двери оставалось не больше десяти метров. Открытая наполовину, она закрывала от стрелка Максимова. Но и он не мог видеть врага.

В узкой щели у косяка мелькнуло светлое пятно. Максимов вскинул пистолет, целил в щель на уровне колена. Два выстрела — и он бросился вперед. Краем глаза отметил, что из косяка выбило щепку, значит, один выстрел он сорвал. Но вторая пуля вошла в щель, как нитка в игольное ушко.

Он из-за собственного дыхания и громкого стука сердца, ухающего в ушах, не сразу расслышал крик. Только подлетая к двери, обратил внимание, что она поехала ему навстречу. Все быстрее и быстрее, толкаемая изнутри какой-то силой.

Из распахнутой настежь двери вывалился мужчина в белой куртке. Прямо под ноги Максимову. Рот разорван в крике. Безумно вытаращенные глаза. Он падал на бок, вытягивая вперед руку с пистолетом.

Максимов с ходу ударом ноги вышиб пистолет. По инерции Максимова понесло вперед, он подбросил тело вверх и со всего маху рухнул вниз, припечатав мужчину к полу. Показалось, что упал на автомобильную шину, которая тут же лопнула от удара…

Глава 30. Победители

Странник

Все вокруг сделалось серым. Косые полосы дождя хлестали залив. Ветер пригоршнями бросал в лицо холодные капли.

Максимов сидел на ступеньках, накинув на плечи старый бушлат. Курил, пряча сигарету в кулаке. Пальцы пахли табаком, пороховой гарью и ружейной смазкой. Войной. Привычный тревожный запах.

Максимов щурился, когда дождинки попадали в лицо. Потухшим взором смотрел на мокнущий под дождем дворик. Трупы уже собрали, затолкали в разбитую «Ниву». Странно, но «фольксваген» Максимова не зацепило, и теперь он радостно поблескивал черными боками.

Елисеев раскололся от страха, боль в простреленной ноге вполне можно было стерпеть. Но он торопливо выболтал все, что знал, стоило Максимову лишь раз ударить по ране.

Сейчас Максимов обдумывал услышанное и ждал, когда уляжется злость.

Сзади хлопнула дверь, заскрипели половицы. Дядя Миша присел на корточки рядом.

— Ты как, Максим? — тихо спросил он.

— Нормально. Угощайся.

Максимов положил на ступеньку пачку сигарет и зажигалку

Дядя Миша закурил. Достал из-за пазухи фотографию в рамке.

— Посмотри, парень. — Он наклонил снимок так, чтобы на него упал свет подслеповатой лампочки.

Фотография была старой, с желтыми разводами. Максимов с трудом разглядел десять мужских фигур на фоне разрушенной кирпичной стены. Все в военной форме времен Отечественной. У каждого полгруди в орденах и медалях. На лицах радостные улыбки. Победители.

— Это наша группа в Кенигсберге. Три дня как город взяли. Меня через день контузило. Решил саперам помочь, ну и подорвался. Девятое мая в госпитале встречал. Смотри, вот он я, гвардии старшина Нелюдов. Крабом ребята звали. — Дядя Миша стал водить по стеклу заскорузлым пальцем. — Это Якут. Не смотри, что худой. Он у нас двужильный был. Это Ворон. Угрюмый какой, да? А снайпер был от бога. Вот Барсук. А это… — Он задержался на фигуре офицера с тонкими чертами лица. — Командир наш, капитан Максимов. Позывной — «Испанец». Золотой мужик был!

Закон конспирации учит не доверять первому встречному. Максимов вполне мог промолчать или отделаться ничего не значащим комментарием. Но у войны свои законы. Если человек прикрыл тебя огнем, как ему не доверять?

— Это мой отец, — сказал Максим. Нелюдов похлопал его по плечу.

— Я утром, когда на Понарте тебя встретил, подумал — мерещится. Так на Испанца похож. А сейчас уверен. Такой же артист, как и батя. — Он вздохнул, протер капельки, упавшие на стекло. — Как он?

— Погиб, — коротко ответил Максимов. Дядя Миша поморщился, прикусил губу.

— Когда все кончишь, приходи. Ребят помянем. Твоих и моих. — Он убрал фотографию за пазуху. — Есть же, кого помянуть?

Максимов кивнул и глубоко затянулся сигаретой.

— Откуда у тебя оружие? — спросил он уже другим голосом.

— Так трофейное же! — усмехнулся дядя Миша. — Как мне этот козел удостоверение показал, я сразу смекнул: кончит он меня, чтобы свидетелей не оставлять. И побежал в сарайчик. Там у меня еще заначка есть. Хватит, чтобы «Ниву» на воздух поднять так, чтобы одни колеса остались. И хоронить никого не надо. Слышь, командир, это идея! Отгоню «Ниву» в дюны, там до сих пор из песка немецкие мины выходят. Подорву как в аптеке, ты не беспокойся. На трофейной мине, никто не придерется.

Максимов усмехнулся и покачал головой:

— Вот страна! Умелец на умельце.

— Но не оставлять же их посреди двора! — нахмурился дядя Миша. — Кабы знать хоть, кто такие. По виду вроде служивые.

Максимов бросил окурок в лужу.

— Отгони машину к камышам. Замаскируй, Вечером сюда приедут люди, все зачистят.

— Во, еще что хочу спросить. Этот…Язык. — Он кивнул на дверь. — Он точно из ФСБ?

— Да. Но ты не волнуйся, ничего тебе за него не сделают. Гарантирую.

— Может, его… того? — Нелюдов провел большим пальцем по острому кадыку.

— Всему свое время. Ты присматривай, чтобы он сам себя не кончил.

Максимов встал, стряхнул с плеч бушлат. Вошел в дом.

Запах пороха уже выветрился. Сейчас остро пахло йодом и табачным дымом.

В комнате в кресле свернулась калачиком Карина, закутавшись в плед. Платье на ней успели изорвать в клочья, пришлось переодеть в какие-то обноски, что принес дядя Миша. Чтобы истерика не перешла в ступор, Максимову пришлось до красноты надавить точки на ее спине. И теперь Карина боролась с накатывающимся сном, как пригревшийся котенок.

«Слава богу, что не зацепили девчонку, — подумал Максимов, опустившись на колено перед Кариной. — Если бы Елисеев с ней хоть что-нибудь сделал…» Он скрипнул зубами.

Взял в руку вялую кисть девушки. Карина медленно открыла глаза.

— Максим, — едва слышно прошептала она.

— Спи, малыш. Все позади.

— Ты уезжаешь? — В темных глазах Карины заплескалась неподдельная боль.

— Не бойся. — Максимов осторожно потрепал ее по голове. — С тобой останется дядя Миша. Не смотри, что он такой сердитый. Он хороший мужик. Друг моего отца.

Максимов нащупал нужную точку на запястье Карины, стал массировать плавными движениями пальца, постепенно увеличивая нажим.

— Ты скоро… — Язык у Карины заплетался, губы обмякли.

— Да. Через пару часов.

Карина с трудом разлепила веки.

— Максим, папа все хранил в подвале…

— Ты уже говорила. Спи, все будет хорошо.

— Пополам! — пробормотала она. И первой улыбнулась своей шутке.

— Договорились, — кивнул Максимов.

— Максим, ты… — Она попробовала приподнять голову. — Скажи, ты хоть чуточку меня любишь?

Максимов сильнее надавил на точку, и Карина, судорожно вздохнув, погрузилась в глубокий сон.

Максимов подождал немного, осторожно подоткнул плед и вышел в соседнюю комнату. Здесь тихо плескалась вода, слабая струя вытекала из пасти морского чуда-юда и падала в бассейн.

В коридорчике, ведущем к сауне, на полу валялась окровавленная простыня. Максимов на ходу подхватил ее, рванул дверь в сауну. В тесной каморке, пахнущей остывающим жаром, на полке лежал Елисеев, надежно связанный скрученными простынями. В полумраке страшно блеснули вытаращенные глаза.

Елисеев замычал, завозился на полке, пытаясь сдвинуться хоть немного. Подальше от замершего в дверях Максимова.

— Полковник, не скули, — брезгливо поморщившись, процедил Максимов. — Хотя какой ты полковник. Куль с дерьмом, а не офицер. Будь моя воля, я бы тебя заставил погоны сожрать. Но еще не вечер, — добавил он, успокоившись.

Швырнул простыню, метя в лицо Елисееву. Захлопнул дверь, задвинул засов.

У бассейна Максимов встал на колени, зачерпнул воды, плеснул себе в лицо.

Ему еще никогда так не хотелось убить человека. Да и можно ли считать предателя человеком.

* * *
Экстренная связь

Навигатору

Полковник Федор Елисеев завербован военной разведкой ФРГ в 1989 году, во время прохождения службы в ГСВГ. В Калининграде находился в связи у гражданина Австрии Дитриха Бойзека, входящего в состав немецкой поисковой группы. Елисеев передал данные наружного наблюдения за Гусевым и по заданию Бойзека произвел выемку личных вещей Гусева — носового платка и шариковой ручки. Предполагал, что целью оперативного мероприятия является компрометация Гусева по линии правоохранительных органов. К смерти Гусева напрямую не причастен. Убийство эксперта, проводившего вскрытие тела Гусева, и похищение мозга, объяснить не может, но подозревает, что это как-то связано со способом, которым был убит Гусев. Смерть Гусева оценил как у грозу собственной безопасности. Решил в ближайшее время нелегально выехать из страны.

От Евгения Корзуна ему стало известно об особо ценной коллекции янтарных кубков, подготовленной к нелегальному вывозу из страны. Предположив, что появление Бойзека в составе немецкой экспедиции напрямую связано с этой коллекцией, Елисеев решил захватить ее и использовать при торге со спецслужбой Германии. Планировал получить гарантии личной безопасности и невыдачи по требованию России.

Преступная группа Елисеева в количестве пяти человек уничтожена.

Требуется срочная зачистка.

Странник

Глава 31. Пси-фактор

«Черное солнце»

Небо заволокло серыми тучами. И ранние сумерки залили город.

По лобовому стеклу змейками ползли струйки. Машина стояла под деревьями, но даже их густая крона не защищала от проливного дождя.

Больше часа они кружили по городу, пока Жозеф не скомандовал: «Стоп». Его глаза зажглись безумным огнем.

«Как у шелудивого кобеля, почуявшего след течной суки», — подумал Хиршбург.

Винер, очевидно, придерживался другого мнения. Он пристально посмотрел в лицо своему эксперту по безумию и сам распахнул перед ним дверь.

Жозеф выпрыгнул под дождь и пропал в серых сумерках.

Осталось только ждать.

Хиршбург вытряс на ладонь таблетку, проглотил, закинув голову. Поморщился, пожевал старчески бледными губами.

— Простите, герр Винер, — пробормотал он. — Но старики плохо переносят резкую смену погоды.

— Хотите воды? — предложил Винер, указав на мини-бар.

— Нет, благодарю вас, я привык. — Хиршбург неловко закинул ногу на ногу, едва не толкнув шефа.

Они сидели напротив друг друга в уютном салоне микроавтобуса той модели, что скорее походят на космические корабли из фантастических фильмов, а не на обычные машины. Микроавтобус принадлежал представительству немецкой фирмы, негласно входящей в структуру корпорации «Мебиус».

«Многие входят в „Магнус“, даже не подозревая об этом, — подумал Хиршбург. — После войны мы вложили технологии и деньги в сотни тысяч фирм по всему миру. На рейх работают даже те, кто считает себя его победителем. О черт! — Он сильнее сжал бедра. — Как тут заниматься высокой политикой, если по три раза за ночь бегаешь в туалет!»

— Что-то не так, Вальтер? — Винер отвлекся от своих мыслей.

— Все в порядке, герр Винер.

Винер отвернулся к матово-черному стеклу. Струйки дождя на нем казались свитыми из черных непрозрачных нитей.

«Господи, сколько же можно ждать!» — с тоской подумал Хиршбург.

— Лишь случайность подтверждает, что есть судьба, — неожиданно произнес Винер. — Парадокс? — Он усмехнулся в ответ на недоумение Хиршбурга. — Я вам расскажу, как мой дед нашел Чашу. Случайно, Вальтер, именно — случайно! Из Киева в Кенигсберг вслед за киевскими коллекциями прибыла Клавдия Гурженко. Доктор Роде сначала морщил нос, но потом вынужден был признать ее крупным специалистом по культуре Древней Руси. В имении Рихау, в котором ее поселили, она вечерами писала книгу по истории русской иконы. Показала деду некоторые, наиболее ценные, что привезла с собой. Дед заинтересовался копией «Троицы» Рублева. На ней, если знаете, изображена странной формы чаша, стоящая у ног Троицы. У чаши золотисто-янтарный цвет, она угловатая, словно выточена из плохо обработанного камня. И буквально через день, разбирая реликвии Псково-Печорского монастыря, Гурженко нашла ларец с янтарной чашей. Дед отвез чашу на экспертизу Роде и фон Андре, а сам вернулся в имение. Вечером позвонил Роде и сказал, что возраст янтаря — вы не поверите — тридцать тысяч лет! Сама чаша изготовлена не раньше шестого тысячелетия до нашей эры. Дед, бросив все, помчался в Кенигсберг. Что было дальше, вы знаете.

— Невероятно! — выдохнул Хиршбург.

— Невероятно то, что древние славяне использовали в своих ритуалах реликвию Атлантиды. В этой чаше законсервировано прошлое, о котором мы даже не можем помыслить! Если мне удастся извлечь его…

В дверь постучали.

— Да! — резко бросил Винер.

Дверь поехала в сторону, пропустив в салон мокрого до нитки Жозефа. Он сразу же плюхнулся на диван рядом с Хиршбургом, стал приглаживать растрепанные влажные кудри. Хиршбург недовольно поморщился: от Жозефа исходил кислый запах жженой травы.

— Бог мой, вы опять накурились! — проворчал он.

— Я работал! — огрызнулся Жозеф. Он обвел салон шалым взглядом. — Там, все там… Я чувствовал пустоту под ногами!

Винер бросил ему на колени блокнот, а сам откинулся на сиденье. Хиршбург обратил внимание, что кулаку молодого шефа суеверно сжат.

Жозеф наклонился над блокнотом, роняя на лист капельки воды, стал лихорадочно чертить линии.

— Вот так. И вот так, — бормотал он. — Две комнаты. Белая и черная. Из черной ведет ход. Метров пять, дальше завал. Четыре скелета. Ящик. Вот здесь, ближе к выходу. Стенка тонкая. Черная фанера. Перья павлина. Перья павлина. — Он откинул голову, глаза страшно закатились. — Черный Орел… Я вижу… Черный Орел.

— Жозеф! — Винер подался вперед и хлопнул его по мокрой щеке.

Жозеф засипел и обмяк, навалившись на Хиршбурга. Старик брезгливо оттолкнул его, и Жозеф отвалился на другую сторону сиденья.

Винер поднял упавший на пол блокнот, с напряженным лицом стал разглядывать рисунок.

— Вы же не поверили этому бреду? — насторожился Хиршбург.

Винер не ответил.

— Это же безумие! Обкурившийся мазилка…

— Прекратите, Вальтер! — резко бросил Винер. — Этот обкурившийся мазилка принес мне пять миллионов золотом. — Он откинулся назад и уже спокойным тоном продолжил: — А Дымов, оказывается, не такой уж и дурак. Согласитесь, нет ничего умнее, чем вернуть клад туда, где ты его нашел. Никто не додумается искать там, где, по логике, ничего уже не должно быть.

Винер отбросил блокнот. Закрыл глаза. Его рука легла на пульт в подлокотнике кресла. Пальцы погладили кнопку.

— Герр Винер, это безумие! — Хиршбург поперхнулся, надсадно закашлялся. — Вы все погубите… Почему именно сейчас? Дайте мне три часа, я все подготовлю. В конце концов, есть же исполнители, зачем рисковать самому?

— Молчать! — Голос Винера ударил, как кнут. Хиршбург понял, что ни убедить, ни остановить шефа он уже не сможет. Винером овладела та злая сила, что толкает на безумные поступки. И зовется она Судьбой. Еще никто не смог противостоять зову Судьбы.

Винер нажал кнопку. Черное стекло, отделяющее салон от водителя, поехало вниз. Сразу две головы сидевших на переднем сиденье повернулись к Винеру.

— Отто остается здесь. Эрих, вы сможете открыть замок?

— Да, герр Винер, — ответил крайний справа. «Еще бы! — мелькнуло в голове у Хиршбурга. — А также одним ударом убить человека, украсть мозг у трупа, уйти незамеченным и спокойно съесть обед в ближайшем кафе».

— Вы пойдете со мной, Эрих, — распорядился Винер. За ними мягко захлопнулась дверь. Хиршбург закрыл лицо руками и тихо застонал. Впервые он почувствовал себя больным и несчастным стариком.

Странник

Максимов убрал ногу с педали газа, и машина накатом вкатилась во двор.

В свете фар у дальнего торца дома, где был спуск в подвал Карины, мелькнул контур человеческой фигуры. Четко, как мишень в тире. И тут же пропал.

Острое чувство опасности полоснуло по нервам. Максимов ударил по тормозам, заглушил мотор. Выскочил из машины.

Дождь хлестал вовсю. В секунду куртка облепила плечи.

Максимов побежал под козырек подъезда, громко хлопнул дверью, но входить не стал. Прислушался. Ничего подозрительного. Обычная вечерняя жизнь.

Во дворе сгустились сумерки, яркие прямоугольники света из окон лежали на мокрой траве.

Максимов мокрым рукавом вытер горячее лицо. Достал из-за пояса «вальтер», сунул в карман.

«Пошел», — скомандовал он себе.

Пригнулся и стал красться по узкой полоске асфальта, идущей вдоль стены дома.

«Черное солнце»

Окон в подвале не было, поэтому не таясь зажгли свет.

Винер стоял посредине белой комнаты, контролируя входную дверь. То и дело поглядывал во вторую комнату, иссиня-черного цвета.

«Сюда бы Хиршбурга, чтобы раз и навсегда заткнулся», — подумал Винер.

В стене черной комнаты зияла дыра. Эрих легко оторвал фанерный щит и сейчас возился в лазе. Наружу торчали только ноги.

— Что там? — нетерпеливо спросил Винер.

— Уже тащу, — прохрипел Эрих. — Тяжелый, черт. Он стал Отползать на коленях назад, пыхтя от натуги. Сначала показался сам по плечи, потом появилось лицо, красное, в грязных разводах. Руки оставались еще внутри черной дыры.

Винер бросился на помощь, вдвоем они легко вытащили ящик, похожий на те, в которых перевозят оружие.

На потемневшем от времени дереве отчетливо проступал черный контур имперского орла, сжимающего в когтях свастику.

— Знак Орла. Вот и все, — прошептал Винер, поднимаясь с колен.

— Что? — поднял голову Эрих.

— Откройте! — резко бросил Винер.

Эрих вцепился в замки. Пальцы сделались белыми от напряжения. Хрустнуло, и металлические скобы отскочили вверх. Крышка ящика приподнялась.

— Герр Винер? — раздался сзади голос. Эрих среагировал моментально: хищно оскалился, не вставая с колен, быстро сунул руку под куртку.

Грохнул выстрел, и, дернув головой, Эрих свалился на бок. На крышку ящика из распахнутого рта выплеснулась красная пена.

Винер заледеневшим взглядом смотрел, как кровавое пятно медленно расползается, заливая черный контур орла, и не мог оторваться. Животный инстинкт требовал метнуться в сторону, кричать, кататься по полу, стараясь ускользнуть от пули, но разум говорил, что ничего уже не изменить, потому что все давно предопределено, просто до этой секунды было сокрыто. И тело, привыкшее подчиняться разуму, сдалось. Мышцы сразу обмякли. И Винер остался стоять, покорно ожидая выстрела.

— Герр Винер, — без вопросительной интонации произнес человек.

Винер заставил себя повернуться на голос. На пороге, на границе белого и черного, стоял человек.

— Я-а, — с трудом выдавил Винер.

— До встречи в Валгалле.

Выстрела Винер не услышал. Ослепительная вспышка огня отшвырнула его в темноту и холод…

Странник

Максимов ногой откинул крышку ящика. В ворохе древесной стружки тусклым желтым светом отливали янтарные полушария.

Максимов опустился на колено, разворошил стружки, пересчитал.

«Один, два, три…Одиннадцать!»

Одиннадцать кубков и чаш, различных по форме, расцветке и тонкости работы. Явно относящиеся к разным культурам и эпохам. На донышке каждой маркировка Кёнигсбергского Музея янтаря. Коллекция доктора Роде, собранная по личному указанию рейхсфюрера СС. Каждая чаша несомненно стоила целое состояние.

Но единственно нужной среди них не было.

Глава 32. Чаша огня

Странник

Злобин вошел в кабинет и первым делом шваркнул папку об стол.

Петя Твердохлебов подобрал ноги, освобождая Злобину проход.

— Доложился?

Злобин уселся на свое место, долго чиркал зажигалкой, наконец прикурил.

— Как видишь, — вместе с дымом выдохнул он. Только Злобин приехал в прокуратуру, только усадил Аллу писать все, что она знает о похождениях своего сожителя, только начал разговор с Твердохлебовым, как прокурору срочно потребовалось вызвать Злобина на ковер.

Твердохлебов кивнул за окно, где дождь хлестал по кронам деревьев. Небо заволокло так, что казалось — на дворе осенний вечер, а не августовский день.

— Катаклизмы в природе, Андрей Ильич. Смотри, шестой час, а темно, как у негра… К чему бы это? Говорят, конец света скоро.

— Не сомневаюсь, — процедил Злобин, покусывая фильтр сигареты. — Короче, дело Гусева у меня забирают в областную прокуратуру. Завтра передам бумаги. Дятел намекнул — был звонок из Москвы.

— И он тебе целый час на это намекал? — Твердохлебов посмотрел на часы.

Ты что, Дятла не знаешь?

Твердохлебов не раз имел счастье общаться с прокурором города, непосредственным начальником Злобина, и сочувственно покачал головой.

— А по Черномору? — спросил он.

— В отдельное делопроизводство. Сказал, со смертью Гусева никак не стыкуется. Вернее, пока не видит признаков. — Злобин передразнил занудные интонации прокурора. — Кстати, где Алка?

— Ей срочно домой приспичило. Не волнуйся, я с ней Павлушку послал. С минуту на минуту вернутся. — Твердохлебов потянулся к соседнему столу, взял стопку исписанных листов. — Держи, она тут роман тебе настрочила. Маринина отдыхает, я тебе говорю!

— Читал? — Злобин перебрал листы, сплошь покрытые по-детски круглым почерком.

— Слушал. И делал выводы. — Твердохлебов помялся. — Андрей Ильич, я тебя уважаю. И все такое прочее. Но можно начистоту?

— Нужно.

— Ты брось эти бумажки в сейф и никому не показывай.

— Это еще почему? — прищурился Злобин.

— Дохлый номер потому что! Пока Дятел тебе по мозгам долбил, я все Алкины показания пробил. Прямо по телефону, не сходя с этого места. — Твердохлебов принялся загибать пальцы. — Евгений Корзун, который якобы заказчик убийства Дубанова, так нажрался в «Земландии», что упал мордой в салат. Сейчас ему в вытрезвителе клизмы с марганцовкой ставят. К утру оклемается. Но будет все отрицать, а брать его не на чем. Значит — дохлый номер. Остается Елисеев. Слышала голос в предбаннике — ну и что? С чего ты взял, что это был именно Елисеев? Бесконечная его в глаза не видела.

— Есть источник.

— Надеюсь, он свечку в бане держал. А в другой руке — диктофон. Ты же понимаешь, не могу я по таким показаниям брать фээсбэшника в разработку. И последнее. Шефа службы безопасности Дубанова я на всякий случай предупредил. Но он сказал, что Дубанов в девять вечера летит в Москву. Даже если его и грохнут, тьфу-тьфу-тьфу, то не на нашей территории.

— Ясно, тушим свет, сливаем воду, — подытожил Злобин. — Может, это и к лучшему.

— Правильно, Андрей Ильич! — подхватил Твердохлебов. — Будто у нас других проблем нет. По делу Черномора уже человек двадцать задержали, кто по описаниям подходит. Нужно через сито пропускать, а я здесь стул одним местом давлю!

За окном трижды бибикнул автомобиль. Твердохлебов вскочил, прошел к окну, оперся на подоконник.

— О, твоя красавица вернулась. Все, я побежал.

Он развернулся на каблуках.

Посмотрел на угрюмо молчащего Злобина.

— Андрей, не переживай ты так! В другой раз посадим.

Злобин хмыкнул. Расплющил окурок в пепельнице.

Твердохлебов поскреб коротко стриженный затылок.

— Слушай, может, я по простоте душевной что-то недопонимаю? Ты так и скажи.

— Я сам, Петька, уже ничего не понимаю, — вздохнул Злобин.

Распахнулась дверь, и на пороге возникла Алла. С короткого плащика на пол капала вода. Волосы растрепанные и мокрые, словно только что из-под душа. В руках она держала черный пластиковый пакет, в котором лежало что-то тяжелое округлой формы.

— Можно? — Она едва переводила дух.

— Аллочка, тебя я рад видеть в любое время и в любом месте, — сострил Твердохлебов.

Алла презрительно фыркнула.

— Я к вам, Андрей Ильич.

— Так проходи, чего стоишь! — Злобин указал на стул.

Прикурил новую сигарету.

— Все, я побежал! — Твердохлебов махнул рукой на прощание и, громко бухая бутсами, выскочил из кабинета.

Алла поставила на стол пакет.

— Вот.

— Что это? — Злобин поднял усталые глаза.

Алла набрала побольше воздуху и скороговоркой затараторила:

— Я за дела Гарика отдуваться не хочу. Мне криминал в квартире не нужен. Вот, забирайте и делайте что хотите. — Она придвинула пакет. — Забирайте, забирайте, гражданин начальник! Сдаю добровольно, я так и написала. — Она ткнула наманикюренным пальчиком в стопку бумаг. — Хорошенькое дельце: наживала добро, каждую копейку отработала, а этот пузан под конфискацию чуть не подвел. Вот пусть теперь из этой миски баланду хлебает, если она вам не нужна.

— Да помолчи ты! — не выдержал Злобин. — Что ты тут мне принесла?

— Я же написала! Гарик дал взаймы денег этому фотографу… Как его? Ваньке Дымову! А в залог взял вот эту миску. — Алла трясущимися руками стала доставать из пакета то, что она называла миской. — Черт, не лезет! Я ему говорю, зачем в дом принес, краденая же! А он: молчи, коза. Представляете, в каком кошмаре я жила! А вещь ценная, сразу видно.

Злобин разорвал пакет по шву.

— Ого! — Перед ним оказалась странной формы чаша из янтаря.

Ее он вид ел утром на столе у Гарика.

— Я ему говорю, ты за эту миску конфискацию получишь, — не унималась Алла, в голосе уже слышались истеричные бабьи нотки.

— Подожди в коридоре! — Злобин указал Алле на дверь.

— А? — осеклась она. От испуга прижали ладонь к груди.

— Я сказал, выйди. Мне позвонить надо.

Алла попятилась к двери.

— Я написала, все отдаю добровольно, — пролепетала она.

Злобин сделал такое лицо, что Алла, пискнув, выскочила за дверь.

Злобин набрал номер. Пока ждал соединения, осторожно поглаживал неровные края чаши. Несмотря на мутный свет за окном, казалось, что чаша наполнена ровным солнечным светом.

— Алло? Злобин говорит. Я сейчас у себя в кабинете. — Он постарался построить фразу так, чтобы Странник понял его без лишних слов. Мобильную связь прослушивают все кому не лень. — Слушай, из того, о чем мы говорили. Тебя интересует такая штука из янтаря. Неправильной формы. Очень грубая работа… Да. Сейчас прямо передо мной. Минуту.

Злобин прижал трубку плечом. Взял чашу в руки, она оказалось тяжелой, килограммов пять, не меньше. Поднял, посмотрел на донышко.

— Да, есть маркировка. Орел.

В этот момент произошло странное.

В чаше стало нарастать золотистое свечение. Все ярче и ярче. От чаши по рукам потекло тепло. Хлынуло в тело. Показалось, что стоишь под горячим водопадом. Только жар этот был нежный и пронизывающий, как от полуденного солнца.

* * *
«Истина в том, что небесный Огонь выплавил сок благородного Дерева, Ветер остудил сок, капля у пала в Воду, она превратила мягкую каплю в Камень. Волны выбросили на берег Камень, в котором живет небесный Огонь. Человек придал Камню форму, чтобы собирать в него Силу. Реши эту загадку — и ты обретешь Чашу Огня. И помни, Чашу нельзя найти, она сама придет в руки своего избранника».

Странник

Максимов выскочил из подвала и замер пораженный. Все вокруг было залито ярким золотым светом. Темное серое небо вспороли острые, как клинки, лучи солнца, вонзились в землю. И от горизонта до горизонта над городом загорелась радуга.

* * *
Экстренная связь

Навигатору

Объект поиска обнаружен и укрыт на объекте «Лида». Группа зачистки приступила к работе. Принимаю меры по прикрытию действий Странника.

Сильвестр

Тотальная война

Эта война началась не здесь, не здесь ей и окончиться.

Мигель Серрано

И произошла на небе война:

Михаил и ангелы его воевали против дракона, и дракон, и ангелы его воевали против них, но не устояли, и не нашлось уже для Них места на небе.

Иоанн Богослов (XII, 7–8) Апокалипсис

Глава первая. Эффект присутствия

Черное солнце

Подмосковье, август 1998 года
Тихие сумерки выползли из леса и затопили поселок. В загустевшем сиреневом воздухе вязли звуки. Где-то совсем близко играла музыка, но сюда, к дому на самом краю поселка, доносились лишь глухие удары барабанов.

Вальтер Хиршбург приоткрыл окно и невольно поморщился. Показалось, что по лицу скользнула чья-то холодная рука, пахнущая мокрой землей.

«Нервы. Истрепанные нервы старого человека, — сказал он сам себе. — Близость опасности уже не будоражит кровь, от нее лишь вяло трепещет сердце. Изношенное и больное».

— Что там за праздник? — спросил Хиршбург, чтобы отвлечься от неприятных мыслей.

Вопрос был задан тоном начальника, инспектирующего работу подчиненного. Сзади, в глубине комнаты, погруженной в темноту, скрипнуло кресло. Подчиненный невольно подобрался, услышав командирские нотки в голосе пожилого абсолютно лысого мужчины. Из кресла ему были видны только контур сухопарой фигуры и светлое пятно головы, Курт Лебер не смог определить, смотрит старик на него или все еще уставился в окно, но счел за благо сесть прямо, сложив руки на коленях.

— Там загородный дом главного редактора одной влиятельной газеты. Сегодня у него юбилей. Дом набит журналистами. Надеюсь, не все упились до потери сознания, кто-нибудь обязательно среагирует. И, возможно, даже вызовет бригаду с ТВ. Так или иначе, инцидент попадет в сводку новостей, герр Хиршбург.

— Это совпадение или расчет? — спросил Хиршбург.

— Расчет, — с ноткой гордости в голосе ответил Лебер. — Мне сказали, что акция должна состояться в течение пяти дней. О юбилее газеты было известно давно, и я намеренно выбрал сегодняшнее число.

— Прекрасно. — Хиршбург неожиданно зашелся сухим кашлем.

Курт Лебер проворно вскочил. В темноте тихо тренькнуло стекло, заплескалась жидкость, перетекая из бутылки в стакан. Лебер прошел к окну.

— Прошу вас, герр Хиршбург. — Он протянул старику стакан из толстого стекла.

— Что это? — Хиршбург принюхался к тягучему острому запаху, поднимающемуся со дна стакана.

— Джин. Хороший английский джин.

— Надеюсь, не русского разлива, — проворчал Хиршбург, принимая стакан.

Лебер ответил коротким смешком, показав, что оценил шутку шефа.

Хиршбург пригубил джин, почмокал губами и вновь уставился в окно.

В темноте призрачно отсвечивали мокрые крыши домов, тусклое небо отражалось в стеклах, лишь на том конце поселка, где шел праздник, то и дело вспыхивали яркие цветные огни.

— А там что? — спросил Хиршбург, указав на зарево над лесом.

— Еще один поселок. Для тех, кого называют «новыми русскими». Днем я бы вам показал бывшую дачу Галины Брежневой, а потом мы бы сравнили домик дочки генерального секретаря КПСС с дворцами, что возвели те, кто считает себя новой элитой. Поверьте, зрелище весьма поучительное.

Хиршбургпромолчал, и Лебер решил продолжить вводить шефа в специфику местных условий.

— Взять, кстати, сам поселок. В девяностом году один пройдоха, назвавшись фермером, взял поле в аренду у развалившегося колхоза. На пятьдесят лет, кстати. Пахать и сеять, естественно, не собирался. Разбил поле на участки по гектару и продал желающим вложить деньги в загородные дома. Таковых нашлось немало, потому что Москва всего в полусотне километров. Через неделю на поле уже вовсю кипели строительные работы. А пройдоха пришел к председателю колхоза, выложил на стол триста тысяч долларов и показал пункт договора, по которому он имеет право выкупить землю, взятую в аренду. Что он как честный человек и предлагает сделать. Председатель быстро сообразил, что владельцев новостроек уже с земли не согнать, скорее они его самого в землю вгонят, и деньги взял. Сколько он присвоил, а сколько внес в колхозную кассу, история умалчивает. А фермер, не смыв с ботинок колхозную грязь, прямиком отправился в аэропорт с десятью миллионами долларов в кармане.

— Откуда информация? — спросил Хиршбург, стрельнув взглядом в Лебера.

— О, в этих вопросах русские не таятся. У них считается хорошим тоном в кампании рассказать о том, как надул родное государство. Я знаю тысячи подобных историй. А того, что пишут в их газетах, в нормальной стране хватило бы на то, чтобы устроить еще один Нюрнбергский процесс.

Хиршбург хмыкнул, брезгливо скривив губы.

— Мы свой Рейх проиграли в войне, а они… — Он отвернулся к окну.

Лебер невольно поежился. Который раз за день он, уверенный в себе, крепкий сорокалетний мужчина, почувствовал себя крайне неуютно рядом с этим сухопарым стариком.

Должность Лебера звучала крайне расплывчато — «менеджер по региональным связям компании „Хофаккерк Гмбх“». Сама компания была малозаметным и малозначимым узелком в паутине корпорации «Магнус». Лебер знал, что благополучие нижестоящего напрямую зависит от настроения, мнения и каприза стоящего на ступень выше в бюрократической иерархии. Стоит чем-то не понравиться начальник у, вмиг окажешься в малярийной Венесуэле или до конца дней будешь ковырять палочками тухлятину где-нибудь в Бирме. И, как детский сон будешь вспоминать бесконечные пьянки с очумевшими от безнаказанности русскими бизнесменами и чиновниками с бегающими вороватыми глазками. Но стоя рядом с Хиршбургом, он кожей ощущал, что от этого старика зависит не благополучие его, Курта Лебера, а сама жизнь.

Старик, это чувствовалось в каждом жесте и слове, был привычен к власти. Но не ко всевластию столоначальника над младшим писарем, а к той высшей ее ипостаси, когда в цепких пальцах держишь нить жизни подчиненного. И никакие гуманистические бредни не остановят, если потребуется эту ниточку оборвать. Привычка к власти так укоренилась в Хиршбурге, что стала его сутью, выпирающей наружу, как из породистого добермана прет желание рвать и терзать добычу.

Лебер считал себя профессиональным разведчиком.

И привык считать свое ремесло интеллектуальной игрой, сродни отгадыванию кроссворда на языке, который только взялся изучать. Тут требуются кропотливость, терпение и интуиция. И, конечно же, удача. Ему ни разу не доводилось бегать по крышам, устраивать гонки по ночному городу и забираться в офисы через канализационную трубу. Насколько знал, работа девяноста девяти процентов разведчиков ничем не отличается от серых будней любого конторского клерка. Оставался еще один процент «чернорабочих» разведки, о приключениях которых и пишут в дешевых детективах. Но ни один серьезный интеллектуал, к которым себя относил Лебер, руки «чернорабочему» не подаст. Потому что руки по самый локоть в крови.

Приказ лично организовать и возглавить силовую акцию он поначалу расценил как недоразумение, потом — как оскорбление. Но, закусив губу, приказ выполнил, сделав все, чтобы акция выглядела как тонкая интрига. И ничего более.

Но неожиданно прибывший из штаб-квартиры «Магнуса» сухопарый старик с цепким взглядом и такими же цепкими сухим пальцами взял руководство на себя. И дело сразу же приобрело нехороший кровавый привкус.

Первое, что сделал Хиршбург, ознакомившись с подготовкой операции, — потребовал немедленно устранить непосредственных исполнителей, отработавших свое. И произнес «устранить» с такой привычной небрежностью, что у Лебера прошел холодок по спине. Тем не менее трое польских уголовников, приехавших в Москву по украинским паспортам, были немедленно перехвачены на территории Белоруссии. Сейчас их тела, наверняка, уже пожирают болотные черви. Второй жертвой станет сапер, заложивший мину под домом. Ровно через час после взрыва. Лебер был уверен, если не будет взрыва, через час не станет его самого.

Он невольно посмотрел на часы. Минутная стрелка на два деления не доползла до двенадцати. До взрыва оставалось ровно сто двадцать секунд.

А старик продолжал стоять у окна, задумавшись, взбалтывая остатки джина в стакане.

«Окно открыто, стекла, конечно же, выдержат взрывную волну. Но чем черт не шутит. Проклятый маразматик, наверняка, относится к тем занудным начальникам, которые считают своим долгом лично присутствовать на операции».

Лебер лихорадочно соображал, как оттащить старика от окна и при этом, упаси господь, не задеть генеральской спеси. Он почему-то сразу же присвоил старику чин генерала, хотя доподлинно не знал, какие погоны носил Хиршбург в вермахте. Но в том, что Хиршбург поднаторел в хладнокровном распоряжении чужими жизнями на войне, Лебер не сомневался.

Наконец, он нашелся и самым нейтральным тоном, на который был способен в эту минуту, произнес:

— Я читал, что Юнгер,[44] стоя у окна с бокалом шампанского в руке, наблюдал за бомбежкой Берлина. Довольно странный вкус, вы не находите, герр Хиршбург? — Он чуть было не сказал «глупое позерство», но вовремя спохватился.

Хиршбург хмыкнул, покосился на Лебера и пригубил джин.

— Эти писаки думают, что войны начинают только для того, чтобы тешить их больное самолюбие. — Хиршбург облизнул губы и неожиданно задал вопрос:

— Для чего начинают войну, Лебер?

Лебер пожал плечами, решив не высказывать вслух мнение, способное ему навредить. Его военный опыт ограничивался двумя годами службы в танковом полку рейхсвера. И за все два года вверенный ему танк, надраенный до полной стерильности, ни разу не покинул ангара. Домой Лебер вернулся, поправившись на десять кило и с твердой уверенностью, что полюбить войну способен только полный кретин.

— Войну начинают, чтобы победить, — отчеканил Хиршбург, со стуком поставив стакан на подоконник.

В этот миг, словно по команде Хиршбурга, в глубине поселка низко ухнуло. Тугая волна ударила в стекла. В небо взметнулся яркий язык пламени, сразу же опал, и над крышами задрожало оранжевое марево. Неожиданно проснувшийся ветер донес запах близкого пожара.

Хиршбург хищно потянул носом. Губы растянулись в сладострастной улыбке.

— Неплохо, Лебер, очень неплохо, — пробормотал он.

Лебер понял, что более высокой оценки он не удостоится, и изобразил на лице благодарную улыбку.

«Яволь, майн фюрер, — мысленно произнес он и добавил: — Чертов наци. Давно не видел, как горят дома, взорванные по твоему приказу?»

Хиршбург еще немного полюбовался на языки пламени, пляшущие в темноте, и закрыл окно. В поселке уже тревожно вспыхнули окна и разноголосый гул покатился от дома главного редактора к пожарищу.

— Ну, думаю, этот фейерверк к празднику они не забудут, — сказал Хиршбург. — Может, и нам включить свет, как считаете? Иначе будет несколько неестественно.

Лебер достал из кармана пульт, нажал на кнопку. На газон перед домом упал яркий прямоугольник, высветив каждую травинку. Свет Лебер включил на первом этаже, не хотел, чтобы Хиршбург сейчас видел его лицо. Он знал, что его операция закончена, осталось только дать команду устранить сапера. Но та операция, что закрутил Хиршбург, только началась. И кто знает, в какой форме решили устранить самого Лебера.

Хиршбург протянул ему пустой стакан.

— Получите подтверждение, что о сапере позаботились, и можете укладывать чемоданы, Лебер. Вы назначены генеральным представителем «Хофаккерк Гмбх» в Лос-Анджелесе. Факс получите утром. Калифорния — прекрасное место, чтобы отогреться после пяти русских зим, не так ли?

Лебер кивнул, спрятав улыбку. Про себя он отметил, что старик не сказал «походатайствую» или «порекомендую». А сразу — «назначен». Словно владельца «Хоффаккерка» и не существует в природе. Причем, Лебер точно знал, что никакого представительства в Калифорнии у фирмы до сего дня не было. Значит, открыли, никого об этом не спросив.

За такую награду стоило из благородного промышленного шпионажа погружаться в жижу уголовщины. Стоило рисковать и стоило испачкать руки. Три поляка и сапер-азиат — не в счет. Это расходный материал в любой серьезной игре. Но какие же в ней должны быть ставки, подумал Лебер, если ему, промежуточному звену, выплачивают такой гонорар.

— Вы что-то хотели сказать, Лебер? — Хиршбург все это время внимательно следил за лицом собеседника, освещенным всполохами пожара.

— Благодарю, герр Хиршбург, — выдавил Лебер. Хиршбург вскинул голову, уперся взглядом в переносицу Лебера. Помолчав, коротко бросил:

— Можете идти.

Лебер, стараясь в темноте не задеть мебель, пошел к двери.

— Курт, пошлите водителя, пусть послушает, что говорят люди. — Команда догнала его на самом пороге.

Лебер, неожиданно для себя самого вспомнив армейские навыки, развернулся на каблуках.

— Да, герр Хиршбург.

Старик все еще стоял у окна, барабаня пальцами по стеклу какой-то марш.

Вальтер Хиршбург, штандартенфюрер СД, личный номер СС 3072, за свою долгую жизнь провел сотни спецопераций — во время войны и после. Он вообще не разделял время на мир и войну. Только слюнявые идеалисты считают, что войны заканчиваются подписанием акта о капитуляции. Нет, война, раз начавшись, не заканчивается никогда.

В небе над поселком полыхало зарево. Сквозь плохо прикрытое окно в комнату тянуло гарью.

Над почерневшим остовом дома поднимался пахнущий химией чад. Хлопья белой пены, шипя, растекались по траве. Увязнувшие в пене, как в сугробе, пожарники заливали из брандспойта последние языки огня, то и дело выбивающиеся из-под груды обломков.

Три стены дома уцелели, и сейчас на них плясали гигантские тени, высвеченные ярким светом софитов. Зевак от пожарища отогнать не удалось, и теперь они лезли вперед, загораживая собой прожекторы, что вызывало очередной поток мата у пожарных. Люди уже поняли, что их имуществу ничего не угрожает, огонь на соседние дома не перекинется, и, как принято, стали громогласно выражать сочувствие погорельцам и давать ненужные советы пожарным. Откровенно веселились лишь те, кто прибежал на пожар с праздника. Крепко выпившие поденщики пера и жрицы свободы слова то прорывались на помощь бравым брандмейстерам, то, отогнанные матюгами и пожарными баграми, сбивались в кучки и пытались песнями и шутками подбодрить жителей поселка.

Пожар на Руси, как всякое стихийно возникшее народное гуляние, без жертв не обходится. Одной девице ветром швырнуло горящий уголек на голову, о чем она тут же оповестила всю округу, издав отчаянный визг. Бросившийся ей на помощь худосочный корреспондент «МК» запнулся о шланг и сильно повредил лицо о колесо пожарной машины. Кто-то в темноте наступил ногой на гвоздь и теперь истошно требовал врача и водки.

От пожарища, шкрябая тяжелыми штанинами по траве, прошел пожарник. Снял каску с пластиковым забралом, вытер горячее лицо, огляделся и с досадой сплюнул.

— Слышь, Палыч, кончай бардак! — гаркнул он, ориентируясь на фары «уазика».

— А что я могу? — философски изрек толстый, как Будда, прапорщик, восседавший на капоте «уазика». Он обвел рукой море голов вокруг себя, показав, что такую толпу легче передавить, чем успокоить.

Пожарник, чертыхаясь, перебрался через поваленный забор, цепляясь штанинами за переломанный штакетник. Бросил каску на колени прапорщику. Принял у того из рук прикуренную сигарету.

— Ну как, капитан? — поинтересовался прапорщик.

— Бардак, — ответил капитан, подразумевая неизвестно что. Он через плечо посмотрел на пожарище, потом поднял глаза к небу, в черный зев которого засасывало спираль серого дыма. — Бардак, — повторил капитан.

Прапорщик промолчал, потому что полностью разделял пессимистический взгляд начальника на мироздание.

— Из ментов кто-нибудь есть? — спросил капитан, щурясь от дыма.

— Участковый.

— Не пойдет. — Капитан сплюнул. — Может, из прокуратуры кто?

— Ага, бегал тут один малохольный, — отозвался прапорщик. Обернулся и, приложив руку ко рту, гаркнул: — Прокуро-ор!!

Капитан поморщился.

Из темноты вынырнул молодой человек в сером пиджаке. Если бы не папочка под мышкой, по возрасту его можно было принять за одного из гостей в доме главреда.

— Харитонов. Следователь одинцовской прокуратуры, — сразу же представился он, чтобы снять ненужные вопросы. — Что там произошло?

Капитан осмотрел юного борца с преступностью с ног до головы, потом перевел взгляд на прапорщика.

— Слышь, Палыч, оторви одно место от машины. Сходи, что ли, посмотри, чтобы эти придурки нам шланги не попортили. И так как сито.

Он дождался, пока прапорщик свалит грузное тело с капота и унесет его в темноту, и лишь после этого придвинулся к следователю.

— Значит так, мужик. Это взрыв. Стопудово. Баллоны с газом целы. Значит, рвануло что-то другое.

— Ну, эксперты скажут… — авторитетно начал следователь, распахнув папочку.

— Я тебе говорю, подрыв. Профессионально сняли одну стену. А потом вспыхнуло что-то легко горючее. Не бензин. Химия какая-то.

— Уже интересно. — Следователь сделал строгое лицо.

Он сразу же сообразил, что взрыв дома в элитном поселке — это не пьянка бомжей с последующим тушением пожара и вывозом обгоревших трупов. Это минимум двести пятая статья УК РФ — «терроризм», со всеми отсюда вытекающими следственными действиями и служебными перспективами. И сразу же решил брать быка за рога.

— Так, трупы есть? — строгим голосом спросил он.

— Слава богу, обошлось, — ответил капитан, суеверно сжав кулак в толстой защитной перчатке. — Хотя и не без сюрпризов.

Он разжал кулак. На ладони загорелись яркие шарики. Один, самый крупный, был в форме человеческой головы.

Следователь взял его, покрутил в пальцах. Одна сторона едва сплавилась, и в свете фар он отчетливо увидел лицо старика. Огонь исказил черты, и показалось, что старик хитро ухмыляется, прищурив один глаз. По лбу шли странные клинописные знаки.

— Божок какой-то, — высказал догадку следователь, пытаясь вспомнить, где он видел такие же письмена. — Не китайский, это точно.

— Ну, не знаю, не знаю, — протянул капитан. — Но сдается мне, что это золото. И такого добра там, — он махнул рукой за спину, — на два пальца. Весь пол залит. Замки еще какие-то уцелели. Значит, все в ящиках лежало. Ну, типа, армейских.

— Ого! — выдохнул следователь, но тут же вернул себе степенность. — Хотя, если учесть, какой контингент здесь живет…

Он сунул божка в пластиковый пакетик, туда же собрал остальные шарики с рукавицы пожарного.

— Дай-ка сюда. — Капитан сбросил перчатку, взял у него папку. На чистом листе быстро нацарапал схему. — Смотри. Вот подвал. Вот комнатка, где расплав сейчас остывает. Взрыв открыл одну стену дома, огонь шел вот отсюда. Тяга образовалась жуткая. Короче, в комнатке получилась форменная доменная печь. Именно в ней. Остальное барахло в доме только слегка попортило огнем.

— Хочешь сказать, что целью было выжечь все, что находилось в этой подвальной комнате? — быстро сориентировался следователь.

— Ну, если они этого хотели, то у них получилось. Как в аптеке.

— Туда сейчас можно? — спросил следователь.

— Нет. Через полчасика. Пусть проветрится, а то угоришь. — Он посмотрел на ноги следователя. — Пойду обувку тебе подберу В таких туфельках только за девками бегать…

Он взял с капота каску и перчатку, зажал их под мышкой и, тяжело раскачиваясь, пошел к пожарной машине.

Из темноты тут же вынырнул молодой человек, точная копия следователя, только более наглый и одет посвободнее. Все это время он стоял, спрятавшись за капотом, и прислушивался к разговору.

— Один вопрос для нашей газеты, — скороговоркой произнес он, подсовывая диктофон под нос следователю. — Жертвы есть?

По молодости лет следователю еще льстило внимание прессы, поэтому он, вздрогнув от неожиданности, машинально ответил:

— Нет. Жертв, насколько мне известно, нет. — Справившись с волнением, вспомнил стандартную фразу: — Причины пожара установит следствие. Другой информации у меня нет.

Он попытался отстранить журналиста, но тот поймал его за локоть.

— Еще один вопросик. Кому принадлежит дача?

— Вы хотите, чтобы я делал за вас вашу работу? — иронично усмехнулся следователь.

Журналист сделал жалобное лицо.

— Бог с тобой, — сжалился следователь. — На даче проживал профессор Арсеньев с женой. Как видишь, дома их не оказалось. Можешь дать заголовок «Профессору крупно повезло».

— Спасибо за идею, — благодарно закивал журналист.

Следователь помахал на прощанье папкой и пошел вслед за капитаном. Идти старался так же — в солидную развалочку, как мужик, возвращающийся с трудной работы.

Журналист, стрельнув глазками по сторонам, метнулся к «уазику». Прижался щекой к капоту, стал осторожно шарить по влажной поверхности, тихо поскуливая от нетерпения.

— Есть! — пискнул он, нащупав несколько мелких шариков, скатившихся с рукавицы пожарного и прилипших к капоту.

Он сдернул пленку с пачки сигарет, послюнявил палец и осторожно переложил шарики в кулечек.

— Пейте, пейте, козлы, — прошептал он и, злорадно усмехнувшись, бросил взгляд на коллег, гомонивших вокруг пожарной машины. — Терентий Малышев еще себя покажет.

Терентий Малышев, публиковавшийся под псевдонимом «Тереньтев» и известный в московских редакциях под прозвищем Малек, был уверен, что сейчас в его кармане лежит «бомба».

Он спрятал находку в карман джинсов, откуда она ни за что не вывалится, достал мобильник. Нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, дождался соединения.

— Але, Варя? Терентий говорит. Как какой Терентий? Ну Малек. — Он подозрительно осмотрелся и прикрыл трубку ладошкой. — Да и черт с ним, что поздно… У меня сенсация! Слушай, Варька, и не бурчи, У тебя концы в Институте стали и сплавов есть? Дура! В смысле — связи. Еще раз — дура! Нормальные деловые связи. Ну, слава богу, доперла! Слушай, мне надо завтра организовать экспертизу одного сплава. За деньги, естественно… Только быстро. Все, до завтра!

Терентий сунул мобильный в карман курточки. Посмотрел на остов дома. Как ни хотелось, но шансов пробраться на пепелище и пошарить как следует не было. По периметру выстроились пожарные, наверное, по приказу своего капитана.

Терентий скрестил руки на груди и, оттопырив губу, задумавшись, уставился на дымящиеся руины. Как-то само собой получилось, что он вполголоса затянул:

«Шумел, ревел пожар московский».

Неожиданно у машины дружно вдарил мужской хор прессы:

«Шумел камыш, дере-е-евь-йя гну-лись! А ночка лунная был-а-а».

Женская часть сводного ансамбля московской прессы почему-то вывела в ответ, по-кошачьи подвывая:

«Я-а, искал-ла тебя-я, ночами темными-и». Концерт оборвал ревун милицейской машины. Кто-то, наконец, вызвал подкрепление.

Человек, все это время скрытно наблюдавший за корреспондентом, бесшумно отступил в темноту.

Через пять минут Хиршбургу доложили, что пресса след взяла и можно играть дальше.

Глава вторая. Деловое предложение

Спецоперация

Берлин, четыре дня спустя
Ярослав Садовский прогулочным шагом шел по улице, время от времени косясь на свое отражение в витринах. Делал он это по двум причинам. Во-первых, он нравился себе и знал, что нравится женщинам. Во-вторых, так проще проверить, не идет ли кто следом или параллельным курсом по противоположному тротуару.

Этим утром он был доволен жизнью. Полковник в сорок с небольшим, конечно, не бог весть что. Но когда большинство полковников подрабатывает частным извозом, или продажей армейского имущества, или, что еще хуже, месят грязь в Чечне, прогуливаться в летнем костюме в самом центре Европы, согласитесь, не плохо.

С карьерой у Садовского все сложилось отлично. Началось все с далекого прадеда, гонористого польского шляхтича. Бес его попутал с криком «Еще польска не сгинела» помахать саблей на очередном восстании против русского царя. За антирусские настроения и вооруженный дебош царь законопатил шляхтича Садовского в Сибирь. Оттуда прадед вернулся с чахоткой и целым выводком шляхтичей. Один из них, гордо заломив гимназистский картуз, сразу же принялся швырять в казаков булыжники и подносить патроны пролетариям на Красной Пресне. За что тут же был взят на заметку Охранным отделением и впечатлительными курсистками.

Вышибленный из гимназии за революционные настроения и выдающуюся тупость, отпрыск шляхетского рода примкнул к социал-демократам и стал в доле с еврейскими контрабандистами таскать через границу ленинскую «Искру». Тяга к авантюризму и умение выходить сухим из воды пригодилась, когда революция все-таки победила и поляк Дзержинский возглавил ВЧК. На царских сатрапах дед отыгрался, когда вместе с Бела Куном «зачищал» Крым от остатков врангелевцев. За заслуги перед революцией и знание иностранного языка (родного польского) его направили в ИНО ГПУ,[45] где, женившись на машинистке пролетарского происхождения из Бердичева, он и положил начало чекистской династии Садовских.

Ярослав Садовский был искренне благодарен предкам.

Во-первых, за благородную внешность, шляхта — это тебе не шахтер из Донбасса. И в то же время — кристально чистая анкета. Во-вторых, за надежный фундамент из достатка и связей, что выдержал все перестроечные бури. В лихую годину перестройки отец вышел на генеральскую пенсию, но тут же трудоустроился в советско-мальтийское СП, чем обеспечил благосостояние внуков и правнуков на ближайшие полвека. Сыну же категорически запретил покидать серые стены родного «объекта» в Ясеневе,[46] что бы там ни происходило.

— Знаю, что дурдом, — упрямо твердил он на все жалобы Ярослава. — А где сейчас не дурдом?! Ты сообрази, дурья башка, страна, как ее ни назови, без разведки все равно жить не сможет. Да и мы, Садовские, без разведки — никто. Так что иди и служи, как мы с дедом служили. Думай о родине, но не забывай о себе, — переиначил на свой лад бодрую комсомольскую песенку.

Генерал Садовский, как все долгожители Лубянки, был ярым патриотом, преданным коммунистом и тайным юдофобом. Это не помешало ему сменить отечественную «волгу» на «мерседес», перекачать через СП в Швейцарию фонды пяти оборонных предприятий и стряпать аналитические справки для банкира с местечковой фамилией. Сына он тоже воспитал патриотом, обеспечив дипломом журфака МГУ (плюс спецкурсы при Краснознаменном институте им. Андропова) и местом в западноевропейском отделе ПГУ. Ярослав здраво рассудил, что родину он, конечно, любит, но пока она точно не сказала, что ей от него требуется, он, Ярослав Садовский, офицер берлинской резидентуры СВР, имеет полное право жить в свое удовольствие.

В понятие удовольствия от жизни входил и риск, без него закисает кровь. Но Ярослав точно знал разницу между кайфом от легкого опьянения и тяжелым алкоголизмом. Поэтому давно для себя решил, что рисковать он любит и будет, но до известного предела. Подвиг — это крайняя форма острых ощущений, как правило, с трагическими последствиями. Такого наплевательского отношения к себе, как безрассудный героизм, Ярослав в силу происхождения и воспитания позволить не мог.

Он спохватился, вспомнив, что гуляет не сам по себе, а идет на встречу с информатором. И сразу же нырнул в первый попавшийся магазинчик. Успев проделать маневр прямо перед носом у гомонливой стайки японских туристов. У каждого узкоглазого как неотъемлемая часть национального костюма на груди болтался фотоаппарат. Меньше всего Ярославу хотелось, чтобы в кадр с видами Берлина затесалась его физиономия.

В магазинчике, выслушав положенную порцию «данке шен, битте шен» от крашеной немки с лошадиными зубами, он немного успокоился, вдоволь насмотрелся на свое отражение в зеркале и вышел, ничего не купив.

На перекрестке стоял безликий «рено». Солнцезащитный щиток на лобовом стекле был опущен. Это молодой опер, недавно прибывший в резидентуру, подавал сигнал, что объект в адресе, а подозрительной активности вокруг не замечено. Для парня это было первое «обеспечение спецмероприятия», значит, стараться будет вовсю, скорее, со страху перебдит, чем проморгает «наружку».

Ярослав взялся за ручку двери, в стекле, как в зеркале, последний раз осмотрел улицу и себя. Сегодня утром, бреясь, обратил внимание, что на висках прибавилось седины. Но сейчас, в ярком свете дня, оценил, что так даже неплохо, подкрашивать еще рано.

Уверенной походкой вошел в кафе.

Как и договаривались, за угловым столиком у окна, (стекла темные, с улицы посетителей не видно) его уже ждали Эрика и ее друг.

При желании Эрика могла легко сбросить с подиума Клаудию Шиффер. Двадцать пять лет, спортивная фигура, точеные кисти рук, копна волос цвета пшеницы, забранных в задорный хвост, полное отсутствие косметики, не из экологической моды, а из-за ненадобности, и бесшабашный взгляд васильковых глаз.

«Черт возьми, порода», — сглотнул слюну Садовский при первой встрече.

Впечатление оказалось верным, Эрика доводилась родственницей какой-то графине фон Вестарп[47] и по праву крови вполне могла скакать на дерби с принцессой Анной или плескаться в одном бассейне с наследницей престола Монако. Это не могло не льстить самолюбию Ярослава Садовского, никогда не забывавшему, что его ясновельможный предок некогда владел землями в Речи Посполитой. И самомнение взлетело до заоблачных высот, когда прямо с приема, где их представили друг другу, Эрика без лишних слов увезла его в загородную гостиницу. Сладкий плен длился трое суток. Резидент, скрипнув зубами то ли от ярости, то ли от зависти, поздравил с удачным вербовочным подходом.

Эрика считала себя свободным журналистом очевидно, потому что в деньгах не нуждалась — ее отец владел несколькими типографиями в Восточных землях и тремя газетками в Баварии. Жизнь она прожигала, как и полагалось «инфант терибль» увядающего аристократического рода, — весело и беззаботно.

Ярослав на правах старого знакомого с годичным стажем интимных встреч чмокнул Эрику в щечку, пахнущую зеленым яблоком, и протянул руку мужчине. При этом Ярослав сделал твердый взгляд и чуть выставил вперед челюсть, придав себе еще более мужественный вид. Он знал, что если женщина в первые тридцать секунд подсознательно оценивает мужчину как вероятного сексуального партнера, то мужики, как псы, прицениваются друг к другу, выясняя шансы противника в драке за самку и кусок мяса.

Он сразу сделал вывод, что в цивилизованных условиях сидевший напротив мужик против него, Ярослава, никаких шансов не имеет. Напрочь лишен лоска, слишком запущен и погружен в себя. И к тому же беден. Одни пластмассовые часы говорят сами за себя. Правда, где-нибудь в темной подворотне или в голом поле с автоматом… Крутые плечи, крепкая шея, заветренная небритая рожа и мощный перстень на толстом указательном пальце. Какая-то мудреная арабская вязь. Впрочем, перстень, очевидно, не золотой, медь дешевая. И еще черная армейская куртка — мечта подписчика журнала «Солдат удачи».

Знакомства у Эрики, как он уже знал, простирались от заоблачных высот аристократических салонов до катакомб социального дна. Но всякий раз она умудрялась находить таких уникумов и рептилий, что оставалось только вздрогнуть. Последним трофеем был седой ветеран РАФ,[48] впавший в окончательный маразм на почве конспирации. Что не помешало Эрике после затянувшегося интервью в постели заключить, что как террорист он, конечно, уже выпал в осадок, но мужчина еще тот.

И этот, что сейчас разминал в пальцах «Житан» без фильтра, явно относился к неистребимому племени убежденных анархистов и искателей приключений.

— Представь нас, — обратился Ярослав к Эрике.

— Фу, как официально, — наморщила носик Эрика. — Знакомьтесь. Ярослав Садовский, русский журналист и немного коммерсант. Или наоборот. Что не так уж и важно. Это — Леон Нуаре.

Мужчины пожали друг другу руки. Как и ожидал Садовский, хватка у Леона оказалась стальной, как у грузчика.

— Так вы журналист или коммерсант? — Леон сунул в рот сигарету.

— Журналист — это либо несостоявшийся писатель, либо удачливый коммерсант, продающий информацию. Я, если точно выразиться, менеджер от журналистики. Организую работу других, сам пишу редко. Как бизнесмен интересуюсь средствами коммуникаций, в частности — кабельным ТВ.

Ярослав сказал чистую правду. Действительно, печатать на машинке толком так и не научился. Просидеть больше часа за рабочим столом для него было пыткой. А «залегендировали» его под представителя российского инвестиционного фонда, изучающего опыт западных СМИ, потому что вакансий в ТАССе и корпунктах газет для «подснежников» из-за наступившей нищеты не осталось, нормальных журналистов содержать не на что, куда уж кормить разведчиков. Будет или нет фонд инвестировать в развитие сети кабельного ТВ на бескрайних просторах России — бабушка надвое сказала. Что, впрочем, Ярослава не волновало. Но информация, собранная им, весьма пригодилась отцу. Ветеранское СП грамотно вложило деньги в кабельную сеть Германии.

— Эрика мне сказала, что вы организовывали съемки фильмов здесь, на Западе? — Леон чиркнул зажигалкой — старой побитой «Зиппо».

— Да, в Праге, Амстердаме и в основных городах Германии. Познавательные и исторические программы для одного телеканала в России. — Садовский решил, что пора перехватить инициативу и самому задавать вопросы: — А вы — журналист, не так ли?

— Стрингер, — ответил Леон без всякой рисовки. «Я так сразу и подумал». — Ярослав еще раз окинул взглядом Леона.

Без сомнений, он по всем видовым признакам принадлежал к беспортошному и безголовому племени «солдат удачи» от журналистики. Самые умные и амбициозные рвутся в политические комментаторы и экономические обозреватели, практичные — в светскую хронику и рубрики «искусство, кино, театр», бестолковые оседают в спортивных редакциях либо пишут «на производственные темы», совсем уж недалекие кропают статьи для садоводов и гороскопы для домохозяек. Для всех них удостоверение журналиста открывает двери в те миры, куда при других условиях путь им был бы заказан. И в этом, очевидно, они видят основное преимущество своей профессии, если не считать удовлетворенного зуда высказываться по любому вопросу, даже если тебя не спрашивают.

Лишь стрингеры рыщут там, куда боятся или брезгуют входить обычные журналисты. Как правило, никогда не состоящие в штате, не получающие, стабильного оклада и премиальных за прилежную работу, стрингеры всё делают на свой страх и риск. Для них, как для пиратов, деньги имеют ценность лишь как результат удачной авантюры. И плевать они хотели на профессиональные этические нормы и законы страны пребывания.

— Интересно. — Ярослав уселся поудобнее, вполоборота к Эрике. — И где удалось побывать?

— Эфиопия, Ангола, ЮАР, Пакистан, Иран, Афганистан, Индия, — перечислил Леон.

— Конечно же, штат Кашмир? — высказал догадку Ярослав, сообразив, что адресами командировок были исключительно «горячие точки».

— Угу, — кивнул Леон, выпустив облачко дыма.

— И что вас туда тянет? — поинтересовался Ярослав.

— Я подхожу для такой работы лучше, чем многие. Вы бы не стали есть то, что ел я, или спать там, где с превеликим удовольствием высыпаюсь я. Ну и, конечно, деньги. Моя работа хорошо оплачивается. Перед ужином зрители хотят видеть кровь и руины. Это позволяет им чувствовать себя защищенными. По сути, они платят за чувство комфорта, а не за новости.

«Уже легче. Можно работать», — решил Садовский. Сам он был далек от романтики войны. От военных сборов остались самые неприятные воспоминания, а трех прыжков с парашютом, обязательных по программе, хватило, чтобы отбить всякую охоту к экстремальным видам спорта.

«Но если человек работает за деньги, с ним можно нормально общаться. К тому же, слегка циник. И, безусловно, эгоцентрик. Вон сколько раз „якнул“. Подружимся, куда он денется. Если деньги любит».

— Леон, что же ты не сказал, что в восемнадцать лет сбежал из дома и записался в Иностранный легион, — вступила Эрика, все это время с интересом наблюдавшая за ритуалом знакомства мужчин. Совсем как косуля с деланным равнодушием косит из-за кустов на бодающихся самцов.

— И такое было? — удивился Ярослав.

— Давно, я уже и забыл, — отмахнулся Леон. На вид Леону было тридцать с небольшим, и Ярослав ощутил болезненный укол ревности. С такой биографией и внешностью флибустьера не составляло никакого труда оказаться в загородном отеле с Эрикой. Что-то ему подсказывало, что именно так оно и было. При мысли, как это было у нее с этим дикарем, в сердце впился острый шип. «Ладно, у нас свои козыри есть», — решил Ярослав. По-хозяйски осмотрел стол. До него Эрика с другом успели выпить по чашечке кофе.

— Может, еще кофе? Я угощаю. — Он вскинул руку. Хозяин, давно ожидавший команды, засиял лицом и выскочил из-за стойки. Кафе было маленьким, всего пять столиков, четыре из которых пустовало. Обстановка в восточном стиле, с кухни тянуло пряными ароматами.

— Конечно же, бизе? — спросил Ярослав заговорщицким шепотом на правах близкого знакомого, посвященного в маленькие тайны.

Эрика была жуткой сластеной, что, впрочем, не сказывалось на фигуре. Но зомбированная статьями в дамских журналах, она постоянно мучалась сомнениями и все же не могла устоять, за что потом себя кляла и изводила ненужным шейпингом. Такие вот женские комплексы.

На лице Эрики отразилась жуткая внутренняя борьба, через секунду она сдалась:

— Два. Но только — два.

— Три бизе, — спрятав улыбку, обратился Ярослав к хозяину. — И что-нибудь, чтобы отметить знакомство. Клубничный ликер для дамы. Так, Эрика? Вам, Леон?

Леон засопел, потом ответил:

— Коньяк.

— Прекрасно, — кивнул Садовский. — Два мартеля. Пока все.

Хозяин, оплывший араб, удалился исполнять заказ.

Леон криво усмехнулся, давя сигарету в пепельнице.

— Что-то не так? — среагировал Ярослав.

— Нет, просто вспомнил, что у русских свое понятие о норме. Одна бутылка — мало, две — много, а три — в самый раз.

— Откуда такое знание России?

— Я три дня назад прилетел из Москвы, — ответил Леон, не спуская с собеседника иссиня-черных глаз. — До этого был в Карабахе и Чечне. В Абхазию не попал, не успел оформить визу

— Вот как?! И как вам Россия? — спросил Ярослав по-русски, до этого разговор шел на немецком.

— Очень понравилась. — Леон тоже перешел на русский. Вполне приличный, акцент едва ощущался. — Россия — это просто Клондайк для стингера моего уровня. Работать опасно, но чертовски выгодно.

«Молодец, ловко перевел разговор в нужное русло. И тему беседы обозначил, не забыв упомянуть о деньгах», — мысленно похвалил его Ярослав.

Дождавшись, пока хозяин, толстый араб, расставит заказ на столе и уйдет за стойку, поднял рюмку.

— Ну, за знакомство.

— И за взаимовыгодное сотрудничество, — добавила Эрика.

Леон лишь кивнул. Провел ладонью над рюмкой, что-то прошептал, словно колдуя. И лишь после этого поднял ее, чокнувшись со всеми.

Эрика сразу же принялась за пирожные, предоставив мужчинам самим разбираться со своими проблемами. Придвинулась к столу. Ярослав машинально скользнул взглядом за глубокий вырез на ее майке и с трудом отвел глаза.

— Итак, к делу. — Он сделал еще один глоток коньяка, чтобы отвлечься от приятных воспоминаний. — Эрика мне обещала сенсацию.

— Это полуфабрикат сенсации. Поэтому мне нужны гарантии коммерческой тайны. — Леон достал новую сигарету, но зажигалкой не чиркнул, выжидая.

— Если достаточно слова, то я его даю. — Ярослав сделал серьезное лицо. — И если история покажется мне интересной, я постараюсь на ней сделать неплохой бизнес.

Леон кивнул и чиркнул зажигалкой. Несмотря на рекламу, «Зиппо» выстрелила язычком огня лишь на третий раз.

— История такова. — Леон полез в нагрудный карман куртки. — В ночь с субботы на воскресенье в дачном поселке под Москвой произошел пожар. Сгорела дача профессора Арсеньева.

Он протянул Ярославу мятую вырезку из газеты. «Профессору крупно повезло», — прочитал Ярослав заголовок. Судя по шрифту и макету — «МК», вездесущий и наглый таракан.

Покосился на Эрику, но та самозабвенно поедала второе пирожное.

— Арсеньев — известный археолог. Крупный специалист по индоевропейской праистории. Возглавляет историко-археологическую экспедицию при Минкульте, — прокомментировал Леон.

— Очень интересно, — отозвался Ярослав, изобразив на лице максимум заинтересованности.

— Все дело в том, что пожару предшествовал взрыв. Цель — огнем уничтожить нечто, хранившееся в подвале дачи.

— Разборки, — констатировал по-русски Ярослав.

— Несомненно, — согласился Леон, термин ему был явно знаком. — И я имею подтверждение этого.

Его рука вновь потянулась к нагрудному карману, но вдруг опала.

Дверь в кафе, тренькнув звоночком, распахнулась, и вошла женщина в темном одеянии и белом платке на голове. Как и полагается восточной женщине, один ребенок сидел у нее на руках, второй тащился сзади, а третий пока нежился в животе. Судя по его огуречной форме, натянувшей черный балахон, ожидался мальчик. Еще один немецкий араб.

«Если так пойдет дальше, через десять лет Берлин превратится в филиал Каира», — мимоходом подумал Ярослав.

Следом пришла мысль, что встреча абсолютно бросовая, контуженный стрингер ничего путного, кроме мятой газетки, за душой не имеет, поэтому не мешает вознаградить себя за впустую убитое время часиком-другим с Эрикой. В каком-нибудь уютном местечке поблизости, где есть двуспальная кровать и ванна.

Арабка в их сторону даже не посмотрела, о чем-то пошепталась с хозяином и проскользнула в заднюю комнату.

Леон, оглянувшись и убедившись, что свидетелей нет, выудил из кармана небольшой пластиковый пакетик и положил перед Ярославом.

— Что это? — Садовский не стал прикасаться к пакетику, черт его знает, что за бледно-желтые дробинки лежали внутри.

— Образцы металла, что нашли на пожарище, — ответил Леон. — Следствие располагает несколькими килограммами этого расплава, а мне достались вот эти крохи. Но и их хватило. — Он из внутреннего кармана вытащил сложенный вдвое листок официального бланка. — Вот заключение лаборатории Берлинского университета. Металл, если не считать вкраплений, образовавшийся при расплаве, является низкопробным золотом. Возраст изделия, погибшего в огне, — второе тысячелетие до нашей эры.

— Ну и что? — пожал плечами Ярослав. — Профессор хранил на даче какие-то древние побрякушки. В чем тут сенсация?

— Вы не хотите задать вопрос: откуда они у профессора? — Леон вперил в Ярослава тяжелый взгляд. — Или боитесь. Садовский мельком посмотрел в окно. «Рено» напарника, сделав круг по кварталу, вновь вернулся на исходную позицию. Солнцезащитный щиток все так же был опущен, значит, пока все нормально.

Ситуация все больше и больше начинала раздражать Ярослава. Особенно не понравилось то, что в пакетике лежат золотые шарики. С золотом, как известно, шутки плохи. Это чистый криминал, а не благородный шпионаж. И еще очень не нравилось то, что Леон продолжал поедать его глазами фанатика, приглашая присоединиться к маниакальному психозу, источившего душу вольного охотника за сенсациями.

— Вопрос предполагает интерес, Леон, — тоном врача, разговаривающего с психом, ответил Ярослав. — А мне пока ничего в вашей истории не показалось интересным. Вы, наверно, слишком мало пожили в России и еще сохранили способность удивляться. Я же не удивляюсь ничему. И всему готов верить. Россия очередной раз переживает этап, когда возможно буквально все. Эдакое поле чудес в стране дураков. Кстати, если знаете, «Поле чудес» — самая рейтинговая передача на российском ТВ.

Эрика отставила свою тарелочку, виновато вздохнув, притянула к себе пирожное Ярослава. Облизнула ложку, прицелилась на хрустящую шапочку и мимоходом обронила:

— Так не интересно, Леон. Начни с самого начала.

Леон, насупившись, перемалывал в голове какую-то мысль. Очнувшись, посмотрел на Эрику, но та уже вся была поглощена вкусовыми ощущениями.

— Ладно, — согласился Леон. — Предупреждаю, я купил эксклюзив на историю о пожаре и все доказательства. — Он указал на пакетик. — При желании вы все можете проверить сами. Надеюсь, источники в московской милиции у вас есть?

Ярослав кивнул, заранее решив, что палец о палец не ударит.

— Тогда слушайте предысторию. — Леон отвернулся и остановившимся взглядом уставился в матово-черное стекло. — У меня хорошие связи с талибами. Еще со времен их похода на Кабул. В апреле этого года мне предложили участвовать в одной операции. Группа из пятидесяти человек прошла рейдом через Таджикистан в Узбекистан и захватила в заложники японскую съемочную группу. Помните, об этом еще писали все газеты?

Садовский напрягся и вспомнил, что в аналитической справке о положении в России, регулярно доставляемой в резидентуру, что-то упоминалось о том, что объединенные силы азиатских республик под чутким руководством «старших братьев» из ФСБ целый месяц дружно гонялись по горам за отрядом каких-то моджахедов. Чем кончалась охота, Ярослав не запомнил. Наверное, победным рапортом и списанием ранее похищенных боеприпасов и бензина.

— На самом деле, японцев никто в заложники не захватывал. Это был лишь предлог для широкомасштабной спецоперации. Их удерживалиправительственные части, пока нас гоняли по горам. И освободили, когда нас окончательно затравили. Сначала нас обстреляли с вертолетов, разметав караван, а потом выбросили десант. Они гнали нас, как волки травят стадо джейранов, отбивая ослабевших и убивая по одному. Кому не досталось пули, тех добила жара и жажда. Выжило всего трое.

— И вы в их числе, — подсказал Ярослав.

— Как видите. Я же говорил, у меня повышенный уровень живучести.

Ярослав обратил внимание, что сигарета в руке у Леона стала подрагивать все сильнее и сильнее, как поплавок при хорошей поклевке.

«Посттравматический синдром — проклятие всех, кто побывал в „горячей точке“, — подумал Ярослав. — И не такой уж ты, братец, двужильный, каким хочешь казаться. Хотя бабам контуженные нравятся. Вид страдающего мужика провоцирует у них материнский инстинкт».

Он посмотрел на Эрику, та отставила недоеденное пирожное и, затаив дыхание, следила за Леоном.

— Лео, не уходи в себя! — резко одернула она стрингера, когда взгляд его окончательно остекленел.

— Да, да. — Леон раздавил в пепельнице окурок, сразу же стал прикуривать новую сигарету. — Я просто еще раз попробовал все проанализировать… Нет, утечка исключается. Это просто военная неудача. Так бывает. Просто не повезло. — Он пальцем начертил на столе два кружка. — Целью рейда было тайное хранилище одного влиятельного восточного князька. Пока не стану называть имен. Он создал личный форт Нокс в горах и свозит туда ценности, которые невыгодно или небезопасно доверить швейцарским банкам. Район безлюдный, при советах там добывали уран. На местном языке район называется Мертвый город. Действительно, там есть остатки древнего города. И еще сохранились капитальные постройки из железобетона и шахты.

Мы знали, что Мертвый город превращен в крепость, брать ее штурмом таким маленьким отрядом — бесполезно. Но в крепость периодически прибывает караван с новыми поступлениями. Все организовано очень хитро. Водители пригоняют грузовики в заброшенный кишлак, откуда ведут сразу несколько дорог, и оставляют ключи в замке зажигания. Охрана сразу же ликвидирует водителей. Спустя некоторое время из Мертвого города приходит БТР с другими водителями, они и отгоняют грузовики в крепость. Кроме них, никто дорогу туда не знает.

А прибывшая из Мертвого города спецкоманда ликвидирует охрану. До следующего рейса трупы успевают сожрать волки и птицы. Поэтому там так и кишат волки. Что создает еще один рубеж системы безопасности. Естественный, так сказать. — Леон сделал быструю затяжку, выпустил дым, крепко зажмурив глаза. — Волки, привыкшие к человечине, — поверьте, страшное дело. Пострашнее зависших над головой вертолетов. Стрелок может промахнуться, у вертолета рано или поздно кончается горючка, а волк будет травить тебя до конца.

— Тысяча и одна ночь, — с сомнением покачал головой Ярослав.

Но Леон не обратил на замечание никакого внимания.

— Мы трое суток сидели в засаде, окруженные со всех сторон волками. Эти твари каким-то особым чутьем угадывают приближение машин. — Он усмехнулся, хищно оскалив зубы. — Не надо никакого спутника, чтобы засечь караван. Волки сами приходят в кишлак накануне появления машин. Надо было сидеть тихо, выстрелы в горах слышны на десятки километров. И огня зажигать нельзя. Поэтому, когда волки пробрались в один дом, нас оставалось только лежать и слушать, как они терзают наших товарищей. И молиться, чтобы очередь не дошла до тебя. — Леон протяжно выдохнул, окатив Садовского облаком дыма. — А потом все оказалось проще простого. Прибыли четыре грузовика и два БТРа сопровождения. Мы обеспечили волкам их порцию мертвичины и ушли, захватив часть груза. Выстрелы не насторожили группу, что шла в кишлак со стороны Мертвого города. Они их ждали. Поэтому у нас был запас по времени. Машины и тропинки в кишлаке мы, конечно, заминировали. Это тоже помогло, и по горячим следам погоня за нами не пошла. Активно травить начали лишь через два дня. Тогда и появилась «утка» про японцев-заложников. Как выбрался я, рассказывать не буду.

— Ваше право. А что стало с грузом? И что это за груз? — спросил Ярослав. Против его воли рассказ его заинтриговал. Просто голливудский боевик, да и только.

— То, что называется «культурными ценностями», — по-волчьи усмехнулся Леон. — Ваш восточный князек ничем не отличается от нацистских бонз. Тоже тащит отовсюду и без разбору И хранит в подземелье. А груз мы время от времени сбрасывали, когда поняли, что охотятся не столько за нами, сколько за ящиками. Каждый раз погоня прекращалась, охотники вызывали вертолет, чтобы забрать очередной ящик. Это нам давало очередную передышку. А потом гон начинался снова. Пока не остался последний ящик.

Леон осмотрелся по сторонам, хотя в кафе никого из посторонних не было, даже хозяин ушел в заднюю комнату.

— Содержимое любого ящика — приговор для этого восточного царька. Ему могут простить рабское поклонение подданных и каторжный труд рабов на хлопковых полях. Закроют глаза на счета в швейцарских банках при тотальной нищете в его владениях. Как говорили в Вашингтоне про известного латиноамериканского диктатора: «Конечно же, сукин сын, но — это наш сукин сын». Тем более что дехкане и слыхом не слыхивали про «права человека» и «демократию». Да и бог с этой ерундой… Но скупку похищенных культурных ценностей мирового значения ему не простят. Это уже слишком для такой мелкой сошки. Поэтому они так старательно обследовали все оставленные нами укрытия, потрошили каждый труп. На вертолете прилетал какой-то уполномоченный этого князька и по описи проверял содержимое каждого ящика.

Леон сунул руку за воротник майки и вытащил медальон, повозился с застежкой и, отстегнув, положил на стол рядом с пакетиком. Ярослав с интересом посмотрел медальон, в руки, правда, не взял, удержался. Хотя они так и чесались. Вещь странная, явно редкая, сама собой просилась в руки. Ярослав никогда подобного не видел: четыре змейки выползали из центра и извивались дугой, сплетаясь в левостороннюю свастику.

— Нас осталось трое. Каждый взял из последнего ящика по одному предмету. Это — мой. — Он указал на заключение. — Прочтите, там сказано, что металл идентичен тому, что найден на сгоревшей даче профессора Арсеньева. Я специально приезжал в Москву, чтобы встретиться с Арсеньевым. Рассчитывал получить у него консультацию по происхождению этого медальона. А оказалось, что часть коллекции хранилась у него. Чуть не попал в капкан! Опять пронесло. — Он суеверно поднес сжатый кулак ко рту

— А зачем вам потребовался профессор Арсеньев? — спросил Ярослав, с трудом оторвав взгляд от пляшущих змеек на медальоне.

— Он считается крупнейшим специалистом по протославянской истории. А медальон как раз к ней относится. Ну и главное. — Леон выдержал паузу, покусывая нижнюю губу. — Я навел справки у профессора Брандта из Мюнхенского университета. Подобный медальон находился в «прильвицкой коллекции».[49] Это вам что-то говорит?

— Нет.

Хотя Ярослав Садовский и закончил МГУ, на нем это мало сказалось. Курс истории древней Руси совпал с очередным бурным романом, поэтому в голове остался сплошной сумбур из вятичей, половцев, Мамая, Пожарского и Ключевского.

— Коллекция считается утраченной во время Второй мировой, — пояснил Леон. — Скорее всего, нацисты укрыли ее в каком-нибудь бункере, откуда ее вывезли ваши.

— Почему именно наши? — обиделся за родину Ярослав. — Разве союзники ничего не вывозили?

— Конечно. Не меньше, а скорее всего — больше, чем вы. Но эту коллекцию захватили именно русские. Мне доподлинно известно, что Арсеньев руководил работой трофейных команд в русской зоне оккупации. Почему статуэтка нашлась на даче, а не в спецхране музея, — это отдельный вопрос. Главное, что трофей оказался у вас, в России.

Ярослав был не так глуп, чтобы в секунду не просчитать ситуацию. И ему сразу же захотелось под любым предлогом прервать встречу, выскочить из кафе и скорее уносить ноги подальше от этого контуженного с глазами фанатика. Потому что ниточка, ведущая от нацистских бункеров к даче профессора и далее к тайному хранилищу демократически избранного азиатского сатрапчика, способна превратиться в веревку и мертвой петлей захлестнуться на шее любого, невзирая на звания, прошлые заслуги и родственные связи.

И тут произошло непоправимое…

Ладонь Эрики легла на его бедро. Всякий раз от ее прикосновения у Ярослава начинала кружиться голова. Ни с одной женщиной у него подобного не случалось.

Вот и сейчас электрический заряд прошел от бедра через позвоночник прямо в голову. Она сразу же наполнилась влажным туманом, разом пропали все мысли. В ушах протяжно зазвучала монотонная мелодия, словно кто-то тянул одну ноту на флейте. Ярослав следил за облачком дыма, парящим под потолком. Привиделось, что это всадник на лошади. Под напором воздуха всадник стал заваливаться назад, тело его вытянулось, загнулось в дугу и соскользнуло с лошади, а она, плавно встав на дыбы, обернулось птицей, широко разбросавшей крылья и вытянувшей острый клюв к двери, за которой горел летний полдень.

«Никуда ты не улетишь. Поздно», — сказал Ярослав то ли самому себе, то ли сизой прозрачной птице.

Сам не соображая, что делает, он взял медальон. Металл оказался на удивление горячим. Змейки сновали под пальцами, шершавыми тельцами царапая кожу.

— Леон хочет раскрутить эту историю, — сквозь туман слышал Ярослав голос Эрики. — Ты получаешь полный эксклюзив на конечный продукт, если обеспечишь работу Леона в Москве. И, если потребуется, командировку в Узбекистан. Снимем телефильм в стандарте Би-би-си, минут на сорок пять. А потом продадим право показа по кабельным сетям Европы и Америки. Деньги станем грести лопатой. Наши бюргеры просто слюни пускают, когда им рассказывают о наследии Рейха.

— Мне надо подумать, — Ярослав собрал остатки воли в кулак, но она таяла, как воск и сочилась сквозь пальцы.

— Прежде всего тебе надо проверить факты, — мягко надавила Эрика. — Задействуй свои источники. Леон, ты согласен на время дать медальон и этот сплав?

— Да, на неделю. Под твои гарантии. Если после этого Ярослав вступит в игру, я открою источник информации.

Но не раньше.

Уловив краем уха «гарантии», Ярослав помотал головой, вытрясая из нее вязкую пустоту.

— Мне тоже нужны гарантии. — Садовский вдруг перешел на русский. — Пусть напишет расписку, что добровольно передает медальон для экспертизы. С обязательным возвратом через семь дней. И что принимает на себя все правовые последствия, если медальон имеет криминальный след. Иными, словами, я не хочу отвечать, если на выходе их кафе меня повяжет полиция.

Эрика, хмыкнув, потерлась щекой о плечо Ярослава.

— Я умница и обо всем уже позаботилась. Вот расписка от моего имени. Не обижайся, Леон, но имя фон Вестарп значит больше, чем Нуаре. Кстати, это означает, что я тоже в деле. Надеюсь, мальчики, вы не бросите партнера. Или у кладоискателей принято их пристреливать?

Леон ощерился своей волчьей улыбкой, а потом загоготал в полный голос.

На шум из задней комнаты выглянул хозяин.

Ярослав показал ему рюмку и пальцем нарисовал в воздухе круг.

«Повторить», — смекнул хозяин и потянулся к полке с. бутылками.

— Не боишься пить за рулем? — спросила Эрика.

— А русские вообще трезвыми за руль не садятся. Уж я-то знаю. — Леон продолжал веселиться;

— Конечно. В нашем климате от безысходности и тоски только водка и помогает. — Ярослав тоже заразился весельем. На душе почему-то стало легко, куда-то пропала подспудная зажатость, с которой всегда выходишь на оперативное мероприятие. Даже заторможенный Леон показался симпатичным парнем. Странным, конечно. Но с войны всегда возвращаешься с сумасшедшинкой в глазах. Если вообще возвращаешься.

Ярослав сгреб со стола трофеи: медальон, пакетик с оплавившимися шариками, бланк заключения и расписку Эрики.

Эрика… Она продолжала держать руку на его бедре. Электрический заряд больше не бил в голову, сейчас от ее ладони в тело шло ровное тепло.

«Еще полчасика», — решил Ярослав, хотя давно пора было уйти.

Он не без удовольствия отметил, что Эрика во все глаза смотрит только на него и совсем не обращает внимания на этого партизана от журналистики.

«Может, утащить бабу в гостиницу? Так сказать, закрепить договор», — закралась шаловливая мыслишка. Но Ярослав вовремя опомнился.

С такой информацией, что он получил, а главное — с трофеями надо не на крылышках любви порхать в сторону ближайшей койки, а на всех парах нестись в родное посольство под надежную крышу резидентуры.

Глава третья. Анализ ситуации

Спецоперация

Выполнив рутинную процедуру проверки и не обнаружив «хвоста», Ярослав въехал на территорию посольства. Как правило, он не баловал своим присутствием этот кусочек российской земли, но сегодня был особый случай.

В машине с него сошло наваждение от близкого присутствия Эрики, и он смог трезво проанализировать ситуацию. Контуженный Леон оказался прав. Информация была просто убойной силы. И держать эту бомбу у себя в кармане у Ярослава не было ни малейшего желания. Сам бог велел побыстрее сбагрить ее с рук, и пусть начальство само ломает голову, как с ней поступить. В конце концов, начальник считает себя умнее всех, вот пусть и думает за всех.

В подвальном помещении, где круглые сутки горел свет, все столы пустовали. Герои невидимого фронта, надо думать, еще трудовыми пчелами летали по ближайшим окрестностям, собирая пыльцу секретной информации. Лишь за крайним, лицом к стене, упражнялся в чистописании парень, что обеспечивал встречу Ярослава. Он оглянулся через плечо, кивнул и вновь свесил голову.

— Пиши, пиши, молодой, шлифуй стиль, — на правах старшего подколол его Ярослав. — Пригодится. Если контрразведка свинтит, будет чем в тюрьме заняться. За двадцать лет, знаешь, сколько можно написать, ото! К освобождению на Нобелевскую накропаешь.

Молодой затравленно втянул голову в плечи, но огрызаться не стал.

Садовский открыл личный сейф, достал рабочую тетрадь. Меньше всего сейчас хотелось несколько часов убить на составление отчета. Он с тоской посмотрел на мертвенный свет люминесцентных ламп, очередной раз проклял того, кто назвал его «дневным».

Стиснув зубы и придав лицу волевое выражение, плюхнулся на стул у ближайшего стола.

Первым делом решил сделать стенограмму разговора в кафе. Из нагрудного кармашка достал диктофон, вмонтированный в колпачок «Паркера». Присоединил к усилителю, воткнул в ухо наушник и включил запись.

Он успел извести пять листов в тетради и почти до конца расшифровал запись, когда в комнату заглянул Забелин.

— Пойдем пошушукаемся, — сказал он Садовскому

— Я еще рапорт не написал, — вяло возразил Ярослав

— Ничего, устно доложишь.

Ярослав беззвучно выматерился, но стал собирать бумага. С Забелиным приходилось считаться. Шеф резидентуры убыл в отпуск. И по закону «кошка в двери, мышки в пляс» по резидентуре сразу же пошли слухи, что шефа в Москве отправят на пенсию, а «оставшегося на хозяйстве» Костю назначат резидентом. Если, конечно, из Москвы не пришлют нового. Садовский молился, чтобы все обошлось и слухи остались бы слухами.

Костю Забелина за глаза все звали Крысом. Внешность у него была чересчур невыразительная даже для разведчика. Невысокий росточком, с бесцветным хохолком волос и такими же бесцветными круглыми глазками, с острым носиком и вечно поджатыми тонкими губами он производил впечатление серой чиновничьей мыши, тихо страдающей от геморроя и неудачной карьеры. Костю бог создал быть инженером на оборонном заводе где-нибудь на Петроградской стороне. Даже фамилия была подходящая — Забелин. Но Костя попал в разведку. Только перестроечная кадровая чехарда позволила низкопородному Забелину подняться выше, чем ему полагалось по положению. Нужных связей у него, насколько знал Ярослав, не было. Брал исключительно фанатичной работоспособностью и исполнительностью.

Ярослав шел следом за Забелиным по коридору, как благородный дог за таксой.

«Вот-вот. И ножки у нас колесом, и походочка геморройная. Крыс он и есть. Не дай бог „резака“ отправили на пенсию! Крыс у всех печень выгрызет», — с тоской подумал он.

Забелин свернул в отвилок, где помещалась комната для секретных переговоров. Набрал код на двери, пропустил вперед Ярослава.

Комната была выкрашена в белый цвет. Из мебели лишь два прозрачных пластиковых кресла и такой же столик. «Жучок» прилепить не к чему. Стены с прослойкой из песка и сеткой из высоковольтных проводов надежно защищали от прослушивания.

— Ну, как успехи? — поинтересовался Забелин, усевшись в кресло.

— Нормально. — Кресло под Ярославом тихо хрустнуло. Их шаткая конструкция явно рассчитывалась на худосочных карьеристов типа Крыса.

Забелин хитро поблескивал глазками, рассматривая элегантный костюм Ярослава. Ждал, когда генератор наберет полную мощность, закрыв комнату невидимым силовым пологом.

— Слушай, все хочу спросить. Вот как ты определяешь, кто кого поимел: ты бабу или она — тебя? — Забелин, наконец, решил, что аппаратура уже работает на полную катушку.

«Может, тебе „Пентхауз“ полистать в туалете? Говорят, помогает». — Ярослав спрятал брезгливую усмешку и со всем авторитетом человека, не выходящего из дома без пачки презервативов в кармане, ответил:

— В столь сложном деле главное не это. Тут как на корриде: сегодня ты — быка, завтра — бык тебя. Весь вопрос: выходишь ты на арену или нет.

Крыс насупился. Несомненно, с такой внешностью у него не могло не быть проблем с женщинами. А Ярослав считался лучшим офицером добывания, специализирующимся на слабом поле. Женщины, действительно, в его присутствии слабели в коленках и неудержимо переходили в горизонтальное положение. Чем он во всю пользовался, выуживая информацию и мягко склоняя к сотрудничеству.

Забелин пробарабанил пальцами по пластиковой столешнице, пристально взглянул на Ярослава. Выпуклые серые глазки сделались непроницаемыми и холодными, словно лягушка посмотрела на беззаботно порхающую бабочку.

— Но на этот раз, кажется, поимели тебя, Ярослав, — произнес Крыс, разлепив бледные губы.

— И в чем это выразилось? — Садовский выгнул бровь, проигнорировав завуалированную угрозу в голосе начальника. Он был абсолютно спокоен, совесть его чиста — до интима с Эрикой сегодня не дошло.

— Знаешь, кого она тебе сосватала? — Крыс прикрыл веки и дословно, словно читая справку, выдал: — Леон Нуаре, настоящая фамилия — Готье. Фамилию сменил, вступив в Иностранный легион. Пять лет отслужил во втором парашютно-десантном полку Легиона. Тяга к военным приключениям досталась от папы, осужденного на десять лет за участие в мятеже ОАС в Алжире.[50] Есть данные, что Леон служил инструктором во время войны в Эфиопии. Разрабатывается Интерполом как дружественная связь исламских террористов. Зафиксированы встречи с ближайшим окружением Усама Бен-Ладена. — Он со значением посмотрел на подчиненного, предоставляя возможность самому осознать степень последствий возможного задержания в кафе российского дипломата в обществе лучшего друга террористов.

— На ловца и зверь бежит, — победно усмехнулся Ярослав, не поддавшись давящему взгляду Крыса.

Ярослав со скоростью ЭВМ последнего поколения проанализировал ситуацию. Во-первых, как оказалось. Крыс встречу контролировал. И теперь молодой, первым прибывший в посольство и успевший доложиться, строчит рапорт. Во-вторых, само содержание встречи, вкупе с установочными данными на Леона, открывало такой простор для игры, что Ярослав невольно пожалел, что напротив него сидит лупоглазый Крыс, а не штатный «резак» Глаголев. Уж он-то, Глаголев, телом кряжистый и проворный умом, как медведь, оценил бы всю красоту комбинации.

«Может, сожрать крысенка? — мелькнула мыслишка. — Ну на фига нам такой „резак“ нужен? Назначат старшим, повесимся всей резидентурой через месяц. Уж на мне-то он точно дрова колоть начнет, импотент бледный».

Ярослав всегда старался держаться в стороне от интриг, бушевавших под крышей посольства. Но нужда, как видно, заставит окунуться в это болото. Он отлично понимал, что рядом с Крысом ему не жить. И сейчас ему категорически не хотелось отдавать в лапки Крысу уникальную информацию, от которой, он был уверен, в Москве встанут на уши. А не докладывать исполняющему обязанности резидента он права не имел.

— Я слушаю, — с едва замаскированными командирскими нотками произнес Крыс.

«Будь что будет», — решился Ярослав, выдохнув, как перед прыжком в воду.

Весь доклад с подробным пересказом разговора в кафе занял пятнадцать минут. Все это время Крыс задумчиво крутил в пальцах медальон, то и дело поглядывая на Ярослава. По выражению глаз ничего прочитать не удалось, лишь по тому, как они прыгали от одного виска к другому, Ярослав понял, что начальник лихорадочно просчитывает ситуацию, задействовав оба полушария.

— Холодный он какой-то, — пробормотал Крыс, отложив медальон.

Ярославу он, наоборот, показался горячим, как едва остывший уголек. Но спорить с начальством по мелочам считал дурным тоном.

Крыс еще раз перечитал расписку Эрики, шевеля бледными губами. Через край листа стрельнул взглядом в Ярослава.

— Девочку надо вербовать. Сажать на короткий поводок, пока она тебя окончательно не спалила. А ты с ней уже год шуры-муры разводишь…

«Ага, разбежался! — Садовский мысленно сконструировал кукиш и поднес под вздернутый носик Крыса. — Решил отличиться за мой счет, пока нет Глаголева? Выкуси!»

— Барышня из рода фон Вестарпов не вербуется даже теоретически, — внятно, как слабоумному, ответил Ярослав. — Пошлет куда подальше и будет права.

— Ладно, пока отставим, — подозрительно легко согласился Крыс. — И что ты обо всем этом думаешь? — Он указал на трофеи, добытые Садовским.

— Если взять худший вариант и предположить, что все правда, то дело пахнет керосином. Получается, что талибы или те, кто стоит за ними, предприняли попытку дестабилизировать обстановку в регионе, скомпрометировав одного из азиатских царьков. Ниточки, как всегда, ведут. в Москву.

— И ты веришь, что можно создать тайный «золотой фонд» в каком-то Мёртвом городе?

— Я ничему просто так не верю. Но возможности не исключаю.

«Только попробуй, гад, зажать информацию! — подумал Ярослав. — Заложу в Центр, и никто меня не посмеет упрекнуть».

Он уже решил, если Крыс начнет крутить, прибегнуть к крайнему варианту. Он был заготовлен давно, но еще ни разу нужды в нем не возникало.

Отец Ярослава находился в прекрасных отношениях с Глаголевым еще с тех времен, когда оба геройствовали «под крышей» представительства ООН в Женеве. Ничего не стоило позвонить отцу и попросить по старой дружбе войти в контакт с Глаголевым. Матерый волчара Глаголев сразу же сообразит, что во вверенной ему резидентуре случилось ЧП, если офицер через голову исполняющего обязанности резидента ищет связи с начальником. У Глаголева, как у всякого опытного аппаратчика, в резидентуре имелись свои «глаза и уши», чутко следившие за беспокойным хозяйством и оперативно доносящие все, мало-мальски достойное внимания шефа. К их числу Садовский себя не относил, но в данной ситуации решил действовать по святому правилу: «Заложить не заложу, а доложить — обязан». Садовский был абсолютно уверен, что нарушение субординации ему простят, информация того стоит. И если Крыс не сумел ее оценить как приоритетную, то бог ему судья. Нечего лезть в кресло резидента, если нет нюха и кишка тонка на опасные дела.

А Крыс вовсю работал извилинами, только глазки стреляли в разные стороны.

… — Крупный ученый Арсеньев участвует или соучаствует в хищении культурных ценностей из спецхранилищ. — Он вдруг стал рассуждать вслух. — Скупщиком похищенных ценностей и, возможно, заказчиком преступлений является видный азиатский политик. В Москве у него мощные покровители, вариант — подельники. Тем не менее происходит утечка информации. Или обнаружились не менее влиятельные и информированные враги? Спецгруппа афганских моджахедов свободно совершает рейд к Мертвому городу. В живых остается один журналист, неизвестно как и зачем примкнувший к отряду. Он и выходит на контакт с офицером СВР. — Крыс выдержал многозначительную паузу. — Вывод: либо это чистый блеф, либо изощренная многоходовая операция. В которую вовлечен офицер СВР России.

Крыс уставился на Ярослава, как мышь на прогорклый кусок сыра, даже кончик носа хищно подрагивал.

Панская кровь на секунду ударила в голову Ярослава так, что в глазах потемнело. Но он сдержался, и все, что крутилось на языке, с него не слетело.

— Ты, что, не мог удержаться? На кой ты эту штуковину вообще в руки взял? Я уж молчу, зачем было ее сюда волочь! — продолжал давить на нервы Крыс.

— Леон обратился ко мне с деловым предложением. А деловой человек либо сразу принимает решение, либо берет тайм-аут на проверку информации. Не мог же я перед ним так лопухнуться? Он торгует информацией, это его бизнес. Если бы я не клюнул, он бы просто встал и ушел, забыв, как меня зовут, — как мог спокойно возразил Ярослав. — А что касается, что нести в резидентуру, а что нет, так я считаю, что нести надо все, что попадает в руки. Вон ребята в Заире за копейки купили у авиатехника боевую ракету класса «воздух-земля» со всеми причиндалами. Сперли прямо с самолета. Получили выговор за несанкционированную операцию и по ордену Красной звезды — за успех.

— Это было в восьмидесятых, Ярослав. С тех пор многое изменилось. К тому же, мы не в Африке, — занудливо протянул Крыс. — Давно пора научиться соизмерять риск с желанием отличиться.

— Глаголев меня учил, что в добывании надо рисковать, а не задницей стул давить. У кого коленки дрожат, пусть сидит в аналитиках, — не выдержал Ярослав.

При упоминании Глаголева Крыс нехорошо сузил глазки. Ясно, что намек он понял. Информация о том, как геройствовал и.о. резидента в отсутствие шефа, до Глаголева обязательно дойдет. И под нужным соусом. А уж когда Глаголев распекает за бездеятельность, не спасает даже специальная звукоизоляция стен.

Если бы на месте худосочного Крыса сейчас восседал бы медведь Глаголев, все было бы иначе. Они бы не тратили время на выяснение, кто виноват и кто за все ответит. Нет, Глаголев сразу же принялся бы вертеть информацию так и эдак, выжимая из нее по максимуму. И в Москву ушла бы не стерильная шифровка, а развернутое предложение по рисковой операции. Кстати, Глаголева не остановило бы, что в ее результате Ярослав горел бы синим пламенем. Но это обратная сторона медали, а коль тебе нравится ее аверс, то терпи. Успех все спишет, а войны без потерь не бывает. Глаголев, один из последних зубров старой закалки, и воспринимал свою работу как войну, где дозволено все.

— Кстати, эта бляшка называется брактеат. Если не фальшивка, то вещь действительно редкая. — Крыс покрутил в пальцах тускло отсвечивающий кругляшок. — Я такие в музее видел. Вон на обороте какая-то руническая надпись. Впрочем, для серьезной провокации и корону Британии могли сунуть. Для хорошего дела не жалко.

— Я не большой специалист по раритетам, — тонко подколол его Ярослав. Крыс числился советником по культуре. — Пусть Москва проведет экспертизу. От нее и плясать будем.

Крыс погладил пальцем извивающихся змеек на брактеате, со вздохом отложил, одновременно подвинув все трофеи к Ярославу.

— Ладно, неделя у нас есть. Напиши сообщение, и сразу ко мне на визу. Через три часа уходит диппочта в Москву, готовь посылку. Как Центр скажет, так и сделаем. Но мое предварительное мнение — это провокация.

Ярослав отметил, что голос у Крыса какой-то блеклый, никакого энтузиазма, никакого ража от предстоящего дела не слышится.

На секунду ему даже стало жаль Крыса. Жутко, наверное, жить вот таким сереньким.

Стал собирать трофеи и, наклонившись над гладкой столешницей, поймал свое отражение. Снизу на него глянуло волевое породистое лицо мужика, знающего себе цену и любящего риск. Это Ярославу не могло не понравиться.

— Да, кстати, — раздался голос Крыса. — Подойди к Тарханову. У него операция в Баден-Витенбурге. Надо прикрыть. Согласуйте действия, а потом ко мне на инструктаж.

— Хорошо, — кивнул Ярослав, пряча взгляд.

«Ну, гад, тебе не жить», — решил он.

Крыс был по-своему прав, решив убрать его подальше от Леона с Эрикой, пока Центр не скажет свое веское слово. Но ставить в обеспечение чужой операции, как последнего сопляка, его, только что в зубах принесшего политическую бомбу, — такое унижение Ярослав мог простить только самому Глаголеву, которого боялся и уважал.

Следующим утром, когда он проснулся в мотеле на окраине Баден-Витенберга, в Москве вскрыли его посылку.

И бомба взорвалась.

Глава четвертая. Подземный гром

Странник

А в Москве кончался август, и с утра зарядил мелкий дождик. Клонилось к закату русское лето, по меткому определению классика — «карикатура южных зим».

Не менее карикатурные реформы, как и полагается на Руси, закончились полным крахом, из стыдливости названным «дефолтом». Теоретики рынка словоблудили с экранов, доказывая очевидный успех преобразований: мол, и у нас теперь как у нормальных стран с развитой экономикой периодически случаются кризисы. Глаза их при этом воровато бегали, как у мелкого фарцовщика на первом допросе. А люди посолиднее клубились в Охотном ряду и на Дмитровке, до хрипоты обсуждая и до онемения локтей пропихивая своего на освободившееся кресло премьера.

Выбор был невелик: газовый магнат с ненормативной лексикой, цековский ветеран с ущемлением поясничного нерва, интриган-железнодорожник, гуманитарий-милиционер и еще пару совсем уж невзрачных личностей. На роль Пиночета не годился никто. А всем накануне голодной зимы почему-то хотелось именно Пиночета. Особенно после мальчика киндер-сюрприза, объявленного главным виновником всех бед.

Банкиры позакрывали обменные пункты и отключили банкоматы. Всем этим гениям спекуляций и архитекторам «пирамид» вдруг резко приспичило выехать за границу, подальше от ошалевших вкладчиков. Газеты и телеканалы кликушествовали на разные голоса, но к бунту все же не призывали. Ограничились резкой критикой и требованием экономических гарантий свободы слова.

А народ… Народ за годы прозападных реформ тоже освоил несколько иностранных слов. Поэтому вместо привычного русскому уху пятизвучья обозвал «слуг народа» и их вороватую челядь импортным словом «пидо…сы» и стал скупать все подряд. Ажиотаж длился три дня, на большее у народа не хватило денег. Кое-как успокоившись и очередной раз стерев плевок с лица, незлобливый русский народ занялся тем, что умеет лучше всех в мире, — выживанием.

Максима Максимова дефолтная свистопляска не затронула, и с самого утра он предавался великорусскому ничегонеделанью. Подперев щеку кулаком, смотрел на капельки дождя на подслеповатом оконце. Больше смотреть было не на что. Окно полуподвальной комнаты выходило во двор музея, и не было никаких шансов увидеть хотя бы пару стройных ног.

«Интересно, а Пушкину снились сны про Африку?» — неожиданно пришло на ум.

Максимов усмехнулся. Голова явно желала думать о чем угодно, только не о работе. В историко-археологической экспедиции, где он числился научным сотрудником без степени, существовали «присутственные дни», в которые приличия требовали показаться пред светлые очи начальства и критические взгляды сослуживцев. Максимов родные стены баловал своим появлением не чаще двух раз в месяц. И то, если не уезжал в командировки по личному указанию профессора Арсеньева. Всем давно было известно, что Максим доводится суровому, как старообрядец, профессору любимым внуком, поэтому смотрели сквозь пальцы на полное отсутствие энтузиазма у Максимова в редкие моменты нахождения на рабочем месте.

Впрочем, Максимов себя не выпячивал, всегда с легкостью откликался на просьбы принести, перетащить и поставить на место. В женском коллективе вел себя предельно корректно, особого внимания никому не уделял и по темным углам никого не зажимал. Зато с удовольствием принимал участие в чаепитиях и днях рожденья. В пристрастии к спиртному уличен не был, материальных проблем не имел, кольца на пальце не носил. Но охотничий сезон на него не открывали. Тайный женсовет музея постановил оставить Максимова в покое, как выразилась искусствовед со стажем Тарасова — «для сохранения породы».

«Присутственный день» тянулся третьи сутки. В понедельник утром дед позвонил Максимову и сказал: «Ты мне нужен. Будь на работе». С тех пор они даже не перебросились парой слов, хотя сегодня уже кончался четверг.

Хотя в том, что идет именно четвертый день недели, Максимов был уверен все меньше и меньше. В вязкой тишине полуподвала, казалось, даже время умирало и тонкой пылью осыпалось на полки, забитые ящиками со всякой всячиной, оставшейся от умерших раньше эпох. И мысли текли все медленнее и медленнее.

«Дед, конечно, затянул паузу до неприличия. Но, если разобраться, определенный плюс в безвременье есть. Лучшего способа привести себя в норму, чем временное заточение в этом склепе, не придумаешь».

Он уже давно привык не тешить себя иллюзиями, просто не имел на это права. Холодный анализ фактов убеждал, что события последних недель развивались слишком бурно и чересчур неожиданно оборвались. Все говорило о том, что это не финал, а лишь временное затишье. И то, что вокруг него сейчас пустота, тишина и никаких признаков опасности, еще ничего не значит. Максимов считал, что его просто отшвырнуло взрывной волной от эпицентра событий. Чудом уцелел? Безусловно. Победил? Покажет время. Боги ревнивы к удачам смертных.[51]

Тишина, плотными слоями лежащая вокруг, постепенно просочилась внутрь сознания, замерли и рассеялись остатки воспоминаний, и тело, уставшее реагировать на осколки событий, засевших в памяти, окончательно расслабилось. Как зверь, наконец, уютно устроившийся в логове.

«Правильно, правильно, — похвалил себя Максимов. — Каждому зверю — свое логово. А такому зверю, как ты, самое место в подвале музея».

Он опустил взгляд на лежащий на столе кинжал. Его он положил перед собой, чтобы имитировать работу и не раздражать случайно зашедшего в хранилище откровенным бездельем.

Клинок потемнел от времени, но все еще отчетливо проступала руническая клинопись на рукояти. Давным-давно, примерно в третьем веке нашей эры, неизвестный воин нанес эти знаки и утопил оружие в болоте близ Шлезвига. Был ли это дар богам или исполнение зарока, сейчас уже невозможно угадать. А может, устав от битв, воин таким образом нашел место вечного отдохновения для своего боевого друга. Кто знает?

Максимов вдруг почувствовал себя этим кинжалом, заброшенным на задворки бытия, где никогда ничего не происходит. Оружие в музее — высшая форма абсурда.

Пальцы погладили холодную сталь. И клинок, как истосковавшийся пес, радостно отозвался на прикосновение. На долю секунды лучик света вспыхнул на клинке, оживив руническое заклинание, глубоко врезанное в сталь.

— Руны победы,
Коль к ней ты стремишься, —
Вырежи их
на меча рукояти
и дважды пометь
именем Тюра, —
Максимов прочел вслух из «Старшей Эдды».

Неизвестный воин в точности выполнил повеление валькирии Сигрдривы.[52]

В этот миг странный низкий гул прокатился по подвалу. Словно ухнула земля, придавленная многотонной тяжестью. Или где-то рядом громыхнул взрыв.

Сердце тревожно забилось, разбуженное взрывной волной. Максимов хищно втянул носом воздух.

«Черт, только этого не хватало!» — кольнула мысль. По его разумению, в столице государства, ввязавшегося в бесперспективную войну, уже давно должны были начаться серийные теракты. Критическое количество крови уже пролилось, и теперь легко найти смертника, жаждущего что-нибудь взорвать в отместку за стертый с земли кишлак.

Он посмотрел на чашку с остывшим кофе. Темная поверхность оставалась спокойной. Был бы взрыв, по ней сейчас бы гуляли концентрические волны.

«Не здесь», — понял Максимов.

Война началась, как всегда, неожиданно. Где-то далеко, возможно, даже не в этом мире, нарушилось равновесие, и тяжкий гул земли предупредил о начале новой битвы.

В вязкой тишине подвала зашелся тревожной трелью телефонный звонок.

— Слушаю, Максимов. — Он узнал голос деда и облегченно вздохнул, конец ожиданию. — Да, я сейчас подойду.

По пути в кабинет деда он столкнулся с Тарасовой. Но поздороваться не успел. Старший научный сотрудник в обществе двух мужчин партикулярной наружности свернула в отвилок, ведущий в святая святых музея — спецхранилище. Тарасова входила в узкий круг особо доверенных лиц, кому был разрешен вход в подвалы, где хранились трофеи войны и прочие культурные ценности не совсем ясного происхождения. «Пещерой Али-Бабы» прозвали сотрудники спецхран, а Тарасову, пышнотелую блондинку без возраста, соответственно — Али-Бабой. Но за глаза, естественно.

— И сколько вы планируете работать? — раздался голос Тарасовой.

— Сколько сочтем нужным, уважаемая Тамара Васильевна, — с хохотком ответил один из спутников. В голосе отчетливо чувствовалось самомнение человека, допущенного к гостайнам.

Скорее по наитию, чем из привычки совать нос в чужие дела Максимов метнулся в отвилок. Лестница спиралью уходила вниз, в мутном свете лампы на втором пролете он успел разглядеть проплешину на голове и клетчатый пиджак одного из «искусствоведов в штатском». Рука человека задержалась на поручне, и Максимов отчетливо увидел черный ноготь на безымянном пальце. Наверное, прищемил чем-то или ненароком ударил молотком.

«Интересно, что стряслось, если „пиджаки“ экстренно потащили Тарасову в спецхран?»

Ответом стал новый удар подземного грома. Максимов ощутил его всем нутром. Плотный воздух ударил от стен и сдавил грудь.

Дед Максимова, профессор Арсеньев, внешностью и сутью полностью соответствовал своему статусу. Профессор — от латинского «профессоре» («несущий свет»). Святослав Игоревич Арсеньев относился к этой неистребимой и несжигаемой на кострах касте хранителей знаний и проповедников. Как всякий ведун он был порой резок в суждениях и нетерпим к глупцам. Недостатки характера искупались беззаветным служением истине и фантастической работоспособностью. За свой долгий век дед успел сделать и написать столько, что новое поколение студентов, кропая рефераты со ссылками на работы Арсеньева, с чистым сердцем считали его представителем давнего прошлого, славной плеяды, выкошенной голодом и чистками, неким подобием знаменитого профессора Преображенского.

Дед, действительно, напоминал профессора Преображенского из «Собачьего сердца». Окладистая, раздвоенная книзу борода, круглые очки и небрежная аристократичность в одежде. Только Арсеньев не сыпал перлами вроде «не читайте газет перед обедом», а чаще молчал, насупив густые брови, под которыми прятал ясные пронзительные глаза. И в такие моменты становился похож на неистового протопопа, не боящегося ни царского гнева, ни костра.

По сурово поджатым губам деда и полной пепельнице окурков Максимов понял: что-то случилось. Сколько помнил, дед смолил болгарские сигареты, кислые и с неповторимым ароматом. Дом деда, в котором воспитывался с двенадцати лет Максим, после того, как мать и отчим не вернулись из экспедиции, всегда ассоциировался у него с этим душистым запахом.

— Не устал бездельничать? — спросил дед, скользнув взглядом по Максимову.

— Привыкаю потихоньку, — ответил Максим, удобнее располагаясь в кресле.

Арсеньев толкнул к нему по столу листок.

— Полюбопытствуй. Чтобы мозги окончательно не закисли.

Максимов стал рассматривать рисунок. У деда была великолепная память и рука художника. Раз подержав в руках какую-нибудь античную штуковину, он мог в деталях нарисовать ее так, как умели только выпускники Императорской Академии живописи.

— Только не надо смотреть, как баран на новые ворота, — поторопил его дед. Профессор Арсеньев, человек с энциклопедическими знаниями, считал, что не стоит тратить время и вспоминать то, чего не знаешь.

А Максимов не мог оторвать взгляда от рисунка. Графика была мастерской: четыре змеи изгибали тугие чешуйчатые тела, выползая из центра, и завивались в левостороннюю свастику

— Ну, думаю… — Максимов отложил лист и сразу же наткнулся на жесткий взгляд деда.

От своих учеников Арсеньев требовал четкости и точности и терпеть не мог вводных предложений вроде «я думаю» и «мне кажется». Любую попытку растечься мыслью пресекал резко и безапелляционно. «Чтобы думать, надо знать, молодой человек. А казаться ученому ничего не может», — цедил он, испепеляя взглядом очередного недоучку.

— Брактеат. Изображение относится к так называемым «щитам ужаса». Чаще использовались рунические знаки, а тут стилизация под змей. Что говорит о редкости этого брактеата даже для своего времени. Левосторонняя свастика означает магический поворот времени вспять. Знак встречается крайне редко. Очевидно, его магическое воздействие считалось чрезвычайно мощным, слишком мощным, чтобы использовать всуе. — Максимов бросил взгляд на рисунок и добавил: — Прильвицкая коллекция.

— А разве у Готлиба Маша есть описание этого брактеата? — прищурился дед.

— Нет. Но рунические знаки на спинках змей совпадают с теми, что нанесены на статуэтку Перуна из Ретры, — уверенно ответил Максимов. Память у него была от рождения замечательная и доведена до фотографической специальными тренировками. — После обнаружения клада культовых предметов в Ретре, получившего название «прильвицкая коллекция», по указу князя Ежи была создана комиссия, подтвердившая подлинность предметов. Но за полтора столетия, прошедшие с тех пор, еще никому не удалось расшифровать надписи на статуэтках языческих богов.

— И какова твоя версия его происхождения?

— Храм в Ретре располагался в земляхлютичей и считался культовым местом прибалтийских славян. При завоевании Прибалтики тевтонцами в девятом веке храм был разрушен. Культовые предметы из Ретры долгое время считались утерянными. Готлиб Маш приобрел свою коллекцию в конце восемнадцатого века. Комиссия князя Ежи работала два года: с тысяча восемьсот двадцать седьмого по двадцать девятый год, — по памяти воспроизвел Максимов. — Допустим, ему досталась лишь часть клада. Или часть разграбленного хранилась в тайной казне Тевтонского ордена. Откуда, в конце концов, и появилась на свет.

Дед пошевелил кустистыми бровями, от чего глубокие морщины на лбу пришли в движение, и обронил:

— Небезнадежен.

У профессора Арсеньева это считалось высшей оценкой. Низшим баллом, выставляемым чаще всего восторженным курсисткам, была фраза: «Только под венец, и никуда более». После нее следовали слезы и обмороки, но заслуживших эту оценку дед больше к зачетам не допускал, кто бы и как бы на него не давил.

Арсеньев взял листок и, скомкав, сунул в карман.

Судя по всему, экзамен закончился, и Максимов расслабился.

— Брактеат подлинный. Экспертизу проводил профессор Брандт из Гамбургского университета. Ему можно доверять. Брандт — ученик Хефлера, а Йозефа Хефлера я отлично знал, — произнес нейтральным тоном Арсеньев, но при этом бросил Максимову многозначительный взгляд.

Максимов кивнул, дав понять, что важность информации оценена и она намертво впечатана в память.

Он уже не удивлялся конспирации, царящей в научной среде. Без рекомендаций, негласных проверок и перепроверок невозможно сделать и шага. Особенно любили конспирировать историки. Объяснялось это просто. Историю во все времена каждый правитель норовил переписать под себя. И волей-неволей историки превратились в создателей и хранителей мифов. А разрушить миф, управляющий толпой, — по последствиям действие значительно более серьезное, чем взорвать атомную бомбу. Время от времени кто-то прорывался обнародовать правду, надежно укрытую в архивах, и с благородным блеском в глазах взойти за нее на костер. Как правило, все заканчивалось тихой смертью от инфаркта и крематорием.

Арсеньев сосредоточенно раскуривал очередную сигарету и, казалось, так был поглощен этим занятием, что забыл о присутствии Максима.

— Не люблю делиться неприятностями, но считаю, на правах родственника, ты имеешь право это знать. — Дед задул спичку. — Сгорела наша дача. Хотя… Может, все дело в том, что ее посчитали нашей? Слишком часто я там появлялся, вот и подумали, что Арсеньева можно прижать этой развалюхой.

По документам дача принадлежала старому другу семьи. Узнав, что жена Арсеньева смертельно больна, он отдал ключи от дачи и ни разу не упомянул об оплате. Возможно, благодаря свежему воздуху Маргарита Павловна и протянула все эти годы, безвыездно проживая в тихом поселке под Москвой.

— Что с бабушкой? — Максимов постарался скрыть волнение, дед не любил излишних проявлений эмоций.

— Неужели я бы скрыл, если бы с Маргушей что-нибудь случилось? — холодно сверкнул глазами Арсеньев. — Ее на даче, слава богу, уже неделю не было. Подошел срок очередного сеанса химиотерапии, пришлось перевезти в Москву.

— И когда случился пожар?

— В ночь на воскресенье. — Дед разогнал рукой табачный дым. — Только странный пожар получился. Сначала взрыв обвалил заднюю стенку дома, потом вспыхнул огонь. В подвале жар был, как в доменной печи. Выгорело и расплавилось практически все. Нашли только остатки ящиков и сплав бронзы с золотом. Откуда в доме золото, ума не приложу. Следствие, конечно, все расставит на свои места. Но, согласись, ситуация не из приятных.

— Да уж, — согласился Максимов, отметив про себя, что пальцы у деда мелко вздрагивают. Он сейчас походил на человека, прячущего от других боль, терзающую нутро.

— Ты Тарасову не видел? — Арсеньев потянулся к телефону.

— Она в спецхран пошла с «пиджаками», — ответил Максимов.

— Ох, совсем из головы вылетело. Ничего, потом позвоню.

При этом дед вновь послал Максимову многозначительный взгляд. Максимов едва заметно кивнул, дав понять, что сигнал принят.

«Значит, на деда вешают хищения из спецхрана. И как говорят „пиджаки“, взяли в плотную разработку. Поэтому дед так конспирирует и семафорит глазами. Судя по всему, речь идет о золоте Ретры, — подумал он. — Черт, нашли на кого бочку катить! Или… Или специально решили — на кого».

Догадка была поразительной, и он вновь ощутил отголосок подземного грома. Будто где-то далеко ухнул о землю тяжелый камень.

Он заставил себя успокоиться и объективно проанализировать ситуацию.

— Соседи, конечно, не видели, как в дом вносили ящики, — стал рассуждать вслух Максимов. — Но почему не допустить, что ящиков вообще не было? Их можно разобрать и внести по доскам. Отдельно доставить что-то особо ценное. За ту неделю, что дача пустовала, вполне можно было устроить там филиал Гохрана. А потом устроить взрыв.

Огонь смешает все. Чем не версия?

— Небезнадежен, — выставил оценку дед, пряча в усы улыбку.

«Правда, чтобы так качественно подставлять, надо доподлинно знать, что профессор Арсеньев имел касательство к сокровищам Ретры», — подумал Максимов и на всякий случай спросил:

— Кстати, из чего сделан этот брактеат? По тому, как вспыхнули глаза деда, он понял, что вопрос совершенно лишний. Хуже — опасный.

— Из золота, Максимушка, — нехотя ответил дед, посмотрев на внука, как на круглого идиота. — Из очень древнего золота.

С тех пор как из него последовательно пытались сделать английского, немецкого и японского шпиона, а в конце концов пристегнули к «делу врачей», дед считал, что у чекистов проблем с фантазией нет. И когда волею судьбы стал курировать работу с «трофейным искусством», ввел вокруг себя повышенные меры безопасности. Максимова с детства приучили к мысли, что дом, рабочий кабинет, телефон и переписка деда и домочадцев находятся под бдительным контролем «искусствоведов в штатском».

— А Готлиб Маш писал, что все предметы из бронзы. — Максимов решил наплевать на «жучки» в кабинете.

— Славяне спасли то, что считали ценным, а тевтоны захватили то, что в их глазах представляло наивысшую ценность, — золото. Чем не версия?

Дед с недовольным видом стал смахивать со стола пепел, давая понять, что больше ни слова не скажет.

«Ясно, имел отношение», — сделал вывод Максимов.

Профессор Арсеньев тихо ненавидел «кабинетных мифотворцев». И никогда не поддерживал разговор о дутых проблемах. Коль скоро он счел возможным высказать версию, значит, доподлинно знал, что неизвестная часть сокровищ Ретры существует. Более того, он держал ее в руках.

Дед стал оглаживать бороду, что на его языке жестов означало крайнюю степень задумчивости перед принятием важного решения. При этом он не спускал глаз с Максимова. Очевидно, то, что он разглядел во внуке, его удовлетворило, и Арсеньев произнес:

— М-да, как говаривал Александр Сергеевич: «Нас мало избранных, счастливцев праздных». — Иронии в голосе было ровно столько, чтобы дать почувствовать внуку, что дед не одобряет его отношения к работе. — Вынужден извиниться перед тобой, Максимушка, — зря заставил сидеть в подвале. Хотел, чтобы ты был под рукой. В отношении тебя строил кое-какие планы, но с этим пожаром все пошло наперекосяк. Можешь считать себя свободным. Работай по личному плану, если он у тебя, конечно, есть.

— Придумаю что-нибудь. — Максимов даже не попытался встать, слишком уж демонстративно Арсеньев посмотрел на потолок, намекая на «жучки».

— И когда ты остепенишься? Хоть женился бы на пару лет, что ли, — проворчал дед, сунув руку под пиджак. Достал мобильный, чем несказанно удивил Максимова. — Что смотришь? Вот, решил разориться. Говорят, очень хорошая модель. Международный роуминг. Прости господи, что с языком сделали!

Максимов насторожился. Профессор Арсеньев слыл аскетом и никогда не потратился бы на дорогую игрушку, если бы не крайняя нужда.

Дед черкнул на клочке бумаги несколько строк и протянул Максимову.

— Вот тебе номер. Звони, не стесняйся. Хоть буду знать, где любимого внука черти носят.

Максимов вскользь посмотрел на номер. Их оказалось два: мобильного и какой-то явно не московский. Ниже мелким каллиграфическим почерком деда было написано:

«Профессор Рихард Брандт, Гамбург. Ученик Йозефа Хефлера, служившего в An. отд. LFIG».

«Аненербе, отдел индогерманской религии», — расшифровал Максимов и поднял взгляд на деда.[53]

А тот ждал, оглаживая бороду. Принимая на работу Максимова, уволенного с волчьим билетом из армии, профессор Арсеньев без обиняков предупредил, что ввиду ничтожной ценности внука как научного работника он берет его «офицером для особых поручений». Правда, всякий раз решение, выполнять поручение или нет, он предоставлял Максиму. Внук ни разу не отказался и ни разу не подвел деда.

Максимов суммировал все, что услышал от деда, добавил то, что дед знать не мог, все взвесил и принял решение:

— Обязательно позвоню.

Дед все понял, глаза сразу потеплели. Затаенная боль в них осталась. Но теперь в них затеплился и огонек надежды.

— Можешь идти, — разрешил дед. — Да, кстати, если увидишь Фоменко, дай в морду. Скажи, что от меня.

Максимов коротко захохотал и кивнул. Дед не изменил ритуалу прощания.

С тех пор как Фоменко разразился своим опусом «Глобальная хронология», профессор Арсеньев стал жалеть, что отменили дуэли и запарывание до смерти батогами. Правда, сам рук марать об бумагомаралку не желал, перепоручил Максимову. Чем выше росли тиражи книжонки «бухгалтера от истории», как дед окрестил Фоменко, и чем чаще недоучки и недоумки ссылались на него, тем больше Максимов опасался за целостность лица «бухгалтера». Сердцем чувствовал, терпение профессора Арсеньева на исходе. Рано или поздно он все же встанет из-за стола и собственноручно подпортит физиономию этому растлителю умов и осквернителю истории Руси.

Максимов плотно закрыл за собой дверь. За время его отсутствия ничего в хранилище не изменилось. Кинжал все еще лежал на столе, равнодушный и безучастный ко всему, как брошенный пес, уставший ждать хозяина.

«Ну, вражина, умеешь работать, ничего не скажешь», — злым шепотом процедил Максимов.

Он давно уже свыкся с правилом, что на избранном им пути нельзя иметь друзей, нельзя любить, нельзя создать семью. Как выяснилось, даже собаку завести нельзя. Потому что будут бить туда, где больнее. Не по тебе, так по близким. Дед был единственным близким ему человеком, их связывали не только узы крови, а особое духовное родство. И потому ударили именно по деду.

Максимов не сомневался, что это лишь первый удар. И целью является не профессор Арсеньев, а он сам — Максим Максимов. Странник.

«Надо отдать должное, он быстро пришел в себя. Две недели — и уже организовал ответный удар. — Пальцы Странника машинально погладили клинок. — Зря я его не убил. Как выясняется, зря».

Кинжал, почувствовав человеческое тепло, сам лег в ладонь.

Странник резко выдохнул и с разворота послал кинжал в полет, в темную глубь подвала…

Ретроспектива

Странник

Калининград, август 1998 года
Из глубины подвала доносилось надсадное сипение. Двое тащили по полу что-то тяжелое.

Максимов легкими шагами проскользнул коридор и замер в комнате, выкрашенной в белый цвет. Подвал, превращенный в фотостудию, был разделен на два помещения: белое и черное. Максимов замер на границе черного и белого. И такая символика ему понравилась. Порог.

Прижался спиной к стене. Вымокшая до нитки куртка сразу же впитала холод камня. По телу волной прошлась дрожь. Лишь пальцы, ласкающие сталь пистолета, остались горячими и ничуть не дрожали. Они поглаживали вороненое тело оружия нежно и настойчиво, словно наездник успокаивал разгоряченного коня.

«Потерпи», — прошептал он, обращаясь одновременно к себе и к «Вальтеру». В такие секунды он не разделял себя и оружие: тело становилось частью оружия, а оружие — частью тела.

— Откройте, — раздалась резкая команда на немецком.

Следом, скрипнув проржавленными скобами, с треском отлетели замки на ящике.

Максимов плавно развернулся, шагнул из-за косяка в сторону и оказался на одной линии с двумя человеческими фигурами. Они склонились над ящиком и никак не отреагировали на появление Максимова.

Глаза, как это бывало с ним в минуту опасности, разом вобрали в себя всю обстановку в комнате в малейших деталях. Развороченная стена и черный зев лаза, опрокинутая ваза с пучком павлиньих перьев, разворошенная постель, с закинутым вверх пологом, разбросанные по полу вещи Карины.

— Герр Винер? — окликнул Максимов, изготовившись к стрельбе.

Они среагировали так, как он и рассчитывал. Тот, кто привык сам защищать свою жизнь, сразу же схватился за оружие. А тот, чье имя он назвал, очевидно, привык, что его безопасность обеспечивают другие, и замер, парализованный страхом.

Выстрел стер хищную улыбку с лица охранника.

На мгновенье на нем отразилось немое удивление, а потом из разлепившихся губ вырвался кровавый комок. Пуля вошла в горло, чуть выше воротника рубашки. Охранник уткнулся лицом в ящик и, дрогнув всем телом, затих. Рука так и осталась под курткой, не вытащив оружия.

— Герр Винер, — уже без вопросительной интонации повторил Максимов, переведя прицел на второго человека.

Несколько секунд они смотрели в глаза друг другу. Время замерло, как вода у запруды, готовясь перевалить через преграду и сорваться вниз стремительным водопадом. Оно словно решило ждать, кто из этих двоих первым нарушит хрупкое безвременье. А они стояли на перекрестке своих судеб, не в силах пошевелиться. Нити жизней их предков и тысяч неизвестных, чьи имена поглотила Вечность, сплелись сейчас в тугой узел. Осталось только разрубить его и идти своим путем дальше, оставив на обочине труп врага. Убить, чтобы жить, труда не составляло. Максимов не раз делал это и никогда не страдал угрызениями совести. Но сейчас он медлил.

У них не было и не могло быть ничего общего. Сюда, в этот черно-белый подвал, они пришли из совершенно разных жизней. Но Максимов еще ни разу не сталкивался с человеком, столь похожим на него самого. Не внешностью, а чем-то внутренним, что никогда не разглядишь, если сам этим не обладаешь.

«Посвящение», — донесся ответ, словно дальнее эхо. Винер с трудом оторвал взгляд от пятна крови, растекавшегося по крышке ящика. Выпрямил спину и вскинул подбородок.

— Да, это я, — сделав над собой усилие, произнес он твердым голосом.

Максимов загадал, что выстрелит, как только рука Винера потянется к оружию. Но руки у того висели, как плети. Он стоял между Максимовым и ящиком, ради содержимого которого пролилось столько крови. И прольется еще, если не укрыть сокровища от непосвященных.

«В конце концов, мне приказали остановить его, а не убивать», — принял решение Максимов.

— До встречи в Вальгалле.

Максимов не знал, откуда в сознании возникла эта фраза, но почему-то был уверен, что именно она должна была прозвучать в этот решающий миг.

Чуть приподнял «Вальтер» и нажал на спусковой крючок.

Грохнул выстрел. Винер, хлопнув ладонью по груди, сложился пополам и боком завалился на пол.

Ствол сам собой навелся на беззащитный затылок Винера, требуя контрольного выстрела. Максимов усилием воли расслабил палец на крючке и опустил руку.

Путь к ящику был свободен.

Максимов ногой откинул крышку с черным имперским орлом, сжимающим в когтях свастику.

В ворохе опилок лежали чаши, тускло отсвечивая янтарными боками.

«Одиннадцать», — машинально пересчитал Максимов.

Разворошил опилки, быстро пересмотрел чаши. Цены им, конечно, не было: янтарные чаши и кубки различных эпох, с любовью и знанием собранные опытным человеком. Говорят, доктор Роде собрал эту коллекцию по личному указанию рейхсфюрера СС Гиммлера, и работа велась под эгидой «Аненербе». Но нужной, той, что звалась Чашей Огня, не было.

Максимов едва сдержал стон. Чаша уплыла из рук, не доставшись никому. Ей, наверное, было абсолютно все равно, какие жертвы принесены и сколько крови пролилось за право обладать ею. Она была частью иного мира, где не действуют правила и законы, придуманные людьми.

«Истина в том, что небесный Огонь выплавил сок благородного Дерева, Ветер остудил сок, капля упала в Воду, она превратила мягкую каплю в Камень. Волны выбросили на берег Камень, в котором живет небесный Огонь. Человек придал Камню форму, чтобы собирать в нее Силу. Реши эту загадку, и ты обретешь Чашу Огня. И помни, Чашу нельзя найти, она сама придет в руки своего избранника», — вспомнил он строки из манускрипта алхимика Ар-Рази.

Он знал разгадку этой загадки. Чаша Огня, или Сан-Грааль, была сделана из янтаря. Морского ладана, как называли его прибалтийские славяне. Знал, что хранилась Чаша в святилище на острове Рюген. Знал, что род Рюриков, из которого вышел князь Олег, считался хранителем Чаши. Знал многое, но сейчас все знания были бессильны ему помочь. Чаша исчезла, так и не давшись в руки.

Максимов с трудом поднялся с колен, усталость все же догнала и вязкой смолой залила мышцы. Осмотрел разгромленный подвал. Больше здесь делать нечего. Разве что сделать контрольный выстрел.

Смерть Винера окажется бессмысленной и бестолковой, как смерти многих других, положивших жизнь на поиски и обретение Чаши.

На поясе у Максимова тихо запиликал мобильный. «Наверное, „группа зачистки“ рапортует, что прибыла в город. Вовремя. Работы им — носить не переносить», — подумал Максимов, вспомнив о пяти трупах в покореженной «Ниве» на берегу залива.

— Да, слушаю, — прошептал он в трубку.

— Злобин говорит, — раздался знакомый голос. — Помнишь, мы с тобой говорили об одной штуковине. Догадался? Так вот, она сейчас передо мной.

— Посмотри, на дне должна быть маркировка Кенигсбергского музея янтаря. И знак Орла, — попросил Максимов, мысленно сжав кулак. Обе руки были заняты: одна пистолетом, вторая — телефоном.

— Есть орел. — Голос Злобина изменился. — О боже… — донеслось из трубки.

Максимов не мог себе представить, каким путем Чаша оказалась в кабинете следователя городской прокуратуры. Вообще, задача Злобина была прикрывать Максимова от местных правоохранительных служб, а не искать Чашу. Поверить в произошедшее невозможно, если не знаешь, что есть иные миры, в которых действуют иные законы.

— Жди, я буду через пять минут!

Максимов схватил первую подвернувшуюся под руку чашу из ящика, сунул под куртку и бросился к выходу.

Он выскочил из подвала и замер, пораженный. Ливень неожиданно прекратился, и ветер разметал сумерки. Все вокруг было залито ярким золотым светом. Темное серое небо вспороли острые, как клинки, лучи солнца и вонзились в землю. И от горизонта до горизонта над городом загорелась радуга.

— Победа! — выдохнул Максимов, щурясь от слепящего света.

Древние верили, что радуга соединяет мир богов с миром людей. И звался этот радужный мост Биврёст.[54] Он появляется в тот миг, когда смертные люди добиваются победы, которой завидуют даже бессмертные асы.

Странник

Оружие — самая искренняя вещь на свете. Оно не прячет своей сути и назначения. Оно создано, чтобы убивать. И ничего иного делать не умеет и не желает.

Клинок дрожал, как застоявшийся конь. Прошла не одна сотня лет с тех пор, как он делал то, ради чего был создан. Ему хотелось еще и еще отправиться в полет посланником смерти.

Максимов вырвал клинок из доски. Кинжал, пролетев весь подвал, на треть клинка вошел в стенку шкафа. Точно на уровни груди человека.

— Мы оба знаем свое дело, — обратился Максимов к оружию, как к живому существу. — Так что же мы с тобой делаем на этой свалке старинной рухляди?

Максимов прижался спиной к стенке шкафа и закрыл глаза. Пальцы машинально поглаживали клинок. Кинжал успокоился, убаюканный теплом человеческих рук. А человек ждал, когда внутри у него все стихнет, уйдет ярость и под сердцем образуется пустота, с которой только и можно вступать в битву.

Мутный свет из оконца упал на клинок. И Максимов без труда рассмотрел руническую вязь на лезвии. Воины часто наносили на оружие магические знаки в надежде придать ему большую силу. Этот клинок, как оказалось, последний хозяин готовил для особого случая.

— Хольмганг, — прочитал он вслух. — Суд богов.

В те времена, когда свободу ценили выше жизни, а сила была в правде, зародился обычай споры решать в священном поединке один на один. Почему-то верили, ты не можешь проиграть, если на твоей стороне правда. И справедливость Суда богов, незримо присутствовавших на поединке, никто не смел оспорить.

Словно в подтверждение догадки стены дрогнули от сильного удара, и подвал заполнил низкий вибрирующий гул. То ли боги в Верхнем мире схлестнулись в хольмганге, то ли нечисть в Нижнем мире пробовала врата на прочность…

Лучшего знака, чтобы понять, что произошло, и догадаться, что ждет впереди, придумать было невозможно. Максимов благодарно погладил клинок, как хозяин ласкает верного пса.

Первым импульсом было взять его с собой, как талисман. Но Максимов сдержался. Выдвинул ящик, положил кинжал на место.

— Я вернусь и расскажу тебе, как это было. Тебе понравится, обещаю, — прошептал он, погладив на прощанье клинок.

Захлопнул ящик и, не оглядываясь, вышел из этого проклятого подвала, где умирает время, а оружие вынуждено лежать без дела.

Глава пятая. Образ врага

Черное солнце

Хиршбург ненавидел Испанию. Его раздражало буквально все в этой варварской стране, на правах бедного родственника прилепившейся к Европе. Прежде всего, люди — гомонливые и суетливые, как сороки. Вспыльчивые и привязчивые, как женщины. Необязательные и беззаботные, как дети. Казалось, что порядок и здравый смысл навсегда остались по другую сторону Пиренейских гор, а над всей Испанией властвует мистраль, принося из африканских пустынь безумие и жажду крови. Давным-давно лучшие из испанцев своими костями и кровью облагородили земли Латинской Америки, и теперь население Испании напоминает цыганский табор, где у каждого второго выпирают семитские черты арабских предков. Футбол, коррида и сиеста — вот все, что их интересует.

Даже генерал Франко не смог приучить нацию к порядку. По иронии Истории фашистская диктатура дольше всего продержалась именно в этой безалаберной стране. Великий каудильо понимал, что немцы любят парады, а его подданные — карнавалы, и даже угроза расстрела не заставит их держать равнение в шеренгах и маршировать «прусским шагом». Поэтому превратил свою диктатуру в нескончаемую фиесту, запретив политическую деятельность и разрешив казнокрадство. И, как всякий мудрый вождь, мирно почил в бозе от старости. Гитлер слишком много хотел от немцев, поэтому плохо кончил, напоследок прокляв свой народ. Каудильо Франко не требовал ничего, кроме поклонения и восторженных аплодисментов, переходящих в бурные овации. Возможно, в этом и есть секрет политического долгожительства.

Хиршбург отлично помнил Испанию времен Франко. И память эта была недоброй, как у обделенного судьбой пасынка. Он вынырнул в Мадриде весной сорок пятого, пройдя пол-Европы тайными ходами организации «ОДЕССА».[55] Контраст страны, нежившейся в полуденной дреме под безоблачным небом, с перепаханным бомбежками рейхом оказался таким разительным, что больно чиркнул по сердцу, навсегда оставив рубец. С тех пор боль притупилась, но всякий раз оживала вновь, стоило Хиршбургу ступить на эту землю и вдохнуть раскаленный воздух, пропахший оливковым маслом, чесноком и апельсинами.

«Может, это просто аллергия? — подумал он, потянув носом. Ветер донес горький запах перезрелых апельсинов. В имении шел сбор урожая. — Черт, даже земля у них рожает, как безмозглая баба, — по нескольку раз за год. Слишком много солнца. Здесь всего — слишком много».

Хиршбург с неудовольствием почувствовал, что рубашка под мышками начинает промокать от пота. Хотя на террасе царил полумрак, от знойного ветра он не спасал. А на лужайку, залитую светом, было больно смотреть. Всадница, гарцующая на коне, то и дело пропадала в слепящем мареве, и тогда дробь копыт становилась особенно тревожной, потому что источника ее не было видно, словно вибрировала сама земля, истомленная солнцем.

Он покосился на сидевшего в соседнем кресле Винера. Под белой рубашкой с распахнутым воротом угадывался бандаж, плотно стягивающий грудь. Это был единственный след ранения. Ни по лицу, уже тронутому загаром, ни по свободной позе нельзя было догадаться, что всего две недели назад Винер находился на пороге жизни и смерти.

«В молодости такое переносится легче, — с невольной завистью подумал Хиршбург. — К тому же, если наделен отменным здоровьем и всю жизнь отлично питался. Это простой солдат изначально обречен. И выхаживают его лишь для того, чтобы вновь швырнуть в мясорубку. А если под пулю попадает генерал, к его услугам лучшие врачи и самые дорогие лекарства».

Винер по армейской табели о рангах приравнивался даже не к генералу, а к фельдмаршалу. В тридцать с небольшим лет по праву рождения и посвящения он входил в Верховный совет организации «Черное солнце». Всегда оставаясь в тени, «Черное солнце» сначала создала и выпестовала Рейх, а потом стерла его с карты мира, как шахматист сметает с доски фигуры, когда партия не пошла. Хиршбург знал, что тогда — во время войны, после нее и сейчас, на исходе века — он был, есть и будет лишь фигурой в играх «Черного солнца». Конечно, не пешкой. Но все же…

Он отдавал себе отчет, что его смерть не выдавит ни слезинки из холодных арийских глаз Винера. Возможно, Винер будет опечален, но не надолго. А скорее всего — раздражен, если «зевнет» фигуру Хиршбурга. Гроссмейстеры не любят терять темп и качество в игре.

Хиршбург, несмотря на зной, забирающийся под рубашку, поежился. Потому что не удержался и вспомнил…

Ретроспектива

Калининград, август 1998 года
Ливень, хлеставший по капоту пикапа, неожиданно прекратился. Одиночные крупные капли мерно зацокали по металлу. Сумерки, накрывшие город, вдруг стали таять. Откуда-то сверху полился свет, и отблеск солнца вспыхнул на стеклах дома, в который ушел Винер с охранником.

Хиршбург посмотрел на часы — Винера не было больше десяти минут. И тут же перехватил напряженный взгляд водителя в зеркале. Тот, как натасканный пес, ждал команды.

— Ждем пять минут, — принял решение Хиршбург. Водитель кивнул, поправив под курткой кобуру.

В салоне находился еще один человек, но можно было считать, что его нет. Жозеф, любимый экстрасенс Винера, полулежал, вытянувшись в кресле, закатив глаза и распахнув рот. Дыхание его отравляло атмосферу в салоне кислым перегаром марихуаны. Свои откровения Жозеф получал в наркотическом бреду, на что Винер смотрел сквозь пальцы, а Хиршбург тихо сатанел при одном виде полубезумного ясновидца.

Хиршбург, брезгливо скривив губы, разглядывал бледное лицо Жозефа, покрытое мутными бисеринками пота, растрепанные кучерявые космы, залепившие лоб, и боролся с желанием приказать Отто вышвырнуть эту мразь из салона.

«Богом возлюбленные ничтожества» — так называл за глаза Винер своих экспертов по черной магии и прочей парапсихологии. Глядя на Жозефа, с этим определением было трудно не согласиться. Хиршбург со времен СС истово верил, что только железная дисциплина и безоговорочная преданность гарантируют успех. А Жозефа вытащили из какого-то притона в Латинском квартале и, не отмыв и не обучив азам конспирации, привлекли к секретным операциям. И сегодня этот отброс и маргинал добился успеха там, где сломали головы лучшие ветераны тайных войн.

Хиршбург откровенно ревновал к успеху и отдавал себе отчет, что неприязнь к Жозефу вызвана именно этим поганеньким чувством. А что еще оставалась делать, если своими глазами видел, как Жозеф, основательно обкурившись, стал прокладывать маршрут по Калининграду, сужая круги вокруг одному ему известной точки. Это напоминало охоту на радиста, Хиршбург не раз ловил их в сети. Только на этот раз вместо аппаратуры пеленгации в машине сидел художник-неудачник, в отравленном мозгу которого вспыхивали наркотические видения. Черт побери, но он точно указал дом и даже нарисовал схему подвала, в котором во время войны зондергруппа СС укрыла Чашу Огня. Хиршбург мог бы смириться, что успеха достиг дилетант, такое порой случается. Но только не Жозеф, даже не ведающий, что он творит.

Хиршбург взял с коленей Жозефа блокнот. Безумец, прежде чем окончательно уйти в нирвану, успел нацарапать схему подвала. Судя по штриховке, одна половина подвала была черной, другая — белой. Крест указывал на лаз в стене, где лежал ящик. И поверх схемы неуверенная рука нарисовала знак Орла. Как финальную точку пути.[56]

«Винер слишком погрузился в мистику и утратил чувство реальности. Информацию можно получать откуда угодно, даже от этого немытого шаманчика. Но действовать на основе этой информации нужно рационально, выверяя каждый шаг. А он заразился безумием и очертя голову бросился в этот проклятый черно-белый подвал». — Мысли в голове Хиршбурга текли вяло. Им все больше и больше овладевало безвольное оцепенение.

Он считал себя начальником штаба, умело и профессионально четко превращающим в реальность смелый замысел командира. Никакого труда не составляло произвести расчет сил и средств, наметить направление главного удара и провести отвлекающий маневр, вывести группы на заранее намеченные рубежи и атаковать в точно намеченное время, а потом уйти, умело заметая следы и подбросив ложные улики.

На все потребовалось бы меньше часа. На судне, стоящем сейчас в порту, находились лучшие оперативники, лично отобранные им, Хиршбургом. Но Винер рванулся вперед, наплевав на высокую стратегию и хитроумную тактику тайной войны.

Да что там, наплевав на самые азы! И Хиршбург почувствовал себя ненужным. Больным и уставшим стариком, чей инсультный лепет никому уже не интересен.

«Очевидно, вблизи Чаши Огня человек уже не в силах противиться зову Судьбы», — подумал Хиршбург. И поморщился. Объяснение слишком уж отдавало мистикой.

Он вытянул затекшую ногу и ненароком толкнул ботинком Жозефа. Француз неожиданно подал признаки жизни. Закопошился, судорожно срывая пуговицы на рубашке. Голова безвольно качалась из стороны в сторону, в запрокинутом горле забулькало и засипело, словно медленно закипал чайник.

Хиршбург вновь перехватил тревожный взгляд водителя и пожал плечами.

— Сюда, прямо сюда, — прохрипел Жозеф, царапая левую половину груди. — Боже, как больно… Холодно. Очень холодно.

«Черт, началось!» — закатил глаза Хиршбург. А французику все же удалось распахнуть на груди рубашку. Хиршбург брезгливо поморщился. На белесой коже, сплошь усыпанной мелкими родинками, над сердцем отчетливо проступил багровый рубец. Прямо на глазах он стал набухать и подрагивать, словно под кожей копошилась пиявка.

— Отто! — вскрикнул Хиршбург.

Водитель обернулся. Но ему не было видно то, на что в ужасе уставился Хиршбург.

Рубец треснул, и по коже поползла капелька темной крови.

Жозеф, явно ничего не соображая, размазал ее по груди, еще больше разодрав ногтями рану Вытянулся, выгнув спину и прохрипел:

— Ва-ал… Ва-ал… Вальхалла!

Водитель не спускал с Хиршбурга напряженного взгляда. Ждал команды. А Хиршбург отупело смотрел на кровь. Он не боялся вида крови, насмотрелся. Но впервые видел, чтобы она шла так, — безо всяких видимых причин.

Вдруг Жозеф обмяк, протяжно выдохнув. Свесил голову и совершенно трезвым голосом произнес:

— Все кончено. Он уже близко.

В следующую секунду дверь поехала в сторону и в салон хлынул слепящий свет. Хиршбург невольно зажмурился, успев разглядеть лишь контур фигуры человека. Но и этого хватило, чтобы понять, что это не Винер. И не охранник. А кто-то чужой.

Машину слегка качнуло, это грузный Отто попытался выхватить пистолет.

— Хальт! — приказал незнакомец по-немецки. И следом отчетливо щелкнул его пистолет, встав на боевой взвод. — Герр Хиршбург, прикажите вашему человеку не делать глупостей.

Хиршбург огромным усилием воли подавил в себе страх.

— Да, Отто, — только и смог произнести он.

Отто выдохнул, словно получил удар под-дых, и сложил руки на руле.

— У вас ровно две минуты. Забирайте Винера и уезжайте. Охранник пусть остается в подвале, мы сами все зачистим. Предупреждаю, если из подвала что-нибудь пропадет, мы затопим судно. Все ясно? — Речь его была отрывистой и четкой, как у человека, привыкшего отдавать приказы, ни на йоту не сомневаясь, что они будут выполнены. Немецкий правильный, с легким акцентом.

Хиршбург, наконец, справился с шоком. Больше всего его волновал Отто, тренированный боевик, конечно же, уже взял себя в руки и только и ждет возможности броситься на врага. А тот, Хиршбург не сомневался, при первом же движении Отто не моргнув глазом изрешетит пулями всех в машине. Человек действовал на свой страх и риск, и — Хиршбург чувствовал это! — был частью неумолимой и всесокрушающей силы. Только они — Хранители — могли бросить вызов Черному солнцу. На своей земле они считали себя вправе использовать любые средства. И им ничего не стоило затопить исследовательское судно «Мебиус», служившее штабом операции Винера, прямо на рейде Калининграда.

«У нас ни единого шанса. Надо капитулировать», — отрешенно подумал Хиршбург.

— Уверен, вы умеете проигрывать с честью, — произнес незнакомец, словно прочитав мысли Хиршбурга.

— Безусловно, — после недолгой паузы ответил Хиршбург. Такой внутренней опустошенности он не испытывал давно, с того дня, когда узнал, что русские танки вырвались к Эльбе, а над рейхстагом полощется алое знамя.

Он разлепил веки и впился взглядом в человека, стоявшего в прямоугольнике распахнутой двери. Постарался намертво впечатать его образ в память. Знал, второго шанса оказаться вблизи и остаться живым судьба уже не подарит.

Перед ним стоял Победитель, в этом не было никаких сомнений. Сквозь тень усталости на осунувшемся лице проступала уверенная, злая сила. Он стоял, широко расставив ноги. В одной руке — вороненый «вальтер», другая прижимала к боку янтарную чашу. Свет, струящийся из разорванных туч, проникал внутрь янтаря, и чаша горела теплым золотым огнем. Прямо над головой у человека, разрезав пополам небо, сияла радуга.

— Две минуты. Время пошло, — резко бросил человек и толкнул дверь.

Скрипнули колесики в полозках, дверь плотно закрылась. Матово-черное стекло не пропускало свет, и в салоне сразу же стало темно.

Хиршбург плотно сжал трясущиеся губы, давя в себе крик.

* * *
Подголовник плетеного кресла оказался жутко жестким. Хиршбург потерся о него затылком. Саднящая боль заставила вернуться из прошлого в сегодняшний день.

У самого горизонта в солнечном мареве сгустилась темно-синяя полоска — там, за апельсиновыми рощами нежилось теплое море. Юная всадница по-прежнему гарцевала на лужайке. Жеребец хрипел, роняя пену в пожухлую траву, взбивал копытами фонтанчики красной земли. Нервный ритм ударов копыт тревожной волной отзывался в сердце.

На столе стоял запотевший кувшин с соком. В золотистой жидкости плавали шарики льда. Ее поверхность, показалось, вибрирует в такт ударам копыт разгоряченного скакуна. Хиршбург сглотнул вязкую слюну.

Винер уже полчаса наблюдал за нервным танцем вороного жеребца, но, как оказалось, краем глаза внимательно следил за состоянием Хиршбурга. Потянулся, правой, не раненой рукой, поднял кувшин. Льдинки тонко тренькнули по стеклу

— Попробуйте, Вальтер. Апельсины только что сорвали с дерева.

— Благодарю, герр Винер. — Хиршбург принял из рук Винера стакан. Стенки оказались ледяными на ощупь.

Винер дождался, когда Хиршбург сделает глоток, и, отвернувшись от лужайки, указал взглядом на папку, что Хиршбург держал на коленях.

— Начнем, если вы не против. Или дать вам еще немного привыкнуть к жаре и солнцу?

— Нет, я готов, — ответил Хиршбург, отставляя стакан.

Он раскрыл папку. Память, несмотря на возраст, еще ни разу не подвела, но по опыту знал, с папкой докладывающий выглядит солидней. К тому же, руки постоянно заняты, не суетятся, выдавая волнение.

Винер подобрался в кресле. Если все это время он выглядел молодым помещиком, наслаждающимся сиестой в уютной тени родового гнезда, то сейчас стал тем, кем был на самом деле, — главой концерна «Магнус», унаследовавшего разработки тайных лабораторий Рейха, и самым молодым членом совета «Черного солнца», создавшего Рейх.

Хиршбург не мог не признать, что перемена в молодом шефе ему приятна. Пусть Винер и проиграл, но поражение не выхолостило его дух.

В тот дождливый вечер, когда судно «Мебиус» экстренно отвалило от пирса Калининграда и легло на курс острова Рюген, Винер пришел в себя. Врачи и медикаменты на борту были первоклассными. Но даже они бессильны, если ранен дух. Пуля, черт бы побрал Жозефа, действительно прошла вскользь по левой половине груди, размозжив ребро. Рана оказалась не смертельной, а болевой шок быстро прошел. Но как пережить удар? Чаша Огня сама шла в руки, и в последний миг ее вырвал тот незнакомец с волчьими глазами. Хиршбург не представлял, как бы он пережил такой крах. А Винер смог. Едва придя в себя, он вызвал Хиршбурга и, до боли сжав ему пальцы, приказал: «Готовьте контрудар».

Команда была отдана две недели назад, и сегодня Хиршбург впервые докладывал о проделанной работе.

— Прежде всего, хочу доложить, что русские клюнули на приманку, — откашлявшись в кулак, начал Хиршбург. — Пожар на даче профессора Арсеньева не прошел незамеченным. Нам немного повезло. Мой человек на пожаре засек молодого корреспондента, укравшего образцы расплава. В порядке импровизации я подвел к нему Нуаре. Он перекупил права на информацию и сдал ее в русскую резидентуру. При желании, русская контрразведка легко проверит этот след.

— И у них возникло это желание? — спросил Винер, поигрывая льдом в стакане.

— Безусловно, — кивнул Хиршбург. — Я имею возможность контролировать этого мальчика-журналиста. Русская контрразведка беседу с ним уже провела, о чем он не преминул раззвонить всем своим знакомым.

— Что в Берлине?

— Пока держат паузу, что вполне объяснимо. У них осталось два дня до оговоренного срока. Естественно, ждут, пока контрразведка отработает информацию в Москве. — Хиршбург перевернул лист. — Кстати, я просмотрел запись встречи с Садовским, он работает «под крышей» представительства русского информационного концерна, с фрау Эрикой и Нуаре. Мой вывод: успех достигнут исключительно благодаря, скажем так, нетрадиционному воздействию фрау Эрики.

Хиршбург умел докладывать. Упомянув вскользь о навыках Эрики, он сделал приятное шефу. Винер считал, что будущее за нетрадиционными технологиями, и вкладывал в исследования этих направлений огромные суммы. Многие оперативники из спецотдела корпорации прошли курс парапсихологической подготовки. Для них не составляло труда моментально вогнать человека в гипнотический транс, излечить или убить одним нажимом пальца, управлять собственными и чужими сновидениями и угадывать девять карт из десяти. И еще многое другое, что Хиршбург считал даже излишним для ремесла разведки. Но Винер хотел иметь в своем подчинении не ремесленников и солдат, а воинов и полубогов. Что ж, за свои деньги он их получил. И Эрика была одной из лучших.

Винер, оказалось, так же не равнодушен к тонкой лести, как и все предыдущие начальник Хиршбурга. Он перевел взгляд на лужайку, где наездница продолжала изводить жеребца, и губы его тронула улыбка.

— Можно приручить коня, можно покорить женщину. Но с амазонкой справиться невозможно, — задумчиво произнес он.

Хиршбург решил оставить эту сентенцию шефа без комментария. В конце концов, не ему лезть в личную жизнь Винера. Дело молодое, пусть отдыхает, как считает нужным.

Он перевернул листок, бегло пробежал глазами.

— Источник «Крупье» сообщает, в Москве активизировалось контрразведывательное прикрытие музейных фондов. На контроль взяты все более-менее серьезные скупщики и посредники. Как правило, такие мероприятия русские проводят для пресечения реализации похищенных культурных ценностей. И самое главное, в спецхранилище музея, где работает профессор Арсеньев, проведена негласная ревизия.

— Все говорит о том, что русские клюнули, — сам сделал вывод Винер. — Впрочем, чему удивляться? Золото Ретры — это наживка, которую нельзя не заглотнуть.

— Я держу в постоянной готовности группу экспертов. Как только русские вернут нам брактеат, они сразу же проведут анализ, и мы будем точно знать, проверялся ли он в лабораторных условиях или нет. Это будет самым точным признаком, заглотили ли русские наживку.

— Уверены, что они ее не выплюнут? — спросил Винер.

— Могут перестраховаться, такой вариант я не исключаю, — сразу же, как о давно обдуманном и тщательно взвешенном, ответил Хиршбург. — Решат затянуть паузу и посмотреть, как будет развиваться ситуация. Для спецслужб это наиболее очевидное поведение в условиях неопределенности. Но в таком случае они развязывают руки Нуаре. Где гарантия, что он не пойдет на скандал в прессе?

— Они тут же заткнут ему глотку. — Винер насупился.

— Скорее всего, сделают это руками азиатского бонзы, — подхватил Хиршбург. — Думаю, у него найдется не одна сотня смертников, готовых исполнить любой приказ. Кстати, устранив Нуаре, бонза выдаст себя с головой и окажется на крючке у Москвы.

— Разумно, — кивнул Винер. — Но такой вариант меня абсолютно не устраивает.

— Мы не дадим русским разыграть его, герр Винер. — Хиршбург постарался, чтобы уверенность в голосе была точно дозированной: начальство в равной степени не любит излишнего оптимизма и чрезмерной осторожности.

— Надеюсь, — пробормотал Винер. — Что еще? Хиршбург не закрыл папку, что не укрылось от глаз шефа.

— Осталось только досье на этого русского. — Хиршбург то решился уточнять, предоставив Винеру самомудогадаться, о ком пойдет речь. И самому решить, хочет ли он узнать о человеке, стрелявшем в него в подвале.

Винер отставил стакан с соком. Вскинул руку. По его сигналу из тени выступил молодой человек, по виду из местных.

— Пако, вина! — по-испански отдал команду Винер. — Информацию, как блюда, надо чередовать, — обратился он к Хиршбургу. — Контраст вкусовых ощущений и температуры позволяют насытиться, не переедая. Сок свежевыжатых фруктов — это здоровье. А доброе старое вино… — Винер прищелкнул пальцами, подбирая слово. — Это мудрость. Вы согласны, Вальтер?

Хиршбург кивнул.

«Ты взял паузу, чтобы спрятать боль, мой мальчик, — подумал он. — Не ту, что иногда бередит рану, а ту, что еще долго будет терзать душу. Уж я-то знаю. Раны тела затягиваются быстро, но раны души, что получил при сокрушительном поражении, не заживают никогда. Ты умеешь держать удар, что само по себе уже много значит. И ты наделен завидным качеством превращать поражение в преимущество. И не окажись в тебе этого, я бы не сидел сейчас здесь».

Он смотрел на Винера глазами старого солдата тайной войны. Любой ветеран знает, что с каждым днем все ближе час, когда возраст даст о себе знать, мышцы и нервы уже не те, и любой из ближайших боев может стать последним. И поэтому внимательно приглядывается к новобранцам, пытаясь угадать в молодых волчатах, у которых на губах еще не засохла кровь первой охоты, того, единственного, кто вместо тебя пойдет по трупам дальше, к победе, до которой ты не дожил.

Он обратил внимание, что у Винера появилась тонкая морщинка. Первый раз он увидел ее там, на борту «Мебиуса», в каюте, пропахшей лекарствами и антисептиком. Сейчас на загорелой коже она выделялась особенно четко, словно след пореза острой бритвой. Это был еще один след от ранения. Но если шрам на груди теперь навсегда будет напоминать Винеру о непростительной поспешности, то складочка, чиркнувшая по коже от носа к губе, навеки останется знаком мудрости, обретенной в миг смертельной опасности.

Слуга принес бутылку вина, и Хиршбург уже знал, какой будет вкус у вина. Вернее, очень хотел не ошибиться ни в вине, ни в Винере.

Подставил бокал под струю темно-красной влаги. Пригубил, закрыв глаза. Рот сразу же наполнился полынной горечью. Потом теплая волна упала вниз, и к нёбу поднялся аромат истомленного солнцем цветка. Пурпурно-красного, источающего аромат, тягучий и печальный, как последний аккорд симфонии Малера.

— Что скажете? — поинтересовался Винер, грея бокал в пальцах.

— Вкус мудрости, — ответил Хиршбург, посмаковав оставшийся во рту аромат.

— Прекрасно сказано. — Винер полюбовался на игру света в бокале и сделал маленький глоток. — Этот кагор делают монахи-цестерианцы. Это особенное вино. Горечь появляется лишь на десятом году, а до этого оно нежное и пахнет земляникой. Как девочка на первом причастии. А таким, мудрым, как вы выразились, монахи причащают своих стариков, готовящихся предстать пред очами Создателя. — Винер тягучим глотком допил остатки вина. Подставил бокал под новую порцию, после чего жестом приказал слуге удалиться. — Вернемся к делам, если вы не против, — сказал он уже другим тоном.

Хиршбург выпрямил спину, поправил на коленях папку.

— Мы установили боевика, герр Винер. Его зовут Максим Владимирович Максимов. В прошлом — кадровый военный. Уволен из армии в девяносто первом году в звании капитана. Тем не менее в объединенной картотеке НАТО данные на него есть.

— Вот как! — Винер явно заинтересовался. Он знал, что разведслужбы НАТО сливают в общий архив установочные данные на старших офицеров армии «вероятного противника», младшие офицеры удостаиваются такой чести лишь в том случае, если представляют особый интерес для разведывательного сообщества.

Хиршбург нацепил на нос очки, поднес листок ближе к глазам. Наступил момент, когда следует показать, что он старательно точен в деталях.

— Впервые в поле зрения контрразведки Максимов попал в восемьдесят девятом в Эфиопии. Входил в группу военных советников, руководивших контрпартизанскими операциями против сил провинции Эритрея. При выводе из страны группа оказалась в районе спецоперации, проводимой американцами. Операцию они сорвали. За что американцы организовали на них охоту. Русские оставили ЦРУ с носом. Этот Максимов одиночным рейдом прошел всю страну и вынырнул в Найроби с каким-то особо ценным грузом. Подробности, к сожалению, выяснить не удалось. О провалах никто распространяться не любит.

— И этого достаточно. — Губы Винера тронула саркастическая улыбка.

— Второй раз он насолил англичанам, — продолжил Хиршбург, подстраиваясь под настроение шефа, тому явно нравилось слышать о неудачах других. — В девяносто четвертом Максимов работал в контакте с балканским разведцентром ГРУ. Ликвидировал ливийского резидента, работавшего на МИ-6. Джеймсы бонды организовали на него охоту, но Максимов перепрыгнул через флажки и исчез. С тех пор достоверных данных о его участии в спецоперациях нет.

— Если не считать его работу против нас в Кенигсберге, — вставил Винер, по-старому назвав Калининград ради Хиршбурга, не выносившего нового названия города.

— Думаю, его появление было не случайным. Есть данные, что Максимов уволен из армии с должности офицера 3-го отдела 2-го управления штаба Прибалтийского округа. — Хиршбург заглянул в записи и пояснил: — Это глубинная разведка в тылах «вероятного противника». Сочетание агентурно-оперативной работы с диверсионно-разведывательной деятельностью. Так что район и местная специфика ему были отлично знакомы.

Винер покосился на Хиршбурга и спросил:

— Скажите, в России действительно сейчас так легко работать?

— Непривычно легко, — помедлив, ответил Хиршбург. — Секретов нет, потому что они стали товаром. Можно купить практически любую информацию. Заплатив, можно получить нужную резолюцию на нужном документе. Либо блокировать прохождение уже принятого решения. Уровень коррупции такой, что даже не снился каудильо Франко.

— Тем не менее мы сидим здесь и зализываем раны, — обронил Винер, отвернувшись к лужайке.

Хиршбург насупился. В нерешительности дважды пробежал глазами короткое сообщение.

— Вынужден доложить, герр Винер. — Хиршбург дождался, когда молодой шеф повернет к нему лицо. — Наш агент в Кенигсберге ликвидирован. Полковника Елисеева нашли с прострелянной головой в котловане строящейся дачи. Дело по самоубийству военная прокуратура закрыла два дня назад.

— Зачем же так грубо работать? — поморщился Винер. — Могли же просто сделать так, чтобы он исчез.

— Типичный почерк ГРУ, они своих изменников не прощают. А показательная казнь служит уроком потенциальным предателям и предупреждением противнику. В военной разведке русских всегда так: предпочитают действовать демонстративно жестко и решительно. В чем их нельзя упрекнуть, так это в сентиментальности.

— Придется ответить им в той же манере. Демонстративно жестоко. — Винер посмаковал фразу, как до этого смаковал вино. Вкус ее ему явно понравился.

Хиршбург протянул Винеру два снимка.

— Вот он — Максимов. Снимали в Москве. Адрес и прочее уже установлены.

Винер сосредоточенно принялся разглядывать лицо человека на фотографии, а Хиршбург перевернул лист в папке и стал читать вслух:

— Прекрасная моторика и координация движений, гимнастические данные выше средних. Физических отклонений и выраженной патологии нет. Высокое интеллектуальное развитие. Работа обоих полушарий мозга сбалансирована, то есть в равной степени развиты образное мышление и аналитические способности. Повышена сенситивность и интуиция. Биоэнергетический потенциал выше нормы. Имеет опыт побед, воспоминание о которых использует в критической обстановке. Если судить по чертам лица, целеустремлен, волевой, контактен. При этом внутренне отчужден от окружающих. Способен одаривать любовью и дружбой только избранных им людей. Остальные для него — либо мишени, либо объекты разработки. Наделен особенной чертой — интеллигентной жестокостью. Иными словами, жесток без всякой психопатологии. Органично жесток, как жесток волк. При этом не является асоциальным типом. То есть не врожденный уголовник. Он считается с законами общества, вернее — использует их в своих интересах. — Хиршбург дочитал до конца и опустил листок. — От себя добавлю: место службы и должность говорят о хорошем владении приемами рукопашного боя и стрелковым оружием. Безусловно, обучен оперативной и агентурной работе. Имеет боевой опыт. Короче, идеальный боевик для особо опасных заданий. Скорее всего, действует самостоятельно, а не в составе группы.

— Что это вы мне тут наговорили? — Винер нехотя оторвал взгляд от фотографии.

— Комплексный психологический портрет объекта. Составлен экспертами из отдела «Сигма». — Хиршбург специально упомянул название любимого детища шефа. Этот отдел корпорации занимался прикладными разработками в парапсихологии. Сам Хиршбург старался без лишней надобности не входить в блок, где размещался отдел. Большая часть его сотрудников ничем не отличалась от вечно обкуренного Жозефа.

Но на Винера упоминание отдела на этот раз не произвело должного впечатления. Как правило, он высоко Ценил мнение адептов черной магии и трансперсональной психологии. Но сейчас его лицо исказила брезгливая гримаса.

— И как эта писанина объясняет простой и очевидный факт, что я еще жив? Клауса он свалил одним выстрелом. Сюда. — Винер ткнул пальцем себе в горло чуть выше распахнутого воротника. — О чем это говорит, Вальтер?

— Выстрел профессионала. На два пальца выше бронежилета. — Он не удержался и посмотрел на бандаж на груди Винера.

— Правильно, Вальтер. — Винер перехватил его взгляд. — Мне он стрелял в грудь. По касательной. При этом не счел нужным добить. Даже если он хотел, чтобы я истек кровью в этом подвале, зачем тогда устраивать шоу у машины?

— Если честно, в первые секунды я был уверен, что он просто изрешетит нас, — признался Хиршбург. — Думаю, у него был приказ лишь остановить. А как это сделать, он решал сам. Счел возможным не убивать, вот и не убил.

— Разве такая самостоятельность допускается? — Винер с недоверием покосился на ветерана тайной войны.

— Другого объяснения у меня нет, герр Винер.

— Все это очень странно, — пробормотал Винер, отложив фотографию и взяв в руку бокал.

Сделал глоток и стал смотреть на наездницу. Она как раз резко осадила коня, заставив его встать на дыбы. Конь несколько раз ударил по воздуху передними копытами, потом, низко захрипев, опустился на колени. Женщина выпрыгнула из седла, похлопала коня по черной шее. К ней сразу же бросился конюх, все время прятавшийся в тени ближайшего дерева. Он что-то сказал женщине, на что она ответила звонким смехом. На ней был не классический костюм для верховой езды, а одежда пикадора: остроносые сапожки, широкие кожаные штаны с высоким корсажем, короткая куртка поверх белой рубашки с широким воротом. На голове черная шляпа с узкими полями. Когда женщина засмеялась, закинув голову, шляпа соскользнула, и на ее плечи хлынул поток светлых волос. Из-за яркого света Хиршбургу показалось, что голову и плечи женщины окутало золотое свечение.

Женщина не стала поднимать шляпку. Легким бегом бросилась к дому, на ходу срывая с себя куртку.

— Буэнос диас, кабальерос! — приветствовала она мужчин, поднявшись на веранду.

Хиршбург встал, стараясь держать спину по-военному прямо, Винер на правах выздоравливающего остался сидеть.

— Испания идет тебе на пользу, дорогая.

— О, эта страна, как молодое вино. Не замечаешь, как напиваешься ею вусмерть. — Она перешла на немецкий, протягивая руку Хиршбургу. — Добрый день, Вальтер. Я права?

— Безусловно, — пробормотал старик, в лучших старых традициях припадая губами к ручке дамы.

При этом пришлось подставить ей на обозрение совершенно лысую голову, но голый череп вновь вошел у молодежи в моду, поэтому его Хиршбург не стеснялся. Смутило другое. От женщины исходил головокружительный аромат молодого тела и горьких духов, смешанных с острым запахом конского пота. Пальцы ее были горячими и слегка подрагивали, еще не успев забыть натянутых поводьев. Хиршбург старательно отвел глаза от ее груди, вызывающе натянувшей шелк рубашки.

«Винер, должно быть, уже совершенно оправился от ранения. Это же сколько здоровья надо иметь, чтобы взнуздать такую кобылку», — со стариковской завистью подумал он.

— Выпьешь с нами? — Винер указал на бутылку.

— Нет, сначала в бассейн. — Женщина похлопала стеком по колену. — Черт, Ромул дважды чуть не цапнул меня за коленку.

— Что уж тут поделать, если твои ноги вызывают у особей мужского пола хватательный рефлекс. — Винер улыбнулся. — Кстати, хотелось бы услышать мнение эксперта.

— Он протянул женщине фотографию.

Женщина встала вполоборота, чтобы на гладкой фотографии не бликовал солнечный свет. Хиршбург засопел и перевел взгляд на лужайку, по которой конюх выгуливал разгоряченного коня. Не было сил спокойно смотреть на женщину, насквозь просвечиваемую солнцем.

— Он еще жив? — спросила женщина, опустив фото. Винер засмеялся и подмигнул Хиршбургу. А тот счел ниже достоинства профессионала выдавать свои эмоции. Хотя интуиция женщины поразила его. Как само собой разумеющееся он воспринял приказ Винера найти и уничтожить того, кто встал у них на пути в Калининграде. Это по правилам — отвечать ударом на удар. И Винер был абсолютно прав, потребовав смерти этого человека. Матч-реванш надо заканчивать нокаутом противника, чтобы уже ни у кого не оставалось сомнения, кто сильнее.

— Будет жаль, отличный экземпляр, — с неподдельной грустью вздохнула она. — Кто он, если не секрет?

— Русский. Первоклассный боевик, — ответил Хиршбург, получив молчаливое разрешение Винера.

— Странно, очень знакомое лицо. — Она еще раз взглянула на фото. — Безусловно, я его уже где-то видела.

— Исключено, — бросил Винер.

— У меня прекрасная память на лица. — Губы ее сложились в упрямую складку.

— У разведчика либо абсолютно невыразительная внешность, либо он вам кого-то напоминает, — авторитетно произнес Хиршбург. — В первом случае вы никак не можете его вспомнить. Во втором — щелкаете пальцем и говорите: «Этот парень похож на того артиста, что играл в этом фильме, где еще ребенка похитили… Как же он назывался? Черт, не помню. А вообще-то он — вылитый парень, что учился на курс младше меня в колледже. Как же его звали? Черт, забыл». Я эти категории условно называю «великий безликий» и «киношный типаж».

Женщина бросила фотографию на стол, придавила ее острым ногтем, что-то хотела сказать, но не стала. Убрала руку

— Что-то не так? — спросил Винер, не спускавший с нее глаз.

— Еще не знаю. — Женщина встряхнула головой, разбросав по плечам локоны. — Бог с ним! Пойду окунусь.

Когда затих цокот подковок на ее сапогах, Винер повернулся к Хиршбургу.

— Без сомнения, она что-то почувствовала. Интуиция просто чертовская. На моей памяти еще ни разу ее не подводила.

Хиршбург пожал плечами. Спорить ему не хотелось. Винер разлил по бокалам вино. Свободной рукой перевернул фотографию. Еще раз посмотрел на лицо человека.

— Должен заметить, вы быстро работаете, Вальтер. Я думал, поиски отнимут у вас больше времени.

Хиршбург сделал глоток, тщательно промокнул губы.

— Благодарю за высокую оценку, герр Винер. Но моя заслуга тут минимальна. В любой хорошо спланированной операции успех развивается по синусоиде. Сначала жутко везет, и кажется, что сам Господь играет за нас. А потом все идет наперекосяк, словно сам дьявол путает карты. И в конце только невероятное везение спасает от краха.

— Занятное утверждение для профессионала вашего уровня.

— А вы разве верите тем, кто гарантирует успех?

— Таких я сразу же увольняю, Вальтер. — Винер зло сверкнул глазами. Откинулся в кресле, положив руку на левое плечо. — Так как вы вышли на этого русского?

Хиршбург вновь нацепил очки и раскрыл на коленях папку.

— Он сам попал в поле нашего зрения. Основной целью операции, как вы знаете, является профессор Арсеньев. Он взят под плотный контроль. Этот Максимов появился после пожара на даче в институте, где работает профессор. Мои люди доложили, что обнаружен человек, подходящий под описание. Я дал задание установить личность и собрать досье. Часть данных вам уже известна. Но есть еще несколько важных моментов. — Хиршбург поднес к глазам лист. — Как оказалось, он внук Арсеньева. По протекции деда принят в институт сразу же после увольнения из армии. Работает научным сотрудником в историко-археологической экспедиции при Министерстве культуры. То есть занимается поиском культурных ценностей, вывезенных в рейх.

— Искусствовед с военной подготовкой? — усмехнулся Винер.

— Согласен, странный симбиоз. Но факт остается фактом.

— Хотя, если подумать, все логично. Ценности вывозились зондергруппами СС. Так почему бы их ни искать силами коммандос с университетским дипломом?

Винер надолго замолчал, баюкая бокал в ладони. Время от времени он подносил бокал к носу, вдыхал аромат вина.

Хиршбург ждал. Он привык, что Винер всегда дает исполнителю известную степень свободы. Не менялась только цель. Средства ее достижения находились в ведении исполнителя. Но сейчас, это Хиршбург почувствовал по затянувшейся паузе — Винер был готов изменить приказ. Слишком уж его заинтересовал этот русский. Винер сейчас напоминал шахматиста, вдруг увидевшего на доске совершенно новую комбинацию и борющегося с искушением сыграть красиво, вместо того чтобы скучно выиграть. Хиршбург незаметно посмотрел на часы. Прикинул разницу в часовых поясах. Времени переиграть уже не оставалось.

За спиной послышались быстрые шаги босых ног, и на веранду выпорхнула женщина. Хиршбург хотел было встать, но так и не смог вытянуть тело из кресла. Женщина успела переодеться в купальник, настолько смелый, что ноги у Хиршбурга ослабели и в голове застучали молоточки, как при солнечном ударе.

— Вот. — Она положила на стол фотоальбом. — Я уж подумала, что пора лечиться от склероза. Никак не могла вспомнить, чуть с ума не сошла.

— Ты об этом русском? — Винер нехотя отвлекся от своих мыслей.

— Вы, Вальтер, сказали — «киношный типаж», А я подумала, что ему бы играть в фильмах про рыцарей средневековья.

— Да, что-то есть, — согласился Хиршбург. — Безусловно, не славянские черты лица. Полукровка. Чувствуется что-то южное.

— Так полюбуйтесь. — Женщина раскрыла альбом. Протянула его сначала Винеру.

Тот сначала долго всматривался в снимки, потом подтянул к себе фотографию Максимова. Сравнил. Молча передал Хиршбургу.

— Где ты снимала? — спросил Винер.

Женщина присела на подлокотник кресла, закинув ногу на ногу

— Здесь, в Испании. Недалеко от Альфас де Пи. Случайно зашла в маленькую часовню при монастыре. Монах, что меня сопровождал, показал надгробия девяти рыцарей. По легенде, это тамплиеры, исчезнувшие из Парижа за день до разгрома их Ордена. В Испании они вступили в Орден Калатравы, но держались особняком. Их объединяла какая-то тайна, которую они по обету передавали мальчику из своего рода, выбирая его по известным только им признакам. Умерли они, конечно, не в один день. Но всех похоронили именно в этой часовне. Скульптуры на надгробиях выполнены с поразительной точностью. Кажется, что лежат живые люди. Особенно поражают руки, сжимающие мечи.

Хиршбург как раз перелистывал страницы в альбоме и увидел общий снимок: девять фигур, закованных в латы, лежат полукругом у алтаря, словно охраняя его. Скульптор действительно был великим мастером, а женщина оказалась прекрасным фотографом. На снимке свет и тени легли так, что пальцы, сомкнувшиеся на рукоятях мечей, и лица, выступающие из откинутых забрал, казались живыми. Только потемнели от времени. Он вернулся к двум снимкам: крупным планом лицо одного из рыцарей на надгробье и оно же на фреске на стене. Сходство с фотографией Максимова, скрытно сфотографированного всего несколько дней назад в Москве, было очевидным. Хиршбург, не надеясь на общее впечатление, сравнил лица, как сравнивают криминалисты, — по деталям. Совпали почти все.

— Если мне не изменяет память, этого рыцаря звали Массимо Баррес. — Она осеклась, чутко уловив, как напряженно замолчали мужчины. Перевела взгляд с одного на другого. Усмехнулась. — И вот, окончательно испортив вам настроение, удаляюсь. Понадоблюсь — я в бассейне.

Винер проводил ее ироничным взглядом.

— Ну, Вальтер, что я вам говорил о ее интуиции?

Хиршбург закрыл альбом.

— Это память, герр Винер. Творческим людям свойственно машинально запоминать множество фактов, из них они и лепят свои фантазмы и сюжеты. Кстати, о памяти. Я знал одного Барреса, когда служил при штабе «Кондора».[57] Баррес погиб при обороне Алькантранса, был правой рукой коменданта крепости и другом Франко. А брат его воевал на стороне республиканцев. Была информация, что перед падением Мадрида детей обоих братьев вывезли в Россию.

— Занятная родословная у боевика ГРУ, вы не находите? — Винер усмехнулся, но взгляд остался холодным.

Хиршбург, чтобы заполнить паузу, достал платок и промокнул блестящую от пота лысину. Он медленно, выигрывая время для точно выстроенного ответа, убрал платок в карман.

— Во-первых, эту информацию еще надо проверить.

— А во-вторых, вы не успеваете дать отбой, — закончил за него Винер.

— Боюсь, да. — Хиршбург на этот раз, не таясь, посмотрел на часы. — Шифровку я, конечно, могу передать прямо сейчас. Но она внесет лишнюю сумятицу. И, скорее всего, уже ничего не изменит. Киллер принял заказ и должен исполнить его сегодня до конца дня.

Винер покусал нижнюю губу, на секунду хищно прищурившись.

«Упаси меня Господь от импровизации начальства, умного врага и трусливого друга, а об остальном я сам позабочусь!» — мысленно взмолился Хиршбург. Эту шутливую молитву придумали офицеры отдела СД, где он одно время служил. И с тех пор она не потеряла своей актуальности. Только, судя по всему, Господь не особо жалует своих чад, выбравших вместо сутаны и распятия — плащ и кинжал.

— Хорошо, подождем информации из Москвы. — Винер встал, опершись правой рукой на подлокотник, левую согнув в локте, плотно прижал к телу. — Вы гарантируете успех, Вальтер?

Хиршбург не поддался на подвох. Он умел запоминать все нюансы разговора.

— Скажу «да», и вы меня сразу же уволите, герр Винер.

— Молодчина, Вальтер, вот что значит старая школа! — рассмеялся Винер.

Он направился к бассейну, оставив Хиршбурга одного. Слуга выступил из тени на свет, неуверенно потоптался, привлекая внимание гостя. Хиршбург махнул рукой, отсылая парня прочь.

Стал сосредоточенно перечитывать документы в папке. Был тот благолепный момент, когда с такой любовью задуманная и с такой тщательностью рассчитанная операция полностью находится в твоих руках. Хиршбург любил эти минуты затишья и наслаждался ощущением полного контроля над ситуацией. Потому что знал: еще немного, и она станет рвать удила, как взбесившийся жеребец.

Глава шестая. Правила пользования лифтом

Странник

Кодовый замок на двери подъезда ломали с завидным постоянством, в среднем раз в месяц. Жильцы исправно вносили плату за это чудо техники и по советской привычке не роптали. Очевидно, здраво рассудив, что наличие системы безопасности еще не есть гарантия безопасности. Содержим же на свои деньги милицию и легион прочих «силовиков», и это никак не сказывается на уровне преступности.

«Ох, не нравится мне это», — подумал Максимов, подходя к приоткрытой двери.

Точно помнил, что утром дверь, протяжно подвывая зуммером, мягко захлопнулась у него за спиной. Сейчас кто-то вывернул тягу возвратной пружины, а для верности вставил камешек в паз, и электромагнит не прижимал дверь.

«Голь на выдумку хитра, — оценил Максимов простоту и эффективность приема. — Не сегодня, так завтра у кого-то вычистят квартиру. Или…».

Рука на секунду замерла на ручке двери.

Максимов прислушался к своим ощущениям. Тревога нарастала внутри. Гулко, в ускоряющемся ритме, забилось сердце. По позвоночнику вниз скользнул холодок. Максимов периферийным зрением, чуть скосив глаза вправо, осмотрел пространство за спиной. Нет, ничего подозрительного, Опасность была впереди, в гулкой тишине подъезда. Он не мог знать, что ждет впереди, но, переступая через порог, четко ощутил, как уплотняется прохладный воздух. Всякий раз в минуты опасности в нем просыпалась способность кожей чувствовать малейшие вибрации, пронизывающие воздух вокруг.

Первым опасным местом была площадка перед лифтом. Глухой тупик, в который вело два пути — с пожарной лестницы и от входной двери. Войди кто-нибудь следом или притаись за сетчатым стеклом двери пожарной лестницы, можно с чистой совестью вызывать бригаду «Криминальной хроники». Труп покажут в новостях во всех ракурсах. Как сказал какой-то острослов-телевизионщик: «В эпоху ТВ каждый имеет право на десять секунд славы».

«Нам такой славы не надо», — решил Максимов.

Ему повезло, кабина стояла на первом этаже, двери распахнулись сразу, и не пришлось трепать себе нервы ожиданием…

Он нажал кнопку. И тихо хмыкнул.

Из всего болезненного учения Фрейда он уяснил главное, что описывается гениальной в своей простоте формулой Винни-Пуха: «Это „ж-ж-ж“ неспроста».

Рука сама собой нажала кнопку с цифрой шесть. Максимов жил на пятом этаже, а его знакомая, единственная, с кем поддерживал добрососедские отношения, — на седьмом.

«Разумно», — согласился Максимов.

Время от времени он, как выражался, для профилактики поднимался на свой этаж по лестнице или не доезжал один этаж. И к дому подходил другим маршрутом. Иногда оставлял машину на полдороге и возвращался на попутке или метро. Всякий раз менял привычный ритм жизни, доверяя интуиции. А она еще ни разу не подводила. Сбивали его маневры кого-то с заготовленного варианта или нет, судить сложно. Но раз жив до сих пор, то, наверное, сбивали.

Лифт клацнул и замер. Едва створки разошлись, Максимов выскочил на площадку. Никого. Тихо так, что слышно, как о стекло бьется толстая муха.

«Сначала проверю свою дверь, а потом можно и в гости», — решил Максимов.

Нажал кнопку, створки лифта открылись. Ногой нажал на пол, чтобы сработали датчики, а потом, когда между створками осталась только узкая щель, убрал ногу и успел нажать кнопку пятого этажа на панели. Лифт медленно пополз вниз. Под аккомпанемент стуков и скрежета в шахте лифта Максимов вышел на пожарную лестницу

Русские собратья Бивеса и Бадхеда выплеснули бушующее подростковое либидо на давно не крашенные стены. В годы юности Максимова наскальная живопись особыми изысками не отличалась. И лексика была примитивной, но понятной простому народу. Нынешнее «поколение MTV» выражало себя в психоделическом многоцветье пульверизаторов. И слова использовали сплошь иностранные. Правда, насколько мог перевести их Максимов, смысл не изменился.

Максимов посмотрел вниз в узкий зазор между перилами и обмер. По-летнему яркий закат бил прямо в окна, и в прямоугольнике света на ступенях пролета лежала тень человеческой фигуры. Осторожно, чтобы его тень тоже не упала на стену, перегнулся через перила и сразу же отпрянул назад.

Поза человека не позволяла ошибиться в его намерениях. Он стоял у двери, вставив в щель ногу. На плече висела спортивная сумка, и он успел наполовину извлечь из нее пистолет с глушителем. Все внимание его было поглощено лифтом, уже остановившемся на пятом этаже. Створки дверей разъехались в стороны, и тут же щелкнул пистолет, встав на боевой взвод.

А дальше — мертвая тишина. Максимов старался не дышать, отсчитывая секунды по ударам сердца. На двенадцатом створки, гулко стукнув друг о друга, закрылись. Внутри шахты что-то клацнуло, и лифт поехал вниз. Человек расслабленно выдохнул.

Внутри у Максимова ослабла тугая пружина страха, и по телу прошла теплая волна. Все чувства обострились, пришлось даже прикрыть глаза, потому что стал отчетливо видеть даже пылинки, кружащиеся в воздухе. Мышцы медленно наполнялись упругой, яростной силой. Пришло то состояние, которое он, не подобрав более точного определения, назвал неуязвимостью. Когда впервые после долгих тренировок оно пришло, Максимова вдруг озарила вспышка истины: древние герои воевали не из жажды крови и ради потехи. Нет, в бою они искали этого волшебного состояния неуязвимости, что делает смертного подобным богам.

Он знал, когда приходит оно, медлить нельзя. Еще немного, и пьянящая волна ударит в голову, тело разорвет путы сознания и превратится в обезумевшую боевую машину. И тогда Максимов рывком перебросил тело через перила. Едва ноги коснулись ступеньки, бросил себя вперед, до максимума сокращая дистанцию между собой и противником. Припал на колено, костяшками левого кулака ударил противника в локоть, блокируя руку с оружием, пальцы правой впились в мякоть бедра, и нога у противника подломилась. В этом момент в сумке клацнул металл, заглушив негромкий хлопок. Человек разинул рот и сломался пополам. Правая рука по локоть ушла в сумку. Максимов на всякий случай отступил с линии огня и толкнул человека в плечо. Даже не вскрикнув, тот ничком рухнул на пол. При падении из горла вырвался крякающий звук, а потом на губах запузырилась красная пена.

Максимов приложил палец к аорте на шее мужчины.

«Готов. — Он убрал руку. Сердце мужчины не билось. — Черт, вот не повезло».

Насколько понимал в анатомии, пуля под углом через брюшину прошла к левому плечу, по пути разорвав все жизненно важные органы.

По привычке составил краткий словесный портрет киллера.

«Двадцать пять-двадцать семь лет. Рост — выше среднего. Фигура спортивная. Судя по набитым кулакам, занимался каким-то мордобойным видом спорта. Стрижка короткая, волосы темно-русые. Лицо овальное. Брови сросшиеся, дугообразные. Нос короткий, приплюснутый. Губы толстые, нижняя выступает. Подбородок раздвоенный. Особых примет нет. Брился сегодня. Одежда чистая. Все новое. Значит, собирался сбросить после дела. Молодец, опытный мальчик. — Максимов похлопал его по карманам. — Ключей нет. Значит, где-то ждет водитель. И с чем мы на дело ходим? — Он заглянул в сумку. — Разумеется, „ТТ“. Дешево и сердито. Документы, если есть, все равно — липа. Пальчики на них оставлять не будем. А вот это интересно».

Из нагрудного кармана джинсовой рубашки торчал белый уголок. Максимов потянул и вытащил сложенное вдвое фото. Развернул и тихо присвистнул.

Себя самого не узнать было невозможно. Даже одет он был сейчас так, как на фотографии.

«Снимали в понедельник или во вторник. Да, на подходе к музею», — определил он, всмотревшись в задний план на снимке.

Фотография сразу же породила сонм вопросов, но задавать их трупу было бесполезно. Максимов встал. Проверил, не вляпался ли в кровь, растекающуюся по полу. Достал из кармана пачку сигарет, выбрал ту, на фильтре которой ногтем был выдавлен крест. Раскрошил на ладони. Сначала из. бумажной трубочки выпала табачная пробка, потом посыпался красный порошок. Максимов присыпал им края брючины у трупа и пазы в кроссовках. Возможно, парень предпринял такие же меры против милицейской собаки, но подстраховаться не мешало.

Продолжая осыпать перцем пол, он отступил к перилам. В щель между ними посмотрел вниз, потом вверх. На пожарной лестнице было тихо. Ни курильщиков, ни распивающих пиво подростков. Максимов хорошо изучил распорядок жизни своего дома и знал, что затишье временное. В полседьмого вечера обязательно кто-нибудь да воспользуется лестницей. Значит, труп долго не пролежит. Самое обидное, что найдут его на этаже Максимова. Поэтому Максимов, прыгая через три ступеньки, побежал вверх, на седьмой этаж.

Глава седьмая. Ангел-хранитель

Странник

С Ариной Михайловной у него установились добрососедские отношения, какие завязываются только в старых московских домах, где квартирами дружат из поколения в поколение. Сошлись быстро, несмотря на разницу в возрасте. Очевидно, оба ощущали потребность в нормальном человеческом общении. Дом их был типовой блочной многоэтажкой, густо населенной бывшими ударниками коммунистического труда с завода имени Войкова, что не могло не сказаться на нравах и чистоте прилегающей территории. Детишки чуть ли не с песочницы вставали на учет в детской комнате милиции, подростков периодически целыми компаниями грузили в «воронки», а более старших дружно провожали всем двором то в армию, то на очередной срок. Остальные, отслужившие и отсидевшие, дружно пили, о чем громогласно извещали весь двор каждый вечер.

Арина Михайловна, которой по возрасту полагалось лузгать семечки у подъезда, смотрелась белой вороной. Местные ее за свою не считали: мужа-алкоголика нет, сыну передачи собирать не надо, дочка пьяных дружков в дом не водит. К тому же сериалы не смотрит. О чем с ней говорить? А когда прознали, что новая соседка имеет два диплома и свободно говорит на четырех языках, вообще стали считать блаженной. И давно бы обчистили квартиру, если бы не странная дружба с таким же непонятным жильцом с пятого этажа: Максимова во дворе почему-то побаивались.

По взаимной договоренности они с Ариной Михайловной присматривали за квартирами друг друга в период отлучек. Максимов пропадал неожиданно и надолго, Арина Михайловна часто, но, как правило, на несколько дней. Как раз сегодня утром она предупредила, что собирается к дочке на дачу. В обязанности Максимова входило покормить живность, обитавшую в квартире, и полить цветы. Чем он и собирался заняться до тех пор, пока подъезд не загудит от приезда милиции.

Открыв дверь — ключами они давно обменялись — Максимов вошел в прихожую. И сразу же на всю квартиру картавый голос заорал: «Венсеромос, камарадос! Ар-риба, Куба!». Следом хриплая труба, безбожно фальшивя, протрубила первые такты «Марша двадцать шестого июня».[58]

Из комнаты, треща крыльями, вылетел огромный попугай. Спикировал на вешалку, уселся, целя черным глазом в голову гостя.

— Силенсьо, Че Гевара, — приказал по-испански Максимов, погрозив попугаю пальцем.

Попугай поднял хохолок, повертел головой, разглядывая гостя то одним глазом, то другим. Наконец узнал и успокоился. Твердый, как зубило, клюв и луженая глотка делала его прекрасным сторожевым псом. Говорят, что в бригаду для негласного проникновения в жилище, если в доме жил пес, комитетчики включали кинолога. Собака, как правило, безропотно подчиняется опытному дрессировщику. С попугаем такой номер не проходит. Особенно с Че Геварой. Его склочный от природы характер был окончательно испорчен революционным воспитанием, полученным при общении с латиноамериканскими студентами, от которых он и перенял весь свой темпераментный словарный запас.

Че перебрал пупырчатыми лапками, устраиваясь поудобнее, прочистил горло и приготовился к выступлению.

— Силенсьо! — прикрикнул на него Максимов. По опыту уже знал, если вовремя не остановить, то Че на радостях выдаст знаменитую речь Фиделя Кастро «История нас оправдает». Молодой Фидель добрых два часа блистал красноречием в зале суда, где ему вешали срок за вооруженный налет на казармы Монкада. И слушать его речь в вольном переложении попугая у Максимова сейчас никакого желания не было.

Попугай обиделся. Раздраженно цокнул клювом и вздыбил хохолок. Из комнаты выглянул рыжий кот, второй обитатель квартиры, вверенный заботам Максимова. Попугай сразу же переключил внимание на кота. Затрещал крыльями, вводя себя в раж.

— Гринго, гринго! Контр-р-революцион!! — истошным голосом проорал он и сорвался в крутое пике.

Кота действительно звали Гринго. Так презрительно называют американцев в Латинской Америке. И ему приходилось каждый день отдуваться за экономическую блокаду Острова Свободы, от чего шерсть бедолаги торчала клочьями.

Из комнаты донесся шум отчаянной схватки.

— Эй, хватит тут Залив Свиней[59] устраивать, звери! — без особого энтузиазма попробовал вмешаться Максимов.

— Да бог с ними, Максим, сами успокоятся, — раздался из кухни голос Арины Михайловны. — Иди сюда, кофе угощу.

«Вот попал!» — подумал Максимов. Он рассчитывал, что хозяйку дома не застанет.

Стоило чуть повернуть голову и бросить взгляд в левую половинку трюмо, чтобы убедиться, что хозяйка на кухне. Как давно уже заметил Максимов, все отражающие поверхности в этой квартире были отрегулированы так, чтобы без труда просматривались все углы.

— Сейчас, Арина Михайловна, только руки сполосну, — ответил Максимов.

В ванной комнате он открыл кран и внимательно осмотрел себя в зеркале. Пришел к выводу, что для человека, только что столкнувшегося с киллером и оставившего на лестничной клетке его труп, он выглядит неплохо. Во всяком случае, видимых следов не осталось.

Арина Михайловна, сухонькая седовласая женщина, уже поставила на плиту турку.

— Эквадорский кофе, — прокомментировала она густой горьковатый запах, поплывший по кухне.

Максимов понимающе кивнул. Экзотические сорта кофе появлялись у нее с завидной периодичностью, точно совпадая с кратковременными отлучками. Арина Михайловна подрабатывала переводами и давала уроки английского, французского, португальского и испанского бестолковым абитуриентам. И еще существовала некая категория учеников, после занятий с которыми в шкафу появлялись красивые банки с кофе.

Между ними давно уже не существовало секретов, хотя оба умело дозировали информацию. Двух чаепитий оказалось достаточно, чтобы Арина Михайловна точно вычислила в Максимове бывшего кадрового военного, имевшего касательство к спецоперациям за кордоном. И ему не составило особого труда догадаться, откуда у дамы с манерами университетского профессора навыки конспирации и почему летающая тварь шпарит по-испански не хуже хозяйки. Ловил себя на мысли, что кое-кого, кто учился у Арины Михайловны одному из четырех известных ей языков, давно днем с огнем ищут контрразведки по всему миру А тех, кого она натаскивала в русском и кто научил попугая Че Гевару революционным речам, он вполне мог встретить в Анголе или Эфиопии.

«Идеальное алиби», — решил Максимов. Поначалу он не особо обрадовался присутствию хозяйки дома, но здраво рассудил, что ей, ветерану невидимого фронта, поверят больше, чем безмозглому попугаю.

— Ты чем-то расстроен, Максим. — Арина Михайловна через плечо вскользь оглядела Максимова.

— У деда неприятности.

— Что-то серьезное?

— Время покажет. Но уже сейчас радоваться нечему. — Он уселся на свое привычное место на краю углового диванчика. — Дача в Пионерском сгорела. Была бы своя, еще полбеды, а она — чужая. Теперь не расплатимся.

— Бог ты мой! — участливо вздохнула Арина Михайловна. Объяснение плохого настроения гостя выглядело вполне логичным, и она ослабила бдительный прищур глаз. — А я в газетенке одной, кажется, про ваш пожар читала. И заголовок такой мерзкий дали: «Профессору крупно повезло». Когда пожар был?

— Вечером в воскресенье.

— Значит, про вас. — Она отвернулась к плите. Арина Михайловна, очевидно, по старой привычке обрабатывала всю прессу на всех известных ей языках, аккуратно вырезала нужные статьи и раскладывала по папочкам, помеченным специальными индексами.

Она разлила кофе по чашкам, придвинула к Максимову плетеную корзиночку с печеньем.

— О, что у меня для тебя есть! — Арина Михайловна привстала на цыпочки и достала с холодильника пачку сигарет. — Узнаешь?

— «Лигерос», — усмехнулся Максимов, покрутив в пальцах темно-лиловую пачку с треугольным парусником.

Любой курильщик со стажем помнит времена социалистической интеграции, когда в каждом ларьке свободно лежали кубинские сигары «Ромео и Джульетта» и сигареты «Лигерос». Стоили они сущие копейки, чему жутко удивлялись туристы из мира загнивающего капитализма. Советский народ помощь братской Кубы не оценил и привычно смолил «Приму». Лишь тонкие эстеты и школьники полюбили сигареты «Лигерос». Первые — за неповторимый сигарный аромат и невероятную крепкость, вторые — за дешевизну. Сигареты были без фильтра, и сладковатая бумага из сахарного тростника вечно липла к губам так, что отдирать ее приходилось с кровью, и у многих первый опыт курения на всю жизнь запомнился этим кровяным привкусом, приправленным душистым дымом.

— Настоящий мачо курит именно такие. Чтобы горло драло и в голове звенело, — авторитетно заявила Арина Михайловна. — Всякие там «Парламенты» и «Мальборо-лайт» оставим комплексушникам из банковской челяди. Ты не стесняйся, кури. Если честно, мне целый блок подарили. Но буду тебе выдавать по пачке, чтобы был стимул приходить в гости.

Максимов прикурил сигарету. Бумага сразу же прилипла к губам, оставляя на них сладкий привкус, а в голове от первой затяжки действительно зазвенело. Запил табачную Горечь густым горьким кофе.

— Интересно, что они о нас думают? — Он указал на пачку.

— Кубинцы? — догадалась Арина Михайловна. — Да, плохо они думают, Максим. Мы даже не представляем, кем мы были для половины мира. Особенно для Латинской Америки… Знаешь, один товарищ мне недавно сказал: «Вы не нас предали, а самих себя. За доллары предали. А в августе доллар предал вас». И крыть нечем, потому что марксистская диалектика в чистом виде, как учили. Кстати, да будет тебе известно, Куба на третьем месте в мире по развитию системы здравоохранения. Бесплатного, конечно. И продолжительность жизни на пятнадцать лет больше, чем у нас.

В коридор вальяжной походкой вошел попугай, волоча по полу длинный хвост. Следом показался понурый кот.

— Ревизионистос, траиторос! — проорал Че, налегая на «эр».

— Что я тебе говорила, — грустно улыбнулась Арина Михайловна. — Даже попка знает, что предательство оправдать нельзя.

Попугай на правах победителя уткнул клюв в миску, стал жадно клевать кошачий корм. Гринго зашипел от возмущения, но связываться с пернатым революционером не решился. Сел невдалеке и стал вылизывать торчащую клочками шерсть.

— При тебе они так же воюют? — спросила Арина Михайловна.

— Нет. — Максимов посмотрел наЧе.

Попугай, перехватив брошенный в него взгляд, задом попятился от миски. Обиженно нахохлившись, отвернул носатую морду. Гринго сразу же воспользовался ситуацией, оттеснил попугая и жадно набросился на еду.

— Ты извини, я не успела предупредить, сегодня мог не приходить. И завтра не надо. — Арина Михайловна прикрыла ладонью глаза.

— Что-то случилось? — чутко отреагировал Максимов.

— Женечка Рубальская умерла. — Арина Михайловна промокнула уголки глаз. — Ты о ней, конечно же, не слышал…

— Почему же? Если не изменяет память, в Мексике она была связной у Наума Эйтингона.[60] — Максимов не хуже хозяйки умел работать с «открытыми источниками информации», скрупулезно выбирая из книг и СМИ нужные факты и кропотливо выкладывая из них мозаику.

— Вот уж не думала, что мы кому-нибудь интересны. — Ее губы тронула грустная улыбка.

Арина Михайловна принадлежала к немногочисленной когорте ветеранов невидимого фронта. С каждым годом редели их ряды, становилось на одну изломанную, но честно прожитую судьбу меньше, и вместе с ними, крепкими стариками и седыми старушками, что-то очень важное уходило из жизни. Они прятали костюмы, густо увешанные наградами, в шкафах, а боль глубоко в сердце. И не их вина, что они пережили страну, которой преданно служили и искренне любили.

— Может, помянем, ты не против? — Арина Михайловна неуверенной рукой потянулась к холодильнику.

— Конечно, — кивнул Максимов.

На столе появилась запотевшая бутылка «Гжелки», тарелка с ломтиками ветчины и миниатюрные стопочки.

— О Раечке можно вспомнить только хорошее, — помолчав, сказала Арина Михайловна.

Выпили молча, не чокаясь. Максимов вместо закуски глубоко затянулся сигаретой. В горле запершило от крепчайшего табака.

— Вот этого ты точно не знаешь… О таком не пишут. — Арина Михайловна вновь прикрыла ладонью глаза. — В шестидесятых Раечка работала нелегалом в Парагвае. Центр послал связного, а он оказался законченной сволочью. Сразу же по прибытии побежал в контрразведку. Сдал всех, кого мог. Под контролем вышел на контакт с Раей. Передал посылку, побеседовал с мужем, поиграл, подлец, с детьми. А наутро всех арестовали. Рая с девятимесячным малышом и пятилетней дочкой полгода провела в тюрьме. И никого не выдала.

Максимов сжал в пальцах хрустальную стопку так, что острые грани впились в кожу.

— А с этим гадом что было? — спросил он.

— А ты бы что сделал?

Максимов разжал пальцы, поставив стопку на стол и чиркнул ладонью по горлу.

— Такому благородному делу не жалко и жизнь посвятить, — добавил он.

— Ну, жизнь — это чересчур долго. Через три года в маленьком отеле в Вирджинии он уснул в ванне. И не проснулся. Говорят, инфаркт случился, — потупилась Арина Михайловна.

— Есть бог на небе, — сказал Максимов. — А на земле те, кто ему помогает.

Арина Михайловна посмотрела на него так, как старенькие учительницы смотрят на повзрослевших учеников. Максимов понял, что только что выдержал какой-то очень важный экзамен.

— Ты посиди немножко один. Мне собираться пора. — Арина Михайловна встала. — Похороны завтра, а сегодня помочь надо. Хлопоты, сам знаешь… Все из рук валится, а надо стол накрыть.

— Да, да, конечно.

Максимов передвинулся к окну. Судя по всему, вечерняя активность во дворе сохранялась в пределах нормы: детишки посыпали друг друга песком в песочнице и болтались на качелях так, словно сдавали нормативы для зачисления в отряд космонавтов. Их разновозрастные мамаши судачили о своем, о женском, бросая тоскливые взгляды на гараж-«ракушку», у которого мужская половина двора устроила сбор средств на вечернюю порцию спиртного. Первая смена блюд ежедневного банкета на свежем воздухе уже состоялась: низкий покосившийся столик украшали пустые бутылки и растерзанная на газетах закуска. И выгул собак уже начался. Первым, как водится, вывалился во двор алкоголик дядя Коля. Сейчас он уже подпирал собой высохшую березку, а его полоумный доберман нарезал круги по окрестностям, облаивая всех подряд. Все шло раз и навсегда заведенным порядком. И никакой паники по случаю обнаружения бесхозного трупа не наблюдалось.

В коридоре раздался тупой удар и следом за ним оглушительный рев кота. Это Че Гевара воспользовался тем, что Максимов отвлекся, и вцепился в хвост Гринго, пытаясь оттащить его от миски. Кот скреб по полу когтями и шипел от боли и обиды.

Метко брошенная баранка восстановила справедливость. Че разжал клюв и ошарашено стал трясти контуженной головой, хохолок при этом никак не хотел становиться в вертикальное положение, то и дело заваливался на бок. Гринго метнулся в комнату и уже оттуда послал врагу непечатную тираду на кошачьем языке. Че Гевара сначала потыкал клювом баранку, потом уставился на Максимова зло блестящим глазом. Хохолок все-таки встал в боевое положение, и попугай всем видом показал, что за оскорбление он будет мстить, причем немедленно.

— Даже не думай! — предостерег его Максимов, показав кулак.

Попугай, вопреки сложившемуся мнению, оказался птицей умной. А может, вспомнил предыдущие короткие и жесткие расправы. Сразу же напустил на себя независимый вид и вразвалочку пошел в комнату. Длинный хвост скрылся за поворотом. Почувствовав себя в безопасности, Че громко захлопал крыльями и проорал:

— Венсер-р-ремос![61]

— Ага, размечтался, — оставил за собой последнее слово Максимов.

За окном все еще не разразилась буря. Максимов чувствовал, как уходят последние секунды до первого крика. А потом начнется культурно-развлекательная программа с участием следственной бригады. Бытовуха в их дворе случалась регулярно, но незнакомца с пулевым ранением на памяти Максимова еще не находили. Надо думать, такого информационного повода выпить и поорать соседи не упустят.

«С киллером поговорить не удалось, это — минус. Хотя какой от него толк, такой же одноразовый, как и его пушка. Не я, так заказчик сегодня же зачистил бы… Плюс в одном — на добивание они сейчас не пойдут, не хоккей все-таки. Пока будут выяснять причину провала, пока спланируют новый заход, пройдет не один час. Но от греха подальше не помешает исчезнуть до утра. Качественно исчезнуть», — решил он.

Достал сотовый, набрал номер.

— Привет, это я. Если есть желание пообщаться, подъезжай в гараж. Через сорок минут.

Желание у абонента было таким, что у Максимова заложило ухо от радостного крика, вырвавшегося из трубки.

«Детская непосредственность». — Он покачал головой и отключил связь.

Вошла Арина Михайловна, успевшая переодеться в скромный темный костюм.

— Так, я уже готова. Больше не будешь? — Она указала на бутылку.

— Нет, спасибо.

— Странно, пьешь мало, здоров, умен — и до сих пор свободен. В смысле, не женат.

— Поэтому и свободен, что не пью, здоров и голова работает, — попробовал отшутиться Максимов.

Единственным недостатком общения с Ариной Михайловной было то, что она всячески пыталась устроить его личную жизнь. Уже не раз он заставал у нее очередную ученицу, как бы случайно задержавшуюся после занятий. И тогда приходилось степенно пить кофе и вести непринужденную беседу под многозначительные взгляды Арины Михайловны. Знакомства продолжения не имели, но резервы молодых лингвисток казались неисчерпаемыми, число кандидаток на руку и сердце Максимова не убывало. Складывалось впечатление, что Арина Михайловна продолжает сватовство из чисто спортивного интереса.

— Сейчас ажиотаж спал, кто хотел, тот поступил. Думала, до октября отдохну. Но знакомые просили позаниматься испанским с одной девочкой. Приличная, умница, из хорошей семьи. — Арина Михайловна выжидающе посмотрела на Максимова.

Но он не проявил никакого интереса.

— Ты, кстати, не хочешь подтянуть свой испанский? — перешла в открытую атаку Арина Михайловна. — Вдвоем заниматься легче.

— Я бы с радостью, но некогда.

— Балбес, — с материнской тоской вздохнула Арина Михайловна и принялась убирать со стола.

Максимов знал, что движет ее стремлением упорядочить его жизнь. Арина Михайловна как-то раз разоткровенничалась и поведала печальную историю своей жизни, заклейменной печатью «сов. секретно». Десять лет нелегальной работы прошли под одной крышей с человеком, которого она называла Петрович. Он играл роль удачливого коммерсанта, а она — его верной жены. По «документам прикрытия» они числились супругами, хотя в советском ЗАГСе не расписались. «Обвенчал» их Центр, не особо спрашивая согласия. Так десять лет и прожили, ни разу не вызвав подозрения. Вернулись, написали отчет о командировке — и разошлись в разные стороны. Своей семьи Арина Михайловна так и не создала, посчитала, что поздно. А может, никто не тянулся, никто после стольких лет общения с мужчинами, не знающими, что такое жить от зарплаты до зарплаты и от бутылки до бутылки. Семью ей заменили Че и Гринго, благо дело, что домочадцами они были шебутными и скучать с ними не приходилось.

Правда, у Максимова было еще одно объяснение, но его он вслух не высказывал, чтобы не травмировать Арину Михайловну. «Документы прикрытия» — в них все дело. Откуда у разведки может взяться жизнеописание дона Игнасио или Ганса Либермана, подкрепленное надежными и подлинными документами? Только в случае смерти дона Игнасио или Ганса Либермана, не зарегистрированной должным образом. Просто пропадает человек в одном месте и выныривает на другом конце земли, но уже в новом обличий. И не велик грех, если смерть произошла от естественных причин.

Если ходят слухи, что людей разбирают «на органы», то сам черт велит предположить, что кому-то может потребоваться чья-то биография. Разведка — организация бюрократическая, и пока одни «шлифуют» будущего нелегала, другие расписывают его «легенду», третьи подбирают нужную биографию, а четвертые делают грязную работу, устраняя владельца. Знать об этом не обязательно, но, вживаясь «легенду», нужно твердо отдавать себе отчет, что карма воя навсегда отягощена. Что ты примерил на себя чужую жизнь, как вещи покойника. И не удивляйся, если твоя жизнь с этой минуты пойдет наперекосяк.

— Вот и все. — Арина Михайловна закончила мыть посуду. — Готов?

— Как пионер, — бойко откликнулся Максимов, оторвавшись от невеселых размышлений. — Хотите, я вас подброшу? У меня машина во дворе.

— Ну, ты же выпил, — с сомнением протянула Арина Михайловна.

— Пятьдесят капель — не смертельно, — отмахнулся он.

— Нет, Максим, не возьму грех на душу. В центре движение сумасшедшее. Лучше в другой раз.

— Ну, хотя бы до метро довезу. Все равно по дороге к гаражу

Он решил, что лучше всего будет появиться перед дворовой публикой под руку со степенной пожилой дамой, чем одному. Не так подозрительно. А в том, что у соседей в ближайшее время вспыхнет шпиономания, отягощенная длительной алкогольной интоксикацией, он не сомневался.

— Пообещай, до гаража — и ни метра дальше, — строго, как школьная учительница, произнесла Арина Михайловна.

Максимов взял со стола сигареты и первым вышел в прихожую. Гринго сразу же принялся тереться о его ноги, снизу с тоской заглядывая в глаза. Коту явно не улыбалось оставаться один на один с революционно настроенным попугаем. Че Гевара, устроившись на подлокотнике кресла, с садистским блеском в глазах точил клюв.

— Адиос, камарад, — попрощался с ним Максимов, толкнув дверь.

Попугай заискивания ревизиониста проигнорировал, только гневно задрал хохолок. Как мог, продемонстрировал, что затаенная на Максимова обида в ближайший час боком выйдет рыжему прихвостню Гринго.

Первый эшелон дворовой контрразведки — бабки на скамейке у подъезда — встретил их появление сосредоточенным молчанием. На вежливое «добрый вечер» Арины Михайловны ответили синхронным поклоном. И зажужжали, как улей, стоило Максимову с соседкой удалиться на минимальное расстояние.

— Ты не думаешь переехать в более престижный район — спросила Арина Михайловна.

— Без вас — ни-ни. Вы же мой ангел-хранитель, — ответил Максимов.

Арина Михайловна держалась за его локоть, и он почувствовал, как напряглись ее пальцы. Огромный доберман с безумными глазами пронесся мимо и рванул через кусты к детской площадке. Там сразу же поднялся крик возмущенных мамаш. Дядя Коля, хозяин пса, задумчиво шаркающий ногами по асфальту, качнувшись вправо, свернул на шум.

Матом дядя Коля не ругался, он им разговаривал. Он сразу же заглушил мамаш своим испитым тенором. Общий смысл его речи сводился к двум тезисам: недоношенные дети, страдающие дизентерией и недержанием мочи, должны сидеть дома, а их мамаши, ведущие разнузданную сексуальную жизнь, права слова не имеют. При этом дядя Коля утверждал, что неоднократно вступал в половые контакты в извращенной форме как с самими мамашами, так и со всеми их родственницами по женской линии. Дворовой актив в лице бабок у подъезда тут же вступил в полемику с дядей Колей, напирая на его ничтожные мужские качества. Нелицеприятные эпитеты достались и собаке. Доберман в перепалке людей не участвовал, потому что в этот момент сосредоточенно гадил в песочницу.

— Какой ужас, — возмущенно выдохнула Арина Михайловна. — Это же дети слышат!

— Не бойтесь, ушки у них закаленные, — успокоил ее Максимов.

Максимов подвел ее к машине со стороны пассажирского места, открыл дверцу. Помог устроиться в салоне. Не успел обойти машину и взяться за ручку дверцы, как из кустов вылетел доберман. Ошалевший от свободы и безнаказанности, пес зарычал и стал скалить зубы. По бугристому загривку пошли гулять нервные волны. Пес ярил сам себя, скребя когтями по земле.

Арина Михайловна с неподдельным ужасом на лице оглянулась на Максимова.

Он втянул носом воздух и встряхнул расслабленными кистями рук. Потом открыл дверцу. Наклонился в салон.

— Все в порядке. Не волнуйтесь. Дверь не открывать, стекло не опускать, — ровным голосом произнес Максимов.

Пес бросился в атаку, чавкнул слюнявой мордой по стеклу. Арина Михайловна, вскрикнув, шарахнулась в сторону от налитых кровью глаз и желтых клыков, прижатых к стеклу.

Максимов взял большую отвертку, всегда лежащую у рычага переключения скоростей. Спрятал ее в левой руке, прижав жало к внутренней стороне запястья. Знал, что пса дядя Коля так и не удосужился выдрессировать, доберман остался бестолковой и безмозглой горой мышц, такой нарвется на удар и даже не поймет, что умер. Захлопнув дверь, Максимов тихо свистнул. Пес зарычал, еще раз ткнулся мордой, заляпав стекло слюной.

— Ко мне иди, тварь бестолковая! — поманил его Максимов.

На зов явился не пес, а его вечно пьяный хозяин.

— Ты чо собаку дразнишь! — процедил он, смерив Максимова взглядом. Глаза у дяди Коли были такие же, как у пса, навыкате и налитые кровью.

Останавливаться ради разговора с малохольным интеллигентом он не собирался. Разобравшись с мамашами, шел к скамейке завершить дискуссию со старшими представительницами женского населения.

— Минутку, — остановил его Максимов.

Дядя Коля затормозил, долго покачиваясь, ловил равновесие. Наконец, удержав изможденное алкоголизмом тело в вертикальном положении, уставился на Максимова. Пес, обежав машину, пристроился к ноге хозяина и тоже смотрел на чужака глазами, глупыми, как шарики от пинг-понга.

Пахло от дяди Коли перегаром, псиной и рыбными консервами. Максимову пришлось отступить на шаг назад. Точно на дистанцию прямого удара рукой.

Он критически осмотрел противника. Хотя дядя Коля и был в застиранной майке и спортивных штанах, его спортивная форма оставляла желать лучшего. Максимов не нашел ни одного места на его теле, состоящем из выпирающих костей и дряблых мышц, куда можно было бы ударить без риска моментально отправить собаковода на тот свет. И решил воздействовать словом.

— Дядя Коля, я не виню вас за тот образ жизни, который вы ведете. Потому что понимаю, вы жертва трагического стечения обстоятельств. Алкоголизм — заболевание генетическое. Пил ваш дедушка, мама с папой злоупотребляли алкоголем, и теперь вы просто не можете не пить. В силу того, что болезнь вступила у вас в стадию полного распада личности, вы не можете принимать ответственных решений. Я хочу сказать, что ваше решение завести собаку такой опасной породы, как доберман, ошибочно и чревато серьезными последствиями как для окружающих, так и для вас лично. — Эту тираду Максимов произнес ровным, спокойным голосом, глядя прямо в глаза дяде Коле. — Я ясно выразился?

На морщинистом, как сухофрукт, лице дяди Коли отразилась такая мучительная работа мысли, что Максимов сжалился и перевел все сказанное на более понятный ему язык.

— Слушай, геракл усушенный! Если я еще раз увижу эту шавку рядом с собой без намордника, убью на месте. А тебе, орел плюшевый, вырву башку вместе с позвоночником. Понял? — Все было сказано вежливым тоном, с мягкой улыбкой на губах.

Дядя Коля еще больше выпучил глаза, но смысл фразы хотя и медленно, но проник в отравленный алкоголем мозг. Он разлепил белесые губы и процедил, скорее по глупости, чем в приступе смелости:

— Чо ты гонишь, мужик!

Доберман угрожающе зарычал и потянулся вперед. С оскаленных клыков на асфальт закапала вязкая слизь.

— Ясно, слов мы не понимаем, — сделал вывод Максимов. Следом носок туфли врезался в грудь доберману. От резкого удара пес рухнул мордой в асфальт и затих. Отвертка выпорхнула из укрытия, и дядя Коля вздрогнул, почувствовав укол в живот.

— Только дернись, вспорю, как кабана, — не повышая голоса, предупредил Максимов. — Повторяю для дебилов. Еще раз увижу без намордника — удавлю обоих. Понял?

Дядя Коля кивнул. С отверткой, уткнувшейся в ребро, он трезвел на глазах.

— Все. Можешь гулять дальше, — разрешил Максимов.

Сел в машину, осторожно, чтобы не зацепить задним колесом лежащего в нокауте пса и его остолбеневшего хозяина, выехал со стоянки. Насколько мог судить по поведению бабок у подъезда, на его беседу с собаководом никто внимания не обратил.

«А нам дешевая популярность ни к чему. Не Киркоров все-таки», — с улыбкой подумал Максимов, представив визит любимца перезрелых дам в родной двор.

Арина Михайловна, прижав сухонький кулачок к губам, несколько секунд разглядывала Максимова.

— Странно, ты все время улыбался, — наконец обронила она.

— Дурацкая привычка, — усмехнулся Максимов. — Ничего не могу с собой поделать. Знаю, что надо страшную морду делать, но не получается.

— Но ты же мог его ненароком убить, — с тревогой в голосе сказала она.

— Алкаша — нет, а пса его собирался. И в следующий раз обязательно убью. Мне детей больше жалко, чем эту тварь. Или прикажете ждать, когда он кого-нибудь покалечит? В милицию сто раз звонили, им там все некогда.

Арина Михайловна промолчала.

На выезде из двора машина Максимова чуть не уткнулась в бампер милицейского «уазика». Пришлось сдать задом, уступая дорогу солдатам правопорядка.

— Ну, легки на помине! — проворчал Максимов.

— Разве ты не знаешь, что доброе дело безнаказанно не проходит? С наших кумушек станет вызвать наряд, чтобы защитить невинного дядю Колю. Погоди! — Она накрыла пальцами руку Максимова, лежащую на руле. — Посмотрим, куда они поедут.

«Уазик» остановился напротив их подъезда. Из его распахнутых со всех сторон дверей высыпали люди в форме и бросились в подъезд.

«Не прошло и полгода, — злорадно подумал Максимов. — За что им только зарплату платят?»

Не без удовольствия отметил, что это явно не следственная бригада, обычный наряд. Значит, до прибытия прокуратуры и экспертов всю пожарную лестницу истопчут так, что ни одного следа не останется.

— Думаю, это не по наши души. Опять, видимо, бытовуха. — Максимов повернулся к Арине Михайловне. — Поехали?

Она по старой привычке бросила взгляд на часы, запоминая время, и кивнула.

— Максимушка, учти. Если возникнут проблемы, я буду твоим свидетелем. Хоть под присягой, хоть — без, покажу, что ты оборонялся. Как это называется, необходимая оборона, да?

— Что-то в этом роде.

Он знал, что она имела в виду дядю Колю. Но все сделал для того, чтобы Арина Михайловна могла подтвердить его алиби, когда закрутятся шестеренки следствия по факту обнаружения бесхозного трупа в подъезде.

«Кстати, можешь особо не радоваться, — осадил сам себя Максимов. — Сначала наезд на деда, и сразу же попытка ликвидировать тебя… Если это эпизоды одной операции, то положение хуже некуда. Потому что они все распланировали и ко всему готовы, а ты — нет. Как тот бык на арене, думал, что выскочил бодаться, а оказалось, что его там будут убивать».

* * *
Оперативному дежурному ГУВД

В подъезде жилого дома по адресу ул. Космодемьянских, 24 обнаружен труп неизвестного мужчины.

Смерть наступила в результате слепого огнестрельного ранения в область брюшной полости. Пуля под углом прошла через нижнюю часть левого легкого с повреждением сердечной сумки. По мнению эксперта, смерть наступила моментально. На моторной части правой кисти в области подъема большого пальца обнаружена гематома, предположительно полученная в результате заднего хода затвора пистолета. Также на правой руке убитого обнаружены характерные пороховые следы от близкого выстрела. Пистолет «ТТ» с глушителем находился в сумке убитого. Наложение пулевых отверстий позволяет предположить, что смерть наступила в результате саморанения.

Дело по факту убийства принято прокуратурой СВАО.

Глава восьмая. Мастер игры

Черное солнце

Узел связи находился в старой служебной постройке, стоявшей на достаточном удалении от господского дома. О былом назначении этого двухэтажного флигеля Хиршбург догадаться не смог, так все перепланировали внутри, подогнав интерьер к классическим офисным стандартам. Новое назначение выдавали лишь три антенны спутниковой связи, стоящие перед флигелем. Внутри дом был напичкан самой современной техникой, предназначенной для получения и обработки информации. Кроме техников и операторов, колдовавших над своими дорогостоящими игрушками, в отдельной комнате помещались лучшие аналитики корпорации, которых Винер привез с собой, решив не прерывать работы на время выздоровления.

Эти странные парни, демонстративно плюющие на негласный кодекс одежды, обязательный для всех сотрудников штаб-квартиры «Магнуса», ходили по кабинету в самом затрапезном виде и общались между собой на малопонятном языке. Хиршбургу они казались шаманами полудикого племени, потому что, как шаманы, остекленевшими глазами впивались в пляшущие на мониторах графики, видя только им одним ведомое в цветных зигзагах и ломаных линиях, бормотали какие-то заклятия, ведя пальцем по колонкам цифр, быстро, словно в трансе, били по клавишам клавиатуры и в изнеможении откидывались в кресле, надолго затихая.

Однажды Винер, чутко уловив негативное отношение Хиршбурга к «шаманам», счел нужным дать краткое объяснение вольным нравам, царящим в его личном штабе. Он именно так и выразился — «личный штаб», словно речь шла о Личном штабе рейхсфюрера СС.

Оказалось, что всему виной «закон кристаллизации» — согласно закону, при росте персонала всё большая часть работы выполняется всё меньшим количеством людей. То, что для всех фирм является проблемой, для «Магнуса» стало преимуществом. Изначально Винер задумал «Магнус» как виртуальную организацию. Реально существовал только «личный штаб» как головная управленческая структура. На корпорацию «Магнус» работали сотни тысяч специалистов по всему миру, зачастую даже не подозревая об этом. Нижестоящие звенья появлялись лишь по мере необходимости для решения узких задач, и их цепь рассыпалась, как только цель была достигнута.

Управление сотней независимых структурных единиц в таком случае напоминало игру в шахматы на сотне досок одновременно. Только подлинный гроссмейстер способен держать в уме картину позиции на всех досках и тонко чувствовать интригу каждой партии. Таких нашлось не более десятка из легиона топ-менеджеров. Кроме широкой эрудиции и глубоких познаний во многих профессиональных отраслях, они умели мыслить широко и нестандартно. В большинстве своем менеджеры люди амбициозные, агрессивные, но недалекие. Нет в них глубины творцов — это головная боль всех топ-менеджеров. Действия «личного штаба» Винера отличала высочайшая техника, помноженная на артистизм и импровизацию. Они выглядели, как игроки «сборной звезд» НБА рядом с университетской командой.

Стоит ли удивляться, что все они оказались «не от мира сего». Прежде всего выяснилось, что на таком уровне за деньги не работают. Художник живет в иных сферах и творит по велению Высших сил. И Винер дал им контакт с Высшими. То, что для всех было финансовыми спекуляциями, инновационными технологиями, переделом рынков, для избранных из «личного штаба» стало Arc Rexi — королевским искусством. Алхимией власти.

Хиршбург был далек от финансов и банковского дела, но, участвуя в работе информационного центра в качестве консультанта по «нестандартным решениям», сумел схватить самую суть. Насколько мог судить, в ход шло все: подкуп, шантаж, убийства. Это было так знакомо по прежней работе в СД!

Кто-то атаковывал «Магнус» и его посредников, кого-то «Магнус» стирал в порошок и отбрасывал за грань бытия. Иногда в буквальном смысле слова. Отказывали тормоза у машины, тонули яхты, пропадали в пустыне экспедиции, падали в океан самолеты, вспыхивал пожар на складе или дочка главного менеджера враждебной фирмы неожиданно, но гарантированно садилась на иглу. Каждый раз «нестандартное решение», как называлось это на тарабарском языке «шаманов», тщательно взвешивалось и рассчитывалось, и, будучи утвержденным, становилось неумолимым приговором.

Оказывается, лукавил великий Клаузевиц, когда сказал, что война есть продолжение экономики другими средствами. Стоит перевернуть фразу, и ее истинный смысл обнажается, как клинок. Экономика — это та же война. Коротко и ясно. А значит, все средства хороши, если они ведут к победе. Цель оправдывает средства, а рейх, в данном случае — корпорация «Магнус», — превыше всего. Так было и так будет. Потому что так устроен мир.

Путь к усадьбе, где поселился Винер, лежал по самому солнцепеку. Хиршбург прошел лишь половину дорожки. выложенной цветной брусчаткой, и остановился перевести дух. Никто не заставлял его тащиться по жаре к узлу связи и назад. Сообщение из Москвы вполне могли переслать на компьютер в его кабинете. Но Хиршбург решил, что так будет правильнее. В век техники надо ощущать личную сопричастность к операции, пусть это и выражается в пешей прогулке под палящим солнцем.

На теле выступила испарина, а в висках нарастала болезненная дробь злых молоточков.

— Не хватало только свалиться с солнечным ударом, — проворчал вслух Хиршбург.

Достал платок, приподнял шляпу и тщательно протер лысину.

Тяжко отдуваясь, подумал, что сопричастность дается все труднее и труднее. В принципе, никто не обязывал его в один день сменить вечно пасмурную Москву на купающуюся в солнце Испанию, а потом, если потребуется, сменить юг Пиренеев на север Европы. Никто не упрекнул бы, запрись он, подобно «шаманам»-аналитикам, в четырех стенах узла связи в любом из офисов «Магнуса».

Но Хиршбург отлично знал, что в тиши и безопасности штаба никогда не почувствовать нерв операции. А без этого ощущения работа напрочь теряла неповторимый привкус опасности, становилась протертым пресным вегетарианским супчиком, тогда как должна быть настоящей мужской жратвой: пережаренной, переперченной, пахнущей дымом костра.

Он не верил американским агиткам про высокотехнологичную войну. Нет, интеллектуалы в погонах, уткнувшиеся мониторы, не способны выиграть войну, потому что они даже не представляют, что есть война. И даже летчик сверхсовременного штурмовика, расстреливающий позиции врага с максимальной дальности, не может считаться настоящим солдатом. Войну выигрывает тот, кто готов рисковать собой и у кого не дрогнет рука, вонзая штык в горло врага. Он должен суметь победить, а потом, не комплексуя и не мучаясь по ночам кошмарами, насладиться плодами победы.

— Адольф был прав, когда сказал, что либо мы создадим молодежь, жаждущую побеждать, либо техническое перевооружение армии теряет смысл. Потому что трус даже в самом современном танке остается трусом. — Он произнес это вслух, никого не таясь.

Даже если бы его услышали, никто не посмел бы хоть как-то выразить свое неудовольствие. В высших эшелонах «Магнуса» никто и не помышлял глумиться над наследием рейха. Допущенные в узкий круг отлично знали, кому и чему «Магнус» обязан своим благосостоянием и могуществом.

Хиршбург оглянулся на флигель, потом посмотрел на дом Винера. Он, Хиршбург, находился как раз посредине, как живое воплощение связи времен. Ветеран, ни разу не изменивший присяге Черному Ордену СС, молодой руководитель, чья воля и знания служили лучшей гарантией наследию рейха, и высоколобые шаманы, переводящие магические формулы власти «Черного солнца» на язык ЭВМ. Рейх не исчез, он стал невидимым. И его война не проиграна, она стала — тотальной.

Для Винера не существовало сиесты. Вся Испания пользовалась вековой привычкой нежиться в прохладной тени и предаваться оправданному климатом безделью, а он работал, как работал всегда и везде, не обращая внимания на разницу в климатических зонах и часовых поясах. В корпорации «Магнус» даже ввели единое время, отсчитывая его по Берлину, все без исключения региональные представительства жили, сверяясь со стрелками часов в главной штаб-квартире. Ночь у тебя за окном или занимается рассвет, льют муссонные дожди или валит снег, для «Магнуса» все едино. Если селекторные совещания и интернет-конференции назначались на девять утра по единому времени, то считалось, что у всех на дворе берлинское утро.

Установив это правило, Винер невольно — и не раз — вспоминал Сталина. Каждый раз, когда осмелевшие шакалы кусали мертвого льва, злословили по поводу привычки Сталина работать по ночам, что аукнулось многим руководителям благоприобретенной бессонницей. Говорили, что, якобы, вместе с кремлевским монстром не спала вся страна. Так она и без его злой воли не спала! Чтобы понять это достаточно взглянуть на карту России. Девять часовых поясов против трех в Европе. Когда в Москве чиновники рассаживаются в кресла, половина страны уже засыпает после трудового дня. И Сталин, ударными темпами создававший промышленность за Уральским хребтом, этой природной Китайский стеной на случай войны, просто вынужден был соотносить свой рабочий график с естественной разницей во времени.

Надо признать, считал Винер, что он был одним из немногих красных правителей России, проникшихся метафизикой ее пространств и времени. И единственный, чей разум и воля выдержали прикосновение к этой вселенности России. Очевидно, Бог, наконец-то, смилостивился над страной, послав ей в годину испытаний достойного ее правителя. Сколько ни плюй на его могилу, но невозможно отрицать, что монарших качеств в этом горце с невразумительной родословной оказалось больше, чем в выродившемся роду помазанников. И крут был на расправы, потому что изощренным византийским умом понял: пряники в России нужны только для праздников, а кнут — каждый день. А то, что в любое время дня и ночи лично звонил директорам и генеральным конструкторам, так без личной сопричастности не движется ни одно дело.

К бассейну подошел Хиршбург, с молчаливого разрешения Винера опустился в кресло, спрятавшись от солнца в тени навеса. Судя по испарине, заливавшей его лицо, личное участие в операции давалась старику с большим трудом, отметил про себя Винер.

— Почему бы вам не искупаться, — предложил он. В голубой воде бассейна скользила темная тень. Тело женщины, расцвеченное полосами бликующего света, плавно и гибко изгибаясь, поднялось к самой поверхности и, взбив сноп ослепительных брызг, вновь ушло в глубину.

— Прекрасно плавает, — пробормотал Хиршбург, смущенно отводя глаза. Купальщица показалась ему совершенно голой.

— Как все рожденные под знаком Рыб. Во всяком случае, вытащить ее из воды невозможно.

У дальнего бортика женщина сделала переворот, оттолкнулась ногами и, едва схватив новую порцию воздуха, вновь ушла под воду.

Винер опустил на колени толстую папку, заложив страницу шариковой ручкой.

— Как дела в «личном штабе»? — спросил Винер.

— Если их послушать, то весь мир сошел с ума, — проворчал Хиршбург, платочком промокая пот на лысине. — Из-за дефолта, что объявили русские, рынок до сих пор лихорадит.

— Все утрясется. — Винер явно не разделял паники, охватившей половину финансового мира. — Ничего страшного не произошло. Вместо нормальной финансовой системы русские создали некое подобие самогонного аппарата, назвав его рынком государственных казначейских обязательств. И как всяких кустарных самогонщиков их сгубила жадность. Перегрели котел, вот все и взорвалось, обдав дерьмом полмира. Но это не катастрофа. Ну, подумаешь, лопнула труба, по которой из страны качали капитал. Через месяц-другой залатают или проложат новую. Вот если бы лопнула нефтяная труба или на объектах «Газпрома» прошла серия аварий — тут бы весь мир взвыл.

— По идее, я должен радоваться. Но, если честно, в голове не укладывается, что творят русские со своей страной. — Хиршбург недоуменно пожал плечами. — Я краем уха слышал, что за десять лет экономике нанесен урон, сопоставимый с потерями во Второй мировой. И они стерпели!

— Во-первых, мнения русских никто не спрашивает. Во-вторых, нам потребовалось двадцать лет, чтобы организовать этот распад империи. В-третьих, сформированы влиятельные группы, которым распад собственной державы чрезвычайно выгоден. По сути, у русских их же элита украла государство. Не собственность, а государство! Основная масса населения безболезненно перенесла келейный передел собственности, потому что никогда ничем не владела. Но перенести потерю государства русские не смогут. Это противоестественно для национального менталитета. Русский привычен к нищете, но желает жить в великом государстве. Он на последние копейки готов содержать самую мощную в мире армию, только бы не кормить чужую. Поэтому с оккупацией, как вы знаете, они никогда не смирятся. Думаю, русские еще преподнесут нам сюрприз. Не получилось бы опять, что сеяли мы, а урожай достанется им.

— Но если разграбление страны будет идти такими темпами, то скоро они скатятся в средневековье. Все идет к тому, что Россия превратится в новую Африку. За взятки местным князькам там можно будет размещать самые вредные производства, эшелонами вывозить сырье, а обратными рейсами ввозить гуманитарную помощь голодающим аборигенам.

— Не все так просто, Вальтер. Я не имел в виду коррупционеров. Где гарантии, что умные головы из реально мыслящих патриотов решили не бороться с грабежом, а используют его для накопления сил и средств? Россия стремительно движется к критической точке, после которой страна просто перестанет существовать. И эти люди, если они существуют, непременно проявятся именно сейчас. — Винер похлопал по папке. — Уже который месяц мы сканируем все финансовые потоки. И знаете, Вальтер, я с замиранием сердца читаю сводки. Потому что боюсь обнаружить счет Макса Хайлигера[62] или что-то в этом роде. Иными словами, я ищу след русского Ордена. И после Кенигсберга, надеюсь, вы не сомневаетесь в его реальности.

Хиршбург нервно забарабанил пальцами по подлокотнику. Винер умело перевел разговор из политэкономических высей в суровую реальность спецоперации. Настала очередь доклада, и Хиршбург медлил, подбирая нужные слова. Легко проорать «пришел, увидел, победил». А неудача требует многословия, тщательно расставленных акцентов и выверенной интонации.

— Пришло срочное сообщение из Москвы, я угадал? — нетерпеливо подогнал его Винер.

— Да, герр Винер. — Хиршбург разгладил листок с шифровкой. — Я задержался, потому что решил дождаться подтверждения из других источников. Силовая акция сорвалась, стрелок ликвидирован. Как, кем и при каких обстоятельствах — это еще требует уточнения. Совершенно доподлинно известно, что он мертв. На месте работает следственная бригада. Наш наблюдатель своими глазами видел, как из подъезда выносили труп стрелка.

— А Максимов?

— Незадолго до прибытия милиции он вышел из дома с какой-то пожилой дамой, сел в машину и уехал в неизвестном направлении. Наблюдатель, согласно инструкции, не имел права стрелять. — Хиршбург выпрямил спину, чтобы, даже докладывая о провале, выглядеть достойно. — Герр Винер, я обязательно установлю причину неудачи. А сейчас жду приказа на повторную попытку. На этот раз акцией буду руководить лично.

Винер неожиданно весело рассмеялся, закинув голову. Хиршбург поджал губы и тяжело засопел.

— Нет, нет, Вальтер, это я так. — Винер похлопал Хиршбурга по напряженному колену. — Радуюсь, что проблема разрешилась сама собой. А этого парня, оказалось, не так-то просто убить, а?

Хиршбург не смог настроиться на веселый лад, сухо ответил:

— Видимо, мы не учли его квалификации. В следующий раз…

— Следующего раза не будет. — Винер согнал с лица улыбку. — Во всяком случае, до тех пор, пока вы не соберете нужных мне сведений. Как звали вашего знакомого из Алькасара?

— Баррес, — без паузы ответил Хиршбург.

— Мне нужна генетическая карта его ныне живущих родственников. Подкупите лечащих врачей, залезьте в банки данных госпиталей, найдите способ получить кровь… Делайте все, что сочтете нужным. Кроме этого, проникните в этот монастырь и заполучите из склепа предка Барресов все, что может сгодиться для генетического анализа.

Хиршбург успевал делать пометки на оборотной стороне шифровки, услышав последнюю фразу, поднял на шефа недоуменный взгляд.

— Да, Вальтер. Именно так — вскрыть склеп. Естественно, с соблюдением строжайшей тайны. На чувства испанцев мне наплевать, но я вовсе не хочу разозлить тех, кто присматривает за могилой. Вы поняли, кого я имею в виду?

Хиршбург кивнул. Внутри у него все обмерло. Он не раз выполнял поручения, не укладывающиеся в рамки общепризнанной морали. Вскрыть могилу — не проблема, если все с толком организовать, и не грех, если не веришь ни в бога, ни в черта. Но посягнуть на покой орденской могилы, хранящий прах и тайну посвященного, — за такой проступок карают беспощадно.

Он скорописью, только ему понятными знаками набросал схему предстоящей операции, поставив в конце жирный крест. Это означало, что все причастные к операции по ее завершению подлежат немедленному уничтожению. Все без исключения: кто проводил предварительную разведку, кто непосредственно вскрывал могилу рыцаря, кто транспортировал груз, кто «зачищал» исполнителей и кто в финале ликвидировал «чистильщиков».

— Насколько понимаю, нам потребуется генетический материал самого Максимова, — подсказал он, приготовившись записать приказ.

— Этим займутся другие, — как о давно решенном бросил Винер. — Постараемся сделать это без ущерба для его здоровья. Есть масса других, более приятных и безболезненных способов, чем кровопускание в подъезде.

Женщина вынырнула у противоположной стенки бассейна, легко выскользнула из воды и легла грудью на бортик. Хиршбург, смущенный, отвел взгляд — купальника на ней действительно не было.

— Максимов должен находиться под постоянным психологическим прессингом. Но никакой угрозы для жизни. Реальной угрозы, исходящей от нас, — с нажимом произнес Винер. — Я не для того начал эту операцию, чтобы отомстить какому-то боевику.

Ладонь Винера скользнула под халат, погладила бандаж на ране. В секунду его лицо побелело, отчетливо и резко проступила морщинка в уголке губ. Он прикрыл веки, усилием воли давя в себе боль.

«Если честно, я еле сдерживаюсь, чтобы не замутить начатое дело банальной местью».

— Знаете, что чувствует человек, когда в него входит пуля? — шепотом спросил он.

Хиршбург получил осколок под лопатку в Нюрнберге,[63] но счел нужным промолчать.

— Сначала тупой удар, словно в грудь врезали битой. Онемение. Потом ощущения возвращаются. Кажется, что в тебе ворочают раскаленной спицей. Жар разливается по телу. И начинает течь горячими струйками по дрожащей коже. Лишь потом, словно сквозь туман, доходит, что это кровь. Твоя кровь. Сознание в этот миг становится кристально ясным, и с какой-то холодной отрешенностью понимаешь, что из тебя по капле истекает жизнь. Мысль эта ошпаривает мозг, как кипяток. И ты вновь погружаешься в забытье. А пробуждение воспринимаешь как чудо. Только больно, чертовски больно, и трудно дышать. Наверно, мы испытываем то же в момент рождения. И потом забываем, чтобы вновь вспомнить в момент смерти.

Винер открыл глаза. В них не было мути, боль уже отступила, и взгляд сделался льдистым, как январское небо.

— Посвящение — это переход через точку смерти. Сейчас можно сказать, что я дважды посвященный: по праву крови, данному мне от рождения, и по опыту смерти, которую пережил. Поэтому мне не в чем упрекнуть этого человека. Из рода он Барресов или нет — не так уж и важно. Мне не в чем его упрекнуть, — с расстановкой повторил Винер.

Руки он скрестил на груди, положив сжатые кулаки на плечи.

Хиршбург, увидев знак магистра, требующего беспрекословного подчинения, встал. Четко, по-военному отвесил поклон.

Магический жест был исполнен и магическая формула произнесена. И теперь никакая сила в мире не могла изменить реальность, которую они создали.

Лишь раз в своей жизни Хиршбургу пришлось слышать слова «нам не в чем его упрекнуть». Речь шла о голландском писателе, слишком близко подошедшим к тщательно оберегаемым тайнам «Черного солнца». Не тем, что на потеху толпы время от времени публикуют в желтых газетенках, и не тем, что становятся достоянием досужих умов «просвещенной общественности» в результате тщательно спланированных и санкционированных утечек информации. А о настоящих орденских тайнах. Было проведено самое тщательное расследование, Хиршбург и его люди перетрясли все в поисках следов присутствия тех, кто манипулировал писакой, дозированно снабжая егоинформацией. И ничего не нашли. Никаких признаков игры. Совет «Черного солнца» пришел к выводу, что знания писатель получил вне орденов и посвящения — только силами своего воображения и интуиции. На очередное богом возлюбленное ничтожество снизошла информационная благодать, что поделать, такое случается. Вердикт был тот же: «Нам не в чем его упрекнуть». И Хиршбург тогда дал отбой подготовленной ликвидации.

— Присвойте ему псевдоним «Мангуст», — распорядился Винер, опустив руки на колени. — Есть такой маленький и отчаянно смелый зверек.

— Который не боится сражаться со змеями, — закончил Хиршбург, быстро сообразив, какая роль теперь отведена Максимову — Дайте мне пару часов, и я подготовлю новый сценарий.

Винер усмехнулся.

— Готовьте, конечно. Только разве не вы мне говорили, что этот человек не играет, а просто делает то, что считает нужным. И надо отдать ему должное, делает неплохо.

Намек на сокрушительное поражение в Калининграде заставил Хиршбурга поджать губы.

Глава девятая. Девочка и пустота

Странник

В соседнем гараже визжала «болгарка», кто-то доводил до ума то, что сошло с конвейера отечественного автозавода. Работа, как принято, сопровождалась нецензурными комментариями по поводу устройства автомобиля, доставалось отечественной автопромышленности в целом и отдельным лицам из правительства в частности. Судя по голосам, бригада мастеров и их добровольных помощников приближалась к состоянию, в котором лесковский Левша прибыл из Лондона.

Как известно, народный умелец с великого бодуна додумался подковать импортную блоху, чем угробил хитроумный агрегат, но посрамил-таки иностранцев. За трудовой подвиг был направлен в Англию для обмена опытом и промышленного шпионажа. Косить под дурака ему было не привыкать, поэтому, не вызвав подозрений, он сразу же раскусил главную военную тайну Британской империи. Как оказалось, англичане ружья толченым кирпичом не чистят. Хотя всячески пытались убедить героя в обратном. Для чего наливали и подносили. Но он, верный инструкциям атамана Платова и присяге царю-батюшке, упорно отказывался. Лишь на обратном пути позволил себе расслабиться. Но и обычный запой обставил соответствующим образом, вызвав на состязание по литроболу английского шкипера. Матч закончился на рейде Петербурга боевой ничьей. Заспиртованного до состояния мумии шкипера отвезли в ведомственную поликлинику УПДК МИДа. А Левшу, не посрамившего отечество, хмурая родина встретила непохмеленным городовым. Левша упрямо твердил про кирпич, которым нельзя чистить канал ствола оружия, поэтому на месте без труда был поставлен диагноз — шизофрения, отягощенная длительной алкогольной интоксикацией. И умер герой разведки тихой смертью в палате больнички для нищих. И лишь городовой, успев принять медицинского спирта, уронил на усы скупую мужскую слезу. Если можете смеяться, смейтесь…

Трудовой энтузиазм за стенкой неожиданно угас. Что-то металлическое грохнулось на пол, и стало тихо. Очевидно, бригада любовалась на результат коллективного творчества.

Гаражный кооператив давно превратился в закрытый клуб для настоящих мужчин. Обремененные семьями, измочаленные бытом и уставшие биться с судьбой мужики из близлежащих домов ежедневно собирались тесным кружком и отдыхали душой. Купить гараж может каждый, но это еще не значит, что тебя примет тайное гаражное братство. Здесь все делалось в складчину и на основе взаимопомощи. Кем бы ты ни был там, за воротами, здесь, с перемазанными маслом руками и в старой робе, ты — равный среди равных. Или — никто. Такое вот первобытное сообщество под райскими кущами в сумасшедшем мегаполисе.

В щели под дверью гаража мелькнула тень. Максимов лежал на топчане, закинув руку за голову. Пальцы сразу же нашли под подушкой рукоятку ножа.

В дверь постучали, и знакомый голос произнес:

— Сосед, ты здесь?

— Ага. Входи, Женя.

Женя, отставной пехотный полковник, был главным организатором и вдохновителем все посиделок в кооперативе. Как правило, они начинались с игры «Не щелкай клювом», внедренной бывалым полковником. По популярности среди местных автолюбителей она давно перекрыла «Поле чудес». Пока жены и тещи пялились в телевизор, где крутили колесо, мужчины играли в суровую, как жизнь, игру. Правила были просты: надо было подкрасться к поглощенному ремонтом собрату и умыкнуть что-нибудь очень нужное, чтобы очень быстро заметил. Например, гаечный ключ или только что открученный масляный фильтр. Проделать надо было все при свидетелях, что автоматически снимало подозрение в воровстве. Пострадавший сначала с потерянным видом кружил вокруг автомобиля, а потом, наученный горьким опытом, прямиком шел к подозрительно притихшей группке игроков. Они и назначали выкуп. Принесенную бутылку дружно распивали и сразу же скидывались на новую.

Отставной полковник и летом, и зимой ходил в камуфляжной форме. Сегодня он решил щегольнуть дачным загаром и оставил на себе только штаны с карманами.

— Спишь, что ли? — спросил он, похлопывая себя по огромному, как полковой барабан, животу.

— Отдыхаю. — Максимов расслабил пальцы, но руку оставил в прежнем положении. — Вы там не станцию «Мир» строите?

— Ха! — хохотнул Женя. — Леньку чиним. Представляешь, умудрился намотать проволоку на кардан. Во какую. — Он показал толстый указательный палец. — Где он ее на Каширке нашел, не пойму! Места, наверное, знает. Хорошо, что «уазик» — машина военная, на дураков рассчитывалась, ее так просто не угробить.

— Сам-то цел?

— Пока да. — Женя весело блеснул глазками. — Он за семейством ехал, урожай пора вывозить. Представляешь, как теща ему вдует, когда на себе мешки с огурцами с дачи привезет? Можно сказать, ждет Леньку смерть мучительная и долгая. Я Клавку знаю, она всю зиму пилить будет и не устанет.

— Жалко мужика.

— Да брось, ты! — махнул рукой Женя. — Что мы, нелюди? Завтра на моей колымаге поедем. А Коля прицеп дает. С тебя шампуры, сосед. Без шашлыка и водки, сам понимаешь, на даче делать нечего, — пояснил он.

Бывший полковник во вверенном ему кооперативе службу организовал правильно. По гаражам были распределены не только пожарный инструмент согласно боевому расчету, но и необходимые для культурных мероприятий принадлежности. Максимову по разнарядке достались коллективного пользования шампуры и зарядное устройство для аккумуляторов.

Он встал с топчана и через передок «девятки» перебрался к шкафу

— Штанцы у тебя уставные. У нас такие водителям БМП выдавали. Удобно, можно без страха задом на горячую броню садиться. И зимой ничего не отморозишь.

Максимов успел переодеться в кожаные штаны и черную военную куртку. Очевидно, именно она и навеяла Жене армейские воспоминания.

— Подкалываешь? — бросил он, оглянувшись.

— Не, завидую, — хохотнул Женя, похлопал себя по животу и сразу стал похож на атамана казаков, сочиняющих письмо султану. — Мою трудовую мозоль в такие не втиснуть. В армии соразмерно званию живот растет, а не голова. Вот ты кем ушел?

— Капитаном.

— Сразу видно. Худой и умный. Зато я — при пенсии и в теле. — Женя звонко шлепнул себя по животу.

Он сиял лицом, как образцово-показательный боец с плаката «Красив в строю, силен в бою». На тугих щеках играл здоровый водочный румянец. Жене армия явно пошла на пользу, и пенсионная жизнь была не в тягость.

Максимов обошел машину, протянул Жене связку шампуров.

— А по пятьдесят грамм? — подмигнув, предложил отставник.

— Спасибо, не могу У меня сегодня другие планы.

Бывший полковник ушел к собутыльникам, неплотно прикрыв за собой дверь.

Максимов снова лег на топчан, вытянулся до хруста. Выдохнув, расслабил тело и закрыл глаза.

«Вот и еще один свидетель, способный показать, что гражданин Максимов вел себя пристойно и не вызывал подозрений. Бывшая нелегалка и настоящий полковник — этого ментам за глаза должно хватить. Теперь осталось только грамотно уйти с линии прицела. Будут добивать или нет, не угадать. Но напрасно маячить у кого-то на мушке не стоит».

За воротами гаражного кооператива раздался визг тормозов, потом по дорожке покатился мерный рокот, остановился у гаража Максимова, перейдя в низкое урчание.

— Наша лягушонка в коробчонке едет, — улыбнулся Максимов. Рывком вскочил на ноги.

Двигатель мотоцикла замолк, и в наступившей тишине отчетливо прозвучало «Ого!», произнесенное на разные лады дружной компанией автолюбителей.

— Ты к кому, красавица? — спросил бывший полковник с котомартовскими нотками в голосе.

— Заходи, Карина, — крикнул Максимов, сразу же внося ясность. Поторопился сознательно, зная, что Карина за словом в карман не полезет и сможет ответить так, что потом придется терпеть политико-воспитательную беседу от бывшего командира пехотного полка.

Карина котенком прошмыгнула в приоткрытую дверь. Сегодня, как и в первую их встречу, ее тонкое тело было затянуто в панцирь черной грубой кожи. В полумраке остро поблескивали металлические заклепки на куртке. Карина в два прыжка преодолела разделявшее их расстояние и, подпрыгнув, повисла на шее Максимова. Уткнулась холодным носом ему в щеку.

— Щенячья радость, — проворчал Максимов. — Веса в тебе — полмешка картошки.

— Усохла от тоски. Неделю не звонил, я чуть не повесилась, — прошептала она.

— Так я и поверил.

— Дурак ты — и не лечишься.

Карина легко выскользнула из его рук, запрыгнула на верстак. Максимов сел напротив, на капот машины. Достал из кармана сигарету, закурил.

Карина потянула носом, принюхиваясь.

— Ты что такое вкусное куришь? — подозрительно прищурившись, спросила она.

— Не то, что ты подумала. — Максимов выдохнул густое облако дыма.

— Вот зануда, а! — протянула Карина. — Между прочим, я знаю, что это. Кубинские «Лигерос». Со мной девочка из Испании училась, она такие из дома привозила. Доставала у кубинцев. Мы всей комнатой курили.

— Смертельных случаев не было? — спросил Максимов, борясь со спазмом, от непривычки сдавившим горло.

— Ой, полдня чумные ходили. И губы в кровь.

Дальше последовали девичьи воспоминания о тайной жизни закрытого пансиона под Парижем. Максимов мимоходом отметил, что так же отрываться можно было бы и под серым российским небом, дешевле вышло бы, но у отчима Карины на сей счет было свое мнение, подкрепленное доходами от нефтяного бизнеса. Слушал вполуха: его больше интересовало не что, а как говорит Карина. Насколько мог судить по моторике, мимике и эмоциональной окраске речи, стресс, перенесенный ею в Калининграде, уже не давал о себе знать.

Ретроспектива

Странник

Калининград, август 1998 года
Сумерки прилипли к окнам, барабанили в стекла крупными дождинками. С Балтики ветер нагнал плотный строй сизых туч, и разразившаяся над городом гроза перешла в нудный дождь, по-осеннему холодный и беспросветный.

— Вот и все, — сказал вслух Максимов.

Но Карина его не слышала. С полуоткрытых по-детски губ слетало легкое дыхание. Веки плотно лежали на глазах. Лицо разгладилось, и в свете ночника отчетливо проступил румянец на щеках.

Максимов осторожно освободил руку, которую Карина прижимала к груди. Убрал пряди, прилипшие к ее покрытой испариной лбу. С минуту смотрел на забывшуюся тяжелым сном Карину Вздохнул и вышел из спальни, плотно прикрыв за собой дверь.

В соседней комнате его ждали двое. Один, сухощавый, но статный пожилой мужчина, сидел в кресле в круге света настольной лампы. Второй прятался в полумраке у дверей. Максимов мог видеть только смутный контур его плотной коренастой фигуры. От человека исходил характерный запах военной формы, разогретой большим и тренированным телом. Сильвестр, так звали этого человека в Ордене, отвечал за силовое обеспечение операций. Сегодня ему пришлось попотеть, «зачищая» за Максимовым разбросанные по всему городу трупы.[64] Его присутствие в комнате означало, что группы «чистильщиков» с основной работой справились, остались мелочи, с которыми они покончат без непосредственного участия Сильвестра.

Что касается Навигатора, то его появления в жизни Максимова всегда были неожиданны и совпадали с очередным крутым переломом в судьбе.

Навигатор указал на кресло перед собой, сам подвинулся вперед, чтобы лицо оказалось в круге света. Максимов сел и сразу же ощутил на себе пронзительный взгляд Навигатора.

— Что она знает? — спросил Навигатор.

— Практически все, что можно знать на ее уровне. Первым клад нашел ее отец — Иван Дымов. Поступил по-умному, когда решил не афишировать находку, но сглупил, когда поехал в Гамбург торговаться с антикваром. И сразу же налетел на агентурную сеть Винера. Правда, этого Карина не знает, — сразу же поправил себя Максимов. — И не знает, что покусилась на наследие Черного Ордена СС. Для нее эта коллекция янтарных чаш — всего лишь раритеты, которые можно выгодно продать. Но без нее я бы ничего не нашел. Вернее, так быстро не нашел. И вообще все было бы иначе, если бы не эта пигалица. Плохо то, что ее похитили, а мне пришлось стрелять. В подробностях ничего не видела, но сам факт…

Навигатор повернулся к Сильвестру, и тот сразу же ответил на не прозвучавший вопрос:

— Место боя мы уже зачистили. Полную стерильность гарантирую. Да еще дождь сейчас все зальет. Подобрали пять трупов. Обработали «консервантом». Специально на такой случай захватил с собой контейнер.

Максимов знал, что «консервантом» Сильвестр, верный суровому армейскому юмору, называет культуры микроорганизмов, используемые для утилизации органических отходов. На заводах по переработке мусора в специальных вращающихся танках эти микроорганизмы за сутки пожирали тонны бытовых отходов. Кто-то предложил использовать эту экологически чистую технологию для утилизации отходов спецопераций. Стоило посыпать труп кашицей из микроорганизмов и завернуть в плотную пленку, как через сутки от него оставался один гумус. Твердые остатки, вроде зубов и фрагментов костей, перемалывались в порошок и распылялись по ветру. Был человек — и нет его.

— Подвал, где Максим завалил Винера, мы прибрали, — ровным голосом продолжил Сильвестр. — Труп телохранителя утилизировали, кровь замыли, стенку подремонтировали. Сейчас через границу с Латвией пройдет машина. Один из пассажиров предъявит паспорт телохранителя. По документам он теперь будет числиться убывшим с территории России. А сам Винер… — Сильвестр взглянул на часы. — Его судно уже вышло в нейтральные воды. Грубую зачистку закончили, осталось только выявить случайных свидетелей и профилактировать их. За три дня уложимся. Калининград — не Сингапур, спрятаться негде.

Навигатор перевел взгляд на Максимова. Карина была свидетелем номер один. А такие долго не живут. Даже в случае банального криминала их беспощадно устраняют. А тут сошлись в смертельной схватке два Ордена, сам факт существования которых уже является смертельно опасной тайной. Непосвященный не имеет права прикоснуться к тайне и безнаказанно жить дальше. Выбор прост и бескомпромиссен: либо посвящение, либо смерть. И то, и другое надежно запечатывают уста.

— Она должна замолчать, — тихо, но отчетливо произнес Навигатор.

— Со мной приехал врач, — подал голос Сильвестр. — Укол или многоуровневый гипноз — и девчонка забудет все.

Навигатор повернул голову. В профиль из-за седых волос и крупного острого носа он показался Максимову белоголовым орланом. И светлые глаза смотрели на Сильвестра по-птичьи — не мигая.

«Значит, уже обсуждали и выбрали щадящий вариант. А могли бы и устроить аварию, благо что Карина гоняет на мотоцикле, как очумелая».

— Нет, — сказал Максимов. — Ее к нам привела Чаша.

Глаза Навигатора превратились в два аметистовых камешка. Холодные, с голубой ледяной искоркой в глубине.

«Ты отдаешь себе отчет, на что ее обрекаешь?» — спросили глаза Навигатора.

«Да. Но она сама пришла к точке, где творится судьба. Я лишь переведу ее через порог», — ответил Максимов. «И поведешь дальше», — прочел он в глазах Навигатора. «Да. Я буду рядом столько, сколько будет нужно». Навигатор прикрыл глаза, стал водить пальцем по горбинке носа.

Максимов знал, что сейчас он на точных до микрона весах взвешивает решение. Права на ошибку у Навигатора не было. Благополучие и безопасность Ордена всегда зависели от одного — доверия. Долгий опыт позволял Навигатору почти рефлекторно отмеривать каждому его меру.

Но сейчас случай был особый: слишком уж не оформившаяся душа лежала на чаше весов.

— Твои заслуги перед, Орденом несомненны. И они дают тебе право самому принимать решения. Возможно, ты разглядел в ней то, что пока не вижу я. Впрочем, первое же испытание расставит все на свои места. — Навигатор встал, снял со спинки кресла черный плащ. — Утром Сильвестр организует вашу эвакуацию. До встречи, Странник.

Щелкнул выключатель, лампа на столе погасла. На секунду в прямоугольнике дверного проема мелькнули два силуэта: высокий с гордо вскинутой седой головой и кряжистый с крутыми плечами борца. Потом дверь закрылась, и комнату залила темнота.

Максимов делал вид, что поглощен разглядыванием тлеющего кончика сигареты. Время от времени бросал взгляд на Карину

«Или ветер в голове, или просто психика здоровая, или предрасположенность к посттравматическому синдрому? Одного раз напугаешь, он всю жизнь потом холодным потом исходит и в постель мочится. А другой из „горячих точек“ не вылазит, и хоть бы хны. Если у нее повышенная устойчивость к стрессам, то есть смысл работать дальше. Только бы не сломалась».

Он по собственному опыту знал, что перед крутым переломом жизнь всегда устраивает испытание. Ницше, этот гениальный безумец, сумел понять главное: жизнь большинства протекает по замкнутому кругу, просто жизнь слишком коротка, чтобы в этом убедиться. Лишь у немногих хватает отчаянной смелости и сил, чтобы разорвать круг, превратив его в спираль, восходящую к звездам. И перед этим фундаментальным изменением бытия, превращающего человека в существо иной природы и иного масштаба, следует своего рода генеральная репетиция. Словно высшие силы, прежде чем принять под свое покровительство человека, устраивают ему испытание на прочность. Сумеет пережить катастрофу судьбы, когда кажется, что под ногами разверзлась бездна и тебя неудержимо затягивает в пустоту, — значит, можно допускать к главному испытанию, которое или ознаменуется полным перерождением, или закончится смертью.

Карина чудом осталась жива, оказавшись в самом пекле схватки двух Орденов. Ничего ни о природе схватки, ни о самих Орденах она не знает, как не ведает о тайнах метеорологии кораблик, попавший в жестокий шторм. Может, она посчитала это опасным, но увлекательным приключением. Странник знал, что это было первое испытание. Он решил, что за ним должно последовать еще одно — и последнее. После которого Орден распахнет двери перед новым посвященным…

— Эй, гараж! — Карина пристукнула пяткой ботинка по металлической дверце на верстаке. — Ты меня не слушаешь?

— Почему? Очень интересно. — Максимов приказал себе забыть про Странника и стать обычным человеком. — Вряд ли когда окажусь в таком цветнике, как твой пансион для благородных девиц. Вот и слушаю, как Пушкин сказки. Как тебя дома приняли? — Он решил сменить тему.

Карина сбежала из Москвы к отцу в Калининград полгода назад и вернулась под конвоем Максимова. Если судить по гримаске, скорченной Кариной, жизнь под крышей родного дома имела вкус лимона.

— Докладываю. Встреча блудной дочери прошла в точном соответствии с библейской традицией. Был заколот упитанный телец, столы ломились от яств и из подвалов выставили лучшие вина. Праздник длился два дня. Потом начались будни. С отчимом заключен договор о взаимном ненападении, с мамой идут вялые бои. Как называется, когда сидят в окопах и палят друг в друга, не целясь?

— Беспокоящий огонь, — подсказал Максимов.

— Именно! — Карина щелкнула пальцами. — Точнее не скажешь. Ни минуты покоя. Если умножить на семь дней безвылазного сидения дома, то чокнуться можно!

— Сочувствую, — кивнул Максимов.

Его обрадовало то, что все это время Карина находилась под надежной охраной. Отчим, откупивший кусок рощи на берегу Клязьмы вместе пляжем, водой, дном и водной живностью, воздвиг дворец масштабов, полагающихся ему по статусу бензинового короля. С соответствующей системой безопасности.

«Если Винер и пытается меня обложить со всех сторон, давя на самые болезненные точки, до Карины за неделю он не добрался: И слава богу. Дед, конечно, святое… Но Карина — случай особый. За нее я поручился перед Навигатором».

— Какие планы на сегодня? — спросила Карина.

— Простые. Нам бы ночь простоять да день продержаться, — немного подумав, ответил Максимов.

— В смысле, пьем до упора? — Карина азартно потерла ладони.

— Не надейся, крепче пива ничего не получишь, — строгим голосом предупредил Максимов.

— Кстати, о пиве. — Карина спрыгнула с верстака. — Где тут у вас?.. Мадмуазель желает попудрить носик.

— Да, пансион даром не прошел, — усмехнулся Максимов. — Прямо по дорожке до последнего гаража. Там разберешься.

— Мерси, мон шер, — поблагодарила Карина, исполнив реверанс.

— Только нос не разбей. Там металлолом свален, — пробурчал ей вслед Максимов.

Он раздавил в сплющенной банке окурок. Подошел к верстаку. Карина выронила книжку в яркой обложке. Максимов машинально раскрыл ее на загнутой странице. французского языка он почти не знал, и чтобы прочесть подчеркнутые строчки, пришлось применить то, что шеф кафедры в Военном институте называл «переводческой интуицией». Где догадываясь о смысле, где используя однокорневые слова из английского, он с грехом пополам выстроил фразы. И обмер, когда понял сокрытый в них смысл.

— «Ибо он знал, что надо всегда приходить из пустоты, поддерживая с ней длительный, каждодневный контакт; ибо он знал, что сильнейший — тот, кто знает, что сила — оттуда. Так и его сила проистекала из пустоты, входя затем сквозь уши в его глаза». — Он посмотрел на обложку. — Валер Новарина[65] «Эссе». Не дурно. И главное — не Пелевин.

Максимов задумался. Случайным подобное чтение назвать было нельзя. Он знал, теперь в жизни Карины ничего случайного быть не может. Хотела она этого или нет, осознавала или нет, но она неумолимо приближалась к критической точке своей судьбы. Останавливать бесполезно, более того — опасно. Тот, кого зовет Пустота, чтобы провести через посвящение к звездам, подобен лунатику на краю крыши. Окликнешь завороженного Зовом — погибнет. Предоставишь его судьбе — есть шанс, что уцелеет. Максимов по своему опыту знал: все уже предопределено и назад отыграть невозможно. Можно лишь идти рядом, страхуя по мере возможности.

— Ох, как не вовремя, — вздохнул он. Сунул книжку в карман куртки. Вышел из гаража, плотно закрыл дверь, стал возиться с тяжелым замком. За спиной хрустнул гравий.

— Слышь, сосед. — На свет вышел отставной полковник. — Спросить хочу. И сколько же такой керогаз стоит?

Максимов оглянулся. Свет фонарей искрился на хромированных дугах мотоцикла. Подержанная «Хонда» Карины осталась в Калининграде, из города пришлось экстренно уносить ноги, и тащить с собой дребезжащий кусок железа было себе дороже. За две недели в Москве девчонка успела обзавестить новой вороного цвета «Ямахой».

— Ну, Женя, если перевести в прожиточный минимум, то ты чокнешься.

— Дорогая штуковина. Блестит, как конь цыганский. — Отставник цокнул языком. — Слышь, а к нему гроб полированный сразу прилагается или отдельно покупать надо?

— Шуточки у вас, товарищ полковник. Максимов сел в седло мотоцикла, поставил ногу на стартер.

— Это я от зависти. — Женя кивнул на тонкую фигурку в черной коже, появившуюся в конце дорожки. — Меня на такое уже не хватит.

Карина подцепила носком ботинка консервную банку, подбросила в воздух и послала через крыши гаражей.

«Надо будет уточнить, она в детстве в куклы играла или нет, — подумал Максимов. — Сдается мне, из рогатки пуляла и по заборам лазила. Головная боль, а не девчонка!»

— Откуда красавец? — поинтересовался Максимов у подошедшей Карины.

— Подарок на день рождения. И не делай удивленные глаза, неужели не знаешь, что у падчериц миллионеров свои причуды?

— Про причуды я в курсе, — пробормотал Максимов. — А вот день рождения… Извини, не сообразил.

— Ладно, не смущайся. Скромный букетик фиалок подаришь завтра. А сегодня — зажигаем!

Карина прыжком влетела в седло, обхватила Максимова за плечи.

Двигатель завелся с первого удара по стартеру. Стальное тело мотоцикла наполнилось мощной дрожью. Показалось, что оседлал застоявшегося скакуна.

— Готова? — спросил он.

Вместо ответа она прижалась холодным носом к его шее и замерла, крепко сжав руки. Максимов на секунду зажмурился.

Он резко вывернул газ, мотоцикл привстал на заднем колесе и рванул с места, разбрызгав в стороны мелкий гравий.

Глава десятая. «Доброе утро, последний герой!»

Странник

Последняя сигарета из пачки «Лигерос» дотлевала в пепельнице. В воздухе клубился дым черного кубинского табака, наполняя комнату нездешним терпким запахом.

Перед закрытыми глазами Максимова плыл мираж белого города, залитого солнцем. Смуглые люди сверкали белозубыми улыбками, азартно жестикулировали и двигались с невероятной грацией, свойственной только жителям южных стран. Казалось, все в них бурлит в такт ритмам сальсы, вырывающейся из каждого окна. Женщины с фигурами богинь плодородия скользили в толпе, купаясь в горячих взглядах мужчин. Дети копошились у обочин, как стайки галчат. Город был старым и невероятно запущенным. На высокомерный европейский взгляд — даже нищим. Но в узких улочках, где не развернуться лобастой американской машине, застрявшей на острове со времен Аль Капоне, царил вечный карнавал. Карнавал нищеты. Когда счастлив сам по себе, пьян от солнца и любви, пропитавшей все вокруг, терпкой, как запах самых лучших в мире сигар.

«Хорошо, где нас нет, — вздохнул Максимов. — Еще нет. Или уже нет».

Он открыл глаза и вернулся в августовское московское утро.

За окном сверкало небо, чистое, словно отполированное до голубизны. Но по полу от открытого балкона полз холодный сквозняк.

Максимов критическим взглядом окинул царивший вокруг живописный беспорядок и остался доволен. Ликвидировать следы вчерашнего загула ни вокруг себя, ни на себе намеренно не собирался. Ждал гостей.

Полчаса назад его разбудил настойчивый звонок телефона. Но желание общаться у позвонившего почему-то сразу же отпало, стоило Максимову прохрипеть в трубку: «Алло». Классический проверочный звонок. После него, как правило, следует визит незваных гостей.

Максимов поскреб щетину, выступившую за ночь на подбородке. Сунул в рот мятную жвачку. Это была единственная дань гигиене, на которую он пошел, решив выглядеть перед гостями невыспавшимся и туго соображающим после вчерашнего.

Тело ныло, требуя привычной зарядки, но он приказал себе оставаться на месте. Покосился на часы. Половина одиннадцатого. Нормальные служаки уже давно продрали глаза после инструктажа и разбора полетов за истекшие сутки, оттянулись пивком и дружно вывалились в народ, по совместительству являющийся электоратом и криминальной средой.

«Мужики, вы думаете, как у вас говорят, отрабатывать жилой сектор, или нет? — мысленно обратился он к затерявшимся на подходе ментам. — Работать надо, работать! По сводкам новостей бесхозный труп уже прошел, сам слышал».

Ночь он провел с Кариной, намеренно выбирая места, куда чужой незаметно не подберется. Сначала долго куролесили на смотровой площадке на Воробьевых горах, потом перебрались в бар со звучным названием «Яма».

Что для нормального — преисподняя, то для байкера — рай. Полуподвал на углу Нижней Масловки полностью соответствовал названию. Интерьер без особых изысков: обшарпанные стены с фресками в стиле Валеджо, выполненные самородками с незаконченным ПТУшным образованием, грубая мебель, громкая музыка и клубы дыма. Минимум санитарных и социальных норм. Пиво из горла и водка по кругу. Все. в черной коже, пропахшие бензином и гарью. Руки в живописных татуировках и пятнах машинного масла. Вызывающий макияж женской половины общества, пьющей наравне с мужской. Карина, вырвавшись из-под домашнего ареста, отрывалась вовсю. Максимов радовался одному: чужаков вокруг не было. В «Яме» они сразу бы бросились в глаза, как мужик в ватнике на нудистском пляже.

Максимов встрепенулся раньше, чем за входной дверью послышались шаги. Вскочил, набросив на плечи спортивную куртку, прошел в прихожую, замер, прижавшись к дверному глазку. Искаженная оптика выгнутой линзы предъявила его взору два вытянутых лица. Одно принадлежало участковому — капитану Дыбенко. Второе неизвестному мужчине. Они о чем-то совещались шепотом, при этом незнакомец жестикулировал резче, явно на правах старшего.

Наконец, Дыбенко сплющил палец о кнопку звонка.

«Ку-ку, ку-ку!» — мелодично пропела над головой Максимова электронная китайская кукушка.

Максимов взъерошил волосы и придал лицу заспанное выражение. Распахнул дверь.

— Чем обязан, Степан Никифорович? — спросил он, уставившись на незваных гостей ничего не выражающим взглядом.

Степан Дыбенко в давние года, демобилизовавшись из армии сержантом, не доехал до родного колхоза и положил жизнь на то, чтобы больше никогда там не оказаться. Так и остался на перепутье. Москва его не приняла, держала на правах пасынка. Столичных жителей Дыбенко ненавидел всей душой, как только умеет обделенный всем и вся провинциал. Горожане платили ему той же монетой, но Дыбенко был уверен, что все это из-за милицейский формы.

Форму он любил всем сердцем, и гордость его росла с каждой звездочкой на погонах. Дыбенко, хоть и тугодум, дураком не был и без труда смекнул, что четыре звездочки — это максимум, отпущенный по лимиту судьбы, а должность участкового — предел мечтаний для его умственных способностей.

Правда, на жизнь было грех жаловаться, особенно после победы демократии. В город хлынули орды бандитов, торгашей и проституток со всех весей Союза. На каждом углу понастроили киосков, автосервисов и притонов. Попадались и честные работяги. Но мыкаешься ли ты на трудовые рубли или жируешь до очередной отсидки, за право топтать московский асфальт и дышать столичной гарью платить надо всем. За регистрацию — мэру, за покой — участковому. К подведомственному участку Дыбенко относился, как к колхозному полю, — что уродилось, то можно использовать для личных нужд. Много не брал, не забывал делиться и оставить на черный день. И конечно же его раздражало, когда в его огород вламывались пришлые, интеллигентного вида и со столичным гонором.

Обычно это случалось, когда прописанный на участке капитана Дыбенко помирал не полагающейся ему смертью от пьяной драки, а с подозрительными выкрутасами. В таких случаях дело тянули не ребята из местного отделения, которые лишних вопросов не задают, а кишкомоты с Петровки или, что еще хуже, из Следственного управления МВД. С ними капитан Дыбенко чувствовал себя председателем захудалого колхоза, встречающим комиссию из Москвы: суетился, шутил невпопад и обещал устранить замеченные недостатки.

Стоявший за спиной чужак нетерпеливо переминался с ноги на ногу. Его присутствие превращало обычную процедуру опроса жильцов в пытку, и Дыбенко тихо молился, чтобы все поскорее кончилось. Под пренебрежительно-холодными взглядами чужаков он никакого удовольствия от власти не получал. Она, как и любовный акт, требует известной интимности.

— Гражданин Максимов? — официальным тоном спросил Дыбенко.

— Степан Никифорович, давайте попроще. У меня еще голова не работает.

— За вами числится нарезной ствол. — Капитан заглянул в блокнот. — Пистолет системы «Вальтер П99». Надо бы посмотреть. К-хм, для порядка.

«Приятная неожиданность! — подумал Максимов. — Значит, разговора в дверях вам мало, повод нашли в квартиру пройти?»

Оба представителя власти синхронно подались вперед, но Максимов остался стоять на пороге, одной рукой придерживая дверь, и штатский наступил на пятку капитану Дыбенко.

— Минутку. Вас, Степан Никифорович, я знаю. А это кто? — Максимов указал на мужчину в цивильном костюме.

— Это со мной, — после паузы выдавил Дыбенко.

— Документик бы. Для порядка. — Максимов не отступил назад.

Мужчина выступил из-за широкой милицейской спины, вытащил из нагрудного кармашка красную книжечку и сразу же сунул ее обратно.

— МУР, — небрежно пояснил он.

— В смысле, Министерство Успешных Реформ? — улыбнулся Максимов.

Дыбенко встал вполоборота, вдруг решив не вмешиваться в пикировку.

Мужчина с кислой миной вновь достал удостоверение, развернул и протянул Максимову.

— Что же вы, гражданин Максимов, сначала двери распахиваете, не спросив, а потом бдительность демонстрируете? — из вредности подколол он.

— Кто же с утра нормально соображает? — Максимов пригладил растрепанные волосы. — Прошу, входите.

Он первым прошел по коридору в комнату. Успел оглянуться и заметить, как муровец бдительно зыркнул и прошелся взглядом по обуви в прихожей. Для особо любопытных Максимов предусмотрительно оставил на столе одну чашку и недоеденный бутерброд, а из обуви только свои ботинки.

«Чекист, на фиг, — усмехнулся Максимов. — Только тебя мне для комплекта и не хватало».

Он соврал, голова работала прекрасно. И фамилию на удостоверении, и номер запомнил. Только не собирался выяснять, не входит ли эта муровская ксива в число тех, что переданы в органы ФСБ в качестве «документов оперативного прикрытия». И так было ясно — «липа». Майора Андреева, каковым он значился в удостоверении, выдал черный ноготь на безымянном пальце и голос. С характерной наглой ноткой, что неизбежно проклевывается у всех допущенных к гостайне. Лица «майора Андреева» в музейном хранилище он не разглядел, но выразительную плешь на макушке запомнил. И палец с пробитым ногтем на перилах видел. Для опознания трех признаков вполне хватило.

«Как „искусствовед в штатском“ мог так быстро узнать о бесхозном трупе в моем подъезде? — спросил сам себя Максимов и сам же ответил: — Только в одном случае: если я в разработке».

«Майор» с молчаливого разрешения Максимова сел в кресло, а участковый остался стоять. Вид у него был потерянный. Роли, конечно же, распределили заранее, но «майор» от функций режиссера уклонился, с интересом разглядывал обстановку, и Дыбенко не знал, какой текст произносить и как двигаться, а импровизировать побоялся. Максимов решил взять инициативу на себя. Сдвинул ряд книг на стеллаже, продемонстрировал капитану маленький сейф. Затем закрыл от его взгляда колесико шифрового замка, встав спиной к Дыбенко. Тренькнула пружина, и Максимов, развернувшись, протянул участковому плоскую стальную коробку.

— Как видите, все по правилам. Сейф, несгораемый ящик с замком, — пояснил он, набирая шифр на замке коробки. — Вот и ствол. Магазин, заметьте, отдельно.

— Вижу, вижу — солидно протянул Дыбенко. Кургузыми пальцами подцепил пистолет, покачал на ладони. — Красивый, черт, — с завистью вздохнул он, неожиданно просветлев лицом.

Максимов сразу же проникся симпатией к этому мужику, затурканному борьбой с преступностью. Давно пришел к выводу, что если мужчина не скрывает своего восхищения при виде стройной женской фигурки и хищной красоты оружия, за его психическое здоровье можно не беспокоиться. С таким можно смело идти в разведку, выезжать на рыбалку, на худой конец — просто выпить водки. А если тупит глазки или напускает на себя скучающий вид, таких рядом с собой лучше не держать. Подведут или продадут в трудную минуту.

— «Вальтер П99», калибр 9 миллиметров, двухрядный магазин на шестнадцать патронов, вес — семьсот граммов. — Максимов перечислял тактико-технические характеристики оружия, зная, что от этих магических слов тихо млеет капитанское сердце. — При стрельбе на короткой дистанции кучность — двадцать пять миллиметров. То есть все пули ложатся в десятикопеечную монету.

— Пластмассовый, что ли? — капитан погладил корпус пистолета.

— Рамка из полимера, армированного стекловолокном. Дизайн, кстати, разработал знаменитый Чезаре Морини, — пояснил Максимов.

— Дорогой, наверное. — Дыбенко не мог оторвать взгляда от идеального инструмента смерти. Ничего лишнего, только мощь и сдержанная агрессивность линий.

— Рыночная цена — восемьсот долларов. Плюс доставка, оформление и прочее.

В капитане сразу же проснулись крестьянские корни. Таких трат на игрушку он одобрить не мог, есть сотня куда более дешевых способов отправить человека на тот свет. Пивная бутылка, например. Двадцать копеек — и стопроцентный труп. Он сделал строгое лицо, зачем-то понюхал ствол.

— Лицензия на оружие имеется?

— Конечно. — Максимов протянул ему запаянный в пластик документ.

Неожиданно подал голос «майор»:

— Скажите, Максимов, а зачем вам оружие? Как я посмотрю, брать у вас особенно нечего.

Он круговым движением руки обвел комнату. Стеллаж с книгами во всю стену, два кресла, низкий столик из темно-зеленого стекла и телевизор на полу. Кроме книг, интерес представляли две картины маслом и полдюжины акварелей, но глаз знатока сразу же определил бы, что относятся они к работам современных «нераскрученных» авторов. Лет через двадцать, может быть, и войдут в цену, а сейчас — прихоть хозяина и память о знакомстве.

«Так, кое в чем мы разбираемся», — отметил Максимов.

— А я сам для себя ценность, — сказал он.

— Аргумент, — согласился «майор». — Оружие предполагает врожденную жестокость, вы согласны?

— Только жестокость может положить конец человеческому насилию. Так сказал Жан Жэне, — пояснил Максимов для участкового.

Капитан Дыбенко из изречений великих знал только: «Мы придем к победе коммунистического труда» — и поэтому насупился.

— Кстати, Степан Никифорович, у меня к вам вопрос. Если хотите, сразу заявление. — Максимов кивнул на окно. — Во дворе ходит пьянь дядя Коля — личность вам наверняка известная.

— Ну. — Участковый напрягся.

— Бог бы с ним, если бы шатался сам по себе. Так он, дегенерат, добермана без поводка и намордника выгуливает.

— Ну. — Капитан покосился на пистолет в руке Максимова.

— Я ему вчера вынес последнее китайское предупреждение. В следующий раз будет необходимая самооборона. — Максимов многозначительно поиграл пистолетом. — Только, боюсь, Коля меня не до конца понял. Может, вы посодействуете? Прошу как простой гражданин, а не как помощник депутата Думы.

Капитан почему-то бросил взгляд на «майора», развалившегося в кресле, потом уставился на Максимова. Соображал медленно, но верно.

— К-хм. Разберемся. — Протянул Максимову документы на оружие. — Так, бумаги в порядке. Храните оружие согласно правилам. А с остальным… Разберемся. — Он немного замялся, словно вспоминая вылетевший из головы текст. — Тут, вот, товарищ с Петровки… Поговорить с вами ему надо. А я, значит, пойду

— Идите, капитан, — разрешил «майор». — Мы с Максимом Владимировичем еще немного побеседуем. Вы на работу не опоздаете, Максимов?

— Нет, у меня сегодня свободный день.

— Завидую, — вздохнул «майор».

— Напрасно. Я провожу Степана Никифоровича, а вы пока подумайте, почему финансирование науки отменили вместе с шестой статьей конституции?[66]

Участковый покинул сцену с явным облегчением. На пороге он хотел что-то сказать Максимову, но ограничился многозначительным покрякиванием.

«Майора» Максимов застал разглядывающим корешки книг. Осмотрел узкоплечую фигуру с характерной сутулостью кабинетного работника, плешь на макушке и заведенные за спину руки с удлиненными узловатыми пальцами. Пришел к выводу, что если «майор» и склонен к насилию, то в его моральном варианте.

— Ну как, ответили на мой вопрос?

«Майор» оглянулся.

— Да, причем легко. Вся наука как отрасль была партийной. Даже такие абстракции, далекие от идеологии, как ядерная физика и высшая математика, так или иначе работали на оборону, значит, обслуживали государство. Наука ищет истину, а монополия на истину принадлежала партии. Как только это фундаментальное положение поставили под вопрос, прекратилось финансирование. Согласитесь, глупо финансировать то, что не контролируешь?

— Браво. Для опера с Петровки неплохо.

Намек был достаточно прозрачным, но, как выяснилось, «майор» умел контролировать лицо. Вытянутое книзу, со скошенным подбородком и впалыми щеками, оно не выразило ничего, кроме безысходности, появляющейся у человека, с раннего утра занимающегося бессмысленной рутиной.

Максимов встал рядом, бросил в сейф коробку с пистолетом, захлопнул дверцу, провернул колесико шифратора.

«Смени код, когда он уйдет», — приказал он себе.

— А это, наверное, самая ценная вещь. — Майор взял с полки китайский веер. С треском раскрыл, обмахнул себя. На фиолетовом шелке плясали два журавля.

— Просто старая.

— Редкая, — уточнил «майор», разглядывая инкрустацию на полированной ручке. — Эпоха династии Цинн,[67] я прав?

— Для опера с Петровки… — с иронической улыбкой начал Максимов.

— Да бросьте. По одному делу проходил синолог, от него и набрался.

— И какой срок впаяли китаисту? — поинтересовался Максимов.

— Никакой. Умер дед в Бутырке от сердечной недостаточности. В камерах вонь ужасная, дышать нечем, вот и мрут подследственные, как мухи.

«Да, я прав. Моральный садист», — подумал Максимов, глядя в тусклые глаза «майора».

Он чуть потянул носом, принюхиваясь. От «майора» пахло одеколоном с дешевым мыльным запахом, салоном автомобиля и только что выглаженной рубашкой. Максимов дал себе команду запомнить ауру «майора». Теперь, уловил этот букет запахов рядом с собой, тело само собой включится на отражение угрозы.

— Купили или по наследствудосталась? — задал «майор» милицейский вопрос, поигрывая веером.

— Подарили.

— Ого! Познакомьте, я тоже такие подарки хочу.

Максимов взял у него веер, отступил назад, устало плюхнулся в кресло.

— Слушайте, слуга закона. Вы меня из постели вытащили, а голова после вчерашнего еще бо-бо. Давайте без ментовских штучек. — Он, поморщившись, потер висок. — Если вам так уж понравился веер, то поясню. Один известный коллекционер подарил его в знак благодарности за консультацию.

— И сей факт, надеюсь, отражен в вашей налоговой декларации? — не унимался «майор».

— Видите ли, в чем дело. Коллекционер по совместительству является олигархом. Одна его коллекция старинного оружия потянет миллиона на четыре. Только казус в том, что половина его империи, по документам, принадлежит какому-то бомжу из Малаховки. А движимое и недвижимое имущество оформлено на бабушку, жертву репрессий и почетного пенсионера. Бабушка давно в маразме и даже не подозревает, что живет в полном коммунизме. Вот когда мой знакомый заплатит налоги, как полагается, тогда и я поднатужусь, продам что можно и заплачу государству за веер. Разумно?

— Ха! Если ваш клиент все заплатит, то, думаю, ваши копейки уже не потребуются.

«Майор» растянул губы в улыбке, но по глазам было видно, что упоминание о могущественных покровителях не прошло бесследно.

Он сел в кресло напротив и принялся сверлить Максимова милицейским взглядом. Через минуту закинул голову и задумчиво произнес:

— Смотрю на вас, Максим Владимирович, и не понимаю… Человек вы вольного нрава и свободного образа жизни. Умны и самостоятельны. Эстет. Даже беспорядок в комнате выглядит живописно. Вхожи в серьезные дома. Что вы делаете здесь, среди этих Колянов и их доберманов?

— Чтобы это выяснить, вы и подняли меня с постели?

— Нет, разбудил я вас, чтобы спросить, во сколько вы вчера приехали с работы, — пошел в атаку «майор».

«По тактике ведения допроса у тебя, брат, была троечка», — констатировал Максимов, никак не реагируя на сверлящий взгляд «майора».

— Около семи.

«Майор», не снижая темпа допроса, сразу же задал следующий вопрос:

— А точнее?

— Ну, не знаю… — Максимов пожал плечами. — Спросите у Арины Михайловны, может, она запомнила. Квартира шестьдесят два, на седьмом этаже. — Он указал веером на потолок. — Я сразу к ней поднялся. Думал, попугая и кота надо покормить. Оказалось, хозяйка дома. Выпили кофе, поболтали. Потом подбросил ее до метро. У Арины Михайловны печальные хлопоты, кто-то из знакомых умер…

«Майор» кивнул.

— Получается, домой вы не заходили?

— Нет. В гараж приехала знакомая. С ней провели всю ночь.

— Свидетели? — «Майор» спохватился, осознав несуразность вопроса. — В смысле, кто-то это может подтвердить?

— Ну, если согласны признать накачанных пивом байкеров в качестве свидетелей… Думаю, полсотни я вам приведу.

— Хорошо, поверю на слово. — Желания общаться с отмороженным кожаным воинством у опера явно не было. — И домой вы прибыли?..

— Опять же — около семи. Но уже — утра. — Максимов зевнул, прикрывшись веером. — Майор, давай заканчивать. Еще вопросы есть?

— Странно, что вы мне не задаете вопросы. Или к вам каждое утро МУР приходит?

— Нет, только когда труп в подъезде найдет, а меня дома не застанет, — огрызнулся Максимов. Указал веером на телевизор. — Я перед сном «Дорожный патруль» посмотрел. Не поленился, вышел на лестничную клетку. Там до сих пор контур тела, мелом обведенный, остался. И пятно крови.

— И спокойно легли спать? — «Майор» бдительно прищурился.

— Да как вам сказать… — Максимов повернул голову, чутко уловив движение в спальне.

Если бы и хотел сразить надоедливого «майора» наповал, лучше бы не получилось. И главное — заранее не готовил.

Дверь распахнулась, и на пороге возникла Карина во всей красе хорошо выспавшихся восемнадцати лет. Рубашка Максимова ей доходила до середины бедра и была застегнута на две нижние пуговицы. Волосы цвета темной меди торчали во все стороны. От сна губы припухли и потемнели. Карина по-кошачьи потянулась, в распахнувшейся рубашке сверкнула бриллиантовая искорка на пупке. «Майор» онемел, но глаз оторвать не смог.

— Атас, менты, — тихо проворковала Карина, скорчив презрительную гримаску. — Ты извини, что нарушаю ваш тет-а-тет, — обратилась она к Максимову, — но сил терпеть больше нет. Потребуюсь для очной ставки, я в ванной.

Она прошлепала босыми ногами по коридору.

— Еще вопросы будут? — Максимов повернулся к «майору».

Опер справился с шоком, но досады скрыть не удалось: как не крути, а купился на примитивный трюк, попытавшись по обуви в прихожей определить, есть ли в квартире посторонние или нет. Откуда ему было знать, что Карина уснула еще в лифте (как перед этим выразилась: «Все, батарейки сели»), и в постель ее пришлось нести на руках.

«Майор» на несколько секунд ушел в себя, даже глаза прикрыл. Если и существовал заранее разработанный сценарий, то из-за поведения Максимова он трещал по швам. «Майору» приходилось импровизировать на ходу, и теперь, очевидно, творческие способности оказались исчерпанными. И он допустил еще одну ошибку.

— Красивая девочка. Молоденькая. Школьница еще?

— Восемнадцать три дня назад исполнилось. Как вчера выяснил.

— Давно знакомы? — «Майор» придвинулся и перешел на тот тон, каким мужики говорят о бабах.

— Почти месяц, — не включаясь в игру, холодно ответил Максимов.

— Значит, познакомились в Калининграде. Вы же в начале августа были в командировке в Калининграде, да? — Он ждал, какое впечатление произведет на противника его осведомленность.

Максимов раскрыл и закрыл веер, снисходительно улыбнулся.

— Да.

— И как, понравилось в бывшем Кенигсберге?

— Город красивый. А с погодой не повезло. Зарядили дожди. Стало скучно, пришлось уехать раньше.

Ретроспектива

Странник

Калининград, август 1998 года
Белая ночь пахла болотом и гнилой корой. По светлому небу ветер гнал клочья серых туч. Холодная морось засыпала траву, припорошила одежду, липла к лицам. Под ногами чавкала земля, размокшая от вечерней грозы. Одинокая чайка, одуревшая от битвы с ветром, отчаянно вскрикивала, болтаясь над верхушками сосен. Но приземляться боялась, встревоженная появлением у леса трех человек в столь ранний, не подходящий для приятной прогулки час. Люди с добром не пришли, это чайка поняла даже своим птичьим умком. Поэтому вопила отчаянно, предупреждая всех, кто мог оказаться поблизости.

Начальник управления военной контрразведки Калининградского особого района контр-адмирал Черкасов пребывал в состоянии тихой истерики и на окружающую действительность никак не реагировал.

И не мудрено, если на старости лет, за год до выхода на заслуженный отдых, узнаёшь, что твой подчиненный, обласканный доверием, десять лет шпионил в пользу БНД.[68] Есть повод соскочить с катушек, когда среди ночи к тебе заявляются незнакомые люди с непроницаемыми лицами и холодными глазами, вытаскивают из теплой постели и ставят в видеомагнитофон кассету. А на ней такое кино! Сидит твой любимец, тобой же вытащенный из забайкальской грязи, глупо ухмыляется, потому что под гипнозом, и… В мельчайших подробностях: как, кто, кому, какие сведения. И вдобавок, потому что загипнотизированный язык болтается, как помело, про то, что сколотил банду из бывших спецназовцев из белорусской бригады и пять лет подрабатывал киллерством. Даже счет, сука, назвал, на который деньги за «заказы» переводили.

Черкасов едва не удержался, чтобы не плюнуть в экран, на котором растекалась морда Елисеева. Конечно, от стыда и позора полагалось пустить себе пулю в лоб. Но у генералов из-за возраста или от сытой жизни со стрельбой на близкой дистанции в последнее время появились проблемы. Не стреляются, хоть плюй в глаза. А вот в продавшего подчиненного — это святое.

Максимов посмотрел на налившееся кровью лицо Черкасова и с тревогой подумал, что старик чересчур расчувствовался, как бы удар не хватил. Отвернулся.

Стояли они на опушке леса. Дорогу, уходящую в сосновый бор, перегораживал шлагбаум. Ветер болтал жестянку с корявой надписью «Спецобъект. Проход запрещен. Стрелять буду».

— Это точно, — пробормотал себе под нос Максимов. Прошло не больше двух часов, как Навигатор и Смотритель оставили его рядом со спящей мертвым сном Кариной в особнячке на окраине Калининграда. И неожиданно Навигатор вновь потребовал его к себе.

Как оказалось, необходимо срочно решить проблему Евсеева. Максимов посчитал экстренную встречу пустой формальностью. По традиции, идущей от ордена Георгия Победоносца, три кавалера Ордена в полевых условиях имели право самостоятельно судить и выносить приговор. Мнения Максимова можно было не спрашивать. Только смерть. Ее варианты — на усмотрение Смотрителя, отвечающего за силовые акции. Но у Навигатора были свои планы, в частности — по отношению к Черкасову. И потребовался Максимов, потому что, кроме Странника, никто из оперативников Смотрителя нужных навыков не имел.

— Почему именно здесь? — спросил Максимов. Навигатор, конечно же, знал ответ, но промолчал, предоставив возможность высказаться Черкасову.

Контр-адмирал, на котором из военной формы сейчас был лишь пятнистый бушлат, зашипел и забулькал горлом, как закипающий самовар. Потом, процедив ругательство, выдавил:

— Я его, гниду, предупреждал: продашь — брошу вниз башкой в котлован. Без суда и следствия.

— Символично, — обронил Максимов и стал следить за изломанными линиями, что выписывала в небе чайка.

В сосновом бору на огромной поляне военные строили дачный поселок. Днем на каторжные работы пригоняли штрафбат, и тогда по периметру выставляли охрану. Ночью, кроме спящих в вагончике дембелей, вокруг не было ни души. Подходящая обстановочка для замуровывания в фундамент свежего трупа. Традиция древняя, еще от жрецов идущая. Опять же, приятно, греясь у камина, тешить себя сладкими воспоминаниями о свершившемся по твоей воле возмездии.

Переживания обделовавшегося контрразведчика Максимова не волновали. Какие слова подобрал Навигатор и какие использовал аргументы, неизвестно, но воля Черкасова была полностью подавлена, осталась только злоба. Время от времени багровый румянец сменялся стариковской бледностью, и Черкасов сникал. Очевидно, в эти мгновенья он задавал себе вопрос: откуда взялись эти столь уверенные в своей непогрешимости люди и почему невозможно противиться холодной воле, исходящей от них.

На дороге показалась машина, остановилась у поворота на грунтовку. Наружу вышел крепкий приземистый мужчина в армейском камуфляже — Смотритель. Он вел под руку второго, в распахнутой светлой куртке. Полковник Елисеев шел, странно высоко вскидывая колени, пьяно покачиваясь. Последним шел сухопарый молодой человек. Мутный блик света то и дело вспыхивал на стеклах его очков.

Навигатор сделал последнюю затяжку, сбил тлеющий уголек с сигареты в траву, растер ногой, окурок сунул в карман плаща.

Черкасов тяжело засопел и выпученными от злости глазами уставился на приближающегося Елисеева.

Навигатор покосился на Черкасова.

— Еще есть время. Я могу сделать так, что вы все забудете.

Максимов насторожился. Такого оборота он не ожидал. Знал, что молодой человек, конвоирующий Елисеева, — один из лучших гипнологов страны. Ему достаточно снять очки, чтобы опрокинуть человека в глубокий гипнотический сон и промыть память до стерильной чистоты. После этого в молчании свидетеля можно быть уверенным, Черкасову просто нечего будет вспомнить.

— Нет, хочу увидеть. И помнить до конца дней. — В голосе Черкасова отчетливо прозвучал металл.

— Вы знаете, что решение не имеет обратного действия, — ровным голосом предупредил Навигатор. — Если оно продиктовано местью, вам лучше все забыть. Повторяю, кроме беспамятства вам ничего не угрожает. Очнетесь У себя дома в постели, свеженьким, как огурчик, словно ничего и не было. Подумайте, время еще есть.

— Нет, я решений не меняю, — как мог твердо произнес Черкасов. И не выдержал, выпалил: — Да поймите вы! Пусть мне мало осталось, а позор смыть хватит.

Глаза Навигатора стали, как камешки на дне ледяного ручья. Под его долгим взглядом бордовые пятна исчезли с лица Черкасов. Максимову показалось, что понурые плечи старика выпрямились. На какое-то мгновенье под плотными отложениями, накопленными за годы жизни и службы, проступил тот, у кого обмерло сердце, когда в руки легла приятная тяжесть оружия. Кто даже не умом, а душой понял, что необратимо изменился, потому что вместе с оружием и формой в твою жизнь входят верность и честь. Навсегда. Даже если ты потом пытаешься об этом забыть.

Навигатор перевел взгляд на Максимова, призывая его в свидетели, и произнес установленную фразу:

— Решение принято. Самостоятельно, без давления, и взор его был направлен внутрь себя.

Максимов молча кивнул.

Конвой подвел к ним Елисеева. На его безжизненном лице плавала глупая улыбка.

— Он полностью отключен от реальности, — пояснил молодой человек, поправив на носу очки. — Сейчас он прогуливается в парке Цецилиенхоф.

— Вот сука, — процедил Черкасов, сплюнув под ноги Елисееву.

Черкасова не мог обрадовать факт, что предатель, пусть и в грезах, наслаждается видами красивейшего места в Германии, оскверняя своим нечистым присутствием место, где проходили заседания Потсдамской конференции стран-победительниц.

— Ничего, недолго осталось, — с армейской галантностью успокоил его Смотритель, цепко удерживая покачивающегося Елисеева за плечо. — Предсмертная записочка уже в кармане.

Максимов понял, что настает его черед. Гипнолог мог внушить все что угодно. Но только не то, против чего восстанет сама сущность человека. А Елисеев, как всякий трус, слишком любил жизнь. Он цеплялся бы за нее до последнего, вывалялся бы в любой грязи, продал бы все и всех по сотому разу, лишь бы дышать, есть и спать. Ни при каких условиях он бы не совершил того, что произойдет через пару минут.

Максимов наклонился, поднял хвоинку. Прикусил. Под языком защипало, слюна стала пряного смоляного вкуса. Закрыв глаза, он сосредоточился только на вкусовых ощущениях. Через мгновенье мир вокруг перестал для него существовать…

Странник втягивал сквозь сжатые губы воздух, выдыхал медленно, насколько хватало дыхания, носом выдувая протяжный долгий звук «у-уммммм». Низкая вибрация растекалась по всему телу, наполняя его зыбко дрожащей горячей массой. Постепенно в области солнечного сплетения разгорелся жаркий ком, потянул щупальца во все уголки тела. И сразу усе вокруг живота заклубилось серебристое свечение. Окутало с ног до головы искристым коконом.

Странник стал дышать чаще, резкими толчками выталкивая из себя воздух. Кокон стал вытягиваться, вьющийся дымчатый луч коснулся черного силуэта человеческой фигуры напротив. Пульсирующими ударами по тонкой ниточке луга к черному силуэту пошли светящиеся сгустки, растекаясь по его поверхности серебристой паутинкой. Странник задержал дыхание, и весь кокон устремился вперед, залив фигуру человека перламутровым туманом.

— Я готов, — Странник услышал откуда-то издалека собственный голос. И открыл глаза…

Максимов открыл глаза, сплюнул вязкую горечь.

Елисеев стоял напротив все с той же глупой ухмылкой на губах.

Максимов выровнял дыхание. Медленно подал тело влево. Елисеев покачнулся, заваливаясь вбок. Максимов поднял руку. Спустя мгновенье рука Елисеева поплыла вверх.

— Все, можно будить, — тихо сказал Максимов. Гипнолог нервно покусал блеклые губы и легко хлопнул Елисеева по плечу. Тот сразу же открыл глаза и ошарашено осмотрелся вокруг. Несколько капель упали ему налицо, он было потянулся стереть их, но Максимов напряг мышцы своей руки, и Елисеев, поморщившись, уронил руку.

— Мы даем вам шанс избежать позора. Он не нужен ни вам, ни нам, — холодно произнес Навигатор.

— Иди и сдохни, сука! — брезгливо выплюнул Черкасов. — Моя бы воля… — Он осекся. Завел руки за спину, сцепил в замок так, что побелели пальцы.

Елисеев окончательно вынырнул из гипнотического сна и осознал все. До дрожи в мышцах и спазма в горле. Хищно ощерился.

Максимов, полностью контролировавший его состояние, почувствовал, как и в его теле нарастает взрывная сила, подстегиваемая изнутри ужасом. Еще немного, и страх растопит разум…

Странник закрыл глаза и вновь увидел серебристый кокон. Теперь он превратился в светящуюся гантелю, в одной сфере был заключен сам Странник, в другой — насмерть испуганный человек. Контакт между ними был настолько полным, что Странник без труда унял бешеный ритм сердца человека, заставив его биться в такт со своим. Странник сделал шаг вперед. И человек, запутавшийся в искристых нитях, развернулся и сделал шаг…

Первые несколько шагов дались ему с большим трудом. Мышцы задеревенели. Хотелось бежать, по-звериному путая следы. Замирать на секунду, прислушиваясь к погоне, делать выстрел на звук и вновь бежать. Бежать, бежать, захлебываясь сырым воздухом. Но ноги едва волочились по липкой грязи.

Он шел по укатанной тягачами колее. В глаза лезли зеленые пятна травы, ноздри забивал запах мокрых сосновых иголок и растревоженной болотистой земли. Хотелось надышаться до одури, закинуть голову и насмотреться до светлячков в глазах на низкое серое небо. Потому что понимал, что дорога упирается в котлован и назад пути нет. Елисеев размазывал по щекам слезы, тихо всхлипывал, но ничего не мог с собой поделать. Даже страх, до боли сосущий нутро, был бессилен. Непреодолимая сила толкала его вперед.

Он сам не понял, как оказался на краю котлована. С рваной кромки вниз сползали комья жирной земли, громко шлепались в жижу, залившую дно. Заглянув в слизкий черный зев разверзшейся земли, Елисеев отпрянул назад. Поскользнулся. Взмахнул руками, пытаясь удержать равновесие. И только в этот момент обратил внимание, что в правой руке сжимает что-то тяжелое. Пистолет. Попробовал разжать пальцы. Но, показалось, металл намертво вплавился в кожу.

Елисеев всхлипнул. Оглянулся назад. Никого. Только грязно-серые тучи скребут брюхом по верхушкам сосен.

Пистолет в руке вдруг сделался невесомым, сам по себе поплыл вверх, прижался холодным дулом к виску. Евсеев вскрикнул, как от ожога. И небо дрогнуло…

Над лесом с криком взметнулась стая птиц. Распластав черные крылья по ветру, петлями стали набирать высоту, уносясь подальше от места, где сухо ударил выстрел.

«Вижу — „двести“», — просипела рация в руке Смотрителя. Наблюдатель подтвердил, что Елисеев с простреленной головой свалился в котлован дачи Черкасова.

— Принял, — ответил Смотритель. — Седьмой, готовься. В редком тумане, выползшем на дорогу, вспыхнули два желтых шара. Свечение все нарастало, пока не прорвав серую кисею, к отвилке не подкатил джип. Проехал мимо никому теперь не нужной машины Елисеева и затормозил, не выключив двигатель.

— Вот и все. — Навигатор поднял воротник плаща. — Пойдемте, Черкасов. Нам еще о многом надо поговорить.

Черкасов стоял, вжав крупную голову в плечи. Руки все так же были заведены за спину Казалось, он не замечает, что пальцы совершенно одеревенели от напряжения.

— Что это было? — глухо выдавил он. Навигатор посмотрел на Максимова, вытиравшего испарину с висков.

— «Вождение воли», как говорят экстрасенсы. Абсолютный контроль, подавляющий даже инстинкт самосохранения. — Он сделал паузу, скользнув взглядом по лицу Черкасова. — Мы используем этот прием только в крайних случаях. Обычно предпочитаем, чтобы решения принимались осознанно и без давления. Пойдемте, Игнат Петрович, время поджимает, — закончил он другим тоном.

Черкасов повернулся к Максимову. К своему удивлению тот увидел, что в глазах Черкасова кипят мутные слезы. По толстокожему, заветренному лицу то и дело пробегала гримаса боли.

В Орден ведут разные пути. Странник пришел победителем, преодолев смерть и предательство. Черкасову выпало испить горечь унижения. Сможет ли перенести он это испытание, насколько хватит сил идти открывшейся перед ним дорогой, никто не знает. Главное, он сумел сделать первый шаг через порог.

— Все в порядке, товарищ контр-адмирал. Мы еще повоюем, — прошептал Максимов тихо, чтобы не услышал никто из стоящих рядом.

Черкасов взял себя в руки. Откашлялся, прикрыв рот кулаком. Потом им же растер глаза. Зачем-то одернул полы бушлата.

— Спасибо тебе, сынок, — буркнул он. И, грузно ступая, пошел вслед за Навигатором к дороге. Максимов встряхнул кистями, окончательно выгоняя из тела напряжение. Закурил сигарету Ничего кроме усталости сейчас не чувствовал. Хотелось скорее попасть в тепло, сбросить пропитавшуюся влагой одежду и заснуть.

* * *
«Бог ты мой, нельзя же быть таким идиотом! Даже У зверя есть „кольцо безопасности“. Можно сколько угодно маячить перед его носом, но на известном расстоянии. Если зверь сыт, он тебя не тронет. Но как только пересечешь невидимую черту — он моментально бросится. Что это: беспечность или привычка к безнаказанности? Ведь в берлоге медведя или перед прайдом львов вел бы себя иначе. Так почему же ты, „майор“, забрался на нашу территорию и так хамишь? На самоубийцу вроде бы не похож», — думал Максимов, помахивая веером.

— Почему вы на меня так смотрите? — напряженным голосом спросил «майор».

— Если честно, жду, когда вы уйдете. — Максимов кивнул на коридор, из которого доносились звуки льющейся в ванной воды. — Как видели, мне есть чем заняться. Если больше нет вопросов, давайте закончим.

— А я, грешным делом, думал, вы у меня кое-что хотите спросить.

— Н-да? И что именно?

— Ну, как же! — «Майор» всплеснул руками. — На вашей лестничной клетке обнаружен труп, милиция ведет следствие… Не делайте вид, что вам это безразлично.

— Абсолютно. Репортаж по телевизору полностью удовлетворил мое любопытство. Личность потерпевшего мне не знакома. Он мне не друг, не родственник и даже не приятель. Что мне из-за него переживать?

— Странно, — задумчиво протянул «майор». — Даже подозрительно. Все-таки погиб человек… Знаете, такое наплевательское отношение к окружающим характеризует вас не лучшим образом.

— Можете также занести в протокол, что я ни разу не голосовал. — Увидев, как еще больше вытянулось лицо собеседника, Максимов рассмеялся: — Клянусь! Я, конечно, знаю, что демократия без голосования не доставляет никакого удовольствия. Но в этом празднике маразма участвовать не имею никакого желания. Подумайте, если мне и этому собаководу-алкоголику Коле импонирует один и тот же кандидат, то это не есть нормально. Кто-то из нас троих явно не адекватен, как говорят психиатры. Я уж молчу, что у Коли порой глупо спрашивать, который час, а выбирать кандидата ему почему-то можно. Или еще пример, вам он будет ближе. — Максимов придвинулся. — Представьте, что в институте Сербского на психиатрической экспертизе находится еще один Чикатило. Допустим, в его виновности у вас сомнений нет. Экспертиза — пустая формальность. Невменяемым и не подлежащим ответственности может признать только суд. А до него еще далеко. Зато на носу выборы. И парадокс демократии в том, что вы, опер, обезвредивший этого маньяка, и он, пока по закону считающийся дееспособным, поставите крестики в типовом бюллетене и с чувством выполненного гражданского долга опустите их в ящики с гербом. Как вам это нравится?

— Действительно, маразм, — покачал головой «майор», не спуская с Максимова взгляда. — Странный вы тип.

— Вы только что сказали «подозрительный», — напомнил Максимов.

— Да, так точнее, — кивнул «майор». — Уж больно вы… Самобытный, что ли. Сами по себе, себе на уме. Таких не любят. Слушаю вас и невольно подозреваю, уж не по вашу ли душу приходил этот человечек. Кстати, вы знаете, что на нем нашли ствол с глушителем?

— Вот как! А в репортаже об этом ни слова.

— Только особо не распространяйте. Пока это тайна следствия, — предупредил «майор», понизив голос. — Вы же умеете хранить тайны, да? Я слышал, в ГРУ болтунам язык под корень режут.

«Глубоко копает. Как могилу», — заметил Максимов, Веер в его руке вновь ожил.

— У вас неверная информация. В Управлении я не служил, застрял на должности офицера разведотдела округа.

— Тем не менее, тем не менее. — «Майор» хитро подмигнул. — Подготовочку прошли, не отрицайте. Думаю, вам не составило бы труда тихо убрать человека, пусть даже и вооруженного.

— Еще раз неверно. Я демобилизовался в девяносто первом. Так что растренирован жутко, как спортсмен, вышедший в тираж. Любой щегол после Чечни стоит больше, чем я сейчас.

— Не сказал бы. — «Майор» с сомнением окинул взглядом фигуру Максимова. — Что-то осталось.

— Ай, одни остатки, — махнул веером Максимов. — Пока нет дамы, признаюсь — одна видимость. Нет уже того, что толкает вперед прямо на ствол. Нет, и слава богу.

— Иными словами, если бы вам, безоружному, встретился вооруженный человек…

— Я бы поставил мировой рекорд по бегу на короткие дистанции, — закончил он за «майора». — Только опять прошу: информация не для дамских ушек. Теперь я мягкий и пушистый, но ей знать об этом не обязательно.

— А как же быть с жестокостью, которая должна положить конец человеческому насилию? — У «майора» оказалась прекрасная память. Главное, не машинальная, а злая.

— Уже не по адресу. Вы при удостоверении, вы и лютуйте. — Максимов сдержал зевок. — А мне мир переделывать не хочется. Бесперспективное занятие.

— Однако собачку пристрелить обещали, — напомнил «майор».

— Не ловите на противоречиях, — снисходительно усмехнулся Максимов. — Доберман — не Ильич, а я — не Фанни Каплан. Мир от моего выстрела не изменится. Разве что станет меньше собачьего дерьма под окнами.

— М-да, тот вы еще тип…

«Майор» вытащил из кармана пачку сигарет.

— Извините, курить здесь нельзя, — остановил его Максимов. — Девушка еще молода, ей вредно дымом дышать.

«Майор» хмыкнул и указал на пепельницу с окурками и пачку «Лигерос» на подлокотнике кресла Максимова.

— Поясню для невоспитанных. — Максимов сделал непроницаемое лицо. — Сигарета курится десять минут. Которых у меня, увы, нет. По этой же причине не предлагаю кофе.

«Майор» скрыл досаду. Убрал сигареты.

— Ладно. В другой раз попью. — Он приготовился встать. — Кстати, Максим Владимирович, вы не планируете уехать?

— Желаете взять подписку о невыезде? — с неприкрытой иронией поинтересовался Максимов.

— Боже упаси! — деланно ужаснулся «майор». — Мне бы еще разок с вами побеседовать.

— Ну, свидетель из меня никакой. Ничего не видел, ничего не слышал, ничем следствию помочь не могу. Зато меня весь двор видел. И Арина Михайловна. Но побеседовать — с удовольствием. Звоните и заходите.

Максимов встал первым, дав понять, что разговор закончен.

«Майор» пожевал нижнюю губу. Она была слегка припухшей, видимо, такой у него нервный тик — задумавшись, прикусывать губу.

Встал, похлопал себя по карману пиджака, проверяя, на месте ли удостоверение.

— Так, вроде бы ничего не забыл. — Он направился к дверям и вдруг обернулся:

— Кстати! Вам ничего не говорит фамилия Елисеев? Федор Елисеев. — «Майор» сделал такое бдительное лицо, будто позировал для фотоплаката, посвященному Дню чекиста.

Максимов сделал вид, что задумался. Сам при этом старательно умножал в уме семьдесят шесть на триста пятнадцать. Знал, что «майор» сейчас внимательно отслеживает движения его глаз. На вид «майору» было за сорок, значит, после окончания Высшей школы КГБ успел не раз побывать на курсах повышения квалификации оперсостава. А там, худо-бедно, но учат определять, каким полушарием думает человек, подбирая ответ. Скосил глаза вправо — работает левое, аналитическое, где хранится долговременная память. Влево — на полных оборотах работает правое, образное, с оперативной памятью: значит, клиент лихорадочно придумывает, как бы выкрутиться.

«Двадцать три тысячи девятьсот сорок», — закончил подсчет Максимов.

— Евсеева знал. Степана Федоровича. Был такой крупный специалист по Зарубенецкой археологической культуре. Умер три года назад, земля ему пухом… А Елисеева — нет. Стойте! Убитого Елисеев звали? — Максимов кивнул на дверь.

«Майор» продолжал шарить по его лицу взглядом.

— Только я вам этого не говорил, — понизив голос, произнес он.

— А я и не просил, — равнодушно ответил Максимов. Распахнул дверь.

— Тем не менее, — пробормотал «майор». И шагнул через порог.

Прошел к лифту. Нажав кнопку, оглянулся. Максимов все еще стоял в дверях, вежливо улыбаясь.

— Приятно было познакомиться, Максим Владимирович.

— Взаимно, товарищ Андреев, — уколол его напоследок Максимов.

Глава одиннадцатая. Документы прикрытия

Спецоперация

Фамилия «Андреев» на удостоверении была образована по старому чекистскому принципу — от отчества. У кого совсем туго с памятью, использовали имя. И само удостоверение было «липой», но качественной, сработанной по госзаказу для государственных же нужд. Поэтому пафосно именовалось «документом оперативного прикрытия».

Юрий Андреевич Николаев в МУРе бывал лишь от случая к случаю, по крайней служебной необходимости. Всю жизнь провел на Лубянке и как всякий ее обитатель с пренебрежением относился к работникам милиции. В последние годы к пренебрежению еще прибавилось раздражение, вызванное жуткой конкуренцией. Если раньше, при социализме, МВД и КГБ соревновались между собой в игре «Кто больше любит родину» (Политбюро считало, что любят одинаково, но по-разному, поэтому конкуренция идет на пользу общему делу), то с победой демократии любить стало нечего.

С тех пор много воды утекло и пролилось крови. Только полный идиот с мозгами замполита мог воспевать произошедшие перемены. Страна ужалась до размеров петровской империи, развалена экономика и население в нищете. Зато чиновников стало в три раза больше, чем в бывшем Союзе. Управлять этой геополитической аномалией, утыканной шахтами баллистических ракет и опасными производствами, всерьез из них никто не хотел. Все самозабвенно хапали бесхозное добро, бывшее народное, пока не было Хозяина. Люди не глупые отлично понимали — придет Хозяин, объявит корыто коллективного пользования государственным, сиречь — государевым и заставит отрабатывать хозяйские харчи. И опять придется к кормушке выстраиваться по ранжиру. А кого к себе приблизит Хозяин? Только сильных, на кого опереться можно. А в чем сила? Это только дуракам внушают, что сила в правде. Сила — она в оружии и деньгах. Как встарь: тот князь, у кого казна и дружина. Вот и стали плодиться «силовые ведомства» со скоростью раковых клеток. У нас сейчас только Министерство культуры спецназом не обзавелось. И превратился КГБ, изнасилованный перестройкой, из преторианской гвардии ЦК в отощавшего ландскнехта периода демократической междоусобицы. Не до внешнего врага, дай бог мечом отмахаться от соратников-конкурентов, они же тоже жрать хотят.

«Японский бог как в воду глядел!» — проворчал Николаев.

Стоило выйти из двора, как сразу же попал в клоаку конкурентной борьбы. Машину оставил на парковке перед универмагом, и сейчас к ней вразвалочку приближался затянутый в камуфляж детина бандитских габаритов.

«РУБОП, ОМОН, СОБР, наши? Черт их разберет, развелось, как собак нерезаных» — подумал Николаев, ускоряя шаг.

В машине сидел Леша Парамонов, «конторское» удостоверение у него имелось, но, зная характер напарника, Николаев счел за благо поспешить.

У дверей магазина стоял еще один спецназовец, он тихо свистнул, привлекая внимание своего пятнистого дубликата. Тот резко развернулся, и короткий ствол «Кедра» нацелился на подошедшего сзади Николаева.

— Что надо? — процедил спецназовец.

В его глазах было столько ненависти, что Николаев едва сдержался, чтобы не вскинуть руки вверх.

«Стрелять, конечно, не будет. Но врезать сапогом по яйцам — это у них легко».

Заставил себя улыбнуться.

— Все в порядке, командир. Это моя машина.

Спецназовец молча перемалывал челюстями жвачку и никаких попыток разрядить ситуацию не предпринимал.

Николаев двумя пальцами достал из нагрудного кармана красную книжечку.

— МУР. И спецталон на машину.

Три магические буквы и запрет на досмотр машины не произвели на спецназовца никакого впечатления. Вернее, на его лице не отразилось никакого движения мысли.

— Все, проблем нет? — поторопил его Николаев. Спецназовец нехотя, как пес, остановленный командой «фу», отступил.

Только Николаев взялся за ручку дверцы, как Леша организовал проблему. Опустив стекло со своей стороны, он высунулся наружу и запустил в спину спецназовцу:

— Слышь, ты, бык пятнистый! Иди подсобки шмонай.

Спецназовец развернулся и набычился.

— Ты чо сказал?

— Ладно, ладно, не напрягайся! — махнул рукой Николаев, прыгая в салон.

Надо было срочно уносить ноги от греха подальше, пока их не переломали, несмотря на документы прикрытия. Скандальная натура Леши делала такую перспективу вполне реальной.

— Все приключения на свою задницу ищешь? — процедил Николаев, выруливая со стоянки.

— Да пошел он! — презрительно скривился Парамонов.

— Это же налоговая. Приехали бабки с магазина вышибать.

— Угу, заодно тебе бы мозги вышибли.

— Не пугай, пуганые! — Парамонов сунул в рот пригоршню чипсов, захрумкал, блаженно закатив глаза.

Характер у Парамонова необратимо испортился после командировки в Приднестровье. На запах пороховой гари к югу потянулись не только романтики войны, но и криминальные таланты со всех уголков СНГ. Война, как известно, все спишет. А списать собирались многое. Прежде всего, самое ценное в условиях передела собственности — оружие. Генерал Лебедь, надо отдать ему должное, вцепился мертвой хваткой в имущество своей Сороковой армии. Интеллигентности в генерале было не больше, чем в римском легионере, такой запросто даст в зубы со смертельным исходом любому. Но на танки и самоходные гаубицы никто и не посягал. Кому они нужны при захвате завода или обороне банка? А вот стрелковое, мины и толовые шашки — это святое. В любом бандитском хозяйстве пригодятся.

На Лубянке здраво рассудили, что оружейный бизнес в Приднестровье расцветет маковым кровавым цветом и очень скоро в Москве следует ждать первых подарков с молдавских полей. Как гласит старая истина: не можешь подавить процесс, надо его возглавить. И Парамонов был направлен в край дешевого вина с заданием организовать сеть по скупке оружия. Операцию засекретили по максимуму, потому что деньги крутились только «черные», нет же такой статьи в бюджете — «скупка оружия у бандформирований», и с конкурентами разбирались по законам военного времени.

Всю малину изломал все тот же Лебедь. Взял да и арестовал начальника особого отдела. Повод был — не придерешься. Особист вербанул местную журналистку, чтобы она собирала компромат на Лебедя. А девочка все засняла на пленку и передала любимому командарму. Конфуз вышел изрядный!

Лебедь уже вошел во вкус публичной политики, да и в закулисных интригах хорошо ориентировался. Вызвал он не только наряд комендантской роты, но и съемочную группу. Репортаж об аресте провалившегося особиста тем же вечером показал Первый канал ЦТ. Кося лиловым глазом в камеру, генерал прорычал: «Отправляйтесь под арест, товарищ полковник. На гауптвахте у вас будет время подумать и все вспомнить. Например, сколько оружия ушло через вас по линии ФСБ». Последняя фраза в некоторых головах произвела эффект разрывной пули. Генерал ясно и недвусмысленно давал понять: будете копать мне яму, утоплю в дерьме. Сигнал приняли и операцию свернули. Благо дело, что большую часть уже скупили, осталась мелочевка.

Вернулся Парамонов в Москву героем. Нет, Героя России ему не дали, ограничились повышением по службе. И стало тянуть Лешу на героические поступки. Как сегодня, например.

Наличие в своем отделе еще одной контуженной головы Николаева ничуть не радовало. И без Леши безмозглых хватало. Три сосунка, только что выпорхнувших из Вышки, два бывших старлея — один сапер, второй — танкист, бедолаги помыкались на гражданке да и пошли в чекисты, еще, один, вернувшийся из заштатного состояния, так до сих пор работать не начал, и предпенсионного возраста ветеран, которого работать можно и не заставлять, все равно не будет. Николаев числился начальником этого сводного отряда недоделанных, а Леша — его замом.

— Похоронная команда, — прошептал Николаев. Имел в виду, что рано или поздно подчиненные загонят-таки его в могилу.

— А? — встрепенулся Парамонов. — Хочешь пожевать?

Он протянул Николаеву пакет чипсов.

— Не, я такое не ем.

— И я не ем, но жрать хочется. — Парамонов забил рот новой порцией. — М-м, слушай! — едва прожевав, продолжил он. — Время есть, давай тормознем где-нибудь и перекусим. От нашей столовки уже тошнит.

Николаев бросил взгляд на часы и кивнул.

— Тогда, Юрка, сворачивай на следующем перекрестке. Я на Октябрьском поле классную забегаловку знаю. Дешево и вкусно.

Николаев перестроился в правый ряд и притормозил у обочины. Мимо них по Ленинградке полз плотный поток машин, увязая в пробке на Соколе. Николаев машинально следил, не вильнет ли кто, как они, к обочине, — значит, нацепили «хвост».

— Ты чего? — удивился Парамонов.

— Все, выходи. Приехали.

Николаев указал на белый киоск фирмы «Стефф». Полез в карман за деньгами.

— С ума сошел. Бешеные деньги за тощие сосиски! Да в моей обжорке мы за те же бабки лопнем. Поехали, Юрка.

— Нет, — отрезал Николаев. — Тебе сегодня, видимо, шлея под хвост попала. Не с ментами, так с черными сцепишься.

— Как скажешь.

Такой случай имел место всего два дня назад, и Парамонов понял, что спорить бесполезно. Взял деньги и вышел из машины.

«Черт, сорок лет мужику, а все дурак дураком», — подумал Николаев, наблюдая за своим замом.

Леша молодился из последних сил, стригся по последней моде почти налысо, до короткого, как поросячья щетина, ежика. Пальто предпочитал куртки, партикулярному пиджаку — разноцветные свитера, а обувь носил на толстой подошве. В одежде он сохранял фигуру бывшего кандидата в мастера спорта по современному пятиборью, но по совместному посещению сауны Николаев знал, что тело у Леши поросло плотным кабинетным жирком.

У самого, от рождения долговязого, с годами образовались только дряблые складки вокруг талии, все не хватало воли и времени согнать их в спортзале. Залысины от висков уже добрались к макушке. Бреясь по утрам, Николаев все чаще замечал, что курение и кабинетный труд на цвете лица благосклонно не сказываются. Но хватило ума и вкуса не броситься на битву с возрастом, как Парамонов. Просто стал подчеркнуто консервативен в одежде и научил себя не суетиться. Благопристойная степенность ему самому нравилась, и Николаев стал все чаще ловить на себе оценивающие взгляды молодящихся женщин.

Парамонов сразу же сунулся к окошку, проигнорировав студенческого вида парочку и деда ветеранской наружности. Дед возмутился, Парамонов вяло отругивался, при этом успевал руководить работой девочки в ларьке.

Вдруг Николаеву пришло на ум, что напарник не просто ел чипсы, а закусывал. Сунул руку под сиденье. Так и есть — банка пива. Парамонов успел отхлебнуть половину.

— Паразит! — процедил Николаев, пряча банку в кармашек сзади сиденья.

Его больше возмутило не то, что напарник баловался пивком, пока он мучался с Максимовым. Просто после Приднестровья Парамонов приобрел еще один недостаток. Теперь ему хватало полета водки или бутылки пива, чтобы уйти в состояние глубокомысленной задумчивости. После этого следовали либо полуобморочный сон, либо сомнамбулическое блукание по окрестностям. И то, и другое пагубно сказывалось на работе.

Парамонов вернулся, тяжко плюхнулся в кресло, протянул Николаеву коробку.

— На, травись на здоровье. — И первым откусил булку, из которой торчал хвостик тонкой сосиски.

Николаев жевал сочную сосиску и безвкусный, как промокашка, хлеб и думал, стоит ли посвящать напарника в суть операции или, пока не поздно, лучше отодвинуть в сторону. Пришел к выводу, что больше ему работать не с кем.

— Положение — хоть вешайся, — пробормотал он вслух.

— Ты о клиенте? — спросил Парамонов.

— И о нем тоже. — Николаев слизнул каплю майонеза, выползшую из булки. — Прижать нечем. Уголовке на него наплевать. Там чистой воды самострел. Киллер лопухом оказался. Засовывал пистолет в сумку и сдуру нажал на курок.

— А к кому приходил, выяснили? — спросил Парамонов с набитым ртом.

— Черт его знает! У мертвого же не спросишь. На четвертом живет коммерсант, импортной мебелью торгует. Под коптевской бригадой ходит. После дефолта все долги вытрясают, могли и заказать. На пятом, соседняя дверь с Максимовым, проживает теща начальника оперчасти Бутырки. Бабка, конечно, не при делах. А зять ее навещает. Кстати, вчера на полчаса опоздал. На радостях пьет до сих пор, даже больничный по такому поводу оформил.

— Правильно делает, — кивнул Парамонов. — Кто еще?

— Да черт их знает, Леша! Может, этот лох вообще заскочил в подъезд малую нужду справить? Пробило его, козла, от волнения, вот и не дошел, куда хотел.

— Бывает, — авторитетно заключил Парамонов. — Не к столу будет сказано, мог бы и поносом изойти на огневом рубеже, такое тоже часто случается. Ладно, ладно, не морщь нос, к слову пришлось! А Максимов как отреагировал?

Николаев проглотил кусок, помолчал.

— Понимаешь, ему все по барабану. Если разобраться, алиби у него стопроцентное. Мы с участковым соседку, Арину Михайловну, первым делом прощупали. Кстати, бабка — ветеран внешней разведки… Да, получается, Максимов не врет. Пришел, попил кофейку, поболтал со старушкой. Ничего подозрительного. Никаких признаков, что он кого-то замочил.

— Юра, алиби бывает в уголовном деле, — назидательно произнес Парамонов. — А тут, насколько я понял, насильственная смерть не вытанцовывается. Но с другой стороны, ЧП — лучший повод для знакомства.

— На этом его не взять, — убежденно заявил Николаев.

— Придумаем другое. — Парамонов принялся за новую сосиску — А лучше всего ударим в лоб. Так и спросим: где вы, гражданин, были в ночь с субботы на воскресенье? Какое отношение имеете ко взрыву на даче у вашего любимого дедушки? А чтобы поджилки тряслись, предварительно смажем ему дверную ручку пластитом. Он его по всей квартире разнесет. А мы заявимся с газовым анализатором, который загудит на запах взрывчатки. И мышеловка захлопнется. Закрывай клиента в камеру и прессуй, сколько душа пожелает.

— Фантазии у тебя, Леха! — поморщился Николаев.

— Не фантазии, а план оперативных мероприятий. Который я предлагаю тебе на утверждение.

Николаев проводил взглядом девчонку, спешащую к подземному переходу. Несмотря на прохладное утро, одета она была по-летнему, и что хотела предоставить на всеобщее обозрение, то и оголила по максимуму.

— М-да, растут детки-конфетки, — задумчиво протянул Николаев. — Ты бы видел, Леха, девку Максимова. Малолетка, но все при ней. И с норовом.

— Да, школьницы сейчас пошли… Читать-писать не умеют, но такому научат! — Парамонов даже перестал жевать, поедая глазами девчонку.

— Тебе лучше знать. Сколько раз за прошлую неделю твоя дочурка дома не ночевала?

Парамонов подвоха не почувствовал и даже не обиделся.

— Всю неделю и не ночевала. Ничего, к первому сентября найдется. — Он вдруг оживился. — Слушай, лично меня жаба душит! Мы тут геморрой себе наживаем, а клиент кувыркается с малолеткой, дрыхнет до обеда и плевать на все хотел. Давай ему жизнь испортим!

Голод притупился, и Николаев без всякого желания посмотрел на две котлетки в коробке, к ним прилагались несколько пакетиков приправ. Без них эти пережаренные комочки мяса, очевидно, внутрь было не протолкнуть.

Приспустил стекло, достал сигареты.

— Не в службу, а в дружбу, Леша. Сходи, купи что-нибудь попить. У меня эта сухомятка колом встала.

— Во! А в моей обжорке суп-харчо подают. За пять рублей, кстати, — проворчал зам, пристраивая коробку на панель.

Николаев загадал, что если Леха вспомнит о пиве, или принесет из ларька новую бутылку, то разговора не получится. Лучше уж использовать «втемную» молодняк отдела, чем подключить к делу алкаша и вместе с ним сгореть синим спиртовым пламенем. Нельзя доверять человеку, которому бутылка заменила ум, честь и совесть. Перефразировав таким образом партийный лозунг, он немного успокоился и стал ждать.

Вопреки всем прогнозам, Леша вернулся с двумя картонными стаканчиками кофе. Сел в кресло и никаких попыток вытащить из-под него заначку не предпринимал.

«Случай трудный, но жить будет», — подвел итог Николаев, пряча улыбку.

Кофе оказался прекрасным, жена, после дефолта помешанная на экономии, готовила в сто раз хуже.

— Кстати, Леха, обрати внимание. Если в сосиски класть мясо, а кофе не варить из цикория, то получается очень вкусно. И денег не жалко.

— М-м, буржуазная пропаганда, — с набитым ртом возразил Парамонов. — Нам так не жить. Мы сосиски как делали из бумаги, так и будем делать. На том стоим и стоять будем.

Николаев, которому в квартире Максимова так и не удалось покурить, жадно затянулся сигаретой.

— Слушай, Леша, — выдохнул он вместе с дымом. — Информация сугубо конфиденциальная. То есть в отделе касается только тебя и меня.

Парамонов отложил недоеденную котлету, вытер рот и приготовился слушать.

— Мы разрабатываем версию хищения из спецфонда в связи с пожаром на даче профессора Арсеньева. Максимов пристегивается стопроцентно. Согласись, бывший офицер спецназа вполне мог культурно подорвать дачку деда.

— Без проблем, — согласился Парамонов. — Причем, с предварительного согласия деда.

«Соображает, когда не пьет», — мимоходом отметил Николаев. Выдержал паузу, последний раз взвешивая все «за» и «против».

Частное расследование существует только в кино. В реальной жизни, чтобы всюду поспеть, приходится доверяться подчиненным. А опыт Николаева подсказывал, что нет несовершенней материала, чем тот, из которого Господь лепит подчиненных. Правда, Сын его всех честно предупредил: «нет у человека врага хуже, чем ближние его». Чем дольше живешь, тем больше убеждается, — сие есть истина, альфа и омега.

— Первичная информация пришла по «первой линии». Наши побрякушки из спецхрана засветились в Берлине, — понизив голос, произнес Николаев. — Как сам понимаешь, негласная ревизия спецфондов — лишь эпизод в широкомасштабной операции. А мы в ней на шестых ролях.

— Как всегда, — равнодушно обронил Парамонов.

— Это, Леша, был экскурс в международное положение. А теперь докладываю внутриполитическую ситуацию. — Николаев от окурка прикурил новую сигарету. — Нашему отделу жить осталось до конца сентября. Очередная реорганизация, мать ее… Молодняк, конечно, трудоустроят. А вот нам с тобой, с такими званиями и должностями, ловить нечего. В лучшем случае выведут за штат, в худшем — сразу уволят по сокращению.

Парамонов поперхнулся и долго откашливался. Поднял на Николаева покрасневшие глаза.

— Предупреждать надо, — прохрипел он. — Так и помереть недолго.

— Сам только сегодня узнал. — Николаев соврал, как опер, не моргнув глазом. Информацию получил три дня назад, но никак не мог решить, как ею распорядиться.

Парамонов стал с присвистом прихлебывать горячий кофе. Тянул время. Николаев знал, что «запасных аэродромов» у Леши всего два, и оба к экстренному приему не готовы. У самого имелось три фирмы, которые «крышевал» с видом на будущее. Но дефолт перечеркнул все договоренности. Как ему заявили открытым текстом, должность, конечно, подберут, но приличный оклад платить не смогут. По крайней мере, до весны. А зиму еще пережить надо.

— Источник надежный? — словно цепляясь за соломинку, спросил Парамонов.

Николаев промолчал, дав понять, что на глупые и риторические вопросы не отвечает.

Парамонов в сердцах смял стаканчик, швырнул в коробку.

— Да пошло оно все! Что мы тут сидим, как петух на яйцах?! — выпалил он. — Пенсию они мне дадут, ага! На туалетную бумагу не хватит. За двадцать лет работы, прикинь!

— Про туалетную бумагу можешь забыть, все равно жрать будет нечего, — подлил масла в огонь Николаев.

— Черт, еще эта коза блудливая, не дай бог, жениха прыщавого приведет! Или сам повешусь, или ее удавлю. — Про дочку Парамонов вспоминал изредка, но всегда недобрым словом.

Николаев не стал дожидаться, пока Леша переберет по косточкам всю женскую половину своей семьи. После смерти тестя Леша остался один против пяти разновозрастных баб, с таким раскладом даже ангел в черта превратится.

— Отступать, как я понял, некуда. Выход один — прорываться.

— Куда? — простонал Леша.

Николаев выдержал долгую паузу, предоставляя напарнику до дна испить горькую желчь отчаяния. Сам сосредоточенно разглядывал черный ноготь на безымянном пальце — результат работ на даче.

Наконец решил, что достаточно тянуть. Парамонов, не в меру расчувствовавшись, мог вспомнить про пиво, после которого удержать его будет уже нереально.

— На прошлой неделе я имел приватную беседу с Климовичем из УРПО.[69]

Парамонов навострил уши, разом забыв обо всем на свете.

Николаев послюнявил травмированный палец и продолжил:

— Кадры трясут, чтобы создать вакансии для УРПО. Ребята сейчас в фаворе, для них ничего не жалеют. Нас там, естественно, не ждут. Но и с порога гнать не станут. Климович дал ясно понять, что если мы придем со своим участком работы… И с реальными наработками, — выделил голосом Николаев, — …вопрос о трудоустройстве будет рассмотрен благосклонно.

Парамонов быстро сориентировался и тут же уточнил:

— Нас или тебя одного?

Николаев снисходительно усмехнулся.

— Леша, я же не дурак идти на новое место без своей команды. Охламоны из отдела мне и даром не уперлись, а ты нужен. Подумай сам, я в искусстве разбираюсь, а ты в нем — как мамонт в наскальных рисунках. Зато я ни черта не смыслю в оружии. И кроме Рембо в кино, ни одного террориста не видел. А ты с половиной «псов войны» водку пил. Мы — пара, Леша. И тем Климовичу интересны.

Парамонов сунул пальцы в коробку, раскопал в ворохе салфеток надкусанную котлету. Стал жевать, упорно глядя прямо перед собой.

— Гарантии? — прошамкал он.

— Да какие гарантии при таких раскладах! — искренне возмутился Николаев. — Тут пан или пропал.

Парамонов с трудом проглотил комок.

— Поясни.

— Все просто. Или мы приносим в зубах Климовичу успешную операцию, которую он запишет в зачет своей конторы. Или нас через месяц выпрут.

Парамонов пошевелил бровями, обдумывая нехитрую дилемму.

— Лучше к Климовичу, — заключил он. — Хочется настоящей работы. Ты извини, но меня уже от музейной пыли с души воротит. — Парамонов болезненно поморщился. — К тому же куда ни плюнь — одна синагога.

Антисемитом Николаев был не меньшим, чем напарник, но по «пятой линии» работал дольше, поэтому научился сдерживать себя.

— А профессор Арсеньев? — напомнил он, чтобы перейти к делу.

— Ну, это старовер знатный! — с уважением протянул Парамонов. — Постой, постой, ты не его закадрить решил?

— Смотри на вещи шире, Леша. — Николаев сделал знак придвинуться и зашептал:

— Только между нами: по информации СВР, заказ на побрякушки пришел из Средней Азии. А теперь быстро соображай, что удобнее: тащить на ишаках мешки с валютой или подарить какому-нибудь шейху золотую цацку эпохи фараонов? Ты ему антиквариат, а он тебе — десяток «Стингеров». И никаких банковских проводок, все из рук в руки.

— Хочешь сказать, похищенное из спецхрана идет на финансирование исламских боевиков? — Парамонов сформулировал так, что хоть сейчас вставляй в рапорт.

— Именно! Только профессор силен в антиках, но полная бестолочь в оружии. Ему нужен помощник, спец по военным делам. И такой, чтобы с боевиками мог на одном языке разговаривать.

— Максимов — . внук родной, — догадался Парамонов.

— Именно! Только, безусловно, их не двое, а хорошо законспирированная сеть. Понимаешь — сеть!

Объяснения не требовалось. Испокон веку спецслужбы не замечают выбивающихся из серых рядов одиночек. Кто он — одиночка? Раздувшийся от самомнения нуль без палочки. (Палочкой может стать контакт с вражеской спецслужбой, но это отдельная история.) Но вскрыть сеть, выявить заговор, разоблачить организацию — эта мечта! За такое полагаются все блага жизни, почет и уважение. Поэтому и работают по организациям, реально существующим и вымышленным. С одной стороны, за табуном следить легче, чем за отдельным иноходцем, с другой, поднадзорный индивид может помереть в одночасье, оставив, опера без работы, а организации живут долго, и «пасти» их можно до самой пенсии.

Николаев взвинтил темп, не давая собеседнику опомниться:

— Короче, пока СВР разматывает концы в Германии, мы должны подсуетиться и накопать здесь все, что можно. И бегом к Климовичу. Разъясним, что на своей базе раскрутить это дело не сможем, нужны возможности УРПО. Климович проведет «сильную рокировочку», как Борька говорит, и мы с тобой в дамках. На собственный отдел не рассчитываю, но самостоятельное направление получить можно. Худо-бедно, но перспектива. Решай, работаешь со мной — или до конца сентября я тебя не загружаю, даю возможность найти запасной аэродром.

— Кого в разработку берем? — без промедления включился Парамонов.

Николаев откинулся на сиденье. Пососал палец с черным ногтем.

— Арсеньева нельзя. За ним сейчас тысяча глаз наблюдает. После взрыва на даче и обыска в спецхране — особенно.

— Значит, Максимова, — сам догадался Парамонов. Деловито собрал пустые коробки, приоткрыл дверь, зашвырнул их под машину.

Николаев с улыбкой наблюдал за его действиями.

— Да, Леша, коль скоро мы едем работать, захвати и это. — Он достал из кармашка банку пива. — И давай договоримся, до конца операции — сухой закон.

Парамонов насупился. Демонстративно медленно вылил содержимое банки на асфальт, саму банку забросил под машину.

— Доволен? — Он хлопнул дверцей. — Только учти, врачи говорят, резко от соски отрываться вредно. Вон Ельцин, после пленума ЦК бросил пить и до сих пор болеет.

— Ему можно, деду расти дальше некуда. А у нас карьера трещит.

— Ладно, уговорил! — проворчал Леша, удобнее устраиваясь на сиденье. — Так, пожрали, теперь можно и поработать. Трогай, командир!

Николаев ловко вклинился в просвет между машинами, пристроился в хвост медленно ползущему пикапу и стал думать.

Прежде всего поздравил себя с успешной вербовкой Леши Парамонова. Гордиться, конечно, особо нечем. И кадр никудышный, и положение у него безвыходное, такого закадрить можно не напрягаясь. Но успех, пусть и малый, душу греет.

Потом переключился на Максимова. И сразу нахмурился. С одной стороны, было чем гордиться. Не среагируй он на донос музейной агентуры о контакте Арсеньева с внуком, не наведи справки на внука и не встань сразу же в стойку, все было бы иначе. А за одно то, что сопоставил адрес непонятного убийства из милицейской сводки с местом жительства Максимова, надо давать премию за сообразительность. Мысль подобраться к Максимову под видом муровца была чистой воды импровизацией.

Николаев раз за разом проигрывал в памяти разговор, в деталях и нюансах. И всякий раз приходил к самокритичному выводу — произошла осечка. Максимов оказался не из тех, кого можно взять с наскока, помахав перед носом удостоверением. Чувствует, подлец, в себе и за собой силу. От такого нужно ждать любых сюрпризов.

Глава двенадцатая. Возьми меня с собой

Странник

Знакомый дизайнер, из бывших биологов, рассказал, что человечество зародилось во влажных тропических лесах, поэтому большинству импонирует матово-белая гамма с вкраплениями зеленого, а не аляповое разноцветье модерновых интерьеров. Он и предложил дизайн квартиры, гарантирующий уют при минимуме вещей.

Свет, просеянный сквозь жалюзи, наполнял комнату мягким белым свечением. От живой зелени пришлось отказаться ввиду беспокойного образа жизни хозяина. Вместо цветков в горшках по стеллажу полз пластмассовый вьюн. Обивка кресел была бледно зеленой, даже столик намеренно подобрали цвета бутылочного стекла, чтобы смотрелся крошечным озерком на фоне темно-серого ковра. Выбор картин дизайнер одобрил, только перевесил по своему вкусу. Максимов искренне был благодарен дизайнеру с дипломом биолога. Художник в нем не задавил человека, дом для него остался средой обитания, а не превратился в полигон для творческих экспериментов.

Стоило пять минут посидеть, разглядывая картины, как из тела незаметно исчезало напряжение и мысли текли неспешно.

Но сейчас Максимову никак не удавалось расслабиться.

В воздухе еще витал приторный запах чужого одеколона. Едва уловимый. Но и этого было достаточно, чтобы отравить уютную атмосферу дома.

Максимов научился по-звериному чутко улавливать запах болезни, идущий от человека. Липовый «майор», несомненно, был болен, и кислый запах уже нельзя было заглушить никаким одеколоном. Постоянный стресс и привычное лицемерие — вот два червя, что точат изнутри тело и душу оперов. Через десять лет службы, случается, от человека ничего не остается. Одна оболочка. И тогда днем они прячут свою ущербность за показным высокомерием, а вечером гасят водкой.

Бесшумно вошла Карина. Присела на подлокотник кресла, обхватила Максимова за шею. От ее мокрых волос пахло мятным шампунем. Капелька упала на щеку Максимову, и он открыл глаза.

— Менты настроение испортили? — тихо спросила Карина.

— А они ничего другого не умеют. — Максимов решил не посвящать Карину в подробности криминальной жизни родного района.

Он продолжал машинально поигрывать веером. Движения руки были нервными, словно кошка била хвостом.

— Можно посмотреть? — Карина протянула руку. Раскрыла веер, внимательно стала разглядывать рисунок по шелку. — Красивый. Журавлики на закате. Танцуют или дерутся… А что здесь написано? — Она осторожно провела пальцем по строчкам иероглифов. — Максимов не спешил с ответом. Ждал, когда внутри вызреет решение.

«А что тянуть? И так ясно, надо срочно уходить, пока не захлопнули капкан. „Майор“ не зря назвал фамилию Евсеева. Думал на испуг взять. Не получилось. Значит, обложит по всем правилам. Ясно дал понять, начнет копать с Калининграда. Я могу исчезнуть в любой момент. Но тогда в разработку возьмут девчонку. Выхода нет. Все равно, рано или поздно, пришлось бы начинать с ней работать».

— На закате гуляя с Лю Ши, мы увидали,
Как на вспаханном поле сражаются два журавля.
То черный бросался в атаку искусно, то белый брал верх.
Но солнце зашло, и ночь победила всех, —
прочел он по памяти.

— Здорово! Это китайский?

— Язык. конечно, не знаю. Знакомый перевел. — Он провел ладонью по спине Карины, привлекая ее к себе. — Веер относится к эпохе Цин. Времечко было интересное, не хуже нашего. Как сказал Конфуций, дай вам бог потерять всех родных и испить все несчастья, но упаси вас родиться в эпоху перемен. Династия Цин удержалась на троне только благодаря фантастической даже для Китая жестокости. Кстати, что главное в управлении большой империей?

— Не знаю. — Карина пожала плечами. — Это к моему отчиму вопрос.

— Главное, чтобы подчиненный в самом дальнем уезде знал, что кара за неисполнение приказа будет неминуемой и беспощадной. У Цин для этого была личная гвардия, способная выполнить любой приказ. Это были не банальные убийцы. Вначале они сдавали экзамены по живописи, поэзии, музыке, каллиграфии, истории, точным наукам и математике, медицине и искусству управлять государством. Затем приходил черед боя на мечах, верховой езды, стрельбы из лука, единоборств и стратегии войны. Лично император присваивал выдержавшему испытания титул «вень ву кван кай» — «Совершенный талант в науках и воинском искусстве». Днем они были утонченными придворными, а ночью превращались в безжалостных непобедимых воинов. В росписи по шелку, сложении сонетов и игре на цитре они могли поспорить с известными мастерами. И в технике боя им не было равных. Фильмы не врут, их мастерство граничило с магией.

Он взял из рук Карины веер.

— Я думаю, что такой человек мог сам изготовить и расписать веер. Обрати внимание: автор назвал имя спутника — Лю Ши. А иероглиф «ши» означает «воин». Конфуций использовал его в значении «ученый». Получается — «воин-ученый».

Карина, задумавшись, крутила мокрую прядку Не отрываясь, смотрела на грациозный танец журавлей.

— Слу-ушай! — глаза ее вдруг округлились. — Он же его убил, этого Лю Ши, да? А веер — память о поединке.

В свое время Максимов так же поразился, когда до него дошел зашифрованный в стихах смысл.

— Не только. Представь, душный вечер. Бабочка вьется у бумажного фонарика. Цикады приветствуют полную луну, желтую, как глаз тифа. В пиале, формой подобной цветку хризантемы, остывает чай Джу-Хуа.[70] Беседа течет неспешно, как река в ночи. Хозяин обмахивается веером, слушая гостя. С затаенной улыбкой демонстрирует роспись, как бы играя с противником, не умеющим принять сигнал об опасности. А потом… — Максимов сложил веер. Показал Карине дракона, свернувшегося на перламутровой рукояти. Надавил пальцем на голову дракона. Щелкнула потайная пружина. И спицы веера выскочили из пазов, превратившись в шакены. — Раз! — Максимов резко взмахнул рукой, и пучок из девяти острых стрел вонзился в торец стеллажа.

— Ай! — вскрикнула от неожиданности Карина.

— Гаснет лампа, стихают шаги. И вновь ночь победила всех, — закончил Максимов.

Карина вскочила, подбежала к стеллажу, пальцем дотронулась до еще дрожащих стрел.

— Они не отравлены? — спросила, оглянувшись.

— Сейчас уже нет. А в те времена, конечно, смазывались ядом. Метнув, убить такими стрелками сразу нельзя. Можно временно ослепить, чтобы потом добить. Но если хотели гарантированно вывести из строя, то в дело шел яд.

Он встал, по одной вытащил стрелы, вставляя в пазы на рукоятке. Натянул шелк. Веер вновь стал безобидной безделушкой.

Карина следила за его руками, покусывая нижнюю губу. Максимов улыбнулся, догадавшись, о чем она думает.

— Видела бы ты себя со стороны, галчонок!

— А что?

— Так дети смотрят на мороженое. Глазами съедают раньше, чем его положат в розетку. — Он протянул ей веер, как передают нож, рукоятью вперед. — Дарю. С днем рожденья!

Карина взвизгнула от восторга. Повисла не шее Максимова.

— Ну-ну, успокойся, — смущенно прошептал он. — Не новый мотоцикл, конечно. Зато — от всей души.

Карина отпрыгнула к окну. Замерла, приняв боевую стойку. Раскрытый веер пойманной бабочкой порхал в вытянутой вперед руке.

— Я похожа на мадам Му Джуинг?[71]

— Откуда ты ее знаешь? — удивился Максимов.

— О! В нашей школе не знали, на что еще потратить деньги папашек. Выписали настоящего китайца, он у нас физкультуру вел. Ушу и прочие заморочки. Девчонки на лошадях катались. Особо продвинутые в крикет играли. А я с китаезой каждый день занималась, чтобы на теннис не ходить. Смотри!

Она развернулась, плавным пируэтом ушла в низкую стойку, сокращая дистанцию. Вынырнула вверх. Удар ветра, вызванный взмахом веера, взбил волосы Максимова. Он услышал, как щелкнула потайная пружина, отпрянул назад. Карина каким-то непостижимым образом успела оказаться у него за спиной. Он успел заблокировать ее руку, но пучок стальных спиц все равно коснулся тела.

— Все! — Карина дунула, сбивая упавшую на лоб челку.

— Один ноль в мою пользу.

— Отыграться можно?

— Не-а. Нашел дуру! — Карина резво отскочила, увеличив дистанцию до максимума. — Ты же мне кости переломаешь.

— Ладно, не бойся. Моряк салагу не обидит.

Карина настороженно следила за его движениями.

— Как учил наш китаеза: «Бой, которого ты избежал, — ты выиграл». — Она демонстративно убрала руки за спину. — Ну, нападай на беззащитную женщину.

— Два ноль в твою пользу, — усмехнулся Максимов. — Этот прием называется «пожертвованное положение». А по-русски — «подставься, чтобы победить». Все, галчонок, тренируйся, а я пошел приводить себя в порядок.

Только под струёй обжигающего душа он смог наконец расслабиться и полностью отрешиться ото всего. На какое-то мгновенье окружающий мир пропал за тонкой пленкой воды, и он увидел…

* * *
Из арки окна был виден только угол лужайки. Казалось, что оранжевый диск, плавно паря в воздухе, появляется из ниоткуда. Карина ловко ловила диск и резким движением вновь посылала в полет. В никуда. Странник подошел ближе к окну. Но угол обзора был слишком мал. Партнера Карины разглядеть не удалось.

— Все предопределено, мой юный друг. И ваше появление здесь, и мое ожидание. Предопределенность судьбы одних делает сильными, других — слабыми. Требуется изрядное мужество, чтобы позволить судьбе свершиться, не так ли?

Странник оглянулся и встретился взглядом с карликом с морщинистым лицом постаревшего клоуна. Под кустистыми бровями, белыми, словно заиндевелыми, прятались мутно-коричневые, цвета чая с молоком, глаза.

* * *
Голова еще чуть-чуть кружилась. Он повернул кран, и по распаренному телу ударили ледяные струи. Мышцы сразу же сделались тугими и упругими.

Он выключил воду, присел на край ванны. Закрыл глаза. Теперь никаких видений не было. Просто отдыхал, наслаждаясь ощущением разливающейся по телу силы.

Начал бриться, и едва успел намазать пеной щеки, как услышал трель телефонного звонка.

— Не заладился денек, с утра тормошат, — проворчал он своему отражению.

В дверь постучала Карина и спросила:

— Макс, тебя какая-то дама домогается. Послать или поговоришь?

— Я тебе дам послать!

Он быстро смыл пену, обмотал вокруг талии полотенце и вышел.

В кухне витал аромат свежесваренного кофе. На столе дожидались гренки с сыром. Карина сидела на уголке диванчика, явно ожидая комплимента.

Максимов взял трубку.

— Слушаю. А, доброе утро, Арина Михайловна. Уже имел честь пообщаться. Жутко, жутко, согласен. Не двор, а Гонконг, ей-богу. — Он прикрыл микрофон ладонью, обратился к Карине:

— Молодец, галчонок! Наливай кофе, это надолго.

— Не с работы? — спросила Карина.

— Нет, соседка.

— Голос приятный.

— При случае познакомлю, — пообещал Максимов, отметив, что мысль здравая, может быть, своднический азарт у Арины Михайловны хоть немного пойдет на убыль.

Арина Михайловна была из тех, кому светило разорение при введении повременной оплаты за телефон. Казалось бы, по профессиональной привычке она должна бы не доверять телефону, однако, напротив, общалась помногу и подолгу. Максимов знал, что проще подняться на седьмой этаж, чем пытаться дождаться, когда у соседки освободится телефон. И первые десять минут ее надо слушать, не перебивая, потому что все равно бесполезно пытаться вставить хоть слово.

Прижав трубку плечом к уху, отхлебнул кофе. Прикрыв глаза, посмаковал вкус. Горячая горечь, с едва ощутимой сладостью. Немного резко, но если сразу не выплюнуть, то от второго глотка уж не удержаться. Спрятав улыбку, посмотрел на Карину. Автор соответствовал произведению.

Арина Михайловна конспективно, но детально прорисовав ключевые моменты, изложила свою беседу с опером. Максимов терпеливо ждал.

Наконец Арина Михайловна выдохлась и спросила:

— Тебе он не показался несколько странным?

Вопрос был задан в лучших традициях советской нелегальной разведки. К тому же, Арина Михайловна была профессиональным лингвистом и интонацией владела в совершенстве. Только очень изощренный «слухач», подсевший сейчас на линию связи, мог уловить что-то подозрительное в едва заметной паузе перед последним словом. Оказалось, Арина Михайловна тоже раскусила «майора».

— Да, явно со странностями, — тем же шифром ответил Максимов.

— И что ты обо всем этом думаешь? — спросила Арина Михайловна.

— Было бы чем голову забивать! — Он мельком взглянул на Карину, занявшуюся новой порцией кофе. — У меня своих проблем предостаточно. Кстати, Арина Михайловна, мне придется ненадолго уехать. Точно не скажу, на сколько. Три дня — минимум.

— Так неожиданно? — удивилась соседка.

— Проблемы, о которых знаешь заранее, не проблемы, а планы. — Максимов подмигнул резко повернувшейся Карине.

— Хорошо, за квартирой я присмотрю. Тем более, с этими хлопотами…

— Арина Михайловна, еще раз примите соболезнования.

— Спасибо, Максимушка. Как вернешься, сразу заходи в гости. «Легерос» ждет, ты не забыл?

— Помню, помню. До свидания! Он положил трубку.

Карина поставила на стол дымящуюся турку с кофе. Села напротив, подперев щеку кулаком.

— У нее кто-то умер? — спросила она.

— Да. Старая подруга.

Максимов отвернулся к окну. Не глядя, нащупал пачку, выбил сигарету, прикурил. Ушел в себя, на минуту отключившись от окружающего мира.

Карина терпеливо ждала, потом не выдержала.

— Максим! — окликнула она его.

— А? — очнулся Максимов.

Карина сделала глоток кофе, слизнула коричневую пленку с губ и с невинной улыбкой заявила:

— Когда какая-нибудь баба треснет тебя сковородкой по башке, так ты, дорогой, не удивляйся.

— Это за что? — все равно удивился Максимов.

— А вот за это отстраненное выражение лица. Сидишь, общаешься, а потом — раз, как будто рядом пустое место. Обидно, между прочим!

— Надеюсь, это будешь не ты.

— Конечно, не я. Не мой стиль. Я лучше в кофе что-нибудь подсыплю.

— Учту, — усмехнулся Максимов.

Карина вдруг погрустнела, шмыгнула носом.

— Макс, а ты куда собрался, если не секрет?

Максимов откусил тост, прожевал, выигрывая время.

— В Германию, галчонок.

Карина сразу же посветлела лицом.

— Ну, тогда с тебя четыреста долларов.

Максимов от неожиданности поперхнулся.

— Не понял?

— Я заказала два билета до Гамбурга. Еще вчера. Как только ты позвонил, так и заказала.

— Так, наш пострел везде успел. — Максимов покачал головой. — И почему ты считаешь, что…

— Что ты все бросишь и начнешь решать мои проблемы, — передразнила его Карина, ввернув любимую присказку Максимова. — Сразу говорю, ты и не обязан. Только тут такое дело…

Она замолчала. Стала пальцем собирать крошки.

— Папу надо похоронить. Следствие закончилось, полиция готова выдать тело. Консульству все по барабану. У отца двойное гражданство, наши кивают на французов. А французская жена — Мари — три года с ним в разводе. Ей эти похоронные дела ни разу не уперлись. Мать, сам понимаешь, не поедет. Отчим удавится от ревности. Осталась только я.

«Да, Ваня Дымов, начудил ты! — с тоской подумал Максимов. — Всю жизнь бабам покоя не давал. Даже помереть умудрился в койке у тайской шлюхи. А оказалось, единственная, кто тебя любил, — дочка. Которую ты за год до смерти встретил».

Карина все мяла и мяла шарик из мякиша. Голову не поднимала. И вдруг на скатерть стали капать слезы.

— Я понимаю, у всех своя жизнь. У всех проблемы. А он там… — Она тихо всхлипнула.

Максимов глубоко затянулся. Поморщился от рези в горле.

— И ты, галчонок, сутки молчала?

— Ага. Если честно, даже жалею, что проговорилась. У тебя своей головной боли хватает. К тебе вон, с утра пораньше менты косяком идут…

— Ну и черт с ними! — Он раздавил сигарету в пепельнице. — На какое число билеты?

Карина медленно подняла голову, тыльной стороной ладони вытерла слезы.

— Без даты вылета. Есть рейс сегодня, в шесть вечера.

— А твои в курсе? Между прочим, приличия требуют позвонить и доложить, что жива. Наверно, уже устали на ушах стоять. Как считаешь?

Максимов придвинул к ней телефон, в душе надеясь на чудо: а вдруг возьмет и позвонит.

Оставить Карину в охраняемой усадьбе на Клязьме было куда предпочтительней, чем тащить за собой в Гамбург. Ничего страшного не случится, если посидит дома под надежной опекой дебелых телохранителей отчима. «Умереть от скуки» — выражение образное. На самом деле, ни одного летального исхода не зарегистрировано. А в том, что Карина, предоставленная самой себе, способна вляпаться в серьезные неприятности, он уже имел возможность убедиться.

— Не катит. — Карина покачала головой. — Лучше из Гамбурга. Дома сейчас не до меня. У отчима вчера был день рождения. Сегодня часть вторая. Гости оттягиваются ухой и начинают по новой.

— А ты, получается, сбежала. — Максимов дал себе слово ничему не удивляться, но никак не получалось.

— Знаю, что я неблагодарная скотина, но ничего не могу с собой поделать. Нет, он хороший. Не зажим, как большинство богатых. Вон, байк за десять штук подарил, не глядя. И еще… — Уголки губ у Карины по-детски потянулись вниз. — Знаешь, когда он появился, у нас дома было шаром покати. Помню, в первом классе три дня в школу не ходила. Сапоги лопнули, а новых купить не на что. Мама плакала. Сказала, что никогда такой униженной себя не чувствовала. И я тоже ревела, в знак солидарности. Глупо, да? А он пришел — и сразу все наладилось. И дни рожденья у меня стали не хуже, чем у девчонок. Только через три дня у него именины. Тебе, наверно, не понять, каково ребенку на дне рожденья отчима. — Она шмыгнула носом, но сдержалась и не заплакала. — Недоделанная я, да?

— Я бы не сказал.

Максимов подумал, что, возможно, и хорошо, что его самого усыновили двухлетним. Никаких проблем. Только на всю жизнь запомнил, как екнуло сердце, когда уже взрослому рассказали, кем был его отец. И что погиб в год рождения сына в далеком Парагвае. Оглядываясь назад, он теперь понимал, что кровь есть кровь. И прав был великий поэт, сказав: «Дороги отцов, они не выбирают».

— Я бы осталась, честное слово. Как всегда, в знак благодарности. Но ты позвонил. И еще папа… Роднее вас у меня никого нет.

Карина отвернулась к окну.

Максимов бросил взгляд на настенные часы. Начало двенадцатого.

— Собирайся, галчонок, — решился он.

Он не успел дотянуться до чашки, как Карина, издав радостный визг, оказалась у него на коленях. Обхватила за шею, прижалась так, что он почувствовал, как под ее майкой перепуганным птенцом бьется сердце.

— Максим, знаешь, как я тебя люблю? Я за тебя жизнь по кровинке готова отдать. Правда, правда!

— Ну, надеюсь, этого не потребуется, — смущенно пробормотал он.

И незаметно, чтобы не увидела Карина, суеверно скрестил пальцы.

Глава тринадцатая. Пять минут на размышление

Спецоперация

Ни один реформатор не посмел посягнуть на святая святых комитетской жизни — на «пятиминутки». Время на Лубянке течет, как смола, поэтому «пятиминутка» меньше часа не бывает.

Едва переступив порог родного управления, Николаев с Парамоновым угодили, как мухи в сироп, на очередное «пятиминутное» заседание. Что обсуждали битый час, Николаев не понял. А если честно, и не собирался забивать себе голову очередной актуальной ерундой. Как и большинство собравшихся.

Тертые опера сосредоточенно переваривали обед, состроив глубокомысленные мины. Нервничала только молодежь да те, кто не успел перекусить. Чудеса закалки демонстрировал старейшина отдела Лукьянов. Свесив пегую голову, он умудрился заснуть, но при этом старательно выводил строчки в рабочей тетради. Со стороны — полная иллюзия, что Лукьянов конспектирует особо ценные мысли руководства.

Николаев незаметно обвел взглядом своих соратников. Два бывших армейских офицера сидели с такими мученическими лицами, будто только что получили приказ заткнуть собой амбразуру дота. Гладышев — чемпион Вышки по дзюдо — тискал в руках экспандер. Двое друзей-отличников с невинным выражением лиц резались в «морской бой». Парамонов пребывал в гипнотическом трансе: глаза уставились в одну точку, и даже проблеска мысли в них не наблюдалось.

«Пора менять команду», — пришел к неутешительному выводу Николаев.

Он давно уяснил немудрящее правило карьерного роста — начальника делают подчиненные. Великое искусство собрать команду. Нужно обработать каждого: кого лестью, кого соблазнить перспективой, кого облагодетельствовать высоким доверием, кого припугнуть. И всех надо проверить-перепроверить, и на каждого собрать компромат. Еще надо воодушевить команду и направить коллективные усилия к общей цели. Только тогда подчиненные дружно понесут шефа к очередной ступеньке карьеры. Не меньшее искусство требуется, чтобы забраться на эту ступеньку, стряхнув с ног прилипших соратников. Но так, чтобы, упаси господь, не испортить отношения. Они всегда пригодятся, если решил жизнь прожить под много повидавшими сводами Лубянки.

На трибуне произошла рокировка. Докладчик попятился, уступая место новому глашатаю высоких чекистских истин. К ужасу аудитории, к трибуне двинулся известный борец за моральный облик, начальник отдела кадров Духонин. Под мышкой он держал увесистую папку Ее объем и суровый взгляд Духонина говорил, что оперов ждет смерть лютая от полного умственного истощения. Надвигалась процедура доведения приказов и указаний, родившихся в не обремененных другими заботами головах руководства. Эту макулатуру Духонин с чувством и расстановкой и собирался напоследок утрамбовать в ватные мозги оперсостава.

«Господи, только не это!» — с отчаянием приговоренного к четвертованию подумал Николаев.

Начальник управления и его зам потянулись к дверям, одергивая на заду помятые брюки. В зале заскрипели кресла, опера принимали более удобные позы. На секунду все утратили бдительность. Это был шанс.

Николаев решительно, как солдат перед штыковой атакой, выставил челюсть.

Ткнул в бок Парамонова.

— За мной! — шепотом скомандовал он. Парамонов мигом вышел из сомнамбулического состояния и выскочил в проход следом за начальником. Николаев решительно направился прямо к трибуне.

— Денис Гаврилович, извините, оперативная необходимость, — скороговоркой выпалил он.

Расчет на неожиданность полностью оправдался. Духонин, как многие, достигшие известного возраста и положения, соображал с трудом. К тому же, он был весь поглощен раскладыванием бумажек в папке.

— Э-э, — протянул он, пяля мутные глаза на Николаева. — Оперативная необходимость? Как же, понимаю. Дело серьезное.

К оперативной работе хранитель личных дел имел касательное отношение. Но толк в ней, конечно же, знал. Его личный агентурный аппарат пронизывал все управление сверху донизу.

Николаев счел, что разрешение получено, и на средней скорости бросился к дверям, увлекая за собой Парамонова.

Выскочили в коридор и, переглянувшись, дружно рассмеялись.

— Фу, блин, — выдохнул Парамонов. — Помяни мое слово, когда-нибудь на «пятиминутке» копчик заклинит, и тело примет форму стула. Так и будем ходить!

Он враскорячку прошелся перед Николаевым, чем вызвал новый приступ смеха.

Перед тем как зайти в свой кабинет, Николаев для порядка толкнул соседнюю дверь. В «Шанхае», как прозвали опера свой кабинет, в одиночестве сидел Заварзин. Ему сегодня выпал счастливый жребий остаться «на вахте», пока оперсостав отдела во главе с начальником просиживал штаны на «пятиминутке».

Николаев мимоходом отметил, что Коля Заварзин, вопреки ожиданиям, не гадает кроссворды, а стучит на машинке, обложившись томами литерных дел. И что отрадно, вскочил, едва заметил на пороге начальника.

— Как дела, Николай? — для проформы поинтересовался Николаев.

Заварзин подхватил со стола тонкую папочку.

— Первое, Юрий Андреевич. По линии УГРО пришла информация: снова дернули «Успение». На этот раз из реставрационных мастерских Рублевского музея.

Стоявший за спиной Николаева Парамонов, не сдержавшись, гыгыгнул.

— Да пошли они! Надоело уже. Пора кражу этой доски переквалифицировать в злостное хулиганство, — предложил он.

Икона северного письма «Успение Богородицы» костью в горле оперов стояла не один год. Первый раз ее явление в оперативных сводках произошло еще в восьмидесятых. И, надо сказать, никакого благоговейного восторга у оперов не вызвала. Так, кража заурядная. Ну, почистили малолетние нехристи пару заброшенных храмов на Печоре, ну, погорели на продаже. Тоже мне — чудо господне! В те времена специализированные отделы в МУРе и на Лубянке под потолок были заполнены иконами. И на появление очередного «вещдока» никто не обратил внимания. Чудеса начались позже. Икону признали представляющей музейную ценность и передали по назначению — в запасники. Оттуда она стала с вызывающей подозрение периодичностью пропадать. Трижды ее изымали на воровских малинах, дважды конфисковывали на таможне, один раз отыскалась в собрании «черного» коллекционера, представшего перед Господом в результате пролома черепа.

«Успение» стала своеобразным переходящим вымпелом в криминальном соревновании: только ее изымут и торжественно передадут музейщикам, как через месяц-другой опять приходится объявлять в розыск. Не спасло и то, что последний раз икону лично председатель ФСБ России передал самому митрополиту всея Руси. Дернули ее из резиденции митрополита через неделю. Ну, ничего святого у воров нету! Очевидно, за кордоном кто-то очень хотел заполучить именно это «Успение» и денег не жалел. После последнего конфуза икону совместными усилиями с белорусскими коллегами извлекли из тайника в бензобаке австрийского трейлера. Пришлось многострадальную отправлять на реставрацию. Откуда, как сейчас выяснилось, ее очередной раз украли.

«Держались на свою голову!» — проворчал Николаев. Сердце тихо екнуло, предчувствуя еще одну напасть.

— Что еще?

— В таможенное управление я, на всякий случай, звонок продублировал. Они уже в курсе. Икону поставили на непропуск через границу. — Коля Заварзин перевернул листок. — Срочное сообщение от «наружки». Объект «Миша» проследовал в Шереметьево. В настоящий момент проходит регистрацию на рейс «Москва — Гамбург». Вылет через сорок минут. С ним некая Карина Ивановна Дымова.

— Кто-кто? — переспросил Николаев.

Заварзин быстро подхватил следующий листок. На его лице заиграла лисья улыбочка соискателя должности серого кардинала отдела.

— Юрий Андреевич, я инициативно эту Дымову «пробил» по учетам. Восемнадцать лет, родилась в Москве, в этом году окончила частную школу во Франции. Но не это важно. Кажется, я установил цель их поездки.

— Молодой, если кажется, крестись! — вставил Парамонов.

Николаев, не оглядываясь, ткнул его локтем.

— Продолжай! — обратился он к Заварзину

— Отец Карины — Иван Дымов, тридцать семь лет, уроженец Калининграда, окончил Строгановское училище, в девяносто первом году выехал на ПМЖ во Францию, имеет двойное гражданство, вернулся в страну в январе, до июня проживал в Калининграде, — скороговоркой прочитал Заварзин. — В июле этого года погиб в Гамбурге. Я уточнил через Интерпол. Дымова убили в борделе на Рипербан.

— Да, семейка! — проворчал Николаев, вспомнив явление Карины в дверях спальни.

— Следствие закончено, труп разрешено выдать родственникам. Думаю, на похороны летят.

— А наш-то тут при чем? — шепотом спросил Парамонов.

— Удочерил он ее! — в сердцах выпалил Николаев.

— Да иди ты! — удивился Парамонов.

— Шуток не понимаешь? — огрызнулся Николаев.

— Ты учти, я после «пятиминутки» пребываю в состоянии дебильности средней тяжести. Мне сейчас нагрузки на мозг противопоказаны.

— Хватит хохмить. Наржались уже! — зло процедил Николаев.

Прошел к столу, взял у Заварзина папку, буркнул: «Молодец».

Парамонов подпирал собой косяк.

— Ну что выстроился, пошли ко мне!

Николаев мимоходом огрел стол тощей папкой. Не полегчало.

Запершись в своем кабинете, Николаев сначала долго смотрел в окно.

На улице вечерело. Фасад здания напротив сделался грязно-серым и пупырчатым, как шкура дохлой лягушки. Только ярко горела жесть на крыше, отражая лучи закатного солнца. Этот дом тоже раньше принадлежал их ведомству. И на нем лежала невидимая печать проклятия. Там, где сейчас помещалась редакция журнала «Фото», во времена обострения классовой борьбы за дверью без вывески работала лаборатория Майрановского. Этого советскоговарианта доктора Менгеле. Яды профессора Майрановского были высочайшего качества, в чем, не подозревая того, смогли убедиться некоторые ярые противники советской власти.

«Может, оттого у нас тут такой дурдом, что живем, как на кладбище. Сколько крестных ходов ни проводи, а Лубянку уже ничем не вылечишь. На сто метров под землю трупным ядом пропитана», — подумал Николаев.

Спохватился и заставил себя переключиться с моральных проблем на суровую действительность.

Первым делом пометил в памяти, что следует получше присмотреться к Заварзину. Парень служил второй год, пришел в контору после истфака МГУ. Сразу в центральный аппарат так просто не попадают, требуется до желтых мозолей потопать «землю» в райотделе, в лучшем случае — в Московском управлении. У Заварзина имелась «рука», придавшая необходимое ускорение в его карьере. Но вопреки ожиданиям Николаева, парень оказался работящим и толковым. За ним уже числились две удачные вербовки. Агенты были хлипенькие, но на общем фоне смотрелись. У отставных вояк даже и таких не было.

«На перспективу он, конечно, лучший вариант, чем Парамонов. Если перетянуть Заварзина в УРПО, то на радостях пахать он там будет как проклятый. И стучать, как пионерский барабан. А Леша, кажется, весь выдохся. Тащить его за собой из дружеских чувств глупо, а по рабочим качествам — нет смысла».

Николаев исподтишка бросил взгляд на Парамонова. Тот размешивал кофе в кружке и о своей грядущей участи не подозревал.

«Однако сейчас работать придется с Лехой. Молодой не потянет», — решил Николаев.

Прикурил сигарету, зло покосившись на запертую дверь.

— Козлы геморройные! — процедил он. — Полдня угробили. Темп держать надо, темп! А не задницами стулья давить. А потом с нас спрашивают, почему по хвостам бьем. Вот ты, Леха, помнишь хоть один случай, когда мы на упреждение сработали?

Парамонов осторожно отхлебнул горячий кофе и покачал головой.

— Не-а. Зато мы догоняем классно. Особенно, если скипидаром соответствующее отверстие смажут. Ты, кстати, у Максимова не поинтересовался, не собирается ли он уезжать?

— Он вежливо попросил предъявить подписку о невыезде.

Парамонов хмыкнул.

— Грамотно ответил. И сорвался грамотно. Залегендировал, не придерешься. — Он понизил голос до шепота. — Юра, надо было не в ментов играть, а в бандитов, понял? Накрыли бы клиента, вывезли за Кольцевую, провели бы профилактическую беседу…

— Ага! С контрольным выстрелом в голову, — криво усмехнулся Николаев.

— Ну, зачем же доводить до крайностей? Мы же не звери, все-таки.

— Мы, допустим, нет. А за клиента не поручусь.

Николаев потрогал свою кружку, стенки еще жгли пальцы. Подумал немного и развернул кресло к сейфу. Зазвонил местный телефон.

— Лех, сними трубку, — бросил через плечо Николаев. Сам возился с замком.

Парамонов выслушал кого-то, потом прикрыл микрофон ладонью.

— Это наши докладывают, что отмучились. Пятиминутка закончилась.

— Передай армейским капитанам, пусть займутся иконой, — распорядился Николаев, выбирая из стопки папок нужную.

— Так капитанов у нас два! — напомнил Парамонов.

— И извилин у них тоже по паре на брата. Вот пусть вдвоем и возьмутся. Бог даст, не провалят.

Парамонов сначала отсмеялся, потом перевел распоряжение начальника в более приличный вариант. Положил трубку.

Николаев вернулся вместе с креслом в исходное положение, положил перед собой папку. Накрыл ладонью.

— Вот все, что у меня есть на Максимова. Как видишь, папка тонкая. О чем это говорит?

— Ну, вариант, что мы не умеем работать, я оставлю для начальства. Остается самый разумный — информация по нему закрыта.

Николаев покачал головой.

— Не угадал. В нашей «третьей» управе на него ничего нет. В кадрах ГРУ осталась только первая часть личного дела: анкеты, присяга, типовые характеристики по случаю присвоения званий, копии свидетельств. Ерунда, короче. Знаю, что существовало досье в СБП. Но после ее разгона оно куда-то пропало. А куратор по линии СБП … — Николаев выдержал паузу. — Некто Подседерцев. В девяносто шестом выпал из окна. С двенадцатого этажа, если мне не изменяет память.

У Парамонова дрогнули веки.

— Две недели назад Максимов находился в Калининграде. Официально — в командировке. Не официально — кувыркался в Балтийском море с Кариной Дымовой. За это время в городе погиб генерал-майор ГРУ Гусев. И полковник военной контрразведки Елисеев. Первый умер от инфаркта, второй покончил с собой. Как мы сейчас узнали, папа Дымов тоже на этом свете не задержался. Итого: один клиент, а вокруг него — четыре трупа. Добавь к ним, кстати, этого жмурика, что в подъезде Максимова нашли.

Парамонов отхлебнул кофе и сделал вывод:

— Максимову не в музее работать, а в морге. — Покосился на Николаева. — Последний жмур, между прочим, сам себя кончил. Нам же утром уголовка все растолковала, — напомнил он. — И с остальными, как я понял, та же история. Ты, Юра, не тянешь за уши? Вдруг это все совпадение?

— Подозрительное совпадение! — Николаев раздавил в пепельнице сигарету и принялся за кофе. — В Калининграде его зацепила местная «пятерка». Максимов контачил с немецкой экспедицией. Правда, смылся раньше, чем немцы начали в земле копаться. И сегодня, заметь, в Германию рванул!

— Ну и что? — пожал плечами Парамонов. Николаев подался вперед и отчетливо прошептал:

— А то, блин, что предварительная информация о хищениях из спецфонда пришла от берлинской резидентуры. Я тебе не имел права об этом говорить, но коль скоро решили вдвоем отсюда рвать… Вот теперь работай мозгами, если после «пятиминутки» уже оклемался.

Парамонов задумался так крепко, что забыл о сигарете, что держал в пальцах. А уголек уже корежил фильтр.

— Мне лететь в Калининград, да?

— Молодец, сообразил! — похвалил его Николаев.

— Можно подумать, меня в Германию пошлют! — криво усмехнулся Парамонов. — Ладно, мы не гордые. Тем более что Калининград — почти заграница. У тебя там связи есть?

— Имеются. Я же, Леша, не вчера в контору пришел. Начальник тамошней «пятерки» — мой хороший знакомый. За одной партой на курсах повышения квалификации сидели.

— Собутыльник, значит! — оживился Парамонов.

— Да не пьет он. Язвенник.

— Плохо, — печально вздохнул Парамонов. — Ты, кстати, шефа в известность собираешься ставить, что объект разработки стреканул из-под наблюдения аж в Германию?

— Конечно. Но не раньше, чем взлетит самолет. — Он улыбнулся в ответ на недоуменный взгляд Парамонова. — А как же иначе, Леша, я выбью себе командировку? Они же не почешутся, пока жареный петух не клюнет.

— Умен не по годам! — Парамонов оценил хитрость аппаратного хода.

Николаев снял трубку местного телефона.

— Заварзин? Наведи-ка справочку в Шеремухе, не улетел ли еще наш рейс? Да, и еще! Посмотри расписание ближайших рейсов на Калининград.

Он прикусил язык, чтобы ненароком не выдать себя, поблагодарив Заварзина. Парень оказался не только инициативным, но и сообразительным. По собственному почину он не только держал на контроле гамбургский рейс, но и узнал расписание на Калининград.

«Пора принимать решение, — подумал Николаев, молча положив трубку. — Если не взять эту бурную инициативу под контроль, то парнишка весьма скоро обойдет на повороте. Парочка таких чудес сообразительности, замеченных начальством, — и молодец двинется вперед и выше. Мимо тебя, лопуха старого».

Парамонов крутил в пальцах новую сигарету, но прикуривать не спешил. На лице проступило выражение глубокой, непроходящей тоски.

— Ты чего скис, дружище? — окликнул его Николаев.

— Да так… Накатило что-то. — Он сунул сигарету в рот, пожевал фильтр. — У тебя разве так не бывает, что хочется башкой с разбегу вон о ту серую стенку? А еще лучше — чемодан с баксами найти. Плюнуть на все и улететь к морю. Ясно дело, что не к Черному.

«Пить надо меньше!» — чуть не вырвалось у Николаева.

— В чем дело, Леша?

— Куража больше нет. Был да весь вышел. — Парамонов наконец кончил терзать сигарету и прикурил. — Умом я все понимаю. Классная операция вырисовывается. Если Максимов наследил, то в Калининграде еще следы не остыли. Материальчик для серьезного разговора в лесочке я, конечно, подберу. Даже не сомневаюсь. Есть одно «но», которое раньше меня только раззадорило, а теперь тревожит. И так тревожит, Юра, что все желание работать пропадает.

— Поясни! — Николаев подался вперед.

— На путях отхода ставят «растяжки», это сейчас даже школьник знает. Побежишь по следу — ноги оторвет. Но даже не это меня тревожит, хотя знаю, что в Калининграде таких «растяжек» меня ждет немерено. Ты сам сказал, мы ищем сеть. Дай бог, если она — лишь предлог, чтобы в УРПО уйти. А вдруг она на самом деле существует? — Парамонов поднял на Николаева измученные глаза. — Сеть — это серьезные люди и серьезные деньги. Мое появление в Калининграде они засекут, будь уверен. А как отреагируют, судить не берусь. Нравы сам знаешь сейчас какие. Сочтут нужным — грохнут и не поморщатся. Меня — там, а тебя — здесь.

— Что за похоронные настроения?! — неподдельно возмутился Николаев. — Утром же обо всем договорились.

— Договорились вдвоем работать, — подхватил Парамонов. — Значит, и риск пополам. Мне в Калининграде спокойнее будет, если ты оторвешь свой начальнический зад и кое-что сделаешь.

Он придвинул к себе листок бумаги, быстро написал в столбик с десяток строк. Толкнул листок к Николаеву.

— Максимов, как я понял, прошел спецподготовку по линии ГРУ. Прошли времена, когда спецы мыкались без денег. Теперь практически все при деле. — Он указал на листок. — Это список тех, кто курирует спецов. Учти, это не единая сеть. Люди разные, и интересы у них разные. Часто конкурируют между собой. Если Максимов хоть раз выполнил работу, информация у кого-то сохранилась. Учти, список — моя личная наработка. Можешь, конечно, запросить аналитическое управление, но они тебе впарят всякий бред. А у меня все точно, своим горбом наработанное. За качество ручаюсь.

— И ты хочешь, чтобы я прошелся по списку, пока ты копаешь в Калининграде? — Николаев успел пробежать взглядом по строчкам и теперь был вынужден тщательно контролировать голос.

Информация была смертельно опасной. Первые три фамилии — бывшие крупные чины КГБ, прямо за ними шел известный криминальный авторитет, не выходящий из федерального розыска. Остальные фамилии ровным счетом ничего не говорили. Это и тревожило больше всего.

— Только предупреждаю, Юра, будь предельно осторожен, — надавил на нервы Парамонов. — Любой из них может оказаться прямым куратором Максимова. А он — любимым и тщательно опекаемым спецом. Это, как фугас разминировать. Не тот проводок тронешь, в миг разберут на атомы. Таким образом, получается у нас с тобой связка, как у альпинистов. Если что, загремим вместе. Или мне в Калининграде ноги оторвет, или тебе в Москве — яйца. Один черт, кто бы ни провалился первым, второй долго не протянет.

Николаев отвернулся к окну. Знал, что сейчас в его глазах Парамонов может легко прочесть то, что до поры решил скрыть.

Фасад дома напротив стал совсем пепельно-серым. И лучи на крыше погасли. Только еще ярко светило небо, отражая огонь низкого солнца.

Прошло пять минут.

— Ну, может, плюнем на все? Пойдем, по пивку тяпнем, — напряженным голосом предложил Парамонов.

Николаев, не поворачиваясь, снял трубку местного телефона. Набрал номер начальника отделения.

— Павел Тарасович? Николаев. Вы можете принять по срочному делу? Весьма срочному, Павел Тарасович. — Он скорчил болезненную гримасу, потом взял себя в руки и выдал магическую фразу:

— Крайняя оперативная необходимость.

Парамонов демонстративно раздавил сигарету в пепельнице. Встал, одернув пиджак. Он знал, после таких слов прием обеспечен, несмотря на конец рабочего дня. Не дожидаясь Николаева, первым пошел к дверям.

Глава четырнадцатая. Доступ к телу

Черное солнце

Срочно

Конфиденциально

для г-на Хиршбурга

В 21.30 зафиксировано прибытие объекта «Мангуст» в Гамбург. С объектом «Мангуст» следует Карина Дымова, присвоен псевдоним «Вольхен». Остановились в смежных номерах отеля «Рослав». Наружное наблюдение установлено.

Иоганн Блюм
* * *
Кабинет сохранил обстановку старой испанской усадьбы. Ставни плотно заперли, и единственным источником света стал огонь в камине. Винер всегда принимал самые важные решения в полумраке, отрезая себя от мира, в котором светит солнце. Сначала это было данью традициям «Черного солнца», потом вошло в привычку.

— Вольхен! — саркастически хмыкнул Хиршбург. — У Иоганна, очевидно, в гимназии по истории была «двойка». Надо же додуматься — «Вольхен»![72]

— Спишем это на специфический юмор бывшего полицейского, — мягко улыбнулся Винер. — Тем более, в гимназии такое не преподают. Лучше скажите, что вы по этому поводу думаете?

Хиршбург с минуту смотрел на огонь в камине. Пальцы машинально тасовали пачку фотографий. На лысом черепе играли багровые отсветы.

— Безусловно, он профессионал высокого класса, — задумчиво произнес Хиршбург. — Использовать девчонку в качестве легенды для появления в Германии — весьма неглупо. Признаться, такой вариант я даже не просчитывал.

— И именно эта неожиданность хода вас так встревожила, или причина в чем-то другом? — спросил Винер, внимательно наблюдавший за Хиршбургом.

Старик пожевал блеклыми губами. Подбирал слова. Винер не торопил с ответом. Интуиция профессионала зачастую подобна озарению гения. А сколько гениев смогли выразить словами то невыразимое, что неизвестно откуда вошло в мозг и вспыхнуло, как тысяча солнц? И сколько этих гениальных пророчеств было понято современниками?

— Выбрал ли Мангуст Гамбург только, из-за того, что там находится труп отца этой девчонки, или это начальная точка в его плане, покажет завтрашний день. Уверен, мы сможем направить его действия в нужное для нас русло. Казалось бы, все развивается по плану. И можно только радостно потирать руки. Но ты прав, Клаус, я встревожен. — Хиршбург снял очки, и глаза сразу же стали беззащитными. — Мы выманили Мангуста из норы. Слишком неожиданно, перекрыв все мои расчеты. Но если посмотреть на это с его точки зрения… Не значит ли это, что он принял наш вызов?

— Хочешь сказать, что он разгадал наш план? — насторожился Винер.

— Нет, это маловероятно, — покачал головой Хиршбург. — Но это вопрос времени. Он профессиональный разведчик, значит, мыслит, как мы. Он, безусловно, прошел Посвящение, а значит — умеет видеть истинное за наслоением бросовых фактов. И он решительно вступил в схватку, едва почувствовав, что она началась. Такой человек по определению не может быть марионеткой, а в нашем плане ему отведена именно эта роль. Мы рассчитывали сразу же взять его под плотный контроль, но эта портит все. — Хиршбург щелкнул ногтем по пачке фотографий.

Винер затянулся тонкой сигарой и спросил:

— Что вы, кстати, думаете об этой… Об этом волчонке?

— Я уже сказал, с точки зрения разведки — ход гениальный. К тому же, этим он явно дает нам знак, что воспринимает все, произошедшее в Москве как продолжение операции в Кенигсберге. — Он протянул Винеру пачку фотографий. — А в остальном — уволь. Ты же не затем спросил, чтобы услышать мое мнение о женской эмансипации. В силу возраста, как ты догадываешься, это будут абсолютно теоретические рассуждения и старческое брюзжание.

Винер спрятал улыбку, сжав в губах сигару.

Одну за одной перебрал фотографии. Потом закинул голову и стал пускать в потолок тугие колечки дыма. Теплый воздух, идущий от камина, подхватывал их, растягивал, расплавлял в тонкую пленку и гнал к тяжелым брусам мореного дуба, разбившим потолок на правильные квадраты.

Черты лица Винера все больше и больше заострялись, в отсветах огня, полыхающего в камине, превращаясь в маску.

Хиршбург замер в неудобной позе, но пошевелиться не смел. Его посвященческие практики, обязательные для высших членов Ордена СС, окончились в шестидесятых годах. Кто-то посчитал, что для его уровня и, главное, возраста, достигнутого вполне достаточно. Но многое, о чем не подозревают профаны, вошло в плоть, кровь и разум. Ранг посвящения Клауса Винера был несравнимо выше. И Хиршбург даже боялся представить, какие миры сейчас разверзлись пред закатившимися глазами молодого магистра, какие стихии бьют в его мертвое лицо, какие величественные фуги космической музыки врываются в его уши и какие силы в какие бездны несут его душу.

Постепенно лицо Винера ожило. Он глубоко выдохнул. Швырнул в огонь сигару. Встал из кресла, осторожно подхватив раненую руку.

— Экипажу вертолета быть в готовности к вылету через тридцать минут, — распорядился он. — И позаботьтесь о билете на ближайший рейс Барселона — Гамбург. Если его нет, арендуйте самолет.

Хиршбург привстал, но Винер жестом остановил его. Взял пачку фотографий и пошел к дверям. В темноте, оказалось, он видит, как кошка. И движется так же — безошибочно и бесшумно.

Уже распахнув дверь, стоя в прямоугольнике яркого света, он оглянулся. Голос вновь стал живым, с бархатными нотками.

— Пожалуй, ты прав, Вальтер. Нам о женщинах судить сложно. Мудрим, выдумываем, а в результате оказываемся я в дураках.

Винер поднялся на второй этаж. Через зал направился на половину, отведенную для гостей. На ходу поднял голову и обратился к гобелену, украшавшему стену:

— Сеньорита?

— У себя в комнате, герр Винер, — тут же отозвался невидимый динамик. — С ней Мио.

— Хорошо, — ответил Винер.

Старинный дом был нашпигован самой современной электроникой. Сотни камер наблюдения, работающих в видимых и невидимых лучах спектра, микродатчики объема и температуры, экспресс-анализаторы состава воздуха, сенсоры, улавливающие биение человеческого сердца, и сканеры радиоэфира обеспечивали охрану всех помещений. Непрошеного гостя поджидали различные ловушки: от современных мин с нервно-паралитическим газом до проверенных временем «волчьих ям». По сигналу тревоги коридоры блокировались стальными решетками, а в комнатах, в которых в этот момент находился Винер, распахивались потайные двери, тайным ходом ведущие в подземный бункер. Электронные средства дублировались доберманами и охранниками, и те и другие были натасканы на человека: если сразу не оттащить, порвут в клочья.

Винер постучал в дверь.

— Это я. — Он был уверен, что голос его узнают.

— Входите, рыцарь Сид.

Гостья, очевидно, под влиянием испанской экзотики, называла его Сидом.[73] Винер не возражал. Женщину он называл Мисти, не объясняя, откуда произошло это прозвище.

На огромной кровати под балдахином лежала Мисти. Рядом с ней, по-японски поджав ноги, сидела Мио. Тонкие пальцы японки скользили по загорелой спине Мисти, блестящей от массажного крема. Она оглянулась, губы чуть дрогнули в улыбке. Мио выжидающе посмотрела на вошедшего Винера, тот жестом приказал продолжать. Сел в кресло напротив.

Мио не стала поправлять распахнувшееся на груди кимоно. Сосредоточенно принялась массировать плечи Мисти.

Женщины представляли собой идеальную в своем контрасте пару. Миниатюрная Мио в коротком кимоно, открывающем ноги до бедра, и обнаженная Мисти, чье хорошо развитое тело успело загореть до золотисто-бронзового цвета. Высоко взбитые черные волосы японки контрастировали с рассыпавшимися по подушке белокурыми прядями Мисти.

Она повернула к Винеру раскрасневшееся лицо, щурилась, как разомлевшая кошка; когда приподнимала веки, становились видны подернутые мутной поволокой голубые глаза. Мио время от времени бросала на Винера взгляд сквозь узкие щелочки глаз. Зрачки были непроницаемо-черными, такие глаза никогда не выдадут мыслей их обладательницы. Да и сама Мио напоминала филигранную китайскую шкатулку — сломать легко, а секрет ее угадать непросто, да и открыв потайную крышечку, рискуешь вместо вожделенного сокровища получить смертельную порцию яда.

Винер любовался женщинами отстранение и бесстрастно. Он умело, как знаток и коллекционер, окружал себя эксклюзивными предметами искусства и техники и лучшими образцами человеческой породы. Власти и денег было достаточно, чтобы удовлетворить любую прихоть, получить то, что хотел или считал необходимым. Но он никогда не позволял вещам, людям, идеям и деньгам брать верх над собой. Тем более — женщине.

Он знал о женщинах достаточно, чтобы прийти к заключению, что этих существ следует держать от себя на безопасном расстоянии, приближая только при крайней необходимости.

По завету Бисмарка, он предпочитал учиться на ошибках других, своими собственными лишь подтверждая полученные теоретические знания. Больше одного опыта, подтверждавшего теорию, он не ставил, поэтому дожил до возраста Христа нераспятым, с ясной головой и не израненным сердцем. Классификация женщин «по Винеру» была откровенно циничной, но абсолютно безошибочной.

Первыми в табели шли «гориллы» — мужеподобные клиторички, которых и женщинами можно назвать с большой натяжкой. Таких пруд пруди в полиции, армии и тюрьмах — по обе стороны решетки и на нижестоящих должностях, где приходится командовать хлипкими мужичонками, что они с удовольствием и делают. В униформе совершенно не отличимы от мужчин. Платья на них сидят нелепо, а фасоны отстают от моды минимум на десятилетие. Со смаком ругаются, не дуры выпить, во хмелю буйны и неукротимы до садистских выходок. Детей рожают скорее по недосмотру, чем по плану. Материнская любовь у них протекает в форме паранойяльного помешательства: то лупцуют путающихся под ногами чад смертным боем, то окружают заботой, по форме напоминающей строгий режим в тюрьме.

Далее следовали «лошади» — тягловый скот цивилизации. Бабы крестьянского типа, рожденные для изнурительного труда, а не любви. Любить некогда, да, зачастую, нет на это сил, эротика для них — просто экзотический фрукт, который неизвестно, как и с чем едят, она им неведома, как коровам неведом вкус ананаса. Любят они, как работают, безропотно, надрывая сердце. Любовь их идет от материнского инстинкта: что родилось, то должно быть накормлено и обласкано. Если в мужья им попался такой же тягловый тяжеловоз, семья процветает. А не повезло — потянут на себе и бестолкового рогатого парнокопытного и его бодучих детишек. Поразительно, что способность к деторождению сохраняется у них до глубокой старости. Рожают много, относясь к материнству, как к еще одной работе. В России таких большинство. Возможно, Гитлера сгубило непонимание того очевидного факта, что он ввязался в войну с «бабьей» страной. А русские женщины всегда составляли стратегический резерв: заменят мужиков, ушедших на фронт, если надо, сами возьмутся за оружие, да еще нарожают новых солдат в таких нечеловеческих условиях, в которых любая европейская женщина давно бы наложила на себя руки. Разница между Россией и Европой в «женском вопросе» видна любому непредвзятому наблюдателю. Если национальным символом Франции — Марианной — десятилетия считалась утонченная Катрин Денев, то у русских типичную женщину «из народа» в кино играет Нонна Мордюкова.

Самой многочисленной категории в системе Винера был отведен целый птичий двор. Для удобства его обитателей пришлось разбить на подвиды.

«Курицы» — примитивны, сентиментальны, безмозглы, но амбициозны. В обществе занимают все ступеньки: от бизнес-вумен до простой домохозяйки. Очень быстро обучаются новому, и так же мгновенно выбрасывают из головы ненужное. Это для них придуманы диеты, бразильские сериалы, женские журналы, показы кутюрье и сезонные распродажи. Эмансипированы ровно настолько, насколько позволяет мода, заранее планируют все: от беременности до очередного отпуска. Носят в кошельке семейную фотографию, не прочь закрутить интрижку, но со счастливым концом, чтобы получилось, как в дамском романе, которые потребляют в неограниченных количествах, чем способствуют развитию книгопечатания и уничтожению лесов. Ярые поборницы демократии, потому что при ней обрели право щебетать. Обожают собираться в стайки женских комитетов и попечительских советов. Отдельные даже взлетают в парламент, где быстро становятся заметными фигурами благодаря врожденной способности рассуждать о чем угодно. Их идеалы Маргарет Тэтчер и Эвита Перон (в исполнении Мадонны). С пеленок мечтают о романтическом герое, типаж колеблется от Леонардо ди Каприо до Брюса Уиллиса. Впрочем, мечты мечтами, но у «куриц» хватает ума, чтобы выходить замуж за практичных бойлеров, с надежным счетом и хорошим послужным списком.

«Гусыни» — подруги-наперсницы «гусаков»: чванливых, бездушных, крикливых стяжателей. Этих длиннотелых особей можно наблюдать в эскорте бизнесменов любого ранга: от мелкого мафиози до серьезных биржевых спекулянтов. Прекрасные секретарши, правда, ни бельмеса не смыслят в стенографии, зато умеют поддерживать порядок в голове и на рабочем месте шефа. Идеальные любовницы, потому что в постели делают все, чтобы не уронить имидж шефа, но на место супруги и наследство не претендуют, довольствуясь отдельной секретной строкой в семейном бюджете «гусака», неустанно наращивая собственный банковский счет. Начинают с клева сухих корок, по мере роста карьеры переходят на экологически чистый комбикорм в дорогих ресторанах, попробовав роскошь, входят во вкус и набивают зоб исключительно цветными камешками, золотыми кругляшками и хрустящими стодолларовыми бумажками.

В этом конкурируют с «галками»: жадными, гомонливыми и вечно суетящимися у кормушки. Модельки, мисс, актрисульки и прочие «свободные художницы» порхают и снуют между «сильными мира сего», пытаясь ухватить, что блестит. Интерес представляют, пока молоды. При удачном стечении обстоятельств переходят в категорию «гусынь». Везет не всем. Истрепанных, заклеванных и запаршивевших с брезгливой яростью изгоняют прочь. Приходится забираться в опустевшие гнезда к овдовевшим петухам и становиться «курицей». Жены из них получаются третьесортные, потому что, стоя у плиты, громогласно страдают от неудавшейся жизни и клюют за нее ни в чем неповинного супруга.

Отдельной группкой, к которой Винер относился с легким презрением, смешанным с удивлением, были «блаженные». Весьма редкий тип, непонятная мутация. Напрочь лишены женской хищности. Образование не добавило им глупости, жизненный опыт не убил доброту, а способность любить лишь окрепла от приобретенной способности видеть вещи и людей такими, какими они есть на самом деле. Они не пытаются переделать мир или подделаться под его правила. Просто создают свой маленький мирок, в котором комфортно себя чувствуют и мужья, и дети, и животные, и цветы. Их внутренний мир также красочен, ухожен и уютен. Вкус им никогда не изменяет. Только из-за них не умерла классическая музыка, реализм в живописи и хорошая литература.

И наконец, элита женского бестиария — «кошки». Блудливы, независимы и коварны. Прекрасные манипуляторы, способные убедить кого угодно в чем угодно, не веря ни единому произнесенному слову Не умны, хотя и кажутся таковыми. Просто примитивный женский интеллект обогащен у них опытом тысяч удачных охот, а рефлексы хищника в сто крат мудрее, чем самые глубокомысленные абстракции интеллектуала.

Они грациозны и обаятельны, их так хочется приласкать, что забываешь про острые когти, спрятавшиеся между нежными и теплыми, как пальчик младенца, подушечками. Их глаза то туманятся от накатившей неги, то в миг становятся хищными, следящими и оценивающими. Идеальные любовницы, прекрасные матери, но никудышные жены. Способны влюбиться до мартовского ора в кого угодно, — пол, возраст и положение принципиальной разницы не имеют, но по-настоящему любят только себя. Элегантны и утонченны, потому что умеют ценить красоту мира. Частью которой считают себя. При этом патологически жестоки. С равным удовольствием они будут тискать вас в мягких лапках или разорвут когтями, но так, чтобы жертва умерла не сразу и можно было насладиться видом мучительной агонии. Сожрать жертву при этом вовсе не обязательно. Зачастую они мучают и убивают исключительно ради эстетического удовольствия, а не от голода. Поэтому и не делают различия между физической и моральной пыткой…

Винер следил, как под умелыми ладонями японки то расслабляются до кисельного состояния, то вновь собираются в тугие жгуты мышцы Мисти. Эту женщину с фигурой греческой богини он со дня первой встречи называл только кошачьим прозвищем — Мисти.

Он был семилетним мальчиком, когда в доме появился трогательный белый комочек. Он быстро вырос в капризную и утонченную кошечку, разгуливающую по дому танцующей походкой балерины. Мисти никогда не безобразничала, вела себя подчеркнуто аристократично, чего требовала по отношению к себе от всех. Никогда не скреблась в двери, считала, что раз мяукнуть достаточно, чтобы двуногие сообразили, что барышня в белом желает выйти. Каждое утро Клаус Винер просыпался от легких прикосновений горячих кошачьих подушечек к своей спине. Несозревшей мальчишечьей душе Мисти представлялась идеальной женщиной, Прекрасной дамой, небожительницей, ради одного благосклонного взгляда которой хотелось отправиться в крестовый поход. У Мисти была привычка устроиться напротив и не сводить с него, как казалось Винеру, влюбленного взгляда. Когда ангельски белое создание засыпало, он боялся резким движением потревожить его сон.

Какой же шок пришлось испытать однажды утром! Мисти пришла из сада, торжественно неся в зубах какой-то трепещущий комок. Грудка и мордочка ее были измазаны кровью. Красные липкие пятна страшно и противоестественно смотрелись на ее белой шубке. Мисти бросила комок перед Винером.

Оказалось, это был полуживой птенец. Он еще сучил в воздухе розовыми пупырчатыми лапками и слабо бил крылышками, пытаясь перевернуться. Винер ошарашено смотрел на птенца, а Мисти разглядывала свою жертву с равнодушием сытого хищника. Попробовала подбить птенца лапкой, но тот уже закинул голову и отрешенно закатил глаза. Тогда Мисти подняла мордочку, как бы прося у мальчика совета. Не дождавшись, приняла решение сама. Мягкий удар — и когти располосовали слабо трепетавшую грудь птенца. Из раны наружу полезла кровавая кашица, Мисти смотрела на мальчика, он был уверен, что в этот миг она улыбалась. Сладкой плотоядной улыбочкой древней богини красоты, обожавшей вид крови и мучений.

Он пересел на край кровати. Растер кисти так, что в пальцы пошел жар. Мио по его знаку убрала ладони, уступив место Винеру

Кожа у Мисти оказалась горячей, словно женщина только что пришла с пляжа, из-под жгучего испанского солнца.

— М-м, — замурлыкала Мисти. — Твои пальцы нельзя спутать ни с какими другими.

— И какие они?

— Властные. Они знают ценность принадлежащей им вещи, поэтому держат нежно. Но ни за что не отпустят.

— Ты перележала на солнце, Мисти. — Он сознательно не поддался лести.

— Солнышко меня любит, а я — его. Разве взаимная любовь бывает во вред?

— Нет, если не забывать о защитных средствах.

Мисти фыркнула в подушку.

Ему пришлось работать одной рукой, боялся разбудить боль в ране.

Винер перехватил острый взгляд Мио. Словно меч выпорхнул из ножен. Длилось это ровно мгновенье. Но истинному мастеру и его достаточно, чтобы лишить жизни. Мио научила его шиацу — японскому искусству массажа, равно применимого в бою и врачевании, и по движениям пальцев Винера она легко разгадала его замысел. Потом глаза японки вновь стали бесстрастными. Обманчиво бесстрастными, как тут же уточнил Винер, зная, какая смертельная опасность таится в этой китайской шкатулке.

Его пальцы пробежали по спине Мисти вниз, вдоль позвоночника. Замерли на холмике над копчиком. Помяли его. И неожиданно, став твердыми, как стальные стержни, глубоко вошли в плоть.

Мисти хрипло вскрикнула, выгнулась в дугу, закинув голову. Замерла, не дыша. Мышцы, сведенные судорогой, дрожали, как перетянутая струна. Через несколько секунд воздух вырвался из распахнутого рта, и она рухнула лицом в подушку. По телу, от шеи к икрам, прокатились упругие волны, с каждым разом все слабее и слабее. Наконец, Мисти затихла, словно провалилась в глубокий обморок.

Лицо Мио осталось фарфоровым, бесстрастным. Только едва заметно расширились тонкие ноздри и набухли и потяжелели губы. Она потянулась к сбитому в изножье покрывалу, из складок шелка наполовину извлекла нефритовый стержень. Замерла, ожидая разрешения Винера. Он с улыбкой посмотрел на эту игрушку, древнюю, как сам грех однополой любви, и отрицательно покачал головой.

Пересел в кресло. Взял из пачки, лежавшей на столике, сигарету. Она была тонкой и необычно длинной, с золотым ободком на фильтре. Еще одна дамская игрушка. Чиркнул зажигалкой. По комнате поплыл сладкий, дурманящий голову дым. Язык и нёбо Винера захолодило, словно вдыхал ментол. Но в сигарете был вовсе не ментол, поэтому, сделав две затяжки, он протянул сигарету Мио. Она тоже ограничилась парой затяжек, потом наклонилась и вложила сигарету в полураскрытые мягкие губы Мисти.

Мисти курила, медленно приходя в себя. Постепенно ее глаза очистились от мути, а от лица отхлынула кровь. Она перевернулась на спину, нашла ладонь Мио и положила себе на живот.

— Словно молния прошла насквозь, — прошептала она. Покосилась на Винера. Тот не сделал ни малейшей попытки встать с кресла. Отчужденно, будто ничего в спальне не произошло, произнес:

— Мне потребуется вся ваша проницательность, милые дамы.

Он бросил на постель пачку фотографий. Мисти приподнялась на локте, отбросила с лица упавшую прядку Стала одну за одной перебирать фотографии.

Просмотренные передавала Мио.

— Очень хороший фотограф, кстати. Такое впечатление, что это не оперативная съемка, а кадры из фильма Годара. — Мисти передала последнюю фотографию. — Это Гамбург, я правильно поняла?

— Да, клиент прибыл сегодня. Признаюсь, достаточно неожиданно для нас.

— С молоденькой партнершей, что самое неожиданное? — Мисти хитро прищурилась.

— Да, это несколько портит наши планы. Подумай и скажи, эту пару можно разбить?

Мисти потянулась вперед, раздавила сигарету в пепельнице. Тем временем Мио выбрала из пачки две фотографии и положила перед ней.

— Умница, Мио. — Мисти едва взглянула на фото. Погладила японку по щеке. — Не прячь глазки, милая. Я же вижу, ты ревнуешь.

— Завидую, — коротко уточнила японка.

— Черная зависть и есть ревность, — усмехнулась Мисти. — Лично я просто впадаю в бешенство, когда вижу, что другие имеют то, что никогда не получить мне.

— И что же ты тут увидела?

Винер взял фотографии. На одной Карина сидела за столиком уличного кафе, подняв голову, смотрела на стоящего рядом Максимова. На другой он, обхватив ее за плечи, переводил через дорогу. Смотрели они при этом в разные стороны: Максимов — вдоль улицы, Карина — во все глаза на него.

— Разбить можно лишь то, что треснуло, Клаус. А они сейчас составляют единое целое. Обрати внимание, как она на него смотрит.

— То, что девчонка влюблена в него, как кошка, видно невооруженным глазом. А он?

Мисти не успела ответить.

— Волосяной мост, — тихо вставила японка. Винер не стал переспрашивать. Мост из волос над пропастью, в которой клокочет океан огня, — один из символов восточной мистики. На другой берег способна переправиться только душа Ищущего, не обремененная тяжестью грехов. Вступив на Волосяной мост, нельзя спешить, нельзя останавливаться, нельзя повернуть назад, а каждый шаг может стать последним. Легче идти, если судьба послала тебе опытного Проводника, на чье надежное плечо можно опереться, у кого хватит сил вытянуть тебя, если соскользнешь вниз. Только надо доверять Проводнику так, словно растворился в нем, стал одним целым. Несогласованное движение, страх, подозрение — и вы оба летите в пропасть.

«Черт, возможно, Мио права, — подумал Винер. — Он ведет девчонку по дороге Посвящения. Хиршбургу такое и в голову прийти не могло. Вот что значит — женщины»,

«Черное солнце», как и любое тайное общество, использовало женщин в качестве самого надежного оружия. Можно, конечно, просто убить противника. Но это слишком примитивно. И вовсе не допустимо в долговременной игре, рассчитанной не на один десяток лет. Если надо не ломать, а склонять, изменять, а не корежить, то лучшего средства, чем женщина, не найти.

Лишь она способна превратить робкого в героя, храбреца — в труса, заставить вспыхнуть божественным огнем посредственность и выхолостить гения. Она способна поставить на колени властителя и заставить народы пасть ниц пред ничтожеством. Важно лишь знать, какую женщину подвести к какому мужчине. При этом точно соблюсти пропорции грез, расчета, страсти и преклонения. Это и есть «алхимия любви», которой с трепетом предаются маги-властители. В их распоряжении легион вампиричных инкубов, холодных искусительниц, утонченных мучительниц, отвязных хулиганок, порочных сластолюбок и робких монашек. Многие великолепно образованы, все без исключения умны и умеют читать в мужской душе наискосок и между строк.

Винер любил своих женщин, как воин любит оружие. Ухаживал и любовался леденящей кровь красотой. И никогда не позволял себе ослабить хватку. Вырвавшееся из рук оружие способно смертельно ранить самого хозяина.

Он прошел к окну Раздвинул жалюзи.

Ночь уже накрыла плоскогорье звездным покрывалом. Лишь на горизонте, где солнце ушло в море, еще светилась серебристо-голубая полоса. Будто кто-то небрежно задернул черную штору, и теперь наружу льется свет ночника. В траве под окном оглушительно верещали цикады. В стекло врезался жук, возмущенно загудев, улетел в темноту.

За апельсиновой рощей, слева от дома, раздался низкий рокот. Потом послышались свистящие удары, словно коса вонзалась в сухую траву. Экипаж вертолета прогревал двигатель, готовясь к полету.

Винер посмотрел на женщин, отражавшихся в стекле, как в черном зеркале. Мисти лежала, закинув руки за голову в позе гойевской Махи. Мио неподвижно сидела в прежней позе, поджав под себя ноги. Обе повернули лица к окну.

«Мио использовать нельзя. Слишком похожа на ту тайку, что убила Дымова. Это может вызвать подсознательный страх у девчонки. А „Мангуст“ сразу же это почувствует. Мало кто может устоять против Мио из рода Мотизуки,[74] но рисковать не стоит. Мисти — эмансипированная европейка, умна и благородна, без всякой примеси плебейской крови. Эталон для самостоятельно мыслящей девчонки. Как для безмозглых юных „куриц“ — Барби. Должно сработать», — решил он.

Он повернулся. Последний раз посмотрел на женщин глазами мужчины. Нежная и хрупкая Мио в отливающем серебром кимоно, как цветок магнолии, завернутый в дорогой щелк. И Мисти — белокурая, от сильного тела которой исходило бронзово-золотистое свечение. Потом они превратились в глазах Винера в два клинка, ждущих одного — воли хозяина.

— Мисти, ты летишь в Гамбург. Вертолет подбросит тебя до аэропорта. Там наш человек посадит тебя на ближайший рейс. В Гамбурге свяжись с Иоганном Блюмом, он обеспечит твою подводку к «Мангусту».

Винер направился к дверям. Он мог поклясться, что в глазах провожавшей его взглядом Мио на секунду вспыхнул торжествующий огонек. Она оставалась, а Мисти на ночь глядя покидала дом.

«Все правильно, девочка. „Разделяй и властвуй“. Конкуренция всегда полезна», — незаметно кивнул ей Винер.

И чтобы Мисти не порвала напарницу от ревности, вслух сказал, уже открыв дверь: — Мисти, когда будешь готова, дай знать. Я провожу тебя.

Вокруг была ночь. Южная, душная, беспокойная, наполненная скрытым от глаз движением. Все, что таилось при свете дня в норках, в траве, под кронами деревьев, выползло, выпрыгнуло и выпорхнуло в ночь; впивалось зубами, спаривалось и спасалось бегством.

Винер сидел в шезлонге у бассейна. Закинув голову, смотрел на низкие, по-летнему яркие звезды. Он любил ночь. Любил сидеть в центре этого вихря страсти, страха и страдания и оставаться холодным и равнодушным, как звезды. В эти минуты он ощущал, как растворяется телесная оболочка и душа воспаряет ввысь, становясь, как черное небо в искрах звезд, всеобъятной и вечной.

По черной воде бассейна пролегла лунная дорожка. Искрилась и жила, словно поднявшийся со дна змей подставлял чешуйчатую спину холодным лучам желтой луны. Там, где лунная дорожка утыкалась в борт бассейна, тьма сгущалась, приобретая формы женской фигуры, сидевшей на коленях перед водой. Свет выхватывал лишь кисти женщины, словно покрытые жидким золотом. Казалось, она ласкает голову желтоглазого змея.

Винер знал, что женщина сейчас разговаривает с водой. Она умела говорить с ветром, деревьями, огнем и камнями. Животные покорялись одному лишь ее взгляду. И еще она, как и он, любила ночь. Потому что была рождена, чтобы стать частичкой ночи. Этого буйства невидимой и неотвратимой смерти, отнимающей и дарующей жизнь. Мио…

Многие, Мисти в том числе, ошибались, принимая японку за экзотическую любовницу, делового партнера, сестру-сиделку, наложницу или служанку Клауса Винера. Мио никем из них не была, хотя могла стать. При этом какую бы роль она ни играла, какую личину ни примеряла на свое хорошенькое личико, она была и оставалась «кунои-ти» — цветком, несущим смерть. Тем, что с любовью и опаской лелеют садовники в тайных дендрариумах кланов. Мио служила связующим звеном между молодым магистром «Черного солнца» и безликими правителями Азии.

Контакты «Черного солнца» с тайными обществами Азии и Востока не прервались после поражения рейха. Правда, потребовались годы, чтобы духовная связь вновь скрепилась узами на материальном уровне: в политике, экономике и финансах. Прежде всего поквитались с Америкой. Этот новый Вавилон утнерменшев, отделавшись малой кровью в мировой войне, посмел вообразить себя единственным победителем. На сопках Кореи и в джунглях Вьетнама пришлось хорошенько пустить кровь этому сброду мутантов всех рас, считающих себя суперменами. Вся военно-техническая мощь Америки оказалась бессильной против муравьиных полчищ полуголых воинов с «Калашниковыми» в руках. Америка увязла в войне, как танк«Шеридан» в гнилом вьетнамском болоте. Конечно, Советы считали победу своей. Великий кормчий Мао не без основания приписывал ее себе. Лишь немногие из лощеных политиканов с Капитолийского холма, кто получил основное образование не в Кембридже и Беркли, а в Бнай-Брит и Шотландском ордене, догадались, откуда дует трупный ветер. Но было уже поздно.

Сами вырыли себе могилу, обманувшись мнимой покорностью побежденной Азии. А раненый тигр умеет ждать. Сами всучили новейшие технологии и передовые производства, рассчитывая тем намертво приковать к себе недоразвитых азиатов. Страна, где каких-то двести лет назад носились друг за другом по прериям, паля из кольтов, осмелилась думать, что может покорить цивилизацию с пятитысячелетней историей! А произошло страшное — мистическое сознание соединилось с передовыми технологиями. Власть над миром отныне находится в когтях «азиатских тигров». Только знают об этом немногие.

Второй силой, что вцепилась в мир, были восточные шейхи, наследные властелины тайных орденов ислама. Они держали в своих руках нефть, эту гнилую кровь, что течет по жилам-трубопроводам современной цивилизации и адским огнем полыхает в каждом двигателе внутреннего сгорания. Чуть сдави пальцы, пережимая жилы, и весь мир начнет биться в предсмертной агонии. И ничего поделать нельзя. Потому что на каждый залп «томагавка» или налет «миражей» найдется достойный ответ, — бледнолицый студент медресе, увешанный взрывчаткой. А их, бредящих джихадом, значительно больше, чем ракет у всех стран НАТО, вместе взятых.

Немцы больше не хотели воевать за свое будущее. Даже в новой конституции записали запрет на использование своих солдат за рубежом. Тем хуже для них, продавшихся за кошерную чечевичную похлебку, сваренную американскими поварами. С крахом рейха Орден «Черное солнце» вместе с внешним кругом — «братством СС» — превратился в орден рыцарей-скитальцев, как мальтийцы, потерявшие свою Ла-Валетту.[75] Но у «Черного солнца» остались преданные союзники в тотальной войне за Будущее.

Перед лицом вился надоедливый москит. Винер взмахнул рукой, отгоняя назойливого кровососа. В этот миг фигурка у бассейна исчезла. Беззвучно и бесследно, словно черное облачко, из которого она была соткана, растворилось в ночном воздухе. Только от бортика, где мгновенье назад неподвижно сидела Мио, по лунной дорожке полукругом расходилась мелкая зыбь.

«Дьявол», — прошептал Винер.

Мио, современная женщина, в совершенстве владела древним искусством ниндзя. И словно в подтверждение этого, ледяная ладонь легла ему на грудь. Винер невольно вздрогнул. Мио зашла сзади, ни шелестом травы, ни шорохом шелка не выдав себя. Будто исчезла в одном месте и материализовалась из темноты в другом.

Мио опустилась на колени. Рука все еще лежала у Винера на груди. Холодные и влажные пальцы нежно касались повязки на ране.

— Осторожнее, Мио, — предупредил Винер. Он не хотел потревожить охрану невольно вырвавшимся криком. Боль в ране давно притупилась, но при резком движении иногда била в грудь, как удар электрошока.

Мио подняла лицо. Лунный свет растекся по гладкой фарфоровой коже. Глаза Мио влажно блестели и лучились, как у удачно поохотившейся кошки.

— У тебя подозрительно довольный вид, Мио. — Винер погладил ее по холодной щеке.

— Иногда твой противник держит тебя в напряжении, все время ждешь: вот-вот чем-нибудь да отплатит. Это забавно! А порой он напускает на себя такой невозмутимый вид, словно обо всем забыл… И это тоже смешит. Я знаю, это большой грех, но не могу нарадоваться, когда человек, мне ненавистный, попадает в скверное положение.

Она никогда не давала однозначных ответов. Часто использовала цитаты из книг и восточные притчи, неисчерпаемый запас которых хранила ее хорошо натренированная память. Поэтому никогда нельзя было догадаться, что же хотела сказать на самом деле, что скрыла, а что незримой нитью вплела в вязь чужих слов.

— Так писала Сэй-Сёнагон, — подсказала Мио, видя замешательство Винера.

— Да, вспомнил. «Записки у изголовья»!

Эту книгу его заставил прочесть один из Учителей, готовивший пятнадцатилетнего мальчика к судьбе, предначертанной ему по праву рождения. Шок от интимного дневника японской придворной дамы оказался не меньшим, чем от перемазанной кровью белоснежной шубки Мисти. Прорвавшись сквозь изящное кружево слов, Клаус Винер сумел уяснить главное: мышление женщины не просто отличается от мужского, оно совершенно иной природы. Невероятно, какие мелочи раздувает женщина до вселенского значения, непостижимо, на чем основаны ее симпатии и антипатии. Единственное, чему стоит учиться у женщин, — это утонченному коварству, к такому выводу пришел тогда будущий магистр.

— Я уже понял, что ты что-то задумала. Не сомневаюсь, какое-то коварство в твоем стиле. Хотелось бы знать, что именно.

— Между желанием и действием должно пройти мгновенье, не длиннее, чем требуется клинку, чтобы вылететь из ножен, — ответила Мио.

Винер почувствовал, что ее ледяные пальцы чертят какие-то знаки на его груди поверх повязки.

— Осторожнее, Мио, — еще раз предупредил он, чувствуя, что в ране нарастает жар.

Вдруг рана выстрелила огнем, показалось, по груди скользят горячие змейки.

Она накрыла его губы своей ладонью, заглушив крик…

Странник

Максимов вынырнул из сна. Обшарил глазами комнату.

Было то гадкое состояние, когда опасность, еще никак не проявив себя, казалось, растеклась повсюду, взяв в невидимое кольцо. В такие секунды до колик в мышцах хочется действовать, метаться из стороны в сторону, отскакивая с линии возможной атаки. Только не угадать, откуда придет она. Значит, нужно расслабиться и ждать. Ждать, чтобы ударить на упреждение.

Рядом мирно спала Карина. Ее ровное дыхание щекотало ему плечо. Максимов спросил себя, не оно ли его разбудило. И получил ответ — нет. И не прохладный ветер, бьющий из кондиционера. Хотя Карина стянула на себя всю простыню, завернувшись в нее, как в кокон.

Тени, сгустившиеся в углах гостиничного номера, были не темнее обычного. И не принимали контуры фигуры человека.

Запахи не изменялись. Обычный букет ароматов, входящих в стерильный уют четырехзвездочной гостиницы.

Никаких звуков, кроме тех, что должны быть в час ночи в переполненном отеле.

Ничего, что могло выдать присутствие врага. «Паранойя!» — хихикнуло сознание обычного человека. «Заткнись!» — прикрикнуло на него чутье воина. Максимов продолжал сканировать пространство вокруг себя. Враг должен быть где-то рядом, совсем близко. Чутье еще ни разу его не подводило.

Неожиданно острый шип боли вонзился в левую половину груди.

Максимов перекатился на кровати и беззвучно упал на пол. Прижался щекой к жестокому ворсу ковра и затаился.

«Кто бы и каким способом ни напал, он свой шанс упустил, не убив первым», — промелькнуло в голове. И губы растянулись в хищной улыбке.

Текли секунды, но пол ни разу не вздрогнул от крадущихся шагов.

В номере никого. В этом Максимов был абсолютно уверен. Так говорило чутье. Опасность подкралась откуда-то издалека и так же незримо удалилась. В никуда.

А боль в груди становилось все сильней, жгучей. Казалось, под кожу забился злой червячок и вгрызается в плоть.

Максимов пружинисто вскочил, бесшумно пробежал в ванную.

Здесь все сверкало образцово-показательной чистотой, помноженной на немецкую тягу к порядку. На полочке ровными рядами выстроились, как солдаты на параде, баночки, бутылочки и тюбики с фирменными наклейками отеля. Среди этого изобилия, расфасованного в миниатюрную тару, пробуждающего у русских туристов приступ клептомании, Максимов отыскал склянку с чем-то спирто-содержащим и упаковку стерильных салфеток. Осторожно отнял ладонь от груди.

Под кожей, чуть ниже подключичной выемки, бился синий червячок, пытаясь прогрызться наружу. Истончившаяся кожа вспучилась и лопнула, наружу брызнули ручейки темной крови. Несколько капель звонко шлепнулись на девственно чистый кафель. Боль сразу ушла. Кожу на груди стало покалывать холодком, будто кто-то осторожно водил озябшими пальцами.

Максимов поднес салфетку к груди, но рука замерла на полпути.

Струйки сами собой, против всех законов физики, стали закручиваться в дуги. Их было ровно четыре. Ползли по коже, словно змейки с маленькими круглыми головками, дрожали упругими тельцами. Описав правильный полукруг, змейки потянулись головками к центру, заползая друг на друга. И замерли. Образовав левостороннюю свастику.

— Ну ни фига себе! — выдохнул, пораженный, Максимов.

Машинально отметил, что в гамбургском припортовом тату-салоне вряд ли бы сработали такой изящный рисунок. Тонкая пленка крови неестественно быстро подсохла, и казалось, змейки упруго выгибали чешуйчатые спинки.

Максимов осторожно промокнул сукровицу салфеткой. Отняв руку, еще раз поразился. Никакой раны. Если не считать маленькой язвочки, словно прижег спичкой. И кровь больше не шла, вся впиталась в салфетку.

Из зеркала на него смотрело побелевшее лицо, все в мелкой сыпи испарины. Максимов смотрел в глаза своему отражению, пока из глаз не исчезли удивление и страх.

— Так-то лучше, — сказал он сам себе. — Таким им тебя не взять.

Он выбросил салфетку в урну, тщательно замыл кровавые потёки в раковине. На всякий случай прижег маленькую ранку спиртом. Выключил свет и вернулся в спальню.

Карина мирно спала. Она не пошевелилась, когда он лег рядом, обняв, закрыл собой от всего мира.

* * *
…Странник чувствовал, как под ладонью бьется ее сердце. Маленький, горячий, упругий комок. В нем билась сила жизни. Но Странник знал, что ее слишком мало, чтобы выдержать удары тех Сил, что готов обрушить на них человек с заледеневшим сердцем. И тогда Странник представил, что его собственное сердце превратилось в сверкающее веретено. Оно стало вращаться все быстрей и быстрей, разматывая тонкую золотую нить. Тоньше волоса, она распускалось в темноте, сплетаясь в ажурную сеть. Сеть с каждым выдохом Странника становилась все плотнее, пока не превратилась в жесткий каркас, надежно укрывший два тесно прижавшихся друг к другу тела. И первая же ледяная стрела, прилетевшая из темноты, разбилась о золотой панцирь, рассыпавшись на тысячи острых осколков. Они искрами вспыхнули в ночи и исчезли, как падающие звезды…

Черное солнце

В черном, как смоль небе брызнули тысячи ярких светлячков. Показалось, что разом посыпались все звезды, словно кто-то смахнул бриллиантовое крошево с черного бархата. Когда космический фейерверк погас так же неожиданно, как и вспыхнул, оказалось, что созвездия остались на своих местах. И желтый глаз полной луны все так же равнодушно смотрит на равнину.

— Бог мой, сколько их было! А я даже не успел загадать желание, — прошептал Винер. Заставил себя унять восторг и рассуждать, как привык, холодно и отстранение. Добавил: — Звездный поток августид. Всего лишь раскаленные камешки. Но как красиво.

Он машинально погладил повязку. После того как Мио убрала с нее ладонь, рану, казалось, обработали заморозкой.

Мио все еще сидела у его ног. Пальцы сцеплены каким-то странным способом и сжаты добела. Глаза плотно закрыты, лицо отрешенное, как у буддистских статуэток. Винер знал, что в таком состоянии тревожить Мио нельзя. Телом она была рядом, а той таинственной субстанцией, что на языке восточной магии зовется «тенью воина» и что являлось истинной Мио, она носилась в неведомых далях, творя свои темные дела.

Короткая фраза на японском слетела с приоткрывшихся губ Мио. Женщина расцепила пальцы и уронила ладони на колени.

— Что-то случилось? — спросил Винер, с тревогой всматриваясь в лицо Мио.

— Когда ты последний раз любил, Клаус?

Вопрос был задан едва слышным шепотом.

— Ты же знаешь, я слишком занят для этого, — с холодной улыбкой ответил Винер.

— Тогда я ничего не буду объяснять, потому что ты ничего не поймешь. Просто знай, моя магия против него бессильна.

— Это значит, что ты — вне игры? — после долгой паузы спросил Винер.

Мио закинула голову, подставив лицо лунному свету. На секунду в узких щелочках глаз вспыхнули желтые огоньки и погасли, когда она вновь опустила веки.

Глава пятнадцатая. Гамбургский счет

Черное солнце

Срочно

Конфиденциально

г-ну Хиршбургу

Через обслугу отеля получены образцы тканей «Мангуста» для проведения генетического анализа. Готов выслать с курьером в указанный Вами адрес.

«Мангуст» и «Вольхен» посетили комиссариат полиции, где после необходимых формальностей получили разрешение на погребение тела Дымова.

Иоганн Блюм

Странник

Немецкая бюрократическая машина работает, как часы. Но нет силы, способной заставить ее шестеренки вращаться быстрее, чем написано в техническом руководстве по эксплуатации. Чиновники из комиссариата выражали сдержанное сочувствие и проявляли такой же сдержанный интерес к дочке человека, погибшего при столь пикантных обстоятельствах. Попыток затянуть процедуру в надежде, что клиент сам додумается подмазать шестеренки машины, не предпринимали, но и явного энтузиазма не наблюдалась. рутина — оборотная сторона благополучия страны.

Наконец труп Ивана Дымова с ворохом сопроводительных бумаг перевезли в похоронное бюро. После изучения всех документов и заполнения новых, труп Ивана Дымова, пролежавший в морозильнике больше месяца, был прямиком отправлен в печку. Увидев, что на печальной церемонии будут присутствовать лишь двое иностранцев, служащий вежливо поинтересовался, не пригласить ли представителей Ордена скорбящих.

— Это еще кто? — поинтересовалась Карина у Максимова.

— Есть такие люди. Приняли обет скорбеть по усопшим.

— Обойдемся без группы лиц с печальными лицами, — решила Карина. — Или ты против?

— Как скажешь, — ответил он.

Максимов тайком наблюдал за Кариной весь день. Давно отучил себя прогнозировать поведение людей, особенно в кризисных ситуациях. Считать, что знаешь ближних, — величайшая из иллюзий. Такая же, как считать, что досконально знаешь самого себя.

Карина ничем не выразила своего раздражения во время нудного хождения из кабинета в кабинет. Даже опознание трупа произошло без эксцессов. Не было ни истерики, ни обморока. Более того, она не пролила ни единой слезинки. С такими же сухими глазами она проводила гроб, медленно проваливающийся в люк в полу.

Похоронная контора вошла в положение иностранных клиентов, попросили подождать полчаса для завершения всех формальностей.

Максимов с Кариной вышли покурить на воздух. Отошли в сторонку, чтобы не мешать группке пожилых немцев, собиравшихся у входа. Они прибывали на своих малолитражках попарно и по одному. Седые, ухоженные и солидные. В их старости единственным печальным моментом была близость смерти. Но они были готовы встретить ее с достоинством, потому что их старость не была обезображена нищетой.

Максимов вполглаза наблюдал за стариками. Ему показалось, что их объединяет нечто большее, чем возраст и место жительства.

«Так и есть!» — поздравил он себя с догадкой.

Один из прибывших достал из салона венок и на вытянутых руках понес к входу в зал церемонии прощания. На траурной ленте, вьющейся на еловых ветках венка, готическим шрифтом было написано: «Дорогому Отто от боевых друзей». Дальше шло кодовое обозначение подразделения, мало что говорящее непосвященным. Но Максимов без труда разобрал аббревиатуру: «Первый штандарт, Двенадцатая танковая дивизия».

Он внимательно, не таясь, стал рассматривать стариков. У всех мужчин были прямые спины военных. Женщины держались за локти мужей, как за самую надежную опору на свете. Ветераны что-то вполголоса обсуждали, коротая последние минуты до того мига, когда их товарищ, пройдя сквозь полог огня, присоединится к вечно молодым танкистам дивизии «Гитлерюгенд».[76]

«У нас так осанисто на пенсии выглядят только генералы. А бывшие солдаты, что жгли этих Гансов в „тиграх“, пустые бутылки собирают», — подумал Максимов, злым щелчком послав окурок в урну.

Против стариков из «Гитлерюгенда» он ничего не имел. Нечестно отказывать в мужестве врагам. Солдатами, как ни крути, они были отличными, победить таких — подвиг. Тем более что их война уже давно кончилась. Но он люто ненавидел своих, кто, не хлебнув лиха той войны, проболтал, промотал, разворовал и, по-русски говоря, про…л победу.

На душе вдруг стало так гадостно, что он машинально полез за новой сигаретой.

— О, по наши души, — проворчала Карина, раздавив окурок о подошву.

Максимов оглянулся. Служащий конторы с привычно скорбным выражением на лице цвета стеариновой свечки застыл у приоткрытой двери служебного входа.

Предстояло последнее: получить то, что осталось от Дымова. У немцев все происходило быстро, аккуратно и стерильно. Даже дым в воздухе не ощущался.

— Ты как, галчонок? — спросил Максимов.

— Нормально.

Карина встала со скамейки. Одернула черную в мелкий горошек юбку. Забросила на плечо рюкзачок. Кожаную куртку протянула Максимову.

Служащий провел их в свой кабинет, по обстановке ничем не отличающийся от среднестатистического офиса.

Вообще, Максимов ловил себя на мысли, что обстановка вокруг меньше всего напоминает похоронную контору. Никаких бомжеватых мужиков с лопатами и теток в ватниках. О взятках даже стыдно подумать. Все строго по прейскуранту. И по расписанию. За стеной уже мерно вздыхал орган: бывших гренадеров повели прощаться с боевым товарищем.

Служащий молча демонстрировал скорбное сочувствие ровно минуту, потом перешел к делам.

Он раскрыл папку в черном переплете. Обратился почему-то к Максимову.

— У нас возникла небольшая проблема. Фроляйн Дымова в таком состоянии… Еще раз примите мои соболезнования. Но порядок прежде всего, вы согласны?

Немец не относился к «ости» — бывшим гражданам ГДР, по-русски не знал ни слова, но он работал в отрытом городе Гамбурге, где к любому иностранцу можно смело обращаться на интернациональном английском. Слова он произносил старательно, интонация хромала, но понять было можно.

При слове «проблема» Карина нахохлилась.

— Уточните, пожалуйста, — попросил Максимов. Служащий развернул к нему папку.

— Фроляйн Дымова, очевидно, забыла заполнить параграф о порядке захоронения. Прошу вас ознакомиться с нашими предложениями. Тридцать процентов оплаты вносятся сразу, остальные — в рассрочку.

Бланк, предупредительно распечатанный на английском, представлял собой прейскурант на услуги. Максимов бегло пробежал его глазами и передал Карине.

— Чего он хочет? — шепотом спросила она.

— Ты должна выбрать, где и как захоронить урну с прахом. В земле или в стенке. И на какой срок.

— А иначе нельзя?

— В каком смысле? — удивился Максимов. Пока они совещались, в кабинет вошел еще один сотрудник в форменном черном сюртуке. В руках он держал стальной цилиндр. По знаку хозяина он со всей торжественностью поставил цилиндр на стол и степенно удалился.

Карина, не отрывая взгляда от цилиндра, передала папку Максимову.

— Максим, переведи этому бундосу, что папа принадлежал к одной восточной секте и завещал распылить его прах по ветру.

Максимов не стал мучить себя сомнениями, на Дымова это вполне похоже, и дословно перевел.

Немец наморщил стеариновый лоб и недоуменно захлопал глазами. Пришлось повторить.

— Это невозможно, — мучаясь с английским, начал немец. — Совершенно невозможно. Согласно закону, захоронения производятся в строго установленном месте. Мы, конечно же, с уважением относимся к любым верованиям… Но таков порядок. К моему великому сожалению, ничего поделать не могу.

Карина обошлась без перевода. Наморщила нос.

— Полный отстой, — вполголоса диагностировала она.

— Спорить будем? — для проформы поинтересовался у нее Максимов.

— А толку? Ему все по барабану.

Ее взгляд блуждал по треугольнику: папка — цилиндр — рюкзак, что держала на коленях.

— Посмотри на меня, Карина.

Она подняла голову. Впервые за весь день он увидел в ее глазах безысходную тоску.

— В чем дело, галчонок? — тихо спросил он. Карина потянулась вперед, зашептала ему в ухо:

— Максим, у меня денег не хватит. Могу, конечно, позвонить домой, но…

— Нашла из чего проблему делать!

Максим взял папку. Мелькнула мысль, что со стороны все выглядит жутко глупо, будто заказ в ресторане делает, а не хоронит человека. Подчеркнул строчку «десять лет сохранения в колумбарии». Передвинул папку немцу.

Тот водрузил на нос очки. Посмотрел в папку и удовлетворенно кивнул.

— Естественно, мы гарантируем полную сохранность на весь срок. За вами сохраняется преимущественное право продления… Рекомендую ознакомиться с параграфом «три», в нем все указано подробно. — Он сдвинулся вместе с креслом к компьютеру и стал быстро щелкать на клавиатуре. — Как предпочитаете платить? Мы принимаем чеки и карточки.

Карина встала.

— Максим, я больше не могу. Подожду во дворике.

— Конечно.

«Заниматься бухгалтерией ритуального бизнеса — это перебор. И так досталось девчонке».

Карина взяла с собой цилиндр. Немец не возразил — вопрос с оплатой уже был решен. Только проводил Карину пристальным взглядом.

* * *
«Опель», сыто урча мотором, катил вдоль набережной.

Карина сжимала в руках рюкзачок. Улыбалась, как ребенок, укравший яблоко. Ее затаившийся и в то же время виноватый вид не давал покоя Максимову.

«Если это запоздавшая реакция на стресс, то довольно странная. Хотя сколько людей, столько и сдвигов по фазе. Я вот, например, глупо улыбаюсь перед дракой. А Кульба после боя час расчесывал усы. Каждый сходит с ума по-своему».

— Интересно, почему Эльба? Вовсе она не белая. — Карина отвернулась к окну и смотрела на мутные воды реки.

— Так сколько лет прошло! Считают, что Эльбой ее назвали римляне. Но, думаю, они переиначили местное название.[77] Давным-давно по реке проходила граница расселения славян. А у них белый цвет символизировал не просто чистоту, как сейчас говорят — экологическую. Белая, как белая Царевна Лебедь. Незамутненно чистая, почти божественная чистота. А такое возможно только на границах обитаемой вселенной.

— Как Беловодье? — догадалась Карина.

— Да, больше мечта, чем географическое понятие. Если точно, место, которое можно увидеть лишь духовным зрением, а не глазами. Граница между видимым миром и миром духа.

— Останови, — попросила Карина.

Подхватив рюкзак, выскочила из машины. По ступенькам сбежала к воде.

Из машины ее не было видно, пришлось выйти. Максимов машинально смазал взглядом улицу Явного «хвоста» не наблюдалось.

Прошел к парапету, облокотился о холодные поручни.

По реке только что прошел катер, и волны шлепали о камни. Сквозь рваные тучи сквозили лучи холодного солнца, полосами растекались по мутной воде.

Карина сидела на коленях у самой воды. Максимов решил, что вмешается лишь в крайнем случае. Хотя нырять в грязную воду не хотелось. А остальное можно вытерпеть. В конце концов, у Карины не просто горе. Смерть — это лишь точка перехода. Но каждый ее проходит в одиночку.

От того, как она выдержит это испытание, какой станет перейдя через порог, зависело все, что случится дальше! И Максимов ждал, как ждут приближающегося к перекрестку путника: свернет ли он на свою дорогу и пойдет дальше сам по себе или пойдет за тобой, чтобы до следующего перекрестка идти вместе, — загадывать бесполезно, произойдет лишь то, что должно произойти.

Карина достала из рюкзака пластиковый пакет. Подержала на вытянутой руке и медленно пере вернула. Белесый порошок шлейфом распылился над водой, несколько крупных комков, булькнув, ушло под воду Ветер погнал пепельно-серый дымок прочь от берега, постепенно прижимая к волнам. Облачко ложилось на воду нехотя, все больше и больше вытягиваясь, пока не превратилось в узкую полосу От удара ветра она плашмя упала на воду и вмиг исчезла, растворившись в мутной воде.

«Да, характерец у нас — гвозди забивать можно», — подумал Максимов, догадавшись, что высыпала на ветер Карина.

Отступил от перил. Сел на скамейку. Закурил. Карина появилась, когда сигарета дотлела до фильтра. Опустилась на скамейку, бросив рюкзак под ноги.

— Дай сигарету, — попросила она. В голосе чувствовались недавние слезы.

Максимов потянулся за пачкой. Карина неожиданно уткнулась лицом ему в грудь и замерла.

Он несколько минут боялся пошевелиться, чувствуя, как ее горячие слезы прожигают рубашку насквозь. Плакала она абсолютно беззвучно, без всхлипов и рыданий. Только время от времени все сильней прижималась к его груди. Он гладил ее острые лопатки и молчал. По себе знал, любые слова сейчас бессмысленны. Их время придет чуть позже. А сейчас душу Карины, корежа и мочаля, протаскивало сквозь узкую, как игольное ушко, щель между прошлым и будущим.

Карина откинулась назад, разбросав руки по спинке скамейки. Несколько раз шмыгнула носом и стала красными глазами смотреть на сухогруз, медленно ползущий по реке.

— Папа мой был еще тем раздолбаем, но чтобы дать его замуровать в стенку в чужой стране — это слишком, — прошептала она.

— Ты все правильно сделала, галчонок.

— Я обещала. Поэтому и приехала. Мать стопроцентно поволокла бы его в Москву. Или в Калининград. А он хотел вот так. — Она кивнула на воду. — Говорил, что путешествовать надо всю жизнь, не засиживаясь на одном месте. Даже посчитал, что в ООН сто с чем-то стран. Если по году жить в каждой — никакой жизни не хватит. Вот и просил после смерти отправить его путешествовать дальше по миру Как такого в стенку замуровать?

— Он действительно был буддистом или ты немцу лапшу на уши вешала?

— Трудно сказать. — Карина пожала плечами. — Рассказывал, что в экспедиции в Таиланде забрели в какой-то монастырь, там его и накрыло. Говорил, что настоятель бритоголовый дал ему какое-то поручение. О подробностях папа никогда не распространялся. Но с тех пор считал себя избранным. Может, врал, как врут художники, может — нет. Не исключено, что просто накурились они там в хлам, вот башню и переклинило.

— Он никогда не упоминал о Камне? — осторожно задал вопрос Максимов.

— Был такой пунктик, — кивнула Карина. — Дымов Станиславского начитался, поэтому считал, что есть задача и сверхзадача. Так и говорил: «Камень — это сверхзадача, а моя задача — отдать тебе. Кара миа, все, что задолжал за эти годы». Комплекс у него был. Считал, что он нам с матерью до сих пор должен. Из-за этого с кладом и связался. Хотел все сразу. А вот как получилось.

«Иначе и не могло», — подумал Максимов.

— И на что он хотел деньги за клад потратить?

— Ну, уж не на особняк в Сен-Клу, это точно. — Карина хмыкнула. — Говорил, что если озолотит всех женщин, кому должен, снова станет нищим. Смешно, правда? Уж мне-то от него ни копейки не надо. Здорово с ним было. Хочешь молчи, хочешь разговаривай о чем угодно. Папка у меня оказался замечательным. Ни на кого не похожим. Ты бы видел, как он мною перед своими друзьями хвалился! — Она помолчала. — Знаешь, я его даже простила, за то что он от нас ушел. Правда, правда! Подумала, останься он тогда, никогда не стал бы таким. И себя бы не сохранил, и нас бы извел. А то что великим художником не стал… Так не всем везет. Мне он и таким нравился.

Карина взяла из его пачки сигарету, закрывшись от ветра, закурила.

Максимов незаметно посмотрел на часы. До встречи с профессором Брандтом оставалось всего полчаса. Время, отведенное для траурных церемоний, вышло. Осталось последнее.

Он достал бумажник. Из потайного кармашка вытащил пластиковую карточку.

— Кстати, о деньгах. Это тебе. Он протянул ей карточку «Visa».

— Что это? — Карина отбросила сигарету и с подозрением посмотрела на карточку.

— Можешь считать, что наследство. В Калининграде мы договорились, что разделим клад пополам. Это — твоя доля.

— И на сколько потянули эти янтарные горшки?

— На твоем счету в банке на Каймановых четыреста семьдесят тысяч долларов. С копейками.

Карина тихо присвистнула. Потом посмотрела на реку. И замерла.

Ветер трепал ее медные волосы, бросал короткие пряди в лицо, но она не поправляла их. Просто щурилась. От чего на кромке век стала расти влажная полоска. Карина смазала набежавшие слезы, повернулась к Максимову.

— Так нечестно, Максим, — через силу прошептала она. — Давай хоть еще один день проживем вместе. Будто еще ничего не кончилось, а?

«Об этом уже позаботились», — подумал Максимов, вслух сказал:

— На карточке сейчас десять тысяч. Сумма возобновляется раз в месяц. Официально их выплачивает тебе фирма «Норд-Инвест». Она же берет на себя расходы, связанные с твоим образованием. Плюс страховка на все случаи жизни.

— То есть мои же деньги мне будут выдавать по чайной ложке? — удивилась Карина.

— Да.

— А все сразу можно?

— Не советую. Как говорил один знакомый: «Хапнуть большие деньги и дурак может, удержать способен только умный». Впрочем, выбор за тобой.

Карина задумалась, косясь на карточку в руке Максимова. В глазах неожиданно запрыгали бесенята.

— Выбор у женщины невелик: либо замуж за дурака, либо в монастырь. Это Ахматова сказала, — пояснила она в ответ на недоуменный взгляд Максимова. — Но я, кажется, этой участи избежала. Десяти штук мне за глаза хватит. Глупо бродить по миру с карманами, полными денег.

Она взяла карточку. Пощелкала по ней ногтем.

— Сбылась мечта идиотки, — едва слышно пробормотала она. Откинула со лба челку. — Ну что, расходимся?

«На следующем перекрестке, — мысленно ответил Максимов. И суеверно добавил: — До которого еще надо дойти».

Встал первым. Протянул руку Карине.

— Поехали, галчонок. У нас еще есть дела.

Она вскочила, повисла у него на шее. Подхватив ее легкое тело, Максимов невольно зажмурился, такой сладкой болью заколыхнуло сердце.

Глава шестнадцатая. Хранитель королевской тайны

Странник

Профессор Брандт занимал маленькую комнатку в самом дальнем уголке старого корпуса. Без помощи сопровождающей студентки, представившейся его секретарем, Максимов ни за что не нашел бы каморку в лабиринте темных коридоров и винтовых лестниц.

Сам профессор был похож на гнома-переростка и обликом полностью соответствовал месту своего обитания. Маленький, с морщинистым лицом, которое украшал огромный отвислый нос. На носу наперекосяк висели очки с мощными диоптриями, от чего зрачки размыло в два кофейного цвета пятна. Ими он, не мигая, уставился на Максимова.

— Господин Максимов, из Москвы. Друг профессора Арсеньева, — еще раз и громче произнесла секретарь — студенческого вида девица в ультрарадикальной майке с черным ликом Че Гевары.

— Я не глухой, Хильда! — проворчал Брандт, отложив толстый фолиант.

Быстрыми шажками пересек кабинет и вплотную подскочил к Максимову. Протянул сухую ладонь.

— Рад знакомству. Друг профессора Арсеньева — мой друг. Как поживает уважаемый Святослав Игоревич? — Он неожиданно перешел на русский. И сразу же захохотал. — Удивлены? О! Здесь хранится многое, включая латынь и арамейский. — Он похлопал себя по лысине. — Это нынешнее поколение считает возможным изучать историю, хотя путается в грамматике родного языка. А если знают еще один, как правило — английский, то считают себя вундеркиндами. Хильда, вы свободны.

Студентка с независимым видом направилась к дверям.

— Вы видели ее майку? — понизив голос, спросил профессор, провожая студентку презрительным взглядом. — Это она специально напялила, чтобы подразнить меня. Вечные революционеры! Гуманитарные факультеты плодят исключительно вечных революционеров, поверьте моему опыту. Самые толковые идут на экономический. Там их учат, как заплатить пфенниг налогов с миллионной прибыли. Или на юридический. Чтобы потом пойти в адвокатскую контору и вытаскивать из камеры смертников голливудскую звезду, отравившую мышьяком третьего супруга. А наши бросают бомбы и дерутся с полицией. Они не хотят изучать историю, они желают творить ее!

— Утешает одно — с возрастом это проходит, — вежливо уклонился от дискуссии Максимов.

Но попытка не удалась. Морщины на лице профессора пришли в движение, образовав презрительную гримасу.

— Слабое утешение! В школе их пичкают азами до полного отупления. Дети же познают мир через движение, а их приковывают к партам, как рабов к галерам. В университетах царят наркотики, секс и рок-н-ролл. До учебы ли им, когда кровь кипит от гормонов?! Получив степень магистра и наркоманию в легкой форме, они становятся интеллектуальной элитой. И начинают подсиживать меня. Меня, в пятнадцать лет читавшего в подлиннике Платона, и изучившего всего, обратите внимание, всего Геродота! Вот вы читали Геродота?

— Дед заставил, — тяжко вздохнул Максимов.

— Погодите! — Брандт смахнул с носа очки. Близоруко прищурился.

Профессор потянул Максимова к готической арке окна, поставил под свет. Ощупал с ног до головы взглядом.

— Вы — внук Святослава Игоревича?

— Да.

Профессор покусал дужку очков. Морщины на лице вновь пришли в движение, но никак не могли сложиться в определенное выражение. О чем думал в эту минуту профессор, осталось загадкой.

Краем глаза Странник заметил, что Карина поймала диск, махнула им, подзывая кого-то к себе. В ту секунду, когда рядом с медной копной волос Карины появилась чья-то белокурая голова, женщины пропали из поля зрения.

— Несомненно, предопределенность существует, — ответил Максимов, думая о том, что именно эту картинку на лужайке он уже видел. В Москве, стоя под горячим душем.

— Причем предопределенность есть неотъемлемая часть бытия! — воскликнул профессор, взмахнув очками. И сразу же смутившись, сбавил пыл. — Не удивляйтесь, коллега. Я как раз работаю над статьей о факторе рока в мировоззрении древних цивилизаций.

Он провел Максимова к рабочему столу, в прошлой жизни служившим обеденным в каком-то бюргерском доме. Места вполне хватило, чтобы вывалить на него стопки книг и папок, оставив маленький островок, на котором можно было примоститься без угрозы вызвать обвал тяжелых фолиантов. Мебель в кабинете была, что называется, с бору по сосенке, очевидно, администрация складировала здесь всю университетскую рухлядь, как в чулане.

Максимову достался готическое кресло с неудобной спинкой, прямой, как гладильная доска. Сам профессор уселся напротив в кресло с оранжевой обивкой — писк моды шестидесятых.

— Кофе? — спросил профессор.

— С удовольствием. — Максимов с подозрением покосился на мутную жижу в электрокофеварке.

— Эта чертова девка считает ниже своего достоинства готовить кофе. Все приходится делать самому, — проворчал Брандт, потянувшись к агрегату из прозрачного оргстекла. — О чем я говорил? А! Рок, фатум… Помните «Старшую Эдду»? Бессмертные боги, только что сотворив мир, выслушивают пророчество и узнают свою судьбу. С этого и начинается История. В ней каждому отведено свое место и своя роль. Поразительно, но бессмертным богам суждено погибнуть! Один сразится с волком Гармом, Хеймдаль — с Локи, Фрейр — с великаном Суртом. Фенрир проглотит Одина, (верховного бога!), Фрейр погибнет от меча Сурта, а Тор умертвит мирового змея Ермунганда, но пройдет лишь девять шагов и падет, отравленный ядом змея. И так далее… Но как отнеслись к пророчеству бессмертные асы? Мужественно, как подобает воинам. И мудро, как подобает богам. Я пришел к выводу, что вся История есть попытка воплощения изначально известного сценария. Богоподобен лишь тот, кто позволяет судьбе свершиться. И вся трагикомедия современной цивилизации заключается в том, что люди пытаются избежать предначертанного. Они мечутся от одного к другому всю жизнь, пытаясь занять себя чем угодно, лишь бы не делать то, ради чего созданы. Они почему-то решили, что их путь — от колыбели до могилы.

— А есть другой? — спросил Максимов, не сводя взгляда с раскрасневшегося лица профессора.

— Конечно! На Вигрид.[78]

— Потому что лишь с него ведет дорога дальше, — немного помолчав, закончил Максимов.

Профессор откинулся в кресле. Поправил очки, чтобы лучше рассмотреть Максимова. Морщины на лице поползли к вискам, верхняя губа приподнялась, обнажив фарфорово-белые зубы. Брандт улыбался.

— А знаете, мы с вами два сапога. Так это по-русски?

— Скорее, родственные души, — поправил Максимов. Археолог проникает в иное время единственно доступным ему способом — прикасаясь к материальной культуре. Но еще остается сознание. И тут творится магия. Либо под влиянием материальных предметов оживает видение иных эпох. Либо археолог остается по сути своей расхитителем гробниц с государственной лицензией. Брандт, как дед Максимова и сам Максимов, пережил именно такое превращение, он приобрел видение. И из архивариуса, что бессмысленно копит и перебирает бумажки, превратился в хранителя королевских тайн.

— Почему бы вам не поработать моим ассистентом? Ах, впрочем, нет. — Брандт махнул рукой. — На вас сразу начнут вешаться студентки, а их дружки будут вербовать вас в революционные ячейки. И не смейтесь, я уже научен горьким опытом! Впрочем, к чему мечтать. Выбить для вас ставку мне уже не по силам. Так, что-то я забыл… — Он осмотрел стол. — Майн готт, кофе!

— Благодарю, но в другой раз. Я и так отнял у вас слишком много времени.

Максимов достал блокнот, быстро нарисовал четыре дуги со змеиными головками. Как у деда не получилось, но общий вид брактеата вышел сносным. Придвинул блокнот к профессору. Тот низко склонился к рисунку, почти касаясь страницы отвислым носом.

Откинулся в кресле. Смел с носа очки. Пристально щурясь, стал покусывать дужку очков.

— М-да, несомненно, предопределенность, — пробормотал он. — И что вы по этому поводу можете сказать, коллега?

Максимов понял, что ему устраивают экзамен на профессиональную пригодность.

— По внешнему виду брактеат можно отнести к культуре скальвов. Если бы не рунические письмена на нем, которые встречаются только в сокровищах храма в Ретре.

— А сам тип изображения?

— Свастика. Один из древних солярных знаков, встречающийся с эпохи палеолита. Его магическая сила, очевидно, считалась чрезмерно мощной, поэтому изображение свастики использовалось реже других символов. В Индии свастика широко встречается до сих пор. Ну, а в Германии сегодня запрещена законом.

Профессор презрительно фыркнул.

— Только из-за того, что усатый параноик сделал ее государственным символом! Бред, бред и еще раз бред! Как ученый заявляю — бред! Как можно запретить древнейший символ? Ведь никто не запрещает крест только из-за того, что им осеняли себя крестоносцы, резавшие неверных. Я даже хотел предложить, пусть опишут свастику рейха, как описывают торговую марку в Промышленной палате. Бело-красные тона фона, цвет свастики, размер и прочее… И запретят себе на здоровье! Но именно ее — как символ нацизма. Остальные изображения пусть легализуют как составляющее древнейших корней цивилизации.

Максимов решил выйти из роли студента. Интуиция подсказала, что надо вести разговор на равных, иначе профессор попросту утаит самое важное.

Он подался вперед, поясницу уже немного ломило от неудобной спинки. Положил руки на стол, правую чуть вытянув вперед. Еще один древний знак, на этот раз — на языке тела. Так лежат хищники, демонстрируя всем, что добыча принадлежит им.

— И мне, и вам, профессор, известно, что свастика не просто знак Солнца. Это символ города Солнца. Небесного града и его отражения на земле. — Максимов кивнул на стопки запыленных фолиантов. — Откройте Платона или посмотрите карту Меркатора. По такой схеме, если им верить, была построена столица Атлантиды. Можно считать, что это миф. Но все священные города мира, от инков до этрусков, строились именно по четырехлучевой схеме. Она больше похожа на кельтский крест, чем на свастику. Но если разорвать внешний круг в четырех местах, то получится вот это.

Максимов постучал ручкой по рисунку в блокноте.

— Думаю, что свастику запретили к открытому использованию те, кто прекрасно осведомлен о ее значении и свойствах. Есть силы, не желающие, чтобы кто-то попытался еще раз отбросить мир в эпоху Атлантиды. Ведь именно для этого магического переноса в прошлое создали рейх, не так ли? — понизив голос, закончил Максимов.

Брандт продолжал грызть дужку и молчал.

«Придется дожать», — решил Максимов.

— Я упомянул о свойствах свастики. Разве вам не известно об экспериментах «Аненербе» по изучению магических свойств этого знака?

Брандт, ученик Йозефа Хефлера, закусил дужку очков так, что было не ясно: то ли первыми не выдержат искусственные зубы, то ли треснет пластмасса. Беспомощно заморгал близорукими глазами.

— Свастика имеет свойство изменять ход времени. Более того, его направление, — отчетливо произнес Максимов.

После минутного оцепенения Брандт вытащил изо рта дужку очков, протер о рукав пиджака. Водрузил очки на нос. Вновь его зрачки стали расплывчатыми кофейными пятнами.

— Ваша осведомленность вызывает восхищение, — сухо пробурчал он. — Я готов ответить на ваши вопросы.

Максимов разрешил себе немного расслабиться.

— Не так давно вы проводили экспертизу этого брактеата…

— Сразу уточню, — перебил профессор. — Просто консультацию.

— Но в подлинности не сомневаетесь?

И тут Максимов услышал то, что меньше всего ожидал. Пришлось призвать на помощь все самообладание, чтобы ничем не выдать себя.

— Никаких сомнений. Именно с этим брактеатом мы экспериментировали в той организации, что вы так смело упомянули. У меня слабое зрение, но память по-прежнему фотографическая. Несомненно, это он. — Брандт нацарапал рунические значки поверх рисунка Максимова. — Те же письмена, что на статуэтках Готлиба Маша. Профессор Хефлер провел анализ и подтвердил, что брактеат принадлежит к той жеколлекции Ретры. И перепоручил мне дальнейшее присутствие при экспериментах. Тогда, кстати, я понял, как много потеряли археологи, не сведущие хотя бы в азах физики, химии и в прочих технических науках. Мы откапываем, описываем, а что нашли, толком даже не представляем!

Максимов не дал ему уйти в дебри теории:

— Лабораторные испытания показали, что вблизи этого брактеата изменяется скорость различных процессов, да? Ну, ускоряется рост растений, убыстряются химические реакции…

Брандт покачал головой.

— Наоборот — замедляются. Или не идут вовсе. Эффект наблюдается вблизи любого тела, имеющего форму свастики.

— Занятно… И для большего эффекта «Аненербе» потребовалось не просто украшение, стилизованное под свастику, каких тысячи, а именно культовый предмет из древнего храма славян?

— Тут мы, конечно, погрешили против официальной демагогии, провозгласившей славян неарийским народом, — криво усмехнулся Брандт. — Но результат превзошел все ожидания. Так, во всяком случае, мне говорили технари и биологи. Как уже сказал, к стыду своему, я ничего не смыслю в других научных дисциплинах. Даже сейчас, только не смейтесь, не представляю себе, как работает компьютер. Хильда — да, а я, увы, — ископаемое.

— И какова дальнейшая судьба брактеата?

— Не знаю. Мы с Хефлером больше его не видели. Очевидно, его технические свойства оказались выше исторических. В конце войны все бредили супероружием. «Оружием возмездия», как величал его Геббельс. Ха-ха! Но в то время я сам считал, что наш брактеат угробили в каких-то экспериментах.

— Представляю, как вы удивились, когда увидели его вновь, — зашел с другой стороны Максимов.

— Я уже ничему не удивляюсь. Предопределенность… Предопределенность во всем! — Профессор вскинул костлявый палец. — Как я уже говорил…

«Так, сейчас его понесет!» — с легкой паникой подумал Максимов и поспешил задать следующий вопрос:

— Как выглядел человек, который принес брактеат? Профессор осекся. Морщины долго плясали на его лице, пока дряблая кожа не сложилась в недоуменную гримасу

— Это… Это вопрос полицейского, а не ученого, — справившись с волнением, произнес он.

Максимов вновь подался всем телом вперед, выложив руки на стол. Выдержал паузу, чтобы в подсознание профессора проник угрожающий смысл позы.

— Уважаемый господин Брандт, — начал Максимов ровным голосом. — Это вопрос коллеги, а не полицейского. Коллеги, попавшего в трудное положение. Речь идет о чести ученого и добром имени моего деда. Не могу себе представить, что вы откажете в помощи профессору Арсеньеву.

— Ах, вот оно что! Простите, не знал… А в чем проблема?

— Позвольте не посвящать вас в подробности. Скажу лишь, что мой дед попал в двусмысленную ситуацию. Прояснить которую поможет встреча с тем, кто обращался к вам за консультацией.

— И никаких комментариев?

— Увы, — вздохнул Максимов.

Кофейные пятна за стеклами очков пропали — профессор закрыл глаза. Выйдя из оцепенения, стал лихорадочно перебирать папки и ворох разрозненных бумажек на столе. Что-то бормотал себе под нос по-немецки. Максимов уловил лишь пару ругательств, знакомых по военным фильмам.

— Да что это я! — Профессор шлепнул себя по лбу. — Зачем искать, если все помню.

Он схватил первую попавшуюся ручку и стал выводить неровные строчки в блокноте Максимова.

— Зовут его Нуаре. Аккредитован при Ассоциации независимой прессы в Париже. Здесь берлинский адрес и телефон.

— Он живет в Берлине? — переспросил Максимов.

— Там у него берлога, как он выразился. — Брандт протянул Максимову блокнот. — Почерк разберете? Сам он, кстати, похож на медведя. И еще у него глаза фанатика. Не какие бывают у ученого. Вы понимаете?

— А какие же? — Максимов оторвался от записей. Брандт помолчал, подбирая наиболее точное определение.

— Моджахеддина. Да, я знаю, что он француз! — профессор перехватил недоуменный взгляд Максимова. — Но на ум пришло именно это слово. Не знаю, может быть, из-за перстня. У него на пальце старинный перстень с арабской вязью.

— Занятно, — обронил Максимов, сделав пометку в памяти. — Он как-то объяснил, откуда у него брактеат?

— Ха! Я даже не стал спрашивать. Такой мог снять его даже с трупа. Не улыбайтесь. Увидите этого Нуаре, поймете, что я прав.

Максимов убрал блокнот в карман.

— Если хотите, я не стану ссылаться на вас, когда меня спросят, у кого я раздобыл адрес.

— Сделайте одолжение!

Максимов приготовился встать и попрощаться.

— Момент. — Брандт вскинул руку. — Чуть не забыл. Вам это может пригодиться. Подлинность брактеата проверить очень легко. Он либо жжет пальцы, либо ощутимо холодит. Чем это вызвано, я не знаю, но факт остается фактом. Стоит подержать его в руке, как он меняет температуру. В ту или иную сторону, но всегда аномально с точки зрения канонов физики. Чудо, одним словом!

— Магия, — тихо, для себя уточнил Максимов. Профессор встал, протянуть руку через стол у него бы не получилось, поэтому обежал его. Встал вплотную к успевшему подняться Максимову.

— Я надеюсь, что хоть чем-то помог моему другу.

— Не сомневайтесь. Огромное вам спасибо, профессор. Максимов пожал протянутую ему сухую стариковскую руку

— Хильда! — крикнул профессор в запертую дверь. — Где эта радикалка, черт ее возьми? Постойте, совсем вылетело из головы! Я же не угостил вас кофе.

— В следующий раз. — Максимов вежливо улыбнулся. При мысли о бурде в кофеварке желудок свело в спазме.

— Вы же еще побудете в Гамбурге, не так ли?

— Пару дней, не больше.

— Прекрасно. Предупредите о визите заранее, я сварю настоящий кофе.

Морщины на лице профессора поползли к вискам. Улыбка печального мима держалась на его лице до тех пор, пока за Максимовым не закрылась дверь. Потом складки опали, глубокими бороздами залегли вдоль носа. Уголки губ загнулись книзу, и на лице Брандта образовалась презрительная гримаса.

Он вернулся к столу. Разгреб бумаги, вытащил из-под них телефон. По памяти набрал номер.

— Здесь Брандт, — отрывисто, перейдя на немецкий, бросил он в трубку. — Он был у меня. Я сделал все, что вы хотели. И не надо меня благодарить, герр Блюм! Лучше дайте старику спокойно работать, мне не так уж много осталось.

Он. швырнул трубку на рычаг.

Максимов пересек лужайку. Игроков на ней уже не было, лишь в дальнем конце в кружок расселась группка студентов. Карина ждала его там, где он ее оставил, — на скамейке под старым вязом. Он специально пошел к ней не по прямой, а по дуге, надеясь, что за это время у скамейки покажется новая знакомая Карины, блондинка, которую он не успел разглядеть из окна.

— Пошли, галчонок, — сказал он, подойдя к скамейке сбоку.

— Ой! — встрепенулась Карина, уронив на колени книжку. — Так и заикой оставить можно, Максим!

— А ты время от времени смотри по сторонам.

— Что-то ты злой. — Карина внимательно посмотрела ему в лицо.

— Просто устал. Не скучала?

— Не-а. Побросала диск с ребятами.

— С теми? — Максимов кивнул на группку в дальнем углу лужайки.

— Нет, они уже ушли. Такой рыжий-конопатый Ганс и фроляйн а-ля Клава Шиффер. Тебе бы она понравилась.

— С чего ты взяла?

— А на таких все мужики западают.

— «Если все, то не я». Не помню, кто сказал. — Он сел рядом с Кариной. — Они тебя пригласили или ты сама подошла?

— Диск рядом упал. Я им бросила, ну и само собой получилось… Слушай, а что ты такой подозрительный? Знаешь, шпиономания — одна из форм паранойи.

— Галчонок, я ходил в школу в те года, когда в нашей стране шпиономания не считалась болезнью. Только не надувайся, как мышонок на крупу.

Он потрепал ее по макушке.

— Ты французский не забыла? Нужна твоя помощь. — Максимов достал мобильный и стал набирать берлинский номер Нуаре.

— Рада стараться, ваше высокоблагородие! — Карина отдала честь, прижав ладонь к виску.

— Вольно, боец. — Максимов усмехнулся. — Сейчас к трубке подойдет человек по имени Леон Нуаре. Он журналист. Поболтай с ним. Представься парижской знакомой, Вряд ли он их всех помнит. Попробуй узнать, можно ли с ним завтра встретиться. Если клюнет, сразу прерывай разговор.

Карина пожала плечами. Взяла трубку. Максимов суеверно сжал кулак.

Соединили быстро. Карина, услышав в трубке мужской голос, показала большой палец и хитро подмигнула. Дальше пошел беглый разговор на французском. «Молодец, не переигрывает. Впрочем, разводить мужиков они теперь умеют чуть ли не с пеленок. Жестокое время, и детки растут зубастые, как волчата», — думал он, следя за Кариной.

— Але, але… Але. — Карина все дальше относила трубку от губ, потом нажала кнопку отбоя. — Вуаля! — Она протянула трубку Максимову. — Клиент готов. Смешные вы, мужики, ей-богу!

— Ага, обхохочешься, — из мужской солидарности проворчал Максимов. — Что он сказал?

— Ну, мадмуазель Мари он помнит, но смутно. — Карина хихикнула. — В Париже Мари, как в Москве Маш. А если серьезно, до. конца недели будет в Берлине. Связаться можно в любое время по этому телефону.

Максимов закурил. Время от времени бросал взгляд на то узкое окошко под самой крышей, где по его расчетам находилась каморка профессора.

Карина ждала, положив рюкзак на колени. Молчание затянулось, и она, придвинувшись, положила голову на плечо Максимову.

Черное солнце

Срочно

Конфиденциально

г-ну Хиршбургу

Этап «Архивариус» успешно завершен.

«Мангуст» и «Вольхен» срочно покинули гостиницу. На арендованной машине «опель-вектра» ВС497СА выехали на федеральную автостраду Гамбург — Берлин. В силу этого подводка к «Вольхен» агента «Мисти» продолжения не имела.

Передвижение «Мангуста» контролируется, попыток оторваться от наружного наблюдения до настоящего времени не предпринимал.

Иоганн Блюм

Глава семнадцатая. Сотрясение мозга

Совершенно секретно

Берлинская резидентура СВР,

т. Забелину

Получена достоверная информация о тесных контактах Леона Нуаре с руководством группы «Аль-Джамаа» (Алжир).[79]

При дальнейшей разработке объекта присвоен псевдоним «Легионер», прошу получить дополнительную информацию по следующим вопросам:

— маршрут движения группы;

— особенно: интервалы на марше (короткий привал с маскировкой каждые 80 минут является признаком противодействия спутниковой разведке);

— состав группы, с целью установить возможное участие в операции Исламского движения Узбекистана;[80]

— судьба оставшихся в живых членов группы. Для дальнейшей разработки объекта признано целесообразным переместить операцию на территорию России.

Специальные операции

Берлин, конец августа
Ярослав Садовский в третий раз выполнил проверочный маневр, прокатившись по переулкам. Немецкая или чья-то там еще «наружка», наверное, в этот час пасла других. Во всяком случае, «хвоста» не наблюдалось. Правда, могли ждать в конечной точке маршрута, но на этот случай у кафе Ярослава уже страховали. Сегодня в обеспечении вновь работал Витек. Вспомнив о молодом опере, Ярослав улыбнулся. У парня наверняка поджилки тряслись от страха и потная рубашка прилипла к спине. Подробностей операции он, конечно, не знал, но проникся ответственностью момента после часового инструктажа у и.о. резидента.

Вспомнив о Крысе, Ярослав болезненно поморщился. И его Крыс мурыжил не меньше часа. При этом сделал такое лицо, будто страдал от недельного запора. Провожал на плевое, по мнению Ярослава, мероприятие, словно речь шла не о возврате раритетной бляхи, а о передаче капсулы с концентратом бактерий дизентерии, чтобы усадить на горшок всю штаб-квартиру НАТО.

Причину кислой мины на лице Крыса Ярослав знал, поэтому во время инструктажа тихо злорадствовал. Москва дала санкцию на дальнейшую работу с Эрикой и Леоном, усмотрев в этом тонкую политическую интригу с далеко идущими последствиями. И сам Глаголев ради такого дела срочно прервал отпуск и на днях должен появиться в родной резидентуре. О последнем Крыс еще не знал, потому что не имел папы, находящегося на короткой ноге с половиной Ясенева. А Ярослав такого папу имел, поэтому чуть не рассмеялся в лицо Крысу, когда тот в заключение часового занудства потребовал для пущей надежности вербануть Эрику.

«Нет, если человек дурак — то это надолго, — злорадно усмехнулся Ярослав. — Так подставился! Я же Глаголеву обязательно доложу. Вот старик обхохочется. Нет лучше способа завалить операцию, чем подрулить к Эрике с вербовочным предложением. Пошлет открытым текстом. И еще по роже даст».

Ярослав стал размышлять, не является ли требование вербануть красивую и свободную женщину проявлением подсознательного желания ее унизить за недоступность. В психоанализе он был не силен, но пришел к выводу, что Фрейд умер несчастным человеком, потому что так и не дождался своего коронного клиента — подполковника Забелина, по прозвищу Крыс.

Он притормозил, уступая дорогу мамаше с коляской. Подобная вежливость по отношению к пешеходу в Москве стоила бы ему помятого зада машины. Но в цивилизованном Берлине считалась нормой. Мамаша послала ему благодарную улыбку, на которую Ярослав ответил не менее лучезарной. При этом он мимоходом оценил экстерьер немки, выставив ей три балла. Себя сегодня перед зеркалом он оценил на все пять. Как всегда бывало, кураж от рискового мероприятия придал дополнительный шарм его благородно костистому лицу. Даже глаза много повидавшего сорокалетнего мужчины сегодня приобрели азартный блеск. Он еще раз убедился в этом, бросив взгляд в зеркало заднего вида.

Ярослав въехал на маленькую улочку, в центре которой находилось арабское кафе, в твердой уверенности, что выглядит прекрасно и «хвоста» за ним нет. Виктор поднял солнцезащитный щиток своей машины, дав сигнал, что все в порядке.

Уверенной пружинистой походкой Ярослав вошел в кафе. Как и в прошлый раз, здесь царил полумрак, затемненные стекла не впускали внутрь солнечный свет, и приятно пахло кофе по-турецки. Его Ярослав и заказал, как старому знакомому кивнув хозяину.

Заказ был выполнен в кратчайшие сроки, и кофе появился на столе со всей причитающейся порцией вежливости. На хмурой родине, как привык считать Ярослав, царило бытовое хамство, усугубленное всеобщей нищетой, а здесь, в привычно сытой Европе, деньги водились у каждого, а значит, каждый был потенциальным покупателем, и только сумасшедший будет хамить тому, за чьи марки и пфенниги он содержит себя и семью.

Хозяин оглядел пустой зальчик и с грустной миной на оплывшем лице удалился в подсобку. Судя по всему, заведение не процветало.

Ярослав достал бумажник, сделав вид, что проверяет, не забыл ли положить в него мелкую наличность. Незаметно вытащил пластиковый пакетик и вытряхнул из него золотой кругляшок. Брактеат со змейками беззвучно упал на мягкую обшивку дивана рядом с бедром.

Как сообщалось в сопроводительных бумагах Центра, брактеат оказался подлинным, и Ярослав счел за благо не держать в кармане кругляшок стоимостью в сотни тысяч. В случае опасности, тьфу-тьфу-тьфу, можно сделать круглые глаза и заявить, что вещь не его. В качестве подстраховки в кармане лежала собственноручная расписка Эрики фон Вестарп, но, как известно, береженого бог бережет.

Он бросил взгляд на часы. Сам пришел за десять минут до назначенного времени. Насколько знал, Эрика на свидания никогда не опаздывала. Да и Леона в его Иностранном легионе должны были приучить к точности.

Ярослав закурил и стал снова анализировать ситуацию. Больше всего его и Центр, кстати, беспокоил самостийный журналист с диверсионно-разведывательным прошлым.

Если пишешь об искусстве, сам бог велел клубиться в розово-голубой тусовке, клепаешь статьи о спорте — не вылазишь из раздевалок; о финансах и прочем экономическом бандитизме — дружишь с беловоротничковой плесенью из кондиционированных офисов. Но если рыщешь по местам боев и в районах спецопераций, будь готов к встрече с холодноглазыми ребятами из спецслужб. На каких условиях тебе позволят блуждать в запретной зоне — вопрос отдельный. Но договариваться придется непременно. Спецслужбы и их визави независимых собирателей информации не жалуют. Там, где стреляют, взрывают и беззвучно суют нож под ребра, извечный вопрос «быть или не быть» перефразирован в «свой или чужой». И не дай бог ответить неправильно. Журналистское удостоверение — не бронежилет, от пули не спасет.

Центр, прокачал Леона через все компьютерные архивы. Кого именно снабжает информацией Леон Нуаре, делать вывод еще рано, но в том, что журналист подрабатывает шпионажем. Центр не сомневался. Все это привносило в предстоящую операцию острый привкус опасности, как мексиканский перец в хорошо поджаренное мясо.

Ярослав отметил, что пальцы отбивают по столу марш матадоров из «Кармен». Именно им, матадором, готовым к смертельно опасной игре с быком, он себя сейчас и чувствовал.

К кафе подъехал приплюснутый «Порше». Из ярко-красной машины выскочила женщина. И у Ярослава екнуло сердце.

Сегодня на Эрике были облегающие брючки и короткая кофточка, открывающая плоский загорелый живот. Эрика стала возиться с замком, очевидно, заел, и ей пришлось прижать дверь коленкой. Она вскинула голову и помахала рукой черным стеклам кафе. Знала, там ее уже должен ждать этот русский, абсолютно не закомплексованный и уверенный в себе.

Ярослав похотливым взглядом ощупал ее с головы до ног и глубоко затянулся сигаретой.

На стол упала тень. Ярослав начал поворачивать голову, но тут в ней миллиардом искр взорвалась боль…

…Он открыл глаза и первое, что увидел, была коричневая лужа. В ней плавали мутные блики, извивались, как светящиеся червячки. Завороженный их танцем, Ярослав не сразу сообразил, что измененным ударом зрением видит пролитый кофе. И сразу же почувствовал характерный сладкий запах. Рот был забит чем-то вязким и соленым. Ярослав попробовал оторвать голову от стола. Но тут же сверху обрушился новый удар…

* * *
Сов. секретно

Москва, Центр

Докладываю, что при проведении оперативного мероприятия в рамках операции «Музей» неустановленными лицами совершено нападение на сотрудника резидентуры подполковника СВР Садовского Я. К.

В порядке обеспечения мероприятия мною была организована оперативная видеосъемка подступов к кафе «Измир». Анализ видеозаписи и показания офицера, обеспечивающего спецмероприятие, позволяет утверждать, что нападавшие воспользовались черным входом. Нападение произошло в момент прибытия объекта «Княжна». Практически следом за ней на месте встречи появился объект «Легионер». Они оказали первую помощь потерпевшему и вызвали полицию.

Доподлинно известно, что предмет, предназначенный для передачи объекту «Легионер», в личных вещах Садовского не обнаружен. Пропала также расписка объекта «Княжна».

В настоящее время Садовский Я.К. находится в нейрохирургическом отделении. Врачи оценивают его состояние как средней тяжести, транспортировка потерпевшего в ближайшие дни исключается.

И.о. резидента Забелин К. П.
* * *
За окном выгоревшее за день небо медленно наливалось вечерней синевой.

Ярослав, не отрываясь, смотрел на шпиль телебашни. Глаза время от времени застили слезы, картинка начинала расплываться, и, казалось, что луковица берлинской телебашни начинает плавиться, как свечка. Тогда он быстро смаргивал слезы и вновь упрямо утыкал взгляд в шпиль. Это был единственный доступный ему способ удержать сознание от скатывания в полуобморочный сон. В голове было пусто, мозг, отравленный ударными дозами обезболивающих препаратов, отказывался работать. Да и думать, если честно, не хотелось до тошноты. И так все ясно — провал.

Вежливые дяди из «крими» сочувственно покивали, почеркали что-то в своих блокнотиках и удалились, сдав Садовского на попечение врачей. А те приступили к работе сноровисто и педантично. Немцам, как понял Садовский, без разницы: чинить «фольксваген» или латать человека. Работают, как роботы, четко и без лишних эмоций. Когда его наконец оставили в покое, Садовский стал смотреть в окно. И ждать визита сострадательных сослуживцев.

Знал, кто-то из резидентуры непременно должен навестить боевого товарища.

Дверь бесшумно отворилась, и на пороге возник Крыс.

«Твою маму… Не удержался, зараза, лично заявился», — подумал Ярослав, заставив себя улыбнуться.

Забелин ощупал взглядом палату, надолго задержал его на вентиляционной решетке. С глубокомысленным выражением лица перемалывал челюстями жвачку.

По легенде Крыс вполне мог посетить попавшего в беду соотечественника: атташе по культуре не мог не проявить участия к судьбе представителя российских электронных СМИ. Но и.о. резидента безусловно мог послать в больницу кого-нибудь из подчиненных. Раз пришел сам, значит, усмотрел в этом некий смысл.

«Ну прямо Штирлиц пришел проведать радистку-роженицу!» — Ярослав закрыл глаза. Сил терпеть этот дешевый спектакль не было.

Крыс сел в кресло у кровати, похлопал Садовского по колену

— Как ты, дружище?

— Как видишь, — процедил Ярослав. — Понатыкали в меня трубок, как в космонавтку Белку. Только скулить и остается.

Судя по злорадному выражению лица, увиденное Крыса порадовало.

— Ты что-нибудь помнишь?

— Пил кофе. Подъехала Эрика. Дальше — темнота. Били дважды.

— Возможно, больше. Полюбуйся.

Крыс достал из кармана зеркальце, чем очень удивил Ярослава. Но собственное отражение удивило его еще больше. Из прямоугольника зеркала на него глянула пунцовая образина с расплющенными губами и с фиолетовыми кругами под глазами.

— Сотрясение мозга. Подозревают трещину основания черепа, — добил Крыс. — Так что ты уж поосторожнее. Резкие движения тебе сейчас противопоказаны.

Ярослав тихо застонал. Врачи оказались куда гуманнее и не позволили ему взглянуть на себя в зеркало. И только законченный садист Крыс мог в такой ситуации ввернуть фразочку с двойным дном: «резкие движения», которые противопоказаны больному, — это тонкий намек на то, что больничную палату следует считать камерой предварительного заключения до тех пор, пока резидентура не подберет погорельцу более подходящее место для неторопливых бесед.

Крыс указал глазами на решетку вентиляции.

— Полиция сказала, что увидев тебя валяющимся под столом, девушка выскочила на улицу и подняла крик. Как раз подъехал твой знакомый Леон. Отважный человек — он сразу бросился в погоню за нападавшими. Но никого не поймал. Задняя дверь в кафе оказалась запертой снаружи. Хозяина нашли связанным в подсобке. Ты часто бывал в этом кафе?

— Второй раз, — нехотя ответил Ярослав, включаясь в «игру на микрофоны».

— А кто предложил встретиться в кафе? — с иезуитской улыбочкой задал вопрос Крыс.

— Эрика. Эрика фон Вестарп.

— Дай-ка я подушечку поправлю. — Крыс наклонился над ним и в самое ухо прошептал:

— Как тебя она поимела, а?

— Да иди ты! — Ярослав поморщился, когда его окатило ментоловым дыханием Крыса.

— Бумажник, документы, все пропало. Все, — подчеркнул Крыс, дав понять, что брактеат так и не нашли.

— Надежда умирает последней, — попробовал настроиться на оптимистический лад Ярослав. В конце концов, подобрать брактеат могли Эрика или Леон. Если так, то еще не все потеряно. Еще сохранялся шанс продолжить игру.

— Мне другая поговорка нравится. Что с возу упало, то пропало. — Во взгляде Крыса ясно читалось брезгливое презрение к проигравшему.

Садовский заставил себя думать. В который раз просчитал возможные варианты. Их было всего три: подставила Эрика, подставил Леон или кто-то вел эту парочку задолго до их встречи с Ярославом. Так или иначе, но все, что напланировал Центр, можно пустить на туалетную бумагу. Брактеат исчез. И виноват в этом тот, кто так безответственно подставился. Глаголев, само собой, Крысу клизму вставит, но главным виновником все равно назначат Ярослава, который сразу не раскусил провокацию. А значит, выгонят пинком под зад, как пса, потерявшего нюх. Но перед этим прогонят через все адовы круги служебного расследования.

Ярослав понимал, что надо собраться и начинать биться за свое будущее уже сейчас, пока лежит в относительной безопасности больничной палаты. В Следственном управлении на Лубянке ему не дадут в тиши и покое выработать линию поведения. Там будут прессовать по полной программе, вытягивая всю подноготную. Но он чувствовал, что воля к сопротивлению слабеет с каждой секундой.

Как всякий человек, у которого вырвали почву из-под ног, — а изуродованное лицо лишь усугубляло шок, — Ярослав желал одного — забыться и уснуть, втайне надеясь, что, проснувшись, он обнаружит, что все было лишь сном. Вялость внутри он списывал на действие лекарств. Думать иначе не позволяло самолюбие. И лишь оно сейчас не давало разрыдаться в голос прямо на глазах у ненавистного Крыса.

— Слушай, Костя, шел бы ты… Башка у меня раскалывается. И спать хочу.

— Конечно, поспи. Торопиться тебе некуда. Раньше, чем через неделю, тебя отсюда перевезти не позволят.! Но мы что-нибудь придумаем.

Намек был достаточно прозрачный, участие в голос! Крыса не обмануло. Правила Ярослав знал: если бы травма черепа и неподкупность немецких врачей, стоят сейчас Ярославу на первом допросе.

В палату вошла медсестра. Сделала строгое лицо и постучала пальчиком по часам на руке.

— Господин атташе, пять минут истекли! Больному нужен покой.

«Больному нужны мыло и веревка», — мелькнуло в голове у Ярослава. Юмор был совершенно могильный, но точно соответствовал моменту и тому, что творилось сейчас у него в душе.

Крыс бодренько вскочил, вскинул кулачок в пролетарском приветствии, пробормотал что-то ободряющее и выскользнул из палаты.

Медсестра пшикнула дезодорантом, наполнив палату цветочными ароматами. Подоткнула простыню под Ярославом. Пощупала пульс и успокаивающе кивнула. Глаза при этом она слишком быстро отвела в сторону.

Ярослав ужаснулся. Впервые за всю его взрослую жизнь молодая женщина не стала пристально, как завороженная, смотреть ему в лицо. И это стало самым верным и жестоким знаком краха. Окончательного и неумолимого.

Черное солнце

Шахматы были старинные, фигурки филигранной мастерской работы изображали воинов эпохи крестовых походов. Хиршбургу досталось воинство Салладина, а Винеру — крестоносцы. Бой был в самом разгаре, рыцари с крестами на плащах упорно атаковали оборону правоверных.

Винер дождался, когда слон черных шагнет на две клетки вперед, блокируя вырвавшуюся вперед пешку белых — мальчика-оруженосца с осиной талией, и встал из-за стола. Прошел к бару, зазвенел льдом в бокалах.

— Вам джину, Вальтер? — на всякий случай поинтересовался он, хотя знал ответ.

— Совсем чуть-чуть. Не могу пить в такую жару, — отозвался Хиршбург.

— Напрасно. Англичане, когда сунулись в тропики, быстро установили, что не виски и тем более не водка, а именно джин спасает от жары. И к тому же купирует тропическую лихорадку

— А Черчилль хлестал армянский коньяк, который ящиками посылал ему Сталин, — пробурчал Хиршбург.

— Ну, правители всегда выпадают из нормы, — усмехнулся Винер, наполняя свой бокал сухим вином. — Кстати, этот русский разведчик… Как, по-вашему, сколько времени ему надо, чтобы догадаться, что его подставили свои?

Хиршбург покосился на папку, лежащую на столе. Сначала показалось, что Винер оставил его доклад о событии в Берлине без комментариев. Но, как оказалось, все это время обдумывал сообщение.

— Если ему не отбили мозги, а мне сообщили, что он достаточно легко отделался, — начал Хиршбург, то, безусловно, он сейчас прокачивает ситуацию. Сначала будет подозревать непосредственных участников — Эрику и Леона. Потом станет грешить на некую «третью силу», которая «вела» его партнеров задолго до встречи с ним. Ну а после визита в больницу человека из резидентуры мысли у него потекут в нужном направлении.

— И как он поступит, когда поймет, что его подставили, чтобы не возвращать брактеат?

— Садовский — самовлюбленный авантюрист. Наблюдаем за ним давно, и психодинамика этого человека нам абсолютно ясна. Без сомнений, он постарается вырваться из капкана, — уверенно заявил Хиршбург. — Дилемма проста: либо он с треском провалился, и в ближайшие дни его «эвакуируют» в Москву, либо он пал жертвой операции Москвы, что болезненно для его самолюбия. Человек он неглупый и должен понимать, что его нынешнее плачевное состояние — идеальная почва для вербовки. Наверное, бедняга, вздрагивает от каждого шага в коридоре — ждет ребят из БНД.

— На карьере шпиона можно ставить крест, — с поддельной грустью вздохнул Винер.

— Безусловно, — кивнул Хиршбург. — И он это понимает. Эксперты уверены, что он выберет «вариант Орлова». Если помните, был такой разведчик у Советов. Узнав, что в Москве идут повальные аресты среди разведчиков, он попросту исчез. Вынырнул в Канаде, откуда послал письмо Сталину Пригрозил, что в случае угрозы семье выдаст всю сеть в Европе, а если его не тронут, то будет молчать. Сталин условия принял, и СМЕРШ оставил Орлова в покое. Надо признать, что Орлов не был перебежчиком в чистом виде и в ФБР не побежал. Он просто вышел из игры. Сохранил себе жизнь и сберег честь. Что в нашем ремесле бывает крайне редко.

— Рассуждения о чести оставим моралистам. А на жизнь нужны деньги. Они у Садовского есть?

— Да, порядка пятисот тысяч на счету в Швейцарии. — Хиршбург не стал сверяться с записями. Такие ключевые моменты, как личный счет офицера СВР, он запоминал накрепко. — Сейчас у русских модно совмещать государственную службу с бизнесом. Вернее, службу они воспринимают как вариант предпринимательской деятельности.

— Надеюсь, его руководители об этом узнают?

— Можно не сомневаться. — Хиршбург позволил себе улыбнуться, уловив иронию в голосе шефа. — Вот в чем русские сильны, так это в служебных расследованиях. Вывернут наизнанку все грязное белье. Думаю, докопаются до интимной жизни этого донжуана из СВР. Представляю, какой они испытают шок.

Винер пригубил вино, задумавшись, посмаковал.

— Знаете, Вальтер, единственное, что оправдывает жертву фигуры, — это сохранение темпа. Пойдемте на воздух — там дышится и думается легче.

Он взял бокал и пошел к витринному окну. Ногой нажал кнопку на полу, стекло поехало вбок, и в комнату хлынули запахи и звуки сада.

Хиршбург с грустью посмотрел на шахматную доску. Бросать партию не хотелось, оборона его исламского воинства была сильна, и конница готовилась к рейду по флангу противника.

— Оставьте, партия проиграна, — подал голос Винер, стоя на границе сумерек и света, заливавшего комнату. — Мой слон — на С-4. Вам придется брать его конем. Ферзь на G5 — шах. И через три хода — мат.

Хиршбург проверил. Действительно, всадница на белом коне врезалась в самую гущу его пехоты и целила копьем в грудь Салладина. Спасения не было.

* * *
Срочно

Сов. секретно

Москва, Центр

Докладываю, что находящийся на излечении Садовский Я.К. в промежутке 21.00–21.15 скрылся из госпиталя в неизвестном направлении. Силами оперативного и агентурного аппарата резидентуры предпринимаются все меры по поиску и задержанию Садовского.

Забелин К.П.

Глава восемнадцатая Почетный пенсионер

Странник

В квартире Леона Нуаре работал автоответчик. Максимов уже наизусть знал записанное на трех языках обращение. Звонить приходилось из таксофонов — не хотелось светить мобильный. Пять раз механический голос предлагал оставить сообщение, чего Максимов не сделал. И не из-за того, что говорящая по-французски Карина осталась в отеле. Для контакта вполне хватило бы английского, но он не решался сделать шаг, как зверь, почуявший масляный металлический запах капкана впереди на тропе. Почти час бродил по району, где обитал Нуаре, так и не выйдя на узкую улочку, где в аккуратном домике на втором этаже находилась квартира Леона.

Тем временем смеркалось, и Берлин зажег свои вечерние огни. На них, как мотыльки, потянулись отдохнувшие туристы и уставшие горожане.

Максимов решил зайти в пивной бар, окнами выходящий на перекресток улицы, ведущей к нужному дому Приезд пожарных, полиции и неотложки с такого наблюдательного пункта пропустить невозможно. Интуиция подсказывала, что телефон Леона молчит неспроста и тихо этот вечер не закончится.

Бар уже гудел, как растревоженный улей. Дым плотным слоем клубился под потолком. Было тесно и жарко. Шум голосов заглушал оркестрик, пиликающий что-то бодренькое. Мелкие питейные заведения Берлина, утратив идеологический контроль СЕПГ, ударились кто в американизм с неоном, виски и биг-маком, кто — в родную старину. Этот бар относился к последней категории, поэтому оркестрик, возглавляемый аккордеонистом, наяривал сугубо этнические мотивы.

И меню было традиционным, восходящим ко временам Генриха Птицелова, — пиво, шнапс, копченые колбаски и айсбайн. Задастые кельнерши в кружевных передниках прокладывали себе путь в толпе, перетаскивая за раз по десятку кружек. Аппетитные полные локти не только вызывали слюноотделение у мужчин, но служили их обладательницам надежным средством обороны от нескромных рук посетителей. В принципе, было весело и без претензий, как везде, где собирается простой люд.

Максимов сел за столик у окна. Не успел сделать глоток, как напротив плюхнулся здоровенный, как медведь, пожилой немец. Дружески подмигнул Максимову и сразу же приложился к кружке. Три четверти содержимого литровой кружки без усилий перекочевало в объемистый живот соседа.

На вид он был типичным «ости», не избавившимся от социалистической провинциальности и невольно комплексующим из-за этого перед своими западногерманскими собратьями. Только из-за пенсионного возраста не спешил меняться и врастать в капитализм, довольствуясь тем минимумом, что ему полагался от объединения Германий. На оставшийся век хватит, пусть молодежь перестраивается. Лицо немца лоснилось здоровьем сибарита, толстый слой подкожного жира гарантировал запас сил и оптимизма, несмотря на любые перехлесты политики и личной жизни. Он был из тех счастливцев, что по утрам от переизбытка жизненной энергии поют не только под душем, но и в туалете.

Максимов был уверен, что такого колоритного типа он не мог не заметить. Значит, не шел следом. Большее беспокойство вызывал молодой парень спортивного вида, расположившийся у стойки. Слишком типичный, слишком спортивный на вид, чтобы коротать вечер в прокуренной пивнушке. Парень сидел спиной к Максимову, ничем не выражая любопытства. Но в то же время надежно отсекал собой путь отхода.

После первой дозы немцу захотелось общения.

— Русский? — ломая язык, спросил немец по-русски.

— Да, — помедлив, ответил Максимов. — Что-то имеете против?

— Нет. Я любил русских. И еще больше люблю с тех пор, как вы ушли. Так бывает, не удивляйтесь. Когда разведешься с женой, с которой прожил не один десяток лет, вдруг начинаешь любить ее. Ничего не раздражает, она уже не пилит. И невольно вспоминаешь только хорошее. Самообман, конечно. Но это приятней, чем грызть себя, вы не находите?

Максимов насторожился. Внешний облик простака и любителя пива никак не вязался с такой способностью к образному мышлению и склонностью к парадоксам. И словарный запас у немца оказался подозрительно богатым.

Немец ущипнул за складки на боку проплывавшую мимо кельнершу.

— Два шнапса. Мне и моему другу, — распорядился он, подмигнув Максимову.

«Не нравится мне эта дружба народов», — подумал Максимов, отвернувшись к окну.

Его учили, что хорошее расположение подозрительно. Людям, в сущности, глубоко наплевать друг на друга, что является нормой. Малознакомые люди должны быть по отношению к тебе корректны и холодно вежливы, в рамках воспитания, конечно. Повышенный интерес и чрезмерные знаки внимания оказывают только при корыстном интересе: моральном, материальном или любом ином. Попытка разорвать дистанцию, обласкать вниманием и распахнуть душу, пусть даже по пьяному делу, должны восприниматься как скрытая атака. И никак иначе.

По столу стукнули два стаканчика. Заказы здесь выполнялись быстро, несмотря на толчею.

— Прозит? — Немец приподнял свой стаканчик. Максимов сконструировал форму вежливого отказа и приготовился выдать ее вслух, когда немец неожиданно сказал:

— Напрасно ждете. Он не придет. — У немца вдруг совершенно пропал акцент.

— Я никого не жду. — Максимову удалось скрыть удивление.

— Да? А мне показалось, что ждете. — Немец хитро прищурил свои медвежьи глазки. Он обвел рюмкой прокуренный зал. — Здесь многие ждут Леона Нуаре. Из окна не видно, но если пройдете вверх по улочке, то увидите две машины. В одной скучает парнишка из русского посольства. В другой сопят два борова из БНД. Наряд «крими» засел в квартире напротив двери Леона. Ребята из самых разных команд сейчас прочесывают бар пресс-центра и с десяток других кабаков, тревожат сон многочисленных шлюшек, в надежде найти Леона. Но я думаю, все напрасно. Интуиция, знаете ли…

Максимов краем глаза заметил, какой напряженной и чуткой стала спина парня у стойки. Нет, с такого расстояния он ничего слышать не мог, но, очевидно, какими-то сенсорами уловил, как резко подскочило напряжение за столом.

— У вас прекрасное самообладание, Максим, — произнес немец. Чокнулся о рюмку Максимова. — Прозит?

— Прозит! — Максимов резко опрокинул в себя жгучую жидкость. Выдохнул в кулак. Промокнул выступившие слезы. — Вы угадали, меня зовут Максим. Но никакого Леона я не знаю.

Немец в этот момент был занят тем, что посылал вдогонку за шнапсом оставшееся пиво, поэтому что-то невнятно промычал в кружку.

— Уф. — Он отставил пустую кружку. — Верю, не знаете. У вас были другие причины экстренно покинуть Гамбург. Сразу же после разговора с профессором Брандтом.

Максимов отметил, что кулаки у немца размером точно с пивные кружки и веса в нем полтора центнера. Несмотря на возраст, в хорошей физической форме и наверняка резкий, как медведь в атаке. Такого валить придется с использованием тяжелых подручных средств, вроде стула. А еще под боком выжидает молодой, явно разрядник по какому-то мордобойному виду спорта. Тоска!

— Вы не представились, — напомнил он немцу.

— Курт Энке.

Немец протянул лапу, Максимову пришлось пожать ее. Заодно оценил крепкость ладони. Как тиски, хоть кирпичи дроби.

— А вы меня не узнаете? Впрочем, вам тогда было лет десять… Дед ваш, Святослав Игоревич, меня бы узнал.

Максимов выдержал паузу. Настала его очередь проверить самообладание немца.

— Нет проблем!

Он достал мобильный, вызвал из памяти номер деда. Мысленно прикинул разницу во времени между Москвой и Берлином и заранее настроился на бурную реакцию деда. Прикрыл ладонью трубку, чтобы хоть немного отсечь гул пивной.

— Дед? Это я. Звоню из Берлина. — Он вспомнил, что первый вопрос в мобильной связи — «ты где?».

— Из какого бардака? — уточнил дед.

— Пивная. Черт ее знает, как называется. Слушай, дед, ты знал Курта Энке? Такой сухой пруссак, длинный, как жердь.

— Нет. Энке похож на Ельцина в дни «работы с документами». Рожа лоснится, и глазки блестят. — Изучая историю, дед выработал в себе стойкую антипатию к вождям и царям всех времен и народов. — Он рядом?

— Да.

Дед помолчал.

— Так, спроси, помнит ли он Панкрата.

Максимов обратился к Энке:

— Дед спрашивает, Панкрата не забыли?

Немец задумался, потом расплылся в широкой улыбке.

— Егеря из-под Малоярославца? Как его забудешь! — Он приложил палец к круглому шраму над левой бровью. — Дробь срикошетила. Чуть глаз мне не выбил, алкаш в ушанке.

Максимов вновь прижал к уху трубку.

— Дед? Малоярославец.

— Правильно. Мы там охотились в семьдесят втором. Передай ему трубку.

Максимов молча протянул телефон немцу.

— Здесь Энке! — солидно представился тот.

Слушал, что говорит ему дед, все шире расплываясь в улыбке. Вернул трубку Максимову

— Максим? Энке можно доверять. Это старый друг.

Дед надолго замолчал, не обращая внимания на валютный тариф связи. — Что еще сказать… Я никогда не сомневался в твоей способности совать голову туда, куда не лезет остальное. Но сегодня ты превзошел мои ожидания. Как только расхлебаешь эту кашу, звони в любое время.

Дед отключил связь.

Максимов спрятал телефон. Отодвинул свою кружку, к пиву едва успел притронуться. Всем видом показал, что готов слушать нового знакомого. Гарантий деда вполне хватило.

Энке поскреб жесткий седой бобрик, медвежьи глазки быстро обшарили задымленный зальчик.

— Вы прекрасно говорите по-русски, — начал за него Максимов.

— У меня было много друзей среди русских. С профессором Арсеньевым я познакомился во время его первой командировки, в сорок пятом. Потом поддерживали отношения через моего родственника — Пауля Энке. Он непосредственно работал с вашим дедом.

— Тот самый Энке? — спросил Максимов, не скрыв удивления.[81]

— Да. — На миг на добродушное лицо немца набежала тень.

Максимов заметил, что парень у стойки вздрогнул, прижал руку к уху. Потом развернулся на табурете и послал тревожный взгляд Курту Энке.

Тот кивнул, разрешая подойти.

Парень протиснулся сквозь плотный ряд тел и склонился к уху Энке.

Немец махнул рукой. Парень отступил назад и растворился в толпе.

Энке тяжело засопел, полез в карман куртки за сигаретами. Закурил, добавляя свою порцию дыма к серому облаку, прилипшему к потолку. Глаза плотно закрыл. Если бы не толстые пальцы, нервно барабанящие по столу, можно было решить, что он задремал, разморенный выпитым. Постепенно ритм ударов замедлился. Пальцы замерли, вдруг выпрямились, и широкая ладонь, шлепнув, плотно припечаталась к столешнице.

Энкеоткрыл глаза, ощупал взглядом Максимова.

— Пойдем, есть работа, — тихо обронил он.

Он встал. Ростом и габаритами он, действительно, напоминал Ельцина. Лицо вмиг потяжелело, и на нем появилась непроницаемая маска. Только зло поблескивали медвежьи глазки.

Максимов выждал полагающиеся по конспирации минуты и вышел следом.

Успел заметить лишь контур медведеобразной фигуры, враскачку удаляющейся вверх по переулку, как рядом за тормозил «фольксваген» со светящейся эмблемой такси на крыше. Пассажирская дверь распахнулась. Максимов заглянул внутрь. За рулем сидел тот самый спортивного вида парень. Ждал, не убирая руки с рычага коробки скоростей.

Максимов нырнул с салон. Не стал бдительно озираться по сторонам, в сумраке все равно не узнаешь, откуда за тобой следят, тем более только в кино «хвост» сразу же врубает фары и трогается следом.

Как выяснилось в первые же секунды, лавры Шумахера не давали покоя молодому водителю. Он рванул с места, как за Гран-при «Формулы-1», и стал выписывать кренделя по полупустым улочкам, отчаянно визжа покрышками, вписываясь в очередной поворот.

— Шеф, ты часом машину с самолетом не спутал? — поинтересовался Максимов, что есть силы цепляясь за ремешок над дверцей.

Двадцатилетний берлинец никак не отреагировал. Очевидно, знание русского у немцев убывает с катастрофической скоростью пропорционально возрасту, решил Максимов.

«Фольксваген» влетел на горбатую улочку, обошел едва тащившийся фургончик и прямо перед его бампером круто свернул в подворотню. Машину подбросило на выбоине. Попавшую под колеса лужу разметало по стенам. Водитель ударил по тормозам. В свете фар «фольксвагена» белым загорелся задний номер машины и красные огоньки отражателей.

Молодой немец указал на стоявшую впереди машину.

— Энке, — коротко бросил он.

Максимов и сам уже догадался, чего от него хотят и кто его ждет. В три прыжка оказался у черного «мерседеса», нырнул в предупредительно открытую дверь. Машина тут же рванула с места. Темным двором проехала на параллельную улицу, свернула налево. Следовавший сзади «фольксваген» ушел вправо.

— Неплохо, — оценил слаженность работы Максимов. Сидевший рядом Энке промолчал. Он где-то успел сменить дешевую курточку и простецкую кепочку на черный плащ. Изменился не только внешний облик. Не осталось и следа от добродушного толстяка. На заднем сиденье уютного салона сидел медведь, до срока выползший из берлоги. Угрюмое выражение, застывшее на лице, не предвещало ничего хорошего тем, кто посмел потревожить его покой.

Одного намека хватило Максимову, чтобы понять, что Энке — бывший высокопоставленный функционер «Штази». Судя по тому, как сноровисто работают его люди, было ясно, что на пенсии Энке от безделья не страдает.

Машина, плавно покачиваясь, неслась в ту часть города, что долгое время называлась Западным Берлином. Мимо промелькнули остатки контрольно-пропускного пункта «Чек-пойнт Чарли».

Энке, глядя в затылок водителю, начал говорить:

— Здраво рассуждая, я должен был бы послать русского резидента куда подальше. Считаю, что имею на это моральное право. Особенно, если вспомнить, что они сделали с Хоннекером.[82] Но нужно кормить детишек, я же теперь работаю не за идею, а за деньги. — Он криво усмехнулся.

Максимов подумал, что Энке имеет в виду не родных сыновей и внуков, а наследников дела, которые так профессионально обрубили возможный «хвост».

— Предательство — омерзительно. И сколько ни поливай его дезодорантом высших политических соображений, дерьмо остается дерьмом. Признаюсь, мне будет приятно преподнести русскому резиденту свежеиспеченную кучку. И это был еще одни мотив, почему я согласился. — Немец придвинул к Максимову грузное тело. — Вы понимаете меня?

— С теоретической частью полностью согласен. Но о чем конкретно идет речь?

— Ах, да, вы же всего несколько часов в Берлине и еще не знаете наших новостей. — Немец добродушно улыбался, но глаза холодно поблескивали. — В русской резидентуре ЧП. Утром у Леона Нуаре была запланирована встреча с одним офицером резидентуры. Встреча сорвалась. Кто-то крепко приложил русского по затылку Пострадавшего доставили в больницу, откуда он исчез. Пропал и Нуаре. Русские в панике. Как и многие другие в этом городе. Вы еще не догадались, что могло связывать русского разведчика с французским журналистом?

— Понятия не имею, — ответил Максимов.

— Жаль, — вздохнул Энке. — Я надеялся, что вы в курсе. Дело в том, что, передавая мне установочные данные на своего засранца и этого Леона, резидент заодно дал ориентировку на вас. Москва считает, что вы вполне могли замаячить поблизости. Что, замечу, и произошло.

Он замолчал, дожидаясь реакции Максимова. Но тот решил отразить атаку фланговым ударом.

— Получается, вы пасли меня в Гамбурге по собственной инициативе, не так ли?

— Браво, мой друг! — Энке хрюкнул и затрясся всем тяжелым телом так, что сиденье под ним заходило ходуном. Оказалось, он так смеется. Неожиданно он оборвал смех. — Я же сказал, приходится зарабатывать на жизнь. А личная инициатива — основа капитализма, будь он неладен.

— Да? А я думал, что капитализм базируется на фундаменте корпоративных интересов.

— И правильно думали. — Энке вновь уставился тяжелым взглядом в затылок водителя. — Именно из интересов своей корпорации я пошел на риск и взял вас с собой.

Дальше ехали молча. Машина, свернув с проспекта, петляла по плохо освещенным улочкам. Водитель постепенно сбавлял скорость, пока не остановился в глухом тупике. Вокруг стояли обшарпанные домики, жалкие, как обнищавшие старики. Некогда престижные коттеджи пригорода, сменив жильцов, превратились в ночлежки Гаусарбайтеров. Единственный фонарь светился в сотне метров от остановившегося «мерседеса».

Энке достал из кармана рацию, пробормотал короткую команду. Затем поднял крышку подлокотника, разделявшего его и Максимова, достал маленький бинокль.

— Полюбуйтесь. Комментарии потом. — Он протянул бинокль Максимову.

Бинокль оказался ночного видения. Уличный фонарь в окулярах предстал зелено-фосфорным ярким шаром. Его свет мешал разглядеть детали местности.

Словно угадав мысли Максимова, фонарь вдруг погас, словно лопнул шар.

Сразу же четко проступили очертания домов и фосфорно-белый асфальт. По дороге медленно и беззвучно покатился микроавтобус. На его крыше появилась черная фигура, поднялась на ноги и нырнула через забор. За ней следом этот же трюк проделали еще три фигуры. Все происходило беззвучно и слаженно. Микроавтобус прибавил скорость и свернул в проулок. Максимов успел заметить, что еще одна черная фигура человека через заднюю дверь выпала из автобуса на асфальт и откатилась под высокий парапет чугунного частокола, окружавшего приземистый особняк.

Сколько ни вглядывался Максимов в его черные окна, никаких признаков жизни не заметил. И смерти — тоже. Все произошло без вспышек, взрывов и автоматных очередей.

В рации Энке прозвучало: «Орднунг».

Максимов опустил бинокль. Тут и без перевода было ясно — полный порядок.

— Прогуляемся пешком. — Энке взялся за ручку дверцы. — Да, возьми.

Он протянул черный комок ткани. Максимов растянул пальцами, получилась спецназовская вязаная маска. Безропотно натянул на голову.

* * *
…Колючая ткань залепила глаза. На секунду свет перед Странником померк, из темноты выплыло бледное лицо старика в чалме. Жгучие черные глаза смотрели из-под кустистых седых бровей. Старик поглаживал белую раздвоенную бородку высохшими узловатыми пальцами. Тонкие губы зашевелились, но Странник ничего не успел расслышать. Старик пропал, словно кто-то выключил свет, падавший ему на лицо…

Максимов потряс головой, отгоняя видение. Поправил маску. И вышел из машины.

После благородных ароматов салона «мерседеса» в нос сразу же резко ударили запахи трущоб. Где-то поблизости играла восточная музыка. Но окна домов по-прежнему были непроницаемо черными. Местные жители после наступления темноты забились в густонаселенные норы.

Максимову все это вдруг напомнило кишлак, обреченно готовый к штурму.

Только все дело в том, что он уже произошел. Беззвучный и смертельный, как атака змеи.

Калитка оказалась открытой.

Первое, что увидели Энке и Максимов, был огромный доберман, неподвижно лежащий поперек дорожки. Из-под его тела на бетон успела набежать лужица крови.

Энке, чертыхнувшись, перешагнул через мертвого пса, пошел к дому. Максимов шел следом, спиной чувствуя чей-то внимательный взгляд.

При их приближении из темноты у крыльца вынырнула черная фигура.

Энке подошел вплотную к человеку. Произошел быстрый разговор по-немецки. Максимов ждал, запретив себе шевелиться: нервы у взявших дом штурмом были на взводе. И оружие тоже.

Наконец Энке сделал знак следовать за ним, в дом.

В прихожей ничком лежал труп. Первая жертва среди людей. Проходя по коридору первого этажа, Максимов насчитал еще пять трупов.

В гостиной беззвучно работал телевизор, сиреневый свет экрана, дрожа, заливал комнату. В этом неверном свете Максимов едва смог разглядеть тела. Не меньше восьми. Одна черная фигура встала с колен и замерла. В руке отчетливо был виден короткоствольный автомат с толстой трубкой глушителя. В гостиной стоял тошнотворный запах свежепролитой крови и выпотрошенных внутренностей.

Максимов обратил внимание, что Энке свободно ориентируется в доме без провожатого. Так, будто жил здесь или детально изучил план дома.

За поворотом тускло светилась полоска света на полу В ней мелькнули две тени — кто-то широко расставил ноги. загородив собой проход. Максимов мысленно поблагодарил Энке за дальновидность: маску дал, а оружие — нет. В темноте, в незнакомой обстановке, где еще смердило войной, он сейчас бы рефлекторно вскинул пистолет. Поди узнай, как среагировал бы на это тот, кто стоял у двери.

Энке бросил отрывистую команду, и дверь распахнулась, открыв спуск в подвал. Внизу крутой лестницы скрючился еще один труп. В свете тусклой лампочки Максимову удалось разглядеть черты заляпанного кровью лица. Несомненно, араб. Молодой, лет двадцать, не больше.

Посреди узкого коридорчика стоял человек в черном комбинезоне с такой же маской, как у Максимова, на голове. Сбоку на него лился яркий свет. На скрещенных руках он держал девятимиллиметровый «Узи» с глушителем.

Человек шагнул вправо и исчез.

Энке первым шагнул следом за ним в маленькую комнатку. И замер на пороге. Тяжело, натужено засопел.

Комнатка была не больше полутора десятков квадратных метров. В ней едва уместились хирургическое кресло, столик на колесиках и два табурета. И три трупа. Два араба развалились в углах комнаты. Лицо одного напрочь размозжило пулей. Из красного дрожащего месива торчали белые зубы. Второй свесил голову на залитую кровью грудь. Правую руку перебило пулей. Часть ее, ниже локтя, валялась рядом. Мертвые пальцы все еще сжимали пистолет.

Третьим был белый мужчина в странной короткой сорочке больничного вида бледно-зеленого цвета. Его намертво прикрутили к стальным поручням кресла. Свет мощного софита бил ему прямо в лицо. Правая половина лица была багрового цвета, левая мертвенно-бледная. На этой пергаментной коже странно, как чернильное пятно, смотрелся синяк под левым глазом. По голым ногам мужчины катились желтые струйки, собираясь в лужицу на бетонном полу.

Максимов заглянул ему через плечо.

«Н-да, ни фига себе порядок! Опоздали, союзники», — подумал он.

Человек в черном комбинезоне встал за креслом, освобождая пространство для грузного тела Энке. В ответ на немой вопрос шефа показал большой палец, направленный вниз — мужчина в кресле был мертв.

На губах еще шевелился плотный ком пены. Но никаких ран на теле не было.

Энке, давя ботинками гильзы, рассыпанные по полу, прошел к столику. Наклонился над хирургическими инструментами. Перебрал стекляшки пустых ампул, по очереди поднося к носу. Ноздри при этом хищно раздувались, втягивая внутрь запах.

— Бестолочи! «Химический допрос» после черепно-мозговой травмы. Какой коновал их учил? — по-русски проворчал Энке, косясь на подошедшего ближе Максимова.

— Кто это? — спросил Максимов.

— Уже никто. Просто кусок дерьма.

Энке шлепнул ампулу об пол.

Обратился к автоматчику на немецком. Тот в ответ только время от времени кивал и выплевывал сквозь прорезь в маске: «Яволь».

Максимов решил осмотреться получше. Его не покидало ощущение скрытой угрозы, разлитой в воздухе. Возможно, так действовал запах пороховой гари, все еще витавший в пыточной камере.

Голые кирпичные стены, поклеванные пулями. Ворох старого тряпья у двери. Пустая картонная коробка из-под аппаратуры с фирменным лейблом «Сони». Раздавленная банка, служившая пепельницей. Чего-то не хватало.

«А это лишнее», — отметил Максимов.

На боковой стене, полузакрытый от взгляда плечом Энке, висел плакат под стеклом. Аятолла Хомейни смотрел на этот жуткий мир жгучими черными глазами пророка. Сухие узловатые пальцы оглаживали седую бородку.

…Странник не мог оторвать взгляда от бледного лица старика. Казалось, что старик прячет в седой бороде хитрую улыбку, ожидая, когда Странник сам догадается, что ему хочет сказать шейх. Сухие пальцы путались в тонких седых волосках. В черных углях глаз вдруг ожил огонь. Губы шейха дрогнули и приоткрылись. В ту секунду, когда слова уже были готовы сорваться с них, чтобы стать судьбой, Странник понял все…

Максимов локтем ударил Энке в бок, выталкивая из сектора обстрела. Качнулся в сторону автоматчика, вырвал у него из открытой кобуры пистолет, вскинул руку и послал две пули в голову Хомейни.

Стекло обрушилось вниз, обнажив черный зев потайного окна. Из него раздался отчаянный вой раненого зверя и грохот валящихся на пол металлических трубок.

У парня в черном комбинезоне оказалась не только великолепная реакция, но и хорошее соображение. Моментально сориентировался. Вместо того, чтобы инстинктивно разрезать Максимова пополам очередью, развернул ствол и послал десяток пуль в черный зев окошка.

Автомат только чавкал затвором, глушитель надежно подавлял звук выстрелов, поэтому всем было слышно, как завизжал кто-то за стенкой. Потом крик захлебнулся, и что-то тяжело рухнуло на пол.

В коридорчике послышался топот бегущих ног, но Энке остановил бегущих резким окриком. Кивком головы указал автоматчику на потайное отверстие в стене.

Тот пружинистым прыжком перемахнул через столик, осторожно сбоку приблизился к черному прямоугольнику, достал из бокового кармана зеркальце на гнутой металлической ручке. Сначала сунул в темноту ствол автомата, потом ввел зеркальце. Из-под ствола автомата вырвался красный лучик лазерного прицела. Как раскаленной иглой, стал колоть во все уголки темного пространства за стеной.

Клацнул затвор, автомат чуть дрогнул. Пуля шлепком вошла во что-то мягкое. Ни стона, ни вскрика. Мертвая тишина.

Парень оглянулся.

— Орднунг! — прошептали губы в прорези маски.

Энке, застывший, как медведь работы Церетели, ожил. Пнул ногой столик. По бетону звонко зацокали скальпели и никелированные крючки.

Пробормотав какое-то немецкое ругательство, он моментально взял себя в руки. Кисло усмехнулся.

— Старею! Я должен был сообразить, что здесь не хватает видеокамеры. Мои черти тоже хороши, впопыхах не заметили, что комната уже, чем должна быть, а кладка стены свежая. — Оценивающе окинул Максимова взглядом. — А ты молодец. Пойдем, здесь нам больше делать нечего.

Он развернулся и, грузно покачиваясь, вышел в коридор.

Максимов вытер пистолет о рукав, стирая отпечатки. Бросил его на столик. Встряхнул кистями, сбрасывая напряжение.

Парень в черном камуфляже следил за ним, баюкая в руках автомат. Поблескивали глаза в узких прорезях маски.

Максимов, помедлив, резко вскинул ладонь к виску и отдернул вниз, отдав честь. Парень выпрямил спину и кивнул в ответ.

«Учись, молодой!» — Максимов улыбнулся и вышел из комнаты.

В коридоре второй человек в комбинезоне сосредоточенно пинал стену, вышибая потайную дверь. Гулкие удары катились по узкому коридорчику вверх и эхом отдавались в мертвой тишине дома.

Энке стоял рядом, глубоко засунув руки в карманы плаща. Когда дверь с треском рухнула, он, оттолкнув боевика, заглянул в комнатку.

Вытащил из кармана пачку фотографий. Перебрал одну за одной, поглядывая на труп в комнатке. Обреченно махнул рукой и стал подниматься вверх по лестнице.

Глава девятнадцатая. Долг платежом красен

Странник

В черной воде канала плавали разноцветные огни. Берлин освещал ночь миллионами окон и мигающей неоном рекламой. Вдоль набережной, шурша шинами, проносились машины.

Максимов и Энке встали спиной к дороге, чтобы в глаза не бил свет фар.

Энке долго смотрел на воду. Толстые пальцы тискали плоскую фляжку; мужчины успели сделать по глотку за успех. И еще по паре, чтобы сбить нервное напряжение.

— Он не стал бы ждать, когда мы уйдем. Истинный моджахеддин не упустит шанса умереть в бою и прямиком отправиться в сады Пророка. Значит, выжидал, когда в прицеле появится достойная цель. — Энке убрал фляжку в карман. — Получается, я тебе обязан жизнью.

Максимов промолчал.

— С русской резидентуры я слуплю по высшему тарифу. Деньгами возьмешь?

— Лучше информацией, — ответил Максимов.

— Я так и подумал, — кивнул Энке. — Отвечаю на первый вопрос — «кто они?». В этом гадюшнике была база, ячейки «Аль-Джамаа». Под огонь попало и семейство турков, сдававшее им половину дома. Ничего не поделать, война есть война.

— Я собирался задать другой вопрос. Зачем вам брактеат со змеями? Вы же из-за него пасли меня в Гамбурге.

Энке тяжело засопел.

— Не только я, — пробормотал он.

— Кто еще? — Максимов оперся на поручень.

— Пока не знаю. Брандт — один из жирных узелков в паутине для дураков. Первым в нее попал Леон Нуаре, следом — ты. По нитям пошли волны, и проснулись пауки. Я — лишь один из них.

— Значит, дело в брактеате. — Максимов не стал поворачиваться и всматриваться в лицо Энке. Он сейчас и без этого отлично чувствовал состояние стоящего рядом человека. — Готов поверить, что у «Штази» есть к нему свой корпоративный интерес. Но мне показалось, что у бывшего старшего офицера этой богоугодной организации имеется личный интерес. Я прав, герр Энке?

Пальцы Энке забарабанили по поручню; сначала быстро, потом все медленнее и медленнее, пока не замерли, едва касаясь металла. Спустя несколько секунд ладонь плотно обхватила поручень.

— Долг платежом красен, — решившись, начал он. — Я служил в отделе 8/10 «Штази».[83] Если знаешь, чем он занимался, то мне не надо комментировать то, что ты сегодня наблюдал. Скажу лишь, что такие структуры как «Штази» не исчезают бесследно. Остаются, как ты выразился, корпоративные интересы и зоны влияния, на создание которых потрачена уйма денег и человеческих жизней. Ни мир, ни правила игры в нем не изменились, когда сломали Стену. По-прежнему либо ты дерешься за кусок пирога, либо подыхаешь с голоду И платят лишь за то, что ты умеешь делать лучше всех. Иначе стоишь в очереди за пособием. Об этом все. Теперь о личном. Ты профессионально занимаешься поиском культурных ценностей. А что они такое, знаешь?

— Если отбросить музеи и легальные коллекции, то это еще одна тайная финансовая система. Кто поставит ее под контроль, тот возьмет за горло все спецслужбы, террористические организации и мафии мира, — ответил Максимов.

— Приятно иметь дело с искусствоведом, умеющим стрелять, — усмехнулся Энке. — Никаких эмпиреев и рассуждений о красоте, якобы спасающей мир. Только запомни, никто и никогда не сумеет поставить под монопольный контроль «черный» рынок предметов искусства. Все хотят играть, а монополия положит конец игре. — Он встал вплотную, плечом к плечу с Максимовым. — Например, одна ближневосточная повстанческая армия решила заключить контракт на покупку стрелкового оружия чешского производства. Миллионов на двадцать. Естественно, потребовались серьезные гарантии. А какие могут дать гарантии люди, живущие в лагерях беженцев? И тогда арабы за полмиллиона нанимают боевиков ИРА[84]. Ирландцы совершают громкое убийство одного английского лорда. Одновременно с этим в его поместье производится революционная конфискация. Эта часть акции никогда не предавалась огласке, берегли имидж благородного лорда. Дело в том, что в коллекции лорда хранились предметы искусства, которые давно считались утраченными. Лорд героически воевал с фашизмом при штабе Монтгомери и посчитал возможным прихватить кое-что из тайных кладовых рейха в качестве трофеев.

Энке достал из кармана фляжку, отвинтил колпачок.

— Прозит! За интернационал идейных борцов, мать их…

Сделав добрый глоток, передал фляжку Максимову и продолжил:

— Коллекцию переправили на Ближний Восток по конспиративной сети «Роте арме фракционе». Арабы передали ее в качестве залога за поставку оружия. Предполагалось, что со временем они выкупят коллекцию, но в это, как сам понимаешь, никто не верил. Само собой, сделка была тайной, и ни при каких условиях коллекция не могла легально выставляться в музеях. Насколько я знаю порядок, ее отправили в спецхран как часть государственного резерва. Догадываешься, в чем мой личный интерес?

— Конечно, — кивнул Максимов.

Мир не стал другим, и правила в нем не изменились. Если Энке лично дирижировал этой многоходовкой с участием идейных борцов всех цветов кожи, то… То рядом с Максимовым сейчас стоял живой труп.

Такие операции не имеют сроков давности, потому что на их результатах и стоит мир. У каждого политика есть свой скелет в шкафу и ночной горшок под кроватью. И это нормально. До тех пор, пока скелет не представили на всеобщее обозрение, а горшок не надели ему на голову Когда речь заходит о собственном добром имени, политики напрочь забывают о правах человека и гуманизме. Механизм зачистки прошлых политиков прост, как гильотина. Раз — и нет головы, хранившей опасную информацию. Голова Энке полетит первой.

— Уже начал меня жалеть? — усмехнулся Энке. — Не трать зря время. Лучше подумай о себе. И у тебя в этой истории есть личный интерес. Правда, не знаю какой. Но догадываюсь. Святослав Игоревич Арсеньев проводил экспертизу коллекции, я тому свидетель. Одного этого факта хватит, чтобы испортить ему остаток жизни.

«Все правильно, — подумал Максимов. — Единственный способ уцелеть в его положении — это начать контригру. Умные люди не станут обрывать раскрученную операцию, подождут результатов. А это, называя вещи своими именами, отсрочка приговора. И шанс уцелеть, потому что победителя не судят».

Закинул голову и сделал маленький глоток из фляжки. Нёбо обожгло коньяком, потом горячая волна скользнула внутрь.

— Ну как, будем считать, что мы в расчете? — спросил Энке.

— Еще один вопрос. Зачем я вам?

— Хо! Это уже разговор не кредитора и должника, а партнера с партнером.

— Скорее, собрата по несчастью, — ввернул Максимов.

— Такая формулировка меня устраивает, — спокойно отреагировал Энке. — Она показывает, что ты реально оцениваешь наше положение. Мы попали в жернова чужой операции, и вот-вот нас перетрут в труху, а потом развеют по ветру. Я смогу продержаться неделю, может — две. Пока русские ищут своего идиота, я им нужен. Разумеется, я не собираюсь сегодня же принести им Садовского в зубах. Буду тянуть время.

— У вас отлично натасканные боевики. Маленькая частная армия. На кой черт я вам понадобился? И без меня отлично накрыли этот арабский гадюшник.

Энке хрюкнул, тугой живот задрожал под плащом.

— Хо-хо-хо! Проверка на вшивость, конечно же! Ни один действующий офицер разведки не сунулся бы туда без визы Центра. Да и с визой не стал бы ходить по лужам крови. Про твой выстрел я упоминать не буду, за него я уже расплатился. Значит, ты действуешь как частное лицо, что меня вполне устраивает.

— И что мне собираетесь поручить?

— Ничего, чего бы ты сам не хотел. Удивлен? А я называю это партнерскими отношениями. Полное доверие между двумя обреченными.

Он достал из кармана пачку фотографий. Выбрал две. Протянул Максимову.

— Это Леон Нуаре. Найди его. Шансов мало, предупреждаю. Либо ему уже перерезали глотку ребята из «Аль-Джамаа», либо он давно ушел по их каналам. Либо кто-то еще подсуетился. Но если он жив, то непременно будет искать выходы на тебя.

— Как на внука профессора Арсеньева, ищущего брактеат, о чем старый пердун Брандт раззвонил всем и вся.

— Молодец, быстро соображаешь. Знаешь, я сначала пожалел, что Нуаре не оказалось в той комнатке с видеокамерой. А теперь нет… Так даже интереснее.

— Ага, чего же не повеселиться, если есть на кого перевести стрелки, — недовольно произнес Максимов.

— Прости, не понял?

— Русская идиома эпохи бандитского капитализма. Означает: подставить вместо себя другого, — пояснил Максимов.

Встал так, чтобы свет от фонаря падал на фотографии. Энке, встав спиной к каналу, достал из-под плаща мобильный телефон. Максимов вспомнил, что свой мобильный отключил больше часа назад, решил, что не мешало бы позвонить Карине, оставшейся в отеле, но лучше сделать это после того, как хорошенько рассмотрит и запомнит лицо Леона Нуаре.

Энке тем временем набрал на мобильном номер. Представившись, стал слушать чей-то по-военному резкий голос. Набрал следующий номер. И все повторилось в той же последовательности. Командир маленькой армии проверял свои подразделения. После четвертого рапорта Энке выключил связь.

Максимов обратил внимание, что пальцы Энке вновь барабанят по металлическому поручню. Уже знал, что так немец сосредотачивается перед принятием важного решения.

— А ты, Максим, либо счастливчик, либо еще сложнее, чем я думал, — задумчиво произнес он.

— И то, и другое. Что случилось, господин Энке?

Энке шлепнул тяжелой ладонью по перилам. В металлической трубе удар отозвался низким гулом.

— Как зовут твою девчонку?

— Карина. Карина Дымова. Что с ней?

Энке отобрал у него фотографии, сунул в нагрудный карман. Оттуда же извлек новую. Меньшего размера.

— С девочкой ничего плохого не случилось. Если не считать того, что она сейчас сидит в баре пресс-центра с подружкой Леона Нуаре. — Энке повернул карточку изображением к Максимову. — Знакомься, Эрика фон Вестарп.

С цветного снимка на Максимова смотрело очаровательное лицо весело улыбающейся блондинки.

Черное солнце

Срочно

Конфиденциально

г-ну Хиршбургу

Зафиксирован контакт «Мангуста» с Куртом Энке, известным Вам под оперативным псевдонимом «Урсус». С мобильного телефона «Мангуста» в ходе контакта был проведен разговор с объектом «Артур», находящимся в Москве. Анализ записи позволяет предположить, что между «Мангустом» и «Урсусом» достигнута договоренность о совместных действиях.

«Мангуст» и «Урсус» ушли из-под наблюдения. Их местонахождение на данный момент установить не удалось.

Объект «Вольхен» находится под нашим плотным контролем.

Жду дальнейших указаний.

Иоганн Блюм
*
Срочно «Сакуре»

Группа Блюма переходит в Ваше оперативное подчинение.

Действуйте по варианту «С».

Хиршбург

Глава двадцатая. Танго втроем

Странник

Какова вероятность, что встретишь в Берлине блондинку, с которой сутки назад побросал пластмассовый диск на университетской лужайке в Гамбурге? Рассуждения о том, что мир тесен, что случайности обычное дело, оставим обывателям, ведущим законопослушный образ жизни. Любой профессионал, не задумываясь, скажет, что вероятность такой встречи равна вероятности попадания артиллерийского снаряда в другой снаряд. Чертовски сложно, но можно. Если все рассчитать до шестого знака после запятой.

«„Подводка“ чистой воды. Наглая „подводка“. Так работают, если считают тебя за непуганого идиота. Или когда нет времени мудрить», — пришел к выводу Максимов.

Из телефонного разговора с Кариной он уже знал, что блондинка, похожая на Клаудию Шиффер, столкнулась с ней в парфюмерной секции супермаркета. Дамы удивились, взвизгнули от восторга и, взявшись за руки, пошли рейдом по магазинчикам. Устав от впечатлений и основательно проголодавшись, зашли в бар пресс-центра. По информации Энке, Эрика, несмотря на незаурядную внешность, зарабатывала второй древнейшей профессией — журналистикой.

«Складно у них все получается. Не через Нуаре, так через Эрику мне дают возможность „слить“ информацию в СМИ. Кто-то очень хочет скандала вокруг брактеата. Вернее так: зачем Винеру поднимать шумиху, вытащив на свет божий сокровища храма в Ретре? Ладно бы какой-нибудь Рембрандт из спецхрана… Народ хоть знает, кто это такой. А спроси у прохожих про храм в Ретре, сколько человек ответит? То-то. А то, что существует брактеат как неизвестная часть прильвицкой коллекции, знают единицы. И сердцем чувствую, количество осведомленных скоро начнет убывать в геометрической прогрессии».

Вспомнив об Энке, Максимов суеверно сжал кулак. К немцу с медвежьими повадками он успел проникнуться симпатией. Чем-то он напомнил самураев, блуждавших в филиппинских джунглях сорок лет после войны. Они не знали, что Япония капитулировала. А если до них и дошли слухи, то не поверили. Для таких людей слова «капитуляция» не существует. Их можно предать, о них можно забыть. Но они, проклятые и забытые, будут упорно вести свою войну.

Максимов понял намек Энке: «Штази» не капитулировала. И акция в арабском притоне служила лучшим подтверждением этого. Крови, конечно, пролили изрядно. Но как иначе? Террорист, как бойцовый пес, должен знать, что кусать вскормившую тебя руку смертельно опасно. Вышедший из-под контроля агент должен быть уничтожен моментально и показательно жестоко. Таковы неизменные правила в этом неменяющемся мире.

Следом пришла мысль, что давно пора запросить поддержки. Становилось слишком жарко. Слишком активно его толкали в капкан хорошо спланированной операции. Обдумав ее, Максимов убрал телефон в карман.

«Нет, Уж очень высокий темп. Пока наши обработают сообщение, все успеет трижды измениться. Надо выждать немного, — решил он. — Тем более, что уже приехал».

Машина, клюнув носом, притормозила. Таксист, не молодой парень из группы Энке, а пожилой, помятый жизнью «ости» повернулся и стал тыкать пальцем, показывая на двери в рамке из ярких огоньков.

— Пресса, я, я! — Он сразу опознал в Максимове туриста. Знания немецкого у которого едва хватило, чтобы правильно назвать адрес.

— Данке! — Максимов решил не выходить из образа.

Протянул деньги, не дожидаясь сдачи, вышел из машины.

По лестнице поднимался намеренно медленно, не хотел раздражать «наружку» резкими телодвижения. Пусть следящие привыкнут, что объект движется неспешно, не совершая подозрительных маневров. И еще хотелось продлить паузу, чтобы успеть настроиться на общение с милыми дамами. После сугубо мужского общества, со своими нормами поведения, это было совершенно необходимо.

В полумраке бара международная тусовка журналистов дружно усугубляла профессиональное заболевание — алкоголизм. Поставщики новостей — политики, кинозвезды, спортсмены и гангстеры — взяли тайм-аут до утра, большой войны не намечалось, а малые шли с прежней интенсивностью, обыватели досматривали по ТВ детектив, печатные станки лепили новую порцию новостей. Пользуясь передышкой, короли репортажа чесали языки, обменивались слухами, продавали сплетни и вяло кадрили начинающих жриц свободной прессы. И, конечно же, пили.

Максимов проталкивался сквозь толпу по направлению к ярко освещенному прямоугольнику бара, оттуда было легче осмотреть зал.

— Максим, сюда! — крикнул в спину женский голос. Максимов оглянулся. Две незнакомые женщины одновременно махали ему рукой. Они сидели у столика на одном из полукруглых диванчиках, стоявших вдоль стены. Свет низко опущенной лампы под абажуром не давал рассмотреть лица. Максимов лишь увидел, что это блондинка с хорошо развитой фигурой и худенькая брюнетка. Блондинка что-то прошептала на ухо черненькой, и та захохотала, закинув голову

Группа молодых и разгоряченных личностей целеустремленно ломанулась к бару, как на штурм рейхстага. Максимову пришлось прокладывать себе дорогу локтями. Кое-как протиснулся к столику дам.

— Максим, не узнал? Богатой буду. Ноги у Максимова на секунду стали ватными, Карина сменила свой кожаный прикид на открытое черное платье, державшееся на острых плечах на тонких бретельках. Но самое главное, пропали вихры каштаново-медного цвета, к которым он с грехом пополам притерпелся. Волосы теперь отливали врановым крылом и были гладко зачесаны за уши. Макияж, нанесенный умелой рукой, превратил ершистого подростка в молодую красивую женщину.

— Это все она. — Карина кивнула на блондинку. Та что-то прошептала, прикрыв рот ладошкой. Карина рассмеялась.

— Говорит, нам надо заново познакомиться. Ой! Знакомьтесь. — Она перешла на английский. — Эрика, это Максим. Я тебе про него рассказывала.

Блондинка одарила Максимова голливудской улыбкой и протянула руку.

— Эрика.

— Максим.

Женщины сидели бок о бок, и Максимову пришлось сесть напротив. С первого же взгляда было ясно, что они успели подружиться, как это обычно бывает у женщин, — быстро, но поверхностно.

— И как ты меня отрекомендовала? — скороговоркой по-русски поинтересовался Максимов.

— Не беспокойся, самым лучшим образом. — В глазах Карины чертенята играли в чехарду. — Сказала, что ты мой любовник.

Максимов невольно обвел взглядом стол. Ничего, кроме двух коктейлей, не было. А душа в эту секунду требовала водки. Граммов двести. И залпом.

«Нет, кому суждено умереть от инфаркта, того не подстрелят», — с тихой тоской подумал он.

— Максим, кончай дуться! «Бой-френд» к тебе не лепится, а другого слова она бы не поняла.

— Английский ваш родной язык? — обратился Максимов к Эрике.

— Нет, я немка. Работала в Лондоне. В Испании пришлось выучить испанский, в Италии — итальянский. Долго жила в Париже. Поэтому с Кариной мы быстро нашли общий язык.

Максимов подумал: «Немудрено. Если заранее подготовиться».

— Способность к языкам у нас в роду передается по наследству. А непоседа — одна я. Поэтому и выбрала журналистику.

— У нас это называется «туризм за счет фирмы», — вставил Максимов.

— Серьезно? — удивилась Эрика. — Никогда бы не подумала, что у русских тоже такое процветает.

— Ну не такие мы и дикие.

Карина вскочила.

— Люди, вы общайтесь. А я скоро вернусь.

Она исчезла в толпе. Проводив ее взглядом, Максимов отметил, что бутсы на толстой подошве заменили туфельки на высоких шпильках. С чистым сердцем признался себе, что произошедшая в Карине перемена ему нравится.

Перевел взгляд на Эрику.

Зеленое платье подчеркивало естественную белизну волос, свободно падавших на открытые плечи. Кожу Эрики покрывал золотистый южный загар.

Максимов смотрел в ее лучистые глаза и думал:

«Интересно, будет играть, как кошка с мышкой, или сразу бросится? Судя по тому, какой они взяли темп, тянуть не станет».

Губы Эрики чуть приоткрылись. Не глядя, она достала из сумочки длинную сигарету.

Максимов проворно вытащил зажигалку. Язычок пламени лизнул кончик сигареты.

Эрика подалась вперед, подставив взгляду тонкую кисть с острой белой косточкой и высокую грудь в глубоком вырезе платья. Медленно откинулась на спинку дивана. Бросила взгляд на Максимова, проверяя произведенное впечатление.

— Ты — археолог, Макс?

«Вот она — атака!» — мелькнуло в голове Максимова. Сунул руку в карман куртки. Первое, что попалось, оказалась фляжка, впопыхах забыл отдать Энке. Достал пачку сигарет. Закурил.

— Да, археолог. Но нетипичный.

— Это я как раз и хотела сказать. — Эрике пришлось снова придвинуться к столу, гул голосов и музыку перекричать было невозможно. — Ты не похож ни на пыльного профессора, ни на мужлана с лопатой. На какой эпохе специализируешься, если не секрет?

— На эпохе Третьего рейха, — ответил Максимов.

Теперь настала его очередь любоваться произведенным впечатлением.

Эрика умело изобразила на лице удивление. Но в глазах на какую-то долю секунды мелькнул страх.

«А ты как думала, красавица?! Это страшно, когда рвут дистанцию», — с удовлетворением подумал Максимов.

— Я же сказал, что я нетипичный археолог. Наша экспедиция не ведет раскопок древних цивилизаций, мы ищем то, что пропало во время последней войны. Вернее, искали.

— Почему в прошедшем времени?

— Потому что теперь все — в прошлом. Никому ничего не надо. — Максимов вздохнул. — Экспедиция держится только на авторитете профессора Арсеньева, иначе давно бы разогнали. Не будь он моим дедом, я бы давно ушел.

Эрика покусывала пухлую нижнюю губку, время от времени бросала на Максимов настороженный взгляд.

«У тебя три варианта: среагировать как женщина, или как журналистка, или как сообщница Леона Нуаре. Выбери последний, ближе к цели», — мысленно подсказал ей Максимов.

Зрачки Эрики вдруг расширились, затопив черным синюю роговицу глаз.

* * *
…Странник почувствовал острый укол в переносье. Жгучий луч буравчиком вошел внутрь, стал тыкать в беззащитный мозг. Странник понял, еще секунда, и по этому лучу, как по проводам, из головы перекачают все, что в ней хранится. Все, до последней, самой тайной мысли. Ему довелось испытать и пережить многое, но такое над ним проделывали впервые. И как защититься от луча, сканирующего мозг, он просто не знал. Неожиданно луч вынырнул наружу, наискосок царапнул по лицу и пропал…

К столику подошла Карина. Эрика повернула к ней голову и удивленно вскинула брови.

Карину эскортировал скандинавского типа мужчина с лицом счастливого алкоголика. В руках он держал бутылку шампанского и три бокала. Энтузиазм на его розовом лице пропал, когда Карина села рядом с Максимовым. Скандинав с тихой надеждой перевел взгляд на Эрику

Карина бойко затараторила по-французски. Мужчина поставил бутылку и бокалы на стол, кивнул и удалился с видом ребенка, которого не пустили в песочницу.

Эрика прыснула, закрыв ладонью глаза. Ей перевода не требовалось.

Максимов повернулся к Карине.

— И что ты учудила на этот раз? — По инерции продолжал говорить на английском.

— Просто решила попутно купить нам выпить, отметить знакомство. А там боров в бабочке начал требовать с меня водительскую лицензию. Пришлось обольстить этого шведа. Он так возбудился, что сначала денег брать не хотел. А использовать его в качестве официанта я не хотела. Он сам поперся. — Карина перевела дух и с невинным видом спросила: — Как ты думаешь, он не очень обиделся?

Максимов едва смог подавить улыбку

— Догони и спроси.

— Никуда я не пойду — Карина обхватила его руку На секунду прижалась щекой к плечу. — Соскучилась. Ты все дела закончил?

— Надеюсь, да.

— Тогда разливай.

Шампанское полилось в бокалы. Эрика пригубила. Карина с Максимовым по-русски сразу отпили больше половины.

— У нас оно считается вином праздника. Я слышала, что русские пьют шампанское по поводу и без повода. Это правда?

Максимов никогда не упускал случая поиздеваться над снобизмом иностранцев.

— Еще одно наследие сталинизма, — с печалью изрек он.

Эрика, естественно, таких тонкостей истории страны, где якобы по столице до сих пор бродят медведи, не знала и недоуменно вскинула брови.

— Великий вождь провозгласил, что советский народ должен свободно пить вина, ранее доступные только эксплуататорским классам. Пришлось выполнять. Тогда с этим делом было строго. Знаете, конечно: ГУЛАГ, КГБ и Берия. — Максимов намеренно употребил ходовые штампы. — Но народу это понравилось. Главное, полностью соответствует широте души. У нас же, если сели пить, значит — праздник.

— Да, как пьют русские, мне рассказывали. — Эрика продемонстрировала свое знание России. Услышав набившие оскомину штампы, сразу же нащупала почву под ногами

— Кто? — как бы вскользь поинтересовался Максимов.

— Друг. Он несколько раз бывал в России.

— Если он не только смотрел, но и участвовал, остается только позавидовать его здоровью.

— О, с этим проблем у него нет. Он — военный журналист.

Взгляд Эрики сделался манящим, как у кошки, ждущей мышку у норки.

«Все!» — с удовлетворением подумал Максимов. И тут ой ощутил острый каблучок на своей ноге. Карина с невинным лицом подставила свой бокал.

— Предлагаю быстрее допить и двинуть отсюда. Эрика, наши планы не изменились?

— Спросим Максима. — Эрика пригубила шампанское, предоставляя право вопроса Карине.

— Мы хотим потанцевать. Эрика знает хорошую дискотеку.

Максимов посмотрел на женщин и понял, что решение изменить уже не удастся, как приговор, вынесенный заочно.

— Девчонки, может, что-то другое придумаете? — взмолился он. — Мне нельзя, у меня от «экстази» изжога.

Шутку оценили. Но приговор оставили в силе.

Немецкая дискотека переживала бум латиноамериканских танцев. Мужики выделывались под Рикки Мартина, особенно забавно это выходило у толстозадых. Женщины, как обезьянки, новому учатся быстро. Большинство извивалось телами и раскручивало бедрами так, словно родились в знойных тропиках и всю жизнь отплясывали под пальмами.

Максимов вдруг вспомнил ребят из кубинского батальона. Вот уж кто отплясывал! Казалось, все тело у них состоит из пружинок и гибких прутиков. Кубинцы заводились с полуоборота, стоило услышать музыку. Первый начинал дергаться, моментально входя в какой-то танцевальный транс, заражая им всех вокруг. Не успеешь моргнуть, как человек двадцать поднимают африканскую пыль. Они, в отличие от дискотечных плясунов, были настоящими мужиками. С горячей кровью внутри. И готовностью пролить ее за то, во что веришь.

Рядом какой-то латинос с фигурой стриптизерапрофессионально крутил в танце Эрику. Всякий раз, оказываясь лицом к Максимову, она призывно улыбалась. Латинос в узкой маечке пытался что-то нашептывать ей на ушко и бросал на Максимова испепеляющие взгляды.

«Самоубийца, наверное», — спокойно решил Максимов, дав себе слово, если что случиться, не калечить виртуоза.

Карина положила голову ему на плечо. Губы щекотали шею. Она приподнялась на цыпочках, прошептала в ухо:

— Я тебе должна кое-что сказать. Пока эта Фекла не слышит. Пойдем в бар.

Максимов не стал уточнять, почему аристократка Эрика превратилась в простонародную Феклу. Приподнял Карину за локти и легко перенес через бордюрчик, отделявший площадку для танцев от остального зала.

За барной стойкой работали исключительно чернокожие немцы.

«М-да, пора ужесточить иммиграционные законы, — подумал Максимов — Впрочем, пусть сами разбираются».

На английском со второго захода растолковал чернокожему бармену, что налить, кому и сколько.

Перед Кариной поставили стакан с коктейлем. Максимову налили пятидесятиграммовую порцию коньяка.

Вспомнив про фляжку в кармане, Максимов протянул ее бармену Втолковал бестолковому, что ее следует наполнить коньяком под завязку.

— Запасы создаем? — поинтересовалась Карина.

— Нет. Другу надо вернуть. Не отдавать же пустую. Всю заднюю стену бара занимало огромное зеркало, что позволяло наблюдать за танцующими, сидя спиной к площадке. Максимов нашел в нем свое отражение и рядом маленькую головку с гладко зачесанными черными волосами.

— Галчонок, — прошептал он.

— Что? Я не слышу — Карина придвинулась вплотную, коснувшись бедром его ноги.

— Говорю, тебе так идет. Еще не привык, но нравится. Маленькая женщина-вамп, красивая до неприличия.

— Это все Эрика. — Карина покрутила головой, разглядывая свое отражение. — Затащила в парикмахерскую. Потом помогла подобрать платье. Лучший способ забыться, кстати, — сменить прическу и накупить новых тряпок.

— Ну, у мужчин несколько иные средства. — Максимов пригубил коньяк. — Ты за что мне ногу чуть не отдавила?

— Только не думай, что от ревности. — Карина придвинулась еще ближе, положила руку на плечо и зашептала в ухо: — Я испугалась, что ты проболтаешься, что знаешь Нуаре. Она же о нем рассказывала, так? И меня выспрашивала.

— Как именно? — Максимов насторожился.

— Сказала, что пришла в парфюмерный отдел, чтобы накупить себе какой-нибудь ерунды и забыться. Говорит, что не успела прилететь из Гамбурга, как вляпалась в неприятности. На ее друга напали местные братки, и пришлось ей с Нуаре полдня просидеть в ментовке. Показания, протоколы и прочая ерунда. Короче, у них тут полный отстой по части преступности. Упоминает Нуаре и смотрит на меня, как будто я у нее сто баксов заиграла.

— Забавно. И дальше что?

— Разохалась, что я брожу по городу одна, и навязалась в подруги. А я изобразила из себя полного дауна, типа ничего не понимаю, и решила держать ее, пока ты не приедешь. Да, пока сплетничали о своем, девичьем…

— О чем, о чем?

— Глупый! О мужиках, тряпках и диетах, естественно. Так вот, она еще два раза упоминала Нуаре. Так… — Карина покусала трубочку — Вспомнила. Я рассказала, что ты археолог, а она тут же вспомнила Нуаре. Сказала, что он тоже не выползает из командировок. И имеет склонность искать приключения на свою голову. Примерно так. А теперь скажи, я умница?

— Галчонок, ты не безнадежна.

Максимов мысленно поздравил себя. Все время пути из Гамбурга ушло на вводный курс конспирации. Основными тезисами были: кругом одни враги и случайности исключены.

— И еще что скажешь? — В голосе Карины послышались хриплые нотки.

Жаркий влажный язычок скользнул по кромке его уха. Максимов вздрогнул.

И тут краем глаза заметил в зеркале отражение молодого парня, выделывающего лихие кренделя ногами. Он мелькнул лишь на секунду, но и ее хватило, чтобы сердце екнуло от близкой опасности. Под зажигательные латиноамериканские ритмы выплясывал один из боевиков Энке, тот, что прикрывал встречу в баре.

«Он единственный, кого я видел без маски. Энке профессионал, никогда бы не стал дважды светить своего человека. Значит, подает сигнал, что он рядом. Интересно, зачем?»

Максимов отстранился от Карины, пытаясь еще раз поймать отражение парня в зеркале. Но тут вырубили цветные софиты и на площадку направили мощный ультрафиолетовый прожектор. В кромешной темноте замелькали яркие фосфорные лоскутки: невидимые лучи прожигали одежду до нижнего белья. На ком оно было. От негров в баре, как от чеширского кота, остались только светящиеся улыбки. Платье Карины превратилось в мелкую сетку сияющих серебром нитей.

— Здорово? — с восторгом спросила она. Вытянула руку, показывая, что каждый волосок на коже светится фосфорным светом. — Как будто ночью в море купаешься.

«Да, концы в воду — это здорово», — холодно усмехнулся Максимов.

Притянул к себе Карину.

— Галчонок, ты Калининград помнишь?

По тому, как вытянулось ее лицо, понял, не забыла.

— Тогда ты знаешь, что делать. Что бы ни происходило, держись меня и не мешай. Я обязательно тебя вытащу.

— Мы уже успели во что-то вляпаться? — В голосе Карины было поровну страха и восторга.

— А мы оттуда и не выбирались. — Максимов сжал ее локоть. — Галчонок, улыбайся!

К ним приближалось женская фигура, затянутая в горящую зелено-фосфорную сетку. Вернее, из темноты наплывал только силуэт платья и яркий ореол волос.

Эрика упала грудью на стойку по правую руку от Максимова.

— Все, больше не могу. Воды, пожалуйста!

Чеширская белозубая улыбка подплыла к ней, невидимая рука бармена поставила стакан с пузырящейся жидкостью.

Эрика сделала жадный глоток. Поправила упавшую на лоб прядь.

— Господи, еще немного, и этот мачо взял бы меня прямо посреди зала, — достаточно громко прошептала она. — Ну и жара!

Выловила шарик льда, стала водить по шее. Максимов покосился на нее, но промолчал. Сразу же почувствовал Каринину ладонь на своем колене. Ее пальчики сначала выбили дробь, и вдруг ноготки вонзились в кожу.

— Убью, — услышал Максимов слева тихий шепот. Кого ждет мучительная смерть, уточнять не стал. Затылком уловил движение за спиной и круто развернулся на табурете.

Успел вовремя, чья-то рука тянулась к плечу Эрики. Максимов цепко перехватил кисть, зафиксировал, не доводя до болевого шока. При малейшем признаке агрессии сустав противника был бы свернут с хрустом.

В эту секунду культурно-развлекательная часть вечера под девизом «темнота — друг молодежи» завершилась. Погас ультрафиолетовый фонарь, и зал залил лунно-голубой свет. Стало достаточно светло, чтобы разглядеть пришельца.

Им оказался все тот же латинос. Максимов воспользовался случаем рассмотреть его получше. Полукровка, помесь мулата с индейцем. У себя на родине, где в цене белизна кожи, в негласной табели о рангах он стоял на предпоследнем месте. А в Европе, охочей до экзотики, пользовался спросом. Смазливое смуглое личико обрамляли длинные кудряшки. Маечка, на два размера уже нужного, подчеркивала спортивную фигуру. Парень явно круглые сутки занимался физкультурой: утром качался с гантелями, вечером устраивал танцевальный марафон, а ночью трудился над новой подружкой.

Латинос попробовал вырвать руку из захвата, на что Максимов покачал головой.

Тогда латинос затараторил на родном языке. В пулеметной очереди слов постоянно мелькали «мухер» и «мучача». Очевидно, женский вопрос для него стоял весьма остро. Жить не на что.

— Избавьте меня от него, — не оглядываясь, попросила Эрика.

Максимов привлек упирающегося пасынка Боливара поближе и тихо поинтересовался на хорошем испанском:

— Парень, хочешь проблем с русской мафией? Считай, что ты их уже получил.

Латинос, конечно же, газет не читал, но телевизор наверняка смотрел. Побледнел так, что лицом слился с лунным светом, затопившим зал.

Максимов отпустил его руку. Парень гордо встряхнул пуделиными кудряшками и моментально исчез.

В рюмке еще оставался коньяк, и Максимов им перебил неприятный осадок, оставшийся после краткого общения с латиноамериканцем.

— Что ты ему сказал, Макс? — поинтересовалась Эрика, повернувшись вполоборота.

— Понимаешь, раньше все боялись наших танковых дивизий, а теперь дрожат коленками, стоит упомянуть «братков». Как видишь, СССР нет, а угроза существует.

Для Эрики слово «братки» прозвучало как «братья». Максимов намеренно не употребил английский эквивалент, и Эрика все массой европейского снобизма провалилась в западню.

— «Братья»? Впервые слышу. Что это такое?

— Предупреждаю, это секретная информация, не для печати. — Максимов выдержал паузу и с непроницаемым лицом продолжил: «Братья» — это спецкоманды «первого удара». Сформированы по личному приказу Андропова из числа бывших уголовников. Они внедрены к вам под видом криминальных банд. Сейчас занимаются рэкетом, чтобы самим себя обеспечивать. А начнется большая война, они себя покажут! Терять им же нечего. Дома их ждут ГУЛАГ или расстрел.

— Не может быть! — выдохнула Эрика.

— Почему? Ты про русские штрафные батальоны слышала?

Эрика, не задумываясь, кивнула.

«А как не знать! — подумал Максимов. — Про то, что мы выиграли войну только благодаря штрафбатам, в перестройку горланили все демократические борзописцы. А западная пресса охотно это дерьмо перепечатывала».

— Вот «братья» и есть те же штрафные батальоны. Только состоят из диверсантов, круче ваших коммандос раз в сто. — Он с удовольствием захлопнул ловушку.

В лучших традициях идеологической войны ложь, смешанная с правдой, породила сенсацию.

Больше всего его порадовало не немое удивление Эрики, а коварное молчание Карины. Притаившись за его плечом, она все слышала, но не вмешивалась.

— Это правда? — Эрика не спускала с его лица пытливого взгляда.

— Абсолютная, — уверенно заявил Максимов. Эрика на секунду задумалась, потом просветлела лицом.

— Все. — Она пристукнула ладошкой по стойке. — Я покупаю эксклюзив на эту информацию. И не вздумай отказать!

— Макс, не продешеви, — подкинула из-за плеча Карина.

— Да, сколько заплатите? — включился в игру Максимов.

Свет в зале из лунного стал багрово-красным. Из динамиков под потолком ударили первые аккорды танго.

— О! — Эрика вскинула палец. — Плачу танцем.

Максимов почувствовал себя вкладчиком «МММ» в день ареста Мавроди.

«Черт, а как все хорошо начиналось! — мелькнула грустная мысль. — Но хитрая лисичка сиганула через капкан, и он клацнул на ноге охотника. Хоть вой, а пляши».

Он встал, подал руку Эрике, помогая спуститься с высокого табурета.

Они оказались в числе первых пар, вышедших на площадку. Эрика двигалась легко, повинуясь каждому импульсу руки Максимова. Он сразу же оценил грациозность и гармоничность движений ее тренированного тела. Подумал, что Эрика холит и гордится им, как воин своим оружием.

По молчаливой взаимной договоренности решили не выделывать мудреных па и не устраивать шоу в духе Джеймса Бонда. Тем более, что площадка быстро заполнилась людьми, и протолкнуться между молодыми девчонками в развивающихся коротких юбочках и их долговязыми партнерами не было никакой возможности.

Воспользовавшись обстановкой и тем, что притушили свет, Эрика плотно прижалась к Максимову. От ее разгоряченной кожи исходил такой убийственно возбуждающий аромат, что, войди в забитый под завязку зал герой фильма «Запах женщины», он самонаводящейся торпедой ринулся бы к Эрике.

— Что тебя связывает с этой девочкой? — прошептала она, щекоча его щеку дыханием.

— Трудно догадаться? — Максимов был уверен, что это лишь прелюдия к главному, как танец был лишь поводом поговорить тет-а-тет.

Эрика скорчила гримаску.

— Любовь — это электрический разряд. Он может сжечь или спаять намертво. Но долго держит только взаимная заинтересованность. Ну, например, деньги и молодость, положение в обществе и амбиции, болезнь и сострадание. Желание любить и быть любимым — это тоже форма взаимозависимости.

— Ты — умная женщина, Эрика. — Максимов решил, что лесть — лучший яд. — Настолько умная, что, расслышав «русская мафия» по-испански, разыграла целый спектакль.

— А ты мудрый, потому что умеешь признать поражение, — вернула комплимент Эрика, приправив и его порцией яда.

— Просто контрибуция мне понравилась.

Эрика тихо засмеялась низким грудным смехом.

— Вы — интересная пара. Но у меня сложилось впечатление, что вас с Кариной бросили друг к другу обстоятельства. Ты уже решил, как поступишь, когда их действие кончится?

* * *
— Эрика, я так далеко не заглядываю. Меня больше интересует, чем кончится сегодняшний вечер.

— А чего бы тебе хотелось?

— Чего-нибудь необычного.

Мышка высунулась из норки, и глазки у кошки зажглись от возбуждения. Но кошка не отказала себе в удовольствии еще немного поиграть.

— Любишь авантюры?

— Иногда ловлю себя на мысли, что моя жизнь — сплошная авантюра, — в тон ей ответил Максимов.

Кошка, наконец, бросилась.

Ладонь Эрики скользнула с плеча Максимова на затылок. Она наклонила его голову и прошептала:

— Тебя приглашает на встречу один человек.

— Кто? — спросил Максимов, заранее зная ответ.

— Леон Нуаре. Журналист, с которым я работаю.

— И что ему от меня надо? — для видимости поинтересовался Максимов.

— Это он расскажет сам. — Эрика загадочно улыбнулась. — От себя обещаю незабываемую авантюру.

— Карина едет с нами, — поставил условие Максимов.

— Как скажешь. Она уже взрослая девочка. — Эльза убрала руку с его затылка. — Пойдем!

Они вернулись к бару. Карина болтала с двумя кучерявыми, похожими, как близнецы, арабами. Один от нетерпения притоптывал на месте. Второй азартно жестикулировал, как бы случайно задевая руку Карины. Какой бы поглощенной беседой она ни казалась со стороны, но, как выяснилось, бдительно следила за залом. Стоило Максимову и Эрике войти в полосу света, как Карина спрыгнула с табурета, растолкала сиамских близнецов и подбежала к Максимову.

— Люди, вы как хотите, а меня эта мамба-кукарача уже достала. Поехали в другое место, а?

— Здорово! А мы это и хотели тебе предложить. — Эрика, встав рядом, положила руку ей на плечо. — Ты еще не устала?

— Конечно, нет.

— Тогда поехали. Обещаю, там будет тихо и уютно. Эрика танцующей походкой пошла первой, но не к выходу, а в дальний конец зала.

Карина, вцепившись в локоть Максимова, приподнялась на цыпочки и свистяще прошептала:

— Любовь втроем? Макс, ты извращенец.

— Клевета! — отшутился Максимов.

На прощанье боковым зрением осмотрел танцующих. Ему показалось, что вновь мелькнул профиль блондина из группы Энке.

Эрика подвела их к охраннику, подпиравшему своей перекачанной тушей стену. Она успела на ходу достать из сумочки купюру, сунула в лапу охранника. Тот медленно ощупал взглядом всех троих по очереди. Лицо профессионально не выразило никаких эмоций. Удовлетворившись осмотром, он нажал что-то за спиной и отступил в сторону. В стене приоткрылась потайная дверь.

Эрика первой шагнула через порог. Оглянувшись, махнула рукой, приглашая за собой.

Они оказались в полутемном коридоре, освещенном мутными красными фонариками. В воздухе стоял концентрированный запах марихуаны.

Карина потянула носом.

— Вау! Вот куда надо было сразу идти. А мы, лохи, столько времени потеряли.

Максимов свободной рукой шлепнул ее по попке.

Эрика приложила палец к губам и жестом показала, что дальше идти надо быстро и бесшумно.

Шума, правда, и без них хватало. Он вырывался из каждой приоткрытой двери, мимо которой им приходилось проходить. Сопение, визги, нервный смех и сдавленные стоны не оставляли сомнений, что предприимчивый владелец использует все помещения дискотеки на полную катушку.

Карина, мельком бросив взгляд в одну из комнат, сбилась с шага.

— Ни фига… Макс, я же сказала — ты извращенец. Он обхватил ее за талию, тихо прошептал:

— Как договорились, ни шагу от меня.

— Не дождешься! — парировала Карина.

Максимову подумалось, что все это напоминает интерьеры из фильмов Тарантино. Но сюжету из-за поворота должны были показаться чисто конкретные гарлемские пацаны с золотыми цепями на бычьих шеях и многозарядными дробовиками в руках. И дальше белым макакам придется попарно, по трое и по одному отдуваться за вековые страдания негритянского меньшинства.

Он заставил себя выбросить из головы фантазии и начал рассуждать:

«Если Леон прячется ото всех сразу, то лучше места не найти. Стоп, нет! Эрика здесь ориентируется, как родная. Бывала не раз. Значит, если Леон в разработке у всех сразу, то это местечко уже давно взяли на заметку. Лечь здесь на грунт мог только самоубийца. А Эрика знает, что он жив. И совсем недавно получила подтверждение, что он готов к встрече».

Максимов вспомнил, что Эрика вернулась к бару одна, латинос не проводил ее, а пришел позже. И вид у него был какой-то потерянный. Эрика вполне могла отшить его, выскочить в дамскую комнату и оттуда по мобильному связаться с партнером.

«Или партнерами, — сразу же поправил себя Максимов. — В одиночку работают только дураки. А Эрика далеко не дура. Ясно, рубит „хвост“, что же еще!»

Из последней двери, — ее успела миновать Эрика, а Максимов с Кариной только приближались, — в коридор вывалилась растрепанная девица. Наготу прикрывали лишь кожаный ошейник с острыми шипами и высокие ботфорты на острой шпильке. Девицу качнуло, еще немного, и она, рухнув, преградила бы собой проход, но чья-то рука втащила ее обратно.

— Шарман! — прокомментировала Карина. Каблучки Эрики звонко зацокали по металлическим ступенькам. Лестница уходила круто вниз и упиралась в железную дверь. Для надежности ее подпирал задом еще один охранник. Не дожидаясь, пока Эрика спустится, он уже протянул лапу. Плату здесь взимали и за вход, и за выход.

Дверь распахнулась, и в лица ударил свежий ночной воздух.

— Уф, хорошо!

Максимов успел осмотреться. Как и полагается в криминальных ужастиках, задняя дверь притона выходила на пустынный проулок. Несколько машин стояли в ряд на свободном от мусора пятачке. Суда по маркам, любители острых ощущений в деньгах не нуждались.

Эрика запрыгнула в спортивную машину с открытым верхом. Двигатель сразу же взвыл на полных оборотах. Она сорвала машину с места, как застоявшегося скакуна, развернулась, прочертив по асфальту дугу задними колесами, и ударила по тормозам, остановившись у остолбеневших от неожиданности Карины и Максимова.

Они не стали дожидаться приглашения, прыгнули на заднее сиденье. Их сразу же вдавило в кресло, на такой скорости Эрика взяла старт. Машина на крутом вираже вылетела из проулка, заметалась по темным улочкам и наконец вырвалась на проспект.

Гармошка тента наползла из-за спины, плавно раскрылась, накрыв салон кожаным пологом. Эрика сунула в щель плеера блестящий диск, и салон затопили тревожные голоса хора.

«Вагнер. „Полет валькирий“. Неплохой выбор, — подумал Максимов. — Если разобьемся, будет символично».[85]

Эрика оглянулась, на секунду блеснув улыбкой. И сразу же отвернулась, полностью сосредоточившись на гонке по ночному шоссе.

За темными стеклами недолго мелькали огни окон и фары обгоняемых машин. Все вдруг пропало. Стекла сделались непроницаемо черными — машина вырвалась из города и на бешеной скорости неслась по автобану.

Спустя сорок минут машина по дуге скоростной развязки ушла влево, на шоссе. Но Эрика и не подумала сбавить скорость. Максимов обратил внимание, что она смотрит не на асфальтовое полотно, а в зеркало заднего вида. Дорога шла в гору, и Эрике, должно быть, отлично было видно, сколько машин свернуло вслед за ними и вытянулось в цепочку горящих фар.

Миновав подъем, Эрика сбросил газ, и машина покатила под уклон, против всякой логики медленно сбавляя скорость.

Эрика резко вывернула руль, бросив машину в неожиданно появившийся отвилок. Ударила по педали газа, мощный мотор взревел на полных оборотах. Мимо стекол замелькали стволы деревьев, из-за скорости быстро слившиеся в сплошную темную массу. Дорожное покрытие и здесь соответствовало немецким стандартам качества, Максимов подумал, что такой же трюк в районе Московской кольцевой стоил бы подвески машине и сотрясения мозга пассажирам. Но оставался шанс заработать сотрясение, если не что-нибудь похуже, потому что Эрика выключила фары.

Дорога вдруг расширилась, образовав площадку для парковки. На ней Эрика с воем развернула машину, сдала задом к ограждению и выключила мотор.

Тент с тихим похрустыванием сочленений пополз назад, сложился в гармошку и ушел в люк багажника.

На пассажиров обрушилась тишина леса и ночь.

Эрика развернулась всем телом, легла грудью на спинку сиденья. Глаза ее возбужденно поблескивали.

— Испугались?

Карина, любительница ночных гонок на мокрой дороге, презрительно фыркнула.

Максимов осмотрелся. Лес подступал со всех сторон, что его вовсе не обрадовало.

— Уже приехали? — спросил он.

Эрика чиркнула зажигалкой, закурила тонкую длинную сигарету. Ее горящим кончиком указала на дорогу, уходящую в лес.

— Там охотничий домик. Километра три, не больше.

— Отлично. — Максимов обрадовался и не стал этого скрывать.

«Что за охотничий домик без пары двустволок? А то без оружия становится все тоскливей и тоскливей».

— Мы еще кого-нибудь ждем? — с подвохом спросил он.

— Нет. Надеюсь, что нет.

Вдалеке слышался шум проносящихся по шоссе машин, но ни одна не свернула в отвилок.

От сигареты Эрики шел странный цветочный аромат. Карина толкнула локтем Максимова.

— Дай сигарету, — попросила она.

Максимов достал пачку «Кэмела», в ней оставалось три сигареты. Одну протянул Карине, вторую взял сам. Пачку, хотя в ней осталась последняя сигарета, скомкал и отбросил за спину.

— К чему такие меры безопасности, Эрика?

Эрика выдохнула дым через сложенные в трубочку губы.

— Таинственность возбуждает.

Карина, зябко передернув плечами, прижалась к груди Максимова.

Эрика усмехнулась. Взяла трубку радиотелефона. Набрала номер.

— Шери? — Дальше последовала фраза на французском.

— Говорит, что все прошло хорошо, и мы уже близко, — шепотом перевела Карина. — Лично меня эта кошка уже достала. А ты как?

— Еле держусь, — с улыбкой ответил Максимов. Карина задохнулась от возмущения и боднула его в плечо.

— Галчонок, ревность не красит женщину.

— Зато классно разукрашивает мужчину, — проворчала Карина. Острыми коготками царапнула ему руку.

Эрика положила трубку. Последний раз затянулась сигаретой, далеко отбросила окурок в темноту.

— Если не пропало желание, едем. — Она взялась за рычаг коробки передач.

Максимов приготовился к следующему этапу гонки, но машина мягко тронулась с места. Тихое урчание мотора не потревожило спящего леса.

Два зигзагообразных поворота прошли на малой скорости, не зажигая фар. Лишь свернув с асфальта на утрамбованную дорожку, Эрика включила ближний свет. Мимо машины степенно поползли стволы сосен.

«Тент не опускает, чтобы продемонстрировать наблюдателю сколько человек в машине. А если он смотрит в бинокль то должен разглядеть, кто именно едет».

Крепче прижал к себе Карину Она с тревогой заглянула в его лицо.

Максимов ободряюще улыбнулся и прижал палец к губам

Лес расступился, и открылась поляна с одиноко стоящим шале.

Спецоперация

Он приказал включить фары, и теперь по лобовому стеклу Медленно ползли отражения звезд. «Мерседес» едва полз по лесной дороге. Она неожиданно расширилась, образовав площадку для парковки. Днем с нее туристы любовались видом поросших лесом холмов.

— Ну-ка, притормози, — приказал Энке.

Водитель, светловолосый парень лет двадцати, плавно нажал на тормоз.

Энке неожиданно легко для своего крупного тела повернулся, опустил стекло. Долго рассматривал площадку

— Сходи, сынок, посмотри, что там. Глаза у тебя молодые, может, и найдешь что-нибудь интересное.

Водитель вышел наружу Присел на корточки и, подсвечивая себе маленьким фонариком, стал осматривать стоянку Тонкий лучик света скользил над самой землей. Парень без напоминаний Энке передвигался так, чтобы заслонять собой свет фонарика от леса, в который уводила дорога.

«Старается, молодец, — подумал Энке, следя за действиями подчиненного. — Конечно, переживает, дурашка, что упустил клиента. Ничего-ничего, пусть пострадает. Успокаивать не буду, иначе расслабится. Это мне можно отдохнуть, потому что я рассчитал все на три хода вперед».

Он удобнее развалился в кресле, насколько возможно, вытянул ноги. Закрыл глаза. Со стороны могло показаться, что Энке задремал. Но он чутко прислушивался ко всем звукам, проникающим в салон через приоткрытую дверь. В правой руке, прикрыв полой плаща, грел пистолет. Хорошо проверенный и пристрелянный «Магнум»..

Энке открыл глаза раньше, чем приблизились шаги водителя.

— Ну?

Энке мимоходом проверил, куда смотрит парень, подходя к машине. Оказалось, как учили, косит по сторонам и контролирует пространство за машиной. Сам Энке отслеживал сектор за спиной парня.

— Свежие следы «Порше». И вот это.

Он протянул руку. Левую, как учил Энке, требуя от своих людей никогда не занимать стреляющую.

Энке сначала рассмотрел окурок тонкой сигареты с ободком помады на мундштуке. Понюхал. Крякнув покачал головой. Потом взял скомканную пачку «Кэмела». Заглянул внутрь. Хмыкнул, увидев, что в пачке осталась одна сигарета. Жестом приказал водителю сесть за руль.

Парень положил руки на руль, вопросительно посмотрел на Энке. Ждал команды.

— Что написано? — Энке поднес к его лицу пачку. — Вот здесь, мелкими буквами.

— По-русски, — после паузы ответил парень.

Энке укоризненно покачал головой.

— Вилли, ты еще молод, а весь состоишь из комплексов. Не учить русский простительно полудуркам из технической школы. Это они фыркают, когда слышат о России. Они хотят стать большими «вести»,[86] чем сам Гельмут Коль. А ты, мой мальчик, не имеешь права на историческое невежество. Поэтому обязан знать язык страны, играющей не последнюю роль в мире. Предали они нас или нет, не суть важно. Пока у русских миллионная армия, не знать их язык — глупо. — У Энке было правило критику заканчивать похвалой, поэтому он сбавил тон и уже мягче продолжил: — Но ты молодец, что не притащил весь мусор, что там валялся. Отобрал только то, что нужно. Окурок еще мягкий, не так ли?

— Да. И помада на фильтре еще мажется.

— А шансов найти здесь пачку «Кэмела», выпущенного в России, — один к тысяче, — закончил за него Энке. Развернул на коленях карту, подставил под свет приборной панели. — Так, если не решили устроить пикник под открытым небом, во что я с трудом поверю, то… — Он пальцем обвел круг на карте. — Вот это шале, больше негде.

— Проверить по прибору? — спросил Вилли, указав на коробку с зеленым окошком дисплея, лежащую между сиденьями.

Энке не обратил на его слова никакого внимания. Его толстые сильные пальцы стали выбивать мерную дробь по подлокотнику, потом раздался шлепок широкой ладони.

Энке набрал номер на мобильном телефоне.

— Здесь Курт. Ребята, бросайте все. Срочно высылайте аварийную бригаду со всем необходимым «инструментом». Жду вас в пункте «восемь-тридцать один» через сорок минут. Он отключил связь.

— Вилли, сдай задом и поставь машину на площадке. — Он дождался, когда водитель выполнит маневр, и отдал следующую команду: — А теперь выйди из машины, спрячься в кустиках и держи пистолет наготове. И не вздумай появляться, пока не убедишься, что подъехали наши.

— Да, герр Энке.

Парень бесшумно закрыл за собой дверь и растаял в темноте.

Энке набрал новый номер.

— Привет, друг мой. — Он, как и абонент, говорил по-русски. — Час ночи, а ты не спишь. Бессонница или работа замучила? Ах, и то, и другое. Сочувствую… Раз не спишь, тебе будет не в тягость проверить свой почтовый ящик. Я оставил для тебя конверт. Думал, ты уже спишь, и не решился будить. Посмотри, пожалуйста, бумаги и обрати внимание на цифры. Знаешь, я теперь занимаюсь частным предпринимательством. Много мне не надо, десяти процентов прибыли за глаза хватит. Но расходы, будь они неладны! В общем, друг мой, сумма, что стоит в бумагах, мне очень нравится. Но я разумный человек и готов поставить вам товар за половину цены.

— Товар у тебя на складе? — после секундной заминки спросил абонент.

— Конечно. И ты сможешь в этом убедиться, как только предоставишь гарантии платежа.

— А в каком виде товар? Ну, я имею в виду…

— Подробности в обмен на гарантии платежа, — оборвал его Энке.

— Мне надо посмотреть бумаги. И посоветоваться с партнерами.

— О чем речь, друг мой! Только имей в виду, что товар скоропортящийся и покупателей на него я всегда найду. И не дыши тяжко, как мерин в гору. Это бизнес, друг мой. Не я развалил СЭВ. Тогда была взаимопомощь, а сейчас — бизнес.

— Я перезвоню утром, в одиннадцать.

— Нет. Позвоню я. В восемь. Как там говорится, кто рано встает, тому бог подает?

Он отключил связь. Бросил трубку Брезгливо поморщившись, вытер о колено вспотевшую ладонь.

Тяжело набычившись, уставился в черное стекло перед собой. Неожиданно Энке хрюкнул и всем грузным телом задрожал от смеха.

Спецоперация

Вне очереди

Сов. секретно

Москва, Центр

От источника «Матвей» получена информация о счетах Садовского Я.К., открытых с нарушением законодательства РФ в банке «БАС» (Лозанна, Швейцария). По предоставленным «Матвеем» документам, в настоящее время на счете — 768992 СИНГ в указанном банке находится сумма в 482 759 долларов США.

Прошу организовать проверку данной информации.

«Матвей» заявил о готовности передать Садовского Я.К. или предоставить достоверную информацию о его местонахождении в обмен на сумму в 200 000 долларов США (наличными).

Прошу разрешения на дальнейшее использование «Матвея» в оперативных мероприятиях для поиска и задержаниям Садовского,

Берлинская резидентура СВР
Забелин К.П.

Глава двадцать первая. Домик с привидениями

Черное солнце

Комнатка помещалась под самой крышей. Потолок под углом разрезал ее пополам. В низкой части, где невозможно было выпрямиться в полный рост, всю стену занимала большая кровать. У противоположной разместился старинный шкаф и маленький столик. Единственное оконце находилось на уровне пола, и с порога Карина едва его разглядела.

— Кто здесь живет? — спросила она, озираясь.

— Дом принадлежит моим знакомым. Я здесь бываю редко, но кое-что из вещей храню, так, на всякий случай. Сейчас тебе что-нибудь подберем.

Эрика плотно закрыла дверь, подвела Карину к шкафу. Сама забралась на кровать, поджав под себя ноги.

— Выбирай, не стесняйся. И не торопись. Все равно, пока мужчины не наговорятся, на нас внимание обращать не станут.

— А мне интересно послушать.

— За ними интересно наблюдать, а не слушать. Разве не забавно смотреть, как они примериваются да приглядываются друг к другу, как олени перед турниром. Пока там трещат рога, можно спокойно отдохнуть. — Эрика вытянулась на постели. — Не беспокойся, без нас не обойдутся.

— Ты так уверена?

— А разве бывает иначе? — усмехнулась Эрика.

Карина распахнула створки шкафа.

— О, сколько тут всего! — невольно Вырвалось у нее. — И это ты называешь «кое-что»? Да тут магазин открывать можно.

— Это все тряпки, вышедшие из моды. Сама не заметила, как накопилось. Приезжаешь в одном, переоденешься во что-нибудь попроще, а потом вылетит из головы, да и забудешь здесь.

— Домик меньше всего напоминает охотничий, — обронила Карина.

— Как раз наоборот! Здесь отдыхаешь между охотами или свежуешь добычу. Шкуры, кабаньи головы и рога косуль на стенах остались от прежнего владельца. Если развешивать наши трофеи, то не останется живого места, все займут черепа мужчин и та дребедень, что вываливается из их карманов, когда они вылетают из штанов.

— Наши? Кто-то еще пользуется этим домом? — Карина оглянулась.

— Конечно. Мои подруги, подруги моих подруг. Такое тайное общество амазонок. Ты любишь охотиться?

Карина не ответила, сделав вид, что занята разглядыванием платьев.

— Конечно, после такой удачи тебе еще минимум год не захочется никого затравить. Послушайся моего совета, не отпускай его столько, сколько сможешь. Дважды подряд так не везет.

— Эрика, мы свободные люди и любим друг друга… — начала Карина.

Эрика, издав короткий грудной смешок, откинула голову на подушку.

— Свобода и любовь — это две иллюзии, ради которых люди с радостью расстаются с жизнью, — нараспев произнесла Эрика. — Не помню, кто сказал.

Карина решила сменить тему:

— А Леон немного странный. Ты его хорошо знаешь?

— Чтобы понять таких, как Леон, вовсе не обязательно прожить с ним всю жизнь. Он типичный вуайерист. Ему нравится подглядывать, когда другие совершают дурные поступки. В восемнадцать лет он записался в Иностранный легион, но вместо того, чтобы стрелять, жечь и взрывать самому, предпочел смотреть, как это делают другие, и заделался стрингером. Хорошо, что у него хватает вкуса не страдать морализаторством. Снимает только фактуру войны. С мельчайшими, просто патологоанатомическими подробностями. За это его и ценят. В пресс-бюро сидят еще худшие извращенцы, чем он. Но он своих наклонностей не скрывает. Ему, как я поняла, просто нравится амбре войны.

— Теперь понятно, почему у него такие глаза. Как у контуженного.

— Зато у Макса глаза авантюриста, — вставила Эрика. — Ты не знаешь, он не воевал? В России, как мне кажется, постоянно идет война.

— Не знаю. Он ничего про себя не рассказывает.

— А тебе не интересно? — сыграла удивление Эрика.

— Абсолютно.

— Зря. Ничто так не связывает, как хороший секс и тайна.

Карина сняла с вешалки платье из джерси кофейного цвета, приложила к себе. Вопросительно посмотрела на Эрику.

— Неплохо. Примерь.

Эрика перевернулась на живот, сладко щурясь, стала следить, как Карина сбрасывает свое черное платье. Подползла и осторожно коснулась талии Карины.

— Ой! — Карина, вздрогнув, оглянулась.

— Мне показалось, что это родимое пятно. А это… — Эрика заставила Карину развернуться к свету. — Бог мой, какая прелесть!

Она ногтем пощекотала черную ящерку, ползущую у Карины от копчика к пояснице.

— Кто сделал такую красоту? Я тоже хочу!

Карина отстранилась.

— Не получится. Художника больше нет.

Эрика подперла рукой щеку. Лежала, не спуская взгляда с Карины.

Карина натянула через голову платье, расправила складки.

— Ну как?

Эрика оценивающе осмотрела ее с головы до ног.

— Ты похожа на монашку, измученную демонами. Сейчас немного подведем глазки, чтобы стали еще больше. И можно на костер.

— Нет, краситься не буду. — Карина встряхнула головой. — Пусть кожа отдыхает.

— Завидую. Ты такая свеженькая и еще вся в пушке, как персик. Так бы и съела. — Эрика хищно облизнулась.

Карина посмотрела на дверь, потом на Эрику. Эрика встала, сбросила к ногам платье. По кровати прошла к шкафу.

— Так, что же выбрать мне?

— С твоей фигурой можно носить все, что угодно. — Карина снизу вверх смотрела на Эрику. — Шейпингом занимаешься?

— Терпеть не могу спортзалы, забитые потеющими секретаршами. Пока у меня, слава богу, есть возможность кататься на лошадях и плавать в бассейне.

Эрика сняла с плечиков кофточку грубой вязки.

— Коротковата. Но зато теплая. Будь добра, посмотри, там должна быть юбка к ней. Темно-красная. Карина перебрала вещи со своей стороны.

— Нет. Может, эта подойдет?

— Странно, куда я ее подевала? — Пожала плечами Эрика. — Вечная проблема: нечего надеть и некуда сложить. Да, вот что хотела спросить: на что ты потратишь свой миллион?

Карина замерла с юбкой в руках.

— Какой миллион?

Эрика засмеялась низким грудным смехом.

— Тот, что для нас собираются завоевать наши мужчины. Насколько я понимаю, начинается дело ценой в несколько миллионов. В Леоне я не сомневаюсь. Ты, как я вижу, абсолютно уверена в Максе. Так что, пока они думают, как откопать клад, нам с тобой, подружка, пора начинать думать, на что потратить деньги. Согласись, такой тонкий и приятный вопрос нельзя отдавать на откуп мужчинам.

Странник

Как известно, человек может бесконечно долго смотреть на три вещи: на огонь, на текущую воду и на работу других. Проточной воды рядом не было, зато за спиной Максимова горел огонь в камине, и Леону Нуаре было чем себя занять, пока Максимов работал на ноутбуке. Время от времени его взгляд, устав блуждать между огнем и руками Максимова, упирался в одну точку. В эти минуты Леон цепенел, лишь пальцы продолжали играть тяжелым перстнем. Но и эти движения были скупы и несуетливы. Так делает глубоко задумавшийся человек, а не тот, кто лихорадочно ищет выход из тупика.

«Пониженный уровень тревожности, — поставил диагноз Максимов, незаметно наблюдая за журналистом. — Такие типы, чтобы вырваться из спячки, идут на обострение ситуации, лишь тогда они ощущают полноценность бытия. Чаще всего это выглядит как не мотивированная агрессия. Но очень часто это люди с задержкой в развитии, порой даже не умеющие читать. Скудость эмоциональной сферы и низкий интеллект заставляют их искать острые ощущения в банальном насилии. Леон явно не из их числа. Функция теменного и височных отделов мозга не нарушена, это очевидно. Интеллектуален, склонен к абстрактному мышлению. Творческий, эмоционально развитый тип. Такие умеют подавлять вспышки агрессии, если они мешают осуществлению тщательно разработанного плана. И саму агрессивность объясняют соображениями высшего порядка. Классический образец серийного убийцы-интеллектуала».

Тем не менее Леон Нуаре считался признанным мастером военного репортажа. Сайт фотослужбы Франс-пресс предлагал всем желающим ознакомиться с серией снимков, за которую Леон получил международную премию. Максимов просмотрел кадры на дисплее компьютера. От комментариев вслух воздержался.

Сюжет назывался «Голод в Сомали». Худущая девчонка со вздувшимся, как у всех африканских детей, животом брела по пыльной дороге. Крупный план позволял убедиться, что девочка находится в глубоком голодном обмороке, на лице жили только глаза, отчаянно вцепившиеся в какую-то только им видимую цель. Следующий кадр увеличивал обзор, показывая, что девочка не одна. Сзади нее, опустив морды к земле, трусят всклокоченные от жары и голода гиены. Их злые остекленевшие глаза жадно впиваются в изможденную человеческую плоть. Следующий кадр: девочка, уткнувшаяся лицом в пыль, и гиены, на трясущихся ногах подбирающиеся к ней. На следующем кадре гиены вырывают клочья мяса из беспомощного тела. И последний кадр: на дальнем плане в дрожащем мареве сбившиеся в кучу гиены, на переднем — очередь скелетов, обтянутых черной кожей, у полотняного навеса. Солдат в ООНовской форме черпает баланду из котла. Сухие как плети руки подставляют банки под парящую струю варева.

Максимов представил, как витийствовали эстеты по поводу жесткой черно-белой стилистики фотографий. На них так рельефно-четко выделялись ребра растерзанной девочки, и фигуры людей казались неживыми — статуэтками, выточенными из эбенового дерева. И как философствовали салонные гуманисты, рассуждая о бессмысленности помощи международного сообщества стране, где правит голод, а не правительство. Дамы передергивали ухоженными плечиками, с возмущением вздыхая о несовершенстве мира, при этом ревниво следя, чтобы их спутник, растроганный видом чужих страданий, не выписал чек на неприличную в своей щедрости сумму.

Сам Максимов увидел для себя главное, поэтому и промолчал. Натренированным глазом прикинул расстояние от места съемки до девочки. Вышло, не более ста метров. Не такая уж даль, даже по африканской жаре. И гиены при приближении здорового сильного мужчины, он это точно знал, трусливо отбежали бы в сторону В девчонке — кожа да кости, не надорвешься. Что стоило на руках донести ее в лагерь, влить в рот глоток бульона? Ничего. Но не было бы премии за лучший репортаж года.

«А может, дело даже не в деньгах и славе? — подумал Максимов, давя в себе брезгливость. — Возможно, Леон просто стервятник. И смотрит на мир холодным глазом трупоеда, только усиленным кодаковской оптикой. Что ж, тогда такого вполне могут привечать во всех „горячих точках“ по обе стороны. Там романтиков не любят, считают за придурков. А такой там, хоть с камерой, хоть с автоматом, сойдет за своего».

Взгляд Максимова который раз за встречу упал на перстень Леона. Арабская вязь на печатке сплеталась в замысловатый узор. Прочитать зашифрованную надпись не посвященный в тайну узорчатой криптографии не мог. Но Максимов, тренируя зрительную память, старательно копировал арабские надписи на раритетах. А потом у знакомого арабиста интересовался их переводом. Сегодня он еще раз убедился, что лишних знаний не бывает.

«Моя молитва и моя жертва, моя жизнь и моя смерть принадлежат Аллаху», — гласила надпись на перстне.

«Моджахеддин из Парижа? Очень странно», — подумал Максимов.

Максимов достал из бумажника кредитную карточку, ввел ее номер в строку на дисплее.

— Не беспокойся, эта информация за мой счет, — обратился он к Леону.

— Прости? — очнулся Леон.

— Я зашел на сайт одной израильской фирмы, торгующей снимками со спутника.

— Но это безумно дорого!

— А что делать? Безумнее верить на слово, имея возможность проверить. Ты же профессионал, Леон, и наверняка трижды перепроверяешь информацию. Итак. — Максимов развернул ноутбук так, чтобы Леону был виден монитор. — Это снимок района за то число, что ты мне назвал. Стык границ Таджикистана, Узбекистана и Киргизии проходит примерно вот здесь. — Максимов ручкой указал на точку на мониторе.Картинка вся состояла из песчаной гармошки гористых кряжей с редкими проблесками зеленого цвета. — Покажи маршрут, которым вы шли к кишлаку. Как отходили. И где вас накрыли правительственные части…

Леон покачал головой.

— Ты зря потратил деньги, Макс. Никаких подробностей я не предоставлю. Дьявол, как известно, прячется в деталях. А по ним очень легко вычислить и крупно навредить! тем, кто мне доверился. Я никогда не раскрываю источники информации и не подставляю доверителей. Извини, это принцип.

Максимов окинул взглядом мощную фигуру Леона. Габаритами и упрямым выражением лица он напоминал борца-тяжеловеса.

— Леон, ты мужественный парень и любишь рисковать… Но на этот раз случился небольшой перебор. Брактеат не просто испарился, его же выкрали. Кто-то даже не побрезговал проломить голову твоему русскому партнеру.

— Скорее всего, сами русские! — выпалил Леон. — Решили зажать брактеат, чтобы не вышло большого скандала.

— Возможно, — нейтральным тоном согласился Максимов. — Думаю, ФСБ с тебя хватит. Но есть же еще хозяин «золотого запаса». Или, считаешь, он уже все забыл?

Леон тяжело засопел и принялся крутить перстень на пальце.

— Будем рассуждать здраво, Леон, — продолжил давить на нервы Максимов. — Если допустить, что где-то прошла утечка информации, то количество желающих взять тебя за горло возрастает до непросчитываемой величины. Конечно, есть надежда, что они начнут толкаться локтями и мешать друг другу. Но это лишь выигрыш во времени, а не гарантия спасения. Ты согласен?

Леон промолчал, и Максимову пришлось ответить самому:

— Спорить бесполезно. Достаточно подождать. День-другой, и самый ловкий из охотников вцепится в тебя мертвой хваткой. А как допрашивают, надеюсь, на войне ты видел не раз.

Леон щелчком выбил сигарету из пачки «Житана». Закурил. Долго щурился на огонь.

— Я не в первый раз играю в такие игры, — глухим голосом начал он. — И способы страховки уже отработал. если со мной что-нибудь случится…

— То информация попадет в прессу, — закончил за него Максимов. Иронию в голосе дозировал так, чтобы раздразнить, но не разъярить. — Для этого надо быть уверенным, что твои противники не просчитали, где ты ее хранишь. Уповать на глупость людей, спасающих свою шкуру и реноме, не приходится. И главное, где гарантии, что твою информацию опубликуют? Прости, но ты мыслишь штампами из плохих детективов. Это в них, если герой добежал до пресс-конференции, то следуют хэппи-энд и любовь на шелковых простынях с главной героиней.

Леон по-волчьи оскалился. Оказалось, он так улыбается.

— Это ты мыслишь штампами бульварного чтива! Мы живем в век технологической свободы. Пока, во всяком случае. — Он указал сигаретой на ноутбук. — За полчаса такой компьютер разошлет мой файл по всему миру. Чем тебе не пресс-конференция? Файл находится в исходящей почте в нескольких компьютерах. Рассылка произойдет автоматически, если я в условленное время не дам команду отбоя. Пока я жив и способен раз в сутки набрать код на клавиатуре, бомба не взорвется. И конечно же, остались классические варианты: нотариус, ячейка в банке и несколько доверенных лиц, которых очень расстроит моя внезапная смерть. А смерти я не боюсь. Потому что знаю, грызня между псами, что меня затравили, начнется такая, что от своры останутся только кровавые ошметки. Фигуранты этого скандала едва ли надолго переживут меня, в этом я уверен.

«Ничего не скажешь, со всех сторон подстраховался. Остается проверить, как он реагирует на стопроцентный проигрыш».

Максимов невольно бросил взгляд за спину Леона. Там всю стену занимал застекленный шкаф с охотничьими ружьями. Другого оружия поблизости не было. Если не считать кулаков, пепельницы и бутылки ликера на столе.

— Леон, я не знаю, что хранится в твоем файле. Уверен, что информация взрывоопасная. Иначе ты бы не был так уверен в себе. Я внимательно выслушал твою историю. Она красива, как восточная сказка, и правдива, как все репортажи о войне. Все сводится к принципу: «Я там был, а вы — нет. Поэтому слушайте, раскрыв рты». Но я попробую придумать свою историю, глядя на эту картинку. Обрати внимание, что буду использовать только информацию, что прочитал на сайтах информационных агентств.

Максимов подвинул кресло, чтобы оказаться боком к Леону, и стал водить ручкой по монитору.

— Итак. В районе вот этого горного селения в Таджикистане находился тренировочный лагерь боевиков. Набрали в него всякий сброд и три месяца шлифовали мозги Кораном, попутно обучая азам диверсионно-разведывательной деятельности. Инструкторами работали два афганца и узбек, служивший в ВДВ. Не придумал, а цитирую по сайту Франс-Пресс. Из того же источника нам известно что в виде выпускного экзамена группа из полсотни чело век должна была совершить рейд на территорию Узбекистана. Успешно сдавшим экзамен обещали по полторы тысячи долларов и трудоустройство в отрядах моджахеддов? по ту или другую сторону Пянджа. И далее произошло следующее.

Максимов нажал клавишу, сменив снимок на мониторе. Теперь увеличение позволяло в деталях рассмотреть все складки местности.

— Оптимальный маршрут — держаться этой дороги. Но группа сделала крюк. Возможно, инструкторы решили заставить новобранцев попотеть. А может, имели приказ оказаться в день «Д» в максимальной близости от Мертвого города. Затем, словно по команде, они резко свернули на северо-восток. И через двое суток марша уткнулись в границу Узбекистана. Далее опять цитирую сообщение Франс-Пресс. Вместо того чтобы скрытно просочиться через границу, они идут на заставу и требуют пропустить их. Естественно, узбекские пограничники гордо их послали. И группа решила прорываться с боем. Если решили сделать все, чтобы их обнаружили, то своего они добились. В район по тревоге выдвинулись правительственные части. Но и тогда наши бойцы за веру повели себя, как последние самоубийцы. Вместо того чтобы рассыпаться на группы и затаиться, они вступают в непрерывные боестолкновения и медленно отступают, как я подозреваю, по заранее разработанному маршруту. Вот здесь их окончательно блокировали. — Максимов указал на карту. — Продержали сутки под огнем, а потом высадили вертолетный десант на господствующую высоту. Через два часа все было кончено.

Максимов посмотрел на напряженно молчащего Леона.

— Только не смейся, Леон! Но, если верить официальным источникам, один из оставшихся в живых задержанных на допросе показал, что группа шла свергать президента страны. Со времен Че Гевары на моей памяти это единственный случай[87] такой политической наглости. Только представь, пятьдесят подростков с автоматами идут рейдом на столицу! Тем не менее в этом абсурде есть логика. Если допустить, что плохо подготовленных бойцов, а фактически — смертников использовали для отвлекающего маневра.

Леон не смеялся. Он хищно скалился, зло терзая зубами фильтр сигареты. Максимов успокоил себя тем, что шариковой ручки в стальном корпусе вполне достаточно, чтобы одним ударом купировать возможный всплеск агрессии Леона.

Но Леон быстро взял себя в руки. Выдохнул, расслабленно откинувшись в кресле.

— Фантазируй дальше, — разрешил он.

— Только перед этим один вопрос. Хочу убедиться, что ты действительно входил в группу захвата. Вы выдвигались к Мертвому городу скрытно, как я понял. Шли шесть суток. Вопрос: через сколько часов делались привалы?

Леон с нескрываемым подозрением посмотрел на Максимова. Не удержался и бросил взгляд на монитор. Этого быстрого движения глаз хватило, чтобы Максимов рассмеялся. Он хлопнул Леона по напряженному плечу.

— Можешь не отвечать! И так ясно, что группа шла с интервалами, соответствующими пролету спутников-шпионов над районом. Вопрос, откуда у командира взялось расписание, задавать не буду Это военная тайна, в которую лезть не хочу.

— Такое впечатление, что ты не археолог, а профессиональный коммандос, — проворчал Леон, сверля Максимова взглядом.

— Я ученый, Леон. А ученый — это развитый интеллект, натренированный на поиск и обработку большого объема информации. Специализация роли не играет. А военное дело — такая же наука, как и все прочие. Было бы свободное время и доступ к информации, можно изучить азы любого ремесла. Так меня учил дед. Но вернемся к фантазиям. — Максимов обвел кружком сплетение тонких белых линий вокруг группы мелких точек. — Думаю, это и есть бывший урановый рудник. Или Мертвый город, как ты его называешь. В день «Д» сюда подошел отряд высоко профессиональных бойцов. Думаю, человек десять-пятнадцать, не больше. Почему? Для налета на караван из трех грузовиков с охраной больше и не надо. Вы же не собирались штурмовать Мертвый город. И от погони отрываться легче врассыпную. Кстати, о погоне. Сколько времени вам подарили эти самоубийцы?

— Откуда мне знать?! Я ведь даже не подозревал о их существовании.

— Тем не менее ты жив, а они — нет.

— Жизнь на войне покупается смертью других, — равнодушно, как о банальной истине, сказал Леон.

— Вот с этим тезисом не могу не согласиться… Ты — единственный оставшийся в живых.

Максимов взял из пачки Леона сигарету. Задумавшись, покрутил в пальцах зажигалку.

«Нестыковочка получается. Хозяин груза не мог не отдать команды взять хотя бы пару человек живыми. А уходили, если не дураки, не одной группой, а врассыпную, разбившись на тройки. Так больше шансов донести хотя бы часть похищенного. Расчет же делали на скандал, а для него, как. уже известно, хватило и одного единственного брактеата. Что-то тут не клеится», — рассуждал Максимов, забыв о сигарете.

Леон взял сигарету, потянулся к зажигалке. Максимов, очнувшись, чиркнул ею, поднося язычок пламени. В его отсвете перстень Леона вспыхнул медно-красным огнем.

* * *
…В кромешной темноте пещеры ярко вспыхнул огонь зажигалки. Язычок задрожал, стал клониться вбок. Сквозняк уходил дальше, в гулкую черную пустоту.

Перстень на пальце Муххамада вспыхнул медно-красным огнем, цвета низкого Марса на южном небе. Рядом с ним загорелась алая звездочка, и в темноте поплыл острый запах гашиша.

В темноте завозились люди, потянулись ближе к закурившему волшебную смолу, что снимает усталость и дарует видения райских кущ. Измотанные люди в кисло пахнущей козлятиной одежде хотели одного — забыться. Забыть про избитые в кровь ноги, растертые лямками плечи и пропитавшуюся потом одежду. Они уже знали, что шестеро их братьев приняли смерть, как полагается воинам, — с оружием в руках. Знали, что настал их черед. И теперь хотели хоть одним глазком посмотреть на то, что их ждет по ту сторону смерти.

«Почему нет?» — вдруг задал себе вопрос человек. И не получил на него отрицательного ответа.

Логика жизни проста: убей — и живи. А смерть третий день носилась в знойном воздухе, хлеща лопастями вертолетов. Было ясно, что их травят слишком умело, чтобы дать шанс уйти живыми. Никто из шести человек, что устроился на привал в этой пещере, не выйдет в условленную точку, где их ждет эвакуация. Да и кто сказал, что им полагается эвакуация? Никаких гарантий, что все не кончится прицельный выстрелом в затылок.

Про пещеру никто не знает. Муххамад нашел ее чудом.

Так и проскочили бы мимо лаза, в который с трудом можно протиснуться, если бы он не оступился и не упал между двумя валунами. Здесь можно отсидеться до второго пришествия. Но эти моджахеддины обязательно пойдут дальше. Они усе поклялись на Коране, черт их возьми! Но если подумать… Шесть недельных пайков и запас воды на шесть человек. Одному хватит. Так почему бы и нет?

— Ай, иншалла,[88] — произнес он вслух. Прозвучало с тем же восточным фатализмом, что до сих пор поражал его в этих людях.

Кто-то из них улыбнулся, в отсвете уголька сигареты вспыхнула белозубая улыбка. Им нравилось, что этот белый человек неумолимо становится таким же, как и они. В конце концов, этот чужак тоже шел самой короткой тропой в сады Аллаха — тропою воина.

И никто не увидел, как он вытащил из ножен нож. Было слишком темно, а лезвие ножа было черненое и не давало блика…

* * *
Закуривая, Максимов прикрыл глаза, чтобы не выдать себя.

На лестнице послышались шаги. Сверху в гостиную спускались женщины. Вечерние наряды они сменили на костюмы, более подходящие для интерьера охотничьего домика. На Карине было платье из тонкой шерсти, из-под его края выглядывали остроносые сапожки. Эрика оделась, как цыганка в фильмах Кустурицы: ярко и с бору по сосенке.

— Судя по вашим лицам, мы вовремя. — Эрика, улыбаясь, обвела взглядом мужчин.

Кресел было всего три. Карина, обойдя стол, присела на подлокотник кресла Максимова.

Эрика в кресло не села, проходя мимо Леона, потрепала его по волосам.

— Слава богу, додумался развести огонь в камине. Дом выстужен, словно сто лет тут никто не жил. Жутко замерзла!

Она встала у огня, за спиной Максимова. Он был уверен, что Эрика воспользовалась поводом, чтобы бросить взгляд на монитор.

— Если вы уже закончили, то можно будет что-нибудь приготовить на огне. У нас есть копченые колбаски.

— Я их съел, — смущенно признался Леон. — Когда волнуюсь, жутко хочу есть.

— Бедненький! Но хоть что-нибудь осталось?

— Консервы. Сыр трех сортов и вино. Эрика тихо засмеялась.

— Француз не пропадет. А как остальные?

— Лично я не голоден. Ты как? — Максимов поднял голову и посмотрел на Карину.

Странно, но смущенный вид Леона нисколько ее не забавлял. Она разглядывала его с брезгливой гримаской на лице, как смотрят на неухоженного зверя, только что выбравшегося из берлоги и отравляющего всю округу смрадом свалявшейся за зимовку шкуры.

Максимов прижал Карину за талию, привлекая ее внимание. В ответ на его вопросительный взгляд она тихо прошептала по-русски: «Потом расскажу».

Леон встал, тяжко ступая по полу бутсами, прошел к бару.

— Что будут дамы?

— А вы уже закончили? — поинтересовалась Эрика.

— Думаю, да.

«Разбежался! — усмехнулся Максимов. — Все только начинается».

— Осталось только обсудить условия, — произнес Максимов, адресуя слова больше Эрике, чем Леону.

Как и предполагал, Эрика тут же вышла из-за его спины, грациозно разбросав полы цветастой юбки, опустилась в кресло.

— Карина, что ты пьешь? — спросила она. Карина молча указала на бутылку ликера на столе.

— Леон, еще одну рюмку. А мне — мартини, — распорядилась она. С лучезарной улыбкой обратилась к Максимову: — Какие условия?

— С русскими больше никаких сделок! — подал голос Леон.

Он вернулся к столу, передал бокал с мартини Эрике. Поставил пустую рюмку. По кивку Максимова разлил ликер. Грузно опустился в кресло.

— Ты уж извини, Макс, но я не вижу мотивов для соглашения. Да и о чем договариваться? Я убежден, что профессор Арсеньев причастен к тайным операциям с культурными ценностями. Иначе ты бы здесь не сидел, я прав? Фактуры по рейду к Мертвому городу у меня достаточно, включая фотографии разгромленного каравана и кое-что из трофеев. Доказательств хватит и без брактеата. А то, что русскому проломили голову, лишний раз свидетельствует, что скандал уже достиг определенного градуса. Сейчас эту сенсацию у меня оторвут с руками.

Максимов намеренно проигнорировал выпад Леона и все внимание переключил на Эрику. Она тоже не сводила с него глаз. На лице удерживала выражение вежливого внимания, но он чувствовал, что ее интерес гораздо глубже, чем она хочет показать.

— Эрика, зачем красивой, самодостаточной и умной женщине Пулитцеровская премия?[89]

Брови Эрики взлетели вверх.

— Ты, конечно же, феминистка, но не настолько, чтобы забыть, что ты женщина. Красивая женщина, подчеркну. Женщина, знающая силу своей красоты. К тому же слишком аристократична, чтобы встать под знамена борцов за демократию и мир во всем мире. Ты умеешь радоваться жизни и вряд ли обменяешь ее на миг дешевой славы.

Максимов почувствовал, как под его рукой напряглась спина Карины. Погладил между острыми лопатками, успокаивая.

— Вот Леон — другое дело, — продолжил он. — К риску ему не привыкать. Но ради чего рисковать? Ради идеи, иллюзий и химер? Так это удел пушечного мяса, а не умного человека. А ты умен, практичен и расчетлив, Леон, если с такой профессией сумел до сих пор остаться в живых. Видишь, я высокого мнения о тебе. — Максимов сделал паузу, пригубив ликер. — Несмотря на то, что ты посмел спекулировать добрым именем моего деда.

Леон нахмурился.

— Профессор Арсеньев скомпрометирован — это факт, — с нажимом произнес он.

— До встречи с тобой меня это тревожило. А теперь — нет. — Максимов перевел взгляд на Эрику, вновь обращаясь только к ней. — Позволю себе процитировать Генри Киссенджера:[90] «В политике есть принципы и есть национальные интересы. Плохо, когда в угоду принципам жертвуют национальными интересами». А так как я сам себе государство, то мои личные интересы доминируют над моральными принципами. Родственные отношения — это лишь принцип. Но есть личные интересы. Я ясно выразился?

Леон бросил на Эрику недоуменный взгляд. А она расхохоталась, закинув голову.

— Браво, Макс! Зверь почуял добычу, не так ли? — Она отсалютовала Максимову бокалом с мартини. — Леон, что ты выпучился? Макс же ясно сказал, он хочет свою долю.

— И не от Пулитцеровской премии, естественно, — вставил Максимов.

— Один уже просил долю. Сейчас лежит с пробитой головой, — пробурчал Леон.

— Надеюсь, что мне повезет. Как до сих пор везло вам, — парировал Максимов. Он поднял взгляд на Карину. — Похоже, моя дорогая, нам выпал шанс заработать кругленькую сумму. Дело в том, что в горах Таджикистана лежит клад. Как ты считаешь, сколько нам полагается, если мы поможем его откопать?

— Пятьдесят процентов, — не задумываясь, ответила Карина.

— Устами младенца, — улыбнулся Максимов.

Эрика промолчала, пощипывая губами кромку бокала.

А Леон выпалил:

— Бред!

— Не больший, чем рассчитывать, что я поверю в сказку о том, что полтора десятка человек унесли на себе содержимое четырех грузовиков. По горным тропам, ага! — Максимов стал предельно серьезен. — Вывод: из груза взяли только самое ценное. На себе уносили лишь малую толику, чтобы подтвердить успех операции. А большая часть похищенного укрыта где-то в районе Мертвого города. Только вы, ребята, избрали весьма неудачный предлог, чтобы туда вернуться. И хозяин груза, и поставщики, и заказчик операции боятся одного — привлечь к себе внимание. Так какого черта вы решили играть в журналистское расследование? Или вы рассчитывали, что на гребне волны скандала вас принесет прямо к кладу? Как человек немного сведущий в «черном» арт-бизнесе, смею утверждать, что вы сделали все, чтобы оказаться в Рейне раньше, чем взойдет солнце. Леон набрал воздуха, готовясь что-то сказать, но Эрика резко его осадила:

— Помолчи! — Она сделала маленький глоток мартини и отставила бокал. — Если у тебя есть конкретное предложение, я готова обсудить условия контракта.

«Вот и выяснили, кто в доме хозяин», — подумал Максимов.

В Эрике, наконец, взыграла кровь предков, привыкших чувствовать себя хозяевами положения, как бы ни складывались обстоятельства.

Спецоперация

В чаще леса воздух сделался густым и влажным, как в остывшей бане. И пахло так же: сырым деревом и раз мокшей хвоей. Стало труднее дышать. Впрочем, это Энке списал на нервное напряжение. В движении оно, он знал, не так бы чувствовалось, а стоять на месте, прислушиваясь к ночным шорохам, — пытка.

Он невольно позавидовал молодым, тем, что сейчас беззвучно, ступая по-кошачьи, крались к домику. У них уже достаточно опыта, чтобы удары сердца не ухали в груди, заглушая собой все вокруг. И они все еще молоды — могут пьянеть от ощущения предстоящей схватки. Они все еще считают, что выживает тот, у кого не дрогнет рука, у кого между мыслью и ударом проходит доля секунды.

Счастливцы!

Сам Энке давно перешел в возраст мудрости, когда знаешь, что дар предвидения важнее грубой силы, а удар надо наносить только в нужный момент, и не беда, если ждать его приходится бесконечно долго. Главное — не упустить момент.

Он стоял, прижавшись спиной к толстому стволу. Слева, сквозь редеющие кусты, в лунном свете белела колея, уводящая от асфальтовой дороги к охотничьему домику. Сам домик отсюда не был виден, Энке не решился приблизиться: ходить так же бесшумно, как молодежь, уже разучился.

Энке посмотрел на светящийся циферблат часов. Прошло десять минут, как фигуры в черных комбинезонах растаяли в темноте. Сейчас наверняка его люди взяли дом в кольцо и медленно подкрадываются к рубежу атаки.

Энке достал мобильный телефон. Нажал первые три цифры кода. И остановился.

— Черт! — прошептал он. — Тебе действительно пора на пенсию. Забыть семь цифр, это надо же!

Пришлось лезть в карман за визиткой. Плащ заскреб по шершавому стволу, зацепившаяся за рукав ветка, выгнувшись, тихо треснула. Энке замер.

«Хорошо, что старых мозгов хватило остаться здесь и не соваться дальше! Шума наделал бы, как медведь».

В зеленом свечении дисплея он рассмотрел номер на карточке. Быстро потыкал пальцем в кнопки набора. Плотно прижал трубку к уху.

— Еще раз здравствуй, друг, — пришлось говорить шепотом и по-русски. — У тебя осталась моя вещица. Я зайду через пару минут и заберу ее.

Он отключил связь.

Что-то больно кольнуло в шею. Так, что Энке не удержался и хлопнул ладонью, накрыв место укола. Боль не утихла, жаркой волной хлестнула к плечу и дальше, вниз — к сердцу.

Энке поднес ладонь к лицу. Пальцы были измазаны чем-то черным.

«Для комара многовато. Клещ, наверное», — подумал он.

И тут горло сдавила судорога, Энке широко распахнул рот, пытаясь вздохнуть, но не смог.

Последнее, что он увидел, была темнота, которая начала сгущаться, принимая очертания низкорослого худого человека.

А потом темнота залепила глаза…

Черное солнце

Энке оказался слишком грузным, чтобы подхватить его на руки. Поэтому Сакура прижал его спиной к дереву и придерживал, позволяя телу скользить вниз по стволу. Энке оседал на ослабевших ногах, яд еще не сделал мышцы каменными, он лишь сжал в комок сердце и сдавил горло.

Уложив Энке на траву, Сакура первым делом вытащил из его скрюченных пальцев мобильный телефон. Отщелкнул заднюю крышку, отсоединил пластинку сим-карты. Все, что хранилось в памяти телефона, теперь стало трофеем. Сакура пошарил по внутренним карманам одежды убитого. Нашел записную книжку. Вместе с сим-картой спрятал за пазухой комбинезона.

Опустился на колено, пошарил рукой в траве. Нашел визитную карточку, прочел надпись на ней. На секунду замер. Приняв решение, спрятал карточку в свой карман.

Напоследок дунул на веки Энке. Тонкая кожа не дрогнула.

Сакура выпрямился. Встал лицом туда, где в темноте чувствовал движение. Вытянул руки с загнутыми вверх ладонями.

«Раз. Два. Три… Еще двое. Еще… Всего — девять человек».

Сакура взмахнул руками, резкими ударами ладоней прочертив в воздухе иероглиф «невидимость».[91] Упав на одно колено, Сакура замер.

Через несколько секунд луч лунного света вынырнул из-за ствола. Серебристый свет залил траву, четким контуром высветил безжизненное тело Энке. Только Сакуры уже не было. Он растворился во влажном воздухе, ничем не потревожив ночной тишины.

Глава двадцать вторая. Удар хвостом дракона

Странник

Звонок среди ночи — к беде. Люди спят, а лихо ходит тихо только ему ведомыми тропками, на крысиных лапках вползает в тихий дом и режет тишину по живому телефонным звонком. Даже если ошиблись номером, все равно еще долго екает сердце, лежишь и перебираешь в голове, что же могло случиться, если бы не пронесло.

На лицах Эрики и Леона застыло немое удивление.

Телефон продолжал пиликать в полной тишине. Было слышно, как потрескивают дрова в камине.

Карина потянулась, опершись на плечо Максимова, достала из его куртки, висевшей на спинке кресла, мобильный. Вложила в подставленную Максимовым ладонь.

Он кивком поблагодарил ее.

— Слушаю, — со сдержанным раздражением бросил в трубку.

Связь была отличной, но абонент говорил тихим шепотом, и Максимов, поморщившись, плотнее прижал трубку к уху

— Дружище, ты не в курсе, как я понял. Между прочим, я сейчас в Германии. И давно сплю. Вот-вот… Буду в Москве, позвоню. Пока!

Он отключил связь. Усмехнулся и покачал головой.

— Извините. В Москве, оказывается, тоже пьют и не спят.

Зная, что находится в перекрестье двух настороженных взглядов, Максимов удержался и не посмотрел на стеллаж с оружием за спиной Леона.

«Конечно, радиомаяк в фляжке Энке! Мог и раньше догадаться. Черт возьми, как не вовремя!»

Недрожащей рукой он поднес рюмку к губам. Сделал глоток. Слизнул с губ липкую горечь. Вернулся к прерванному разговору.

— Итак, вам решать. Но учтите, у верблюда больше шансов дойти до Антарктиды, чем у вас — оказаться в Мертвом городе.

— Образно. Но хотелось бы конкретнее. — Эрика теперь вела переговоры, не оглядываясь на Леона.

— Детали обсудим в Москве.

— Почему в Москве? — вклинился Леон.

— Во-первых, из Москвы ближе. Или ты горишь желанием еще раз переправиться через Пяндж? Если считаешь, что братья-талибы встретят тебя с распростертыми объятьями, можешь рискнуть. Но мне кажется, что они давно на тебя ножи точат.

Леон зло чиркнул зажигалкой. Закурив, шумно отвалился в кресле.

— А во-вторых, — продолжил Максимов, — здесь становится слишком опасно жить. В Москве не лучше, но там вы еще не успели наследить.

Максимов нащупал пальцы Карины, лежавшие на его плече, погладил. Накрыл ладонью запястье.

Эрика не спускала с него взгляда. Ему вновь показалось, что из ее глаз в его мозг пытается пробиться холодный синий лучик.

Но луч вспыхнул не между ними, а наискосок пересек разделявшее их пространство. И был он ярко-рубинового цвета. В клубе табачного дыма, выпущенном Леоном, отчетливо, как раскаленная струна, загорелся луч лазерного прицела.

«А вот теперь и проверим, кто чего стоит!»

Максимов щелкнул пальцами, привлекая общее внимание, указательным ткнул в луч.

Леон Нуаре не врал, на войне он бывал, реакция оказалась молниеносной.

Он толкнул в плечо Эрику, заставляя пригнуться. Сам опрокинулся назад вместе с креслом, кувырком прокатился к стеллажу с оружием.

Максимов резко рванул Карину за руку, швырнул на пол. В последнюю секунду подстраховал, чтобы не так сильно ударилась о доски. Карина даже не вскрикнула от неожиданности, мягко сгруппировалась, кувырком ушла в темный угол.

Леон распахнул шкаф. Развернувшись, бросил Максимову карабин.

Максимов поймал его в прыжке, упал, перевернувшись на спину Поднял голову Эрика все еще сидела в кресле, сжавшись в комок.

— Леон! — крикнул Максимов.

Леон в этот момент загонял патроны в помповое ружье. Понял без лишних слов: Мощным пинком опрокинул кресло вместе с Эрикой.

Максимов откатился в угол к Карине. Теперь они с Леоном держали под прицелом дверь и оба окна.

Леон тихо свистнул. Показал Максимову неизвестно откуда взявшийся пистолет. Бросил по высокой дуге.

Максимов поймал пистолет, быстро проверил магазин, передернул затвор и протянул пистолет Карине.

— Галчонок, это просто: наводишь и нажимаешь на спуск. Стреляй и ни о чем не думай.

Лицо Карины пылало ярким пятном, глаза лихорадочно блестели, губы сжала в ниточку, через расширившиеся ноздри шумно втягивала воздух.

«Неплохо, — про себя отметил Максимов. — Кровь закипела от адреналина. Хуже, если бы она зажалась в комок. Нервный ступор — стопроцентная смерть».

— В кого? — сипло прошептала Карина.

— В любого, кроме меня.

Карина посмотрела на Леона, крадущегося вдоль стены к выключателю. Потом на Эрику, распластавшуюся на полу.

По тому, как она схватила пистолет, Максимов понял, стрелять Карина будет. Попадет или нет, дело десятое. Главное, у нее хватит решимости нажать на спусковой крючок.

— Сейчас поднимешься наверх, запрешься в спальне.

— Их там две, — вставила Карина.

— В той, где была. Ляжешь так, чтобы держать под прицелом окно и дверь. И стреляй в любого, понимаешь — в любого! — Он ободряюще улыбнулся. — Кроме меня, естественно.

Леон тихо свистнул. Поднял руку. Выждав, пока Максимов кивнет, щелкнул выключателем.

В гостиной стало темно, только красные всполохи огня танцевали на стенах.

— Пошла! — Максимов легко толкнул Карину в спину.

Горячие сухие губы скользнули по его щеке.

Тихие шаги пробежали по лестнице вверх. Скрипнула дверь. Громко щелкнул замок.

Максимов беззвучно переместился к креслу. Затаился за его широкой спинкой. Отсюда можно было держать под прицелом всех: и тех, кто находился в гостиной, и тех, кто мог пробиться в нее через окна.

Он на секунду прикрыл глаза, медленно выдохнул. На четвертом ударе пульса сознание померкло. На его место из глубин поднялись рефлексы воина.

Никто из находящихся в комнате не заметил произошедшей в нем перемены.

А Странник сейчас ощущал нервные токи, пронзающие мир вокруг. Мир, сузившийся до поля битвы.

Он нутром чувствовал, как неотвратимо надвигается смерть. Крадется по мягкому ковру из мокрых хвоинок.

Сторожко ставит легкие ступни, стараясь не потревожить напряженную тишину ночи. И рукава ее черных одежд мокры от недавно пролитой крови…

Черное солнце

Перчатки и края рукавов промокли от крови. Она хлестала из распоротого горла человека, бьющегося в объятиях Сакуры. Конвульсии были настольно сильными, что Сакуре пришлось изо всех сил прижимать его к себе. Мужчина был намного выше и тяжелее Сакуры, бронежилет и снаряжение добавляли веса, и Сакура с трудом удерживал на весу его тело, стараясь не дать судорожно вздрагивающим ногам проскрести по сухому валежнику. Наконец конвульсии ослабли, только слабые токи пробегали по мышцам мужчины, сделавшимся кисельно дряблыми. Сакура осторожно опустил безжизненное тело на землю.

Это был третий, последний в группе огневой поддержки.

Стратегия войны подобна японским шахматам го, основные приемы давно всем известны, как классические партии, принципиально новое придумать невозможно. Да и не станет профессионал тратить силы и время понапрасну, он пойдет к победе хорошо отработанным путем. Скучновато, но зато — надежно.

Сакура без труда разгадал стратегию Энке, стоило бросить взгляд на охотничий домик.

Он стоял в центре небольшой поляны. Скрытно выдвинуться к дому можно было только со стороны пристройки — гаража. Если пробираться от опушки леса, ориентируясь на дальний правый угол дома. то оказываешься в мертвом секторе, не просматриваемом и не простреливаемым из окон. У глухой боковой стенки гаража группа захвата может перевести дух и собраться перед последним броском. А дальше, разбившись на тройки: пара идет вперед, один страхует со спины, — прокрасться к воротам гаража и дверям дома. Тихо взломать гаражные ворота, проскользнуть внутрь — и по сигналу, с двух сторон, — на штурм…

Сакура двигался по часовой стрелке, по очереди снимая стрелков, державших на прицеле фасад, левую стену и тыл дома. Теперь группа захвата, что притаилась на опушке по левую руку от него, была полностью беззащитна. Никто ее не поддержит огнем. Оставалось только ждать, когда противник сделает свой ход в абсолютно обреченной партии. До последней секунды он будет уверен, что все развивается по его замыслу, и победа сама идет в руки. В этом и состояло тонкое удовольствие, доступное только истинным мастерам стратегии: продолжать игру с проигравшим и вести беседу с приговоренным к смерти.

Обо всех, оказавшихся в этот час в лесу, Сакура думал, как о мертвецах. Какая разница, что некоторые уже умерли, не осознав этого, а другие считают себя живыми, хотя давно уже мертвы? Люди тешат себя иллюзиями, цепляются за них или с легкостью меняют одни на другие. Между тем, единственной абсолютной реальностью в этом мире является смерть. Можно сомневаться в чем угодно, но только не в неизбежности смерти. Она обязательно придет, ждешь ты ее или нет. Признавший эту очевидную истину живет без страха, умирает без стона и убивает без трепета.

Сакура вытер о колено измазанную кровью ладонь. Поднял винтовку убитого. Проверил, есть ли патрон в патроннике.

Приклад удобно лег в ложбинку на плече. В ночной прицел отчетливо просматривался сам дом и фосфорно-зеленая трава вокруг него. В кустах зашевелились темные тени.

Сначала одна пробежала через поляну и отчетливым силуэтом человеческой фигуры проступила на белой стене гаража. Следом, цепочкой, бросились остальные.

Сакура сопровождал их, ведя перекрестьем прицела. Насчитал девять человек.

У трупа, лежавшего у ног Сакуры, из уха вывалился микронаушник, из него тихий мужской голос прошептал:

— Айн, цвай, драй. Ахтунг!

Старший группы захвата предлагал своим стрелкам изготовиться. Сакура усмехнулся.

Группа захвата в окуляре прицела смотрелась темным комом с шевелящимися шишечками голов. Сакура пошарил перекрестьем по ним, пытаясь угадать, кто же сейчас говорил по рации.

Вдруг из темной массы вверх выскочила тень, взлетела на покатую крышу гаража. Сжалась, превратившись в маленькое пятно, и поползла к скату крыши дома. Еще бы немного — и пятно ушло в тень.

Сакура быстро разгадал маневр. Командир решил одного боевика послать по крыше к окошку спальни. Тот, кто проникнет в дом через спальню, сможет держать под прицелом всю гостиную. Замысел неплохой, дом будет атакован одновременно с трех точек. Впрочем, это лишь импровизация обреченного. Красиво, но на исход партии повлиять не в силах.

Сакура навел перекрестье на тень на крыше. Дважды нажал на спуск. Винтовка два раза слабо ударила в плечо.

Человек на крыше вскрикнул и кубарем скатился вниз.

Выстрел Сакуры был командой для его стрелков. Один бил со стороны фасада, отстреливая тех, кто успел повернуть за гараж, второй лежал в нескольких метрах от того места, откуда вышла группа захвата, и они у него были как на ладони. Винтовки с глушителями работали беззвучно, в прицеле Сакуры лишь вспыхивали ярко-зеленые огоньки.

Группа захвата поняла, что нарвалась на засаду, стала огрызаться короткими очередями. Не таясь, вскрикивали и громко стонали от боли. Только их автоматы работали бесшумно. Над лесом раздавались лишь очереди глухих хлопков, словно ветер доносил откуда-то издалека тарахтение застрявшего в грязи мотоцикла. Боевики Энке поливали опушку свинцом, надеясь подавить невидимого снайпера. А он четко посылал пулю за пулей в живые мишени.

Сакура наблюдал в прицел, как гасли и больше не вспыхивали огоньки пламени, вырывавшиеся из стволов группы захвата.

На тыльной стенке гаража появились две тени, прижавшиеся друг к другу. Кто-то вытащил из-под огня товарища.

Сакура навел прицел на раненого.

Первую пулю положил ему в грудь, две — в голову того, кто его поддерживал. Рухнули оба, гулко ударив спинами по стене гаража.

Сакура нажал тангенту на своей рации. — «Лотос», «Лилия», стоп, — скомандовал он. Огоньки в прицеле сразу пропали. Снайперы прекратили огонь.

Ни на поляне, ни на опушке не было слышно ни звука. Ничего не потревожило обрушившейся с неба тишины. Но Сакура знал, сейчас его снайперы ползут к дому. Еще немного, и их рукава тоже станут мокрыми от крови…

Черное солнце

Срочно

Конфиденциально

г-ну Хиршбургу

Акция по плану «С» успешно завершена. Объект «Урсус» и его группа в количестве тринадцати человек ликвидированы.

Агенты «Лотос» и «Лилия», принимавшие непосредственное участие в акции, мною ликвидированы.

Сакура
*
Срочно

Конфиденциально

г-ну Хиршбургу

Установлено, что за время, непосредственно предшествовавшее акции, с мобильного телефона «Урсуса» был произведен звонок по известному нам номеру, принадлежащему Забелину К.В., установленному сотруднику резидентуры СВР, работающему под дипломатическим прикрытием. Последний звонок произведен по номеру мобильного телефона с кодом Москвы, предполагаю — принадлежащим «Мангусту».

Видеозапись встречи «Мангуста» с агентом «Мисти» и материалы, добытые «Сакурой», немедленно направляю в Ваш адрес.

Жду Ваших указаний.

Иоганн Блюм

Глава двадцать третья. Нас не догонишь

Странник

Максимов с первого взгляда не узнал Энке, настолько смерть исказила черты лица. Даже в самом положении тела было что-то неестественное: Энке словно выгнул дугой эпилептический припадок.

Максимов пощупал плечо немца. Мышцы оказались каменными. Трупное окоченение развивается спустя несколько часов, а Энке двадцать минут назад был еще жив.

Максимов направил лучик фонарика на рану. У всех девяти боевиков, что лежали вокруг дома, кто-то аккуратно и умело вспорол яремную вену. Энке добивать не стали, тот, кто его убил, был абсолютно уверен в своем оружии. Ранка была точечная и не глубокая, словно укололи шипом. Кровь пошла только из-за того, что случайно был задет крупный сосуд.

«Яд, — сделал вывод Максимов. — Интересно, кто это у нас такой умелец?»

Он опустился на колено, направил луч фонарика параллельно земле. Влажный ковер из сосновых иголок был истоптан тяжелыми бутсами Энке. Следы убившего его человека читались с трудом. Он явно был легким, не более шестидесяти килограммов. И носил не более тридцать шестого размера обуви. Сама обувь была странной — подошва без рисунка и каблука.

Максимов проверил карманы Энке. Мобильный телефон не работал, стоило снять заднюю крышку, чтобы выяснить причину. Поэтому Максимов не удивился, когда не нашел записной книжки. Легконогий убийца унес с собой всю информацию, которую смог найти.

«Скольких обрадует твоя смерть и сколько будут скорбеть? — мысленно обратился Максимов к убитому. — Боюсь, что первых будет куда больше».

Он достал из кармана куртки фляжку, тщательно стер свои отпечатки, приложил к металлическому боку негнущиеся пальцы Энке, засунул фляжку в карман его плаща.

Встал, закинул на плечо ружье и, особо не таясь, пошел к домику.

Остановился на пороге, бросил взгляд на три трупа у ворот гаража. Кровь на траве в предрассветном сиреневом сумраке казалась маслянисто-черной.

— Это я! — крикнул Максимов по-английски, предупреждая о своем приходе. Толкнул дверь.

— Зачем так кричать? — громко прошептал Леон из гостиной. Свет в ней не зажигали, и по стенам все еще плескались отсветы огня.

— Да, ты прав, на кладбище не кричат.

Максимов протянул руку, помогая Эрике встать на ноги.

— Какое, к черту, кладбище? — Голос Эрики стал сиплым от пережитого страха.

— Или на братской могиле, если точнее. — Максимов перевернул кресло, легким толчком усадил в него Эрику. — Там девять трупов вокруг дома и четверо в лесу. Зрелище, предупреждаю, не для слабонервных. Впрочем, Леону не привыкать. Леон, можешь сбегать, щелкнуть их, еще один приз заработаешь.

— Иди ты… — огрызнулся Леон. Максимов пропустил ругательство мимо ушей, крикнул по-русски:

— Карина, спускайся, все кончилось.

Перевернул еще одно кресло, устроился в нем и стал протирать гладкие поверхности своего ружья.

— Что ты обо всем этом думаешь? — Эрика трясущейся рукой поднесла бокал к губам.

— Думать я буду на бегу, — ответил Максимов. По лестнице сбежала Карина. Остановилась в нерешительности на последней ступеньке.

— Не бойся, малыш. Уже все кончилось. — Максимов жестом поманил ее к себе.

Отложил ружье, взял из руки Карины, с трудом разжав ее напряженные пальцы, пистолет. Принялся тщательно полировать вороненую поверхность.

Карина присела на корточки у кресла.

— Представляешь, я видела тень на стекле. Кто-то пробирался к окну. Я хотела выстрелить… А в этот момент он закричал. И свалился вниз. Но это не я стреляла, честно!

Максимов бросил пистолет на пол, притянул Карину к себе, провел ладонью по вздрагивающему плечу.

«Если не считать лихорадочного блеска в глазах и холодных пальцев, никаких признаков стресса, — мимоходом отметил он. — Главное, что не начала палить по всем углам и не орала, как резаная».

— Не переживай. Кто-то сделал за нас всю работу Скажем ему спасибо и забудем.

— Я думала, нас убьют.

— Если честно, я тоже.

Максимов встал, прошел к камину, на ходу вытирая пальцы скомканным платком. Бросил его в огонь.

— Желающие могут оставаться, а нам с Кариной пора. — Максимов вернулся, помог Карине встать на ноги. — Эрика, как ты и обещала, вечер получился незабываемым.

Эрика издала короткий нервный смешок. Одним глотком допила мартини и со стуком поставила бокал на стол.

Карина привстала на цыпочки, прошептала что-то Максимову на ухо.

Он одобрительно кивнул.

— Леон, ты не против, если мы воспользуемся твоим мотоциклом?

Леон вышел из своего угла.

— Это не совсем удобно, — нерешительно протянул он.

— Брось ты, какие счеты между партнерами! Вечером верну.

— О! А я подумала, вы нас окончательно бросаете, — подала голос Эрика.

Максимов подтолкнул Карину к выходу; пройти в гараж можно было через кухню, примыкающую к гостиной.

Повернулся к Эрике.

— Как можно? Я только сейчас поверил в реальность клада. После таких-то аргументов. — Максимов кивнул на окно. — Тринадцать трупов — это убедительно, не так ли?

— Иными словами, наш контракт остается в силе? — Упоминание о трупах никак не сказалось на деловой хватке Эрики.

— Безусловно, — уверенно ответил Максимов. — Леон, пойдем со мной. Да оставь ты в покое ружье! Кого хотели, уже убили.

Максимов первым направился к дверям. Леон, немного помедлив, положил в кресло ружье и пошел следом.

В лесу заметно посвежело, по траве стелился легкий туман. Небо на востоке стало цвета холодной воды: прозрачное, с голубинкой.

Максимов прошелвдоль дома к воротам гаража. Указал Леону на три трупа, загородившие собой выезд.

— Давай оттащим их в сторонку.

— Может, не стоит? — Леон с сомнением посмотрел на черные разводы загустевшей крови. — Все-таки место преступления.

— Вот уж не думал, что ты решил дождаться полицию! Впрочем, дело твое. Мы на мотоцикле проедем, а как Эрика на «Порше» протиснется — ваша забота.

Леон без возражений ухватился за ноги ближайшего трупа, предоставив Максимову право тащить его за плечи, густо залитые кровью.

Тихо чертыхаясь, перенесли за угол троих. Там лежали четверо. Крови из их тел вытекло столько, что трава на два метра вокруг блестела от жирно-черной пленки.

— Всем горло вспороли, — пояснил Максимов. — Поэтому столько кровищи. Ты хоть догадываешься, кто они?

— Не имею представления.

— Смотри, пистолет-пулемет «Аграм». — Максимов носком ботинка указал на оружие, что все еще сжимал в руке один из убитых. — По снаряжению и обмундированию напоминают спецназ. Профессионалы. Но те, кто их убил, оказались на голову выше. Расчетливее, хладнокровнее и жестче. Думаю, нам крупно повезло.

Леон саркастически усмехнулся.

— Повезло, не спорь, — продолжил Максимов. — Это и дураку ясно, что действуют минимум две силы. А пока они конкурируют между собой, есть шанс увернуться от пули.

— Странно, что ты не хочешь бежать отсюда без оглядки.

— Именно это я и собираюсь сделать. Но выйти из дела — нет. Поздно. — Максимов указал на трупы. — Теперь из дела выйти можно только так.

Он прошел мимо Леона, свернул за угол. Нажал кнопку на стене. Дверь гаража поползла вверх. Не дожидаясь, пока она перейдет в вертикальное положение, Максимов нырнул внутрь.

Карина, тихо вскрикнув, отскочила за шкафчик для рабочей одежды. Она зачем-то сняла с себя платье и ничего другого надеть на себя не успела.

— Это еще что за стриптиз! — строгим голосом произнес Максимов.

Из-за шкафчика высунулась голая по плечо рука, указала на кожаный костюм, лежащий на капоте «Порше».

— Переодевайся. Я решила, если уж конфискуем байк, то в полном комплекте. Лично я не морж, чтобы в платьице на таком агрегате ездить.

Максимов, когда въезжали в гараж, лишь мельком увидел мотоцикл, стоявший в углу. Сейчас, разглядывая его элегантно хищные обводы, вынужден был согласиться с Кариной. «Хонда» с пятисоткубовым двигателем — не детский велосипед. Ветром на полной скорости прошьет до костей.

Леон за его спиной обреченно вздохнул, что Максимов истолковал как согласие, и стал раздеваться.

Он натянул кожаный комбинезон меньше чем за минуту. Тело в кризисных обстоятельствах само вспоминало армейские навыки, главное было ему не мешать, все сделает само, быстро четко и правильно.

Карина уже оседлала «Хонду». Возилась с заевшей змейкой на куртке.

Максимов подошел, рывком застегнул ее. Прошептал:

— Брысь на место!

— Но…

Прекращая дискуссию, кому сесть за руль, Максимов щелчком опустил пластиковое забрало на шлеме Карины.

Леон остался по другую сторону «Порше», и ему пришлось бросить бумаги на капот.

— Возьми, это документы на мотоцикл. И моя визитка. На всякий случай.

— Спасибо. — Максимов сгреб документы, сунул за пазуху — А где твои, галчонок? — обратился он к Карине.

Она постучала кулачком по шлему.

Из боковой двери появилась Эрика. Она успела переодеться в зеленое платье. Показала Максимову сумочку Карины. По высокой дуге бросила ее в протянутую им руку.

Максимов поймал, повесил себе на шею.

Весь лоск с Эрики сошел. Васильковые глаза поблекли, в свете мутной лампочки, освещавшей гараж, лицо приобрело нездоровый желтый оттенок. Она заученно улыбалась, но эта улыбка больше всего в ее облике диссонировала с окружающей обстановкой. Эрика поглаживала себя по горлу, словно пыталась размять застрявший в нем комок.

Леон смотрелся не лучше.

— До встречи! — Максимов надел на голову шлем, опустил забрало.

Отталкиваясь ногами, выкатил мотоцикл из гаража.

Низкое урчание мощного мотора разбудило притихший лес.

По грунтовке и асфальтовой дорожке Максимов проехал на самой малой скорости. У выезда на шоссе остановился. Достал из сумки Карины документы и кредитную карточку, спрятал за пазуху. Дал полный газ, «Хонда», как застоявшийся конь, привстала на дыбы. Карина крепче вцепилась в плечи Максимова. Вписываясь в поворот, он сорвал с груди сумочку, далеко отшвырнул в кювет.

Они пролетели мимо развязки, уводящей к Берлину. Миновав эстакаду, Максимов перестроился в крайний левый ряд, до отказа выкрутил рукоятку газа. Стрелка спидометра прыгнула к отметке двести. Пришлось припасть грудью к бензобаку, таким упругим и жестким стал напор воздуха. Карина, разгадав его замысел, протянула вперед руку с оттопыренным большим пальцем.

По пустому шоссе они неслись навстречу рассвету. К границе.

Черное солнце

Конфиденциально

г-ну Хиршбургу

«Мангуст» и «Вольхен» в 5.20 (в.м.) самостоятельно покинули объект. Отслеживание по радиомаяку невозможно. Места их вероятного появления взяты на контроль. Приняты все меры по «зачистке» объекта.

Иоганн Блюм
*
Экстренная связь

Смотрителю

Срочная эвакуация на двух человек. Документы на пересечение границы подлинные. Встреча в районе 2-56-7 «Грин».

Странник
* * *
Максимов предупредил Карину, что в этом городке в двадцати километрах от польской границы лучше говорить на английском. Русские туристы, путешествующие особняком, здесь особенно подозрительны. Приграничье испокон веку живет за счет контрабанды и контрразведки. На последнем рубеже бдительность возрастает во сто крат: здесь любой чужак видится конкурентом, подельщиком или агентом.

С тех пор, как страны СЭВ решили вернуться в лоно капитализма, у наиболее удачливых граждан возник резкий спрос на предметы роскоши, пусть и в секондхэндовском варианте. И через границы, как стада лосей на гоне, поперли косяки иномарок разной степени свежести. Законопослушный гражданин, как идеальный газ, существует только в теории. На практике даже самый рьяный патриот не упустит шанс обмануть родное государство на лишнюю сотню марок, франков, долларов или злотых.

Бизнес по экспорту авторухляди в бывшие соцстраны был циничен и прост. Хозяин машины вместе с покупателем перегонял машину до ближайшего к границе городка, получал деньги, отдавал ключи и возвращался домой своим ходом. Там он заявлял об угоне. Полиция добросовестно составляла протокол и, зевая, клала его под сукно. Потому что всем было ясно, что номера на машине давно перебиты, а сама она уже сутки как катит к Москве, где ее также никто искать не намерен, сколько ни заноси данные в компьютер. Страдали только страховые фирмы, но не настолько, чтобы разориться. Во всяком случае, крика: «Караул, грабят!» не издавали. Очевидно, негласная программа по очистке Европы от металлолома на колесах как-то предусматривала компенсацию пострадавшим. Конечно, машины угоняли и в наглую. Но таким безобразием занимались откровенные беспредельщики, которым не хватало ума научиться цивилизованным формам бандитизма.

Солнце уже поднялось на высоту, полагающуюся для десяти часов утра и по-летнему грело черепичные крыши. Пряничные домики пялили на главную улицу окошки, маленькие и тусклые, словно глазки откормленной хрюшки. Тишина вокруг стояла деревенская. Горожане давно проснулись и заняли рабочие места и наблюдательные пункты.

Максимов с Кариной сидели на открытой веранде кафе. Лениво потягивали сок через трубочки. Ждали, когда принесут заказ. После бешеной гонки по шоссе ход времени сейчас сделался ощутимо тягучим. Казалось, еще немного, и вообще остановится, увязнув в клейком сиропе провинциального утра.

Максимов не без удовольствия отметил, что у Карины стала развиваться благородная привычка хранить взаимное молчание. Трудно выносить присутствие человека, который щебечет обо всем, а точнее — о себе, любимом, когда ты молчишь. Хорошо, когда есть темы для разговора, интересные обоим, но когда можно просто молчать, думая каждый о своем, и при этом тишина не становится в тяжесть, — это счастье.

Он ожидал, что нервное напряжение у Карины выльется в водопад слов. Напрасно. Возможно, перетерпела. Мотоцикл, в отличие от автомобиля, имеет одно важное преимущество — из-за ревущего вокруг ветра говорить абсолютно невозможно. Впрочем, в молчании Карины не было ни толики упрямства или скрытого умысла. Она, как и Максимов, просто наслаждалась тишиной и покоем, словно, как и он, пришла к немудрящей истине: «К чему слова? Пронесло — и слава богу».

Кельнер принес заказ, сноровисто расставил тарелки, выдержал паузу и степенно удалился.

Карина сразу же набросилась на еду. Максимов подождал, когда закончится выпуск новостей: светящийся цветной прямоугольник телевизора, висевший над стойкой, был хорошо виден через полупрозрачные стекла кафе. Телевизионщики прозевали сенсацию. Ни слова, ни кадра о перестрелке в лесу под Берлином, ни намека на трупы арабов в доме Гаусарбайтеров.

«В августе, когда на новости сущий голод, такое невнимание к сенсации странно. Один труп утаить легко. Но тринадцать?! Положим, арабов в Берлине „зачистил“ сам Энке. А субботник кто устроил в лесу? Собрать трупы, оружие, гильзы, замыть кровь, утилизировать все так, чтобы концов не оставить. Отвести на конспиративные квартиры исполнителей. Лишних убрать, нужных увести из-под удара. Для этого нужна организация».

На секунду пред глазами с фотографической четкостью возникло мертвое лицо Энке. Максимов отогнал видение и принялся за бифштекс. Он оказался с кровью. На аппетите Максимова это уже сказаться не могло. Ассоциации и рефлексию можно оставить на десерт.

— Я видел магазинчик. После завтрака зайдем, надо купить что-нибудь из одежды. Лично я в этом комбезе чувствую себя аквалангистом без ласт.

Карина прожевала кусок мяса, проглотив, обронила:

— Жаль.

— Что?

— Байк жалко бросать. Классный агрегат.

— Ну не гнать же его через границу. С такими номерами нас не пропустят.

— Вот и говорю: жаль.

— У тебя в Москве не хуже.

— Туда еще попасть надо, — со вздохом сказала Карина. Это был первый признак постстрессовой усталости, и Максимов насторожился.

Карина отложила вилку. Подперла щеку кулаком. Отвернувшись, прищурилась на солнечный свет, разлитый по мостовой.

Максимов ел, исподтишка наблюдая за ней. Ждал. Близость смерти не проходит бесследно. Некоторые ломаются задолго до того, как опасность станет реальностью. Это худший вариант. Если не погибнут, скованные страхом, всю жизнь будут носить в себе страх. Здоровое большинство болеет страхом после. Это лишено смысла, потому что угрозы уже нет, но вполне терпимо.

— Галчонок, только честно, страшно было? — наклонившись, спросил Максимов.

Карина судорожно вздохнула и кивнула.

— Никогда не боялась так, — с трудом произнесла она. — Они так страшно кричали… И железо гаража грохотало, будто они бились об него. Это их от выстрелов так швыряло?

Максимов кивнул.

— Но страшно стало не от этого. Конечно, тоже не сахар. — Карина на секунду зажмурилась, как делают дети, вдавливая назад слезы. — Когда тень появилась в окне, я жутко испугалась. Знаешь, чего? Что не успею выстрелить первой. Никогда даже не представляла, как это страшно — бояться опоздать. А еще говорят, что в человека тяжело выстрелить!

— Теперь ты знаешь, что это страшно легко.

— Очень точно сказал: страшно и легко.

Карина поковыряла вилкой салат.

— Знаешь, Максим, никак не пойму, что со мной происходит, — задумчиво произнесла она. — Словно горная. река несет. Умом понимаю, что надо выбираться на берег. Но не хочу. И страшно, и жутко, и легкость какая-то неестественная.

— И когда это началось?

— Как папа появился, — немного подумав, ответила Карина. — А уж когда ты нарисовался, так вообще все пошло вверх тормашками. Только ты не подумай, что я жалуюсь! С вами, как… Как с «тарзанки» прыгнуть. И страшно до колик, и знаешь, что ничего не произойдет. В последнюю секунду обязательно вытащите.

— Если это комплимент, то спасибо. Только пойми, до бесконечности везти не будет.

Карина, не глядя, подняла бокал с водой, сделала глоток.

— Пока ты рядом, мне все равно.

Максимов решил, что лучше промолчать.

К кафе бесшумно подрулил «шестисотый» «мерседес». Остановился с тяжеловесной солидностью, словно адмиральский катер отдал швартовые. Из салона на мостовую вступили мужчины, такие же вызывающе элегантные, как их машина. Все были одеты в черные костюмы с черными косоворотками. Солнце играло на лакированных туфлях. Мужчины были темны лицами, черноволосы и гордо несли свои могучие, как клюв орла, носы.

«Сюда бы тех ветеранов из дивизии „Гитлерюгенд“. Стариков бы дружно кондратий хватил», — мысленно усмехнулся Максимов, рассматривая горцев.

А они дружно повернули головы налево, разглядывая «Хонду», припаркованную у тротуара. Поцокали языками. Потом медленно развернули орлиные профили, уставились на единственных посетителей кафе — Максимова и Карину. Вид затянутой в кожу Карины с низко расстегнутой на груди змейкой произвел неизгладимое впечатление. Дети гор вновь поцокали языками, но уже тише.

Пристроившись вслед старшему, гуськом поднялись по лестнице и проследовали внутрь кафе.

— Местная мафия прибыла на завтрак, — понизив голос, прокомментировал Максимов. — Куда не плюнь, всюду живет наш бывший дружный советский народ.

— А что, немцы уже вымерли? — с иронией поинтересовалась Карина.

— Можно сказать, что так. Всех пассионариев в войну повыбило. А если кишка тонка поставить чужака на место, приходится улыбаться и терпеть. В школе учила, как пала Византия?

— Византия пала под ударами османов в тысяча четыреста пятьдесят третьем, — без запинки ответила Карина.

— Вот-вот, так и учат истории. Ни уму, ни сердцу. Только кроссворды и отгадывать. — Максимов досадливо поморщился. — А погибла империя гадко. Константинополь осадили сто тысяч турок. Жило тогда в городе больше миллиона. Вместе они бы затоптали турок, как слон лягушку. Но на стены города вышла только личная гвардия императора. Сорок человек! Всего сорок против ста тысяч. Или лишь сорок из миллиона. И этот факт важнее, чем точная дата падения города. Потому что в нем отражена вся непредсказуемость и низость истории человечества. Не думаю, что им не было страшно. Только они не нашли себе оправдания и причины, чтобы не выйти на последний бой.

Карина покрутила в пальцах вилку, исподлобья посмотрела на Максимова.

— Вот ты был бы сорок первым, это точно.

— А ты?

— Что мне Константинополь? А если ты бы позвал, пошла.

Карина откинулась на спинку стула.

— Все, наелась. Теперь спать хочу. И душ не мешало бы принять.

Максимов бросил взгляд на мобильный, лежавший у локтя. Как всегда бывало, именно через секунду он и издал тихое пиликанье.

Выслушав сообщение, Максимов облегченно вздохнул.

— Порядок, галчонок. Насчет душа не обещаю, но выспаться сможешь.

— Тогда кофе не буду.

Максимов вскинул руку, подзывая кельнера. Тот уже знал, что с молодой парой следует общаться на английском. Правда, сам работник немецкого общепита был итальянцем, говорил по-английски темпераментно, но маловразумительно.

Фразу «счет, пожалуйста» он, наверно, зазубрил по самоучителю, с ней проблем не возникло. Гораздо больших усилий потребовалось, чтобы втолковать Марио, что мотоцикл нуждается в мелком ремонте. Отчаянно жестикулируя, итальянец, ломая язык и путая слова, объяснил, на какой штрассе находится мастерская, какой авенидой к ней лучше проехать и на каком кроссроуд следует повернуть. Поворачивать следовало налево, это итальянец продемонстрировал так, что чуть не смел со стола кувшин с соком. Короче, свои пять марок чаевых он отработал полностью.

«Устал я от этой европейской интеграции», — подумал Максимов.

Отсчитывая деньги, заметил, что Петрарка в белой курточке больше внимания уделяет не содержимому его бумажника, а содержимому распахнутой куртки Карины.

— Я вижу, посетителей у вас немного. — Максимов решил отвлечь не в меру похотливого кельнера.

— Си. Да. Не сезон. — Итальянец усилием воли отвел масляно поблескивающие глаза от груди Карины и преданно уставился на Максимова. — Все едут на юг. На восток только грузовики. И автобусы с туристами. Но они редко останавливаются у нас. Вы на восток?

Кельнер явно вспомнил, что информация тоже стоит денег. А пару марок еще никому не порвали карман. На кого он работал: на контрразведку НАТО, на Интерпол, на чеченских джентльменов или братков из Зеленой Гуры — черт его разберет. Скорее, на всех сразу.

— Это зависит от приговора вашего автомеханика, — уклончиво ответил Максимов. — Как ты сказал, его зовут?

— Герр Бауэр, сэр.

Итальянец развел локти, как дирижер, приготовившись выписывать в воздухе пасы руками, по новой объясняя, где обитает герр Бауэр, но Максимов встал.

Следом поднялась Карина. Итальянец резвым скачком оказался у нее за спиной, сделал вид, что помогает отодвинуть стул. При этом он скороговоркой бормотал что-то на смеси итальянского и немецкого. На такой же тарабарщине, наверно, общались с дамами варвары, понахватавшиеся в разрушенном Риме азов галантности.

«Перевозбудился, бедолага. Вот кому душ холодный нужен», — подумал Максимов.

Он не мог не признать, что вид Карины, туго затянутой в тонкий кожаный комбинезон, способен лишить покоя любого. Словно подтверждая его мысль, из кафе донеслось дружное цоканье языков.

А в Карине, несмотря на усталость и пережитое, проснулись женское коварство и хулиганская натура. Она, обходя стол, задержалась напротив итальянца, потерла пальчиком лацкан его форменной куртки.

— Белиссимо! Шикарная курточка, — проворковала она.

И бодро сбежала вниз по лестнице, громко цокая коваными бутсами.

— А воздушный поцелуй на прощанье? — подсказал Максимов, готовясь завести мотор.

— Перебьется, — ответила Карина, усаживаясь за его спиной. — Хватит с нас трупов.

«Не зарекайся», — мысленно суеверно возразил Максимов.

Мастерскую герра Бауэра они нашли быстро. Она оказалась на соседней улочке. Для ориентира и рекламы над воротами висели два колеса: каретное — как дань традиции, и автомобильное — как торговая марка.

Герру Бауэру пришлось полчаса объяснять, что мотоцикл нуждается в мелком, но гарантийном ремонте, каковой он обеспечить не сможет. Поэтому «Хонда» останется у него на день, за отдельную плату, конечно же, а вскоре либо сам англичанин, либо его черноволосая подружка, либо владелец собственной персоной приедут и, конечно же, доплатив за неудобство, отгонят мотоцикл в Берлин. Уяснив это, герр Бауэр больше вопросов не задавал. «Легенда» была не хуже других, тех, с которыми появлялись в его гараже машины, потерявшие владельца, но еще не объявленные в розыск. В том, что герр Бауэр подрабатывает перебивкой номеров, Максимов не сомневался. А чем еще заработать на жизнь автослесарю в приграничном городке?

В крохотном магазинчике они купили одежду. Решили особо не привередничать и ограничились джинсовыми комплектами. Во-первых, практично. Во-вторых, наличных хватило и не пришлось светить кредитку.

Максимов был уверен, что их все еще ищут в Берлине. Гостиница оплачена на три дня вперед, вещи остались в номере, заказаны билеты на самолет. Кому придет в голову, что они на сумасшедшей скорости рванули к границе? Возможно, и придет. Но эту догадку он собирался подтвердить только через несколько часов, позвонив Леону и дав адрес автомастерской.

А в это время тяжелый трейлер, что ждет их сейчас на окраине городка, будет нестись по Польше.

Глава двадцать четвертая. Отчет о командировке

Странник

Экстренная связь

Навигатору

Эвакуация прошла успешно.

Расчетное время прибытия в Москву — 18.00.

Требуется личный контакт.

Странник
* * *
Тело Карины сделалось невесомым. Она лежала на Максимове, вытянувшись во всю длину, плотно прижавшись, руки крепко обнимали его за шею. Их дыхание попало в такт, и на бесконечное мгновенье они стали одним целым.

Максимов первым вынырнул из сладкого забытья. Осторожно повернул голову, чтобы мокрая прядка Карины не щекотала щеку.

Карина тихо простонала и еще крепче прижалась к Максимову.

— Ты всегда спишь в ванне? — спросил он.

— Ага. Я же Рыба, — слабым голосом ответила она. — Классно, так бы и лежала всю жизнь.

— Может, переберемся в спальню? — предложил Максимов.

— Не-а. У меня все кости болят.

* * *
На автофургоне они пересекли Польшу, дождались рассвета на пограничном пункте, без задержки прошли белорусскую таможню и в составе каравана из пяти машин за двенадцать часов, ни разу не сделав привал, пронеслись до Москвы. Большегрузные трейлеры вели себя на дороге, как при наступлении: жарили на предельной скорости, предоставляя автомобильной мелюзге самой уворачиваться от сокрушительной мощи многотонного исполина. Карина сразу же забралась на откидной диванчик позади кресел, задернула шторку и уснула мертвым сном. Максимов всю дорогу не спал, развлекая словоохотливого водителя и его напарника.

И теперь, стоило закрыть глаза, перед взором опять начинала мелькать серая полоса дороги.

— Самое интересное проспала, — сказал Максимов.

— Что? — не открывая глаз, спросила Карина.

— Дорогу

— Вот уж чего насмотрелась! Только я сама рулить люблю. А пассажиром не интересно. Будто за ручку ведут, как маленькую, не спрашивая, хочешь или нет. И кстати, женщине, чтобы хорошо выглядеть, надо спать не меньше десяти часов в сутки. Вот ты хочешь, чтобы я хорошо выглядела?

— Конечно.

Карина оттолкнулась от края ванны, села, прижав Максимова ко дну. Завела руки за голову, приглаживая волосы.

— Ну как? — поинтересовалась она, хитро поблескивая глазами.

— Идеально.

— Результат здорового сна.

Карина выудила из пены шланг душа, откинувшись назад, отвернула кран. Направила колючие струйки на грудь Максимова. Провела ладонью, размывая пену

— Откуда у тебя шрам? — Ее пальцы замерли чуть ниже подключичной впадины. — Раньше не было.

— Не знаю, зацепился, наверное.

— Странный какой. Похож на крестик с загнутыми кончиками. Точно не помнишь, где зацепился?

— Не помню, — легко соврал он.

— Слушай, все хочу спросить, почему у тебя татуировок нет. Тебе бы пошло.

— Мне они не нужны.

— Зря. Круто бы смотрелся. Вот у меня две, и они тебе нравятся. Правда же, нравятся?

— Правда, галчонок. Потому что я знаю их значение.

— Хорошо. Ну и что означает ящерка?

— Высокую живучесть. Ящерица отбрасывает хвост, чтобы спастись. Человек из клана ящерицы способен в момент опасности отбросить свое прошлое и жить ради будущего. Умеет жертвовать частью, чтобы сохранить целое. И еще слово ящер произошло от славянского Ясса, — одна из инкарнаций мирового Змея Ермунганда, того, что попытается проглотить мир в Конце Времен.

— А кельтский орнамент здесь? — Карина закинула руку, шлепнув себя между лопатками.

— Это картина мирозданья, как ее понимали индо-арийцы.

Максимов стал водить пальцем по бедру Карины, повторяя рисунок татуировки.

— Они верили, что Вселенная состоит из девяти миров.[92] Вот Древо Мира — Иггдрасиль, оно связывает три мира: Нижний — Хель, Средний — Мидгард, и мир Богов — Асгард. Можно подниматься вверх по дереву — в рай, можно спуститься в ад, как назвали Нижний мир христиане. Это путь известен всем. Но вот эта вязь, что извивается, как змей, и плутает, как тропинка в заколдованном лесу, символизирует не только другие миры, о которых большинство не имеет никакого представления. Это — Дорога. Путешествие без начала и конца, где ты не обретешь ничего, кроме себя самого. Интересно?

— Еще спрашивает! А правда, что татуировки предопределяют судьбу?

— Безусловно. Поэтому я тебе и объяснил ее значение. Придет время, с тебя спросится, почему, имея карту, ты не отправилась в путешествие.

Карина задумалась, покусывая нижнюю губу. Потом встряхнула головой, разбросав вокруг брызги. Упала на грудь Максимову.

— Умный, сил нет. Интересно, есть что-нибудь, чего ты не знаешь?

— Нет, — улыбкой ответил он. — Например, я знаю, что сейчас зазвонит телефон.

Карина затаилась, косясь на дверь ванной. На кухне ожил телефон, зашелся мелодичной трелью.

— М-да, полный облом, — с досадой проворчала Карина. — Если это опять чмо из ДЭЗа, я его убью.

— Вряд ли.

Максимов не только умел предчувствовать звонок, но часто угадывал, кто звонит. Умение это обострялось всякий раз, когда вокруг сжималось кольцо опасности.

— Сто пятьдесят один, сорок, семнадцать, — произнес механический голос автоответчика.

— Соседка.

— Тебя нет дома, — подсказала Карина.

— Увы, я дома.

Максимов на вытянутых руках поднял Карину, осторожно перенес через край, поставил на пол.

— Бр-р. — Карина по-кошачьи стряхнула с себя воду. — Рад, что накачался, как Сталлоне, да?

— Вперед, галчонок.

Максимов легким шлепком придал ей ускорение.

Карина вернулась с телефонной трубкой. Протянула Максимову. Сняла с вешалки халат и прошлепала босыми ногами назад на кухню.

— Я кофе ставлю! — крикнула она оттуда.

— Слушаю, Арина Михайловна.

Из трубки раздался возбужденный голос соседки:

— Максимчик, с приездом! Ты не один, как я знаю. Возможно, я тебя отвлекаю от важных дел. Но ты прости старуху, без тебя мне не справиться.

— Что случилось, Арина Михайловна?

— Сорвала резьбу у крана. Хлещет, как из брандспойта. Я в ДЭЗ звонила, но там трубку никто не берет. Может, мне аварийку вызвать?

— Не надо. Я сейчас поднимусь.

— А это удобно?

— О чем речь, Арина Михайловна! Максимов рывком выскочил из ванны. Наскоро обтерся полотенцем. Натянул спортивный костюм.

Вошел на кухню, поставил трубку в гнездо аппарата.

— Пожар? — с улыбкой поинтересовалась Карина.

— Хуже, потоп, — в тон ей ответил Максимов.

— Ну-ну. Смотри, не утони.

Карина отвернулась к плите.

С ящиком инструментов в руках Максимов, прыгая через ступеньки, поднялся на седьмой этаж.

Дверь открылась после первого звонка.

Не успела Арина Михайловна открыть рот, как над ее головой раздался мерзкий скрипучий голос:

— Амиго, амиго, амиго!

Попугай радостно затопал лапками по жердочке вешалки, приветствуя друга.

— Ну что с ним поделать, — потупилась Арина Михайловна. — Даже поздороваться по-человечески не даст.

— Революцией, революцией! — во всю глотку проорал попугай, возбужденно треща крыльями.

— Ну да, сейчас все брошу и начну, — усмехнулся Максимов. — Так, где авария? — обратился он к Арине Михайловне.

— На кухне. — Арина Михайловна отступила, пропуская Максимова. — Иди, я дверь закрою.

Максимов отметил, что шума льющейся воды не слышно, а из кухни тянет запахом свежесваренного кофе и кубинских сигарет.

Открыл дверь на кухню.

На угловом диванчике сидел седовласый мужчина, лет шестидесяти на вид, в скромном сером костюме. Мужчину можно было принять за друга хозяйки дома, по-соседски заглянувшего на огонек. Человек этот обладал властью, которой могли позавидовать все ныне здравствующие королевские династии, но он всячески чурался внешних проявлений величия. Ни разу Максимов не наблюдал его в обстановке роскоши и ультрасовременного комфорта. Лимузины с мигалками, показная охрана, сонм интеллектуальной челяди и прихлебателей окружают того, кто страдает комплексом неполноценности. Человека, сидящего в спокойной позе на диване, окружала аура уверенной, непоколебимой силы, которую кожей чувствуют животные. Кот Гринго, свернувшись калачиком, грелся у мужчины на коленях. Осоловелым глазом покосился на вошедшего Максимова, слабо вильнул хвостом в знак приветствия, но попытки встать не предпринял.

— Здравствуй, Странник.

Навигатор указал Максимову на стул. Максимов сел, пристроив в ногах уже ненужный ящик с инструментами.

Помолчали, глядя друг другу в глаза.

Появление Навигатора в квартире Арины Михайловны не удивило Максимова. Значит, Орден с самого начала был в курсе, но предпочел оставаться и тени.

— Легко отделался? — спросил Навигатор.

— Я так не думаю. — Максимов покачал головой. — Просто в планы не входило меня убивать.

— Правильно. И когда ты это понял?

— Когда профессор Брандт легко дал мне адрес Леона. Пояснить?

— Не надо. Мы знаем все, кроме последнего часа Энке. Как он погиб?

— По радиомаяку отследил меня. Вызвал «личную армию». И нарвался на засаду. Я осмотрел лес вокруг дома. Нашел две лежки снайперов. Группу Энке расстреляли прицельно метров с пятидесяти. За минуту положили всех. Самого Энке убил профессионал экстра-класса. Подкрался и всадил иглу с ядом. Думаю, что-то типа кураре.

Навигатор еще крепче сжал губы. И без того узкие, они превратились в плотный шрам.

— Возьми в холодильнике бутылку. И достань рюмки, пожалуйста, — глухим голосом распорядился он.

За время отсутствия Максимова содержимого бутылки «Гжелки» не убавилось.

Он налил водку в хрустальные наперсточки.

— За нашего друга. Не чокаясь, — произнес Навигатор.

Максимов выпил до дна, не поморщившись. Помолчали.

— Он страховал меня? — спросил Максимов.

— Да. Я посчитал, что лучше это сделать втемную.

— А я подумал, что Энке попытался вклиниться в игру, но его не приняли.

— И это имело место, — кивнул Навигатор. — У Энке, как ты знаешь, был личный интерес. Впрочем, как у каждого из нас. Без личной сопричастности в таких делах невозможно обойтись.

Навигатор налил кофе в маленькую чашку, придвинул к Максимову

— Угощайся. Настоящий колумбийский.

«Теперь выяснилось, из каких кладовых в доме появляется хороший кофе. Ах, Арина Михайловна, Арина Михайловна, это же надо так законспирироваться! Все мог предположить, даже что квартиру могла под явку сдавать. Но чтобы нашим! Да, старые кадры умеют работать», — подумал Максимов.

Пригубил кофе. Он оказался настолько густым и крепким, что от первого же глотка в груди гулко стукнуло сердце, а в голове пошел тихий звон. Через секунду усталость, что еще жила в теле, бесследно исчезла.

— Как твоя подопечная? — поинтересовался Навигатор.

— Не перестаю удивляться. — Максимов не мог удержаться от улыбки.

Глаза Навигатора потеплели.

— Будда говорил, что есть много типов женщин, но высшая ипостась, которая доступна смертной, — это женщина-служанка. Не уверен, что тебе требуется домработница. А женщина-оруженосец не помешала бы. Впрочем, тебе решать. Если посчитаешь, что с девчонки достаточно испытаний, дай знать.

Взгляд его вновь сделался холодным.

— Ты все правильно понял. Никаких иллюзий. Ты жив, потому что тобой играют. Если бы вопрос стоял исключительно о личной мести…

Навигатор не стал уточнять. Закурил «Лигерос».

— Просто термоядерные, — проворчал он, выпуская дым. — Я уже знаю ответ на вопрос, почему выбрали именно тебя. Пришло сообщение, что кто-то тайно проводит генетическое обследования семьи Барресов. Более того, вскрыта могила основателя рода — Хосе Рамона Барреса. Очевидно, Винер пытается установить; не являешься ли ты членом орденской семьи.

— Что это ему даст? — спросил Максимов.

— Позволит укрепиться в убеждении, что в Калининграде ему противостоял не офицер спецслужбы, а член Ордена. Винер слишком высокого о себе мнения, чтобы опуститься до личной мести. Безусловно, ему льстит, что ты оказался достойным противником. Но тем не менее он пытается поставить под удар нас, а не лично тебя.

— Хочет списать на нас попытку дестабилизировать обстановку в Средней Азии и тем самым поссорить с шейхами?

— Поссорить, мне кажется, мягко сказано. Это классический «казус белли».[93] Война неизбежна. Но мы не желаем начинать ее первыми. А в результате провокации, если она Винеру удастся, мы растеряем своих союзников на Востоке.

Слово «война» прозвучало без всякой патетики. Обыденно, с легкой усталостью в голосе. Так врач обсуждает с коллегой безрадостную перспективу обреченного больного. Долг и профессиональная этика требуют продолжать делать все возможное, хотя разум подсказывает, что все усилия напрасны. В конце концов, не все во власти человека. Есть еще Бог. И значит, остается надежда.

Любому внимательному наблюдателю, чье сознание не отравлено суррогатом газетных статей, а взор не «замылен» сериалами, было очевидно, что все движется к новой большой войне. Распад величайшей империи двадцатого века не мог пройти бескровно. Малые войны на территории бывшего СССР не могли обмануть гроссмейстеров мировой политики. Они знали, этим дело не ограничится. Это была лишь малая кровь, предтеча больших рек крови. Балканский конфликт стал генеральной репетицией, в ходе которой режиссеры убедились — получится, сработает, выгорит. Россия в грядущей бойне рассматривалась, как всегда, как театр военных действий, как основной поставщик пушечного мяса и как главный приз. Пока еще тайно заключались союзы и делались ставки, но уже неприкрыто отрабатывались сценарии будущих операций и спешно готовились те, кому суждено убивать и быть убитыми. Идеалы, идеи и деньги для них уже были готовы. Осталось только одно — найти повод к войне.

Навигатор осторожно стряхнул столбик пепла с сигареты.

— Во всем этом отрадно только одно — до последней минуты он постарается сохранить тебе жизнь. Чтобы потом выставить новым Гаврилой Принципом.[94]

— Не имею ни малейшего желания, — поморщился Максимов. — Вот уж что мне не свойственно, так это тяга ко всемирной славе.

Губы Навигатора дрогнули в слабой улыбке.

— Тем не менее все идет именно к этому. — Голос его сделался сухим и резким. — Если не удастся получить достоверных данных о причастности Винера и его организации к провокации в Мертвом городе, под ударом окажемся мы. Оправдаться будет чрезвычайно сложно. — Навигатор выдержал паузу. — Я вынужден оставить тебя полностью в автономном режиме. Никаких контактов, никаких нитей, ведущих к Ордену. Ты опять один, Странник.

«Вот и все. Рано или поздно это должно было случиться, — подумал Максимов. — Пойди туда, не знаю куда. Добудь то, сам не знаю что. А если останешься в живых, то позавидуешь мертвым».

Максимов мелкими глотками допил остывший кофе. Почерпнул пальцем коричневую кашицу, отправил в рот. Зажмурившись, стал жевать, полностью сосредоточившись на горько-терпком вкусе во рту. Постарался ощутить малейшие оттенки этой вкусной горечи, насладиться до последней капельки. Нехитрое упражнение по переключению внимания позволило успокоить бешеную скачку мыслей.

«Как там сказал Брандт? — Максимов на секунду вытащил из памяти морщинистое лицо старого гнома и сразу же вспомнил его слова: — „Если все предопределено заранее, надо иметь мужество позволить судьбе свершиться“».

Странник занимал в иерархии Ордена особое положение. Он мог получить право на контакт с любым членом Ордена, но о существовании его самого знал только узкий круг. Страннику разрешалось самому искать пути достижения цели. Но привилегия имела и обратную сторону. Странник, как правило, действовал в одиночку. А одним всегда легче пожертвовать, когда вопрос стоит о безопасности многих.

Максимов отставил чашку.

— Мне пока не ясно одно. Почему в деле фигурирует именно брактеат из Ретры? С ним столько связано и столько вокруг него накручено, что вполне хватит на отдельную операцию. А Винер выбросил его в качестве наживки.

— С одной стороны, ход безупречный. На наживку клюнули все. Ты, надеюсь, представляешь, какой ажиотаж царит в спецслужбах? С другой стороны, тайной подоплеки не может не быть. Винер мистик и, безусловно, вкладывает некий сокровенный смысл во все, что он делает, — задумчиво произнес Навигатор. — И все же для нас это тоже пока загадка.

Навигатор, отвернув манжету, посмотрел на часы.

— Кстати, некий фээсбэшник развил неуемную активность. Пытается свалить все в одну кучу: труп в твоем подъезде, — дело закрыто, можешь не беспокоиться, — и смерть Гусева, и все прочее, что произошло в Калининграде.

Максимов усмехнулся, вспомнив визит «майора».

— Я уже принял меры, — продолжил Навигатор. — Его успокоят. Один наш общий знакомый вызвался помочь.

Пальцы Навигатора почесывали кота за ухом. Гринго млел, сладострастно урча. Ему было абсолютно невдомек, что человек, на чьих коленях он грелся, только что привычно легко переломил судьбу другого человека.

Глава двадцать пятая. Инициатива наказуема

Спецоперация

«Не думай о секундах свысока», — требовало радио голосом Кобзона.

Николаев и без подсказки патриотического баритона понимал — времени в обрез. Но, памятуя о второй части строфы из песни, той, где пули свистят у виска, решил не рисковать. Эту привилегию он решил оставить Лешке Парамонову. Если тот счел нужным рассматривать командировку в Калининград как боевое задание, то зачем человека в этом разубеждать? Лишь бы работал.

Судя по кратким докладам — звонил Парамонов раз в день — работалось Лешке вдали от начальства легко и весело. По личным негласным каналам Николаев получил информацию, что со здоровьем у друга все нормально, в смысле — запой от пьянящего воздуха свободы не наблюдается.

Список, что оставил ему Парамонов, Николаев в лучших чекистских традициях сжег в пепельнице, а пепел спустил в унитаз. Правда, предварительно запомнил. Никакого желания инициативно выходить на контакт с теми, кто, со слов Парамонова, курирует специалистов узкого профиля, прошедших подготовку по линии ГРУ и КГБ, не было. И не могло быть. До сего дня, даже в самые мрачные периоды карьеры, Николаев не замечал у себя склонности к суициду.

Долгий опыт конторского житья подсказывал ему более безопасный и тем не менее гарантированно успешный путь. Николаев знал, какую слабость питает начальство к простым, ярким и перспективным идеям, В чем тут секрет, догадаться сложно; то ли дело в природном скудоумии руководства, по определению не способного самостоятельно придумать нечто оригинальное, то ли в потаенном зуде к переменам, как форме бюрократического самовыражения, но хорошо отработанная и грамотно доложенная идея производила на руководство магическое действие, как пляска шамана на дебильных соплеменников. В этом Николаев имел шанс убедиться.

В одном перестроечном году, когда уже стало ясно, что по-старому жить не дадут, а как жить по-новому, не знает никто, Николаева посетила гениальная идея. Тогда, как и сейчас, обстановка в управлении была кризисной. Архивные агенты и бывшие подопечные Пятого управления шельмовали родной КГБ во всех газетенках. А чекисты только прядали ушами, как пес, которому газетой шлепают по морде, а команды «фас» не дают. Чтобы снизить накал оплевательства, переименовались в Управление по защите конституционного строя. Не помогло. Быстро выяснилось, что плюют в морду, а не на вывеску.

Генсек лишь разводил руками и требовал перестраиваться, что в переводе на нормальный язык означало: либо придумайте, чем заняться, либо ищите новую работу. На вольные хлеба в то время опера не стремились. Кто дожидался пенсии, кто — команды «фас». На площадях бурлили митинги, кооператоры зарабатывали первые миллионы, бандиты учились работать утюгом и с калькулятором, партийцы прятали золото, а двуликий Гдлян-Иванов обещал посадить все Политбюро. Человеческий океан на одной шестой части суши бурлил и клокотал, а Большой дом на Лубянке, как айсберг в этом океане, ждал, куда вынесет.

Николаев крепко задумался. Майор — это звучит гордо, когда служишь. В народном хозяйстве отставной майор выглядит придурком, травмированным на всю жизнь уставом и секретными приказами. Да и куда идти? Не в музей же, где даже последняя уборщица за глаза называет тебя «искусствоведом в штатском». И тут как раз кстати подвернулась командировка. Везли из Твери в Москву десять листов графики в дар Германии от частного коллекционера. В соседнем купе дремали здоровяки из «Альфы», той, что скоро прославилась на весь мир отказом выполнить приказ. Но Николаев, естественно, этого знать не мог. Зато отлично представлял, что его ждет в Москве. Полный служебный тупик. И от безнадежности и вагонной тоски его озарило. Идея! Простая и эффективная, как все, рожденное от отчаяния.

Начальство, контуженное демократизацией, пребывало в прострации, и ничего лучше, чем приказ о правильном понимании оперсоставом очередной клеветнической статейки в «Огоньке» или репортажа «Взгляда», придумать не могло. И пришлось Николаеву всю подготовительную работу взвалить на себя. Никогда раньше ему так легко не писалось, слова сами собой рождались в голове и ложились на бумагу, как солдаты на огневой рубеж, дружно и решительно. Как учил классик, в докладной записке словам было свободно, мыслям тесно, но их полет открывал невиданный оперативный простор.

Николаев обобщил данные по контрабанде культурных ценностей и динамику цен на них на международном рынке. Нарисовал мрачный прогноз грядущего открытия границ и свободного перемещения через них безнадзорных граждан. Привел душераздирающие факты поборов распоясавшихся бандюков с мирных археологических экспедиций. Осмелев — тогда уже было можно ссылаться на буржуазный передовой опыт — привел историческую справку о действиях зондергрупп СС на оккупированных территориях: в спецкоманды, подчиненные непосредственно штабу групп армий, входили лучшие искусствоведы Германии. Таким образом, Николаев подводил к смелой и крамольной идее создать спецназ Пятого управления для защиты остатков культурного достояния смертельно больной родины.

По Николаеву, процесс следовало организовать по-немецки четко, педантично и устрашающе. В заранееразведанный район раскопок выдвигалась поисковая экспедиция из археологов, получивших допуск к секретной работе. Так как хлипкие интеллигенты ни за себя, ни за родину постоять не могут, им придавалась в качестве усиления группа спецназа. Рексов следовало обучить всем премудростям рукопашного и прочего боя и дать азы обращения с хрупкими предметами, представляющими значительный культурный и научный интерес. Пока «археологи» в пятнистом камуфляже огнем, прикладами и кулаками будут отгонять местную братву от раскопок, «искусствоведы в штатском» займутся оперативным противодействием западным коллекционерам и отечественным мафиози. Откопав что бог послал и грамотно упаковав находки, экспедиция тайно сворачивает лагерь и скрытно убывает в район постоянной дислокации. Марш колонны осуществляется по всем требованиям боевого устава и соответствующих руководящих приказов председателя КГБ.

Докладная Николаева произвела фурор. Все гениальное обманчиво просто. Но таково свойство идеи: озарив одну голову, она по цепочке устраивает иллюминацию во многих. Любомудрое начальство рассмотрело между строк докладной даже то, чего там не было. Перспективы, действительно, открывались великие. Сам того не ведая, Николаев решил главную на тот день проблему.

Демократы, почувствовав, что заигрались, стали считать комитетские штыки. Пугали сами себя и остальной народ «Альфой», «Каскадом» и дивизией Дзержинского. Округлив глаза, требовали назвать точное количество оперов. У страха, как известно, глаза велики. А начальство каждый день сталкивалось в коридоре с операми и могло на глазок прикинуть боевые качества личного состава. Не то что в серьезных уличных боях, а даже в обычной драке большинству грош цена. А спецназ… Словечко это уже давно ласкало слух и ублажало язык руководства. Как известно, сколько ни повторяй «халва», слаще не станет. Гениальность идеи Николаева и заключалась в том, что позволяла развернуть целую дивизию спецназа. И не придерешься — все для блага родины и ради сохранения ее культурного наследия. Вон у нас сколько музеев-развалюх в провинции и раскопок безнадзорных по всей стране, а как распоясался бандитский элемент, всем известно.

На Николаева снизошла начальственная благодать — и будто крылья выросли. Он вдруг понял, ради чего ломали жизни и сжигали себя его поднадзорные из творческих союзов. Ради этого мига всеобщего признания, восхищения и, черт возьми, зависти коллег можно пойти на все, сжечь себя и изломать жизнь окружающим.

Как известно, зондергруппы Пятого управления так и не были созданы. Не успели. Под холодным августовским дождем вырвали с постамента Феликса, как зуб дракона. И все умерло само собой.

Память осталась. Если ты хоть раз испытал пьянящий миг победы и в черный день, когда все идет наперекосяк, сумеешь вспомнить о нем, то кровь вновь закипает и грудь распирает от необузданной силы. И из обложенного со всех сторон неудачника ты превращаешься в воина, который поднимается с колен, чтобы победить.

Николаев три дня еле сдерживался, так разбередил себя воспоминаниями. Опыт научил осторожности. Прежде всего требовалось отшлифовать идею. Точно вычислить адресатов, в чьи головы ее внедрить. Выяснить их настроение и готовность воспринять новое. Учесть гложущие их проблемы и внести нужные коррективы в докладную. Организовать встречу с Климовичем, и желательно в неформальной обстановке. Заранее отрепетировать ее сценарий и приготовиться импровизировать, подлаживаясь под реакцию.

Операция, схема которой вспыхнула в изнуренном тягостными мыслями мозгу Николаева, вполне могла стать классической, как знаменитый «Монастырь».[95] Он даже, ничтоже сумняшеся, придумал ей схожее название — «Мечеть». Обвинения в плагиате Николаев не опасался. В ремесле контрразведки новое придумать сложно.

Профессора Арсеньева и его внука следовало надежно сломать и взять под плотный контроль. От них по цепочке прибрать к рукам всю сеть. Нашпиговать ее своими людьми. Кого-то перевербовать, кого-то пустить в расход. Обеспечить «неучтенкой» из спецхрана. И играть, играть, играть! А когда придет верховное повеление, прихлопнуть всех разом. Громкий процесс над пособниками исламского терроризма и расхитителями культурного достояния — за такое орден Суворова, конечно, не дадут, Николаев знал меру амбиций, но отблагодарят непременно, в этом можно не сомневаться.

Как не сомневался Николаев и в том, что Климович в ногах будет валяться, лишь бы заполучить операцию в свою контору. В наше время, когда все куплено, поделено и надежно застраховано, не так много мест осталось, где бы можно было развернуться во всю ширь и мощь ФСБ. А то, что Арсеньев с Максимовым могли оказаться не при делах, Николаева нисколько не беспокоило. Допустим, невиновны, допустим, померещилось. Но как объекты активной игры вполне сгодятся. И никто спрашивать их не станет.

Николаев захлопнул сейф. Взял со стола листок, на котором каракулями-тайнописью набрасывал основные тезисы докладной. Постоял в нерешительности, раздумывая, как поступить: сунуть в бумагорезку или взять с собой на встречу, чтобы потом такой же тайнописью набросать конспект беседы, сверяя по пунктам, что удалось вложить в голову контрагента, а что пришлось опустить.

В дверь постучали, и Николаев спешно сунул листок в карман.

— Да!

В кабинет вошел Коля Заварзин.

Коля третий день ходил на работу в новом костюме, на лице играл комсомольский румянец, а в глазах полыхали пионерские костры. Хоть бери и снимай на предвыборный плакат молодежной фракции «Единства». Парня Николаев все-таки подключил к делу профессора Арсеньева, мысленно загадав, что если Коля не напортачит, то его рейтинг кандидата на переход вслед за шефом в УРПО возрастет сразу на десяток процентов. Обласканный высоким доверием, Заварзин старался вовсю.

— Рабочий день, между прочим… — Николаев постучал пальцем по циферблату. — Где тебя черти раньше носили?

— Разрабатывал ближайшее окружение профессора Арсеньева, — бодро отрапортовал Заварзин.

На этой фразе подчиненного Николаев поморщился, как маэстро, уловивший фальшивую ноту в оркестре. Лешка Парамонов гундел и мотал нервы, как шотландская волынка, но это выглядело куда естественней, чем оптимизм Заварзина.

— Чего? Коля, не зарывайся! — осадил его Николаев. — Ты еще на горшок ходил, а КГБ прокопал вокруг Арсеньева на три метра под землю. Вот молодежь… Думаете, что до вас агентурные сообщения на папирусе писали?

— Извините, Юрий Николаевич, не так выразился, — смутился Заварзин.

— Ладно, продолжай, — смилостивился Николаев. — Только воду не лей, самую суть давай. Мне некогда.

Он демонстративно снял со спинки кресла пиджак. Заварзин сверился с записями в блокноте.

— В семнадцать часов в своем адресе появился Максимов.

— Вот как? — Николаев присел на угол стола. — Сведения точные?

— Указаний обложить адрес «наружкой» вы не давали, — вскользь упомянул Заварзин. — Но я через райотдел подключил агента установки. Пенсионер, делать ему нечего, весь день торчит у окна. А окна аккурат на дом Максимова выходят.

— Умница, Коля. Возьми с полки пирожок.

Заварзин спрятал польщенную улыбку.

— Ровно в семнадцать в адресе обнаружились признаки жизни: поднялись жалюзи, включили свет… Я сделал проверочный звонок. Три дня работал автоответчик, а тут трубку поднял Максимов.

— Откуда знаешь?

— Он представился.

— Второй раз трубку сняла девушка. Предполагаю, Карина Дымова.

Николаев машинально потянулся за сигаретами, но, опомнившись, вынул руку из кармана. Времени на детальный разговор не оставалось, а в московских пробках накуриться можно до одури.

— Я по собственной инициативе «пробил» все международные аэропорты, — не унимался Заварзин. — В списках пассажиров Максимов и Дымова не значатся. Конечно, могли вернуться и другим видом транспорта, но улетали-то самолетом. Подозрительно, правда?

— Допустим. Что еще?

Коля Заварзин немного замялся.

— Юрий Николаевич, я набросал план оперативных мероприятий по Максимову. Так, предварительные наброски. По собственной инициативе. — Он выжидающе посмотрел на шефа, как смотрят на небо в надежде угадать завтрашнюю погоду. — Если вы не против, может, посмотрите? Так сказать, с позиций руководителя.

Николаев с ног до головы осмотрел подчиненного. Надолго задержался на излучающем оптимизм лице.

— Коля, все забываю спросить, у тебя спортивный разряд есть?

Заварзин захлопал глазами, явно не ожидал такого вопроса.

— Первый разряд по пулевой стрельбе. И кандидат по легкой атлетике. Но это еще в школе…

— Надеюсь, не по прыжкам с шестом?

— Нет, что вы! По бегу на средние дистанции.

— Ты смотри, какие кадры у меня! М-да, бег и стрельба — то, что вояке и требуется, — задумчиво протянул Николаев. — А планчик я твой завтра посмотрю. И не потому что некогда. А потому что утро вечера мудренее.

Он под локоть провел Заварзина к дверям. Неожиданно Коля затормозил на самом пороге.

— Юрий Андреевич, мы же заявку на «наружку» за Максимовым не подавали. Как же быть?

— Никуда он до утра не денется. — Николаев уже уяснил, Коля упреждает его на ход, труда не составило догадаться, куда он сейчас клонит. — И не вздумай по собственной инициативе всю ночь куковать под его окнами! Инициативу я ценю, но в разумных пределах.

— Учту, Юрий Андреевич.

— Короче, спать иди, молодой. Ты мне завтра понадобишься.

— Можно я немного задержусь? Хочу план опермероприятий подшлифовать.

— Валяй, но завтра чтобы был, как огурчик!

Николаев запер дверь, налепил пластилиновую печатку.

Проводил взглядом удаляющуюся по коридору фигуру Заварзина. Парень возвращался в «Шанхай».

«Поди разберись, который лучше: тот, что из-под палки работает, или этот, что подметки на лету режет», — подумал он.

Решил, что в пробке, в которую неминуемо попадет на Карамышевской набережной, времени хватит обдумать все: и как жить дальше, и с кем работать.

Радиокомментаторы захлебывались, живописуя ужасы дефолта, а между тем машин в Москве меньше не стало. Железный поток стекал по Китайгородскому проезду, выползал на набережную и там замирал, как остываюшая лава. Водители дрались за каждый сантиметр дорожного полотна. Гаишников, как водится, корова языком слизнула. И каждый выбирался из этой передряги как мог.

Николаев не дал себе заразиться общим автопсихозом, торопиться причин не было. Официально клуб открывался в шесть вечера, но раньше семи нужные люди в нем не появлялись.

Клубами в Москве уже никого не удивить. Конечно, не стоит считать настоящим клубом подвальную забегаловку только из-за того, что работает до утра. Притоны сексуальных меньшинств, несмотря на всю претенциозность, тоже язык не повернется назвать клубом. Клуб со времен королевы Виктории — место для приятного и приватного времяпрепровождения элиты. Но клубов пооткрывали на каждом углу, вгрохав бездну денег в интерьеры и секьюрити, элиты на всех не хватило. Поэтому возник неологизм «клубиться» — кочевать из клуба в клуб, себя демонстрируя и затмевая других. Броуновское движение элитных молекул создавало видимость «светской жизни» в крестьянско-пролетарской стране.

Среди калашного ряда лавок тщеславия особняком стояли настоящие клубы, доступ в которые был не менее строго ограничен, чем в масонские ложи. Ни солидный счет в швейцарском банке, ни родственные отношения с членом правительства, ни старая дружба с членом Семьи не открывала вожделенные двери. Эти клубы создавались своими для своих, и лишь принадлежащий к братству, спаянному служением общему делу и скрепленному общими тайнами, мог рассчитывать на членскую карточку. Но и ее удостаивался не каждый. Мало ли с кем сведет служебная необходимость? Формальной принадлежности к узкому профессиональному мирку мало. Надо быть кастой в этом мирке.

Карточка клуба ветеранов Пятого управления у Николаева была. И эту белую книжечку с золотым тиснением он берег не меньше, чем служебное удостоверение. Кстати, сколько ни выспрашивал, так и не узнал, кто же из мудрых отцов-основателей клуба предложил белые корочки. Тонко и символично. С намеком и вызовом. В стране, где с мазохистской страстью впадают в транс при виде красно-кровавых корочек удостоверений, подлинная элита одним видом клубного пропуска демонстрировала, что стоит выше крови и грязи. Золото на белом — цвет брахманов. Касты каст.

Николаев внутренне собрался, изобразил на лице добродушную усталость и распахнул ничем не примечательную дверь.

Сразу же последовала приевшаяся процедура предъявления удостоверения и сверки личности с фотографией. И сам Николаев, и швейцар в сером пиджаке с лицом прапорщика понимали, что все это пустая формальность, но церемониал входа под своды клуба избранных исполнили с полагающейся сдержанной торжественностью.

Внутренние покои клуба ничего особенного из себя не представляли. Словно все заранее согласились, что не место красит человека. А люди здесь собирались не последние. Ветераны, действующий резерв или штатные сотрудники, как Николаев. Люди разных возрастов, званий и служебного положения. Маразматиков, алкоголиков и неудачников не наблюдалось. Только состоявшиеся и крепко стоящие на ногах. Сильные, жесткие и властные. И только тем интересные и полезные друг другу. Многих перестроечное лихолетье перетасовало, разбросав по банкам, концернам, благотворительным фондам, инспекциям и управлениям. Умение ладить с людьми, манипулировать и брать за горло, отшлифованное за годы службы в родном Пятом главке, всегда было и останется в цене. Как оказались капиталом более ценным, чем презренные зеленые фантики, связи этих людей. Не их вина, что пришлось этот капитал приватизировать (детей кормить же надо), но честь и хвала им за то, что, решив личные проблемы, решились сложить капитал в казну братства. И никто об этом не пожалел. Из своих, естественно.

Клуб и создавался для того, чтобы в неформальной, отнюдь не в нуворишеской обстановке, тихо и без суеты, по-братски решать проблемы. Здесь можно было легко отмазать свой банк от налоговой проверки, со смешком сдать компромат на конкурента, многозначительным покрякиванием предупредить собрата, что шеф его фонда зарвался и заворовался окончательно. Нет, служебных и коммерческих тайн здесь не выбалтывали. Какие тайны между своими! Здесь привычно плели интриги и мастерски выстраивали оперативные многоходовки. И все потому, что члены клуба относились к своим работодателям с презрительной снисходительностью. Уж они-то знали, что рано или поздно всех пересажают. Не бывало такого на Руси, чтобы не стреляли или не сажали.

Темами вечера сегодня были, конечно же, дефолт и скорая женитьба одного из членов клуба. Николаев переходил от группки к группке и ревниво следил за перемещениями счастливого жениха. Возраста они были одного, немного за сорок. Только сразу бросалась в глаза агрессивная поджарость и энергичность собрата. И выглядел он куда моложе, этого Николаев не признать не мог. И еще была в нем хищность и азартность молодого волка, уже окрепшего и только входящего во вкус охоты.

«Да, бабам такие нравятся», — обреченно заключил Николаев. Больше всего его задело то, что женился собрат вторым браком, наплевав на вековые нормы чекистского семейного кодекса.

Жених, как он уже узнал, вцепился в тонкорунную овечку Правда, произошло это по обоюдному согласию. Невеста была не овцой безмозглой из генеральской овчарни, а самой настоящей бизнес-леди европейского качества, Избранница владела холдингом «Росфарм» и просто купалась в дорогих ароматах и деньгах. Дамы, пусть и трижды эмансипированные, порой так нуждаются в мужской защите. И у кого из них не дрогнет сердце при виде моложавого супермена, что равно ладен и элегантен в пятнистом камуфляже и в костюме от Армани. Суженый первое время просто «крышевал» холдинг, пользуясь тем, что командовал одним из самых боеспособных подразделений ФСБ. Очевидно, тесные финансовые отношения, как водится, вскоре переросли в дружбу, а от нее лишь шаг до большой любви. Под ударом дефолта «Росфарм» выбросил белый флаг, а дама, не устояв перед обаянием рыцаря-защитника, заказала у Юдашкина белое платье. Все прочили огромные перспективы чекистско-парфюмерному холдингу и желали новобрачным многие лета тихого семейного счастья.

Николаев мог бы не обращать внимания на жениха, разгуливающего по клубу с видом именинника. Но следом за шефом семенил Климович, ради которого Николаев и приехал в клуб. Возможность пересечься никак не представлялась, хотя Николаев делал все возможное, чтобы оказаться на пути у Климовича. Но тот всякий раз неуловимым маневром менял направление движения, ускользая от встречи.

Наконец Николаеву удалось зайти с тыла и шепнуть в ухо удаляющегося Климовича:

— Костя, есть разговор.

Климович оглянулся на ходу.

— А это ты, Юра. Привет! Сам видишь… — Он скорчил гримасу, тыча пальцем в спину шефа, слишком энергичного, чтобы устоять на одном месте дольше минуты. — Давай там. Через пяток минут.

Николаев поплелся в угол, на который ему указал Климович.

Встал под разлапистой пальмой. Закурил. Мысленно перепроверил план беседы. Решил скорректировать и отбросить вводную часть, кто же знал, что все так неудачно сложится. Начать следовало с ударной фразы, чтобы намертво пригвоздить к полу вьюна Климовича. Хотя бы на две минуты. А потом, Николаев был уверен, сам не отойдет. А бог даст, и жениха кликнет.

«Исламский терроризм», — фраза сама собой родилась в мозгу.

Николаев сходу оценил ее клинковую остроту и совершенство. Коротко, жестко и прямо в цель. Как удар кинжалом.

Плечи сами собой расправились, пропал внутренний зажим, и Николаев стал ждать, как ждет актер своего выхода, когда роль вызубрена, а внутри — кураж.

Сбоку от него два представительного вида пожилых джентльмена, похохатывая, сплетничали о похождениях гуру Аум Синрикё в России. Николаев невольно навострил уши. Со слов ветеранов получалось, что патлатого мессию ободрали как липку, за его счет лишний раз проверили население на внушаемость, прочесали технарей, от нищеты сдвинувшихся на мистике, на предмет вербовки, отработали на бесплатном живом материале кое-какие засекреченные методики, да и выслали гуру устраивать Конец света в Японию. Зачем нам импортный апокалипсис, когда мы сами с усами? Все были довольны, кроме японцев, конечно. Но им ясно дали понять: не надо требовать назад Курилы, не будет и Конца света.

Время от времени «старики» бросали на Николаева многозначительные взгляды. К себе не подзывали, но на дистанции преподать урок мастерства не отказывались. «Учись, молодой, пока мы живы», — всем. своим видом говорили они.

Климович возник неожиданно, вынырнув из-за плотной группы завсегдатаев клуба. К неудовольствию Николаева, он тащил на буксире кряжистого мужичка-боровичка с красным заветренным лицом. Двубортный костюм облегал его плотную приземистую фигуру, удачно скрывая тугой начальственный живот, но ничего не мог поделать с провинциальностью, что против воли проступает в каждом вновь прибывшем в первопрестольную.

— Игнат Петрович, знакомьтесь, Юрий Николаев, мой друг. Юра — это товарищ Черкасов.

— Очень приятно.

Николаев, вымученно улыбнувшись, протянул руку. Рукопожатие у Черкасова было по-мужицки крепким. Вопреки простецкой внешности, глаза выдавали человека умного и жесткого.

— Костя, пошептаться надо, — закинул удочку Николаев.

— Обязательно пошепчемся. Только чуть позже. — Климович крутил головой, как радаром, отслеживая передвижения своего шефа. — Ты пока побеседуй с Игнатом Петровичем. Может, он чем поможет. Как считаете, Игнат Петрович, поможем хорошему человеку?

— Ежели хороший, то почему бы и нет. — Черкасов крякнул в кулак. От чего вокруг расползлось облачко свежевыпитого коньяка.

«Сука ты, Климович, — мысленно выругался Николаев, натянуто улыбаясь. — Подогнал, блин, родственничка из Мухосранска».

— Игнат Петрович только что получил назначение в Центр антитеррора. Будет моим куратором. Так что прошу любить и жаловать.

Сбросив информацию, Климович счел возможным удалиться. Ввинтился в толпу и пропал.

— А вы, Юрий, в каком звании пребываете? — первым нарушил паузу Черкасов.

— Полковник, начальник отдела в «пятом» департаменте, — ответил Николаев.

— Ну, значит, есть куда расти, — добродушно усмехнулся Черкасов. — Вот я уже потолок головой чувствую. Взяли старика консультантом в Центр, и слава богу. На самом излете карьеры, но в Москву пробился. Сам-то я, не смейтесь, контр-адмирал. По «третьей» линии служил. М-да.

— А вы к нам откуда, если не секрет? — светским тоном поинтересовался Николаев.

— Из Калининграда. Командовал там военной контрразведкой.

Николаев всегда гордился своей выдержкой и был уверен, что ничего большего, чем вежливый интерес, его лицо не выразило. А внутри все обмерло. Гад Климович, еще надо разбираться, намеренно или нет подвел к нему бывшего шефа калининградского особиста, которого нашли с прострелянной головой в каком-то котловане. Ничего подозрительного в этом якобы случайном знакомстве нет, если бы не Лешка Парамонов, что сейчас геройствует в Калининграде, пытаясь связать смерть особиста с визитом в город Максима Максимова.

Черкасов достал сигарету. Николаев услужливо поднес зажигалку. С удовлетворением отметил, что руки не дрожат больше обычного.

— А я пару раз бывал в Калининграде, — подхватил беседу Николаев. — Давно, еще до девяносто первого года. Искали Янтарную комнату.

Легким смешком он дал понять, с какой иронией он относится к ее поискам.

Черкасов кивнул с видом посвященного. Заложил руку за спину, отчего еще больше выступил боярский живот.

— А последние новости о ней не слышали? — спросил он. Глазки при этом хитро заблестели.

— Нет. От этой проблемы отошел давно.

— И слава богу, — подхватил Черкасов. — Недавно Филипп Реми такое учудил, что теперь все, кто Янтарной комнатой занимался, как оплеванные ходят.

Черкасов не стал уточнять, что за кадр этот Реми. Любой, имевший доступ к литерному делу «Янтарная комната», обязан был знать основных фигурантов.

Реми, владелец частной телекомпании в Гамбурге, возник, как черт из табакерки, в конце восьмидесятых. И с бесовской наглостью стал путаться у всех под ногами, ерничать и давать дурацкие советы. На Янтарной комнате все пытались подзаработать, но лучше всего это получилось у Реми. Он снарядил несколько экспедиций, оговорив эксклюзивное право на съемки, и гонял сенсационные фильмы на своем телеканале.

Черкасов поискал глазами пепельницу, не найдя, стряхнул столбик пепла в кадку с пальмой.

— Паршивец обдурил всех, — продолжил Черкасов. — Слил в полицию информацию, что одна преступная группа готова продать эмиссарам боливийских наркобаронов Янтарную комнату Да, да, все четыре панно и прочую мелочь. Само собой, полиция встала на уши, перевернула вверх дном весь Гамбург и вычислила и продавцов и покупателя. Брать решили на передаче, чтобы эффектней смотрелось. Получилось, как в кино. Но настоящее кино вышло позже. Захваченный фургончик с ящиками перегнали к полицейскому управлению, где шеф полиции уже собрал пресс-конференцию. И тут вылез этот Реми и всю малину… Сам понимаешь. Оказалось, что он заранее изготовил пластмассовые копии панно и нанял актеров изображать гангстеров. Короче, выставил всех дураками. Соль в том, что никто не усомнился, что комната цела. Хотя по самым оптимистичным версиям пролежала в земле пятьдесят лет. — Черкасов придвинулся ближе, понизил голос. — А мы-то знаем, что сгорела она. Но и ты вначале клюнул. Признайся, я же видел, как у тебя лицо вытянулось.

Черкасов закудахтал, живот при этом запрыгал, как тугой мячик. Николаев вынужден был вторить смеху старшего по званию. Смешно, не смешно, а субординацию нарушать не рекомендуется.

При этом он не мог не отметить, что беседу Черкасов ведет умело, выбирая тему, в которой собеседник не чувствует себя профаном.

«Он явно меня прощупывает, — решил Николаев. — На шапочное знакомство это не похоже. Ишь, как зыркает, будто рентгеном просвечивает. А вдруг он не просто прилип, спасаясь от скуки в незнакомой компании? Вдруг он тянет время, как и я, дожидаясь Климовича? Что, если Климович, помня наш предыдущий разговор, привел нового куратора, чтобы все решить разом и на месте? Вот это была бы удача!»

Николаев преисполнился симпатией к новому знакомому, такому забавному в своей провинциальной барственности. Стал прикидывать, как лучше перевести разговор с опостылевшей Янтарной комнаты на актуальную тему борьбы с исламским терроризмом. До прихода Климовича можно успеть показать себя с самой лучшей стороны: инициативным, компетентным и творчески мыслящим сотрудником, которого давно пора выдвигать на ответственный участок.

Черкасов тем временем затушил окурок в кадке. Потер короткие толстые пальцы о рукав. Завел руки за спину, крепко сцепив в замок.

— М-да. Или вот еще свежий случай, — начал он, не глядя на Николаева. По всему было видно, что Черкасов на прежней должности привык, что его слушают, — ловя каждое слово. — Командировочный один запил. С таким, знаешь ли, русским размахом. У нас там не Москва, развернуться негде. А мужик совсем края потерял. Как его черт занес в Литву, хрен его знает! Мимо КПП, какими-то проселками, болотом… Белая горячка, одним словом. И на территории суверенного государства раздолбал свою машину, угнал чужую. На ней въехал через стекло в кафе на окраине Таураге. Перед тем как вырубиться окончательно, пальнул пару раз из табельного пистолета. Городок тихий, в нем к такому проявлению эмоций не привыкли. С перепугу литовцы подумали, Первый прибалтийский фронт опять в наступление пошел. Подняли по тревоге ОМОН, или как он у них там называется. Командировочного спеленали, благо он и не сопротивлялся. Ладно бы сам в дерьме извалялся. С кем по пьяной лавочке не случается. Так он же, подлец, нас им измазал по самую макушку. Теперь перед лицом всей прогрессивной общественности стоим и обтекаем. — Черкасов грустно вздохнул. — Такие дела. Самое страшное, что ксива у него с собой была фээсбэшная. Вот и думай, то ли из него шпиона сделают, то ли просто срок дадут. Но шум будет великий. И кое-кому такой арбуз законопатят в причинное место, что не один год переваривать будет.

У Николаева сердце обмерло от нехорошего предчувствия. Суеверно сжал кулак.

— А когда это случилось? — спросил он, с трудом уняв дрожь в голосе.

— Сегодня и случилось. Пару часов назад, поэтому в сводку новостей еще не попало. Мне друзья позвонили. По старой памяти информируют, м-да. Как там бишь его, засранца этого, фамилия… — Черкасов почесал складку на затылке. — Пара… Пара… О! Парамонов! Из Москвы, кстати.

В коленях у Николаева образовалась такая слабость, что он едва удержался на ногах. Потребовалась вся воля, чтобы не осесть на пол, цепляясь за пиджак Черкасова.

А тот придвинулся вплотную, хищно прищурил свои ледяные глазки. Понизил голос до злого, свистящего шепота:

— Ты что думал, я тебе, сучонок, позволю шарить по местам моей, так сказать, боевой славы? Тоже мне, красный следопыт нашелся!

Николаев открыл рот, чтобы возразить, но вместо этого лишь судорожно глотнул воздух. Гул голосов вдруг стал глуше, будто уши забило ватой, хрустальная люстра под потолком почему-то превратилась в светящееся облачко.

Черкасов развернулся вполоборота, закивал, приветствуя кого-то в толпе.

— Ну что ты стоишь, как пограничный столб? — процедил он, покосившись на Николаева. — Иди, прими на грудь грамм триста. Время еще есть. На цугундер только утром потащат. И не смотри ты на меня, как ворона на дерьмо. Не укусишь. А я таких, как ты, схарчил за свою жизнь с полсотни. И не поперхнулся. Хоть и дерьмо вы все низкосортное.

На ватных ногах Николаев двинулся не к бару, а сразу к выходу.

Наверно, мелькнула мысль, так же себя чувствует смертник, которому объявили, что в помиловании отказано. Еще жив, еще сердце вяло трепещет, а уже мертв. Жизни осталось на десяток шагов до камеры, где пол уже густо посыпан опилками. И обреченность такая, что тело сделалось одновременно невесомым и тяжко одеревенелым. Нет ни сил, ни желания сопротивляться. Хочется только одного — быстрее бы рухнуть в темноту.

Никогда раньше Николаев не пил запойно. Но теперь вдруг осознал, с чего он, запой, начинается. С пустоты под сердцем, которая, как черная воронка, засасывает в себя жизненные силы. И чтобы не повеситься от жуткой, сосущей пустоты, надо лить и лить в себя любое пойло.

Давясь, он высосал стограммовый флакончик «Рябины на коньяке». Оказалось, гадость ужасная: скипидар пополам со сладким сиропом. Натужно закашлялся, и тут в голове словно лопнул огненный шар. Перед глазами все поплыло. Николаев покачнулся, с трудом разогнулся и сипло втянул в себя воздух. Помогло. Глаза еще застили слезы, но голова сделалась ясной. И под сердцем отпустило.

Николаев сунул в рот сигарету, прячась от мокрого ветра, закурил. Осмотрелся.

В сырых промозглых сумерках ярко горели витрины киосков. В полукружья света входили темные силуэты мужчин, совали деньги в Окошко и отходили в тень. Сбивались в группки вокруг высоких столиков. Отовсюду доносились стеклянный перезвон и добродушный мат. Пахло дождем, пролитым пивом и тухлым чебуречным чадом.

«Вот попал!» — угрюмо усмехнулся Николаев.

Судя по всему, ноги сами принесли его от клуба на пятачок у метро, в это открытое всем ветрам питейное заведение. Здесь царил апофеоз демократии. Никаких условностей. Забудь, кто ты есть, потому что это никого не волнует. Кем бы ты ни был: бомжом, помощником министра, банковским клерком или военным — наливай да пей.

Николаев закусил фильтр сигареты, старательно двигаясь по прямой, подошел к ближайшему ларьку.

— Рябину. — Он сунул деньги в амбразуру.

— Какую? — спросил голос из ларька.

— «На коньяке».

— Это я понял. Какую — большую или маленькую?

— Маленькую.

Рука невидимого продавца выставила перед ним пластиковый стаканчик, затянутый сверху фольгой.

— У нас только такие, — извиняющимся голосом сказал продавец.

Николаев удивился этому чуду алкогольной промышленности. Доза, тара и содержимое были точно рассчитаны на вкус потребителя. Хочешь сообразить на троих, покупай три штуки и экономь на стаканах. Главное, безопасно. Нечем собутыльника по репе треснуть, если накипит. Никто не обделит, все поровну. А хочешь пить в одиночку — бери и пей. Доза подгадана для меланхолического персонального возлияния.

«Голь на выдумку хитра», — хмыкнул Николаев.

— Давай пару, — неожиданно для себя решил он. Со стаканчиками в руках вернулся к столику. Его уже оккупировали двое военных. Один сосредоточенно рвал зубами чебурек, второй разливал водку по стаканам. Оба были в изрядном подпитии, как раз на том его этапе, когда охота поговорить на политические темы. Офицеры, как им и полагается, оказались патриотами и государственниками.

— Петруха, запомни, государство держится на нас. Мы — его опора и последний резерв, — вещал разливающий.

Майор Петруха согласно кивал, не вынимая зубов из чебурека.

— Ты кто? — разливающий повернул к Николаеву потное лицо. — Не журналист?

— Нет, — ответил Николаев.

За что сразу получил шлепок по спине.

— Тогда вставай рядом. За армию выпьешь?

— Выпью. Только у меня свое.

— Имеешь право. — Разливающий подполковник со стуком поставил бутылку на стол.

«Что я тут делаю? — с тоской подумал Николаев. — Что я вообще делаю? Нет, не так. Что мне делать?»

Он вспомнил Лешку Парамонова. Вот кто любитель походов в народ. Хлебом не корми, дай высосать стакан в самых непотребных условиях. Общение с подведомственным контингентом никогда миром не заканчивалось. Лешка делался дурным, и его неудержимо тянуло на подвиги. Сколько раз приходилось вытаскивать из отделений милиции. Но это в Москве, где каждый второй — знакомый. В чужой Литве, чопорной от неожиданно полученной независимости, выручать Лешку было некому.

«Допрыгался, паразит. Сам себя похоронил. И меня, гад, подставил. Завтра первым делом вспомнят, что именно я настоял на его командировке. А дальше — по всем батареям носом проведут. И пинком под зад выкинут. Никакой реорганизации отдела, просто разгонят всех к чертовой матери».

Он с трудом отколупнул фольгу. Поднес стаканчик ко рту. На выдохе опрокинул в себя розовую мутную жидкость.

На вкус оказалась жуткой гадостью, со вкусом прогорклой ягоды. Но от спиртового удара в голове вдруг образовалась неестественная, кристальная ясность,

«А ведь это за Максимова нас так размазали. Слава богу, что живы остались. Могли бы и жестче сработать. Хотя куда уж жестче. Спасибо за урок, товарищ Черкасов. И тебе, сука, Климович, спасибо. Завтра весь отдел раком поставят, не до работы будет. Кстати, надо не забыть прямо с утра оперплан, что молодой накропал, сунуть в бумагорезку.

Я не совсем дурак, два раза повторять не надо. Нельзя так нельзя. Но могли же, суки, хоть намекнуть! Зачем же сразу так, а?»

Николаев поморщился, как от зубной боли.

— Ты чего такой угрюмый? — спросил подполковник. — Употреби нашей, может, легче пойдет.

Он стал лить водку в стаканчик Николаева. Рябиновый денатурат, смешиваясь с «Русской», дал жидкость мутно-белого цвета.

— Хорош! — остановил его Николаев.

— Проблемы, что ли? — Разливающего неудержимо тянуло договорить за жизнь. — Да какие на гражданке проблемы! Вон у Петрухи проблемы, то да.

Майор Петруха промычал что-то нечленораздельное, рот был забит жирным тестом, и согласно кивнул.

— Прикинь, мужику последний, год, когда в академию поступить можно. А тут такая мутотень. — Полковник чокнулся со всеми и не дожидаясь выцедил стакан до дна. — У него в батальоне парень служил. Толковый пацан, не борзый. Через месяц дембельнуться должен был. Письмо с родины получил. Откуда он, Петя?

— Из-под Новосибирска, — вступил в разговор майор. — Если бы духом забитым был, или баба его бросила, я бы еще понял. А тут… Родня квартиру продала, представляешь? Сестра воду замутила, замуж ей приспичило. Батю-алкоголика подбила, а тому давно все по барабану. Кому-то бабок дали, бумажку получили, что мой боец не родину защищает, а убыл в неизвестном направлении, да и продали хату без его ведома. Соседка письмо написала, так бы и не узнал. «Такие дела, боец, продала сеструха квартиру и свалила три месяца назад. Батя свою долю пропивает и ни о чем не жалеет. Короче, полный болт тебе насчет денег и жилья. Живи, как хочешь». И куда он после дембеля пошел бы? Ни прописки, ни работы, ни денег. Прямой путь в бандюки.

Майор резким движением влил в себя водку, вытер ладонью губы. Помолчал, переводя дыхание.

— Я им русским языком говорил: мужики, будьте мужиками до конца. Не устраивайте истерик. Приходи ко мне, чем могу, помогу. А чем тут поможешь? Блин, сам в общаге с тремя детьми кантуюсь. Да и не знал я ни фига. Он молчуном был. Ночью взял письмо, пошел в сушилку. Да и…

Майор поднес оттопыренный большой палец к горлу, но подполковник его одернул:

— На себе не показывай, Петька!

— Да ладно! Самому жить неохота. — .Майор все же убрал руку. — Чиркнул он себя лезвием. В сушилке жара, градусов под сто будет. Кровь из разогретого тела быстро вытекла… А я, как подгадал, в тот день дежурным по части был. Пришел ночью с проверкой в родной батальон, по привычке сунулся в сушилку, там вечно кто-нибудь дрыхнет. Блин, какой там запах стоял, ты не представляешь! За пару часов все протухло.

— Вот так, сходил пацан в армию, — подвел итог подполковник. — А Петруха теперь за стрелочника. Хрен ему, а не академия! Не умеет майор работать с личным составом по профилактике самоубийств. Во, дожили!

От разодранного чебурека вдруг пахнуло такой тухлятиной, что Николаев едва сдержался. Еще бы немного, и содержимое желудка выплеснулось бы на стол.

— Мужики, я сейчас, — через силу пробормотал он.

На подгибающихся ногах потрусил за ближайший ларек. Там, в темноте, воняющей мочой и размокшим картоном, он уже не смог сдерживаться. Рвало мучительно и долго, до желчной пены.

Николаев цеплялся рукой за какую-то скобу, но пальцы с каждой секундой все слабели. Он беспомощно оглянулся. Хотел позвать вояк на помощь, но только сильнее закашлялся. То ли из-за слез, разъедающих глаза, то ли так подействовала паленая водка, но свет фонарей показался мутными пятнами. А больше он ничего разглядеть не смог…

Ему показалось, что сноп света прожигает сетчатку насквозь и входит прямо в мозг. Голова просто раскалывалась.

Николаев тихо застонал.

— Ты глянь, живой! — раздался сверху голос. — Может, упакуем?

— На кой тебе сдался? — спросил другой голос. — Обосрался, как свинья. Пока до машины дотащим, извазюкаемся по уши. Брось, пусть здесь валяется. Проверь, бабки не все пропил?

— Бабки-то есть. Ни фига! Коля, смотри, у него ксива фээсбэшная.

— Дай сюда!

Свет погас. Николаев с трудом разглядел двух мужчин над собой.

Луч света вновь ударил в лицо.

— Похож. Что делать будем?

— В отделение везем, что еще!

Последовала долгая пауза. Николаев попытался подать голос, но из сухого рта вырвался только тихий сип.

— Сколько на нем бабок?

— Триста баксов. И рублями почти пятьсот.

— Нормально. Баксы нам, рубли дежурному. Я ему за прошлую смену должен остался.

— Давай хоть на такси оставим!

— Какое на… такси! Через час метро откроют. Оставь рублей тридцать опохмелиться.

— Коля, может, в отделение, а?

— Перебьется! Ему тут удобно, и нам спокойнее. Один хрен протокол потом порвать заставят. Так на кой я его в отделение повезу? На, сунь назад ему ксиву, а то совсем расстроится мужик.

Почувствовав на себе чужие холодные пальцы, Николаев стал вяло отбиваться.

— Лежа-а-ать! — раздался сверху голос.

И на голову Николаева обрушился резкий удар. Ослепительный свет сразу же померк. И сделавшееся невесомым тело засосало в черную воронку…

* * *
Навигатору

По информации источника «Джокер», получено распоряжение подготовить документы на увольнение из органов ФСБ Николаева Ю.А. и Парамонова А.С. с мотивировкой — «в связи с сокращением штатов». Приказ на увольнение решено датировать задним числом, чтобы избежать дискредитации ФСБ в скандале, возникшем в связи с совершенным Парамоновым преступлением на территории Литвы.

Сегодня в 6.10 Николаев госпитализирован в реанимационное отделение Боткинской больницы с диагнозом «черепно-мозговая травма средней тяжести, осложненная алкогольной интоксикацией».

Смотритель

Глава двадцать шестая. Назад дороги нет

Странник

Максимов расположился на своем любимом месте: на полу у окна, спиной к батарее. Если бы в доме жил кот, он непременно облюбовал бы этот угол. Очевидно, энергетические поля, проходившие сквозь квартиру, сплетались здесь в узел, создавая невидимый кокон. Думалось здесь великолепно. Стоило прикрыть глаза, как тело расслаблялось, а в голове утихала суматоха мыслей. Казалось, что сидишь с удочкой у тихой речки, мир еще спит, а время течет неспешно, как молочно-белая вода сквозь туман.

Очередной раз Навигатор поставил его перед выбором: шагнуть в пекло или уклониться. Согласие и отказ будут приняты как должное и само собой разумеющееся. Никаких последствий. В конце концов, каждый сам решает, как ему жить и за что умирать. А в данной ситуации даже грех на душу принимать не придется, в случае отказа другого не пошлют. Просто свернут операцию.

«Между прочим, все будут довольны. Ну, прилетят завтра Эрика с Леоном, а нас нет. Покрутятся в Москве день-другой. Потаскают за собой комитетскую наружку. И улетят восвояси. Целые и невредимые. Что там задумал Навигатор против фээсбэшника, не знаю. Но если выбить из седла главного зачинщика оперативной разработки, то минимум на неделю работа у них встанет. Пока отдерут провинившегося, пока назначат нового исполнителя, пока он накропает новый план оперативных мероприятий, поезд уйдет. Все основные фигуранты разработки попросту разбегутся в разные стороны. Дело по деду рано или поздно умрет само по себе. Навигатор поможет. Винер? Винер пусть засунет брактеат себе в задницу и благодарит бога, что Максимов нашел занятие благороднее, чем убивать его. А мы с Кариной исчезнем. Уедем далеко-далеко, где нас никто не найдет. И там, не спеша, можно будет закончить начатое. Из девчонки будет толк. Главное, не сломать».

Он отдавал себе отчет, что именно Карина стала камнем преткновения. Не будь ее, он бы сразу же ответил согласием и не взял бы по предложению Навигатора тайм-аут для размышления. И не пришлось бы пытать себя, взвешивая все за и против.

Карину неудержимо несло к той точке в судьбе, сквозь которую в ее жизнь может войти магия. Может. У каждого была в жизни такая точка. Просто многих пронесло мимо, и ничего, кроме смутного ощущения абсолютно Иного, в памяти не осталось. А со временем и не вспомнить, что это было — явь или кошмарный сон. Повезло им? Возможно. Спокойнее и комфортнее жить в мире, где от магии остались лишь суеверия, гороскопы Глобы и сериал «Секретные материалы». И винить нельзя. Большая часть населения земли предпочитает мирную жизнь в тихой провинции. Только неврастеники, тайные садомазохисты и непризнанные гении рвутся в большие города. Только им всласть жить в сутолоке, смоге и пробках. Любому жителю столицы по предъявлении справки о месте жительства можно смело ставить диагноз — маниакально-депрессивный психоз.

А тому, кто разглядел на бегу приоткрытую дверь, кому хватило глупости, авантюризма и бесстрашия шагнуть через порог, в темноту, остается только пожелать удачи в бесконечном пути. И пусть не удивляется, если научится слышать эхо подземного грома, не вздрогнет, повстречав в темном переулке трехметрового седого, как лунь. старика, и не примет за белую горячку пляску гномов на своем рабочем столе.

Одно надо знать точно: когда магия входит в жизнь, она не делает ее лучше или хуже. Она превращает ее в другую, тотально другую реальность. И придется заново учиться жить в необратимо измененноммире. Рухнут прежние связи, отомрут родственные чувства, усохнет дружба, умрет то, что считалось любовью. Пройдет вечность, пока отыщется родственная душа, такая же неприкаянная, несущая на себе тавро одиночества.

Магия врывается в жизнь, как огненный смерч, сметая и круша все, что казалось привычным и вечным. Зачастую человек переживает этот момент, как смерть. Потому что мы привыкли считать смертью конец бытия в этом единственном из известных нам миров. Посвящение — это не обряд смерти. Это — .сама смерть.

Максимов поднял взгляд на галогенную лампочку под потолком. Свет ее был настолько мощным, что становился невидимым. Лишь слепящая острая корона окружала круглый диск лампы. Вдруг вспомнилось африканское солнце. Такое же ослепительно яркое. Беспощадное и равнодушное, как око злого божества.

«Не дай бог девчонке пройти сквозь такое, — ужаснулся Максимов. — Где гарантия, что переживет. Не превратится в живой труп с остекленевшим взглядом безумца».

Карина лежала в спальне на кровати. Максимову были видны только ее ступни, болтающиеся в воздухе.

«Пятки еще детские, розовые. Ну, куда ее на жару и в горы? — с тоской подумал он. — Это же не экстремальный спорт и экзотика. Там стрелять будут всерьез. Могут и кишки выпустить. Просто так, забавы ради».

— Максим, я тебя отвлеку на секундочку?

Впервые за вечер Карина напомнила о себе. Воспитание тому причиной, врожденная чуткость или собственная потребность в уединении, но после ужина, взяв книгу с полки, Карина ушла в спальню, предоставив Максимову возможность заниматься своими делами и мучиться своими мыслями.

— Слушаю, галчонок.

— Что такое Кипящий котел?

«Н-да, не больше и не меньше», — покачал головой Максимов.

— Если коротко, это древнейший символ кельтской Традиции,[96] — ответил он. — Символ магического превращения. По легенде, в котле год и один день готовили отвар из специальных трав, не давая огню потухнуть, а вареву выкипеть. Алхимия, одним словом. В конце концов, из котла вылетали три капли, и тот, кому они падали на лоб, моментально становился искусен во всех ремеслах и обретал дар прорицателя. А сам отвар становился самым страшным ядом, который только может существовать на земле. Трех капель достаточно, чтобы стать магом, а чуть больше — смерть. Как в русской сказке про Конька-горбунка. Иван-дурак нырнул в кипяток и стал красавцем, а царь сварился.

Судя по положению пяток, Карина перевернулась на спину.

— Это у кельтов, а я имела в виду скандинавов.

Максимов бросил взгляд на книжные полки. Сразу же обнаружил пробел в стройном ряду редких изданий.

— Ты, случаем, не «Эдду» читаешь?

— Ага. Повышаю интеллектуальный уровень, чтобы рядом с тобой не смотреться полной дурой. Хотела взять «Гениальность и помешательство» Ломброзо. Но подумала, что поздно пить боржоми. Ничего нового там про себя не найду. Так что там про скандинавов?

— С них все и пошло. Согласно их мифам, в котле готовили священный напиток — Мед поэзии, дарующий мудрость и вдохновение. Если уже прочла, то обрати внимание, что у напитка вкус смерти. Сначала произошла война между асами и ванами, в ходе которой был разрушен Асгард — город Богов. В знак примирения асы и ваны обменялись заложниками и смешали слюну в чаше. Из слюны они вылепили человека — Квасира. Отсюда, кстати, слово «квас». Квасир был так мудр, что не было вопроса, на который бы он не знал ответа. Злые гномы убили Квасира, смешали его кровь с медом. Бог Один украл Мед и подарил его людям. Напиток назывался Одрерир — «Приводящий дух в движение». Фактически, если отбросить оболочку мифа, то речь идет о перебродившем меде. Знаменитой медовухе.

Скрипнули пружины кровати, пятки Карины исчезли из поля зрения, через секунду на их месте появилось ее улыбающееся лицо.

— Два балла! — влепила она. — Гнать тебя надо из твоего института. Мед поэзии, мед поэзии… Я про Кипящий котел спросила. Ты же сам про дорогу между девятью мирами Одина рассказывал, так? А тут ясно написано. — Карина закрылась книгой: — «У корня ясеня Иггдррасиль в стране Холода и Тьмы у берега Мертвых стоит чертог, свитый из змей. Головы змей повернуты внутрь и брызжут ядом. Через поток яда вброд проходят души клятвопреступников и убийц. А самое страшное место в том потоке — Кипящий котел, в котором дракон Нидхегг гложет трупы умерших». — Вот так, господин археолог. Два балла вам.

Карина посмотрела на Максимова и встрепенулась.

— Макс, ты не обиделся? Я же шутя. У тебя такое лицо сделалось…

— Какое?

— Мертвое.

«Знала бы, бедная, что ты сейчас наделала! — подумал он. — Кто тебя за язык тянул! „Головы змей повернуты внутрь и брызжут ядом“. Брактеат из Ретры… Теперь поздно. Знак ожил, разбуженный словом, и судьба свершится, как ни крути».

Черное солнце

Дубовые панели бесшумно разъехались в стороны, открыв панорамное окно, выходящее в сад. Полная луна заливала светом долину, было так светло, что не верилось, что давно наступила ночь.

Винер развернул кресло, замолчал, любуясь пейзажем за окном.

Пауза затянулась, и Хиршбург почувствовал себя на сеансе у психоаналитика. Нет, он ни разу не обращался за помощью к этим ассенизаторам подсознания. Лишь видел, как это происходит в кино. И долго плевался. По версии голливудских ашкенази, сеанс психоанализа заключается в совращении врача озабоченной клиенткой. Полный катарсис на докторской кушетке завершается полетом из окна двадцатого этажа.

На экране монитора замерла картинка с видом комнаты с камином. В центре кадра стоял Максимов и протирал ружье, исподлобья глядя на сидевшую в кресле Мисти. Запись пришла от Блюма два дня назад, Хиршбург успел просмотреть ее не один раз, знал весь сюжет наизусть, по каждому эпизоду эксперты подготовили заключение.

— А Мангуст играет в открытую, вам не кажется? — раздался голос Винера.

— Да, несомненные признаки спецподготовки. И он даже не счел нужным их скрывать. В принципе, это разумно. Он не стал легендироваться под кабинетного ученого, зная, что первая же проверка установит его военное прошлое. Что же касается его реакции на опасность, то он вел себя органично и естественно, как зверь, защищающий себя и свою самку Что полностью соответствует психологическому портрету…

— И вы туда же! Эксперты завалили меня бумагами со всякой психологической заумью. Еще раз убедился, что объем отчета обратно пропорционален пониманию. Нарисовали мне портрет какого-то монстра, а он нормальный мужик. Ну что, скажите мне, может быть более естественным, как не готовность убить, чтоб не быть убитым?! Кстати, вы знаете, как оценили они вероятность того, что Мангуст выйдет из игры? Как семьдесят к тридцати! — сам ответил Винер. — А вы?

Хиршбург ожидал, что Винер развернет кресло, вопрос требовал взгляда в глаза, но Винер продолжил изучать вид за окном.

— Пятьдесят на пятьдесят, — после паузы ответил Хиршбург.

— И ты, Брут! — в голосе Винера сквозила едкая ирония. — Иными словами, вы не уверены, что завтра утром он встретит Леона и Эрику в аэропорту?

— На его месте я не стал бы этого делать. Извините, не так выразился, — спохватился Хиршбург. — Скажем так, идеальный вариант сорвать операцию — не встретить наших людей.

— И тем не менее он будет завтра в Шереметьеве. В этом я уверен на сто процентов.

Хиршбург пожал плечами, пользуясь тем, что Винер его не видит.

«К чему спорить. Осталось десять часов, и все станет ясно без гаданий».

Винер развернулся к столу.

— Не желаете спорить, не надо. Попробуем подойти к проблеме с другой стороны. Представьте, что я поручил вам создать мощную, хорошо законспирированную организацию, которую невозможно было бы вычислить обычными контрразведывательными способами…

Последние сутки «личный штаб» работал в авральном режиме. По обрывкам разговоров Хиршбург знал, что Винера посетила какая-то идея, на обработку которой он бросил все силы корпорации «Магнус». К вечеру эксперты, аналитики и связисты свалились с ног, но выдали нужный результат. Винер после ужина заперся в кабинете, проведя два часа в одиночестве, затем вызвал к себе Хиршбурга.

— …Я не могу конкурировать с компьютерами, Клаус. Мозг поизносился, так быстро, как они, думать не умею. — Хиршбург позволил себе намекнуть, что его к «мозговому штурму» не привлекли. — Но я бы отказался. Задача не имеет решения. Любую структуру, пусть трижды законспирированную, можно вычислить.

— Именно! — Винер хлопнул ладонью по столу. — Вы даже не представляете, насколько близки к истине. Контрразведка — это структура, иерархическая бюрократическая организация. И противодействовать она может лишь себе подобной структуре. Подобное притягивает к себе подобное — это аксиома. Но в сеть можно поймать рыбу, но нельзя — воду Вы уловили мысль? Аморфная, лишенная жесткой структуры сила непобедима. Ни одна армия мира не в силах противостоять партизанскому движению.

— Если не считать тактики «выжженной земли», — заметил Хиршбург.

— Это не тактика, а жест отчаяния. Безумное буйство медведя, заеденного комарами. Чем дольше длится оккупация, тем больше аборигенов выбирают для себя войну, как единственно возможный способ существования, не унижающий их чувство собственного достоинства. А встав на тропу войны, человек полностью перерождается. Партизан — это образ жизни, мировоззрение и кодекс чести. Они могут собираться в отряды, но по сути своей всегда останутся одиночками. Поэтому, разгромив базы и перерубив пути снабжения, вы никогда не уничтожите партизана как такового. Он не солдат, на которого работают штабы и службы тыла. Он сам по себе — армия. — Винер указал на экран монитора, — Перед вами прекрасный образчик партизана. Полностью подготовленного к войне в условиях современной цивилизации.

Хиршбург невольно бросил взгляд на монитор. Поежился, вспомнив, что жизнь уже сводила его с этим человеком. Тогда пронесло. Вопрос — повезет ли в следующий раз.

— Когда я сказал, что он не таится, я имел в виду не специальные навыки, — продолжил Винер. — Мангуст целеустремлен, бесстрашен, хладнокровен, разумен и энергичен. Он действует, согласуясь с собственной духовной целью, и это ставит его выше обстоятельств. Он не скрывает качеств, которые приходят с Посвящением, вот что я имел в виду, Хиршбург. Не нравится слово «партизан», назовите его «карлом».[97] Это будет точнее, коль скоро его Орден, как я установил, базируется на индоевропейской Традиции. Или уж совсем прозрачная аналогия — странствующий рыцарь Короля Артура.

— Но рыцарский орден — это структура, — возразил Хиршбург.

— Конечно. Что и погубило тамплиеров, мальтийцев и тевтонов. И губит их последователей и подражателей. Любая иерархическая организация рано или поздно разрушается, изъеденная изнутри склоками, интригами и борьбой за власть. Собравшись вместе ради самых благих целей, ее члены вскоре начинают вести себя, как пауки в банке. Как этого избежать? — Винер вопросительно посмотрел на Хиршбурга. И сам ответил. — Не создавать никакой структуры! Парадоксально просто, как все гениальное.

Винера явно позабавило недоумение Хиршбурга. Он не стал прятать улыбку.

— Вальтер, не обижайтесь. У меня самого было точно такое лицо, когда до меня дошло. В простое, как оказалось, сложнее поверить. Орден Хранителей существует, но в то же время — его нет. Точнее, он существует в ином измерении, в духовном плане. Именно поэтому мы лишь интуитивно ощущаем его присутствие. Мне пришел на ум образ «черной дыры», невидимой, но гравитационному полю которой не в силах противостоять даже гигантские массы звезд. Мы лишь время от времени сталкиваемся с его противодействием в реальном мире. Жестким, сокрушающим и неумолимым. Одного Хранителя, — Винер резко выбросил руку, указав на монитор, — одного, Вальтер, оказалось достаточно, чтобы «Черное солнце» потерпело поражение! И какое! Он вырвал Грааль из наших рук, чего вы, надеюсь, еще не успели забыть.

Винер откинулся в кресле. Перевел дух. Скрипнув зубами, скрестил руки на груди. Хиршбург сначала подумал, что Винер так пытается убаюкать боль в раненой руке, лишь через мгновенье, взглянув в замершее лицо Винера, понял, сейчас с ним будет говорить Магистр.

— Прерогатива «Черного солнца», — ледяным голосом произнес Винер.

Хиршбург склонил голову в поклоне.

— Орден Хранителей — существует. В этом нет никаких сомнений. Но это не есть некая конструкция, созданная по умозрительному проекту. Каким был Орден СС в представлении его магистров. Очевидно, земля, этнос, ее населяющий, и духовная Традиция народа есть некое триединство, самопорождающее тех, кого мы называем Хранителями. Пока существует Россия как некая геополитическая и духовная реальность, будет существовать сила, ее хранящая. И наоборот.

Процесс пополнения рядов Хранителей прост и эффективен, как все живое. Посвящение — это пробуждение внутренних сил человека. В традиции Ордена это принимает форму смертельно опасного испытания. Тот, кто прошел его, кто услышал голос предков и зов крови, начинает чувствовать тонкие токи, исходящие из родной земли. С этой минуты им не надо руководить, отдавать приказы и требовать подчинения. Посвященный сам выбирает дорогу, цели и средства ее достижения. В чем-то это напоминает сказания о рыцарях Круглого стола. Они странствуют без видимой цели, совершают подвиги без внешнего побуждения, с готовностью принимают смерть, потому что знают, что обрели бессмертие.

Орден сохранился лишь потому, что никогда в открытую не участвовал в драках за власть. По большому счету ему все равно, кто сидит на троне. Орден лишь находит достойных, проводит их сквозь порог Посвящения и выпускает в жизнь, чтобы они хранили и оберегали ее дальше.

Мы вычислили лишь одного из них. Странствующий рыцарь и его оруженосец, которому еще предстоит пройти испытание. Надеюсь, что через них мы выйдем на тех, кто вывел их на Дорогу. На Навигатора, как они его называют, если верить старым документам, попавшим в руки Рейнхарда Винера. Мой дядя отдал за право прикоснуться к тайне Ордена свою жизнь. Я — Клаус Винер, двенадцатый магистр «Черного солнца», готов принести в жертву свою, чтобы уничтожить Орден.

Винер замолчал. Развернул кресло, встал, прошел к окну.

На фоне лунного света, залившего сад, отчетливо, словно вырезанный из черной бумаги, проступил контур его фигуры. Винер уперся плечом в косяк, руки все еще были скрещены на груди, но голос оттаял, в него вновь вернулись человеческие нотки.

— Мангуст обязательно продолжит поединок, Вальтер. В этом я уверен. Чем больше он будет узнавать о брактеате, тем непоборимей будет его тяга дойти до самой сути. Тяга к знаниям и жажда к действиям — вот в чем его сила. Мы обязаны превратить ее в слабость. — Винер повернулся. Сакура уже на месте?

— Да. Внедрение прошло успешно. Находится в полной готовности.

Экстренную переброску агента из Европы в столицу среднеазиатской независимой республики Хиршбург считал своей личной заслугой.

Винер прошел к стене. Из-за полумрака в кабинете Хиршбург не видел, что он там делал, лишь услышал, как зажужжал электронный замок. Мягко хлопнула, закрывшись, дверца сейфа.

Хиршбург попытался встать, когда Винер, обойдя стол, подошел к его креслу.

— Сидите, сидите, Вальтер, — остановил его Винер. Протянул коробочку, обшитую черным бархатом. Сам уселся в кресло напротив. — А теперь откройте.

Коробочка была вроде тех, в которые элитные ювелирные фирмы упаковывают свои лучшие изделия. Хиршбург осторожно приподнял крышку. Пальцы заметно дрогнули.

— Да, да, — усмехнулся Винер. — Десять каратов плохого золота ценой в целое состояние. Реликвия храма в Ретре дорого стоит. Хотя кто может определить цену мира и войны?

— Что я должен с ним сделать? — спросил Хиршбург, справившись с волнением.

— Немедленно перешлите брактеат Сакуре. Я хочу, чтобы Мангуст увидел его на Сакуре. Клюнув раз на нашу приманку, Мангуст заглотит ее еще раз. Уверен, за брактеатом он пойдет до конца. — Винер изменил тон. Саркастической иронии как ни бывало, теперь в голосе звучали стальные нотки. — Как видите, Вальтер, ради победы я не постою в цене.

Внутри коробочки золотые змейки свили свои чешуйчатые тела, образовав на черном бархате свастику.

Хиршбург с трудом оторвал взгляд и осторожно захлопнул крышку.

Глава двадцать седьмая. Дороги богов

Странник

В окно смотрело хмурое и унылое, как невыспавшийся москвич, утро.

Карина на заплетающихся ногах прошла через комнату. Глаз не открывала. Двигалась на ощупь, как ходят дети, поднятые с постели, но еще не проснувшиеся

— В ванне не спать, — предупредил Максимов. — У нас весь день расписан по минутам.

— Изверг, — донесся слабый голос из коридора.

Максимов повернулся к компьютеру.

Он встал на рассвете, если считать таковым мутную хмарь, сменившую ночную темень. И успел многое. Пора было собираться в дорогу. Как учили, только дурак, наскоро побросав пожитки в вещмешок, считает, что готов. Умный человек перед рейдом большую часть времени уделит разведке. Собрать, проанализировать и перепроверить информацию — значит снизить риск до разумных пределов. Известно, что дуракам везет. Но только дурак лезет в воду, не зная броду, и норовит сунуть голову туда, куда явно не влезет остальное. Оставшиеся в живых после таких экспериментов потом жутко гордятся своей смелостью и удачливостью. Умные скромно молчат. Они просто никогда не сделают лишнего шага, не зная заранее, куда поставить другую ногу.

Максимов из собственного архива и через Интернет собрал всю возможную информацию о месте предстоящей операции. Теперь он мог с закрытыми глазами пройтись по Душанбе и его окрестностям. Проехать любым транспортом и скрытно пробраться пешком в сопредельные республики.

«Легенда бы еще получилось, — подумал он, расслабленно откинувшись на спинку стула. — Дед бурчать будет, конечно, но быстро успокоится. Не для себя одного стараюсь».

Модем издал короткий зуммер, замигал красной лампочкой.

Максимов вызвал на экран пришедшее по компьютерной почте письмо.

— Есть! — хлопнул кулаком по ладони Максимов. Неожиданно быстро профессор Миядзаки, возглавлявший международную экспедицию, согласился принять сотрудника профессора Арсеньева в качестве гостя. Авторитет деда, как уже не раз убеждался Максимов, в профессиональной среде был чрезвычайно высок. Три человека, сопровождающие посланника профессора Арсеньева, будут приняты при условии их готовности самим нести все расходы. Так было указано в примечании к письму.

— А куда они денутся! — вслух произнес Максимов. Без Эрики и Леона экспедиция не состоится. Карина? Максимов прислушался к шуму льющейся воды.

— Поживем — увидим, — решил он.

Карина вошла, кутаясь в его рубашку, доходящую ей до колен.

— Молодец. Одевайся, завтрак на столе.

Максимов отключил компьютер.

— Эй, небожитель, — окликнула его Карина. — Ты хоть понял, что сказал?

— Сказал — одевайся. Время не ждет. Самолет отбывает в три часа. А нам еще надо к деду заскочить на работу.

— Тем более. — Карина плюхнулась в кресло. — Как ты считаешь, могу я показаться в таком виде пред строгим взором твоего великого предка?

— В рубашке — нет.

— А больше не в чем. — Карина рассмеялась. — Нет, я поражаюсь твоей сообразительности! Вещи мои в гостинице остались, так? А тут только джинсы и рубашка. Совершенно позорного вида. В них только на грузовике разъезжать.

— Тоже мне проблемы. Заскочим по дороге, купишь что-нибудь.

Карина встряхнула мокрыми прядками. Состроила забавную мордашку.

— Как у тебя все просто, аж завидно. Во-первых, заскочить в магазин — это минимум часа два, чтобы ты знал. Во-вторых, ты же не хочешь, чтобы перед Эрикой я выглядела бомжинкой? Значит, надо добавить еще час времени и потратить чуть больше денег.

— А в фитнес-центр заскочить не надо? — спросил Максимов. — Часика на три?

— Нет, не надо. — Карина встала, сладко потянувшись.

— Потому что ты этого не переживешь.

— И на том спасибо.

Карина подскочила, в секунду оказалась у него на коленях. Прижалась, обдав ароматом чистого молодого тела.

— А когда ты злишься, у тебя вот тут морщинка появляется. — Она погладила переносицу Максимову.

Он невольно зажмурился.

— Галчонок. Не задумываясь, с ходу процитируй первую пришедшую на ум фразу о Дороге или Пути. Неважно, откуда.

Карина прищурила правый глаз.

— Та-а-ак… Пожалуйста. «Для меня существует только Путь, которым я странствую, любой Путь, который имеет сердце или может иметь сердце». Так говорил Дон Хуан Матус в книге Кастанеды. Это что, тест какой-то?

— Имя Карлоса Кастанеды в определенных кругах звучит, как пароль, — уклончиво ответил Максимов.

«Девчонка вышла на Дорогу», — подумал он, отвернув от нее лицо, чтобы не смогла прочесть тревоги.

* * *
Максимов невольно замер на пороге кабинета деда.

Профессор Арсеньев за несколько суток сильно постарел. Осанка все еще была, как он ее называл, кавалергардской, льдистые глаза смотрели твердо и сурово. Только в глубине их затаилась боль. Резче стали морщины, потемнели, как старые шрамы, а лицо приобрело нездоровый восковой цвет.

— Заходи, Максим! — Дед погладил раздвоенную бороду, укладывая ее по обе стороны галстука. — Знаю, что в гроб краше кладут. Но вовсе не обязательно так жалостливо на меня смотреть! — проворчал дед.

— Тебе бы больничный взять, — начал Максимов, сев в кресло.

— Не дождутся! — отрубил Арсеньев. — С чем пожаловал?

Он произнес это так, словно Максимов все время со дня последней встречи безвылазно просидел в своем подвале.

У них давно было заведено правило: в местах, где могли подслушать (а рабочий кабинет был одним из них) тему беседы, ее тон выбирал старший и более осведомленный — сам Арсеньев. Дед не упомянул о поездке Максимова, ее результатах и о том, что произошло в его отсутствие, значит, не посчитал нужным.

— В командировку хочу съездить, — принял правила игры Максимов.

— Максим, ты же знаешь, в каком мы положении. Выписать бумажку с печатью я могу тебе хоть на Луну. Но лететь придется за свой счет.

— На Луне мне делать нечего. А в Душанбе слетать надо. Ты бы черкнул письмецо профессору Миядзаки. Он как раз в Таджикистане что-то копает. Посещу его экспедицию, от тебя привет передам.

Дед насупил брови.

— Судя по твоим блудливым глазкам, ты уже с ним связался?

— Утром послал письмо по Интернету. Он сразу подтвердил согласие. Вот. — Максимов положил на стол лист компьютерной распечатки. — Его сотрудница готова встретить нас в Душанбе и отвезти в лагерь экспедиции. Барышню зовут Юко Митоши. Наверное, красивая, как гейша.

— И когда ты угомонишься, — беззлобно проворчал дед, прищурившись, пробежал глазами текст. — Ну и лети себе на здоровье, коль скоро сам с усам. Поставил в известность, и слава богу.

— Дед, это же Восток! Сам знаешь, дело тонкое. Мне бы письмишко какому-нибудь визирю по культуре. За твоей подписью, конечно.

Арсеньев на секунду задумался, потом кивнул.

— Заместитель министра культуры — мой хороший знакомый. Если не сняли, конечно. Пойдет?

— Беру, — улыбнулся Максимов.

Арсеньев перевернул листок, задумавшись, стал рисовать кривые линии.

Максимов присмотрелся. И сразу же поймал острый взгляд деда.

На листке появилась дугообразная свастика. Рядом вырос вопросительный знак.

«Да», — глазами ответил Максимов.

Арсеньев тщательно заштриховал свастику, превратив ее в черный квадрат. Рядом нарисовал круг и перечеркнул его крест-накрест двойными линиями.

— Что это? — спросил он вслух.

— Славянская руна Дажь. Символизирует животворящую силу солнца. Знак вечной жизни, — как на экзамене ответил Максимов.

— А как назывались русские витязи в «Слове о полку Игореве»?

— Дажьбожьи внуки.

— Не безнадежен, — выставил оценку профессор Арсеньев. — И третий, последний вопрос. Известен малоазиатский бог Тадж. Созвучье «дажь» — «тадж» очевидно. Арийский народ — таджики — «отюрчен» лишь в седьмом веке нашей эры. Так куда ты купил билет?

— Еще не купил… В Душанбе. — Максимов попробовал слово на вкус, покатал, как камешек во рту. — Дажьбог. Получается — город Дажьбога. Город Солнца.

— А почему так неуверенно? — усмехнулся в бороду Арсеньев. — Профессор Миядзаки абсолютно уверен, что именно в этих местах находился духовный центр протославян. Один из центров, если быть точным.

— Ему не дают покоя лавры Щербакова? — спросил Максимов.

— Да какие там лавры! Одни тернии. Не Трою же человек открыл, а всего лишь Асгард, — со сдержанной болью, едва прикрытой иронией, произнес дед, обреченно махнув рукой.

Открытие города богов — мифического Асгарда, описанного в скандинавском эпосе, не вызвало никакого ажиотажа в общественном сознании. Даже научная общественность сохранила олимпийское спокойствие. Шлимана, поверившего Гомеру и откопавшего Трою, знает любой мало-мальски образованный человек. Но мало кому что скажет имя нашего современника Владимира Щербакова.[98] Хотя научный подвиг его равноценен шлимановскому. По «Старшей Эдде» он нашел город асов и дворец Одина, до открытия считавшегося всего лишь божеством из мифов полудиких скотопасов, живших черт знает когда до рождества Христова и Октябрьской революции. Он же доказал, что ту самую Трою основали «трояновы дети» — народ ванов, предков славян.

— Кого интересует прародина своего народа, когда нынешнюю родину предают и продают, — печально вздохнул дед.

— А японцу, выходит, наша история интересна? — Максимов тоже заразился благородным гневом.

— Традиционная культура, что же ты хочешь. Уважают свои корни и изучают чужие. — Арсеньев чиркнул спичкой, прикурил, зло запыхтел сигаретой. — Он ко мне обращался за консультацией, переписываемся с ним не один год. Поэтому так легко откликнулся. Он, бедолага, еще не знает, что за внук у меня уродился. Ладно, ладно, не делай вид, что обиделся.

Дед стал по очереди открывать ящики стола, ворошил бумаги в них, потом махнул рукой.

— Ну их к лешему! И так помню. Миядзаки работал в Тибете. Там ему монахи показали некий манускрипт. Он мне копию послал, да я, как видишь, задевал ее куда-то. Короче, как ты знаешь, китайские источники упоминают о рыжеволосых и светловолосых дьяволах, живших к северу от Поднебесной и постоянно устраивавших набеги. В пустыне Гоби обнаружены барельефы крылатых колесниц, явно индоевропейского происхождения. В тибетском манускрипте упоминается о некоем сражении между двумя народами, приведшем к разрушению города богов. Очень напоминает войну асов с ванами, описанную в «Эдде». После заключения мира они обменялись заложниками, в знак нерушимости договора. Это тоже соответствует эддическому мифу. Отличие лишь в том, что сказания описывают дальнейшее смешение асов и ванов и их движение на северо-запад. А в манускрипте указано, что треть племен, заключивших союз, двинулась через Копетдаг и Припамирье в противоположную сторону — на юго-восток.

— В Индию и Тибет?

— Естественно, иначе кому было писать «Махабхарату»? — вопросом на вопрос ответил Арсеньев. — Миядзаки прежде всего заинтересовало, что в манускрипте упоминается о смерти вождя переселенцев, случившейся сразу же после закладки им города. Звали вождя Дай-цу. Транскрипция, естественно, исказила первооснову. А звучало имя… Как?

— Дадзу — Дазбу — Даждбу, — начал выводить цепочку Максимов. — Короче — Дажьбог. Солнцеподобный, если перевести на русский.

— М-да, не безнадежен, — кивнул Арсеньев. — Город, конечно, назвали в его честь. И где-то вблизи современного Душанбе и следует искать его могилу. Чем Миядзаки и занят.

— Спасибо за лекцию.

Арсеньев, бросив настороженный взгляд из-под бровей на дверь кабинета, подтянул к себе листок и вновь стал выводить на нем дугообразные линии.

— В манускрипте говорится, что вождю было доверено хранить знак мира, заключенного между асами и ванами. Носил он его на груди. Есть вероятность, что этот знак положили в его могилу вместе с другими сокровищами, Миядзаки, если найдет захоронение, имеет шанс прославиться. Еще никому не удавалось так детально связать миф с археологической находкой. У японца есть изображение этого знака. Печать Договора, как он ее назвал. Жаль, что не могу тебе показать копию с манускрипта. Задевал куда-то.

Арсеньев придвинул к Максимову пепельницу, вместе с ней как бы сам собой переместился листок бумаги.

Сигарета замерла в руке Максимова: с тщательностью рисовальщика академической школы рукой деда был выполнен рисунок: четыре змейки, свившиеся в свастику.

— Пути богов, — упредил профессор вопрос, готовый сорваться с губ Максимова.

«Действительно, нам неведомо, куда ведут Пути богов, — подумал Максимов. — Брактеат, ставший символом договора о мире между двумя племенами, породившими все древо народов индоевропейской расы, кочует одному ему ведомыми путями. От разрушенных стен Асгарда к отрогам Памира. Из усыпальницы Дажьбога в храм Ретры. Из руин храма полабских славян в сокровищницу тевтонского ордена. Оттуда — в кладовые властителей рейха. В качестве трофея приходит в коллекцию лорда, чтобы спустя два десятилетия быть похищенным ирландскими боевиками по заданию палестинских партизан. Пропадает в сейфах спецхрана, чтобы закатиться в тайную казну азиатского царька, а вынырнуть на свет божий в Берлине. И закатиться вновь черт знает куда».

Арсеньев внимательно следил за выражением лица внука. Максимов был уверен, что дед читает его мысли.

— Ты теперь знаешь достаточно, чтобы отправиться в дорогу, — произнес Арсеньев, тщательно заштриховывая рисунок. — Остальное поймешь позже, уже в пути. Всего не знаю даже я. — Дед отбросил ручку. — Как убеждаюсь, история никого и ничему не учит! Один безумец попытался переиграть историю и столкнул германских асов с «внуками Дажьбога». В школе Гитлер учился плохо, а венские масоны не объяснили художнику-недоучке, что асы, русы и ваны давным-давно породнились и перемешались в неразрывное целое. И Москва основана их сыновьями, как и Берлин, между прочим. А он напялил на белокурых бестий черные мундиры и повязки со свастикой — и «драг нах остен»! Обрати внимание, что в низовьях Дона и Волги, где и происходила та война асов с ванами, ему хребет и сломали. История не только не любит сослагательного наклонения, она жестоко карает переписчиков истории. Я не науку имею в виду. Боги не терпят, когда их волю пытаются изменить смертные.

— Именно так следует толковать манипуляции с… — Максимов осекся, подбирая слово, чуть не вылетело «брактеатом из Ретры». — С символами.

— Ну, любой символ есть отражения неких инвариантов реальности. В психологии — это архетипы, введенные Юнгом. В филологии — сюжеты, встречающиеся буквально у всех народов и в различные эпохи. Всякие злые мачехи, мальчики-с-пальчики и спящие царевны. В истории — повторяющиеся сценарии событий. Графические символы также без изменений кочуют из культуры в культуру, из эпохи в эпоху с древнейших времен до наших дней. Как правило, они ассоциируются с одними и теми же принципами и проявленностями бытия. У всех народов круг — солнце, цикл жизни. Крест — конец, завершение. Крест в круге — год, четыре сезона, четыре фазы жизни. Ну и так далее. Безусловно, символы несут большую смысловую нагрузку, чем мы себе представляем. Частично они являются частью нашей реальности, частично принадлежат другим мирам. И попытка манипулировать, как ты выразился, символами есть магия чистой воды. — Арсеньев вскинул узловатый палец. — Но я тебе этого не говорил! Тут в Академии наук создали комиссию по борьбе с лженаукой, а я еще поработать хочу. На костер за такие слова, конечно, не потащат, не та инквизиция нынче, но выпрут с должности в два счета.

— Дед, за какие слова? — сыграл непонимание Максимов. — Мы ни о чем предосудительном вроде не говорили.

Они переглянулись и убедились, что один сказал все, что посчитал нужным, а второй усвоил каждое слово. Настал момент, когда слово становится делом, а знания толкают к поступку.

Арсеньев раздавил окурок в пепельнице.

— Все, Максим! Иди. Иначе у меня сейчас опять давление подскочит. Максимов встал.

— Погоди, провожу!

Арсеньев обошел стол. Встал напротив. Обнял за плечи.

Троекратно, со староверческой степенностью поцеловал.

Успев шепнуть в ухо:

— Храни тебя господь, Максимка, — и повел к двери. Неожиданно блеснув хитрыми глазами, подмигнул.

— А с невестой что не знакомишь? — спросил он.

— Какой такой невестой? — удивился Максимов.

— А мне сарафанное радио уже доложило, с кем ты прибыл. Рост, вес и прочие внешние данные. Коллектив же женский, слухи как пули летят.

— И как низко я пал в глазах родного коллектива?

— Лучше тебе не знать, — рассмеялся дед. — Поезжай в Таджикистан, спрячься в горах от греха подальше. Пусть паника уляжется. А то так и до самосуда дело дойти может.

Через приемную они вышли в зал.

Карина склонилась над стендом.

— Афродита Каллипига.[99] — Профессор Арсеньев погладил бороду, крякнув.

— Ее зовут Карина, дед, — прошептал Максимов.

— Да, а я как сказал?

Максимов не стал повторять.

Услышав шаги, Карина повернулась на звук. Двинулась вперед, но остановилась, увидев, что Максимов не один. Арсеньев приосанился и решительно направился прямо к Карине.

— Добрый день, сударыня. Позвольте представиться, Арсеньев Святослав Игоревич. Имею счастье доводиться дедом Максиму.

— Очень приятно. Карина. — Она вежливо улыбнулась и добавила: — Имею счастье быть подругой вашего внука.

Арсеньев пошевелил кустистыми бровями и неожиданно громко расхохотался.

* * *
В некогда элитном Шереметьеве витал запах ночлежки.

Холл первого этажа был густо заселен никуда не спешащими людьми, по всем признакам, живущими в аэропорту не одни сутки. Расположились они всерьез и надолго, как цыгане табором, выгородив себе спальные места чемоданами и неподъемными баулами.

До прибытия венского рейса оставалось полчаса, и Максимов с Кариной решили, что успеют выпить по чашечке кофе.

На балконе обнаружили кафе, отпугивающее вокзальную цыганщину стерильным видом и запредельными ценами. Для неумеющих читать и считать к услугам был накачанный детина, замаскированный под официанта. Смерив новых посетителей взглядом и определив платежеспособность, официант со скучающим видом продолжил терзать зубами зубочистку.

К столику подлетела дама с повадками бывшей стюардессы, скороговоркой прорекламировав все, что было на прилавке. Выдержала паузу, выдала дежурную улыбку и подозвала молоденькую официанточку.

— Прими заказ, Зоя, — устало распорядилась она. Ушла, явно проклиная в душе менеджера, внедрившего эту никому не нужную процедуру.

Карина принялась за мороженое. Максимов тянул невкусный кофе.

— А мне твой дед понравился. Классный дед. Он всегда такой обворожительный?

— Нет, только с молоденькими курсистками. Я закурю, ты не против?

Карина кивнула.

— Слушай, Макс, все хочу спросить. Сразу говорю, не хочешь — не отвечай. Почему ты до сих пор не женился?

— Тебя ждал.

— Врешь, но приятно, не скрою. Но все-таки — почему?

Максимов давно сформулировал ответ, но сейчас впервые произнес его вслух.

— Были женщины, с которыми можно было прожить жизнь. Но не ту жизнь, которую хочу прожить я.

— Сам придумал или вычитал где-то?

— Сам.

— Тяжелый случай, — вздохнула Карина. — Консервативному лечению не поддается. Только резать, как говорят хирурги. И какую жизнь ты хотел бы прожить?

— Не знаю. Но отлично чувствую, что — мое, а что — нет. У тебя разве не так?

— А с чего бы я тогда с родней воевала? — грустно усмехнулась Карина. — Как они живут, мне не то что не хочется, а до колик отвратно. Слишком уж все прилизано.

— Вернешься, вдруг понравится. Не боишься?

— Не боюсь, потому что не вернусь.

— Не зарекайся. — Максимов постарался быть максимально серьезным. — В самое ближайшее время тебе обязательно представится шанс все изменить. Выбрать одну жизнь или другую. Так бывает, по себе знаю.

Карина задумалась.

— А если я выберу, обратной дороги не будет?

— Нет. Но каждый раз искушение вернуться к нормальной жизни будет возникать вновь и вновь. И каждый раз придется делать выбор.

Он посмотрел на табло, на котором зажглась зеленая лампочка напротив рейса из Вены.

«Произвел посадку рейс компании „Аустрия эйр-лайнз“ из Вены. Встречающих просим пройти в левое крыло зала прилета», — объявил механический женский голос.

— Я могу заказать еще один кофе. Выкурить сигарету. Встать и уйти. — Максимов не отрываясь смотрел в глаза Карине. — Или спуститься вниз, изобразить радость и долго обнимать Леона и жать ручку Эрике. И отправиться к черту на рога с малознакомыми мне людьми. Которые уже один раз подставили меня под пули. Искать клад, без которого мне прекрасно жилось.

— Можно я скажу…

— Нет, — остановил ее Максимов. — Сейчас решаю я. Ты свой выбор сделаешь позже.

— И что же ты решил?

Максимов медленно затушил сигарету.

Черное солнце

Конфиденциально

г-ну Хиршбургу

Прибыли в Москву в условленное время.

Контакт с Мангустом восстановлен.

Мисти

Глава двадцать восьмая. Сепаратное соглашение

Странник

В первые дни дефолта магистрали Москвы вымерли, словно ГАИ провела облаву, а взяток не брала. Машины встали на прикол, потому что в баках не было горючки, а у владельцев — денег. Мало-помалу жизнь наладилась. И проспекты, улицы и переулки столицы наводнили автомобили всех марок и степеней свежести. Государственные мужи все никак не могли поделить портфели в правительстве. Синеглазые «членовозы» слуг народа сновали по городу, то и дело безнадежно увязая в медленно ползущем стальном потоке.

Максимов время от времени бросал взгляд в зеркальце заднего вида. И с каждым разом настроение его ухудшалось.

«А „хвост“ мы цапнули, — без особой радости констатировал он. — Интересно, за мной или за гостями? Профилактическое наблюдение за иностранцами или целенаправленная разработка? Вроде бы не должны. Навигатор обещал дать по рукам и прочим частям тела инициатору и отбить охоту совать нос куда не следует. Но в ФСБ не один „майор“ служит. Черт, чем быстрее мы слиняем из города, тем лучше».

Он перестроил машину в левый ряд, скатился с Бородинского моста. Остановился у светофора.

«Да, вот они, родные!»

В зеркальце мелькнуло отражение «ауди», спешно спрятавшейся за синим пикапом.

На заднем сиденье бойко болтали Карина с Эрикой. Леон, сидевший рядом с Максимовым, за всю дорогу выдавил лишь пару фраз. Все крутил на пальце свой арабский перстень.

— «Рэдиссон-Славянская». — Максимов указал на европейского вида отель, подавивший своим великолепием Киевский вокзал.

— Слишком шикарно для меня, — обронил Леон.

— Нет проблем. — Максимов указал рукой за площадь перед вокзалом. — Гостиница «Киевская». Минимум удобств, масса впечатлений. Имеешь возможность вкусить прелестей русской глубинки прямо в сердце столицы. Соглашайся, в Диснейленде аттракционы дороже стоят, а такого кайфа не гарантируют.

— Спасибо, не надо. — Леон сверкнул улыбкой. — Я по России уже попутешествовал. Представление имею. Номера в «Рэдиссон» уже оплачены.

— Кем? — против всех правил европейской вежливости спросил Максимов.

Леон кивнул на заднее сиденье.

— Газета ее папы купила эксклюзив на все материалы, что я сниму. Представительские расходы — за их счет.

— Вот как? — не скрыл удивление Максимов. Зажегся зеленый свет. Поток разбился надвое. Левый ряд вырулил через площадь к гостинице, правый пошел прямо по Дорогомиловской.

«Ауди» ушел на стоянку перед вокзалом, передав эстафету серенькому «форду».

Максимов помог вытащить вещи из багажника. Леон, кроме тяжелого баула, привез металлический чемодан с фотооборудованием.

— Леон, два часа на отдых вам хватит?

— А мы вовсе не устали, правда, Леон? — вступила Эрика.

Леон засопел, но кивнул. «Эк тебя окрутили», — отметил Максимов.

— В гостинице говорить о наших делах нежелательно. На Смоленской есть приличный бар. Тихо, лишних глаз и ушей не будет, я гарантирую. Итак, устраивайтесь и спускайтесь сюда.

— Максим, а может, в холле подождем? — Карина взяла его под руку и заглянула в глаза.

— Галчонок, ты что-то мерзкопакостное задумала. Колись.

— Ничего подобного. Просто ты посидишь на диванчике, а я прошвырнусь по магазинчикам.

Максимов окинул взглядом высотку. По его представлениям, дамское «прошвырнуться» по этому лабиринту европейского изобилия могло растянуться не на один день.

— Ну, Ма-акс! — Карина подергала его за руку.

— Час?

Сделав кислую мину, Карина кивнула.

— Ох, дикарь, — вздохнула она.

Носильщик уже уложил вещи гостей на тележку.

Максимов бросил прощальный взгляд на «форд». В машине сидели двое. Антенна была не стандартной, а предназначенной для УКВ-связи с базой.

«Идиоты непуганые», — беззлобно выругался Максимов.

* * *
На соседнем диванчике устроились две подружки. Вели себя скромно и тихо, что не мешало им красноречиво давать понять всем проходящим мимо мужчинам, какие услуги и за какую примерно цену они готовы оказать. Послав Максимову несколько призывных взглядов и получив отказ, девицы больше не приставали. Очевидно, с воспитанием работников секс-услуг в отеле дело было строго.

Подушки дивана тяжко вздохнули, приняв на себя тяжесть грузного тела.

Максимов через край газеты бросил взгляд на подсевшего мужчину представительского вида. Все у него и в нем соответствовало представлениям российской нищеты о богатом человеке. Уверенная, не скрываемая властность, хищная складка губ, твердый, цепкийвзгляд. И то неуловимое, что появляется в человеке, имеющем солидный счет в швейцарском банке.

«Из бывших советских ответработников», — определил Максимов.

— Есть необходимость представляться? — глухим голосом спросил мужчина.

Необходимости такой не было. Максимов никогда не пренебрегал правилом: больше знаешь, крепче спишь. А как не навести справки о человеке, с чьей приемной дочерью ты спишь?

Отчим Карины, Ашот Михайлович Матоянц, происходил из семьи потомственных инженеров. Только не надо путать затурканных советским производством бледных личностей с ромбиком на лацкане серого пиджачка — с Инженером, окончившим Политех при царе-батюшке. Дед Матоянца был именно из тех, старорежимных, в пенсне, в форменной фуражке. Революцию не любил, но Днепрогэс строить помогал, здраво рассудив, что при любой власти свет в доме должен быть. И советская власть отнеслась к нему с поразительным для той поры здравомыслием.

В семье жила легенда, что товарищ Сталин, великий человековед, однажды поинтересовался у деда его политическими взглядами. «За кого вы, товарищ инженер, за Бухарина или, скажем, за Зиновьева с Каменевым?» Вопрос был сформулирован так, что вне зависимости от ответа продолжить строительство Беломорканала деду светило с кайлом, а не с логарифмической линейкой.

Дед ответил просто: «Я инженер, товарищ Сталин. Привык работать с двумя силами: кариатидами — теми, что разрушают конструкцию, и атлантами — теми, что ее удерживают. Если мне удастся усмирить кариатид и усилить атлантов, то мои постройки простоят десятилетия. Вот и все мои взгляды на государственное строительство». Товарищ Сталин обжег Матоянца взглядом рысьих глаз. Понравился ему ответ или нет, стало ясно позднее.

Как гласит еще одна легенда, на доносе, подложенном на стол Генсека самим Лаврентием Палычем, вождь собственноручно нацарапал резолюцию: «Атлантов не сажают». Понимай как хочешь.

Берия понял правильно. Матоянца-старшего не тронули, когда его сын, Михаил; пропал без вести в октябре сорок первого. Ушел на фронт со второго курса строительного института и сгинул под Ржевом. Объявился лишь в мае сорок пятого. Оказалось, бежал из лагеря для военнопленных и воевал во французском Сопротивлении. Строить еще толком не научился, но подрывник из него вышел отличный. Вернулся с орденом Почетного легиона и званием почетного гражданина города Льежа.

Долго думали: сажать не сажать? Пока ждали команды, решили держать кандидата на отсидку поближе к лагерям, чтобы далеко не конвоировать, когда придет команда сажать. Михаилу Матоянцу родина доверила строить и обустраивать полигоны на Новой земле и в Тоцке.

А тут срочно потребовалось улучшать отношения с де Голлем, те, кому следует, вспомнили о почетном гражданине Льежа. Матоянцу открыли зеленую улицу в карьере и записали членом общества советско-французской дружбы. Правда, его очень быстро оттуда выжили более активные друзья Франции, о чем Михаил Матоянц никогда не жалел.

Его сыну Ашоту от славной династии Матоянцев досталась страсть к технике и нелюбовь к политике. «Пусть говорят, что хотят, — внушал дед внуку. — Решениями съезда силу тяжести все равно не отменят. А сопромат — не история КПСС, под нового генсека не перепишешь».

Ашот Михайлович Матоянц оказался единственным в роду, кто пострадал от советской власти. И что обидно, в самые ее предсмертные годы.

Засветила ему должность в Женевском представительстве ООН. К тому времени Ашот Матоянц успел построить плотин, заводов и стартовых площадок ракет ПВО по всему развивающемуся миру. От Вьетнама до Мозамбика. Сказался авторитет деда, героическое прошлое отца, друзья французы не забыли боевого товарища, а многие уже успели сделать карьеру и смогли замолвить словечко. Вопрос о назначении был практически решен. Оставалось дело за малым. Желательно было иметь кандидатскую степень. Диссертацию Ашот написал за месяц, заработав остеохондроз. Защищался в корсете, но прошел на «ура». И на следующее утро узнал, что вопрос о назначении решен положительно. На Старой площади. Партия послала на ответственный участок сына сотрудника аппарата ЦК, проверенного в идеологических битвах с империализмом.

На следующий день Ашот вошел в партком Спецмонтажстроя и положил на стол партбилет. И вышел сначала из кабинета, увешанного портретами вождей, а потом через проходную — на улицу.

На следующий день он остался один. Жена взяла чемоданы, упакованные для поездки в Женеву, и переехала к родителям. Детей у них не было, развели быстро.

Но партия загладила невольный грех, разрешив кооперативы. Ашот Михайлович ушел в работу, как некоторые уходят в запой. Все, что он умел делать, — это строить. И строил, пока все разрушали, приватизировали и растаскивали.

С первым миллионом пришел вопрос: а зачем живу? Судьба благосклонна к страстостерпцам. Когда уже нет сил терпеть, она посылает им тех, ради кого стоит жить дальше. Случайно встретил на улице молодую женщину, ведущую за руку девочку-егозу. У обоих были иссиня-черные брови и глаза, какие бывают только у женщин Армении. Ашот пошел следом. Догнал. И с тех пор они не разлучались.

Максимов смотрел на Ашота Матоянца, чувствуя, что и ему нет необходимости представляться. Ашот не выглядел человеком, способным к спонтанным поступкам. Какими бы неожиданными ни казались его действия окружающим, для самого Ашота они были результатом тщательного расчета и долгих тяжелых размышлений.

— Вы — Максимов, не так ли?

— Да. — Максимов отложил газету. — Простите, с кем имею честь?

— Ашот Матоянц. Отчим Карины.

— Очень приятно.

Ни Максимов, ни Матоянц не протянули руки.

«Значит, предстоят серьезные разборы», — подумал Максимов.

В холле сразу же нашлись двое, явно телоохранительных габаритов.

— Ваши? — указал глазами на них Максимов.

— Да. Вас это тревожит?

— Ни коим образом.

— А меня тревожит судьба Карины, — перешел в наступление Матоянц.

— И мне она небезразлична.

— Значит, мы по-разному видим ее будущее.

— Что же удивительного, мы же люди разного круга, — мягко указал Максимов.

Матоянц полез в карман. Достал золотой портсигар. Впрочем, не вычурный и тяжелый, а тонкой старой работы.

— Курите? — поинтересовался он.

— Благодарю, предпочитаю свои.

Матоянц закурил. Сел, закинув ногу на ногу. Прощупал Максимова взглядом, как тычут ножом в прожарившегося барашка, определяя, пора ли подавать на стол.

— Как вы догадались, я о вас многое знаю. Не все. Но достаточно.

Максимов выжидающе промолчал.

— Будь вы охотником за невестами, озабоченным дегенератом или нечесаным неформалом, типа тех, с кем раньше водилась Карина, разговор был бы другим. Вы, надеюсь, понимаете?

— Безусловно, — согласился Максимов. — Как и отдаю себе отчет в том, что беседую с авторитетным и влиятельным человеком, который не унизится до необдуманного поступка.

Матоянц по-новому посмотрел на Максимова.

— Что ж, это похоже на то, что мне о вас говорили. — Он не стал уточнять, кто и что именно говорил. — Карина сейчас поедет домой, — заявил он. — И вы о ней забудете.

— Первое вполне вероятно, второе невозможно, — ответил Максимов.

Ашот Михайлович покраснел до кончиков ушей. Тяжело засопел. Краска медленно схлынула с лица.

— У вас с ней серьезно? — с явным усилием произнес он.

— Да. Серьезно и взаимно.

— Карина через неделю уезжает учиться во Францию. Учебу в университете я уже проплатил. Все бумаги оформили, пока эту девчонку черти носили неизвестно где.

— Она ездила хоронить отца. В Гамбург. Я ее сопровождал. Извините, что Карина не поставила вас в известность. У нее были свои резоны, мне непонятные, но тем не менее я посчитал себя не в праве настаивать и тем самым вмешиваться в ваши семейные отношения.

Ашот Михайлович сузил глаза. С видимым усилием заставил себя расслабиться.

— Все, вопрос закрыт, — сказал он, откидываясь на подушку. — Теперь займемся вами, Максим. Насколько я знаю, вы собираетесь в экспедицию?

— Ваша осведомленность делает вам честь, — улыбнулся Максимов.

— Моя осведомленность стоит денег, только и всего. Невелика честь гонять охранников по всему городу и заставлять их следить за дочкой! Впрочем, не первый раз, чтобы вы знали. Да бог с ней. Речь о вас. Итак, экспедиция. Она стоит денег. — Ашот Михайлович стряхнул столбик пепла в пепельницу. — Сколько?

— Вы предлагаете мне деньги за то, что я оставляю Карину в покое?

— Именно. Но можете потратить их на экспедицию. Я предпочитаю покупать людей, а не стрелять в них. Смерть порождает проблемы, а деньги их решают. Двадцать пять тысяч вас устроят?

— Мне нужен самолет до Душанбе. Срочно.

Ашот Михайлович повел бровью.

— Как срочно?

— Вылет — завтра утром.

Новая порция пепла упала в пепельницу.

— Минус пятнадцать тысяч от суммы договора, — произнес он тоном бизнесмена.

— Согласен, — кивнул Максимов.

— Вы отдаете себе отчет, что через минуту опротестовать сделку не сможете?

— Безусловно. Как и вы.

— Я-то за свои слова привык отвечать.

Ашот Михайлович вскинул руку. По его сигналу один из телохранителей с грацией танка двинулся к дивану. Склонился над хозяином, одновременно вперив взгляд в Максимова.

Выпрямился с ничего не выражающим лицом, сунул руку во внутренний карман пиджака. Скользящим движением, прикрыв ладонью, опустил в подставленную руку хозяина плоский сверток.

Ашот Михайлович протянул Максимову деньги.

— Здесь пятнадцать тысяч. Пять передадите командиру экипажа на летном поле.

Максимов принял конверт, сунул в карман.

— Вот телефон командира. — Матоянц написал номер на обороте визитки. — Позвоните немедленно. Им надо подготовиться. Еще просьбы будут?

— Да, одна.

На лице Ашота Михайловича отразилось нескрываемое торжество.

— Какая? — процедил он.

— Берегите Карину. Теперь вы за нее отвечаете.

Ашот Михайлович внимательно посмотрел на Максимова.

— Я подумал, вы хотите попросить не ставить в известность Карину.

— А я знал, что вы так подумаете.

Ашот Михайлович встал вслед за Максимовым. Ростом он оказался ниже Максимова, что, однако, не бросалось в глаза из-за властного облика.

Неожиданно для Максимова он протянул руку.

— Моя информация о вас оказалась не полной, — произнес он. — Вернетесь, дайте о себе знать. Есть смысл сотрудничать дальше.

Он развернулся и, ступая, как Наполеон, идя вдоль шеренги гвардии, двинулся к выходу.

Глава двадцать девятая. «Не пей вина, Гертруда!»

Странник

Максимов пошел навстречу Эрике и Леону, вышедшим из лифта.

— Вот и мы! — Эрика ослепила его улыбкой. — А где Карина?

— Ей пришлось срочно уехать. Какие-то семейные проблемы, — ответил Максимов.

На лице Эрики появилось выражение, какое бывает у спортсмена, поднявшегося на высшую ступеньку пьедестала.

— Очень жаль. Карина чудесная девушка. Мы так мило с ней поболтали. — Она непринужденно взяла Максимова под руку. — Ты покажешь мне Москву, Максим?

— А ты разве раньше не бывала в Москве?

— Один раз, года два назад. Мой двоюродный дядя служит в посольстве. То, что он мне показал, мне не понравилось. Такое ощущение, что не уезжала из Европы. Москва становится интернациональным городом, ты не находишь?

— К сожалению, скорее Сингапуром, чем столицей страны.

— О? Ты такой патриот!

— К своему несчастью. Мой патриотизм — фантомные боли в ампутированной конечности.

Сквозь предупредительно разъехавшиеся в стороны стеклянные двери он вышли на улицу. В ранних из-за пасмурного неба сумерках светились неоновые огни, размытые висевшей в воздухе моросью.

— Погодка — займи, но выпей, — пробормотал Максимов, поднимая воротник куртки.

— Не понял? — спросил Леон.

— Сейчас все поймешь, — пообещал Максимов. Указал на шпиль здания МИДа. — Нам туда.

* * *
Бар «Джон Булль» посещают банковские клерки и удачливые менеджеры оптовых компаний. В «Макдональдсе» жуют снобы с тонким кошельком, продвинутые школьники и мамаши, в награду за хорошее поведение премирующие невоспитанных чад булкой с котлетой и стаканом шипучки. Нормальный русский человек в закусочную, где не наливают водки, не пойдет. Нормальные люди набились в стекляшку у метро. Там было тепло, пьяно и душевно. Но с иностранцем в столь специфическое заведение не пойдешь. Максимов забраковал арбатские суше, баварские, итальянские и турецкие ресторанчики за их суррогатную иностранность. Выбрал «Елки-палки». Сытно, вкусно, относительно недорого и стиль «а-ля рюс» не так уж вызывающ.

— А здесь мило, — выставила оценку Эрика. — Только не пойму, зачем в зале телега?

— Приспособили под шведский стол для закусок, — объяснил Максимов. — С водкой, родная, не тяни. С нее, проклятой, и начнем, — по-русски обратился он к официантке в рубашке с петухами.

— Пойду за закусками. — И Леон с большой тарелкой направился к телеге, где уже вовсю орудовали ложками двое мужчин, по виду — из провинциальных бизнесменов. Дядьки грузили тарелки так, словно решили наесться салатами на год вперед.

— Ты чем-то расстроен, Максим? — Эрика придвинулась ближе.

— Вовсе нет. Наоборот, все проблемы решены. — С ее молчаливого разрешения он закурил. — Пока нет Леона, хочу спросить, что вас связывает?

— У нас партнерские отношения — и не более того. Если ты это имел в виду. А почему ты спросил?

— Ну хочется знать, с кем пускаюсь в авантюру. Там притираться характерами некогда будет. Но если вы умеете отделять личные отношения от деловых — нет проблем. Правда, я не могу понять, как можно работать рядом с женщиной и не испытывать к ней никаких чувств.

— У Леона это хорошо получается. Эрика произнесла фразу так, что по интонации чувствовалось, она ждет вопроса: «А у тебя?»

Максимов сделал вид, что не поддался на провокацию.

— У меня тоже. — От него не укрылась разочарованная гримаска, мелькнувшая на лице Эрики. — Карина в экспедицию не поедет.

В ушах Эрики, наверное, его слова прозвучали, как фанфары на олимпийском стадионе, таким торжеством озарилось ее лицо.

— Вот так новость!

Леон в этот момент подошел к столу. Поставил в центр тарелку с закусками нескольких видов.

— Секретничаете? Это нечестно, — проворчал он.

— Я все объясню. — Максимов оглянулся на официантку, возникшую за спиной. — О, как ты вовремя, милая!

Первая рюмка прошла под тост: «За успех в нашем безнадежном деле».

Эрика, увидев, как хлопнули водку мужчины, забеспокоилась.

— Мальчики, не забывайте, у нас еще есть дела.

— Никаких дел уже нет, — возразил Максимов. Промокнул губы салфеткой и продолжил:

— Как обещал, экспедиция организована за три дня. У меня в кармане лежит командировочное предписание, письмо крупному бонзе в министерстве культуры Таджикистана за подписью моего деда, профессора Арсеньева. Нам крупно повезло. Как раз в нужном районе разбит лагерь международной археологической экспедиции. Ее руководитель, профессор Миядзаки, как оказалось, дружен с моим дедом и отказать ему в просьбе не мог. В общем, секретарь Миядзаки встретит нас в Душанбе и отвезет в лагерь. Так что с легендой у нас полный порядок.

— Чудесно! — радостно захлопала в ладоши Эрика.

— Осталось решить вопрос с финансированием, — остудил ее энтузиазм Максимов. Леон бросил взгляд на Эрику. Эрика вмиг стала деловой женщиной.

— Я считаю, что расходы на билеты, питание и проживание каждый должен нести самостоятельно.

— Эрика, а как ты себе представляешь питание и проживание в условиях гористой пустыни? — с иронией спросил Максимов.

— Он прав. — Леон поковырял вилкой кучку тертой морковки. — Потребуется закупить в Душанбе снаряжение и продукты для рейда. А это не прогулка на природе. Рассчитывай, что не один день нам придется идти, прячась ото всех.

— Сколько это будет стоить? — Эрика пыталась взять торг в свои руки.

— Добавьте аренду машины. И чартер до Душанбе, — подлил масла в огонь Максимов.

— Чартер? — вскинула брови Эрика.

— Билеты на регулярный рейс раскуплены на месяц вперед. Остается поезд. Но это трое суток такой экзотики, что вам не выдержать.

Максимов полностью насладился произведенным эффектом и лишь после этого продолжил:

— Но эту проблему я решил. Нашел спонсора. Предоставляет самолет и вкладывает десять тысяч долларов в нашу экспедицию.

— На каких условиях? — тут же среагировал Леон. — Учти, эксклюзив на информацию уже продан.

— Условия никоим образом не затрагивают ваши интересы. Это личный контакт. Отчим Карины — крупный коммерсант. Ему нравится быть меценатом.

Эрика сориентировалась раньше Леона.

— Что ж, если это личное, проблем нет. — На губах ее блуждала улыбка кошки, увидавшей мышку. Максимов разлил водку по рюмкам.

— Предлагаю напиться. Самолет готов, вылет завтра утром.

— Ну зачем же напиваться? — с гортанным воркованием в голосе спросила Эрика.

— Это единственный способ узнать друг друга поближе. И самый надежный способ проверки, кто есть кто. Мы долго жили в условиях тоталитаризма и придумали сотню уловок. Например, кто не пьет наравне со всеми, тот — стукач КГБ.

Никто не хотел, чтобы его заподозрили. Через каких-то двадцать минут Максимов довел кампанию до нужной кондиции.

«Наш человек», — подумал он о Леоне.

Француз не отставал, опорожняя рюмку за рюмкой. Пил, как полагается, пьянея медленно и солидно. Ни выкриков, ни истерического веселья, ни истерики.

«Тяжелый случай», — определил Максимов, отводя взгляд от раскрасневшейся Эрики.

Слишком долго смотреть в ее глаза с расширенными зрачками было опасно. И так уже ножка под столом, сбросив туфельку, настойчиво щекотала ногу Максимова.

* * *
Какие бы у вас ни были планы на ночь, следует проводить подвыпившую даму до дверей ее дома. Мало ли что может случиться.

Эрика со второго захода попала ключом в скважину замка. Распахнула дверь.

— Зайдешь? — Вопросительной интонации не было. Только ожидание.

— На пять минут, — кивнул Максимов.

По улыбке Эрики он понял, что в аэропорт ему суждено ехать из гостиницы.

В номере Эрика усадила Максима в кресло, сама прошла в спальню.

— Теперь моя очередь тебя спрашивать, — раздался из-за двери ее голос.

«Интересно, о чем можно спросить под микрофон?» — подумал Максимов, разглядывая потолок.

— Твой роман с девочкой подошел к концу?

«Вот стерва». — Максимов зло покосился на дверь спальни.

— На середине, если ориентироваться на «Ромео и Джульетту». Осталось только отравиться.

Эрика звонко захохотала.

Смех оборвался на высшей точке. Перешел в покрякивание, а оно — в надсадный кашель.

В спальне что-то упало, покатилось по полу. Послышалось сипение, будто Эрику душат.

«Черт, не дай бог! Не зря же называют Рэдиссон-Чеченская».

Максимов вскочил, распахнул дверь.

Эрика, тяжело дыша, лежала поперек кровати. Прикрывать наготу не стала, руки были заняты. Она сдавила горло и тихо мычала.

— Что случилось?

— Хелп ми, — почему-то по-английски прохрипела Эрика.

Максимов перевернул ее на бок, хлопнул ладонью по спине.

Эрика охнула, глубоко вздохнула.

В следующую секунду она вскочила на ноги. Заметалась по постели.

Максимов, увидев ее вздувшиеся, словно она хотела надуть шарик, щеки, сразу сообразил, в чем дело. И отскочил к дверям, распахнув их во всю ширь. При этом постарался не оказаться на одной линии с Эрикой. Она пулей пролетела через гостиную. Хлопнула дверь в ванную.

— Перепила, — поставил диагноз Максимов. Грехопадение отменялось ввиду неспособности одной из сторон, и Максимов упал в кресло, расслабленно вытянув ноги.

«Бодливой корове бог рогов не дает», — усмехнулся он. Закурил. Стал ждать, когда утихнут соответствующие звуки в ванной.

Ожидание затянулось. Сигарета догорела до фильтра, а Эрика все никак не могла привести себя в порядок. И стало подозрительно тихо.

Максимов подошел к двери ванной. Постучал, сначала вежливо, потом — настойчиво.

Эрика не отзывалась.

Максимов рывком сорвал щеколду на двери.

Потомственная дворянка лежала, свернувшись калачиком, на резиновом коврике.

— Хелп ми, — прошептала она синими губами.

«Дело плохо», — наметанным взглядом определил Максимов.

* * *
Врач, пожилой дядечка в толстых очках, отошел от постели. Стал стягивать с себя белый халат. Очевидно, правила гостиницы требовали не поднимать паники. Халат он надел только в номере.

— Ну? — не утерпел менеджер.

— Что сказать… Плохо дело. — Врач потер ладони. — Грибочки ели? — спросил он у Максимова.

— Я нет. А она — да.

— Вот-вот, — удовлетворенно кивнул врач. — А потом водочкой усугубили.

— У нас ужинали? — Менеджер подступил к Максимову с другого бока. — В каком ресторане?

— Нет, в «Ёлках-палках» на Смоленке.

— А! — Менеджер облегченно вздохнул. Выражение провинившегося школьника тут же слетело с его физиономии. — Так, Сигизмунд Яковлевич, она доедет живой?

— А куда вам надо, чтобы она доехала?

— В больницу, елы-палы! Как ее там… Американский медицинский центр.

— Туда бы даже я поехал. Язву подлечить.

— На фиг ее отсюда! — командирским шепотом распорядился менеджер. — Чтобы через десять минут она уже была в машине. Ясно?

— Что тут непонятного?

— И прекратите отвечать вопросом на вопрос! Достали уже, — не выдержал менеджер.

— Почему бы старому еврею с медицинским дипломом не ответить вопросом на вопрос? — Сигизмунд Яковлевич оттопырил нижнюю губу.

— Да иди ты!

Менеджер выскочил из номера.

— А вы, молодой человек?

— Я поеду с ней. Только предупрежу друга.

Леон жил в соседнем номере, но вызов врача был осуществлен так профессионально незаметно, что никто из постояльцев — и он в том числе — ничего не заподозрил.

Максимов долго стучал в дверь, несмотря на табличку «Не беспокоить» на ручке.

Наконец дверь приоткрылась, в щель просунулось недовольное лицо Леона.

— Ты? — удивился он. — Извини, я не один.

— Набираешь сексуальный запас перед поездкой? — усмехнулся Максимов. — Потревожил, чтобы сказать — летим вдвоем.

Леон наморщил лоб.

— Не понял?

— Эрика вроде бы отравилась грибами. Сейчас в больницу повезут. — Максимов погрозил Леону пальцем. — А ты молодец, парень. Хорошо придумал.

— Что?

— Зачем нам в горах бабы.

Максимов отступил от двери, оставив Леона в полном недоумении.

Пикап «скорой помощи» плавно качнулся на рессорах. Остановился.

Эрика лежала на носилках. В локте левой руки торчала игла капельницы. Правой она крепко сжимала пальцы Максимова.

Потянула к себе, приглашая нагнуться.

— Это Леон, — прошептала она.

— С чего ты взяла?

— Знаю. Тебе нет смысла меня травить. А он единственный, кто знает дорогу в этот чертов кишлак. Значит, следующим будешь ты.

Максимов решил, что отравление никак не сказалось на аналитических способностях Эрики.

— Ну, конкуренция между кладоискателями — нормальное явление.

— Не верь ему. Макс. Никакой клад ему не нужен. Он хочет скандала.

— Тоже неудивительно. Он же журналист.

Эрика покачала головой.

— Леон сумасшедший. Фанатик, как и его отец. — Она притянула Максимова ближе, зашептала в ухо. — Его отец был членом ОАС. Всю родню Леона вырезали в Кабилии[100]. Как он, по-твоему, может после этого дружить с арабами?

Максимов отстранился.

«А вот это называется провал агента», — подумал он. Вся маскировка Леона слетела в один миг. Он оказался не таким уж «независимым» и не таким уж журналистом. Да, сын за отца не отвечает. Но часто следует по его стопам. Кем мог стать сын члена тайной организации французских националистов, прошедших крещение в Легионе? Только легионером и агентом ОАС, если таковая еще сохранилась.

— Да, видеопленку легче унести, чем ящик с золотом. А продать можно за те же деньги.

— Он ничего не собирается продавать. Фанатику не нужны деньги, — шепотом возразила Эрика.

Дверь поехала в сторону. В салон заглянул врач в синем форменном комбинезоне.

— Как себя чувствуем? — дежурно улыбнулся он. — Сейчас мы вас перенесем в палату. Только не вставайте, прошу вас!

— Что он сказал? — спросила Эрика.

Максимов перевел.

Наклонился, коснулся губами ее мокрой щеки.

— До встречи, Эрика. Все будет хорошо.

Глава тридцатая. День приезда

Странник

Иллюминаторы на солнечной стороне превратились в яркие прожекторы. Солнце в безоблачном небе жарило так, что пробивало защитные пленки на стекле. Круглые, ощутимо плотные снопы света пролегли от борта к борту через салон.

По их движению Максимов определил, что самолет начал выписывать первую дугу перед снижением.

Встал с кресла, плотно ставя ноги на покачивающийся пол, побрел в туалет.

Долго плескал в лицо теплую воду. Подумав немного, снял рубашку, обтерся по пояс. Посмотрел на себя в зеркало. С лица сошло благодушное выражение пассажира частного самолета, направляющегося в нехлопотную командировку и коротающего дорогу между болтовней и выпивкой.

Внутри, под ложечкой, как всегда бывало в дороге, образовалась сосущая пустота. Ничего так не действует на нервы, как неизвестность. Куда летишь — знаешь, а что ждет — нет. И глупо уповать на правило: будь готов ко всему. А к чему именно? Чем больше включаешь воображение, тем хуже становится. Лучше уж вообще ни о чем не думать. Отключить голову — и все.

И все же он закрыл глаза и попробовал представить картинку из ближайшего будущего. Ничего путного не вышло. Солнце обожгло сетчатку, и под веками плескались фиолетовые пятна с рваными радужными краями.

«А чего ты хотел? — сказал он сам себе. — Когда будущее уже стало настоящим, надо не щуриться, а смотреть в оба».

Бросил в лицо последнюю пригоршню воды. И вышел наружу.

Стюардесса Вика в своем закутке укладывала пустые бутылки в пластиковый мешок.

— О! Хотела уже звать тебя. Снижаемся.

Самолет клюнул носом, пол вырвался из-под ног. Пришлось ухватиться за какую-то никелированную дужку. Сила инерции втиснула Максимова в кухонный уголок. Вика успела вскочить на ноги и смягчить удар смело подставленной грудью.

— Пардон, — пробормотал Максимов, отстраняясь.

— Мон плезир, — ответила Вика. В глазах ее прыгали веселые искорки.

— Языковый барьер преодолен, как я понял? — поддел ее Максимов.

Вика лишь первые десять минут полета вела себя профессионально нейтрально. Наметанным глазом определила, что пассажиры к миру хозяина самолета имеют весьма и весьма далекое отношение, и расслабилась. Сразу превратилась в двадцатилетнюю подмосковную девушку со всеми прилагающимися прелестями и недостатками. Водку с пассажирами пить не стала, но компанию поддержала. Открыто и весело хохотала над шутками, сама с юмором поведала пару историй из своей жизни. Чем дольше летели, тем больше становилось ясно, что Вике до смерти надоело подавать и выгребать за хозяевами. Хотелось замуж, а на должности воздушной прислуги ничего пристойного не светило.

— Слушай, а твой друг правду говорит? — Вика кивнула на шторку, закрывающую вход в салон. — Ну, что он холостой, одинокий.

— Конечно. А также истосковался по женской ласке и борщам.

— Да иди ты!

— Вика, солнышко, каждый командировочный — холост и одинок. Но в данном случае Леон не врет. Мы оба — одинокие волки. Зубастые, когтястые и давно не мытые. Хоть сейчас снимай на рекламу пены для бритья.

— Зачем же на рекламу? — повела бровью. — А он мне адрес дал, между прочим.

— Надеюсь, не «Париж, главпочтамт, до востребования»?

— Нет, самый настоящий. В октябре ждет в гости. У меня как раз отпуск будет.

«Значит, уверен, что вернемся. Оптимист, блин!»

— Что так усмехаешься?

— Завидую, — вздохнул Максимов. — Как сказал Чехов: «Хорошо иностранцу Он и у себя дома — иностранец».

Вика покусала накрашенную губку.

— А ты в Москве где живешь? — спросила она.

— На Войковской.

— Здорово, а я в Химках. Почти рядом.

— А как же Париж? — напомнил Максимов.

— Ну, отпуск же всего месяц.

— Резонно, — не мог не согласиться с такой практичностью Максимов.

Вика присела, поймала катающуюся по полу бутылку. Засунула в пакет.

— Ох, сколько напили. И как в вас только влезло, — с женской грустью пробормотала она.

— Так парашютов у вас не дают. А без парашюта страшно, — нашелся Максимов. — Вот и пьем.

— Там жара, градусов тридцать, — предупредила Вика.

— Нам не привыкать.

Максимов решил, что задерживаться возле женщины, смотрящей на тебя снизу вверх, слишком опасно. Экипаж в салон не выходил ни разу, но чем черт не шутит. Девчонке еще летать и летать.

Шагнул в салон.

— Максим, еще пить будете? — вслед спросила Вика.

— А сколько осталось? — спросил он.

— Две водки. И вина бутылки три.

— Я не о том. Сколько лететь?

— Минут десять, наверное.

— Не успеем, — поразмыслив, ответил Максимов. — Лучше кофейку.

Он упал в кресло напротив Леона. Вытянул ноги.

Салон серийного ЯК-42 отчим Карины переделал под офис и конференц-зал на десять персон. Надо думать, принимаемые на борту решения затраты окупили.

Максимов посмотрел в иллюминатор. Внизу плыли бежевые складки, словно каракуль под увеличительным стеклом.

— Подлетаем, — объявил он Леону.

— Я больше пить не могу, — по-английски простонал Леон.

— А никто и не предлагает, — успокоил его Максимов. — Только не расслабляйся. Сегодня у нас день приезда.

— Не понял? — насторожился Леон.

— Пережиток проклятого социализма, — пояснил Максимов. — День оплачивается, но работать нельзя. Перед работой надо как следует отдохнуть.

— А разве отдыхать надо не после работы? — Леон перешел на русский. — Кончил дело, гуляй смело. Так говорят?

— После работы — само собой.

Шторки распахнулись, и в салон, семеня стройными ножками, вбежала Вика, балансируя подносом.

— Мальчики, кофе!

Чашек было три, но она все же выдержала маленькую паузу, дожидаясь приглашения присесть. Леон отодвинулся, освобождая ей место на диванчике. Вика села напротив Максимова, сделала вид, что одернула юбку, но ее край ни на миллиметр не приблизился к коленкам.

— Ой, Максим, чуть не забыла. Распишись в ведомости. Чисто для отчетности.

Она протянула бланк и ручку.

Максимов пробежал глазами пустые столбики. В самом низу, на белом поле, скорописью было написано: «Максим. Домашний и рабочий телефоны».

«К черту суеверия! — после секундного замешательства решил Максимов. — Вернусь обязательно. Всем назло».

Заполнил цифрами соответствующие строчки. Для конспирации завизировал подписью.

Протянул бланк Вике. Она одарила долгим многообещающим взглядом.

— Спасибо. — Вика сложила листок квадратиком и сунула в нагрудный кармашек форменной рубашки.

— Виктория, мы не очень много пили? — поинтересовался Леон, пытаясь переключить внимание на себя. — Ты не думай, что мы алкоголики.

Максимов отметил, что всякий раз, когда Леон обращался к девушке, акцент его усиливался.

— Ребята, вы не знаете, что такое пить. Один раз летели из Ханты-Мансийска, вот тогда пили! — Вика, играя ужас, округлила глаза. — Мужиков на руках в салон внесли и на пол положили. В воздухе они в себя пришли — и понеслось! У одного пассажира белая горячка началась, пришлось аварийно садиться в Нижнем Новгороде. Там выяснилось, что он не наш. По ошибке загрузили провожающего.

— А где хозяин в это время был? — спросил Максимов. Пьянка на борту как-то не вязалась с образом Карининого отчима.

— Ой, что ты! Когда Ашот Михайлович летит с нами, тут по струнке все ходят. Он только вино пьет. Ну, коньяк иногда, чуть-чуть.

Чашки на блюдцах вдруг задрожали. Кофе выплеснулся на поднос. Самолет затрясло еще сильнее. Вдруг он рухнул вниз. Гулко ударился брюхом о что-то вязкое. Заболтал крыльями, с трудом выравниваясь.

Лица у всех троих разом сделались серыми. Пальцы до белых ногтей впились в подлокотники.

— Восходяще-нисходящие воздушные потоки, — механическим голосом пролепетала Вика.

На этом ее знания аэродинамики, почерпнутые на курсах бортпроводников, оказались исчерпанными.

Откуда взялись эти потоки в прозрачном, как стекло, воздухе, осталось неясным. Но до самой земли самолет болтало, как телегу на ухабах.

Экипаж продемонстрировал, что деньги ему платят не зря, и посадил самолет на бетонку с филигранной точностью. Даже торможение не доставило пассажирам никаких неудобств.

Вика пробежала в хвост самолета. Через минуту что-то загудело, и в салон ворвался жаркий сухой воздух.

Максимов подмигнул Леону.

— Готов? Леон кивнул.

— Пошел!

Максимов первым встал и пошел в конец салона.

Сбежал по ступенькам трапа.

Вокруг плескалось марево. От раскаленного бетона поднимался жар. Белое здание аэропорта плавилось в воздухе. На стекла было больно смотреть.

Рубашка у Максимова сразу же сделалась влажной.

— Зря пили, — тяжело сопя, проворчал Леон.

— Ничего не бывает зря, — философски изрек Максимов.

Вика уже успела расстегнуть последнюю по нормативам приличия пуговку на рубашке, дула на открытую грудь.

— Ну и жара! А в Москве дождик. Вернусь с таким загаром, все сдохнут от зависти.

По трапу забухали ботинки. Бортинженер, услышав ее слова, засмеялся.

— Викусь, погоди раздеваться. Не успеешь. Сейчас дозаправимся, выгрузим багаж — и домой.

— О-о! — протянула. Вика. — Обрадовал, Макар Ильич. Только настроилась косточки погреть.

Бортинженер, поигрывая отверткой, стал обходить самолет кругом, что-то разглядывая на фюзеляже.

— Мужики, а вы не ленитесь. Сервис здесь местный, ненавязчивый. Автобуса долго не будет. Лучше самим топать, чем ждать, — крикнул он, встав в тени, у первого шасси.

— Мы не гордые. Мы на каре доедем, — обратился Максимов к Леону — Вон на том драндулете.

Через летное поле к ним, не спеша, плыл по мареву желтый четырехколесный драндулет. Рядом с ним покачивалась тонкая фигурка. Знойный ветер трепал полы светлой куртки, и казалось, за спиной у женщины бьются два крыла.

«Не может быть!» — обмер Максимов. Несмотря на жару, по позвоночнику пробежали холодные мурашки.

. — Леон, посмотри, это то, что я подумал, или мне мерещится? — сдавленным голосом спросил Максимов.

Леон приложил ладонь козырьком к глазам и стал старательно всматриваться в приближающуюся женщину.

— Маленькая, стройная, молодая. Черные волосы, — доложил он.

«Господи, сделай так, чтобы это была не она!» — мысленно взмолился Максимов.

Женщина помахала им рукой. Водитель кара приветственно бибикнул.

— Вот попал, а! — вслух произнес Максимов, с досады хлопнув себя по бедру.

Леон захохотал во весь голос. Схватился за живот, переломился пополам и в таком виде протопал в тень под крыло.

Максимов остался на солнцепеке, как ростовая мишень на стрельбище.

— Да, мальчики, — раздался за спиной ехидный голосок. — Вам надо рекламировать не пену для бритья, а собачий корм. Кобели потому что. Один и второй.

Вика громко процокала каблучками вверх по трапу. Женская фигурка все четче проступала в зыбком воздухе, уже можно было разглядеть белое пятно лица, обрамленное черным венчиком волос.

Максимов оперся о колесо и стал ждать с покорностью обреченного.

Первым подъехал раздолбанный кар. В кабине, тесно прижавшись друг к другу, сидели три грузчика. Кузов был заставлен ящиками с фруктами. Теперь понятно, почему женщина шла пешком.

— Командир, куда подарки? — спросил грузчик, выпрыгнув из кабины.

— От кого? — подал голос бортинженер.

— От нашего хозяину — вашему. — Грузчик поправил съехавшую тюбетейку.

Бортинженер подошел к кару. Он успел вспотеть до разводов под мышками, отчего настроение его испортилось.

— Что, нашему жрать нечего? — проворчал он, окинув взглядом дары. Зачерпнул пригоршню мелких абрикосов. Надкусил, обрызгавшись сочной мякотью. — Пару ящиков в салон. Остальное — в багажник.

Максимов вышел из тени на солнцепек. До Карины оставалось не больше десятка метров. Присмотревшись, Максимов с облегчением понял, что ошибся.

Девушка была невысокого роста, стройная, что можно было заметить даже под свободными холщовыми штанами и курткой армейского покроя. Волосы черные, как у Карины, были коротко подстрижены. Слабый ветерок трепал забавный хохолок.

«Галчонок номер два, — с улыбкой заметил Максимов. — Правда, узкоглазый».

Девушка улыбнулась в ответ, отчего глаза превратились в щелочки.

— Вы — господин Максимов? — спросила она со странным певучим акцентом.

— Да, — кивнул Максим.

— Очень рада. Юки Митоши. Секретарь господина Миядзаки.

Она протянула тонкую загорелую кисть. Максимов осторожно пожал фарфоровые пальчики. Мимоходом отменил, что их хрупкость обманчива, в пальцах чувствовалась стальная, не женская сила.

— Я плохо говорю по-русски. — Юки смущенно улыбнулась. — Вы говорите по-английски?

— Хуже, чем вы по-русски, Юки.

На комплимент она ответила еще более смущенной улыбкой.

— Знакомьтесь, мой друг Леон Нуаре. Журналист из Германии, — перешел на английский Максимов.

Леон смахнул с носа солнцезащитные очки. Тонкая ладонь японки утонула в его медвежьей лапе.

— Очень приятно, — пролепетала она, вскользь осмотрев Леона.

Леон изобразил на отекшем от пьянки лице радость. Но улыбка надолго не удержалась.

— Можем ехать? — поинтересовался он сиплым голосом.

— Простите, но профессор Миядзаки поручил мне встретить троих. — Юки вопросительно посмотрела на Максимова.

— С нами должно была лететь дама. Тоже журналист. Но в последнюю минуту она плохо себя почувствовала, объяснил Максимов.

На этой фразе Леон хмыкнул и отвел глаза.

— В общем, все в сборе.

Максимов оглянулся.

Бригада грузчиков уже приступила к работе. Водитель остался в кабине. Толстый грузчик сквозь линялую майку почесывал живот. Работал один, самый молодой. Он осторожно, как стеклянные, снимал ящики и, отойдя на два а шага от кара, складывал их стопкой под брюхом самолета, там, куда падала тень.

— Та-ак, попали, — оценил ситуацию Максимов, — С такой скоростью они до вечера не успеют. Придется, Леон, на себе багаж тащить.

Леон посмотрел на здание аэропорта, скрывающееся за мутной дымкой. Пробормотал что-то себе под нос и пошел следом за Максимовым.

На стоянке перед аэропортом их ждал потрепанный «уазик».

— Извините, но это лучшее, что удалось арендовать. — От смущения на загорелых щеках Юки проступил румянец.

— Прекрасная машина.

Максимов опустил на землю тяжелый баул. Похлопал «уазик» по раскаленному капоту.

С армейских времен он любил эту неприхотливую и надежную, как автомат Калашникова, машину. Самая русская модель из всех четырехколесных произведений родного Автопрома. «Жигуленок» — это вечное приключение итальянцев в России. Смешно и грустно. «Запорожец» сконструировали, чтобы дать толчок анекдотному творчеству. «Москвич» с момента создания и во всех последующих модификациях тешил амбиции столичных градоначальников, но средством передвижения служить отказывался. «Волга» походила на провинциального чиновника времен развитого социализма, напялившего импортный костюм, добытый в спецраспределителе по случаю очередного юбилея Октября. Времена изменились, и обкомовский шик вышел из моды. Даже Немцов не смог пересадить чиновный люд на отечественные «Волги»: бывшие члены КПСС и демократизаторы рынка патриотический почин не поддержали. «Чайки», «Зилы» и прочие «Зисы» к представительскому классу относились с большой натяжкой. Как ни полируй снаружи, внутри они оказывались БТРами повышенной комфортности. И клепались вручную на Горьковском танковом заводе. Народные избранники предпочли «ауди» и «мерседесы», а простой народ пересел на европейских подержанных лошадок, отказавшись поддерживать рублем отечественных фордов и бенцев.

Водитель, очевидно, воспринял хлопок по капоту как сигнал, распахнул дверцу и выпрыгнул наружу.

— Садам, уважаемые гости! — обратился он к Максимову во множественном числе.

Парню было на вид лет двадцать пять, на лице, покрытом характерным пепельно-коричневым загаром, играла ослепительная улыбка. По случаю встречи московских гостей он надел новую майку с флагом Конфедерации во всю грудь.

«Арийцы всех стран, соединяйтесь!» — Максимов спрятал улыбку.

Встретить за тысячи миль от линии Мейсона-Джексона[101] пламенного борца за права белой расы можно считать чудом. Впрочем, парень, судя по внешности, был туркменом, а значит — прямым потомком арийского племени, населявшего эти земли задолго до того, как в аравийской пустыне на Пророка снизошло откровение.

— Салам, — поздоровался Максимов. — Тебя как зовут?

— Петя, — ответил туркмен.

Еще один шок от смешения времен и культур заставил Максимова широко улыбнуться.

— Все удивляются! — Петя заразительно захохотал, откинув голову. — А у меня бабушка украинка.

— Здравствуй, Петя. Меня зовут Максимом.

Максимов протянул две ладони, сложенные лодочкой. Рукопожатие прошло согласно местным традициям.

— Как семья, как дети? Все здоровы? — отдал дань традиционной вежливости Максимов.

— Спасибо, все хорошо. — Петя решил удивлять гостя и дальше и добавил: — Ждем пополнения. Четыре девочки уже есть. Осенью, хвала Аллаху, будет мальчик.

Максимов ироничным взглядом осмотрел худосочного папашу.

«Климат, наверное, — решил он. — Все само собой размножается».

— Угощайся. — Максимов протянул ему открытую пачку «Кэмела». Поднес огонь к сигарете. — Мы с тобой подружимся, Петя, это я сразу понял. Давно за рулем?

— С семнадцати лет, — солидно ответил Петя.

— Значит, водила опытный. В армии служил? — поинтересовался Максимов.

— Два раза подряд.

Петя опять озарил все вокруг белозубой улыбкой.

— Не понял?

— Первый раз пошел служить за старшего брата. Он уже женился, ему было нельзя. А я еще холостым был. Отец сказал — иди, я и пошел. А потом без дембеля на второй срок остался. Уже за себя.

— И кем ты служил?

— Личным водителем командира строительного батальона капитана Ничепоренко, — с гордостью в голосе доложил Петя. — Он меня уважал очень. Кроме меня, в батальоне никто по-русски не понимал.

«Узнаю родную, непобедимую. Вот уж точно, кто в армии служил, тот в цирке не смеется», — подумал Максимов.

— Значит так, Петя. — Максимов покосился на Юко, терпеливо стоящую у баула. — С этой минуты объявляю матриархат ликвидированным. Старший — я. Мои команды исполнять быстро, но без суеты. Вопросы есть?

Петя изобразил на лице готовность умереть, спасая жизнь новоявленного командира.

— Вижу, вопросов нет, — удовлетворенно кивнул Максимов. — Баул — в машину. И бегом вон к тому дядьке. Помоги ему дотащить вещи. А то пока он до нас дойдет, мы растаем от жары.

Петя ринулся исполнять приказание. Через десять секунд он уже несся через пустынную площадь к Леону, с трудом управляющемуся с баулом, рюкзаком и громоздким металлическим чемоданом для фотооборудования.

Максимов подошел к Юко.

— Что вы ему такое сказали, Максим? — спросила она. — Вы бы знали, как я с ним намучилась.

— Вы же ему платите, могли бы быть и потребовательнее.

— Конечно, вы правы, — вздохнула Юко. — Только здесь все работают, будто впереди целая вечность.

Уворачиваясь от пыльного ветерка, Юко морщила носик и щурилась, и в эти мгновенья становилась жутко похожа на Карину.

«Немудрено, что обознался. Как две капли… Только не пойму, чего, — подумал Максимов. — А может, просто еще не забыл галчонка. Ага, она даст себя забыть. Не дождешься!»

— А разве у японцев не такое же отношение к жизни?

— Ну что вы! Давно уже нет. Живем в бешеном ритме. Стоит на секунду остановиться, как ты уже безнадежно отстал. А когда оказываешься в таких вот местах, просто физически чувствуешь, что время течет иначе. У вас так бывает?

— Да. Из-за этого я и выбрал археологию. С современной цивилизацией у меня отношения никак не складываются. Признаюсь, чем дольше живу, тем больше симпатичен Юкио Мишима.[102]

— Правда? Странно слышать это от русского. Мне всегда казалось, что Мишима наш и только наш. Вернее, мой. В школе я не расставалась с «Золотым храмом». И хранила его портрет под подушкой.

Она подняла лицо. Максимов как раз разглядывал ямки под ее тонкими ключицами, пришлось срочно отвести взгляд.

Смутившись то ли от взгляда Максимова, то ли от своей излишней откровенности, она потупилась и непроизвольно положила ладонь на грудь. Тонкий шелк майки натянулся, и под ним отчетливо проступил медальон.

Максимов не удержался и всмотрелся. Невольно обмер. Детали рассмотреть не удалось, но он был уверен, что в основе рисунка на медальоне лежит свастика. Четыре дуги выходили из центра, сплетаясь в круг.

— Юко, а в гостинице душ работает? — Вопрос вырвался сам собой.

Японка от удивления захлопала глазами.

— Да-а. Это лучшая гостиница. С поправкой на местные условия, конечно. Но вода есть.

— Очень хорошо.

Максимов решил, что план, как заманить Юко под душ, чтобы получше рассмотреть медальон, он обдумает позже.

Леон, тяжело отдуваясь, уже подошел к стоянке. Водителю Пете он доверил баул с вещами. Чемодан с оборудованием и рюкзак нес сам.

* * *
По дороге в гостиницу Петя активно исполнял роль экскурсовода. Тараторил по-южному пулеметно, то и дело, забыв про руль, указывал руками на местные достопримечательности. При этом в его голосе звучало столько гордости, что складывалось впечатление, будто он лично разметил, отстроил и благоустроил весь город от первого до последнего дома.

Максимов слушал вполуха и смотрел в окно вполглаза.

Мозг был занят двумя проблемами сразу. Во-первых, пытался угадать, на кого работает Петя. Вариантов было масса: территориальная резидентура ФСБ, разведка погранотряда, контрразведка 201-ой дивизии, местная безопасность во всех ее проявлениях и названиях, наркобароны, недобитая Объединенная таджикская оппозиция, безыдейные бандиты с окраин и высокодуховные моджахеды с другого берега Пянджа. Ничейным незаметный водитель потрепанного «уазика» быть не мог. Детей кормить надо и жить хочется. Вот только попробуй угадай, кому перепадает больше информации?

Другой проблемой была Юко. Причем настолько серьезной, что Максимов решил в первую очередь заняться именно ею.

«Если ищешь чертей, то первым делом надо проверить тихий омут», — перефразировал он известную поговорку, незаметно разглядывая в зеркальце сидевшую на заднем сиденье Юко.

Девушка односложно отвечала на вопросы Леона. С лица не сходила вежливая церемониальная улыбка. Прижатая к дверце мощным телом Леона (он к тому же отказался положить сзади свой чемодан), она стоически переносила тесноту, жару и тряску.

«Проверить заодно и Петруху, что ли?» — подумал Максимов. Повернулся.

— Юко, сегодня мы, конечно, отдыхаем. А завтра утром сможем выехать? Скажем, часов в шесть? — Он обратился к ней на английском, краем глаза отслеживая реакцию Пети. — Или у тебя еще есть дела в городе?

— Нет, я все закончила. Что можно было закончить, — со вздохом добавила она. — Профессор Миядзаки заказал приборы для экспедиции. Они уже прибыли, но получить их пока невозможно. Министерство культуры что-то напутало в бумагах, и таможня отказывается пропускать груз. Чиновник, который может решить вопрос, отсутствует.

— Ты смотри, все как у нас, — усмехнулся Максимов. — А деньги предложить не пробовала? Леон саркастически хмыкнул.

— Я не уполномочена решать подобные вопросы, — Юко поджала губы. — Мне поручили получить груз и доставить его в лагерь. Профессор будет очень расстроен.

— Ничего, мы его развеселим, — пообещал Максимов. — Кстати, как ты с ним связываешься?

— По мобильному, конечно, — ответила Юко. Максимов отметил, что по ее лицу скользнула тень.

— Ехали-приехали! — подал голос Петя. По лихой дуге он с шиком подогнал «уазик» к входу в гостиницу.

Оставив вещи у стойки регистрации, Максимов вернулся к машине.

Петя, распевая в фольклорном стиле какую-то тарабарщину, полировал капот «уазика».

Максимов встал у него за спиной, с минуту слушал песню акына, незаметно оглядывая подступы к гостинице. Явных наблюдателей не заметил.

— Петя, — окликнул он водителя. Парень, вздрогнув, оглянулся.

— Ой, командир! — Его лицо из пепельно-серого от испуга вмиг приобрело прежнее по-детски счастливое выражение. — Забыл что?

Максимов протянул ему запечатанную пачку сигарет.

— Это тебе подарок. Кури на здоровье.

— Спасибо, командир. — Вытерев пальцы ветошью, Петя взял пачку.

— Ты уже знаешь, во сколько выезжаем? — спросил Максимов.

Если Петя играл недоумение, получалось у него великолепно.

— В шесть утра. Ровно в двадцать два пятнадцать машина должна стоять здесь. Ночуешь в машине, чтобы тебя потом не искать по всему городу. Ясно?

После секундного замешательства Петя кивнул.

— Путь не близкий, но времени подготовиться у тебя достаточно. Учить тебя не буду, сам знаешь, что делать. — Максимов достал из кармана деньги. Отсчитал двадцать долларов мелкими бумажками — безумные деньги по местным меркам. — Это тебе на ремонт, если потребуется. Бензин, масло и прочее. Купи продуктов на три дня. Воды набери побольше. Учти, если машина встанет раком посреди дороги, я очень рассержусь. А вернемся без проблем, получишь столько, что семье хватит на год. И день рождения сына отметишь так, что все соседи обзавидуются. Вопросы есть?

— Нет. Какие тут могут быть вопросы, командир! — радостно воскликнул Петя.

Деньги моментально исчезли в заднем кармане его застиранных джинсов.

— Тогда у меня вопрос. Тебе понятно, кому ты с этой минуты служишь?

Максимов вцепился взглядом в иссиня-черные, как смоляные шарики, глаза водителя.

— Тебе, уважаемый, — ответил Петя.

— Молодец, соображаешь.

Взгляд Максимова потеплел. Петя затеребил в руках тряпку, несколько раз стрельнул взглядом на стекла гостиничного ресторана.

— Командир, если туда пойдешь… — понизив голос, начал он. — Ну, шашлык кушать-мушать. Или кофе с конфет-манфет есть. С женщиной танцевать, да? — Он запнулся, явно решаясь на что-то серьезное. — Там ребята сидят. Хорошие люди, ты их не бойся. Подойдут знакомиться, предложат в карты сыграть. Ты не отказывайся, хорошо? Много проигрывать не надо. Тысячу, две тысячи рублей, хорошо? Для тебя не деньги, а им приятно. И мне спокойнее. Всем будет хорошо, я обещаю. Тут так принято.

Петя заискивающе заглянул в лицо Максимову.

— Традиции, значит. А как их старшего зовут?

— Али-Большой, — одними губами прошептал Петя. — Только я тебе этого не говорил.

— Спасибо, друг Петруха. Не опаздывай. Да, машину у гостиницы не ставь. Видишь тот переулочек? Вот там и жди.

Он на прощанье хлопнул водителя по плечу и направился к гостинице.

«Вот черт! Везде одно и то же. У папуасов диких, наверное, тоже рэкет есть», — подумал он, поднимаясь по лестнице.

Глава тридцать первая. «Не везет мне в картах…»

Странник

Номер бы обставлен с советской помпезностью, помноженной на восточное понятие о комфорте. Правда, с тех пор, как сюда ввезли мебель и расстелили ковры, Союз успел рухнуть, что неминуемо сказалось на состоянии вещей.

Максимов критическим взглядом осмотрел двуспальную кровать, затянутую пурпурным покрывалом. Размеры, безусловно, впечатляли. Решил, что если выложить в ряд весь женский персонал гостиницы, то еще хватит места самому, чтобы нормально выспаться.

Стену украшал эстамп местного художника, отдаленно знакомого с наследием Рериха. Волнистые розовые линии символизировали горную гряду, сиреневые и фиолетовые разводы — землю. Город в долине выглядел, как рассыпанные по пятнистому ковру детские кубики. Бросив взгляд за окно, Максимов сверил изображение на эстампе с видом окрестностей. Некоторое сходство обнаруживалось. Например, горы вдали. Бело-розовые хлопья, повисшие в выцветшем небе.

Бросив на постель баул, Максимов разделся и прошел в ванную.

Вода, как обещала Юко, была, но из двух кранов текла одной и той же температуры. Максимов долго стоял под струями теплыми, как остывший чай, надеясь на чудо. Чудес на свете не бывает, бывают только неприятности. Он решил не дожидаться классической шутки советских кинокомедий, когда вода пропадает в самый неподходящий момент. Смыл с себя пену и, не вытираясь, вышел комнату.

Сквозняк лишь в первую минуту приятно щекотал кожу холодком. Потом вновь стало ощущаться пекло, полыхающее за окном.

Максимов с разбега рухнул на кровать. Лег, широко разбросав руки. Остановившимся взглядом уставился на кусок неба за окном. Оно было цвета выжженной солнцем холстины: белое с желтинкой. Ни облачка, ни птицы.

«Если долго смотреть на пустое небо, то внутри образуется такая же беззвучная пустота. Кажется, что в мире ничего не происходит. Даже время исчезло. Полная пустота. Ты чувствуешь себя актером, ушедшим за кулисы. Партнеры играют, лицедействуют, кого-то подхватил кураж, кто-то бубнит плохо заученный текст, режиссер тихо беснуется и ломает пальцы. А ты, спрятавшись в полумраке, слушаешь их вполуха и ждешь своего выхода. Можно даже вздремнуть. Пусть пока тешатся. Все равно финал без тебя не сыграют».

На этой мысли он закрыл глаза и разрешил себе погрузиться в сон…

…Проснулся, когда небо уже стало наливаться синевой. Горы на горизонте сделались ближе, окрасились в дымчато-розовые тона.

Максимов вскинул руки, потянулся до хруста в суставах.

Дважды перевалился на кровати, оказавшись рядом с баулом. Пошарил в боковом карманчике, достал колоду карт. Откинувшись на спину, стал медленно тасовать.

К азартным играм он относился с полнейшим равнодушием. Романтика блефа и фарта канула в лету вместе с подпольными катранами, где шла бешеная игра на советские червонцы. Как только открыли казино, подоплека азартных игр стала ясной, как божий день. На секунду задумайтесь, неужели добрые дяди вгрохали бездну денег в мишурное великолепие, вышколенную прислугу, «крышу» и взятки только для того, чтобы однажды вечером выдать вам из кассы миллион долларов? Нет, казино они открыли, чтобы изъять миллион из карманов дураков.

Но люди играли, играют и будут играть, сколько им ни тверди, что страсть к игре — порочна. Переубедить их невозможно, как несостоятельны все попытки излечить наркомана. Но можно обратить чужую слабость в свое преимущество. Большинство идет путем шулера, совершенствуя мастерство «заряжания колоды», сброса, «семафора», оттачивая зрительную память и наблюдательность. Страннику изначально запретили использовать трюки в стиле Амаяка Акопяна. Слишком ловкое обращение с колодой выдаст с головой, что называется — рыбак рыбака видит издалека. Вместо карточных фокусов ему поставили видение.

Обычно люди видят лишь картинку, напечатанную на картоне. Но в игре каждая, масть и каждая карта имеют свое достоинство и ценность. И относятся к ним по-разному. Одну берегут, другую стараются сбросить, на третью молятся, поджидая в прикупе. Поэтому ни одна из тридцати шести карт не похожа на другую. Дело даже не в картинке, а в том особенном, если хотите, назовите — аурой, что накапливается в карте. Так, собака по запаху вполне могла бы отличить туза от шестерки, потому что пальцы игрока от удовольствия при виде туза выделяют на микрон больше пота. Знать — мало, важно поверить, и только после этого можно увидеть.

Карта замерла в пальцах Максимова. Он закрыл глаза и постарался увидеть ее. Давно не играл в эту игру, поэтому первый опыт дался с трудом. Картинка постоянно пропадала, так и не набрав нужной яркости. Наконец, он смог разглядеть ало-красные шарики. Рот вдруг наполнился слюной, а язык подвернулся, будто лизнул кислое.

«Пригоршня смородины. Красные ягоды — красная масть. Круглые — черви. Пригоршня — много. Что может быть больше десятки?»

Он перевернул карту картинкой к себе. Десятка червей. Уронил карту на покрывало.

Погладил пальцем рубашку следующей. Вдруг захотелось проверить на вес. Показалась тяжелее предыдущей.

«Кирпич. Тяжелый красный брусок с острыми гранями. Бубновый туз».

Бубновый туз упал на покрывало.

От следующей карты повеяло холодом. Возникло тягостное и неприятное ощущение.

«Будто забрел на заброшенный деревенский погост. Белый снег, черные покосившиеся кресты. Хочется уйти, а ноги ослабли. Глаз не оторвать, а сердце немеет. Десятка треф? Нет, меньше. И не чувствуется симметрии, как у восьмерки. Кладбище же деревенское, на участки не разбито… Девятка!»

Трефовая девятка спикировала вниз.

С каждым разом получалось все лучше и лучше. Картинка, яркая и четкая, вспыхивала в мозгу, едва пальцы касались карты. На двенадцатой Максимов уронил руки.

«Хватит баловаться, — решил он. — Не корову иду проигрывать, в конце концов».

Он сгреб карты, сунул их в кармашек. Быстро оделся.

Отсчитал три тысячи рублями, спрятал в карман брюк. Напоследок взглянул на себя в зеркало. Пообещал себе, что, вернувшись, обязательно побреется.

Ресторан при гостинице — место особенное. Странно, что литература обошла своим вниманием этот бездонный кладезь наблюдений, подмостки тщеславия и арену нешуточных страстей. Правда, Генри Миллер и старик Хэм отдали должное бару отеля Ритц, но, скорее всего, в знак признательности: только там вечно голодным и регулярно пьяным, еще никому не известным писателям наливали в кредит. Для американцев в Париже бар отеля Ритц был кусочком родины, алкогольно-сексуальным Диснейлендом и праздником, который вечно останется с тобой.

А ресторан на первом этаже провинциальной гостиницы, построенной по типовому проекту брежневской эпохи? Это что угодно, только не точка общепита. Здесь не утоляют голод, здесь много пьют и плохо закусывают. В этом очаге культуры и разврата ежевечерне полыхает пламя уездных страстей. Здесь гуляют. Как принято гулять на одной шестой части суши: так, чтобы рубахи трещали на груди и колготки лопались на коленках. Здесь все на виду, как в коммунальной квартире, и все напоказ, как на светском рауте: пьяные слезы, поцелуи взасос и мордобой в туалете.

У нас не принято перепроверять счет и не считается жлобством унести домой недоеденный холодец. А танцы? У нас бросаются в пляс, как в штыковую атаку, сатанея от языческой первобытной свободы. А в медленном танце прижимают женщин так, словно хотят навсегда раствориться в их жаркой от желания плоти. А песни в три аккорда под вой синтезатора? Этот салат-оливье из перепевов мировых хитов, лагерных романсов и первых робких сочинений местного Игоря Крутого, работающего по совместительству бас-гитаристом. У кого повернется язык охаять песни, любимые народом? Родная эстрада, ты вышла из расшитого стеклярусом пиджака ресторанного лабуха. В нем и осталась.

Группа музыкального сопровождения вечернего загула еще устанавливала инструменты. Пара официантов неспешно лавировала между столами, расставляя приборы. В пустом зале вызывающе белели накрахмаленные скатерти. Столик в дальнем углу оккупировала кампания мужчин. Судя по вальяжным позам, здесь они чувствовали себя как дома, вернее — на работе. В подопечной им гостинице и ее окрестностях ничего серьезного не происходило, и компания коротала время за нардами. Громко цокали кубики, падая на доску, мужчины оживленно комментировали игру, спорили, азартно жестикулируя.

При появлении Максимова они притихли, дружно повернули головы в его сторону. Потом так же синхронно посмотрели влево — на кого, Максимов из-за колонны не разглядел.

Прошел к центральному столику в ряду у окна. Сел. Выложил на стол сигареты.

Официант подплыл с минимально возможной скоростью. На лоснящемся лице держал стоическую улыбку: посетитель в неурочный час — хуже не бывает, а куда денешься?

Окинул Максимова профессиональным оценивающим взглядом.

— Добрый день, уважаемый.

— Салям, — поздоровался Максимов. — Как зовут?

— Абдулло, — нехотя ответил официант.

— На обед я, конечно, опоздал. Когда у вас ужин начинается, Абдулло?

С лица официанта сошло напряжение. Он шире улыбнулся догадливому посетителю.

— Через час. Кухня уже заканчивает.

— Замечательно. — Максимов сержантским взглядом ощупал официанта с головы до ног. — К ужину я приду с друзьями. Они иностранцы. Хочется, чтобы у них остались приятные воспоминания о вашем городе. Придется постараться, Абдулло. Ты готов?

Абдулло подобрал живот, кивнул, придавив оплывшим подбородком мятую бабочку.

— Замечательно. Неси меню, посмотрим, чем у вас кормят. Да, погоди! — остановил Максимов приготовившегося сорваться с места официанта. — Пусть сварят кофе по-восточному. Настоящий. И принеси стакан минеральной воды.

Официант попорхал салфеткой над скатертью, сметая невидимые крошки, и резвой рысцой засеменил между столами.

Максимов закурил. Отвернулся к окну. За стеклом остывала пустынная площадь. Краски сделались насыщеннее, под деревьями залегли густые тени. Розовые кусты на клумбе казалась пластмассовыми.

Почувствовав приближение официанта, Максимов очнулся и повернул голову.

— Ваш кофе. И вода. Специально положил лед.

— Молодец.

Первым делом Максимов попробовал кофе. Он оказался именно таким, как учит восточное правило: крепким, как дружба, горячим, как кровь, и сладким, как поцелуй любимой.

Кивком похвалил официанта.

Долго изучал меню, подробно расспрашивая официанта, что и как готовится. На цены внимания не обращал, на что, конечно же, обратил внимание Абдулло. С каждой минутой он проникался все большей симпатией к клиенту.

— Пожалуй, все. Остальное придумаем по ходу дела. — Максимов вернул меню официанту.

Абдулло замешкался, стрельнул сальными глазками в дальний угол.

— Прошу прощения, уважаемый. С вами хотят познакомиться.

— Кто? — поднял бровь Максимов.

— Одни хороший человек.

На лице Абдулло замерзла улыбка. Чувствовалось, что поручение ему не доставляет никакой радости, но гость приехал и уехал, а ему еще жить и жить с компанией в углу зала.

— Если хороший, пригласи к столу, — после секундного размышления решил Максимов.

Абдулло помял салфетку.

— А может, вы подойдете, уважаемый?

— Исключено.

Максимов отвернулся к окну.

Шаги послышались слева минут через пять. Шел человек грузный, раздувшийся от самомнения. Следом шлепали легкие ступни мелкой шестерки.

— Скучаете? — раздался голос сытно пообедавшего человека.

Максимов повернул голову. Али действительно оказался большим. Просто афишная тумба, на макушку которой поставили арбуз, проковыряв в нем дырки для глаз. Должность дежурного «смотрящего» гостинцы, очевидно, в местных табелях о ранге котировалась достаточно высоко, раз предполагала такую упитанность.

Рядом с Али переминался с ноги на ногу некто худосочный, нарядившийся в парадный спортивный костюм. Сам Али предпочитал восточный аристократический стиль: белые штаны и канареечного цвета рубашку. Коран не велит мужчине украшать себя золотом, но Али нашел компромисс. На толстой шее висела конкретная цепь, давно вышедшая из моды даже в Солнцеве, а на ней болтался мусульманский полумесяц.

— Не очень. Но от компании не откажусь. — Максимов указал на место перед собой.

Али со всей возможной солидностью уселся в кресло.

Бедра впритирку вошли между подлокотниками. Некто в спортивном костюме пристроился у торца стола, по левую руку от Максимова, отрезав тем самым путь отхода. Максимов вскользь посмотрел на кисти рук соседа. На костяшках отчетливо выделялись характерные наросты.

«Местный Брюс Ли. Каратэ, ушу и борьба нанайских мальчиков, — думал Максимов. — Первый полусредний вес. Дать в лоб — улетит дальше, чем видит».

Али побуравил его глазками, спрятавшимися в узких щелках.

— Еще успеешь соскучиться, — сказал он. — Ты же только сегодня поселился.

Все справки получены у администратора, сейчас идет перепроверка данных и проверка клиента на вшивость, понял Максимов.

— Да, еще утром был в Москве. Там дождь, а у вас — жарища.

— Привыкнешь, — усмехнулся Али. — Надолго?

— Как получится. У меня командировка, но мой начальник просил передать привет, — тут Максимов без запинки, потому что долго заучивал, наизусть произнес фамилию, имя и отчество местного министра культуры. — Это его старинный друг. Так что, боюсь, придется задержаться дольше, чем планировал.

Припухшие веки Али слегка дрогнули, но круглое лицо осталось бесстрастным.

— Гость, значит, — после паузы произнес он, что прозвучало как «жаль, не обломится».

Максимов придвинул к нему пачку сигарет.

— Угощайся.

Али, подумав, толстыми пальцами вытянул сигарету.

Максимов протянул пачку соседу.

— Бери.

Тот ловко выудил сигарету. Пальцы оказались нервными, шулерскими. В свободной руке сосед держал колоду карт.

— О, вы со скуки в картишки режетесь! — сыграл удивление Максимов. — А я всегда думал, что на Востоке предпочитают нарды.

Сосед с Али обменялись быстрыми взглядами.

— Можно и в шиш-беш, — неуверенно обронил сосед.

— К сожалению, ребята, не умею, — вздохнул Максимов. — Учили, учили, все без толку. А в карты — пожалуйста.

— Учти, ты сам предложил! — осторожным голосом произнес Али.

— Что, в карты? Да ради бога. — Максимов бросил взгляд на часы. — Минут двадцать у меня есть. Проблема в одном — я рубли обменять не успел.

— Проблема, когда их нет, а когда они есть, это не проблема, а счастье! — Али улыбнулся, показав полный комплект золотых коронок. — Саид, мечи, — распорядился он, вальяжно отваливаясь на спинку кресла.

Саид затрещал колодой, демонстрируя виртуозную работу рук и зоркость глаза.

С первой же раздачи у Максимова на руках оказались две десятки. Али пасанул. Саид вскрылся и оказался с девятнадцатью очками на руках.

Выиграть Максимову дали еще два раза. Потом пошла чересполосица. Выигрыш, три проигрыша подряд. Проигрывал он попеременно то Али, то соседу, но все шло, естественно, в общий зачет.

Получив очередной раз колоду в свои руки, Максимов решил сыграть злую шутку. Тасуя с показательной неумелостью, раздал каждому по тузу с десяткой.

Али сверкнул глазом напарнику, и тот вышел из игры, когда в банке лежало триста рублей. Максимов был уверен, что колода крапленая, и держал карты так, что только слепой не мог разглядеть метки на рубашке. Али, не торопясь, повышал ставки. Через десять минут набежало шестьсот рублей. Максимов изображал из себя лоха, которому светит разом отыграться: нервно покусывал губы, прятал карты в ладони, подрагивал ногой под столом. Но вскрываться не спешил.

— Сто. И вскрылись. — Первым не выдержал Али. Удивленно поцокали языками, когда на стол легли рядом карты.

— А я думал, ты блефуешь, — польстил Максимову Али.

— Эх, не везет. Бодайтесь дальше без меня. — Саид с разочарованным видом убрал руки со стола. — Кто знал, что вы на «очке» так банк поднимите!

— Нервный ты очень. Саид. И жадный. Мы же не ради денег играем, так — время убить.

Максимов согласно кивнул. Долго тасовал карты, поглядывая на стопку денег на столе. Раздавая, на секунду зажмурился. Пальцы обожгло от прикосновения к затертому картону карт, а в мозгу чередой вспыхнули картинки.

«Могила. Пуля. Любовь». Три туза: трефовый, пиковый (потому что напоминает след от пули на мишени), червовый (что еще может означать красное сердечко?) ушли к Али-Большому.

«Кладбище, пригоршня ягод, кирпичная стенка». Три десятки тех же мастей достались Максимову. Проигрыш был гарантирован, но сердце грело то, что сам его и организовал.

Али смазал взглядом по уголкам карт, торчащим из-под пальцев Максимова. Отечное жирное лицо сразу же окаменело.

— Ну ты и раздал! С такими картами хоть играть не садись, — со сдержанной досадой произнес он.

Саид сделал какое-то неуловимое движение рукой, прикрытой скатертью, возможно, готовясь передать шефу парочку запасных тузов. Али зыркнул на него острым взглядом. И вновь опустил припухшие веки.

Максимов заерзал.

— Начнем? Или сразу вскрываемся? Али почмокал толстыми губами.

— Риск — дело благородное, — изрек он.

«Особенно с тремя тузами на руках», — мысленно поддакнул Максимов.

Очень быстро в банке образовались полторы тысячи. Максимов повышал ставки, едва скрывая, что предвкушает победу. Али сопел, причмокивал, хмурил брови, но пасовать не решался.

— Проверь его, Али. Что зря рисковать? — подсказал Саид.

На что Али только нервно дернул щекой. «Рисковать» он решил тысяч до трех, как минимум.

Максимов с демонстративным спокойствием закурил, расслабленно откинулся.

— Что скажешь, Али? — снисходительно спросил он.

— Играем. Пятьсот! — выпалил Али, как перед прыжком в пропасть. Играл, подлец, талантливо. Можно было и поверить.

— Ребята, у меня бабки казенные, а у вас свои. — В командировочном проснулась жалость к аборигенам, обнищавшим после обретения независимости. — Заканчиваем. Пятьсот — и вскрылись.

Максимов бросил купюру поверх вороха в банке. С садистским блеском в глазах выложил одну за одной десятки.

— Тридцать.

Али медлил, упиваясь моментом. Провел над столом ладонью, разложив веером три туза.

— О-па! — восторженно вскрикнул Саид. — Прикинь, сам и сдал!

Дальше последовала пулеметная тирада на местном диалекте, дословно понять было невозможно, но общий смысл Максимов уловил. Судя по всему, отныне он внесен в анналы криминальной истории города, как залетный лох, который сам сдал три туза самому Али-Большому.

— Не обижайся, это игра. — Али почему-то не спешил взять выигрыш.

— Да какие обиды, уважаемый! — возмутился Максимов. — Все по-честному. Наоборот, спасибо за удовольствие. В другой раз отыграюсь.

— Правильно думаешь. — Али с явным удовлетворением положил лапу на деньги и потянул к себе. — Ты не расстраивайся очень. Как в песне поется, не везет в картах, повезет в любви.

— Сегодня же проверю, — усмехнулся Максимов. Али окончательно убедился, что проигрыш гостя высокопоставленного чиновника не возымеет никаких последствий, и, разлепив губы в улыбке, продемонстрировал все до единой коронки.

«Н-да. Если это золото, то спать надо, сунув башку в сейф», — подумал Максимов, отводя взгляд.

— А мы и не познакомились. Тебя как зовут?

— Максим.

— А меня Али.

Пришлось протягивать руку и жать влажную ладонь.

— Будут проблемы, обращайся. — Али расщедрился, помня о выигрыше. — Спроси Али-Большого. Тут меня каждый знает.

— Проблем нет, уважаемый Али. Али-Большой, — уточнил Максимов, чтобы польстить самолюбию предводителя ресторанных каманчей. — Есть пожелание. Со мной приехали иностранцы. Хотелось бы, чтобы у них проблем не возникло.

— Для этого я здесь и сижу. Чтобы проблем не было. — Али авторитетно выставил подбородок.

— Значит, мы поняли друг друга.

Максимов машинально перетасовал карты, отодвинул от себя колоду.

Встал, попрощался кивком. Пошел к выходу, чувствуя на спине колючий взгляд.

Возможно, Али не поленился и проверил карты. Если он сделал это, то должен был увидеть, что при следующей раздаче на его руках были бы тридцать два очка, а заезжему лоху достались бы три туза. Трефовый, пиковый и червовый,

Могила, пуля, любовь.

Глава тридцать вторая. «…повезет в любви»

Юко сняла для них номера, соседние со своим. Умышленно или нет, но гости размещались слева и справа от ее дверей. Очень удобно, если хочешь контролировать обоих.

На двери номера Леона все еще красовалась табличка «Не беспокоить», надпись повторялась на десяти языках, включая, как определил Максимов, даже корейский, чему несказанно удивился. Впрочем, тяга к международной интеграции всегда комична.

Не обращая внимания на табличку, Максимов постучал в дверь. Сначала вежливо, потом бухнул кулаком.

— Мэрд, — прокатилось, как камень по крыше, за дверью.

— Леон, подъем. Пить пора! — дурным голосом прокричал Максимов.

В замке провернулся ключ, дверь приоткрылась. В щели возникло припухшее от сна лицо Леона.

— А, это ты, — проворчал он.

— Нельзя спать на закате, — менторским тоном произнес Максимов.

— А пить с утра можно? — огрызнулся Леон.

— Можно.

Леон распахнул дверь и прошлепал в комнату. Максимов прошел следом.

Только включив свет, он понял, почему лицо Леона показалось ему странным. Француз обрился наголо и побрился. Гладкий череп сиял. Лицо без обрамления волос стало круглее и мясистее.

— Леон, скромнее надо быть.

— Ты о чем? — удивился француз.

— На Брюса Уиллиса решил быть похожим?

После секундной паузы Леон заржал во весь голос.

— Привычка. Перед рейдом надо сбрить лишнее, — отсмеявшись, объяснил он.

— Что-то ты перестарался. Знаешь, как у нас говорят: лысому расческа не нужна, но зато он умывается дольше.

Леон пощипал себя за крупный нос, скосив глаза в сторону. Потом вновь заржал.

— Русский юмор, да? Надо запомнить.

Максимов вскользь осмотрел комнату. Леон успел распаковать баул. Выстиранная и отглаженная камуфляжная форма аккуратно висела на спинке кресла. Под ним стояли смазанные чем-то жирным бутсы.

«Армия никогда даром не проходит», — констатировал Максимов.

Леон стоял в одних трусах. Максимов впервые получил возможность разглядеть его тело. Остался доволен. Несмотря на габариты, Леон состоял из одних мышц, тугих и хорошо развитых. На левом предплечье синел тщательно вытатуированный топор[103]. Ниже на геральдической ленте шли цифры «1982».

«ВДВ, ДМБ — 1982 год», — Максимов перевел на русский смысл татуировки.

— Пока ты спал, я успел выкурить трубку мира с таджикскими апачами. Можно смело идти ужинать. Столик я уже заказал. Приводи себя в порядок. Пять минут на сборы.

— Пока ты спал, — передразнил его Леон, — я тоже позаботился о питании.

Он распахнул дверь в спальню. На ковре, разложенные на две группки, выстроились банки консервов, пачки с крупой и прочей бакалеей. Леон не забыл про воду и спиртное.

— За водку не ручаюсь. Пить, скорее всего, невозможно. Но для дезинфекции сойдет.

— Молодец. После ужина распределим по рюкзакам. Знаешь, чего нам не хватает? — Максимов со значением посмотрел на Леона.

Француз нахмурился.

— У меня принципы, Макс. Журналист не имеет право брать в руки…

— Значит, будешь отмахиваться фотоаппаратом, — оборвал его Максимов.

— А ты лопатой — потому что археолог, — ввернул Леон. Если это был намек, то весьма тонкий. Максимов решил не развивать тему «ху из ху».

— Ладно, а то сгорим, не дай бог, при первой же проверке на дорогах. Собирайся. Будешь готов, постучи в стенку.

Леон оскалился, хитро блеснув глазами.

— Что? — удивился Максимов, остановившись на пороге.

— Макс, а нашей даме ты тоже дашь пять минут на сборы?

Максимов, хмыкнув, покачал головой.

— Ты прав, не учел. Ладно, протри лысину и жди команды.

* * *
Дверь номера Юки оказалась приоткрытой, Максимов помнил, что пять минут назад она была заперта и тоже украшена табличкой «Не беспокоить».

— Странно, — пробормотал Максимов.

И хотя дверь сама приглашала войти, он прошел мимо, решив позвонить японке по телефону. Мало ли как кто отдыхает после полевых условий экспедиции.

В своем номере открыл кран в ванне, быстро пробежал к балкону, бесшумно вышел и, перегнувшись через барьер, заглянул в номер Леона.

Веселое настроение француза куда-то улетучилось. Он сидел в кресле в позе роденовского мыслителя. Все тело излучало напряженную, изнуряющую работу мысли.

«Думает, как камни ворочает, — пришло на ум Максимову. — Интересно, с чего это нам так поплохело?»

В двери кто-то тихо постучал. Максимов подошел, приготовился повернуть ключ.

— Кто?

— Максим, это Юко. Пустите меня, пожалуйста.

В шепоте японки было столько паники, что Максимов невольно напрягся.

Распахнул дверь. Юко кошкой шмыгнула в комнату.

«Маскарад продолжается. Может, и мне, чтобы не отрываться от коллектива, вырядиться Фредди Крюгером?» — подумал Максимов, провожая ее взглядом.

Юко замерла посреди комнаты, позволяя по достоинству оценить произошедшую с ней метаморфозу. Максимов давно пришел к антинаучному убеждению, что если мужчина и произошел от озабоченного павиана, то женщины получились в результате случайной мутации бабочек. Только эти легкомысленные насекомые способны превращаться из невзрачной личинки в порхающий цветок и обратно без всякого вреда для здоровья. Чуть пригрело солнышко счастья, как бывшая замухрышка уже вовсю трепещет цветными крылышками и вкушает нектар жизни.

За несколько часов с момента их первой встречи Юко успела превратиться из зачуханной аспирантки, правда, с милой мордашкой, в элегантную молодую женщину Оказалось, что под холщовой робой скрывалась вполне европейских стандартов фигурка, что в сочетании с классическими восточными чертами лица, подчеркнутыми умелым макияжем, создавало неотразимый эффект. Убойная сила красоты умножалась коротким облегающим платьем цвета бургундского вина, со смелым боковым разрезом до верхушки бедра. И окончательно добить любого представителя мужского пола должно было беспомощное выражение лица и тихая паника, плескавшаяся в глубине черных глаз. Интересно, у кого не дрогнет сердце и не зароятся в голове шкодливые мыслишки при виде соблазнительной юной красавицы, всем своим видом взывающей о помощи?

«Впечатляет. Знать бы только, зачем?» — подумал Максимов.

— Садись, Юко.

Он указал ей на кресло. Сам сел напротив. Юко скромно сжала острые коленки. Разрез на бедре раскрылся, что скромности ее облику не прибавило.

— Что случилось? — спросил Максимов, старательно глядя в лицо девушки.

Юко сцепила пальцы. Лак на ногтях оказался в тон платью, бордово-красным.

— Пообещайте ничего не говорить Леону, — прошептала она.

— Сначала неплохо было бы узнать, почему?

— Он — журналист.

— В определенных случаях — это крупный недостаток, — согласился Максимов.

— С вас я могу взять слово ученого. А он… — Юко сделала презрительную гримаску, после чего послала Максимову такой взгляд, после которого можно было, если попросит, даже присягнуть на верность самому микадо. — Я могу на вас рассчитывать?

— Безусловно, — с максимальной искренностью ответил Максимов.

Юко глубоко вздохнула.

— Случилось что-то страшное. Я убеждена. — Последовал еще один вздох. — Профессор Миядзаки не выходит на связь.

— Подробнее, если можно.

— Понимаете, этого не может быть. В лагере постоянно дежурит связист. К тому же, сейчас уже вечер, все работы прекращены. Просто не может быть, чтобы никто не подошел к аппарату.

— А поломку аппаратуры ты исключаешь?

— Конечно! В лагере два спутниковых телефона. Возможна связь через Интернет. В конце концов, есть рация.

— Все молчит!

— Только не волнуйся. У тебя есть рация?

Юко недоуменно вскинула брови.

— Нет. Ах, вы не поняли… Я связалась по телефону с радиоцентром в Ногано, они постоянно запрашивали лагерь. Связи нет.

Максимов забарабанил пальцами по подлокотнику.

— И как давно нет связи? — спросил он. Ожидал любого ответа, но не того, что услышал.

— Со вчерашнего вечера.

Юко потупилась с видом провинившейся школьницы.

— И ты молчала? — Максимов чуть не сорвался на крик.

Юко вздрогнула.

— Я не была уверена, — пролепетала она. — Надеялась, что сегодня все нормализуется. Мало ли что может случиться в полевом лагере?

— Это точно! — злорадно вставил Максимов. — Во сколько точно был последний сеанс связи?

— В десять вечера по местному времени. Профессор просил встретить вас. Пообещал связаться позже. У нас традиция, один час перед отбоем отводится для переговоров с родными и близкими. Это придумал профессор. Стоимость звонка входит в расходы экспедиции.

— Очень мудро. О людях надо заботиться. Что дальше?

— Я ждала. Потом начала звонить сама. Звонила всю ночь. И еще утром. Потом встретила вас, хотела доложить профессору, но…

Юко всхлипнула.

— Так, только без слез, — предупредил Максимов. Девушка вдруг потянулась к нему, цепко схватила за запястье.

— Максим, помогите, прошу вас. Их убили. И меня убьют.

Максимов положил свободную руку на ее вздрагивающее плечо.

— Без паники. Места здесь дикие, но почему сразу — убили?

Юко настороженно оглянулась на дверь, придвинулась ближе, коснувшись коленями бедра Максимова. Прошептала:

— Из-за находки профессора Миядзаки.

— Т-с! — Максимов приложил палец к губам.

Непроизвольно обшарил глазами потолок. Он был на все сто процентов уверен, что номера им предоставили «крестовые» — нашпигованные подслушивающей аппаратурой. Даже если допустить, что в местном последыше КГБ остались специалисты, способные разобрать шепот на беглом английском, то в возможность контролировать радиообмен на японском (а на каком же языке общались между собой профессор Миядзаки и его секретарь Юко?) Максимов, при всех теплых чувствах к собратьям по СНГ, не верил. Вставал вопрос: кто сдал?

Максимов потянулся, взял со стола блокнот, положил на колени Юко, вложил в ее дрожащие пальцы ручку. Сам встал и непринужденно стал расхаживать по комнате и сознательно громко, работая на микрофоны, стал рассуждать об особенностях связи в гористой местности в условиях жаркой погоды, выдав все, что сохранилось в памяти от курса «Средства связи» в Военном институте. Упомянул даже эффект «Аврора», хотя, хоть убей, подробно не смог растолковать, что это такое. Но общее впечатление вышло убедительным. По Максимову получалось, что в горы рации лучше вообще не брать, чтобы не тащить бесполезный груз.

Юко кивала, то и дело бросая на него взгляд исподлобья, и быстро писала в блокноте.

— Ну, успокоилась? — спросил Максимов, подходя к ней.

— Немного. Я в этом ничего не понимаю, — приняла игру Юко. Протянула ему блокнот.

— Вот и не паникуй. Почерк у Юко оказался каллиграфический, такой уже редко встретишь. Максимов без труда разобрал написанное.

Профессору Миядзаки удалось обнаружить и вскрыть захоронение неизвестного воина, погибшего во втором веке до нашей эры. Судя по богатству убранства, снаряжения и утвари, положенных в могилу, он относился к воинской знати и был похоронен со всеми причитающимися почестями. И тут везение профессора кончилось.

Представитель местного министерства культуры, надзиравший за раскопками, потребовал перевезти находки в столицу для обеспечения безопасности. Профессор поспорил для вида, а потом согласился. Держать золотые украшения в голом поле — глупость самоубийственная. С конвоем поехала Юко как доверенное лицо профессора. Вчера, придя в музей, где работала над описью находок, она узнала, что коллекцию вывезли в неизвестном направлении, как заявили, «для экспертизы». А тем же вечером с лагерем оборвалась связь.

Спасло ли ее то, что из Москвы нагрянули гости — журналист и посланник самого профессора Арсеньева, а Юко развила такую бурную деятельность по организации встречи, что не заметить этого не могли, спасло ли ее это — судить сложно. Скорее всего, просто отсрочило приговор.

«Тихо прикончить нас могут прямо в городе, и не одна собака не тявкнет. Но, скорее, решили накрыть в горах. Свидетелей меньше и возможностей замести следы больше. Через пару дней кости растащат звери и птицы, концов не найдешь. М-да, попали! К кладу еще даже не подобрались, а уже трупы стопроцентные».

Он вырвал из блокнота три листка: исписанный и два следующих за ним. Свернул в трубочку. Вышел на балкон. Поджег. Присел на порог и стал ждать, когда огонь сожрет бумагу.

Юко встала за спиной. Ее коленки приблизились настолько близко, что он кожей ощутил их фарфоровый холодок.

— Мне страшно, Максим. Я не хочу умирать, — едва слышно прошептала Юко.

— Да и я как-то не планировал. Черт, как все хорошо начиналось! — Он смеллегкий комок пепла в щель под щитом,

Зашуршал шелк. Пахнуло цветочным запахом духов.

Юко опустилась на колени. Положила руки на плечи Максимова.

Он повернулся. Тонкие, птичьи ключицы Юко оказались прямо перед глазами. На матово-коричневой коже острой пунктирной линией искрилась золотая цепочка.

Максимов подцепил ее пальцем и выудил из-за выреза платья медальон.

Четыре змейки выползали из центра, сворачиваясь влево, образовывали свастику.

Золотой кругляшок качнулся, поймав нервный удар, прошедший сквозь пальцы.

— Откуда у тебя это?

— Профессор Миядзаки приказал хранить у себя и не передавать местным экспертам. Сказал, что это самое ценное, что он нашел в раскопе.

— Очень интересно, — обронил Максимов. Он почувствовал ее ладонь на своем бедре. Лицо Юко осталось бесстрастным, глаза — непроницаемыми. Лишь вздрагивали тонкие крылья носа.

«Возможно, сексуальное возбуждение — самая здоровая реакция на страх», — Максимов решил отнестись к происходящему и предстоящему с философским спокойствием.

Стал прикидывать в уме, стоит ли провести сеанс психотерапии прямо сейчас или лучше отложить до окончания ужина.

Размышление прервал настойчивый стук в дверь.

Глава тридцать третья. «То ли девочка, то ли виденье»

Странник

Максимов распахнул дверь. Сначала обмер. Потом зашелся нервным смехом.

На пороге стояла Карина. Платье в горошек. Тонкий ремешок сумочки через плечо. Рюкзак у ног.

— Удивлен? — со скрытым вызовом спросила она.

Подавив приступ истерического смеха, Максимов покачал головой.

— Знаешь, чего-то в этом роде я и ожидал. — Голос осип от спазма в горле. Максимов откашлялся. — Уф, так и помереть недолго!

«Кстати, недолго ждать осталось», — мелькнула мысль, и он сразу же нахмурился.

— Входи.

Карина пинком втолкнула рюкзак, переступила через него и прошла в комнату.

— Опаньки! — протянула она, увидев Юко.

Юко уже стояла, скромно сложив руки крестиком на груди. У японцев бесстрастность считается верхом воспитанности. В этом смысле Юко оказалась выше всяких похвал. На лице не отразилось ничего, кроме робкого смущения, полагающегося приличной девушке при встрече с незнакомцем. Выражения ее глаз поймать не удалось, они скрылись за полуопущенными веками.

Но Максимов почувствовал, как между девушками замкнулась вольтова дуга и в воздухе отчетливо запахло грозовым озоном. Счел за благо занять место рефери на ринге, встав между двумя застывшими фуриями.

— Знакомься. Это Юко-сан, секретарь профессора Миядзаки. — Максимов указал на другой угол ринга. — Карина Дымова, дочь известного фотографа, родственница спонсора моей поездки. Девочки, знакомьтесь и сразу начинайте дружить.

Карина шумно втянула носом воздух. Сделав над собой усилие, улыбнулась.

— Аригато! О дэнки дэс ка? — по-японски приветствовала она новоприобретенную соперницу.

— Аригато, о дэнки дэс, — ответила Яко. Прижала ладошку ко рту, по-детски хихикнув. — Извините, лучше перейти на английский. Вы, иностранцы, становитесь такими смешными, когда говорите на нашем языке.

— Как угодно, — дернула плечиком Карина. — Я не помешала? — обратилась она к Максимову.

— Что ты! Ты лишь внесла толику разнообразия в мою скучную, приземленную жизнь, — парировал удар Максимов.

Леон вошел весь в белом. Льняная рубашка с закатанными по локоть рукавами, свободные парусиновые штаны, мягкие тряпичные тапочки, по последней моде — на босу ногу. Крупный гасконский нос украшали круглые очки-велосипеды. Денди вышел погулять, одним словом.

Увидев Карину, он опешил. Брови выстрелили из-под очков и предприняли попытку двумя мохнатыми гусеницами забраться по голому черепу на затылок. Он накрыл их ладонью, заодно спасая мозг от закипания. Розовые после бритья щеки сделались пунцовыми.

— Леон, водки хочешь? — Максимов подкинул идею, как спасательный круг.

— Хочу! — выдохнул Леон.

— Тогда пошли с нами.

Шествие гостей к лифту произвело на дежурную по этажу неизгладимое впечатление. Первым шел Максимов, ведя под руки двух очаровательных юных дам, похожих, как сестры. И как у всяких сестер-погодков, между ними пробежала жирная черная кошка. Девушки натянуто улыбались и недобро косились друг на друга.

Мужчина, весь элегантно белый, как Киркоров на гастролях в Сочи, брел следом с понурым видом. От всенародного чернобрового Зайки он отличался габаритами: походил на метателя молота, дисквалифицированного на закате карьеры, — и совершенным отсутствием какой-либо растительности на голове. Мужчина был явно чем-то всерьез озабочен. Он морщил лоб, отчего из-за круглых очков то и дело выползали две мохнатые гусеницы.

«Ох, москвичи!» — мечтательно вздохнула дежурная им вслед, десятым женским чутьем определив, что оба мужика не обременены семьями и явно в ближайшее время кардинальных шагов в этом направлении предпринимать не намерены. — Вот сучки! — прошипела она, вспомнив о спутницах убежденных холостяков.

Дежурная была второй раз замужем, имела троих детей, но с вековой ревностью самки к самке справиться не могла.

Как научно доказал профессор Преображенский, лучший аперитив — это водка под горячую закуску.

Доедая остатки жульена, Максимов прислушался к ощущениям внутри себя и пришел к выводу, что жизнь, конечно, далеко не прекрасна, но вполне терпима.

Культурно-массовое мероприятие в ресторане медленно набирало обороты. В разных концах зала уже наметились столики, лидирующие по количеству выпитого и степени веселья. Площадка для оркестра еще пустовала, из невидимого репродуктора лилась музыка, перекричать которую не составляло никакого труда, что многие с удовольствием и делали. Аборигены не отставали от русскоязычных в поглощении водки под легкую закуску.

«Н-да, где русские прошли, там исламу делать нечего», — с усмешкой отметил Максимов.

— Абдулло, дружище, начал ты неплохо, продолжай в том же духе. Только не торопись, мы здесь надолго.

Официант для близиру сверился — как бы для уточнения — с заказом, каракулями записанным в блокноте. Сноровисто собрал использованные формочки и удалился.

— Итак, дорогие мои, — обратился он к сидящим за столом. — Сразу же внесем ясность. Слово предоставляется Карине, чье внезапное появление так нас всех обрадовало, я бы сказал — шокировало. И хватит дуться, Леон. Юко свидетель — Карина появилась в моем номере пять минут назад.

— Я не дуюсь, а думаю, — ответил хмурый Леон. Выпитая рюмка его настроения не улучшила.

— Думать не возбраняется. — Максимов повернулся к Карине. — Ну?

— Если я не вовремя или всем мешаю, могу уйти.

— Нет уж, сиди. — Максимов сделал строгое лицо. — И расскажи, каким ковром-самолетом тебя сюда принесло. Желательно, с самого начала.

Карина вертела вилку в пальцах. Бросила взгляд исподлобья на сидевшую напротив Юко.

— Хорошо. Если с самого начала, то должна сказать, что ты, Максимов, большая сволочь.

Карина говорило по-английски, но поняли все. На фарфоровых щечках Юко проступил легкий румянец, а Леон громко хмыкнул. Чужое горе сразу же улучшило его настроение.

— Поясню. — Карина решила игнорировать Максимова и обратилась к Леону, сидевшему по левую руку. — Ты в курсе, где Макс нашел деньги на экспедицию?

Леон счел нужным промолчать, чтобы не быть зачисленным в подельники.

— Мой отчим предложил отступные! И этот… Не за столом будет сказано, их взял! — Карина с трудом перевела дух. — Пятнадцать тысяч на руки, не считая спецрейса самолета. Радует одно — не продешевил. Мог бы и за три рубля продать.

Максимов поковырял вилкой салат.

— Откуда сведения, галчонок?

— Отчим сам и сказал.

— Я был о нем лучшего мнения. Коммерческая тайна все-таки.

— Насчет мнений о личностях помолчал бы, — бросила Карина через плечо и вновь отвернулась к Леону. — Отчим сболтнул в воспитательных целях. Думал, я разобижусь и назло всем поеду в Сорбонну.

— О? — оживился Леон. — Надолго?

— Планировалось, что навсегда. — Карина криво усмехнулась. — Ага, разбежалась! Я позвонила Артуру Борисовичу — это второй пилот на самолете отчима. Спросила, когда и во сколько вылет. Он, наверное, подумал, что звоню по поручению отчима. Время и дату я узнала, оставалось только перехватить вас.

— На истребителе летела? — поинтересовался Максимов.

— Нет, истребитель достать не удалось. — Карина откинулась на спинку, чтобы видеть всех. — Я позвонила своему жениху. Что ты. Макс, так смотришь? Не слышал про династические браки? Есть у меня суженый, отчимом подобранный, мамочкой одобренный. Мальчик Массачусетский университет закончил, сейчас опыта в нефтебизнесе набирается. Если не взорвется вместе с «мерсом», имеет шанс меня дождаться. Короче, звоню я будущему супругу и открытым текстом заявляю: «Если ты меня любишь, срочно организуй самолет в Душанбе».

— Сразу видно, любит, — не удержавшись от улыбки, вставил Максимов.

— Не то слово! Он на радостях сразу два самолета организовал. Бизнес-класс на регулярном рейсе по брони президентской администрации и газпромовский борт. Он вылетал раньше, я его и выбрала. — Карина закатила глаза. — Бог мой, сколько же я страху натерпелась! Оказалось, что это ИЛ-76, везли какие-то трубы. Сопровождающие начали квасить спирт, как только движки запустили. Предлагали всем: мне, экипажу, трубам и чертикам зеленым. Они этих чертей до сих пор по самолету ловят. Экипаж в город поехал, а нефтяников в белой горячке внутри запер. Сказали, что так хоть не потеряются.

Максимов выразительно посмотрел на Леона, тот, видно, вспомнив их собственный полет, потупился.

— В общем, проклятая родней, обманув жениха, три раза чуть не разбившись и уставшая отбиваться от лап прорабов, прилетела я сюда. И что я вижу?

Карина метнула взгляд в Юко. Но та перенесла это, не потеряв вежливо-заинтересованного выражения лица.

— Да, и что ты видишь? — Максимов вызвал огонь на себя.

— Вижу, что не опоздала. — Карина повернула к нему раскрасневшееся лицо.

— За это надо выпить, — подвел итог Максимов. — Дамы продолжают пить вино? Тогда, Леон, позаботься о дамах. А мы с тобой — по водочке.

Максимов поднял, запотевший лафитник с водкой, целясь в рюмку Леона, и чуть не выронил склянку из рук. Чьи-то острые ногти впились в мякоть над его коленом.

Карина мило улыбалась.

— Выпорю, — шепотом пообещал Максимов. Пальцы упорхнули с колена, оставив после себя пять горящих точек.

«Обязательно выпорю», — решил Максимов.

* * *
К десяти часам вечера градус веселья достиг точки кипения. Ресторан бурлил, как мутная Амударья в половодье. Настала пора утрамбовать съеденное танцем и в нем же сжечь энергию выпитого. Бальных классов, само собой, никто не посещал, поэтому посетители наяривали кто во что горазд с азартом и самоотдачей самодеятельного ансамбля песни и пляски. Осыпанные денежным дождем, музыканты старались вовсю. На квадратном гектаре танцевального пятачка торжествовала нерушимая дружба народов. Публика погрузилась в экстаз после затяжного попурри из этнических мелодий: начиная с лезгинки и заканчивая вечной, как сам Израиль, «семь-сорок».

После заключительного аккорда, вызвавшего всеобщий вздох облегчения, вспотевшие танцоры потянулись к столикам. На сцене возникло какое-то движение, и усталый баритон объявил:

— Для офицеров мотоманевренной группы Хорогского погранотряда звучит эта песня.

Объявление было встречено дружным «ура» за столиком у двери.

— Да, вот теперь все только начинается, — вполголоса обронил Максимов.

— Что он сказал? — спросил Леон.

— Предупредил, что военные спустились с гор и сейчас гулять начнут, — объяснил Максимов.

Леон завертел головой.

. — Да не бойся ты! Ничего из ряда вон выходящего не предвидится, — успокоил его Максимов. — Или забыл, как сам в Легионе гулял?

— О! Так когда это было! — Леон расплылся в улыбке.

Приступ подозрительности у Леона быстро прошел. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы просчитать, что явление Карины просто невозможно было организовать заранее. А значит, упрекнуть Максимова в нарушении партнерских отношений нельзя. Леон успокоился.

«Делает вид, что все в порядке. А глаза тревожные», — подумал Максимов.

Его не мог не радовать сложившийся расклад. Получалось, что из трех человек за столом он был самым осведомленным. Юко не знала об их планах, а Леон не подозревал, что стартовой точки их маршрута и основной легенды больше не существует. Лагерь профессора Миядзаки почти сутки не выходит на связь. Юко прекрасно владеет собой, еще ничем не выдала гложущую ее тревогу. Возможно, надеется на чудо. Максимов, оставил на чудо один процент, девяносто девять было за то, что никого нет в живых. Но говорить этого, конечно, не собирался. Возможность контролировать и манипулировать информацией дорого стоит. Если точнее — жизни.

Оставалась Карина. Знала меньше всех. Но активность развила обратно пропорциональную!

«Как честный человек я обязан жениться. — Максимов улыбнулся. — Но как здравомыслящий исчезну утром, не прощаясь».

Музыканты, долго подбиравшие аккорды, наконец вывели первые такты медленной мелодии.

— Пойдем потанцуем. — Карина взяла его за руку. В полумраке будуарно-красного цвета, лавируя между столиками, они прошли к площадке. Там уже покачивались в сомнамбулическом трансе с десяток пар.

Карина, глубоко вздохнув, прижалась к его груди.

Сердце обмерло, когда под пальцами ощутил ее острые лопатки.

— Макс, ты на меня очень злишься?

— Без комментариев.

— И на том спасибо. А я до сих пор не верю, что смогла тебя догнать. Когда все узнала, сначала места себе не находила. Если честно, хотела тебя разорвать. А потом успокоилась. Представляешь, даже не надеялась, что получится. Все произошло само собой, как во сне.

— Нет, это судьба. Просто у тебя больше возможностей следовать за ней, чем у твоих ровесниц.

— На отчима намекаешь? — с вызовом спросила Карина.

— На жениха из Газпрома.

Карина победно улыбнулась.

— Железный Макс ревнует?

«Надо рвать когти, — решил Максимов, борясь с головокружением. — Выпороть и бежать».

— Максим, а почему Леон наголо постригся? — неожиданно спросила Карина.

— Сеня, срочно ответь Лене, почему Коля сбрил усы, — процитировал Максимов из «Бриллиантовой руки». — Откуда я знаю?

— Да еще очки нацепил. Я его сразу не узнала.

— Значит, решил замаскироваться.

— От кого?

Максимов пожал плечами.

— Давай убежим, — предложила Карина, заглядывая ему в глаза.

— Нет, галчонок. Нельзя оставлять Леона и Юко без присмотра.

С текстом песни у лабухов были нелады, или так задумывалось сначала, но вместо привычного баритона штатного солиста вдруг раздался другой, хриплый, с характерными командирским медным отливом. Пел мужик, что называется, с душой. Неумело, но искренне.

Максимов машинально стал прислушиваться к словам, что делал крайне редко. Подумал, не может же мужик так рвать сердце без всякого смысла в словах.

— Волки уходят в небеса.
Горят холодные глаза.
Приказа верить в чудеса
Не поступало.
И каждый день другая цель.
То стены гор, то горы стен,
И ждет отчаянных гостей
Чужая стая, —
певец захлебнулся на вздохе.

Припев проиграли без слов.

От тягучей мелодии и неожиданно оборвавшегося голоса на душе у Максимова вдруг сделалось тяжело и муторно. Как перед бедой.

Рядом возник гибкий низкорослый субъект. Саид, как требовал этикет, успел переодеться к ужину. Теперь на нем были свободные штаны, не стесняющие движений при ударе, и распахнутая косоворотка черносотенского цвета, в дань местным вкусам густо усыпанная блестками.

— Слышь, москвич, разговор есть, — растягивая слова, произнес он. Черные кроличьи глазки жадно скользнули по Карине.

— У тебя ко мне?

Максимов непроизвольно улыбнулся. Ничего хорошего это Саиду не обещало, но он этого не знал и тоже оскалился.

— Али-Большой говорить хочет.

— А ты тут при чем? Саид больше не улыбался.

— Он меня послал…

— Вот считай, что я тоже тебя послал, — перебил его Максимов.

Саид зло прищурился, так что глаза превратились в две узкие щелочки.

— Ты на меня не зыркай, шестерка, — ровным голосом предупредил Максимов. — Пойди и передай, если я нужен, он знает, где мой стол. Все, свободен.

Максимов взял Карину под локоть и увел с площадки.

— Кто это? — на ходу спросила Карина.

— Абориген, от рук отбившийся, — ответил Максимов. Леон в их отсутствие обольщал Юко. Дело двигалось с трудом. Сказывалась разница в темпераментах и языковый барьер. Леон, у которого было два состояния: или бурная общительность, или паранойяльный уход в себя, никак не мог пробиться сквозь вежливое отчуждение японки. Она кивала каждой его фразе, поддакивала, как требуют японские правила хорошего тона, но не было никаких признаков, что исковерканные английские слова и выразительные гасконские взгляды Леона возымели хоть какое-то действие.

— Как дела, Макс? — Леон, казалось, был рад оставить напрасные хлопоты.

— Нормально, — ответил Максимов, усаживаясь за стол. — Что вы такие хмурые?

— Напротив, — вступила Юко. — Мне очень интересно. Леон рассказывал о французском вине. И празднике молодого вина. Божоле, правильно? — с трудом произнесла Юко. — Карина, ты в Париже была на этом празднике?

— Если это праздник, то я — китайский летчик. И вино так себе. Кислятина, хуже нашего каберне. — Карина наморщила носик. — В середине ноября, когда открывают бочки с молодым вином, весь Париж хлещет эту бормотуху. Причем полагается делать умное лицо и цокать языком. Каждый француз мнит себя тонким знатоком вин, женщин и сыра.

— А разве это не так? — вступился за честь страны Леон.

— Умными, красивыми и утонченными все быть не могут. Это противоречит законам биологии. Я же видела французов. Люди как люди, не хуже, но и не лучше наших, — осадила его Карина.

— Один ноль в нашу пользу, — подлил масла в огонь Максимов.

— Да когда такое было! — возмутился Леон. — Вы всю жизнь нам в футбол проигрываете!

— Да?! — Карина прищурилась. — Зато мы Наполеона разгромили. Это в сто раз круче.

— Хо! А он Москву перед этим спалил, — не уступил Леон.

— Тоже мне событие! Она без него чуть ли не каждый год горела. А вы свой Париж всегда без боя сдавали, — Карина в поисках поддержки повернулась к Максимову. — Я права?

— Безусловно.

Подобного приступа патриотизма он от Карины не ожидал. Подумал, что Леон попал «под раздачу» из-за усталости, раздражения и неуверенности, накопившихся в Карине. Да и сам Максимов уже чувствовал, что сил играть остается все меньше и меньше. Под перекрестными изучающими взглядами Леона и Юко расслабиться было абсолютно невозможно. Требовалось срочно объявить антракт.

«Ну вот и дождался!» — Максимов заметил, что к их столику приближается официант. Абдулло с торжественным видом нес поднос с бутылкой шампанского и фужерами. Чинно поставил на стол. Предварительно помахав над скатертью салфеткой.

— Уважаемые гости, это вам. От друга. — Абдулло выразительно посмотрел на Максимова.

— У тебя уже здесь появились друзья? — насторожился Леон.

— А у Макса везде друзья. Он общительный. Карина нанесла двойной удар. Свою порцию Максимов встретил с усмешкой, Юко, кажется, вообще не поняла, что половина кирпича полетела в ее огород.

— Пойду, поздороваюсь с другом. Леон, дамы остаются под твою ответственность. — Максимов встал. — Где Али? — тихо спросил он у официанта.

— За своим столиком, — одним губами прошептал Абдулло.

Максимов пошел в дальний, самый темный угол зала, скрытый от всех выступом эстрады.

Али-Большой сидел за столом один. Команда бойцов шумела за соседним столиком.

— Добрый вечер, Али. — Максимов, не дожидаясь приглашения, отодвинул кресло и сел напротив. — За шампанское спасибо.

Лицо Али лоснилось, блестели сальные губы. Он облизал пальцы, отодвинул поднос с пловом. Осталось не больше пригоршни риса, остальное переместилось в объемистый живот. Али отхлебнул чай из пиалы. Погонял во рту, только после этого проглотил.

«Ты еще рыгни, милый», — мысленно подсказал Максимов.

Али отвалился в кресле.

— Ты меня не обманул. Только поэтому еще жив, — сказал он.

Замолчал, дожидаясь реакции Максимова. Максимов не опустил взгляд.

— Ты приехал от большого человека в Москве, — продолжил Али. — Кстати, министра сейчас нет в городе, но его люди в курсе. Сказали, хозяин вернется завтра, тогда и приходи в гости.

Али щелкнул пальцами. Из темноты вынырнул официант, не Абдулло, другой. Разлил коньяк по рюмкам. Оставив бутылку, исчез.

— К тебе у меня претензий нет. Проблема в твоем друге. Или кто он тебе?

— Может быть, станет другом. А пока — знакомый, — ответил Максимов.

— Значит, ты за него не подпишешься. — Али задумчиво смежил толстые веки.

— А ты меня по понятиям не разводи. Не по адресу обратился.

В узких щелочках глаз Али вспыхнули злые огоньки. Но Максимов остался спокоен. Он уже решил, что при нежелательном развитии ситуации блюдо с остатками плова войдет в голову Али, как топор в арбуз. За соседним столиком возникнет легкая паника, в ходе которой можно будет обзавестись пистолетом. А потом — помогай Бог. На крайний случай Максимов планировал заорать: «Мужики, на помощь, русских погранцов бьют!» Надеялся, что славные представители мотоманевренной группы Хорогского отряда еще не упились окончательно и бросятся на выручку В суматохе можно будет прорваться, пусть даже и со стрельбой.

Если пристально смотреть в глаза хищнику, он либо бросается, либо, почувствовав силу противника, отступает. Али был мелким хищником, не ума, так чутья хватило, чтобы сообразить — лучше не связываться.

— Слух по городу пошел нехороший, — более лояльным тоном продолжил Али. — Насчет твоего друга. Кто-то его узнал, хоть он и побрился, как шар. То ли он должен кому, то ли еще чего… Но проблемы ему гарантированы, так мне сказали.

— Кто? — спросил Максимов.

Губы Али расплылись в улыбке, словно кто-то расплющил вареник.

— А я проблем не хочу, — продолжил он, игнорируя вопрос. — Гостиница — моя точка. И пока я здесь стою, все. будет шито-крыто. Ты понял меня?

— Нет.

Али придвинулся ближе, упершись животом в стол.

— Если за французом придут, я мешать не стану. И тебе не советую.

— Он — известный журналист. Отвечать придется, — предупредил Максимов.

— Перед кем? — Али небрежно махнул рукой. — Вот за тебя с меня могут спросить. Но, если что, я скажу, что беседу с тобой имел. И предъявить мне будет нечего. Короче, москвич, делаем так. Доживете до утра, иншалла, бегите в дом министра. Там не тронут. А придут ночью, значит, так тому и быть. Я предупредил.

Он взял рюмку, глазами указал Максимову на другую.

— Надеюсь, придешь не ты? — спросил Максимов, чокаясь.

— Мне резона подписываться нет, — холодно усмехнулся Али.

Выпил коньяк, смачно причмокнув влажными губами.

— Слушай, а как ты колоды заряжаешь? Научил бы. — Али дал понять, что тема закрыта.

— Научу. Через пару дней освобожусь, сядем, я все покажу. — Максимов отодвинул рюмку, из которой пригубил коньяк.

Али хохотнул, отчего стол дрогнул. В полумраке ярко вспыхнул строй золотых коронок.

— Ну, ты этот… Как его? Оптимист.

— Нет, уважаемый Али. Я, как и ты, фаталист, — серьезно ответил Максимов. — Все в руках Аллаха. Только он знает, какая пуля и когда попадет в тебя. Трус оскорбляет Аллаха неверием; А тот, кто бежит от судьбы, противится Его воле. Я прав?

Оплывшее лицо Али с трудом выражало эмоции, но взгляд сквозь узкие щелочки глаз сделался тяжелым, давящим.

— Не думал, что русский так чтит Аллаха.

— А что тут удивительного? Как сказал пророк, сколько правоверных, столько и путей к Аллаху. Я — лишь странник, ищущий свой.

Али, задумавшись, помял пальцами нижнюю губу.

— Хочешь совет, москвич? — Он понизил голос так, что из-за шума в зале и стараний оркестра расслышать его никто, кроме Максимова, не мог. — Возьми свою девчонку. Если хочешь, еще и япошку. Закройтесь в номере и до утра забудьте обо всем на свете. А утром уезжай, улетай. Исчезни. Нет здесь твоей дороги.

— Кто знает, Али? Кто знает, где они проходят и куда приведут? Но за совет спасибо.

Максимов встал. Не прощаясь, двинулся сквозь танцующую толпу к своему столику.

В его отсутствие роль хозяйки и тамады взяла на себя Карина. Ввиду временного отсутствия виновника конфликта ей даже удалось взломать отчужденность Юко. Девушки по взаимному согласию избрали в качестве мишени для шуток Леона. Француз отбивался, как усталый медведь.

Максимов остановился за его спиной, наклонился, прошептал что-то на ухо. Потом обошел стол, сел на свое место.

— Макс, ты вовремя, — сразу же придвинулась к нему Карина. — Проводишь меня носик попудрить? Я одна идти боюсь. Не кабак, а кишлак какой-то.

— Минуту. — Максимов дождался общего внимания. — Поговорить нам толком здесь не дадут. А поговорить есть о чем. Поэтому предлагаю: Леон сопровождает дам наверх. Идете в мой номер и ждете меня. Я расплачусь и догоню вас. — Максимов протянул ключи Карине. — Возражения не принимаются,

Леон встал первым. После слов Максимова, произнесенных ему на ухо, лицо его закаменело.

Когда они ушли, Максимов закурил, отрешенным взглядом стал осматривать публику. Гульба достигла апогея. Осталось только подраться на прощанье, и можно расходиться. Уже наметились две точки будущего конфликта, откуда доносились возбужденные голоса мужчин и резкие вскрики женщин. Максимов прикинул, что расстояние безопасное, — при вспышке конфликта до его столика нокаутированные тела не долетят и случайной бутылкой по голове не засветят. К тому же за спиной стекло, всегда можно стулом открыть выход и выйти на свежий воздух.

«Хорошая мысль, — одобрил Максимов. — Погулять перед сном сам бог велел».

Как из-под земли возник Абдулло.

— А, это ты дорогой. — Рука Максимова потянулась за бумажником. — Что там у нас в итоге?

— Так рано уходите. — Абдулло, казалось, был искренне опечален. — А кофе, коньяк, пироженые-мороженые, а?

— Устали после дороги. Ты уж извини. — Максимов мельком взглянул на итоговую цифру на счете. — Слушай, Абдулло, у меня столько вашими бумажками не будет. Возьми рублями. Я даю с запасом, чтобы ты на обменном курсе не нагорел. Согласен?

Абдулло радостно закивал. Из чего Максимов сделал вывод, что его рубли никогда в кассу не попадут. Как и не вызывало сомнения, что большая часть продуктов, съеденных за столом, тоже ни по каким ведомостям не проводилась.

Официант, как это умеют только работники общепита и сервиса, глядя куда-то вбок, умудрялся бдительно следить за отсчитываемыми купюрами.

Максимов положил деньги на стол, бумажки тут же исчезли, сметенные пятерней Абдулло.

— Что будете на завтрак, уважаемый? — Глазки официанта подозрительно забегали.

— Ты так накормил, что о завтраке невозможно даже подумать, — ушел от ответа Максимов. — Спасибо, дорогой, пошел-ка я спать.

Официант понимающе кивнул.

Вместо того чтобы сразу подняться на лифте на свой этаж, Максимов через холл вышел на улицу.

Стояла душная южная ночь. От разомлевших роз на клумбе исходил сладкий дурман. Небо над головой искрилось огромными, непривычно близкими звездами. Максимов прошел вдоль корпуса гостиницы по аллее. Шум ресторана сделался глуше. Максимов остановился, закурил. Постоял, прислушиваясь к звукам вокруг. Отбросив сигарету, шагнул с аллеи в тень под акацией. И пропал…

Глава тридцать четвертая. Нас не догонишь-2

Странник

«Московский „Спартак“ — тата-тата — та-та», — пробарабанил Максимов по двери своего номера. Открыл Леон. Высунувшись, осмотрел коридор.

— Никого? — спросил он.

Максимов не ответил, и так ясно, что в коридоре стоит гулкая, тревожная тишина и небритых личностей со стволами в руках не наблюдается.

Прошел в номер. Юко сидела в кресле, спиной к балкону. Напротив устроилась Карина, положив вытянутые ноги на свой рюкзак. В руках трепетал веер.

— Духота ужасная, — светским тоном произнесла она, поигрывая подарком Максимова. — Обрати внимание. — Она указала веером на поднос с фруктами на столе. — Горничная сказала, подарок от хозяина гостиницы.

— Очень мило с его стороны. «Номер, конечно же, уже обшарили».

— Я же говорила, у тебя везде друзья.

— Еще один такой друг, и врагов не надо, — проворчал Максимов.

Металлический чемодан Леона стоял в дверном проеме спальни, тускло отсвечивая полированными боками. Леон старался не расставаться с дорогой фотоаппаратурой.

Максимов оглянулся на Леона. Тот стоял в позе стража порога — ноги на ширине плеч, руки скрещены на груди.

— Так, ребята, все в сборе. Начнем заседание общества самоубийц.

Максимов развернул кресло Карины вместе с ней, присел на подлокотник.

— Отрадно, что никто не удивился — почему самоубийц, — продолжил Максимов. — Надеюсь, никто также не удивится, если я предложу немедленно покинуть город.

— А куда поедем? — тут же встряла Карина.

— Ты поедешь туда, куда я скажу, — отрезал Максимов. — Юко, в городе есть миссии ООН, Красного креста и нескольких международных организаций. Может быть, тебе лучше обратиться туда.

Юко не стала медлить с ответом.

— Если ты решил ехать немедленно в лагерь экспедиции, то я с тобой.

— Леон?

Француз насупился, почесал мясистый нос.

— Ночь на дворе, — заметил он.

— Это я вижу. А увидим ли мы рассвет — глубоко сомневаюсь.

Максимов краем глаза заметил, как вытянулось лицо Карины. Юко осталась бесстрастной, только с лица схлынул румянец.

— Все так серьезно? — спросил Леон, косясь на чемодан с фотоаппаратурой.

— Тебе лучше знать, — с нескрываемой иронией ответил Максимов. — Кто-то тебя заказал. — Максимов обратился к Юко. — Леон некоторое время назад работал в этих краях. Очевидно, кому-то наступил на мозоль. С журналистами такое случается. Как ни крути, самая опасная профессия.

— Если все дело во мне… — начал Леон. Максимов вскинул руку, останавливая его.

— Если хочешь играть в благородство, возьми лист бумаги и нарисуй карту. Это впечатлит меня больше, чем вид твоей отрезанной башки.

Карина фыркнула, прикрывшись веером. Юко вскинула недоуменный взгляд на Максимова.

— Проблемы среди партнеров по бизнесу, — пояснил он для японки. — Не обращай внимания. — Встал. — Итак, если решение принято единогласно, даю пять минут на сборы. Машина уже ждет у гостиницы. Форма одежды — походная.

Леон поднял свой чемодан, вышел первым.

Карина прошла в спальню.

Максимов подал руку Юко, помогая встать с кресла.

— Леон не просто журналист? — прошептала японка, заглядывая в глаза Максимову.

— Как ты заметила, я умею хранить чужие тайны.

— Я с первого взгляда поняла, на тебя можно положиться.

Он непроизвольно отстранился, слишком уж близко она оказалась, едва не касаясь его грудью.

— Макс! Я успею принять душ? — раздалось из спальни.

— Это входит в отпущенные пять минут, — ответил Максимов, уступая дорогу Юко.

Когда японка вышла, Максимов плюхнулся в кресло. Закрыл глаза.

— Слушай, тебя еще не достал этот языковый барьер? Лично у меня уже тихо едет крыша. С английского на французский, с французского на русский… Хорошо, что на японском болтать не надо.

— У тебя есть встречные предложения? — Максимов устало посмотрел на вошедшую в комнату Карину, завернувшуюся в полотенце.

— Есть.

Карина разжала пальцы, и полотенце соскользнуло на пол.

— Осталось четыре минуты, — напомнил Максимов.

— Хочешь сказать, не успеем?

— Хочу сказать, что через две минуты я тебя вытащу из-под душа. Успеешь смыть с себя мыло, твое счастье. Нет — побежишь так.

Карина подхватила полотенце, забросила на плечо, демонстративно медленно прошла в ванную.

Максимов проводил взглядом черную ящерку, извивающуюся на ее копчике, тихо застонал и закинул голову.

«Господи, дай мне терпения. Тонны две. На пару дней хватит», — взмолился он.

Вскочил на ноги, до хруста потянулся.

В спальне достал из баула свернутый рюкзак. Встряхнул.

Все накладные карманы были раскрыты, люди Али-Большого сработали грубо, но содержимое осталось на своих местах. Максимов проверил: спички, коробка армейской индивидуальной аптечки, две упаковки бинтов и флакон йода, раскладной нож и фонарик были на. месте. Ничего нового, например, десятка патронов или куска героина, не обнаружил.

Быстро переоделся в полевую армейскую форму. Осталось только зайти к Леону и загрузить в рюкзак свою долю поклажи.

За стеной в номере Леона что-то глухо стукнуло так, что картина местного Рериха задрожала и съехала набок.

«Твою… Началось!» — прошептал Максимов.

Пулей вылетел из спальни. Выскочил на балкон, не раздумывая, перемахнул через перила. Обогнул бетонный барьер и беззвучно перепрыгнул на балкон Леона.

Балконная дверь была открыта, стекла бить не пришлось.

Максимов в секунду оценил обстановку.

Леон стоял на коленях, упершись руками в кровать. Саид прижимал ствол к его затылку. Второй человек стоял спиной к балкону. В закинутой на плечо руке держал «Калашников» с укороченным стволом.

Максимов откинул штору, скользнул в комнату.

Правой рукой вцепился в цевье автомата, левая врезалась под ребра человеку. Он без вскрика осел. Автомат остался в руках Максимова. Не глядя, ребром стопы он ткнул в шею противника, заставив распластаться на полу. Одновременно, на всякий случай, передернул затвор.

Саид вскинул голову. В секунду глумливая ухмылка исчезла с его лица. Он оторвал ствол от затылка Леона. Рука полетела вверх, ловя на прицел Максимова.

Но выстрелить ни один, ни другой не успели.

Леон повернулся, сгреб Саида и опрокинулся вместе с ним на пол.

Максимов обрушил приклад на голову противника у своих ног. Тот без стона ткнулся лицом в ковер и затих. В этот момент за кроватью громко хрустнуло, словно сломали толстую ветку.

Над кроватью показалось раскрасневшееся лицо Леона.

— Мерд, — выругался он.

Максимов прошел к нему прямо по кровати. Сверху вниз посмотрел на Саида, скрюченного в неестественной позе. Из распахнутого рта на ковер брызнула тонкая струйка крови и теперь темнела, впитываясь в ворс.

— Покойный владел приемами каратэ, но имел слабый позвоночник, — констатировал он.

— А твой? — спросил Леон.

— Ну, мой-то в порядке. По крайней мере, еще живой.

— Надо добить, — выдохнул Леон, размазывая пот по лицу.

— Разбежался! Грубые вы в Легионе, только и горазды, что людям хребты ломать.

Максимов спрыгнул на пол.

— Продукты успел собрать? — спросил он.

— Нет, только начал. Они вошли… У них ключ был!

— Немудрено. — Максимов отщелкнул магазин автомата, убедился, что патроны есть. — Так, бросай все в свой рюкзак, потом разберемся. Через минуту выходим.

— А оружие? — Леон встал на ноги. Потянулся за пистолетом, лежавшим на постели.

— Не задавай глупых вопросов.

Максимов прошел к балкону. По пути наклонился и пощупал пульс у своего противника. Тонкая ниточка, бьющаяся на запрокинутой шее, была единственным признаком жизни.

На лестничных площадках аварийного выхода горничные устроили склад пустых бутылок и мелкого барахла, копившегося после выезда постояльцев. Лампочки вывернули, единственным источником света был фонарь под окнами.

Максимов это знал, пути отхода разведал заранее.

— Смотрите под ноги! — предупредил он, осторожно открывая дверь на пожарную лестницу.

Карина, идущая следом, тут же задела ногой бутылку. Реакция у Юко оказалась молниеносной: японка выскочила из-за спины остолбеневшей Карины, нырнула вниз, успела поймать бутылку за горлышко над самым краем. Упади бутылка вниз, в просвет между перилами, вся конспирация летела к черту. Получилось у Юко мастерски — точно и красиво.

«Недурно. Для ботанички», — мимоходом отметил Максимов.

Два маршевых пролета вниз они преодолели без шума. Даже грузный на вид Леон, оказалось, умеет ставить ногу как положено в таких случаях — с упором на ребро стопы.

Максимов остановился на площадке второго этажа. Сбросил с плеч рюкзак.

— Карина — на атас! — Он указал на пролет вниз. — Увидишь тень в коридоре, дай знать. Только не ори.

Снял решетку с окна, беззвучно положил на пол. Шпингалеты сковырнул заранее, осталось только толкнуть рамы, и открывался путь на козырек над подъездом запасного выхода.

Выбрался наружу. Под ногами тихо заскрипели мелкие камешки. Присел, наклонившись вниз.

Как и договаривались, Петя подогнал «уазик» вплотную к зданию гостиницы.

— Петя! — шепотом позвал Максимов.

Из-под козырька вышел Петя, завертел головой.

— Смотри вверх!

— А, вот… — во весь голос начал Петя. Но Максимов так зло на него зашипел, что он сразу осекся.

Максимов через окно вернулся назад.

— Леон, ты — первый.

Тяжело дыша, Леон выбрался на козырек. Без пояснений стал принимать вещи, подаваемые Максимовым.

Вопросительно посмотрел на Максимова, тот жестом показал — «вниз». Леон беззвучно спрыгнул с козырька. Чехол со штативом оставил при себе, в момент прыжка держал его на отлете, как держат автомат.

«Приятно иметь дело с подготовленными людьми», — улыбнулся Максимов.

— Юко.

Японка, гибко сложившись пополам, выскользнула наружу.

Максимов пролез следом, цепко взял ее за кисть, подвел к краю.

Ноздри тонкого носа Юко расширились от возбуждения.

— Страшно? — на всякий случай поинтересовался Максимов.

Юко отрицательно повела головой.

«Конечно, если не знать, что за спиной оставляем полтора трупа».

Максимов обхватил ее свободной рукой за талию, без усилия поднял в воздух, осторожно спустил вниз, передав в руки Леона.

— Все, уходим! — прошептал Максимов в оконный проем. Карина выбралась наружу с кошачьей грацией.

— Я сама прыгну. — Она попыталась освободиться от рук Максимова.

— Я тебе прыгну! С вывихнутой стопой ты мне не нужна.

Максимов поднял Карину на руки, спустил вниз. Прикрыл створки окна, протиснул в щель между ними руку, вцепился в решетку. Натужно крякнув, оторвал от пола. Поставил вертикально. Перевел дух. Приподнял, посадив дужки решетки на металлические колышки, торчащие из стены. Похвалил себя, что получилось с первой попытки и абсолютно беззвучно. Захлопнул створки и спрыгнул вниз.

Фары «уазика» выхватывали из темноты глинобитные стены. В ярком свете, ползущим по ним, они казались шершавыми и колючими, как ссохшаяся шкура.

Петя петлял по узким улочкам окраины. Иногда заборы так близко подступали друг к другу, что машины едва протискивались в узкий проход. Через приоткрытое окно врывался помойный дух, перебивая запах работающего двигателя. Разбуженные псы остервенело рвали цепи и истерично, с харкающим придыханием лаяли вслед машине.

— Вообще-то по ночам здесь опасно, — на правах гида пояснил Петя.

— А днем? — спросил Максимов.

— Днем тоже. Командир, ты адресом не ошибся?

— Нет.

За те пять минут, на которые Максимов исчез, выйдя из ресторана, он успел проверить готовность Пети к дальней дороге и рассказать историю про старого друга, который упросил заскочить в гости. Из-за мелких проблем с бригадой Али-Большого Максимов попросил подогнать машину к запасному выходу. Поверил в «легенду» Петя или нет, не так уж важно. Главное, выполнил все, как было приказано.

Адрес на окраине Максимов назвал не случайно. Перед командировкой по старой армейской привычке намертво запомнил карту города. Петя был несказанно удивлен таким знанием местности. Пришлось соврать, что два года назад уже был в Таджикистане, правда, недолго, память у археолога должна быть фотографической. Маршрут Максимов проложил таким образом, чтобы обойти посты ГАИ на центральных улицах и блокпост на выезде из города.

В темноте вдали вспыхнула полоса света, на большой скорости заскользила над землей.

— Так, принимай влево, — скомандовал Максимов. Покачиваясь на рытвинах, «уазик» выполз к пологому откосу

— Наверх въедешь? — спросил Максимов.

— Без проблем.

Петя переключил рычаг, врубив полный привод. С ревом машина взобралось на откос. Под колесами оказалась полотно шоссе. Внизу остались утонувшие в темноте трущобы.

— Заблудились, командир? — Петя сверкнул белозубой улыбкой.

— Бешеной собаке — сто верст не крюк, — в тон ему ответил Максимов. — Где мы?

— Трасса. По прямой до самого Оша можно доехать.

— Вот и поехали. Лицо Пети вытянулось.

— Ночью?

— Петя, тебе деньги нужны? — спросил Максимов. И не дожидаясь ответа добавил: — Плачу двойной тариф за ночную смену. К полудню мы должны быть в лагере.

Петя тяжело вздохнул. Со скрежетом переключил скорость и вдавил педаль газа.

Максимов оглянулся на сидевших на заднем сиденье. Карина с Юко прижали Леона к правой дверце. На коленях у француза лежал металлический чемодан. Несмотря на все уговоры, расстаться с аппаратурой Леон не захотел.

— Все в порядке?

— Если он уберет этот чертов ящик, то будет просто замечательно, — проворчала Карина.

Леон сделал вид, что к нему это не относится.

В заднее окошко Максимов увидел, что от города вслед за ними несется двойной сноп огней. Догоняющая машина вышла на прямую, и стали отчетливо видны два ярких шара фар.

«Километров под сто, не меньше», — прикинул скорость Максимов.

— Что ты по этому поводу думаешь? — спросил он Леона, указав на свет в заднем окне.

Леон быстро оглянулся. Повернувшись к Максимову лицом, нервно забарабанил пальцами по крышке чемодана. На безымянном пальце вновь появился перстень с арабской вязью.

— Ну-ну. — Максимов отвернулся.

Стрелка на спидометре дрожала у деления «семьдесят».

— Петя, а ты быстрее можешь?

— Нет. Страшно. Вдруг что-то под колеса попадет. А эти, — онкивнул на зеркальце, в котором дрожал отраженный свет фар, — все равно догонят. На джипе гонят. А джип — машина! Не сравнить с этой клячей.

— Дави на газ, — приказал Максимов.

Петя покосился на него, дернул ручку переключения скоростей. Стрелка спидометра, дрогнув, поползла к сотне.

Максимов закрыл глаза, вызвал из памяти карту местности.

Через десять километров дорога по крутой дуге должна была свернуть за холм.

Посмотрел в зеркальце заднего вида, прикинув расстояние до машины и скорость ее движения. Разрыв сокращался с каждой секундой.

«Должны успеть», — решил Максимов.

В низком гуле работающего двигателя «уазика» послышались странные вибрации, несколько раз громко клацнуло металлом о металл.

— Давно пора движок перебирать. У меня головка третьего цилиндра разболталась. Того и гляди «кулак дружбы» через капот пробьет. Во номер будет! — Он нервно хохотнул.

Стрелка спидометра поехала вниз.

Максимов положил руку на Петино колено, вдавил, заставив поднять скорость до максимума. Двигатель ответил возмущенным дребезжанием.

Петя вцепился в руль и вперил взгляд в серое полотно, влетающее из темноты под колеса.

В лобовое стекло несколько раз звонко цокнуло что-то твердое. В месте удара ветром размазало мутные пятнышки.

— Жуки, — прокомментировал Петя. — А прикинь, если коза попадется?

— Не каркай.

Рука Максимова не давала ему снизить скорость, и Петя смирился.

В свете фар вдруг ярко вспыхнул белый прямоугольник, иссеченный красными полосами.

Максимов убрал руку.

Петя сбросил скорость, задергал ручкой, переключая коробку передач. Плавно ввел машину в поворот.

Максимов успел бросить взгляд в зеркальце. До фар догоняющей машины оставалось метров триста.

— Разворачивайся! — крикнул Максимов. Петя на секунду опешил. Пришлось самому вывернуть руль. С испуга Петя ударил по тормозам, и машину развернуло на месте на сто восемьдесят градусов.

Максимов потянулся к приборной панели, выключил фары.

— Все из машины, живо!!

Крикнул по-русски, но поняли все. Разом распахнулись все двери, и пассажиры посыпались наружу. Петя задержался. Максимов тычком в плечо вышиб его из салона. Перепрыгнул на водительское сиденье.

Леон, семеня за ползущей вперед машиной, вытаскивал из-под сиденья чехол для штатива, куда он, как понял Максимов, спрятал трофейный автомат.

— Женщин с дороги убери! — крикнул ему Максимов.

Леон вскинул на плечо чехол, отскочил от машины и сразу же пропал в темноте.

Максимов отпустил тормоз, и «уазик» покатился к повороту. У косого песчаного языка, закрывающего обзор за изгибом дороги, Максимов остановился.

Сначала в воздухе возникло слабое свечение. В нем яркими искорками вспыхивали мелкие насекомые, влетавшие в полосу света. Свечение все нарастало, уже отчетливо проступило в ночном воздухе. Дрожало и подпрыгивало в такт несущейся по шоссе машине.

Максимов достал из-под ремня пистолет, снял с предохранителя.

Низкий утробный гул приближался к повороту. Выждав, когда стал слышен звук шин, крошащих мелкие камешки, а в воздухе отчетливо проступили два дрожащих снопа света, Максимов врубил дальний свет фар и выскочил из кабины.

Из-за поворота вырвался джип и врезался в ослепительное свечение фар. Ослепленный водитель, как и рассчитывал Максимов, рефлекторно дрогнул рулем вправо. Этого хватило, чтобы джип не вписался в поворот.

Тяжелая машина взлетела над кюветом, клюнула вниз, как носорог, пропахала бампером землю. Инерция разгона была еще так высока, что, взбив камни и пыль, джип подпрыгнул, встав почти вертикально, а потом со скрежетом рвущегося металла обрушился вниз. Передние рессоры не выдержали удара, передок машины вдавился в землю. Как от взрыва, в разные стороны брызнули осколки стекла. На капот вышвырнуло измочаленное человеческое тело. Второе вывалилось из распахнувшейся задней дверцы.

Максимов побежал к искореженному джипу. Сзади раздалось натужное дыхание. Оглянулся — Леон. Автомат расчехлить так и не успел.

Двигатель заглох при ударе, и того, что больше всего боялся Максимов, не произошло: разлившийся бензин не вспыхнул.

Заглянул в салон. Там все было забрызгано кровью. Рулевая колонка проломила грудь водителю, проткнув тело насквозь. На заднем кресле сидели двое. У первого голова была неестественно закинута назад под таким углом, что сразу стало ясно — труп. Второй скрючился в странной позе, словно пытался приподнять голову от колен, и замер в этом положении.

— Не повезло, — произнес Максимов, приглядевшись внимательней.

Человек держал между колен автомат, и в момент удара инерция швырнула тело вперед, насадив горлом на ствол. Он вошел в мякоть под подбородком и застрял в глубине черепа.

— Радует одно — все при оружии. Значит, мы не ошиблись, — обратился Максимов к Леону.

Тот, опустившись на колено, разглядывал лежащего на земле человека.

— Что, знакомого встретил? — спросил Максимов. Леон промолчал.

— Рисковый ты мужик, Леон, — продолжил дразнить его Максимов. — Я бы на твоем месте ни за что бы не вернулся туда, где меня ждут моджахеды с автоматами.

— Что ты имеешь в виду?!

Автомат он не выпускал из руки, палец лежал на спусковом крючке. Максимов отступил на полшага вбок. Теперь, если у Леона возникнет желание выстрелить, ему придется разворачивать корпус влево, ловя Максимова на прицел. Такого движения не скрыть.

— Рейд диверсионной группы, — спокойно напомнил Максимов. — Готов поверить, что двадцать человек смогли просочиться через границу и, как бойскауты, промаршировать в глубь страны. Но в то, что операция прошла без оперативного обеспечения агентуры на этом берегу Пянджа, прости, поверить не могу. И ты сегодня перед ними засветился. Кто они? Ребята из Объединенной таджикской оппозиции? — Максимов стволом пистолета указал на труп у ног Леона.

— Я думаю, из Исламского движения Узбекистана, — через силу выдавил Леон.

— Хрен редьки не слаще. — Максимов опустил пистолет. — И еще, Леон, если ты думаешь, как бы всадить мне очередь в спину, брось эти мысли. Да, я доставил тебя сюда, как обещал, с надежной легендой. Надобность во мне отпала. Но перед тем как стрелять, подумай, что дорога дальняя. По следу идут волки. С кем ты отстреливаться будешь? С двумя бабами и водилой?

Максимов, не оглядываясь, пошел к «уазику». У машины на корточках сидел Петя, обхватив руками голову. Покачивал ею, словно пытаясь определить, крепко ли она сидит на шее. Тихо скулил, как побитая собака.

— Что это с ним? — спросил Максимов у Карины.

— Расчувствовался, — натянуто хихикнула она.

— А ты?

— А я вообще — мокрая! — выпалила Карина. — У тебя как с головой, Макс?

Максимов повернулся к Юко.

— Испугалась?

Юко зябко передернула плечами.

— Немного. Они живы?

Максимов покачал головой. Юко тихо охнула.

— Садитесь в машину, дамы. Петю посадим между вами. За руль ему пока нельзя. Так нарулит, что сами в кювет свалимся.

— Нас обвинят в убийстве? — спросила Юко. Максимов оглянулся на груду покореженного металла.

— В чем нас могут обвинять? Сама видела: они гнали, как очумелые, не справились с управлением, перелетели через кювет. Причем тут мы? Не было нас здесь. Запомни — не было, — по слогам произнес Максимов.

Распахнул дверцу, забрался на водительское сиденье.

Дождался, пока Юко и Карина рассядутся по местам, пристроив между собой вялого, как тряпичная кукла, Петю. Завел мотор. Развернул машину. Распахнул дверцу, приглашая Леона, появившегося из темноты, сесть справа от себя.

Оглянулся на притихших девушек.

— Чтобы окончательно закрыть дискуссию, скажу: лучше плохо сидеть в тюрьме, чем хорошо лежать в могиле. В их машине было пять автоматов. Не мы их — они нас. На этом — все.

Через полчаса, когда «уазик» поднялся на взгорье, в небе заплескалось оранжевое пятно. Всполохи быстро стали темно-красными, дрожа, пропали, поглощенные черным, как густая смола, небом.

Максимов с Леоном переглянулись. Поняли друг друга без слов. Бензин, вытекший из пробитого бака, все-таки вспыхнул, и через час от джипа останется лишь обгоревший остов.

Глава тридцать пятая. Завтрак у обочины

Странник

Рассвет залил низину, зажатую между двумя пологими холмами. Солнце только поднялось над грядой, а его лучи уже ощутимо жгли кожу. Ветер еще хранил ночную свежесть, но все отчетливее проступал знойный степной запах.

«Денек будет еще тот», — подумал Максимов. После тряски по ночной дороге предстояло еще одно испытание — жарой.

Но это было самым легким из того, что их ждало. Несомненно, заказ перехватить «уазик» уже прошел по всем каналам связи. Обнаружилось слишком много желающих перехватить экспедицию, чтобы сомневаться, что приказ будет выполнен.

«И не договориться же. Леон напортачил так, что головы всем за компанию отрежут. Юко, похоже, встала костью в горле какого-то местного бонзы. Если не врет, конечно». Максимов перевернулся на живот. Посмотрел на Юко. Она отошла в сторонку, присела у плоского чемоданчика спутникового телефона.

— Есть связь, Юко? — спросил Максимов. Японка отрицательно покачала головой.

— Бардак, — проворчал Максимов. Леон, сосредоточенно жевавший кусок мяса, бросил на него недоуменный взгляд.

— Как говорят американцы, существует три способа сделать дело: как надо, как нельзя и как обычно делают в армии, — продолжил Максимов. — Вот у нас и получился нормальный армейский бардак. Не подготовились, не акклиматизировались, не притерлись друг к другу. Подхватились среди ночи по тревоге, ноги в руки, задницу в горсть — и вперед, к победе! Машина вот-вот сдохнет. Так еще и связи нет.

— Не нервничай. — Леон с показным спокойствием зачерпнул жирную подливку куском лепешки и отправил в рот.

— Леон, дружище, я умею отделять желаемое от реального и не требовать от ситуации больше, чем она может дать. — Максимов сел по-турецки. Взял в руку пиалу с горячим чаем. — А реальность состоит в том, что у нас есть еда, оружие и вода. Руки-ноги, слава богу, целы. Значит, еще рано себя хоронить. Прорвемся.

— Иншалла, — флегматично ответил Леон.

— Нахватался, — усмехнулся Максимов. За спиной послышалось похрустывание камешков. Подошла Карина присела на уголок расстеленного на земле одеяла, служившего столом.

Полила на ладони остывший чай из своей кружки.

— Воду экономь, — заметил Максимов.

— А руки мыть не надо?

— Скоро про такие условности забудешь. Максимов подобрал маленький круглый камешек, обмыл в пиале. Выловил, протянул Карине.

— На, положи под язык.

— Зачем? — удивилась Карина.

— Старый способ, еще кочевники придумали. Камешек раздражает слизистую рта, выделяется слюна. Рот не сохнет, и ты не ощущаешь жажды.

— Все гениальное просто, — улыбнулась Карина. Положила в рот камешек, покатала языком. — Но воду-то давать будешь?

— Да, но мало, — ответил Максимов.

— А ее там — три канистры, я видела. — Она кивнула на «уазик».

— Никто не знает, на сколько дней придется их растянуть.

Максимов покосился на Юко, все еще колдующую над спутниковым телефоном.

Карина приложила ладонь козырьком к глазам. На ближайшем склоне в лучах восходящего солнца отчетливо проступил силуэт группы вертикально стоящих камней.

— Все хочу спросить, что там такое? Как будто люди стоят.

— Это и есть люди, — ответил Максимов. — По-киргизски называется «чаатас». Могила знатного воина. Вокруг основного погребения выстраивали в круг камни по числу побежденных врагов. Но не мелочи, а равных по силе. Победа над ними была подвигом, о котором не стыдно оставить память потомкам.

— Конечно, делать им тут больше было нечего. — Карина обвела рукой пустынные холмы. — Вот и воевали от скуки.

— Ничего ты в жизни не понимаешь, — поморщился Максимов. — Когда сосед от скуки бьет соседа или, что хуже, с ножиком на него бросается, это земное. Война — не междоусобица и не освещенный традицией грабеж. В рамках ойкумены — обитаемой вселенной, ни одно событие не проходит без участия богов. Тем более война. Вспомни Троянскую войну. Банальные разборки из-за похищенной жены они превратили в эпос. Сначала собрали героев со всей Эллады, спросили воли богов, принесли в жертву прекрасную Ифигению, смирились с пророчеством, что первого, кто вступит на землю Трои, ждет неминуемая гибель, а потом девять лет осаждали Трою. И что, это все ради спасения чести Елены?

— Да, с трудом верится, что она все эти девять лет блюла непорочность, — согласилась Карина. — К тому же, если мне не изменяет память, она добровольно сбежала с Парисом.

— Как некоторые здесь присутствующие, — мимоходом заметил Максимов. — Но не будем о грустном… И получается, что воины во все времена не просто выпускали друг другу кишки ради собственного удовольствия, а вершили волю богов. Но бывали особые случаи. — Когда начиналась война богов. Они бились на небе, а здесь, — он указал на отроги гор, — волнами шла конница, горела степь и рушились стены городов. И казалось, что вся ойкумена в огне.

— Ты про Тамерлана говоришь?

— Он лишь один из воителей Вселенной. Еще был и Александр Македонский, Чингисхан, Наполеон, Гитлер.

— Слушай, а правда, что могилу Тамерлана вскрыли в день начала Отечественной войны? И из-за этого все и началось?

— Скажешь это в школе на экзамене, сочтут дурой или сумасшедшей, — предупредил Максимов. — Но если отбросить исторический материализм и историю КПСС и оперировать только, магической историей, так называемой «аре рекси» — «искусством королей», то сермяжная правда в этом есть. Только я не думаю, что выпустили дух Тамерлана, и началась война. Кто тот археолог и кто — Тамерлан? Скорее всего, Тамерлан сам освободил себя руками этого профана, чтобы принять участие в битве с врагом, вторгшимся в пределы его империи.

— Разве так бывает? — неподдельно удивилась Карина.

— Только так и бывает. Я же сказал — война богов. Ругнарек. Или — Эндкампф, Последняя битва.

Максимов повернулся на звук шагов подошедшей к ним Юко.

— Юко, профессор Миядзаки вскрыл вот такое же захоронение? — Максимов указал на черные контуры камней на склоне.

Японка сначала посмотрела в направлении руки Максимова, потом ему в глаза. Помолчала немного.

— Сначала мы вскрыли могилу тюркского военачальника. Под ней, совершенно случайно, обнаружили более древнее захоронение. Примерно третьего тысячелетия. Идентифицировать культуру пока сложно. Миядзаки-сан предположил, что это могила вождя асов.

— Можно поздравить, серьезное открытие. Что со связью? — перевел он разговор на другую тему, видя, как зажалась Юко.

— Нет соединения.

— Если прибор не работает, несмотря на все ваши усилия, попробуйте прочитать инструкцию по эксплуатации. — Карина напомнила один из законов Мэрфи и с блаженным видом сытой кошки свернулась калачиком рядом с Максимовым.

Уголки губ Юко чуть заметно дрогнули. На секунду она стала похожа на японок на старинных гравюрах. Поправляя высоко взбитые волосы, они улыбались так же загадочно, и не угадаешь, то ли длинная шпилька останется в прическе, то ли вонзится тебе в горло.

— Я подумала, тебе понадобится. — Юко положила перед Максимовым плоскую пластмассовую коробочку, похожую на электронную записную книжку.

Максимов открыл крышку.

На черном экране вспыхнули волнистые зеленые линии.

— GPS? — для проформы уточнил Максимов.

Юко кивнула.

— Вот за что люблю Японию! — обрадовался Максимов.

Проблема, как сойти с трассы и не нарваться на заслоны да еще и не заблудиться среди выжженных солнцем холмов, решилась сама собой.

Покрутил прибор, ориентируясь на местности. Рядом с крестиком, обозначавшим их местоположение, на вершине ближайшего холма, прорисованного концентрическими эллипсами, зелеными зернышками было обозначено захоронение. Мимо него толстой волнистой линией змеилось шоссе.

Юко на коленях придвинулась к Максимову.

— Этой тропой можно проехать в лагерь. — Пальцем указала на тонкую змейку на экране. — Потеряем несколько часов, но… — Она не закончила, но было ясно, что имела в виду погоню и засады на шоссе.

— Так. — Максимов сверил карту с местностью. — Три километра после первого поворота. Кто-то уже ездил этой тропой? Вдруг машина не пройдет?

— А у нас есть другие варианты? — подал голос молчавший все время Леон.

— Вопрос снят.

— Есть еще один вопрос. — Леон указал на сидящего в тени «уазика» водителя.

Петя до сих пор пребывал в прострации, даже есть отказался. Как вывели из машины, так и сел на корточки и зыркал на всех глазами затравленного хорька.

Вообще-то, его можно было понять. И без уничтожения джипа, проведенного со спецназовской элегантностью, компания вызывала нездоровые подозрения. Двое мужчин, камуфляж на которых сидел на удивление привычно, и две девушки, меньше всего похожие на чокнутых историчек. Девушки оказались под стать своим спутникам. Жесткие действия мужчин, казалось, ни коим образом не шокировали их. Более того, складывалось впечатление, что они именно этого и ждали. Если Пете довелось посмотреть фильм Оливера Стоуна «Прирожденные убийцы», то наверняка он уже представлял себе сумасшедшую гонку по шоссе полоумных садистов, стреляющих без разбору во всех встречных.

«Самое смешное, что именно к этому все и идет», — подумал Максимов.

— Не задавай глупых вопросов, — сказал он Леону. Встал и обратился уже ко всем:

— Сворачиваем табор. Пять минут на сборы.

Глава тридцать шестая. Спиной к ветру

Странник

Солнце прошло у них над головами и теперь медленно опускалось к зубчатой линии горизонта, нестерпимо слепя глаза.

В салоне «уазика» воздух раскалился, как в сауне. Если не считать, что пах он не благородным деревом, а горелым машинным маслом, горячим металлом и плавящимся дерматином.

Максимов с раздражением посмотрел на изыск местного автодизайна — салон изнутри был обшит красным бархатом, от чего жара казалась еще невыносимее. Над лобовым стеклом болталась золотая бахрома, служившая рамкой для галереи красавиц из «Плейбоя». На фоне выцветших обнаженных тел резко выделялся строгий образ отца родного, лучшего друга дехкан и хлопкоробов, всенародно избранного и прочая, прочая, прочая.

«Бахчисарайский публичный дом, ей-богу», — усмехнулся Максимов.

— Петя, если устал, давай я порулю, — обратился он к водителю.

Петя вцепился в баранку так, словно упустить ее для него означало потерять жизнь.

— Нет, командир, я сам, — выдавил он сквозь плотно сжатые зубы.

Максимов оглянулся.

На заднем сиденье торжествовало походное падение нравов. Карина первой сбросила рубашку, вслед за ней, поборов смущение, последовала Юко. Леон блаженствовал, расположившись между ними. Машину сильно качало из стороны в стороны, и девушкам ничего не оставалось, как теснее прижиматься к нему.

— Леон, ты похож на шаха в гареме. Француз расплылся в блаженной улыбке.

— Да какой он шах! Нормальный шах мягкий и толстый. А этот — весь обезжиренный. — Карина шлепнула Леона по бугристому прессу.

— Может, поменяемся местами? — предложил Максимов.

— Ай, ты еще хуже, — отмахнулась Карина. — Суповой набор. Одни кости и жилы.

— Я запомнил, — предупредил Максимов.

— Ой, напугал. Еще час такой тряски, и в голове кисель будет. Может, остановимся. Макс?

— Нельзя, галчонок. — Максимов стал серьезным. — На месте отдохнем.

— Сколько осталось? — спросил Леон. Максимов посмотрел на дисплей прибора.

— Скоро будем на месте.

Их крестик уже вплотную приблизился к ярко-зеленой точке на дисплее.

«Уазик», надсадно урча движком, медленно перевалил через подножье крутого холма. Тропа в этом месте сузилась настолько, что по ней пришлось ехать, круто завалившись на правую сторону. Тяжко скрипнули рессоры, машина выровнялась.

Открылся вид на узкую долину, упирающуюся в выжженный склон.

— Приехали! — вскрикнула Юко. — Вон там лагерь.

Максимов взглядом обшарил ровную, как стол, долинку. Косая тень скрывала от глаз дальний конец, на который указала Юко.

Полная тишина. Ветер гонял султанчики пыли. Никаких признаков жизни.

Облегчения от конца трудного пути Максимов не почувствовал. Только тревогу.

— Ну-ка посигналь! — приказал он Пете.

На рев клаксона отреагировали только птицы. Два стервятника вяло поднялись в воздух на полпути к месту, где должен был быть лагерь.

Максимов достал из кармана миниатюрный бинокль. Приложил к глазам.

В окулярах отчетливо проступили контуры палаток. Людей видно не было. Вообще никаких признаков жизни. Слабый ветер трепал черную тряпку, повешенную на высоком шесте.

Максимов опустил бинокль. Послюнявил палец, высунул в окно.

«Надо же, повезло. Спиной к ветру подъехали», — подумал он.

— Подай чуть-чуть вперед, — сказал он водителю.

Все время, что «уазик» полз по залитой солнцем пустоши, в салоне висело напряженное молчание.

— Останови.

Максимов прикинул, что до места, откуда из чахлой травы взлетели стервятники, осталось метров двадцать.

— Ждите здесь. Никому не выходить.

Максимов вышел из машины. Снаружи было так же жарко, спасал только слабый ветерок.

Максимов машинально потянулся к платку, толстым жгутом накрученным на шее, но, решив не сеять панику раньше времени, отдернул руку.

Распахнул заднюю дверцу.

— Сиди, — остановил он Карину. — Леон, одолжи на пять минут…

Леону уточнять не требовалось. Он молча протянул Максимову «Калашников». Взамен Максимов отдал пистолет.

Максимов не оглядываясь пошел по тропе к лагерю.

Первый труп, как и рассчитывал, нашел через двадцать метром. Это был мужчина средних лет. Птицы уже успели основательно поработать над ним. Спина и ноги были сплошь исклеваны. В прорехах потемневшей от сукровицы майки влажно блестела разодранная плоть. Затылок был расклеван до белой кости.

Максимов распутал жгут и закрыл себе лицо, как хирургической маской. Сквозь влажную ткань дышалось труднее, но это была единственная защита.

Подсунул ствол под голову трупа, как смог, развернул к себе лицом.

Падальщики еще не успели обглодать лицо. Оно вздулось и потемнело, налилось трупной одутловатостью, но все еще можно было рассмотреть, что это европеец.

Явных следов насильственной смерти, на первый взгляд, не было.

На пожухлой траве отпечатался отчетливо видный след волочения — две борозды на сухой земле. Максимов пошел по следу и быстро понял, никто мужчину насильно не волок, он полз сам. Полз долго, из последних сил царапая земли, пока не затих, предоставив солнцу добить себя.

Максимов пошел к лагерю, чувствуя спиной слабые удары ветра.

«Труп почти свежий. Три — четыре дня, не больше, — рассуждал он. — Со словами Юко сходится. Непонятно только одно: почему лагерь ликвидировали без выстрелов? — И вообще, могли бы спалить к чертовой матери, имитируя нападение неизвестных бандитов».

Он знал ответ, просто пытался чем-то занять себя, пока не убедится, что угадал. Ответом был черный флаг над лагерем.

Второй труп — молодой женщины — лежал в пяти метрах от палатки. Трепавший его стервятник даже не стал взлетать, увидев Максимова. Просто хлопнул крыльями. Зло покосился на человека, перебрал лапами, устраиваясь поудобнее.

Максимов вошел в квадрат, образованный четырьмя палатками.

Никого. Только тяжелый трупный запах.

Сидевший на навесе стервятник гортанно вскрикнул, испугавшись неожиданного появления человека с оружием в руке. Громко захлопал крыльями и тяжело взлетел в воздух.

Вокруг все вдруг наполнилось движением и нечеловеческими мерзкими криками.

Максимов рефлекторно метнулся в сторону, кувырком прокатился по земле, распластался, описал дугу стволом автомата.

Из палаток, как стая растревоженных гусей, вырвались стервятники. Хлопали крыльями, волоча хвосты по пыли, тяжко подпрыгивали, ложась на ветер.

Он успел заметить, что грудь и шеи птиц лоснятся от липкой жижи. Едва сдержался, чтобы не дать очередь вслед взмывающим в небо тварям.

Стервятники, возмущенно клокоча, закрутили в небе карусель, явно не собираясь далеко отлетать от сытного стола.

Максимов встал, отряхнулся. Туже затянул платок. Из-под распахнутых пологов палаток пахнуло такой трупной вонью, что сразу же сперло дыхание.

В темноте палаток от жары трупы успели вздуться и потемнеть. Сложно было определить, мужчина перёд тобой или женщина. Максимов, борясь с тошнотой, заставлял себя смотреть, схватывая малейшие детали. Проанализировать можно и после. Сейчас главное — увидеть и запомнить.

Большой навес служил столовой и кухней. Длинный стол был пуст. В котлах чисто. После последнего приема пищи всей экспедицией никто ничего не готовил, даже не нашлось грязной посуды. Вся она, чисто вымытая, лежала в ящиках, укрытая от песка и пыли.

Под малым навесом, служившим кабинетом и штабом экспедиции, он нашел профессора Миядзаки. Опознать его удалось только по нашивке на нагрудном кармане куртки.

Профессор сидел, скрючившись, в шезлонге, ткань которого так пропиталась трупным ядом, что сделалась пергаментно-шершавой. От лица практически ничего не осталось. Страшно скалились белые зубы сквозь исклеванные до десен губы. В пустых глазницах засохла темная слизь.

Рука свешивалась к земле, черные отекшие пальцу указывали на блокнот, занесенный пылью.

Максимов ногой отбросил блокнот в сторону. Подошел, стволом стал листать страницы.

Профессор вел дневник четким каллиграфическим почерком. Лишь на двух последних страницах иероглифы превратились в дрожащие каракули. Единственное, что смог прочитать Максимов, было короткое слово на английском, повторяющееся раз за разом.

— Что-то вроде этого я и предполагал, — пробормотал он.

Антрикс — сибирская язва. В худшем варианте — легочной форме — три дня на все. Первый — легкое недомогание, напоминающее начало гриппа. Второй — жар и ломота во всем теле валят с ног. На третий легкие превращаются в кашу, и захлебываешься собственной кровью.

«Это в том случае, если ребята, вскрыв могилу, докопались до биологической бомбы, ждавшей своего часа. Такое случается. А если применили вирус из военных лабораторий, то все могло кончиться за одни день, — подумал Максимов, обводя взглядом мертвый лагерь. — Когда поняли, что умирают, было уже поздно. Только и успели, что флаг поднять, предупреждая живых».

Он вернулся к столу, за которым сидел профессор.

Бумаги и карта были придавлены камнями. Все было густо запорошено мелким песком.

Маленькая ящерка разлеглась прямо на панели спутникового телефона. Стрельнула в сторону, едва на нее упала тень.

— Ну и что нам скажет хвалёная японская техника? — вслух спросил Максимов.

Надавил стволом на клавиши.

Телефон был в исправном состоянии. Судя по записям в памяти аппарата, последний входящий звонок пришел в шесть утра. Исходящих не было.

Максимов продолжал нажимать кнопку, пока не убедился, что связь лагеря с внешним миром оборвалась в одиннадцать часов вечера предыдущих суток. Шла серия исходящих звонков, по пять минут каждый. После этого — тишина. Последний входящий — в десять вечера, продолжительность разговора — десять минут. Номер звонившего тот же, что и в шесть утра сегодня.

«Юко, — сделал вывод Максимов. — Не соврала. Миядзака поручил ей встретить нас и попросил перезвонить позже, уступив телефон сотрудникам для личных нужд. Но после одиннадцати уже никто к аппарату не подошел».

По утрамбованной тропе прошел к месту раскопок.

Обычный вид. Яма. Ряд тентов вокруг. Аккуратно сложенные инструменты. Люди закончили рабочий день и больше никогда сюда не вернулись.

Максимов заглянул в раскоп.

На самом дне темнел прямоугольник с ровными краями. Достаточный, чтобы вместить в себя тело крупного мужчины. Наверное, оттуда и пришла в лагерь смерть.

«Надо уходить», — решил Максимов.

Назад прошел мимо профессора. Задержался у стола.

Долго смотрел на спутниковый телефон. В палатку, где размещался радист со своей аппаратурой, войти было невозможно — все залило трупной жижей, вытекшей из восьми раздувшихся тел. А здесь, на открытом ветру месте, вполне можно было проверить догадку.

Решившись, Максимов ударом приклада расколол трубку. Из развалившегося корпуса наружу вывались крохотные детальки и осколки электронной платы. Максимов ударил еще раз, целясь в нижнюю часть, где размещался микрофон.

И увидел то, что больше всего не хотел увидеть. Явно лишнюю деталь. Ни цветом, ни размерами не подходящую к остальной начинке трубки. Стальной цилиндрик с мелкой сеточкой крохотных отверстий на торце.

Увидев, что на сетке остались следы белого порошка, Максимов отпрянул, прижав платок ко рту.

Побежал прочь, стараясь дышать как можно реже.

Смерть, невидимая, но неотвратимая была повсюду. Белым порошком, смешавшись с пылью, висела в воздухе.

Леон, несмотря на запрет, вышел из машины. Не утерпел. Прошел к трупу на тропе.

— Еще одну премию решил заработать, стервятник, — зло прошипел Максимов.

До Леона оставалось метров сто, и слышать Максимова он не мог. К тому же тот был полностью поглощен своим ремеслом: раскрыл чемодан с аппаратурой и готовился к съемке.

До зуда в пальцах захотелось дать очередь ему под ноги, но Максимов сдержался.

Снял платок. Держа навесу, поднес зажигалку. Пламя лизнуло ткань.

Леон выпрямился, закрывшись рукой от солнца, стал следить за действиями Максимова.

— У тебя запасной камуфляж есть? — крикнул Максимов.

— Да, — после паузы ответил Леон.

— И слава богу, — прошептал Максимов.

Уронил горящий платок в траву. Она сразу же затрещала, стала чернеть и жухнуть. Огонь из-за яркого солнца казался бесцветным.

Максимов сорвал с себя всю одежду, бросил в огонь. По камуфляжу сначала поползли черные змейки, потом проклюнулись красные язычки. Серый удушливый дым потянулся вверх.

«Запасной обуви не взял, а жаль, — подумал Максимов. — Ладно, бог даст, пронесет».

Он по очереди поднес кроссовки к огню, окуная в горячий дым. Держал, пока хватало терпения выносить боль в пальцах.

— Ма-а-кс! — донесся крик Карины.

Максимов вскинул голову.

Солнце застило глаза, он разглядел только нечеткий контур ее фигуры рядом с машиной.

В следующую секунду «уазик», взревев мотором, развернулся, подняв облако пыли.

— Ма-а-акс! — отчаянно закричала Карина.

Максимов вскинул автомат.

«Двести метров… Блин, срежу же дуру!», — мелькнуло в голове.

Карина была на линии огня, а стрелять бы пришлось вверх и против солнца.

Максимов бросился вперед, забирая вверх по склону. Был единственный шанс остановить «уазик» — накрыть его очередью с высокой точки.

Краем глаза заметил, что Леон нагнулся над своим чемоданом, выхватил что-то и принял стойку для стрельбы с колена.

Протрещала короткая очередь. И сразу же еще одна.

«Уазик» как раз переваливал через гребень. Пули догнали его в последнее мгновенье. Максимов успел заметить, как из заднего стекла брызнули осколки. Машина скрылась из глаз, только слышался низкий удаляющийся рев мотора. Вдруг раздался скрежет, и двигатель захлебнулся.

Максимов прибавил шагу. Не обращал внимания на врезающиеся в пятки камни и секущую по икрам траву. Лишь один раз мелькнула мысль: «Если нахватался вирусов, то сейчас как раз заколачиваю в легкие!»

Но он отбросил ее, чтобы не мешала бежать. Жизнь сей час зависела от того, удастся ли остановить машину. Там все — одежда, еда и главное — вода.

На гребне они оказались одновременно с Леоном, в десяти метров друг от друга.

«Уазик» не проехал вниз и ста метров, врезавшись в камень.

— Пошли! — крикнул Максимов, рукой показав, что заходить надо с двух сторон.

Подбежали к машине, когда из нее выпрыгнула Юко. Ошарашено посмотрела на несущегося на нее голого Максимова. Медленно осела на землю.

— Некогда рассиживаться, родная! — по-русски, на выдохе крикнул Максимов.

Схватил японку за рукав, рывком отбросил от машины. Леон уже успел встать у дверцы водителя и навести автомат. Оглянулся. По-волчьи оскалился.

— Готов!

Он расслабленно уронил руки.

Максимов скользнул взглядом по тенту, прошитому пулями. Отметил, что кучность попадания отменная. Почти все пули вошли левее заднего окна. У водителя не осталось ни одного шанса.

В этом Максимов убедился, когда Леон распахнул дверцу.

Петя сидел, уткнувшись лицом в руль. Затылок срезало пулей. Содержимое черепной коробки расплескало по лобовому стеклу. На спине на линии лопаток растекались два кровавых пятна.

Максимов сплюнул липкую слюну, забившую рот.

— Можешь себя поздравить, Леон. Только что ты замочил сотрудника местной контрразведки.

— Уверен? — в голосе Леона не было страха, только усталость.

— Подумай сам, кого могли закрепить за японской экспедицией? Только фээсбэшника. Или как они у них называются… Короче, если за бандюка в гостинице тебе светит срок, то за Петруху просто за яйца подвесят.

Леон на перспективу умереть под пытками отреагировал саркастическим смешком.

— Ну-ну, — покачал головой Максимов. — Откуда оружие?

Леон похлопал по вороненому корпусу «Аграма».

— Трофейный. У охотничьего домика подобрал. Помнишь?

— А чемоданчик, значит, с секретом. Рентгеновскими лучами не просвечивается? — догадался Максимов.

— Фирма «Самсамит» делает, специально для фотооборудования, — с усмешкой объяснил Леон. Максимов оглянулся.

— Юко, ты цела?

Девушка отряхивала испачканный в пыли комбинезон. Ответить не успела.

Под капотом «уазика» раздался хлопок, следом за ним — сильный удар распахнул капот, и вверх выстрелил сноп огня.

Максимов и Леон присели от неожиданности.

— Бензопровод перебил, стрелок хренов! — прошипел Максимов.

Пламя перекинулось на тент. Высушенный солнцем брезент сразу же затрещал.

Они не стали сбивать пламя, поняв, что все бесполезно, машину не спасти. Леон успел вытащить первый попавшийся под руку рюкзак, Максимов вырвал из багажника канистру. Тент рассыпался на горящие лоскуты, огонь хлынул в салон.

— Назад!! — закричал Максимов — Баки!!! Едва успели отбежать и рухнуть в траву, как бабахнул тугой взрыв, и над ними пронесся огненный ветер.

За пять минут огонь обглодал машину до черного остова, осел, захлебнувшись в чадящем дыму.

Максимов сидел на камне в стороне от всех. Юко и Карина, притихшие, с побитым видом перебирали вещи из уцелевшего рюкзака.

Голую спину Максимова припекало солнце. Он не спешил одеться в форму, брошенную Леоном. Сигарета дотлевала, спрятанная в кулаке.

— Ладно, хватит себя жалеть, — прошептал Максимов, раздавив окурок. — Леон, подойди! Только так, чтобы ветер дул в спину.

Карина с Юко переглянулись. Это были первые слова, произнесенные Максимовым за полчаса, прошедшие после пожара.

Леон остановился в трех метрах, хотел сделать еще шаг, но Максимов вскинул руку.

— Стой. Дальше нельзя.

Леон встал, широко расставив ноги. Автомат положил на скрещенные руки.

— У тебя не пропало желание идти к кишлаку? — спросил Максимов.

— Еще нет.

— Похвально. Сколько до него?

— До заката можно успеть.

Именно этой откровенности Максимов и опасался.

— Леон, пока ты не наделал глупостей, подумай, а дальше что? Ну кончишь ты нас, чтобы не связываться. Пойдешь налегке в кишлак. Бог даст, удастся утащить клад из-под носа у ребят из Мертвого города. А дальше? Один раз повезло унести ноги, но сейчас не получится. В Душанбе тебя ждут, аж поскуливают от нетерпения. И бандиты, и органы, и исламские боевики. Тогда тебя посчитали погибшим. Но сейчас будут травить по всей Азии, пока не перережут глотку. Чтобы больше не воскресал. За Пяндж уходить — в Узбекистан дорогу уже перекрыли.

— А тебя, считаешь, не тронут?

— Могут, за компанию. Если поймают. Только у меня есть канал эвакуации, а у тебя — нет.

— Если можно, подробнее.

— Ага! — усмехнулся Максимов: — Если хочешь, даже в письменном виде.

Леон хмыкнул. Пальцы выразительно побарабанили по магазину «Аграма».

— Не пройдет номер, Леон, — предупредил Максимов. — Даже не пытайся брать на испуг. Ты же примерно знаешь, как это делается. По рации должен звучать мой голос. Естественно, без нервных ноток. Потом условный сигнал для вертолета. Ошибка — очередь сверху. И привет. Потом посадка на промежуточной «точке». А там народ тупой, но исполнительный. Ошибка в кодовой фразе — и ты труп.

— Я все понял. Партнерские отношения сохраняются.

— Нет, дружище. Они выходят на новый уровень доверия, какой даже не снился Горбачеву с Миттераном.

— Леон по знаку Максимова отступил назад.

— Юко, можно тебя на минутку? — позвал японку Максимов.

Леон успел шепнуть ей, чтобы близко не подходила. Сам отошел к своему рюкзаку

— Сколько человек было в экспедиции? — не тратя времени, спросил Максимов.

— Шестнадцать, не считая меня, — ответила Юко. Максимов, прикрыв глаза, пересчитал всех, увиденных в лагере.

— Да, сходится. — Он пристально посмотрел девушке в глаза. — Они мертвы, Юко. Никто не спасся.

— Их убили?! — Юко прижала ладонь к губам.

— Нет, — помедлив, ответил Максимов. — Очевидно, раскопали биологическую бомбу. Ты наверняка слышала о таких случаях. Растревожили слой, хранящий колонию вирусов, — и моментальная смерть. Юко беззвучно заплакала.

— Тебе просто повезло. Задержись на пару дней, лежала бы сейчас там. — Максимов кивнул на палатки, над которыми зловеще возвышался шест с черным флагом. — И хватит реветь. Пойдешь с нами или попробуешь вернуться назад?

Юко размазала по щекам слезы, оставляя грязные борозды.

— С вами.

— Даже не спросишь, куда мы идем?

— Мне все равно. Когда доверяешь, вопросов не задаешь.

Максимов кивнул, дав понять, что разговор окончен.

Оглянулся на лагерь.

«По-умному следовало сжечь все на фиг, чтобы зараза не пошла по округе. Но дым пойдет такой, что за сто верст будет видно. Один пролет вертолета, и нас засекут. К черту, тут каждый год суслики чуму разносят. Как-нибудь переживут и это», — решил он.

Карина подошла без приглашения, сообразив, что теперь ее очередь.

В руках держала камуфляжные штаны, майку и куртку. По иронии судьбы спасти удалось только рюкзак Леона. Теперь девушкам предстояло облачиться в безразмерные вещи с его плеча. Как выскочили из машины, так и остались полуголыми.

— Бросай! — Максимов хлопнул по камню рядом с собой.

— А почему ты никого не подпускаешь? — спросила Карина.

— Так надо.

Одежда комом упала на землю у ног Максимова.

— Макс, ты прости меня. Все из-за меня так вышло, да? Леону приспичило выйти из машины. Но он же сидел между нами, мне пришлось тоже выйти. А назад не полезла, потому что в салоне дышать нечем. Кто же знал, что этот узкоглазый рванет в бега?

— Ладно, не терзай себя, — отмахнулся Максимов. — Не может идти по уму то, что с самого начала идет через задницу. Теперь слушай внимательно, галчонок. Сейчас мы пойдем дальше. Вы — первыми, я — замыкающим. Идти буду на удалении метров в сто. Оглядывайся время от времени.

— Хорошо, — кивнула Карина.

— А теперь самое главное. — Максимов достал из-за пояса пистолет. — Это тебе. — Он бросил взгляд на Леона и Юко. Понизил голос до шепота. — Если со мной что-нибудь случится, кончай всех, не раздумывая. Или ты — или тебя.

— Да что может случиться, Макс?!

Максимов бросил ей под ноги пистолет. Металл цокнул по камешкам, Леон обернулся на звук. Лицо закаменело. Что-что, а моментально ориентироваться в ситуации он умел.

— Галчонок, слушай старших, проживешь дольше. — Максимов глубоко вздохнул. — Значит так, в лагере все погибли от какой-то инфекции. Быстро, за несколько часов отгребли по полной программе. Если я подхватил вирус, то к вечеру все будет кончено. Учти, упаду, ко мне не подходить!

Карина с обморочным лицом шагнула к нему.

— Назад!! — Голос Максимова хлестнул, как кнут. Он вскинул автомат, навел в грудь Карине.

— Еще шаг, я выстрелю, — ровным голосом произнес он. — Возьму грех на душу. Но ты умрешь быстро и без мучений.

— Максимчик, дорогой ты мой… — Лицо Карины исказилось от боли.

— Да не реви ты, и так тошно, — поморщился Максимов. — Погоди хоронить. Подождем до вечера.

Леон с решительным видом пошел к ним. Глаз не сводил с пальца Максимова, лежащего на курке, сам тоже был готов в любую секунду полоснуть очередью из своего «Аграма».

— В чем дело, Макс? Максимов посмотрел ему в лицо.

— Атрикс. Знакомое слово?

Брови Леона поползли на лоб. Он отступил назад, оттаскивая за собой Карину. Она вырвалась, подобрала пистолет.

— Правильно, галчонок! — похвалил ее Максимов. — Леон, только без паники. Эта зараза убивает за несколько часов. К вечеру все будет ясно.

Глава тридцать седьмая. «Волки уходят в небеса…»

Максимов щурился на заходящее солнце. Тело ломило от усталости. Но это была нормальная ломота после пешего перехода по крутым холмам, наползающих один на другой, как морщины на коже старика. И ничего больше. Просто усталость. Легкое головокружение от солнцепека. Сухость во рту от жажды.

«По всем раскладам я уже должен харкать кровью», — подумал Максимов.

Набрал вязкой, как патока, слюны, с трудом сплюнул. Леон подошел чуть ближе.

— Как ты? — спросил он.

— Живой.

Особой радости по этому поводу на лице Леона не отразилось.

Он присел на корточки напротив, как это умеют делать десантники и зеки, не касаясь задом камней. Протянул кружку, до краев наполненную водой.

Сначала Максимов прополоскал рот, сглотнув воду вместе со слизью, накопившейся под языком. Второй глоток сделал больше, промывая горло. Оставшуюся воду цедил медленно, смакуя каждую каплю.

— Правильно пьешь, — похвалил Леон. Максимов пропустил комплимент мимо ушей.

— Где твой кишлак?

Леон указал за спину.

— Перевалим через склон, увидишь. Максимов обвел взглядом складки местности.

— Что-то я ни разу не видел дороги иликолеи от шин. Как туда машины проходят?

— А мы с другой стороны зашли. — Леон говорил, как и Максимов, с трудом ворочая языком. — Там же тупик. Дальше никто не ездит.

Максимов прикрыл глаза, вызвав из памяти карту.

— До Мертвого города сколько?

— Час-полтора на машине. — Леон пожал плечами. — Мы его не увидим, но почувствуем.

— Это как?

— Узнаешь.

Леон выпрямился. Помял натруженные плечи. Ему пришлось нести канистру с водой. От женщин толку было мало. Шли без нытья, и слава богу. Им на двоих достался полупустой рюкзак. Одежду разобрали, часть надев на себя, часть намотав на голову. Остались мужские походные мелочи и немного продуктов. Слишком мало, чтобы растянуть на путь до пещеры, в которой Леон оставил похищенное при налете. Поручив шести покойникам охранять клад.

— Леон, вы часом в кишлаке схрон не оборудовали? Пару автоматов, боеприпасы, провизию… Все как учили, а?

— А зачем я туда иду?

Улыбка у Леона вышла вымученная. Слипшиеся, в белом налете губы слушались плохо.

Прошли к распластавшимся на земле женщинам. Переглянулись. Не сговариваясь, подхватили их, поставив на ноги. Максимов — Карину, Леон — японку.

— Ты? — пролепетала Карина.

Тюрбан из зеленой майки у Карины съехал набок. Лицо заветрилось, отчетливо проступили скулы. Взгляд был мутный, как у плохо спавшего человека.

— Все в порядке, галчонок. Живем дальше.

Юко резко втягивала воздух сквозь сжатые зубы, зябко передергивая плечами. О специфической реакции японцев на зной Максимов только слышал, а видеть еще не доводилось.

— Как самочувствие, Юко?

— Нормально. Голова только кружится. — Она попыталась улыбнуться. — Жарко.

— Ничего, скоро солнце зайдет. Вот тогда постучим зубами по-настоящему.

Максимов взвалил канистру на плечо.

Кишлак оказался нагромождением камней в плоской ложбине между двумя крутыми откосами. Лишь подойдя ближе, они разглядели полуразвалившиеся постройки.

— Явно не Рио-де-Жанейро, — пришло на память Максимову.

На широкой тропе, что можно было назвать центральной улицей, стояли три почерневших остова «камазов».

Максимов покосился на Леона. Тот кивнул.

Место для засады было идеальным. Втянувшись в кишлак, колонна попадала под кинжальный перекрестный огонь.

Максимов поворошил песок и сразу же раскопал гильзу от «АК», с нее еще не успела облупиться зеленая краска.

— Похоже, не врал, — пробормотал Максимов.

— Ночью, не дай бог, еще раз убедишься, — пообещал Леон.

Для ночлега выбрали наиболее сохранившуюся лачугу, у которой кроме стен сохранилось некое подобие крыши.

Леон ушел в соседние руины. Через полчаса вернулся, весь запорошенный пылью, неся на плечах по ящику.

Бросил посредине комнаты. Тяжело дыша сел рядом.

Максимов уже успел сложить некое подобие очага и подобрать несколько вековой давности лепешек кизяка. Другого горючего материала не нашлось. Стропила трогать не решился. Даже на вид они казались спекшейся трухой: тронешь пальцем, рухнут на голову.

Леон постучал каблуком по крышке ящика.

— Там должен быть сухой спирт. Какая-то провизия. В другом — оружие.

Максимов понял, что заботиться об ужине предстоит ему. Леон, всю дорогу несший канистру, имел право на отдых.

— Отдыхай. До полуночи — моя вахта.

Леон переполз в угол, поворочался на глинобитном, растрескавшемся полу, накрыл лицо согнутой в локте рукой и затих. Правая рука прижимала к животу «Аграм».

Ночь пришла быстро, едва солнце закатилось за горизонт. И вместе с темнотой южной ночи пришло неведомое горожанину чувство полного, тотального одиночества. Казалось, что во всей Вселенной остались только они одни. И тем ценнее тепло прижавшегося к тебе тела. Только в тебе и в нем еще стучат сердца. А кругом, на четыре стороны света и вверх до самых звезд — ни души.

. — Никогда не думала, что китайская лапша может быть такой вкусной, — прошептала Карина. — Знаешь, я сейчас вспомнила, сколько раз валялась в ванне. А теперь, поставь ее сюда, я бы всю по глоточку выпила.

— Спи, галчонок. — Максимов потрепал ее по голове. Карина на час с небольшим забылась тяжелым сном. Потом разогрелась, прижавшись к груди Максимова, тело расслабилось и, показалось, стало тяжелее.

Максимов лежал на жестком полу, положив руку под голову. Смотрел на звезды, бриллиантиками поблескивающие в прорехах крыши. По их неспешному движению отсчитывал время. По его расчетам получалось, что в том мире, где есть часы, сейчас полночь. По левой половине небесного свода медленно ползло серебристое свечение — луна вышла из-за гор.

— Не хочется спать.

Карина заворочалась, устраиваясь поудобнее.

— Спи, галчонок. На рассвете пойдем дальше.

— Куда?

— Еще спроси, зачем?

— Глупый вопрос. Не все равно, зачем?

— Мудреешь на глазах.

Карина потерлась подбородком о его грудь.

— Макс, тебе не страшно? — шепотом спросила Карина.

— Нет.

— А меня гнетет что-то изнутри. Аж вздохнуть больно.

— Это от усталости.

Самого его тоже не покидало чувство тревоги. С каждой минутой оно становилось все сильнее. Карина выразилась точно: гнет на сердце был такой, что не продохнуть.

Он не мог увидеть движения в темноте, лежал головой к дверному проему. Но встрепенулся, почувствовав движение кожей.

— Ну-ка, брысь, — прошептал он, отстраняя от себя Карину

Обратил внимание, что храп в углу, где лежал Леон, сразу же затих. Рядом с Леоном была Юко. Девушка поскромничала для виду, но потом пришлось прижаться к горячему телу француза, от холода и солнечного ожога, как и обещал Максимов, зуб не попадал на зуб.

Максимов приподнялся на локте и сквозь пробоину в стене посмотрел на залитую лунным светом тропу между руинами. Показалось, что из темноты, сгустившейся под останками машин, на него устремлен чей-то недобрый взгляд.

По лунной дорожке мелькнула серая тень. За ней еще одна.

Максимов снял автомат с предохранителя. Вслед за его щелчком раздался такой же в углу у Леона.

— Это они, — отчетливо прошептал француз.

«Кто?» — хотел спросить Максимов, но вопрос застыл на губах.

Над кишлаком повис волчий вой. Сначала тянул один голос, потом песню подхватило несколько. Через минуту выли десятки глоток со всех сторон.

— Не стреляй! — предупредил Леон. — Только прикладом и ножом.

Максимов втиснул в дрожащую ладонь Карины автомат, один из тех трех, что в разобранном виде нашел в ящике.

В проломе пропал лунный свет. Максимов оглянулся. Ему глаза в глаза смотрел волк.

— Твою богодушу…

Приклад клюнул в пустоту, морда волка пропала на секунду раньше.

И сразу же призывный вой огласил округу Вожак приглашал стаю к столу.

Максимов метнулся к дверному проему Успел к куче камней, наваленной на пороге, раньше, чем через нее перепрыгнул волк. С размаху встретил его влет, как теннисист подачу Раздался треск костей, и волк кубарем свалился за импровизированную баррикаду. За кучей раздался отчаянный визг, урчание и клацанье челюстей. Пахнуло свежей кровью. Раздразнив себя ошметками сородича и запахом крови, стая обезумела.

Со всех четырех сторон послышалось царапанье когтей. Волки, поскуливая от нетерпения, рыли подкопы.

— Карина! — крикнул Максимов, увидев, что в проломе опять пропал свет.

Карина замахнулась на волчью морду, но зверь, вместо того, чтобы отпрянуть назад, рванулся вперед, изворачиваясь всем телом, наполовину просунулся в пролом.

— Дура, бей!!

Карина стукнула прикладом. Волк взвыл от боли и еще яростнее стал дергаться, втискиваясь в щель. Карина замолотила изо всех сил. Звук шел, будто бьют по горшку. Что-то отчетливо хрустнуло. Волк обмяк и сломался пополам. Передние лапы обвисли, почти касаясь земли. Тело его вдруг задергалось, рывками стало втягиваться назад, в пролом. За стеной послышались визги, урчание и клацанье зубов. Еще не вытащив до конца погибшего, стая рвала на куски его труп.

«Какие-то неправильные волки», — подумал Максимов.

Отвлекшись, едва успел среагировать на атаку. Еще один волк рискнул перепрыгнуть через баррикаду. Первым ударом, как косой, Максимов перебил ему передние лапы. Вторым раскроил череп. Лицо забрызгало липкой и горячей слизью.

Поднял убитого, еще дрожащего всеми мышцами, швырнул через кучу в темноту.

«Неправильные волки», — окончательно решил он.

Ни шерстью, ни окрасом убитый, которого сразу же начала пожирать стая, не походил на волка. На степного тем более. Слишком крупный. Скорее одичавшая, выдрессированная голодом собака.

Леон в своем углу тоже не скучал. Оттуда раздавались хекающие звуки, словно дрова рубили, глухие удары и предсмертные визги.

Максимов сорвал с себя куртку. Чиркнул зажигалкой. Язычок пламени ярко вспыхнул в темноте. С треском занялась ткань.

Рассыпая искры, Максимов стал хлестать по гребню камней. За баррикадой послышалась панические взвизги и скрежет когтей.

— Юко! Поджигай все, что горит! — оглянувшись, крикнул Максимов.

В центре комнаты у очага вспыхнул огонек зажигалки. Сначала Юко, как и он, подожгла свою рубашку. В дрожащем пламени по стенам заметались тени. Потом раздался треск: Юко камнем расколола крышку ящика.

Первые щепки занялись, света и дыма стало больше. Максимов разглядел стоящую на коленях Юко — ловко орудуя штык-ножом, она откалывала от доски длинные щепки.

Меж стропил вспыхнула пара красных точек. Рядом — еще одна. Показалось, что блеснул волчий оскал.

— Сверху! Берегись!

Он крикнул по-русски, но японка скорее почувствовала, откуда идет опасность, чем поняла слова.

Она вскинула голову.

А сверху уже летел волк.

Юко не отскочила. Она упала на спину, выкинув вверх ногу.

Удар пропорол поджарое брюхо волка, глубоко ушел под грудину. Шерстяная торпеда просвистела в воздухе, гулко ударилась в стену. Смявшись в ком, волк затих.

Второй хищник рухнул вниз, мягко приземлился на согнутые лапы и тут же пружинисто взмыл в прыжке, метя клыками в горло японки.

Юко взмахнула рукой, описав широкую дугу клинком. Голова волка закинулась на спину, а из разверзшейся раны выстрелил фонтан крови. Юко залило с головы до ног. Она вскочила, размазала по лицу кровавые полосы. Сквозь оскаленные зубы издала низкий вибрирующий рык. Звук вышел утробным, харкающим. И вдруг превратился в высокое тягучее «мя-ау-у».

Тигриный зов к охоте на секунду парализовал всех: и людей, и волков.

Стая вокруг дома затихла. А потом ответила дружным, многоголосым воем. Подхлестывая себя им, как наркотиком, стая бросилась на штурм. Камни в стенах зашатались под ударами, скребущий звук пошел по периметру комнаты, волки копали яростно, словно когтями уже рвали добычу.

Ящик уже занялся, по доскам с треском разбегались язычки огня. Максимов наклонился, вырвал одну, успевшую прогореть в середине. Сверху на спину рухнуло что-то мягкое и горячее. Он упал на колено, стряхнул с себя волка, занес приклад для удара. Понял — ни к чему: Юко уже успела распороть волка от паха до горла. Синие кишки в красной жиже выплеснулись наружу. Волк судорожно вздрагивал и все еще клацал зубами.

Максимов не успел поблагодарить Юко. Высоким прыжком она перелетела через него, и тут же у завала раздался предсмертный волчий визг. Максимов подскочил, прикладом раздробил череп крутящегося волчком зверя.

— Неправильный волк, — выдохнул Максимов.

В свете занимающегося костра было видно, что перед ним помесь овчарки с кем-то беспородным. Шерсть короткая, черная, в нелепых рыжих и белых разводах,

В углу Леона раздался грохот падающих камней. Пламя прижало к земле хлынувшим в комнату воздухом. Леон яростно захрипел и пропал в туче пыли.

Максимов бросился к противоположной стене. Карина, как молотобоец, била. в пробоину, брызгая во все стороны каменной крошкой. На приближение она среагировала на рефлексе. Максимов едва успел присесть, приклад со свистом прошел над головой.

— Умница! — не сдержался он.

Сгреб Карину в охапку, выкинул вверх. Посыпались гнилые стропила, труха и пыль. Максимова окатило крошевом с головы до ног. Он едва успел закрыть глаза. Не видел, но и не услышал, что Карина упала. Значит, получилось. С первой попытки он забросил ее на стену.

В левое плечо врезался удар, и показалось, что содрало кожу. Максимов раньше, чем понял, что произошло, развернулся под ударом, бросил себя на стену, спиной припечатав вцепившегося в плечо волка. Второй уже летел в прыжке. Максимов выставил ствол автомата навстречу оскаленной пасти. Треск кости, и в лицо Максимову ударила горячая кровь. Автомат рванулся из рук под тяжестью насаженного на ствол тела. Он стряхнул убитого волка, прикладом добил того, что осел по стене к ногам.

Юко перепрыгнула через костер, метнулась к стене, за ней по пятам несся клокочущий шерстяной поток, загоняя в угол. Японка взвилась в воздух, одной ногой оттолкнулась от стены, пируэтом перелетела через волков. Она выиграла секунду. И это спасло ей жизнь. Пока стая сбилась в кучу, врезалась в угол, пока покатила назад, японка взбежала по стене, осыпав Максимова каменными крошками.

Он остался один против стаи.

«К черту все!» — мелькнула мысль. И палец нажал на курок.

Свинцовый шквал разметал плотный ком тел, накатывающий на Максимова. А через завал уже катился новый.

…Он почувствовал, что земля вырвалась из-под ног, и больше ничего. Полет был медленный и невесомый, как во сне. Тело парило в воздухе, не спеша набирая ускорение, плавно поднимаясь к черному небу. С высоты, как в замедленной съемке, он увидел, как тянутся в прыжке волки, но оскаленные пасти уже не могут его догнать. Бешено горящие глаза оседали вниз, и на их место сразу же всплывали другие.

От рухнувшей стены, где бился в конвульсиях огромный шерстяной ком, он услышал голос. Ровный и спокойный. Он донесся, как эхо в горах. Пришел из ниоткуда и прошил насквозь.

— Яне прощаюсь, мы еще встретимся. Помни, все ненавидят смерть, все боятся смерти. Но лишь верующие в жизнь после смерти в награду после смерти будут искать смерть.

— Леон, ты псих! — услышал Максимов свой голос. Ответа не последовало.

Он не мог видеть, но почувствовал, что Леон улыбается…

Максимов покачнулся, поймал равновесие и удержался на крошащейся стене. Рядом сидели на корточках Карина и Юко. Обе бледные, перемазанные пылью и кровью.

— Привет, девочки, — с нервным смешком прошептал Максимов.

У Карины оружия не было. Юко сжимала нож.

— Сейчас разберемся.

Максимов навел ствол автомата на беснующуюся внизу свору

За секунду до выстрела над ними прокатилась тугая волна. Воздух наполнился странной, резонирующей в животе вибрацией. Звука не было слышно, он ощущался, как боль, тягучая, нарастающая боль во всем теле. Стальной обруч сдавил голову.

Псы отчаянно заскулили, стали кататься по земле, лапами прижимая уши.

Максимов почувствовал, что ноги слабеют, а сердце вяло затихая копошится внутри. Карина закатила глаза и стала заваливаться на спину. Он успел подхватить ее, не дал упасть вниз. За спиной раздался больной тигриный рык. Оглянулся. Юко уперлась руками, прогнулась в спине и медленно, словно ломая судорогу, вращала высоко закинутой головой. Лицо исказила нечеловеческая гримаса. Рот был широко распахнут, и из него толчками, со всхлипами исторгался этот рев смертельно раненного животного. Стая вторила ей истошным визгом.

Максимов схватился свободной рукой за голову, в ней вращалось, перемалывая мозг, сверло жуткой боли.

«А вот это конец», — отрешенно, словно не о себе, подумал он.

Вибрация вдруг пропала. С глаз схлынула кровавая пелена.

Вокруг раздался топот когтистых лап, нервное повизгивание и громкое клацанье зубов. Все в кишлаке пришло в движение. Отовсюду к остовам машин стекались быстрые тени. Сбивались в плотную массу, крутящую безумный водоворот. Вдруг плотный клубок волчьих тел вытянулся в щупальцу. Она зазмеилась по земле, растягивая за собой весь клубок. Через секунду площадка у сгоревших машин опустела. Из-за холмов донесся протяжный вой. Стая уходила. Остались лишь звезды на небе, луна и остывающие камни. И трое, тесно прижавшиеся друг к другу на покосившейся стене.

* * *
Стена все-таки рухнула, стоило им спрыгнуть с нее. Пыль, сухая труха и камни похоронили под собой костер.

Максимов обошел развалины, еще час назад служившие им приютом. Всюду, припорошенные песком, валялись кровавые ошметки.

— Они вернутся? — слабым голосом спросила Карина.

Девушки сидели, обнявшись, на ящике.

— Не знаю.

Максимов прошел к куче камней, густо заляпанных темной слизью. Чиркнул зажигалкой.

Ноги Леона придавило камнем. Он так и не смог подняться. Терзали его лежащим.

Дрожащий свет упал на обглоданное лицо и развороченную грудь. Волки выели все, до позвоночника. Странно, но уцелела правая рука ниже предплечья. Мертвые пальцы все еще сжимали морду пса, ниже его головы тянулся оголенный хребет и месиво из мяса и клочков шкуры. Два пальца Леона, указательный и средний, до последних фаланг вошли в глазницы пса.

На безымянном тускло, медным огнем светился перстень с арабской вязью.

Максимов задул огонек зажигалки.

Вернулся к девушкам. Сел, скрестив ноги по-турецки.

Над левой лопаткой выстрелила боль. Максимов хлопнул по ней ладонью. Что-то влажно чавкнуло, по спине побежали горячие струйки.

— Черт, мне к сибирской язве еще бешенства не хватало! — выругался он, скрипя зубами.

Боевой раж прошел, и в теле сразу же ожила боль. Плечо жгло, как огнем, боль в остальных местах еще можно было терпеть.

— Девочки, встали с ящика! — сиплым от боли голосом приказал он. — Открыли крышку и быстро нашли оранжевую коробочку. Живо, я сказал!!

Он знал, что моджахеды оказались ребятами запасливыми, в схрон положили все необходимое. В ящике была даже походная аптечка, а в ней индивидуальный комплект, прозванный армейскими острословами «все радости жизни». В оранжевого цвета пластиковом пенале находились препараты, специально разработанные советским Медбиопромом для продления жизни солдата. Состав их до рядового бойца не доводился, в инструкции фигурировали лишь номера. «После атомного взрыва — принять таблетку „номер три“». Максимов помнил, как ржали курсанты, впервые услышав инструкцию. В то, что таблетка выводит радионуклиды, никто не поверил, со здоровой циничностью, свойственной молодости, все решили, что после ядерного взрыва помогает только цианистый калий.

— Нашла, — подала голос Карина.

— Достань шприц-тюбик и дай его мне.

Боль разлилась уже по всей спине, резкими ударами била в голову.

Максимов зубами сорвал защитный колпачок, обнажив иглу, прицелился и воткнул ее в центр бицепса.

Закрыл глаза, чувствуя, как по всему телу пошла приятная расслабленность.

Юко зашла ему за спину. Чиркнула зажигалкой. Холодные пальцы пробежали по его шее, едва касаясь, попрыгали по жгучим краям раны.

— Рана с ладонь. Но не глубокая. Содрал кожу.

— Чтоб она ему поперек задницы встала, — прошептал Максимов.

Вспомнил, что псу это уже не грозит. С расколотым черепом он лежит под рухнувшей стеной, если его не успели сожрать товарищи.

— Потерпи, я промою водкой. Наложу повязку, — сказала Юко, наклонившись над ним.

— Девчонки, не вздумайте отхлебнуть. Водка местная. Ослепнуть можно, — предупредил Максимов.

— Будет больно. — Юко продолжала ощупывать края раны.

— Нет. После промедола в меня можно гвозди заколачивать.

Действительно, боль притупилась, и сразу стало легче дышать.

Карина уселась напротив. Снизу вверх смотрела в лицо Максимову.

— Спрашивай, галчонок.

— Макс, а что это было. Ну — это… У меня крышу сорвало в момент.

— Не знаю, — помедлив, ответил Максимов. — Но догадываюсь.

Юко омыла рану и сноровисто наложила повязку. Боли он не почувствовал.

Вместо нее опять стала нарастать тревога.

Взглянул на звезды. Небо было чистым, светлым от сияния луны. А казалось, надвигается гроза — таким плотным и вязким вдруг сделался воздух.

Низкая, тягучая вибрация прошла волной, заставив всколыхнуться сердце. Пропала. И вернулась вновь. Упругая и злая, прошивающая насквозь.

— А-а-а-а! — на одной высокой ноте затянула Карина, зажав уши. Глаза ее округлились, вмиг сделавшись безумными.

Холодные пальцы Юко, лежавшие на здоровом плече Максимова, вдруг сделались стальными, крючьями впились в кожу.

Максимов с холодной ясностью осознал — еще секунда, и все они тут превратятся в обезумевших от паники животных.

Он стряхнул с себя ее руку, вскочил. В глазах запрыгали яркие искорки, голова готова была взорваться от боли. Он на ощупь нашел пенал, сорвал крышку. В крохотном флакончике, под номером два, как помнил, должны были находиться таблетки.

«Если угадал, то помогут. Хуже не станет, это точно», — думал он, вытрясая на ладонь мелкие белые шарики.

Один сунул под язык. Второй положил в распахнутый рот Карины. Юко, выгнувшись в дугу, билась на полу. Из горла вылетали хриплые звериные звуки. Максимов вдавил ее упругое, словно резиновое тело в землю, зафиксировал голову, разлепил губы и втиснул между зубами таблетку.

Таблетка «против страха» растаяла во рту, оставив под языком горький глицериновый вкус. Максимов почувствовал, что внутри растет, пузырится волна веселья. Лопнуло кольцо страха, и мир распахнулся навстречу звездам и луне. Все вокруг вдруг наполнилось жизнью, яркой и интересной. И вовсе не страшной.

Глава тридцать восьмая. Чужая стая

Странник

Леона он похоронил на рассвете.

Забросал тело камнями. Получился маленький холмик. «Раскопают, зверюги», — подумал Максимов. Навалился плечом на остаток стены у пролома, в котором и погиб Леон. Глинобитная стенка пластом рухнула на землю, подняв облако пыли. Оно, подхваченное ветром, укатилось вниз по улочке кишлака. Остался торчать только косой скол, похожий на обелиск.

Максимов раскопал в песке уголек. На шершавой, щетинившейся соломой кладке нарисовал факел. Ниже вывел латинскими буквами «Леон». Могила получилась достойной легионера: груда камней, горы, песок, белое от зноя небо.

Юко и Карина наблюдали за его действиями, сидя у остова машины. Там еще сохранилась тень и утренняя прохлада.

Максимов подошел, по очереди всмотрелся в их лица. Девушки успели умыться, но пыль уже снова запудрила щеки, белым инеем лежала на ресницах и бровях.

— Ну, что куксимся? Оружие есть, еда есть, канистру, слава богу, сберегли. Ноги целы — дойдем. Юко подняла голову.

— Максим, я могу узнать, зачем вы пришли в это место?

— Леон знал. А я так, за компанию.

— Все это очень странно, — пробормотала Юко.

— Согласен.

Максимов вспомнил, как она лихо орудовала ножом. Теперь от разъяренной тигрицы не осталось и следа, перед ним сидела прежняя Юко, робкая и застенчивая.

— Пошли, красавицы. До жары надо убраться подальше. Что-то не нравится мне здесь.

— А волки не пойдут по следу? — спросила Карина.

— Нет, не думаю. Хотя и сдается мне, что они обретаются где-то поблизости.

Появление стаи и облучение кишлака лучом, вибрирующим на сверхнизких частотах, он уже связал воедино. Стая как биологическое оружие и луч как техническое могли быть связаны только с одним местом в округе. С Мертвым городом.

Юко встала, опершись на автомат.

Из-за пазухи майки выудила медальон. Сняла и протянула Максимову.

— Возьми. Пусть пока будет у тебя. Миядзаки-сан сказал, что он принадлежал великому воину. А я — всего лишь женщина.

На ладонь Максимова легло золотое кольцо из переплетенных в свастику змей.

Он не успел ничего — ни подумать, ни сказать.

Со стороны восходящего солнца послышался рев двигателей. Докатившись до входа в ущелье, смолк.

Глухой голос, усиленный динамиком, распорол тишину. Человек говорил нараспев, словно взывал к молитве.

— Что он там лопочет? — спросил Максимов. Юко прислушалась, стала бегло вторить голосу, переводя:

— Очистите свои сердца, освободите их от земной суеты. Время веселья и праздности миновало. Судный час приближается, и мы должны просить о прощении. Я молю тебя. Всевышний, простить мне все мои грехи, позволить доказать веру в тебя и прославить тебя любым возможным способом.

— Круто, — оценил Максимов.

— Он говорит по-арабски, — пояснила Юко. — Очень чисто.

Тот же голос произнес по-русски:

— Эй вы, шайтаны безродные! Кто еще жив, выползайте из нор. Предупреждаю, один выстрел в нашу сторону — вырежу всех до одного. Сдавшимся в плен обещаю сохранить жизнь.

Следом, как самый веский аргумент в переговорах, ударил крупнокалиберный пулемет. Рой стальных пчел с воем прошел над кишлаком.

Как по сигналу, на макушке холма слева появились ростовые мишени. Прыгая, покатились вниз.

«Два отделения», — прикинул на глазок Максимов.

— Девчонки, живо в укрытие! — Он указал на низкую землянку с полузаваленным входом. — Лежать без звука, что бы ни случилось, — послал он им вслед.

Прячась в развалинах, пробрался к краю кишлака. На единственной дороге, входящей в ущелье, стояли три БТРа. Десант уже спрыгнул с брони и залег по обе стороны дороги. На головной машине, прямо на башне, сложив ноги по-турецки, восседал человек в светлом камуфляже.

Максимов поднес бинокль к глазам.

Из окуляра прямо на него глянуло ухмыляющееся загорелое лицо. Максимов подкрутил резкость, проверяя, не ошибся ли он. Очень знакомым показалось это лицо. Человек поднес скомканный шлемофон ко рту.

— А я тебя вижу! — раздался над ущельем его голос.

— Я тебя тоже, — прошептал Максимов.

Оглянулся. Фигурки людей, петляя по склону, уже докатились до середины. Скоро они пропадут, чтобы вынырнуть вновь уже на границе кишлака.

Максимов помедлил, набираясь куражу. Нащупал и сжал медальон на груди. Брактеат ощутимо жег пальцы.

Решившись, Максимов оттолкнул автомат. Встал во весь рост.

Приложил ладони рупором ко рту.

— Что-то капает с небес, говорит нам Слава-Бес, — прокричал он.

Человек встал на броне. На солнце блеснули линзы бинокля.

Выхлопная труба БТРа выстрелила черным дымом. Машина медленно покатила к кишлаку. Вслед за бесстрашно восседавшим на броне командиром вперед бросился его отряд.

«Славка-Бес, — усмехнулся Максимов. — Неисповедимы пути господни».

Глава тридцать девятая. Три билета в один конец

Странник

Урча и плюясь сизым дымом, БТР вкатил в кишлак. Максимов стоял посреди улочки. Автомат лежал у ног. Краем глаза следил, как умело, без суеты, скользят меж руин солдаты, беря его в кольцо. Понравилось и то, что вид у бойцов приличный, никакой партизанщины. Форма выстирана и подогнана по фигуре. Судя по лицам, не славяне.

Человек в светлом пустынном камуфляже натовского образца, как шейх на боевом слоне, восседал на башне. У него был светлый бобрик волос и загорелое до темно-красного цвета лицо. Черные очки поднял на лоб. Навел на Максимова бинокль.

Сколько его знал Максимов, Слава-Бес всегда был пижоном.

Познакомились в другой жизни, в Африке. Славку-Беса очередной раз собирались отправлять домой за мелкое военное хулиганство. Идеалом полководца Славка считал батьку Махно, что сказывалось на тактике и манере его действий. Аборигены в нем души не чаяли, такая театральная игра со смертью и наглость была им в кайф, а начальство тихо сатанело после каждой операции Славки.

Для профилактической беседы и вынесения последнего китайского предупреждения вызвали в штаб. Приютили его в казарме, где отдыхала после рейда группа спецназа. Славке досталась койка рядом с Максимовым. И трое суток подряд у всех сводило животы от смеха. Что именно говорил Славка, уже не вспомнить, а вспомнишь — не поймешь, чего тогда так ржали. В памяти осталась только Славкина присказка, с которой он выглядывал в окно, осматривая выжженное солнцем небо: «Что-то капает с небес, говорит нам Слава-Бес». Присказка еще долго гуляла по спецконтингенту военных советников после отъезда Славки на родину. После Эфиопии их пути разошлись. Доходили слухи, что Славка нашел свое счастье, став «диким гусем» где-то на Востоке.

За прошедшие годы внешне Славка мало изменился. Загрубел, сделался из ершистого жестким. Но натуры не переделать.

— Ба, какие люди! — прогорланил Славка. — Юнкер собственной персоной! Один? Без охраны?

Употребив прозвище-позывной Максимова, Славка дал понять, что Африку он не забыл.

— Без охраны.

— Точно?

— Слово даю.

Славка ощерился, показав стройный ряд зубов. Поднес ко рту шлемофон, от него шнур уходил в башню, по громкой связи отдал короткую команду на незнакомом Максимову языке.

В движениях бойцов, прочесывающих руины, сразу же пропала звериная пластика. Они расслабились и явно повеселели.

— Мои собачки, что ли, всех сожрали? — усмехаясь, поинтересовался Славка.

— Только одного. Там лежит. — Максимов кивнул на могилу Леона.

Славка спрыгнул на землю. Потянулся, охая, помял зад. Враскачку подошел к Максимову.

— Заколебала меня эта сидячая работа. Кто бы знал, как… — проворчал он. — Ну, здорово. Юнкер. — Он протянул руку. — Какими судьбами?

— В экспедицию приехал. Археолог я теперь.

Славка скользнул по нему цепким взглядом.

— Ну-ну. Только пиджака и очков тебе не хватает.

— У меня дед — профессор. Не забыл? Пристроил после увольнения.

Славка кивнул.

— Слышал, тебе в девяносто первом под зад сапогом дали?

— Фигурально выражаясь, да. В Вильнюсе одну штабную крысу в стенку впечатал. Мы на нервах сидим, готовимся всех стрелять и вешать, а он нас учить уставу вздумал. Ну, я и сорвался.

— Насмерть?

— Нет, помял просто.

— Вот именно этим ты и дискредитировал высокое звание советского офицера, — сделал вывод Славка. Посмотрел на лежащий у ног Максимова автомат.

— Не дело так с оружием обходиться. — Славка поднял автомат. — Прими пищаль, хлопчик. — Он бросил автомат в руки азиатской внешности бойцу. — Еще что есть? Или археологам только по одному стволу в руки выдают?

Максимов посмотрел за спину Славки. Бойцы разделились на группы и осматривали каждую развалюху вдоль улочки.

— Слава, пока твои абреки не швырнули гранату, я скажу. Со мной еще двое. Девчонки из экспедиции.

— Бабы — это хорошо, — усмехнулся Слава. Глаза все равно остались тревожными. — Бабы — люди глупые, они и выстрелить могут, да?

— Боюсь, да.

— Так веди, что ты встал как приклеенный!

Максимов посмотрел в глаза Славке.

— Под мою ответственность, — приложив руку к груди, пообещал Славка-Бес.

Максимов подошел к развалюхе так, чтобы в дверной проем не упала его тень.

— Карина, Юко! Выходите. Без фокусов. Это мой друг. В темноте зашуршал песок. Наружу высунулось перепачканное лицо Карины. Она прищурилась от яркого света.

— Правда? — спросила она, испуганно косясь на БТР.

— Правда, правда! — Максимов протянул ей руку.

— Ох, и где у тебя только друзей нет! Он вытащил ее через узкий лаз. Следом юркой ящеркой выползла Юко.

Максимов догадался, почему Славка засунул их в раскаленное нутро БТРа. Жара тут была несусветная, люки и бойницы плотно задраены, но это лучше, чем мешок на морду.

Как приличный хозяин. Славка разделил с гостями все неудобства.

Зачем, Максимов тоже понял. Не хотел терять время зря.

Сразу начал выспрашивать историю экспедиции, слушал внимательно, по ходу задавая уточняющие вопросы.

Славка сидел в кресле стрелка-наводчика, Максимов — на боковом сиденье, и спиной то и дело приходилось прижиматься к горячей бортовой броне.

Максимов решил не врать. Кое-что изменял, но по мелочи. Например, Леон оказался журналистом, которого Максимову настоятельно сосватали московские чиновники. Подлинное нутро и полная безбашенность Леона раскрылись лишь у вымершего лагеря.

Славка протянул ему карту.

БТР жутко качало и бросало на ухабах, Максимов нашел нужный квадрат на карте сразу, но пришлось изловчиться, чтобы обвести его пальцем.

Славка в ларингофон на шлеме отдал команду, косясь на карту на коленях Максимова.

Следовавший за ними рокот ослаб, свернул вбок. Стал удаляться.

— Послал людей сжечь все там к ядрене фене. Мне тут только поноса с золотухой не хватало, — пояснил Славка.

— Язвы сибирской, — поправил Максимов.

— Не каркай! — Славка опять придвинулся ближе. — Ну и вы пропылили в кишлак…

— Нет. Повел Леон. У него раньше какие-то свои заморочки там были, как я понял. — Максимов покрутил пальцем у виска. — Дорогу он знал, ручаюсь.

— Не узнаю тебя, Юнкер. — Славка покачал головой. — В старые добрые времена ты бы его по счету раз в Нижний мир отправил.

— Во-первых, я единственный, кто в лагерь ходил. Где гарантия, что вирус не подхватил? Только к ночи стало ясно — жить буду. Во-вторых. — Максимов кивнул на девушек, прижавшихся друг к другу на заднем сиденье. — Какой от них толк? А канистру и рюкзак кому-то нести надо.

— А какая из них твоя? Неужели обе? — прошептал Славка, масляно блестя глазами. — Молчи, догадался! Та, что с краю.

Он выждал, когда Максимов усмехнется, а потом сам весело заржал над своей шуткой.

— Короче, Бес. — оборвал его смех Максимов. — Решил до утра отдохнуть. И выспавшись, объяснить французу смысл жизни. Но среди ночи налетели шавки. Леона — в клочья. А меня — вот. — Он осторожно похлопал себя по плечу.

— Ну-ну. — Славка, задумавшись, скосил глаза на спину водителя. Тот, скорее всего, по-русски не понимал или был вышколен не хуже кремлевского водилы, еще ни разу не обернулся.

— А пищали откуда? — спросил он.

— Леон в кишлаке откопал.

— Тогда не понятно, кто из вас археолог, — усмехнулся Славка. — Ну да ладно. Отдыхай.

Он пробрался на командирское место. Толкнул люк. Выбрался на броню.

Его болтающиеся ноги, обутые в кроссовки, было единственным, что видел Максимов в течение следующих сорока минут…

Преодолев пологий затяжной подъем, БТР круто нырнул вниз. Пришлось хвататься за поручни.

Прокатив еще метров сто по ровной поверхности, БТР замер. Водитель сразу же заглушил движки. Оглянулся, сверкнув белозубой улыбкой на закопченном лице.

«Интересно, здесь одни аборигены служат?» — подумал Максимов.

— Приехали! — крикнул в люк Славка. — К машине!

Максимов с радостью распахнул боковой люк, вывалился наружу.

Осмотрелся.

Действительно, мертвый город. Выжженная, пожухлая трава. Какие-то двухэтажные постройки, разбросанные по площадке, прижавшейся к крутому склону горы. Жилые бараки, нечто, напоминающее ремонтные мастерские, спортгородок. Полное запустение. Никаких признаков человеческой активности, если не считать БТРов, остановившихся посредине площадки, и спрыгнувших с брони солдат. Это небольшое плато, не больше километра площадью, точно соответствовало тому, что Максимов рассматривал на снимке из космоса.

Правда, в натуре Максимов обнаружил много интересного, чего не разглядел на снимке. По периметру площадки шел высокий вал, явно искусственного происхождения. К нему вели прямые тропинки, протоптанные не одним десятком ног. Трава не везде выгорела одинаково. Кое-где она становилась белее, образуя линии, ведущие к полуразвалившимся постройкам и валу. Линии слишком четкие, чтобы не быть искусственного происхождения.

Максимов мысленно разбил пространство вокруг себя на сектора обстрела, так, если бы ему поручили организовать оборону заброшенного поселка. И сразу же обнаружил два дота. Увидеть их было невозможно, если не знать, что они обязательно должны были быть именно в этих местах. Ключевая точка обороны находилась на гребне холма. Оттуда прекрасно простреливалась вся округа. На высшей точке холма сохранилась какая-то постройка с высоким шпилем, очевидно, бывший пункт связи. Ниже, видимые, как темные ломаные линии, змеились окопы опорного пункта.

«Грамотно», — оценил увиденное Максимов. Карина, отдуваясь, встала рядом, взяла за руку.

— Где мы?

— В Мертвом городе, — ответил Максимов.

— Оптимистическое название.

— Да уж, Париж звучит приятнее.

— Не вредничай.

— И не думал, Так, к слову пришлось. Юко озиралась по сторонам, держась рукой за броню. Слабо улыбнулась Максимову.

— Укачало? — спросил он, перейдя на английский.

— Все в порядке, спасибо, — ответила Юко. Раздалась резкая команда. Строй солдат, бухая ногами, потрусил к спортплощадке.

Слава-Бес подошел в сопровождении низкорослого и гибкого молодого офицера. Никаких знаков различия ни у кого Максимов не заметил, но решил, что узбек числится вторым номером в местной табели о рангах.

Узбек и Юко уставились друг на друга. Похожи, действительно были, как брат с сестрой.

— А с дисциплиной у тебя — полный порядок. — Максимов решил потешить командирское самолюбие Славки.

— А куда денешься? Скука смертная, делать нечего. Вот и дрючу их, чтобы с ума не сойти.

Он махнул рукой, приглашая следовать за собой. Заместитель пристроился следом, конвоируя гостей.

— Гарнизон попался, конечно, поганый. Сам видишь. С ремонтом шефы обещали помочь, но от них пары гвоздей три года ждать надо. Бардак полный, наглядной агитации — никакой. Замполиту давно пора задницу порвать, да все руки не доходят. Развлечений — никаких. Так, тушканчиков постреляешь, и все веселье.

Славка косил глазом, проверяя, оценивает ли Максимов его юмор. Славка играл роль командира захудалой заставы, прогуливающегося по родным пенатам с другом и собратом по служебному несчастью.

— Бойцы попались, как дрова, блин. Одни чурки. Поговорить не с кем, — продолжил жаловаться на жизнь Славка. — Русскому не обучены. Ни хрена не понимают, пока пендаля не дашь. За день так докомандуюсь, что аж хромать начинаю.

— А на дембель когда? — вставил Максимов.

— Ты что! Какой дембель? Служить я буду до упора, как котелок, пока дырок не наделают! Славка суеверно перекрестился.

Они неотвратимо приближались к строю солдат, замерших в две шеренги на спортплощадке.

Нехорошее предчувствие кольнуло Максимова.

Славка приподнял угол ржавой сетки, вежливо пропуская дам вперед. Ощупал взглядом каждую, по очереди.

Следом на площадку вышли мужчины.

При виде женщин по шеренге прошла волна. Строй выровнялся, стоило перед ним встать Славке-Бесу.

Максимов воспользовался случаем поближе рассмотреть подчиненных Беса. Бойцы были одного возраста, лет по двадцать, сухие и жилистые. Аккуратные и ухоженные, в армейском смысле. Раньше нацменам служить светило в стройбатах, а Славка из них сделал рексов спецназа. Морды не бандитские, но ничего хорошего не обещали. В узких щелочках глаз светились злые огоньки. Такие порвут по первой команде не хуже волчьей стаи.

— Я тут царь и бог, Максим. А бог обязан быть непредсказуемо жесток и неожиданно справедлив. Знаешь, как я это зверье в узде держу?

— Догадываюсь.

Максимов посмотрел на набитые до белых костяшек кулаки Славки. Раньше он был мастером рукопашки, сейчас, судя по поджарому, накачанному телу, былых навыков не утратил.

— И тебя они должны бояться. Иначе какой ты мне Друг?

Славка опустил на глаза очки, на голову водрузил кепи, став сразу похожим на американского генерала.

Щелкнул пальцами и ткнул в первого попавшегося в строю. Уголком губ прошептал что-то заместителю.

Тот громко отдал команду на непонятном языке.

Боец, на которого пал выбор, сделал два шага вперед. Положил к ногам автомат. Стал снимать с себя разгрузочный жилет.

— Порядок у нас такой, Максим, — пояснил Бес. — Бой без правил. Победитель получает все. Проигравший — трое суток. — Он указал на останки полосы препятствий. — Там яма глыбокая, аж жуть. Мой личный зиндан. Проигравший летит туда. Через трое суток достаем печеную картошку. Если в яме больше двух собирается, выходит тот, кто победит. Проигравший досиживает за себя и за того парня. Вот такие порядки.

— Сам-то дерешься?

— Обязательно! Каждую субботу.

— И как у тебя в подразделении со смертностью? — поинтересовался Максимов.

— Ничего, не жалуюсь. В пределах, так сказать, естественной нормы. Зато дисциплина — железная.

— Надо думать, — кивнул Максимов.

Боец тем временем разделся по пояс. Сделал несколько наклонов и резких взмахов ногами.

Максимов оценивающе осмотрел тело противника. Тугие мышцы. Резкие движения. Прекрасная растяжка.

Прозвучала команда, и строй рассыпался в полукруг, все дружно упали на корточки.

— Кремлевский полк, ей-богу! — усмехнулся Максимов.

Карина испуганно взглянула на него. Лицо Юки стало непроницаемым, только тонко вздрагивали ноздри, короткими рывками всасывая воздух.

Максимов шагнул вперед. Попрыгал, сбрасывая напряжение. Драться желания не было. А боец настраивался всерьез, судя по лицу, сидеть в яме на жаре ему не хотелось.

Максимов посмотрел на Карину. И сразу решил, что убьет любого, если потребуется.

Боец затанцевал на пружинистых ногах, двинулся по кругу. Максимов улыбнулся, встряхнул кистями рук.

Атака началась неожиданно. Боец выбросил ногу и тут же ушел вниз, прочертив по пыли дугу ребром бутсы. Подсечка не получилась. Максимов давно не ловился на такие банальные приемы.

Боец вновь встал в стойку. Качнулся влево. И сразу же бросился в атаку по прямой. Максимов хлестко отбив удар рукой, ушел с линии атаки.

От резкого движения в лопатке выстрелила боль, из-под повязки побежали горячие струйки.

«Надо кончать, и быстрее», — решил он.

Боец тоже, наверное, решил не тратить силы на чужака. Противник показался ему вялым, измочаленным ночным боем, раной и тряской в дороге. А он был молодым и сильным, имеющим право на все, что имел чужак.

Под его яростной атакой, едва успевая парировать удары, Максимов стал пятиться назад. Разбросав руки Максимова парой резких хуков, боец рванулся на добивание. Разрывая дистанцию, Максимов широким шагом отступил, теряя равновесие. Под напором бойца не удержался и, слабо вскрикнув, упал лицом на землю, едва успев спружинить руками. Боец издал радостный рык, начал заваливаться на Максимова, занося кулак для последнего удара.

И нарвался животом на жуткий удар ногой. Бойца сложило пополам. Голова его приблизилась настолько, чтоМаксимов, развернувшись, легко дотянулся локтем до его челюсти. Удар вышиб кровавую слизь изо рта бойца.

Он свалился сбоку от Максимова. Не вставая, продолжив разворот, круговым ударом Максимов обрушил ребро ладони на его горло. Боец вздрогнул всем телом и обмяк.

По рядам зрителей, сидевших на корточках, прошел восхищенный шепоток.

Максимов легко вскочил на ноги.

Бес трижды хлопнул в ладоши.

— Вот теперь я тебя узнаю. Юнкер. Мастерство, так сказать, от водки не тускнеет.

Он что-то прошептал заместителю. Тот отдал команду. Двое бойцов подскочили к проигравшему, вцепились в брючный ремень, поволокли к полосе препятствий.

— Ему не в яму, а в лазарет надо, — подсказал Максимов. Боевой запал прошел, и смерти незнакомого человека не хотелось.

— Ничего. У меня там и гауптвахта, и лазарет, и морг. Три в одном, — Бес продемонстрировал, что где-то он телевизор все-таки смотрит.

Сорвал с лица очки.

— Становись! — При первых звуках его голоса строй замер. — Солдаты! Перед вами мой друг и гость. Вопросы?

Бойцы ели командира глазами. Вопросов не было. Бес медленно обвел взглядом строй.

— Командуй, Марат, — бросил он, круто развернувшись. — Прошу вас, — перешел он на светский тон. Бес взял под руку дам, повел к выходу.

Карина вырвалась, подскочила к Максимову.

— Макс, ты… — выдохнула она.

— Порядок, галчонок. — Он взъерошил ей волосы. — Бывало хуже, но редко.

Юко, оглянувшись через плечо, послала Максимову восхищенный взгляд.

Бес провел их по прямой к невысокому холмику, прятавшемуся в тени у подножья крутого склона.

Чем ближе подходили, тем яснее становилось, — камуфляж. Холмик метров в пять высотой, правильной формы, в виде опрокинутой чаши, оказался тентом из маскировочной сетки. Слева от него, невидимый издали, находился дот.

Наружу выскочил боец в полном снаряжении. Лихо отдал честь.

Бес козырнул в ответ, взмахом руки приказал бойцу исчезнуть.

— С дисциплиной у тебя, Слава…

— У меня и потенция нормальная, — отозвался Славка, оглядываясь — Слушай, а она по-русски как? — Он глазами указал на Юко, покорно идущую под руку с ним.

— Как твои бойцы.

— Тяжелый случай, — вздохнул Бес. Он откинул полог маскировочной сетки.

— Прошу к нашему шалашу.

Шалашом оказались бетонные ворота, закрывающие вход в глубину холма.

Глава сороковая. Бремя белого человека

Странник

Штольня, освещенная лампами дневного света, полого уходила вглубь. Ширины была такой, что в ней, могли одновременно проехать в обе стороны танки.

Они и стояли, четверка Т-80, в нише слева от ворот. В другой выстроились в шеренгу восемь БМП.

К вошедшим подкатил белый кар, переоборудованный в транспортное средство для особо важных персон, — полукруглый диван под балдахином позади кабинки водителя.

— Мой «папамобиль», — указал на чудо техники Бес. — А ты хотел? Приходится соответствовать. Тут, братишка, Восток. А на Востоке белый человек обязан жить по Киплингу. И гордо нести бремя белого человека. Иначе из него быстро сделают Маугли. Будешь, блин, бегать с голой жопой и воровать урюк на базаре.

— Я не понял, боец, мне долго тут стоять? — медным голосом обратился он к водителю.

Тот пулей вылетел из кабины. Обежал «папамобиль», протер белой тряпочкой белую кожу сиденья. Отщелкнул подножку, чтобы хозяину не пришлось задирать ногу, поднимаясь в кузов. Вытянулся во весь свой малый рост и взял под козырек. На лице застыла улыбка.

— Другое дело, — сразу же подобрел Бес, — Дамы, прошу. Карета подана.

Гости расселись на диванчике. Бес уселся лицом к ним на пуфик, в другое время служивший, очевидно, подставкой для вытянутых ног.

— Трогай! — распорядился Бес.

Кар плавно поплыл по штольне.

Строили ее еще при советской власти, на века. Бетона не жалели. Судя по толщине, рассчитывали на прямое попадание атомной бомбы.

— Во времена Союза здесь кайлом долбили уран, — начал экскурсию Бес. — Как видите, накопали изрядно. Да вы не волнуйтесь, барышни. Урановые шахты там, глубоко, на других ярусах. Мы туда не поедем. Это основной штрек. Считайте, рабочий поселок. Только под землей. Тот, что вы видели снаружи, сдох еще раньше, чем здесь зажглась первая лампочка. Как мне говорили, это был концлагерь. Сталинские зеки перемерли, пока в скалу углублялись. А то, что вы видите вокруг, строили их дети и внуки. И что характерно, тоже под конвоем.

Прошедшая мимо кара цепочка солдат дружно отдала честь.

Максимов прикинул в уме, сколько может здесь находиться народа. Получалось, не меньше роты, усиленной танковым взводом. Плюс связисты, саперы, повара и прочая обслуга.

«А по возрасту давно пора полком командовать, если не дивизией, — подумал он, отводя взгляд от лица Славки. — Но на фига Бесу полк или дивизия? Он же во сне видел себя атаманом на Гуляй-поле. Можно считать, сбылась мечта идиота»,

— В наши дни этот памятник зодчества получил новую жизнь, — продолжил вещать Славка. — Преумножая достижения советского периода и творчески переосмысливая свое прошлое, наш народ в лице своих лучших представителей устроил в этих стенах склад ненужных вещей. Вашему покорному слуге доверена высокая честь охранять эту кладовую барахла, побрякушек и золотых кирпичей.

— Что ты лепишь, Славка? — поморщился Максимов. — Какое золото?

— Обыкновенное. Желтое. Напомни, обязательно подарю на память парочку слитков.

Бес широко улыбнулся, приглашая всех посмеяться его шутке. А глаза пытливо прощупали каждого.

Карина успевала переводить все японке, она первой и подала голос.

— Ваш друг шутит? — по-английски спросила она Максимова.

— Да. Можно смеяться.

Юко дернула плечиком, но выдавила из себя улыбку. Бес никак не отреагировал на их разговор. Сыграл недоуменное ожидание. Но Максимов помнил, что в эфиопские времена Славка прекрасно болтал на английском и португальском. Не могло же с тех пор у человека полностью отбить память.

— А теперь мы направляемся в мои апартаменты, — объявил Бес. — Там дамы смогут привести себя в порядок. Соответствующее распоряжение я уже отдал.

Кар без команды свернул в боковой отвилок, уже и ниже основной штольни, но так же ярко освещенный.

— Интересно, а какие распоряжения вы бы отдали, если бы Макс проиграл? — поинтересовалась Карина. В ее руке откуда-то появился веер. Она обмахивалась им с видом дамы, совершающей прогулку по Булонскому лесу.

— В отношении дам — те же. Можете не сомневаться, — с поклоном ответил Бес.

— Бог мой! Офицер и джентльмен, — в тон ему ответила Карина, прикрывшись веером. Бес захохотал. Подался вперед.

— Максим, а я знаю, кто тебе нравится, — шепнул он, заговорщицки подмигнув бедовым глазом.

Свои апартаменты Бес обустроил, исходя из взглядов на уют столь известных личностей, как Али-Баба, Монтесума и Дориан Грей. Спальни навевали воспоминания о периоде расцвета Бухарского эмирата, гостиная сияла позолотой и парчой, интерьер кабинета мог удовлетворить запросы самого изысканного денди викторианской эпохи. Даже бильярд имелся. С инвентарной бляшкой на массивной ноге. Очевидно, перекочевал сюда из дворца партийного бонзы, списанный за ненадобностью после евроремонта.

Бес в одиночестве гонял шары.

— Заходи, Макс, — кивнул он отворившему дубовую дверь Максимову.

Голос у Славки потускнел. Да и весь он выдохся и поблек, несмотря на то, что успел переодеться в белый летний костюм.

Из предложенного гардероба Максимов выбрал холщовые брюки и белую хлопчатобумажную рубашку.

— Карина еще перышки чистит?

— Типа того.

Славка с треском вогнал шар в лузу.

— Сыграем?

— Нет. Плечо ноет. Бес бросил на стол кий.

Прошел к креслам у импровизированного камина. За мутным стеклом плясали языки газового пламени.

— Садись, братка, побазарим за жизнь, пока баб нет. — Бес указал на кресло по левую руку от себя.

На низком столике их уже поджидал хрустальный штоф с чайного цвета жидкостью.

«Виски, конечно же, — подумал Максимов. — По стилю подходит. Да и от Славки ирландским самогоном попахивает».

— По махонькой. Для разминки.

Бес наполнил на два пальца тяжелые стаканы.

— За нас, за вас и за спецназ, — произнес он, чокнувшись.

И сразу же, против правил этикета, выпил стакан до дна.

Максимов пригубил жгучий напиток. Осмотрел книжные шкафы. Библиотека приличная, тысячи три книг, не меньше. Тускло светилась позолота на старинных переплетах. Были и новые, вытянувшиеся в отдельный ряд на уровне поднятой руки.

— Что, книжкам завидуешь? — усмехнулся Бес. — Случайно разжился. Указ вышел, освободить место в республиканской библиотеке для нетленных произведений, сам знаешь, кого, и прочих персидских классиков. Заодно выбросить на помойку всю русскоязычную литературу. А я случайно в столице оказался. Перехватил два самосвала с книгами. Когда взял первую попавшуюся в руки, водилу чуть не убил, блин, на месте. Но вовремя подумал: а причем он? Ладно, проехали…

Бес плеснул новую порцию в стаканы.

Чокнулся. И тут же выцедил все до дна.

Вытер губы.

— Ты, Максим, после Эфиопии куда попал?

— Разведотдел Прибалтийского округа.

— Повезло, — хмыкнул Бес. — А я домой — на Украину. Во Львов. Ридные хохлы аккурат зосим скозились насчет незалежности. У меня деда Бандера повесил, между прочим. Мне что, тоже прикажешь жовто-блакитными стягами махать?! Но я терпел. Тупо, как советскому офицеру положено, терпел. Пока не похерили Союз. И стали нас тягать по одному на беседу в штаб. На предмет принятия новой присяги. Сидит, блин, замполитская харя, на ридной мове три дня блатыкать как выучился, и спрашивает меня: «А зараз кажите мэни, капитан Бисов, як вы поступите в случае конфликта незалежной Украины с москальской Россией? Як вы видите усем случае свой воинский долг?» — Славка Бесов поморщился. — Ну, я и сказал, что в заднице у негра я видал его, его маму и все мои долги всем, странам СНГ вместе взятым. Скажи, я прав? В кого мне стрелять? В тебя, Кульбу, Деда, Вильгельма, Страуса, Сашку-Лютого, Громилу-Первого, Громилу-Второго? В своих ребят — не умею!

Максимов поразился, что Бес без запинки перечислил по памяти всю их группу.

— Ты прав, Бес. Конечно, прав. С небольшой поправкой. Нет больше ребят. Ни Деда, ни Вильгельма… Никого. Один я из Эфиопии выбрался. Они там остались.

Славку будто ударили по лицу. Губы дрогнули, сложившись в ниточку.

— И Кульба?

— Витька — первым. — Максимов поболтал виски в стакане. — Америкосы на хвост сели. Он прикрывать остался.

Бес плеснул себе виски.

Посмотрели друг другу в глаза. Выпили, не чокаясь.

Бес закрыл глаза. Пальцами стиснул переносицу.

— Ладно, проехали… — пробормотал он. — А повоевали мы тогда классно. Приятно вспомнить. Зато сейчас — весь в белом.

Он не сказал «в дерьме и в белом», но по тону было ясно, именно это и подразумевал.

Из шкатулки достал сигару. Откусил кончик, сплюнув комок табака на ковер. Толкнул шкатулку ближе к Максимову. Сам, не дожидаясь, прикурил.

— Во-о-т, — вместе с дымом выдохнул он. — А дальше понеслась душа в рай. Пострелял в Приднестровье. Сам до сих пор не пойму, на фига. Партийные нацмены власть делили, а я лоб за бесплатно подставлял. Решил, что пора переходить на рыночные отношения. Но в драках на межи мне махаться быстро надоело. Платят мало, а кто против кого, хрен разберешь. И уехал я во Францию. Про Иностранный легион слыхал? Фуфло, доложу я тебе, еще то. Одной разведротой нашей ДШБ можно запинать весь их Легион до смерти. Я тебе авторитетно заявляю. — Бес пососал сигару. Выпустил облачко дыма. — Прикинь, я дядька взрослый, вся задница в морщинах, а их нормативы прошел и не запыхался. С рукопашкой там проблемы. Я пару спаррингов провел, так со мной офицеры здороваться стали. Потом даже капралом предлагали стать. Ага, из капитанов ВДВ! Хорошо, что не ефрейтором.

Максимов спрятал улыбку.

— Потом стало прибывать пополнение. Сплошь братья-славяне. — Славка развернулся, чтобы быть лицом к Максимову. — Мама родная! Мы, кончено, тоже были не подарками. Но эти! Макс, они все до одного контуженные на всю голову, я тебе говорю. Для нас с тобой война — профессия. А для них — жизнь. Разницу чувствуешь? Нас отцы-командиры хоть дрючили, как кошек мартовских. К элементарному порядку приучили. Мы-то еще настоящую армию застали. А этих щеглов прямо из военкомата в бой швырнули. У них, блин, в брюхе мамины пирожки не переварились, а им автомат в зубы — и вперед, стреляй, во что видишь. Кто выжил и не сломался, тот себе другой жизни не представляет.

— Как я понял, из Легиона ты дембельнулся раньше срока? — догадался Максимов.

— Естественно! Делать мне не фиг в караул ходить на старости лет! Погулял, пока деньги были. Устроился в охрану к одному арабу. Он наркоту на оружие менял. Хороший мужик, грех жаловаться. Повозил за собой по всему миру. Даже в Бирме были. Всюду, Максим, честный чейндж идет: наркота-оружие-наркота-оружие. Я даже не пойму теперь, есть ли в мире еще хоть один человек, кто не наркоман с автоматом под кроватью. А в Пакистане меня хозяин продал. Гульбарили у его родни. Утром проснулся, а меня обрадовали: продали тебя, Бес, в качестве нагрузки к партии «калашей». Вместе с этой партией покочевал я до Афгана. Там поохранял какого-то дальнего родственника моего прежнего хозяина. Они же, в кого ни плюнь, родня, блин. Прорывался к Хусейну, типа, за веру повоевать. Но номер не прошел. За веру мы резали соседний клан. Потом на отдых перебросили в Заир. Там тоже Пророку молятся. И родня у этой семейки имеется. Мотало меня долго. Наконец, удалось через Пяндж перебраться. Рекомендации уже были такие, что хоть записывайся в военные советники к Аллаху. И вот я здесь. Весь в белом!

— Нормально. Книжку можно писать.

— Если все написать, хреновая книжка выйдет. Хуже, чем «Это я, Эдичка». — Бес сплюнул табачинку. — Меня только негры в задницу не имели, а так — все было.

Максимов промолчал.

— Ну, давай еще по капле. И к столу. А потом — в баньку.

Бес накапал в стаканы тонкий слой виски. Выпил.

Встал, не покачнувшись. Подошел к камину. Взял с полки колокольчик.

— Дивись, Юнкер, как белые люди живут!

Он затряс колокольчиком.

Дверь распахнулась. На пороге замер таджик в белой куртке.

— Кушать подано, Вячеслав Богданович, — доложил он.

— Во, видал? — промычал Славка-Бес, затолкав сигару в угол губ.

Глава сорок первая. Кипящий котел

Странник

За столом Бес, вопреки опасениям Максимова, держался великолепно. Он решил из Льва пустыни превратиться в плюшевого светского льва. И у него это получилось.

Бес ошарашил дам, перейдя на хороший английский ради Юко. В качестве реверанса в сторону Карины он время от времени, грассируя, вставлял пару фраз по-французски. Добил всех окончательно, когда прочел на арабском, а потом перевел на русский стихи великого слепого из Маарри — Абу-ль-Алы.[104]

— О жизнь-потаскуха, тебя я кляну —
Простишь ли мне брань иль поставишь в вину?
Поманишь, обманешь, заставишь сражаться,
Надеясь, что в битве я шею сверну.
А впрочем, надевши доспехи проклятий,
Давненько ведем мы с тобою войну.
У всех водопоев нас ложь караулит,
И воду мутит, и толкает ко дну.
Годам к сорока мы глупеть начинаем,
Наш разум, слабея, отходит ко дну.
А жен отнимает то смерть, то измена —
Как речку, жену не удержишь в плену.
Бес сорвал аплодисменты, которые принял с достоинством.

По его сигналу слуга сменил блюда на столе. Угощал Бес по-царски. В его закромах нашлось все, что только может пожелать самый пресыщенный гурман. Возможно, усиленное питание входило в контракт. Скорее всего, подумал Максимов, зная Беса, в подземных холодильниках регулярно случались «аварии», в результате которых приходилось уничтожать по акту пропавшие продукты.

Но гости ели мало. После всех испытаний аппетит отбило так, что его не в силах был разбудить вид дорогих яств.

— Ребята, ну его к черту. Вы же ничего не жрете. И правильно делаете, кстати. Лучше мучиться животом от голода, чем от обжорства. — Слава скомкал салфетку. — В сад пройти не предлагаю. Потому что его не имею. Пошли в баньку!

Юко посмотрела на Карину. Та пожала плечами. Обе дамы к столу вышли в элегантных платьях, к их удивлению обнаруженных в гардеробе, сбросив, как змеи кожу, прокопченную и просоленную полевую форму.

— Вообще-то мы уже душ приняли, — ответила за двоих Карина.

— А я не мыться предлагаю. Вы такого не видели, клянусь! — Бес за поддержкой обратился к Максимову. — Макс, скажи слово. Тебя они послушают.

— Если все будет в рамках приличий, то почему бы и нет?

Максимов еще в кабинете договорился с Бесом: к Карине клинья не подбивать, с Юко сближаться настолько, насколько она сама позволит.

Правда, прежний Бес относился к той категорий мужиков, которым легче отдаться, чем объяснять причину отказа. Нынешний он, конечно, заматерел, стал выдержаннее, но настойчивости и охотничьего азарта не растерял.

Короткий коридор упирался в резную дубовую дверь. Бес, шедший первым, остановился. С торжественным видом положил руку на золоченую ручку в виде лапы льва.

— А теперь — маленькое чудо, — заговорщицки подмигнув, обратился он к дамам.

Толкнул дверь. Сначала в лица ударил странно пахнущий влажный воздух. Потом послышался тихий плеск воды.

Развернуться и уступить дамам дорогу места не хватало, и Бес был вынужден первым шагнуть через порог.

Следом вошла Юко. Обмерла. За ней остолбенела Карина.

Вошел Максимов и тоже замер, пораженный. Банька оказалась вовсе не жарко натопленной комнаткой для непотребств.

Они попали в грот. Белые наплывы на стенах, конусом уходящих вверх, подсвечивали цветные светильники. Ровный мраморный пол малахитового цвета подчеркивал голубизну воды в круглом бассейне. Вода бурлила, взрываясь миллионами пузырьков. В гроте было тепло, хотя, казалось, от стен и воды должно веять холодом.

— Радоновый источник. — Бес прошел дальше, приглашая всех следовать за собой.

С площадки перед бассейном стало видно, что к круглой чаше примыкает еще одна, широкой дугой уходя за выступ скалы. Два бассейна со стоячей и бурящей водой разделяла низкая каменная гряда.

— Свет! — крикнул вверх Бес.

Вспыхнуло яркое солнце. Галогенный свет залил грот.

— Майами-бич, — со смешком объявил Бес, указав на тропинку, ведущую вдоль большого бассейна к площадке. На ней чья-то прихотливая фантазия воссоздала кусочек пляжа. Шезлонги в полосочку под оранжевым тентом. Тележка с надписью «Кока-кола» на борту. Даже надувной матрас и мячик бросили на песок.

Карина не могла оторвать глаз от бурлящей воды.

— Кипящий котел, да, Макс? — прошептала она.

В гроте разливалась прелюдия к «Волшебной флейте».

Славка продолжал производить впечатление на гостей. По его команде к бассейну подали фрукты и вино. Для желающих чего-нибудь покрепче Бес открыл мини-бар — им оказалась тележка «Кока-колы».

Максимов уже догадался, что Славка пользуется великолепием подземного дворца на правах дворецкого, пока — хозяин в отлучке. Хозяин, очевидно, был человеком не бедным и влиятельным, если позволил себе содержать в качестве охраны две сотни солдат. Но и бункер того стоил.

Карина вынырнула из бурлящей воды. Встряхнула головой, разметав вокруг искристые брызги.

Свет переключили на интимный режим, по стенам вниз стекал серебристый лунный свет. В углах лежали глубокие синие тени. От пляжной площадки слышался плеск и бодрое ржание Славки-Беса.

— Ночь над Днепром. И купание красного коня, — пробормотал Максимов, ложась спиной на воду. Колючие пузырьки приятно щекотали кожу. Немного саднило рану, но не так, чтобы отказать себе в удовольствии полежать в насыщенной радоном горячей ванне.

— Ты что-то сказал? — Карина подплыла ближе.

— Да. Думаю, нам пора. Спать хочу — умираю.

— А Юко?

— Юко взрослая девочка. А Славка — не Джек-Потрошитель.

— Как знаешь. Если честно, мне тоже надоело. Слишком много впечатлений.

— Не то слово.

— Одно радует. В самом настоящем Кипящем котле поплавала! Кому рассказать, не поверят.

Максимов, взмахнув руками, ушел под воду. Вынырнул уже у каменного бортика.

Рывком выбросил себя на камни. Сел.

— Славка! Бес!! — Максимов постарался перекричать музыку.

— А? — донеслось из-за утеса.

— Мы уходим.

Раздался яростный плеск, Бес кролем выплыл из-за поворота. Затормозил только у каменной гряды, разделяющей бассейны.

— Кто — мы? — отплевываясь, спросил он.

— Я и Карина.

Карина в этот момент вышла из воды. Предложенные купальники дамы отвергли, согласившись лишь взять из раздевалки махровые халаты.

От глаз Беса можно было прикуривать.

— Спать пора, — объяснил Максимов.

— Ага, давно пора, — согласился Бес, думая о чем-то своем. — Слышь, Максим! Ты из апартаментов не выходи. Кругом охрана. Они не впускают никого без моего разрешения, но и выйти не дадут.

— Учту.

Максимов встал. Набросил на плечи Карины халат.

— Ох, аж голова кружится, — прошептала Карина, поглаживая висок. — У тебя тоже?

— Не у меня одного.

— Я схожу пошушукаюсь с Юко. Вдруг она не согласна?

— Да? Посмотри туда.

Максимов кивком указал на бассейн, в котором кружили рядом друг с другом две головы. Юко повернула к ним лицо. Помахала рукой.

— А-а, ну тогда ладно, — протянула Карина.

Глава сорок вторая. «Ночью мысли муторней…»

Странник

Кровать казалась безбрежной и поэтому — неуютной. Шелковые простыни казались чересчур гладкими, влажными на ощупь. В спальне работал кондиционер, нагоняя теплый воздух, но Максимова все равно знобило. От тела Карины, напротив, исходил ровный жар. Максимов надеялся, что сейчас, как это обычно бывало, тихо вскрикнув, Карина ненадолго забудется глубоким сном. Она подняла голову.

— Макс, ты не спишь?

— Засыпаю, галчонок, — ответил Максимов, чтобы не тревожить ее.

— Счастливый. А меня колотит всю. Никак не расслаблюсь.

Она уперлась подбородком ему в грудь. Помолчала.

— Макс, нас убьют?

Вопросительной интонации почти не было. Так говорят, когда осталось лишь кроха надежды.

— Нет.

Оказалось, они думали об одном и том же. Чуть раньше ее Максимов пришел к неутешительному выводу — убьют.

Славка-Бес, безусловно, играл. Играл в очень опасную игру

Не тот он был человек, чтобы, разоткровенничаться, поддавшись ностальгии. А уж «светить» перед случайно встреченным знакомым вверенный его охране секретный объект — о таком даже помыслить невозможно. Тем не менее показал и рассказал достаточно, чтобы при любой власти схлопотать пулю за разглашение гостайны.

Да и мог ли он считать Максимова случайно встреченным, если фактически взял его в плен в том самом месте, где пару месяцев назад моджахеды устроили налет на караван? Остовы сгоревших грузовиков стоят там до сих пор. Но наличие разбитой техники в районе своей ответственности Славка никак не объяснил. Все, что он делал с момента встречи, — это грубое прощупывание Максимова на предмет причастности к тому налету. Вернее, к тем, кто налет спланировал и осуществил.

Единственное место, где он был самим собой, — это кабинет в викторианском стиле. Там Славка чуть ли не открытым текстом дал понять, что терять ему нечего. Крайней точки в своей судьбе он уже достиг. Дальше — смерть. Только полный идиот не мог сообразить, что обратной дороги из Мертвого города нет. Неведомый Хозяин не выпустит никого. Поэтому и куражится Бес, как ему вздумается. Потому что, думай — не думай, а смерть гарантирована. Не за провинность и чрезмерную растрату хозяйской жратвы и пойла, а за одно то, что имеет рот. Который лучше всего заткнуть пулей. А когда Хозяину приспичит косой выкосить всех секретоносителей — Аллах его знает:

Значит, пей и гуляй, пока не пришел отмеренный Им срок.

Гостей Славка просто вынужден убить. Поиграет, как кошка с мышкой, дожидаясь приказа Хозяина, а потом — прикончит. Возможно, из гостей переведет на положение рабов. Но это лишь вариация на тему, сути не меняющая.

Карина потеребила медальон на груди у Максимова.

— И зачем она тебе его подарила? Только сглазила!

Максимов накрыл ее пальцы ладонью.

— Ни карканью ворон, ни снам не верь.
Придет беда, — пред ней откроешь дверь.
Коль суждено тебе нести потери,
И без примет не избежать потерь.
Советчик наилучший — трезвый ум…[105] —
прочел по памяти Максимов.

— И кто это такой умный? — спросила Карина.

— Все тот же Абу-ль-Ала.

— Ох, какие мы пафосные, ой, какие мы гордые! Ну, ни в чем своему другу уступить не хотим, да?

— На том стояли и стоим, — в тон ей ответил Максимов, радуясь, что удалось отвлечь.

— Макс, слышишь? — встрепенулась Карина.

Он не слышал ничего подозрительного. Все так же мерно гудел кондиционер.

Наконец, скорее уловил движение, чем услышал. Шаги в коридоре послышались позже, когда он уже стоял у двери.

Шли, не таясь, трое. Дверь распахнулась от удара ноги.

— Где эта … узкоглазая?! — проревел Бес, шагнув через порог.

Максимов вынырнул сбоку, вывернул из его руки пистолет, не оглядываясь, лягнул дверь, захлопнув ее перед носом у автоматчика.

Ствол уперся в затылок Бесу.

— Славка, не дури. Скажи абрекам, чтоб отвалили от двери.

Бес скрипнул зубами.

— Славка!

— Хрен с тобой. Все равно дальше порога не выпустят, — прошипел Бес. Гортанно выкрикнул короткое слово.

За дверью сразу же затихли.

Максимов оттеснил Беса ближе к кровати. Заставил опуститься на колени.

— Руки держи за головой. — Максимов отступил назад.

— Что ты взбесился? Юко не дала?

Бес затрясся от злого смеха.

— Дала! Ага, поимела так поимела! — Он попытался оглянуться. — Я знал, что пришлют аса. Но и подумать не мог, что это будешь ты. А теперь понимаю, классно вы все рассчитали. Бес — он парень душевный. Старого кореша не кончит прямо в кишлаке. С почетом на объект доставит. Так было, а?

— Бес, ты бредишь, — ровным голосом возразил Максим.

— Я?! — оскалился Бес. — Да, у меня башню сорвало от скуки и жары! Мне подохнуть захотелось раньше времени, ага! И чтобы лично ты мне кишки выпустил.

— Бред!

— А где твоя япошка, Юнкер?

— Не понял?

— И я сначала не понял! Проснулся — нет ее. Пошарил вокруг — нету. Крикнул халдея. Молчит, падла. — Бес втянул воздух сквозь сжатые зубы. — Вышел из спальни, а он на полу лежит. Глазки уже остекленели. И охрану всю положила. Трех мужиков, как кукол. Что ж ты. Юнкер, бабу впереди себя пустил, а?

— Ясно. — Максимов опустил пистолет. — Карина, включи свет. Кнопка слева, над тумбочкой.

Под потолком вспыхнул желтый плафон. Спальню залил мягкий золотистый свет. Карина, закутавшись в простыню, сжалась в комок на дальнем краю кровати. В руке нервно дрожал сложенный веер. Смотрела, словно прицеливалась.

«Ух, какие мы грозные», — подумал Максимов.

Он обошел Беса, присел на край. Посмотрел в бешеные белые глаза Славки. Смертельного страха в них было больше, чем ярости.

Максимов бросил к его коленям пистолет.

— Если не веришь мне. Бес, убей сразу. Веришь — давай поговорим спокойно.

Бес опустил взгляд на пистолет. Потом пристально посмотрел в глаза Максимову.

Уронил руки на колени. Пистолет не тронул.

— Расскажи толком, что случилось?

— Япошка исчезла, — процедил Бес.

— Это я уже слышал.

— Думал, под землей шарит. Оказалось — хуже. Пост на высотке видел?

— Да.

— Ночью там отделение бойцов кукует. Связь с ними оборвалась десять минут назад.

— Разведку выслал?

— Так точно. — Бес криво усмехнулся. — Нарвались на кинжальный огонь. Один даже вниз долетел. Размазало по земле у самых ворот. Еще вопросы будут?

Максимов встал.

— У тебя камуфляж в гардеробе найдется?

— Этого добра у меня — во! — Бес чиркнул себя ладонью по горлу.

Встал, подняв с пола пистолет.

Максимов распахнул створки шкафа. Оглянулся.

Бес стоял посередине комнаты, поигрывая пистолетом. Встретившись с Максимовым взглядом, он усмехнулся. Бросил пистолет на кровать.

— Жду тебя в гостиной через две минуты.

Развернувшись, Бес быстро вышел из комнаты.

Глава сорок третья. Заговор обреченных

Странник

Рабочий кабинет Беса поражал полным контрастом с остальными помещениями апартаментов. Здесь торжествовал строгий и лаконичный стиль Генерального штаба. Красный палас с зеленой каймой на полу, панели полированного дерева на стенах. Портрет Жукова в орденах над рабочим местом и местного президента на противоположной стене. Длинный стол для совещаний, перпендикулярно уткнувшийся в стол Беса. Лампа с зеленым абажуром. Из украшений только массивная хрустальная пепельница и дембельский шедевр неизвестного умельца — точная уменьшенная копия Т-80 из надраенной до зеркального блеска латуни.

— По спецзаказу вывез? — мимоходом поинтересовался Максимов, осмотрев кабинет.

— Да иди ты! — огрызнулся Бес. — Нашел время… Максимов бросил взгляд на табло электронных часов. «Ого! Четыре часа утра».

— И я о том же. — Бес перехватил его взгляд. Расстелил на столе схему

— Полюбуйся. Наша крысиная нора в разрезе. Десять лет можно не выбираться на поверхность.

Он отошел в угол, стал открывать сейф.

Максимов выдвинул стул, сел. Пистолет за ремнем мешал, он вытащил его, положил на соседний стул.

Стал изучать схему, легко обнаруживая уже знакомые места. Заселили и обустроили только два верхних яруса заброшенной шахты. Ниже четвертого ярусы были обозначены значком радиоактивной опасности.

— Запомнил? — Бес уже вернулся, неся новый лист. Максимов закрыл глаза, проверяя себя. Память сохранила фотографический снимок схемы.

— Да. Давай, что там у тебя. Бес расстелил карту.

— Грамотно, — оценил Максимов, разобравшись с условными обозначениями.

Оборону Бес организовал по всем правила военного искусства. Не зря ел хозяйские харчи и плескался в бассейне.

— Только ничего из этой красоты не выйдет. Нас закупорили, как в бутылке. — Он обвел пальцем дугу на карте. — Бойцы, конечно, по тревоге уже залегли по внешнему кольцу. Я заранее приказал отрыть ходы сообщения. Накат над ними слабенький, крупнокалиберной пули не выдержит, но скрытность выдвижения к валу гарантирует. Но танки, блин, я выкатить не могу! Лупанут сверху из гранатомета — и писец.

— А на кой тебе танки? Пехом на высотку пойдем.

Бес тяжело вздохнул.

— Так, довожу обстановку для бестолковых и вновь прибывших. Про полковника Бердыева слышал?

— Доводилось.

Бывшему комполка дивизии спецназа полковнику Бердыеву удалось реализовать розовую мечту Славки-Беса: он стал реинкарнацией батьки Махно. По всему СНГ реанимировались мэры, губернаторы, дворяне, блаженные, попы-растриги, гимназисты-бомбометатели, анархисты и прочие исторические персонажи, но никто не сподобился воплотиться в нового предводителя народной повстанческой армии. Бердыев смог. Правда, под Гуляй-поле приспособил гористую местность Таджикистана. В лучших традициях революционных времен заслуженный полковник расплевался с камарильей, делившей власть в Душанбе, поднял свой полк и ушел в горы. Сразу же стал народным любимцем и встал костью в горле у власти.

Полковник Бердыев, как всякий пассионарий, имел собственные взгляды по ключевым вопросам мирозданья, начиная с политического устройства независимой республики до цен на газ включительно. Мешал он всем, но сил задавить армию Бердыева ни у кого не хватало. Русские из 201-й дивизии предпочитали держать вооруженный нейтралитет. Полковник окопался в районе алюминиевого комбината и оттуда грозил всем то перейти Пяндж и танками выкосить посевы мака, решив тем самым вопрос с наркоторговлей, то за полчаса взять штурмом Душанбе.

— Вчера пришла информация, Бердыев поднял своих людей и двинулся на север. — Бес зачеркал ногтем по карте. — Идет двумя колонами. К утру мы будем у него в клещах.

— Какие силы? — спросил Максимов.

— Мотопехотный полк, две танковые роты. Батарея «Градов». Ну и по мелочи… Нам, короче, хватит.

— А меня ты принял за диверсионно-разведывательную группу?

— А за кого еще, блин! — вскипел Бес.

Ткнул пальцем в потолок. Там, над бетонными балками и скальными породами, на вершине холма окопалась неизвестная группа.

— И как мне сейчас технику разворачивать прикажешь? У меня каждый метр давно пристрелян. Но эти шакалы сверху перещелкают танки и БМП из гранатометов. А без артиллерии нам и часа не продержаться. Бердыев подойдет, развернется на высотках и первым же залпом мои окопы с землей сровняет.

— Ну, с высотки мы их снимем, куда денемся. Я сам пойду. Только людей дай толковых.

— Бестолковые у меня давно вымерли, — усмехнулся Бес. Максимов водил пальцем по макушке холма, ощупывая линии опорного пункта. Кольцом вокруг, если верить значкам на карте, лежало минное поле.

— Бес, извини за дурацкий вопрос, ты с Юко долго кувыркался?

Бес удивленно уставился на Максимова. Потом покрутил пальцем у виска.

— Нет, Бес, я серьезно. Когда ты вырубился?

— Да откуда я знаю! Я же на секундомер не смотрел. — Он ощерился. — Скромница твоя, как машинка «Зингер» с электромотором… Ага! Цунами из скипидара. Я думал, она меня порвет.

— Короче, ты отключился, как при нокауте.

— Типа того, — согласился Бес. Максимов задумался. Машинально достал сигарету, прикурил.

— Не стыкуется, — пробормотал он. Бес ждал.

— Не стыкуется, — повторил Максимов. — Берем худший вариант — Юко казачок засланный. Подозрения у меня на сей счет имеются. Ты бы видел, как она потрошила твоих псов! Только брызги летели.

— Талантливый человек талантлив во всем, — не удержался и вставил Бес. — Извини, продолжай.

— Начинаем фантазировать. — Максимов стал по очереди загибать пальцы. — Допустим, она смогла снять четырех человек в апартаментах. Допустим, что мало вероятно, смогла сориентироваться в лабиринте ходов, выйти в основной штрек, проскочить мимо поста на воротах. Допустим, что уже за гранью реального, влезла на отвесную скалу, прошла минное поле и вырезала весь пост. И провела на него разведгруппу. И это уже совершенный бред! — Максимов подался вперед. — Не было у нее радиосвязи целые сутки. А тут согласованность действий, как в кино.

— Точно не было? — прищурился Бес.

— Клянусь! Только боевые тамтамы и сигнальные дымы.

— Шутку понял, — не улыбнувшись, кивнул Бес. — Что еще?

Максимов сбросил пепел в пепельницу.

— У нас с тобой откровенный разговор, так? Шансов уйти у обоих — ноль. В секреты играть смысла нет. — Максимов выдержал паузу — Какой дрянью ты окрестности облучаешь?

— А-а, зацепило-таки! — криво усмехнулся Бес, — Почему тогда живой?

— Таблетку «номер два» из аптечки принял.

— Наркоту эту? — Бес покачал головой. — Сообразительный, блин. А я, когда первый раз под луч попал, чуть кровью не проблевался. И повеситься хотел. Или башку о камни раскроить. Что-то типа того.

— Инфразвук? Излучатель спарен с локатором?

— Нет, там еще хитрее. Радар отслеживает на выбор или человека, или животину. Сам видел: суют в пенал клок шерсти, и радар сразу же находит пса. Потом увеличивают мощность луча. В результате, собака дохнет, а человек рядом с ней — нет.

— И эта фигня у тебя на высотке стоит?

— Думаю, уже раскурочили. С ней у меня Бердыев в штаны всем полком наложил бы. И без танков.

— Да бог с ним, Бердыевым! — остановил распаляющегося Беса Максимов. — Излучатель на высотке, а пульт управления где?

— Понял, не дурак!

Бес метнулся к телефону.

— Не отвечает. — Он ткнул другую клавишу. — Бесов говорит! Дневальный, рысью в сто седьмую. Что?! Почему не доложил, урод?

Бес швырнул трубку на рычаги.

— Вот это полный…

— Разгромили пульт? — спросил Максимов.

— Да. И оператора заодно кончили. Очкарика малахольного…

Бес присел на угол стола.

— Слава, ты не знаешь, как фирма называется, которая оборудование поставила? Ну, может быть, в инструкции поминалась? Или фирменный знак где-то прилепили? — Максимов надеялся, что Бес знает, времени бежать в пультовую и самому проверять догадку не было.

Бес вышел из глубокой задумчивости.

— Что тебя несет в такие дебри! То скажи, сколько раз японка кончила, то… — Славка щелканул пальцами. — Еврейское слово. Типа, «Гамбринус». Нет… Магна? Во! «Магнус»!

— Их спецы монтировали?

— Кажется, да. Хозяин оборудование в Европе закупил, это точно.

— А очкарик за пультом, он у них стажировку проходил?

Бес кивнул.

Максимов откинулся на спинку стула.

— Поздравляю, Бес. Заказали твою базу на международном уровне. «Магнус» вместе с оборудованием своего человечка посадил. Уверен, свой канал радиосвязи у него был. Это — раз. Юко — это два. Агент-одиночка экстра-класса. Три — еще один «казачок», что держит связь с людьми Бердыева. Только так я могу объяснить, почему группа спецназов не нарвалась на инфразвуковой луч, скрытно подошла к базе и влезла на высотку не раньше и не позже, чем Юко порезала весь пост. Следующим шагом будет взрыв на узле связи, помяни мое слово.

Бес мучительно колебался, потом, отчаявшись, махнул рукой.

— Черт, проиграю, так красиво. Вопрос простой, как угол дома. Ты можешь обеспечить мне эвакуацию по полной программе? Ну что ты вылупился?! Да, я хочу бросить все к чертовой матери и уйти. А потом исчезнуть. Навсегда. Уходим втроем: ты, я и Карина.

Максимов попытался определить меру доверия. Чаши весов замерли, ни одна не перетянула. И все же он выбрал «за».

— Людишки кое-какие есть. Дашь связь с Москвой?

Бес облегченно вздохнул. Пошел к сейфу.

— Спутниковый подойдет? — спросил он.

— Еще лучше. Кстати, если уж у нас такое доверие образовалось. Скажи, что в твоей базе такого особенного, что ее так круто заказали?

Бес открыл дверцу сейфа. Вытащил плоскую коробку. Вернулся к столу.

— Я же говорил уже, блин, отрытым текстом. Это форт Нокс, Алмазный фонд и Эрмитаж, вместе взятые. Мой Хозяин со всего света тащит, как сорока, все, что блестит.

— Получается, правдолюб Бердыев идет свергать твоего Хозяина? Что откроет талибам дорогу на север, вплоть до Поволжья. Представляю, какая кровавая баня начнется в этих краях через месяц!

— Разжевал, как замполит, — поморщился Бес. — А сам я не допер, да?

Он толкнул к Максимову спутниковый телефон. В дверь настойчиво постучали.

— Входи! — крикнул Бес, присаживаясь на угол стола.

Вошел заместитель. В полевой форме и бронежилете, все было запорошено пылью.

— Разрешите войти, товарищ полковник? — обратился он к Бесу

— Уже вошел. Что там у тебя, Марат?

Марат бросил взгляд на Максимова, вероятно, удивился, что гость переоделся в натовский камуфляж и на равных сидел с его командиром за столом, покрытым секретными картами, но вида не подал.

— Подразделение поднято по тревоге, заняли рубежи согласно боевому расчету.

— Что произошло в пультовой? Почему мне не доложили?! — перебил его Бес.

— Разберусь, товарищ полковник. Сверху по нам бьют из станковых пулеметов. Прицельно накрыли из гранатометов два дота. — Марат завел руки за спину, встал, широко расставив ноги. — Либо они все разведали заранее, либо кто-то здесь работает на полковника Бердыева.

Рука Максимова сама по себе потянулась к пистолету, лежащему на соседнем стуле. От Марата шла такая аура опасности, что, будь в кабинете собака, уже давно облаяла бы его.

Пистолет оказался в руке Максимова на мгновенье позже, чем Марат выхватил из-за спины свой.

Два выстрела прозвучали почти одновременно.

Беса выстрелом швырнуло к стене. Пуля Максимова раздробила локоть Марату. Он выронил пистолет, с воем упал на пол.

Максимов вскочил, хотел через стол достать Марата вторым выстрелом.

— Не стреляй! — заорал Бес. — Он живым мне нужен.

И тут из-под Марата по полу покатилось зеленое рифленое яйцо. Хлопнул заряд запала, выпустив облачко светлого дыма.

Максимов смел со стола спутниковый телефон, вцепился в столешницу, рванул вверх, стол рухнул на бок, и преграда из толстых дубовых досок закрыла его от готовой взорваться гранаты. Максимов кувырком перекатился в дальний угол, за стол Беса.

И тут грохнуло…

* * *
…В голове катился сумасшедший колокольный звон. Глаза болели так, словно уже наполовину вывалились из орбит.

Максимов прислушался к ощущениям внутри себя. Болело все сразу, но ничего конкретное не выделялось. Ровный фон боли, без клокочущих очагов.

«Может быть, и цел», — решил он.

Осторожно пошевелил шеей. Попробовал выгнуть и согнуть позвоночник. Ощутил его во всю длину, от затылка до копчика. Уже смелее пошевелил ступнями. Работали обе. Кисти рук — тоже.

«Слава богу, цел!»

Максимов перевалился на бок. Отдышавшись, лег на живот. Медленно собрал тело, подтянул ноги. Перебирая по стене руками, поднялся. Сейчас все движения получались, как при замедленной съемке, а голова, казалось, забита ватой.

Осмотрел кабинет. Лампы, кончено же, не выдержали удара. Но в межпотолочном перекрытии зажегся аварийный фонарь в толстом стеклянном колпаке. Света вполне хватало. Дубовые панели посекло осколками, выщербив щепки. Стол взрывом переломило пополам. Но взрывную волну он все же отклонил, направив в потолок. Из потолка вырвало все декоративные плитки, разметало вдребезги. Все вокруг было засыпано белыми осколками.

Марата разорвало на куски, кровью и внутренностями забрызгав стену до потолка.

Максимов, покачиваясь, пробрался к лежащему в углу Бесу.

Славка прижимал ладонь к груди, сипло, с великим трудом всасывал в себя воздух. Лицо, густо запорошенное белой пудрой, казалось гипсовым слепком.

— Как ты? — спросилМаксимов, опускаясь рядом на колено.

Взгляд Беса, шаривший по потолку, стал осмысленным. Он моргнул, давая понять, что видит Максимова и рад этому. Губы беззвучно шевелились.

— Что? — Максимов почти прижал ухо к его белым от известковой пыли губам.

— Что-то капает с небес… — едва разобрал он свистящий шепот.

Максимов отстранился. Глаза Славки-Беса уже сделались пустыми, мертвыми. На белых губах замерзала улыбка.

Можно было считать это чудом, можно — насмешкой судьбы, но спутниковый телефон не пострадал. Из трубки шел ровный зуммер.

Максимов медлил, хотя в голове уже составилось кодированное сообщение, осталось только произнести вслух. Медлил, зная, что сейчас изменит, необратимо сломает ход событий. Чувство было сродни тому, что, наверное, испытывает человек за мгновение до того, как нажмет кнопку пуска баллистической ракеты.

Он набрал код. Через три гудка щелкнул контакт.

Странник

Резервный канал связи

Воздух!!

Навигатору

Нахожусь на объекте «Карфаген». Предварительная информация о назначении объекта полностью подтвердилась.

К объекту выдвигаются части полковника Бердыева, численностью до мотострелкового полка. Расчетное время развертывания на рубеже атаки — 6.00 (м. в.). Охрана объекта вступила в огневой контакт с диверсионно-разведывательной группой противника.

Командный состав базы полностью уничтожен. Принял решение организовать и возглавить оборону объекта до прибытия правительственных частей.

Получил косвенные данные о причастности корпорации «Магнус» к диверсии на объекте.

Прошу срочно получить установочные данные на гр. Японии Юко Митоши — сотрудницу археологической экспедиции проф. Миядзаки. Силами правоохранительных органов республики и оперативных подразделений ФСБ и ПВ РФ, дислоцированных в столице, проверить версию об убийстве истинной Юко Митоши с целью подмены ее оперативным сотрудником известной Вам организации. Экспедиция проф. Миядзаки полностью уничтожена с применением бактериологического оружия.

Леон Нуаре погиб на объекте «Скит». Предполагаю, что Леон Нуаре являлся глубоко законспирированным членом ОАС, внедренным в радикальные исламские группировки. Принял участие в операции на объекте «Скит» с целью дестабилизации ситуации в регионе путем компрометации политического руководства страны по обвинению в организации хищения культурных ценностей. Прямой связи с известной Вам организацией установить не удалось.

Прошу взять в разработку Эрику фон Вестарп, госпитализированную трое суток назад в госпиталь Американского культурного центра в Москве. Вероятно, являлась куратором Леона Нуаре по линии известной Вам организации.

Странник

Черное солнце

Срочно

Конфиденциально

г-ну Хиршбургу

Объект к захвату готов. Обеспечил проникновение на объект диверсионно-разведывательной группы. Установка «Зигфрид» выведена из строя. Обслуживающий ее агент «Лист» мною ликвидирован. Использую его средство связи.

Узел связи на объекте выведен из строя агентом «Мустафа». При попытке уничтожить командный состав «Мустафа» был убит «Мангустом».

В настоящее время «Мангуст» принял командование на себя.

Сакура
*
Срочно

Сакуре

Приказываю любым возможным способом уничтожить «Мангуста».

После выполнения задания срочно покиньте объект. Сообщите координаты для организации эвакуации.

Хиршбург

Глава сорок четвертая. Бремя белого человека-2

Странник

Как гласят предания, в средневековом Китае военачальник, въезжая в лагерь своих войск, первым делом велел казнить с десяток первых попавшихся на глаза солдат. Дисциплина тут же, и без того железная, достигала качества легированной стали. Вот и вся партийно-воспитательная работа. Доходчиво и наглядно.

Максимов ехал на «папамобиле» по штольне и рассуждал, сколько сейчас придется пристрелить, чтобы добиться безоговорочного подчинения. Впереди нарастал шум, уже стали слышны отдельные голоса. Бойцы, вместо того, чтобы заниматься своими прямыми обязанностями, митинговали у запертых ворот.

— Ты по-русски понимаешь? — обратился он к водителю.

Тот оглянулся, сверкнул зубами.

— Мало-мало, да! — обрадовал его водитель. И сам радостно засмеялся.

— Назначаю переводчиком. Я говорю — ты говоришь своим. Они говорят — ты говори мне. Понял? Водитель сделал серьезное лицо и закивал.

— Ну и слава богу.

Максимов откинулся на сиденье, положил ногу на пуфик.

«Ох, Бес, понтярщик же ты был! Земля пухом…» — Максимов погладил белую кожу обивки дивана.

Контузия еще давала о себе знать екающей болью в затылке и легкой тошнотой.

Максимов нашел в предбаннике кабинета Беса шкаф со снаряжением. Бронежилет, разгрузочный жилет с уже снаряженными магазинами, автомат, два кинжала в ножнах и подсумок с гранатами только и ждали, чтобы их кто-то навесил на себя. Что Максимов и сделал. От привычной тяжести снаряжения, легшей на плечи, в тело пришел покой. Все умозрительные сложности отпали, как сухая шелуха, мир стал простым и понятным. Сражайся или умри — что тут не понять?

Толпа, с полсотни человек, заметила приближающийся командирский электрокар с белым балдахином, и замолкла, пораженная.

Максимов подумал, что слух о гибели отца-командира до них уже дошел, вот и митингуют.

Встал в полный рост, предоставляя возможность себя рассмотреть. По толпе прокатился ропот.

Спрыгнул на бетонный пол. Махнул рукой водителю, возведенному в ранг личного переводчика.

Один боец, сейчас для Максимова они все были на одно лицо и неразличимы по званиям, вдруг что-то бурно залопотал и, размахивая руками, бросился к Максимову. Автомат болтался у него на груди.

«А Марат вполне мог навербовать себе людей», — мелькнула мысль.

Не раздумывая, Максимов прыжком преодолел разделявшую их дистанцию и прямым ударом в лоб свалил говоруна на пол. Не рассчитал, что тот окажется таким легким. Парень сначала вытянулся в воздухе параллельно земле, а потом уже рухнул вниз. Жестоко, но это лучше, чем показательно пристрелить.

Толпа охнула и откатила назад.

— Ну что, так и будем друг на друга щуриться?! Становись!!

Перевода не потребовалось. Толпа заметалась и в секунду рассыпалась на ровные шеренги.

— Уже лучше, — облегченно вздохнул Максимов.

Ощупал глазами каждого в строю. Воинство было хлипкое. У многих глаза помутнели от страха.

Максимов ткнул пальцем в правофлангового в первой шеренге. Поманил к себе. Бухая бутсами, боец подлетел, замер навытяжку в двух шагах от Максимова.

Из его доклада, не без помощи переводчика, Максимов понял, дела — хуже некуда.

Перед ним выстроились инженерно-саперное отделение в полном составе, танковый взвод — водители и стрелки-наводчики, водители БМП без наводчиков, отделение СПГ-9 в полном составе и сводная команда связистов, санитаров и поваров. Короче, все те, кто не выскочил по тревоге в окопы. Особняком держалось отделение разведвзвода, почему-то оставшееся внутри.

Боец, оказавшийся командиром танкового взвода, продолжил вводить Максимова в курс дела. У переводчика не хватило слов, и он перешел на сурдоперевод.

— Заткнись! — осадил его Максимов. — Какие собаки? Там? — Он кивнул на бронированные ворота.

Танкист закивал.

Холодок пробежал по спине Максимова, он вспомнил недавнюю встречу с дикими псами, так любящими человечину.

Обратился к переводчику:

— Ты знаешь, где их держат?

— Знаю, знаю. В земле комната есть. Там, где дорога. Там много собак живут. День не едят, два не едят, кушать друг друга начинают. Двери откроют — они бегут. Все кушают, что найдут.

— И кто двери открывает? Марат?

— Марат, Марат, — закивал переводчик, радуясь, что его понимают. — Не сам открывает. Сам только кнопка нажимает. Здесь. — Он взмахнул рукой, показав вдоль штрека. — А собаки — там. Где дорога. Другую кнопку нажимает, они назад бегут. Он двери закрывает.

— Все, хватит. Я понял.

«Марат поднял бойцов по тревоге, бросил в окопы, а потом выпустил из бункера у дороги свору псов-людоедов. Могу себе представить, что там твориться!»

Он быстрым шагом подошел к воротам. В узкую щель была видна большая часть площадки, маскировочная сеть сгорела, освободив обзор.

Чадя, горели два дота. По всему периметру окопов то и дело вспыхивали огоньки, кто еще мог, отстреливался от обезумевших собак. Максимову показалось, что в всполохах пожара мелькнули быстрые тени. Вдруг раздался вой, и с неба косо ударила хвостатая звезда. Яркая вспышка ослепила Максимова. Следом на месте взрыва Занялось пламя. С опорного пункта на макушке горы прицельно били из гранатомета по дотам, выжигая их один за другим.

«К утру мне только головешки достанутся», — подумал Максимов.

Решение пришло само собой.

Максимов притянул за рукав переводчика.

— Быстро объясни им, мне нужен порошок. Когда горит, дым идет зеленый, от него плакать хочется. Трубки такие. — Максимов показал размер. — Здесь поджег и бросил. Ну, давай, объясняй. — Он толкнул переводчика к строю.

Строй слушал толмача, как дети сказочника. Даже рты пораскрывали.

— «Черемуха» нужна? — подал голос кто-то из разведчиков.

— Да! — обрадовался Максимов. — Есть?

— Целый ящик,

Посланные гонцы быстро принесли из ближней отвилки большой ящик. Раскрыли перед Максимовым.

Ящик был доверху набит хлорпикриновыми шашками.

Через минуту ворота распахнулись и наружу вырвался Т-80. Ревя движком, он выписывал зигзаги по площадке, уворачиваясь от падающих с высотки комет. Разрывы гранат никак не могли его накрыть. А из башенного люка одна за одной вылетали шашки. Вскоре пахнущий хлоркой туман залил площадку до самых краев. Ночь огласилась отчаянным собачьим визгливым воем. Выли и люди, наглотавшиеся слезоточивого газа. Но люди могут зарыться лицом в любую тряпку, смоченную собственной мочой, и перетерпеть боль в глазах и носоглотке. А собака может и умереть, если не успеет отбежать на безопасное расстояние. Для нее нюхнуть «черемухи» все равно что получить сапогом в нос.

Пока диверсионная группа была занята стрельбой по неуловимому танку, Максимов с шестью разведчиками успели подняться до середины склона. Идти пришлось с подветренной стороны, сюда доносило запах «черемухи», от чего жутко першило в горле и слезами застило глаза.

Максимов сбросил с себя неподъемную тяжесть АГС-17. Упал на колени. С трудом восстановил дыхание. Кто-то оттащил от него гранатомет. Максимом слышал, как за спиной тихо клацает металл — бойцы устанавливали гранатомет на треногу.

— Сможешь? — сипя, спросил он у того, кто пристраивался к гашетке гранатомета.

Боец посмотрел вверх, прикидывая крутизну склона и выверяя траекторию.

— Попробую, — ответил он.

— Ты, уважаемый не пробуй, а попади, прошу тебя. Иначе нас там на куски порвут.

Боец улыбнулся и кивнул.

«Что они все зубы показывают? — подумал Максимов. — Голливуд какой-то. Радуются всему, как дети».

Он уже знал, что эти шестеро были остатками взвода разведки, еще ночью ушедшего по склону вверх вышибать из опорного пункта диверсионную группу. Ни один не вернулся. Максимов был уверен — работа Марата. Разведчиков ждали, точно зная, какими силами и с какой стороны подойдут.

Боец пристегнул сбоку к гранатомету кассету с зарядами. Поводил стволом. Кивнул — готов.

Сверху на площадку обрушилась еще одна комета, волоча за собой длинный дымный след. Внизу тяжко ухнуло. Эхо мощного взрыва заметалось между горами. С высотки донесся радостный крик: «Алл-аа!»

— Подбили-таки, — сплюнул Максимов. Внутри все закипело от злобы. Он почувствовал, что созрел для рукопашной.

— Пошли!

Змейкой, где на ногах, где на четвереньках, штурмовой отряд двинулся вверх по склону.

Чем ближе подбирались к опорному пункту, тем больше попадалось трупов.

По положению тел было ясно, что разведчики нарвались на кинжальный огонь засады, их разметали по склону и перещелкали по одному.

Небо посветлело, вот-вот должно было взойти солнце. Верхушка склона смотрелась четкой, правильной дугой, чуть сплюснутой на вершине. В небо упирался остов радиомачты.

Максимов вспомнил карту. Впереди, метров через пять, склон терял крутизну, переходил в ровную площадку, опоясывающую вершину. На ней и стояли постройки поста и размещались огневые точки опорного пункта. Судя по всему, вышли они точно на пулеметное гнездо. Был ли там сейчас пулеметчик, или перебрался ближе к тому краю, что нависал над базой, и вместе со всеми отстреливал тех, кого еще не разорвали собаки, неизвестно.

Бойцы без команды достали пикриновые шашки. Максимом махнул рукой влево от себя. Бойцы начали смещаться вбок, расползаясь как можно шире.

Ветер дул в спину.

Максимов мелко перекрестился. Чиркнул серным колечком по запалу своей шашки. Поднял, чтобы увидели бойцы, и по высокой дуге метнул вперед.

Шашки полетели вверх, пропали. Там, где они упали, вскоре поднялись белые дымки. Загустели. И облачком поползли вверх.

— А-а-а, шайтан! — раздался чей-то крик.

Пулеметчик нюхнул «черемухи».

Один из бойцов привстал на колено. Точным броском метнул гранату на звук. Грохнул взрыв.

Внизу под ними заработал АГС. Тупорылые цилиндры с воем пронеслись над залегшим отрядом. По крутой траектории уходили на вершину. Султанчики разрывов взлетели над опорным пунктом. Каждая граната, взрываясь, исторгала из себя стальные иголки, на семь метров вокруг выкашивая все живое. А гранатометчик продолжал засевать склон гранатами.

Вершина скрылась за пылевым облаком. Из опорного пункта слышались отчаянные крики и редкие выстрелы. Били, не целясь, вразброд. Облако слезоточивого газа, смешавшись с пороховой гарью и пылью, уже накрыло опорный пункт. И крики перешли в отчаянные завывания.

Гранатомет внизу захлебнулся, выплюнув последний заряд.

— Вперед! — Максимов приподнялся на колене. Краем глаза заметил, что бойцы продолжают лежать, вжавшись в пожухлую траву.

— Сучары, — зло ощерился Максимов.

Сорвал с жилета «лимонку», зубами вырвал чеку и швырнул за спины бойцов. Все тут же дружно вскочили и понеслись вперед, стараясь успеть добежать до ровной площадки за три секунды, оставшиеся до взрыва.

Дружно, словно сотню раз отрабатывали на тренировках, свалились в первый окоп. Сгоряча прошили очередью уже мертвого пулеметчика.

По ходу сообщения рванули дальше.

Едкий дым забился в ноздри. Через секунду никто уже ничего не соображал, действовали, охваченные безумной яростью. Увидел — убил. Увидел — убил.

Глава сорок пятая. Век мечей и секир

Странник

С вершины открывался вид на горные кряжи, лежащие внизу. Обзор был прекрасным, идеальное место для опорного пункта. Славка-Бес оборудовал его по всем правилам военного дела. Даже потеряв позиции внизу, здесь, на господствующей высоте, с оставшимися бойцами можно держать круговую оборону не один день.

Но это планировалось для нештатных ситуаций. В обычном режиме здесь находился наряд наблюдателей. Всех четверых кто-то профессионально и хладнокровно вырезал. Почерк был одинаковый — удар ножом под правое ухо. Излучатель пси-лазера находился в кирпичной постройке рядом с радиомачтой. По внешнему виду он напоминал антенну РЛС «ДОН», но над внутренней начинкой кто-то старательно поработал, изрезав все проводки и раскрошив все детали. А потом этот же одиночка провел через минные поля диверсионно-разведывательную группу.

Из блиндажа опорного пункта кабель уходил вниз, связывая с базой. Полевой телефон-вертушка исправно работал. Теперь Максимов знал, как Марату удалось легко подставить взвод разведки под прицельный огонь. Просто позвонил и сообщил командиру диверсионной группы, откуда следует ждать атаки. Задачу взводу, как выяснил Максимов, Марат ставил сам.

— И что за жизнь сучья! Все друг друга сдают, — пробору мотал Максимов.

Он сидел на крыше блиндажа. Внутри было слишком много крови и разметанной взрывом человечины. Последних из диверсантов добили здесь, забросав гранатами.

Остыв после рукопашной, Максимов обошел опорный пункт, разглядывая убитых диверсантов. Пришел к печальному выводу, что они ничем не отличаются от тех, кого вырезали ночью, и тех, кто утром убил их самих. Форма, оружие, возраст и лица — все одинаковое. Спроси — ради чего убивали друг друга, не ответят. Ни мертвые, ни живые.

«Братья начнут биться друг с другом, родичи близкие в распрях погибнут; тягостно в мире, великий блуд, век мечей и секир», — пришло на память Максимову.

— Старуха была права, — сказал он вслух.[106] Сидевший рядом толмач радостно улыбнулся и закивал, хотя ни черта, был уверен Максимов, не понял.

Просто радовался парень, что цел, что в надежных руках, что командирской волей поднят на самую вершину в прямом и переносном смысле слова. Его Максимов вызвал на КП, повысив до должности ординарца. Умереть внизу, на передовой, Рахмону, так звали парня, не светило, и он этому открыто, по-детски радовался.

— Перед тобой, Рахмон, поле Вигрид, — Максимов обвел рукой горы внизу.

Рахмон рассмеялся командирской шутке. Слово «поле» он, конечно же, знал. А чудить белые офицеры любят, это он знал по театру, что устроил на базе предыдущий командир — Бес. Поле гор — это смешно. Командир пошутил — смейся.

— Ладно, проехали.

Максимов поднес к глазам бинокль.

Передовой дозор одной из колонн Бердыева уже вполз в ущелье, пылил, медленно поднимаясь к базе.

Опасности это не представляло. Танки и БМП уже заняли огневые позиции, сектора обстрела давно пристреляны, как заверил Максимова командир танкового взвода.

— Сообщи координаты. Пусть открывает беглый огонь по ущелью. — Максимов нацарапал на клочке бумаги цифры. Протянул Рахмону.

Тот солидным голосом передал данные по телефону вниз.

— Ждем-с, — протянул Максимов.

В утренней тишине раздались жужжание электроприводов башенных орудий. Танки, задрав стволы, выбирали нужную траекторию выстрела.

Максимову хорошо была видна площадка внизу, перед входом в шахту. Вся система обороны просматривалась, как модель на ящике с песком. Хоть сейчас выставляй в учебном классе. Славка-Бес, хоть и был партизаном по жизни, оборону организовал классически правильно. Максимов был уверен, что продержится даже с ополовиненным числом бойцов.

Он вспомнил, как, спустившись вниз, командовал выносом раненых из окопов и блиндажей. В живых суждено остаться единицам, собаки никого не щадили, обгладывали все, что торчало из бронежилета. Он не стал останавливать тех бойцов, что принимались кромсать и месить прикладами тела собак, погибших в угаре пикрина и от пуль. Решил, пусть выплеснут из себя страх и ярость.

Вдруг над горами загремел усиленный репродуктором голос Беса.

Максимов вздрогнул. Потом расслабился, сообразив, что Бес распевает на арабском слова молитвы воина. Бойцы, наверное, записали голос любимого командира на магнитофон и врубали всякий раз перед тем, как открыть огонь.

«Очистите свои сердца, освободите их от земной суеты. Время веселья и праздности миновало. Судный час приближается, и мы должны просить Всевышнего о прощении. Я молю тебя. Всевышний, простить мне все мои грехи, позволить доказать веру в тебя и прославить тебя любым возможным способом», — грохотал над горами мертвый голос мертвого Беса.

Рахмон хихикнул в кулак. Из чего Максимов заключил, что молитва была одной из хохмочек Беса. Как улыбка в лицо врагу перед тем, как убить.

Внизу бахнул первый выстрел. Следом за ним бегло загрохотали остальные орудия. Четыре танковых ствола стали посылать снаряды в ущелье.

Максимов поднес к глазам бинокль. Черные султаны разрывов взметнулись точно в центре колонны. Потом обзор закрыло пылевое облако.

— Прекратить огонь!

Рахмон продублировал команду. Пушки смолкли. На гребне противоположного склона появились черные фигурки. Рассыпались в бисерную нитку.

— Ну вот и они. — Максимов опустил бинокль.. — Сейчас, брат Рахмон, нам вынесут первое и последнее китайское предупреждение.

За склоном, где залегла пехота противника, низко бухнуло, эхо покатилось по горам. В следующую секунду взрыв ударил в склон. Земля под Максимовым ощутимо вздрогнула.

Он оглянулся на радиста. Тот прижал наушник ладонью.

— Тащи сюда, — махнул рукой Максимов. — Радист подбежал, протянул наушники.

Максимов расслышал середину фразы:

— … бесполезно. Я пришел взять штурмом базу, и я это сделаю, — говорил хриплый мужской голос. — Подумай, кого и что ты защищаешь? Ради кого ты посылаешь на смерть своих людей? Я — полковник Бердыев — даю слово воина, что ни один волос не упадет с головы того, кто сдастся в плен. Каждый, кто захочет, может присоединиться к нашей борьбе. Мы сражаемся за будущее своего народа. А за что воюете вы?

Максимов знал, что этот голос его люди сейчас слушают в каждом танке и БМП. Он так и подумал о них — «мои».

Нажал тангенту, вклинившись в радиоволну.

— Бердыев, я уважаю тебя, как воина. Но и ты уважай меня. Давай не будем тратить время на слова. Помолимся и начнем.

— Внимание, всем. Сектор три. Беглый огонь из всех орудий. Огонь! — скомандовал Максимов своим людям, зная, что обязательно услышат.

Толкнул Рахмона в плечо.

— Не спи, блин! Сектор три, беглый огонь!

Рахмон частил в трубку, захлебываясь словами.

«А вот сейчас посмотрим, кто чего стоит», — подумал Максимов.

Ожидание длилось три долгих секунды. Потом над горами загремела молитва в исполнении Славки-Беса.

— Паразиты, — беззлобно ругнулся Максимов, рассмеявшись.

Внизу загрохотали пушки. Трескуче вступили крупнокалиберные пулеметы БМП. По противоположному склону пробежала цепочка разрывов. Наводчики скорректировали огонь, и снаряды по высокой траектории стали перелетать за срез склона. Рвались, вскидывая в небо дымные султаны.

Пушки Бердыева пока не вступили в дуэль. Радист затыкал пальцем в карту, что-то затараторил. Рахмон, закрыв одно ухо, чтобы не мешало гулкое эхо взрывов, выслушал его, перевел для Максимова:

— Разведчики передали. Квадрат тринадцать-одиннадцать-три. Разворачивается батарея «Градов»,

Максимов бросил взгляд на карту. Потом нашел на местности нужный склон.

Но команду накрыть огнем батарею отдать не успел. Из-за спины, со стороны солнца, раздался вой пикирующих самолетов.

Максимов кубарем скатился в окоп, сорвав за собой остолбеневшего Рахмона.

Четверка штурмовиков чуть не чиркнула по опорному пункту. Самолеты прошли так низко, что сразу же заложило барабанные перепонки и от боли потемнело в глазах.

Взрывов они не услышали, только почувствовали, что дрогнула земля.

Максимов заставил себя поднять разрывающуюся от боли голову.

Противоположный склон закрыло серое облако.

В небе, разойдясь «тюльпаном», рассыпалась четверка штурмовиков, заходя на боевой разворот.

«Так, Бердыеву — писец, — сделал вывод Максимов. — Наверное, крупно достал всех, раз авиацию подогнали».

Штурмовики по одному, как стервятники, стали пикировать вниз. Черные стрелы самолетов закутались в дымке. Стоило им пронестись над позициями Бердыева, как в небо взметался огонь и черный дым.

Сквозь гулко бьющее эхо разрывов проступил резкий секущий звук. Словно коса резала сырую траву.

Максимов оглянулся. Четыре вертолета, свесив вниз хищные острые рыла, шли на опорный пункт, прячась в слепящем солнце. Первый окутался дымом. Взвыл НУРС, вспарывая воздух. И в землю врезался тяжкий удар. За ним еще один…

Максимов вылетел из окопа, понесся к краю скалы. Рваная линия приближалась слишком медленно. За ней был обрыв. Но за ней был шанс.

Он прыгнул вниз в тот момент, когда четверка вертолетов дружно отнурсовалась по опорному пункту. Огонь смел всех, и живых и мертвых. Лавина дыма, камней и огня обрушилась вниз.

Взрывная волна догнала его, сорвала с камня, за который он успел ухватиться, понесла за собой…

…Он летел, как летают во сне, легко и бесстрашно, сознание еще жило и отказывалось верить, что это — конец. С интересом смотрел, как медленно приближается земля, уже мог разглядеть отдельные камни, о которые через бесконечное мгновенье разорвет тело. И увидел, что среди камней упал металлический конус. Потрескался и рассыпался на мелкие кусочки, медленно, как цветок в замедленной съемке, распустилась огненная астра, окуталась дымом. Дым собрался в облако и, клубясь, стал подниматься вверх. Облако показалось грязным и рыхлым, как комок ваты, которой на зиму затыкали оконные щели. В этот ком ваты он и врезался. Падение замедлилось, а потом облако даже потянуло вверх, за собой. В рыхлой вате застряли мелкие камешки и блестящие острые осколки металла. Один из них пролетел так близко от лица, что почувствовалось его горячее прикосновение. Будто раскаленным гвоздем провели над кожей. Земля потянула к себе. Но еще медленнее, чем прежде. Она была совсем близко.

Он успел напрячь ноги и выбрать место для приземления между двумя камнями. Тело само вспомнило опыт сотен прыжков с парашютом, спружинило, а потом ушло в кувырок, размазывая инерцию падения по земле.

«Получилось», — улыбнулся он, прижимаясь щекой к колючей сухой траве.

Он никогда не думал, что пожухлая от жары, пыльная трава может пахнуть так вкусно. Жизнью…

…Боль перекатывалась по всему телу, нещадно теребя каждый нерв. Только по тому, что испытывает боль, Максимов понял, что еще жив. Непонятно, почему жив.

В лицо впились острые травинки и мелкие камешки. Но он даже не стал обращать на это внимания. Сначала сжал пальцы ног. Потом рук. Странно, но работали. Движение не вызвало нового прилива боли.

Слух еще не вернулся. Он смотрел, как беззвучно плюются дымом танковые орудия, веером летят гильзы с башен БМП, перебегают от окопа к окопу черные фигурки людей. Поднял голову. Четверка «крокодилов», сверкая нимбом лопастей, заходила на боевой разворот. Они двигались медленно и угрожающе, как тяжелые шмели, готовясь пролететь над плато, окатив его шквалом НУРСов.

«Хозяин дал команду уничтожить всех. Штурмовики утюжат Бердыева, а эти — нас», — проползла в сознании мысль.

Максимов сразу же очнулся. Вскочил на ноги.

Понял, что лежит всего в двух десятков метров от распахнутых ворот. Но добежать до них не успеет. С дальнего края площадки уже катил огненный вал. Ближе всего оказался блиндаж. Всего метра три.

Он успел. Рухнул вниз, перед тем как по площадке пронесся огненный ветер, сметая постройки, технику и людей. И небо сделалось черным.

Глава сорок шестая. Война окончена, всем спасибо

Странник

За его спиной полыхал ад. Горело все, что может и что не должно гореть. Танки разворотило сдетонировавшим боекомплектом. Чадили БМП, опустившие покореженные стволы. На местах блиндажей ершились горящие обломки бревен. То и дело глухо рвались снаряды, заглушая треск лопавшихся от жара патронов. Сизый, удушливый пороховой дым низко стелился над перепаханной взрывами землей. В воздухе висела пелена пыли и гари, застилая солнце.

Максимов добрел до распахнутых ворот, вошел в гулкий зев шахты.

Сюда тоже докатилась взрывная волна. Мигали редкие уцелевшие лампы, как фотовспышками освещая задымленное нутро штрека. Бетон был залит чем-то темным и липким. Максимов поскользнулся и едва устоял на ногах. От резкого движения в голове выстрелила боль. Он постоял, покачиваясь, перетерпел боль и пошел дальше.

Там, где раньше стояла бронетехника, развернули госпиталь. Набросали матрасов на пол, принесли хирургический стол и ящики с инструментом и лекарствами. Матрасов на всех не хватило. Многие лежали прямо на бетоне. Сюда снесли тех, кто уцелел в первом бою и кого рвали собаки. Потом добавились новые, после атаки с воздуха и артобстрела. Полковник Бердыев сообразил, что оказался меж двух огней, и погнал своих людей на штурм. До рукопашной не дошло, кое-как удалось отбить атаку. Но ранило почти всех, кто уцелел под огнем НУРСов.

Отдельно, в навал, лежали мертвые. Это от них по полу змеился темный ручеек, разливаясь у ворот в липкую лужу. Под многими из раненых матрасы потемнели от крови. Живые смотрелись ничуть не лучше мертвых, разве что еще шевелились и могли издавать звуки. Стоны и хриплые крики отражались от стен и высокого потолка. Их не могла заглушить адская какофония звуков боя, врывающаяся сквозь распахнутые ворота.

Максимов подошел к человеку в когда-то белом, забрызганном кровью халате. Шлепнул по плечу. Санитар испуганно вздрогнул и оглянулся.

— Промедол. Промедол, живо! — с трудом, будто рот был набит камнями, пробормотал Максимов.

Санитар похлопал себя по карманам. Помотал головой.

— Чурка березовая… Промедол, я сказал! — сатанея от боли, заорал ему в лицо Максимов.

Санитар наклонился над бойцом, бинтовавшим обрубок руки у раненого, тряпичной куклой валявшегося на матрасе. Боец вскочил, развернулся.

Максимов тихо застонал. Если бы не дикая боль, не дававшая двигаться, прошел бы мимо и не обратил внимание. Карина ничем не отличалась от солдат: черноволосых, низкорослых, худощавых, в измазанном камуфляже.

— Я тебе где сказал сидеть? Ну, какого черта тебе здесь надо, а? — начал Максимов.

— Вот. — Карина протянула измазанные кровью руки. Все еще держала бинт. — Помогаю.

— Бог мой, ну на минуту оставить нельзя, — уже без злобы сказал Максимов.

— Макс, ты не ранен? — Она провела ладонью по его горящему лбу.

— Галчонок, я даже не знаю, живой я или нет. — Максимов облизнул губы.

— Пить хочешь? — встрепенулась Карина. — Я сейчас.

— Нет. Это после. Сейчас — промедол.

Она вытащила из нагрудного кармана шприц-тюбик, протянула. Поморщилась, наблюдая, как Максимов всадил иглу в плечо.

— Может, сядешь?

Он покачал головой. Боль медленно отступала.

— Уф! — выдохнул Максимов. — Все, живем дальше. Стой здесь, я сейчас подойду

Максимов повернулся, с трудом сделал первый шаг. Карина наклонилась над раненым.

— Оставь его. Не видишь — он мертв, — бросил он через плечо.

Четверо бойцов из взвода разведки, устало присев на корточки, ждали его. Славка-Бес свое элитное подразделение, надо думать, гонял нещадно, обучил всему, что знал и умел сам. Разведчики оказались самими боеспособными и живучими. Из шестерки, с кем Максимов брал опорный пункт, к полудню зацепило лишь двоих, но и то не смертельно.

Максимов присел на корточки, положил рядом автомат. Взял у бойца из пальцев дымящуюся сигарету, сделал пару затяжек, вернул.

Все молча смотрели на него. Ждали. Судя по лицам, воевать им уже не хотелось. Умирать — тоже.

Окурок пошел по кругу. Вернулся к Максимову. Он сделал последнюю затяжку, уголек уже жег пальцы. Бросил окурок на пол.

— Значит, так. Шансов — ноль. — Максимов говорил тихо, дело касалось только их, лучших. Остальные, оглушенные и подавленные, примут решение как должное. — Бердыеву деться некуда. Там его долбят, судя по всему, со всех сторон. Выход у него один — прорваться сюда и залечь, как в норе. Минут через десять он повторит штурм. Воевать нам больше нечем и не с кем. — Максимов кивнул на лазарет. — Закрывайте ворота. Ставьте бронезаглушку. Наведите здесь порядок, чтобы не было паники и мародерства. И ждите, пока не подойдут правительственные части. Будут молотить у ворот Бердыева, не вмешивайтесь. Без вас управятся. Вопросы есть?

Бойцы переглянулись.

— А может… — Тот, что сидел напротив Максимова, с тоской посмотрел на ворота.

— Уйти? — догадался Максимов. — Глупо. Если не подстрелят сейчас, то найдут и расстреляют за оставление объекта без приказа. Лучше сидите здесь. Придут свои, может, на радостях и не тронут никого. Возможно, даже наградят. Такое тоже случается.

Максимов осмотрел бойцов. Выбрал подходящего.

Ткнул пальцем.

— Остаешься за старшего.

— А ты, командир? — спросил тот, кого он назначил старшим.

— Я здесь больше не командир.

Максимов встал. Сорвал с себя бронежилет, опустил на пол. Сразу же стало легче дышать. Расстегнул на груди липкую от пота куртку. Поднял автомат и качающейся походкой побрел к Карине.

Она шагнула навстречу, всхлипнув, уткнулась ему в грудь.

— Все, галчонок. Нам здесь больше делать нечего.

Он повел ее в глубь штрека.

«Папамобиль» стоял на прежнем месте. Белую обивку обильно запорошило песком и гарью.

Максимов усмехнулся, в который раз подивившись буйству разгильдяйской фантазии Беса.

Мотор низко заурчал, стоило щелкнуть тумблером. Карина забралась на диванчик.

За спиной раздался гулкий удар. Прошелестела волна воздуха. Максимов оглянулся. Прямоугольник света в начале штрека погас. После низкого урчания, вскоре замолкшего, отрезало все звуки из внешнего мира.

Шестеро бойцов выполнили последний приказ — захлопнули ворота и опустили заглушку из монолитного бетона. Подземный город превратился в подводную лодку, ушедшую в автономное плавание.

Глава сорок седьмая. Мост лезвий

Странник

В апартаментах Беса мерно гудели кондиционеры, нагнетая прохладный воздух, пахнущий озоном. Максимов стал на ходу срывать с себя одежду.

— Карина, быстро переоденься. Найди в шкафу какую-нибудь цивильную одежду. Джинсы, кофту, что-то в этом роде. Ты должна выглядеть, как сотрудница экспедиции, а не новобранец. Да, обязательно брось в сумку еще что-нибудь. Пару платьев, но не дорогих. На тот случай, если мы доберемся до нормальных людей. Паспорт не потеряла?

— Нет, в спальне на тумбочке оставила.

— Умница. Давай, пошевеливайся.

Карина сбросила на пол камуфляжную куртку, осталась в зеленой майке и брюках.

Максимов скользнул взглядом по ее тонкой шее, торчавшей из безразмерной майки, усмехнулся.

— Дух он и в Африке — дух.

Она не ответила на шутку, глазами, полными боли, смотрела на Максимова.

— Макс, на тебе живого места нет!

— Ничего, до свадьбы заживет. — Он повел плечом. Рану разъело потом и растерло сбившимися бинтами. К следам собачьих клыков добавились синяки и порезы. Все жутко саднило. — Двигайся, галчонок, у нас нет времени.

Карина, путаясь в приспущенных штанах, затрусила по коридору в спальню, а он направился к холодильнику.

В гостиной Бес, конечно же, не хранил много провизии, но того, что Максимов увидел в холодильнике, по его прикидке должно было хватить на пару дней в горах. Сыры нескольких сортов, палки и нарезки колбасы, бастурма, консервированные оливки, сухофрукты в вакуумной упаковке, минеральная вода и пять бутылок водки. Все импортное, лучших сортов. Бес, верный принципу «что охраняешь, то и имеешь», запасы Хозяина считал своим доппайком за вредность.

Сначала Максимов, не удержавшись, поскреб иней в морозильной камере, блаженно щурясь, растер по лицу. Потом, выбирая только то, что не испортится на жаре, стал выгребать продукты.

Из спальни раздался крик Карины:

— Макс, сюда!

Максимов бросил продукты в кресло, схватил автомат, побежал.

Карина стояла перед дверью спальни на коленях. Как и Максимов, раздевалась на ходу, майка и штаны, бутсы и носки лежали на полу, отмечая путь к двери.

— Смотри. Только осторожно! — Карина указала на щель в дверном проеме.

Максимов увидел тонкий шнурок на ковре, если идти, не глядя под ноги, не заметишь.

Максимов отстранил Карину, задержав дыхание, осторожно, по миллиметру; стал открывать дверь. Шнурок ожил, дрогнул, оторвался от ковра.

— Черт, растяжка. И как ты только заметила!

— А я почувствовала. Неслась к двери и вдруг как на стену налетела. Стою, рука уже на ручке, а открыть не решаюсь.

Максимов внимательно посмотрел ей в лицо.

— Или я уже никуда не гожусь, или ты растешь на глазах, галчонок, — обронил он. — Спички есть?

Карина, не вставая с колен, потянулась за штанами, достала из кармана зажигалку, протянула Максимову.

Зазор позволял просунуть руку, и он легко пережег шнурок. Толкнул дверь.

Растяжку кто-то закрепил классическим способом: гранату к ножке шкафа, шнурок — к двери.

Максимов осмотрел спальню. Больше ничего подозрительного не заметил и не почувствовал.

— Все в порядке. Галчонок, у тебя ровно минута. — Он уступил дорогу Карине.

— Макс, а душ принять успею?

— Если успеешь, — ответил Максимов. Проводил взглядом мотнувшуюся в ванную Карину. — Галчонок, ты Юко, случаем, не видела?

— Нет! — Карина перекричала шум хлынувшей воды. — С вечера не видела.

«И слава богу», — пробормотал Максимов.

* * *
Он поразился, настолько она стала похожа на Юко. Так поразился, что палец прыгнул на спусковой крючок автомата, едва она вошла в гостиную.

Откуда в гардеробе у Беса оказалась богатая коллекция женской одежды всех размеров и фасонов, осталось загадкой. Из всего разнообразия Карина выбрала холщовые штаны с накладными карманами, кремовую шелковую майку и белую куртку военного покроя. Заветренное лицо, высокие скулы и короткий ёршик темных волос делал ее не отличимой от Юко, той, что встречала Максимова в аэропорту.

— Предупреждать надо, — проворчал Максимов, расслабляя палец на курке. — Бери, это тебе.

Он указал на офицерский ремень с кобурой и охотничьими ножнами.

Карина вытащила из левого рукава сложенный веер.

— А это не оружие?

— Мух отгонять, — ответил Максимов. — Все, уходим. Я вообще удивляюсь, почему мы еще живы. Застегивая ремень, Карина вскинула голову.

— В смысле?

— Хозяин этой пещеры Аладдина дал команду раздолбать нас НУРСами. Значит, свидетели ему не нужны. Думаю, здесь предусмотрена какая-то система всеобщей ликвидации. Что-то типа баллонов с ипритом с дистанционным управлением. Я бы на его месте так и сделал. Пару баллонов в системе вентиляции — лучшая гарантия, что все замолчат. Качественно и навсегда.

Карина заметно побледнела.

Максимов подхватил рюкзак, охнув, закинул его на плечо.

— Уходим.

* * *
Он тысячный раз поблагодарил Господа, что наделил его фотографической памятью. И что не допустил, чтобы контузия лишила этого дара. Лишь одни раз Максимов видел схему коммуникаций объекта в кабинете у Беса, но пяти минут хватило, чтобы намертво зафиксировать в памяти.

Хозяин пещеры с сокровищами был хитрым лисом, таких не ловят в норе с одним входом. Из пещеры вели сразу несколько путей экстренной эвакуации. Максимов выбрал ближайший. Хозяин, даже расслабляясь до крайности, ни на секунду не забывал о собственной безопасности. Ближайший вход в тоннель, уводящий из пещеры, находился рядом с бассейном.

Они обогнули чашу кипящей радоновой воды, узкой тропинкой прошли вдоль бассейна со стоячей водой. Максимов не удержался и мимоходом пнул одно из пластмассовых кресел на песчаной отмели. Этот кусочек Майами-бич показался ему самым отвратительным образчиком больного воображения Хозяина. Особенно после боя, который еще не могло забыть тело Максимова.

Бассейн сворачивал за выступ скалы и, постепенно сужаясь, упирался в стальную заслонку. Рядом находилась дверь, мощная, как в бомбоубежище.

Максимов взялся за рычаг двери. Через плечо посмотрел на Карину

«Да, на войне взрослеют за один день», — подумал он.

— Слушай меня, галчонок. Сейчас мы пройдем вдоль канала, перейдем подвесной мост. На другой стороне вход в тоннель. Отсчитываешь третий отвилок налево и идешь по нему до конца, никуда не сворачивая. До конца, сколько бы времени ни потребовалось.

— Ты так говоришь, будто я должна идти одна.

— Нет. Но один из нас обязательно должен дойти. Максимов чувствовал, что действие промедола уже кончается, по телу разливается тупая боль, мышцы деревенели от усталости, в голове все сильнее и сильнее стучали злые молоточки.

«Да будь я, как это дверь, и то бы рано или поздно сломался», — подумал он, отвернувшись.

Стальная дверь оказалась исправной, мягко поехала на шарнирах, открывая вход в слабо освещенный тоннель.

Канал, нарисованный на схеме, оказался подземной рекой. Бурный поток грохотал внизу, невидимый в темноте. Лампы в толстых плафонах освещали только бетонную тропу вдоль стены. В их призрачном свете Максимов увидел мост, переброшенный на другой берег. Стальные стержни, скрепленные цепью, и два троса вместо поручней.

«Мог бы заказать что-нибудь поприличнее», — помянул Максимов Хозяина пещеры.

Толкнул себя вперед, заставив ноги сделать первый шаг. Спину оттягивал рюкзак с продуктами, водой и боеприпасами, руки были заняты автоматом и фонариком. Карина шла следом налегке, если не считать кобуры с пистолетом и маленького дамского рюкзачка с одеждой.

Тросы крепились к мощной бетонной арке. Свернув за нее, Максимов только успел поднять голову — слишком поздно почувствовав опасность.

Из полумрака вынырнула рука. Тускло сверкнул нож, летящий прямо ему в горло. Максимов отпрянул и отстранение, будто не о себе, подумал, что слишком медленно двигается, не успеть. В это мгновенье что-то просвистело мимо его щеки и лицо противника, попавшее в свет фонарика, исказила гримаса боли: девять стальных стержней впились в это лицо.

Рука Юко дрогнула, и нож прошел мимо, лишь распоров Максимову скулу.

Он резким ударом ноги отшвырнул Юко на мост. Загремели цепи и бьющиеся друг о друга стальные стержни. Юко потеряла равновесие, ослепленная, она промахнулась, не смогла вцепиться в трос, и тело ее сбросил с себя ходящий ходуном мост. Крик ее заглушил ревущий в темноте поток.

Максимов дал длинную очередь вниз, крест-накрест хлеща очередью черную воду. Опомнившись, убрал палец со спускового крючка.

Оглянулся. Карина еще сжимала в руке рукоятку веера.

В ее лице проступило что-то новое, пока слабое и едва уловимое, но он этого ждал и сумел разглядеть.

— Спасибо. — Он вдруг понял, что теперь уже не сможет называть ее «галчонком». Та Карина, что он знал, исчезла навсегда. И он уже знал, какоеимя ей дадут в Ордене. — Спасибо, Фрея.[107]

Максимов первым шагнул на шаткий мост.

Черное солнце

Срочно

Конфиденциально

г-ну Хиршбургу

В условленный район эвакуации «Сакура» не прибыл. Достоверной информацией о гибели «Сакуры» или захвате в плен не располагаю. Вынужден свернуть операцию ввиду резкого усиления контрразведывательного режима в данном районе.

Рольф

Странник

Срочно

Навигатору

Прибыл в район проведения поисковой операции. По имеющейся на настоящий момент информации, среди погибших и взятых плен Странника не обнаружено.

Варяг

Глава сорок восьмая. Могила спящего короля

Фрея

Карина смочила сухие, потрескавшиеся губы Максимова мокрой тряпочкой.

Он тихо застонал. Облизнул губы.

— Открой глаза. Ну, пожалуйста, открой глаза!

Карина осторожно потрясла Максимова за плечо. Не удержалась, слезы брызнули из глаз. Две горячие капли упали на лицо Максимову. Он поморщился и открыл глаза

— Господи, живой! — Карина упала ему на грудь и зарыдала. — Я думала, ты умер. Вскрикнул, упал, как подкошенный. А потом встал и пошел. Как зомби… Лицо мертвое, глаза пустые, дышишь сквозь зубы. И попер, как танк, я еле успевала. Бежишь, спотыкаешься, чуть не падаешь. Я спрашиваю: «Куда, куда?», — а ты молчишь…

— Где мы? — прошептал Максимов. Кругом была темнота. Теплая, кисло пахнущая мумие и костром.

— Да откуда я знаю?! — всхлипнула Карина. — Ты в тоннеле отрубился. Мы по нему черт знает сколько блукали. Выбрались наружу — уже смеркалось. Ты всю ночь бежал. Как лось, не разбирая дороги. И главное, гад, молчишь, не слова из тебя не вытащишь. Только хрипел и дышал, как паровоз. К утру в гору полез, оступился, сорвался с тропинки. И пропал. Я подбежала, смотрю — дыра в скале. Ты в нее провалился. Как упал замертво, так и лежишь. — Карина жалобно заскулила. — Сутки лежи-ишь! А я… А я даже не знаю, чем помочь.

Сознание медленно возвращалось к Максимову. Он уже смог различить смутные контуры стен в дрожащем свете костерка. Тело казалось каменным, навсегда вросшим в скальную породу.

— Ляг на меня, накрой собой. Старайся дышать в такт, — прошептал он, чувствуя, что опять проваливается в забытье.

Тяжести тела Карины он не почувствовал. Просто вдруг сразу стало теплее.

* * *
…Странник слышал мерный, упругий ритм сердца Фреи. Ее нежное тепло проникало сквозь каменный панцирь, сковавший его тело, лаская измученное сердце. И оно ожило, погнало по венам загустевшую кровь. Через их слившиеся в поцелуе губы она вдыхает в него свою жизнь, И смерть стала отступать, нехотя, как зверь, отогнанный огнем от добычи. Странник почувствовал на своей щеке ее жгучие, как расплавленное золото, слезы. Глубоко вздохнул. И в этот миг они стали одним целым. Золотым, пульсирующим коконом. Яркое свечение заплясало по стенам пещеры, заполнило ее до краев, огненной рекой хлынуло в глубь земли…

* * *
Он почувствовал себя полным сил, жизни. С благодарностью поцеловал горячие шершавые губы Карины.

— Воду, продукты не потеряли? — спросил он.

Карина приподняла голову, с удивлением услышав его оживший, сильный голос.

— Нет, Ты рюкзак пер на себе, как боевой слон. Или слоны по горам не бегают?

— У Ганнибала бегали.

— Ты смотри, ожил! — радостно улыбнулась она, — А тут и без тебя еды — завались. Шесть рюкзаков. Все ополовинены, но еще много осталось. Вода, правда, протухла.

— А хозяева рюкзаков, наверное, поблизости. Уже в мумии превратились, я прав?

— Да, — удивилась Карина. — Откуда ты знаешь, ты же без сознания лежал, когда я все тут обшарила?

— Не догадался, а знаю.

Он знал, хотя в это трудно поверить, что находится в пещере Леона. Еще в Москве, изучая по карте район, он пытался вычислить маршрут, которым группа моджахедов отходила после налета на караван. До конца не верилось самому, но бессознательно, — в полном смысле этого слова, потому что от контузии и потери сил несколько часов находился за гранью жизни, — он выбрал именно эту, единств венную тропу, ведущую к пещере.

— Ну-ну, только не напрягайся, — успокаивая, она погладила его по груди. — Ой, смотри, талисман не потерял!

Максимов нащупал у себя на груди брактеат. Карина сердито засопела.

— Сука японская… Она нас у моста ждала, да?

— Возможно. — Максимов потер в пальцах горячий кругляшок с чешуйчатыми змейками. — Наверно, уходила той же дорогой. Услышала и затаилась.

— А откуда она дорогу знала?

— Извини, не успел спросить.

Максимов, собравшись с силами, приподнялся на локте.

В центре площадки, на которой они лежали, в очаге, сложенном из камней, горел маленький костер.

— О, как все запущено, — протянул Максимов. — Карин, ну кто же костер жжет? Для этого есть сухой спирт в рюкзаке. Странно, как нас еще по дыму не вычислили.

— А его внутрь сосет, я проверяла. Максимов посмотрел на узкий лаз, ведущий к выходу из пещеры.

— Интересно, там сейчас ночь или день?

— Утро, — ответила Карина. — Только страшно выглядывать. Вертолеты постоянно кружат поблизости.

Воздух в пещере задрожал от низкого рокота. Секущий свист лопастей пронесся над самым выходом.

— Ото! — Максимов вздрогнул. — Давай-ка двигать отсюда поглубже.

Он затушил костер, забросил подальше горячие камни, смешал золу с песком, сгреб в куртку, отнес в сторонку, ссыпал в ложбинку, привалил камнем. Пятясь, замел отпечатки их ног на сухом песке.

— По камешкам дальше, Карина, только по камням. — Он взял у нее рюкзак и автомат.

«Если придут с собакой, то вся маскировка к черту, — думал Максимов. — Но это не повод расслабляться. Леона тогда не нашли, дай бог, и нас пронесет».

Они все глубже уходили в гулкую пустоту пещеры.

— Смотри.

Карина направила луч фонаря вправо. Шесть мумий, прислоненных к стене, скалили желтые зубы. Глубокие тени залегли в запавших глазницах. Все шестеро были в полувоенной форме. У двоих на голове остались тюрбаны.

— Моджахеды, привет вам от Леона, — пробормотал Максимов.

— Откуда ты…

— Неважно, — оборвал ее Максимов. — Уходим.

Карина повернулась, луч фонарика скользнул по стенам.

— Стой. Посвети еще раз. Вон туда, — Максимов указал на большой камень с острой верхушкой.

Камень ничем не отличался от других, густо усыпавших пол. Но что-то потянуло его к камню. Он сбросил с плеча рюкзак, прыгая по камням, добрался до нужного. Свет заплясал по стенам, Карина прыгала следом.

Встала у него за спиной, направив сноп света на камень. Максимов присел на корточки. В свете фонаря он увидел отчетливый отпечаток армейского ботинка на мелкой каменной крошке в расщелине между камнями.

— Оступился, бедолага. И вся работа насмарку, — прошептал Максимов.

Навалился плечом на камень, крякнув, отвалил его. Под камнем, в углублении, засыпанном песком и мелкими камешками, тускло отсвечивала полоска металла.

— Кл-а-ас! — выдохнула Карина. — Это и есть клад Леона?

Максимов разгреб песок, показалась крышка кожаного кофра.

— Карина, какими же мы будем идиотами, если сейчас взорвемся. — Максимов нащупал сбоку ручку. — Ну, рискуем?

Карина кивнула.

— Смотри, это ты предложила, — усмехнулся Максимов. Дернул за ручку и вытащил кофр под свет. Карина осветила его со всех сторон.

— Всю жизнь думала, что клады хранят в сундуках.

— У тебя есть время исправиться, — пошутил Максимов,

Ножом сковырнул боковой замок, чуть помедлив, распахнул крышку.

Внутри лежали два фотоаппарата с набором сменных объективов, коробочки с фотопленкой, какие-то мелкие детали. И больше ничего.

— О, а я думала! — протянула Карина. — Тоже мне — клад. На штуку баксов потянет, максимум.

— Дай подумать!

Максимов присел на камень.

«Леон был здесь, сомнений нет. И время подумать у него было. Что его могло выдать? Кофр, конечно. Моджахеды знали его как фотокорреспондента. Только полный идиот шел бы по республике, нашпигованной их агентурой, с „Кодаком“ на груди. Решил все оставить, взяв только отработанные пленки. Завалил камнем, на тот случай, если пещеру обнаружат. Техника дорогая и новая, по номерам теоретически можно отследить покупателя.

Допустим, что рейд на Мертвый город был. Но разведывательный. Никто в кишлаке машины не грабил. Бес у Хозяина не один год служил, на жизнь не жаловался. А за то, что проворонил налет на караван, Беса давно бы на кол посадили или в масле кипящем сварили. Машины раздолбанные, кстати, я видел. Они там лет десять в таком виде стоят, как минимум. Еще одна нестыковочка.

Итак, Леон поучаствовал в рейде к Мертвому городу, разведал подступы, заложил схрон, а информацией с моджахедами делиться не захотел. Порезал всю группу и ушел, чего ему братья-мусульмане не забыли. И в группе было всего шестеро. Больше и не требовалось. А тот отряд, что вышел к Мертвому городу по дороге в Узбекистан, либо прикрытие, либо случайность. Скорее всего, последнее. Бес их обнаружил и шуганул за границы района ответственности, а Хозяин с перепугу дал команду организовать маленькую войну. Вроде бы сходится.

Информацией Леон поделился с красотулей Эрикой. Даже знаю, как она из него ее вытянула. Через Эрику информация ушла к Винеру. А он уже закрутил эту свистопляску. Имея его банки информации и оперативные возможности, это труда не составило, На одну ниточку нанизал деда, меня, резидентуру СВР, ФСБ, Энке, профессора Брандта, даже профессора Миядзаки приплел. А в качестве иголки использовал брактеат. И все купились. Прильвицкая коллекция существует, о секретной ее части узкому кругу известно, так почему бы не быть брактеату из Ретры? Вещь, безусловно, подлинная, — Винер не тот человек, чтобы подбросить „фальшак“. Только в той части, что выкрали у лорда, его никогда не было. Как забрали в Аненербе, так и лежал до сих пор в сейфах „Черного солнца“. И коллекцию из спецхрана никто не крал. Винер попытался нас купить, а мы сделали вид, что купились. Нормальный ход в контрразведывательных играх. Жаль, что меня не предупредили,

Юко, или как там зовут эту узкоглазую бестию, не зря мне брактеат на шею повесила. Представляю зрелище: находят Максимова мертвым в Мертвом городе с брактеатом! И вся легенда о сокровищах из спецхрана. что скупает Хозяин, обретает плоть и кровь. Я посмертно стану агентом талибов, а дед пожизненно — главой тайной сети по финансированию терроризма. А чтобы шум вышел круче, науськали Робин Гуда Бердыева. Он с помощью агента, — меня, любимого, — взял тайную сокровищницу Хозяина, выставив ее на обозрение всему миру. За-ме-ча-тель-но!»

Максимов зашелся хриплым смехом.

Карина с тревогой взглянула на него, направив луч фонарика ему в лицо.

— Тихо-тихо едет крыша?

— Нет, умным стал, дальше некуда.

— Смеешься, что Леон нас так купил?

— Если честно, не он один, — сказал Максимов, давясь смехом. — Ты видишь перед собой самого большого идиота во всей вселенной! И главного моджахеда СНГ.

— Макс, я тебя очень люблю, — усталым голосом произнесла Карина. — Я сидела с тобой, когда ты мертвым валялся. Но жить с психом я отказываюсь.

— Все, все, я успокоился.

Максимов ногой отшвырнул кофр. Встал, забросив на плечо рюкзак.

Они уходили все дальше и дальше, петляя по узкой расщелине. Стены пещеры неожиданно распахнулись, открыв большую гулкую залу. Луча фонарика не хватило, чтобы дойти до стен. Вверху в его свете, искрились острые кончики огромных каменных сосулек, свисавших с потолка.

Их окружала плотная, ощутимо вязкая темнота. Каждый шаг давался с трудом. Эхо усиливало их сиплое дыхание, срывающееся с губ, и казалось, что сама пещера дышит им в такт.

— Макс, может, не пойдем дальше? — прошептала Карина, остановившись.

— Надо идти.

— А тебе разве не страшно? Мне с каждым шагом все страшнее и страшнее. Жутко страшно. Кажется, что впереди кто-то есть. Он манит к себе и отпугивает одновременно. У тебя так же?

— Надо идти. — Максимова самого не покидало гнетущее чувство тревоги. Такое, что иногда спирало грудь. Он списывал это на давящую тишину и усталость.

— А ты не подумал, почему Леон все время просидел рядом с трупами? Может, он тоже попробовал пройти вперед по пещере, но решил, что лучше уж трупы под боком, чем такая жуть.

— Интересная мысль.

За спиной послышалось мерное, низкое урчание, перешедшее в глухой рев. Вскоре темнота задрожала в резонанс с этим звуком.

— Вертолет завис, — поспешил объяснить Максимов. — Поторапливайся.

Над их головами мелодично запели дрожащие сталактиты.

Сверху посыпались мелкие камешки.

— Ложись! — крикнул Максимов.

Прыгнул на луч света, сгреб Карину, подмял под себя, спиной прикрывая от падающих сверху камней.

Вокруг них гулко били в пол тяжелые камни. В воздух взбило пыль, стало нечем дышать. Тяжелый удар обрушился впереди, низко задрожал пол. Еще и еще один. Показалось, что земля дрожит под тяжелыми шагами гиганта.

Огромный сталактит сорвался с потолка и колом воткнулся в пол совсем рядом, окатив лежащих людей крошевом из белых кристаллов. Максимова подбросило, он что есть силы сцепил руки, вжимая в себя Карину. С треском раскололся пол, и вместе с потоком камней и песка их засосало в разлом.

Максимов ожидал, что до удара пройдет бесконечное количество секунд и они успеют умереть в полете, разобьются уже мертвыми. Но удар пришел слишком быстро, он едва успел поджать ноги. Как по горке они съехали вниз, не разжимая объятий, прокатились по твердому гладкому полу..

…Карина пришла в себя первой. Расцепила пальцы Максимова, освободившись из захвата, отвалила его на спину.

— Макс, ты живой?

— Ой-ой-ой, — отозвалось чистое и громкое, как в храме, эхо.

— Макс!

Эхо громко повторило его имя.

И Максимов пошевелился.

— Живой. Но цел ли — не знаю. На задницу месяц не сяду, это точно.

— Кому что. А я руку исцарапала. Он снял лямки рюкзака. Сел.

Кругом была звенящая эхом темнота. Судя по акустике, размеры этого зала были гораздо меньше. Максимов принюхался.

— И я о том же, — раздался голос Карины. — Благовониями пахнет. Ладаном, что ли? Глюки, наверное.

— Может, в рюкзаке что-то разбилось?

— Ага! — иронично хмыкнула Карина. — Я с собой флакончик «Кристиан Диор» прихватила! Глюки, говорю. Совсем крыша у нас поехала.

— Фонарик, ты, конечно, потеряла?

— Из-за него руку и расцарапала. Карина щелкнула кнопкой. Замерцал слабый кружок света и померк.

— Сдох. — Максимов отвалился спиной на рюкзак. — Ничего. У меня есть свечи. Сейчас отдохну и достану.

Услышал, что Карина вскочила. Хрустя камешками, прошла несколько шагов. Остановилась.

Чиркнув, вспыхнул огонек зажигалки. Стал ярче. Раздвоился. Один остался на месте, все больше вытягивая яркий лепесток. Второй поплыл в сторону. Их стало три.

Максимов протер глаза.

Карина шла вдоль стены, а вслед за ней тянулась цепочка огоньков. Их становилось все больше и больше. Теперь Карина зажигала все светильники, стоящие в несколько ярусов на каменных выступах.

Максимов увидел, что сидит на полу, выложенном гладкими плитами из светлого камня, обработанного рукой человека.

Вскочил, на миг забыв о боли и усталости, стал зажигать светильники навстречу Карине. Светильниками оказались чаши из желтого металла. Затвердевшая на их дне смола вспыхивала легко и горела ярко, наполняя воздух дурманящим благовонием.

Вскоре золотистый дрожащий свет наполнил залу. Она оказалась правильной формы, метров тридцать в диаметре. Сводчатый потолок подпирали четыре мощные колонны. От уровня человеческого роста и выше до самого центра купола камень искрился золотыми крапинками.

— Это все — золото? — прошептала Карина.

— Похоже. Вырубили залу в золотой жиле.

— Смотри! — Карина указала на центр свода. Там горела золотым огнем свастика, заключенная в круг из черных камней.

— Это знак Верховного бога, — механически прошептал Максимов.

Он перевел взгляд на прямоугольный каменный монолит в центре зала.

Камень неудержимо и властно притягивал к себе.

Медленно, словно во сне, он приблизился.

Стенки каменного гроба украшала искусная резьба. Руническая клинопись вплеталась в растительный узор. Знаки не были классическим футарком скандинавов, скорее, напоминали те, которыми был написан «Гимн Боянов»[108].

— Суда Велесова не убежать;
Славы Славянов не умалить.
Мечи Бояновы на языке остались;
Память Злогора Волхвы поглотили.
Одину Взпоминание, Скифу песнь.
Златым песком тризны посыплем!
Слова, произнесенные Максимовым по памяти, эхом отразись от свода. Огоньки в светильниках затрепетали, и золотые волны поплыли по стенам.

Карина со страхом покосилась на него.

— Смотри, как у тебя.

Она занесла руку над камнем, указывая на барельеф из четырех свившихся в свастику змей. Они кольцом лежали там, где у лежавшего в гробу исполина должна была находиться грудь.

«Не трогай!», — хотел крикнуть Максимов. Но не успел.

Ладонь Карины легла на чешуйчатые тела змей.

* * *
…Золотое свечение задрожало, противосолонь заскользило вдоль стен, все быстрее и быстрее, превращаясь в огненный вихрь. Он заревел, плавя камни, стены растаяли, и куполом распахнулось высокое небо. Фрея взяла Странника за руку, и их засосало в бездонную высь…

…Высокие стены круглой залы горели червонным золотом, отражая свет факелов. Эхо тысяч голосов гудело под сводчатым потолком. За казавшимися бесконечными столами пировали тысячи мужчин. Чем дольше на них смотрел Странник, тем больше их становилось. Он видел их всех и каждого в отдельности, не приближаясь, мог рассмотреть лицо и одежду. Стоило ослабить внимание, как лицо удалялось, растворялось среди других, а на месте его тут же возникало и приближалось новое. Это был невероятный калейдоскоп из лиц, доспехов и оружия всех времен и народов. Странник не знал значения и сотой части нашивок, знаков, блях, цепей, гирлянд из косточек, перьев и клочков шерсти, украшавших их одежду. В том мире и времени, откуда они пришли, это были знаки отличия и воинской доблести. Но здесь, на пиру под священными сводами Валгаллы, они были равными среди равных.

Между столами скользили прекрасные женщины в серебристых одеждах, легко управляясь с тяжелыми подносами, уставленными кувшинами с пенистым напитком и блюдами с горячим мясом. Женщины были неземной красоты. Но они не могли сравниться с той, что стояла на пороге рядом со Странником, держа его за руку.

— Кого ты нам привела, Фрея? — раздался громовой голос.

В зале разом смолкли все звуки, только долгое эхо голоса гудело под сводами.

Калейдоскоп лиц замер, раздвинулся, и Странник ощутил на своем лице пронзительный взгляд седого, как лунь, мужчины. Длинные шелковистые волосы двумя прядями падали на плечи, сливаясь с седой бородой. Но лицо его было молодо, глаза ясны и холодны, как у сокола.

— Он достоин занять место среди вас, — звонким голосом ответила Фрея.

— Но я не вижу на его теле Последней раны, — возразил хозяин застолья.

Фрея помедлила. Ее пальцы сильнее сжали пальцы Странника.

— Он слишком устал. Я поцелую его, и сердце его остановится, чтобы проснуться вновь, когда протрубит рог Хеймдалля, зовущий на Последнюю битву.

— За моим столом хватит места. Я никого не зову, но и не гоню прочь. Пусть решит сам.

Калейдоскоп лиц вновь ожил, чужие, незнакомые лица всех цветов и оттенков кожи, молодые и старые, с бородой и безусые, стали выплывать одно за другим, приближались, губы шептали Страннику слова на незнакомых языках. От мельтешения лиц стала кружиться голова. Вдруг все замерло, и словно из тумана выплыло гладко выбритое лицо Леона.

— Здесь действительно ищешь смерть. Я умирал уже тысячу раз и тысячу раз оживал вновь. Наверное, я так и не научусь бояться смерти. Здесь смерть — это игра. Можно сражаться один на один, или сотня на сотню, но итог всегда один и тот же — боевая ничья. Умерев раз, уже не умереть никогда. Оставайся, будем играть в эту игру вместе.

Леон подмигнул Страннику и исчез. На его месте сразу же возник Славка-Бес. Он вырядился в офицерский френч царской армии, на голову нахлобучил папаху.

— Как я тебе? — Глаза Беса сверкали неподдельным детским счастьем. — Здесь каждый может быть тем, кем всю жизнь хотел. Я — командир народной армии. Мы тут всем даем прикурить. Вчера разогнали воинство Аттилы, как детей из песочницы. Смотри, какие орлы у меня.

Бес отодвинулся, и стал виден стол, уставленный яствами. Рядом с Бесом сидели, немного смущаясь, шесть таджиков в цветных халатах. В их чистых, умытых лицах Странник с трудом узнал разведчиков из Мертвого города.

— Они, черти узкоглазые! — закивал Бес. — Ты тогда не угадал. Нет, газ в шахту не накачали. Хозяин их потом кончил. Вон как наградил за службу. — Бес приподнял соседа за подбородок, показав свежий шрам на его горле. — Но ребята ни о чем не жалеют. Им здесь хорошо. Сытно, тепло. И воюй, сколько хочешь. Оставайся. Хватит тебе смерть искать. Вон она — на тебя смотрит.

Странник повернулся. Фрея обхватила его голову и стала медленно приближать губы. Последнее, что он у видел, были ее черные, бездонные глаза, зовущие и затягивающие, как звездное небо…

* * *
…Максимов оттолкнул от себя женщину.

— Не-е-ет! — прохрипел он.

Карина отпрянула, ладони все еще сжимали его голову.

— Максим, очнулся, слава богу! Ты только не кричи, прошу тебя. Они нас услышат.

Максимов мутным взором обвел каменные стены пещеры. Обычный песчаник, никакой позолоты.

— Где мы?

— В пещере, где и были, — ответила Карина, заглядывая в его глаза. — Ты же двух шагов не дошел, упал, как подкошенный. Смотри вон туда.

Она повернула его голову, и он увидел, что по камням стекает солнечный свет. Из овального отверстия тянуло теплым ветром, пахнущим сухой травой и зноем.

Низкий рокот прошел над их головами. Лопасти секли воздух. Звук стал медленно уплывать вверх. И тут с неба раздался зычный голос.

— Говорит контр-адмирал Черкасов. Говорит контр-адмирал Черкасов. Максимов, если ты меня слышишь, дай знать. Максимов, тебе ничего не угрожает. Это я — Черкасов.

Вертолет поплыл дальше, удаляясь от пещеры.

— Ты его знаешь? — спросила Карина. Максимов с трудом приподнялся на локте. Нащупал рядом с собой автомат.

— Пошли, красавица. Нас там уже днем с огнем ищут.

— Та-ак, очередной знакомый, — облегченно рассмеялась Карина.

С вертолета заметили дым на склоне. Заложили крутую дугу, ложась на прежний курс.

Летчик указал сидевшему в соседнем кресле кряжистому мужчине в полевой форме без знаков различия на две фигурки на склоне.

— Это он, товарищ контр-адмирал?

Черкасов поднес к глазам бинокль. Долго всматривался. Наконец удовлетворенно кхекнул.

Завозился, вытаскивая из кресла тугое упитанное тело. Перегнулся через спинку, крикнул в салон:

— Эй, рексы! Сидеть на месте. Он вас в лицо не знает. Пойду я. А вы носа не показывайте! У него сейчас нервы на пределе. Вспугнете, и он, чего доброго, вертолет сожжет. С него станет. А я «вертушку» под личную ответственность брал.

Сидевшие в десантном отсеке пятеро бойцов переглянулись, на всякий случай вежливо улыбнулись. Они летали с Черкасовым второй день, но так и не научились вычислять, когда шутит он, а когда нет.

— Да, чуть не забыл. На обратном пути чтобы ни слова мата не слышал! С нами дама полетит.

Вертолет стал быстро снижаться. И только тогда бойцы поняли, что высокий чин, прибывший из самой Москвы, не шутит. Кончились их мучения. Нашелся тот, ради которого Черкасов вторые сутки гонял поисковые группы по горам.

* * *
Воздух!!

Навигатору

Странник и Юнга обнаружены и эвакуированы на объект «Дача».

Варяг

Глава сорок девятая. Последнее лето детства

Странник

Много чего чудного творилось на Руси во времена социализма. А все потому, что сказка стала былью, как и обещала коммунистическая партия. Ну не сказка ли стопроцентный призыв в армию? В наши времена, когда от армии не «косит» только полный идиот, это, действительно, кажется сказкой. А ведь было, было…

Не удивляйтесь, был даже филиал Валгаллы при Министерстве обороны. Так и назывался — «Райская группа». Элитное подразделение было укомплектовано исключительно маршалами и генералами. У кого поднимется рука выгнать из рядов Советской армии заслуженного военачальника только за то, что он давно перевалил за пенсионный возраст? Родина такими людьми не разбрасывается. Опять же внуки у дедушки подрастают. Их кормить, обувать и в люди выводить надо. Поэтому, пораскинув стратегически мозгами, приняли решение создать группу Главных военных инспекторов.

И действительно, пусть дед наденет мундир с большими звездами и съездит пару раз в год в округа. Знакомых проведает, солдатам о своем славном боевом Пути расскажет. Заодно шороху наведет — все польза. Потому что ничто так не поднимает дисциплину и боеготовность части, как инспекторская проверка из Москвы.

В демократической России тоже генералы имеются. И традиции еще не забыты. Кто-то мудро рассудил, что рано выбрасывать на свалку Истории наше недавнее прошлое, были и в нем отдельные светлые моменты. «Райская группа», например. С чьей подачи — неизвестно, но был создан ее аналог в недрах управления ФСБ, активно сражающегося с терроризмом.

Невыясненным осталось лишь, кто протолкнул на должность инспектора контр-адмирала от контрразведки Черкасова. Но прыть и неугасший с годами боевой задор Черкасова многим пришелся по душе. Не успев обжить кабинет на Лубянке, Черкасов вылетел в среднеазиатскую республику, чтобы на месте проинспектировать ход антитеррористической операции против мятежного полковника Бердыева. И может, даже дать пару полезных советов.

Сейчас контр-адмирал Черкасов сидел у бассейна, подставив лоснящийся тугой живот солнцу, и поедал дыню. Отдыхал душой и креп телом после личного присутствия в местах боевых действий.

Максимов терпел болтовню Черкасова с тех пор, как только встал на ноги, — второй день. Подряд! Неделю до этого Максимов пластом лежал в постели, медленно приходя в себя, а Карина никого близко и тем более надолго к нему не подпускала. Для отдыха инспектору из Москвы был предоставлен особняк с садом и бассейном. Максимов понимал, что только ради него Черкасов тянет время и не уезжает в Москву. Черкасов везде и всюду представлялся в своем прежнем, оставшемся после службы в Калининграде звании. Что вызывало приступ немого восхищения в этой сухопутной республике. И гарантировало, что пока столь высокий по местным меркам чин, как контр-адмирал ФСБ, находится в доме, ни одна муха не пролетит без досмотра. Но, помня, что Восток — дело тонкое, Черкасов выставил по внутреннему периметру личную охрану из привезенных с собой из Москвы спецов антитеррористического управления.

Черкасов ел дыню и рассуждал о политике.

— Я не спорю, Максим. Хозяин, как ты его называешь, сволочь порядочная. Но я зрю в корень. По мне, пусть хоть круглые сутки на золотом горшке сидит и мармеладом какает, лишь бы наши войска тут остались. Я ему, если надо, две такие шахты барахлом завалю. Наш, если на то пошло, ничем не лучше. Лучший дирижер военного оркестра всех времен и народов, блин! — Черкасов сплюнул косточку. — Особенно когда стакан накатит. Борец с нищетой… Его долбаный «Москвич», на котором он якобы на работу в Белый дом ездил, надо выставить в музее рядом с броневиком Ленина. Как еще один прибор для запудривания мозгов русского народа.

Черкасов отложил корку, И сразу же принялся за новую дольку дыни.

— А так всё тип-топ получилось. Бердыева мы пощипали и дали уйти к соседям, Пусть теперь там попартизанит. А то кое-кто уже совсем нюх потерял, скоро совсем дружить с нами не захочет. — Черкасов вытер залитые соком губы, на секунду задумался. — Если бы Бердыев сходу базу взял, заваруха бы здесь началась страшная.

— Он про базу все знал, — обронил Максимов.

— А тут все про всех все знают. Только не было никакого Мертвого города. Даже в наших газетках написали: правительственные войска блокировали мятежный полк Бердыева в районе заброшенного уранового рудника. Понял — заброшенного. Значит, не было там ни души. Одни суслики. — Черкасов бросил на Максимова острый взгляд. — Правда, эти суслики контуженные рассказали про какого-то парня, что принял на себя командование, отбил Бердыева, а сам исчез. И я стал летать по окрестностям в поисках неизвестного героя. Ты, кстати, с Хозяина награду потребуй. Белого верблюда и два мешка героина. Или домик вот этот.

— Обойдусь, — поморщившись, ответил Максимов.

— Конечно, тебе о внуках думать не надо. Я не гордый, домик бы взял. Вместо дачи. Видал, какие у них тут фрукты на грядках растут? — Черкасов откусил кусок дыни. — Это тебе не подмосковные огурцы. И домик ничего. Все мое семейство разместиться может. — Он повернулся, оценивающе осмотрел особняк. — О, кстати, твоя пигалица к нам идет. Ну-ка одень улыбку на морду.

Максимов оглянулся. По дорожке к бассейну шла Карина. Короткий шелковый халатик плотно облегал стройную фигурку. Карина быстрее Максимова оправилась от потрясений и вовсю наслаждалась жизнью в особняке.

Черкасов помахал ей рукой. Лицо его посветлело.

— Эх, девка хороша. Только, жаль, ест мало. Ей бы полста кило прибавить, я бы у тебя ее отбил, Максим. Ну, да ладно, были бы кости, мясо нарастет.

— Долго ждать придется, Игнат Петрович.

— А куда мне торопиться? — Черкасов погладил себя по животу. — Я мужчина молодой. У меня еще все впереди. Включая генеральскую пенсию.

Впервые за дни, проведенные в этом райском уголке, Максимов рассмеялся.

— Господа офицеры обсуждают дам? — спросила Карина.

— Господа офицеры скучают без дам, — тут же отозвался Черкасов. — Присоединяйтесь к нам, Кариночка.

Карина по пути успела сорвать розу Протянула Черкасову Тот зарделся, как туркменский помидор, взял цветок из ее руки.

— Спасибо, красавица, — пробормотал он. — А ты угощайся, угощайся. В дыньке — сплошные витамины. Или яблочко возьми.

Карина выбрала яблоко. Села на подлокотник кресла Максимова. Поболтала ногой.

— Что так тяжко вздыхаете, Игнат Петрович?

— Любуюсь, я, Кариночка, на красоту и цветение вокруг, а сердце ноет. В Москве наверняка дождь сыплет. Правда, к первому сентября распогодится. Но холодно обычно бывает. — Черкасов пожевал сочную мякоть. — Детки в школу пойдут, зябнуть будут.

— Кто пойдет, а кто нет. — Голос Карины изменился, неожиданно проклюнулись резкие нотки.

Она вложила яблоко в ладонь Максимова, подошла к бортику бассейна. Потрогала ногой воду

Медленно развязала поясок, стряхнула халатик с плеч. Шелк заструился по ее загорелому телу, упал к ногам. На Карине остались только узкое, в ниточку, бикини.

Она постояла, залитая солнцем.

— Игнат Петрович, вы хорошо себя чувствуете? — не оглядываясь, спросила она.

— Спасибо, хорошо. — Черкасов щурился на ее спину и все, что ниже, как кот на сметану.

— А я за вас беспокоюсь. В вашем возрасте столько на солнцепеке сидеть вредно.

Карина пружинисто оттолкнулась и без всплеска ушла под воду.

Максимов закрылся от Черкасова ладонью и беззвучно затрясся от смеха.

Черкасов посопел, глядя на круги на воде.

— Уела, нечего сказать… Наш человек, — констатировал он.

Помахал рукой Карине, вынырнувшей у противоположного бортика. Встал, поддернул шорты.

— Пойду я. Действительно, перегрелся.

Максимов поднял взгляд на Черкасова. Благодушный военный пенсионер, наслаждавшийся дачной жизнью, исчез. На лице Черкасова резче проступили морщины у носа, губы плотно сжались в волевую складку.

— Когда? — тихо спросил Максимов.

— Сегодня. Вылет в двадцать три ровно, — по-военному назвал время Черкасов. — Но перед этим у меня с тобой разговор будет.

Черкасов взял с подноса яблоко, с треском надкусил. Пошел по тропинке к дому.

Над бортиком показалось лицо Карины.

— Ушел гусарский генерал? — спросила она.

— Обиделся.

— Да брось ты! Мы всю неделю друг друга подкалываем. — Карина локтями оперлась о бортик. — Если на то пошло, это я обиделась.

— На что?

— «Первое сентября — детишки в школу идут», — передразнила Черкасова Карина.

— Да брось ты, он имел в виду, что жизнь продолжается, — заступился за генерала Максимов.

— И я о том же, — подхватила Карина. — Игнат Петрович со свойственной ему тонкостью намекнул, что мне пора в Сорбонну. Обидно, что прав. Учиться надо. А то я, по сравнению с тобой, дубовая, как тот Буратино. Он букварь продал и пошел искать приключения на свою деревянную задницу, помнишь? Я поймала себя на мысли, что и половину произошедшего не могу понять не из-за того, что в голове не укладывается. — Карина пальцем постучала по лбу. — А потому, что здесь пусто.

Карину все чаще посещали здравые мысли. Впрочем, и прежняя Карина в ней еще не окончательно умерла.

— К тому же, отчим уже все проплатил, нельзя, чтобы деньги пропадали, — добавила она.

— Зря ты так о нем. Твой отчим — хороший человек.

— Плохих людей не бывает, бывают плохие отношения между людьми,

— Однако! — усмехнулся Максимов, — Сама додумалась?

— Игнат Петрович научил. Умный мужик, между прочим.

«Ах вот откуда ветер дует! — подумал Максимов, подбрасывая в руке яблоко. — Как же, пока я под капельницей валялся, у них было время спеться».

Карина, взболтнув ногами, вылезла на ботик. Села спиной к Максимову. Пригладила мокрые волосы. Закинув голову, подставила лицо солнцу.

Максимов смотрел на ее хрупкие лопатки, проступившие под загорелой кожей, и с замирающим сердцем чувствовал, как неудержимо отдаляется от него Карина.

Пережитое ими в пещере можно было воспринять как бред, игру воспаленного воображения или как реальность. Как ответишь на вопрос «что это было?», такую жизнь себе выберешь. Решишь, что бредил, растерзанный страхом, усталостью и давящей темнотой подземного мира, — раны вскоре зарубцуются, силы вернутся, и ты все забудешь и будешь жить, как жил раньше. Признаешь очевидное — что тебе выпала честь, бремя и крест воочию увидеть могилу Спящего владыки, — обратного пути в мир простых истин и земных радостей уже не будет. Тебя ждет Дорога. И бесконечное странствие по ней, дольше, чем сама жизнь.

Перемена, произошедшая с Кариной за последние дни, была настолько явной, что Максимов не сомневался, как. ответила Карина на вопрос.

Перекресток. Их разводили в стороны дороги. Каждый выбирал свою.

— Ты сегодня улетаешь, — произнесла Карина, не оглянувшись.

Максимов в который раз обратил внимание, что у нее появилась характерная особенность говорить о возможном ближайшем будущем так, словно оно уже стало реальностью.

— Да. Работа на благо общего дела закончена. Надо заняться личными проблемами.

В этот момент Максимов чистил яблоко и с удовлетворением отметил в пальцах прежнюю силу и точность. Нож двигался уверенно, тонкой спиралью срезая кожуру,

— Я только что позвонила отчиму и попросила прислать за мной самолет. Решила сделать приятное человеку.

— И как он это воспринял?

— Обрадовался, хотя и пытался это скрыть. — Карина вздохнула. — Так обрадовался, что летит сам. К полуночи будет здесь.

Карина окунула ладони в воду, смочила лицо и грудь.

— А теперь иди, Максим. Мне выплакаться надо. Ты добрый. Утешать начнешь. И все испортишь. Иди в дом. Я пореву, потом поплаваю. Позагораю немного. И приду.

К ужину спустился один Максимов. Карина осталась наверху, в спальне.

Черкасов встретил его появление ироническим взглядом.

— Да, ребята, качественно вы прощаетесь, ничего не скажешь, — произнес он, разглядывая Максимова. — Не смущайся, дело молодое. Вот я в твои годы тоже в госпиталь попал. Три дня поболел и больше не смог. Кругом медсестрички молоденькие бегают, аж глаза разбегаются. Пришла одна делать укол соседу. А у самой халатик чуть длиннее карманов. Наклонилась она… — Черкасов затаил дыхание, изображая немой восторг. — Я глянул на такое чудо природы — и чую, что выздоровел. Все болячки как корова слизнула, в момент. И без всяких лекарств, заметь!

Максимов сел за стол, развернул на коленях салфетку.

— Надеюсь, не в тот же день на службу вернулись? — поинтересовался Максимов.

— Да какое там! — махнул рукой Черкасов. — Я еще две недели в госпитале здоровья набирался. Пока не выперли за нарушение режима. Ты бы видел, как они меня провожали. Как вспомню, так плакать хочется. Черкасов повернулся к прислуге.

— Ступай, братец, мы сами управимся. — Он обратился к Максимову. — Никак в толк не возьму, как можно есть, когда голодный человек у тебя за спиной стоит.

— Ну, в Москве этому быстро обучат.

Черкасов прислушался к себе, потом покачал головой.

— Вряд ли. Старого коня новым трюкам не обучишь. Его задача — борозды не портить.

Он оглянулся на запертую дверь. Достал из-под скатерти папку, передал Максимову.

— Оцени мой скромный вклад в общее дело.

Максимов раскрыл папку, а Черкасов тем временем принялся срезать толстые ломти с запеченной кабаньей ноги.

В папке Максимов нашел детальную схему обширного поместья с указанием каждой постройки и ее назначения, поэтажный план особняка со схемой системы безопасности. Мимоходом отметил, что позволить себе такую систему может только богатый человек, знающий себе цену. На отдельном листе было напечатан распорядок жизни в усадьбе с точной привязкой каждого ее обитателя к помещению, в котором он находился в то или иное время суток. Составить подобное мог только тот, кто не один день провел в поместье и обладал навыками разведчика.

Максимов положил папку на соседний стул.

— И где этот Эдем находится? — спросил он.

— В Испании. — Черкасов сосредоточенно продолжил резать мясо. — Навигатор просил узнать, нет ли у тебя желания туда смотаться?

— Когда? — Максимов уже начал догадываться, кому принадлежит усадьба.

— Тянуть, как сам понимаешь, нельзя. Информация устареет.

Максимов неотрывно смотрел, как течет сок из-под ножа Черкасова, и пытался вычислить, откуда пришла информация о местонахождении Винера.

«Либо Эрика, либо Юко. Других прямых выходов на Винера у нас не было. Юко сгинула в черной воде подземной реки. Остается Эрика. Но тогда Черкасов никогда бы не упомянул о своем вкладе в общее дело. Неужели Юко жива?»

— Что ты на меня так смотришь? — Черкасов положил на тарелку Максимова сочащийся соком кусок мяса. — За неделю я даже со статуи Будды показания сниму.

— Как вы ее нашли? — спросил Максимов. Черкасов положил кусок себе, устроился поудобнее, взял наизготовку нож и вилку.

— Ну, настоящую Юко, не к столу будет сказано, нашли по запаху в заброшенном канализационном колодце. Другая объявилась сама. Район так прочесывали, что даже мышей полевых отлавливали. А хромоножку в камуфляже не заметить — совсем слепым надо быть. Хорошо, что на моих людей нарвалась. Хозяйские абреки так там лютовали, что трахнули бы ее до смерти и не посмотрели, что у нее вся рожа заплыла и глаз вытек.

Черкасов насадил на вилку кусочек, отправил в рот.

Прожевал.

— А мясцо ничего. Так что ты решил?

Максимов налил себе минеральной воды. Сделал несколько глотков, отставил стакан. Черкасов ждал ответа.

Глава пятидесятая. Суд богов

Черное солнце

Испания, сентябрь 1998 года
Винер по лестнице поднялся на второй этаж. На последней ступеньке, почувствовав легкое головокружение, ухватился за поручень.

«Пора прекращать ложиться за полночь, — подумал он, остановившись. — О возрастных проблемах еще рано думать, но смысла в ночных бдениях нет никакого».

Разбор результатов операции затянулся. Четыре часа они с Хиршбургом потратили на детальный разбор каждого эпизода. И все ради вывода, произнесение которого заняло несколько секунд.

«Мы не боги, чтобы в точности воплощать свои замыслы», — вспомнил Винер свои слова, окончательно развеявшие пессимизм Хиршбурга.

Винер, подняв голову, посмотрел на гобелен, за которым прятался динамик, связанный по проводам с комнатой охраны.

Винер не стал спрашивать, где находится Эрика. Знал, что она сейчас спит в его спальне.

Эрику пришлось вывозить из Москвы санитарным рейсом, а Леон продолжил свой путь к Мертвому городу в твердой уверенности, что избавился от опеки. Винер вспомнил, как хохотали они с Хиршбургом, когда узнали, какой способ избрал Леон. Отсмеявшись, пришли к выводу, что бывший легионер сработал достаточно деликатно.

Мио… Вспомнив о японке, Винер нахмурился. Это была в игре единственная жертва фигуры, о которой он жалел. «Смертоносный цветок» — величайшая редкость в наши дни. Ценность жертвы была адекватна результату, но Винер еще не смирился с потерей. Никогда не тешивший себя иллюзиями, Винер в душе надеялся, что Мио выскользнула из ада. Пусть она не вышла в район эвакуации, пусть не обратилась за помощью ни в одну законспирированную структуру «Черного солнца», но среди погибших ее не было, это он знал точно. Значит, оставалась надежда.

Он тихо приоткрыл дверь, проскользнул в спальню. К ужину Эрика вышла в открытом черном платье. И духи были подобранны в тон, ведьмаковские. Их черный, тревожный аромат ощущался и в спальне.

Горел слабый ночник на тумбочке, В полукруг его света попала рука Эрики, свесившаяся с кровати.

Винер прошел к креслу, сбросил пиджак. Потер поясницу.

Он сначала не понял, что встревожило его. Показалось, что между лопатками кольнул чей-то недобрый взгляд. Оглянулся.

Шторы плотно задернуты, окна закрыты. В этой половине дома, отведенной под личные апартаменты Винера, их вообще никогда не открывали, используя кондиционеры. Стекла были из сверхпрочногостекла, выдерживающего прямое попадание крупнокалиберной пули.

Винер понял, что его встревожило. Эрика. Она лежала неправильно. Крепко засыпая, она сдвигалась к центру, вытягивалась по диагонали, выставляя из-под простыни ногу. Ногу, а не руку. Привычки своих женщин Винер знал лучше их обладательниц.

— Эрика! — тихо окликнул он ее. Она не пошевелилась. Он присмотрелся и увидел, что ее кисть, упирающаяся в ковер, подвернута так, что этого не смог бы долго вынести человек. Даже крепко спящий. Обязательно пошевелился бы, изменив угол.

Винер обмер. Усилием воли подавил волну паники. Знал, любое движение сейчас смертельно опасно.

Только один человек в мире из известных ему мог проникнуть в дом, миновав все ловушки. Мог беззвучно лишить жизни Эрику, умеющую постоять за себя. И ждать, терпеливо ждать, ничем себя не выдав, зная, что Винер обязательно войдет в спальню. И со сладострастием наблюдать, как жертва цепенеет от страха.

— Не надейся, Мио. Я не побегу, — твердо произнес Винер.

Ответом ему была тишина.

Он ждал молниеносной атаки, но ее не последовало. И Винер понял, что есть шанс.

— Я не хотел твоей смерти, Мио, — начал он. — Смерть — твое ремесло, и ты сама выбрала свой путь. Разве моя вина, что он вывел тебя к Мертвому городу? Не думай, что я бросил тебя там умирать. Группа эвакуации ждала тебя до последней минуты. Я не оправдываюсь, нет! Я не хочу, чтобы месть отяготила твою карму, Мио.

Он выдержал паузу, восстанавливая дыхание. Прислушался. В спальне висела тишина. Он чувствовал на себя чей-то давящий взгляд, но никак не мог определить, откуда он исходит.

— Я не боюсь, смерти, Мио. Все уже свершилось, И ничего нельзя изменить. Те, кто умеет читать знаки, уже приняли мое послание. Даже профан, читающий лишь газеты, сумел бы понять, что произошло нечто из ряда вон выходящее — Винеру на память пришли строчки из доклада Хиршбурга. — В те дни по всему миру прокатилась волна самоубийств и смертность превысила норму в несколько раз, на треть увеличилась госпитализация психически больных, автобаны забило пробками из-за аварий, только чудом удалось избежать самопроизвольного запуска баллистической ракеты. Они безумствовали, как стадо баранов, предчувствуя грозу! Как всегда, все списали на полнолуние и активное солнце. Но как связать тихую панику, охватившую профанов, с трехдневным локальным конфликтом в крохотной азиатской стране? — Винер все больше распалял себя, надеясь, что сумеет повысить голос настолько, чтобы среагировали микрофоны за дверью. — Это сможет сделать лишь тот, кому ведома тайна, сокрытая в недрах этих выжженных гор. Профессор Миядзаки искал могилу Спящего владыки[109], даже не подозревая, насколько он близок к цели. А я пролил в том месте кровь! Я привел на место жертвоприношения посвященного в Орден Хранителей! И он, уверен, сможет засвидетельствовать, что жертва принята. Спящий владыка разбужен, в этом нет сомнений. И теперь уже никто не в силах остановить грядущей войны. Грядет война, Мио! Тотальная война всех против всех за право владеть Будущим! — Винер не смог сдержаться и выпалил то, что ни при каких условиях не имел право говорить: — Предстоит рубка ясеня! И уже назначен день…

Он осекся. Всмотрелся в темноту. Показалось, что по шторе скользнула тень.

— Мио!

Голос раздался сбоку, от двери. Мужской.

— Клаус фон Винер, двенадцатый магистр «Черного солнца».

Мужчина говорил на немецком с ярко выраженным славянским акцентом.

Винер почувствовал, что ноги наливаются свинцом.

В эту секунду он не чувствовал страха. Он боялся только одного — что не хватит сил развернуться и с достоинством грудью встретить удар.

Хиршбург неподвижно сидел в кресле, уставившись в одну точку ничего не видящим взглядом.

Он представлял, насколько жалко и нелепо выглядит со стороны. Всклокоченные седые волосы, помятое от сна лицо с проклюнувшейся за ночь щетиной на дряблых щеках. Сквозь распахнутые полы халата торчат костлявые ноги со стариковской пергаментной кожей и вздувшимися узлами вен.

Он чувствовал себя разбитым и больным. Старым псом, пережившим своего хозяина. А потому жалким и никому не нужным.

Подошел начальник охраны. Высокий мужчина средних лет с атлетической фигурой. Старался не смотреть в глаза. Молча протянул что-то завернутое в салфетку. На белом холсте проступали красные пятна.

— Что это? — отпрянул Хиршбург.

Начальник охраны откинул край салфетки. Показал кинжал старинной работы. Такие Хиршбург видел только в коллекциях любителей оружия и в музеях.

— Не наш, — сказал охранник. — В доме никогда таких не было. Очень редкий экземпляр. По внешнему виду — скандинавский. Видите, руническая надпись?

Он наклонил клинок, поймав солнечный лучик. Четко проступили клинописные знаки.

— Хольмганг, — разобрал надпись Хиршбург. — Суд богов.

Хиршбург медленно отвалился на спинку кресла.

— Что с вами, герр Хиршбург?! — вскрикнул охранник.

Но Хиршбург едва расслышал его голос…

Стены вдруг стронулись с места и закружились, все быстрее и быстрей, скручивая золотистый рассветный свет, заливавший комнату.

Золотое свечение свилось в спираль, подхватило невесомое тело Хиршбурга и потянуло вверх, к небу…

Глава пятьдесят первая. Рубка ясеня

Странник

Париж, октябрь 1999 года
Всего в тридцати минутах езды от Версаля раскинулся прекрасный, таинственный лес. Первые лучи солнца только поднялись над кронами деревьев, уже тронутыми желтыми, красными и шафрановыми мазками. Пахло грибами и мокрыми опавшими листьями.

Максимов стоял на краю большой поляны. Прижался спиной к толстому стволу и слушал пение птиц. Одна пичуга уселась на ветку над самой его головой, уронив вниз крупные капли холодной росы.

Максимов открыл глаза. Поежившись, поднял воротник плаща.

Посреди поляны возвышался старый ясень. Листва росла только на верхних ветках кроны и была цвета червонного золота. Нижние ветки торчали голые, похожие на руки, пытающиеся поймать в крючковатые пальцы туман.

Под ясенем, собравшись в круг, стояли девять мужчин. На таком расстоянии их лица невозможно было разглядеть. Но Максимов знал, что один из них Навигатор. В Орденах, которые они представляли, их называли иначе, но суть от этого не менялась, — они прокладывали путь. То пересекавшиеся, то идущие параллельно, то, казалось, навсегда расходившиеся пути их Орденов сошлись на этой поляне.

Дальше пути не было.

По внешнему краю поляны, на опушке, неподвижно застыли черные фигуры, — такие же сопровождающие, как и Максимов, по одному на каждого из собравшихся поддеревом.

Круг под деревом распался. Мужчины цепочкой двинулись к стволу ясеня. Первый поднял с земли топор. Острый лучик на секунду вспыхнул на металле. Раздался глухой удар, эхом прокатившийся по лесу.

Первый передал топор следующему, и так по очереди, пока не раздались девять ударов и девять щепок не упали в траву.

Мужчины, не оглядываясь, разошлись. Каждый направился к своему сопровождающему.

Навигатор подошел к Максимову, скользнул по лицу взглядом. Медленно стянул белые перчатки, молча протянул Максимову. Он принял их, сунул в карман.

Навигатор повернулся лицом к ясеню.

У ясеня появились трое в черных рабочих комбинезонах. Утреннюю тишину распорол вой бензопилы. Брызнула струя мелких опилок. Ясень задрожал до самой макушки.

Через несколько секунд пила смолкла. Ясень еще стоял.

Раздался гулкий удар по стволу.

Ясень покачнулся, как смертельно раненный человек, с рвущим сердце треском стал крениться и, набирая ускорение, ударился о землю. Треснула подмятая крона, во все сторону расшвыряло сломанные ветки. Алые листья, как капли крови, забрызгали мокрую траву.

С окружавших поляну деревьев обрушился поток холодных капель.

«Словно плачут», — подумал Максимов, вытирая лицо.

— Иггдрасиль срублен, — как приговор произнес Навигатор.

Максимов отступил, пропуская Навигатора на тропинку, ведущую через лес к дороге, где их ждала машина.

* * *
Маленькое бистро работало, несмотря на ранний час. Хозяин подал кофе двум посетителям и, зевая, удалился за стойку. Ему очень хотелось спать, и не было никакого дела до того, о чем разговаривают седовласый мужчина с острым властным лицом и молодой человек со свежим шрамом на подбородке.

Навигатор попробовал кофе, удовлетворенно кивнул.

Отставил чашку.

— Двести сорок один год назад был заключен договор между орденами посвященных. Изначально их было пять. Позже к договору присоединились еще четыре. Остальные были вынуждены считаться с договором, заключенным сильнейшими. Мир вступал в эпоху промышленной революции. Ремесло как общедоступное средство входа в магию повсеместно вымирало. Хранящие знания встали перед дилеммой: либо технический прогресс, как способ существования цивилизации, либо магические практики, доступные в те времена уже немногим. Либо массовое принуждение к работе с машинами, либо планомерная селекция населения ради выведения породы людей, способных усвоить и использовать магически знания. Был избран первый путь. Время от времени появлялись ордена, желавшие свернуть на второй. Но они терпели неудачи. Им не хватало подлинных знаний. Одним из пунктов договора было изъятие из обращения в ложах целого комплекса символов, обрядов и устных преданий. Без этого недостающего элемента полной картины не получить, какого бы ранга посвящения ты ни достиг. Маги-недоучки губят себя, призывая Силы, совладать с которыми у них не хватает знаний, и губят страны и народы, которых избрали себе в качестве глины для лепки големов.

Лишь девять Орденов, заключивших договор, полностью сохранили Традицию. И передавали ее из поколения в поколение. Союз девяти непрерывно сражался с магами-недоучками. Весь двадцатый век ушел на то, чтобы обуздать волну хаоса, которую вызвало попадание в руки бесовствующих профанов лишь нескольких книг, найденных в тибетских монастырях. Они посчитали, что свастика откроет им дорогу в Золотой век! А миру это стоило ста миллионов жизней.

Сегодня мы срубили дерево в знак того, что договор расторгнут. Мы больше не в силах удерживать мир на том пути, что был избран. Да и не вправе. Всем очевидно, что это путь в пропасть. С сегодняшнего дня сняты все запреты и открыты все архивы. Тайн больше нет. Кто захочет, кто сумеет, узнает все, что ему необходимо. И каждый выберет свой путь. Мы решили, что право на Будущее имеет каждый из живущих. Не нам определять, кому переступить через порог, а кому остаться за дверью.

— И что, теперь война всех против всех, как говорил Винер? — спросил Максимов.

Навигатор презрительно искривил тонкие губы.

— Винер — маг-недоучка, как и все его «Черное солнце». Союз Девяти отдает знания. Но оставляет за собой право карать тех, кто их использует против жизни. Работы Хранителям хватит, не рассчитывай на долгий отдых.

Навигатор встал. Протянул Максимову сухую ладонь.

— Пора прощаться, Странник. Перчатки оставь у себя. Они теперь твои.

Навигатор вышел, не оглядываясь. Максимов сквозь витринное стекло проводил взглядом высокую фигуру Навигатора, удаляющуюся вверх по горбатой улочке.

Над дверью бистро мелодично тренькнул колокольчик.

Хозяин, дремавший, подперев щеку кулаком, открыл один глаз. И сразу же его мясистое лицо расплылось в улыбке.

К стойке подскочила девушка со смешным черным ежиком на голове. Она держала в охапке бумажный пакет с торчащими из него поджаристыми кончиками круассанов.

— Привет, Жак. Знаешь, что такое трагедия? Это проснуться и обнаружить, что в доме нет ни крошки кофе.

— Кофе ты всегда можешь выпить у меня. — Жак потянулся к эспрессо.

— В том и трагедия, что для этого надо перейти улицу. — Девушка запрыгнула на табурет, положила голову на скрещенные руки. — Я еще сплю, — объявила она.

— Выходи за меня замуж. Я буду носить тебе кофе в постель.

— Жак, будем считать, что ты мне снишься, — слабым голосом пробормотала девушка. — Иначе мое сердце выпрыгнет от счастья. Ты же не хочешь моей смерти, Жак?

Жак поставил перед ней чашку с дымящимся кофе. Налег грудью на стойку.

— Послушай, Карина, ты же русская? — зашептал он. — Вон тот молодой человек тоже говорил с пожилым мосье по-русски. И уже целый час сидит, уткнувшись взглядом в стекло. У него такое лицо, будто он решил взять штурмом Елисейский дворец.

— И правильно решил. А то вы тут скоро со скуки сдохнете.

Карина подняла голову, оглянулась.

Через секунду она с радостным криком бросилась на шею молодому человеку.

— Любовь, — вздохнул Жак.

Он прожил на свете слишком долго, чтобы ошибиться.

Они стояли, тесно прижавшись друг к другу, посреди улочки, до самых крыш залитой теплым утренним светом. Им казалось, что во всем мире они остались одни. Максим и Карина. Странник и Фрея…

В этот бесконечное мгновенье они не хотели и не могли думать о тотальной войне, бушующей в мире, и считали, что впереди у них вечность. Ни она, ни он не могли знать, что отпущенная им вечность продлится ровно семь дней…

* * *
Экстренная связь

Страннику

Срочно прибыть в Москву. Код ситуации — «Эрнстфаль».

Навигатор

1

Валгалла — в древнегерманской мифологии — рай для героев, павших с оружием в руках. С поля битвы их души уносят крылатые девы — валькирии. В Валгалле герои пируют, дожидаясь часа Дикой Охоты, когда бог Один спустится в мир для последней битвы со Злом.

(обратно)

2

Знаменитый «район красных фонарей» в Гамбурге.

(обратно)

3

Здесь обыгрывается название книги Герберта Уэллса, посетившего Россию в первые годы после революции. Ленин в ней назван кремлевским мечтателем.

(обратно)

4

Биржа информационных технологий и высокотехнологичных компании.

(обратно)

5

Генерал Абвера (военной разведки вермахта), после капитуляции рейха к суду не привлекался, стал создателем и первым главой разведки ФРГ, в которую с негласного согласия американцев привлек многих ветеранов Абвера и СД. «У него был ум профессора, сердце солдата и чутье волка», — написал о Гелене первый шеф ЦРУ Ален Даллес.

(обратно)

6

Институт «Наследие предков» создан в 1933 году, входил в состав Ордена СС, изучал и предпринимал попытки возродить и использовать древние магические знания и технологии. Финансирование «Аненербе» сопоставимо с затратами США на создание атомного оружия.

(обратно)

7

Доктор Альфред Роде, директор Собрания искусств Кенигсберга, крупный специалист по янтарю, принимал непосредственное участие в хранении и сокрытии культурных ценностей, захваченных на оккупированной территории СССР; погиб при загадочных обстоятельствах после взятия города советскими войсками. Профессор фон Андре — штандартенфюрер СС, декан Кёнигсбергского университета, принимал участие в эвакуации и сокрытии культурных ценностей; после войны стал профессором Гёттингенского университета. Профессор Хармьянц (Harmjanz) — Франкфуртский университет, член НСДАП и обычных СС, руководитель отделения обучения и исследований по германской традиции и документам института «Аненербе».

(обратно)

8

Примерное соответствие между чинами СС и общевойсковыми чинами вермахта: унтерштурмфюрер — лейтенант, оберштурмфюрер — обер-лейтенант, гауптштурмфюрер — капитан, штурмбанфюрер — майор, оберштурмбанфюрер — подполковник, штандартенфюрер — полковник, бригаденфюрер — генерал-майор, группенфюрер — генерал-лейтенант, обергруппенфюрер — генерал рода войск; рейхсфюрер СС и начальник полиции рейха — великий магистр Черного Ордена Генрих Гиммлер.

(обратно)

9

В Славском районе Калининградской области стоят обелиски геройски погибшим членам разведгруппы «Джек»: капитану Крылатых — позывной «Джек», Иосифу Зварике — позывной «Морж», Шпакову — позывной «Еж». Это крайне редкий случай, когда место гибели каждого бойца из состава одной разведгруппы отмечено отдельным памятником. На подавление группы «Джек» были брошены пехотный полк вермахта и силы местного ополчения. За четыре месяца непрерывных боестолкновений, потеряв половину состава, группа совершила пятисоткилометровый рейд по тылам фашистов и соединилась с советскими частями на территории Польши.

(обратно)

10

Наиболее известный приказ ГКО времен Отечественной войны № 270 от августа 1941 года устанавливал жесткие карательные меры за уклонение от исполнения воинского долга: сдача в плен, оставление позиций без приказа, утеря личного оружия и членовредительство карались расстрелом. В исключительных случаях приговор заменялся направлением в штрафной батальон.

(обратно)

11

Не нужно мне радости,
Пока не увижу Грааль…
Да станет это единственным стремлением
Всей жизни моей.
«Парцифаль». Вольфрам фон Эшенбах
(обратно)

12

Перстень с изображением мертвой головы — знак посвящения в Орден СС. Этого знака удостаивался член СС, доказавший свою воинскую доблесть и преданность Ордену. Вручался прошедшему посвящение лично Великим Магистром Гиммлером. По приказу Гиммлера любой ценой перстень снимался с руки погибшего и доставлялся в Вевельсбург — центральный замок Ордена. В конце войны тысячи перстней, хранившихся в гигантской гранитной чаше, были взорваны. Считалось, что магическим очищением через огонь память о погибших воинах Черного Ордена стала достоянием вечности.

(обратно)

13

«Гномы» (Karst-Wehrtrupps) — спецподразделения СС, предназначенные для обороны карстовых пещер; участвовали в боевых действиях в горах Северной Югославии и Южной Австрии. Доктор Бранд — член войсковых СС, руководитель отделения фортификационных сооружений СС (в г. Эйзельфельсе), возглавлял отделение по исследованию карстов и пещер института «Аненербе». Предположительно имел отношение к созданию тайных хранилищ ценностей рейха и систем подземных инженерных сооружений.

(обратно)

14

Повель Л., Бержье Ж. Утро магов. София, 1994.

Книга посвящена эзотерике и тайным обществам. Наибольший ажиотаж вызвала четвертая глава, в которой выдвигается версия, что третий рейх был создан по плану и при непосредственном участии ариософских тайных орденов. Ариософия — философское течение, популярное в Западной Европе в начале XX века, — оперировало понятием «раса», наделяя его сакральным смыслом. Как Россия стала полигоном для воплощения в жизнь теории классовой борьбы Маркса и строительства «Царства Божьего на земле», так рейх стал «алхимической лабораторией» для выведения «расы господ» — ариев и магического переноса в «золотой век», ко временам мифической прародины ариев — Атлантиды.

«Нацизм был одним из тех редких моментов в истории нашей цивилизации, когда приоткрылись врата в Иное…» — писал Повель.

(обратно)

15

Штандартенфюрер СС Вольфрам Зиверс в 1935 году назначен на должность генерального секретаря «Аненербе», возглавлял административное управление, отвечал за организацию всех заседаний «Аненербе». Повешен по приговору Нюрнбергского трибунала. Кроме его показаний трибуналу, сохранился отчет о допросе Зиверса, произведенном отделом дознания штаба американской армии, в котором он подробно освещает структуру и деятельность «Аненербе».

(обратно)

16

«Посвящение — это врата, ведущие в тайные общества. Прежде чем неофит займет достойное место в иерархии тайного общества, он должен разорвать все связи с родной культурой, стать внутренне отчужденным к своим родным и близким, стране и народу. Он должен испытать прикосновение могущественных сил нечеловеческой природы, которые необратимо изменят его. Перестав быть обычным человеком, он вместе с оккультной властью обретет реальную власть над людьми. Он станет по ту сторону добра и зла и если дойдет до конца, то превратится в сверхчеловека…»

(цитата из книги А.Жеребцова «Тайны алхимиков и секретных обществ». Вече, 1999)
(обратно)

17

Управление курировало диверсионные и добывающие агентурные сети шестнадцати военных округов, четырех групп войск, четырех флотов, сорока одной армии и двенадцати флотилий.

(обратно)

18

Здесь: Третье отделение УФСБ по Калининградской области — военная контрразведка.

(обратно)

19

Поле вращения в физическом вакууме. Наличием торсионного поля объясняют многие феномены парапсихологии, так как сигнал в таком поле распространяется практически мгновенно и не экранируется ни одним материалом. Генераторы торсионных полей используются в качестве базовых излучателей психотронного оружия.

(обратно)

20

Незаживающая и периодически кровоточащая рана, характерная для психозов на религиозной почве, редкий вид психосоматических расстройств.

(обратно)

21

Поиск Грааля рассматривается в эзотерике как мистерия Посвящения, в которой каждому этапу соответствует свой символ: ворон — перст судьбы, знак того, что посвященный вступил на путь обретения Грааля; павлин — бесконечные возможности, раскрытие богатства внутреннего мира; лебедь — ритуальная смерть, готовность к самопожертвованию; пеликан — растворение в других, переход из ранга ученика в статус учителя; лев — сила, обретение мощи через связь с духом нации и ее прошлым; орел — могущество, раскрытие сверхчеловеческих способностей, знак благосклонности высших сил, полная готовность к участию в судьбах мира.

(обратно)

22

«Да здравствует смерть!» (исп.) — лозунг фашистов, впервые прозвучавший во время гражданской войны в Испании. Авторство приписывается создателю Иностранного испанского легиона генералу Хосе Миллану.

(обратно)

23

«Бранденбург-800» — элитная диверсионно-разведывательная часть, в ее состав входили национальные батальоны — бельгийский, французский, арабский, украинский — «Нахтигаль», чеченская рота «Бергманн», «Черногорский легион». Батальон фон Кенинга провел ряд успешных операций в Африке, отказался подчиниться приказу о капитуляции африканской группировки вермахта в 1943 году, переправился в Италию и продолжил участие в войне. В 1944-м дивизия была реорганизована в мотопехотную и вошла в состав корпуса «Великая Германия». Диверсионные группы «Бранденбурга» перешли в подчинение Отто Скорцени.

(обратно)

24

Информация от внутрикамерной агентуры или полученная от подследственных, проходящих по другим делам.

(обратно)

25

Статья 159 УК РФ — мошенничество.

(обратно)

26

Статья 88 УК СССР — «Незаконные операции с валютой и иными ценностями». Была призвана обеспечить экономическую безопасность страны, пресекая оборот ценностей вне государственной финансовой системы и поддерживая монополию рубля как единого платежного средства внутри страны.

(обратно)

27

Организованная преступная группа.

(обратно)

28

Статья 210 УК РФ — «Организация преступного сообщества».

(обратно)

29

Информация от внутренних источников. Позволяет получить значительное преимущество в конкурентной борьбе. Использование инсайдерской информации на Западе официально считается запрещенным приемом ведения бизнеса.

(обратно)

30

Элитное подразделение коммандос Эфиопии; проводило контрпартизанские операции против сил провинции Эритрея. В подготовке бойцов «Афана» принимали участие инструкторы спецназа Советской Армии и контрразведчики «Штази» ГДР.

(обратно)

31

Наиболее полный перечень версий о месте захоронения Янтарной комнаты и историю ее поисков можно найти в книге Виталия Аксенова «Дело о Янтарной комнате». «ОЛМА-ПРЕСС», 2000.

(обратно)

32

Статья 174 УК РФ — «Легализация денежных средств, приобретенных незаконным путем».

(обратно)

33

Организация украинских националистов — антисоветская националистическая организация, несет ответственность за массовые казни и террор против мирного населения Украины. Сформированный ОУН батальон «Нахтигаль» воевал на стороне Германии. Лидеры ОУН, включая Степана Бандеру, ликвидированы в результате спецопераций органов НКВД.

(обратно)

34

Заградительные отряды НКВД по охране тыла входили в состав войсковых соединений первого и второго эшелонов фронта, предназначались для подавления паники и пресечения оставления позиций без приказа, выполняли задачи по охране особых объектов, системы связи и транспорта тыла, вели борьбу с десантными и диверсионными группами противника. Согласно справке за подписью начальника особого отдела НКВД комиссара госбезопасности 3-го ранга Мильштейна, с начала войны по 10 октября 1941 года особыми отделами НКВД и заградотрядами войск НКВД задержано 657 364 военнослужащих, отставших от своих частей и бежавших с фронта, арестовано 25 878 человек, остальные сформированы в части и отправлены на фронт. Из арестованных по постановлению особых отделов и по приговору трибунала расстреляно 10 201 человек, из них перед строем — 3321. Читатель может сам составить пропорцию оставивших позиции и осужденных за это трибуналом.

(обратно)

35

Дело оперативного наблюдения.

(обратно)

36

Третье главное управление КГБ — военная контрразведка; Первое главное управление — разведка; Пятое главное управление — идеологическая контрразведка, впоследствии Управление «З» — защита конституционного строя.

(обратно)

37

Спецслужба ФРГ.

(обратно)

38

Слова принадлежат трагически погибшему генералу Рохлину.

(обратно)

39

Рейнхард Гейдрих, группенфюрер СС, считался наследником рейхсфюрера СС Гиммлера. Погиб в Праге в результате теракта, проведенного чешскими партизанами. В ответ на это фашисты полностью уничтожили пражское гетто.

(обратно)

40

Лев — символ силы, получаемой через связь с духом нации и ее прошлым. В мистерии поиска Грааля образом льва обозначают предпоследнюю ступень Посвящения.

(обратно)

41

Об этих событиях читайте в романе «Черная Луна». «ОЛМА-ПРЕСС», 2000.

(обратно)

42

Штаб-квартира Службы внешней разведки на юго-западе Москвы.

(обратно)

43

Стихи А.Шитовой.

(обратно)

44

Эрнст Юнгер — немецкий писатель и философ.

(обратно)

45

Иностранный отдел Главного политического управления — первый орган внешней разведки Советской России.

(обратно)

46

Штаб-квартира Первого Главного управления КГБ (внешняя разведка), ныне — СВР.

(обратно)

47

Секретарь ложи «Туле», вместе с принцем Густавом фон Вестарп-и-Таксис в числе семи членов тайной ложи «Туле» была взята в заложники комиссарами Баварской коммунистической республики. В ночь на 30 апреля 1919 года, священную Вальпургиеву ночь — праздник древних германцев — заложники были расстреляны. Первого мая объединенные силы «Свободных корпусов» и боевых дружин ложи «Туле» штурмом взяли Мюнхен, утопив в крови Баварскую республику. Это был редкий случай открытого участия тайной ложи в вооруженной борьбе.

(обратно)

48

Роте Арме Фракционе (Фракция Красной Армии) — леворадикальная террористическая организация, с 70-х годов сменила пять поколений функционеров, вела непрерывную «партизанскую» войну в Западной Европе. Последний теракт — взрыв самой совершенной тюрьмы в мире (г. Вейтерштадт, Германия) в 1993 году, в день сдачи тюрьмы в эксплуатацию. В настоящее время РАФ заявила о самороспуске.

(обратно)

49

Ритуальные языческие статуэтки из клада (около семидесяти предметов), найденного в конце XVII века в Германии близ славянского города Ретры (совр. Ней-Бранденбург). В 1771 году опубликована книга Андреаса Готлиба Маша, посвященная кладу, с богатыми иллюстрациями. На русском языке см.: А.Платов Культовые изображения из храма в Ретре. Мифы и магия индоевропейцев. Вып.2. М., 1997.

(обратно)

50

«Путч генералов» 21 апреля 1961 года, последняя попытка силой удержать французскую провинцию — Алжир. Ударной силой путча стал 1-й десантный полк Иностранного легиона, захвативший столицу Алжира. После подавления мятежа полк был расформирован. ОАС — Организация секретной армии — одна из самых опасных террористических организаций в современной истории. Костяк ОАС составляли офицеры спецподразделений армии и Легиона, не согласные с политикой Франции в Алжире.

(обратно)

51

С момента событий, описанных в предыдущем романе — «Оружие возмездия» — прошло две недели. См.: Маркеев О. Оружие возмездия, ОЛМА-ПРЕСС, 2001.

(обратно)

52

В наиболее известном сборнике скандинавских мифов — «Старшей Эдде» магическому значению рун посвящены последняя часть «Речей Высокого», называемая Рунатал, и «Речи Сигрдривы», в которой валькирия раскрывает разбудившему ее герою их волшебное значение. Ас Тюр — «бог битвы», руна Тюра напоминает острие стрелы.

(обратно)

53

Институт «Наследие предков» по заданию рейхсфюрера СС Гиммлера проводил полное исследование доисторического периода и древней истории с целью использовать достижения индогерманских племен в программе строительства тысячелетнего рейха. Одно из структурных подразделений «Аненербе» — отделение обучения и исследований по индогерманской религии (Lehr- und Forschungsstate für Indogermanische Glaubensgeschichte), руководитель — профессор Хут, Страсбургский университет, член НСДАП и обычных СС.

(обратно)

54

В скандинавской мифологии — мост, ведущий в мир богов-асов. Его охраняет ас Хеймдаль — Страж Порога. В конце Времен Хеймдаль первым протрубит в рог, возвещая начало Рагнарека — Последней Битвы, и первым падет, защищая радужный мост.

(обратно)

55

Организация бывших служащих войск СC — ODESSA — проводила эвакуацию и укрытие наиболее ценных членов СС. По данным открытых источников, функционировала с 1945 года. Хотя очевидно, что система явок, укрытий и легализации создавалась раньше — не позднее марта 1944 года, когда было принято секретное решение об «эвакуации» структур Рейха и его научного, политического и финансового капиталов.

(обратно)

56

В мистерии поиска Святого Грааля существуют этапы, символизируемые животными: вороном, пеликаном, лебедем, львом, орлом. Согласно этим этапам построен сюжет романа «Оружие возмездия» (ОЛМА-ПРЕСС, 2001).

(обратно)

57

Легион «Кондор» — подразделение Люфтваффе, принимавшее участие в гражданской войне в Испании на стороне франкистов: в его состав входило до 200 самолетов «Юнкерс-52» и «Хенкель-51», первый командир — генерал-майор Хуго Шперле. Немецкие летчики обеспечили переброску 10-тысячного корпуса генерала Франко из Марокко в Испанию, что стало фактическим началом мятежа против республиканского правительства.

(обратно)

58

Марш кубинских революционеров, неофициальный гимн республики, аналог нашей революционной песни «Смело, товарищи, в ногу».

(обратно)

59

Район высадки десанта кубинских контрреволюционеров. Операция Разрабатывалась и поддерживалась ЦРУ США как начальный этап свержения режима Кастро. Десант был разгромлен кубинской армией.

(обратно)

60

Советский разведчик, непосредственно руководивший операцией по ликвидации Троцкого, профессионал высочайшего класса, внес значительный вклад в борьбу со спецслужбами Германии в ходе Отечественной войны, входил в группу организаторов и руководителей диверсионно-разведывательной и партизанской борьбы в тылу фашистов; репрессирован при приходе к власти Никиты Хрущева. О его судьбе можно прочесть в книге П. Судоплатова «Спецоперации», ОЛМА-ПРЕСС, 2001 год.

(обратно)

61

«Мы победим!» — девиз чилийских коммунистов.

(обратно)

62

Подставной счет в Рейхсбанке, открытый на вымышленную фамилию, на нем аккумулировалась прибыль от финансовых операций Ордена СС.

(обратно)

63

Штурм Нюрнберга частями американской дивизии «Сандерберд» из состава 7-й армии США 20 апреля 1945 года стал последним и самым жестоким сражением на Западном фронте. После массированных бомбежек и уличных боев город был полностью разрушен. Костяк обороны составили части СС, к которым присоединилось все местное население. Нюрнберг считался «меккой нацизма», что объясняет фанатическое упорство оборонявшихся. Так, подразделение СС, защищавшее Зал собраний НСДАП, отбив девять атак, полностью погибло, но не оставило позиций.

(обратно)

64

См. роман «Оружие возмездия».

(обратно)

65

Современный французский прозаик и драматург.

(обратно)

66

Данная статья конституции СССР декларировала «руководящую и направляющую» функцию КПСС. Отмена статьи открыла перед Горбачевым новое поле политических маневров, позволив избавиться от партийной опеки, но сохранить пост главы государства через введение поста Президента. В результате была разрушена вертикаль управления, что ввергло страну в десятилетие хаоса.

(обратно)

67

Династия Цин (1644–1911 гг.) свергла с трона Ханьскую династию при поддержке маньчжурских войск.

(обратно)

68

Спецслужба ФРГ.

(обратно)

69

Управление разработки и пресечения деятельности преступных организаций ФСБ РФ.

(обратно)

70

Чай из лепестков хризантем, обладает сладковато-горьким, мягким вкусом; в жару охлаждает тело; выводит токсины и улучшает зрение.

(обратно)

71

Легендарная женщина-воин из клана Янь стала символом преданности, храбрости и патриотизма.

(обратно)

72

«Волчонок» (нем.) — партийный псевдоним Гитлера, возможно, производное от древнегерманского значения имени Адольф — «Волк». Наиболее известная (из семи) ставка Гитлера, из которой он три года руководил войной на Восточном фронте, находилась в Восточной Пруссии в районе г. Растенбурга и носила кодовое название «Вольфшанце» — «Волчье логово».

(обратно)

73

Герой эпоса «Песнь о Сиде», средневековый эталон благородства, мужества и верности. Его прообразом стал кастильский рыцарь Родригес Диас де Бивар, участвовавший в Реконкисте — войне испанцев против арабского господства.

(обратно)

74

Тиоми Мотизуки, вдова японского военачальника, основала в 1561 году в провинции Синею (совр. — Ногано) тайный клан женщин-ниндзя, прозванных «куноити» — «смертоносные цветы».

(обратно)

75

Мальтийский орден основан в 12 веке в период крестовых походов; первой резиденцией стал госпиталь св. Иоанна в Иерусалиме, что дало название ордену — иоанниты (госпитальеры). После ухода из Палестины обосновались на о. Мальта (1530–1798 г.). Лишились центральной резиденции в Ла-Валетте в ходе французской оккупации острова. «Приют» ордену предоставил Павел I, поручив попечительству мальтийцев юнкерские и кадетские школы. По традиции император России считается номинальным главой Мальтийского ордена.

(обратно)

76

Двенадцатая танковая дивизия СС «Гитлерюгенд» сформирована в 1943 году из семнадцатилетних добровольцев. Усиленная лучшими кадрами из «Лейбштандарта СС Адольф Гитлер», эта часть вошла в число самых боеспособных подразделений Ваффен-СС. Гренадеры Двенадцатой дивизии отличались фанатизмом, упорством в бою и демонстративным презрением к смерти. Участвовала в битвах под Каннами, в Арденнах и в районе озера Балатон. Четырнадцать военнослужащих дивизии были награждены Рыцарским крестом. В конце войны, предприняв стокилометровый марш-бросок, остатки дивизии с боем прорвались в американскую зону оккупации в районе г. Линца, где сдались в плен.

(обратно)

77

Река называлась Лаба. На местах славянских поселений выросли немецкие города, хранящие в названии знакомые нам созвучья: Зверин — Шверин, Гомбор — Гамбург, Ратибор — Ратцебург, Столпы — Штольп, Свиноусьце — Свинемюнде, Браний Бор — Бранденбург, Берлынь — Берлин.

(обратно)

78

В скандинавской мифологии — поле, на котором произойдет великая битва конца времен — Рагнарек. В ней уцелеют лишь четыре аса — сыновья Одина и Тора — и два человека — Лив и Ливтрасир, они и дадут начало новому человечеству в возрожденном мире.

(обратно)

79

Исламская вооруженная группа численностью в несколько тысяч человек. Финансируется алжирской диаспорой в Европе, из Ирана и Судана. Руководитель — Хасан Хаттаб. Террористы «Аль-Джамаа» обвиняются в убийстве президента Алжира Моххамеда Будиафа в 1992 году и взрыве в том же году аэропорта в столице Алжира.

(обратно)

80

Основано в 1996 с целью создания исламского государства в Ферганской долине. Штаб-квартира — Кандагар (Афганистан). Лидеры ИДУ поддерживают тесные контакты с разведками Пакистана и Саудовской Аравии. Отряды ИДУ, насчитывающие несколько тысяч человек, оснащены современным вооружением, включая установки «Град» и средства ПВО.

(обратно)

81

Полковник «Штази», по личному заданию руководителя ГДР Эриха Хоннекера устанавливал пути движения и места укрытия культурных ценностей, вывезенных нацистами с оккупированных территорий. Отравлен цианистым калием во время работы в архиве.

(обратно)

82

Руководитель ГДР умер в эмиграции в Чили — единственной стране, согласившейся предоставить ему политическое убежище. На переговорах по объединению Германии Михаил Горбачев, ко всеобщему удивлению, отказался отдельным соглашением решить вопрос о гарантиях безопасности от возможных политических преследований для лидеров бывшей ГДР. Хоннекер был тайно вывезен в Москву, по некоторым данным — советскими военными вопреки воле Горбачева, но под нажимом международной общественности был вскоре выслан из страны.

(обратно)

83

Отдел курировал деятельностьмеждународных экстремистских организаций. В частности, на связи у офицеров отдела находился Карлос Ильич Рамирес Санчес (кличка — «Шакал») — наиболее одиозный террорист 80-х годов. Широко известные акции группы «Шакала» — захват в заложники министров стран — членов ОПЕК и взрыв в Мюнхене здания радиостанции «Свобода», транслировавшей пропагандистские передачи на страны Варшавского блока. В настоящее время Карлос-Шакал находится во французской тюрьме.

(обратно)

84

Ирландская республиканская армия — радикальная националистическая организация, ведущая борьбу за отделение Северной Ирландии от Великобритании.

(обратно)

85

В скандинавской мифологии — крылатые девы-валькирии уносят души погибших воинов в Валгаллу.

(обратно)

86

«Западные» немцы, бывшие гражданами ФРГ.

(обратно)

87

Следуя методам кубинской революции, Эрнесто Че Гевара разработал план народного восстания в Боливии. Лично возглавил отряд добровольцев. В ходе контрпартизанской операции правительственных войск при поддержке американских советников отряд был разгромлен, сам Эрнесто Че Гевара погиб. Место его захоронения в сельве долго держалось в тайне. Спустя двадцать лет его останки были переданы правительству Кубы.

(обратно)

88

Буквально: «как решит Аллах, так и будет» (арабск.) — аналог русского восклицания «На все воля Божья».

(обратно)

89

Ежегодная американская премия в области журналистики.

(обратно)

90

Крупнейший американский политик, госсекретарь в администрации Рейгана, лауреат Нобелевской премии мира, состоит членом закрытого клуба всемирной политической элиты — «Трехсторонней комиссии».

(обратно)

91

Здесь описан один из приемов психологической самонастройки, используемый в ниндзюцу, позволяющий ощутить себя невидимым и неуязвимым.

(обратно)

92

Полная ведическая структура мира такова: Асгард — Мир Богов, Альфхейм — Мир Духов или эльфов; Нифлхейм — Мир Холода, страна инеистых великанов, лежащая на севере; Етунхейм — Мир гигантов, страна на востоке; Мидгард — Мир Средний, населенный людьми; Ванахейм — Мир крыльев, страна ванов, лежащая на западе; Муспельхейм — Мир Огня, расположенный на юге; Свартальфхейм — Мир злых Духов и темных эльфов, находится под землей, Хельхейм — Мир холода и смерти, низшая точка вселенной.

(обратно)

93

Повод к войне (лат.).

(обратно)

94

Сербский студент, член тайного общества «Черная рука», совершивший покушение на наследника престола Австро-венгерской империи принца Франца-Фердинанда, что послужило поводом для начала Первой мировой войны. Принцип был убит на месте преступления; на улице города Сараево, на месте, с которого он произвел выстрелы, до сих пор сохранились отпечатки его ног, прорисованные на асфальте.

(обратно)

95

Контрразведывательная операция Четвертого управления НКВД. За успешное противодействие абверу ее руководители — Судоплатов и Эйтингон — награждены орденами Суворова, к подобной награде представлялись только высшие военачальники за успешное проведение крупных военных операций, обеспечивших стратегический перевес в Отечественной войне. Подробнее см.: П.Судоплатов. Спецоперации. М.: ОЛМА-ПРЕСС, 2001.

(обратно)

96

Подробнее см.: Антон Платов. В поисках Святого Грааля. Король Артур и мистерии древних кельтов. М., 1999.

(обратно)

97

Согласно древнескандинавскому преданию «Песня о Риге», бог Хеймдалль, путешествуя по земле, зачал три рода людей: «трелей» — рабов, «карлов» — свободных воинов и земледельцев и «ярлов» — властителей. Эзотерическая Традиция рассматривает данные типы как этапы духовного развития. Соответственно — «скованный узами неведения», «пробужденный» и «совершенный». См. подробнее: А.Платов. Путь и три ступени посвящения северо-западной традиции // Мифы и магия индоевропейцев. Вып.8, М.:, 1998.

(обратно)

98

См. подробнее: В.Щербаков. Асгард — город богов. М.: Молодая гвардия,1991.

(обратно)

99

Афродита Прекраснозадая, известная статуя работы греческого скульптора Праксителя.

(обратно)

100

Резня в Кабилии, учиненная алжирцами над белыми колонистами 9 мая 1945 года. Заслуживает внимания то, что в этих же местах тысячу шестьсот лет назад крестоносцы при поддержке секты христиан-донатистов разгромили поселение арабов. Как считают эзотерики, земля, на которую раз пролилась кровь, постоянно взывает к новым человеческим жертвоприношениям. Кровавое противостояние между арабами и французскими поселенцами достигло апогея в 1954 году, когда вспыхнула война в Алжире, приведшая к отделению этой провинции от Франции и провозглашению государственной независимости Алжира.

(обратно)

101

Условная граница между Конфедерацией штатов рабовладельческого Юга и демократическим Севером в период Гражданской войны в США. Расовая сегрегация законодательно сохранялась в южных штатах вплоть до конца 60-х годов XX века. «Линия Мейсона-Джексона», исчезнув с географической карты, сохранилась в идеологии и мировоззрении населения Юга.

(обратно)

102

Известный японский писатель, активно выступал против насильственной американизации послевоенной Японии, осуществленной по плану генерала Макартура, и призывал возродить традиционные ценности страны. Считая, что убеждения писателя должны подкрепляться реальными поступками, Юкио Мишима с группой соратников предпринял попытку поднять военный мятеж, началом которого стал захват штаба военно-воздушной базы. Попытка переворота провалилась, и Юкио Мишима, верный кодексу чести самурая, публично совершил харакири.

(обратно)

103

Один из атрибутов символики Иностранного легиона. В память о бое под Камероне (Мексика), в котором легионерам, оставшимся без боеприпасов, пришлось сражаться врукопашную, на всех торжественных построениях проводится церемония выноса боевых топоров ветеранами Легиона.

(обратно)

104

Классик арабской поэзии, родился в 979 году в сирийском городе Маарри, ослеп в раннем детстве, переболев оспой. Стихи даются в переводе Н.Горской.

(обратно)

105

Перевод Н.Горской.

(обратно)

106

Старшая Эдда, Прорицание вельвы.

(обратно)

107

В скандинавской мифологии — богиня плодородия, любви и красоты, выезжает на колеснице, запряженной двумя кошками. Фрея живет в палатах Сессрумнир, которые находятся в чертогах Фольквайг — Поле Боя. С полей брани Фрея собирает половину убитых, вторая часть отдается Одину. Муж Фреи — ас Од — не вернулся из дальних странствий, и Фрея плачет по нему золотыми слезами.

(обратно)

108

Памятник докириллической письменности древних славян, находился в коллекции известного русского масона Сулакадзева. Официальная наука считает документ подложным. Фрагмент гимна приведен из: Мифы и магия индоевропейцев. Вып 1. М.,1995.

(обратно)

109

В кельтской мифологии — образ идеального владыки, который правил миром в далеком прошлом и вновь взойдет на трон, встав из могилы, в Конце Времен. Кельты, населявшие верховья Дуная и Рейна, выделились в отдельную ветвь индоевропейских народов в 1 тысячелетии нашей эры. Их верования, как и родственных им славян, германцев и скандинавов, восходят к общему источнику индоевропейской Традиции. Считается, что образ Спящего владыки происходит от культа обожествленных предков. Между тем в скандинавской мифологии верховный бог Один считается также и владыкой Нижнего мира — мира смерти.

(обратно)

Оглавление

  • Оружие возмездия
  •   Предисловие
  •   Пролог
  •   Глава 1. Зов крови и огня
  •     «Черное солнце»
  •     Связь времен
  •     Особый архив
  •   Глава 2. Невидимые хранители
  •     Странник
  •     Особый архив
  •   Глава 3. Между прошлым и будущим
  •     Странник
  •     Обратный ход времен
  •     Странник
  •   Глава 4. «…Темный ужас зачинателя игры»
  •     Странник
  •   Глава 5. Русский человек на рандеву
  •     Странник
  •     Странник
  •   Глава 6. Хозяин игры
  •     «Черное солнце»
  •     Странник
  •     «Черное солнце»
  •   Глава 7. Дитя подземелья
  •     Странник
  •   Глава 8. Незначительное происшествие, не попавшее в сводки
  •     Странник
  •   Глава 9. Искусствовед в штатском
  •     Странник
  •   Глава 10. «Нас утро встречает прохладой…»
  •     Серый ангел
  •   Глава 11. Рикошет
  •     Серый ангел
  •   Глава 12. Презумпция невиновности
  •     Серый ангел
  •   Глава 13. Кофе в постель
  •     Серый ангел
  •     Серый ангел
  •   Глава 14. Финансы и романсы
  •   Глава 15. Блаженны ищущие
  •     Странник
  •     «Черное солнце»
  •   Глава 16. Еще одно происшествие, не попавшее в сводки
  •     Странник
  •   Глава 17. Чистый мизер
  •     Серый ангел
  •   Глава 18. Нежный возраст
  •     Странник
  •   Глава 19. Тайна следствия
  •     Серый ангел
  •   Глава 20. Судьба резидента
  •     *
  •     Особый архив
  •   Глава 21. Жертва пешки
  •     «Черное солнце»
  •     Обратный ход времени
  •   Глава 22. Мертвый дом
  •     Серый ангел
  •   Глава 23. Суета сует и томленье духа
  •     Серый ангел
  •     Особый архив
  •   Глава 24. Банный день
  •   Глава 25. Аритмия
  •   Глава 26. Солнечный Лев
  •     Странник
  •     Странник
  •   Глава 27. Камень трезвости — аметист
  •     Серый ангел
  •     Обратный ход времени
  •   Глава 28. Аритмия-2
  •     Серый ангел
  •   Глава 29. Маленькая война
  •     Странник
  •   Глава 30. Победители
  •     Странник
  •   Глава 31. Пси-фактор
  •     «Черное солнце»
  •     Странник
  •     «Черное солнце»
  •     Странник
  •   Глава 32. Чаша огня
  •     Странник
  •     Странник
  • Тотальная война
  •   Глава первая. Эффект присутствия
  •     Черное солнце
  •   Глава вторая. Деловое предложение
  •     Спецоперация
  •   Глава третья. Анализ ситуации
  •     Спецоперация
  •   Глава четвертая. Подземный гром
  •     Странник
  •   Ретроспектива
  •     Странник
  •     Странник
  •   Глава пятая. Образ врага
  •     Черное солнце
  •   Ретроспектива
  •   Глава шестая. Правила пользования лифтом
  •     Странник
  •   Глава седьмая. Ангел-хранитель
  •     Странник
  •   Глава восьмая. Мастер игры
  •     Черное солнце
  •   Глава девятая. Девочка и пустота
  •     Странник
  •   Ретроспектива
  •     Странник
  •   Глава десятая. «Доброе утро, последний герой!»
  •     Странник
  •   Ретроспектива
  •     Странник
  •   Глава одиннадцатая. Документы прикрытия
  •     Спецоперация
  •   Глава двенадцатая. Возьми меня с собой
  •     Странник
  •   Глава тринадцатая. Пять минут на размышление
  •     Спецоперация
  •   Глава четырнадцатая. Доступ к телу
  •     Черное солнце
  •     Странник
  •     Черное солнце
  •   Глава пятнадцатая. Гамбургский счет
  •     Черное солнце
  •     Странник
  •   Глава шестнадцатая. Хранитель королевской тайны
  •     Странник
  •     Черное солнце
  •   Глава семнадцатая. Сотрясение мозга
  •     Специальные операции
  •     Черное солнце
  •   Глава восемнадцатая Почетный пенсионер
  •     Странник
  •   Глава девятнадцатая. Долг платежом красен
  •     Странник
  •     Черное солнце
  •   Глава двадцатая. Танго втроем
  •     Странник
  •     Спецоперация
  •     Спецоперация
  •   Глава двадцать первая. Домик с привидениями
  •     Черное солнце
  •     Странник
  •     Спецоперация
  •     Черное солнце
  •   Глава двадцать вторая. Удар хвостом дракона
  •     Странник
  •     Черное солнце
  •     Черное солнце
  •   Глава двадцать третья. Нас не догонишь
  •     Странник
  •     Черное солнце
  •   Глава двадцать четвертая. Отчет о командировке
  •     Странник
  •   Глава двадцать пятая. Инициатива наказуема
  •     Спецоперация
  •   Глава двадцать шестая. Назад дороги нет
  •     Странник
  •     Черное солнце
  •   Глава двадцать седьмая. Дороги богов
  •     Странник
  •     Черное солнце
  •   Глава двадцать восьмая. Сепаратное соглашение
  •     Странник
  •   Глава двадцать девятая. «Не пей вина, Гертруда!»
  •     Странник
  •   Глава тридцатая. День приезда
  •     Странник
  •   Глава тридцать первая. «Не везет мне в картах…»
  •     Странник
  •   Глава тридцать вторая. «…повезет в любви»
  •   Глава тридцать третья. «То ли девочка, то ли виденье»
  •     Странник
  •   Глава тридцать четвертая. Нас не догонишь-2
  •     Странник
  •   Глава тридцать пятая. Завтрак у обочины
  •     Странник
  •   Глава тридцать шестая. Спиной к ветру
  •     Странник
  •   Глава тридцать седьмая. «Волки уходят в небеса…»
  •   Глава тридцать восьмая. Чужая стая
  •     Странник
  •   Глава тридцать девятая. Три билета в один конец
  •     Странник
  •   Глава сороковая. Бремя белого человека
  •     Странник
  •   Глава сорок первая. Кипящий котел
  •     Странник
  •   Глава сорок вторая. «Ночью мысли муторней…»
  •     Странник
  •   Глава сорок третья. Заговор обреченных
  •     Странник
  •     Странник
  •     Черное солнце
  •   Глава сорок четвертая. Бремя белого человека-2
  •     Странник
  •   Глава сорок пятая. Век мечей и секир
  •     Странник
  •   Глава сорок шестая. Война окончена, всем спасибо
  •     Странник
  •   Глава сорок седьмая. Мост лезвий
  •     Странник
  •     Черное солнце
  •     Странник
  •   Глава сорок восьмая. Могила спящего короля
  •     Фрея
  •   Глава сорок девятая. Последнее лето детства
  •     Странник
  •   Глава пятидесятая. Суд богов
  •     Черное солнце
  •   Глава пятьдесят первая. Рубка ясеня
  •     Странник
  • *** Примечания ***