Сага о Плоской Земле [Танит Ли] (fb2) читать онлайн

Танит Ли. Сага о Плоской Земле

Владыка Ночи

Часть первая

Глава 1

Азрарн — князь демонов и один из Владык Тьмы — как-то ночью решил развлечься. Приняв облик огромного черного орла, он парил над землей. В те времена земля была плоской, и ее со всех сторон окружал хаос. Князь демонов пересек ее из края в край — с запада на восток и с севера на юг.

Внизу, в ночной темноте, светились крохотные, как искорки, фонари караванов, белыми брызгами разбивались о скалы волны морского прилива. Пролетая над городами, Азрарн презрительно взирал на высокие каменные башни и мощные колоннады. Сложив огромные черные крылья, он присел на рею королевской галеры, наблюдая, как король и королева под всплески весел вкушали перепелов с медом. Отдыхая на крыше храма, Азрарн не преминул посмеяться над людскими ритуалами поклонения богам.

За час до восхода солнца, возвращаясь к центру земли, Азрарн внезапно услышал одинокий и горький, словно северный ветер, женский плач. Сгорая от любопытства, князь демонов устремился вниз и опустился рядом с крохотной бедной лачугой, расположенной посреди пустынной, как кость, холмистой местности. Перед тем как войти внутрь ветхой хижины, он принял человеческий облик — такое существо, как Азрарн, легко могло менять свой облик.

Внутри хижины рядом с угасающим пламенем очага лежала женщина. Азрарн мгновенно понял, что несчастная, следуя глупой привычке людей, умирает. В руках у женщины был завернутый в шаль новорожденный младенец.

— Почему ты плачешь? — спросил Азрарн чарующим голосом. Он прислонился к двери. Весь его облик был удивительно прекрасен. Казалось, он окутан великолепием ночи, его волосы светились черно-синим огнем.

— Жизнь слишком несправедлива… Я умираю, — ответила женщина.

— Если твоя жизнь была несправедливой, ты должна с радостью расставаться с ней. Перестань плакать, слезы ничем тебе не помогут.

Глаза женщины ярко вспыхнули от гнева — почти так же ярко, как угольно-черные глаза незнакомца.

— Нечестивец! Будь ты проклят за то, что пришел сюда насмехаться надо мной в мой смертный час. Жизнь моя была наполнена борьбой, страданием и болью. Я умерла бы без единого слова, если бы не этот мальчик. Он родился всего лишь несколько часов назад. Что станет с моим ребенком, когда я умру?

— Он тоже умрет, — отозвался Азрарн. — Тебе нужно радоваться этому, ведь он избежит мучений, о которых ты только что мне рассказала.

Будто отвечая ему, мать с негодованием поджала губы, закрыла глаза и тут же испустила дух, не в силах вынести присутствия незнакомца. Руки ее выпустили шаль. Ткань соскользнула и раскрылась, словно лепестки цветка.

Острая и невероятно глубокая боль пронзила князя демонов, как только он увидел, что природа наделила ребенка необычайной, совершенной красотой. У мальчика была белая, как алебастр, кожа и прекрасные волосы цвета янтаря. Его удивительно изящные ручки, ножки и черты лица, казалось, вытачивал скульптор. Пока Азрарн стоял, разглядывая его, младенец открыл темно-синие, цвета индиго глаза. Князь демонов порывисто подошел к малышу, взял на руки и завернул в полы своего черного плаща.

— Утешься, дочь несчастья и плача. Ведь ты родила великолепного сына, — сказал Азрарн.

И, приняв обличье грозовой тучи, князь демонов взмыл в небо, а ребенок спокойно уснул в его объятиях.

Азрарн перенес мальчика во дворец в центре земли. Его окружали огненные горы, острыми пиками уходившие в темное грозовое небо. Над ними поднимался темно-красный дым горного пламени из таившегося внутри каждой из них огнедышащего кратера. Именно так выглядела страна демонов — место изумительной красоты, куда редко попадал кто-нибудь из смертных. Когда князь демонов мчался по небу, он услышал смех ребенка. Казалось, малыша ничуть не пугала перспектива попасть в заповедную страну. Как только они подлетели к горной цепи, туча втянулась в кратер одной из самых высоких гор — но оттуда не вырывался столб раскаленного пламени. Внутри него царил непроглядный мрак.

В глубь горы, вниз под землю, уходила шахта. Вдоль нее мчался в Нижний Мир князь демонов, повелитель ваздру, эшв и дринов.

Сначала на пути Азрарна встали агатовые ворота. При его приближении они распахнулись, а затем с шумом захлопнулись у него за спиной. Дальше были ворота из голубой стали, и, наконец, жуткие ворота из черного огня. Но все они повиновались Азрарну, и он без труда добрался до Нижнего Мира и вошел в Драхим Ванашту, город демонов. Князь демонов вынул серебряную трубку в форме берцовой кости зайца, дунул в нее, и рядом с ним мгновенно вырос волшебный конь. Азрарн вскочил ему на спину и помчался быстрее ветра к своему дворцу. Здесь он передал ребенка в руки эшв, предупредив, что если с мальчиком что-нибудь случится, то они будут жестоко наказаны.

Все шло своим чередом в городе демонов. Во дворце Азрарна подрастал человеческий ребенок. Насквозь пронизанная волшебством обстановка Драхим Ванашты стала для малыша привычной и естественной. Все вокруг казалось ему красивым. И он нисколько не осознавал сверхъестественной природы этой красоты.

Дворец Азрарна, отделанный черным металлом снаружи и черным мрамором внутри, освещался вечным сиянием Нижнего Мира, лучистым, бесцветным и холодным. Свет лился сквозь огромные окна, украшенные черными сапфирами, темными изумрудами и самыми черными рубинами. Снаружи раскинулся сад с многочисленными террасами, где росли гигантские кедры с серебряными стволами, черными агатовыми листьями и прозрачными хрустальными цветами. Повсюду в зеркальной воде прудов плавали бронзовые птицы, а прекрасные рыбы с крыльями сидели на деревьях и пели — здесь, под землей, законы природы не соблюдались. В центре сада Азрарна бил фонтан из алого пламени, не дававшего ни света, ни тепла.

Дворец окружал большой красивый город. Башни из опала, стали, меди и агата тянулись к зареву никогда не меняющегося неба. Солнце ни разу не взошло над Драхим Ванаштой. Город демонов был городом темноты, пристанищем ночи.

А ребенок тем временем рос. Он играл в мраморных залах, собирал хрустальные цветы и засыпал среди теней. Его спутниками были забавные призрачные создания Нижнего Мира: птице-рыбы, рыбо-птицы и волшебные няньки с бледными задумчивыми лицами и беззвучными голосами, с волосами цвета черного дерева, в которых лениво шевелились сонные змеи. Иногда малыш подбегал к фонтану из холодного алого пламени, пристально вглядывался в него, после чего обычно просил нянек рассказать легенды о других мирах. Он был хоть и ласковым, но очень требовательным ребенком. Но демонессы эшвы в Драхим Ванаште едва замечали его, но если ребенок настаивал, показывали колеблющиеся картины событий из своего мира, поскольку земная жизнь была для них не более чем снами, за которыми ничего не стояло, кроме возможности колдовством напакостить людям. Причем эшвам эти пакости вовсе не казались каким-то алом. Просто без них эшвы не могли жить.

Время от времени ребенка посещало еще одно существо, не похожее на бесчувственных демонесс с их нежными змеями. Это был красивый высокий и стройный мужчина с темно-синими волосами и чудесными глазами. Он появлялся неожиданно, завернувшись в плащ, похожий на орлиные крылья, останавливался лишь на мгновение, глядел на мальчика улыбаясь, а затем снова исчезал. Ребенку так и не представилось удобного случая попросить этого удивительного человека рассказать какую-нибудь легенду, хотя мальчик был абсолютно уверен, что незнакомец знает множество историй. Но он уходил так быстро! И малышу ничего не оставалось, как молча дарить незнакомцу взгляд любви и восхищения, пока похожий на орлиные крылья плащ не уносил прочь своего хозяина.

Течение времени в стране демонов резко отличалось от земного. Например, земная жизнь пролетала за один взмах крыла дракона из Нижнего Мира. Поэтому, пока князь демонов совершал свои ночные полеты в мире людей и за его пределами, ребенок, казалось, видел человека в чернильном плаще только раз или два в году, тогда как Азрарн, вероятно, приходил посмотреть на него дважды в день. Тем не менее ребенок не испытывал одиночества. Обожая своего господина, он не осмеливался просить ни о каком одолжении — даже мысль об этом никогда не приходила ему в голову. А что касается Азрарна, то частота его посещений определялась если не интересом к самому смертному, то, безусловно, интересом к тому, что из него вырастет.

Наконец мальчику исполнилось шестнадцать лет.

Ваздру, аристократы Драхим Ванашты, наблюдали за ним, когда юноша появлялся на высоких террасах княжеского дворца.

Одни говорили:

— Смертный действительно очень красив, он светится, как звезда.

Другие добавляли:

— Нет, будто луна. Придворные же демонессы мягко смеялись:

— Скорее словно земной свет, которого так боится наш чудесный князь.

Молодой человек действительно был очень красив. Прямой и стройный, с белой кожей, волосами цвета светящегося красного янтаря и темными глазами. Его облик казался необычным не только для Нижнего Мира, но и для мира земли.

И вот однажды, когда юноша гулял в саду и остановился под раскидистым кедром, он услышал вздох слуги-эшвы и увидел, что она склонилась в глубоком поклоне, напоминая тополь, пригнувшийся к земле от порыва ветра. Так подданные выражали почтение своему повелителю. Недоуменно обернувшись, молодой человек увидел на садовой дорожке Азрарна. Смертному показалось, что на этот раз он отсутствовал дольше, чем раньше. Видимо, какие-то более сложные, более рискованные, чем обычно, приключения задержали его на земле: ошибка слабоумного подопечного или падение какого-нибудь благородного королевства. Поэтому, возможно, четыре или пять лет юноша не видел Азрарна. И сейчас черный князь показался юноше особенно великолепным — смертный невольно зажмурился от исходящего от демона сияния.

— Что ж, я не ошибся, оказавшись среди холмов в ту ночь, — проговорил Азрарн.

Приблизившись, он положил руку на плечо молодого человека и улыбнулся. Словно удар копья, тело юноши пронзила болезненная радость.

Неземная улыбка князя парализовала смертного и лишила дара речи. Он невольно задрожал.

— Теперь выслушай меня, так как это будет единственный урок, который я тебе преподам. — строгим голосом продолжил Азрарн. — Я правитель этого места, города и земель вокруг него, кроме того, я являюсь хозяином многих чародеев и Владыкой Тьмы, поэтому все ночные создания подчиняются мне и на земле, и под землей. Я щедро одарю тебя — так, что ты станешь богаче любого из смертных. Ты станешь моим сыном, братом и возлюбленным. Я буду любить тебя. Не в моих привычках с легкостью дарить свою любовь. Но однажды отдав ее, я не изменяю ей. И помни, если когда-нибудь ты станешь мне врагом, твоя жизнь будет стоить не больше, чем горсть песка. Так как то, что демон любит и теряет, он уничтожает! Мое могущество же выше всего, что ты когда-либо узнаешь.

На это молодой человек, глядя прямо в глаза Азрарну, ответил:

— Мой господин, пусть я умру, если прогневлю тебя.

Азрарн наклонился и поцеловал его.

Голова смертного закружилась, и он закрыл глаза.

Азрарн повел его в серебряный павильон, устланный толстыми, как папоротники, и душистыми, как ночные деревья, коврами. Темные блестящие драпировки напоминали тучи, закрывшие луну.

Здесь, в этом странном месте, почти нереальном и таинственном, Азрарн снова залюбовался девственной красотой юноши, лаская белоснежное тело и приглаживая пальцами янтарные волосы, которые ему так нежно полюбились. Юноша лежал, будто ошеломленный, прикосновения демона рождали экстаз. Он, казалось, купался в холодном огне, став инструментом, созданным для одного-единственного музыканта-виртуоза. И теперь этот виртуоз играл на его теле и касался пальцами струн, рождающих прекрасную мелодию сверхъестественной агонии. В объятиях Азрарна не было ничего требовательного. Бессмертное существование вложило в них любовь и наслаждение, которые, наполняя тела, возбуждали безмерно и бесконечно. Растекаясь и вновь восстанавливая форму во всепоглощающем пламени страсти, юноша превратился в единый трепещущий звук. Но вот прозвучала нота невероятной силы, до краев наполнив ожидающий сосуд, которым он стал. Фаллос демона (неледенящий и необжигающий) вошел в тело юноши, как король входит в покоренное королевство, требуя поклонения по праву победителя, став силой, которая распахнула ворота в сокровенные глубины его внутреннего мира. Черные цвета павильона смешались с мраком грозных и пленяющих глаз, пронзавших юношу жестоким и расточительно нежным взглядом. Тело смертного пламенело и распадалось на миллионы содрогающихся от удовольствия частей — последние аккорды музыки, купол башни, разрушивший небосвод разума. Еще мгновение и юноша уснул с поцелуем Азрарна и привкусом ночи на губах.

Глава 2

Азрарн дал юноше имя. Он назвал его Зивеш, что на языке демонов означало Белокурый, или Благословенный. Он сделал Зивеша своим приближенным, щедро одарив неземными дарами. Князь демонов научил его стрелять из лука лучше и искуснее любого человека или демона, научил управляться с мечом. Прикоснувшись к его лбу нефритовым кольцом, Азрарн наделил юношу способностью читать и говорить на семи языках Нижнего Мира, а с помощью жемчужного кольца — на семидесяти языках людей. Заклинанием, более древним, чем сам мир, он сделал его неуязвимым для любого оружия, стального, каменного, деревянного или железного, для змеиного яда, яда растений, а также огня. Не мог князь демонов защитить его лишь от воды, потому что моря принадлежали другому царству, нежели земля, и имели своих собственных правителей. Азрарн подумывал даже поднять юношу однажды в холодные голубые просторы Верхнего Мира, обмануть Стражей Священного Колодца и дать Зивешу глотнуть эликсир бессмертия.

Между тем у юноши появилось много забот. Теперь он не только бродил с князем демонов по Драхим Ванаште, участвуя во всех его развлечениях, но и скакал с ним бок о бок по бескрайним просторам Нижнего Мира. Для этого Азрарн подарил ему волшебную кобылу. Ее грива и хвост были сделаны из голубого дыма, и она обладала удивительным свойством — способностью скакать по воде. Отныне Азрарн и Зивеш вместе путешествовали по озерам Нижнего Мира, ходили на охоту с кроваво-красными гончими собаками на берега великой Сонной Реки, где рос белый лен, напоминавший камыши. Азрарн не охотился ни на оленей, ни на зайцев, ни даже на львов на ее берегах — незатейливая жестокость людей ничто по сравнению с невероятной жестокостью демонов. Ваздру охотились за душами спящих людей, которые с пронзительными криками убегали от гончих. Это были души безумных или умирающих, ведь только их души могли поймать и разодрать на кусочки гончие собаки, но даже эти несчастные в конце концов спасались — охота для демонов была просто спортом. Зивеш не помнил, кто он, и не знал других законов, кроме законов Тьмы, поэтому он тоже весело и беззаботно охотился со своим господином.

И вот Азрарн сильно затосковал по земному миру. На этот раз он решил взять с собой Зивеша. Они отправились в путь ночью — все демоны ненавидят дневной свет. Азрарн поднялся по вулканическому жерлу, превратившись в орла, а Зивеша он превратил в перо на своей груди. Они поднялись высоко в небо, и перо затрепетало. Внизу сверкали кратеры огненных гор, наверху пылал лунный лик, окаймленный плащом неба, со сверкающими на нем, как бриллианты, звездами.

«Я никогда не видел такого сияния, — подумал Зивеш. — Фонтан в саду моего господина не дает ни света, ни тепла». Зивеш был сыном земли, и его смертная душа непроизвольно потянулась к ней.

Заметив, что Зивешу нравится на земле, Азрарн стал больше времени проводить там.

Иногда под видом путников они посещали ночные города смертных, тайком проникали в королевские сокровищницы, где Азрарн, забавляясь, превращал в пыль или в кучи сухих листьев драгоценные камни и металлы. Нередко они сбивали с пути караваны в пустыне, приводили корабли к чужим берегам или топили их. Эти проделки были для Азрарна просто ребячеством; его разрушительная сила была гораздо опаснее и значительно изощреннее. Но ему нравилось смотреть, как радостно и бездумно повиновался ему во всем смышленый Зивеш. Азрарн обращался с ним как с любимым ребенком.

Однажды ночью, возвращаясь из одного земного королевства, оставив за собой лишь огонь и смерть, они наткнулись на старую, дряхлую колдунью. Увидев всадников и их странных волшебных лошадей Нижнего Мира, старуха воскликнула:

— Пусть будет благословенно имя Владыки Тьмы, и пусть он не причинит мне вреда.

На что Азрарн, улыбаясь, ответил:

— Время уже и так постаралось навредить тебе своими когтями.

— Да, это так. А не сможет ли Владыка Тьмы вернуть мне молодость? — спросила ведьма, жадно сверкнув глазами.

Азрарн холодно засмеялся:

— Я не раздаю подаяние, старуха. Я не верну тебе молодость, но сделаю так, чтобы ты больше не старела.

Из его руки вылетела молния и поразила ведьму. Никогда не стоит выпрашивать милостыню у демона.

Но ведьма умерла не сразу. Какое-то время она лежала и пристально разглядывала Зивеша. Догадались, что он смертный, она с трудом произнесла:

— Насмехайся надо мной, пока можешь. Ты, рожденный на земле, глуп, потому что доверяешь демонам и разъезжаешь по ночам на кобыле, созданной из дыма. Тех, кого демоны любят, они в конце концов убивают, а их подарки — ловушки. Куда ты скачешь на этой призрачной кобыле? Твои мечты обманут тебя.

Ночь близилась к рассвету, и Азрарн спешил в Нижний Мир. Но Зивеша взволновали слова ведьмы. Он спешился и, опустившись на колени, склонился над ее телом. Бледный свет приближающейся зари удивил его. У кромки холмов он увидел розоватое сияние.

— Что это за свет? — спросил он у Азрарна боязливо.

— Это сияние рассвета, который я ненавижу, — ответил князь демонов. — Садись в седло. Нам следует поторопиться, чтобы я не увидел солнца.

Но Зивеш стоял на коленях на земле, словно завороженный.

— Поехали сейчас же, или мне придется уехать без тебя, — пригрозил ему Азрарн.

— А я действительно родился на земле, как сказала эта женщина?

— Да. Солнце тебе, вероятно, покажется красивым, но Владыка Тьмы считает его омерзительным.

— Мой господин, — вскричал Зивеш, — разреши мне остаться здесь на один день! Позволь мне увидеть солнце. Я не успокоюсь, пока не сделаю этого. Но если ты прикажешь мне возвратиться с тобой, я поеду, потому что ты для меня дороже всего в мире, — тут же спохватился юноша.

Азрарн смягчился. Ему не хотелось оставлять юношу, но он понимал, что невозможно запретить ему увидеть землю днем.

— Оставайся на один день, — отрезал Азрарн. Затем, бросив ему маленький серебряный свисток в форме змеиной головы, добавил:

— Дунь в него на закате, и я найду тебя, где бы ты ни был. А теперь прощай.

Затем князь демонов пришпорил лошадь и исчез. Кобыла Зивеша, с громким ржанием нервно бившая копытом в предчувствии утра, тоже пропала.

Зивеш вдруг испугался, оставшись в мире людей на холмах возле тела старухи один на один с ужасным сиянием рассвета, заполнявшим восток. Но постепенно его душа запела в предвкушении чего-то волшебного, и мелодия эта рождалась в его сердце. Что-то подобное он чувствовал, когда Азрарн впервые заговорил с ним в Драхим Ванаште.

Сначала восток окрасился в светло-зеленый цвет, сменившийся вскоре рубиновым сиянием. Затем над горизонтом показался золотой диск, своими лучами, как стрелами пламени, озаривший весь мир. Смертный, живший в Нижнем Мире, никогда не видел прежде таких цветов — зеленых, шафрановых, красных. Все его тело, казалось, ловило это сияние, и вместе с ним весь мир впитывал огонь солнца. Ни разу ни в залах дворца Азрарна, ни на сумрачных улицах города демонов Зивеш не видел такого великолепия.

Он застыл, рыдая, будто заблудившийся ребенок, который внезапно нашел свой дом.

Целый день Зивеш бродил по холмам и селениям. Неизвестно, что он делал на протяжении этого длинного дня. Может быть, околдовывал диких лисиц, чтобы они сопровождали его, или паривших в воздухе птиц заставлял садиться ему на руки, а может, заходил в хижины пастухов, где прелестные девушки приносили ему молоко в глиняных кувшинах или кое-что покрепче — из особых сосудов, которые боги доверили женщинам. Как бы то ни было, когда солнце утонуло в красочном сиянии в море, Зивеш в изнеможении упал на землю и уснул, забыв, что надо подуть в свисток, оставленный ему Азрарном.

А Азрарн, словно черный ветер, носился по земле, разыскивая юношу. Князь демонов был в ярости, но, увидев, что тот спит и его прекрасные глаза закрыты от усталости, успокоился и разбудил юношу легким прикосновением. Зивеш сел и оглянулся. Затем узнал Азрарна.

— Ты пренебрег моей просьбой и не позвал меня, поэтому мне пришлось разыскивать тебя, словно я твой слуга или собака, — упрекнул его Азрарн.

Но, как ни странно, он произнес эти слова спокойно и даже с некоторым удовольствием.

— Мой господин, прости меня, но я видел так много…

— Не смей рассказывать мне об этом, — резко оборвал его Азрарн. — Я ненавижу все, связанное с дневным светом. Теперь вставай, и я перенесу тебя в Драхим Ванашту.

С тем они и возвратились. На лице юноши читалась печаль. Ведь ему очень хотелось поделиться с Азрарном восторгом, который он испытал.

Город демонов показался ему холодным, а колдовские чары блекли по сравнению с сиянием солнца. Теперь вечный холодный свет Нижнего Мира овевал его душу ледяным дыханием.

Азрарн прочитал все это в глазах Зивеша, но, как и прежде, сдержал свой гнев. Он надеялся изменить настроение молодого человека.

Азрарн созвал дринов, искусных кузнецов Нижнего Мира, и поручил им выстроить для него в одну ночь огромный дворец на возвышении в Драхим Ванаште.

Все здание было из золота, хотя демоны не любят этот металл. Дворец освещали тысячи разноцветных ламп, окружал его ров из вулканической магмы. Такой дворец не имел себе равных даже среди великолепия города демонов.

Зивеша восхитило это сооружение, но золото лишь отдаленно напоминало сияние солнца, а магма во рву не могла согреть, как лучи заката.

Тогда Азрарн собрал своих подданных на праздник и, ведя Зивеша за руку, прошел с ним между знатными гостями.

— Пришло время тебе присмотреться к девушкам, мой дорогой. Ты можешь выбрать себе невесту, — сказал князь демонов. — Посмотри! Среди ваздру и эшв ты найдешь самых блестящих красавиц королевства. Выбирай! Любая из них станет твоей.

Зивеш посмотрел на придворных Азрарна, но прекрасные лица демонических девушек показались ему картонными масками, их черные волосы — слишком мрачными, а глаза — загнивающими болотами. Их движения и руки напомнили ему змей. Он лишь побледнел от отвращения, но ничего не ответил. Азрарн погладил его по волосам и улыбнулся.

Ночью князь демонов отправился на холм, где недавно обнаружил спящего Зивеша, и здесь, приняв облик черного волка, начал копать землю когтями.

Вскоре он нашел маленькое чуть проросшее зернышко. Азрарн быстро схватил его и, превратившись в молнию, помчался обратно в Нижний Мир. Там, в темном саду, рядом с огненным фонтаном, он посадил зернышко в землю, произнес над ним специальное заклинание и посыпал на него какой-то пылью…

Стоя рядом с князем демонов, Зивеш видел лишь свежевскопанный газон. Но вот на земле появилась трещина, словно извивающийся червь, а следом еще шесть. Затем из образовавшегося отверстия высунулось что-то живое, похожее на кончик носа крота.

— Мой господин, что это? — воскликнул Зивеш в ужасе и в восхищении, — Я вырастил для тебя редкий цветок, — ответил Азрарн и обнял молодого человека за плечи, приказав подождать еще немного.

Таинственный росток тянулся вверх. Появившись из земли, он тут же начал выпускать листья и бутоны, которые так же быстро вяли. Но один бутон остался на стебле, набух, как шар, до невероятных размеров и внезапно раскрылся. Внутри него оказался цветок в форме закрытой чашечки магнолии, бледно-фиолетового цвета с розовыми прожилками.

Молодой человек затаил дыхание. Но еще больше его поразило то, что произошло дальше.

Плотно закрытые лепестки начали открываться один за другим, каждый лепесток скрывал за собой другой — более глубокого восхитительного голубого цвета, пока, наконец, весь цветок не раскрылся так широко, что стал напоминать веер.

В центре цветка спала обнаженная девушка, закутанная в пламя собственных волос.

— Поскольку женщины моей страны оказались недостаточно красивыми на твой взгляд, я вырастил для тебя женщину в земном цветке, — объяснил Азрарн. — Смотри. У нее волосы цвета желтой пшеницы, груди, словно белые гранаты, а бедра цвета медвяной росы.

Подведя Зивеша к цветку, Азрарн нагнулся и поднял девушку. Когда ее белые ноги оторвались от цветка, послышался тихий хрустящий звук, как от переломленного стебля растения. Девушка тут же открыла глаза, и они оказались синими, как земное небо.

Азрарн, князь демонов, вложил ее руку в руку Зивеша и тихо улыбнулся. Как бы в ответ на его улыбку девушка тоже улыбнулась, глядя на смущенное лицо Зивеша. Ее улыбка показалась ему такой сладкой и красивой, что юноша забыл про солнце.

Ее назвали Феразин, что означало «рожденная в цветке». Зивеш прожил с ней в полном согласии во дворце Драхим Ванашты целый год.

Азрарн обучил юношу многим хитростям любви. Демоны никогда не повторяются и не останавливаются на достигнутом. Если они входили в сокровищницу, то уж обходили ее целиком. Двери удовольствий вели из одной комнаты в другую. Медовые соты бедер Феразин, ее яблочная сладость и ее желто-пшеничные волосы всегда были готовы принести наслаждение Зивешу, словно плодородная земля. Красавица в любой момент могла устроиться со своим любимым на мягком ковре из сверкающего золота.

Конечно, юноша любил ее. Возможно, красавица любила его тоже. Созданная демоном, она, несмотря на это, не принадлежала к роду демонов. Но она не была и человеком. Феразин выросла из земного зернышка, посаженного в сверхъестественную почву. И поэтому сочетала в себе свойства человека и демона.

В течение года Зивеш жил, как прежде, охотился на диких зверей в Нижнем Мире, веселился в подземном городе. Иногда по ночам он выходил с Азрарном на поверхность земли, а к утру возвращался к своей жене. Юноша обожал ее, но не так, как князя демонов, которого он еще больше боготворил за его последний подарок. Возможно, в тот момент, когда Зивеш коснулся руки красавицы, юноша попал в крепкие сети колдовства. Иначе как объяснить, что он надолго позабыл дневной мир, который теперь с удовольствием посещал ночью, и даже не отказывался от охоты на людские души на берегах Сонной Реки.

Но князь демонов не смог предусмотреть всего. Случилось так, что именно сама Феразин разрушила его чары. Все же она пришла из земного мира. И хотя ее облик создали демоны, душа ее оставалась в сердцевине зернышка, которое подчинялось естественным законам природы и требовало воздуха и света.

Неожиданно, накануне годовщины их совместной жизни, она, поднявшись с постели, пробормотала Зивешу:

— Мне приснился удивительный сон. Мне снилось, будто я лежу в пещере и слышу звук бронзового горна в небе. Я знаю, что он призывает меня. Тогда я встала и пошла к нему — вверх по крутым ступеням пещеры. Путь был очень трудным, но наконец я добралась до двери и раскрыла ее настежь. Я вышла на лужайку, а надо мной висела очаровательная чаша, вся голубая, с маленьким золотым диском, излучающим свет. Но несмотря на то, что его свет был очень слабым, диск освещал всю землю от края до края.

Когда Зивеш услышал ее слова, его сердце чуть не разорвалось от вспыхнувшего в нем огня. Юноша сразу же вспомнил тот единственный рассвет, когда он впервые увидел солнце. Тьма словно окутала все вокруг него. Он посмотрел на прекрасную Феразин, и она показалась ему призраком. Дворец стал тусклым, словно желтый свинец. Юноша поспешил в город, но великолепный и холодный город превратился в гробницу. В изумлении шагая по улицам, он встретил Азрарна.

— Я вижу, что ты вспомнил свой глиняный мир, — проговорил князь демонов, и в голосе его звучал металл. — И что дальше?

— Мой господин, мой повелитель, что же мне делать? — воскликнул Зивеш. — Тело моей матери взывает ко мне с земли из своей могилы. Я должен вернуться в мир людей, потому что я больше не могу оставаться в Нижнем Мире.

— Ты хочешь сказать, что больше не любишь меня? — проговорил Азрарн, и теперь в голосе его зазвучала сталь.

— Мой господин, я люблю тебя. Покинув тебя, я оставлю в твоей стране часть себя. Но оставаться здесь — мучение. Город кажется мне тенью, а я сам, словно слепой червь, ползаю во мраке. Прошу, пожалей меня и отпусти.

— Ты сердишь меня уже в третий раз, — отметил Азрарн, и в голосе его звучал лед. — Подумай как следует, действительно ли ты хочешь оставить меня, потому что я не намерен больше сдерживать свой гнев.

— У меня не осталось выбора, никакого выбора, — ответил Зивеш.

— Тогда иди, — сказал Азрарн, и от голоса его веяло могильным холодом. — И никогда не забывай, от чего ты отказался и кто сказал тебе это.

Тогда Зивеш направился, тяжело ступая, к пригородам Драхим Ванашты. Демоны, встречавшиеся ему по дороге, отшатывались от него.

Громадные ворота открылись. Воздушный вихрь подхватил юношу и выбросил сквозь кратер вулкана на землю, куда он так рьяно стремился.

Так Зивеш вернулся в мир людей. Медленно и печально он пошел куда глаза глядят, освещенный солнцем.

Глава 3

Изгнание из города демонов стало для Зивеша трагедией. Раньше Зивеш тосковал по солнцу земного мира, а теперь он томился по темному солнцу Драхим Ванашты — Азрарну.

Во дворце он жил, словно принц, у него было все: лошади, собаки и красавица жена. Теперь он стал подпаском на холмах в деревне. Целый день под палящими лучами солнца юноша пас грубых коз, спал в шалаше или в маленьком каменном домике вдали от дороги. Ему платили куском черного хлеба и пригоршней инжира, а пил он из ручья, вместе с козами.

Но не это тяготило его. Его внимание было поглощено солнцем. Он смотрел на восход, следил, как светило перемещалось по небу, словно чудесная птица, наблюдал, как оно уходило из мира. Солнце стало его радостью, его счастьем.

Пастухи, перегоняя свои стада, удивлялись странному красивому юноше, который проводил так много времени, глядя на небо. Зивеш не смог подружиться ни с кем из них, хотя был кротким и скромным. Пастухи думали, что он сын какого-нибудь богача, для которого наступили тяжелые времена. Зивеш ничего не рассказывал им о своем прошлом, хотя иногда пастухи слышали, как он во сне называл имя, и у тех, кому оно было знакомо, сердца наполнялись страхом. Потому что во сне душа Зивеша бродила по берегам Сонной Реки, надеясь встретить в бескрайних просторах своих снов Владыку Тьмы.

Зивеш не придал значения тому, о чем предупреждал его Азрарн. Он не верил, что князь сможет когда-нибудь причинить ему зло. Юноша преданно любил его своим открытым человеческим сердцем и нес боль утраты, словно тяжкую ношу, от которой не надеялся избавиться. Азрарн тоже его любил и не менее тяжело переживал потерю, но, в отличие от Зивеша, он мог отомстить некогда любимому им существу. За все годы, которые юноша провел в Нижнем Мире, его щедрая меланхоличная натура почти ничего не переняла от демонов.

Однажды пастухи со стадом пришли в город, собираясь продать на рынке коз. Этот город показался Зивешу невыносимым. В Драхим Ванаште не было ни бедности, ни болезней, ни бродяг, ни нищих, были лишь диковинные сады, стройные минареты из металла и прекрасные демоны. Поэтому в городе людей Зивешу стало настолько плохо, что ему пришлось оставить пастухов и торги и уйти через городские ворота к берегу моря. Расстроенный юноша уселся на скалу. Перед ним догорал закат. На землю опускалась ночь.

Долгое время юноша прятался от ночи, укрывая голову козлиной шкурой, и быстро засыпал. Он с болью вспоминал, как когда-то скакал с Азрарном по земле, совершая дьявольские шутки. Теперь он начинал понимать, какое зло они приносили в мир. Замешательство и чувство ужасной потери охватили юношу. Но на этот раз он остался на берегу, и ему казалось, что в эту ночь сердце его разобьется. Впрочем, он почти радовался этому.

Зивеш все еще сидел на берегу. А звезды на небе усмехались, сверкая, как обнаженные кинжалы. Возможно, юноша задремал и во сне увидел рыбака, который протянул к нему свои сонные сети, жестоко обманул, а затем медленно исчез вдали.

В полночь ветер стал напевать на ухо Зивешу странную мелодию.

Юноша проснулся и поднялся на ноги. В воздухе и в самом деле звучала мелодия, печальная и усыпляющая, созвучная его настроению. Юноша посмотрел в сторону моря и увидел чудо. Словно луна упала с неба и поплыла по воде. Но после того как он закрыл и снова открыл глаза, сквозь бледное свечение Зивеш увидел необычный корабль в форме большого цветка из чеканного серебра, из центра которого поднималась стройная серебряная башня, уходившая в ночь, с крышей, похожей на диадему. В башне светилось единственное рубиновое окно. На корабле не было ни весел, ни паруса. Впереди, однако, было заметно какое-то движение, а блестящая в свете звезд мокрая старая шкура и взбитая пена подтверждали догадку о том, что корабль тянули по волнам огромные животные, наподобие упряжки лошадей, тянущих колесницу. Кто они — киты или же драконы, — Зивеш не мог разобрать. Как только он стал пристально вглядываться, корабль сменил курс и направился к берегу.

Все время звучала приятная грустная музыка. Огромные животные трудились, а гигантское сооружение легко скользило за ними. Зивеш вошел в море и пошел навстречу ему, пока вода не достигла его колен. Вдруг он заметил, что окошко в башне широко открылось и в нем показалось женское лицо.

Страсть к красоте была слабостью Зивеша. Другие преклонялись перед богатством, удовольствиями или силой, он же преклонялся перед красотой. Кроме того, он боготворил Азрарна, а какое-то время и Феразин, Рожденную в Цветке, к тому же он почитал свет пламени и, наконец, короля всего света — солнце. Теперь Зивеш смотрел вверх на лицо девы, склонившейся с башни, и она воплотила в себе все то, чем он когда-либо восхищался.

Ее совершенную красоту невозможно описать. На земле нет таких слов. Эти слова исчезли из языков мира, когда земля еще только появилась из океана хаоса, сформировавшись в результате катастрофы, словно один из мячей, который, играя, подбрасывает в воздух маленький ребенок.

И все же в таинственной деве было что-то и от Феразин, и от Азрарна. Она светилась, будто солнце, и подобно солнцу медленно освобождалась от скрывающих ее одежд, позволив своей наготе ослепить Зивеша. И вот все его тело затрепетало и разгорячилось.

Тогда огромный корабль снова развернулся и ушел в море, оставив за собой на воде лишь легкий след. Зивеш громко закричал вслед кораблю и бросился в волны. Но вода безжалостно отшвырнула наглеца обратно на берег, приведя в чувство.

Юноша всю ночь простоял у кромки безбрежной водной глади, словно зачарованный, приковав взгляд к горизонту, где, будто зашедшая звезда, исчез корабль. Когда взошло солнце, Зивеш не обратил на него внимания. Он лег в тени скалы и задремал.

Проснулся он на заходе солнца и всю ночь наблюдал за морем. Корабль проплыл вдали от берега за два часа до рассвета. Юноша звал его, но тот даже не повернул в его сторону.

Весь следующий день он опять проспал. Па-слухи искали его на берегу, но не нашли. Они выгодно продали коз в городе и торопились домой. Кроме того, юноша отличался странным поведением и, возможно, вообще был полоумным. Поэтому вскоре пастухи ушли. Когда наступила ночь, Зивеш вновь вышел к берегу и ждал, пожирая море дикими голодными глазами. Но на этот раз он ничего не увидел, хотя корабль, очевидно, проплывал совсем рядом, потому что юноша отчетливо слышал музыку. Зивеш задрожал от наслаждения, услышав знакомую мелодию, и снова пошел в море, но оно в очередной раз сердито вышвырнуло его на берег. Тогда он заплакал от злости, от бессильной ярости. Теперь он окончательно сошел с ума от страстного томления.

Несомненно, Зивеша заколдовали. Он знал, как подобные чары действуют на людей, но сам освободиться от них не мог. Как ни странно, Зивеш, живший в городе демонов семнадцать лет, не был защищен от колдовства.

А все это были проделки Азрарна. Князь демонов с самого начала говорил правду. Все, что демон желает, имеет, а потом теряет, он непременно уничтожит. Для демонов это было так же естественно, как для смертных сжечь простыни больного лихорадкой или похоронить мертвого.

Вначале владыка Тьмы не знал, как лучше отомстить Зивешу. Ведь в дни их былой дружбы он сделал молодого человека неуязвимым для оружия и всех земных напастей.

Но внезапно Азрарн вспомнил, что кое-что он сделать не смог.

Когда юноша пришел на берег, Азрарн сотворил из дыма и снов магический корабль, цветок-башню. Это призрачное сооружение напоминало мираж, который люди видят в пустыне и который кажется им реальным, как пески вокруг. Князь демонов долго любовался своим творением, но дольше всего он смотрел на созданную им призрачную красавицу, которая должна была плыть на этом корабле, чтобы пленить сердце и сознание Зивеша. Даже он, князь демонов, был очарован красотой, которую сам же и создал. Азрарн послал красавицу в море. А сам тем временем в образе черной чайки кружил в вышине над берегом и наблюдал за действием своих чар.

Три ночи и три дня Азрарн заставлял юношу страдать от отчаяния и тоски. На четвертую ночь, примерно через час после захода солнца, Азрарн, превратившись в рыбака, склонился над спавшим Зивешом и тихо пропел в его ухо, как это обычно делают демоны.

Зивеш вздрогнул. Казалось, его разбудил призывный мелодичный голос, и юноша подумал, что это приплыл серебряный корабль. Но, встав на ноги, он не увидел и не услышал корабля, только старый седой рыбак сидел на берегу и чинил свои сети.

— Ты звал меня? — обратился к нему Зивеш. Он заметил нечто странное в рыбаке, и это привлекло его внимание и заставило заговорить.

— Не я, мне ты абсолютно не нужен, — ответил рыбак.

Но голос рыбака звучал очень странно — казалось, он вовсе не принадлежал ему. В его голосе было нечто особенное, как и в сверкающих, удивительно вдумчивых глазах, которые разглядывали Зивеша. Молодой человек чувствовал себя хорошо в его присутствии, не зная, в чем тут причина.

Ему вдруг захотелось поделиться своими тяготами с рыбаком. Но ему было немного стыдно, ведь до сих пор он не смог привыкнуть к общению с людьми — и мужчинами, и женщинами.

— Хороший сегодня улов? — только и смог проговорить юноша.

— Плохой, — ответил старик. — Рыба встревожена и жмется ко дну. Я расскажу тебе удивительную историю, если ты не возражаешь. В море по ночам ходит большой серебряный корабль. Я видел собственными глазами, как он проплывал мимо. В башне корабля томится дева. Она ждет любимого, о котором узнала из предсказания. Ей сказали, что ее нога не коснется земли до тех пор, пока он не позовет ее. Предание гласит, что его волосы будут рыжими, как янтарь, и что ему будет известна магия Нижнего Мира, которой его обучил Владыка Тьмы.

Зивеш побледнел и посмотрел на пустынные волны.

— Скажи мне тогда, раз уж ты знаешь это предание, как же любимый сможет добраться до девы на корабле? — прошептал юноша.

— А что туг такого? По преданию, у прекрасного юноши будет волшебная кобыла, которая может скакать по воде и легко доберется до девы, — ответил рыбак.

Зивеш закрыл лицо руками. Рыбак, поднявшись, тронул его плечо и доброжелательно поинтересовался, что его беспокоит. Прикосновение старика было удивительно возбуждающим, как, впрочем, и его голос, и глаза. Зивеш снова почувствовал непреодолимое желание рассказать о своих страданиях.

— Я тот, о котором говорит предание, — заикаясь, проговорил он. — Именно мне предназначено любить деву с корабля. Я уже видел ее и полюбил сильнее жизни. Я действительно жил в Нижнем Мире, обучился колдовству, и у меня есть лошадь, которая, как ты упоминал, может передвигаться по воде. Но я отрекся от того мира, чтобы жить на земле, и теперь не имею права ничего просить у моего повелителя Азрарна.

— Не произноси этого страшного имени вслух, — взмолился рыбак. Он сделал вид, что испугался и защитил себя магическим знаком. Его глаза заблестели так, как это бывает у человека, скованного ужасом или едва сдерживающего смех. — Я вот что хочу узнать. Давал ли тебе когда-нибудь демон хоть что-то, что могло бы вызвать его? Знаешь, существуют такие волшебные предметы, с помощью которых можно вызвать подобные существа, хотят они того или нет.

Зивеш вскрикнул и начал ощупывать свою одежду. Наконец он вынул маленький свисток в форме змеиной головы, который Азрарн дал ему, когда юноша впервые остался на земле встречать рассвет.

— Он дал мне вот это, — ответил Зивеш.

— Ну, тогда все в порядке, — успокоился рыбак. — Но разве ты не трепещешь от одной только мысли о его гневе? Или ты думаешь, что после всего, что случилось, он по-прежнему будет добр к тебе?

— Я не боюсь его. Я вообще не могу думать ни о чем, кроме девы.

От этих слов выражение лица рыбака на мгновение изменилось, став жестоким и мстительным. Но Зивеш не заметил этого, он действительно не видел ничего, кроме своей мечты. Поэтому тут же приложил свисток к губам.

— Подожди, я уйду, пока ты не начал дуть. Я не хочу оставаться здесь, когда он появится, — воскликнул рыбак в ужасе.

Зивеш подождал, пока рыбак не скрылся из виду.

Возможно, это была своего рода проверка, которую Азрарн устроил для Зивеша. Если бы Зивеш смог воспротивиться чарам волшебного корабля и хоть на мгновение вспомнить о своей любви к Азрарну и о его силе, которой панически боялись люди, то, возможно, князь сохранил бы ему жизнь. Но колдовство Азрарна, оказалось слишком сильным. Зивеш помнил лишь свою тоску по деве и из-за этого пренебрег князем демонов. Теперь уж он не мог надеяться на прощение.

Как только старик исчез, Зивеш приложил свисток к губам и дунул. Он даже не заметил того, что такой дряхлый старик слишком быстро для своего возраста бежал по берегу.

Звука не последовало, по крайней мере такогозвука, который можно было бы расслышать на земле. Затем внезапно воздух наполнился шумом, похожим на хлопанье крыльев, и на берегу вырос бесформенный столб дыма. Азрарн решил больше не появляться перед Зивешом в образе красивого человека, который обычно принимают демоны, чтобы заставить людей обожать и возвеличивать их.

Из дыма зазвучал холодный, равнодушный голос:

— Зачем ты позвал меня? Разве ты забыл, что мы расстались?

— Мой господин, прости меня, я хочу попросить тебя только об одном одолжении и обещаю, что больше никогда не потревожу тебя.

— Не сомневайся, тебе не придется дуть в этот свисток во второй раз. О чем же ты собираешься меня просить?

— Позволь мне один раз прокатиться на лошади Нижнего Мира, которую ты мне однажды подарил. На той самой кобыле с гривой, словно голубой дым, которая может передвигаться по воде.

— Никогда не говори, что я невеликодушен. Ты можешь воспользоваться этой лошадью на одну ночь. Смотри, вот она, — произнес Азрарн.

Внезапно одна из дюн на берегу раскрылась, и оттуда появилась кобыла, отряхивая песок и грунт со спины. Зивеш радостно подозвал ее, и, узнав голос хозяина, лошадь подбежала к нему и позволила оседлать себя. Когда юноша обернулся, столб дыма уже пропал и берег опустел. Зивеш почувствовал на какое-то мгновение угрызения совести и вину за то, что даже не поблагодарил Азрарна. Но вскоре он забыл об этом, терпеливо ожидая появления волшебного корабля у самой кромки прибоя, хотя лошадь рвалась вперед и нетерпеливо переступала ногами. Луна поднялась, и ее отражение утонуло в море, а звезды сверкали в небе, как крошечные огоньки.

Когда появился корабль, было уже довольно поздно. Он возник далеко от берега, где-то у горизонта.

Зивеш услышал знакомую музыку и подумал:

«Моя возлюбленная на корабле, она ждет меня». Юноша пришпорил лошадь, которую едва ли нужно было подгонять. Она с радостью ринулась вперед.

Копыта стремительно и звонко, как цимбалы, зазвенели, ударив по серебряной дорожке лунного света, протянувшейся к берегу от корабля с цветком-башней.

Зивеш гнал лошадь вперед. Его согревало беспричинное счастье, знакомое только жертвам колдовства. Оно подобно пламени свечи, сгорающей до конца, даже если горит неярко, и ярко вспыхивающей перед тем, как погаснуть.

Когда юноша был примерно в четверти мили от цели, корабль начал медленно отдаляться, что, впрочем, не показалось молодому человеку зловещим или странным. Зивеш принял это за забавный розыгрыш, за игру, затеянную девой в башне, желающей посмотреть, что же будет дальше. Кроме того, казалось, что корабль движется очень медленно, хотя Зивеш, как ни пытался, не мог догнать его.

Затем, сквозь стоны моря, волшебную музыку и звон упряжи до скачущего Зивеша донесся голос. Юноша не знал, откуда он прилетел, не помнил, кому он принадлежал, но произнесенные слова звучали снова и снова в его ушах:

— Ты, рожденный на земле, глуп, потому что доверяешь демонам и разъезжаешь по ночам на кобыле, созданной из дыма. Тех, кого демоны любят, они в конце концов убивают, а их подарки — ловушки.

И сразу же Зивеш увидел себя глазами чайки, кружащей над ним в небе: человек и лошадь, дерзко скачущие по морю по лунной дорожке к кораблю, который уплывает все дальше и дальше.

Холодная змея сомнения шевельнулась в сердце Зивеша. Юноша натянул поводья и оглянулся. Берег остался далеко позади и казался прочерченной мелом линией, затерявшейся между водой и воздухом. Но, обернувшись назад, он увидел еще кое-что, то, что до сих пор всегда наполняло его сердце радостью. Восток бледнел, приобретая нежный, как грудь голубки, оттенок. Скоро взойдет солнце.

Ветер, посвежевший с восходом, дул теперь сильнее.

— Твои мечты предадут тебя. Ты скачешь в никуда на этой призрачной кобыле, — пропел голос ветра.

Зивеш застонал от ужаса и муки. Он повернул волшебную кобылу, оставив уплывающий корабль за спиной. Однако в тот момент, когда он направился к разгорающемуся востоку, лошадь заржала и встала на дыбы от страха.

Юноша крепко вцепился в гриву. Он то ласково уговаривал ее, то ругал. Он заставлял несчастное создание двигаться в сторону далекого берега по волнующемуся морю, которое теперь переливалось, как перламутр. Наконец лошадь помчалась, как вихрь, а ее грива закрывала морду от света. Она фыркала и таращила в ужасе глаза.

Зивеш обернулся назад. Серебряный корабль становился прозрачным на фоне светлеющего неба, затем он замерцал, словно тень на свету, и исчез. Взошло солнце.

Оно восстало, будто феникс, и восток запылал. Лучи яркого света протянулись через море, и теперь уже золотая дорожка вместо серебряной пролегла по воде, прославляя солнце.

Когда же огненные лучи коснулись демонической лошади, она издала жуткий звук, ужаснее, чем любой звук, который можно услышать на земле. Солнечные лучи, казалось, пронзили ее насквозь.

И тут же Зивеш почувствовал, что поводья растворяются в его руках, а стремена плавятся, как воск. Твердое тело лошади стало хрупким и податливым, словно мягкая глина. Зивеш испуганно заерзал в седле. Его лошадь стала обычным клочком ночного тумана, тающим под солнцем.

Юноша упал. Море приняло несчастного, жадно раскрыв объятия. Даже князь демонов не мог бы защитить своего возлюбленного от моря, потому что оно не принадлежало земному царству и жило по своим собственным законам. За мгновение до того, как воды поглотили его, Зивеш громко крикнул. Он прокричал имя князя демонов, вобравшее в себя всю боль, одиночество, отчаяние и осуждение, которые только мог выразить человеческий голос. Волны поглотили юношу, и утро наполнилось тишиной.

Кто знает, услышал ли Азрарн этот последний крик? Конечно, он мог следить через какое-нибудь магическое зеркало за смертью юноши и видеть, как тот тонул. Возможно, часть боли, испытанной Зивешом, заставила его поперхнуться, от нее скривило губы демона, привыкшего произносить лишь удивительные и ласкающие слух слова, и, может быть, в этот момент Азрарн почувствовал вкус зеленой соленой воды.

Говорят, что в Драхим Ванаште начался пожар, спаливший дотла дворец, который Азрарн построил для Зивеша. Когда же крыша из драгоценностей обвалилась, вспыхнуло яркое пламя, опалившее глаза всех, кто наблюдал за пожаром. Свет, как известно, не любили в Нижнем Мире, потому что он напоминал солнце.

Часть вторая

Глава 1

В Нижнем Мире, далеко за пределами светящихся стен и мерцающих шпилей Драхим Ванашты, посреди черных скал пряталось широкое озеро, плоское и гладкое, как зеркало. Здесь в ночной тьме у своих наковален работали дрины, дымились раскаленные металлы и звенели молотки.

Природа не наделила дринов красотой, как демонов высшей касты — князей ваздру, их слуг или эшв. Дрины были маленькими, смешными и нелепыми. Как и их повелители, они любили пакостить, но придумывать, как именно можно это сделать, они не умели. Им часто приходилось служить ваздру и выполнять поручения эшв, и поэтому, когда могущественные маги готовили зелья и колдовали, дрины с радостью помогали им и подчас куролесили на земле даже больше, чем того хотелось самим магам.

Искусные кузнецы, дрины умели создавать поистине прекрасные вещи. Они ковали кольца для демонесс и князей-демонов, кубки и ключи, серебряные часы-птицы и пускали их летать вокруг башен дворца Азрарна. Однажды они даже построили золотой дворец для земного юноши, любимца Азрарна, правда, теперь от того дворца остался лишь золотой пепел.

Одному из дринов — по имени Вайи — давно уже не давали покоя честолюбивые мечты. Он часто бродил вокруг озера в поисках драгоценных камней или полупрозрачной гальки, которыми изобиловали эти мрачные берега, и думал:

«Придет час, и я сделаю самое замечательное кольцо в Нижнем Мире. Азрарн непременно будет носить его и хвалить меня» или «Когда-нибудь я создам магическое животное из металла, такое, что все прикусят языки от удивления». Вайи мечтал все делать лучше всех. Он хотел прославиться и быть единственным в своем роде. Иногда он мечтал жить во дворце Азрарна и быть любимцем князя демонов. Но порой ему хотелось выбраться на поверхность земли и завоевать признание при дворах знаменитых королей. Все будут восхвалять и уважать его, днем же он будет прятаться от солнца в особый, выложенный бархатом, гроб.

Однажды Вайи, мечтая и бормоча что-то себе под нос, бродил по берегу озера и вдруг увидел перед собой неизвестное создание. Определенно, это был не дрин, потому что существо было очень высоким и стройным и даже со спины казалось невероятно красивым. Возможно, это прелестная госпожа ваздру или эшва пришла попросить какую-нибудь изысканную драгоценность. Тогда она, без сомнения, готова заплатить за безделушку самым приятным для дринов образом. Тихонько Вайи засеменил следом за незнакомкой. Она же уселась на скалу, на берегу озера, подняла вуаль, и Вайи сразу же узнал ее. Длинные желтые волосы рассыпались по ее плечам, а ее лицо напоминало цветок. Другой такой не было во всем Нижнем Мире, а возможно, и на земле. Это оказалась Феразин, Рожденная в Цветке, дева, которую вырастил Азрарн, чтобы порадовать смертного Зивеша, лежащего теперь на дне моря.

Сидя у озера, Феразин время от времени вытягивала руки к холодной черной воде или к неизменному небу. Но вот, устав, она опустила голову и заплакала.

Вайи очаровало это зрелище. Может быть, она оплакивала Зивеша? Или, как и Зивеш, горевала без жестокого горячего земного солнца? И вдруг Вайи увидел, что слезы Феразин, падая на скалу, светятся и переливаются.

«Если бы эти слезы могли стать драгоценными камнями! Пожалуй, они были бы такими же яркими, как бриллианты, но мягче. Скорее как жемчужины, но прозрачнее. Значит, опалы. Нет, пожалуй, бесцветные сапфиры. Но как же мне собрать их?» — судорожно соображал Вайи.

Он порылся у себя за поясом, достал маленькую коробочку, плюнул в нее и проделал странные магические движения. Затем он подскочил к одной из слезинок, подцепил ее на кончик пальца и спрятал, не повредив, в волшебную коробочку. Он нашел еще шесть слез и отправил их туда же. Внезапно Феразин подняла голову, на мгновение перестав плакать, и увидела дрина. Она взглянула на него только один раз, и взгляд ее был наполнен страхом и болью. Красавица поднялась, закрывшись вуалью, и медленно пошла назад по направлению к воротам Драхим Ванашты. Вайи не смог найти между скал больше ни одной слезинки и поэтому торопливо зашагал за Феразин, причитая на ходу:

— Прекрасная Феразин, вернись и поплачь еще! Я подарю тебе за это и подвески, и броши, и серьги.

Но Феразин не слышала его. Вайи ничего не оставалось, как вернуться к озеру. Он крепко прижимал к себе драгоценную коробочку и бормотал:

— Семи вполне достаточно. Больше было бы слишком просто, неинтересно. Семь — это необычно.

Вайи поспешил к себе в пещеру, разжег огонь и начал рыться в груде металла, раковин и камней. Затем, подойдя к клетке, где спали три упитанные паучихи, постучал по прутьям.

— Просыпайтесь, просыпайтесь, лентяйки! — прикрикнул дрин. — Просыпайтесь и начинайте прясть. Я принесу вам кекс, пропитанный вином, а князь демонов обязательно пощекочет вас своими чудесными пальцами.

— Ах ты, лгун, — проворчали паучихи, но подчинились, и вскоре полутемная пещера украсилась ажурной паутиной.

Шли часы, а Вайи работал в своей кузнице. Пламя мерцало, освещая пещеру, с ним перемежались и другие огни — магические. В порыве воодушевления Вайи призвал себе в помощь все чары, которые были ему доступны. Дрины, жившие неподалеку, время от времени подходили ко входу в пещеру и с любопытством заглядывали внутрь. Но пещера была заполнена чадом, к тому же они не могли разобрать ни слова из заклинаний Вайи, ведь дрины были глуховаты из-за постоянного стука молотков. Никто не знает, сколько времени работал Вайи со своими помощниками. Несомненно, по земному времени прошло много лет с момента начала работы, даже для времени Нижнего Мира это было достаточно долго.

Наконец в кузнице наступила тишина.

К пещере крадучись подошел один из дринов. Но Вайи предусмотрительно увеличил размер одной из паучих и заткнул бедным животным вход, так что никто не мог ни войти, ни выйти.

— Эй, там, Вайи! Покажи нам, что это ты надумал мастерить, на что потратил столько времени? — закричал дрин.

— Убирайся прочь! Тебе не на что здесь смотреть! — огрызнулся в ответ Вайи.

Дрины отошли к берегу озера и принялись обсуждать случившееся. Один из дринов по имени Бакви волновался больше всех. Он, как и Вайи, тоже мечтал заслужить особую благосклонность Азрарна. Все дрины обожали и боялись Азрарна.

Бакви подумал: «Нужно украсть безделушку у Вайи. Я бы отдал ее моему повелителю и стал его любимцем».

Наговорившись вдоволь, дрины, ворча и бранясь, разошлись, а Бакви спрятался за скалой и стал ждать.

Через некоторое время Вайи отодвинул паучиху, освободил проход, высунул свой длинный нос из пещеры и нервно огляделся. Решив, что вокруг никого нет, Вайи вышел из убежища и, подбежав к берегу, пустился от радости в пляс, оглашая воздух диким визгом.

Бакви тем временем подкрался боком к паучихе.

— Прекрасная госпожа, как ты выросла! — начал он. — Твоя величина может сравниться только с твоим великолепием.

— Лестью ты ничего не добьешься, — ответила паучиха. — Отойди, или я укушу тебя. Я очень голодная.

— Это не беда! — сказал Бакви и вытащил из кармана большой медовый кекс. Паучиха облизнулась, а Бакви продолжал:

— Сладкая моя, умоляю, съешь этот кекс, покуда ты не потеряла сознание от голода. Кто же упрекнет тебя в отсутствии преданности к такому хозяину, как этот?

Мало того, что он так пренебрежительно забил тобою проход в пещеру, он еще и не накормил тебя!

Паучиха молчала. Бакви отдал ей кекс и попытался боком протиснуться в пещеру, но как только паучиха все съела, то снова закрыла собой вход.

— Боже мой! — воскликнул Бакви. — Я ведь только хотел взглянуть на то, что сделал твой злой хозяин. Мы можем с тобой договориться! Похоже, я знаю, чем могу быть тебе полезен. — При этом дрин со знанием дела усердно щекотал паучиху, пытаясь ее возбудить. Ему это удалось, и паучиха предложила сделку. Бакви немедленно оседлал ее и начал энергично работать. Несмотря на вздохи и визг, ее оказалось не так легко удовлетворить. Бакви брыкался и подскакивал, желая угодить ей, он готов был упасть в изнеможении, но ей этого было мало. Наконец, громко зашипев, паучиха сбросила дрина со спины и сказала, что он может войти в мастерскую Вайи.

Потирая свои ушибы и с трудом переводя дыхание, Бакви вошел в пещеру.

Внутри на рабочем столе лежало ожерелье из белого серебра, бледного, как луна. На подвеске, сотканной из серебряных паутинок, тоньше самой тонкой нити, словно светящиеся птицы в ловушке, мерцали семь невиданных драгоценных камней, ярких, удивительно глубокого молочного цвета.

— Изумительно, Вайи! — воскликнул Бакви, не помня себя от восхищения. Схватив подвеску, он спрятал ее в куртку, выбежал из пещеры и помчался через темные холмы вдоль берега по направлению к Драхим Ванаште.

Вскоре вернулся Вайи. Паучиха выглядела несколько подозрительно, растопырив восемь мохнатых лап и всем своим видом демонстрируя полное счастье. Но Вайи этого не заметил. Он вбежал в пещеру и ринулся прямо к столу. Отчаянные вопли и стоны, стук опрокинутых столов, стульев, разбитых инструментов, скрежет зубов и звонкие удары по паукам огласили пещеру. Потом наступила тишина. Вайи выскочил из кузницы и помчался вдоль озера, через холмы к Драхим Ванаште, взывая о справедливости и мести. Вскоре он добрался до дворца Азрарна, князя демонов, одного из Владык Тьмы.

Азрарн гулял в саду среди деревьев с мягкой бархатистой корой. В отдалении княгиня ваздру играла на семиструнной арфе. Музыка лилась нежнее, чем вечерний бриз играет в струях фонтана. Слева от него другая княгиня ваздру пела слаще, чем соловей или жаворонок. Вокруг над хрустальными цветами вились осы из драгоценных камней.

Мрачную гармонию нарушила эшва. Она низко поклонилась, а за ее спиной подпрыгивал коротышка дрин.

— Итак, малыш, чего же ты хочешь? — спросил Азрарн, взглянув на Бакви своими гипнотическими и задумчивыми глазами.

Бакви покраснел и потупил взгляд, но все же сумел собрать все свое мужество и воскликнул:

— Величайший из Владык! Я, Бакви, ничтожнейший из твоих подданных, принес тебе подарок. Много веков я тайно трудился, пока остальные дрины, хвастаясь, поднимали шум вокруг своих работ. Все свое мастерство и всю свою любовь я вложил в этот бесценный шедевр. Прошу, соблаговоли взглянуть на него, Владыка Ночи.

Он протянул Азрарну серебряное ожерелье. Обе княгини ваздру вскрикнули и всплеснули руками. Даже осы из драгоценных камней подлетели ближе. Эшва же закрыла глаза от восхищения. Азрарн улыбнулся, и эта улыбка наполнила Бакви гордостью. Но ответить Бакви не успел, так как в сад ворвался Вайи. При виде Бакви и ожерелья Вайи посинел и яростно завопил:

— Будьте прокляты все воры! Будьте прокляты все мохнатые обжоры, не умеющие умерить свою похоть, мои восьминогие прислужницы! Будьте прокляты все дрины, кроме меня!

Ваздру и эшвы притихли, испугавшись гнева Азрарна, уверенные, что он испепелит дрина. Но Азрарн не шелохнулся. Спустя мгновение Вайи осознал, где находится, и заметил высокую тень князя демонов, возвышавшуюся перед ним. Тогда Вайи медленно поднял глаза и встретился взглядом с князем.

— Пощади, Безжалостный, — с ужасом прошептал Вайи. — Я забылся в своей ярости. Но это отродье глухой летучей мыши и слепого филина украл мое сокровище. Ожерелье мое, мое!

— А ты тоже собирался отдать это ожерелье мне? — спросил Азрарн сладким, как мед, голосом.

В ответ на это Вайи ударил себя кулаком по голове и затопал ногами:

— А как же, Удивительнейший? Разве оно не прекрасно? Ему нет равных. Кто еще может владеть им, кроме Величайшего из Владык?

— Все это хорошо, но как я узнаю, кто же из вас на самом деле смастерил для меня этот подарок? Мне придется испытать вас обоих, — сказал Азрарн.

Бакви и Вайи распростерлись на черной траве, моля князя демонов о пощаде. Внезапно Вайи поднял голову:

— Есть только один способ узнать, кто прав, князь. Если он утверждает, что сам сделал ожерелье, то спроси его, где он нашел такие редкие светящиеся драгоценные камни.

Азрарн снова улыбнулся, но на этот раз его улыбка была иной. Он задумчиво посмотрел на Бакви и сказал:

— Что ж, это вполне разумно, маленький кузнец. Эти драгоценные камни действительно необычны. Скажи мне, где ты отыскал их?

Бакви сел, дико огляделся по сторонам и начал:

— В глубокой пещере я нашел странную расщелину…

Вайи рассмеялся. Бакви поперхнулся и попытался начать все сначала.

— Прогуливаясь у озера, я нашел ящерицу с медной кожей и, подняв ее за хвост, вытряс ее глаза.

— Разве у нее было семь глаз? — усмехнулся Вайи.

— Да, да, так и было, — забормотал Бакви. — По два с каждой стороны от носа, один на голове да еще один на подбородке и у…

— Ну конечно! — воскликнул Вайи возбужденно. — Ты лжешь! Я скажу тебе, князь, откуда взялись эти семь драгоценных камней. — И, подойдя ближе, он шепотом рассказал все Азрарну.

— Это легко проверить, — ответил Азрарн. Князь демонов взял у одной из княгинь ваздру магическое стекло, вызвал в нем образ Феразин, Рожденной в Цветке, и приказал ей своим низким мелодичным голосом заплакать. Никто не смог бы ослушаться такого приказа, поэтому все, слышавшие его, заплакали, и даже цветы пустили росу. Слезы Феразин полились ручьями, и каждая напоминала драгоценные камни ожерелья.

— Перестань плакать, — прошептал Азрарн и затушил изображение в стекле. Ваздру вытерли капли со своих алых щек, эшва утерла слезы, напоминавшие опалы, но оба дрина продолжали хныкать от страха. — Теперь я знаю, что ожерелье сделал Вайи, а Бакви украл его. Как мне наказать его?

Бакви запричитал, а Вайи громко закричал:

— Вари его в яде змеи, его любовницы, вари его десять человеческих веков. А потом вари его в лаве еще десять веков. И после этого отдай его мне.

— Молчи, негодяй, — приказал Азрарн, и Вайи побледнел. — Вершить суд в Драхим Ванаште — это моя привилегия. Я вижу, что один из вас — вор, зато другой — честолюбив, хвастлив, нетерпелив и шумлив. Это очень плохо, малютка дрин. Бакви будет ползать на животе, как червяк, и рыхлить землю в моем саду, пока я не забуду его, потому что воров ничего не соблазняет лишь тогда, когда нечего воровать.

В то же мгновение Бакви сморщился, став невероятно тонким, упал и маленьким черным червячком уполз в землю. Азрарн же продолжал:

— Что же касается тебя, Вайи, то я отказываюсь от подарка, потому что он обесценился в споре. Несчастный маленький дрин, ты слишком гордишься своим мастерством. Я отправлю твое ожерелье в мир людей, и там оно принесет множество бед. Это, конечно, порадует тебя, и никто не усомнится, что ожерелье сделано дрином, но никто никогда не узнает твоего имени, и ты не удостоишься никакой чести за свою работу, ни один король не возьмет тебя на службу и не прикажет сделать для тебя обитого бархатом гроба, где бы ты мог прятаться днем.

Вайи склонил голову, поняв, что Азрарн прочитал его мысли.

— Я заслужил это наказание и такую награду, — смирился дрин. — Ты, как всегда, справедлив. Позволь мне поцеловать траву, где стояли твои ступни, и я тотчас же уйду.

Вайи так и сделал, а потом, лежа в своей пещере у озера, он думал об Азрарне Прекрасном, вспоминал Бакви, который стал червяком и рыл теперь туннели в саду, серебряное ожерелье с семью слезинками и жалел, что оно непременно затеряется в необъятном мире людей.

Глава 2

Секрет ожерелья был весьма прост: как любой предмет Нижнего Мира, оно обладало магическими свойствами и поэтому привлекало смертных, как ни одно из земных украшений. Ценилась не столько красота изделия, сколько его свойства. Каждый, кто его видел, жаждал заполучить его. Кроме того, это была действительно очень тонкая работа — даже Азрарн сначала принял подарок дрина с удовольствием. К тому же семь драгоценных камней, в прошлом настоящие слезинки, обладали особым бледным очарованием. Ожерелье, созданное из честолюбивых порывов и гордости, украшенное драгоценностями, источниками которых были печаль и скорбь, могло вызывать лишь жадность, тайное бешенство и принести в конце концов одни лишь слезы.

Ожерелье попало на землю с помощью одного из эшв. Он принял облик стройного темноволосого юноши, который мечтательно бродил ночами, глядя на освещенные окна домов, и призывал барсуков и пантер играть на лесных опушках и любоваться собственными отражениями в лунных прудах. В лавандовых сумерках перед восходом солнца эшва пересек торговую площадь большого города и увидел там спящего у подножия фонтана нищего. Беззвучно рассмеявшись, он надел ожерелье Вайи ему на шею. Затем, поднявшись в воздух, как темная звезда, он умчался по направлению к центру земли.

Вскоре взошло солнце, и рынок оживился. К фонтану слетелись голуби, подошли женщины набрать воду в кувшины и посплетничать. Нищий встал, одернул лохмотья, потянулся, взял суму и отправился на свою дневную работу. Но не успел он пройти нескольких шагов, как кто-то из прохожих уставился на него. Нищий остановился. Рука, его коснулась гладкой твердой поверхности серебра, а глаза увидели холодный блеск драгоценностей. В минуту его окружила толпа.

— Люди добрые! — воскликнул нищий. — Не понимаю, почему вас так заинтересовала эта дешевая безделушка. Это всего лишь талисман, который я купил у старой колдуньи, чтобы избавиться от болезней. Но боюсь, он мне не помогает, — добавил он, показывая несколько болячек и язв, которые заранее нарисовал на руках и ногах. Толпа отшатнулась, и нищий, наклонившись, выскользнул из ее тесного кольца и помчался по боковой улице. Крича, толпа тут же ринулась за ним. Нищий вбежал в ювелирную лавку и упал в ноги торговца.

— Караул! Помоги мне, дорогой господин, — взмолился нищий. — Спаси меня, и я осыплю тебя всеми богатствами мира.

— Ты? — меланхолично произнес ювелир, но, заслышав гул приближающейся толпы, посадил нищего в сундук, захлопнул над ним крышку, вышел из лавки и встал в дверях, будто бы ожидая удобного случая для заключения сделки. Толпа мгновенно заполнила улицу, и кто-то нетерпеливо спросил, не видел ли торговец пробегавшего мимо нищего.

— Я? — высокомерно спросил ювелир. — Я не слежу за оборванцами!

Толпа шумно загудела, но постепенно начала расходиться. Часть людей побежали дальше по улице, остальные повернули обратно. Улица опустела.

— Теперь исчезни, и как можно скорее, — скомандовал ювелир, открывая настежь сундук.

— Тысяча благодарностей, — промолвил нищий. — Но перед тем, как я уйду, посмотри на это ожерелье и скажи, сколько ты дашь мне за него.

Лицо ювелира изменилось. Глаза и рот широко раскрылись, нос судорожно задергался. Несомненно, он больше всего на свете захотел приобрести это ожерелье, но ему показалось невероятно глупым платить за изделие нищему.

«Такие люди не привыкли к деньгам, — подумал он. — Если я заплачу ему столько, сколько стоит это ожерелье, он попадет в беду». Поэтому он осторожно произнес:

— Дай сюда эту побрякушку, и я сразу же скажу тебе, сколько она стоит.

Но, как только нищий снял с себя колье и передал его торговцу, ювелир закричал:

— Не может быть! Я слышу, что толпа возвращается. Молчи, что бы ни случилось, и я постараюсь спасти тебя.

Нищий в страхе прыгнул обратно в сундук, ювелир захлопнул крышку и на этот раз закрыл сундук на замок. Затем, спрятав колье под одежду, вышел на улицу и подозвал двух носильщиков, стоявших без дела у винной лавочки.

— Я дам по золотой монете каждому, если вы заберете отсюда этот старый ободранный сундук, — сказал ювелир. — Он уже давно загромождает мою лавку, но никто не хочет помочь мне избавиться от него, потому что сундук слишком тяжелый. Но вы — двое сильных парней — легко заработаете на таком деле. Просто отнесите его вниз по улице и сбросьте с моста в реку.

Два носильщика с радостью взялись за это нехитрое дело. Несчастный нищий молчал всю дорогу, как и предупредил его ювелир, и, конечно, о нем больше никто никогда ничего не слышал.

Сперва ювелир собирался неплохо заработать, продав серебряное ожерелье какому-нибудь богатому господину или госпоже, а может быть, даже самому королю, жившему в этом городе. Но, внимательно рассмотрев колье, он почувствовал, что не в силах расстаться с ним. Ювелир выбрал коробочку из слоновой кости, отделанную внутри бархатом, и спрятал в нее творение дрина. Затем, крадучись, пробрался на верхний этаж дома и положил футляр с ожерельем в коробку из кедрового дерева. Ее он поместил в металлический ящик, а ящик убрал в большой старый сундук, очень похожий на тот, в котором он запер несчастного нищего. Затем торговец торопливо перетащил сундук в маленькую каморку, где хранился старый хлам и различные хозяйственные принадлежности. Дверь каморки запер на замок. Ключ от замка он спрятал в дымоходе.

Так ожерелье Вайи попало к ювелиру.

Когда несчастный утирал пот с лица после всех этих треволнений, появилась его жена.

— Почему тебе так жарко, муж мой? Знаешь, я только что видела двух мужчин, сваливающих в воду сундук, удивительно похожий на тот, который стоит внизу в нашей лавке. Я остановила их и спросила, что они делают. Они рассмеялись и сказали, что какой-то старый дурак заплатил им по золотому, чтобы они утопили сундук в реке.

— Молчи! — закричал ювелир испуганно. — И не думай вспоминать об этом, или я выставлю тебя за дверь.

Поведение мужа сильно удивило жену ювелира, потому что до сих пор он был очень сдержанным человеком. Она начала наблюдать за мужем.

Легко представить ее удивление, почти панику, когда ювелир, полностью поглощенный мыслями о своем сокровище и думая, что она крепко спит, ночью осторожно встал с постели и, крадучись, вышел. Женщина, однако, лишь притворялась спящей. Она тихонько встала с постели и последовала за ним. Сначала он, несчастная жертва ожерелья, вытащил ключ из печной трубы, затем открыл им верхнюю комнату и, войдя в нее, запер дверь изнутри.

Жена ювелира, конечно, не преминула встать на колени, чтобы следить за мужем в замочную скважину. Она увидела немного, но поняла, что ювелир последовательно открывал несколько коробок, потом нагнулся над чем-то, невнятно бормоча. Когда по полу пробежала мышь, он яростно зашикал на нее.

Женщина отскочила от двери и торопливо вернулась в постель. Но ювелир не возвращался в течение трех или четырех часов.

— Чем же он занимается там наверху? — удивлялась женщина, перебирая в памяти городские сплетни о невидимых духах и их колдовстве в обмен на человеческую кровь и души.

То же самое повторилось в следующую ночь и через ночь. Бедная женщина не находила себе места от волнения и любопытства.

— Ладно, ладно, — сказала она своему мужу на четвертый день. — Не сомневайся, я как-нибудь все равно проберусь в ту комнату наверху.

— Нет! — закричал ювелир. — Я запрещаю тебе подходить к этой комнате. Только посмей прикоснуться к двери пальцем, и я выброшу тебя на улицу.

— Пожалуйста, — невозмутимо ответила жена. Но это не отбило у нее охоту узнать, что же такое находится в запертой комнате, из-за чего ее муж совсем лишился разума.

Вскоре после этого разговора ювелиру понадобилось уйти из дома по делам.

— Закрой двери и никого не впускай, пока я не вернусь, — наказал он жене. — Только имей в виду, что ты должна оставаться внизу и заниматься хозяйством, а не совать нос куда не надо.

— Конечно, мой дорогой, — проворковала жена ювелира.

Но, как только он ушел, женщина начала действовать по заранее составленному плану: она достала из дымохода ключи, поднялась наверх по лестнице к заветной комнате, затем открыла сундук и все коробки.

— Ax! — только и могла воскликнуть жена ювелира.

Все замерло у нее внутри. Вначале она вообще ни о чем не могла думать, но потом рассудила так: «Это ожерелье подойдет и мужчине, и женщине. На мне оно будет смотреться просто великолепно. Но если мой муж узнает, что я видела его сокровище, то никогда не позволит мне его надеть. Он скорее изобьет меня или сделает что-нибудь похуже».

Недолго думая, она побежала к речным причалам, где приютилась маленькая темная лачуга, купила там одно снадобье и помчалась с ним домой.

Когда ювелир вошел в дом, его встретила улыбающаяся жена с наполненным до краев кубком.

— Как это я тебя проглядела! — воскликнула она. — Возьми! Я приготовила для тебя чашу пряного вина.

Ювелир выпил и тут же свалился замертво. В вине был яд, подсыпанный его женой.

Хитрая женщина принялась причитать, а ничего не подозревающие соседи сбежались утешить несчастную вдову! Похоронив мужа, она продала лавку и переселилась в прекрасный дом, где завела павлинов, которые расхаживали по лужайкам. Ее одеждой отныне стал черный бархат. Магическое ожерелье всегда блестело на ее груди.

У местного короля было несколько жен, и одна из них являлась королевой. Она носила расшитую изумрудами вуаль из золотых нитей и каждый день каталась по городу в колеснице, запряженной леопардами. Ее придворные сопровождали колесницу и выкрикивали: «Кланяйтесь первой жене короля, королеве города». Естественно, все тут же кланялись, так как слуги хватали самых нерасторопных и отрезали им руки или ноги. Это очень развлекало королеву.

Однажды, когда она в очередной раз проезжала по городу, то заметила, как что-то блеснуло на балконе одного из домов.

— Слуга, сходи туда и принеси мне то, что там блестит, — приказала она.

Посланный слуга поспешил в указанном направлении и вскоре вернулся, ведя за собой упирающуюся испуганную женщину, вдову ювелира — с серебряным ожерельем на шее.

— Ваше Величество, ваша милость заметила, как сверкали эти драгоценности. Но женщина отказывается их отдать. Посмотрите, она кусалась и царапалась, пока я пытался их снять.

— Тогда отруби ей голову, — приказала королева. — Я не потерплю измену в городе моего мужа.

Так и случилось. Ожерелье, отмытое от крови в душистой воде — такую воду всегда носили вслед за колесницей, потому что руки и ноги королевы часто приходилось очищать от кровавых брызг — и вытертое шелковым полотенцем, слуги передали своей повелительнице. У королевы загорелись глаза. Она тут же надела ожерелье.

Вскоре зашло солнце, и королева отправилась на банкет, который каждую ночь устраивал в своем зале король. Ожерелье вызвало всеобщее восхищение, многие посматривали на него с завистью, забыв про яства на тарелках. Сам король меланхолично погладил семь драгоценных камней.

— Что это за ожерелье, моя голубка? Где ты его взяла? Оно красиво смотрится на твоей белой шее, но представь, как изумительно подойдет оно мужчине. Ведь оно тяжеловато для твоей лебединой шейки, и поэтому ты с удовольствием передашь его мне…

— Ничего подобного, — ответила королева.

— Но ты дашь мне его поносить? — настаивал король. — Дай мне его поносить, а я одолжу тебе взамен кусок бирюзы больший, чем моя ладонь.

— Чепуха, я видела кусок бирюзы, о котором ты говоришь, он не больше твоего пальца, — возмутилась королева.

— Ну ладно, тогда я подарю тебе пять сапфиров. А хочешь шкатулку из ценных пород дерева, наполненную жемчугом. Все эти жемчужины добыты в разных морях.

— Нет, мне вполне достаточно того, что у меня есть, — ответила она.

Короля передернуло от этих слов. Он рассердился, но не показал виду. Когда праздник закончился, он тайком пробрался к небольшому холму, расположенному во дворцовом саду. При свете звезд он повернулся последовательно на восток, север, юг, запад и произнес заклинание, которое узнал в детстве от одного мага. Сначала ничего не произошло, но потом тишину разорвал звук, похожий на шум зимнего ветра в небесах. Верхушки деревьев закрыли луну, и широкая тень упала на землю. Король дрожал от страха, но не двигался. Рядом с ним на траву опустилась страшная черная птица размером с трех орлов. У нее был хищный искривленный клюв, длинные, как бронзовые крюки, когти и красные яркие, словно огонь, глаза.

— Говори, только быстрее. С помощью своего нехитрого колдовства ты оторвал меня от пира, который сейчас в самом разгаре высоко в горах, — проговорила ужасная птица.

Король еще больше задрожал, но пролепетал:

— У моей жены, королевы, есть ожерелье, которое она не хочет отдавать мне. А ведь я — ее муж и поэтому имею право на это украшение. Схвати мою непокорную жену и подними ее высоко в небо, заставь отдать ожерелье и принеси его мне.

— А что сделать с женщиной? — спросила птица.

— Меня это не волнует. Мне все равно, что ты сделаешь с ней. Я получу это ожерелье, и меня никто ни в чем не сможет обвинить.

— Ты вызвал меня с помощью колдовства, и я должна тебе повиноваться.

Эта птица не принадлежала к роду демонов. Она была земным чудовищем, одним из немногих, сохранившихся с древнейших времен. Над ней были не властны ни законы земли, ни демоны Нижнего Мира. Она являлась осколком хаоса, принявшим облик птицы, и скиталась повсюду, обиженная и злобная, появляясь там, куда ее позовут люди, если осмелятся; но чаще всего она навещала тех, кто ее не любил и избегал.

Птица раскрыла огромные крылья, напоминавшие громадные веера пальмовых листьев, и взлетела к шафранному окну комнаты, где перед зеркалом сидела королева, поглаживая ожерелье.

— Возлюбленная, — мягко позвала птица, — вторая луна ночи, выйди и покажи свою красоту теням.

Удивившись странному голосу, королева надменно подошла к окну. Птица тут же схватила ее своими ужасными когтями и с пронзительным криком унесла в ночное небо.

Чудовище взмыло высоко в небо. Они летели рядом с звездами, и птица крыльями касалась их серебряных лучей. Земля, распростершаяся внизу, напоминала туманную карту, там и здесь мелькали огни городов, а по ее краю расползались фиолетовые моря.

Королева завыла от ужаса.

— Отдай мне свое ожерелье, и я отпущу тебя! — крикнула ей птица.

Королева рванула купленное ценой крови ожерелье, и птица поймала его в клюв. Верная своим словам, она действительно отпустила королеву. Одни говорят, что несчастная разбилась, другие утверждают, что волшебники Нижнего Мира пожалели ее и превратили в маленького злобного сокола, который с тех пор носится в небе, пронзительно крича.

Большая птица, довольная, что освободилась от тяжелой ноши, играла с ожерельем, держа его в клюве.

Она и не подумала отдавать его королю, решив оставить это украшение себе. Но когда птица устремилась домой, к своим скалам, над горами разыгралась гроза, сотрясая небеса раскатами грома. Одна из молний задела чудище, правда, легонько, но этого было достаточно, чтобы птица вскрикнула и выронила ожерелье Вайи. Птица парила кругами над скалами, разыскивая драгоценность, но ничего не нашла и в ярости полетела на запад вслед удаляющейся грозе.

Ожерелье упало вниз, сверкая, как метеор. Покрытые туманом холмы, уже слегка озаренные солнцем, омывала река, лес застыл, словно ощетинившийся зеленый зверь. В лесу пряталась долина, окруженная высокими скалистыми башнями и покрытая ковром из цветов. Здесь неподалеку от узкого водопада среди деревьев стоял маленький белый храм.

Пока ожерелье падало, семь драгоценных камней звенели, будто колокольчики. Ветви деревьев подхватили его, не дав упасть на землю.

Неизвестно, какому богу здесь поклонялись. Три жрицы служили в храме, периодически зажигая огонь в алтаре. Кроме них, в святилище никого не было, не считая одной маленькой змейки, которая, говорят, служила жрицам оракулом. В праздники в храм приходили люди из долины и с окружающих холмов. Тогда жрицы брали змейку и помещали ее в мраморный поднос с песком. Змейка была всеобщей любимицей, и за ней всегда заботливо ухаживали. Ей задавали вопросы о будущем урожае, рождениях, смертях и судьбах. Извиваясь, она оставляла следы на песке, которые трактовали как предсказание, как полученный от бога ответ. Жрицы также собирали яд змейки и использовали его для приготовления фимиама. Они делали это очень осторожно, потому что змейка была ядовитой, хотя еще ни разу никого не ужалила. Змейка очень любила своих хозяек. А они, в свою очередь, кормили ее медовыми пряниками и сливками.

Каждое утро одна из трех жриц приходила с кувшином к узкому водопаду. В этот день сюда пришла самая молодая жрица. Все птицы долины пели, а вместе с ними пела и сама жрица. Приблизившись к воде, она заметила, как что-то сверкает в рощице.

— Должно быть, звезда упала ночью с неба, — решила жрица. Но когда она подошла ближе, то поняла, что ошиблась. Женщина всплеснула руками и выронила кувшин. Ее глаза ярко загорелись. Больше всего на свете ей захотелось схватить ожерелье и надеть его, чтобы увидеть блеск этих драгоценных камней у себя на груди. Но она не могла дотянуться до ветки, за которую зацепилось ожерелье. Так она и стояла, пока к ней не подошла вторая жрица, разыскивавшая ее.

— Сестра, на что ты смотришь?

— Ни на что. Здесь нет ничего, — поспешно воскликнула младшая. Но вторая жрица уже успела посмотреть наверх. — Оно мое! — закричала младшая. — Я нашла его первой. Оно не достанется тебе.

— Почему же? Я старше тебя, а значит, получу его именно я, — отозвалась вторая жрица. Она подняла с земли кувшин и с такой силой ударила им младшую, что та упала замертво.

Старшая жрица, услышав шум, прибежала к роще.

— Сейчас появится старшая, — пробормотала вторая жрица. Она снова схватила кувшин и спряталась за дерево. Вскоре старшую жрицу постигла та же участь, что и младшую. Затем, не взглянув на следы преступления, оставленные вокруг на траве и цветах, вторая жрица села под деревом, не сводя глаз с ожерелья, висевшего у нее над головой.

— Ничего, я что-нибудь придумаю и вскоре доберусь до тебя. А пока я буду любоваться тобой, — прошептала она.

Солнце уже поднялось высоко над лесом, а жрица все сидела под деревом. Скалистые пики окрасились золотом, затем темно-красным. День клонился к закату. Вскоре краски дня поблекли, в долину опустились зеленые сумерки. А жрица все сидела под деревом, не замечая ничего, кроме ожерелья, застрявшего среди веток.

В это время из храма, извиваясь, приползла змейка, забытая, голодная и явно рассерженная, потому что никто в этот день не приласкал и не накормил ее. Увидев в роще одну из своих хозяек, змейка радостно кинулась к ней и обвилась вокруг ее лодыжки. Но жрица не обратила на нее никакого внимания. Змейка посмотрела наверх и увидела то, что висело на дереве.

В сознании змейки будто бы вспыхнула искра. Так уж было сделано ожерелье Вайи, что все земные существа, будь то люди или животные, жаждали заполучить его. Словно из смертельной раны, капля за каплей вытекла вся змеиная доброта. «Мое», — подумала змейка, как, впрочем, думали и все, кто видел ожерелье, и впилась в пятку своей хозяйки ядовитыми зубами Так и получилось, что тело второй жрицы оказалось рядом с бездыханными трупами ее прежних подруг.

На какое-то мгновение змея почувствовала невыносимое одиночество, но на смену ему пришло ощущение нарастающего гнева и силы. Ее захватила бурлящая гордость. Змея вытянулась, обвила ствол дерева и стала расти. Она раздувалась от ненависти и высокомерия, распухала и удлинялась. Девять раз ее тело обернулось вокруг ствола, и теперь ее сплющенная хищная голова покоилась на ветке, где висело ожерелье.

Наступила ночь и весь мир погрузился в тьму. Потемнела и змея, приняв злой цвет. Ее глаза превратились в серебряные щелочки — настолько долго и пристально она вглядывалась в семь ярких драгоценных камней.

Прошли годы. Крыша храма провалилась, колонны рассыпались. Храм превратился в руины. Водопад высох от самого истока, цветы завяли, леса погибли. Только высокое дерево с ожерельем на ветвях продолжало жить и расти, хотя, как и змея, оно потемнело и стало уродливым. Змея по-прежнему была жива. Пока ее наполняли злость и завистливая гордость, она не могла умереть. Змея никогда не спала, обвившись вокруг дерева, и когда приближались люди с факелами, песнями или с обнаженными ножами, она плевалась ядом, полным ненависти и уничтожавшим все вокруг. Трава высохла, вместо цветов земля теперь была усеяна костями.

Долина опустела, люди теперь обходили ее стороной. Вседальше распространялась легенда о сокровище на дереве и о ревностно охраняющей его змее. И вот пришло время героев.

Одни приводили сюда целые армии, другие появлялись в одиночку. Приезжали витязи на лошадях и в доспехах, защищенные магическими заклинаниями, с мечами из голубого металла. Были и такие, кто приходил пешком, полагаясь на свою природную хитрость и отважное сердце. Все они погибли. Их кости ложились рядом с другими на высохшую траву, а их имена упоминались лишь в легендах, а то и вовсе забывались. Прошло пять или десять столетий. И герои перестали здесь появляться.

Наступило время забвения.

Черное тело змеи распласталось вокруг дерева, из ее рта капал смертоносный яд. Она думала: «Сокровище мое, и только мое. Никому оно не достанется».

Но ее терзала боль, глубоко угнездившаяся в змеиной душе. Она не знала причины этой боли и продолжала лежать на дереве, глядя широко раскрытыми глазами сквозь века. Иногда сухой ветер шевелил траву, и она стремительно разбрызгивала яд вокруг себя, думая, что снова появились герои. Но со временем она утомилась и все больше спокойно лежала, опершись плоской головой на ветку. Она ослепла, но по-прежнему думала: «Мое, только мое. Никто не отнимет у меня моего сокровища».

К тому времени она уже забыла, что же являлось ее сокровищем.

И вот однажды, когда небо над бесплодной долиной было чистым, словно купол из сапфирного стекла, змея расслышала невдалеке, в портике разрушенного храма, шаги человека. Она подняла голову, и ее взгляд прояснился. Змея смогла различить тень — теперь она видела только тени — тень, напоминавшую человека. Змея зашипела.

Тень замерла, но не от страха, человек как будто прислушивался.

Змея обучилась человеческому языку столетия назад — ненависть и зависть должны найти какое-то выражение. Лишь те создания, которые никогда не испытывали подобных чувств, не нуждаются в речи. Поэтому змея заговорила:

— Подойди ближе, человек, рожденный женщиной, чтобы я, змея этой долины, смогла убить тебя.

Но вместо того, чтобы убежать или приблизиться — как обычно поступали глупые искатели приключений, — человек сея на обломок одной из колонн храма.

— Почему ты хочешь убить меня? — спросил человек. Его голос звучал странно и необычно для этой долины, он не был ни наглым, ни кричащим, ни просящим, ни умоляющим, как голоса героев, ни грубым, как порывы ветра, ни монотонным, как шум дождя. Он был приятным и музыкальным.

Змея старалась не вслушиваться в этот голос, потому что он, казалось, причинял ее душе нестерпимую боль.

— Я убиваю всех проходящих здесь, потому что все они приходят, чтобы украсть мое сокровище, — ответила змея.

— Что же это за сокровище?

— Взгляни вверх на ветку дерева — и увидишь его, — сказала змея.

В ответ человек тихо засмеялся, и смех его пролился в душу змеи, как вода на иссушенную землю.

— Увы, я не могу увидеть твое сокровище, потому что я слеп.

Эти слова пронзили змею, словно мечом. То, что человек с таким голосом оказался слепым, поразило ее. Но ведь и она стала почти слепой.

— Ты родился без глаз? — удивленно спросила она.

— Нет, у меня есть глаза, хотя они ничего не видят. Я родился в тех краях, где у людей есть один старинный обычай.

— Расскажи мне, — прошелестела змея, потому что в первый раз за долгие годы она испытала жалость и слова незнакомца заинтересовали ее.

— Там, где я родился, люди очень боялись богов, которым поклонялись, — начал незнакомец. — Люди верили, что если рождается ребенок необычайной красоты, то разгневанные боги обязательно уничтожат его. Поэтому каждый ребенок, будь то мальчик или девочка, осматривается на третий день после рождения жрецами. Если кого-нибудь признавали неугодным богам, его заставляли смотреть на белое горячее пламя до тех пор, пока он не ослепнет. Считается, что таким образом они отвращают зависть богов. Поэтому на моей родине все красивые люди слепы.

— Значит, ты красивый? — поинтересовалась змея.

— Говорят, что красивый, — ответил незнакомец, но в его тоне не было ни обиды, ни печали.

— Подойди поближе, — прошептала змея. — Дай мне посмотреть на тебя, потому что я тоже почти ослепла, глядя на серебряный огонь моей драгоценности. Я не причиню тебе зла, не бойся меня. Тебе уже достаточно досталось.

Незнакомец поднялся.

— Бедная змея, — вздохнул он. Человек бесстрашно, чуть склонившись, двинулся в сторону дерева, ощупывая дорогу руками и длинным посохом. Дойдя до дерева, он потянулся вверх, но не к серебряному ожерелью, а к змее, и стал гладить ее спину. Змея опустила голову и долго глядела на него. Незнакомец оказался молодым человеком, действительно очень красивым и добрым. У него были светлые, как ячмень под белым солнцем, волосы. Его ясные зеленые, словно нефрит, глаза ничем не выдавали его слепоту. Тело его было стройным и сильным.

Почувствовав нестерпимую усталость, змея положила голову ему на плечо.

— Расскажи мне о тех, кто ослепил тебя, назови свое имя и имена твоих недругов, чтобы я знала, кому желать зла, чтобы отомстить за тебя.

Но незнакомец лишь погладил змею по голове и сказал:

— Меня зовут Казир, а что касается недругов, то я уже отомщен. Жрецы отняли мое зрение, зато у меня сильно развиты другие органы чувств. Когда я притрагиваюсь к какому-нибудь предмету, я узнаю о нем все. Проходя по этой долине, я узнал ее историю лишь от прикосновения длинной травы к моему запястью или по теплому камню, поднятому с тропинки. И, прикоснувшись к тебе, я понял твою печаль гораздо лучше, чем если бы я увидел тебя и испугался.

— Значит, ты понимаешь меня, — вздохнула змея, дотянувшись головой до его шеи. — Когда-то я была счастливой и невинной. Я любила, и меня любили. Я так долго томилась здесь, ни на что уже не надеясь. Даруй мне покой, слепой Казир, дай мне отдохнуть.

Молодой человек запел для змеи тихую песню. В ней говорилось о кораблях из туч и о сонной стране, где покой и тишина царят над землей, заглушая печаль мира. Слушая ее, змея заснула сладким сном впервые за многие столетия, и во сне ее зависть и ярость умерли, а вместе с ними умерла и она.

Казир почувствовал, что жизнь покинула змею. Больше он ничем не мог помочь ей, он лишь поцеловал ее холодную голову и отвернулся. Внезапно ветка зацепилась за него, и раздался звон колокольчиков. Казир протянул руку и нащупал ожерелье Вайи.

«Эта вещь проклята, ее сделали демоны. Она причинила большое зло и сделает еще больше, если я не спрячу ее в землю», — подумал Казир. Затем он ощупал ожерелье и прикоснулся к семи магическим камням.

Все, лишь завидев ожерелье, страстно желали его заполучить. Но Казир видел все иначе — лишь кончиками пальцев и благодаря своим необыкновенным способностям. На мгновение он затаил дыхание и все понял:

«Семь слез упали на землю от отчаяния, семь слез обронила женщина, рожденная цветком».

В эту секунду он узнал все — не только кровавую историю ожерелья, но и то, что произошло до этого. Он узнал, как в своей кузнице стучал молоточком дрин, как Бакви стал червяком в саду Азрарна. А главное, он узнал историю Феразин, Рожденной в Цветке, оплакивавшей на берегу озера в Нижнем Мире Зивеша и яркое солнце.

Глава 3

Казир долго бродил по земле. Слепой бард с изумительным голосом без устали искал путь в Нижний Мир, искал дорогу к Феразин.

Он шел, словно зачарованный, но не жадность вела его, а сострадание и любовь.

Никто не мог поведать ему того, что нужно для осуществления его мечты. Имя Азрарна лишь мельком, изредка касалось его слуха, о владыке Нижнего Мира предпочитали вслух не говорить. Кроме того, у Азрарна было очень много имен: Владыка Тьмы, Владыка Ночи, Причиняющий Боль, Прекрасный, Неназываемый. Вход в его королевство находился в сердце горы в центре земли, но никто не мог подсказать Казиру, где это место, ведь оно не было обозначено ни на одной карте. Никто не осмелился бы пойти проводить слепца туда, где жерла вулканов извергали пламя, а небо заволакивал огненно-красный туман.

Казир не отчаивался, но на сердце у него было тяжело. Себе на хлеб он зарабатывал пением. Порой его песни вылечивали больных и успокаивали безумных, поскольку имели магическую силу. Несмотря на слепоту барда, почти в каждом доме ему с удовольствием предоставляли приют, и многие женщины, видевшие его, не задумываясь согласились бы провести с ним всю свою жизнь.

Но Казир проходил мимо них, как проходят времена года, и продолжал искать дорогу к Феразин.

В подоле его рубашки было зашито ожерелье. Когда Казир оставался один, он дотрагивался до него, прикасаясь поочередно к семи камням, и тогда в его сознании возникал образ Феразин. Даже своим внутренним зрением он не мог видеть ее, потому что слишком рано ослеп, чтобы иметь какое-нибудь представление о цвете и образах. Он узнавал ее подобно тому, как люди узнают розу по ее аромату в темном саду или находят фонтан, ощущая прохладную воду руками.

Однажды в сумерках, забравшись на высокое плоскогорье, Казир обнаружил ветхий каменный дом. Там жила старушка, когда-то промышлявшая колдовством. Теперь она забросила свои книги, но запах колдовства все еще витал в этом месте.

Казир постучал в дверь. Хозяйка вышла. На пальце у нее было надето магическое кольцо: когда рядом с ней стоял злой человек, кольцо начинало нагреваться, когда приближался добрый — камень на кольце зеленел. Теперь камень светился, словно изумруд, поэтому старушка пригласила Казира войти. Она поняла, что ее красивый гость слеп. Колдунья поставила перед ним пищу и сказала:

— Тебя зовут Казир, ты — тот самый глупец, который ищет дорогу в Нижний Мир. Я слышала, что ты убил ужасную змею в заброшенной долине и забрал легендарное сокровище.

— Послушай, женщина, змея умерла от старости и горя, — сказал Казир. — Сокровище замарано людской кровью и ничего не стоит. Я взял с собой лишь слезы несчастной девы, плачущей в Нижнем Мире по свету и любви.

— Это дева, вышедшая из цветка? Возможно, я смогу подсказать тебе путь к ней. Хватит ли у тебя храбрости, чтобы пойти по нему, слепой Казир? Хватит ли у тебя смелости, чтобы, ничего не видя, отправиться на поиски, рискуя жизнью?

— Только скажи мне, и я пойду. Не будет мне покоя, пока я не спасу подземную красавицу, — отозвался Казир.

— Это будет стоить тебе семь песен, — сказала колдунья. — По песне за каждую из слезинок Феразин.

— Я с радостью заплачу тебе, — ответил Казир.

Казир пел, а колдунья слушала. Мелодии лечили ее суставы, расправили мышцы ее рук… К ней вернулась молодость, словно птица, влетевшая в окно.

Но настало время, и старуха начала свой рассказ:

— В Нижнем Мире у границы королевства Азрарна течет река с тяжелыми, как металл, водами. По ее берегам растет белый лен. Это Сонная Река, вдоль нее иногда бродят души дремлющих людей. Князья-демоны охотятся на них с помощью гончих. Если ты отважишься отправиться туда, то я могу приготовить тебе питье, которое быстро перенесет тебя в пропасть сна и омоет твою душу на тех берегах. Там тебя повсюду будут поджидать ловушки, но если тебе удастся избежать опасностей и охотничьих собак ваздру; удастся пересечь равнины, ты доберешься до города демонов и сможешь встретиться с Азрарном. Тогда и спроси у него о своей деве из цветка. Если Азрарн согласится исполнить твое желание — а такое может случиться, потому что никому не дано предугадать его настроение в тот миг, — тогда он сам отошлет тебя и твою возлюбленную обратно, в мир людей. Но он может оказаться не в духе, охваченный яростью, и тогда ты пропал. Одним лишь богам известно, на какие мучения и страдания он тебя обречет.

Казир нашел руку колдуньи и, крепко пожав ее, сказал:

— Ребенок может бояться родиться, а мать — рожать, но никому не дано право выбирать, когда придет его черед. И у меня тоже нет выбора. Это мой единственный путь. Поэтому приготовь свой напиток, добрая волшебница, и разреши мне уйти этим путем сегодня ночью.

Казир прошел через порог сна так же, как все его проходят, совсем не заметив этого, и проснулся на берегу великой реки.

Иногда во сне слепые видят, если им удалось кое-что повидать в жизни до того, как ослепнуть. Да и кто будет сомневаться в том, что души остаются зрячими, после того как навсегда покидают свои тела. Но тело Казира не умерло. И его лишили зрения раньше, чем он успел повидать мир. Поэтому его душа, оказавшись на холодном мрачном берегу, была так же слепа, как и на земле.

Казир стоял на берегу Сонной Реки, где рос белый лен, чувствовал ледяной запах воды, слышал плеск ее металлического течения, а вдаль от него расстилались черные земли, на которых росли черные деревья, украшенные позолоченной проволокой. Казир знал о них, хотя и ничего не видел.

И вот слепец встал на колени и положил руку на прибрежную гальку.

— Куда мне идти, чтобы попасть в город демонов? — спросил Казир. И тут же почувствовал, что камешек немного потеплел с одной стороны. Поднявшись, сновидец пошел в направлении, указанном галькой, удаляясь от реки и время от времени ощупывая перед собой дорогу посохом.

Долго шел Казир. Иногда он прикасался к металлической коре на деревьях и узнавал благодаря ей, в каком направлении надо идти и сколько еще осталось до города. Он не слышал ничего, кроме шелеста ветра Нижнего Мира. Но внезапно слепой почувствовал рядом с собой клубящийся столб дыма, и чей-то голос прошептал:

— Смертный, ты слишком далеко зашел в своем сне. Я Забвение, слуга Сна. Не меня ли ты ищешь? Разреши мне обнять тебя и выпить память из кубка твоего разума. А когда ты проснешься и люди спросят твое имя, ты не сможешь его вспомнить. Подумай, что я предлагаю тебе взамен: ни преступления, совершенные тобой, ни стыд, испытанный прежде, не затуманят твое сознание, оно станет чистым, как воздух земли. Освободись от своей прежней жизни, словно от старой одежды.

Но в прошлом Казира не было ни преступлений, ни постыдных поступков, которые стоило бы забыть.

— Нет, я в тебе не нуждаюсь, — ответил Казир. — Я ищу князя Азрарна.

— Тогда иди. Если тебе суждено принадлежать ему, я не буду тебя дольше задерживать, — отозвался дымный столб.

Казир пошел дальше, но по дороге ему встретился еще один мираж. Он заговорил мягче и убедительнее, чем прежний:

— Смертный, ты зашел дальше, чем тебе полагается. Меня зовут Фантазия, дитя Сна. Не меня ли ты ищешь? Позволь мне обвить тебя и наполнить твое сознание видениями красавиц и дворцов. Попроси никогда тебя не будить, и тогда ты сможешь вечно танцевать на моих балах. Подумай, какое блаженство я предлагаю, новый мир, который гораздо лучше того, к которому ты привык.

Но Казир и сам не был чужд фантазии, поскольку плел из нее свои песни.

— Нет, ты не нужна мне, — сказал он. — Я и так знаю тебя очень хорошо. Я ищу князя Азрарна.

— Тогда ступай, — отозвалась Фантазия. — Если тебе суждено принадлежать ему, ты не можешь быть моим.

И вот Казир вышел на дорогу. Она была выложена мрамором и огорожена стройными колоннами. Прикоснувшись к ним, Казир понял, что она ведет к воротам Драхим Ванашты, города демонов.

Не успел Казир пройти и нескольких шагов по мраморной дороге, как услышал за собой страшный звук, похожий на лай волков, только еще более жуткий. Он понял, что охотничьи собаки ваздру почуяли его запах.

Но Казир не побежал и не бросился на поиски укрытия. Он остановился и обернулся назад. Юноша слышал рычание и лай, топот волшебных лошадей и звон бубенчиков на их сбруях, различал крики ваздру. Тогда Казир, повысив голос, начал петь. Душа Казира пела его красивым человеческим голосом. Неизвестно, о чем пел слепой, но охотничьи собаки остановились и улеглись на дороге, лошади опустили головы, даже князья ваздру внимательно слушали его пение, подперев руками свои бледные красивые лица.

Песня закончилась, и наступила тишина. Тогда зазвучал другой голос, не менее изумительный, чем голос Казира. Голос, который, словно лед, сковал холодом душу поэта.

— Мечтатель, ты сбился с пути, — произнес голос.

Казир поднял слепые глаза и повернул голову в сторону говорившего. Конечно, он ничего не видел, но хотел таким образом выразить почтение.

— Не думаю, потому что я путешествовал здесь в надежде встретиться с тобой, Азрарн, князь демонов, — ответил Казир.

— Что я вижу! Ты слепой? — удивился Азрарн. — Ты поступил глупо, отважившись ступить в такое место, где трепещут даже зрячие. Что тебе нужно от меня?

— Возвратить тебе, владыка Тьмы, кое-что, созданное твоими подданными, — ответил слепец и вынул серебряное ожерелье Вайи. Он принес его с собой в Нижний Мир, потому что ожерелье, сделанное из тени в подземном царстве может быть перенесено через Сонную Реку, хотя любое земное тело или металл перенести через нее невозможно. Казир положил ожерелье на дорогу перед ваздру. — Князь, возьми обратно свою игрушку, она и так выпила уже столько крови, что даже ты должен быть доволен.

— Будь осторожен, — мягко, как бархат, предупредил Азрарн. — Следи, певец песен, за тем, что говоришь мне.

— Великий князь, если ты пожелаешь, то сможешь прочитать мои мысли, как книгу. Зная, что не могу скрыть их от тебя, я говорю откровенно. Добродетель демонов несколько отличается от человеческой. Я ничего не придумал: ожерелье причинило множество бед! И все только потому, что ты того пожелал. Поэтому радуйся, всесильный князь, а мне, смертному, остается только горевать.

При этих словах Азрарн улыбнулся, и Казир почувствовал его улыбку, хотя и не мог ее видеть.

— Ты, слепец, смел и честен. Ты еще не передумал войти в мой город с высокими башнями? Ты осмелишься спеть там для меня?

— С радостью. Но попрошу за это плату, — сказал Казир.

Азрарн засмеялся. Еще ни одной человеческой душе не доводилось слышать такого смеха во сне.

— Смело, слепой герой, — сказал князь. — Твоя плата может оказаться слишком высока. Назови ее, а там разберемся.

— В городе живет женщина. Ее слезы стали камнями этого кровавого ожерелья. Она — цветок и жаждет солнца. Моя цена — ее свобода.

Азрарн долгое время молчал. Позвякивала лишь сбруя волшебных лошадей. Слепой поэт спокойно ждал ответа, опершись на посох.

— Я заключу с тобой сделку, — произнес внезапно Азрарн. — Мы с тобой пройдем по моим залам. Я задам тебе один-единственный вопрос, а ты пропоешь свой ответ одной-единственной песней. Если в песне будет правильный ответ, ты получишь Феразин, я отпущу ее к солнцу. Но если ты ошибешься, я прикую твою душу в самой черной расселине Нижнего Мира, и мои собаки будут рвать ее до тех пор, пока она не превратится в пыль, которая встречается на земных дорогах. Теперь либо ты принимаешь мое предложение, либо уходи. Я отпущу тебя невредимым, потому что ты развлек меня.

— Один я не вернусь назад, Владыка Тьмы, — решительно ответил Казир. — Веди меня в свой город и задавай вопросы, а я постараюсь пропеть свой ответ так, чтобы он тебе понравился.

Так Казир оказался в Драхим Ванаште, куда смертные обычно не попадают.

Повсюду слышна была странная музыка, и дивные ароматы витали в воздухе. Ваздру вели его, пока он не оказался в громадном зале Азрарна.

Владыка Тьмы был очень гостеприимным хозяином. Он поставил перед гостем изысканные блюда и чудесные вина, рассказал, что кубки сделаны из малахита и рубинов, а подносы из самого лучшего стекла. Азрарн поведал ему, сколько свечей в серебряных канделябрах горят вокруг, пояснил цвет каждой драпировки и рассказал о мозаиках на полу. Он поведал певцу о царственных ваздру, о почитаемых эшвах, красивых демонах, невероятно прекрасных и изысканных, описал княгинь и слуг, отметил, как прекрасны формы их грудей и изысканны ароматы их волос и тел.

Князь демонов провел Казира по всему дворцу. Затем они поднялись наверх, и Азрарн объяснил гостю, какие башни сверкают на севере, какие на юге, какие парки простираются к востоку и к западу.

Азрарн рассказал ему о многочисленных городских строениях, бесчисленных лошадях в стойлах. Рассказал он и о немыслимых возможностях своей магии, о своих знаниях. Все это заняло много времени. Закончив, Азрарн мягко спросил:

— Все это принадлежит мне, душа поэта. Я могу получить все, что захочу. А теперь я задам тебе вопрос, и ты ответишь на него песней.

— Я готов, — ответил Казир и услышал вокруг перешептывание ваздру и эшв, приготовившихся слушать.

— Как ты думаешь, существует ли хоть что-нибудь, без чего я, обладатель всех этих сокровищ, не могу жить? — спросил Азрарн.

Ваздру зааплодировали, эшвы вздохнули. Они не знали ответа на вопрос князя. Казир на мгновение склонил голову, а затем, подняв ее, начал петь, как они и договорились с Азрарном.

Суть ответа Казира заключалась в том, что, несмотря на все невероятные богатства Азрарна, на все обширные и вечные царства под землей, ему нужно только одно: люди.

— Нами ты играешь, в нас — твое развлечение, — в заключение сказал Казир. — Ты всегда возвращаешься к нам, чтобы разрушить нашу славу, посмеяться после того, как обманешь нас. Если бы на земле не существовало людей, жизнь демонов и самого князя демонов была бы невыносимо скучной.

Когда все услышали это, ваздру презрительно закричали, но Азрарн молчал. На этом, однако, песня Казира не кончилась.

Слепой поэт пел демонам, навевая на них ледяной сон.

Он пел о том, как мор пришел с края мира и уничтожил жизнь на земле. Не осталось ни одного мужчины, ни одной женщины, ни младенца. Не было ни колдуний, склонившихся над зельями, ни князей, скачущих в поисках приключений, ни воюющих армий, ни прекрасных дев, выглядывающих из башен, ни младенцев, кричащих в колыбельках. Только одинокий ветер завывал над землей и шевелил травы. Солнце всходило и заходило над пустотой. Казир пел о том, как князь демонов кружил в облике ночного орла над беззвучными городами и пустынными землями. Ни одно окно не светилось, ни один парус не надувался в море. Князь искал людей. Но не осталось ни одного благородного сердца, которое можно было бы подкупить, ни одного жадного ювелира, которому можно было бы причинить зло. И на всей огромной земле не осталось ни одного человека, который с уважением или с ужасом мог бы прошептать имя Азрарна.

Демоны молчали. Последние слова песни поэта, казалось, превратили присутствовавших в лед.

Казир был совершенно спокоен. Помолчав, Азрарн произнес:

— Я получил ответ.

Никто, кроме поэта, не уловил, насколько изменился и похолодел, будто бы от боли или даже от страха, голос Азрарна, когда он произносил эти слова.

Сделка состоялась. Князь отправил одного из эшв на поиски Феразин, гулявшей в одном из тенистых садов Драхим Ванашты.

Красавица кротко вошла в зал Азрарна. Темная вуаль скрывала ее лицо.

Азрарн жестом пригласил ее подойти поближе и сказал:

— Смертный завоевал для тебя свободу холодной, как могила, песней. Его душа вернется на землю через Сонную Реку, а тебя перенесет на твою родину одна из ночных птиц.

Феразин подняла глаза.

— И я увижу солнце? — спросила она.

— Пока не заболеешь от него, — ответил Азрарн. — Его, своего спасителя, ты тоже будешь видеть каждый день, потому что отныне ты принадлежишь ему.

Азрарн говорил очень тихо, но Казир услышал его и возразил:

— Нет, великий князь. Она была слишком долго собственностью других. Я не хочу, чтобы она принадлежала мне. Я лишь попросил тебя даровать ей свободу.

— Но ты ведь любишь ее, — сказал Азрарн. — Иначе бы ты не пришел сюда.

— С тех пор как я наткнулся на ее слезы в серебряном ожерелье, я действительно полюбил Феразин, — спокойно произнес Казир. — Теперь же, ощущая ее присутствие, я люблю ее еще сильнее. Но она ничего не знает обо мне.

Феразин внимательно взглянула на Казира, потому что его голос показался ей похожим на свет солнца.

Она стала пристально вглядываться в его лицо, волосы, глаза. Подойдя к нему, она поняла, что он слепой. Он рисковал телом и душой ради нее и ничего не просил взамен. Не удивительно, что она сразу же полюбила его.

— Я с радостью останусь с тобой. И буду любить тебя, пока ты этого хочешь, — сказала Феразин.

Потом красавица снова подошла к Азрарну и мягко произнесла:

— Ты вырастил меня из цветка, и, пока я жила в твоем темном царстве, я не старела. Но Казир постареет, как и все люди, поэтому, прошу, позволь мне постареть вместе с ним. Я хочу быть такой же, как он. Когда же он умрет, как все люди, позволь мне тоже умереть, потому что я не хочу расставаться с ним.

— Когда ты уйдешь из моей страны на землю, тебе придется подчиняться земным законам, — ответил Азрарн. — Ты будешь стареть, а потом умрешь. Полагаю, тебе это понравится.

— А после смерти я смогу остаться с Кази-ром? — спросила Феразин.

— На все воля богов, — отозвался Азрарн. — Все живые существа на земле имеют душу, даже цветы. Но вы можете потерять друг друга в тумане, оказавшись у порога смерти.

— Тогда пусть я умру в тот момент, когда умрет Казир, чтобы мы смогли уйти, держась за руки.

Угольки глаз Азрарна загорелись ярким огнем, но Феразин, погруженная в свои мечты, не заметила этого.

— Тогда разреши мне сделать тебе подарок, — улыбнулся Азрарн. — Как только ты узнаешь, что Казир мертв, ты тоже умрешь.

Феразин поблагодарила его. И тут зал наполнился хлопаньем крыльев. Одна из звездных птиц унесла Феразин через волшебные ворота в горах ввысь — к холмам и долинам мира, а другая понесла Казира обратно к Сонной Реке, чтобы он опять обрел свое тело.

Азрарн тем временем стоял на высокой башне, держа в руках ожерелье Вайи. Князь демонов посмотрел на север и на восток, на запад и на юг, любуясь сокровищами своего царства. Но голос Казира по-прежнему звучал в сознании Азрарна. Этот голос пел об опустевшей и заброшенной земле, о том, как Величайший из князей превратится в безымянного крота, прячущегося под землей. Тогда Азрарн разломал ожерелье на бесформенные куски и швырнул их вниз на улицы Драхим Ванашты, словно в них содержалось проклятие.

Казир очнулся в доме колдуньи на рассвете.

— Ты проспал много дней и ночей, — сообщила она. — Хотя тебе, конечно, показалось, что ты пробыл в Нижнем Мире не больше часа.

Все это время она оберегала его тело с помощью заклинаний. Теперь же, когда он поднялся и стряхнул с себя остатки этого продолжительного сна, женщина замерла, глядя на открытую дверь.

Поднимавшееся солнце постепенно освещало небо. Вдоль плато шла стройная красавица с развевающимися волосами.

— Я вижу деву с пшенично-желтыми волосами и лицом, похожим на цветок, — сказала колдунья.

Казир сразу же вышел и стал ждать красавицу около дома. Феразин кинулась к нему в объятия, смеясь от счастья.

Целый год Казир и Феразин не расставались, но об этих днях нечего рассказывать, потому что жили они хорошо и радостно, не зная печалей. У них, правда, не было никаких богатств. Они бродили по разным странам, зарабатывая на пищу пением и музыкой. Феразин прекрасно танцевала, словно цветок в поле на легком летнем ветру. И хотя у них не было дворца из хрусталя и золота, они жили в огромном дворце с голубым потолком и зеленым полом, разукрашенным нарциссами, окруженные высокими колоннами деревьев. Они оба любили мир и друг друга. Красавица описывала Казиру все, что видит, а он рассказывал ей все истории, которые узнавал, прикоснувшись к камням разрушенных стен. Они утоляли любовную жажду, как и все влюбленные, для которых любовь — река, не отмеченная ни на одной карте. Они познали совершенство гармонии.

Но однажды на рассвете в конце года на дороге им встретился юноша.

Этот юноша был очень молодым и красивым. Он шел медленной и какой-то неуверенной походкой. Заметив влюбленных, он спросил:

— Неужели ты и есть тот самый Казир, слепой поэт, голос которого вылечивает болезни?

— Да, меня зовут Казир, — ответил Казир. — Что же касается остального, то не мне об этом судить.

Тогда юноша встал на колени, поймав подол одежды Феразин.

— Госпожа, я прошу, помоги мне. Мой отец умирает, ночью и днем он зовет Казира. Отец говорит, что в детстве ему напророчили, что он заболеет и один лишь слепой Казир сможет вылечить его своей песней. Умоляю, уговори поэта прийти и спасти моего отца.

Казир нахмурился. Слова мальчика неприятно взволновали его. Но он произнес:

— Если ты хочешь, я пойду с тобой. Мальчик вскочил и побежал вперед, указывая им дорогу.

Вскоре они вышли к красивому дому с открытыми железными воротами. Во дворе бил фонтан, а перед фонтаном сидел поджарый черный пес.

— Теперь если ты не передумал, то входи, но только один, — сказал мальчик Казиру. — Госпожа подождет тебя во дворе. Мой отец не разрешает входить в дом никому, кроме меня, но даже меня он не пускает в ту комнату, где лежит.

— Хорошо, — отозвался Казир, хотя ему явно не нравилась вся эта затея. Феразин, однако, спокойно села у фонтана и вытянула руку, чтобы приласкать черного пса, но тот убежал в дом вслед за мальчиком.

Внутри было очень много лестниц и всего одна дверь.

— Отец! — позвал мальчик. — Я привел Казира.

Но никто не ответил, и мальчик пробормотал:

— Он очень слаб. Войди к нему и спой. Вылечи его, если сможешь, и мы будем вечно благословлять тебя.

Казир вошел в комнату. Но не запел. Он почувствовал, что комната пуста, он не ощутил присутствия больного, который должен был лежать рядом. И тут воздух наполнился странным черным запахом. Он хорошо помнил этот запах с тех пор, как его душа бродила по улицам Драхим Ванашты.

Казир тут же повернулся, чтобы выйти из комнаты, но что-то бросилось ему под ноги. Обличье пса, шкуру которого нащупал слепой, не помешало Казиру понять, что это тело демона. В следующее мгновение звенящая пустота заполнила сознание Казира. Напрасно он пытался добраться до двери, крикнуть и предупредить Феразин. Он упал и неподвижно замер, как мертвый.

Феразин, сидевшая во дворе, у фонтана, вскочила на ноги. Было тихо, не слышно было тревожных криков, но красавица испугалась. Из дома вышел юноша. Пес вертелся у его ног.

— Феразин, Казир умер, — сказал юноша.

Черный пес залаял.

Наконец-то Феразин узнала одного из ваздру в облике юноши, а по угольным глазам черного пса она поняла, что это был сам Азрарн. Дом начал таять, как дым, и вскоре все исчезло. Красавица стояла на склоне холма у маленького холодного ручья под звездами, а перед ней лежал Казир.

Феразин бросилась к нему. Она не потеряла голову. Красавица приподняла ледяные руки своего возлюбленного, дотронулась пальцами до его закрытых век. Но не почувствовала ни биения его сердца, ни дыхания.

— Теперь я знаю, что ты мертв, — прошептала Феразин и, как и обещал Азрарн, ощутила, как ее руки постепенно начали каменеть, как останавливается ее сердце и замирает дыхание. Она закрыла глаза и упала рядом с Казиром.

Но Казир не умер. Он был жив. Так хотел князь демонов.

Постепенно дурман Нижнего Мира рассеялся, слепой проснулся и пошевелился. Потом он почувствовал, что лежит на холме под звездами.

Вспомнив, что произошло, он позвал Феразин. Но она не откликнулась. Тогда Казир сел, вытянул руки и нашел ее. Он взял ее на руки и тут же понял, что жизнь навсегда покинула его возлюбленную.

Он был абсолютно счастлив целый год, теперь же он познал беспредельное горе. Он понял, как жестоко его обманули; возможно, опять подумал о Сонной Реке и о путешествии во дворец Азрарна. Но тут же отказался от этой мысли, почувствовав, что теперь князь демонов не будет к нему так снисходителен. Этот обман был его местью. Казир представил себе душу Феразин, затерявшуюся у туманного порога, одинокую и напрасно зовущую его. Сам испытывая ужасную боль, он вздрогнул при мысли о том, какое чувство потери и страха выпало на долю Феразин.

Неподалеку находилась деревня, и был как раз тот час, когда сельские жители возвращались с холмов домой. Они увидели красивого слепого незнакомца, державшего на руках красивую мертвую девушку, и сердца их переполнились жалостью и печалью. Еще до восхода луны они выкопали у ручья могилу для Феразин и осторожно опустили ее в землю, а жрец произнес подобающие случаю молитвы. Люди умоляли Казира пойти с ними, каждый из них был бы рад приютить его у себя дома и заботиться о нем, но Казир не в силах был покинуть то место, где лежала его возлюбленная. Его продолжали уговаривать, и тогда он запел о своей любви, о счастливых днях, проведенных вместе с ней, и о своем отчаянии. Песня душила его, будто слезы, хотя он не плакал — его горе было слишком велико, чтобы плакать. Жители деревни, внимая его пению, тоже стали плакать и, проникшись его бедой, оставили его горевать одного в тишине.

Всю ночь он просидел у могилы. Соловей пел на дереве, но Казир не слышал его.

Перед рассветом он задремал.

И ему приснился сон.

Казир увидел во сне колдунью, которую встретил год назад. Тогда она отправила его в Нижний Мир на поиски Феразин. На этот раз старая женщина с кольцом на руке сказала:

— Значит, Азрарн перехитрил тебя, и твоя любовь с пшенично-желтыми волосами лежит в земле. Сам подумай, где же еще должен оказаться цветок, когда сезон цветения закончился? У князя демонов своя магия, у тебя — своя. Твоя сила — это магия твоих песен. Ты провел год с Феразин, теперь подожди еще год у ее могилы, если у тебя хватит на это терпения. Приноси воду из ручья и поливай это место, выпалывай сорняки, которые будут там расти. А самое главное, каждый день пой над могилой о том, как она тебе нужна. Будь честен, и кто знает, каким вырастет твой сад.

Казир проснулся, когда заря уже окрасила небо в багровые тона. Он почувствовал лучи солнца на своем лице, будто прикосновение теплой руки.

Деревенские жители оставили ему немного хлеба и кувшин с молоком. Казир опустошил кувшин — то ли выпил, то ли вылил молоко на землю. Он пошел к краю ручья, находя, как всегда, дорогу посохом. Там он наполнил кувшин и, вернувшись к могиле, вылил воду, как обычно поливают цветы. Затем сел рядом и начал петь первую из своих песен для Феразин, лежащей под землей.

— Этот слепец заболел, — решили люди. — Горе лишило его разума. Он не хочет уходить от могилы. Несчастный приносит воду каждое утро, а если жарко, то дважды. Он уже протоптал тропинку к ручью. Все время ходя туда и обратно. Он даже построил себе шалаш из глины и листьев. А на заре и в полночь он поет умершей песни.

Но люди помнили магическую силу его песен, заставившую их однажды горевать о судьбе неведомой им красавицы. У одного из сельчан была маленькая дочь. Однажды она заболела и перестала есть. Тогда отец пошел к Казиру и упросил его развлечь больную девочку историей, рассказанной в песне. Казир согласился. От песни Казира ребенок засмеялся, а через час выздоровел.

После этого случая слепого часто просили о помощи. Возможно, он и сошел с ума, но это не мешало ему быть поэтом и целителем. Поэтому его очень полюбили и время от времени приносили ему подарки. Но Казиру ничего не было нужно, кроме скромной пищи и возможности поклониться могиле Феразин.

Прошло несколько месяцев. Однажды пастух, прогоняя в полдень мимо шалаша стадо овец, окликнул Казира:

— На том месте, где покоится твоя жена, что-то растет.

Казир вышел из своей хижины и осторожно прикоснулся к ростку.

— Феразин, счастье мое, солнце моего невидимого мира…

Вскоре жители деревни заговорили о чуде:

— Из могилы растет молодое деревце. У этого дерева серебряные листочки, и, похоже, должны быть цветы. Но пока на нем нет ни одного цветка.

Прошло еще несколько месяцев. Дули ветры, то теплые, то холодные, они качали листья дерева, на котором не было цветов, и играли светлыми волосами поэта, поющего под ним. Год разматывался, словно клубок, наконец закончился и занял свое место в цепочке столетий в толстом сундуке Времени.

В эту ночь поэт не принес воды к дереву. Он плакал, его слезы падали и питали корни дерева вместо воды. Как и его песни.

Но в полночь что-то изменилось. Трудно сказать, что именно, но слепой почувствовал это, как рыбы чувствуют прилив. Казир коснулся дерева и ощутил, что внутри коры бьется и извивается его мечта.

— Подари мне цветок, — прошептал Казир дереву. — Только один цветок.

Он не видел цветка, но знал, что в стволе набухает что-то серебряное, в нем пряталась фиолетовая чаша, которая разворачивалась, лепесток за лепестком…

Феразин очутилась в туманной белизне. Это было обиталище призраков, порог между жизнью и смертью. Здесь находились разные души — и еще не сформировавшиеся, ожидающие своего рождения, и охваченные страхом и гневом, вспыхивающие, словно серые огни, и рвущиеся на свободу.

Феразин спокойно стояла в плавающем тумане и звала Казира. Но никто не отвечал ей, его рука не поймала ее руку, его голос, похожий на солнечный свет, не разогнал тьму. Вокруг нее, будто летучие мыши, парили тени.

— Казир, Казир, — плакала Феразин, но в ответ слышала только голоса летучих мышей.

— Вперед, вперед, — шептали они. — Следуй за нами в это великое и ужасное путешествие!

А другие темные души — порождения больных тел или жестоких деяний, шипели:

— Идем, идем, ты не должна задерживаться здесь. Ведь ты находишься на Пороге. Здесь ты забудешь все — кем была и кем могла быть. Здесь твои мысли умрут вслед за твоим сознанием. Забудь все, забудь. Никто тебя не помнит. Идем.

Но Феразин продолжала бродить в тумане, умоляя Казира найти ее.

Хотя на Пороге не существует времени, оно каким-то образом шло.

Феразин так и не взлетела вверх с другими душами-путешественницами, прорывавшимися через врата жизни и смерти. Она бродила, пока не превратилась в тусклую тень, она называла имя, пока не забыла все слова, кроме одного, которое повторяла, словно птица в пустыне. Прекрасная Феразин стала воплощением отчаяния. Она действительно забыла все. Забыла себя, забыла свою жизнь, забыла, наконец, даже Казира.

Потом в это своеобразное чистилище проникла невидимая нить. Она, как шелковистый луч, проникла в сердце Феразин, заставив девушку вспомнить, что у нее есть душа. Медленно, но непреклонно, нить потянула ее душу обратно, по направлению к огромной непрерывно открывающейся двери, через которую Феразин когда-то вошла в мир теней. Мало-помалу, шаг за шагом, нить приближала ее к выходу. Казалось, Феразин даже слышала музыку и видела свет, которые когда-то любила, хотя и забыла, откуда они ей знакомы.

Потом ее охватили испепеляющая агония, страх и радость. Феразин прорывалась сквозь море огня и пламя боли, она обрастала телом, будто обжигающей одеждой.

Феразин стояла в сердцевине огромного цветка, как уже было однажды. И как в тот раз, она увидела человека. И глядя на него, она вспомнила все.

Казир обнял ее, взял на руки и поставил рядом с собой. Они крепко прижались друг к другу, как дерево к земле. Не нужно объяснять, что именно они сказали и пообещали друг другу в этот момент.

Но, возможно, в этот же момент где-то хлопнула некая темная дверь, раскаты грома разнеслись над подземным городом.

Часть третья

Глава 1

На востоке плоской земли раскинулся город Зояд. В нем правил король по имени Зорашад. Он был чрезвычайно талантливым военачальником, и его войско было огромно, словно сорная трава в поле. Отряды в бронзовых и железных доспехах выглядели особенно устрашающе, когда солнце освещало их марширующие ряды и боевые машины, вокруг которых вздымались тучи пыли. Скрежетал металл, раздавалась тяжелая поступь воинов, громыхали колеса повозок, ревели горны и трубы. Храбрейшие короли, князья и их преданные военачальники падали духом от одного только приближения армий Зорашада. Разумеется, Зорашад не проиграл ни одной битвы. Иногда ему даже не приходилось ее начинать, поскольку могущественные короли преклоняли перед ним колени и сдавались в плен без боя. Безжалостный и неумолимый, Зорашад не знал поражений. Сдавшихся в плен он делал своими вассалами. Тех же, кто пытался сопротивляться, он покорял, убивал всех до одного, сжигал королевские дворцы, разрушал до основания города и опустошал земли. Он напоминал дракона яростью и нелогичностью своих поступков. Он был невероятно тщеславным, и ходили даже слухи, что он волшебник.

Причиной этих слухов был амулет. Никто не знал, как он попал к королю. Некоторые считали, что Зорашад нашел его в пустыне, под рухнувшей колонной древнего, заброшенного города, другие утверждали, что он получил его от духов с помощью обмана, а кое-кто рассказывал, что однажды ночью, много лет назад, Зорашад набрел на мертвое животное, лежавшее на пустынной дороге. Это создание не было похоже ни на одного из известных на земле зверей, и, движимый интуицией или голосом судьбы, король разрезал желчный пузырь зверя и обнаружил там голубой камень, гладкий и твердый, как нефрит. Как бы то ни было, король всегда носил амулет на шее, и никто не сомневался в его колдовской силе. Сейчас Зорашад правил семнадцатью странами — империей, раскинувшейся во все стороны и граничащей с голубыми просторами океана. Говорили, что даже лев уступает ему дорогу.

С годами тщеславие Зорашада возрастало. Он обложил вассалов непомерной данью и построил храм, куда все его подданные должны были приходить и молиться ему, словно богу.

В Зояде и в каждом покоренном городе по его приказу поставили золотые статуи Зорашада, а под ними на панелях из снежно-белого мрамора сделали золотые надписи, которые гласили: «Смотри со страхом на Зорашада, Могущественнейшего из Могущественных, Правителя Людей и Брата Богов, равных которому нет под Небесами».

Люди боялись, что боги могут поразить их город молнией или наслать мор за такое богохульство. Но в те времена боги относились к людским делам так же, как люди обычно относятся к шалостям маленьких детей. Так что не имело смысла бояться кары Верхнего Мира, хранящего безмятежное и величественное равнодушие. Хотя опасность все же существовала.

Во время ночных пиров Зорашада к королевскому столу приносили и ставили перед королем высокое резное кресло из кости. Зорашад называл его «Кресло Удачи». Любой вне зависимости от своего происхождения, будь то богатый человек или бедный, князь или нищий, свободный или раб, убийца или вор, мог сидеть за королевским столом в этом кресле, вкушая отборную пищу с золотых блюд и потягивая лучшие вина из хрустальных кубков. Зато после окончания пира король был вправе сделать с этим человеком все, что взбредет в голову. Это, по словам Зорашада, напоминало непредсказуемость божьего промысла,ведь никто никогда не знает — наслаждение, горе, унижение, триумф или несвоевременная гибель выпадет человеку по воле богов. Некоторым из тех, кто садился в костяное кресло, везло — король, мнивший себя богом, щедро одаривал их. Они уходили, благословляя его и радуясь, что рискнули испытать судьбу. Иногда Зорашад приказывал зашить смельчака в шкуру дикого осла и водить по улицам, заставляя кричать по-ослиному и осыпая ударами, пока тот не падал замертво. А некоторых король приговаривал к смертной казни. При этом не имело значения ни социальное положение гостя, ни его заслуги. И частенько высокородный и добродетельный вельможа умирал в мучениях, тогда как убийца уходил, смеясь, с чашей, наполненной изумрудами. Кресло это было своего рода игрой, и большинство рисковавших были отчаянными людьми, которые любили азарт больше, чем собственную жизнь. Иной раз находился мудрец, который думал, что сможет перехитрить короля и этим прославиться. Головы некоторых из них были насажены на колья у ворот. Но чаще всего кресло пустовало.

Однажды вечером, сразу же после захода солнца, в город Зояд вошел высокий человек, закутанный в черный плащ. Незнакомец прошел по улицам ко дворцу тихо, словно тень. Королевские гончие залаяли в своих конурах, лошади забили копытами, соколы раскричались в клетках. Встревоженные стражники выглянули на улицу, но никого не увидели.

Человек в черном проник в роскошный зал Зорашада. Свет двух тысяч свечей играл на его плаще, но не освещал его. Незнакомец прошел по залу, и девушки, певшие песни, припали к полу, чтобы прикоснуться к его следам. А ярко окрашенные птицы в золотых клетках замолкли и спрятали головы под крылья, будто почувствовали приближение зимы. И вот незваный гость остановился перед столом короля Зорашада.

— Мой король, прошу тебя, будь милостив и дозволь мне сесть в Кресло Удачи, — обратился к нему гость.

Зорашад засмеялся. Такое неожиданное развлечение несказанно обрадовало его.

— Садись, я разрешаю, — ответил король. Он приказал принести тазы с розовой водой, чтобы гость омыл руки, подать блюда с лучшим жареным мясом с овощами и наполнить кубки рубиновым вином.

Тогда незнакомец откинул капюшон, скрывавший его лицо. Всех присутствующих поразила его необычайная красота. У него были иссиня-черные, словно ночь, волосы, а глаза его сверкали, как солнце. Он улыбнулся, но в его улыбке чувствовалось что-то неприятное. Гость легонько погладил любимую королевскую собаку по голове, и та, скуля, уползла и притаилась в углу.

— Мой король, — сказал незнакомец певучим голосом. — Я слышал, что многие люди поплатились жизнью ради того, чтобы испробовать деликатесы с твоего стола. Ты что же, смеешься надо мной?

Зорашад покраснел от гнева, но подданные указали ему на блюдо, которое слуги поставили перед незнакомцем. Вместо жаркого и нежных овощей на нем лежала, свернувшись, гибкая грязно-зеленая змея.

Король закричал от ярости. Один из слуг схватил блюдо и бросил мерзкую змею в жаровню. Ведь слуга боялся короля больше, чем яда змеи. В зал внесли новое угощение. Но когда незнакомец взял нож, над столом поплыл дым, и на блюде зашевелился клубок рассерженных скорпионов.

— Мой король, — прошептал незнакомец с упреком, — теперь я не сомневаюсь, что лишь самые отчаянные люди могут вкушать пищу, сидя в твоем костяном кресле и зная, что, возможно, смерть ожидает их вместо щедрой награды, но неужели я выгляжу столь голодным, чтобы наслаждаться этими насекомыми?

— В моем дворце завелось колдовство, — взревел Зорашад. Придворные побледнели. Все, кроме незнакомца.

Слуги вносили одно блюдо за другим, но ни к одному из них незнакомец не притронулся. Ужасные твари появлялись вместо изысканных кушаний, даже засахаренные фрукты превращались в камни или в ос. Что же касается вин, то вместо белого вина полилась моча, а красное превратилось в кровь.

— Мой король, я думал, ты беспристрастен, теперь вижу, что тебе просто нравится убивать своих гостей, — печально проговорил незнакомец.

Король вскочил:

— Ты портил пищу сам. Ты — волшебник!

— А ты, господин, кто? Мне говорили, что ты бог. Разве бог не может распознать глупые трюки бедного путника?

Зорашад в гневе закричал страже:

— Схватите этого человека и убейте его! Но не успели обутые в медные сапоги стражники сделать шаг, а их руки в медных рукавицах выхватить мечи, как незнакомец очень спокойно произнес:

— Ни с места!

Теперь ни один мужчина, ни одна женщина в зале не могли пошевелиться, все сидели на своих местах, будто каменные.

Наступила глубокая тишина, словно некая гигантская птица, сложив крылья, укрыла ими дворец от внешнего мира.

Незнакомец поднялся и, подойдя к королю, скорчившемуся в кресле, низко поклонился, а затем ласково произнес:

— Трепещи от страха Зорашад, Могущественнейший из Могущественных, Правитель Людей и Брат Богов, которому нет равных под Небесами.

Глаза окаменевшего короля сверкали, словно бешеные желтые рыбы, следя за действиями страшного незнакомца. А тот тем временем, улыбаясь, подошел к столу.

— Я жду, величественный король, когда же ты занесешь надо мной топор своей мести. Встань и накажи меня, ведь ты же бог! Неужели я настолько ничтожнее тебя, что ты будешь унижать меня и дальше? Неужели мне придется вечно стыдиться твоей жалости? Говори.

Зорашад почувствовал, что он снова обрел дар речи, и прошептал:

— Я понял, что ошибся в тебе, могущественный. Освободи меня, и я буду боготворить тебя всю жизнь. Я выстрою для тебя храм до небес, буду воскуривать по пригоршне фимиама ежедневно, от зари и до заката, и обещаю приносить жертвы, восхваляя твое имя.

— Меня зовут Азрарн, князь демонов, — сказал незнакомец, и при его словах две тысячи свечей разом погасли. — Меня не боготворят, а боятся все смертные. Нигде: ни в небесах, ни на земле, ни под землей — нет мне равных.

Зорашад заскулил, словно побитая собака. В туманном пламени жаровен, которое теперь служило единственным освещением зала, он различил приближающуюся к нему руку и почувствовал, как Азрарн сорвал с его груди магический амулет.

— Вот в чем твоя сила, — сказал Азрарн, поигрывая камнем. — И только в этом. Именно амулет заставляет людей бояться тебя, и он же причина твоего непомерного тщеславия.

Потом Азрарн плюнул на камень и бросил его на стол.

Серебристое танцующее пламя охватило амулет. Камень раскалился добела и развалился на куски.

В зале поднялся шум. Люди, освободившись от колдовских чар камня, начали вскакивать из-за стола, наталкиваясь друг на друга. Только король остался сидеть, будто больной старик, трясясь как в лихорадке.

Незнакомец исчез.

В эту ночь произошло много удивительного. Короли шестнадцати королевств проснулись и потребовали, чтобы мудрецы растолковали их сны. Десять из шестнадцати королей утверждали, что видели огромную птицу, которая влетела в их комнату, произнося что-то певучим голосом. В пяти королевствах из горящих очагов, словно угли, выпрыгнули змеи и громко прокричали свои послания. А на севере молодой и очень красивый король встретил в саду человека в черном плаще, чья манера держаться выдавала в нем князя. Незнакомец заговорил с правителем, словно друг или брат, и поцеловал на прощание. Его прикосновение показалось королю ужасным, оно обожгло его, как огонь. Причина всех этих ночных чудес в шестнадцати королевствах была проста: волшебный амулет тирана Зорашада был уничтожен, его могущество кончилось.

Вассалы Зорашада никогда не питали к нему особой любви. Тяжелая дань истощила их владения, а их уязвленная гордость саднила, как старая рана. Армии вассалов объединились вместе и вскоре сошлись с армией тирана в битве на восточной равнине. Зорашад больше не был похож на бога. Его руки тряслись, а лицо стало белым, словно бумага. Его армия разбежалась, предав своего полководца, и под конец битвы Зорашад был убит. Будто стервятники, шестнадцать королей напали на Зояд и стерли его с лица земли. Дворец сгорел, сокровищницы были разграблены, а Кресло Удачи разломано на куски. Семью Зорашада убили, так же как в свое время он убивал членов семей покоренных им королей. Семь сыновей, двенадцать дочерей и все жены Зорашада погибли в эту ночь, даже его собаки и лошади не избежали расправы. Слишком сильна была ненависть бывших вассалов. Они радовались, убивая все живое, принадлежавшее королю Зояда, возомнившему себя богом. Но некоторым все же удалось выжить.

В эту ночь родилась тринадцатая дочь Зорашада. Солдаты убили ее мать, но старая нянька спрятала ребенка и скрылась. Она побежала по большой дороге, ведущей прочь от Зояда, мимо статуй богоподобного тирана. Всю дорогу женщина проклинала Зорашада. В конце концов ее усталое сердце не выдержало. Несчастная замертво упала на землю, а ребенок выпал из ее рук на дорожные камни. Малышка сломала обе руки при падении, а в еще не оформившееся мягкое личико впились острые и колючие ветки ежевичных кустов. По счастливой случайности глаза ребенка остались невредимыми. Младенец заплакал от боли, но его услышали только ветер и шакалы, крадущиеся к разрушенному городу.

Глава 2

На холмах вблизи Зояда жил монах-отшельник. Жилищем ему служила пещера, в которой размещалось только самое необходимое — циновка, служившая постелью, тканые занавески из грубого материала и несколько предметов колдовского культа. Жители близлежащих деревень приходили к монаху с просьбами излечить болезни или дать совет. Один или два раза в году он обходил окрестные поля, чтобы помолиться о будущем урожае и о том, о чем просили селяне, — чаще всего о дожде или солнце. В благодарность люди давали нужные ему вещи — веревку или глиняный горшок и каждые несколько дней оставляли недалеко от его жилья горшочек с медом, каравай хлеба или корзинку с фруктами. Близко к пещере никто не подходил. Люди останавливались неподалеку на склоне холма, окликая монаха. Ведь отшельник не всегда был один в своем жилище. Иногда к его пещере приходили дикие животные: волки, медведи и даже львы. Святой человек не боялся их. Звери доверяли ему и преданно смотрели на него золотистыми глазами.

В ночь, когда горел Зояд, монах почувствовал запах дыма и услышал отдаленный грохот. Он поднялся на вершину холма и увидел на горизонте зарево. Луна казалась голубой из-за дыма. Над головой монаха пролетела огромная птица, ее крылья, хлопая, издавали звук, похожий на смех и треск сухих костей.

Монах не спал всю ночь. Ближе к рассвету он задремал, а может, просто впал в транс. Он увидел дым у горизонта, там, куда уводила длинная мощеная дорога, ведущая в Зояд, услышал лай шакалов. И тут рядом с ним в придорожных кустах пронзительно заплакал ребенок. Монах очнулся и заспешил вниз с холма в сторону города.

Когда он добрался до дороги, уже поднялось солнце. Дорога была совершенно пустынной.

Три шакала склонились над телом старой женщины, а рядом с ней на дороге монах заметил золотой ножной браслет, за ненадобностью отброшенный шакалами. Затем отшельник увидел четвертого шакала, державшего в пасти маленькое тельце ребенка.

Младенец уже не кричал, но обладавший большой наблюдательностью отшельник почувствовал, что ребенок еще жив.

Остановившись, монах спокойно сказал шакалу:

— Брат мой, не хочу обвинять тебя, но малыш еще жив, и ты не имеешь на него права.

Шакал насторожился, и его взгляд встретился со взглядом отшельника. Неизвестно, что сказал зверю взгляд монаха, но шакал с большой осторожностью положил младенца на землю и побежал к остальным, чтобы разделить с ними грязную, но честную трапезу.

Монах поднял младенца, осмотрел его раны, прикрыл своим плащом и заспешил домой. В пещере он постарался выправить сломанные ручки ребенка, смазал мазью ужасные раны на его лице и дал выпить лекарства, смешанные с козьим молоком. Отшельник знал свое дело. Исполненный состраданием, он не терял времени даром, поскольку понимал, что младенец находится на грани жизни и смерти. Монах делал все, что мог, и верил, что боги помогут ему.

В детстве дочь Зорашада была очень счастлива, как бы странно это ни казалось. Жизнь в пещере шла размеренно, время текло незаметно. Девочка не проводила его зря: она научилась у монаха чистому земному волшебству. Узнала она и про другие виды магии. Например, она твердо усвоила, что лучше избегать колдовства или черной магии, к которым люди прибегают с риском для разума, души и жизни. Девочке колдовство и черная магия представлялись мрачными дверьми, вечно закрытыми, в которые не хотелось ни стучаться, ни подбирать к ним ключи.

Она ничего не знала о себе, как это обычно случается с детьми, лишенными общения с внешним миром. Девочка не думала о том, как выглядит. Она привыкла слушать, смотреть и думать только об окружающих ее предметах. Дочь Зорашада никогда не смотрелась в зеркало, не видела свое изуродованное лицо, не плакала в ужасе, разглядывая свое покрытое шрамами искалеченное тело. И все же жестокая судьба оставила ей большие красивые глаза и рыжие волосы. Несмотря на искалеченные руки, тело девочки было прекрасно, хотя она не сознавала и этого. Правда, иногда эти руки, искривленные, как зимние деревья, болели, но малышка ни разу не плакала. За свою короткую жизнь девочка редко страдала, и в эти мгновения рядом всегда были добрый монах со своей целебной мазью. Девочку окружали стихии природы, солнце, снег, тень, ветер, чистая вода, качающаяся на ветру трава. Ее жизнь проходила за сбором трав, произнесением заклинаний, спокойными часами учебы. Ночью она засыпала в теплой полутьме, озаренной красными углями в очаге и мягко тлеющими золотыми угольками глаз диких зверей.

Иногда монах уходил, оставляя свою воспитанницу следить за домом и ухаживать за животными. Она никогда не разговаривала ни с кем, кроме монаха. Монах знал, что общение с людьми принесет ей только вред. Когда мужчины или женщины приходили в пещеру за помощью, девочка подглядывала за ними сквозь занавеску. Она росла невинным и милым созданием. Несмотря на телесную ущербность, девочка сохранила способность мыслить и имела открытое сердце. Ведь ее никогда не дразнили, над ней никогда не смеялись. Только любили.

И вот дочери Зорашада исполнилось пятнадцать. Монах отправился в деревню молиться об урожае. Девушка смешивала травы в пещере, когда услышала топот копыт. Прежде никто не приходил сюда в отсутствие монаха, потому что деревенские жители знали, когда его нет, и боялись пещеры и ее диких зверей. Но на этот раз приехавшие были не из близлежащей деревни.

У пещеры стояли десять нетерпеливых лошадей, белой и черной масти, в золотых и серебряных попонах. Всадники были разодеты в шелка, их одежды сверкали драгоценностями — яркими, как луна. А юноша, лошадь которого стояла впереди, походил на бога.

Девушка не ожидала, что юноша заговорит. Она думала, что он просто проедет мимо, как солнце, которое никогда не общается с миром.

Но юноша насмешливо воскликнул:

— Эй, отшельник! Выйди и вылечи нас! Потому что мы больны!

Вся компания оглушительно засмеялась. Дочь Зорашада взглянула на юношу сквозь занавеску, и новое, незнакомое раньше волнение охватило ее. Она поняла, что юноша приехал сюда только для того, чтобы посмеяться над стариком. Но это не мешало ей восхищаться внешностью незнакомца. Красивый юноша тем не менее состоял из плоти и крови и совсем не был богом. Девушку охватил восторг. Ей страстно хотелось боготворить молодого человека на белой лошади.

Словно зачарованная, не сознавая, что делает, она, вся обратившись в слух, зрение и поглощенная своими мыслями, вышла из пещеры и встала на откосе, глядя на молодого всадника.

Ее уродство было настолько страшным, что кавалькада в испуге попятилась. Но прекрасный юноша — король и сын короля — понял, что это некрасивое создание просто калека. Он снова засмеялся.

— Боги Верхнего Мира, защитите нас! — воскликнул он. — Что это за привидение?

Но, увидев, что взгляд больших красивых глаз девушки прикован к нему, почувствовал себя неловко и спросил:

— Почему ты так смотришь на меня, глупое чудовище?

— Ты очень красивый, — ответила она. Она говорила спокойно и без смущения, не думая оправдываться. Но всадник из свиты короля воскликнул:

— Не доверяй ей. Она хочет погубить тебя, мой господин, сделать тебя таким же отвратительным, как она сама. Это демонесса, у нее дурной глаз. Посмотри, у нее руки выкручены, как палки.

И тут король вынул плетку и хлестнул несчастную по щеке. Дочь Зорашада упала, даже не вскрикнув.

— Еще один шрам не испортит тебя, — сказал ей король. — А в дальнейшем надевай на лицо маску, ведь от одного твоего вида могут прокиснуть вино в бурдюке и коровье молоко. И все зеркала на земле разобьются.

Талант девушки заключался в том, что она схватывала все на лету. Так было и на этот раз.

Король ускакал в лес вместе со своими друзьями охотиться на оленей. Дочь Зорашада осталась лежать на земле. Ее рассеченная щека ныла от удара плетки. Но еще сильнее болело ее сердце, раненное жестокими словами юного короля.

Так и нашел ее монах, вернувшийся в сумерках с факелом.

Он увидел, что случилось несчастье, и понял его причину. Монах и так слишком долго скрывал от девушки правду. Теперь же он состарился, да и в конце концов, не мог же он оберегать ее вечно. Монах ни о чем не стал спрашивать, лишь погладил ее по голове, а затем вошел в пещеру и разжег огонь. Несчастная последовала за ним и спросила:

— Почему ты никогда не говорил мне, какая я?

— Ты такая, как есть. Что еще тебе нужно знать? — отозвался монах.

— Я думала, что выгляжу как все остальные. А оказалось, что я чудовище. Над моей внешностью можно смеяться, и она пугает. Мои руки безобразно изуродованы. Сегодня здесь появился человек и сказал мне об этом, а когда он ушел, я пошла к пруду, подождала, пока успокоится рябь и увидела все сама. Почему ты не убил меня, когда я только родилась? Зачем оставил меня страдать?

— Это должен быть не мой выбор, а твой, — ответил монах. — Если тебе невыносимо тяжело жить с этими увечьями, ты знаешь, как приготовить себе питье и покончить со всеми печалями. Я не стану тебе препятствовать, хотя мне будет очень жаль, если ты так поступишь.

В ответ девушка заплакала. Ведь она любила жизнь, как и большинство смертных, не знающих ни свободы, ни счастья в мире.

Монах попытался утешить ее и сказал:

— Сядь, я расскажу тебе кое-что. Ты знаешь о себе далеко не все, и поэтому ты не можешь по-настоящему понять свое горе. Я все расскажу тебе. Потом ты сама решишь, что тебе делать.

И отшельник рассказал девушке всю историю со времени владычества Зорашада до прихода князя демонов, о том, как король нашел амулет, и о мертвой няньке и изуродованном ребенке. Неизвестно, откуда он узнал правду. Возможно, что-то он услышал из разговоров деревенских жителей. О происхождении ребенка говорил и золотой ножной браслет, и королевская рубашка, в которую была завернута девочка. Вероятно, отшельник воспользовался и другими способами, чтобы узнать правду. Тем не менее он знал все и поведал об этом девушке.

Монах закончил рассказ, и некоторое время они сидели молча. Затем девушка произнесла:

— Значит, я тринадцатая дочь мертвого тирана. А что стало с городом Зоядом?

— Зояд восстановлен из руин.

— Кто же правит во дворце тирана?

— Король, сын одного из шестнадцати королей, восставших против Зорашада.

— Королевский сын, — пробормотала она. — Сдается мне, что тот человек, который разговаривал со мной сегодня, один из них. Может, это и был тот, кто здесь правит?

На это монах ничего не ответил.

Дочь Зорашада изменилась, да иначе и быть не могло. Жизнь ее по-прежнему оставалась спокойной, она по-прежнему помогала монаху и никогда больше не говорила о своей боли. Но ее непосредственность и жизнерадостность исчезли. Когда она смотрела на что-нибудь красивое — например, на лист дерева, на грациозного дикого зверя, на небо, — глаза ее становились пустыми, и в них светился лишь странный неутоленный голод. И даже тогда, когда над землей поднималась луна, лицо девушки больше не выражало ни обожания, ни восхищения. Когда времена года меняли цвет лесам и холмам, она лишь отмечала: «пришла зима» или «наступило лето». И ничего больше. Теперь девушка носила маску из материи, которая скрывала ее лицо, оставляя открытыми лишь брови и глаза, и надевала перчатки на свои искалеченные, но ловкие руки.

Когда умер старый монах, вместе с ним умерла и часть души дочери Зорашада. Девушка потеряла цель в жизни. Монах спокойно ушел из мира, а она осталась жить со своей болью. Она поплакала на его бездыханной груди, похоронила его, а потом долго безмолвно стояла в одиночестве у его могилы.

В течение нескольких месяцев после его смерти почти никто не приходил к пещере с просьбой об излечении. Наведывались лишь жители отдаленных деревень. В день похорон на склон холма пришла женщина с больным младенцем на руках. Навстречу ей вышла странная девушка в маске, с огненно-рыжими волосами. Увидев ее, женщина отскочила, вскричав:

— Нет, нет, не ты, где монах?

— Он умер. Но я унаследовала его познания… и чувство долга, — добавила девушка, поскольку сострадания почти не осталось в ее душе. — Это ребенок? Я могу помочь ему…

Но она интуитивно поняла, с кем имеет дело. Сквозь маску, невзирая на тихий голос, женщина почувствовала уродство и горькое недружелюбие девушки. Она вскинула руку, словно защищаясь, и убежала. Это происшествие нанесло дочери Зорашада новую рану, еще больше разбередив старую. Не то чтобы она почувствовала отвращение к себе, скорее поняла, как ей не хватает монаха.

Дочери Зорашада исполнилось шестнадцать лет. Осень подошла к концу. Наступила зима.

Девушка по-прежнему жила в пещере. Даже звери не приходили к ней, словно забыв сюда дорогу. Лишь тоска и одиночество не покидали ее, а вместе с ними родилась злость, неожиданная, смертельная.

Каждую ночь девушка видела один и тот же сон. Она видела своего отца, Зорашада, в черных доспехах, скачущего по громадному городу, крыши дворцов и храмов которого пожирало пламя. Со временем сон менялся, медленно и постепенно. Сначала она скакала рядом с отцом в царской одежде, держа перед своим искалеченным лицом прекрасную фарфоровую маску, настолько красивую и естественную, что каждому казалось, будто это ее собственное лицо. Потом, когда пришло время жестоких зимних ночей, превратив тростники у берегов пруда в нефритовые и стеклянные копья, ее сны стали более холодными и жестокими. Теперь она сама скакала на коне Зорашада, закованная в железо и в железной маске, с большой диадемой в волосах. Она царствовала в Зояде и правила шестнадцатью вассальными городами, как правил ими ее отец. Ее звали Зораяс, она была дочерью короля, а теперь сама стала королевой и императрицей. Пленники, закованные в цепи, шли за ее колесницей, и среди них — молодой король, который когда-то жестоко посмеялся над ней. И люди, гладя на нее, шептались о том, какая красота скрыта под маской. Они думали, Зораяс настолько прекрасна, что, если снимет маску, ее удивительная красота поразит всех, словно молния.

Однажды ночью, очнувшись от этих великолепных и одновременно мучительных фантазий, она выскочила из пещеры и громко закричала.

— Что же мне делать? — воскликнула она, ложась на землю и прижимаясь к ней ухом, будто желая услышать ответ.

И он не заставил себя ждать. Казалось, он пришел из-под земли или, возможно, из Нижнего Мира. Девушка увидела перед собой ряд запертых дверей. В некоторые из них были вставлены ключи, словно ожидая, чтобы их повернули в замках. Ключи же от других дверей лежали в тени, сваленные в большую кучу. Эти двери открывали путь туда, куда монах запрещал ей заглядывать. И до сегодняшнего дня она действительно никогда не думала о том, чтобы нарушить запрет.

Дочь Зорашада выбросила из головы возникший образ и вернулась в пещеру, ставшую холоднее самой холодной ночи.

Утром снаружи пещеры раздался голос, взывавший о помощи. Девушка проснулась. Обычно она проявляла сдержанность, но на этот раз на сердце у нее потеплело. Кто-то знал, что она живет здесь и когда-то была помощницей монаха. Кто-то нуждался в ее доброте, молил о ней.

Ей так хотелось стать полезной и необходимой! Казалось, голос был подарком судьбы.

Она робко вышла из пещеры. Девушку терзали смутные сомнения. Вдруг сейчас она получит ответ на свой вопрос?

Среди замерзших деревьев ее ожидал человек. Это был бродячий торговец — смуглый человек с маленькими блестящими глазками и лисьей улыбкой. Он поклонился девушке с вежливостью князя.

— Что беспокоит тебя? — спросила у него дочь Зорашада.

— Госпожа, в лесу меня ужалила змея. Она, конечно, не смогла прокусить ботинок, но боюсь, все же немного яда могло попасть в рану. Я слабею, у меня кружится голова. Я слышал, что здесь есть монахиня, искусная во врачевании.

Он явно не обращал внимания на матерчатую маску девушки и, прихрамывая, подошел ближе.

— Я помогу тебе, — сказала девушка.

— Да благословят тебя боги, госпожа. Можно войти в пещеру?

Девушку удивило, что незнакомец не боялся ее. Но главное, что она тоже не боялась его. Его присутствие излучало силу, некий дух и энергию мужчины, непривычные для девушки, общавшейся только с кротким монахом. Этот человек был совсем не похож на него. Она провела его в пещеру.

Незнакомец сначала тяжело опирался на ее плечо, а потом упал на матрас возле огня.

Она быстро принесла целебную мазь, чистую воду и наклонилась к нему:

— Какая нога?

— Эта, — ответил он и схватил девушку. Все произошло слишком быстро. Незнакомец повалил ее на пол. Она попыталась сопротивляться, но торговец ударил ее. У нее закружилась голова. А ведь недавно он предстал перед ней в роли пострадавшего.

— Добрая сладкая девушка, — сказал он, развязав свой пояс и связав ей руки над головой. — Змея и не думала жалить меня в ногу, она ужалила меня здесь. — И он указал на свой пах. — Видишь, как распухает? Разве это не печалит твое сердце? Смотри, как поднимается… И только ты сможешь вылечить меня. — Она пыталась вырваться и кричала, но незнакомец сорвал с нее маску и заткнул ею рот несчастной. — Меня не пугает уродство, хотя с таким лицом ты, должно быть, одинока. Тебя мучил медведь? Ничего, теперь тебя ожидает райское блаженство, — заявил он.

С этими словами бродячий торговец разорвал ее одежду. Девушка снова закричала. Он ударил ее во второй раз, и силы покинули ее.

Она лежала под ним, как в кошмарном сне, охваченная бессильным ужасом. У нее не осталось сил, чтобы бороться, даже голос ей изменил. А торговец оказался тяжелым, напористым и опытным в таких делах.

Он до крови исцарапал тело девушки, словно она была горой, на которую непременно надо вскарабкаться. Он хватал ртом воздух и наслаждался бессилием своей жертвы. Он обслюнявил и искусал ее грудь, а своим неутомимым оружием трижды грубо пробил ее девственные ворота. У несчастной не осталось сил кричать, и звуки, сопровождавшие это жестокое надругательство, издавал лишь торговец. И ничто не могло остановить его ненасытную похоть. Он стонал, не в силах сдерживать вожделение, брыкался и лягался, царапал и кусал почти безжизненное тело, пока не выжал из себя все до последней капли.

Бродячий торговец отпустил свою жертву, удовлетворенно посмеиваясь, и ушел.

Дочь Зорашада долго лежала, пока желтый свет дня не загрязнил лес. Затем несчастная выползла из пещеры, промыла раны и, наконец, пришла в себя. Она не плакала. Вечером она медленно пошла наблюдать, как шелестят зеленые тростники у замерзшего пруда и блекнут в уходящем закате черные деревья.

И все же какая-то часть ее души выжила, победив смерть. Девушку сковал ледяной ужас от тех мыслей, которые роились в ее голове. Выход был один, и она знала это. Когда-то он ее не устраивал, но теперь… Все обдумав, она вернулась в пещеру.

Дочь Зорашада разобрала старые вещи и отобрала то, что могло ей понадобиться, и приготовилась. Еще долго после того, как зашла луна, она сидела задумавшись, стараясь разобраться в своих желаниях и знаниях.

За два часа до рассвета в лесу раздался удар грома, пролился дождь из сосулек, порыв ветра пронесся между стволами деревьев. Зораяс открыла первую черную магическую дверь.

За час до рассвета бродячий торговец, спавший в заброшенной хижине на краю леса, проснулся и увидел рядом с собой женщину, словно сотканную из тумана. Она заговорила, и ее голос казался нежным и привлекательным.

— Я слышала, ты страдал от укуса змеи, который вызвал опухоль вот здесь.

Женщина дотронулась до него. Насильник не стал выяснять у нее, как она его нашла и откуда знает о том, что он сказал накануне днем безумной девице в пещере. Он тут же повалил незнакомку и взялся за дело. Внезапно его поразило то, что он не испытывал привычных ощущений. Торговец посмотрел вниз и взревел от ужаса. Он сидел верхом на деревянном бревне и просунув свой фаллос в улыбающуюся пасть огромной черной гадюки, которая с хрустом сомкнула свои ядовитые зубы…

С тех пор в близлежащих землях ничего не изменилось. Селяне засевали поля и пасли стада, в городах люди упорно трудились, страдали и развлекались. Короли по-прежнему бездельничали, лежа на шелковых диванах, красавицы любовались своими отражениями в зеркалах и вздыхали. Но повсеместно исподволь, словно червь в яблоке, словно жучок в стволе дерева, действовало колдовство, и вскоре оно должно было расколоть яблоко, подточить балку, от падения которой вся земля содрогнется в страхе.

Охотник видел огненные искры над деревьями в лесу, а нищенка, пробираясь однажды в сумерках около пещеры старого монаха, стала свидетельницей того, как клубы дыма, собравшиеся над пещерой, приняли форму причудливого животного с львиным телом и совиной головой. По округе ходил слух о ведьме или злой колдунье в маске, живущей в пещере. Говорили, что она убила монаха и подружилась с демонами, маленькими и неприметными демонами Нижнего Мира — их еще называли дринами. Эти создания стояли на нижней ступени темной иерархии Нижнего Мира, они подчинялись воле могущественных магов, поскольку не имели собственной воли. Это с их помощью колдунья убила бродячего торговца.

В Зояде люди тоже сплетничали о колдунье. Но чаще просто смеялись над ней.

А началось все с бродячего торговца. Теперь сны Зораяс управляли ее желаниями. Дочь Зорашада стала волшебницей. Она хорошо запомнила молодого короля, его удар плетью и его злой язык. Также она хорошо помнила, что именно он сидит на троне ее отца. На ее троне. Эта мысль мучила ее куда больше, чем охватившее ее отчаяние или совершенное над ней жестокое надругательство. Главным для нее стало уродство и потеря наследства.

Однажды ночью в разгар лета, когда молодой король пировал за столом в Зояде, огни в зале потускнели. Жареная птица, которая только что лежала перед ним на блюде, вдруг ожила и захлопала крыльями, ее круглые мертвые глаза уставились на короля. Он вскочил, но птица тут же опять превратилась в аппетитное блюдо. Король, стараясь скрыть испуг, приказал слуге разрезать птицу на порции. Но, лишь только нож прикоснулся к ней, она превратилась в стеклянный шар, который, скатившись со стола, вдребезги разбился на полу. Среди осколков лежал свиток.

Придворные стояли, пораженные чудом, но король, пересилив страх, нагнулся, поднял свиток и прочитал его. Там говорилось:

«Что значит еще один шрам, король? Для меня это означает, что с этих пор одним королем станет меньше».

Лицо короля посерело, как пыль. Он вдруг вспомнил, как год назад хлестнул покалеченную девушку кнутом по лицу. Им овладел ужас. Он почувствовал колдовство, как кролик чувствует приближение гончей собаки.

Но ни этой ночью, ни в пять последующих ночей ничего не произошло.

На седьмую ночь, когда король отдыхал в своем саду под звездным небом, между деревьями показалась закрытая покрывалом женщина. Он принял ее за служанку. Но женщина подошла к нему и прошептала на ухо только два слова:

— Я здесь.

От ее слов короля бросило в дрожь. Он закричал, призывая на помощь стражу. Сбежавшиеся стражники увидели, что их король сидит, трясясь, в кресле, а рядом с ним стоит закрытая покрывалом женщина.

— Не спешите, — сказала незнакомка и несколько раз взмахнула рукой в перчатке.

Никто не знает наверняка, что произошло дальше. Говорят, что все стражники упали замертво, а из-под земли выпрыгнули дрины с голубыми лицами. Они были в боевых доспехах и с мечами. Карлики выстроились, ухмыляясь и выказывая готовность служить своей повелительнице. Женщина сбросила покрывало и оказалась в черных железных доспехах с серебряным орнаментом прекрасной работы. На ней была надета железная маска, с чертами лица прекрасной женщины. Из-под маски видны были только лоб, глаза и струящиеся густые волосы. Железной перчаткой она указала на короля. В то же мгновение он сморщился и съежился, как мертвый лист. В конце концов от него осталась лишь маленькая ссохшаяся ящерица. Ящерка соскочила с кресла и кинулась в темный сад. Но дочь Зорашада догнала ее и отдавила ей хвост.

Зораяс улыбнулась, но железные губы маски остались неподвижными.

Она проследовала в сопровождении охраны из дринов в дворцовый зал, созвав туда королевских придворных.

— Берегитесь! — произнесла Зораяс. — Теперь я ваша королева и буду править так, как когда-то давно правил Зоядом мой отец, потому что я — Зораяс, тринадцатая дочь Зорашада. Я не собираюсь становиться вашим богом, но обещаю, что буду более могущественной, чем любой другой бог в семнадцати странах, некогда принадлежавших моему отцу. Служите мне, если хотите, и будете процветать. Но стоит вам не подчиниться мне, не сомневайтесь, я тут же разделаюсь с вами при помощи дринов, демонов Нижнего Мира. Если же вы захотите отправиться на поиски своего короля, то вам придется стать ящерицами и передвигаться на маленьких ножках. И в этом я вам помогу. Не сомневаюсь, вы научитесь бегать, как и ваш король с раздавленным хвостом.

Дрины захихикали и зааплодировали, а придворные, побледнев, пали ниц, приветствуя новую повелительницу.

Так Зораяс стала королевой в Зояде. В городе были установлены новые статуи взамен шестнадцати статуй королей. Королева не претендовала на роль богини и использовала магию, чтобы вселять страх в сердца людей. Вскоре, как сорняки, стали расти ее армии. Она снова покорила те шестнадцать стран, которые вышли и освободились после уничтожения амулета Зорашада.

Глава 3

С тех пор ходило много слухов о воинственной Железной Королеве. Рассказывали в основном правду, но иногда привирали. Королева слыла искусной колдуньей, ее нельзя было ранить, ее всегда окружали демоны. Одни считали, что она скрывала лицо, поскольку только один взгляд на него ожег бы огнем, или превратил бы в гранит, или прожег, словно кислотой. Другие утверждали, что королева прекрасна, и все мужчины, хоть раз увидевшие ее, сходили с ума, что ее улыбка могла затмить луну, а один недовольный взгляд мог убить солнце.

За год Зораяс возвратила все, что было отнято у ее отца. Она обитала теперь в медной волшебной башне, восседала на троне Зорашада и управляла подданными железной рукой. Возможно, это не принесло ей счастья. Пламя гордости, разгоревшееся в ней, было таким же бескрайним, как и любая радость.

И вот наступил день, когда все ею задуманное наконец свершилось. Империя Зораяс была обширна и неприступна, слава королевы отныне казалась непоколебимой, все цели были достигнуты, а надежды исполнены. И тогда пустота, нахлынувшая, будто холодное море, затопила ее сердце.

Королева сидела, погрузившись в свои думы, и вдруг в холодном море ее мыслей зародилась еще одна мечта. Безрассудная и недостижимая цель, вновь осветившая ее мир ярким светом.

Зораяс отомстила королю, который смеялся над ней, шестнадцати другим королям, убившим Зорашада и поправшим ее законные права. Но остался тот, кто ничего не заплатил ей за годы сомнений и унижений, за ее обезображенное лицо. Тот, кто по случайной прихоти начал все это: правитель Нижнего Мира, повелитель ваздру, эшв и дринов, один из Владык Тьмы, Азрарн, князь демонов.

При мысли о нем сердце Зораяс забилось сильнее. Она затаилась, держа свои мысли в секрете, и все чаще стала удаляться в высокую медную башню. И там, в отблесках голубого яркого огня, она ночь за ночью подбирала ключи, чтобы одну за другой открывать таинственные двери Могущества, которые стали теперь так хорошо ей знакомы.

Наконец Зораяс созвала в башню демонов. Они появились на земле в виде странных животных и чудовищ. Это были дриндры, низшие из дринов, самые глупые и вредные из демонов. Вскоре восьмиугольная комната башни Зораяс наполнилась хрюкающими, ржущими, лопочущими существами, которые копошились у ног королевы.

— Замолчите и слушайте. У меня есть к вам несколько вопросов, — сказала Зораяс.

— Мы твои слуги, несравненная госпожа, — ответили дриндры, виляя хвостами, пуская слюни на ее туфли и вылизывая пол у ее ног.

— Нет, вы слуги вашего хозяина, Азрарна Прекрасного, и именно о нем я хочу кое-что узнать, — твердо возразила Зораяс.

Дриндры покраснели и задрожали: они страстно любили своего князя и жутко его боялись. Зораяс знала это. Она понимала, что должна быть осторожна, поскольку расспрашивать об укладе жизни Нижнего Мира очень опасно. К тому же ни одного из демонов нельзя было заставить рассказать о чем-нибудь связно. Они правдиво отвечали только в случае, если предположения спрашивающего были верными. И все время пытались хитрить.

— Я знаю, что существуют определенные заклинания, с помощью которых созывают демонов эшв и ваздру. Есть ли что-то подобное, чтобы вызвать самого Азрарна Прекрасного? — осторожно поинтересовалась королева.

Дриндры посовещались и ответили:

— Нет, нет, несравненная королева, ничего подобного не может быть создано смертными.

— Я не имею в виду предметы, созданные смертными. Я говорю о серебряных свистках, сделанных в Нижнем Мире, в качестве игрушек для друзей и любимых. Ведь такие существуют? Может ли какой-нибудь из них вызвать князя Азрарна?

— Да, это так, — прошипели печально дриндры.

— Возможно ли, что некоторые из этих свистков находятся на земле?

— Кто же позволит таким свисткам попасть на землю? — прощебетали демоны.

— Я не об этом спрашиваю! — закричала Зораяс и стиснула железные кулаки. Взвившийся столб огня, словно кнут, заставил дриндров подпрыгнуть и зашипеть.

— Будь милостива, сладкая госпожа, — захныкали они. — Ты права, и твоя мудрость сверкает, будто драгоценный камень.

— Сколько таких свистков существует на земле? Семь?

Дриндры завыли и не ответили.

— Больше семи? Меньше семи?

— Да.

— Три? Два? Только один? — сердито воскликнула Зораяс.

Дриндры утвердительно закивали.

— Где же он находится? На земле? Под водой?

— Да.

— В море?

— Да.

Зораяс усмехнулась, и дриндры съежились.

— Ну конечно, я слышала рассказ о таком свистке в виде змеиной головы, сто тысяч лет назад подаренном вашим королем юноше по имени Зивеш. Теперь он покоится на океанском дне, ведь Азрарн утопил его, а серебряный свисток висел на его нежной шее, превратившейся сейчас в голые кости.

Дриндры забили хвостами и прошипели «да», как шипит раскаленный металл, брошенный в воду.

Зораяс могла бы превратиться в рыбу, чтобы достать магический свисток. Но для смертного, владеющего магией, было очень опасно принимать облик животного или любого другого создания, не похожего на человека, поскольку при превращении можно легко забыть человеческие ценности и начинать думать, как то существо, чей облик он принял. Много рассказывали о великих волшебниках, которые превращались в животных, рептилий или птиц и потом забывали все свои заклинания и-то, кем были раньше, продолжая бегать, ползать или размахивать крыльями до конца своих дней. Поэтому Зораяс заколдовала одного из дриндров и заставила его принести ей свисток.

— Не волнуйся, я собираюсь угодить вашему князю, а не вредить ему Ведь именно он является причиной моего нынешнего счастья, — убеждала его Зораяс.

Как бы там ни было, околдованный дриндр нырнул в пучину морских вод. Туда, где лежали на песчаном дне молочно-белые кости Зивеша. Тысячу лет назад морские чудища удивленно разглядывали мертвого юношу, русалки с зелеными ледяными локонами целовали своими холодными губами его холодные губы, касались заостренными языками двух драгоценных камней на его груди. Но Зивеш не шевелился. Течение расчесывало его волосы, как когда-то их расчесывали пальцы демона, его широко открытые глаза казались наполненными слезами от горя и отчаяния В конце концов морской народ перестало интересовать тело юноши. Вода стерла его черты и оставила лишь кости да свисток в форме змеиной головы. Его-то и схватил посланный королевой дриндр, бормоча себе что-то под нос Вернувшись к медной башне Зораяс, он положил свисток с запутавшимися в него водорослями у ее ног.

Зораяс подняла свисток и больше часа внимательно разглядывала его.

В больших дворцовых садах был странный павильон, построенный из черного гранита. В его стенах не прорубили окон, пол был выложен плитами из чистого золота, а потолок сделан из тусклого и очень черного стекла, которое не отражало света и сквозь которое ничего не было видно. В это стекло были вкраплены бледные бриллианты, сапфиры, цирконы, в точности повторявшие расположение звезд на небе. Работу выполнили настолько искусно, что, находясь внутри павильона, казалось, что сверху над головой простирается ночное небо. У стены, рядом с двойными дверями, свисал до пола толстый бархатный шнур.

Когда поднялась луна и на колокольнях Зояда пробили полночь, в павильон, держа в руке свисток, пришла Зораяс и села у бархатного шнура. Она дождалась, пока луна зайдет и колокола пробьют наступление последней четверти ночи перед восходом солнца.

Тогда королева приложила свисток к узкой щели в своей маске.

Сперва она ничего не услышала. Потом раздался гром и сквозь открытые двойные двери ударила молния. Зораяс дернула бархатный шнур. Двери с металлическим шумом закрылись. Молния тем временем превратилась в существо, похожее на большого черного дракона. Из его рта сочилась расплавленная лава, испускающая дурманящий запах.

Зораяс произнесла:

— Успокойся. Я защищена от твоегоогненного дыхания колдовством. Позволишь ли ты увидеть тебя, как довелось когда-то моему отцу Зорашаду?

Дракон, казалось, начал таять и блекнуть. Теперь в павильоне стоял высокий и удивительно красивый человек в черном плаще, напоминающем крылья.

Зораяс, как и всякий смертный, пришла в смятение от его красоты. Ее сердце торжествующе забилось.

— Повелитель Теней, прости свою служанку, заставившую тебя прийти сюда, — сказала королева. — Случайно я нашла этот свисток и, узнав из старинной легенды о его чудодейственном свойстве, не смогла воспротивиться желанию взглянуть на тебя, владыка владык, величайший из князей.

Она хорошо знала о тщеславии демонов и поэтому обратилась к нему именно так. Азрарн не выглядел мрачным или удивленным. Казалось, он забавлялся.

— Тогда ты должна знать, что, позвав меня, можешь высказать мне свою просьбу, — отозвался Азрарн.

— Несравненное Величество, я прошу лишь одно. Позволь посмотреть на тебя, выразить благодарность и вернуть этот свисток, который по праву принадлежит тебе.

Зораяс склонилась перед ним и протянула свисток. Князь демонов приблизился, и его прикосновение, словно холодное пламя, прожгло ее руку даже сквозь перчатку. Исковерканные пальцы пронзила боль, каждый шрам на ее искалеченном лице воспламенился, а раны, которые бродячий торговец оставил на ее груди и между бедер, казалось, запылали. И тут послышался удар колокола, возвещавший восход солнца. Бешеная ярость горячим потоком разлилась по телу Зораяс.

И она громко засмеялась.

Свет не проникал сквозь черную стеклянную крышу, которая выглядела так же, как и само небо. Однако, услышав колокол, Азрарн сказал Зораяс:

— Мне приятна твоя учтивость, Железная Королева, но полагаю, что солнце уже близко, а его свет мне отвратителен. Поэтому я должен покинуть тебя.

— В самом деле? — спросила она. Королева подошла к тому месту, где висел бархатный шнур, взяла его в руку и прошептала с улыбкой:

— Азрарн! Мой отец Зорашад был дураком, за что и поплатился. А я, его дочь, потеряла много больше, чем королевство. Благодаря колдовству я вернула многое, но кое-что я не в силах изменить, и именно об этом я, в конце концов, хочу попросить тебя.

— Тогда говори скорее, — нетерпеливо бросил Азрарн.

— Я хотела бы увидеть прекрасное лицо одного из Владык Тьмы в сиянии солнца, — сказала Зораяс.

Возможно, торжествуя и насмехаясь, она ошиблась, но ей показалось, что удивительное лицо Азрарна побледнело.

— Разве я не говорил тебе, что солнце мне отвратительно, — напомнил Азрарн.

— Отвратительно или страшно, великий король? Я думаю, ты панически боишься его лучей, а если они коснутся тебя, то превратят в пыль или камень, а может, и в какой-либо другой гадкий предмет.

На этот раз лицо Азрарна скривилось от ярости, и Зораяс в испуге затаила дыхание.

— Самая проклятая из всех женщин, ты думаешь, что останешься безнаказанной за свою наглость? Опасайся ночи, смертная — дочь безумца!

И, повернувшись, он пошел к закрытым дверям.

— Подожди! — закричала Зораяс и немного отдернула шнур вправо.

В крыше появилась щель, и луч солнца, словно стрела, упал на золотой пол.

Азрарн застыл на месте. Его плащ затрепетал, будто испуганная птица. Зораяс мягко обратилась к нему:

— Я знаю, что для всех демонов, и даже для их повелителя, солнечный свет означает Смерть. В своих владениях ты можешь передвигаться с быстротой молнии. Однако от дневного света тебе не скрыться. Ты ненавидишь золото. Значит, если ты попытаешься нырнуть под землю из этого павильона, тебе придется взломать золотые плиты на полу. А я тем временем потяну еще раз за этот шнур, щель в крыше увеличится, и тогда солнечный свет, словно дождь, зальет этот павильон.

Никто не знает, что ответил на это Азрарн. Возможно, он произнес настолько страшные слова, что они могли бы прожечь бумагу, если бы кто-то попытался их записать, а решившийся прочитать их тут же бы ослеп. Несомненно, он угрожал Зораяс самыми жуткими наказаниями.

Но Зораяс ответила, что, даже если он убьет ее, она последним усилием откроет шторы.

Наконец Азрарн успокоился и замер в темной половине комнаты. Солнечные лучи освещали пол перед ним. Он оказался в ее власти — во власти земной женщины. Но эта мысль скорее забавляла его, чем злила. Он перебирал в уме возможные средства спасения. Кроме того, гордая королева так и не открыла полностью стеклянную крышу. А гордыня часто губит смертных.

И тогда Азрарн обратился к ней нежным и волнующим тоном:

— Ты говорила мне, дочь Зорашада, что вернула себе многое из того, чего лишила тебя смерть отца. Все, кроме одного. Одного лишь ты не смогла изменить. Что же это, храбрая и умная дева, чего не смогло сделать твое колдовство?

Но Зораяс не отвечала, играя бархатным шнуром. Азрарн улыбнулся. Он льстил и хвалил ее, поскольку хорошо знал, что ни один в мире звук не был более сладок для нее, чем интонации его голоса. Она не смогла бы остановить его сейчас. Поэтому князь демонов тихо продолжал:

— Не секрет, что демоны любят торговаться. Если ты решишь закрыть свою хитроумную крышу и позволишь мне вернуться в свои владения, я могу предложить тебе такое могущество, которое могло бы удовлетворить даже твое тщеславие.

Зораяс улыбнулась, хотя под маской это и не было заметно:

— Мои армии, князь, стали легендой. Они завоевали всю землю. Я управляю семнадцатью странами. На следующий год я могу подчинить себе еще столько же, если захочу. Что же касается моего могущества, мне кажется, ты испытываешь его на себе.

— Конечно, мудрая дева, я понимаю, что ошибся. Скажи, предлагать богатства подземных шахт, рубины, алмазы и изумруды, хранящиеся в недрах земли, тебе также бесполезно? — медленно проговорил Азрарн.

— У меня достаточно драгоценных камней, — сказала Зораяс. — Ты видишь, я их не ношу. Но если бы захотела, то у меня так много слуг, что через год в моих кладовых стало бы втрое больше драгоценностей. Взгляни на эти изумительные бриллианты, которые ты принял за звезды, князь.

— В таком случае, непобедимая дева, мне действительно нечего предложить. У тебя есть все, за что борются смертные: сила, магия, здоровье. Хотя твоя манера не носить драгоценности, а также закрывать лицо и руки, несколько озадачила меня. — При этом Азрарн заметил, что Зораяс застыла в кресле, а ее рука напряглась на шнуре. — У меня тоже есть одна просьба, — добавил Азрарн. — Позволь мне, наконец, прекрасная и благородная покорительница, взглянуть на твое лицо. Твоя красота, судя по прекрасным глазам, сможет затмить само солнце, которым ты мне угрожаешь.

Зораяс издала крик, полный боли и гнева. Азрарну больше ничего не было нужно; он простер руки, и железная маска, расколовшись на куски, упала.

Зораяс задрожала и свободной рукой закрыла свое уродливое лицо.

Азрарн засмеялся. Он больше не испытывал ненависти по отношению к этому бедному и униженному созданию, сидящему перед ним на троне. Азрарну нравились ее ум, хитрость, отвага. Женщина с такими сильным и агрессивным характером могла бы помочь ему сеять раздор в мире.

— Лучшая из женщин, я все же считаю, что нашел предмет для сделки, — произнес Азрарн музыкальным и нежным тоном. — Открой крышу. Я, может быть, погибну, зато ты будешь отомщена и бессмысленно проживешь оставшуюся часть своей короткой жизни, навсегда замуровав себя в маске. Мужчины будут подчиняться тебе, сражаться в твоих армиях и рассказывать, как ты унизила Азрарна, одного из Владык Тьмы. Но ни разу ни мужчина, ни женщина не пожелает близости с тобой, не захочет поцеловать твои губы, не признается тебе в любви. Ты останешься холодной как лед, пока могила не поглотит тебя, и тогда черви будут наслаждаться там, где не знала наслаждения ты.

Услышав эти слова, королева задрожала, но рука ее, державшая бархатный шнур, не дрогнула. Азрарн подошел ближе и мягко добавил:

— Но выход все же есть. Никакая магия на земле не сможет вылечить твое уродство, но я, и только я один, могу сделать тебя прекрасной. Прекраснее, чем ты когда-нибудь мечтала, прекраснее любой другой женщины, когда-либо жившей или еще не родившейся на земле. Я могу сделать тебя такой прелестной, что любой, кто посмотрит на тебя, сразу же полюбит тебя; мужчины с радостью согласятся умереть за возможность обладать тобою хотя бы час. Тебе больше не понадобятся ни армии, ни рабы, потому что города сами откроют ворота, чтобы восхищаться лицом, которое сейчас ты не осмеливаешься показать. Короли и князья будут трудиться в земных шахтах, чтобы положить сокровища к твоим ногам в надежде прикоснуться к твоим устам.

Зораяс долго смотрела на демона и наконец прошептала:

— Если сможешь это сделать, я отпущу тебя. Тогда Азрарн прошел по комнате, избегая солнечных стрел, и взял Зораяс за искалеченные руки. Перчатки тут же лопнули, обжигающие иглы пробежали по ним и по всему ее телу, и она увидела, что руки ее стали белыми, гладкими, будто мраморными, ее пальцы стали изящными, а груди теперь напоминали цветы. Затем князь демонов закрыл ладонями ее лицо. Огонь, который, казалось, исходил из этих ладоней, был настолько сильным, что королева застонала. Ее кожа задрожала, как поверхность земли при землетрясении. Потом огонь угас, и Зораяс увидела, что демон улыбается, и его улыбка выражает обожание и нежность. Она коснулась руками своих щек и поняла, что все изменилось.

— Иди найди зеркало, — сказал Азрарн.

Королева повиновалась ему, потому что князь демонов исполнил, что обещал, и сделка состоялась.

За павильоном в саду был маленький пруд. Зораяс подошла к нему и, раздвинув камыши, посмотрела на свое отражение, которое прежде видела лишь однажды в лесу.

Ее лицо стало немыслимо красивым, его красота превзошла великолепие леопарда, казалась свежее нежной весенней поросли. Такую красоту мог изобрести только демон. Красоту, которая отныне будет царить в мире. Королева выпрямилась и сбросила свои металлические доспехи, пораженная произошедшим чудом. Она вернулась в павильон и закрыла дверь от дневного света.

Пол в павильоне был взломан. Рядом в тени стоял Азрарн. Он хотел еще раз увидеть созданную им красоту.

Зораяс пристально посмотрела на него, встала перед ним на колени и сказала:

— Теперь убей меня, мой Властелин, и я умру, обожая тебя. А после смерти я всем расскажу, если меня услышат в тумане, окутывающем мир, что ты — Величайший из Владык, мой любимый, мой хозяин! Твое проклятие для меня слаще, чем пение соловья.

Азрарн поднял ее на руки, поцеловал и снова улыбнулся. Даже он не мог пройти мимо неземной красоты Зораяс.

— Ты уже видела себя, красавица? Неужели ты считаешь, что я смогу уничтожить такую красоту?

Тело Зораяс до сих пор знало только боль старых ран, кнут, насилие и прикосновение железа. Теперь оно познало любовь Азрарна.

Часть четвертая

Глава 1

В высокой дворцовой башне два брата играли в шахматы. За яшмовой решеткой окна садилось ярко-красное солнце.

Солнце умирало, освещая скалы и дюны, светлую реку, деревья на берегу, стены и высокие башни дворца. Закат бросал блики на лица братьев, делая их необычайно похожими друг на друга, хотя они и не были близнецами. Младшего брата со светлыми волосами звали Журим, а старшего, со смуглой кожей, — Мираш. Характеры братьев не имели ничего общего. Журим слыл поэтом и мечтателем, а Мираш — никому не доверяющим скептиком. Их отец, аристократ древнего рода, умер и оставил свои земли сыновьям, поскольку братья очень любили друг друга. В их совместное владение отец передал множество бриллиантов, ставших основой их знатности и богатства. Каждому из них принадлежала половина этих сокровищ.

Бриллианты были повсюду во дворце: на ручках сундуков и дверей, в инкрустации мозаичного пола. Ими были усеяны карнизы крыш. Бриллианты сверкали в глазах двадцати янтарных львов, украшавших парадную лестницу дворца. Даже в фонтанах ярче самой воды сверкали крошечные бриллианты.

Несомненно, усадьба привлекала любопытные взгляды всех, кто выходил из бесплодной пустыни к изумрудной реке и видел стоящий на берегу сверкающий дворец с многочисленными башнями, блистающий золотом и драгоценными камнями. Фасад дворца был обращен к заходящему солнцу, словно бросая вызов темноте ночи.

Дворец, стоящий посреди дикой пустыни, мог бы соблазнить грабителей, если бы не одна особенность. Бриллианты, прославившиеся за свою красоту, были заколдованы. Того, кто отваживался их похитить, ждала мучительная смерть. Все происходило очень просто. Драгоценность прожигала карман, мешок, шкатулку, руку вора. Прекрасные белые камни приобретали темный оттенок запекшейся крови. Ночью вор чувствовал сжимающиеся на горле пальцы, жжение яйца в животе, уколы клинка в сердце. Через некоторое время похититель умирал, горько сожалея о содеянном. Так рассказывали. Находились отчаянные головы, которые не верили этому и отваживались проверить, но потом, мечтая вернуть время вспять, погибали. Однако бриллианты были абсолютно безвредны, если дарили их сами хозяева.

Журим иногда подумывал, не подарить ли бриллианты своей возлюбленной. Он встречал много прекрасных девушек с идеальной фигурой, пышными волосами и глазами, как у антилоп, но жениться мечтал только на одной, казавшейся ему единственной орхидеей среди лилий у обочины дороги. Он слышал, как вокруг шептали ее имя, но сам едва осмеливался думать о ней. Она была королевой, правительницей двадцати земель, более желанной, чем сама любовь. Ее дорогу устилали разбитые сердца и кости мужчин. Ее звали Зораяс, говорили, что она была возлюбленной демона. Но Зораяс не могла быть такой жестокой, как утверждали мужчины, ведь мужчины всегда слишком однобоко судят о женщинах. Журим, князь пустынного поместья, не мог всерьез надеяться получить руку королевы-императрицы, но думы о ней радовали его и вызывали приятную боль, как уходившие с рассветом сны, тени которых оставались в памяти.

Солнце почти зашло, оставив лишь розовое сияние на горизонте. Но Журиму показалось, что оно опять восходит.

— Посмотри, — крикнул он своему брату Мирашу, — либо день возвращается, либо это огни каравана!

— Тогда этот караван сбился с пути, — отозвался Мираш.

Вскоре братья услышали музыку и звон серебряных колокольчиков, увидели качающиеся балдахины, украшенных цветами животных, везущих повозки, свет ламп, мерцающих в пыли. От каравана повеяло запахом фимиама и жасмина.

— Это больше похоже на свадебную процессию, чем на караван, — удивленно произнес Журим, и его сердце часто забилось при мысли о своей мечте.

Необычный караван достиг ворот дома. Слуги застыли в полном изумлении. В башню прибежал слуга, поклонился и воскликнул:

— Почтенные, произошла поистине удивительная вещь. Знатная дама прибыла из далекого города. Ее проводники потеряли дорогу и просят крова до утра.

Журим молчал, но Мираш нахмурился:

— Кто эта госпожа из пустыни?

— Она предпочитает, чтобы вы не знали ее имени, — ответил слуга.

— А ты видел ее лицо?

— Нет, господин. Она в вуали и в молочно-белой накидке почти до земли, но ее одежда вышита золотом, на ее руках блестят изумруды, она говорит, как положено высокородной госпоже. Поистине она не грабитель и не развратница.

— Я думаю, что знаю ее, — сказал Мираш. — Я уже давно ее поджидаю. Хотелось бы, конечно, отправить ее обратно, но она хитрая и к тому же волшебница. Пусть она войдет. Помести ее в лучшие покои и предоставь ей лучшую пищу, но ради собственной безопасности избегай ее взгляда. Ты ведь понимаешь, что мы с братом очень заняты и не сможем сами приветствовать госпожу.

Изрядно напуганный, слуга удалился.

Журим сказал:

— Если тебе так угодно, мой брат, то можешь не смотреть на нее. Меня же заинтересовала эта вуаль. Что она скрывает? Может быть, эта женщина уродлива и заслуживает нашей доброты.

— Она действительно была уродливой, если, конечно, легенда правдива, — ответил Мираш. — Теперь же никто не может взглянуть на нее, не лишившись разума. Это Зораяс, королева Зояда, возлюбленная демонов и бич мужчин. Не сомневаюсь, что ей уже рассказали , о наших бриллиантах.

— Зораяс, — прошептал Журим и побледнел. Спорить дальше казалось бесполезно. Романтичному юноше трезвые рассуждения были чужды. В его мечтах ярко расцвел образ Зораяс. В жизни Журима до сих пор не было никаких несчастий, он не понимал природы зла и не предполагал, насколько Мираш умнее его.

Пестрая толпа придворных под звуки трубы, освещая факелами путь, влилась во дворец. В зале, задрапированном расшитым бриллиантами шелком, зазвучала грустная мелодия арфы. Здесь, поигрывая розовым гранатом и золотым ножом, расположилась женщина в вуали, одетая во все белое.

Журим вошел в зал, низко поклонился и отослал слуг. В ноздри ему ударили запахи сандалового дерева, жасмина и мускуса. Дрожащим голосом он представился и попытался рассмотреть лицо женщины сквозь вуаль. Незнакомка засмеялась. Из-под одежд показалась белая рука. Золотой браслет запел, ударившись о нефритовый. Выше открылось белое плечо, блестящее и сочное, как фрукт. Его бледность оттенялась темно-золотистыми локонами.

— Подойди и сядь рядом со мной, князь, — произнесла женщина. — Хочешь, чтобы я сняла вуаль? Если только ты захочешь, я сниму ее.

Журим сел около нее. Тогда женщина взмахнула рукой, и вуаль, словно дым, слетела с ее лица.

Красота гостьи опалила Журима, будто молния, сверкнувшая среди туч. Кровь застыла в его сердце. Он замер. Эта красота была подобна смерти. Она поглощала и заполняла собой все вокруг. Журим не мог отвести глаз от своей гостьи.

Она поцеловала его. Юноша попытался обнять ее. Но красавица мягко оттолкнула его руки.

— Меня зовут Зораяс, — сказала она. — Ты очень красив. Но если ты хочешь быть моим другом, тебе придется сделать мне подарок.

— Все, чем я владею, — твое, — сказал он.

— В этой комнате я насчитала пятьдесят бриллиантов. Подари их мне, — попросила королева.

Журим подбежал к стенам, вырвал бриллианты из шелка и принес их ей на колени. Зораяс притянула голову юноши к своей груди, поцеловала его в горящий лоб и вздохнула:

— Как мне нравятся твои волосы, подобные золоту, и твое тело, крепкое, как у оленя. Но ты нетерпелив, сначала дай мне бриллианты, которые свешиваются, как виноград, с потолка этого зала.

Журим начал метаться по залу. Он был слеп и глух ко всему, кроме страсти, он чувствовал запах Зораяс и ощущал прохладу ее округлых гладких форм. Журим сорвал с потолка все бриллианты и принес их королеве. Он разбрасывал их вокруг нее, словно дождь, а потом спрятал свое лицо в ее волосах.

Красавица увлекла его на пол. Он проник сквозь ее поток и затонул в морской пещере ее тела. Бесконечно было его желание, но он так и не добрался до дна пещеры. Поток вернул его к губам Зораяс, словно обломки корабля, потерпевшего крушение.

Тем временем Мираш повсюду искал брата.

В полночь он тихо спустился вниз и приник к дверям комнаты гостьи. Оттуда доносился голос Журима, он молил и обещал. А другой голос все шептал и шептал что-то. Затем Журим застонал от удовольствия, как женщина, не в силах сдержаться от наслаждения.

Мираш ждал. Через некоторое время двери комнаты открылись. Оттуда появились Журим и Зораяс и тихо, словно любовники, пошли радом. Лицо Журима было бледным. Мираш отвернулся, чтобы не видеть лица королевы.

Они шли по темным комнатам, будто по рынку, и Зораяс отбирала себе все, что ей нравилось, бриллианты большие, как чашки, и маленькие граненые бриллиантики, блестевшие даже в тени, а Журим отовсюду выдирал их и складывал в подол ее юбки. Они смеялись, как дети, играющие в интересную игру. Наконец они дошли до комнаты, где бриллианты висели, как пчелы в улье. Мираш стоял за дверьми.

— Брат, — позвал он, — помни, что все эти бриллианты только наполовину твои. Ты не можешь взять мою половину без моего согласия, а свои сокровища ты уже почти все отдал.

Журим вздрогнул, как человек, пробудившийся ото сна.

Зораяс резко спросила:

— Кто там скребется у порога? Собака или кошка, которая не решается войти? Если это человек, то ему нечего бояться. Я всего лишь женщина и не причиню ему вреда.

Но Мираш держался в стороне.

— Извини меня, госпожа, но я не могу остаться. Я только хочу напомнить своему брату, что любой драгоценный камень, отданный тебе, но не являющийся его собственностью, нашлет на тебя такое же проклятие, как если бы ты украла его. А теперь спокойной ночи.

— Это разумное предупреждение, — сказала Зораяс ледяным тоном. — Прошу тебя, поступай, как сказал тебе брат, Журим. Я знаю о проклятии бриллиантов.

Мираш пошел в дворцовую библиотеку и стал рыться там в колдовских книгах и старинных рукописях. Он слышал смех Зораяс, подобный пению птицы, разносящийся по дворцу. А ближе к рассвету раздался один из тех отчаянных чувственных криков, которые наполнили его сердце смертельным гневом.

Восход озарил пустыню, окрасив реку рубиновым винным цветом.

Зораяс стояла на балконе. Созданная из воздуха тень забрала россыпи бриллиантов и унесла их прочь в спиралях пламени.

— Твой подарок скоро доставят в Зояд. Но мне придется покинуть тебя, — сказала Зораяс Журиму, гладя его волосы. — Разреши мне взять этот золотой локон с собой. Я хочу подольше вспоминать о тебе.

— Я не перенесу, если ты забудешь меня, — воскликнул Журим. — Останься со мной. Хотя бы на один день, если нельзя дольше. Что тебе этот день, а для меня он значит так много! Один день и одну ночь.

Юноша обнял ее.

— Нет, я должна вернуться в Зояд. Боюсь, я и так уже слишком долго надоедаю тебе, — отозвалась Зораяс.

— Нет, нет… — простонал Журим, жестоко страдая, и крепко прижал ее к себе.

— Да, и еще раз да, — ответила Зораяс. — Кроме того, я здесь нежеланная гостья. Твой брат злится и торопит меня. Он не допускает меня к своей доле бриллиантов, а твои драгоценности уже закончились.

— Я упрошу его отдать свои. Он не откажет.

— Тогда иди и уговори его, мой золотой олень. Но торопись.

Журим вбежал в комнату Мираша и упал перед ним на колени:

— Дай мне в долг твою часть сокровищ, брат мой, а то она бросит меня.

Оттенок презрения и отвращения промелькнул на лице Мираша, но он быстро взял себя в руки.

— Она в любом случае бросит тебя. Отпусти ее сейчас и возблагодари богов за то, что она ушла. Она — демон.

— Я не переживу, если она уйдет.

— Она лишила тебя воли. Честно говоря, так она обычно и поступает. Ты не хуже и не лучше других, мой брат, — сказал Мираш, поднимая Журима на ноги. — Пусть она уходит. Рана со временем заживет. Эта женщина несет смерть, она как медленный яд, разъедающий душу…

— Значит, ты мне отказываешь? Это твое право. Только скажи мне, — оборвал его Журим.

— Да, ради твоей собственной безопасности я отказываю тебе.

Зораяс только улыбнулась, услышав это.

— Хорошо, пока у меня есть половина сокровищ. Если ты захочешь увидеть меня снова, дорогой, ты должен прислать мне вторую часть. И тогда мои поцелуи станут еще более страстными.

Зораяс стояла на балконе, пока перед ней в лучах солнца не появилась сверкающая колесница, запряженная черными крылатыми собаками. Волшебница взошла на колесницу и унеслась прочь вместе со свитой.

Невозможно описать горе, охватившее Журима. Меньше чем за месяц он побледнел, похудел и стал похожим на дрожащего кузнечика, хотя когда-то был красивыми и сильным. Он не ел, не отдыхал, а только слонялся по дворцу днем и ночью, облокачиваясь на колонны и столбы от слабости и рыданий. Он не упрекал Мираша за отказ подарить ему свою долю отцовских сокровищ, а Мираш переживал отчаяние брата и его болезнь, как свои собственные, и, наконец, сказал:

— Поедем, мой бедный брат. Возьми все, что есть у меня, и все, что есть во дворце, отдай ей и попроси вернуться к тебе. — Но сердце в его груди было холоднее железа, поскольку он знал, как безжалостна королева и что ее благосклонность будет длиться недолго.

Так оно и случилось.

Журим ушел с большим караваном в Зояд, где Зораяс приняла из его рук триста бриллиантов разного размера. После чего она приказала ему вернуться в пустыню и обещала навещать его. Журим умолял ее, но от этого она разгневалась и заявила, что он изменился с тех пор, как она его видела, стал худым и некрасивым. Королева напустила на него солдат. В результате Журим вернулся домой на похоронных дрогах, избитый, в крови. У ворот он схватил руку Мираша и прошептал:

— Она приходила сюда, пока меня не было? А позднее, уже лежа в постели, он прошептал:

— Неужели она больше никогда не придет?

— Если ее лицо является отражением ее души, то она тебя обманула, — отозвался Мираш.

Немного оправившись, Журим подолгу лежал у яшмовой решетки высокой башни, глядя на запад и ожидая Зораяс. Иногда вдали поднимался столб пыли. Тогда юноша вскакивал и кричал, думая, что она уже близко.

У Журима и Мираша не осталось больше бриллиантов. Все они теперь были у Зораяс, за исключением единственного голубого камня, украшавшего вход в гробницу их отца.

Журим лежал у яшмового окна, и мысли об этом бриллианте не шли у него из головы. Наконец он упросил Мираша взять драгоценный камень, поехать с ним в Зояд и попытаться уговорить Зораяс.

— Наш отец простил бы нас. Он не позволил бы мне умереть от любви.

— Может быть, ты все же попытаешься побороть эти злобные чары? — спросил Мираш. — Поверь, она больше тебе ничего не даст, зато лишит нас всего. Разве она уже не ограбила нас?

Мираш знал, что болезнь брата вызвана колдовством. Сердце Журима разъедал червь, и теперь несчастный настолько ослаб, что, без сомнения, должен был скоро умереть. И если последняя попытка утешит его или хотя бы даст ему силы прожить немного дольше, то Мираш сделает это. Хотя он ничего и не нашел в отцовской библиотеке, он надеялся отыскать в городе какого-нибудь искусного мага, который вылечил бы от этой болезненной любви его несчастного брата.

Мираш взял руку Журима, крепко сжал ее и сказал, что тот может поступать как хочет, доверившись богам. После чего Мираш вынул бриллиант из ворот гробницы и спрятал его в мешок на шее.

Глава 2

Давно уже не знавший ремонта дворец постепенно разрушался.

Единственным богатством во дворце были бриллианты. Теперь же ветер гонял листья по мраморным полам, мыши бегали по амбарам, где зерен оставалось все меньше. Крестьяне ушли с зеленых берегов реки. Поля заросли буйными сорняками. Дворцовая мебель и ценности были распроданы, опустели конюшни. Мирашу пришлось идти в город пешком.

Юноша никого не взял с собой в дорогу. Он пил воду из рек и из маленьких ручьев и питался сухими фруктами, как обычный бродяга. Ни один грабитель не подумал пристать к нему, слишком уж жалким он казался. Мираш нес с собой только две вещи — драгоценный камень и маленький мешочек с солью.

Через несколько дней юноша добрался до Зояда. Он прошел по широким улицам, украшенным огромными статуями, и оказался перед дворцом Зораяс.

Но королевский дворец — не место для оборванцев с большой дороги.

— Как осмеливается какой-то подлый нищий беспокоить двор нашей несравненной королевы? — удивилась стража.

— Тогда передайте ей, что пришел брат Журима из бриллиантового дома, — мрачно произнес Мираш.

Когда Зораяс доложили о приходе Мираша, она приказала впустить его. Но не из-за бриллиантов. Просто ей было очень любопытно взглянуть на юношу, который так упорно избегал ее чар.

На королеве было расшитое бриллиантами платье, в ушах ее сверкали бриллианты, а медно-красные волосы оттеняла шапочка из шкуры рыси.

— Подойди же, наконец, поближе и взгляни на меня, — сказала она. Но Мираш не терял времени даром, пока перед дверью ожидал разрешения войти. Он натер глаза куском соли, чтобы они заболели и заслезились. Поэтому он не смог хорошенько разглядеть королеву.

Сообразительность юноши несказанно разочаровала Зораяс, поскольку она любила наблюдать, как ее красота действует на мужчин.

— Что случилось с твоими глазами?

— Слезы застилают их, я страдаю из-за брата, который умирает по твоей вине.

— Мне не нужна его смерть. Я не просила его умирать.

— Да, госпожа. Ты просила бриллианты, которых в твоем дворце было и без того вполне достаточно.

— Верно, — согласилась Зораяс. — Но я никогда ни от чего не отказываюсь. Мне нужны были ваши камни, поскольку считалось, что их трудно достать. К тому же это самые чистые и лучше всего обработанные бриллианты, которые я когда-либо видела, и мне не грозит их заклятие, ведь каждый из них — подарок.

— Подарок, отданный молодым человеком в расцвете юности, здоровья и сил, насколько ты помнишь. Он предложил тебе все, что имел: и свое богатство, и себя самого.

— Этого недостаточно. В свое время я удостоилась внимания князя демонов, а после него все мужчины кажутся мне кораблями без парусов. Но ты что-то сказал про бриллианты?

— Да, я принес с собой один бриллиант, — сказал Мираш и показал ей голубой камень из гробницы. — Смотри, это мой последний бриллиант. Но думаю, ты, госпожа, его не получишь, поскольку сама уже стала как алмаз.

— Ну, одним больше, одним меньше. Не имеет значения. Я отношусь к драгоценным камням так же, как к мужчинам, — сказала Зораяс.

— В тебе нет милосердия, — ответил Мираш.

— Попроси милосердия у снега и ветра, а от меня ты его не дождешься. Иди, и пусть солнце высушит соль в твоих глазах.

Мираш был уверен, что его брат уже при смерти. Но он все же отправился на поиски самого уважаемого в Зояде мудреца. Юноша рассказал ему все, и даже то, что Журим потерял интерес к жизни, уверившись в полном равнодушии Зораяс. На это глубокоуважаемый мудрец моргнул заплывшими глазами и провозгласил:

— Каждый человек рано или поздно умирает. Верь в свою судьбу. Никому не избежать могилы А за свой совет я прошу одну серебряную монету.

— Ты заслужил лишь одного — хорошего тумака. А свой совет можешь забрать обратно. Подавись им — ответил Мираш.

После этого юноша зашел в храм и рассказал свою историю жрецам. Они серьезно выслушали его, но, когда Мираш закончил, сказали:

— Принеси нам кусок золота, и тогда мы сможем помолиться за твоего брата.

— У меня нет с собой золота. Если же вы помолитесь без вознаграждения, то ваш бог не осудит вас, — бросил им Мираш и ушел прочь.

Он бродил по улицам до наступления сумерек Затем, вконец измотавшись, уселся перед дверью маленькой захудалой таверны.

В небе уже, словно синие огненные цветы, загорались звезды, и вот на улице показался человек Он шел, освещая дорогу красным фонарем.

Остановившись перед таверной, старец начал раскачивать своим фонарем, зазывая слушателей. Это был опытный рассказчик, но за свои рассказы он просил всего одну медную монету.

Но никто не вышел из таверны, и когда старец уже собрался уходить, Мираш остановил его, протягивая ему монетку.

— Ты первый в этом городе, кто не потребовал от меня бриллиантов или серебра. Твой товар — мечты, в которых я до сих пор не видел нужды. Но теперь я с удовольствием послушаю рассказ со счастливым или по крайней мере справедливым концом. Есть у тебя в запасе такая история? — спросил Мираш.

Рассказчик присел на корточки, поставил фонарь на землю и, открыв крышку, подбросил в фонарь щепотку порошка.

— Я расскажу тебе историю, — сказал он. — О дрине Таки и госпоже Змее.

Ощущая приятный аромат и тепло лампы, Мираш устало облокотился спиной на стену таверны и приготовился слушать.

Глубоко под землей, в Нижнем Мире, где никогда не бывает ни солнца, ни луны, но всегда светло как днем, жил в пещере маленький дрин. Звали его Таки. Он был очень уродлив и гордился этим, поскольку дрины гордятся уродством. Таки изготавливал изделия из драгоценных камней, иногда отдавал их князьям ваздру, но чаще всего оставлял у себя в доме, чтобы любоваться и разговаривать с ними. Известно, что среди дринов нет женщин. Иногда привлекательная демонесса эшва соглашалась переспать с каким-нибудь дрином в обмен на ожерелье или кольцо, а иногда на это шла какая-нибудь смертная женщина. Но, как правило, дрины предпочитают любовниц-рептилий и насекомых Нижнего Мира. Таки, однако, больше всего на свете любил блеск и сияние созданных им же самим драгоценных камней.

Но однажды, когда Таки шел по лесу из серебряных деревьев, который находится с северу от Драхим Ванашты, города демонов, он увидел Змею, отдыхавшую на поляне из хрустальных маков. Эта Змея показалась ему не похожей на тех, которых ему приходилось видеть раньше. Она не была медлительной и скучной, наоборот, проворной и сладкоречивой. Рисунок ее чешуи напоминал резной камень с выпуклым изображением, сверкавший то как черный агат, то как изумруд, то как дымчатый блестящий жемчуг. Ее глаза походили на два топаза. Ее язык, будто меч, выскакивал из красных ножен пасти. Таки с удивлением разглядывал красавицу Змею. У него задрожали коленки, забилось сердце и пересохло во рту. Таки понял, что полюбил ее.

— Прекрасная госпожа Змея, — обратился к ней Таки. — Всю свою жизнь я мечтал лишь о тебе. Пойдем ко мне домой, в пещеру, и ты сможешь лежать на лучшем шелке, наслаждаться сливками и носить рубины на своей длинной шее, как носила бы их королева. Все это я с радостью отдам тебе.

Но Змея скорчила недовольную гримасу и отвернула украшенную самоцветами голову.

— Отстань, глупый карлик. Все твои обещания — ложь.

— Нет, уверяю тебя, — воскликнул Таки. Он бросился домой и, схватив шелк, сатин и драгоценные камни, понес все это змее в лес.

— И это все, что ты предлагаешь мне? — прошипела змея.

Таки опять кинулся домой и принес еще. Наконец, когда гора его богатств выросла до высоты деревьев, Змея кивнула головой и позволила Таки перенести подарки в ее нору. Потом она приказала ему задрапировать стены и закрепить на них золотые подвески. Когда работа была закончена, Таки с нетерпением посмотрел на Змею, но она сообщила ему, что теряет сознание от голода. Поэтому Таки пришлось принести блюдо с медом и сливками, а также прекрасное черное вино. Утолив голод и жажду, змея посмотрела на дрина и приказала ему подождать в прихожей норы, пока она готовится к ночи. С радостным сердцем Таки нетерпеливо ходил по прихожей (при этом ему приходилось сгибаться вдвое, поскольку потолок был низок), пока внезапно туда не вполз огромный черный змей.

— Что за урод топает в помещении моей возлюбленной? — возмутился змей. Он искусал несчастного дрина, поколотил своим хвостом, затем вышвырнул из норы и захлопнул за ним дверь.

Таки уполз прочь и долго отсиживался дома, лечась от ядовитых укусов и побоев. Но прошло немного времени, и он снова принялся разыскивать свою возлюбленную, уверенный, что в тот раз произошла какая-то ошибка. Он нашел госпожу Змею в лесу в объятиях черного змея. Глядя на Таки узкими глазами, извиваясь, страстно переводя дыхание, они смеялись над несчастным и всячески обзывали его, пока тот не убежал.

Страшная штука любовь. Таки горевал и томился в своем доме в скале, его слезы затопили пол, а его стоны были так сильны, что обратились в летучих мышей и начали стаями летать по округе. Наконец, от отчаяния он начал создавать скульптурное изображение своей возлюбленной в натуральную величину. Скульптура была сделана из слоновой кости и тяжелого серебра, покрытых изумрудами и агатом. На место глаз Таки вставил топазы, а губы выложил гранатами. Все это сооружение оказалось очень тяжелым.

Между тем прекрасная Змея одумалась. Она еще не успела истратить груды сокровищ, подаренных ей Таки. Но она снова и снова соблазняла дрина, пока несчастный не отдал ей все, что у него было. После чего она, конечно, от души смеялась над ним.

Змея поселилась вблизи дома Таки. Ее повсюду сопровождали три черные мыши, держа над ее головой зонтик от солнца, а белая мышь устилала ее путь бумажными цветами.

— Таки, дорогой, — прокричала Змея, однажды остановившись перед его дверью, — Таки, возлюбленный! Я пришла навестить тебя.

Но Таки не слышал ее, потому что был в это время в подвале и горько плакал. Змея проползла в дом, надменно нюхая мебель и жадно шипя на сундуки и коробки. Она приказала мышам проглотить все драгоценные камни, которые они только найдут, не думая о том, как она потом их достанет. Проползав по пещере около часа, Змея добралась до комнаты, где находилась драгоценная скульптура, точная ее копия. Работа была закончена, и прекрасная скульптура, казалось, вот-вот оживет. Ведь недаром дрины славятся своим мастерством. Змея была очень тщеславна и больше всего на свете любила именно себя. Увидев скульптуру, она задохнулась от восхищения и начала влюбленно ласкаться к покрытой эмалью статуе и мурлыкать. Естественно, Змея чувствовала при прикосновении такое же холодное тело, каким было и ее собственное. Гордячка не сомневалась, что это ее двойник, ее сестра, подаренный Судьбой любовник. Но неподвижная скульптура не ответила на заигрывания. В гневе Змея взмахнула хвостом. Скульптура покачнулась и упала, раздавив Змею.

Три мыши, уже успев набить рты жемчугом, кинулись наружу. На дороге они встретили ворона, который узнал от них о произошедшем. Ворон немедленно созвал всех своих друзей пообедать Змеей в дом Таки.

Что касается дрина Таки, то в подвале он неожиданно встретил молодую сороконожку Он вышел из подвала, оправившись от горя, и выбросил из своего дома странные белые кости, даже не задаваясь вопросом, откуда они могли взяться, и убрал валявшуюся на полу скульптуру в кладовую Он вспоминал Змею крайне редко. Хотя вороны в тот день лакомились ее сочными внутренностями до ночи, наевшись вдоволь, как будто пировали на полях сражений.

В заключение старец добавил:

— Возможно, это не самая веселая история. Зато тебе будет о чем поразмышлять по пути домой.

Мираш тронул рассказчика за рукав, спрашивая, кто он.

— Когда-то я был богатым человеком, — ответил рассказчик. — Но два моих сына отпали все богатства прекрасной змейке. И теперь я жду, когда один из них присоединится ко мне, вступив на дорогу густого тумана. Другой, правда, сделан из более прочного материала. Но пусть он вспомнит мой рассказ, когда вернет бриллиант в ворота моей гробницы.

Старик поднялся и ушел прочь по улице Мираш не успел его задержать. Он побежал за ним следом, но старца с фонарем за поворотом уже не было, хотя дорога дальше шла прямо, а стены домов по обеим ее сторонам уходили высоко в небо.

— Этот старик мог быть моим умершим отцом, который приходил дать мне совет и предупредить.

А потом Мирашу показалось, что за углом в свете фонаря встретились две фигуры, старика и юноши…

Прошло несколько дней, и Мираш вернулся домой. У ворот дворца его встретил слуга и сообщил, что Журим умер. Когда он лежал у яшмовой решетки окна башни, глядя на дорогу в ожидании брата, странная черная тень проскользнула к нему в комнатку и бросила к его ногам один бриллиант. После чего тень воскликнула:

— Моя госпожа Зораяс великодушна. Поскольку ты больше никогда ее не увидишь, она возвращает тебе часть твоего подарка — купи на этот бриллиант надел земли и богатей на здоровье.

Услышав эти слова, Журим поднялся, будто бы снова обрел свою прежнюю силу, пошел в зал, снял со стены отцовский меч и закололся.

Идти до могилы было недалеко. Мираш не плакал, остановившись у свежего холмика земли и скромного могильного камня. Когда их семья была богатой, то всем умершим членам семьи ставили памятники, вырезанные из мрамора, со вставками из золота и драгоценных камней. Мираш опустился на колени.

— Бедный мой брат, брат мой Журим, — сказал он.

Когда ночь сожгла свой плащ в солнечном свете, а день осветил заброшенные поля и запущенный дворец, Мираш поднялся и направился ко дворцу. Второй раз в своей жизни он зашел в библиотеку и закрыл за собой дверь.

Глава 3

Многие гибли по вине Зораяс. Одни кидались в смертельно опасные авантюры, чтобы привлечь ее внимание, другие из-за неразделенной любви к королеве кончали жизнь самоубийством, а некоторых она убивала сама. Иногда без причины — просто для развлечения. Азрарн сделал ее прекрасной, и осознание собственной красоты ударило ей в голову, как крепкое вино. Азрарн наделил ее частицей присущего ему озорства, теперь и она тоже наслаждалась возможностью усложнять жизнь простых смертных.

Чужая смерть ничего не значила для королевы. Она ни разу не вспомнила бы ни о Журиме, ни о его молчаливом смуглом брате, если бы не странные рассказы, которые рассердили Зораяс и привлекли ее внимание.

Кое-что она почерпнула из разговоров птиц, поскольку понимала их причудливый лаконичный язык, напоминающий болтовню слегка свихнувшихся людей. Зораяс обычно усаживалась радом с мраморным бассейном, восхищаясь своим отражением в серебряных зеркалах, а в это время служанки расчесывали ей волосы. Она прислушивалась к щебетанию ласточек, воробьев и диких ибисов, пока они пили воду у края бассейна среди камышей из тонкого чеканного золота.

— Что это за птица? — спросила воробьиха, впервые увидевшая свое отражение в столь чистой воде.

— Плещись и не болтай, — прикрикнула другая, разбрызгивая воду.

Третья, со скорбным видом чистившая клювом перья, проговорила:

— Здесь сидит королева Зояда. Она не знает о том, что ее обманывают.

— Обманывают как? Не дают ей червя? — закричала первая воробьиха.

— Бриллианта, — сказала вторая воробьиха.

— Бриллианты — это такие капельки, которые падают с неба, делая все мокрым, — объяснила ласточка. — Но люди ловят их в кувшины.

— Завтра я снесу яйцо, — почему-то вдруг сообщила четвертая воробьиха.

— Мираш обманул Зораяс из Зояда, — прощебетала третья воробьиха. — Он скрыл от нее один бриллиант, который дороже всех тех, что у нее есть. Голубой бриллиант из гробницы его отца.

— Червей надо искать рядом с могилами, — сказала первая воробьиха, — но, боюсь, никто не оценит мой совет.

— Мое яйцо будет больше всех предыдущих, — сообщила четвертая воробьиха.

— Бриллиант, который Мираш не отдал Зораяс, стоит всех бриллиантов на свете, — заметила третья воробьиха.

— Какая грубость! О чем это я? — удивилась ласточка.

Зораяс показалось, что воробьиха, говорившая о бриллианте, делала это чересчур уж логично. Она подумала, что птицу мог послать Мираш, чтобыпохвастаться тем, что лишил ее самого лучшего бриллианта.

— Еще увидим, кто кого, — решила Зораяс. Мираш ведь так ни разу и не взглянул на нее. А теперь ему следовало бы остерегаться ее вдвойне. Королева помнила его уловку с солью. И теперь она решила, что не успокоится до тех пор, пока не добьется своего — его покорности. И конечно же, бриллианта. Зораяс не любила, когда мужчины не повиновались ей. Словно одержимая, королева стремилась обуздать их, покорить и обезвредить.

Зораяс решила еще раз посетить дворец в пустыне у сверкающей реки. Но только теперь она появится в непривычном для себя обличье. Она больше не предстанет перед Мирашем госпожой, закрытой вуалью, под разукрашенным балдахином, под звон колокольчиков, в аромате ладана. И конечно, не в образе волшебницы в сверхъестественном экипаже, запряженном несуществующими животными. На этот раз Мираш не должен был ее узнать.

В пустыне бушевал ураган. Пыль стеной поднялась в небо. Солнце превратилось в красное пятно, река потемнела, ее вода напоминала неполированную бронзу, деревья стонали на ветру.

Кто-то стучал в закрытые на все запоры ворота дворца, плача и умоляя о помощи. Наконец с разрешения дворецкого привратник приоткрыл калитку и впустил во внутренний двор жалкого вида незнакомку. Ею оказалась бедная девушка-танцовщица, отставшая от каравана. Ее дешевый наряд был разорван в лохмотья, тело, иссеченное песком, кровоточило, заплаканное лицо и черные волосы покрывал толстый слой пыли. Шатаясь, она вошла во двор и упала в ноги привратника и дворецкого, спасших ее от неминуемой смерти в пустыне.

Во дворце было всего несколько верных слуг, остальные ушли, как только их хозяин обеднел. Старый дворецкий провел девушку в отдельную комнату, показал ей кушетку и кувшины с водой, поставил перед ней хлеб и вино. Девушка не переставала благодарить его.

— Прошу, скажи мне, как зовут твоего хозяина, чтобы я могла благословлять также и его имя, — попросила девушка.

— Моего хозяина, Мираша, постигло ужасное несчастье. Поэтому ему поможет любое благословение, большое или малое.

— Его сердце посетила печаль? Наверно, кто-нибудь погиб? Боже мой, — сказала девушка, скромно опуская взгляд. — Я сейчас неважно выгляжу, но, как только я вымоюсь и приведу себя в порядок, разреши мне посетить опочивальню твоего хозяина. Я знаю, как можно утешить мужчину в постели, — ведь это часть моего искусства. Я попытаюсь подарить ему радость хотя бы на час или два. Если ты сомневаешься, я могу сначала продемонстрировать тебе, на что я способна, — добавила она.

Старый дворецкий уже вышел из того возраста, когда с легкостью предаются любовным утехам, и поэтому пожелал удовольствоваться созерцанием танца девушки. Она не возражала. И хотя за время ее танца старик так и не смог разглядеть ее лица, он остался доволен, поскольку видел необычайно прекрасное, неотразимое тело девушки. Разомлев, он согласился допустить ее втайне от Мираша в его покои.

«Не сомневаюсь, что получу за это награду», — подумал дворецкий.

Уже в течение нескольких месяцев Мираш проводил почти целые дни в дворцовой библиотеке, а в остальные часы закрывался в подвальных помещениях дворца и никого туда не пускал. Временами оттуда слышались странные звуки, доносился мускусный запах и мерцал странный свет. В эту ночь Мираш, как и всегда, вернулся из подвала за полночь. Неудивительно, что танцовщица изнывала от томительного ожидания.

Мираш вошел в слабо освещенную опочивальню и скинул одежду. Не успел юноша лечь в постель, как сразу же вскочил, почувствовав прикосновение гибкого тела.

— Не беспокойся, мой господин, — произнес сладкий голос. — Я, твоя раба, пришла сюда, чтобы с радостью напоить тебя из источника моей любви.

Мираш снова лег и сказал:

— Кем бы ты ни была, добро пожаловать в мою жизнь.

Тогда девушка открыла свое лицо и вздрогнула. В красном свете ламп она увидела, что глаза Мираша были закрыты повязкой.

— Мой господин, это какая-то игра?

— Конечно, нет. Просто я слепой, — ответил Мираш.

Ласкающие руки танцовщицы замерли.

— Какой-то новый трюк, — пробормотала она, а вслух добавила:

— Как же это случилось?

— Когда-то я повздорил с очень могущественной волшебницей. С Зораяс из Зояда. Возможно, ты слышала о ней. Она спит с демонами. И вот демоны напали на меня и ослепили.

Нежные пальчики незнакомки подобрались к повязке:

— Разреши посмотреть, мой господин. Я немного разбираюсь в медицине. Возможно, я смогу тебе помочь.

— Нет, ни в коем случае, не надо беспокоиться, — сказал Мираш, отстранившись.

Девушка взглянула на тело князя, но он печально произнес:

— Милая девушка, это тоже бесполезно. Демоны не только ослепили меня, но и лишили мужской силы.

Однако девушка прекрасно видела, что дела обстоят не так уж плохо, и попыталась разубедить строптивца.

— Не обращай внимания на внешние признаки благополучия. Демоны обрекли меня на страшные мучения. Сосуд наполнен и, казалось бы, готов перелиться, но, как только мы начнем пить, тут же обнаружим, что вино исчезло без следа, сосуд слабеет и пустеет.

— Тогда, мой господин, давай не будем отчаиваться. Возможно, демоны не так уж жестоки в своем колдовстве, — продолжала настаивать девушка.

Незнакомка оказалась права. После недолгих уговоров меч нашел ножны, и Мирашу оставалось только сладострастно наслаждаться своей гостьей.

Конечно, он имел дело с Зораяс, намеренно вызвавшей бурю в пустыне. Она не получала никакого удовольствия от любовной игры со своим врагом, лишь выжидала нужный момент, демонстрируя уместные в данных обстоятельствах телодвижения. Наконец в момент экстаза, охватившего Мираша, Зораяс сорвала с его глаз повязку.

Ему все же пришлось увидеть ее неотразимое очаровательное лицо, обрамленное медно-красными волосами, поскольку черный парик уже давно свалился у нее с головы.

Мираш застонал и упал. Он проклинал себя и ее, затем снова взглянул на нее и стал умолять простить все его проклятия, убеждая королеву, что был бы рад умереть за нее.

— В этом нет необходимости, — ответила Зораяс. — Мне нужен лишь маленький символ твоей преданности…

— Все, что я имею, уже принадлежит тебе, так же как и я сам.

— Подари мне голубой бриллиант, самый лучший из всех твоих бриллиантов, которым ты хвастался.

Мираш пристально посмотрел на королеву. Его темные глаза налились кровью и дико вращались. Она с удовольствием отметила, что он наконец-то полностью в ее власти.

— Бриллиант в воротах гробницы моего отца. Возьми его. Только разреши еще раз припасть к твоим губам.

— Не сейчас, может быть, позже. Этого бриллианта мне вполне достаточно, — ответила Зораяс.

Они поднялись. Мираш повел ее вниз, через тенистые сады. Буря уже утихла. Они прошли к мерцающему пруду, а оттуда — к мраморному портику мавзолея. Здесь на железных воротах холодным голубым сиянием светился огромный бриллиант, вставленный в металлический овал.

— Это еще что такое? — спросила Зораяс. Ее тело, белое, словно мрамор, обрамляли красные волосы. — Что это еще за трюк? Идем, я знаю, что теперь ты не можешь обманывать меня.

— Обманывать тебя? Я лучше бы отрезал свой язык.

Мираш упал перед ней на колени и обхватил ее лодыжки.

— Когда ты показывал мне этот бриллиант в моем дворце, он был без оправы.

— Да, я тогда вынул его из этой оправы, огромного овального, в рост человека, зеркала, которое висит на воротах гробницы, — ответил Мираш.

Зораяс подошла к воротам вслед за Мирашем. Она осторожно начала осматривать полированный овал из голубого металла, в центре которого горел бриллиант.

— Зеркало, ты говоришь. Но я не вижу отражения, — пробормотала Зораяс.

— Это только футляр, самое ценное находится внутри. Там зеркало, но никто не может посмотреть в него. Это магическое зеркало, которое мой отец нашел в древнем храме. Даже он никогда не открывал этот футляр.

— Почему же?

— Это — игрушка демонов, — сказал Мираш, ползая на коленях за королевой и припадая губами к ее ногам. — Зеркало, говорят, показывает настоящую правду. Ни один человек не осмелится посмотреть в него. Но для тебя, моя госпожа, я готов вынуть это бесценное сокровище и затем…

— Предоставь это мне, — сказала Зораяс хмурясь. — Неужели люди настолько трусливы? Демоны умны, но смелым людям нечего их бояться. Я возьму бриллиант вместе с футляром и зеркалом. Раз уж ни один человек не решается взглянуть в зеркало, это сделаю я. Прекрати тут ползать, вставай и принеси мне все свои сокровища, пока окончательно не лишился сил.

Мираш повиновался. Он согнулся в три погибели, неся зеркало, и с трудом поставил футляр рядом с королевой, после чего снова попытался поцеловать ее. Но она сжала губы и оттолкнула его.

— Ты всего лишь жалкий пес. И не претендуй на большее, — сказала Зораяс.

— Госпожа, не урони зеркало, оно может поранить тебя. Пожалей меня, я изнемогаю от желания быть с тобой! — крикнул Мираш.

— Ты не достоин жалости, потому что ты дурак, — ответила она.

Она щелкнула пальцами. Раздался шум приближающейся колесницы, и та, запряженная черными лебедями с головами змей, унесла Зораяс и ее добычу прочь.

Мираш остался один. Немного помедлив, он подошел к пруду. Маленькая воробьиха, обученная с помощью магии произносить некоторые слова, распушила крылья, когда Мираш склонился над водой, чтобы промыть глаза. Повязка должна была сбить с толку Зораяс. Перед тем как войти в опочивальню, он нанес под веки особую мазь, исказившую его зрение. Все предметы этой ночью казались ему бесформенными, то удлиняющимися, то раздувающимися, словно он смотрел сквозь магический кристалл. Кривилось даже удивительное лицо Зораяс. Хотя ее прикосновения зажгли в нем огонь, а ее тело доставило наслаждение, магия ее красоты оказалась бессильной, словно стрела, пущенная неумелым лучником…

Мираш был уверен, что сегодня ночью ее лицо полностью отражало ее внутренний мир. Если бы его брат Журим видел ее так, как он, Мираш!

Зораяс вынула бриллиант и повесила его на шею. Не мешкая, она принялась за изучение его силы. Так заинтересовало ее спрятанное в окаймлявшем бриллиант футляре зеркало.

Королева хорошо подготовилась. Она была гордой и очень умной. Зораяс уже чувствовала, как внутри овального голубого металлического футляра бушует энергия, пытаясь выйти наружу и поразить того, кто окажется на ее пути. Окончательная Истина. Кто же не мечтал узнать ее? С ее помощью Зораяс могла стать еще более могущественной. Королева, самая прекрасная и самая умная, возлюбленная князя демонов, познавшая Окончательную Истину. Утратив уверенность в себе в раннем детстве, она постоянно нуждалась в подтверждении своей значимости. В потайных уголках ее сознания все еще звучал слабый голосочек, призывающий стремиться к еще большей славе, чтобы залечить все ее раны. Она должна подчинить себе то, на что другие даже не осмеливаются взглянуть, выпить моря и вытоптать горы. Она никогда не успокоится до самой смерти и всегда будет смеяться над своими победами.

Зораяс вошла в медную башню. Она произнесла заклинания, развесила талисманы и начертила оккультные символы, пытаясь оградить себя от возможной опасности, таящейся в зеркале. Королева сожгла ароматические травы, смочила пол вином и кровью и начертила на полу знаки силы. Затем омыла свое тело, натерлась маслами и произнесла заклинания. Прекрасная волшебница стояла теперь обнаженной посреди комнаты, ее длинные волосы, свободные от украшений, струились по плечам, напоминая куст огненного шиповника.

Королева смазала маслом петли голубого металлического футляра и тонким лезвием ножа открыла замочки.

Зораяс отступила назад. Зеркало размером в человеческий рост, содержащее Окончательную Истину, наконец открылось.

Не мигая, королева высокомерно смотрела в холодное сияние зеркала.

И видела…

…свое отражение.

Губы Зораяс побелели, она сжала кулаки и зарычала.

Ее обманули.

Но тут она вздрогнула. Что-то все же изменилось. Она смотрела на идеальную красоту своего собственного тела, отраженного в зеркале. Как прекрасна она была! Зораяс никогда не видела своего отражения полностью. И вот в серебряном изумительно отполированном зеркале отражалась женщина, достойная восхищения. Зораяс вспомнила кристально чистый пруд в котором она, увидела свое прелестное лицо после встречи с Азрарном. Но ни одно из ее отражений не могло сравниться с тем, что было сейчас перед ее глазами, ни разу еще королева не видела себя целиком. Зораяс любовалась собой, окруженной музыкой, одетой в мираж из пламени и льда, металла и шелка.

Зораяс засмеялась и подошла ближе, забыв обо всем. Невероятно чистое зеркало отражало ее облик с идеальной точностью. Ее собственные глаза смеялись ей в ответ, словно черные цветы, тянущиеся навстречу восходу солнца, улыбающиеся губы раскрывались, словно роза. Ее тело походило на орхидею со стройным двойным стеблем, казалось заревом, вспыхнувшим вокруг горящей свечи. Красавица не могла оторвать глаз от округлых контуров своего тела, примостившейся в паху лисы и белых невинных грудей с двумя искушенными башенками.

Вот он какой, дар Азрарна Прекрасного, этот праздник красоты. Зораяс, казалось, падала навстречу раскрытым объятиям своего отражения, которое безмолвно наклонялось и встречало ее. Ее ладони соприкоснулись с ладонями в зеркале, ее живот прильнул к своему отражению, их груди встретились. Красавица прижала губы к стеклу и в какой-то момент почувствовала теплое вибрирующее прикосновение кожи к своему телу, губы, которые голодно предлагали ей себя.

Вскрикнув, Зораяс отпрянула.

Окончательная Истина? Возможно, ее-то она и открыла. Да, королева любила себя, а не кого-нибудь другого. Зораяс заметила также, что в зеркале не отражалось ничего, кроме ее образа, ничего из того, что находилось вокруг нее: ни луча, ни тени, ни подвесок на стенах, ни символов на полу, ни дымных колец астрологических знаков на стенах. Только Зораяс отражалась в зеркале. Только она.

Королева толкнула футляр из голубого металла, и он с шумом захлопнулся. Она подобрала свою мантию и выбежала из башни.

Три дня и две ночи Зораяс не возвращалась туда, занимаясь привычными делами. Ездила верхом в сопровождении гончих собак и охотилась не столько на животных, сколько на тех своих подданных, кто осмеливался ей перечить. Королева гуляла по садам и комнатам дворца, приспособленным для всяческих увеселений, любовалась украшенными драгоценными камнями книгами и браслетами. Однажды она созвала ученых и астрологов Зояда, чтобы побеседовать с ними. Музыканты, не переставая, играли ее любимые мелодии. Зораяс спала с теми, кто ей нравился, а тех, кто не мог ей угодить, убивала.

Она стала жестокой и расточительной. Трудности многому научили ее. В ее жизни не осталось места сомнениям.

Зораяс купила восемьдесят фламинго для дворцовых прудов. Она устроила пир, на котором каждая смена блюд имела свой цвет: красное запеченное мясо крабов, розовая рыба и красное вино в рубиновых бокалах; белое мясо с миндалем и белое вино в фарфоровых чашах; зеленые торты из дудника, виноград, огурцы и зеленый шербет в изумрудных бокалах. А одно блюдо предназначалось специально для врагов королевы — голубые ядовитые вафли и неразведанное индиго в сосудах, усыпанных сапфирами, ограненными в форме черепов.

Но пока королева творила свои злые и странные дела, она ни на мгновение не забывала про запертое в башне зеркало. Она знала все и обо всем, словно птица, облетевшая весь мир, будто змея, заползшая во все щели. И за все это время она так и не увидела красоты, подобной той, на которую любовалась в зеркале.

На третью ночь королева приказала музыкантам играть. Мелодия напомнила ей о грациозно извивающемся в танце женском теле. Белые павлины ходили по саду, и их белизна напоминала ей белизну ее тела. Зораяс хлопнула в ладоши. Внесли ее коллекцию зверей. Она подошла к огромным позолоченным клеткам. На нее смотрели зелено-бронзовые глаза леопардов, золотисто-бронзовые глаза тигров-людоедов. И во всех этих глазах она видела свое отражение.

У нее возникло нестерпимое желание посмотреться еще раз в то высокое зеркало. Возможно, ее воображение наделило его качествами, которыми оно в действительности не обладало.

Так, скорее всего, и случилось. И теперь если она зайдет в медную башню, откроет футляр из голубого металла, то увидит просто большое блестящее зеркало, показывающее ей ее собственную исключительную красоту, но не более.

Луна зашла. Зораяс в темноте взобралась по лестнице башни и вошла в заколдованную комнату. Футляр, в котором находилось зеркало, испускал голубое сияние. Зораяс пересекла комнату, подошла к нему, открыла замочки и отступила.

Ей не нужно было фонаря. Зеркало мерцало, и оттуда на нее смотрела удивительная женщина.

Зораяс не смогла удержаться от улыбки. Отражение в зеркале улыбнулось в ответ.

Зораяс затаила дыхание, и отражение тоже.

Что-то непреодолимо влекло Зораяс к зеркалу, и она сделала три шага. Отражение тоже шагнуло навстречу Зораяс. Они смотрели друг на друга, приоткрыв рты и широко раскрыв глаза. Внезапно руки отражения опустились и расстегнули застежки золотой одежды. Две белые луны показались из-под золотого шелка. Отражение прошептало:

— Подойди ближе, любовь моя. Подойди ближе.

Зораяс уставилась на отражение, на свои собственные руки, застывшие в воздухе, на свою собственную грудь, скрытую шелком. Отражение делало то, чего не делала она. Более того, оно разговаривало.

— Кто ты? — вскрикнула Зораяс.

— Ты сама. Приходи ко мне, моя возлюбленная. Я томлюсь и изнываю без тебя, любимая из любимых, — прошептало отражение.

Зораяс дрожала. Ее глаза наполнились слезами, стало трудно дышать. Не помня себя, протянув вперед руку, она приблизилась к зеркалу. Еще несколько шагов — и она очутилась бы в тех долинах и холмах, которые знала лучше, чем покоренные земли, чем любого своего любовника. Но она так и не коснулась протянутых навстречу ей рук.

Зораяс выбежала из комнаты и закрыла за собой дверь. Она плакала. Больше от одиночества, нежели от того, что страх, который сковал ее, теперь остался позади.

Королева швырнула ключ от дверей башни в глубокий колодец.

Мираш изготовил это зеркало специально для Зораяс. Оно испытало на себе магию ледяного пламени и обжигающих слов. Мираш стал волшебником, обучившись по старинным книгам и всецело посвятив себя благородной мести. Он считал, что мир необходимо освободить от злых чар прекрасной королевы. Журим мертв, но он не будет последним, кого поглотит Зораяс, если останется в живых. Юноша долго размышлял над историей, которую поведал ему старик с фонарем. Возможно, он был призраком, посланный духом его отца, чтобы предупредить и дать совет, или просто мудрецом, опытным и знающим жизнь человеком.

Во всяком случае Мирашу не случайно рассказали именно эту легенду. Смысл ее состоял в том, что красивая женщина, презиравшая тех, кто ее боготворил, соблазнилась собственным телом, что и погубило ее.

Как змея нашла образ, который точно копировал ее саму, так и Зораяс должна была увидеть свое отражение в зеркале. Но волшебное зеркало было живым. Оно постепенно отнимало жизнь у того, кто смотрелся в него. Зеркало жило собственной жизнью и умело тосковать и умолять, вынуждая человека расстаться с жизнью.

Мираш предвидел, что Зораяс посетит его, и смог перехитрить ее. Но теперь он боялся, что не сможет прочитать ее мысли. Юноша не знал, сколько ему придется ждать. У Зораяс была сильная воля и достаточно могущества, чтобы сопротивляться чарам зеркала.

А ведь Зораяс могла и отомстить подарившему ей это магическое зеркало…

Но Зораяс забыла Мираша. Она забыла обо всем, кроме зеркала.

Королева превратилась в марионетку, хотя она и покорила еще пять стран, выступая во главе армии. Она приказывала возводить башни, дворцы и статуи. Однако красавица отвернулась от любовников-мужчин и теперь спала лишь с животными. За этот год вот уже третий лев был ее любовником. Его гриву украшали драгоценные камни, но в его глазах она неизменно видела свое отражение.

Однажды ночью Зораяс захотелось, чтобы к ней пришел Азрарн. Она закурила редкие травы и произнесла особые слова. На этот раз она не решилась прямо вызвать его. Возможно, князь демонов и пришел бы. Но либо он сомневался в искренности Зораяс, либо просто чем-то увлекся. Лишь на несколько дней или месяцев по меркам Нижнего Мира — но на земле за это время прошел не один век.

Время изнашивало Зораяс. Хотя ее лицо и тело оставались по-прежнему юными, она чувствовала себя пожилой, уставшей от жизни женщиной. Ее могущество не знало границ, но она уже и так достигла всего, о чем мечтала. Ни один враг не мог противостоять ей, ни один любовник не посмел бы отвергнуть ее, ни одно королевство не могло разбить ее армии. Вечный успех сопутствовал ей. Отныне тихий голос сомнений больше не призывал к победам, чтобы успокоить боль, он лишь шептал: «Что стоят все эти труды, если они не могут утешить меня?»

Она разлюбила жизнь. По существу, королева могла бы удовольствоваться малым, ведь борьба и горе закалили ее дух. Но могущество пресытило ее.

Вспыхнувшее было желание развлечься утонуло в колдовском сумасшествии разгульного банкета, которое закончилось тем, что ночное небо позеленело, голубые холмы покраснели, у людей же отросли обезьяньи хвосты. В путь вышла странная сухопутная экспедиция на судне с колесами, и по морю отправилась такая же экспедиция в большой колеснице под парусами, которую тащили дельфины. Наконец скука окончательно овладела Зораяс.

Королева словно умерла. Семь дней лежала она на кровати. Но память вдруг оживила ее.

Зораяс послала трех великанов-слуг к медной башне и приказала взломать дверь.

На это не потребовалось много времени. Зораяс всегда знала, что взломать дверь будет пара пустяков. Выброшенный ключ ничего не изменил.

Когда дверь раскрылась, Зораяс отослала слуг и вошла в комнату.

Зеркало открылось. Зораяс больше не сомневалась. Отражение неподвижно стояло обнаженным, завернувшись в темно-красные волосы. Глаза его были закрыты. Оно не подало никакого знака, не сделало ни одного движения. Отражение казалось удивительной иконой, казалось, что оно умерло.

— Я здесь. Мне нужна только ты, я хочу только тебя, — сказала Зораяс.

Королева расстегнула свою мантию и осталась обнаженной, как и женщина в зеркале.

Глаза отражения медленно раскрылись. И магическое лицо засияло. Отражение подняло руки, руки Зораяс.

— Тогда иди ко мне.

На этот раз Зораяс не отпрянула назад. Она твердым шагом направилась к зеркалу, пока ее грудь не встретилась с грудью отражения, руки с руками, ладони с ладонями. На какое-то мгновение она почувствовала холодное прикосновение стекла, а затем оно будто бы потеплело и растаяло. Горячие ищущие руки обняли ее, прижимая к страстно трепещущей фигуре. Зораяс протянула руки и жадно обхватила гладкое стройное тело. Губы слились с губами, бедра с бедрами. Зораяс отказалась от себя ради постижения Окончательной Истины несравненного экстаза, который растворил ее в своем огне…

Рабы в саду увидели необычное сияние. Розовое солнце зажглось внутри верхней комнаты медной башни. Оно увеличивалось и становилось ярче, пока не ослепило всех, кто его видел. Потом раздался взрыв.

Грохот утих, ужасный свет поблек. Те, кто подошел затем к тому месту, где прежде была медная башня, нашли только кусочек обожженного металла. Больше ничего не осталось. Ни футляра, ни бриллианта, ни даже кусочков стекла, кости или женских волос.

Мираш подошел к дворцу, где еще недавно правила таинственно исчезнувшая королева Зояда. Некоторые говорили, что ее унесли дрины, другие утверждали, что она устала приносить людям Зло и стала странствующей монахиней.

В городе и во дворце начались ссоры. Короли многих стран собрались выступить в поход, чтобы ослабить гнет Зояда. Начались волнения, поскольку однажды ночью король, присвоивший себе один из больших бриллиантов, которые Зораяс получила от Журима, был найден мертвым со следами ужасных побоев на теле.

Пока министры ссорились у подножия высокого трона, где еще совсем недавно толпились, затаив дыхание в страхе перед своей королевой, темный суровый человек вошел в зал. Как он прошел мимо охраны, никто не знал, но, видимо, это было нетрудно сделать, так как дисциплина ослабла и большая часть стражников разбежалась.

— Меня зовут Мираш, — заявил незнакомец. — Я слышал, что кто-то уже умер от проклятия бриллиантов. Это будет не последняя смерть, если вы не послушаетесь меня.

И Мираш напомнил им о проклятии, которое несли бриллианты, рассказав о том, что лишь получившие эти бриллианты честным путем могут безопасно ими владеть.

— Мой брат подарил бриллианты Зораяс, но она пропала. Если те из вас, кому они не были подарены, попытаются присвоить их, то все они погибнут.

Конечно же, нашелся тот, кто засмеялся, сказал, что не верит в проклятие, взял бриллиантовое ожерелье и надел себе на шею. Мираш только пожал плечами. Вскоре человека этого нашли мертвым, с посиневшим лицом.

После этого случая камни стали возвращаться их законному владельцу. Бриллианты рекой полились в бочонки и сундуки, которые Мираш привез с собой. Все драгоценности были погружены на колесницы, запряженные мулами, и под охраной всадников отправлены ко дворцу Мираша.

Сам же Мираш, вернув фамильные драгоценности, сел на новую лошадь, которую настоятельно рекомендовал ему дворецкий Зораяс, и, мрачно улыбаясь, направился в сторону пустыни.

Часть пятая

Глава 1

Бизунех была так прекрасна и нежна, что ее называли Медово-Сладкой. У нее были длинные зеленовато-желтые волосы цвета примулы. Вместе со своим отцом — бедным ученым — она жила в городе у моря. Медово-Сладкая Бизунех собиралась выйти замуж за прекрасного юношу — сына другого бедного ученого. Пока отцы тихо шептались в библиотеке над древними фолиантами, их дети бродили в тенистом саду среди роз под блестящими листьями древних фиговых деревьев, где впервые соприкоснулись их руки, губы и юные тела, а теперь звучали в унисон их сердца и мысли. Они поклялись друг другу в верности и обменялись кольцами. Поскольку для свадьбы нужно было много денег, хитрые ученые задумали использовать свои познания. Один из них сочинил траурную оду на смерть короля, вызвавшую слезы слушателей и принесшую изрядное количество серебра; а второй перевел стихи древнего поэта и посвятил их князю, жившему в белом дворце, который отплатил ему за это золотом. Жены обоих ученых уже давно умерли. И теперь они с нежностью смотрели на своих детей, радуясь тому, что их пахнущие пылью и книгами дома наконец-то посетили юность и молодая страсть. До свадьбы оставался один месяц. Прекрасная Бизунех и две ее подружки сидели в сумерках в саду под старым фиговым деревом. Над их головами разгорались яркие звезды, а далеко внизу шумело море, ребристые волны которого напоминали спины крокодилов.

— Я знаю заклинание, с помощью которого мы можем узнать, сколько у тебя будет детей, — сказала одна из девушек.

Но ее подружка испугалась, поскольку не любила колдовства.

— Не бойся, это очень просто. Нужно произнести всего несколько слов, взять локон Бизунех и бросить один камешек.

Звучало малоубедительно, но Бизунех заинтересовалась гаданием. Ей хотелось иметь трех высоких сыновей и трех стройных дочерей. Не больше и не меньше.

Итак, под покровом листвы фиговых деревьев девушки начали гадать. Это нехитрое гадание тем не менее имело запах, который привлекал демонов.

Случилось так, что неподалеку находился демон-эшва. Он бродил по ночной земле, а теперь отдыхал на берегу у темных морских волн. Он почувствовал волшебство, словно аромат хорошо знакомого цветка. Эшвы считались самыми непостоянными из всех существ Нижнего Мира, они были мечтательными и стремились к романтическим приключениям. Этот эшва не был исключением.

Приняв облик мужчины, он перенесся на прибрежную дорогу. Ночная тьма сгущалась. Эшва добрался до стены сада и заглянул внутрь сквозь трещину, которую едва ли обнаружила бы даже птица.

Он увидел трех хорошеньких девушек, одна из которых выделялась своей красотой.

Камешек подпрыгнул и покатился по мощеной дорожке.

— Почему-то получилось, что у нее совсем не будет детей, — удивилась первая девушка. — Хотя подождите. Да. Один ребенок. Дочь!

— Только одна, — застонала другая подружка. — А не значит ли это, что Бизунех скоро умрет? Или вдруг умрет ее муж?

Первая девушка сердито шлепнула ее:

— Замолчи ты, дурочка! Это значит только одно, что гадание не удалось. Что за разговоры о смерти?

Но Бизунех серьезно покачала головой:

— Я не боюсь. Это всего лишь глупая игра. Три дня назад я была у одной мудрой женщины, которая живет на улице Шелковых Ткачей. Она сказала, что ни я, ни мой муж не умрем до глубокой старости, если только солнце не зайдет на востоке. А это значит, что ничего не случится. Солнце не может зайти на востоке!

Подружки засмеялись, поцеловали Бизунех и прикололи к ее волосам белые цветы. За стеной раздался беззвучный смех. Но там уже никого не было, только гладкий черный кот пробежал по дороге, сверкая серебряными глазами.

Эшва вошел в комнату из черного нефрита, распростерся на полу перед Владыкой Ночи и поцеловал его ноги. Поцелуй вспыхнул фиолетовым пламенем.

Эшва поднял светящиеся глаза. Азрарн прочел в них мечтательную прогулку по земле, увидел мир людей и образ девственницы. Ее кожа напомнила ему белоснежную дольку яблока, ее волосы — фонтан из примул.

Азрарн приласкал эшву. Много месяцев, а может быть, и целый век Владыка Ночи не был на земле.

— Какая она?

Эшва вздохнул от прикосновения пальцев Азрарна. И, услышав этот вздох, князь демонов узнал, что девушка подобна белой бабочке в сумерках или ночной цветущей лилии; подобна музыке, родившейся от отражения лебедя, плывущего по лунной озерной дорожке.

— Я хочу ее видеть, — решил Азрарн.

Эшва улыбнулся и закрыл глаза.

Азрарн прошел через трое ворот: черного огня, голубой стали и холодного агата. Превратившись в орла, он пересек ночное небо, где пурпурное зарево освещало то место, где закатилось солнце. Он полетел к городу у моря, к маленькому саду. Черный орел опустился на крышу и зорко осмотрелся.

Старый ученый пил вино под фиговым деревом. Он позвал свою дочь. Появилась девушка. Ученый погладил руку дочери и показал запись, которую сделал в толстой старой книге на странице, заложенной бумажным цветком. Свет из окна падал на прекрасные лимонно-зеленые волосы девушки. Орел, не шевелясь, наблюдал.

— Посмотри, здесь имя твоей матери и мое, — сказал ученый. — А вот здесь теперь записано твое имя и имя твоего жениха. После вашей свадьбы он станет мне сыном.

Крылья орла шевельнулись. Но было тихо, только шелестела на легком ветру листва фигового дерева.

Старик и девушка вошли в дом. В окне под крышей зажглась и погасла лампа. Девушка разделась и, прикрывшись лишь волосами, легла на узкую кровать и заснула.

Во сне ее окутал удивительный аромат. Ей казалось, что она слышит где-то вдалеке стук открывающихся ставен и шум, подобный шелесту листьев. Послышалось пение. Бизунех проснулась, подкралась к окну и выглянула наружу.

Под окном стоял мужчина. Незнакомец казался девушке тенью, и лишь его глаза светились, излучая какой-то таинственный свет.

— Спустись вниз, Бизунех, — позвал он мягко. Девушка никогда раньше не слышала такого красивого голоса. Она выглянула из окна, а потом повернулась, чтобы подойти к двери и спуститься вниз по лестнице в сад, но холодная капля внутри сознания отрезвила ее: «Остерегайся».

— Иди сюда, Бизунех, — вновь позвал незнакомец. — Я уже очень давно люблю тебя и проехал много миль, разыскивая тебя. Подари мне хотя бы один взгляд, хотя бы один целомудренный поцелуй твоих девственных губ.

Тело Бизунех отозвалось на этот голос, как ответила бы арфа, если бы ее взял в руки музыкант. Непреодолимая сила толкала ее к двери или к окну, призывая броситься в объятия к незнакомцу. Но она поступила иначе.

— Должно быть, ты алой дух, раз зовешь меня так, ответила она.

Бизунех со стуком захлопнула ставни и закрыла их на задвижку, открыла маленькую шкатулку, вынула оттуда коралловое ожерелье, которое подарил ей ее возлюбленный, и начала с ним разговаривать. Красавица успокаивала и целовала его. Это был ее талисман против любого Зла, которым могла запугать ее ночь. Вскоре она почувствовала, что напряжение, витавшее в воздухе, пропало. Ею овладела дремота.

Бизунех заснула с коралловым ожерельем в руках, а утром подумала, что ей просто приснился страшный сон.

Азрарна забавляло сопротивление этой девушки. В первый раз он позволил смертной так вести себя с ним. Более того, его восхитили чувства девушки, сила воли и даже то, что так в него и не поверила.

Князь демонов вернулся следующей ночью. В саду шумел праздник и веселились гости. Когда они ушли, девушка осталась одна. Она стояла, глядя в сторону моря, а на ее шею было надето коралловое ожерелье.

Бизунех, размышляя, вдыхала запах лиловых роз. И тут она заметила женщину, стоящую на дороге у берега. Незнакомка, казалось, возникла из ничего, но, находясь вдалеке, казалась более живой, чем кто-либо еще. Бизунех не могла отвести глаз от странной женщины. Ее величественный вид впечатлял девушку. У незнакомки были синевато-черные волосы и блестящие глаза, но в ней не было ни скромности, ни робости, ни сдержанности. Она направилась прямо к стене сада и, глядя на Бизунех странным гипнотизирующим взглядом, сказала:

— Позволь мне предсказать твою судьбу, юная невеста.

Голос у женщины был глубокий и мелодичный. Она перегнулась через стену и взяла руку Бизунех. От этого прикосновения сердце девушки бешено забилось.

— Я слышала, что ты боишься мужчин. Это нехорошо, ведь тебе предстоит скоро выйти замуж, — сказала женщина.

— Я не боюсь мужчин, — неуверенно ответила девушка.

— Одного ты испугалась. Это было прошлой ночью, — напомнила незнакомка.

Девушка, вспомнив ночное происшествие, побледнела.

— Это был сон.

— В самом деле? Скажи, почему ты все-таки испугалась его? Он ведь не хотел тебя обидеть.

Девушка задрожала. Темная женщина еще больше перегнулась через стену и легонько поцеловала ее.

Никто еще так не целовал Бизунех. Поцелуи ее возлюбленного утоляли лишь голод юности, но не волновали ее так, как это легкое прикосновение губ. Все же этот поцелуй заставил ее вновь почувствовать тревогу предыдущей ночи. Чувства говорили ей одно, здравый смысл — Другое. Она вырвалась из рук женщины и освободилась от ее губ.

— Кто ты? — спросила девушка. Ей казалось, что где-то в глубине души она и сама знает ответ на этот вопрос, но не решалась себе в этом признаться.

— Предсказательница, — ответила женщина. Ее лицо изменилось, став отрешенным и жестоким. — Ты упряма, а упрямство злит богов. Все же тебе уже пообещали приятную долгую жизнь, ведь правда? Если только солнце не зайдет на востоке.

Женщина повернулась и пошла прочь. Сильный порыв ветра с моря всколыхнул ее плащ, и внезапно она исчезла.

Девушка побежала в дом. Она вынула из шкатулки амулет, который один святой человек когда-то подарил ее матери. Бизунех повесила его на шею и помолилась, чтобы избавиться от посещений демонов.

Так Бизунех вновь встретилась с Азрарном. Он мог принимать любой облик, оставаясь самим собой. Девушка отказала ему уже дважды, отказала обоим его обличьям. Смертные не отказывают Азрарну. Его голос, глаза и прикосновения очаровывают людей, щекочут их нервы, кружат им голову, изменяют их желания. Сопротивление Бизунех больше не забавляло его. Ее невинность теперь раздражала его и дразнила. С этим надо было покончить. Ее красота стала чашей, которую непременно надо осушить.

Но князь демонов пошел еще на одну, последнюю, хитрость. Бизунех понравилась ему. Он наблюдал за ней во время обручения. Теперь же Азрарн, выждав час после наступления ночи, превратился в ее жениха, облачился в нечто, слегка напоминавшее плащ, и постучался в ставни ее окна.

Девушка испуганно подкралась к окну и шепотом спросила, кто это. Услышав в ответ знакомый голос, она открыла ставни, и юноша выхватил ее из окна. Его сила обрадовала ее, и Бизунех сильнее затрепетала от любви.

— У меня нет больше сил сдерживать себя, неужели ты собираешься мучить меня, пока мы не поженимся? — спросил он.

— Нет, если ты так хочешь, я не буду настаивать.

В каморке было темно, поскольку не горел огонь. Девушка вроде узнавала, а вроде и не узнавала его руки, тело, губы. Все казалось новым, вновь обретенным. К тому же Бизунех сильно обеспокоило, что юноша привел ее сюда с какой-то холодной стремительностью, словно все было спланировано заранее. Она почувствовала обман.

Луна поднималась над морем. Постепенно она посеребрила лепестки роз в саду, ствол фигового дерева, черепицу дома, заглянула в открытое окно. Бизунех уже начинала тонуть в водах желания, но внезапно, когда ее любимый попытался положить ее на постель, она увидела странный блеск его глаз…

Это невозможно! На нее смотрели любящие глаза, но за ними, а может, внутри них, будто черная акулья шкура в водах невинного моря, притаился кто-то другой.

Бизунех вскочила с постели и сжала бесполезный амулет. Во мраке ее любимый зашевелился и произнес изменившимся голосом:

— Ты уже третий раз отказываешь мне. Ты понимаешь, кому ты отказала?

— Демону.

Луна наполнила каморку белым сиянием. Бизунех увидела Азрарна, стоящего около нее. Девушка отвернулась, стараясь не замечать его красоты и каменного взгляда. Теперь она потеряла для него свою ценность. Князь демонов устал от нее. Ему оставалось только уничтожить ее, как это обычно делают демоны, выбросить, словно отбросы после пира.

— Медово-Сладкая, тебе предстоят горькие дни, — сказал Азрарн.

Она не видела, куда он ушел, но он ушел. Бизунех упала и потеряла сознание.

Девушка стала бледной и молчаливой. Она так никому и не рассказала о предсказании князя демонов. Бизунех часто молилась в храме. Но время шло, не неся с собой ни насилия, ни угрозы. Девушка снова пришла к выводу, что все это ей приснилось. Невесты часто бывают объектом подобных фантазий, как ей говорили, в последние дни перед свадьбой. Бизунех вспоминала пророчество умной женщины, обещавшей ей счастливую жизнь до глубокой старости, если только солнце не зайдет на востоке, что невероятно.

Наступил день свадьбы. Яркие факелы свадебного кортежа озарили вечерние сумерки. Молодоженов, с ног до головы осыпав цветами, ввели в дом отца жениха, где для них была приготовлена свадебная комната.

Новобрачных ждало множество подарков: две серебряные вазы, дюжина чашек из прекрасного фарфора, громадный резной сундук из кедрового дерева, сладкое белое вино из старинных подвалов, сливовое дерево в горшке, которое на будущий год должно было принести плоды, зеркало из полированной бронзы. Был и еще один подарок Никто не знал, как он появился. Неизвестно, кто мог прислать такой необычайно красивый и очень дорогой подарок. Утром отец жениха на крыльце своего дома обнаружил огромный гобелен с изображением вечернего леса и водопада. Картина, вытканная великолепно окрашенными в сотни различных оттенков нитями, казалась живой. Отец, желая сделать сюрприз своему сыну и невестке, восхищенный вечерним пейзажем, повесил его в комнате для новобрачных. Украшенная гобеленом восточная стена выглядела удивительно.

После праздника невеста вошла в комнату и сразу же за ней туда проскользнул жених. Вслед им доносились пожелания счастья и шутки с определенным смыслом. Влюбленные закрыли дверь, прячась от вежливых взглядов. Им передали вазу пурпурного винограда и кувшин вина, расшитые подушки и удивительные мерцающие драпировки для стен… Лампа тускло освещала комнату. Молодые едва ли сообразили поблагодарить услужливых гостей, поскольку не могли оторвать глаз друг от друга.

Страсть, охватившая их, заставила позабыть про все остальное.

Полночь наступила и прошла. Большинство гостей разошлись. Улицы города затихли в последние часы перед рассветом. Временами вдоль домов кралась кошка или пробегала собака, пробирался вор или проходили девушки с увядшими гиацинтами в волосах, продававшие свои тела за несколько монет на банкете у какого-нибудь князя, а теперь возвращавшиеся к своим лачугам, держась за руки. Но промелькнула на улицах города и еще чья-то, едва различимая тень. Прячась за деревьями в саду, тень взобралась по ползучему растению до верхнего этажа дома. Окно в комнату молодоженов было приоткрыто. Странная ночная фигура замерла, заглядывая внутрь. Она напоминала маленького карлика. И в руках этот карлик что-то нес.

Это был дрин, посланец Азрарна Дрины всегда выполняют ту черную работу, которая эшвам кажется слишком грубой и неприятной В руках дрин держал лоскуток драпировки, напоминавший безжизненную шкуру какого-то животного, кое-как собранную вместе, ощетинившуюся, с тускло поблескивающей чешуей и спутанной бахромой волос. Будто кто-то волшебными стежками и колдовскими заклепками соединил вместе передние ноги борова, хвост гигантской ящерицы, чешуйчатый и вонючий, и голову волка.

Карлик, скользя, перемахнул через подоконник в комнату молодоженов. Он усмехнулся, взглянув на спящих. Дрин подвинул молодого человека в сторону, пробежал своими вывернутыми пальцами по его стройному телу и сильным бедрам, погладил, любуясь, бледно-молочное тело девушки, окутанное прядями желтых волос. Но рассвет был близок, и дрин чувствовал его приближение, как конь чует пламя пожара. Карлик быстро накинул на тело юноши отвратительную шкуру. Это был второй подарок Азрарна. Первый же — гобелен, который ничего не подозревающий старичок еще утром повесил на восточную стену.

Отвратительная шкура, казалось, ожила, она зашевелилась, прилаживаясь к незнакомому телу, а затем расправилась, полностью закутав юношу. Теперь блестящий хвост шевелился там, где недавно были мускулистые ноги, а грязный живот, передние ноги и толстая шея борова закрыли спокойно дышавшую грудь юноши. Красивое, круглое, спокойное лицо сменила ужасная серая волчья морда с вывалившимся языком и желтымизубами.

Дрин ушел. Первый розовый отсвет восхода появился на восточном горизонте. Солнечные лучи залили дом и проникли в западное окно комнаты молодоженов.

Бизунех открыла глаза. Еще в полусне она заметила слабое свечение западного окна и проследила за лучом света. Вглядевшись, она заметила на восточной стене ковер, освещенный светом из окна. Ее поразил этот удивительный ковер: деревья с густой листвой и плещущийся водопад казались такими живыми, что она почти слышала их. Над ними мерцало вечернее небо, усталое солнце склонялось к горизонту. Это было именно темнеющее вечернее солнце — такой закат нельзя перепутать со свежей бледностью зари.

Постепенно ужасное всплыло в памяти Бизунех. Она не могла понять, что могло случиться, поскольку ее переполняли счастье и спокойствие, а гобелен был таким прелестным. Но затем она все вспомнила. На восточной стене заходило солнце. Как и предсказывала мудрая женщина, оно угасало именно на востоке.

Когда Бизунех привстала, ее взгляд упал на спавшего рядом с ней. Но вместо молодого человека девушка увидела чудовище.

Она закричала. На крик сбежались отцы и гости, оставшиеся в доме. Девушка продолжала кричать, все собравшиеся замерли в ужасе от отвратительного зрелища, а существо в кровати зашевелилось и, пытаясь произнести ее имя, зарычало и залаяло. Потом чудовище поднялось на две короткие толстые ноги с копытами и подтащило к себе бесполезный хвост рептилии. Тогда один из гостей ударил его по хвосту, а к нему присоединились и все остальные. Они били чудовище до тех пор, пока оно не упало замертво.

Все решили, что чудовище забралось в комнату через окно, проглотило жениха и собиралось проглотить невесту. Отсутствие крови и других следов жуткого нападения лишь усилило ужас людей. Мертвого чудовища теперь уже можно было не опасаться, на его теле в местах ударов выступил черный гной. Но людей беспокоило смутное сознание возможного возмездия со стороны чего-то неведомого, ведь чудовище, вероятно, имело демоническое происхождение. Никто в тот момент не задумался о том, что могло произойти превращение. Ведь никто не мог разглядеть в отвратительном создании черт красивого и здорового сына ученого.

Крик невесты перешел в плач, и женщины, тоже еле сдерживая слезы, увели ее. Соседи, разбуженные криками, собрались поглазеть на происходящее, но их попросили разойтись. Вместо того чтобы вызвать помощь из города, гости и двое отцов держали все в секрете. И виной тому был не просто страх. Они стыдились контакта с нечистой силой, смутно сознавая, что это могло оказаться наказанием за их грехи. Мертвое чудовище погрузили в крытую тележку, которую пришлось тащить до границы города двум крепким сыновьям продавца вина и трем сильным сыновьям каменщика под прикрытием темноты. Там, среди скалистых холмов в пустынном овраге, куда редко наведывались люди, ужасное создание свалили вниз и забросали горящей соломой, чтобы не сомневаться в результате. Им так и не пришло в голову, что существо могло еще быть живым. Ведь оно не двигалось и казалось мертвым, а запах, исходивший от него, воспринимался не иначе как зловоние от гниения.

Но, вероятно, это порождение колдовства не могло умереть.

Когда пятеро молодых людей торопливо возвращались домой, то по пути они услышали слабое эхо отрывистых завываний, доносившееся со стороны скал. Сыновья каменщика взглянули на сыновей торговца вином. Юноши решили, что это был просто сильный порыв ветра. И поскольку жуткие стоны не повторились, они вскоре забыли про них.

Бизунех долго болела. Все боялись, что она лишилась разума. В дом ее отца приносили цветы, чтобы как-то развлечь больную, но нежная Бизунех отрывала цветам головки. Ей принесли певчую птицу в маленькой клетке, но девушка открыла дверцу. В небе птицу нагнал ястреб и убил. Бизунех лишь кивнула. Она обрезала свои прекрасные волосы и больше не плакала, но с тех пор она не произнесла ни слова. Она жила тем, что лелеяла в себе ненависть и горечь, но не осознавала этого.

Как-то лекарь шепнул на ухо ее ученому отцу:

— Ее надо как-то вывести из такого состояния. Попробуйте увезти ее куда-нибудь. У нее будет ребенок, а она совсем о нем не беспокоится.

Бизунех не надеялась, что ее ребенок выживет. Последние надежды оставили ее вместе с гибелью мужа. Она не сомневалась в своей скорой кончине. Несчастная прекрасно понимала, кто разделался с ней и почему. Она худела, а живот ее увеличивался.

Однажды ночью ненависть ее созрела. Осознав это, она поднялась. В первый раз за все это время Бизунех заговорила, и сила ее ненависти наполнила слова. Она сделала то, что обычно смертные не осмеливаются сделать, она поступила так в надежде на скорую смерть. Бизунех прокляла Азрарна и, обессилев, упала на кровать, ожидая смерти.

В те дни проклятия и благословения напоминали птиц. У них были крылья, и они могли летать. И сила крыльев, а значит, и дальность полета такой птицы, зависела от силы благословения или проклятия.

Проклятие Бизунех обладало невероятной силой, потому что все в той девушке, которую назвали Медово-Сладкой, стало горьким, как желчь. В форме птицы, вобрав в себя боль и мрачные мысли Бизунех, оно полетело к центру земли, невидимое для простых смертных. У этой птицы не было ни голоса, ни глаз, что не мешало ей безошибочно находить дорогу. Проклятие Бизунех проникло в Нижний Мир через расщелины и трещины размером меньше пылинки. Странная птица пронеслась между башнями Драхим Ванашты, влетела в изумрудное окно и села на плечо Азрарна, который увидел и почувствовал ее.

Азрарн улыбнулся. Вероятно, именно так улыбается зима, срывая еще живые листья с деревьев.

— Кто-то из смертных проклял меня, — проговорил Азрарн. Он взял птицу в руки, внимательно посмотрел на нее и увидел отпечатки мыслей, создавших ее, а затем разглядел лицо, за которым прятались эти мысли. Тогда Азрарн поцеловал ледяные крылья птицы. — Разве она не понимает, что ни одно проклятие не причинит мне зла, мне, отцу всех проклятий? — удивился князь демонов. Но ее глупая и упрямая ненависть понравилась ему. Он уже наказал Бизунех, но теперь у него появилась возможность проучить ее еще раз. — Маленькая птичка, тебя ввели в заблуждение, бедная маленькая птичка.

Глава 2

В те времена, когда земля была плоской, души вселялись в тела младенцев за несколько дней до их рождения. Плод рос в чреве матери, не имея ни мыслей, ни желаний, пока некая душа не заполняла его. И только тогда неродившееся дитя начинало жить и со временем решалось появиться на свет.

Иногда для ребенка не было подходящей души. Тогда рождался мертвый ребенок.

Судьба подготовила для Бизунех душу девочки. Прекрасная, но бесформенная, наполовину женская и наполовину мужская душа среди множества таких же душ пребывала в абстрактном Тумане, лежавшем за пределами мира.

Душа уже было направилась навстречу жизни, но у порога, за которым начинался главный коридор, ведущий из Тумана в жизнь, стояла темная фигура. В руках странная фигура сжимала темный меч, загораживая дорогу именно этой душе, тогда как другие свободно пролетали мимо, сверкая, как метеоры.

Душа испугалась, как испугался бы ребенок, ведь она шла именно к ребенку. Бедняжка не знала, что радом с ней стоял демон-эшва, не догадывалась, что предвещает меч, и не представляла, что ее подстерегает опасность.

Но вот меч взлетел ввысь и рассек душу на две половины. Ни одна из половинок не почувствовала боли, лишь испытала горечь неожиданной потери. Затем женская половина души, влекомая неведомыми силами, подлетела и втиснулась в теплое человеческое тело и, утонув в красной темноте, заполнила собой тельце зародыша. Ее чувство одиночества растворилось в этом ребенке, как и ее память.

Душа заснула.

Мужская часть души съежилась от страха и тут же попала в завязь черного цветка. Эшва, держа в руке свою добычу, внимательно прислушался.

Услышав женский плач, эшва ринулся туда, где несчастная мать рыдала над мертворожденным ребенком. Словно из-под земли, он возник на пустынной равнине, где паслись овцы. Там, в каменной хибаре пастуха, в постели плакала женщина, а ее муж смотрел в плетеную колыбель с безжизненным телом ребенка, родившегося несколько минут назад.

Эшва остановился в дверях и улыбнулся.

— Я похороню его, — сказал мужчина. — Он мог бы стать хорошим человеком. Успокойся, жена, ничего не поделаешь.

Эшва продолжал смеяться.

Мужчина, злобно сверкнув глазами, с беспокойством взглянул вверх:

— Кто осмелился смеяться над людским горем?

Эшва вошел в хибару. Он коснулся пальцами век сердитых глаз мужчины, и они опустились. Затем он дохнул на женщину, и та, одурманенная его легким дыханием, откинулась на подушку. Тогда эшва подошел к колыбели, открыл рот ребенка и раздавил черный цветок. Мужская половинка души выдавилась в детское тело, как сок, выжатый из фрукта.

Эшва разбросал лепестки черного цветка по ожившему детскому телу. Ребенок начал кричать и плакать.

Когда пастух и его жена изумленно открыли глаза, из хибары вылетел черный голубь.

У Бизунех родился необычайно красивый ребенок, и с каждым днем он становился все прекраснее. Это была девочка, стройная, будто стебелек, с белой кожей и розовыми, как у матери, волосами, а ее глаза, обрамленные длинными ресницами, походили на серые озера, окруженные темными серебряными камышами.

Девочка действительно была прекрасной, но со странностями. Казалось, что она глухонемая или, по крайней мере, она не хотела ни говорить, ни слушать. Выяснилось, что ее язык, горло, уши и глаза абсолютно здоровы, хотя она часто казалась слепой — сипела, глядя в пустоту, или тихо шла, держа за руку мать, дедушек или их друзей. Не могла же она специально так поступать! Бедная девочка! Бедняжка Шезэль, дочь Бизунех. Неужели она родилась полоумной или калекой? Уж не вселился ли в нее злой дух?

— Я знаю, почему в нее вселилось Зло, — постоянно повторяла Бизунех.

Никто не разделял ее уверенности, но никто и не разубеждал ее. И уж тем более никто не собирался бранить несчастную.

Пару раз в деревню заходили путники. Они рассказывали о странных завываниях, стонах и грохоте, раздававшихся из крутого оврага или из глубокой пещеры.

— Ребенок живет, но не узнает меня, — говорила Бизунех. — Когда она немного подрастет, я уйду в монастырь. Я ей не нужна.

С годами красота Бизунех увяла. Зато ее дочь, в противоположность матери, расцветала и хорошела. Любовь дочери, возможно, могла бы исцелить рану Бизунех, но красавица Шезэль, эта несчастная полудуша, лишь бессмысленно смотрела по сторонам и бродила в безмолвии. Пятнадцать лет Бизунех ждала чуда. И в день рождения Шезэль она поцеловала на прощание своего старого дряхлого отца, поцеловала в лоб свою красивую дочь и ушла в далекую пустыню. Там, в мрачном каменном храме, Бизунех, став монахиней, провела остаток своей жизни.

Казалось, Шезэль не придала уходу матери ни малейшего значения.

Девочка воспринимала мир словно сквозь занавес. Таким же отстраненным, не имеющим к ней никакого отношения ей показался и уход матери. У нее была только женская половина души, представляющая собой бездеятельную часть полноценной души, нерешительную и во всем сомневающуюся. Другие же души уравновешивались деятельным мужским началом, женская же половинка была способна только на инертное восприятие мира.

Оба ее деда, два мудреца, были, конечно, обеспокоены. Они понимали, что долго не проживут. И поэтому надеялись выдать Шезэль замуж за какого-нибудь юношу, который не возражал бы против ее странностей, — все же она была необычайно красива, а многие были бы рады иметь молчаливую жену.

Далеко-далеко, за горами и морями, на холме стояла каменная хибара, а рядом с ней щипали траву тощие овцы.

Жена пастуха стирала белье в узком ручье. Но не переставала поглядывать на овец и на мальчика. Считалось, что ее сын присматривает за овцами, но она не доверяла ему. Он внезапно мог отвлечься, начать прыгать или безо всякой на то причины швырнуть в воздух камень. У него был буйный характер. Его даже можно было бы назвать дерзким. Мальчик мог не думая раздавить кулаком бабочку, а однажды убил двух здоровых овец, ударяя их головами с неимоверной силой и размозжив им головы. Но виной тому была не жестокость, а какая-то странная беспечность, внутренняя слепота.

Жена пастуха тяжело вздохнула. Вся деревня знала, что ее сын ненормальный. Сумасшедший Дрезэм — только так и называли его в деревне. С тех пор как ему исполнилось одиннадцать лет, мужчины испуганно шарахались от него, а женщины убегали прочь, стоило ему только показаться. Деревенские жители непременно убили бы его, но он был слишком силен и слишком быстр для них, его инстинкты казались острее, чем у лисы, хотя его сознание было туманно. И все же они не преминули бы убить его, как бешеную собаку, если бы представился случай. Однако сейчас, в свои пятнадцать лет, несмотря на дикий нрав, мальчик был прекрасен, словно сказочный князь.

Жена пастуха, глядя на сына, вздохнула еще раз. Пока он вел себя спокойно, но она знала — это ненадолго. Мать любила его роскошные волосы цвета серебристо-серой коры, как у некоторых деревьев, спокойные прекрасные глаза цвета горячей бронзы, сильные смуглые руки и ноги, проворные, как у леопарда. В такие минуты она не верила, что ее непредсказуемый сын может быть опасным. Жена пастуха вздохнула в третий раз. Поговорка «Если женщина трижды вздохнула, значит, ее что-то беспокоит» в этот момент не всплыла в ее памяти.

У парня был пристальный взгляд, словно у спрятавшегося в укрытии и готовящегося к прыжку хищника. Для Дрезэма мир напоминал джунгли. Он не знал законов мира и поэтому ничего не боялся. Поранившись, он лишь слегка удивлялся. Жалость его длилась недолго. Логика мышления была ему незнакома. Мысли его постоянно прыгали, и юноша еле успевал за ними. Лишь борьба доставляла ему несказанное удовольствие. Иногда ночью, разбуженный луной, он вскакивал и принимался носиться по сухой равнине, пока не падал в изнеможении. Он научился плавать, прыгая в воду, — так обычно учатся плавать собаки. И он не научился ничему из того, что требовало времени и усилий.

В нем жила мужская половина той самой расколотой души, наделенная активностью, сильной волей, скандальностью и непреклонностью, не уравновешенная женским началом, как во всех других душах. Она и была причиной этой постоянной жажды деятельности.

Внезапно со стороны деревни послышался тревожный звук большого бараньего рога. Так трубили только тогда, когда происходило что-то чрезвычайное.

Жена пастуха взволнованно выпрямилась, но не двинулась с места, лишь окликнула мужа. Дрезэм, однако, смутно почувствовав важность сигнала, тут же бросился в сторону деревни.

Улицы селения на самом деле преобразились. Их заполнила добрая сотня вооруженных людей в доспехах из сверкающей бронзы. Так выглядели королевские войска этой страны. Их сопровождал королевский посланец в шляпе с плюмажем, в шелке и золоте.

Посланец оглашал содержание свитка. Он говорил об опасности, верности, смерти и наградах. Он зачитал королевский указ о том, что по десять храбрых и сильных юношей из каждого города и по одному самому храброму и самому сильному юноше из каждой деревни должны отправиться в горы невдалеке от королевской столицы, чтобы принять участие в битве с драконом. Уже погибли пятьсот юношей. Но королевские маги предсказали, что в конце концов должен объявиться тот, кто убьет ужасное чудовище. Тогда предоставится возможность завоевать огромные богатства. Во всяком случае — посланец не преминул указать на одетых в бронзу солдат — отказ представить требуемого юношу повлечет за собой большие неприятности.

Дрезэм большую часть речи пропустил, угроз не понял. Но он ухватил слова «битва», «дракон», «сильный». Он хотел уже было ринуться вперед, но в этот момент деревенские мужики начали с жаром его расхваливать:

— Вот кто самый смелый. Весной он убил волка, разорвав его на части голыми руками! Вы только взгляните ему в глаза! Он жаждет драться и убивать!

Дрезэм засмеялся. Капитан солдат осмотрел его прекрасные, белые зубы, его крепкое тело, его глаза, светившиеся, как у льва. Обычно королевский отряд сталкивался с сопротивлением и всякими сложностями, но здесь все оказалось иначе. Уже через несколько минут солдаты ушли из деревни вместе с Дрезэмом, который легко бежал за лошадью посланца. К тому моменту, когда пастух и его жена появились в деревне, улеглась даже пыль на дороге. Они, на свое счастье, избавились от мальчика.

Так все началось.

Гора, находившаяся в семи милях от столицы королевства, была древней, как сама земля. В ее центре бурлила расплавленная лава, а вершину покрывал снег. Однажды ночью гора проснулась от тысячелетнего сна. Землетрясение разбудило существо, жившее внутри. Дракон тоже был древним, почти таким же древним, как и гора. Он принадлежал к роду злых извращенных чудовищ, оставшихся с незапамятных времен. Сам дракон был алым, цвета крови, а пасть, язык и зубы были черными, и эти черные зубы по своей твердости не уступали окостеневшему дереву. У дракона было два коротких рога и длинный хвост. А по всей спине торчали костяные наросты, желтоватые, отвратительные голые кости, настолько острые, что могли разрезать человека пополам. И уже не один человек пострадал от них. Дракон в длину превосходил четырех жеребцов, поставленных друг за другом.

Он появлялся на плодородном склоне холма среди рощ и кустарников. От его зловонного дыхания гибли деревья и животные. Он оставлял черные следы, уродовавшие землю до неузнаваемости. Дракон питался человечиной. Для поддержания жизни ему каждый день требовался мужчина, сильный высокий мужчина, сочный и молодой. Ему были нужны герои или, по крайней мере, те, кто считался таковыми.

Король не верил, что появится человек, который сможет уничтожить дракона. Мужчины, которых он посылал на гору, были только кормом, чудовищной взяткой, удерживавшей дракона вдали от города. А когда запас деревенских парней подойдет к концу, то придется тянуть жребий королевским солдатам. Поэтому они так рьяно и искали храбрецов во всех деревнях и селах, в лачугах и овчарнях.

Некоторых на гору тащили силком. Несчастные кричали и порой лишались чувств еще в городе. Но их, облачив в первые попавшиеся доспехи, выталкивали на склон. Жертвы покорно умирали, успев только вскрикнуть или выругаться. Другие отправлялись на гору, громко распевая бравурные песни, и верили лживым предсказаниям, пока зубы дракона не добирались до их внутренностей.

Теперь в городских воротах показался совсем иной герой. Юноша не пел песен, он смеялся и подпрыгивал, чтобы свалить собаку или сбить птицу в полете. Он не дивился красотам столицы, не щурил глаза в ответ на обещание наград. Дрезэм нетерпеливо отвернулся от доспехов, которые ему предложили. Юноша лишь ухмыльнулся и, кивнув на гору, вопросительно поднял брови. Его повели к горе. По дороге он перепрыгивал через камни и расселины и радостно кричал в предвкушении встречи с драконом. Солдаты таращили глаза, двое из них даже заплакали. Но вот раздался рык дракона, и солдаты попрятались.

Разомлев под жарким полуценным солнцем, дракон дремал, окруженный мертвыми деревьями, погибшими от его же собственного дыхания. Внезапно он заметил, что мстительная толпа ведет на гору человека — его сегодняшний обед. Дракон пока еще не успел проголодаться и не думал о пище, хотя это не делало его менее опасным.

Дракон привык к крикам ужаса или воинственным кличам. Но на этот раз он услышал простое звонкое и веселое улюлюканье, совершенно неуместное посреди окружающего их мрачного пейзажа.

Дракон зевнул, довольно рыгнул и осмотрелся.

Среди обожженных драконьим дыханием деревьев шел дикий парень. Он не полз и не важничал, у него не было ни оружия, ни доспехов. Дракон встречался с тремя типами поведения людей: одни убегали, другие падали и теряли сознание, а третьи осторожно приближались, подняв меч и бормоча угрозы.

Но юноша с сероватыми пышными волосами и сверкающими глазами ничего подобного не делал. Пока дракон лениво и неуклюже пытался подняться, юноша подбежал, подпрыгнул и уселся прямо на лоб дракона, как раз между двумя короткими рогами, там, где начинался зазубренный спинной хребет. Дрезэм не рассчитывал заранее свой прыжок, им двигал инстинкт, а широкий драконий лоб был единственным местом, куда можно было вспрыгнуть.

От неожиданности дракон замотал головой. Дрезэм схватился за рога чудовища, опять же инстинктивно, чтобы не упасть. И тут в юноше родилось яростное, щекочущее нервы удовольствие от собственных действий, и он начал дергать и тянуть изо всей силы то, за что он держался.

Дракон взвыл. Его зловонное ядовитое дыхание вырывалось наружу, но не смогло причинить вреда Дрезэму, а одуряющий запах лишь раззадорил его и сделал совершенно безумным. Юноша в свои пятнадцать лет был необычно силен, и, кроме того, он совсем не испытывал страха и был напрочь лишен чувствительности. Он тянул отвратительные рога до тех пор, пока с треском не выломал их из черепа зверя.

Черная кровь хлынула из ужасных ран, ослепив чудовище. Дракон взревел от боли. Дрезэм еще более усугубил положение, поскольку бил теперь животное по голове вырванными рогами.

Ослепленный дракон взревел, рванулся из леса, помчался, не разбирая дороги, головой вперед и врезался в крутой склон горы, сломав себе шею.

Дрезэм свалился на землю, но тут же опять вскочил, бездумно стуча рогами друг о друга и прыгая по спине поверженного зверя.

Услышав необычный шум вместо привычных криков раздираемой на части жертвы, королевские солдаты робко поднялись на вершину горы, чтобы посмотреть, что же произошло.

Увидев мертвого дракона, солдаты сложили свои щиты, уложили на них тело зверя, поверх которого взгромоздился торжествующий Дрезэм, и, взвалив эти носилки на плечи, понесли в город. Они понимали, что этот удивительный сумасшедший спас и их шкуры. Поэтому солдаты прославляли его как героя.

Исход битвы удивил короля Но он несказанно обрадовался тому, что кто-то наконец убил дракона Его солдаты уже предвидели тот день, когда дракон съест всех крестьян, а сам король боялся дня, когда и крестьяне, и солдаты, и придворные — все исчезнут в пасти дракона, и ему одному придется спасаться от голодного чудовища. Но короля не радовала перспектива выполнять свои обязательства. Он не собирался складывать горы сокровищ к ногам невежественного слабоумного деревенского парня. Однако король видел стальной блеск в глазах своих солдат и руки капитанов, сжимавшие рукояти мечей. Он знал, что, когда речь шла о драконе, его верная армия могла восстать. И понял, что ему лучше уступить.

Король одарил золотом и драгоценными камнями молодого безумца. Дрезэм заворчал, попытался играть с сокровищами, затем попробовал жемчужины на зуб и со смехом стал их раскусывать. Солдаты сердито смотрели на короля. Король повел Дрезэма во внутренние помещения дворца и показал ему душистые фонтаны и павлинов. Наконец, король открыл двери из слоновой кости, и взору юноши предстали двадцать пять девиц, одетых в радужные газовые одежды, сквозь которые их руки, ноги и груди казались серебряными.

— Вижу, мы добились некоторого успеха, — ухмыльнулся король.

Девицы тихонько завизжали, когда Дрезэм кинулся к ним. Но все же юноша был красив, и ему можно было простить грубость и порывистость.

Дрезэм получил должность королевского Защитника. Но это его не интересовало. Он знал только то, что за мраморными дверьми его ждали бесконечные плотские наслаждения, на столе всегда лежали горы пищи и ему постоянно предоставляли воинов для борьбы.

Короли из дальних стран то и дело посылали своих лучших воинов против Дрезэма в надежде, что они окажутся победителями.

Шафрановый великан с севера, в два раза выше обычного человека, поднял Дрезэма над головой, но юноша вцепился в запястья гиганта, а ногами молотил по нему до тех пор, пока тот не попросил пощады.

Серый великан пришел на битву с запада, но Дрезэм носился вокруг соперника, пока тот не взвыл, после чего Дрезэм прыгнул, схватил его за горло и задушил.

Перед очередной битвой Дрезэм бежал без доспехов перед скачущими верхом солдатами и только после этого бросался на врага со счастливыми воплями и потрясал израненными руками со следами свернувшейся крови.

Иногда и он получал ранения, но не обращал внимания на свои раны, пока не падал от потери крови. Дрезэм оказался настолько живуч, что ни одно из ранений не выводило его из строя дольше чем на несколько часов.

Что же касается женщин, то теперь в его гареме их было около сотни, и дверь из слоновой кости постоянно открывалась и закрывалась в любое время суток, когда он был во дворце, а если он находился вне дома, то хорошеньких девушек отнимали от домашнего очага, чтобы немедленно удовлетворить королевского Защитника.

Солдаты уважали его.

— Не важно, что он всегда молчит. Не имеет значения, что неожиданно его охватывают приступы ярости и он разбивает кувшины с вином, переворачивает столы. Посмотрите на его отличные мускулы и ясные глаза, посмотрите на постоянно хлопающую дверь из слоновой кости. Да, он, без сомнения, Защитник!

Дрезэму исполнилось семнадцать. Он был прекрасен, как бог, и непредсказуем, как дикий зверь. Но даже в ярости он казался переполненным радостью и жизнелюбием.

Однажды в военном лагере появился менестрель. Армия короля только что одержала победу в очередной кровавой битве. Королевский Защитник развлекался в своей расшитой золотом палатке с тремя визжащими девицами.

Менестрель посадил в круг солдат и начал петь. В песне рассказывалось о девушке, живущей в далеком городе. Эта странная немая девушка с серебристыми глазами и призрачными волосами цвета примулы поразила воображение менестреля. У него было богатое воображение, но на этот раз он сказал правду, назвав девушку из своей песни наполовину лишенной души. Скорее всего, ему просто пришел на ум такой поэтический образ.

Солдаты расчувствовались после битвы. Им понравилась песня. Представьте их удивление, когда полог палатки Защитника широко откинулся, и он сам, никогда не отличавшийся любовью к музыке, вышел из палатки с отрешенным лицом, а из его глаз катились слезы.

Не проронив ни слова, он упал на колени перед менестрелем.

Такое чудо напугало бравых солдат. Воин плакал, но, похоже, сам не знал, почему плачет. Никто не осмелился спросить его об этом, не ожидая от Защитника вразумительного ответа, поскольку тот никогда ни с кем не говорил. Воин поднял голову и, схватив маленькую арфу менестреля, вырвал из нее все струны и, беззвучно рыдая, убежал прочь в степь, окружающую лагерь.

Шезэль так и не вышла замуж. Несмотря на красоту, ее безумие отпугивало женихов. Не родилась ли она от проклятого брака? Мало кто знал обстоятельства свадебной ночи Бизунех, однако ходили слухи, что жених таинственно умер, но никто не знал отчего, ведь он был здоров и молод. А порча, какой бы она ни была, может передаваться по наследству. Лучше оставить несчастную в покое.

Иногда Шезэль сидела у окна дома своего деда. Старик стал медлительным и постоянно чувствовал усталость. Беспокоясь о деньгах, он подсчитывал суммы, которые шли на жалованье служанке Шезэль, на покупку и починку ее одежды, на сопровождение девушки в ее нечастых прогулках по городу. Добрая служанка бдительно следила за безопасностью своей подопечной. Иногда она водила Шезэль в храм и молилась о том, чтобы несчастная излечилась от странного недуга, тогда как Шезэль в это время бессмысленно созерцала голубоватые стены храма.

Три месяца назад Шезэль исполнилось семнадцать. Женщина-служанка в очередной раз взяла ее с собой в храм. Обычно такие походы ничем не заканчивались, но на этот раз в святом месте их встретил удивительный менестрель, которого они уже встречали полгода назад. В храме менестрель молился и благодарил богов за благополучное возвращение домой, но, увидев служанку и ее подопечную, он подошел к ним.

— Если бы я был побогаче, то мне не пришлось бы ходить с места на место в поисках денег. И тогда я бы с радостью женился на этой девушке. Пускай ее сознание затуманено, но она прекраснее лотоса, — сказал менестрель.

— Перестань, — осадила его служанка, хотя и не была против такого поворота событий. Бродяжка менестрель, несмотря на свое плутовское занятие, был добрым и любезным человеком. Поэтому они со служанкой присели поговорить у входа в храм, а Шезэль тем временем стояла и глядела на облака, цветущие деревья и океан.

Менестрель рассказывал о своих приключениях. Чаще всего он пел на бедных постоялых дворах и шумных базарах. Несколько раз ему пришлось петь для разбойников — в обмен на одну-две песни они отпускали менестреля, ведь у него все равно не было денег. Он побывал в диковинном городе, где богатые улицы были вымощены нефритовыми плитами, а в другом городе, у озера, обученные птицы могли имитировать любые звуки — собачий лай, блеяние овец и звон колокольчиков, — но не могли пропеть ни одной мелодии. Наконец, он рассказал, что сложил песню о печальной красоте Шезэль и исполнил ее в военном лагере короля. Служанка побранила его, но новость, несомненно, доставила ей удовольствие. А менестрель продолжал свой рассказ:

— Когда моя песня закончилась, из палатки выскочил безумный юноша, схватил мою маленькую арфу и порвал струны. Что тут поделаешь, струны пришлось перетягивать заново. Но когда я чинил арфу, оказалось, что в одной из порванных струн запутался длинный волос с головы того безумца — прекрасный волос светло-серого цвета, почти цвета струны. Как я ни пытался, я не мог отцепить этот единственный волосок. А теперь слушай.

Менестрель вынул из сумки инструмент и начал играть. Шесть струн звучали чисто и сладко, но седьмая, в которой был запутан волос, стонала.

Служанка всплеснула руками:

— Ах! Выбрось ее! Арфа заколдована.

— Подожди! — прошептал менестрель. — Посмотри на девушку.

Шезэль обернулась к ним. Ее лицо изменилось. Она пристально смотрела на арфу, напряженно и серьезно. Внезапно девушка рассмеялась. На этот раз ее смех не был глупым, в нем слышалась радость. Шезэль подошла к менестрелю и взяла арфу из его рук. Музыкант и не думал сопротивляться. А девушка отвернулась и пошла прочь, словно наконец узнала дорогу домой.

Служанка встревожилась. Менестрелю же все произошедшее показалось очень любопытным. Похоже, он ждал чего-то подобного и целый месяц ежедневно приходил в храм, чтобы встретиться с Шезэль и сопровождающей ее служанкой, чтобы удостовериться в наличии той странной магии, которая чувствовалась в пении арфы.

Ночью Шезэль поставила арфу рядом со своей кроватью. Она спала на узкой кровати своей матери, несчастной Бизунех. Шезэль не касалась струн арфы, она лишь смотрела на нее, пока не заснула.

Жизнь девушки порой напоминала сон, зато ее сны иногда были ярче любой яви. Теперь Шезэль ожила во сне. Она изменилась.

Ей снилось, что она была сыном пастуха и однажды убила волка, нет, дракона. Потом она стала королевским Защитником и убивала великанов. Ее звали Дрезэм. Она оказалась высоким, загорелым, красивым юношей с бронзовыми глазами. Но, будучи воином, она все же убежала в пустынную степь. И там под неумолимым дневным солнцем лежала почти бездыханно. Временами она рычала, стонала и плакала от невыносимого чувства потери, которого не понимала.

Шезэль проснулась с восходом солнца, забыв про свою печаль, с мокрыми от ночных слез щеками.

Девушка поднялась и оделась. Она улыбнулась саду, выглянув из окна. Потом Шезэль сорвала розу и положила ее на колено своего деда, спящего в кресле, а хризантему оставила на подушке спящей служанки.

Шезэль знала дорогу, как будто изучила ее по карте.

Она вышла на дорогу без каких-либо колебаний, ни секунды не раздумывая. Ею руководила женская половинка человеческой души, туманная, неясная, но очень чувствительная ко всему мистическому.

Не мешкая девушка прошла по утреннему городу и проскользнула сквозь высокие ворота в широкий мир…

Шезэль шла, слепо повинуясь инстинкту. Она не догадывалась, что ей предстоит пересечь три государства, горную гряду, много широких рек и большое озеро. Она не подозревала об опасностях, которые могли подстерегать ее, и не думала о хлебе насущном. Она шла вперед. Ее продвижение напоминало движение металлической иголки к магниту, стремительный прилив воды к берегу, потому что у странной Шезэль никогда не было ни человеческой логики, ни осторожности. Ее звала к себе потерянная половинка души.

Девушка вышла из города, прошла по берегу моря и направилась дальше по заброшенной тропе. Наступила ночь, но Шезэль не обратила на это внимания. Когда она уставала, то ложилась и спала на голой земле, затем поднималась с зарей и шла дальше. Несколько дней она шла голодная, останавливаясь пару раз, чтобы утолить жажду из ручья. Усталость не давала о себе знать до тех пор, пока окончательно не лишила девушку сил. Идти дальше Шезэль не могла.

По этой же дороге один работорговец направлялся к ближайшему городу. Его слуги нашли лежащую у дороги красавицу. Девушка ему приглянулась, ее можно было выгодно продать на невольничьем рынке. Поэтому он накормил ее бульоном и положил на одну из повозок.

Теперь им предстояло четырехдневное путешествие, к счастью, в том же направлении, куда до этого двигалась девушка. Возможно, Шезэль чувствовала это и потому не кричала и не пыталась сбежать. Скорее всего, она догадалась, что попала в плен, но восприняла это как помощь, приближающую ее к цели.

И вот караван работорговца добрался до города. Рынок располагался неподалеку от богатых улиц, где каждый четвертый камень мостовой был огромным зеленым нефритом. Работорговец усадил Шезэль на помост. Начался аукцион. Сначала цена повышалась очень быстро, но вскоре, когда покупатели заметили отсутствующий бессмысленный взгляд девушки, ажиотаж прошел. Вперед выступил молодой аристократ:

— Эта девушка безумная и к тому же немая. Такого не скроешь.

Работорговец попытался возразить, но вельможа прервал его:

— Тогда прикажи ей сказать что-нибудь. Работорговец громко обратился к девушке, но она не отреагировала. Толпа потенциальных покупателей заворчала и начала расходиться. Тогда работорговец схватился за плетку, но молодой дворянин поймал его за руку:

— Впрочем, это не имеет значения. У меня в доме и без того слишком много болтливых женщин. Я ее покупаю.

Деньги посыпались в руки торговца, тут же были подписаны все необходимые бумаги. Юноша отвел Шезэль к своей колеснице. Когда они подъехали к его дому, он проводил красавицу внутрь, показал ей мраморную комнату, задрапированную розовым бархатом, а потом приказал слугам принести пищу и вино.

— Отныне это твоя комната. И все эти слуги твои. Я освобождаю тебя. Ты станешь моей возлюбленной, но не рабой. — С этими словами аристократ взял руку Шезэль. — Я слышал песню о девушке с такими волосами и глазами, как у тебя. Неужели у тебя и в самом деле полдуши, как пел менестрель?

Оказалось, менестрель пел свою песню о Шезэль не только в королевском военном лагере.

Озираясь по сторонам, Шезэль все отчетливее ощущала, что ей надо уходить отсюда. Когда аристократ закончил говорить, она посмотрела на него удивительно проникновенным и осмысленным взглядом. Юноша понял, что у девушки своя судьба и ее предопределение было настолько сильным, что даже он не мог ему противиться.

Когда девушка направилась в выходу, он и не подумал останавливать ее, а, напротив, проводил до дверей.

— Ты не должна задерживаться здесь, — сказал он. — Понятно, что ты не можешь отказаться от своего путешествия, но, продвигаясь в одиночку, ты снова попадешь в беду. Подожди, я дам тебе свою повозку, трех белых меринов, которые будут тащить ее, и возницу, умеющего обращаться с ними. А также хлеб и вино, чтобы ты не умерла от голода и жажды.

Так он и сделал.

Словно повинуясь какому-то волшебству, юноша переживал не из-за потерянных денег, а из-за необходимости расстаться с Шезэль. Но все же он не препятствовал ей. И даже наказал вознице защищать ее.

— В каком направлении мы поедем, госпожа? — спросил возница.

За девушку ответил молодой дворянин:

— Она смотрит в сторону гор, поезжай в том направлении. И не возвращайся, пока не убедишься, что девушка в безопасности.

Повозка быстро поехала по древней широкой дороге и пересекла горный хребет за два дня. Но за горами их поджидали разбойники.

Зазвенела тетива лука. Возница замертво свалился с облучка со стрелой в груди, один из разбойников вскочил в повозку, схватил поводья и остановил лошадей. Другой схватил Шезэль.

— Здесь отличная добыча!

Вскоре появился атаман. Он отстранил разбойников, поднял Шезэль на руки и осмотрел ее. Наконец он сказал:

— Это заколдованная девушка, о которой пел менестрель.

Он осторожно посадил ее обратно, но девушка встала и пошла прочь, не обращая внимания на повозку, мертвого возницу и онемевших разбойников. Будучи людьми суеверными, они не последовали за ней. Разбойники поклонялись богу грабежа, чей алтарь находился в одной из пещер. Одна из их заповедей гласила: «На каждые пятьдесят ограбленных или убитых путников одного отпускайте. Боги не поощряют излишества».

Шезэль подошла к широкой бурной реке. Перевозчик остановил ее уже у самой кромки воды.

— Ради всех святых, не можешь же ты идти по воде! Я перевезу тебя на другой берег, а ты за это заплатишь мне, — попытался объяснить ей он, но, посмотрев в ее глаза, спохватился:

— Ой, да ты ведь та самая дева, о которой пел менестрель. Тебя я перевезу бесплатно.

Вскоре Шезэль вышла ко второй реке, на сей раз там был мост. В этих местах вдоль дороги росли фруктовые деревья и ягоды, они и поддержали силы странницы. Девушка машинально срывала их, как когда-то ее учили срывать фиги с дерева в саду ее деда.

Шезэль прошла, сама не замечая того, через пять деревень. В пятой деревне к ней подбежала женщина и сунула в руки буханку хлеба.

— Я знаю тебя, ты — дева из песни. Успеха тебе, чего бы ты ни искала, поскольку ты воистину не от мира сего.

Шезэль добралась до третьей страны, миновав горы и реки. Она шла по дороге и если бы смотрела, то увидела бы королевскую столицу, сверкавшую вдали, а в семи милях за ней снежную вершину горы, где дракон поедал людей, до того как погиб от рук Дрезэма.

Наконец Шезэль вошла в город, расположившийся на берегу большого озера. У тихой воды медленно прогуливалась пожилая дама в сопровождении своих слуг. Женщина вела на золотом поводке зеленую птицу, которая время от времени громко кричала.

— Я вижу девушку с прекрасными волосами. Еще немного — и несчастная упадет в воду. Пусть кто-нибудь из вас сходит за ней и приведет ко мне, — проговорила пожилая дама.

Шезэль подвели к даме.

— Да, как я и думала, это та самая дева из песни менестреля. Я действительно верю, что у тебя только половина души, как говорилось в песне. Может быть, ты ищешь вторую половину? Пожалуй, я дам ей лодку, чтобы она смогла переправиться через озеро. Иди, и пусть боги хранят тебя, дитя мое. Но остерегайся опасностей, таящихся в ночи.

Так Шезэль пересекла озеро и добралась до пустынной степи, где в меланхоличном гневе бродил Дрезэм.

Глава 3

Дрезэм жил в степи уже много месяцев. Он разбивал тяжелыми камнями головы змеям и грызунам и тут же съедал их, поскольку идея разжечь костер не приходила ему в голову. Пил он из подземных ключей, бивших в пещерах, где юноша прятался от дневной жары. От такого скудного питания Дрезэм исхудал. Его волосы посерели, потеряв былую красоту, а глаза стали большими и дикими. На сердце его лежала тяжесть, но несчастный не понимал, чем вызвана печаль, забыл, с чего все началось. Иногда ночью, под холодными звездами, юноша надрывно выл, и даже волк не смел вторить ему.

Наступила ночь, такая же как все предыдущие, черная, как эбеновое дерево. В небе серебряными капельками блестели звезды. Луна медленно передвигалась по небосводу, но, опережая ее, по степи шел человек. За его спиной развевался черный плащ. У незнакомца были черные волосы и черные глаза.

Дрезэму все люди представлялись врагами, с которыми надо драться, а потом убивать. Поэтому, завидев незнакомца, юноша, рыча, поднялся. Но черноволосый человек обратился в дым. Этот дым приблизился, окутал юношу и усыпил в нем дикого зверя. Глаза Дрезэма закрылись. Он больше не был убийцей.

— Отныне ты будешь моим сыном, и я подарю тебе счастье. Бедный мальчик, ты слишком долго жил в степи, словно шакал, — произнес черноглазый человек, прекрасный, как сама ночь.

Дрезэм поднял голову и встретился взглядом с незнакомцем. Взор черного человека, словно огонь, проник сквозь рой беспорядочных и туманных мыслей, заслонявших восприятие юноши.

— Взгляни, — приказал Азрарн, указывая на груду бесформенных глыб гранита примерно в миле от них. Дрезэм проследил взглядом за рукой князя демонов.

Даже ночь содрогнулась от такого коварства. Вся степь отозвалась, будто струны гигантской арфы, и тут с гранитной скалой, возвышавшейся посреди пустыни, произошли волшебные изменения. Теперь вместо нее возвышался дворец, настоящее чудо, созданное из блестящих черных кристаллов и полированного агата с серебряными башнями и медными крышами, окнами бирюзового и малинового цвета. Перед ними, словно ковры, раскинулись сады с черной бархатной травой, с дорожками, выложенными драгоценными камнями, с черными деревьями фантастической формы, лавандовыми фонтанами и пурпурными прудами. Соловьи пели в беседках с невыразимой сладостью, по газонам расхаживали важные черные павлины с зелеными и голубыми, будто живыми, изображениями глаз на хвостах.

— Отныне, Дрезэм, ты будешь жить по ночам, как луна. Этот дворец я дарю тебе. Теперь ты не будешь ни в чем нуждаться.

Азрарн повел молодого человека через сады во дворец, где их ждал накрытый стол и все было приготовлено для банкета. Дрезэма не требовалось приглашать к трапезе, как когда-то во дворце короля. Возможно, он заметил, что на этот раз стол оказался богаче. Когда Дрезэм насытился, Азрарн сказал:

— Есть еще кое-что. Я напомню тебе. Девушка с серебряными глазами и розовыми волосами. Не советую тебе ею пренебрегать.

Взяв глиняный кувшин, Азрарн произнес заклинание и перевернул кувшин в воздухе. Из неговылилось сияющее и ароматное облако, превратившееся в великолепную женщину.

Конечно же, это была не Шезэль. Азрарн не мог позволить однажды разделенным душам объединиться. Месть демона обычно превращается в игру. Азрарн в своем магическом зеркале Нижнего Мира увидел, как Бизунех молится в своем жалком храме, а после ее смерти следил за ее дочерью и понял, что некая роковая стихия стремится спасти ее. Азрарн решил ей помешать.

Женщина прелестного сложения, вылитая из глиняного кувшина, была одной из эшв. В этом и заключалась шутка Азрарна. Как у всех демонов, у нее были черные глаза, хотя и не серебристые, но зато серебряная тушь сверкала на ее веках. В ее волосы, такие же черные, как и у остальных демонов, было вплетено множество цветов. Но это не были безжизненные гирлянды, а настоящие цветущие растения, невидимо вырастающие из корней ее волос. Бледные желтые цветы, мелкие вечноцветущие примулы, густо усеяли черные локоны, будто роса на листьях.

У Дрезэма перехватило дыхание. Столь пленительное создание задело даже его спящие чувства.

Эшву звали Жазэв. Прежде молодой человек очень быстро уставал от одного тела, от одного лица. Но демоны — не люди, ни один мужчина и ни одна женщина не могли устать от них.

Жазэв, воплощенное желание, раскрыла Дрезэму свои объятия.

Азрарн ушел. Дрезэм утонул в потоке наслаждения. Он обнажил грудь демонессы, подобную снежным вершинам гор, она в ответ прильнула к его груди, золотой от загара. Юноша сорвал ткань с ее бедер, и цветущая черная долина, усыпанная желтыми цветами, предстала его взору. Тем временем губы Жазэв изучали бедра Дрезэма, подбираясь к горящей башне его страсти.

Солнце всходило в теле Дрезэма, перепутав его с небосводом. Алые кони увлекли колесницу солнца вперед, все глубже погружаясь в бездонный тоннель особняка Жазэв. Кони так и не ослабили поводьев. Магия демона победила земного любовника. Он скакал, словно белый изогнутый лук на белом полумесяце ее тела, скакал до тех пор, пока не расплавился, пока огонь в нем не потух. Казалось, прошла вечность, и вот Дрезэм в безумном блаженстве пронзил желанную цель, вдребезги разбив солнце, и, рассыпавшись бисером, упал в океан, имя которому — Жазэв.

Как и обещал Азрарн, Дрезэм теперь жил, как и луна, только по ночам. Он просыпался, когда пропадал дневной свет, а в небе разгорались звезды. Тогда он вкушал пищу и отдыхал. Тысяча невидимых слуг обслуживали его, выполняли все его прихоти раньше, чем он успевал о них подумать. Когда ему хотелось с кем-нибудь бороться, в медных воротах появлялись гиганты и воины, вызывая его на бой. Он с гордостью убивал их, хотя это ему лишь казалось, ведь все они были иллюзиями. Но кровавые игрища удовлетворяли его первобытные инстинкты. Зов плоти утоляла Жазэв. Юношу возбуждал даже звук ее шагов по мраморным плитам пола. Бездна удовольствия, множество побед, бесконечные обольщения ублажали его пять ночей. И каждый раз, когда поднималось солнце, Дрезэм, обессиленный, падал на свою королевскую кровать и спал до тех пор, пока последний луч света не покидал небо.

Дрезэм так ни разу и не увидел, что происходит с его дворцом, когда солнце поднимается над степью, во что превращается его королевская кровать; он не видел, как розы тают, словно утренний туман, за его спиной. Лучи солнца каждое утро уничтожали его дворец. Исчезало все, кроме прочного часового механизма, созданного дрином. Деревья расплывались, как чернила в воде, башни качались и исчезали, словно дым, павлины превращались в кучи вонючих лохмотьев. Стены дворца днем казались кучами гранитных валунов. Жазэв удалялась в Нижний Мир, чтобы не видеть дневного света. Дрезэм лежал один в волшебном оцепенении до наступления темноты. Тогда появлялся Азрарн, восстанавливал дворец, выливал из глиняного кувшина Жазэв, и примулы по-прежнему украшали ее черные волосы.

Пять ночей Дрезэм бодрствовал, устраивая оргии, пять дней он спал, как мертвый.

На пятый день его нашла Шезэль.

Она исхудала и побледнела. Путь ее оказался невероятно утомительным, если не сказать ужасным. Девушка прошла грозные пустынные степи, опаленные безжалостным горячим солнцем, где после захода солнца дул холодный, пронизывающий ветер. Вся ее одежда превратилась в лохмотья, руки и ноги кровоточили, но несчастная ничего этого не замечала, физическая боль и мучения ничего не значили для нее. Перед ней стояла цель. Инстинкт вел ее, не оставляя места для колебаний. Неумолимая душа Шезэль болела, словно незаживающая рана.

Увидев груду гранита перед собой, девушка почувствовала, что близка к цели. Ее сердце, казалось, готово было разорваться. Шезэль подбежала к скалам, поднялась по кручам и среди камней нашла того самого юношу, который заполнял все ее мечты, человека, в чьем теле пряталась ее вторая половинка.

И сразу же Шезэль успокоилась, ее душа нашла утешение. В ней не осталось ни злости, ни горести. Ей не пришло в голову схватить Дрезэма и как-нибудь ранить, напротив, она полюбила его. В порыве чувств девушка встала перед ним на колени. Она целовала его губы, глаза, руки. Часть души юноши откликнулась на ее призыв, но князь демонов недаром задумал, чтобы Дрезэм крепко спал и никто не мог его разбудить.

Весь день Шезэль просидела рядом с Дрезэмом среди гранитных валунов.

Солнце зашло. В сумерках к скале подбежал черный волк.

Он не был похож на других степных волков, опасавшихся близко подходить к Шезэль. Взгляд волчьих глаз прожигал мозг Шезэль насквозь. Азрарн, а это был именно он, заворожил девушку взглядом и подавил ее сознание. У Шезэль не осталось сил бороться с ним, впрочем, она и не пыталась. Князь демонов заставил ее отойти от Дрезэма и спуститься с гранитного завала, нанеся смертельную рану ее душе. Азрарн увел девушку в пустынную ночь.

Далеко от гранитного завала Шезэль увидела свет вкрапленных в небо светильников. Девушка стояла одна в степи и плакала. Она думала: «Мой возлюбленный совсем рядом, что же мне теперь делать?»

Шезэль начала размышлять.

Девушка вернулась обратно по следам, оставленным ее босыми окровавленными ногами, когда черный волк заставил ее уйти. Она подошла к медным воротам с торчащими над ними на пиках отвратительными головами. За воротами виднелся сад и дворец. Шезэль почувствовала, что Дрезэм там.

Девушка едва дотронулась рукой до ворот, как вокруг сада выросла стена из голубого пламени. Из огня выскочили ужасные чудовища, бросились на нее и прогнали, исхлестав плетками.

Шезэль неподвижно лежала в пещере, будто окаменев, а ее кровь и слезы смешались на каменном полу.

Шезэль вернулась, когда солнце прошло почти весь свой дневной путь. Девушка встала на колени перед спящим Дрезэмом. Она сняла со своего тонкого запястья узкий поясок из свитых прядей цветного шелка и обернула его вокруг запястья Дрезэма.

— Я узнала его по одному лишь волоску, запутавшемуся за струну арфы. Когда он проснется, то узнает меня по этому пояску, который я так долго носила. Он непременно узнает меня, и после этого мы уже не расстанемся.

И, поцеловав возлюбленного, Шезэль ушла, чтобы спрятаться снова.

Наступила ночь, время демонов. Дрезэм зашевелился на сатиновых простынях и гиацинтовых подушках. Когда он начал просыпаться, Жазэв подошла ближе и увидела изношенный поясок, повязанный вокруг запястья Дрезэма. В тот же миг она сняла поясок и бросила в очаг. Зеленое пламя тут же поглотило его.

Бурная ночь прошла. Рассвело.

Шезэль плакала.

Перед закатом она опять разыскала то место, где спал Дрезэм. Девушка взяла острый камень, отрезала локон своих бледных волос и спрятала в его рубашке.

— Он обязательно узнает меня по этому локону, и тогда, возможно, мы уже не расстанемся.

Но когда ушло солнце и Дрезэм зашевелился на бархатной подушке с желтыми нарциссами, появилась Жазэв. Она улыбнулась и стала шарить под его рубашкой до тех пор, пока не нашла волосы. Не успел юноша проснуться, как демоническая женщина уже бросила их в очаг.

И снова наступила ночь, снова ее сменил рассвет. Днем Шезэль смотрела на спящего юношу в скалах.

— Возможно, ты меня не узнаешь. Может быть, твоя часть души выросла безмолвной. Мне больше нечего тебе оставить. Я больше не приду.

Потом она наклонилась, поцеловала его губы, глаза, руки, ушла в пещеру и легла там, как когда-то лежала Бизунех, ожидая прихода смерти.

Опустилась черная ночь.

Дрезэм зашевелился на шкурах, на этот раз под его головой оказались фиалки. Жазэв тщательно обыскала юношу, но не нашла ни пояса, ни локона, ничего, что могла бы оставить Шезэль.

Но все же Шезэль кое-что оставила, сама того не подозревая. И даже колдовство не помогло Жазэв отыскать это.

Серебряная ресница Шезэль упала на ресницы Дрезэма, когда она целовала его. А когда юноша проснулся, то ресница попала в его глаз.

Эта ресница не мешала ему видеть, но странным образом повлияла на его зрение. Чудесный дворец задрожал и стал туманным, соблазнительные формы Жазэв приобрели ужасные очертания, будто бы некое свечение исходило от ее костей. Внезапно чувство невосполнимой утраты нахлынуло на Дрезэма. Он знал, что это отчаяние ему когда-то было знакомо. Он протер глаз рукой и вынул серебряную ресницу. Как только он прикоснулся к ней, то сразу же почувствовал, что именно с ним случилось. Его половина души стучалась в ворота его сердца и всего его тела. И тогда Дрезэм громко воскликнул:

— Я должен найти ее. И затем с такой скоростью, что все ловушки, расставленные темнотой, не смогли удержать его, юноша бросился в степь. Он бежал, не понимая, как находит единственно верный путь, ведущий к той пещере, где лежала Шезэль.

Глубокой ночью Азрарн шагал по степи. Наконец он увидел на скале две сидящие под открытым небом фигуры.

Волшебный дворец пропал, Жазэв вернулась в кувшин. Павлины больше не расправляли свои хвосты, а соловьи неподвижно лежали в мастерских дрина.

Азрарн окликнул парочку на скале:

— Повернись, Шезэль. Повернись, Дрезэм. Я здесь.

Они без колебания обернулись. Азрарн смог разглядеть их в ярком сиянии луны.

Эти двое были прекрасны, как могут быть прекрасны только две половинки, составляющие единое целое. Не только руки, но и формы любых других частей их тел безупречно подходили друг к другу, изгибы ее щеки и ее груди, казалось, идеально подходили к форме его тела. У Дрезэма были серебряные волосы, а у Шезэль такие же глаза. Золотые развевающиеся волосы Шезэль тон в тон подходили к темно-золотым глазам юноши. Его неистовство улеглось; ее безразличие пропало. Выражения их лиц стали одинаковыми, и такими останутся навсегда.

Крайности каждого из них, уравновешенные своей противоположностью, стали идеальными. Отрицательное выравнивалось положительным, расходящиеся тропинки сошлись. Железо стало шелком, шелк стал железом. В результате возникло спокойствие, разум, сила и магия уникального совершенства.

Никто из них не испугался, да и как такое могло случиться? Влюбленные с безразличием смотрели на Азрарна. Эти двое выглядели словно боги или Бог с неразделенной цельной душой. Они оставались двумя существами и в то же время были единым целым.

Азрарн поплотнее завернулся в свой плащ. Его очень тронул их вид. Эта пара понравилась ему, и князь демонов забыл про свою врожденную жестокость.

— Они слишком прекрасны, чтобы их разлучать. Что идеально в мире, то я благословляю, — произнес он.

Глава 4

Меж скалистых холмов к городу, раскинувшемуся у моря, вела старая дорога, которой, однако, пользовались крайне редко. Уже более сотни лет люди избегали ходить этой дорогой, поскольку, по слухам, даже в разгар дня из недр холмов раздавался вой чудовища. Ведь как знать, вдруг чудовище однажды выскочит на дорогу и съест неосторожного путника. И все же нашелся один могущественный волшебник — Качар, которого не пугала перспектива быть проглоченным и уж тем более услышать какие-то завывания. Его слуги даже смеялись над россказнями о чудовище.

В тот день, когда маг решил проехаться по старой дороге, он надел черно-зеленый шелковый плащ, а на одном из его пальцев красовалось рубиновое кольцо размером с глаз газели. Волшебник ехал в открытом экипаже, запряженном шестеркой лошадей. Один из слуг почтительно держал зонтик с оборками над головой своего хозяина.

— Это же Великий Качар! Допустим, под землей действительно затаилось чудовище. Но пусть только оно попробует выскочить. Несомненно, Качар тут же его съест! — утверждали слуги.

Волшебник тем временем ехал все дальше и дальше. Еще до захода солнца он хотел добраться до города и его морского порта. Он выбрал эту дорогу только потому, что она была самой короткой. Чародей ездил в столицу приморского государства, чтобы с помощью своей магии излечить старшего сына короля, теперь же, когда чудо свершилось, он мечтал поскорее добраться до корабля и вернуться домой.

Старая дорога пылила и местами была завалена камнями. Волшебник расчищал путь лишь парой коротких слов, превращавших камни в дым. В час дня компания подъехала к пересохшему колодцу.

— Настало время поить лошадей, — сказал Качар. Он подъехал к обрывистому склону холма, из которого бил ключ, образовавший удобный для лошадей пруд. Именно в этот момент из глубины пустого колодца раздалось печальное завывание.

Слуги волшебника ничуть не испугались, поскольку верили в могущество своего господина. Качар подошел к колодцу и нагнулся, чтобы лучше расслышать звуки, исходящие оттуда. Вскоре пугающие завывания повторились.

— Пожалуй, я не прочь увидеть это существо, — проговорил Качар. Он сотворил незажженный факел, дунул на него, и тот зажегся. Тогда волшебник опустил его в колодец и заставил повиснуть в воздухе, а сам смотрел вниз через волшебное стекло, пытаясь рассмотреть то, что находится внизу.

— Ну вот, так я и думал. Демоны силой своей магии превратили обычного человека в странную тварь, — проговорил волшебник, увидев несчастное создание в своем зеркале.

Качар щелкнул пальцами, и из них вылетели искры. Искры закружились и образовали сеть, которая поплыла вниз в колодец.

Раздался ужасный крик, стук копыт, скрежет зубов, скользящее шлепанье и жалобный лай. Из колодца поднялся факел. Следом за ним показалась искрящаяся сеть с запутавшимся в ней отвратительным животным, которое крутилось, брыкалось и корчилось.

У чудовища была голова волка, передняя часть туловища борова и гигантский хвост ящера.

Животное барахталось, ревело, выло, дико вращало глазами и скрежетало зубами. Сотню лет оно бродило по пещерам и подземным ходам, соединявшим холмы. Оно даже не могло умереть, навечно погребенное под землю по прихоти демона. Побои нисколько не повредили ему, как и падение на дно колодца; горящее сено обожгло и напугало его, но не смогло сжечь насмерть. Конечно, чудовище давно забыло, с чего начались его мучения. Несчастное создание забыло, что когда-то было красивым и сильным молодым человеком, как однажды оно заснуло рядом со своей любимой молодой женой, а проснулось в проклятой шкуре, которую по приказу Азрарна сделал дрин. Муж Бизунех, обреченный на страдания, все еще мучился, тоща как она уже давно превратилась в прах.

Качар проследил всю его историю, пусть даже в самых общих чертах. Он не отличался особой жалостливостью, но его нельзя было назвать несправедливым. Пока грязное зловонное ужасное существо металось и стонало в магических сетях, Качар послал слуг за волшебным порошком, поручил им вынуть свой амулет из шкатулки, а шкатулку убрать на место. В полдень он приступил к колдовству. Заклинание еще не начало действовать, а утомившееся солнце уже приближалось к своей далекой постели в голубых холмах. Несчастное создание не раз меняло форму, не переставая жаловаться. Когда же красный свет покинул небо, по спине животного прошли судороги. Словно змея, сбрасывающая кожу, оно выползало из своей сморщенной шкуры.

К ногам Качара в изнеможении упал мужчина. Уже далеко не юноша и вовсе не красавец. Но все же он был человеком.

Он забыл свое имя, как и всю свою прежнюю жизнь. Он смутно сознавал, что однажды его обманули, жестоко лишив радости жизни безо всякого предупреждения. Его память была заполнена образами темных сырых тоннелей, гулких пустых ущелий, вторящих его нечеловеческим крикам, и грязных дыр, где он прятался от непонятных страхов. Качар накормил его и напоил вином из сосуда, сделанного из желтого нефрита.

— Ты будешь служить мне два года в благодарность за мой труд. Я назову тебя Кебба, что означает «Тот, о котором много говорят».

Кебба не отказывался ни от работы, ни от своего нового имени. Его лицо было серым и осунувшимся, как лицо человека, умирающего от нескончаемого и неутолимого голода. Он с трудом мог говорить членораздельно. Кеббе разрешили ехать на запятках экипажа. Иногда в забытьи его язык высовывался изо рта, а взгляд становился диким, как у лесного зверя. Люди, видевшие это странное создание, когда экипаж волшебника проезжал по городу, принимали его за лунатика и удивлялись, недоумевая, почему он сопровождает Великого Качара.

Был уже поздний вечер, но, несмотря на это, судно ожидало волшебника. На пирсе в результате странных манипуляций Качара прекрасный экипаж уменьшился до размеров ореха, и волшебник положил его в карман. Шесть черных лошадей превратились в шесть чудесных жуков, черных с белыми крапинками. Качар поместил их в удобной коробочке. В сопровождении слуг и под приветственные возгласы удивленной команды и восторженной толпы на берегу он взошел на борт. Кебба последовал за ним.

Море было спокойным, дул легкий попутный ветер. Через два дня корабль подошел к заповедному острову. Черные обсидиановые скалы подпирали голубое небо. Шлюпка с судна уткнулась носом в галечную береговую полосу. Волшебник и его слуги сошли на берег. Этот бесплодный остров и был домом Качара.

Вскоре судно, словно розовая чайка, скрылось из виду. Качар ударил по непроницаемой обсидиановой скале, и огромная дверь, невидимая до сих пор, отворилась, пропустив их внутрь, а потом со скрежетом закрылась. За скалистой грядой остров показался вовсе не таким бесплодным и мрачным, каким выглядел снаружи. Внутри скал притаился чарующий и необычный сад.

В саду Качара росли усыпанные розами деревья, высотой с вековые сосны, светло-зеленого и пурпурного цветов. Розовые ивы склонялись к розовым прудам, где вместо воды плескалось вино. На синих газонах резвились львы. Они подбегали к магу и, играя, лизали его руки, словно собаки. Совы с круглыми изумрудными глазами мелодично пели, будто молодые девушки.

Дом мага был сделан из зеленого фарфора с крышей из разноцветного стекла, пропускающей свет. Аллея черных деревьев с плодами из чистого золота вела к главному входу.

Кебба оглядывался вокруг, ошеломленный видом волшебного сада и произошедшими с ним самим переменами.

— Только предупреждаю, пока ты будешь мне служить, тебе придется обучиться кое-какой магии. Но не пытайся узнать слишком много или неосмотрительно использовать то, что узнаешь. И никогда не срывай золотых плодов с этих деревьев, — посоветовал Качар.

Дом мага оказался не менее удивительным, чем сад. Разноцветные лучи света, попадавшие внутрь сквозь стеклянную крышу, придавали комнатам причудливые оттенки, солнечные блики играли на разнообразных предметах из драгоценных металлов. Большие водяные часы из меди и серебра в форме галеона показывали время. В сумерках лампы таинственным способом зажигались сами собой.

В тайной комнате, расположенной за двумя большими черными лакированными дверями, Качар упражнялся в магии. Ручки этих дверей были сделаны в форме человеческих рук из белого нефрита. Чтобы открыть дверь, надо было пожать нефритовые руки и повернуть их. Это, как заметил Кебба, делали только особо доверенные слуги Качара, и то лишь тогда, когда волшебник вызывал их помочь при проведении некоторых экспериментов. Самого Кеббу туда не пускали. Он и не собирался входить в эту комнату без приглашения, но предполагал, что это место было достойно восхищения.

Кебба занимался странными вещами. То ему поручали следить за большой птицей на полуденном небе, подсчитывать, сколько кругов она совершит над домом мага, пока не улетит прочь, и записывать это число на пергаменте. То ему приходилось идти к двенадцатому пруду, собирать камыши, растирать их в ступке и размазывать полученную пасту перед дверьми дома. Через каждые десять дней Кеббу посылали на крышу полировать стекло. Похоже, оно было очень толстым и прочным, поскольку ни разу не треснуло под ногами Кебба. Иногда ему приказывали пасти львов, которые питались травой и зеленым виноградом в другой части сада.

Прошло два месяца. Кебба не знал ни счастья, ни горя. Он выполнял свой долг, ел мясо и хлеб, спал в предназначенном ему месте. Временами он поглядывал на черные лакированные двери с белыми ручками, но не думал туда входить. Он вообще ни о чем не думал. Даже теперь он порой забывался, высовывал язык, пытался волочить ноги, будто вместо них у него был хвост ящера.

Однажды утром Качар позвал его и сказал:

— Кебба, сходи к черным деревьям на главной аллее и сорви золотые фрукты.

Кебба повернулся было, чтобы выполнить поручение, но потом, заколебавшись, напомнил:

— Но хозяин, ты же говорил, что я не должен этого делать.

В ответ на это Качар засмеялся и ушел. Он испытывал Кеббу, проверял, можно ли ему доверять. В тот же день он снова подозвал Кеббу:

— Вот тебе золотое решето. Пойди ко второму пруду и принеси мне в нем вино-воду.

Кебба на этот раз не стал спорить. Пусть это решето, но если волшебник требует, чтобы оно было наполнено, значит, оно будет наполнено. И действительно, когда Кебба зачерпнул им вино из второго пруда, ни капли воды не вытекло сквозь отверстия. Он принес решето Качару, и волшебник, улыбнувшись, сказал:

— Я так и думал. За годы, проведенные в шкуре заколдованного животного, ты приобрел некоторую способность к колдовству. Теперь поедем, ты можешь войти в мой кабинет.

Оказалось, что Кебба владеет магической силой, сам того не осознавая. С самого начала чародей подозревал это. Все задания Кеббы были лишь испытаниями. Кружащаяся птица была невидима для человеческого глаза, ни один человек не смог бы растереть магические камыши в пасту. Под ногами обычного человека стеклянная крыша непременно бы раскололась при первом же шаге, да и мало кто смог бы пасти синего и белого львов. Что касается последнего испытания, то кто, кроме владеющего магией, удержит воду в решете?

Итак, Кебба вошел в комнату за черными лаковыми дверями.

За окном кабинета волшебника виднелся вовсе не сад, а любая часть мира, которую хотел бы увидеть маг. В комнате оказалось темно, но тем не менее все предметы были различимы. На медной подставке лежал белый череп древнего Волшебника, которого Качар мог заставить говорить в случае необходимости. В хрустальном кувшине с агатовой пробкой притаилась крошечная женщина размером со средний палец. Но несмотря на свой размер, она была очень красивой, а ее волосы напоминали красновато-коричневый лист, обернутый вокруг ее тела. Когда Качар стучал по хрусталю, она сладострастно танцевала.

Среди всех этих волшебных вещиц Кебба начал постигать магию под руководством самого Великого Качара.

Обучение проходило в странной форме, приходилось поститься, вести аскетический образ жизни, а также использовать огонь и кровь. Мозг Кеббы, медленно реагирующий на события реальной жизни, быстро схватывал уроки волшебника. И по мере роста магической силы Кебба все более волновался. Все же он всегда ожидал указаний чародея, называл его «хозяин», целовал его рубиновое кольцо и всячески благодарил. Он был ребенком, а Качар стал его отцом. И это нравилось Качару. Волшебник строил далеко идущие планы относительно этого способного ученика и не видел в его растущем могуществе никакой опасности для себя. Талант Кеббы в сочетании с его невероятной тупостью превратили его в лучшего и наиболее полезного слугу. Кебба выполнял все поручения Качара, кроме одного.

— Пойди и сорви золотые фрукты на аллее, — во второй раз предложил Качар.

— Ты же мне запретил это делать, — удивился Кебба.

В ответ на это Качар опять засмеялся. Но даже умные люди совершают глупости.

Уже в третий раз Кеббе напоминали о существовании золотых фруктов. В первый раз это случилось, когда он был молодым, счастливым и сообразительным. И теперь какие-то забытые образы зашевелились в его голове. В эту ночь ему снилось, что он срывает множество золотых фруктов и они дождем сыплются на него. Когда же какой-нибудь из плодов касался его, Кебба будто бы чувствовал теплый поцелуй прелестной девушки, а сияние золота было сиянием ее волос в свете ламп.

Кебба проснулся со слезами на глазах и, с трудом отдавая себе отчет в том, что делает, бросился в ночной сад. Подбежав к аллее черных деревьев, он протянул руку и схватил сияющий плод.

И тут же в ветвях, извиваясь, появилась пятнистая, малиновая с зеленым, змея и вцепилась в руку Кеббы. На свое счастье, Кебба уже знал заклинание против зверей, летающих тварей и рептилий и, не мешкая, произнес его. Змея засохла, превратившись в перевитую веревку из зеленого и красного шелка, и упала в кусты.

Расправившись со змеей, Кебба снова схватился за плод, но теперь золотой шар стал горячим, словно огонь. Кебба обжегся и не смог его удержать. Тогда он произнес заклинание, охлаждающее горячие предметы, и плод опять стал холодным.

Потом Кебба взял двумя руками заветный плод и потянул его, но тот никак не срывался с дерева. Пришлось произнести заклинание, освобождающее предметы, и плод упал.

Кебба осмотрел плод, лежащий на синей траве газона. Сорвав золотой шар, он не знал, что с ним теперь делать. Но через мгновение Кебба услышал шорох внутри плода, будто бы там что-то шевелилось, а потом раздался скрежет, словно это что-то хотело выбраться наружу.

Ученик мага забеспокоился, но чувство тревоги не смогло ослабить страстного желания завершить начатое. Из дома мага вылетели лампы. Они парили в воздухе сами по себе, а вслед за ними шел Качар узнать, что происходит в полночь в саду.

И тут Кебба произнес заклинание, открывающее предметы. Золотой плод разломился на две половинки, над ними появился слабый дымок.

Осмелился бы кто-нибудь, кроме Кеббы, призвать такой дым? Одних он излечивал, других мог погубить. Когда его вдыхали, то казалось, что этот дым заполняет глаза, уши и мозг. Человеку, который много знал, он открывал новые тайны, но человек, знавший крайне мало, легко мог погибнуть. Дым этот называли самопознанием.

Кебба вдохнул дым. Зашатавшись, он выронил половинки расколотого плода и схватился за голову. Он вспомнил все: свое прошлое, имя, юность, любовь, потери, ужасную жизнь в скалистых холмах. Несчастный понял, что с тех пор минуло сто лет и все, что он любил, уже давно исчезло с земли. Его обманули, и теперь он остался совсем один. Он нес на себе тяжесть человеческой злобы безо всякой вины. Люди смеялись, оскорбляли, били, жгли и проклинали его.

И даже теперь кое-кто собирался обмануть его. Ему не пришло в голову, что Качар поступил справедливо, он забыл, что еще недавно уважал его и успокаивался в его присутствии, словно испуганный ребенок, оберегаемый отцом. Кебба считал, что его опять обманывают. Кебба знал, кто он есть, и теперь в нем кипели ярость и ненависть, он жаждал отплатить всему миру за то, что мир и его обитатели принесли ему боль. Ему, бедному Кеббе, который забыл даже свое настоящее имя. Конечно, теперь он вспомнил его, но это не помешало ему остаться бедным Кеббой, плачущим в саду волшебника.

Тем временем Качар приблизился. Неровная тень упала на спину Кеббы, став последней каплей, переполнившей его терпение.

Кебба вздрогнул, сбрасывая тень.

— Ты все ищешь удобного случая, как бы обмануть меня! Ты превратил меня в червяка и теперь насмехаешься надо мной. Слишком часто ты смеялся над моей глупостью. Наконец я это понял. Я теперь умный, по неосторожности ты учил меня слишком хорошо. Я тоже стал чародеем! — прокричал Кебба.

Качар произнес заклинание, которое должно было связать Кеббу крепче, чем веревка, но Кебба вывернулся и произнес ответное заклинание, снявшее чары. Тогда Качар побледнел и вцепился зубами в большой рубин на своем кольце. Кебба и в самом деле учился чересчур хорошо. Качар понял, что напрасно доверял своему ученику, животное так и не стало ручным. Но было уже поздно.

— Замечательно! — победно воскликнул Качар. — Твое могущество только радует меня. Ты был моим слугой, теперь же ты станешь моим братом. Я спас тебя, ведь ты уже был заживо погребен, почти умер! Будь рассудительным. Безрассудство может сбить тебя с праведного пути.

Но Кебба лишь ухмыльнулся, оскалив зубы. В нем еще оставалось кое-что от волка.

— Однажды меня уже обманули. Как и ты сейчас, он пришел ночью, с той лишь разницей, что его я не видел. Мне не надо лживой доброты и подарков, не важно от кого, от людей или от демонов. Теперь я смогу сам защитить себя. Кебба повернулся и зашагал прочь.

Качар испугался так, как не пугался уже много лет. Собрав всю свою силу, он метнул шаровую молнию вслед своему ученику, оказавшемуся таким негодяем. Но дым самопознания намного увеличил способности Кеббы. Он почувствовал приближение шаровой молнии и, повернувшись, бросил ей навстречу свою. Молнии столкнулись в воздухе и взорвались голубой вспышкой.

— Теперь я знаю, что ты боишься меня, — засмеявшись, сказал Кебба.

Рядом с утесом, в котором была потайная дверь, стоял лев. Он бил хвостом и рычал. Но Кебба без труда убил льва сверкающей пикой, которую тут же сотворил из воздуха, и вышел на берег моря. Несмотря на огромную силу приобретенного мастерства, Кебба не смог бы бороться с водой, поскольку море жило по своим собственным законам и там правили свои короли. Поэтому Кебба вынул из-за пояса кусок дерева, который подобрал в саду Качара, оторвал лоскут от рукава своей рубашки, произнес заклинание и бросил все это в воду. Материя и дерево превратились в небольшой корабль. Кебба поднялся на борт и навсегда покинул остров.

Качар следил за его отплытием через магическое окно в своем кабинете за лакированными дверьми. Его сердце наполнилось гневом и волнением.

Кебба плыл семь дней и наконец добрался до скалы, уходившей высоко в небо. Она была высокой и широкой. Кебба решил построить свой дом именно здесь среди острых скал, поскольку красота и комфорт отныне стали ему отвратительны. Он питался растущими вдоль берега водорослями и рыбой, которую приносил прилив. Жажду он утолял вызванным с неба дождем, собирая воду в ладони.

Кебба погрузился в пучину внутренней борьбы. Сила Качара заключалась в искусном владении магией, а бездонная сила Кеббы таилась в его неослабной, безумной, железной ненависти. Словно человек, на которого внезапно обрушилось горе, он бессознательно крушил все, что попадается под руку. Кебба даже пожелал смерти своему учителю, поскольку не мог отомстить настоящим обидчикам, искалечившим его жизнь. Он обрушился на старого колдуна, подобно безумному вихрю.

Сначала Качар сосредоточился на защите. Кебба поступал по-детски, но его шалости от этого не становились менее опасными. То он посылал дождь из черных лягушек в сад Качара, то заставлял литься грязь; торнадо ударяли в скалы, небо темнело от туч насекомых или стай хищного воронья. Всю эту нечисть Качар отводил в сторону и обезвреживал. Вскоре в волшебном саду начались бедствия. Невидимый червь подточил розовые ивы изнутри, прелестные розы завяли, винные пруды покрылись отвратительной пеной. Качар восстановил сад и удалил невидимого червя. После этого он наложил печати и установил защиту на каждом дюйме земли. Теперь туда не могло проникнуть ни пылинки. Качар, сидя перед волшебным окном в своем кабинете, нашел остров, где лежал, изобретая пакости, Кебба. Лицо Кеббы позеленело от злости, а глаза ввалились, будто два злобных зверя, затаившихся в пещерах. Его зубы стали желтыми и острыми, потому что ему приходилось жевать морские водоросли и обгладывать рыбьи кости — такими же желтыми и острыми, как когда-то, когда у него была волчья голова. Одна нога Кеббы онемела из-за недостатка движений на узком острове и сырого климата. И теперь он, передвигаясь, волочил ногу, как когда-то тащил хвост ящера. Но его сердце, будто сердце борова, оставалось крепким и здоровым.

Качар разными способами пытался избавиться от своего врага. Он посылал штормы в надежде, что они сокрушат скалу, но Кебба отбрасывал их назад.

Качар послал женщину-призрак, которая разделась перед Кеббой, встряхнув своими рыжими волосами, но никакие соблазны, кроме желания отомстить, не привлекали несчастного. Он швырял в призрачную красавицу камни, пока она не исчезла.

Качар послал необычайно мощную молнию, и она расколола остров на две части, словно он был игрушечный. Но Кебба уцелел и теперь лежал, усмехаясь, на большей из образовавшихся частей.

Чародеи никак не могли побороть друг друга. Поэтому Качар решил обратиться к Кеббе сквозь волшебное окно:

— Давай прекратим этот спор. Чего ты от меня хочешь?

— Твою жизнь. Мои силы растут. Я это чувствую. Никто на земле не познает счастья, потому что я сам никогда не был счастлив. Никого не останется в живых, поскольку я сам никогда не жил по-настоящему. А любить они смогут только в могиле, потому что именно так выглядело мое любовное ложе, — ответил Кебба, и в его запавших глазах сверкнула ненависть.

Качар понял, что все уговоры бесполезны. И тогда он наконец рассердился. И гнев его был совсем не таким, как ненависть Кеббы. Гнев Качара оказался тяжелым и устрашающим.

Старый маг вызвал четыре шторма и из вихрей, созданных ими, из перевитых пульсирующих прядей свил магическую сеть.

Затем Качар благодаря своему мастерству смог вызвать одного из морских королей. Неизвестно, как выглядел и как добрался до скалы этот король, возможно, он носил одежды из голубой чешуи, а вместо волос у него были потоки соленой воды. Вероятно, так же выглядели и его придворные. Они могли приехать на коралловых колесницах, влекомых упряжками огромных акул, черных и белых, питающихся людьми. Возможно, вокруг узких голубых зрачков их глаз сверкали золотые круги, как у некоторых глубоководных рыб. Скорее всего, им не очень понравилось, что воздух затрудняет их дыхание, из-за этого их тонкие суставчатые пальцы, сверкающие драгоценностями, украденными с утонувших судов, крепко сжимали трепещущие связки маленьких стеклянных шариков, в которых, словно любимые канарейки, летали драгоценные рыбки, распевавшие голосами, доступными лишь для слуха морских обитателей.

Во всяком случае, сделка состоялась. Кольцо морской магии окружило скалу Кеббы и полностью отрезало несчастного от внешнего мира, исключив любую возможность побега. В качестве платы за эту службу Качар обязался кидать в море ежегодно в определенный день по прекрасному драгоценному камню. И пока Качар будет выполнять свою часть договора, морской король обязался выполнять свою.

Так во второй раз за время своего несчастного существования Кебба оказался в заточении. Его магия оказалась бессильна, а его злость обратилась на него самого.

Сначала он кричал сквозь невидимые, но непроницаемые стены своей ловушки. Но шум штормов заглушил его крик. Затем он пытался договориться с морским народом, но в этом не было никакого смысла, потому что Кебба ничего не мог предложить взамен. Океан остался глух к его мольбам.

Наконец, он совершенно обессилел, уткнулся лицом в мшистую скалу среди выброшенных водорослей и больше не двигался.

Однако мозг Кеббы продолжал работать. Он грыз себя изнутри, словно крыса. В его душе осталась только ненависть. И ненависть глодала его. Она добралась до его сердца. Эта ненависть не находила выхода, не могла реализоваться. И как всякая содержащаяся в чем-то большая сила, она начала бродить и бурлить.

Время шло. Качар не жаловался на жизнь. Он продолжал творить чудеса и стал очень уважаемым чародеем. Каждый год в определенный день он бросал в море драгоценный камень. Он никогда не забывал об этом. Но однажды ночью, когда Качару исполнилось уже двести лет, он наконец устал от жизни и с улыбкой умер. В этот год никто не бросил в море драгоценный камень для короля, и магическая ограда вокруг скалы Кеббы рассеялась.

Но, конечно же, Кебба, лишенный пищи, воздуха и движения, не дожил до этого времени. Псевдобессмертие, дарованное ему пребыванием в шкуре чудовища, исчезло вместе с самой шкурой. Нет, Кебба не мог дожить до этого времени и не дожил. И само тело, разумеется, давно пропало со скалы, там не сохранилось даже его белых костей.

И все же что-то осталось, то, что не могло умереть. То, что кипело, бурлило и приобретало все большую силу в этом заточении. Неослабевающая, бессмертная, голодная ненависть.

И теперь она наконец вырвалась на свободу.

Глава 5

Ненависть всегда существовала на земле, какой бы земля ни была, плоской или круглой.

Ненависть Кеббы ринулась со скалы через море в раннюю ночную мглу. Она пока еще не обрела форму, но уже имела слабый запах металла, разъедаемого кислотой. Ненависть требовала пищи, поскольку до сих пор была вынуждена питаться лишь собой. А земля стала для нее изобильной кладовой с широко открытыми дверями.

Начался шторм. Ураган разрывал небо, а океан вздымался навстречу ему. Ненависть Кеббы нашла тонущее судно. Его паруса были разодраны, как и само небо, а нижнюю палубу заливала вода. В трюмах пищали крысы, проклиная свою судьбу. Люди пытались спустить маленькую шлюпку с верхней палубы. Но они так ожесточенно боролись за место в шлюпке, что не успевал кто-нибудь убить своего соперника, как появлялся еще один и убивал его самого. Здесь Ненависть Кеббы пообедала и поужинала, набравшись новых сил.

Подкрепившись, Ненависть полетела к берегу. В сосновом лесу пятеро разбойников напали на путника и зарезали его. Но, поскольку каждый пытался отхватить себе больший кусок добычи, началась драка. Ненависть снова перекусила. В освещенном многочисленными огнями городе муж навалился на жену, доказывая свои права на нее и проклиная несчастную за то, что она его ненавидит и хочет свести в могилу. Во дворе разъяренная женщина секла своего раба, еще совсем ребенка. Раб же, распластавшись на холодном камне, под ударами плетки мечтал лишь о том, как бы выбить ей глаз. В уютной таверне два бедняка замышляли убийство богача, завидуя его богатству. В башне девушка сидела на бархатной кровати и втыкала булавки в сердце восковой фигуры бросившего ее любовника. Под мостом двое подростков дрались за право обладать третьим, который лишь смеялся над ними, презирая обоих. На дороге до смерти забили прокаженного…

Ненависть не просто кормилась, она пировала. Ненависть летела дальше по земле и пировала.

Мир был большим банкетным столом, за которым подавались блюда на различный вкус. Ненависть, горячая как огонь, — та, что убивала; ненависть, холодная как лед, — та, что распространяла ложные слухи и лгала; еще одна ненависть, которая просто молчаливо ненавидела; была и черная, как глубокая шахта, самая жестокая из всех, ненависть, направленная внутрь. Она вбирала энергию зла и умножала ее. Вот какими деликатесами объедалась Ненависть Кеббы. И она, становясь все энергичнее, все активнее, набухала и давала ростки.

Вскоре и она, защищенная своей аурой, научилась зарождать сама ненависть на земле. Там, где она проносилась по воле случая, летая, будто туча, неудовольствие перерастало в дикую скрипящую зубами ненависть. Девушка, утомленная болтовней своей сестры, хватала кинжал и пронзала грудь несчастной. Слуга, долгое время завидовавший богатству своего хозяина, наконец-то покупал яд. Все поддавались минутной слабости. Даже король, раздосадованный пустячной обидой, начал войну против своего брата.

И тогда на земле наступила новая эра, эра Ненависти.

Города и королевства воевали между собой. Убийства отдельных людей быстро переросли в массовую резню. Повсюду лилась кровь, свирепствовал огонь и раздавался лязг стали. Воздух наполнился плачем и проклятиями.

Маленькое семечко, попадая на плодородную почву, прорастает и становится деревом. Ненависть Кеббы, небольшая по размерам, передвигаясь по земле, поглощала в себя все Зло и разрасталась. И вскоре это дерево накрыло своей тенью весь мир. Конечно, до того момента прошло много лет, но время не имеет значения для бытия. Пока Ненависть могла питаться, смерть ей не грозила. А еды на земле было предостаточно. Время играло ей на руку.

Ненависть неустанно работала. Сама земля начала корчиться и стонать от злобы. Ее прекрасные просторы превратились в поля сражений, вороны хлопали крыльями над усеявшими ее трупами. Когда-то она гордилась своими лесами и огромными городами, теперь же все деревья были сожжены, а города превратились в руины. Землетрясения раскололи землю, горы изрыгали огонь, а моря бурлили, словно кипящие котлы. Некогда прекрасный лик солнца теперь был весь в синяках, а луна стала красной. Чума поднималась из болот, кутаясь в желтые и черные одежды. Голод шел по ее стопам, обгладывая собственные косточки. Смерть царила повсюду, но, возможно, даже Он, один из королей Тьмы, Владыка Смерти, с трудом собирал такой урожай, его амбары были переполнены трупами.

Люди начали проклинать богов. По утрам они убивали друг друга, по ночам же, после битв, они бесновались перед алтарями безмолвных богов. В слепой ненависти к своим богам они ломали их изображения и оскверняли их святыни.

— Богов не существует. Но кто же тогда создал их для нас? — кричали тут и там. В свете раскалывающихся гор на берегах бушующих морей люди не видели накрывшую их тень, тень Ненависти, которую они сами же и вскормили.

— Я знаю, кто источник всех наших бед. Это он — Владыка Ночи, приносящий мучения, с крыльями орла. Тот, о котором не принято говорить. Он сделал все это, — утверждали люди на разных концах земли.

Если падали башни, то вспоминали о нем… Когда разверзалась земля и проглатывала людей, они, задыхаясь, выкрикивали его имя. Его перестали бояться. У людей появились новые, более жуткие страхи.

— Азрарн придумал все это. Князь демонов хочет уничтожить мир.

А Азрарн был тут ни при чем. Шутка заключалась в том, что он, творец человеческих бед, даже пальцем не шевельнул — не считая мести в далеком прошлом — и ни о чем не ведал.

Азрарн тем временемразвлекался в Нижнем Мире. Это могла быть какая-то игра или спорт, в любом случае что-то держало его вдали от мира год или два — четыреста земных лет или больше. Возможно, он увлекся красивым мальчиком или мифической женщиной, нашел себе нового Зивеша, другую Зораяс, создал для себя что-нибудь наподобие Феразин или отыскал ту, которая, в отличие от Бизунех, не отвергла его. И они не приедались князю демонов, там, внизу под землей, в удивительном городе Драхим Ванашта, куда он, скорее всего, переносил их. Пока он наслаждался любовной игрой, прогуливался под черными деревьями в своем саду или дремал, видя сны, Ненависть поглощала мир. Мир не мог противостоять ей, он начал съеживаться и умирать.

Князь демонов посеял безграничную боль, войну и печаль, гнев и смерть на земле.

— Азрарн уничтожает нас! — кричали люди. Ваздру, уловив своим мистическим внутренним слухом жалобы и стоны, доносящиеся с земли, высыпали на улицы Драхим Ванашты, чтобы увидеть своего улыбающегося князя. Но Азрарн больше не улыбался. Он прошел мимо нефритовых дворцов, сел на лошадь из мерцающей тьмы и синего тумана и проскакал сквозь три пары врат. Поднявшись от центра земли сквозь жерло вулкана, он увидел новые вулканы, извергающие огонь по всей земле, а там, где не было вулканов, бушевало пламя городских пожаров. Азрарн увидел, что пришли Чума, Голод, Смерть и захватили весь мир. Моря затопляли землю, из воды тут и там торчали разрушенные башни, повсюду плыли раздувшиеся трупы, а там, где из-под воды поднялись новые земли, воевали армии. Битва шла везде — и на суше, и на море. А сверху безжалостно сияла кровавая луна, чтобы князь демонов смог разглядеть все, ничего не пропустив.

Азрарн направился к острой вершине скалы. Он посмотрел на восток и запад, на север и юг, его лицо побелело. И чем пристальнее он вглядывался в мир, тем больше бледнел. Ни один смертный не смог бы так побелеть.

И тогда Азрарн вспомнил слова Казира, слепого поэта. Тогда князь демонов показал ему все, чем владеет, и спросил, чего же ему не хватает, без чего он не сможет существовать, поэт тихо ответил: «Без людей».

Азрарну вспомнилась холодная песня Казира, в которой говорилось, что все люди умерли, мир опустел, а солнце всходило и заходило над безжизненной пустыней. Азрарн же летал в виде орла над безмолвными городами, над океанами, где не белело ни одного паруса, и разыскивал людей. Но ни одного человека не осталось, чтобы заполнить дни демона радостью, предоставив возможность вершить Зло. Не осталось никого, кто мог бы прошептать имя Азрарна.

Ледяной страх сковал его сердце. Даже далекие звезды не могут жить без неба, поддерживающего их, ведь у них нет другой опоры в бездонной пропасти.

Невероятно, но Азрарн, повелитель Страха, испугался. Он увидел скорую смерть человечества. Князь демонов рассматривал Ненависть, словно черную луну, поднимающуюся в небе, и видел горе людское, ведь он-то мог видеть саму суть Ненависти, не имевшей формы, чувствовать ее запах, запах металла, разъедаемого кислотой, только теперь эта кислота разъедала жизнь на земле. И Азрарн бросился прочь, кинулся в свой город в Нижнем Мире, забился в самую дальнюю комнату своего дворца и там, дрожа, заперся в одиночестве, чтобы никто не стал свидетелем его ужаса. Да, ужаса Азрарна, повелителя Ужаса, того, кого называли Ужасающим.

Безмолвный страх накрыл город демонов Драхим Ванашту. Ваздру не шутили и не пели, затихли звуки хоров, арф, стук игральных костей, лай собак. Эшвы плакали, не понимая, отчего. У черного озера смолкли удары молотков дринов, и красные кузнечные горны покрылись золой.

Потом появился Азрарн, его лицо напоминало прекрасное изваяние, высеченное из камня, а глаза пылали. Он созвал дринов и дал им задание. Князь демонов поручил им построить для него летающий корабль с крыльями, такой могучий, чтобы он мог взлететь в самую высь и проникнуть туда, куда ни смертные, ни птицы не могут добраться, в чудесную страну Верхнего Мира, царство самих богов.

Дрины трудились, хотя в их темных маленьких сердцах поселился страх. Они взяли много серебра и белого металла, слиток золота, не любимого демонами, голубую сталь и красную бронзу. А пока дрины работали, ваздру влетали и вылетали из дворца Азрарна, одни прикасались к его рукам, другие падали ниц перед ним, но все они умоляли князя не покидать их. Азрарн же молча отстранял их, сидя с каменным выражением лица и нетерпеливо постукивая пальцами, украшенными перстнями, по книге из слоновой кости.

И вот наконец корабль был готов. Его борта блестели и сверкали разноцветными полосками металла, синими и серыми, желтыми и красными. У него был навес, созданный из дыма, серебряные паруса, сотканные из ветров, и румпель из драконьей кости. Крылья корабля напоминали лебединые, но перья их были изготовлены из волшебного льна, который растет на берегах Сонной Реки.

Азрарн подошел к кораблю и похвалил работу, а уродливые дрины лишь покраснели и стали глуповато ухмыляться. Князь демонов взошел на корабль, произнес заклинание и взялся за румпель. Ваздру затрепетали, а корабль поднялся через четверо врат, сквозь жерло единственного не ожившего на земле вулкана.

Корабль поднимался ввысь сквозь черный и насыщенный гарью воздух. Наконец оставшаяся далеко внизу земля стала казаться бурлящей смолой. Паруса летающего корабля надувались и разворачивались. Корабль пролетел мимо полной луны, так ослепительно и ужасно сверкавшей в темноте. Небесный фрегат прокладывал свой путь сквозь корни звездных садов, сквозь крышу мира, равномерно взмахивая крыльями. Он влетел в широкие невидимые ворота Верхнего Мира, куда ни разу не поднимался ни один корабль, созданный смертными, не залетала ни одна вольная птица.

В Верхнем Мире всегда было светло. Горел немеркнущий, удивительно ясный свет, чем-то напоминающий освещение в мире демонов, поскольку свет Верхнего Мира походил на свет ясного морозного зимнего утра, когда солнце еще не взошло, а небо с землей кажутся неразделимыми.

Верхний Мир оказался холодной голубой страной, что, впрочем, соответствовало сути бесстрастных божеств, населяющих его.

Поверхность Верхнего Мира была ровной, лишенной рельефа. Повсюду разливалась голубизна, как у лезвия бритвы, а вдали смутно виделись остроконечные голубые горы, покрытые алмазными снегами. Казалось, что у этих гор не было основания, к тому же эти недостижимые вершины всегда оставались вдали, даже если идти к ним семь лет.

Иногда в тумане вырисовывались очертания замков богов, на очень большом расстоянии друг от друга. Эти сооружения резко отличались от земных замков и дворцов в Драхим Ванаште. Они напоминали вечные арфы или струны арф, представляя собой стройные колонны с чистым золотым сиянием, слабо вибрировавшие в такт едва различимой музыке.

Рядом с невидимыми вратами, там, где Азрарн остановил свой корабль, чтобы передохнуть, находился Священный Колодец, из которого можно было выпить эликсир бессмертия. Но Колодец, созданный по прихоти богов, оказался бессмысленным: сами боги не нуждались в нем, будучи и без нее бессмертными, а люди, жаждущие глотнуть волшебного эликсира, не имели ни малейшей надежды добраться сюда. Однажды, правда, образовалась маленькая трещина в дне этого стеклянного Колодца, и через нее просочились несколько капель драгоценного эликсира. Поскольку Колодец состоял из стекла, свинцово-серый эликсир бессмертия был хорошо виден в нем. Вблизи на скамейке из тончайшей платины сидели две согнутые фигуры в серых капюшонах — Стражи Колодца.

Азрарн сошел с летучего корабля, и Стражи тут же подняли головы. У них не было лиц, их заменяла огромная выпуклость с единственным внимательным глазом, а голос их раздавался откуда-то из груди.

— Тебе нельзя пить эту воду, — обратился один из Стражей к Азрарну, разглядывая его своим безжалостным страшным глазом.

— Да, это так, — подтвердил второй, также рассматривая гостя.

— Я здесь не для того, чтобы пить. Разве вы не знаете меня? — удивился князь демонов.

— Бесполезно знать что-нибудь, поскольку все внизу проходит и меняется, ухудшается и умирает, а наверху все остается неизменным, — отозвался первый Страж.

— Все люди знают меня, — сказал Азрарн.

— Люди… Кто они такие, чтобы нас интересовало, что они знают, а что — нет? — пробормотал второй Страж.

Азрарн завернулся в плащ и прошел мимо них. Увидев, что незнакомец не пытается пить, Стражи опять склонили головы и, казалось, задремали рядом со свинцовым эликсиром Вечной Жизни.

Азрарн, князь демонов, один из Владык Тьмы, шел сквозь красивое холодное пространство, словно единственная здесь черная тень. Множество земных дней и ночей он приближался к недостижимым горам и наконец добрался до начала бесконечного пола из шашечных клеток. Клетки были двух цветов, никогда не виданных ни на земле, ни под землей, цвета глубокого одиночества и полного равнодушия — только здесь можно было найти богов. Некоторые из них медленно прогуливались, но большинство стояло неподвижно. Ни одна бровь не дрогнула, ни одна рука не шевельнулась, когда Азрарн приблизился к ним, боги не говорили и не дышали.

Их внешний вид ничуть не напоминал человеческий, хотя, возможно, в самом начале люди выглядели так же, ведь именно боги создали людей. В те дни, когда земля была плоской, богам позволялись такие причуды. Но какими хрупкими казались эти боги, состоящие из эфира! У них были светло-золотистые, почти серебряные волосы и прозрачная кожа, под которой не было костей, а их тела наполняло светлое, почти прозрачное вещество с фиолетовым оттенком. Их глаза походили на полированные стекла, которые ничего не отражали. Когда боги волновались, что случалось крайне редко, они удивительным, непостижимым образом менялись, и из-под их хрустальных одежд вылетали прекрасные бабочки, растворявшиеся, как пузырьки, в голубом воздухе.

Когда Азрарн прошел между ними, боги зашевелились, будто травинки на слабом ветру.

Азрарн обратился к ним:

— Земля умирает. Люди, созданные вами, умирают. Разве вы об этом не слышали?

Но боги не ответили, они даже не взглянули на князя демонов, будто вовсе его не заметили.

Тогда Азрарн рассказал им, как раскалывается и горит земля, как люди убивают друг друга, подстрекаемые пустившей корни магической Ненавистью, которая питается порожденными ею же несчастьями и растет, становясь все активнее. Азрарн рассказал им все, ничего не скрывая.

Но боги снова не ответили и не взглянули на него, всем своим видом показывая, что не видят его.

Тогда Азрарн подошел к одному из богов, возможно богине, хотя это не имеет значения, потому что боги были двуполыми, а некоторые и вовсе бесполыми. Князь демонов поцеловал бога в губы, и бог откликнулся, его веки затрепетали, а бабочки поднялись с его одежд.

— Вы создали людей, но не меня. И я добьюсь от вас ответа, — заявил Азрарн.

Наконец бог заговорил с Азрарном, если это можно так назвать. Князь демонов не услышал голоса бога — речи не было слышно, боги вообще не общаются посредством языка. Так или иначе, но бог отозвался:

— Человечество для нас ничего не значит, как и сама земля. Мы ошиблись, создав людей. Боги тоже могут ошибаться. Но мы не собираемся повторять свою ошибку, спасая их. Пусть люди исчезнут с лица земли, а земля исчезнет из бытия. Для тебя, князя демонов, человечество является любимой игрушкой, но мы давно переросли столь банальные развлечения. Если ты хочешь, чтобы люди выжили, значит, тебе придется самому спасать их, потому что мы не будем тебе помогать.

Азрарн ничего не ответил. Он лишь пристально посмотрел на них, и там, куда падал его взгляд, кромки хрустальных одежд богов съеживались, как обгорающая бумага. И это все, что смог сделать Азрарн, поскольку боги есть боги.

Князь демонов возвращался из голубого холодного Верхнего Мира. Поравнявшись с Колодцем Бессмертия, он плюнул в него. Свинцовая вода помутнела и на мгновение стала чистой и прозрачной, пока серый цвет не овладел ею снова. Такова уж была сущность Азрарна. А Стражи по-прежнему сопели на своей скамейке. Тогда князь демонов взошел на летучий корабль и покинул Верхний Мир.

Глава 6

Демон стоял на поросших белым льном берегах Сонной Реки. Перед ним с мрачным плеском текли тяжелые свинцовые воды, за его спиной замер, словно мертвый лебедь, летучий корабль. Даже самая мрачная глубина темноты не могла бы стать темнее, чем сердце Азрарна. До сих пор в нем всегда горел некий скрытый огонек, а теперь и он потух. Лицо князя демонов становилось все печальнее, пока он стоял, окутанный страхом, на речном берегу. Раньше Азрарн охотился здесь за душами спящих, теперь же на этом месте странные фантазии пленили его воображение.

Размышляя, Азрарн не заметил, как из речных вод поднялся прозрачный образ, будто бы созданный из тонкой, как папиросная бумага, слоновой кости. Но это не могло быть душой спящего человека, поскольку немногим доводилось настолько крепко засыпать в эти ужасные дни, чтобы позволить душам заходить так далеко. Перед князем демонов поднялась душа мертвого.

Азрарн разглядывал эту душу, а душа уставилась на князя демонов. У нее были глаза цвета синего вечера, янтарные волосы, а запястья и плечи украшали ожерелья глубоководных океанских водорослей.

— Ты знаешь меня, Величайший из Владык. Не мог же ты забыть меня так же быстро и легко, как убил? Меня звали тогда Зивеш, и ты, еще недавно так любивший меня, из ненависти обрек меня на смерть, и я утонул ранним утром в зеленых водах. Мои кости давно сгнили на дне моря, но я задержался в этом призрачном теле, потому что даже за мистическими вратами, разделяющими жизнь и смерть, я продолжал любить тебя, того, кто отрекся и уничтожил меня. И моя любовь привязала меня к миру.

Азрарн смотрел на душу своего умершего любовника, но ни один человек не мог бы догадаться, о чем он думал.

— Десятки тысяч дней прошло с тех пор, как я расстался с тобой. Зачем ты пришел ко мне?

— Мир умирает. Ты же больше всего на свете любишь мир. Я хочу знать, спасешь ты мир или позволишь ему умереть. Ведь вместе с миром умрет и князь демонов. Пусть ты будешь жить миллионы и миллионы лет, но без земли и людей твоя жизнь потеряет смысл. Ты будешь бесцельно скитаться, как и я сейчас, в тебе будет не больше жизни, чем во мне, — отозвался дух.

Потом он приблизился к князю. Сквозь него виден был дальний берег и протекающая мимо темная река. Он поцеловал руку Азрарна, но прикосновение его напоминало прикосновение холодного тумана. А потом дух растаял, как лед на солнце.

Ненависть царила на земле, она проникла в самые глубокие пещеры и самые уединенные долины. Ненависть осквернила землю, и повсюду расцвели ее дети. Ненависть закрепила окончательную победу тем, что наконец-то обрела форму, напоминающую огромную голову или, скорее, рот.

И ни один смертный, если бы он понял, в чем заключается причина бедствий человечества, не смог бы бороться с Ненавистью, ведь она не была драконом, которого побеждали герои. Ни один человек не вынес бы ее присутствия. Потому что ярость самого смелого и злого человека казалась крошечной по сравнению с Ненавистью Кеббы.

Только князь демонов мог встретиться с ней, увидеть ее и вступить с ней в единоборство. Потому что ненависть была знакома Азрарну лучше, чем кому-либо другому, ведь именно в этом ему не было равных. Все его шутки являлись порождением ненависти, а она сама служила ему словно арфа, на которой он виртуозно мог исполнить любую мелодию.

Где же располагалось сердце Ненависти?.. Скорее всего, это было некое мистическое место, расположенное вне реального мира. Местность вокруг напоминала землю: ряд безжизненных скал, у подножия которых чернели сожженные деревья, а у вершин клубились густые тучи дыма, отливающие странным коричневато-свинцовым светом. Когда в этом измученном мире наступал рассвет, над скалами поднималось солнце. Но сейчас здесь, как и на всей земле, воцарилась ночь. Сквозь нездоровый туман просвечивали красные звезды, напоминавшие капли крови.

Где-то в тучах или в тумане рот, составлявший суть Ненависти, шевелил своими коричневыми пухлыми губами. Рот был постоянно открыт, и Ненависть видела через него, что происходит вокруг, хотя ее зрение и отличалось от зрения смертных. Сейчас внизу на склонах скалы сгустилась темнота. Постепенно этот сгусток мрака принял облик высокого красивого мужчины, черноволосого и черноглазого, закутанного в черный плащ, напоминавший крылья. Одеяние делало его похожим на орла.

Еще никто и никогда не находил Ненависть, не добирался до ее цитадели и не стоял, глядя на нее. Ненависть почувствовала могущество таинственного создания, по своей силе сравнимое с ее собственным, но по существу другое, словно перед ней было само воплощение Зла. Ненависть не могла ни поглотить ее, ни противостоять ей.

Ненависть заговорила — если так можно назвать способ ее общения. Голосом ей служил запах, напоминающий запах вулканической гари. Слова же были подобны конвульсиям, судорогам сухожилий, неприятному скрежету суставов.

— Меня породило сознание человека. Именно там мои корни. Я уже забыла его, но меня вскормила его неистребимая жажда мщения. Ты же не человек. Почему ты здесь? Чего ты хочешь? — спросила Ненависть.

Азрарн, стоявший на склоне, не ответил, вместо этого он начал подниматься к вершине. Он прошел сквозь кольцо слабо светящихся туч, а вскоре миновал еще одно. Вершина оказалась острием серой скалы. Здесь и остановился Азрарн.

— В тебе много злобы. Я бы проглотила тебя, если бы могла. Давай поторгуемся. Подари мне свою злобу, и я стану королевой мира, — облизнувшись, произнесли губы Ненависти.

Но Азрарн, ничего не отвечая, уселся на край серой скалы.

— Ты многих убил. Убей и остальных… Я дам тебе армию, чтобы ты смог убивать, — она ринется в бой по первому твоему призыву. Зубы воинов будут блестеть в красном лунном свете, ты перебьешь всех людей, а я славно попирую…

Соглашайся, и я найду тебе прекрасную женщину. Ты разрежешь ее жемчужное тело ножом, украшенным драгоценностями, и найдешь под ее кожей рубины… Я знаю склеп, где люди заживо сожгли прекрасного мальчика, я покажу его тебе. У этого несчастного тело было, словно из алебастра, и волосы цвета белого вина… На севере есть множество гор, извергающих огонь. Магма сбегает золотыми змеями на города у подножия каменных исполинов… На юге есть моря, которые набрасываются на землю, словно бешеные собаки… Соглашайся, и я подарю тебе все моря и горы. Соглашайся, — с жадностью прошептали губы Ненависти.

Азрарн опять ничего не ответил, он лишь вынул из рукава трубочку из прекрасной бронзы и начал на ней наигрывать. Когда зазвучала музыка, густые тучи, окутывавшие горы, начали рассеиваться и вскоре превратились в отдельные туманные фигуры, которые танцевали и обнимались под музыку.

Во рту у Ненависти пересохло.

— Не надо так со мной обращаться. Это тебе ничего не даст, — сказала Ненависть.

Тогда Азрарн вынул из плаща серебряную коробочку и рассыпал вокруг находившийся в ней порошок. Повсюду разлился удивительно сладкий запах.

Коричневые губы Ненависти скривились.

— Не делай этого. Мне это противно. Ты жестокий по своей природе, и мне кажется, что ты демон. Я уверена, что ты демон… Хорошо, будь демоном, пускай даже очень жестоким. Но не лишай меня радости жизни. Я не буду мешать тебе. Мы станем друзьями, ты и я. Потому что когда-то давным-давно ты сам посадил то семя, из которого я выросла, — проговорила Ненависть.

Но Азрарн вынул из-за пояса единственный цветок, который нашел на земле. Он был сине-пурпурным, этот цвет мудрецы называют цветом любви. Когда Азрарн посадил его на голой вершине горы, цветок тут же пустил корни в бесплодную скалу и через минуту превратился в прекрасное дерево, цветущие ветви которого потянулись к низкому небу.

— Однако ты плохо воспитан, мой незваный гость. Но мне не придется долго страдать. Взгляни на восток, и ты поймешь, что пришло время убираться отсюда, — сказал коричневый рот, несколько отстранившись, потому что цвет и запах цветов вызывал у Ненависти отвращение.

Азрарн повернулся и посмотрел туда, куда указал ему рот Ненависти. Там, сквозь разросшийся туман, пробивался слабый луч, похожий на желтый меч — первый признак зари.

Ни один демон не мог оставаться на земле, когда туда приходило солнце. Это было хорошо известно всем, и даже Ненависти.

Азрарн положил бронзовую трубочку рядом с серебряной коробочкой и облокотился спиной о цветущее дерево.

— Ты сказала уже достаточно, теперь пришла моя очередь. Никто не может встретиться с тобой, кроме меня. Но кому неизвестна изощренная хитрость демонов? Никто, кроме меня, не сможет тебя уничтожить, — прошептал Азрарн.

Ненависть широко разинула коричневые губы и продемонстрировала гигантскую утробу без зубов, языка и горла — бездонный колодец, который было невозможно заполнить.

— Разрушать — это моя привилегия, — сказала Ненависть. Затем ее губы вновь задвигались и добавили:

— Свет все сильнее. Лучше бы ты ушел.

Но Азрарн стоял, облокотившись на дерево, как на шелковое ложе. Он равнодушно наблюдал за рассветом, занимавшимся на востоке, где теперь к желтому лучу по бокам присоединились два розовых. Азрарн закрыл глаза. Он даже улыбнулся, хотя его губы побледнели.

Рот в небе внезапно тоже побледнел, приобретя нездоровый грязно-белый цвет.

— Иди, тебе надо уходить. Демоны не могут встречаться с солнцем, — произнесла Ненависть.

Но Азрарн не двигался. Теперь на востоке поднимались уже десять лучей, семь серебряных и три золотых.

— Но ведь это глупо, ради чего ты жертвуешь собой? Что для тебя значит мир? Пусть он исчезнет. Будут другие миры. Смотри, как ярко светит солнце. У тебя остался миг или чуть-чуть больше. Когда солнце всходит, как ты можешь думать о чем-нибудь другом! Думай об агонии этого света, света, от которого гибнет все, созданное демонами, и все демоны превращаются в пыль. Азрарн, Азрарн! — взвыл рот Ненависти, внезапно узнав князя демонов, дрожа и корчась. И от этого крика тучи вокруг закружились, а все вокруг загремело. — Ничего не может быть хуже такой смерти. Убегай, Азрарн, улетай, Азрарн!.. В Нижнем Мире прохлада и тень. Ведь ты не любишь землю так сильно, чтобы пожертвовать из-за нее своей вечной жизнью, — прошептала Ненависть дрожащим голосом.

Теперь на востоке сверкали уже двадцать лучей: пять серебряных, двенадцать золотых и три из белой стали. Азрарн поднялся и встал под дерево. Все на небе и на земле задрожало от конвульсий, охвативших Ненависть. Но Азрарн был неподвижен, как скала и небо. Он смотрел прямо на солнце, как делают ныне орлы в память об этом взгляде князя демонов.

Каждый луч стал теперь белым, а под ними выглядывала кромка белизны, но не белой, а слепящей до черноты.

Солнце взошло.

Две тонкие иглы пронзили глаза Азрарна, две другие — его грудь и три — бедра. Темная дымящаяся кровь заструилась из уголков его губ, из ноздрей и кончиков пальцев. Князь демонов не кричал от боли, разрывавшей его. Казалось, агония длится столетия, и в каждый следующий момент она становилась все тяжелее, мучительнее и слаще, превращаясь в поющую тонкую боль. А тем временем подступала и ревущая боль. Затем, наконец, нахлынула золотая боль, самая страшная, и от нее должен был бы кричать даже Азрарн, князь демонов, но в ту же секунду он превратился в дым и пепел. Наступила тишина.

Ветер бросил пепел Азрарна в рот Ненависти.

Ненависть не могла вынести этого. Вскормленная людьми, она теперь должна была проглотить любовь. Ненависть подавилась и задохнулась любовью. Любовью Азрарна, самой злобной из всех. Любовью его к земле, о которой забыли даже боги. Произошел яркий взрыв, и прогремел гром. Любовь демона к земле уничтожила земную Ненависть, так же как солнце уничтожило самого Азрарна.

Ненависть была уничтожена, но погиб и демон. Вслед за их смертью могла последовать лишь эпоха полной Невинности.

Лик земли сильно изменился. На месте прежних континентов плескались воды морей и океанов, горы рассыпались или стали еще выше, леса выгорели. Но где-то устремились в небо ряды новых деревьев, проросших из случайных семян. Человечество выжило благодаря вмешательству Азрарна. Теперь люди удивленно оглядывались вокруг. Без большой Ненависти маленькие ненависти, оставшиеся в людях, сжались, и пройдет еще немало веков, пока они вновь вырастут до своих прежних, грязных, естественных размеров. Но в те дни все люди стали братьями. Они обнимались, рычали и вели друг друга из разрушенного прошлого в светлое будущее. Люди строили алтари и в тиши благословляли богов, которые снова не заметили этого. Не прошло и трехсот лет, и имя Азрарна позабылось, как забывается ночь после наступления дня.

Наступила, без сомнения, сказочная пора. Короли справедливо управляли подданными, воры и убийцы почти не встречались. Шрамы быстро заживали. Земля купалась в цветах и плодах, высокие деревья укрыли плечи холмов, и даже горное пламя задремало в высоких голубых башнях. Говорят, что тигры ходили за молодыми девушками, будто собаки, и никогда их не трогали, единороги с золотыми рогами устраивали потешные битвы при свете ясного дня, каждый сороковой плод апельсинового дерева был с сюрпризом, а коты научились очаровательно петь.

Только Драхим Ванашта погрузился в траур. Дрины расселись у своих холодных горнов среди заброшенных ржавеющих груд металла. Они стонали и хныкали, и их слезы стекали в черное озеро, на берегах которого стояли их кузницы. Эшвы плакали, и гладкие змейки, свернувшись кольцами в их длинных локонах, тоже роняли свои слезки. Но только ваздру поносили и проклинали человечество. Хотя ваздру с трудом могли плакать, из их глаз все же текла вода. Они надели траурные одежды желтого цвета, потому что солнце убило их любимого короля, они рвали на себе волосы и обжигали свои тела желтовато-зелеными бичами.

— Человечество оскорбило Азрарна! — кричали княгини ваздру. — Давайте выйдем на поверхность земли и заставим людей сгореть со стыда.

И вот однажды ночью ваздру посетили обновленную землю. Они, словно призраки, прошли по берегам морей, протиснулись сквозь высокие колосья злаков и пришли по дорогам в города. Свет ламп бросал отблеск на их одежды и прекрасные, обезумевшие от горя лица. Проходя мимо жилищ людей, демоны ударяли по струнам музыкальных инструментов, бренчали систрами и громко провозглашали: «Азрарн мертв! Азрарн мертв!» Они бросали перед собой черные цветы и скреблись шиповником из черного железа в двери домов.

При их приближении собаки начинали выть, а соловьи замолкали.

— О ком они говорят? — удивлялись люди. — Кто такой этот Азрарн? Но он, должно быть, великий король, раз по нему так скорбят. — И люди с почтением кланялись ваздру и предлагали им вино и деньги, не зная, что перед ними демоны. Но у ваздру не осталось злобы на людей после смерти Азрарна, и они ушли, плача в темноте.

Однажды ночью на землю незаметно пробралась одна женщина эшва. Это была Жазэв, которую Азрарн вылил из кувшина, чтобы развлечь Дрезэма. Примулы больше не росли в ее волосах, в них снова притаились серебряные змейки. Она не плакала, поскольку постоянно думала о странных пейзажах, находящихся не то в мире, не то за его пределами — там, где деревья с сине-пурпурными цветами росли на бесплодных горных вершинах.

Жазэв искала такое место несколько лет. Она ходила к четырем концам земли, но вернулась, ничего не найдя. Наконец она заметила дорогу, ведущую в странном направлении. Эшва направилась туда, где умерла Ненависть, — но теперь уже ей не пришлось пробираться через горы, потому что они рассыпались, а сожженный некогда лес теперь зеленел. Поднявшаяся луна освещала ужасный шрам на небе, когда-то зиявшую, а теперь затянувшуюся рану в том месте, где рот Ненависти был вырван из неба. Под шрамом стояло дерево, такое же, как в мечтах Жазэв. Правда, теперь его цветы утратили нежный оттенок и серели, словно пепел.

Жазэв подбежала к дереву. Она поцеловала его стройный ствол и руками стала разгребать камни у его корней, пытаясь освободить их. От этого ее руки начали кровоточить, кровь капала на корни дерева, возвращая их к жизни. Наконец Жазэв освободила корни и взвалила деревце, оказавшееся очень легким, себе на спину. Она понесла его к плодородной земле. По пути ей пришлось сесть передохнуть, и дерево тут же запустило свои корни в плодородную почву. Жазэв огляделась и поняла, что они забрели в густой древний лес, переживший эпоху Ненависти. Ветви деревьев так плотно перевивались между собой, что под ними было темно, как ночью. К тому же стволы вековых деревьев теснились вокруг, будто стражи. Поэтому ни один луч солнца не проникал сюда даже в полдень. Увидев это, Жазэв сонно улыбнулась и ласково провела рукой по серой коре своего дерева.

По краю древнего леса проходила дорога, а у дороги стоял дом, окруженный возделанными полями, фруктовыми садами и виноградниками.

У селянина, жившего тут, было семь дочерей, младшей из них исполнилось четырнадцать, а старшей двадцать. Они рождались каждый год друг за дружкой. Все семь девушек были красавицами. Их мать умерла давным-давно. Девушек звали Флит, Флейм, Фоум, Фэн, Фунтин, Фейвор и Фейр.

Впрочем, сестры выросли не слишком скромными, несмотря на их невинный возраст. Их отец, грубый и бездушный человек, скупился наряжать своих дочерей. А в городе поблизости жил хитрый купец, торговец шелком, каждой из них он украдкой, бывало, говорил:

— Твое тело, так напоминающее магнолию, будет смотреться лучше в шелковых нарядах, чем в домотканых одеждах. Заходи ко мне как-нибудь вечерком, и я подумаю, чем тебе помочь.

Но ни одна из девушек так и не решилась прийти к нему. Они не хотели идти, поскольку, несмотря на всю свою наивность, отлично знали, что жирные желтые пальцы купца чаще касаются их тел, нежели рулонов шелка. Самая же младшая из сестер утверждала, будто он засунул себе в штаны какое-то животное, и оно шевелилось каждый раз, когда девушка склонялась, чтобы восхититься новыми образцами шелка, которые торговец не уставал ей показывать.

Но несомненно одно — старый разбойник думал о девушках, а они ни на минуту не забывали о шелках. И однажды ночью сестры придумали план.

Купец находился в дальней комнате своей лавки и подделывал записи в книгах, чтобы обмануть королевских сборщиков налогов. Вдруг в дверь стали осторожно скрестись.

— Кто там? — взволнованно спросил купец. В те времена было мало грабителей, но он, будучи сам нечист на руку, хорошо знал об их существовании и был готов к встрече с ними в любой момент. — Не забывайте, что мой дом охраняют шестнадцать слуг и дикая собака.

Но за дверью раздался сладкий голос:

— Это я, дорогой купец, Фейр, седьмая дочь фермера. Но если у тебя здесь дикая собака…

Купец подпрыгнул, обрадовавшись своей удаче, и настежь распахнул дверь.

— Проходи же в мою недостойную лавку, — воскликнул он, пропуская Фейр внутрь. — Здесь никого нет, кроме меня, ты ослышалась. Дикая собака! Какая чепуха! Не бойся, подходи ближе, и я подберу тебе шелк на платье. Однако я не смогу удовлетворить твой вкус, пока ты одета. Тебе придется снять свою одежду, — игриво сказал ей торговец.

Фейр быстро разделась. А купец тем временем облизывал губы и закатывал глаза. Фейр заметила, что странный зверь опять сидел в его штанах.

— Теперь встань здесь, у стенки, а я обмерю тебя, — сказал купец.

Фейр скромно повиновалась, и купец, не в силах больше сдерживаться, бросился на нее.

— Неужели все это так необходимо? — удивилась Фейр, когда он обнимал и целовал ее.

— Разумеется, да, — заявил купец, расстегивая штаны.

— Что-то я сомневаюсь в этом, — сказала Фейр и, повысив голос, позвала своих сестер.

Шесть девушек, ждавших снаружи ее сигнала, кинулись к сестре, размахивая различными предметами домашней утвари, которые тут же обрушили на купца.

— Это я, Флит, старшая дочь фермера! — завопила Флит, ударяя его по левой голени большим крюком для мяса.

— А это Флейм! — закричала Флейм, ударяя по другой голени маленькой сковородкой.

— А это Фоум! — и девушка ударила купца по ягодицам.

— А это Фэн! — и уже другая красавица ударила его по спине.

— Вот тебе и от Фунтин, попробуй это! — провозгласила Фунтин, выливая на него холодное масло из кувшина.

— А я Фейвор, — добавила Фейвор, ударяя его по голове щипцами.

Купец заорал, запрыгал и, поскользнувшись на разлитом масле, растянулся на полу. Тогда семь девушек стали немилосердно его бить, пока несчастный не взмолился, предлагая сестрам забрать весь шелк, который они смогут унести, лишь бы они оставили его в покое. Последствий такого предложения торговец не мог предвидеть, поскольку дочери фермера предусмотрительно захватили с собой отцовскую телегу, запряженную быками, и теперь нагрузили ее доверху. Купец вьет и заламывал себе руки.

— И не вздумай никому рассказывать, что мы были здесь, — посоветовала Флит.

— Ты можешь сказать, что на тебя напали разбойники, — предложила Флейм.

— Если ты решишь поступить иначе, — начала Фоум.

— И если ты попытаешься обвинить нас, — поддержала Фэн.

— Если случится что-нибудь в этом роде, — добавила Фунтин.

— Мы расскажем, как ты заставил нашу младшую сестру стоять голой у стены твоей лавки, — продолжила Фейвор.

— И собирался выпустить злобного, дикого зверя, вероятно дикую собаку, из своих штанов и натравить ее на меня, — закончила с негодованием Фейр, Поэтому купец разбудил весь город криками о напавших на него двадцати гигантских чернобородых разбойников с окованными железом палками, а сестры тем временем уехали домой на телеге, забитой шелком.

Но когда нагруженная телега приблизилась к их дому, в том месте, где дорога подходила близко к древнему лесу, сестры увидели в лунном свете прекрасную женщину.

— Должно быть, она очень богата. Смотрите, у нее в волосах серебряные змейки, так искусно сделанные, что кажутся живыми, — решила Флит.

— Но посмотрите, у нее руки в крови, — заметила Фейр.

— Что же она хочет от нас? — спросила Фэн. Когда женщина подошла ближе, быки вздрогнули и остановились, закрыв глаза.

Женщина трижды обошла вокруг телеги, изучая каждую из сестер по очереди, а затем пошла вверх по дороге и вскоре свернула в темный лес.

— Она, наверное, дух, — сказала Фоум.

— Или изгнанная княжна, — предположила Флейм.

Фунтин и Фейвор надменно фыркнули.

Демонов всегда привлекает запах озорства, поэтому Жазэв и вышла к девушкам. Но теперь она вернулась к дереву с серыми цветами и обняла его. Чуть позже она начала танцевать на плоской мшистой поляне между близко стоящими стволами старых деревьев.

Это был дикий танец, призванный разбудить ночь, танец, вызывающий различные существа и создания. Первым прискакал черный заяц и сел, изумленно глядя на Жазэв своими круглыми бесцветными глазами. Затем появились лисы. Казалось, они даже не заметили зайца. Пришли два оленя с острыми, словно кинжалы, рогами; слетелись совы, крылья которых напоминали развевающиеся флаги, пришел старый лев с седой, как дым, гривой. К полянке подкрадывались также жители глубоких лесных омутов и болот, вызванные безмолвным танцем эшвы. Наконец, с востока в лес прилетел ветер, привлеченный ее чарами. Когда Жазэв услышала шум листвы на деревьях, она распустила свой шарф, и ветер подхватил его, раздувая, словно парус. Но Жазэв быстро связала концы шарфа узлом так, что ветер не мог вырваться на свободу — демоны обладали достаточной силой, чтобы провернуть такой фокус. Потом эшва перестала танцевать. Животные разбежались. Ветер вырывался из шарфа, жалуясь на свою судьбу, и тогда Жазэв надежно привязала шарф к ветвям дерева с серыми цветами.

Семь дочерей фермера сшили шелковые платья, но не отваживались носить их днем, боясь разоблачения. Со временем у них появилась привычка одеваться на ночь глядя и подкрадываться к кромке древнего леса. Здесь они прогуливались, воображая себя княжнами и обсуждая погоду, чем, судя по слухам, только и занимаются дочери князей, потому что все остальное им подвластно и поэтому не представляет никакого интереса.

— Как странно, что сегодня нет восточного ветра, — произнесла Флит.

— Уже несколько дней безветрие, — отозвалась Флейм.

— Корабли стоят в море из-за штиля, — добавила Фоум.

— И ветряные мельницы приходится крутить людям, — посетовала Фэн.

— Что касается птиц, то они сидят на заборах и курлычат, поскольку не могут парить в воздушных потоках, — отметила Фунтин.

— А пугала не шевелятся и не отпугивают голубей, — сказала Фейвор.

— Зато неприятный запах от кучи мусора больше не доносится по утрам до виноградников, — заключила Фейр.

В этот момент сестры заметили фигуру, стоящую перед ними среди деревьев. Это была та самая прекрасная незнакомка, которую они встретили в ночь ограбления.

— Чего она хочет? Похоже, она зовет нас за собой. Но мы не должны этого делать, — говорили девушки друг другу, не замечая, что уже следуют за таинственной женщиной.

Перед ними встал черный и таинственный лес, но сестры не боялись его. Женщина вела их все дальше и дальше в лесную глушь, но сестрам почему-то не хотелось поворачивать назад. Наконец они подошли к дереву, совсем не такому, как другие. На его ветках росли серые цветы, а в ветвях сам по себе развевался шарф.

Пока девушки смотрели на дерево, Жазэв начала танцевать. Но на этот раз никто не вышел на опушку леса, поскольку второй танец предназначался для дерева, для ветра, привязанного в ветвях, и для семи девственниц. Внезапно сестры тоже стали танцевать, не пугаясь и не удивляясь этому, будто бы они каждую ночь, одетые в шелка, взявшись за руки и повторяя движения женщины со змейками с волосах, кружились в древнем лесу около дерева с серыми цветами.

Они танцевали до тех пор, пока ими не овладела чудесная пульсирующая слабость. Тогда семь девушек опустились на траву вокруг ствола дерева, их головы легли на упругий мох, а глаза мечтательно затуманились. Жазэв проскользнула между ними и, дотянувшись, быстро развязала узел шарфа, выпустив на свободу восточный ветер. Ветер яростно рванулся на волю. Он хлестнул по дереву и встряхнул все цветы с такой силой, что серая пыль с их лепестков слетела густым облаком. Это был пепел. Именно он сделал цветы пепельно-серыми. Теперь ветер подхватил его и, закрутившись вихрем, сбросил его вниз. Пепел осел на семи девах, лежащих под деревом, и в этот момент все они застонали и начали извиваться, будто бы какая-то невидимая волна удовольствия захлестнула их. Затем каждая из них несколько раз громко вскрикнула и потом успокоилась. Пепел исчез, а ветер улетел. Жазэв вздохнула и тоже ушла, чтобы терпеливо ждать.

Утром семь дев проснулись в древнем лесу, одетые в шелк. Красавицы вспомнили необычное приключение и покраснели. Над их головами возвышалось дерево с сине-пурпурными цветами. Теперь оно было не таким, каким они запомнили его ночью.

Смущенные ночным происшествием, перешептываясь и хихикая, девушки медленно пошли к дому. Дома они сбросили шелковые платья и юркнули в постели.

Через несколько месяцев ничего уже нельзя было скрыть.

— Мои бедные дочери! Все семь потеряли невинность. Все семь беременны, — причитал селянин.

И правда, все признаки случившейся беды были налицо. Поэтому семь красавиц с большими круглыми животами лишь скромно опускали глаза.

— Кто тот негодяй, или их было несколько? — орал селянин.

— Сон, — пробормотала Флит.

— Сон о дереве, — добавила Флейм.

— Цветок с дерева, — прошептала Фоум.

— Нет, ветер, — возразила Фэн.

— Горячий ветер, — подсказала Фунтин.

— Пепел в ветре, — пошептала Фейвор.

— Нет. Это был прекрасный мужчина с черными волосами и глазами, как горящие угли, — проговорила младшая из сестер, Фейр.

— Стыд и позор! — ревел отец. Но соседям он сказал, что все его дочери заболели и их странная болезнь очень заразна. Поэтому он запер сестер дома и никого к ним не подпускал. Селянин по-прежнему утверждал, что они невинны, хотя их болезнь длилась уже семь месяцев.

В последний день седьмого месяца после захода солнца семь сестер, как одна, вскрикнули и упали на кровати. Семь часов продолжались их стоны. В последнюю минуту седьмого часа каждая из семи сестер испустила победный крик, Старая служанка, помогавшая при родах, закричала вместо рожениц. Прибежавший на ее крик отец хорошенько встряхнул ее:

— Говори же, сыновья или дочери? Прислужница, придя в себя, ответила:

— Уверяю вас, что я ни разу не видела ничего подобного за всю свою долгую жизнь. Флит родила маленькую ручку, Флейм — другую ручку, и, разрази меня гром, если Фоум не родила ножку, а Фэн — другую ножку, тогда как бедная Фунтин — целое туловище, а Фейвор — головку.

— А Фейр? — прошептал фермер.

— Как сказать, не уверена, что смогу назвать то, что родила Фейр, но остальные заверили меня, что это был прекрасный образец, — мудро ответила служанка.

Фермер заплакал. Успокоившись, он приказал собрать в простыню все части детского тела, появившиеся столь неестественным образом, и похоронить. Но как только эти части были завернуты в простыню, внутри нее что-то начало корчиться.

Фермер убежал, а умная прислужница заглянула внутрь и увидела, что разрозненные части чудесным образом соединились, и теперь в простыне лежало целое и невредимое дитя поразительной красоты.

— Интересно, у какой же из сестер найдется молоко, чтобы вскормить младенца? — произнесла служанка.

Не успела бедная женщина прийти в себя, как ей пришлось пережить еще одно испытание. Оказалось, что ни у одной из сестер не было молока, но оно и не понадобилось. Обернувшись к ребенку с возгласом сожаления, служанка обнаружила, что он успел вырасти. И действительно, теперь на простыне лежал красивый мальчик примерно одиннадцати лет.

— Ого, мой цыпленок, похоже, ты справишься сам, — воскликнула служанка.

А ребенок тем временем чудесным образом рос, и вскоре на простыне лежал уже прекрасный юноша с черными волосами. Он выглядел настолько возбуждающе, что старая женщина задрожала. Потом юноша превратился в мужчину. Он лежал, раскинув руки, на полу. Казалось, его обнаженное тело излучало темный свет и сияло божественной красотой. И восемь охваченных благоговейным страхом женщин трепетали над ним Лицо спящего лишило их дара речи.

Внезапно Фейр,младшая из семи сестер, подошла к окну и увидела на востоке желтый луч, предвестник восходящего солнца. Что заставило ее поступить именно так, она так никогда и не узнала, но девушка поспешно подошла к этому чудесному мужчине и, встав перед ним на колени, поцеловала его в губы и прошептала:

— Азрарн, проснись, солнце уже возвращается на землю, а тебе надо успеть вернуться в свое королевство.

Веки мужчины затрепетали, и два темных огня внезапно сверкнули между острыми ресницами. Азрарн улыбнулся, прикоснувшись прохладными пальцами к губам Фейр. И тут же исчез.

Комната снова наполнилась восклицаниями. Тем временем черный орел, расправив широкие крылья, незримо поднялся с земли в небо и бесследно пропал.

Через мгновение взошло яркое солнце.

Владыка Смерти

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ ВЛАДЫКА СМЕРТИ И КОРОЛЕВА

Глава 1

Наразен, повелительница леопардов и королева Мерха, стояла у окна и наблюдала за разгуливающей по городу чумой. На чуме было желтое одеяние, под стать цвету болезни — желтой лихорадке; желтое, словно пыль, прилетевшая с равнин, засыпавшая город Мерх и теперь душившая его, желтое, как зловонная грязь, в которую превратилась прежде широкая река, протекавшая через Мерх. Наразен в бессильной ярости мысленно обратилась к Чуме: «Что же мне сделать, чтобы избавиться от тебя? — И ей почудилось, что дама в желтом оскалилась и скорчила гримасу, ответив: „Ты и сама знаешь, но не сможешь этого сделать“. Потом пыльный смерч унес чуму, а Наразен с досадой захлопнула ставни.

На стенах королевской спальни висело полированное оружие, а сами стены были расписаны сценами охоты и сражений, пол устилали шкуры леопардов и тигров, добытых Наразен. По ночам постель согревали хорошенькие девушки, очередные любовницы королевы. Король Мерха растил и воспитывал Наразен скорее как сына, наследника престола, нежели как дочь, и такое воспитание развило в принцессе странные наклонности, хоть будущая королева и была красавицей.

За год до описываемых событий Наразен со свитой избранных придворных отправилась охотиться на леопардов. Ее охотничье снаряжение было золотым, а охотничьи собаки казались белыми, словно снег. Ярко-рыжие волосы Наразен украшал головной убор из тонких золотых нитей и жемчуга, а глаза сверкали как у хищников. Но в тот день королева и ее свита не встретили ни одного леопарда.

Добравшись до излучины реки, в те времена еще темной и прохладной, по берегам которой росли огромные старые деревья, колесницы остановились. Пока собаки утоляли жажду, спутники Наразен заметили юношу, сидящего под деревом. Его красота ослепляла, и, несмотря на то, что незнакомец гулял совсем один, без слуг и охраны, он был в богатых одеждах. У ног его лежал белый деревянный посох, украшенный двумя большими изумрудами.

— Приведите ко мне этого юношу, — приказала Наразен, когда ей доложили о незнакомце, и слуги тут же выполнили ее приказ. — Теперь объясни мне, откуда ты взялся, — потребовала королева Мерха. — Ты находишься в моем королевстве, но ты чужестранец, раз в одиночестве бродишь в этих краях в такой богатой одежде. Неужели никто не предупредил тебя, что дикие звери, идущие на водопой, издали чувствуют запах человечьего мяса, а разбойники моего королевства, впрочем, как и любого другого, любят драгоценные камни?

Юноша поклонился, пристально рассматривая королеву. Такой взгляд она когда-то уже видела и ошибиться не могла… это был недобрый взгляд. Но отвечал незнакомец вежливо:

— Меня зовут Иссак. Я чародей и сын чародея. Я не боюсь ни зверей, ни людей, ибо знаю заклинания, которые могут обезопасить меня.

— Тогда ты счастливец или хвастун, — сказала Наразен. — Ну-ка, покажи мне свое искусство.

Юноша вновь поклонился. Он поднял посох, и тот превратился в белую змею с изумрудными глазами, которая трижды обвилась вокруг его шеи. После этого он тихонько свистнул, и река забурлила от множества маленьких разноцветных рыбок, резвящихся на поверхности и выпрыгивающих из воды. Потом снова свистнул, но по-другому, и с деревьев, словно листья, слетели птицы и устроились на его плечах и руках.

Придворным понравилось это представление, и они захлопали в ладоши. Но Наразен, недовольная дерзким взглядом незнакомца, сказала:

— А теперь пусть появятся леопарды. Птицы сразу же вспорхнули на деревья, а рыбки камнем ушли в глубину реки. Юноша, назвавшийся Иссаком, задержал взгляд на королеве и, слегка нахмурившись, свистнул в третий раз. Из-за деревьев медленно вышли десять золотистых леопардов. Их пятнистые гибкие тела казались почти неразличимы в тени листвы, но у всех хищников были глаза Наразен. Королева улыбнулась, знаком подозвав оруженосцев, но едва только отвела для броска руку, сжимавшую копье, юноша-колдун сорвал с шеи змею и бросил наземь. Тотчас змея превратилась в посох и глубоко вонзилась в землю, а леопарды исчезли.

— Значит, это была только иллюзия, — разочарованно вздохнула Наразен, — обман. Я не люблю, когда меня дурачат.

Иссак улыбнулся и вежливо сказал:

— Как бы то ни было, прекраснейшая из королев, думаю, ты не властна приказывать мне.

Наразен не привыкла обсуждать, что она может, а что нет. Обернувшись к одному из стражников, она сказала:

— Дайте этому лицедею несколько монет. Он выглядит голодным, а дорогое платье, вероятно, тоже иллюзия.

Иссак отказался от платы.

— Мне не нужны деньги. Я изголодался по иной пище и жажду другой награды.

— И какой же?

— Королевы Мерха.

Ни один мужчина не смел говорить с Наразен подобным образом. Гнев охватил королеву, но при этом она почувствовала странное беспокойство. Тем не менее, она старалась казаться беспечной:

— Поскольку ты, скорей всего, варвар и не знаешь хороших манер, я не стану приказывать выпороть тебя.

— Никто, кроме тебя, не сможет ударить меня, — ответил колдун.

Одна из собак королевы, чувствуя гнев хозяйки, зарычала на Иссака, но чародей протянул к ней руку, и зверь тут же лег и заснул.

— А теперь, прекрасная Наразен, — продолжал юноша, — ты должна кое-что понять. Я могу заколдовать тебя, как эту собаку, однако я не стану этого делать. Несмотря на надменный тон и высокое положение, ты пробудила во мне страсть. Сегодня ночью ты станешь моей, и никакая сила не сможет этому помешать.

Странно, что, произнося дерзкие и страстные речи, колдун оставался печальным.

Наразен сделала знак стражникам. Они бросились вперед, чтобы схватить чародея. Но стоило им протянуть руки, как Иссак исчез так же, как и его леопарды, и хотя воины долго и бестолково метались среди деревьев в поисках следов юноши, они ничего не сумели отыскать.

Наразен вернулась в город в странном настроении. Королева не считала себя тираном, хотя порой бывала жестокой. Теперь же ее охватило страстное желание отплатить незнакомцу за дерзость. Владычица Мерха не сомневалась, что намерения колдуна достаточно серьезны, и понимала: он имеет шансы на успех, учитывая то, как он преуспел в магии. Не испытывая влечения к мужчинам, Наразен могла бы смилостивиться над Иссаком, если бы он повел себя как-то иначе…

Но тут ей вспомнилось странное, трагическое выражение его лица, отмеченное печатью безнадежности и боли… Наразен с шумом распахнула бронзовые двери своих покоев и кликнула придворных колдунов.

Черный цветок ночи распустился в небе, а внизу, у подножия королевского дворца, будто большой цветник, замерцали разноцветные фонари Мерха. Наразен приказала удвоить стражу у ворот дворца и не пропускать посторонних. Возле покоев королевы встали два великана с медными дубинками, косясь друг на друга и надеясь, что сегодня-то они смогут продемонстрировать свою силу. На внутренней стороне двери повесили череп гиены и другие страшные амулеты — изделия придворных колдунов. В комнатах Наразен стоял запах ароматических курений.

Шло время, и, по мере того как затихал городской шум, росли сомнения королевы. Из окна она видела, как гаснут фонари-цветы Мерха: вот потух алый, потом золотой, напоследок разорвав мирную темноту голубыми пальцами-лучами, Наразен подумала о придворных колдунах, шепчущих заклинания и хвастающихся друг перед другом в королевской приемной. Она вспомнила, что, так и не притронувшись к пище, отослала служанок. Потом королева подумала о девушке с длинными льняными волосами, целый месяц делившей с ней ложе, наконец, о чародее Иссаке и засмеялась про себя над ним, над его искусными фокусами, его хвастовством, его страстью. Королева даже пожалела его…

Вот Наразен вышла в приемную и сквозь пурпурный дым бронзовых жаровен увидела своих колдунов, заснувших за работой, прямо на полу, усыпанном магическими принадлежностями — кусочками костей, серебряными цепочками и полированными четками. Королева подошла к бронзовым дверям и распахнула их. У дверей на страже, словно огромные замшелые деревья, замерли два великана, и хотя их глаза были широко открыты, они ничего не видели. По залу металась зеленая птица. Стоило Наразен открыть двери, птица пролетела мимо нее и впорхнула в приемную. Затем, сбросив оперение, она превратилась в зеленый драгоценный камень, который упал на пол и раскололся надвое. Из него в потолок ударил яркий луч света. Когда же он померк, перед королевой возник чародей Иссак.

Он смотрел на Наразен, и его лицо казалось очень бледным. В руках он держал голубую розу: об этом цветке часто говорили, но редко кому доводилось его видеть. Иссак протянул розу Наразен и, когда королева отвергла подарок, сказал:

— Если ты предпочитаешь сапфиры, пусть будет так.

Наразен едва не онемела от удивления, но все же у нее хватило сил произнести:

— Видно, ты и в самом деле опытный колдун. И что же, следующим номером в твоей программе буду я?

— Если ты уступишь моей любви…

Королева внимательно рассматривала бледное лицо Иссака и руку, в которой дрожал стебель розы.

— Я не сплю с мужчинами, — возразила Наразен.

— Сегодня ночью это случится.

— Возможно, — пробормотала королева. — Выпей со мной, и мы обсудим это.

Иссак не остановил Наразен, когда она подошла к шкафчику с винами. Королева налила своему гостю крепкого напитка, а сама ограничилась безобидным финиковым шербетом.

— А теперь, — продолжала Наразен, наблюдая, как чародей медленно пьет вино, — ответь мне на один вопрос. Ты — могущественный колдун, хотя прежде, чем использовать свое искусство, ты пытаешься ухаживать за мной. Ты говоришь о страсти, но при этом бледен, как человек, охваченный страхом или печалью. Ты добиваешься меня при помощи подарков, хотя грозишься взять силой. Почему?

Иссак глотнул из кубка, и к его бледному лицу прилила кровь.

— Я отвечу тебе, прекрасная Наразен, — сказал он. — Как ты знаешь, я волшебник и в свое время имел дело с демонами, в особенности с дринами, безобразными карликами из Нижнего Мира. Я хотел стать еще могущественнее, и дрины привели меня в дом искусного мага, намного старше и коварнее меня, сказав, что я смогу многому научиться у него. Но, как оказалось, дрины ценили этого негодяя за его жестокость. Этот колдун заключил со мной сделку, в виде платы за обучение я должен был каждую ночь спать с ним. Тогда я был молод и глуп, но мечтал стать мудрым и могущественным. Мне казалось, что плотские удовольствия, даже извращенные, — ничто по сравнению со знаниями, которые я получу. Поэтому, несмотря на то, что мой учитель был грязен, стар и груб, я согласился. Ну, а потом каждую ночь мне приходилось терпеть его. Целый месяц я был его учеником днем и его любовником с наступлением темноты. Мне казалось, что это слишком высокая плата за обучение, но я не знал истинной цены. Каждую ночь вместе с его семенем распутство и грех проникали в меня, в мою плоть и душу. И каждый раз, когда это происходило, колдун терял год жизни. Чтобы возместить себе потерянное время, он сверх всего забрал у меня за каждый день обучения год моей жизни. Такой оказалась природа его заклятий, и, когда я, не в силах более терпеть, собрался уйти, он сказал: «Ты уходишь от меня, Иссак, магом, познавшим большую часть моего искусства. Правда, есть еще один дар, которым я наградил тебя. Хотя в тебе остались пыл и сила молодости, я наделил тебя всеми своими пороками и страстями. Время от времени ты будешь совершать поступки, от которых я получал наслаждение: ты станешь насиловать девушек и грабить мужчин. Однако не огорчайся понапрасну, тебе не придется долго мучиться. За этот месяц ты прибавил к моей жизни тридцать лет, и только три года жизни осталось тебе. Не сомневайся, ты весело проведешь оставшееся время». И я, — продолжал Иссак, выпустив из пальцев недопитый кубок, — стал таким, как и обещал мерзкий старик. Когда я увидел тебя, вся сила страшного наследства увлекла меня сюда. Голубая роза — единственное, что осталось от моей прежней души.

Потом Иссак уронил голову на руки и разрыдался, как ребенок.

— Ты должен противостоять этому колдовству, — объявила Наразен.

— Я пытался, — вздохнул Иссак, — но это сильнее меня.

— Ну, не плачь, — попыталась утешить его королева.

В ее душе презрение смешалось с жалостью, и, позабыв об опасности, Наразен подошла и по-братски положила руку на плечо колдуна. Слишком поздно она заметила, что слезы Иссака уже высохли. В тот же миг чародей схватил ее.

Наразен была сильной и гибкой, но Иссак обладал невероятной силой. Он повалил красавицу на пол. Лицо его налилось кровью, раскраснелось, как у пьяницы или сумасшедшего, а из глазниц чародея на Наразен смотрели глаза другого человека, чужого и страшного.

Одной железной рукой колдун держал королеву, другой разорвал ее платье, словно оно было бумажным. Иссак дышал тяжело и часто, как собака, и слюна его капала ей на грудь.

Но Наразен вовсе не была наивной девушкой, какой пыталась казаться, и потому, разливая напитки, припрятала в рукаве маленький острый нож, который держала в шкафчике для вин, обычно этим ножом открывали бутылки. Когда колдун навалился на королеву, стараясь овладеть ею, Наразен перестала сопротивляться и расслабилась.

— Такой ты мне даже нравишься, — прошептала она, — не хнычущий, а властный. Давай же возьми меня, мой дорогой. Отпусти мои руки, и я сама помогу тебе.

Однако Иссак освободил только левую руку королевы, крепко держа правую. Тогда Наразен начала ласкать и целовать насильника, и он, от удивления забыв об осторожности, отпустил ее. Королева осторожно вытащила припрятанный в рукаве нож и ударила колдуна в ухо.

Завопив от страшной боли, Иссак упал возле Наразен, но теперь в душе королевы не осталось и тени сострадания. Подбежав к стене, она схватила одно из копий и вонзила его прямо в сердце чародея с такой силой, что острие насквозь пробило тело и вонзилось в пол.

Иссак умер не сразу. Прежде с ним произошла отвратительная перемена. Тело его ссохлось и покрылось трупными пятнами. Плоть разлагалась на глазах. Она растаяла, словно кусок льда на солнце. Теперь королева увидела подлинный облик колдуна, то, во что превратил его учитель. Только хитрые заклинания, которым выучился Иссак, позволяли ему сохранять иллюзию молодости и красоты. Теперь он выглядел отвратительно. Внешний вид Иссака соответствовал черной душе колдуна. Но, словно не чувствуя боли, Иссак ухмыльнулся и прокричал Наразен:

— Вот и истекли три года, отпущенных мне моим учителем. Я умру на полу твоего дворца… Ты безжалостно исполнила приговор. А теперь я расскажу тебе о твоей судьбе, Наразен из Мерха. Мне еще хватит сил наложить на тебя заклятие, и ты не сумеешь заставить меня замолчать. Ты предпочитаешь не спать с мужчинами, так пусть то, что могло бы доставить тебе величайшее наслаждение, принесет страшные муки… За год в землях Мерха произойдет много событий. Сначала подуют ураганные ветры и принесут в Мерх три засухи, которых люди боятся больше всего: высохнет вода в реках, пропадет молоко у всех домашних животных и, наконец, иссякнет плодородие женского чрева. Богатая страна превратится в бесплодную пустыню, реки станут грязными, желтая пыль осядет на губах и ресницах людей, и не родится ни один ребенок, ни один зверь. Земля станет бесплодной, как чрево королевы. Голод и Мор будут разгуливать по улицам, играя с людьми как кошки с мышками. Люди будут вопить, видя жуткие знамения; они станут взывать к богам, умоляя облегчить их участь, избавить от бед, сказать, когда же, наконец, придет конец всем несчастьям. И тогда оракул скажет им: «Мерх будет как Наразен. Когда прекрасная Наразен родит ребенка, тогда и ее страна возродится. Когда Наразен принесет дитя, тогда к земле вернется плодородие». И они, о королева, придут и станут стучать в дворцовые ворота и требовать, чтобы ты спала с мужчинами. И тогда, несмотря на унижения, стыд и отвращение, ты, королева, будешь спать со всеми мужчинами, будь то принц, нищий, свинопас или бродяга. Каждый будет входить в твою дверь и выходить, не оставив в тебе плода. И единственной причиной этих бед станешь ты сама. Ты уподобишься скорпиону, жалящему себя же и умирающему от собственного яда. Твое бунтующее чрево никогда не воскреснет. Никогда от семени живого мужчины не принесешь ты плода, и твое королевство погибнет. Мерх будет как Наразен. Если твой народ не убьет тебя, ты вечно будешь скитаться по земле… Когда же ты останешься совсем одна, вспомни об Иссаке.

Потом тело колдуна обмякло, но перед смертью глаза его переполнились печалью, и он прошептал:

— Наразен, яд учителя заставил меня наложить на тебя проклятие. Я сам никогда не сделал бы этого, любимая.

Внезапно изо рта Иссака хлынула кровь, и жизнь покинула его тело.

Когда стихли слова проклятия, Наразен похолодела. Но вместе с останками Иссака, погребенными в безымянной могиле, за городскими воротами, там, где хоронили преступников и самоубийц, она похоронила память о нем. Однако в глубине души королевы проклятие оставило свой след, Наразен не забыла о нем.

Целый месяц дули сильные ветры. Они раскрасили город во всевозможные оттенки охры, засыпав его пылью равнин, и Мерх стал маленьким адом. Ветры сменились засухой, выпившей всю воду в реке. Стада не могли напиться, вымя животных опустело. Вслед за тем пропало молоко у женщин, им нечем стало кормить новорожденных младенцев, а потом исчезли те, кому оно было нужно, — все дети рождались мертвыми. Ни в Мерхе, ни в его окрестностях не стало женщин, гордо выставлявших напоказ большие округлые животы. За все лето не было ни одного дождя. Страшная жара выжгла весь урожай. Наступил голод, и чума танцевала на улицах Мерха то в красных одеждах, то в желтых…

Как и предрекал Иссак, люди обратились к богам. И согласно предсказанию, боги сжалились и ответили людям, но, возможно, это были слова жрецов, видящих лишь раскаленные гроты или пересохшие родники там, где когда-то текла зеленая и прозрачная вода. Оракулы сказали: «Мерх будет как Наразен. Когда у королевы Мерха родится ребенок, кончатся бедствия. Когда лоно Наразен станет плодородным, тогда страна возродится, но, пока королева суха, как кость, страна будет такой же, а то и еще хуже».

Самое удивительное, что прорицание оракулов совпадало с проклятием Иссака — или того, кто властвовал над его душой. Королеве не оставалось ничего другого, как поступать согласно пророчеству колдуна. Однако Наразен верила, что существует лазейка, какое-то упущение в проклятии, и если бы королева смогла ее найти, она спасла бы страну от гибели, и подданные вновь полюбили бы ее. Ибо если Наразен что-то и любила, то это было королевство Мерх. Если ей суждено принять позор ради спасения Мерха, она не станет отступать, и не будет ни унижена, ни оскорблена этим.

И Наразен открыла двери своей спальни. Не великаны стояли теперь у входа, охраняя ее покои, а толпа мужчин. Одних все происходившее смущало, другие же, наоборот, держали себя самоуверенно, разглядывая повелительницу Мерха, как быки корову. Подходящее наказание для такой женщины как Наразен, но не это занимало ее мысли. Королева учтиво кивала каждому из мужчин. Все они были достаточно известны. Королева вела их за собой, и они входили спальню, а затем в Наразен. Она терпела, и подданные хвалили ее за это. А когда королева не зачала, знатные люди послали самых крепких, здоровых мужчин королевства послужить ей. Позднее в спальню королевы допустили и чужеземцев.

Этот год выгорел и осыпался желтой шелухой. И Наразен, крутившаяся в его пламени, казалась такой же выгоревшей и высохшей. Лишь душа ее не сгорела в этом огне. Сохранилась и ее красота. Королева по-прежнему притягивала взгляды мужчин. И еще у Наразен осталась гордость, хотя в дальних странах теперь ее называли Шлюхой из Мерха — ведь никто не верил, что она не получает удовольствия от своего наказания. Страдания, которые прежде раздирали ее, постепенно притупились. Королева стала бесчувственной, носила черные одежды, чтобы быть похожей на тень. «Остерегайтесь, когда будете проходить через Мерх, а то Шлюха съест вас вместе с вашими фаллосами, — говорили путники друг другу. — Всем известно, Наразен всегда голодна, да и страна ее голодает».

Пришла зима, тяжелая холодная зима. В стране царили голод и разруха, словно по цветущим равнинам прокатилась волна огня. Высоко в горах лежал снег, но и там его покрывали хлопья сажи. Даже зима заболела в Мерхе.

Наразен бродила по высокогорным тропам. Она спала с пастухами и подпасками. Когда она, обнаженная, появлялась перед ними, ее тело цвета майского меда и огненно-рыжие волосы возбуждали их. Мужчинам казалось, что это богиня спустилась с небес осчастливить их. Они мечтали о сыновьях, зачатых ими в прекрасном теле богини. Сыновей не было, но любовники Наразен об этом не знали. Королева спала с разбойниками. Один из них полоснул ее ножом, и повелительница Мерха приказала убить его. Всю злость от собственной беспомощности выместила она на этом несчастном. В ее постели не осталось места для женщин, так же как больше не было и пронзенных копьями леопардов у ее ног. Ложе с Наразен делили только мужчины, а сама королева стала леопардом на их копьях. Она ничего не чувствовала и жила, как будто во сне. Наразен могла быть только такой — гордой и прекрасной, без стыда несущей бремя позора. Но по-прежнему она оставалась бесплодна, и страна умирала.

Зима, наконец, с радостью покинула Мерх. Весна принесла новые ураганы, лето — желтую пыль. Чума, отоспавшись за зиму, надела просторные одежды желтой лихорадки и бродила по улицам города, стуча в двери домов.

И тогда настал день, когда Наразен пробудилась от сна, сковывавшего ее. Она выглянула из окна, увидела ад, в который превратился ее Мерх, и подумала: «Все мои попытки закончились неудачей. Я должна была хранить свое тело для себя, вместо того чтобы сдавать его внаем. Я стала добычей, теперь же пора вновь превратиться в охотницу». И тогда посмотрела она чуме в глаза и подумала: «Что же мне сделать, чтобы избавиться от тебя?» И чума ответила: «Ты и сама знаешь, но не сможешь этого сделать». Тогда Наразен с шумом захлопнула ставни, отгородившись от пыли и зловония Мерха.

Но королева догадалась, что надо сделать, когда услышала, как неподалеку от дворца какая-то женщина заплакала и стала причитать:

— Мой милый умер от лихорадки! Мой любимый умер!

Услышав стоны несчастной, Наразен вздрогнула всем телом, неожиданно осознав, в кого превратил ее Иссак, и сжала кулаки, ибо поняла, наконец, где проходит путь, ведущий к спасению.

Глава 2

Ночью Владыка Улум бродил по полю битвы. Битва давно закончилась (как кончаются любые забавы, даже самые лучшие), и теперь здесь воцарилась тишина. Победители с добычей ускакали на север, оставив позади себя только Смерть… Когда стихли все звуки, из засады появились вороны; со всех сторон сбежались шакалы, чтобы начать междоусобную войну среди куч, холмов, гор безмолвных и неподвижных тел. Тут и там в темноте замерцали огоньки светлячков, но все они быстро погасли. Только звезды неизменно, неугасимо сияли в небе. Сверкающая россыпь на равнине неба, тишина и безмолвие… Как будто на небесах тоже шла битва и там теперь тоже лежали трупы, отличающиеся от земных лишь тем, что были прекрасны и светились в темноте.

Но все же это были лишь звезды, освещавшие для Владыки Улума поле боя: то, что еще заслуживало внимания.

Улум был черным, атласно-черным, как шкура пантеры, блестяще-черным, как отшлифованный черный жемчуг. Его высокая стройная фигура казалась отлитой из тьмы, а длинные белые волосы, как и одеяния, были цвета слоновой кости. Белые волосы и белый плащ колыхались и мерцали в темноте, и казалось, что это клубы дыма скользят по полю битвы. Лицо Улума редкой, необъяснимой красоты всегда носило маску отрешенности. Люди смотрели на бесстрастное лицо Владыки Смерти и не могли впоследствии вспомнить его. Лик Улума ускользал из их памяти, как вода утекает между пальцами, как морская волна уходит в прибрежный песок во время отлива.

На поле боя протекал неглубокий ручей. Те немногие, кому хватило сил добраться сюда и напиться воды перед смертью, уже умерли, и теперь их лица и руки скрылись под водой, окрасив ее в темный цвет крови. В нескольких шагах от ручья лежал еще живой молодой воин. От боли все плыло у него перед его глазами, но он все же заметил, как высокая тень Улума скользнула мимо, на мгновение закрыв звезды. Воин позвал его. Голос несчастного звучал тише, чем шелест травы в поле. Тем не менее, Улум подошел к несчастному.

Воин был очень молод. Его раны выглядели ужасно, но казалось, он видит Улума. Юноша еще раз прошептал свою просьбу, и Улум склонился к нему, чтобы расслышать.

— Если в вас есть хоть капля сострадания, принесите мне воды.

— Я никогда не испытываю сострадания, — ответил Улум. — Кроме того, вода в ручье скверная.

— Вы ищете своих родных? — прошептал юноша. — Утром сюда придут женщины. Они станут искать среди убитых своих мужчин. Наши враги разрешат им это. Придут моя мать и сестры. Они заберут то, что оставят от моего тела шакалы, и отнесут домой. В этом году мне не придется собирать урожай.

— Урожай уже собран, — возразил Улум. Его огромные глаза были полны грусти и напоминали колодец непролитых слез.

— Дайте мне воды или любого питья, сладкого или горького, — попросил юноша.

— У меня есть только один напиток, — спокойно ответил Улум, — но, возможно, он тебе не понравится. Подумай хорошенько. Может быть, ты еще доживешь до утра.

— Ночь холодна, а я очень хочу пить.

— Ну что ж, — вздохнул Улум. Из-под плаща он достал флягу и чашу из желто-белой полированной кости. В чашу он налил питье. Жидкость не имела ни цвета, ни запаха, ни определенного вкуса. Улум приподнял голову юноши рукой и протянул ему чашу.

— Через три часа, — сказал Улум, — наступит утро…

— Все равно звери успеют добраться до меня, — сказал юноша. — Я не вынесу этой жажды.

— Тогда пей, — приказал Улум и поднес чашу к его губам.

Молодой воин выпил и прошептал:

— Это вкус летней травы… — А затем добавил:

— Больше я ничего не хочу… — и закрыл глаза навсегда.

Следом за Улумом на холм поднялась группа женщин. Они не несли светильников, ибо пришли слишком рано, украдкой, боясь врага-победителя, не подчинившись его жестоким указам. Они, суетясь, сбились в кучку, и темнота окутала их, как плащ, но, увидев Улума, они со стоном отпрянули. Когда же Владыка Смерти миновал их, одна женщина очнулась от страха и прокричала ему вслед: «Я знаю тебя, ты, шакал!» — и плюнула на землю, где только что ступила нога Владыки.

Глава 3

В пяти милях к востоку от города Мерха поднималась стена гор. Чтобы пересечь их, путнику нужно было семь дней. По ту сторону гор лежала бесплодная равнина, а за ней стоял лес древних мертвых кедров. Эта часть пути занимала два дня. За лесом открывалась дикая страна, где растения и животные взбунтовались против законов природы. Здесь цвели розы с огромными колючками, взлохмаченные, как кошки, попавшие в куст шиповника; яблоки были соленые, а плоды айвы — горькие, как полынь. В непроходимых зарослях жили яркие птицы, но они не пели песен. Звери в этих краях были свирепыми, но им редко удавалось поохотиться на человека, ибо люди избегали этих мест. В трех милях к востоку от мертвого леса раскинулся сад, в котором росли дикие гранатовые деревья. Плоды их были ядовиты и имели нездоровый зеленоватый оттенок, а в центре сада стоял синий дом. В этом жилище, известном как Дом Синего Пса, обитала колдунья.

Наразен, стремясь разузнать поподробнее о Доме Синего Пса, расспрашивала придворных колдунов и других магов, живших в Мерхе. Ее народ потерял всякое терпение и начал именовать Наразен Шлюхой. «Она не может зачать, потому что похоть выжгла ее чрево», — говорили одни, бегая, как стая гиен, по улицам Мерха и разнося мерзкие слухи, другие писали имя королевы на стенах домов, добавляя самые мерзкие эпитеты. Дошло до того, что несколько человек ночью ворвались во дворец — они хотели убить повелительницу Мерха. Тогда Наразен обнажила меч и собственноручно убила их. Наконец королева поняла, что цель ее поисков лежит за пределами города. Она отправилась в опасное путешествие, взяв с собой только десять воинов, — остальная стража осталась в Мерхе во дворце. Наразен пересекла горы, каменистую долину, проехала через мертвый кедровый лес и оказалась в дикой стране.

На одиннадцатый день путешествия королева и ее отряд выехали на луга, которые окаймляли сад колдуньи. Здесь Наразен спешилась и пошла дальше одна.

Хотя уже наступил день, в саду ведьмы царил полумрак. Дом Синего Пса внезапно появился перед Наразен. Два синих столба поднимались по обе стороны бронзовой двери, над которой розовым огнем горел высокий светильник из голубого стекла.

Наразен подошла к двери и постучала рукояткой кнута. Дверь тотчас же отворилась. В дверном проеме стоял пес. Семи ладоней ростом, он был искусно сделан из голубой эмали. Пес открыл пасть и залаял, но лай его показался королеве речью.

— Кто ты? — пролаял пес.

— Та, которой нужна твоя хозяйка, — ответила Наразен.

— Это и так понятно. Но я обычно докладываю ей, называя имя гостя.

— Тогда доложи, что я Наразен, королева Мерха.

— Те, кто лжет, умирают, — прорычал пес.

— Тогда не лги и оставайся среди живых, — огрызнулась Наразен. — Иди и доложи обо мне своей хозяйке-колдунье. Я не собираюсь беседовать с шавкой.

Пес завилял хвостом, как будто ему понравилась надменность Наразен, и лизнул ее руку языком, похожим на сухое горячее стекло.

— Прошу следовать за мной, — сказал он. Внутри дома все было голубым. Собака проводила Наразен вверх по лазурной лестнице, в комнату с множеством голубых светильников. Внутри каждого из них горел розовый огонек.

— Садитесь, — предложил пес. — Вам принести чего-нибудь освежающего?

— Я не буду ни есть, ни пить в этом доме, — сказала Наразен. — Ходят слухи, будто твоя хозяйка так мудра, что немногие осмеливаются войти в ее дом. А еще говорят, что сюда легче войти, чем выйти.

Раздался необычный звук, словно керамические плитки потрескивали в огне камина, — это смеялась собака. А потом портьера на дверях качнулась в сторону, и в комнату вошла колдунья.

Наразен много слышала о таинственной Хозяйке Синего Дома. Многие знали о ней, но мало кто ее видел. Одни говорили, что колдунья напоминала василиска и ее взгляд обращал людей в камень, другие говорили, что она старая карга. Но перед Наразен стояла юная девушка, не старше пятнадцати лет, стройная, как шелковая нить. Наготу ее прикрывали лишь выгоревшие темные волосы, которые ниспадали почти до пола. Время от времени из-под завесы волос появлялась тонкая белая рука, изящная ножка, бедро или грудь, похожая на бутон водяной лилии. Наразен понимала, что эта красота — творение магии, но, когда королева увидела колдунью, сердце ее затрепетало. А юная ведьма пересекла комнату, села у ног Наразен и, улыбаясь, внимательно оглядела гостью. Губы чародейки казались нежными, как первый розовый луч рассвета.

— Я готова выслушать тебя, старшая сестра, — сказала колдунья. — Ведь ты же не ради забавы проделала такой путь, чтобы найти меня.

Наразен взяла себя в руки. Она старалась не обращать внимания на Синего Пса, хотя тот с явным удовольствием грыз в углу синюю фарфоровую кость; королева заставила себя забыть про манящее тело колдуньи, проглядывавшее сквозь покрывало волос. Наразен рассказала о своей беде, Иссаке и мерзких пороках его наставника, о чуме и о бесплодии Мерха; о том, что земля не сможет приносить плоды до тех пор, пока она, королева, не родит ребенка.

— Но тебе придется выйти замуж и жить с мужчиной, чтобы вырастить и воспитать ребенка, — сказала ведьма.

— Да, это правда, хотя я и не люблю кобелей. Я отдавалась самым разным мужчинам, безумцам и вонючим разбойникам. Я отдавалась всем, не щадя себя, но оставалась бесплодной. Таков яд этого проклятия-скорпиона: мое чрево никогда не понесет от семени живого мужчины.

— Что ж, это искусное проклятие, — сказала колдунья. — Показать дорогу и преградить путь по ней. Но колдовство есть колдовство. Проклятие такого чародея, как Иссак, невозможно снять… Для этого искала меня, королева?

Наразен заметила лукавый блеск в глазах ведьмы. «Она поможет мне», — подумала Наразен и ответила:

— Я искала тебя, так как слышала, что Хозяйка Дома Синего Пса общается с могущественной особой, одним из Владык Тьмы…

— Допустим, это так, но чем это поможет Наразен из Мерха?

— Я поняла, что Мерх может быть спасен только, если я рожу ребенка, и для этого мне придется спать с мужчиной. Но обычные мужчины не подходят. Но если я не могу родить дитя от «семени живого мужчины», то почему бы мне не попробовать переспать с мертвецом?

Некоторое время колдунья молчала, а потом еще шире заулыбалась.

— Королева Мерха достаточна умна, — сказала она наконец, откинув назад волосы и открыв Наразен чистое бледное лицо, раньше скрытое под волосами, и удивительное украшение — вокруг талии ведьмы позвякивала гирлянда маленьких белых косточек — человеческие пальцы, нанизанные на золотую цепочку. — Что ж, — продолжила колдунья. — Допустим, я смогу уговорить Владыку Тьмы, и он поможет тебе, если пожелает. Я позову его, но, придет он или нет, не знаю. Он никому не подчиняется… а я всего лишь его служанка. И все же он может снизойти и исполнить мою просьбу. Если он придет, будь готова преодолеть страх, ибо он внушает страх простым смертным. Не так-то просто пригласить его, но еще труднее сделать так, чтоб он выслушал тебя. И как ты понимаешь, он заключит с тобой сделку.

— Я слышала об этом, — кивнула Наразен.

— Ты можешь отказаться, — продолжала ведьма. — Даже поговорив с ним, ты имеешь право отказаться. Он никого не принуждает. Но отказаться не так-то просто. Ты все еще хочешь, чтобы я позвала его?

— Да, хочу, — сказала Наразен.

Тогда Хозяйка Синего Дома задрожала всем телом, то ли от ужаса, то ли от радости. Она свистнула, и пес выбежал из комнаты. Померкли огни в светильниках. Затем колдунья подошла к столу и открыла стоящую там шкатулку из слоновой кости. Внутри лежал барабан, такой крохотный, будто сделанный для маленького ребенка. Но этот барабан не был детской игрушкой. Его изготовили из человеческих костей, а кожу, обтягивающую его, сняли с тела прекрасной девственницы.

Колдунья уселась у ног Наразен и начала выстукивать ритм быстрыми легкими движениями пальцев. И тут Наразен заметила то, чего не видела раньше. Третий палец левой руки колдуньи был отрезан до второго сустава. Наразен вспомнила косточки фаланг вокруг талии колдуньи, но тут во всех лампах разом погасли огни.

То, что вошло в дом, было не простой темнотой, а тьмой огромной черной раковины, спрятанной в глубине земли, абсолютной тьмой. В ней остались лишь шепот, дыхание, вздохи и легкий стук барабана колдуньи.

Садилось солнце, бросая на землю красные лучи. Они осветили двери лачуги, перед которой остановился Улум. Молодая женщина у входа поклонилась ему.

— Прошу вас, заходите, чувствуйте себя свободно в моем доме, — сказала она.

В жалкой тесной комнате на лоскутном одеяле сидели несколько детишек, серьезных и мрачных, как совята, а на кровати лежала маленькая девочка трех-четырех лет.

— Я послала мужа за доктором, но он еще не вернулся, — продолжала женщина. — Очевидно, вы опередили его?

— Да, — кивнул Улум, переступив порог. Владыка принес с собою покой, больной ребенок почувствовал это. Веки девочки тихонько опустились. Но мать заволновалась.

— Я сожалею, — сказала она, — но сейчас мы ничего не сможем заплатить вам. Однако я обещаю, что вы получите все деньги от продажи поросят, когда наша свинья родит.

Улум наклонился над больным ребенком. Тесная и жалкая каморка наполнилась зыбким мерцанием, похожим на серые сумерки, хотя небо за дверью еще пылало закатом.

— Подождите, — взмолилась мать. — Скажите, кто вы?

— Вы и сами знаете, — ответил Улум. Мать стиснула руки.

— Я думала, вы доктор, но ошиблась, — прошептала женщина. — Прошу вас, уйдите.

— Вы непоследовательны, — вздохнул Улум. — Вспомните, что последние три ночи вы умоляли меня избавить вас хотя бы от одного из детишек, которых вам нечем кормить. От одного из малышей, которые должны быть одеты и согреты.

— Да, это правда, — пробормотала мать, — Я вижу, боги наказали меня за мою злобу.

Она заплакала и спрятала лицо в ладони. Улум наклонился над кроватью, легко коснулся сердца ребенка, повернулся и вышел. Когда он покинул лачугу, две бесстрастные ледяные слезы скатились с его белых ресниц на полевые цветы, растущие у двери, и те завяли.

Но остальные дети беззаботно болтали, им показалось, что это вечерний ветер ворвался в комнату, и стало чуть холоднее, чем раньше. Больной ребенок затих…

Улум следовал за солнцем на запад. Несмотря на могущество и власть, тьма не всегда подчинялась ему. Он шел быстрее, чем обычный смертный, но солнце всегда обгоняло его. Красное, как хна, оно пряталось за краем земли, но не навсегда.

Улум остановился посмотреть, как ночь опускается на землю. И как только тьма накрыла его, послышался мягкий приглушенный звук, напоминающий то ли стук дождевых капель, падающих на потрескивающую от солнца землю, то ли крылья мотылька, хлопающие в полете, — звук, неразличимый для человека. Но Улум услышал его и понял, чьи нежные пальцы выстукивают дробь на коже барабана.

Какое-то время Улум стоял, раздумывая. Его глаза, еще полные ледяных слез, обратились на восток. На его лице ничего нельзя было прочесть. Оно ничего не выражало, но весь облик Владыки передавал определенное настроение. Возможно, Улума создали боги, очень давно, в дни бесформенного хаоса. А может быть, он появился потому, что потребовался простым смертным.

Молодая колдунья, затаив дыхание, продолжала выстукивать сложный ритм. Косточки на цепочке вокруг ее тонкой талии щелкали, ударяясь друг о дружку. Потом в темноте, обволакивающей Дом Синего Пса, появилась дышащая жаром, опаляющая, но ничего не согревающая тень.

В дальнем конце комнаты в синеватом свечении появился поджарый, мертвенно-бледный Пес.

Косточки застучали, когда она преклонила голову перед Псом, и ее волосы рассыпались по полу.

— Мой господин, — прошептала ведьма, — прости твою служанку за то, что побеспокоила тебя.

Пес подошел ближе. Он был благороден, но вид его вызывал дрожь. Любой другой, встретив такую собаку, испугался бы, но не Наразен. Мгновение — и пес исчез, а на его месте появился мужчина, прекраснее которого королева никого в жизни не встречала. Но и более странного она тоже не встречала: белый плащ, белые волосы, но черная кожа и мертвые фарфоровые глаза. Тут-то королева и почувствовала страх. Не перед мужчиной. Не именно перед Владыкой Смерти. Ее страх напоминал мрачную печаль, приходящую по ночам в тяжелые часы уныния; страх полной безнадежности; неминуемая бездна, поглощающая человека незаметно, безболезненно.

Владыка не удостоил взглядом Наразен, он пристально смотрел в лицо ведьмы. Почему-то глаза его показались королеве слепыми. Затем Улум проговорил ровным, тихим голосом:

— Я здесь.

— Мой господин, — стала бормотать ведьма, глядя на него снизу вверх, — ко мне пришла одна дама. Она хочет обратиться к тебе с просьбой.

— Пусть говорит, — приказал Улум. Колдунья встала и кивнула Наразен. Королева покинула свое место и вышла вперед, приблизившись к мужчине в белом плаще. Она смело взглянула в бездонные глаза Улума и почувствовала, что его взгляд завораживает ее все сильнее и сильнее.

— Надеюсь, вы понимаете, — сказала Наразен, — что я не дрожу от страха. В конце концов, никто не может избежать встречи с вами.

Тогда Владыка Смерти — реже его называли Улумом — один из Владык Тьмы, приказал королеве:

— Скажи мне, чего ты хочешь.

— Чтобы спасти мою страну и корону, я должна родить ребенка, — ответила ему Наразен. — Но на мне лежит проклятие. Я не могу родить дитя от живого мужчины. Я должна зачать его от мертвеца. А мертвые — ваши подданные, мой господин.

Колдунья хлопнула в ладоши. Появился каменный трон, задрапированный белым бархатом. Золотые подлокотники трона венчали золотые головы скалящихся собак. Жемчужины сверкали в их глазницах. Владыка Смерти сел на трон и задумался над тем, что сказала ему Наразен. Наконец он промолвил:

— Это можно сделать. Но сможешь ли ты вынести объятия мертвеца?

— Объятия любого мужчины отвратительны мне, — откровенно ответила Наразен, несмотря на то что Смерть явилась в облике мужчины. — Живой или мертвый самец — невелика разница… Может быть, мертвый даже лучше.

— А известна ли тебе цена?

— Очевидно, когда я умру, я должна буду навеки стать вашей рабыней. Полагаю, что все люди платят вам таким образом.

— Нет, — покачал головой Владыка Смерти Улум. — Я Владыка пустого королевства, я покажу тебе. Одно условие ты узнаешь сейчас: после смерти ты должна будешь оставаться со мной тысячу лет. Не больше, но и не меньше.

Наразен побледнела, но отступать не собиралась:

— Это и в самом деле небольшой срок. Но зачем я вам?

Улум взглянул на нее. Сердце Наразен сжалось, но она поборола страх.

— Ну же, — взмолилась она. — Прошу, не упорствуйте, скажите мне.

Что-то переменилось в лице Улума.

— Жизнь не растоптала тебя, — промолвил он. — Большинство тех, кто ищет меня, — жертвы собственных пороков. Они внутренне сдаются прежде, чем зовутменя. Но ты сожгла все зло и грязь, которые низвергли тебя в пучину. Я буду рад твоему обществу. Именно его ты продашь мне на тысячу лет. Не тело, нет. Тело станет моим в любом случае, как только ты умрешь. Оно будет лежать в земле до тех пор, пока само не станет землей. Не нужна мне и твоя красота — я не люблю ни мужчин, ни женщин. У Смерти нет ложа, у Смерти нет возлюбленной. Подумай, каким посмешищем станет Смерть, если обзаведется потомством, порожденным его семенем. Нет, мне нужна твоя душа. Я сохраню ее и верну в твое тело, а потом ты будешь служить мне тысячу лет. Когда же время истечет, твоя душа вольна будет покинуть меня.

— И это все? — быстро спросила Наразен.

— Нет, еще одно: не требуй от меня после смерти рассказов о жизни живых, — сказал он. Наразен воскликнула:

— Покажите мне свое королевство, подарите возможность зачать ребенка, я согласна с вашими условиями!

Из тени за троном до нее донесся шипящий голос колдуньи:

— Ты слишком нетерпелива! Держи себя в руках!

Тут Владыка Смерти произнес несколько слов, которых Наразен не поняла, ведьма вздохнула и не произнесла больше ни слова.

Тогда Улум поднялся со своего каменного трона. Его плащ взметнулся подобно белой волне, и Наразен оказалась закутанной в него. Комната колдуньи пропала. Наразен вдруг обнаружила, что она, завернутая в белое крыло плаща, висит в темноте высоко над землей. Огни человеческих жилищ горели внизу, а звезды сияли над головой. Плащ Смерти был огромен. Он окутывал королеву со всех сторон, так что она не касалась Улума.

— Куда дальше? — спросила Наразен.

— Во Внутренний Мир; туда, где находится мое королевство.

Владыка Смерти, кружась, устремился к земле. Перед ними открылась широкая долина. Когда они снизились, Улум вытянул руку, и земля разверзлась. Оказалось, что Смерть бывает везде и поэтому может править всем миром. Наразен показалось, что она очутилась на огромном кладбище, наполненном умирающими, будь то люди, деревья или цветки, листки или травинки. Даже в морях, живущих по собственным законам и правилам там, где владычествовали самые могущественные чародеи, даже там погибали рыбы, обитающие у поверхности, и чудовища глубин, — даже туда Владыка Смерти приходил по собственному усмотрению, и никто не мог противостоять ему… Но вот земля покорно разверзлась, открыв широкий проход, Улум с Наразен из Мерха нырнул в мир подземелий.

Наразен ничего не видела. Происходящее напоминало ей падение во сне. Лица и видения проносились в голове королевы, а не перед ее глазами. Один раз ей показалось, что она попала в водоворот, где, толкаясь, плавала толпа призраков. Но и они вскоре исчезли. Владыка Смерти уносил Наразен все глубже и глубже, пока, королева не очутилась на равнине, где было очень тихо и темно.

Королева больше не могла сдержать страх.

— Неужели это могила? — удивилась она.

— Потерпи, — приказал Улум, Владыка Смерти. — Ты увидишь и услышишь все, что можно видеть и слышать в моих владениях. Ты вошла сюда живая, поэтому пока не в состоянии оценить красоту этого мира. Как дух мертвого человека, не освободившийся от забот бренного мира, возвращается навестить землю, не имея плоти, так и ты здесь — призрак в мире мертвых.

Наразен напрягла зрение. Она не слышала ни одного звука, пальцы ее трогали пустоту, и нечего было положить в рот, чтобы почувствовать вкус. Королева ощущала себя, как и сказал Улум, живым призраком в стране мертвых.

Но для Наразен оказалось достаточно и того, что она видела сейчас. Пожалуй, этого оказалось даже слишком много. Женщина содрогнулась в глубине души, и это та, кто нанизывала леопардов на копье и бесстрашно сражалась в битвах наравне с отважными воинами.

Владыка и королева стояли на вершине скалы. У их ног раскинулись холмистые равнины с разбросанными тут и там валунами. Слева темнела мрачная цепь гор. Все, что их окружало, было серого цвета, скала цветом напоминала свинец. Из трещин росли серые пучки растений, похожие не на траву, а на волосы старой женщины, такие же тонкие и хрупкие. Из широких расщелин пробивался более темный мох. Равнина внизу казалась пустыней, покрытой серой пылью, а там, где каменистые холмы отбрасывали тень, она была черной. Небо Внутренней Земли выглядело пасмурно белым и печальным. Ни солнца, ни луны или звезд не существовало в Нижнем Мире. Небо не менялось, только иногда случайное облако проплывало по нему, словно горсть остывшего пепла. Тут царила тишина. Ее нарушали лишь порывы ветра, который бессильно шумел и завывал. Но ему едва хватало сил гнать облака, поэтому они плыли очень медленно. Огромный плащ Смерти повис, будто складки его наполнились свинцом.

Заметив, что Наразен дрожит, Владыка Смерти спросил ее:

— Это не твоя земля. Почему ты боишься ее?

— Вот куда вы привели меня… Вот куда все человечество должно прийти после смерти…

— Пройди со мной через эту страну, — предложил Улум, — и, если ты увидишь хоть одного человека, скажи мне.

Они спустились со скалы. Владыка Смерти отбрасывал тень, черную, как смола, но у Наразен не было даже тени. Они пересекли пыльную пустыню, миновали каменистые холмы, за которыми раскинулся лес. Деревья напоминали колонны из серого сланца. Странники вышли к реке, белой, как молоко. В ней отражалось небо. Наразен видела лишь ее поверхность. Ничто не нарушало покой вод.

Они шли долго. Небо оставалось неизменным, время, похоже, остановилось. Наразен, живой призрак, не чувствовала усталости. И сколько она ни смотрела, ни вглядывалась, ни вслушивалась, она не слышала голоса ни человека, ни животного. На ветвях каменных деревьев не было птичьих гнезд. Ни одно живое существо не обитало здесь.

— Ты не права, — отозвался Улум, читая мысли Наразен. — Тут живу я… Но иногда встречаются и другие заключившие сделку со мной — тысячелетие в обмен на услугу, которую могла выполнить только Смерть.

Наразен взглянула на Владыку.

— Значит, души мертвых отправляются в другое место. Если это так, то мне жаль вас, — холодно сказала она. — Даже судьба Мерха не стоит того, чтобы навеки оказаться в таком мире.

— Подожди, — сказал Улум. — Ты еще не все видела.

Они пошли дальше, и Наразен, гроза леопардов, вновь поборов страх, с презрением и насмешкой наблюдала за своим спутником.

Впереди показался дворец, сложенный из гранита. Высокие каменные колонны поддерживали крышу дворца-призрака. Внутри не горел ни один факел — там царила прохладная полутьма. В главной зале, ожидая хозяина, стоял гранитный трон без украшений. Владыка Смерти сел, опершись подбородком на руку. Он уставился в пустоту, и слезы скатились с его ресниц. Король скорби — таким сделали его боги или кошмарные видения людей. Меланхоличная безнадежность посреди каменной пустыни…

И тогда Наразен услышала мелодию, поразившую ее. Она огляделась. Через множество сводчатых дверей в зал вошли мужчины и женщины. Вместе с ними появилась музыка, заглушая слабый шум ветра. Как только люди заполнили зал, все вокруг изменилось.

Стены зала оказались задрапированы пурпурными, алыми, красными и золотыми тканями. Расцвели огнями свечи в золотых светильниках. На полу сплелись выложенные мозаикой драконы. Под куполообразным потолком из миллионов драгоценных камней, кружась, забили крыльями голуби. Блики — голубые и красные, зеленые и фиолетовые, черные и белые — превратили птиц в маленькие радуги. Столы из цветного стекла были уставлены изысканными блюдами и напитками.

Владыка Смерти замер на троне, но только теперь трон был из чистого золота. Над Владыкой колыхался стяг цвета крови. Золотая цепь на шее и перстни на пальцах Улума вспыхивали мириадами огней, белое одеяние сверкало серебром и самоцветами. Рубиновый обруч придерживал длинные белые волосы, а на коленях Владыки покоился скипетр из слоновой кости, увенчанный серебряным черепом.

Без сомнения, это был Владыка Смерти. Наразен взглянула на него, и он ответил ей, и только ей, и лишь она услышала его голос:

— Перед тобой иллюзия, которую создают эти мужчины и женщины, воображая, что они мои придворные, а я их император. В этой зале нет ничего реального, только обрывки воспоминаний о Верхнем Мире и его богатствах. Мертвые воссоздают их, пока находятся здесь, ведь они не в состоянии вынести Внутреннюю Землю в ее подлинном виде.

— А как это у них получается? — невозмутимо спросила Наразен.

— Видишь ли, их души живы, и, хотя тела мертвы, души все еще в телах. Все они заключили со мной сделку на тысячу лет. Душа каждого человека — настоящая чародейка. Только живое тело препятствует этому.

— А вы, Владыка, держите души здесь, чтобы они развлекали вас? — с раздражением бросила Наразен. — Неужели вы не можете найти себе развлечений на земле?

— Земля не принадлежит мне, хотя я и земное создание, — ответил ей Улум. — Я часто бываю там, но всегда по делу.

Наразен развернулась и прошла между мертвыми мужчинами и женщинами, чьи души томились в телах, как в темницах. Плоть несчастных полностью сохранилась. Мертвых не затронуло ни разложение, ни могильные черви, ни пожиратели падали. Тела сохранили тот возраст, когда их застигла смерть, и казались живыми. Большинство выглядели совсем молодо, одни умерли от болезней, другие погибли от ран — и эти раны были заметны, хотя старательно замаскированы. Молодой воин, заколотый мечом, носил на груди золотую розу. Другой, умерший оттого, что камень пробил ему глаз, вставил в глазницу сапфир — и, казалось, видел им так же хорошо, как и здоровым глазом. У колонны сидела очень бледная женщина, не пережившая родов и потерявшая много крови. На коленях она нянчила маленького тигренка, размером с грудного младенца. Она даже дала ему грудь, и он осторожно сосал молоко, а женщина улыбалась. В центре зала два седобородых старика играли в кости, смеясь словно юноши. Улум подошел к Наразен.

— Здесь нет боли, и, несмотря на возраст тела, души не ощущают груза прожитых лет и усталости. И настоящего вина тоже нет. Они лишь вообразили себе его, хотя ощущают его вкус, наслаждаются им и скоро захмелеют. Эта страна — чистый лист бумаги, где каждый может писать, что пожелает.

Наразен поверила ему. Вино и еда были не настоящими. Ни души, ни мертвые тела не нуждались в них. И удивительного интерьера тут тоже не было. Не существовало и птиц под радужным куполом, а тигренок был фантазией женщины, горевавшей по ребенку, оставленному в мире живых.

— И вы считаете меня такой же дурой, как все они? — удивилась Наразен. — Вы думаете, я сяду и стану тосковать по внешнему миру, создам его подобие, чтобы это опьянило меня, стану развлекать вас целое тысячелетие? Нет. Я скажу вам об этом сейчас, пока я здесь, в вашем мрачном королевстве.

— Ты не выдержишь, — произнес Улум.

— Посмотрим, — возразила Наразен. — Возможно, вы измените свое мнение, когда я надоем вам так же, как эти безмолвные птицы. И тогда вы подарите мне свободу прежде, чем окончится мой срок.

— И не мечтай, — сказал Владыка Смерти.

— Я мечтаю о том, что мне нравится, — вновь возразила Наразен. — Никогда я не стану ничего делать для вашего удовольствия, мой господин.

Лицо Владыки Смерти ничего не выражало, однако едва заметная тень скользнула по нему.

— Все же мне кажется, ты согласишься на мои условия, — продолжал он.

— Если только ради Мерха… Да, я согласна. Наразен заметила окно. Оно выходило в сад, где росли цветы и деревья, а за ними виднелись вечерние холмы и сверкающая река под молодой луной, изогнутой, как бледно-зеленый лук. Королева засмеялась, вспомнив ныне бесплодные мертвые земли Мерха такими, как они были прежде. Ради возрождения страны она могла вытерпеть все, даже если придется тысячу лет бороться с Улумом, Владыкой Смерти.

В следующее мгновение все растаяло, как дым. Владыка и королева вернулись на землю.

Глава 4

Колдунья вышла из дома и прокралась в сад, где росли ядовитые гранатовые деревья. Она потеряла покой от зависти к Наразен, к ее независимости и к тому, что сейчас королева путешествовала с Улумом.

Хозяйка Дома Синего Пса уже в двенадцать лет была хитрой и сообразительной. Два года она училась у магов и колдунов, торгуя своим телом на улицах, чтобы заработать деньги для платы за обучение. Ни один из ее учителей не обманул ее так, как был обманут Иссак, потому что девочка оказалась хитрее и изворотливее лисы. Звали ее Лилас. Когда маленькой колдунье исполнилось четырнадцать лет, однажды, бредя домой с непристойной оргии, она, за час до рассвета, встретилась с Владыкой Смерти. Это произошло на неприглядной полянке среди колючих кустов, где возвышались три виселицы с преступниками. Лилас хорошо училась и знала многое, доступное лишь опытным магам. Увидев черного господина в белых одеждах, она остановилась под скрипящими на ветру виселицами. Сердце ее учащенно забилось, зубы застучали, руки похолодели, а во рту пересохло. Лилас поняла — это тот редкий случай, который подворачивается лишь однажды, и есть два выхода: воспользоваться им или упустить, а потом сожалеть об этом всю жизнь. Лилас выбрала первый путь. Она подошла к Улуму и робко обратилась к нему.

Они говорили недолго — Владыка и колдунья. Небо разгоралось на востоке, и качающиеся тени висельников превратились из черных в красновато-бурые. Тогда Владыка Смерти и девица заключили сделку. Он взял у Лилас нечто, являвшееся поручительством, и пообещал взамен кое-что другое. Девица ушла с именем Владыки на устах и потом стала делать лишь то, что ей нравилось… Ведьма прекрасно жила в Синем Доме уже двести лет и собиралась жить дальше, так как не состарилась ни на день, ни на час, ни на минуту со дня своего пятнадцатилетия.

Однако теперь, снедаемая завистью, она прокралась в сад и сорвала ядовитый плод с дикого дерева. Неожиданно дерево справа от нее скрипнуло, расколовшись, словно от удара огромного топора, и оттуда вышел Улум, а следом за ним Наразен.

Ведьма поклонилась Улуму так низко, что ее волосы, рассыпавшись по земле, закрыли узловатые корни гранатовых деревьев.

— Решено! — промолвил Владыка, а потом повернулся к Наразен. — Как ты понимаешь, тебе придется кое-что отдать в качестве залога.

Королева Мерха не ответила, а колдунья сказала ласково, чтобы скрыть злобу:

— Моя уважаемая старшая сестра должна отдать мне палец левой руки или хотя бы одну верхнюю фалангу.

— Я готова, — кивнула Наразен и стянула кольца с этого пальца.

Она заметила, что все живые мертвецы при дворе Владыки Смерти были лишены этой части тела, равно как и колдунья из Синего Дома.

Лилас носила косточки людей, заключивших договор с Улумом, на золотой цепочке, обмотанной вокруг талии, и, когда долг был заплачен, то есть душа и тело отправлялись во Внутреннюю Землю, ведьма брала косточку, молола ее в порошок и выпивала с вином. Эти кости стали связующей печатью на договоре между смертью и жизнью, именно они сохраняли молодость колдуньи. Что же касается ее роли, то она была посредником, отыскивая людей, готовых заключить сделку с Владыкой Смерти.

Лилас подбежала к Наразен. Ей не терпелось заполучить палец королевы.

Улум прикоснулся к третьему пальцу левой руки Наразен, и тот потерял чувствительность до второго сустава. Когда нож ведьмы алчно сверкнул в полумраке, Наразен не ощутила боли, из раны не вытекло ни капли крови.

— Готово, — сказала Лилас.

— Итак, дело сделано, — проговорила Наразен. — И сколько мне теперь ждать?

— Как она нетерпелива, мой господин, — хихикнула колдунья.

— Я заплатила за товар и теперь имею право потребовать его. Я прошу лишь об одном одолжении, могущественный Владыка Тьмы. Пусть тот, с кем мне придется спать, не слишком долго лежал в земле.

— В сделках я педантичен, — ответил Улум, — и уже сделал скидку на твое положение. Возвращайся на опушку кедрового леса и жди. Завтра ночью я исполню свою часть сделки.

Затем Улум взглянул на колдунью. Она прислонилась к дереву, опираясь на него одной рукой, а в другой сжимала палец Наразен.

— Научи царственную госпожу всему тому, что она должна знать, точно так, как учили тебя. Лилас снова поклонилась до земли:

— Ваша служанка повинуется вам, самый могущественный из Владык.

Колдунья на коленях подползла и прижала губы к тому месту, где только что стоял Владыка Смерти, позаботившись о том, чтобы Наразен видела это. Но королева не обратила внимания. Ее прошиб холодный пот, в голове звенело. Тогда она стала растирать свое тело, пытаясь согреться.

Глава 5

Над лесом окаменевших деревьев пылало солнце, но лучи его не пробивались сквозь черный навес ветвей. Когда солнце село, наступили синие сумерки, в отличие от солнечных лучей они беспрепятственно проникли под кроны деревьев.

Малиновый шатер Наразен раскинулся на опушке леса. Перед шатром горел воткнутый в землю факел, невдалеке вокруг костра расположились шесть стражников королевы. Воины коротали время за игрой, двигая маленькие кружочки раскрашенного дерева по расписной доске. Солдаты нервничали, даже ругались вполголоса. Двое караульных обходили лагерь. А еще одна пара из десятка стражников, отправившихся с Наразен, ночью дезертировала, бежав в луга мимо сада колдуньи.

Наразен сидела в шатре и ждала. Она приготовилась, отбросив страх и сосредоточившись в мыслях на Мерхе. Перед ней стояла чаша крепкого темного ликера, но она едва пригубила напиток. Возле чаши лежал деревянный ларец.

В кедровом лесу часовой неожиданно вздрогнул и вытаращил глаза, но это всего лишь три черные ящерицы пробежали мимо лагеря королевы.

Один из стражников, сидя у костра, пробормотал:

— Я не уверен, что готов признать Наразен своей королевой и повелительницей. Сначала она ведет себя как мужчина и спит с женщинами, потом становится шлюхой и раздвигает ноги для каждого мужчины. Теперь же она домогается покойников.

Но капитан стражи ударил стражника по лицу и приказал замолчать.

— Королева делает все, чтобы спасти нашу страну, — объяснил капитан.

Но глаза его говорили другое: «Пусть она будет сукой, шлюхой или ведьмой, но она платит мне жалованье».

Юноше было всего шестнадцать лет, когда он умер. Брат убил его в тот самый день, когда Наразен возвращалась к своему шатру в кедровом лесу.

Старший брат, грубый и сильный, выполнял всю тяжелую работу на отцовской сыромятне. Младший, по словам старшего брата, был ленив и предпочитал бродить у реки, среди цветов на высоких стебельках, которые, склоняя венчики к воде, словно предлагали юноше тоже полюбоваться своим отражением.

— Ты девчонка и ведешь себя, словно баба! — закричал старший брат и, забыв — а возможно, и нет, — что в руке у него острый нож для выделки кожи, ударил брата. Нож глубоко вонзился в тело, ранив юношу. Кровь потекла на пол сыромятни. Младший брат закрыл глаза и упал. Вскоре он умер, побелев, как холодный мрамор.

Женщины рыдали, когда готовили тело младшего брата в последний путь. Они говорили, что не было юноши в деревне красивее его. Они обмыли бескровное тело, расчесали русые волосы и скрыли страшную рану, забинтовав шею мертвеца шелковым шарфом. «Смерть жестока», — неосмотрительно решили женщины.

Деревенские жители отнесли юношу на кладбище с каменными склепами. Старший брат, тяжело ступая, шел за гробом. Он натер лимоном глаза, чтобы они стали красными и влажными. Никто не видел, как он ударил брата, а в деревне он сказал, что младший брат споткнулся о лавку и случайно напоролся на нож.

Юношу в гробу положили в склеп и закрыли двери обители мертвых. Священник и родственники на ночь остались возле склепа охранять тело.

За два часа до полуночи дверь склепа отворилась, и оттуда вышел мертвый сын кожевника. В лице его не было ни кровинки, на голове был надет венок, сплетенный женщинами. Не глядя ни вправо, ни влево, он прошел по тропинке между охваченными ужасом стражами, повернул к каменной стене могильника, а потом налетевший порыв ветра унес его. Родные стали молиться, священник потерял сознание. Старший брат с воплями убежал и утопился в одном из огромных чанов сыромятни, где вымачивали кожи…

Наступила полночь. Стражники Наразен сидели неподвижно, будто окаменев вместе с кедровыми деревьями. Костер давно погас, а факел перед шатром едва тлея.

И вдруг из леса налетел ветер. Обрушившись на лагерь, он разметал пепел потухшего костра, стал играть одеждами и волосами скованных страхом людей. Постепенно ветер стих.

Тогда из леса вышла белая фигура.

Медленно, так же медленно, как двигалась эта фигура, поднялись и попятились солдаты. Они расступились, отойдя дальше, чем требовалось, чтобы пропустить к шатру хрупкого юношу с венком на голове и шелковой повязкой на шее. Солдаты пятились до тех пор, пока их спины не наткнулись на холодные колонны кедровых стволов. Юноша прошел мимо них и остановился у шатра королевы.

Наразен, застыв перед нетронутой чашей и деревянным ларцом, заметила колыхание малинового полотнища у входа в шатер. Но она не двинулась с места, а лишь прищурила глаза, чтобы разглядеть, кого же прислал ей Улум, Владыка Смерти.

Через мгновение она перевела дыхание и улыбнулась.

Встав со своего места и подойдя к призраку, она внимательно осмотрела и даже дотронулась до него.

— Ну что ж, — сказала Наразен, — твой хозяин неплохо обошелся со мной.

С этими словами королева увлекла мертвеца в центр шатра. Податливый, словно маленький ребенок, юноша во всем слушался королеву. Смерть лишила его воли, и теперь с разрешения Владыки Смерти он стал рабом Наразен. Королева оглядела гостя, обошла вокруг и внимательно посмотрела ему в лицо.

Улум учел пожелание Наразен, как и обещал. Юноши еще не коснулось разложение. Тело осталось свежим и гладким, прикосновение к нему доставляло удовольствие; оно сохранило запах жизни и радовало взгляд. Голубые глаза юноши были открыты и лишь слегка подернулись поволокой, как бывает у спящих. Взгляд его казался скорее рассеянным, чем отсутствующим, а томные и чрезвычайно мягкие движения походили на движения пьяного. Юноша, который при жизни был больше похож на девушку, чем на мужчину, обладал девичьей красотой. Он был стройным, и очертания его тела казались скорее округлыми, чем угловатыми. Несмотря на смертельную бледность, два бутона на его груди, как и губы, все еще сохраняли теплый оттенок рассвета — цвет губ колдуньи. Округлое лицо напоминало лик девы, по-юношески гладкое, с нежными очертаниями, похожее на мраморное изваяние. Топазы украшали его чело цвета слоновой кости, а в длинные волосы женщины вплели цветы, словно несчастный собирался на пир или на свадьбу.

Наразен уложила тело юноши на ковре. Потом она достала деревянный ларец, полученный от колдуньи, и открыла его. Внутри находился свернутый в кольцо плетеный шнур. Наразен обмотала этот шнур вокруг неподвижного тела юноши, вокруг плеч и торса, между пальцами изящных рук и вокруг покорных чресел.

Конец шнура упал на пол возле светильников, в них взвилось пламя, будто выхваченное из ножен лезвие клинка.

Королева вытянулась рядом с телом прекрасного юноши и коснулась губами его лица, похожего на лицо девушки.

— Если твое тело помнит что-то, — прошептала Наразен, — то представь, что я какой-то мужчина, которого ты любил. Представь, что я — это он. Я не оскорблю тебя. Но этой ночью я стану твоим любовником.

Потом королева встала на колени перед юношей и склонилась, лаская его тело. Руки и губы королевы скользили по коже юноши, пахнущей благовониями и сохранившей аромат жизни.

В мерцании света лампы задрожала странная тень. Неяркий огонь облизывал сетку светильника маленькими язычками, а рядом с ним появилась змея с янтарной чешуей, спрятавшая голову в тени, — вот чем стал шнур из деревянного ларца.

Наразен текла, как река, через тело юноши. Ее рыжие волосы, освободясь, разметались, окружив мертвеца красным светом, подобно малиновому шатру. Ее руки скользнули на мель речного ложа, меж прекрасного золотого тростника, прокладывая курс, чтобы река вошла в свое русло.

В свете догорающей лампы янтарная змея вздрагивала, вытянувшись во всю длину и переливаясь. Теперь она вся была на свету. Лишь ее голова по-прежнему оставалась в тени.

Пальцы Наразен обвили корень реки, ее исток. Она наклонила голову, чтобы глотнуть немного воды.

В мерцании светильника змея двигалась резкими толчками, пульсировала. Потом змея стала рекой, которая волновалась и текла по речному ложу. Голова колдовского создания ударялась об пол и вдруг поднялась из тени и застыла в воздухе. Змея танцевала на хвосте.

Наразен приподнялась. Она заключила юношу в объятия на коврах малинового шатра. Свет серебряными кинжалами скользил по спине Наразен, так же как по телу корчившейся змеи. Наразен смотрела в девичьи глаза юноши, на копье мужчины, вонзившееся в нее, и думала о Мерхе. Сейчас она стала леопардом и боролась, как леопард, пронзенный копьем. Королева выгнула спину и потянулась, наслаждаясь кровью леопарда, наслаждаясь его смертью.

Змея подняла голову, раскрыла пасть и зашипела, рассыпая по шатру дождь огненных игл.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ ПЛАЧУЩИЙ РЕБЕНОК

Глава 1

С приходом весны Мерх снова стал зеленым и золотистым. Его широкая река цвета темного нефрита, вновь прохладная и чистая, извивалась между огромными деревьями. Животные Мерха приходили напиться к ее берегам, в заводях поселились длинноногие птицы. В земле созревало молодое зерно, свежие плоды росли в цветущих садах. В озерах появилась вода, а в округлых грудях женщин — молоко. В стойлах снова раздавались крики молодняка, а в домах плакали маленькие дети. Люди назвали эту весну временем Плачущего Ребенка. Но была еще одна причина для такого названия…

Когда Наразен вернулась с востока, она увидела исцеленную землю, здоровую и благополучную. Больше месяца королева провела в кедровом лесу. Возвращаясь, она знала, почему Мерх вновь стал плодородным, ведь он был подобен Наразен. Королева сняла проклятие Иссака со своей страны: она возвращалась с ребенком.

Везде, где бы она ни проходила, люди становились перед ней на колени. Они приносили ей венки полевых цветов и кувшины с вином, приходили к ней с корзинами зерна, чтобы Наразен благословила его. Теперь королева стала их богиней плодородия. В городе люди падали ниц перед своей владычицей, разливали благовония на тех улицах, где она должна была пройти. На площади перед дворцовыми воротами нескольких горожан повесили за то, что они оскорбляли королеву в дни чумы. Начальник стражи Наразен, охранявший дворец во время отсутствия королевы и следивший за порядком на улицах, вышел с важным видом и поклонился своей повелительнице, прикрыв глаза, чтобы не видеть ее живот, Наразен так же стойко терпела свою беременность, как и все, что предпринимала раньше во имя спасения Мерха. Но она ощущала себя рабыней, таскающей в животе тяжелый жернов. К тому же ребенок не стремился покинуть чрево. Он клубочком свернулся в животе королевы и спал. Казалось, что он не собирается родиться в положенное время, Наразен с отвращением думала о ребенке. Он был ленивым, этот ребенок от мертвеца. Возможно, он тоже оживший мертвец… Королева не могла ни ездить верхом, ни охотиться. Ей не хотелось ни есть, ни пить. Она не хотела видеть своих любовниц. Толстая, как огромный кит, выброшенный из воды на безжалостную землю, она терпела все неудобства. «Выйди, жернов, освободи меня. Ты уже сделал свое дело». Королева считала, что должна убить ребенка, как только он родится. Ведь в душе она оставалась воином и мужчиной. Да, она непременно убьет ребенка.

Наконец ребенок зашевелился. Боль мечом рассекла тело Наразен. «Я не буду унижаться перед тобой, — подумала королева. — Это ты будешь пронзительно кричать, а не я».

И правительница Мерха не издала ни звука, хотя ребенок разрывал и раздирал ее чрево, как кусок полотна.

— Она умрет, — скорбно шептали лекари, склонясь над Наразен. — Даже ее чрево отказывается верить в то, что принадлежит женщине, и поэтому королева не может освободиться от ребенка. Она умрет…

— Я не умру, — отвечала Наразен с обидой и яростью. — Я запомнила того, кто сказал эти слова.

Прошло два дня и две ночи. Дни, будто расплавленное серебро, и ночи, как горячая черная кровь. Она вспоминала Иссака, его рассказ о том, как его обманули дрины, карлики из земель демонов… Теперь королеве казалось, что эти дрины поселились в ее животе и постоянно били молотками по своим наковальням, как заправские кузнецы; раскаленным металлом служили ее страдания, а драгоценными камнями — сгустки жуткой боли.

— Да, — утверждали лекари, — королева умрет.

Наразен уже не могла отвечать. Она думала:

«Нет, я не умру, но завтра же убью всех мужчин в королевстве. Всех, кто своей похотью причиняют женщинам такие страдания».

Пришел третий день. Он незаметно подкрался к дверям дворца в шелковых туфлях. Сразу же за ним устремился четвертый, он принес облегчение.

— Королева, поблагодарите богов за то, что они даровали вам ребенка — воскликнул девичий голос.

— Если это мальчик, задушите его, — прошептала Наразен.

— Это девочка, Ваше Величество! — воскликнул главный лекарь.

Наразен очнулась. Тело ее превратилось в сгусток боли, но она осталась жива, лежала на кровати. Вокруг на стенах, расписанных военными и охотничьими сценами, сверкало оружие.

Главный лекарь и его помощники поднесли младенца к окну, рассматривая его с явным изумлением. Но один из них остался у изголовья королевы. Он нагнулся и поднес к губам Наразен небольшую чашу. Жидкость потекла в рот женщины, и ей пришлось проглотить горький напиток. Лекарь с чашей выпрямился и выскользнул в дверь.

Наразен показалось, будто паук жалит ее в сердце. Она открыла глаза и сквозь трепещущую кровавую пелену разглядела женщину в синем, размалывающую что-то в ступке. Все закружилось перед глазами королевы, алая дымка превратилась в багровый туман, напоминающий густое вино, и Наразен поплыла, как размолотая косточка в этом вине, а где-то далеко-далеко засмеялся Синий Пес.

«Неужели я так слаба и не переживу эти дурацкие роды?» — спрашивала сама себя Наразен. Она чувствовала, что погружается в ледяную воду и та смывает ее выдержку и надежду.

Королева еще успела подумать о чаше горького напитка, о странном лекаре, быстро выскользнувшем из ее покоев. У Наразен были враги: многие завидовали королеве, а некоторые просто ненавидели ее. Неужели именно сейчас, когда ей удалось спасти королевство, и она может жить, вновь наслаждаясь властью, ей суждено умереть из-за одного-единственного глотка отравленного зелья? Нет… Но холодный поток в ее жилах становился все сильнее и шумел, как море…

Доктора оживленно разговаривали у окна. Кожа ребенка, которого они разглядывали, напоминала молоко, и дневной свет, казалось, проходил сквозь нее. Дитя шевелило ножками и ручками, но не плакало. «Ты тоже молчишь», — подумала Наразен, А потом королева разозлилась, она ведь рассчитывала царствовать в Мерхе лет шестьдесят или больше. Ради этого она переносила насилие, распутство, колдовство, продала в рабство свою душу и, наконец, выносила младенца, заставила его выжить. Теперь все это у нее отняли. У Наразен не осталось сил даже для того, чтобы злиться.

И тут она увидела в воздухе у стены спальни черную тень. Еще не Смерть, но предвестника Смерти.

— Так, — сказала Наразен, — меня обманули…

— Нет, — ответила тень. — Я не властен над часом твоей кончины. Этим распоряжается твоя судьба. Твои враги повинны в этом. Смерть, словно ночь, приходит в положенный срок, но не вольна выбирать момент своего появления. Владыка Смерти не всесилен.

Наразен вымученно улыбнулась:

— Я слишком слаба, чтобы спорить. Но остерегайся меня, когда я попаду в твое царство праха. Я вновь обрету силу в стране праха. Это будет скоро. Я знаю.

Лекарь, отравивший королеву, мчался по коридорам дворца. Стрелой влетел он в комнату начальника стражи. Тот, развалившись на широком диване, ел плод багрового цвета. Начальник стражи был красив, но слишком ленив.

— Господин Жорнадеш, королева очень больна, — сказал лекарь.

— Ты прав, к сожалению, — ответил Жорнадеш, продолжая жевать.

— Такие мучительные роды, — продолжал лекарь. — Она потеряла много крови. Кроме того, ребенок был зачат при помощи колдовства, извращения и порока… Скоро нам придется надеть траурные одежды — смерть Наразен неизбежна.

— И когда же это случится? — спросил Жорнадеш.

— На закате, — ответил лекарь. — Осмелюсь почтительно напомнить, ваша светлость, что доза яда, который я дал королеве, подобрана с большой тщательностью. Это зелье очень эффективно. Я также посмею сказать вашей светлости, что я очень старался, выбирая лекарство. Никаких следов не обнаружится при условии, что королева будет незамедлительно похоронена.

— А ребенок? — нетерпеливо спросил Жорнадеш. — Он тоже мертв?

— Нет. Он жив, но, говорят, урод, — сказал лекарь. — Лучше всего похоронить его вместе с матерью.

— Конечно, так будет лучше, — согласился Жорнадеш, выплевывая косточки. Он всегда испытывал отвращение к противоестественным наклонностям королевы Мерха и удивлялся, почему престол должен принадлежать такой женщине. Во время отсутствия королевы, оставшись единственным хозяином во дворце, он много размышлял. Теперь Наразен оказалась на смертном ложе, а воины Жорнадеша были готовы захватить власть в Мерхе. Отныне Жорнадеш сам станет править государством. Чтобы не прогневать богов, он решил не убивать новорожденного инфанта. Пролить кровь невинного младенца было бы позором даже для такого жестокого человека, как он. Похоронить дитя живьем — другое дело. Пусть боги вмешаются, если хотят не допустить греха. Жорнадеш был доволен собой. Он все продумал. Дав денег лекарю, он отослал его, а следом отправил своего человека, чтобы тот расплатился с отравителем другой монетой — острым ножом. Затем Жорнадеш послал за кувшином желтого вина и девушкой с винно-желтыми волосами. Теперь он ждал хороших вестей.

Наразен умерла на закате. В ее спальне бродили лишь тени, но на улицах горели факелы. За три часа до полуночи Жорнадеш стал королем Мерха, а у королевы Наразен остался лишь серебряный гроб.

Ее тело увезли по реке.

Стояла безлунная ночь. Тусклые светильники на носу и корме корабля не могли развеять ночную тьму. Священники шептали молитвы, гребцы в темных одеждах сушили весла, отдавшись во власть течению. Ладья плыла вдоль берега, как призрак, закутанный в погребальный саван. С берега никто не наблюдал за медленно плывущим кораблем, так как весть о смерти Наразен продвигалась еще медленнее, чем похоронная процессия. А те, кто видел ладью, приняли ее за нечто сверхъестественное. Потом налетел ветер. Он принес запах ладана и звуки ритуальных молитв в память умершей, а еще тонкий, кристально чистый плач, разорвавший кожу ночи, как серебристое лезвие кинжала.

Новорожденный долго не плакал. Он вступил в мир безбоязненно, радуясь спасению из ненавистной клетки, утробы матери. Но теперь ему угрожала смерть. Ребенок начал всхлипывать, но никто не пытался успокоить младенца. Все его боялись. Никто не знал, что с ним делать — убить или оставить в живых. Его положили в большую круглую чашу из красной меди, и там он копошился, пытаясь найти точку опоры на гладких стенках или отыскать нечто похожее на мягкий холмик, из которого должно бежать молоко. Чаша оказалась еще более ненавистной, чем чрево Наразен. По ее медным стенкам стучали черные капли дождя. Они били в глаза ребенку, а река, словно в насмешку, раскачивала его колыбель.

Река бежала к северным окраинам Мерха. Раскидистые деревья проплывали мимо траурной ладьи, ветви склонившихся над водой черных ив сплетались, как волосы. На них зелеными драгоценностями сверкали светлячки. Вскоре на черной лужайке над рекой показалась каменная ограда с бронзовыми воротами.

Процессия сошла на берег. Священники размахивали кадилами, солдаты несли гроб с королевой и чашу с ребенком, беспомощно шевелившимся внутри. Они вошли через бронзовые ворота и проследовали по улицам, где не горело ни одного огонька, ибо в них не было смысла. Здесь никто не выглядывал из окон и не произносил приветствий. Это было кладбище Мерха. Наконец процессия поднялась на возвышение. Там находился склеп из красного камня, где на протяжении трех столетий хоронили правителей Мерха. Сюда же принесли Наразен.

Священники поспешили совершить похоронный обряд. Вокруг в тусклом свете фонарей поблескивали человеческие кости, кое-где сверкали драгоценности. Но если происходящее и побеспокоило усопших королей, то они остались безучастными.

Ребенок все еще кричал, словно хотел потревожить предков, призвать их на помощь. Маленький зверек голода грыз его внутренности. Устав кричать, малыш начал тихонько хныкать. Но эти звуки без труда заглушало бормотание священников. Малыш вытягивал ручки и ножки, но вокруг был только холод и тени, и даже чернокожая нянька, резко качавшая чашу-колыбель, больше не заботилась о нем. Наконец тусклый свет и неясное бормотание пропали. С лязгом захлопнулись двери склепа… И тогда ребенок, зачатый от мертвеца, остался один на один со Смертью во дворце мертвых.

И в этот момент появился Владыка Смерти.

Зрение у ребенка еще не прояснилось, но в те дни даже новорожденный мог узнать Владыку Улума.

Владыка Смерти подошел к младенцу. Его изящная длинная рука черной птицей повисла над ребенком, но так и не коснулась его. Желто-зеленые глаза малыша напоминали драгоценные камни их глубоких горных пещер. Именно их взгляд удерживал Улума, отталкивал его. В глазах ребенка Улум разглядел трогательное, слабое, но все же непобедимое желание жить, а Владыка Смерти не был ни убийцей, ни разбойником.

Отвернувшись, он подошел к Наразен и поднял ее тело из серебряного гроба. На королеву надели черное одеяние, украсили его поясом из рубинов, на руки и на шею повесили золотые цепи, а в уши — серьги из топазов. Все-таки она правила Мерхом, и Жорнадеш, захватив трон, оставил ей часть былого великолепия. Волосы королевы были распущены и напоминали тонкую красную вуаль, но теперь их оттенок изменился и стал синим. Ее кожа и даже белки золотистых глаз, которые открылись от прикосновения Улума, тоже приобрели синий оттенок.

— Я не сопротивляюсь, — проговорила Наразен. — Я готова следовать за вами.

Она обняла Улума за плечи. Ребенок почувствовал, как черный мужчина и женщина с синеватой кожей провалились прямо сквозь пол склепа. Теперь рядом с ним никого не осталось.

Младенец собрал последние силы и пронзительно закричал, будто понимая, что крик — единственное, что отличает его сейчас от мертвых.

Но кто из живых, услышав ночью крики, доносящиеся с кладбища, поспешит туда?

Внизу, у подножия города могил, прибрежные реки ивы сменил густой лес. Стояла безлунная ночь. Там танцевали черные тени. Распустились ночные цветы, а светлячки, рассевшиеся на бледно-желтых лепестках, напоминали капельки света.

В эту ночь среди деревьев бродили двое демонов эшва. Временами они пускались в пляс под музыку шуршащих на ветру листьев.

В Нижнем Мире было три разновидности обитателей: карлики дрины, изготовившие различные вещи; царственные ваздру, и эшвы, основным занятием которых были грезы. Они грезили, жили в грезах и мечтали о грезах… Они любили гулять по ночам — безмолвные и прекрасные.

Две эшвы, оказавшиеся в ту ночь неподалеку от кладбища, были женщинами. В их черных волосах извивались серебристые змеи, а два черных кота, завороженные магией демонесс, кружились у их ног.

Вдруг тишину ночи разорвал отчаянный крик ребенка. Эшвы остановились, покачиваясь в воздухе. Они не испытывали сострадания, но были очень любопытны и обожали вмешиваться в дела людей.

Слившись в одно целое, скользнули они между деревьями, а два черных кота побежали за ними следом. Эшвы подлетели к каменной ограде кладбища. Для них не существовало материальных преград; они пролетели над стеной и поплыли над городом могил, как сухие листья. Демонессы скользили над улицами города мертвецов, прислушиваясь к крикам ребенка, которые становились все слабее, затихая. Эшвы не боялись смерти. Они избегали только солнечного света и опасались недовольства их повелителя князя ваздру, величайшего из князей Нижнего Мира. Добравшись до возвышения, выложенного мраморными плитами, они подлетели к двери склепа, сложенного из красного мрамора.

Одна из демонесс подула на двери, погладила их нежными пальчиками, и те тихо застонали. Черные коты прыгали по мраморным плитам, играя с цветами, которые притащили с собой из леса. Вторая демонесса вздохнула и закрыла глаза.

Наконец дверь открылась, несмотря на сложный замок. Она больше не могла противиться колдовской ласке.

Ребенок уже не кричал, а только всхлипывал. Он лежал в медной чаше, не двигаясь, не в силах бороться с маленьким зверьком под названием голод, грызущим его изнутри. Эшва, открывшая двери, осторожно проскользнула в склеп и, коснувшись ребенка, почувствовала его тепло. Она сразу же поняла, что этот малыш не такой, как другие.

Эшва склонилась к нему, и змеи, извивающиеся в волосах демонессы, слегка задели его. Младенец задрожал. Очарованная эшва лизнула веки ребенка, ощутив соленый вкус слез, подула в его ноздри дыханием демона, напоминавшим ароматное зелье. Ребенок поймал руку эшвы, засунул ее палец в свой ротик и начал сосать его.

Тогда демонесса улыбнулась. Она вынула ребенка из чаши и взяла с собой, укутав своими волосами, а змеи, развернувшись, заглядывали в лицо младенца, но он не замечал их.

Эшва поспешила на восток, к равнинам Мерха, и за ней последовала ее подруга. Следом за демонессами, пока хватало сил, бежали коты.

Недалеко от реки, в пещере под высокой скалой, было логово самки леопарда. Наразен никогда не охотилась на нее, хотя и убила ее самца. Теперь самка нашла себе пару где-то в другом месте и, когда отступила засуха, обрушившаяся на Мерх, изменившая сезон спаривания, принесла потомство. Сейчас огромная кошка спала в пещере со своим единственным детенышем. Прошло два часа после полуночи, осталось два часа до рассвета, до наступления времени охоты. Но сейчас в сны кошки вошло что-то светящееся и дразнящее. Это было так приятно, что она проснулась.

Эшвы выманили самку из пещеры. Когда она скользнула в ночную тьму, демонессыдунули ей в глаза и поглаживали бархатистую пятнистую шкуру, пока огромная кошка не улеглась рядом с ними. Тогда они прижали ребенка к ее животу и засунули ему в рот янтарный шарик соска. Ребенок крепко держался ручонками за мягкую шерсть огромной кошки и сосал. Его тело мягко покачивалось, ритмично сжимаясь и расслабляясь. Сладкое молоко с мускусным запахом наполняло желудок. Насытившись, младенец перевернулся на спинку и тут же заснул.

Глава 2

Хотя демоны время от времени размножались, они делали это не так, как люди. Любовь для них стала развлечением и искусством, а их семя было бесплодным, поэтому демонессы не могли рожать детей и прекрасно обходились без этого. Возможно, эшвы, забравшие ребенка Наразен из склепа, в отличие от других, стали питать к младенцу материнские чувства. Но, скорее всего, малыш для них был игрушкой, и на его месте мог оказаться детеныш пантеры или змеи. Так или иначе, но эшвы провели много месяцев, нянчась с младенцем, хотя время в стране демонов течет совсем не так, как в земле смертных. В Нижнем Мире годы пролетают иногда за день, а порой быстрее или медленнее. Тем не менее, эшвы долго возились с ребенком.

Днем они оставляли его одного, но всегда в безопасном месте, например в брошенном дупле филина. Как бы то ни было, но, оставляя ребенка, они всегда зачаровывали его, поглаживая прядями своих волос, и навевали на него крепкий сон. Малыш все это время даже не шевелился. Никто не смог бы его найти. Если зверь подходил к этому месту, он не чуял ничего и уходил прочь. По ночам эшвы брали ребенка с собой. Они вскармливали младенца молоком леопардов, лисиц и диких оленей, а позже травами, цветами и разными плодами. Дитя, столь странно рожденное, росло под опекой прекрасных странниц и участвовало в их ночных прогулках. Он привык к бессловесному языку эшв. Перед тем как малыш произнес первое слово человеческой речи, он уже мог позвать птицу, летящую под облаками, и змею, выползающую из-под камня. И хотя ни один смертный не мог увидеть демонов, этот младенец знал об эшвах все, благодаря своим сверхъестественным способностям командовал ими и ничего не боялся. Если бы он воспитывался среди людей, это была бы уже совсем другая история.

Черты обоих родителей странным образом смешались в их чаде. Цвета их волос — рыжий и белокурый — придали волосам ребенка оттенок созревших абрикосов. Цвета глаз родителей — золотистый и голубой, — смешавшись, сделали глаза малыша шафраново-зелеными. Он был прекрасен, как его отец и мать, но близость между мужеподобной Наразен, королевой Мерха, и по-женски прелестным мертвым юношей наложила отпечаток и на ребенка: младенец не был ни мальчиком и ни девочкой, а и тем и другим одновременно. Воистину, подходящая игрушка для эшв.

Демонессы не воспитывали ребенка и решили ничему его не учить. Но, общаясь с ними, он сам многое узнал. Инстинкт, отец всех человеческих чувств, вел его с той же легкостью, с какой пузырьки воздуха поднимаются со дна озера. Все дни напролет ребенок проводил в снах и грезах, а ночами гулял среди теней. Иногда он вместе с эшвами летал над землей. Внизу мелькали сверкающие огнями города и равнины морей, выглядевшие в лунном свете стеклянными равнинами. Ребенок видел горы, окрашенные в розовый цвет лунным сиянием. Пустыни казались ему снегами.

Эшвы и малыш давно покинули Мерх. Они много путешествовали. Иногда ребенок замечал на темных равнинах людей, но видел их глазами демона, или почти демона… В полночь он не раз танцевал с черными детенышами пантеры, а над ним плыли эшвы, кружась под тихую музыку — шорох листвы.

Несомненно, демонессы вскоре устали бы от своего подопечного или просто забыли бы о нем. В одну прекрасную ночь, увлеченные чем-нибудь другим, они бы не вернулись за ребенком туда, где его оставили; хотя они по-своему и любили его. Эшвы есть эшвы. Однако, прежде чем произошло неизбежное, один из князей ваздру призвал эшв к себе в Драхим-Ванашту, подземный город демонов. Много земных суток могло пройти за один час Нижнего Мира. Зато, если бы поручение князя ваздру оказалось сложным, то время на земле по сравнению с подземным текло бы медленно и незаметно, как песок на морском берегу. Но даже мечтательные эшвы понимали, что нельзя оставлять беззащитное человеческое дитя на произвол судьбы, ведь младенец непременно умрет, если о нем некому будет позаботиться.

И тогда демонессы отнесли ребенка в старый сад, где в голубых сумерках с деревьев слетали белые цветы, устилая гладь пруда. Младенца посадили возле статуи мальчика, играющего на дудочке. Статуя казалась очень старой. В трещинах рук гнездились муравьи. Ребенок, заинтересовавшись, немедленно превратился в существо женского пола. Маленькая девочка положила головку на каменное бедро, ее абрикосовые волосы обвились вокруг его ног.

— Посмотрите-ка сюда, — говорили муравьи, и ребенок понимал их. — Еще одна статуя. Но на ней нет трещин, и она двигается.

Вдруг из зарослей цветущих деревьев возле пруда появился отвратительный карлик. Его ноги были такими кривыми, что живот почти волочился по земле. На поясе, явно хвастаясь, он носил огромный меч из сверкающего металла, украшенный ослепительными драгоценностями. Лицо карлика напоминало омерзительную маску, разбитую вдребезги и склеенную без должного умения. Любой обычный ребенок, увидев такое чудовище, зажмурился бы от страха и расплакался, не испытывая ни малейшего любопытства. Но малыш, выросший на руках эшв, ничуть не испугался. А ведь карликом был не кто иной, как один из низших демонов, дрин.

— Ха! — воскликнул дрин, слизывая толстыми губами муравьев. — Если бы вы были бы чуть побольше и спустились вниз, мы бы неплохо провели время.

Дрины любили заниматься любовью с насекомыми Нижнего Мира.

Но тут появились эшвы. Они скользнули над прудом, словно два темных лебедя. Увидев их, ребенок мгновенно изменился. Его органы преобразовались. Превращение произошло непроизвольно, подобно тому как хамелеон меняет цвет или цветок закрывается на закате солнца. Изменение формы тела оказалось не слишком приятным, но вполне естественным для ребенка.

Зато у дрина превращение малыша из девочки в мальчика вызвало приступ дикого непристойного смеха. Он низко поклонился эшвам, поцеловав их лодыжки, и поздравил с необычной находкой.

Ребенок не знал языка дринов, но чувствовал, что речь идет о нем. Он понял: эшвы собираются покинуть его. Печаль, присущая только людям, охватила малыша, он испугался и начал всхлипывать, тараща золотисто-зеленые глаза. Карлик подошел к нему и надел на шею серебряную цепь с драгоценным камнем точно такого же цвета, как его глаза.

— Взгляните, повелительницы, — обратился дрин к демонессам, — теперь у вашего воспитанника три глаза. На этом камне я вырезал имя, как вы приказали.

Малыш посмотрел на символ, выгравированный на драгоценной гемме. Он не мог прочесть то, что написали демоны на одном из семи языков Нижнего Мира, но все же понял, как должно оно звучать. Там было написано — Симму, что на языке демонов означало Дважды Прекрасный.

Эшвы подошли к ребенку и поцеловали его. Их поцелуи напоминали легкий огонь, голова у него закружилась, и он закрыл глаза. Дрин запрыгал, крича:

— Поцелуйте и меня! Поцелуйте меня тоже!

Но эшвы не обратили на него внимания. Они унесли ребенка, а дрин остался один, ворча и прыгая на одной ноге.

В нескольких милях к западу от того места стоял храм. Вокруг него раскинулись рощи и пастбища. Там цвели сады и стояло несколько усадеб. Белые птицы вили гнезда на крышах домов и летали повсюду. Монахи, жившие в храме, проповедовали сдержанность и скромность, но само здание храма окружали желтые столбы, украшенные золотыми обручами. Тут и там стояли статуи богов и мудрецов, руки и лица которых были вырезаны из слоновой кости и инкрустированы серебром.

У дверей храма, за час до восхода солнца, эшвы оставили ребенка. Они грустно улыбались своим туманным и озорным мыслям о том, какого шалуна сюда принесли. Затем они посмотрели на малыша и прослезились.

Увидев их слезы, ребенок тоже заплакал, впервые с тех пор, как его унесли из склепа в Мерхе.

Но восток бледнел, ожидая восхода солнца. Птицы махали крыльями, как веерами, взлетая на крыши домов, и эшвы покинули плачущего ребенка. Они закружились в водовороте темного узора волос и одежд, растворились в темноте и вернулись в Нижний Мир еще до того, как последняя звезда исчезла с небосвода.

Солнце встало. Вскоре из храма вышли четверо молодых монахов и обнаружили ребенка, сидящего на ступеньках, — голого мальчика, в возрасте двух лет, с зеленой драгоценной геммой на шее. Малыш горько плакал. Появление монахов не успокоило его, он не реагировал на их слова и продолжал плакать, даже когда они взяли его и унесли в храм. И в последующие дни его глаза были наполнены слезами — он никак не мог утешиться.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ ВЛАДЫКА НОЧИ

Глава 1

Теперь для Симму наступило время жизни среди людей, время забвения. Он напоминал дерево зимой — дремлющее растение без плодов и листьев. Весна пробуждает дерево; она бы пробудила и Симму. Но до его весны было еще очень далеко.

Эшвы ушли, а вскоре исчезли и воспоминания, связанные с ними. Забывая эшв, месяцы, проведенные с ними, и то, что он едва не стал одним из них, околдованный их чарами, мальчик не помнил своего прошлого — кем он был и кем мог стать. Теперь он превратился в простого смертного, приобрел человеческие черты.

Симму оставался мальчиком, ибо все в нем теперь стало мужским. Он забыл о том, что мог выглядеть иначе. Теперь необычный малыш ничем не отличался от обычного беспризорного ребенка, лишнего рта, который невозможно прокормить. Конечно, он забыл имя, которым его нарекли демоны. В человеческих языках не существовало аналога знаку, начертанному на камне дринов. Благочестивые братья, приютившие малыша из милосердия, назвали его Шеллом, что означает «раковина», утверждая, что нашли мальчика в море слез. Монахам понравился яркий зеленый камень, и они милостиво приняли его в уплату за содержание ребенка, положив драгоценность в сокровищницу храма.

Шелл, который прежде звался Симму, вырос при храме. Таких, как он, было несколько. Братья охотно брали под свою опеку каждого, кто не имел явных физических недостатков и обладал приятной внешностью — не могли же боги принимать к себе уродов или калек. Предпочтение отдавалось тем детям, рядом с которыми находили плату в знак надлежащего почтения и благодарности. Живя среди опоясанных золотом колонн, дети служили богам, восхваляя идеалы бедности и смирения.

У воспитанников храма был отдельный двор, где они играли, резвились и бегали под присмотром многочисленных послушников, в чьи обязанности входила забота о мальчиках, поскольку женщинам запрещалось ступать на священную землю храма. Хотя многие питомцы были слишком юны, они неуклонно подчинялись жесткому распорядку: дети просыпались, ели и ложились спать всегда в одно и то же время. Любой, даже самый маленький из них ежедневно совершал молитву перед изваяниями двух богов, возвышающихся над стенами храма. Детей заставляли преклонять перед ними колени и низко опускать головы. Тех же, кто осмеливался всхлипнуть или засмеяться, наказывали. Боги вселяли суеверный страх в сердца детей. Лик одного был синим, другого — красным. Их головы венчали серебряные короны, а нижняя часть туловища изображала животное: синий бог был тигром, а красный — овном. Они считались повелителями стихий: Синий Тигр обладал властью над штормовыми ветрами, а Красный Овен — над летней засухой. Боги эти остались от старого культа, гораздо более древнего, чем тот, что исповедовали теперь в храме. Считалось, что тигр и овен охраняют детей, и воспитанники относились к ним со странной смесью предупредительного почтения и насмешки.

Мальчиков, когда им исполнялось двенадцать лет, принимали в братство. С шести лет обучали их чтению и письму. В десять лет они приступали к изучению потемневших от времени свитков и пыльных книг, составляющих огромную библиотеку. Много занимаясь, дети изучали историю земли и войн, что на ней велись; они изучали предания, пытались осознать сущность их мира, имевшего странную плоскую форму, подобную блюду, на котором моря и горы окружала неизвестная субстанция — океан или эфир. Им открывались тайны природных богатств и законов этой земли, людей и животных, населяющих ее. Кроме того, будущих послушников посвящали в таинства ритуалов и учений храма. Мальчики читали заветы великих пророков и мессий, поучавших, что необходимо покоряться божьей воле, ценить каждого человека и творить лишь добро.

В полумиле к востоку от монастырской ограды находились хозяйственные постройки. Сюда допускались женщины. Они стирали одежды монахов и шили новые, готовили еду и пекли хлеб. Неподалеку возвышался Дом Даров. Туда охотники приносили десятую часть своей добычи, земледельцы — двадцатую часть собранного урожая. Купцы отдавали монахам одну пятую часть своего годового дохода, полученного от продажи товаров. Иногда какой-нибудь богач преподносил дар храму — малахитовое блюдо или нитку жемчуга, чтобы братья помолились за него. Когда девушка из богатой семьи выходила замуж, она просила благословения богов в Святилище Дев, расположенном в роще к западу от храма. В знак благодарности она должна была заплатить столько золота, сколько весила ее правая рука. Когда женщине приходил срок разрешиться от бремени, ее муж в благодарность богам приносил кувшин вина. Если же рождался мальчик, и он был здоров, его отец жертвовал храму небольшую раку. Стоила же она кошель серебра, или семь снопов пшеницы, или три овцы.

Перед праздниками — а их было пять в году — несколько молодых монахов избирались для паломничества по всему краю. В их обязанности входило благословлять каждого пришедшего к ним и исцелять болезни. За паломниками следовали две или три повозки, на которые складывали дары, полученные в знак признательности. Перед праздником сбора урожая в путь отправлялся сам настоятель монастыря. Он правил колесницей, крытой балдахином и влекомой четырьмя белыми быками. За ним следовали аж пять повозок.

Облачение настоятеля шилось из желтого шелка, символизирующего могущество света и чистоту дня, и было украшено рубинами и изумрудами — камнями мудрости и любви. Молодые братья носили одеяния из желтого полотна. Зимой они надевали плащи из шерсти, подбитые желтым мехом пустынной лисицы. Все монахи отращивали волосы, ибо верили, что подстригаться — грех и для мужчин, и для женщин. Но еще большим грехом считалось бритье бороды, поэтому монахи тщательно ухаживали за своими волосами и смазывали их душистыми маслами из кувшинов, стоявших в Доме Даров. Каждый вечер огромный зал монастыря убирался, словно для пиршества. Братья ели и пили в свое удовольствие. Вина, мяса, хлеба и сладостей — всего у них было вдоволь. Религия запрещала монахам удовлетворять только одно плотское желание — возлежать с женщиной или мужчиной. Все остальное они могли себе позволить. Тем не менее, монахи ели только раз в день, хотя им разрешалось съесть немного фруктов и хлеба утром и в полдень. Раз в году, в середине зимы, монахи постились: ели лишь рыбу и пресный хлеб, а вместо красного вина пили белое.

Издавна повелось, что заболевших привозили в монастырь. Мужчин оставляли во Внешнем Дворе, а женщин — в Святилище Дев. Монахи осматривали больных, и их исцеляющие прикосновения и снадобья творили чудеса. Бывало, больной появлялся во время обеда, тогда помощь запаздывала, и Смерть опережала монахов. «Увы, боги суровы и требовательны», — вздыхали братья. Дважды в день монахи преклоняли колени перед богами и возносили им хвалу за их великодушие и всепрощение.

Это была богатая страна, и народ в ней жил глубоко верующий, поэтому храм доил ее, как хорошую корову.

Среди роскоши, ритуалов и святынь рос Симму, получивший имя Шелл. Он все забыл и находился словно во сне, но все же был прекрасен и изменчив.

Глава 2

Когда Симму, названному Шеллом, исполнилось десять лет, в храме появился еще один мальчик, на год постарше. Его отправил сюда отец, один из королей кочевого племени далекой страны Южных пустынь. Мальчика звали Зайрем. Он был сыном короля и его любимой жены, но так получилось, что именно он внес разлад в их жизнь.

У кочевников была коричневая кожа, волосы цвета глины и красноватые глаза, а мальчик, рожденный женщиной их племени, оказался темноволосым и смуглым, словно тень ранней ночи, с глазами цвета зеленой воды, отражающей голубое небо.

— Что это значит? — воскликнул король, ворвавшись в свой алый шатер. Он давно подозревал жену в связи с каким-то чужестранцем. Но несчастная женщина была верна мужу и, пытаясь убедить его в своей правоте, спросила, встречал ли он когда-нибудь в этих краях человека, похожего на его сына.

— У него волосы моей матери, — добавила она. — А глаза как у моей бабушки.

— И ты хочешь, чтобы я поверил, что ребенок не унаследовал ничего, кроме внешности предков по материнской линии? — воскликнул король.

— По крайней мере, он такой же красивый, как и его отец, — смиренно ответила женщина.

Король смягчился, услышав это, и больше не вспоминал о случившимся. А ребенок был и в самом деле очень красив. Время шло. Мальчик, взрослея, становился все привлекательнее. Он отличался от остальных мягкими манерами, необыкновенными зелено-голубыми глазами, за что и полюбился женщинам своего племени. Лишь старики избегали смотреть на него.

— Не к добру этот темный цвет, — говорили они. — Как козы королевского стада носят клеймо, отличающее их от других, так и эти темноголовые уже с самого рождения отмечены и заклеймены — судьба предназначила их в слуги демонам и Черному Шакалу, Владыке Ночи. — И, сказав так, старики сплевывали, дабы очиститься от этих слов.

Тот, кого величали Черным Шакалом и Владыкой Ночи, носил множество имен и титулов — таким созданиям люди старались придумывать самые абстрактные и необычные имена. Но никто не называл его истинного имени, хотя всем оно было известно — Азрарн, князь демонов, Владыка Тьмы.

Несмотря на эти разговоры, любимая жена короля горячо привязалась к сыну, юному отпрыску королевской династии. Замечая, что с годами мальчик становится все красивее, она все больше опасалась за его жизнь.

«Кругом враги, — размышляла она. — Молодые завидуют ему, а старики его ненавидят. Все знают, что демоны бродят по ночам, но ведь мой сын ночью спит! Он добр и невинен. А вдруг мужчины возьмут его на охоту, приведут в логово львов и оставят там безоружным — тогда мальчик погибнет. Или кто-нибудь вскроет ему вены, когда малыш будет отдыхать в полдень в тени пальм. Став взрослым, он может жениться на какой-нибудь стерве, а ее братья убедят ее в том, что она обручилась с дьяволом, и та отравит его».

Мать горевала, но ни с кем не могла поделиться своими печалями. Ей не у кого было спросить совета и неоткуда ждать помощи. Ведь даже ее муж относился к сыну с неприязнью.

Однажды, когда Зайрему уже исполнилось пять лет, мужчины ушли на охоту, а в стане появилась таинственная старуха. На ней были отвратительные зловонные шкуры, а в ее спутанных волосах позвякивали железные кольца и отшлифованные временем кости. Вокруг запястья старухи обвилась живая золотая змея. Взгляд у бродяжки был проницательный и чистый, как у молодой девушки.

Испугавшись, женщины племени держались подальше от нее, но любимая жена короля, пережившая слишком много страхов, чтобы бояться еще чего-нибудь, подошла к старухе и спросила, чего она хочет.

— Отдохнуть в тени и испить холодной воды, — ответила старая карга, а заметив Зайрема, добавила: — Вот и все, пожалуй.

Но жена короля нахмурилась. Она провела старуху в свой шатер и усадила на дорогие ковры. Собственноручно она поднесла ей хлеба и лучшего вина из королевских запасов, а для змеи поставила блюдце молока. Затем женщина достала ларец из красного песчаника и вынула оттуда свои серьги из бирюзы, золотые браслеты, янтарные кольца для ног и напоследок — птицу из оникса, принадлежавшую еще ее матери, и три большие жемчужины. Она разложила все это перед старухой.

— Очень красиво, — прошамкала та, прищурив молодые глаза.

— Возьми все, — попросила ее женщина. Старуха оскалила девять оставшихся зубов.

— Ничего в мире не делается просто так, — произнесла она. — Что же ты хочешь взамен?

— Безопасности для моего сына. Хочу, чтобы он остался жив, — ответила мать Зайрема и излила душу перед старой колдуньей.

Когда она умолкла, карга проговорила:

— Ты подумала, что я ведьма… и ты оказалась права. Я сделаю все, что в моих силах, для твоего мальчика, но он может и не отблагодарить меня так, как ты, ведь нет такого блага, вместе с которым не пришла бы беда. Когда стемнеет, приводи своего ребенка к лиловым скалам и жди там. Тебя встретят и проводят ко мне.

— А если я не приду?

— Тогда и я не смогу тебе помочь, — промолвила ведьма и поднялась, скрипя костями. Женщина указала на драгоценности, но ведьма остановила ее:

— Мне ничего этого не надо. Я назову свою цену ночью.

Когда возвратился король и его воины, любимая жена короля вышла к мужу, поцеловала его и попросила:

— Простите меня, мой господин, я оставлю вас одного этой ночью. Голова раскалывается от боли, я мечтаю только об одном — прилечь в шатре и остаться наедине с ночной тишиной.

Король все еще любил жену и выполнял все ее просьбы. Она же тайком привела в шатер Зайрема, а когда сумерки окутали землю, они незаметно проскользнули в пальмовые заросли и поспешили к лиловым скалам. Мальчик всю дорогу смеялся — ночная прогулка казалась ему веселой игрой.

Закат раскрасил горизонт в зеленые тона. В воздухе не чувствовалось даже легкого дуновения ветра. Вдруг с запада налетело облако. Оно опустилось на землю, окутав Зайрема и его мать. Женщина, испугавшись, прижала сына к себе, а в следующий момент все пришло в движение, но уже через секунду замерло, и облако медленно рассеялось. Мать и сын не могли узнать места, где оказались, они не знали, как попали сюда.

Вокруг раскинулся сад с необычными деревьями. Из-за высоких каменных стен не было видно ничего, кроме черного беззвездного неба. Под ногами лежал мягкий зеленый песок, и четыре медные лампы, висящие по углам сада, выхватывали из темноты черные деревья с оранжевыми плодами и кусты, источающие странный аромат. А в центре сада стоял ярко освещенный каменный колодец. И хотя женщина была очень испугана, ей очень хотелось заглянуть в него. Не вода, а огонь сверкал в глубине колодца. И тут появилась ведьма. Она вошла в сад через дверь в каменной стене и, заботливо прикрыв ее за собой, подошла к жене короля.

— Ну, вот вы и пришли, — сказала ведьма. — Теперь я хочу кое-что тебе поведать. Там, в глубине колодца, куда ты заглядывала, горит древний огонь земли. Если ты ступишь в него, то мигом обратишься в пепел. Так будет с каждым, за исключением маленьких детей. Скоро все в этом мире научатся коварству и жестокости. Но дети еще многого не знают. В них нет злобы. Чем младше ребенок, тем лучше. Тогда огонь воздвигает защиту против любого зла. Никакое оружие, никакие болезни не смогут причинить вреда тому, кто однажды испытал силу огня. Только время властно над ним, только смерть от старости страшна ему. Но их время течет медленно — восставший из огня проживет не меньше двухсот лет.

Жена короля слушала ее, побледнев и широко раскрыв глаза. Ведьма продолжала:

— Я говорю это потому, что твоему мальчику уже почти пять лет. Лучше бы он был новорожденным младенцем. Сейчас огонь причинит ему боль. Сможешь ли ты вынести его крики, когда он ступит туда, чтобы стать неуязвимым и никогда больше не чувствовать боли?

Жена короля затрепетала. Она крепко прижала мальчика к себе, а он, не понимая, о чем идет разговор, разглядывал удивительный сад.

— Я выдержу это, — наконец выдавила она. — Но если ты обманешь меня и не поможешь ему, я тебя убью!

— Неужели убьешь? — захихикала карга. Ее позабавил гнев женщины.

— Да, несмотря на твою магию. Я разорву тебя голыми руками и зубами перегрызу тебе глотку! Старуха ухмыльнулась, оскалившись.

— Никакого обмана, — прошамкала она. — Хорошо, что ты напомнила про зубы. — Ведьма придвинулась к матери Зайрема, ее ясные глаза засверкали. — Посмотри сюда. — Старуха показала на свои глазницы. — Когда мое зрение к старости ослабло, я с помощью заклинания купила себе новые глаза. Это глаза молодого мужчины. Он умирал и отдал их мне, чтобы выжить. «Лучше быть слепым, но живым», — сказал он. «Вот именно», — согласилась я. Смотри, какие замечательные глаза у меня теперь. Но мои несчастные зубы — они почернели, болят и выпадают! А у тебя зубы острые, крепкие и белые. Достаточно острые и крепкие, чтобы разорвать горло несчастной старухе. Отдай мне свои прекрасные зубы! Это моя цена за услугу твоему сыну!

Жена короля вздрогнула, но, взглянув на Зайрема, поцеловала его и ответила:

— Решено. Такая плата означает честную сделку. В тот же миг ведьма схватила ребенка. Она обвязала шнурком его темные вьющиеся волосы и поставила на край колодца. Зайрем, испугавшись, в ужасе обернулся, но не успел сделать и шагу, как ведьма, крепко вцепившись в шнурок, столкнула его в огненную бездну. Сжимая шнурок, она окунула мальчика в жуткий огонь неуязвимости, и пламя охватило все тело ребенка.

Как и предупреждала ведьма, мальчик кричал от боли, но такого жуткого крика его мать не ожидала. Она зажала уши руками и тоже кричала, пока не охрипла. Женщине казалось, что она вместе с сыном чувствует нестерпимую боль.

Когда, наконец, оба голоса смолкли, ведьма вытащила из колодца бесформенное обугленное и почерневшее тело и осторожно положила его на зеленый песок.

Увидев, что стало с ребенком, женщина зарычала, словно зверь, и бросилась на ведьму. Но та только рассмеялась.

— У тебя больше нет клыков, чтобы укусить меня, — сказала старуха и улыбнулась ослепительно белыми, ровными, молодыми зубами. А жена короля действительно осталась без зубов. — Потерпи минутку, — попросила ведьма. И не успела она произнести это, как обугленное создание на песке забилось в судорогах. Черная обугленная корка сошла с его тела, словно грязь с сосуда из слоновой кости. Мальчик целым и невредимым застыл на песке, а от черноты остался лишь глянцевый блеск темных волос и черные пушистые ресницы. И еще в мальчике появился какой-то отсвет пламени, словно блики солнца на золоте.

— Он мертв? — прошептала мать, видя, что мальчик не шевелится.

— Мертв! — засмеялась ведьма. — Посмотри, он дышит! — Она подвела женщину поближе и вдруг, выхватив нож, изо всей силы всадила его в сердце Зайрема.

Мать мальчика дико закричала.

— Ну и глупая же ты, — засмеялась ведьма и показала ей нож. Клинок погнулся и сломался, словно его пытались вогнать в каменную стену, а на теле ребенка не было даже царапины.

Мать Зайрема вела себя очень осторожно, уходя из стана Алых шатров. Но, как гласит мудрость людей пустыни, нельзя закрыть кувшин так, чтобы внутрь не попало ни песчинки. У короля были и другие жены, а у тех — сыновья. Один из мальчиков после ужина вышел умыться к пальмовому дереву и заметил, как мать Зайрема вместе с сыном скрылась в сумерках. Между женами и сыновьями короля никогда не прекращалось соперничество. Мальчик решил, что нужно обязательно проследить за Зайремом и его матерью.

Женщина вернулась около полуночи, и один взгляд на нее привел маленького шпиона в ужас — лицо несчастной было белым, волосы спутаны. Она очень торопилась, задыхалась, хватала воздух ртом, и мальчику почудилось, что в темном провале ее рта нет зубов. Не успела бедняжка войти в свой шатер, а юный соглядатай уже побежал к своей матери, чтобы все ей рассказать. А уж та, конечно, поспешила к королю и сообщила, что мать Зайрема всю ночь резвилась с демонами и сейчас вернулась со своим сыном-демоном, а зубы свои отдала в обмен на заклинания.

Король заподозрил неладное, поверив в колдовство, тем более что всегда недолюбливал темноволосого Зайрема. Остаток ночи он шагал взад-вперед по своему шатру, а когда заря разлилась по пустыне и смыла ночь, направился к шатру любимой жены. Он пересказал ей сплетни, обвинив во всех грехах земных, и добавил, что хотел бы убедиться в целости ее зубов.

Мать Зайрема поняла, что ни правда, ни ложь не спасут ее. Тогда она решила объединить их, чтобы выиграть время.

— Мой повелитель, — заплакала женщина, — я боюсь признаться в том, что натворила. Вижу, как глупо поступила, воображая, что могу что-то скрыть от вас. Будьте же милосердны ко мне! Я жаловалась на ужасную головную боль, но на самом деле у меня страшно болели зубы. Я давно уже мучилась с ними, но старалась сохранить это в тайне, лишь молила богов освободить меня от страданий. Однако все оказалось бесполезно. И вот, наконец, в наших краях появилась женщина, сведущая в травах. Я поведала ей о своем горе. Знахарка сказала, что никто и ничто не поможет мне, если не вырвать зубы, потому что их корни сгнили и, хотя с виду они здоровы, вскоре яд их отравит мое тело. И поэтому, мой господин, я, стыдясь, тайно отправилась к этой женщине, и та согласилась вырвать мне зубы. А твой сын, которого я взяла с собой, был единственной моей отрадой. Теперь ты, конечно, бросишь меня, потому что я безобразна, и тогда я умру от горя.

Короля тронуло раскаяние любимой жены, и он поверил ее рассказу. Он заверил свою жену, что будет любить ее по-прежнему, а зубы — не единственное ее украшение. Король признал женщину виновной лишь в том, что она хотела обмануть его и рисковала своей жизнью и жизнью ребенка в страшной пустыне, он пожурил ее за это.

Затем он послал за своим недостойным сыном-сплетником, наказал мальчишку, а его мать, придумавшую небылицы, в знак дружбы подарил другому королю. Но, отдавая ее, он предупредил:

— Остерегайся речей этой лисицы, ибо лживы они.

Прошло пять лет. Годы всегда идут своим чередом, оставляя след в памяти людей. Племя Шатров кочевало по пустыне, меняя пастбища и оставляя за собой вытоптанные луга. Бывали времена неурожаев и засухи, и тогда люди просили у небес дождя, но случалось, что дождей было так много, что даже мелкие ручейки выходили из берегов.

Зайрему исполнилось десять лет, и, хотя любимая жена короля больше не родила ни одного ребенка, мальчик уже не был младшим сыном короля. Да и мать Зайрема больше не была любимой женой.

У короля появилась новая жена. Глаза ее напоминали красный янтарь. Она многое знала, вырастила несколько сыновей и теперь стала любимицей короля. Но все же ни один из ее сыновей не мог соперничать красотой с Зайремом.

Старцы привыкли к Зайрему и перестали повторять, что его смуглая кожа — символ ночи. И иногда даже беседовали с мальчиком. Но за их дружелюбными улыбками скрывалась тень чего-то невысказанного, но готового сорваться с языка, словно заржавевший нож, который в любую минуту можно вычистить.

Зайрем рос молчаливым и мечтательным. Укачивая малыша, его мать плакала и повторяла:

— Что помнишь ты, любимый мой? Забудь все… Не было огня, не было боли, не было сада с зеленым песком. И даже если когда-то ты вспомнишь об этом, не говори ничего, ничего…

И ей удалось заставить мальчика забыть обо всем. У него оставались лишь смутные воспоминания об испепеляющем огне и мучительных страданиях — ночные кошмары его детства. А потом Зайрем отбросил их, как змея отбрасывает старую кожу. Но все же он помнил, что огонь оставил на нем свой знак, дал ему больше, чем его красота, — нечто такое, о чем ему не положено знать. Ребенок чувствовал, что он не такой, как остальные, но никогда не задавался вопросом — почему, полагая, что ответа не существует. Зайрем жил в стране, где все были чужими для него. Он встречал тех, кто называл себя его братьями и родственниками, но не видел ни одного, кто бы был похож на него или говорил на языке его души. Поэтому в сердце его не пробрались ни подлость, ни зависть. Он не ждал ничего от чужой страны.

Среди сыновей короля росла зависть и неприязнь к Зайрему. Как-то раз сын, тот, которого король наказал (ему теперь было пятнадцать), собрался на охоту.

— Пусть и этот юнец идет с нами, — сказал он, потрепав Зайрема по голове. — Мы позаботимся о нем. Он слишком много крутится возле женщин, и никогда еще не видел львов.

Мальчики отправились охотиться на львов — три королевских сына, трое их друзей и Зайрем.

На вершинах, каменистых холмов в лучах полуденного солнца отдыхали золотоглавые львы с телами цвета пыли. Их было четверо — три самки и огромный самец с черной, словно опаленной дневной жарой, гривой.

Этим львам уже был знаком запах человека, и, когда ветер донес его до них, они поднялись с камней. Изогнутые ноздри их широко раздувались, глаза сузились, а хвосты хлестали по бокам. Охотники приблизились к ложбине, где над небольшой заводью склонилась смоковница. Они знали, что львы, где-то неподалеку: это было место их обычной охоты.

— Вы с собаками пойдете туда, — сказал трем своим приятелям, указывая на север, наказанный сын короля. Потом три сына короля задумались.

— Жаль, что у нас нет годовалого козленка. Его крики привлекли бы львов, — сказал старший мальчик. Брови охотников сомкнулись на переносице, и они обругали себя за забывчивость. Но потом, похоже, в их головы закралась злая мысль.

— А что, если мы возьмем юного Зайрема и оставим его, как приманку для львов? Он сочный и нежный, словно годовалый козленок, наш дорогой Зайрем… Ведь ты не будешь возражать, братец? А мы будем рядом с копьями наготове.

Мальчик лишь пристально взглянул на братьев, но те засмеялись и отвели его на каменистую тропу.

— Ты ведь не станешь возражать, если мы привяжем тебя к этому камню, милый Зайрем? — спросили они и, схватив мальчика, быстро связали его, а затем удалились на безопасное расстояние посмотреть, что будет.

Вскоре четыре бледно-золотистые тени соскользнули с холма. Львы приближались, нахлестывая себя по бокам хвостами и злобно сверкая маленькими раскаленными глазками.

Зайрем наблюдал за львами. Он не боялся их, хотя один только вид львов вселял в людей ужас, и все, что мальчик слышал о них, отнюдь не улучшило их дурной славы.

Огромный самец прыгнул первым. Он изогнулся словно натянутая тетива лука или выпущенная стрела, и страшные когти вцепились в мальчика. Раздался странный звук, словно кто-то разорвал огромный лист бумаги.

Но вот лев оглушительно зарычал и отпрыгнул в сторону. Его движения неожиданно утратили стремительность и упругость, зверь застыл в изумлении, словно мраморное изваяние. Больше он не пытался нападать. Но львицы сделали несколько стремительных прыжков… В конце концов, и они тоже отступили от Зайрема, кроме одной, обнюхивавшей и облизывавшей мальчика. Огромная кошка жадно лизала Зайрема, желая сожрать его, ощущая вкус того, что не могла съесть.

Издалека невозможно было понять, что происходит, и потрясенным братьям показалось, что львица отдает дань почтения Зайрему. Они задрожали от страха. Львы не только не убили мальчика, хоть и должны были это сделать; они поклонялись ему!

Три брата спрятались среди камней, подавленные и испуганные. Они смотрели, как львы, закончив свой ритуал, поднялись по склону холма. Когда звери скрылись из глаз, братья бросились к Зайрему, схватили его и швырнули на лошадь, которая в ужасе захрипела. Глаза несчастного животного налились кровью — ведь мальчик пропитался запахом львов. Братья поскакали обратно в стан, к шатру своего отца.

День угасал, и в лучах умирающего солнца лагерь кочевников казался залитым кровью. В красном свете заката братья рыскали по лагерю в поисках короля, а найдя его, швырнули мальчика к его ногам.

— В горах Зайрем покинул нас, а когда мы последовали за ним, то увидели, что четыре льва облизывают его и ластятся к нему, — закричали они. — А все потому, что демоны водят с ним дружбу. Несомненно, ему покровительствует сам Владыка Ночи. Так всегда говорили наши мудрые старики.

Суеверный страх короля заставил его поверить злым словам. Однако правитель чувствовал, что не должен доверять завистливому мальчишке.

— А что ты скажешь на это? — воскликнул король, обращаясь к Зайрему. — Почему львы не причинили тебе вреда?

— Я и сам не знаю почему, — ответил мальчик. Слова эти король расценил как дерзкое высокомерие. Он поднял руку и хотел ударить сына по лицу. Но, ударив, почувствовал, что руку его обожгло, словно огнем. Этого оказалось достаточно.

Король пришел в ярость. Он созвал на совет военачальников, советников и старцев, чей почтенный возраст давал им право присутствовать на совете. Все они расположились вокруг королевского шатра, а сам король сел в кресло из черного дерева, стоящее на красно-желтом ковре, и они стали обсуждать, что делать с Зайремом. Три королевских сына вышли и поведали историю со львами, заставив своих приятелей подтвердить их слова, будто они тоже были свидетелями, хотя на самом деле они ничего не видели. И тогда старики счистили ржавчину с ножей своей потаенной злобы и снова заговорили о темных волосах, несчастьях и князе демонов…

Мать Зайрема на совет не позвали. Она была лишь женщиной, о ней просто забыли. Они не дали слова и Зайрему, оставив его стоять на краю ковра. Один из присутствующих швырнул в мальчика ком земли, но тот упал далеко в стороне, даже не задев несчастного. Другой бросил камень и тоже не попал. В конце концов сам король, рассвирепев, поднял копье и метнул его в сына, но копье разлетелось на сотни кусков, не причинив мальчику вреда. Все вздохнули с облегчением и удовлетворением. Один Зайрем смотрел на обломки копья, и ужас застыл в его глазах.

Глава 3

В самом сердце пустыни в оазисе жили святые люди. Их жилищем служили развалины крепости. Под одной с ними крышей обитали ястребы, совы и ящерицы…

Король посадил Зайрема на спину вороной лошади и крепко привязал его к седлу. По обе стороны седла он развесил колокольчики и амулеты, дабы оградить себя от злого духа, который вселился в мальчика. В сумерках король и его свита отправились к развалинам, гоня черную лошадь перед собой.

Привязанный к лошади, Зайрем впал в мрачное отчаяние. Он не произносил ни слова. Теперь его окружали не просто чужаки и враги, теперь он сам себе стал врагом. Все считали его демоном, и, должно быть, так оно и было. Мальчика испугало не то, что в него бросали копье, а то, что оно не могло ранить его. Зайрем так и не вспомнил огненный колодец. В пять лет весь мир кажется чудесным и таинственным, боль забылась, а огонь стал для него еще одним чудом.

Сейчас, в окружении подданных своего отца, видя холодную ненависть в их глазах, Зайрем испытывал к ним симпатию. В какой-то миг он представил себя на их месте, словно невзначай взглянув в зеркало, и неожиданно увидел себя в облике зверя.

Процессия добралась до развалин, когда яркий лунный свет разлился по небу. На вершинах башен в белых лохмотьях перьев сидели совы, у подножия башен застыли отшельники, в грязных бурых лохмотьях. Гордыня — это грех, говорили они и, показывая, что гордыня несвойственна им, носили грязные рубища и никогда не мылись. В разговорах с людьми они объясняли: «Мы лишь бедные дети, желающие обрести вечную жизнь. Нас ценят боги. Когда вы станете пылью под ногами, мы восстанем во славе». Если кто-то предлагал им золото, эти оборванцы сердились, отворачивались или смотрели себе под ноги, пока золото не исчезало из рук предлагавшего. «Мы слишком просты, чтобы принимать земные богатства, — говорили они надменно. — Да не построй себе дворца в этом мире, — провозглашали они, копаясь в грязи среди развалин. — Собирай сокровища в стране богов». А хворая, они объявляли во всеуслышание:

«Боги посылают нам испытания», как будто богам больше нечего было делать, как только придумывать различные ухищрения, чтобы убедиться в их добродетели. Но если заболевал кто-то другой, не из их ордена, они торжествующе кричали; «Вот оно, наказание за ваши безмерные слабости. Раскаивайтесь же теперь! «

Тем не менее, отшельникам приписывали магические силы: говорили, что они могут одолеть демонов или, по крайней мере, тех, кого люди принимали за демонов.

Король приблизился к воротам крепости и обратился ко всем святым сразу, поскольку между собой все они считались равными:

— Вот мой сын. Он одержим дьяволом. Силы мрака не позволяют причинить ему никакого вреда, заставляют даже львов поклоняться ему.

Не сказав ни единого слова, бурые совы в лохмотьях поднялись со своих мест и окружили Зайрема. Молча перерезали они путы, связывавшие мальчика, молча сняли его с лошади. Мальчик молчал, и только глаза его молили о помощи.

— Он останется с нами на месяц, — сказал один из старцев.

— Возвращайтесь, когда луна родится вновь, — объявил другой.

Король мрачно кивнул и уехал со своими воинами. Мальчика отвели в развалины.

Сначала отшельники расспрашивали его, а когда Зайрем молчал или просто не мог ответить, они жгли голубые курения, развязывающие язык любому человеку. Из того, что мальчик говорил под действием голубого дурмана, стало понятно, что Зайрем как-то связан с огненным колодцем. Отшельники, опьяненные наркотическим зельем, толком ничего не поняли, но посчитали, что чуют демона. Поэтому они заперли Зайрема в тесной келье без окон и оставили его там на семь дней без пищи, дав только глиняный кувшин с гнилой водой. «Если дьявол поселился в нем, то, лишив обитель демона привычных благ, мы тем самым заставим его выйти», — говорили святые. Но когда на восьмой день они выпустили Зайрема, в его глазах было то же безумие, что и раньше. Они били мальчика плетьми, стараясь сделать вместилище нечистой силы еще более неуютным, но плети вспыхивали и рвались в руках. Это уж точно был губительный знак дьявола.

Когда все попытки отшельников не увенчались успехом, они пошли на хитрость. Мальчику разрешили есть вволю и позволили ему бродить, где вздумается, среди развалин и по всему оазису. Святые старцы же внимательно наблюдали за ним и подмечали все, что Зайрем — или демон, поселившийся в нем, — станет делать.

Но мальчик уходил на зеленый берег заводи и садился там, уставившись на воду невидящим взглядом. Он не делал ничего другого в течение четырнадцати или пятнадцати дней. Когда его звали к столу, он покорно шел; когда его запирали на ночь в келье, он не протестовал. Кактолько его оставляли в покое, он уходил к заводи и усаживался на берегу. Трудно было найти картину более наивную и прекрасную.

Вопреки своим верованиям, отшельники оказались глубоко тронуты увиденным. Решение пришло само собой, как день расцветает во тьме, — нет никакого зла в мальчике, который все время размышляет, даже в самый ясный день. Кстати, таких дней, по поверьям, демоны избегали.

Наконец святые пришли к мальчику и разложили перед ним различные предметы, которые, считалось, отпугивали силы тьмы. Зайрем ничуть не испугался: он подержал в руках каждый из магических предметов и положил их назад. Он оставался спокойным, а безумие и мука теперь затаились слишком глубоко, чтобы простые люди могли их разглядеть. Когда с Зайремом говорили, он отвечал неторопливо и серьезно.

— Дьявол изгнан, — сказали святые, — Теперь, сын короля, ты должен верно служить богам кочевников. Помни, мир безрассуден, тщеславен и грешен. Путь к богам пролегает по крутым и скользким ступеням, его преграждают ловушки, каменные завалы и острые клинки недругов.

— Выходит, боги не желают, чтобы человек когда-нибудь достиг их, раз создают такие преграды на его пути? — тихо произнес Зайрем.

— Люди сами воздвигают преграды, — ответили святые. — К тому же есть тот, кто преследует смертных со сворой черных и красных псов, пожирающих павших. Бойся Владыки Ночи, Искусителя! Помни, он всегда рядом и один раз едва не заполучил тебя.

После этих слов холодный тягучий страх заполнил сердце Зайрема.

— Доверься небесам, — сказал один из отшельников, ласково поглаживая мальчика. Он сам старался забыть о страстях, которые почти заглушили приступы благочестия, но, видимо, так до конца и не уничтожили. — Берегись голоса плоти и его желаний. Держись подальше от женщин. Твоя мать навлекла на тебя беду, связавшись с темными силами. Посвяти свое тело и душу богам, и они уберегут тебя от тех, кто охотится в ночи.

Когда король вернулся за ответом, святые рассказали ему то, что им удалось узнать. Они объявили, что мальчика лучше отдать в прислужники в какой-нибудь храм, чтобы он был в большей безопасности.

— Но вы излечили моего сына от неуязвимости, которая отличает его от других?

— Нет, — сказали святые. — Он защищен от любого оружия и от насильственной смерти. Это нерушимое условие заклятия, которое мать наложила на него. Пока он сам толком не понимает, каков он. Если он будет жить в смирении, то может никогда и не узнать этого и не почувствовать всей власти этого дара. Оставь мальчика с нами, и мы укажем ему верный путь.

Но король забрал сына, повергнув тем самым святых в уныние. Пользуясь своей королевской властью среди племен, кочующих по пустыне, он отослал Зайрема на север, в великий храм. Вместе с ним он послал двух лошадей, навьюченных сундуками с жемчугом и золотом.

— Если уж моему сыну суждено быть жрецом, он будет одним из лучших. Тогда люди смогут узнать, что он мой сын, и я смогу им гордиться, — сказал на прощание король.

Но мать Зайрема, свою жену, король отправил в изгнание за то, что она наложила заклятие на сына. Одни говорили, что ее приютил другой народ, другие — что она погибла, и из ее костей выросло дерево в самом сердце безмолвных дюн.

Однажды купец-караванщик расположился на отдых под сенью этого дерева. Он надеялся найти здесь воду, но ее не оказалось.

— Как же может дерево зеленеть в пустыне, ведь за три мили вокруг нет ни капли воды? — удивился купец.

Он побледнел, когда дерево ответило ему:

— Мои слезы поят меня.

— Кто это сказал? — воскликнул купец. Оглянувшись, он посмотрел на слуг, стоящих поодаль… Только дерево могло заговорить с ним. — Это ты сказал? — обратился купец к дереву. — Если так, должно быть, ты эльф?

Но, словно дуновение ветра, донесся до него едва различимый шепот:

— Принеси мне весть о моем сыне.

— Скажи мне его имя, — попросил купец. Но то ли дерево не помнило имени, то ли не пожелало назвать его.

Рассказывали, что годы спустя какой-то человек вырыл яму под корнями дерева, желая добраться до живительной влаги, питавшей его. После долгих трудов он нашел немного воды — но она оказалась соленая.

Глава 4

— Взгляните сюда, избранники богов! — закричал толстый монах, приведя Зайрема во двор воспитанников. — Этого мальчика зовут Зайрем. Он сын короля, но посвящен храму, как и вы. Отныне он ваш брат.

Дети уставились на Зайрема. Впрочем, так сделали бы дети любой расы, любой эпохи и любого возраста. Новый мальчик, худенький и смуглый, внимательно разглядывал их. В его взгляде смешались любопытство и грусть.

Толстый монах был уродлив. За его пребывание здесь в свое время неплохо заплатили, как и сейчас за Зайрема. Он перевел взгляд со смуглого мальчика, стоящего рядом с ним, на другого послушника, напоминавшего кусочек солнца, сверкающего во дворе, укрытом тенями. Этого очень беспокойного и странного мальчика с огненно-желтыми волосами звали Шелл.

Толстый жрец не любил его.

В глазах Шелла горели яркие зеленые искорки, как у рыси. Он был очень молчалив, слова редко срывались с его губ. Чаще слышался его смех, предостерегающий возглас или просто мелодичный свист. Когда его нашли на ступенях храма, он плакал. Те, кто оставили малыша возле храма, не научили его говорить. Монахи утверждали, что прошло целых полгода, прежде чем ребенок соизволил, наконец, произнести первое слово. Даже теперь, научившись бегло читать про себя, он отказывался читать вслух. Его наказывали, но пользы это не приносило — ни читать, ни молиться вслух он не хотел и редко произносил в ответ больше чем «да», «нет» или «может быть». В то же время все существо Шелла звучало: его руки и ноги, его тело пели своими движениями. Он бегал, словно олень, ходил, танцуя, не по годам грациозно и изящно. Он подпрыгивал так высоко, что лишь ему одному удавалось срывать сливы с дерева, раскинувшегося над Нефритовым Двором. Остальные дети подбирали падалицу или трясли дерево. Даже во сне тело Шелла разговаривало; прищуренным рысьим глазом, дрожанием губ или ноздрей, подергиванием рук юноша напоминал зверя или неведомый музыкальный инструмент, играющий сам по себе. Была и еще одна странность. Хотя ворота запирались на ночь, Шелл всегда мог выйти из храма. Неизвестно, как преодолевал он высокие отвесные стены и зачем бродил по окрестным лесам. Казалось, ночь и луна призывают его, и никакие запоры не могут удержать. Даже два монаха, неусыпно охранявшие спальни воспитанников, не замечали, как Шелл выходит из храма, и спохватывались, лишь найдя опустевшее ложе. Если же мальчик оставался на ночь в стенах храма, то вовсе не из-за того, что хотел угодить старшим, просто этой ночью он не чувствовал зова странствий.

Что искал он в ночи?

Говорили, что Шелл, вырвавшись из стен храма, ложится на ветвь дерева и свистит, и соловьи вторят ему. И еще рассказывали, что Шелл бегает наперегонки с лисами и учит их, как залезать в крестьянские дворы. Однажды произошел такой случай: черная кобра заползла в класс, ужасно испугав воспитанников, но Шелл спокойно подошел и, издав тихий шипящий звук, поднял змею. Кобра легла ему на плечо и ласково потерлась головой о его лицо. Потом мальчик унес змею и осторожно выпустил на лугу. Шелл боялся только одного — вида любого мертвого существа. Он не любил смотреть на мертвых ящериц и мышей, но никогда не показывал своего страха. И он ни разу не присутствовал при смерти мужчины или женщины…

При виде Шелла монахи испытывали душевное беспокойство, тревогу и гнев. Но они считали ниже своего достоинства признаться, что в такое состояние ввергает их бездомный подкидыш.

Для всех остальных детей храма Шелл легко мог стать и жертвой, и героем — и тем, и другим. Прибавьте его изменчивость, явно нечеловеческую сущность, которую очень хорошо чувствовали дети, но совершенно не понимали взрослые и вечно занятые монахи, — все это мешало Шеллу играть отведенную ему роль. Он был загадкой. Дети едва соприкасались с ним и старались уравновесить свои чувства, но это им удавалось с трудом…

Теперь же они рассматривали еще одного избранного, суть которого не могли постичь, выделив его из общей толпы так же безошибочно, как и Шелла. Говоря по правде, уродливый монах тоже обратил на это внимание, и это не прибавило ему теплых чувств по отношению к новичку.

Шелл напоминал пламя, а Зайрем — притушенную лампу, дитя Света и дитя Тени. Как между двумя полюсами существует магнетическая связь, так и эти две противоположности, казалось, были связаны одной незримой тугой нитью.

— Итак, — сказал монах, отдав все распоряжения, — внимание! — И его знаки отличия заколыхались, словно листы бумаги, подхваченные шаловливым ветром. — Благоговейте! — воззвал он. — Чтите богов!

Лицо сына Сумрака, Зайрема, вытянулось и застыло. Ему снова напомнили о том, кто идет по его следу.

Глава 5

Наступил вечер. Солнце, словно бронзовый кувшин розового масла, лило вечерние лучи на крыши храма. Старшие мальчики ужинали в верхнем дворе, том самом, где возвышались статуи богов стихий — Синего Тигра и Красного Овена. Час назад сюда приносили младенцев на богослужение, а сейчас здесь стояли столы. Старшие воспитанники болтали и переругивались, словно стая обезьян. Время от времени наставники трепали кого-нибудь за уши, чтобы провинившийся вел себя подобающим образом. Боги — Синий Тигр и Красный Овен — бесстрастно взирали на происходящее. День угасал, и с его уходом на землю ложилась вечерняя прохлада, в воздухе разливался терпкий аромат деревьев, к которому примешивался запах ладана.

Шелл, как обычно, сидел у подножия Красного Овна. На это место никто больше не претендовал. В стене, окружающей двор, как раз напротив Красного Овна, не было одного камня, и сквозь дыру виднелись розовые облака, клубящиеся над рощей, раскинувшейся в полумиле от храма. В окнах Святилища Дев и Дома Женщин уже зажглись огоньки. Если человек обладал орлиным зрением, то с этого места — если постараться — можно было увидеть женщин. Шелла, впрочем, интересовал лишь приход ночи, и ничего более. На ужин он ел фрукты, но все знали, что иногда он жует траву, листья и цветы из садов храма. На другом конце низкого стола, напротив Шелла, не притрагиваясь к еде, застыл Зайрем.

Он сидел, опустив голову, и неподвижно глядел в свою чашку с водой. Его лицо, словно тайной, было окутано темными вьющимися волосами.

— Если ты сын короля, то почему ты здесь? — решил спросить Зайрема мальчик, сидящий рядом. — Он что, тебя больше не любит?

— Его мать танцевала со змеей в пещере, — предположил другой. — Она подняла юбку, и змея заползла в нее. А через месяц она снесла яйцо, из которого вылупился Зайрем. — Мальчик захихикал. То ли он говорил очень тихо, то ли наставники сидели слишком далеко, но никто не вмешался.

— Да нет, все было гораздо хуже, — возразил первый. — Я слышал, что его мать продала свое тело демонам. А Зайрема все бросили: князь демонов тоже невзлюбил его.

Зайрем не отреагировал. Почувствовав злобную сущность мальчиков, он подумал о матери. Мальчик считал, что она все еще живет в своем шатре. Пока он размышлял, один из мальчиков тихо подкрался и попытался ударить новичка, но вскрикнул — его рука натолкнулась на что-то твердое и горячее.

Шелл поднялся. Сразу же наступила тишина, нарушаемая лишь тихим шепотом — разговор продолжался, но все внимание теперь сосредоточилось на Шелле. Даже взрослые встревожились, хотя ничем старались не показывать этого.

Странный послушник отошел в дальний угол двора. Он дотронулся до стены и, сняв с нее что-то, вернулся назад к столу, ступая мягко, по-кошачьи. Мальчики сгрудились в стороне, толкаясь и перешептываясь. Один второпях даже ушиб ногу и теперь поглаживал ее. Шелл наклонился к Зайрему и положил перед ним маленькую белую птичку. Птичка почистила перышки, просвистела одну ноту и, наклонив головку, клюнула хлеб на тарелке.

— Шелл — волшебник, — тихо пробормотал кто-то.

Шелл обернулся и посмотрел на мальчика, ударившего Зайрема. Он смотрел пристально и долго; наконец лицо мальчишки скривилось, он вскочил и убежал прочь.

Зайрем же смотрел только на белую птичку. Шелл окунул пальцы в чашку с водой и брызнул в лицо мальчика, который подшучивал над новеньким. Тот вздрогнул, хотел вскрикнуть, но не смог.

Шелл никогда не делал ничего подобного. Как-то один задира бросил в него камнем. Шелл отыскал этот камень и всюду следовал за обидчиком с камнем в руках. Он ничего не говорил, просто держал камень на виду. В конце концов, у обидчика началась истерика. Но это случилось два года назад.

Наконец шутник, с мокрым лицом, тоже убежал прочь. Шелл вернулся на свое место у подножия Красного Овна.

Вскоре птичка доклевала хлеб и, вспорхнув, исчезла в черном небе.

Никто больше ничего не говорил Зайрему — ни хорошего, ни плохого.

Три раза солнце рождалось и умирало.

Каждое утро на Дворе Мудрости мальчики преклоняли колени перед алтарем и зажигали светильники перед идолами. Недолго же они внушали священный трепет, эти боги стихий, — ведь те, кому исполнилось девять, теперь обедали у их подножия. Потом воспитанники садились за книги или, устроившись под деревьями, покрытыми красными цветами, изучали ритуалы храма. Они кормили рыбу в Священном Пруду и толпой спешили на обед, а днем прогуливались по аллеям храма, беседуя со своими учителями.

— Да не введут вас в искушение богатства храма, — наставляли учителя. — Лилия должна быть прекрасной, чтобы пчела опылила. Храм должен радовать взор, дабы привлечь богов и людей. Одевайтесь в нарядные одежды, носите кольца — но будьте скромны. Простота должна жить в сердце, а не только во внешности.

Две морщины проступили на лбу Зайрема, но учителя не считали нужным обсуждать это с детьми десяти-одиннадцати лет и притворились, что ничего не заметили.

Шелл охранял аллеи, и острое зрение помогало ему. Он ел цветы — безжалостно и в то же время красиво, как будто съедал только что пойманного маленького зверька. Иногда он встречал Зайрема. Суеверия пустыни мучили мальчика. Сын короля старался увидеть, есть ли у Шелла тень. Тень была. Шелл, понимая, что ищет Зайрем, смеялся, как смеется лисица.

Закончился третий день. Сумерки голубым мечом сразили слабое тело дня. Так было всегда: ночь всегда приходила неожиданно, и день, не успевая скрыться, сраженный, истекающий кровью, затихал, закрыв глаза в бесконечной черноте.

Зайрем проснулся, ощутив прикосновение пальца ко лбу, и услышал тихий голос:

— Пойдем.

— Куда? — спросил мальчик, хотя постоянно, даже во сне, ожидал чего-то подобного.

— В ночь, — ответил Шелл.

Зайрем знал ночь. Перед глазами пронеслись тусклые воспоминания: путешествие в сад зеленого песка, опаляющий ужас огненного колодца, дорога назад на руках женщины — а над всем этим ночь, яд, плещущийся в бокале.

— Нет, — ответил Зайрем.

Шелл беззвучно повернулся и растаял во тьме. Зайрем последовал за ним прежде, чем осознал, что делает.

Шелл двигался неслышно, но и Зайрем старался не шуметь — пустыня преподала ему свои уроки.

Хотя луна уже взошла, снаружи царила тьма — огромная желтая полная луна, низко повисшая над землей, почти не давала света. Она набросила на себя вуаль одинокого облака и скрыла за ней свое лицо. Никто не сторожил ворота — все равно ночным прогулкам Шелла помешать было невозможно.

Они взбирались на стену, как два кота — янтарный и дымчатый, используя каждое крохотное углубление, малейший выступ, цепляясь за плющ, достаточно прочный, чтобы выдержать проворного худенького мальчика. Потом одежды их подхватили сизые голуби и помогли влезть на стену, мальчики спрыгнули с нее и нырнули в бархатное ничто ночи.

Они растворились в этом черном океане, и листва накрыла их своим шатром.

— Я покажу тебе дом лисы, — сказал Шелл. Мальчики бродили по рощам и лесам. Зайрема зачаровала, одурманила ночь, но для Шелла ночь была таким же привычным временем, как день.

Сидя под деревом, мальчики съели по плоду вкуса ночи — сочный черный вкус.

— Ночь — это самое лучшее, — сказал Шелл. — Даже лучше, чем восход луны. Но я не помню почему. — Он редко, очень редко говорил так много.

— И я знаю нечто, чего нельзя помнить, — отозвался Зайрем. — Лучше бы мне все забыть.

— Я тоже не хотел вспоминать, — промолвил Шелл, — но когда я увидел твои волосы, то почти вспомнил.

— Монахи лгут, говоря о величии своих богов? — вдруг спросил Зайрем, Шелл тихо засмеялся:

— Да.

— А может, и все остальные люди лгут!

— Да.

Мальчики пили из ручья, внимательно наблюдая друг за другом, ибо каждый из них впервые понял, что в мире есть еще человек, кроме него самого, который так же необычен.

Глава 6

Дни, которые в детстве и юности кажутся такими длинными, постепенно бегут все быстрее, меняя в человеке все — его душу, тело и ум. Для старых монахов эти шесть лет прошли незаметно; так скользит по траве змея, не оставляя следа. Но за шесть лет мальчик может стать мужем.

Почтенные служители храма отдыхали во дворе под полуденным солнцем. Они только что отобедали и теперь мечтали о следующей трапезе. Едой они всегда были недовольны — то слишком много красного перца, то слишком мало черного, то грецкие орехи запекли неправильно, птица оказалась чересчур жирной. Ведь еда — это дело важное, а в храме культивировалась настоящая любовь человека к поглощаемой пище. Но для молодых еда — лишь утоление голода, источник энергии.

Старики недовольно заворочались и забормотали что-то себе под нос, когда мимо прошел один из молодых послушников. Они всегда были строги к молодым, а уж к этому особенно.

Юноше исполнилось семнадцать — высокий и стройный, он выделялся среди своих раскормленных собратьев. Его нельзя было не заметить — черные волосы локонами спадали на плечи, вились по спине поверх желтой мантии. Кроме того, он ходил босиком. Подошвы его ног огрубели от песка пустыни, и он не признавал ни сандалий, ни шлепанцев и вел себя словно нищий, каких полно за оградой храма. Вот он обернулся. Его лицо, словно изображение бога на монете, казалось медным, будто вычеканенным самим солнцем, а глаза — цвета прохладной воды, утоляющей жажду.

— Говорят, — сказал один монах, — что у нашего брата всего три хитона и он их стирает сам.

— Еще говорят, — произнес второй, — что серебряное ожерелье, которым Верховный Жрец одарил каждого мальчика при посвящении, этот неблагодарный отдал старому идиоту-крестьянину, потерявшему руку и попрошайничающему у ворот храма.

— А я скажу, — молвил третий, — что бесстыдство его поведения переходит все границы. Он хочет сделать то, о чем должно позаботиться небо.

— Точно, — подтвердил первый. — А ведь его предупреждали; «Да не осмелься исполнить дело небес — все само исполнится должным образом!» А этот выскочка отвечал: «Если небеса слишком ленивы, то я — нет».

— Позор-то какой! — вскричали служители Храма. — Ага, вот и еще одно дьявольское отродье! — добавили они.

Тот, о ком шла речь, только что закончил свой Час Службы, который каждый шестнадцатилетний жрец должен был посвящать богам. Каждому молодому брату приходилось чистить статуи богов и их пророков, переписывать свитки и книги, наблюдать за приготовлением пищи для богов и за их садовниками, приводить в порядок священные канделябры на тысячу свечей в Великих Гробницах. Второй юноша, вызывающий негодование монахов, тоже ходил босиком, тоже был высоким и стройным. Его желтый хитон и огненные волосы напоминали сверкающее пламя. От него исходил внутренний свет, ярче, чем от драгоценных камней, которых, кстати, юноша не носил.

Старейшины облизали пересохшие губы, наблюдая, как встретились два юных служителя и вместе пошли куда-то, ступая по земле босыми ногами.

— Тут что-то не так… Надо бы проследить, — ворчали старики. В их давно заросших паутиной очагах страсти снова затеплились угольки желания — их фантазии рождали развратные сцены, которые могли происходить между Зайремом и Шеллом, образ тех греховных и запретных действий, которых храм не допускал для своих сыновей и в которых, в общем-то, не было ничего преступного.

Может, это и странно, что два прекрасных юноши томились в своего рода тюрьме среди мужчин, но если бы в стенах храма и появились бы женщины, то не нашлось бы ни одной, чья красота могла сравниться с красотой этих монахов. Они и в самом деле любили друг друга. И это произошло вполне естественно: они вместе росли, вместе стали мужчинами. Они чувствовали себя легко только вместе и не требовали ничего друг от друга. К тому же ни Зайрем, ни Шелл не были людьми в полном смысле слова.

В Шелле, как это ни парадоксально, присутствовала порочная невинность эшв, которая и удерживала его от греха в понимании остальных братьев. Для эшв все, буквально все, было наполнено чувственностью, все было сексуальным. Восход луны казался им величайшим наслаждением для сердца и глаз. Любое прикосновение считалось любовью, огнем. Для эшв все представлялось любопытным, все являлось частью их грез. У них были желания — но они хотели лишь наслаждений и воспламенялись от музыки взгляда, никогда не задаваясь вопросами и не занимаясь поиском источника тех чувств, которые переполняли их. Продлить миг наслаждения — вот главное из их желаний. Если страсть без тревоги и спешки пробудила само существо Шелла, то он и не пытался погасить ее или отыскать истинную ее причину. Время для эшв не имело особого значения. Шелл же забыл это ощущение безвременья. Для него время значило много.

Что же касается Зайрема, то детство оградило его от того, о чем говорили монахи… Забытая боль, сломанное копье, дни со святыми людьми, их совет… Он боялся вспомнить лишнее. Тот охотник, который идет по его следу, не должен схватить его. Удовольствия плоти, любые наслаждения страшили его, хотя он их и не познал. Он отвергал богатства, которые давал сан жреца, отвергал с презрением, рожденным тайным страхом. Он хотел разозлиться, очистить себя гневом и отречением; но иногда ему хотелось утонуть, словно камень, в омуте своих дум и лежать там, в тишине и покое, не зная слов и жизни людей, забыв о том, что он тоже человек. Только с Шеллом он мог расслабиться. Шелл редко говорил, предпочитая слушать. Шелла нельзя было принудить, но именно он подарил Зайрему краски ночи — целый мир, где можно стать свободным и хранить молчание. Шелл сделал для него очень много, но и он не смог противостоять довлеющему над Зайремом знаку скользких ступеней, ведущих в темный провал пасти хищного пса, где обитал Владыка Ночи, князь Тьмы — Демон.

— Завтра первый день Праздника Весенней Луны, — сказал Зайрем, когда юноши гуляли под кронами деревьев. — Меня избрали одним из тех, кому пришло время идти в восточные деревни. Надеюсь, монахи не передумают. Я хочу сделать что-нибудь действительно полезное для людей — так я и сказал им. Почему я должен становиться волхвом или лекарем, если никогда не смогу кого-нибудь спасти? Что такое храм, если не грязная лужа, где, как свиньи, роются в приношениях обманщики? И разве наместники богов могут быть похожи на этих людей?

Шелл разжал кулак — на его ладони лежала красная бусина. Это означало, что он тоже выбран для путешествия на восток. Их взгляды встретились: в глазах Шелла заблестел озорной огонек:

— Ты и я за стенами храма?.. Им никогда не вернуть нас.

Мимо проходил молодой толстый монах по имени Беяш. В его ухе болталась серьга из яшмы, которую он получил в награду за то, что двадцать раз переписал священный текст.

— На восток? Я тоже, — сказал он. — Наконец-то мы увидим женщин. Хорошо бы не только больных. Но вы-то, милые пташки, уже, конечно, полетали и повидали женщин, а? С кем это вы встречаетесь по ночам в рощицах?..

Зайрем сердито, как учили его отшельники, взглянул на задиру. Он ничего не ответил — когда к нему и Шеллу присоединялся кто-то другой, он редко говорил. Его гнев таился глубоко внутри.

Но толстый брат Беяш, почувствовав, что сказал лишнее, опустил глаза:

— Прости, Зайрем, я только пошутил. Но я хотел предупредить тебя. Говорят, что какая-то ужасная женщина появилась в восточных землях. Она за деньги продает свое тело!

— Мне жаль ее, — только и сказал Зайрем.

— Не жалей. Она соблазнительница и богохульница. Говорят, она красит лицо. И еще она любит вводить в искушение молодых и красивых. Ах, Зайрем, Зайрем…

Незаметно Шелл тихо присвистнул. Птица, пролетавшая над ними, неожиданно сделала большую кляксу прямо на голову омерзительного толстяка.

А потом юноши ушли, не слушая его жалобные возгласы.

— Как удается тебе повелевать животными? — спросил Зайрем. Они шагали в лучах утреннего солнца по дороге на восток, окутанные облаком белой пыли, поднятой ослами и повозками, на которых ехали другие посланцы храма. Время от времени братья шли пешком, но только для того, чтобы размять затекшие ноги. Только двое сумасшедших юношей решились бы проделать весь путь пешком. — Впрочем, ладно, — продолжал Зайрем. — Я уже спрашивал тебе об этом, но ты сам ничего не знаешь.

Шелл улыбнулся мечтательной улыбкой эшв. Он взглянул на друга, и глаза его наполнились светом чистой невинной любви. Его взгляд говорил: Я бы сказал тебе, если б знал.

Вскоре показалась первая деревня.

С полей и виноградников сбегались мужчины, из домов выбегали женщины и дети. Все они низко кланяясь молодым монахам. Они несли им вино с медом и белый хлеб. Эти люди экономили на всем и копили деньги, чтобы всей деревней купить серебряное блюдо для храма. Монахи же принимали их дары с изысканной небрежностью. Потом они торопливо благословили деревню. Есть больные? Нет, хвала богам, только один старик страдает от гнойных язв. Ну да они сами заживут. Никто и не ждал, что святые люди станут выполнять такую грязную работу.

И тут вперед вышел Зайрем — словно дым, несомый ветром через высокие колосья.

— Где старик? — спросил он, и сталь прозвучала в его голосе.

Две или три женщины проводили молодого монаха.

— Посмотрите-ка на эту собаку. Он хочет остаться с этими шлюхами, — злобно зашептали остальные монахи вслед Зайрему.

Но женщины вовсе не были красавицами. Тяжелая работа, жаркое солнце и холодные ветра оставили свой след на их лицах, а молодых девушек прятали от глаз служителей храма по приказу самого настоятеля.

Зайрем вошел в низкую хижину, где лежал больной старик, и сердце его сжалось. Ведь и сам юноша нес боль в сердце своем. Ее отголоски жили в его памяти, хотя боль никогда уже не приходила к нему. Действуя очень осторожно, Зайрем взялся за дело, подбодренный тем, что его оставили наедине с больным.

Шелл не пошел с ним — он не был целителем. Он уселся под деревом, играя на самодельной деревянной дудочке. Прищурившись, рассматривал он хижину, и новое чувство вливалось в него. Шелл, по природе своей эшва, купался в этом чувстве, согретый его горькой сладостью. Это чувство люди называли ревностью.

Братья ушли, не дожидаясь Зайрема, украшенные гирляндами цветов — дарами жителей деревни. Когда же Зайрем, наконец, появился в дверях хижины, только Шелл да орава ребятишек, зачарованно слушавших игру на дудочке, встретили его. Мужчины вернулись к своей работе, а у любой из женщин при виде Зайрема начинало трепетать сердце, и ни одна из них не осмелилась остаться, чтобы поговорить с ним наедине.

Юноши продолжили путешествие, следуя за облаком пыли впереди.

Зайрем задумался. Глаза его сияли. Вскоре он заговорил:

— Я думаю, мне нужно уйти из храма. Кажется, я нашел свое призвание. — Шелл внимательно посмотрел на своего товарища. — Когда я сделал все, что мог, для этого старика, я почувствовал, как тень, преследующая меня, исчезла. Бремя спало с моих плеч. Что-то произошло между нами — тем больным и мною.

— Да, — тихо согласился Шелл.

Через час они подошли ко второй деревне и нагнали монахов. Им подали полуденную трапезу — фрукты, сладости и много вина. Одна женщина привела своего ребенка, страдающего падучей болезнью, но ей пришлось подождать. Вскоре, от пребывания под жарким солнцем и от страха, у ребенка начался припадок. Трапезничающие с недовольством отворачивались. Зайрем, как только появился, сразу направился к малышу и вставил палец меж его зубов, чтобы в судорогах тот не прикусил язык. Когда припадок окончился, Зайрем взял мальчика на руки и стал его укачивать. Лицо юноши светилось непонятной нежностью. Чувство это вызвал не ребенок, а что-то проснувшееся в нем самом. Отчасти изумление, потом радость и еще боль. Когда мальчик уснул, Зайрем отвел его мать в сторону и рассказал ей о лечебных травах, а потом подошел к повозке, где храмовые слуги упаковывали подарки, и забрал необходимые снадобья. Мать бедного ребенка, иссохшая, старая женщина, вдруг заплакала. И как будто родник, переполненный чувствами, забил в Зайреме — его глаза тоже наполнились слезами.

Всех больных этой деревни отводили к Зайрему.

То же самое произошло и в трех следующих деревнях.

Молодые монахи насмехались над ним, но люди стекались к Зайрему, они спешили, еще не слыша его слов, не дожидаясь, когда он выйдет к ним, словно видели в его появлении знамение, знали, что он шел именно к ним, а не просто путешествовал с целью получить свою долю восхвалений и даров.

В сумерках посланцы храма добрались до последней за этот день деревни, где и решили расположиться на ночлег в небольшой часовне.

В этот вечер по всей деревне горели светильники, и мужчины с факелами и колокольчиками провожали монахов до ночлега. Часовня была чисто выметена, украшена цветами, окурена благовониями, на стенах висели вышитые ковры. Пастухи на ужин монахам забили корову и овцу, и теперь мясо жарилось на дворе, под деревьями корицы. Красные языки пламени взметались в синюю ночь, за стеной жители деревни негромко распевали хвалебные песни, будто радовались тому, что их пища съедена, а их золото утекло в храм.

На улице, в свете, падающем из окон часовни, Зайрем осторожно промыл гноящиеся глаза нескольким детям. Вдруг к нему подошла старушка и пожаловалась на боль в спине, но как только Зайрем прикоснулся к ней, женщина объявила, что ей стало лучше. Наверное, так оно и было.

Шелл, играя на деревянной дудочке, смотрел, как его друг медленно входит во двор часовни. Перед этим Зайрем искупался в реке, и капли воды блестели в его волосах.

— Да, — сказал он, усаживаясь рядом с Шеллом под деревом. — Да.

— Хотел бы я заболеть, — вдруг неожиданно, как всегда, заговорил Шелл.

Зайрем вздохнул и закрыл глаза.

— Я готов проспать три ночи за одну такую, — сказал он, словно не слыша.

В этот момент в воротах часовни возникла какая-то суета, послышалась женская брань. За стеной стихло пение — деревенские женщины сыпали проклятиями. Пастухи, готовившие мясо, попятились от костра. Монахи в изумлении уставились на ворота.

И было от чего; во двор вошла женщина. Она была одета в малиновое платье, на шее ее сверкало ожерелье белой эмали, на запястьях звенели стеклянные браслеты — красные, зеленые, бледно-лиловые, а на лодыжках блестело золото. Ее волосы цвета начищенной бронзы вились, словно руно молодого барашка, и доходили ей до пояса. Она была такой же смугло-коричневой и стройной, как все деревенские женщины, но намного красивее их. В ушах ее сверкали серебряные серьги, которые слегка покачивались в такт движениям. Ее нарумяненное лицо напоминало утреннюю зарю, а сильно накрашенные глаза казались черными. Никто не пытался остановить ее, хотя и во дворе, и за стеной не стихали крики.

Женщина взглянула на молодых братьев, разглядывавших ее, не отрываясь, и вступила в неровный круг света костра, покачивая бедрами. Пламя высветило ее фигуру, обрисовав сквозь тонкие одежды грудь — тут было на что посмотреть.

— Я продаюсь, — заявила она. — Кто хочет меня купить?

Ей ответило гробовое молчание, несмотря на то, что пастухи и мужчины, стоящие в воротах, были людьми дикими и необузданными. Кровь прилила к лицам одних братьев, другие, наоборот, побледнели, беспокойно ерзая. Глаза монахов горели огнем, и блики костра здесь были ни при чем.

— Смотрите, — сказала блудница, демонстрируя свое тело. — Мне, как и храму, тоже воздаются почести и дарят богатые подарки. — Она направилась к молодым монахам. Они почувствовали аромат ее платья, непохожий на запахи храма. — Ax, — произнесла она, — какая жалость! Я думала, братья даруют мне благословение. Я думала, что они целители и излечат меня от ран, которые нанесли мне деревенские мужланы, когда я спала с ними. Взгляните, все монахи, несмотря на свою святость, боятся прикасаться ко мне. Одно прикосновение рождает страсть.

Кто-то вскочил на ноги и закричал. Это был Беяш, толстый молодой монах с серьгой в ухе:

— Ты назвала себя продажной — продажная тварь ты и есть.

— Конечно, — улыбнулась женщина. — Я всегда говорю правду.

— Тогда убирайся вон, потаскушка, — торжественно объявил Беяш. Его лицо и губы дрожали; он торопливо хватал ртом воздух и пожирал женщину глазами. Дыхание его стало прерывистым, учащенным. — Ты оскверняешь святой двор.

— Нет, нет, — возразила блудница. — Я пришла сюда, чтобы вылечиться. — Платье медленно соскользнуло с ее плеча, обнажив гладкую кожу и грешную грудь, зрелую пышность которой подпортил синяк — фиолетовое пятно, похожее на следы зубов.

— Посмотрите, как со мной обращаются, — продолжала она. — Сжальтесь! Разве вы не вотрете мне свою целебную мазь, разве не излечите прикосновением святых пальцев?

Глаза Беяша утонули в складках жира.

Блудница засмеялась:

— Ну ладно… Я слышала, среди вас есть кое-кто подобрее, чем ты. Все говорят о темноволосом юноше, стройном и прекрасном, словно тень новорожденной луны. Его я и буду умолять. Уж он-то позаботится обо мне.

Блудница давно уже приметила Зайрема, сидящего под деревом, и теперь не спускала с него глаз. Приблизившись к нему, женщина встала рядом, а потом опустилась перед ним на колени и встряхнула прекрасными волосами.

— В самом деле, — промурлыкала она, — говорят, что одно твое прикосновение может излечить несчастного. Давай проверим. — Она взяла руку Зайрема и положила себе на грудь. — Ах, возлюбленный, — выдохнула она, — мужчины приносят мне золото, но я готова сама заплатить, лишь бы лечь с тобой. Одно то, что ты будешь рядом, развеет мои греховные помыслы. Твои глаза безмятежны, словно заводь в сумерках, но сам ты дрожишь. Трепещи же, трепещи, мой возлюбленный!..

Зайрем убрал руку. Что-то ужасное и опустошительное промелькнуло в его глазах — блудница не смогла рассмотреть, что это тоска.

— Ты слишком красива, чтобы так жить, — тихо сказал Зайрем. — Какой бес завлек тебя в эту пучину?

— Бес, зовущийся мужчиной, — ответила она. — Пойдем. Измени меня.

— Ты должна измениться сама. В этом никто тебе не поможет…

— Как будет угодно моему господину. — Блудница наклонилась к Зайрему и прошептала:

— Двести шагов к югу, за деревней, где у старого колодца растут тополя. Там мой дом. Я поставлю лампу на подоконник, и буду ждать тебя. Не приноси мне даров — только свою красоту и тело.

Зайрем не ответил. Блудница поднялась и одернула платье. Встряхнув гривой бронзовых волос, она пересекла двор и, улыбаясь, вышла за ворота. Снаружи опять раздались крики, но постепенно все затихло.

— Это отвратительное пренебрежение к заповедям храма! — закричал Беяш. — Эти люди еще заплатят за то, что позволяют таким женщинам жить в своей деревне.

— Нет, ее дом стоит в двухстах шагах за деревней, — оправдывались пастухи. — К ней ходят только богатые, а как мы можем препятствовать богатым?

— Храм будет бороться с распутством. Дом блудницы надо сжечь, а хозяйку забросать камнями. Она отвратительна.

В черной тени коричневых деревьев все так же негромко пела дудочка Шелла. Она не умолкала на протяжении всего этого спектакля. Ее звуки стали для монахов такими же привычными, как ночной ветер в листве. И вдруг мелодия оборвалась.

— Когда ты пойдешь к ней? — спросил Шелл своего друга. Но, возможно, то был не голос, а шорох ночных листьев.

— Я не пойду, — ответил Зайрем.

Он отдыхал под деревом. В глазах его застыла мука. Рука же, которая касалась распутной груди, безвольно лежала на земле.

— Беяш пойдет, — сказал Шелл.

— Кто-то должен пойти и вытащить несчастную из той ямы, куда она упала.

— Тогда иди и подними ее.

Зайрем повернулся к другу, но Шелл застыл, сжав губы, как высеченное из камня божество, которое ничего не говорит и ни во что не вмешивается.

Пастух принес блюдо с едой. Зайрем, как обычно, ел вяло и без аппетита. Шелл выбирал красные фрукты и хищно вгрызался в их нежную мякоть.

Беяш все еще сыпал проклятиями, но его крики теперь раздавались где-то в стороне. Остальные монахи собрались в часовне, устав от еды, вина и путешествия, мечтая только об одном — удобно улечься где-нибудь и всласть поболтать о распутной женщине.

Зайрем и Шелл остались одни. Огонь умирал, задыхаясь в сером дыму. Пастухи сочли за благо незаметно исчезнуть. Ночная птица заливалась трелями на крыше часовни. Серп месяца висел над землей, словно обломок кольца.

— Я помню, — заговорил Зайрем, — в детстве мы часто перелезали через стены Храма и убегали в неизведанную ночь. В пустыне ночь такая же, как день, — в ней нет ничего таинственного. А здесь ночью все — и листва, и травы — пропитано тайной.

Юноша поднялся и пошел к воротам. Шелл тоже встал, по-кошачьи потянулся и последовал за другом.

В деревне все спали. Окна были темны, на улицах никого. Жители опасались увидеть лишнее — и юноши, облаченные в желтые одежды храма, незамеченными добрались до старого колодца, где росли тополя.

Когда последние дома остались позади, тропинка свернула к югу. Зайрем остановился и спросил:

— Почему ты ведешь меня туда?

Шелл взглянул на него и, казалось, сказал взглядом: «Никто никого не ведет; ты сам выбрал эту тропу».

— Нет, — возразил Зайрем и, повернув на север, зашагал к холму, возвышавшемуся над деревней, пробираясь сквозь заросли оливковых деревьев.

Шелл не пошел за ним. Неслышно, мягкими рысьими прыжками он понесся по тропинке, ведущей к колодцу. Он шел туда не потому, что желал распутную женщину, а потому, что видел, как Зайрем желал ее. Спящее прежде желание пробудилось в нем.

Шелл сгорал. То мягкое пламя, которое до сих пор питало его, и природы которого он не знал, сейчас вырвалось и жгло его душу. Подобно эшвам, Шелл охотнее прыгал в огонь, чем бежал от него. Он был готов лопнуть от ревности, но корчился, наслаждаясь ее уколами. Любовь, словно лиловая вуаль, затуманила его взор; словно грусть, изменила весь мир. Сначала больные и увечные со своими недугами и слабостями, теперь эта женщина — они могли украсть его возлюбленного. Но женщина казалась более реальной, с ней было легче соперничать. «Тогда иди и посмотри на нее, поверни клинок ревности в своей ране, узнай все до конца», — сказал себе Шелл.

Ее дом рядом с колодцем выглядел добротнее других домов в деревне — каменное строение с дверью из крепкого дерева. Сквозь витую решетку низкого окна пробивался тусклый свет лампы.

Шелл бесшумно выскользнул из тени и припал к окну, глядя сквозь решетку.

Прекрасная блудница сидела за туалетным столиком перед бронзовым зеркалом и гребнем расчесывала бронзовые волосы. Она улыбалась своему отражению, убаюканная лаской гребня и своими мыслями.

Пламя сжигало Шелла. Лампа хорошо освещала женщину, и он ясно различал, как двигаются мускулы ее рук, как блики огня, отражаясь от золотого гребня, играют в ее пышных волосах.

Шелл отступил от окна и обошел вокруг дома — раз, другой, третий — так зверь бродит вокруг жилища человека — осторожный, любопытный, зачарованный, замышляя что-то коварное, но еще не зная, как это осуществить.

Блудница не видела и не слышала его. Но она почувствовала, что поблизости кто-то есть.

Она подошла к двери и, открыв ее, смело шагнула за порог с лампой в руке.

— Кто там? — спросила она. — Подойди. Я не причиню тебе вреда.

Шелл стал тенью, деревом, невидимкой. Но тут из тени тополей раздался другой голос:

— Это я, — и, трусливо озираясь, к блуднице вышел Беяш.

— А, это ты? — удивилась женщина. — Я ждала другого. Ну, что тебе надо? Хочешь пристыдить меня?

— Я был слишком суров, — начал Беяш, бочком пододвигаясь поближе. — Откуда я знаю, что толкнуло тебя на грешный путь? Может, боги нарочно послали меня сюда, чтобы я смог избавить тебя от греха.

— Так-так, — усмехнулась распутница. — Моя цена высока. Ты знаешь это?

Беяш придвинулся еще ближе. Он был уже совсем рядом с женщиной.

— Покажи, — хрипло прошептал он. — Дай мне увидеть твою грудь еще раз.

— Как, только одну? У меня их две.

— И обе они болят? — прошептал Беяш, облизав трепещущие губы.

— Может быть — смотря что ты мне дашь. Беяш полез за пазуху и достал что-то блестящее — это была серебряная чаша, один из даров храму, а в чаше сверкала пригоршня небольших алмазов — подношение одного из жителей деревни.

— Дань храму, — узнала сокровища блудница. — А если их хватятся?

— Там еще много осталось, — прохрипел Беяш. — К тому же писарь, который хранит список даров, в моих руках. Он согрешил со своей сестрой и теперь в полной моей власти, потому что я знаю об этом.

— Много даров, — задумчиво произнесла прекрасная грешница. — Тогда, пожалуй, завтра ты принесешь мне еще что-нибудь.

— Как пожелаешь, — согласился Беяш. Блудница указала на дверь:

— Входи.

Толстяк вошел, качаясь, будто пьяный.

Когда за ним закрылась дверь, Шелл снова прокрался к окну. Беяш схватил груди женщины. Он, словно обезумев, сжимал и гладил их, как будто решив навсегда оставить их образ в своей памяти. Вскоре женщина оттолкнула его от себя и скинула платье. Блестящими заколками она стянула свои локоны в узел, и теперь обнажилось все ее тело цвета темного меда — тонкая талия и широкие бедра, сильные и упругие, словно лапы львицы. Она достала из сундука хлыст, сплетенный из конского волоса, и, приподняв подол хитона, пощекотала Беяша, а потом вдруг начала хлестать его. Беяш орал, а меж его бедер поднимался оживающий фаллос. Потом женщина усадила монаха на ложе, а сама, встав на колени и раздвинув бедра, опустилась на жреца сверху — и приняла его в свое лоно. Она танцевала на нем, как танцует змея, а Беяш мял и тискалее, извивался, словно навсегда забыл покой. На мгновение лицо его поднялось над плечом женщины — раскаленное, пунцовое лицо, со сверкающими белками закатившихся глаз. Из широко открытого рта по подбородку стекала слюна. Потом из груди монаха вырвался хрип, и он повалился на ложе, словно мертвый. Женщина сразу же встала и скрылась в другой комнате. Послышался звук льющейся в таз воды, Шелл прислонился к стене, дрожа от странного чувства — сладострастия. Наконец-то он подобрал ему имя в себе. Он даже не пошевелился, чтобы отойти от окна. Шелл наблюдал за Беяшем — вот монах зашевелился, сел, вот застегнул хитон. Лицо Беяша из пунцового стало бледным. Наконец он заговорил, обращаясь к женщине:

— Ты никому не расскажешь?

— Я? — удивилась та. — Кому мне рассказывать, кроме монахов твоего храма? Что мне рассказывать, кроме того, что ты приходил, пытаясь избавить меня от греха?

— Ты не должна им ничего говорить, — сказал Беяш.

— Я не скажу, — отвечала женщина, — если ты пойдешь к повозке с драгоценностями и принесешь золото — не меньше, чем весят обе твои пухленькие ручонки.

— Только не золото, — простонал Беяш. — Я не посмею взять золото.

— Посмеешь, — заверила его женщина. — Ты ведь такой храбрый. Ты не побоялся украсть серебро и алмазы. Ты не испугался прийти в дом блудницы и поиграть с ней своим инструментом. Ты принесешь мне золото, бравый святоша.

Беяш вскочил на ноги.

— Ты подлая потаскуха, — заявил он. — Ты сама завлекла меня сюда! Я никогда и не думал приходить к тебе. Ты, колдунья, заколдовала меня, — Если бы я и могла заколдовать кого-то, — ответила блудница, — то не стала бы тратить сил на тебя, боров… Завтра же я иду в храм.

Из окна Шелл видел, как Беяш прокрался к столику, схватил тяжелое бронзовое зеркало и, сжав его в руках, ринулся через комнату и пропал из виду. Послышался глухой звук удара, который невозможно описать или воспроизвести, потом звон металла, затем Шелл услышал стук, словно на землю бросили тюк шелка.

Мгновение спустя показался Беяш. Он опять казался возбужденным, хотя лицо его и побледнело. Зеркала в его руках уже не было, но зато он сжимал серебряную чашу и камни, которые подарил блуднице. Снова спрятав их за пазуху, Беяш внимательно огляделся, словно хотел удостовериться, что ничего не забыл. Затем он открыл дверь, крадучись вышел на улицу и так же осторожно прикрыл дверь за собой. И в этот момент он заметил Шелла, притаившегося у окна.

Беяш воззвал к богам. Его колени подкосились, и он рухнул на землю.

— Брат мой, Шелл, ты все видел?.. Она была колдуньей. Боги направляли мою руку. У меня не было выбора. Я стал рукою правосудия. Шелл, не рассказывай ничего. Мы же друзья. Ради нашей дружбы, не рассказывай ничего остальным монахам.

Но Шелл молча смотрел на убийцу, глухой к его мольбам, он казался безжалостным, вселяя ужас в сердце Беяша.

— Где же Зайрем? — рыдал толстый жрец. — Да, он тоже должен быть рядом, раз ты здесь. Не говори Зайрему! Не говори никому!

Отбросив всю осторожность, разбуженный и одновременно опустошенный тем, чему он стал свидетелем, смущенный и встревоженный событиями, происшедшими вовсе не с ним, Шелл неумолимо смотрел на трясущееся тело Беяша. Наконец, толстяк встал и заковылял прочь.

Когда он скрылся из глаз, Шелл вошел в дом — ведь он всегда шел к огню, а не от него. Прежде всего любопытство эшв, а уж потом страх слабого человека.

Он увидел ширму с нарисованным на ней лесом. За ней на ковре были разбросаны булавки для волос. Посреди комнаты лежала женщина — ее волосы разметались по бронзовому зеркалу, которым Беяш сломал ей шею.

Шелл стоял, глядя на мертвое тело. Юноша боялся Смерти. Он мог приласкать живую кобру, но не мог видеть дохлую мышь. Никогда прежде Шелл не видел мертвого человека. Нет, не правда — однажды видел.

Та покойница лежала в черном платье, прямая и холодная, кожа ее отливала небесной лазурью. Ей уже не было дела до ребенка, которого положили в склеп вместе с ней.

Ребенок кричал — он видел Смерть.

Шелл все вспомнил. В глазах его потемнело. Воспоминания наполнили его душу ужасом. Полуослепший, выбежал он из дома и ринулся в ночь, пытаясь затеряться в бесконечности. Он забыл обо всем, кроме Смерти. Шелл летел мимо деревни, вверх по склону холма, словно зверь, спасающийся от огня.

Глава 7

Среди оливковых деревьев блестела темная поверхность пруда, на которой колыхались осыпавшиеся бело-зеленые цветы. Зайрема, как и многих других, рожденных в пустыне, привлекал блеск воды, поэтому он подошел к пруду и сел на берегу. Глядя на плавающие цветы, юноша вспоминал старые развалины и святых людей, вспоминал заводь, возле которой сидел, борясь с самим собой, стараясь забыть или, наоборот, вспомнить, пытаясь освободиться от оков Тьмы и Света. Еще он думал о женщине, о Владыке Ночи, который перестал быть для него реальностью, превратившись в символ Тьмы, спрятавшейся внутри него.

Внезапно на противоположном берегу под деревьями мелькнула чья-то фигура. Чуть позже она бесшумно появилась совсем рядом — и это было вдвойне поразительно, потому что Зайрем знал, кто это, хотя и не находил в этом человеке ни одной знакомой черты. Шелл остановился рядом с другом, широко раскрыв глаза и глядя на него невидящим взглядом. Зайрем поднялся, накидка соскользнула с его плеч.

— Что случилось? — спросил он. Его захлестнула волна той тревожной беспомощности, какую он испытал, общаясь с больными в деревнях. Шелл всегда был близок ему, но теперь стал еще ближе. — Что случилось, брат мой? — нежно повторил Зайрем.

— Смерть, — ответил Шелл. И это слово, произнесенное вслух, вдребезги разбило что-то внутри него. Он закрыл лицо руками и зарыдал.

Это совсем не было похоже на Шелла. Хоть его аура и менялась постоянно, но всегда олицетворяла нечеловеческую сосредоточенность в себе, и казалось невероятным, что он может рыдать, впадать в отчаяние… что эта аура может измениться.

Зайрем обошел вокруг пруда.

— В конце концов, может, это дело рук демонов, бродящих в ночи, — решил он.

Шелл поднял голову. Он плакал, как плачут эшвы, — всем своим существом. Инстинктивно он чувствовал, что движется к свершению чего-то важного. И он, не вытирал слез, молчал.

— Ты сказал — Смерть, — вновь заговорил Зайрем. — Чья смерть?

— Везде Смерть, — прошептал Шелл. Он подошел к другу и положил голову ему на плечо, уткнувшись в темные вьющиеся волосы, напоминавшие Шеллу — как и людям пустыни — волосы демона. Наконец присутствие Зайрема успокоило Шелла. Воспитанник эшв боялся отпустить друга, чувствуя, что Смерть удаляется в водовороте белых крыльев. Потом Шелл обвил руками Зайрема. Соприкосновение их тел, таких похожих между собой, не вызывало ощущения близости.

Зайрем не обнял друга. Они редко касались друг друга. Обычно Шелл использовал ласки, свойственные эшвам, — прикосновения взглядом или дыханием. Для Зайрема же ощущение прикосновения плоти к плоти означало только угрозу, и ничего больше. Только тел больных касался он с большей готовностью — они не соблазняли, так как не были способны на это. С ними Зайрем чувствовал себя в безопасности… И тут Зайрем подумал о блуднице. Тело Шелла показалось ему телом женщины, и стрелы то ли холода, то ли жара пронзили все его существо.

— Хватит, — сказал он, отодвинувшись от Шелла. — Что я, дерево, чтобы вешаться на меня? Ты мне скажешь, кто так напугал тебя?

Шелл заморгал. Взор его стал осмысленным, и даже более того.

— Я скажу тебе… позже, — ответил он и, повернувшись, медленно отошел от Зайрема. — Жди меня, — донесся его голос, и Шелл растворился в ночных тенях. Зайрем остался ждать, готовый пробыть на этом месте целую вечность.

Шелл бежал по лесу. Он подпрыгивал и спотыкался. Смерть и страх отступили на второй план.

Теперь душу Шелла наполнило упоительное безумие жизни и знания. Он знал, что достиг наивысшей точки магии и готов совершить чудо. Теперь ему оставалось только сломя голову мчаться вперед. И он несся среди оливковых деревьев, не разбирая дороги, а воспоминания об эшвах просыпались в нем.

Но вот Шелл прильнул к дереву. Весна была в этом дереве и в сердце прижавшегося к нему существа. Кора намокла от слез, ибо все это время боль терзала сердце Шелла — боль перемен, но вместе с тем предвкушение неведомого ранее наслаждения. Наконец призрачная фигура выскользнула из-за дерева.

Луна уже закатилась, только звезды еще мерцали в розовеющем небе.

Волосы цвета абрикоса, кошачьи глаза Шелла — они остались прежними. Но многое изменилось: исчезла юношеская бородка, превратившись в золотой пушок, лицо стало гладким и нежным. Прозрачные руки скользнули по серебристой коже. Изменилось все тело — оно больше не было мужским. Живот Шелла стал плоским и втянутым, точеная талия плавно устремилась вверх, расцветая прелестными бутонами небольших высоких грудей. Тело девушки и лицо красавицы.

Девушка наклонилась и подняла желтое монашеское одеяние, которое сбросила, еще будучи мужчиной, а потом завернулась в него, словно белый язык пламени в отсветы костра.

Наступила весна, и Симму все вспомнила.

Медленно тянулись часы. Зайрем задремал на берегу пруда. Подул легкий ветерок, осыпая юношу светло-зелеными цветами. Сын пустыни привык спать на открытом воздухе. Среди шатров кочевников, или гуляя с Шеллом, ему редко приходилось спать иначе. И конечно, он давно уже привык к легкой походке Шелла, ведь его друг уходил и возвращался ночью, словно хищный зверь. Поэтому Зайрем и не проснулся, когда пришла Симму.

Зайрема разбудило прикосновение прохладных губ.

Мгновенно остатки сна слетели с него. Юноша приподнялся на локте и замер. Обнаженная девушка лежала рядом, опираясь на локоть, и смотрела на него — девушка, сотканная из шелка, летних трав и гладкой слоновой кости. Но глаза ее и волосы принадлежали другому. Зайрем испугался. Он был очень возбужден — красавица зажгла в нем страсть еще до того, как он проснулся. Его плоть жаждала незнакомки, но разум ее отвергал. Девушка легко и почти невинно дотронулась до груди Зайрема, но от этого прикосновения он вздрогнул, словно его пронзила молния.

— Я — мечта, — сказала девушка нежным и чистым голосом, — твоя мечта. Кем же я еще могу быть? Видишь, я и юноша по имени Шелл, и девушка. Я пришла к тебе, как обычно делают женщины, но я не женщина. Так возьми, Зайрем, то, что твое по праву. Люди не могут распоряжаться своими мечтами. Если ты сделаешь это, даже боги не смогут обвинить тебя — ни один человек не может согрешить с мечтой, в этом нет зла.

Сказав так, Симму легла на спину, прикрыв глаза, и не произнесла больше ни слова, больше ни разу не коснулась тела Зайрема.

Но юноша не мог отвести взгляда от ее тела. Его мучила жажда — и вот вода готова была хлынуть в его ладони. Зеленый цветок пролетел над ними, несомый ветром, и опустился на грудь Симму. Юноша протянул руку, чтобы убрать его, но неожиданно рука его легла на девичью грудь, придавив цветок. Зайрем видел перед собой Шелла в облике девушки, его рука чувствовала биение сердца, нашептывающего имя друга, зовущего его. Теперь Зайрем знал, что это его мечта. И, забыв все советы и предостережения, он припал губами к губам Симму. Тогда, обвив руками его шею, девушка увлекла его на ложе из трав…

Глава 8

В отчаянии и страхе, Беяш, пошатываясь, вернулся по тропинке к деревне. Но, оказавшись на окраине ее, он остановился, решив все хорошенько обдумать. Часовня более не могла служить убежищем Беяшу, совокупившемуся с нечистой женщиной, а потом убившему ее. И что хуже всего — всему этому нашелся свидетель.

Однако, рассудил монах, был всего лишь один свидетель — ненадежный и не внушающий доверия Шелл.

Так легко оказалось убить женщину! У него это получилось почти естественно. Он ударил блудницу, желая свершить правосудие и положить конец ее слабым угрозам. Беяш никогда раньше не думал, что способен так быстро принять решение и без колебаний осуществить безжалостный поступок. Теперь он раздумывал, как бы ему убить Шелла. В конце концов, Зайрема ведь не было с ним, и, вероятно, его вообще не было поблизости. А Шелл сейчас один бродит где-то в ночи. Да, это выход, и без сомнения боги подсказали его Беяшу. Найти и убить Шелла — этого хрупкого слабого мальчишку, эту надоедливую язву. А потом спрятать труп. Завтра, когда узнают, что Шелл исчез, а блудница мертва, все поймут, что Шелл согрешил с этой сукой, а потом убил ее и сбежал.

Беяш вернулся к дому блудницы, тщетно пытаясь отыскать хоть какой-нибудь след Шелла. Вдруг на влажной земле позади колодца он наткнулся на отпечаток босой ноги. Шелл не мог вернуться в деревню, иначе ему пришлось бы пройти мимо Беяша. Значит, он бежал к холмам, в оливковые заросли. Беяш пошел по следу, стараясь ступать как можно тише.

Мерцающее отражение звезд на поверхности пруда привлекло его внимание. Он увидел больше, чем просто пруд. Он смотрел издалека, и расстояние многое скрывало от него. Сменить же укрытие было невозможно. Беяш припал к земле, понимая, что шпионит за Зайремом и Шеллом. Он предполагал, что Шелл теперь один, но сейчас молодой монах уже не казался убийце такой легкой добычей, хотя по-прежнему казался очень уязвим. Всего несколько секунд понадобилось Беяшу, чтобы придумать новый план, который понравился ему даже больше, — он казался более коварным.

Беяш поспешил назад, в спящую деревню, к повозке, где храпел болван писарь, согрешивший со своей сестрой.

Зайрем проснулся с чувством утешения и облегчения. Бледное солнце нового дня зеленоватым золотым цветом сверкало сквозь листву оливковых деревьев. Мир благоухал. Очнувшись, юноша вспомнил сон. Он сел, выпрямившись, с широко раскрытыми глазами. Его вдруг переполнило отвращение. Но ведь это был просто сон — многие невероятные детали его, казавшиеся такими реальными, убедили Зайрема в этом. Рядом никого не было. Утро казалось прекрасным — свежее и чистое. Юноша подумал, что если этой ночью он и нарушил бы свои клятвы, то теперь узрел бы знак своего позора — в безмолвном пейзаже или в затхлом воздухе.

Немного успокоившись, Зайрем направился к часовне. Он так и не нашел Шелла и надеялся, что не встретит его: ведь Шелл был главным персонажем его сна, и Зайрем не знал, сможет ли он теперь честно посмотреть другу в глаза. Стыд, который отшельники насадили в нем, дал всходы и расцвел буйным цветом.

Молодой монах подошел к деревне и понял, что не ушел от своего позора.

На улице, у ворот часовни, толпились молодые монахи и слуги, приехавшие с ними. Их окружили жители деревни. На их лицах любопытство смешалось со страхом и нетерпением, словно они ждали чего-то необыкновенного. Перед толпой, на тропинке, стоял писарь, у которого хранился список всех подношений, дарованных храму. Писарь заламывал руки и тряс в воздухе кулаками. В глазах его было отчаяние. Беяш, стоя неподалеку, разговаривал с братьями, но, увидев приближающегося Зайрема, замолчал. Лицо Беяша, как и лица сельчан, выражало нетерпение и испуг.

Первым заговорил рыжеволосый монах. Он был на год старше остальных и поэтому считал, что несет ответственность за всех остальных ему охотно и льстиво вторил Беяш.

— Зайрем, — окликнул юношу рыжеволосый, — здесь творится что-то странное. Из повозки с дарами украли одну вещицу.

Зайрем остановился. Он застыл посреди улицы, с недоумением уставившись на своих товарищей.

— Всем хорошо известно, — продолжал старший брат, — что даже разбойники в этих набожных землях почитают богов и не смеют красть у храма. Как ты думаешь, кто мог совершить это богохульство?

Зайрем не проронил ни слова. Теперь он вдруг почувствовал камень на своей шее, веревки, связывающие его руки, и запах львов ударил ему в ноздри.

— Он не ответит, — сказал Беяш.

— Тогда пусть говорит писарь, — провозгласил рыжий брат.

Писарь уронил голову на грудь.

— Не трясись, — подбодрил его Беяш. — Твой долг быть искренним и духовно преданным своей семье, отцу и благочестивой сестре. Скажи им все, что знаешь.

— Я… — начал писарь. Потом он с мольбой оглядел окружающих, стараясь не замечать Зайрема, закрыл глаза и выпалил:

— Я проснулся и наблюдал за входом в повозку, на которую складывали подношения. Человек схватки серебряную чашу — одно из подношений, и убежал. Я решил проследить за ним — но боялся выдать себя и поэтому не догнал. Этот человек — без сомнения, один из наших братьев — вышел из деревни и направился на запад, по тропинке к старому колодцу. Там есть дом. Я слышал, в нем живет распутная женщина. Около дома его встретил другой мужчина. Эти двое обнимались и целовали друг друга в губы. Целовались они долго. Вдруг свет из окна упал на них, и я увидел, что у одного волосы желтые, как у лисы, а у другого темные. Потом черноволосый постучал в окно и распутная женщина, открыв дверь, впустила их.

— Успокойся, — пробормотал Беяш, похлопав писца по плечу. — Я доскажу остальное. Этот бедняга прибежал ко мне и рассказал все, что видел. И хотя я знаю этого человека как добродетельного и набожного, я усомнился в том, что услышал, — скажите, разве я не прав? В панике, не разбудив никого — слишком велико оказалось мое смятение, — я попросил писаря проводить меня к дому грешницы. Приблизившись, мы оба — писарь и я — увидели двух юношей, которые вышли из дома и, смеясь, направились к холму среди оливковых зарослей. К своему ужасу и горю, я узнал обоих. Мы пошли за ними — писарь и я. И мы увидели — сжальтесь над нами, могущественные боги! — что эти двое, не насытившись женщиной, возлегли друг с другом и свершили мерзостный акт.

Сухой шелест прокатился среди односельчан.

— Ты уверен в этом? — сурово осведомился рыжий монах, находчивый, словно какой-нибудь балаганщик.

— Увы, — горестно вздохнул Беяш, пряча глаза. — Они оба вздымались и опадали, словно волна, набегающая на берег, пока не замерли в экстазе и не упали без движения.

— Их имена? — вскричал рыжий.

— Зайрем и Шелл.

Внимательные монахи и жители деревни заметили, что Зайрем, с безразличием внимавший рассказу убийцы, вдруг побелел, как кость.

— Что ты скажешь на это? — закричал рыжий монах.

— Ничего, — ответил Зайрем. Но его едва различимые юношеские морщинки вдруг стали глубже, лицо словно раскололось на куски.

— Где твой приятель Шелл?

Но Зайрем сказал все, что хотел, и замолчал.

— Наверное, нам надо послать за блудницей и спросить у нее, что она знает.

Сразу же группа сельчан сорвалась с места. Добравшись до дома распутницы, они стали колотить в дверь дома и, не получив ответа, вошли без спроса. Женщина была мертва. Несмотря на грубое отношение к ней, многие считали, что она весьма привлекательна и даже полезна. Ее смерть совсем не обрадовала сельчан. Они ничего плохого не видели в том, чтобы накопить денег, а потом потратить их на хорошенькую блудницу — ведь та не разрешала даже прикоснуться к ее груди, пока ей не принесут три куска серебра. А эти монахи, давшие обет безбрачия, украли подношения богам, да еще и убили женщину. В сердцах мужчин вспыхнули гнев и ревность. Они поверили в то, что убийство совершили Зайрем и Шелл.

А Зайрем молчал. Ни Шелл, ни серебряная чаша с алмазами не объявились. Теперь ни монахи, ни селяне не сомневались истинности рассказанного. И даже те, чьих детей вылечил молодой целитель, подходили и плевали в него. И старуха сказала, что боль в спине снова вернулась, и прокляла Зайрема.

А где же был Шелл?

Симму, девушка, в эту ночь ставшая женщиной, проснулась за час до рассвета. Она приподнялась и, любуясь по-детски невинным прекрасным лицом своего возлюбленного, нежно коснулась кончиком языка его век, длинных и темных, словно нарисованных, ресниц, скрывавшихся в тени. Чем больше она смотрела, тем больше ее переполняли радость и восторг, теперь ей уже никто не был нужен, чтобы разделить ее чувства. Она ушла в гущу деревьев, чтобы в одиночестве упиваться своей радостью.

У Симму не осталось никаких мыслей — ни магических, ни женских, ни воспитанных в детстве демонами — ни единой логической мысли или представления об окружающем мире. Прежде Симму была юношей, молодым монахом. Но это осталось в прошлом. Она освободилась от этого. Позже, когда Симму полностью осознает случившееся, она вернется к Зайрему, и он пойдет с ней, или она с ним, — туда, куда приятно идти вдвоем. Инстинктивно, вспомнив свое прошлое, вспомнив, что воспитывали ее эшвы — вечные скитальцы, Симму представила свою жизнь чередой бесконечных странствий…

За оливковыми деревьями тропинка сбегала вниз по склону к темному лесу, где росли более высокие деревья, где в траве мерцали бледные цветы. Такие места любили эшвы. Симму встретила восход солнца, лежа в черно-зеленой листве на ветке дерева. Она взобралась туда с грациозностью кошки. Рассвет напомнил ей детство, когда она вот так же лежала, спрятанная высоко в ветвях. Откинувшись на спину, она думала только о Зайреме. Симму еще не готова была вернуться к нему и предпочитала дразнить себя его отсутствием. Так, замечтавшись, она и не заметила, как чары сна эшв, сберегавшие ребенка, овладели ею. Она не хотела спать, но, тем не менее, уснула. В то время как Зайрем проснулся и, пытаясь избавиться от дурных предчувствий, направился к деревне, прямо в западню, Симму лежала в ветвях дерева, нежась в грезах любви.

Ее пробудили невнятные крики.

Симму отреагировала на окружающий шум, как это сделал бы зверь. Она замерла, безмолвная и неподвижная, став частью дерева, но той его частью, что наблюдает и слушает.

Несколько нечесаных мужчин из деревни, ругаясь, протопали под деревом. Двое из них остановились прямо под ветвью, на которой лежала Симму.

— Думаю, все бесполезно, — сказал один. — Этот негодяй уже скрылся. Говорят, он очень странный. Не удивлюсь, если теперь на нас падет небесная кара — голод или чума.

— Попридержи-ка язык, — отозвался другой. — Хватит нам уже неприятностей. В любом случае темноволосый убийца в надежных руках. Он уже на пути к храму — говорят, он очень кроток. Но позабавиться с блудницей, а потом убить ее… Ее убили, чтобы она молчала. Пусть она и была грешницей, зато дело свое знала отлично. В какой еще деревне была такая продажная девка? Богатеи за семь миль ехали, чтобы повеселиться с ней. А что теперь? Двое безумных монахов свернули ей шею, желтоволосый смылся, а на другого, черного, как демон, храм наложит епитимью — три дня в неделю он будет есть только пресный хлеб или что-нибудь в этом роде.

— Нет, нет, — прервал его первый с мрачным удовольствием. — За то, что он совокупился со своим братом, его накажут плетьми. И еще я слышал, как один из служителей храма сказал, что за убийство негодяя засекут до смерти.

— Дали бы мне эту плеть, — прогудел второй. И, воспрянув духом, они отправились дальше в лес в поисках Шелла.

Неописуемая волна растерянности и злости захлестнула Симму. Целую минуту она не могла прийти в себя, будто не жила среди демонов и ничему у них не научилась. Все же ей удалось быстро взять себя в руки, заполнив разум паутиной образов. Почти сразу же хаос сменился желанием действовать, глаза замерцали зеленым холодом, от которого пробирал озноб. Девушка подумала о тех, кто собирался причинить вред Зайрему.

О том, что все происшедшее — работа Беяша, она знала совершенно точно, словно прочла его мысли. Девушка вспомнила, что негодяй упоминал писаря, который боялся его, — все тут же сложилось в единую схему. Логика верно служила Симму, когда того требовали обстоятельства. Что же касается мертвой женщины, Симму ни о чем не жалела. Подобно эшвам она думала лишь о том, что ей нравилось.

Симму соскользнула с дерева и заросшей тропой выбралась из леса, миновав оливковую рощу. На южном пологом склоне холма паслись овцы. Она еще раньше заметила их следы, ведущие сюда. Приблизившись к стаду, Симму прошептала что-то животным, прошла среди них, тихо и незаметно, как летний ветерок. Посреди стада на камне сидела девочка лет пятнадцати — она присматривала за овцами. Симму осторожно подкралась к ней сзади и, не дав девочке опомниться, легонько сжала пальцами ее лоб, вложив в прикосновение чары эшв. Голова девочки поникла. Она лишь глупо улыбнулась и даже не пыталась возражать, когда Симму забрала ее домотканое платье и платок, которым та повязывала волосы.

Вскоре на западной дороге, ведущей к храму, появилась босоногая деревенская девушка. Волосы ее были прикрыты лоскутным платком, она шла, опустив голову. Через час она вышла на луг, где паслись кони. Встав у изгороди, она тихонько свистнула. К ней подбежал молодой жеребец. Симму беззвучно попросила:

— Унеси меня, брат, унеси скорей. Жеребец обнюхал Симму и перескочил через изгородь.

Что-то пронеслось через деревни и фермы, скрытое облаком белой пыли. Люди провожали глазами это облако и спрашивали друг у друга:

— Кто это скачет так быстро?

Небо и солнце утонули в пыли. Все цвета слились в бесконечную радугу. Все внимание Симму сосредоточилось на одной-единственной цели.

Девушка не могла догнать монахов. Она бросилась в погоню слишком поздно. Но конь нес ее вперед, подгоняемый тихим монотонным напевом.

Когда стемнело, девушка увидела впереди земли храма, деревни — россыпи огоньков далеких окон — и сам храм — дворец света и ночи. Тогда Симму отпустила жеребца: он был весь в мыле и очень устал. Потряхивая гривой и негромко фыркая, конь повернул назад и растаял в сгустившейся тьме цвета индиго.

Симму побежала быстро, как леопард.

Теперь огней горело больше, чем обычно, — вдоль дороги, среди деревьев. Люди собирались, чтобы решить судьбу нечестивца Зайрема. Симму узнала все, что хотела, ловя обрывки фраз у дверей винных лавок и среди полей, ощетинившихся копьями колосьев. Даже влюбленные, скрывая свои грехи, отдыхая, говорили о богохульстве молодого монаха. Сам Настоятель судил Зайрема и признал его вину. Ему даже стало плохо, когда он впервые услышал целиком всю историю. Юноша не оправдывался и не просил о снисхождении. Придя в себя, Настоятель объявил, что завтра на рассвете Зайрем умрет под плетью.

Симму подобралась как можно ближе к храму туда, где она могла безбоязненно появиться в облике женщины, — в Святилище Дев, расположенном неподалеку. Женщины и девушки прогуливались по лужайке перед Святилищем, обсуждая новости и громко ахая. Их жизнь проходила без любви, и любая весть о падении мужчины приносила радость, но они никогда не задумывались почему.

Симму встала под деревом, укрывшись от их взоров. Неожиданно с дерева прямо ей в руки спорхнула птичка.

— Взгляни на Зайрема моими глазами. Лети над стеной, найди двор, запомни слова тех, кто там… Найди Зайрема. Вернись ко мне и расскажи все, что увидишь.

Птичка растворилась во тьме.

Симму села под деревом, укутавшись черной тенью. Звезды роняли слезы между ветвями дерева.

Одна из них скатилась к ногам девушки — это вернулась птичка.

Девушка заглянула в глаза птички, словно в открытую книгу — мозаику, составленную из осколков увиденного в храме.

— Вот толстый увалень, дай-ка я замараю его накидку… Ага, вот еще один, и его пометим… Холоден камень под моими ногами, отдавший последнее тепло солнца. Слушай! Червяк шевелится в земле… Схватить его клювом! Ах, нет, уполз… Ой! Птица в воздухе, нарисована прямо на стекле — это же я! Ага, вот и двор, где растет кривое дерево, там в каменной клетке кто-то сидит… Лампа не горит, мотыльки не вьются, склевать нечего. Он сидит, обхватив голову руками. Это тот самый… Когда он умрет, я позову своих кузин. Мы вырвем его волосы и совьем в них гнезда. А моему дорогому родственничку, ворону, понравятся его глаза, похожие на два драгоценных камня… Да, но сейчас он на севере, пирует на похоронах какого-то короля.

— Стоп, — приказала птичке Симму. — Зайрем связан? Кто охраняет его?

«Никаких оков, дверь заперта, решетки на окнах. Снаружи трое. У них лампа, но ее запах отпугивает всех насекомых. Они трясут гремящими белыми шестигранными улитками. Я видела однажды такую в траве. Хотела склевать ее, но она оказалась твердая… Думаю, что сама выклюю ему глаза. Почему воронам всегда должно доставаться самое лучшее? «

Симму разозлилась, и птица, почувствовав это, забилась в страхе, закричала.

Женщины у Святилища услышали птичку. Они засуетились.

— Если воробей кричит ночью — это знамение…

Симму они не видели, лишь белое мерцание, проскользнувшее сквозь рощу. Девушка вновь была нагой, как в прежние дни, проведенные с демонами, только повязка скрывала ее волосы.

Несколько часов ждала Симму у стены храма. Ночь казалась бесконечной, черной перчаткой сжимала она землю, оставляя взамен лиловое дыхание тайны. Один раз мимо Симму прошел один из послушников. Встав у куста, он, смущаясь, справил нужду и скороговоркой пробормотал молитву, прося у богов прощения. Симму возненавидела его, и ее ненависть вонзилась меж лопаток монаху, словно клинок. Жертва бросилась прочь, не понимая, что случилось, почему бежит.

Когда ночь полностью вступила в свои владения, Симму слилась с ней. Она снова стала почти мужчиной. Цепляясь руками и ногами за стену, она полезла через нее, как часто делала, будучи мальчиком.

«Тебя заточили в храме, любимый? Разве им удавалось когда-нибудь удержать нас?»

Глава 9

Симму не знала, что Зайрема нельзя убить, что он неуязвим. Тот и сам не знал этого. Львы, сломанное копье — все это казалось полузабытым сном, хотя и остался связанный с ними ужас. Теперь Зайрем в одиночестве сидел в темном каменном чулане, смирившись с тем, что завтра на рассвете умрет. Он думал об этом с какой-то ненавистью. Зайрем снова превратился в молчаливого ребенка, неспособного опровергнуть несправедливое обвинение в ужасном, непостижимом преступлении. А все дело в том, что он чувствовал себя по-настоящему виноватым.

Во дворе, где росло кривое мертвое дерево (это был Двор Грешников, и сюда редко кто заходил из монахов), два послушника, поставленные охранять Зайрема, играли в кости. Монах средних лет наблюдал за ними. Играть разрешалось, поскольку играли мальчики не на деньги, а на засахаренные фрукты. Но сегодня монах казался слишком встревожен, чтобы внимательно следить за игрой. Грех, совершенный Зайремом, поверг его в мучительные раздумья. Немолодой монах попытался вызвать в сердце Зайрема слезы сожаления, хоть какой-то признак того, что тот мучается, — чтобы боги получили с кровью и раскаяние Зайрема. Но сердце юноши молчало.

Утром этот монах собирался сказать палачу: «Бей без пощады. Бей так, чтобы его проняло до глубины души. Чем мучительней будет агония, тем скорее боги даруют ему прощение». В храме были три плети: одна окована железом, другая — бронзой, а третья — полностью металлическая. Обычно, прежде чем пустить в дело, ее раскаляли докрасна на жаровне.

Послушники играли в кости. Сидевший за столом слева прошептал:

— Ставлю засахаренную айву, что Зайрем будет кричать. Шесть против одного, что он закричит после первого же удара плети. У него нет жира, чтобы смягчить удары.

— А я говорю, что закричит он только на десятом ударе, а сознание потеряет на пятнадцатом.

Бросили кости. Выпала полустертая четверка.

— Значит, на четвертом ударе.

— Или вообще не закричит.

Монах встревоженно окинул взглядом стену. На мгновение ему показалось, что наверху мелькнула какая-то тень — светло-серый кот с горящими глазами. Но больше он ничего не разглядел.

— Скажи-ка мне, чем это ты обмотал мои ноги? — ворчливо поинтересовался страж, сидящий слева, — То же самое я хотел спросить у тебя. Оба заглянули под стол. В неясном свете тусклой лампы они разглядели веревку, связывающую их и блестящую, словно змеиная чешуя. С губ их уже готов был сорваться визгливый крик, ведь это настоящая змея обвила их своими кольцами, но слова застряли у них в горле, когда перед собой на столе они увидели раскачивающуюся кобру.

— Не двигайтесь, — хрипло прошептал монах, чьи ноги тоже оказались связанными. — Это второй выродок, Шелл, наслал на нас змей.

Трое монахов, обливаясь потом, наконец увидели Шелла, который легким шагом пересек двор. Волосы его были повязаны лоскутом материи. Он бросил на тюремщиков Зайрема только один взгляд, полный неприязни и отвращения.

Шелл скользнул мимо стола, и три пары настороженных ушей уловили странное шипение. Оцепенение, охватившее благочестивых людей, походило на мутную пелену — на кошмар, наполненный отвратительными видениями.

Стражи Зайрема лежали на земле — немощные, стонущие, и тела их дергались, словно в судорогах. Симму легко и нежно — как это делали эшвы — прикоснулась к замку на двери каменной темницы, и дверь, словно заговоренная, открылась.

Зайрем не обернулся. Он вообще не сделал ни единого движения. Симму подошла к нему и запустила руку в черную гриву волос, сжала их — жестко и больно — и запрокинула голову юноши так, чтобы их глаза встретились. Зайрема уже держали однажды вот так, за волосы, когда он болтался в воздухе внутри огненного колодца.

Юный монах изменился. Никакой мягкости, никакой радости. Лицо его выражало лишь ненависть и муку. Глаза мрачно сверкали. Он вскочил на ноги и сжал руку Симму, словно железными тисками. Когда, наконец, он обрел дар речи, то в его словах не было ни признательности, ни любви.

— Ты разрушил мою жизнь, ты убил во мне то хорошее, что было или могло быть. Ты омерзителен и отвратителен. Ты толкнул меня в грязь. Нет, я не огорчаюсь, что ты бросил меня после того, что произошло. Я не скорблю ни о лжи, ни о смерти. Но ты, проклятая ползучая тварь… Не знаю, как сумел ты обмануть меня, но знаю лишь одно — никогда тебе не быть рядом со мной!

Сказав так, Зайрем опять опустился на пол и уронил голову на грудь. Потом глухим голосом добавил:

— Но не только ты… Здесь есть и моя вина. Оставь меня, позволь мне быть самим собой. Старые люди говорили, что я должен принадлежать демону, Владыке Ночи.

— Что же, тогда будь счастлив, — произнесла Симму, найденыш эшв, и звук ее голоса разрезал воздух, как сверкающий нож. — Демоны и люди — как море и песок. А тот, кого вы зовете Князем демонов, — закваска в тесте, из которого испечен хлеб этого мира.

Зайрем окаменел, услышав это. Новая мука сменила старую боль.

— Значит, и в самом деле демоны существуют?

— Конечно…

— И это тебя я считал своим другом — тебя, посланника демонов! Чему тут удивляться! Это ты завлек меня в пучину ночи!

Симму потеряла дар речи. Вместо языка заговорили ее глаза — слезы брызнули из них, но лицо оставалось холодным и презрительным. Симму вышла и растворилась в тени за темницей. А Зайрем сидел и смотрел на распахнутую дверь и на трех монахов, лежащих в забытьи во дворе. А потом вдруг он почувствовал, что должен идти.

Симму не было видно. Зайрем в одиночестве вскарабкался на стену. Он упал в глубокую тень у подножия стены — ведь он очень ослаб после всех этих переживаний.

— Не пришел еще мой час умирать, — сказал он сам себе. — Я все еще не исполнил своего предназначения. Может быть, как мне и предрекали, я смогу стать слугой демонов? Тогда я отыщу Владыку Ночи, если он и в самом деле существует. Пусть он заберет меня к себе — мне не остается ничего другого!

Зайрем уходил все дальше от храма, держась в тени, хотя и не скрываясь. Он шел всеми брошенный и несчастный, шел без всякой цели, куда глаза глядят.

А Симму находилась неподалеку. Она осталась, чтобы забрать то, что принадлежало ему, или послать кого-то, кто заберет это.

Желто-зеленая гемма эшв, камень с рунами, означающими имя Симму на языке демонов, лежал в одном из сундуков сокровищницы храма вместе с другими драгоценностями — золотом, серебром, различными самоцветами. Симму знала, где лежит зеленый камень, ибо в детстве жрецы, показывая ему драгоценность, говорили; «Вот этот жалкий, но приятный для глаз камешек — благодарность богам за то, что ты среди нас».

Все сундуки в сокровищнице были открыты, чтобы каждый входящий мог усладить свой взор созерцанием богатств храма. Поэтому крыса с розовыми глазами, заглянувшая в сокровищницу, тоже сразу увидела их. Она юркнула в окно, спустилась по занавесям, забралась в сундук. Отыскав камень эшв, она схватила его и отнесла владельцу.

Симму повесила камень на серебряной цепочке дринов себе на шею. Обнаженная, лишь с повязкой на голове и геммой на шее, она поспешила за Зайремом. Колдовская путеводная нить и любовь вели ее.

Шагая все дальше и дальше, девушка вспоминала, как в детстве странствовала по земле. Вскоре она подошла к хижине пастуха. На кустах возле дома сохли одежды, и Симму выбрала кое-что для себя.

Зайрем спешил на юг. Он шел без цели, без определенного плана. Откуда-то у него появилась мысль, что ему нужно добраться до дальних южных пустынь. Он выбрал дорогу наугад и теперь шел, слепой и глухой, почти онемевший, не подозревая, что Симму следует за ним. А если бы он знал об этом, то повернулся и проклял бы ее или его.

Когда на востоке встало солнце, много миль оказалось между Зайремом и храмом. Достаточно много, чтобы люди, встречавшие его, не слышали о бегстве монаха из заточения, хотя уже слышали о его прегрешениях и узнавали его по темным волосам.

— Вот тот монах, который забавляется с блудницами, а потом убивает их!

— Ну, что я говорил? Монахи не стали его наказывать, они выгнали его.

— Ага, вот и работай на них!

Но, хотя селяне и называли Зайрема изгоем, он все еще оставался монахом и носил поношенные одежды храма. У земледельцев не хватало смелости убить его, а камни, которые они швыряли, лишь вскользь задевали беглеца, как будто боги защищали монаха. Он не чувствовал боли, и люди удивлялись этому.

Следом за одиноким монахом по дорогам брела девушка. Все видели, как вздымается девичья грудь под убогими одеждами.

Симму, ловко притворяясь невинной нищенкой, обманывала людей, читая книгу путешествия Зайрема по его следам. Смятые цветы означали, что ноги Зайрема топтали их. Пыль хранила его запах, деревья, в которых отразилась его тень, многое могли рассказать Симму.

В полдень черная птица, сидевшая на камне, на безмолвный вопрос Симму: «Не проходил ли здесь Зайрем?» — хрипло человеческим голосом прокричала: «Не проходил ли здесь Зайрем?» Симму, поколебавшись, подозвал птицу, подержал ее возле своих губ, что-то нашептывая, а потом пошел дальше.

Из всех прочих демонов эшвы были менее всего склонны к мстительности. Их жестокость рождалась и умирала мгновенно, все прошлое забывалось. Но Симму был и женщиной, и мужчиной одновременно, и он не забыл Беяша.

Глава 10

Наутро в храме узнали, что их посетил чародей. Поднялся шум, монахи потребовали жертвы и молитвы. Во всех направлениях разослали группы мужчин, вооруженных ножами и отмеченных знаком храма, чтобы те поймали и привели Зайрема обратно. Но эти люди боялись даже близко подходить к тем местам, где мог оказаться Зайрем, ведь он, без сомнения, был чародеем и заключил союз с дьяволом… Его так и не выследили. В конце концов, храм, устроив пышную церемонию, с согласия богов, предал обоих отступников вечной анафеме. Потихоньку все успокоились, стараясь забыть свою неудачу и страх перед убийцей.

А новые неприятности начались месяцем позже. Беяш проснулся на заре, потому что какой-то хриплый и нечеловеческий голос за окном кричал:

— Беяш убил блудницу! Беяш, и никто другой. Монах, совершивший преступление, спал один в своей келье, как и все остальные монахи, и никого не было рядом. Когда же он проснулся и в ужасе огляделся, то заметил большую черную птицу, скачущую по подоконнику. Птица снова закричала:

— Беяш убил блудницу! Беяш, и никто другой.

Беяш решил, что все монахи в храме услышали этот крик, хотя на самом деле, кроме него, его никто не слышал. Несчастный зарылся в подушки и стал ждать, когда за ним придут. Но никто так не явился. Тогда монах осторожно выглянул из-под одеяла. Ужасная птица исчезла.

«Плохой сон, — решил Беяш. — Я совершил мерзкое деяние и поэтому должен задобрить всевидящих богов. Я должен их убедить, что поступил верно».

Беяш встал непривычно рано для себя и, отказавшись от завтрака, возложил пищу на алтарь одного из богов. Он помолился и облобызал ноги вырезанных из слоновой кости изваяний. Но когда Беяш поднял взгляд, то снова увидел черную птицу — и это уже не было сном, — взгромоздившуюся на голову серебряного пророка. Птица опять заорала:

— Беяш убил блудницу! Беяш, и никто другой. Убийца рухнул на пол, а потом бросился вон из храма. Но, выбегая, он столкнулся со своими приятелями-монахами. Они решили расспросить приятеля, в чем дело. Пока Беяш бормотал что-то невнятное, птица вдруг подлетела и уселась ему на плечо. Несчастный побелел, как мел, и в отчаянии ждал, когда она заговорит. Но на этот раз птица почему-то молчала, только искоса поглядывала на убийцу одним глазом. Монах попытался согнать птицу, но та не улетала. Она вцепилась в его плечо, как будто Беяш был для нее самым любимым существом на свете.

— Беяш завел себе птичку, — засмеялись монахи. Птица так и не улетела. Весь день она сидела на плече Беяша. Во время трапезы она клевала с его тарелки и пила из его чашки.

— Смотрите, эта птица просто обожает Беяша, — умилялись остальные монахи.

На ночь она устроилась в его келье, усевшись на подушку, — монах так и не смог ее прогнать. Несчастный лежал, словно окаменев, стараясь не заснуть, опасаясь ее когтей и клюва. Когда, наконец, измучившись, он задремал, птица заорала ему прямо в ухо:

— Беяш убил блудницу! Беяш, и никто другой.

Но при людях она всегда молчала.

«Может, она и дальше будет молчать», — подумал Беяш.

Но глаза птицы, похожие на бусины, пугали его. «Может, — говорили эти глаза, — в один прекрасный день я не стану молчать». Беяш перестал есть. Он похудел. Кожа болталась на нем вторым желтым хитоном. Монах стремился к уединению, а когда он вынужден был находиться в обществе, пот градом струился по его лицу.

— Послушай, Беяш, сын мой, — мягко упрекнул его Настоятель, — не подобает тебе таскать эту птицу перед ликами святых. Ты должен положить конец своим дурачествам.

— Я не могу, отец мой, — пробормотал Беяш. За эту дерзость Настоятель лишил его яшмовой серьги.

Десять раз солнце садилось и вставало, а птица по-прежнему сидела на плече Беяша. Когда же ему удавалось согнать ее, она тут же возвращалась, и клюв ее довольно чувствительно напоминал о себе.

Наодиннадцатое утро Беяш, совершенно одуревший от страха и ослабевший от бессонницы, вбежал во Двор Саламандры, посреди которого находился обширный подводный сад. Беяш схватил большой каменный кувшин, стоявший на верхней ступени, и ударил им птицу, сидевшую на плече, но та моментально взлетела вверх. Тогда монахи швырнул кувшин ей вслед, но птица увернулась, и кувшин рухнул на голову Беяша. Несчастный скатился по ступенькам и сломал себе шею.

Глава 11

Несчастный Зайрем шел на юг, пока путь ему не преградила широкая зеленая река. Люди здесь не жили, и поэтому тут не было ни моста, ни переправы. Юноша счел это дурным знаком и повернул на запад по берегу реки. Зайрем скитался уже два месяца. Он не смотрел по сторонам. Люди перестали кидать в него камни. Но едва ли Зайрем замечал, что ни один из них так и не задел его, — может, это и не стоило его внимания. Там, где люди уже не знали о беглеце, его узнавали по одежде. Другие, решив, что Зайрем — странствующий монах, давали ему кров и пищу. Беглец принимал все с вежливым безразличием. Мир казался ему затянутым туманом, и он брел сквозь этот туман, надеясь отыскать черную тень, которая заберет его, тень ночи, называемую Азрарном. Зайрем искал его, хотя так до конца и не верил в его существование. Но, даже сомневаясь, он ждал встречи с ним, и кровь стыла в жилах от предвкушения этой встречи.

Река мелела. Поднимаясь к ее истокам, Зайрем видел, что водный поток становился все уже и теперь извивался ручейком между каменистыми предгорьями. Юноша карабкался все выше, и вскоре воздух стал чистым и прозрачным, как кристалл. Желтые орлы парили в небе над его головой, земля, раскинувшаяся перед ним, казалась желтой, и только река оставалась зеленой.

В этот день Зайрем миновал четыре деревни. Люди, завидев его, тыкали в него пальцами. Любое событие в этих краях становилось сенсацией. А через час после того, как юноша исчезал из виду, жители вновь выстраивались вдоль дороги, глазея на девушку с абрикосовыми волосами, которая шла, ступая по следам, оставленным в пыли первым путешественником.

На закате, когда Зайрем вошел в четвертую деревню, из дверей грязной хижины к нему выбежала женщина.

— Не ходи дальше, путник. Там дикие и таинственные места. Никто не отваживается идти туда после захода солнца.

Зайрем остановился, разглядывая незнакомку. Казалось, внутри него что-то дрогнуло.

Женщина, тронутая его взглядом и красотой, пригласила странника в жилище своего отца — поужинать и переночевать. Словно слепой, Зайрем позволил отвести себя в дом.

Здесь жили в скромном достатке. Запеченная рыба из зеленой реки, черные фрукты… Старик любил поболтать, а женщина пристально смотрела на Зайрема — ей не хватало мужчины. Они оба тепло приняли его — и у каждого оказались на то свои причины.

Беглец едва притронулся к еде, слушая болтовню старика.

Вскоре он спросил, почему люди боятся земли на западе.

— Зловещие слухи ходят о ней, — протяжно произнес старик. — Говорят, там бродят отвратительные твари. Звери и нелюди. Еще когда был жив отец моего отца, в тех краях заблудился ребенок.

Трое мужчин отправились на его поиски. Ночь пришла и ушла, и только один из ушедших на поиски вернулся, но и он до конца дней своих оставался идиотом.

— Там полно ловушек и трясин, — добавила женщина. — Там есть соленое озеро. Рогатые кони приходят танцевать на его берегу. Но оно далеко, до него много миль пути.

Кроме того, там стоит стена, и никто не может перебраться через нее, кроме демонов.

— Демонов… — повторил Зайрем, но так тихо, что только женщина, прислушивавшаяся к каждому его слову, услышала это.

Когда юноша собрался уходить, женщина постаралась удержать его. Встав в дверях, она стала сулить ему вечную любовь, но он отстранил несчастную и ушел, растворившись в ночи. Когда женщина зарыдала у дверей, мимо проскользнул еще один путник — тот, кто сидел все это время на улице, глядя в освещенное окно. Симму вот уже два месяца следовала по пятам за Зайремом, следила за ним через окна домов, любовалась им, когда он спал на земле.

Ни одна тропинка не выходила из деревни. Только тонкая ниточка реки вилась вдаль. Да и та скоро достигла своего истока — трех слабеньких ручейков, стекающих со скалы. Луна еще не поднялась. Мир, лежащий дальше, казался расплывчатым — искромсанная равнина, уходящая вниз и убегающая вдаль, к темному небу цвета черной крови.

Разглядев, что лежит впереди, Зайрем заколебался. Пелена спала с его глаз. Он начал понимать, как далеко зашел и каким может оказаться его конец. Неожиданно ему почудилось, что черная земля впереди — это ворота в ад, в Подземный Мир, владения демонов.

Очнувшись от раздумий, он вдруг почувствовал, что рядом с ним кто-то есть. Быстро обернувшись, он увидел на пригорке позади себя женский силуэт с длинными волосами.

Зайрем разозлился. Он решил, что, сгорая от любви, женщина из деревни последовала за ним. Юноша резко махнул рукой, прогоняя ее. Но женщина не двинулась с места. Тогда он вернулся на пригорок, чтобы прогнать ее. В темноте подошел он к ней и, лишь оказавшись совсем рядом, узнал каскад волос, который мог принадлежать только одному человеку, которого он хорошо знал.

— Я надеялся, что избавился от тебя, — произнес Зайрем. — Я не шутил, когда предлагал выбрать тебе другую дорогу, лежащую подальше от меня. Мне противно дышать, когда ты рядом. Воздух становится ядом. Ты — мой стыд и крушение моих надежд. Я не хочу тебя видеть. Я отдамся во власть разврата и разложения, но не потерплю и воспоминания о тебе. Пусть всемогущие боги покарают тебя. У них должно хватить гнева, если они и самом деле существуют. Если же богов нет — тогда тебе придется довольствоваться моей вечной ненавистью. Будь ты проклят, изыди, уйди с глаз моих!

Все время, пока Зайрем с мрачной одержимостью вещал, он видел перед собой только то, что хотел видеть, — загадочное лицо Шелла.

Но когда янтарная луна поднялась над землей, он вдруг понял, что перед ним стоит женщина — та девушка, с которой он провел ночь под цветущими оливами, девушка из его греховного сна, — но в то же время она была Шеллом.

Зайрема охватил страх. Он испугался, потому что ничего не понимал. Все поплыло перед его глазами, и он бросился прочь, в сторону Врат Преисподней.

Стена…

Она протянулась на три мили, преграждая путь в мертвые земли, лежащие за рекой, сложенные из каменных глыб, плотно пригнанных друг к другу. Один из князей возводил ее целый век. Тут и там среди камней белели черепа — строитель стены любил подобные украшения. По его приказу для услады были убиты слуги, чтобы усладить взор господина. Эти зловещие символы не добавляли ничего хорошего к дурной славе этих мест.

Сотни или тысячи лет назад эта земля сгорела дотла. Она казалась черной днем, еще чернее — ночью. Туманы стлались над ней, выползая из болот, а дальше, милях в восьми к западу, в розовом свете красно-коричневой луны замерло соленое озеро. Экзотические уродливые деревья с блестящими, словно медь, плодами росли на его берегах. Туда приходили единороги — танцевать, сражаться и заниматься любовью.

Этой ночью они, будто порожденные человеческим страхом и малодушием, появились перед Зайремом, отчаянно желавшим отдаться Тьме.

Три свирепых единорога цвета алой смолы и старой пожелтевшей кости с витыми рогами из потускневшего старого золота ничуть не напоминали белых голубей. Они появились из отвратительных лесов, где звенели, качаясь, металлические плоды. Когда же из чащи выскочил перепуганный заяц, единорог втоптал его в землю передними копытами, искромсал зазубренной пилой золотистых зубов и, отшвырнув прочь кровавое месиво, величаво прошествовал дальше.

Жуткая компания кружилась и носилась по берегу озера. Блестящий угольно-черный песок хрустел под их копытами. У одного единорога на боку сверкал серебристый шрам, будто его обожгла звезда. Он бросился на своего спутника — другого единорога, и они сцепились рогами. Опустив головы и зарываясь копытами в песок, эти двое злобно рассматривали друг друга глубоко посаженными глазами. Поединок начался. Витые рога скрещивались, беспощадно ударялись друг о друга, зловеще скрипели, высекая искры, скрежеща друг о друга, и снова расходились, словно два костяных меча. Третий единорог, обделенный противником, вставал на дыбы и лягался, пытаясь сразиться с луной.

Зайрем уселся на камень в сотне шагов от них.

Он наблюдал за единорогами, зачарованный их зловещим видом.

Для него не составило труда перебраться через стену с черепами. Однако, не зная, куда идти, он понял, что неспроста попал на берег озера, где танцуют единороги. Юноша лениво размышлял, что будет, если единороги почуют его запах и примчатся, чтобы расправиться с ним точно так же, как недавно их вожак поступил с зайцем. И в то же время скиталец знал, что некая темная сила хранит его. Или думал, что знает…

Единорог с серебристым шрамом встал на дыбы, оторвав от земли своего противника. Казалось, они подпирают небо: их рога сцепились, глаза выкатились. Третий единорог пронзительно завизжал, пролетая под арку, созданную телами двух других животных, и вонзил ужасный рог по очереди в каждого из соперников. Но удары были легкими, скорее даже осторожными. В ту же секунду, когда потекла черная кровь, на берегу озера появилась четвертая фигура.

Симму шла нагая, только волосы ее были повязаны косынкой, да еще зеленая искра огня мерцала на ее шее. Движение девушки напоминали волны стелющегося тумана болот. Издали они казались призрачными и невесомыми.

Единороги, расцепившись, ждали Симму, чтобы вызвать ее на поединок. Они рыли черный песок, опустив головы, и готовились бить врага копытами и колоть рогами. Запах собственной крови пьянил их. Но девушка шла прямо к ним, подходя все ближе и ближе. Ветер взметнул длинные пряди ее волос к луне, она вскинула руки, словно их тоже поднял ветер, и начала танцевать. Но совсем не так, как танцуют единороги. Это был танец эшв, волшебный танец.

На берегу все стихло, лишь ветер шуршал в траве. Симму танцевала, и злость единорогов плавилась, словно красный и золотой воск, звери постепенно успокаивались. Вскоре они опустились на колени и положили головы на песок, их хищные пасти приоткрылись, а пушистые ресницы сомкнулись. А Симму все танцевала.

Волшебный танец длился, пока озеро, небо и весь мир не затянуло туманом. Симму танцевала, окутанная покрывалом волос. Раньше она не сознавала чар танца эшв. Ее нынешнее знание исходило из зеленого камня, оно находилось внутри нее, в ее сердце.

Наконец красавица устала. Она прошла между единорогами, но звери оставались неподвижными, лишь ресницы их подрагивали, словно листва.

Симму подошла к камню, где сидел Зайрем. Казалось, юноша не видел ее, хотя и смотрел на то место, где она стояла.

— Я связала тебя чарами, — объявила девушка. — Хочешь, отпущу тебя?

Зайрем медленно покачал головой:

— Нет, оставь меня связанным.

— Когда ты меня увидел, то в тебе проснулась ненависть. Но когда единороги собрались растерзать меня, ты побледнел.

— Ты — демон, — проговорил Зайрем. — Я не стану отвергать тебя. Позови весь свой род демонов.

— Я не из рода демонов, — сказала Симму. — Но камень у меня на шее может призвать сюда тех, кто когда-то был со мной. А вот они уж точно демоны. Девушка подошла к Зайрему и поцеловала его. Единороги на берегу слились в единую массу. Их головы то вырисовывались на фоне луны, то тонули в темноте…

В глубокой тени скал соединились мужчина и женщина. Они плыли в море любви, глядя друг другу в глаза, пока пелена наслаждения не затуманила их взоры.

Луна зашла, и теперь широко открытые глаза Зайрема казались совсем черными.

Отшельники крепко вбили ему в голову, что нужно бояться себя и своей радости. Служители храма против воли научили юношу презирать богов. Человечество убедило его в собственном вероломстве. Теперь он остался ни с чем, только Симму одарила его своей любовью, но Зайрем не мог заставить себя сказать или даже подумать, что Любовь — это не все.

Всех демонов, странствующих по земле, привлекал дух заклинаний, необычный аромат колдовства. Они не могли оставаться в стороне от дел людей и не хотели противостоять этому соблазну. В общем-то, они нашли компромисс — демоны старались никогда ни во что не вмешиваться, ну, может быть, изредка помогали слабым; хотя дрины и их младшие родичи, глупые развратные дриандры, могли помочь чародеям в каком-нибудь грязном деле, просто ради интереса.

Эшвы, почти два года опекавшие Симму, давно забыли о ней. Слишком короткая была у них память. И ни один обитатель Подземного Мира не наткнулся на Симму, пока он жил в монастыре. Это казалось странным, ибо сам дух магии остался в мальчике, которым Симму был раньше. Но сейчас, в этой необузданной стране, Симму, использовавшая чары эшв, носящая дар эшв — камень, отшлифованный дринами, — была для демонов как маяк в ночи, и она это инстинктивно чувствовала.

Симму просто надеялась, что приемные родители найдут ее. Как ребенок, выросший в змеиной яме, согретый кожей змей, приученный к их яду, Симму и представить не могла, что демоны — существа опасные. Так же интуитивно она принимала свои невероятные превращения, изучала гемму, шептала и дула на нее, танцевала на берегу озера и ждала демонов — без страха, лишь с надеждой.

Наступила вторая ночь, а Зайрем и Симму по-прежнему оставались на берегу озера. Единороги исчезли и больше не возвращались; даже луна изменила свою форму. Весь день, пока под жгучими лучами солнца пузырилась вода в соленом озере, Зайрем и Симму (он знал теперь ее настоящее имя) проспали в тени деревьев. Зато ночь вновь оказалась бессонной, ночь чувств и боли. Этой ночью Зайрем ушел с опущенной головой, размышляя о своем грехе и его сладости. Он решил вернуться к Симму, когда луна чуть-чуть опустится над лесом; вернуться с сердцем, переполненным страстью и отчаянием.

Когда Зайрем ушел, Симму перестала колдовать и тут же обнаружила рядом с собой еще одно живое существо.

Перед ней стоял демон эшва, привлеченный ее чарами. Любой, кто когда-либо встречал демонов, никогда бы не принял Зайрема за одного из них — несмотря на черные волосы и красоту. Появившийся эшва был мужчиной. Его волосы были цвета черного дерева, глаза — как у соболя, а тело — словно бледный луч. Все в нем выдавало утонченность и коварство, дивную и совершенную красоту.

Трепет прошел по телу Симму, потому что существами этого племени она восторгалась с детских лет. Девушка непроизвольно потянулась к нему, но демон игриво и злобно отстранился. В его глазах Симму прочла: «Ты знаешь наши обычаи, по крайней мере некоторые из них, но ты не одна из нас. Ты обитаешь в примитивном солнечном мире. Твое тело скоро станет слабым и превратится в прах. То, что ты делаешь с заклинаниями и чарами, неплохо для смертного, но для нас до смешного наивно. Твоя поступь звучит как удары грома, мы же двигаемся бесшумно, словно порывы ветра».

Симму задели его слова. Она приняла речь демона как вызов и проговорила:

— Ты пришел по зову этого зеленого камня. Он привел тебя сюда. Но скажи мне, как призвать Владыку Ночи, Азрарна Прекрасного, твоего господина, одного из Владык Тьмы?

Она назвала несколько имен с уважением и внезапно нахлынувшим обожанием, перешедшим к ней от воспитывавших ее демонесс. Эшва отпрянул от девушки.

«Ты раскаешься в этом…» — только и сказали его глаза.

Симму рассмеялась.

— Азрарн, — громко повторила она. — Азрарн, князь демонов… Его что, нельзя вызвать?

Эшва вновь вздрогнул. В его мозгу возникла картина, которую увидела и Симму. Его можно было призвать, заиграв в серебряную свирель, сделанную самим Азрарном, но и то не всегда. А если Владыка Ночи придет — берегись. Глаза эшвы смеялись, но в глубине их затаился ужас.

На мгновение Симму охватила гордость, но она тут же поняла, что обманывает себя. Зайрем ждал от нее чудес, проявления ее силы, равной силам низших демонов.

— Послушай, милый, — ласково заговорила Симму, — найди мне Азрарна. Скажи, что его ждут, преклонив колени. Уговори его.

Эшва улыбнулся, и девушка прочла в его улыбке:

«Я не твой слуга, смертная».

Симму ударила по камню на своей груди. Теперь и она заговорила без слов: «Этот камень создали дрины. Думаю, с ними договорюсь. Я смогу переманить их на свою сторону, и они приползут к Азрарну на животах… Увидишь, Азрарн накажет тебя за то, что ты ничего не сказал ему о Зайреме, который готов преклониться перед ним».

Эшва опустил глаза. Он странно задрожал и, не ответив, растаял в ночи.

Когда из-за черной завесы ночи появился Зайрем, Симму встретила его словами:

— Возможно, тот, кого мы ищем, придет сюда.

— Кто? — спросил Зайрем. Его лицо побелело. Даже прекрасные глаза посветлели. Весь мир перевернулся с ног на голову: невозможное смешалось с реальностью, огонь — с водой. Он притянул женщину к себе и забылся в ее объятиях, пусть таких же зыбких и непрочных, как окружающий мир. И поэтому у него не было причин оставаться в этом мире.

Они лежали рядом, после любовного танца, и ждали.

Ночь принесла с собой прохладу. Волны озера лениво лизали песок. Звенели плоды на деревьях. Но вот темнота стала рассеиваться. Влюбленные зашевелились, прильнули друг к другу, ненадолго погрузившись в пучину плотских утех, и, вновь вынырнув в мир реальный, замерли в ожидании.

Пришли второй день и третья ночь. Отыскав куст с лиловыми ягодами, любовники утолили голод. Наступил холодный вечер. Пришлось развести костер, и пламя его казалось зеленым. Неподалеку бежал ручеек, Зайрем и Симму пили из него, словно олени, томимые жаждой. Им все время хотелось быть вместе, ибо страсть оказалась для них новым чувством и стала всем, что они имели. Они постепенно превращались в двух голодных животных, без конца совокупляющихся. Им казалось, что они уже целую вечность провели на этом берегу и проведут еще столько же, ожидая пришествия, придуманного ими самими, чего-то, что никогда не случится.

На четвертую ночь Симму освободилась от объятий юноши и подошла к мерцающему костру. Она легче, чем Зайрем, теряла и находила, почти всегда действуя стихийно. Усевшись на камень рядом с языками пламени, напоминавшими кошачьи глаза, она бросила в огонь гемму эшв. Ни единая вещь, вышедшая из Подземного Мира, не могла быть уничтожена на земле так, чтобы об этом не узнали демоны. Симму оскалилась, словно волчица, наблюдая, как зеленый камень чернеет в изумрудном пламени костра.

К утру костер прогорел, а камень по-прежнему остался зеленым.

Зайрем все это время сидел на берегу соленого озера, глядя на мерцание ленивых вод. Он пытался разглядеть рыбу там, где ее никогда не было, и чувствовал себя опустошенным, досыта наевшимся собственным унынием. Либо демонов не существовало, либо они не желали общаться с людьми.

Солнце садилось. Одинокая птица парила в небе, изредка взмахивая крыльями, купаясь в вечерней заре. Озеро потускнело и теперь мерцало, словно розовое зеркало.

Симму, скорчившись, сидела у костра, а Зайрем продолжал вглядываться в воду. Неожиданно они услышали тихое похрустывание угольно-черного песка. Оба вскочили и замерли. На западе среди теней возник чей-то силуэт и, покачиваясь, направился к ним. Но это был совсем не тот, кого они ждали.

Вдоль берега медленно брел сгорбленный старик. Его бесформенное черное одеяние развевалось на ветру, железная проволока стянула длинные волосы в пучок на затылке.

Старик подошел сначала к Зайрему. Лицо незнакомца напоминало опаленную огнем потрескавшуюся скалу, а глаза показались юноше старыми и безумными.

— Черные земляные крабы, — прошипел старик. Голос его оказался властным и сковывающим. — Я ищу черных крабов, которые приползают сюда размножаться.

Зайрем, отупевший от страха и долгого бесплодного ожидания, молчал.

Старик сделал рукой странное грациозное движение.

— Кем ты меня считаешь? Может быть, сумасшедшим?

Юноша оглядел незнакомца, а потом произнес:

— Ничего нет в этом соленом озере…

— Выходит, ты считаешь меня сумасшедшим, — повторил старик. Его голос то повышался, то понижался, напоминая жуткую и невозможную музыку. — Однако я не такой сумасшедший, как те, кто пришел сюда в надежде вызвать Владыку Ночи.

Зайрем схватил старика за плечо. Но от прикосновения к нему словно искры посыпались из-под ладони юноши.

— Значит, ты маг? — сказал юноша.

— Даже могущественные маги трепещут лишь от одного упоминания имени Азрарна.

Зайрем отвернулся. Он несколько раз оглянулся, пытаясь различить что-то в тумане. Старик отправился туда, где горел зеленый огонь. Рядом стояла Симму, в крестьянских лохмотьях, и разглядывала его. Как только старик приблизился, Симму взмахнула руками — словно распахнула перед ним ворота.

Подойдя к костру, старик неожиданно плюнул в огонь. Голубые язычки пламени взметнулись вверх. Симму упала на колени — не понимая почему. У нее потемнело в глазах, когда она заметила сумасшедший огонь во взгляде старика. Но его огонь не показался Симму безумным. Она почувствовала лишь непостижимую всепроникающую глубину, внушающую благоговейный страх своей бесконечностью.

— Ты танцевала ночью, — произнес маг. — Я видел твой танец. Я еще много чего заметил. На севере скончался толстый жрец Беяш. Он упал с лестницы и зашибся насмерть. Я смотрю, это совсем не радует тебя, моя крошка, с твоей-то ненавистью к Смерти и твоим нежеланием даже врагов отдавать под ее опеку.

Симму задрожала. Она не смела взглянуть на мага. Не видела, как он бросил взгляд через плечо, и Зайрем обернулся, словно его позвали, и вернулся к костру.

— Если ты маг, — сказал юноша, — то научи меня, как вызвать князя демонов.

— Вызвать? — переспросил старик. — Его ты не вызовешь. И обращаться к нему тоже не станешь, если только ты в своем уме. Зачем тебе подвергать себя такой опасности? Может, тебе сказали, что вызвавший его может попросить о какой-нибудь услуге? Сказки не обязательно правдивы.

— Я хочу служить ему.

— Служить ему? Думаешь, ему нужен слуга-человек? Думаешь, ему мало демонов? Тебя обманули, Зайрем. Ты не слуга Тьмы.

Лицо юноши побелело.

— Теперь уже поздно говорить об этом, — выдохнул он. — Я зашел слишком далеко.

— Послушай, — прошептал старик, и голос его пел, словно заклиная. — Послушай, — пел старик, и ночь повиновалась ему. Его слушали деревья, земля и воды озера. Зайрем тоже слушал, опустившись на землю возле костра. И тогда старый маг рассказал юноше его историю. Он не утаил ничего — ни шепот среди шатров, ни тревоги матери Зайрема, ни крадущейся поступи женщины-ведьмы — казалось, он видел все это своими глазами. Он поведал о той ночи, когда облако отнесло мать с ребенком в сад с зеленым песком, об огненном колодце и о том, как купали в нем мальчика. Старик назвал и цену абсолютных доспехов Зайрема. Но дело в том, что, сжигая слабость смертного, огонь сжег удачу и счастье сына короля кочевников. Таков древний закон богов. Он старше, чем само время. Люди не должны иметь слишком много. Восторг и неуязвимость тоже входили сюда. Вину придает вкус опасение, что чашу могут украсть. А поскольку чаша Зайрема оказалась в безопасности, его долей стало безрадостное существование. — Вот какова цена, — сказал маг, — и даже демоны не заплатили бы ее. Не силы Тьмы виновны в том, что ты несчастлив, а свет огня.

Пот струился по лицу юноши, глаза его блестели… Наконец взяв себя в руки, он спросил:

— И что теперь?

— Ничего, — ответил маг.

— Я не верю ни одному твоему слову, — сказал юноша.

— Не веришь? Иди и докажи, что я ошибаюсь. Зайрем встретил его взгляд с ненавистью и мольбой. Потом, словно пес, изгнанный из дома, поднялся и шагнул в черноту ночи. Ночь впустила его и сомкнулась за его спиной.

Симму, готовая вскочить и броситься следом, почувствовала, что рука мага крепко держит ее за запястье. Колдовство сковало девушку нерушимой цепью, и Симму понравилась эта цепь.

— А теперь поговорим о тебе, — продолжал маг. — Твоя мать была королевой страны Мерх. Она умерла, и ты теперь королева. Ты хочешь править им?

Симму, зачарованная прикосновением мага, закрыла глаза. Королевство для нее ничего не значило. Она думала только о Зайреме, затерявшемся в темноте, и все, чего она хотела, — это успокоить его. Но цепи, так понравившиеся ей, крепко держали ее. Она положила голову на плечо старика и вздохнула.

А когда девушка очнулась, старика рядом не было, и костер давно умер.

Когда луна уже зашла, а заря еще не родилась, Зайрем вступил в страну, живущую по своим законам.

Долина выглядела устрашающе, вдобавок источала зловонный запах. Повсюду торчали черепки и камни, острые, как клинки мечей. Высохшие деревья напоминали скелеты. Так могла выглядеть лишь обитель Смерти.

По пути Зайрем подбирал черепки и отшвыривал их в сторону. Так добрался он до самого сердца страны, где огромные метеориты разорвали плоть земли, изуродовав ее глубоким ущельем, по дну которого бежал черный ручей с прожилками красного яда. Самое подходящее место для Смерти. Может быть, эта земля тоже была частью судьбы Зайрема.

Юноша остановился на краю ущелья.

Он крикнул, обращаясь ко всем, кто мог его слышать:

— Вот он я! Если я кому-нибудь нужен, пусть он заберет меня.

Долина молчала. Тишина красноречиво ответила несчастному скитальцу.

Теперь Зайрему стало ясно, что он не может умереть. События лишь подтверждали то, что сказал старик у озера. Умирать было страшно, но жить тоже страшно.

Зайрем шагнул с обрыва ущелья в пустоту. Трудно сказать, чего он хотел этим добиться, — может, просто проверить, есть ли граница проклятию, обрушившемуся на него. Может быть, он еще захлебнется жалостью к себе, когда эти скалы, пронзив его тело, принесут страдание и смерть. Но скалы пощадили юношу. Он упал, словно погрузился в дымчатый бархат — ни синяка, ни царапины. Когда Зайрем поднялся на ноги, взглянул наверх, на отвесные стены ущелья, он понял, с какой высоты упал, и не только остался в живых, но даже не причинил себе ни малейшего вреда. Ужасный крик вырвался из его горла. Он больше не сомневался в словах старого мага.

Зайрем подхватил с земли острый осколок кремня. Он вонзал его себе в сердце, шею, резал им вены на руках, но даже не поцарапал кожу. Тогда юноша прыгнул в ручей и с головой окунулся в отравленный поток. Он лежал, опустив лицо в воду, и волосы его шевелило течение. Несчастный чувствовал, как кипящий яд в его горле и желудке превращается во что-то мягкое и успокаивающее. Самая страшная отрава лишь доставляла ему наслаждение.

Юноша не мог вынести ужаса неуязвимости. Не мог существовать в одиночестве, без цели. Он снова поднялся, снял пояс жреца и сделал петлю. Закрепив ее на суку одного из высохших уродливых деревьев, он спрыгнул вниз. Но когда петля затянулась, юноше показалось, что дерево злорадно прошептало: «Зайрем слишком красив, чтобы умереть», — и пояс порвался.

Растянувшись на камнях, несчастный даже не пытался подняться. Холодный дождь хлестал его по лицу, заливая глаза. Вдруг за мутной пеленой дождя промелькнула какая-то тень.

Поборов изумление и протерев глаза, Зайрем на фоне бледного дождливого неба увидел мужскую фигуру. Человек был черным, чернее, чем сама ночь, а его белое одеяние и белые волосы — белее, чем день, — оставались сухими под дождем.

— Ты звал меня, — произнес человек, оказавшийся вовсе и не человеком, а самим Владыкой Смерти. — Ты звал меня, но я не могу прийти к тебе. Не могу — еще много лет и много столетий. Я дам тебе только это. — Он наклонился и положил руку на лоб Зайрема так, что все чувства, весь мир исчезли для него, и даже сны не могли проникнуть в эту темницу беспамятства.

Симму склонилась над краем ущелья. Зайрем лежал на дне, неподвижный, как камень, на шее — обрывок веревки, и сломанный сук неподалеку. Девушка знала, что Владыка Смерти побывал здесь — как осенний лист знает, что его погубит зима.

Симму не совсем поняла волшебную сказку, которую рассказал старый маг. Может, та предназначалась только для Зайрема и была понятна ему одному. Огненный колодец так и остался для Симму загадкой. Она видела, что Зайрем лежит мертвый на дне ущелья. И ее жизнь умерла вместе с ним.

Она стояла, и женственность покидала ее. Симму снова стала мужчиной — юношей, замершим на коленях у края пропасти… А потом Симму вскочил на ноги и бросился прочь от этого места, гонимый своим вечным страхом.

Симму плакал на бегу, и само небо рыдало над Зайремом.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ ТА, КОТОРАЯ МЕДЛИТ

Глава 1

В королевстве Мерх — стране, ничего не значащей для Симму, правил Жорнадеш, бывший начальник стражи Наразен. Именно он послал лекаря, который отравил королеву синим напитком, а потом самозванец заточил младенца — настоящего наследника в гробнице его матери и захватил престол. Все шестнадцать лет, прожитых Симму, Жорнадеш оставался правителем Мерха. Когда. Симму, вновь став мужчиной, рыдая, бежал по черной земле, Жорнадеш лежал на шелковых подушках во дворце Мерха, делая вид, что занят государственными делами.

Бывший начальник стражи растолстел, стал тучным, завел себе нового статного начальника стражи. Король утруждал себя лишь приемом пищи и совершенствовался, занимаясь любовью с женщинами. Новый правитель купался в роскоши, жирел на пастбищах этой страны. Но, несмотря на его бездарное правление, страна оставалась богатой и процветающей. А что досталось Наразен? Ничего. Ни обрядов, ни ритуалов у ее мавзолея. Никто не скорбел о ней, пусть даже фальшиво. Ни одного золотого шпиля не воздвигли в память о ней. Зачем беспокоиться о покойниках? Ведь души умерших редко остаются в этом мире, чтобы беспокоить живых и наблюдать за их делами. Но душа, заключившая договор со Смертью, еще тысячу лет не сможет покинуть свое тело — такой душе есть дело до событий на земле, Жорнадеш сменил шелковые подушки на серебряную кровать и шелковистое тело девушки. А потом король Мерха задремал, и ему приснился сон: на его ладони лежал синий камень, в который он жадно вглядывался, восхищаясь его блеском. Но вдруг камень начинал меняться. Превратившись в синего паука, он пополз по его руке. Потом пришло другое видение: синий цветок благоухает в вазе, но, когда Жорнадеш наклонился, чтобы насладиться его ароматом, цветок вдруг превратился в руку, а рука вцепилась в его горло. И вот перед Жорнадешем появился синий холм, но вдруг он раскололся и извергнул из своих недр несметные полчища синих скорпионов, термитов, ядовитых змей и жуков. Вся эта мерзость поползла по телу Жорнадеша. Тварей становилось все больше, и они заживо пожирали правителя Мерха. Жорнадеш с криком проснулся.

Правитель не любил, когда нарушали его покой. Он хотел, чтобы даже в снах царил мир. Жорнадеш заснул снова, но опять увидел тот же сон. Тогда он грузно спрыгнул с постели, послал за лампой и велел позвать придворных чародеев.

— Если кто-то замышляет зло против меня, то оберните его чары против него же самого, — приказал своим слугам Жорнадеш, — и пусть негодяй погибнет в собственной ловушке.

Но чародеи не нашли никаких знаков колдовства.

Жорнадеша такой их ответ не устроил, и он отправился снова спать. Увидев этот сон в третий раз на заре, король криком поднял на ноги весь дворец.

Чародеев привели снова, но теперь им напомнили, что в тайной комнате под королевскими апартаментами спрятаны приспособления, которые могут помочь заговорить.

Чародеи посовещались, и один из них сказал:

— Ваше величество, мы не можем обнаружить ничего. Да и кто, в самом деле, станет желать вам зла? Ведь вы же справедливый и добродетельный правитель. Но если вас что-то тревожит, мы можем помочь. Мы слышали об одном мудреце, который живет за городом. Говорят, он обладает даром провидения. Если вы желаете, можно послать за ним.

Говоря так, чародей надеялся отвести от себя гнев Жорнадеша, чтобы тот обрушился на другого человека. Недаром же старца, к которому придворные посоветовали обратиться, считали странным. К их большому облегчению, Жорнадеш согласился увидеться с мудрецом.

Отшельник выглядел настоящим дикарем. Он питался фруктами и сырым мясом, а одевался в шкуру леопарда. У него была борода до колен и бритая голова. Его привели к королю, но, казалось, вид напыщенного правителя не произвел на мудреца никакого впечатления. Когда ему объясняли, что Жорнадеш хочет услышать толкование своего сна, мудрец попросил рассказать сон. Когда король закончил рассказ, мудрец растянулся во весь рост на мозаичном полу, потом глубоко вздохнул. Его глаза закатились. Вскоре он начал корчиться, стонать и извиваться, а потом взревел ужасным голосом:

— Берегись! Жорнадеш и Мерх, берегитесь! Она не забыла того, что забыли вы… Берегитесь воды, берегитесь незапертых ворот, берегитесь шагов на улице в глухую полночь; когда она придет, не залает ни один пес!.. Берегитесь той, которая медлит.

Потом мудрец замолчал, открыл глаза и поднялся на ноги как ни в чем не бывало.

— Ну и что все это значит? — напыщенно произнес король.

— Откуда я знаю? — презрительно ответил мудрец. — Я ничего не знаю о силе, которая владеет мной. Я только пересказываю то, что мне сообщают свыше.

— Схватить его и выпороть! — приказал король.

— Но за что же меня бить? — с удивлением спросил мудрец.

Но его все равно связали. А когда солдаты принялись стегать его кнутом, он не издал ни звука, на его лице не отразилось и тени боли, хотя кровь струилась по его спине. В конце концов оба палача испугались — они уверяли, что мудрец не чувствует боли, хотя спина его исполосована, а они — хоть на их спинах рубцов не было — ощущали каждый удар, словно кто-то хлестал их по спинам. Палачи прекратили истязание и, хныча, проклиная колдуна, бежали из дворца. А мудрец, окровавленный, но веселый, покинул город.

Жорнадеш страшно разозлился.

— Кто это «та, которая медлит» — кто это может быть?

Чародеи собрались вокруг правителя Мерха.

— Может, о милостивый повелитель, это беспокойная душа, привидение? Возможно, великодушный наш повелитель, это Наразен? Ее смерть несомненно была естественной и неминуемой… С тех пор вы так мудро правили Мерхом и украсили наш город жемчужиной своего неподражаемого царствования.

— Наразен… — прошептал Жорнадеш и побледнел.

Солнце еще не достигло зенита, а Жорнадеш уже по всему Мерху объявил месяц скорби по Наразен.

— Кто это — Наразен? — спрашивали дети, рожденные уже после ее кончины.

— Одна дохлая сука, — усмехались старики, помнившие ее.

— Шлюха, — говорили старые женщины.

— Мужененавистница, — отвечали мужчины. Неблагодарный народ забыл о самоотверженности Наразен, о ее стойкости и всем, что она сделала для спасения страны, все растворилось в кислоте недовольства и недоброжелательности. К тому же совсем не обязательно было говорить о ней хорошо, раз теперь вместо нее страной правил Жорнадеш.

Однако для Наразен воскурили фимиам богам, и во всех храмах пропели панихиду. Хвалебные гимны Наразен распевали простые горожане. По улицам шествовали процессии, стуча в гонги и призывая людей почтить имя мертвой.

Жорнадеш облачился в грубую серую рясу и отправился на север вдоль реки — к склепу Наразен. Здесь, над мраморной плитой, священники вновь совершили похоронный обряд — долгий и пышный, какой следовало устроить шестнадцать лет назад. Затем Жорнадеш обратился к самой гробнице и заверил Наразен, что с этих пор ее будут чествовать каждый год. А потом он приказал вскрыть склеп, ибо привез шкатулки с драгоценностями, чтобы украсить усыпальницу и останки Наразен. Но когда участники процессии подошли к дверям, то обнаружилось, что здесь кто-то уже побывал. Священники увидели множество костей, но гроб Наразен оказался пуст. Не осталось ни клочка одежды, ни пряди волос королевы — лишь толстый слой пыли покрывал дно гроба: ни тела, ни скелета.

Священники испугались, а душу Жорнадеша заполнили дурные предчувствия. Он спешно вернулся в Мерх и заперся во дворце. Здесь, выставив снаружи многочисленные отряды стражи, а внутри собрав самых сильных телохранителей, правитель Мерха трясся от страха. Наконец он заснул и снова увидел тот же проклятый сон.

Глава 2

Наразен стояла на прибрежной серой гальке перед широким каналом, наполненным стоячей мутно-белой водой, в которой отражалось такое же белое небо, три дальних холма страны Смерти и сама Наразен. Королева казалась слишком яркой среди одноцветного ландшафта — ее кожа посинела, словно гиацинт, белки глаз приобрели синий отлив, а зрачки казались желтыми, словно топазы, сверкавшие в ее серьгах. Шумный, но слабый ветер Внутреннего Мира безуспешно пытался разметать ее красные волосы. Они теперь стали длиннее, чем при жизни. Ногти тоже удлинились и приобрели цвет индиго. Наразен рассматривала свое отражение без всякого сострадания. Ей одинаково противны были тот и этот свет, боги, люди, демоны и даже сам Владыка Смерти. Однако королева еще не вычеркнула себя из жизни, не сложила оружия. Подняв глаза, она вдруг на мгновение ощутила смутную ностальгию. Дальний берег реки вдруг расплылся, превратившись в золотую равнину, обожженную темно-золотыми тенями. Там, среди высоких колоннад деревьев, промелькнул пятнистый золотой леопард…

Наразен одернула себя, разгоняя видение, — ветер тут же унес его прочь. А бывшая правительница Мерха поклялась, что никогда не предастся мечтаниям о навсегда потерянном мире; никогда — ни чтобы порадовать себя, ни чтобы развлечь своего мрачного хозяина. Она не могла отрицать, что отныне Владыка Смерти — ее повелитель. Наразен, в отличие от других обитателей Внутреннего Мира, сдержала свою клятву и не создавала никаких миражей. Среди блеска и пестроты человеческих иллюзий только она одна выбрала существование отверженной. Наразен презирала мертвых, предающихся грезам о живых. Остальные обитатели этих мест избегали и не любили хмурую королеву. Ее даже порой боялись больше, чем самого Владыку Смерти, ведь Улум никогда не сердился на своих рабов; проявлял к ним снисхождение, словно печальный, призрачный и внушающий страх отец. Смертные, заключившие с ним договор и отбывающие тысячелетие в его владениях, соперничали друг с другом, стараясь своими фантазиями развеять его меланхолию. Но только не Наразен.

Когда она появлялась во дворце Улума, каменные стены становились серыми и тусклыми, музыка замолкала, а буйные узоры фантазий рассыпались. Их обломки таяли на полу у ног бывшей королевы Мерха. Обитатели Внутреннего Мира бранили ее, оскорбляли, упрашивали присоединиться к ним и немного повеселиться. Наразен молчала, не замечала их. Она оставалась королевой — и королевой безжалостной.

Когда Улум, проходя по дворцу, останавливал на ней взгляд, Наразен насмешливо кланялась.

— Я же предупреждала вас, что вам будет приятно общаться со мной, — говорила она. — Так наслаждайтесь моим обществом. Это единственное удовольствие, которое я вам доставлю за все тысячелетие.

Однако Наразен редко бывала во дворце Смерти. Чаще она путешествовала по мертвой земле, безнадежно пытаясь отыскать что-то новое — мох, который отличался бы цветом от серых камней, новый цвет в красках рассвета или едва различимую мелодию песенки заблудившегося ночного ветра. Конечно, она ничего такого не находила, да и не верила, что отыщет.

— Неужели ради этого я продала свою душу, и спала с мертвецом, и вынашивала ребенка в своем ненавистном чреве?.. Да, ради этого… — думала она.

Когда Наразен оглядывалась вокруг, ее ненависть и гнев могли разрушить горы, но те почему-то не рушились. Иногда, забывая про свою злость, бывшая королева Мерха замечала стоящего неподалеку на холме или на равнине Улума, безмолвно наблюдающего за ней. Тогда она подходила к нему и спрашивала:

— Я еще не надоела вам, мой господин?

Но по каменному лицу Владыки Смерти, черному, словно воронье крыло, ни о чем нельзя было догадаться, а его бездонные пустые глаза говорили ей еще меньше.

У Наразен было странное отношение к Улуму. Она боялась его — не так, как люди боятся смерти, а как живое воплощение ужаса. Но она воспринимала его слишком легкомысленно. Видимо, Наразен таким способом боролась со своим страхом…

Как-то раз, стоя на берегу опостылевшей ей реки, Наразен вдруг поняла, что ее господин отлучился. Да и сложно было не понять этого. Какое-то смутное облегчение возникало в самой атмосфере Внутреннего Мира, когда Улум покидал его.

Наразен задумалась.

Говорили, что в покоях Улума хранится хрустальный глаз, который может показать любое место в мире, если попросишь. Наразен, правя Мерхом, много слышала о нем от своих слуг. Попав в Нижний Мир, все годы королева мечтала заглянуть в хрустальный глаз — поступок, на который не отважился бы ни один из обитателей Внутреннего Мира.

Не боясь, что ее застигнут врасплох, Наразен вернулась в мрачный дворец Смерти, отыскала его покои и вошла. Ей не помешали ни замки, ни стража — их не было: обычно никто не решался заходить сюда.

Перед Наразен лежало множество темных и пустых комнат. Хотя, возможно, предметы, которыми Улум окружал себя, были слишком необычными и чуждыми для человеческого восприятия, и королева не могла их постичь. А может, Владыка Смерти на самом деле обитал в ином месте. Как бы то ни было, Наразен не нашла ни кресла, ни стула, ни скамьи. Она подумала, что и слухи о хрустальном глазе — глупая выдумка. Но стоило ей об этом подумать, как перед ней возник кристалл в золотой оправе. Вероятно, он, как и все остальные предметы, изначально был невидимым для человеческого глаза, либо существовал в иной форме, которая по желанию королевы изменялась, либо его здесь не было, и мысль Наразен вытащила его из другого измерения. Когда-то Улум говорил ей, что души в мертвых телах могут творить чудеса.

Бывшая королева Мерха не стала ломать голову над этой загадкой, а просто взяла хрустальный кристалл и, стерев с него пыль, поднесла к глазам. Поначалу шар был мутным, но вскоре муть рассеялась, и тогда Наразен поняла, что перенеслась из Внутреннего Мира в реальный, прямо в Мерх. Она увидела носилки из металла, обтянутого шелком. На них восседал король Жорнадеш, окруженный свитой женщин, а жители Мерха разбрасывали цветы на его пути.

Наразен подозревала, что именно он захватил ее трон, но реальность привела ее вбешенство.

— Тьфу, — плюнула она и швырнула хрустальный глаз на пол, но он, конечно, не разбился. — Если б я могла наложить проклятие, как Иссак, то прокляла бы Жорнадеша за то, что он убил меня. И не его одного.

Тут королева почувствовала, что мир вокруг меняется, атмосфера вокруг стала давящей, зловещей, но тем не менее более приятной — вернулся Улум.

Уверенно, не медля ни секунды, Наразен бросилась к двери — кажется… Но дверь открылась сама, и в комнату вошел Улум.

— Берегитесь, — моментально нашлась Наразен. — В ваши покои забрался вор!.. Но что же мне украсть, мой господин? Легендарные камни? Бесценные ковры?

Улум не шевельнулся. Он молчал и бесстрастно смотрел на мертвую женщину. Ничто не удивило его. По крайней мере, ничто из происшедшего.

— У меня есть просьба, — после затянувшейся паузы заговорила Наразен.

— Говори, — разрешил Улум.

— Я слышала, у вас есть хрустальный глаз, через который можно увидеть весь мир. А еще я слышала, что вы иногда отпускаете своих жалких рабов ненадолго в мир людей. Вот я и прошу вас позволить мне посетить землю. Всего на одну ночь и один день.

— Тех, кто тоскует по старому миру и жаждет увидеть его еще раз, я и в самом деле отпускаю, — ответил Улум. — Но, как правило, после путешествия они становятся еще несчастнее. И за это приходится платить.

— Владыка Смерти, оказывается, по натуре своей купец, — усмехнулась Наразен. — И какова же цена?

— Тебе она не понравится, — ответил Улум. — Все, что ты видела и делала в мире людей, тебе придется запомнить и представить мне в своих видениях.

Наразен улыбнулась:

— Тогда я нарушу свою клятву. Вы будете наслаждаться моими приключениями, вы, бедный демон в человеческой оболочке.

— Никто не разговаривает со мной так, как ты, — заметил Улум.

— Другого обращения вы не заслужили.

Выйти из царства Смерти оказалось совсем не сложно, просто никто не знал, как это сделать. На третий палец левой руки Наразен, где не было фаланги, Владыка Смерти надел золотой перстень с кусочком кости вместо драгоценного камня.

После этого Наразен оставалось лишь шагнуть со свинцовой скалы, куда Улум привел ее. Она ощутила, как темная пустота подхватила ее и понесла вверх. Коридор тьмы вел прямо к Реке Снов — той самой, в водах которой блуждали и плакали в страхе спящие души. Наразен уже трижды прошла по этому пути — два раза при жизни и один раз мертвой. Сейчас она без особого интереса смотрела по сторонам, с нетерпением ожидая того, что ждет ее наверху. Она собрала всю свою волю, желая появиться в нужном месте. Как стрела, устремилась она вверх. И потом все разом изменилось. Королева снова очутилась в мире людей.

Но только теперь королева поняла разницу. Другие мертвые плакали, вновь оказавшись здесь. Однако Наразен изменила бы себе, если бы почувствовала что-нибудь, кроме гнева.

Остался час до заката. Солнце низко висело в золотом небе, и темно-золотистая дымка сумерек уже затопила землю. В медовом свете мир людей казался мягким и нежным. Вода в широкой реке цветом напоминала пиво. Поля пестрели, словно шкура леопарда. Стены города, возвышающиеся вдали, казались темно-шафрановыми, как свежевыпеченный хлеб. Оттуда доносились блеяние овец и ленивые крики пастухов. Мерх! Его запах казался Наразен знакомым до боли, словно аромат ее собственного живого тела. Мерх — золотой и ласковый. Мерх, который не ждал Наразен, не скорбел о ней. Мерх, принадлежащий Наразен, спасенный ею и предавший ее.

Королева осмотрелась. Она очутилась там, где и хотела, — за городской стеной, на кладбище преступников.

Иссака, после того как она его убила, похоронили здесь. Его тело давно сгнило в безымянной могиле, но его проклятие обрушилось на Наразен и ее королевство. Слова эти навсегда врезались в память несчастной королевы, и в своей подземной тюрьме она часто вспоминала их.

«Земля станет бесплодной, как чрево королевы… Мерх будет как Наразен. Когда прекрасная Наразен родит ребенка, тогда возродится и ее страна. Когда Наразен принесет дитя, тогда к земле вернется плодородие… Мерх будет как Наразен…»

Наразен протянула свои синие руки к безымянным могилам. Ведь она нашла слабое место в проклятии Иссака. У нее ушли годы, чтобы вырваться из мира Владыки Смерти… Но теперь она отомстит за свои муки…

Наразен обходила каждый бугорок земли, улавливая каким-то новым чувством, кто покоится под ним. Иногда она останавливалась и топала. И казалось, в глубине, под землей, шевелились старые кости, просили оставить их в покое, ведь это не их она искала. Наконец она почувствовала, отыскала нужную могилу. Она остановилась и внимательно изучила это место. Ей казалось, что она смотрит сквозь землю, туда, где на дне ямы лежит скелет, меж ребер застрял заржавленный наконечник копья. На Наразен уставился оскалившийся череп. Плоть давно сгнила, а душа ушла — ушла свободной, не то что душа Наразен. Но в те дни даже кости людей были пропитаны их поступками, памятью их деяний.

— Иссак, — позвала Наразен, хотя ее голос был беззвучен в этом мире. — Мертвый обращается к мертвому. Вспомни проклятие, которое ты наложил на меня и на мой город.

И тогда в черепе Иссака ожил черный червь. Он выполз через оскаленные зубы, поднял голову и поклонился королеве.

— Значит, ты узнал меня? Хорошо. Проклятие гласило, что Мерх станет как Наразен. Так и должно было случиться. Пока я оставалась бесплодной, бесплоден был и Мерх, а когда я принесла плод, то же стало и с Мерхом. Но теперь я мертва, меня отравили. Я умерла, и кожа моя стала синей. Верни свое проклятие, Иссак, ибо ты хорошо его помнишь. Пусть Мерх вновь станет как Наразен. Я дорого заплатила, чтобы сохранить то, что принадлежало мне, но в час триумфа все потеряла. Другие, не заплатив ничего, завладели моим Мерхом. Пусть Мерх снова станет как Наразен!

Королева была беспристрастна и беспощадна. Черный червь кивнул и снова поклонился, словно давая согласие. Он выполз из костей Иссака и, выбравшись из могилы, трижды обвился вокруг лодыжки Наразен. Ей показалось, будто раскаленная проволока сдавила ее ногу. Жар разливался по всему телу, и тело переполнилось им. После этого червь сморщился, высох, и пустая оболочка слетела с Наразен. Королева оскалила лазурные зубы и повернулась к воротам Мерха.

Лучи заката окрасили землю в золотистые тона, а когда пламя утихло, ночь опустилась на Мерх — бездонная ночь, чернее самых черных камней. В городе зажглись тысячи освещенных окон — желтых, золотых, красных.

Ворота уже закрывались, когда на дороге показалась какая-то тень.

— Эй, посмотри, кто это там? — спросил один караульный другого.

— Никого там нет.

Но первый стражник почувствовал, как что-то легкое, словно паутина, проскользнуло мимо него. Он протянул руку, чтобы схватить это «что-то», и ему почудилось, что женские волосы выскользнули из его руки. Волосы на ощупь казались гладкими, холодными и неприятными — словно сорная трава в запущенном саду. Другой караульный, не такой проворный, ничего не заметил. Немного погодя третий стражник, спотыкаясь и пошатываясь от выпитого вина, вышел из караульного помещения и заметил отпечаток женской ладони на только что побеленной стене, но тут же слетелись три или четыре мотылька и стерли след, трепеща, словно пепел сгоревшей бумаги.

Две женщины медленно подошли к колодцу, обсуждая городские сплетни. Поблизости играл ребенок старшей из женщин.

Ребенок поднял голову. Из мрака выплыло ужасное лазурное лицо, два мерцающих глаза, улыбающиеся губы. Рука погладила ребенка по голове. Мальчик, уже готовый завизжать, вдруг онемел.

— Эй, сынок, — позвала его старшая из женщин, — нам пора домой, иди сюда… А это кто? — обратилась она к приятельнице. — Я не видела эту женщину здесь прежде. — В полутьме она разглядела только силуэт незнакомки, да мерцание рубинов в ее серьгах, да еще тусклый блеск металла на шее и запястьях.

— Наверняка служанка какого-нибудь богача, А может, какая-нибудь потаскуха.

Услышав это, незнакомка рассмеялась. Старшей женщине все это очень не понравилось, и она, торопливо попрощавшись с подругой, забрала кувшин, ребенка и поспешила домой. Женщина помоложе, задержавшись, чтобы наполнить свой кувшин, с неприязнью заметила, что незнакомка склонилась над колодцем, опустив руки в воду.

Молодая женщина отпрянула прочь, но холодная рука незнакомки коснулась ее шеи, и женщина упала на землю. Но было уже поздно…

В эту ночь многим пришлось испытать на себе ласки Наразен.

Приятели, выйдя из таверны, увидели фигуру, как им показалось, женщины. Один окликнул ее и сунул руку в разрез платья. Но, прикоснувшись к холодной каменной груди, в ужасе отскочил. Пьяница храпел под деревом и не видел, как женщина подняла стоявший рядом с ним кувшин с вином, отпила немного и поставила обратно.

Пекари, трудившиеся до зари в раскаленной пекарне, вдруг задрожали от ужаса, но ни один из них не посмел оглянуться. Вскоре из зерновых подвалов выбрались мыши. В один миг грызуны наводнили всю улицу.

Некоторые горожане слышали, как скрипят веревки, опускаясь в колодцы, но никого не видели рядом. Ночная птаха спустилась, чтобы напиться из лужи возле одного из тех колодцев и навсегда замолкла.

Девушка, лежавшая в саду со своим любимым, вздрогнула и сказала:

— Как холоден твой поцелуй.

— Не холоднее, чем твой.

Собаки не лаяли во дворах. Они скулили и рвались с привязи.

Блудница, ожидающая любовника у темной арки, сказала:

— Это мое место, проваливай.

Нищий, живущий на ступенях храма, пробормотал:

— Подай денежку.

Пьяный торговец одеждой вышел на улицу и лицом к лицу столкнулся с жутким призраком. Упав ниц, он поклялся не пить до самой смерти. И сдержал свое слово — ледяная рука сдавила его горло.

На вершине холма сверкал огнями дворец правителя Мерха. У огромных бронзовых дверей, скрестив копья, стояли стражники. Они лениво и безмятежно поглядывали по сторонам — а вдруг все же покажется загадочная колдунья, так напугавшая их правителя.

Жорнадеш заперся в своих покоях с того самого дня, как услышал пророчество. Не слишком ли много чести для пророчеств какого-то дикаря? Не слишком ли трусливо повел себя величественный король Жорнадеш?

Пока ворота дворца были открыты, какая-то тень попыталась проскользнуть во дворец.

— Стой, не двигайся! — закричали стражи. — Докладывай, что у тебя за дело.

Но тень не остановилась. Она медленно поднималась по мраморным ступеням, и в свете факелов солдаты разглядели женщину в черных одеждах, украшенную кровавыми рубинами. На ее шее и запястьях сверкало золото. Но никогда прежде стражники не видели женщину с таким цветом волос и такой кожей.

— Это что за маскарад? Брось эти фокусы. Мы все равно узнаем, кто ты.

Но ответа стражники так и не получили. Женщина приближалась, и охранникам показалось, будто холодная рука сжимает их сердца. Самый молодой из них метнул копье в незнакомку. Оно пронзило женщину, но женщина даже не пошатнулась. Из раны не вытекло ни капли крови. Незваная гостья выдернула копье из своего тела и швырнула на землю, а лицо ее скривилось в усмешке. Потом она заговорила голосом, в котором не было ничего человеческого:

— Убирайтесь с дороги.

При звуке этого ужасающего голоса, словно принадлежавшего самой Судьбе, птицы, сидевшие на крыше дворца, вдруг взметнулись в небо. Они навсегда покинули город, словно тот был объят огнем.

Испуганные стражники попятились — все, кроме самого молодого, бросившего копье, — его сковал страх. Проходя мимо, женщина коснулась кончиками пальцев его лица и потом вошла во дворец.

Когда-то Наразен владела этим дворцом и знала все его закоулки. Бесшумно, не замеченная никем, прошла она по залам и коридорам, иногда прикасаясь к различным предметам.

У дверей в покои Жорнадеша — когда-то это были покои Наразен — играли в кости самые верные и сильные из слуг короля. Но при появлении Наразен кости выпали из ослабевших пальцев, а сами телохранители бросились бежать. Никто не пытался остановить бывшую королеву. Она вошла в покои Жорнадеша, как когда-то к ней вошел Иссак, такая же незваная и нежеланная.

Жорнадеш в алом халате лежал в самой дальней комнате на мягкой кровати под высоким пологом и пил вино — кубок за кубком. Он расположился спиной к дверям, поэтому, услышав мягкие шаги, капризно простонал:

— Знай же, девушка, я послал за тобой, чтобы ты утешила меня, отвлекла от этих снов, которые постоянно нарушают мой покой. Утешь меня, или тебя накажут. Если я решу, что жизнь моя в безопасности, тебя не казнят. Поторопись же со своими ласками.

Осторожно ступая по ковру, Наразен подошла сзади к Жорнадешу и вонзила свои длинные когти в его спину, разорвав халат и кожу на спине толстяка. Жорнадеш взвыл. Он с трудом обернулся — и тотчас понял истинное значение пророчества.

Невозможно описать состояние Жорнадеша, когда он, лицом к лицу, столкнулся со своей Судьбой. Он ползал по полу, лил слезы, выказывая признаки полнейшего ужаса, свойственного людям всех времен.

— Тихо, — прошипела Наразен. — Не так подобает встречать свою королеву и госпожу, правительницу Мерха. Вставай, надень драгоценности и знаки власти. Этой ночью я буду сидеть с тобой в тронном зале дворца. Я буду твоей гостьей, и тебе придется вернуть трон, который ты украл у меня. Ты призовешь поэтов, чтобы они восхваляли меня, и женщин, чтобы услаждали меня, — всех своих женщин, которых тошнит от твоей отвислой задницы… Делай, как я сказала, или ты хочешь убедиться в моей силе?

Жорнадеш, обезумев от страха, повиновался приказам Наразен. Но, спустившись в тронный зал, они никого не нашли — весть о появлении сверхъестественной женщины распространялась быстрее, чем перемещалась королева. Дворец давно опустел. Только далекие крики и мелькание огней по улицам указывали направление, в котором бежали толпы слуг.

Наразен уселась на трон в большом зале, как в дни своего царствования. Она разглядывала алебастровые светильники, столовое серебро, кубки с вином и блюда с хлебом и мясом, которые больше были ей не нужны. На стенах зала висели шкуры леопардов и других убитых ею зверей, а над троном алело шелковое знамя, захваченное ее отцом в битве с могучим принцем. У подножия трона стояла серебряная скамеечка для ног, усыпанная жемчугом, — подарок другого могущественного принца, которого Наразен однажды пощадила в поединке.

Постепенно глаза бывшей королевы Мерха наполнялись печалью и злобой. Вскоре она обратила внимание на еле заметную тень, затаившуюся возле трона. Очертаниями она напоминала маленького ребенка. Когда пламя мерцало, казалось, что младенец шевелит ручками и ножками.

— А, это ты, — едва слышно прошептала Наразен, охваченная недобрыми предчувствием. — Может ли быть так, что ты еще дышишь, когда я мертва? Ты, отродье, без помощи которого ни один убийца не подобрался бы ко мне… Я помню, как ты плакал в склепе, но теперь ты свободен и живешь в мире, где я не могу остаться. Но если бы ты был здесь, со мной, любимый мой сын, я отплатила бы тебе за это с лихвой.

Заметив, что королева не обращает на него внимания, Жорнадеш незаметно выскользнул из зала, Наразен даже и не пыталась помешать ему. Узурпатор доковылял до конюшни и взгромоздился на костлявую низкорослую лошадь — первую попавшуюся — и поскакал из Мерха, спасая свою жизнь. Но ускакал он недалеко.

Глава 3

Вновь став скорее мужчиной, чем женщиной, целый день Симму пробирался через дикие черные земли. Небо вместе с ним оплакивало Зайрема. В этом проявилось еще одно свойство, оставленное в наследство эшвами, — неистощимый запас эмоций, которые они могли себе позволить, ибо их память была короткой, а жизнь — бесконечной.

Симму, слепой от слез, обезумевший от несчастий и потерь, погрузился в тюрьму безнадежности на многие месяцы.

Когда день начал угасать, Симму спрятался в пещере, вход в которую скрывался за бахромой черных трав. Здесь, обессилев от страданий, он заснул, но даже во сне он грезил о Зайреме, и слезы текли из его глаз.

Потом в пещере что-то появилось. Нечто вроде облака дыма без огня — или нет, смутно напоминающее пламя — родилось во тьме. Из огня и из дыма выступил человек. В пещере стояла непроглядная тьма, и если бы кто-то попытался разглядеть пришельца, то не смог бы этого сделать. Казалось, незнакомец был чернее, чем сама тьма. Его плащ напоминал крылья цвета черного янтаря, глаза и черные волосы мерцали призрачным светом.

Постояв над Симму, глядя, как тот спит, шепча во сне имя любимого, человек, пришедший из темноты, поднял руку. Волна из звезд, искр, дыма и холодного пламени вырвалась из его руки и, словно сеть, накрыла Симму, высушив его слезы.

А потом человек встал на колени и той же рукой провел по телу Симму. Тело спящего юноши сразу же откликнулось на эти прикосновения — оно стало изменяться. Вспухли бутоны грудей, юношеская бородка исчезла, и лицо тут же стало гладким и нежным, как и полагается коже женщины.

Демон — Азрарн — тихо засмеялся, ведь ваздру, в отличие от эшв, обладали органами речи. Он откинул назад волосы Симму и запел ей на ухо так, как умеют только демоны. Звуки пения или пальцы демона заставили тело Симму расслабиться, подарили забвение, стерли образ Зайрема из памяти девушки и наполнили ее мыслями о Мерхе, уверенностью в том, что путешествие по западным дорогам будет захватывающим.

А потом снаружи запел соловей. Звуки его песни зачаровывали волнующим великолепием — соловей чувствовал, кто находится рядом.

Но Азрарн, князь демонов, неожиданно растворился во тьме — исчез так же, как и появился. А Симму, как только прекратились ласки, опять стал юношей.

Симму проснулся на рассвете. Можно сказать, что его разбудил соловей.

Юноша поднялся, вышел из пещеры и взглянул на небо. Ему казалось, что вчера ночью он лег спать израненный и больной, а проснулся исцеленный. Симму задумался, пытаясь вспомнить, что же причинило ему эту боль. Ушел тот, кто был ему дорог, — наверное, причина в этом. Хотя сейчас это не имело значения.

Кроме того, на западе лежал город, который принадлежал ему. Что-то светлое возникло в памяти юноши. Мерх — его Мерх. На самом деле ему не нужно было ни королевство, ни власть, ни могущество, ни богатство. Он не мог понять, что привлекало его в образе Мерха… Симму не знал, что это чары Азрарна влекут его в город.

Вскоре, освободившись от боли и изгнав образ Зайрема из своих дум, охваченный чарами далекой цели, Симму отправился на запад.

Даже черная чужая страна в этот день казалось ему не такой ужасной. Солнце позолотило землю, на кустах появились цветы и необычные плоды. Различные существа резвились на солнечных лужайках. Иногда они бежали за Симму, привлеченные его демонической аурой, введенные в заблуждение частицей ночи, затаившейся в нем. Дальше к западу признаки разорения и дикости постепенно исчезали.

И вот перед Симму встала стена зеленых деревьев, обозначившая границы этой страны. И даже само солнце высоко над головой то следовало за Симму, то обгоняло его, вежливо указывая дорогу. А вскоре оно скрылось за зеленым ковром листвы.

Сумерки оказались прохладными, но Симму, легко переносивший капризы ночи, оставшись без Зайрема, не развел костра. Он устроился прямо на голых камнях, в неглубокой пещере, укрывшись своими волосами.

Около полуночи Симму открыл глаза. У входа в пещеру сидел поджарый черный пес. Он смотрел на юношу ясными сверкающими глазами, а потом встал и засеменил прочь. Что-то заставило Симму последовать за ним.

Пес (Азрарн мог являться во многих обличьях, даже в обличье седовласого безумного старика мага, как случилось на берегу соленого озера) бодро бежал по тропинке, пока та не затерялась где-то среди деревьев. Миновав их, Симму очутился на древней дороге. Она, извиваясь, вела на запад. Над головой юноши мерцали бесчисленные звезды, ночь полностью овладела миром. Симму принял эту дорогу и признал эту ночь. Он пустился в путь вместе с ними.

Пес не возвращался, но вскоре Симму услышал позади себя чьи-то шаги.

Юноша обернулся. Он не испытывал ни капли страха, только восхитительное головокружительное возбуждение.

Было бы глупо назвать Азрарна прекрасным. Это слово, придуманное смертными, — словно булыжник у ворот красоты Азрарна. Однако, из осторожности, его называли Прекрасным. Этого было мало, как недостаточно сказать: «Вода мокрая». Никто, кроме Азрарна, не имел таких черно-синих волос, напоминавших гриву какого-то мифического зверя или кусочек ночного звездного неба, каким видишь его сквозь тонкую шелковую ткань. Его глаза, словно свечи, сочетали в себе несовместимое — два черных создания, два жгучих огня в тени всеобъемлющей Тьмы. Азрарн носил черное одеяние, но этот цвет состоял из оттенков всех других цветов. Орлиные крылья плаща мерцали, блестели бриллиантами, невероятные и волшебные. Демон в образе человека, волк, пантера, птица — все они жили в Азрарне. Он перемещался настолько легко, что никто не слышал его шагов, — Симму слышал Азрарна лишь потому, что ему позволили слышать. Юноша сразу узнал его, но у него не возникло вопроса, почему порождение зла являлось в образе бога.

— Прекрасная ночь для путешествия, — произнес Азрарн, и голос его вполне соответствовал внешности. — Ночь всегда лучше дня.

Симму затрепетал, испытывая жгучее желание броситься наземь и преклонить колени перед демоном. Но Азрарн не любил, чтобы им восторгались. Он сказал об этом Симму — на языке демонов, без слов, — дав понять, чего именно он ждет от юноши. А ждал он лишь повиновения. Симму покорно стоял и слушал князя ваздру.

— Тебе скоро может наскучить это путешествие, — сказал Азрарн. — Не хочешь ли ты передвигаться побыстрее?

Юноша, покорившись, безмолвно смотрел на него. Азрарн щелкнул пальцами — ткань ночи разорвалась, выпустив двух демонических коней. Это были самые черные кони на свете, и их поводья были украшены медью и серебром, их гривы развевались, словно пар или дым. В детстве Симму катался на леопардах и рысях, а однажды даже на обычной лошади, но, вскочив на демонического коня, он почувствовал, что тот не имел общего ни с чем земным.

Внезапно почувствовав легкость и веселье, Симму позволил коню нестись, куда тому вздумается. Конь последовал в направлении, выбранном Азрарном. Всадники будто полетели по воздуху, а возможно, так оно и было. Кони-демоны, они могли мчаться по воде, опускаться в Нижний Мир и выбираться оттуда, заслышав зов хозяев. А по скорости они превосходили все, за исключением времени и солнца, над которыми демоны не властны.

Это была бешеная и захватывающая скачка. Ночь превратилась в стремительный поток, звезды проносились мимо подобно серебряным лентам или космическому ливню, а может, так просто казалось.

Внизу, под копытами коней, ландшафт постоянно менялся: Симму с трудом успел разглядеть холмы, похожие на колокола, темно-лиловые долины, тут же растворившиеся в тумане, лес и невысокие горы. А среди них — белокаменные дворцы и стройные башни, пронзающие небо… Уродливые города людей жались к земле, будто битые кирпичи.

Спустя много часов, показавшихся минутами, кони остановились на лесистой вершине холма.

— Скоро рассвет, — объявил Азрарн, — а мне нечего делить с этим беспокойным господином. Оставайся в лесу. Завтра ночью я отвезу тебя дальше, до самых ворот Мерха. Знаешь ли ты, рожденный самкой леопарда, что твой отец умер прежде, чем ты был зачат? — Юноша опустился на колени, и Азрарн погладил его по голове. Но Симму внимал лишь музыке его голоса, не слушая слов, а ласки демона могли просто свести с ума.

Азрарн наблюдал за ним лениво и не без удовольствия. Таинственное зачатие Симму, его сексуальный дуализм привлекали Князя. Его притягивала и красота Симму. Там, у соленого озера, Азрарн услышал мольбы Симму, но, если бы, откликнувшись на них, он не нашел ничего интересного, все могло бы обернуться для Зайрема и Симму настоящей трагедией.

К Зайрему Азрарн не испытывал никакого интереса.

Там, где люди видели зло, Азрарн видел только необычные желания. Демоны любили смертных, как любили своих коней, — они их использовали. В Зайреме не было ничего особенного. В нем таилась сила, добро или жажда добра. Единственным ростком зла в его душе была вера в существование Азрарна. Но этого могло хватить для того, чтобы Азрарн унес Зайрема в царство вечной ночи.

Но Симму…

Симму казался демону новым музыкальным инструментом, на котором он никогда не играл. Он не был уверен, что эти струны способны породить впечатляющую мелодию, но извлечь из него хоть какую-то музыку не составит труда. А первым аккордом станет Мерх. Азрарн часто свергал королей и возводил на трон своих ставленников. Это была детская забава, которой он наслаждался, с презрением наблюдая за своими пешками.

Но вот бледная полоса рассвета разрезала небо над вершинами деревьев.

Азрарн ткнул пальцем в камень дринов на шее Симму.

— Симму, — произнес он. — Дважды Прекрасный. У тебя хорошее имя. Думай о Мерхе.

— Только о тебе, — на удивление громко прозвучал женский голос его спутника. Азрарн улыбнулся, довольный первыми звуками своего нового инструмента, а потом исчез вместе с конями. Тени леса стали медленно отступать под натиском света.

Целый день Симму спал и видел сны об Азрарне. Словно вернувшись в детство, он ждал и мечтал. С наступлением ночи подобно восходу темной звезды вновь появился демон. Впереди их ждала такая же прекрасная ночь, как и вчера, — Симму наслаждался бешеной скачкой, и мир для него наполнился новыми ощущениями.

Наконец Азрарн доставил Симму в Мерх. За две ночи они преодолели расстояние во много тысяч миль — обычно такое путешествие занимало много месяцев.

На рассвете Азрарн растаял во тьме у реки, где росли старые кряжистые деревья. Его беспокоило то, что он ничего не знает о Мерхе, кроме событий, связанных с Симму. А в ту самую ночь, когда демон и его спутник прискакали к городским стенам, Наразен пришла в Мерх. Пока отроги гор и долины рек мелькали перед глазами Симму, Наразен, шелестя одеждами, словно бумагой, пропитанной ядом, прошла по улицам Мерха. Когда Симму спешился неподалеку от города, на Мерх обрушилось новое проклятие.

Даже Азрарн, чье чутье было острее лезвия бритвы, не знал этого. Оставив Симму у реки, он положил руку ему на плечо и объявил:

— Жди меня здесь, пока не зайдет солнце. Не входи в город без меня.

Симму было слишком хорошо, и он не хотел протестовать. Он взобрался на дерево и, растянувшись на ветке, уснул. Однако у Симму были свои, непохожие ни на что, чувства, и поэтому вскоре сквозь сон он почувствовал, что в Мерхе что-то неладно.

Во-первых, изменилось дерево, на котором он спал. Оно, такое огромное и полное жизни, как колонна из прочного янтаря, вдруг стало засыхать. Высоко в ветвях отдыхала стайка птиц. Неожиданно их щебет стих, а когда подул ветер, мертвые птицы посыпались с ветвей, словно увядшие цветы… Весь день по реке плыли их трупики, источая неприятный запах.

Симму приснился человек, висящий на высохшем суку, и юноша проснулся, дрожа. Был полдень. Юноша вдруг заметил, что вода в реке изменила цвет, а приподнявшись, увидел остальное.

Повсюду вокруг Мерха долины приобрели необычный лазурный оттенок, даже стены города отсвечивали синим под небом, покрытым синей коростой. Ни одного звука не доносилось из города, все замерло вокруг. Молчали звери, птицы и люди.

Солнце устало греть своими лучами мертвую землю и тихо начало угасать.

Симму соскользнул с дерева, не в силах сдержать испуг.

Любопытство — развлечение демонов и проклятие людей — любопытство, навеянное, главным образом, сном, гнало Симму в сторону города. Когда же Симму почувствовал этот зов, ему стало дурно. Весь мир вокруг пропитался запахом его извечного врага, которого юноша всегда избегал.

Наконец Симму в отчаянии бросился через поля, отделявшие его от города. Он наткнулся на богато одетого тучного мужчину в алом халате, лежащего поперек трупа лошади. Всадник был мертв, и тело его (точно так же как тело его скакуна и поля вокруг) отливало синим. В этот момент с неба камнем упала птица — тоже синяя.

Симму не знал, куда бежать, — смерть окружала его со всех сторон. Солнце скользило по западной части небосклона. Закат превратил мир в лиловый ад… Но вот из ворот Мерха вышла фигура, от которой исходили волны лазурного ужаса.

Наразен оставалась в Мерхе дольше, чем разрешил ей Владыка Смерти. Она бродила по улицам, залитым светом дня, упиваясь тем, что совершила. Месть не смягчила и не мучила ее, она заменила королеве пищу и отчасти утолила ее голод, но не насытила.

Теперь мертвая королева шла по дороге, разыскивая тело Жорнадеша. Она задержалась в мире людей, и чары Внутреннего Мира начали ослабевать — разложение коснулось ее плоти. Это сделало ее еще более отталкивающей, превратив тело королевы в единый лиловый синяк, а волосы — в изорванные ветром лохмотья.

Симму застыл, увидев ее. В последний раз он видел свою мать лежащей в гробу. Потом она исчезла под землей вместе с Владыкой Смерти. Симму вспомнил это и замер, словно кролик, уставившийся на змею. Обессилев и не в силах пошевелиться, он ждал приближения матери.

Сначала она заметила Жорнадеша — яркое пятно на поле взошедшей, но уже мертвой пшеницы. Но, приглядевшись внимательно, она остановилась.

Образ ребенка занимал почти все ее мысли, и, хотя со дня их последней встречи мальчик изменился больше, чем сама Наразен, она сразу же узнала его.

Без слов каждый из них понял, что хотел. Затем, словно кот, Симму осторожно начал пятиться, — дюйм за дюймом — отступая. А Наразен, как кошка, кралась вслед за ним. Тени вокруг сгустились, ослепительное темно-багровое солнце медленно уползало за край горизонта. Еще шесть или семь птиц упали на мертвое поле.

Через поле вилась узкая тропинка. Никто, кроме Симму, не смог бы быстро идти по ней, не споткнувшись, он же, ступив на нее, повернулся и бросился бежать.

Тогда Наразен позвала его своим нечеловеческим голосом:

— Любимый, остановись! Любимый! Это я — Наразен, женщина, выносившая тебя. Я хочу лишь обнять тебя, дорогой мой сын. Только обнять…

Голос и слова королевы, пропитанные расчетливой ложью, настолько испугали Симму, что он закричал. Он звал Зайрема, не помня, кто это такой. Наразен рванулась вперед, словно самка леопарда, выпустив ужасные когти.

Но в этот момент солнце скрылось, и чудовищные, налитые смертью руки синей женщины встретили — нет, не тело Симму, — темное мерцающее облако, возникшее на ее пути.

— Нет, госпожа, — остановил ее Азрарн. — Вы не сможете причинить вред тому, кто находится под моей защитой.

Наразен втянула когти. Она вновь стала бесстрастной, как Владыка Смерти, и холодно разглядывала Азрарна. Королева была уверена, что князь демонов не сможет помешать ей — но… кто его знает…

— Любимец земли, — наконец заговорила она. — Почему ты, повелитель всех порождений ночи, вдруг защищаешь этого юношу от того зла, которое я хочу подарить ему?

— Возвращайся в свою страну, — приказал Азрарн. — Ты и так уже злоупотребляешь гостеприимством этого мира.

— Отдай то, что принадлежит мне.

— Здесь нет ничего твоего.

— Ах ты, черный кот, — прошипела Наразен, — убирайся и броди по улицам своего глиняного города. Ты и твой двоюродный брат Улум, вы — два Владыки Тьмы, — плевала я на вас обоих, — и, не в силах сдержать ярость, она ударила Азрарна по лицу.

— Дочь моя, — добрейшим голосом ответил ей демон, — ты поступаешь глупо.

Ее поступок и в самом деле был неразумным. С правой руки, которой она ударила Азрарна, словно синие хлопья сползла плоть, оставив лишь голые кости скелета.

— Забери этот знак с собой во Внутренний Мир, — сказал Азрарн. — Передай тому, кого ты называешь моим двоюродным братом и кто вовсе не мой родственник, что ему следовало бы лучше следить за своими подданными. А теперь, звериное отродье, ступай к своему господину.

И он указал на землю, которая вдруг разверзлась и поглотила королеву, рычащую от ярости.

Потом Азрарн повернулся к Симму.

— Кто этот Зайрем, которого ты звал? — спросил он. — Я полагал, что ты думаешь только обо мне — Только о тебе, — согласился Симму, опускаясь к ногам Азрарна. — Но теперь я изменился. Слишком часто я видел Смерть и слишком близко.

— Демоны не имеют ничего общего со смертью, — успокоил его Азрарн. — Вспомни эшв и то, чему они тебя учили.

— Смерть убедила меня, что я смертный. Симму и в самом деле изменился. Он словно потерял свои блестящие одежды, надев тусклое серое одеяние.

— Не разочаруй меня, — сказал Азрарн. — Есть способ обмануть даже Смерть.

— Научи меня, — попросил Симму.

— Возможно… когда-нибудь… — задумчиво проговорил Азрарн. — Для начала послушай меня. Прикосновение к любой вещи в этом городе принесет смерть. Эта женщина отравила здесь все своим ядом. Но тот камень, что висит у тебя на шее, камень Нижнего Мира, защитил тебя.

— Ты как-то упоминал о моем отце, — медленно произнес Симму. — Но я ничего не запомнил из твоих слов, кроме того, что он тоже как-то связан со Смертью.

Тогда Азрарн понял, что человеческое начало полностью завладело Симму. Ведь демоны не думают о своих родителях, это свойственно только людям. Злобное мерцание разлилось по телу Азрарна, но тут же угасло. Ему почудилось, что Симму стоит на развилке дороги Судьбы и сейчас должен выбрать свой путь. Поэтому Азрарн решил поведать Симму историю о его удивительном зачатии. Он рассказал о прекрасной королеве, не любившей мужчин, и о проклятии Иссака, рассказал о ее визите к ведьме в Дом Синего Пса и о сделке с Улумом, Владыкой Смерти. Он поведал о связи Наразен с прекрасным светловолосым юношей, который был белее мрамора и холоднее льда, поднявшимся из могилы, чтобы встретиться с королевой. Симму сидел у ног Азрарна, посреди отравленного Мерха, и слушал… Мрак сгущался в его глазах, губы кривились от отвращения.

А потом Азрарн провел Симму по улицам мертвого города. Само присутствие князя демонов защищало Симму, и воспоминания пробуждались в нем, принося печальное облегчение.

Мертвые были повсюду. Они лежали кучами — птицы и животные, мужчины, женщины и дети. Погибли цветы и деревья, вода в колодцах почернела. Печать Смерти лежала на домах и даже на камнях мостовой. Все, к чему прикасались руки Наразен, камни, которых касались ее ноги, волосы или плащ, — все было уничтожено.

Все те, кто позднее прикасался к отравленным вещам и людям, заражались чумой. Город умер. Мерх превратился в могилу, как и все окрестные земли. Не спасся никто.

Симму не видел всего этого и не осознавал чудовищных масштабов Смерти. Все прежние его чувства уступили место жгучей ненависти.

Уже глубокой ночью, поднимаясь с Азрарном на склон холма, туда, где птицы дождем падали с неба, Симму громко сказал:

— Вы вылечили меня от трусости. — Он выкрикнул это, словно вызов синей смерти, уничтожившей его страну. — Я больше не буду скрываться и убегать от нее. Я стану врагом Владыки Смерти. Я найду способ уничтожить его. Всей душой я верю, о величайший из князей, что ты поможешь мне.

— Симму, только люди помнят, что у них есть душа, — тихо произнес Азрарн.

ЧАСТЬ ПЯТАЯ ГРАНАТ

Глава 1

Симму проснулся, не помня, когда заснул и когда ушел Азрарн. Солнце сияло в небе над мертвым Мерхом. Симму всем телом ощущал саднящее сияние, которого не мог избежать. Он многому научился, а главное — понял, что он смертный. Ему казалось, что он полностью изменился. Все те свойства, которыми наделили его в младенчестве эшвы, разрешив пользоваться их магией, их жестокость и прямолинейность в достижении цели, а также обволакивающая мягкость, отличавшая Симму от людей, ушли навсегда. Даже физически юноша ощущал изменения. Тело стало непослушным и тяжелым, словно налитое свинцом. На самом же деле изменился лишь его дух, что почти не отразилось на его теле. Для других Симму по-прежнему выглядел прекрасным и странным. Но он внутри изменился.

Наконец Симму поднялся на ноги и побрел по долине — опустив голову, бесцельно, замкнувшись в себе так, как умеют только люди.

И вдруг из безмолвия, безжизненной пустоты раздался голос. Симму удивленно обернулся, чтобы посмотреть, кто говорит. Слева от него, шагах в тридцати, стоял бородатый человек с бритой головой, одетый в шкуру леопарда. На его плечах темнели заживающие отметины хлыста, а кожа отливала синим цветом. Увидев эту кожу, юноша вспомнил Наразен.

— Не бойся, — сказал мудрец, которого Жорнадеш безуспешно пытался когда-то высечь. — Яд уже уходит из моего тела, не причинив мне вреда. Кстати, я вижу, ты тоже знаешь пару маленьких хитростей, и тоже остался в живых… Но королевство, похоже, погибло.

— Я тоже наполовину мертв, — ответил Симму.

— Тогда оставь эту половину Владыке Смерти.

— Нет. Я не отдам ему даже крохотной частички, — мрачно пробурчал Симму, вспоминая клятву, данную этой страшной ночью. Ведь он пообещал, что найдет способ уничтожить Владыку Смерти. А демону Азрарну стало скучно с Симму, и он бросил юношу.

— Говорить о Смерти как о человеке — значит, придумать мертвого человека, — рассудил мудрец. — Зло может облечь себя в различные формы. Прошлой ночью ты путешествовал в отвратительной компании. Не хотел бы я быть вместе с вами.

Увидев перед собой мертвую змею на мертвой траве, Симму опустился на колени, поднял ее и впился в нее взглядом.

Мудрец прервал его созерцание, провозгласив:

— Я должен предупредить тебя, что силы, защитившие меня, скоро полностью овладеют мною.

— Ты сам их вызвал? — поинтересовался Симму.

— Нет, — ответил мудрец, — но, увидев тебя, я понял природу сил, скапливающихся во мне и заставляющих нести всякую чепуху. Скоро я вновь произнесу пророчество, а тебе предстоит разгадать его смысл.

Симму затрепетал, сам не зная отчего. Мудрец вдруг рухнул на землю, заметался и захрапел, словно в припадке. А потом он закричал, громко и отчетливо:

— Познай синеву яда Мерха и лазурное лицо мертвеца! Найди Хозяйку Гранатовых Деревьев, Выпивающую Кости! Скажи об отраве среди отравленных деревьев!

Сказав все, что внушила ему неведомая сила, мудрец встал с величайшим достоинством.

— Я не понимаю… — нерешительно начал Симму.

— Я же предупреждал, ты меня не поймешь, — ответил мудрец.

— Выпивающая Кости… Синева… Отрава среди отравленных деревьев…

— Милый юноша, неужели ты думаешь, что я собираюсь разгадывать за тебя эти загадки? Если ты ищешь что-то и сможешь связать вместе сказанные мною слова и использовать пророчества, все будет хорошо.

— Что я ищу? — Симму закрыл глаза. Он, наконец, выпустил мертвую змею из рук. — Я враг Владыки Смерти, — прошептал он, — и я должен найти способ уничтожить его.

Открыв глаза, он увидел, что мудрец собирается уйти.

— Подожди, — позвал его Симму.

— Нет, — ответил тот. — Ты слишком красив, а я дал обет безбрачия. Не хочу, чтобы у меня выросла третья нога. Она помешает мне следовать дальше по тернистому жизненному пути.

Он больше ничего не сказал, даже не оглянулся, и вскоре скрылся из виду.

Симму безнадежно и бесцельно бродил вдоль границ Мерха. Он не собирался уходить далеко, и, когда солнце склонилось к горизонту на запад, в сердце его вдруг зародилась безумная надежда — как он хотел, чтобы ему вновь явился Азрарн.

Наконец солнце зашло.

Тишина воцарилась над миром. Даже ветер боялся вздохнуть.

Огромные и безжалостно холодные звезды сверкали над мертвым Мерхом. На небе взошла луна — кривой клинок, рассекающий тени. Но никто не появился на равнине, чтобы присоединиться к нему.

И тут Симму неожиданно вспомнил, что однажды он уже познал неразделенную любовь. Тогда он лежал на неласковой земле, и звезды слепили его, неясные видения проносились перед ним, словно волны бескрайнего моря. Единороги танцевали на угольно-черном песке, и он, Симму, танцевал вместе с ними.

Еще не проснувшись окончательно, Симму встал и потянулся. Луна обожгла его обнаженное тело белыми холодными лучами, и расплавленная глазурь Смерти вытекла из его души. Теперь Симму думал об Азрарне, и тело его дрожало, извивалось. В безумных страстных изгибах тела, в сладострастных толчках Симму стал вновь изменяться. И вот девушка вскинула руки к узкому серпу луны и пустилась в пляс.

Пока Симму танцевала, ее разум приобрел еще одну особенность, свойственную людям. И, танцуя, она с удовольствием предавалась свойственным женщинам заблуждениям: «Теперь я прекрасна… Он вернется ко мне, а я притворюсь, что забыла величайшего из князей».

Но когда Азрарн пришел (может, его что-то задержало, а может, он выжидал именно этого), притворство исчезло. Облако черного дыма обволокло ее, танцующую, закружило и потянуло — но не вниз, а вверх, подняло в воздух. Глядя на демона затуманенными похотью глазами, Симму видела отражение луны и звезд в глазах Азрарна, которые казались ей прекраснее всех звезд.

Вскоре Симму почувствовала, что лежит в пустоте небесного свода, и руки демона обнимают ее. Азрарн мягко произнес:

— Ты говорила с лысым бородатым леопардом. Что он сказал тебе?

— Что я подвергаю опасности его обет безбрачия, — ответила девушка Симму и обвила руками шею Азрарна. Это прикосновение вызвало в ней такое чудесное сладостное чувство, что она тихонько вскрикнула. Но Азрарн мягко отстранился от нее и сказал:

— Время для любовных утех обычно выбираю я. Оно еще не пришло.

Симму отвернулась от него и обнаружила, что лежит не на облаке, а в гнезде черных перьев, на спине гигантского орла. Птица летела на восток, и взмахи ее крыльев громом разносились над землей.

«В твоей памяти увидел я образ мудреца, — с помощью шума крыльев обратился демон к Симму. — Я знаю ответ на его загадку и отнесу тебя в Дом Синего Пса, где ты сама все узнаешь».

Сидя на спине орла Симму снова стал юношей.

Глава 2

Лилас — ведьма из Дома Синего Пса спала и видела сон о Владыке Смерти. Улум обходил свои владения, а вечно юная колдунья шла за ним по пятам. Она знала себе цену и слышала, как люди кричат; «Это избранная сестра Владыки Смерти».

Ведьма спала обнаженной. На ней был пояс с костяшками пальцев, а ее замечательные волосы цвета солода укрывали тело, словно шелковый плед. Она стонала и слабоподрагивала во сне, слыша приближающиеся шаги Улума, кожей ощущая прикосновения его плаща.

А перед домом мерзко шуршали листьями дикие гранатовые деревья. Они роняли на землю плоды, полные яда, надеясь, что утром хозяйка сада наступит на них. Если деревья и помнили Наразен, то молчали об этом. Шелестя листвой, они говорили о луне, жалея, что не могут опутать ее своими ветвями и стащить вниз. Ведь они были рабами, привязанными к земле, и ненавидели свободу других.

Колдунье снилось, что Улум прошел под виселицей, а когда Лилас последовала за ним, шершавая веревка неожиданно обвилась вокруг ее горла. Ведьма открыла глаза и увидела возле своего ложа чудовищного пса из синей эмали, который сладострастно лизал ее тело. Увидев, что хозяйка проснулась, пес пролаял:

— Кто-то идет сюда.

— Кто же?

— Я слышал хлопанье крыльев, — ответил пес. — Полнеба обрушилось на луг, и я поспешил спрятаться. А когда выглянул, то увидел на лугу мужчину, который не был мужчиной, и юношу, который не был юношей.

— Ты собрался играть со мной в загадки?! — прошипела ведьма.

— Никогда я не посмел бы так поступить, моя прелестная госпожа, — заюлил пес. — Но, как ваш слуга, я доложил вам все, что видел.

В этот миг в бронзовую дверь дома громко постучали. Лилас нахмурилась — те, кто искал ее помощи, обычно вели себя вежливо. Ведьма хлестнула пса своими волосами.

— Иди. Посмотри, кто стучит.

— Я боюсь, — заскулил пес, но, подчиняясь приказу хозяйки, выскочил из комнаты.

Широко распахнув бронзовые двери, он вытянулся на пороге во весь рост и зарычал на пришельцев:

— Кто вы?

— Я — Азрарн, князь демонов, — объявил высокий темный человек. А этого юношу можешь считать моим сыном. Теперь иди и передай это Хозяйке Гранатов.

Пес поспешно повиновался. Его фарфоровые зубы стучали от страха, а фаянсовый хвост с жутким шорохом волочился по полу.

Посетители вошли в дом. Они не спеша следом за псом поднялись по ступеням и попали в комнату со множеством синих светильников, горевших розовым огнем. Тут в комнату вбежала побледневшая ведьма. Она бросилась к ногам Азрарна, и ее волосы волной хлынули на ковер.

— Величайший из Владык, — пробормотала ведьма. — В моем доме ты всегда желанный гость. Помилуй свою недостойную служанку.

— Считай, что помиловал, — улыбнулся Азрарн. — Встань!

Ведьма поднялась. Она откинула прядь волос назад так, чтобы открыть бутоны грудей, но пояс с костями остался спрятанным. Еще раз оглядев гостей, удостоверяясь в их личности, колдунья скромно опустила ресницы. Один из гостей — необыкновенно красивый юноша — был обнажен так же — нет, даже больше, чем она. Служанке Владыки Смерти хватило и мимолетного взгляда, чтобы убедиться, что второй гость тот, кем назвался.

— Могу ли я, — произнесла Лилас, — предложить что-нибудь моему повелителю? Серебряное кресло с обивкой из редкостного бархата? Дымящееся вино с ароматом белых лотосов? Хотите, чтобы звучала музыка? Может, воскурить благовония? Все, о чем я мечтаю, — услужить моему господину.

— Мы убедимся в этом чуть позже, — отмахнулся Азрарн, и Лилас задрожала. Затем демон прикоснулся к плечу юноши, стоявшего рядом, о чем-то сообщая ему. Глаза юноши заблестели, и он заговорил тихим, но ясным и твердым голосом:

— Моя мать Наразен была королевой Мерха. Ты помнишь ее?

— Я? — с наигранным удивлением ответила Лилас. — Многие приходят в мой дом.

Юноша затянул паузу, собираясь с силами. Даже не глядя на него, ведьма чувствовала опасность, исходящую от этого человека.

— Ты носила на своем поясе палец моей матери, — продолжал юноша. — Она заключила договор с тем, кому ты служишь. Когда Наразен умерла, ты растерла кость в порошок — ведь таков твой обычай? — и выпила его, растворив в вине. Ты всегда так делаешь, чтобы продлить свою молодость.

— Что ж, — ответила Лилас, — это правда. Я припоминаю эту королеву. Но я ничего не делаю без согласия моего хозяина.

— Нет, сделала. Однажды…

— Что именно? — перебив Симму, требовательно спросила Лилас. Она впилась взглядом в юношу и уже не обращала внимания ни на его рысьи глаза, ни на то, как он смотрел на нее.

— Яд, от которого умерла Наразен, — ведь это ты приготовила его?

— Я? — переспросила Лилас, отступив. Это было правдой. Лилас с первого взгляда невзлюбила Наразен. Ведьме не нравилось высокомерие королевы в разговорах с Владыкой Смерти, которое он даже не пытался пресечь. Лилас с каждым днем завидовала Наразен все больше, она была очень ревнивой. Однажды она сорвала красный гранат и вынула из него синие ядовитые зерна. А потом приготовила из них смертоносный напиток, хранившийся в небольшом сосуде. И день за днем, ночь за ночью ведьма с улыбкой разглядывала этот сосуд, думая, как бы преподнести королеве яд. Наконец Лилас послала в Мерх шпиона — она имела власть над некоторыми низшими существами — разными червями и ящерицами. Ее посланнику понадобилось несколько месяцев, чтобы добраться до города и вернуться назад, но он принес ей хорошие новости. И вот, приняв чужое обличье (у колдуньи их было несколько), Лилас сама отправилась в Мерх. Она отыскала дом продажного лекаря — трусливого, жадного и к тому же преданно служившего Жорнадешу. Бесцеремонно войдя в дом и неожиданно появившись в лаборатории лекаря, Лилас предложила ему купить сосуд с ядом.

— Почему меня должна заинтересовать эта гадость? — грубо спросил лекарь, стараясь скрыть волнение от сверхъестественного появления прекрасной гостьи.

— Разве в городе нет ни одного честолюбивого мужчины, мечтающего о троне Мерха? Лекарь закашлялся:

— На троне Мерха сидит королева.

— Да, но она скоро должна родить. А, разрешившись от бремени, Наразен ослабнет и может попросить чего-нибудь выпить.

— Это же измена, — в страхе пробормотал лекарь. Но после долгих раздумий он спросил:

— Почему ты думаешь, что этот яд лучше, чем те, которые готовлю я?

— Можно подсыпать такую дозу, что смерть наступит в самый подходящий момент, — ответила Лилас. — И еще, этот яд действует безболезненно, но делает жертву бессильной. Королева даже не сможет позвать на помощь, а следы отравления появятся только через несколько часов после того, как тело остынет.

— Все это лишь слова.

— Ты можешь убедиться сам.

Слуги лекаря затащили в дом мальчишку-оборванца, силой заставили попробовать напиток. Он тихо умер — без боли, в молчаливом отчаянии, и синева действительно не сразу проступила на его коже.

Три слитка золота получила Лилас в обмен на сосуд. Она редко пользовалась деньгами, предпочитая не тратить их, а хранить дома в кувшине. За шестнадцать лет, прошедших со дня кончины Наразен, колдунья изредка доставала три слитка золота и играла с ними, улыбаясь…

Но сейчас ей было не до смеха.

— Ложь, — объявила она своим необычным гостям. — Кто рассказал тебе этот вздор?

— Это правда, — возразил Симму. — Скажи спасибо, что мстительная Наразен не знает этого. Недавно она приходила в наш мир из Внутреннего Мира и в гневе уничтожила весь Мерх.

— А еще скажи спасибо, — продолжал Азрарн, — что твой хозяин не слышит нас. Улум любит заключать сделки с людьми, но кто же станет это делать, если узнает, что на Владыку Смерти нельзя положиться. Выходит, что как только душа обещана ему, он сразу же подсылает своих слуг убить несчастного и сослать душу в его мир на тысячу лет?

Лилас побледнела. Она сделала ужасную глупость, которую может допустить только очень умный и хитрый человек. И только теперь она поняла это. Колдунья снова рухнула на пол и обхватила ноги Симму.

— Прекрасный юноша, скажи мне, чего ты хочешь, — я сделаю все, что ты пожелаешь. Дай мне поручение, и я исполню его. Но прошу тебя, не рассказывай о моей глупости Владыке Тьмы, Улуму.

Симму вопросительно взглянул на Азрарна, не зная, что делать дальше, и вдруг в его голове вспыхнул уголек знания, небрежно брошенный князем демонов. И Симму сказал ведьме:

— Улум ничего не узнает, если ты ответишь мне на один вопрос.

— Все, что угодно, — отвечала ведьма… И это была вторая глупость, которую она совершила.

— Скажи мне, что такое сказала ты Владыке Смерти, отчего он согласился заключить договор с тобой?

Симму произносил слова, до конца не понимая их глубинный смысл, исполняя молчаливое указание Азрарна. Но как только слова эти слетели с его губ, глаза юноши вдруг широко раскрылись — он неожиданно понял всю важность того, что произнес. Глаза Лилас тоже широко раскрылись.

— Спроси меня о чем-нибудь другом, — медленно проговорила она. — Этого мне нельзя говорить.

— Мне не нужно ничего другого. Я хочу знать именно это.

— Величайший из Владык… — начала Лилас, поворачиваясь к Азрарну.

Но демон сделал вид, что не замечает ее. Его благородное лицо почему-то напомнило колдунье, как близко королевство Азрарна к королевству Улума и то, как просто один Владыка Тьмы может связаться с другим.

Лилас мысленно проклинала все и вся. Она проклинала гранатовые деревья в своем саду за то, что те искушали ее своим ядом, она проклинала маленький сосуд, лекаря, Симму — ведь рядом с ним стоял такой могущественный страж.

Все это навело Азрарна на мысль, что, несмотря на роль служанки Владыки Смерти, Лилас заключила с Улумом договор, иначе Улум не стал бы выслушивать ее. Очевидно, ведьма обнаружила слабое место в неуязвимых доспехах Владыки Смерти. Достаточно слабое, чтобы воспользоваться этим и стать служанкой Улума, прожить лет двести или еще больше, сохраняя вечную молодость.

Когда Симму понял, что имеет в виду демон, он схватил ведьму за горло.

— Что ж, раз ты так любишь Владыку Смерти, я отправлю тебя к нему.

— Нет, — заскулила Лилас. — Я еще не готова к этому. Я все расскажу. — Но когда Симму отпустил ее, лукавые огоньки мелькнули в глазах колдуньи. Она собралась соврать.

Однако Азрарн произнес:

— Она может молчать. Я уже все знаю.

Когда ведьма вспомнила о своем договоре с Улумом, демон прочел ее мысли так же легко, как читал бы в открытой книге.

Как уже упоминалось, четырнадцатилетняя Лилас, возвращаясь домой в предрассветный час, встретила Владыку Смерти. Он стоял под виселицей, и три тела покачивались над ним. Улум и девушка долго разговаривали. И теперь Азрарн знал, о чем они говорили.

«Господин, — начала Лилас, — я преклоняюсь перед тобой — кто же не понимает, что ты могущественнее любого земного короля, могущественнее самих богов? Я трепещу от страха».

«Ты искала меня?» — спросил Улум.

«Нет, — ответила Лилас. — Я еще молода и хочу жить. Но я восхищаюсь твоей красотой и твоим величием. Я трепещу, стоя перед тобой — ведь моя жизнь висит на волоске».

«Такова любая жизнь, « — вздохнул Улум, Владыка Смерти.

«Да, — согласилась Лилас, — но когда-нибудь люди найдут противоядие от смерти. Тогда ты погибнешь! А ведь Смерть так хороша и необходима. Если люди будут жить вечно и смеяться — прошу прощения, мой повелитель, я бы никогда себе этого не позволила — смеяться над Смертью, тогда какими же чудовищами они станут! А ты, Владыка, кем станешь тогда ты? «

Возможно, Смерть создали боги, а может — люди. Улум был тенью на стене, именем, облеченным в форму. С каких пор он существовал? Достаточно долго, чтобы осознать свое существование. Но, не подвластный человеческим чувствам, он не ощущал острой боли напрасного беспокойства за свою жизнь. Однако его не прельщала жизнь, лишенная впечатлений, жизнь в мире, где люди начнут отрицать смерть.

Лилас отлично это понимала…

А в тот день на холме она говорила с Улумом низким и сиплым голосом, полным страха, восхищения и коварства.

«Мудрость и зло руководят мной. Несмотря на юные годы, я знаю много тайн. Если же я ошибусь, поправь меня. Говорят, что в стране богов, в Верхнем Мире, есть колодец, наполненный водой бессмертия. Ни один смертный не может проникнуть в тот Мир, но даже если бы и смог, все равно этот колодец неусыпно охраняют. Однако мои учителя рассказывали мне — хотя, может, и они ошибались, — что существуют легенды еще об одном колодце, который находится где-то в восточных землях нашего мира. Этот второй колодец расположен точно под колодцем бессмертия в стране богов — один под другим. Ни один смертный не знает, где находятся колодцы. В самом деле, откуда же им знать — ведь в колодце, находящемся на земле, — обычная вода. Но мои учителя сказали мне: не случайно эти колодцы расположены друг под другом. Может быть, такова прихоть богов. Когда-нибудь дно колодца бессмертия — а говорят, оно сделано из стекла — треснет, и несколько капель эликсира вечной жизни попадут из Верхнего Мира в наш — прямо в колодец под ним. Подумай, мой господин, какая случится беда, если в тот самый час какой-нибудь человек наткнется на земной колодец и узнает его секрет. Ведь этот колодец даже не охраняется. По крайней мере, так говорят».

Владыка Смерти сделал вид, что его совсем не заинтересовал этот рассказ. Но тем не менее он спросил: «Зачем ты рассказала мне эту историю?»

«Потому что, мой господин, ты — Владыка Тьмы и должен знать, где находится колодец Верхнего Мира. А значит, ты сможешь найти и его двойник на земле. Тогда ты поставишь возле него своих стражей — в ожидании дня, когда упадут капли воды Бессмертия. Или, если это слишком утомительно для тебя, разреши мне присмотреть за колодцем. Я умная, хоть и молодая. Все мое искусство я предоставлю в твое распоряжение».

«А ты, зная эту тайну, разве не воспользуешься ею, чтобы послужить людям?» — удивился Улум.

Тогда Лилас было всего четырнадцать лет. Мужчины использовали ее, а она — их. Однако теперь перед ней стояло волшебное создание, прекраснее и ужаснее любого мужчины, когда-либо появлявшегося на земле. Лилас всегда искала себе темный и жуткий идеал. Ведьма легла на тропу перед Владыкой Смерти и поклялась, что будет служить ему, не заботясь о человечестве, без всяких условий. Искренность ее темной страсти исходила и от ее сердца, и от разума. Владыка Тьмы понял это и поверил ей, хотя и связал ее обязательством исполнять и другие его поручения. Он подарил ведьме другую форму вечной жизни, исходившую из костей, растворенных в вине. Но Лилас не должна была испить ни глотка воды бессмертия, если даже та прольется в этот мир.

А что касается таинственного нижнего колодца, Владыка Смерти нашел его. Хотя Улум никогда не был в Верхнем Мире — ведь в те дни боги не умирали, он знал, где находится священный колодец, и поэтому без труда отыскал колодец мира смертных.

Он перенес туда Лилас, обернув ее белым крылом своего плаща. Ведьма не видела дороги, но само место изучила до мелочей. Владыка Смерти оставил ее одну, решив посмотреть, как его служанка выполнит порученную работу, сам он был слишком абстрактной и опасной фигурой, чтобы свободно бродить среди людей и заключать с ними договоры; но порой ему нужен был посредник. Кроме того, такое занятие было ему совсем не по вкусу. Поэтому он наделил свою служанку сверхъестественной силой и сделал так, чтобы ее имя всегда звучало рядом с его. С тех пор Лилас приобрела определенную репутацию. И где бы ей ни довелось побывать, о ней говорили как о служанке Улума.

Ведьма, несомненно, держалась высокомерно, но умела улаживать любые дела. Заклинаниями и различными фокусами она подчиняла себе невежественных и примитивных людей, живущих возле колодца. Ее окружали рабы и стражники, связанные ее чарами. И вся эта ложь была затеяна ради маленькой склизкой замшелой норки в земле — вот что представлял из себя второй колодец…

Но теперь, трясясь от страха у ног Азрарна в Доме Синего Пса, понимая, что демон вырвал из ее памяти то, что никто и никогда не услышал бы из ее уст, Лилас пожалела, что утром, двести восемнадцать лет назад, встретила Владыку Смерти.

— Прекраснейший и очаровательный Владыка, — умоляла она демона, — забудьте то, что вы узнали. Я признаюсь своему хозяину в том, что помогла отравить Наразен, пусть он считает, что я сохранила в тайне местонахождение второго колодца… Сжальтесь надо мной!

Пока она причитала и заламывала руки, Азрарн исчез и унес юношу с собой.

А Лилас еще долго выла и била кулаками по полу.

Но, наконец, она успокоилась, встала, подошла к столу и открыла большую шкатулку из черного дерева. Внутри лежал небольшой плоский барабан, которым она вызывала Улума. Этот барабан был сделан из старого красного дерева, на которое была туго натянута человеческая кожа.

Ведьма села на пол и, в страхе кусая губы, начала бить в барабан.

Азрарн мог отыскать второй колодец без труда — он ведь знал, где находится колодец бессмертия. А потом на вершине холма, под белым звездным дождем, демон рассказал Симму самое необходимое, а затем распрощался с ним.

Теперь юноша улыбался.

— Теперь, когда я стал простым смертным, ты бросишь меня. Но кем же тогда я стану, если я ничто в твоих глазах?

— Героем, — ответил Азрарн. — Творцом Хаоса.

— Да, — печально проговорил Симму. На мгновение его зеленые глаза заблестели и черные огоньки озорства эшв отразились в них. — Я принесу смерть Владыке Смерти. Но сколько лет придется мне ждать, пока колодец Верхнего Мира не треснет?

— У смертных свой удел. — С усмешкой заметил Азрарн. — Ты отыщешь свой путь, потому что в этом твоя судьба.

Симму уставился на него пустым взглядом.

— Чем-то ты похож на одного человека, — надменно проговорил Азрарн.

— Кого?

— Его зовут Зайрем.

— Кто это?

Азрарн запустил пальцы в длинные локоны Симму и сказал:

— Ты звал его, когда тебе было страшно.

— Не помню, — тихо ответил Симму. — Даже если я и звал его, то не помню, кто он.

— Ты быстро забываешь, совсем как демон, — усмехнулся Азрарн.

— Меня тоже забудут, — протянул Симму жалобным женским голосом — под ласкающими прикосновениями Азрарна он снова изменился. — Когда-нибудь я позову тебя, повелитель, а ты не услышишь меня или не захочешь услышать.

— Я услышу, — заверил Азрарн. — Если ты бросишь в огонь свой зеленый камень, я появлюсь. Пусть это будет нашим знаком.

И Азрарн поцеловал Симму в губы. От этого поцелуя тело Симму затрепетало. Но в тот момент, когда огонь экстаза охватил ее, Азрарн исчез.

Симму — одновременно девушка, эшва и терзаемый муками мужчина — остался один на вершине холма, залитого лунным светом.

ЧАСТЬ ШЕСТАЯ САД ЗОЛОТЫХ ДЕВ

Глава 1

Никто не знал, где находился второй колодец, но располагался он, несомненно, где-то рядом с центром земли, вдалеке от черных огнедышащих вулканов внутренних областей. Места эти трудно было назвать красивыми или плодородными: настоящая пустыня, по которой к далекому морю текла река. На ее берегах и протекала жизнь обитающих здесь людей. Они возделывали поля, ловили рыбу и охотились на животных, населявших прибрежные болота. Их пугала пустыня, поэтому они старались не удаляться от реки, и поступали, несомненно, мудро. Считалось, что на тысячи миль вокруг нет ни капли воды, если не считать одного места. На расстоянии дня пути от реки среди дюн поднимались девять невысоких скал. Они кольцом окружали долину, такую же пыльную и бесплодную, как пустыня. Посреди долины виднелась поросшая мхом яма, узкая и глубокая, на самом дне которой, едва заметно, тускло поблескивала серовато-зеленая вода. Это и был второй колодец.

За двести восемнадцать лет до появления Симму в Доме Синего Пса Улум послал к колодцу одну из своих служанок. Ей было всего четырнадцать, и она считалась очень сообразительной, хотя порой вела себя непредсказуемо.

Лилас появилась на берегах реки, одевшись жрицей, поразила Людей Реки чудесами, и те решили, что с такой выдающейся личностью надо считаться. Она заявила, что прислана Богом, но имени его не назвала. Однако некая аура, дар Улума, придавала ее словам зловещую значимость. Женщина-ребенок, блудница и колдунья, облаченная в невидимые покровы силы, она отдавала приказы, и ей повиновались.

— Кольцо Девяти гор, — объявила она, — священно, как и долина внутри него. Но самое ценное — неприметная на первый взгляд яма с краями, покрытыми засохшим илом. Значит, все это надо охранять, и Людям Реки повезло, что мрачный и таинственный Бог избрал именно их.

— Кроме того, — продолжила колдунья, — самые крепкие и сильные юноши должны нести дозор в пустыне.

Люди Реки зароптали, но все же приняли волю Бога. Однако и это оказалось еще не все. В пустыне нужно было возвести сторожевые башни, чтобы вовремя заметить приближающегося врага.

— Ну, конечно, — проворчали люди, переминаясь с ноги на ногу. — Может, мы этим и ограничимся?

— Нет, — ответила колдунья. — У подножия гор я поставлю своих стражей. Жуткие чудовища не причинят вам вреда. Наконец, — закончила колдунья, — горную долину придется окружить высокой стеной, чтобы никто не смог перебраться через нее. Даже верные охранники останутся снаружи. За этой стеной будут находиться Верховные Стражи — девять тринадцатилетних девственниц. Они не имеют права выходить из долины, пока не закончится срок их службы — девять лет. После этого их заменят следующие девять, и так будет до конца времен.

— Девять дев? — в изумлении спросили люди.

— Совершенно верно, — ответила она, — и, разумеется, ни один мужчина не войдет в долину. А если кто-нибудь попытается, то его ждет смерть.

— Но как же эти девочки смогут жить в бесплодной пустыне? — допытывались люди. — Ведь там нет ни еды, ни воды. Воду из колодца, да простит Бог нашу дерзость, пить нельзя.

— Пусть вас это не тревожит, — ответила колдунья. — Когда я все обустрою, долина станет прекраснее всех садов мира. Ваши дочери будут умолять меня о милости служить моему повелителю и с рыданиями встретят час окончания службы. Вам же нужно постараться сделать так, чтобы девять избранниц были прекрасны, как девять молодых лун. Я не желаю видеть в своем саду уродин. И не забудьте воздать почести моему повелителю.

И в самом деле, Лилас была непредсказуема.

В ее голове вспыхивали различные образы, и она превращала их в реальность. Взять хотя бы стражей-нелюдей — трудно представить чудовищ более мерзких. Рогатые и клыкастые, с головой тигра и хвостом из извивающихся змей… Одни имели крылья, другие дышали огнем, рев третьих ужасен. Они прятались в пещерах и норах, на скалистых террасах у подножия гор. Но стоило кому-нибудь подойти слишком близко, чудовища тут же выскакивали из убежищ и набрасывались на чужеземцев. Колдунья, не зная меры, сотворила целые полчища подобных тварей. Они и в самом деле не причиняли вреда Людям Реки, лишь время от времени какой-нибудь сбившийся с дороги странник попадал к ним в лапы, и тогда чудовища разрывали его на части железными когтями.

Тем временем люди усердно возводили стену вокруг долины. Несомненно, тут не обошлось без колдовства; говорят, стена, построенная всего за один месяц, достигла такой высоты, что девять рослых мужчин, встав друг другу на плечи, не могли доставать до ее верха. Внутрь вела единственная узкая дверь, открывавшаяся лишь раз в сутки, на закате. Не стоит и говорить, что стражем у этой двери колдунья поставила самое ужасное из своих созданий. Сама же стена обжигала руки, а с ее гребня били молнии, поражая неосторожных. Даже хорошо подготовленная армия, несущая дозор в пустыне, на башнях и на внешних склонах гор, держалась подальше от этой стены.

Наконец Лилас в одиночестве отправилась в бесплодную Долину колодца. С собой она взяла лишь три камня, которые дал ей Улум. Колдунья бросила один из них на землю, и из того места, куда он упал, забил фонтан прозрачной и холодной воды. Она бросила второй и третий камни, и вся долина наполнилась пением вод. Затем, уже с помощью своего колдовства, Лилас сотворила чудесный сад. Кое-что из ее чудес являлось всего лишь иллюзией, но все остальное было самым настоящим. А потом колдунья показала свой сад людям. Жителям пустыни, считавшим доселе свою угрюмую реку и болота лучшим даром природы, сад в долине показался сном, раем, о котором они не смели и мечтать. Они тоскливо вздыхали, а маленькие девочки, которым еще не исполнилось тринадцати лет, с круглыми от восторга глазами просили:

— Ну, пожалуйста, можно я стану хранительницей Священного колодца Бога?

Пока все шло именно так, как задумала Лилас. Самой колдунье идея запереть девочек за высокой стеной казалась необычайно ловким ходом, хотя, возможно, именно это и было ее ошибкой. За свою короткую жизнь Лилас много скиталась, вокруг нее всегда вились мужчины, и, возможно, сотворив эту долину, она постаралась воплотить в реальность свою мечту — безмятежную жизнь под сенью деревьев в обществе девяти дев. Этим девам целых девять лет не нужно будет терпеть идиотские игры мужчин, в которые сама Лилас уже наигралась. А может, создавая сад, она хотела вновь обрести потерянную девственность, она, еще в юные годы продававшая себя за деньги и уроки магии. И все же ей казалось, что прекрасные и невинные девицы станут наилучшей охраной для Священного колодца. Как и многие смелые, деятельные и умные женщины, видящие вокруг только ограниченных и покорных людей, Лилас считала себя совершенно исключительной, полагая, что ни одна женщина не сравнится с ней. Поэтому она думала, что девять дев, проведя лучшие свои годы в ее саду, получат больше удовольствий, чем общаясь с грубыми мужчинами. Они будут гулять по саду, играть, заниматься своими девичьими пустяками, и им в голову не придет исследовать колодец или пытаться постичь его тайну до тех пор, пока сюда не проникнут мужчины — потенциальные герои.

Лишь двести один год спустя самодовольство Лилас поколебала встреча с Наразен. Однако к тому времени колдунья уже не занималась охраной второго колодца, считая свою работу законченной.

Благодаря колдовству Улума колдунья оставалась вечно юной, так что физически она совершенно не изменилась, да и разум ее остался прежним. Когда Симму встретил Лилас, ей было двести тридцать два года, однако она казалась все той же четырнадцатилетней девчонкой. Но мир, в отличие от колдуньи, изменился, и земля колодца не была исключением. Собственно говоря, жесткий порядок, установленный Лилас, и повлек за собой все перемены.

Во-первых, Люди Реки стали надменными и высокомерными — ведь именно они оказались избранниками Бога и охраняли его святилище. Такая самоуверенность породила в людях неведомую им ранее смелость и страсть к путешествиям. Пустыня по-прежнему не привлекала их, но оставалась река. Они увлеклись строительством лодок. Спустя примерно десять лет они уже плавали вниз по реке и вскоре добрались до моря, обнаружив на его берегах пару городов и несколько мелких поселений. Очевидно, что ни один из этих городов и поселков не являлся избранным Богом, и, хотя некоторые пытались претендовать на это, доказательств тому не имелось. Высокомерие Людей Реки все росло, и вскоре они стали устраивать грабительские набеги на соседей. Они забирали и везли домой все лучшее, что могли найти, оправдываясь тем, что делают это во славу их Бога. Благодаря грабежам уже через двадцать лет они стали процветающим народом. У них были лучшие корабли, позволявшие им заплывать все дальше и дальше. Еще через пятьдесят лет на берегах реки вырос прекрасный белокаменный город с висячими садами и золотыми лестницами. Город назвали Вешум, что значит Благословенный, и каждому входившему в него сразу же попадалась на глаза статуя Бога, установленная на западном берегу реки, — огромное изваяние из черного обсидиана. Видимо, колдунья все же подсказала несколько деталей из внешности Улума, хотя статуя не передавала ни красоты, ни отрешенности Владыки Смерти. Скульптура скорее напоминала чудищ, ревущих на склонах Девяти гор. Эти твари выдыхали пламя, хлопали крыльями и готовы были разодрать на части любого путника, наивно полагавшего, что он может пройти по тропам, которые они охраняют.

Сомнительно, что какому-то злодею захотелось бы подняться вверх по реке до Вешума. Еще менее вероятно, чтобы кто-нибудь удосужился пересечь выжженную солнцем пустыню только для того, чтобы взглянуть на грязную яму в бесплодной долине. Поэтому не удивительно, что молва о чудесном городе разошлась лишь благодаря слухам о его сказочных богатствах, награбленных пиратами Вешума во время опустошительных набегов на прибрежные поселения. Кроме того, людей завораживали рассказы хвастливых жителей Вешума об их удивительном Боге, о жутких тварях, охраняющих горы и пожирающих неосторожных путников, о храбрых и сильных юношах, неустанно несущих дозор в пустыне, а особенно увлекало слушателей старинное предание о волшебном саде и девяти прекрасных девах, служащих Богу в его святилище. В Вешум стали стекаться паломники, чтобы поклониться Черному Богу и возложить на его алтарь драгоценные приношения. Кое-кому повезло попасть на церемонию Избрания дев и увидеть своими глазами все великолепие золотых украшений безупречно прекрасных избранниц, проследить, как они идут к святилищу и исчезают в узкой двери, появляющейся в величественной стене на закате солнца. А над стеной в это время сверкали молнии. Когда девы входили в сад, закончившие службу выходили оттуда, выброшенные из рая в мир, о котором давно забыли. Они рыдали, как и было предсказано, и некоторые предпочитали смерть, бросаясь со скалы, остальные же неохотно возвращались в Вешум и становились жрицами в обсидиановом храме. Некоторые девушки выходили замуж, но ни одна из них не была счастлива. Они изнывали от тоски по чудесному саду и, случалось, убивали своих мужей или детей. Никто не осмеливался наказывать их, потому что они считались святыми. Бывало и так, что одна из этих женщин, скрывая лицо под покрывалом и безутешно рыдая, возвращалась назад в пустыню, минуя стражу и чудищ. Она садилась близ пышущей жаром высокой стены. На закате она бросалась к дверям, обжигая руки, но неведомый грозный страж не пускал ее, и тогда несчастная убивала себя.

— Но что же они там охраняют? — интересовались паломники, пришедшие в Вешум.

Богатые разбойники, давно уже не грабившие соседей, предпочитая жить на дары паломников, отвечали:

— Святыню из золота и золотой колодец под ней. (Колдунья напоследок прикрыла грязную яму изящным храмом с куполом из чистого золота.)

После этого паломники, не подходившие слишком близко к чудовищам-стражам, возвращались домой и рассказывали:

— Жители Вешума посылают самых храбрых своих сыновей защищать честь их Бога. Священные горы кишат ужасными чудовищами. А в волшебном саду, о котором не расскажешь словами, девять дев, прекраснее, чем девять золотых звезд, охраняют золотой колодец.

Так Вешум стал знаменитым, а долину начали называть садом золотых дев. С тех пор прошло двести тридцать лет.

— Я уверен, что изберут и нашу дочь — Кассафех, — хвастливо заявил купец.

— Ну, разумеется, — ответила его жена, не отрываясь от вышивания.

— Нашу дочь — Кассафех, — повторил купец, довольно ухмыляясь. Он торговал редкими шелками, которые привозил с побережья. Иногда его корабли брали на борт паломников, направляющихся к алтарю Черного Бога, и паломники хорошо платили ему. Дед купца был беспощадным пиратом, но об этом все давно забыли. — Да, Кассафех наверняка изберут. Она само совершенство. Она станет одной из девяти святых. Мы должны гордиться ею. Кстати, подумай, насколько проще нам будет выдать замуж остальных четырех девочек.

— Да, — согласилась его жена, не глядя на него.

— Нет, ты только представь — наша дочь станет святой! — воскликнул гордый отец.

Его жена залилась ярким румянцем и уколола палец.

Кассафех и в самом деле была прекрасна, как говорил ее отец, даже еще прекраснее. Стройная, с бледной, почти прозрачной кожей, она напоминала молодой месяц. Ее волосы имели бледно-золотистый оттенок, напоминая лучи восходящего солнца. Ее глаза… нет, ее глаза описать невозможно. Купец ничуть не кривил душой, называя ее красавицей. Он ошибался лишь в одном: Кассафех была не его дочерью.

Дело в том, что жена купца родилась ниже по реке; и если ее супруг был просто богатым купцом, она являлась истинной аристократкой и жила в великолепном доме у моря. Когда матери Кассафех исполнилось одиннадцать лет, няня предупредила ее:

— Ты можешь гулять вдоль берега, но только со мной или со своей служанкой. И ни в коем случае ты не должна подниматься на тот дальний, самый высокий холм со скалистой вершиной.

— Это почему еще? — вызывающе спросила девочка.

— Потому что он принадлежит богам, — ответила няня. — Это их святилище, и ни один человек не должен осквернять его своим присутствием.

Нетрудно догадаться, что мать Кассафех тут же решила, что из всех мест, где она хотела бы побывать, вершина высокого холма — самое главное. Однажды утром, отделавшись от нянек и служанок, девочка устремилась к холму и быстро достигла цели.

С вершины холма открывался великолепный вид. Далеко внизу простиралось застывшее море зеленых холмов, а подножие того, на котором стояла девочка, казалось ярко-красным из-за множества распустившихся маков. Шелковая гладь моря простиралась до самого горизонта, а огромное голубое небо раскинуло свой шатер над вершиной утеса, где стоял мраморный алтарь, посвященный богам. Давным-давно жители этих мест решили, будто боги время от времени спускаются с небес на вершину скалы, и, хотя боги на самом деле ничего подобного не делали, к алтарю вот уже несколько веков никто не отваживался приблизиться. Вера — удивительная штука, и из-за нее порой происходят настоящие чудеса.

Девочка повела себя легкомысленно и беззаботно, непочтительно усевшись на алтарь, и в восхищении огляделась: синее небо, зеленые холмы и шелковое море. Потом она задремала, не заметив, как пролетели часы, и густые золотые сумерки коснулись вершины прибрежных утесов. А, проснувшись, девочка обнаружила, что она не одна.

Рядом с ней стоял странный молодой человек. То есть сначала девочка приняла его за человека и, только рассмотрев получше, поняла, что ошиблась. Волосы незнакомца напоминали золотую паутину, а глаза имели очень странный цвет — они напоминали призмы, в которых есть все цвета радуги и в то же время ни одного. Сквозь необычно белую кожу просвечивали вены, но, несмотря на это, он казался прекрасным. Он стоял почти обнаженный, лишь ярко-синий плащ развевался на одном плече, словно на ветру, хотя никакого ветра и в помине не было. Казалось, плащ не просто наброшен на плечо, а растет прямо из плоти. У странного обнаженного незнакомца девочка не заметила никаких мужских органов, однако она ни на мгновение не усомнилась в том, что перед ней мужчина. Хотя он мог принадлежать к некоему среднему полу, но почему-то показался будущей матери Кассафех чрезвычайно соблазнительным.

Это Бог, — подумала девочка. Она спрыгнула с алтаря и склонилась в почтительном поклоне. Она ничуть не испугалась — невозможно бояться столь прекрасное существо. Девочка была в том возрасте, когда все мужчины представлялись ей грубыми и неуклюжими созданиями, пленительными и отталкивающими одновременно.

«Бог» не двигался с места и молчал, и девочка подняла голову, а потом выпрямилась. Она обладала непосредственностью истинной аристократки и, обняв «Бога» одной рукой, поцеловала его в губы. Ей показалось, что она прикоснулась к чему-то восхитительному, но не живому, вроде статуи из полированного оникса. Что касается «Бога», то он лишь загадочно улыбнулся, а его золотые ресницы слегка вздрогнули.

Нет, это был не Бог. Боги не покидали Верхний Мир, но в тех краях обитали волшебные создания — духи стихий. Они бродили среди облаков и звезд, купались в пламени закатов, наигрывали мелодии на длинных серебряных струнах дождя. Эти волшебные существа редко показывались людям, считая тех невероятно дикими и грубыми. Им больше нравилось бродить вдоль границ Верхнего Мира и, наблюдая издали, восхищаться богами. С виду духи стихий чем-то напоминали богов, хотя не до такой степени, чтобы можно было их перепутать. Так вот эти странствующие духи Верхнего, точнее, Подверхнего Мира иногда спускались на вершину холма с алтарем. Для чего они появлялись на этом холме, неизвестно. Также неизвестно, почему один из них оказался там именно тогда, когда пришла мать Кассафех и задремала на алтаре. Возможно, человеческая фигура на безлюдной вершине заинтересовала дух.

Когда девочка поцеловала его, дух заговорил, и его негромкий голос напоминал ей звуки арфы.

— Не целуй меня больше, — сказал он. — Это может сделать тебя матерью моего ребенка.

— Ну, конечно, — насмешливо фыркнула девочка. Она, разумеется, отлично знала, что именно может сделать ее матерью.

— Мы зарождаем новую жизнь поцелуем, но ты смертная, поэтому, чтобы зачать ребенка, тебе потребуется еще и семя смертного мужчины.

— Если ты Бог, то выносить твое дитя — великая честь для меня, — объявила девочка и поцеловала духа еще раз. Тот задрожал всем телом, и девочка вдруг почувствовала, как нечто, обладающее вкусом вина и фруктов, наполнило ее рот. Она проглотила это восхитительное нечто, и дух смежил фиолетовые с золотой каймой веки.

— Я предупредил тебя, но ты не вняла моим словам. Пятеро детей родятся у тебя до того, как семя мужчины и та жизнь, что я передал тебе, смогут соединиться. Шестое твое дитя будет моим.

Дух побледнел еще больше, слабо вздохнул, одновременно удовлетворенный и виноватый, а потом странный плащ поднял его в воздух. Вскоре таинственный незнакомец растворился в синем небе.

Поздно вечером девочка вернулась домой в смущении и солгала няне, когда та спросила ее, где она была. К счастью, все обошлось без заметных последствий. Когда девочка несколько лет спустя вышла замуж за богатого внука пирата и уехала в далекий белокаменный Вешум, этот случай и вовсе стерся из ее памяти. Теперь он представлялся ей сном или девичьими фантазиями.

Потом она родила купцу четырех дочерей и одного сына. Все дети были миловидны, что порадовало купца. В ночь зачатия шестого ребенка, когда семя мужа вошло в нее, женщина испытала такое мучительное наслаждение, что неожиданно вскрикнула. Никогда прежде она не испытывала ничего подобного. Купец от души поздравил себя с успехом, а узнав, что жена вновь беременна, поздравил себя еще и с плодовитостью.

Дитя родилось в положенный срок, роды прошли легко, и с самого рождения ребенка мать наблюдала за девочкой со все возрастающим интересом и тревогой. Кассафех выглядела обычным ребенком без каких-либо сверхъестественных особенностей. Внешне она больше походила на мать, но унаследовала кое-что от трезвости и практичности отца. И все же было в ней нечто, отличавшее ее от остальных детей. Ее легкие, пушистые и не поддающиеся гребню волосы казались присыпанными золотым порошком, а глаза могли непредсказуемо менять цвет, что было вовсе не свойственно глазам смертных. Однако эти странности не бросались в глаза и приписывались игре света и тени или просто выражению лица девочки. На самом же деле девушка унаследовала все это от другого отца, с удивительными и в то же время бесцветными глазами.

Потому-то, когда купец заговорил о Кассафех как о своей дочери, ее мать залилась краской. А он, вспомнив тот ее единственный возглас восторга и наслаждения жены, решил, что и она вспомнила о том же и устыдилась этого.

Сама Кассафех в это время подслушивала у дверей. Когда она услышала о девяти девах и о том, что ей, вероятно, придется стать одной из них, ее глубокие, как омут, глаза от гнева из темно-зеленых стали светло-серыми.

«Я никогда не соглашусь жить запертой в саду целых девять лет, — поклялась она. — Ничего хорошего это не сулит. Отслужив Богу, святые девы мрут, как мухи». Потом ей вспомнилось, что девы должны быть безукоризненно красивы. Тут же глаза Кассафех стали цвета индиго, и она бросилась искать острый нож. Но, найдя его, девушка посмотрела сначала на сверкающее лезвие, потом на свою кожу цвета водяной лилии и положила его на место.

И вот наступил Великий День Избрания. Кассафех, вместе с другими достойными тринадцатилетними девицами, должна было отправиться на площадь перед храмом. Раньше никого не интересовало, богата или бедна девушка, решившая стать одной из девяти. Однако когда город разбогател, решено было, что и избранницами могут стать только дочери богатых и знатных людей.

Претенденток провели по широкой лестнице внутрь храма, в огромный зал. Девочки поодиночке вошли в небольшую комнату, где жрицы придирчиво разглядывали несчастных, озлобленные изгнанием из сада. «Да это же просто уродина!» — пронзительно вопили они. «Вы только посмотрите! Она косолапа, как медведица! И это ужасное родимое пятно… Нет, нет, такие нам не подходят». Бедные девочки выбегали их храма, рыдая от унижения. Однако, в конце концов, всегда находилось несколько красавиц без единого изъяна, и жрицы приступали к дальнейшему осмотру. «А это что такое? Всего тринадцать — и уже распечатана! Убирайся, бесстыжая потаскушка! «

Когда в комнату вошла Кассафех, жрицы буквально почернели от злости, ведь ее совершенство и несомненное целомудрие сразу бросались в глаза. Эта мерзавка собирается пролезть в райский сад, куда им доступ навсегда закрыт. Как они ненавидели ее!

Но когда Кассафех сбросила платье, жрицы мило заулыбались.

— Ах, какие отвратительные нарывы! — поздравили они Кассафех.

— Да, — печально отозвалась девочка. Часть ночи она потратила на создание этого произведения искусства из теста и краски для шелка. — Никак не могу избавиться от нарывов. Их не бывает меньше десяти. Никто не может помочь.

Однако получилось так, что один из жрецов подглядывал за процедурой через потайное отверстие в стене, и, хотя он весь дрожал от возбуждения, пожирая глазами нагую деву, он все-таки смог отличить крашеное тесто от воспаленной плоти. Поэтому, приложив губы к отверстию в стене, он прокричал ужасным голосом:

— Бог избрал эту деву и исцелит ее. Принесите воды и вымойте ее тело. Мерзкие болячки исчезнут, и вы увидите, как Кассафех прекрасна.

Девушка нахмурилась, а жрицы заворчали, но исполнили все указания на случай, если голос и в самом деле принадлежал Богу. Конечно же, вода смыла жуткие нарывы, и тело Кассафех поразило жриц своей красотой.

— Я все равно не пойду в сад, — пробурчала Кассафех, за что жрицы отхлестали ее бархатными бичами, не оставляющими следов на коже несчастной.

Вскоре они объявили имена девяти дев, и имя дочери купца было среди них.

Кассафех никогда не поклоняласьЧерному Богу. Она считала его гадким, а его статую — отвратительной. Девушка верила, что все боги прекрасны. Хоть она и не знала тайны собственного зачатия, мать много рассказывала ей о божествах Людей Побережья. Именно таким богам хотела бы поклоняться Кассафех. Девушка несколько раз вслух прокляла вешумского идола, но он не покарал ее за это, и она полностью уверилась о том, что он бессилен. Потом Кассафех задумала было сбежать, но у нее ничего не вышло. Обезумевшие от гнева родители отругали дочь и заперли в комнате без окон. Ее выволокли оттуда только на рассвете того дня, когда девяти девам предстояло отправиться в волшебный сад.

Остальные восемь избранниц глупо хихикали и, судя по всему, были очень довольны.

— Как благосклонен к нам Бог! — блеяли они, пока жрецы надевали им золотые украшения. — Как нам повезло!

— Беее! — презрительно передразнивала их Кассафех. — Беее-беее!

Когда один из жрецов, поправляя золотое ожерелье, погладил ее грудь, глаза Кассафех вдруг пожелтели, и она укусила его.

Шумная процессия вышла из Вешума и двинулась через пустыню: колесницы с ярко-красными балдахинами, отделанными бахромой, жрецы и жрицы, звенящие колокольцами и бьющие в барабаны и гонги, дикие звери на разукрашенных драгоценными камнями поводках и множество зевак. Они шли весь день, время от времени останавливаясь, чтобы выпить холодного вина и отведать сладостей и фруктов, а под вечер они поднялись на холм, с которого были видны горы, окружавшие долину.

Подъехал дозорный отряд, несколько сотен могучих воинов. Со сторожевых башен поднялись сигнальные дымы и раздались звуки горнов.

Солнце склонилось к западу, окрасив небо в золотистый цвет.

Стражи-нелюди внимательно следили за караваном из своих нор и пещер, время от времени изрыгая холодное пламя.

Некоторые из избранниц, испугавшись чудовищ, визжали и падали в обморок. Кассафех не боялась созданий Лилас, она жалобно смотрела на красивого юношу — капитана дозорных, но он знал свои обязанности и даже не повернул головы в ее сторону.

Сумерки сгущались, и теперь все отчетливее сверкали ослепительные вспышки света над раскаленной стеной. Процессия отправилась в сторону сада. Звенели колокольцы и кимвалы, шипели и рычали чудовища. Перед самим закатом солнца жрицы и избранницы остановились перед высокой мрачной стеной, которую, словно расплавленный металл, окутывала мерцающая дымка.

В одном месте неподалеку от стены росло несколько черных деревьев. Там затаилось что-то живое — призрачный страж двери.

Небо приобрело бронзовый оттенок, сквозь ветви деревьев проскользнул последний луч заходящего солнца, и в раскаленной каменной кладке появилась щель.

— Выходите, о святые девы золотого колодца! — прокричали жрецы. — Выходите из сада. Ваш срок окончен.

И тут же через щель в стене проскользнуло несколько жалких рыдающих девушек. В отчаянии они рвали на себе одежду и волосы. Но они не смели ослушаться, хотя их сердца готовы были разорваться от горя.

Кассафех не смогла удержаться и громко закричала:

— Веселитесь, радуйтесь, вы больше не рабыни! Я охотно поменялась бы местами с любой из вас!

Но жрецы тут же ударили в барабаны и гонги и заглушили голос несчастной. В то же время некоторые из бывших хранительниц, ничего не замечая вокруг, бросились вниз с одной из скал и разбились о камни. Остальные жрицы продолжали причитать и лить слезы. Глаза Кассафех стали синими от ярости, но она промолчала.

Подобно волнам прилива, на толпу накатывался грохот музыки, благословения, глухие стоны изгнанниц, молитвы и заунывное пение. Под этот шум Кассафех и восемь ее спутниц подошли к стене, пышущей жаром, словно огромная печь. Из этого жара за ними, одобрительно ухмыляясь, наблюдало кошмарное создание, вероятно сам страж двери. Кассафех, проходя мимо, показала ему язык.

А потом жар исчез, исчезла дверь в стене, и с ними исчез весь привычный мир.

Золотые девы вошли в рай.

Глава 2

Стена изнутри выглядела совсем иначе. Она казалась блестящей и сложенной из желтовато-зеленой и небесно-голубой глины Гирлянды виноградных лоз и других вьющихся растений, усыпанные цветами и крохотными плодами, почти полностью скрывали ее. Дверь находилась высоко над чашей долины, и взорам входящих Избранниц открывался прекрасный вид. Тут все цвело и зеленело — какой контраст с выжженной пустыней, оставшейся за стеной. Ближе к центру долины изумрудные луга терялись в чащах, и зелень приобретала бирюзовый оттенок. Вершины скал растворялись в прозрачной голубизне неба. Повсюду звенели бесчисленные ручейки, воздух казался пропитанным ароматом воды. Все живое в долине наслаждалось изобилием живительной влаги. Дочери Людей Реки вдыхали свежий запах влажной земли и зеленеющих трав, как неведомые им доселе благовония.

Солнце зашло, и долина неуловимо изменялась — из зеленой и голубой она стала золотистой, а потом — янтарной и, наконец, ярко-пурпурной. В сумерках сверкали серебром небольшие водопады, в небесах зажглись яркие звезды. Розовая луна залила сад неземным светом.

Прямо перед избранницами начиналась лестница из полупрозрачного мрамора. Ее широкие ступени вели по покрытым зеленью горным склонам вниз, в сердце долины. Розовый свет луны казался частью волшебства сада. И в этом необычном свете девы разглядели, как что-то движется по лестнице им навстречу. И вот перед ними оказалась огромная львица.

Увидев хищника, девочки в ужасе схватились друг за друга — точно так же, как всегда поступали их предшественницы. Однако львица подошла ближе, не выказывая никакой злобы или голода. Она потерлась головой о ноги дев. Запах львицы ничуть не походил на зловоние хищника, он напоминал скорее аромат цветов. Немногие девушки могут устоять при виде ластящегося зверя. Избранницы тут же принялись играть со зверем и целовать ее бархатную, пахнущую цветами морду. Девочки больше не боялись и радостно пошли за львицей, когда та отправилась в глубь сада.

По спускающимся слева и справа от лестницы террасам стлался мшистый ковер. Девочки шли за львицей по ночному лесу, и ничего, даже тени, ставшие в лунном свете розовыми, не пугали их. В этом волшебном лесу не было места страху. Пели соловьи, и пушистые черные кролики весело скакали под ногами у огромных диких кошек, не обращавших на них ни малейшего внимания.

На другом краю леса водопады образовали небольшое озеро. У его берега избранниц ждал корабль. Очарованные девушки, взволнованно ахая, поднялись на палубу.

Этот корабль ничуть не походил на грубые и прочные суда Людей Реки — нос его был изящно изогнут, а корма сделана в виде рыбьего хвоста. От него исходило сияние, а на стройной мачте красовались прозрачные, усыпанные блестками паруса. Он легко скользил по воде без помощи ветра или весел, а девочки в изумлении озирались вокруг.

Сколько диковин должен увидеть человек, чтобы поверить, что он действительно находится в стране чудес? Слишком много удивительных вещей сотворила здесь расточительная четырнадцатилетняя колдунья. Одни были детскими игрушками, ведь избранницы были совсем юными, другие — миражами, способными очаровать сердца девушек, которыми избранницы вскоре станут.

От фруктовых садов и рощ на дальнем берегу озера исходил ароматный запах слив и лимонов. Величественные колонны финиковых пальм упирались кронами в небо. На холме, покрытом ковром ярко-красных роз и чернильно-черных гиацинтов, замер дворец из белого мрамора. Его двери были гостеприимно распахнуты.

Стайка маленьких птичек выпорхнула из дворца. Они что-то прощебетали девочкам, словно приветствуя их.

В зале со звенящими фонтанами их встретил накрытый стол. Каждый вечер его будут накрывать для них, но они так и не узнают, каким образом. Избранницы сидели на шелковых подушках и ели редкие изысканные блюда, каких не видели в домах своих отцов, они пили вина и шербеты из хрустальных кубков, но кувшины оставались по-прежнему полны.

В роскошном дворце их встретили ароматные ванны и застланные шелковыми простынями кровати, с балдахинов которых матовыми каплями свисали жемчужины, будто в комнатах прошел жемчужный дождь.

Может, вино, а может, бледный дым от сгоравших в светильниках благовоний навеяли сон. Юные девы уснули и увидели сны о священном золотом храме, сверкающем к западу от дворца, о сокровенном колодце, который им предстоит охранять, о львах, с которыми они смогут играть, и о других, еще не открытых, чудесах волшебной страны.

Только у Кассафех разболелся живот от изысканной еды. Ведь на самом деле это были преображенные колдовством коренья, хлеб и другие обыденные угощения, годные лишь для того, чтобы не дать человеку умереть с голоду. Одна Кассафех металась во сне по своей призрачной постели, увешанной жемчугом. Она не верила ничему из того, что видела, потому что такая красота не могла иметь ничего общего с уродливым Черным Богом Вешума. Когда же девочка наконец уснула, то увидела во сне красивого молодого капитана дозорных и стала умолять его:

— Забери меня отсюда! Верни меня в реальный мир! — Но вот молодой человек превратился в кролика и поспешно скрылся в норе.

Это был сад радостей для девочек и девушек. Колдунья попыталась создать тут то, о чем мечтала в детстве…

Сад наполнял плеск множества фонтанов. Из одних били восхитительные напитки, другие пропитали воздух чудесными ароматами. Дно любого из водоемов переливалось драгоценными камнями. Девочки могли их достать и любоваться ими, так как, обсыхая, камни меняли цвет подобно радуге. Дворец состоял из бесчисленных комнат со всевозможными чудесами. Здесь было все: завораживающие странные игры, волшебные зеркала, показывающие неведомые края, искусно раскрашенные и одетые куклы, казавшиеся живыми! Если повернуть заводной ключ, то эти куклы начинали двигаться, петь, танцевать и даже разговаривать. Кроме того, повсюду стояли огромные сундуки, набитые одеждой, прекраснее которой девочки не видели и вряд ли когда-то увидят, ведь иллюзии всегда прекраснее реальности. А рядом с этими сказочными сундуками были шкатулки, полные драгоценных украшений. В некоторых комнатах на подушках лежали музыкальные инструменты, и одного прикосновения к любому из них хватало, чтобы услышать чарующие звуки. В одной из комнат стоял ткацкий станок, очень простой в управлении, на нем любая девчонка, даже работая кое-как, могла выткать ткани неописуемой красоты с яркими, словно живыми, картинами. А еще во дворце хранились удивительные книги, рисунки в которых и в самом деле оживали.

Воздух наполняло благоухание роз. С ветвей свисали всегда спелые плоды. На некоторых деревьях, на радость девочкам, гроздями росли леденцы, на других были подвешены качели из слоновой кости. Стоило лишь сесть на них, как они начинали раскачиваться так, как хотелось девочкам, — быстро или медленно.

Сад все время изменялся, словно все постоянно передвигалось — то тень цветущего дерева, то склон далекого холма. Избранницам сад казался бесконечным. Не ведая о царящих во внешнем мире законах, животные здесь были милы, любопытны и жили в согласии друг с другом. Пушистые белые козлята играли с детенышами пантеры и с готовностью принимали в игру девочек. Тигрицы приглашали избранниц сесть себе на спину и везли хохочущих наездниц многие мили, а затем ложились и разрешали девочкам класть головы на золотисто-полосатые бока, приятно пахнущие корицей и апельсинами. Многочисленные птицы в зеленом и ярко-красном оперении, уцепившись за рукава платья, поднимали красавиц в воздух, усаживали на ветку дерева, а потом пели для них. Говорящие обезьяны с длинными хвостами и мудрыми серьезными глазами рассказывали девочкам истории о старом мире. В озере и других водоемах сада плавали львицы, и если какая-нибудь девочка изъявляла желание, ее переносили на другой берег, а из глубин поднимались синие улыбающиеся рыбы и предлагали ухватиться за их плавники.

В саду всегда было много молодняка, появлявшегося странным и таинственным образом, так как ни разу нигде не показался ни один самец. Птичьи яйца, из лазурита или зеленого оникса, неожиданно появлялись в гнездах, и из них вылуплялись очаровательные птенцы, а тигрята прибегали, кувыркаясь, откуда-то из-за холмов.

Сексуальные порывы в саду не поощрялись. Блаженное неведение девочек и обилие всевозможных чудес предназначались для подавления природных инстинктов, и в большинстве случаев так и происходило. Но если девочка вдруг начинала волноваться и беспокоиться, она неожиданно находила булькающий хрустальный сосуд с трубкой и мундштуком и, чувствуя, как что-то тянет ее к этому сосуду, вдыхала волшебный дым и погружалась в забытье. Дикие необузданные видения утоляли пробуждающуюся чувственность, хотя красавица никогда не помнила, что происходило с ней во сне. После этого девушка не думала о мужчинах, а стоило вновь накопиться тоске — она отправлялась искать хрустальный сосуд.

Что касается святыни — золотого храма и священного колодца — то избранницы выполняли свои ритуальные обязанности по собственному желанию, но ежедневно.

Сначала они, исполненные благоговейного страха, лишь издали рассматривали храм. Затем осмелились войти. Внутри все было из золота — и стены, и крыша, и широкие оконные ниши, и даже тени, которые отбрасывали отлитые из золота витые решетки. В центре зала, вымощенного пластинами из слоновой кости, стояла золотая чаша. Приблизившись к ней и вынув костяную пробку, ошеломленные девочки с почтением заглянули в темный колодец и вдохнули тяжелый затхлый запах. Священный колодец был единственным непривлекательным местом в саду.

Колдунья считала, что даже самые легкомысленные представители рода людского нуждаются в какой-либо цели, и, предвидя, что девчонки непременно легкомысленны, она сделала так, что колодец и храм внушали им чувство собственной значимости и религиозное вдохновение. Поэтому каждые девять дев создавали свой ритуал восхваления колодца. Обычно это происходило на закате. Может, этот час напоминал им о прибытии сюда и о появлении волшебной двери. Как правило, девы исполняли некие ритуальные танцы и разбрасывали вокруг золотой чаши принесенные в храм цветы и фрукты — приношения эти, видимо милостиво принятые, всегда исчезали к их следующему приходу. Затем девы вновь подтверждали свою преданность Богу, целуя пробку в чаше и шепча что-то вроде: «Отец наш всесильный, узри дочь твою и рабу твою». А потом, то ли из гордости, то ли от неосознанной обиды, они всегда вновь напоминали Богу о своей девственности. Как правило, это звучало так: «Узри, я запечатана, как запечатан и твой колодец, и своей чистотой я буду хранить чистоту святого дома Бога. Пусть я погибну, если нарушу эту клятву».

Все это со временем приобретало в глазах избранниц огромную важность и значительность. Иначе и не могло быть, если учесть, в какой религиозный экстаз постоянно приводили себя они. Как же могла Кассафех освободиться от всего этого? Неизвестно, но, тем не менее, ей это удалось.

Она с подозрением относилась к прелестям сада, считая их ловушками, масками, скрывающими ужасный лик Черного Бога. Хотя и ее искушали дружелюбные пантеры, волшебные книги и музыкальные инструменты, дельфины и леденцы, она отказалась от всего, не доверяя даже собственным ощущениям.

И чудеса сада каким-то образом узнали о ее отказе и постепенно перестали замечать ее. Тигрицы не предлагали покатать Кассафех по лесам, голубки не садились на ее плечи, и даже фрукты стали невкусными, а розы не казались отступнице такими красными, как прежде. В течение года Кассафех натыкалась и на другие таинственные перемены. Иногда, беспокойно бродя по парку, она замечала на секунду-другую голые места, где ничего не росло. Проходя мимо дворца, она слышала скрипучие немелодичные звуки, а, войдя внутрь, находила одну из избранниц играющей на музыкальном инструменте. Остальные девочки сидели рядом и внимали явно волнующей музыке, исполняемой с непревзойденным мастерством. «Теперь я вижу, что спрятано под маской, — думала Кассафех мстительно, но все же со страхом. — Может, это Бог наказывает меня? Ну и пусть наказывает».

Кассафех старалась избегать и ритуалов у колодца. Если она и появлялась там, то приходила одна и, вынув костяную пробку, всякий раз долго принюхивалась. «Это больше похоже на тебя», — говорила она Богу, ощутив затхлую вонь.

От духа стихий, живущего на небе и находящегося в родстве с существами Верхнего Мира, Кассафех, без сомнения, досталось в наследство нечто, мешавшее ей воспринимать соблазны этого рая.

Прошел год, пошел второй, Кассафех казалось, что остальные восемь девиц еще больше поглупели и стали полностью похожими на овец. Таясь от всех, Кассафех часто плакала. Однажды ей снова приснился молодой красивый капитан, но на этот раз он освободил ее, и они летели над пустыней на спине орла. Но, проснувшись, девушка увидела одну из девиц, похожую на глупую овцу, блеющую ей в ухо:

— Я тоже мучилась из-за этого, Кассафех, но я вдохнула дыма из хрустального сосуда, увидела сны и исцелилась от тоски. Посмотри-ка, рядом с твоим ложем стоит именно такой сосуд.

Кассафех взглянула и увидела сосуд из дымчатого хрусталя, в котором булькала какая-то темная жидкость.

— Попробуй, — настаивала девочка, протягивая мундштук, который показался Кассафех покрытым грязной потрескавшейся эмалью. И все же, изнывая от беспокойства, Кассафех взяла его, втянула дым и откинулась на подушках.

Вскоре у нее закружилась голова. Что-то набросилось на Кассафех из сгущающегося марева. Это не был мужчина, а скорее, его подобие, сотворенное фантазией четырнадцатилетней колдуньи-блудницы, испытывавшей лишь презрение к уловкам мужчин, которым она продавалась. Он казался одновременно и смешным, и жутким. Равнодушие, которое Кассафех питала к саду, помешало высвободиться ее чувственности, и бурлящий сосуд уже ничем не мог помочь. Все наслаждения испарились, оставив лишь голое представление колдуньи о совокуплении. Волосатый и грубый гигант с клыками вместо зубов схватил Кассафех руками, похожими на железные клещи. Фаллос величиной с башню устремился меж ее бедер, готовый, казалось, пронзить насквозь тело несчастной. Кассафех пронзительно закричала.

Очнувшись в поту, она добралась до окна, и ее вырвало на землю, казавшуюся сложенной из лоскутков: наполовину зеленой, наполовину выжженной солнцем. В следующие месяцы Кассафех пристрастилась бродить вдоль стены, пытаясь найти волшебную дверь (ведь лестница, ведущая к ней, конечно, передвинулась в другое место), но изнутри никто и никогда не мог даже увидеть дверь, не говоря уже о том, чтобы пройти сквозь нее, за исключением того единственного дня, когда кончался срок. Но сколько бы ни было иллюзий в долине, ее охраняли вполне реально. В скалах жили настоящие чудовища, стена и дверь существовали на самом деле, не менее реальным был и дьявольский страж двери.

Второй год прошел, и наступил третий.

Хотя в саду золотых дев обитало девять избранниц, только восемь из них стали хранительницами. Девятая оказалась загнанным в ловушку врагом.

Глава 3

Вот уже целый год бродил Симму по свету в поисках колодца и золотого сада. Азрарн преподнес ему три дара: огненный поцелуй, талисман эшв и цель.

Однако лукавый демон предоставил Симму самому отыскать эту цель, и теперь без помощи Владыки Ночи дорога казалась юноше слишком длинной.

Однако Симму с самого начала знал, что он герой, то есть человек, которому суждено изменить мир. Это вдохновляло и пугало его.

Говорят, что в этом путешествии у него было множество приключений; тогда — как, впрочем, и сейчас — герои не могли существовать без приключений. Но как же иначе, если путешествовать приходилось по диким странам, кишащим свирепым зверьем, не всегда естественного происхождения, по землям, где на каждом мосту или перекрестке стоял, требуя дани, атаман местных разбойников.

Симму не был обычным человеком, хотя и не знал, чем он отличается от других. И вот мало-помалу он начал вновь открывать свои способности. Когда на его пути появилась стая голодных псов, юноша застыл в страхе, но разум простого смертного уступил место мудрости эшвы. Не осознавая, что творит, Симму навел чары на псов. И огромные звери, тяжело дыша, опустились на землю и добродушно завиляли хвостами. По щекам Симму потекли слезы. Так он вновь обрел то, что считал навсегда потерянным, — свое колдовское искусство, и поводом для этого послужила опасность. Позже, все еще побаиваясь, он намеренно спустился в лощину, где грелось на солнце несколько львов. Хищники почуяли человека и, рыча, поднялись, но Симму уже ощутил в руках магическую силу эшв, окружил себя ею, и вскоре его страх исчез, а рычание львов стихло. Эти львы не были кроткими и ласковыми. Напротив, в любое другое время они бы с удовольствием разорвали и сожрали то, что минуту назад очаровало их. Именно поэтому их спокойное поведение казалось удивительным.

Все это укрепило уверенность Симму в его особом, героическом предназначении. Люди видели некоторые из его подвигов. Это принесло Симму известность среди охваченных почтительным страхом жителей окрестных деревень. К тому времени и сам Симму изменился, так как считал теперь колдовство частью самого себя.

Кроме того, он по прежнему оставался в мужском обличье. Его стимулы к перевоплощению — сначала Зайрем, а потом Азрарн — исчезли. Симму-мужчина был поджарым и сильным, как лев, с солнечно-желтой гривой волос. Теперь он носил бороду, которую коротко подрезал ножом, и одежду, украденную где-то по дороге. Но это был не бесформенный крестьянский балахон, годившийся и для женщины, а мужской костюм странника, нуждающегося в свободе движений, чтобы защитить себя. А сражений во время странствий на его долю выпало предостаточно… Как и в случае с псами, впервые столкнувшись с необходимостью драться, Симму растерялся. Никто никогда не учил его воинскому искусству, он даже ни разу не дрался с детьми на храмовых площадках для игр, так как внушал им почти благоговейный страх. И вот, встретив у брода шайку разбойников, он спросил себя, что же с ним будет и не попадет ли он в конце концов в сети Смерти.

— Эй, парнишка! — заорали разбойники. — Эй, красавчик, абрикосовые щечки! Эй, ягненочек! Эй, котеночек с янтарными глазками! Этот брод наш, и ты или плати, или Свирепый Вепрь убьет тебя на месте!

И Свирепый Вепрь вышел вперед.

Имя это ему очень подходило, хотя, пожалуй, ни один вепрь не мог быть настолько уродливым.

— Клянусь своим оторванным ухом и семью выбитыми зубами, — вскричал Вепрь, — я готов! Клянусь своими десятью бородавками, — чуть подумав, добавил он.

Многих убил Свирепый Вепрь. Он с ловкостью владел ножом и обладал сильными пальцами душителя и мощными ногами, которыми норовил ударить в пах. Симму был среднего роста, не слишком высоким, но и не низким для молодого человека его лет.

Увидев такое существо, как Свирепый Вепрь, демоны испытали бы безграничное презрение. Ваздру и эшвы, всегда старавшиеся быть прекрасными в своих человеческих воплощениях, ненавидели уродство даже больше, чем добродетель. Видимо, эта аристократическая ненависть оказала влияние на Симму, и он невольно сделал рукой пренебрежительный жест. Но Вепрь подумал, что Симму просто хочет достать нож из-за пояса, и рванулся вперед.

Но, снова не осознавая своих действий, Симму отскочил в сторону, и Вепрь, не успев затормозить, врезался в дерево.

Никто из разбойников не мог предвидеть быстроты движений Симму и того, что чувства юноши, более острые, чем человеческие, подсказывают телу движения независимо от сознания, делая Симму неуязвимым.

Свирепый Вепрь взревел, встряхнулся, выхватил нож и снова бросился на юношу. Тот молниеносным движением скользнул мимо, запрыгнул, подобно леопарду, на спину своему противнику и, выхватив нож, перерезал горло Вепря. Когда противник рухнул наземь, Симму отскочил в сторону и на мгновение превратился в рычащего, злобного, непредсказуемого зверя. Первый раз он убил сам, по сути дела, принеся жертву своему врагу, Смерти. Но Симму сражался за свою жизнь, и ему было все равно.

Разбойники медлили. Затем пятеро из них набросились на Симму, и, если бы он оказался обычным человеком, как считал раньше, эта минута оказалась бы для него последней.

Но Симму был Симму. Он прыгал, кружил и наносил ножом смертоносные удары в те жизненно важные точки человеческого тела, которые хорошо известны тигру и леопарду. Хотя разбойники изо всех сил старались сбить его с ног, им это не удалось. Да и как могли они совладать с существом, являвшимся на треть диким котом, на треть волком, на треть змеей, да еще и колдуном в придачу?

Под конец четверо разбойников лежали мертвыми, а пятый убежал, вопя о том, что боги послали чудовище покарать их.

Еще не привыкнув к виду трупов, Симму тоже поспешил уйти с места битвы. Но позже, прислонившись к дереву, дрожа всем телом, он, тем не менее, осознал, что сможет одолеть чудовищных стражей пустыни — не умением и ловкостью опытного воина, а благодаря полученному в детстве воспитанию. И тогда Симму, хрипло рассмеявшись, вытер нож о траву и отправился дальше. После этого случая всякий, вызывавший Симму на бой, неизменно терпел поражение, хотя некоторые из них были не простыми разбойниками, а воинами, искусными в обращении с оружием. Но Симму все равно убивал их, ведь при всем их искусстве они не могли двигаться быстрее молнии. Его самого ранили лишь дважды: на левом плече Симму розовел шрам, похожий на полумесяц, а на правом бедре — еще один, напоминающий молнию, ту самую молнию, в которую он превращался, встречаясь с врагами.

Слава опережала Симму, и часто одного взгляда его рысьих глаз было достаточно, чтобы обратить врага в бегство.

Но приближался еще один противник, куда более опасный, чем звери или люди.

Симму был на полпути к Вешуму. Целый год бродил он по земле, оставляя след — сказания о его героических подвигах, а далеко впереди ярко сверкала безумная цель. До него уже начали доходить искаженные слухи о городе, стоящем на берегу реки, о его Боге и саде — невнятные рассказы, словно шорох ветра…

Это случилось вечером в краю холмов и небольших деревушек. Симму шагал широким шагом, щурясь от солнца и играя на свирели, которую недавно вырезал. Он шел и думал о другой пыльной дороге и о том, кто шел с ним, а потом исчез. Свирель Симму пела грустную песню, навеянную воспоминаниями, и птицы вторили ей из чащи.

А потом вдруг птицы куда-то исчезли, вокруг стало странно тихо, и даже ветер затаился среди ветвей. И тут Симму услышал слабый шорох за своей спиной — так шуршит песок или шелестят листья на ветру.

Симму перестал играть на свирели, остановился и оглянулся.

Случалось, за ним иногда шли звери, привлеченные его необычным видом, но сейчас он не видел никаких зверей. Тропа была пуста, но Симму медлил. Ему казалось, что сзади что-то есть. Потом он отправился дальше, однако ощущение чьего-то присутствия за спиной не исчезло. Оно было настолько смутным, что человек, пожалуй, усомнился бы в нем, но Симму всегда доверял своему чутью. Тропа исчезла за гребнем холма. Симму остановился, но никто не шел за ним следом. Симму двинулся дальше, и прежнее ощущение тут же вернулось.

Чувствовать слежку — достаточно неприятно, но само по себе преследование совсем не обязательно грозит смертью. Симму понимал это, и поэтому явная угроза, исходящая от невидимого преследователя, казалась еще более зловещей.

Обычно люди боятся анализировать свои чувства. Симму же был лишен этой человеческой слабости, он с детских лет привык называть вещи своими именами. Теперь он понимал, что боится. В любом случае оборачиваться было бесполезно — он все равно ничего не увидел бы. И он шел дальше, а заходящее солнце заливало холмы красным светом. Вдруг Симму понял, что небо за его плечом слишком уж красное.

Он обернулся и на этот раз увидел Нечто.

Оно выглядело как образ чего-то пылающего — будто Симму долго смотрел на солнце, а потом отвернулся и увидел в воздухе его призрачный отпечаток. Не имея формы, оно не присутствовало реально в этом мире. Но все-таки оно существовало.

Внизу, немного в стороне от тропы, к склону холма прилепилась одна из многочисленных скромных деревушек. Обычно Симму сторонился человеческих поселений. Он предпочитал одиночество и темноту, пробуждавшую в нем память эшв. Но на этот раз, движимый страхом, он решил найти убежище в деревне.

Он ринулся вниз по склону.

Симму уже вбежал на узенькую деревенскую улочку, когда день, сверкнув, растаял в сумерках. Симму напоследок обернулся и увидел пустынную тропу, холмы, небо. В густеющем сумраке ночи туманно вырисовывалось черно-красное пятно.

Крестьянский мальчик лет восьми открыл дверь и вытаращил глаза на стоящего за ней человека.

— Эй, смотрите, кто пришел! — закричал он, ошеломленный внешним видом позднего гостя.

Собралась вся семья: муж, две его жены, довольно приятные на вид женщины, три сына-подростка и робкая девочка лет шести.

Они глазели на Симму, разинув рты, ведь он был совершенно не похож на них. Поджарый, словно клинок бронзового меча, с серебряным полумесяцем на широком обнаженном плече и прекрасным лицом, языки пламени вместо волос и зеленые огни вместо глаз.

— Милости просим, — пробормотала одна из жен, и они отступили, позволив Симму войти.

У очага, в тесной комнате без пола, они приготовили гостю еду, угостили пивом и, рассевшись вокруг, уставились на него, как на чудесный самоцвет, найденный среди холмов. Насмотревшись вдоволь, дети подобрались ближе: девочка стала играть прядями чудесных волос Симму, а мальчики рассматривали смертоносный нож с резной рукояткой. Мужчина заговорил о путешествиях, а две женщины мило и непринужденно строили глазки.

Симму говорил мало. Общество этих людей и их хижина, напоминающая уютное звериное логово, успокаивали его. Детская возня не мешала Симму, он привык к этому еще в детстве, когда котята и лисята так же возились рядом и перелезали через него. Вскоре он достал деревянную свирель и, увидев, как округлились глаза людей, приютивших его, сыграл несколько мелодий.

Мирно потрескивал очаг, огромный сторожевой пес лежал, растянувшись на пороге. Казалось, дом надежно защищен от непрошеных гостей.

Хозяева доверчиво уложили гостя спать рядом с собой на мохнатых шкурах.

Огонь в очаге мигнул несколько раз и тоже уснул.

Все спали, даже собака. Вдруг Симму проснулся и увидел красного человека, упиравшегося коленями ему в грудь. Он был весь красный, отвратительного цвета запекшейся крови, без волос, с невыразительным лицом, на котором лишь влажно блестели глаза. И этот человек сдавил горло Симму.

Лишенный возможности вдохнуть или закричать, ослепший и увязший в кровавой трясине, Симму вновь утратил свою человеческую сущность. Он призвал себе на помощь силу, какую никогда не смог бы призвать человек.

Левой рукой Симму схватил тварь за горло, оказавшееся вполне материальным, хотя и не похожим на плоть человека, холодным и влажным на ощупь. Правой Симму осторожно вынул из пальцев спящего рядом ребенка нож и ударил в горло. Тварь содрогнулась, и на грудь Симму хлынула кипящая жидкость. Юноша ударил еще раз и, наконец, смог вздохнуть. Симму лежал, хватая ртом воздух, и видел, словно сквозь дымку, как призрак, зажимая рукой сочащуюся мерзкой жидкостью рану, растаял во тьме. Через мгновение ничто уже не напоминало о нем, кроме боли, кольцом охватившей горло Симму.

Отдышавшись, Симму встал и развел огонь в очаге. Ни один человек в доме не проснулся, даже собака. Похоже, ночной пришелец приходил именно за ним, и только Симму мог видеть его. Юноша повернул нож, чтобы отблески огня упали на лезвие. Оно было покрыто какими-то хлопьями, которые, отваливаясь, обнажили сверкающую сталь.

Этой ночью Симму больше не спал. До рассвета он просидел, скорчившись у очага, но существо так и не вернулось.

Наутро дочь хозяина рассказала, что видела во сне красного быка, который ворвался в дом и проскакал сквозь огонь. Но женщины, заплетавшие ей косы, только посмеялись над ее рассказом.

Они не предложили Симму остаться, но провожали его многозначительными взглядами, когда он уходил, а девочка немного прошла с ним, важно вышагивая вдоль улицы.

В тот день Симму чувствовал странную тяжесть на сердце и лихорадочную настороженность. Однако ничего не случилось, пока не наступил вечер. Как и в прошлый раз, юноша одиноко шел по пустынной тропе, и мир вокруг него, казалось, затаился. Симму оглянулся и опять ничего не увидел, хотя и догадывался о присутствии таинственного недруга. Неизвестно откуда он знал, что с нападавшей на него тварью еще не покончено. Симму содрогнулся, но продолжил путешествие. Вчера он, сделав крюк, убежал в деревню. В эту ночь он не будет спать и встретит врага на открытом месте.

Солнце зашло. После заката Симму расположился на вершине крутого холма, прислонившись спиной к большому камню. Он поужинал съедобными кореньями и приготовил свой нож.

Небосвод потемнел, ветер гулял среди холмов. Симму ждал, когда между ним и небом появится то странное пятно кровавой тьмы, таинственный призрак, неведомо почему жаждущий его смерти.

Ночь повернула свое звездное колесо. Дремота подкралась к Симму и поцеловала его веки. Он отогнал ее, но она бесстыдно вернулась, пытаясь поцеловать его.

Однако, в конце концов, ей пришлось уйти. То, чего ждал Симму, началось.

Колеблющаяся, расплывчатая, почти невидимая тварь превращалась в нечто, обладающее массой и формой, — призрак обретал плоть. Вздымаясь, словно тесто на дрожжах, существо пробивалось в этот мир. Сначала сквозь него просвечивали звезды, потом их затмила твердеющая плоть. Она напоминала грязно-красную глину, покрытую пузырящейся пеной. Две влажные дыры глаз уставились на Симму. От ран на горле не осталось и следа.

Наводящими ужас, неторопливыми прыжками чудовище направилось к юноше, вытянув красные руки, готовые вцепиться ему в горло. Симму поднялся и бросился на врага.

Тварь попыталась схватить его, но Симму увернулся и вонзил нож туда, где у чудовища должно было находиться сердце, если оно вообще существовало. Сразу же вытащив нож, он ударил в могучую шею. Как и раньше, существо не издало ни звука. Однако, к ужасу Симму, на этот раз из ран не показалось ни капли вонючей жидкости, а тварь, не обращая внимания на удары, обхватила юношу, сжав ему не только горло, но и ребра.

У Симму потемнело в глазах, он снова не мог дышать. Тварь прижала его левую руку, и ему пришлось отбиваться только одной рукой. Сама близость существа казалась юноше невыносимой: оно было холодное и скользкое, как мокрая глина, и затхло воняло болотом. Симму вонзил нож, как ему показалось, в глаз чудовища, но и теперь из раны не хлынула обжигающая жидкость, заменяющая кровь. Наоборот, чудовище, казалось, стало сильнее, чем было. Хоть тварь и скорчилась от удара, хватка ее не ослабла. Вместо этого она, словно любовница, прижала к груди голову юноши, вдавив ее в отвратительную плоть так, что Симму едва не задохнулся.

Симму рубанул тварь по спине, но удар получился слабым. Его сила куда-то исчезла, а противник по-прежнему яростно сжимал его в объятиях.

Но в этот ужасный момент чудовище вдруг споткнулось об камень и на миг ослабило хватку. Симму судорожным движением ударил тварь ногой и, вырвавшись, метнулся в сторону. Не давая противнику времени опомниться, он снова бросился вперед и ударил его по ногам. Сил хватило только на этот последний, почти бессознательный удар, но и его оказалось достаточно. Тварь потеряла равновесие и покатилась вниз по крутому каменистому склону.

Симму лежал на земле и наблюдал за беззвучным падением своего противника. При ударе о землю существо, казалось, взорвалось, впрочем, совершенно бесшумно. А затем, как и прежде, полностью растворилось во тьме, не оставив никаких следов.

Симму еще долго лежал на склоне холма.

После схватки на его теле буквально не осталось живого места. Он с тоскою думал о том, что вряд ли переживет еще несколько таких поединков.

Он знал, что впереди его ждут схватки, хотя сегодня ночью нападение не повторится. Где бы ни находилось тайное убежище омерзительного создания, сегодня оно вернется туда, и тело его избавится от ран, полученных во время схватки. Но завтра его снова пошлют по следу Симму, и завтра оно станет еще сильнее. А потом, если предположить, что Симму переживет следующую ночь, — еще сильнее. Ведь очевидно, что тварь — колдовское создание и у Симму нет никаких шансов победить ее. Он может убивать чудовище, но оно все равно вернется следующей ночью и будет возвращаться до тех пор, пока не убьет Симму.

Глава 4

Кто послал этого красного убийцу? Никто иной, как та, которая, выдав Азрарну и Симму свою самую сокровенную тайну, ударила в красный барабан.

В отчаянии обратилась Лилас к барабану, обтянутому красной кожей, — к таким средствам нельзя прибегать по пустякам. И вот служанка Улума, Владыки Смерти, била в барабан, моля и заклиная того, кого вызывала, найти Симму и убить его. Это заняло много времени, ибо Симму унаследовал способности эшв и его след не был следом человека. Но, в конце концов, отвратительный призрак отыскал его и, повинуясь приказу колдуньи, попытался убить Симму.

Это существо, раб заклинания, было вызвано из места, не находящегося ни на земле, ни в Нижних Мирах, но тем не менее вполне доступном. Оно обитало в измерении — своего рода чулане Черной Магии, полной злых духов. Много мастерства требовалось, чтобы открыть этот чулан. Тут не помогли бы даже тщательно исполненные ритуалы; чтобы подчинить чудовище, требовались еще и сильная воля, и особое состояние ума. Никому не удавалось случайно проникнуть в эту область вселенной.

Из небытия поднялся этот ужас и в небытие вернется, когда исполнит приказ. Туда же прятался он после схваток, лишь там необъяснимые силы могли излечить его раны. Как и предполагал Симму, чудовище невозможно было убить, и он мог лишь обезвредить его на время. Создание же обладало и другими особенностями: каждый раз после поражения и последующего восстановления его выносливость удваивалась. Кроме того, оно имело и еще одну, пожалуй, самую ужасную, особенность: это создание можно было любым видом оружия убить только один раз. Нож, с помощью которого Симму избавился от чудовища в первую ночь, во вторую оказался бесполезен. Существовало зловещее предание об одном короле, которому пришлось сразиться с одним из таких созданий; возможно, Симму даже слышал и помнил эту историю.

В первую ночь король убил тварь мечом, во вторую — топором, в третью — удушил с помощью шнура. Невидимое и неощутимое для всех, кроме жертвы, это существо не воспринимало удары других людей, и королю приходилось спать днем и выходить на битву на закате, когда являлся призрак. На четвертую ночь король убил его ударом копья, на пятую — стрелой из лука, на шестую — облил кислотой, в седьмую ночь король использовал каменный молот. После этого прошло еще семьдесят жутких ночей, для каждой из которых король находил новое оружие. Тем временем королевство пришло в упадок, придворные покинули своего монарха, а у границ государства собрались вражеские армии. На семьдесят восьмую ночь король, измотанный этой безнадежной и бесконечной борьбой, отравился. И чудовище, возвратившись на закате, встретило лишь призрак короля, который, стоя на пороге, горько рассмеялся и объявил: «Ты опоздал!» Но он ошибся, ибо посланный, не найдя тела, набросился на дух короля… Лишь часть души несчастного смогла покинуть этот мир.

У Симму не было никакого желания биться с тварью семьдесят семь ночей, даже если бы он смог выжить так долго. Он все время вспоминал Азрарна, сказавшего ему при расставании: «Брось свою зеленую гемму в огонь — и я откликнусь!»

Симму понимал, что только демоны могут помочь ему, да и то если пожелают. Но в то же время он не хотел призывать Азрарна. Как дитя мечтает утвердиться в мире без посторонней помощи, так и Симму пытался обойтись собственными силами. К тому же, вызывая демона слишком часто, он боялся потерять и без того не очень прочное расположение Азрарна, которого он с таким упорством добивался.

Из-за этих сомнений и от усталости в разбитом теле Симму не решался бросить гемму в огонь. Ночь кончилась, и взошло солнце. Ни один демон не отозвался бы на его зов при дневном свете.

Симму сидел в гневе и отчаянии на склоне холма, тоскуя по Азрарну, который мог бы, если бы захотел, помочь ему.

Почти сразу после того, как солнце миновало зенит, в воздухе вновь появилось жуткое и зловещее предзнаменование надвигающегося кошмара, а над головой опять возникла тень.

Симму свирепо взглянул на нее, дрожа от страха и ярости. Затем встал, набрал в роще под холмом сухих корней веток и разложил костер.

Как только солнце стало клониться к горизонту, Симму разжег костер, и, едва погасло красное пламя на небе, другое, менее яркое, вспыхнуло на земле. Потом юноша сорвал с шеи камень эшв и бросил его в огонь. После этого он склонил голову и начал молиться. Еще ни к одному Богу не взывал Симму так искренне и горячо, как взывал он в ту ночь к Азрарну, князю демонов.

Разбрасывая искры, танцевало пламя костра, непроглядная тьма окружила Симму, но зловещая тень над головой была чернее этой тьмы.

Симму ждал. Он ждал появления или союзника, или убийцы.

Пришел союзник.

Черный голубь прилетел на склон холма и превратился в эшву. Симму безошибочно узнал его, но это был не Азрарн. Глаза эшвы холодно глядели на Симму. Они сказали юноше: «Не спрашивай, где он, ибо это он прислал меня к тебе».

Симму торопливо начал:

— Меня преследует…

Но эшва поднял руку, остановив его, и огляделся, а потом безмолвно сказал: «Я знаю, что тебя преследуют, и знаю кто. Будь терпелив». И эшва исчез так же неожиданно, как и появился.

Пораженному Симму оставалось лишь продолжать свое бдение. Его жизнь вновь висела на волоске.

Вскоре костер погас, и Симму извлек из него закопченную гемму. «Увижу ли я свет завтрашнего дня?» — спросил себя Симму. Прошел час, за ним другой.

Вдруг воздух вокруг закипел.

Симму, величавший себя Врагом Смерти, оказался на волосок от гибели.

Но тут произошло нечто потрясающее, еще более удивительное, чем смерть. Симму почувствовал судороги, словно в ужасной агонии, кто-то давил на него, сжимал в железныхтисках… Он хотел закричать, но не смог выдавить из себя ни единого звука. Он едва видел, вернее, видел все, но как бы не своими глазами. Все вокруг увеличилось в пять или шесть раз и приобрело какую-то нереальную бледность — белесые холмы на фоне белесого неба с черными звездами… нет — зеленоватое небо, а звезды… звезды, будто черные сапфиры… или… Симму почувствовал, что движется. Голова у него закружилась. Что-то тянуло его, лишенного рук и ног, сквозь ночной лес папоротников. Он понял, что теперь видит сразу по обе стороны от себя, словно его глаза находились по разные стороны головы. Его придерживала мягкая рука, и он обвился кольцом вокруг ее запястья.

Симму превратили в змею, одну из тех серебряных змей, которые украшают волосы эшв. Осознав это, Симму различил своим сверхъестественным зрением змеи Нижнего Мира неясные формы грязно-красного, будто измазанного глиной человека, стоявшего не холме. Создание, вызванное чарами, застыло в нерешительности, не двигаясь с места, хватаясь руками за воздух.

Тогда Симму понял, что свет, исходящий от эшвы, — а их было трое на холме, — это аура, надежно скрывшая его. Это аура, которая привела в замешательство зловещего убийцу, выставив его на посмешище.

Глаза эшв смеялись. Они смеялись над призраком, равнодушно наблюдая за его смятением и одновременно презирая его. А тварь бродила среди них, не в состоянии причинить им вред. Она не могла отыскать Симму.

Теперь стало понятно, что подобное создание, однажды вызванное, непременно должно находить себе добычу каждую ночь, а эта тварь не могла найти Симму, хотя знала, что он где-то здесь, должен быть здесь, потому что его нет ни в каком другом месте ни в этом мире, ни под ним. Наконец чудовище забурлило, как шипучее вино, и неожиданно разлетелось хлопьями пены. Ночь закружила и поглотила их, унося в никуда.

Эшвы продолжали бродить среди холмов. Они оставили Симму в облике змеи, но сделали это не со зла. Симму же, чей разум был втиснут в череп металлической змеи, пребывал в полной растерянности. Он едва понимал, где находится, как сюда попал и почему. Он даже забыл свой прежний облик, хотя его не оставляло смутное беспокойство. Несмотря на все это, Симму с удовольствием находился среди эшв, грезящих наяву, странствующих детей тени.

Несколько часов спустя, еще раз испытав невероятную боль, юноша пришел в себя, снова став человеком. И мир вокруг приобрел обычный цвет и размер. Эшвы ушли.

Воспоминания о событиях ночи бурным потоком пронеслись в его памяти. Симму пытался о чем-то спросить эшв. Они намекнули, что ему не нужно бояться колдовской твари. Но почему? Ведь красное чудовище непременно должно настичь добычу. Ее жертва не может избежать своей участи!

Симму смотрел на эшв. Но их глаза, затуманенные грезами, невинные, мечтательные и лукавые, ничего более ему не сказали.

Но он и в самом деле был в безопасности. Он чувствовал это всем своим существом. Азрарн обманул Смерть. И снова путь Симму к саду был открыт.

Юноша только жалел, что Азрарн не пришел к нему сам.

Глава 5

Лилас было почти двести тридцать три года, но выглядела она не старше пятнадцатилетней девушки. Она сидела в той самой комнате Дома Синего Пса, где синие светильники горели розовым огнем.

Колдунья гадала на костях. Не на тех чистых и белых фалангах пальцев, что висели на ее поясе, а на обломанных, шелушащихся, покрытых пятнами, желтоватых кубиках. Их выточили из костей, похищенных из разрытых могил. Лилас любила окружать себя символами своего повелителя. В эту ночь ведьма злорадствовала, гордясь тем, что сумела скрыть тайну Улума, думала о вечной молодости и предстоящей бесконечной череде лет. Но кости, которые она бросала в надежде, что они образуют узоры, предсказывающие счастье и благополучие, показывали только путаные картины — совсем не то будущее, что она предвкушала.

— Глупые кости, — раздраженно пробормотала колдунья. — Я раздавлю вас каблуком за то, что вы лжете мне.

Она представляла себе прекрасного юношу с кошачьими глазами, который, забыв о саде и колодце, умирал в кроваво-красном вихре, и захихикала. Вдруг этот кроваво-красный вихрь возник посреди ковра. Лилас перестала хихикать и уставилась на незваного гостя.

— Прочь! — завопила она. — Прочь, тупица! Разве я тебя вызвала для того, чтобы ты прохлаждался? Иди, закончи свою работу!

Но призрак не исчез. Он уплотнился. Его кровавые, широко раскрытые глаза внимательно разглядывали колдунью, но Лилас не поверила тому, что прочла в них.

— Он не мог обмануть тебя. Возвращайся и ищи! Но твари не было необходимости возвращаться. Теперь ей, пробудившейся к жизни с помощью магии, нужна была жертва. Любая жертва. И если чудовище не смогло найти того, кого предназначили ей в пищу, то жертвой должен был стать тот, кто вызвал ее. Наконец Лилас поняла это, медленно поднялась и попятилась.

Много разных смесей и снадобий, символов и знаков использовала колдунья, пытаясь остановить надвигающееся чудовище. Она произносила различные заговоры и заклинания, чтобы изгнать его из этого мира. Но это жуткое создание, однажды выпущенное на свободу, становилось неуправляемым — не найдя жертвы, оно убивало заклинателя.

Наконец Лилас уперлась спиной в стену и остановилась. Она выкрикнула заклятие, перенесшее ее в другое место, но тварь переместилась следом за ней. Снова и снова они друг за другом исчезали и появлялись в самых разных местах земли. Наконец в каком-то лесу, в окружении мрачных голых деревьев, тварь, устав от погони, схватила Лилас за волосы и одним рывком разорвала ее на две части, словно тряпичную куклу.

Кости с пояса колдуньи рассыпались по земле, точно так же, как раньше, предвещая недоброе, рассыпались по ковру гадальные кости. Утолив жажду убийства, призрак растаял в ночи, оставив под черными деревьями мертвую Лилас. Может, колдунья и могла бы жить вечно, но она оказалась слишком уязвимой.

Чуть позже Владыка Смерти пришел за душой и телом Лилас, ибо она тоже заключила договор с Улумом на тысячу лет, рассчитывая, что ей удастся избежать его.

А Пес, покрытый синей эмалью, уже рылся в ее сундуках.

Глава 6

Наконец Симму добрался до Вешума. В свои семнадцать лет он обладал удивительной внешностью. Мужчины и женщины, пораженные его видом, останавливались и глазели на него, не столько из-за красоты, сколько из-за какого-то внутреннего сияния. Видя, что стал предметом всеобщего внимания, Симму пришел в замешательство, но потом подумал: «Они все равно узнают, зачем я пришел». Он понимал, что у любого подвига должны быть свидетели, иначе какой же это подвиг? Кроме того, никто из них еще не поинтересовался целью его появления здесь. Люди, видимо, полагали, что Симму такой же паломник, как и многие другие.

Девять девственниц уже провели в саду золотых дев три года, и каждой исполнилось шестнадцать лет. Это жители Вешума выложили Симму раньше, чем он успел их о чем-нибудь спросить. Они долго распространялись о святости дев. Теперь на угольно-черной голове статуи Бога красовался золотой венец, на ногах сверкали золотые браслеты, а на плечи была накинута мантия из ярко-красного бархата. Каждый девятый закат ему приносили в жертву черную корову. Симму видел этот ритуал, ничуть, впрочем, не впечатливший его. Во всех лавках Вешума, у каждого торговца тонким шелком и изящными драгоценностями, яркими леденцами и эротическими курениями, продавались статуэтки Бога, маленькие подобия статуи у храма — считалось, что они приносят счастье.

Повсюду — на постоялых дворах и в харчевнях, на обсаженных пальмами террасах, спускающихся к реке, — стоило только Симму задать какой-нибудь незначительный вопрос, как его тут же отводили в сторону и пространно рассказывали обо всем, что, по мнению горожан, могло пригодиться паломнику; о девятилетнем сроке, о золотом святилище, в котором находился колодец, о высокой раскаленной стене, об армии дозорных, о сторожевых башнях и свирепых чудовищах, обитающих на склонах гор. Однажды утром Симму, разговаривая на террасе с одним каменщиком, заметил, что к нему с трагическим видом приближается женщина, закутанная в покрывало. Каменщик тоже увидел ее и сказал:

— Обрати внимание, чужестранец, вот идет одна из тех святых дев сада. Три года уже прошло с тех пор, как закончился ее срок. Она ушла из сада, рыдая в отчаянии, а недавно она заколола своего мужа.

Женщина, которую, как и следовало ожидать, никто не собирался наказывать за убийство — священные и неприкосновенные девы сада никогда не обвинялись ни в одном преступлении, каким бы гнусным и отвратительным оно ни оказалось, — проходила теперь мимо, и Симму смог ее хорошенько рассмотреть. Она была высокая и стройная, но босая. Как и положено вдове, она носила траур, а ее лицо скрывала вуаль. Хотя Симму и не смог разглядеть черты ее лица, он слышал ее стоны и причитания, видел, как слезы, стекая по вуали, капают ей на грудь.

— Она, вероятно, скорбит о том, что убила мужа? — простодушно спросил Симму.

— Конечно, нет, — с гордостью заявил его собеседник. — Девы частенько убивают своих близких. Они страшно тоскуют по саду, куда им нет возврата, и по таинственной близости Бога. Я даже не сомневаюсь, — зловещим шепотом добавил он, — что эта несчастная скоро попытается пробраться туда. Все они так поступают. — И рассказчик красочно описал, как закутанные в покрывало, рыдающие изгнанницы отправляются в одиночку через пустыню, взбираются по горным склонам и ждут у пылающей стены, когда откроется узкая дверь.

— Неужели их никто не останавливает? — удивился Симму.

— Остановить святую деву? С какой стати кто-то будет их останавливать? Их всегда можно узнать по платью, покрывалу и рыданиям… А чужестранцам следует держаться подальше от тех мест. К тому же чудовища, живущие в горах по воле Бога для защиты сада, легко отличат чужеземца от жителя Вешума, и всех чужеземцев они разрывают в клочья.

— А если дева добралась до двери и та открылась, что тогда?

— Там есть одно чудовище, которое страшнее остальных. Оно сторожит дверь и не пускает никого, кроме тринадцатилетних девочек, входящих туда по воле Бога. Это чудовище не пустит несчастную в сад, и она вскоре кончит жизнь самоубийством. Так всегда бывает.

— А если ей удастся проникнуть в сад?

— Это невозможно!

— Похоже, что так. Но предположим все же…

— Нет, нет! Я не собираюсь богохульствовать. В сад никогда не попасть никому, кроме девяти прекрасных юных дев, чистых, как лилии, и пленительно невинных. Всем бы женщинам быть такими, но, увы, лишь немногим это удается. А еще говорят, что в саду эти милые и наивные создания играют с самками зверей, добрыми и нежными, как ягнята. В этот сад не допускается ни один мужчина, кроме, конечно, самого Бога.

В этот момент скорбная фигура под покрывалом уже скрылась в толпе. Симму поспешно попрощался с каменщиком и крадучись последовал за женщиной.

Следить за ней не составляло труда. Толпа почтительно расступалась перед девой-убийцей, а она шла по улицам, не переставая громко рыдать и стонать. Вскоре стало ясно, что каменщик не ошибся: женщина действительно отправилась прямо к колодцу. Выйдя из города, несчастная прошла среди песчаных дюн. Симму держался от нее чуть поодаль.

Упорная дева шла вперед по бесплодной, лишенной тени пустыне, пока жар полуденного солнца не стал совсем невыносимым. Она добралась до одиноко стоящего мрачного камня, иссеченного песчаными бурями и раскаленного солнцем, и присела отдохнуть в тени у его подножия. Симму приблизился к ней, ступая совершенно бесшумно.

Из всех демонов только ваздру умели пением навевать на людей сон. Эшвы были лишены этой способности лишь потому, что не умели разговаривать. Симму по-рысьи подкрался к женщине сзади и запел, подражая ваздру. Наверняка, на слух демона, его подделка оказалась намного хуже оригинала. Однажды у соленого озера Симму уже пытался сделать нечто подобное, и эшва с презрением посмеялся над ним: «Твоя тихая поступь напоминает удары грома, мы же — воздух». Тем не менее, и это посредственное пение оказалось достаточным для смертной.

Успокоившись, женщина перестала исступленно рыдать, прислонилась к скале и облегченно вздохнула. Симму приподнял покрывало девы. Хотя глаза несчастной стали красными от слез, а рот скривился в сварливой гримасе, она все еще оставалась красавицей. Симму поцеловал ее, и губы, сведенные судорогой, расслабились, на лице ее появилась блуждающая улыбка. Она уснула в тени камня, впервые за три года уснула спокойно. Симму забрал ее одежду, оставив взамен только свой плащ, чтобы несчастная могла укрыться от жара пустыни. Впрочем, любой демон оставил бы ей и того меньше. Симму до сих пор не приносил Смерти лишних жертв.

После этого Симму расстался и со своим мужским полом.

Целый год он был мужчиной и только мужчиной. Глядя на его тело, никто не усомнился бы в этом. И эта форма за прошедший год затвердела, стала жестче, чем она была в прежние годы, когда ревность, любовь и страх открывали в Симму способность к необычным перевоплощениям. Симму привык быть мужчиной, и стать женщиной оказалось для него теперь довольно сложно. Он чувствовал, как что-то растягивает и разрывает его плоть, но еще больше его мучила мысль, что здесь что-то не так. Однако разум Симму был менее гибок, чем его необыкновенное тело. То, что раньше было сладкой болью, приносящей наслаждение и удовлетворение, теперь воспринималось как самоотречение. Симму испытывал ненависть и отвращение к своему новому облику, но в то же время он хотел, чтобы это случилось. Ведь только так ему удастся проникнуть в сад.

Потом — казалось, мгновенно — борьба утихла. Симму стоял, дрожа. Он больше не был героем. Он стал героиней.

Монета перевернулась. Симму-мужчина — широкоплечий, узкобедрый… Симму-женщина была такого же роста, довольно высокая для женщины, но не чрезмерно, ведь Симму не был гигантом. Его кости и мышцы таза, рук, ног, груди сразу же утратили мужественность. Симму-женщина оказалась стройной, но не худой, с высокой грудью и гладкой кожей; исчезли все следы волос на теле и лице. Симму была прекрасна, намного красивее девы, спавшей у камня.

Без колебаний Симму надела платье девы, спрятав под покрывалом лицо и распущенные волосы.

Ее ноги, босые и изящные, хотя и не слишком маленькие, были, несомненно, женскими. На платье, промокшем от слез и высушенном солнцем, остались две округлые выпуклости от грудей, которые теперь заполнились.

Симму продолжила свой путь только через час. Прекрасная, одинокая изгнанница, оплакивая свою горькую судьбу, направилась к колодцу.

Уже наступал вечер, когда ее увидели со сторожевых башен. Стражи показывали на нее пальцами, охваченные благоговейным страхом. Они всегда понижали голоса, когда видели возвращающуюся женщину. Несмотря на страх, они были несколько раздражены: опять придется пробираться мимо бестолково рыщущих по склонам чудовищ и нести в город тело несчастной.

Но стражники были не одиноки в своем раздражении: дозорные отряды, заметив приближающуюся деву, ворчали что-то в том же духе.

И вдруг, пока часовые стояли, созерцая ее, бредущую в благочестивом и неприветливом смирении, на склонах гор началось настоящее столпотворение.

Из своих нор и пещер хлынули сотни чудовищ, рычащих, ревущих, визжащих и воющих. Их пасти изрыгали пламя, и воздух заволокло дымом. Чудовища так сильно хлопали крыльями, что медные перья с грохотом дождем сыпались на землю. Гигантские змеи извивались и шипели. Чудовища скалили тигриные клыки, их копыта стучали по горному склону, а рога грохотали, ударяясь о камни и скалы.

Дозорные были потрясены. Никогда появление одной из отверженных дев не вызывало такого буйства. Может быть, эти ужасные — да простит Бог! — страшилища просто взбесились? Воины нервно хватались за луки и мечи, спрашивая себя, сгодится ли такое оружие в предстоящей битве и не будет ли это богохульством. Полчища тварей одновременно ринулись вниз по склонам и помчались по песку, напоминая чудовищный поток лавы.

Но чудовища не обратили внимания на часовых и башни. Они устремились к одинокой фигуре девы. Сбитые с толку, напуганные воины потеряли ее из виду в туче пыли, огня и дыма, в мелькании крыльев, рогов, хвостов и чешуи…

Так стражи-нелюди обычно встречали приближающихся к колодцу чужеземцев: Симму не была местной, а значит, нарушила границы, и ее надо было разорвать на куски. Неясно, правда, почему все чудовища помчались разом, чтобы принять участие в столь простом деле. Возможно, они почуяли в Симму не просто заблудившуюся чужеземку, а героя — реальную угрозу сложившемуся порядку вещей. Как бы то ни было, Симму опередила их.

До того как твари подбежали к ней, Симму сбросила все одежды, кроме покрывала, скрывающего лицо и волосы, и начала сложный волнообразный танец.

Симму обладала особой силой. Волшебство танца, восхитительные, возбуждающие чары эшв превращали самых диких земных тварей в ручных. Хватало одного прикосновения руки, мысленного шепота — ласкового шепота эшв, чтобы околдовать змею, птицу, лису или пса. Танец Симму усмирил бы даже дикого единорога или кота-людоеда. Но чудовища, которых Лилас оставила в пустыне, были не земными, а колдовскими, созданными ею самой. И все же, когда Симму начала танцевать, клыкастые челюсти тварей отвисли, рога в смирении опустились к земле. Они сложили крылья, а хвосты их поникли. Как такое могло произойти?

Конечно, на шее Симму висел камень демонов, спасший героиню в отравленном Мерхе. Возможно, камень усилил заклинание Симму. Но все равно, этого было бы мало, если бы не произошло еще одно событие. О нем не знал Симму, и, конечно же, не знал никто в Вешуме. О нем не знали даже стражи-нелюди, хотя это событие бросило на них свою тень, изменило и ослабило их, лишив смысла их зловещее предназначение.

Колдунья, сотворившая их двести девятнадцать лет назад, теперь была мертва.

Большую часть чудес сада она сотворила при помощи особого колдовства, основанного на сочувствии и ревности. Но именно ее собственное воображение и жестокость поддерживали силу стражей-нелюдей. Сад уже давно не являлся главным детищем ее жизни, и она задвинула его в пыльный чулан в дальнем уголке памяти, но иногда все же вспоминала о нем, а, вспоминая, радовалась. Это был ее шедевр, ее дар любви Владыке Смерти. Все, что касалось сада, купалось в далеких лучах ее подсознательного восторга и черпало оттуда свои жизненные силы. А сейчас этот источник исчез, исчез источник, который на расстоянии заводил механизм, заставляя его работать без сбоев. Сознание колдуньи, питавшее ее чары, оказалось заперто во Внутренней Земле, а оттуда редко что-то проникало во Внешние Миры. Чудища бросились на Симму, собираясь — как положено — схватить ее и разорвать. Но подобно угасающему пламени, они лишились питающей их силы, поэтому Симму хватило обычной магии, чтобы обуздать их и заставить забыть свой долг, лишить смысла все двести девятнадцать лет их безжалостной службы.

Вскоре чудовища уже ласкались к девушке. Они терлись тигриными мордами о ноги Симму и лизали ее странными раздвоенными языками. Твари с наслаждением подчинились сладким чарам эшвы. Существование их было долгим и однообразным. Даже чудовища устают от такой жизни.

— Это что ж такое? — недоумевали часовые, наблюдая, как дева, в сопровождении чудовищ, поднималась по ближайшему склону.

— Ее голова закутана покрывалом, но сама она обнажена, — сообщил с наблюдательной вышки один из стражей. Остальные, желая избежать кощунственных мыслей, отвели глаза.

— По-моему, она танцует! — крикнул страж с вышки. Он тоже видел этот танец, так что заклинание частично коснулось и его. Его глаза наполнились слезами, когда он, пошатываясь, спустился со своего поста — неслыханный проступок!

— Нам что, пойти за ней? — удивлялись воины, стоявшие у склона.

Раньше они всегда следовали за девой. Но сейчас, даже имея приказ, они предпочитали держаться на значительном расстоянии от чудовищ, которые вдруг перестали вести себя так, как положено знаменитым вешумским тварям. Поэтому воины остались на месте и совсем потеряли из виду лжедеву.

Близился закат. По пустыне поползли тени гор, башен и неподвижно замерших стражей. Небо окрасилось золотом, западное плато казалось припудренным красной пылью, по которой колесница солнца катилась к краю света.

Невидимая для людей, Симму подошла к высокой раскаленной стене. Над ее вершиной в небо уперлась корона молний, сверкающих все ярче в быстро сгущающихся сумерках.

Симму добралась до того места, где скрывалась дверь.

Она сбросила покрывало — последнее, что было на ней, — и в тот же миг потух последний луч солнца. Симму прошептала что-то, и чудовища, сопровождающие ее, лениво разлеглись на камнях, вяло помахивая хвостами-змеями, а их бесцельно двигавшиеся крылья поднимались и опускались, словно множество медных вееров. Симму направилась к двери, появившейся среди деревьев именно в том месте, о котором рассказывали жители Вешума. Жар, исходящий от стены, стал почти невыносимым, и дверь открылась.

Но тут путь Симму заступил страж врат сада.

Это создание могло изменять свои размеры. Сначала оно было крошечным, как улитка, а вход в его норку — узкий, словно девичье запястье. Но, вырвавшись на свободу, страж раздувался, у него вырастали руки, клыки и отвратительные щупальца. Он напоминал змею, покрытую матовой чешуей; змею с несколькими мускулистыми руками, с когтями из голубоватой стали. Его лицо, словно вышедшее из ночного кошмара, чем-то походило на безволосое лицо безумца. Чудовище ухмылялось, скаля остро отточенные кинжалы клыков, и два выпученных глаза отвратительного ржавого цвета (может, цвета ядовитых гранатов колдуньи) горели во тьме. Ладони многочисленных рук чудовища тоже были ржаво-красными, а язык, время от времени показывающийся между зубами, — угольно-черным. На его запястьях, скулах и висках торчали острые шипы.

Симму отступила на шаг, разглядывая нового противника. Воздух успел насквозь пропитаться чарами эшв, но это последнее чудовище, по-видимому, их не воспринимало. Тогда Симму мысленно обратился к стражу: «Дай мне пройти». Страж двери издал какое-то отвратительное бульканье — насмешка, ругательство или просто выражение безразличия. А за его спиной стояла открытая настежь узкая дверь в сад. Время уходило.

Симму обернулась к прирученным чудовищам. Она протянула к ним руки и, напевая вполголоса, обратилась к ним. Она посылала им безумные образы и мысленно гладила их спины, пока твари не очнулись и не поднялись во всей своей ужасающей красе. Они защелкали челюстями, стали бить хвостами по земле — они приготовились к битве. Симму впервые таким образом использовала свое колдовство. В следующую секунду сотни чудовищ ринулись на стража двери.

Колдунья создала этих тварей для битвы, страж же ни с кем не сражался. Ему просто не представлялось случая, ведь никакой чужеземец не смог бы пробраться так далеко — до самой стены; что касается возвращающихся дев, то страж только рычал на них, и этого было вполне достаточно — несчастные убегали и сами убивали себя. Последний и самый ужасный страж оказался не готовым к тому, что произошло. Невзирая на многочисленные и разнообразные орудия защиты, мощные доспехи и острые когти, налетевшая на него волна чудовищ быстро захлестнула его: залитые кровью тигриные морды улыбались из его внутренностей, а медные крылья хлопали по его разодранной чешуе.

Симму рванулась к двери и, за мгновение до того, как она исчезла, девушка влетела в запретный сад.

Глава 7

В этот вечер от двери в глубь сада не вела мраморная лестница. Ее заменял склон, покрытый прелестной шелковистой травой. Все дышало покоем и благополучием в нежных лучах розовой вечерней зари.

Некоторое время Симму неподвижно стояла на склоне, едва веря в то, что она совершила, и это приятно возбуждало ее. Она задумчива огляделась. Теперь она стала искуснее во всех видах волшебства и чувствовала магию так же явственно, как аромат цветов или запах воды. В Симму снова началась борьба ее женской и мужской ипостасей. Наконец мужская гордость восстала в ней, и ее тело, так долго бывшее мужским, отчаянными усилиями попыталось вернуть себе привычный облик. Но Симму противилась этому, ведь сад был создан для женщин и населен женщинами. Она боялась выдать себя, приняв обличье мужчины.

Немного погодя, Симму поднялась с травы и еще раз осмотрела долину в поисках золотого храма, скрывшего колодец.

Над садом взошла розовая луна. Лунный свет облегчал поиски. К тому же Симму не мешали иллюзии, и она быстро отыскала храм. Теперь удержаться от начала поисков ей было не легче, чем жаждущему отказаться от глотка воды, и она устремилась к храму. По пути ей встретились лани — колдовские творения Лилас, но они не обратили на Симму никакого внимания. Ведь они сами были нереальны, к тому же несомненная женственность Симму не потревожила женскую атмосферу долины. Тут повсюду царила мягкая чувственность и кошачья чистоплотность, всегда символизирующие женщину. Здесь не было ничего резкого, решительного, независимого, а если где и встречалось, то прикрытое глянцем иллюзий. Стволы деревьев изгибались плавно, холмы были округлыми, словно девичьи груди. И Симму вторглась сюда, к счастью, в своем женском облике.

Симму подошла к храму. Он не был золотым, хотя и казался таковым. Два столетия придали ему, как и всему саду, какое-то особенное величие, и на пороге его Симму невольно задержала дыхание. Она по-кошачьи прокралась внутрь. Ее глаза отражали сияние золотой чаши с костяной пробкой, венчавшей колодец. Вдруг она услышала позади себя высокое неумелое пение. Восемь девичьих голосов затянули песню или гимн.

Обычно на закате девы приходили в храм, чтобы совершить ритуал, во имя своего Бога произнести новые обеты и возложить дары — цветы и плоды. Когда проходили годы и первоначальный пыл угасал, девы уже не столь ревностно относились к своим религиозным обязанностям. Все чаще приходили они в храм уже после заката. Симму, поняв, что восемь дев направляются по тропе к дверям храма, нырнула в ближайшее укрытие — широкий оконный проем — и притаилась и выглянула среди теней.

Что-то похожее на ранние золотые сумерки вошло в храм.

Такое необычное впечатление создавалось отчасти благодаря блеску драгоценностей в неровном свете — в зале храма курились какие-то благовония. Первая из дев зажгла яркий светильник, и золотые одеяния и украшения дев засверкали и заискрились.

Симму удивилась, что дев оказалось восемь, а не девять, как полагалось. Всем было по шестнадцать лет, они расцвели и созрели в волшебном саду.

И теперь в золотых сумерках они начали танцевать.

Девы принесли с собой черный и зеленый виноград, алые маки, букеты белых лилий, гиацинтов и роз, персики и пальмовые листья: все это они сложили рядом с чашей, проходя мимо, но прежде они прижимали фрукты к губам, а лепестками цветов осыпали друг друга с головы до ног. Танец, казалось, породил нечто вроде музыки, которую слышали только танцовщицы. Она становилась все быстрее, и девы, приходя в неистовство, хлестали себя пальмовыми листьями. Казалось, одежда дев стала местами прозрачной, приоткрыв то ослепительно сверкающую белую кожу, то темный бутон соска, то изгиб ноги. А под золотыми покровами не было ничего, что скрывало бы тела дев больше, чем дым скрывает огонь. Этот танец, предназначавшийся лишь Богу, был исполнен сладострастия. Скрытые от мужских взоров, восемь дев неслись в танце на крыльях самых необузданных фантазий. Их глаза сверкали из-под опущенных ресниц, их алые губы чуть приоткрылись, обнажая ослепительно белые зубы. Потом они сбросили одежды, оставшись лишь в золотистых дымчатых покровах, и с наивным бесстыдством стали предлагать свои бархатистые тела Богу колодца. Наконец они бросились к чаше. Их волосы разметались. Девы порывисто дышали, рыдали и стонали, прижимаясь к холодному металлу: «Узри, я запечатана, как и твой колодец, и своей чистотой я буду хранить чистоту священной обители Бога, и пусть я погибну… о, погибну… погибну!.. если нарушу клятву».

И тут Симму оказалась в весьма затруднительном положении. Ее мужское начало, разбуженное танцем дев, стало брать верх. Все попытки Симму противостоять его натиску были напрасны. И даже когда она в отчаянии отвела взгляд от танцующих — хотя в душе желала вовсе не этого, — даже тогда их вздохов, стонов и шепота было вполне достаточно, чтобы возбуждать ее, точнее его. И, в конце концов, оказавшись не в силах больше сопротивляться, Симму-мужчина, изнемогая, прислонился к стене. С горящими глазами и сердцем, колотящимся, словно молот, скрежеща зубами и мрачно усмехаясь при мысли о своем положении, Симму наблюдал, как закончился танец, как обессиленные девы поднялись с пола, собрали одежды и, забыв светильник, спотыкаясь, растворились во тьме ночи, чтобы снова стать маленькими девочками или устремиться к эротическому снадобью в булькающих хрустальных сосудах.

Симму остался один и с неохотой, с большим усилием вновь изменил свой пол. И вот когда уже все свершилось, в храм вдруг вошла девятая дева.

Голоса остальных давно затихли вдали, и Симму, почти забыв о прежних намерениях, едва сдерживался, боясь, что другого такого случая может не представиться.

Но все же разум взял верх над чувствами, ибо Симму понял, что эта дева совсем не похожа на остальных. С одной стороны, она показалась ему прекраснее других, если такое вообще возможно. С другой же — казалось, она одета не так роскошно, как остальные, — на ней было простое поношенное платье, словно пышные иллюзии сада не имели к ней никакого отношения. В-третьих, она свирепо прокричала в чашу слова, которые звучали странной насмешкой над молитвами, звучавшими здесь до ее прихода: «Узри, Боже, я тоже запечатана! Если б я могла сорвать эту печать, чтобы осквернить твой проклятый колодец!..» После этого и она выбежала из храма.

Застыв в изумлении, Симму вдруг понял, что у него в руках есть теперь решение задачи. Теперь он точно знал, как расколоть водоем Верхнего Мира и выпустить воду бессмертия вниз, во второй колодец.

Глава 8

Восемь из девяти дев ужинали в мраморном дворце. Полулежа на вышитых шелком подушках в свете ароматических свечей, они вертели в руках куски жареного мяса, посасывали засахаренные побеги лотоса, инжирный мармелад и тому подобные лакомства. Яркие птицы наполняли воздух восхитительными руладами. Пантеры и львицы дремали, положив головы на усыпанные драгоценностями колени дев, и украшенные дорогими перстнями пальчики ласкали зверей.

Девы весело болтали, уже оправившись от религиозных безумств. Как и предвидела колдунья, они говорили разные глупости, но, поскольку любая глупость принималась подругами благосклонно, девы считали себя необычайно мудрыми.

— Я полагаю, — глубокомысленно заметила одна из них, — что луна — на самом деле цветок, чьи лепестки постепенно, в течение месяца, опадают пока не останется ни одного. А затем на черной клумбе ночного неба снова распускается бутон молодой луны.

— Свежо и необыкновенно, — ответила ее подруга. Девушки не завидовали гениальности друг друга, им не из-за чего было ссориться.

— Да, я много об этом думала, — продолжала первая, — но теперь меня интересует другое: а вдруг солнце — это пылающий огонь, который каждый вечер тухнет, попав в гигантскую чашу с вином?

— А может, это дыра в ткани эфира, обнажающая пламенный Верхний Мир, где обитает наш Бог и господин? — дерзко заявила третья.

— А Кассафех — дура, — вставила четвертая. — Зря она избегает нас. Она могла бы многому у нас научиться!

Именно так, пусть и ненамеренно, проявлялись человеческие слабости дев: им было, кого осуждать.

— Постойте-ка, что это за странные звуки за окном? — вдруг спросила пятая, обладающая очень чутким слухом. Ее очаровательные ушки были украшены жемчужными серьгами.

— За окном? Что там может быть?

— Мне показалось, там кто-то рассмеялся. Может, это Кассафех подглядывает за нами?

— Может быть, — согласилась дева, рассуждавшая о луне. — Может, это звездные лучи разбиваются о землю?

— Да погоди, — воскликнула шестая, — я тоже слышала смех, вон за тем окном! Пойду посмотрю. — Она подбежала к окну, выглянула наружу и увидела в полумраке среди теней сада стройную женскую фигуру. — Как тебе не стыдно, сестра! — с укором сказала шестая дева.

— Увы, — скорбно пробормотала та, которую приняли за Кассафех, — камень лежит у меня на сердце, и я полностью раскаиваюсь в своих грехах.

— Это точно Кассафех, — обернулась шестая дева к своим подругам. — Она говорит, что у нее на сердце камень и что она раскаивается в грехах. — Но когда девушка снова выглянула в окно, таинственная фигура исчезла.

— Я что-то не совсем поняла, — призналась шестая дева. — Кассафех никогда раньше ни в чем не каялась. И, кроме того, она показалась мне выше ростом, а ее волосы были темнее, чем обычно. И ее голос… Хотя она говорила очень тихо, все равно не очень-то ее голос походил на голос Кассафех.

— Однако это не мог быть никто другой, потому что нас здесь всего девять — и больше никого нет. — И восемь дев единодушно согласились с этим.

Первая дева — именно она предположила, что луна — это цветок, — спала на своем ложе и видела во сне, будто она качается на качелях из слоновой кости, подвешенных к цветущей луне. Она взлетала вверх, в звездное небо, и стремительно неслась вниз, вверх-вниз, вверх-вниз! А потом с луны осыпались все лепестки, и качели упали, а с ними и дева. В этот момент она почувствовала легкое прикосновение и едва не завизжала.

Она открыла глаза. В комнате была кромешная тьма. Светильник погас, а окна были плотно занавешены. Но вот дева почувствовала рядом с собой осторожное движение. Она подумала, что это львица, и тут женские пальцы коснулись ее руки, и послышался шепот:

— Это я, Кассафех…

— Но… твой голос не похож на голос Кассафех, — рассеянно ответила девушка.

— И все же это я. Кому еще тут быть, кроме меня? Не прогоняй меня. Ты так мудра и благоразумна. Только ты можешь помочь мне. Посоветуй, как мне искупить мое святотатство. Я так долго не обращала внимания на Бога.

Столкнувшись с такой задачей, глупая дева задумалась. Тем временем Кассафех — а может, это была и не она — придвинулась ближе.

— Твоя близость меня вдохновляет, — прошептала Кассафех… И все же это была не Кассафех.

Теперь первая дева убедилась, что ее неожиданная гостья — женщина. Девичья грудь коснулась ее руки, а гладкая щека прижалась к ее щеке. Тем не менее дева вдруг задрожала от смутного страха.

— Не бойся меня, я всего лишь заблудшая душа, — сетовала лже-Кассафех еще более странным голосом, будто давясь от потока слез. Потом она прикоснулась к шее первой девы нежными пальцами. Легкими, как травинки, были эти пальцы. А потом пальцы скользнули вдоль шеи, по склону груди и превратились в нечто, охватывающее и ритмично сжимающее, нечто вызывающее в груди первой девы пронизывающую, словно музыка, сладость. А потом эта музыка переместилась к чреслам девы, неописуемо ее этим удивив. И как раз когда дева невольно подалась навстречу этой музыке (а потом и другим, множеству других, идущих вслед первой), к ее губам прижались губы лже-Кассафех, и поцелуй их был слаще, чем все, что она знала до сих пор.

— Ах… Но, Кассафех… — слабым хриплым шепотом пробовала протестовать первая дева. Но Кассафех не ответила. Руки девы сами по себе поднялись, обнимая тело заблудшей подруги, которое оказалось теперь сверху. Оно оказалось намного тяжелее, чем дева ожидала, и было необычным на ощупь, гладкое и твердое, а под кожей перекатывались упругие мышцы. Может, это львица? Но дева, забыв о своей склонности к философствованию, не хотела сейчас в это вникать. Она, словно дверь, открывалась дюйм за дюймом, впуская в свое тело мужскую плоть. Может, это Бог поверяет ей какую-то тайну таким странным образом?

Симму, хорошо зная, как нужно обращаться с женщинами, поскольку сам был отчасти женщиной, понимал, как следует вести себя с этой податливой девочкой. Мягкими прикосновениями, пожатиями, поглаживаниями, губами, зубами и языком, руками, пальцами, ногтями пальцев, а также чрезвычайно искусными интуитивными движениями всего тела он превратил размышлявшего о луне-цветке ребенка в одно сплошное неистовое желание, извивающееся и безмолвно стремящееся удовлетворить зов плоти. И когда дева достигла пика своего желания, а Симму приблизился к порогу наивысшего наслаждения, он крепко сжал ее и вошел в дверь сада, в сокровеннейший и прекраснейший из всех садов. Врата были взломаны, и хотя девушка — уже не девственница — несколько раз вскрикнула от боли, вскоре ее крики сменились стонами наслаждения.

Тихо было в долине за окном. Это двойное насилие — над садом, в который проник мужчина, и над первой девой, не оказавшей, впрочем, особого сопротивления — осталось, похоже, незамеченным.

— Кассафех, мечтала ли я о таком…

Но Симму, любовник-колдун, пропел ей что-то на ухо, и дева крепко заснула. Он тихо вышел из комнаты в пустынные мраморные коридоры ночного дворца. Тут Симму быстро изменился, вновь превратившись в женщину. Он прошел там, где более двухсот лет ступали только лапы зверей-призраков и стройные девичьи ноги. И вскоре еще один занавес был сдвинут в сторону, еще один светильник погашен, еще одна дева, пробудившись, обнаружила у своей постели кающуюся Кассафех… Отступница, которая быстро превратила явь в сладостный сон, куда более волнующий, более восхитительный, чем навевал хрустальный сосуд. И снова крик боли сменился стонами восторга. И вновь прозвучала песнь демона, а потом Симму бесшумно исчез. А чуть позже, в самый темный предрассветный час, еще раз все повторилось, и еще одна дева оказалась откупорена… Крик боли и стоны восторга, песня, бесшумное исчезновение…

Трое за одну ночь. У трех дев в кромешной тьме были сорваны священные печати. А боги молчали, не являя никаких знамений, не грозя карой. Ни облачка в небе, ни капли дождя, ни даже падающей звезды.

Волшебство колдуньи гибло, распуская нить за нитью узор ее магии. Симму верно подобрал ключ к тайне Лилас. Но он спешил, герои ведь не любят ждать.

К утру лишь шесть дев остались нетронутыми. Симму отдыхал на холме под высоким цветущим деревом, набираясь сил перед следующей ночью. Волшебство сада сдавалось, и по мере этого рушилась защита пути, ведущего к бессмертию.

Колдунья, пожалуй, перехитрила саму себя, решив сделать хранительницами нижнего колодца девочек, которые должны были оставаться девственными в течение девяти долгих лет. «Я запечатана так же, как запечатан твой колодец, и пока я чиста, я буду хранить чистоту обители Бога», — клялись они, приходя к колодцу, который находился прямо под колодцем Верхнего Мира. Чувственная магия: слова, повторяемые в течение двухсот тридцати трех лет многими поколениями дев, постепенно становились реальностью. Они наделили храм величием, а колодец — жизнью. И если что-то случится с нижним колодцем, то это же произойдет и с колодцем небесным.

Даже Верхний Мир не мог не противостоять такому могущественному и длительному колдовству, да и небесный водоем, как верно заметила колдунья, был всего лишь стеклянным.

Бунтарка Кассафех своим вызовом: «Хотела бы я, чтобы мы оба — я и колодец — были распечатаны», — подсказала Симму решение.

Стоит взломать печати на колодцах девяти дев-хранительниц и небесный колодец над головой тоже даст трещину.

А если бы девять дев не охраняли земной колодец, то, может, так никогда и не был бы найден путь к воде бессмертия.

У Кассафех, девятой девы, были свои ритуалы. Тем утром в лучах восходящего солнца она как раз исполняла один из них.

Однажды она нашла на берегу небольшого пруда подходящий камень, обмазала его черной глиной с берега и назвала «богом». Часто приходя сюда, Кассафех всячески оскорбляла и поносила этого «бога», постоянно хулила его в надежде на какое-нибудь знамение, которое подтвердило бы существование Черного Бога Вешума. Даже смерть казалась ей предпочтительнее предстоящих шести лет заключения в саду. Правда, ей казалось так лишь потому, что она до сих пор не видела настоящей смерти.

И вот она вновь оказалась перед камнем; мягкие волосы бледно-золотым дождем струились по ее плечам, а глаза приобрели стальной оттенок.

— Ну же, — ехидно говорила она, — порази меня молнией! Как я тебя ненавижу — то есть ненавидела бы, если бы ты на самом деле существовал! Но ведь тебя же нет! — И тут она швырнула в камень куском грязи.

Тут из-за дерева выскользнула первая дева. Робея и смущаясь, она подошла к Кассафех и прошептала:

— Это был сон или это и правда была ты, милая Кассафех?

— Я? — опешила Кассафех, изумленная таким неожиданным знаком внимания.

— Ты, милая Кассафех! Ведь это ты задула мой светильник и попросила помощи. Конечно же, я помогу тебе, обещаю. Но только я не поняла, что произошло между нами… Ты ведь расскажешь мне… или… Может быть, ты сделаешь это еще раз? — И ее рука нежно обвилась вокруг талии Кассафех.

Но та оказалась вовсе не такой ласковой, какой была ночью, пальцы распечатанной девы коснулись совсем другого тела.

— Кассафех, может, ты думаешь, я обижаюсь на то, что ты поранила меня? Правда, на простыне осталось пятно крови, похожее на розу, но ведь эта кровь отдана Богу, я не сомневаюсь… — И первая дева поцеловала Кассафех в губы, что той и вовсе не понравилось.

— Да оставь же меня! — вскрикнула Кассафех и, вскочив на ноги, убежала.

Но на следующей поляне она столкнулась со второй распечатанной девой.

— А, Кассафех, — сказала та, с ухмылкой глядя на нее. — Что это ты задумала ночью? Прокралась в мою комнату, рассказала какие-то сказки, а потом легла со мной! Как непристойно все получилось! Боюсь, ты мне что-то повредила. Утром я нашла на постели красное пятно — по-моему, это была кровь. Но, — добавила она, подойдя ближе и нетерпеливо ухватившись за рукав платья Кассафех, — это неважно. Никто не узнает.

— Но я же ничего такого не делала, — отбивалась Кассафех.

— Как же! — усмехнулась дева, ткнувшись носом в ухо дочери духа. — Что-то ты все-таки делала, и ты сделаешь это еще раз. Никогда не думала, что ты такая ловкая. Погасить свет и шептать сказки о том, что тебе нужно мое утешение; и все для того, чтобызаняться такой гадостью! — Вторая дева засмеялась и решительно ухватила Кассафех за ягодицы. Кассафех укусила ее и бросилась бежать.

Но только она вбежала в лес, как чуть не упала, споткнувшись о третью деву, лежавшую на траве.

— Что случилось? — нерешительно спросила Кассафех, увидев, что та плачет.

Вдруг третья дева рванулась вперед, и ее руки обвили лодыжку Кассафех.

— Ты! Ах, злодейка! Как ты могла сотворить со мной такое… такую… гадость вчера ночью?!

— Это не я! — закричала Кассафех.

— Ты! Больше некому! Я никогда не забуду, как ты лгала мне в кромешной тьме, как ты навалилась на меня своим телом, и эти восхити… ужасные вещи, которые ты заставила меня делать. Мне было больно, а когда я кричала и просила продолжать… то есть, я имею в виду, прекратить… ты засмеялась каким-то чужим грубым голосом. Кассафех, я никогда не прощу тебе того алого пятна, которое я обнаружила. Я все время думаю о том восторге… или, вернее, ужасе… который я пережила из-за тебя…

Кассафех посмотрела на свою лодыжку, в которую намертво вцепилась третья дева.

— Послушай, — сказала Кассафех, — отпусти мою ногу, а я лягу рядом и утешу тебя.

— Да! — согласилась третья дева. — Но я, конечно, откажу тебе, — решительно добавила она и отпустила ногу.

Кассафех бросилась бежать.

В долине существовало место, где ничего не цвело — там остался уголок голой пустыни. Только Кассафех видела это место таким, каким оно было, ибо не было в саду иллюзий, которые могли долго обманывать ее. Для других это место, как и все остальные, зеленело лужайками, фруктовыми деревьями и цветочными клумбами. И из-за этого никто никогда не замечал крохотную пещерку, в которую сейчас спряталась Кассафех. И хотя три снедаемые желанием девы бродили неподалеку, зовя ее, они так ничего и не добились. Остальные пять избранниц так и не появлялись. Кассафех решила, что у них нет причины ее искать.

Прячась и злясь на остальных дев, Кассафех провела в своей пещерке весь день. Она напряженно думала.

Хотя Вешум умышленно держал своих дочерей в неведении, Кассафех знала достаточно, чтобы понять, что кто-то распечатал лоно трех дев. И это весьма озадачило ее. И было из-за чего: кажется, именно ее подозревали в том, что она за одну ночь лишила девственности трех хранительниц. Но уж в этом-то преступлении она точно не замешана. Впрочем, Кассафех казалось, что виновато тут колдовство Бога. Разве смог бы мужчина пробраться в сад? Это предположение заинтриговало Кассафех даже больше, чем встревожило. Ее не пугало необъяснимое, к тому же размеренная жизнь пленницы сада ей до смерти надоела.

Кое-что совпадало во всех трех рассказах: задутый светильник и тьма в комнате. Несомненно, это было сделано для того, чтобы скрыть, кто вошел в комнату на самом деле — какая-нибудь отвратительная нечисть? Потом жалобная просьба об утешении и следом другие просьбы, судя по всему, добровольно исполненные девами. Но в долине осталось еще шесть дев — возможно ли, что нечто решило добраться до каждой из них?

По своему обыкновению, Кассафех не присоединялась к остальным девам во время вечернего пира во дворце. За прошедшие два года она убедилась, что предпочитает коренья, ягоды и чистую воду иллюзорным дворцовым пиршествам. В этот вечер пятеро дев болтали в обычной идиотской манере, а трое сидели молча. Их глаза горели, а щеки лихорадочно пылали. Они бросали друг на дружку испуганные, полные ревности взгляды. Каждая из распечатанных дев подозревала, что не у нее одной побывала странная ночная гостья. В этот вечер они уже не так самозабвенно танцевали перед Богом.

Наконец девы отправились спать. Пятеро из них тут же заснули. Трое ворочались и метались в постелях, задыхаясь от волнения всякий раз, когда ночной ветерок шевелил занавес на двери. Но никто не явился к ним, и около полуночи, совсем измучившись, они все-таки уснули.

Только Кассафех, дочь духа, не была подвержена влиянию волшебства эшв и поэтому бодрствовала. Свою лампу она погасила сама и съежилась в углу, широко раскрыв глаза, напряженно прислушиваясь. Около полуночи она оказалась вознаграждена. Кассафех услышала далекий слабый крик, похожий на крик ночной птицы. Только это была не птица.

Кассафех тихо прокралась к двери и выглянула наружу. Минуту спустя в одном из дверных проемов возникла фигура.

Три года жизни с девами не пропали даром. Кассафех сразу же поняла, что эта фигура не принадлежит ни одной из них. Однако очертания ее не показались Кассафех чудовищными или отвратительными. Это была фигура высокого стройного… Нет, не мужчины… В свете звезд вырисовывалась линия высокой упругой груди. Может, это демон?

Кассафех и не подозревала, как близко она была к истине. Легко ступая, Кассафех решила проследить за безмолвной фигурой. Вскоре таинственное существо скрылось в одной из комнат, комнате — той, где спала пятая дева. Кассафех прильнула глазом к щели в занавеске.

Да! Это была женщина. Она наклонилась над светильником, волосы цвета абрикоса скрывали ее лицо. В неровном свете Кассафех разглядела загорелую кожу и грудь с золотистыми сосками. Затем светильник мигнул и потух. На фоне окна выделялась лишь тень женщины, а когда она задернула занавеси, комната погрузилась во мрак. Раздался шепот:

— Кто здесь?

— Это я, Кассафех.

Затем так же тихо полились утешительные речи. Происходящее показалось Кассафех забавным, она поневоле улыбнулась.

И вскоре из темноты раздался вздох и шелест шелка, сползающего на пол, а потом Кассафех показалось, что она услышала, как опытная рука путешествует по куполообразным холмам, по гладкой восковой равнине направляясь в теплую, поросшую лесом долину.

Вздох, неровное дыхание, неожиданно оборвавшийся стон, бессмысленные слова, приглушенное бормотание, бархатный звук трения кожи о кожу, наконец, резкий, хотя и негромкий, крик, за ним еще один, более низкий, а потом непрерывная череда криков, стонов, прерывистых вздохов, будто в комнате кого-то медленно убивали.

Сердце Кассафех затрепетало. Девушка затаилась за занавесом, едва не теряя сознание от желания и смущения. Затем она услышала голос — никогда раньше она не слышала такого голоса.

— Благодарю, любимая.

Это был голос мужчины. Вдруг голос изменился, послышалось что-то вроде мелодичного журчания. Кассафех, почуяв колдовство, отступила назад и на всякий случай зажала уши пальцами. Впрочем, песня демона не оказала на нее сильного воздействия, гораздо больше потряс ее звук мужского голоса.

Кассафех убежала обратно в свою комнату и ждала там, жалея, что у нее нет ножа, чтобы убить насильника, или сосуда с ароматическими маслами ее матери, чтобы соблазнить его, — она даже не знала, чего ей хочется больше.

Но никто не зашел в ее комнату, ни мужчина, ни женщина, ни демон. Не она стала третьей в эту ночь. Похоже, незнакомец умышленно оставил в покое Кассафех, чье имя использовал он в качестве прикрытия…

А может, он поступил именно так, бессознательно чувствуя, что необходимо оставить Кассафех напоследок, ее — прекраснейшую из всех, подсказавшую ему единственно возможное решение.

Была еще одна причина, но неизвестно, догадывался ли Симму о ней или нет.

Если бы для того, чтобы связать сверхъестественный колодец Верхнего Мира с жалким колодцем в долине, нужна была дополнительная нить, то ею, несомненно, являлась Кассафех. Она, дочь небожителя, духа стихий низшей касты Верхнего Мира, стала теперь девой колодца. Таким образом, судьба, случайность или какая-то причуда богов сложила из разноцветных камней забавный узор…

Утром Кассафех приняла решение.

Она терпеть не могла Бога Вешума. Даже разговор с демоном больше привлекал ее. Как бы то ни было, этот демон медленно, но верно разрушал незыблемую основу — целомудрие хранительниц, а значит, стремился разрушить ненавистную тюрьму Кассафех. В этом душа девушки стала союзником незнакомца.

Когда четвертая дева утром подобралась к ней с настойчивым писком, Кассафех уже придумала, как себя вести.

— Днем мы не должны говорить об этом, — остановила она деву. — Это будет наша тайна, посвященная Богу. Не говори никому! Никто не должен знать, только ты и я.

Обрадованная четвертая дева, задержавшись только для нежного объятия, убежала. Такими же речами Кассафех обманула пятую и шестую деву. А когда первая, вторая и третья, напрасно ждавшие ее в эту ночь, поодиночке подходили к ней, Кассафех, смиренно потупившись, говорила:

— Увы! После нашей ссоры я побоялась прийти к тебе, но сегодня непременно приду. Ты только не говори остальным. То, что произошло между нами, — таинство. Мы отмечены Божьей милостью.

Кассафех лгала, зная, что всех, кто не уснет в следующую ночь, демон усыпит своей песней. Только Кассафех могла сопротивляться ему, и она будет готова.

Вечером Кассафех явилась во дворец. Она надела новое платье, которое показалось роскошным даже девам, шестеро из которых, впрочем, уже не заслуживали этого звания. В этот вечер только две из них болтали о разных пустяках, а остальные шесть с обожанием глядели на Кассафех и, передавая ей вино, старались тайком пожать ей руку.

Вернувшись в свою комнату, Кассафех разложила по местам все, что приготовила. Затем она выкупалась в чистой воде, благоухавшей благодаря чарам сада как лучшие духи. Она вплела в свои волосы синие цветы, соком этих цветов натерла веки, и ее изменчивые глаза приобрели романтический голубой оттенок. Но когда Кассафех погасила светильник, ее глаза, расширившись от возбуждения и неясных предчувствий, засверкали по-кошачьи: то янтарем, то золотом, то бледно-алым.

Во тьме она ощупью отыскала и принялась затачивать и без того острый заранее заготовленный обломок кремния. Затачивая свой примитивный нож, Кассафех мечтала о любви. И, мечтая о ней, Кассафех касалась ногой веревки, сплетенной из гибких и прочных стеблей, которой решила связать демона, если его можно будет связать.

Она снова прислушалась и вздрогнула, услышав далекий приглушенный крик. Потом раздался еще один, и Кассафех задрожала еще сильнее. Она осталась единственной девой в саду.

Глава 9

Розовая луна уже зашла. До рассвета оставался всего час. Ночь прижалась к земле в последнем черном объятии.

Крадучись по-рысьи, Симму вошел в темную комнату. Светильник не горел, окна были завешены. В могильной тьме Кассафех, девятая дева, казалось, спала. Путь был открыт. Как и прежде, Симму, приняв женский облик, тихо прилег на край постели. Но в отличие от других, девятая дева вдруг шевельнулась и сонно пробормотала:

— Я уже говорила, что не желаю делить свою постель ни с пантерами, ни с другими животными.

Она вытянула руку, и та уперлась в девичью грудь Симму.

— Кто здесь? — спросила Кассафех. Навряд ли Симму и на этот раз мог назваться ее именем. Кроме того, мягкая девичья рука Кассафех, неторопливо ласкающая его тело, начала постепенно разрушать женский облик искусителя. Симму слегка отодвинулся в сторону и позволил своему мужскому естеству взять верх.

— Эй, сестра, — шепотом позвала Кассафех, — я почему-то не узнаю тебя.

— Я видела дурной сон, — сладко и томно прошептал в ответ голос, уже не похожий на девичий.

— Бедняжка, — сочувственно произнесла Кассафех. — Ты должна мне все рассказать. Только подожди, я сброшу это тяжелое одеяло, здесь ужасно жарко.

И, откинув одеяло, она схватила зажженный светильник, стоявший под кроватью и скрытый тяжелыми складками ткани. С торжествующим криком Кассафех вскочила, возвышаясь над Симму, держа в одной руке светильник, а в другой — заточенный кусок кремня.

Она уже три года не видела мужчин. Да и вряд ли до этого Кассафех видела такого мужчину — прекрасного, сильного, как лев, великолепно сложенного. Словно бронзовая статуя, он неподвижно лежал в постели, глядя на нее снизу вверх зелеными глазами.

— Ну что, — невозмутимо сказал он, — теперь ты убьешь меня?

Симму, впрочем, было ясно, что девушка этого не сделает. Он ничуть не волновался из-за того, что она увидела его, лишь немного удивился.

— Я скорее убью себя, чем уступлю твоей похоти, разбойник, — заявила Кассафех.

— Твои глаза сверкали, как расплавленный металл, а сейчас они цвета юной ночи. Поэтому мне кажется, ты не сможешь плохо обойтись со мной.

— Чего ради понадобилось тебе пробираться в сад дев? Неужели для того, чтобы забраться в наши постели? По-моему, в Вешуме предостаточно женщин.

— Там нет такой, как ты, — возразил Симму. — Теперь твои глаза темны, как гиацинты.

Кассафех улыбнулась, отбросила в сторону «нож» и поставила светильник на пол. Симму обхватил ладонями талию Кассафех, которая оказалась так стройна, что его пальцы почти соприкоснулись… Волна прекрасных золотых волос накрыла их обоих.

— Ты из рода демонов? — спросила Кассафех.

— Я знал некоторых из них, — ответил Симму. — Как-то видел даже князя демонов, Владыку Ночи.

— И ты собираешься осквернить святыню этого тупого вешумского бога?

— Нет. Я хочу преподнести подарок всем богам, а особенно Владыке Смерти.

— Расскажи мне, почему ты здесь, — попросила Кассафех. — Я охотно стану твоей, только сначала расскажи.

— Хорошо, — согласился Симму, — я расскажу, если ты пообещаешь больше никогда об этом не спрашивать.

И он рассказал ей о двух колодцах и о том, что, лишив девственности девять хранительниц, он пробьет в небесном водоеме брешь — через нее прольется вода бессмертия. Именно ее и собирался похитить Симму.

— А ты герой, — удивленно протянула Кассафех и еще крепче прижалась к нему.

Кассафех не кричала, сдавая свою цитадель, или кричала так тихо, что лишь Симму слышал ее.

Зато кричала ночь, ночь и поруганная долина.

Сначала грянул гром. Земля в страхе съежилась, а звезды, казалось, сорвались со своих мест и закружились по небу. Сверкнула молния, ужасная молния, расколовшая тьму и разорвавшая небо на части. Молния ударила в золотой купол храма, и тот раскололся, как яичная скорлупа. Далеко в стороны разметало позолоченные осколки. Сквозь разбитый купол молния ударила в металлическую чашу с костяной пробкой и, со страшным треском сорвав ее с места, отшвырнула в сторону — и открылась небольшая круглая яма, которую раньше скрывали иллюзии из золота и слоновой кости.

Любовники, чьи сплетенные тела содрогались от наслаждения, не обратили никакого внимания на эти катаклизмы.

Но вскоре они, утомившись от танца любви, услышали тяжелую поступь Судьбы, сотрясающую небо. После могучих ударов грома наступила тишина. И в тишине родился звук, от которого мышцы любовников расслабились, волосы встали дыбом, а сердце — остановилось: где-то далеко-далеко с леденящим душу треском разбилось что-то стеклянное.

В одном из уголков сада золотых дев начался дождь. Дождь — вернее, узкий поток воды — хлынул из какой-то невидимой точки в небе сквозь разрушенное здание храма прямо во второй колодец. Капли этого дождя не сверкали и не блестели, они напоминали мутный сироп свинцового цвета. Дождь шел лишь несколько секунд. Затем источник этого потока закрыли — или он закрылся сам собой. Не в этом дело. Вода бессмертия пролилась на землю.

Гроза ушла прочь, но тучи еще долго блуждали, словно сети среди звездных стай, и ледяной ветер бушевал в саду. А когда, наконец, утих и ветер, долина странным образом изменилась.

Волшебство, сотворенное колдуньей, разрушилось, оставив лишь обломки и лохмотья. Полупрозрачные тигры, словно желтые полосатые привидения, бродили среди развалин храма. Пышущая жаром стена остыла, и сверкающая корона над ней исчезла. Создания колдуньи рассыпались в прах. Чудовища, оставшиеся снаружи, тоскливо выли на луну или вяло почесывались. Дозорные, все еще искавшие деву-самоубийцу пали ниц в ужасе, когда ударила молния, а теперь с несчастным видом смотрели на остывшую стену. Возникло странное противоречие: через двести тридцать три года в саду, наконец, появилось нечто достойное охраны — бессмертие, но не осталось ничего, что могло бы его теперь сохранить.

В пустыне, добавляя в общую картину уныние, мрачно выли дикие псы. Неясно, правда, почему. Ведь все происходящее их совсем не касалось.

Глава 10

Разбуженные грозой, восемь избранниц столпились на лужайке перед дворцом, который уже не выглядел таким изумительно красивым, как раньше. Оказалось, что он — сооружение из подпорок и мешков с песком. На склонах холмов больше не цвели розы и гиацинты; там росла лишь сорная трава и простые полевые цветы.

— Это все оттого, что мы согрешили! — пронзительно закричали избранницы. — Это все из-за Кассафех, она заставила нас согрешить.

И тут среди деревьев мелькнула призрачная олениха. Девы взвыли.

Ветер разогнал тучи, и солнце показалось над восточной частью долины, открыв нелицеприятную действительность. В небе, хлопая крыльями и насмешливо каркая, пролетел ворон. Вчера он, наверное, казался голубкой.

Кассафех выбежала на лужайку к стонущим девам.

— Радуйтесь! — воскликнула она. — Радуйтесь! Теперь в зловонном колодце Бога появилось, наконец, нечто поистине драгоценное. Идите и сами увидите!

Но избранницы глядели на нее с ненавистью. Если бы они не имели соответствующего воспитания, они побили бы Кассафех, но сейчас их оружием стали языки и свирепые взгляды.

— Подлая тварь! Будь ты проклята!

— Пусть тебя сожрут шакалы!

— И вороны выклюют твои дьявольские глаза!

— Бог превратит тебя в саранчу!

— Будь проклято твое имя во веки веков!

— Беее! — ответила Кассафех, точно так же как раньше. — Беее-беее!

Тут на склон вышел юноша, Симму. Он нес глиняную фляжку (вчера она была серебряной), привязанную к поясу веревкой из стеблей, той самой, которую сплела Кассафех.

Восемь избранниц в ужасе отшатнулись. Они вытаращили глаза и, хрипло завизжав, бросились бежать. Несчастные создания, они не заслужили такой горькой участи, не заслужили они и такого позора.

Всю оставшуюся жизнь они будут искренне думать, что их опозорили.

Симму и Кассафех отправились к разрушенному храму, молчаливые, бледные и опьяненные величием происходящих событий.

Под их ногами хрустели обломки полуистлевших костей и гремели куски жести — былая роскошь золотого храма. Трещины испещрили пол, оконные решетки раскололись.

Кассафех и Симму, дрожа, вглядывались в яму маленького грязного колодца.

— Он больше не воняет, — заметила Кассафех. — Новое вино облагородило старое.

— Серая свинцовая вода, — задумчиво произнес Симму. — Я всегда думал, что она должна быть золотой.

— Ну, черпай же скорее, прошу тебя! Симму опустил в колодец фляжку на веревке. Они стояли неподвижно, словно зачарованные, с благоговейным страхом вытаскивая фляжку, и, как только она оказалась на поверхности, оба впились в нее неподвижным взглядом.

Вода и правда оказалась свинцовой, густой и мрачной.

— Совсем маленькая фляжка, — выдохнула Кассафех, — а колодец, кажется, опустел. Неужели это вся вода?

— Достаточно одной капли, — отозвался Симму. — Всего одна капля — и человек будет жить вечно, с презрением прогнав Смерть с порога.

— Одна капля?!

— Только одна.

— Тогда выпей и стань бессмертным, Симму!

— Будь моей сестрой, — попросил он. — Будь мне женой и выпей прежде меня.

— Я? Я не могу пить прежде тебя! Это твой подвиг.

— Я выпью, — сказал он, — но не сейчас.

— И я — не сейчас.

Они медлили на пороге вечной жизни, словно кто-то шептал им в ухо: «Жизнь — это только жизнь. Должна быть еще и радость».

Немного погодя, так и не сделав рокового глотка, Симму заткнул фляжку пробкой и привязал ее к поясу.

— Ну, пойдем, — сказал он. Кассафех опустила глаза, ставшие теперь темно-зелеными, как листья мирта, и сказала:

— Я должна остаться, здесь мой дом, моя семья…

— ..которую ты не любишь. Люби меня. Будь со мной. Я возьму тебя в жены.

— Сегодня ты так говоришь, а завтра, возможно, все изменится.

И все же она, улыбнувшись, отправилась вместе с Симму.

Сад был разрушен, а стена перестала быть опасной и даже кое-где рассыпалась, а чудовища на горных склонах потеряли всякую охоту убивать кого бы то ни было, а тем более того, кто навел на них чары эшв и кого сопровождала святая дева Вешума. Но дозорные все же оставались на своих постах. Воины, хоть и испугались падения вековых традиций, собирались, тем не менее, взять в плен бежавших из сада.

Увидев через разбитую стену восемь обезумевших дев, визжащих и мечущихся по долине, воины не осмелились прийти к ним на помощь, ибо помнили, что никто, кроме девственниц, не имеет права войти в сад. Наконец здравый смысл победил, и воины, пробравшись через развалины стены, попытались спасти несчастных. Неизвестно, кто был больше напуган — восемь бывших дев нашествием мужчин или мужчины — близостью священных хранительниц. После долгих споров, всеобщей неловкости и замешательства святые девы наконец все рассказали.

Но их история сильно отличалась от того, что случилось на самом деле.

Демон пробрался в долину, осквернил их всех и, главное, святыню Бога и похитил что-то сокровенное из божественного колодца.

Оправившись от удара, набожные воины решили, что это был вовсе не демон, потому что девы видели его при свете дня. Значит, это какой-то могущественный злой волшебник. Честь требовала найти и наказать его, не убоявшись колдовских чар. Бог защитит свою армию. Да и армия в состоянии защититься сама, если Бог случайно окажется занят чем-нибудь более важным. Решив отомстить, всадники ринулись в долину, последним насилием рассеивая остатки пасторальных иллюзий Лилас. Все равно сад уже разрушен. А, по мнению воинов, их Бог требовал голову негодяя и его фаллос, насаженные на пики.

Даже чудовища, забравшиеся в сад и теперь с интересом изучавшие его, разбегались при виде разъяренных воинов. Всадники проскакали мимо водопадов, мимо гипсового дворца… Охваченные жаждой крови, они неслись по зеленым лугам, которые еще недавно были райскими лужайками.

Симму и Кассафех медленно шли по саду, не подозревая о погоне, когда вдруг услышали конский топот. Кассафех решила, что они погибли — странная мысль, ведь на поясе Симму висела фляжка с водой бессмертия. Но ее спутник, не дав деве опомниться, потянул ее за руку к дереву. Взобравшись на самый верх, они укрылись среди листвы.

Внизу еще долго раздавался конский топот, поднимались тучи пыли, отовсюду слышались клятвы подвергнуть надругавшегося над святыней колдуна самым ужасным пыткам. Воины Вешума могли не опасаться магии Симму: их было слишком много.

Симму не предложил Кассафех уйти, чтобы присоединить к остальным восьми избранницам свою историю об изнасиловании беззащитной девы. Кассафех тоже об этом не заговорила. Словно две змеи, они обвили ветви дерева и друг друга, неприязнь ко всему остальному миру еще больше сблизила их.

Одинокий всадник подскакал к дереву, остановился и, прищурившись, стал вглядываться в листву.

В следующее мгновение Симму, оторвавшись от Кассафех, прыгнул на него и стащил его с седла. А когда Симму поднялся, воин остался лежать на земле.

Симму положил руку на шею испуганной лошади. Она тут же успокоилась и застыла, словно статуя.

Но уже через минуту Симму и Кассафех скакали верхом на этой самой лошади, подгоняемой чарами эшв.

Они направились не к Вешуму — это было бы глупо. Вместо этого беглецы повернули в пустыню, окружавшую долину. В ту безжалостную, безводную пустыню, которую так старательно избегали Люди Реки.

— Ехать туда — верная смерть, — сказала Кассафех. — По крайней мере, так говорят.

— Со Смертью мы покончили, — ответил Симму. Лошадь перепрыгнула через стену сада. Вскоре беглецы скрылись в дюнах.

Их никто не преследовал. А если и преследовали, то лишь в самом начале. Пустыня, древний враг, гнала Людей Реки прочь, и их Бог вынужден был обойтись без жертвоприношения. Симму и Кассафех отправились в долгое путешествие на зачарованной лошади.

У пустыни было свое лицо. С наступлением дня пески заливал ослепительный белый свет. Плоское небо цвета меди купалось в этом сиянии. В раскаленном дрожащем воздухе едва можно было разглядеть очертания дюн, как бывает в тумане или глубоко под водой. Время от времени из этого марева выплывала скала, похожая на огромную рыбину с шипом на спине. Вдалеке все казалось тонким и хрупким, приобретавшим голубоватый оттенок, не имеющий ничего общего с синевой неба над плодородными землями.

Жар пустыни изматывал. Со всех сторон раздавался высокий свистящий звук. Но в пустыне не существовало никаких других звуков, кроме воя обжигающего ветра, поднимавшего облака пыли над дюнами.

«Мои пески — это обратившиеся в пыль кости людей, погибших здесь; мои скалы — это остатки гор, которые я уничтожила» — таков был закон пустыни.

В этой пустыне не росла трава и не били источники. Любая зелень была для пустыни кровоточащей раной, и пустыня залечивала свои раны сухим палящим зноем. А то, что не поддавалось уничтожению, она просто засыпала песком.

К ночи песок остывал. И пустыня поражала своей безжизненной красотой. Пренебрегая законами природы, она утверждала, что ужасное тоже может быть прекрасным.

Симму и Кассафех вступили в эти владения, и вскоре былая бодрость и решительность покинули их сердца. Пустыня уничтожала подобные чувства.

Беглецы не взяли с собой ничего из того, что могло бы понадобиться их телам и душам. Подвиг был совершен, а что из этого получится, оставалось пока неясным и неопределенным.

Симму и его спутница знали, что не вернутся ни в Вешум, ни к берегам реки, ведь владения Вешума протянулись до самого моря. Что же касается пустыни, то даже караваны купцов старались обойти ее стороной, и никто никогда не составлял ее карты.

— Тысяча миль, говорят. И никакой воды, — уныло заметила Кассафех в предчувствии скорой гибели.

Но другого пути все равно не было. Беглецы ехали вперед. Лошадь едва плелась, опустив голову, ее копыта увязали в песке. Вскоре на лошади ехала только Кассафех, Симму спешился и шел рядом. Они двигались на восток, и солнце медленно опускалось у них за спиной.

Беглецам отчаянно хотелось пить. Пустыня окрасилась в цвет жажды, и голосом жажды шептал ветер. О воде молили не только их губы, но и тела, и души. Они воображали себе чаши, полные воды, пруды, и фонтаны, и даже унылую реку Вешума. Но ни один из них не посмел заговорить об этом.

Потом лошадь упала на колени и, хрипя, испустила дух. Они оставили ее лежать в пустыне, которая скоро укроет останки и, обратив их в пыль, добавит к своим дюнам. Кассафех плакала, но слезы ее тут же высыхали.

Неподалеку высокая, как дерево, скала, отбрасывала на песок синюю тень. Симму и Кассафех добрались до нее, сели на камень и уставились друг на друга.

— У нас есть вода, — сказал Симму. — Вот. — Он снял с пояса глиняную фляжку и поставил ее на землю между собой и Кассафех.

Они долго сидели молча и неподвижно. Глаза Кассафех, выцветшие до прозрачно-серого цвета, снова потемнели и стали почти пурпурными.

— А сможет ли напиток бессмертия утолить нашу жажду? Накормить нас? Защитить от ярости солнца и от холода ночи?

— Как бы то ни было, мы здесь не умрем.

И Симму одним движением схватил фляжку, выдернул пробку и сделал маленький глоток.

Сделав это, он застыл, будто прикованный к скале. Его губы побелели, а глаза широко открылись. Кассафех, с таким же бледным лицом и безумным взглядом, чуть привстала, словно готовясь в любой момент броситься прочь от него.

После долгого молчания Симму произнес:

— Кассафех, не оставляй меня одного.

Неожиданно решившись, Кассафех откинула волосы со лба, взяла фляжку из рук возлюбленного и тоже сделала маленький глоток.

Теперь они оба напряженно разглядывали друг в друга в ожидании какого-либо знака.

Они не двигались час или чуть больше. И постепенно поняли, что, по-прежнему испытывая жажду и голод, уже не чувствуют слабости и смерть уже не грозит им. Немного погодя, они одновременно поднялись и вышли из тени скалы. Еще заходящее солнце коснулось их своими обжигающими лучами, но Симму и Кассафех неожиданно почувствовали себя заново рожденными. Теперь они могли противостоять смертоносным ударам. Они оба по-прежнему страдали от жажды и голода, от боли и ожогов — но их нельзя было убить. Все опасности мира стали для них листьями папоротника, хлеставшими их тела, пока они проходили мимо. И теперь Симму и Кассафех навсегда вышли из леса, покрытые шрамами, но живые.

ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ ВРАГИ СМЕРТИ

Глава 1

Сколько дней или месяцев брели через пустыню Симму и Кассафех, первые бессмертные люди земли, неизвестно. Может, не так уж и много, а возможно, очень долго. Пустыня была однообразна, и время, казалось, остановилось. Никто, кроме бессмертных, не выжил бы здесь. Тем не менее, у пустыни наверняка были свои секреты, открывавшиеся только таким, как Симму и Кассафех. Без сомнения, пустыня удивилась, обнаружив, что беглецы все еще живы, хотя любой обычный человек, без сомнения, давно погиб бы. Вероятно, пустыня подумала: «Они все равно погибнут завтра». Но и завтра, и послезавтра беглецы по-прежнему оставались живы и, похоже, не собирались умирать. В конце концов, пустыня потеряла всю свою самонадеянность и приоткрыла им свои тайны. Тут и там из земли торчали скрытые нагромождения камней, утыканные шипами растения, чьи могучие корни вытягивали из глубины земли и накапливали в стеблях каплю-другую живительной влаги, глубоко в пещере бежала среди камней струйка воды; меж валунов спрятался окаменевший куст с высохшими сломанными ветвями и тремя живыми коричневыми побегами.

Подкрепившись, Симму и Кассафех отправились дальше — несмотря ни на что, они были молоды той молодостью, которая не имеет ничего общего с возрастом или незрелостью.

Они оба похудели. Но не стали от этого менее прекрасными. Иначе и не могло быть. Они шли молча, отчасти из-за того, что пустыня не располагала к разговорам; да и Кассафех не была болтлива. Три года она почти ни с кем не разговаривала. Кроме того, все, что она хотела, она всегда могла сказать красноречивым жестом и выражением лица, не говоря уж об изменяющемся цвете глаз. Кассафех, не отрываясь, смотрела на Симму, смотрела так, как женщина смотрит на любимого мужчину, бесконечно очарованная им и своей любовью. Кассафех влюбилась в него в тот момент, когда, подняв светильник, увидела лежащим в своей постели, но она до сих пор ничего не знала о Нем. Незнакомец вошел к ней, очаровал ее и увел ее с собой. И тем же незнакомцем Симму оставался до сих пор. Он ничего не рассказывал о своем прошлом, видимо не считая это важным. Не говорил Симму и о будущем, хотя оно-то уж наверняка будет значительным. Ну, а теперь он был героем, демоном, молодым леопардом и ее возлюбленным. И Кассафех этого казалось вполне достаточно. Что касается Симму, то он, наконец, вспомнил кое-что из своего прошлого, свою звериную сущность, безмолвную, повинующуюся инстинктам. Он, казалось, любил Кассафех, хотя, вероятно, его чувство вовсе и не было любовью. Может, он любил ее из-за того, что находил в ней что-то звериное, в первую очередь красоту зверя. Однажды он ушел в поисках еды, а, вернувшись, увидел, что его спутница уснула в полуденном пекле. Половину ее загорелого тела жгло солнце, половину скрывала тень той скалы, под которой он ее оставил. Кассафех раскинулась во сне, ее волосы походили на застывший свет, струившийся с прекрасного, не человеческого лица, и Симму видел в ней газель, рысь, змею. Она была для него скорее сестрой, чем женой. Но Симму всегда страстно желал ее. И это приносило неповторимое наслаждение во время путешествия через пустыню — отдушина, среди бесконечных поисков пищи и цели пути.

То, что они были всегда вместе, связало их за время пути неразрывными узами. Лишь это и фляга, висевшая на поясе Симму.

Наконец, месяц или год спустя, они перевалили через гряду высоких дюн и увидели, что местность внизу изменилась. Конечно, нельзя сказать, что там все цвело и зеленело, но впереди лежала менее выжженная земля, не опутанная призрачными сетями ослепительного солнечного сияния.

Спустившись на равнину, путники столкнулись с зарослями колючих растений. Кое-где возвышались даже чахлые засохшие деревца.

На следующий день путники нашли старую заброшенную дорогу, местами занесенную песком. На закате Симму и Кассафех обычно делали привал. И хотя юноша по ночам обычно бродил неподалеку от спящей девушки, в этот раз он уступил просьбе Кассафех. Ночь — самое подходящее время для любви. Вечером, расположившись на ночлег у одинокой скалы, путешественники увидели маленькую змейку, которая танцевала под музыку солнца и пустыни, а может, ее просто дразнил невидимый песчаный дух. Симму привычным движением подозвал змею к себе, и та обвилась вокруг его руки, тихо шипя.

После этого он взглянул на Кассафех и в ослепительно-голубых глазах прочел явную просьбу: «Научи этому и меня». И Симму начал учить ее. Кассафех оказалась способной ученицей. Она легко усваивала сверхъестественные знания и прилежно применяла их на практике. Вскоре девушка достигла больших успехов и уступала в этом искусстве только самому Симму.

Когда на землю спускались холодные ночи, травы на равнине сверкали от инея, Симму и Кассафех прижимались ближе друг к другу, чтобы сохранить тепло. Однако теперь по ночам было не так холодно, как в пустыне, к тому же путники в любой момент могли развести костер из сухих стеблей травы и ветвей мертвых деревьев.

Однажды Кассафех сидела у костра и пристально смотрела на пламя. Вдруг она громко сказала:

— Я вижу большой город, твой город.

— Был город. Его больше нет.

— Ты будешь королем! — заявила Кассафех, не понимая, впрочем, собственной настойчивости. Близость цивилизованных земель разбудила в ней купеческую дочь, ведь она только отчасти была духом.

Симму непонимающе взглянул на свою спутницу, но ее красота погасила его легкое раздражение. Кассафех казалась ему лишь невинной дочерью стихий. Небо, огонь и кошка. Когда-то героя покорила хитрость девушки (он с восхищением вспоминал о светильнике под ложем), но еще более очаровало его случившееся потом.

Однако порой бывает достаточно лишь слова. Или двух. Город. Король.

Глава 2

На рассвете по дороге через долину брел, пошатываясь, Йолсиппа, бродяга. Примерно час назад он случайно вышел на эту дорогу и теперь шел по ней, утопая в песке, в сторону бесплодной пустыни. Это был человек средних лет (хотя годы не научили его ничему, кроме злодейств, и, что еще хуже, злодейств бестолковых, не приносящих никакой выгоды), толстый и вульгарный, неудачник, жадный до жизни. В его левом ухе красовался поддельный рубин, а в правой ноздре — позолоченное кольцо. Его одежда представляла собой невообразимую смесь тряпок и заплат всевозможных цветов и оттенков, украшенную стеклянными драгоценностями, порядком изодранную и грязную. Да и сам Йолсиппа был чрезвычайно грязен. С пояса его свисал ужасающего вида нож, при помощи которого он пытался избавиться от многочисленных недругов, кредиторов и закона. Однако этот нож так ни разу и не отведал крови — единственно благодаря неповоротливости и слабому желудку своего владельца. Вряд ли Йолсиппа кого-то жалел — разве что в самой философской и туманной форме: он рыдал на казнях и похлопывал нищих по плечу, старательно не замечая их чаши для подаяний, но в то же время ничего не стоило его до смерти напугать. И ведь надо же было такому человеку избрать карьеру карманника, срезающего кошельки, вора, а чаще всего — знахаря-шарлатана! Не далее чем два дня назад в десяти милях отсюда Йолсиппа объявил себя знахарем в маленьком городке на краю пустыни. У него в запасе были склянки с зеленой мазью, чтобы удалить уродливые пятна на теле; склянки с красной мазью, чтобы лечить язвы и раны; амулеты для защиты от демонов; смолы и порошки, возбуждающие любовную страсть; а также настойки, эту страсть успокаивающие. Кроме того, шарлатан продавал книжки с яркими картинками, описывающими приключения героев, и истории эротического содержания. Народ в городке оказался сговорчивым, и люди покупали товары Йолсиппы скорее из интереса к чему-то новому, искренне веря в их полезность. Торговля шла замечательно, пока не случилось несчастье.

Вообще Йолсиппа не особенно был влюбчив, но существовало одно-единственное условие, немедленно и неудержимо повергающее его в состояние любовного безумия, — косые глаза, причем не имело значения, кому они принадлежали — мужчине или женщине. Ныне остается лишь догадываться о причинах этой странности. Возможно, Йолсиппу в его нежные годы нянчила женщина с подобным физическим недостатком, из-за чего впоследствии напряжение его орудия стало ассоциироваться с косоглазием.

Снова и снова Йолсиппа заставлял себя идти в притоны и спал со шлюхами, глаза которых не косили, в надежде избавиться от смешного пристрастия. Но все его усилия оказались напрасны. Он ничего не мог с собой поделать. Конечно же, многим страдающим косоглазием это очень нравилось. Однако на этот раз косоглазый, которого Йолсиппа мельком увидел в толпе в городке на краю пустыни, оказался чемпионом кулачного боя, человеком семи футов ростом, с чудовищно широкой грудью, кабаньим брюхом и бычьей шеей.

Йолсиппа прекрасно понимал всю глупость своей страсти, но, как только два налитых кровью, косящих глаза остановились на нем, он задрожал от охватившего его желания. Чтобы избавиться от вожделения, не было смысла пользоваться собственными снадобьями, так как он их готовил из воды, спирта и ослиной мочи. А раз так, то, заперев товары в повозке, Йолсиппа отправился в таверну, где обычно отдыхал знаменитый кулачный боец. Робко подобравшись к скамье, где сидел объект его страсти, Йолсиппа примостился рядом с великаном и с дрожью в голосе залепетал:

— О, внушающий страх господин, не подскажете ли вы мне какое-нибудь место, где я смог бы передохнуть сегодня ночью?

— Пойди в ночлежку, — буркнул чемпион.

— А может быть, господин согласится разделить со мной свою комнату? Я бы не остался в долгу, ведь в этих местах так трудно найти пристанище.

— Сколько? — спросил боец, не считавший свое ложе священным. К тому же он вот уже месяц не участвовал в хорошо оплачиваемых боях. Йолсиппа, дрожа всем телом, назвал цифру. Боец назвал другую. Йолсиппа, забыв о жадности во имя любви, уступил.

Едва ли хоть один новобрачный пребывал в таком нетерпении, как Йолсиппа в этот вечер. Когда наконец стемнело, шарлатан отправился в комнату бойца, но тот еще не пришел. «Что же, все к лучшему», — подумал Йолсиппа, решив, что чем больше вина выпьет его возлюбленный, тем хуже будет соображать.

Но вот боец, спотыкаясь, стал подниматься по лестнице; затем ввалился в комнату и рухнул на кровать. Йолсиппа, однако, не мог позволить закрыться этим соблазнительным глазам. Он протянул руку и игриво погладил бойца, а когда тот тихо пробормотал что-то, Йолсиппа немедля взгромоздился на его тушу и, постанывая от нетерпения, приготовился к вторжению.

Вначале чемпион думал, что это одна из служанок таверны, и лишь теперь понял, как ошибался. С ужасным ревом он поднялся и, враз протрезвев, сбросил с себя одеяло и Йолсиппу.

Несмотря на мольбы Йолсиппы и его заверения в глубочайшем почтении, боец схватил шарлатана одновременно за воротник залатанной одежды и за бороду и поднял в воздух.

Тут бойца охватили сомнения. Рыча, он широкими шагами мерил комнату, подняв Йолсиппу высоко над головой. Сначала он решил кастрировать насильника и, не обращая внимания на вопли жертвы, выдернул из стены кривой нож. Потом эта идея, показалась ему не столь уж удачной, и боец стал развязывать свой пояс, решив удавить наглеца. Но пока он возился с тугим узлом, удовлетворение, которое он рассчитывал получить от такой казни, тоже показалось ему недостаточным. Тогда он ринулся к узкому окну и попытался протолкнуть в него Йолсиппу, собираясь зашвырнуть его в сточную канаву тремя этажами ниже. Но насильник оказался слишком толст, и боец с гневным воплем затащил его обратно; сунул беднягу под мышку и выскочил из комнаты. С грохотом бежал он по лестнице — при этом Йолсиппа молил о помощи, чемпион сыпал проклятиями, а жители соседних комнат тщетно молили о тишине.

Выйдя на улицу, боец притащил Йолсиппу к воротам конюшни и потребовал вывести самую буйную лошадь, В этот момент Йолсиппа, снедаемый неутоленной страстью и ужасом, потерял сознание.

Очнулся он примерно в миле от города, на широкой равнине. Повсюду росли колючие кустарники, а их колючки рвали тело Йолсиппы. Сначала бедняге показалось, что земля мчится ему навстречу, но мгновение спустя он убедился, что земля тут ни при чем — его волокли по земле, обмотав вокруг ног толстую веревку. Вскоре Йолсиппа понял, что веревка привязана к хвосту несущейся галопом лошади. Неизвестно, проявляла ли эта лошадь такую же ретивость в начале пути, но сейчас она явно испытывала большое неудобство и стремилась сорвать свое раздражение на том, кого к ней привязали. Несчастный взмолился о пощаде, но лошадь в ответ лишь с еще большей энергией рванулась вперед. Йолсиппа определенно погиб бы через несколько минут, не улыбнись ему в этот момент удача. Не до конца протрезвевший чемпион забыл обыскать Йолсиппу и не забрал у него большой нож, всегда висевший на поясе бродяги. Про этот самый нож внезапно и вспомнил Йолсиппа. Пока его швыряло из стороны в сторону и тащило сквозь всевозможные растительные преграды, Йолсиппа ухитрился вытащить нож и принялся пилить веревку, пока та не оборвалась. Насильник остановился, застряв в сухом кустарнике. Лошадь, к счастью, не вернулась, чтобы лягнуть или укусить его, она предпочла ускакать вперед и вскоре скрылась из виду. Йолсиппа лежал под кустом и рыдал, жалобно подвывая, не столько от боли, сколько из-за мук отвергнутой любви.

Йолсиппа не имел ни малейшего представления о том, в какой стороне остался город. Кругом простиралась лишь мрачная равнина; где-то поблизости лежала безжизненная пустыня. Йолсиппа поднялся и побрел, куда глаза глядят.

Когда взошло солнце, он почувствовал облегчение, но ненадолго. Через час или меньше, спасаясь от жары, он заполз под скалу и пролежал целый день в ее спасительной тени, томясь от жажды. Когда же солнце село, Йолсиппа с радостью приветствовалпрохладу, которая, впрочем, вскоре сменилась жутким холодом, принеся еще большие страдания.

— За что? — вопрошал Йолсиппа богов. — Что я сделал, чем заслужил смерть в таком месте?! Вы же сами наградили меня этой слабостью. А здесь я только из-за нее. Это несправедливо.

Миновала ночь, и тьма стала отступать. Йолсиппа, очнувшись от забытья, снова бесцельно побрел по равнине.

— Я повторяю, — хрипло провозгласил он, когда небо разверзлось, выпустив из своего восточного погреба свирепое солнце — льва, который в конце концов растерзает Йолсиппу. — Я повторяю: это несправедливо — оставить меня умирать здесь. Разве я согрешил? Ну, допустил глупость. Вам надо было убить меня, когда я ограбил дом судьи или когда всадил нож в задницу сборщика налогов, а не сейчас, когда я просто не смог с собой совладать!

Вероятно, боги все же иногда прислушиваются к жалобам людей.

Йолсиппа уже полз на четвереньках, когда наткнулся на заброшенную дорогу. Он буквально втащил себя на нее, смахнул рукой песок и, слабо вскрикнув от радости, поднялся на ноги. Справедливо полагая, что дорога непременно должна куда-нибудь вести, он двинулся по ней, покачиваясь из стороны в сторону, — так идет человек перед тем, как упасть лишившимся чувств. Дорога и в самом деле его вывела…

Проходимец набрел на девушку и юношу, спящих под скалой. Рядом тлели остатки костра. Ни один косящий взгляд не нарушил душевного спокойствия Йолсиппы, и поэтому он равнодушно отнесся к их чувственным позам. Поблизости не было видно ни еды, ни воды, и измученный жаждой Йолсиппа глухо застонал от отчаяния. Но тут он заметил, что рядом со спящей парой на земле стоит фляжка.

Она выглядела совершенно обычно: маленькая, глиняная, обвязанная вокруг горлышка веревкой, несомненно чтобы ее было удобнее носить с собой.

В ней вполне могла оказаться какая-нибудь жидкость, пригодная для питья. Скорей всего, так и было.

Йолсиппа осторожно подкрался к фляжке, схватил ее, выдернул пробку, заметил мерцание жидкости и, восторженно вздохнув, прижал фляжку к губам, намереваясь осушить ее до дна.

Мгновение спустя фляжку выхватили у него из рук, да так неожиданно, что он не устоял на ногах. Лежа на спине и хватая ртом воздух, Йолсиппа взглянул вверх и увидел, что проснувшийся юноша склонился над ним. Почему-то он сильно напоминал дикого кота или пса на охоте. Глаза его жутко сверкали…

— Я не хотел… — начал было Йолсиппа.

— Ты пил отсюда? — спросил юноша, и его голос напоминал шипение змеи.

— Я? Пил? Да что ты? Я вовсе не хочу пить.

— Ты пил, — сказал юноша. И закупорил фляжку.

— Самую малость, всего каплю.

— Даже капли достаточно. Так оно и было.

И Йолсиппа стал третьим бессмертным человеком на земле.

Глава 3

— Молю вас, не идите так быстро! — закричал Йолсиппа. — Я никак не могу угнаться за вами!

— Может быть, мы как раз хотим, чтобы ты отстал от нас, — бросила через плечо Кассафех.

— Остановитесь же хотя бы на минутку, — прохрипел Йолсиппа, нагнав Симму и Кассафех, когда те в полдень присели отдохнуть в тени чахлого деревца. — Теперь я словно сирота среди людей. И все из-за вас — конечно, если то, что вы сказали мне, правда. Теперь я превратился в изгоя и отверженного. У меня никого нет, кроме вас. Да и бессмертен ли я?

— Убирайся! — ответила Кассафех, тряхнув головой.

— Вы не правильно меня поняли, — пыхтел Йолсиппа, когда уже ближе к вечеру они пробирались через скалы — Симму впереди, за ним Кассафех, а позади героически карабкался Йолсиппа.

— Послушай, — сказал он, усевшись на корточки рядом с Кассафех, когда та разрезала одно из колючих растений, чтобы добыть влагу. Йолсиппа попытался подражать ей, но у него это плохо получалось. — Я могу быть полезен.

Вечером они добрались до более гостеприимной, травянистой части все той же равнины. В сумерках, когда Симму ушел на поиски еды, а Кассафех сидела у костра, пропуская свои длинные волосы между пальцами, к ней подкрался Йолсиппа.

— Кто твой спутник? — спросил он, принимая позу оратора.

— Герой, — уверенно ответила Кассафех.

— Бесспорно. И как у любого героя, у него есть обязанности перед миром. Он должен вести себя, как герой, должен совершать деяния, достойные героя. А что должен делать герой? Знает ли об этом твой молодой человек? Он должен стать звездой, пылающим факелом, идеалом… Понимает ли он это?

Кассафех прищурила глаза, и, встретившись с ней взглядом, Йолсиппа понял, что дочь купца обдумывает его слова.

— Герой!.. — развивал свою мысль Йолсиппа. — Ах, если бы у меня были при себе удивительные книги с древними сказаниями! Переплеты этих книг украшали драгоценные камни, а сами книги казались такими старинными, что рисунки в них успели выцвести. Но, увы, все они остались в городе воров и разбойников… Я действительно много знаю о героях, я долго изучал тайные науки, и я могу обучить этого юношу его роли. Чего он, к примеру, добивается, бездельничая здесь? Твой спутник должен убивать чудовищ, должен основать великий и прекрасный город и, наконец, спасти мир…

Симму вернулся, когда на небе зажглись звезды, принеся охапку съедобных кореньев и несколько ягод: неподалеку он нашел плодоносящее дерево.

— А что, мяса нет? — спросил Йолсиппа.

— Я не ем мертвую плоть, — ответил Симму.

— Ну-ну, — уж совсем непочтительно бросил Йолсиппа, быстро утратив прежнее благоговение. — Он не ест мертвой плоти, но он ест мертвые плоды, злодейски сорванные с ветви. Он жует их и чавкает, а ягоды, может быть, еще живы и кричат от боли, только мы этого не слышим!

— Я не ем ничего, что передвигается по земле. Я ни разу не видел, чтобы ягоды ходили.

— Они могут научиться, — сказал Йолсиппа. — Они научатся, чтобы убежать от тебя.

— Ты, верно, ясновидец, — заметил Симму. — Но пойми меня правильно. Вовсе не из жалости я не трогаю зверя или человека. Просто я не желаю ничего отдавать Смерти. Возьми эту «убитую» ягоду. И послушай: если я разбросаю по земле семена этого дерева, из них вырастут новые деревья. А если разбросать кости мертвого оленя, вырастет ли из них новый олень? А может, ты думаешь, что из костей мертвого человека рождается ребенок? Я никогда по своей воле не отдам черному королю того, что нельзя восстановить.

Йолсиппа впился зубами в один из корешков.

— Ну что ж, ты, как видно, и в самом деле герой. Бороться со Смертью… Да, это по-геройски! Но у тебя должна быть крепость, твердыня, в которую Смерть не сможет найти лазейку.

— Моей крепостью станут люди. Бессмертные.

— Да? И как же ты собираешься разделить воду бессмертия? — спросил Йолсиппа. — К примеру, если бы у тебя был выбор, посчитал бы ты меня достойным вступить в твое братство? Нет! Ты должен быть очень разборчив. Только лучшие из лучших имеют право жить вечно. Кому нужны вечно живущие отбросы общества?

Покончив со скудным ужином, Симму достал свирель и заиграл. В этом чужом и жутком месте музыкальные звуки казались цветными нитями, переплетающимися с красноватыми отблесками костра. Ночь уже раскинула черный шатер, усыпанный немигающими глазами звезд. Йолсиппа поежился, вспомнив древнее предание о том, что не только люди изучают звезды, чтобы читать по ним свои судьбы, но и звезды изучают землю и читают свои судьбы, наблюдая за передвижениями людей.

Кассафех, не отрываясь, глядела на Симму, полностью растворившись в нем.

Йолсиппа, не желая упускать столь удобный случай и умея декламировать под музыку не хуже любого бродячего актера, стал расписывать великолепие представавшего перед его глазами видения — крепости Симму.

Устремленные ввысь башни, золотые ворота, через которые смогут пройти лишь немногие избранные, крыши, касающиеся неба, искушающие богов сойти по ним, как по ступеням. И все это находится в горах, в краю, где разреженный воздух; в краю, где не встретишь голубя, куда залетают лишь орлы. Небесное королевство на земле. Любой, желающий войти, должен подвергнуться суровым испытаниям. Лишь лучшие из лучших смогут жить в граде Симму.

— Со мной ты ошибся, — понизив голос и хитро ухмыляясь, сказал Йолсиппа. — Это послужит тебе уроком. Все мы учимся на своих ошибках.

Самого Йолсиппу его ошибки так ничему и не научили, хотя он сознавал, что это было бы для него очень полезно.

Симму смотрел на бродягу невидящим взглядом. Йолсиппа начал сомневаться, слышал ли вообще этот необычный юноша хоть слово и собирается ли он последовать советам мудрого человека. На мгновение бродяге и шарлатану показалось, что Симму чем-то напоминает несчастного, чьи руки скованы цепями, а на шее висит мельничный жернов.

— Не стоит, — проворчал Йолсиппа, когда свирель умолкла и костер погас. — Право же, не стоило похищать бессмертие, чтобы потом всю жизнь скрываться от ответственности за то, что сделал. А может, в этой фляжке обычная грязная вода?

Но вдруг Йолсиппа почувствовал, что глаза Симму говорят с ним. Они прошептали то, чего Симму никогда не сказал бы вслух: «Если бы это было так…»

Около полуночи Йолсиппа проснулся от холода. Костер погас. Симму и Кассафех нигде не было видно — они ушли, чтобы насладиться любовью. Йолсиппа испугался, не ушли ли они совсем, не бросили ли его одного в этом мрачном месте. Беспокоясь, он сел и вдруг заметил тощего черного пса, сидящего по другую сторону остывшего костра.

Собак Йолсиппа терпеть не мог. В какой бы двор он ни забирался, собаки постоянно выпроваживали его оттуда. Бродяга нашарил подходящий камень и уже собрался швырнуть его. Но что-то зловещее в позе пса остановило его руку. Йолсиппе почему-то расхотелось бросать в него камень. Волосы на его голове встали дыбом.

Вдруг бродяга услышал сзади легкий шорох и испуганно обернулся. Там сидела женщина как раз в его вкусе: полногрудая, широкобедрая, но с тонкой талией, одетая в какие-то прозрачные, ничего не скрывающие одежды. И еще у нее была обольстительная улыбка и изумительно косящие глаза.

Йолсиппа, потеряв голову от вожделения, неуклюже поднялся на ноги и, шатаясь, шагнул к этой соблазнительнейшей из женщин. Она нетерпеливо поманила бродягу, Йолсиппа бросился вперед и… неожиданно налетел на сухое дерево.

— Что такое? — закричал обиженный Йолсиппа, потому что женщина то ли исчезла, то ли превратилась в дерево, а может, это с самого начала было дерево. Секундой позже Йолсиппа обнаружил, что зловещий черный пес тоже исчез, а вместо него у потухшего костра сидел высокий человек, закутанный в плащ. Он был черноволос, в одежде чернее ночной тьмы, и, хотя яркие звезды освещали все вокруг, лицо его скрывала тень.

Йолсиппа увидел вполне достаточно для того, чтобы догадаться, кто перед ним. Он благоразумно опустился на колени и уткнулся лицом в грязь, моля о снисхождении:

— Не так далеко отсюда мой господин найдет прекрасных юношу и девушку. Несомненно, они больше порадуют взгляд моего господина, нежели жалкое ничтожество у его ног.

— Успокойся, — ответил черный человек. — Мне нужен именно ты.

Но это совсем не успокоило Йолсиппу. Он еще сильнее вжался в землю, словно желая провалиться сквозь нее. Черный человек не заметил этого и, непринужденно развалившись у костра, щелкнул пальцами. Из пепла взметнулось яркое пламя.

— У нас с тобой, — сказал он, — похожие мысли.

— Мой господин! — в приступе самоуничижения простонал Йолсиппа. — Может ли сравниться жалкий прах с многогранным сверкающим черным бриллиантом твоего несравненного разума!

Черный человек мрачно засмеялся. Услышав этот смех, Йолсиппа затрясся от страха.

— Эта твоя идея о городе… — вновь заговорил ночной гость. — Избранные блаженствуют за крепкими стенами, остальные возмущаются снаружи… Интересная идея — люди, ставшие богами. Простые смертные зеленеют от зависти, смута царит в королевствах…

Слыша, что черный человек пустился в рассуждения, Йолсиппа отважился чуть поднять голову. Но и на этот раз он не смог разглядеть лица того, кто сидел у костра, и испытал одновременно и сожаление, и облегчение. Он придвинулся ближе к костру и приподнялся еще немного, готовый, впрочем, в любой момент снова пасть ниц.

Йолсиппа никогда не осмелился бы высказать вслух свою мысль; однако существо, сидящее по другую сторону костра, с легкостью прочитало бы ее, пожелай оно этого. А мысль была такая: «Князь демонов боится только одного — скуки. Он, не задумываясь, посеет хаос среди людей, лишь бы ее развеять». Хоть Йолсиппа и бывал порой смешон, в проницательности ему не отказал бы, пожалуй, никто.

— Могу ли я служить тебе, величайший из князей? — вслух спросил бродяга.

— Ты построишь город, такой город, который мог бы сравниться с моим городом, Драхим Ванаштой, — ответил Азрарн, князь демонов.

— Я? О, мой господин, разве я сумею? Но я, конечно же, готов сделать все, что ты прикажешь.

Тут он взглянул в черные глаза демона. Его вполне дружелюбный взгляд вселял ужас. Йолсиппа понял, что он не будет строить город своими руками. Другие сделают это за него. Он будет лишь надсмотрщиком (он, ночной бродяга с дырявым кошельком, продавец бесполезных снадобий). Он будет надзирать за созданием самой удивительной и необыкновенной крепости с начала времен — града богов на земле.

Йолсиппу напугал собственный быстрый взлет. В то же время его распирало от тщеславия. Вдруг все вокруг заволокло дымом, сверкнула молния, и князь демонов с Йолсиппой исчезли. Костер погас во второй раз за эту ночь, остался лишь холодный пепел.

Никто не искал Йолсиппу. Кассафех, приводя в порядок одежду и волосы, лишь окинула взглядом окрестности, ожидая, что бродяга появится откуда-то и, спотыкаясь, подойдет к ним со своими шумными увещеваниями и протестами. Симму, казалось, не заметил его отсутствия. А может, втайне радовался, что, наконец, избавился от этого живого напоминания о своей участи героя?

Позже, когда они шли по зеленой равнине, Кассафех спросила:

— Неужели этот толстяк ушел от нас? Может, он заблудился? А вдруг на него напали дикие звери?

— Он не может погибнуть — так же, как и мы, — нехотя отозвался Симму. Это были его первые слова за весь день.

— Но если шакалы разорвут его!.. — взволнованно воскликнула Кассафех.

— Думаю, он выживет. Он не может умереть.

— Но, — продолжала Кассафех, — он ведь так беспокоился о тебе! Он говорил, люди должны узнать о твоем подвиге…

— Послушай, женщина, — резко оборвал ее Симму. — Этот бродяга говорил о городе, и ты внимательно слушала. Город для тебя — дворец, благоухающий розами и купающийся в причудливых фонтанах. Ты говоришь, что я герой, и видишь меня королем. Но если Симму король, то Кассафех — королева, одетая в шелк, с жемчугами в волосах. А я видел город, в котором одни мертвецы. Города — это клетки. Почему ты хочешь, чтобы я жил в клетке?

— Я ничего не хочу, — надменно ответила Кассафех. — Герой — это ты, а не я. Ты говорил, что женишься на мне, но я вовсе не стремлюсь выйти замуж. И разве не я сбежала именно из такой глупой благоухающей роскоши, какую ты сейчас описал? Как только мы доберемся до населенных мест, я уйду, а ты можешь делать все, что хочешь.

Остаток дня они шли молча. А вечером в свете луны Симму снова завоевал ее. Путники помирились, но прежней близости между ними уже не было.

Снова и снова Кассафех оглядывалась назад. Девушка снова и снова представляла себе золотой город, в котором она правила как королева. В этом не было ни алчности, ни жажды власти, а скорее напоминало игру маленькой девочки с платьями матери. А еще девушка хотела, чтобы все преклонялись перед мужчиной, которого она любит. Армии должны пасть ниц перед ним, а женщины — рыдать от желания принадлежать ему.

В эти дни они миновали несколько городишек, довольно убогих, и Кассафех страдала от того, что на ней лохмотья, — ведь она как-никак была дочерью богатого купца. Живя в саду, она гордилась тем, что одета неряшливо, — тем самым она выражала свое презрение к идолу Вешума. Теперь же она мечтала о золотых доспехах для Симму и расшитом серебром атласном платье для себя. Они достойны того, чтобы путешествовать на белом слоне, украшенном рубинами, по усыпанному цветами пути. Вестники должны трубить в трубы, а благовония облаками подниматься в небо. Вместо этого бессмертные шли пешком, одетые в лохмотья, и мальчишки бросали камни им вслед. И это Кассафех не устраивало.

Говорят, все происходило следующим образом. Человека клонило в сон, он ложился в постель, засыпал и видел странные сны. Когда он просыпался — полагая, что проснулся на следующее утро, — то дома его встречали страшным шумом и суматохой. Все его домашние рыдали и кричали, что он отсутствовал десять дней или даже больше. Исчезавшие оказывались плотниками, каменщиками или даже архитекторами, состоявшими на службе у знатных господ.

Одним из них был зодчий и ученый, весьма почтенный человек, пользующийся расположением короля своей страны. Однажды утром он проснулся и кликнул слуг, но на его зов никто не явился. Тогда он вышел из спальни и спустился в гостиную. Она оказалась битком набита воинами короля, которые, увидев его, закричали в страхе и изумлении.

Когда же зодчий пожелал узнать, в чем дело, ему сообщили, что в один из вечеров, вернувшись домой с пира в королевском дворце, он отправился спать вместе с молодой женой. В полночь она проснулась от какого-то смутного беспокойства и обнаружила, что она в постели одна, а створки окна широко распахнуты. Женщина поднялась и стала искать мужа, но, не найдя его, подняла слуг. Но и те не обнаружили никаких следов почтенного архитектора, кроме его мягкой домашней туфли, зацепившейся за одну из верхних веток магнолии, растущей под окном. Наутро встревоженная жена испросила аудиенции у короля, а он, решив, что зодчего убили, приказал бросить в одну темницу всех слуг, а в другую — саму женщину. После этого король облачился в траур, целыми днями плакал и ничего не ел, из-за своей безутешной скорби постепенно превращаясь в тень.

— Сколько же дней меня не было? — спросил, ужаснувшись, зодчий. — По-моему, прошла всего одна ночь!

— Да нет, не одна, — ответили воины. — Последний раз вас видели три месяца назад, Услышав это, зодчий поспешно оделся и бросился во дворец. Король, плача от радости, обнял его и приказал немедленно освободить из темницы невинную женщину и слуг.

— Поведай же скорей, почему ты пропал именно в тот момент, когда спроектировал для меня летний дворец? — взмолился король. — Как ты и просил, я купил для этого строительства тысячи рабов, а с ними их хозяев и надсмотрщиков, а кроме того, огромные запасы провизии, чтобы их прокормить. И это не говоря уже о серебре, бронзе, драгоценном мраморе для постройки… Где ты был все это время, и какие такие дела тебя призвали, что ты забросил столь великолепный замысел и исчез посреди ночи, оставив лишь домашнюю туфлю?

— Я расскажу тебе все, мой король, и ты сам решишь, был ли это сон или я сошел с ума, — ответил зодчий.

Как уже известно, в этот вечер зодчий со своей молодой женой отправился почивать. В спальне они предались любовным забавам, а затем заснули. Но приблизительно через час его разбудили какие-то восхитительные звуки, одновременно похожие и на речь, и на пение. Зодчий открыл глаза и увидел перед собой красивого молодого человека с величественной осанкой. Волосы его были черны, словно вороново крыло. Незнакомец сказал:

— Если ты хочешь заслужить вечную славу, собери свои инструменты и следуй за мной.

— Следовать за тобой?.. Куда? — удивился зодчий.

— Увидишь.

— Как же я увижу, если я никуда не собираюсь идти? А кто ты, собственно, такой?

— Я — один из ваздру, подданный князя демонов. Услышав имя высших демонов, в чье существование зодчий не верил, он решил, что видит все это во сне, и решил получить удовольствие от этого сна.

— Я отправляюсь с тобой, — объявил он, выбираясь из-под одеяла.

Зодчий собрал свои инструменты и вскоре был готов. Он абсолютно не волновался — ведь это всего лишь сон, да и жена его даже не шелохнулась. Ваздру подвел зодчего к широко распахнутому окну и указал на причудливую повозку, запряженную черными драконами и висевшую в воздухе рядом с окном. Окончательно убедившись в том, что он спит и видит сон, зодчий одобрительно хмыкнул и прыгнул в повозку, которая так резко и неожиданно рванула с места, что его левая туфля слетела с ноги и осталась висеть, зацепившись за ветку магнолии.

Драконы мчались в ночи. Высоко в небо взлетели они на грохочущих крыльях, высекая из туч зеленые искры. Далеко внизу раскинулись леса и города. Океан мерцал, как разбитое зеркало. Зодчий вглядывался в величественную картину, усмехаясь и качая головой, восхищенный богатством собственного воображения. Он никогда не подозревал, что обладает таким сокровищем. Между тем ваздру, улыбаясь, направлял драконов изящной рукой, на которой сверкали черные кольца.

Через три или четыре часа головокружительно быстрого полета небо на востоке стало светлеть.

Ваздру тут же направил драконов к земле. Они опустились на широкой песчаной полосе, отделявшей цепь высоких гор от тускло мерцающего моря.

— Близится рассвет, — заметил ваздру, — и мне придется оставить тебя одного. Иди к горам, и ты увидишь тропу, взбирающуюся по склону. На ней ты встретишь того, кто поведет тебя дальше.

Зодчий кивнул. Когда колесница с демоном растворилась в воздухе, он крайне развеселился.

— Да, я изрядный выдумщик! — поздравил себя зодчий. — Поразительно! Не припомню, чтобы я когда-либо прежде видел подобные сны. Несомненно, воображению понадобилось немало времени, чтобы взрастить столь великолепный плод.

В эту минуту слева из-за гор взошло солнце, окрасившее восточные склоны в розовый цвет. Берег заблестел словно хрусталь, и бесчисленные волны набегали на него, неся на серебряных гребнях розовое пламя.

— Очаровательно, — заметил зодчий. Тут ему в глаза бросилась исключительная и необъяснимая странность окружающего его ландшафта. В нем было что-то невинное и вместе с тем угрожающее, создающее впечатление первозданности и нетронутости. Тут не было и следа обитания человека.

Еще одна странность: когда солнце поднялось над горами, оно показалось больше и ярче, чем обычно. Это еще сильнее развлекло зодчего. Так как мир в те времена был плоским и имел четыре угла, то по краям его лежали девственные земли, где не ступала нога человека. Очевидно, зодчий попал в одно из таких мест, ближе к восточному краю, вдали от внутренних областей, населенных людьми.

— Этот сон не просто игра воображения, — заметил зодчий. — Он логичен. Если, конечно, предположить, что земля действительно плоская, — добавил он вслух, не опасаясь, что его могут услышать, — ведь это сон! По правде говоря, зодчему иногда казалось, что земля должна походить на шар, — но в те дни подобные мысли считались серьезным грехом.

Зодчий двинулся по берегу в указанном ваздру направлении и вскоре нашел крутую лестницу, высеченную в склоне горы. Он стал взбираться по ней и немного погодя увидел столб и привязанного к нему черного осла. На покрывавшей осла попоне были вышиты слова: «Я отвезу тебя». Зодчий, не раздумывая — ведь это всего лишь сон! — отвязал осла, забрался ему на спину, после чего тот проворно затрусил по горной тропинке.

Воздух становился все разреженнее, впрочем, оставаясь при этом удивительно свежим и бодрящим. Наконец тропа вывела их на небольшое плато.

Впереди возвышалась гора, в толще которой были прорублены высокие и широкие ворота. Осел устремился прямо в эти ворота, и по другую их сторону глазам ошеломленного зодчего открылась потрясающая картина.

Склон горы уступами спускался вниз, и, насколько хватало глаз, простирались хаотичные нагромождения скал. Одни вздымались вверх, стремясь пронзить небо, другие спускались вниз естественными террасами, словно желая проникнуть в тайну земных недр. А среди крутых склонов и величественных лестниц, среди взлетающих в небо скал и глубоких провалов вставал кружевной, легкий и изящный, прекрасный, но еще недостроенный город. Галерея, три башни, часть искусно сложенной высокой стены, балюстрада, мост. Камень гор на краю земли был великолепен: снаружи он был снежно-белым, а дальше шел слой нежно-розового цвета, испещренного в глубине ярко-красными прожилками. Из этого камня и был сложен город.

— Теперь я понял! — воскликнул зодчий, обращаясь к ослу. — Это, должно быть, моя тайная мечта — построить город из живого камня, из кости самой земли.

И пока осел брел, пробираясь сквозь нагромождения скал, к этому чудом возникшему прекрасному городу, зодчий все яснее видел горящие на солнце медь, бронзу и серебро, фарфоровые купола и крыши из оникса, необычного вида колоннады, мощеные улицы с рядами цветущих деревьев, наполняющих воздух своим ароматом, вверху — причудливые окна со свинцовыми переплетами… Наконец зодчий увидел людей, работающих на строительстве, — каменщиков, плотников, столяров. А, кроме того, тысячи рабов трудились здесь с усердием, какое нечасто увидишь, если по спинам людей не гуляет хлыст. Однако здесь не было видно никаких хлыстов. Воздух звенел от несмолкавшего шума, грохотали молоты, стучали кирки, визжали шкивы и блоки, гремели повозки, люди что-то кричали друг другу.

Вдруг осел остановился.

По аллее, обсаженной лимонными деревьями, навстречу зодчему вышел тучный человек в одеждах, напоминающих яркое лоскутное одеяло. Его сопровождали два раба — один шел позади и держал над головой толстяка зонтик от солнца, другой выбежал вперед и поклонился зодчему.

— А, добро пожаловать, господин архитектор, — сказал раб. — Познакомьтесь с господином верховным надсмотрщиком.

— Какой восхитительный сон! — воскликнул развеселившийся зодчий.

— Ваша правда, — услышал он в ответ. — Вообще-то я раб на серебряных рудниках, но во сне я должен прислуживать этому господину. Он хорошо со мной обращается, и я каждый вечер наедаюсь до отвала. А ночью я развлекаюсь с девушкой. Она тоже считает, что это прекрасный сон.

— Но это мой сон, приятель, — возмутился зодчий, — а вовсе не твой и твоей шлюхи. Тут к ним подошел толстяк.

— Знай же: мы здесь для того, чтобы построить великий город — город, достойный героя, — объявил он. — Тебе, как архитектору, предстоит начертать планы, по которым построят крепость и дворец в этом городе. Ты известная личность, поэтому мы многого ждем от тебя. Мы — это я и князь демонов.

— Разумеется, — ответил зодчий. — Но, раз это сон, без сомнения, мне ничего не заплатят?

— Слава станет тебе наградой, — произнес толстяк.

Зодчий искренне рассмеялся:

— Я сгораю от нетерпения приступить к делу. Покажи мне место, где будут стоять крепость и дворец, и комнату, в которой я смогу работать. Нам нужно торопиться. Я не желаю просыпаться до того, как закончу проект.

— Об этом можешь не беспокоиться, — торжественно заверил его толстяк.

Все требования зодчего были выполнены. Он ни в чем не испытывал недостатка. Когда ему требовался какой-нибудь инструмент, который он в спешке забыл дома, ему стоило только сказать об этом, и нужную вещь тотчас же находили и приносили ему. В его распоряжении находились необычайно усердные и услужливые рабы. Сон оказался действительно прекрасен, и все рабы утверждали, что в этом сне им обещана свобода, как только они выполнят свою задачу. Они возносили небу горячие молитвы, прося не будить их и позволить им дождаться этого счастливого события. Когда же наступал вечер, в одном из уже построенных мраморных дворцов накрывали пиршественные столы, ломившиеся от превосходных вин и сочного мяса, всевозможных лакомств и фруктов. Между столами танцевали соблазнительные девушки с серебряными змейками в черных волосах. Танцовщицы отвергали заигрывания мужчин, но за столами и без них хватало женщин, многие из которых были хороши собой и обладали изысканными манерами. Одна из них, принцесса с изумрудным ожерельем на шее, забавлялась с рабами и восторженно заявляла, что никогда раньше ей не представлялось такой чудесной возможности утолить страсть, которую у нее вызывали мужчины низкого происхождения. А миловидная крестьянка добавляла, что только во сне она осмеливается позволить себе такие сумасбродства.

Зодчий, однако, отправился в отведенные ему покои в одиночестве и долго лежал, не решаясь заснуть. Ему казалось что, заснув во сне, он тут же пробудится наяву. Вдруг он услышал, что в городе вновь началась работа. Выглянув из окна своей комнаты, он увидел, как новые толпы работников заняли место тех, кто работал днем. Теперь они трудились при свете факелов и свете, лившемся из распахнутых дверей небольших кузниц. Ночные работники были похожи друг на друга и обладали удивительной внешностью — тысячи отталкивающе безобразных черноволосых карликов, одетых лишь в украшенные драгоценными камнями набедренные повязки.

— Дрины! — пробормотал зодчий, припоминая превосходные металлические украшения на стенах домов. Вернувшись в постель, он не заметил, как заснул. Утром он проснулся и с восторгом обнаружил, что сон все еще не кончился.

Зодчий не спешил, ничуть не сомневаясь в том, что спит у себя дома и видит сон, хотя он и длится так долго. Лишь однажды толстый надсмотрщик прервал его работу расспросами о благосостоянии королевства, в котором жил зодчий. Он спрашивал о короле, о его богатствах и о том, сколько рабов использует он обычно для возведения зданий. Когда надсмотрщик ушел, зодчий забыл об этом разговоре, не сочтя его важным.

Наконец настал тот вечер, когда работа подошла к концу. Не успел зодчий отодвинуть в сторону свитки и закрыть чернильницу, как на стол упала чья-то тень.

— Я уже иду ужинать, — сказал зодчий.

— К сожалению, тебе не удастся этого сделать!

Обернувшись, архитектор обнаружил того, кто доставил его сюда — демона ваздру.

— Но… ты ведь не заставишь меня уйти прежде, чем я увижу, как мои чертежи воплотятся в камне? — взмолился зодчий.

— Уже прошло три месяца, — насмешливо сказал ваздру. — Слишком много для смертного. Король твоей страны в трауре, а твоя жена и слуги в тюрьме. Тебе лучше вернуться.

— Вздор, — проворчал зодчий. — Это всего лишь сон.

Но с ваздру не поспоришь, поэтому пришлось покориться.

Снаружи их ждала запряженная драконами колесница, едва различимая на фоне быстро темнеющего неба. Архитектор забрался в нее, и драконы взмыли к звездам. После долгого путешествия зодчий, наконец, вернулся в свою постель — где и в самом деле не оказалось спящей жены — и крепко заснул.

— А когда я очнулся, — закончил он свой рассказ, — все оказалось именно так, как меня предупреждали.

Эта история, хоть от нее и веяло колдовством, произвела на короля большое впечатление, и он осыпал зодчего золотом и милостями — так его порадовало возвращение любимца. Архитектора, однако, мучили сомнения. Теперь он точно знал, что существуют демоны. К тому же он не забыл о том, что его спрашивали о королевских рабах, Зодчий не удивился, когда три ночи спустя все рабы бесследно исчезли, а вместе с ними и запасы провизии, не говоря уже о мраморе и драгоценных металлах, которые король приготовил для своего летнего дворца.

Глава 4

С самого начала что-то влекло Симму и Кассафех на восток. Они упрямо шли навстречу палящему солнцу по утрам, а вечерами так же упрямо шли, повернувшись к нему спиной. Многие дни, а может, месяцы спустя бесплодные края сменила зелень, а Судьба продолжала вести их на восток. На восток, к Вратам Восхода, в Страну Феникса.

Точное расположение города в горах, как и второго колодца, нельзя было определить. Но он лежал, как и говорил зодчий, где-то на востоке, на краю света.

Как бы то ни было, город построили. Построили люди и демоны по прихоти Азрарна — князя демонов, даже не поговорившего с Симму с той ночи, когда они узнали от Лилас тайну второго колодца. А может, Азрарн наблюдал за ним, сам оставаясь незримым? И видел он уже не гибкого юного эшву и не прелестную девушку, а героя, мужественного и земного? Может быть, раз-другой какой-нибудь демон и шептал спящему Симму: «На восток», но это был не Азрарн.

С приключениями героям во время этого путешествия не повезло. После долгого перехода по пустыне они выглядели оборванными нищими и напоминали диких зверей. Поэтому люди держались от них подальше. Иногда в какой-нибудь деревушке на них спускали собак. Тогда Симму накладывал на собак заклятие или позволял это делать Кассафех, ибо она уже в совершенстве овладела этим искусством. Иногда, думая, что Симму и Кассафех принадлежат к странствующему монашескому ордену, люди подавали им хлеб и вино, ожидая исцелений или пророчеств. Тогда Симму смутно вспоминал храм, где провел детство. Но Симму не был целителем — ни тогда, ни сейчас. Хоть у него на поясе и висела фляжка с эликсиром бессмертия, он хранил свою тайну и ни капли не отдал страждущим. Да, он видел умирающих людей, над которыми вместе с тучами мух нависла Смерть, но ни на минуту он не замедлил свой шаг.

Слова, сказанные однажды Йолсиппой, запали ему в душу: «Только лучшие из лучших имеют право жить вечно. Кому нужны вечно живущие отбросы общества?» Боги, властные над жизнью и смертью, должны выбирать очень тщательно. Когда-нибудь и ему придется выбирать: «Сделать бессмертным этого человека или нет?» Но время еще не пришло. Симму ясно видел свою судьбу и не терзался сомнениями. Не спрашивал он себя и о том, что станет с ним самим. Он был очень молод. Жизнь еще не открыла ему своих границ, а он уже уничтожил их. Смерть представлялась Симму насилием, убийством цветущей жизни — тем, с чем он столкнулся в отравленном Мерхе. Он замахнулся на Смерть, но в действительности сам еще не вполне осознал, что совершил.

Все дальше и дальше шли Симму и Кассафех, и постепенно земли опустели; исчезли не только люди и звери, исчезло все, что было им знакомо. Правда, остались леса. Вокруг цвели цветы и текли реки, но во всем появилась какая-то безжизненность. Повсюду, где бы хоть однажды ни прошел человек, он оставлял след, как бы отпечаток мысли. Эти следы и есть то, что в глазах других людей оживляет окружающий мир. Дерево, на которое ни разу не упал человеческий взгляд, холм, на котором ни разу не шептал, не кричал и не пел человеческий голос, — они, конечно же, по-своему живы, но эта жизнь невидима для человека, который мог и может осознать только то, что имеет хоть какое-нибудь отношение к нему самому.

Но вот Симму и Кассафех добрались наконец до широкой песчаной полосы между морем и горами. Казалось, тут всегда царит рассвет, потому что город для бессмертных построили у самых Врат Зари и окрашен он был в цвета зари: белый, розовый и алый. Случайно ли путники вышли к нему, или их вело какое-то чутье, а может даже демон, нельзя сказать. Точно так же неизвестно о том, сразу ли они взобрались по крутой лестнице, окруженной колоннами с капителями из мерцающего серебра, или медлили на берегу моря, не обращая внимания на лестницу или не зная о ней.

Одно несомненно. Не только пройденный путь отделял их от людей — бессмертные знали о чуде и были готовы к нему. Даже Симму, который во время проповеди Йолсиппы об ответственности и героизме вздрогнул, ощутив цепи бессмертия, даже он знал и был готов. В конце концов, в его жилах ведь тоже текла кровь королей, доставшаяся ему от Наразен.

Путники поднялись по крутой лестнице, прошли сквозь широкие ворота, на которых теперь висели медные створки, и увидели чудесный город из камня, мрамора и металла. Залитый лучами восходящего солнца, он выглядел так, будто в любую минуту, взмахнув крыльями, мог взлететь в небо. В этом была его особенность. Сердца юноши и девушки на мгновение замерли от восторга, ибо город казался прекрасной девой, а они стали первыми, кто увидел ее и полюбил. Супружеское равнодушие появится намного позже.

Улицы и переулки, площади и парки были пустынны. Все замерло. Лишь плавно качались верхушки деревьев и скользили по небу ленивые облака.

— Кто же здесь живет? — прошептала Кассафех. — Какой-нибудь великий владыка?

Они спустились вниз по каменным террасам и вошли в город. Окна домов здесь украшали витражи из цветного стекла; струи фонтанов взлетали вверх и, застыв на миг, разбивались на мельчайшие осколки. Казалось, в городе нет живых людей. На мгновение это напомнило Кассафех о саде золотых дев, но только на мгновение. Все-таки этот город был настоящим.

Люди ходили по улицам и аллеям, взбегали по лестницам, пересекали дворики. Наконец они пришли к крепости с мозаичными куполами. Перед огромными воротами они увидели плиту из зеленого мрамора, на ней серебром горели слова:

Я — Симмурад, город Симму. В моих стенах будут жить люди, чья жизнь вечна. Во всем же остальном мире люди будут лишь пылью, носимой ветром.

— Кто это написал? — воскликнула Кассафех.

Симму молча вглядывался в надпись, чувствуя себя женихом в день венчания. Он страстно желал быть, наконец, связанным — и в то же время боялся, что его свяжут. Но страх он испытывал или желание — спасения все равно уже не было. Он попал в сеть.

И когда в воротах возник нелепо кланяющийся Йолсиппа, одетый в настоящий бархат, с настоящим рубином в ухе и настоящим золотом в ноздре, Симму расхохотался. Он смеялся, а в глазах его стояли слезы. Так плачет одинокий человек, который только что с ужасом понял, что больше никогда не сможет остаться один.

Глава 5

Лилас забыла, что она умерла. Она с наслаждением потянулась во сне и вяло протянула руку, чтобы ухватиться за ошейник Синего Пса, но ее рука повисла в воздухе. Тогда она открыла глаза.

Колдунья лежала на свинцовом полу, кругом вздымались обросшие мхом каменные колонны. Бешеными порывами налетал ветер, но колдунье не было холодно. Здесь никогда не бывало холодно или жарко.

Вот Лилас потянулась к талии, но рука вместо пояса, увешанного костями, наткнулась на страшный рваный шрам. Колдунья широко открыла рот, крепко зажмурила глаза и сжала кулаки, собираясь закричать от ужаса. Она все вспомнила.

После того как ужасное создание разорвало ее пополам, Владыка Смерти отнес ее безжизненное тело во Внутренний Мир. Лилас и не заметила этого, она еще не пришла в себя после смерти. А потом она погрузилась в кому — так всегда случается с только что прибывшими в царство мертвых. По меркам Внутреннего Мира колдунья находилась в коме не дольше мгновения. Тем временем наверху прошли месяцы, миновал год, начался второй. Симму ворвался в сад колодца, взломал стеклянный божественный водоем, похитил эликсир бессмертия и прошел через пустыню. В восточном углу мира демоны и похищенные ими люди построили город, розовый и алый Симмурад. Бессмертный Симму вошел в него вместе с Кассафех, и подобострастный Йолсиппа приветствовал их… Все это время колдунья лежала без сознания во владениях Смерти. Может, она этого и хотела — лежать и не просыпаться, потому что пробуждение наверняка сулило ей неприятности.

Но Лилас проснулась…

Так и не закричав, она расслабилась и огляделась. Жалкий и убогий пейзаж Внутреннего Мира не угнетал Лилас. Ее вообще мало занимала окружающая обстановка. Однако она обратила внимание на то, что, кроме нее, здесь, похоже, никого нет. Ей пришло в голову, что, хоть она и лежала тут какое-то время без сознания, никто не пытался потревожить ее. Это слегка приободрило колдунью.

Она не знала, кого боится сильнее: Владыку Смерти, чьим доверием злоупотребляла и чью тайну нечаянно выдала, или Наразен из Мерха, убийству которой она способствовала. Впрочем, ей придется вскоре встретиться с обоими.

Когда Лилас хорошенько все обдумала, к ней вернулась большая часть былой самоуверенности. Вскоре она поднялась на ноги, тряхнула гривой волос и провела ладонями по своим гладким щекам. Затем она сотворила из разреженного воздуха золотой пояс, чтобы скрыть шрам на безупречной бархатной коже. Покончив с этим, она вышла из тени прикрытия каменных колонн и неожиданно увидела приближающуюся фигуру Владыки Смерти.

Храбрость и решимость тут же покинули Лилас. В облике короля было нечто, способное сокрушить все вокруг, потеряй он хоть на мгновение железную власть над собой. Колдунья пала ниц перед своим повелителем. Когда король подошел ближе, она задрожала, разразилась стенаниями и судорожно вцепилась в край его белого плаща, скользнувший у нее над головой.

— Твоя раба умоляет тебя! — сквозь рыдания выкрикнула Лилас.

Владыка Смерти остановился и взглянул на свою бывшую служанку. Его лицо сияло, словно лик бога, и у Лилас перехватило дыхание. Она хватала ртом воздух и не могла вымолвить ни слова. Колдунья, пожалуй, была даже рада этому. Ей вдруг показалось, что сейчас нужно покаяться в поступке, о котором Улум, возможно, и не подозревал.

— Ты помнишь, как ты умерла? — спросил Улум. Колдунья, задыхаясь, проговорила:

— Я неосторожно произнесла одно заклинание, и какой-то чародей, более могущественный, чем я, обратил его против меня. Прости мое безрассудство, Владыка Владык!

Лежа у ног Владыки Смерти, Лилас неожиданно подумала, что если уж Улум сделал ее своей посредницей, он мог бы сделать ее и неуязвимой. Ведь сейчас у Владыки Смерти не осталось доверенного лица в мире людей. А может, у него есть еще кто-нибудь, к кому он благоволит больше и кого защищает лучше, чем защищал ее? Лилас подумала, что, служа Улуму, она поставила на карту свою жизнь и потеряла ее, а Владыку Смерти, по-видимому, это вовсе не тронуло. Колдунье показалось, что ее обманули, и от этого она стала храбрее.

— Осмелюсь предположить, величайший из королей, — сказала она, — что, как твоя служанка, я все еще связана нашим договором и не могу вернуться к земной жизни.

— Не можешь, — подтвердил Улум. В его голосе не было жестокости, но звучал он неумолимо.

— Должна ли я служить тебе здесь?

— Твоя служба закончилась.

— Тогда отпусти меня, — попросила колдунья. — Я хотела бы все обдумать, чтобы примириться с неизбежным.

— Ты вольна делать все, что пожелаешь, — ответил Улум. Он вдруг исчез и появился в полумиле от нее.

Лилас скривилась от злобы. Попав во владения смерти, она до странности быстро — а может, этого и следовало ожидать? — утратила благоговейный ужас перед ним. А вместе со страхом куда-то ушло и обожание. Она снова почувствовала себя хитрой, ловкой, и она вновь подумала о Наразен и о том, что она помнила об этой женщине. Если Улум остался в неведении — а он явно не подозревал о провалившихся замыслахколдуньи, — то Наразен и подавно ничего не знает.

Во второй раз Лилас поднялась на ноги. Из призрачного воздуха она сотворила графин вина и отпила добрый глоток. Иллюзия тут же привела ее в состояние приятного опьянения. Подкрепившись таким образом, колдунья выбрала направление и зашагала к своей цели. Она решила разыскать Наразен и благодаря колдовскому искусству, присущему всем в этом подземном мире, тотчас же поняла, где та находится.

После нескольких часов, а может, минут ходьбы Лилас вышла на берег унылой реки с белой, как молоко, водой. На камне у реки сидела женщина.

Наразен выглядела совсем не так, как предполагала Лилас. Она и раньше была синей от яда, но во время продолжительного пребывания в Мерхе ее тела коснулось разложение. Кожа Наразен стала теперь почти черной; с темно-синего лица смотрели золотые глаза с темно-синими белками. Волосы Наразен стали пурпурными, как и ногти левой руки, лежавшей на левом колене. Эти ногти стали почти такими же длинными, как и ладонь. Правая рука, покоившаяся на другом колене, утратила плоть, превратившись в голую кость.

Колдунья застыла на месте. Наразен выглядела так необычно и устрашающе, что даже Лилас не могла остаться к этому равнодушной. Некоторое время она стояла молча, уставившись на бывшую королеву, а та не обращала на чародейку никакого внимания, пребывая в тяжелом раздумье. Ее думы, словно яд, бродящий в огромном чане, отражались на неподвижной маске лица. Наконец Лилас крадучись подошла ближе.

Лилас распростерлась по земле перед Наразен и поцеловала темно-синюю ногу.

Подняв веки, Наразен взглянула на колдунью.

— Внушающая благоговейный трепет госпожа, ты ли Наразен, королева Мерха? — прошептала Лилас.

Наразен не ответила, но ее черные губы дрогнули.

— По красоте и величию узнала я тебя, — продолжала Лилас. — Ты воистину грозна и царственна! Я бы назвала тебя Владычицей Смерти.

Наразен протянула правую руку — обнаженные кости — и приподняла подбородок колдуньи. Лилас задрожала всем телом. Ей больше не нужно было притворяться, она и в самом деле испугалась.

— Я — Наразен, — подтвердила королева. — То, что от нее осталось.

Лилас подползла ближе и поднялась на колени. Она взяла в ладони руку-скелет и поцеловала ее. Наразен неприятно рассмеялась.

— Ты ничуть не изменилась, — сказала она. — Как была шлюхой, так и осталась ею. Пойди, поищи своего господина, и на нем оттачивай свои уловки. Или, после смерти, ты уже не так сильно любишь его?

— Не гони меня, старшая сестра, поведай, что печалит тебя, — прошептала Лилас.

Наразен в ответ плюнула на серую землю. В ее душе больше не пылал огонь. Кожа потемнела, рука превратилась в голую кость, но дело было не в этом. Наразен никак не могла смириться со своей смертью. Больше года сидела она здесь, размышляя о Лилас и о своем сыне, убивших ее. Может быть, иногда она вспоминала и о чем-то синем — о яде в кубке, — но все это теперь казалось бессмысленным. Ее преследовали мысли о Симму. Больше всего королеву беспокоило то, что ее сын, живой и веселый, смеется над ее участью… Жизнь во Внутреннем Мире творит странные вещи с мечтами о мести.

— Старшая сестра, — прошептала колдунья, кладя голову на колени Наразен, — отчего ты сидишь здесь, в этом унылом месте, и отчего не окружишь себя удивительными иллюзиями?

— Я дала клятву, — ответила Наразен. Колдунья улыбнулась, спрятав лицо в складках черного платья Наразен.

— А я — нет, — сказала она, поднимая голову, и сотворила вокруг них дворец, очень похожий на дворец в Мерхе. Воздух между колоннами расцветили горячие солнечные лучи, а у ног Наразен появились шкуры леопардов. Бывшая королева презрительно усмехнулась, но ее глаза слегка оживились.

— Если б я знала, как это сделать, я бы воздвигла здесь дворец из обросших мхом камней и украсила бы его сокровищами из гробницы какого-нибудь короля. — Раньше такая идея никогда не приходила ей в голову, но Лилас словно смахнула пыль с мыслей королевы. — Но раз уж осуществление этого замысла невозможно, мне кажется, я могу позволить себе хотя бы эту иллюзию… Но как только увидишь Улума, немедленно развей мираж. Я не хочу, чтобы он вообразил, будто я сдалась.

Лилас ухмыльнулась, снова пряча лицо в складках черного платья. Она узнала о тайных желаниях, увидела скрытые уязвимые места. Теперь они с Наразен стали заговорщиками.

— Но это вовсе не твоя слабость, моя дорогая сестра. Это моя слабость — я очень хочу угодить тебе! Считай меня своей служанкой.

Левой рукой — той, что была облечена в плоть, — Наразен задумчиво перебирала волосы колдуньи, поднимая густые пряди вверх и пропуская их между пальцами, подобно струям воды.

Лилас терпеливо сносила эту ласку.

Глава 6

Лилас затеяла все это ради того, чтобы, используя свою ловкость, сделать хоть немного мягче то жесткое ложе, на котором она оказалась. Вообще-то Лилас не любила людей, но сейчас она считала себя обиженной Владыкой Смерти. Чтобы избежать гнева Наразен, она притворилась, будто обожает ее. Она творила для Наразен иллюзии — ведь королева, связанная давней клятвой, делать этого не могла. Только однажды Наразен позволила себе сотворить иллюзию, чтобы рассказать Улуму о посещении Мерха, — это входило в их договор; да и то Наразен сотворила не все. Улум наблюдал ее иллюзии, и лицо его, как всегда, оставалось бесстрастным. Наразен не показала ему своего столкновения с Азрарном и того, как Симму бросил ее, а Азрарн покарал ее за дерзость — дьявольски великодушно и ужасно. Владыка Смерти получил меньше, чем должен был, но он ни о чем не спросил. Казалось, он просто не заметил, что стало с правой рукой Наразен. Расплатившись с Улумом, Наразен села на камень на берегу белой реки и сидела, охваченная мрачными думами, пока к ней не пришла длинноволосая колдунья.

Наразен видела, что Лилас ее обманывает, и даже понимала, для чего та это делает, однако заискивания колдуньи все же поддержали ее. Наразен лишь усмехалась, сверля Лилас своими страшными, сине-желтыми, — как у ящерицы, глазами. По поведению Лилас она заметила, что та и в самом деле охвачена неподдельным страхом. Не была ли эта услужливость вызвана страхом? Королева Наразен привыкла, что ее подданные унижаются и трепещут; привыкла к роскоши своего дворца, от которой отреклась во Внутреннем Мире. И во всем виновата была Лилас… Но теперь Наразен снова могла бродить по золотым покоям дворца или скакать верхом по цветущим равнинам. А когда опускалась призрачная ночь и призрачные звезды высыпали за призрачными окнами, Лилас — льстивое, гибкое и прекрасное дитя — подкралась к Наразен, положила голову на колени королевы, и роскошные волосы колдуньи рассыпались по черному платью. А Наразен гладила эти чудесные волосы. Когда она касалась их левой, живой рукой, Лилас улыбалась и закрывала глаза; когда же она делала это рукой-костью, Лилас дрожала и крепче сжимала веки. По правде говоря, Лилас даже наслаждалась своим страхом перед тем, кого, как ей казалось, она могла хитростью держать в повиновении. Поэтому ей было приятно общество Наразен. И, играя в обожание, колдунья не заметила, как перестала играть и стала обожать Наразен по-настоящему. Играя обольстительницу, она сама пала жертвой чар королевы.

Некоторые обитатели Внутреннего Мира отважились покинуть гранитный дворец Улума, чтобы рассмотреть вблизи золотое сияние недавно возведенного нового дворца, впрочем, такого же иллюзорного, как и все остальные миражи в этих землях. У дверей их встретила призрачная стража с обнаженными мечами. Но вот из дворца вышла девушка, прикрытая лишь собственными волосами, и повелела гостям пасть ниц перед ее госпожой. Этого и следовало ожидать; величие того, чему служила Лилас, должно было превосходить величие всего остального. А может, она развлекалась, ожидая, когда об этом узнает сам Владыка, и если узнает, то что предпримет. Боевой дух Лилас поддерживали презрение и негодование. Наразен же никогда не боялась Улума; по крайней мере, королева не испытывала перед ним страха в буквальном смысле этого слова. Конечно же, Владыка Смерти так и не пришел упрекнуть их. А что касается его подданных, очарованных высокомерием ужасающей синей женщины, то, засвидетельствовав свое почтение, они удалились. После этого уже не одна Лилас величала Наразен Владычицей Смерти.

Однажды Лилас сидела у ног Наразен, и розовые бутоны ее грудей как бы невзначай выглядывали из-под распущенных волос. Неожиданно королева, чье тело уже долгие годы не знало плотских утех, схватила свою прелестную мучительницу и сжала ее в сладострастных объятиях, руками и губами отдав должное тому, что нашла под покровом волос. Лилас оказалась живой, гибкой и покладистой, и вскоре их тела сплелись… Позже, в изнеможении раскинувшись на леопардовых шкурах, женщины поведали друг другу свои тайны. Отныне их связали узы иного рода.

Наразен каплю за каплей излила колдунье свою желчь. Лилас узнала, как жаждет королева отомстить Симму. Узнав об этом, колдунья еще крепче прильнула к Наразен. Она рассказала королеве об ужасной тайне, которую доверил ей Улум, о тайне второго колодца. Наразен выслушала эту историю со скучающим видом. Затем Лилас рассказала, что слышала, будто Азрарн рассказал Симму о втором колодце, чтобы дать ему возможность совершить подвиг — добыть бессмертие для людей.

— Я мертва, — прошептала Лилас, — я не могу помешать этому. Но Улум все равно обвинит меня. Что же мне делать, о мудрая госпожа, дай мне совет!

— Лгунья, — ответила Наразен, перебирая густые шелковистые волосы колдуньи. — Ты попалась в собственные сети, играя в свою игру. Ведь это ты сама выдала тайну, когда еще была жива, разве не так? К тому же, я уверена, ты пыталась заигрывать с Азрарном. Да-а, ты продашь кого угодно.

Тут Лилас почувствовала, что самое время сломаться, подобно хрупкому тростнику. Она разрыдалась, уткнувшись в колени Наразен.

— Азрарн пришел ко мне ночью. Кто бы смог устоять перед ним? Я просто не помнила себя от страха. А он читал мои воспоминания, словно открытую книгу. Ведь ты знаешь, как он жесток! Я бы никогда не отважилась выступить против него… — И она поцеловала руку-кость.

Наразен задумалась. Наконец она сказала:

— А не Азрарн ли любовник Симму? Припоминаю, он его очень любил. Но Улум наверняка возненавидит Симму, если только Симму не придумает что-нибудь. Как ты считаешь, он сумеет что-нибудь придумать?

Лилас прильнула к коленям бывшей королевы.

— Боюсь, что да. Именно этого я и боюсь.

— В покоях Владыки есть Волшебный Глаз — заглянув в него, можно увидеть мир людей. Посмотрим, права ли ты… Интересно, может ли Улум, внушающий страх, бояться?

Лилас внимательно посмотрела на Наразен, кожа у нее была почти такая же темная, как у Владыки Смерти:

— Но Улум может обрушить свой гнев на меня. Я вовсе не хотела раскрывать его тайны… только вот подумает ли он об этом? И если он истратит весь гнев на меня, то Симму… моя королева, ведь ты хочешь, чтобы пострадал Симму, а не твоя служанка?

— К этому все и шло, ведь правда? — улыбаясь, осведомилась Наразен. — Ты стала полезной для меня — как ты думаешь — лишь для того, чтобы избежать гнева Белого Плаща? Но в Улуме нет гнева.

— Я прошу…

— Проси.

Лилас скользнула к ногам Наразен, прижалась к ним. Она знала, что победила.

Вскоре Наразен встала и вышла из зала. Лилас последовала за ней.

Они покинули освещенный ночной мираж, вернулись в неизменно серый Внутренний Мир, где не было ни дней, ни ночей.

Странные вещи творит это царство с человеческими мечтами. Приступы ненависти здесь бывают так же внезапны и непреодолимы, как и бесконечные раздумья. Человеческие представления меняются самым неожиданным образом. Страсти становятся неукротимыми, надежды смешными, желания безрассудными, а требования непомерными. Да и может ли быть иначе в таком месте?

Улум вернулся — с поля битвы, из города, пораженного чумой, или от смертного ложа одинокого старика — и заметил в своих апартаментах, среди темных теней и пустоты, Наразен. Однажды он уже встречал ее здесь. А за ее спиной, преклонив перед Улумом колени и спрятав лицо, съежилась от страха колдунья. Заметил ли Владыка, как она судорожно цеплялась за черное платье Наразен? Так обычно сжимают в руках талисман.

Наразен поправила складки своего платья и улыбнулась Улуму.

— Добро пожаловать домой, господин. Как поживает мир? Где ты там побывал? Доставило ли тебе удовольствие долгое путешествие?

Улум молча разглядывал женщин. Колдунья вжалась в пол. Наразен продолжала:

— Но думаю, кое-где ты все же не был. Не желаешь ли взглянуть в свое волшебное зеркало? Владыка Смерти не взял Глаз у Наразен из рук, но она повернула его так, чтобы Улум смог все увидеть. Королева довольно долго держала его на вытянутых руках.

Казалось, Улум с самого начала знал, что королева Мерха — не простая смертная, а некое знамение или даже враг. Владыка безучастно, как всегда, заглянув в Глаз, и увидел розово-алый город, Симмурад. Он сразу понял, что предвещает появление этого города. В лице Улума, казалось, ничего не изменилось, но перемена все-таки произошла. Лилас ощутила ее и попыталась спрятаться за Наразен.

Медленно тянулось время во Внутреннем Мире. Несколько дней заняло пробуждение Лилас, обольщение Наразен и их заговор; еще несколько часов понадобилось, чтобы найти Глаз и показать изображение в нем Владыке Улуму, — в Мире Людей прошли годы. Пять лет пролетело над Симмурадом.

Симмурад был удивительным.

Розовый мрамор, золотистые башни, покрытые эмалью купола. Внизу, на улицах, малолюдно, но все люди — мудрейшие и прекраснейшие. Очаровательные женщины, чародейки с волосами до пояса и глазами, похожими на драгоценные камни; красивые и сильные мужчины, мудрецы и волшебники.

Далеко разошлась молва о городе бессмертных.

Многие отправились на его поиски, многие умирали, так не и обретя бессмертие. Некоторые нашли его, однако многих прогнали от ворот Симмурада. Не кто иной, как Йолсиппа, бродяга, случайно получивший дар бессмертия, а потому еще более ценивший его, сторожил медные врата. И когда кто-нибудь подходил к ним, Йолсиппа кричал с высокой башни над вратами:

— Кто ты такой и что из себя представляешь? Назови свое имя и ремесло, поведай о своих достоинствах, учености и силе. Что сможешь ты предложить в обмен на драгоценнейший дар, которого жаждут все люди? Говори, но не забывай, что потом тебе предстоит подтвердить делами свои слова.

Одних охватывал гнев, других — страх. Те, кто лгал, погибали, пытаясь сделать то, чего сделать не могли. Лишь очень незначительное число мужчин и еще меньшее — женщин имело достаточно смелости и знаний, чтобы проникнуть в розово-алый Симмурад и получить в нефритовом наперстке каплю густой мутной жидкости — эликсир вечной жизни.

Владыка Смерти видел все это. Он увидел сияние, исходящее от жителей Симмурада, неугасимое внутреннее пламя. Но заметил ли он бледность их лиц?

Улум наблюдал за Симму. Бессмертный сидел в библиотеке с бесчисленными полками, трещавшими под тяжестью книг, украшенных орнаментами и драгоценными камнями. Симму читал, словно изголодавшийся человек, который жадно глотает пищу и никак не может наесться. Он был один. Закрыв двери, он читал так, как никогда не читал, живя в детские годы в храме. Его глаза горели, пробегая страницы. Сейчас он уже не был похож на прежнего Симму — худощавого мускулистого юношу с бронзовой кожей, героя, простодушного и не прирученного, не связанного по рукам и ногам. Теперь Симму — хотя он все еще оставался юн и красив и будет таким до конца времен — нес на себе печать прожитых лет, и все в нем, казалось, застыло и окаменело.

Так же выглядела и изящная светловолосая девушка, притаившаяся за дверью, — Кассафех, ставшая женой Симму пять лет назад после удивительно пышной и необычайно величественной ночной церемонии в Симмураде. Молчаливая Кассафех, со свинцово-серыми глазами, прикоснулась к двери, не осмеливаясь постучать. В юности годы идут медленно. Пять лет вечной молодости показались ей веками.

Бессмертные напоминали гипсовых кукол, чей механизм остановился. Понял ли это Владыка Смерти? Нет, он видел лишь жизнь, которая не умрет.

Наразен, уже увидевшая в Глазе все, что она желала сейчас знать о своем сыне и его судьбе, не сводила глаз с Улума. Она пристально наблюдала за ним, внимательно вглядываясь в его лицо, позу, движения.

— Может ли бояться внушающий ужас? — спрашивала она Лилас. Теперь она точно знала ответ.

Ни один человек не сомневался, что Владыка Смерти должен дрожать от страха при мысли о такой угрозе. Так, повинуясь человеческой воле, Улум впервые в жизни испугался.

Волшебный Глаз вдруг выскочил из рук Наразен и разбился. Он раскололся на куски, а те рассыпались по полу мельчайшими осколками размером с крупицу соли.

— Ты сердишься, мой господин? — спросила Наразен, гладя на Улума влюбленными глазами. Она и в самом деле любила его; он поддерживал в ней ненависть.

Светлые, сухие и широко открытые глаза Улума ослепительно сияли. Ничего нельзя было прочесть на его лице, но тут заговорили его руки. Из кончиков пальцев Владыки Смерти брызнула кровь. И как ни странно, она оказалась такой же красной, как кровь человека. Кто знает, о чем он думал? Может, он пытался вызвать в себе неистовый, кровавый гнев, потому что люди ждали от Владыки Смерти именно этого? Там, куда падали капли крови, пол покрывался трещинами. Красные пятна испещрили белые одежды Владыки. Теперь его глаза раскрылись так широко, что лицо его превратилось в безумный лик.

— Азрарн дал Симму этот город, Азрарн — возлюбленный Симму, — сказала Наразен. — Но Черный Кот — ничто пред Белым Псом… Найди же способ убить Бессмертных.

Улум поднял кровоточащие руки и закрыл ими лицо. Его волосы и плащ развевались сзади, словно в лицо Владыке дул сильный ветер; однако никакого ветра не было. Владыка Смерти повернулся и вышел из гранитного дворца. Закрыв лицо руками, он отправился через земли Внутреннего Мира. Кровь капала на песок под его ногами. И там, куда она падала, вырастали красные цветы с черными стеблями — маки, цветы смерти. Кровь Владыки окрасила тихие белые воды Внутреннего Мира. Воды вспыхнули и запылали, облака черного дыма поплыли по серому небу.

В железной скале был бездонный провал, и Владыка Смерти спустился в него. Из пасти провала десятью ручьями потекла кровь. Оттуда не доносилось ни шороха, лишь бесшумно текла кровь — кровь Улума, Владыки Смерти, одного из Владык Тьмы.

Глава 7

Колдунья целую вечность неподвижно лежала у ног Наразен. Она все еще боялась, что Владыка Смерти вернется — наказать ее за то, что она выдала тайну, подарившую бессмертие людям. Но Улум, казалось, забыл о Лилас. Улум, казалось, забыл обо всем. Он никого ни в чем не обвинил, он вообще не сказал ни слова. Наконец Лилас поднялась и, как прежде, обняв колени Наразен, вознесла хвалу ее уму и способности влиять на настроение Владыки. Осколки Волшебного Глаза хрустели под их ногами. Снаружи один из рабов Улума, заметив Наразен, поклонился ей до земли, и Лилас ухмыльнулась.

Владыка Улум сидел на плато в Восточных горах.

Далеко внизу, у горизонта, сверкало море; рядом, в скале, была высечена лестница, поднимавшаяся сюда с берега. Само плато упиралось в стену, и в этой стене сверкали медные ворота.

Улум сидел спиной к воротам. На каждом дюйме земной поверхности кто-нибудь да умирал, поэтому Владыка Смерти мог перемещаться повсюду, ему были доступны все уголки земли. Или почти все. Мир по краям окружало море и вековечные горы, не постаревшие за прошедшие тысячелетия. В Симмураде же никто никогда не умирал. И, следовательно, только сюда, на это плато, мог подняться Владыка Смерти, но не дальше…

По волшебству из скального камня, похожего на жемчуг, возникло удобное кресло, и Улум опустился в него. За креслом выросло черное раскидистое дерево — чтобы во время долгих-долгих рассветов Владыка Смерти, восседавший в кресле, оставался в тени.

Руки его больше не кровоточили, одна лежала на колене, а другой он подпирал подбородок. Его серебряные волосы закрывал белый капюшон, наполовину скрывавший и лицо, словно вырезанное из черного полированного дерева. Улум застыл, опустив черные веки, обрамленные густыми белыми ресницами, но не спал. Люди, сидящие в такой позе, кажутся уязвимыми. Можно себе представить, насколько жуткий вид был у Владыки, если он не выглядел уязвимым даже с опущенными ресницами. Его веки походили на крышки сундуков с древней мудростью.

Вдруг ресницы Улума дрогнули и глаза открылись.

Четверо всадников поднялись по ступеням на плато и остановили лошадей в нескольких шагах от тенистого дерева, кресла и Смерти.

Измученные долгим путешествием, они изумленно и испуганно озирались по сторонам.

— Ну а дальше что? — спросил всадник с луком за спиной.

— Здесь ворота, — отозвался второй.

— Даже сейчас я не совсем верю в то, что рассказывают об этом городе, хоть мы и потратили на его поиски пять лет, — заявил третий.

Четвертый всадник повернул голову.

— Кто это сидит там, под деревом? — спросил он.

— Под каким деревом? Я не вижу ни одного дерева, — удивился третий всадник.

— Я вижу только тень от скалы, — сказал первый.

— Там сидит человек в белом плаще, и голова его накрыта белым капюшоном, — настаивал четвертый.

Второй всадник схватил его за рукав.

— Ты пытаешься сбить нас с толку, выдумывая всяких призраков! — закричал он, приходя в бешенство. — Думаю, только один из нас будет избран! Разве вы не слышали, что в этом городе всем устраивают испытания, прежде чем дать выпить глоток эликсира жизни? Мы с вами во всем равны, братья, но я сомневаюсь, что они впустят четверых! — С этими словами он выхватил меч и отсек голову четвертому всаднику, который все это время зачарованно смотрел на Владыку Смерти. Потом второй всадник ударил лошадь хлыстом с такой силой, что она, хоть и устала, понеслась, словно ветер, к медным воротам.

Первый всадник молниеносным движением сорвал из-за плеча лук, наложил стрелу и спустил тетиву. Та угодила второму всаднику между лопатками. Громко вскрикнув, он соскользнул с лошади и повалился навзничь как раз перед воротами. Вдруг первый всадник ткнулся лицом в гриву лошади — третий ударил его кинжалом. В живых остался только один.

Он медленно спешился и, опустив голову, пошел через плато к воротам. Подойдя к ним, он остановился и огляделся. Потом он постучал в ворота.

Сверху раздался голос:

— Назови свое имя и ремесло!

Всадник отступил от ворот и зарыдал. Вдруг прервав рыдания, странник запрокинул голову, расхохотался, а потом прокричал:

— Не тот ли это толстый вор, что служит привратником у дверей города бессмертных?

Сверху никто не ответил.

Тут странник заметил, что слева от него, прямо у ворот, там, где упал, пронзенный стрелой, его товарищ, незнакомец в белых одеждах отдыхает на каменном кресле под раскидистым деревом. Лицо таинственного человека скрывала тень, а у ног его распростерся мертвец.

Улум теперь мог приблизиться к воротам запретного города.

Всадник вытер глаза рукавом.

— Если бы я верил во все эти сказки, я бы подумал, что ты хочешь причинить мне зло, — пробормотал он, дрожа, а потом повернулся, подбежал к воротам и снова заколотил в них.

— Впустите меня! — умолял он. — Здесь моя смерть!

Ответа не было. Видно, толстый вор обиделся. Потом странник взглянул на Владыку Улума и опустился на колени.

— Ты стал теперь кровожадным? Ты отнимаешь жизнь раньше, чем придет срок? Говорят, Владыка Смерти женился. Он взял в жены женщину с синей кожей и волосами, как грозовая туча. Она все время пилит его, и он с радостью убегает из дома. Ходят слухи, что Владычица Смерти изводит Улума до тех пор, пока не добивается всего, чего хочет. Как-то ночью она пришла в одну страну и отравила ее. Она убивала все, чего касалась ее рука или ее дыхание, и, вернувшись к мужу, поведала ему о своих деяниях и перечислила тех, кого загубила. Владыка Смерти, как говорят, пришел в восторг.

Скиталец вновь повернул к воротам и постучал. На сей раз совсем тихо.

— Толстый вор завтракает, — ответили ему из-за стены.

Всадник отвернулся от ворот и пополз обратно. Он взглянул на скрытое под капюшоном лицо Улума и, пронзив кинжалом свое сердце, замертво упал у ног Владыки Смерти.

Тем временем Йолсиппа рыгнул, закончив завтрак. Нечасто он приходил к вратам Симмурада, но когда он решался провести время подобным образом, то удобно устраивался на ложе среди мягких подушек. Он любил необычные и экзотические блюда, доставленные сюда, а возможно, и созданные при помощи колдовства, и поэтому богатые одежды Йолсиппы постоянно лоснились от жира. В этот раз он не изменил привычкам, добавив на халат свежего жира, бывший вор открыл потайное окошко высоко в скальной стене и выглянул наружу.

Четыре лошади уже ускакали с плато по каменной лестнице, но трупы остались. Йолсиппа прищелкнул языком. Тут он заметил фигуру в капюшоне, сидящую у ворот и едва различимую в тени ветвей черного дерева.

— Эй, скажи-ка, — закричал Йолсиппа, — не ты ли стучал в ворота города бессмертных?

Владыка Смерти, не поднимая головы, ответил тихо, но Йолсиппа ясно разобрал его ответ:

— Я не стучу ни в какие ворота. От голоса веяло холодом, даже Йолсиппа почувствовал это.

Тогда он прокричал вниз:

— Назови свое имя и ремесло!

Наверно, Владыка Смерти мог бы рассмеяться, услышав эти слова; но вряд ли он когда-либо смеялся — это было не в его правилах, и особенно сейчас.

— Приведи сюда своего короля, — приказал он. — Я буду говорить с ним.

— Ты знаешь, господин Симму не бегает к воротам по зову первого встречного.

Владыка Смерти не сказал больше ни слова; Йолсиппа же говорил еще долго, но постепенно он понял, что Симму все-таки придется привести, и, оставив ворота без присмотра, толстяк отправился на поиски своего господина.

Симму читал. Почти пять лет он больше ничего не делал. Он поглощал книги, стремясь заполнить внутреннюю пустоту. И в то же время он испытывал пресыщение. Даже то небольшое число прекрасных и мудрых людей, собравшихся в Симмураде, казалось ему чрезмерным. С детства привыкший вольно бродить по свету, повелитель бессмертных теперь отвечал за судьбы людей.

Симму заснул над книгой. В подсвечниках догорели свечи. Волосы героя рассыпались по страницам. Его веки вздрагивали, он видел сны.

Йолсиппа, бывший бродяга, обнаружил, что дверь библиотеки заперта, но, ничуть не колеблясь, открыл замок отмычкой и вошел. Он принялся будить Симму, грубо тряся его за плечо. Наконец правитель города, вздрогнув, проснулся. Его глаза метали молнии.

— Чего ради ты разбудил меня?!

Он теперь говорил так же, как и любой другой человек. Его голос звучал капризно, как у ребенка. Йолсиппа не просто вломился в комнату, он вломился в сон Симму. А бессмертному снился странный сладкий сон — роща в сумерках, темноволосый спутник, и оба они (и Симму и незнакомец) были еще детьми…

— У ворот какой-то странный пришелец. Симму встал и стал мерить шагами комнату. Он метался словно лев в клетке.

Пламя зари расцветило его лик. Он все еще обладал необычной внешностью, но был уже не таким, как прежде, — Хотелось бы мне заставить тебя выплюнуть ту каплю бессмертия, которую ты украл тогда в пустыне, Йолсиппа.

— Жизнь хороша, — отозвался бывший вор и бродяга, глубоко вздохнув. Сам не осознавая того, он скучал по прежней жизни, по горечи и страху, которые придавали его жизни особый вкус.

— Ну-ка, повтори, кто там, у ворот? — спросил Симму. — Только на этот раз выражайся яснее.

— Это не демон, — ответил Йолсиппа. — Хотя у меня создалось впечатление, что это какой-то важный господин… Одет он во все белое. Признаюсь: он мне совсем не понравился. Впрочем, он напоминает мне кого-то, кого я встречал раньше или, скорее, видел издали и счастливо избежал. А руки у него черные…

Симму широко улыбнулся. В его волосах и на коже, казалось, вспыхивали, потрескивая, искры.

— Пять лет, — произнес он. — Старый ворон не спешил. И ты его не узнал?

Йолсиппа скривился и вытянул руки, выставив ладони перед собой, словно хотел защититься.

— Нет-нет, не говори мне, я не желаю этого знать, — взмолился он. — Я, конечно, любопытен, но не настолько. Я не хочу дразнить собак.

— Час пробил, — объявил Симму, забыв про Йолсиппу и повернувшись к окну. — Теперь я, наконец, узнаю, не зря ли я продал себя в рабство бессмертию. Там, у ворот, Владыка Смерти! — воскликнул он, ударив рукой по раскрытой книге. — Жди меня.

Он схватил небрежно брошенный на стул халат, надел его и затянул пояс. Халат был причудливо заткан серебром: его жена, Кассафех, сама выткала ткань — этому искусству ее научила мать в доме торговца шелком. Но сейчас Симму думал совсем о другом…

Где-то в Симмураде, на высокой башне, пела женщина. В песне звучала грусть. Город еще спал, и Симму никого не встретил на утренних улицах.

Поступь правителя города бессмертных была легкой. Вдоль одного из зеленых газонов внутри крепости пробежал леопард. Однако когда Симму по вымощенной мрамором улице подошел к вратам Симмурада и привел в действие механизм, их открывающий, он остался один.

Сердце Симму бешено колотилось в груди, лицо побледнело, и глаза его от волнения стали прозрачными. Он вышел из ворот и ступил на горное плато.

Тогда Улум поднял голову и посмотрел на него…

Однажды, в сыром и холодном склепе Наразен, он пощадил плачущего ребенка…

Симму выдержал этот взгляд.

Однажды, в сыром и холодном королевском склепе, он уже смотрел в лицо этому королю.

— Ну что ж, Черный Человек, — заговорил Симму. — Не один год понадобился тебе, чтобы добраться сюда. Ты думал оборвать мою жизнь, но вместо этого я сам поставлю точку в твоей. Я много читал о мире и о чудесах его, о землях, которые можно завоевать, и о законах, которые можно создать. В один из дней (а дни мои бесконечны; тебе придется это признать, Черный Человек), в один из дней я покину эту твердыню во главе огромной армии. Мы покорим весь мир и освободим его от тебя.

Как знать, не напомнил ли Улуму этот вызывающий тон о Наразен?

— Ты будешь жить вечно, но тебе не дано ничего совершить, — возразил герою Улум. — Твоя юность превратилась в прозрачный кристалл, и в нем застыли твои стремления и даже твоя душа. Теперь я это понимаю и хочу, чтобы и ты осознал это. Не мечтаешь ли ты о том, чтобы заманить всех людей в ловушку, куда попал сам?

Симму насупился и замолчал. Потом он снова собрался с силами.

— Ты — превосходный учитель. Я запомню твой урок. Признаться, я и в самом деле слишком долго вел праздную жизнь. Но ответь мне: боишься ли ты содеянного мною?

Владыка Смерти ответил, но голос его был лишен всякого выражения:

— Боюсь.

— И ты на самом деле готов сразиться со мной?

— Я на самом деле готов сразиться с тобой.

Симму улыбнулся.

Он медленно подошел к Владыке Смерти. Поравнявшись с убитыми, он взглянул на них, не выразив ни сочувствия, ни отвращения. Совсем близко подошел Симму к Улуму, а потом протянул руку и прикоснулся к губам Владыки. Симму вздрогнул, в его глазах мелькнул было испуг, но он быстро взял себя в руки.

— Теперь мне бояться нечего, — сказал он.

— Страх — не худшее из зол, дарованных людям.

Симму плюнул на подол плаща Улума.

— Теперь ударь меня, — прошептал Симму. — Уничтожь меня.

Нечто невыразимое, непередаваемое, но явно устрашающее появилось и исчезло на лице Владыки Смерти. Алая капля крови выступила в уголке его рта, но Улум поднял руку — и кровь исчезла. Этот жест зачаровал Симму. Герой содрогнулся, приходя в себя, и ударил Улума по щеке. Симму показалось, что удар раздробил его собственный позвоночник, однако он все еще стоял, дышал и оставался цел и невредим, — Сразись же со мной, — пробормотал Симму. — Я сгораю от желания уничтожить тебя.

Владыка Смерти откинул капюшон. Его призрачная красота сковала Симму. Он коснулся рукой груди Симму, оставив на одежде пятно крови. Его прикосновение было мягким и пугающим. От этого прикосновения останавливались сердца людей, но сердце Симму продолжало биться. Неожиданно Владыка Смерти исчез в белом вихре. Ярость вспыхнула в Симму.

— Это все?! Вернись, Черный Ворон! Вернись и сразись со мной!

Тут мертвец, лежавший у ног Владыки Смерти на груди другого мертвеца, поднялся и заговорил, обращаясь к Симму:

— Наберись терпения. Он вернется. Жди его. — И он снова рухнул на землю.

Исполненный мрачной радости, дрожа и зловеще усмехаясь, Симму вошел в Симмурад, разыскал жену и провел с ней ночь. В ту ночь Симму пил за здоровье Владыки Смерти розово-алое вино. Он снова повесил на шею зеленый камень эшв, о котором не вспоминал долгие годы.

Последующие действия Владыки Смерти были простыми и логичными, как движения в танце. Он сделал именно то, что от него ожидали: он призвал своих любимых подданных или, вернее, те создания, чьи имена соединялись с его именем в умах людей.

Он вызвал чуму из ее норы среди желтых болот и кривых деревьев и послал ее в Симмурад. Чума сумела просочиться за скальную стену, и несколько бессмертных заболело, но болезнь вскоре сбежала от них. Бессмертные отнюдь не являлись неуязвимыми, но длившаяся всего лишь полдня лихорадка не причинила никому больших неудобств. Напротив, горожане только порадовались новому развлечению.

После этого Улум призвал голод. Над ним посмеялись, так и не пустив в Симмурад.

Тогда Владыка Смерти призвал раздор. Люди бились друг с другом на вымощенных мрамором улицах Симмурада и падали от ударов, но раздор, съежившийся под своим зеленоватым плащом, заметил, что битва доставляет удовольствие бессмертным. Раздор принес жителям новое развлечение. А если в пылу поединка человеку и отрубали кисть руки, талантливый хирург, получивший каплю эликсира за непревзойденное искусство, пришивал кисть к руке серебряной нитью. А так как и кисть, и тело были бессмертны, не подвержены тлению, рука срасталась и вскоре снова действовала не хуже, чем прежде.

Владыка Смерти послал на улицы Симмурада змея-искусителя. Бессмертные весело играли с ним и украсили его неувядающими цветами и праздничными лентами. Змей обвился вокруг фруктового дерева и мрачно сверкал черными, словно покрытыми глазурью, кольцами.

— Ну же, Владыка Костей, — шептал Симму. — Неужели это все, на что ты способен?

Кассафех много времени проводила за бронзовым ткацким станком. В память о демонах в Симмураде не было ничего золотого — в Нижнем Мире не любят золото. В эти дни глаза-хамелеоны Кассафех потускнели, словно их затянула дымка. Они стали темными, как мрачная темница или дно озера. Жена Симму изнывала от скуки — истинного бича Симмурада. Единственная звезда на небе Кассафех — Симму был далек. Бывшая избранная больше не любила его, ведь ее любовь не смогла побороть равнодушие и безразличие Симму. Кассафех стала еще более земной и более небесной одновременно, доказывая тем самым свое двойное происхождение. Она коробками поглощала сладости, при помощи колдовства добытые из гаремов великих владык, носила роскошные платья из сундуков великих королев. Иногда она чарами приманивала птиц с неба, но случалось это нечасто, ибо редко залетали птицы в Симмурад. Обычно же Кассафех сидела у окна и о чем-нибудь мечтала, вглядываясь в облака. Она не понимала, почему Симму борется со Смертью, — Кассафех всегда была далека от того, что занимало героя. Она вспомнила свою свадьбу, храм, набитый жрецами, которых демоны похитили ради шутки, — они должны были позаботиться о церемонии. Когда ее фату подняли, Кассафех поняла, что демоны затеяли все это лишь для собственного развлечения, и ощутила мрачное присутствие кого-то, интересовавшего ее мужа больше, чем она сама. Может, это был Азрарн, никогда не появлявшийся в Симмураде во плоти, или Владыка Смерти… Кассафех зевнула, поднялась от станка, откусила кусочек пирожного, и ее темные глаза наполнились слезами.

— Я стану толстой, и ты возненавидишь меня, — сказала она Симму.

Хотя она понимала, что ее муж уже не любит ее настолько, чтобы ненавидеть.

Симму не слышал ее. Он все ждал Владыку Смерти, так и не вернувшегося, чтобы сразиться с ним.

А Владыка Смерти бродил по миру. Люди видели его, сидящего на склоне холма, словно белый гриф. Его белый плащ развевался под порывами земных ветров. В нем не осталось больше милосердия. Там, где ступала его нога, земля дымилась, подземные твари выползали из нор и дохли. Когда Улум проходил по улицам городов и деревень, играющие дети тяжело опускались на землю и умирали. Словно птицы, слетающиеся на оставленные плугом борозды, за его спиной толпились призраки — ночные кошмары и материализовавшиеся символы человеческого страха.

Он искал. Так человек перерывает чердак в поисках какой-нибудь важной вещи — он знает, что эта вещь должна находиться здесь, но он не может вспомнить, как она выглядит, и никак не может ее найти. Владыка Смерти шел по свету, и шаги его были длиною в годы.

Однажды ночью, стоя на берегу мелкой речушки, Улум увидел в воде собственное перевернутое отражение. Его белый плащ стал черным, а черное лицо — белым. Он поднял голову и на другом берегу увидел разглядывавшего его Азрарна.

— Что нового, братец? — спросил Азрарн и добавил:

— Теперь уже три места закрыты для тебя — Верхний Мир, город демонов Драхим Ванашта и Симмурад.

Между этими двумя Владыками Тьмы — да и между всеми остальными — существовало что-то вроде дружеского соперничества, хотя часто соперники не выносили даже вида друг друга; нечто, именуемое любовью-ненавистью; неприязнь — и в то же время семейная привязанность.

— Твоих рук дело, — отозвался Улум.

— Верно, братец, моих. Но знаешь, эта игра несколько утомила меня. Я перестал понимать ее смысл. Люди неуклюжи и не могут утолить любовь ваздру к изящному. А ты разве не восхищен городом бессмертных?

— Я еще не осмотрел его изнутри, — ответил Улум.

— Напрасно, братец. Ты непременно должен побывать там.

Они стояли и смотрели друг на друга: один — бледный, как мрамор, черноволосый и одетый в черное, другой — с черной кожей и белыми волосами, словно кусок угля в снегу.

— Кто бы мог подумать, — продолжал Азрарн, — что бессмертие, оказавшись в руках смертных, станет таким скучным? Кажется, мы с тобой развязали войну. Если это так, то мне она совсем не по душе.

Азрарн поднял руку над мелкой речушкой. Что-то вылетело из нее и ярко вспыхнуло над водой. На поверхности реки возникла картина.

Демоны дружили с людьми лишь до тех пор, пока те развлекали их. В воспоминаниях Азрарна Симму высох, как осенний лист. Ваздру могли не вспоминать ни о чем, они просто ничего не забывали.

В картине на воде Улум увидел мужчину, облаченного в ярко-красную мантию, обшитую по краям золотом. На его груди висел чернильно-черный скарабей. Его лицо, молодое и красивое, обрамляла черная борода, так же черны были его волосы. Взгляд у него был жестокий и полный презрения. В этих сине-зеленых глазах наравне с ясным рассудком сверкало безумие.

В открывшейся картине он, холодный, как камень, наблюдал за человеком, который, корчась, умирал у его ног. Губы несчастного посерели от яда. Когда он затих, на середину комнаты выволокли еще одного, пронзительно кричавшего: «Пощади меня, о могущественный Зайрек! Я не сделал тебе ничего дурного!» Но мольбы не спасли несчастного.

Ему сунули под нос чашу и заставили сделать большой глоток. Вскоре и этот несчастный умер в судорогах и замер у ног того, кого он называл Зайреком. Этот Зайрек откинулся в кресле, взял чашу с ядом, осушил ее и небрежно выпустил из рук. А потом он глубоко вздохнул, полуприкрыв свои необычные глаза. Яд, столь быстро и страшно убивающий, ничуть не повредил ему. Изображение померкло.

— Когда-то он взывал ко мне, — сказал Азрарн, — но я решил, что его товарищ гораздо занятнее. Он взывал и к тебе, братец.

— Я вспомнил, — ответил Улум.

Над холмом взошла луна. Азрарн исчез — лишь черная птица с широкими крыльями метнулась в небе.

Улум отвернулся от реки и тоже исчез.

Последняя ночная тварь — порождение кошмара, отставшая от призрачной свиты Владыки Смерти, — наклонилась над рекой, чтобы напиться, но, увидев отражение, с визгом убежала.

ЧАСТЬ ВОСЬМАЯ ЗАЙРЕК, ЧЕРНЫЙ МАГ

Глава 1

Маг Зайрек шел по улицам большого города. Его руки были унизаны золотыми кольцами, а на груди поверх красного платья висел скарабей из черных самоцветов. Однако Чародей шел босиком — такова была одна из его причуд.

Его хорошо знали в лицо и боялись. Черные волосы, красота и стать… Многие девицы тосковали по нему и бледнели, завидев его в окне. Но была тому еще одна причина. Иногда Черный Маг выходил на охоту. Зайрек подходил к человеку, пристально гладя ему в глаза, и несчастный чувствовал, что связан по рукам и ногам. Он тут же оставлял все дела — чем бы он ни был занят — и покорно следовал за магом. Плотники, каменщики, писцы, рыбаки, купцы бросали прибыльную работу, оставляли без всякой охраны на милость воров разложенные товары. Даже рабов уводил Зайрек. Никто никогда больше не видел несчастных, попавших в руки колдуну. Королю этого города даже подали жалобу. Прочитав ее, он затрясся от страха и прохрипел:

— Я не желаю иметь никаких дел с Зайреком! По правде говоря, однажды ему все же пришлось столкнуться с колдуном. Как-то чародей явился без приглашения на дворцовый праздник и стал насмехаться над королем. Тот, вне себя от гнева, приказал схватить Зайрека и заковать его в цепи за неслыханную дерзость. Но чародей искусно околдовал короля, и тот вообразил себя псом. Он помчался на псарню и там, чавкая, начал грызть кости и даже, говорят, взгромоздясь на одну из гончих, с усердием покрыл ее. Придя в себя, король предпочитал избегать чародея.

— Никаких дел с Зайреком! — повторил он. — Мы должны принимать его как тяжкое испытание, как проклятие. Все, что нам остается, — это молить богов о том, чтобы они избавили нас от него, да и то мы должны делать это втайне.

Все избегали Зайрека, за исключением тех, кого внешность мага повергла в любовное безумие, но даже они побаивались своего господина. Чародей жил недалеко от города, в старинном, полуразрушенном доме, нависающем надморем. По ночам на крыше, на стенах, облепленных ракушками, на обросших мхом каменных зверях, что свирепо таращились с лестницы, играли таинственные отблески. Двери дома никогда не запирались; они всегда были широко распахнуты, даже если чародей куда-нибудь отлучился. Лишь однажды какой-то разбойник оказался настолько глуп, что осмелился забраться в этот дом. Он вышел оттуда идиотом, так и не сумев никому рассказать, что же он там увидел. Конечно же, Зайрек не держал слуг, кроме околдованных им несчастных. Иногда на море начинался страшный шторм, гигантские валы бушевали и разбивались о стены старого дома. Если кто-нибудь в непогоду решался покинуть свое жилище, он мог разглядеть фигуру Зайрека на высокой башне. Колдун всматривался в бурное море и время от времени бросал что-то со своей башни вниз, в волны, — так бросают объедки в клетку с диким голодным зверем. Никто не сомневался, что Зайрек заключил какой-то договор с ужасным Морским Народом, обитающим глубоко под водой.

В тот день, когда Зайрек шел по городским улицам, в небе сгустились грозовые тучи. Люди расступались перед магом, кланяясь до земли. Женщины хватали детей и прятались по домам.

Сине-черные тучи тяжело нависали над башнями города. Наконец капли дождя упали на раскаленные улицы, но ни одна из них не задела чародея. Вдруг в саду богатого дома открылась калитка; оттуда тихо вышла бледная девушка и упала перед Зайреком на колени.

— Возьми меня в рабыни, — попросила девушка. — Посмотри, я надела лучшие драгоценности, чтобы преподнести их тебе в дар.

Зайрек не замедлил шага, он даже не взглянул на красавицу. Когда он проходил мимо, девушка вцепилась руками в его ногу.

Колдун остановился и посмотрел на нее. Волосы несчастной рассыпались по мостовой. В глазах Чародея бесновались призраки, но он спокойно обратился к красавице:

— Может, лучше сразу убить тебя? Девушка подняла голову.

— Я все равно умру без твоей любви, — призналась она. — Мне кажется, ты служишь самому Владыке Смерти — так много людей подарил ты ему.

— Владыке Смерти? — переспросил Зайрек. — В твоих словах есть нечто забавное, но тебе этого не понять.

Он посмотрел в глаза красавице, и девушка повалилась на камни мостовой, отпустив его ногу. Она долго пролежала так под дождем; потом слуги осмелились выйти и занесли ее в дом.

В этот день на рыночной площади города казнили убийцу. Зайрек остановился, чтобы посмотреть на казнь, и, когда преступник заплясал на веревке, лицо чародея побледнело. Никто не заметил этого — люди слишком боялись Зайрека, чтобы смотреть на него. Но тут чей-то голос произнес его имя не совсем так, как оно звучало теперь. Чародей быстро обернулся, но никого не увидел — никого, кто бы мог назвать его Зайремом.

Глава 2

Несколько лет назад до этого — может, пять, а может и десять — Зайрем очнулся в Долине Смерти под деревом со сломанными сучьями. Его шею все еще сжимала веревочная петля — он хотел повеситься, когда другие средства не помогли. Все еще шел дождь. Зайрем знал, что провел здесь уже несколько дней и ночей, но не мог сообразить сколько. Он лежал на спине, подставив лицо дождю, смутно припоминая тень, коснувшуюся его чела. Тень эта принесла ему облегчение, некое подобие смерти, но не смерть, он всего лишь потерял сознание — ибо от самой смерти он избавлен надолго.

Зайрем хотел умереть, но смерть отказалась от него. Он хотел служить Владыке Ночи, Азрарну, князю демонов, но его отвергли. У него отняли все: его стремление к добру, надежды и гордость, даже единственную возможность отомстить Судьбе — уничтожить свое собственное тело, — ибо он был неуязвим. Безвыходное положение: Зайрем более всего жаждал убить себя — но не мог этого сделать.

Наконец он поднялся и сел на камень у ядовитого ручья. Со временем он вспомнил своего товарища, Симму, ставшего ради него женщиной. Он вспомнил, как она неотступно следовала за ним, как танцевала, зачаровывая единорогов волшебством эшв и своей красотой. Но наслаждение, полученное им, лишь усилило стыд Зайрема, заставило его почувствовать пустоту и отчаяние. И все же сейчас он испытал прежнее гнетущее и непреодолимое желание обладать Симму.

Но его спутница не искала его. Прошло много времени, прежде чем Зайрем покинул долину и, еле волоча ноги, отправился в дикие и зловещие черные земли. Когда он добрался до соленого озера, он не нашел ни свою подругу, ни даже ее следов.

Дождь перестал лить, и небо прояснилось. В вечернем полумраке озеро светилось каким-то жутким светом. Зайрем бродил по берегу, думая о старом колдуне: тот от имени Азрарна отверг его, но пристально вглядывался в Симму, девушку с сияющими волосами, чья женственность, казалось, расцвела от этого взгляда; в те мгновения Симму стала прекраснее, нежнее и сладострастнее, чем когда-либо бывала для Зайрема.

В детстве святые отшельники научили юношу бояться себя и своей радости; монахи в желтом храме, сами того не подозревая, научили его презирать богов. Люди научили Зайрема вероломству. Азрарну он был не нужен. Владыка Смерти отвернулся от него. Зайрем остался ни с чем, однако Симму могла бы подарить ему свою любовь — этой любви, возможно, хватило бы, чтобы исцелить его кровоточащую душу. Но Симму исчезла; дева или юноша — она отреклась от Зайрема. Так ему казалось. Как мог он в тот день и ту ночь догадаться о всепоглощающей печали эшвы, которая стала теперь и печалью Симму? Откуда он мог узнать о тьме и об Азрарне, шагнувшем из тьмы, чтобы навеять чары забвения? Или о том, что, несмотря на эти чары, Симму все еще смутно помнил своего спутника, свое второе я, свою любовь?

Ночь раскинула черные крылья — подобно тьме, что царила в душе Зайрема. Он шел по диким землям, шел, куда глаза глядят, и его душа напоминала курган из праха.

Долгие месяцы Зайрем скитался, питаясь плодами земли или голодая. И то, и другое не вызывало у него никаких эмоций, он ел ягоды и коренья лишь по привычке. Часто на него нападали дикие звери, но они не могли убить несчастного и в страхе уползали прочь. Иногда Зайрем встречал людей. В одной деревушке, в сотне миль от тех диких земель, его приняли за того, кем он когда-то был, — за жреца. К нему подошли несколько женщин, одна из них держала на руках больного ребенка, но Зайрем с отвращением взглянул на него и зашагал прочь. Когда же несчастная мать догнала его, он, неожиданно для себя самого, ударил ее. Так он впервые понял, что стал жесток. Именно жестокость пробудила его; раньше он испытывал подобные чувства, проявляя доброту и сочувствие к больному.

Зайрем не замечал, как меняется ландшафт вокруг него. Все казалось ему плоским и однообразным — днем он брел или ночью, вверх или вниз, светило солнце или шел дождь. С таким же успехом он мог бы просто сесть на землю и не двигаться. Но молодое и деятельное начало еще жило в нем, заставляя идти вперед, куда глаза глядят. Однажды на рассвете Зайрем проснулся в лесу огромных папоротников и, сев среди широких листьев, на которые он в изнеможении повалился вчера в полночь, увидел сидящего неподалеку незнакомца.

Человек этот был одет строго, без излишеств, и покрой одежд выдавал в нем странствующего монаха. Его неподвижные грубые черты говорили о хладнокровии, уверенности в себе и безграничном самодовольстве.

— Добрый день, сын мой, — сказал незнакомец, и его тонкие розовые губы приоткрылись ровно настолько, чтобы произнести эти слова.

Зайрем вздохнул и упал обратно на листья; он слишком устал. Юноша лежал и смотрел вверх, и низкие своды леса с пробитыми в них кое-где оконцами, сквозь которые струился утренний свет, успокаивали его глаза и сердце. Но тут жрец заговорил:

— Ты плохо выглядишь, сын мой. Судя по остаткам твоего одеяния, оно когда-то было облачением священнослужителя. Выходит, что ты, как и я, странствующий монах.

— Нет, — пробормотал Зайрем, и глаза его, непонятно почему, наполнились слезами.

Монах, не обратив внимания на отрицание Зайрема, невозмутимо продолжал:

— Я думаю, сын мой, мне не помешало бы пойти с тобой. Сдается мне, что мое общество принесет тебе пользу. Видишь ли, я очень благочестив и посвятил свою жизнь благим делам, усердно поклонялся богам и помогал людям в трудную минуту. За это много лет назад меня вознаградили, по велению богов либо каких-то других могущественных сил на меня снизошла благодать. Ничто — что бы это ни было! — не может повредить мне. Молния никогда не ударит в то место, где я стою; море никогда не опрокинет корабль, на котором я плыву; дикий зверь не разорвет меня. Ну, не замечательно ли это? — Зайрем не ответил, и монах продолжал:

— Ты можешь себе представить, где бы ни случился пир, всегда приглашают меня. Даже чужестранцы зовут меня на свои празднества, ибо знают, что, пока я нахожусь в доме, он в безопасности, даже в самую бурную погоду. Корабли соперничают между собой за право взять меня на борт пассажиром — конечно, бесплатно, — ибо корабль, на котором я плыву, не может утонуть. К сожалению, — добавил монах, поджимая губы, — это не все. Есть одно «но». Если я оказываюсь в обществе только одного человека и какая-нибудь опасность угрожает нам, то она всегда обрушится на моего спутника, а не на меня. Но пусть это не смущает тебя, ибо я уверен, что смогу найти то, чего жаждет твоя душа.

— Не сможешь, — резко ответил Зайрем и, поднявшись, зашагал прочь.

Монах тут же вскочил на ноги и поспешил за ним.

— Я не привык к подобному обращению, — торопливо проговорил он. — Ты многое мог бы узнать от меня.

— У меня тоже есть, что тебе рассказать, — отозвался Зайрем, останавливаясь и пристально глядя монаху в глаза. — Ничто и никогда не сможет причинить мне вреда, и я не желаю иметь попутчиков.

— Ты не можешь так говорить! — вскричал монах. — Такое высокомерие не приличествует твоему возрасту. Боги…

— Боги мертвы. Или спят.

— Да простят тебя небеса! — взвизгнул жрец, скривившись. — Горе тебе, заблудший! Я вижу, небеса тебя не простили.

Огромный тигр со сверкающими глазами выскочил из-за деревьев и бросился на них.

— Я буду молиться за тебя, сын мой, пока ты принимаешь эту мучительную смерть, — сообщил монах.

До сих пор Зайрем пребывал в каком-то оцепенении, но тут безразличие покинуло его, сменившись безумным весельем. Он громко рассмеялся.

— Ты бы лучше уносил ноги, брат, — посоветовал Зайрем.

В этот момент тигр прыгнул на него, но, не успев долететь до груди юноши, фыркая и рыча, покатился в заросли папоротника, будто что-то оттолкнуло его.

У монаха отвисла челюсть.

Тигр поднялся и снова напал на Зайрема. Но опять он словно уткнулся носом в какую-то мягкую подушку и, тщетно хватая лапами воздух, отлетел назад. Наконец он отполз в сторону и задумчиво уставился на монаха. Очевидно, тигр с самого начала вознамеривался сожрать одного из этих двоих, и, хотя монаха защищала благодать богов, у тигра не осталось выбора. Хищник явно не собирался считаться с небесной благодатью.

Когда тигр бросился на монаха, тот провозгласил:

— Я достойно приму свою участь!

Увы, это оказалось совсем не просто осуществить, и Зайрем убежал, запинаясь о корни и затыкая уши, чтобы не слышать пронзительных криков несчастного. Там он повалился под дерево, трясясь от ужаса и дикого, безумного хохота.

Вечером он вышел из леса и оказался в предместье процветающего города. Едва оказавшись на дороге, он очутился в толпе шумно приветствовавших его людей со светильниками и гирляндами.

— Приходи к нам на праздник! — кричали они. — Дочь виноторговца выходит замуж… А в прошлом году у нас было землетрясение… Войди в наш дом и сохрани его, пока мы празднуем!

Зайрем понял, что эти люди ждали монаха-праведника, и перепутали их. Он попытался все объяснить, но, пока они спорили, нахлынула другая толпа.

— Приходи к нам на праздник! — закричали и они. — Сын торговца зерном вернулся из-за моря, но мы боимся землетрясения. Защити наш дом!

Тут две толпы начали препираться между собой относительно того, чей дом более достоин защиты монаха. Они не ограничились словами, и дело дошло до драки. Зайрем же тем временем ускользнул от них, добрался до города, прошел по его улицам и двинулся дальше по ночной равнине.

Около полуночи он услышал далекий размеренный шум. В этом звуке он сразу узнал голос моря.

Выйдя на высокий мыс, Зайрем увидел у своих ног еще один город, сверкающий огнями, а рядом — гавань, где в тусклом лунном свете дремали корабли. За гаванью простиралось бескрайнее море.

Красота мира была новым ощущением для Зайрема. Он открыл ее через страдания и одиночество изгнанника. Она стала его единственным утешением, когда все остальные радости давно прошли, и стало ясно, что они не вернутся назад. Зайрем сел на камень на краю земли высоко над городом и устремил взгляд на море, постоянно меняющееся и всегда неизменное. И такой глубокий покой снизошел на него, что, когда тяжелая рука легла на его плечо, Зайрем вскрикнул и вскочил на ноги, готовый убить того, кто потревожил его покой.

— Извини, отец, — произнес незнакомец грубым голосом. — Ты, верно, разговаривал с богами. Прости, я думал, ты задремал, и сказал самому себе: «Послушай, приятель, этому святому и благородному господину не пристало ночевать на холодных голых скалах, когда совсем рядом есть теплая постель, уже приготовленная для него на борту нашего корабля».

Зайрем решил, что его опять приняли за монаха, приносящего счастье.

— Я не тот, кто тебе нужен, — сказал Зайрем.

— Именно ты, — упрямо продолжал человек. — Я понял, почему ты отказываешь. Тебе, должно быть, сказали, что мы — банда пиратов, но это не правда. Мы и в самом деле порой слишком поспешно хватаемся за ножи, не даем никому совать нос в наши дела — может, из-за этого о нас пошла дурная слава. Но даже если и так, нам тем более необходимо, чтобы ты отправился с нами.

— Того человека, на которого ты рассчитывал, сожрал тигр, — ответил Зайрем. — Я могу поклясться, что видел это собственными глазами.

— Ну-у, отец, — протянул моряк, — не думал я, что ты опустишься до лжи. А может, ты уже договорился с другим кораблем? Забудь о тех мошенниках. Мы отплываем на рассвете, и ты пойдешь с нами.

Зайрем уже собрался было отказаться, но тут из темноты вышли еще шесть моряков. Их вид говорил о том, что, если юноша будет продолжать сопротивляться, они применят силу. И хотя они не смогли бы причинить ему ни малейшего вреда, их лихорадочная и отчаянная решимость схватить монаха, приносящего удачу, снова ввергла Зайрема в то горькое, безумное веселье, которое теперь преследовало его повсюду. Он согласился пойти с ними, и моряки быстро и незаметно провели его окраинными улочками города к причалу, а потом на борт сомнительного на вид суденышка.

— Я не принесу вашему судну удачи, — заверил моряков Зайрем. — Впрочем, вы и не заслуживаете этого, так что, думаю, все в порядке.

Моряки проводили его в каюту и, ворча, удалились. Вскоре явился пьяный капитан. Он вел себя чрезвычайно учтиво с Зайремом, хотя и запирал снаружи дверь на засов всякий раз, когда ему приходилось выходить на палубу. Капитан тоже постоянно называл Зайрема «отцом», хотя и был по крайней мере в три раза старше юноши.

На рассвете судно покинуло гавань.

В те времена у всех моряков — и пиратов в том числе — были веские причины для того, чтобы попытаться обеспечить себе любую защиту, какую только они смогут найти. У берегов море оказалось гладким и спокойным, бури случались нечасто, в основном весной и осенью. Однако в двух или трех днях пути на восток из воды вздымалась цепь острых скал, и об эти скалы разбилось множество кораблей. Многочисленные кораблекрушения невозможно было объяснить: скалы вырисовывались достаточно четко, и между ними в хорошую погоду без особого труда мог пройти любой корабль. Однако спасшиеся моряки рассказывали жуткие и странные истории о сверхъестественном тумане, поднимающемся из воды, о необычных молниях, бьющих из воды, о нечеловеческих голосах и о звоне неведомого колокола.

Весь первый день плавания Зайрем был заперт в каюте. С палубы доносился гул, шумные ссоры и свист хлыста. В первую ночь моряки, уверенные в своем талисмане — монахе, приносящем счастье, — устроили буйную попойку, за которой последовали новые ссоры и драки. На второй день всякая видимость порядка исчезла, и ночью буйство возобновилось. Ночью капитан, напившись больше остальных, пришел в каюту Зайрема и стал упрашивать его подняться наверх и благословить почтенное собрание.

— Никуда не пойду, — ответил Зайрем. — Они и так достаточно благословенны, раз имеют такого капитана.

Это польстило капитану, и он хотел было погладить волосы Зайрема, но юноша ударил его по руке, и морской волк принес заранее заготовленные извинения.

— Твои волосы так черны, — объяснил капитан. — Это выглядит очень волнующе.

Зайрем проклял его, помня древнее предание о черных волосах и демонах, про которых ему все время твердили люди. Иногда юноше казалось, что именно это предание привело его на путь, ведущий в преисподнюю. В ту самую преисподнюю, которая отвергла его.

Капитан принял проклятие Зайрема, по-видимому, ничуть не удивленный видом богохульствующего монаха. Рыгнув, он повалился на пол и уснул. Зайрем же бодрствовал, не замечая ни спертого воздуха в каюте, ни буйства на палубе. Движение судна не вызвало у него морской болезни, он и вовсе упал духом.

Рассвело, наступил третий день.

В полдень над водой показались зазубренные скалы, и час спустя корабль поравнялся с ними. Однако, как только он вошел в узкий проход, небо вмиг потемнело, хотя до этого на нем не было ни облачка. Словно между небом и землей кто-то поставил закопченное стекло. После того как померк дневной свет, из воды начала подниматься бледно-лиловая дымка. Она затянула солнце, напоминающее теперь огромный серебряный призрак, и верхушки мачт корабля. Острые скалы пропали, утонув в ней. Капитан приказал отдать якорь и переждать, пока туман рассеется. Он не терял присутствия духа, так как у него на борту находился монах, приносящий удачу. Паруса тяжело повисли в неподвижном воздухе.

— Что это за шум? — спросил один из моряков.

— Якорь, видно, зацепился за скалу.

— Нет, это огромная рыба задела цепь. Моряки перегнулись через борт, чтобы поглядеть, что там происходит, и в следующее мгновение дико завопили.

Их словно отбросило от борта, и они в один голос закричали:

— Там, в море, чудовище!

— Оно зеленое и похоже на женщину!

— У нее водоросли вместо волос, и малахитовые губы. Она гремит цепью и скалит зубы.

— А нижняя половина ее тела — гладкая, как хвост серого кита!

Капитана вызвали из его каюты. На этот раз он упросил Зайрема подняться на палубу. Держа его за руку, капитан сказал:

— Смотрите, ничего дурного с нами не случится — у нас на борту святой отец!

Моряки цеплялись за лохмотья юноши, целовали его ноги.

Зайрем молча смотрел поверх их голов, в лиловый туман, безжалостно ожидая гибели, и их, и своей.

Корабль уже с носа до кормы заволокло туманом, в котором замелькали бледные огоньки. Они скользили по предметам и казались зловеще живыми. Неожиданно откуда-то из пучины моря донесся слабый гул.

— Колокол! — в отчаянии завопили моряки.

— Что бы это ни было, — заявил капитан, прикладываясь к кожаной бутыли, — нам нечего бояться. — Но тут молния ударила в верхушку мачты и подожгла ее. — Нет! — закричал капитан, простирая вверх руки и показывая невидимым небесам на Зайрема. — Смотрите, великие боги, у нас есть защита… Вы не должны причинить нам зла…

Вторая молния, как бы в ответ на эти слова, ударила в самого капитана. Зайрем, как и следовало ожидать, остался невредим.

Моряки пронзительно закричали. В море гудел колокол, а в тумане быстро сновали огоньки.

— Спаси нас! — взмолился экипаж корабля, падая ниц перед Зайремом.

— Спасайтесь сами, — ответил тот. Во второй раз он осознал свою жестокость и почувствовал отвращение к людям.

В панике матросы решили поднять якорь и повернуть назад, чтобы поскорее выбраться из этого проклятого места.

Зайрем застыл, опираясь на поручень правого борта.

Якорь подняли. Экипаж попытался развернуть корабль. Обреченные на смерть люди и судно лишь приблизили свою смерть. Последовал страшный удар — судно налетело на скалу.

Пенящаяся морская вода захлестнула корабль. Содрогаясь всем корпусом, он пошел ко дну. Лопались ванты, трещали шпангоуты. Море через пробоины ворвалось в трюм.

Неожиданно с ужасающим треском корабль переломился. Мачты обрушились на палубу. Обломки палубы и бортов закружились в бешеном водовороте кипящей пены, который жадно всасывал и поглощал все, что в него попадало.

— Интересно, для вас я тоже неуязвим? — тихо спросил Зайрем у волн, взметавшихся ввысь и разбивающихся о его тело. Море напугало и пробудило его. Им овладел ужас, но появилась надежда умереть. Море приняло несчастного в свои объятия. Вместе с остальными его потащило ко дну.

Невыразимый кошмар — удушье, слепота, и никакой возможности вырваться…

Вода подхватила и закружила его, туго обвила его шею его же длинными волосами. Она связала руки и ноги скитальца его же лохмотьями и водорослями. Зайрем попытался вдохнуть, и соленая жидкость устремилась в его горло и легкие. Да, море наконец-то убьет его.

Кружась, спускался Зайрем на дно моря. Он не чувствовал боли, взор его померк, в сердце теплилась жалкая надежда. Лжемонах смутно различал моряков, кувыркающихся в зеленой воде. Их рты беззвучно открывались, глаза выкатились из орбит, а лица почернели — море убило их.

Вода вокруг успокоилась. Зайрем лениво приподнял голову, чтобы увидеть, как устремились к поверхности жемчужины его собственного последнего выдоха. Но изо рта его не вырвалось ни одного пузырька.

Он все еще спускался вниз, все еще был в сознании. Теперь Зайрем понял, что и в этот раз выжил. Со всех сторон вокруг него ко дну опускались мертвые моряки с вывалившимися глазами и иссиня-черными раздутыми щеками. Без сомнения, море проникло в легкие Зайрема, но каким-то образом вода превратилась в воздух, и он мог дышать словно рыба. Несчастный не смог утонуть. Даже вода не убила его.

Снова Зайремом овладел прежний страх, и к нему прибавился новый: его пугало то место, куда он попал. А оно действительно показалось бы ужасным любому земному обитателю.

Зайрем падал, как камень, брошенный в бездну, но скорость падения уменьшалась, а не возрастала. Все кругом было зеленым, мрачным. В толще вод проносились какие-то чернильно-черные призраки и неуловимые тени; иногда перед глазами Зайрема резко вспыхивали миллионы маленьких ярких рыбешек, похожих на искры, вылетающие из ночного костра…

Вскоре, однако, солнечный свет потух. Зайрем падал теперь в кромешной жидкой тьме, и только вибрация воды говорила ему о том, что какие-то обитатели глубин проносятся мимо. Глаза глубоководных жителей время от времени ярко вспыхивали. Они видели юношу, но сами не показывались. Затем тьма расступилась, открыв неясную картину, освещенную незримым источником света. Юноше пришло в голову, что он преодолел огромное расстояние и вступил в сказочные пределы. Каменные столбы тянулись вверх — туда, откуда он спустился, и вниз — куда он должен в конце концов попасть. У вершин голые, едва облепленные ракушками, столбы на нижних террасах казались все более и более привлекательными. Здесь росли гигантские папоротники, повсюду сверкали выходы руд и темные самоцветы. Среди башен скал лежали остатки затонувших древних городов. На их стенах и колоннах лениво громоздились гигантские осьминоги, прихорашиваясь друг перед другом, подобно огромным воронам на развалинах.

На Зайрема обрушился вызывающий оцепенение холод пучины. Морской лес ласкал его своими ветвями, когда юноша проплывал мимо, а разрушенные стены мертвых городов насмехались над ним. Теперь он, так же как они, попал в ту же темницу.

Папоротники обвили тела мертвых моряков, а Зайрем, словно никому не нужный камень, все еще падал.

Юноша опустился ниже папоротников, развалин и гигантских осьминогов. Туда, где находился источник слабого света. Там внизу, так же далеко от него, как далека земля от летящей птицы, Зайрем увидел нечто сияющее холодным светом, зажатое среди спутанных корней скал.

Свет мягко растекался вокруг Зайрема, изменяя зловещий темно-зеленый цвет моря до тончайшего желто-зеленого оттенка, в то время как сам источник, постепенно разогреваясь, казался бледно-зеленой розой.

В скале находилась большая раковина, похожая на веер из фарфора, но по размеру больше, чем дворцовые ворота. Эта раковина сияла, словно внутри нее находился огромный светильник.

Долгое падение Зайрема близилось к концу. Он проскользнул между последними скальными выступами, прямо к чудесной раковине. Юноша, словно во сне, восхищался ее сказочной красотой и размерами. Высота раковины в десять раз превышала его рост. Когда он упал, наконец, на дно моря, песок, подвижный, как пыль, поднялся облаком вверх и накрыл его, словно одеяло.

Зайрем лежал на песчаном дне моря.

Над ним сомкнулись воды. Казалось, они давят на его кости, желая сокрушить их. Все чувства Зайрема неожиданно взбунтовались и тут же притупились.

Но даже после того, как Зайрем потерял сознание, он продолжал дышать водой. Возле его неподвижного тела собрались маленькие твари, съевшие остатки его одежды, поскольку плоть юноши была им недоступна.

Глава 3

Очнулся Зайрем от острого, но неприятного ощущения, будто его со всех сторон касаются, гладят, щиплют, щекочут, обнимают — словом, исследуют. Пока он лежал без сознания, это внимание возбуждало его, но, когда он очнулся, ему захотелось со всех ног скорее бежать отсюда, и все же он не шелохнулся, лишь открыл глаза. При этом он почувствовал странную вибрацию в воде вокруг него.

Зайрем испугался. То, что он увидел, напоминало наркотическое видение, ставшее реальностью, но, несмотря на это, в сердце юноши вспыхнуло безумное веселье, и он рассмеялся, беззвучно и болезненно, — только так может смеяться человек под водой.

Несколько крошечных рыбок до сих пор касались Зайрема своими мягкими беззубыми ртами. Они съели одежду, обнажив юношу, оставив беззащитным, но его красота защищала его лучше, чем любая одежда. Создания, столпившиеся вокруг, играли с его телом и ласкали его. Но они с легкостью могли бы попытаться разорвать несчастного, а когда у них ничего бы не вышло, они возненавидели бы Зайрема, и ненависть эта могла бы повредить ему намного больше, чем когти и острые зубы.

Десять существ, окруживших Зайрема, были женщинами, или, по крайней мере, напоминали женщин. Небольшие, совершенной формы груди зеленого цвета, с темными сосками, выступали на их стройных торсах. Их губы были темно-зелеными, почти черными. Между губами вместо зубов виднелась полоска белой эмали. У них были плоские носы с широкими ноздрями; по обе стороны от изящных челюстей поднимались и опускались лепестки жабр. Их одноцветные глаза походили на изумруды, а зрачки казались узкими горизонтальными щелями. Волосы по цвету напоминали недозрелую айву. Вместо ног у них были хвосты, как у акул или китов, и в них — потайные серые цветы любви. Эти девицы ласкали Зайрема с вожделением или из простого любопытства. Они улыбались, наивно, но в то же время бесстыдно рассматривая его.

За их спинами Зайрем различил других существ, с янтарной кожей. Их черные хвосты медленно двигались, поднимая песок со дна. Нетрудно догадаться, что эти существа были самцами. В их руках сверкали длинные и острые металлические клинки, а то, что доказывало их принадлежность к мужскому полу, было втянуто и прикрыто плотью, как у рыб. Некоторые из самцов держали в руках фонари из полупрозрачного материала, в которых горел не боящийся воды колдовской огонь. Их свет, сливаясь с сиянием огромной раковины, образовал желтоватый круг, посреди которого оказался Зайрем и те, кто стоял вокруг него.

Но вот юноша медленно и спокойно поднял руку, чтобы посмотреть на их реакцию. Он услышал — или почувствовал — похожую на звук вибрацию воды. Зайрем понял, что это своего рода речь. Необычные существа удивлялись тому, что человек достиг их жилища и оказался живым и способным двигаться.

Вдруг среди людей-рыб началось смятение, вода всколыхнулась, песок взметнулся и осел. Радом с Зайремом оказалось еще одно существо.

Красавица опустилась на колени подле Зайрема. Она и в самом деле могла опуститься на колени, потому что у нее были настоящие человеческие ноги. Она отличалась еще и тем, что носила легкое платье, перехваченное у талии широким поясом. На нем горели холодные самоцветы. Руки ее унизывали браслеты из бледного светящегося янтаря. Кожа была белой, бледнее человеческой, но сияющей и безупречной. На таком фоне алые губы казались еще сочнее, как и розовые закругленные ногти, и темно-розовые выпуклые соски ее округлых грудей, светящиеся сквозь ткань платья. Что касается глаз, то они были вполне человеческими — слишком человеческими, если сравнить с глазами других подводных обитателей, — большие и синие, а веки — словно позолоченными. Море наложило свой отпечаток лишь на ее голубовато-зеленые волосы. Невероятно, но такого цвета были глаза у Зайрема.

Некоторое время красавица разглядывала его. Зайрем в свою очередь разглядывал ее, совсем растерявшись и обессилев, предполагая, что перед ним не простая смертная. Затем без колебаний, без малейшего намека на скромность или благопристойность незнакомка положила руку на чресла юноши и бесстыдно уставилась на него.

К тому времени в Зайреме уже не осталось ни капли чувственности, к тому же прикосновение незнакомки напоминало прикосновение самого моря, чужое и бесстрастное.

Зайрем сел и убрал ее руку. Красавица кивнула. Потом поднесла руку к своему левому уху и показала Зайрему мерцающую в нем каплю-жемчужину. Еще до того, как он понял, что это означает, незнакомка потянулась к его левому уху и вложила в него точно такую же жемчужину. Ее губы тут же зашевелились — девушка заговорила, и Зайрем услышал ее голос. Он, казалось, тихо звучал в ухе, куда девушка вложила перламутровую каплю. Однако из того, что сказала красавица, Зайрем ничего не понял. Без сомнения, она говорила на языке, неизвестном в мире людей.

Тогда незнакомка замолчала, снова наклонилась к Зайрему и пальцами коснулась его губ. Кажется, она хотела, чтобы Зайрем что-нибудь сказал.

— Я не понимаю тебя, женщина, — выдавил из себя лжемонах.

Зайрем услышал свой голос, точно так же как незнакомка. Какое-то время она молча сидела рядом с юношей, казалось глубоко задумавшись. Наконец она заговорила снова, и теперь Зайрем понял ее — она говорила на его языке.

— Веди себя учтиво по отношению ко мне, — предупредила красавица. — Мой отец — король этой страны.

— Я не проявил неуважения к тебе, скорее, это ты повела себя неучтиво, — ответил Зайрем.

— Если ты имеешь в виду мое прикосновение, то пойми меня правильно: я лишь хотела убедиться, что ты человек. Утонувшие не опускаются на такую глубину, а если им это удается, то к тому времени, как они достигнут дна, они обычно уже мертвы. А ты жив и выглядишь, как человек. Но так как в море встречаются существа, лишь внешне похожие на людей, я решила испытать тебя. Только человек относится с такой бережливостью к своим детородным органам.

— Наверное… Объясни мне, как нам удается слышать и понимать друг друга?

— Волшебство жемчужины. А что касается языка… В море обитает множество разных народов. Мы изучаем языки друг друга по необходимости, а языки людей — для развлечения, ибо наши народы очень искусны в изучении языков. К тому же нам открыты тайны магии.

— Об этом мне рассказывали.

— И ты не верил этому, пока не попал сюда, — усмехнулась незнакомка. — Теперь же ты сам во всем убедишься.

— Меня интересует лишь одно, — сказал Зайрем, — как можно выбраться из этого подводного царства.

— У тебя там есть дела, если ты так жаждешь вернуться?

Зайрем отвел глаза. Его сердце превратилось в камень.

Морская дева продолжала:

— Ты не волен выбирать. Ты находишься в королевстве моего отца. Он сам решит твою судьбу. — Юноша почти обрадовался тому, что ему придется оставить надежду на возвращение в мир, где его никто не ждет. — Тебя как зовут? — спросила, наконец, подводная дева.

— Зайрем, — ответил юноша.

— А меня принцесса Хабэд, дочь Хабзура, короля Сабла.

Затем она предупредила Зайрема, что не сможет отвезти в город своего отца обнаженного человека, вроде хвостатых, которые всего лишь животные, хоть и похожи на людей. Чуть поодаль стоял причудливый экипаж, который Зайрем сразу не приметил. Оттуда слуги вынесли свободные одежды, и Зайрем облачился в них. Ткань подводных одежд отдаленно напоминала бархат.

— Скажи, принцесса, почему ты так хлопочешь из-за какого-то человека? — спросил юноша. — Ведь я не из твоего племени.

— Народ Моря произошел от людей, — ответила Хабэд. — Ты увидишь, что мы почти во всем как люди, правда, более искусны в магии, чем обитатели суши.

Она объяснила Зайрему, как войти в экипаж в форме рыбы тусклого зелено-золотого цвета. Хабэд села на сиденье в пасти рыбы, Зайрем устроился рядом с ней. Самцы с китовыми хвостами подняли темный полог, скрывавший запряженную в экипаж стайку небольших золотистых рыбок, к каждой из которых тянулась шелковая нить. Эти нити образовывали сеть, которая соединяла упряжку с оглоблями золотого экипажа. Рыбешки резко рванулись вперед. Хабэд сама управляла ими, дергая за шелковую сеть, но, чтобы заставить их двигаться, хватало одного вида экипажа, выполненного в виде чудовища с раскрытой пастью, — рыбешки думали, что это хищник, который гонится за ними. Они всегда бежали от него, а он преследовал их до тех пор, пока над стайкой не опускался надежный полог, и рыбки, чувствуя себя в безопасности, спокойно кормились и спали, а когда полог поднимался снова, ужасное преследование возобновлялось. Именно из этого Зайрем сделал вывод, что Люди Моря бессердечны и жестоки, как по отношению к животным, так, должно быть, и к людям.

Хабэд приказала хвостатым самцам подняться повыше и поискать ценности, затонувшие вместе с кораблем. Именно ради сокровищ Люди Моря время от времени заклинаниями вызывали туман и молнии, чтобы проходящие у скал суда разбивались о камни; и именно ради сбора сокровищ с затонувшего корабля принцесса со своей свитой и выехала из подводного города. Она считала подобное времяпрепровождение неплохим развлечением… И тут она нашла Зайрема. Пожалуй, развлечение поинтересней…

Один из слуг Хабэд прикоснулся золотым жезлом к огромной сияющей раковине. Раковина беззвучно сложилась, как настоящий гигантский веер. Когда проход внутрь скалы полностью открылся, золотым рыбкам позволили ринуться вперед.

Глава 4

Люди Моря были чародеями, как Хабэд и сказала Зайрему.

Над Саблом, подводным городом, давая ему свет, тепло и краски, горело искусственное солнце. Это был шар из колдовского стекла, в котором ярко пылали чудесные огни. Тридцатью серебряными цепями крепился он к скалам, стеной окружавшим город, и его сияние окрашивало воду в веселый канареечный цвет. Рыбы и рыбешки, словно рубины, опалы и нефриты, стаями носились по морю-небу Сабла, купаясь в лучах колдовского солнца. Необычные растения, напоминающие морские пальмы, гигантские тамариски и кедры с пышными кронами, тянулись вверх, к свету и теплу. Их стволы обвивали лианы, морские водоросли и экзотические цветы-хищники. Красные орхидеи отбрасывали на песок тени и пожирали рыбешек, подплывавших к ним слишком близко.

Город Сабл чем-то напоминал земные города, но выглядел гораздо причудливее. Его огромные башни, изящные пагоды и купола из полированного красного коралла, насчитывающие пятьдесят, это и больше этажей, были испещрены тысячами ворот, сводчатых входов и отверстий. В Сабле не хватало только лестниц — но они не нужны тем, кто может, когда захочет, плавать вверх и вниз в воде-воздухе.

Экипаж принцессы Хабэд промчался между верхушками башен и над городскими улицами. Выше или ниже то и дело проплывали подобные экипажи, влекомые такими же постоянно перепуганными упряжками.

Дворец Хабзура тоже был выточен из ярко-красного полированного коралла. Кроме того, его украшали золотые чешуйки, выплавленные, судя по высоте дворца, из золота тысяч затонувших кораблей. Портик дворца, находившийся примерно в семидесяти футах над улицей, поддерживало несколько рядов хрустальных колонн. В каждую из них были вставлены окаменелые морские диковины — изумительные раковины, необычные растения, морские драконы.

Экипаж Хабэд заплыл во дворец. Здесь принцесса притормозила, отпустив шелковые сети, и жестом приказала слугам накрыть упряжку пологом и отвести в стойло. После этого она привела Зайрема в огромную комнату без потолка. Повсюду золотые трубки извергали в воду непрерывный поток благоухающих красок разных цветов, наполнявших воду нежным ароматом и изящными полупрозрачными узорами. У дальней стены комнаты на спинах четырех бронзовых черепах стоял громадный хрустальный куб. Зайрема потрясло то, что он увидел: внутри куба среди цветов и листьев порхали земные птицы. Струйки пузырьков по четырем углам куба наводили на мысль о каком-то устройстве, которое извлекает воздух из воды — точно так же, как это делали легкие Зайрема и взявшей его в плен принцессы. Юноша предположил, что этот плотно закупоренный куб наполнен земным воздухом, и вспомнил, что наверху в богатых домах точно так же в бассейне держат рыб.

Вошел король Хабзур. Его внешность еще раз доказывала, что Морской Народ происходит от земных смертных. Годы оставили свой след на лице короля, зло прочертило глубокие морщины по обе стороны его рта. Кожа Хабзура оказалась темнее, чем у дочери, а волосы — иссиня-черные. И он сам, и его платье были увешаны краденым золотом. Его сопровождали придворные — черноволосые и голубоглазые. Двое или трое из них вели на поводках «охотничьих собак» — изящных голубых меч-рыб.

Хабэд заговорила с отцом на языке Сабла. Очевидно, она послала впереди вестника, чтобы сообщить королю о таинственном чужеземце.

— Я просила у отца снисхождения от твоего имени, — сообщила она Зайрему через жемчужину в ухе юноши.

— Очень любезно с вашей стороны, госпожа. В чем же состоит мое преступление?

— В том, что ты очутился здесь и остался жив.

— Позвольте мне удалиться отсюда и тем самым загладить свою вину.

— Успокойся, — отозвалась Хабэд. — Я думаю, что ты наш брат. Ведь ты, как и мы, можешь дышать под водой. Иначе тебе грозит смерть.

— Что ж… Пусть попытаются меня убить. Любая другая женщина — земная женщина — пропустила бы эти слова мимо ушей, сочтя их пустой похвальбой. Хабэд же приняла заявление юноши всерьез и, быстро обернувшись к отцу, что-то сказала ему, очевидно привлекая его внимание к вызову Зайрема. Король ответил ей, и Хабэд выдернула из украшенных самоцветами ножен у себя на поясе короткий кинжал. Она взяла руку Зайрема и медленно — под водой возможны лишь медленные движения — попыталась вонзить в нее клинок. Кинжал переломился пополам. Что касается Зайрема, то он впервые почувствовал надменную радость от своей неуязвимости, которая делала его могущественным и бесстрашным. Он ухмыльнулся старому королю и сказал Хабэд:

— Объясни своему отцу, что я тоже чародей.

— Он знает.

Тут король заговорил на языке Зайрема. Хабзур не собирался скрывать, что понял их разговор.

— Хоть ты и говоришь только на языке жителей земли, нам все же кажется, что ты родом из какой-нибудь подводной страны. Поскольку ты настаиваешь на обратном, мы делаем вывод, что эта страна нам враждебна… По-видимому, мы не сможем убить тебя. И все же не рассчитывай, что мы позволим тебе уйти.

— Тогда, отец, пусть он будет моим пленником, — попросила Хабэд. — Я нашла его, и он мой по праву. Прикажи отправить в соседние страны послов с требованием выкупа. Так мы узнаем его происхождение. А пока пусть послужит мне.

Король рассмеялся, услышав это, но смех его вскоре оборвался, ибо смеяться под водой — занятие довольно болезненное и неразумное. Люди Моря позволяли себе смеяться лишь в самых исключительных случаях.

— Что бы ты ни заставила его делать, — сказал король на языке Зайрема, чтобы юноша смог оценить шутку, — пусть он усердно трудится — неважно, стоя или лежа.

Придворные засмеялись — то ли над шуткой короля, то ли из желания угодить королю тем, что готовы перенести ради него страдания, вызываемые смехом. Хабэд вспыхнула. Румянец, словно розовая дымка, покрыл ее щеки, шею и грудь. Несмотря на это, она холодно произнесла:

— Я не во всем подчиняюсь тебе, отец.

Подводная принцесса жила в Бирюзовых палатах. Посередине ее обители расположен был внутренний дворик с садом. Плавно покачивались живые изгороди из привязанных к кораллам зеленых рыб. Высокие морские растения предлагали тень от «солнца», а когда оно тускнело и становилось похожим на бледно-золотую луну, повсюду зажигались светильники, сделанные из раковин.

Когда Хабэд привела Зайрема в сад, одна из зеленоволосых хвостатых девиц как раз зажигала эти светильники. На песчаных дорожках стояли арфы, и когда Хабэд и Зайрем проплывали мимо, расходящиеся от них волны ударили по струнам и раздались чарующие звуки. Осьминог в изысканной клетке свирепо уставился на них, но не смог выразить свою ненависть полнее, так как его чернильные мешки были удалены.

— Не обращай внимания на шутки моего отца, — сказала Хабэд. — Ты — пленник, и я буду держать тебя здесь ради выкупа. Но если хочешь, можешь развлечься с моими рабынями. Я слышала, земных мужчин возбуждают их хвосты. Эти хвостатые девы принадлежат выродившейся расе, немой и безмозглой. Наши предки вывели их ради развлечения, скрещивая своих женщин с морскими чудовищами — акулами, китами, дельфинами, змеями и гигантскими глубоководными рыбами.

— Меня не привлекают полуженщины, — отвечал Зайрем. — Я поражен мастерством ваших предков. Если я чего-нибудь и желаю, так это изучить вашу магию.

— В таком случае, не научишь ли и ты меня заклятию неуязвимости? — спросила принцесса. — Я хочу, чтобы ножи ломались и о мою кожу.

— Разумеется, — пообещал Зайрем.

— Ты лжешь, — сказала она.

— Так же, как и ты, — отозвался он. — Но давайне будем обвинять друг друга во лжи.

Хабэд внимательно посмотрела на своего пленника.

— Ты будешь жить вон в той комнате, двери которой выходят на этот дворик.

— Ты не посадишь меня в клетку? — удивился Зайрем, бросив взгляд на осьминога.

— Я сделала бы это, но тебя невозможно связать, ибо нет такой силы, которую можно использовать против тебя.

Хабэд ушла. Служанки последовали за ней. Все движения под водой грациозны, но все же движения принцессы отличались исключительным изяществом. Зайрем уже немного освоился в водной стихии, постоянно омывающей его кожу; прежний страх исчез, осталось только любопытство. Наконец в его жизни появилась цель: во что бы то ни стало овладеть магией Сабла. И Хабэд ему в этом поможет. Он заглянул ей в глаза. В них пряталось то, о чем глаза Симму говорили открыто. Думая о красоте Хабэд, едва скрытой колышущимся в воде платьем, Зайрем чувствовал желание. Оно согрело и опьянило его, наполнив нетерпением. Старым грехам и мучениям не было места в этом подводном мире. Прежний Зайрем остался в прошлом, среди покореженных останков разбитого корабля. Так ему казалось. Вероятно, отчасти он был прав.

Прошло несколько дней. Несколько раз подводное солнце тускнело и разгоралось вновь. Зайрем бродил по саду внутреннего дворика и тем коридорам и комнатам в покоях принцессы, которые не запирали от него. Дворик имел крышу из хрустальных пластин, которые поднимались и опускались, однако они теперь всегда были опущены, чтобы Зайрем не мог выбраться наружу.

Зайрему принесли богатые одежды. Его потчевали необычными блюдами, причудливого вида и вкуса, не менее искусно приготовленными. Пищу подавали всегда на вертелах или в закупоренных сосудах, чтобы она не могла смешаться с водой. Постепенно юноша привык пить своеобразные вина Сабла (их тянули через соломинки, выточенные из нефрита) и собирать плавающих по саду жареных рыб.

Иногда Зайрем слышал, как на городской башне звенит медный колокол. Его звон пугал людей моряков… Зайрем ни о чем не спрашивал хвостатых рабынь, прислуживавших ему. Они, по-видимому, не умели говорить и делали только то, что приказывала им госпожа. А ее приказы часто казались Зайрему странными. Иногда ему приносили пищу еще менее аппетитную, чем обычно, или даже отравленную, но Зайрем пил и ел. Яды не причиняли ему никакого вреда. Конечно же, он постоянно глотал морскую воду, но она тоже не вредила ему. Однажды несколько хвостатых рабов ворвались в сад и попытались схватить пленника, но это им не удалось. В другой раз из клетки выпустили разъяренного осьминога, и тот, обнаружив, что Зайрем — неподходящий объект для нападения, прикончил несколько злополучных рабынь. Их тела потом несколько часов плавали перед Зайремом, и только потом, когда осьминога усмирили, зловонные останки убрали.

Как-то раз ночью Зайрем проснулся. Ложась спать, он обычно привязывал себя к ложу куском шелковой веревки, чтобы во сне его не унесло течением. И вот, проснувшись, он обнаружил, что этой самой веревкой к нему привязаны три девы-рыбы. Они тотчас же начали с ним заигрывать, ласкать его и вскоре довели до мучительного и невыносимого вожделения, но юноша не мог заставить себя войти в их чуждые, хотя, несомненно, и принадлежащие млекопитающим устья. Из этих и многих других событий Зайрем сделал вывод, что его испытывают и за ним наблюдают. Вероятно, за всем происходящим стояла пленившая его Хабэд.

Однажды на рассвете, когда солнце только разгоралось, Зайрем обнаружил у себя в комнате стол, заваленный книгами. Их страницы были сделаны из белой акульей кожи, а слова вышиты черной шелковой нитью. Потом каждую страницу покрывали прозрачным лаком, предохраняющим книгу от воды. Из этих занимательных томов только два оказались на земном языке. Эти книги Зайрем сразу узнал — он видел их в детстве, когда обучался в желтом храме. Эти два тома он и стал читать. Обе книги содержали легенды о подводных королевствах, и юноша решил, что они переписаны с книг Людей Земли без изменений, на земных языках, чтобы развлечь Людей Моря.

Зайрем погрузился в чтение.

Можно представить себе его гнев, когда на следующее утро он обнаружил, что эти две книги исчезли, а остались только те, которые он не мог читать.

Позже, через некоторое время после того, как в очередной раз отзвенел медный колокол, в комнате Зайрема появилась фигура, с ног до головы закутанная в черное блестящее покрывало. У незнакомки были ноги — из-под покрывала торчали две ступни.

— Меня прислала принцесса, чтобы научить тебя языку Сабла, — объявила она. Зайрему не удалось ничего понять по ее голосу, так как волшебные жемчужины, позволявшие слышать под водой (теперь у него в каждом ухе было по жемчужине, что намного улучшило слышимость), искажали тембр голоса и не передавали интонаций. Края покрывала ученой дамы украшали золотые слитки, которые не давали материи возможности всплыть. Ногти на белых ногах незнакомки были розовыми, а на пальцах ног красовались кольца с драгоценными камнями. Благодаря этому Зайрем все же догадался, что перед ним не кто иной, как сама Хабэд, переодевшаяся, загримировавшаяся и решившая, что юноша ее не узнает.

Уже долгое время она шпионила за своим пленником сквозь отверстия в стенах и с помощью увеличительных стекол с возвышающихся над дворцом башен. Зайрем позволил ей играть в эту игру; не стал он мешать ей и теперь.

Так начался первый урок языка. Обнаружив, что Зайрем все схватывает на лету, Хабэд решила продолжить, и они занимались до тех пор, пока вновь не ударил подводный колокол. Юноша осведомился, что может означать колокольный звон.

— Это — молитва Сабла, — ответила скрытая покрывалом Хабэд.

— Колокольный звон созывает на молитву?

— Нет. Мы не унижаемся до того, чтобы лично молиться богам — тем богам, которые давно покинули наш народ. Пусть не из любви к богам, но из простого уважения к ним звонит этот колокол. Звон как бы сообщает: «Мы помним о небесах, хоть небеса и забыли о нас».

— Чем же боги обидели вас?

— Я вижу, ты не веришь в то, что боги существуют. Это глупо. Прошли века с тех пор, как наши предки, живя на суше, забыли, что над ними есть боги. Тогда боги разгневались на людей и разверзли хляби небесные. Целый год шел дождь. Моря и реки вышли из берегов. Весь мир погрузился под воду, и почти все люди погибли — кроме, конечно, чародеев. Некоторые спаслись в искусно построенных лодках; другие придумали, как с помощью заклинаний и колдовства жить под водой. Они-то и положили начало нашему народу, который, в конце концов, стал настолько процветающим и довольным жизнью в своих подводных городах, что десятилетия спустя, когда великий потоп кончился, отказались покинуть их. Как, должно быть, по-дурацки выглядели тогда боги. Теперь же мы — Люди Моря, и нас боятся обитатели суши. Мы правим водами, и ни один земной колдун, как бы могуществен он ни был, не имеет власти в нашей стране. Даже князю демонов приходится считаться с нами.

— Неужели? — удивился Зайрем.

— Ему приходится.

После этого разговора скрытая под покрывалом «неизвестная» госпожа довольно часто навещала Зайрема. Юноша ни разу не показал принцессе, что ее хитрость разгадана, и вскоре Хабэд успокоилась и стала вести себя непринужденно, обучая Зайрема со знанием дела, время от времени позволяя себе маленькие вольности: погладить Зайрема по голове или пожать ему руку. Испытания прекратились. Через некоторое время пленник уже мог свободно объясняться с красавицей на ее родном языке, и она принесла ему множество разнообразных книг и забрала назад их только тогда, когда он их прочитал. Однако эти восхитительные книги не открыли тайн волшебства.

— Я вижу, твой разум изголодался по знаниям, — сказала ему скрытая под покрывалом Хабэд однажды ранним утром. — Мне кажется, он просто умирает от голода. Признайся же мне теперь, Зайрем: ведь ты из нашего народа? Твой разум так же быстр, как и наш. К тому же ты можешь жить в море. Какие еще нужны доказательства?

— Может быть, так оно и есть, — осторожно солгал Зайрем. — Я мог потеряться, когда был маленьким. — Живя под водой, он совсем отвык смеяться и лишь поэтому не расхохотался, вспомнив пустыню, где родился. Она лежала во многих днях пути от моря.

— Возможно… Тогда ты имеешь право познакомиться с нашими традициями.

— И с вашей магией. Я уже говорил, что хочу изучить это искусство. Я обращался с этой просьбой к вашей госпоже — Хабэд, и она отказала мне.

— Она и не вспомнит об этом, — ответила переодетая Хабэд. — Моя повелительница невероятно тупа и обо всем забывает.

Скромность принцессы и очевидная ловушка, которую она расставила, ругая себя, привели бы Зайрема в бешенство, окажись на месте принцессы кто-нибудь другой; но в исполнении Хабэд эти слова прозвучали с забавной язвительностью и очарованием, будто она и в самом деле смеялась над собой. Вскоре юноша убедился, что так оно и есть, а некоторые недостатки могли оказаться вполне реальными, и в них она откровенно признавалась.

— У меня не сложилось такого впечатления, — пробормотал Зайрем.

— Разве? Я буду откровенна. Моей госпоже безразлично все, кроме ее собственных удовольствий.

— Мне показалось, что она находит удовольствие в том, что держит меня здесь.

Скрывающаяся под покрывалом Хабэд не была лгуньей настолько, чтобы отрицать это.

— Да, вероятно. Но она была непостоянна, ненадежна, несдержанна и опрометчива. Если она проявляет к тебе какой-то интерес, то тебя не ждет ничего приятного. Она так скучна и некрасива.

— В таком случае я должен сознаться в своей глупости, ибо мне она показалась прекрасной. Немного помолчав, Хабэд заявила:

— Неужели? Это с ее-то лохматыми волосами, круглыми глазами и короткими ногами?.. Нет, она недостойна того, чтобы на нее смотреть.

— Едва ли я смог бы смотреть куда-нибудь еще, будь она рядом со мной. По правде говоря, я жду не дождусь того дня, когда увижу ее снова.

Хабэд не смогла устоять перед столь явным признанием.

— Ты можешь увидеть ее прямо сейчас, — воскликнула принцесса, — ибо она здесь! — Отброшенное в сторону покрывало закружилось по саду, пугая рыб.

Принцесса выглядела очень привлекательной и трогательно доверчивой, надменной и соблазнительной. У Зайрема не хватило духу сказать ей всю правду. Как многие люди, обладающие острым и проницательным умом, принцесса иногда проявляла чрезвычайную наивность. И этим она полностью покорила Зайрема, предвкушавшего наслаждение и страстно желавшего ее.

— Я… я изумлен, госпожа, — сказал он тихо. — Справедливо ли это — сыграть со мной такую шутку?

— Нет, — ответила Хабэд. — Но я и не говорю, что справедлива. Я же тебя предупредила, что у меня множество недостатков.

Зайрем подошел к ней и поцеловал сначала ее лоб, потом губы, шею… Он продолжал бы этот волнующий и трепетный спуск, но красавица остановила его.

— Награда за способности, проявленные тобой на моих уроках, не Хабэд, — сказала принцесса, хотя ее глаза утверждали совсем иное.

— Какое же другое вознаграждение хоть чего-нибудь стоит?

— Обучение магии морского народа.

— Да, награда достойная.

— И не безопасная. Древние законы подводных городов запрещают обучать людей суши нашему колдовству. Но ради тебя я сделаю исключение. Ибо уверена, что ты наш родственник, пусть и не самый близкий. Кроме того, мой отец расстроился, поскольку никто не выкупает тебя, но еще больше его раздражает, что ты живешь во дворце как мой гость. Он приказал мне поторопиться и решить, как поступить с тобой. Он хочет избавиться от тебя.

— Меня нельзя убить, — сказал Зайрем, прикоснувшись к голубовато-зеленым волосам подводной принцессы и целуя ее еще раз.

— Может, тебя и не убьет, но в Сабле есть множество ловушек. Сами по себе они безвредны, но их нельзя разрушить. Так как ты ничего о них не знаешь, отец с легкостью заманит тебя в любую из них. А потом запрет на замок в каком-нибудь мрачном, унылом месте, навсегда лишив пищи и всех радостей жизни. А я не осмелюсь освободить тебя, ибо страшен в гневе Хабзур.

— Мне кажется, что не с любовью относишься ты к своему отцу. Ты его боишься.

— Я питаю к нему почтение, — ответила Хабэд, но Зайрем все же предположил, что дело обстоит именно так, как он сказал. — А теперь отпусти меня, и я отведу тебя в то ужасное место, где ты овладеешь магическими искусствами Сабза.

Глава 5

Лестница за потайной дверью в укромной комнатке, затерянной в палатах Хабэд, вела вниз, в чернильно-черную тьму. Хабэд показывала дорогу. Они, не касаясь пола, плыли сквозь чернила, пока не увидели вдали бледный свет. Наконец из мрака показались массивные золотые ворота, освещенные фонарями, в которых тускло горел колдовской огонь. На воротах не было засова, но вокруг них, соединяя створки, обвилась черная, как нефть, змея с огромной плоской головой, на которой красовались покрытые глазурью письмена на языке Сабла: «Кто осмелится пройти?»

Хабэд подплыла к змее и просунула пальцы между зубастыми челюстями. Узнав прикосновение, змея тотчас же соскользнула с ворот, и одна из створок приоткрылась.

— Иди вперед, — приказала Хабэд, и Зайрем проплыл сквозь ворота. Принцесса вынула пальцы из пасти твари и последовала за ним. Ворота тут же сами захлопнулись, и змея вновь обвила створки своими кольцами.

За золотыми воротами, образуя широкую дорогу, тянулись два ряда гранитных колонн. Их украшали золотые кольца, с которых свисали фонари, заливающие все вокруг жутким холодным сиянием. Хабэд провела Зайрема по этому коридору, и вскоре они очутились в огромном зале, освещенном тем же холодным светом, достаточно ярким, чтобы Зайрем смог все разглядеть.

Это был Зал Мертвых. Сотни королей восседали на тронах из позеленевшей бронзы. Их ноги стояли на золотых скамеечках; золотые украшения свешивались с их плеч и рук. Плоть почивших давным-давно разложилась, но они не превратились в голые скелеты, ибо море и организмы, населяющие его, превратили королей в коралловые статуи — красные, белые и розовые.

— Мы долго живем, но смерть все же приходит и к нам, и наших королей приносят в этот зал. Все повелители Сабла сидят здесь, и так будет всегда, — объяснила Хабэд, медленно проплывая между тронами. — Это для нас очень важно, ибо наши короли не умирают совсем, а становятся одним целым, воссоединяясь с городом. Мы отвергли покровительство богов, и наши религиозные обряды весьма скромны.

В конце огромного зала выросло очередное препятствие — тяжелая каменная дверь. Никакого видимого стража тут не было, но, когда Хабэд приблизилась, дверь заворчала, словно была живой. Красавица поцеловала камень, и дверь медленно отворилась.

Едва они успели войти, как дверь со скрипом закрылась, а вода вокруг загудела.

— Что бы сейчас ни случилось, плыви за мной и не останавливайся, — предупредила Хабэд.

— Хорошо, — ответил Зайрем.

Мгновение, и они оказались в колеблющейся чаще гигантских скользких водорослей, тут же опутавших их тела — безболезненно, но достаточно сильно для того, чтобы сбить с толку Зайрема. И вдруг в чаще, прямо на их пути, показалось огромное сияющее лицо, такое же большое, как дверь, через которую они только что прошли. Лицо корчило рожи и рычало, а с его острых зубов капала слизь. Хабэд бросилась прямо к нему и исчезла в отвратительной пасти. Не отстававший от нее Зайрем задержал дыхание, почувствовав, как зловоние окутывает его, угрожая лишить сознания. Но Хабэд плыла дальше, и Зайрем старался не отставать от нее.

Казалось, они плывут по омерзительной пасти чудовища, направляясь вниз по его глотке, погружаясь в вонючую тьму желудка. Им навстречу поднимались пузыри зловонного газа, вдохнуть которые было просто невозможно. Зайрем, попробовав, чуть не задохнулся… Но вдруг миазмы рассеялись, и весь ужас закончился. Хабэд и Зайрем попали в серебряную пещеру, вода которой слабо светилась.

Пещера была пуста, и лишь у дальней стены стояла одетая в мантию статуя ростом с человека, сделанная из красного металла, почти полностью покрывшегося зеленой ржавчиной.

Хабэд подошла к статуе, ухватилась за ее плечи, дотянулась до ее губ и дунула в них.

Статуя отозвалась: она тут же вдохнула, а из ее ноздрей и ушей взметнулись вверх пузырьки воздуха. Ее зеленые глаза завертелись в разные стороны, и она заговорила.

— Смотри на меня, я — твой наставник, — прогремел голос зеленой статуи. — Кто желает учиться у меня, пусть войдет.

С этими словами она раскрылась, распавшись на две равные части — от короны до края своей мантии. Внутри нее оказался футляр такого размера, чтобы человек мог войти и стоять в нем.

— Не бойся, — сказала Хабэд. — Повинуйся и станешь мудрым. Впрочем, если ты трус, мы можем вернуться.

Но Зайрем уже подошел к статуе и шагнул в нее. Он почувствовал опасность, но не такую сильную, чтобы испугаться. Когда он вошел, статуя снова закрылась, заточив его во тьме.

В первые секунды, находясь внутри статуи, Зайрем удивился и встревожился, но вскоре все мысли его исчезли, ибо в голове статуи хранились знания тысячи — а может, и больше — чародеев — дух Сабла.

Зайрему показалось, что он видит юный мир, и горы этого мира касаются неба. Потом он увидел, как нахлынул потоп. Он смыл горы, небо и людей вместе с ним. Потом пришли волшебные грезы, и юноша словно переселялся в тела других людей и жил в них, испытывая их боль и восторг, познавая их страдания и стремления.

Их жестокость и гордыня сильно повлияли на скрытую жестокость и дремлющую гордыню Зайрема. Его голова раскалывалась от напряжения: Зайрем упражнялся в белой и черной магии, насылал чары и проклятия, произносил заклинания, вызывал и изгонял духов. У него заболели пальцы; Зайрем сшивал в фолианты огромные листы пергамента, высекал в мраморе и вычерчивал на песке руны власти и числа судьбы. Он чувствовал, как изменяются его сердце и душа — так пламя колеблется на ветру, так глина меняет форму под руками гончара. Хотя, может быть, ничего и не изменялось. Возможно, он просто нашел то, что раньше скрывалось от него, — зло и мрак, живущие в глубине каждой души. И Зайрем принял это зло, прильнул к нему, как к единственной оставшейся колонне в разрушенном доме. Злоба тех, кто шел перед ним, заполнила его душу, как и их искусство. Он впитал в себя все их знания. Его руки смешивали приворотные зелья, а воля склоняла в земле деревья. Более тысячи живших до него магов сейчас отдали ему все свои знания.

Немногие из пришедших сюда выдерживали напряжение, разум их погибал, и они выходили из статуи безумцами или гибли. Но когда покрытая зеленой ржавчиной статуя широко распахнулась, чтобы выпустить Зайрема, он вышел оттуда великим чародеем.

Лицо Хабэд, и так бледное от долгого бдения в пещере, побледнело еще больше, когда она увидела нового Зайрема. Она, конечно, предполагала, что статуя не убьет юношу, но никак не ожидала, что тот настолько изменится. Нечто неразличимое придало лицу Зайрема новое выражение. До того как он вышел из статуи, принцесса еще надеялась на его любовь. Теперь же весь его вид говорил о том, что все надежды принцессы тщетны, но Хабэд не обратила на это внимание.

— Как ты изменился… — пробормотала она.

— Да, я изменился… Твой народ правильно поступает, держа в тайне такое знание.

— Уже прошло много времени, — напомнила Хабэд.

— Ты предала свой город, — сказал Зайрем. — Теперь я смогу захватить его, если захочу.

— Нет, — отозвалась она. — Ты не единственный чародей в Сабле. — Потом принцесса отвернулась и поплыла прочь из пещеры. Вскоре Зайрем последовал за ней. Он больше не улыбался. Новоявленный чародей погрузился в себя, в его взгляде появились грусть и роковая бесстрастность.

На обратном пути они уже не столкнулись с иллюзорным стражем. Водоросли расступились перед ними, каменная дверь плавно подалась. В Зале Мертвых королей все так же сидели безучастные коралловые изваяния.

— Я мог бы разбить священные мощи Сабла, которыми вы так дорожите.

Хабэд ничего не ответила, только поплыла быстрее.

Сквозь колоннаду они вернулись к золотым воротам. Вокруг них, преграждая выход, обвился черный змей, первый и единственный страж.

— Ты видел, что надо сделать, чтобы пройти, и теперь можешь повторить это.

Но Зайрем подошел к воротам и оторвал от них змею. Та тут же выросла, вздымаясь в темной воде, лязгая острыми, как бритва, зубами и сверкая глазами. Однако стоило Зайрему произнести слово на колдовском языке Сабла, как змея рассыпалась на куски, похожие на круглые черные монеты, и те разлетелись во все стороны.

Золотые створки медленно приоткрылись.

— За убийство змеи тебя возненавидит весь Сабл, — сказала Зайрему принцесса. — Зачем ты сделал это? Ведь ты легко мог пройти, не применяя насилия.

— Я хотел узнать, каким я стал, — ответил Зайрем.

— Колдовство — крепкое вино, оно тебя опьянило.

— Не жди, что я протрезвею.

Проплыв через мрачный потайной ход, они снова оказались в палатах Хабэд.

Красавица сразу же удалилась, но Зайрем даже не попытался удержать ее. Вместо этого он разыскал знакомую комнатку, выходящую в сад, и лег, словно собираясь спать, но так и не заснул.

На город опустилась тьма, солнце почти потухло, превратившись в луну. Наконец придя в себя, Зайрем встал и выпил серебристого, как чешуя рыб, вина Сабла. Потом он пошел в библиотеку принцессы, взял несколько книг и, пробежав глазами по страницам, обнаружил, что знает больше языков, чем прежде. Он даже смутно припоминал, будто сам диктовал некоторые из них; вернее, их диктовали его предшественники, чью память он получил от статуи. Вскоре липшие подробности, смущавшие разум Зайрема, забылись. Остались лишь вдохновляющая надменность чародеев и жестокая бессердечность Людей Моря.

Зайрем знал, что Хабэд ждет его, и на этот раз лишь немногие замки смогут остановить его. В самом деле, когда он попытался открыть двери ее покоев, то оказалось, что она не заперла их. Принцесса не заперла даже дверей своей спальни, отчасти из-за любви к нему, отчасти из-за того, что понимала: ее возлюбленный все равно сможет войти к ней, если пожелает.

Но когда Зайрем появился в дверях, Хабэд уставилась на него, взволнованно теребя золотистое покрывало. А когда он подошел ближе, она сказала:

— Я полюбила тебя с первого взгляда. Но я не стану твоей. Ты теперь легко можешь выйти из города. Послушай моего совета, Зайрем, уходи отсюда.

— Еще одно покрывало? — спросил он, выхватывая золотистый газ из ее рук. — Я без труда узнал тебя в черном. И я прекрасно понимаю, что ты хочешь сказать теперь. Ты меня боишься?

— Ты стал, как мой отец, — вздохнула принцесса, — как все чародеи нашего города. Я не думала, что ты так изменишься. На тебе эта перемена сказалась еще сильнее и ужасней. Да, я боюсь тебя, но не страх, а моя любовь умоляет тебя бежать из Сабла.

— Пусть твоя любовь попросит меня о чем-нибудь другом.

Зайрем прижал к себе красавицу, обернул покрывало два или три раза вокруг их тел и завязал концы узлом, чтобы подводные течения не могли бы разделить его и красавицу. Потом, обхватив девушку одной рукой, чародей другой сдернул с ее груди украшенный самоцветами лиф и в клочья разорвал легкий, как паутина, шелк, облаком окутывавший ее бедра.

Хабэд закрыла глаза, и вскоре страсть полностью овладела ею, и она, с еще большим неистовством, чем Зайрем, вцепилась ногтями в его одежду, сдернула ее с плеч колдуна, прижалась к нему, тихо плача от любви, и, словно дикий зверь, впилась в него зубами, будто бы собираясь сожрать его, забыв о всех страхах и обо всем, кроме его тела.

Так, обняв друг друга, они парили в зеленой воде комнаты. Они кружились, пока Хабэд не ухватилась руками за украшенную драгоценными камнями стойку балдахина и, обняв Зайрема ногами, скользнула узкими ступнями по его спине. Колдун погрузился в нее, двигаясь в кольце ее ног, и свет стал красной тьмой, а молчание — звуком. Смех под водой причиняет боль, разрывая легкие; любовь же под водой мучительнее всякого смеха. Она, словно петля, стягивает горла любовников, но эти страдания каким-то противоестественным образом, похоже, лишь усиливают наслаждение.

Сердца влюбленных бешено колотились, глаза потемнели, и каскады серебряных звезд проносились перед их взором, будто порожденные движениями их чресел, высекавших огонь друг из друга. А когда они поднялись сквозь горячие чувственные волны к еще более удушающему экстазу, их, казалось, коснулась смерть, сжав и распластав их тела. Внезапно взметнулось пламя. Женщина вспыхнула, ее тело обратилось в огненный вихрь, а руки раздавили хрупкие украшения балдахина. Зайрем стряхнул с глаз кровавую тьму и мельком увидел лицо принцессы — прекрасное, безумное и жуткое. Зайрему показалось, что на них обрушился потолок. Потом все огни погасли во тьме, напоминающей глубокий обморок. И в этой тьме Зайрем вспомнил ту минуту, когда впервые осознал, что любовь — это еще не все. Теперь он знал это наверняка.

Смутно, сквозь пустоту, разделившую любовников, до них донесся звук открывающейся двери и вызванные этим колебания воды.

Король Хабзур однажды пошутил, что его дочери не помешало бы использовать Зайрема в своей постели и заставить его «усердно трудиться». Но даже Хабзур со своим капризным и извращенным умом не думал, что его дочь в самом деле сделает это, Хотя, возможно, он именно на это и рассчитывал, ибо сейчас он в гневе ворвался в комнату, где его дочь творила невозможные непристойности.

— И это дочь короля! Забавляется отвратительным обломком кораблекрушения! Он даже не наш родственник, а просто выродок безымянного племени…

Хабэд отпустила Зайрема и освободилась из его объятий. Покраснев от стыда и гнева, она завернулась в золотистое покрывало, укрывшись от взоров короля, сопровождающих его воинов с акульими хвостами и нескольких придворных, толпящихся сзади.

— Я лишь последовала твоему совету, не больше.

— Гораздо больше, дерзкая шлюха. Этот человек…

— Этого человека тебе лучше бы поостеречься, — перебила отца принцесса. — Он не просто неуязвим, он может соперничать с тобой в искусстве магии.

Лицо короля исказила жуткая гримаса. Как кровь, к его лицу прилила вся его злобность.

— Что ты натворила, распутная дочь?!

— Она взяла меня с собой в королевскую гробницу, — ответил за принцессу Зайрем. — А потом я изучил пару колдовских трюков.

Король тотчас же поднял руку, и с нее сорвался вертящийся клубок нитей, который, разматываясь, начал плести вокруг Зайрема кокон. Стенки кокона находились на достаточном расстоянии от тела Зайрема, и его неуязвимость не стала помехой проворному клубку. Кокон почти скрыл юношу, но только на мгновение, ибо тот тоже поднял руку. Нити кокона вдруг растаяли, а из клубка ударил луч стального цвета. Король вскрикнул. Перед ним возник медный щит, отклонивший удар, и хвостатые воины, обожженные, скорчились в нелепых позах, а затем медленно всплыли к потолку. Уцелевшие придворные, стоявшие поодаль, до смерти перепугавшись, бросились прочь.

Бронзовый щит короля задрожал и внезапно превратился в бронзовую урну высотой с короля. Правитель подводного царства оказался в плену.

— Ты убил бы меня, если бы смог, — сказал Зайрем. — Теперь в Сабле будет править твоя дочь.

Он сказал еще три слова.

В бронзовой урне пронзительно закричал Хабзур. Из нее вверх устремились пузырьки воздуха, за ними — малиновое облако, последним поднялось к потолку и тут же исчезло в зеленой воде окровавленное копье.

— Ты не будешь плакать, Хабэд, — сказал Зайрем. — Ты не любила его, лишь уважала.

— Я не заплачу, потому что Люди Моря, чьи глаза всегда полны соленой воды, не проливают слез, — отозвалась она тихо, отворачиваясь от своего возлюбленного. — Но убивать старика было не обязательно. Или ты хочешь сам стать королем Сабла?

— Твой коралловый город ничего не значит для меня.

— И я для тебя — ничто, раз ты оставляешь меня здесь.

— Между нами все кончено, — объявил Зайрем. — Впрочем, так и предполагалось.

— Это ты так считаешь.

Они холодно посмотрели друг на друга. Зайрем утолил свою похоть, принцесса же лишь разожгла в своем сердце костер любви. Но насилие и потрясение приблизили развязку. Предоставленная самой себе, любовь, наверно, задержалась бы в ее сердце еще на несколько часов…

— Мне не нужна женщина, — продолжал Зайрем, — но я благодарен тебе за то, что ты наделила меня магической силой, которой я воспользуюсь в земном мире.

— Тебя там не ждет ничего хорошего. Я проклинаю тебя. И весь Сабл налагает на тебя проклятие за убийство моего отца, короля Хабзура.

— Он того заслуживал.

— Что ты собираешься делать?

— Тело твоего отца послужит мне надежной защитой в этом городе ловушек. Ты дала мне превосходный совет, Хабэд.

Медная урна превратилась в клетку. Зайрем обошел вокруг нее и поставил магические печати. Теперь никто, кроме него самого, не смог бы извлечь оттуда Хабзура.

Просунув руку сквозь прутья клетки, Зайрем ухватился за волосы короля и обмотал их вокруг запястья.

— Таков его удел, ибо мне придется тащить его.

— Бесспорно, мы не отличаемся особой мягкостью, — вздохнула Хабэд, — но рядом с тобой мы выглядим безобидными младенцами.

— Я сам удивлен, — ответил колдун. — Но я еще в детстве был обещан Тьме. И вот эти псы, гончие демонов, наконец, настигли меня.

— Я в самом деле прокляну тебя, если ты сделаешь это.

— Прокляни… Я же, со своей стороны, буду вспоминать лишь твои ласки и дары.

И Зайрем ушел, волоча за собой мертвого Хабзура в медной клетке.

Хабэд не могла плакать, но она рвала на себе волосы и одежду, ибо сердце ее было разбито.

Глава 6

Мертвая тишина нависла над городом, когда Зайрем, таща за собой клетку с королем, выплыл между верхними башнями дворца в ярко-желтую канареечную воду, освещенную вечерним «солнцем». Вскоре блестящие доспехи крыш, куполов и минаретов, возвышающихся над садами из водорослей, пропали внизу. Ни один горожанин, ни один раб не проплыли под причудливыми арками; ни один экипаж не пронесся по широким улицам. Такая тишина обычно предшествует нападению врагов — Зайрем догадывался, что Сабл уже знал о его деяниях. Об этом, должно быть, позаботилась Хабэд или кто-нибудь из бежавших придворных Хабзура.

Когда Зайрем поднялся выше купола, где висел колокол презрительных молитв Сабла, краем глаза он уловил какой-то черный дым, потянувшийся ему вслед. Вскоре он заметил несколько сотен солдат с акульими хвостами, они были вооружены сетями и копьями с наконечниками из жал подводных тварей. За ними в хитроумных приспособлениях из золота, привязанных ремнями к мощным спинам исполинских черепах с бесцветными глазами, ехали придворные с голубыми волосами.

Через жемчужины в ушах Зайрем услышал крики и требования остановиться. Хвостатые рабы подплыли ближе, метнули сети, метя копьями в колдуна, но сети растаяли, копья сломались.

Зайрем остановился. Он показал придворным свою добычу в медной клетке.

— Разве вы еще не знаете, что я неуязвим? К тому же теперь я владею вашей магией. Какая польза от ваших затей?

Придворные, нахмурившись, разглядывали мага. Черепахи в золотых удилах бессмысленно ухмылялись.

— Отдай нам злодейски убитого тобой короля.

— Нет. Он будет охранять меня, пока я не покину подводное царство.

— Но нам нужно его тело — он должен восседать в Зале Мертвых. Море превратит его в коралловую статую. Таков наш единственный святой обычай, наш обет Вечности.

Один из придворных, менее высокомерный, нежели остальные, спросил:

— Зачем тебе нести с собой тело Хабзура? Мы и так пропустим тебя. Тебе нечего бояться, мы все равно не сможем причинить тебе вреда. Отпусти клетку.

Но Зайрем не обратил на эти слова никакого внимания, отчасти потому что не особенно доверял Людям Моря, но больше из злобы, насмехаясь над отчаянием своих противников.

Они еще долго преследовали его — за пределами города, среди рощ змееподобных пальм, где орхидеи отбрасывали на песок кровавые тени и засасывали неосторожных рыб, подплывавших к их цветкам. Но хоть придворные и продолжали преследование, они не могли помешать Зайрему и прекрасно знали это.

Вскоре они добрались до огромной раковины — ворот Сабла. Здесь Зайрем еще раз остановился. Он издевался над преследователями, предупреждая, что воды за воротами Сабла слишком унылы и поэтому почтенным господам лучше вернуться в город.

— Я хочу заключить с вами договор, — сказал Зайрем. — Когда я буду в безопасности на суше, я верну вам тело Хабзура. Но если вы решите и дальше надоедать мне, я уничтожу его. И чтобы скрепить этот договор, я милостиво позволяю вам заплатить выкуп за Хабзура прямо сейчас.

Смеясь над зловеще мрачными придворными, колдун потребовал золотые кольца, ожерелья из драгоценных камней, дорогие браслеты и еще кинжалы с янтарными рукоятками, выложенные изумрудами, в ножнах из темно-синей акульей кожи. Все это он бросил в свой плащ… Все это время память юноши бурлила, словно море. Перед ним проносились смутные видения, доставлявшие ему удовольствие своей невинностью: молодой жрец в желтых одеждах, лечивший больных, отказывался от их монет и отдавал хромому крестьянину серебряное ожерелье, полученное в храме; молодой жрец, вскоре ложно обвиненный в краже серебряной чаши, нужной ему якобы для того, чтобы заплатить блуднице…

Зайрем ударил по раковине и произнес заклинание.

Раковина сложилась, словно веер, и открыла путь в ледяную тьму морских пучин, лишенных света и тепла стеклянного солнца.

Зайрем прошел сквозь врата, держа в одной руке тяжелый узел плаща, а в другой — тяжелую клетку, он закрыл за собой ворота, поставив на них магическую печать, — чародеям Сабла придется потрудиться несколько дней, чтобы разгадать ее и снять заклятие.

В трех-четырех милях от городских ворот, в могильной тьме, Зайрем, пользуясь обретенной силой, зажег колдовской огонь. В его сиянии вызвал он ужасных подводных тварей.

Черные осьминоги откликнулись на его зов и понесли его к поверхности сквозь подводные леса, мимо затонувших крепостей. Разглядывая их, колдун смеялся: «Вам придется остаться здесь и терпеть дальше, а я поднимусь наверх». На обвалившейся мраморной колонне колдун заклинанием выжег свое имя, чтобы здесь, в море, осталось его клеймо — так часто делают несмышленые мальчишки. Сделав это, Зайрем вдруг увидел, что последняя буква его имени изменилась — так человек-чародей получил новое имя. Он не был больше Зайремом, его новое имя стало — Зайрек.

Когда же вода посветлела и стала зеленой, колдун отпустил осьминогов и призвал акул. Они понесли его вверх, к поверхности моря, и еще дальше, до самого берега.

Глава 7

В ту ночь Зайрек спал на холодном берегу, но не замерз. Он мог теперь вызывать не только колдовской, но и обычный огонь, который и согрел его этой ночью. Из ночной тьмы, словно из черного бархата, он сотворил шатер. У входа в шатер он поставил медную клетку с мертвым Хабзуром. Тело подводного короля уже смердело, вернее, смердело бы, если бы Зайрек-чародей не отгонял омерзительный запах, сжигая в пламени костра черные благовонные смолы. Вся эта колдовская роскошь была доступна ему — в те дни истинный маг мог исполнить почти любое из своих желаний.

В тот вечер Зайрек долго разглядывал Хабзура.

— У тебя есть то, чего нет у меня, — смерть, — сказал Зайрек. — Однако теперь я не жажду смерти.

Но застывшие глаза Хабзура, казалось, ответили ему: «Эту дверь тебе не дано взломать. Такая роскошь тебе недоступна. Смерть не повинуется Зайреку. Как бы ни изнывал Зайрек от жажды в пустыне жизни, прохладный напиток смерти будет не для него еще долгие века». И на это чародею нечего было возразить.

— Ты сгнил и воняешь, король, — огрызнулся Зайрек.

В мертвых глазах короля отражалось пламя костра: «А взгляда моего тебе все равно не выдержать».

Зайрек вытянулся на мягком бархате и уснул. В те давние дни, когда он был жрецом, он презрел бы такое роскошное ложе. В ту ночь чародею снились женщины, те самые запретные женщины, от которых его держали подальше, предостерегая от плотских удовольствий, — золотистые и бледные, шоколадные и янтарные. Они ласкали колдуна, но, стоило ему добраться до вершины наслаждений, кто-то шептал ему: «Любовь — это еще не все». Колдун беспокойно ворочался во сне и слышал: «Так же, как и жизнь». И уже ближе к рассвету в третий раз он услышал таинственный шепот: «Так же, как и колдовство». Но, будучи теперь просвещенным и мудрым, Зайрек вскоре забыл об этом сне.

Когда же он проснулся, солнце уже поднялось. Плоть отслаивалась с трупа короля, словно лазурные листья. Зайрек ударом кинжала отрубил с левой ноги мертвеца большой палец, ставший теперь голой костью.

Хоть небо и было ясным, неспокойное, сверкающее на солнце море кипело, накатываясь на берег.

Зайрек вошел в воду по колено и бросил в море кость.

— Я обещал вам вернуть тело короля, — пробормотал он, — но мы не условились, в каком виде.

Несколько дней колдун шел вдоль берега. Это оказалась не та страна, из которой он уплыл на пиратском судне. Зайрек шел босиком. С самого детства он никогда не носил обуви… Потом люди станут думать, что он делает это напоказ. Зайрек ведь так могуществен! Неужели он не может купить себе обувь? Колдун больше не тащил с собой клетку с гниющим королем — он снабдил ее ногами, и она сама шла за ним следом.

На пятый день Зайрек миновал три деревушки на берегу моря. Узкие рыбачьи лодки были вытащены на берег, потому что бурное и изменчивое море распугало всю рыбу, и она ушла в глубину.

В первой деревушке мужчины, сидевшие на покрытом галькой пляже, вскочили и сломя голову бросились прочь от человека, за которым шагала по песку медная клетка с мертвецом. Во второй деревушке к нему подошел один из рыбаков и умоляющим голосом произнес:

— Ты, верно, могущественный чародей, господин. Скажи, сколько еще времени погода не пустит нас в море? Наши женщины и дети голодают…

— Я приведу вам рыбу, — ответил Зайрек. Он что-то сказал, повернувшись к морю. Огромная волна накатила на берег и ушла, оставив десятка два бьющих хвостами, задыхающихся рыбин. Это потрясло рыбаков. Ни один земной колдун, о котором они когда-либо слышали, не мог повелевать морем и его созданиями. Однако Зайрек, познавший магию морских королей, посмеялся над рыбаками: когда они бросились собирать неожиданный улов, чтобы унести его домой, о берег ударила вторая волна, промочив до нитки рыбаков, залив их сети и лодки и смыв с берега всю рыбу. Зайрек стоял и смотрел на происходящее со зловещей улыбкой.

Рыбаки в гневе и ужасе стали осыпать чародея проклятиями. А один из них, разозлившись, схватил камень и швырнул его в колдуна. Камень раскололся в воздухе, и его осколки, не причинив Зайреку ни малейшего вреда, упали на землю. Колдун что-то сказал, обращаясь к бурному морю, а потом обернулся к человеку, посмевшему швырнуть камень:

— Когда ты в следующий раз отважишься выйти в море, твоя лодка пойдет на дно, и ты вместе с ней.

Третья деревня, по сравнению с предыдущими, процветала. На воду, словно ширококрылая птица, опускался вечер. У тропинки, идущей вдоль берега, стояла харчевня, освещенная желтыми огнями. Изнутри доносилось громкое пение. Зайрек вошел в харчевню, медная клетка не отставала от него. В зале тут же воцарилась тишина.

— Вина и мяса, — бросил Зайрек, а когда ему принесли требуемое, он стал есть и пить в своей обычной бесстрастной манере. Страшная клетка скрывалась в тени, но запах разложения — теперь более слабый, ибо немного осталось от плоти Хабзура — просочился во все углы, вызвав у пирующих бледность и тошноту.

— Наверняка этот несчастный был заклятым врагом этого могущественного колдуна, — сделав такой вывод, посетители с поспешностью распрощались с хозяином и разошлись. Вскоре в харчевне остались только Зайрек, владелец харчевни и его семья.

Чародей сидел в зале, освещенной тусклыми светильниками, в которых горел рыбий жир, подперев рукой подбородок. Около полуночи буря усилилась, волны с ревом разбивались о камни. Зайрек выдернул из жаркого нож, отсек с левой руки Хабзура одну фалангу указательного пальца, вышел за дверь и швырнул кость в море.

Хозяину харчевни, выглянувшему за дверь, показалось, что он различил вдалеке на гребнях волн смутные мерцающие очертания — воины с развевающимися волосами, странные колесницы, отблеск акульих спин. В завывании ветра слышался женский голос, но слов было не разобрать.

Зайрек вернулся в дом.

— Я буду спать в твоей постели, — сказал он хозяину, — с самой красивой из твоих дочерей.

Тот в ужасе согласился. Его дочь пришла к Зайреку, не испытывая ничего, кроме отвращения, но вскоре она уже стонала от наслаждения, а утром, осмелев, попыталась удержать колдуна, но, разумеется, тщетно. Тогда, в глупой уверенности, что она может обходиться с ним, как с другими мужчинами, дочь хозяина принялась визжать и кричать на чародея. Зайрек произнес какое-то слово, и она замолчала… и осталась немой до конца жизни.

Зайрек пришел к городу у моря. Башни вздымались в утреннее небо, а птицы летали над бледно-алым диском солнца. Усталость вернулась к колдуну, он никак не мог выспаться как следует. Он уставал даже от злобы и несправедливости, и уставал очень быстро. Но он не признавался себе в этом. На дороге, которая вилась над морем по склону скалистого утеса, он встретил каких-то людей и изменил цвет их кожи на оливковый — они посмотрели друг на друга и в ужасе закричали. Проходя мимо колодца, Зайрек придал воде в нем вид, запах и вкус крови — один из старейших и гнуснейших колдовских трюков. Когда он добрался до обнесенного стенами города, его башен и птиц, рынка на огромной площади и многоярусной крепости, ему показалось, что он видел уже тысячи подобных городов, хотя в действительности побывал лишь в нескольких. Душевная усталость породила в нем желание осесть, наконец, где-нибудь в одном месте. То, что в молодости побуждало его к движению, исчезло. Теперь душа его постарела. Однако, пройдя через город, Зайрек облюбовал его предместья. Время от времени он творил какие-нибудь утонченные пакости — это придавало ему сил — и шел дальше, а иначе, как однажды ему подумалось, он мог просто остановиться на месте, обратись в живой камень.

Путешествие утомляло колдуна.Слишком легко достались ему магия и любовь. Все доставалось слишком легко… или оставалось навсегда недоступным…

Клетка шла за ним следом. Хабзур, лишившись пальца на ноге и на руке, превратился в голый скелет и громыхал костями при каждом шаге клетки.

Впереди, окутанный серо-зеленой дымкой, показался полуразрушенный дом. Зайрек поднялся по полусгнившей лестнице, прошел по запущенному саду, где местами обнажилась горная порода. Двери заскрипели, болтаясь на ржавых петлях. Всю мозаику растащили воры. Сквозь разбитые окна ветер задувал водяные брызги — опять собиралась буря: Морской Народ преследовал Зайрека… Соленая вода давно затопила погреба дома, где из разбитых кувшинов росли теперь морские травы.

Уныние развалин привлекло болезненное воображение Зайрека. Вероятно, этот дом наложился на призрачный образ разрушенной крепости в пустыне, где безумные благочестивые старцы дурно обращались с ним, пытаясь изгнать «демона», и по-дурацки гладили его по голове. Тогда ему было девять лет, и звали его Зайремом. «Да не построй себе дворца в этом мире…» Какая ирония: поддавшись всем искушениям и попав во все западни, от которых его предостерегали старцы, Зайрек все еще сохранил в душе их стремление к нищете.

И все же, используя свое искусство и людей, заколдованных и уведенных им из города, а также то, что эти люди притащили оттуда, Зайрек привел дом в порядок. На пол легли мягкие толстые ковры, на окнах зашевелились тяжелые занавеси, дом ломился от всевозможных предметов роскоши, украденных или добытых еще более зловещими способами. Время от времени сюда приходили женщины. Они, как во сне, брели по дороге вдоль берега, поднимались по лестнице, шли по запущенному саду, входили в дом и направлялись прямо к черному ложу под черным балдахином. Эта кровать с резными черными столбиками и черным бархатом — случайно или с мрачным умыслом — напоминала могилу. Время от времени в доме для развлечения Черного Мага умирали люди — хотя Зайрек получал от их просьб, мук и смертей не слишком большое удовольствие. Он завидовал их смерти, вернее, прилагал все усилия, чтобы заставить себя хоть что-нибудь почувствовать — зависть, боль, гнев. Но все чувства и ощущения истлели в его сердце. Даже жестокость стала привычкой Зайрека.

Несмотря на то, что дом кишел колдовством, однажды туда все же отважились прийти королевские сборщики налогов. Зайрек соответствующим образом обошелся с незваными гостями, а сам отправился к королю. А потом король, вообразив себя псом, грыз кости и взгромоздился на суку.

Со скелетом морского короля Зайрек обращался чрезвычайно экономно. Он разделил скелет на множество частей, и, когда начиналась буря, колдун выходил на башню, произносил, обернувшись к морю, речь и только после этого швырял волнам очередную порцию костей. Проходили месяцы, годы. Бури стали случаться все реже, словно Морской Народ Сабла тоже устал от гнева и ссор.

Как медленно тянется время! Жизнь, лишенная смысла, — то, о чем старая ведьма предупреждала его мать, когда та настойчиво требовала для сына ужасного огня неуязвимости. «Нет такого блага, вместе с которым не шла бы беда». Зайрек размышлял над этим изречением в долгие тихие вечера, когда море, казалось, заполняло небо и землю своими бликами и серебряное безмолвие ненадолго окутывало Зайрека. Почему случилось так, что он, кому столь многое дано, может употреблять это только во зло и страдать от этого? Если б он был уязвим и невежествен, он мог бы найти счастье и покой в жизни — и для себя, и для других. Его толкнули к Злу, но Зло отвергло его. Азрарн устами старика мага отверг его. Почему же тогда Зайрек не вернулся к своей поруганной невинности, не постарался починить разорванные одежды? Потому что он никогда не творил Добра иначе, чем из страха сотворить Зло. Однако Зло больше не было угрозой, и, как ни странно, во зло оборачивалось все, за что бы ни брался Зайрек.

Однажды Зайрек попытался совершить доброе дело. Он шел по городу. Двери, как обычно, захлопывались при его приближении, а люди, оставшиеся на улицах, как обычно, низко кланялись и бледнели. Вдруг колдун увидел маленького мальчика, по недосмотру матери оставшегося играть возле дома. Что-то в этом ребенке почти тронуло Зайрека: может, рыжеватый оттенок его волос напомнил чародею о Симму, хоть глаза мальчугана и не были зелеными. Зайрек сотворил из воздуха нечто, напоминающее по виду обычный леденец, и протянул его ребенку, который без лишних вопросов принял подарок. Вдруг откуда-то примчалась его мать. Она схватила ребенка, прижала к груди и с ужасом уставилась на колдуна. Чародей, продолжая опыт, сказал с необычной для него мягкостью:

— Проси у меня чего хочешь.

— Спаси моего сына, которого ты отравил! — тут же пронзительно выкрикнула женщина.

— Нет, я не отравил его, — промолвил Зайрек и вытянул вперед руку.

Женщина отпрянула от него и, споткнувшись, выпустила ребенка. Он упал на мостовую, размозжив череп о камни.

Хоть Зайрек и понимал, что все произошло из-за страха, который он внушал людям в этом городе, он все же принял эту смерть как знамение. Зло, должно быть, сопутствовало ему, как кружащиеся вороны — виселице.

Несколько лет спустя, когда Зайрек очутился перед настоящей виселицей с дергающимся на веревке убийцей, кто-то заговорил за его спиной, назвав чародея его старым именем.

Кто-то заговорил, и пронизывающий, но приятный холод охватил Зайрека. Он вдруг понял, что за спиной у него стоит Владыка Смерти.

Глава 8

Солнце зашло, наступила ночь. Зайрек сидел и при свете алебастрового светильника, украденного из королевской усыпальницы рабами Черного Мага, читал черную пергаментную книгу с серебряными буквами. Книга содержала некоторые сведения и наставления, касающиеся наиболее опасных областей черной магии — воскрешения мертвых и тому подобных хитростей. Зайрек лениво просматривал ее, и тут до него донесся некий звук, побудивший отложить пергамент в сторону.

Никто не входил теперь в жилище Зайрека, кроме несчастных, вызванных его чарами. Все хорошо знали, что страшные заклятия охраняют это место. Однако странный звук повторился — словно металл ударил в каменный пол — кто-то вошел в дом, и его не пугали чары колдуна.

Зайрек осветил свой путь колдовскими огнями, спустился в зал с каменным полом и огляделся.

Занавеси колыхались на ветру, и жуткие тени танцевали на стенах. В огромных канделябрах тускло горели свечи из желтого воска. Крыса, обгрызавшая одну из них, метнулась по каменной кладке. На золотой подставке покоилось то, что осталось от Хабзура, — череп, который Зайрек пока оставил у себя. Колеблющееся пламя свечей не освещало высокого, вырезанного из черного дерева кресла — оно само испускало странное сияние. Зайрек подошел ближе и увидел, что в нем сидит человек в белом плаще, с накинутым на голову белым капюшоном. В правой руке, обтянутой белой перчаткой, незнакомец держал железный посох, обвитый золотой лентой. Этим посохом он и стучал по каменному полу, чтобы привлечь внимание Зайрека.

Вдруг по телу чародея прокатилась волна какой-то испуганной радости, подобной той, которую юноша или женщина испытывают от неожиданной встречи с позабытым любовником. Зайрек дрожал, и сам удивлялся этому. Человек в капюшоне очень медленно поднял голову. Белый капюшон обрамлял темноту. В ней, словно пара бесцветных огней, горели глаза.

— Не спрашивай, кто я, — сказал гость Зайреку. — Ты знаешь меня. Мы встречались когда-то.

Как давний сон, Зайрек вспомнил тень, которая однажды коснулась его лба, избавила его от отчаяния и разочарования, подарив недолгое забвение. При одном воспоминании об этом у него подкосились ноги.

— Ты — Смерть, — сказал он. — Мне надо пойти с тобой?

— Нет, — ответил Владыка Смерти. — Ты останешься недосягаем для меня еще долгие века — таким сделал тебя огонь.

— Но ты здесь, — возразил Зайрек.

Левая рука Владыки Смерти была без перчатки и казалась такой же черной, как ручка кресла, на которой она покоилась. Неожиданно Зайрек ринулся вперед и прильнул к этой черной руке — обнаженной руке Смерти.

Коснуться Владыки Смерти — значит, почувствовать прикосновение смерти. Для кого-то это избавление, для большинства — ужас. Для Зайрека, который не мог умереть, пока не износится его неуязвимое тело, это прикосновение принесло блаженство и покой. Оно захлестнуло колдуна, как наркотик, почти оглушило — только это и мог подарить Владыка Смерти Зайреку.

Владыка Смерти отдернул черную руку, и Зайрек, почти теряя сознание, осел на пол рядом с укрытыми белым плащом коленями.

— Не… — Зайрек запнулся. — Не оставляй меня.

Позволь мне служить тебе.

— Не мне ты хотел служить, — проговорил Владыка Смерти.

— Это решили за меня… Но демон меня отверг.

— Я знаю, — сказал Владыка Смерти. Он и в самом деле знал. Ведь он уже успел изучить и жизнь Зайрека, и те пути, по которым шел черный маг.

— Тебе и только тебе я хочу служить, — бормотал Зайрек.

— Во зло другим — будешь ли ты служить мне?

— Ты видел, я не люблю людей, мой господин.

— Кое-кто все же мог бы остановить тебя.

— Никто, кроме тебя.

— А Симму? — поинтересовался Владыка Смерти. — Симму, которого в детстве звали Шелл. То юноша, то девушка. Будешь ли ты служить мне, несмотря на Симму?

Веки Зайрека дрогнули.

— Демоны воспитали Симму, и он предал и бросил меня. Симму — это та лестница, которая привела меня к Злу. Симму — змея, затаившаяся под камнем. И все-таки ради Симму я мог бы вести праведную жизнь — жизнь целителя, человека без амбиций, слепого к соблазнам. Но когда у меня не осталось ничего, кроме Симму, он бросил меня! Ты видишь, что я одинок, величайший из королей.

— И потому ты несчастен.

— Не только поэтому. Я проклинаю свою мать за то, что она подарила мне такую судьбу. Я проклинаю Симму, совратившего меня и тем самым показавшего червей, кишащих в моей душе. Я проклинаю Азрарна, а я, пожалуй, единственный смертный, который может безнаказанно сделать это. Я проклинаю женщину из подводной страны, Хабэд, наделившую меня бессмысленным могуществом, которое я могу употребить только во зло. Я проклинаю весь мир за то, что он боится меня и безропотно подчиняется мне вместо того, чтобы бороться. Этот мир не может уничтожить меня, как я того заслуживаю, и, подобно язве, я паразитирую на его теле. Только ты, величайший из королей, можешь дать мне бальзам, которого я так жажду. Смерть — это все, о чем я прошу и на что не имею права.

— Смерть — это не то, что ты думаешь, — возразил Владыка Смерти. Однако он не стал продолжать, ведь объяснения не входили в его планы. Вместо этого Улум, Владыка Смерти, рассказал чародею совсем о другом и преподнес ему странные дары. Этот договор Улума и смертного отличался от прежних, в которые входило отрезание пальцев, но Владыка Смерти изменился с тех пор, как появился Симмурад.

Зайрем стал рабом Владыки Улума… Утром старый дом опустел, однако прошло немало времени, прежде чем люди, живущие на побережье, отважились выяснить, пуст ли он на самом деле.

На волнах лениво качался череп Хабзура, который Зайрек, наконец, выбросил в море. Но никто не разыскивал его. Хабэд развлекалась с одним из голубоволосых придворных — новым королем Сабла, ее мужем. Зайрек оставил лишь шрам на ее сердце. Ее отец — безголовый кусок коралла в Зале Мертвых — был давно забыт.

В конце концов череп прибило к какому-то рифу, где он и остался лежать, опустившись на дно. Внутри него жили рыбы, а снаружи его облепили ракушки. Через много лет череп зацепила рыбачья сеть и подняла его на борт лодки вместе с остальным уловом.

— Вот так да! — воскликнул рыбак. — Да ведь это череп моего бедного отца, которого пираты тридцать лет назад обезглавили и бросили за борт на этом самом месте. Очевидно, он вернулся ко мне для того, чтобы я его похоронил.

И, будучи почтительным сыном, рыбак принес череп домой. Отказывая себе в еде, чтобы сберечь деньги, он выстроил за деревней роскошный склеп. Этот склеп стал местной достопримечательностью, и потом многие поколения взрослых показывали его своим детям, говоря: «Вот поступок доброго сына!»

Однажды утром, по прихоти судьбы, волны вынесли на берег небольшой бухточки рядом с деревней еще один череп. Но рыбаки, не догадавшись о том, что именно он-то и есть настоящий череп отца их товарища, посчитали это дурным знамением и, бросив череп в высохший колодец, закидали его грязью и с тех пор избегали этого места.

ЧАСТЬ ДЕВЯТАЯ ГИБЕЛЬ СИММУРАДА

Глава 1

Йолсиппа, бродяга, привратник Симмурада, спал и видел во сне восхитительно косящих девиц. Но вдруг его разбудил знакомый звук — кто-то стучал в медные ворота. Йолсиппа открыл потайную дверь и, еще не совсем проснувшись, выглянул наружу.

— Кто здесь? — заорал он. С некоторых пор толстяк обходился без вежливых приветствий.

За воротами только еще занималась заря. Тьма потихоньку уползала с гор, но еще не рассвело.

— Я спрашиваю: кто здесь?

Снизу, из тени, толстяку ответил мужской голос:

— Тот, кто желает войти.

Йолсиппа вздохнул, налил в кубок вина, выпил.

— Сюда не всякий может войти. Это Симмурад, город бессмертных. Что ты умеешь? В чем проявляется твое мастерство? И так ли уж оно велико, чтобы ради этого впустить тебя?

— Я — Зайрек, чародей, а могу я вот что… — Едва незнакомец сказал это, как молния разорвала тени, ударила в ворота, на мгновение осветив красивого черноволосого и чернобородого человека в желтой мантии, с золотыми кольцами на руках и черным скарабеем на груди. — Еще один такой удар, и твои ворота развалятся.

— Успокойтесь, господин! — прокричал Йолсиппа. — Вы можете войти.

Загремело устройство, открывающее ворота, и Зайрек вошел. Йолсиппа, поспешно спускаясь с башни, чтобы встретить колдуна, заметил, что мантия чародея блестит от золота, его руки украшали браслеты из янтаря и изумрудов, а на его плечах — ожерелье из драгоценных камней, нанизанных на золотую нить.

— Увы, почтенный господин, — проговорил Йолсиппа, — король Симмурада Симму не позволяет ни мужчинам, ни женщинам вносить в город золото из уважения к некоему князю, который не питает любви к этому металлу.

— В таком случае пусть Азрарн держится от меня подальше, — ответил чародей. — Мое золото останется при мне.

Йолсиппа счел благоразумным больше не возражать.

Они вместе прошли по засаженным зеленью улицам города бессмертных.

— Смотри, — сказал Йолсиппа, с трепетом и гордостью указывая Зайреку на просвет между деревьями, чтобы тот смог увидеть раскинувшийся перед ними Симмурад: розово-алый и молочно-белый мрамор, на который только что упали первые отблески зари, хотя кое-где в башнях и среди колонн еще догорали светильники. — Я лично провожу тебя во дворец Симму.

Прекрасен был Симмурад. Прекрасен… и чужд. На мгновение его красота тронула душу Зайрека. В предрассветном сумраке колдун вместе с Йолсиппой прошел по террасам города. Но даже толстый вор в безвкусных, засаленных и усыпанных драгоценными камнями одеждах, спотыкающийся и рыгающий, не мог умалить величия Симмурада.

В городе было много дворцов, но все они казались пустыми, разве только мелькнет где-нибудь одинокое светящееся окно. На газонах росла мягкая трава, никогда не засыхавшая, но и никогда не ронявшая на землю семян. Деревья шумели пышной листвой, которая никогда не опадала, но никогда и не распускалась. Эти вечные и неизменные творения создали чародеи, пришедшие в город, или демоны — много лет назад. Природа, окружающая бессмертных, была под стать самим бессмертным.

Звери в городе были тоже вечными. Каждому из них дали по капле эликсира жизни. Леопарды, лакающие воду из пруда, имели странный игрушечный вид. Даже в движении они словно оставались неподвижными. Когда чародей и Йолсиппа проходили по саду, которого уже коснулись первые лучи солнца, то увидели там мужчин и женщин, прогуливающихся под деревьями. Бессмертные казались то ли куклами, то ли восковыми фигурами. Обитатели города отсутствующими взглядами провожали Зайрека и улыбались вслед Йолсиппу. Казалось, все жители города отчасти окаменели, но то ли не знали об этом, то ли не тревожились по этому поводу. Окаменение с поверхности кожи пробиралось внутрь их тел, пока не достигнув сердца и мозга.

Над городом разгорался рассвет. Йолсиппа остановился перед плитой из зеленого мрамора, чтобы Зайрек мог прочесть надпись.

Я — Симмурад, город Симму, в моих стенах будут жить люди, чья жизнь вечна…

— Это и есть тюрьма для бессмертных? — осведомился Зайрек.

— Бессмертие — удивительный дар, — обиделся Йолсиппа. — Я был здесь, когда все только начиналось. Дивный князь…

— Азрарн.

— Я бы не осмелился…

Но Зайрек, не слушая толстяка, зашагал к воротам дворца.

Заря затопила светом город, окрасив все в розовый цвет и играя на хрустальных окнах.

— Подождите здесь, мой господин, — попросил Йолсиппа и тут же добавил:

— Это всего лишь обычай.

Зайрек, к великому облегчению толстяка, согласился.

Они вошли в зал с куполообразным потолком, словно взлетевшим ввысь и парящим над их головами. Пол зала был вымощен серебряными плитками. Нигде не было видно ни страхи, ни слуг, ни рабов, которые бесшумно скользили бы среди всего этого великолепия, однако все выглядело чистым и ухоженным — благодаря чарам искусных волшебников, которым позволили здесь жить. И все же дворец казался необитаемым, как развалины, застывшие посреди пустыни или на морском дне.

Зайрек сел. Он выглядел умиротворенным, хотя всякий, подошедший к нему настолько близко, чтобы увидеть призрак жестокости, сквозящий в его глазах, в ужасе отскочил бы. Однако в душе Зайрека зашевелилось нечто неопределенное. Он внимательно наблюдал за этим нечто, и наблюдение почти полностью захватило его. Его пульс ускорился, а в животе забурлило. Но разум Зайрека остался бесстрастным. Он ждал Симму. С теми же ощущениями колдун ждал бы, когда ему снова принесут отведать вина, которым он однажды напился до тошноты. Теперь он хотел лишь пригубить это вино, вспомнить вкус, а после вылить на землю, а лозу — выкорчевать и сжечь.

Прошел час. И вот, наконец, вошел Симму, но не один.

Как и всякий король — а ведь он был здесь королем, — Симму вошел в зал в сопровождении своего двора. Женщины с вплетенными в волосы неувядающими цветами были одеты в необычные платья, представляя одежды самых разных стран; мужчины — воины, чародеи, мудрецы — старые и молодые. Все они походили друг на друга и на те восковые куклы, которые Зайрек уже видел.

На самом Симму тоже появился восковой налет времени. И все же это был Симму, Симму до мельчайших деталей: зеленые рысьи глаза, янтарные волосы, короткая борода, словно из того же янтаря; настороженная, по-кошачьи изящная походка. Кроме того, в Симму-мужчине присутствовало что-то девичье. Он, казалось, ничуть не состарился, впрочем, он на самом деле физически не постарел, а если и постарел, то едва заметно. То время, когда он был героем и странствовал по свету, наложило свой отпечаток, но Зайрек пренебрег им. Другая перемена привлекла его внимание. То, что сделало Симму совершенно неузнаваемым, заключалось в чем-то другом. Зайрек не совсем понимал, как это открытие повлияло на него, но он, несомненно, находился под впечатлением. Казалось, все чувства, покинувшие его, когда он вышел из моря, разом нахлынули на него. Однако, глядя на чародея, никто бы не догадался, какие мысли его одолевают, и какие мучения они ему доставляют.

Рядом с Симму — и это стало последней каплей — Зайрек увидел прекрасную девушку с блестящими светлыми волосами, мрачную и сердитую.

Йолсиппа вышел вперед. Он нелепо поклонился Симму и Кассафех. Зайрек встал. Он видел, что на лице Симму не мелькнуло ни тени узнавания. Симму равнодушно разглядывал колдуна.

«Притворяется? Или забыл? Где же прячется та девчонка, которая прижималась ко мне у соленого озера? Симму… Шелл…» Тут он заметил, что Симму нахмурил брови, — похоже, колдун, показался ему знакомым. «Ну-ну. Не собирается ли он оскорбить меня еще больше, притворившись, будто только что вспомнил?» — подумал Зайрек.

Но Симму ничего не сказал. Зато Йолсиппа принял соответствующую позу и взревел, словно балаганный зазывала:

— Вот Зайрек, называющий себя чародеем. Я видел его искусство своими глазами. Ныне он готов предстать перед королем Симмурада как проситель!

Сколько раз разыгрывалась здесь подобная сцена? Столько же, сколько жителей в Симмураде. Неясно было, остался ли хоть у кого-нибудь из них интерес к этому ритуалу. Но все они собирались в этом зале и разглядывали тех, кто пришел просить бессмертия, словно эта церемония действительно важное дело.

Тут заговорил Симму. Все еще слегка хмурясь, он обратился к Зайреку:

— Ты чародей? Однако в моем городе есть чародеи, тут их предостаточно.

— Что ж, радуйтесь, — сказал Зайрек. Он вдруг понял, что не может заставить себя произнести «Симму» — имя, которым назвалась его возлюбленная у соленого озера. — Я не собираюсь присоединяться к вам. Привратник неверно понял цель моего визита.

Среди придворных Симму, заинтересовавшихся подобным оборотом дел, раздались возгласы удивления.

— И в чем же заключается твоя цель? — спросил Симму.

— Я хотел посмотреть на ваш городок, который смертные называют городом живых мертвецов.

Раздался ропот, но, едва Симму заговорил, все разговоры стихли.

— Твоя шутка…

— Это не шутка. Вы живете вечно, но ваши жизни ничего не стоят. Вы проводите их в оцепенении, не имея никакой цели. Крыса в клетке, бегающая из угла в угол, и та живет лучше.

Симму побледнел.

— Теперь ты, чародей, неверно понял нас. Мы лишь выжидаем, готовясь осуществить наши замыслы.

Один из мужчин, придворных Симму, воскликнул:

— Пусть этот господин покажет свое искусство! Мне, к примеру, кажется, что он просто притворяется.

Зайрек сверкнул глазами.

— Берегись, — предупредил он, — если я что-то сотворю с тобой, тебе придется жить с этим до конца времен.

— Сам берегись, — ответил придворный. — Я тоже чародей. — Он вытянул руку и указал на Зайрема пальцем, с которого сорвался язык пламени. Зайрек не обратил на огонь никакого внимания, ведь тот не мог причинить ему вреда. Стоя в пламени, он сказал:

— Огонь — слишком опасная игрушка для тебя. Тут же пламя погасло. Придворные зашептались.

Искусный хирург, получивший бессмертие за свой талант врачевателя, выступил вперед:

— Не думай, господин, что нас легко уничтожить, раз наши тела уязвимы, — сказал он. — Огонь, конечно, может обезобразить нас, но дотла не сожжет. Однажды я сделал для одной госпожи серебряную ногу вместо обожженной. Серебро заменило поврежденную плоть и не доставляет несчастной никаких неудобств. Скажу больше, ты, видимо, собираешься подорвать наш дух. Я, как врач, тщательно изучил явление бессмертия. Я могу сказать тебе следующее: если ты даже вырежешь сердце у человека из Симмурада, ты не убьешь его. Просто он заснет, а когда я сделаю для него сердце из серебра, он очнется. Сердце его будет работать, как часовой механизм, ведь я обучился многим тайным искусствам, общаясь с карликами Нижнего Мира… Человек, которого ты лишишь сердца, получит новое — искусно сделанное серебряное сердце, и оно будет биться так же хорошо, как и настоящее.

— А скажи мне теперь, — попросил Зайрек, — сколько детей родилось в Симмураде? Хирург скрестил руки на груди.

— Я изучил и это явление и обнаружил, что процесс продолжения рода имеет стихийный характер и происходит, прежде всего, из страха перед смертью. Воин в ночь перед битвой может оплодотворить нескольких женщин. Очень много детей рождается обычно во время голода. А здесь, в Симмураде, избавленные от страха перед смертью, мы более сдержанны, а может быть, даже бесплодны. Это не так уж плохо, ибо у нас остается больше времени на другие дела.

— И на какие же? — спросил Зайрек. На этот раз ему ответил Симму:

— У меня есть скромный замысел: покорить мир, выбирая в нем самых достойных и даруя им бессмертие.

— Этот замысел может заинтересовать лишь твоего хозяина, Азрарна, — сказал Зайрек. — Ввергнуть весь мир в войну. Но после того как ты покоришь всех, что тогда? Неподвижный мир, наполненный заводными игрушками — бессмертными? Я не думаю, что такой мир понравится черному шакалу из Драхим Ванашты.

Симму вспыхнул, но его румянец напомнил румянец на щеках восковой куклы. Он шагнул к Зайреку и замахнулся на чародея, но тот перехватил руку Симму, и, прикоснувшись друг к другу, оба замерли.

— Я неуязвим. Не пытайся ударить меня, ты лишь причинишь боль самому себе.

Симму, казалось, растерялся. Он впился глазами в лицо Зайрека, пытаясь найти объяснение странному чувству, заполнившему его. Но память его оказалась погребена под плитою колдовства и прожитых лет. И все же прикосновение пальцев Зайрека к его запястью показалось Симму смертельным ударом.

— Кто ты? — спросил он.

— Ты знаешь мое имя.

— Мы уже где-то встречались… Я только не помню где…

Зайрек отпустил руку Симму. Усмехнувшись про себя, он вспомнил беззвучное общение, свойственное когда-то Шеллу. Чары Симму, столь сильно действующие на придворных и притягивавшие их, оказались бессильны против Зайрека, находящегося в плену куда более сильных, нечеловеческих чар.

Придворные беспокойно зашевелились. Светловолосая спутница Симму, широко раскрыв глаза, казалось, изменившие цвет, удивленно смотрела то на своего мужа, то на Зайрека.

— Ладно, — произнес, наконец, Симму. — Ты не понимаешь нас, Зайрек… Пойдем, я покажу тебе сокровища города. Я подробнее объясню тебе мои замыслы, чтобы ты мог правильно понять, к чему мы стремимся.

Симму провел Зайрека по дворцу. Словно намеренно противопоставляя себя тому, каким он был прежде, Симму подробно обсуждал с Зайреком то, что тот сказал. Время от времени, замедляя шаг на повороте лестницы или останавливаясь, чтобы указать на какой-нибудь узор из металла или камня, на необычно упавший солнечный свет или тень, Симму на секунду преображался, становясь прежним Шеллом. В эти мгновения сердце Зайрека сжималось, но внешне он сохранял невозмутимость. Симму же, наоборот, становился все более взволнованным и растерянным. Он отпустил придворных, Йолсиппу и удивленную девицу, которая, как оказалось, была его женой. Дрожащими руками повелитель бессмертных открывал многочисленные двери Симмурада, напоминая зверя, попавшего в западню.

Наконец они вошли в большую комнату с высоким потолком. Всю комнату занимала мраморная плита, служившая полем громадной военной игры, в которую играл сам король. Огромная плита представляла собой карту мира; моря были сделаны из синего стекла, земля — вырезана из полированной древесины разных пород, над землей возвышались горы, вершины которых скрывались под хрустальным льдом. Кое-где виднелись великолепные, хоть и миниатюрные, города, а стеклянные моря бороздили корабли размером с жука. Кроме всего прочего, там были целые армии — крохотные фигурки, сделанные из слоновой кости и искусно раскрашенные; мечами им служили тончайшие стальные иглы. Воинственная игрушка — но всего лишь игрушка.

— Я многому научился в этой комнате, — сказал Симму. — В моей библиотеке собраны разнообразные книги, я читаю о различных войнах и в этой комнате воспроизвожу знаменитые сражения. Когда я создам армию Симмурада, ничто на земле не сможет противостоять ей, так она будет превосходно обучена и оснащена.

Но когда он сказал это, лицо его окаменело.

Симму оперся о плиту, смахнув на пол армии из слоновой кости.

— Но есть камень преткновения, который мне нужно обойти, Зайрек. Раз я — герой, у меня нет выбора, и я обязан выиграть эту войну. Но в ней не должно быть убитых, ибо я ни за что не сделаю Смерти такого подарка. Возможно ли такое?

Зайрек не ответил. Он стоял за спиной героя, и в нем постепенно росло желание коснуться рукой волос Симму, чтобы утешить его… или утешиться самому. Однако чародей не поддался этому искушению.

— Смерть… — продолжал Симму, сметая остатки армий ловкими и сердитыми ударами руки. — Сам Владыка Смерти приходил в Симмурад. Я смотрел в его лицо… А может, я лишь видел его во сне, как и все остальное, — мою жизнь, демонов… Нет. — Он, улыбнувшись, полуобернулся к Зайреку, и тот увидел зеленый камень, который Симму снял с шеи и теребил в руках. — Нет, все чудеса реальны. Но все же, если Владыка Смерти гневается на меня, почему он до сих пор не вернулся? Я вышел и предложил ему сразиться со мной, но он ответил мне пренебрежительно и неопределенно. Несомненно, ему пора бы уже найти какую-нибудь брешь, через которую он смог бы войти сюда.

— Он нашел, — сказал Зайрек.

Симму на мгновение ожил. Как прежде, он задал вопрос взглядом и теперь ждал ответа на него, так леопард выжидает момента, чтобы прыгнуть.

— Да, — подтвердил Зайрек. — Я посланник Владыки Смерти.

Симму рассмеялся. Зайреку был знаком этот смех, но срывающийся не с губ Симму, а с его собственных — безудержный и безумный смех отвращения или отчаяния, но только не радости.

— Так вот почему мне показалось, что встречал тебя раньше. Я видел твоего хозяина у моих ворот. И что теперь? Что он приказал тебе сделать?

— Отравить вашу кровь страданием, а мысли — страхом. Думаешь, этого мало?

Симму вновь склонился над мраморной плитой.

— Страдания и страх неведомы тем, кто живет вечно. Твоему хозяину придется поискать другой способ. Однако как посланника тебя ждет радушный прием. Но почему он выбрал именно тебя?

— Потому что я понимаю, как ты жалок и несчастен, Симму; понимаю, какой платы требует вечная жизнь.

— Симмурад — город чудес, счастья и разума. Мы — боги восточного угла Земли.

Зайрек пристально смотрел на повелителя бессмертных. Колдун понял, что воспоминания и в самом деле стерты из памяти Симму — либо страданиями, либо демонами, с которыми он прежде так много общался. Зайрек распознал также отягощающие Симму цепи ответственности, которых его бывший возлюбленный так боялся, а, согнувшись под их тяжестью, не замечал. Глаза Симму потускнели. В них остались лишь ненависть и мольба. Как однажды Зайрек тщетно просил князя демонов придать его жизни смысл, так и Симму теперь просил Зайрека о том же… и так же тщетно, Неожиданно двери в комнату военной игры широко распахнулись. Вошла светловолосая жена Симму.

— Возлюбленный мой, — холодно обратилась она к Симму, — неужели я не имею права участвовать в твоих делах?.. Я — Кассафех, — обернулась она к Зайреку, — и если Симму — король этого города, то я — его жена, королева. А ты Зайрек-чародей.

— И слуга Владыки Смерти, — подсказал ей Симму.

Кассафех пожала плечами, сверкнув драгоценными камнями.

— Я не верю, что Смерть принимает облик человека, — отозвалась она тоном настоящей купеческой дочери. — И я не верю, что мы на самом деле бессмертны. Мне кажется, что это какая-то хитрость демонов — заставить нас поверить в бессмертие. В последние годы немногие стучатся в наши ворота, — продолжала она, обращаясь к Зайреку. — Почему же никто больше не желает стать вечным, если все это правда? Может, из-за того, что нас называют живыми мертвецами?

— Вообще-то о Симмураде редко вспоминают, — ответил колдун. — Ваш город уже превратился в миф. Лишь отчаявшиеся верят в него.

— Я завоюю их, — прошептал Симму, — тогда они поверят.

— Нет! — закричала Кассафех. — Нет! Ты будешь спать здесь, мой разлюбезный тощий кот, — спать без сил и без любви. Ты — герой! — так я думала когда-то. Я простила бы тебе неверность и равнодушие, но не слабость! — Она солгала, но слова сами слетели с ее губ, и Кассафех удивилась собственной лицемерной страстности. Она нечасто кричала на Симму. Присутствие Зайрека породило в ней ярость, и она осознала, наконец, чего ей не хватает. Неожиданно она спросила саму себя: «Этот красивый чужеземец… Уж не влюбилась ли я в него?.. Если так, то я играю с огнем. Я никогда никого не любила, кроме Симму». На сей раз это было чистой правдой. Многие годы Кассафех ткала, размышляла и ела сладости — этим она жила, но этого было мало для нее — избранницы из сада золотых дев, а ведь сад оказался менее суровой тюрьмой, нежели застывший рай Симмурада.

«Когда я смотрю на этого мрачного человека, мое сердце бьется чаще и мне становится больно, дышать. Я чувствую, что живу, и неважно, какой срок мне отпущен. Да, я люблю Зайрека».

Глава 2

В Симмураде пировали. На столы подавались ароматные и тающие во рту блюда, созданные колдовством или доставленные колдовством со столов королей. После пира в парке с мягкими лужайками и пышными рощами устроили охоту; львы и олени падали, пронзенные копьями прямо в сердце, некоторое время они лежали на земле, а потом, когда их раны заживали, вскакивали и убегали прочь. Деревья сгибались почти до земли под тяжестью плодов. Но эти плоды не имели ни вкуса, ни запаха — разве что пройдет мимо дерева колдунья и произнесет заклинания, придав им аромат и вкус. Листья деревьев и лепестки цветов, которые никогда не вяли, напоминали вощеную бумагу.

Невидимые пальцы наигрывали прекрасные мелодии. Почтенные горожане играли в шахматы и шашки, стреляли из лука и бросали копья в мишень. В комнате военной игры придворные Симму за день трижды покорили мир.

Со всех концов земли, из краев, лежащих далеко за воротами Симмурада, колдовством были доставлены и тут же испробованы всевозможные наркотики. Точно так же появлялись во дворце вина, сласти и роскошные одежды, редкие и удивительные книги, невиданные растения, диковинные животные, украшения, оружие и благовония. Растения сразу же заколдовывали, превращая их в очередные образчики из вощеной бумаги, зверям давали по капле свинцово-серой жидкости, чтобы сделать из них очередные игрушки. Симму не жалел эликсира. Каким-то образом его всем хватало, и он не кончался — казалось, глиняная фляжка, в которой он по-прежнему хранился, никогда не опустеет, подобно тому, как не иссякнет яд у гадюки.

Немало сделали жители Симмурада, чтобы красота их жизни и величие их будущего произвели на Зайрека впечатление. Но колдун бродил среди них, словно тень, и из этой тени, словно из зеркала, на бессмертных смотрели скука и пустота. Столь многое они могли совершить — но всегда лишь собирались и ничего не делали. Спокойная и безопасная жизнь разрушила их человеческую природу, усыпила их прежде неугомонный дух. Хотя сам Зайрек и не был бессмертным и мог надеяться на смерть и какую-то перемену, он, как ему показалось, понял состояние живущих в городе Симму.

Поздно вечером, когда охота и игры, пир и споры закончились, Кассафех лежала одна в своей спальне, вспоминая все, что Зайрек говорил и делал, каждое его выражение и жест. Светильники в комнате обычно горели всю ночь — не оттого, что красавица боялась темноты, просто с ними было не так скучно. Когда-то это ложе женщина делила с Симму. Позже она хотела привести сюда другого мужчину, ведь в Симмураде хватало красивых мужчин, но всякий раз откладывала. Мудрый хирург был прав. У нее действительно не было любовника, но лишь от лени и пассивности происходила ее добродетель. И вот Зайрек пробудил ее от оцепенения.

Много ночей пролежала она без сна под желтыми огнями, которые никогда не притягивали мотыльков, ибо не было в Симмураде насекомых, да и птицы сторонились города, словно чумы. Множество ночей… одна. За изящными ставнями поднимался прекрасный город, а над ним сияли разбросанные по черному небу редкие звезды. Несколько окон светились, звенели, словно льдинки, струи фонтанов; как маленькие лакированные веера, ударялись друг о друга листья. Наконец Кассафех встала, вынула из сундуков драгоценные ожерелья и вышитые шелка… и поймала себя на том, что прикидывает их стоимость. «Пожалуй, я единственная купеческая дочь в городе чародеев», — подумала она и, побросав все обратно, вышла из комнаты.

Кассафех направилась библиотеку. Она тихо шла темными коридорами, поднималась по широким лестницам, освещенным только звездами. Словно воровка, Кассафех крадучись пробиралась по дворцу, но, подойдя к дверям библиотеки, обнаружила, что они, как всегда, заперты. Симму был там — из-под дверей просачивался свет, — и Кассафех показалось, что она слышит невнятное бормотание Симму, словно дряхлый старик разговаривал сам с собой. Красавица знала, что он должен быть здесь, потому что в библиотеке он пропадал намного чаще, чем где-нибудь еще.

Кассафех не раз видела, как Йолсиппа открывает отмычкой замки множества дверей. Она вынула из потайного кармана серебряную булавку и воспользовалась ею по примеру ловкого толстяка.

На самом деле ее муж спал на узком ложе, а на полу вокруг валялись книги и пергаменты. Светильник уже угасал, но Кассафех увидела в меркнувшем свете все, что хотела, — там было достаточно светло, чтобы вспомнить свое презрение к герою. Она за этим и пришла; в презрении к мужу красавица хотела почерпнуть смелость для того, что должно произойти потом. Однако внешнее очарование Симму все еще имело над ней власть и, совсем того не желая, красавица подкралась ближе, рассматривая мужа. Тут она услышала, как он стонет во сне.

— Зайрем, — бормотал Симму. — Кругом смерть. Ты был мертв, ты лежал под мертвым деревом, с обрывком веревки на шее, а в твои глаза лил дождь.

Кассафех, завороженная сходством имен, наклонилась ближе.

Вдруг тело Симму вытянулось дугой, кожа его посерела, и он закричал от боли, словно пронзенный ножом. Из-под закрытых век потекли слезы. На лбу повелителя бессмертных выступил пот, а с подбородка начала осыпаться борода. Женщина, в ужасе застыв на месте, увидела нечто невообразимое. Очертания лица и тела Симму изменялись, менялась сама кожа и даже запах. Под рубашкой вздулась женская грудь. Несмотря на очевидность перемены, в нее верилось с трудом. Изменилась даже форма запрокинутой назад головы, искаженные судорогой черты лица стали женскими.

Превращение привело Кассафех в ужас. Уже очень давно Симму оставался мужчиной, не изменяя своего облика. Его жена со страхом наблюдала за всем этим. Но вот судороги боли сменились наслаждением, за которым последовала еще более сильная, невыносимая боль. Муки и наслаждение сменяли друг друга, отражаясь на лице Симму — то ли мужчины, то ли женщины.

Кассафех не забыла о том, как Симму принимал облик женщины в саду золотых дев, но она полагала, что это лишь иллюзия, навеянная чарами демона. Дочь купца никогда не видела подобных превращений и никогда не поняла бы их природы. Теперь же, испуганная увиденным, Кассафех чувствовала себя смертельно оскорбленной. Она поняла, что чародей Зайрек разбудил дремавшие до сих пор желания Симму, чего ей самой сделать не удавалось. И, кроме того, могла ли она не заметить, что Симму-женщина прекраснее, чем сама Кассафех? Нелюбимый муж мог оказаться вдобавок ко всему еще и соперницей.

Кассафех повернулась и выбежала из комнаты, поспешно закрыв за собой дверь. Она очень торопилась, но все же старалась не шуметь. Симму стал теперь ее врагом. Жена ненавидела его. Ненависть эта родилась неожиданно — Кассафех не хватало ее не меньше, чем любви.

По тихим лестницам дворца она ринулась наверх, к комнатам, отведенным Зайреку. Кассафех хотела опередить ту женщину, которая осталась лежать без чувств в библиотеке.

Глава 3

Ради того, чтобы произвести на гостя впечатление, Зайреку предоставили роскошные комнаты. Днем из окон его апартаментов открывался вид на ту самую лужайку, где, бессильно обвившись вокруг фруктового дерева, висел змей-искуситель, посланный Владыкой Смерти.

Кассафех остановилась у открытой двери. Даже здесь, в Симмураде, Зайрек вселял в людей какой-то смутный страх. Однако любовь — или какое-то иное чувство, движущее женой Симму, — оказалась сильнее осторожности, и она прокралась в комнату гостя. Необычные глаза женщины светились в ночной тьме. Она осмотрела спальню, освещенную лишь светом звезд, заметила кровать под балдахином и лежащего на ней человека.

В противоположность ее мужу, Зайрек лежал неподвижно, словно вырезанный из дерева. Даже слишком неподвижно. Во сне не дрожали даже закрытые веки, не шевелились вытянутые руки, а губы были плотно сжаты. Дышал он настолько слабо, что, несмотря на надменные россказни Зайрека о собственной неуязвимости и долголетии, Кассафех на мгновение показалось, будто слуга Смерти умер. Но Зайрек все же дышал. Убедившись в этом, женщина села на кровать и обняла его.

Тело колдуна оказалось холодным, словно камень. Красавица поняла, что сон его необычен. Прикоснувшись к Смерти — хоть и через посредника, — бессмертная затрепетала, потом, немного подумав, разделась и легла рядом с Зайреком. Она прижалась к колдуну, руками и губами лаская его тело. Тело Кассафех горело, а плоть чародея осталась такой же холодной. Исчерпав все свои силы, дрожа всем телом, Кассафех залилась слезами. Однако даже близость этого неотзывчивого тела успокоила ее, и жена Симму в конце концов уснула.

Первые лучи рассвета, коснувшись лица красавицы, разбудили ее. Она открыла глаза и, встретившись взглядом с Зайреком, испугалась еще больше.

— Я пришла к тебе ночью, — с вызовом сказала она, — но оказалось, что я совсем не нужна тебе.

Ты, наверное, думаешь теперь, что я потеряла всякий стыд… но у меня никогда не было мужчин, кроме мужа, который задолго до свадьбы взял меня силой. — Эта ложь понравилась Кассафех, и она приободрилась. — Я добродетельна, — прошептала она, радостно отдаваясь снедающей ее страсти, — но перед тобой я не смогла устоять.

— Я не давал тебе никакого повода, — удивился Зайрек.

— Не упрекай меня! — почти искренне взмолилась Кассафех, опуская веки.

— Я пришел в Симмурад не ради бессмертных красавиц, — отрезал он.

— Наверное, ты просто не можешь, — надменно объявила Кассафех. — В этом ты похож на бессмертных мужчин. Наверное, мудрый лекарь был прав.

— Я не бессмертен, — возразил Зайрек.

— Так что же нам мешает? Я сгораю от любви… И женщина, прильнув к Зайреку, стала целовать его. Колдуну внезапно пришло в голову, что эту самую женщину ласкал Симму. Стоило Зайреку подумать об этом, как к нему подкралось вожделение — гораздо большее, чем смогла бы вызвать Кассафех. К тому же Зайрек хорошо отдохнул. Онкрепко спал, и сон этот был дарован ему самим Владыкой Смерти. Этот дар был не чем иным, как многократно повторяющейся смертью; по крайней мере, Зайрек думал, что смерть именно такова. Все его органы, казалось, замирали, а ощущения исчезали на весь период между последним глубоким вдохом вечером и первым — утром. Спящего не тревожили сны; если они и посещали его, то он, проснувшись, не помнил о них. Это забытье напоминало жуткую могильную яму, но для Зайрека сон казался отдыхом и дарил надежду… Просыпаясь, чародей чувствовал, что с него на мгновение смыто клеймо неуязвимости, и от этого в нем вновь пробуждался интерес к жизни.

И поэтому, когда комната погрузилась в кармин зари, он дал Кассафех все, чего та от него хотела.

Позже она спросила колдуна:

— Может, ты собираешься разрушить Симмурад так же ловко, как мою добродетель?

— Симмурад тоже легко разрушить. Разрушение уже началось, но его начал не я.

— А ты на самом деле служишь Владыке Смерти или это просто выдумка, рассчитанная на то, чтобы сбить с толку моего мужа, вообразившего себя врагом Смерти?

— Я служу Владыке Смерти.

— А я буду служить тебе, — заявила Кассафех. Ее кровь взыграла от предательства, как когда-то — от любви. — Я сделаю для тебя все, что захочешь. Я не останусь верна Симму, ведь ему все равно, где я и что со мной… Мы все равнодушны друг к другу. Нам трудно даже ненавидеть с тех пор, как мы стали бессмертными… если мы и в самом деле бессмертны. Но ради тебя я возненавижу Симму. Он увез меня из страны лжи, и я верила, что мир узнает о нас — Симму станет великим королем-героем, а я — его женой. Но путь наш закончился здесь, и сдается мне, что это место еще хуже, чем та страна, в которой я жила раньше. О нас забыли, никто не вспоминает наших имен. Все в этом городе нереально… кроме тебя, любимый. Скажи мне, чем я могу помочь тебе?

Чародей загадочно смотрел на Кассафех. Ему совсем не нужна была ее помощь, но сам факт вероломства нес в себе магический смысл.

— Принеси мне, сосуд, в котором хранится вода бессмертия, — попросил он.

— Я не знаю точно, где он находится, — медленно произнесла Кассафех. — Но как бы то ни было, я найду его и принесу тебе.

Он видел беспощадное пламя ненависти в ее глазах — яркую вспышку, согревшую Кассафех так же, как его согревала собственная жестокость.

Симму проснулся совершенно разбитым. Он стал женщиной во сне и снова превратился в мужчину, когда пришел рассвет, напомнивший Симму о том, что он — король. Правитель знал, что произошло с ним ночью и почему. Но он не помнил своего детства, проведенного с Зайремом, не помнил их любви и никогда уже не вспомнит об этом, ведь Азрарн потрудился над его памятью. Только смутные следы, тени, обрывки чувств, всплывающие в снах, остались у Симму от той любви. Их оказалось достаточно, чтобы растревожить его, но слишком мало, чтобы понять, почему Зайрек настолько завладел его мыслями и телом. Симму вдруг почувствовал, что протянутая к нему рука Смерти, прежде предававшая смысл его жизни, теперь внушает ему страх. Теперь он боялся и Зайрека, и даже собственного тела, которое в любую минуту могло превратиться в женское и выдать его.

Покинув библиотеку, Симму направился в свою комнату, не замечая окружавшей его пленительной роскоши. Там он открыл серебряный сундук, вынул из него серебряный ларец и уставился на закупоренный глиняный сосуд. Никто никогда и не думал прятать воду бессмертия. Стоило лишь повнимательнее осмотреться, и местонахождение драгоценной фляги стало бы очевидно любому. Теперь же Симму пришло в голову, что эликсир нужно спрятать. Тогда бессмертный правитель принялся бродить по комнатам в поисках места, где можно было бы спрятать сокровище. В эти минуты он напоминал скупца, который ищет, где бы укрыть свои богатства. Вечный, юный Симму вдруг почувствовал, как на него давят все те годы, которые ему еще предстоит прожить, — вечность, оставшаяся вечностью даже теперь, когда на его будущее легла тень Смерти.

Эти ощущения и боль во всем теле измотали его. Наконец, вместо того чтобы похитрее спрятать глиняную фляжку, Симму поставил ее обратно в ларец и прижался лбом к прохладному хрусталю окна. На балконе высокой башни, залитой утренним светом, он увидел Кассафех и Зайрека. Любовники словно стремились к тому, чтобы их заметили вместе.

Симму вдруг почувствовал, что случилось нечто непоправимое. Тупая боль пронзила его тело и ушла прочь, оставив после себя лишь печаль и предчувствие беды. Симму снова стал человеком, ибо испытывал человеческие страдания и человеческое смятение.

Он прикоснулся к зеленому камню на шее, дару эшв. Ему вспомнилось обещание Азрарна, однажды уже исполненное — прийти, если камень бросить в огонь. Но Симму чувствовал, что Азрарн потерял к нему всякий интерес, а Симмурад оказался испытанием, которого Симму не выдержал. Сколько ни бросай теперь камень в огонь, никто не откликнется, даже слуги Азрарна, приходившие в последний раз.

На балконе Кассафех обняла Зайрека, а тот и не думал сопротивляться ее поцелуям.

Симму поднял серебряный ларец с глиняным сосудом, и тут ему внезапно пришло в голову, что его жена станет тем самым орудием, с помощью которого Владыка Смерти или его слуга похитит эликсир. Где бы он ни спрятал фляжку, его жена обязательно найдет ее. Симму достал сосуд, а ларец отбросил в сторону, и тот, громыхая, покатился по полу. Он откупорил фляжку. Однажды ему уже пришлось попробовать напиток богов. Теперь он приложил фляжку к губам и, запрокинув голову, выпил весь эликсир бессмертия. Не опуская головы и не отнимая фляжку от губ, Симму постоял еще немного, чтобы удостовериться, что внутри не осталось ни капли драгоценной жидкости, а потом швырнул фляжку в стену, и она разбилась. В это мгновение в комнату вошла Кассафех. Ее глаза были цвета сумерек — верный знак того, что она влюбилась. Неожиданно ее нога наступила на черепок разбитого сосуда — она взглянула под ноги, и глаза ее вспыхнули желтым пламенем.

— Что ты наделал?! — закричала они.

— Больше не будет бессмертных, — ответил ей Симму. — Ты не сможешь преподнести Зайреку иного дара в знак любви, кроме своего тела.

В глазах Кассафех засверкала зеленая сталь.

— Я видела тебя, когда ты спал, — сказала она. — Ты изменился. Я обнаружила на твоем ложе женщину. Тебе, пожалуй, стоит призвать демонов, чтобы они спасли тебя.

— В любом случае, — продолжал Симму, — тебе не следует ждать добра от Зайрека, что бы ты для него ни сделала и о чем бы ты ему ни рассказала. Он не тот герой, с которым тебе хотелось связать свое имя.

Кассафех гордо вскинула голову.

— Беее! — закричала она ему в лицо. — Ты такая же овца, как и все остальные!

Испуганная и разъяренная, она выбежала из комнаты.

Глава 4

Долгий рассвет сменил день. А потом заходящее солнце присыпало стены красной пудрой, но и та вскоре исчезла. Закат никогда не бывал в этих краях таким долгим, как восход. Сумерки спустились на сады и колонны, как голубой снег, и голубые восточные звезды взглянули на город бессмертных. Зажгли светильники. В Симмураде начался вечерний пир. Зайрек каждый вечер появлялся на этих пирах. Немногие горожане оставались дома; привлеченные возможностью поиздеваться над мрачным колдуном и разыграть при нем буйное веселье, они все собирались во дворце правителя. И лишь Йолсиппа всегда отсутствовал. Он сильно невзлюбил Зайрека и стал очень добросовестно относиться к своим обязанностям привратника. Толстяк охранял ворота, ублажая себя жирной пищей, красными винами и сладостными грезами, которыми его обеспечивала одна из колдуний Симмурада. В этих грезах шествовали косящие мужчины и женщины, обладавшие чрезвычайно похотливым нравом…

В ярко освещенном пиршественном зале сверкали фонтаны, и заводные птицы заливались трелями в серебряных клетках. Зайрек всегда приходил позже остальных, и, когда он входил в зал, вместе с ним появлялась тень, возбуждающая бессмертных и леденящая их кровь. В этот вечер, однако, тень оказалась чернее и холоднее, чем обычно. Словно сама Судьба, одетая в ледяное молчание, следовала за Зайреком.

На чародее была черная мантия, поверх которой висело золотое ожерелье, отнятое у подданных короля Хабзура, и скарабей из чернильно-черных камней, извлеченных из гробницы какого-то могущественного владыки. Сжимая в руке глиняный черепок, Зайрек направился к серебряному трону Симму. Правитель города сидел неподвижно, рассматривая своего врага.

— Ты сберег мне немало времени, — произнес Зайрек, обращаясь к Симму, но все собравшиеся в зале услышали его. — Я обдумывал, как мне избавиться от эликсира бессмертия, но ты решил мою задачу. Сосуд пуст и разбит.

В зале поднялся шум. Одни кричали, что Зайрек лжет, и просили Симму опровергнуть его слова. Другие, забыв, что совсем недавно признавали Симму своим королем, принялись оскорблять его. Что же будет теперь с нашим великим замыслом покорения мира, кричали они, если все достойные люди не смогут получить бессмертие?!

Симму встал. Все собравшиеся тут же замолчали, нетерпеливо ожидая его оправданий или опровержений.

— Больше не будет бессмертных, — начал Симму с тех же слов, что услышала от него Кассафех. — Мы — первые и последние. Я выпил эликсир до последней капли. — На этот раз никто не произнес ни звука. Бессмертные понимали, что Симму сказал правду, и это ошеломило их. Симму же продолжал, — Этот человек, Зайрек, вселил в мое сердце такие сомнения и такой страх, что я не мог больше оставаться слепцом. Наши жизни лишены смысла и ценности. Мы, словно птицы, не умеющие летать, словно дороги, ведущие в никуда, в пустоту…

Никто не произнес ни слова. Симму верил, что его подданные скажут что-нибудь, попытаются опровергнуть его мрачное заявление. Но послышалось лишь невнятное бормотание искусного хирурга о том, что его жизнь вовсе не бессмысленна, ему предстоит еще много исследований, которые принесут огромную пользу людям. Однако его голос звучал слишком неуверенно. Он не мог закончить свою мысль, точно так же как не мог закончить ни одного исследования.

— Нет, — продолжал Симму. — То, что мы получили, останется с нами. Пути назад нет. Я не понимаю, почему бесконечность жизни лишает нас наших лучших качеств. И все же это правда. Зайрек сорвал завесу с моих глаз, и я не знаю теперь, какую дорогу выбрать. Я боюсь, но даже страх не вдохновляет меня.

Снова начался шумный спор.

— Кому хочется умирать?!

— Жить, наслаждаясь лишь тихими радостями, лучше, чем потерять жизнь!

Симму сидел молча, не принимая участия в спорах. Молчал и Зайрек, стоявший перед троном. Кассафех пожирала глазами Зайрека, и ее удивительные глаза стали пурпурными. В тот вечер она позолотила веки и вплела в волосы цветы и сапфиры, но чародей словно не замечал ее усилий. Когда она рассказала колдуну о том, что Симму вылил остатки эликсира, Зайрек лишь кивнул в ответ. А теперь Кассафех охватила тревога за свою собственную жизнь. Она почувствовала, как страх сдавил ее горло. «Любимый, я стану твоей рабыней, — взглядом умоляла она колдуна. — Пощади меня, не проклинай меня, как всех их».

Наконец Зайрек заговорил.

— Вам нечего бояться, — сказал он, — Владыка Смерти не может войти в Симмурад. Ничто и никогда не, умирало здесь и, будучи бессмертным, не умрет. Даже трава на ваших лужайках и львы в вашем парке. А Улум, Владыка Смерти, может прийти только туда, где до него уже побывала Смерть.

Тут колдун с улыбкой взглянул на подданных Симму, и все отшатнулись от него, даже чародеи и мудрецы. Их лица застыли, как застывали в доме Зайрека лица людей, когда перед ними появлялась чаша с ядом. Так или иначе, все присутствовавшие в зале догадались, что задумал Зайрек, однако никто не мог помешать ему. Задуманное им было символическим, но крайне разрушительным действом.

Он снял с груди скарабея, опустил его на пол и тихо произнес заклинание. В этом зале, наполненном колдунами, лишь немногие знали его. Скарабей ожил. Черные самоцветы задрожали, когда Зайрек плюнул на них. Ярко сверкавшие грани камней потускнели до матового обсидианового блеска, и, щелкнув, оживший жук пополз по полу.

— Да, — проговорил Зайрек, — Владыка Смерти не может войти в Симмурад до тех пор, пока кто-нибудь не умрет здесь. Хоть вы и говорите, что вам незачем избегать Улума, вы все же стараетесь не встречаться с ним и не выходите за пределы вашего города.

Зайрек медленно направился за удирающим жуком. Он дал ему возможность проползти под ножками стола сквозь шелковые пещеры скатерти. Посередине зала скарабей остановился, чтобы полюбоваться красным цветком, выпавшим из рук какой-то женщины. Подошедший Зайрек неожиданно с силой наступил босой ногой на спину жука. Стояла такая тишина, что треск панциря насекомого громом разнесся по всему залу. Колдун убрал ногу, и все собравшиеся увидели раздавленного жука на цветочных лепестках. По залу прокатился глухой стон. Смерть проникла в Симмурад. При желании за ней мог последовать и сам Владыка Смерти. По крепости с ревом пронесся вихрь невиданной силы, предвещая его приход.

Чары Зайрека сковали людей в зале. В первый момент ужас побуждал их бежать, куда глаза глядят, но никто не мог двинуться с места. Даже взгляды их остановились, устремившись на мертвое существо. Зайрек поднял голову, глядя на Симму — такого же неподвижного, как и остальные. Однако лицо героя в отличие от остальных бессмертных казалось бесстрастным. Однажды Симму уже смотрел в глаза Владыки Смерти, вызвал его на бой и даже ударил.

Теперь же он криво усмехался, предчувствуя еще больший ужас, чем мог представить кто-либо из присутствующих. Зайрек словно раздел его донага, и правда, открытая колдуном, ударила Симму, словно острый меч.

Ветер ворвался в окна дворца. Этот вихрь оказался живым. Он, кружась, прошелся по залу, замер, сгустился, и Улум, Владыка Смерти, возник в самом сердце Симмурада, города бессмертных.

— Добро пожаловать, величайший из королей, — приветствовал его Зайрек. — Эти люди не могут поклониться тебе. Они не могут двигаться, находясь под воздействием чар, в основе которых лежит окаменелость их собственных душ. Раньше они напоминали воск, теперь же стали камнем и не могут ни бежать от тебя, ни выразить тебе свое почтение. Они ничего не чувствуют, но все видят и слышат. Произнеси приговор, мой господин.

Но и в час своего торжества Улум, как всегда, не выражал никаких эмоций. Он медленно оглядел зал, вглядываясь в каждую деталь. Когда его пустые глаза останавливались на лицах людей, бросивших ему вызов, в них загоралось что-то вроде голода, даже алчности.

Через некоторое время Улум произнес:

— В парке остались звери, но их можно пощадить. Не звери, а люди начали эту войну, прекрасно понимая, что делают. Именно они в долгу передо мной… Однако как бы то ни было, здесь не все.

Зайрек быстро огляделся. Кассафех исчезла.

— Не понимаю, как ей удалось ускользнуть из кольца моих чар. Впрочем, ей все равно никуда не уйти из Симмурада. Что же касается зверей, то я отошлю их из города, если пожелаешь.

— Я заберу их во Внутреннюю Землю, — объявил Улум. — Там есть женщина, которой они понравятся, а может, она станет охотиться на них.

— У меня есть одна просьба, мой господин, — продолжал Зайрек.

— Говори.

— Симму, зовущий себя твоим врагом, должен и мне кое-что. Отдай его мне.

— Жестокость — твоя пища, она не для меня, — объявил Владыка Смерти.

— Значит, ты отдашь его мне? Ты прав, мой господин, я намерен совершить такую жестокость, что память о ней будет рвать и терзать мое сердце еще много столетий. Есть только одно, что может спасти меня от безумия, — я должен неистовствовать, страдать и раскаиваться. Пока бьется мое сердце, оно должно кровоточить, иначе я не вынесу того, что должен пережить. Вместе с другими твоими дарами, мой господин, отдай мне Симму.

— Забирай его, — ответил Владыка Смерти, — и подари мне Симмурад.

Кассафех бежала по ночным улицам и садам Симмурада. Тени оказались снисходительны к ней, обнимая и пряча ее от колдовского взгляда приятеля-любовника. Но беспощадные звезды заливали светом мраморные улицы, а когда взошла луна, похожая на яблоко из зеленой яшмы, Кассафех чуть не впала в отчаяние. Но, так как никто не пытался ее задержать, ей показалось, что она уже чудесным образом спаслась. Красавица не понимала, что оказалась в ловушке и, куда бы она ни побежала, ей не удастся вырваться на свободу…

Жена Симму выбежала из зала в то мгновение, когда распахнулись окна. Она не продумала заранее план действий. Скорее, она действовала бессознательно. Но то, что она сумела вырваться из кольца чар Зайрека, объяснялось вовсе не этим. Заколдованные мудрецы и чародеи словно вросли в пол. Красавица же смогла ускользнуть, подстегиваемая безумным страхом. Дело в том, что она была дочерью волшебного создания. Колдовство Зайрека не коснулось ее по той же причине, по которой не обольстил ее сад второго колодца. Кровь ее неземного отца — фиолетовая кровь духа стихий, — смешавшись с человеческой, уберегла ее от земного колдовства. Что касается Улума, то она не видела его. Однако было вполне достаточно и того, что она почувствовала его приход. Как и весь Симмурад в ту ночь, она, бессмертная, дрожала от страха перед Владыкой Смерти.

Кассафех бежала к воротам, чтобы проскочить через них, заручившись помощью Йолсиппы. Толстяк ведь оставался единственным свободным человеком в городе, поскольку не присутствовал на пиру. В сущности, женщина больше нуждалась в его дружеском участии. Ее предали, но у нее не было времени горевать об измене Зайрека.

Недалеко от ворот со скоростью, недоступной жене Симму, промчались в противоположном направлении три пятнистых леопарда. Их сверкающие золотистые глаза почему-то привели Кассафех в замешательство. Ей показалось, что хищники нашли выход, который был недоступен ей.

Ее же дорога вела к стене, в которой были сооружены медные ворота, сияющие в лунном свете.

Кассафех быстро взобралась по лестнице, высеченной в скале, и прошла сквозь низкую дверь сторожевой башни.

— Йолсиппа! — закричала она. — Симмурад погиб.

Но Йолсиппа остался лежать на своем ложе, с присвистом похрапывая и что-то бормоча во сне.

Тогда Кассафех схватила кувшин и перевернула его вверх дном над головой привратника. Но это оказалось бесполезно, толстяк уже выпил все вино, и кувшин был пуст. Женщина в ярости принялась хлестать его по щекам и вдруг услышала далекий, но зловещий грохот, камни под ее ногами и над ее головой задрожали.

— Йолсиппа, проснись! Будь ты проклят! Скорее открывай ворота, нам надо бежать отсюда!

Бывший вор, наконец, очнулся и первым делом благоразумно спросил:

— Кто взял город?

— Смерть! Владыка Смерти в городе. Зайрек помог ему! Вот-вот случится что-то ужасное… Не знаю, что это, но мне страшно!

Йолсиппу прошиб пот, и он бросился к рычагам устройства, открывающего ворота.

— А Симму? Как он? Разве он не стал сражаться с Владыкой Смерти?

Кассафех завопила, собираясь, должно быть, рассмеяться. Но из ее глаз полились слезы, хотя красавица и сама не знала, кого оплакивает. Однако, взяв себя в руки, она закричала на Йолсиппу, чтобы тот пошевеливался. Между тем Йолсиппа не спешил, а подозрительно оглядывался по сторонам.

— Боги, которые ненавидят меня, опять проснулись. Ворота не подчиняются мне.

— Зайрек и сюда добрался! — простонала Кассафех.

Толстяк снова налег на рычаги, а Кассафех помогала ему. Ее слезы и его пот ручьями стекали на пол, но ворота и не думали открываться.

— Может, попробуем удрать через потайную дверь? — спросила Кассафех.

— Слишком высоко, да и стена отвесная! Будь проклят тот идиот, который ее придумал!

Однако, горя желанием увидеть, что же им угрожает, они все-таки открыли дверцу и выглянули наружу.

Зеленая луна, не скупясь, заливала все вокруг ярким светом.

Ночь казалась тихой и мирной, вокруг высились горы, а впереди и внизу, до самого горизонта в звездном свете, сияло огромное море. Но тут снова ударил гром, лунная дорожка на воде задрожала и раскололась, словно разбитое зеркало.

— Море, — испуганно пробормотала Кассафех.

— Ну да, оно неспокойно, — подтвердил Йолсиппа.

— И гораздо ближе, чем прежде!

Йолсиппа вытянул шею, прищурился и подумал, что лучше бы глаза обманывали его. Море, серое и холодное, бурля и вскипая, подобралось к подножию скал. Время от времени огромная волна ударяла в каменную стену. Море медленно наступало на город бессмертных.

Зайрек, владевший знаниями и магическим искусством Морского Народа, вызвал ледяные воды древних морей и с ними всех чудовищ, живущих в их глубинах.

Морские течения отклонились от своих обычных путей. Воды устремились на восток, не обращая внимания на зовущую их багрово-зеленую луну, которая и в те дни, когда Земля была еще плоской, властвовала над соленой водой. Из пучин, из бездны, из лона самой Земли, мощным ударом снеся все преграды, поднялись гигантские волны. Море наступало на сушу. Оно поглотило восточный берег, его пляжи и мраморные укрепления. Однако больше всего оно стремилось поглотить Симмурад.

Зайрек стоял на крыше самой высокой башни города. Симму, его награда, беспомощно распростерся у ног чародея. Маг взывал к морю на древнем языке магии. Он не чувствовал ничего — или почти ничего, кроме своего нечеловеческого могущества — опьянение силой сменилось изжогой ненависти. Владыка Смерти давно удалился, утолив жажду мести — если она вообще существовала.

Преодолев высокие стены и устремляясь вниз, к центру города, море, ликуя, хлынуло в долину Симмурада. Шум водопада и грозы сливался с грохотом исполинских волн, бьющих в склоны гор.

Постепенно сады и бульвары, прекрасные колоннады и дворики города были затоплены. Море, скрывая верхушки деревьев, медленно поднималось по ступеням крепости.

Вода неслышно скользнула в пиршественный зал дворца. Она уже наполовину поглотила зеленую плиту перед входом, добралась до слов Я — Симмурад и теперь нежно целовала их.

Вот вода скрыла пол, охватив изящные лодыжки бессмертных женщин, безобразные ступни мудрецов и сапоги воинов, но никто из них не шелохнулся. Никто не двинулся с места и тогда, когда море, осмелев, поднялось по их ногам выше, лаская застывшие тела. Скованные чарами, бессмертные не ощущали прикосновения моря, но все видели и понимали. Вот вода поднялась до их подбородков, но несчастные не противились и не задыхались. Глаза их напоминали гладкие камни на берегу. Уязвимые, как обычные люди, они утонули, но благодаря приобретенному бессмертию оставались живы. Однако теперь их жизни были не нужны им.

Бессмертных моментально облепили мельчайшие морские создания, зодчие моря. Обычно у них уходили годы на возведение прекрасных сооружений из белого коралла, но по зову Зайрека здесь собрались лучшие подводные строители. Со знанием дела принялись они за работу. Вскоре каждый бессмертный получил персональную тюрьму из белого коралла.

Зайрек лишь ускорил окаменение, которое он заметил в жителях Симмурада, увидев их впервые. Тогда они были восковыми куклами, а теперь стали коралловыми статуями. Они никогда не умрут, но все же Смерть может праздновать победу. Немного погодя вода достигла потолка зала, и рыбы стали сновать туда-сюда через разбитые вихрем окна. Однако море еще не добралось до самых высоких башен города. Теперь оно уже не было бурным, оно стало тихим и ласковым, оно целовало свои жертвы перед тем, как их поглотить.

Кассафех заметила это, так как море, крадучись взбиравшееся по лестнице, казалось, что-то тихо напевало, словно пытаясь успокоить и заворожить ее.

— Мы погибли, — мрачно проговорила Кассафех.

— Это-то мне и непонятно, — уныло согласился Йолсиппа. — Ведь мы не можем утонуть, однако, судя по всему, — так оно и случится. И хотя жизнь в этом городе порядком надоела мне, я вовсе не желаю очутиться под водой. Как бы то ни было, прошу тебя, не добавляй в этот поток еще и свои слезы.

— А ты не указывай мне, — огрызнулась Кассафех. — Ты слишком глуп, чтобы спасти нас, а я… меня не учили ничему полезному. Я не могу ничего придумать. — Кассафех стояла на верхней площадке лестницы у дверей в башню. Двумя-тремя ступеньками ниже была вода, а над головой — равнодушное небо. — И от вас тоже не дождешься никакой помощи, — обвиняюще бросила небесам Кассафех.

И тут она увидела чайку с белыми крыльями, кружившую в воздухе.

Наступление моря на берег вспугнуло птицу. В перевернутом мире захлестывающего горы потопа птица вдруг ощутила нечто сверхъестественное, манившее ее в ночь. Кроме того, ее привлекали радужные рыбы, мелькающие среди волн. Внезапно она почувствовала притяжение еще одной силы.

Кассафех устремила на чайку пристальный взгляд и чарами эшв, которым обучил ее Симму, поманила птицу. Но, схватив чайку за оперенные бока и глядя в ее злобные глаза, Кассафех подумала: «И что теперь?» Ее безмолвная мольба проникла в мозг чайки, но женщина не знала, куда послать за помощью и кто сможет понять послание, переданное хриплым криком птицы? Чайка, придя в себя и видя, что Кассафех колеблется, полоснула клювом по руке женщины и рванулась ввысь. Но на ее перьях, словно написанная светящейся краской, заискрилась мольба о спасении, понятная тому, кто умеет читать такие письмена.

Кассафех не знала о поцелуе небесного духа, зачавшего ее. Рассерженная чайка, поднимавшаяся вверх, тоже не знала об этом. А странствующим духам Подверхнего Мира люди казались чем-то вроде ходячих глиняных кукол, которые лишь в очень редких случаях могли их заинтересовать.

Несколько этих небесных созданий купались в озерах лунного света на одной из эфирных равнин, невидимых человеческому глазу, когда вдруг среди них появилась чайка. С удивлением прочитали они послание — мольбу Кассафех. И хотя они могли бы тут же отделаться от этой чайки, этого не произошло — с клюва свирепой птицы на прозрачную кожу одного из духов упала капля крови. Он — хотя духи бесполы и больше напоминают мужчин, нежели женщин, — внимательно осмотрел каплю и сказал:

— Эта жидкость текла в жилах бессмертного. И, кроме того, — хоть она скорее красная, чем фиолетовая, — в ней есть частица и от нас.

Духи заинтересовались и, спустившись, увидели залитый водой город. Кассафех, стоя уже по колено в воде, проклинала небеса, а Йолсиппа упрекал владык Верхнего Мира.

— Не богохульствуй, — предостерегли они Кассафех. В их голосах прозвучали отголоски злобы, ибо все они любили богов.

— Тогда спасите нас! — взмолилась Кассафех и ухватилась за хрупкие ноги одного из духов. Она почти обезумела от отчаяния, и ей было все равно, кто перед ней.

Духи, увидев ее неземную красоту и окровавленные пальцы, признали в ней свою дальнюю родственницу.

— Может, мы и спасем тебя, — сказали они, рассеянно гладя ее длинные волосы. — Но у нас нет никакого желания иметь дело с этим…

«Этот» — Йолсиппа — поклонился волшебным созданиям до самой воды.

— Мои ноги превращаются в коралл, — сказал он. — Я смирился с тем, что стану живым мертвецом… Но замечу, что эта девушка очень привязана ко мне и будет ужасно страдать, если нас разлучат.

Как раз в этот момент Кассафех вспомнила, как она рассталась с Симму, и слезы потоком хлынули из ее глаз. Она поняла, что, не признаваясь в этом самой себе, все время плачет по своему мужу.

— Вот видите, — скромно потупясь, продолжал Йолсиппа, — как она расстроилась при одном только упоминании о возможной разлуке со мной.

Двое духов быстро спустились и, обхватив Кассафех за талию, подняли ее над водой. Несмотря на пиры и сладости, дочь купца осталась легкой и стройной, такой легкой, словно ее кости были полыми, как у ее неземных сородичей.

— Не плачь. Твой противный толстяк будет спасен.

Но Кассафех думала о Симму, оставшемся в плену у Улума, и безудержно рыдала, пока духи несли ее в безопасное место.

Вода уже обняла тучную грудь Йолсиппы. Рыбы щекотали его кожу, а кораллы, повинуясь заклинаниям Зайрека, причиняли немалую боль, уже покрыв коркой его икры.

Духи, не желая прикасаться к отвратительному толстяку до последней минуты, парили над его головой. Когда же вода начала заливать рот бывшего вора, они подхватили его за одежду, волосы и бороду и вытянули из воды. Его спасители были гораздо сильнее, чем выглядели, и все же лишь двенадцать духов, взявшись разом, смогли поднять толстяка. Так Йолсиппа, полуживой и обезумевший от страха и потрясения, благословляющий и проклинающий небожителей, тоже был унесен из Симмурада.

Кассафех и Йолсиппа избегли судьбы, постигшей город бессмертных. Но удалось ли им избежать встречи с Улумом?

Неизвестно, как Зайрек покинул Симмурад, то ли по воде, то ли по воздуху, но передвигался он достаточно быстро, а Симму следовал за ним. Владыка бессмертных, заколдованный и оцепеневший, сохранял способность видеть, и последним, что его немигающие глаза видели в Симмураде, были сверкающие башни, затопленные водой. Трудно сказать, что бывший герой испытал, глядя, как погружается под воду город, — радость или боль.

Взошло солнце, и Зайрек опустился на землю в какой-то долине далеко к западу от затопленного города. Здесь не было никаких следов наводнения. Долина казалась каменной чашей, позолоченной солнцем и исчерченной тенями. До сих пор ничего, кроме солнца, теней и ветра, никогда не появлялось здесь.

Зайрек коснулся лба Симму кольцом с янтарем; другим кольцом, с зеленым камнем, — его губ.

Оцепенение Симму закончилось. От яркого света он зажмурил глаза.

— Не жди от меня пощады. Ты ненадолго переживешь своих подданных, — бесстрастно сказал Зайрек. — Я намерен уничтожить тебя. Ты ведь слышал, как я говорил об этом.

Лицо Симму было бледным, а движения — вялыми.

— Если ты хочешь узнать, боюсь ли я тебя, — сказал он, — то я скажу тебе… Да, боюсь. И все же, несмотря на страх, я чувствую в тебе что-то знакомое. Вероятно, это из-за того, что ты — моя судьба. Как ты думаешь уничтожить меня?

— Скоро узнаешь.

— Да, пожалуй. Но в Симмураде ты говорил, что я что-то должен тебе…

— Ни к чему напоминать тебе о твоих долгах. Не волнуйся, ты их заплатишь.

— Я могу убежать от тебя.

— Никогда.

Зайрек оставил Симму в тени скалы, а сам отошел примерно на сто шагов.

Бессмертный лежал неподвижно. Слабость и недоумение сделали его покорным, инстинкт самосохранения куда-то пропал. Он следил за Зайреком. Неожиданно вокруг чародея заклубился дым и скрыл его. Очередное колдовство. Зайрек не следил за своим пленником, однако Симму подозревал, что его связывают какие-то невидимые путы — или свяжут, если он попытается бежать.

Солнце над долиной превратилось в огромную раскаленную золотую печь. Оно совершенно лишило Симму сил, и он наконец забылся в тяжелом лихорадочном сне.

Ему приснилось, что он сидит на склоне холма и играет на тростниковой свирели. Тихие нежные звуки собрали у его ног множество разных зверей, а потом появился юноша — молодой черноволосый монах, босой, в желтых одеждах. Это был Зайрем — Симму часто вспоминал о нем во сне и забывал, просыпаясь. Зайрем сел на землю рядом с Симму, и тот вдруг заметил, что абсолютно безболезненно превратился в женщину.

Однако тело Симму, видящего этот сон, не изменилось и даже не пыталось измениться. Симму уже утратил свою странную способность; дар, который в этот час мог спасти его, пропал. Может быть, виной тому была неумолимость Зайрека, а может, мучительная жажда смерти.

Симму спал, полуулыбка забытой любви играла на его губах; он еще не знал о своих потерях.

ЧАСТЬ ДЕСЯТАЯ ОГОНЬ

Глава 1

То был необычный сад. Высокие каменные стены окружали его. Мелкий зеленый песок шуршал под ногами, а по углам сада горели четыре медных светильника, подчеркивая черный цвет деревьев, с которых свисали оранжевые плоды, и кустов, источавших необычный аромат. Светильники ярко освещали каменный колодец посреди сада. В глубине его пылал огонь.

Под одним из светильников сидела женщина. Ее лицо нельзя было назвать красивым, но кожа казалась молодой и гладкой, глаза — удивительно блестящими, а безупречные зубы — белее снега. Она могла бы гордиться длинными каштановыми волосами, не будь они спутаны и увешаны металлическими кольцами с обломками костей. Однако это было еще не все: у женщины были чрезвычайно худые, морщинистые руки и такие же ноги, торчащие из-под грязных одежд. Она занималась тем, что добывала яд из зубов золотистой змеи, лежащей на ее коленях, а когда плошка наполнилась, женщина довольно хихикнула.

Казалось, ничего не изменилось ни в самом саду, ни во тьме снаружи, однако ведьма неожиданно подняла голову и быстро огляделась.

— Кто здесь? — проскрипела она старушечьим голосом.

— Тот, кто уже приходил однажды, — ответил невидимый гость. Вслед за этим на песке появилось облако дыма. Постепенно оно сгустилось и приняло форму человека. Его одежды и волосы были черны, а руки скрещены на груди, сверкающей золотом. Он стоял без движения, холодно и надменно разглядывая ведьму.

Однако она ничуть не смутилась и прокаркала:

— Ну-ну… Ты, верно, отец всех чародеев, раз смог проникнуть в мой сад. Это место хорошо охраняется, и никто до тебя еще не входил сюда без моего приглашения. Должно быть, ты мудрец, и твое могущество необычайно велико.

— Не стану отрицать, — согласился чародей Зайрек.

— Чего же столь могущественный маг хочет от меня?

— Я хочу испытать силу колодца во второй раз.

— А-а! — воскликнула ведьма. — Теперь я вспомнила… Ребенок четырех-пяти лет, с темными волосами, прекрасным лицом и глазами цвета прохладной воды… Теперь эти глаза похожи на две льдинки с вершины самого холодного ледника.

— Я тоже помню тебя, — сказал Зайрек. — Раньше все случившееся со мной в детстве казалось мне сном, но недавно я узнал некоторые подробности.

— Теперь ты обвиняешь меня во всех своих бедах? — удивилась ведьма. — Я предостерегала твою мать, когда она умоляла меня сделать ее сына неуязвимым, но она была упряма.

— И отдала тебе в уплату за это свои белоснежные зубы.

— Я всегда беру плату за свои услуги и немало выручила за эти годы. Вот, посмотри, эти волосы принадлежали одной девице, а черты лица — другой, правда, не такой уж красавицы, но, по крайней мере, молодой. Если бы ты был хоть чуть-чуть полюбезнее, я могла бы показать тебе еще кое-что, спрятанное от посторонних глаз, что я приобрела у одной дурочки, отрекшейся от мужчин, но прекрасно приспособленной для любви. Вот так, подлатывая себя с помощью этих сделок, я и остаюсь бессмертной, ловко обходя божественный закон равновесия. Хоть ты и очень мудр, мой господин, но я все же мудрее тебя.

— Ты просто старая безумная карга, — возразил Зайрек ровным голосом. — Горяч ли еще огонь в колодце?

— Пока земля будет плоской, огонь не погаснет. Этот древний огонь вечен. Все ли ты помнишь о нем? Только ребенок может выжить в этом пламени и стать неуязвимым, ибо огонь пожирает и грехи, и мудрость… А что, ты привел с собой дитя, чтобы искупать его в колодце?

— Ответь сначала, — потребовал Зайрек, — что будет, если человек, уже побывавший в огне и ставший неуязвимым, снова окунется в этот колодец?

— А-а… — довольно протянула ведьма, и лицо ее приобрело лукавое выражение. — Вот зачем ты пришел. Ответ прост: прыгай в огонь и вернешься невредимым. Он тотчас же извергнет тебя, не опалив и волоса на твоей голове. Даже сам огонь не может уничтожить того, кто в него однажды окунулся. Срок твоей жизни останется неизменен, почтенный чародей, и этих оков тебе не сбросить. — И старая карга широко ухмыльнулась, сверкнув зубами матери Зайрема.

Лицо Зайрека оставалось бесстрастным.

— Я так и думал, — сказал он. — И жизни скольких людей ты уже превратила в преисподнюю?

— Многих, — ответила ведьма. — Но ни один еще не возвращался, чтобы упрекнуть меня за это. Кстати, если ты задумал убить меня, то лучше побереги силы. Огонь защищает своих хранителей.

— Значит, ты тоже неуязвима?

— Ну да, ведь я — хранительница! Есть особые правила, соблюдая которые можно жить вечно, не нарушая равновесия Весов Жизни и Смерти, Добра и Зла. Я знаю секрет.

Зайрек отвернулся от ведьмы. Он начертил в воздухе знак силы и произнес тайные слова. Рядом с ним возникло облако. Ошеломленная ведьма широко раскрыла глаза. Мгновение спустя она увидела юношу в королевской мантии. Он был строен и красив, и глаза его казались такими же зелеными, как гемма, висевшая у него на шее. Лицо юноши было, бледным, а в глазах застыл страх. Несчастный не двигался и молчал. Казалось, он не видел ни Зайрека, ни ведьму.

— Послушай, что я тебе скажу, — произнесла старуха. — Если ты собираешься окунуть в огонь этого человека, то он сгорит дотла.

— Возможно, — согласился Зайрек. — Однако мне все же кажется, что огонь не сможет уничтожить его, ибо он отведал эликсира бессмертия.

Ведьма отступила на шаг.

— Ты не сделаешь этого, — проговорила она.

— Сделаю, — ответил Зайрек. — И этим положу конец твоему доходному промыслу. До конца времен Симму будет кричать, горя и не сгорая в огне неуязвимости. Никто больше не осмелится приблизиться к твоему колодцу, старуха.

— Ты, должно быть, очень ненавидишь этого человека, — сказала ведьма. — Какое же подлое преступление совершил он, если заслужил такую ненависть?

— Это не ненависть, — ответил Зайрек. — Это любовь. Такова моя участь — творить добро из ненависти, а зло из любви. — Зайрек подошел к Симму и поцеловал его в лоб, но Симму не шелохнулся, не сказал ни единого слова. — Ты — единственная рана, которую я могу нанести себе, — сказал Зайрек Симму. — Твои крики будут преследовать меня всю жизнь. Я уйду отсюда. Я заткну уши, чтобы в них остался твой крик. Я буду корчиться от ужаса, обливаться потом при воспоминании о том, что сотворил с тобой. Я буду жить страдая.

Сказав это, Зайрек обнял Симму за плечи и мягко повел его к колодцу.

— Я еще раз повторяю… — начала было ведьма.

— Помолчи! — приказал ей Зайрек. — Я сделаю то, что сказал. Не забывай о моем могуществе и молчи.

Старуха отступила в угол сада и присела на корточки. Она потушила светильник, обвила себя золотистой змеей и зажала рот обеими руками, чтобы больше не противоречить Зайреку.

Зайрек и Симму подошли к краю колодца.

Далеко внизу бушевали языки пламени. В этот огонь когда-то опустили маленького Зайрема, удерживая на веревке, вплетенной в волосы. Он погрузился в невообразимое всепожирающее пламя, и оно выжгло у мальчика уязвимость тела и радость жизни.

Симму, наконец, обернулся и посмотрел Зайреку в глаза. Бессмертный по-прежнему молчал. Но, несмотря на то, что лицо его скривилось от страха, глаза ни о чем не спрашивали, ничего не просили. Симму не противился тому, что должно случиться. Зайрек ответил бывшему возлюбленному таким же ясным и недвусмысленным взглядом. Это был их последний разговор, и, казалось, что-то на самом деле произошло между ними, но даже они сами не могли определить, что именно.

Скорчившейся ведьме эти два человека представлялись символами — светлый и темный, свеча и тень, две стороны одного целого. Старуха бормотала себе под нос какие-то заклинания, все еще надеясь, что Зайрек не исполнит свой приговор.

Колдун указал Симму на край колодца, и бессмертный покорно взошел на него. Словно предвкушая новую жертву, огонь столбом взметнулся вверх. Колодец оказался не так глубок, как считал Зайрек, — и это понятно, ведь он был маленьким ребенком, когда видел это место в первый раз.

— Симму, если когда-нибудь ты найдешь способ наказать меня за то, что я сейчас делаю, отомсти мне, — на прощание сказал бессмертному Зайрек.

Симму вздрогнул и качнулся над огнем, словно и сам хотел броситься вниз.

Но Зайрек вовремя толкнул его сзади.

Пытаясь сохранить равновесие, Симму шагнул вперед и, сорвавшись с края колодца, исчез в огне.

Пламя ослепительно вспыхнуло. Зловещее сияние на мгновение залило весь сад. А потом все снова погрузилось в сумрак. Из колодца не доносилось ни звука.

— Что это значит? — спросил Зайрек, повернувшись к ведьме. — Я помню, как сам страшно кричал в этой яме. А сейчас я ничего не слышу.

Ведьма отняла руки от губ.

— Огонь выжег его язык и глотку, — сказала она. — Твой враг кричал бы, если б мог. Ты ждал от этой казни слишком многого.

— Но теперь я не уверен в том, что он будет обречен на вечные страдания.

— Если тебе это так нужно, загляни в колодец и увидишь.

Колдун так и сделал. Он долго вглядывался в языки пламени, а когда он, наконец, выпрямился и отошел от колодца, в его лице и глазах запечатлелось то, что он увидел.

Зайрек покинул сад точно так же, как пришел, — в колдовском облаке… Ведьма в надежде обрести покой, сидя под угасшим светильником, царапала на песке руны. В саду воцарились страх и безумие.

Была на Земле одна каменная пустыня, где песок истерся в пыль, а пыль унесло ветром. Это место и выбрал Зайрек для своего добровольного изгнания.

Посреди этой пустыни возвышались белые, как кость, скалы, в некоторых из них зияли черные пасти пещер. Зайрек выбрал одну такую скалу, нашел подходящую пещеру и, склонив голову, сел у ее порога на горячий голый камень. Так он просидел много лет.

Днем его жгло немилосердное солнце, ночью стегали ледяные ветры. Он питался тем, что приходило к нему само, — воздухом; он пил росу и редкие дождевые капли. И при этом он оставался жив, ведь ни голод, ни жажда не могли убить его. Но тело Зайрека почернело и высохло, и от его красоты не осталось и следа.

Иногда к скале прилетали хищные птицы. Они без страха приближались к колдуну, принимая его за труп, — обед, приготовленный для них. Чародей не шевелился и не прогонял их, и птицы, обломав клювы о стену его неуязвимости, с хриплыми криками улетали в поисках иной добычи.

Зайрек много спал — тем ужасным сном, дарованным ему Владыкой Смерти. Постепенно этот сон начисто смыл все воспоминания чародея. Его разум — причина всех его страданий — теперь был заперт в темноте за ставнями век; сознание колдуна незаметно разрушалось, и он забывал самого себя. Однако время от времени, плавая в темном озере небытия, Зайрек натыкался на воспоминание о Симму, вечно горящем в огненном колодце. Чудовищная боль этого видения стала для него сладкой и желанной. Зайрек незлоупотреблял ею, медленно, капля за каплей, выжимая из своего разума терпкий сок ненависти. Вот и все, что у него осталось; все, что он сохранил для себя. Но прошло время, и даже это воспоминание поблекло…

Вначале люди редко заходили в эти места. Однако проходили десятилетия, и они осмелели. Пришли те дни, когда через каменную пустыню пошли караваны. Хотя караванный путь лежал в стороне от белой скалы, некоторые путешественники заметили, что на камне у входа в пещеру кто-то сидит.

В городе на краю пустыни каждый по-своему рассказывал о таинственном создании.

— Это какой-то необыкновенный зверь.

— Это безумец!

— Да нет, это отшельник, святой человек. Мы видели, как к его пещере слетаются стервятники и, по велению богов, кормят его.

После этих рассказов люди решили, что Зайрек одарен сверхъестественной силой. И к нему через каменную пустыню потянулись паломники. Собираясь по пять — десять человек, они карабкались на скалу и устремляли любопытные взгляды на вход в пещеру.

Зайрек — или создание, в которое он превратился, — смотрел на них с жуткой отрешенностью, но паломники или принимали его за слепого, или считали, что старец слишком глубоко погружен в себя и ничего вокруг не замечает. Колдун же не произносил ни звука в ответ на их благоговейные просьбы, и люди считали, что он дал обет молчания. Они приносили ему медовые лепешки, вино, изюм и холодное мясо. Нетронутая пища гнила на каменном уступе у ног Зайрека, пока кто-нибудь из паломников не выбрасывал ее.

Так прошло несколько бесплодных месяцев, и люди перестали приходить к колдуну; вместо этого в городе на краю пустыни поползли слухи о святости и диком облике старца. Чтобы сделать свои сказки занятнее, люди приписывали отшельнику чудотворчество. Однажды из далеких краев прибыл могущественный князь, слышавший рассказы об отшельнике.

Этот князь путешествовал в золоченой повозке под ярко-красным пологом. По обе стороны повозки бежали по тридцать рабов. Когда князь поднимался по скальной тропинке — там уже давно была протоптана тропинка, — прелестные девы стелили ему под ноги шелка, чтобы его ноги в мягких туфлях не ступали на голую землю.

Князь небрежно кивнул Зайреку в знак приветствия.

— Мне снился конец света. Наше солнце померкло, и на небе появилось новое; горы растаяли, а моря высохли. Что сие означает? — спросил он у Зайрека.

Но колдун не ответил этому князю. Его глаза, когда-то цвета зеленой воды, отражающей голубое небо, при приближении князя закрылись словно ворота.

Князь уехал, так и не получив ответа.

Однако слава есть слава. Через сто лет демоны прослышали о святом отшельнике, который не разговаривает, не шевелится, не ест и не пьет.

Когда взошла луна, трое эшв тихо подобрались к скале и начали танцевать перед ней. Они тоже молчали, легко обходясь без слов. Каждый скользящий шаг говорил за них. Танец вел их вверх по тропинке к входу в пещеру, где сидел Зайрек, склонив голову в сне-смерти.

Ни один человек не смог бы разбудить его, но эшвы дохнули благоуханием на веки колдуна, их длинные черные волосы коснулись его тела, и вскоре Зайрек проснулся. Эшвы беззвучно, одними глазами, рассмеялись и пробежали по его телу своими сладострастными пальцами мягко и нежно, словно кошачьими лапками. Две женщины и один мужчина из эшв были прекрасны, как все демоны, и все же Зайрек не обратил ни них внимания — к тому времени он почти ничего не чувствовал.

Тут, вспыхнув в лунном свете, ему в глаза ударил луч, исходивший из груди эшвы-мужчины. И Зайрек пробудился. Древний, иссохший скелет, в который превратился изможденный чародей, протянул руку, чтобы схватить камень, свисающий с шеи эшвы. Но трое демонов отпрянули, пристально глядя в лицо отшельника с детской наивной жестокостью. Зайрек заплакал.

Словно дитя, он раскачивался и кулаками размазывал слезы по щекам. Он рыдал, и хриплые стоны скорби вырывались из его горла. Эшвы стояли рядом, пока им не надоело это зрелище, а потом они исчезли в ночи. Однако чародей еще долго рыдал и раскачивался. Тем временем зашла луна, потускнели звезды, и алая роза восходящего солнца расцвела на востоке.

Когда солнце взошло, мимо скалы в сторону города проскакали всадники.

— Что это за стенания? — удивились они.

— Это святой, что живет в пещере, — ответил один, знавший об отшельнике. — Хотя… обычно он более хладнокровен.

С ними ехал священник, и он напыщенно провозгласил:

— Поистине, отшельник оплакивает грехи мира! Но Зайреку не было дела до грехов мира. Он рыдал, не зная, от гнева или от радости, ибо его жестоко обманули.

Глава 2

Сброшенный в огонь Симму, казалось, мгновение висел в воздухе, перед тем как рухнуть в пылающую бездну. Он испытывал неизмеримые муки и настолько нечеловеческую боль, что в долю секунды она превзошла все свои пределы и перестала быть болью, став чем-то другим, чему нет определения. Но от этого она не стала менее ужасной.

Плоть Симму уже сгорела, и теперь горели его мысли. Но его бессмертная суть — то последнее, что не выпускало душу из ловушки человеческого тела, — продолжала жить. Его плоть осталась цела ровно настолько, чтоб не дать ему умереть в пламени колодца.

Между тем в огне горели не только его волосы и кожа, не только его мозг и кости — в огне горел и зеленый камень эшв, оставшийся на шее бессмертного.

Сколько времени это длилось? Говорят, девять лет. А потом, хоть Симму больше ничего не видел и не слышал, что-то возникло перед впадинами его глаз и зазвенело в провалах его ушей. Слова, похожие на музыку, донеслись до несчастного, преодолев огромное расстояние.

— Смотри, камень снова в огне, как я тебе и говорил.

— Уже в третий раз. Как пронзительно кричит этот зеленый камень, чувствуя прикосновение пламени! Но ведь наш князь больше не желает исполнять свою клятву!

— Но ему придется.

Эти мелодичные голоса принадлежали ваздру. А где-то в другом месте карлик дрин стонал и рвал на себе черные волосы от одной мысли о том, что его драгоценное создание, столь искусно ограненный камень, обугливается в пламени. Эшвы, демоны-посланцы, взлетели, словно черные голуби, и понеслись вверх по огненному колодцу. Их прохладные руки подхватили то, что осталось от Симму, и унесли вниз.

Симму не знал, куда движется. Неясные призраки мелькали перед его слепыми глазами, шепот серебряных мыслей эшв проникал, в оглохшие уши. Симму испытывал жуткие страдания. Он забыл даже о демонах, хоть те и пытались, как могли, облегчить его боль. Бессмертного пронесли сквозь три ряда ворот в сверкающий черный город глубоко под землей.

Как выглядел обгоревший Симму, неизвестно. Его можно было увидеть, но невозможно описать. Боль, которую он испытывал, тоже не поддается описанию.

Бессмертный почувствовал — несомненно почувствовал, хоть никаких ощущений, кроме боли, в нем не осталось, — как к его груди прикоснулась рука. От этого прикосновения плоть Симму осыпалась, словно листья с замерзшего дерева, но он так и не узнал об этом, ибо рука утолила его боль и принесла забвение.

Азрарн взглянул на то, что лежало на полу под окнами из винно-красного корунда. Он поднял камень. Камень почернел, словно мертвый уголь. Даже искусная работа дринов не выдержала пламени колодца.

Тому, что вызвало у демонов интерес, они многое позволяли и многое давали. Все бесплодное или оскорбительное для них — уничтожали. На то, что нагоняло скуку, они просто не обращали внимания. Но при всем этом они оставались непостоянными, а поступки их казались непредсказуемыми.

Симму обманул ожидания Азрарна. Роковую роль в этом сыграло простодушие Симму. Герой, получив бессмертие и в придачу Симмурад, не выдержал испытания. И, встретив однажды ночью на речном берегу Владыку Смерти, Азрарн подсказал ему единственное оружие, с помощью которого тот сможет проникнуть в город, — напомнил о чародее Зайреке. Но вполне вероятно, что Азрарн не просто так сыграл на руку Улуму. Зайрек стал рукой Смерти, но в то же время он послужил ложкой, которой Азрарн смог перемешать варево в котле Симмурада.

Владыка Ночи, которого Симму так не хватало и которого ему так и не удалось призвать в нужный момент, теперь вновь оказался рядом. А может, и во время гибели города бессмертных Азрарн наблюдал за Симму из мрака безлунной ночи или через какое-нибудь волшебное зеркало Нижнего Мира? И если так, то что же он видел? Может, демон собирался наказать того, кто обманул его надежды, разочаровал и утомил? Но и в этом Азрарна опередили — наказание придумал другой. Совершенное наказание. Огонь неуязвимости представлял собой нечто гораздо более ужасное, чем все, что смог бы придумать Азрарн. И если бы он захотел причинить Симму страдания, то не сумел бы сделать больше того, что сделал Зайрек. Теперь же, чтобы показать свое могущество и утолить тщеславие, Азрарну не осталось ничего другого, как спасти Симму. К тому же демонов всегда пленяла справедливость, какие бы ужасные и странные формы она ни принимала.

Азрарн призвал дринов и передал им свою волю. Они в восторге подпрыгивали оттого, что их повелитель обратил на них внимание, и ежились от страха, боясь что-нибудь неправильно понять. Потом они унесли останки Симму — груду пепла, которая, казалось, слабо дышала и время от времени слегка вздрагивала, будто спящий человек.

У озера, воды которого напоминали черную смолу, в звездах ночи Нижнего Мира пылали огни кузниц дринов. Маленький народец из Драхим Ванашты прославился невообразимыми причудами и непревзойденным мастерством во всем, что касалось металлов, камней и разных хитроумных механизмов.

Теперь им предстояло превзойти самих себя, создав удивительное создание. Его рост и очертания были человеческими. Для начала дрины вырезали остов из лучшей слоновой кости, не пропустив ни одного ребра, ни одного сустава пальца. Череп отполировали и снабдили сверкающими зубами, на которые пошла самая белая слоновая кость. Затем скелет одели изумительной плотью из самого прочного шелка и серебряных нитей, и среди всего этого великолепия поместили волшебные органы из бронзы и дерева. Новый механизм был тут же запущен: сердце начало биться, а легкие — вдыхать воздух. После этого на резную кость и шелковую плоть, словно перчатку, надели тонкую кожу из самого белого и тонкого пергамента, а эмалированные вены под ней наполнили благоухающими соками, окрасившими кожу изнутри. Это создание внешне принадлежало к роду демонов. Его волосы были сделаны из черного папоротника Нижнего Мира, а на черные ресницы пошла трава с лужаек Драхим Ванашты. Полированные черные агаты зияли вместо глаз, а ногти на руках и ногах были вырезаны из перламутра.

Когда это удивительное создание было закончено, оно выглядело живым и в то же время слишком совершенным, чтобы быть живым, пусть даже демоном… Дрины изумлялись собственному искусству. Они в восхищении гладили свое творение руками и влюбленно глядели на него. Но они не собирались предъявлять свои права ни на то, чем это создание было сейчас, ни на то, чем оно станет. Закончив работу, они открыли ларец, в котором хранились обожженные лохмотья плоти, и поместили их внутрь искусственного существа через отверстие в черепе, предусмотрительно оставленное для этой цели.

Запечатав отверстие, карлики принялись грубо трясти создание, словно жестянку, в которую только что насыпали сахар. Завершив этот ужасный ритуал, дрины отступили, словно испугавшись своего творения.

Но ничего не произошло. Увидев это, дрины начали громко укорять друг друга, и каждый клялся, что его сосед забыл вставить какой-нибудь важный орган или произнести нужное заклинание. Их лица стали лиловыми. Мастера стали толкаться, пинаться и размахивать руками, как вдруг распростертое на ложе существо вздохнуло и повернулось, словно пытаясь отгородиться от поднятого ими шума.

В мастерскую вошел Азрарн, и дрины, пища, тут же пали ниц. Повелитель демонов подошел к ложу и взглянул на новый сосуд, в котором содержалась теперь бессмертная сущность Симму — не душа или дух, а обгоревшие лохмотья плоти.

— Маленькие искусники, — сказал он тихо, — вы хорошо поработали.

Польщенные и расчувствовавшиеся дрины долго целовали край плаща Азрарна.

Отогнав слуг, князь демонов легонько прикоснулся к плечу Симму — тело эшвы, в котором находилась теперь жизнь Симму, имело право и на его имя — и глаза бессмертного открылись. Он взмахнул ресницами из черной травы, и взгляд его лучистых глаз-агатов остановился на князе демонов.

Азрарн отвел боль, мучившую Симму, и вернул ему все остальное или почти все. Ожили все чувства бессмертного — вкус, обоняние, осязание, зрение, слух — кроме речи, ведь эшвы не могут — или не хотят — говорить. Исчезла также и память. Симму пробудился, словно родившись заново, не помня ничего о своем прошлом.

Его разум был чист и невинен. Ни следа не осталось от пережитого; ни радости, ни боли. Его ждало первое пробуждение и первые впечатления. И первым, кого он увидел в новом, неведомом мире, стал Азрарн Прекрасный.

Именно Азрарн спросил его:

— Скажи, кто ты?

Ответ заключался в вопросе. Это был первый урок. И, повинуясь князю демонов, агатовые глаза бессмертного беззвучно ответили: «Демон и твой подданный. Разве этого мало?» Симму склонился перед Азрарном. Его превосходно сделанное тело было таким же изящным, как и тела тех созданий, которые послужили для него образцом.

Азрарн задумчиво посмотрел на бессмертного. Ему, и только ему, предстояло завершить творение дринов. Он поднял Симму на ноги и увел с собой.

Когда-то Азрарн сказал Симму: «Я сам выберу подходящее время. Пока оно еще не пришло». Теперь это время неожиданно наступило. И не имело значения то, что это был всего лишь магический ритуал… Замкнулся круг, затянулась рана. Шепот демонов раздувает паруса Земли, а тьма их мира становится зеркалом, в которое могут заглянуть люди…

Когда Азрарн провел рукой по папоротниковым волосам Симму, они стали настоящими волосами; то же произошло и с травой ресниц, касавшихся щек Азрарна. Глаза бессмертного наполнились слезами и, оставшись прекрасными, перестали быть агатами. А когда Азрарн поцеловал Симму в губы, бархат обернулся плотью, и все тело Симму стало из плоти и крови, совершенных и удивительных, но не человеческих. А когда Азрарн овладел Симму, вновь разрушив и пробудив его через подобные смерти муки наслаждения, каждый нерв и мускул, каждая капля крови, весь Симму — внутри и снаружи — стал по-настоящему живым. И это чудо совершил Азрарн. Даже среди смертных — и тогда, и теперь — любовь творит чудеса; Азрарн же — вероятно, придумавший любовь, — мог сделать с ее помощью намного больше, чем любой из смертных. И все же Азрарн был для Симму королем и повелителем, а не любовником. Азрарн любил немногих, да и те были смертными.

С тех пор Симму жил и странствовал с эшвами. Он жил в темном Нижнем Мире и в лунные ночи поднимался на землю. Он стал тем, кем мечтал быть в раннем детстве, бродил по ночным лесам, без слов созывая к себе зверей и смеясь над человеческой глупостью. В пылающих грезах эшв он видел тех, кто нашел его и заботился о нем на заре его жизни. Возможно, Симму бродил именно с теми двумя эшвами, которые убаюкивали его своими чарами, когда он был еще младенцем; а может, все трое и не подозревали о том, что они когда-то давным-давно путешествовали вместе.

Волосы Симму не были больше абрикосовыми, а глаза — зелеными. И волосы, и глаза бессмертного стали черными, как у любого демона. Тело Симму больше не изменялось, становясь то мужским, то женским, он стал эшвой-мужчиной, но демоны — а в особенности эшвы — подобны маятникам, их изменчивому, ничем не стесненному естеству доступна всякая любовь.

На шее Симму все еще носил зеленый камень — точное подобие прежнего — подарок Азрарна. Князь демонов часто дарил драгоценности своим подданным, когда те угождали ему. Этот камень, сокровище Симму и предмет зависти его новых братьев, зеленой звездочкой мерцал и вспыхивал среди теней. Поколения за поколениями — убийцы, пробирающиеся по лесам, молодые девушки, по ночам сплетающие венки и делающие амулеты, чародеи, совершающие колдовские ритуалы, — захваченные врасплох демоном Симму, видели мельком зеленое пламя.

Легко и свободно шел Симму сквозь череду тысячелетий; бессмертие перестало давить на него, ибо он был теперь эшвой. Истинно бессмертных — ни демонов, ни богов — не страшит бесконечная жизнь. Она всего лишь одна из сторон жизни и их таинственной сущности.

Вполне вероятно, что однажды ночью Азрарн отправил Симму навестить безумного отшельника в далекой пустыне. Возможно, князь затеял некий розыгрыш, над которым лишь он мог посмеяться. А может быть, совсем другой эшва опустился у скалы и танцевал перед входом в пещеру. До того, о чем Зайрек догадался благодаря этой встрече, он мог бы дойти и сам… Колдун рыдал; а Симму вообще не плакал, разве что иногда, для развлечения, расточительно и бессмысленно, как плачут лишь эшвы. Так бессмертный и жил в Нижнем Мире, который стал ему наконец домом — впрочем, к этому все и шло.

ЭПИЛОГ ДОМ НА КОЛЕСАХ

Вдоль широкой равнины двигалось нечто невообразимое.

Мужчины в полях побросали серпы и встали, разинув рты. Женщины у колодцев выронили от удивления горшки и черпаки. Собаки в деревнях лаяли беспрерывно, а птицы взмыли вверх, хлопая крыльями, расцвеченными вечерним солнцем. Такого зрелища здесь не видели уже лет тридцать, с тех пор как по этим землям проезжал король, но воспоминание о великолепии королевской процессии тускнело перед не правдоподобным зрелищем, открывшимся селянам.

Впереди процессии шествовали огромные угольно-черные слоны. Их красно-золотую сбрую усыпали алмазы и бубенцы. На спине слона, шедшего первым слева, удобно развалившись под навесом, в золотом седле, восседал толстяк, по-видимому, погонщик. Сзади, удерживаемое разукрашенными оглоблями и бронзовыми цепями, катилось нечто вроде передвижного дворца с резными деревянными стенами, красными лакированными дверями, окнами из цветных стекол, черной фарфоровой крышей и шестью высокими башнями, увенчанными куполами. Сооружение это было установлено на медной платформе, снабженной двадцатью огромными позолоченными колесами. А медные спицы этих громыхающих колес были сделаны в виде драконьих голов и при каждом обороте испускали клубы благоухающего дыма.

Погонщик слонов не обращал особого внимания ни на раздававшиеся со всех сторон громкие возгласы изумления, ни на тявканье собак, ни на визг детей, бегущих за исполинским домом на колесах.

В маленькой тополиной роще у дороги приютилась харчевня. Купцы, сидящие в саду, окликнули толстяка на слоне.

— Эй, иди к нам и выпей чашу вина за наш счет! Занятную штуку ты везешь! Чем торгуешь? Толстяк остановил слонов.

— Я ничем не торгую, — ответил он звучным голосом. — Я — телохранитель и, осмелюсь добавить, приемный дядя, или даже отец, той, которая готова продать свой товар любому.

— Еще занятнее, — удивился купец, начавший разговор. — Женщина… Интересно, что может продавать женщина?

— Боюсь, ты не о том подумал. Госпожа, путешествующая в этом удивительном экипаже, — доверенное лицо одного могущественного владыки, его посредница, и товары, которые она предлагает, тоже принадлежат ему.

— Так она не продает свое тело? — удивился купец.

— Да что ты! — воскликнул толстяк, замахав руками. — Ты что, никогда не слыхал о Доме с Красными Дверями?!

Вокруг воцарилась странная тишина. Закат догорел, в небе осталось только темно-розовое сияние вечерней зари. Тени, которые весь день жались к тополям, теперь раскинули по земле свои крылья — но светильники в деревенском кабачке еще не зажгли. В саду шелестели зеленые листья. «Да, да, — шептали листья, — мы слышали о Доме с Красными Дверями. Кто же не слышал о нем?» Купцы искоса, настороженно поглядывали на пышный дворец на колесах, в наступивших сумерках казавшийся таинственным и призрачным.

— Слухи есть слухи, — сказал купец. — Думаю, им не стоит доверять.

— Дело твое, — отозвался толстяк. — Но если бы ты изменил свое мнение, то мог бы навестить мою госпожу, так как на ночь мы остановимся на соседнем холме. Ну, а теперь, — добавил он, — скажите, можно ли где-нибудь поблизости купить сена для наших слонов? И есть ли тут кто-нибудь косоглазый и не особенно добродетельный?..

Почти час купцы яростно спорили.

— Я не верю этим басням, — сказал один.

— Но дом и в самом деле на колесах, и двери у него красные, как рассказывают. К тому же толстяк точно подходит под описание Йолсиппы-бродяги, Ловкого Йолсиппы, бессмертного балагура, чей конь встает на дыбы при одном упоминании о косоглазых.

— А кто госпожа, живущая в доме?

— Ну, если все остальное — правда, то это Кассафех, служанка самого…

— Тихо! Тихо, будь ты проклят!

Передвижной дворец застыл на вершине холма в четверти мили от деревни. Два пылающих факела, воткнутые в землю перед его дверями, ясно обозначали его местонахождение. Пока купцы шумели и спорили, один из них задумчиво молчал. А когда все отправились ужинать, он встал и, дрожа, отправился к Дому с Красными Дверями.

Это был серьезный мужчина средних лет, худощавый и скромно одетый. Поднимаясь в темноте по склону холма, он прошел мимо слонов, стреноженных на лугу. При его приближении они хрипло затрубили, словно извещая свою госпожу о появлении просителя. Когда купец добрался до факелов, он увидел, что Йолсиппа — если это и вправду был он — сидит перед покрытыми красным лаком дверями и терпеливо поджидает его.

— Ну, и зачем же ты пришел? — закричал Йолсиппа. — Должно быть, желаешь отыскать и разграбить какую-нибудь древнюю гробницу? А может, жаждешь обменять на сокровища свою только что умершую любовницу? Или ты замыслил погрузиться в сон, подобный смерти, способный обмануть мудрейшего лекаря, чтобы укрыться от сборщика налогов?

Купец побледнел:

— Как можешь ты шутить, если и в самом деле служишь Ему?!

— Я служу своей госпоже, — ответил Йолсиппа. Теперь у купца не осталось сомнений, что это тот самый Дом. — А вот она служит тому, о ком мы говорим, — Улуму, Владыке Смерти.

Купец вздрогнул.

— Однако, — продолжал Йолсиппа, — я должен тебе кое-что сказать. Хоть моя госпожа и способна попросить своего господина сделать тебе одолжение, он может оказаться занят в данный момент и не придет на ее зов. Ты должен понимать, что у него много важных дел. А теперь скажи, что привело тебя сюда. Любовь, алчность или любопытство желаешь ты утолить?

— Если все, что говорят о твоей госпоже, правда, — твердо сказал купец (хотя он старался скрыть испуг, это ему плохо удавалось), — да, если все это правда, то я расскажу о своем деле только колдунье, которая живет в этом доме, — Кассафех.

Йолсиппа пожал плечами.

— Как хочешь, — сказал он. — В любом случае у меня сейчас свидание с мальчонкой, прислуживающим в кабаке. Хотя он и не косит, но уверял меня, что может за три серебряные монеты развернуть свои глазки крест-накрест. — Йолсиппа легонько постучал в красную дверь, которая тут же распахнулась. — Заходи, — пригласил он и не спеша стал спускаться по склону холма, оставив разинувшего рот купца в одиночестве.

Прошло некоторое время, прежде чем тот собрался с духом и вошел в дом на колесах.

Убранство покоев Кассафех завлекало и манило. Со всех сторон горели розовые светильники, открывающие взору всевозможные чудеса. Самой удивительной была центральная комната — помещение с резными колоннами из кедра, расписными стенами и сиреневыми шторами. В золотых вазах благоухали прекрасные цветы; на полу лежала шкура огромного тигра, хитроумно устроенные глаза которого смотрел на купца, куда бы он ни пошел, а из пасти хищника вырывалось негромкое рычание. Рядом стоял ткацкий станок с незаконченным радужным полотном. Купец осторожно приблизился к станку и вдруг отскочил в сторону в неописуемом ужасе, потому что челнок неожиданно дернулся.

— Не бойся, — послышался голос из-за станка. — Это всего лишь женщина за работой.

Купец боялся, что его ждет встреча со старой и безобразной ведьмой, но Кассафех оказалась молода и прекрасна, ее длинные блестящие волосы были чуть светлее ее золотистого платья. Однако глаза колдуньи постоянно меняли цвет, и одно это уже вселяло страх. Женщина, несмотря на приветливые слова, надменно посмотрела на купца, так что он счел благоразумным трижды поклониться.

— Не ты ли, — пробормотал он, — Кассафех?

— Да, это я, — услышал он в ответ. — А теперь садись и поведай, что привело тебя сюда.

Купец присел на диван, оббитый расшитым шелком.

— Какое великолепие! — воскликнул он. — Мне кажется, я вижу сон!

— Это не сон, здесь все настоящее, — холодно ответила Кассафех. — В моем доме нет иллюзий. — Казалось, ее раздражают подобные замечания. Купец, чтобы не сердить ее, тут же принялся объяснять причину своего визита.

— Я бы никогда не решился побеспокоить тебя, если бы не мой престарелый дед, — начал он. — Так вот, мой дед — а ему уже очень много лет — клянется, что в молодости заключил договор с… с тем господином, которому ты служишь. По правде говоря, я всегда думал, что старик просто выжил из ума и похваляется тем, чего не было. Однако мне пришлось притворяться, будто я верю ему, так как после его смерти состояние должно перейти ко мне, и поэтому вполне разумно потакать ему. И вот теперь, как ты, верно, уже догадалась, мой старик устал от жизни и собирался покинуть этот мир. С радостью он уверял меня, что ему уготовано местечко при дворе… ты знаешь чьем. Дед рассказал мне суть договора. В обмен на огромные богатства из древнего саркофага, который охраняли столь ужасные стражи и заклятия, что лишь… э-э… такой могущественный владыка, как твой господин, мог совладать с ними… Так вот, в обмен на эти богатства мой дед обязался провести тысячу лет во Внутреннем Мире, в обществе… м-м-м… известного лица. Будучи приверженцем всего сверхъестественного, старик в своих снах часто видел, что творится во Внутреннем Мире, который, вероятно, очень изменчив. Там, судя по всему, все могут создавать иллюзии… — Тут купец замолчал и вытер пот со лба. — Все прошло, как они и договорились, гробница, казалось, ждала, пока придет мой дед и заберет сокровища. Теперь его богатство почти что в моих сундуках, но… Однажды дед, пробудившись ото сна, завопил, что отказывается умирать. По всей видимости, — продолжал купец, — на деда снизошло новое видение Внутреннего Мира. Владыка Смерти взял себе жену — настоящее пугало. Говорят, она вся синяя от яда, глаза ее желтые и сверкают, а вместо правой руки — голая кость. Все обитатели Внутреннего Мира падают ниц перед этой дамой, выражая свое почтение, а она, надменная и властная сука, топчет ногами их спины… Но это еще не все. Однажды случилось так, что Владыка долгое время отсутствовал, а когда вернулся, то обнаружил, что эта госпожа взяла власть в свои руки. Ее зовут Наразен, и когда-то она была королевой… Говорят, она заявила, что ее обманом лишили трона и власти, и она будет править Внутренним Миром вместе с Владыкой Смерти, и что она не собирается покидать его владения, когда истечет ее тысячелетний срок. А чтобы придать силу этим заявлениям, она уже построила собственный дворец, и тот в два раза больше, чем дворец самого Владыки! Дворец Наразен из черного гранита. Чтобы украсить его, она ограбила могилы половины земных королей. Необыкновенные бессмертные леопарды бродят по комнатам этого дворца и набрасываются на незваных гостей. Говорят, этих зверей подарил ей сам Владыка. Некоторые оправдывают его, говоря, что это награда, которую он позволил получить Наразен за то, что она предупредила его о замыслах неких глупцов, объявивших себя «Врагами Смерти». Однако, без сомнения, королева злоупотребила своими преимуществами и даже заключила договор с колдунами, а те тайно доставили во Внутренний Мир всякие растения, которые понадобились ей для того, чтобы разбить сады и парки вокруг своего дворца. И теперь ей нужны рабы, и она их получит, как заполучила для постройки дворца тех несчастных, с которыми заключал договор сам Владыка. «Я слишком стар, чтобы гнуть спину из-за такой чепухи», — заявил мой дед. «Брось, — успокаивал я его, — может статься, твой сон — обман». «Как же! — завопил мой дед, размахивая посохом. — Я узнал женщину, которая все время сопровождает Наразен, вечно целует ей руки и ухмыляется. Это она была посредником Его Светлости, когда я сто пятьдесят лет назад пришел, чтобы заключить с ним сделку, — это Лилас из Дома Синего Пса». Вот так, — закончил купец свой рассказ, — мой престарелый родич отбросил всякую мысль об уходе в мир иной, и, будучи необычайно упрямым, этот негодяй протянет, пожалуй, еще несколько десятков лет.

— И чем же я могу тебе помочь? — сурово спросила Кассафех. — Я не Лилас.

— Если ты служишь тому, кому служишь, ты, верно, сможешь повлиять на моего деда, объяснив ему, что никакой Наразен не существует.

— Но она существует, — возразила Кассафех.

— Неужели же твой господин не в силах угомонить эту женщину?

Кассафех улыбнулась. Ее глаза потемнели.

— Улум правит миром, разве не так? Почему он должен беспокоиться о том, что какая-то женщина пытается занять его место, если весь мир и так принадлежит ему?

— Но… Когда я был ребенком, священники учили меня, что Смерть — слуга людей, а не деспот. — Взволнованно пробормотал купец.

— Все люди знают это. Купец поежился.

— Холодает, — сказал он.

— Тому есть причина, — отозвалась Кассафех. — Скоро мой господин будет здесь.

Купца словно подбросило. Он увидел, как в светильниках затрепетало пламя, как закрылись глаза тигра.

— Почтенная госпожа, — прохрипел он, — кажется, мне пора.

С этими словами он выскочил из дома и ринулся вниз по склону холма, и на этот раз даже слоны не осмеливались трубить.

Много лет назад, после гибели города бессмертных, Улум отыскал Кассафех.

Затопленный морем Симмурад погиб, а небесные духи, спасшие Кассафех, оставили ее на каком-то плоскогорье. Моросил унылый дождь, и вокруг не росло ни одного деревца, под которым можно было бы укрыться. Йолсиппу они отнесли в ту же долину, правда, уронив с некоторой высоты.

Двое бессмертных сидели и оплакивали свое бедственное положение. Они служили друг другу своеобразным утешением — просто потому, что находились в равных условиях. Даже слезы, которые Кассафех проливала по Симму, иссякли.

Когда же дождь прекратился, бессмертные, пошатываясь, побрели куда глаза глядят.

Когда они подходили к какой-нибудь деревне или хутору и просили дать им приют, их с проклятиями гнали прочь, швыряя вслед камни и спуская собак. Йолсиппа, привычный к таким переделкам, спокойно сносил все тяготы и лишения, хотя постоянно жаловался на свою горькую судьбу. У Кассафех же, встречавшейся с подобным отношением только во время путешествия с Симму, сердце сжималась от отчаяния и гнева.

Они с Йолсиппой представляли собой пару, не внушающую никакого доверия, хоть в том не было их вины. Но если Йолсиппа охотно прощал Кассафех ее растрепанный вид, то она не могла ему этого простить.

— Грязный жирный боров в жалких лохмотьях! — кричала она на своего спутника. — Неужели ты не мог прихватить хоть один драгоценный камень, чтобы нам не надо было побираться?

Свои собственные драгоценности она потеряла во время полета — а может, их украли небесные духи.

Однажды в сумерках они тряслись от холода на берегу какого-то ручья. Йолсиппа пытался разжечь костер, а Кассафех в это время ругала его, на чем свет стоит. Вдруг жуткий ледяной ветер прошел по высокой траве, и сердца бродяг сжались от страха.

— Там, на опушке леса, кто-то есть, — пробормотала Кассафех.

— Нет-нет, — громко возразил Йолсиппа. — Нет там никого. И не смотри туда.

Казалось, огромная птица развернула снежно-белые крылья, и перед бессмертными предстал Владыка Смерти — внушающий страх и благоговение, величественный и вездесущий.

Кассафех сделала вид, что лишилась чувств — по крайней мере, она упала на землю и попыталась забыть обо всем. Однако Улума невозможно было обмануть. Даже сквозь закрытые веки женщина все равно видела Владыку Смерти. В ужасе смотрела она на него, в то же время восхищаясь его красотой.

Йолсиппа пал ниц перед Улумом, уверяя, что безгранично обожает его и сделает все, что сочтет нужным приказать ему его господин.

Тогда Владыка Смерти сказал:

— Кроме вас, на земле больше не осталось бессмертных. Вы полагали, что можете избежать встречи со мной. Но я здесь.

— Твой приход радость для нас, — разливался Йолсиппа.

— Я не могу лишить вас жизни, — продолжал Владыка Смерти, — впрочем, мое назначение состоит не в этом. Однако, как бы то ни было, вас я убить не могу. Что же сделать с вами? Не будет мне покоя до тех пор, пока я не решу эту задачу.

— Человечество трепещет от страха, заслышав твои шаги… да что там, при одном звуке твоего имени, — сказал Йолсиппа. — Зачем же нужны тебе двое жалких бродяг?

— Я еще ничего не решил, — ответил Улум.

— В таком случае, — предложил Йолсиппа, стараясь не дрожать всем телом, — ты мог бы взять нас к себе на службу. Тогда мы могли бы принести тебе пусть ничтожную, но все-таки пользу. И если наши имена будут связаны с твоим, люди поймут, что мы не избежали твоей могущественной длани и живем только благодаря твоей милости. Разумеется, мы не питаем к тебе никакой вражды, о великий владыка. Нас совершенно случайно втянули в чужие интриги. Меня, к примеру, обманом заставили выпить эликсир жизни…

Кассафех быстро пришла в себя. Она села и, позабыв о своем испуге, отважно посмотрела в лицо Владыки Смерти.

— Чародей Зайрек был твоим посланником. И я могу стать посланницей. Раз у тебя столько дел со смертными, тебе нужны посредники. И поскольку я, как и ты, буду жить вечно, то это логичный выбор. К тому же я когда-то служила Богу, а Смерть тоже, в некотором смысле, Бог. У меня есть опыт.

Бессмертная не знала, да и как она могла знать, что предлагает свою службу тому же самому «Богу», которого прежде оскорбляла и от которого бежала, ибо Черный Бог вешумского сада был не кем иным, как Улумом.

Владыка Смерти взглянул на Кассафех. Возможно, на мгновение он увидел на ее месте Лилас, которая теперь по пятам ходила за синей женщиной, Наразен… Как все изменилось.

— Ты, — обратился он к Кассафех, — искала героя.

— Разве существует герой, способный превзойти величием Владыку Смерти?

Это была правда, и Кассафех говорила искренне. Неожиданно она поняла, что нашла, наконец-то, вечное и непоколебимое имя, с которым мечтала связать свое. Кто осмелится бросать камни в Кассафех, служанку Смерти? Она, дрожа от нетерпения и мучаясь в сомнениях в ожидании ответа Улума, уже собиралась попросить о достойной его служанки роскоши, чтобы не позорить его нищетой. Не было на Земле человека, который не знал бы, что Смерти доступны сокровища любой гробницы.

Улум протянул ей свою изящную черную руку.

Кассафех некоторое время глядела на нее. Сердце бешено колотилось в ее груди, глаза наполнились слезами. Она взяла руку Улума и поднялась. Его прикосновение не могло убить ее, но едва ли оно оставило Кассафех равнодушной. Женщина вся дрожала.

— Я объясню тебе твои обязанности, — сказал Улум.

Он наклонился к Кассафех, и облако его белых волос коснулось ее щеки. Внезапно смятение прошло. Женщина поняла, что отдаст Улуму свою любовь, все еще не нашедшую себе приюта. Она больше не сможет его бояться. Кассафех — как и Йолсиппа — уже сбросила восковое оцепенение Симмурада, испытав лишения и опасности мира за его стенами. А теперь Улум предлагал ей цель, смысл жизни — пусть и мрачный. Кассафех, опьянев от переполнявшего ее восторга и оттого, что сбываются ее сокровенные мечты, приподнялась и поцеловала прекрасные губы Улума, Владыки Смерти. За всю долгую историю человечества никто никогда не делал ничего подобного. А Владыка Смерти, которого происходящее некоторым образом уравняло с обычным мужчиной, ответил на поцелуй бессмертной, и едва заметная тень мелькнула в глубине его глаз.

Йолсиппа, наблюдавший эту картину, вмешался со свойственной ему бестактностью:

— А как же я, мой дивный господин?

— А он? — в свою очередь спросил Улум у Кассафех.

Нежась в объятиях Владыки Смерти, женщина прошептала:

— Пусть он идет с нами, он может пригодиться. Он будет погонять слонов… Если ты, конечно, позволишь мне иметь слонов.

По ночам Владыка Улум бродил по холмам и долинам. Теперь он окончательно перебрался в мир людей. Словно черная тень скользил он по земле, а за его спиной развевались белые волосы и белоснежный плащ. Иногда вслед за ним несся какой-нибудь зеленоликий ночной кошмар, но обычно Улум шел один.

Конечно же, Наразен не была его женой. Однако то, что она царствовала во Внутреннем Мире, было правдой. Королева на самом деле жила во дворце, увешанном крадеными золотыми украшениями самой искусной работы. Сошедшие во владения Улума то и дело забывали о Владыке Смерти и бежали к Наразен, прося милости… Звезда Симму погасла, и это вернуло былое величие, словно она впитала в себя сияние тела или души сына; впрочем, Наразен взяла что-то и от величия Улума.

По-видимому, дело было не в том, что Улуму недоставало сил усмирить непокорную, просто он хотел этого. А может, ее вызов сразил Владыку Смерти одной только невероятной наглостью. Однако для Улума, чья жизнь измеряется вечностью, это тысячелетие вражды показалось не более чем мгновением.

Как бы то ни было, Владыка Смерти отказался от того небольшого владения, Внутреннего Мира, ради другого, гораздо более величественного Мира Живых, недоступного Наразен.

Временами, когда солнце земли вновь умирало, утонув в крови заката, Улум слышал тишайший из звуков — бормотание ткацкого станка своей возлюбленной.

Залитая мягким светом звезд равнина, казалось, испускала призрачное сияние. На холме горели факелы, за ними были видны распахнутые лакированные двери.

Каждый раз при появлении Улума Кассафех поднималась из-за ткацкого станка. Она не преклоняла колен. Ей не нужно было этого делать — почтение и благоговение горели в ее янтарных глазах.

В ее доме у Улума не было трона из костей. Кассафех садилась на пол, а он, Владыка Смерти, устраивался рядом, положив голову ей на колени. Усталость тысяч веков давила на него, ничего удивительного в этом нет.

Молча лежал так Владыка Смерти, а женщина нежными пальцами гладила его лоб. И странная Плоская Земля спешила в ночи по своим делам…

Владыка Иллюзий

Пролог БАШНЯ БАХЛУ

В лиге от украшенных мозаикой городских стен, там, где пустыня сверкала, словно золотое зеркало, в каменной башне сидела прекрасная женщина и играла костью.

— Придет ли он ко мне сегодня? — спрашивала она у кости, качая ее на руках, как дитя. — Или будет искать меня ночью, сверкая ярче небесных звезд? Конечно, он не осмелится прийти днем, чтобы не затмить собой солнце. А то солнце умрет со стыда, и весь мир останется без света. Но он придет, Нейур, мой повелитель.

Красавицу звали Язрет, а Нейур правил городом, видневшимся в лиге к востоку. Раньше он был ее мужем, теперь — нет.

Когда день начал отступать, закутываясь в свой плащ и безмолвно выскальзывая из пустыни, Язрет позвала прислужниц. Теперь их осталось только две — старуха и совсем еще юная девушка. Обе жалели Язрет. Но красавица не замечала ни их самих, ни их отвращения, скрывающегося за жалостью. Внизу у двери на страже стояли смуглые охранники, вооруженные мечами и секирами, чтобы отвратить опасность, а может, не выпустить ее наружу.

Башню окружали пальмы с бронзово-зелеными листьями, а рядом голубел, как клочок упавшего неба, небольшой пруд.

На закате девушка спустилась к пруду и принесла своей хозяйке воду для купания. Язрет приняла ванну, была надушена и умащена. Старая прислужница расчесала ее волосы цвета пустыни и украсила их по указанию хозяйки драгоценными камнями. На Язрет надели шелковое платье, обули ее в золотистые туфли. Все это время Язрет крепко прижимала к себе кость. И для этого имелась веская причина — это была кость ее ребенка.

— Приготовьте угощение, — приказала Язрет. — Скоро прибудет мой повелитель Нейур.

Прислужницы с готовностью повиновались. Они застелили столы вышитыми скатертями, уставили их серебряными блюдами с приготовленными кушаньями, хлебом, фруктами и сладостями. Серебряные кубки со льдом наполнили вином.

— Играйте музыку, — сказала Язрет. Девушка тронула струны, и полились чистые хрустальные звуки.

Язрет наклонилась к окну. Она любовалась городом, раскинувшимся в пустыне в миле от башни, на темнеющих склонах холмов.

Наверху засверкали звезды. Язрет наблюдала за сверкающими огнями. Ей казалось, что это движется из города Шев процессия с лампами и фонарями.

— Скоро он вернется ко мне, — сказала она кости своего умершего ребенка. — У него сила солнца, волосы цвета бронзы и глаза словно звезды. Он ляжет рядом со мной, и его губы станут вином, а чресла — огнем. А я буду инструментом, на котором он сыграет. И я отдамся этой музыке. Я опять вырасту тобой, мое дитя, ты родишься вновь.

Но если кость и слышала ее, то не обращала внимания.

Если ночь и внимала ей, то не отвечала.

И если король Нейур, сидевший во дворце со своей новой королевой, и слышал ее, то затыкал уши.

В полночь Язрет заплакала. Она отбросила кость в угол и начала рвать на себе одежды и волосы. Прибежали обе прислужницы, чтобы сдержать ее. Язрет так ослабла, что старуха и хрупкая девушка смогли с нею справиться. Кроме того, у них уже был опыт: ведь это повторялось каждую ночь.

И каждую ночь Язрет плакала. Она заливалась слезами и только перед рассветом засыпала. А проснувшись, звала своего ребенка. Каждое утро девушка приносила ей кость. Язрет баюкала кость, прижимая ее к груди.

Когда вставало солнце, Язрет снова спрашивала у кости: «Придет он сегодня днем? Будет ли искать меня ночью?»

Но Нейур никогда не приходил к ней.

В шестнадцать лет Язрет была с ним обвенчана. До этого она жила в королевстве, где было изобилие воды: реки, озера, водопады, фонтаны. Зеленые холмы окружали зеленые долины, небеса нависали над мозаикой зеленой листвы. Узнав, что ей придется уехать из этой зеленой бархатной земли в страну необработанного янтаря, Язрет заплакала. Ее слезы лились и лились — икапали, и капали, и капали… Несчастная и испуганная девушка долго смотрела на зеленый мир, который ей предстояло покинуть. А затем покорно пошла к будущему мужу. Когда нежными сильными пальцами он откинул вуаль с ее лица, ей показалось, что солнце сияет совсем рядом. Медленно она подняла глаза и увидела, что солнце это — Нейур. Это новое солнце улыбкой осушило ее слезы.

Прекрасный Нейур напоминал молодого льва. Его волосы ярко блестели, как металлическая стружка, в его глазах сверкал бледно-голубой воздух пустыни. Нейур улыбнулся, когда увидел свою невесту. Она очаровала его своей красотой. Нейур хотел ей понравиться, да и сама Язрет теперь мечтала о том же.

Она ехала в Шев в экипаже, под звон серебряных дисков. Ее волосы ниспадали волнами, а глаза вместо слез теперь наполняла любовь. Она была княжной водопадов. Во дворце, за дверями спальни, Нейур приучил ее к другой стране, где смешались огонь и вода.

Вскоре Язрет уже ждала ребенка. Нейур задарил ее драгоценностями, золотыми бусами, серебряными зеркалами, сапфировыми браслетами, жемчужными подвесками. Он создал для нее сад среди пустыни, где лотосы в мелководных прудах напоминали лебедей. Он прислал ей шкуру льва, которого убил сам, чтобы жена завернула в нее сына, когда он родится. Он присылал очень многое, но сам больше к ней не приходил. Будущий ребенок сделал Язрет огромной, неуклюжей и некрасивой. Нейур, свободный, как песок под солнцем, вошел к другой женщине. Его аппетит был огромен, а вкусы разнообразны. Ребенок лишь ускорил его неизбежное стремление к перемене. Конечно, Язрет осталась в его сердце, но в нем, как и в его спальне, хватало места для многих женщин.

Она видела, как Нейур любовался то девушкой с шафрановыми волосами и белой, как молоко, кожей. То взгляд его падал на девушку с дымчатыми волосами и кожей темной, как черная патока. Она чувствовала исходящий от него запах их тел, их волос, их духов и их страсти. Ее душа постепенно увядала и вскоре стала так мала, что туда вместилось бы лишь одно кориандровое зернышко.

Однажды Язрет взглянула на себя в лотосовые пруды и серебряные зеркала. И внезапно поняла, что ребенок Нейура сделал ее безобразной. Тогда она возненавидела ребенка. До этого момента она не думала о своей жизни, о том, что может как-то повлиять на нее. Но теперь она с ужасом осознала, что ничто в ее жизни не происходило по ее воле. Потеря родины, любовь, беременность и одиночество. Теперь роды. Другие страдали больше, но кто бы сказал тогда Язрет, что боль и страх — не самое страшное, что выпадает на долю женщине. Ее тело, казалось, разрывалось, а сознание раздваивалось. Она произвела на свет сына, и его положили на львиную шкуру. А Язрет осталась лежать словно на раскаленной лаве. Все же она думала: «Я освободилась от этого, и теперь он опять полюбит меня».

Нейур прислал подарки. Для жены — кольца и ляпис-лазурные бусы, для сына — нефритовое яблоко. Войдя в комнату, Нейур высоко поднял сына на руках и засмеялся от удовольствия. Когда-то он поднимал вуаль своей невесты и улыбался Язрет. Сейчас же он лишь мельком взглянул на нее.

Вскоре из комнат Язрет вышла женщина. Ее душа была уже настолько мала, что кориандровое зернышко едва уместилось бы в ней, сознание ее раздвоилось. Одна половина радовалась: «Взгляни, как твой муж играет со своим сыном». Другая злилась: «Взгляни, твой муж смотрит на ребенка, а не на тебя».

Нейур подарил ребенку шелковые одежды, игрушки из слоновой кости и золотой ножной браслет. Когда он подошел к постели Язрет, она спросила:

— Я красива?

— Прекрасна, как лотос, и ты даришь мне красивых детей. Давай родим еще одного, ты и я.

— Мой господин, — сказала Язрет, — я сегодня больна, не проси меня. Лучше пойди к одной из своих белокожих или чернокожих женщин.

— Но, — возразил Нейур, — я хочу именно тебя.

Тогда раздвоенное сознание вложило в ее уста слова, как мед:

— Я тоскую по тебе, — и добавило горечь алоэ, — но я занимаю последнее место в твоей жизни.

Нейур понял ее и произнес:

— Я вел себя глупо, но теперь все будет иначе. Поверь, я всегда уважал тебя.

— Я лишь одна из твоих любовниц.

— Ты моя жена и мать моего наследника.

Язрет больше ничего не ответила. Она словно окаменела. Нейур ушел, так и не переубедив ее. В его саду росло множество цветов, и ему не нужно было, ждать, пока один из них раскроется. В этот час душу Язрет никто бы уже не смог отыскать в коробочке кориандра, потому что теперь ее было не разглядеть и на острие булавки.

В этот месяц вся вода в мелководных прудах сада высохла, и лотосы завяли. «То же самое сделали с тобой Нейур и его сын», — сказала вторая половина сознания Язрет. А первая половина прошептала: «Если бы ты не родила сына, Нейур все еще любил бы тебя».

Ребенок спал на львиной шкуре в тени, а рядом дремала его нянька. Вокруг были разбросаны маленькие животные из слоновой кости, которых король послал сыну, а на лодыжке мальчика сверкал золотой браслет.

Язрет бесшумно сняла верхнюю одежду няньки, которую женщина набросила на себя от дневной жары. Завернувшись в одеяние и затянув завязки над головой, королева подняла ребенка в шкуре. Потом она заплакала, потому что мальчик был невинным и прекрасным, хотя и стал ее врагом.

Язрет пересекла дворцовый двор. Никто ее ни о чем не спросил, принимая за верную няньку. Когда она вышла в город, то стала одной из женщин с ребенком. И действительно, Язрет не раз видела других женщин с детьми и жалела их. Она верила, что каждая женщина, родившая ребенка, потеряла из-за этого любовь своего мужа.

Вниз по широким и узким улицам, через большую рыночную площадь, где коричневые величавые верблюды возвышались, как господа, где сочился темно-синий инжир, качалось красное мясо, танцевали дети под звуки дудочки, а из медного кувшина вырастала змея и качала своим капюшоном, похожим по форме на сердце. Так Язрет дошла до высоких, украшенных мозаикой стен Шева. Не замечая ничего вокруг, она выбежала через широкие ворота, тени которых походили на черную смерть. Королева выбежала в пустыню…

Примерно в сотне шагов от стены был колодец, вокруг которого расположился лагерь кочевников. Язрет смело шла между шатрами. Никто не окликнул ее, потому что она была женщиной, а в этой стране женщин не боялись или делали вид, что не боятся.

Наконец Язрет увидела в тени навеса небольшую группу детей. Одни спали, другие сонно играли друг с другом. Рядом лежали две большие охотничьи собаки, положив рыжевато-коричневые морды на лапы.

Язрет соображала с трудом. Ей казалось, что она может незаметно оставить своего младенца среди других. А когда придут матери и найдут еще одного ребенка, они, без сомнения, возьмут его. Ведь на его лодыжке — золотой браслет. Вечером кочевники свернут лагерь. Они редко надолго задерживаются на одном месте, особенно вблизи городов этой пустынной страны. Они считают их местами упадка и влияния дьявола. Ночью, если не раньше, Язрет освободится от существа, которое, пусть не намеренно, лишило ее счастья.

Пока она стояла, лихорадочно размышляя об этом, одна из собак подняла голову, нюхая воздух, и тихо зарычала. Эти животные должны были охранять детей, а значит, будут охранять и ее ребенка, когда она уйдет. И все же безжалостный собачий взгляд насторожил Язрет. В панике она отстранила от себя спеленатого ребенка и медленно опустила его на песок рядом с другими младенцами. Он не плакал — должно быть, инстинктивно узнавал в ней свою мать, но не мог почувствовать ее намерений.

Пес внезапно поднялся на стройные лапы, и его глаза засверкали черной свирепостью. Язрет повернулась и побежала, ожидая, что в любое мгновение собачьи клыки вопьются в ее одежду или тело, но рычание осталось позади. Она услышала, что все спавшие младенцы проснулись и начали плакать и кричать, как будто обвиняя ее. Королева побежала быстрее из лагеря и проскочила через городские ворота. Она бежала вверх по широким и узким улицам, а рядом с дворцом оглянулась и сбросила на землю одежду няньки. Стражники, видевшие ее возвращение, изумленно переглянулись, потому что королева Шева вдруг оказалась на улице одна, без сопровождающих, но ничего у нее не спросили.

Язрет прошла в свои покои и там села. У нее раскалывалась голова, а мысли путались. Она ждала, что в любой момент войдет ее муж и скажет: «Наш сын пропал, никто не может его найти. Не думаешь ли ты, что его убила нянька?» И Язрет ответила бы: «Пощади ее, мой господин. Она не в своем уме. Она завидует, потому что ее собственный ребенок умер…»

Прошел полдень, затем вечер, и наступил час заката, когда кроваво-красный отсвет выплескивается на стены. Пурпурный цвет умирающего солнца быстро перешел в фуксиновый и индиго, а затем появились звезды, светочи небесных городов. Язрет не слышала ни криков, ни поисков во дворце. Нейур не появлялся. Он пришел позже.

Король быстро шагнул в темноту покоев, но на этот раз не осветил комнату своим присутствием. И не сказал того, что она ожидала услышать.

— Язрет, жена моя, — сказал Нейур, — сегодня я услышал три рассказа. Один — что кто-то украл одежду няньки, когда та спала в тени сада. Второй — что эта самая женщина прокралась в город и не вернулась. Третий — что Язрет, королева Шева, вернулась из города без сопровождающих, хотя никто не видел, как она выходила.

Раздвоенное больное сознание Язрет не могло с этим справиться.

— Все они врут! — закричала она. — Надо выпороть этих лжецов.

Но Нейур мягко сказал ей:

— Есть еще четвертый рассказ. Слушай, я поведаю его тебе. У стен Шева раскинули свои шатры кочевники, желая воспользоваться водой из колодца, что недалеко от ворот, и продать свои ремесленные товары на базаре. Но пришла женщина и оставила младенца среди детей лагеря.

— Это была нянька, — выпалила Язрет.

— Нет, — возразил Нейур, — потому что в это самое время нянька разыскивала ребенка, нашего ребенка, и тому есть свидетели.

— Все они врут, — воскликнула Язрет еще раз.

— Есть только один лжец.

В этот миг вся сила Язрет покинула ее — так кровь вытекает из смертельной раны.

— Я сознаюсь, — проговорила она. — Ребенок лишил меня твоей любви. Поэтому я должна была избавиться от него. Не осуждай меня. У меня не было выбора.

— Я не осуждаю тебя, — сказал Нейур. Его голос оставался спокойным, но лица его она не видела в темноте.

— И ребенка вернули тебе? — прошептала Язрет.

— Вернули, — ответил Нейур и закричал через всю комнату: — Принесите моего сына!

Дверь снова открылась, и вошли несколько слуг, один нес горящий факел, а другой — сверток.

— Разверните, — приказал король, — и пусть эта несчастная сумасшедшая пожинает плоды того, что натворила.

И они поместили сверток перед королевой Шева и развернули его при свете факела.

Некоторое время она молча смотрела на него, а потом заплакала. Две части ее сознания разлетелись на сотню осколков.

Кочевники узнали младенца по золотому браслету и из уважения к Нейуру, несмотря на страх и риск мести, принесли королю останки его сына. Ребенка разорвали на куски собаки. Обычно собаки кочевников не трогали детей. Но это были охотничьи собаки, и они почувствовали запах льва, как только женщина приблизилась. Когда же она опустила сверток из львиной шкуры на песок и убежала, собаки накинулись на шкуру и, к несчастью, на завернутого внутри младенца. Язрет на самом деле избавилась от сына, навсегда победив своего врага.

Нейур не выказывал ни огорчения, ни гнева, он даже не объявил жене никакого наказания. Король просто изолировал ее — запер в роскошном павильоне, примыкавшем ко дворцу. Он продолжал посылать ей подарки, дорогие украшения, сочное мясо, спелые фрукты, драгоценности. Его доброта не знала предела, а терпение казалось удивительным. Конечно, он поступил бы менее жестоко, если бы немедленно отдал ее палачу. Вместо этого Нейур обрек ее на смерть при жизни, что было хуже, значительно хуже, чем наказание плетью, огнем или мечом.

На третий месяц заточения, когда король должен был снова жениться, Язрет удалось каким-то образом сбежать. Она была уже настолько безумна к тому времени. Она почти верила в то, что сама является невестой, живет в водяной стране, и Нейур, ее жених, вот-вот придет и в первый раз поднимет ее вуаль. К тому же затворницей овладела мысль, что она будет бесплодна до тех пор, пока не найдет особого магического амулета — согласия богов на то, что будет носить сына. Амулетом же должно стать не что иное, как тело ее ребенка. Поэтому Язрет пробралась на кладбище и бродила там, пока не натолкнулась на сторожа. Он узнал королеву и, увидев ее беспомощность, пожалел ее, привел к склепу сына и позволил войти. В конце концов явились те, что преследовали ее. Они застали ее сидящей в полутьме склепа в обнимку с телом бедного младенца, которое развалилось у нее в руках на отдельные косточки. Ее обрывочное сознание полагало, что она нашла символ своей безопасности и ключ к грядущему счастью. Но в глубине души безумная Язрет, без сомнения, знала, что баюкает на руках своих смертную вину, вину, которую ей никогда не искупить. Люди, что пришли за ней, стали вырывать тело из ее рук. В конце концов Язрет отдала все кости, кроме одной. Эту кость, как ни пытались, отнять у нее не смогли.

Так Язрет вместе с костью поместили в каменную башню в пустыне, в миле к западу от города Шев. Здесь продолжалась ее смерть при жизни, и последовательность ее действий никогда не менялась: ожидание Нейура, разговор с костью, агония, ярость, отчаяние, рыдания. И так снова и снова. До тех пор пока все вокруг нее не стали немного сумасшедшими, заражаясь ее болезнью. Даже башня начала мучиться ее безумством, как, впрочем, и деревья, пески, звезды и даже небо.

Владык Тьмы было всего пять. Один из них — Улум, Владыка Смерти, царствовал в центре Земли. Он появлялся в мире людей и уходил из него по своему желанию. Другой являлся Раздором в лице князя демонов, Азрарна Прекрасного. Его город Драхим Ванашта также находился под землей. Князь посещал мир только ночью, с тех пор как демоны отреклись от солнца. И поступили весьма разумно, потому что оно могло сжечь любого демона до дыма и углей. Тогда на плоской и прекрасной земле еще оставалось место для таких существ. Но никто уже не помнил, где обитал третий Владыка Тьмы. Вероятно, ему и не требовалось много места для собственного существования, потому что он должен был быть всегда и везде.

Его звали Чузар. С правого бока это был молодой человек в полном блеске своей юности: с гладким загорелым лицом, густыми светлыми шелковистыми волосами, точеными губами и длинными золотистыми ресницами, особенно выделявшимися, когда он опускал глаза. На его правой руке была перчатка из мягкой белой кожи, на правой ноге — ботинок из такой же кожи. Его стройное тело покрывала роскошная темно-пурпурная мантия с поясом. «Прекрасный благородный юноша», — говорили те, кто подходил к нему справа. Те же, кто приближался к нему слева, уклонялись от ответа и молчали. С левого бока Чузар казался чародеем, на которого время наложило глубокий отпечаток, оставив ему мрачную и вселяющую ужас красоту. Разве что сердито сжатые губы и ввалившиеся щеки могли испортить этого прекрасного чародея. Его кожа была мертвенно-серой, а спутанные волосы и ресницы на тяжелых веках — цвета запекшейся крови. Левая рука князя лежала обнаженной на сливовой мантии. С этой стороны мантия была порвана и покрыта пятнами, а из-под нее высовывалась босая нога. Когда Чузар шагал, было видно, что подошва этой серо-белой ноги черная. Когда он поднимал свою серо-белую руку, виднелась черная ладонь. Красные, словно накрашенные лаком, ногти на этой руке были длинными и крючковатыми. Только глаза у Чузара были одинаковыми: черные глазные яблоки, красные радужные оболочки и тусклые зрачки, как старая медь. Время от времени он смеялся, и тогда становились видны его бронзовые зубы.

Страшнее всего было подойти к Чузару спереди и увидеть его одновременно в двух обличьях. Еще хуже становилось, если он при этом поднимал глаза и открывал рот. (Все же люди верили, что каждый человек хотя бы раз в жизни мельком видел Чузара сзади.) И кем был Чузар? Чаще всего его называли Безумием.

Возможно, как и Владыка Смерти, Чузар был лишь воплощением того, что непременно должно существовать, смутным образом, который обрел форму. Наверняка он не имел постоянных свойств. Иногда он появлялся с ослиными челюстями, и когда постукивал ими, раздавались крики диких животных. В другой раз он тряс медной трещоткой, как древнеегипетским систром, и она трещала так, что сознание слышавших этот треск словно рассыпалось на куски. Иногда он надевал темно-пурпурный плащ, расцвеченный осколками стекла, изображавшими звезды…

Шесть стражников Язрет отложили секиры, однако оставили при себе мечи и перевязи. Они расположились на земле у подножия каменной башни и, наслаждаясь вечерней прохладой, играли в кости. Поднялась луна — единственный белый плод среди черных листьев дерева ночи. При ее сиянии и неровном свете факела, воткнутого в песок, стражники вели счет очков.

Бросил кости первый солдат, второй. Затем третий, и четвертый, и пятый. Затем шестой. И вдруг седьмой.

Седьмой?

Кости, которые бросил этот возникший из ниоткуда новый игрок, были желтые и без меток.

— Кто этот незнакомец? — спросил капитан. Он хлопнул чужака по плечу, но с проклятием отдернул руку. Плащ седьмого был усыпан острыми блестками, которые кололись до крови. — Откуда ты взялся и чего тебе тут надо? — прорычал капитан.

Стражники пристально вглядывались и в факельном свете рассмотрели ту половину лица незнакомца, которая не была скрыта капюшоном. Перед ними предстал обаятельный юноша, его глаза, точнее, лишь один видимый глаз, был скромно прикрыт, так что длинные светлые ресницы касались щеки. Он улыбался, не открывая рта. Затем внезапно появилась рука в белой перчатке, а в ней — ослиные челюсти, которые щелкнули и взревели по-ослиному. На секунду веко поднялось — сверкнул смущающий, молниеносный, ненормальный взгляд, — и так же внезапно оно снова опустилось.

Незнакомец молчал, но ослиная челюсть в его руке заговорила:

— Луна правит морскими приливами, женскими циклами и настроением людей.

Шестеро стражников вскочили на ноги. Они выхватили мечи и попятились. Говорящие челюсти были им в новинку. Они их никогда не видели, хотя были наслышаны.

Продолжая улыбаться и не поднимая глаз, незнакомец встал, подобрал свои непомеченные желтые кости, прошел сквозь стену башни и исчез. В воздухе повис звук, напоминающий сумасшедший смех или же крик ночной птицы над пустыней.

Капитан толчком открыл дверь и повел стражников осматривать лестницу и нижние этажи башни. Вскоре в тревоге прибежали прислужницы Язрет — старуха и молодая девушка.

— Здесь кто-нибудь проходил? — спросил капитан.

— Никто, — ответила старуха и принялась ругать четверых стражников, которые съежились от страха, словно малые дети.

— Твоя рука кровоточит, — стыдливо заметила девушка, обращаясь к капитану. Весь последний год она видела рядом с собой лишь этих шестерых воинов. А ведь за это время она повзрослела и превратилась в женщину. Когда очаровательная прислужница Язрет взяла капитана за руку, то заметила, что он красив и силен. А он, пока красавица промывала раны, оставшиеся от прикосновения к плащу незнакомца, решил, что она добра. К тому же его внимание привлекли ее нежные груди, просвечивающие в лунном свете сквозь тонкие одежды, и красивые волосы, напоминающие серебряное облако.

Шестой стражник задержался снаружи. Он сидел на песке и изумленно разглядывал факел, опущенный в воду. Там, под водой, его пламя разгорелось ярче, чем дневной свет.

Наверху в спальне Язрет смотрела в сторону Шева. Смутно различив суету внизу, она сказала кости: «Это прибыли посланцы, чтобы сообщить, что мой повелитель направляется сюда. Меньше чем через час он будет здесь».

Когда Язрет обернулась, то обнаружила молодого человека, сидящего на ковре скрестив ноги и повернувшись к ней боком. Вторую половину его лица скрывал капюшон плаща.

Язрет открыла рот от удивления и прикрылась костью, как бы защищаясь.

Гордо и сердито она сказала незнакомцу:

— Мой муж и мой повелитель скоро прибудет сюда, и он убьет тебя за то, что ты осмелился войти в мои покои.

Чузар не ответил, только опять бросил игральные кости. На этот раз они были черными как угли, и там, где они упали, ковер задымился.

Язрет сжала кость сына еще сильнее и с трудом выдавила из себя:

— Ты не осмелишься обесчестить меня перед моим ребенком.

Внезапно кость начала вырываться из ее рук. Она билась, выкручивалась и рвалась из пальцев. Наконец кость спрыгнула на пол и торопливо запрыгала прочь от Язрет.

— Собаки съели меня! Ты отдала меня на съедение собакам! — тонким голоском пронзительно закричала кость и бросилась в складки плаща Чузара, как будто ища там спасения и защиты.

Язрет заткнула уши руками. Слезы брызнули у нее из глаз раньше обычного — ведь полночь еще не наступила. Вдруг с ней заговорил очень нежный и мелодичный голос. Это был голос Чузара. Один из многих его голосов.

— Язрет из Шева — моя подданная. Поэтому я позволяю ей приблизиться ко мне и обрести покой.

Внезапно Язрет поняла, что подползает на коленях к незнакомцу. Когда она приблизилась к нему вплотную, он сбросил плащ со стеклянными блестками. Теперь несчастная смогла рассмотреть лицо Чузара целиком: по-юношески загорелую одну половину и изможденную вторую, волосы цвета запекшейся крови и светлые ресницы. Но ей показалось, что это самое естественное лицо из всех, которые она когда-либо видела. Чузар привлек ее в свои объятия и начал осторожно баюкать, целуя в лоб своими странными губами. Язрет впервые за последнее время стало спокойно и хорошо.

Наконец Чузар, Владыка Безумия, сказал ей:

— Тот, кто воистину принадлежит мне, может спрашивать и просить у меня.

Язрет сонно вздохнула:

— Тогда даруй мне здравомыслие.

— Этого я не могу сделать. И не стал бы делать, даже если бы мог. Подумай, если я верну тебе разум, ты не вынесешь того, что совершила и кем стала.

— Верно, — сказала Язрет, — это так.

Затем Чузар извлек медную трещотку и начал трясти ею. При этом он отвратительно расхохотался, грубо и непристойно. Но Язрет подхватила его дикий хохот. Она дотянулась до трещотки, и в ее руках та превратилась в ослиные челюсти. Язрет щелкала и щелкала ею до тех пор, пока та не закричала:

— Если мне, Язрет, суждено быть безумной, тогда сделай таким же безумным и моего мужа Нейура. А лучше еще безумнее, чем я. И пусть безумие уничтожит его.

— Я этого не говорила… — растерянно призналась Язрет.

Чузар ответил ей другим своим голосом, высоким с ехидной ноткой:

— Это сказал твой разум.

— Но в душе я все еще люблю Нейура.

— А разумом ты его ненавидишь.

— И опять верно, — сказала она. — Ты сделаешь его безумным?

— Его безумие станет легендой, — ответил Чузар. Теперь его голос напоминал голос убийцы в глухой ночи.

На этот раз они рассмеялись вместе спокойно и тихо, как любовники. И Чузар сразу же исчез.

Безумство может войти в дом через несколько дверей. Одна из них — гнев, другая — зависть, третья — страх, есть и много других. Князь Чузар при желании мог проходить сквозь каменные стены. Но доступ к человеческой душе он должен был подбирать тщательнее. В данном случае Чузара вызвало к жизни сумасшествие Язрет. Ее безумие стало движущей силой его действий, горючим в его совершенно бесплотных нервах. Облаченный в подобную человеческой форму, Чузар, однако, не имел человеческого рассудка. Но это не значит, что он, Владыка Безумия, был безумен сам. Он прекрасно понимал (хотя «понимать» здесь не совсем подходящее слово), что для Нейура будет недостаточно взглянуть на Чузара со спины. Королю придется встретиться с ним лицом к лицу и только после этого лишиться разума. Обращение людей в безумие не было для Чузара забавой. Это, скорее, напоминало обязанность, долг, который он самоотверженно выполнял.

Чузар легко разглядел трещины и щели в душе Нейура, через которые могло войти безумие. Король был в расцвете сил. Он обладал могуществом, богатством, красотой. Ничто ему не угрожало. Его гордыня, страстность и аппетиты не знали пределов. Нейур любил женщин, и они производили на свет сыновей короля Шева. Если действовать без воображения и не задумываясь, тогда Владыке Безумия достаточно было змеей прошипеть из-под цветка:

«Сейчас ты полон жизни, сейчас ты всемогущ. Но завтра, завтра…» Нейур действительно не думал о том, что сегодня он — лев, а завтра может превратиться в кости, как и его несчастный первый сын.

Но Чузар решил не принимать различные обличья. Он предпочитал играть своим собственным необычным обликом, словно создавая вариации на тему знакомой мелодии.

Нейур встретился с Владыкой Безумия впервые у парадного входа во дворец. Чузар стоял, плотно завернувшись в темно-красный плащ. Его фигура напоминала скорее тень наступающей ночи, нежели человека.

— Кто ты? — сердито спросил Нейур.

— Тот, кто лишит тебя жизни, — ответил Чузар и исчез.

Позднее, когда король ехал на охоту, рядом со стременем появился нищий. Нищий протянул руку в белой перчатке, обсыпанной стеклянными осколками наподобие игл дикобраза.

— Дай монетку, — пропищал нищий. — Когда ты будешь лежать в гробнице, какая будет тебе польза от этих монет?

В другой раз Нейур сидел, нетерпеливо перелистывая книгу, чтобы понять, доставит ли она удовольствие его второй жене. Эта женщина была для него все еще нова и интересна. Неожиданно ветер или чья-то рука — что-то перевернуло страницы, и перед Нейуром оказался рассказ о герое Симму. Симму боялся Смерти и потому решил стать врагом Владыки Смерти. Он украл у богов эликсир Бессмертия, чтобы спасти себя и человечество от власти разложения и конца.

— Говорят, — прошептал голос в ухо Нейуру, — что не так давно князь Улум носил титул Владыки Смерти и повелевал Смертью, но Симму присвоил себе этот титул, думая, что поборол Смерть…

Когда подошла смуглая жена Нейура в белой газовой накидке, Нейур сказал ей:

— В этой книге есть рассказ о герое Симму. Думаю, такой пустячок развлечет твое женское любопытство. Не сомневаюсь, ты веришь, что на небе есть колодец с эликсиром Бессмертия.

— Конечно, верю, — с мрачной усмешкой неохотно призналась женщина.

Потом, когда Нейур лежал с ней в постели, отсвет лампы превратил ее красивое лицо в эбеновый череп.

Вскоре злые желтые зимние ветры задули над пустыней. Пески понеслись на Шев, и мороз просачивался по ночам сквозь стены и минареты. Во сне к Нейуру явился гость.

— Через сотни лет Шев занесут пески пустыни. Через сотни лет кто вспомнит имя Нейура?

Когда возвратилось утро, Нейур стоял у высокого окна своих покоев, гневно сжав руки в кулаки, и смотрел на город. Король был бледен. Он вспоминал сон, в котором Шев, словно морем, затопило зыбучими песками пустыни.

Во сне Нейур видел собственный призрак, блуждавший по миру. Слышал он и много разных разговоров, но никто не вспоминал о нем.

Снизу с террасы послышался резкий звук, как будто две игральные кости ударились о тротуар. Король пристально посмотрел вниз. Там никого не было.

После всех этих непонятных происшествий Нейур при виде оставшихся после обеда костей стал впадать в глубокую задумчивость.

Странные события происходили тем временем в Шеве. Лампы зажигались сами собой и горели без масла. Мясники рассказывали, что отрубленные головы животных упрекали их. Иногда, когда женщина пудрила лицо жемчужной пудрой, та становилась черной как сажа. Иной раз козленок рождался с пятью ногами или курица несла деревянные яйца. Порой двери, которые всегда открывались вовнутрь, вдруг начинали открываться наружу, а вода, вытекавшая из общественного источника, внезапно начинала струиться по воздуху. Причиной этих событий был, конечно, Чузар. Кроме того, изменились и сами жители Шева: они стали чрезвычайно активными в тех случаях, когда обычно проявляли леность, мечтательными, когда надо быть деловыми, а в целом раздражительными, злыми, склонными к глупому веселью, ссорам и приступам плаксивости.

Да и сам Нейур изменился. Он не был теперь так спокоен, как прежде. Его вторая жена не задумывалась над этим, только мрачно посмеивалась. Любовницы короля стали капризными и заговорили о призраках, духах и демонах. Теперь Нейур уже не относился с прежней легкостью к костям. Он все чаще вспоминал о каменной башне, находящейся в миле к западу, о гробнице своего сына и о собственной гробнице. Он думал о Симму, юноше с огненными волосами, который, как говорили, иногда превращался в девушку. Колодец в Верхнем Мире, в стране богов, имел стеклянное дно. Дно это благодаря волшебству Симму треснуло. Капли эликсира Бессмертия пролились на землю и стали собственностью Симму. Конец истории — крах всех замыслов Симму — Нейур забыл. Улум — Владыка Смерти, Симму — новый Владыка Смерти и погребенный в море песков всеми забытый Шев — вот что теперь полностью занимало мысли Нейура.

Однажды Нейур сидел один в своих покоях в предрассветной темноте. Он потребовал вина. Вошли трое слуг, чтобы налить вина королю. Один расстелил шелковую скатерть, второй поставил хрустальный бокал с золотой отделкой, третий откупорил черную керамическую бутыль. Вино налили в бокал, и Нейур поднес его к губам. Когда же он попытался сделать глоток, вино из бокала не полилось.

Трое слуг застыли в оцепенении. Нейур перевернул бокал вверх дном, чтобы посмотреть, польется ли вино таким способом. Вино не выливалось, хотя и играло в бокале. Вдруг бокал заговорил:

— Будь добр, поставь меня.

Пораженный Нейур застыл на месте, как и его слуги.

— Ты невежлив, — четко произнес бокал. — Сделаешь ли ты по-моему? Когда вино вольется в тебя, выплюнешь ли ты его в рот первого несчастного, который поцелует тебя? Нет, уж лучше я оставлю этот чудесный напиток себе и стану пьяным.

Здесь бокал закричал по-ослиному так, что Нейур с проклятием бросил его. Хрусталь разбился об пол на бесчисленное множество осколков. Каждый из них ужасающе завопил. А вино разлилось, как кровь.

При этом четвертый слуга (откуда он взялся?) взмахнул плащом. Осколки разбитого бокала присоединились к осколкам стекла на его плаще, и крики прекратились.

Трое слуг, не обращая больше внимания на Нейура, с воем убежали. Четвертый, а им был Чузар, поднял руку в белой перчатке. Его лицо скрывал капюшон. Рука указала на Нейура.

— Что? — спросил, дрожа, Нейур.

Чузар не ответил. Он взмахнул рукой в направлении широкого окна. За шторами, которые сразу же сами по себе раздвинулись, ночь теряла черноту. Звезды начали тускнеть, и у края неба появилась красная полоса.

Нейур поднялся. Закутанная фигура кивнула, и Нейур подошел к окну. Незнакомец оказался рядом с ним, не сделав ни шага, словно переместился по воздуху.

Пока рассветало фигура странного гостя как будто все более сгущалась и уплотнялась. Нейуру показалось, что перед ним — жрец в темно-пурпурном плаще с капюшоном.

— Тебя гнетет загадка смерти и забытого имени, — произнес жрец. — Ее решение прямо перед тобой.

Солнце выплыло на небо, и утренний ветер трепал его лучи. Тучи песка поднялись в воздух, и Нейур увидел мираж.

— Что это за башня? — спросил Нейур. Громадная башня находилась в нескольких лигах к востоку и тем не менее загораживала солнце. Ее основание было таким же широким, как город Шев, и из этого основания вырастали ярусы. Каждый следующий был немного уже предыдущего. Ярусы поднимались друг на друге все выше, за пределы видимости, до самых небес, и там башня исчезала.

— Ты видишь башню? — спросил Чузар-жрец.

— Да, многоярусную башню, такую высокую, что она упирается в небо.

— Вот твой оракул, — сказал жрец. Он протянул королю ослиные челюсти. Нейур не задумываясь взял их, и челюсти немедленно закричали, так же неприятно и громко, как кричал винный бокал. Только слова были другие:

— Нечего надеяться, что колодец в Верхнем Мире треснет во второй раз. Поэтому, если человек желает получить глоток Бессмертия из колодца богов, пусть он построит высокую башню, самую высокую башню в мире, с основанием на земле и с вершиной в небесах. Пусть добавляет все новые ярусы, пока вершина башни не упрется в Верхний Мир. Тогда королевские армий поднимутся по башне. Они начнут войну в небе, нападут на богов, захватят силой то, чего не удается достичь молитвами. Когда все это произойдет, Нейур сможет жить вечно. И не придется опасаться, что кто-нибудь забудет его имя. Его имя останется в памяти людей так же, как и имя Симму. Но насколько величественнее Симму станет Нейур! Ведь он силой возьмет то, что Симму украл.

Нейур ухмыльнулся. Внезапно мираж огромной башни стал пропадать. Но это не меняло дела, король уже узрел ее.

Затем Нейур обернулся и увидел… Рядом стоял Чузар, лицом к лицу с королем, без капюшона, в расстегнутом плаще. Его жуткий облик больше ничто не скрывало. Нейур выпучил глаза, его взгляд застыл, рот широко открылся. Чузар тоже пристально смотрел на Нейура, его губы разомкнулись в улыбке. Он осторожно вынул челюсть из судорожно сжатых рук Нейура, потом снял белую кожаную перчатку со своей правой руки. Правая рука Чузара оказалась медной, но вместо четырех пальцев извивались четыре бронзовые змеи, которые выбрасывали языки и громко шипели. А на месте большого пальца король увидел муху из темно-синего камня. Высвободившись из перчатки, муха медленно расправляла ажурные проволочные крылья и шумно щелкала челюстями.

Нейур с криком упал на спину и зажмурился. Когда он снова открыл глаза, рядом уже никого не было. Нейура передергивало и трясло, пока он не вспомнил, что перед ним стоит великая цель. И тогда его крики огласили весь дворец, а вскоре весь Шев вынужден был внимать ему.

По всей стране Шев стали собирать народ. Сначала ограничились рабами: их приводили закованными в цепи. Но вскоре солдаты Шева ушли далеко в пустыню, чтобы хватать кочевников, странников и жителей маленьких деревень. Но и этого оказалось мало. Нейур затеял священные войны с соседними королевствами. Миллионы пленных привели к месту, расположенному в семи лигах к востоку от Шева. Здесь их заставили работать день и ночь, под солнцем, под луной и без луны, в бури и засуху, в невыносимую жару и лютые морозы. Перед ними поставили цель — построить чудовищное сооружение, ступенчатую пирамиду до неба, до крыши мира и еще выше.

На закате Нейура навещала смуглая королева. Она использовала всю свою нежность и обольстительность, но Нейур словно превратился в ребенка. В нем больше не осталось страсти.

— Мой господин, — в который раз повторяла женщина, — зачем ты теряешь время на неугодное богам дело? Я хочу родить тебе сына.

Ты мог бы построить другую башню, лучше этого кирпичного чудовища в пустыне. Подними меня на башню своей любви.

Хотя Нейур и слышал ее голос, он не понимал слов. Ему казалось, что она говорит на незнакомом ему языке.

И советники, пытавшиеся избавить своего короля от безумия, тоже говорили на чужом языке, еще более незнакомом. Иногда, когда Нейур, направляясь к Башне, проезжал по городу, его встречали жители королевства. Они жаловались и просили его быть милосерднее, не посылать мужчин умирать от непрестанной упорной работы. Просили оставить им время для посевов и сбора урожая. Ведь чтобы собрать в пустыне хоть какой-нибудь урожай, надо все делать вовремя. Нейур не обращал на них никакого внимания. Их речь напоминала ему вой собак, рычание львов или крик диких птиц.

Тем временем Башня росла. Поднялись три яруса, потом еще три. Говорили, что ее основание занимало площадь в квадратную милю, а в высоту поднималось на все десять. В те дни вопрос, насколько далеко до неба, не был праздным.

Первый ярус Башни был сложен из обожженного на солнце кирпича вперемешку с камнями и стволами пальм. В пустыне вырубили шестьдесят оазисов, чтобы поддержать это основание. Недавно покоренные Шевом королевства должны были посылать дань Нейуру деревом и камнями.

Второй ярус состоял также из дерева и кирпича. Для этого еще сорок оазисов лишили тени. Третий ярус подкрепили людскими костями. Их было вполне достаточно, потому что умершим при строительстве сооружения от разрыва сердца и истощения не было числа. Иногда от слабости или из-за болезней люди сыпались с Башни, словно дождь, и кровь выплескивалась из них во время падения.

Три яруса, и еще три, и еще три на тех трех и трех. Ярусы устремлялись все выше и выше. В конце концов люди потеряли счет ярусам Башни Нейура.

С начала строительства Нейур любил подниматься по ступеням широкой зигзагообразной лестницы Башни. Эту лестницу специально сделали широкой для колесниц и лошадей, верблюдов и повозок, слонов, если в них будет необходимость, и даже, если потребуется, для созданий, которых нет на земле. Нейур поднимался, не остерегаясь пропасти, которая оказывалась то слева, то справа. И королевские придворные должны были следовать за ним на носилках или в колесных экипажах, запряженных ломовыми лошадьми.

Чем выше они поднимались, тем дальше вниз уходила пустыня. Она все больше напоминала карту, на которой подробности были обозначены пятнами и грязными полосами: здесь тонкой угольной линией дороги, там ярким мазком воды, а там мозаикой города, простирающейся до горизонта. В какой-то момент горизонт расширился настолько, что стало видно весь город, окруженный голубой кромкой песков, будто небо подступило к его границам. Казалось, что теперь небо ближе, чем земля.

Насколько поднялась вершина Башни? Достаточно высоко, чтобы орлы парили рядом с испуганными лошадьми. Глядя вверх, в вышину, можно было различить одно-два облака, сверкающих янтарем. Земля внизу стелилась, словно туман, и выглядела такой же нематериальной, каким снизу казалось небо. Зато небо теперь превратилось в твердую сплошную массу.

Атмосфера на высоте изменилась. Люди дышали с трудом и чувствовали себя словно пьяные. Лошади еле тащились, из ноздрей у них капала кровь. Иногда они падали на оглобли. То одна, то другая колесница теряла равновесие, опрокидывалась через край и летела в разреженном воздухе вниз.

Башня, облицованная кирпичами, была цвета песков пустыни. Солнце освещало ее, и она, казалось, блестела и горела, как расплавленное золото.

На одном из ярусов выдолбили площадку. Здесь король со свитой мог остановиться под навесом и отдохнуть, потягивая вино и слушая игру на струнных инструментах. А в это время рабы, словно термиты, кишели наверху в архитектурном термитнике.

Ночью светили большие яркие звезды. Башня должна наконец пробиться в звездный сад, разорвав серебряные корни. И когда она проникнет в священную сферу небес, свершится насилие.

— Когда же это будет? — время от времени спрашивал Нейур у своих колдунов.

Они, вздрагивая, гремели в ответ трещотками и составляли гороскопы.

— Скоро, король.

Но и они говорили с Нейуром на другом языке. Он понимал лишь некоторые слова: сегодня, сейчас, победа, покорение.

Во всех близлежащих землях стало известно о замысле Нейура, и это всех пугало. Тогда же Башня получила название. Люди назвали ее Бахлу, что означало: «Ворота к богам».

Что же в это время делали боги? Может, они не знали о намерениях сумасшедшего Нейура и даже не догадывались о них? Имели ли они хоть малейшее представление о его честолюбии?

Бледные и прозрачные, как стекло, хрупкие, наполненные бледно-фиолетовой жидкостью, которая омывала без кровеносных сосудов лепестки их бесполых тел, боги были погружены в себя, в безвременное, бездушное и бессмысленное созерцание бесконечности. Но все же они кое-что замечали. В безвременности Верхнего Мира, в Будущем или в Прошлом эти вечные создания все равно предают смерти весь мир. Поэтому давший обеты человек ничего для них не значит. И действительно, они проявляли равнодушие и к нему, и к его делам, молитвам, желаниям и мукам. И все же когда-то давно, а может, это случится в недалеком будущем, боги рассердились и открыли затворы небесные, удерживавшие дождь. Они затопили землю, то ли потому, что люди полностью забыли о них, то ли потому, что слишком хорошо о них помнили. Так что боги были вовсе не так равнодушны к делам человеческим, как они об этом заявляли.

А теперь один сумасшедший строит Башню, намереваясь пробить основу Верхнего Мира и ввести туда войска. Он хочет победить Стражей Колодца Жизни и похитить из Колодца эликсир. Но хуже всего то, что люди, кони, колесницы — все человечество нарушит ледяное спокойствие этой небесной страны. На хрупких голубых лугах появятся пот и кровь, раздадутся крики. Конский навоз затопит воздушные дворцы.

Возможно ли такое? Вопрос спорный. Немногим удавалось пробираться в Верхний Мир, да и то используя очень хитроумные способы. Однажды Азрарн, князь демонов, попал туда или еще попадет на крылатом корабле. Улум, Владыка Смерти, никогда там не был, потому что боги не умирали. В Верхний Мир вел скрытый, окольный путь. Выше луны, за солнце… А там то ли дверь, то ли вход, то ли вовсе и нет никакого входа. Разве сможет Нейур когда-нибудь добраться туда, построив гигантскую Башню высотой до неба?

И тем не менее грубая наивность Нейура беспокоила богов, как дуновение встречного ветра. Впрочем, человек тоже иногда убивает комара, который еще не успел ужалить его.

Боги кажутся беспомощными в их бесплодной красоте. Но такое представление ошибочно. На самом деле только безразличие богов спасает людей от проявления их божественных возможностей. Сейчас они не обменялись ни словом, ни взглядом. Никто из них даже не поднял головы. Импульсы их чистых и бескровных разумов могли просто перетекать друг в друга.

Их Желание, такое микроскопическое, что могло уместиться в песчинке, и в то же время такое огромное, что могло заполнить собой весь мир, просочилось из Верхнего Мира и полетело, как перышко, к Башне Бахлу.

Теперь уже путешествие от основания Башни к ее вершине занимало почти целый день.

На верхнем ярусе, под строительными мостками, намечавшими следующий ярус, расположился король Нейур со своими придворными. Ярусом ниже разместились лагерем солдаты, колесницы и животные.

Король со свитой отдыхал на ярусе площадью семьсот квадратных футов. Чтобы обогатить разряженный воздух, здесь был создан передвижной сад. Стонущие верблюды и измученные лошади привезли сюда огромные баки с водой и землей. Зеленые фонтаны листвы изливались из этих баков — виноградные лозы, ветвифруктовых деревьев, усыпанные плодами, цветы, травы свисали по стенам, чтобы животные, привязанные ниже, могли питаться ими.

Под тенью строительных мостков установили королевские шатры, украшенные темно-красной вышивкой и увешанные золотыми медальонами. Из-под откинутых пологов шатров выглядывали, призывно маня, любовницы Нейура, но у них был какой-то болезненный и беспокойный вид.

В благоухающей зелени под гигантским цветком зонта от солнца в кресле из резной кости сидел Нейур. Вокруг него толпились, бесконечно кивая, колдуны и жрецы с трясущимися руками и выпученными глазами. Теперь они с таким же трудом понимали друг друга, как и Нейур — их. И действительно, тот, кто хоть раз поднялся на Бахлу, переставал понимать окружающих. Только с теми, кто работал на строительных мостках, этого не происходило. Уже один вид плетей заставлял рабов выполнять работу автоматически. Впрочем, они никогда не понимали друг друга, так что для них все осталось по-прежнему. Но все же разреженный воздух был наполнен бессмысленными фразами, срывавшимися с губ не понимающих друг друга людей. К тому же все обволокли воскурения волшебников, запахи цветущих роз, пальмового масла и прерывающаяся музыка. Временами сверху доносился крик, когда какой-нибудь раб срывался вниз. Кувырком скатываясь вниз, они встречались на своем пути со смуглой королевой Шева, поднимающейся по длинным лестницам к своему господину.

В огненных волосах королева по приказу Нейура носила золотой полумесяц. Король заявлял во всеуслышание, что Башня скоро поравняется с луной. Тогда белый лунный лик будет освещать кирпичные стены Бахлу так же ярко, как солнце днем. Позже Башня вырастет еще выше, и луна будет лежать внизу, как круглая тарелка с молоком.

Веки и ногти королевы были раскрашены золотом, на ее гладкой темной коже красовались рубины, но бриллианты слез струились из ее глаз.

Нейур издали следил за приближением жены. Постепенно ее свита вырисовывалась из тумана, и становилось видно, как маленькие фигурки поднимаются по винтовой лестнице на крутую гору. Вот рядом с колесницей королевы кружат орлы. Теперь смуглянка уже смотрит вниз и видит, что орлы парят на своих зубчатых крыльях на четверть лиги ниже ее. Затем, скрывшись ненадолго, колесница вскарабкается сквозь кольцо облаков. Иногда свита делала привал на широкой террасе, чтобы отдохнуть.

Весь день Нейур наблюдал, как королева взбиралась к нему. И когда зашло солнце, оставив лишь низкую пламенеющую реку на западе, королева Шева прибыла к верхнему небу.

Появились звезды, похожие на брызги ртути. Вечерний ветер плыл над Бахлу. В темноте расцветал черный виноград. Начинала всходить луна.

Королева Шева тихо стояла и наблюдала за луной. И не только она. Солдаты и животные, расположившиеся ярусом ниже, тоже погрузились в странное молчание. Придворные Нейура притихли и объяснялись лишь знаками. Где-то в тишине зазвенел колокольчик или женский браслет, а может, конская уздечка. Никаких других звуков не было слышно. Наверху потерявшие надежду рабы вытянули шеи со зловещих строительных лесов. Белое свечение поднимающегося диска луны приукрасило их тощие фигуры, хотя от лунного света их уже заслоняли край кирпичной кладки и распорки из костей. Вокруг воцарилась тишина.

И вдруг родился звук. Он напоминал дым и поднимался, подобно дыму. Это был голос плачущей королевы, второй жены Нейура. Голос ее в мольбе взвился в небо, темное, как она сама.

— О Всемогущая Луна, ты управляешь морскими приливами, женскими циклами, сознанием безумных! Донеси мое послание до дверей жилища богов. Твоей бледностью я клянусь, что боюсь их. Твоим блеском я молю их о милосердии. Пусть избавят они от безумия владыку Шева. Моя душа смиряется, и в сердце своем я припадаю к их коленям, а разум мой трепещет. Моя кровь — вода, тело мое — прах.

— Что она говорит? — потребовал ответа Нейур у одного из подданных.

— Мой господин, я не понимаю тебя.

Нейур обругал человека за то, что тот разговаривает на незнакомом языке.

И затем луна залила своим светом всю немыслимую высоту Башни Бахлу. И перья божественного Желания овевали ее.

А теперь вспомните суровый закон — скромность возвеличится, а честолюбие будет повержено. В последний раз вызовите в воображении образ Бахлу, потому что сейчас это строение уйдет в небытие.

Башня выросла до невероятной высоты. И не было никакой гарантии, что она будет стоять долго. Возможно, ее поддерживало лишь страстное желание Нейура. Башня стала тем каналом, в который устремились вся его энергия и жизненные силы.

Внезапно все сооружение завибрировало, словно натянутая между небом и землей струна, которую незаметно тронула рука мастера.

Наверху вибрация была легкой и гармоничной. Она просочилась через сердцевину Башни к ее основанию и здесь переросла в глубокий сердитый грохот. Грохот распространился по пустыне. И вскоре земля затряслась.

Земля ходила ходуном, словно животное, на спину которого вскочил хищник. Она судорожно извивалась и корчилась, чтобы сбросить врага с плеч. Появились и стали быстро расти огромные трещины. Пески взвивались вверх, в пульсирующий воздух, словно струи воды или пара. Затем послышался звук рвущейся ткани, это треснул фундамент Башни. Трещины с земли побежали вверх по нижнему ярусу. Из стен вылетали кирпичи. Перекрытия и балки из пальмовых стволов изогнулись, как луки, и выстреливали осколками камней в звезды.

Внезапно все огромное основание сдвинулось со своего места. С каждой из сторон прочь, в темноту отъехали, будто на колесах, огромные стены, и в образовавшуюся пропасть обрушилась водопадом вся Башня Бахлу.

На трех верхних ярусах паника охватила лошадей, придворных и рабов. Обезумевшие животные сорвались с места и, бросившись вперед, срывались вниз. Строительные леса полностью разрушились, сбросив груз человеческих тел на нижний ярус. Когда стали проваливаться перекрытия каждой террасы, трещины, наплывавшие, словно морской прилив, со ступеньки на ступеньку, с яруса на ярус, сразу потеряли все свое грозное значение. Частично полая, Башня обрушилась внутрь себя, разбрасывая при этом в разные стороны свою наружную оболочку из кирпичей, известки, из кричащих крутящихся тел с развевающимися волосами, раскинутыми руками и ногами.

После этого будто капли дождя посыпались на ночной простор пустыни — на потрясенный город и двадцать деревень, на дворы и на дюны, на посадки деревьев и на крыши; в колодцы и пересохшие каналы. На землю как падающие звезды летели кирпичи, тела, украшения и цветы из висячих садов, скрутившиеся в свадебные венки, сломанные мечи и магические сосуды, лошади, впряженные в колесницы, оторванная женская рука со сверкающим браслетом на запястье, лист пергамента с надписью: «Я, Нейур из Шева, покорю богов. Кто после этого забудет мое имя?»

Конечно, имя Нейура не будет забыто. Им станут пугать детей, предупреждая их об опасности гордыни.

Когда грохот и крики прекратились, вновь наступила тишина. Она упала, как снег, огромными мягкими хлопьями на израненную землю.

Нейур погиб, засыпанный телами, глиной и камнями. Погибли все, кроме одной — смуглой жены Нейура, павшей ниц перед богами. Однако сомнительно, что столь бесстрастные и почти бессмысленно жестокие боги, какими они себя показали, откликнулись на ее мольбу или спасли ее из-за этого.

Башня разваливалась, и вторая жена Нейура сорвалась в пропасть. Но в этот момент пролетавший мимо орел подхватил ее и унес с собой на запад. Теперь над развалинами Башни целыми днями кружило множество орлов. Вероятно, они высматривали сверкавшие когда-то на смуглой коже королевы Шева драгоценности — рубины, золотой полумесяц. Впоследствии, говорят, королева обрела прежнюю красоту.

Единственным, кто иногда ради развлечения мог обратиться в черного орла, был Азрарн, князь демонов, один из Владык Тьмы.

Правда, неизвестно, был ли это действительно он. Это, скорее, походило на шалость одного из эшва, бессловесных мечтателей, самых незначительных из демонов, служивших ваздру. А среди князей ваздру был и сам Азрарн. Тем не менее кто-то или что-то унесло смуглую женщину в более безопасное место. Наступила полночь. Вторая жена Нейура как потерянная брела в одиночестве через пески и жуткие обломки, валяющиеся повсюду, и наконец вышла к оазису. Пальмы этого оазиса не были использованы для строительства, а в центре все еще возвышалась башня. Так выглядела тюрьма безумной Язрет.

Однако теперь уже никто не охранял дверь. С тех пор как Владыка Безумия прошел сквозь стены, произошли странные события. Фантастический любовный роман завязался между капитаном стражи и девушкой, прислуживавшей Язрет. Старуха настолько запугала четверых стражников, что они начали вести себя по-детски: хныкали, когда она бранила их, по-идиотски скакали, чтобы доставить ей удовольствие. Шестой стражник утонул в пруду. После того как он долго, не мигая, наблюдал за факелом, горевшим в воде, он заявил: «Если факел может гореть под водой, почему я не могу там жить, как живут морские люди?» Тогда он прыгнул и разлегся на дне, вдохнул воду и захлебнулся. После этого вода в пруду протухла, и обитатели башни были вынуждены пить только вино, что сделало их еще более ненормальными.

Обезумев от страшного грохота рушащейся Башни Бахлу и последовавшего за ним града осколков, пять стражников и две прислужницы с дикими криками убежали в пустыню.

Бывшая королева Шева, страшно напуганная всем происходящим, осталась одна в своей комнате. Язрет к тому времени казалась наименее безумной из всех обитателей каменной башни.

Когда Язрет услышала шаги на лестнице, призрачное воспоминание то ли о светловолосом принце, то ли о рыжем дьяволе прокралось в нее. Но страх навевал другие мысли. И теперь она растерялась: защищаться ей или умолять о дружбе. В то же время что-то случилось с ее памятью. Королева почти совсем забыла своего мужа. Возможно, ее сознание отказывалось брать на себя еще одну вину. Произошла и другая видимая перемена: Язрет больше не качала на руках кость. Она. стала обычной женщиной, много страдавшей в прошлом. Но теперь она не помнила, что именно перенесла, она забыла о замужестве, убийстве ребенка и сговоре с Владыкой Тьмы.

Как ни странно, но вторая жена Нейура тоже многое позабыла. Она не помнила, какой ужас и потрясение испытала она при падении Бахлу. Что-то произошло в пустыне. Но что? Душевная боль удерживала овдовевшую королеву от поисков ответа. А отвратительные предметы, разбросанные по пустыне, она обходила, избегала смотреть на них и думать о них. Падение звезд затмило воспоминания об орле. Если Азрарн и спасал ее, или утешал, или вообще что-нибудь с ней делал, то он стер это из ее памяти.

Итак, женщина вошла в каменную башню и легко взобралась по лестницам наверх, настолько привычным стало для нее подниматься по ступенькам Башни Бахлу. В верхней комнате ее встретила Язрет.

Обе испугались и закричали. Так или иначе, но Нейур заставил страдать их обеих. И они оказались связаны между собой каким-то непостижимым образом. В их крайне затруднительном положении холодная сдержанность была неуместна, и они побежали навстречу и обнялись, чтобы хоть как-то поддержать друг друга. Их слезы смешались. Более разумная освободилась от гнета разума, сумасшедшая успокоилась.

Встреча, разумеется, произошла не случайно. Об этом позаботился дотошный Чузар, управлявший событиями из разоренного королевства Шев.

Но в тот момент, когда Чузар, один из Владык Тьмы, собрался покинуть Шев и отправиться восвояси, в полуночной пустыне он повстречался с кем-то… В холодном лунном свете Чузар разглядел, что этот кто-то — тоже Владыка, причем один из самых влиятельных.

Приближение Улума, Владыки Смерти, Чузар мог почувствовать заранее, но Азрарна — далеко не всегда.

Азрарн был не один. За ним по мелкому черному песку следовал эскорт князей ваздру. Луна ярко освещала их прекрасные бледные лица, угольно-черные волосы и глаза. Они ехали, как обычно, на породистых вороных конях Нижнего Мира, Драхим Ванашты. Гривы и хвосты этих коней развевались, как чистый ветер. И кони, так же как и всадники, звенели и сверкали, с головы до ног убранные драгоценными камнями и серебром. Несмотря на то что все они были демонами, творящими зло, князья держались поодаль от Чузара, Владыки Безумия. Они проявляли осторожность, даже когда смотрели на него, чтобы не увидеть больше, чем хотели. Как они это делали? Они искали и находили повод, чтобы наклонить голову или отвести глаза: поигрывали своими кольцами, ласкали коней или внимательно разглядывали небо. Эти демоны были настолько горды, что гордость простого смертного по сравнению с их гордостью выглядела травинкой рядом с кедровым деревом.

И лишь сам Азрарн, повелитель ваздру, не отводил глаз от прикрытого капюшоном полулица Чузара, глядя прямо в его жуткий единственный глаз. Азрарн Прекрасный (заметим, что слово «Прекрасный» — слишком блекло для описания его красоты) был одним из немногих, кто осмеливался открыто смотреть на Чузара. Но при этом и Чузар был одним из немногих, кто осмеливался открыто смотреть на Азрарна. Их пристальные взгляды были загадочны. Они отличались осторожностью и выражали презрение и заинтересованность одновременно. Так Владыки Тьмы и относились друг к другу — слегка заинтересованные, и каждый немного оскорбленный существованием другого.

Сейчас Азрарн Прекрасный (повторим, что это ущербное определение, но слова восхищения на плоской четырехугольной земле, создавшей этого демона, лишь суждение, и не более), итак, Азрарн начал говорить. Его голос разливался в воздухе, как печальная музыка. Чузар улыбался, из вежливости не открывая рта в присутствии Азрарна, и вслушивался в звучание его голоса. Возможно, Чузар заучивал голос Азрарна, чтобы после включить в свою коллекцию.

— Эта пустыня пахнет смертью. Твоих рук дело, мой брат?

— И да и нет, — ответил Чузар самым приятным из своих голосов, напоминавшим голос Азрарна.

— Но если нет, что же ты здесь делаешь, мой брат? — спросил Азрарн с холодной ироничной прямотой.

— Я мог бы спросить тебя о том же, — пробормотал в ответ Чузар, Владыка Безумия.

Тогда Азрарн со всей своей свитой часто посещал землю по ночам. Но именно в это место и в то самое время их, несомненно, привлекла Башня. Возможно, особый запах Бахлу уже давно манил их. И вероятно, они часто бывали по соседству, как обычно заинтригованные и приятно возбужденные саморазрушением людей. Если они действительно были рядом и наблюдали за происходящим… Тогда легенда о черном орле, спасшем вторую жену Нейура, становилась более похожей на правду. Хотя орел мог иметь совсем другое происхождение. Вероятно и то, что демоны не имели отношения к Башне Бахлу вплоть до этой самой ночи и даже не знали о ее существовании, придумывая другие бедствия человечеству. И теперь они поднялись сюда из Нижнего Мира, чтобы выяснить, что же произошло, словно обитатели подвала, услышавшие страшный грохот наверху.

— Мои дела никого не касаются, — сказал Азрарн. — А вот ты здесь, похоже, потрудился на славу.

И он кивком головы указал на испачканный кровью кирпич в двух шагах от серебряного копыта его коня.

Чузар подбросил свои игральные кости и поймал их. На этот раз они были серыми.

— Безумием зовут меня. Безумие я и принес. Люди хотели вторгнуться в жилища богов. Боги сбросили их вниз.

— Боги? — спросил Азрарн. Двое ваздру плюнули на песок, и песок на секунду засветился в этом месте как огонь. — Боги — это старо.

— Старо или нет, но эта история просто так не кончится. Вот увидите, после этой ночи люди начнут строить новые алтари, возводить новые часовни и выказывать в страхе невероятное почтение старым богам. Будешь им завидовать, брат Азрарн?

— Что за ужасное столетие предстоит нашему Владыке Владык? — печально высказался один из ваздру, все еще не решаясь открыто взглянуть на Чузара. — В одно мгновение ока в Драхим Ванаште здесь пройдет столетие.

— За столетие человечество многое позабудет, — заметил Чузар.

— Что поддерживает твои силы, Чузар? — спросил Азрарн. — Ты, должно быть, утомился. Так долго быть вдали от дома… Я больше не буду тебя задерживать.

— Тебе будет не хватать меня, — сказал Чузар. — Даже ты, мой дорогой, не властен над Безумием.

Затем Чузар исчез. Ваздру напряженно молчали, беспокойно ожидая реакции повелителя. Через некоторое время Азрарн тихо сказал: «Здесь пахнет безумием. Давайте уйдем».

И, как кошмарный сон, ваздру исчезли. Пустыня опустела, но не совсем. Она осталась лежать, залитая светом равнодушной луны…

Часть первая ГНИЮЩИЙ ПЛОД

Глава первая СКАЗИТЕЛИ

В небе звучала громкая музыка — музыка заката. На западе сверкала стена чистого красного янтаря, сквозь которую проходило солнце. Остальная часть неба имела дымно-розовый цвет, подобный аромату мускуса. Земля теряла строгость своих очертаний: возвышенности, низины и обширные дюны растворялись в воздухе. Тем не менее на земле тоже гремела музыка. Музыка больших и малых барабанов, колокольчиков и труб; слышались голоса, крики, скрип колес и топот шагов. А когда необъятное небесное светило погасло, внизу зажглась масса огоньков. Все они двигались, и все — в одном направлении. Музыка садящегося солнца и музыка земли текли вместе к западу.

— Куда вы идете? — спрашивали путников на больших дорогах, на узких тропинках, на границе пустыни и оазисов, у деревенских оград. — Куда вы идете с такими песнопениями?

И в ответ звучала песня:

— Мы направляемся в Белшевед, поклониться богам.

Вопрос и ответ являлись призывным сигналом для тех, мимо кого проходила процессия. Люди прекращали покупать и продавать, бросали сельскохозяйственные работы, переставали ссориться и заниматься любовью. Они вливались в движущуюся массу паломников, добавляя к ней свою музыку и новые огни. Танцуя под грохот барабанов, семь тысяч человек шли через пустыню к таинственному Белшеведу. И это была лишь одна процессия из многих.

Когда зашло солнце, паломники остановились, но звуки музыки не затихли. Под этот аккомпанемент люди разбили огромный лагерь. Загорелись костры. Разбросанные по пескам, они напоминали упавшие с солнца капли огненного дождя. Запахи жарящегося мяса и пекущегося хлеба наполняли воздух вместе с мелодиями и светом огней. В лагере не устанавливались какие-нибудь особые порядки. Ведь здесь не было и намека на существование обмана или злобы. Никто не выставлял охрану. Какой смысл? Религиозный порыв вел этих танцующих людей через пустыню. Их не пугал ни ночной холод, ни жуткие завывания голодных хищников. А грабители и злодеи долго в такой компании не задерживались.

Небо тускнело, становясь бледно-синим, как пепел цветов. Зажглись звезды. Из пустыни появился человек, высокий и худой. Он тихо, словно пантера, пробирался мимо шатров и костров.

В сумеречной темноте какая-то девушка, стоя на коленях, кормила трех или четырех черных овец. Она подняла голову и посмотрела вслед мужчине. Когда из шатра вышла ее рыжеволосая сестра, девушка кивнула в сторону удалявшегося человека.

— Смотри, Зарет, он опять здесь.

— И правда, его ни с кем не спутаешь, даже со спины, — отозвалась сестра, и ее глаза засветились, словно огоньки. — Он идет, как король.

— Но с ним нет ни слуг, ни охраны.

— Может, такому, как он, они не нужны.

— Но кто хоть раз видел, чтобы он появлялся среди нас днем?

Рыжеволосая девушка подумала: «Я бы не отказалась встретиться с ним и ночью». Ей предстояло выйти замуж за своего двоюродного брата, которого она никогда не видела. Она закрыла глаза, представляя незнакомца своим женихом.

Но к тому времени незнакомец в чернильном плаще уже скрылся с их глаз. Хотя другие все еще видели его, смотрели ему вслед и сонно шептали:

— Кто это?

— Кто-нибудь видел его при свете дня?

— Я видел его при лунном свете.

— Может, это призрак или дух?

— Возможно, если они бывают такими же красивыми, как он.

Другие отзывались о нем менее восторженно.

— Вон идет черный человек. В таком путешествии, как наше, не должно быть недовольных, а он, я думаю, решил перессорить нас.

— Сколько лет я ходил в Белшевед — никаких проблем не было, ни у кого ничего не украли ни разу. А теперь… Третьего дня ночью черная коза моего кузена исчезла из загона. Нашли только кости…

— Он осторожен, как убийца.

— Он бродит, как тень.

Лишенные изящества говорили:

— Он слишком изящен, чтобы быть честным.

Те, кто не выдался ростом, утверждали:

— Он слишком высок, чтобы ему можно было доверять.

А наделенные интуицией вздрагивали, хотя и не знали почему.

Когда незнакомец проходил по лагерю, происходили необъяснимые вещи. Домашняя птичка проклевала прутья своей клетки. Три ночи подряд она принималась старательно долбить их клювом, когда мимо проходил незнакомец, и наконец вылетела из клетки. Через отверстие в шатре птичка ринулась за человеком в темном плаще и стала порхать вокруг него. Не замедляя шага, он протянул руку и взял птицу.

У незнакомца была особенная рука, выразительная и сильная, с очень длинными пальцами. А ногти — как у могущественного властителя, который проводит свою жизнь в праздности, тоже довольно длинные, но не заостренные, а ровно обрезанные, и каждый помечен серебряным крестом.

Птичка затрепетала в этой прохладной и нежной руке и пристально посмотрела в лицо повлекшего ее за собой человека — лицо, едва различимое за складками плаща. Через мгновение крошечная птичка уже парила в темнеющем небе. Казалось, что она почувствовала себя орлом или какой-то огромной мифической ночной птицей. Она бросилась к небесному своду со страстным воодушевлением, пожалуй, слишком сильным для ее слабых крыльев.

Нечто похожее произошло с черной козой. Она рогами продолбила дыру в стенке своего загона и последовала за незнакомцем в пустыню, где к ним подкрался лев. Увидев человека в Плаще, лев распростерся на песке и стал кататься на спине, урча и мурлыкая, как огромная кошка. Но когда человек ушел, лев вспомнил о козе и немедленно повернулся к ней, чтобы убить и съесть. Человек обернулся и бросил через плечо один-единственный взгляд. Его глаза, появившись на мгновение из подобного ночи плаща, блеснули, как две черные звезды, с жестокой жалостью, ироничным сочувствием и безжалостным сожалением.

На песке перед шатром стоял бурдюк с вином. Когда тень незнакомца упала на него, из бурдюка вылетела пробка. Он опрокинулся, и вино пролилось, напоив песок.

Тощая собака завыла без видимой причины и забилась в подушки на хозяйской постели.

Механическая кукла, которая в течение нескольких лет не двигалась, внезапно принялась ходить вперед и назад.

Роза в цветочном горшке ни с того ни с сего сбросила все свои лепестки.

На сухой ветке в охапке, приготовленной для сожжения, вдруг набухла почка.

У большого костра в центре лагеря расположились философы, мудрецы и старцы. Рядом под лампадами с благовонными курениями разместились сказители. Многие участники праздничного паломничества в Белшевед собрались вокруг, чтобы послушать их. Как и подобало случаю, в сказаниях традиционно восхвалялись боги и их благие деяния.

В этот час, перед восходом луны, старцы, как нельзя более кстати, рассказывали старинное предание о глупости Нейура, правителя Шева. О том, как этот богохульник пытался унизить богов и построил высоченную многоярусную Башню, чтобы проткнуть небо. Но боги решили, что знание и сила Верхнего Мира принесут людям вред, и осмотрительно разрушили Башню. Они пощадили только королеву, жену Нейура, которая вымолила у них прощение. Впоследствии эти земли стали священными. Люди приходили отовсюду, чтобы увидеть развалины громадной Башни и руины близлежащего города, покинутого жителями. Они приносили жертвы и возносили молитвы владыкам небес.

В этот момент рассказ прервал ребенок из толпы. Он громко и испуганно спросил, страшны ли на вид боги. Рассказчики улыбнулись и поклонились мудрецам. Один из мудрецов, почтенный старец, важно ответил ребенку:

— Конечно, нет. Боги прекрасны и справедливы. Тем, кто почитает и слушается их, нечего бояться. Боги награждают верующих в них. Тех же, кто спорит, они наказывают. Тогда боги ужасны, ужасны в своем совершенстве и великолепии.

— Но как они все-таки выглядят? — спросил ребенок.

На этот раз старец промолчал, и сказители продолжили повествование.

— Ш-ш-ш, — резко зашикала на ребенка его няня.

— Но, — спросил ребенок, — если я не буду знать, как они выглядят, как же я смогу их узнать и остеречься, чтобы не обидеть?

Тогда к ребенку обратился голос. Он зашуршал в ушах мальчика совершенно неожиданно, как шум моря в морской раковине.

— Боги бесцветны, как хрусталь, потому что в их жилах нет крови. Они бесполы. Их глаза холодны, как и их страна, где все заиндевело от мороза. Но тебе, наверно, не удастся их увидеть — они избегают людей.

— О, — только и сказал ребенок. Он посмотрел наверх и увидел бледное лицо человека, склонившегося над ним. Это удивительное лицо слепило, словно полная луна.

Ребенок моргнул, и тотчас человек исчез.

Сказители теперь повествовали о последующих столетиях, пролетевших над пустыней. О том, что предсказания важнее пророчеств, предзнаменования играют большую роль, чем предсказания, а предвидения еще ценнее. О том, как несколько отшельников, живших в развалинах Шева, призвали паломников построить новый город на развалинах старого; город, каждый камень которого будет заложен во славу богов.

Люди на многое способны из ненависти. Но из любви они сделают больше, значительно больше.

Строителей подгоняла любовь так же, как некогда агония и страх смерти заставляли торопиться рабов, возводивших Башню безумия Нейура. То, что время оставило от Шева, они разрушили до основания. Из разбитых камней, как мираж, расцвел новый город. Удивительный город. Исключительный город, совсем не похожий на другие. В нем нет места торговле и уютной семейной жизни. Мимо колоннад и под куполами его храмов каждый год проходят массы паломников. Когда толпы богомольцев приходят совершить поклонение, они оставляют мирские заботы за воротами. Ведь город должен сохранить свою сакральную чистоту, так как это не просто город, а огромный храм: Белшевед.

Когда строители прокапывались сквозь завалы древних улиц Шева, они наткнулись на воду, голубое золото пустыни — затерянное озеро. И этот бирюзовый глаз, глядящий в небо, стал знаком благоволения богов к их замыслам.

Толпа стала расходиться. Люди непроизвольно начали петь еще одну песню, традиционную для такого путешествия. О том, как каждый год в одно и то же время люди бросают все свои дела и идут к Белшеведу. Как они стекаются к священному городу с запада, с севера, с юга и с востока, как овцы в стойло, как вино в бурдюк, как усталый человек клонится ко сну; так же естественно они двигаются по направлению к Белшеведу. «И мы, — громко пели люди, — идем с востока на запад, следуем каждый день за солнцем, которое само летит к Белшеведу, чтобы прославить богов. Мы движемся туда, где забываются все печали, исцеляются все боли».

Когда песня закончилась, толпа выглядела еще более счастливой и воодушевленной. Кто-то попросил рассказать легенду о том, как боги спасли мир, когда Злодей, князь демонов, пытался уничтожить ее.

Рассказчики усмехнулись; эта история слишком хорошо запечатлелась в их памяти, потому что была очень популярна. И они выбрали именно ее для следующего рассказа:

«Владыка ночи, Черный Зверь, скрывающийся под землей (такой отвратительный, что сам избегает смотреть на свое отражение), увидел благочестие и красоту человечества и повел несметные силы зла, чтобы покорить землю. Но боги вняли молитвам людей. Они метнули золотую стрелу из самого солнца, которая так сильно обожгла демона, что ему пришлось отступить со всеми своими отвратительными ордами».

При шумном песенном описании беспорядочного бегства чудовищ в свое подземелье толпа громко хохотала. Но нашелся и тот, кто не смеялся. Например, человек в черном плаще. Капюшон не скрывал его лица, освещенного бликами, падающими от лампад сказителей. Этот чужестранец был не просто бледным, он был белее, чем мел. Его глаза горели сухим неугасимым черным огнем. Он был настолько спокоен и тих, что постепенно это спокойствие и тишина разлились от него по рядам слушателей, как будто его неподвижность стала единственной струной, звучавшей в ночи снова и снова.

Даже рассказчики услышали этот беззвучный аккорд. Они почувствовали спокойствие и повернулись, чтобы посмотреть на его источник, жмурясь от света лампад. Мудрецы тоже с интересом вглядывались в незнакомца. Наконец, когда тишина охватила все собрание паломников, человек заговорил, и его голос волной пронесся над песками:

— Если уж создание, о котором идет речь, настолько отвратительно, как вы утверждаете, я бы посоветовал вам остерегаться его.

Толпа заворчала. Мудрец, который отвечал на вопрос ребенка, теперь обратился к незнакомцу:

— Господин, нам нечего бояться этого демона. Мы всего в дне пути от Белшеведа. Здесь, как ни в каком другом месте, боги смогут защитить нас от него.

— Да, действительно, — согласился незнакомец и в первый раз улыбнулся.

Мудрец моргнул, но вовремя вспомнил, что находится на пути в святой город. Сейчас внешность и поведение незнакомца не могли сбить его с толку.

— А если бы Злодею все же удалось нанести нам вред, — произнес мудрец, — это означало бы, что боги прогневались на нас и теперь наказывают.

— А… — вздохнул незнакомец. Он опустил веки, как будто в раздумье. Когда он снова открыл глаза, его взгляд напоминал рассвет. — Я тоже расскажу вам кое-что, — сказал незнакомец.

Он был настолько красив и обладал таким прекрасным голосом, что лишь немногие паломники смогли оценить всю его красоту. Как человек, смотрящий на ночное небо и восхищающийся звездами, не может охватить их все одним взглядом, так и они любовались им, думая про себя, что незнакомец очень красив и удивительно говорит, но чувствовали, что он во всем несравнимо лучше их; он смог заинтересовать, околдовать и ошеломить их одним лишь своим присутствием.

Незнакомец вышел прямо на середину освещенного лампадами пространства, и рассказчикам пришлось освободить ему место. Было заметно, что они нервничали, завидуя его умению привлечь слушателей. Легкий ночной бриз пронесся над пустыней и лагерем, заиграв пламенем слабых огней светильников. Полы плаща незнакомца разлетелись, словно их подхватил ветер, хотя это был не ветер. Плащ сам по себе сложился за его спиной, как два черных крыла, и на волосы чужака упал свет далеких звезд. Ветер утих и улегся на песок, как собака, у его ног, и незнакомец начал свой рассказ:

— Однажды прохладным вечером один владетельный князь прогуливался вдоль границы с соседней страной. В той стране царило беззаконие. Поэтому правитель не удивился, когда узнал, что ее жителей одного за другим убивало страшное чудовище. Тогда князь, а он всегда принимал близко к сердцу судьбы своих соседей, видя их бедственное положение и понимая, что они обречены на уничтожение, решил найти чудище и избавиться от него.

Решив так, он покинул свои владения и отправился странствовать по стране беззакония. На своем пути он встречал ужасные разрушения, которые произвело чудовище. Наконец князь обнаружил его логово и, стоя на голой скале, он вызвал чудовище на бой. И оно вышло, ужасное, жирное и лоснящееся от крови. Чудовище, пресыщенное людскими страданиями, впитало в себя всю их силу. Но князь не дрогнул. Он вытащил из серебряных ножен свой единственный меч и вступил в неравную схватку с этой грязной тушей. Сверкали молнии и грохотал гром. Земля трещала и раскалывалась. Чудовище изрыгало ядовитый огонь и осыпало князя дождем из стальных осколков. Осколки обжигали и ранили его, тонкие иглы вонзались в тело. Князь лишился глаз, но, даже ослепнув, он не сложил оружия. Ему казалось, что он бьется уже целое столетие, испытывая смертельную боль и ужас. И вот наконец мертвое отвратительное чудовище распласталось перед ним. Но князь замертво рухнул на труп поверженного соперника.

Здесь незнакомец прервал рассказ и медленно обернулся, чтобы посмотреть на слушателей. Он вгляделся в каждое лицо, впился в каждую пару глаз своим проницательным нечеловеческим взглядом. Его голос околдовал всех. Рассказ произвел впечатление. С невыносимой болью люди слушали его, и им казалось, что сам рассказчик испытывает такую же боль. Хотя никто не понял, откуда им известно о его чувствах, ведь голос незнакомца был очень спокойным, а лицо лишено всякого выражения. Рассказчик продолжил:

— Подданные князя отправились на поиски и случайно наткнулись на его тело. Они неплохо разбирались в колдовстве и решили воскресить его. Но для этого нужны были слезы. Казалось бы, в таких обстоятельствах не составит труда раздобыть этот важнейший компонент. Подданные князя немедленно пошли к жителям соседней страны, ради которых он принес себя в жертву, и попросили их поплакать о нем. Но эти добрые соседи лишь отворачивались со словами: «Мы знаем, кого вы имеете в виду, но не верим вам. Вы — лжецы, и мы не пророним ни единой слезинки ради вашего владыки…»

— Вам это не кажется странным? — обратился рассказчик к толпе. Некоторые поежились, услышав вопрос. У некоторых появилось странное чувство вины, стыда и страха… — Но самая удивительная часть рассказа еще впереди…

Подданные князя пролили немало слез, этого и оказалось достаточно для того, чтобы наконец поднять их повелителя из мрачного преддверия ада, в котором тот пребывал все это время. Благородный владыка воскрес. Возвращаясь в свои владения, он случайно взглянул в сторону соседней страны. Все пребывало, как и прежде, в полном запустении, но теперь там проходило всеобщее празднество. Движимый любопытством, князь подъехал поближе. Он увидел, как его соседи воздвигли бесформенный камень и танцевали вокруг него под веселые звуки труб и барабанов. Время от времени кто-нибудь обнимал камень, возливал на него масло или вино. Изумленный — его взору предстало поистине удивительное зрелище — князь спросил, какой здесь совершается обряд.

— Мы почитаем нашего доброго бога, — ответили соседи. — Он спас нас от ужасного чудовища.

Князь некоторое время смотрел на камень, но видел лишь обычную скалу. Мертвую, лишенную всякой божественности. Грубую, бесстрастную, бесчувственную.

Тогда он произнес:

— Простите, мою глупость, но я слышал, что в соседней с вами стране есть князь, который нашел чудовище и убил его мечом.

На что соседи возразили:

— Мы тоже слышали такую ложь, но этот гнусный предатель из соседнего королевства для нас более отвратителен, чем само чудовище. Пожалуйста, не упоминай больше его имени.

Незнакомец давно закончил говорить, а люди все продолжали сидеть в тишине. Они опустили головы и погрузились в глубокую задумчивость, словно от стыда и унижения. Пока еще толпа не осознала, что именно с ней произошло, откуда возникло это неприятное ощущение в разгар праздника.

Тогда мудрец громко и четко ответил незнакомцу:

— Любопытный намек, господин. Если я правильно тебя понял, ты, кажется, внушаешь нам мысль, что тот, чьего имени не принято называть, Владыка Тьмы, когда-то спас мир.

На этот раз темный рассказчик не стал оглядывать толпу. Он ответил:

— Вы полагаете, что боги настолько ценят людей, что спешат их спасать? По-моему, вы ошибаетесь.

— А ты считаешь, что они просто камни? — строго возразил мудрец.

— Что ж, признаюсь, что погорячился. Если ударить камень, то он может внутри оказаться драгоценным или из него забьет родник. Из камня строят дома, на них вырезают надписи. Камень на что-нибудь да сгодится.

— Твое богохульство отвратительно, — возмутился мудрец, и толпа в свою очередь недовольно заворчала. — Лучше вспомни Башню Бахлу и то, как ее разрушили боги, чтобы излечить человечество от гордыни.

— Гордыни? — спросил незнакомец ласково. — У вас есть то, чем можно гордиться? Например, жизнью, пролетающей в мгновение ока? Или еще более короткой памятью? А может, головой, которая так пуста, что паук с легкостью сплетет там паутину? Или религией? Вы ведь так гордитесь этим сладким и сочным плодом веры? Но плоды портятся. Что ж, если Владыка Тьмы повел себя недостаточно мудро в прошлом, спасая вас от самих себя, он не сделает этого больше никогда.

И лишь через какое-то время все заметили, что человек в черном, говоря о человечестве, употреблял местоимение «вы», а не «мы».

Когда незнакомец замолчал, произошло нечто невероятное. Хотя воздух был неподвижен, вдруг налетел ветер и бесшумно задул пламя в каждом светильнике. Все огни вокруг погасли, так что внезапно весь лагерь оказался в темноте под блеском далеких звезд.

В темноте незнакомец ушел. А когда люди снова зажгли лампады, то обрадовались, что он исчез, хотя так и не узнали в нем Азрарна. Некоторые, однако, разозлились и начали его искать. К тому же и мудрецы решили, что такое богохульство должно быть наказано.

Возможно, в течение веков они уже не раз наказывали Азрарна, они и их предки. Хотя, по правде говоря, он не имел права так вести себя с ними. Абсолютно никакого права, даже в справедливом гневе. Он играл с человечеством веками. Он начал свою игру еще до того, как возникли люди, хотя прекрасно знал, что не стоит играть с этими маленькими созданиями, которые выползли из моря хаоса на плоскую четырехугольную землю; с этими частицами и атомами, с которых началась смертная жизнь. Азрарн так часто играл с людьми, словно ребенок, который не может расстаться со своими игрушками, что вскоре стал чужим среди них. Однажды он уже пожертвовал собой для спасения мира. Владыка Страха прекрасно понимал, что без мира, который можно терзать и в котором можно переворачивать все с ног на голову, его собственная вечная жизнь станет скучной. А может, это все легенды, выдумки поэтов и рассказчиков.

Конечно, Азрарн не сомневался, что его деяния позабудут и исказят в Верхнем Мире. Но так ярко продемонстрированная забывчивость человечества уязвила его. Вероятно, этот удар оказался еще сильнее из-за того, что запоздал. Если он всего лишь завидовал безразличным ко всему богам, наблюдая, как безумно почитают их люди, то насколько горше оказалось увидеть, что забыт он сам, а воспоминания о нем настолько искажены. Это невероятно, чтобы Азрарна Прекрасного вспоминали как отвратительного убийцу. Но, возможно, сильнее всего его разозлило неуважение людей.

Или, может быть, этот Владыка Страха однажды показал, что способен на любовь, и ожидал, что взамен полюбят и его самого? И теперь обнаружил, что это не так. Он понял, что над ним смеются. Испытал самое ужасное из всего возможного — разочаровался в собственных ожиданиях.

Группы молодых людей рыскали по лагерю в поисках нечестивца. Каждый нес палку, некоторые держали наготове ножи, а один или два размахивали длинными кожаными бичами, взятыми в поход, чтобы отпугивать хищников, а если придется, то и людей.

— Мы не можем допустить, чтобы вместе с нами в святой город пришел и этот негодяй, — рассуждали они между собой. — А что, если в городе не зазвучат гимны в честь нашего приближения? Вдруг он застонет от гнева, если этот демон подойдет близко. Надо поскорее найти нечестивца и отколотить как следует.

С этими словами расхорохорившиеся юнцы разошлись. Они излазили весь лагерь вдоль и поперек, поднимая страшный шум, опрокидывая кухонные котлы и ненадежные стойки шатров, спотыкаясь среди коз и овец, пугая детей и молоденьких девушек. И при этом свирепо выкрикивали проклятия и угрозы.

Сначала они не нашли даже следа незнакомца. Может, он растворился в воздухе или превратился в песок? Но потом они все чаще стали замечать вдали его фигуру — то на том повороте, то на этом. Незнакомец то таился в тени между двумя шатрами, то пересекал загон для скота, беспокоя их при этом не больше, чем сама ночь.

Среди молодежи были три брата, каждый с бичом в руках. Они изрядно хлебнули вина, что особенно подхлестнуло их религиозное рвение. Довольно скоро они отчаялись поймать человека в черном совместно со своими товарищами и решили поохотиться отдельно.

— Я надеюсь, что почтенный мудрый старец одарит нас какой-нибудь особой реликвией из Белшеведа, возможно, даже золотым талисманом, если мы приведем злодея в суд, — поделился с остальными младший брат.

— Не думаю, — вздохнул средний. — Но кто знает, какое благословение могут ниспослать боги на своих защитников?

— Постойте, — прервал их старший брат, теребя свою плеть, — у меня есть подозрение, что этот нечестивец — маг, способный менять облик. Иначе как ему удается так долго водить нас за нос?

Как раз в этот момент они вышли на открытое безлюдное пространство между шатрами. Здесь в свете звезд, на угольно-черном песке стоял тот, кого они искали.

Увидев его, младший брат быстро развернул кнут и хлестнул им незнакомца. Тот вскинул руку и поймал конец кнута так легко, словно это был шарф.

Парня поразило то, что незнакомец даже не вскрикнул, словно не испытал боли. Но молодому человеку предстояло изумиться еще раз. Холодный дикий огонь выпрыгнул из кулака незнакомца и заскользил, пульсируя, вдоль по кнуту. Парень уставился на этот свет, а когда осознал, что движется он к его руке, то попытался бросить кнут. Но тут он почувствовал, что не может даже отпустить рукоятку. Поняв это, он громко завопил. А полоска огня уже бежала по ручке. Он ждал боли, потому что свечение кнута напоминало скользящую по металлу молнию. Но как только огонь вошел в его руку, он сразу понял, что никакой боли не будет, только наслаждение. Через суставы пальцев, запястье, локоть и плечо это чувство постепенно растекалось, словно расплавленное серебро, и наполнило собой все его тело, конечности и голову. Со стоном парень упал на землю и в экстазе лишился чувств.

После этого Азрарн отпустил конец кнута, и огонь в нем погас.

Два старших брата удивленно глядели то на лежащего в обмороке юношу, то на чародея. Весь их боевой задор вдруг улетучился, и они опустили руки.

— Видите, я отплатил ему наслаждением за удар, — наконец произнес Азрарн.

— Мы видим лишь то, что ты волшебник, — отозвался старший брат.

— Вы льстите мне, — сказал Азрарн. Его голос был холоден, слишкомхолоден, чтобы они могли понять его истинный холод, но в то же время казался теплее, чем был, словно горящий лед.

— Волшебник путешествовал бы по стране со слугами и всем своим богатством, — упрямо возразил средний брат. — Или прискакал бы по небу на черном коне с крыльями, как у ворона.

Младший брат, лежавший на песке, пришел в себя и прошептал:

— Он не волшебник, он — бог.

Таков был приговор удовольствия.

Но Азрарн повернулся вполоборота, шагнул сквозь ткань вечера, будто протиснулся через узкую дверь, и пропал.

Старший брат подошел к тому месту, где только что стоял князь демонов, и взглянул вниз. На земле лежали три сверкающих драгоценных камня. Они были похожи на самые темные рубины, и казалось, что они очень твердые, тверже обсидиана. На парня накатилась необъяснимая волна ужаса, и он торопливо поддал ногой песок и засыпал их. Он не смог бы точно сказать, что это были за камни, но в глубине души наверняка догадывался, что это вовсе не камни, а три капли ценнейшей крови ваздру, упавшие с пальцев Азрарна. Князь демонов мог без труда защитить себя от любого вида оружия, от любой силы, кроме силы солнца. Солнца, ради которого он однажды пожертвовал своей жизнью, чтобы спасти мир. Но Азрарн предпочел принять свистящий удар кнута, разрезавший, словно нож, его ладонь.

Это был символ, возможно, тайный знак, который князь демонов подал земле. Знак, говоривший, что, поранив его, земля поранила себя. Воистину, Азрарн был ранен этой ночью, и не только в руку.

Глава вторая ВСЕ О БЕЛШЕВЕДЕ

Сочны и сладки были плоды веры. С востока и запада, с севера и юга, один раз в год приходили люди и собирались рядом с Белшеведом. Старики видели этот город уже много раз, а самые юные знали о нем понаслышке. Древний Шев, покоившийся теперь под Белшеведом, за обилие водных источников в старину называли Кувшином. Белшевед же считался «Городом, который боги создали из кувшина». А некоторые называли его еще и Лунным городом, потому что он был белым, словно луна.

Удивительно, но если смотреть издалека, то днем, на фоне голубого неба и рыжевато-коричневых песков, белизна Белшеведа представлялась полным отсутствием цвета. И дети, впервые видевшие его, иногда спрашивали: «Кто разорвал небо?». Ночью, светясь, как соляная скала, город, казалось, испускал собственное сияние. Лишь перед теми, кто приближался к Белшеведу с запада, город представал более темным. Ведь они видели его на фоне восходящей луны; но и тогда это была темнота чистого серебра.

Люди наводняли Белшевед лишь один раз в год, в течение всего нескольких дней, пока длился праздник поклонения. Поэтому город успевал остаться чистым. Дыма, поднимавшегося от кадильниц и алтарей, не хватало, чтобы закоптить его. Даже во время праздника никто не входил в город просто так, чтобы не осквернить его. Напротив, множество лагерей было беспорядочно разбросано вокруг Белшеведа, и каждый из них располагался самое малое в сотне шагов от городских стен. Ворота были открыты день и ночь. Но тот, кто входил через них, входил как гость, — навестить богов в их доме, поклониться им и принести подарки. Никто никогда не злоупотреблял гостеприимством. Празднования и спортивные состязания проводились всегда снаружи, не менее чем в сотне шагов от белоснежного Белшеведа. Белизна этого города была настолько исключительна, так очаровывала, что никто из приходивших сюда не возражал против такого запрета. И город по-своему отплачивал им. Каждый год, когда паломники возвращались к Белшеведу, он, казалось, становился еще прекраснее.

В радиусе лиги от города к нему стекались дорожки, как вода из пустыни. Эти широкие дорожки все как одна были вымощены гладкими блестящими камнями, вызывавшими удивление своей формой. Иногда над дорожками проносился песок, но они всегда оставались чистыми. Песок никогда даже частично не заносил дорожки, ведущие в город, дольше чем на мгновение. Ближе к городу вдоль дорожек появлялись ряды деревьев, сформированных и подстриженных с большим вкусом. Так что богомольцы, шедшие под палящим дневным солнцем, неожиданно попадали в тенистые зеленые аллеи. В четверти лиги от города на пути паломников встречались маленькие фонтаны и небольшие сосуды в форме изящных местных или причудливых мифических животных. Сосуды были вырезаны из того же молочно-белого камня, что и сам Белшевед.

С этого расстояния стены города закрывали собой большую часть горизонта. Создавалось впечатление, что это склоны гор, покрытые снегом. У подножия этих гор-стен, едва отличаясь от них белизной, буйным цветом цвели деревья. Возвышавшиеся над стенами купола и шпили, казалось, трепетали, словно цветы гибискуса или белые гиацинты. А белые птицы перелетали от башни к башне, как пчелы в поисках нектара.

На каждую из четырех сторон света выходили главные ворота. В них переливались три оттенка белого цвета: ярко-белая сталь, украшенная панелями нежной желтовато-белой слоновой кости, укрепленными гвоздями с огромными полированными шляпками из бледных цирконов.

Когда люди подходили к Белшеведу, город пел для них. Издалека их встречал едва различимый звук, но по мере их приближения он становился все громче и громче, разрастался, чтобы приветствовать их. Песня была мелодичной, но при этом таинственно дребезжащей, будто это нашептывал гром или тысячи ос жужжали в стеклянном улье.

Процессии паломников текли по блестящим, свободным от песка дорожкам к Белшеведу, и торжественный гимн пенился в котле древнего города. Когда богомольцы приблизились к городу на дозволенное количество шагов, гимн растворился в небесах.

Паломники в изумлении (которое год от года не уменьшалось) застыли на месте. Они вслушивались в тишину, последовавшую за песней. Тишина воцарилась над нетающими снежными холмами пустыни и птицами, порхавшими над гибискусовыми минаретами.

— Он так похож на город богов, — восхищались люди, не имея понятия о том, что у богов нет городов и они совсем не хотят владеть ими.

Добиравшиеся до Белшеведа ночью тоже слышали песню, возносящуюся из города в небеса, будто столб невидимого звучащего пара. По ночам купола светились, как громадные призрачные жемчужины. А ночные цветы распускались в садах, и их ароматы, словно духи, волнами проносились по воздуху.

Так выглядел Белшевед снаружи.

Внутреннее убранство города было не менее впечатляющим.

Войдя сквозь одни из четырех высоких ворот, паломник оказывался на широкой прямой дороге, выложенной мозаиками из очень бледного мрамора. Мозаики эти не изображали ничего конкретного, на них были лишь туманные разводы, напоминающие клубы пара или облака. Такие, будто воздушные, дороги вели от каждых ворот к сердцу города. По обеим сторонам дорог стояли храмы, тесно прижавшись друг к другу, как дома обычного города. Некоторые из них были так велики, что их похожие на цветы снежные купола сливались с небом. Окна из небесно-голубого стекла освещались изнутри, и каждое было сделано в виде цветка, листа или какой-нибудь абстрактной формы — истинное воплощение божественных грез. Другие строения, изящные и миниатюрные, восхищали хрустальными остроконечными башенками и алебастровыми лепными украшениями. Фигурные лестницы петляли вверх и вниз, напоминая скрипичные ключи. Колоннады окаймляли входы и выходы, а сами колонны были вырезаны в виде женских фигур или деревьев. Деревья внутри города цвели так же пышно, как и за его пределами. От дуновения ветра лепестки осыпались с них, словно снег.

Четыре главные дороги оканчивались в центре священного города у берега чудесного озера. Бирюзовая вода его почиталась за знак благоволения богов. Сверху над бирюзой изогнулись четыре белые дуги мостов. Вместе со своими отражениями в воде они образовывали овалы. Мосты сходились к светящейся диадеме — центральному храму Белшеведа.

Храм не был построен из белого камня, он был облицован пластинками из бледного золота и походил на сказочную ящерицу. Драгоценное ядро сладкого плода веры.

Люди восклицали: «Смотрите, таким и должно быть жилище богов».

Но они ошибались. Жилища богов строились из особенного материала. И ни одному человеку не дано их увидеть, даже если бы он смог проникнуть в Верхний Мир.

Пришедший в город богомолец, остановившись над блестящей поверхностью озера на одном из мостов, украшенных причудливой резьбой, ясно различал внутри туманного храма фигуры в белых одеяниях, подобные призракам.

Большинство обитателей этого мира жило в разных концах плоской земли и возвращалось к этому источнику веры только раз в год. Но были и такие, кто постоянно жил в Белшеведе. Эти люди закрывали городские ворота, поддерживали горевшие там огни, ухаживали за цветущими во славу богов цветами — делали все для того, чтобы красота города не меркла.

Эти немногие выбирались из людей определенного типа. Представление о том, как выглядят боги, сложившееся к тому времени в людских умах, перенесли на смертных. Служившие в городе имели приятную внешность и были стройны. Их белая прозрачная кожа никогда не увядала, потому что ее состояние постоянно поддерживалось религиозными постами, диетой и втиранием целебных мазей. Волосы как мужчинам, так и женщинам полагалось иметь золотистые и осветлять их почти до цвета платины.

Все они были какими-то особенными, отличаясь от простых смертных туманными взглядами и плавными жестами. Они выглядели отрешенными, избранными людьми.

И все же эти избранники божии когда-то были отобраны из обычных людей. Но люди намеренно забыли о происхождении своих жрецов и жриц, так же как забыли, что город был построен на их собственные средства, придуман и спроектирован их собственными учеными и математиками, наполнен чудесами, созданными их собственными магами.

Когда служители небес приближались, люди кланялись, трепеща от благоговения и страха.

В сердце золотого храма на спинах двух громадных золотых созданий с головами ястребов, туловищами львов и хвостами гигантских рыб покоился алтарь из полупрозрачного кристалла небесно-голубого цвета. Внутри алтаря плыли по кругу опаловые облака и созвездия. Когда храм наполнялся верующими, двери закрывались, и в медовой полутьме астрологический алтарь начинал светиться. Слуги небес пели сладкими голосами, бесстрашно стоя между лапами двух животных, которые, внезапно открыв клювы, кричали медными резонирующими голосами: «Кто любит богов, тот познает вечное блаженство».

После песнопений из алтаря медленно выплывал наружу светящийся шар. Могло показаться, что это второе солнце. Его сияние было способно ослепить, но не ослепляло, потому что в середине мнимого солнца виднелись перемещающиеся фигуры. Никто впоследствии не мог описать увиденное. Некоторые утверждали, что внутри мелькали образы самих богов, окутанные какой-то цветной дымкой. Другие говорили о разыгранных перед ними сценах, отражавших счастливые события из их прошлого или предсказывавших будущее. Некоторые скромно упоминали о видениях рая или картинах других миров. Одни плакали, другие хохотали, а некоторые падали в обморок прямо на мозаичный пол, если было куда упасть.

Но когда блеск пропадал, все приходили в себя. Ошеломленные паломники продвигались к открытым дверям, собираясь принести в жертву богам кровь, драгоценные камни или вино в храмы, что стояли повсюду вокруг озера. Там они исповедовались невидимым за ажурными ширмами духовникам, перечисляя свои грехи и дурные предчувствия, представлявшиеся в этот момент маловажными, и поэтому о них было легко рассказывать в надежде избежать их в будущем. Паломникам казалось, что их души очищены и пропитаны чудесными эликсирами. Потом они перерезали горло маленьким ягнятам и жарили их мясо на голубом огне, всхлипывая о судьбе этих милых животных и о том, что все на свете находится в руках милосердных и добрых богов.

Дневная серовато-коричневая пелена на небе сместилась к западной кромке земли. Темные пески ночи, громоздившиеся у порога зашедшего солнца, теперь окончательно погребли его.

Между группами шатров скрытно пробирался молодой человек. Он двигался странно: неуверенно и в то же время целеустремленно. В сумерках загорелись лампады, костры, звезды, а бледный призрак города, словно парус стоящего на якоре корабля, отдыхал посреди окружившего его лагеря.

Юноша, младший из трех братьев, далеко отошел от места расположения своего лагеря. Он пробирался через пески, далеко огибая городские стены, придерживаясь правила не приближаться к ним ближе, чем на расстояние в сто шагов. Он завернулся в плащ, хотя ночь выдалась теплая.

Наконец он подошел к рощице благоухающих деревьев, где несколько девушек набирали воду из украшенной орнаментом огромной чаши.

Эти девушки почти одновременно заметили странного парня, покинувшего свой лагерь. Они не узнали его, но две из них непроизвольно затаили дыхание. Девушки сразу вспомнили о другом незнакомце, который иногда бродил ночью по лагерю. Но плащ того будто бы имел черные крылья… Однако этот незнакомец не казался таким уж важным, скорее он выглядел застенчивым. Девушки захихикали над ним, прикрывшись рукавами.

Выждав немного, юноша кивком подозвал одну из девушек и, когда она подошла, сказал:

— Извини, что отрываю тебя от дела, но я ищу шатер мастера, изготавливающего сумки.

— Которого? Седобородого или другого, хромого?

— Или старого Кривоноса? У него еще жена похожа на козу! — смело вмешался в разговор звонкий голосок другой девушки.

Юноша потупил взгляд и плотнее закутался в плащ. Казалось, он нес что-то под плащом, вероятно, сумку, которая требовала ремонта.

— Наверно, того, которого вы назвали Кривоносом, — ответил парень. — Если это он живет на краю лагеря, ближе к пустыне.

— Там нет никакого мастера сумок, — заявила третья девушка.

— Значит, я ошибся… — начал юноша озабоченно, но его остановила вторая девушка.

— Он разыскивает хромого, который вчера перенес свой шатер подальше от нас и все ворчал, что наш шум нарушает его религиозные размышления. Правда, я сомневаюсь, что он займется сумками, — добавила она. — Он хочет, чтобы в его голове водились только благочестивые мысли.

— Тем не менее могу я попросить вас отвести меня к нему? — настаивал юноша.

Девушки яростно тряхнули волосами и уставились на него, как стая львиц.

— Это недалеко. Разве такой большой и сильный бык, как ты, не может сам найти дорогу?

— Увы! — отозвался юноша. — Мне мешает мой недостаток: я слеп на один глаз.

Девушки смутились. Вблизи святого города можно было бы вести себя и получше с увечным человеком и, уж конечно, говорить повежливее.

— Я провожу тебя, — быстро отозвалась смелая девушка. Она поспешила к юноше и взяла его за руку. — Это там.

Оставив остальных, девушка повела путника мимо деревьев к шатров в более пустынную часть лагеря, где шатров было мало и они стояли далеко друг от друга.

На земле сгущались тени, небо уже надевало свой звездный наряд. Внезапно юноша остановился и беспокойно заерзал.

— Что случилось?

— У меня был кошелек для мастера. Но, кажется, он соскользнул с моего кушака.

— Я не слышала звона монет.

— Это неудивительно. У меня слишком мало денег, чтобы они звенели. Пожалуйста, поищи на земле, может быть, ты найдешь мой кошелек, потому что я мало на что способен в темноте.

Девушка нагнулась к земле, ища кошелек, хотя и не слышала его падения. Как только она сделала это, мнимый калека тут же крепко схватил ее и зажал ей ноздри и рот. Не обращая внимания на отчаянные попытки девушки вырваться, внезапно прозревший юноша держал несчастную до тех пор, пока она не потеряла сознание от нехватки воздуха.

По пустыне бродили львы. Теперь их стало на одного больше. Новоиспеченный «лев» тащил безжизненное тело девушки, но не в пасти, а на руках. Кроме того, он нес разные приспособления, которыми настоящий лев не смог бы воспользоваться, — кусок веревки, кусок материи и свернутый в кольцо кнут.

«Лев» уходил через ночные пески все дальше: прочь от этих паломников, от их огней, их песен, их религии — туда, где его не увидят боги Белшеведа.

Здесь, у скал, юноша связал девушку веревкой и бросил на землю. Он заткнул ее красивый рот грязным кляпом и развернул кнут. Тот самый кнут, который он посмел поднять на Азрарна и который князь демонов схватил рукой. Тогда холодная молния зажглась на конце кнута, прошла через кнутовище в тело дерзкого юноши и превратилась в истому. Он запомнил это сладкое мучение.

Теперь юноша поднял кнут и хлестнул им свою жертву. Когда конец кнута коснулся тела, врезаясь в него, словно нож, младший брат почувствовал, как огонь — невидимый, но все же ощущаемый каждым нервом — заскользил к нему вдоль скрученной кожи кнута. При втором ударе огонь проник в кнутовище. При третьем ударе наслаждение, как расплавленное серебро, потекло по руке безумца, и он застонал.

На девятом ударе, вскрикнув, юноша без сознания упал на песок.

Позднее, когда взошла луна, юноша поднялся со страшной свинцовой тяжестью в сердце и во всем теле. Он пополз, как жалкая тварь, чтобы взглянуть на объект своей страсти. Несчастный изверг наклонился к окровавленному плечу, но девушка умерла еще на седьмом ударе: кнут перебил артерию, когда красавица лежала без сознания. По крайней мере в этом Судьба была к ней благосклонна.

Луна взобралась на небо, подглядывая за безумцем. А он тем временем закопал свою жертву в песок и песком же очистил свои руки от крови. Слезы текли по его щекам, а душа ныла. Но при воспоминании об огне, вытекающем из кнута, пульс юноши ускорился, и в отчаянии он понял, что ему придется убивать еще не раз. Такова оказалась кара, которую он навлек на себя. Таков был черноволосый «бог», одаривший ею.

Возвращаясь к своему лагерю через рощу, юноша заметил ребенка, спящего под деревом. Поблизости никого не было, и убийца развернул кнут. Ребенок даже не успел закричать: ему перерезало горло первым же ударом — Судьба снова оказалась милосердна. Свой собственный стон безумец сдержал, задыхаясь от наслаждения и боли, и впал в состояние, подобное смерти.

Когда младший брат на этот раз пришел в себя, его стошнило. Не задерживаясь, чтобы закопать тело, он убежал, скрывая окровавленные руки под плащом.

Одержимый больше не мог вынести этого. Надо было хоть как-то оправдать эту непреодолимую тягу к убийству. Например, так: «Бог посетил меня и приказал так поступать. Это не моя воля, а его». Плача от страха, но заручившись небесным приказом, молодой человек спрятался в шатре своих братьев.

Однажды ночью тот самый почтенный мудрец, который спорил с Азрарном о природе богов, глубоко задумался.

Странные мысли, полностью охватившие его, зародились в потайных уголках его сознания, а может быть, в самой ночи. Хотя он не считал, что боги являются камнями, как в притче незнакомца, но все же возможно ли, чтоб боги реально «присутствовали» в камне? А во всех камнях, разбросанных по земле?

И вот старец представил, что он идет по равнине при свете луны. Там и здесь камни излучали какой-то сверхъестественный свет, но кое-где они не светились, и мудрец случайно наступил на один из них. Его охватил ужас от совершенного святотатства. А потом старец услышал: «Кто топчет богов, познает вечное страдание», — и ему показалось, что это прокричал камень. После того как то же самое повторялось много раз, больше, чем он мог сосчитать, почтенный философ осознал свою ошибку. Теперь он пытался проходить между камнями и никогда больше не наступать на них. Но как он ни старался, какой-нибудь кремень или осколок камня попадал в конце концов под его ногу, и крик раздавался снова.

Наконец старец решил остановиться навсегда, и так он стоял в центре равнины, приготовившись, как ему представлялось, к вечности.

Очнувшись от грез, мудрец услышал зловещий шум, встал и в беспокойстве прошелся по шатру. Снаружи светила луна — лампада, подвешенная к небесному своду. При ее свете старый мудрец увидел, что его сосед-точильщик по простоте душевной точит ножи в столь неподходящее время. Мудрец, увидев искры, вылетающие из камня, ужасно рассердился. Он накинулся на точильщика и стал бить его по голове.

— Как ты осмелился, — закричал мудрец, — оскорбить этот священный предмет, в котором присутствует божественное начало!

От неожиданности точильщик упал с табуретки, а почтенный старец направился дальше и увидел молодую женщину, пекущую хлебы на плоском камне. Мудрец отколотил и ее, а пищу бросил в огонь.

— Богохульница! Нельзя печь хлебы на груди у бога.

И, повернувшись, чтобы идти прочь от нее, старец поскользнулся на гальке, с трудом преклонил колени и взял камешек в свои узловатые старческие руки. Руки эти были все в синяках от ударов, которыми они осыпали мужчин и женщин. А мудрый старый философ вымаливал прощение у камня.

Луна зашла. В задней комнате шатра лежала девушка с рыжевато-коричневыми волосами и размышляла. За стеной спали ее сестры. Это была ее первая брачная ночь. Жених, ее двоюродный брат, которого она видела не более трех раз, привел красавицу в их спальню и запер дверь на засов.

Девушка впала в тоску. В общем, ей нравилось, когда на нее смотрят мужчины, но сама она никогда ими не интересовалась. И хотя сердце новобрачной было свободно, мужа своего она невзлюбила.

— Ну же, дорогая Зарет, — торопил он, — ложись ко мне.

Они легли на диван со множеством подушек. Жених неловко расстегнул пояс Зарет, ощупал вышивку на корсаже и вынул блестящие хрустальные, шпильки из ее волос.

Пока он проделывал все это, легкое чувство отвращения и недоверия, уже зародившееся в девушке, усилилось. Вдруг ее взгляд привлекло узкое окно. Там, за железной решеткой, сидел черный бархатистый кот и смотрел на нее глазами-озерами. В этих глазах юная красавица прочла послание, такое же ясное, как если бы оно было написано буквами: «Тебе стоит лишь поднять одну из своих острых шпилек, которыми этот болван только что поцарапал тебя, и воткнуть ему в голову. Сделай так, и у тебя будет другой, лучший любовник».

И Зарет вспомнила темного мужчину, проходившего между шатрами в ночь накануне их прихода в Белшевед.

Тем временем жених тискал и щипал ее груди. Когда он придавил Зарет своим телом, словно упавший мул, девушка подумала: «А что, если незнакомец был богом, темным богом из белоснежного города. Вдруг он выбрал бы меня себе в невесты, а этот увалень — единственное препятствие. Тогда, избавившись от него, я лишь докажу свою веру».

В этот момент ненавистный жених начал продвигаться своими неловкими пальцами вниз по телу Зарет. Девушка, изменившись в лице, схватила ближайшую шпильку и воткнула ему в глаз. Он умер беззвучно, и безжизненное тело тут же откатилось в сторону. Но красавица в тот же миг забыла об этом, потому что в следующую секунду черный кот упал на ее грудь, как бархатная перчатка.

Лишь мгновение это создание оставалось котом. Затем оно превратилось в мужчину. Девушка увидела его лицо мельком, но этого хватило, чтобы оценить его красоту. Лицо обрамляли длинные черные вьющиеся волосы. И еще были глаза — черные омуты. Но все-таки девушка поняла, что перед ней не тот изумительный незнакомец, которого она видела тогда ночью между шатрами, а кто-то другой, всего лишь чуть-чуть менее привлекательный. И все же он был прекрасен, этот другой незнакомец; прекрасен телом и искусен в ласках. Ночной гость накрыл ее, словно бледная тень, и даже его дыхание оказалось чудесным, пьянило ее… и красавица, опьяненная, решила, что бог принял этот человеческий облик, чтобы не поразить ее своей божественной энергией.

Затем демон — мечта Зарет (а это был действительно демон, один из эшва, служивших ваздру, князьям Подземного Мира, — демон, от ласк которого млели все женщины и открывались даже дверные замки) — начал ласкать ее, и от этих ласк тело девушки таяло, и внутри все пульсировало. Ее тело изменилось, когда демон коснулся его. Волны горячей слабости прошли вниз по рукам Зарет под его пальцами, груди набухли, а живот под нажимом его серебряной мускулистой плоти стал излучать свет. Когда демон проник в нее, хотя Зарет и была девственницей, она не почувствовала боли, лишь ощутила в себе сильный и прямой стержень, как если бы две части разделенного целого соединились в чудесном исцелении. Он двигался по ней сначала медленно, словно река, и эта река постепенно увеличивала скорость своего течения. Зарет знала только его тело, видела только его глаза. И река несла ее к бездонным омутам его глаз. Красавица уже приготовилась броситься в них и утонуть. Как она желала этого! Она даже начала сама плыть по течению, умоляя воды омутов сомкнуться над ее головой.

И тут она почувствовала землю, ущелье раскололось, и Зарет захлестнул вихрь экстаза. Но экстаза особого рода.

В первые моменты она боролась в зелени и сапфирах, ослепивших ее и заставивших даже всхлипнуть. Но это оказалось лишь началом, и теперь ее захлестнули волны второго экстаза. Он был цвета вина, и в нем все ее чувства слились в одно, которое прошло сквозь нее, словно ось вращающейся звезды, закружившей саму Зарет. И это вращение бросило красавицу в бездну наслаждения.

Третий экстаз оказался белым, намного белее, чем любой город. И он пронзил ее насквозь. Зарет затихла и прекратила отчаянную борьбу. Казалось, что даже само ее дыхание остановилось. Здесь, на этой вершине, она вся превратилась в безмолвный крик. Она не могла ни меняться дальше, ни найти себя прежнюю. Она вообще не могла пошевелиться. Словно ее заморозило в расплавленной белизне, без начала и конца.

В этом третьем экстазе красавица просуществовала тысячу лет.

И лишь после этого любовник-демон отпустил ее. Зарет упала обратно сквозь фиолетовое облако и ощутила свое собственное тело. Ей показалось, что ее душа познала восторг оргазма лучше, чем тело.

Открыв глаза, Зарет увидела, что она — в своем шатре, в пустыне, в темноте. Она была одна, не считая ее сестер, спавших за перегородкой. Вокруг все было тихо, даже ее сердце билось неслышно. И теперь во мраке ночи девушка, дрожа, смаковала увядающий вкус своего видения и вертела в пальцах такую ничтожную, но оказавшуюся смертельной шпильку.

Народ продолжал вливаться в священный город, чтобы почувствовать священную радость, принести жертвы, помолиться, исповедаться и выйти с отсутствующим взглядом.

За стенами Белшеведа продолжались песнопения, но теперь к ним прибавились праздничные представления, состязания лучников и копьеметателей, скачки.

Дни сменяли один другой, словно яркие вспышки, а ночи напоминали черных леопардов, перебегающих от одного края мира к другому.

Но что-то было не так, как надо. Что? Нечто мрачное и таинственное нависло надо всем — не то тучи, не то дым. Появились разногласия. Возникли ссоры. Высказывались обвинения…

— Кто-то украл мою маленькую певчую птичку из клетки. Это ты?

— Кто-то оборвал лепестки у моей любимой розы. Это ты?

— Кто пролил мое вино?

— Кто выпустил моих овец из загона?

— Кто подглядывал за мной, когда я купалась?

— Кто клеветал на меня за моей спиной?

— Это был ты? Или ты? Или ты?

Во время соревнований люди стали прибегать к разным хитростям, а когда их уловки обнаруживались, дело доходило до драк. Начались супружеские измены и даже изнасилования. Случались и кражи.

Сказители забывали мифы и легенды, теряли нить рассказа и путались в двух словах.

Лампады больше не зажигали. Костры взрывались, а шатры пылали, как алые деревья в цвету.

Животные словно тосковали по ком-то и издыхали от любви к этому неведомому хозяину.

Были обнаружены трупы — жертвы ужасных убийств, мужчины и женщины, взрослые и дети, страшно изувеченные кнутом. Заподозренного в преступлении безродного плотника забили камнями.

Вокруг сошедшего с ума старого философа стихийно образовалась секта безумцев. Их предводитель выкрикивал в толпу проклятия и проповедовал, что измазанные кровью камни — это божества.

Девушки, которым предстояло вскоре выйти замуж, на досуге полюбили опасные игры с маленькими глиняными фигурками своих женихов. В эти фигурки они втыкали длинные иглы.

И все это происходило вблизи Белшеведа, святого города! Обстановка с каждым днем, а точнее, с каждой ночью накалялась и становилась все нестерпимее, как берущая верх заразная болезнь, как чума.

Туманные сведения просачивались в город, на священную территорию, и передавались шепотом взволнованными верующими сквозь ажурные решетки исповедален «божьим» избранникам и избранницам. Те склоняли головы и внимательно слушали. Но обращали ли на это внимание Слуги Небес, вмешивались ли как-нибудь — трудно сказать. Эти избранники вообще крайне редко говорили с людьми. Выслушивая рассказы об убийствах, поджогах, грабежах или других потрясениях, пережитых паломниками, они даже не меняли выражений лиц. Они делали за ширмами приличествующие случаю ритуальные жесты, означающие благословение или защищающие от бед, и медленно уплывали, как воздушные прозрачные шарфы.

Новая болезнь поджидала людей, попавших в зону не ближе ста шагов от стен лунного города. Болезнь сомнений, правда, пока еще слишком слабых. Болезнь лишь пускала корни, и первое время паломники могли побороть зарождавшиеся сомнения. Иногда людям казалось, что избранные ими жрецы не замечали их бед и не были способны даже посочувствовать им. А поскольку считалось, что эти жрецы напоминают богов, то выходило, что боги безразличны к бедственному положению людей. Как раз об этом и рассказывал странный незнакомец.

Без сомнения, причиной такого поведения священников послужила их размеренная и отрешенная жизнь. Они забыли, а может, и вовсе не имели понятия о том, что такое человеческая грубость или отчаяние. Рассказы об этом звучали для них как сказка. Возможно, они думали, что над ними насмехаются.

Глава третья ПОРОЖДЕНИЕ НОЧИ

Наконец наступила последняя ночь пребывания паломников в Белшеведе. Накануне днем жрецы вышли из святилища и прошли по лагерям, разбрасывая блестки и цветы, благословляя толпу.

Но их песнопения не оказывали на людей прежнего воздействия. Один из паломников сплюнул, поспешно оправдавшись, что от священных дымов у него начинает першить в горле. А какая-то девушка отвела глаза и смяла священный цветок, упавший ей в руки.

Замечали ли это слуги небес? Казалось, нет. Они проплывали мимо в прозрачных одеждах; их волнистые волосы сияли, как волшебные изделия дринов, этих низших демонов, почти лишенных разума и чувств, зато наделенных великим умением создавать прекрасное… Но кто еще недавно осмелился бы сравнить локоны жрецов с творениями дринов? Теперь же у некоторых паломников промелькнуло в голове и не такое.

Жрецы вернулись в свой храм, твердыню девственной и холодной чистоты, где простые смертные, от короля до простолюдина, могли появляться лишь на короткое время, как смиренные паломники. С уходом жрецов солнце тоже удалилось на покой.

День смежил веки сумерек, закрыв свой золотой глаз, и наступила ночь.

В лагере поднялось невообразимое смятение. Новость летела, словно пожар, от шатра к шатру.

— Шайка воров украла Священную Реликвию, предназначенную в награду тому из нас, кого мы признаем самым достойным!

— Святотатство! Кто-нибудь видел, куда убежали эти негодяи?

— На восток! За ними!

Завершение паломничества и в самом деле сопровождалось избранием достойнейшего. И каждый год наградой счастливцу служила древняя реликвия: кость в драгоценном золотом окладе. Говорили, что это частица самой королевы, достойной жены Нейура, вымолившей прощение у богов и спасшейся при разрушении Бахлу. А нынче, в час, когда последние отсветы заката окрасили горизонт, паломники увидели две или три тени, промелькнувшие поблизости от шатра, где хранилась реликвия. Тут же нашлись надежные свидетели, сообщившие, что видели отблески золотой кости, мелькавшей в бледных тонких руках воров. У свидетелей возникло странное ощущение, будто бы воры глумились над ними, насмехались и оскорбляли их, но — странное дело! — не произнесли при этом ни звука. Кроме того, злодеи оставили за собой четкий след на песке, но не отпечатки ног, а нечто похожее на след огромной змеи. Возможно, это был след от их длинных черных плащей.

Сначала в погоню бросились лишь несколько человек, но вскоре к ним присоединились паломники из всех лагерей. Теперь уже целый людской поток со светильниками и факелами в руках спешил среди ночи на восток, и это больше походило на шествие богомольцев, чем на погоню.

В конце концов в этой толпе оказались все, кто пришел в Белшевед. Прежние смиренные паломники, ругаясь и крича, бежали на восток через пески, казавшиеся голубыми в свете первых звезд. Они торопились именно туда, где давным-давно, еще когда Шев был обычным городом, бросала небесам вызов Башня Нейура.

И вот, среди сумеречного сияния песка, людям начало чудиться, что они видят эту ужасную Башню, снова выросшую посреди бескрайней пустыни.

В семи лигах к востоку от Шева опять стояла башня, столь же высокая, сложенная из такого же желтого кирпича, что и ее предшественница. На месте древней Башни Бахлу темнела вторая башня (если только это не было причудливым скоплением туч). Может быть, тень Бахлу? Или ее призрак? Ведь если временами в подлунном мире появляются призраки людей, то почему бы не появиться и призраку башни, некогда стоявшей среди песков?

По мере приближения перед паломниками все отчетливее вырисовывалась некая туча, или гора, или призрак, или сама башня. Через час пути люди, шедшие с факелами, начали спотыкаться и тяжело дышать. Каждый из них удивленно смотрел вперед. И если один спрашивал другого: «Что это может быть?» — то ему либо не отвечали, либо он слышал в ответ: «Не знаю». Или: «Ты тоже видишь это?»

Неожиданно, когда люди оказались в трех лигах от места, где когда-то была разрушена Башня Бахлу, пространство между небом и землей наполнилось густой темнотой, скрыв от глаз даже ближние песчаные дюны. Паломники пытались разглядеть знакомые очертания созвездий, но не увидели ни одной звезды, словно чья-то рука набросила темное покрывало на сияющий цветник ночи.

Тем не менее таинственный змеиный след не прерывался. Первые ряды толпы, спотыкаясь от усталости, разжав кулаки и приоткрыв рты, пялились на него теперь почти с ненавистью, но продолжали идти вперед.

Лиги через две след неожиданно пропал.

Люди искали, размахивая светильниками и факелами, но так и не нашли разгадки этому чуду.

— Воры улетели, — предположил один.

— Или провалились сквозь землю, — отозвался другой.

При этих словах многие содрогнулись.

Затем свет факела выхватил из темноты чью-то фигуру. Кто-то из паломников пробежал вперед, нагнулся, снова выпрямился и закричал, чем-то размахивая:

— Они бросили Реликвию! Мы нашли священную кость!

По толпе пронесся радостный гул.

И словно в ответ на это в небе сверкнул огонь, яркий и в то же время бледный, как рассвет. Словно чиркнуло огромное огниво и потом приблизилось, чтобы зажечь гигантскую черную, как смоль, свечу.

И свеча загорелась…

В толпе раздался пронзительный визг, послышались молитвы, проклятия, судорожные вздохи.

Когда-то здесь стояла башня. И теперь она по-прежнему возвышалась на том же месте. Многоярусная Башня Бахлу, дорога, поднимающаяся в небо, вверх за пределы мира, к небесной крыше. Но эта башня оказалась черной, как агат, и по ее агатовому телу было разбросано десять миллионов огней. Будто вершиной она проткнула небесные сады и стряхнула с веток звезды, чтобы украсить ими свою колоннаду. Гирлянды, нити и ожерелья из звезд сияли и переливались, объединяя в себе огонь и жар, холодную зелень известняка и тропическую бледность аквамаринов, белизну первоцвета, багрянец порфира и капли чистейшей горячей крови.

Все паломники как один преклонили колени. Приготовившиеся бежать заколебались. Постепенно, один за другим, люди замолчали. Сверхъестественная красота черной башни и цветных звезд поразила и заставила всех притихнуть.

И когда установилась тишина, они расслышали где-то в немыслимой вышине негромкие звуки, словно отдаленное эхо музыки.

Белшевед пел для своих паломников, когда те приближались по дорожке из светящихся камней, звучал музыкой серебряных арф. Черная башня тоже звучала, но целым хором самых разнообразных инструментов. Их голоса сливались в единый поток и проносились над дюнами, словно легкий ветер.

А вместе с музыкой распространилось благоухание. Его аромат напоминал запахи пряностей, цветов и вина, привлекая и одновременно отпугивая, словно запах дьявольской травы или другого запретного вещества.

Мелодия, аромат и огни башни слились в едином магическом призыве.

Несмело, в одиночку или попарно, люди поднялись с колен и, широко раскрыв глаза, двинулись к волшебному призраку.

Некоторые паломники хотели было повернуть назад, но людской поток мягко и неотвратимо подталкивал их вперед, лишая возможности сопротивляться. А когда самые упрямые пытались стряхнуть оцепенение и призвать братьев опомниться, нежность музыки лишала их слова смысла, невидимый бальзам смачивал губы и языки, кружа головы, и они продвигались вперед вместе с остальными.

Когда паломники подошли ближе, их приветствовало новое чудо.

Вокруг самой башни песка не стало. Ее окружал луг странной травы, такой густой, что казалось, будто бы каждая песчинка превратилась в травинку и лепесток. Жасмины и гиацинты цвели в ночи, лилии обнимались с розами, мирты и ломоносы свернулись между ними. Мотыльки с трепещущими крыльями, прозрачными, как хрусталь, порхали над этим лугом. Их крылья, лапки и усики издавали слабый звон, словно миниатюрные музыкальные шкатулки.

Пройдя еще четверть лиги, люди убедились, что на всех ярусах башни кипит работа; там сновали туда-сюда какие-то люди, а вокруг них летали странные существа с огромными крыльями. За лугом начинался лес. И люди, продолжая зачарованно идти по направлению к башне, вошли под его таинственную сень. Тут стояли высокие деревья, без коры и листьев. Их темно-красные и изумрудные прозрачные стволы светились изнутри. Вместо листвы на ветках сидели стайки светящихся птиц. Они мигали слепящими розовато-лиловыми глазами и задевали крыльями струны серебряных арф, спрятанных между ветвей, производя странные музыкальные звуки.

Когда люди вышли из леса, то увидели, что до башни осталось не более сотни шагов. Те, кто шел впереди, замерли в оцепенении. А толпа все прибывала, накапливаясь, как вода перед дамбой.

Остановившись, паломники увидели множество окон и дверей, из которых лился яркий свет. Чудесные цветные фонтаны образовывали арки над ярусами. Люди наконец увидели тех, кто суетился на башне. Там ходили крылатые лошади, темные, как чернила, с молочно-голубыми гривами, сновали черные, как уголь, крылатые львы с гривами цвета хризантем.

Время от времени появлялись изящные драконы с бронзовой чешуей. А ниже, примерно в пятнадцати футах над землей, в воздухе висел широкий ковер из темно-красных и серебряных нитей. На ковре виднелись белые фигуры, словно раздуваемые ветром.

Башня напоминала одновременно и Бахлу, и Белшевед, но в то же время многим отличалась от них, превосходя обоих. Она манила, завлекала, звала к себе. Толпа ринулась к подножию башни, туда, откуда поднимался вверх гигантский нижний ярус. Здесь паломники остановились, разинув рты, сознавая греховность и колдовское очарование этой постройки. Но они не могли ни уйти, ни обратиться к своим богам.

Над людьми проплыл ковер, за ним другие, обрушив на паломников поток шелков и каскады кистей. Под ритмичную музыку медленно кружились белые женщины. Танцовщицы взмахивали руками, извивавшимися то как лебединые шеи, то как змеи. Их гладкие тела соприкасались друг с другом. Черные локоны красавиц украшали серебряные обручи. Длинные ногти напоминали узкие месяцы. Груди походили на бутоны роз.

И вот, когда тысячи глаз были подняты к небу, навстречу немыслимым чудесам, земля дрогнула.

Люди почувствовали, что поднимаются в небо. Снова раздались крики; некоторые паломники упали на колени, но теперь было поздно обращаться к небесам. Их протесты и ужас не были искренними, скорее, они действовали по привычке. Впрочем, любой человек испугался бы в подобной ситуации.

Внезапно паломники поняли, что окружавшие башню цветочное поле и лес из цветного стекла — это еще один огромный летающий ковер. И теперь этот ковер вместе с деревьями, травой и людьми плавно и очень спокойно понимался вверх вдоль башни, как кольцо, снимаемое с пальца.

Когда ковер поравнялся с летающими танцовщицами — конечно же, они были не обычными женщинами, а демонессами, — те сошли на него. Летающие животные, хлопая крыльями, опустились между цветами и начали кувыркаться среди желтых нарциссов. Эти механические создания дринов, а быть может, образы демонических грез, которые должен был разрушить первый же луч солнца, важно шествовали между людьми, вызывая у смертных возгласы ужаса и восхищения.

Человек, который нашел и поднял с песка реликвию — золотую кость, — все еще крепко сжимал ее в руке. Вдруг один из львов подошел и уставился на него топазовыми глазами. Он был, наверно, ваздру, принявшим обличье льва, так как заговорил с гипнотической мягкостью.

— Эта кость, — произнес зверь, — не частица смуглой королевы Шева. Она вообще не принадлежала человеку. Поэтому отдай ее мне. Мне очень нравится собирать забавные штучки.

Человек, дрожа, протянул священную кость, возвращенную такими усилиями, и лев взял ее. Раздался ужасный хруст, после чего зверь выплюнул обломки золота и коричневой кости на гиацинтовую гладь ковра. Потом лев удалился, закрыв глаза, словно от омерзения. Это и в самом деле был демон, потому что прикосновение к золоту всегда напоминало ваздру и эшва о солнце и вызывало у них сыпь и головные боли. Только дрины, будучи менее чувствительными, чем аристократы из Драхим Ванашты, переносили прикосновение к этому металлу. (Такое же отвращение, без сомнения, испытывал и укравший реликвию эшва; не случайно люди заметили, что он перебрасывал кость из одной руки в другую, словно горячий уголь.)

Кольцо ковра поднималось все выше. Когда-то придворные Нейура, обливаясь потом, взбирались по длинным пролетам лестниц, теперь люди легко возносились к самому верхнему ярусу.

Несмотря на то что до сих порс людьми не произошло ничего плохого, на многих лицах по-прежнему лежала тень беспокойства. Если это порождение ночи, эта башня окажется столь же высокой, как Бахлу, не рассердит ли она богов, и не обрушат ли те призрачную башню? И все же подсознательно паломники понимали, что даже боги не сломят волю Азрарна. Даже если они считают, что в силах противостоять князю демонов, боги все равно не станут вмешиваться в его дела.

И все же как могли предположить эти люди, что находятся на пути к самому Азрарну, в его истинном обличье, в полном блеске его власти? Тому самому Азрарну, о котором всегда твердили, что он отвратителен, неуклюж и злобен как внешне, так и в своих деяниях.

Возможно, уже сейчас, глядя на все эти чудеса, многие начали понимать, что зло не всегда имеет отвратительный вид.

Тем временем ковер поднимался все выше — сквозь фонтаны холодного огня, мимо окон с цветными витражами. За окнами люди смутно различали экзотические движения танцовщиц, видели пирующих за столами, ломившимися от снеди.

Внезапно паломники оказались на уровне самого верхнего яруса — непрозрачного куба с черными лаковыми дверями. Звезды, казалось, висели так близко, что в них можно было попасть камнем, но все же их мягкий свет не разгонял полуночной темноты. Луна вошла в последнюю фазу.

Верхний ярус этой башни, как и в первоначальной башне Нейура, был меньше всех. Правда, он оказался достаточно массивным, но не настолько, чтобы вместить одновременно несколько тысяч людей. А потому все произошедшее после этого, видимо, было иллюзией.

Либо Азрарн, Властелин Ночи, создал путь в иное измерение, которое иногда называли Другим Миром. И здесь (или там) он увеличил размеры сооружения.

Но что бы тогда ни произошло, события развивались именно так, как о них после рассказывали — каждый мужчина, каждая женщина и каждый ребенок, поднимавшиеся той ночью в небеса около черной башни.

Магическая музыка резко смолкла, стало слышно только завывание ветра вокруг верхнего яруса башни. Затем все лаковые двери открылись настежь одна за другой, словно по команде, и тысячи людей вошли в башню.

Внутри верхнего яруса оказалось ночное небо. Безграничная черная полусфера с разбросанными звездами и звездной пылью, по которой то тут, то там проносились хвосты комет и метеоритов. Звезды, прочертив сияющую дугу, падали вниз, словно большие монеты. Конечно, некоторые дети дотягивались и ловили их. Один ребенок даже утверждал, что поймал и какое-то мгновение держал в руках звезду размером с колесо от телеги, которая весила не больше маленького камушка. Но звезда горела, и, держа ее, малыш увидел, как на его ладошках вспухают небольшие волдыри, но при этом не чувствовал боли. Испугавшись, он выпустил звезду. Она упала ему под ноги и опускалась все ниже и ниже, пока не пропала из виду. Одна девушка рассказывала, что поймала звезду за хвост. Но тоже отпустила ее, когда почувствовала, что кожа на ее лице стянулась, как от ожога. Уже позднее паломники пришли к единому мнению, что башни на самом деле не существует, потому что все эти небесные тела пролетали мимо них и под ними. И при этом люди не испытывали страха, и воздух, на котором они стояли, был твердым, как пол. Как бы то ни было, все знали, что оказались в небесах, намного выше вершины башни, а значит, ближе к богам. Но, как ни странно, богов они не видели, даже их дальних родственников, жителей нижнего неба.

Но самым удивительным было то, что каждый, входя в эту область неизведанного пространства, оказывался там в полном одиночестве. И при этом никто не впадал в панику.

Вскоре чувство одиночества прошло.

Сперва все увидели фигуру мужчины, который шел к ним по полу ночи, хотя никакого пола не существовало. Все узнали в нем странного рассказчика, того самого, в плаще, похожем на орлиные крылья, — ведь все они видели этого человека на пути к Белшеведу.

Незнакомец, закутанный в плащ, остановился в трех или четырех шагах от паломников.

И затем…

Налетел черный вихрь, закрывая звезды, закружился и превратился в крутящийся столб дьявольского дыма. Затем этот дым сгустился, и воздух пронзила гигантская молния. Из той молнии родилась черная чайка с крыльями, напоминающими лезвия, а после она превратилась в орла с двумя звездами вместо глаз. Орел рвал ночь когтями, его крылья свистели и хлопали. И вот перед ошарашенными людьми уже свирепствовал дракон, затмивший собой небесную тьму, темный, как прогоревший огонь, с пастью, наполненной живой лавой вулкана. Затем пламя затухло, и черный волк с огненными глазами превратился в черного пса; пес поднял голову и стал котом, затем пантерой, а после — ягуаром. Последний, встав на задние лапы, утончился в талии и округлился в бедрах, превращаясь в амфору с грудями куртизанки; над странным сосудом угадывалось красивое женское лицо и облако черных волос. Обличья все менялись и менялись, им не было конца. И каждый, кто стоял или опустился на колени от страха перед неведомой силой перевоплощения, узнавал в оборотне знакомые образы — жену, брата, соседа или ребенка. Настолько знакомые, что некоторые отваживались приблизиться к видению и говорили с ним, удивленно обращаясь к нему по имени. Но затем и это пропало.

И теперь перед людьми появился мужчина. Позднее те, кто его видел, говорили, что остальные мужчины по сравнению с ним выглядели просто тенями, а все смертные — и мужчины, и женщины — походили на незаконченные статуи, тогда как он являлся единственным совершенным созданием. Но если так, то кто же его создал?

Они увидели в нем Властелина. Владыку Тьмы. Повелителя. Таким, каким его видел его собственный народ.

По черной кольчуге, покрывавшей его тело, пробегали голубые отсветы. Она была и металлической и бархатной одновременно. Его плащ струился водопадом драгоценностей, черных, темно-зеленых и цвета меди, окутанных парами расплавленного металла. На его груди покоился тяжелый ворот из черепных пластинок дракона, светящийся рубинами в ажурных оправах из чистого серебра — твердого, как сталь, — несомненно, работы дринов. Его сапоги были сделаны из человеческой кожи, окрашенной в совершенный черный цвет, так как даже здоровое тело чернокожего человека не настолько черно, какой должна быть настоящая чернота. Но для демонов тьма играла роль света. Эти сапоги украшала серебряная отделка, но ее форма все время менялась, мерцая, как чешуя змейки. Настоящая змея обвила его левую руку — шипящая кобра с поднятым капюшоном. Его словно высеченное из камня лицо обрамляли черные волосы — никакой иной цвет здесь не подходил. Это лицо казалось таким же ясным, как звезды, но, как они, не слепило. Лицо Азрарна казалось настолько прекрасным, что, появись оно само по себе, могло бы ранить или даже, по примеру Чузара, Владыки Безумия, свести с ума смотревшего на него. Не только солнце способно уничтожать. И все же как прекрасен он был, насколько прекраснее и мужчин, и женщин, и любых других творений!

Пальцы Азрарна были унизаны кольцами из яшмы, нефрита и черного янтаря. Его глаза были драгоценными камнями, одновременно более блестящими и более черными, чем солнце или тьма в отсутствие солнца.

Стройный, живой, как ртуть, и неподвижный, словно камень. Таким он предстал перед людьми. Азрарна абсолютно справедливо и в то же время совершенно неверно называли Прекрасным.

Каждый из паломников испытывал не то ужас, не то удовольствие. Все они по-своему выражали свое почтение. Но он ждал от них не совсем этого. В любом случае было уже слишком поздно.

Наконец Азрарн улыбнулся. Его улыбка была жестокой, но полной удивительной нежности. Будучи ваздру, он умел мстить с изяществом истинного аристократа.

— Ты можешь попросить, — обратился он к паломникам — ко всем вместе и к каждому в отдельности, — и я выполню одну просьбу, раз уж я здесь.

— Государь, — забормотали они, — повелитель…

Люди не были уверены в том, кто он, и, как многие до них, принимали его за бога. Они припадали к его сапогам из человечьей кожи. И потом каждый шепотом бормотал свое сокровенное желание. И все желания, хотя и разные, были либо злыми, либо, в лучшем случае, эгоистичными и бессмысленными. Девушки мечтали приворожить к себе мужчин, пожелав, чтобы те любили их, а юноши — чтобы к ним приходили девушки и спали с ними, вне зависимости от их желания. Многие, и молодые, и старые, желали смерти богатым родственникам или врагам. Одни просили богатства, другие власти, и многие, очень многие просили отомстить за них. Даже дети обращались к Азрарну со злыми просьбами. Некоторые просьбы были просто мерзкими.

Во всей этой толпе никто не попросил о возвращении силы, здоровья или юности, о любви тех, кого они любят, или о помощи тому, кого они любят. Азрарн превратил наихудшие качества людей в быстро распускающиеся цветы, и они расцвели в одночасье и созрели, породив Зло.

И слушая их, Азрарн сказал каждому:

— Я дам тебе возможность исполнить это.

Так он и сделал. И в зеркале Нижнего Мира Азрарн наблюдал, как, использовав данную силу подчинять и покорять, бывшие паломники душили своих врагов подушками, отравляли пищу, разглашали секреты или сеяли несчастья. Но так и должно было произойти.

Выявив в людях их наиболее низкую и подлую часть, Азрарн снова закутался в драгоценный плащ. Этим плащом оказалось все ночное небо, оно обернулось вокруг Владыки Нижнего Мира, после чего исчезло. А черное ничто поглотило людей, стоявших перед ним на коленях, словно перед богом.

Когда они очнулись, то снова оказались в лагере перед Белшеведом. Каждый из них решил, что он спал и в этом сне преследовал воров-эшва, топтал лилии и проходил между стеклянными деревьями, поднимался по черной призрачной башне и, встретив там Владыку Тьмы, получил от него подарок.

И лишь те, кто встал раньше других, заметили перепаханный песок, как будто целая армия отправилась на восток и вернулась обратно. Но они промолчали. Сама башня, разумеется, исчезла задолго до восхода солнца.

И только через год эти несчастные осознали, что случившееся с ними не было сном. Они сравнили происходящее со своими пожеланиями в ту ночь и похолодели. Их набожность оказалась поддельной, а вера — ложной. И когда они вновь пришли в Белшевед, то сделали это, скорее, по привычке или из жадности. Паломничество стало для них не более чем способом неплохо провести время. Сладкие плоды веры прокисли и сгнили.

Нашлись, конечно, и те, кто не пошел к призрачной башне той ночью. Одним из них был молодой убийца. Позднее братья нашли его повесившимся на дереве на ремне от кнута. Второй оказалась рыжеволосая девушка со шпилькой в руках. Поглощенная мечтами о демоне-любовнике, она пропустила демона, укравшего Реликвию, и не побежала за вором. Разумеется, все прозевали и мудрец со своими последователями, занятые поклонением камням.

Что же касается самой Реликвии, равно как и трех темных капель крови Азрарна, превратившихся в камень, когда кнут разрезал его ладонь, то они оказались засыпанными песками пустыни. Но, в отличие от трех капель крови, части Реликвии так никогда и не нашли.

Часть вторая ЛУННЫЙ ОГОНЬ

Глава первая ЖЕРТВА

Азрарн уничтожил веру в сердцах паломников. Теперь ему осталось лишь разделаться со жрецами Белшеведа. Уничтожение — особый дар демонов, если речь идет о возмездии. Уничтожая, они не оставляют камня на камне.

Тысячи людей, ставших носителями частицы зла Азрарна, разнесли эту заразу по всем странам и селениям. Они ушли с догоревшими факелами, думая только об исполнении своих темных желаний. А священный город запер ворота из слоновой кости и стали. Закрытый со всех сторон, он мог бы выдержать бесконечную осаду. И пусть пока никто еще не пытался разграбить его сокровищницу, все знали: придет срок и для этого черного дела. Но всему свое время. А сейчас белоснежный холм Белшеведа мирно спал в лунном свете…

В этом призрачном свете вокруг стен города бродила пантера. Она проходила мимо светящихся ворот, мимо высоких стен из глазурованных блоков, под раскидистыми ветвями деревьев, сквозь рощи, где на ее черную спину осыпались лепестки. Семь раз обогнула пантера священный город. И еще семь раз…

Властелин Ночи размышлял об особенном привкусе возмездия. И вспоминал о жгучей боли в той странной ране, которую .ему нанесли. Но более всего беспокоила его мысль о том, что это может повториться. Люди сильно ранили его сердце, и Азрарн почувствовал свою уязвимость перед родом человеческим. Его месть напоминала изящные завитушки и росчерки, которыми люди украшают свои подписи на пергаменте…

После сорок девятого круга ночная тьма поглотила большую кошку.

Несколькими мгновениями позже исчезновения Азрарн уже стоял на туманном берегу озера в центре Белшеведа.

В лунном свете золотой храм казался серебряным. В зеркале бирюзовой воды, как в лоскутке перевернутого черного неба, отражались четыре арочных моста. Сюда, к мозаичной кладке вокруг озера, подступал сад, и деревья распространяли сладкий аромат тропических цветов. Где-то неподалеку пела ночная птица. Она не знала, слушает ли ее кто-нибудь, но ей, видимо, вдруг стало так хорошо, что захотелось петь.

Час или больше Азрарн стоял там, размышляя. Земной час, который для него казался лишь мгновением. Пока он раздумывал, в воде у его ног чередой проносились смутные образы, порожденные его сознанием; они перетекали один в другой, меняясь вместе с его мыслями. И на иные из этих образов страшно было взглянуть.

Мертвенно-белый месяц отдыхал в небе, покачивая рожками.

И, словно вторя его бледному свету, какая-то тень перемещалась по воде. Она могла показаться скорее тенью лебедя, нежели призраком. Вдоль озера, следуя изгибам берега, двигалась женская фигура. Белизна ее одежды и волос размытым отражением скользила по воде. В правой руке она несла маленький фонарь с зелеными стеклами.

Азрарн поджидал ее в тени деревьев. Вероятно, он улыбался. В этот момент он вспоминал невинное создание, которое, последовав за ним в пустыню, встретило льва.

Эта невинная девушка и предположить-то, наверное, не могла, что в тени деревьев скрывается некто, совсем не похожий на Слуг Небес: целомудренных, омытых светом святости неземных созданий, которых девушке, пусть даже немыслимо красивой, не нужно бояться.

Шедшая к нему девушка несомненно являлась красавицей — как, впрочем, и все обитатели Белшеведа. Ведь внешняя привлекательность была не последним условием при отборе в послушники.

Девушка была тоненькой и гибкой, как тростинка, с талией настолько узкой, что ее, казалось, можно обхватить пальцами. Ее ножки, словно маленькие белые птички, осторожно ступали по земле. Она двигалась, словно лебединое перо, плывущее по воздуху. Ее волосы, осветленные, как у всех жрецов, казались воздушной паутиной, сотканной самыми искусными на свете пауками, и казались невесомыми, светлыми и прекрасными в свете луны. Белое облако окутывало жрицу с головы до ног, словно плащ или сложенные белые крылья. Концы легких прядей касались земли и взлетали при каждом шаге юной девы.

Одеяние красавицы, такое же легкое и белое, как ее волосы, было сшито из газовой ткани. Широкая полоса атласа с мерцающей, словно звезды, тонкой вышивкой, перетягивала талию девушки. Белые груди, напоминающие бутоны юных роз, плавно двигались в такт шагам.

Азрарн еще с другого берега озера заметил, как красива ночная гостья. И теперь это неземное создание приближалось к нему.

Она шла сквозь цветущий сад с белыми крыльями за спиной и зеленой жемчужиной света в руках. Ее прелестное лицо постепенно открывалось перед Владыкой Демонов, как открывается дверь, приглашая войти.

Демоны красивы. Даже лица прекраснейших смертных не в силах соперничать с лицами, что кажутся вполне обычными в Драхим Ванаште. Азрарн знал это и с удовольствием развращал и уничтожал красоту смертных.

Но эта незнакомка показалась сказочно красивой даже Азрарну. Он не мог постичь сути ее красоты, не мог понять ее источника, — как не мог отныне перестать о ней думать. Эта девушка была для него чем-то новым, еще не изведанным.

Пораженный, Азрарн стоял у озера, слившись с темнотой, и созерцал. Она же, сама девственность и недоступность, либо видела его, либо просто знала, что он здесь. Как бы там ни было, она уверенно шла вперед и остановилась только в десяти шагах от Властелина Тьмы. Красавица смотрела сквозь деревья именно туда, где он стоял. Ее широко раскрытые глаза были подобны чистой глади озера и, подобно озеру, отражали прекрасный лик князя демонов.

— Повелитель, — сказала она, обращаясь к деревьям. — Повелитель, я знаю, что ты здесь, и пришла, чтобы встретить тебя.

Ее голос оказался так же прекрасен, как и лицо.

Азрарн оставался в тени, продолжая молча смотреть на нее и слушать ее голос. Этот голос был подобен тихой музыке.

— Повелитель, — продолжала юная жрица, — я не знаю, кто ты, но чувствую твою сущность и твои намерения. Ты здесь для того, чтобы, причинив нам зло, взыскать свою дань.

На это Азрарн ответил ей из тени с некоторой иронией:

— И откуда ты знаешь так много обо мне?

Жрица не вздрогнула ни от внезапности вопроса, ни от волшебства этого голоса, зачаровавшего уже многих. Она не испугалась и просто ответила:

— Не знаю.

— Значит, ты любишь загадки?

— Как человек может почувствовать, если загорится дом у соседа, так я почувствовала твое присутствие в этом саду, — ответила жрица. — И как другие чувствуют природу огня, не видя его, так и я чувствую твою природу.

— Расскажи мне тогда о моей природе.

— Ты жесток, невыразимо жесток, — ответила она. — Ты неумолим. Ты стремишься вызвать боль ради боли. Боль, которая чернее ночи, холоднее зимы, неотвратима, как восход луны.

— Зачем же ты тогда меня искала?

— Обычаи Белшеведа научили меня терпеть. Я намного сильнее, чем выгляжу. И все же мне легко причинить боль. Ты сможешь долго мучить меня, наслаждаясь моей болью. Я предлагаю тебе себя как жертву. Растрать свой гнев на меня, Властелин Тьмы, и сохрани жизнь остальным.

— Жертва, — отозвался Азрарн. Кто знает, может он испытал горькую радость, произнося это слово. — Но к чему тебе это? Люди не помнят тех, кто идет на смерть ради них.

— Мне не нужна память.

— Что же тебе нужно?

— Я уже сказала. Отвратить твой гнев.

— Сможет ли одна маленькая смерть отвратить много смертей?

— Я надеюсь, что ты заставишь меня сильно страдать.

— И ты боишься?

— Да, повелитель. Я знаю, что ты не получишь удовлетворения, если я не буду бояться.

— Ты считаешь меня безжалостным?

— Я считаю, что тебе нужны мой страх и страдания.

— Ты молода, — сказал он, — слишком молода, чтобы уйти из этого мира, словно задутое пламя свечи.

— Я лишь перейду в другой мир, — ответила она. — А когда-нибудь, возможно, еще вернусь в этот.

Совсем недавно в черной башне люди склонялись перед ним, тысячи людей обращались к нему с молитвой — смесью из злости и жадности. А теперь пришла девушка, которая просит, чтобы он убил ее ради собственного гнева и потребности в утешении. Убил красоту, что сияет в небе ярче звезд.

— Взгляни на меня, — сказал он и вышел из тени, чтобы девушка могла увидеть его.

Долго, очень долго девушка и Азрарн, князь демонов, безмолвно стояли на берегу.

— А теперь, — произнес он наконец, — повтори, кто я и как ты собираешься утолить мой гнев?

Ее руки задрожали так, что девушка невольно опустила фонарь, но при этом тихо рассмеялась.

— Прости, — ответила она. — Я думала, что увижу красоту, подобную красоте бога. Но теперь вижу, что твоя красота подобна биению сердца земли. То, что я себе представляла, кажется маленькой капелькой воды рядом с океаном. Как может существо столь прекрасное быть носителем Зла? Ты поведешь нас ко Злу и Горю, но зачем такая расточительность? Разве ты не можешь привести все человечество к радости и добру лишь одним взглядом своих глаз? Думаю, мир сам бы умер за тебя, если бы знал, каков ты на самом деле.

Наступила тишина. Кто хоть раз сказал Азрарну такое за все тысячелетия его жизни? Кто мог подумать о нем так?

Наконец Азрарн произнес:

— Мне кажется, белая дева, ты ошибаешься в том, каков я на самом деле.

В ответ юная жрица взглянула на Владыку Демонов и отозвалась:

— Или ты сам ошибаешься.

Азрарн вновь рассердился. Гнев, подобный ветру, что гасит все огни в небесах, охватил его.

— Женщина, — сказал он, — ты глупа.

Азрарн пропал, а перед красавицей появился черный волк с горящими глазами. Этот волк подбежал к ней, схватил ее руку и прокусил до кости безымянный палец. Ибо она причинила ему боль, и теперь он хотел отплатить ей тем же.

Девушка закричала, из глаз ее брызнули слезы. Укусив, волк отпрянул, словно выжидая. Но красавица, все еще плача, медленно протянула ему свою покалеченную руку, прося продолжить ужасное дело.

Те, кто испытывает схожие чувства, становятся близки друг другу, почти братьями. Азрарн знал, что такое страдать из-за собственного упрямого желания принести себя в жертву.

Человек, а не волк снова поймал руку юной жрицы. Волк пропал.

При его прикосновении боль покинула ее, смешалась с тем необычайным ощущением, которое может вызвать лишь прикосновение Азрарна. Он держал руку жрицы в своей. Длинным квадратным ногтем указательного пальца он содрал собственную кожу, кожу демона, от первого сустава большого пальца до ногтя. Во второй раз Азрарн проливал свою кровь из-за Белшеведа, но сейчас ни капли его крови не попало в землю. Он прижал свой палец к кровоточащей руке девушки. Рана тотчас начала затягиваться. Через несколько мгновений исчез даже шрам.

Все еще держа ее руку, он произнес так тихо, что его голос был едва слышен сквозь шорох листвы:

— Моя кровь смешалась с твоей. Обожжет ли это тебя моей злобой, лунная дева?

— Огонь и вода не смешиваются, — прошептала она, — одно уничтожает другое.

Боль оставила ее, и девушка, словно в изнеможении, качнулась к нему всем своим легким телом, и волна ее светлых волос рассыпалась по его темной одежде.

— Я не приму такую жертву, — сказал ей Азрарн. — Ты слишком хороша для того, чтобы стать выкупом.

— Но ты не тронешь Белшевед?

— Я уже нацелил меч, который поразит этот Божественный Колодец. Через год, через десять или двадцать лет. Само основание вашей веры сгниет. И ты все еще думаешь, что я не таков, каков есть на самом деле, дитя мое? А каким, по-твоему, еще должен быть князь демонов?

Но жрица уже впала в полубессознательное состояние, в какое впадают все смертные, оказавшись рядом с Азрарном, и, не слушая его, склонила голову ему на грудь. Ее волосы светились на фоне его одежды, как река под луной.

И все же Азрарн прекрасно понимал, что вместе с кровью утратил какую-то часть себя. Он знал, что кровь ваздру не уничтожит девушку, но и не растворится в ней бесследно.

Князь демонов взял красавицу на руки, и маленький фонарик опрокинулся и погас. Затем Азрарн произнес волшебное слово, и они вместе ушли от озера.

Он перенес девушку в странный уголок среди пустыни, оазис, о котором никто не знал.

Возможно, там возвышались пальмы и плескалась вода. А может быть, не было ни деревьев, ни воды, и лишь приливы и отливы песков сменяли друг друга, подчиняясь прихоти раскаленного ветра.

Азрарн положил красавицу на ковры из мха и травы и устроился рядом. Он просто лежал рядом и пристально смотрел в ее глаза своим немигающим взглядом демона, и ее глаза, растворяясь в его взгляде, изменились, тоже перестав моргать. И так они пролежали, не шелохнувшись, всю ночь, как камни, в странном экстазе абсолютной неподвижности. И юной жрице казалось, что кровь демона течет по их двум телам, отныне неразделимым, как сделались неразделимыми их мысли и души: ее душа, получившая его бессмертность, стала лишь его частью, его отражением.

Только когда первые отблески утра посеребрили восток, Азрарн отстранился от девушки. Но ей по-прежнему казалось, что она чувствует тяжесть его тела и ласку его волос, гладящих ее щеки.

— Я должен оставить тебя, — сказал он, — потому что близок восход. Скажи, куда ты хочешь, чтобы я отнес тебя?

— В Белшевед, ведь там мой дом.

— Тогда пойдем, — сказал он.

Азрарн поднял ее и своим волшебством возвратил в цветущий сад у озера. Там она оказалась одна. Ее фонарь валялся на земле, а солнце уже раскрасило горизонт красками восхода.

Красавицу звали Данизэль, что на ее родном языке означало Лунный Огонь, а на языке демонов — Иштвар.

В Нижнем Мире демоны говорили на семи различных языках. А выше, на земле, существовало тоже семь основных языков, но каждый из них делился на десять, то есть на самом деле люди говорили на семидесяти языках. Демоны понимали их все, поэтому Азрарну было понятно значение имени юной жрицы. Возможно, он прочитал ее мысли — ведь девушка не называла себя вслух. Князь демонов, несомненно, знал и ее историю, хотя вряд ли это его действительно интересовало. Его любовницы имели происхождение столь же различное, сколь неповторима была их красота — дочери королей и рабов. Одна из его возлюбленных была дочерью мертвеца.

Но матерью Данизэль оказалась не королева и не рабыня, а слабоумная, болтающая чушь дурочка, шатавшаяся по улицам деревни, рвавшая на себе грязные волосы и царапавшая стены домов обломанными ногтями.

Глава вторая ВОЛШЕБНАЯ МАШИНА

Деревенская дурочка конечно же никогда не совершала паломничества в святой Белшевед. Но она часто кричала, что хочет туда попасть. А когда она становилась слишком буйной, ее ловили сетью и привязывали к столбу, как собаку, пока она не приходила в себя. Большая часть ее разрушительной энергии, как у большинства сумасшедших, была направлена против нее самой. Она никогда не нападала на других людей, лишь изредка рвала белье, вывешенное на просушку, или крала фрукты из чужих садов. Жители деревни вели себя по отношению к ней весьма терпеливо, часто бросали ей куски еды, чтобы отвратить от кражи яблок. В деревне уже вошло в обычай каждую свадьбу или похороны выставлять к ее столбу кружку пива или слабого вина, вне зависимости от того, была там привязана несчастная или нет. Но хотя сельчане и делали все это, они считали бедную дурочку проклятием богов, посланным им за какие-то неведомые грехи. Они обращались с несчастной, на их взгляд, хорошо, только потому, что надеялись таким образом заслужить благословение небес, которые смилостивятся и избавят деревню от такого позора.

Но дурочка все жила и жила. И никто не осмеливался убить ее, хотя иногда люди кидали в нее камни или пинали со злобы.

В один год, за несколько месяцев до сбора урожая, в старом замке на холме у деревни поселился маг. Он объявил, что переехал из города, дабы поработать в тишине и покое, поскольку, как он всех уверял, является набожным и добродетельным человеком. Деревня приняла его приезд как благословение небес. Однако маг мало общался с жителями деревни, будучи занятым своими делами. Время от времени над крышей замка раздавался грохот, но эти звуки сами по себе, очевидно, не слишком пугали сельчан. Раз или два кто-то из деревенских жителей стучался в окованную медью дверь, прикрепленную к порталу дома, но не получал ответа. И только однажды пастух, увидев мага, шедшего со слугой по холмам, догнал его и стал умолять волшебника облегчить ему зубную боль. Но маг, казалось, не расслышал просьбы и прошел мимо; полы его длинной мантии, расшитой загадочными знаками, волочились по траве. Слуга, однако, повернулся, и когда маг немного отошел, спросил у пастуха:

— Какой зуб болит?

Пастух, ждавший с нетерпением, открыл рот и указал на мучивший его клык.

— Сейчас посмотрим, что можно сделать, — заверил пастуха слуга и, размахнувшись палкой, выбил больной зуб, а с ним и пару здоровых впридачу.

Оставив воющего пастуха, слуга мага, тоже подвывая, с неуместным весельем поскакал за своим задумавшимся хозяином.

С этого времени слуга мага начал повсюду проявлять себя с самой худшей стороны. Он стал настоящим бедствием деревни, гораздо большим, чем какая-то дурочка. У него были отталкивающая внешность и неприятные повадки. Магу слуга был нужен только в качестве охраны, поскольку тот обладал чудовищной силой, так что у слуги оставалось достаточно времени на различные пакости. Мысли мага были вечно заняты высокими материями, поэтому сам он не обращал внимания на то, что вытворял его слуга в свободное от работы время.

Вначале слуга грубо шутил с деревенскими жителями. Так, например, однажды он связал двух козлов, перетянув им веревкой гениталии, а когда на их отчаянное блеяние прибежал пастух, набросился и на пастуха и привязал его к козлам тем же способом. В другой раз негодяй пробрался в дом через трубу, предварительно потушив огонь испражнениями, и ввалился голым к старой женщине, напугав ее буквально до смерти. Потом он испугал женщину, купавшуюся в пруду. Он собирался не только напугать ее и так бы и сделал, если бы она не оказалась женой сборщика тростника и не прихватила бы с собой нож, собираясь после купания нарезать впрок стеблей. Женщина сумела вытащить нож из лежащей на берегу одежды и ранить нападавшего в ногу. После чего насильник убежал, хромая и пронзительно крича. Вечером того же дня, когда женщина готовила ужин, в окно влетела птица тускло-медного цвета и заговорила строгим голосом:

— Я говорила с волшебником, и он интересуется: «Почему ты ранила моего слугу?»

Женщина очень заволновалась, но муж заслонил жену и ответил птице:

— Пусть твой хозяин хорошенько подумает. Когда женщина, такая хорошенькая, как моя жена, оказалась достаточно близко, чтобы воткнуть нож в тело мужчины, у нее, наверное, была на то причина, а у него, наверное, нашлась причина, чтобы подойти к ней так близко.

При этих словах птица спрятала голову под крыло, будто в смущении, и мужчина добавил:

— Передай своему хозяину, чтобы он предостерег этого грубияна. Хотя мы и уважаем магов, но наглецов терпеть не станем.

Когда той же ночью взошла луна, волшебник наслал на своего слугу парочку призраков, чтобы высечь его, и парень с воем убежал из замка. К этому маг добавил строгие угрозы, и больше никаких неприятностей с жителями деревни не происходило.

Но слуга остался недоволен. Его похоть доставляла ему очень много беспокойства, особенно в ночные часы. Иногда волшебник утешал его иллюзиями в виде доступных юношей и девушек. Правда, это случалось не часто, поскольку маг, как правило, был занят другими делами. В городе этот слуга, тайно выбираясь из дома, насиловал многих, не подвергаясь за это наказанию. Здесь же, в деревне, его преступления быстро бы обнаружились и вызвали бы недовольство хозяина.

Шпионя однажды за двумя любовниками на лугу (это было единственным, что ему еще оставалось), он заметил проходившую мимо дурочку. Она тоже следила за любовниками, но открыто, а не таясь, как слуга. Вскоре любовники, поднявшись с травы, тоже увидели ее. Они принялись кидать в нее комьями земли и гнать, называя проклятой. Это заинтересовало слугу. Очень скоро он узнал, что бедная девушка не нужна никому в деревне, никто не хватится, если она исчезнет. Тогда в его порочной голове созрел план.

Под замком существовала система подвалов, которая, в свою очередь, соединялась с каменной пещерой и подземным ручьем невдалеке от деревни. Здесь слуга часто бродил, собирая по указанию своего хозяина какую-то плесень и волшебные травы, а также чертя углем скабрезные рисунки на стенах и мучая обитавших в подвалах крыс.

Сходство этого подземелья с тюрьмой навело негодяя на забавную мысль.

Следя за дурочкой, слуга выяснил, что у нее есть излюбленные места для прогулок и отдыха. Дождавшись лунной ночи, когда маг находился на восточной части крыши замка, производя расчеты движения луны, слуга принялся рыскать в округе, пока не набрел на девушку в одном из ее убежищ, достаточно защищенном, но не имевшем ни крыши, ни дверей. Проскользнув туда, он увидел, что дурочка сидит согнувшись в темном углу и рассеянно смотрит на гостя.

Так как сам он тоже не отличался большой красотой и чистоплотностью, неприглядный вид девушки ничуть не ослабил его нетерпения. Не теряя времени, он повалил ее на землю и силой овладел ею. К счастью, его возбуждение было так велико, что все закончилось очень быстро.

Девушка почти не кричала и не сопротивлялась. Она так привыкла к несправедливости по отношению к себе со стороны людей и самой природы, что со смирением приняла эту новую жестокость.

Когда слуга закончил свое грязное дело, он отряхнулся, словно огромный зверь, появившийся из грязи, поднял свою тощую любовницу и взвалил на плечо. Таким способом парень доставил несчастную в замок мага и спустился с ней через подвалы в пещеру, где протекал ручей. Здесь он привязал ее (девушку настолько часто привязывали, что она даже не попыталась протестовать) к маленькому сталагмиту. Затем он овладел ею снова (слишком уж долго длилось его воздержание), после чего преспокойно привел себя в порядок и предстал перед магом. Слуга появился как раз вовремя, чтобы помочь хозяину с тяжелой машиной. Волшебник собирался работать с ней на крыше. Эта машина, громоздкое сооружение на огромных колесах, приводилась в движение не только с помощью человеческих рук, но и под воздействием света звезд и других небесных тел.

Слуга потянул рычаги, устанавливая их в нужное положение. Машина взревела, и маг закричал:

— Через сто девять дней и ночей, судя по излучению луны и ритмам звезд, долгожданная комета наконец появится в небе!

— Да, хозяин, — радостно выкрикнул в ответ слуга. Хотя на самом деле его поглощали совсем другие мысли.

Маг, однако, был действительно воодушевлен. Единственной целью его переезда в эту глушь из столицы было увидеть комету. Несколько месяцев назад он узнал из своих расчетов, что лучше всего комету будет видно с крыши этого замка. Поэтому маг отказался от всех своих прочих дел и поспешил сюда. Здесь он приказал слуге собрать странную машину, которую теперь подготавливал к работе, планируя с ее помощью поймать частицу энергии кометы.

Слугу, впрочем, не интересовали желания мага. Ему вполне хватало своих. Он лишь нажимал на рычаги машины и пускал ее в ход. Когда же эта задача была выполнена, парень снова прокрался в подземную пещеру, запихнул в рот дурочке черствый хлеб и снова с удовольствием хозяина овладел ею, ведь раньше он никогда ничем не владел.

Так продолжалось девяносто дней. Слуга спускался в подвалы, проходил в пещеру и удовлетворял свою похоть. Между делом он кормил дурочку остатками пищи.

Однако по истечении девяноста дней что-то зашевелилось в темном мозгу парня. Он сообразил, что месячный цикл, обычный для женщин, совершенно отсутствует у его любовницы. Сначала он думал, что слабоумие лишило ее плодовитости, но вскоре заметил в ней изменения, как правило, сопутствующие беременности. Тогда слуга приуныл. Конечно, не из-за нее, а из-за себя. Слабая, полубезумная женщина, вероятно, умрет при родах, и он потеряет ее так же быстро, как приобрел. Поэтому слуга начал обдумывать различные способы избавиться от нежелательного исхода. Наконец парень принес несчастной вина, напоил и принялся сильно пинать ее, веря, что у нее произойдет выкидыш, а сама она останется в живых. Увы, дурочка легко перенесла побои.

Слуга впал в неописуемое отчаяние. Он даже начал подумывать, не обратиться ли ему к знахаркам или к хозяину. Но к этому времени уже прошло сто девять дней и маг удалился в свою келью поститься и медитировать, готовя себя для особо могущественных заклинаний, которые ему предстояло произнести. Теперь маг выходил лишь раз в день, чтобы проверить машину на крыше, и в эти моменты бывал очень занят.

— Хозяин, — льстиво обратился к нему слуга, — одна бедная деревенская девушка вчера спрашивала, нельзя ли избавить от нежелательной беременности ее мать, уже благословленную сорока тремя детьми…

— Нет, нет, — пробормотал маг, — твое вмешательство совершенно напрасно. Сорок семь — число слогов в астральной мантре, которую я должен повторять для рассеивания кометы.

— Хозяин, — завыл слуга, — если я признаюсь, что позволил одной плохой женщине, сходящей с ума от желания доставить мне удовольствие, увести меня с пути целомудренного воздержания и что теперь она угрожает гневом своего отца, если я не облегчу ее состояние…

— Что за чепуха? Механизм в превосходном состоянии. Но ты должен смазать вот этот зубец.

Слуге пришлось отступить. Волей-неволей он стал приносить несчастной, все еще жившей в пещере, хорошую еду: фрукты и мясо. Даже принес теплый коврик. Иногда он отвязывал ее и водил на прогулку. Но если женщина и чувствовала пробудившуюся в нем доброту, то не показывала этого. Казалось, она даже не подозревала, что находится в положении. Слуга же по-прежнему часто наваливался на свою жертву и неистово овладевал ею, используя последнюю возможность, так как был уверен, что вскоре потеряет ее. В такие минуты дурочка, немного хмурясь, рассматривала каменный потолок сквозь спутанную гриву грязных волос.

На сто девятый день бодрствования мага в небе появились первые признаки кометы.

Кометы, пролетавшие над плоской землей, имели иные происхождение и свойства, нежели те, которые посещают круглый мир. Клочки хаоса, существовавшего за пределами земли, случайно или в результате неких космических сдвигов проникали в верхнюю часть воздушного мира, где тут же обволакивались элементами воздуха — защитными частицами, — потому что чистый хаос и упорядоченные атомы мира не могли сосуществовать без разделительного слоя нейтральных частиц. Эти кометы прилетали и улетали, редко появляясь на небе во второй раз, потому что, преодолев внешний барьер, должны были вернуться в хаос. Кометы второй разновидности образовались из падающих звезд. Каждая из них несла пламя первородного удара. Им каким-то образом удавалось не падать на землю: то ли редкие атмосферные течения носили их туда-сюда, то ли небесные элементы удерживали их благодаря своим особым волшебным свойствам. Кометы второго типа появлялись в небе по несколько раз, через регулярные и нерегулярные интервалы времени, носясь по небосводу столетиями, пока не сгорали дотла. Но существовали еще и кометы третьего типа. Именно такую комету ожидал маг.

В те дни солнце всегда оставалось на одном и том же расстоянии от земли и, путешествуя по небу, росло и убывало, подобно луне, создавая таким образом лето и зиму. Каждую ночь оно заходило за край земли, погружаясь в некое пространство под нижними областями мира — те самые глубины, которые располагались ниже Царства Мертвых. Дневное светило умирало каждый вечер, но утром оно таинственным образом возрождалось и с каждым восходом снова появлялось на востоке, обновляя мир своим светом. С луной происходило примерно то же самое. Однако иногда — возможно, раз в тысячу лет — новорожденное солнце обладало большей энергией, чем было необходимо. Эта избыточная энергия со временем испарялась, словно пар из кипящей воды, иногда различимая, подобно утренней дымке, но чаще абсолютно невидимая для глаз смертных. Солнечный пар поднимался выше обычной для солнца траектории. Здесь, в более холодных областях высокого неба, он постепенно уплотнялся, сгущая тепло и холод, пока, наконец, не вырастал в огненную газообразную сферу.

После того как этот призрачный огненный шар полностью сформировывался, на него начинала действовать сила притяжения. При этом шар месяцами или даже годами мог медленно падать на землю. Огненный хвост отмечал его дорогу в атмосфере. Но каждый такой шар, без исключения, в некой достаточно удаленной от поверхности земли точке распадался. Выделяющаяся при этом энергия была огромной, но благотворной. Сам газ впитывался земной поверхностью или рассеивался в воздухе.

Такое событие случалось крайне редко. Маг верил в математическую и астрологическую возможность такого случая, к тому же существовали записи о подобных кометах, которые наблюдали в далеком прошлом. Слабый блеск кометы бывал различим за ночь до ее появления, подобно отблеску лампы на стене.

Увидев этот отсвет, маг пришел в восторг.

Но жители деревни не разделяли его радости. Будучи невежественными, селяне с ужасом следили за новой странной грушевидной звездой в небе. Более того, их беспокойство росло всю ночь, так как комета становилась все больше и больше. Когда же на рассвете неведомая звезда все еще горела на небосклоне, став еще крупнее и ярче, и обзавелась сверкающим алмазами хвостом, сердца людей переполнил страх.

Некоторые бросились стучать в обитую медью дверь замка, где жил маг. Как всегда, ответа не последовало. Но вскоре появился слуга, поднимающийся на холм. Хозяин послал его собрать особые растения. Увидев толпу, преградившую ему путь, парень струсил, решив, что тут ему и конец.

Но жителям деревни было не до него.

— Умоляем тебя, попроси своего хозяина выйти и рассказать, — закричала толпа, — что за ужасная звезда висит над нами, пылая в воздухе.

Слуга зевнул от скуки. Он знал, как будет выглядеть комета, и не боялся ее.

— Ах, это. Это всего лишь плевок солнца. К завтрашнему дню он пропадет, и добро восторжествует.

Люди начали совещаться между собой. Ответ слуги прозвучал слишком неубедительно. Слуга боком протиснулся к двери, быстро пробормотав заклинание, отпирающее замок.

— Нет, подожди, — сказал кто-то. — Попроси все же своего хозяина поговорить с нами. Нам кажется, что этот шар несет Зло. От одного его вида у трех женщин произошел выкидыш.

Слуга, уже собиравшийся исчезнуть за дверью, заколебался. Выражение его уродливого лица изменилось.

— Подождите немного, — бросил он людям и захлопнул дверь.

После трех или четырех часов бессмысленного ожидания жители деревни окончательно убедились, что вскоре на них обрушится бедствие, и кинулись домой. Здесь они вместе со своими женами начали собирать вещи и сгонять в стада животных. К середине дня деревня опустела.

С наступлением сумерек магу обычно требовалась помощь слуги, чтобы запустить волшебную машину. Но этой ночью должна была проявиться вся магическая сила кометы. Слуге показалось, что если ему удастся привести дурочку на крышу дома и привязать ее, скажем, на западной стороне крыши, подальше от машины и мага, она все равно увидит комету и сильно напугается. Шум сверхъестественной машины заглушит ее крики. Если судьба будетблагосклонна к слуге, дурочка избавится от своей беременности еще до конца ночи. Что касается мага, то, занятый своими делами, он, словно одурманенный или пьяный, будет сидеть в келье, не замечая ничего вокруг.

Наступила ночь. Небо стало абсолютно черным, комета затмила звезды. Тускло светила луна, всплывшая на востоке. Но света было предостаточно. Словно золотой медальон на серебряной цепочке, комета висела над землей, а в разные стороны от нее расходились сияющие лучи. Ночь набирала силу, и сияние становилось все ярче.

Машина, стоявшая на крыше, казалась игрушкой, сделанной гигантским ребенком из кусков и обрезков металла. То там, то здесь маленькие мерцающие змейки мелькали вверх и вниз, извиваясь по трубкам и колесам; Маг был занят окончательными приготовлениями и еще не появлялся. Слуга пробрался на крышу. Перед собой он толкал дурочку. Ее запястья были связаны, а голова закутана черной материей. Насильник хотел, чтобы вид кометы стал для нее неожиданностью.

Слуга снова закрыл люк и прикрепил веревку, которой были связаны руки несчастной, к железному кольцу. Он привязал дурочку настолько туго, что ей пришлось согнуться вдвое. В таком положении маг навряд ли увидел бы ее. Но на самом деле слуга прекрасно знал, что маг вообще редко видел, слышал или замечал то, что не имело отношения к его изысканиям.

Когда туманный булыжник луны поднялся в небе на высоту локтя, а сияние кометы стало похожим на свет ясного утра, маг появился на крыше и направился прямо к машине.

К этому времени рычаги уже были установлены в нужное положение, и магу оставалось только запустить машину. Что он и сделал, позвав на помощь слугу.

— Иду, хозяин, — закричал слуга самым услужливым тоном.

Когда машина зашумела, слуга сорвал материю с головы сумасшедшей и помчался помогать магу, предоставив все на волю небес.

Что происходило в голове несчастной женщины?

Вопреки надеждам слуги, вначале — почти ничего. С ее точки зрения, жизнь и так не имела смысла. Еще одна нелепость не могла ошеломить ее. Деревенский насильник ошибся в своих расчетах, забыв, что несчастная слишком много времени провела в темноте, не видя солнца и луны. И теперь ничто не мешало ей принять свет кометы за наступление дня.

Конечно, ослабленные сумраком глаза несчастной заболели от яркого света. Поэтому дурочка, захныкав, закрыла их руками. Но она не испугалась, а просто испытала очередную боль, добавив ее к тем, которые уже знала. Женщина приняла эту боль, не задумываясь, с чем она связана.

Но позже, когда комета стала блестящей, словно летняя луна, начали происходить невероятные события.

Люди, привыкшие рассуждать логично и разумно, утратили большую часть инстинктов и лишились природного чутья. Именно эти качества и собирался усилить в себе маг. Он установил, что лучи кометы не приносят вреда, наоборот, они являются лекарством почти от всех болезней. Если бы звездочет хоть немного думал о других, он сказал бы жителям деревни: «Останьтесь и извлеките пользу из этого чудесного события. Положите своих больных на открытое место, и они станут здоровы». Вместо этого маг держал свои знания в секрете, боясь, что ему будут докучать невежественные селяне. Он также собирался с помощью машины поймать часть энергии кометы, чтобы в будущем использовать ее для своих целей. К тому же маг интересовался, каков окажется эффект воздействия лучей на его ужасного слугу, — но это уже был отдельный эксперимент. Как бы там ни было, звездочет понимал, что комету надо благословлять, а не бояться. Но слуга был слишком равнодушен к происходящему. Узнав, что комета не сможет навредить ему, он успокоился; его скудное воображение не позволило ему поразмыслить над тем, что может случиться с ним, после того как он попадет под эти слепящие лучи.

Деревенские жители, утратив свое природное чутье, не нашли ничего лучшего, как убежать.

А вот животные, ничего не понимающие, но все же повинующиеся инстинкту, вместо того чтобы разбежаться, собрались перед замком.

Как только комета начала разгораться, все птицы в округе принялись хором распевать свои самые торжественные песни, приветствуя целительный свет. Они летали и кружились, словно листья при вихре, вне себя от восторга. Пчелы и бабочки наполнили воздух, напоминая летающие драгоценности. Ящерицы и змеи повылезали из земли насладиться ярким светом: Прибежали кошки, зайцы, лисы, отставшие от стада овцы и козы, даже один оцелот. Все они, не обращая внимания друг на друга, катались по траве, урча от удовольствия. Большие и маленькие обезьяны кричали на вершинах деревьев и, играя, кидали друг в друга фруктами. Распускались цветы. Созревали и тут же лопались от спелости плоды, наполняя воздух ароматом. Даже камни старого замка и деревенских домов, казалось, раскрыли свои трещины, словно рты, жаждущие испить золотой свет.

Ревущая машина волшебника заглушала большинство пронзительных восторженных птичьих песен, прорывавшихся, словно колокольчики. Конечно, она без труда заглушила бы и крики дурочки, если бы та кричала.

Будучи безумной, несчастная никогда ничему не училась и знала только одно: жизнь жестока, а люди — ее сестры и братья — ненавидят ее. Поэтому у нее не было причины подавлять свои инстинкты.

Только минуту несчастная защищала глаза от яркого света, а потом что-то подсказало ей: не стоит прятаться от него. Так, сквозь слезы, ручьями стекавшие по грязному лицу, она смотрела в самое сердце небесного огня. Ослепляющие лучи излечили ее слабое зрение. Женщина обрела способность ясно видеть и теперь радовалась увиденному.

Внезапно все вокруг показалось ей прекрасным. Она восхищалась изумрудными сверчками, танцующими на краю крыши, птицами, поющими песни в небе, всем великолепием этого дня в середине ночи. И впервые за много лет, возможно впервые в жизни, женщина засмеялась от счастья.

Рыжевато-коричневая крыса вылезла на крышу. Привлеченная, как и остальные, кометой, она не доела ужина мага. И сейчас она подумала о соблазнительной жирной веревке, которой руки девушки были привязаны к железному кольцу. В какой-то мере крыса тоже привыкла к плохому обращению и некоторое время не отваживалась подойти поближе. Но заметив, что девушка не обращает на нее внимания, крыса проскользнула вперед и начала покусывать пеньку, пропитанную жиром, пахнущую, с точки зрения крысы, весьма аппетитно.

Почувствовав, что ее руки внезапно освободились, дурочка не удивилась. Она никогда ничему не удивлялась.

В этот момент комета начала изменяться.

Небо, долгое время остававшееся черным, приобрело роскошный розово-голубой цвет, теплый и приятный. И поперек этого цветного поля во всех направлениях заструился золотой поток, напоминающий искры разноцветного фейерверка. Эти искры падали на землю сверкающим водопадом.

— Теперь отойди подальше, мой дорогой, — сказал звездочет своему слуге. Даже на мага это зрелище произвело впечатление.

Но слуга сам догадался отойти на безопасное расстояние от ревущей машины, и уставился на небо разинув рот. Машина пульсировала и шумела. Быстро и уверенно маг начал декламировать хорошо заученную сорокасемистопную мантру. Когда он произнес последние слова, небо прочертила золотая молния. Она ударила в верхнюю часть машины, и та взревела. Волны света бились внутри нее вокруг все еще видимой, словно замороженной, молнии.

— Смотри! — воскликнул маг вне себя от восторга.

Но тут он увидел еще кое-что.

Привлеченная светом, как мотылек, стремящийся к лампе, дурочка промчалась по крыше дома к машине.

— Останови ее! — закричал маг своему слуге, но тот, бросившись вперед, споткнулся и упал, так и не успев схватить несчастную.

Маг попытался произнести заклинание, но декламация мантры ослабила его способности. Прежде чем он открыл рот, девушка уже добежала до машины. Мотыльки, подлетающие к обжигающему огню свечи, умирают. Женщина кинулась к обжигающему огню частицы кометы, пойманной машиной. Но не умерла. Конечно нет.

Сумасшедшая прильнула к корпусу машины, коснувшись щеками переплетения труб. Ее лицо стало почти прозрачным. Маг застонал от досады, увидев, как радужный свет струится из гудящей машины, наполняя тело сумасшедшей.

Маг мечтал создать проводник и резервуар для энергии. То, что сейчас происходило, никак не входило в его планы.

Несмотря на благость солнечного дождя, маг расстроился и рассердился. Как воздух стремится заполнить пустоту, так и энергия из машины ринулась в пустоту сознания девушки. Но маг не собирался оттаскивать это создание от машины. В первую очередь потому, что это могло бы повредить самой машине, как раньше времени снятая пиявка — телу больного. Кроме того, мог произойти взрыв.

И, наконец, сам звездочет мог получить очень большую порцию энергии кометы. Он знал, что слишком разумен и цивилизован, чтобы выжить после такого. Только слабоумный мог выдержать небесный огонь.

Поэтому магу осталось лишь наблюдать, как вся энергия, для поимки которой он так долго и упорно трудился, перетекла в тело женщины.

Глава третья АШТВАР

Когда рассвет вернулся на чисто вымытое небо, золотой дождь прекратился, волшебные испарения впитались в землю. Звездочет тоже исчез — ушел спать, обиженно кляня свою судьбу.

Далеко от деревни, в пещерах и расселинах среди холмов прятались жители. И потому они благополучно пропустили все чудеса, принесенные кометой.

На крыше замка, лицом к восходящему солнцу, сидел мужчина. Он играл с рыжевато-коричневой крысой, позволяя ей бегать по себе вверх и вниз, время от времени похлопывая зверька по огненной спинке. Оба — и мужчина и крыса — казались очень довольными этим занятием.

Приятель крысы отличался крепким телосложением и, по-видимому, немалой силой. Его чистую, гладкую кожу покрывал бронзовый загар. На смуглом лице выделялись большие зоркие глаза. Сейчас они светились искренним весельем и дружелюбием, отчего лицо мужчины казалось почти прекрасным, хотя черты его были лишены правильности и благородства, присущих настоящей красоте.

Причиной этому оказался, конечно же, золотой дождь, преобразивший не только небо. Незнакомец на крыше замка в прошлой жизни был не кем иным, как слугой мага. Знай этот человек заранее, что сделает с ним комета, он убежал бы и забился в самую глухую щель. Золотой поток очистил его тело и разум. Словно старый пыльный шкаф как следует проветрили, вычистили и заполнили новой, праздничной одеждой и драгоценными украшениями. Ложь, жажда насилия, зверства — все это осталось в прошлом. Отныне сердце бывшего слуги было открыто людям. А поскольку изменениям подверглась не только его душа, но и облик, можно было не сомневаться, что отныне этот человек не встретит отказа ни в чем.

А дурочка, которая обняла машину, а значит, источник самой энергии, — что случилось с ней?

На другом конце крыши в паре со своей тенью танцевал прекрасный белый призрак. Молодая женщина, очаровательная, словно скромный лесной цветок, с золотистыми волосами цвета солнца, цвета хвоста самой кометы. Движения ее были неуверенны, как у девочки-подростка, и в то же время грациозны. Кружась в медленном танце, она, за неимением иного зеркала, смотрела на свою тень, разглядывая с изумлением и восторгом собственные руки и ноги.

Наконец она взглянула на свою тень в последний раз и подбежала к мужчине, на коленях у которого резвилась крыса.

— Осторожнее, не подходи к краю, ты можешь неловко ступить и упасть вниз, — забеспокоился слуга. — Ведь ты ждешь ребенка. Нашего ребенка.

— Да-да, — отозвалась женщина. — Это восхитительно.

— Но было бы еще восхитительнее, если бы я сообразил это раньше, — вздохнул он. — Мне очень жаль, что так получилось. Но теперь я буду заботиться о тебе.

— Не стоит, — сказала красавица. — Я думала, у меня родится чудовище или урод. Но теперь я впитала великий огонь с небес и чувствую, что во мне зреет что-то прекрасное. — Она села рядом с преобразившимся слугой и взяла его за руку. Будущая мать сама во многом напоминала ребенка, — правда, ребенка доброго, доверчивого и не по годам умного. — Я была глупой и бесчувственной, но теперь я изменилась. Мне кажется, я изменюсь еще, но не сейчас. А до того мы будем жить здесь? Пока не родится наша девочка. Мне уже сейчас не терпится посмотреть на нее, ведь она будет не такая, как все. Зачатая тобою в моем теле, но сформированная светом звезды.

— Какие у тебя прекрасные волосы, — заметил слуга. — Они пахнут липой и корицей. Как тебя зовут?

— У меня никогда не было имени, — ответила женщина.

— Я буду называть тебя Аштвар — Солнечное Пламя, потому что твоя голова похожа на солнце в обрамлении золотых лучей.

Рыжевато-коричневая крыса, видя, что люди потеряли к ней интерес, встряхнулась и побежала к своей семье. Облученный светом кометы, зверек теперь понимал человеческую речь. И сразу же похвастал перед своими женами:

— Двое очень красивых людей гладили меня. А мужчина сказал, что будет называть меня Солнечное Пламя, за мою шкурку.

— О! — ответили его жены. — О!

И принялись почтительно вылизывать ему бакенбарды в знак того, что верят каждому слову.

Позднее, когда день пошел на убыль, крысы вылезли из своих нор — навестить мага и подъесть его ужин, появившийся, как обычно, силой колдовства. Маг по-прежнему пребывал в унынии, а потому ел без аппетита. Крысы с радостью помогли ему и под конец даже опрокинули кувшин с вином, после чего начали распевать хриплые песни о тех временах, когда крысиное племя правило миром.

Маг тем временем поднялся на крышу.

Сумерки уступали место ночи, но звездочет все же разглядел гулявшую по холмам воркующую парочку.

— Так я и думал, — пробормотал маг, наблюдая за тем, как ставший чрезвычайно любезным и нежным слуга срывает фрукты и отдает их молодой женщине. — Мое отчаяние погубит все планы, — добавил он, заметив слабое сияние, которым все еще светились ее кожа и великолепные волосы.

Перегнувшись через зубцы, венчавшие крышу, маг окликнул слугу:

— Я собираюсь вернуться в город. Ты едешь со мной?

— Дорогой хозяин, — сказал слуга. — Если считаете, что я окажусь вам полезен, я, разумеется, буду сопровождать вас. Но тогда я хотел бы просить вашего разрешения взять с собой жену.

Это было сказано так искренне и с такой очевидной готовностью услужить, что маг рассвирепел.

Он молча повернулся, звонко пнул волшебную машину и, громко топая по ступеням, вернулся в свою комнату. Сотворив на заднем дворе некое подобие повозки, он препроводил в нее книги и инструменты и поспешно покинул замок.

Любовники не заметили его ухода.

Когда жители деревни вернулись из пещер, гоня перед собой блеющие стада, то заметили, что все изменилось: их дома и сады, сама земля, на которой они жили. И продолжало меняться — прямо у них на глазах. Люди боятся изменений. Ведь неизвестно, чем станет то, что начало меняться: из одного и того же яйца может вылупиться и птица, и змея. Но перемены, принесенные кометой, были явно к лучшему, и страх, охвативший людей поначалу, постепенно исчез.

Там, куда проник свет кометы, не осталось ни одного засохшего дерева, ни одной травинки, которые не распустились бы свежей зеленью и цветами, ни одного клочка земли, который не начал бы приносить плоды. Фрукты созревали раньше срока, а когда их срывали, на ветвях тотчас вырастали новые. Урожай злаков был невероятно велик, а когда его собрали, на пашне появились новые зеленые ростки, и так повторилось несколько раз. Урожай получился впятеро больше обычного, и так должно было продолжаться еще не одно десятилетие.

В старой шахте, давно истощенной и заброшенной, люди обнаружили следы медной руды и золота.

Голубые розы, ценнейшие розы древней земли, оплели каждую ограду. Из трещин в стенах проросли орхидеи.

Дикие кошки больше не нападали на стада. Лисы не таскали цыплят. Время от времени какое-нибудь животное начинало говорить, хотя, как правило, суть его речи, обращенной к людям, оставалась непонятной.

Со временем из земли поднялись неизвестные деревья с золотистыми листьями и пьянящим ароматом. В реке появились рыбы с золотой чешуей. Мясо их оказалось несъедобным, но, умирая, рыба превращалась в чистое золото, а ее глаза становились сапфирами.

Из скалы над прудом, где росли камыши, забил водопад. Новорожденная вода прыгала по камням и пела, словно эолова арфа.

Люди говорили друг другу:

— Если небесный свет принес всю эту красоту, значит, он был не так уж вреден.

А женщины добавляли:

— Зачем же мы убежали? Почему ожидали зла, а не добра? Если б нас тоже коснулся этот небесный огонь, может быть, мы стали бы такими же плодородными, как земля.

Но при этом жители деревни не забыли отметить, что дурочка наконец пропала. Небеса сняли проклятие и послали свет. И люди с радостью прославляли богов.

А Аштвар, та самая дурочка, которую не узнал ни один житель деревни, поселилась с мужем недалеко от поющего водопада. Домом им служила хижина из хвороста, обмазанного глиной, садом они считали весь окружающий мир.

Эта пара счастливо проводила дни и ночи в своем саду, питаясь его обильными плодами. Животные прибегали к хижине, чтобы поиграть с ними. Вода пела, и мужчина учился петь вместе с ней, сочиняя собственные песни. Аштвар плела из тростника самые разные предметы — аккуратные лодки, легкие птичьи клетки, изящные статуэтки — и оставляла их на берегу пруда. Женщины, приходившие купаться, обычно забирали эти игрушки, восхищаясь искусностью работы. В обмен они приносили монеты, соты с медом и домашнюю утварь.

Каждое утро, просыпаясь, Аштвар целовала мужа, спавшего рядом с ней. Когда она плела из тростника, нежно разговаривала со своим будущим ребенком: «Любовь моя, я никогда больше не буду так близка к тебе, как сейчас».

Иногда ночью Аштвар в одиночестве прогуливалась около пруда. Она пристально вглядывалась в подмигивающие глаза звезд. Муж обычно подходил к ней и спрашивал:

— Тебя что-нибудь беспокоит?

— Нет, мое настоящее не беспокоит меня, как, впрочем, и мое будущее.

Но в такие моменты ее душа и сознание были далеко, очень далеко. Они парили в небесах, словно два пера, связанные тонкой шелковой ниткой.

— Мне кажется, ты вскоре оставишь меня, — продолжал ее муж. — Даже сейчас ты путешествуешь где-то, куда я не могу пройти.

Тогда Аштвар обнимала мужа. Ее волосы и кожа светились в темноте. Мотыльки прилетали к ней, словно к ночной лампе, а осы, которых манил нектар водяных лилий, садились на кончики ее пальцев. По мере того как плод созревал в ее чреве, женщина полнела, но выглядела по-прежнему прекрасной.

— Как я жажду посмотреть на тебя, — говорила она своему ребенку, плоду насилия и ужаса, ставшему носителем чистоты и эфирного огня.

Однажды, когда мужчина отлучился из хижины, чтобы собрать дикие тыквы, у Аштвар начались схватки. По своему неведению она не испугалась. Боли были не очень сильными, и это обнадежило ее. Женщина решила, что сможет их вынести. Аштвар знала их причину; кроме того, неудобство, которое она испытывала, подстегивало ее. Очень скоро та, кого женщина ждала с таким нетерпением, будет рядом с ней. Природный животный инстинкт подсказал ей, что делать. Свет сделал ее сильнее. И роды были легкими и недолгими.

Около полудня мужчина уже возвращался домой через рощицу молодых деревьев. Проходя над водопадом, он услышал детский крик, бросил собранные им тыквы и помчался к хижине.

Вбежав в дом, мужчина увидел жену с ребенком на руках. Малышка деловито сосала грудь.

Когда девочка заснула, родители наконец смогли как следует рассмотреть ее. Новорожденная была беленькой, как лилия, и на ее маленькой головке светились туманным облачком светлые, почти белые волосы.

У малютки было трое родителей: мужчина, женщина и комета. Но золото солнца обернулось в ней лунным сиянием. В отличие от матери, девочка не светилась в темноте. Зато неземным светом сияла ее красота. Капля молока упала с груди Аштвар на землю, сверкнув на мгновение, словно дымчатая жемчужина, пока не впиталась в благодарную землю. Позднее на этом месте вырос цветок.

— Завех, — напевала женщина. Это имя она выбрала для своей дочки. Муж не возражал, потому что «завех» означало «пламя».

Мужчина сидел в самом темном углу жилища, чтобы скрыть текущие по лицу слезы. Он знал, что жена скоро покинет его, а ребенок предназначен для иных рук. Теперь он достаточно выздоровел, чтобы чувствовать, насколько болезненным окажется наказание за его прошлую жестокость.

Уже почти год родители и ребенок жили вместе. Аштвар делала для девочки игрушки из тростника. Отец смастерил ей колыбель из ствола дерева. Временами они смеялись и пели, но чаще просто сидели молча. Иногда супруги занимались любовью, а ребенок бестревожно наблюдал за ними.

Часто ночью, в самую темную пору, бывший слуга мага прогуливался со своей дочкой. И не раз, подходя ко входу в жилище, он видел отблеск света, скользящий по берегу пруда, и его отражение в воде. Сначала он принимал это свечение за бесовские огни или болотные гнилушки, но однажды, когда свет начал перемещаться, он понял, что это светится в темноте Аштвар, его жена.

Прошел еще один год. Однажды ночью мужчина увидел Аштвар, идущую по воде. Она казалась сосудом из золотистого стекла, до краев наполненным тихим светом.

Женщина подошла к нему, и на ее отрешенно-прекрасном лице он прочел одновременно сожаление и радость.

— Значит, ты уходишь, — пробормотал он, но постарался не показывать своего горя, чтобы не испортить ей последних минут расставания.

— Так должно быть, — сказала она. — Мне кажется, я не должна оставаться дольше в таком обличье. Я знала, что мне недолго придется быть женщиной. За этот короткий срок я узнала, что такое счастье, — ведь я была с тобой и с нашей дочкой. Какая-то часть меня сожалеет, что настала пора расставаний, но другая стремится навстречу судьбе. Небесный огонь, давший мне жизнь, теперь зовет меня.

— И ты не боишься? — прошептал мужчина. Сам он со страхом видел, как сквозь кожу жены просвечивают кости, словно каркас хрустальной статуэтки, а в темных глазах разворачиваются сверкающие созвездия.

— Ребенок ведь не боится расти, как и река не боится течь к океану, — отозвалась Аштвар.

Они вместе вошли в хижину и посмотрели на девочку, названную ими Завех.

— Мне кажется, что наша дочка не сможет жить так же, как живут другие дети. Ее судьба необычна, — сказала Аштвар. — Не упускай знамений. События покажут, как тебе поступать с ней.

— Значит, я не смогу удержать ее?

— Ты же не можешь удержать в клетке лунный свет.

На это он не смог промолчать и с горечью сказал:

— Когда я останусь один, я умру.

— Не теряй времени попусту, — предостерегла его жена. — Живи и учись.

Утром она ушла.

Говорят, пастухи на ближних холмах видели женщину, идущую по склону. Один из них воскликнул, что она одета в золото, другой утверждал, будто ее одежды светились. А третий видел, что, едва краешек солнца показался над горизонтом, топазовая звезда поднялась, словно птица, и полетела навстречу восходу. Эта звезда-птица была настолько яркой, что он с трудом смотрел на нее, и все же ему казалось, будто это летела женщина в одежде цвета расплавленного золота и с крыльями, как у голубки…

В деревне жила одна женщина, жена сборщика тростника. Года за два до появления кометы она пошла к озеру нарезать тростника, а заодно искупаться. Там грязный слуга мага кинулся на нее, и отважная женщина ранила его в бедро. Вечером, когда она готовила ужин для своего мужа, к ней прилетела птица, посланная магом, чтобы выбранить ее. Тогда муж заслонил ее от птицы и обругал мага. Когда испуганная птица улетела, женщина подошла к мужу и обняла его.

— Какой ты смелый и умный! — похвалила она его.

Они забыли про ужин, стывший на очаге, и провели прекрасную ночь, зачав ребенка. Когда комета появилась над деревней, они вместе со всеми жителями деревни убежали. Женщина к этому времени была уже беременна, но избежала выкидыша, как это случилось со многими другими женщинами. Однако она постаралась, чтобы ни один из странных лучей не коснулся ее, и после возвращения продолжала жить в деревне, как прежде. В назначенный срок она родила здоровую, крепкую девочку, которую все соседи сочли прехорошенькой. В самом деле, в те времена, как и сейчас, многие новорожденные были очень милы.

Однажды утром эта женщина снова оказалась у пруда. Срезая тростник, она оставила ребенка лежать неподалеку в корзинке на безопасном, как казалось матери, расстоянии. Погода стояла жаркая, и женщина работала медленно, напевая в такт мелодии водопада. Она думала о водопаде, о том, как он создает музыку, и обо всех невероятных изменениях, которые все еще происходили вокруг. Ритм работы так увлек ее, что она все срезала и срезала ножом серо-зеленые стебли… Между тем девочка, предоставленная самой себе, выбралась из корзины. Она поползла среди тростника, разглядывая широко раскрытыми глазенками эти таинственные темные заросли. Под листьями на стеблях сидели пауки, похожие на зеленые марципаны; они пристально смотрели на крошку жемчужными глазами, блестевшими на их мохнатых головах, словно шапки из драгоценностей. Изящные жуки в блестящих, словно латы, панцирях ползали возле девочки, шумно сталкиваясь длинными рогами.

Ее мать прервала работу, чтобы перевести дыхание, и обернулась. Дочь, только что мирно спавшая в корзине, уверенно топала к воде.

Потрясенная и испуганная, женщина громко вскрикнула. Девочка вздрогнула и потеряла равновесие. Густая, как патока, вода медленно расступилась, чтобы принять драгоценный дар. Затем поверхность сомкнулась и уже не разошлась. Ребенок остался в царстве водяных лилий.

Жена сборщика тростника начала кричать и бросилась бы прямо в воду, но в этот момент из тростников показался мужчина. Он ринулся к пруду и нырнул в черный омут. Он не сказал ни слова, но женщина поняла, что этот человек видел ее ребенка в момент падения и бросился на помощь. Поэтому она выбежала на берег и, в ужасе бормоча молитвы, смотрела, как на поверхность пруда поднимаются пузыри и черный ил. Дважды мужчина выныривал на несколько мгновений: он глотал новую порцию воздуха и нырял снова.

Уже тогда каждому, кроме матери, стало бы ясно, что ребенок утонул. Но мать есть мать. И когда мужчина наконец вылез из пруда, держа в руках сверток, полностью покрытый илом, женщина решила, что это просто большой ком грязи, который он поднял со дна и теперь неловко протягивал ей вместо девочки. Хотя жуткое выражение лица незнакомца говорило о другом.

Но жена сборщика тростника не глядела в лицо спасителю. Она уставилась на черный комок у него в руках. Женщина помотала головой, начала медленно пятиться от кромки воды, а затем вдруг повернулась спиной к пруду, к мужчине и его противному черному свертку и опять заголосила, хлопая ладонями по земле.

Именно в этот момент мужчина, а это был, конечно же, бывший слуга мага, услышал блеяние козы. На противоположном берегу пруда появились молодая белая козочка, кормившая молоком его собственную дочь, и сама девочка по имени Завех. Мужчина поспешил на тот берег, не желая, чтобы только что увиденное им повторилось с его ребенком. Положив мертвого, измазанного илом младенца в камыши, он добрался до берега и взял дочь на руки.

Завех встревожил крик женщины. Она обмочилась и зашлась громким плачем. Этот крик проникал в сознание, словно тонкая золотая игла.

Поэтому он без труда проник в ухо обезумевшей матери, заглушив ее собственный плач. В голове бедной женщины колоколом загудел призыв, словно кто-то невидимый заговорил с нею: «Слушай, слушай! Конечно, ты не могла ошибиться. Твой ребенок жив!»

Мать бросилась к воде и через мгновение уже изо всех сил плыла к тому месту, где стоял мужчина с девочкой на руках. Он стоял и с удивлением наблюдал за странной женщиной, наблюдал до тех пор, пока она не выбралась на берег, подбежала к нему и выхватила ребенка из рук.

— Ты спас ее! О, тысячу благословений тебе! И столько же от отца, когда он узнает об этом!

Мужчина был настолько потрясен, что не сразу сообразил, как ответить обезумевшей матери. Опомнившись, он указал на тростники, где лежал мертвый ребенок, воскликнув:

— Нет, это моя дочь! У тебя на руках сидит моя дочь. Твой ребенок утонул, он лежит там.

Услышав эти слова, жена сборщика тростника пришла в дикую ярость. Лицо перекосилось, глаза налились кровью, а из горла вырвался звериный рык.

— Грязный обманщик! — кричала она. — Неплохо придумано! Ты показал мне пригоршню грязи и думаешь, будто я поверю, что мой ребенок мертв? Хочешь заполучить его себе, проклятый похититель детей? Это моя девочка, она только что выбралась из воды, я же чувствую, что она совсем мокрая!

Должно быть, сходство между двумя девочками и впрямь оказалось велико, к тому же малышки были примерно одного возраста, иначе мать не смогла бы так жестоко обмануться. И все же странно, что мать не узнала свое дитя, рожденное ее телом, вскормленное ее грудью; дитя, которое она укачивала и носила повсюду два года — в животе и на руках. Случилось так, что резкий материнский крик заставил младенца упасть в воду. Нелепое, неумышленное убийство. Ее вина была не больше, чем вина дикой собаки, в бешенстве кусающей всех обитателей леса. Возможно, бедная женщина сама хотела ошибиться, чтобы не успеть почувствовать, как эти зубы хватают ее за сердце.

— Мерзкий грабитель! — продолжала кричать она. — Какое зло ты задумал? Может быть, убить и съесть мою дочь? Или изнасиловать ее?

Выкрикивая эти ужасные обвинения, женщина обратила внимание на голубоватый шрам вдоль бедра мужчины. Несчастная будто глотнула пшеничной браги: ей хватило одного вида этого шрама, чтобы вспомнить о насильнике и своем ноже. И тогда женщина повернулась и бросилась прочь, прижимая к груди свою ношу. Раздался надсадный детский крик, но она приняла его за страх перед этим страшным человеком, а вовсе не перед ней самой, уносящей ребенка прочь от отца.

Мужчина застыл как вкопанный, уставясь на обезумевшую женщину. Когда она побежала, он бросился вслед. Но маленькая белая козочка преградила ему дорогу. Взглянув на кормилицу своей дочери, он вспомнил Аштвар, часто игравшую с козочкой. И словно наяву услышал слова жены, прозвучавшие перед разлукой: «Не упускай знамений. События покажут, как ты должен поступить с нашим ребенком». И теперь возмездие свершилось. Он был наказан и награжден одновременно. Мужчина не стал преследовать беглянку, а козочка, потоптавшись у его коленей, слегка подтолкнула своего хозяина к дому. Заплакав, бывший слуга поднял ее на руки и вытер длинной белой шерстью слезы, горькие, как умолкшая песня водопада.

Женщина, убедившая в невозможном себя, убедила в том же и мужа, а с ним и всю деревню. Но когда люди собрались разыскать и убить злодея, оказалось, что он исчез. Они нашли только хижину, несколько тростниковых игрушек, сделанных еще Аштвар, и пустую колыбель. Все это жители деревни без сожаления сожгли. А в свете костра в тростнике у кромки воды танцевали жуки и пауки.

Но через месяц, а то и два многие женщины стали замечать неладное:

— Как-то иначе выглядит твоя девочка. Должно быть, тот негодяй сильно напугал ее. Но, как бы то ни было, она стала еще красивее.

И женщина улыбалась. (Хотя теперь ночами ее часто мучил один и тот же кошмар: маленький сверток с белыми костями и проросшие сквозь него тростники.)

Больше девочку не называли Завех, что означает «пламя». Ее называли именем утонувшей. Но это имя люди уже забыли, хотя оно и звучало не хуже других простых имен. А девочка становилась все краше. Как солнце в лунном свете. Та, которая могла бы родиться чудовищем, хромым, отвратительным и безумным ребенком, изменилась в свете кометы.

Но время шло, и красоту девочки все чаще стали называть «нездешней». Она росла скромной и доброй, как и полагалось деревенской девочке, но в ней, словно в кристалле, заключалась сдержанная сила, свет и что-то еще, неведомое даже ей самой. Она была живым человеком, до нее можно было дотронуться и ощутить тепло молодой кожи; задать вопрос и услышать вежливый и тихий ответ. И все же кто мог почувствовать ее сквозь оболочку кристалла? Кто мог любить сквозь оболочку?

Глава четвертая ИЗБРАННИЦА

Девочка росла. К пятнадцати годам она превратилась в настоящую красавицу, но по-прежнему оставалась отрешенной и недоступной.

Странные взаимоотношения сложились у нее с соседскими парнями и девушками. Еще детьми они инстинктивно понимали, что она не такая, как все. Но тем не менее не боялись и не питали к ней злобы. Необычная девочка держалась так спокойно и сердечно. Если у детей что-нибудь происходило: спор, перебранка, даже ссора, а взрослых поблизости не случалось, ребятишки обычно шли к ней, даже когда девочке было всего только три или четыре года. И каким-то образом ей удавалось успокоить и утешить их. Они относились к ней, как к старшей, хоть она и была одного с ними роста и возраста. Они даже немного гордились ею — и в этом им вторили взрослые. Когда через деревню проходили путешественники, им показывали дочь сборщика тростника, ту самую, которая утонула и была спасена. Девочка стала достопримечательностью деревни, почти святой или блаженной, хотя открыто этого не признавали, — то ли потому, что не хотели, то ли просто не могли.

Но красавица росла, и мысли молодежи все чаще крутились вокруг нее. Девушки обычно усаживались рядом с ней, рассказывали ей обо всех своих горестях и радостях, прислушиваясь к ее разумным замечаниям. Парни избегали смотреть ей в глаза, иногда казавшиеся синее, чем само небо, но все же искоса поглядывали на ее гибкую стройную фигуру и копну волос цвета полированной стали. Они думали о ней, когда ходили за птицей и скотом, когда пахали землю, собирали урожай или били молотом по наковальне. И вспоминали о ней, когда занимались любовью со своими девушками или с охочими до таких забав девицами из таверны, что появилась рядом с замком на холме. Но даже думая о том, какова она окажется в постели, парни не без стыда ощущали греховность таких мыслей. Ее нельзя было назвать нежеланной и холодной, нет. Скорее, она была окружена невидимой, но в то же время всем очевидной аурой, тем напряженным покоем, что окружает бутон, страстно желающий распуститься. И каждый спрашивал себя: «Суждено ли мне освободить ее?» Но помимо туго спеленатых лепестков этот бутон защищала еще одна оболочка — едва ощутимые грани кристалла, в котором томилась душа девушки.

Однако человеческое желание часто слепо, его девиз: «Я хочу иметь, а значит, я буду иметь». Иногда такая слепота помогает жить, но в данном случае стремление сорвать желанный цветок было чистым безрассудством.

И все же молодые люди начали свататься к дочери сборщика тростника.

Родители, несмотря на то что немало гордились своим чадом, знали о «странных особенностях» своей дочери еще меньше, чем остальные. Им было вполне достаточно того, что она лучшая дочь в мире, самая прекрасная, самая добродетельная и трудолюбивая, и нечему тут удивляться, ведь это их дочь, а значит, ей и быть лучше всех. А с прибытием сватов они исполнились еще большего восторга, поскольку предложения руки и сердца приходили одно за другим: от богатого сына кузнеца, от сына местного землевладельца, у которого было больше сотни оливковых деревьев и более трехсот коз. А также ото всех трех сыновей пекаря. И еще от младшего брата виноторговца. И кроме того — правда, об этом лучше помалкивать, — совсем уж невероятное предложение от племянника продавца шелков, который однажды проезжал мимо деревни и увидел девушку в окно кареты.

«Разве это не удивительно?» — радовался сборщик тростника. И он обстоятельно рассказывал дочери о каждом из молодых людей, просивших ее руки, расхваливая их обаяние и достоинства. Но при этом, будучи честным человеком, он ни разу не превозносил богатых над бедными, а каждого оценивал сообразно его личным качествам.

Он разглагольствовал, а девушка сидела тихо, как лист, и счастливый отец радовался ее скромности. Но странно то, что ее мать становилась все более беспокойной и все реже улыбалась. Мать вспоминала зеленый пруд и мертвого ребенка, который вернулся из объятий смерти, превратившись из комка черного ила в нечто живое и прекрасное. Матери казалось, что она видит слабое сияние над головой ее чудесной дочки, но она уговаривала себя, что это лишь отблески лучей летнего солнца, светившего в открытую дверь. Женщине хотелось обнять мужа и прошептать: «Больше ничего не говори». Но, возможно, в ней просто заговорил обычный материнский страх потерять свою дочь.

— Теперь, — сказал отец, еще раз подробно описав всех претендентов, — ты можешь думать столько, сколько нужно, чтобы решить, за кого тебе выйти замуж. Это трудный выбор, потому что многие из них хороши, а некоторые очень хороши. Помни одно: нельзя руководствоваться только богатством. Твоя мать и я бедны, но мы всегда были счастливы друг с другом.

Девушка подняла голову. Она улыбнулась ему своей нежной улыбкой и произнесла:

— Я еще не встретила человека, с которым хотела бы жить.

Такой ответ озадачил отца. Сам будучи мужчиной, он считал, что большинство мужчин — прекрасные создания.

— Послушай, что за нелепые речи, — удивился он. — Какие же тебе еще надобны женихи?

Девушка всегда была послушной и кроткой. Родители знали ее как любящую, внимательную и спокойную дочку. Они не замечали ее внутренней силы и удивительной рассудочности, хотя время от времени и удивлялись иным ее поступкам. Но в этот раз их всегда послушная дочь произнесла своим обычным мягким тоном:

— Я не хочу выходить замуж. Я всем и каждому отвечу «нет».

Отец был ошеломлен. Он никогда не считал себя тираном, но сейчас в нем закипел гнев. Не получив от дочери другого ответа, он начал выходить из себя.

— Но ты должна выйти замуж! — рявкнул он, вскакивая.

— Нет, — ответила девушка все так же спокойно. Так спокойно и тихо подтачивает камень вода, тысячелетиями роняя каплю за каплей.

— Я покажу тебе «нет»! — прорычал отец и запер ее дома, запретив выходить.

Отец заставил ее сидеть среди глиняных горшков у очага. А когда она в очередной раз сказала «нет», он приказал жене давать ей только хлеб и воду. Несчастный стал сам не свой, потому что не мог понять, что же случилось с его девочкой. Мать плакала и просила дочь вести себя разумнее. Как-то раз сквозь открытую дверь в дом пробрался солнечный луч и, прикоснувшись к стопе девушки, пробежав по ее лодыжке, попросил: «Скажи „да“, стань свободной, и мы будем играть вместе». В другой раз аромат цветов проник в комнату и посоветовал: «Скажи „да“, стань свободной, и я навечно пребуду с тобой». Однажды птицы пропели девушке: «Мы все живем парами, и каждая счастлива в совместной жизни, скажи „да“, скажи „да“». Но красавица опять ответила: «Нет».

Через неделю отец пришел в себя. Он вошел в дом и поднял дочь на руки. Он дал ей в одну руку апельсин, а в другую — чашу вина.

— Я глупо вел себя, — сказал отец. — Нельзя не уважать девичью безрассудность. Ты должна меня простить. — И с этими словами он надел на ее палец массивное золотое кольцо. — Не надо было заставлять тебя делать выбор. Я понял свою ошибку и решил за тебя. Вот обручальное кольцо от сына землевладельца. Через месяц ты предстанешь с ним перед старейшинами и выйдешь замуж.

Сказав это, отец выждал немного, глядя на дочь, словно ожидая вспышки гнева. Но девушка подняла свои бирюзовые глаза и открыто посмотрела ему в лицо, без упрека и слез.

— Ты хочешь поступить как лучше, — ответила она. — Мне жаль, но так не будет.

Она сказала это так уверенно и спокойно, что едва взявший себя в руки сборщик тростника снова не на шутку разозлился. Он замахнулся, чтобы ударить девушку по лицу, но жена поймала его руку и повисла на ней.

— Только подумай, как это будет выглядеть! — закричала она. — Наша дочь, снявшая вуаль во время обряда, с золотым кольцом на пальце и синяком на лице!

Красавица не знала тайны своего рождения. Да и откуда ей было знать? Никто не мог поведать ей об этом — ни в детстве, ни когда она уже достаточно выросла, чтобы понять. Даже звезды и солнце не говорили с ней, как говорили с ее настоящей матерью. Дочь кометы выросла и жила среди людей. Она никогда не жаловалась на судьбу, ожидая чего-то большего, чем размеренная деревенская жизнь.

До сих пор ей никогда не приходилось говорить раз за разом: «Нет, этого не будет».

Что же теперь направляло ее? О чем мечтает цветок, запертый внутри кристалла?

Вероятно, для изначального добра жизнь, человеческие поступки и само добро слишком просты. То, что другие принимали за утонченность, для девушки было просто способом существования. Она не стремилась стать хорошей. Она была сутью добра, его квинтэссенцией, и это казалось ей таким же естественным, как дыхание. Ненависть и жестокость, зависть и отчаяние — эти четыре ядовитые змеи, разъедающие душу человечества, не могли подобраться к ней. Но самой себе она не казалась особенной, принимая себя такой, какая есть. И все ее существо ожидало чего-то всеобъемлющего, абсолютного, со своей, неясной ей самой целью, и это было такой же частью ее, как и все остальное. Она не перечила сборщику тростника, но и не разделяла его чаяний. Девушка не перечила ни женщине, пришедшей сшить ей свадебное платье, ни соседям, которые принесли ей подарки. А когда молодые люди, которым отказал ее отец, приходили к ее дому, дико озираясь по сторонам, она выходила к ним и, как и прежде, могла, к удивлению родителей, успокоить их. Когда в их доме появился сын землевладельца, бледный от уксуса и романтических вожделений, она держалась с ним очень любезно и даже не отказала ему в братском поцелуе. Только после его чванливой фразы: «Надеюсь, ты не пожалеешь, что выбрала именно меня. Ты ведь тоже хочешь этого» — она тихо возразила: «Нет, не хочу».

Последовала немая сцена. Сборщик тростника как мог успокоил будущего мужа своей дочери. А надменный слуга молодого человека заявил, что землевладелец также против этой свадьбы и согласился на нее только под угрозой сына покончить жизнь самоубийством.

Когда гости ушли, сборщик тростника выскочил из дома, боясь, что поколотит дочь, если останется с ней наедине.

Наконец настал день свадьбы.

К дому сборщика тростника пришли женщины. Напевая и разбрасывая цветы, они проводили девушку вдом старейшин. Здесь красавица, одетая в расшитое платье, дала слово верности сыну землевладельца. После церемонии жених поднял вуаль невесты и разорвал ее пополам, что символизировало окончание ее девичества.

В экипаже, запряженном белыми, как голуби, лошадьми, жених и невеста отправились в имение землевладельца и здесь, вместе со всей деревней, отпраздновали свадьбу среди тамарисков, оливковых деревьев и ручных павлинов.

Кончился день, и солнце неспешно скрылось за краем земли. Медленно, словно неохотно, подобрались сумерки. Однако пиршество и танцы продолжались до первых звезд. Но глаза ночи не увидели невесту: едва отгорела заря, ее увели слуги. Красавицу проводили в покои, освещенные светильниками с ароматным маслом, убранные богатыми шелками. Здесь прислужницы раздели ее, надушили, одели в шелковые одежды под цвет тонких простыней. И когда все приготовления были закончены, они по традиции вслух стали восхвалять ее красоту. Прислужницы так увлеклись этими занятием, что не заметили очевидного — все сказанное оказалось правдой. Невеста действительно была стройной и гибкой, как стебель лотоса, а ее груди напоминали медовые колокольчики. Ее бедра и ноги, несомненно, радовали не только взгляд, но составляли предмет вожделений самого искушенного мужчины. Волосы девушки напоминали поток звездного света, а глаза — священные озера Белшеведа. То, что сказали прислужницы, было и так очевидно, но женщины едва ли это заметили. Если бы их спросили, показалась ли им невеста красивой, они бы ответили: «Очень хорошенькая». На самом же деле девушка походила на молодую луну, сияющую над морем. Или на свет утренней зари.

Возможно, именно ее свет, мягко струящийся сквозь шелковые одежды, сдержал молодого человека, когда он вошел к ней. Он был разгорячен вином и желанием, но, возможно, испытывал некоторую неловкость.

— Мой отец тотчас согласился на свадьбу, когда узнал, что недостаток приданого щедро искупается твоей красотой, — провозгласил он.

Затем сын землевладельца подошел к своей невесте и обнял ее со всей показной страстностью, на какую был способен. Этот молодой человек уже преуспел в искусстве любви и, где надо, умел торговаться. Он ласкал и целовал свою невесту, ожидая от нее робкого ответа новичка на то, в чем сам мнил себя мастером. Но постепенно в нем зарождалось чувство, схожее скорее не со страстью, а с благоговением.

Нельзя сказать, что девушка проявила холодность по отношению к своему жениху, она, как и раньше, осталась нежной и любезной. Но в ответ на его прикосновения она не загорелась от страсти и не сжалась от стеснительности. Казалось, новобрачная была знакома со всем, что он делал, и в то же время проявляла к этому полное безразличие. Юноша, как прежде другие молодые люди, обнаружил перед собою цветок, заключенный в кристалл. Его страстный призыв разбивался об острые грани, цветок же продолжал пребывать в своем волшебном сне. Казалось, новобрачный должен был бы разозлиться и заставить девушку уступить своим требованиям. Но он не испытывал злости, а вскоре исчезла и его страсть. Желание угасло и заснуло в нем, не оставив после себя ни неудобства, ни разочарования. Сын землевладельца лишь удивился.

— Наверно, ты знаешь какие-то заклинания, — сказал он наконец. — И твои чары лишили меня мужества.

Это, конечно же, была шутка, хоть и немного неуклюжая, но девушка восприняла его слова всерьез.

— Твои мужские достоинства уже не раз подтверждались, — отозвалась она. — Просто я не для тебя.

При этих словах молодой человек побледнел и прошептал:

— Может быть, сами боги удерживают меня от этого?

— Я не знаю.

Сын землевладельца долгое время сидел на постели и пил вино. Наконец он рассмеялся и объявил, что боги дураки и он все равно когда-нибудь нарушит их запрет. Красавица не стала ему перечить и легла рядом. Но даже почувствовав рядом с собой ее гибкое, молодое тело, юноша не загорелся необузданной страстью. Его сердце охватила глубокая печаль.

Наконец бедолага заснул в ее объятиях, а красавица осталась девственницей. Так прошла их брачная ночь.

Наутро сын землевладельца устыдился своей несостоятельности, но девушка убеждала его в обратном снова и снова, постепенно распутывая узелки его беспокойства, пока он не убедил себя, что здесь, несомненно, вмешались боги, а значит, стыдиться нечего.

Наконец новобрачных навестил отец юноши, чтобы поздравить и поддразнить их, а вместе с ним пришли женщины, которым предстояло удостовериться в наличии крови на свадебных простынях (или, если необходимо, разлить ее, чтобы продемонстрировать всем желающим). Вошедшие так и застыли в дверях, увидев, что молодые спокойно сидят за игральной доской.

Отец немного смутился, но, обладая живым умом и острым языком, заметил, что, раз его сын выступает в роли учителя, а девушка — ученицы, игру следует рассматривать как прямое продолжение брачной ночи.

— И твоя жена, надо думать, не настаивает на чрезмерной защите своих бастионов, сын мой?

Молодой человек поднялся и со спокойным лицом печально ответил:

— Увы, она не моя жена. И никогда ею не будет.

Женщины, добравшись до постели, обнаружили, что там нет следов крови, и развели руками.

— Какие же этому могут быть препятствия, дети? — удивился отец, ведь глядя на девушку, он не мог придумать ничего другого, кроме какой-нибудь ужасной тайны.

Но сын опять не оправдал его ожиданий, мягко ответив:

— Препятствие одно — воля богов. Они хотят, чтобы эта девушка принадлежала им. И да будет так.

Легко представить, как быстро распространилась эта новость и какую бурю она вызвала в каждом сердце. Не только среди старейшин, но и в каждой деревенской семье, а в особенности в доме сборщика тростника начались перебранки. И они повторялись изо дня в день.

Но у сына землевладельца оказался твердый характер. Он выдержал все насмешки и грязные намеки с самым невозмутимым видом. После нескольких месяцев воздержания с одной стороны и спокойного отпора любому сплетнику он сумел вернуть себе доверие женщин и уважение окружающих.

Примерно каждые двадцать лет знатнейшие люди страны, богатые жители и старейшины самых больших деревень, тянули жребий. Избранные таким образом отправлялись через все земли, подвластные Белшеведу. Им, в свою очередь, предстояло отобрать среди детей и подростков тех, кого они сочтут достойными служения богам в городе белой луны. Юные соискатели препровождались в замок, одиноко стоящий недалеко от Белшеведа. Здесь детей подвергали всяческим испытаниям и проверкам, дабы определить истинных избранников богов. Иные впоследствии возвращались домой, ибо не были признаны достойными. Остальные же становились жрецами великого города.

Очередной отбор должен был произойти лет через шесть или семь. Но слова «девственница, предназначенная богам» звучали так часто, что на дочь сборщика тростника наконец взглянули другими глазами… И словно увидели ее в первый раз. Словно впервые была замечена ее удивительная бледность, ее серебристые волосы и немыслимо синие глаза… Да, эта девушка очень подходила для Белшеведа.

В деревню прибыли старейшины и аристократы. У местных жителей возник новый повод для гордости. Даже сборщик тростника опять заулыбался. Он снова чувствовал себя на высоте. Мало ли девушек удачно выходят замуж! А вот быть избранной самими богами… Разве не он всегда выражал сомнения по поводу ее замужества и даже запирал ее в доме, чтобы она уверилась, действительно ли хочет выйти замуж?

Завех принялись подвергать самым разнообразным проверкам. Ее долго расспрашивали. Женщины с холодными глазами проверяли ее тело, чтобы удостовериться в девственности претендентки, а потом целое судилище из хмурых старцев выясняли, чисты ли ее помыслы, мечтания и чаянья.

Но даже им она показалась цветком в кристалле. Раскрываясь внутри, снаружи она оставалась цельной, сосудом, наполненным чем-то, что было выше их понимания. Пристрастные судьи обнаружили, что не могут ни озлобить ее, ни задеть, ни вызвать гнев или слезы. Кристалл оставался цел, и в конце, концов экзаменаторы вынесли вердикт: эта оболочка имеет небесное происхождение, являясь некой священной формой, в которую боги поместили девушку, закрыв к ней доступ смертным своей божественной волей.

Жители деревни плакали, когда девушку увозили в пустыню, в замок, расположенный в миле от ворот Белшеведа, где ей предстояло пройти последний отбор. Но сквозь слезы они радовались за нее. Радовались и ее родители. И те, кто любил ее сначала ребенком, а потом прекрасной девушкой. Все, кроме сына землевладельца. Он не плакал и не радовался. Уединившись в кружевной тени оливковых деревьев, он занимался любовью с другой девушкой, смуглой и прекрасной, словно распускающаяся роза. И только достигнув вершины блаженства, он еще раз почувствовал, что пустота, оставленная Завех в его сердце, соизмерима разве что с каплей дождя или случайной слезой. С маленькой комнатой в огромном дворце его страстей и желаний. Такая маленькая пустота не принесет ему сильной печали. Но так никогда и не заполнится.

Место испытания и подготовки соискателей находилось в лиге от Белшеведа. Это была старинная башня Шева, та самая, в которой когда-то Язрет играла костью своего ребенка, та самая, куда Чузар, Владыка Иллюзий, мастер недобрых шуток и страха, явился на ее зов. Но с тех пор пролетели столетия.

Старую башню укрепили новой каменной кладкой и дополнили множеством пристроек и дворов. Пруд, в котором некогда горел факел, теперь был облицован камнем и окружен тенистыми деревьями. Пальмы стали еще выше, а одна из них засохла. Ее громадный ствол превратили в деревянную колонну, возвышавшуюся теперь в центре помещения для опроса.

Эта колонна стала немым свидетелем того, как, сидя или стоя на коленях, в одиночестве или с такими же соискателями, она, деревенская девушка, которую снова называли Завех, выдержала немало трудных испытаний.

Иной раз ее оставляли в одиночестве на много часов или даже дней. Или запирали в келье, где ползали ядовитые змеи, золотые и зеленые, или в комнате с зеркальными стенами, где она видела только себя, или в темной комнате, где она вообще ничего не видела. Таким испытаниям подвергались все соискатели. Тому, чьи нервы не выдерживали, достаточно было трижды громко крикнуть, и его тут же освобождали. Но за освобождением следовало окончательное исключение из числа соискателей. Дух жреца должен был закалиться сильнее, чем его тело. Поэтому ни одно из этих испытаний не проверяло физическую силу или выносливость, а лишь надежность внутреннего источника силы и веры, гибкость ума и духовную стойкость. По существу, они выявляли тех, кто давно обрел душевное равновесие в вере и неуязвим для соблазнов и мороков извне. Ритуал насчитывал много столетий и был разумен, как все, что проверено временем.

Завех выдержала все испытания с уже привычной отрешенностью. Она не знала, что значит «необычное», ведь она сама была необычной. И потому все ухищрения проверяющих ее воспринимала как нечто само собой разумеющееся. Она ничего не боялась. Даже многодневного поста, казавшегося многим почти невыносимым. Она шла навстречу каждому новому испытанию настороженно, но без колебаний, с широко раскрытыми глазами и открытым сердцем.

Последние этапы этого бесконечного экзамена проверяли интуицию и гибкость ума. Например, перед испытуемым могли положить яблоко. «Что ты видишь?» — спрашивали у кандидата. Некоторые, изучив яблоко, отвечали: «Это — жизнь. Пища в его теле и будущая пища в косточках, которые можно посадить в землю». А другие отвечали иначе: «Это символ человека — кожа и тело; а семена — в человеке являются семенами его души». Девушка взяла яблоко в руки и улыбнулась. Она подбросила его в воздух и поймала. Приведя экзаменаторов чуть ли не в ужас, она легкомысленно заявила: «Оно похоже на мяч, с которым играют дети». И добавила, окончательно лишив дара речи изумленных судей: «Круглое, как, возможно, когда-нибудь будет мир, который сейчас плоский».

Позднее, в тот же день, ее вывели на крышу башни и оставили у парапета, велев: «Наблюдай, пока не наступит темнота».

В ту эпоху жар пустыни был уже не так обжигающ, как в прежние времена. День угас за листьями и ветками деревьев, а воздух превратился в синее море. Появились звезды. В сумерках девушка услышала тихую музыку и шепчущий женский голос: «Скоро он вернется ко мне». Это звучал живущий в веках голос Язрет.

Девушка не испугалась. Всю жизнь она была уверена в своем сверхъестественном происхождении. Красавица поняла, что теперь замечает больше, чем раньше, слышит намного четче, а ее удивительные способности растут с каждым днем.

Повернувшись, она увидела на фоне блестящего синего неба темную женщину, стройную и прекрасную, а рядом с ней женщину с белой кожей и желтыми волосами. Девушка могла бы узнать из преданий, что это две королевы Шева, две жены Нейура. Но она узнала их по-иному, увидев их неземную суть своим обострившимся магическим зрением. Обе женщины спокойно беседовали друг с другом, прогуливаясь вдоль парапета. Девушка не расслышала их слов (а может, язык за прошедшее время сильно изменился). Они поравнялись с ней и прошли сквозь нее. Словно легкий летний бриз дохнул ей в лицо и просочился сквозь клетку ее костей и птицу ее сердца.

Но не все присутствовавшие на крыше стали свидетелями появления темной и белой женщин. Только наиболее восприимчивые видели эту короткую сцену, по какой-то причине неизгладимо впечатанную в фундамент и венец древней башни — возможно, потому, что это был редкий миг гармонии в череде страданий и несправедливости, жестокости и плача. Воспоминание об одном счастливом дне, запечатленное среди уныния многих печальных лет.

Но после того как призрачные женщины ушли, девушка, дитя кометы, увидела третью фигуру, идущую по крыше.

Справедливости ради стоит отметить, что это существо она увидела нечетко, как будто контур его тени размазало ночным ветром. На светлом фоне сумерек он напоминал темное облако. Его пурпурная фигура клубилась, смешиваясь с темными испарениями ночи, а яркие блестки на капюшоне можно было спутать с далекими тусклыми звездами.

Этого незнакомца она не знала даже из легенд, потому что все легенды о таких, как он, были искажены — как выяснил это сам Азрарн. Но не узнавая, она все же чувствовала, кто он, и сразу же опустила голову и закрыла глаза.

— Значит, ты узнала меня? — спросил он самым музыкальным из своих голосов.

— Я даже не догадываюсь, кто ты такой, Владыка, — возразила девушка, — но воздух волнуется, словно море, перед тобой.

— Я скажу тебе, кто я. Я — твое безумие, — сказал Чузар, Владыка Обмана, он же Повелитель Безумия, один из Владык Тьмы. — Ты безумна, моя дорогая. Даже твое целомудрие не нормальное явление среди людей, верно? Но все блаженные — сумасшедшие, равно как и негодяи. По сути, не существует различия между святым и нечестивцем, кроме как в мыслях и делах. Они оба фанатики. Оба безжалостны. Завтра тебя отправят в храм. Не так уж долго осталось тебе ждать своей судьбы. Ты хочешь знать, что тебя ждет? Нет, — добавил Чузар внезапно. — Не смотри на меня. Ты и так много видела, дальнейшего не жди. Я понимаю, что соблазн велик, но я не покажусь тебе. Мое лицо останется скрыто от тебя — пока.

— Благодарю тебя за это, — произнесла девушка. — Я почувствовала твою силу и понимаю, насколько ты велик и могуществен.

— Нет, это не я. Другой придет к тебе в положенный срок. Я верю в то, что именно его безумство, а не мое, руководит всеми другими безумствами в мире. Ты хочешь знать его имя? Лучше не надо. Мой третий двоюродный брат, отдаленный тремя поколениями черных династий ночи. Скорее я назову родственницей ящерицу, чем его, но он ближе ко мне, чем одна песчинка к другой. И ты сразу узнаешь его. Я думаю, ты достаточно безумна, моя дорогая, чтобы немного пожалеть его. Интересно, как он это воспримет!

Край капюшона, темно-синий, словно сумеречное небо, взметнулся, словно огромное крыло, над пыльной крышей. Девушка увидела звезды, напоминавшие осколки стекла. И услышала стук игральных костяшек, когда он исчез.

Опрашивавшие ее после испытания судьи пришли в замешательство.

— Возможно, это был неудавшийся соблазн дьявола, — решили они. — Или неведомый знак, явление какого-то посланца богов.

Как бы то ни было, на следующий день ее привели в белый, как соль, Белшевед, провели мимо гибискусовых башен к озеру с синей, как ее глаза, зеркальной водой. Она стала жрицей и получила имя Данизэль, что означало Душа Луны.

В своем пузыре-кристалле она теперь плыла рядом с другими, находящимися в подобных, но все же совсем не в таких, пузырях. Каждый по-своему плыл по течениям священного города, этого Верхнего Мира на Земле.

Здесь редко встречалась дружба. В каждом посвященном горел собственный свет, постоянно поддерживая их божественность. Религия была для них цветком, а они для нее — пчелами, создающими духовный мед, которым услащали горечь внешнего мира. Белшевед был их ульем.

Так со своей красотой и радужной девственностью, которую она когда-то отстояла, Данизэль жила в течение трех лет. Пока в ночи не пришел к ней запах темного огня, злого и не дающего света черного пламени. И выйдя ему навстречу, она увидела Азрарна, того самого, которого Чузар назвал ее судьбой.

Глава пятая ОБРАЗ СВЕТА И ТЕНИ

Солнце взошло над миром, и Данизэль, Душа Луны, вернулась в цветущий сад у священного озера Белшеведа. А тот, кто возлежал с нею этой ночью, вернулся в свой город Драхим Ванашту, под землю. Его чудесные прикосновения были легкими и мягкими. Казалось, он весь состоял из неведомого, неземного вещества, которое теперь смешалось с ее собственной плотью.

Драхим Ванашта, город демонов, вечно освещался светом Нижнего Мира, исходившим не от солнца, не от луны и даже не от звезд, но имел сходство со звездным, хотя и был ярче. Ярче, чем солнце в пасмурный день, и в то же время мягче. Он напоминал свет луны, но лишь напоминал, потому что все цвета в этом свете выглядели бледнее, словно подернутые дымкой. Показался ли Драхим Ванашта светлым Азрарну, когда он вернулся из мира людей?

Башни остались такими же высокими и стройными, как и прежде, с теми же фантастическими орнаментами. Кружевные парапеты все еще поддерживали стрельчатые балки с горящими драгоценностями, все так же сверкали многоярусные окна из стекла, хрусталя, сапфиров и рубинов. Стены все так же поднимались, словно клинки мечей, или закруглялись, как сомкнутые крылья. Медь и серебро, нефрит, фарфор и платина — этому скоплению несметных сокровищ можно было только удивляться. В садах и парках на ажурных деревьях пели рыбы, а в прудах плавали птицы, и вокруг, словно колокольчики, звенели цветы. Здесь все оставалось неизменным. И неизменно прекрасные жители кланялись и приседали перед Азрарном. Все его подданные были демонами, и все они любили его, потому что демоны редко служат тому, кого не боготворят, а Азрарна они боготворили и жалели. И чувствовать чужую любовь было так приятно.

Но любить…

Жизнь демонов мало чем напоминала недолгую человеческую жизнь. Их страсти, как и они сами, были подобны ярости белого огня. Скорей всего, именно они изобрели плотскую любовь. Демоны не сделали бы этого, если бы сама любовь не являлась для них своего рода ключом к сердцу мира. Но огонь потребляет, съедает то, что дает ему силу и блеск.

Когда-то Азрарн уже любил. Он даже решился перенести своего возлюбленного в город демонов и наблюдал за его ростом, словно садовник, ухаживающий за цветком или молодым деревом. Как-то Азрарн сказал ему: «Я не отдаю свою любовь легко, но, однажды отдав, храню верность». Это было не совсем правдой. Список увлечений Азрарна мог тянуться до бесконечности, некоторые из них были поверхностными, другие абсолютно случайными и длились не более земного года, то есть всего лишь дня в Драхим Ванаште. Но любовь обитала во многих домах множества разных стран. Все существует, как тогда, так и теперь, лишь пока оно видит, чувствует и думает. А любовь является всего лишь продуктом мысли. Может показаться, что она нелогична, но от нее не укрыться никому — ни божеству, ни демону, ни человеку.

Азрарн бродил по своему городу, по его садам и окраинам в неизменном полусвете Нижнего Мира.

Демоны, отзывчивые к переменам его настроения, почувствовали в нем страсть к чему-то находящемуся за пределами подземного царства. Раньше, уверенные в его холодном гневе, они с готовностью служили ему. Однажды они уже доказали свою преданность, когда волшебная башня Тьмы и Света поднялась в пустыне. И теперь в княжеской касте демонов ваздру росло недовольство: «Наш владыка больше не нуждается в нас. Он встретился с кем-то, с кем хочет расправиться самостоятельно». И чувствуя одним им известным способом, кем является этот «кто-то», они испытывали болезненную ревность.

Даже взаимная любовь может оказаться болезненной. Ведь кроме мгновений счастья существуют часы ожиданий, сомнений и упущенных возможностей. Действительно, большинство смертных любовниц Азрарна изменяли ему — конечно, не предпочтя ему другого мужчину, ибо ни один мужчина не в силах превзойти бессмертного Владыку Тьмы. Нет, они просто разочаровывали его, обманывали его надежды, переставали удивлять или восхищать его. Или желали обладать еще чем-то, хотели удержать его любовь. А главный закон любви гласит, что ничто не может быть ценнее самой любви. Непреодолимое стремление к чему-то суетному, постороннему обычно заставляло Азрарна сначала скучать, а затем оставлять своих любовниц — чаще всего лишая их жизни. Демоны всегда стремятся убить того, кто оказывается недостойным их любви, но не из чувства мести, а из желания привести в порядок незаконченные дела. (Ведь никто не хранит испортившуюся пишу, ее сжигают или выбрасывают вон.) В центре сада перед дворцом Азрарна бил фонтан красного пламени. Он не обжигал и не давал света, но все же являлся самым прекрасным фонтаном на земле.

Азрарн, князь демонов, уселся на черный газон у фонтана. Струя пламени танцевала в сумеречном свете, топазовые осы играли около прозрачных цветов, а он наблюдал за ними, в то же время думая о своем. Демоны старались не подходить к нему. Но когда в саду появилась эшва-женщина, одна из его служанок, пришедшая покормить рыб с нежными крыльями, сидевших на деревьях в серебряных корзинах, Азрарн взглянул в ее сторону. Эшва, как и все демонессы, была чрезвычайно красива, и он с удовольствием отметил ее красоту. Но он сравнивал ее с цветами и кустами в саду. Если он и ощутил в ней женщину, то это было лишь отражение Данизэль.

Это казалось странным. Солнце могло сжечь его в пепел, а Данизэль была ребенком солнечной кометы. Но, возможно, ничего странного в том и не было.

А на земле проходили дни и ночи. Семь дней и еще дважды по семь дней. Прошел месяц. Два месяца. Начался третий.

Азрарн не возвращался. Не послал никакого знака. Хотя время в Нижнем Мире текло иначе, нежели на земле, демоны обладали способностью чувствовать оба течения, и Азрарн мог сравнить их до секунды. Он знал, что покинул красавицу достаточно давно. Следовательно, он думал о ней, но не искал ее. Могло ли так случиться, чтобы он боялся встречи, думая, что она разочарует его, ее привлекательность погаснет, а желания окажутся призрачными? Но он так же мог сомневаться и в самом себе. Не так уж просто было понять, что творилось тогда в его сердце и мыслях. Так или иначе, но Азрарн не возвращался к Данизэль до середины третьего месяца.

На земле той ночью светила полная луна.

В Белшеведе давно отцвели деревья, и листья в саду повисли, словно налитые бронзой. Белые столбы у дорожек напоминали зубья костяного гребня, запутавшегося в волосах темноты.

Нигде не было слышно ни звука. Ветер не шелестел в деревьях, не морщил водной глади, не сдувал пыльцу с цветов и не шуршал маленькими клочьями пыли вдоль колоннад.

В своих чисто выбеленных кельях жрецы грезили во сне или наяву о своих богах, мечтая, чтобы их прекрасные волосы обвились вокруг молящихся, как серебряные волны. Повсюду в храме горели священные лампады, несколько жрецов раскачивались рядом в трансе. У главного храма Белшеведа над озером парили, появляясь и исчезая, неясные огоньки, следы колдовства и благоговения, оставшиеся после магических обрядов, словно отпечатки ног на песке.

В сердце Белшеведа зажегся и пропал черный огонь.

Азрарн оглянулся вокруг. По его лицу и жестам нельзя было понять, с чем пришел он сюда. Его намерения и чувства были известны только ему самому.

Он прошел вдоль храма за великолепный алтарь, возвышающийся на спинах двух гигантских золотых скульптур. Его взгляд задержался на металлических животных, потому что между лапами одного из них сидела Данизэль.

На земле перед ней лежал лист пергамента, и время от времени она выводила на нем пальцами какие-то символы. Девушка тоже пребывала в трансе, ее дух витал где-то далеко от этого места.

Азрарн бесшумно подошел ближе, но так, чтобы тень его плаща не упала на ее пергамент. Он был видим и в то же время невидим. Обычный смертный мог заметить лишь отблеск присутствия Азрарна, а звук его шагов был недоступен человеческому слуху.

Он стоял рядом с ней и читал ее мысли.

Данизэль могла решить, что Азрарн покинул ее и обратить свои мечты к чему-либо другому, заслуживающему внимания, например к своим богам, что от нее, разумеется, и ожидалось. Это было бы простительно, с точки зрения смертного, но Азрарн никогда не простил бы ей, если б она забыла его образ на какое-то время.

Он посмотрел сквозь ее светлые волосы, бледную кожу и белые кости, сквозь метафизическое вместилище мыслей в самое средоточие ее внутреннего «я» и замер, застыл, пораженный увиденным.

Он словно наткнулся на зеркало. В мыслях Данизэль царил Азрарн, разрисованный красками темноты на холсте ее грез.

Да, она видела богов, но каждый из них для нее был Азрарном. Некоторые представали в женском облике, некоторые в мужском, одни были прелестными детьми, другие фантастическими зверями, но каждый из них был Азрарном, каждый по отдельности и все вместе взятые. И если Владыка Демонов видел в ее мечтах небо, то тоже сталкивался с самим собою. И моря были Азрарном, и земля.

Глядя на различные образы в ее разуме, он сам терял веру в них. Но девушка верила и видела, ясно и четко, сущность Азрарна. Он превратил для нее в реальность даже нереальное, одухотворяя природу всех вещей. Он стал для нее всем — жизнью, сущностью мира.

Вероятно, если бы размышления Данизэль оказались не о нем или выдали Азрарну обычные мечтания молодой девушки, он мог бы, в конце концов, постараться избежать ее, наказав за то, что она обманула его надежды. Но она не обманула Азрарна. Она сделала его Богом.

И он высвободил из-под плаща руку и осторожно возложил на ее прекрасную головку, ставшую храмом Азрарна.

Когда паломники, приближаясь к Белшеведу, шли по слабо светящимся дорожкам, ведущим из пустыни, город пел для них. Секрет этого волшебства заключался в том, что под дорожками располагались воздушные полости, в них от топота шагающих ног рождалось эхо, серебряный гром. Только у границы города эти полости обрывались, и, когда последний человек оказывался у ворот, звук стихал, вызывая удивление толпы. И теперь прикосновение Азрарна породило подобное эхо в теле девушки, вызвав звук, который не мог умереть, а порождал все новые звуки, эхо от эха, песню от песни.

Он медленно входил в ее транс. Ее взгляд сфокусировался на Азрарне, и она улыбнулась ему. Он снял руку с ее головы, продолжая безмолвно смотреть на нее.

Наконец девушка сказала ему:

— Хочешь, я преклоню перед тобой колени? Хотя я всегда на коленях пред тобой.

— Нет, не кланяйся мне, — отозвался Азрарн. — Я долго был вдали от тебя, долго по вашему отсчету времени. Ты думала, я не вернусь?

— Но ты никогда не покидал меня, — возразила красавица.

Он знал, что она говорила правду, дважды правду — для Данизэль, потому что сохраняла его образ в своей душе, и для Азрарна, который на самом деле был с ней в Нижнем Мире.

Князь демонов наклонился и поднял девушку на ноги. Все люди отзывались на его ласку, но сейчас, видя, что и она подвержена его чарам, он смутился и сделался неловок, словно впервые заметил такую реакцию смертного на явление божества.

— Я должен тебе кое-что сказать, но не сейчас, — продолжил Азрарн. — Я возьму тебя с собой в путешествие сегодня ночью. Не пугайся.

— Если я буду с тобой, то мне нечего бояться, — ответила Данизэль.

— Все жрецы в Белшеведе — волшебники. Но ты больше чем волшебница. Показать тебе, кто ты?

Либо он всегда знал, либо без труда открыл тайну ее происхождения.

— Это новое знание обо мне?

— Возможно.

— Ты хочешь, чтобы я изменилась?

— Нет.

— Тогда не говори и не показывай мне. Покажи мне только то, что сохранит меня такой, какой я буду желанна тебе.

Азрарна удивило, а возможно, и взволновало такое самоотречение, которое, впрочем, вовсе не унижало. Демоны получали удовольствие от лести и услужливости и знали эту свою слабость.

— Тебе придется противоречить себе и унижаться, если будешь стремиться только к тому, чтобы доставить мне удовольствие, — предостерег ее Азрарн.

— Я — это больше чем мое тело, ум и моя душа, — сказала Данизэль. — Я — это еще и моя любовь к тебе. Я не могу отрицать или унижать свою любовь.

Азрарн, не найдя ответа, окутал девушку вихрем звездной ночи. Этот вихрь подхватил их и втянул в озеро сквозь пол храма. Азрарн стал черной рыбой с глазами-метеорами, а она — серебряной чешуей вокруг его лба. Рыба вынырнула из воды и превратилась в черного орла, форму, более привычную для князя демонов. А Данизэль стала светом на его груди — но не белыми перьями, а белым пламенем.

Ночное небо разорвалось вокруг них, как прежде разошлась гладь озера. Течения и потоки света, ветра и неосязаемого эфира расступались и огибали их. Луна взобралась на самую вершину небес. Мир сверкал внизу, как груда темных кристаллов.

Лигу за лигой Азрарн нес Данизэль в образе белого огня. Девушка видела землю и воду, появляющиеся и исчезающие внизу под ними, населенные города, озера их огней и черные провалы древних руин. Оказавшись над лесом, черный орел ненадолго остановился, чтобы отдохнуть на раздвоенном стволе старого дерева. Рядом с этим деревом появилась розовая птичка, светящаяся, как клок тумана, пронизанный солнцем. Она осторожно села на ветку, несколько раз подняла и опустила головку, а затем пропела единственную звонкую ноту. А позже, когда луна начала опускаться, черный орел пролетел над полосатой поверхностью моря и сел на мачту призрачного корабля. Двести весел тут же вспенили воду, паруса развернулись к ветру, а штурвал стал вращаться вправо и влево, как будто чья-то рука управляла им, хотя на борту не было ни единого человека, ни даже призрака. Оставив корабль, перелетев море, Азрарн принес Данизэль к отдаленному склепу и, влетев через высокий вход, опустился на плиты пола. Здесь находился удивительный драгоценный камень сине-пурпурного цвета высотой в пять или шесть футов. Вначале казалось, что этот камень не имеет определенной формы, но постепенно становилось ясно, что это статуя, изображающая мужчину и женщину. Их длинные волосы переплелись, как и их одежды, а их руки крепко обнимали друг друга с дикой и яростной нежностью. В основании статуи был мраморный постамент, с выгравированными двумя именами и словами под ними:

«Эти любящие должны были умереть от рук врагов, так как оба были волшебниками. Они превратились в этот драгоценный камень, ставший тенью их любви. Пожалей их. Или позавидуй».

Когда луна уже садилась, орел спланировал на огромный луг, где огромные ночные цветы вздымались в рост человека. В темноте цветы казались серыми, но их запах был благороднее, чем самые изысканные благовония.

Здесь Азрарн принял мужской облик и возвратил Данизэль ее человеческий вид. Они безмолвно пошли вместе между стройными стеблями.

Наконец звезды притушили фитили своих ламп, прилив ночи начал убывать вдоль берегов утра. Наступил тот час перед рассветом, когда все живое и неживое как бы замирает, сдерживая дыхание. Серые цветы над их головами складывали крылья, словно спящие птицы, их запах делался все слабее.

Азрарн наконец заговорил:

— При нашей первой встрече я ранил тебя, а потом вылечил своей собственной кровью. Ты помнишь?

Улыбнувшись, она ответила:

— Ты думаешь, я могла это забыть?

— Я никогда не занимался с тобой любовью, Данизэль. Знай же, что для демонов плотская любовь не является ни грехом, ни доблестью. В ней наше наслаждение, искусство и отдых, не менее, но и не более того. При таком общении мы не создаем ничего живого. Зарождение новой жизни среди нас требует больше сил и больше устремлений.

Она внимательно посмотрела на него и спросила:

— Каким же образом происходит зачатие ваших детей?

— По-разному, — ответил Азрарн. — Но среди ваздру это происходит в миг слияния крови. Моя кровь смешалась с твоей. Когда-то ночью я лежал рядом с тобой и запечатлел свой образ в тебе так же прочно, как печать перстня оставляет свой оттиск на воске. Если бы я захотел сейчас, но только если бы захотел, ты могла бы носить моего ребенка и родить его. Но если я не выполню этого последнего этапа волшебства, которое я подготовил, ты останешься такой, как была прежде. Это не повредит тебе и не даст никаких преимуществ. Ты лишь будешь знать об этом, потому что я сказал тебе, что это так.

— И ты сказал мне это, потому что не хочешь, чтобы я родила твоего ребенка?

— Я хочу сказать, что ты можешь сама решить, будешь ли носить и рожать моего потомка. Ребенок будет девочкой, так как ты станешь формой, в которой она образуется, потому что у тебя есть детородные органы, как у всякой смертной женщины. Но хотя она будет похожа на тебя, она будет дочерью Азрарна, князя демонов, Владыки Ночи, одного из Владык Тьмы. Подумай об этом. Потому что, хотя ты и даруешь ей свой свет, ее сущностью будет Тьма. Сможешь ли ты предоставить в своем теле убежище такому созданию, Данизэль? А потом родить и баюкать его на руках. Я не делал и не делаю за тебя этот выбор. И никогда не буду настаивать.

— Почему же? — спросила она. — Ведь отцом ребенка будешь ты.

— Отцу также приходится видеть много зла в мире. Как, впрочем, и боль, и страдание.

Его лицо стало холодным и жестоким.

— Мой возлюбленный! — обратилась к нему девушка. — Ты — могущественнейший из могущественных. Ты не должен слушать глупых сплетен несчастных смертных и уж тем более верить им.

— Не серди меня, — оборвал ее Азрарн. — Я не хочу сердиться на тебя.

— Я не верю в твою Тьму, — сказала она. — Впереди тебя ждут тысячелетия. А сейчас в тебе говорила злоба твоего невежества, которое умнее любой мудрости на земле. Но ты придешь к другому. Пока деревья живут, они должны расти.

— Помолчи, — бросил он ей, и уход ночи, казалось, приостановился, прервался, и закрывающиеся крылья цветков неслышно зашипели, словно перед молнией. Трава под ногами Азрарна стала сворачиваться и засыхать. Князь демонов опустил глаза, подобные черным солнцам, и длинные прямые ресницы, казавшиеся трещинами ночи, скрыли его мысли. Наблюдая за обуглившейся травой и воздухом, мерцавшим от страха перед ним, — или делал вид, что наблюдает, — Азрарн сказал девушке: — Ты не понимаешь сущности бессмертия. Только смертные могут предвидеть свое будущее.

И она увидела в нем, или ей это только показалось, слабый и очень отдаленный отблеск непонятного страха. Все создания, теперь и тогда, боялись Азрарна. Почему же он хотя бы один раз за двадцать веков не мог испугаться сам?

И возможно, заметив его страх, она подошла и встала перед ним на колени, словно желая разделить его страх. По правде говоря, даже если бы он убил ее в тот момент, девушка не испугалась бы, ибо любовь не оставила ей места для страха.

Но Азрарн поднял ее на ноги и поставил перед собой.

— Ты не сказала мне, согласна ли ты, — спросил он.

— Я уже сказала, — ответила красавица. — Тебе не нужно спрашивать.

— Если солнце становится луной, — прошептал Азрарн, — то это — ты.

Затем, обернув лицо к звездам, он произнес фразу на одном из магических языков Нижнего Мира. Небо, уже теряющее свою темноту, еще больше посветлело, словно сгустившись в круглую луну. И этот освободившийся кусочек ночи медленно стал падать на луг, тихонько вращаясь при падении. И падая, он не рос и не уменьшался. Он опустился в раскрытую ладонь Азрарна, оказавшись не больше клубка шерсти, состоящей из тонкой полупрозрачной темноты. Ночь сама по себе не была и не могла быть осязаемой, но Азрарну с помощью волшебства удалось отделить от нее зримый кусок. И теперь он формировал частицу ночи, искусно и осторожно, пока в его руках не появилась легкая тень. Она оказалась взрослой и прекрасной женщиной, но маленькой, как кукла.

Он не произнес ни звука, но, словно поняв все без слов, Данизэль подняла руки, чтобы взять маленькую фигурку. Когда ее руки прикоснулись к этой форме, из нее начал исходить мягкий свет. Он напоминал лунный, но не был светом луны; он казался звездным светом, но не был им. Это был свет Нижнего Мира, Драхим Ванашты, города Демонов.

Фигурка постепенно увеличивалась. Она повисла в воздухе и вобрала в себя Данизэль. Потом, мерцая и подрагивая, устроилась на ней, словно вторая оболочка, приспособившись к каждой части ее тела, к каждой косточке и к каждой пряди волос. В течение нескольких секунд Данизэль была как будто окутана тонким слоем тумана. А затем туман проник внутрь ее тела, и девушка, в свою очередь, сама стала оболочкой, содержащей эту тень. И сквозь ее прозрачную белую кожу можно было различить сумеречное мерцание тени, наподобие бледного черного пламени за белым экраном.

На востоке появилось голубое сияние, исходящее словно от полированного ножа.

Луг с цветами опустел.

В Белшевед, среди деревьев, смотревших в озеро, неожиданно вернулась ночь в лице Азрарна, и Данизэль — звезда, пойманная этой ночью.

Остались считанные минуты до того, как восход должен был разорвать горизонт своими позолоченными ногтями. Но, видимо, этого времени было достаточно, чтобы сказать тайные, невысказанные слова. И все же, когда они появились на краю темноты, Азрарн заметил, что прежде них здесь появилась другая фигура, парившая теперь над водами озера.

Она больше походила на насекомое, возможно, на богомола, обернутого розовато-лиловыми полами плаща, напоминавшими крылья.

Данизэль обернулась, чтобы разглядеть пришельца, но Азрарн повернул ее голову прочь от этого создания.

Но сам он пристально смотрел прямо на фигуру, и крылообразный плащ зашевелился, голова приподнялась. Под капюшоном показалась одна половина лица.

— Доброе утро, мой смелый брат, — раздался над озером мелодичный голос. — Почему же ты задержался так поздно? Солнце почти поднялось. О чем, интересно, ты думаешь?

— Это тебя не касается… А тебя, я полагаю, привело сюда безумие Белшеведа.

— Я не стал бы беспокоиться из-за безумия Белшеведа. Это так скучно. Есть кое-что гораздо притягательнее.

— Ты ошибаешься, — произнес Азрарн. — Я совершенно уверен в том, что ты ошибаешься.

Повелитель Безумия, он же Владыка Иллюзий, засмеялся. Его смех напоминал скрежет ржавого металла. Он потряс лиловым плащом и улыбнулся. Впрочем, с уверенностью это можно было сказать только об одной половине его лица.

— Азрарн Прекрасный, — сказал Чузар любезно, — это на твое великолепное безумие я пришел посмотреть.

Азрарн, заслонивший Данизэль от взгляда Чузара как телом, так и магией, не зная или не желая знать, что она уже виделась с ним раньше, бросил на парящее над озером существо взгляд, исполненный холодной ярости. Владыки Тьмы редко затевали борьбу с себе подобными. То, во что могло это вылиться, пугало Азрарна. Военные игры, иногда развлекавшие их, всегда велись по определенным правилам. Каковы будут правила на этот раз, предугадать было трудно. Тем не менее Чузар оставался над озером и не проявлял, не открывал свой двойственный облик. Между тем восточная часть неба светлела, солнце посылало на восток первых гонцов. У Азрарна оставались считанные минуты.

— Скажи, чего ты хочешь, — бросил Азрарн Чузару.

Пытаясь за маской холодного презрения скрыть свой страх, Азрарн говорил с братом нарочито грубо. Князь демонов не мог повернуться лицом к солнцу. Через минуту или и того меньше ему придется покинуть девушку или взять ее с собой в подземный мир. Но выдержит ли Данизэль такой спуск — ведь она уже вышла из детского возраста?

— Я уже сказал, чего хочу, — ответил Чузар. — Я безумно доволен.

— Эта девушка — моя, — ответил Азрарн. — Ты знаешь это?

— Верь мне, мой дорогой. Я все знаю. Я подслушал твой шепот. И наблюдал за вашими объятиями еще у розово-голубого драгоценного камня в гробнице. Безумство любви. Я получил большое удовольствие, поскольку тоже приложил к этому руку. Ведь это я явился причиной сумасшествия Нейура. Его безумство вызвало появление Бахлу. А Бахлу породила Белшевед. И Белшевед выманил тебя из Нижнего Мира. Теперь ты здесь, и здесь эта смертная женщина, которая родит тебе дочь. Безумство воистину потрясающих масштабов. Вот я и пришел, мой брат, — сказал Чузар, раскачиваясь над озером, словно ядовитая змея. — Я пришел, чтобы стать дядей твоей еще не родившейся дочери. И предложить ей подарок.

На востоке начали открываться ворота. Птицы истошно запели на деревьях — этим криком они могли выражать как испуг, так и радость. Бледно-желтый блик всколыхнул еще темную воду, но это оказалась всего лишь плеснувшая рыба.

— Мой господин, — обратилась к Азрарну Данизэль. — Я не боюсь его. Он не хочет причинить мне зла, потому что однажды сам сказал мне это и был очень вежлив со мной. Солнце появляется. Оставь меня. Я буду в безопасности.

— Он может быть и любезным, — сказал Азрарн язвительным тоном. — Но у него две стороны. Какой подарок? — спросил он у Чузара бесцеремонно.

— Нечто очень для меня дорогое, конечно же. Позволь мне приблизиться, — почти пропел Чузар, по-прежнему улыбаясь своему колеблющемуся розовато-лиловому отражению в воде.

— Ты не сможешь предложить ничего такого, чего не могу предложить я, — огрызнулся Азрарн. — В некоторых странах нас вовсе путают. Меня тоже можно назвать Владыкой Обмана.

— А меня, — отозвалсяЧузар музыкально, — иногда тоже называют Прекрасным. Правда, только те, кто видит меня с правой стороны.

Внезапно он поднял левую руку — мелькнули черная ладонь и красные ногти — и бросил что-то через воду в траву. Предмет упал у самых ног Данизэль. Это была игральная кость, сделанная, казалось, из аметиста, закрашенного черным.

Азрарн быстро нагнулся и поднял кость. Едва коснувшись ее, он зашвырнул кость обратно в озеро.

Но Чузар дотянулся до нее и поймал прежде, чем она упала в воду. Все еще улыбаясь, он поцеловал кость, которую Азрарн держал одно лишь мгновение.

— У меня к тому же есть три капли редкой крови ваздру, крепкие, как алмаз, которые я нашел среди песков недалеко от Белшеведа, — добавил Чузар. — Говорят, эти капли — кровь Азрарна. Ты помнишь молодого человека с бичом? Помнишь, как ты схватил конец кнута и как капала кровь? Цена за рассказ притчи велика. Ты не раз убедишься в этом.

Чузар учтиво развернулся и зашагал прочь по озеру под арочные мосты, поддерживающие храм. Десятка два рыб, охваченные безумием, выпрыгнули на берег, думая, что смогут жить на воздухе, и задохнулись.

Как только Чузар исчез, восток раскрылся, словно веер.

Азрарн завернулся в свой черный плащ. Он проводил Чузара злобным взглядом, но предчувствие солнечных лучей, напоминавшее боязнь настоящего огня, который однажды уже обжег его, заставило его уйти в землю. Он стал вихрем, затем дымом и после этого исчез, не успев сказать девушке ни одного слова.

Данизэль осталась одна. Внезапно на своем пальце она заметила серебряное кольцо с горящим серо-зеленым драгоценным камнем. Девушка даже не заметила, как Азрарн надел его. А на запястье она обнаружила браслет в форме серебряной змейки с сапфировыми глазами. Таковы были драгоценности демонов. Изделия дринов необычайной, удивительной красоты незаметно и застенчиво подарил ей Азрарн.

Когда солнце поднялось на востоке, Данизэль почувствовала в животе слабое движение.

Тогда она заплакала.

Солнце позолотило ее слезы и пригладило золотом ее волосы. Данизэль стала, вероятно, еще прекраснее при солнечном свете и сожалела, что Азрарн не мог увидеть ее такой, разве что сквозь туманное магическое стекло.

Но слезы Данизэль быстро высохли. Девушка прошла мимо деревьев и колоннады, думая о той, что растет у нее внутри.

Часть третья ГОРЕЧЬ СЧАСТЬЯ

Глава первая СЕМНАДЦАТЬ ДЕВУШЕК-УБИЙЦ

В пустыню пришла зима. Днем по барханам гуляли страшные ветры. По ночам пески сковывал мороз, покрывая инеем городские стены. Тростник у воды сделался хрупким, как зеленый сахар. Деревья в Белшеведе лишились всего — цветов, листьев и птиц. Песчаная пыль засыпала мозаичные плитки дорожек. Озеро из синего сделалось серо-стальным, напоминая прекрасный, но незрячий глаз. Зима выдалась суровая и сухая, — самое тяжелое время года.

Жрецы сонно бродили среди пыли и морозных узоров инея, размышляя о богах. Их приучили смирять плоть и воспринимать неудобства как часть послушания и служения. С такими ограниченными представлениями о чувствах они многое теряли. Они даже не заметили, как у них на глазах совершилось настоящее чудо.

Данизэль носила ребенка уже седьмой месяц. Но, как ни странно, не располнела. Ее живот был едва заметен, словно у женщины на третьем месяце беременности.

Красавица не стала менее подвижна или неуклюжа. Данизэль двигалась по-прежнему легко и грациозно, и волосы цвета лебединого пуха по-прежнему развевались у нее за спиной. Тень обещанного ребенка Азрарна светилась в ней, как огонек в масляной лампе, но никто из жрецов не обращал на это никакого внимания. А сама она не стала им рассказывать. Она бродила, как и прежде, среди храмов, а по ночам иногда гуляла в садах священного города. Не раз жрецы, молившиеся в сумерках, поднимали глаза и видели огромную тучу, мчащуюся по небу на черных крыльях. В полночь в некоторых рощах возникали странные видения, появлялись незнакомые ароматы, слышались обрывки мелодий. Днем Данизэль гуляла в тени, стараясь не выходить на открытые пространства, куда зимнее солнце тянулось слабыми, холодными лучами. В своем добровольном изгнании она не чувствовала себя одинокой. Когда красавица молилась с другими жрецами, им казалось, что она не видит их, ее братьев. На самом же деле они просто не понимали ее. Они любили небеса. Что же еще она могла любить? Искушенные, но равнодушные жрицы считали ее девственницей. Впрочем, ее свежесть, невинность и детское очарование не исчезли, скорее даже приобрели новую, доселе невиданную глубину.

Жители Белшеведа едва не пропустили то, что Данизэль собиралась им вскоре показать.

Но может быть, такое чудо, по законам небес, не могло свершиться незамеченным.

Однажды, через час после восхода солнца, послышался легкий шорох. Кто-то шел в Белшевед по дорожкам, и подземные полости эхом вторили шагам. Когда шорох стих, на западные ворота обрушился град ударов, как будто кто-то нетерпеливый стучал в них кулаками.

Зима никогда не была сезоном паломничеств, а значит, те, что собрались у ворот, пришли с худыми намерениями. Жрецы, эти безмолвные наблюдатели, непонимающе переглянулись и вновь посмотрели на гудящие ворота. Пожав плечами, они разошлись, не обращая больше внимания на шум снаружи.

За воротами послышались крики, перекрывающие завывания ветра:

— Впустите нас! Мы требуем суда и справедливости! Мы ждем ответа небес.

Жрецам, услышавшим крики, эти вопли показались святотатством. У богов никогда ничего нельзя было требовать.

Ворот не открыли.

Шум затих.

Ветер погнал полусгнившие листья по дорожкам вслед за жрецами.

Снаружи, в стороне от ворот Белшеведа, спорила негодующая толпа. У стен города расположились лагерем девяносто восемь человек. Среди них выделялись семь молодых женщин, державшиеся все время вместе. Это было неудивительно, поскольку каждая левым запястьем была привязана к соседке. Их волосы были распущены, глаза покраснели от зимнего ветра, слез и гнева. Они злобно бормотали что-то себе под нос.

Остальная часть толпы совещалась. Если бы не зима и ветер, можно было бы подумать, что все эти люди съехались сюда на летний праздник и теперь обсуждают, как приятнее провести время.

Позже днем с юга пришла другая толпа. Она мало отличалась от предыдущей. Три связанные между собой женщины шествовали под охраной десятка сильных мужчин. Увидев первую группу, вторая присоединилась к ней. Опять раздались голоса у ворот, но теперь уже никто не стучал.

В середине дня появилось еще две группы.

Ходил слух, что теперь около Белшеведа расположилось лагерем около четырехсот человек. Среди них оказалось семнадцать девушек, объединенных в группы по семь, четыре, три и три. Все они были связаны запястьями.

Но ничего необычайного в таком стечении народа не было: о месте и времени все четыре группы уговорились заранее. Необычайной оказалась причина, приведшая их под стены белого города в столь неурочное время года. По всем странам были разосланы гонцы с одинаковыми посланиями: «Молодые невесты во время брачной ночи убивают своих женихов. Одни это делают при помощи ножа, другие — яда, а большинство прокалывают несчастным головы через глазницы длинными шпильками. И все женщины-убийцы над телами своих мужей громогласно заявляли, что им велели сделать это боги Белшеведа. И даже один из богов лично наставлял их, обещая в награду взять себе в жены, Но бог, очевидно, не сдержал своего слова. „Это — ваши преступления! Вы помешали нам! Вы испортили все!“ — кричали женщины-убийцы своим отцам, свекрам и братьям, размахивая окровавленными орудиями преступления».

По деревням давно ходила легенда об одной девушке, которая не хотела замуж и была выдана насильно. Тогда она отказалась спать с мужем, и боги признали ее право на целомудрие. Так распространилась в народе история Данизэль. И теперь люди сочли, что их женщин охватило безумие, чье-то внушение пополам с глупой сказкой затмило их разум. Преступления были настолько схожи, что деревенскими жителями овладел настоящий страх: уж не возьмутся ли теперь все жены истреблять своих мужей прямо в постели? Люди связали преступниц и потащили их в священный город, словно маленькое стадо коз на жертвоприношение. Даже те, чьи сыновья и братья были убиты руками этих прекрасных женщин, не жаловались, а понуро брели за процессией, опустив глаза и сжав губы.

Но самих убийц, казалось, совсем не страшила возможная расправа. Они гордо шагали в центре толпы, а их распущенные волосы развевались за спинами, словно штандарты.

Каждая, разумеется, считала избранницей бога себя, а своих спутниц — жертвами какого-то недоразумения. Ни одна из них не питала ненависти к убитому мужу, — но и сожаления о содеянном тоже не испытывала.

Возбужденные и злобные, семнадцать девушек-убийц стояли среди безлистных рощ перед Белшеведом в толпе своих обвинителей, которые так и не добились ответа богов. Недовольство толпы все росло, и причиной тому были не только закрытые ворота.

Никто из деревенских жителей не бывал в этих местах в холодное время года. Паломничества всегда совершались в начале лета. Сейчас они впервые увидели Белшевед во всей его наготе, в стылой холодности, с оголенными садами и коричневой пылью песка, ползущей вдоль стен. Люди почувствовали себя обманутыми.

Ночь пришла, окутав всех своим тяжелым темным дыханием, на землю спустился жгучий холод. Высокая луна слепо пялилась голубыми глазницами, и даже костры, зажженные на ночь, казались холодными. Тепло и вера сменялись стужей и отчуждением. Люди совещались там, где еще недавно можно было только преклонять колени.

— Мы не получим ответа из Белшеведа. Мы должны решить дело сами.

— Конечно, если бы боги действительно приказали нашим дочерям совершить такие жуткие преступления, они бы уже заговорили с нами!

— Ваши дочери — дикие кошки! Мой мальчик умер ужасной смертью. Они должны быть наказаны. Здесь и сейчас. Нет нужды испрашивать богов о том, как закрепить веревку на дереве!

— Да, кажется, богам просто нет до нас дела. Они не желают, чтобы мы их беспокоили.

Пришедшие к стенам святого города пролили много слез, они часто ссорились и дрались, рассыпая проклятия направо и налево. После обмена бранью и тумаками собравшиеся приняли решение: «На рассвете все семнадцать женщин будут повешены на деревьях в ста шагах от города и останутся висеть там до знака свыше». Такой постыдной казнью они собирались осквернить священное место, откуда столь тщетно ожидали помощи. Люди мстительны и любят срывать злость на невинных.

Девушки-убийцы все еще были связаны между собой. Согнувшись, они сидели у отдельного маленького костра. Когда к ним подошли мужчины — огласить решение старейшин, — девушки подняли головы.

Одна из них, с рыжевато-коричневыми волосами, с вызовом уставилась в полные ненависти глаза отца своего убитого мужа.

— Ну, какие новости? — спросила она.

— Хорошие новости, Зарет, — отозвался он. — Вы умрете на восходе солнца.

Шестнадцать девушек разразились слезами, оплакивая свою судьбу. А рыжеволосая Зарет оскалилась, словно волчица.

— Убейте нас и будьте прокляты. Правда, только я была избрана богом, а другие действовали лишь в надежде на его благодарность, но он все равно отомстит за всех нас.

— Ты сумасшедшая стерва! — закричал мужчина. — Ты спятила от своих развратных мечтаний! Я видел тебя, перепачканную кровью моего сына. А завтра я увижу, как ты будешь болтаться в петле.

— Я буду танцевать в раю, когда ты будешь корчиться и вопить на бесовских ножах.

В ответ он ударил ее, сбив с ног, и, лежа на земле, Зарет сказала ему:

— А за это бог отрежет тебе обе руки.

Мужчины повернулись и ушли. Они шли так быстро, как будто хотели убежать.

Ночью, когда луна зашла за ветви деревьев, Зарет проснулась от того, что кто-то нежно гладил ее по волосам. Постепенно напряжение спало, и в первый момент девушка даже не задумалась о причине беспокойства. Но потом она вспомнила о синяках, которыми наградил ее свекр, вспомнила об убийстве мужа, о предстоящей расправе и поняла, что некому гладить ее по голове. Она поднялась.

— Не бойся, возлюбленная, — произнес ласковый голос. — Это всего лишь я.

Глаза Зарет широко раскрылись от удивления: перед лицом девушки, прижавшись к ее щеке, лежали ослиные челюсти. Казалось, говорили именно они. Затем девушка повернулась и увидела Чузара. Грациозно скрестив ноги, он сидел рядом с ней на мерзлом песке.

Луна светила тускло, огонь костра едва тлел. В таком свете сложно было понять, что за незнакомец пришел поглумиться над ней. Зарет ничего не знала о Чузаре. О нем, как и о других Владыках Тьмы, в этих местах почти не сохранилось легенд. Сначала она приняла его за бога, но только на какое-то мгновение. Его волосы были слишком светлы, а правой половины лица, пусть и миловидной, явно недоставало для того, чтобы считаться ликом божества. К тому же взгляд Чузара был неприятен.

— Поскольку тебя убьют сегодня на рассвете, зачем терять ночь на сон? — проговорил Чузар.

Девушка вздрогнула. Она заметила, что он причесывал ее волосы скелетом рыбы, белым, словно слоновая кость. Рыба из священного озера?

— Даже если мне суждено умереть, я успею побывать в объятиях моего любимого хотя бы в мечтах, — отозвалась Зарет.

— И кто же этот счастливец?

— Черный бог Белшеведа.

— Твоя вера удивительна. Твои сестры, кажется, не разделяют ее.

И Чузар указал рукой в белой перчатке на живой комок из шестнадцати девичьих тел. Они прижимались друг к другу, стараясь согреться. Некоторые даже стонали, мучаясь ночными кошмарами.

— Он, без сомнения, удовлетворит их всех, — легко ответила Зарет. — Хотя они слишком самонадеянны и ошибочно принимают на свой счет предложение, которое было сделано одной только мне.

Ослиная челюсть засмеялась. На этот раз мелодично. Чузар бросил пару игральных костей на песок.

Истощенная тяжелыми испытаниями, Зарет тем не менее обиделась.

— Не подобает здесь играть в кости.

— Вот и сыграй со мной.

— Это не имеет смысла.

— Завтра ты будешь играть в кости с Владыкой Смерти.

Зарет закрыла лицо руками. В темноте она увидела тело своего мужа с хрустальной головкой шпильки, торчащей из-под закрытого века, и негромко хихикнула. Чузар редко появлялся перед тем, кто не хотел его видеть, или там, где о нем и вовсе забыли. Когда девушка отняла руки от лица, она смогла получше рассмотреть незнакомца, обе половины его лица. Но оно не испугало ее.

— Ладно, — решилась она. — Мы сыграем в кости. А ты поможешь мне избежать виселицы, если я выиграю?

— Более того, я проведу тебя в Белшевед, несмотря на закрытые ворота. И ты увидишь там много удивительного.

— Неужели? — воскликнула Зарет. Эти слова взволновали ее. Безумие нашло себя, обрело почву и пустило корни. — Но твои игральные кости без меток!

И в тот же миг она увидела метки на костях.

— Начинай, — сказал Чузар.

Они сыграли несколько партий, и эта игра накануне казни показалась Зарет вполне обычной. Разве что ей не везло. Кости редко выпадали так, как она хотела.

— Не имеет значения, — наконец сказал Чузар. — Я позволю тебе выиграть. При условии, что ты поцелуешь меня.

Девушка презрительно засмеялась, забыв приличия, и наклонилась вперед.

— Нет, не в губы, — удержал ее Чузар. — В левую щеку.

И подставил девушке свою левую щеку — сухую, как серый пергамент, щеку, обрамленную рыжими волосами, свисающими, словно черви. Зарет посмотрела и содрогнулась. Но потом без стеснения крепко поцеловала его. И пока она целовала незнакомца, Чузар поспешно стянул перчатку со своей правой руки. Извивающаяся змея — его указательный палец, перегрызла веревку, соединявшую Зарет с другой пленницей. Когда обрывки упали на холодный песок, девушка зашевелилась. Но Чузар сказал ей два-три непонятых слова, и она снова впала в забытье.

Чузар усыпил весь лагерь. Двое стражников прислонились к дереву и теперь храпели в унисон. Повсюду слышалось лишь сопение и бормотание спящих. Преступница могла думать только о том, что теперь она, кажется, избежит ужасной смерти, а потому не обратила внимания на всеобщее оцепенение. Возможно, так было нужно ее спасителю. Однако она не сомневалась в том, что незваного гостя послали боги. Зарет не успела и глазом моргнуть, как избавилась от грозившей ей петли, хотя и готовилась к тому, что ее у всех на виду освободят стремительные феи под звуки фанфар и сверкание фейерверков. Предложенный Чузаром способ освобождения казался ей менее впечатляющим, но более надежным.

— Идем, — кивнул ей Чузар. Он уже стоял в десяти шагах от девушки. Еще не потухший костер поймал край его мантии. Девушка была уверена, что сейчас просторный плащ сгорит в одно мгновение, но произошло невероятное: казалось, материя сама поглотила умирающий огонь.

Зарет неуверенно пошла вперед вслед за Чузаром. Но услышав звук мягких спотыкающихся шагов, девушка обернулась.

Шестнадцать девушек, по-прежнему связанные (теперь группами по три, три, четыре и шесть), как слепые за поводырем, следовали за ней и Чузаром, широко открыв глаза, словно в трансе.

Чузар подошел к главным западным воротам Белшеведа, запертым изнутри. Он прошептал что-то воротам, похлопав их рукой в перчатке.

— И кто это осмелился оставить вас приоткрытыми? — спросил Чузар.

Ворота молчали, но все, стоявшие поблизости, поняли, что они ответили:

— Никто не оставлял нас приоткрытыми. Мы закрыты, нас заперли изнутри.

— К сожалению, вы ошибаетесь, — сказал Чузар. — Мне стоит лишь легонько надавить на вас, чтобы войти.

— Это ты ошибаешься, — возмутились ворота. — Ты лжешь.

— Я толкну вас. Вы широко откроетесь.

— Никогда.

— Несомненно.

— Ты сумасшедший, если надеешься войти.

— Вы еще более безумны, если рассчитываете удержать меня снаружи.

— Никто не может войти сюда.

— Кое-кто может.

— Кто?

— Лунный свет приходит и уходит когда ему вздумается.

— Да, — согласились ворота. — И нас это смущает.

— Теперь войду и я, — сказал Чузар.

— Нет, нет. Мы закроемся перед тобой.

Раздался скрежет зубчатых колес и рычагов. Ворота отчаянно задвигали засовами в единственном возможном направлении — и, разумеется, открылись.

Чузар толкнул ворота, и створки разъехались, широко распахиваясь перед ним.

— Теперь я и правда не могу войти, — съехидничал Чузар.

— Ах-ах, — вздохнули ворота.

Чузар вошел в Белшевед. Шестнадцать девушек-убийц сонно шагали вслед за ним, и лишь Зарет, семнадцатая убийца, гордо выступала впереди.

В холодной темноте храмы напоминали гробницы, но гробницы обитаемые, потому что повсюду горели белые, словно призраки, сторожевые огни. Озеро было тусклым и непрозрачным, его поверхность полностью засыпали гниющие листья.

И Зарет стало ясно, что богов здесь нет. Они либо давно ушли, либо вообще никогда не существовали на свете.

Чузар остановился.

— Слушайте.

То ли уже очнувшись, то ли еще находясь в трансе, семнадцать девушек-убийц прислушались.

Они услышали сначала что-то вроде звона серебряных бусинок, а затем песню, похожую на шорох змеи, ползущей по зыбучему песку.

— Смотрите, — сказал Чузар.

И Зарет увидела, словно в легком тумане, нечто походившее на звездный вихрь. За этой завесой проступали очертания деревьев и фонтана, но все было размыто, словно соткано из того же вихря.

— Давайте подойдем поближе, — вежливо предложил Чузар.

Они приблизились. Но все же не смогли переступить невидимую границу. И дело было не в том, что они не могли пройти сквозь завесу; просто, замерев у нее, они не хотели входить вовнутрь. А может, и хотели.

Внутри царило лето. Деревья и трава пестрели цветами. В вышине сверкало яркими звездами совсем другое небо, небо летней ночи. Несколько звезд упали на землю, превратившись в разноцветные лампы. И хотя лето оставалось только внутри, удерживаемое колдовской завесой, снаружи немного утих холод, и до немых зрителей донеслись обрывки музыки и запах ночных цветов.

Девушки-убийцы, захваченные прекрасным зрелищем, приникли к прозрачной границе, как мухи, попавшие в паутину.

Они видели фигуры, движущиеся, словно болотные огни. Девушка, напоминавшая белую свечу в обрамлении облака темных волос, перебирала хрустальные струны арфы, наигрывая нежную мелодию. Бледный молодой человек с темными волосами наливал искрящийся напиток в фантастическую нефритовую чашу. За первой завесой была еще одна. Девушки разглядели сквозь эту прозрачную пелену Азрарна, князя демонов и Владыку Ночи на фоне сверкающего ночного неба и рядом с ним женщину, белую, как звезды. За второй занавесью был еще один мир. Там царила любовная одержимость, в которой жили два уникальных существа, знавшие только друг друга. Кто-то заткал их в причудливый гобелен магии, создав им волшебную защиту. И она стала их частью. Теперь они были вместе, словно две виноградные лозы, сплетенные между собой.

Все это увидели девушки, смотревшие сквозь обе завесы, отделявшие любовь от стремления к любви. И каждая из них поняла, сознательно или бессознательно, что перед ними бог и его избранница. И что избранной не оказалась ни одна из них.

Вероятно, из-за того, что остальные шестнадцать девушек были в состоянии транса, именно Зарет отвернулась первой. Она прошла вдоль мозаичной кромки озера шагов двадцать, а потом, остановившись, обхватила себя руками, словно получила смертельную рану.

Чузар следовал за ней, подобный сгустку тумана.

Она не ругала его за содеянное зло, — за то, что он открыл ей правду, только прошептала:

— Как я это переживу? Он отнял у меня все, после того, как пообещал так много!

— И как же ты это переживешь? — спросил Чузар.

— Никак. Пусть они повесят меня завтра. Теперь я не стану возражать.

— Я предлагал тебе свободу, — напомнил он.

— Мне не нужна свобода. Я уже никогда не стану свободной. Ко мне прикоснулась зима. Я устала, как мертвый лист, оставшийся на дереве. Завтра меня сорвут с ветки, а я и рада умереть. Я вообще могу умереть без их помощи. Просто закрою глаза и умру, словно падающий лист. Зима прикоснулась ко мне.

Тогда Чузар взял ее на руки, и она зарыдала у его груди, как когда-то, давным-давно, рыдала безумная Язрет, не так уж, впрочем, и далеко отсюда.

Возможно, Чузару была необходима ее печаль, словно пища или вино. Или он просто сочувствовал тем, кто попадал в его владения. Ведь за ним по пятам всегда шло одиночество.

Наконец он спросил ее:

— Может, ты хочешь чего-нибудь еще помимо смерти?

— Убить его, — сразу же нашлась девушка. Она не знала точно, каким именно «богом» был Азрарн и насколько нелепы или кощунственны ее угрозы. — Хотя… если он бессмертен, думаю, его нельзя убить.

— Как и любого бессмертного, моя возлюбленная, — сказал Чузар. — Конечно же, ты не сможешь ни проткнуть шпилькой его восхитительный глаз, ни вообще как-либо повредить ему. За исключением, впрочем, одного способа.

Убийца прижалась к плечу князя Безумия.

— Расскажи мне о нем.

— Существует единственная вещь, более драгоценная, чем капля крови ваздру, — в раздумье проговорил Чузар. — Это слезы ваздру. Потому что они очень редки. Для эшва плач — это песня. Но ваздру улыбаются, даже когда разбиваются их сердца, зная, что сердца демонов исцеляются человеческой кровью. Все же Азрарн иногда приказывает всей своей стране горько плакать.

— Кто такой Азрарн? — прошептала Зарет. — Разве это не чудовищный демон, который живет в грязном подземелье?

Лицо Владыки Безумия осталось неподвижным, но ослиные челюсти затряслись от хохота. Девушка вздрогнула и ухватилась за плащ Чузар.

— Я не забыл про тебя, — сказал Чузар.

В этот момент поднялся ужасный крик. Зарет повернулась и увидела, как ее шестнадцать спутниц очнулись и заметались в ужасе, попав в незнакомое место. Эти несчастные меньше интересовали Чузара, поскольку и так полностью принадлежали ему. Они рвали на себе волосы и царапали себе лица, крича об измене. Девушки вопили о непорочной божьей матери, на месте которой они рассчитывали оказаться. Зависть обострила их чувства, и они сразу же поняли, какой плод зреет во чреве той женщины. Лучше всех знают цвет и покрой одежд те, кому не дозволено носить их.

Сияние в саду пропало. Князь демонов и его земная любовница исчезли без следа. Не исключено, что сказочное видение было иллюзией, созданной самим Чузаром.

— Идем, — Чузар снова обратился к Зарет. — Я отведу тебя в пустыню. Ты должна научиться ждать. К моим служанкам быстро приходит терпение.

— Мне холодно, — пожаловалась девушка.

— Я согрею тебя. Разве тебе уже не тепло?

— Может быть…

Разбуженный криками за стенами Белшеведа или, возможно, просто очнувшийся от колдовства Чузара, лагерь негодующих крестьян постепенно приходил в себя. Некоторые даже заметили, что убийцы исчезли.

Другие обнаружили открытые ворота.

Чузар и семнадцатая девушка-убийца выскользнули из этих ворот, словно зыбкие тени. Тем временем триста восемьдесят три человека, растерянные, недоумевающие, вступили в святой город.

Слабое сияние разгоралось в восточной части неба. На людей пала тень смущения, и многие смотрели на этот свет в страхе, пока не поняли, что он — предвестник рассвета.

— Мы не уйдем из этого города, пока не найдем ответы на все вопросы, — заявили люди.

Невольные паломники расположились на мозаичных дорожках, вокруг озера, вдоль белых мостов, у дверей в центральный храм. Нет, теперь они не уйдут просто так. Невиданные доселе толпы народу заполонили священное убежище, которое раньше посещалось только в летний сезон. Толпа требовала объяснений. Безмолвные жрецы разбежались, словно перепуганные кролики, едва заслышав крики под окнами келий, и теперь, сбившись в небольшие стайки, взволнованно переговаривались. Паника заставила их впервые насильственно выйти из религиозного транса. Близость непрошеных гостей, обнаглевшей толпы, которую не устрашил даже божественный гнев, пугала жриц.

Шестнадцать девушек-убийц — потому что семнадцатая таинственным образом исчезла, как видно, предпочтя убежать в пустыню на растерзание львам, — не были повешены. Их привязали к огромному дереву на берегу озера. Они уже не кричали, потеряв силы и надежду. Они призывали смерть, но та отказалась от них. Некоторые пытались утопиться, но длина веревок не позволяла им уйти под воду. Преступницам только и оставалось, что угрюмо смотреть в землю. «Что вы видели?» — спрашивали их. И они подробно описывали видение, потерянные и униженные, рассказывая о девственнице с ребенком — жене бога.

Неудивительно, что толпа отказывалась разойтись. Неудивительно, что жрецы послали старейшин и мудрецов за помощью.

Глава вторая МАТЬ И ДОЧЬ

Данизэль стояла в маленькой келье в северной части зимних обителей Белшеведа.

Она не слышала криков, а если и слышала, то не заметила их. Красавица слушала, как шевелится в ее теле новое человеческое существо. Она не боялась, но испытывала знакомую печаль ставшую такой же частью ее любви, как и счастье.

Днем сокровища демонов, подаренные Азрарном, бледнели. Она хранила их в особом ларце, но все же казалось, что под лучами солнца их магия слабела. Это же подтверждала бледность металла и камня. Ребенок внутри нее, однако, больше бодрствовал днем, словно отзывался на свет, одновременно приветствуя солнце и бросая ему вызов.

Данизэль любила свое дитя и, как когда-то Аштвар, часто разговаривала со своей еще не родившейся дочерью.

В центре Белшеведа шумела и совещалась толпа. А рядом в маленькой чистой келье, сидя под голубым окном и вспоминая прикосновение губ Азрарна, находилось сокровище, которое само по себе стоило полмира.

Данизэль рассказывала своему ребенку о демоне-отце:

— Вначале, моя дорогая, в мире существовали все животные, кроме одного. Говорили, что за миллионы лет до потопа великий предвестник Бахлу утверждал, будто бы божественная воля проявляется только в жестокости. В воде плавали лебеди и рыбы. Олени бегали по полям, а собаки лаяли на луну, тогда еще очень молодую и не знавшую, что она такое. Птицы парили в воздухе, а человек начал воображать, что он царствует на земле, хотя и боролся за каждую ее пядь с диким быком, медведем и драконом… Тогда уже существовали демоны.

Вероятно, так было всегда. Хотя рассказывают, что вначале они не имели властелина. Но…

Прекраснейшим из живых существ Нижнего Мира являлся змей. Внизу, под яркими тенями, он восхищался своей грацией и красотой, хладнокровием и одиночеством. В конце концов демоны, тогда еще невинные или просто слишком циничные, решили перенести змея на землю, думая, что им удастся заставить и людей полюбить это создание. Но люди невзлюбили змея, им не понравилось его демоническое происхождение. Они подозрительно отнеслись к тому, что у него нет ног и ушей, не оценили его красивые зубы, а одежды сочли безвкусными. В результате люди отворачивались от змея, гнали его с порога, когда он входил в их дома, били его по голове деревянными молотками, если те попадались под руку, а в остальных случаях просто бранились и плевали на него.

Эшва жалели змея, так как любили его больше всех. Ваздру решили между собой: «Давайте хитростью заставим человечество поклоняться змею». Они пытались достичь намеченной цели различными способами, внушая людям избрать его богом или почитать как покровителя магии.

Однажды, не то ночью, не то днем, в Драхим Ванаште некоторые князья дошли до того, что стали биться об заклад, будто сумеют убедить людей любить змея как образец совершенства. Но все их попытки потерпели неудачу.

Наконец об этих досадных промахах узнал Азрарн. Тогда он отправился в мир, чтобы послушать мнение людей о змее.

— Как же отвратителен этот холодный змей, — жаловались они. — Мы ненавидим его зубы, которые часто таят яд, его противный раздвоенный язык. А как раздражает нас его светлое брюхо! Ведь он весь — один сплошной хвост. От его шипения у нас волосы становятся дыбом.

Азрарн улыбнулся и вернулся в Драхим Ванашту. Там он нашел змея и поинтересовался у него:

— Ты не хотел бы немного измениться, чтобы завоевать любовь человечества?

— А что хорошего в любви людей? — спросил змей.

— С теми, кого любят, они хорошо обращаются, — ответил Азрарн. — А тем, кого ненавидят, они вредят.

Змей выслушал от своих братьев рассказы о молотках и плевках и после некоторых размышлений согласился.

Тогда Азрарн привел змея к дринам, поручив им исправить все недостатки, внушавшие людям неприязнь. Сначала дрины сделали ему четыре мускулистые маленькие лапки, заканчивающиеся четырьмя круглыми подушечками. А затем добавили два маленьких заостренных уха с обеих сторон головы. Затем они ловко утолстили его тело с помощью хитрого способа и выпрямили ему язык. Правда, он все равно остался тонким, а большая часть хвоста оказалась сзади. После этого дрины сделали ему шкурку из длинной мягкой черной травы, а его мордочка стала красивее, когда они украсили ее орнаментом из прекрасной серебряной проволоки. Его удивительные глаза, напоминающие драгоценные камни, тоже следовало немного подправить. Наконец, в качестве компенсации за удаленный яд (хотя дрины при этом сохранили форму его клыков) они снабдили его острыми стальными когтями. Когда Азрарн увидел результаты труда дринов, он рассмеялся и провел рукой по спине животного. При этом все вновь созданные органы существа обрели плоть и кровь, а черная трава превратилась в великолепную бархатистую шкурку. И от прикосновения Азрарна новое животное издало странный звук — не шипение, но…

— Мой дорогой, ты мурлычешь, — обрадовался Азрарн и снова засмеялся.

С этого дня ни один кот и ни одна кошка не переносят, когда над ними смеются, даже любя.

И безусловно, новый зверь быстро прижился на земле. Людей покорили его грация и красота и восхитили его хладнокровие и одиночество. И когда это новое для человека существо становилось раздражительным, забывалось и шипело, люди не вспоминали змея, утверждая: «Это шипит кот». К тому же они не замечали, что оба — и кот, и змей — убивают мышей и любят молоко, оба были любимыми животными колдунов. И люди никогда не поверят, что за пушистым мехом и милыми остренькими ушками скрываются заостренная морда ящерицы и острые зубы змея.

Рассказывая, будущая мать чувствовала, что ребенку нравится эта легенда. Ему вообще нравилось слушать сказки и мифы — все то, что могло быть ложью, а могло оказаться и правдой. Данизэль пересказывала малышке все легенды и пела все песни, какие знала, — кроме тех, в которых говорилось об ином, незнакомом ей Азрарне. В них расписывалась лишь присущая ему жажда кровопролитий и раздоров среди людей, и об этом Данизэль петь не хотела.

Рассказ закончился. Мать погрузилась в грезы, глядя, как медленно проплывают облака в ее окне. Красавица представила, что это она со своим ребенком скачет на спине крылатого льва. Возможно, дитя разделяло подобные мечтания. Ее будущая дочь была совсем не похожа на других детей, зреющих в материнском чреве.

Но несколько часов спустя Данизэль очнулась и, подняв голову, услышала шум, глухо рокотавший на улицах Белшеведа.

Так получилось, что мудрецы и звездочеты сами направлялись к городу. По дороге их встретили те самые гонцы, которых выслали жрецы Белшеведа. Некоторые из мудрецов уже собирались покарать гудящую толпу за появление в святом городе в неурочное время. Других интересовало таинственное предзнаменование. Пара звездочетов увидела чудесные предначертания в расположении отдельных звезд. Так или иначе, этой зимой Белшевед притягивал буквально всех. Гонцы провели небольшую группу через пески, а затем и по поющим дорожкам, которые на этот раз молчали, так как по ним шло слишком мало людей. Мудрецы и звездочеты прошли через распахнутые настежь ворота и приблизились к жрецам и жрицам Белшеведа, затрепетавшим, словно голубь при виде змеи.

— Мы приносим свои извинения вам и небесным богам, — приветствовали их мудрецы.

— Разве вы не знаете о чуде, которое должно произойти здесь по воле богов? — проворчали несколько пророков, добавив к свидетельствам посланцев указание на конкретное место. Каждый пророк тут же заметил, что именно он первым предсказал это событие.

— Где? — завопил звездочет, оказавшийся наиболее нетерпеливым. — Где? Где?

Жрецы съежились. Теперь они казались не просто беспомощными людьми, а беспомощными глупцами.

Ни одна из женщин среди них не могла претендовать на небесный дар, и ни единый пояс на их стройных телах не раздался более чем на четверть дюйма.

— Где? — грозно выкрикнул звездочет еще раз. Его пальцы хватали воздух, словно желали разорвать в клочья одежды жрецов, чтобы проникнуть внутрь их животов.

Почтенный мудрец торопливо выступил вперед и оттеснил звездочета:

— Мой друг, как и все, мы хотим знать, где можно найти ту самую благословенную девственницу.

Некоторые жрецы расплакались.

Внезапно послышался высокий, дребезжащий голос. Толпа расступилась, пропуская старика, опиравшегося на сучковатый посох. Жрецы смотрели на него с ужасом, очевидно не сознавая, что перед ними стоял один из первых учителей из древней башни — той самой, где когда-то все они доказали способность выдержать любые испытания, кроме, наверное, самого важного — бесед с простыми людьми, задающими вопрос.

Толпа, однако, узнала этого старика.

Он огляделся, и взгляд его пронзительно-серых глаз был переполнен брезгливостью. Как тупы на поверку оказались его ученики! Однако среди растерянных лиц он не увидел лица своей любимой ученицы, которая, в отличие от остальных, когда-то доставила ему истинную радость.

— Тише! — сказал старик, и толпа замолчала. — Внемлите мне. Напрягите вашу память и припомните девственницу неземной красоты, величайшей набожности, обладавшую даром предвидения. Та, которую за благочестие и прекрасную внешность назвали Иштвар — Душой Луны…

Как раз в тот момент, когда старец произнес эти слова, Данизэль почувствовала руку судьбы, вцепившуюся в нее мертвой хваткой. Конечно, она предвидела, что ее ждет. У Данизэль осталось лишь одно невысказанное желание после того, как Азрарн ее использовал как вместилище своего отражения. Но так хочется простить любящего тебя человека даже за то, что он тебя использовал.

Стены маленькой кельи пестрели неразборчивыми записями, потому что жрецы часто делали различные надписи, пребывая в трансе. Красавице попались на глаза некоторые из них: «Закон небес вечен» и «Когда я думаю о вас, владыки Небес, моя душа поднимается, будто солнце».

Данизэль взяла перо, обмакнула его в серебристо-золотые чернила и написала:

«Горечь радости заключается в знании, что она не может продолжаться вечно. И удовольствие не может продлиться дольше определенного срока, потому что иначе оно станет простой привычкой».

Затем красавица сложила ладони под грудью, словно грея руки над черным огнем.

В следующий момент она осознала, что слышит топот множества ног, приближающихся к ней по светлым дорожкам. Но Данизэль не испугалась. Ей было жаль всех их, ей было жаль свое дитя. И даже Азрарна. Чузар когда-то предсказывал, что она станет настолько безумна, что начнет жалеть самого князя демонов.

Себя она теперь чувствовала потерянной — ее радости пришел конец.

Шум шагов нарастал, словно морской прилив или порыв ветра, проносящийся по городу. У входа в маленькую келью он внезапно стих. И дверь широко распахнулась.

Ворвался зимний солнечный свет, холодный и ранящий, как кромка разбитого стекла.

Из света медленно вышел старец, опирающийся на посох.

Глазам старца и всех, что толпились за ним, а также и тех, кто не смог пройти дальше дверей (потому что вход оказался слишком узким), предстал светлый образ девы, оттененный голубым сиянием окна за ее спиной. Ее красота казалась божественной. Их поиски завершились: люди нашли единственное существо, достойное их неурочного паломничества в Белшевед.

Как они нашли ее? Вероятно, один из наставников Данизэль заметил, как женщина вошла в часовню, и сообщил об этом. Либо она сама оставила им какие-то следы.

Данизэль встретила их спокойным взглядом синих глаз. Если бы красавица отрицала правду, люди не стали бы ее слушать. Учитывая то, где она находилась и при каких обстоятельствах появилась на свет, только боги смогли бы с точностью сказать, что она — не из их сонма.

На берегу озера одна из преступниц незаметно подобрала кусочек отколовшейся мозаики. Затем она примерилась и вскрыла им вены на обеих руках. Умирая от потери крови, девушка любезно предложила черепок остальным пятнадцати приговоренным к жизни.

Люди проводили Данизэль в главный храм. Для нее подготовили место за опаловым алтарем, между двумя золотыми фигурами животных. Множество гонцов отправлялось в зимнюю пустыню и возвращалось, ведя за собой целые караваны. Странники со всех концов земли стекались в Белшевед, чтобы принести матери и будущему ребенку редкие и подчас загадочные дары. Все жаждали прикоснуться к матери бога — ее лбу, пальцам, краю одежды. Они становились на колени, ожидая ее благословения. Бедняки, которые не могли преподнести даров, бродили вокруг города, изредка пытаясь войти в надежде хоть издали взглянуть на нее. Снова наступил праздник поклонения, прошедший на этот раз очень тихо. Люди восхищенно поздравляли друг друга с тем, что боги избрали эту прекрасную девственницу именно в их эпоху и в это время, которое теперь войдет в историю и останется в легендах.

За городом вырыли шестнадцать могил и справили тихие и поспешные похороны. Люди сочли это событие очень важным и место захоронения тут же отметили камнем с надписью:

«Мы, обманутые, лежим здесь, моля небеса о прощении».

Потом наступила темнота, и на занесенных инеем равнинах вокруг Белшеведа зажглись костры. Прислужницы Данизэль натянули расшитые блестками шторы и закрыли двери, а саму будущую мать вымыли, натерли ароматным маслом и одели в шелка, словно готовя к свадьбе. Будто бы ожидая посещения бога, они с волнением и гордостью смотрели в сгущающиеся сумерки. Некоторые заявляли, что видели, как он приехал верхом на коне из звезд, а его развевающаяся мантия раскачивала луну.

Данизэль не выходила из своих новых покоев, — что, впрочем, от нее и ожидали, — хотя эти покои ничем не напоминали ни келью, в которой она раньше жила, ни сады у озера. Это была обычная комната с ширмами и драпировками, украшенная по усмотрению старейшин и жрецов. Красавица не удивлялась тому, что Азрарн не приходил к ней. С каждой занавеси свисали подвески из золота, столь ненавистного для демонов металла. Неприятное напряженное ожидание охватило город. Многие сидели затаив дыхание за колоннадами и на дорожках, в наивности своей мечтая услышать шуршание гигантских крыльев или приглушенные вздохи неземной любви. Любви, которая проникает в тело, но не лишает девственности.

Прошел седьмой месяц. Данизэль чувствовала, как шевелится внутри нее ребенок, поворачиваясь в полусне.

Ночью магические драгоценности, которые подарил ей Азрарн, светились и сверкали. И все же он так и не дал ей один из тех талисманов, благодаря которым, по некоторым легендам, он появлялся, отвечая на зов смертных. Но в эту ночь, чувствуя движение ребенка в себе, Данизэль поняла, что ей стоит лишь произнести его имя, и он придет. Так она и сделала.

В тот же миг Азрарн предстал перед ней. В комнате возникла высокая черная фигура, напоминавшая сложенный лист. Лист развернулся, и Данизэль увидела змея с пылающими в темноте глазами.

— Не упрекай меня, — опередил ее Азрарн. — Ведь я предупреждал тебя, каков я и как все произойдет.

Она повернулась и увидела, как его лицо медленно осветилось, будто зажглась некая невидимая лампа.

— Разве я упрекаю тебя? — спросила Данизэль. — Я просто думаю, что дитя родится еще до рассвета.

— Ты не почувствуешь никакой боли, — сразу же ответил он. Его лицо оставалось бесстрастно, словно он не испытывал к ней больше никаких чувств, но она могла бы догадаться, что это не так, даже если когда-нибудь и сомневалась. — А когда ребенок родится, я вызволю тебя из этой западни. Девочку я оставлю им в наследство. Я сделаю еесильной и ужасной. А после этого сам же и покончу с ней. И ты поступишь так же, Данизэль.

— Нет, — возразила красавица. — Я не оставлю ребенка одного ни здесь, ни где-либо еще.

— Я собираюсь заставить ее приносить пользу, — продолжал Азрарн. — Я говорил тебе, что являюсь отцом зла. Не думай, что я стану считаться с тем созданием, которое зреет в твоем чреве, даже ради тебя. Я не отступлюсь. Поскольку эти люди так истово обожают своих богов, я дам им нового бога для обожания и позволю ощутить на собственной шкуре, как это выглядит, когда к тебе так относятся. Иначе они не усвоят урока.

— Нет, — снова повторила Данизэль. — Ты можешь бросить меня, и я не смогу помешать этому. Но я не позволю оставить ребенка одного.

— Мы никогда не занимались любовью по-настоящему, — произнес Азрарн. — Ты не знаешь, скольким великолепным вещам я могу научить тебя. И мира, который я могу открыть для тебя. Даже Драхим Ванашта раскроет свои ворота из стали и драгоценностей и зажжется для тебя по моему желанию.

Данизэль больше не возражала, только посмотрела ему прямо в лицо. Золото драпировок отразилось в ее взгляде, и внезапно ее глаза тоже стали золотыми. Возможно, ему не понравилось это напоминание о солнце, и он отвел взгляд.

— Я пришлю к тебе служанок из Нижнего Мира, — пообещал Азрарн.

Затем князь демонов обошел комнату, на ходу срывая золотые украшения. Данизэль так и не поняла, оскорбляло ли его прикосновение к этому металлу, потому что слишком уж вдумчиво и медленно он выполнял свое дело, будто бы каждый кусок золота был намного тяжелее, чем на самом деле. А когда Азрарн выбросил кусочки золота за драпировку, они упали без стука.

Покончив с украшениями, Азрарн немедленно исчез, провалившись сквозь пол. Но даже когда он исчез, Данизэль чувствовала прикосновение его губ к своим.

Затем, словно стройные темные призраки, появились женщины-эшва. Данизэль часто видела их. Демонессы почтительно прислуживали ей, так как преданно любили все, что любил их хозяин. Говорят, даже эшва поражались ее красоте. Данизэль действительно была прекрасна, — впрочем, могла ли она быть иною?

Эшва принесли с собой белый лен, собранный на берегах Сонной Реки, несущей свои воды вдоль границ королевства Азрарна. Они разложили лен на полу, и он сам по себе разгорелся светло-желтым пламенем.

До этого Данизэль не чувствовала боли. Усиливающееся толчки ребенка напоминали ей, скорее, вьюгу из огней и искр, кружившую у нее в животе. Когда колдовской огонь охватил светлую ткань, на мать опустилась дремота, а с нею пришла отрешенность, и красавице показалось, что она выскользнула из своего тела и парит в воздухе. Она прекрасно видела все происходящее, словно наблюдая за действиями другого человека со стороны.

От ее тела не требовалось никаких усилий, во всяком случае ей показалось именно так. Ребенок уже нетерпеливо искал выход из материнской утробы. Сначала это могло бы озадачить Данизэль, но интуитивно она догадалась, что эшва, которые могут заколдовать лису на земле и тучи в небе, просто околдовали ребенка и теперь манили его наружу с помощью безмолвного призыва.

Ни кровь, ни другая жидкость не сопутствовали родам. Дитя менялось, становясь странно бесформенным и текучим, изменяясь и оставаясь неизмененным одновременно. Можно ли было предположить, что процесс появления его из материнского чрева окажется настолько необычным? Тонкий и гибкий, младенец нашел путь наружу, не причинив никакого вреда ни себе, ни матери. Он появился внезапно и как-то слишком быстро — почему-то ногами вперед. Впрочем, для ребенка это оказалось настолько же естественным, как для кошки упасть на четыре лапы. Потом из тела матери показались ручки, которые сразу же приобрели форму обычных человеческих рук, и туловище, гибкое и безупречно чистое. Младенец вытянул ручки вверх, словно готовясь нырнуть, а головку откинул назад. На малютке не оказалось ни одного пятнышка. Не было ни пуповины, ни плаценты. Он изящно выплыл в руки эшва, тут же осмотревших его. Так что благоухание их дыхания стало первым дурманящим запахом, который ребенок узнал, попав во внешний мир.

Девочка родилась белокожей, с длинными и блестящими волосами цвета черного ночного океана, как у Азрарна. У нее были маленькие, совершенной формы ноготки на ручках и ножках. Из-за отсутствия пуповины у малютки не оказалось пупка, который бы только испортил ее животик, гладкий, словно вылепленный из алебастра. Но не только это отличало крошку от обычного смертного ребенка. Сквозь ее опущенные веки с тяжелыми ресницами просачивался голубой свет, исходивший из самой глубины глазниц, таившихся за ними. И конечно, во многом девочка походила на свою мать.

Данизэль все еще парила в воздухе над собственным телом. Увидев дочь, она не испугалась, но очень удивилась. С одной стороны, мать осталась довольна ею, но в то же время испытывала невыразимую горечь: родившееся существо не было человеком.

Девочка не плакала и не просила еды. Материнское молоко не являлось для нее жизненной необходимостью, и Данизэль знала, что ее груди так никогда и не наполнятся этой белой влагой. Но вот настало время предложить ребенку первую пищу.

Шелковая веревка, обвивавшаяся вокруг руки одной из эшва, оказалась змеей. Демонесса наклонилась поцеловать ее, а когда она вновь подняла голову, на ее губах осталась отметка — отпечаток двух острых зубов. Черная, как чернила, кровь демона потекла из двух маленьких ранок.

Эшва прикоснулась ранками к губам ребенка. Беззвучно, не поднимая своих фиолетовых век, ребенок пил черную кровь.

Хотя Данизэль была в полубессознательном состоянии, ее сердце затрепетало, словно осенний лист, почуяв нечто чуждое, необъяснимое. Она наконец в полной мере ощутила себя сосудом бога (так же, как сам Белшевед являлся сосудом богов), хотя еще недавно избранной для защиты этого города, вечного оплота белой магии.

Но теперь Данизэль оказалась настолько же далека от святых намерений Белшеведа, как от собственного тела. Сосуду необязательно знать, что за вино хранится в нем.

Но сейчас магическое пламя успокаивало и усыпляло даже ее смятенную душу. Данизэль увидела, что девочку уложили в светящийся лен. Малютка оставалась по-прежнему спокойной, ее длинные черные волосы свободно лились сквозь мистическое пламя.

Это существо больше не было ребенком Данизэль, которому она когда-то рассказывала легенды. Теперь перед ней лежало дитя Азрарна, и только его, и именно о нем он сказал ей: «Не думай, что я буду нянчиться с этим созданием. Я сделаю ее сильной и ужасной. А затем сам же и покончу с ней».

Глава третья КИЗИЛОВЫЙ КУСТ

Чузар оставил свою подопечную в самом диком месте пустыни. Крутые склоны скал образовали ущелье — русло давно пересохшей реки. И теперь, подражая воде, русло реки заполнил песок. Когда-то здесь был большой пруд, от которого остался теперь лишь круглый песчаный котлован. Посреди котлована одиноко рос чахлый куст кизила. То ли сама влага, то ли память о ней поддерживали его существование, и, хотя зима лишила его плодов и листьев, он только ежился, продолжая жить и набирать силу.

Куст, ущелье, скалы, пустыня за ними — все они имели свою историю, которую могли бы рассказать. Да, в этом месте тоже можно было жить, но плата за выживание оказалась бы слишком высока.

Здесь не было ничего дарящего радость или облегчение. Даже ветер царапал лицо.

Здесь не осталось ничего живого, даже сама девушка, которая жила теперь здесь под защитой скал, казалась соляной статуей.

Ее рыжевато-коричневые волосы выбелила пыль, а ее молодое лицо, иссеченное ветрами и внутренней злобой, выглядело очень, очень старым.

Зарет провела здесь не больше месяца, но уже успела стать частью окружающего пейзажа. С тем же успехом она могла бы пробыть здесь уже три столетия.

По утрам девушка обычно взбиралась на скалы с северной стороны и выходила в пустыню. Маленький грязный источник пробивался в полумиле от ущелья. Здесь она пила, если в этот день песок не засыпал источник живительной влаги. Потому что когда Зарет не могла расчистить источник руками, что иногда случалось, она не пила совсем. Порой мимо пробегали маленькие ящерицы. Девушка научилась пользоваться пращой, сделанной из собственного пояса, и острыми кремнями, которые подбирала в русле реки. Этим оружием она убивала ящерицу, а потом съедала ее. Такая еда была совсем неаппетитной, и Зарет охотилась редко. Смерть этих маленьких животных злила ее, потому что она однажды убила мужчину хрустальной шпилькой, и теперь любое убийство напоминало ей о том, как ее обманул бог.

Днем Зарет сидела рядом с кустом кизила или, если дул сильный ветер, забиралась в широкие трещины в скалах. Дни проходили незаметно, потому что девушка проводила их в размышлениях о том, как могло бы все обернуться, если бы черный бог выполнил свое обещание, и о том, как все произошло на самом деле. Временами Зарет перебирала в памяти образы ночного сада, женщины, на месте которой могла бы оказаться она сама, и того, что ей было известно о праве выбора, любви и вынашивании сына бога. Или же вспоминала, как мечтала об изнасиловании, когда бог овладел ею. Потом девушка поднимала голову и кричала, посылая небу проклятия. Долго, очень долго.

Время от времени к ней являлся посетитель.

— Добрый день, — говорил Чузар. — Ты довольна тем, что свободна?

— Почему ты смеешься надо мной? — плакала Зарет. — Что тебе от меня надо?

— Точно не знаю. Но думаю, что сошел с ума, — отвечал Владыка Безумия, подбрасывая в воздух игральные кости, словно развеселившийся маленький мальчик.

В конце концов от этого сошел с ума куст кизила и распустил листья, которые тут же сорвал ветер.

Однажды, когда Зарет убила ящерицу, рядом появился Чузар. Он сидел, напоминая сгусток темных сумерек, опускающихся на землю или парящих над горизонтом. Казалось, Владыку Безумия восхищала ловкость Зарет в обращении с пращой.

— Я уже как-то объяснял тебе, — напомнил Чузар. — Ты должна быть терпеливой.

— Я терпелива, — ответила женщина, разрывая зубами шкурку ящерицы.

— Я создам музыку, и ты будешь танцевать, — сказал Чузар.

Владыка Безумия встряхнул медной трещоткой, зазвучавшей, как систр. Зарет танцевала, но танец не усмирил ее бешенства. Наконец она упала на дно русла песчаной реки.

— Чего ты хочешь? — спросил Чузар.

Зарет не ответила, но этого и не требовалось, потому что тут же появились ослиные челюсти и выкрикнули ее самые тайные желания.

— Я бы хотела приковать его цепями и хлестать семью плетками, на каждой из которых был бы наконечник из раскаленной стали. Я бы привязала его к колесу, которое прокатилось бы по небу сквозь огненные лучи звезд. Я вырвала бы его сердце и показала это сердце ему же.

— Ты сделаешь это, — улыбнулся Чузар. На что Зарет возразила:

— К сожалению, это невозможно, потому что он — бог.

— Ты действительно не можешь причинить вред его телу. Его оболочку можно приковать и хлестать, привязать к колесу и обжигать, а его сердце можно вырвать. Но он не бог, — сказал Чузар. — Разве ты еще не поняла, кто он, этот властелин обмана и лжи?

Зарет подняла голову. Она пристально посмотрела в лицо Чузара. Обе его стороны предстали перед ее взором, таким же немигающим, как взгляд ящериц, которых она убивала.

— Кто же он тогда?

— Азрарн. Ты вспоминаешь? Тварь из грязного подземелья.

Зарет возмутилась. Это чудовище не смогло бы ее обмануть, она бы не стала страдать от восторга перед ним.

— Нет, — сказала она.

— Послушай, — сказал Чузар. — Все земли вокруг Белшеведа попали в сети его обмана. Азрарн — могущественный демон. Ты думаешь, он не может принять прекрасный облик, если захочет? Только подумай, — сказал Чузар, нежно гладя Зарет по белым волосам, — выбрал бы настоящий, подлинный бог себе в жены обычную женщину, не имеющую божественного происхождения?

Зарет пристально смотрела в лицо Чузара. И размышляла.

— Весь Белшевед ошибается, — сказал Чузар, — хотя зерно сомнения уже дало ростки. Родился ребенок.

Зарет заинтересовалась этим:

— Он настоящий?

— Абсолютно. Но это не мальчик, а девочка.

Зарет нахмурилась. Она всегда считала, что у бога должен родиться сын, который стал бы героем или великим властителем. Женщины ее селения всегда считали себя чем-то менее значительным, чем мужчины. Как бог допустил, чтобы его священное семя проявилось в женском потомстве?

— Жрецов Белшеведа тоже озадачил пол младенца, — продолжал Чузар. — Но есть и другие проблемы. Например, видение во время последнего праздника поклонения. Это была черная башня, напоминавшая тень, фонтанирующая яркими огнями. С тех пор начали происходить странные события. Незнакомцы насиловали молодых женщин, которые не могли потом опознать нападавших. Внезапной и загадочной смертью умерло несколько богачей, оставив богатства наследникам. Мужчины опустились до любви к простушкам, уродинам или просто некрасивым и глупым девушкам. Множатся болезни и увечья. Такие события происходят как внутри, так и снаружи белого города. У Азрарна нынче очень много забот.

Зарет поднялась на ноги.

— Пойди в Белшевед, — сказал Чузар. — Стань провидицей. Расскажи им то, что ты знаешь. Предупреди этих несчастных, бьющихся в паутине неведения. Напомни им рассказ о том, как князь демонов задумал уничтожить мир, но боги отослали его заниматься черной работой. Заставили его прислуживать богам. Да-да, послали это чудовище исполнять черную работу. То самое чудовище, которое так жестоко обмануло тебя и сделало несчастной.

Зарет начала медленно и упорно взбираться вверх по скалам, почти не видя, куда идет, но зная, что неуклонно движется вперед, по направлению к городу.

Чузар тихонько засмеялся. Его жуткие глаза были устремлены ей вслед. Челюсти прокричали:

— Азрарн не должен был отказываться от подарка своему ребенку. Азрарн не должен был выступать против меня.

Чузар натянул плащ на неприглядную сторону своего лица и теперь смотрел на песок, опустив взгляд. Сейчас он выглядел прекрасным юношей. Он шептал:

«Славный Азрарн, присвоивший себе мой титул, я не ссорюсь с тобой, я только меняюсь. Обмен — это не война. Просто ты будешь Владыкой Обмана. А Чузар станет Мучителем, Шакалом, Злом».

Белшевед изменился до неузнаваемости. Повсюду толпились люди, внутри и снаружи. Мужчины в прекрасных одеждах, богатые женщины в паланкинах передвигались туда и сюда, таская за собой любимых зверюшек и сонмы слуг. Уличные продавцы, проникшие украдкой в город, теперь торговали на его улочках фруктами, вином, сластями, а иногда даже маленькими резными куколками, изображающими святую мать и дитя. Большинство этих резных изделий было переделано. Заготовленные заранее, они сначала представляли ребенка мужского пола. Постоянно прибывали новые караваны. Путешественники приходили издалека посмотреть на чудо. В священных рощах ревели верблюды и горланили ослы. Этих животных покупали и продавали. Белшевед стал местом торговли. Обрывки бумаги, корки и сухой навоз заполнили улицы, где еще недавно гуляли только песок, листья да увядшие, сорванные ветром цветы. Даже волшебным ветрам не удавалось сдуть эту грязь, возможно, они просто не добирались до нее. Дым от жженого сахара и жарящихся цыплят закоптил белые стены храмов. В озере ловили рыбу и заталкивали ее в прозрачные пузыри с водой, чтобы привезти диковинку домой. Бедняки играли в азартные игры у портиков храмов. И просили у богов прощения при каждом броске игральных костей. Это доставляло им странное удовольствие. Нищие просили милостыню у богатых дам и звездочетов.

Жрецы, как правило, редко попадались на глаза. Они заперлись в своих кельях, где чахли и голодали, или впадали в затяжные, подобные смерти, обмороки. Только традиция поддерживала нерушимость города. Традиция, оказавшаяся хамелеоном. Чтобы уничтожить Белшевед, не требовалось армии врагов или грабителей. По крайней мере теперь.

Данизэль часто приходила в центральный храм над озером, чтобы посидеть в высоком золотом кресле, которое было установлено для нее между золотыми животными перед алтарем. Она появлялась там не по своей воле, а по требованию толпы. В ее отсутствие постепенно поднимался шум. Люди пронзительно и страстно кричали, требуя лицезреть ее и божественное дитя. Когда Данизэль и ребенок появлялись, люди падали на колени. Девочка вела себя очень спокойно, едва шевелясь на руках у Данизэль. Но все же у трона пришлось выставить охрану, чтобы сдерживать народ, который старался прикоснуться к избраннице бога. Несчастные воины были до колен завалены подарками, их ноги скользили, топча виноград, разбитые яйца и жареную птицу.

В других частях главного храма пророки толковали значение происходящего. Их считали очень умными людьми, потому что каждый давал собственное объяснение.

Кроме всего прочего, Данизэль в сопровождении охраны приходилось с ребенком на руках прохаживаться вверх и вниз по широким улицам Белшеведа. Тогда девочка вела себя уже не так тихо. Ее беспокоили лучи дневного солнца.

По ночам город наполняли различные громкие звуки, но не прежние благочестивые песнопения, а шум споров и звон монет. Запах наживы быстро приводил людей в возбуждение. В нескольких шагах от западных ворот (не в сотне, нет, и даже не в пятидесяти, а всего лишь в десяти) опытные женщины и молодые люди установили малиновый павильон, в котором торговали своими телами, предлагая их всем желающим. Они, как и пророки, имели собственную теорию: «Никто не должен входить в священный город с греховными мыслями, поэтому сначала лучше избавиться от подобных желаний перед входом в город».

Ночью все ожидали прихода бога, желающего провести ночь в объятиях своей девственной жены. В неожиданных ночных звуках им чудилось нечто божественное. В стонах ветки им слышался шум крыльев, в хрипе верблюда — ржание звездного коня бога, а если человек вскрикивал в малиновом павильоне, они говорили: «Ах, бог удовлетворен».

Все же те, кто вдавался в глубокие размышления об этих событиях, были уверены, что бог никак не проявит себя и не придет прилюдно, чтобы забрать ребенка. Пророки не находили этому объяснений, как, впрочем, и тому, что девочка боялась солнца. Божье создание, хотя и женского пола, должно любить солнечный свет. Разве солнце не является постоянным символом небесных вожделений?

В комнате Данизэль, среди новых лежанок, украшенных новыми золотыми украшениями, действительно время от времени тайно и незаметно для всех появлялся Азрарн. Он являлся Данизэль ночью, вырастая в углу комнаты, словно стройное черное дерево, и спрашивал своим металлическим голосом:

— Ты наконец смягчилась? Ты убедилась теперь, что напрасно теряешь драгоценное время, которое мы могли бы проводить вместе?

И Данизэль отвечала:

— Моя любовь, мой господин, моя жизнь, я не оставлю твоего ребенка здесь одного.

— Оставишь, — вздыхал Азрарн. — Дело только в продолжительности моего ожидания. Легко ли тебе будет перенести разлуку со мной?

— Я не вынесу разлуки с тобой.

— Тогда оставь это отродье здесь и уходи со мной. Я сделаю ребенка страшнее драконихи. Она будет неуязвимой, я обещаю тебе это.

— Я не могу.

— Я мог бы взять тебя с собой и против твоей воли.

— Действительно. И ты возьмешь?

— Нет. Но также я не намерен приходить к тебе, словно твой слуга.

Но каждую ночь он возвращался, и каждую ночь повторялся их разговор. Они не прикасались друг к другу, хотя комната дрожала, словно наэлектризованная их внутренним стремлением к любви. И никто из них не решался первым уступить в этом споре.

В своей отделанной драгоценностями колыбели девочка поворачивала головку в ореоле роскошных волос, наблюдая за ними глазами, напоминавшими голубые зерна сумеречного неба.

Зарет вошла в Белшевед через те же самые открытые ворота, которые выпустили ее ровно месяц назад.

Девушка осмотрелась, чтобы насладиться зрелищем произошедших вокруг перемен, изучая их презрительно и беззаботно.

С ней вошла в город некая сила. Сила Чузара, а точнее, та, которой он наградил ее. Зарет выделялась даже среди пестрой толпы, наполнявшей теперь город. Юная и старая одновременно, освобожденная, почти прекрасная, с волосами, ставшими наполовину белыми, наполовину оставшимися рыжевато-коричневыми. Вокруг нее распространялся непонятный аромат. Это был запах кизила, впитавшийся в ее рваные одежды.

На улице ей уступали дорогу. Нищие не просили у нее милостыни. Мудрецы решили, что в ней живет безумная магия пустыни. Даже женщины могут быть склонны к мистицизму, при этом становясь более дикими и менее пристрастными, чем мистически настроенные мужчины.

Зарет шла по городу, а за ней по пятам следовала толпа людей.

Богатые женщины указывали на нее презрительно, но в то же время и завистливо.

Зарет взобралась по ступеням скромного храма и остановилась у дверей. Казалось, она глядела на толпу, застывшую внизу, но на самом деле девушка смотрела сквозь нее, лелея свою злобу. Ее боль стала для нее центром мироздания. И девушке нечего было дрожать перед толпой.

— О обманутые! — воскликнула она внезапно, и ее голос полетел, словно птица. — О почитатели ложных богов!

Толпа зашевелилась, неясно бормоча. Своими словами незнакомка заинтересовала людей. Не все терпят, когда их критикуют.

— Дураки! — кричала Зарет. Ветер развевал ее волосы, девушка подняла свои худые руки и почувствовала, как за ее спиной засмеялся Чузар. — Этот бог, чей ребенок растет сейчас в Белшеведе, не кто иной, как черная грязь, демон из подземной ямы.

На это ей ответил гул толпы. Как и можно было предполагать, ее назвали богохульницей и лгуньей. Ее грозили разорвать на части.

— Тогда разорвите меня. Наказание все равно постигнет вас.

Они говорили ей, что боги поразят ее.

— Пусть тогда они поразят меня сейчас, — пронзительно кричала она, — если я говорю что-нибудь, кроме правды!

Потом она рассказала им, как Азрарн, самый отвратительный из всех злодеев, существующих на земле и в Нижнем Мире, вылез на поверхность и непристойно родил подобного себе злодея, хотя и в форме невинного младенца, с помощью гнуснейшей шлюхи, которая приютила его. Толпа ужаснулась вероотступничеству Зарет. Но женщина уверяла толпу, что это они вероотступники, а не она, потому что они доверились демону, словно богу. Истощив запасы своего красноречия, она спустилась по ступенькам и прошла сквозь толпу, чтобы найти другое место для нового выступления.

День становился все холоднее и, недовольный собой, начал убывать. Зарет говорила много раз. Она охрипла. Некоторые смутно припоминали ее. Но те, кто связывал ее образ с одной из семнадцати девушек-убийц, предполагали, что, как и остальные, она умерла, а теперь перед ними предстал ее призрак, чтобы предостеречь их. Это были неприятные мысли, потому что, само собой, душа мертвой преступницы может знать что-то, чего не знают живые смертные.

К концу дня лишь немногие в городе не сподобились чести услышать либо саму Зарет, либо рассказы о ее завываниях.

Богатый землевладелец, гордившийся тем, что мог пригласить интересных людей для увеселения гостей за столом, послал слугу позвать Зарет в свой шатер. Зарет приняла приглашение. Она надменно вошла и села среди прозрачных занавесок, ярких ламп, между десятью или одиннадцатью известными ораторами и мудрецами, а также тридцатью нетерпеливыми гостями. Никто не понял, была ли она напугана, находясь в таком обществе.

Когда девушке предложили еду, она отказалась.

— Стыд и тревога — мои еда и питье.

Когда ей предложили фрукты и вино, она заявила своим хриплым завывающим голосом:

— Сладким виноградом стал для меня кизил, источник горечи и очищения.

Гости хохотали, слушая с восхищением удручающие реплики Зарет. Наконец хозяин убедил ее рассказать свою историю. И она поведала о себе. Девушка легко говорила о ложе демона, о чередовавшихся экстазах, об убийстве, которое обманщик заставил ее совершить, о своем фантастическом спасении, осуществленном «Великим Созданием, которое пожалело меня». Она не называла Чузара по имени. Скорее всего, Владыка Безумия сковал ей уста, желая остаться неузнанным. Однако она представила своего спасителя как посланца небес.

— Удивительный рассказ, — решили гости, слегка обеспокоенные услышанным.

Слух о судьбе несчастной девушки вылетел из шатра и, подхваченный вечерним ветром и устами присутствовавших, пролетел по всему городу.

Ночь напоминала бурлящий котел. Наиболее простодушные обитатели Белшеведа начали сомневаться. Умудренные опытом старцы, уже зевавшие и пресыщенные рассказами о ребенке Данизэль, очнулись в надежде на что-то новое. Иные активно спорили.

Кто-то увидел рыбу, разгуливающую по берегу озера на своих плавниках: по городу поползло безумие.

Утром солнце и Зарет поднялись вместе и вместе пошли по городу. Волны народа вздымались и опускались. Храмы опустели, потому что люди предпочитали более интересные события снаружи. Обличительные речи Зарет оказались важнее молитв.

На заходе солнца знаменитый мудрец отправил слуг пригласить Зарет в свой шатер, чтобы и он, и его друзья смогли бы услышать и обсудить ее учение. Она вошла в шатер и грозно предостерегла его:

— Я только женщина, а ты хочешь возвеличить меня до титула мужчины. Правда, теперь это мне не кажется таким уж странным, если принять во внимание, что вы думаете, будто бы бог может родиться в женском обличье.

— Как она проницательна, — проговорили мужчины, глубоко обеспокоенные и в то же время удовлетворенные.

Крылья ночи сомкнулись над Белшеведом.

Главный храм опустел, лишь священные огни ярко горели в золотом обрамлении. На мозаичном полу, рядом с золотым троном, где, как обычно, сидела Данизэль с ребенком, кто-то нацарапал символ — знак вопроса.

Вновь в тени возник перед Данизэль Азрарн и сказал ей:

— Они оскорбят тебя. Пришло время оставить ребенка и уйти со мной.

Но мать упорно отказывалась оставить девочку, а отец не соглашался взять ее с собой. И никто не мог заставить Данизэль покинуть это место против ее воли.

Утром раздались выкрики:

— Зарет! Зарет, провидица!

Зарет отозвалась хриплым, как карканье вороны, голосом.

— Я — кизил, — прокаркала она. — Я стану вашим лекарством. Я помогу вам прозреть!

Она искренне верила во все, что говорила, а иногда ей даже случалось мельком увидеть призрачную фигуру в толпе, закутанную в плащ сливового цвета, с ухмыляющимся опущенным к земле, словно мертвым, лицом с медными зубами.

Когда третий день пребывания Зарет в городе подходил к концу, к ней подошел третий слуга. Он был одет богато и в то же время очень просто и казался необычно подвижным, напоминая игру цветных огней — вероятно, от блекнущих отсветов солнца, делавших неясным его лицо.

Этот человек не говорил с ней, хотя предыдущие оба раза слуги уговаривали и умоляли ее прийти в тот или иной шатер. Но хотя этот слуга не говорил, весь его вид выражал требование: «Ты должна пойти со мной».

— Хорошо, — сказала Зарет.

Она не совсем понимала, почему согласилась пойти с ним, ведь он даже не назвал имени своего хозяина. Казалось, девушка почувствовала некоторое возбуждение, оказавшееся сильнее, чем жажда славы или мести. Когда стены, огни, рощи и группы людей остались позади нее, она спросила повелительно:

— Где же шатер твоего хозяина'

Слуга обернулся, и она попыталась разглядеть его лицо. Он оказался красивым. Зарет задрожала. Перед тем как она смогла обратиться к нему снова, угольно-черный шатер уже возвышался перед ними. Может, это какой-то трюк, изобретенный Чузаром? На самом деле она никогда не задумывалась, кем или чем являлся Чузар, кроме как ее наставником, которому она принадлежала по праву своих страданий. Но тем не менее она ненавидела Чузара. Потому что он открыл ей правду, кислую, как сок кизила. Зарет посмотрела на черный шатер, и, едва она сделала это, драпировка входа откинулась.

— Войди, — беззвучно произнес слуга.

Тускло горели светильники шатра в подставках из темного металла, бледный мрамор чередовался с тяжелыми шелками. Это обиталище было богаче, чем шатер богача, выглядело внушительнее, чем шатер мудреца.

Зарет вдруг поняла, что уже вошла. В тот же момент на нее, казалось, накатило смущение. Она вспомнила о видении истины в саду. В ее руке появилась чаша. Не осознавая своих действий, она глотнула жидкость — и поперхнулась. В чашке был обман. Нет, не обман. Сок кизила.

Не раздумывая, девушка решила убежать, но, повернувшись, увидела стройного, улыбающегося мужчину, стоявшего перед выходом с обнаженным мечом из голубой стали в руках.

— Нет, ты умрешь не от этого меча, — удивительно мягко произнес его голос прямо ей в ухо. — Твоя смерть будет более жестокой. Более ужасной. Ты умрешь от того, без чего так томишься. В тебя проникнет другой меч, раздирающий душу и пронзающий насквозь.

Зарет судорожно пыталась найти хозяина голоса. Но никого не было рядом. Скорее всего, это говорил сам Азрарн. Ведь ходят же слухи, что он существует.

У нее хватило времени лишь на один быстрый испуганный взгляд, перед тем как многочисленные невидимые руки схватили ее. Она больше не была сумасшедшей убийцей или надменной проповедницей. Она стала обычной девушкой, боящейся мучений. И Зарет знала, что никто не сможет ни спасти, ни даже услышать ее, так как она, безусловно, попала в руки демонов. И все же девушка закричала. Возможно, она звала Чузара, называя его известным лишь ей именем, но оно, разумеется, не было настоящим. Кроме того, шатер защищала магия, а возможно, демоны переместили его в другое измерение. Чузар не смог бы найти ее, даже если бы искал.

Итак, Зарет закричала, как только мучители схватили ее, но через несколько секунд ее крики сменились изумленными тихими всхлипываниями, потому что их руки принялись ласкать ее, и ласки вызвали в ней дрожь непреодолимого желания. А затем она почувствовала, на сей раз бессознательно, инстинктивно, так как обрывки ее разума уже умчались прочь, словно волки, что это желание и должно стать самой страшной пыткой. Осознав это, она закричала снова, но холодные чувственные водовороты и болезненная дрожь уже подступили к ее горлу. Плотская любовь. В этом заключалось искусство демонов, в ней проявлялся их гений. У каждой монеты есть две стороны.

В какой-то момент Зарет почувствовала острую исступляющую боль там, где только что прошлись нежные пальцы демонов, а затем ей показалось, что она испытывает совсем другую боль, будто все ее тело расписано прямыми, ровными линиями, прочерченными лезвием. Острая боль захватила несчастную целиком, наслаждение распускалось в ней, как цветок, заставляя ее тело извиваться в страшных конвульсиях.

Каждый из невидимых любовников проникал в нее. И проникновения разнились, как вода и камень: то удивительно нежное, то, как лезвие, острое. Демоны то ласкали ее, то кусали; девушка то испытывала удовольствие, то ощущала себя в пасти волков.

Наконец, хотя рот девушки был заткнут, она снова вскрикнула.

За свою жизнь она успела познать только три ступени экстаза. Теперь на нее навалилось знание о бесчисленном множестве иных, никогда не испытанных. Экстазы — ножи, экстазы — кратеры вулканов. Каждый протягивал ее сквозь новый вихрь оргазма. Несчастная прошла сквозь ушки многих иголок, и последующее оказывалось уже предыдущего.

На седьмом витке, вскрикнув, она умерла. Когда наступил холодный серый рассвет, тело Зарет — клетка, из которой вырвалась наружу ее неистовая душа, — лежало на песке. Ее руки и ноги, разметавшиеся в разные стороны, вывернутые и изуродованные, указывали в четыре стороны света. На ее застывшем лице отразились муки, которые заставили бы окаменеть любого, увидевшего ее. Никаких других следов насилия на теле несчастной не было.

Когда немного рассвело, стал заметен силуэт молодого человека, опустившегося на колени перед распростертой Зарет. Он, казалось, искренне сокрушался, а его светлые волосы, словно поток дыма, струились по щекам.

— Нельзя так, брат, — вздыхал Чузар. — Ты играешь со мной не по правилам. Нет-нет, брат. Бедная девочка, — обратился теперь Чузар к телу Зарет. — Скажи мне, бедная девочка, что я такое? Я безумие? Да, — Чузар вздохнул. — Кровь в твоих жилах еще не остыла.

Чузар поднялся на ноги, отвернувшись от Зарет, лежащей на песке. Он размышлял:

— Кто, в конце концов, безумнее Владыки Смерти? — Затем, обернувшись через плечо, он прорычал: — Поднимайся, мерзавка, и повинуйся мне.

Тогда тело Зарет, с вывернутыми руками и ногами, со скрюченными пальцами, с крепко закрытыми глазами и широко раскрытым ртом, неуклюже поднялось и пошло за ним.

— Не бывать по-твоему, брат, — повторил Чузар так вкрадчиво, так музыкально, что ветер притих, не в силах соперничать с его голосом. — Нет!

Глава четвертая ИГРАЛЬНАЯ КОСТЬ

Девочке, ребенку бога или демона, исполнился месяц. А она уже умела ходить и уверенно топала по каменным плитам и светлым дорожкам города, а ее длинные вьющиеся волосы волочились за ней, как шлейф. Но она еще не говорила. Все, что ей требовалось, она могла спросить или приказать взглядом своих удивительных глаз. Их неземной свет понимали без слов. На солнце девочка казалась бледнее и прозрачнее и, словно в одежду, куталась в длинные волосы. Временами казалось, что она плачет — также безмолвно. И только сердце подсказывало Данизэль, что сила солнечной кометы хранит ее дочь от опасности. И все же девочка не любила солнца и питала отвращение к полной луне, хотя ни солнце, ни луна не могли причинить ей вреда.

Не было у нее ни младенческой умильности, ни пухлости. Тридцати дней от роду, дочь Данизэль напоминала двухлетнего ребенка.

Теперь между матерью и дочерью не было той близости, какой они наслаждались, пока малышка пребывала еще в утробе. Их редко оставляли одних. Но в те редкие мгновения, когда никого не было рядом, Данизэль вновь рассказывала сказки и пела песни или играла с девочкой в ею придуманные игры с цветными бусинками или оборванными Аграрном золотыми украшениями с занавесей. Иногда в пасмурные дни они поднимались на крышу храма, опоясанную двойным рядом золотого парапета. Здесь, под пасмурным небом пустыни, девочка бегала, играя с комком шелка, словно котенок, а Данизэль с тревогой и любовью следила за ней.

Похоже, золото поддельное — в отличие от истинного золота солнца — не раздражало дочь демона. Один-два раза она умудрялась исчезнуть, как по волшебству, отыскав среди позолоченных барельефов и колонн полюбившийся уголок и заигравшись в нем. Данизэль не мешала ей, но, когда начинала беспокоиться, разыскивала дочь, тихо повторяя: «Завех, Завех, где ты?»

Было то случайностью или полустертым воспоминанием детства, но Данизэль звала дочь именем, которое получила при рождении сама. Азрарн, конечно, знал, откуда появилось это имя, но ничего не сказал. Он вообще проявлял полнейшее равнодушие ко всему, что касалось его ребенка.

Ни мать, ни дочь не являлись настоящими людьми. О чем они думали краткие минуты игр и сказок, не знал никто. Казалось бы, отказ Данизэль оставить ребенка говорил об обычной материнской любви, свойственной всем смертным женщинам. В свою очередь, дочь, как и положено смертному ребенку, всячески отличала мать, на людях не отходя от нее ни на шаг. И все же они были чужими. С того мгновения, как ребенок вышел из материнского чрева и выпил кровь эшва, он стал демоном. И как бы ни относился к ней Азрарн, девочка была его дочерью.

В этот день грозовое небо повисло над городом, солнце едва просвечивало сквозь тучи, а первые порывы ветра предсказывали бурю. Девочка танцевала меж золотых парапетов на крыше храма. Данизэль сидела поблизости, прислонясь спиной к золотым барельефам. На ее лице читалось спокойствие и отрешенность любви.

Она думала об Азрарне, деля с ним каждую минуту его отсутствия, которым он постоянно мучил любимую, пытаясь заставить ее изменить решение.

Она не видела его уже пять ночей. Зная, что ей достаточно лишь вслух произнести его имя, чтобы он оказался рядом, она молчала, понимая, что, сделав это, признает свое поражение в борьбе с его стремлением сделать из ребенка орудие Зла. Нетрудно представить, каким видел отец воплощение своего гнева: маленькая девочка, сидящая на драгоценном кресле, слишком большом для нее, мечущая убийственные молнии из детских кулачков. «Я сделаю ее страшнее драконихи», — сказал Азрарн. Нет, Данизэль не хотела для своего ребенка такой судьбы.

Она разглядывала серебряные украшения, его первый дар. Помимо красоты, они заключали в себе силу. Данизэль не носила золотых драгоценностей. Каждую ночь солнце опускалось в преддверие ада под миром, и, наблюдая его странствия, жена князя демонов спрашивала себя снова и снова, сможет ли она, дитя кометы, жить в подземелье без солнца?

На город наползла тишина — то тяжелое, словно ночной кошмар, затишье, какое всегда бывает перед бурей. И Данизэль, должно быть, чувствовала это. Красавица, возможно, понимала, что она и ее ребенок сами являются источником еще одной бури, собирающейся под небесами. И эта буря разразится, если она, как предостерегает ее Азрарн, не изменит своего намерения остаться.

В свинцовый полдень Завех подошла и села рядом с Данизэль, глядя ей в лицо. Девочка подняла ручки и поймала платиновые волосы матери. Ее движения были уверенны и ловки, без присущей маленьким детям неуклюжести. Данизэль молча наклонилась, осыпав девочку серебряным дождем. Она редко разговаривала с ребенком, разве что рассказывала ей сказки. Завех, близкая по натуре эшва, еще не умела говорить.

Скорее всего, это была единственная причина, так как такой необычайно разумный ребенок мог бы и заговорить сразу после рождения.

Внезапно дверь на крышу открылась, и в дальней стороне золотой галереи показались люди: представители новой власти, взявшей на себя управление делами храмов. Слуги Небес прекратили этим заниматься, запершись в своих кельях.

— Данизэль, Благословеннейшая из Женщин, — обратился к ней один из нобилей, — у нас возникли некоторые сомнения. Против нашей веры были выдвинуты обвинения. Из пустыни пришла женщина, обладающая невероятной силой, и указала нам на ложность наших верований. Теперь женщина пропала. Это обеспокоило нас, и мы просим тебя спуститься в храм, где мудрейшие просят тебя дать ответы на несколько вопросов.

Данизэль поднялась и взяла ребенка на руки. Она по-прежнему никогда не отказывалась от разумных предложений.

Возлюбленная Азрарна спустилась в храм, заметив, что сопровождающие старались держаться от нее на почтительном расстоянии и избегали смотреть на ребенка.

Внизу собралось около сотни жрецов. Они намеревались задать вопросы матери богини, а услышать, скорее всего, по их мнению, ответы любовницы демона — столь далеко зашли их сомнения.

Ее уже когда-то допрашивали подобным образом — в древней башне, прежде чем сделать жрицей и ввести в Белшевед. С тех пор она совершенно не изменилась, не считая того, что держала на коленях ребенка.

Лицо девочки было абсолютно недетским. Она наблюдала и, казалось, слушала. Но вела себя спокойно.

Один из жрецов заговорил:

— Данизэль, Благословеннейшая из Женщин. Бог, который является отцом твоего ребенка, посещает тебя тайно и только по ночам. Это правда?

— Да, — ответила она. — Но если ты знаешь, зачем спрашиваешь меня?

— Эти посещения начали нас беспокоить, святая дева, — заговорил другой жрец. — Если отец ребенка приходит только по ночам, не свидетельствует ли это о том, что он — творение темноты?

— Это так, — ответила она. — Но разве вы не понимали этого раньше?

— Но темнота, святая дева, является спутником всех темных дел. Она связана с обманами и скрытыми болезнями.

Данизэль молчала.

Трудно, в конце концов, высказать вслух то, что произносится только шепотом. Тогда заговорил еще один жрец:

— Нам известен некто, имеющий обыкновение приходить только по ночам, принося беспокойные мысли, подлость, предательство и убийства. Если твой любимый — это он, Данизэль, то какова его природа, если не природа ночи и обманчивой тени?

И снова Данизэль не ответила.

— Ты должна ответить! — закричали они, один за другим.

Данизэль и ее дочь смотрели на них синими, как небо, глазами, пока не прекратился шум.

— Молчание не спасет тебя, — подвел итог один из присутствующих. — Такое молчание означает виновность.

— Скажи ей! — закричал кто-то. — Скажи, что она ведьма!

— Так это правда, что ты была с демоном? Что зачала существо, порожденное извращением, и притворилась, что все это является священным и богоугодным, в то время как на самом деле лишь оскорбляет небеса?

— Я не сказала вам ни слова, — ответила Данизэль. — Вы провозгласили моего любимого богом, вы мне говорили, кого я родила, и объявляли о божественности моего ребенка. Вы. Не я.

Она держалась очень спокойно. Их обвинения стекали с нее, как вода со стекла. Хотя Данизэль должна была знать, что этот день и час когда-нибудь наступит, не может не наступить, она не собиралась бежать от своей судьбы и не могла бы сделать это даже сейчас. В ней не было ни лживости, ни хитрости, она просто не имела этих качеств. Впрочем, они бы не спасли ее.

— Скажи нам тогда, — прозвучал многоголосный хор, но тут же затих, уступив место одному-двум голосам, отражавшим настроения всех присутствующих. — Сообщи нам титул и имя твоего неземного мужа.

Существовало много способов, с помощью которых Данизэль смогла бы уклониться от ответа. Она была достаточно умна и держалась хладнокровно и спокойно. И все же как она могла отречься от его имени? Все оказалось очень просто. Им только стоило прямо спросить ее, чего они никогда не делали, чтобы узнать правду.

— Он — Владыка Тьмы, — спокойно ответила Данизэль. — Его имя — Азрарн.

Воцарилась ужасающая тишина.

И не сразу, а спустя много, очень много времени прозвучал последний голос, сказавший с дрожью:

— Как ты могла оказаться такой ядовитой змеей? Неужели ты любишь это существо, с которым общаешься к стыду всего человечества?

После этих вопросов Данизэль могла бы говорить и говорить.

До бесконечности.

Она могла бы пропеть гимн любви, показавшись им гордой, могла предстать перед ними в виде обманутойневинности или, скажем, раздираемой сомнениями заблудшей женщины. Все это вполне устроило бы их. Стоял полдень, и ночь была слишком далеко. Азрарн никак не мог прийти к ней на помощь. Поэтому Данизэль оставалось лишь умолять о пощаде. Но она предпочла другую судьбу.

Красавица открыто посмотрела в четыре сотни широко распахнутых глаз, осознавая возбуждение толпы, ее жажду крови. И тихо сказала:

— Владыка Азрарн — суть моей жизни.

Это прозвучало так, словно она метнула в них огонь.

Семьдесят человек, вышедшие из пустыни, приближались к городу, идя разрозненными группами от источника к источнику. Они совсем не походили на те двести человек, что стояли сейчас в центральном храме: роскошно одетые, причесанные, сгибающиеся под тяжестью золотых украшений. Те, которые выкрикивали проклятия, били кулаками по полу и послали за слугами, стражниками и рабами, чтобы схватить демонессу в человеческом обличье и связать ее шелковой веревкой — так силен был их страх перед ночью и тем, кто может появиться, чтобы спасти ее.

В самом деле, эти семьдесят странников выглядели совсем иначе.

Они носили скромные одежды. Иные следили за чистотой своего тела, а от иных исходила ужасная вонь. Наиболее странным был способ их передвижения: все они ступали крайне нерешительно, но при этом продвигались в одном направлении.

Время от времени кто-нибудь из них останавливался и начинал ходить кругами. Вскоре останавливался и другой. После символического жеста он становился на колени и целовал что-то в песке. Что бы это могло быть? Камень. Только что он наступил на него, а теперь целовал, бормоча что-то себе под нос. Что же он бормотал? А вот что: «Благородный, прости мои подлые пятки, которые мяли тебя».

Во главе нестройной толпы вышагивал старец с твердой, но еще более странной поступью, потому что он обрел знание гораздо раньше своих последователей и теперь, интуитивно чувствуя, где лежит перед ним камень, мог избегать их все.

Его лицо выражало невероятную внутреннюю сосредоточенность и тщеславие великого пророка.

Это был тот самый почтенный мыслитель, который спорил с Азрарном о природе богов, а позже уверовал в то, что боги пребывают в камнях. А те, которые слонялись и кружили позади, являлись его приверженцами.

— Для чего вы идете в Белшевед? — спрашивали их. — Не для того ли, чтобы поклониться божественному ребенку и ее матери?

— Нет другого бога, кроме камня, — провозглашали мудрец и его спутники.

Они направлялись в Белшевед посмотреть, не сделан ли необычный ребенок из камня и не имеет ли он какого-то отношения к камню. Если окажется, что это так, они воздадут ребенку почести, если нет — станут хулить его.

Пока они спали, растянувшись на пыли и обломках всех тех камней, которые тысячелетиями превращались в саму пустыню, между лежащими телами прокралась фигура, одетая в темно-красный плащ.

Сектанты, вероятно, оскорбились бы, если бы узнали, как уютно чувствовало себя среди них Безумие.

Когда почтенный старец проснулся, он обнаружил, что его рука лежит на прекрасном и необычном камне. Это был розовато-лиловый кварц в форме куба. Если бы старец не уверовал в то, что в камнях живут боги, он наверняка увидел бы в этом предмете необычную игральную кость.

— Смотрите, — сообщил мудрец своим едва проснувшимся сподвижникам, — это знак от наших божественных хозяев. Вот один из их самых прелестных посланцев.

Все сектанты хвалили игральную кость Чузара и восхищались ею, а мудрец положил новую реликвию в кожаную сумку на шее, где до этого, по глупости, носил золотую драгоценность из Белшеведа. У каждого из его учеников уже имелись большие коллекции камней и кварца.

К полудню этого же дня группа камнепоклонников приблизилась к Белшеведу. В роще у его стен они набрели на молодую женщину, сидевшую на корточках в пыли под безлистным деревом. Она поднялась им навстречу, неприятно поразив сектантов своим отвратительным видом.

Женщина напоминала огромную крылатую жабу. Ее ноги были широко расставлены в стороны, а руки неестественно вывернуты и приподняты. Кроме того, на пальцах ее ног и рук были ужасно длинные когти. Глаза женщины закатились, как будто ей не хотелось видеть ничего на земле. Ее рот широко растянулся в ужасной гримасе. Слабый горьковатый запах исходил от ее лохмотьев и нечесаных волос.

Мудрец остановился в испуге. Он был потрясен.

За ним замерли в испуге шестьдесят девять его последователей. Ведь все, что делал он, было возвышенно и теологично.

Каждый уставился на отвратительную женщину.

— Ради сохранения великих богов по всей земле вокруг нас, — заговорил наконец мудрец, — почему ты стоишь на нашем пути?

Тогда из горла женщины раздался звук, настолько неприятный, что многих охватила паника. Ее голос был столь груб и лишен какого бы то ни было выражения, что казалось — из горла женщины вещает кто-то другой.

— Я пришла показать, как боги наказывают несчастных, которые поклоняются ложным богам, — провыл этот ужасный голос. Посмотрите на меня. Я — предупреждение.

— Но какое это имеет отношение к нам? — удивился мудрец. — Ведь мы поклоняемся истине!

— Боги не терпят уклонения от долга, — прорычала ужасная женщина.

Мудрец, желая сохранить самообладание, шагнул вперед и схватил жуткое создание за руку, оказавшуюся твердой, как доска.

— Камни — это боги.

Рот одержимой снова издал грубый звук:

— Да, таковы они, ибо способны убивать. Хрустальный бог, оседлавший шпильку, проходящую сквозь глаз человека, убивает его. Кремниевый бог, вложенный в пращу, тоже убивает.

— Я не собираюсь вести с тобой богохульные беседы. О богах нельзя так говорить.

— Только истинные боги могут сместить ложного. Пусть боги летают. Бросьте их в блудницу Белшеведа!

— Я не потерплю таких речей, — ответил мудрец.

Он оттолкнул женщину. К его неудовольствию, она свалилась на землю, как мешок муки.

Женщина лежала на земле, словно мертвая, а ее холодные руки и ноги указывали на четыре стороны света. Казалось, теперь она не дышала, хотя на самом деле она не дышала и во время разговора.

Сектанты последовали за своим предводителем, и, проходя мимо похожего на труп тела, они гладили или похлопывали камни, которые носили с собой как талисманы.

Наконец они вступили в город, где ныне царил хаос. Мудрец и его приверженцы осведомились, что происходит.

Весь город был объят ужасом и возмущением, вызванными признанием Данизэль. Несомненно, к общему страху примешалось волнение и чувство вины за собственные преступления и грехи. Добавлялся к ним, без сомнения, и страх перед тем, что все они преступили древние запреты. Все повторяли, что не следовало посещать священный город в неподходящий сезон. И некоторые вскоре действительно уехали, унося с собой страшные новости. Невеста бога оказалась блудницей. Вы только вспомните, ребенок родился с зубами, волосами и ногтями! А может быть, это их грехи вызвали такое событие? Как еще зло могло проникнуть в Белшевед?

Солдаты, которые раньше охраняли избранную богом женщину, теперь стали ее тюремщиками. Они с отвращением смотрели на нее и с опаской поглядывали на шелковые веревки, стянувшие ее запястья и лодыжки. Достаточно ли прочны эти путы? Сможет ли она освободиться с помощью неземного колдовства? Пока, видимо, нет, потому что демон отважится прийти к ней лишь ночью.

Данизэль увели, а концы связывающих ее веревок закрепили на фигурной резьбе западного мостика, ведущего от золотого храма. И на этом их издевательства закончились. Они ничего не сделали с ребенком, которого Данизэль сама сняла со своих коленей и спокойно посадила на высокое кресло в храме. С тех пор девочка так и сидела, потому что никто не посмел сдвинуть ее с места или связать. Как они могли уничтожить отродье демона? И как они могли наказать саму женщину? Ведь если демон не может прийти к ней днем, то он появится с приходом ночи.

Люди уже пытались найти того, кто мог бы хорошенько отхлестать несчастную плетью. Но ни один не брался за выполнение этого поручения. Ни знатный аристократ, ни последний продавец сладостей.

Итак, ребенок оставался в храме, а Данизэль была привязана к мосту, словно белая бабочка, запутавшаяся в паутине. Вот как обстояли дела в городе. А толпы народа волновались на четырех широких улицах. Приведенные в Белшевед животные портили мозаику, а дома, украшенные волшебными барельефами, оскверняли нищие и карманники.

Так и не вышедшее из-за туч солнце пересекло порог полдня и теперь стало клониться к закату. У горизонта сверкали зарницы, окрашивая воздух в пурпурные тона.

Многие поспешили укрыться в бесчисленных маленьких храмах, дабы помолиться или просто попасть под защиту священных стен. Они кружили около озера, глядя на бабочку, привязанную к мосту. Их тревога и предчувствие беды еще более возрастали, когда они смотрели на нее, такую хрупкую и такую далекую от них. Люди воспринимали жену демона либо как чудо, либо как проклятие, но некоторые, наиболее испорченные, принимали ее терпеливое молчание за злобное высокомерие.

Иногда в толпе проскальзывали жрецы. Их хватали и избивали, грязно приставали к ним за то, что они позволили людям осквернить Белшевед. Как всегда, эти эфирные создания едва ли понимали людей. Если предоставлялась возможность, они отступали. Но теперь толпа преследовала их даже в кельях, стуча в двери и хныча: «Спасите нас!»

А некоторые видели провидицу Зарет или ее призрак, всю скрученную, с искаженным лицом. Она утверждала, что это боги наказали ее за долгую веру в то, что демон является богом. И насколько же ужаснее окажется их наказание, вещала она, когда обнаружится, что они лелеяли свою ошибку значительно дольше, чем она, и до сих пор еще не исправили ее. Эти слова нисколько не утешали обитателей Белшеведа и не улучшали их настроения.

Собственно говоря, перед людьми возникла дилемма. Если они отомстят Данизэль, то, вероятнее всего, навлекут на себя возмездие ее жестокого любовника. Если же они не накажут ее, то им грозит возмездие небес.

И все же кто могущественнее? Отвратительное создание из подземелья или боги? Спасут ли боги людей, если убить Данизэль?

Но никто не мог решить этого важного вопроса. Обитатели Белшеведа колебались. Кто же захочет брать на себя ответственность решения? Конечно, никто. Ни мудрец, ни продавец фруктов, ни жрец, ни блудница. Пускай найдется кто-нибудь другой, кто согласится показать им путь. Пусть это будет пророк или пастырь, который встанет во главе их испуганного стада и погонит его вперед.

А Данизэль тем временем стояла в развевающейся, как крылья бабочки, украшенной драгоценностями одежде, края которой мягко колыхал крепнущий ветер.

Пурпурные отблески бури сверкали, метались над разоренным городом. Духи природы знали все, в отличие от смертных, и собирались, словно вороны, почуяв приближение смерти.

Но Данизэль, такая спокойная и прозрачная, словно стекло, что знала она?

Ее мать постепенно превратилась в золотое пламя. Данизэль когда-то называли Пламенем, а потом ей дали другое имя — Душа Луны, Иштвар. Но сейчас она, казалось, превратилась в огонь, бледный серебряно-голубой огонь звезд или свет звезды рассвета и сумерек. Ожидая на мостике своей участи, она стала чистым светом. Как будто зная, что близка к смерти, она приготовилась к ней, растворяя свое тело и позволяя душе гореть.

Азрарн не мог прийти к ней на помощь. По крайней мере, пока на небе, хотя и тусклое, стояло солнце. И его защита, созданная для нее, слабела под напором солнечных лучей. А человеческая ненависть к ней напоминала шум приближающейся бури. Конечно, она знала, что ей предстоит умереть. Но что у нее осталось от жизни, чтобы умереть в таком неподходящем месте? И какой конец увидела ее любовь, чтобы одна могла без слез встретить свою Судьбу?

Старый мудрец с аметистовой костью-богом, лежащей в его сумке на шее, продирался сквозь толпу. А его ученики, как могли, расчищали путь. Наконец старец добрался до подножия западного мостика и уставился на привязанную там деву.

— Это и есть она! — перешептывались между собой последователи старца.

— Да, это великая блудница, любовница грязного чудища, — ответило им сразу несколько голосов, содрогавшихся и всхлипывавших вперемежку с проклятиями.

— Возможно, но не для меня, — заявил мудрец, — может быть, это и блудница, но, скорее всего, девственница.

— Ну да, она осталась девственной, потому что ребенок был зачат необычным путем, — пробормотал кто-то поблизости. — Зародыш появился в ее теле неизвестным способом, потом она вынашивала его и родила совсем не так, как это обычно делают женщины.

Когда старец услышал это заявление, его охватил страшный гнев. Нечто в красоте девы, что он отчетливо разглядел, несмотря на плохое зрение (что-то наподобие света звезды, который обычно виден всем), заставило его испытать отвращение к собравшейся вокруг толпе. Что могут понимать дураки, которые топчут камни? Старец поспорил бы с ответившим ему, но не знал точно, кто это был. Поэтому он начал издалека, решив втянуть своих противников в спор:

— Я убежден, что хоть какие-то признаки ее осквернения должны были запятнать ее, но их почему-то нет на ее теле. Даже если она и согрешила — как я думаю, неумышленно, — ее нельзя осуждать. Она же вся светится своей невинностью.

— Она сияет, как лунный свет, — согласился тихий голос у самого уха мудреца, но не тот, который звучал раньше. Старец обернулся и увидел приятного молодого человека, закутанного в плащ цвета зарева. Веки молодого человека (а старец видел только правую часть его лица) были опущены. Старца воодушевило такое соседство, потому что перед ним, казалось, стоял настоящий молодой аристократ, с утонченными чувствами, мудрый не по годам.

— И ты тоже думаешь, что эта девушка сделала так, как о ней говорят? — спросил мудрец.

— Я знаю, что это так, — ответил молодой человек.

— Тогда тебе придется признать свою ошибку, — сказал старец. — Моя новая вера привела меня к заключению, что демонов не существует, кроме как в легендах или мифах.

Смех, напоминавший лай лисицы, раздался из уст молодого человека. Словно для того, чтобы смягчить свой хохот, он поднес руку в белой перчатке к губам. Но его взгляд все еще был потуплен.

— Я заметил, что ты осматриваешь землю, — сказал старец. — Это правильно. Ведь боги появляются на земле. Но скажи мне, ребенок этой девы каменный? Может быть, он мраморный или опаловый? Подходил ли ты когда-нибудь настолько близко к нему, чтобы рассмотреть?

После этих слов незнакомец внимательно посмотрел на мудреца. Старец вздрогнул, он точно даже не знал почему. Был ли этот взгляд странным… или вполне обычным?

— Мой дорогой, — сказал Чузар, — ты пребываешь под проклятием моего любимого брата, который одурачил тебя по простой детской злобе. Но, боюсь, у тебя есть нечто, принадлежащее мне, что я хотел бы вернуть себе.

Смущенный, мудрец заявил:

— Я уверен, что ты ошибаешься.

— Вовсе нет. Сегодня утром я случайно оказался в вашем лагере в пустыне. К несчастью, одна моя вещица, должно быть, случайно выскользнула из моего плаща. Я думаю, ты подобрал ее, и теперь она в сумке, которая висит на твоей шее.

Старец невольно дотронулся до сумки.

— У меня здесь фиолетовый камень, посланец небес, который я нашел рядом со своей рукой, когда проснулся.

— Так оно и есть, — сказал Чузар приветливо. — Это моя игральная кость, к которой я, по глупости, очень привязан. Будь добр, верни ее мне.

Старец тут же пересмотрел свое отношение к молодому человеку. Тот уже не казался ему таким обаятельным и душевным. Кроме того, создавалось впечатление, что левая половина его лица могла быть обезображена…

— Ты хочешь сказать, что это избранное создание, бог в виде фиолетового камня, не что иное, как игрушка в азартной игре?

— Не зли меня, — тихо сказал Чузар, — верни то, что принадлежит мне по праву, или я ударю тебя, старик.

В ответ на это толпа яростно загалдела. Последователи старца внимательно слушали беседу Чузара с их предводителем, и теперь, когда Чузар перешел к оскорблениям и угрозам, неистовые камнепоклонники стали плевать в него, бросились с кулаками и начали пинать ногами.

Разве им мало было того ужасного факта, что, к стыду священного города, именно здесь оскорбили их пророка?

Это вконец разозлило Чузара, вынужденного защищаться от ударов и плевков.

Впрочем, казалось, что большей своей частью Чузар не присутствовал у моста, потому что звучные тумаки поражали пустоту. Лишь покалечились последователи старца, коснувшиеся пурпурного плаща, который был отделан блестками — стекловидными осколками, жалящими, словно осиные жала. Несколько раз в воздухе появлялись ослиные челюсти, крича что-то в лица нападавших, а один из сектантов даже потерял сознание, когда медная трещотка точно ударила его по макушке. Три или четыре блестки упали с плаща в озеро. Присутствовавшие при этом обитатели Белшеведа не приняли участия в битве, но тем не менее заволновались и расстроились, так как не понимали сути происходящего и боялись, что это происки богов или демонов.

И затем дерзкий молодой человек, которому изрядно досталось от сектантов, просто удрал. Когда он исчез, его колющийся плащ разлетелся на куски, высвобождая мириады маленьких созданий, которые закружились и, к ужасу людей, налетели на толпу. Большинство из них не поддавались описанию, хотя их количество наводило на мысль о причастности к астрологии или математике. Некоторые из этих созданий напоминали странных насекомых, окаменевших при превращении из одного вида живых существ в другой — например, из жука в рыбу. На них даже смотреть было противно. Но большинство обломков представляли собой игральные кости разного цвета и веса.

— Что случилось? — пронзительно закричала толпа.

Старец и его последователи искали пропавшего Чузара. Они в смятении кричали, призывая своих каменных богов, и окружавшие их люди услышали эти крики.

— Они говорят о камнях.

— Значит, в нас кидали камни?

Последнее заключение было неизбежным. Никто из них не произнес его вслух, но их головы, лица и глаза повернулись к мостику, где беспомощно стояла связанная девушка.

Пока остатки плаща Чузара кружились и падали на мозаичные панели города, люди пришли к единому мнению. Драка была вовсе не дракой. Посыпавшиеся предметы метили не в них. Люди начали кидать камни в блудницу. Они просто побили ее камнями.

Пастырь появился.

Люди стали ползать по мозаичным плитам в поисках кремний, разбросанных и расколотых горшков. На самом же деле они находили лишь игральные кости Чузара, иллюзорные или настоящие. Одержимые дошли до того, что с помощью ножей и ногтей выковыривали куски самой мозаики. После чего они вскакивали на ноги и швыряли все, что попадалось им под руки, через мостик. Затем, догадавшись, что находятся слишком далеко, люди подбежали ближе, заполонив мостики над озером. Они размахивали руками и широко открывали рты. Булыжники и обломки камней шлепались в озеро. Куски черепицы и деревянные щепки ударялись в облицованные золотом четыре стены храма.

Охранники девы бросились бежать. Некоторые прыгали в озеро и плыли к берегу.

Толпа не видела, попадали ли в Данизэль камни и причинили ли они ей вред. Она не шаталась и не падала. Некоторым казалось, что ее одежды были разорваны, другие видели следы крови, словно алую вышивку у нее под горлом. Но людям этого было мало. Они хотели покалечить ее, хотели услышать ее крики, потому что сами они кричали бы на ее месте. Поэтому они выцарапывали камни из мостовой и бросали в нее снова и снова.

Исполнясь гневом, старец кричал до слез. Он обвинял людей в святотатстве, в осквернении камней. Его душа страдала из-за того, что его приверженцы в приступах истерической ярости, вспоминая слова призрачного женоподобного существа перед воротами, кидали свои собственные талисманы в деву. «Пусть боги летают».

Он плакал и от этого, и оттого, что невинная жертва умрет.

Но осталась ли несчастная невредимой под градом камней? Хотя на ее плече появился слабый голубой синяк, а в волосах застрял, словно черная драгоценность, какой-то кремень, Азрарн охранял ее даже днем.

Ничто не может оставить след на алмазе, ничто, кроме другого алмаза.

Азрарн защищал девушку, которую любил, и, вероятно, ничто не могло проникнуть сквозь эту защиту. Только он сам мог бы пробить ее. Только Азрарн. Или что-то принадлежащее Азрарну.

То, что было его частицей.

Осколки, кремни и камни летели по воздуху, а Данизэль стояла под этим дождем. Ее веки были опущены; она не могла даже поднять рук, чтобы прикрыть глаза и лицо. Время от времени каменный дождь ослабевал, — люди бросались на поиски новых камней для метания и ссорились из-за них. Даже игральная кость и игрушки Чузара были подобраны и брошены в несчастную — но они оказались менее смертоносными, чем что-либо другое, потому что рассыпались в воздухе, превращаясь в лепестки цветов или в хлопья тающего снега.

Со всеми этими предметами из плаща Чузара вылетел еще один странный камень в форме капли: однажды он случайно наступил на него и взял с собой, потому что это была большая редкость. Это и был тот самый подарок, о котором Чузар как-то говорил Данизэль. Маленькая лучистая и чрезвычайно твердая черная жемчужина крови ваздру, которую Чузар откопал в дюнах вместе с двумя такими же, теперь спрятанными где-то в другом месте.

И каждая из них являлась каплей крови Азрарна.

Чузар предоставил возможность случаю решить, схватит ли кто-нибудь, яростно копаясь в земле, этот невероятно ценный предмет, не замечая его силы, с горстью более весомых камней и бросит ли застывшую каплю крови Азрарна в колдунью-демона, бледно светящуюся, словно звезда.

Кто, сам не зная того, убил Данизэль? Все произошло неожиданно, словно удар молнии, сверкнувшей в море в конце шторма. Убийство, совершенное по слепому бешенству и незнанию.

Алмазная капля взлетела в воздух. Она ударила несчастную прямо в грудь и впилась в тело, застряв в сердце. И в этом была какая-то ужасная справедливость. Девушка сразу упала, не вскрикнув и даже не успев изменить выражения лица или открыть глаз. Все произошло очень быстро. Скорее всего, Данизэль, пронзенная застывшей каплей крови Азрарна, даже не почувствовала боли, а лишь волшебный поцелуй возлюбленного. А возможно, девушка испытала невыносимую боль, как если бы сам Азрарн пришел и убил ее. Но это продолжалось только мгновение и тут же закончилось.

Данизэль лежала, разбросав крылья своих волос. Казалось, она спит.

Ни капли крови не вытекло из смертоносной маленькой ранки.

Но драгоценности и серебряные украшения, подаренные ей Азрарном и защитившие ее от всех камней, кроме одного-единственного в форме капли, теперь потускнели, их блеск пропал. Металлы превратились в хрупкую бумагу и мертвые листья. Украшения съежились, и порыв ветра унес их.

Энтузиазм толпы пропал так же быстро, как и возник. Крики стихли, руки опустились, и дождь из камней прекратился.

Люди были слишком напуганы, слишком поражены результатом, чтобы подойти ближе и посмотреть, как умирала Данизэль и как увядала ее красота, напоминая смерть цветка, вырванного с корнем.

Только солнце взглянуло на свою мертвую дочь, и по его призыву штормовые тучи собрались над головой убитой. Даже солнце, казалось, не могло перенести такой утраты.

Глава пятая ЛЮБОВЬ, СМЕРТЬ И ВРЕМЯ

Кто-то наблюдал за Данизэль, но не с земли и не с небес. Его взгляд шел снизу, из-под земной коры, из пустоты Нижнего Мира. Кто-то смотрел в волшебное зеркало на дымное, мерцающее, нечеткое изображение — ведь на земле царил день. Говорили, что, когда Данизэль умерла, это зеркало разлетелось на миллион осколков, словно кусок каменной соли. Ходил слух, что еще целые столетия осколки того зеркала, попадая под кожу людей, вызывали у них состояние невыразимого горя или гнева, в результате чего несчастные убивали либо себя, либо других. И уж конечно, до того как разбилось это зеркало, подлинного отчаяния просто не существовало.

В подземном городе Драхим Ванашта стояла такая тишина, что был слышен даже слабый звон листа, падающего на черную землю, и то лишь до тех пор, пока не опали все листья.

Никто из демонов не шевелился. Они застыли среди своих игрушек и музыкальных инструментов, словно превратившись в мрамор и нефрит. Эшва замерзли, будто зимние тростники. Искусные мастера дрины ползали под верстаками, прекратив работу. Рыбы больше не летали, птицы не плавали, собаки не лаяли, лошади не трясли головами, змеи не танцевали. Даже пламя, обычно бьющее из фонтанов, красный огонь в саду перед дворцом Азрарна, застыло. Казалось, даже ветер задохнулся. Свет Нижнего Мира на мгновение потерял свою прелесть, словно лицо красавицы, искаженное невыразимым страхом.

Драхим Ванашта, что считался сердцем Азрарна, окаменел.

Казалось, Азрарн ожидал этой катастрофы, так как постоянно пытался убедить Данизэль уйти с ним. Но он все же не верил в ее смерть.

Данизэль стала частью его самого, а он был бессмертным. Азрарн, несомненно, хотел сделать бессмертной и ее, хотя дороги к человеческому бессмертию очень рискованны. Мысленно он, вероятно, видел ее бессмертной, неуязвимой, вечной. А Данизэль лишь укрепляла в нем эту иллюзию. Если бы Азрарн действительно верил в ее смерть, он забрал бы ее из Белшеведа вне зависимости от ее желания. Один-единственный раз он не посчитался с ней, именно тогда, когда она попыталась возражать, хотя во всех других случаях радостно, с большим достоинством, целиком и полностью уступала ему. И ее упорство стоило ей жизни. Возможно, Азрарн не мог противоречить ей.

Как бы то ни было, Данизэль осталась в городе, и люди убили ее. А Азрарн с бессильной злобой, не в силах чем-нибудь помочь, видел ее смерть.

Секунда в Нижнем Мире — крошечный отрезок времени, но в миг смерти Данизэль время, казалось, остановилось в Драхим Ванаште.

Азрарн стоял над осколками разбитого зеркала — большую их часть унес налетевший вихрь. Рубиновые окна дворца кровоточили, изумрудные плакали, а окна из черных сапфиров стали еще чернее, примеряя цвета траура.

Если что-то и могло рассказать о горе Азрарна, так это тишина города, разбитое вдребезги зеркало, кровь и траурный цвет оконных стекол. Но лицо Азрарна осталось бесстрастным. Там, где его пальцы потирали внутреннюю сторону стола, на котором раньше покоилось зеркало, из дерева потянулся белый дым. Владыка Ночи молчал, а его сухие глаза, бездонные, как космос, лишенный всех звезд и сияния, могли бы обратить весь мир в камень.

Затем Азрарн вздохнул, и легкий ветерок пронесся по городу, а вместе с ним ожили демоны, деревья, воды и пламя. Все они испытывали те же чувства, что и он. Но никто не осмелился произнести даже слова.

И когда Азрарн вышел из своего дворца, вскочил на одного из черных коней с развевающейся голубой гривой и выехал из города, никто не осмелился ни обратиться к нему, ни даже преклонить перед ним колени. Он проехал мимо них, будто Улум, хотя Владыка Смерти, никогда не вступал в Драхим Ванашту.

Азрарн выехал за пределы города, оставив за спиной его шпили и вышки, ставшие похожими на острые мечи, длинные иглы костей и занозы. Все бурлило в окаменевшем огне, заменившем магический полусвет Нижнего Мира, приобретя зеленоватый, болезненный оттенок.

Владыка Ночи поскакал мрачными окрестностями Драхим Ванашты, через рощи серебряных деревьев. В лиге от города конь споткнулся. Повалившись на землю, бедное животное издохло почти мгновенно.

Лишившись коня, Азрарн пошел пешком. Он шагал, ничего не замечая вокруг. Холмы, покрытые хрустальными цветами, ручьи и речки, переливающиеся цирконами, далекая линия скал, неизменно розовая, словно окрашенная закатом. Сейчас вся эта красота не могла тронуть Владыку Ночи.

Невидимые часы отсчитывали время и сообщали о приближении солнца к горизонту.

Возможно, Азрарн думал о Владыке Смерти, но Улум не распоряжался мертвыми, кроме тех случаев, когда они принадлежали ему по договору. Впрочем, Азрарн мог думать и о Чузаре, но Чузар со своими играми был слишком далеко, недоступный Повелителю Демонов.

За пределами города возвышался лес черных деревьев, на их черных ветвях рос мягкий черный мех, а на земле между деревьями виднелись бледно-желтые огоньки первоцвета, которые светились сами и освещали деревья. В этом лесу Азрарн пришел в себя и спрятался в его темноте. А лес запел песню без начала и конца, и эта мелодия заполнила весь Нижний Мир. А если бы она прозвучала в Верхнем Мире, то убила бы все живое своей печалью.

И это тоже было отражение Владыки Ночи, потому что сам он не произносил ни слова. Его царство горевало вместо него.

Но вот солнце опустилось за край мира. Лес ослепительно блеснул и зашипел, будто сквозь него пролетел метеор. Это Азрарн отправился наверх в Белшевед, где люди убили ту, которую он любил.

Толпа к тому времени разбежалась, оставив Данизэль одну на белом мостике к западу от золотого храма.

Люди, прозрев, и в самом деле покинули Белшевед после захода солнца, лишь несколько безумцев все еще печально бродили меж колоннад. Кроме них остались еще жрецы, дрожавшие в своих кельях, бормоча молитвы и предчувствуя свою гибель. Буря разразилась в небесах, ветры погнали по улицам оставшийся мусор.

Солнце, спустившись с последней ступеньки лестницы в пространство под миром, бросило последний луч на землю. Пурпур остывающего железа вспенился на востоке, и над миром разлилась чернота.

Последняя вспышка — и солнце ушло, оставив после себя лишь тлеющую золу, которую тут же смел ветер. У ног Данизэль встала ночь, глядя на нее тысячью глаз.

Властелин ночи, князь демонов, Владыка Тьмы оказался бессилен. Вся его мощь и власть не могла уже что-либо изменить. И Азрарн поклялся оправдать хотя бы одно из своих многочисленных черных имен.

Он встал на колени, поднял девушку и выпрямился, держа ее на руках. Азрарн вел себя крайне странно. Он склонился над лицом Данизэль и поцеловал ее веки, после чего они медленно поднялись и ее безжизненные глаза взглянули на него, будто она только проснулась. Но вот серебряные ресницы потянули веки вниз, и глаза опять закрылись.

Владыка Ночи перенес девушку с мостика в тот сад у озера, где они встретились впервые. Он посадил ее на холодную хрупкую траву, отвернулся и посмотрел вдаль, на другой берег озера, отражающего ночные звезды.

Для эшва горе, как и любовь, являлось искусством и выражало душевный восторг. Эти дети грез и тени купались в горе, тонули в нем, пили его и пьянели. Но ваздру могли излечить горе только кровью. Ваздру редко горевали и еще реже плакали. И Азрарн, правивший ими, самый что ни на есть истинный ваздру, не мог изменить своей сути. Лишь маленькая чудесная страна, принадлежавшая ему, могла оценить его гнев и отчаяние. Его боль была невыразима. Он напоминал того, кто хотел бы кричать, но не имел голоса, кто получил смертельную рану, которую не мог излечить ни один врач. Таким стал Азрарн, подаривший миру чувственную любовь, кошек и самую запутанную паутину зла. Вот каким его сделало страдание.

Его лицо побелело настолько, что опаляло темноту, а сухие непроницаемые глаза (это просто счастье, что в них ничего нельзя было прочесть) горели черным пламенем.

Вслух Азрарн очень спокойно произнес:

— Белшевед я втопчу в землю, которая извергла его. А земли вокруг Белшеведа я превращу в бездонный кратер. И да не поднимется в нем ни одного живого ростка, пока не пройдет десять веков.

Сама ночь, казалось, вздрогнула при его словах. Бессильный изменить то, что уже свершилось, Азрарн все еще мог сделать очень многое. Ночь, почва, деревья и сам воздух услышали его слова и затрепетали.

— Ни одно самое маленькое, самое ничтожное растение не прорастет, — повторил Азрарн все так же мягко. — И ни один человек не поселится здесь, пока не минет дважды по десять веков.

Услышав это, Белшевед погрузился в кромешную тьму. Ветер испуганно задохнулся и стих. Озеро почернело. Азрарн стоял и обдумывал обещание, которое произнес, словно смаковал отравленное вино.

Но внезапно во тьме появился осколок света. Слабая искорка неуверенно скользила вдоль кромки озера по направлению к окаменевшему демону.

Азрарн взглянул на эту искорку и проклял ее за то, что она напомнила ему Данизэль, когда та в их самый первый день шла навстречу своей судьбе, держа в руке зажженный фонарь. К его изумлению, пламя не дрогнуло под его проклятием, лишь вспыхнуло сильнее, будто соглашаясь с ним. И поплыло быстрее.

В конце концов Азрарн все понял. Он вышел из тени деревьев и ждал, когда подойдет к нему мерцающий свет. Это была Данизэль, ее призрак или душа. Она вышла из туманных областей, расположенных под миром, где в те дни угасали души, такая же, как и прежде, разве что став теперь прозрачной, словно тончайший фарфор. Она была призраком, хотя ее молодая кожа, серебряные волосы и вся ее красота были воспроизведены трогательно и точно.

И она произнесла:

— Господин, я знаю, что ты здесь, и пришла, чтобы найти тебя.

Именно такими словами Данизэль встретила его в ту ночь. Эти слова поразили Азрарна, словно меч, и вызвали такую боль, словно он был пронзён сразу семью мечами с семью каплями яда на конце каждого. Азрарн ответил ей с гневом, который не вынесло бы ни одно живое существо:

— Что ж, радуйся теперь, Белая Дева. Ты не хотела повиноваться мне, предпочла остаться здесь, и это уничтожило тебя. За это проклятый город будет тоже уничтожен.

— Зачем ты хочешь уничтожить Белшевед? — удивилась душа Данизэль. — Это месть за мою смерть?

— А ты как думала? — спросил он в ответ и отвернулся от нее. Азрарн нечасто скрывал свое лицо, обычно он делал это, когда хотел обмануть. Но на этот раз он никого не обманывал.

— Не надо ради меня уничтожать Белшевед, — попросил призрак Данизэль. — За меня не надо мстить. Ты видишь, я жива, хоть и не такая, как прежде. Из всех душ моя — самая живая, она уверена в своем существовании, потому что душа солнца посетила меня еще в утробе матери.

Казалось, умерев, Данизэль наконец узнала о себе все.

— Зачем ты заступаешься за этот муравейник? — спросил Азрарн, не обращая внимания на ее пробудившееся знание, потому что это его больше не касалось. — Твои убийцы не заслужили снисхождения.

— Это не ради них, — сказала она. — Это не ради них, а ради тебя. Моя любовь, я молю за тебя, ведь в тебе был весь смысл моей жизни, и только в тебе. Когда ты убиваешь людей, разоряешь землю и лишаешь ее плодородия, ты убиваешь, разоряешь и обрекаешь на бесплодие себя. Ты величественнее, чем моя доброта. Ты выше всего этого. Однажды утром — и я намеренно, моя любовь, говорю о дне, о не о ночи — ты сбросишь свою злобу, как надоевшую одежду.

— Замолчи, — рассердился Азрарн. — Или я и в самом деле уничтожу это место, и оно будет бесплодным десять миллионов лет.

— И тем самым погубишь себя. И хотя теперь я обитаю далеко от этого мира, твоя боль станет моей болью. Ты погубишь и меня.

— Убирайся, — прорычал он. — Ты не заслуживаешь жалости. Ты погубила свою жизнь.

— Моя жизнь продолжается в другом месте, а может, я даже смогу когда-нибудь снова вернуться в этот мир. И тем светом, по которому я отыщу путь, будет твой свет.

— Все мои дары ты бросаешь на землю, словно сор. Ты пролила вино, Данизэль, и никогда не узнаешь его сладость.

— Тогда помоги мне, — попросила она.

Азрарн засмеялся из своей тени, прекрасный и жестокий.

— Женщина, ты паутина и дым, — ответил Азрарн. — Пойди и поучись любви у призраков, раболепствующих в подземных владениях смерти.

Но руки Данизэль, невесомые, словно листья, прикоснулись к его рукам, и Азрарн почувствовал их, будто они были из плоти.

Азрарн видел ее мертвенно-белое тело, лежащее между стволов деревьев, но он так же ясно видел и другую Данизэль, стоящую перед ним, уже не прозрачную, а словно сделанную из опала, светящуюся. Как бы то ни было, она казалась еще красивее, чем раньше.

— Душа — чародейка, — сказала ему Данизэль, — и ты это знаешь. Но моя душа самая волшебная из всех, потому что я — дитя кометы. А еще потому, что твоя кровь однажды смешалась с моей. На какое-то время я могу обрести телесную форму, но ненадолго, только на несколько ночных часов. Даже моя душа, которая любит тебя и черпает силы в этой любви, не способна на большее. Если ты однажды захочешь избавиться от меня, тебе достаточно будет закрыть для меня свое сердце. Если ты примешь такое решение, я не буду горевать. Я оставлю тебя без сожаления, но никогда не перестану любить тебя.

— Твое тело только иллюзия, — сказал он. — Ты недооцениваешь меня, если думаешь, что я этого не понимаю.

— Мое тело соткано из любви. Люби меня! И ты, даже ты, не отличишь иллюзию от реальности, потому что на этот раз между ними действительно нет отличий.

После этих слов Азрарн провел ладонями по ее лицу.

Это прикосновение было похоже на звуки музыки. И красавица, откликнувшись на него, стала более живой и реальной. Ни один смертный не мог бы обладать такой женщиной, какой стала сейчас Данизэль. Но ни она сама, ни ее любимый не были смертными.

— Слишком мало времени, — прошептал Азрарн. — Одна земная ночь.

— Это не так, ведь ты — хозяин времени. Одна ночь может длиться тысячу лет. Я боюсь того счастья, которое ты мне дашь.

— Даже больше, чем разлуки? — спросил он так, словно признался, что сам боится этого расставания.

— Разлуки не будет, — сказала Данизэль. — Я всегда с тобой, и я никогда не оставлю тебя. Когда-нибудь мы встретимся еще раз, так же как и сейчас. Но не уничтожай этого места. Потому что, если его не будет, ты, возможно, пропустишь меня в темноте. Стоит погасить огонь Белшеведа, и появятся другие города, где ты уже не сможешь найти меня.

Азрарн посмотрел в лицо Данизэль, потом наклонил голову и поцеловал ее. И пока длился этот поцелуй, он передумал уничтожать город. Любовь и ненависть легли на чаши весов, и любовь перевесила, как это уже случилось однажды.

Ее тело — или, скорее, душа, чем тело, — прильнуло к нему, свет слился с темнотой, губы соприкоснулись, руки и даже волосы сплелись, ослепляя их.

Весь мир откликнулся, словно задетая струна. Земля ожила. Азрарн обещал уничтожить ее, а вместо этого подарил ей любовь.

В небе завывала буря. Сверкали звезды… Любовь господствовала по всей земле и за ее пределами. Время остановилось, как однажды оно остановилось в Драхим Ванаште. Одна ночь растянулась на тысячу лет. В их любви слилась вся любовь человечества прошлого и будущего. И все же эта любовь не имела ничего общего с прежней любовью, которая существовала между ними раньше.

А тем временем в центральном храме в своем золотом кресле сидела дочь демона, всеми забытая, слишком маленькая, чтобы сползти вниз. Она не спала и чувствовала, как течения и волны любви крутились в ночи, но она сама не была их частью.

Рассвет вернулся в Белшевед, но, казалось, как-то неохотно и стыдливо, бледный, словно после долгих лет заточения. Перед лицом восхода предстал чистый и почти бесформенный город, казавшийся совсем новым или просто чисто вымытым от грязи прошлого. Штормовой ветер смел мусор с улиц. Голые деревья застыли, словно темное серебро. Даже пустыня стала безмятежной и яркой. Земля простерлась, будто женщина, познавшая безоглядную и всеохватывающую любовь, впитывая потоки солнца.

Жрецы выбрались из своих келий и уставились на небо. Оставшиеся в стенах города благодарили богов. А караваны, которые опрометью бежали из города, замерли в пути. Им удалось избежать ночного возмездия. Небеса защитили праведников. Обманутые рассветом, последовавшим за ночью любви и печали, люди в который раз неверно расценили произошедшие события и теперь будут их передавать из поколения в поколение, толкуя по-своему.

Тем не менее Белшевед в тот день остался по большей части пустынным. Единственный дряхлый нищий, до этого всегда собиравший мусор на четырех улицах, теперь, видимо, обеспокоился отсутствием хлама и, дойдя до дверей храма, безнадежно заглянул вовнутрь.

Храм казался громадным и пустынным. Только мерцающие отсветы утренней воды озера играли на стенах и бросали пятна света на огромных зверей, охранявших алтарь.

Внезапно два бирюзовых сумеречных огня зажглись в середине высокого трона, на котором еще недавно восседала блудница.

Нищий испугался. В темноте он не мог ничего разглядеть. Но вспомнив о ребенке демона, он вскрикнул и убежал.

На мостике нищий мельком увидел знатного молодого человека в темно-красном плаще, но не подумал рассмотреть его и даже не остановился, чтобы поклянчить монетку.

Никто больше не подошел к храму в этот прекрасный день. Лишь Чузар бродил там, да время от времени из озера выпрыгивали рыбы и шагали по земле на своих плавниках.

На закате Чузар вошел в храм и пересек мозаичный пол своей кошачьей походкой. Он подошел к креслу, где весь день лежал на животе, глядя на дверь, голубоглазый ребенок.

На этот раз Чузар оделся иначе, чем обычно. На его левой ноге был пурпурный ботинок, а на левой руке — перчатка из мягкой кожи. Левая сторона его лица была закрыта полумаской из бледной бронзы, которая точно копировала изысканную правую половину. Волосы скрывал капюшон. Чузар казался теперь просто красавцем, разве что несколько чудаковатым.

— Прелестное дитя, — обратился Чузар к Завех, дочери Данизэль, — я унесу тебя из этого скучного храма.

Завех опустила глаза, так же как это сделал Чузар, но по другой причине.

— Ты не хочешь? — удивился Чузар. — Не хочешь увидеть свое наследство? Не волнуйся. Я избавлю тебя от солнечного света, хотя он и так почти пропал. Я дождался захода солнца из почтения к тебе. К сожалению, твои родители отлучились по делам. Я, как твой дядя, предлагаю удочерить тебя. Вот тебе подарок в залог нашей дружбы.

Девочка уставилась на аметистовый предмет. Это была игральная кость.

Завех не взяла кость, но хорошенько рассмотрела ее. А пока она разглядывала ее, Чузар рассматривал девочку. Интересно, что оба его необычных глаза были закрыты волшебными линзами из белого нефрита, черного агата и янтаря, точно изображая пару натуральных глаз. Даже с небольшого расстояния можно было легко обмануться. Чузар предстал в наилучшем виде, надеясь очаровать дочь Азрарна.

Но Завех по-прежнему не принимала его подарка, хотя время отвремени и поглядывала на него, впрочем, без недоверия или страха. А у порога умирали последние отсветы дня.

— И это самое обидное, — пожаловался наконец Чузар. Чтобы разозлить девочку, он повернулся к ней спиной. И столкнулся лицом к лицу с Азрарном, князем демонов, который в этот момент поднялся сквозь пол храма и замер в семи шагах от него.

Казалось, Чузара это нисколько не смутило. Он приятно улыбнулся, и его бронзовая маска расплылась в улыбке.

— Ну, — сказал Чузар, — мне, оказывается, даже не придется играть роль дяди. А я-то подумал, что ты забыл про нее, несмотря на все трудности, которые претерпел, чтобы создать это существо.

Мрачное лицо Азрарна, казалось, окутала туча. Взгляд Владыки Ночи пробивался сквозь нее, как тусклый луч кровавой луны. Немногие, кроме Чузара, могли бы выдержать этот взгляд.

— Мы с тобой никогда не были братьями, но с этих пор мы больше не друзья, — сказал Азрарн.

— В самом деле? Ты огорчил меня.

— Так оно и есть. И ты еще пожалеешь о содеянном, даже если мне придется гнаться за тобой до краев земли.

— По-моему, ты незаслуженно обвиняешь меня. Думаешь, это я заставил тех болванов напасть на меня, чтобы рассыпать свои игрушки, а вместе с ними и роковой камень? И вообще, кто позволил кнуту рассечь ладонь демона и допустил, чтобы три капли крови упали в песок и превратились в алмазы?

— Чузар, — едва слышно сказал Азрарн, но каждая пылинка на полу храма расслышала его слова, — я бы посоветовал тебе найти самую глубокую пещеру, зарыться там и слушать лай собак.

— Думаешь, я испугался? — лениво спросил Чузар. — Я ведь просто слуга мира. Я делаю только то, что мне положено. А ты, мой дорогой, познал безумие. И получил удовольствие от этого.

Лицо Азрарна наконец показалось из тучи. Это был лик черного леопарда, лик кобры, лик молнии.

— Отныне между нами — война, — сказал Азрарн. — И я оказываю тебе большую милость тем, что предупреждаю об этом.

— Я слишком уважаю тебя, чтобы спорить.

Словно облачко пара, Чузар пропал. И где-то далеко-далеко трижды победно прокричал осел.

Азрарн стоял и смотрел на ребенка, созданного им, отвергнутого и наконец возвращенного. Он оказался беззаботным и бестолковым отцом и поэтому теперь даже боялся подойти к своей дочери.

Но когда Азрарн протянул девочке свою бледную руку, унизанную перстнями, Завех без колебаний обхватила ее своими ладошками.

— Отныне я нарекаю тебя Азрина, — объявил он ей. — Я никогда не забуду, что ты моя дочь. Все самые прекрасные королевства на земле будут принадлежать тебе, и ты будешь править ими.

После его слов храм наполнила темнота, и в этой темноте он ушел сам и унес с собой своего ребенка. Говорят, в эту ночь кусок луны упал с неба и обрушился на мир.

Тем временем среди бескрайних просторов пустыни, в мирных лучах вечерней зари, Чузар бродил по мягким дюнам. Вдоль них все еще цвели розы, словно любезная их сердцу заря вернулась опять, но они ее так и не дождутся.

В восточной части неба появилась звезда, и иногда Чузар поглядывал на нее, но ждал он другую. Наконец она показалась.

Женщина шла к нему через дюны с развевающимися волосами цвета пустыни, на ней были одежды, расшитые золотом. Но звезда Востока просвечивала сквозь ее голову. Как и Данизэль, эта женщина была призраком.

Язрет забрела далеко от старой башни, которую время от времени посещала, будучи призраком, и далеко от города Шева, где когда-то была королевой, первой женой Нейура. У призрака Язрет не было души, лишь ее отражение, но все же королева Шева несколько удивилась, оказавшись вдали от привычных ей мест. Но, заметив Чузара, она с радостью узнала его и остановилась. В это время вечерний ветер распахнул ее одежды. Язрет подняла руку, в которой была зажата кость, кость ее ребенка, убитого ею из ревности и безумной любви к своему мужу.

— Хватит, Язрет, — остановил ее Чузар. — Ты можешь сейчас отдать мне эту кость.

Язрет заколебалась, раздумывая. На нее нахлынули воспоминания о добровольном наказании, о тысячелетиях слез и раскаяния, тоски, страдания и чувства вины, ставшей смыслом ее жизни. Возможно, даже воспоминания о том, что кость, постоянно осуждавшая ее за содеянное, покинула несчастную так же, как когда-то счастье, перейдя к Чузару. А то, что Язрет держала в руке, было лишь призраком кости, как и сама она — призраком призрака. Почувствовала ли женщина, что теперь ее заключение окончилось? И вот другая женщина пришла в Шев, и великий властелин полюбил ее более страстно, чем любой земной король, но, в отличие от Язрет, она погибла, защищая свое дитя. Равновесие восстановилось.

— Безумие всегда восстанавливает равновесие. Отдай мне кость, — повторил Чузар.

Несчастная подошла к нему, держа в руке призрачный предмет, и Чузар забрал его.

Призрак Язрет, неприкаянно скитавшийся по пустыне, улыбнулся и тотчас исчез. Как только женщина выпустила из рук кость, та тоже исчезла. Чузар просто отдал дань вежливости, приняв ее из рук несчастной.

После этого Чузар зашагал прочь. Его плащ, окрашенный в вечерние тона, хлопал его по ногам, а прядь светлых волос по-мальчишески выскользнула из-под капюшона. Когда Владыка Безумия побрел по пескам, ослиные челюсти прокричали ему:

— Любовь — это все, и смерть приходит из-за любви, — клацали и невнятно бормотали они. — И История состоит из рассказов о смерти и любви.

Чузар, забыв, что его глаза, как и неприглядная половина лица, все еще скрыты под маской, потупил взор.

— А ты знаешь, что такое любовь? — спросили ослиные челюсти у своего господина.

Чары Тьмы

ДЕТИ НОЧИ

1. Сон

Волосы у Марсины были цвета красного янтаря, кожа — как сливки, и порой под ее окном распевали свои песни юные влюбленные поэты. Кроме того, ее отец был богат. Она одевалась в расшитые шелка и украшала шею, запястья и щиколотки золотыми обручами. Никто не сомневался в том, что ее ждет счастливый брак. И вот в один прекрасный день в город прибыл чужеземец. Он был одет как придворный, и его сопровождала свита. Он подъехал к дому Марсины и передал ее отцу то, что было поручено передать. Оказалось, о его дочери прослышал могущественный князь Колхаш; взяв волшебное зеркало, он рассмотрел ее как следует и остался доволен. А посему он возьмет ее в жены, и дата свадьбы уже назначена — через три месяца, в канун новой луны.

— Но… — начал было отец Марсины.

— И никаких «но», — оборвал его роскошный посланец. — Никто не смеет перечить Колхашу. Разве ты не слышал о моем господине?

— Кажется, слышал… — пробормотал отец Марсины. — Но слухи часто обманчивы.

— Поскольку тебе ничего не остается, как принять мое предложение, — не желая выслушивать протесты, молвил гонец, — я сразу вручу дары, посланные моим господином в знак помолвки.

При этих словах вперед выступили слуги, разодетые как королевские придворные, и глазам отца Марсины предстали сундуки и шкатулки, переполненные такими прекрасными вещами, что он проглотил язык от изумления. И, поскольку он так и не проронил ни слова до тех пор, пока посланец не отбыл вместе со свитой, можно было заключить, что он согласился отдать дочь замуж.

— Тебе оказали великую честь, — произнесла через некоторое время мать Марсины в верхних покоях.

— Тебя ждет восхитительная партия, — добавила ее тетя.

Марсина зарделась как персик. Она уже была влюблена в сына одного из состоятельных соседей своего богатого отца.

— С кем? — прошептала она. — С Дером?

— С Дером? — презрительно рассмеялись ее мать и тетя. И Марсина побледнела как лилия. — Нет, гораздо лучше! — воскликнули они. — Ты выйдешь за благородного Колхаша.

Марсина вскрикнула.

— Ну же, ну же, — заворковала мать. — Выброси всякие глупости из головы. Можешь не сомневаться, что Колхаш могущественный и щедрый князь. О лучшем женихе и мечтать нельзя.

— О, пощадите! — пролепетала Марсина.

— Слишком поздно, — безоговорочно заявила ее тетя.

Так кто же такой этот Колхаш? В тех краях сведения о нем ограничивались двумя-тремя предположениями и несколькими туманными историями. Его считали баснословно богатым, и по крайней мере это предположение было подтверждено дарами, которые он сделал отцу Марсины. Кроме того, хотя он и не был волшебником, зато явно владел кое-какими магическими вещами — разве посланец не заявил, что его господин увидел свою будущую невесту в волшебном зеркале? Колхаш титуловался князем, однако где лежали его владения, никто не знал. Одно было известно точно — он далеко не молод, так как слухи о нем ходили уже не одно десятилетие. Впрочем, эти слухи мало на что проливали свет и, в основном, были мрачными и неутешительными. Например, поговаривали, что в библиотеке Колхаша хранятся книги, переплетенные в кожу младенцев. Кроме того, рассказывали, что от Колхаша ничего нельзя скрыть, так как у него глаза на затылке, конечно, в переносном смысле. А когда вечернее солнце закрывало облако, с опаской шептали: «Это Колхаш выпустил свою душу на прогулку».

Впрочем, городские мудрецы считали все это ерундой. Что до отца Марсины, то, хотя в юные годы он и играл в детскую игру «Берегись когтей Колхаша», сейчас он не сомневался в том, что Колхаш, одаривший его шкатулками и сундуками, не может быть тем источником зловещих слухов. А потому он не хотел становиться на пути такой пылкой и щедрой любви.

За приготовлениями к приезду жениха время летело незаметно.

Марсина беспомощной мушкой намертво завязла в липкой паутине. Не находя себе места от тревоги и горя, она, смирившись, готовилась к свадьбе, порой представляя себе, что бы она ощущала, если бы ее ждал союз с Дером. (Об этом молодом человеке в городе говорили только, что он хорош собой и любит развлечения — на одни шпоры потратил больше, чем расходует за полгода семья бедняка).

Сначала Марсина надеялась, что Дер пошлет ей весточку. Однако тот безмолвствовал — вероятно, тоже был убит горем. Он ничем не мог ей помочь, и сама она была бессильна. Воспитанная в послушании, Марсина никогда не перечила родителям и не знала ничего иного, кроме покорности. К тому же ее все время окружали домочадцы, горничные и служанки, а так же родственницы, которые приезжали поздравить ее. Короче, не было еще на свете пленницы, которую охраняли бы более ревностно.

Точно так же, как Марсина не могла ослушаться родительской воли, не по силам было ей и представить себе будущую свадьбу с таинственным князем Колхашем, не говоря уже о последующей совместной жизни.

А потом наступила ночь, когда под окном расцвел благоухающий жасмин, и девушка, изможденная и осунувшаяся, рухнула на постель и забылась тяжелым сном. И ее посетило странное видение…

Будто наступил день свадьбы, и их обвенчали. И вот ее несут в занавешенном паланкине по неизвестной дороге, и лишь смутные воспоминания о сверкающих сосудах, благовониях и пряностях, фейерверках и барабанном бое проплывают в ее голове. Будто с обеих сторон паланкина движутся многочисленные придворные и воины, а чуть впереди на угольно-черном скакуне восседает он, ее муж, Колхаш.

И во сне она вдруг понимает, что до сих пор не видела его лица. Каким-то образом в течение всей долгой церемонии он был скрыт от нее, как и ее саму поначалу с головы до пят скрывала от чужих глаз расшитая бисером фата. Она не понимает, как это могло произойти — должна же была она его увидеть, когда он поднимал фату, и, тем не менее, она ничего не может вспомнить, не может даже сказать, какого он роста, строен или согбен годами. На ум приходит лишь черная лошадь, да и то, словно ее кто-то предупреждал об этом скакуне.

И вот Марсина ощущает непреодолимое желание раздвинуть занавеси паланкина и взглянуть на Колхаша.

Вокруг стоит глубокая ночь, ведь свадьба началась через час после захода солнца, когда взошла новая луна. Процессия ее повелителя движется сквозь темный ночной мир, поблескивая, как бегущая вода, парчой и металлом, ибо свита несет многочисленные светильники на высоких шестах черного дерева. Розовые, как полная луна, они покачиваются над головами, и к ним то и дело устремляются ночные мотыльки, наталкиваются и падают замертво.

Но сколько Марсина не всматривается в безмолвную процессию, ей никак не удается разглядеть мужа. Зато она замечает другое: они подошли к лесу, который с обеих сторон обступает дорогу. Лес этот настолько темен и отгорожен от всего мира, что Марсина, и без того напуганная долгими месяцами ожидания свадьбы, холодеет от ужаса. Осознавая свою полную беспомощность, она опускает занавес паланкина.

Через некоторое время паланкин останавливается.

Марсина в отчаянии ломает руки. И вдруг некто призрачный раздвигает занавески, кланяется и произносит:

— Госпожа, князю Колхашу угодно, чтобы вы вышли. Остаток ночи мы проведем под покровом этого леса.

И придворный помогает ей выйти из паланкина, хотя ей хочется этого меньше всего. И вот она на лужайке, на лесной прогалине среди покачивающихся фонарей. Темной стеной вокруг — деревья. Она понимает, что выхода нет.

— А теперь, госпожа, — говорит призрачный придворный, — я провожу вас в шатер вашего господина.

И снова Марсине приходиться делать то, чего она совсем не желает. На негнущихся ногах она шагает по траве и ощущает ее прикосновения словно наяву. Вдали, на противоположном берегу потока, омывающего плоский камень, высится огромный сверкающий шатер. Встав на камень, Марсина переходит поток, и новые призрачные тени откидывают перед ней полог шатра.

Ей кажется, что она очутилась в чреве перламутровой раковины. Ни единого шва, намекающего на возможность выхода, не видно на драпировках шатра. Он обставлен предметами роскоши, а на золотой жердочке сидит огненная птица, испускающая фонтаны пламени из хвоста и гребня. Глаза ее, однако, холодны, как у змеи. В глубине шатра Марсина видит позолоченное черное изваяние, которое она принимает за статую какого-то неведомого божества. Но тут золотые руки «изваяния» вздрагивают под черным покровом, расшитым золотым солнцами и звездами, и черная маска с золотой диадемой слегка поворачивается. «Изваяние» устремляет на Марсину такой же холодный, как у птицы, взгляд, но не удается определить ни формы, ни цвета глаз.

— Теперь ты моя жена, — звучит из-под маски низкий, глубокий голос. — Станешь ли ты это отрицать?

Марсина вздрагивает.

— Нет, мой господин.

— Тогда садись. Ешь и пей.

Марсина дрожа опускается на подушки. Она берет приготовленный для нее бокал с черной жидкостью, но пригубить — выше ее сил. Она крошит медовые вафли на тончайшем блюде и серебряным ножичком взрезает незнакомый плод.

— Что же ты не ешь, жена моя? — произносит Колхаш из-под маски. — Или боишься меня, твоего мужа? Или тебя так пугает моя маска? Хочешь, я ее сниму?

При этих словах Марсину охватил ужас, какого она не испытывала еще никогда в жизни.

— Нет-нет, мой господин, — вскричала она. — Вам совершенно незачем открываться передо мной.

— О нет, возлюбленная жена, — промолвил Колхаш. — Да, возлюбленная, ибо я уже давно восхищаюсь твоими прелестями, хотя и замутненными дымкой волшебного зеркала. И теперь, в свою очередь, я окажу тебе любезность — явлю свой образ.

Марсина окаменела. «Изваяние» подняло руки, и оказалось, что пальцы позолоченных перчаток заканчиваются длинными, как когти, черными матовыми ногтями — неужто это настоящие ногти Колхаша? Черная маска вздрогнула и поползла вниз. Она отделилась от лица и упала на ковры. И вот перед Марсиной лицо ее мужа.

Она закричала и проснулась.

Случилось так, что в эту ночь в передних покоях спала любимая горничная Марсины, прелестная девушка по имени Йезада. Обе были ровесницами и всю жизнь провели под одной крышей. И хотя происхождением Йезада была гораздо ниже, чем ее подруга, она получила столь же утонченное воспитание и образование. И пока они росли, как сережка на ветке ольхи, то сидя за арфой и по очереди перебирая ее струны, то вышивая один и тот же цветок на шарфе, они не раз клялись друг другу никогда не расставаться. Но вот они выросли, и у каждой появились свои дела, хотя Йезада и оставалась самой близкой наперсницей Марсины. Теперь Йезада всей душой сочувствовала госпоже, видя, как ту пугает предстоящая свадьба. И хотя она не говорила ни слова, но все время размышляла, чем бы помочь подруге.

Поэтому, услышав крик госпожи, Йезада сей же миг вбежала в спальню.

То был последний час стареющей луны — вечер свадьбы неумолимо приближался. За окном лежал на спине тонкий и бледный серп — как лодка без парусов. А под ним рыдала еще более бледная и прекрасная Марсина.

— О, моя дорогая госпожа, — вскричала Йезада.

— Какой ужасный сон мне приснился! — откликнулась Марсина, — и я уверена, это не просто сон, но истинное пророчество о том, что меня ожидает.

— Прошу вас, расскажите.

И Марсина, рыдая, поведала ей все. Йезада сидела рядом и, не сводя с Марсины огромных от страха глаз, слушала рассказ о процессии, ночи, лесе, прогалине и освещенном шатре, об «изваянии» в маске, угощавшем свою невесту, а затем пожелавшем открыть свое лицо и явить облик Колхаша.

— И хотя я умоляла не делать этого, он поднял золоченые руки с огромными черными когтями и снял маску… и я увидела… я увидела…

— Что, моя дорогая госпожа?

— Что у него лицо зверя.

И Марсина закрыла руками собственное прелестное личико.

— Какого зверя? — помолчав, педантично осведомилась Йезада.

— О, я не знаю, не могу сказать, но оно было ужасным! Глаза горели, зубы сверкали, и я проснулась от своего крика. Но и здесь меня никто не спасет. Это начертано мне на роду.

Марсина упала на постель и разрыдалась.

Йезада сидела рядом, погрузившись в глубокие раздумья, и ее можно было принять за каменную статую, пока она не заговорила.

— Сестра, — промолвила она, — возможно, ты помнишь, что мою мать до ее ухода в мир иной многие считали ведьмой. И она действительно кое-что умела, делать, и ее секреты перешли по наследству ко мне, но я об этом помалкивала, ведь мы с тобой слишком хорошо знаем, что женщине лучше быть незаметной. И вот ты, которая всегда была добра и нежна ко мне, полюбила молодого человека и возмечтала выйти за него замуж. А у меня никого нет, и если нас с тобой разлучат, некому будет обо мне позаботиться. А потому давай я заменю тебя на свадьбе. Мы одного роста и похожи друг на друга, и, я думаю, мерзкий Колхаш, видевший тебя, по его собственному признанию, лишь в туманном волшебном зеркале, не узнает меня под свадебной фатой. А потом, надеюсь, материнское искусство поможет мне защититься. Если же не поможет, пусть на меня обрушатся несчастья, которые суждены тебе. А что до его лица, то все мужчины — звери и чудовища, независимо от того, как они выглядят. Я нисколечко не боюсь его. А ты тем временем беги к своему возлюбленному, и мне будет этого довольно.

Марсина привыкла прислушиваться к советам подруги, которая из них двоих явно была смелее. К тому же теперь она оказалась в положении утопающего, готового схватиться за любую соломинку. А потому, хоть ей и была отвратительна мысль, что подруга детства и сводная сестра подвергнется такому ужасному испытанию, она не могла избавиться от уверенности, что храбрая и изобретательная Йезада справится с ним гораздо лучше нее самой. К тому же Марсина полагала, что обман раскроется еще до рокового ночного путешествия. Девушки в самом деле поразительно походили друг на друга (ничего удивительного — у них был один отец), но уж, конечно, Колхаш, который совершенно определенно остановил свой выбор на одной, сумел бы их различить. Так что, когда обман будет разоблачен, Йезаду, вероятно, отошлют восвояси, но Марсина будет уже в безопасности, в объятиях Дера.

Успокоив совесть подобными доводами, Марсина согласилась с планом Йезады, и остаток ночи они провели за обсуждением его деталей.

Забрезжил роковой рассвет, наступил полдень, затем вечер. И пока тянулся день накануне свадьбы, дозорные на городской стене оповещали о продвижении желтого столба пыли, что возник на горизонте еще на заре.

— То процессия жениха Марсины. Смотрите, как он спешит! И все же он еще далеко от города. Вряд ли достигнет ворот до захода солнца. — И дозорные прикасались к разнообразным амулетам, которые они надели поутру.

Чем ближе к закату клонилось солнце, тем ближе подступал султан пыли. Он белел, краснел и чернел на фоне розовеющего неба, пока на дороге перед городскими воротами не появилась толпа, и поднятая ею пыль не затмила заходящее солнце.

Горожане высыпали на улицы, прильнули к окнам и повисли на садовых оградах, чтобы увидеть счастливца Колхаша. Однако удивительное дело — никто в его свите не играл, как это было принято, на музыкальных инструментах. И вот что казалось еще более странным — мимо проходили люди и кони с паланкинами и повозками, всеми гранями сверкали драгоценности, сияли фонари на деревянных шестах, и тем не менее никто бы не взялся точно описать процессию. Даже сказать, где что находилось, какого цвета одеяния и стяги. Никому не удалось увидеть и самого Колхаша. Пополз слух, что тот вовсе и не прибыл, а, как прежде, поручил кому-то исполнить свою роль.

И вот, когда небо лишилось последних красок и на землю налетел свистящий ветер, процессия остановилась перед домом отца Марсины. В дверь трижды постучали.

— Отворяйте! — прогремело снаружи. — Князь Колхаш пришел за обещанной ему в жены.

Двери распахнулись, и толпа хлынула внутрь. В доме заиграли музыканты, слово радуясь приезду жениха. Во внутреннем дворе, где все было готово к бракосочетанию, жрецы возложили требы на домашние алтари богов, которые по своему обычаю ни на кого не обращали внимания. Увенчанные цветами девушки вышли вперед, чтобы приветствовать… кого? Высокое запеленатое существо с диадемой из чистого золота.

На востоке поднималась болезненно-бледная новая луна.

Цветы, благовония, музыка — и вот вниз по лестнице спускается невеста, укутанная от янтарных волос до накрашенных ногтей ног блестящей паутиной фаты.

Воздух наполняется криками восторга, пожеланиями счастья и песнопениями жрецов, полыхают фейерверки, звучат тамбурины, арфы и колокола, птицы вылетают из клеток и вьется сизый дымок благовоний.

Это была прекрасная свадьба.

2. Первая ночь: встреча влюбленных

Гонец остановился перед домом Дера. Хоть он и пришел пешком, но был изящно одет и на вид совсем мальчишка. Дворецкий бросил на него косой взгляд.

— Молодой господин отсутствует. Уехал сегодня утром.

Даже в сумерках стало видно, как побледнел гонец. Видно, его послал строгий господин, пригрозивший наказанием, если поручение не будет выполнено.

— Но он вернется не позже, чем через три дня. Он просто уехал на охоту.

— О, бессердечный! — воскликнул прелестный юноша, и на его лучащиеся глаза навернулись слезы.

— Твой господин так спешит? — осведомился дворецкий. — Да, у нас, у слуг, нелегкая жизнь.

— Мне остается только одно: или погибнуть, или срочно передать господину Деру весть, — прошептал гонец.

Волнение отразилось на лице дворецкого. Уж не влез ли Дер в долги, не прогневал ли ревнивого мужа какой-нибудь красотки? Может, гонец принес предостережение от его друга? Испытывая к Деру особую привязанность и не желая подвергать его опасности, а также напрасно тревожить его отца, дворецкий решил помочь юноше, тем паче, что тот, похоже, готов был его отблагодарить.

— Вот что, — промолвил дворецкий, — в конюшне стоит прекрасный верховой осел, которым мне дозволено пользоваться и который никому здесь пока не понадобится. Садись-ка на него и поезжай за Дером. Дорога несложная. Надо только выбраться за городские ворота, а они сегодня всю ночь будут отворены в честь свадьбы, как я слышал, престранной. Как покинешь город, езжай по дороге до самого леса, а в нем не отклоняйся в сторону. Господин Дер со спутниками остановился в таверне «Горлица» у самой дороги. Ты доберешься туда за три-четыре часа, не больше.

Если дворецкий рассчитывал сразу получить награду, то его постигло сильное разочарование. Прелестный юноша бессильно приник к стойке ворот, потом неуклюже взобрался на выведенного дворецким осла, со страдальческим выражением распластался на его спине и едва слышно поблагодарил своего благодетеля, не пожаловав его ни монетой, ни поцелуем.

— Все они, молодые, таковы, — проворчал дворецкий и с некоторым опозданием подумал, доведется ли ему когда-нибудь увидеть этого осла, а если нет, то как объяснить его пропажу хозяину?

Переодетая Марсина пересекла город и выехала за ворота, чего никогда не делала прежде. Над горизонтом поднималась новая луна, и Марсина не сомневалась, что свадьба уже началась…

Днем, когда в верхних покоях собрались женщины, Йезада заявила, что сама оденет и уберет невесту. Она же облачила Марсину в костюм гонца. И вот интересное обстоятельство, свидетельствующее о том, насколько холодными были отношения в этом доме, — никто не заметил подмены и Марсина имела возможность беспрепятственно сбежать. Можно и не говорить о том, что обе заговорщицы прекрасно сыграли свои роли.

Однако, когда Марсина добралась до дома своего возлюбленного и узнала, что тот отправился на охоту, решимость покинула ее. Затем ей пришло в голову, что он тоже сбежал, чтобы отвлечься и развеять сердечную боль. Конечно же, он не мог оставаться в городе, где его избраннице предстояло соединиться с другим. Обнадежив себя таким образом, Марсина устроилась на осле, посланном ей судьбой в лице дворецкого. И хотя девушка впервые в жизни ехала верхом и испытывала крайнее неудобство, она, превозмогая боль, беспощадно погоняла добродушное животное. Что значили эти четыре часа для любящего сердца? Ничего, ибо по их истечении она должна была оказаться в надежных объятиях суженого.

Синела ночь и ярко блистали звезды. Однако трудная верховая езда и сменявшие друг друга опасения и надежда отвлекали Марсину, не давали задуматься о том, что она выехала из города по той самой дороге, которую я видела во сне. И позднее, когда, изнемогая от усталости, она добралась до опушки, ей и в голову не пришло сравнить его с чащобой из ночного кошмара.

Около полуночи Дер со своими друзьями пировал в верхних покоях таверны «Горлица». Охота в тот день выдалась неудачной, они встретили только какое-то таинственное существо в серебристых предрассветных сумерках, да и оно быстро исчезло из виду. Почти полдня молодые люди бродили под лиственными шатрами и вспоминали легенды о неведомых волшебных тварях, населяющих этот лес. Однако с ними не случилось ничего необычного, не попались им и звери, которые могли бы подарить охотникам азарт травли и пасть под ударами копий и кинжалов.

— Это печаль Дера отпугивает их, — заметил кто-то полушутя-полувсерьез.

Впрочем Дер не выглядел ни печальным, ни огорченным. Он проклинал отсутствие дичи, а потом с аппетитом ел и пил в верхних покоях таверны, откинувшись на подушки, не сводя глаз с танцовщицы и при этом играя заплетенными локонами арфистки.

— Спой нам песнь любви, — весело обратился Дер к певице.

— О, прекрасноликий господин, — ответила та, потупив очи, так что стали видны ее покрытые позолотой веки, — говорят, здесь не следует этого делать. Ибо в глубинах этого леса уже много лет обитают любовники, наделенными сверхъестественными силами. И поскольку страсть самого пылкого смертного не может соперничать с их страстью, мы должны воспевать только их любовь.

— Так спой про них, — молвил Дер. — Что же из себя представляют эти образцы совершенства?

— Они демоны, — прошептала арфистка и приникла лицом к плечу Дера.

— Он очень красив, — подходя и ложась на колени Дера, заметила танцовщица, — весь золотой как летняя заря, а вот она…

— Она черна и бела — ее кожа как белая роза, а волосы как ворох черных гиацинтов, — улыбнулась певица, но не приблизилась к Деру.

— Глаза у нее такие голубые, — пробормотала арфистка, — что, когда она плачет, из них падают сапфиры.

— Да пошлют мне боги такую жену! — вскричал один из юношей. — Я буду постоянно бить ее, чтобы в моем доме не переводились сапфиры.

— На ту, о которой говорим мы, даже вы, благородный господин, не осмелились бы поднять руку, — возразила танцовщица.

— Ну, ладно, пойте, — оборвал их Дер.

Но тут в покои вбежал мальчишка-половой.

— Господин Дер, вам нужно спуститься, — крикнул он. — Прибыл полуживой от усталости гонец и хочет говорить только с вами.

Встревоженный Дер вскочил и сбежал по лестнице.

Следует заметить, что Марсине казалось, будто она превосходно знает Дера. Дело в том, что он снился ей каждую ночь, а в дневное время разум ее был полон грез о нем. Она изучила его черты и интонации голоса не хуже, чем лица и голоса своих родителей. В действительности же они виделись не более шести раз, а со дня помолвки Марсины не встречались и вовсе.

Поэтому, несмотря на смертельную усталость и сумбур переживаний, Марсина подняла затуманенный взор и сразу узнала входящего в комнату Дера, и безумно забившееся сердце заставило ее вскочить на ноги. Зато Дер, не встречавшийся с Марсиной три месяца и увидевший перед собой измученного мальчика, совсем не узнал ее. К тому же Марсина любила его, а он не испытывал к ней никаких чувств.

— Говори! — вскричал Дер, гадая, не скончался ли отец или не рухнул ли дом, ибо что еще могло привести сюда гонца?

И несчастная Марсина, истолковав его испуганный взгляд и голос по-своему, решила, что он узнал ее, и бросилась к нему на грудь.

— Значит, ты спасешь меня? Без тебя я погибну! — воскликнула она.

— Ну же, ну же, — отстранился Дер, похлопывая ее по спине. — Возьми себя в руки и поведай, что случилось.

— Неужели ты не видишь? — простонала она.

— Нет. Говори же! — крикнул Дер, теряя терпение, и встряхнул за плечи докучливого юнца.

— Я сбежала, — дрожа, пролепетала Марсина. — Мне не оставалось ничего другого. Разве я могла такое вынести?

— Что вынести? — заорал Дер, выходя из себя.

— Отдать себя в рабство, стать его служанкой, когда я познала сладость дарованных тобою надежд…

Дер, подбоченившись, уставился на гонца.

— Да прекрати же скулить, глупец, и объясни, что стряслось, иначе я выбью из тебя то, что ты должен мне сообщить.

— Но я… — у Марсины сорвался голос, и она умолкла. В этот ужасный момент ей все наконец стало ясно. Она поняла, что возлюбленный принимает ее за прелестного евнуха на посылках. Но не в этом беда. С проницательностью любящего сердца она вдруг поняла, что совершенно безразлична Деру, и что его неумение распознать в гонце Марсину может быть объяснено лишь его равнодушием. Явись он перед ней в любом обличье, она бы тотчас его узнала. Он же этого не сделал, потому что никогда ее не любил. О, теперь ясно, почему он не слал ей записок и почему отправился на охоту в день ее свадьбы. Он просто ее забыл.

И в это мгновение ее сердце раскололось, да с таким громким треском, что он пробудил Марсину от транса, и от грез, и от всего остального. Она поняла, что натворила и во что превратилась — в беглянку, приникающую к груди недружелюбного мира. Ее единственная подруга Йезада отдана ужасному врагу, а другой враг стоит перед самой Марсиной. Открытие было настолько неожиданным, что она окаменела, лишилась способности мыслить.

Дер ее не любит, но больше надеяться не на кого. Остается молить его о помощи на любых условиях.

Марсина упала на колени с мученическим воплем, в котором отразилась целая гамма чувств.

— Мой господин, — прорыдала она, — я — бедный мальчик, сбежавший от жестокого повелителя. Вы, верно, забыли, как однажды встретили меня на улице и обошлись со мной по-доброму. Молю, позвольте прислуживать вам. Простите мой обман. У меня нет для вас никаких известий. Но не откажите несчастному страдальцу, позвольте служить у вас. Иначе мой бывший хозяин убьет меня.

У Дера, узнавшего, что с его близкими все в порядке, огромная гора свалилась с плеч, и он, вместо того чтобы разгневаться, разразился хохотом. (О как этот смех сотрясал осколки бедного сердца Марсины!)

— Негодник, — наконец промолвил Дер, — следовало бы наказать тебя за дерзость, ну, да ладно. Но как же зовут господина, от которого ты сбежал?

— Колхаш, — ответила Марсина по целому ряду причин, каждая из которых язвила ее душу.

— Колхаш? Я слышал это имя…

— Он прибыл в город, чтобы жениться на несчастной девушке, чью судьбу можно лишь оплакивать.

— Ах да, кажется, мне говорили об этой свадьбе. А невеста — дочь одного из моих соседей, долговязая худышка с носом как у цапли. (Марсина, о, Марсина!) Но брось, ты, верно, преувеличиваешь пороки Колхаша. Он богатый старик, а всем богатым старикам завидуют. А ты, малыш, недурен собой. Впрочем, я сегодня в прекрасном настроении. Так и быть, можешь прислуживать мне в лесу до конца охоты.

Марсина распростерлась на полу по примеру благодарных слуг ее отца. Дер переступил через нее и, смеясь, ушел наверх.

Затем вернулся половой и прогнал ее на конюшню.

Всю ночь Марсина пролежала без сна, страдая от боли в натертых ногах и разбитом сердце. Сквозь щель в стене она видела высоко над головой горящее окно, за которым пил и веселился Дер со своими друзьями. Затем свет погасили и окно превратилось в темный шуршащий и колышущийся цветок, из которого лишь раз донесся слабый вскрик, золотым колечком скатившийся на землю. Ближе к рассвету по лестнице спустились три девушки — танцовщица, певица и арфистка — и все они тихо обсуждали Дера, как он щедр и хорош собой.

Марсина рыдала, прижавшись лицом к брюху осла, а тот, приняв ее слезы за росу, решил, что у него нет оснований для беспокойства.

Несмотря на разгульную ночь охотники собрались в путь еще до восхода солнца. Услышав их крики, Марсина, измученная горем и бессоницей, вышла из конюшни.

— А это еще кто? — осведомился Дер, заметив осла, спокойно возлежавшего на соломе. — Бьюсь об заклад, тот самый осел, на котором мой отец позволяет ездить дворецкому.

Марсина, не желая отплачивать дворецкому злом за добро, призналась, что украла осла.

— Ну ты и бестия! — воскликнул Дер и, рассмеявшись, с такой силой ударил Марсину по плечу, что та чуть не упала.

— Бледная какая-то бестия и хилая, — заметил его приятель, — что с него проку? Похож на увядшую лилию. Да и как он поедет с нами?

— На этом самом осле и поедет, — ответил Дер.

— О молю вас, не надо! — вскричала Марсина, у которой все так саднило, что она была готова расплакаться сызнова.

— А как же иначе? — осерчал Дер. — У тебя не хватит сил бежать рядом. Поезжай за нами и смотри, не потеряйся, я ведь не стану тебя разыскивать. И не шуми, дичь в этих лесах и так напугана.

И охотники, свежие как маргаритки, пустились в путь, закусывая и выпивая по дороге. Марсина с трудом проглотила корочку хлеба и залезла на осла, которому это понравилось не больше, чем ей.

— Не отставай, — покрикивал девушке Дер, — не то отправлю тебя к Колхашу.

Так они углублялись в лес, и Марсина тряслась в седле, а осел то и дело останавливался, чтобы пощипать свежей травки, и ей в перерыве между страдальческими стонами приходилось его погонять.

Деревья за дорогой, где стояла таверна, колыхались как волны. Светало, и было видно, сколь высоко уходят кроны деревьев; там их темно-зеленую сень пронизывали стрелы солнечных лучей, в которых резвились птицы.

С длинных, точно отлакированных, ветвей свисали ящерицы, взирали блестящими бусинками глаз. Порой приподнимала голову потревоженная шумом змея. Охотники беспечно ехали между деревьями, и несчастная девушка, вынужденная следовать за ними, старалась объезжать затянутые паутиной, поблескивающие утренней росой кусты. Даже днем лес выглядел призрачным и грозным. Куда ни посмотришь, все вокруг кажется одинаковым. И вскоре Марсина отстала, как отстает от судна упавший за борт моряк. Как она ни погоняла осла, охотники уезжали все дальше и дальше. Порой она и вовсе теряла их из виду, и до нее доносились лишь голоса. «Ну и что, если я разлучусь с Дером? — наконец пришло ей в голову. — Я и так уже лишилась его. Умереть можно и здесь, и пусть вороны и ящерицы обглодают мои кости. Меня никто не любит, и я не в праве ожидать избавления. Уж лучше бы я отдалась на милость Колхаша».

И она остановила осла, который и без того уже еле плелся, поцеловала его в морду и простила все мучения, которые он ей причинил. И побрела прочь, в чащу леса, по-прежнему не узнавая его.

А что же за это время случилось с ее очаровательной сводной сестрой Йезадой, занявшей место невесты?

Через три часа после восхода луны свадьба завершилась, отгремели фейерверки, закончилось пиршество. Затем вперед выступил придворный Колхаша и объявил, что жених с невестой намерены отбыть.

Возражать ему никто не стал. Свадебные дары по своему количеству и ценности превосходили даже те, что были поднесены при помолвке. Невеста на протяжении всего пира не снимала фаты, и никто из ее домочадцев не требовал этого, опасаясь, что она окажется подурневшей от страха и слез. Колхаш в соответствии с обычаем приподнял фату перед алтарем и, вероятно, остался доволен. С себя же он не снял покровов, и часть лица, не закрытая пышным головным убором, пряталась под черной лакированной маской. Однако никто не счел такое начало медового месяца из ряда вон выходящим.

И вот супружеская чета двинулась в путь под звездным небом, в котором блекли последние розовые анемоны фейерверков.

Новобрачную несли в паланкине, ее супруг гарцевал впереди не черном жеребце… Впрочем, различить его среди огромной свиты было нелегко.

Процессия вышла за городские ворота и, освещаемая фонарями, двинулась по дороге в сторону леса.

Когда через час свадебный кортеж достиг леса, паланкин остановился. Призрачный слуга раздвинул занавеси и промолвил:

— Сударыня, вас хочет видеть господин Колхаш.

Невеста, все еще скромно таясь под фатой, спустилась на землю, ей помогли перебраться через струящийся поток, омывавший плоский камень, и она увидела перед собой блистающую перламутровую раковину шатра.

Его внутреннее убранство поражало своей роскошью, на серебряной жердочке восседала огненная птица с высоким хохолком и длинным хвостом. Она взирала на Йезаду холодным бледным глазом. В глубине шатра застыло некто черный с позолотой — его Йезада могла бы принять за статую, если бы не видела своего жениха на свадьбе. Она уже знала, что это «изваяние» умеет двигаться, протягивать руки с длинными черными ногтями к фате и поворачивать голову с маской и тяжелой диадемой. И Йезада смело обратилась к нему, сбрасывая фату:

— Приветствую тебя, мой господин.

Голова слегка шевельнулась. За прорезями маски едва заметно блеснули зрачки.

— Приветствую тебя, моя жена, — ответил ей скрипучий голос. — Не хочешь ли сесть и подкрепиться вином и снедью?

— Вы очень добры, мой господин. Однако я не съем ни крошки и не выпью ни капли, пока вы не присоединитесь ко мне, — промолвила Йезада.

— Я уже ел, дорогая жена, — донесся до нее голос.

— Тогда и я не притронусь к пище, — сказала Йезада. — Ибо не смею утолять голод, когда муж мой настолько недоволен мною, что даже не показывает своего лица.

За этим последовала пауза.

Вдруг словно дрожь пробежала по «изваянию», и на сей раз его голос зазвучал резко:

— Неужто, возлюбленная жена, ты желаешь посмотреть на то, что я скрываю исключительно ради твоего блага?

— Дорогой муж, — ответила Йезада, — поскольку ты взял меня в жены и пригласил в свой шатер, я не сомневаюсь в том, что еще до рождения нового дня отдам вам невинность. Я предстану перед вами нагой, как луна. И от вас я прошу лишь одного — чтобы вы открыли лицо. Неужели я не в праве просить об этом у своего господина и возлюбленного.

Последовала еще более длинная пауза.

— Дражайший супруг, — продолжала Йезада, — моя усопшая мать обладала даром предсказывать будущее. Она напророчила, что я получу богатство, но для этого придется выйти замуж за пришлого жениха. Я долго пыталась разгадать эту загадку, пока дочь моего отца и господина, с которой я схожа во всем, за исключением богатства и положения, не была помолвлена с пресловутым Колхашем, то есть с вами. И тогда, пользуясь унаследованными от матери чарами, я послала этой глупышке накануне свадьбы страшный сон и заставила ее бежать из дома. Я заняла ее место у брачного алтаря, и вот я здесь. Теперь вы видите, что я нисколько не боюсь вас и могу смело рассказать всю правду. Поэтому можете не сомневаться, что я не испугаюсь вашего обличья. Снимайте маску!

Истекла третья пауза, еще более длинная, чем две предшествующие.

Йезада, не получив ответа ни на свое признание, ни на просьбу, встала и решительно двинулась в глубь шатра. Огненная птица со смешком повернулась к ней спиной, однако фигура Колхаша не шелохнулась.

— Ну же! — Подойдя к «изваянию», Йезада подцепила край маски и сорвала ее с лица Колхаша.

Страшный крик сотряс шатер, и Йезада замерла с широко раскрытыми глазами.

На ковер скатилась голова Колхаша, ибо «изваяние» оказалось куклой, заводной игрушкой — в глазницах перекатывались стеклянные глаза, а из шеи торчали пучки искрящих проводов.

И по мере того, как истекала странная энергия из сломанного механизма, свет в шатре тускнел, краснел и наконец вовсе погас с тихим вздохом.

Вокруг наступила кромешная тьма. Йезада обнаружила, что стоит на траве под деревьями, а вокруг ни шатра, ни людей, ни лошадей, ни единого источника света. Одна среди ночного леса.

— Как ты наивна, Йезада, — раздался рядом отчетливый мелодичный голос.

Йезада резко обернулась и увидела, что она не одинока. Рядом на ветке восседала красновато-желтая, как далекая звезда, огненная птица.

— Что это значит? — воскликнула Йезада, стараясь держать себя в руках.

— Что Колхаш, который не является чародеем и все же владеет кое-какими волшебными способностями, не любит, когда его обводят вокруг пальца, — ответила птица и раскинув крылья, вытянула шею в сторону Йезады. И в этом движении было что-то настолько грозное, что волна ужаса захлестнула девушку. Она скомкала в руке фату, развернулась и бросилась наутек, а отвратительный лес царапал и бил ее ветвями, цеплялся за ноги и валил навзничь; казалось, ночные джунгли ожили и терзают ее, и насмехаются над ней. Так она бежала до тех пор, показемля не оборвалась под ногами. И она полетела вниз, в бездну, в ничто.

И, ударясь о твердь, уже не увидела восхода солнца, лучи которого вскоре окрасили небосвод, не увидела она и дня, прошедшего над лесом, и новых сумерек.

Йезада ничего не видела и не слышала, она лишилась способности чувствовать и думать, и даже видеть сны. Впрочем, возможно, ей снилось, что заросли, в которых она запуталась на дне бездны, тихо нашептывали: «Баю-бай, засыпай», а камень, о который она стукнулась головой, отвечал им: «Я прослежу за тем, чтобы она не просыпалась». А издалека доносился еще один голос, он повторял: «Колхаш не любит, когда его обводят вокруг пальца».

А затем наступила новая ночь — она пришла в лес, к Йезаде и ко всем живущим на Плоской Земле.

3. Вторая ночь: влюбленные встречаются и вступают в брак

Пока Йезада весь день спала волшебным мертвым сном на дне ямы, изможденная Марсина дремала под деревом.

Она не чувствовала, как в разгар полуденной жары мимо нее прошла пятнистая рысь с детенышем, как они остановились и втянули ноздрями цветочный запах ее волос (Марсина уже сняла мужскую головную повязку). А потом, когда солнце клонилось к закату за резным лиственным шатром и золото полдня сменилось мягкой бирюзой, из леса вышел старый олень, чьи рога напоминали раскидистые ветви. Постояв мгновение, он посмотрел на Марсину и вновь бесшумно широким шагом двинулся прочь.

Марсина крепко спала в объятиях своего горя. Лишь раз она всплакнула во сне, и бабочка, порхавшая, как клочок цветной бумаги, осушила ее слезы.

С приближением ночи в огромном лесу становилось все темнее и прохладнее. Проходы между высокими древесными колоннами подергивались сумраком.

Марсина пробудилась. Она продрогла, но какое это имело значение? Где-то по диким тропам леса в веселую таверну возвращался Дер, уже позабывший о мальчике-беглеце. А в другом месте щипал траву осел, если еще не достался на ужин лесному хищнику. И Марсина снова залилась слезами, оплакивая забывчивость Дера и кончину осла. И вдруг ей послышался дивный звук, или она уловила необыкновенный аромат, а, может, что-то другое отвлекло ее… Как бы там ни было, больше она не плакала, а оглядывалась и прислушивалась.

В лесу стояла мертвая тишина, вокруг царила кромешная тьма, лишь призрачный звездный свет струился на вершины деревьев.

Марсина от страха не осмеливалась ни заговорить, ни шелохнуться.

Наконец тьма перед ней сгустилась и, отделившись от остального мрака, начала приближаться. Марсина от изумления и ужаса затаила дыхание.

Не далее чем в шаге от нее появилось странное бледное лицо. Не было никаких сомнений в том, что оно принадлежало юноше, но какому прекрасному! Лицо было обрамлено черными как смоль волосами, а угольки глаз, обращенные к Марсине, горели таким ярким огнем, что она не могла его вынести. Пронзительная истома заполнила ее. Она отшатнулась в сторону и уже готова была броситься наутек, но тут таинственное существо прикоснулось к ее руке. Длинные тонкие пальцы скользнули по щеке Марсины, и были они легче крыльев бабочки, и все же она всем телом ощутила его прикосновение. И это прикосновение словно исцелило ее от всех кошмаров человеческой жизни — от горя и разочарования, от страха и лицемерия. Оно сняло даже физическую боль. И поэтому, когда незнакомец протянул к ней руки, предлагая встать, она поднялась и замерла рядом с его стройной и сильной фигурой, сотканной, казалось, из теней, листьев и звезд. И он погладил ее волосы, и это было музыкой, словно виртуоз коснулся янтарных струн. А потом он вздохнул, и аромат его дыхания показался Марсине слаще всех благовоний мира. И, прильнув к нему, она промолвила:

— Ты, верно, бог леса, так ты прекрасен. Да, я понимаю, что говорю, и сама не верю своим ушам. Но мне больше не интересны люди. Мне больше никто не нужен. Никто, кроме тебя.

И лесной бог притронулся губами к закрытым глазам Марсины, а когда она размежила веки, показалось, что темный лес озарился ярким лунным сиянием. Ибо все лучилось дивным первозданным мерцанием, которое еще и не было светом. Марсина могла различить каждую пластинку коры на стволах деревьев. Над головой бриллиантовым дождем сверкали листья. В траве тут и там блестели ночные цветы. Марсина подняла руки и почувствовала, что кожа у нее стала хрустальной.

— Пойдем со мной, — промолвил юноша, не открывая рта.

И Марсина пошла.

Они двигались сквозь чащу с легкостью ветерка. Просеки, залитые звездным светом, блестели как серебряные зеркала. Черно-белые барсуки крутились под ногами. Выскользнувшая из пруда змея струилась рядом и ласкала стопы.

И вот они на опушке, выстланной бархатистым ковром мха, где шиповник, раскрывший белые цветы, затопил ночь мускусным ароматом, и примулы расстелились покрывалом под балдахином виноградника, усеянного гроздьями ягод, мерцавших как агаты. И здесь она возлегла вместе с юношей, не венчанная жена, и наступила ее вторая брачная ночь, ставшая первой. Без сомнений и возражений она отдавалась тому, имени чьего не знала и чей голос не слышала. Познала радостное безумие любви…

Незадолго перед рассветом он оставил ее. Она ощутила, как напрягся лес, перед тем как его пронзил первый луч света. Но он, отделяя свою плоть от ее плоти, не обратил на это внимания. Уходя, безмолвно пообещал вернуться. Оставил ее облаченной в лепестки роз, виноградные листья и тени. Она тоже молчала, обучившись его красноречивому безмолвию. Не хотелось кричать ему вслед: «О, как я тебя обожаю, любовь моя». Ибо он подарил ей не земную любовь, но такую, на которой зиждился мир. Он ушел, но они не расстались. И Марсина не могла вспомнить ни как ее зовут, ни кто она такая. Лес стал ее домом и вошел в ее душу. Она беззвучно смеялась, видя, как юноша исчезает, словно лезвие в ножнах увядающей ночи. И, свернувшись калачиком, она задремала среди примул и папоротников.

Йезада, как и ее сестра Марсина, проснулась, когда день клонился к вечеру, однако ее переполняли совсем иные чувства. Вспомнились таинственный ужас перламутрового шатра и обезглавленная кукла Колхаша, и безумное бегство от огненной птицы с ледяными глазами… Она слишком хорошо понимала, что это ей не приснилось, — голова все еще болела от удара о камень.

Она угодила в тенета колдовских чар, и вот лежит, оплетенная паутиной растений, и смотрит на нависающую сверху ночь. Во что бы то ни стало надо выбраться отсюда. Цепляясь за каменистые стены ямы и растения, она полезла наверх и наконец, израненная и обессиленная, выбралась на поверхность.

После мрака ловчей ямы огромный лес показался светлым. Йезада подняла голову и принюхалась, как вышедшая из норы лисица, — постаралась уловить запах чар. Но ночной воздух был чист, или магические силы просто потеряли к ней интерес. На всякий случай Йезада пробормотала оберег, который тоже унаследовала от матери.

Колхаш оказался могущественным волшебником. Йезада подозревала, что он заколдовал ее с самого начала, чтобы жестоко посмеяться над ней. Уже то, что жизнь столь подробно воспроизвела все кошмарные видения Марсины (если не считать таких мелочей, как жердочка у зловещей птицы, наяву оказавшаяся не золотой, а серебряной) заставляло Йезаду задуматься.

Где теперь это чудовище? Наверняка, Колхаш пустился на поиски Марсины. Но тут от Йезады уже ничего не зависит. Теперь она сама обездоленная изгнанница, пророчество матери обмануло ее, и любая другая на ее месте разрыдалась бы, но Йезада лишь топнула ногой и нахмурилась.

И в это самое время из глубины леса донесся странный звук. Он напоминал крик осла, и Йезада вспомнила легенды этого леса — будто бы его населяют призраки и неведомые твари… Но она уже пережила столько страха, что лишь повернулась к источнику замирающего звука спиной. Различив тихий лепет бегущей воды, она поняла, что умирает от жажды.

Йезада не была ведьмой, но ей достались от матери кое-какие способности вместе с несколькими заговорами, которые она запомнила, как попугай. Поэтому, не дойдя до воды, она вдруг резко остановилась и прижалась к дереву. А зачем Йезада это сделала, она и сама не смогла бы объяснить.

Перед ней лежала поляна, покрытая травой в рост семилетнего ребенка. И вдруг она увидела, что в траве мелькают огоньки бледно-лазурного и палевого цветов. Они плясали, сливались и снова разъединялись, а потом вдруг вспыхнули и погасли, и на их месте возникли прекрасные человекоподобные существа, которые продолжали двигаться в изящном мерцающем танце.

Их кожа была бела как звездный свет (если звездный свет может стать плотью), а длинные волосы черны как полуночные облака. Одеяния также были черными, но отливали серебром. Молодые, как сама юность и старые, как время, мужчины и женщины возникали и исчезали. Горящие глаза были подернуты таинственной поволокой грез. Это были те, кого люди иногда величают Детьми Ночи, опасаясь называть иначе. Они были демонами. Йезада сразу их узнала и вспомнила частые предостережения матери, которой в детстве не всегда верила. Да, это демоны, безмолвные странники, обитатели Нижнего Мира, Эшвы, что в переводе с их языка означает «сияющие порознь».

О, как они сверкали в неземном мраке! Йезада взирала на них, и сердце ее переполнялось невыразимой тоской, которую испытывали многие смертные при виде этих существ.

И тут произошло нечто еще более страшное и удивительное.

В дальнем конце поляны бесшумно полыхнуло, и разверзлась земля. Из трещины вырвались три черных и блестящих коня с гривами и хвостами из голубых искр, а на их спинах восседали три господина, схожие, как единоутробные братья, и в то же время разные, как звезды. Они были бледны и черны, как остальные Эшвы, танцевавшие на поляне, только если те сияли, эти сверкали. И снова любой увидевший тут же узнал бы их, ибо это были князья Ваздру — высшей касты демонов, и теперь Йезаду обуял настоящий ужас.

Выбравшись на поверхность земли, они натянули поводья и окинули надменными взглядами Эшв, а те, как почтительные слуги, склонились перед ними. А потом один из всадников заговорил, и голос его был прекрасен и ужасен.

— Наш господин Азрарн отправился на охоту. Нашел ли он ее?

— Кажется да, — ответил второй, не менее блистательный и ужасный.

— Время истекло, и им пора расстаться, — промолвил третий.

Похоже, беседа не успокоила их, они раздраженно крутили перстни на пальцах и бранили изящество юной луны.

Наконец первый проговорил:

— Со старой распрей пора покончить. Нет ровни нашему господину, князю князей.

— И все же, — заметил второй, — этот лес пропитан безумием.

— Хотя в нем больше ароматов, порожденных забавами демонов, — добавил третий.

Они развернули лошадей и помчались между деревьями, словно огненный ветер поднял их над землей. И Эшвы исчезли вместе с ними.

Йезада рухнула на колени. Она ничего не поняла из услышанного, зато узнала голос одного из всадников, так как слышала его накануне ночью. Именно этим жутким и мелодичным голосом разговаривала ледяноокая птица, заставившая Йезаду бежать прочь сломя голову. А она-то возомнила, что ей противостоит всего лишь могущественный волшебник! При мысли о том, что ее враги — Ваздру, она вся обмерла.

— Матушка, на что же ты меня толкнула? — укоризненно прошептала она.

Йезада отыскала огромное дупло и в нем провела остаток ночи.

Ваздру же говорил о тех самых двух любовниках — Владыке Обмана Чузаре и дочери князя Демонов Азрине-Соваз, о которых шла речь в таверне «Горлица».

Азрарн искал их и нашел, чтобы наказать и разлучить навеки. И на протяжении всего описанного нами времени этот лес являлся ареной великих событий, о которых рассказано в иной летописи. И по мере того, как близость этих двух сверхъестественных существ видоизменяла облик леса, он заполнялся чарами приходящих в него Эшв. Не упускали случая обрушить свой гнев на лес и Ваздру, которые прислуживали князю — впрочем, их колдовство было не более, чем шахматной партией скучающих перед битвой воинов. Лишь сила духа Азрарна мешала им свершить большее. Его гнев и непрерывные страдания мешали им проводить досуг по своему усмотрению, и ничего другого не оставалось, как огрызаться, смиряясь под ударами меча. И это означало, что им многое не удалось закончить здесь.

Однако все же кое-что успело произойти — свадьба Колхаша и соединение Марсины с Эшвой, обуреваемым пылкими ночными грезами и нашедшим с ней утоление своей страсти. Грядущее было чревато и другими событиями.

Лишь рассвет мог спугнуть демонов, ибо дневной свет означал для них смерть. Но иногда они так увлекались своими потехами, что не замечали даже восхода солнца.

4. День второй

Дер покачивался на волнах сна, полагая, что находится в уютной таверне. Но постель его за ночь поросла травой, бокал вина опрокинулся и разлился росой, а мягкие, изящные бедра певицы затвердели в камень.

Дер открыл глаза и уныло огляделся.

— Пусть боги учтут, что меня довела до этого моя доброта.

Однако боги и не подумали это сделать.

Юноша потянулся, достал фляжку с вином, сверток с хлебом и мясом и утолил голод. Его заливал зеленоватый солнечный свет и пропитывал цветочный аромат. Неподалеку в фиалках резвилось и завтракало целое племя кроликов, не обращая на него никакого внимания. Дер с детства охотился в этом лесу и ни разу еще не плутал и не боялся. Повстречайся ему свирепый волк или рысь, у него всегда при себе лук, копье и нож. А что до предрассудков, он никогда не верил ни в духов, ни в вурдалаков, ни в эльфов, ни в демонов. На его взгляд, все они — вымысел поэтов.

Однако с первого дня этой день охоты его тревожили мысли о городе. Он размышлял о странной свадьбе соседской девушки с таинственным чужаком. А вечером того неудачного дня к нему явился глупый мальчишка, сбежавший от Колхаша. Дер посмеялся над ним и разрешил прислуживать на охоте, но мальчик вместе с ослом, принадлежавшим отцу Дера, потерялся, и более того — охота снова не удалась. Они не встретили ни единого зверя, если не считать молодой оленихи, которая медленно перешла им дорогу со своим детенышем, словно зная, что благородные юноши не станут ее преследовать.

На склоне дня они повернули к таверне, и Дер, знавший все тропинки не хуже, чем улицы родного города, отстал, чтобы поискать заплутавшего мальчишку с ослом. Не желая не портить веселья спутникам, он отослал их в «Горлицу», наказав выпить по лишнему бокалу вина и наградить девушек лишним поцелуем от его имени, если он задержится.

По дороге он удивился, с чего это ему вдруг взбрело в голову беспокоиться о мальчишке, который наверняка просто сбежал. И почему он прикидывался перед сопляком, что едва припоминает Колхаша и его матримониальные планы?

Чувствуя себя в лесу уверенно, Дер ощутил лишь досаду, когда наступили сумерки. Раз ему послышался крик осла, но ни поиски, ни призывы ни к чему не привели — Дер загрустил, однако то была сладкая грусть. Он устроился между деревьями, разжег костер и поужинал, а его стреноженная лошадь убрела щипать свежую траву. Мысли Дера легко перенеслись к полузабытой девушке благородного происхождения, которая когда-то очаровала его, но которой он уделил слишком мало внимания и даже забыл, как ее звали. Естественно, ее отец был богат, так как она носила платье из расшитого шелка и золотые браслеты на запястьях. А волосы ее источали тепло…

И, слагая гимн безымянной красавице, Дер погрузился в сон.

Ему приснилось, будто он лежит под деревом рядом с догорающими углями костра, а из-под арок ветвей к нему подъезжают три князя на черных скакунах. Это были именно князья, ибо никто другой не мог носить такие одежды и гарцевать на таких лошадях.

И хотя Дер спал, он все видел сквозь закрытые веки. Видел, как князья остановились и посмотрели на него.

— Этот лес кишмя кишит смертными, — заметил один из них.

— Они повсюду, — ответил другой. — Заполонили мир. Но мы сами научили их любить, и это была наша ошибка.

Все трое рассмеялись, и третий, приблизившись к Деру, заглянул ему в лицо.

— Тебе повезло, что ты так красив, — молвил он. — Если б ты мне не понравился, я бы прикончил тебя на месте. — И, склонившись с необычайной, не свойственной людям грацией, этот князь, сам писаный красавец, поцеловал Дера в лоб. И поцелуй этот обжигал — как пламя, как лед, как кислота. Дер хотел вскочить, но непосильная тяжесть сковала его, — ни проснуться, ни пошевелиться. Как будто его опоили волшебным зельем, и он во сне провалился в сон.

Он слышал, как князья уехали прочь, и поступь лошадей казалась шуршанием парчи по траве, и бубенцы едва звучали. Потом конь Дера заржал и, разорвав путы, бросился вслед за князьями. А Дер, обездвиженный поцелуем, не мог даже послать ему вслед проклятие.

— Но это ведь был всего лишь сон, — произнес он утром, тщетно оглядываясь в поисках лошади. И тогда Дер исторг ругательство, да так громко, что кролики навострили уши и уставились на него из зарослей фиалок.

— Как сон мог похитить у меня лошадь? — воскликнул Дер.

Никто ему не ответил, хотя весь лес должен был это знать. И Дер пришел к выводу, что лошадь убежала сама.

— Проклятый мальчишка, если найду, отправлю обратно к Колхашу, — пообещал Дер кроликам. — Он уже стоил мне приятного вечера в таверне, отцовского осла и лошади.

Но Дер недолго гневался — он был не из злопамятных, как, впрочем, и не из сообразительных.

Он встал со своего ложа и пошел прочь, как он полагал, в сторону таверны.

Приблизительно в это же время взлохмаченная, с застрявшими в волосах грибами Йезада выбиралась из дупла. Вид ее был плачевен после всех злоключений.

Она не представляла, куда идти, но надо было по меньшей мере выбраться из леса. В этом деле можно было полагаться лишь на удачу, которая последнее время не слишком ей благоволила. К тому же ее мучила жажда. Вновь услышав журчание воды, она поспешила к ручью.

Вскоре она достигла края прогалины с камнем посередине. Его обтекал ручей, а на том берегу виднелась лачуга из прутьев и мха. Что-то насторожило Йезаду, но жажда пересилила опасения, к тому же лачуга выглядела слишком обветшалой, нежилой, поэтому она поспешила к ручью, легла на берег и приникла губами к воде.

Она еще не успела утолить жажду, как вдруг почувствовала движение рядом, а в следующее мгновение ее кто-то грубо схватил. Йезада закричала.

— Похоже, это человек, — промолвил тот, кто держал ее за правую руку.

— Я даже днем не доверяю этому лесу, — откликнулся тот, кто держал ее за левую.

Оба дружно встряхнули Йезаду, и она вскрикнула.

— Великодушные господа, я всего лишь…

— Умолкни, дерзкая девчонка! Наш господин разберется, кто ты такая.

— А кто ваш господин? — с тревогой осведомилась Йезада.

— Вот он, — промолвил тот, что справа.

Йезада глянула на другой берег ручья. У входа в лачугу возвышался человек в черном одеянии, расшитом золотыми солнцами и звездами. На голове сияла золотая диадема, лицо закрывала черная лакированная маска.

— Это господин Колхаш, — произнес тот, кто держал Йезаду за левую руку.

И девушка лишилась чувств.

Полдень рыскал по лесу, метал яркие стрелы. Дер стоял, оглядываясь по сторонам и подозревая, что заблудился. Эта часть леса казалась незнакомой, но ничем не отличалась от других.

Оставалось ориентироваться по солнцу. Однако полуденный лес, как хрустальный кубок темно-зеленого вина, был пронизан этим солнцем со всех сторон. Казалось, все перепуталось, и все тропинки походили друг на дружку.

И тут Дер снова услышал крик осла.

— Ах ты, безобразник! — радостно ухмыльнулся охотник и поспешил на звук.

Через некоторое время он заметил между деревьями светлую шкуру. Несомненно, перед ним был осел. И Дер бросился за ним, все больше углубляясь в лес.

Йезада очнулась. Она все помнила и понимала, что погибла. Ее мать ошиблась дважды, предсказав ее свадьбу и уверив, что при свете солнца демоны не ходят по земле.

Ибо перед ней восседала черная позолоченная кукла, изготовленная демонами. Отсутствовала лишь огненная птица, образ которой принял Ваздру.

Отсутствовало и все остальное, виденное ею накануне. Вся прежняя роскошь исчезла, и кукла Колхаш теперь восседала на поваленном дереве. Приспешники, стоявшие за его спиной, были облачены в лохмотья, как и сама Йезада, от свадебного платья которой остались одни воспоминания.

— Но это всего лишь бедная девушка, пустившаяся в путь, как и мы, — промолвил Колхаш. — Не бойся, голубушка, и поведай мне о своих бедах.

Но Йезада не могла вымолвить ни слова.

— Лишилась от страха дара речи, — заметил Колхаш. — Неужто ее так пугает моя маска? Дитя мое, хочешь, я ее сниму?

— Нет! — воскликнула Йезада.

— Ах, вот оно что! Всему виной страшные слухи обо мне! — простонал Колхаш. И, схватившись за голову золотыми руками, потянул ее с плеч.

Йезада вновь потеряла сознание.

Осел дворецкого, увлекаемый смутно знакомым сиянием в глубине леса, как свет упавшей луны, брел все дальше и дальше, лишь изредка останавливаясь, чтобы сорвать лист папоротника или испить восхитительной лесной влаги. Еще никогда в жизни ему не доводилось наслаждаться такой свободой. Сначала на нем ездил толстяк-дворецкий, а затем легкая, но неумелая девочка-мальчик. Поэтому, обретя свободу, осел не преминул ею воспользоваться. Однажды он уловил запах рыси, и пришлось уносить ноги, но он быстро позабыл об этом приключении. Лес казался безопасной чашей изобилия. Раза два до него божественной музыкой доносились крики сородичей: Иа! Иа!

Даже когда осел обнаружил, что его кто-то преследует с руганью и бормотанием, он понял по запаху и звукам, что это всего лишь человек, — то есть, бояться следует только новой подневольной службы. Впрочем, и покоряться легко осел не желал. Он продирался сквозь колючие заросли, вынуждая страдать и своего преследователя, спускался с каменистых уступов, перебирался через ручьи, заросшие дикими лилиями, из чьих чашечек поднимались целые тучи пчел.

Солнце давно миновало зенит и клонилось к закату, и деревья отбрасывали призрачные тени. Тогда-то осел достиг своей цели — берега широкого озера. Над головой опрокинутой золотой чашей виднелось небо, окаймленное вершинами деревьев, а чашу озера точно так же окаймляли подступившие к самой воде заросли. И небо отражалось в озере, и оба полушария так чисты и неподвижны, что их можно было перепутать и принять настоящие деревья за отражения водорослей.

Эти красота и благодать заставили Дера остановиться, и он позабыл, что искусан пчелами и стер ноги в кровь. Он затаил дыхание, наслаждаясь представшим ему видом, но через мгновение увидел осла, который стоял на берегу озера (или неба) и пил воду.

Однако, что намеревался сделать Дер, так и осталось тайной. Внезапно он заметил за стволами деревьев слабое мерцание, как будто звезды небесные спустились на землю.

Дер обмер, затем беззвучно отступил в кусты.

По берегу в теплом сиянии двигалась прекрасная девушка. Кожа ее была бела как лучшая слоновая кость, волосы отливали янтарем, и облачена она была лишь в цветы и ветки плюща.

— Это же она, та, которую я вспоминал, — пробормотал Дер. — Но та была не столь прекрасна, как эта, ибо она была смертной. Эта же настоящая лесная сильфида, в чье существование я не верил.

Сильфида вошла в воду и принялась беззвучно плескаться в воде и потоках света, и движения ее были как танец. Заметив осла, она приблизилась к нему и поцеловала в морду, и тот с радостью принял ласку.

«Еще бы, — ухмыльнулся Дер, прислоняясь к дереву. — Недостойная тварь. Будь у богов сострадание, они предоставили бы мне возможность поменяться местами с этим животным. Тогда бы она обнимала и целовала меня».

Но Дер был слишком благоразумен, чтобы приблизиться к видению. Если легенды о сильфидах правдивы, стоит ей увидеть смертного, и она убежит или растворится в воздухе.

Поэтому пришлось сказать себе, что такова, видать, его судьба — безответно влюбиться в эфемерное существо.

Наконец купальщица, чуть не сведя с ума соглядатая, вышла из воды. Прелестная дева двинулась к деревьям, и осел поспешил следом. Зачарованному Деру ничего не оставалось, как пойти за ними.

И так все трое, один за другим, снова углубились в темную чащу.

Йезада замертво пролежала несколько часов в шалаше, не открывая глаз, хотя чувства ее продолжали бодрствовать. Она произнесла заклинание, чтобы тело стало неподвижным, как камень, и то ли сила чар, то ли вера в них возымели действие. Через некоторое время она услышала голос Колхаша.

— Будь я хоть наполовину таким магом, за какого себя выдаю, я бы ее оживил. Воистину, нам всем пора убираться отсюда.

И оба приспешника энергично поддержали его. Предложив поискать какой-нибудь еды, они вышли из шалаша.

Тогда Йезада прочитала другое заклинание, чуть приоткрыла глаза и увидела, что Колхаш по-прежнему сидит на колоде. У его ног покоилась голова с черной маской на лице и диадемой. Однако теперь это зрелище не показалось ей столь ужасным, так как на плечах Колхаша она увидела совсем другую голову — седовласую, с горестным выражением на старческом лице.

Йезада села, и старческое лицо Колхаша с изумлением обратилось к ней, в то время как другая голова с черной лакированной маской осталась неподвижной.

— Слава богам, дева ожила!

— И все благодаря вам, — отрезала Йезада.

— Ты права, я был достойно наказан за свою гордыню и глупость. Не хочешь ли узнать, кто я таков?

— Я бы гораздо охотнее наелась и напилась, — ответила Йезада. — По вашей вине у меня уже два дня во рту ни крошки.

Колхаш потупился.

— Мои люди набрали диких плодов, да есть еще корзина со сластями, предназначавшимися для свадьбы. Не знаю, каким образом твой двухдневный пост связан со мной, но ничего другого предложить не могу.

Йезада набросилась на еду, а Колхаш, больше не интересуясь ее желаниями, повел рассказ:

— Обладая несметными богатствами, в том числе несколькими бесценными редкостями, я распустил слух, будто умею насылать злые чары. Так я защитился от воров и доносчиков, и смог наслаждаться безопасностью и покоем.

Чтобы поддерживать свою дурную славу, время от времени Колхаш выезжал за пределы своих владений в том виде, в каком его впервые увидела Йезада — с позолоченными когтистыми руками и с лицом, закрытым маской и диадемой. По слухам, он владел книгами, переплетенными в человеческую кожу, имел глаза на затылке и насылал на недругов свою душу в форме черного облака. На самом же деле он вел безупречную жизнь и даже в тайне занимался благотворительностью. Лишь немногие из его слуг знали правду, но, храня верность господину, не выдавали ее.

Но однажды вечером спокойной жизни пришел конец. К нему в кабинет в сумерках явился дух.

«Здравствуй, Колхаш», — промолвил дух в образе изящно одетой дамы.

«Госпожа, — перебил Колхаш, — я не волшебник, поэтому вы напрасно потратите слова».

«Мне известно, кто ты, — ответило привидение, — и все же тебе придется выслушать. Уже много лет я в смятении и не могу двинуться дальше по своему эфирному пути. При жизни у меня была дочь, и я оставила ей предсказание, сутью которого не стану тебя обременять. Довольно и того, что оно касалось ее будущего. Я ошиблась и ввела ее в заблуждение, и с помощью естественного хода событий мне не исправить ошибку. А потому я хочу изменить его и восстановить свой авторитет пророчицы в ее глазах, и в этом мне поможешь ты. — И дух назвал Колхашу имя и место жительства человека, к которому тот немедля должен был послать гонца. — Ты передашь, что видел его дочь в волшебном зеркале и хочешь жениться на ней, а в залог своей любви пошлешь ему такие щедрые дары, что жадность не позволит ему отказать, ибо он корыстолюбив, в чем я имела возможность убедиться при жизни».

«Госпожа…» — снова перебил Колхаш.

«Более того, — изрекло привидение. — Ты придашь своему предложению зловещий вид, чтобы все встревожились, и оживишь слухи о своем недобром нраве, — пускай будущая невеста потеряет рассудок от страха. Мое же дитя, — добавило видение, — сумеет воспользоваться случаем. Я избрала тебя за ложную дурную славу и подлинные добродетель и богатство, которые вполне удовлетворяют моим требованиям», — закончил призрак.

«А если я откажусь? — вполне обоснованно спросил Колхаш, несколько выведенный из себя. — Я не гожусь в женихи. Я предпочитаю книги».

«Если откажешься, — с мрачной решимостью ответил дух, — я буду каждую ночь выть и стенать в твоем доме, наполняя сердца всех его обитателей тоской и ужасом. Не владея магическими способностями, ты не сможешь изгнать меня; если же обратишься за помощью к настоящему магу, твоя репутация будет погублена навеки. И так, и так ты пострадаешь».

Затем привидение, которое, как вы уже поняли, было духом усопшей матери Йезады, продемонстрировало свои способности в области завываний и стенаний. И вскоре Колхаш был вынужден принять ее условия и тут же послал гонца к отцу Марсины, самым зловещим образом прося ее руки.

К этому моменту Йезада уже онемела от восхищения. Впрочем никакой необходимости тянуть Колхаша за язык не было, он, как это свойственно горемыкам, обрадовался возможности отвести душу.

— Когда все было устроено и у меня не осталось выбора, я смирился со своей участью, печалясь лишь о несчастной судьбе девушки. Собрав, по настоянию призрака, большую свиту и дорогие подарки, я отправился в путь. Все шло хорошо, пока мы не добрались до этого леса.

Начало смеркаться, и кортеж расположился лагерем среди деревьев. Для Колхаша поставили роскошный шатер, но стоило войти, как он обнаружил, что не один.

Перед ним на подушках возлежал молодой темноволосый человек поразительной красоты. Он был бледен и одет в черное.

Колхаш, которому уже доводилось встречаться с надменными юнцами, решил воспользоваться своей грозной репутацией. Он расправил плечи и спросил:

— Глупец, известно ли тебе, кто я такой?

В ответ юноша мелодично рассмеялся, и от его смеха весь интерьер шатра — от шелковых кистей до фарфоровых чаш — словно растаял.

— Из всех дураков самые глупые смертные.

От этих слов Колхаша, который отнюдь не был глуп, охватили дурные предчувствия.

— Значит, меня почтило визитом высшее существо, — промолвил он.

— Воистину, — откликнулся юноша. — Ты хоть и не маг, но зато ученый. Поэтому, возможно, ты слышал о Ваздру.

И тут с глаз Колхаша словно спала пелена. Он увидел перед собой существо, сотканное из плоти, огня и тьмы. А потому он тотчас снял со своих плеч накладную голову и, трепеща, низко поклонился.

Ваздру небезразличны к лести, и этот не был исключением. Он улыбнулся и промолвил:

— Колхаш Не-Маг, твой глупый здравый смысл сегодня избавил тебя от многих неприятностей. Но хочу предостеречь: князь князей Азрарн Прекрасный готовится обрушить свой гнев на этот лес. Никаких свадеб, никаких нежностей между смертными он не потерпит. Впрочем, можешь считать, что я из прихоти так истолковываю ссору моего господина с двумя другими Владыками.

— Бесполезно идти против воли князей демонов, — промолвил Колхаш.

— Воистину. А потому откажись от своих намерений.

При этих словах Колхашу захотелось лечь на пол. Не успел он это сделать, как все осветило яркое пламя и смерч налетел на лес. Колхаш прильнул к земле, словно боялся, что его унесет вихрь. Все вокруг заполнилось криками и ржанием коней, на голову Колхашу падали ветки, камни, седла и шесты с фонарями.

Когда светопреставление закончилось, Колхаш обнаружил, что находится в лощине лишь с двумя своими слугами, да и те пребывали в полном изумлении и рассказывали, что своими глазами видели, как люди и лошади уносились над макушками самых высоких деревьев, и потом они так и не нашли несчастных. А из тех, кто остался и ушел на поиски, никто не вернулся.

Остаток ночи они провели втроем на голой земле. А поутру Колхаш разрешил двум своим телохранителям осмотреть окрестности, но предупредил, чтобы они оставляли на деревьях метки, если хотят найти дорогу обратно.

Один из них вернулся в полдень и рассказал, что слышал в лесу ожесточенную ругань и крики людей, но обнаружить их не смог. То ли они заблудились в непроходимых зарослях, то ли действительно лес был заколдован.

Второй воротился на заходе солнца и поведал странные вещи.

— Мой господин, вы можете не поверить, но клянусь, около полудня я вышел на прогалину и увидел, что вдоль подножия холма движется кортеж. То была ваша свита, то есть половина ее — с некоторыми из этих людей я знаком три года, а то и дольше. В середине несли паланкин для невесты и ехали повозки со свадебными дарами. И во главе этой процессии не было никого, она двигалась сама по себе, словно завороженная. А когда я окликнул путников, ни один даже не оглянулся. И хотя вокруг все было залито солнечным светом, казалось, что они движутся в кромешной тьме.

— С тех пор мы прячемся в лесу, чтобы не беспокоить демонов, — закончил Колхаш. — Мои люди построили этот шалаш, и на вторую ночь мне в нем приснился сон. Думается, то был пророческий сон, то ли в насмешку, то ли в издевку посланный мне князем Ваздру. Ибо я видел, как мой кортеж вошел в город и там состоялась свадебная церемония. И дева с лицом, закрытым фатой, была обвенчана с существом, облик которого полностью соответствовал моему. Я ученый и знаю, что демоны Нижнего Мира умеют делать замечательных заводных кукол, которые выглядят как живые. Эти демоны низших каст, называемые Динами, научились даже выплавлять золото, а это занятие демоны высших каст глубоко презирают. Так что, видно, кукла Колхаш обвенчалась с прекрасной девой, предназначавшейся мне. Только богам известно, что с ней стало и куда делась моя свита, в которой, несомненно, отпала всякая нужда, когда совершилось злодеяние. И что будет теперь со мной? Я не выполнил поручение призрака, и вряд ли он поверит моим оправданиям. Он сочтет меня виновным и будет мучить завываниями вплоть до моего смертного часа.

Йезада потупила очи.

— Мой господин, — проговорила она, — теперь я поведаю, что произошло с вашей законной невестой.

5. Третья ночь

Небо окрасило ее щеки румянцем и залило лес малиновым светом. Затем небесный лик потемнел и уподобился лицу прекрасной темнокожей дамы, не нуждающейся в румянах и украшающей себя лишь нитками звезд, да луной. Лес укутался в соболиные меха и наполнился шепотом бегущих вод, скрипичными трелями кузнечиков, шуршаньем листьев и беззвучной поступью невидимых тварей.

И Дер, преследовавший свою сильфиду и старавшийся ступать как можно тише, в конце концов потерял ее в темноте. Он замер, упиваясь сладким дыханием леса, и внезапно понял, что он не один.

Может, оттого, что Дер уверился в существовании сверхъестественного, он сразу ощутил чье-то присутствие. Или аура того, другого, была столь сильна, что не заметить ее было невозможно.

Если не считать сна, Деру не приходилось встречаться с блистательными демонами, и вот один из них предстал наяву. Он походил на князей, являвшихся Деру во сне, этот ночной путник, и хотя выглядел более скромно, он явно превосходил всех смертных.

Дер замер в молчании.

И пока он так стоял, Эшва огляделся и украдкой улыбнулся, словно подавая ему тайный знак. И черные как ночь глаза Эшвы, этого блуждающего сына тьмы, прочли душу Дера, как книгу, простенький сюжет которой можно передать в едином биении сердца. И Эшва увидел, что вся эта человеческая жизнь состоит из освещенных солнцем пустяков, и, что еще хуже, — из пустяков, освещенных луной. Он увидел всю любовь этого смертного к прекрасной деве, принятой им за привидение, к деве, которая, к тому же, была возлюбленной демона. И другое увидел Эшва, ибо оно ясно предстало его взору. На лбу этого смертного серебряной розой горел невидимый поцелуй Ваздру. И именно он заставил Эшву улыбнуться с завистью и презрением, предвидя шелковую ласку расплаты… Лишь мгновением раньше он повстречался с ослом; тот покорно распростерся у его ног и был увит гирляндами плюща. Теперь Эшва прочитал в сознании Дера о непроизвольном желании: «О если бы я мог поменяться местами с этой тварью. Тогда бы она обнимала меня, и ее губы…»

«Я исполню то, что ты сам пожелал», — беззвучно промолвил Эшва.

Дер отпрянул, чувствуя, что его голову объяли дивные жар и холод. Лишь его тело откликнулось на происходящее, ибо сознание отказывалось повиноваться инстинкту.

Эшва злорадно рассмеялся одними глазами, вспыхнул и исчез.

Дер, почувствовав внезапный прилив ярости, окликнул его, и из его уст вырвался крик, который он уже неоднократно слышал, но впервые издавал сам.

— Иа! Иа! — прокричал Дер, и лес зазвенел от этого рева.

— Иа! Иа!

Никогда еще Марсина, позабывшая о том, что ее зовут Марсиной, не ощущала такого счастья. Оно было превыше всех радостей и наслаждений. Оно не могло длиться вечно, ибо человеческая плоть ни тогда, ни ныне не способна была бесконечно выносить чувства такого накала. Лишь душе это под силу, и то она переживает их иначе. И Марсина смутно понимала это сердцем. Она уже предвидела конец своего счастья, но надеялась в глубине души, что возлюбленный демон избавит ее от горечи разлуки. Словно в какой-то миг он пообещал ей в безмолвном танце любви даровать забвение.

Но в третью ночь, проведенную в лесу, и во вторую, когда исполнилась вся мера ее желаний, она ощущала лишь восторг.

Ибо любовь изобретена демонами. И это говорит само за себя.

В предрассветный час, или в тот момент, когда время вообще остановилось, возлюбленный Марсины на языке жестов, мыслей и взглядов поведал ей, что где-то в глубине леса наконец прекращена какая-то древняя вражда, и по распоряжению князя, которому Эшва служил и перед которым преклонялся, разлучены двое влюбленных. Поэтому и им предстоит расстаться. Марсина зарыдала, и Эшва заплакал, охваченный бездонной и бессердечной грустью, присущей его роду.

А затем он вытащил Марсину из бездны отчаяния, и она двинулась по лесу такими же легкими шагами, как и он. И перед ними предстали два сгорбленных ухмыляющихся карлика, и вид их был настолько отвратителен, что Марсина старалась на них не смотреть. И они по повелению Эшвы преподнесли ей платье.

Эти карлики были кузнецами и искусниками Нижнего Мира, наряду с куклами они мастерили вещи неземной красоты. Они разложили перед девой наряд, который был соткан тысячью паучих — питомиц Дринов. И ткань этого платья была как серебряная паутина, как звездная пыль, и оно было расшито драгоценностями — темными нефритами и желто-зеленой яшмой, встречающейся на берегах подземных озер, голубым жемчугом и переливающимися всеми цветами опалами, выловленными из морских глубин. И поверх всего Дрины наложили заклятие, чтобы дневной свет не погубил их работу. Вся ткань была пронизана нитками ярчайшего золота. Эшва отвел взгляд, ибо это был прощальный дар его любви.

Он отпустил пугавших Марсину Дринов, обнял ее и попросил надеть платье. Она восторженно повиновалась и застегнула на узкой талии ремешок из морских драгоценностей. Ее ослепил этот блеск; мелькавшие тут и там золотые нити заставили Эшву отпрянуть.

«Ляг, — промолвил он, — ляг на бархатный мох среди роз». — И она послушалась. — «Закрой глаза, — добавил он. — И больше не смотри на меня». И это приказание она выполнила, и слезы потекли по щекам. И он склонился над ней и умастил ее лоб и веки благовонием Нижнего Мира. И она провалилась в сон, а во сне его образ навсегда стерся в ее памяти, как он и обещал. Она возлежала в зарослях плюща и шиповника, прекрасная как сама красота, но рядом с ней уже не было возлюбленного.

Зато поблизости находились два существа: одно мирно паслось и лишь удивлялось невесть откуда взявшемуся неудобству, другое же металось от ужаса, время от времени хрипло взывая к небесам и отказываясь признать этот голос своим.

Земля источала последние ночные испарения, струившиеся между деревьями, когда по тропинкам леса в поисках раннего завтрака двинулась рыжая рысь. Ее манил острый запах.

И вот перед ней замаячил домашний осел, мирно щипавший травку.

«Какая удача!» — сказала себе рысь на рысьем языке и двинулась в обход осла, не спуская с него оливковых глаз.

Но, когда она, урча и мурлыча под нос, стала приближаться к ослу, тот поднял голову. И рысь застыла, распластавшись на земле, прижав к голове уши, и усы встопорщились, как иглы дикобраза, хвост нервно задергался из стороны в сторону, зашуршали под его ударами папоротники.

Ибо на рысь глупо взирало лицо прелестного юноши с набитым травой ртом. И, хотя ума в его голове было столько же, сколько у верхового осла, на лице читалось бесстрашие человека, который не раз встречал рысей и умел охотиться на них. Его рот знай себе пережевывал траву, а в глазах застыло удивление от того, что это занятие оказалось таким трудным, но весь его облик источал угрозу и словно кричал: «Стрела! Копье! Прочь, или я понесу твою тушу на плечах!»

И рысь вспомнила, что ее ждут дома неотложные дела и, поджав хвост, с воем бросилась наутек.

6. Ослиная мудрость

С первыми лучами солнца в лес ринулись охотники. Пышно одетые и превосходно экипированные юноши свистели, кричали и улюлюкали, на разные лады повторяя одно и то же имя:

— Дер! Дер!

— Куда он мог запропаститься? Поистине, не следовало оставлять его одного в лесу после захода солнца. Я-то решил, что у него свидание с какой-нибудь селянкой, или ему приглянулся тот мальчишка-гонец.

— Видно, правду говорят об этом лесе. Наш друг знает его с детства, как он мог потеряться?

— Его отец лишится от горя рассудка.

— А мать умрет от отчаяния.

— И мы окажемся виноватыми.

— Дер! Дер! Дер!

И они поскакали дальше, даже не подозревая о том, что тот, кого они искали, скрывался в это время в дупле, с неимоверным трудом втиснувшись туда и закрыв глаза, чтобы ничего не видеть, кроме тьмы.

День раскрывал свой веер. Трепеща зелеными и алыми крыльями, в кронах порхали птицы, меховыми мешками с ветвей свисали спящие ленивцы. Дер выбрался из своего укрытия. Грациозные древесные крысы, восседавшие вдоль тропинки, проводили его взглядами, да олень при виде него метнулся в кусты. Дикие пчелы, вившиеся над колодой с медом, с жужжанием опустились, чтобы взглянуть на Дера, и снова взмыли.

Дер ничего не замечал. Черный ужас слепил глаза, заполонил душу и сердце.

Он не понимал,что с ним произошло, но знал: это нечто непостижимое, невозможное. И тем не менее оно случилось. Теперь оставалось только бежать и прятаться, прятаться и бежать. И в человеческом разуме, заключенном в череп зверя, роились мысли только о смерти. Он пытался выразить их словами, но каждый раз изо рта вылетали лишь дикие, хриплые вопли. Временами ему казалось, что он сошел с ума, что он уже умер, и тогда он бежал не разбирая дороги, и падал от изнеможения, и молил неведомо кого, чтобы его избавили от него самого.

До сих пор все встречавшиеся ему трудности были легки и преодолимы. Он не был готов противостоять такой громадной беде. Сверху ему улыбалось солнце, но жилы леденила зима. Рассудок был готов вот-вот предательски покинуть его.

В глубине леса он наткнулся на фату. Она была помята и испачкана, но бисер не осыпался. Дер поднял ее и обмотал ею свою страшную морду, чтобы даже птицы и белки, ленивцы и пчелы не видели. Из-за фаты Дер и сам хуже видел, но ему было все равно.

Кружа на одном месте, как это происходило здесь со всеми путниками, он вышел на прогалину, заросшую мхом и усеянную цветами. И снова почувствовал запах дикого меда, похищенного Эшвой у пчел, и аромат агатового винограда и роз.

На холме возлежала дева, ее янтарные волосы были увенчаны лозами, и одета она была, как королева. При виде нее Дер непроизвольно издал ненавистный ему звук.

Дева вздрогнула, подняла глаза и увидела его.

Он не успел броситься прочь — она остановила его радостным возгласом:

— Дер! Мой господин!

И тогда он окаменел и изумленно уставился на нее. То была сильфида его вчерашних грез. И более того, она жила в его городе. По соседству. И звали ее Марсиной… Разве она не отдана другому? Дер задрожал от волнения, из ослиной пасти вырвался душераздирающий рев. Он позабыл обо всем на свете. Он просто стоял, наслаждаясь красотой и сожалея лишь о том, что не покончил с собой часом раньше.

Марсина же вся сияла.

Она проснулась, забыв о своем любовнике, но ее не покинули восторг и блаженство. Увидев на себе серебристую ткань и драгоценности, она, ничуть не смущенная, счастливо рассмеялась. Она чувствовала, что многому научилась, но все стерлось из памяти… Поэтому она сплела себе венок, размышляя о волшебных снах, которые не могла вспомнить, и принялась за мед и виноград, разложенные рядом. А потом она подняла глаза и увидела Дера, свою истинную любовь, за которой она последовала в лес, чтобы избежать брака с другим человеком. Она узнала Дера по одежде и атлетическому изяществу телосложения, по его рукам и перстням на пальцах. Она видела выражение его лица, хотя оно и было закрыто, видела, ибо ей удалось познать и приобрести нечеловеческие свойства. Ей больше не надо было спрашивать «Зачем ты скрываешь свое лицо?» или «Что случилось?» Она просто ощутила прилив жалости к нему, так как поняла, что с ним произошло нечто ужасное. И, снова проникшись любовью к нему, она пожалела его еще больше за обрушившиеся на него беды, за то, как он беспомощно и нелепо стоял перед ней.

— Мой дорогой господин, ты голоден? — спросила Марсина. — Не хочешь ли утолить жажду? Этот мед прекрасен, а виноград укрепляет как вино.

Но, стоило ей шагнуть к нему, как Дер отскочил в сторону. Лишь фата, мешавшая видеть, не позволила ему тут же обратиться в бегство.

А в следующее мгновение Марсина взяла его за рукав.

— Не гони меня, — промолвила она, вглядываясь сквозь фату в его глаза. — Я помогу тебе, если позволишь. Если же не хочешь, то разреши просто быть рядом. Ведь я заблудилась в этом лесу… — и она снова рассмеялась, потому что это уже не казалось ей большим несчастьем, — и тебе придется защищать меня.

И тогда Дер заревел от отчаяния. «Как я могу тебя защитить? — звучало в этом крике. — Я раздавлен. От меня осталась лишь скорлупа. Дай мне уйти и спокойно умереть где-нибудь, я и так почти мертв от стыда и ужаса».

И казалось, Марсина поняла. Она взяла его за руку и повела к холму, поросшему цветами и мхом, и у него не было ни сил, ни воли воспротивиться.

Они сели рядом, и Дер повесил голову, которая больше ему не принадлежала.

— Если ты голоден и хочешь подкрепиться фруктами и медом, но стесняешься моего присутствия, я отойду, — предложила Марсина. — А потом ты меня позовешь.

Дер страдальчески застонал. Звук получился сиплый и смешной.

— Мой господин, — продолжала Марсина, — я люблю тебя всем сердцем, и прости, если это звучит нескромно. Что бы с тобой ни случилось, я с радостью и готовностью разделю твое горе.

И тогда в Дере взыграла великая ярость — гнев одинокого страдальца, чье горе нельзя разделить ни с кем. И он сорвал с себя фату, и раздирал ее на клочки, пока она не разлетелась на нитки по ковру папоротников. И перед Марсиной предстало лицо ее возлюбленного.

Марсина вперила в него взор и взяла Дера за руки.

— Страшный груз свалился тебе на плечи, — проговорила она. — Но, поверь, я вижу тебя в глазах этой бедной твари, я знаю, что ты — Дер, мой возлюбленный, скрывающийся за личиной осла. Я люблю тебя, а потому люблю и эту вытянутую морду, и круглые глаза, и длинные уши. И этот голос, хоть он и не твой, я тоже люблю ради любви к тебе.

И она сняла со своей головы венок и повесила на шею Деру, и поцеловала его в лоб и в мохнатую морду. И Дер хотел ответить ей: «Ты — лучшая из женщин. Я был слеп и глуп, потеряв тебя, и теперь по заслугам вознагражден этой тупой ослиной головой. Если бы я был умнее, я бы ценил тебя с самого начала. Если бы мне снова удалось стать человеком, я бы любил тебя». Но он произнес лишь:

— Иа! Иа!

И слезы выкатились у него из глаз, из глаз Дера, — слезы стыда и отчаяния.

Что оставалось делать этим молодым людям? Ни тот, ни другая не владели магией. Демоны, исполнив волю своего господина Азрарна, покинули утренний лес. Даже Колхаш, ласкавшийся в это время в своем шалаше с Йезадой, ничем не мог помочь.

И тень опустилась на лес. И то была не тень позора Дера. И ее сопровождали грохот и смятение, и слышались крики разлетающихся птиц и разбегающихся зверей.

Дер и Марсина оглянулись, на мгновение позабыв о своих бедах. Студеный и в то же время обжигающий ветер дохнул на прогалину, принеся с собой что-то ужасное.

Дер вытащил охотничий нож. Он готов был встать на защиту девушки и сделать все, что в его силах. Он хотел посоветовать, чтобы она забралась на дерево, но слова были ему неподвластны. Поэтому он просто встал перед ней, вглядываясь одним глазом в то, что приближалось к ним.

Лес заволокла тишина. Но из ее глубин уже поднимался гигантский вал, и вот он обрушился на прогалину, ломая ветви и срывая листья, заполняя все грохотом и криками перепуганных птиц. И снова наступило безмолвие, и все, что всколыхнулось, начало оседать на свои места, как соль на дно кувшина.

И перед ними возник человек. Да, всего лишь человек. Бедный безумец или лесной затворник, изъязвленный и одетый в лохмотья. Однако его голову золотым нимбом обрамляли волосы, а на подвижном как воск лице блестели золотые глаза.

Он внимательно рассматривал смертную деву, которая во сне была возлюбленной демона, и смертного юношу, который кознями демона был превращен в осла. И его золотые глаза то вспыхивали, то угасали, как язычок пламени в лампаде.

Легенда рассказывала о двух сверхъестественных существах, любивших друг друга в глубинах этого леса. О юноше, светлом и золотом, как летний день, и о девушке, белолицей и темноволосой, как белая роза и черный ночной гиацинт… Они, согласно воле Ваздру, должны были быть разлучены…

Этого безумца можно было даже счесть красивым. За бессмысленными, аморфными чертами ощущалось бесцельное стремление, которое привело его сюда и точно так же должно было увести отсюда. Призрачным ореолом клубилась красно-синяя мантия, а в руках он держал челюсти. Внезапно они со стуком раскрылись и глупо изрекли: «Любовь — это любовь».

И тогда Дер ощутил боль в шее, словно ему кто-то пытался отвинтить голову, вынуть ее, как пробку из бутылки. Затем ему как будто вылили на темя ушат холодной воды, затем опалили огнем. Потом он почувствовал, что рот набит травой, и отплевывался, и вытирал губы, — человеческий рот с человеческими зубами. И, ощупывая свое лицо, он понял, что оно возвращено ему. Лицо Дера: скулы и кожа, плоть и глаза, нос и подбородок, щеки и лоб.

На его счастье в лесу остался один волшебник. И звали его когда-то князь Чузар, Владыка Безумия. Однако теперь ему предстояли другие дела.

А Дер даже не заметил, как отбыл его спаситель. Он самозабвенно гляделся в зеркало, которым служило для него лицо Марсины.

И вот наконец он промолвил:

— Твоя любовь спасла меня.

И в этом прозвучала самонадеянность, хотя и недалекая от правды.

Он заключил Марсину в объятия и прижал к сердцу, и вскоре — после велеречивых обещаний, неискренних похвал и завистливых взглядов на прекрасное драгоценное платье — она стала его женой.

И, стоило им обняться, как весь лес успокоился и все встало на свои места.

Бродившие как в тумане люди из свиты Колхаша нашли друг друга и узнали себя. Им казалось, что они присутствуют на свадьбе и прислуживают при первой брачной ночи, и это отчасти соответствовало действительности. Ибо они увидели, что их господин, старик или злобный деспот, зависящий от их умения держать язык за зубами, стоит у ручья рядом с пышнотелой девой, странный беспорядок в одежде которой был быстро устранен с помощью вещей, вынутых из свадебных сундуков.

Около полудня кортеж двинулся сквозь лес (жених на угольно-черном скакуне, невеста — в паланкине), и вскоре повстречался с охотниками, преследовавшими странное животное, которое они называли «дером». Посетовав на то, что им не доводилось встречать такого зверя, люди Колхаша двинулись дальше по направлению к замку Колхаша, которому предстояло узнать власть новой хозяйки. Она казалась ведьмой и пророчицей подстать своей матери, чьим искусством постоянно похвалялась.

Ее муж, вначале утративший интерес к книгам, вскоре к ним вернулся и предоставил супруге заниматься чем ей угодно. Йезада оказалась требовательной женой. И по прошествии времени поползли странные слухи о ней. Говорили, что материю для своего плаща она соткала из волос погибших юношей, что зубы растут у нее не только во рту, но и в другом месте, о котором упоминать не принято. Когда же в деревнях шел дождь, люди ворчали:

— Это Йезада льет на нас свои помои.

Никто не знает, нравились ли ей эти слухи и была ли она счастлива со своим кротким супругом. Как неизвестно и то, хорошо ли жилось вдвоем Деру и Марсине.

Только осел остался в выигрыше после этих трех дней и ночей, проведенных в лесу. Каким-то образом в его ослиной голове осталось что-то от охотника Дера. Следует заметить, что сам Дер не приобрел ничего нового.

Осел же, резвясь на лесных лужайках, заметил, что рыси и волки, встречая его взгляд, бросаются наутек. А потому он дожил до преклонного возраста, не страдая от гнета человека, наслаждаясь изобилием пищи и неизбывном счастьем вольноотпущенника. Время от времени он даже оглашал окрестности философскими откровениями:

— Иа! Иа!

И птицы при этих звуках разлетались в разные стороны, и ворчали потревоженные ленивцы, и рыси приседали на задние лапы, а случайные путники бормотали под нос: «Что за отвратительный крик!»

Осел же ухмылялся и думал: «Может, даже боги прислушиваются к моей мудрой песне.» Хотя, конечно, Богам было не до него.

А Соваз, разлученная с Чузаром, отправилась горестно бродить по земле.

БЛУДНЫЙ СЫН

1. Бегство на восток

Новорожденные, только появившись на свет, умеют плакать, но не умеют смеяться. Однако, знакомясь с миром, они быстро приобретают этот навык. Так происходит сейчас и так было тогда, в эпоху, когда земля была плоской. И, возможно, это врожденное знание горя и быстрое знакомство с радостью очень много говорят о том, что из себя представляет школа жизни.

Конечно же, богач, слыша крики и плач своего новорожденного сына, говорит себе: «Скоро его настроение изменится». И думает о всех тех радостях, которые ждут мальчика на его жизненном пути.

И действительно эти радости к приходят. Он живет во дворце, где ему прислуживает бесчисленная челядь. Огромные покои отданы ему для игр и прочих развлечений. А когда он вырастает, получает в распоряжение целую анфиладу комнат. Стоит ему захотеть чего-нибудь, желание тотчас исполняется. Он вступает в юность, а на конюшне уже дожидаются белоснежные скакуны, на псарне — гончие, в птичнике — соколы с серебряными колокольчиками. Стоит ему назвать какое-нибудь редкое блюдо или вино, и ему тут же доставляют его. А чтобы утолить другие желания барчука, к нему в сумерках приводят прекрасных женщин с волосами, умащенными кедровым маслом. Он получает княжеское образование.

Отец часто отсутствует. Однако, когда он дома и не занят делами, он кидает взгляд на подрастающего мальчика и говорит себе: «Я дал ему все, что мог».

Так было и с Джайрешем. Его отец считал, что сын любит его и испытывает благодарность. Но это было не так. Мальчик, ни в чем не испытывая недостатка, начал ощущать неизъяснимую тоску, словно от него что-то утаивали, а он не мог ни назвать, ни определить предмет своего желания. Поэтому он стал превращаться в обидчивое, вялое и разочарованное существо. Он постоянно испытывал тревогу и не находил себе места. Он чувствовал, что волшебная птица его неведомой мечты улетает все дальше и дальше. В надежде догнать ее он устраивал сумасбродные пиры, от которых потом по несколько дней не мог придти в себя, или скупал целые библиотеки и запирался с книгами на несколько недель. Он делал ставки в гонках колесниц и на лошадиных бегах, он играл в кости и не выигрывал. Он отправлялся охотиться на редких животных и исчезал на месяцы. Раза два он влюблялся в чужих жен и соблазнял их или сам оказывался соблазненным, а потом, устав от этих радостей, бросался в объятия самых низменных и грубых женщин, которые хотели от него только денег, как и его низменные и грубые приятели, собутыльники, знакомые по скачкам, хитрые охотники и торговцы.

В один прекрасный день Джайреша призвал к себе отец.

— Сын мой, — промолвил он, — смотрю я, чем ты занимаешься, и мне это не очень нравится. Что скажешь?

Джайреш ответил ему невозмутимым взглядом и не сдержал зевок.

Отец нахмурился.

— Я вижу, что ты разбазариваешь богатства нашей семьи, впустую тратишь состояние, которое накапливали три поколения. Однако ты должен знать, что тебе здесь не принадлежит ни гроша, пока я не умер, о чем, надеюсь, ты не очень мечтаешь.

При этих словах Джайреш опустил глаза. Его отец счел это за проявление стыда, что, впрочем, соответствовало действительности, так как юноша с некоторой неловкостью понял, что ему совершенно безразлична жизнь отца.

— А потому я решил, что разгульной и беспечной вольнице пора положить конец, и я намерен воспользоваться средствами, которые почерпнул из древних легенд и сказаний. Вот что я собираюсь сделать. Все твои глупости проистекают из моего попустительства. До сих пор ты научился только бросать деньги на ветер. Поэтому я решил отослать тебя к моему другу и деловому партнеру. Он примет тебя в свой дом как необученного слугу, иными словами, ты займешь самое низкое положение. Днем будешь выполнять любые поручения этого человека или его управляющего — подметать пол, выносить помои. А по ночам — кормиться из общего котла и спать на полу в кухне. С рассветом тебе предстоит вставать и возвращаться к своим обязанностям. По прошествии девяти месяцев, если ты проявишь трудолюбие и усердие, мой друг вознаградит тебя и отправит домой. Если же он останется недоволен, тебя ждет жестокая порка, и ты прослужишь ему еще девять месяцев уже без всякой надежды на вознаграждение. И спать будешь на голой земле, а питаться тем, что сумеешь выпросить или украсть у скотины.

Закончив свою речь, богач сложил руки на животе. Он полагал, что избалованный сын, которого он знал не слишком хорошо, бросится ему в ноги и взмолится о снисхождении.

Однако Джайреш, от ярости едва способный говорить, сказал совсем другие слова:

— Если такова ваша воля, я спрошу лишь об одном: когда мне уйти?

Богач растерялся. Он ожидал любого ответа, кроме этого. Он и не собирался никуда отправлять юношу, однако теперь его тоже охватил гнев.

— У тебя есть три дня, — провозгласил он.

— Я не хочу обременять вас своим присутствием и отправлюсь завтра же, — вскричал Джайреш. — Где живет ваш друг?

— Тебе сообщат об этом на рассвете, — ответил богач. — И одновременно дадут осла, чтобы ты мог добраться до места назначения.

— Я дойду пешком, — объявил сын.

— Он живет не близко.

— Тогда я отправляюсь нынче же вечером, — решил Джайреш.

И в некотором замешательстве богач сел и написал письмо своему бывшему партнеру, который жил в шести днях хода, на востоке.

Вечерняя звезда начала спускаться с небосклона, когда Джайреш вышел из отчего дома. Привратник, полагая, что барчук отправляется на очередную пирушку, с сомнением поприветствовал его и удивился, что он покидает усадьбу без слуги и лошади. Джайреш двинулся на восток, навстречу восходящей луне. Та взирала на него холодно и надменно, ибо в эту ночь она была идеально кругла и под стать Джайрешу высокомерна.

Несмотря на то, что Джайреш жил в роскоши, физические нагрузки не были для него в новинку, и шестидневное пешее путешествие не пугало его. К тому же его подгонял гнев. А кроме гнева, одна странная вещь: время от времени до него долетали приглушенные звуки музыки.

Большей частью дорога проходила через возделанные поля, сады и террасы с виноградниками. На горизонте мирно раскинулись холмы, позолоченные лунным светом. И, несмотря на то, что Джайреш часто бывал в этих местах, сейчас они выглядели по-новому. Он вдыхал ароматы фруктов и прислушивался к соловьиному пению. А когда луна зашла, он лег под дикой смоковницей и задремал. Он проснулся от первых солнечных лучей, как от поцелуя, встал, искупался в пруду и нарвал смокв, — покидая родительский дом, он был в такой ярости, что даже не прихватил провизии.

Все утро он шел и остановился лишь в полдень у колодца. Там уже сидели путники; приняв Джайреша за такого же, как они сами, бродягу, они втянули его в разговор о торговле, повадках собак и верблюдов и капризах служанок в тавернах. Джайреш, получая удовольствие от их болтовни, притворялся, что тоже принадлежит к их братству, и рассказывал байки, которые звучали почти правдоподобно. На склоне дня он пошел дальше, и на закате его догнал караван. Из раскачивающегося паланкина, занавешенного шелком, выглянула женщина с чадрой на лице и послала к Джайрешу слугу.

— Моя госпожа спрашивает, чем ты торгуешь?

— Скажи ей, что ничем, — ответил Джайреш.

Слуга вернулся к паланкину и вновь поспешил к Джайрешу.

— Тогда моя великодушная госпожа просит тебя принять это серебряное кольцо.

Джайреш рассмеялся. Удивительная легкость охватила его, и он ответил:

— Скажи своей доброй госпоже, что я не могу принять от нее такого дорогого подарка. Я выброшен из дома как дырявый башмак и держу путь на восток, чтобы искупить свои грехи.

Слуга ухмыльнулся, ибо ему были известны намерения его госпожи, но ничего не оставалось, как передать ей слова Джайреша. Занавеси тут же задернулись, и караван двинулся дальше.

Тем же вечером после захода солнца Джайреш вошел в таверну, где за хороший обед расплатился золотой пряжкой от своего ремня. Эта пряжка не была куплена на деньги отца — ее с полгода тому назад подарила юноше любовница. Затем Джайреш покинул таверну и провел ночь на голой земле под холодными звездами.

И еще четыре дня изгнанник шел на восток. Перед ним открывались то знакомые, то незнакомые виды, но и знакомые дышали новизной и свежестью. На третий вечер, когда небо покраснело от закатного солнца, он увидел огни города, где прежде часто бывал, играл в кости, пил и занимался любовью. Но теперь, когда он знал, что не переступит околицу, город показался совсем иным. Он источал таинственность и вызывал благоговение, из самого его сердца поднималась чистейшая тьма, а за каждым горящим окном, казалось, пировали и веселились.

Джайреш делил хлеб и дикие плоды с другими путниками на обочинах дорог. Он утолял жажду водой из источников, которые бьют из-под земли для всех людей, и молоком, которое ему подносили на фермах, а однажды вечером, когда он повстречал процессию счастливого жениха, его даже угостили вином.

На пятый день Джайреш сошел с дороги и углубился в скалистые, поросшие лесом горы. Целый день он карабкался под свисающими с ветвей лианами, и птицы разлетались в стороны при его приближении, а однажды в зарослях он увидел робкую олениху. Когда солнце двинулось вниз, заливая все вокруг позолотой, а на небе появились звезды, Джайреш увидел перед собой тропинку, которая спускалась в долину. Там, среди древних темных деревьев, возвышался огромный каменный дворец. У Джайреша екнуло сердце. Здесь заканчивалось его путешествие, ибо это не могло быть ни чем другим, как домом отцовского приятеля — какого-нибудь строгого и чопорного старика.

«Ну что ж, я вдоволь вкусил свободы, — подумал Джайреш. — Теперь мой удел — неволя». И он пошел к дворцу.

Размеры и архитектурное великолепие дворца затмевали не только родительский дом Джайреша, но и все виденное им ранее. Террасы крыш налегали друг на друга, а над ними высились огромные башни. Колоннады, обрамлявшие длинную широкую лестницу, поддерживали крышу портика. За полверсты от дворца тропинка переходила в мощеную дорогу, по обеим сторонам ее стояли на мраморных постаментах изваяния зверей и птиц — львов, ибисов, журавлей и обезьян; их фигуры призрачно мерцали в угасающем вечернем свете. У подножия дворца в мрачном величии раскинулись сады с султанами пышных деревьев и гребнями водопадов. Все это тоже было позолочено заходящим солнцем, оно распадалось на тысячи осколков в бронзовых веерах хвостов разгуливавших по лужайкам павлинов. Однако в самом дворце не было видно ни огонька.

Достигнув мощеной дороги, Джайреш ощутил совсем иные чувства. Что-то в этом месте, в ароматах садов, золотых павлинах и самой тишине настораживало и зачаровывало. Все здесь отличалось от привычной атмосферы его дома. И в этот момент на дороге перед Джайрешем возникла чья-то фигура, прямая как постамент и облаченная в черное. Она напоминала исполинскую птицу, стоящую на одной ноге и держащую в другой тонкий жезл.

— Сообщи мне, кто ты таков и чего желаешь, — произнес незнакомец.

Джайреш ответил надменно, не упустив ни единой подробности. Он полагал, что с этого мгновения его начнут унижать, и не желал, чтобы его приняли за безвольного труса.

Посланец внимательно выслушал его, после чего издал странный звук, свидетельствовавший, возможно, об удовольствии. Джайреш с высокомерным видом пропустил его мимо ушей. Он прекрасно понимал, что, заняв самое низкое положение среди прислуги этого дома, он подвергнется всеобщим насмешкам и издевательству. И если обращать на них внимание, это лишь усугубит его положение.

— Ну что ж, если ты готов к примерной службе, пойдем, — изрек его собеседник. — Человек, которому ты будешь отныне служить, живет в этом доме.

Посланец посторонился, и Джайреш двинулся к дому, услышав за спиной троекратный удар жезлом.

И внезапно во дворце зажглись все окна, озарив все вокруг таким сиянием, словно взошло солнце. На всех крышах и у всех дверей загорелись факелы.

Джайреш в изумлении остановился, и в то же мгновение хлопанье крыльев над головой заставило его поднять глаза. Огромная птица, похожая на цаплю, пролетела над садом и скрылась в сверкающем дворце.

Юноша двинулся дальше, поднялся по лестнице и оказался под крышей портика. Дверь в дом была распахнута, за ней виднелись два зала, один прекраснее другого. Они были обставлены с такой изысканной роскошью, что Джайреш долго не мог придти в себя от удивления. За украшенными позолотой и драгоценной мозаикой дверями виднелся третий зал с черным, как уголь, полом.

В центре зала бил фонтан, окруженный бассейном из прозрачного зеленого стекла, в колоннах, увитых живым виноградом, резвились птицы. В глубине зала на ложе покоилось какое-то существо. Оно не спеша приподнялось и взглянуло на Джайреша.

Джайреш окаменел. Несколько мгновений он не мог решить — не то уносить ноги, не то вытащить короткий клинок и вступить в схватку, ибо на ложе восседал черный ягуар из рода пантер, с горящими, как угли, глазами.

А еще через мгновение он раскрыл пасть.

— Подойди ближе, — отчетливо произнес он, обращаясь к Джайрешу. — Я уже не так молод и плохо вижу на таком расстоянии.

Джайреш в изумлении повиновался. Он остановился в нескольких шагах от ложа.

— Не бойся, — сказал ягуар. — Я уже пообедал. К тому же ты, кажется, мой гость. Есть тебя будет не слишком-то вежливо.

При этих словах Джайреш рассмеялся. А ягуар наградил его явно неодобрительным взглядом.

— Прошу прощения, господин, — произнес Джайреш. — Но я еще никогда в жизни не встречал зверя, который владел бы даром человеческой речи.

— Позволю себе не поверить, — откликнулся ягуар. — Возможно, ты неоднократно встречался с такими зверями, просто они не удостаивали тебя беседой.

— Не смею возражать, — ответил Джайреш. — А смех мой был вызван лишь изумлением. Ваш господин — волшебник? Это он научил вас разговаривать?

— Господин? — удивился ягуар. — Я здесь господин.

Джайреш едва не рассмеялся вновь.

— Неужто ты друг и партнер моего отца? — пробормотал он. — Если там, мне придется признать, что я недооценил родителя.

— Скажу лишь одно, — ответил ягуар. — Мне известно о намерении твоего отца сделать тебя нижайшим из слуг, дабы это принесло тебе пользу. Должен добавить, что я в некоторой растерянности. Ибо в этом доме все делается с помощью волшебства, и здешние обитатели проводят свою жизнь, не обременяя себя службой. В настоящий момент я ничего не могу тебе поручить. Однако я все как следует обдумаю. Завтра мы вновь увидимся и поговорим, а пока чувствуй себя как дома. Стоит только попросить, и ты получишь все, что захочешь. За исключением женщин, в моих владениях нет людей. Тем же особам, которых ты здесь встретишь, включая моих жен, ты должен оказывать самое глубокое уважение.

— Мой повелитель, вы так великодушны, что я готов повиноваться вашей воле. Позвольте узнать лишь одно — каких еще особ, кроме ваших жен, я могу здесь встретить, чтобы я смог к ним обратиться должным образом?

— Кроме пантер, здесь есть несколько тигриц, гиен и лисиц, одна пифия и целый гарем питона. Здесь также обитает благочестивое семейство волчиц, поклоняющихся луне, и бесчисленное количество крылатых дам, которых ты уже видел. Хочешь, здоровайся с ними, хочешь, нет. От тебя требуется лишь обычная учтивость, поскольку ты еще не сведущ в наших обычаях.

Ягуар и прикрыл глаза, показывая, что аудиенция закончена.

Двери тут же распахнулись, и Джайреш как во сне вышел из зала в богато убранный коридор.

Миновав анфиладу комнат, чьи двери сами распахивались при его приближении, Джайреш достиг покоев, сдержанная пышность которых превосходила все, что ему когда-либо доводилось видеть. Здесь невидимые слуги нежно и тщательно вымыли Джайреша в бирюзовой ванне и умастили его тело благовониями. Потом невидимые джинны подали ему ужин на золотых блюдах. И он лег на постель божественной мягкости. Балдахин над кроватью был расшит сияющими звездами, над ними виднелось изображение луны. Когда Джайреш проснулся, и на балдахине, и в окне уже сияли солнца. Не успел он встать, как снова оказался в руках невидимой прислуги: его накормили редкими блюдами, облачили в княжескую одежду, и он, вновь пройдя сквозь анфиладу, оказался в зале ягуара.

На этот раз хозяин дома был не один — его окружала свита.

На кушетках восседали и возлежали его жены в драгоценных серьгах и ожерельях, рядом стояли советники: тигры, обезьяны и старый бык, который за свою проницательность пользовался всеобщим уважением. Повсюду в зале виднелись и другие животные, зачастую рядом стояли представители видов, обычно не ладящих друг с другом. Львы беседовали с ягнятами, газели прогуливались с волками, а в нише лиса играла в шахматы с гусем.

Огромная цапля, стоявшая у трона, трижды стукнула жезлом по полу.

Под неотрывными взглядами прекрасных звериных глаз Джайреш приблизился к ягуару и учтиво поклонился.

— Юноша, — промолвил тот, — мы обсудили твое появление и пожелание твоего отца. Я всегда стараюсь оказывать помощь, когда это в моих силах. Я посоветовался с ученым быком и решил отправить тебя к свиньям, которые живут в саду.

— Вы хотите сказать, мой господин, что поручаете мне пасти стадо свиней? — переспросил Джайреш.

Ягуар скрестил лапы.

— Не совсем. Впрочем, свиньи объяснят тебе лучше, ведь они великие философы. Можешь отправляться прямо сейчас. Цапля, мой управляющий, отведет тебя.

Было совершенно ясно, что аудиенция закончена. Звери позабыли о Джайреше и вернулись к светским беседам.

Джайреш последовал за цаплей, торжественно скакавшей на одной ноге и державший церемониальный жезл в другой, и вскоре вышел из дворца. Они пересекли сады и оказались на девственной земле. Они спустились по склонам холмов в мшистый овраг. Перед ними высились исполинские деревья, поросшие лианами, на черных стволах виднелись отметины от огромных клыков. Джайреш, пребывавший все это время словно в веселом сне, слегка растерялся.

— Подождите, господин цапля, — промолвил он. — Похоже, эти свиньи очень велики.

— Это действительно так, но тебе не о чем беспокоиться. Мы ведем здесь мирную жизнь и никому не причиняем вреда. Даже плоды и мясо, которые ты ел вчера и которыми подкреплялся сегодня утром, ни что иное как иллюзия, хотя они и очень питательны. Мы владеем могущественными чарами, а потому не испытываем необходимости в насилии. Мой господин шутил, когда вслух размышлял, нельзя ли тобой пообедать. С твоей головы не упадет ни единый волос.

Нельзя сказать, что эти слова вполне успокоили Джайреша. Он хотел задать цапле еще один вопрос, но тут в кустах раздались громкий шум и треск, и выскочили три белоснежных кабана с горящими как расплавленное золото глазами. Джайреш решил, что настал его последний час, и повалился на колени.

— Он молится? — осведомился один из кабанов. — Не следует его беспокоить, пока он не закончит.

— Господин, — пролепетал Джайреш, — у меня при себе нож. Однако силы наши не равны, и поэтому я не буду сопротивляться. Так что, если вы намерены убить меня, прошу лишь об одном — сделайте это быстро. Я не хотел бы показаться вам трусом, а надолго мужества у меня не достанет.

Цапля многозначительно ухнула, говоривший кабан приблизился к Джайрешу и заглянул ему в лицо.

— Мы не причиним тебе вреда.

— Но я же охотился на ваших братьев, убивал их, — невольно вырвалось у Джайреша, — хотя должен признать, они были гораздо меньше и не разговаривали со мной.

— Вашему роду свойственно убивать, вы расправляетесь даже с теми, кто умеет говорить, — ответил кабан. — Однако вставай. Благочестивые волчицы принесли нам послание от нашего господина ягуара, которое было доставлено им зябликами. Тебя препоручили нашей заботе. Поэтому пойдем.

Джайреш, изумляясь происходящему и снова глуповато улыбаясь, встал и пошел за тремя белоснежными кабанами в заросли к югу от сада.

Они шли все утро. К полудню достигли густого древнего леса, росшего во владениях ягуара, и вышли на берег виноградно-зеленой реки, где жило стадо свиней — кабаны со своими женами и многочисленным потомством. Пока они подходили к берегу, Джайреш обратил внимание на странную противоестественность. Все стадо было белоснежным и золотоглазым. Чистые, опрятные, блестящие свиньи прохаживались или отдыхали под лучами полуденного солнца, пробивавшегося сквозь кроны деревьев, и тихими приятными голосами вели мирные беседы.

«Нет, это точно не сон», — подумал Джайреш, и смущение, смешливость, а вместе с ними и страх наконец покинули его. Какой бы странной ни была реальность, она рано или поздно становится очевидной.

Свиньи поприветствовали его с легким оживлением и совсем не в той манере, что придворные.

— Кажется, твой отец хотел, чтобы ты спал на голой земле и вел простую жизнь, — промолвил кабан, который первым заговорил с Джайрешем. — По крайней мере, здесь тебе не придется подметать полы, это делает ветер. Не надо и выносить помои, так как грязь разводит только людской род, а также звери, которых люди держат в плену. Но жизнь твоя действительно будет простой, ты сможешь делить с нами все, что мы имеем, включая нашу долю чар. Точно так же, как придворные нашего господина ягуара, мы — волшебники, а кроме того, владеем человеческой речью и некоторыми человеческими манерами.

Джайреш устроился на земле среди свиней, которые любезно сотворили для него из воздуха вкусную пищу и свежую воду, и начал расспрашивать их о том, о сем. Свиньи отвечали спокойно и охотно. Таким образом он познакомился с забавными сторонами их жизни.

Они сообщили, что в царствах зверей, как и в царствах людей, есть свои боги, только боги животных с любовью относятся к своим творениям. (Следует вспомнить, что боги Плоской Земли давно уже отвернулись от людей. Поскольку Джайрешу ничего не было известно об этом, он не спорил. К тому же он был молод, и боги человечества еще мало тревожили его.)

Большинство зверей на земле рождались, жили и умирали самым естественным образом. В отличие от людей, эти звери не обладали индивидуальными душами, но были частью одной общей души, то есть самого бога, который выпускал из себя бесчисленное количество тварей, существовавших отдельно, но связанных с животворным источником психическими нитями. Таким образом, звериные боги, которых было столько же, сколько видов зверей на земле, включая птиц, рыб, рептилий и насекомых, могли ощущать в каждое мгновение бесчисленное количество земных жизней и одновременно свою собственную вечную жизнь.

Однако время от времени звериное божество производило на свет создание, исключительно одаренное духом. Такое животное отличалось от всех остальных представителей своего рода. И, поскольку звериные боги по своей божественной сути обладали даром человеческого разумения, эти высшие животные, стоящие недалеко от них, выделялись как гении в обществе людей. Они умели разговаривать и мыслить, они становились философами, художниками, магами и чародеями. Одновременно они утрачивали всю звериную свирепость и свойственное людям варварство. Они вели чистый, хотя иногда и фривольный образ жизни и, подражая людям, объединялись в сообщества, в которых бытовала своя система правосудия и которыми правил избранный ими повелитель. Иногда они даже облачались в человеческие одеяния, соблюдали человеческие обряды и исповедывали человеческую веру, как, например, поклонявшиеся луне волчицы, считающие ее белым волком. Другие, в свою очередь, становились отшельниками, как семь сов, обитавших в лесу и не произносящих ни слова. Из ночи в ночь они занимались лишь тем, что составляли воображаемые карты движения звезд, которые на самом деле были неподвижными в силу плоской конфигурации земли.

Эти разнообразные и эксцентричные занятия также высоко ценились звериными богами, хотя после своей смерти высокоморальное существо вновь поглощалось создателем наравне с низшими представителями его рода.

Все это Джайрешу рассказали свиньи, пока он сидел с ними на берегу виноградно-зеленой реки, и он всему поверил. И пока они говорили, юноша вдруг ощутил, как отличаются от них души людей, и почувствовал страстную тягу к грубой звериной простоте. Ему захотелось стать котом, гончей, лошадью или молочно-белым кабаном…

— Считается, — добавил кабан, обратившийся к Джайрешу первым, — что люди на короткое время могут вселяться в тела зверей. Не с помощью магических средств, как это делает перевоплощающийся чародей, но после смерти, чтобы приобрести новый опыт и знания. Точно так же, как иногда после умершего на земле остается его призрак. Однако мы в это не верим.

Так блудный сын богача прожил несколько месяцев в лесу со свиньями-философами.

Туманная зелень лета начала медленно сменяться багрецом, а река потемнела как солод от отражений глядящихся в нее с берегов черных и пурпурных ирисов. Холодало, изморозь дымкой покрыла лес, как выдыхаемый пар замутняет зеркало. Свиньи переместились в высокие сводчатые пещеры на берегу реки. С помощью чар они создали жаровни, в которых полыхали ароматные поленья, и меховую накидку для Джайреша. Мороз окостенил землю, сковал нежные цветы. И свиньи согревали друг друга и Джайреша теплотой своих сердец и огнем жаровен. Они рассказывали красивые истории о князьях и благородных дамах своего племени, но, поскольку им было чуждо насилие и тщеславие, и они относились к любви как к неизбежному факту, а не как к проявлению судьбы, их рассказы не захватывали воображение.

И юноша начал подумывать о том, что настанет день и он вернется в реальный мир, и будет там любить и ненавидеть, грешить и раскаиваться. Пока же он ложился и засыпал рядом со своим другом, белым кабаном, опустив голову ему на бок. Холодный ветер поднимал на реке барашки, а Джайреш ощущал в своей душе такой невозмутимый покой, какого он не испытывал ни с одним человеком.

2. Какая служба была сослужена Шараку

Нет необходимости упоминать о том, что ягуар вовсе не являлся старинным приятелем богача, к которому тот намеревался отправить своего сына. Путаница произошла из-за туманности объяснений и сходства пейзажа.

Посланец верхом и с более точными указаниями двинулся по другой дороге и через четыре дня достиг дома зажиточного купца Шарака.

Шарак действительно некоторое время вел дела с отцом Джайреша, однако они уже давно не переписывались. Получив письмо от взмыленного гонца, он начал судорожно копаться в памяти. А прочитав это нелепое письмо, как и можно предположить, купец не особенно обрадовался. В отличие от говорящих зверей из дворца ягуара, узнавших о наказании, наложенном на Джайреша, из его собственных уст, Шарак счел себя оскорбленным.

— Что это за болван хочет взвалить на меня свою обузу, полагая, что ему дают на это право наши мимолетные деловые связи?! Что за идиотская затея? Неужто мне больше не на что тратить время? Однако мне ничего не известно о его нынешнем местонахождении, придется смириться и принять молодого бездельника. Да будут оба прокляты!

И он дал указания управляющим, чтобы поджидали незнакомца — молодого человека из хорошей семьи, который должен придти пешком.

На следующий день слуга подозвал своего господина к окну. Внизу, на тропинке, вившейся вдоль виноградника, виднелась человеческая фигура в мужском костюме.

Купец поднес к глазам подзорную трубу.

— Что за женственный юнец! — вскричал он, заранее готовясь увидеть в пришельце недостатки и, естественно, находя их. — Только посмотри, какие он отрастил патлы, они свисают из-под головной повязки! К тому же он брюнет, а моя старая няня всегда говорила, что это свидетельствует о дурном нраве. Одежда же, напротив, бела, что совсем не подходит для длительного путешествия. Он еще и бос — что за прихоть! Спускайся, — велел он слуге. — Прими его и проводи ко мне. Он нуждается в строгом обращении.

Слуга вышел из дома, пересек виноградник и добрался до дороги.

— Стой! — распорядился он. — Тебя уже поджидают. Следуй за мной, я отведу тебя к своему господину — купцу Шараку, которому ты выразишь признательность в благодарность за внимание.

Тропинку заливал солнечный свет, отчего воздух колебался легким маревом, и казалось, что приближающийся юноша тоже лучится и сияет, и пульсирует на ходу, словно бесплотный призрак.

Затем он вошел в тень виноградника и остановился, глядя на слугу, и тот ощутил странную неловкость.

— Такие манеры не доведут тебя до добра. Ты — никчемный мот Джайреш, и отец прислал тебя в этот дом на перевоспитание. Видишь, мне все известно. Так что веди себя поскромнее или пеняй на себя.

— Правда? — поинтересовался юноша. И какой у него был голос! Мягкий как пух и нежный как шелк, и угрозой от него веяло сильнее, чем от подколодной змеи.

— Следуй за мной, — приказал слуга. — Или спущу на тебя собак.

Юноша издал зловещий смешок, и волосы встали дыбом у слуги. Однако, когда он повернул к дому, белоснежный юноша бесшумно и крадучись, как кот, последовал за ним. Слуга покрылся мурашками — он ничего не мог понять: шевелюра у этого Джайреша была зловеще черной, а глаза — такими голубыми, что в них было больно смотреть.

Они вошли в дом и добрались до нужной комнаты. Шарак возлежал на подушках, пил вино и вертел в пальцах письмо. Он не сразу обратил внимание на гостя, и тот неподвижно простоял несколько минут. Слуга же переминался с ноги на ногу.

— Вот что интересно, — наконец промолвил Шарак, — чем это отпрыск мог так раздосадовать своего родителя. Твой опечаленный отец просит меня, чтобы я сделал тебя нижайшим из своих слуг. Твой опечаленный отец просит, чтобы я заставил тебя трудиться в поте лица, а по прошествии девяти месяцев выпорол, если тебе не удастся меня удовлетворить. Что скажешь?

— Скажу, что ты не знаешь моего отца, — ответил юноша таким тоном, что слуга выронил жезл, и тот со стуком упал на пол. Грохот испугал птиц, певших в клетке на окне, и они попрятались за чашку с водой. В комнате наступила гробовая тишина. Можно было даже различить шорох, с которым по полу катился клочок пуха. Даже Шарак отвлекся от письма и поднял глаза.

«Как красив этот мальчик, — изумился он. — Воистину прекрасен. Его можно было бы принять за девушку, если бы не одежда, высокомерная поза и надменный взгляд».

— Я действительно давно не видел твоего отца, — ответил Шарак, смущенно отводя взгляд. — Но вот его письмо, а вот ты, дерзкий мот Джайреш. И ты не покинешь этот дом, пока не получишь жестокий урок.

— Да будет так.

При этих словах птицы нырнули в чашу с водой, а бокал с вином разлетелся вдребезги в руках Шарака, забрызгав его одеяние.

— Убирайся вон вместе с моим слугой! — в ярости вскричал купец. — Прочь с глаз, и да будет твой труд тяжелым и унизительным!

Так приняли дочь князя Демонов Азрину-Соваз.

После горькой разлуки сосвоим возлюбленным Соваз в печали и гневе исходила много земель в его поисках, и боль не покидала ее. Однако она была неземным существом, и, хотя ее чувства походили на переживания обычной женщины, все же они были совсем иными. Существует несколько рассказов о ее скитаниях.

Известно, что она случайно набрела на поместье Шарака, ибо Судьба была ее близкой родственницей. Она шла меж пыльными виноградниками, в то время как мысли ее блуждали совсем в иных местах. Затем, принятая за другого, она накинула на себя магический покров и уподобилась смертному юноше. Такова была ее прихоть, ибо она была не менее капризна, чем ее настоящий отец, Владыка Тьмы Азрарн. Вот, пожалуй, и все, что следует упомянуть. Она была дочерью Зла, демонессой, и ей пришлось выполнять самую грязную работу в доме купца. К тому же ее обещали выпороть, если она не проявит усердия.

Слуга, боявшийся пришельца, поспешил покинуть его, как только проводил во двор. Он бросил Джайреша среди разъяренных кухарок, завистливых служанок и злобных мальчиков на побегушках в клокочущем мире кухни. И обитатели этого мира поспешили тут же наброситься на свою новую жертву. Еще бы — миловидный высокородный юноша, низведенный до положения слуги! Он же не обращал никакого внимания на окруживших его челядинцев, хотя они и являлись необходимыми винтиками сложного механизма, без которых в этой усадьбе прекратилась бы жизнь. Они были крысами, они питались отбросами, они крали то, что сами же создавали.

— Какой милашка! — закричали они наперебой, увидев то же, что и Шарак, обитавший над их головами в раю, созданном их руками. (Стоит ли говорить, что они плевали в пироги и бормотали заклятия, замешивая тесто для хлебов? А по ночам, когда небо усеивали звезды, которые тоже, казалось, принадлежали Шараку, слуги совокуплялись в его виноградниках и производили для него на свет новых слуг, которые так же ненавидели его, как и родители.)

Со смехом они показывали пальцами на красивого и опрятного юношу, низвергнутого с небес в их преисподнюю, во двор, смердящий кровью и навозом после недавнего забоя скота.

— Ну-ка, убери здесь все! Да смотри, не испачкай чистенькие башмаки! — кричали они.

Юноша вышел во двор, и тут же наступила тишина, словно все затопило пролившееся с небес жидкое стекло. Тишина сгущалась все больше и больше, так что начала сворачиваться пролитая мясником кровь. Двор вдруг покрылся блестящей янтарной плиткой, украшенной глазурью, и все засияло чистотой. А Лжеджайреш, не пошевеливший пальцем, стоял на месте в своем белоснежном костюме.

Волшебник? Обитатели кухни быстрее своего господина догадались об этом и бросились врассыпную от чужака. Презрительный смех уступил осторожной хитрости и леденящему ужасу.

— Что еще? — осведомился Лжеджайреш.

— Управляющий сказал…

— Управляющий велел тебе…

— Что?

Пальцы указали на отхожее место. Какими драгоценностями ты украсишь его?

Юноша лишь обернулся и моргнул сапфировыми глазами, и воздух заполнился ароматом роз, который исходил из выгребной ямы.

Прислуга бросилась обратно в кухню. Полы там были выметены, хотя никто и не думал браться за метлу. Более того, они оказались выложены разноцветными камнями, и грязь исчезала в тот же миг, что и появлялась. На столах, приготовленных к полуденной трапезе Шарака, возвышались пиршественные блюда, которые никто не готовил ни на сковородах, ни на противнях.

— Отнесите ему, — спокойно промолвил кудесник. — И пусть отведает. Сами же ни к чему не прикасайтесь. Вы будете пировать после.

В полном изумлении слуги подняли тяжелые блюда и двинулись прочь, упиваясь изысканными ароматами, которые вдохнул в яства волшебник. Шли, боясь уронить подносы, шли, увенчанные цветами и разодетые как князья.

— Да пребудут с вами благословения, господин, — провыли они, дико поводя безумными глазами, ибо радость в них соседствовала с ужасом и злобой, ведь они опасались расплаты за такое благодеяния.

— Да снизойдет благодать на вашу голову… — подхватили другие, сбиваясь в кучу и словно прося, чтобы и на них снизошло это дивное изобилие. И в мгновение ока получили его. Так, крича на разные лады, они стояли перед крыльцом.

Шарак, чувствуя беспричинное беспокойство, ходил в верхних покоях, и вдруг к нему ворвалась толпа пышно разодетых слуг. Они были пьяны от прихоти демона, они упились его сладостным дыханием. Крича и улюлюкая, они расставляли блюда для своего господина. Он смотрел на них в изумлении, едва узнавая лица.

— Что все это значит? — наконец истошно проревел он.

— Мы не знаем! — визгливо прокричал мальчик, сгибавшийся под тяжестью хлебных подносов.

— Мне это подарил пришлый бродяга, — выскочила вперед пигалица, прежде никем не замечаемая, а теперь разодетая как принцесса, и закрутила перед носом у Шарака бриллиантовое кольцо, — а вам он послал угощение. Ешьте, господин!

— Ешьте! Ешьте! — подхватили все нестройным хором, отступая к дверям и оставляя Шарака в одиночестве в окружении рассыпанных цветочных лепестков и золотой пыли, от которой у него уже кружилась голова.

Шарак сел как громом пораженный и, не зная, что предпринять, протянул руку к графину с вином.

О, ужас! От графина разило зловонием — он был полон гнилого винограда и грязи. Хлеб на глазах покрывался плесенью, творог протух, все изысканные блюда портились и разлагались с невероятной скоростью. С шумом треснула корка пирога, наружу выскочили мыши; черви, гусеницы и жуки посыпались из вазы с фруктами, а жаркое загорелось.

Заслышав крики господина, толпящиеся в коридорах слуги украдкой двинулись к двери — посмотреть, что происходит. Теснясь и толкаясь, они заглядывали в покои, а когда мимо промчался управляющий, они с хихиканьем бросились вниз по лестнице.

В сияющей кухне, украшенной мозаикой и мрамором, их дожидалась полуденная трапеза. Они с опаской прикасались к пище, но с ней ничего не происходило. (Сверху доносились вопли господина и приглушенные соболезнования управляющего). Может, пища и была отравлена волшебством, но слуги уже не могли совладать с ноющими от голода животами и ртами, полными слюны. Никогда в жизни им не доводилось вкушать такую еду. За нее можно было умереть, чего не заслуживали ни голод, ни воровство.

И пока они глотали и давились, грызли и обсасывали, опорожненные горшки сами собой наполнялись, вертела сами собой вращались и мясо не подгорало. В каморках и у очага, где слуги обычно проводили ночи, раскинулись горы циновок и бархатных подушек. Очаг не нуждался в дровах. Фитили в серебряных лампадах сами следили за собой. И в кухне было светло ночью и тепло в мороз. Фрукты и масла, вино и пироги — все появлялось по волшебству. Райская жизнь наступила на этой кухне. Надолго ли? Кого, впрочем, волнует, сколько продлится жизнь? А гадать — дело пустое.

Что же до драгоценного господина Шарака, то он был очень занят.

В течение нескольких дней и ночей слуги поднимались к нему, когда он их звал, и прокрадывались, чтобы подглядеть на него, когда он их не звал. И замечали, что с Шараком и верхними покоями, как и с ними самими, происходят странные вещи.

Драпировки на стенах сгнили и разлетелись в прах, мебель сломалась, из картин выскакивали лягушки и жабы, расползались мыши и вши, выпрыгивали ласки и крысы. Одежда на теле Шарака рвалась и лезла по швам. Вокруг него вились целые тучи моли. Все металлы ржавели и разжижались. Он с воем блуждал по дому дни и ночи напролет и забывался сном на голых досках. Порой он забредал на кухню и оглядывал ее изумленными глазами. Порой требовал, чтобы его покормили, и слуги с непривычной поспешностью бросались выполнять его распоряжения. Но, стоило Шараку протянуть руку, как дары небес превращались в гниль и плесень. И тогда он вопил и бился головой о стены. И слуги взирали на него с изумлением и жалостью. Как им нравилось испытывать эту жалость!

Лишь управляющий не получил ни парчового одеяния, ни единой драгоценности в отличие от обычных слуг, которые награждались сокровищами, как только пересекали порог кухни. Однако ему было позволено есть и пить на кухне, если он молил об этом, стоя на коленях.

— Где кудесник? — вопрошал он, опускаясь на колени перед разодетым в багрец поваренком и моля его о крохотном кусочке мяса.

Слуги неизменно были любезны с управляющим, как и с его полубезумным господином, гораздо любезнее, чем прежде, ибо теперь они могли позволить себе великодушие.

— Мы думаем, что он ушел, господин управляющий.

— Ушел? Вы уверены?

Видимо, так оно и было, ибо день за днем и ночь за ночью по дому метался Шарак с ржавым мечом в руках, исхудавший как жердь и полуобезумевший от голода, жажды, паразитов и разрушений. Он жаждал мести и не находил своего обидчика, а между тем рядом опадали последние шпалеры и последнее золото превращалось в шлак. Крыша кусок за куском обваливалась, пока в одну прекрасную ночь Шарак не оказался под открытым небом, усеянным звездами, которые, казалось, когда-то принадлежали ему.

Куда девалось время? И что с ним стало? Все смешалось. Сколько он прожил в таком состоянии, бродя в лохмотьях по руинам с прилипшим к позвоночнику животом и прислушиваясь к отдаленным и недосягаемым звукам пиров?

— Месяц, не более того, — ответил ему кто-то. — А тебе кажется дольше?

Глаза Шарака вспыхнули огнем.

— Где ты, мальчик? — прохрипел он. — Подойди ближе, ближе…

И перед ним послушно возник прекрасный юноша с черными распущенными волосами и еще больше похожий на девушку, чем прежде. И обезумевший Шарак поднял на него меч. И он разлетелся на куски, поранив своего хозяина, и тогда Шарак разрыдался от ярости и отчаяния.

— Ты лишил меня дома. Кто меня приютит? Когда на богатого человека падает такое проклятие, друзья его оставляют. Не удивительно, что это чудовище — твой отец — отправил тебя ко мне.

— Мне предстоит служить тебе еще восемь месяцев, — промолвил Лжеджайреш, чья фигура смутно мерцала в темном коридоре. — А потом, если останешься недоволен мною, ты меня выпорешь. — И снова раздался его ужасный смешок.

— Смилуйся! — вскричал Шарак. — Назови цену моего избавления.

— Милость? А что это такое? Ты сам определил свою судьбу, сказав о жестоком уроке.

— О я уже все понял, — застонал Шарак, падая на пол.

— Ты наскучил мне, утомил своими выходками, — промолвил юный кудесник. — Похоже, твои неприятности следует растянуть на девять лет, а не на девять месяцев. Ну, да ладно. Я положу им конец. С восходом солнца ты избавишься от своего горя.

— О позволь облобызать подол твоего платья, добрый, мудрый Джайреш.

Но прелестное видение уже исчезло. Исчезло насовсем, чтобы пойти дальше навстречу своим бедам. Всю ночь Шарак пролежал на полу, молясь богам, чтобы исполнилось обещание всемогущего юноши.

Встало солнце, и первые его лучи разбудили Шарака в груде развалин, в которые превратились верхние покои.

И вдруг он увидел, что все разрушения исчезли. Шарак снова находился в роскошном особняке. Цветочные ковры купались в солнечном свете, и тот разгорался еще ярче, отражаясь от позолоты.

Шарак, бормоча что-то под нос, перебегал из комнаты в комнату. Он ощупывал убранство и орнаменты, словно они принадлежали не ему, воровато оглядывался и, как нищий, топтался в дверях, пожирал глазами пищу на столе. Наконец голод взял свое. Купец вонзил зубы в белый хлеб, как изможденная собака, и с хлебом ничего не произошло, только хрустнула ароматная корочка, и язык ощутил медовую мякоть… Все обратилось вспять. И хотя Шарак чуть не лишился чувств от счастья, он ощутил чистоту своего тела, облаченного в тонкие ткани, и тяжесть перстней на пальцах, которые еще недавно обжигали его, плавясь и стекая…

И вот Шарак поднял сияющую руку и позвонил в серебряный колокольчик. По этому знаку к нему всегда вбегал слуга, дожидавшийся его распоряжений за дверью.

Однако теперь почему-то никто не появился, лишь тишина была ответом Шараку.

Он приоткрыл отяжелевшие веки. Дверь наконец отворилась, и на пороге появился привычный слуга. Его голова была украшена ветками жасмина, он был облачен в малиновое платье, на запястьях и на щиколотках позвякивали золотые браслеты. Он наградил Шарака таким долгим, таким высокомерным взглядом, что у купца екнуло сердце. Затем слуга склонился с княжеским достоинством, и Шарак ощутил в этом поклоне убийственную насмешку над собой.

— Да, господин?

— На колени, ты, тварь! Или будешь избит до полусмерти!

Слуга рассмеялся.

— У нас на кухне говорят, — произнес он таким тоном, словно хотел сказать «в нашей стране говорят», — что кнуты и палки превращаются в букеты цветов, прикасаясь к нашим спинам. А знаете, почему? Потому что в кухне воцарился рай, и все мы находимся во власти его чар. Так ударьте же меня, господин.

Шарак бросился вперед, нанес удар. Слуга просиял и залепетал что-то о летней траве и прозрачных источниках.

Тогда Шарак попытался убить слугу. Он душил его и колол ножом, но это не причиняло юноше никакого вреда, он только пуще радовался. Наконец Шарак обессиленно повалился на пол.

— Уйди прочь с моих глаз, — прошептал он.

И слуга, поклонившись учтивее, вышел из комнаты. И тут же внизу раздались музыка и пение, и звуки поднимались все выше и выше, как набегающая волна.

— Будь проклят этот кудесник, — пробормотал Шарак. — Я погублен навеки. — Хотя он не смог бы сказать, в чем именно выражалась его погибель. Но, когда он вспоминал о своих слугах, купавшихся в роскоши и чувствовавших себя хозяевами в его доме, он не мог ни о чем думать, лишь о том, что унижен и сломлен. И снова в нем зародилась мысль о мести. «Все было бы прекрасно, если бы не отец этого выродка. Негодяй, это он навлек на меня все несчастья, он заставил меня разозлить свое отродье и тем самым нарушил мой покой, зная, что я не смогу справиться с Джайрешем».

Это слегка успокоило Шарака, он опустился на ложе и замер.

Он больше не звал слуг, не требовал от них ни питья, ни пищи. Он просто сидел, наблюдая за тем, как тени то укорачиваются, а то снова растут. Словно его собственная душа распространяла вокруг себя мрак.

3. Дар ягуара

Тем временем в лесу к югу от восточных садов прошло девять месяцев. Плодоносная осень и листопад сменились морозами и студеной стылостью, а затем наступило беззвучное ожидание, когда, казалось, все заснуло. Но вскоре побежали ручьи, и на кустах высыпали звезды цветов. Свиньи выскочили из пещер тереться о стволы деревьев. Молодняк бросился в реку и замелькал белым янтарем под тонким яшмовым покровом воды.

Искупавшийся Джайреш вышел на берег и увидел перед собой цаплю, которая стояла на одной ноге, а в другой держала церемониальный жезл.

— Пора прощаться, — молвила она.

— И я не могу остаться?! — воскликнул Джайреш.

— Мы должны выполнить пожелания твоего отца, — ответила цапля. — Он хотел, чтобы ты по прошествии девяти месяцев получил вознаграждение и вернулся домой.

— Но я не мог удовлетворить твоего господина. Я — отщепенец и изгой. Поэтому я останусь со свиньями.

— Ничего не поделаешь, эту книгу слагает Судьба, — промолвил подошедший белый кабан. — И из нее невозможно вычеркнуть ни единой строки.

И тогда Джайреш поднял руку, прощаясь с кабаном.

— Ну что ж, обратно в мир, — произнес он, — где мне никогда не обрести такого покоя и отдохновения, как здесь. И если я расскажу там о стаде свиней, приютившем меня, люди разве что поднимут меня на смех.

— Тогда ничего не рассказывай. К чему навлекать на свою голову неприятности? Просто знай, что это с тобой было.

— Да, но я начну думать, что то был сон.

— Вся жизнь — сон.

Друзья редко сопровождают свои разлуки обилием слов и потоками чувств.

И цапля повела Джайреша обратно через лес. Он шел, опустив голову, то улыбаясь, то погружаясь в задумчивость. С видом мечтателя он и вошел к господину ягуару.

— Ты сослужил хорошую службу и я доволен тобой, — промолвил тот, глядя на Джайреша горящими глазами. — Получи причитающееся вознаграждение.

И он указал на необыкновенный букет, лежавший на столике рядом с престолом. Он состоял из шипообразного когтя, пучка коричневой шерсти и белоснежного клыка, похожего на кинжал.

— Вот это? — переспросил Джайреш.

— Да.

— А что это такое, мой господин?

— Ключ, — ответил ягуар. Он закрыл глаза, и придворные вокруг зашушукались, прикрывшись веерами.

— Но, мой господин, это совсем не похоже на ключ.

— Ты так думаешь? — промурлыкал ягуар и чуть-чуть приоткрыл один глаз.

Цапля отвела Джайреша в сторону.

— Послушай, тебе пора отправляться домой. На обратном пути увидишь прекрасную гробницу, которую узнаешь по восседающей на ней сине-черной вороне. Она скажет тебе…

— Да?

— А шерсть, коготь и клык — это ключ от той гробницы.

— Зачем она мне?

— В ней покоится огромное богатство.

— Я не граблю могилы, — промолвил Джайреш, и взгляд его еще больше затуманился. Он снова мыслями вернулся в лес, к тем дням, когда ему не нужно было ничего.

— Как бы там ни было, возьми его, — велела цапля и, захлопав огромный крыльями, издала громкий крик.

И тут же поднялся страшный шум. Тигры метнулись со своих лож, и олени шарахнулись, опрокидывая шахматы. Бык ринулся в стаю обезьян. Заметались гуси и закричали птицы. Гиены зашлись истерическим визгом. Все заголосили на разные лады. Отовсюду доносился рев, рычание, лай, писк и шипение.

Джайреш замер.

— Это же звери! — вскричал он. — Это же птицы! — И огромный удав подполз к его ногам. — И змеи! — И Джайреш выхватил нож.

И тут все исчезло, как дым, как утренний туман. Все растворилось, и он оказался один в тени старых деревьев на высоком утесе в лучах заходящего солнца. Сон кончился, и спящий пробудился. Хотя, в отличие от обычного сна, из которого возвращаешься лишь с собственной душой, в руках он по-прежнему сжимал коготь, шерсть и клык.

Блудный сын Джайреш возвращался домой, на запад, пересекая дороги и холмы, мимо голых пастбищ и пустых террас, вдыхая сверкающий весенний воздух.

Он не спешил, то и дело сходил с дороги и блуждал по полям и лесам, где временами встречал с себе подобных. Джайреш приветствовал их с невероятным интересом и заботой, словно они представляли чуждый, но крайне симпатичный ему род.

Таким образом, он то и дело сбивался с пути, но и это его не тревожило. Ибо по вечерам, когда солнце касалось окоема, он снова находил дорогу на запад.

К концу седьмого дня затянувшегося путешествия Джайреш, бродя в терпком вине сумерек, вышел к роще, за которой виднелось кладбище.

На фоне испепеляюще багрового заката виднелись темные деревья и надгробия, с них то и дело поднимались в небо крылатые сгустки тьмы.

Джайреш тут же нащупал дар ягуара на поясе. Со странными предчувствиями он двинулся между закрытыми и безмолвными домами усопших.

Наконец он увидел перед собой огромное надгробие, вырезанное из камня такой белизны, что оно блестело, словно смоченное водой. Сверху на нем сидела иссиня-черная ворона, она повернула голову и приветливо изрекла:

— Приветствую тебя, сын мой. Это здесь.

Джайреш взглянул на ворону и ответил:

— Я бы предпочел пройти мимо.

— Судьбой предписано тебе иное.

— Да и как я попаду туда? Не с помощью же этого ключа из меха?

— Дверь уже отперта.

— Так, значит, кто-то побывал тут до меня?

Но ворона вместо ответа взлетела и исчезла вдали. И в то же мгновение солнце село, и на остывающее небо высыпали звезды. Белое надгробие потемнело, словно всосав собственную тень.

«Ну что ж, — подумал юноша, — раз такова моя судьба, я должен избыть ее».

И он толкнул железную дверцу, которая тут же подалась под рукой.

Внутри царила кромешная тьма. И Джайреш сразу вспомнил все детские предрассудки, и все рассказы о привидениях, и все предостережения, которые существовали на Плоской Земле. Ему было страшно, и он оглядывался по сторонам, намереваясь сбежать. Следует заметить, что в этих краях, как и во многих других, был обычай хоронить усопших вместе со всеми их богатствами, особенно, если у них не было наследников. Кроме того, мавзолеи состояли из двух покоев — внутреннего и внешнего, который был обставлен как гостиная. Поэтому Джайреш, осторожно продвигаясь вперед, вскоре обнаружил и зажег лампаду.

Свет залил пространство, и Джайреш непроизвольно вскрикнул при виде пышного убранства комнаты и высоких сундуков с золотыми ручками, которые стояли вдоль расписных стен. Тяжелые занавеси скрывали вход во внутреннее помещение, где должен был находиться покойник. А перед входом в резном кресле восседала Смерть.

В этом не приходилось сомневаться, ибо Джайреш слышал много рассказов о ней. И все совпадало вплоть до малейших деталей. Она была такого же цвета, как ворона, и казалось, ее одеяние соткано из ее собственной кожи. Волосы клубились как кровавые аметисты. И из полупрозрачного сгустка бесплотного тела на Джайреша смотрели два жгуче-желтых неподвижных глаза.

Через несколько мгновений Джайреш пришел в себя и, дрожа, учтиво поклонился.

— Ваше величество, — промолвил он, — мне было приказано явиться сюда. Я не хотел тревожить вас.

Смерть не шелохнулась. Глаза горели.

— А поэтому, если вы считаете, что я поступил невежливо, я сейчас же уйду, — добавил Джайреш.

— Нет, — ответила Смерть, — ты останешься здесь, раз пришел.

Джайреш побледнел.

— Надолго ли, ваше величество?

И королева Смерть рассмеялась. Ее смех не предвещал ничего хорошего. Она выпростала руку из-под одеяния и принялась играть своим аметистовым локоном; и эта рука, как и утверждали легенды, состояла из одних костей.

— Посмотрим, на сколько тебе придется остаться, — рекла она. — Что до меня, то мои владения лежат в глубине земли, а рядом с тобой лишь мой образ. И все же мыслями и делами своими я нахожусь здесь. Я явилась, чтобы отобрать сокровища с помощью чар, дарованных мне моим королевским положением и моими познаниями. В этой усыпальнице находятся очень нужные мне вещи. Похоже, они нужны и тебе.

— Это не так, — возразил Джайреш. — Я не хочу утомлять вас своей историей, достаточно сказать, что я служил волшебнику, и он в награду дал мне вещь, которую назвал ключом, и послал меня в этот мавзолей.

Смерть нахмурилась.

— Да. От тебя разит волшебством. Покажи ключ.

Джайреш поспешил найти коготь, мех и клык.

Однако достать не успел. Вся усыпальница задрожала от страшного гула. Послышалось жуткое рычание, глаза королевы расширились, и в комнату влетел вихрь, вырвавший из рук Джайреша и швырнувший на пол дар ягуара.

А затем произошло настоящее чудо. Из-под земли полезла какая-то тварь, она росла все выше и выше, пока голова не достигла потолка. Этот некто был невидимым, но вся гробница заполнилась его резким запахом, плотоядным и кровожадным и в то же время чистым, как звездный свет. Тварь была повсюду, так что Джайреш оказался вжат в крохотное углубление в стене. Но и этого было мало животному духу — казалось, он заполнил всю землю.

Джайреш уже не видел Смерть. Даже ее оттеснили, и ее призрачное земное тело сморщилось, искривилось, как выжатое белье.

И наконец Существо заговорило человеческим голосом, низким и глубоким, словно отдаленный гром, и невесомым, как пыль. И от этого гласа гробница содрогнулась до самого основания.

— Смерть, — произнесло оно, — когда-то выглядела иначе. Когда-то ты была смертной женщиной и охотилась на леопардов. Ты носила леопардовые шкуры, и за это тебя прозвали Леопардовой королевой. До сих пор твои глаза горят их огнем, и до сих пор ты держишь при себе этих огромных кошек и забавляешься охотой на них в своем призрачном подземном чертоге. И потому ты ощущаешь меня. Ибо я кровь и плоть, сердце и душа всех леопардов. Ибо я их бог. Я — бог всех кошачьих от крохотного котенка, греющегося у деревенского очага, до золотисто-черных и жгуче-рыжих гигантов, полосатых, крапчатых и пятнистых хищников, чьи гривы развеваются, как подсолнухи на ветру. Я — бог обитателей ночи, оставляющих кровавые лепестки следов. И по этому праву, и в силу талисмана, данного мною этому человеку, я говорю тебе, королева Смерть, Смерть леопардов: на этот раз уйди. Тебе придется уступить свои сокровища. Они принадлежат ему. Я их отдал ему. Повинуйся.

И Смерть задрожала, и образ ее проступил явственней. Она поднялась со своего кресла и кивнула Кошачьему Богу.

— Немногие помнят о том, что когда-то я охотилась на леопардов и сама была леопардом в душе, — промолвила она. — Сейчас люди говорят: «Смерть как леопард», но они не знают меня. — Она посмотрела на Джайреша сквозь пульсирующий сгусток, разделявший их. — Ну что ж, бери сокровища гробницы.

— Госпожа, я все равно не хотел бы ссориться с вами, — невозмутимо ответил Джайреш.

— Я все равно враг тебе, как и всем остальным, — парировала Смерть. — И к тому же непобедимый враг. Но похоже, у тебя есть могущественные друзья. Так что можешь не бояться меня до конца своей жизни, да и тогда не слишком бойся. — И, произнеся это, она исчезла, как исчезает свет затухающей лампады.

И вся гробница словно растворилась в воздухе.

Джайреш почувствовал, что его тоже куда-то несет, и ощутил прикосновение тяжелой лапы, которая легла на него сверху и отшвырнула обратно в усыпальницу. Его заставили открыть сундуки и вынуть из них огромные мешки и звенящие сосуды. Его взору предстали россыпи золотых монет и колец, рукописи в позолоченных шкатулках, связки ключей на серебряных цепочках, изысканные наряды и утварь, сосуды с благовониями и драгоценные фолианты, и нитки каменьев. Наконец он увидел черное мерцающее небо, и чистый ночной воздух омыл его лицо.

Почувствовав свободу, Джайреш бросился бежать. Он мчался, как заправский грабитель могил, пока наконец не добрался до леса и не упал в полночную траву, рассыпая мешки и шкатулки. Он тут же погрузился в сон, и ему приснились девять огромных черных леопардов, которые охраняли его до самого рассвета.

Проснувшись утром, Джайреш убедился, что сокровища гробницы все еще при нем. Он расстелил плащ и неумело собрал все в узел, который закинул себе за спину. Застонав от тяжести, он снова двинулся на запад.

«Воистину, древние философы были правы, когда говорили, что богатство — тяжелая обуза, — заметил Джайреш про себя. — К тому же я попал в немилость к госпоже Смерти, и теперь мне на каждом шагу надо остерегаться ее. Мало того — любой бродяга, увидев за моей спиной эту звонкую гору, заподозрит истину, бросится на меня и перережет горло. Как пить дать, меня убьют и обокрадут еще до наступления нового дня. Спасибо за это ягуару и его щедрому подарку».

Отведя таким образом душу, Джайреш пошел дальше, с завистью вторя свистом беззаботным птичкам и любуясь первыми весенними цветами. Выйдя из леса, он от неожиданности остановился.

В долине виднелись отцовские угодья и поблескивали крыши родного дома. Блудный сын, покружив в мыслях и в пространстве, вернулся домой.

Джайреш отпрянул и погрузился в размышления.

— Отец изгнал меня в крайнем раздражении, которое теперь мне понятно, — обратился он к пичуге, сидевшей на ветке, ибо привык к тому, что птицы понимали его болтовню и отвечали. — Он считал, что ничего хорошего меня не ждет, и считал несправедливо; возможно, это доставляло ему боль. И, поскольку я обременен этим добром, не украситься ли, чтобы удивить отца моим благополучием?

Джайрешу понравилась эта мысль. Поэтому он отыскал источник и искупался, а затем умастился дорогими благовониями из сундуков усыпальницы. Он надел платье, достойное князя, обулся в башмаки из белой кожи, унизал руки перстнями, а в ухо продел огромную розовую жемчужину. Затем наполнил расшитый кошель монетами и приторочил к дорогому поясу. Остатки добра он спрятал под деревом и привалил камнем.

— Ну, а если моя судьба — быть обокраденным, то пусть так и будет, — пояснил Джайреш давешней птице, которая сидела на суку и внимательно следила за его действиями. — К тому же я собираюсь скоро вернуться в усыпальницу и почтить память ее хозяина. Хотя господин ягуар и отправил меня туда, нельзя грабить ближнего, даже если бы это сделала бы Смерть, не приди я в гробницу. И уж если мне суждено разбогатеть, я должен отплатить за это покойнику.

Птица защебетала, и Джайреш поблагодарил ее за добрые напутствия. Затем он двинулся дальше и вскоре вошел во владения своего отца.

Он отсутствовал не более девяти месяцев. Но теперь, продвигаясь по дороге, замечал, что львиная доля угодьев невозделана, вокруг царит запустение и не видно пасущихся стад. Парк зарос высокой травой, фруктовые деревья стоят неухоженные, и плоды с осени гниют на земле.

Солнце бежало впереди, обгоняя Джайреша. Но и ослепленный его светом, он не мог не видеть, в какой упадок пришло все кругом. Сердце забилось от дурных предчувствий. Чем ближе он подходил к дому, тем тревожнее было на душе. И вот, когда перед юношей возникла усадьба, его охватил ужас. Ибо дом был сожжен и разрушен, лишь несколько самых высоких кровель держались на стропилах, поблескивая в свете угасающего солнца — этот блеск и обманул Джайреша, когда он вышел из леса.

Джайреш замер, не зная, что предпринять. Казалось, он очнулся от грез лишь для того, чтобы провалиться в кошмар наяву. Нахлынули самые мучительные детские воспоминания. Он вспомнил, как играл с няньками в этих сожженных дотла покоях, как лазил по деревьям в саду, как выбегал навстречу возвращающемуся из поездки отцу и радостно обнимал, когда тот поднимал его к себе в седло. А потом отец состарился, а ребенок возмужал, и они отдалялись друг от друга, пока не расстались однажды вечером, и теперь некий страшный ангел огня и погибели встал между ними.

И Джайреш зарыдал. Солнце уже садилось, из-под земли выползли тени.

Они словно говорили Джайрешу:

— Убирайся. Теперь это наши владения.

И Джайреш послушно покинул развалины. В течение часа он шел на юг, пока не оказался в маленьком городке, в котором несколько лет месяцев назад удовлетворял свои прихоти. Он надеялся, что его никто не узнает; так и случилось. Его приняли за юного путешественника, чья внешность свидетельствовала как об аскетизме, так и о мирских увлечениях. Джайреш же решил, что должен расспросить об отце, а на такие вопросы незнакомцам отвечают легче. Однако сердце его замутили тени, поднявшиеся из-под земли. Оно не хотело ни о чем знать и ни о чем расспрашивать. И все же Джайреш, ввязавшись в разговор с двумя торговцами в таверне, заметил:

— В нескольких милях к северу от этого города я видел большое пожарище и запущенные угодья.

Один из торговцев кивнул и сказал, что это было поместье богача. Он назвал имя отца Джайреша и добавил:

— Но странное несчастье постигло этого человека. Он погиб.

Джайреш не ощутил боли, он уже оплакал смерть отца, как только увидел развалины.

Он велел принести еще вина и попросил рассказать ему историю злосчастного помещика, сказав, что интересуется странными событиями.

И торговцы не заставили себя упрашивать.

У этого богача был один-единственный сын, который вырос никчемным прожигателем жизни и, похоже, собирался промотать все состояние отца. Поняв, что он ничего не может сделать с сыном, отец отослал его к своему знакомому, купцу по имени Шарак, с просьбой, чтобы тот взял его в услужение и поручал самую унизительную работу, и наказывал побоями за нерадение. Шарак был строгим господином, он отправил юношу в свинарник доедать отбросы за свиньями. Однако Джайреш — так звали этого юнца — каким-то образом овладел магическими способностями и направил их против Шарака, причинив ему несказанные несчастья и бедствия и замыслив вовсе уничтожить его, однако свиньи, напуганные поведением волшебника, взбесились и затоптали его до смерти.

Тогда Шарак поклялся отомстить. Оставив труп юноши на съедение свиньям и не взяв с собой никого из слуг, он скакал день и ночь без остановки, пока не добрался до усадьбы богача. Войдя в дом, Шарак воскликнул дословно следующее, ибо при этом присутствовало множество свидетелей:

«Ты обрушил на мою голову колдовство своего сына. Я не прощу такого оскорбления. Слушай же меня внимательно. Я убил твоего выродка и скормил его останки свиньям. А для тебя я приготовил вот что! — и с этими словами он выхватил нож и зарезал богача. Затем купец бежал, и с тех пор его никто не видел. Впрочем, говорят, что его бывшие слуги так и живут в его доме, точно короли.

Что же до богача, домочадцы нашли его в луже крови. Он умирал в слезах и оплакивал не себя, а своего сына. Только о нем и думал.

«Это я виноват в его гибели, из-за моего произвола на нас обрушились все эти несчастья. Шарак — безумец, ибо Джайреш не знал никаких заговоров, несмотря на все прочитанные им книги. Его смерть на моей совести. Как я смогу найти успокоение, зная, что единственный сын из-за меня лишился жизни? И все, что он помнил в последний момент, это мою жестокость и безрассудную глупость, а совсем не беззаветную любовь, которую я всегда к нему питал».

Затем богач призвал писца и распорядился, чтобы, после того как слуги возьмут положенное им вознаграждение, все его добро было продано и обращено в деньги и драгоценности, редчайшие манускрипты и книги, изысканную утварь и одежду. Он повелел, чтобы все это, поскольку он остался без наследника, было захоронено в его гробнице вместе с ключами от тайников, в которых также хранилось его добро. Что до особняка, то он обрек его на сожжение, а земли на разорение.

«Раз я так заблуждался, ставя их превыше любви и сострадания, пусть они будут уничтожены в пример богам и людям, — сказал он. — Лучше бы я стал нищим, но сохранил сына, лучше бы меня трижды убили, но он остался бы в живых», — добавил он и закрыл глаза навсегда.

И все было сделано в соответствии с его завещанием — дом сожжен, земля предана запустению, а добро захоронено в усыпальнице, дверь которой надежно заперта». Закончив рассказ о богаче и его блудном сыне, купцы пожелали собеседнику спокойной ночи и удалились, поскольку уже было поздно.

Джайреш встал и вышел на темную улицу.

Луна клонилась к западу. Прощально сияли звезды, как небесные цветы.

Джайреш покинул город, пересек поля, поднялся на холм, вспоминая, что содержимое гробницы поразительно совпадало с описаниями рассказчиков. Он внезапно вспомнил о дверце, которая с готовностью распахнулась при первом же его прикосновении, и об иссиня-черной вороне, сказавшей: «Приветствую тебя, сын мой».

И при мысли об этом Джайреш поднял голову и увидел перед собой на холме на фоне светлеющего на востоке неба своего отца.

Плоть его была прозрачна как дым, и сквозь рукав виднелась утренняя звезда. Он поспешно прижал к груди полы плаща, словно стараясь скрыть на ней какую-то отметину, потом посмотрел на Джайреша и сказал:

— Это я в образе вороны направил тебя в свою усыпальницу, чтобы ты забрал принадлежащее тебе по праву. Шарак солгал — ты остался в живых. И мое состояние перешло к тебе. Надеюсь, что теперь ты его не растратишь без толку.

— Отец, — ответил Джайреш, — я не знаю, что теперь делать. А ты?

— Я свободен как воздух, — ответил призрак. — Лишь одно желание привязывало меня к миру — желание взглянуть на тебя.

Джайрешу захотелось подойти к духу, обнять, но тот был бесплотен. Юноша снова повесил голову.

— Боюсь, я не растрачу твое добро, но и не умножу, — промолвил он. — Я полюбил другие вещи — весь мир стал моим домом, и братство зверей и людей для меня дороже, чем пустое тщеславие и отвратительная похоть. Простишь ли ты меня, если я проведу жизнь бедняка и скитальца? Простишь ли ты меня, дорогой отец, если после всех твоих забот я оставлю твои сокровища в земле и отправлюсь скитаться налегке?

Дух улыбнулся, и уже поднявшаяся утренняя звезда заиграла на его щеке.

— Джайреш, ты видел, к чему привело мое вмешательство в твою жизнь. Ты должен избрать собственный путь. И каким бы он ни был, я пожелаю тебе только добра.

И тут в городе под холмом закричали петухи, и грянул птичий хор в полях, и небо на востоке окрасилось бледно-маковым цветом. И вместе с тьмой растаял дух богача.

Джайреш устремил взгляд на восходящее солнце. Затем снял с пояса расшитый кошель с деньгами и повесил на дикую смоковницу.

Спускаясь с холма, он стащил с себя излишки одежды, сбросил белые башмаки, кольца и сорвал с уха розовую жемчужину. И они остались валяться там, где упали.

Подойдя к ручью, он встал на колени и напился, и прозрачная вода сверкала между пальцами, как бриллианты исчезнувших колец.

А затем ему показалось, что он различил слова в птичьей песне:

Одежду наземь сбросил он,

Сорвал он кольца и кулон,

Не отдался воде в полон,

Все кинул он, все отдал он!

И после того, как Зло и Судьба лишили Соваз любви, она наконец отдалась на милость своего отца.

И тогда Азрарн сделал ее богиней Земли Азриной, правившей третью всего мира из града беспримерных зверств и чудес, града, достигавшего неба. Там, по приказу отца, она на собственном примере обучала людей бессердечию и безучастности богов.

В те времена многие из князей Ваздру с гордостью пошли к ней в услужение, видя, что она такая же демонесса, как и они, хоть она и выносила солнечный свет в отличие от них. И она с презрением отвергла всех, заявив, что не доверяет подобным себе. Этот отказ изумил и разъярил их, ибо демоны в своей красоте и надменности не привыкли, чтобы им отказывали.

ЛУНОЛИКИЙ ДУНИВЕЙ

1. Яйцо кобылы

Говорят, девять Ваздру добивались ее руки, и последним из них был князь Хазронд.

Все единогласно утверждают, что после Азрарна Хазронд был самым прекрасным, сиятельным и изысканным в этом фантастическом племени.

И вот он стоял перед платиновым дворцом в Драхим Ванаште, размышляя о том, что ему уже было известно. Посреди агатовых деревьев зеленел бассейн с ледяной водой, в которой отражались образы земель, расположенных сверху. Там царило полнолуние, которое рождало у Хазронда вдохновение, как и у всех демонов. Он только что покинул дворец, миновал городские красоты, прошелся под хрустальными и железными башнями, серебряными минаретами и корундовыми окнами и взлетел по жерлу вулкана на поверхность земли.

Ухаживание за дочерью Азрарна Азриной было для Ваздру столь же неизбежным, как восход луны на земле. Им приходилось добиваться ее руки в силу самого факта ее существования. В своей гордыне и в своем великолепии они совершали это один за другим, и она отвергала всех. И на пороге дворца лежали брошенными их подношения — немыслимые драгоценности и волшебные игрушки Дринов — их Ваздру приносили не столько из бахвальства, сколько ради ее удовольствия. Другие свадебные дары были разбросаны самими разгневанными Ваздру по улицам города богини. Однако Хазронду был присущ извращенный взгляд на вручение подарков. «Меня сравнивают с ее отцом, — говорил ему внутренний голос, — а значит, подобно ему я должен создать какую-то чудесную помесь, редкое чудовище, каким является она сама, и подарить ей.» Ибо таким образом он мог одновременно доставить ей удовольствие и нанести оскорбление, а это нравилось Ваздру больше всего.

Ночь только начиналась и была столь же юна и незрела, как девочка-подросток. Она, улыбаясь, потягивалась на небе, держа в руке серебряное зеркало луны и поглядывая на Хазронда.

— Неужто она столь же красива, как ты? — осведомился у нее Хазронд. — Эта Азрина? Или она не заслуживает этого имени? — Ибо он никогда не видел ее, ту, которую хотел сделать своей любовницей.

И так размышляя в лунном свете, он двинулся сквозь тьму и вскоре вошел в лощину между высоких гор, где паслись дикие лошади. Жеребцы вступали друг с другом в схватки и бегали наперегонки.

Лошади в таких табунах были свирепы как львы, приблизься к ним смертный, они бы затоптали его. Когда же между ними шествовал Ваздру, они лишь поднимали точеные головы и провожали его бездонными озерами глаз. Некоторые бесшумно устремлялись за ним, и среди этих была прекрасная кобыла, черная как ночь. Заметив ее, Хазронд остановился.

Обитатели Подземелья больше всего любили черных как ночь лошадей с сумеречно-синими гривами и хвостами. Те умели преодолевать любые препятствия как в Верхнем Мире, так и в Нижнем, они умели даже скакать по воде. Они не имели равных себе ни по красоте, ни по силе духа. И все же, когда Хазронд увидел эту земную лошадь, он сразу понял, что она лучшая, богиня среди кобыл. Поэтому он протянул к ней руку и позвал ее, и она тут же подошла и положила голову ему на плечо.

Эшва увенчал бы ее цветами, взлетел ей на спину и скакал всю ночь. Ваздру же должен был сначала призвать Дрина, чтобы тот сделал для нее седло и уздечку, да и после этого он не осмелился бы сесть на нее сам, а подарил бы какому-нибудь полюбившемуся смертному.

— Я видел, как ты летела на крыльях ночи, — сказал Хазронд лошади, и в нем зашевелился расчет. — Пойдем со мной. Я сделаю тебя легендой твоего племени.

И, миновав лощину, он двинулся в горные теснины. И она последовала за ним, приминая нежные растения, сквозь разные измерения времени и пространства, пока они не добрались до высокогорного плато, ограниченного с трех сторон уходящими ввысь вершинами, которые симметрично вздымались вверх, как копья.

То была обитель орлов. И Хазронд, напевно произнеся на высоком языке Ваздру заклинание, отправил его парить среди вершин. Совершив это, он помедлил. Кобыла же, очарованная его присутствием и мимолетной лаской, стояла как изваяние в нескольких десятках шагов.

Наконец с самого высокого пика оторвался сгусток тьмы, словно ночь начала расползаться в лохмотья. Он покружился в воздухе, как будто искал солнце, и поплыл вниз, бросая вызов остальным орлам.

И тогда Ваздру с помощью своего голоса и дыхания, воли и силы соткал чары. Они затопило плато и ручьями ринулось вниз в долины. Все живое затрепетало. Цветы раскрыли бутоны, и мелкие грызуны рассеялись по лабиринтам скал, и заголосили птицы, и снова почтительно застыла тишина. И встревоженные конские табуны ринулись по темным пастбищам. Чары достигли подножия гор и, всосавшись в землю, повергли в изумление жуков и червей.

Наверху же, на плато, волшебное озеро разливалось все шире и шире, и черная кобылица кружилась и скакала в нем, а на ее спине восседал черный орел, пока по последнему слову Ваздру они не слилисьвоедино.

Возможно, ей показалось, что в нее вошел черный полуночный вихрь. А орел решил, что соединился с могучей силой, которая полнит его широкие крылья и поднимает вверх. И лишь Хазронд, взиравший на их слияние, видел четвероногую вороную стрелу с двумя языками черного трепещущего пламени за спиной.

Плато стало ее домом, и Дрины оградили его специально для этого выкованными цепями. Только для нее плато покрылось густой травой, для нее расцвел сливочный клевер, и, нарушив все законы, заплодоносили деревья, чтобы она рвала их плоды бархатными губами. И женщины Эшва прислуживали ей, этой богине лошадей, ласкали ее и одаривали своей беззаконной нежностью, украшали ее алыми маргаритками, а когда она позволяла, вплетали в гриву своих приятельниц — серебристых змеек, питавшихся любовью.

И, глядя на нее, они видели в ее утробе символ, сиявший звездным светом. Она зачала с помощью колдовства, и с помощью колдовства ее тело нужно было подготовить к тому, чтобы оно дало жизнь редчайшему чуду, которое зрело в нем.

Шло время. И как медленно и нерешительно теперь передвигалась кобылица, словно не верила в свои силы.

Она отяжелела. Она лежала под деревьями, чувствуя приближения хищницы-боли. Полдень все заливал светом. Кровавое солнце висело над землей. Потом небо подернулось сумерками, и когда на нем заблестели первые звезды, на плато вышли белые Эшва. Они вдохнули свои ароматы в ноздри рожавшей кобылицы и прикоснулись к ее глазам лепестками рук. Она заснула и перестала чувствовать боль, и вскоре из мясистого лабиринта ее плоти легко и осторожно появился невероятный предмет. Это было огромное овальное яйцо, гладкое как мрамор и горячее как раскаленный уголь.

Два уродливых Дрина, обрамленные черными как смоль кудрями и украшенные изысканными вещами собственного изготовления, появились на плато. Они снесли ненужные более ограждения, растащили их в стороны и достали черную стальную упряжь, украшенную черными же бриллиантами.

Эшва отошли и прильнули друг к другу, как хрупкие былинки, чтобы не смотреть на дринов.

Дрины лишь почмокали губами. Сейчас их всех объединяло служение Хазронду. Карлики осторожно подхватили яйцо, словно оно обжигало им руки, уложили его в упряжь и исчезли вместе с ним — ушли сквозь землю. Волшебное яйцо, отмеченное печатью Хазронда, просочилось вместе с ними, пройдя сквозь все препоны и пласты земли.

Эшва остались утешать спящую кобылицу, расчесывать ей гриву и исцелять прикосновениями и своим присутствием. С первыми лучами солнца им суждено было исчезнуть, и тогда кобылица должна была встать, встряхнуться и носиться вскачь по плато, и кататься, как жеребенок, по увядающему клеверу. Затем ей предстояло спуститься в долину и отыскать свой табун. Кони же, несмотря на ртутный запах демонов, который исходил от нее, должны были принять ее к себе. И снова она будет каплей в лошадином океане, который волнами омывал бесконечные травяные просторы. Ей предстояло узнать тяжесть жеребцов, испытать на себе груз непогоды и времени. Но теперь она была обречена на вечное бесплодие.

Яйцо покоилось, как в колыбели, в упряжи, среди агатовых деревьев во дворе платинового дворца Хазронда. Время от времени оно покачивалось и испускало жар, который креп с каждым мгновением, так что раскалялось и потрескивало окружающее пространство.

Дрины с опаской, если не со страхом, ухаживали за ним. Они боялись того, что было внутри. Они боялись, что содержимое яйца может не понравится Хазронду. Он то и дело выходил и задавал им вопросы. Он приносил жезлы из гагата, слоновой кости и голубой стали и постукивал ими по скорлупе. Раз он вышел с золотым жезлом и, постучав, в гневе отбросил инструмент.

Дрины наблюдали за яйцом, улещивали его и бранились, собираясь взвалить вину друг на друга, если из него вылупится что-нибудь мертворожденное.

Меж тем в городе демонов, в ониксовом саду, восемь князей язвительно судачили о Хазронде и его тайне.

— Он глупец. Неужто ему не достаточно нашего красноречивого примера?

— Даже Азрарн Великолепный совершает ошибки, — утверждал другой. Ибо Ваздру в это время все хуже относились к Азрарну из-за его пристрастия к делам смертных. Однако при этих словах ониксовые кусты повалились на землю, и князья, подхватив мантии, поспешно разошлись в разные стороны.

Однажды утром (по крайней мере, на Земле было утро) яйцо треснуло и взорвалось! Скорлупа полетела во все стороны, и дрины с воплями попрятались под платиновыми скамьями.

Когда последние отголоски взрыва затихли, дрины выползли из укрытий. На пороге дворца стоял князь Хазронд с широко раскрытыми глазами.

Дрины с опаской проследили за его взглядом.

Половина скорлупы осталась в упряжи, и оттуда выползало существо не больше котенка. То был крохотный жеребенок совершеннейших форм и статей с серебристой пленкой на глазах, — как и все лошади он родился слепым. На его спине виднелось два крохотных мокрых крылышка, как у только что вылупившегося цыпленка.

Хазронд улыбался. И его улыбка, словно лунный свет, окрашивала всю пагоду.

Подбежавшие Дрины уложили существо на подушку и поднесли Хазронду. И тот погладил новорожденного одним пальцем. Существо задрожало, от тельца пошло дивное сияние. Крылатый конек явно ощущал присутствие демона. Довольный Хазронд покинул раболепствовавших Дринов и ушел.

Дрины бросились омывать младенца в серебряной чаше, щебеча над ним, как гордые родители. И в это время за их спинами, там, где осталась половина яичной скорлупы, донеслось шуршание.

— Там кто-то еще!

— Неужто их двое? Это доставит двойное удовольствие высокородному Хазронду.

И Дрины поспешили к яйцу.

Среди разбитой скорлупы копошилось ужасное маленькое чудовище. Черная кобылица принесла двойню. Но эти близнецы ни в чем не походили друг на друга. Первый полностью соответствовал тому, чего желал Хазронд. Второй оказался жуткой насмешкой над его желанием.

Единственное, что сглаживало уродство, это его чернота. Тварь тоже была крохотной и походила на бесхвостую лошадь. Ее оперенные, скорее куриные, чем орлиные лапы заканчивались когтями. Однако клюв был орлиный и, открыв его, она тихо заблеяла.

Дрины в ужасе отскочили, хотя обычно уродство не пугало их, ведь они и сами были далеко не красавцы.

— Может, убить, пока его не увидел наш господин?

Это существо должно было вызвать у прекрасного Хазронда такое же омерзение, как и у Дринов.

— Здесь никто не погибает. Так что это невозможно.

— Тогда надо выгнать. Сбросить в пропасть.

С этим все согласились, и Дрины потянули жребий, решая, кому выпадет эта неприятная обязанность. Естественно, неудачник протестовал, и вспыхнула ссора. Наконец один из них поднял большим и указательным пальцами уродца, не обращая внимания на его испуганное блеянье, бросил в кошель и поспешил за пределы Драхим Ванашты, в старый карьер, куда Дрины иногда приходили собирать бриллианты.

Тварь была сброшена в отработанную шахту, где и осталась пищать и царапать камни когтями и клювом.

Время шло, и крылатая лошадь подрастала в потайных дворах Хазронда. Она была беспола, ибо, являясь волшебным существом, не нуждалась в воспроизводстве. Однако она была столь сверхъестественно прекрасна, что ее аура пронизывала весь дом Хазронда. И порой из бездонного высока, из невидимого облака доносился тысячекрылый шум.

А в карьере, за городом демонов, никому неведомый, обитал ее близнец. Он питался каменной пылью и слизывал влагу с камней. И, поскольку он жил в волшебной стране, ему этого вполне хватало. Вот только в размерах он не увеличивался. Сердце сморщилось и затормозило рост. Он никого не видел и никого не знал. Однажды к нему спустилось какое-то блестящее насекомое, но, увидев чудовище, тут же поспешило прочь.

Но случилось так, что в это место по какой-то причине, а может и без оной пришли Дриндры. Пробираясь по карьеру, они наткнулись на маленькую черную тварь.

— Похоже, ты из нашего рода, — завиляв хвостами и вглядываясь не то собачьими, не то лягушачьими глазами, заявили Дриндры. Они были химерами и принимали облик разных животных, не исключая и людей. И они схватили чудище, несмотря на то, что оно пыталось в страхе убежать, и ласкали его, и тискали, пока оно чуть не умерло от страха. А затем они отправились дальше, на Землю, где надо было устроить беспорядки по распоряжению одного волшебника, и прихватили с собой находку.

С ревом магических испарений чудище было выброшено на поверхность земли и там оставлено на склоне холма потерявшими его Дриндрами.

И второе дитя кобылицы оказалось среди высящихся терниев этого мира. Лунный свет пронизывал его, как острие меча. Маленькое чудовище лежало в долине теней среди огромных валунов. Белым гребнем волны над ним пролетела сова, и тварь спряталась.

Половинка луны сияла ослепительно ярко, и белые совы охотились всю ночь. А когда небо стало прозрачным и выскользнуло солнце, на охоту вылетели ястребы.

Земные камни были несъедобны, а с терниев можно было собрать лишь капли влаги. Наконец небо потемнело, и вместе со светом исчезли ястребы.

Чудище выбралось наружу. Пространство казалось абсурдно бескрайним. Твари по-прежнему хотелось пить. Небо почернело, и несколько капель росы упало в иссушенный клювик.

Сова, разглядев на земле тварь, зависла над ней, но миг спустя метнулась в сторону, вероятно, решив, что та несъедобна. Из зарослей выскочила лиса и, принюхавшись, брезгливо отвернулась: этот цыпленок с лошадиным запахом не показался ей привлекательным.

Пруд чудище приняло за океан. Черный карп, поднявшийся из глубины, с изумлением уставился на тварь, когда та подошла к воде напиться. На берегу уродец тварь нашел несколько зерен и подкрепился.

Затем существо погрузилось в дрему, не испытывая ни удовлетворения, ни нужды в чем-либо, ибо оно еще не осознало своего предназначения.

Утром к пруду пришел выводок коричневых гусей. Они остановились и уставились на страшилище.

— Что это за утка?

— Это не утка. Она не может относиться к их достойному племени.

— Тогда гнать ее! Клевать ее!

Но в этот момент на берег со своей корзиной вышла слепая девушка, которая кормила гусей.

— Тихо! Что за галдеж? Как не стыдно?

Гусям были чужды угрызения совести, но они из приличия сделали вид, что устыдились. Они уже многое понимали из человеческой речи. К тому же знали, что слепая хозяйка не понимает ни единого слова на их языке. Но она их кормила, а значит, была достойна уважения.

— Ну-ка, что тут у вас?

И слепая девушка опустилась на колени и взяла страшилище в руки, прежде чем оно успело ускользнуть.

— Это птичка… Какая странная птичка, без крыльев. Бедняжка.

Девушка никогда не видела птиц, как не видела и всего остального, — она родилась слепой. Но, пока ее родители были живы, она многое узнала из их рассказов. И если бы ей, например, предложили ощупать слона, она бы быстро догадалась, что это слон. Богатством судьба ее тоже обделила, и ей не удалось выйти замуж, зато родители оставили ей крышу над головой, три фруктовых дерева, огород, козу и пруд с гусями.

— Бедная птичка и какая странная, — промолвила слепая девушка, поднимая чудище и поглаживая его бархатистое тельце и пушистую головку. Его острые коготки безвольно лежали на ее ладони, а костяной клювик раскрывался лишь для того, чтобы издавать глупое блеяние.

— И какой у тебя странный голос!

Но она принесла чудище к себе в дом и сделала ему гнездо из сухого камыша у очага, и кормила его гусиной пищей, размоченной в теплом молоке.

— Ты вырастешь моей сторожевой птичкой и будешь защищать меня. — Девушка была добра и любила шутить. — Можешь спать на моей подушке, но вздумаешь распускать когти — пеняй на себя. Даю тебе имя Птичка.

Вот так жуткое дитя кобылицы стало Птичкой. Оно спало на подушке слепой девушки, ковыляло за следом, когда та шла кормить гусей или доить козу, и все настолько привыкли к чудовищу, что даже гуси перестали шипеть на него.

Так продолжалось несколько месяцев.

Все вокруг уже готовилось к зиме, подули холодные ветры, и заморозки сорвали с деревьев последние листья. Гуси скользили по замерзшему пруду и неуклюже падали, делая вид, что так и надо, пока не приходила девушка и не разбивала им лед. Однажды утром, когда она этим занималась, на берег осторожно вышел мужчина.

Сам он был не из этих мест, однако прослышал о слепой, которая жила в одиночестве, и решил, что сможет у нее чем-нибудь поживиться. Поэтому он пробрался в хижину и, когда девушка вернулась домой, уже сидел в доме и оглядывался по сторонам.

— Кто здесь? — спросила она.

— Всего лишь я, — ответил мужчина.

Девушка вздрогнула. Она слышала лишь один мужской голос в своей жизни, и это был голос ее отца. Однако этот звучал совсем иначе.

— Что вам надо?

— Ну это зависит от того, что ты можешь предложить, — уклончиво ответил мужчина.

— Я небогата, но если вы нуждаетесь…

— Да, я очень нуждаюсь. Так нуждаюсь, что уже выпил все твое молоко, а на будущее запасся сыром и хлебом, которые тоже взял у тебя. Яблоки и айву я не люблю, можешь их оставить себе. Но больше всего мне нужна добрая милая девушка. Я знаю, что ты слепа, но я молодец что надо. У меня были красотки и получше тебя, но сейчас и ты сгодишься.

Девушка похолодела от страха. У нее не было ни оружия, ни глаз. Она понимала, что ее ждет. Если она попытается оказать сопротивление, этот негодяй, чего доброго, еще и покалечит, а то и вовсе убьет. Она невольно вскрикнула, выразив этим звуком весь свой гнев и ужас, и воздух вокруг нее словно затрепетал.

— Кто это у тебя под ногами? Черная курица? — осведомился разбойник, расстегивая пояс. — Птицы хороши только на вертеле. Отправь ее вон. А когда я буду уходить, прихвачу у тебя пару гусей. А теперь ложись.

— Только не на кровать, — пролепетала девушка, и из ее слепых глаз брызнули слезы. — Эту кровать сделал мой отец, и на ней умерла моя мать. Если уж вы так настаиваете, то на полу. — И она легла и отвернулась в сторону, хотя все равно ничего не видела. А потом до нее донеслось проклятие и крик боли…

Она лежала и прислушивалась к его прерывистому дыханию и бормотанию, которое звучало все дальше и дальше.

— Что случилось? — спросила девушка. — Если вам надо надругаться надо мной, делайте это и уходите.

Но до ее ушей доносились только судорожные всхлипывания, а потом она ощутила жар, который вдруг пропитал всю хижину. Домик заходил ходуном, и вдруг послышался мощный удар, а за ним — пронзительный орлиный крик и конский топот, и девушка поспешила забиться в угол.

А незваный гость исчез. С криками и причитаниями, бросив сумку и штаны, он ринулся прочь по замерзшей слякоти, налетел на гусей и помчался еще быстрее, — только пятки засверкали.

Гуси же поспешили к пруду, не отрывая глаз от хижины.

«Неужто это наша Птичка?»

В дверях стояло огромное и жуткое существо — черная лошадь на четырех орлиных лапах и с орлиной головой. Очи горели пламенем, а в клюве она держала клок волос, вырванных из шевелюры вора.

Затем все погрузилось во тьму и тварь исчезла. Осталась лишь Птичка, она неуклюже топала по хижине.

Это второе дитя кобылицы обрело собственные чары. Его сморщенное сердечко научилось расцветать. Птичка научилась вырастать в мгновение ока и снова уменьшаться.

Подойдя к девушке, она потерлась головкой о ее руку. Хозяйка взяла ее к себе на колени и расплакалась. Птичка укоризненно царапала ее юбку коготками, словно говоря: «Ну, что ты плачешь? Я же спасла тебя».

— Что случилось? — спросила девушка, словно обращаясь ко всему миру. — Это отец оставил мне какой-то оберег? Или боги сжалились надо мной?

Птичка свернулась на ее подоле, как в гнезде, и, спрятав голову под крылышко, заснула с чувством выполненного долга.

2. В Никуда на крылатом скакуне

Солнце садилось над городом Богини Земли. Здесь светило голубое солнце, а потому закат был лиловым, а не розовым. Затем над городом поднялись семь лун и заполнили небосвод гармоничным перезвоном.

Серебряное колесо восьмой луны уже выкатилось и заняло свое место над самой высокой башней дворца богини Азрины. С этого колеса свисал некто крошечный, он не переставая кричал. Крики повторялись так часто, что даже горожане принимали их за плач ночной птицы.

Азрина восседала на крыше башни в кресле из резного хрусталя, а обочь нее расположились две белокаменные кошки. Они двигались, умывались языками.

Поблизости стояли часовые из ее стражи, придворные и фантастические твари, которые не могли существовать в реальном мире.

Азрина взирала на небо. Она была облачена в собственную красоту и темно-красные ткани. Этого хватало.

Вдруг в нескольких саженях от крыши пролетела звезда. Белая вспышка сменилась набухающей черной тьмой. Азрину это ничуть не удивило. Ведь за ней уже пытались ухаживать восемь Ваздру.

Из темноты ночи на крышу спустился Хазронд, столь же безупречно прекрасный, как и она сама. На серебряном поводке он вел великолепную тварь. Это была идеально сложенная лошадь с шелковистой кожей, с черными водопадами гривы и хвоста, в которых переливались круглый жемчуг и сапфиры. вплетенными в них. Черными веерами за ее спиной раскрывались пернатые крылья.

Хазронд остановился перед Азриной.

— Весь мир говорит о твоей красоте, — промолвил он, — но она еще совершеннее, чем узнаешь из рассказов.

— Ты очень любезен, — ответила она.

— Нет, я никогда не был любезным. Но вот я, а вот мой подарок.

Азрина устремила взгляд на существо, которое, замерев, повисло в ночном небе.

— Так ты принес мне птицу с телом лошади, — наконец промолвила Азрина.

Хазронд улыбнулся.

— Да, прекрасная Азрина. Птицу с телом, головой, ногами и копытами, гривой и хвостом лошади. Или… лошадь с крыльями. И повернувшись, он отстегнул поводок. — Лети, — промолвил он, обращаясь к первому отпрыску кобылицы.

И лошадь ударила по крыше изящной ногой. Она скакнула и распустила крылья, и взмыла, словно поднятая невидимыми цепями. Она парила над головами, освещаемая лунным светом, и кружила под серебряным колесом.

— Кто там кричит? — осведомился Хазронд.

— Дочь царя, правившего этими землями до меня, — ответила Азрина.

Крылатая лошадь кинжальными ударами крыл разрезала ночное пространство, а затем, паря черным перышком, опустилась на крышу.

— Не хочешь ли прокатиться по небу верхом? — спросил Хазронд у Азрины.

— У меня для таких прогулок есть другие средства.

— Какими бы они ни были, Азрина, — нежно проговорил Хазронд, присаживаясь у ее колен, — они не сравнятся с этой лошадью. Ибо это живое существо, хоть и созданное по моей прихоти. Оно обладает совершенной формой и статью, будучи одновременно земным и волшебным. Этот скакун — ровня тебе по красоте. Твои черные волосы и серебристая бледность на фоне этого сгустка тьмы будут казаться черными и белыми лилиями на залитой лунным светом реке. Никто еще не ездил на этой лошади. Даже я. Так стань же первой и владей этим существом.

Азрина встала. Волны ароматов хлынули от ее платья и волос. Она подошла к лошади и коснулась ее морды. Черный конь склонил к ней голову, и драгоценные камни, вплетенные в гриву, переплелись с волосами Азрина.

— Красавица, — пробормотала та, — ты бы стала моей, если бы была свободна. Но ты принадлежишь ему. А значит, ты не можешь стать моей.

Хазронд тоже поднялся. И белые каменные коты едва слышно зарычали.

— Госпожа, неужели ты отвергаешь мой дар?

— Я отвергаю тебя и все остальное вслед за тобой.

Хазронд завернулся в плащ, как в набежавшую чернильную волну. Взгляд его говорил то, чего лучше бы никому не слышать. Он так волновался, так ждал этого часа, что сама ночь пульсировала от силы его упований. И все же Азрина снова сказала «нет». И непоколебимая воля Хазронда, отступив, ударом хлыста снова вернулась к нему.

— Твое кокетство слишком убедительно, — заметил он. — Я ведь могу и поверить.

— Сделай одолжение.

— Как ты наказываешь себя, Азрина, подпитывая в себе гнев! Как ты обманываешь себя!

— Я припоминаю старое изречение. Кажется, оно звучит так: отправляйся в никуда на крылатом скакуне. Видно, ты стал его жертвой.

Хазронд нахмурился. Крыша опустела, и лишь каменные коты подкрадывались все ближе, и искры вылетали из пастей.

— Эта поговорка звучит иначе, — заметил Хазронд.

— Неужто, Владыка Тьмы? — промолвила Азрина улыбаясь. Эта улыбка была способна заморозить цветы любой любви.

И тогда Азрина прикоснулась губами к черному лепестку — лошадиному уху.

— Будь ничьей, — прошептала она.

И в насмешку над князем Ваздру черная лебедь Азрина поднялась над крышей и легко полетела по небу.

Хазронд изрыгнул проклятие, и сжавшееся пространство, вторя ему, исторгло язык пламени.

Хазронд щелкнул пальцами и исчез вместе со своим подношением.

Коты окаменели, и только их хвосты продолжали со скрежетом метаться из стороны в сторону.

Высоко в небе по-прежнему тихо кричала колесуемая царская дочь.

На самой окраине владений Азрины лежали земли, обладавшие из-за близкого соседства с империей необычными свойствами. Там высилась гора, ее вершина напоминала флагшток, уходивший ввысь на много сотен ярдов и отбрасывавший такую тень, что она закрывала огромные пространства внизу у подножия, лишая их летнего жара и полуденного зноя.

У подножия горы лежал каменный город с единственной широкой улицей, шедшей к голубому храму богини. Каждую ночь, стараясь избавиться от гнета горной тени, на крышу храма выходил для медитации молодой жрец. Он взирал на беззвездное каменное небо.

— Так же нависают над нами грозные и равнодушные боги, — цитируя священные письмена, произнес юный жрец Пиребан и вгляделся в горизонт. — А так выглядит обманчивая надежда, которой тешат себя люди.

Пиребан был очень красив для смертного, его волосы светились чистейшим лунным золотом. Однако обитатели города мало обращали внимания на подобные вещи, находя их несущественными. Жизнь здесь считалась сплошной вереницей препятствий, которым нечего радоваться. Боги карали за радость и не обращали внимания на страдания.

Пиребан, ощущая неизбывную тоску по чему-то неведомому, принял это чувство за веру. Он стал жрецом и посвятил себя служению богине. Но вскоре ее изваяние из грубо отесанного камня, с нарисованными глазами и черной шерстью вместо волос, полностью разуверило его во всем, и теперь Пиребан падал перед ним каждое утро на колени и истязал себя.

Но сейчас была ночь, одинокая земная луна только что выглянула из-за сумрачной горной стены.

— Не луна ли была матерью богини? — рассуждал жрец — он часто разговаривал сам с собой. — Или богиня — порождение луны и солнца? Конечно, она прекраснее любой из своих статуй. Может, она сама стала луной? А что, если луна и есть бледное лицо Азрины, которая несется по небу на крылатом скакуне в своем черном одеянии? — И преисполненный презрения к своим невыносимым грезам, он скинул одежду и вновь принялся хлестать себя терновым веником. Однако ему помешали.

Хазронд, пересекавший пространства между Землей и Нижним Миром, внезапно был остановлен словами жреца. Они были пророчески верны и содержали в себе такую злую насмешку, что Хазронду показалось, будто его кто-то ударил по лицу. И он вышел из своего межвременного пространства на крышу храма, и его глаза метали пламя..

Окровавленные ветки терна выпали из рук Пиребана.

— Что ты сказал? — В голосе Хазронда звучала музыка погибели.

— Я… забыл… — совершенно искренне ответил жрец и, повалившись на колени, добавил: — Ты — бог, не иначе. Если хочешь убить меня — убей. Тот, кто увидел тебя, умрет в блаженстве..

Хотя Пиребана приучали к тупости, от рождения он был прозорлив. К тому же никакое потемочное состояние человеческой души не могло скрыть сияния Ваздру.

Что до Хазронда, то ему это начинало нравиться. Как любой демон, он был восприимчив к лести и небезразличен к красоте. Он взирал на распростертого у его ног юного жреца, на его обнаженное тело цвета слоновой кости, на золотистые волосы и серебристые полоски шрамов.

— Лучше позабудь о том, что прозвучало из твоих уст. Ты похож на Сивеш и Симму, хотя вряд ли в своем невежестве знаешь эти имена (то были бывшие смертные возлюбленные Азрарна, князя Демонов). Но это не важно. Ты счел меня богом. Но я скажу тебе, что этого бога совсем недавно укусила гадюка и ужалила оса. — Хазронд лениво погладил золотистые волосы жреца. — Не ты ли тот лекарственный цветок, который исцелит мои раны? — Прикосновения Ваздру заставили жреца смежить веки. Никогда еще вера не наполняла его сердце такими переживаниями.

— Увы, ты, смертный, не в силах вылечить меня, — с легкой горечью молвил Хазронд. — И об этом тоже забудь. Ты на мгновение усыпил во мне ядовитую ярость, и я вознагражу тебя. Чего ты хочешь?

Пиребан поднял голову, лучась от невыразимых чувств, и утонул во взгляде Хазронда. Смертный ничего не мог сказать, он лишился дара речи.

— Ладно, — решил Хазронд, — я подарю тебе то, чего ты больше всего желаешь, хотя сам и не догадываешься об этом. Это то самое, чем ты привлек к себе мое внимание. Парадокс, не правда ли? Мой дар таит в себе угрозу, но ты заслужил риск.

Затем Хазронд отступил в сторону и устремил взгляд во тьму, и там в дрожащем сиянии возникла крылатая лошадь.

— Вот мой дар, — сказал Хазронд, глядя на изумленного жреца, который переводил взгляд с князя на волшебное существо и обратно.

Слышал ли Хазронд, как Азрина прошептала на ухо твари: «Оставайся ничьей»?

Уж Пиребан этого точно не слышал.

Он поднялся и как во сне двинулся вперед. Лошадь, сиявшая точно эбеновое дерево, стояла на месте. Казалось, она лучилась такой же мягкостью и целомудрием, какие источает тигр. Она была вне представлений о пороке и справедливости, потому что не имела о них никакого представления.

И Пиребан повернулся, чтобы отблагодарить щедрое божество, но Хазронд уже исчез в глубинах вечно сияющей Драхим Ванашты.

Жрец поспешно дочитал молитву. Ему не терпелось вскочить на крылатого скакуна. Он словно обезумел, и это помешательство отчасти было вызвано прикосновением Ваздру, а отчасти являлось следствием давней неясной и безысходной тоски. Но теперь он получил то, о чем мечтал, — свободу.

В детстве Пиребан иногда катался на мулах своего отца и считал, что умеет ездить верхом. Поэтому, подойдя к лошади и потрепав ее по холке, он вцепился в украшенную драгоценностями гриву, уперся ногой в шелковистый бок и вскочил ей на спину. Сначала он ощутил неудобство, так как из того места, где полагается сидеть наезднику, у коня росли крылья. Но, поскольку тот невозмутимо стоял на месте, Пиребан вскоре устроился на крепкой холке. Он почувствовал, как мышцы коня напряглись под его ногами, когда бесшумно раскрылись два крыла, как опахала.

Он нежно обнял лошадь за шею.

— Поехали, милая!

И в этих кратких словах выразилось единственное страстное желание Пиребана — сбежать.

И крылатый скакун, ощутив его искренность, повиновался.

Как черная птица, как огненное копье они взмыли вверх.

Пиребан закричал и прильнул к лошади, обхватив ее руками и ногами. Его охватил ужас. Хоть он и ощущал себя хозяином лошади, они уже поднялись на высоту нескольких башен, поставленных друг на друга. А еще через миг-другой перед ними замаячила вершина горы, и Пиребан рассмотрел жилы скальных пород и кристаллические напластования; город же внизу казался кукольным домиком. И Пиребан ощутил вкус победы.

Лошадь махала огромными орлиными крыльями; скакун и человек неслись в порождаемом ими же вихре. Горная вершина скрылась из виду, и они оказались в чистом небе.

Каким оно было огромным, это небо! После тесного узилища города Пиребану казалось, что он умер и сбросил тяжесть земной плоти. Он слился с лошадью, и это единое существо было его душой. Небо уже не казалось черным, оно было прозрачно-голубым, и в нем, как в океане, носились волны и течения. Мимо дымкой проплывали облака, освещенные лунным светом, и каждое разливало свой собственный запах. Одни пахли дождем, другие благоухали землей, от третьих исходила неведомая сила, четвертые дарили аромат звезд. Сами звезды, казалось, устремлялись вслед за лошадью, оглашая все бриллиантовым звоном, и снова замирали каплями росы на небесном своде.

Земля скрылась за тьмой и туманом и казалась теперь столь же таинственной, как еще недавно — небо. Лишь временами внизу мелькали огоньки городов, да тускло поблескивала чешуя бесформенного дракона-океана.

— Вперед, родная, — опьянев, погонял Пиребан крылатую лошадь. Он уже ничего не боялся. — Коснись звезд крыльями!

И лошадь послушно поднималась все выше и выше, быстрее чем любой земной зверь или птица.

Теперь они достигли той части небес, по которой луна прокладывала свой путь на запад. Высоко над головой раскинулся бесконечный ковер звезд, но луна была ближе к земле и к тому же она двигалась в отличие от неподвижных светил. Лик ее был почти что полон. Ее огромный диск закрывал четверть неба, опаляя коня и наездника своим белым сиянием.

Пиребан всегда считал луну холодной или хотя бы прохладной. В своих поэтических грезах он сравнивал ее с прекрасным ликом богини. Теперь же он видел, что она является гигантской жаровней, и от ее жара у него мутилось в глазах. Ее безжалостные палящие бледные лучи начинали действовать на него странно.

Лошадь взмахивала крыльями все чаще в такт биению сердца молодого жреца, и бугры ее мышц перекатывались под Пиребаном. И странное предчувствие закрадывалось в сердце наездника. Чем дальше отступала земля, и чем ближе становилась луна, тем громче заявляло о себе это предчувствие. Произойди с ним такое в храме, Пиребан тут же бросился бы за связкой терниев — он всегда строго соблюдал обеты. Но здесь терниев не было. Были только живая шелковистая кожа, да непрерывное движение крыльев, которые то и дело, словно даря поцелуи, прикасались к его плечам, спине и бокам.

Пиребан заерзал и решил сосредоточиться на чудесах ночи и своего сказочного путешествия.

Но он уже был отмечен печатью ласки Ваздру, а луна обожгла его белым огнем и заставила его кровь волноваться, как море. Да и скакун источал сильное плотское вожделение, воздействия которого Пиребана раньше защищали лишь его наивность, да противоестественные впечатления. Теперь же он оказался бессилен перед ним.

И напрасно он взирал на звезды и бесформенную землю. Сколько он ни старался, он не мог не чувствовать, как пульсирует под ним круп лошади и как ласкают его ее крылья. И разве мог он сойти с нее, когда рядом мелькали звезды?

И Пиребан прильнул к шее лошади, сжав ее девичью гриву, и застонал. Глаза закрылись сами по себе, и дрожь охватила его. А еще через некоторое время он вытянулся и запел во весь голос, так что небо содрогнулось от изумления.

И в то же мгновение крылатая лошадь, вскормленная демоном, остановилась и по-тигриному встряхнулась. И Пиребан, все еще пребывавший в беспамятстве восторга, сорвался.

И ринулся вниз…

3. Холодный берег и сверкающий город

Падая, Пиребан кричал от ужаса. Но в разреженном воздухе делать это было трудно, и он лишился чувств. Очнулся он от мощного удара.

Он лежал, еле переводя дыхание, весь израненный и искалеченный. Но под ним была твердь, и он мог опереться на нее. Он больше не падал и, кажется, все еще был жив.

«Мне все это приснилось», — с горечью подумал Пиребан. «Божество. Крылатая лошадь и ночной полет. И во сне я согрешил. А теперь просто упал со своей лежанки на пол». Пиребан разлепил веки и увидел, что лежит на ослепительно белой поверхности, испускающей из себя плотную белую мглу, и эта мгла скрывает все вокруг… К тому же поверхность была горячей, как раскаленная печь. Пиребан вскочил на ноги, чтобы прикасаться к этой поверхности лишь стопами. Не может быть! Вместо того, чтобы разбиться о землю, он упал на поверхность луны! Но это означало, что он летел вверх, и луна каким-то образом притягивала к себе его плоть или его жизнь.

Юноша стоял, переступая с ноги на ногу и дрожа от потрясения, а вокруг клубился призрачный туман.

Да, то была луна, и он находился именно на ней. Он не погиб, но на что теперь надеяться? Он останется здесь и медленно зажарится. Никаких сомнений — он один как перст. Лошадь предала его, обманула надежды. Наверное, теперь она спокойно пасется внизу, намереваясь стать легендой для человечества… Он же наказан за плотский грех. Теперь он медленно сгорит, страдая от голода и недостатка воздуха. Уж лучше быть растерзанным на матушке-Земле.

Спокойно стоять на этой раскаленной сковородке было невозможно, и Пиребан двинулся вперед. У него не было никаких ориентиров, не было и ни малейшего представления, куда идти, и он шагал просто так, возможно, кругами приближаясь к своей смерти. Туман скрывал все вокруг, возможно, в нем таился враг — какая-нибудь лунная тварь, готовая вот-вот наброситься…

Пиребан замер, обжигая ноги. Впереди из тумана показался силуэт. Незнакомец был в два раза меньше Пиребана и не двигался — вероятно, замышлял недоброе.

— Скажи, кто ты, — воскликнул Пиребан. — У меня ничего нет, кроме рук и ног, но я буду сопротивляться.

Незнакомец не ответил.

Пиребану, который уже подпрыгивал на месте, почудилось, что от неприятеля слабо веет прохладой. Он был готов к смерти и смело двинулся вперед, но через мгновение врезался в нижнюю конечность неприятеля, который оказался просто кочкой на белой глади. На кочке стояло сияющее, точно фарфоровое, блюдо. А от блюда восходил поток прохладного воздуха, и Пиребан инстинктивно бросился к нему. Не успел он этого сделать, как блюдо перевернулось, и Пиребан опять полетел вниз, словно его заглатывала луна.

А потом он обнаружил, что плывет в серебристом сумраке, как в реке, а вдали в мареве сияет огонь, как словно зимнее солнце, бледное, как нарцисс. Внизу раскинулось ониксовое зеркало с черными и белыми разводами. Но Пиребан уже так окоченел, что больше не мог терпеть. Медленно вращаясь, он все больше погружался в глубь, пока окончательно не замерз и не умер. Время от времени ему казалось, что это сон, и он молился о том, чтобы поскорее проснуться и избавиться от него.

Но это не было сном, хоть и походило на него. Воздуха здесь было больше, чем на поверхности. Он был холоден, но падающий страдалец мог спокойно дышать. Кроме того, воздух обладал удивительной плотностью, которая тормозила продвижение и вращала Пиребана вокруг его оси, и он бултыхался, как кусочек мяса в бульоне.

Вдали по-прежнему сиял нарцисс, но он все бледнел по мере того, как опускался Пиребан. Здесь, казалось, светилась даже сама мгла.

Несмотря на неудобства и отчаяние, Пиребан невольно все это замечал. Особенно его интересовало, что находится внизу, там, куда ему суждено упасть.

А внизу раскинулось безбрежное море, оно медленно и тяжело колыхалось, как сливки. Казалось, оно окрашено в два цвета — чернильно-черный и молочно-белый. Эти цвета сближались и отдалялись, но не смешивались и не образовывали серый. Длинные чернильные и молочные волны лениво набегали на берег, и тот дымился белым туманом и был покрыт полосами темных теней, отбрасываемых горным кряжем.

Пиребан взирал на них с сомнением, ведь они были столь ровными и гладкими, что казались рукотворными. Затем его что-то подбросило, и он увидел, что из морских глубин поднимается перламутровое чудовище с двумя трепещущими кружевными плавниками или крыльями и таким же кружевным опахалом хвоста. Чудище снова погрузилось в воду, подняв целый фонтан брызг, которые посыпались на Пиребана градом камней. Однако через мгновение воздушный поток снова устремил его вниз и выбросил на длинный белый берег.

Поистине, это место было чрезвычайно странным. Гладкую каменистую поверхность лишь кое-где прорезали извилистые стоки, оставленные многократными приливами и отливами. Ровный берег, ограниченный с одной стороны морем, а с другой горами, тянулся до горизонта в обе стороны. Нарциссовое солнце стояло как раз над вершинами гор, окрашивая их макушки в бледно-золотой цвет.

Однако Пиребан, лежа на этом холодном берегу, почти не обращал внимания на пейзаж. И даже когда на него снова обрушились водяные камни, его не слишком заинтересовало то, что целое стадо китов теперь ныряет и резвится в чернильно-молочных водах совсем рядом с берегом.

Издалека донесся звон, повторяясь снова и снова, все громче и громче. Вслед за звоном послышался рокот огромных барабанов, но и их Пиребан счел за предвестников близящейся смерти. От этой догадки он перешел к теософским размышлениям о том, не умер ли он уже и не отправили ли его боги в иной мир с целью наказания. Он настолько погрузился в свою полуобморочную медитацию, что заметил вышедшую на берег пышную процессию лишь тогда, когда она приблизилась к нему почти вплотную. Звонкие горны и барабаны вдруг затихли, и это привлекло внимание Пиребана. Он приоткрыл глаза и увидел следующее:

Казалось, сама земля произвела на свет сотни белокурых воинов в белых кольчугах и со стальными мечами. Она же, вероятно, породила и серебряные колесницы, запряженные сворами белых гончих. И уж, конечно, не без ее помощи возникли белые знамена, украшенные бледно-лазурными и анемично-желтыми орнаментами. Цвета сгущались лишь на серебряных трубах и трубачах в серых шелковых тюрбанах, которые словно тлели на их головах. Однако барабанщики в пепельно-пегих одеяниях уже снова осветляли цветовую гамму. И наконец завершали это белое шествие три гигантских белоснежных медведя, на их спинах под голубыми зонтами возвышались сиденья из бледного золота. Процессия остановилась, к одному из медведей поспешно поднесли лесенку, и теперь по ней величественно спускался седок. Как и медведь, он был облачен в белые меха и щеголял патриархальными сединами, которые казались лишь на йоту светлее белокурых волос юных военачальников и пажей, помогавших ему спуститься. Морщины на его лице еще красноречивее свидетельствовали о том, что он стар и к тому же привык повелевать. На его голове сверкала бледно-золотистая диадема. Двое других седоков, в отличие от него, были облачены в коричневые меха, а их головы увенчаны диадемами из обычного серебра.

Старик с золотой диадемой двинулся по мраморному берегу и замер, подойдя вплотную к Пиребану. Затем он в ритуальном жесте поднял рук, так что кисти оказались перед лицом, и поклонился. Потом нагнулся поближе к Пиребану и прикоснулся к его ушам и губам.

— Как и было предсказано, господин, ты упал с солнца.

Пиребан к этому моменту уже достиг состояния блаженной придурковатости и вознамерился возражать.

— Вовсе нет, — заявил он.

— Но это все видели, господин, — строго поправил его старик. — Мы все видели, как ты опускался подобно огненной искре. К тому же мы узнали тебя по твоим золотым волосам.

Пиребан, которому не терпелось поспорить, лишь задрожал. Зубы стучали так громко, что несколько запряженных в колесницы собак сочли, что он рычит на них, и заворчали в ответ.

— Видишь, господин, сегодня здесь почти лето, — продолжал старик. — Так кем же еще ты можешь быть, как не солнечным существом? — И по его знаку к Пиребану бросились два пажа, поднесли меховое одеяние с золотой тесьмой. Как только он оделся, к его губам приблизили сосуд из лунного камня. Пиребан сделал глоток. Ароматный напиток, хоть и был водянистым на вкус, тут же его оживил, жилы наполнились животворным теплом. Юный жрец широко открыл глаза и со смесью тревоги и недоумения воззрился на собравшихся.

— Силы вернулись ко мне, хотя, кажется, я все еще сплю. Или это не сон?

— Нет, не сон. Ты здесь в полном соответствии с нашими пророчествами, — категорично заявил старик.

На ноги Пиребану надели бархатные башмаки, а на руки — бархатные перчатки.

— Где же мой венец? — осведомился Пиребан, глядя на диадему старика и вспоминая разные мифы. Раз его появление совпало с каким-то пророчеством, можно рассчитывать на многое.

— Позднее ты будешь помазан на царство. Не соблаговолишь ли, господин, разделить со мной место в паланкине?

Отхлебнув еще глоток из сосуда, Пиребан отважно подошел к медведю и забрался ему на спину. Старик последовал за ним.

— Какая удача, что мы говорим на одном языке, — заметил Пиребан.

— Это вовсе не так, — возразил старик, — я добился взаимопонимания с помощью чар, когда прикоснулся к твоим ушам и губам.

Лесенку убрали в сторону, медведь зарычал и вразвалку двинулся по берегу в обратный путь. Снова запели трубы и заухали барабаны, и киты в чернильно-молочных водах повернули в глубь океана.

— Куда теперь? — беспечно осведомился Пиребан.

— В Сияющий Город.

— Вперед! Вперед! — закричал хмельной от лунного вина Пиребан, размахивая руками, улыбаясь и смущая своим поведением лунного медведя.

Всю дорогу (а путешествие длилось несколько земных часов) облаченный в золото старик, носивший титул Первого господина и обладавший здесь большой властью, говорил не переставая. Второй и третий старейшины, тоже восседавшие на медведях, иногда дополняли его рассказ подробностями или вспоминали какой-нибудь анекдот.

— Не обращай на них внимания, — посоветовал Первый господин. — Они от старости совсем выжили из ума. Я, хотя и старше их и разменял уже второе тысячелетия, нахожусь в полном расцвете сил, как ты можешь заметить.

Пиребан не слишком этому поверил. Первый господин выглядел лет на девяносто, а два других старичка — и того меньше.

Между тем шествие, возглавляемое медведями, поднялось ущельем по террасированному склону и углубилось в горы.

Ущелье гудело как орган от задувавшего ветра. Над головой курились уходящие в бесконечность вершины. Первый господин сообщил Пиребану, что это дует сухой мороз, скапливавшийся здесь в течение зимы и весны.

— Летом наступает жара, — добавил он, — и, как ты сам увидишь, в это время года мы ходим почти голые, в одном лишь меховом платье.

— Однако на другой стороне диска, — заметил Пиребан, не забывавший то и дело прикладываться к сосуду из лунного камня, — невыносимо жарко. Как это получается?

— О каком диске ты говоришь?

— О лунном диске, на котором мы сейчас находимся.

— Какие глупости! — воскликнул Первый господин. — Никакой другой стороныне может быть. Я вижу, ты хочешь испытать меня. Есть только эта земля, это море и солнечный шар, на котором ты обитал, прежде чем упал сюда.

— Как тебе угодно, — откликнулся Пиребан, успевший за годы службы в храме усвоить, что лучше не бороться с предрассудками.

— Земля, на которую ты спустился или упал, называется Дунивеем. И окружает ее море Дунивей. А когда мы минуем горную цепь Дунивея, то достигнем Сияющего города.

— И я стану царем Дунивея? — поинтересовался Пиребан.

— В том случае, если пройдешь испытание, — ответил Первый господин.

— Какое испытание?

— Пока я не могу сказать тебе об этом. — Однако Первый господин не считал зазорным болтать обо всем остальном, и Пиребан попытался худо-бедно составить некоторую картину лунного мироздания на основании его рассказа.

Этот мир, расположенный в глубинах луны представлял собой материк, по которому они сейчас двигались, и омывавший его океан. В сером небе Дунивея правило единственное светило — солнце. Оно ходило по кругу туда и сюда. Оно никогда не садилось и никогда не вставало, как это делали спутники Плоской Земли, в том числе и эта самая луна.

Однако лунное солнце, с точки зрения Пиребана, представляло из себя чахлый цветок. Когда оно проходило над горными вершинами и над городом, расположенным среди гор, туземцы объявляли, что наступило лето, снимали с себя около десятка одеяний и прославляли благодатное тепло.

Год в Дунивее был равен одному земному месяцу и состоял из четырех сезонов.

Лето длилось семь дней, причем, ночь за эту неделю не наступала ни разу. Лету предшествовала семидневная весна, во время которой солнце покидало океан и двигалось в глубь материка. Затем следовала семидневная осень, когда солнце блуждало между материком и морем. В период семидневной зимы солнце больше всего удалялось от материка, так что с берега оно казалось мерцающей в темноте звездой. Тогда наступали ночь и невыносимая стужа.

Пиребану пришло в голову, что, несмотря на временные различия и другие внешние проявления, это внутреннее движение солнца может быть связано с разными лунными фазами, наблюдаемыми с Земли. Лето в Дунивее наступало при полной луне, весна и осень, когда солнце приближалось к материку или удалялось, соответствовали периоду растущей и стареющей луны, а безлунные ночи на земле совпадали с пиком зимы в Дунивее. Тогда лунное солнце уходило в открытое море и тоже оказывалось с обратной стороны лунного диска.

Было совершенно очевидно, что внешняя поверхность луны обладала каким-то волшебным свойством, с помощью которого прохладный и слабый внутренний свет превращался в жар и сияние, видимое с земли…

Если бы здешние обитатели были лучше осведомлены, они смогли бы обсудить с гостем эту странную метафизику и лунографию.

Например, в священной книге, хранившейся у Пиребана в храме, объяснялось, как каждое утро луна опускается в океан хаоса и каждую ночь поднимается из него обновленной. Возможно, этим океаном и была внешняя отполированная сторона луны. Однако при мысли о том, что он находится в шаре, который скользит по земному небу, у Пиребана закружилась голова. Как можно выжить в этой пучине, тем более, что в священной книге говорилось о враждебности этого хаоса ко всей истинной материи?

Однако именно в этот момент они миновали два конических пика, и процессия вышла из ущелья. Перед ними раскинулся Сияющий город Дунивея, и это на какое-то время отвлекло Пиребана от горестных мыслей.

Казалось, город был построен изо льда, точно такого же, какой Пиребан видел на вершине горы на своей родине. Гладкие полупрозрачные террасы и башни были окрашены в пастельные тона. И солнечные лучи действительно заставляли город сиять холодным, едва уловимым светом. Пиребан сразу интуитивно почувствовал его отстраненный артистизм, который невозможно было насытить теплом.

«Вот наказание за мой жаркий и безобразный грех», — с необъяснимым удовлетворением подумал он.

К городским стенам вела промерзшая дорога. Под барабанный бой и трубные возгласы шествие подошло к городу, отражаясь в его стенах как в замерзшем озере, и вступило под своды огромной арки.

С ледяных балконов зданий, обрамлявших улицу, на Пиребана взирали дамы с бледными волосами. Никто не кокетничал с ним, хотя все женщины были прекрасны.

Широкие улицы то и дело пересекали каналы с черной и белой водой, в которой плескались неведомые рыбины.

Что до домов, то они казались одним единым строением, разрезанным на части каналами, улицами и площадями. Наконец процессия свернула в огромный двор, где высилось несколько деревьев, каких Пиребан еще никогда не видел. Их длинные и тонкие стволы были лишены ветвей, зато усеяны мерцающими золотыми плодами. За этим странным садом виднелся еще один ломоть города. Первый господин, не умолкавший всю дорогу и доводивший каждый вопрос до философского обобщения, указал Пиребану на две синих двери.

— Дворец. Мы прибыли.

Умолкли барабаны и трубы, оборвались топот зверей и грохот колесниц, притих Первый господин, и город объяло гробовое безмолвие. Лишь ветер в горах знай себе тянул заунывную песнь, да время от времени доносился странный звон со стороны деревьев.

Пиребан мгновенно протрезвел и, с трепетом покинув спину огромного медведя, вошел во дворец.

Его провели в комнату, похожую на ледяную пещеру. Там горел пепельно-голубой огонь и было раскинуто шелковое ложе. Судя по всему, в Дунивее делали культ из летней пышности. За окнами из тончайшего серебра завывал морозный летний ветер, напоминая мяуканье разъяренных кошек.

Бледная, но обаятельные слуги внесли на почти невидимых стеклянных подносах водянистую лунную пищу и такие же лунные вина. Они же доставили Пиребану блюдо с лунными абрикосами с шестообразных деревьев. Когда он попытался очистить или разрезать плоды, они оказались твердыми как металл, и он просто спрятал один абрикос за пазухой — вдруг да пригодится.

Затем к нему вошли Первый, Второй и Третий господин.

Пиребан завершил безвкусную трапезу и затеял было с полной чашей вина поразмыслить о близости хаоса, но Первый господин вторгся в его раздумья.

— Прошу, расскажи нам что-нибудь о своей стране, которая находится на нашем солнце.

— А вам ничего не известно о ней?

— Пока ничего.

— Ну тогда мы в одинаковом положении.

— Как так?

— Пока я летел вниз, — невозмутимо ответил Пиребан, — я лишился памяти, и теперь ничего не могу вспомнить о своей родине.

Первый, Второй и Третий господин многозначительно переглянулись.

Затем Первый господин открыл было рот, чтобы приступить к следующему монологу, но в этот момент Второй и Третий господин пронзительно закричали.

Первый господин поднял руку, призывая к тишине.

— Они укоряют меня за то, что я до сих пор не объяснил тебе условий избрания в цари, — пояснил он. — Но для меня это неприятная задача, поскольку затрагивает мою честь. И их бы тоже затрагивала, будь они еще в состоянии что-либо чувствовать.

Тут возникла перебранка, но через мгновение двери распахнулись, и в зал вошли семь служителей в отороченных золотом белых одеждах. Три господина тут же замолкли и отвернулись.

— Солнечный господин, — произнес один из служителей, — ты должен следовать за нами.

Пиребан осушил чашу и встал, снова вспомнив древние легенды и мифы. Он не сомневался, что его ждет испытание. Туземцам угодно знать, способен ли он править в Дунивее. Он не слишком к этому стремился, но выбирать не приходилось, и юноша покорно последовал за служителями.

Они спустились по каменным коридорам, где сияли лампады, напоминавшие куски льда.

— Какой прекрасный летний день, — промолвил Пиребан, дрожа от холода, но служители не обратили внимания на его учтивость.

Наконец они остановились у огромной металлической двери. Подняв ладони к лицу, Первый служитель поклонился.

— Солнечный господин, ты должен отворить эту дверь и войти туда. Там спит королева города. Ее сну уже семьсот лет, и охраняет его страшный зверь. Сразись со зверем, победи его, разбуди королеву, и она достанется тебе вместе с Сияющим городом.

— Так я и думал, — пробормотал Пиребан. — Может, у них там целая вереница дверей, зверей и спящих королев. Но делать нечего, надо идти навстречу своей судьбе.

Служители поклонились и разошлись.

4. Спящее сердце

Дверь в высоту была не меньше четырех метров. Ни ручек, ни засовов, ни замочных скважин. Пиребан толкал и пинал ее, и она звенела, как металлический гонг. Когда в ушах затих гул, юноша попробовал сдвинуть ее вправо или влево, но и ухватиться было не за что. Тогда он отошел и прочитал заговоры на открытие дверей, вызубренные еще в жреческой школе. Дверь не шелохнулась. Пиребан изо всех сил ударил по ней ногой.

— Вот тебе! — в сердцах произнес он. — Мало я себя лупцевал терниями! Не для того я сбежал из горного храма, чтобы пропасть в лунном узилище!

И, сорвав меховое одеяние, он принялся избивать себя металлическим абрикосом, завязанным в кушак.

Привычное покаяние успокоило душу. И хотя ему было известно о бессердечии богов, он верил, что они все-таки поощряют подобные действия смертных. К тому же упражнения согрели его гораздо лучше, чем меховые одежды. И снова он вспомнил древние учения храма, особенно одну фразу, которая предшествовала откровениям богини. Она звучала так:

«Ищущий, но не стремящийся к тому, что ищет, никогда не обретет искомого, даже если оно будет дано ему в руки. Тот же, кто горит истинным желанием получить редчайшую вещь в мире, найдет ее, даже если она погребена в земле».

— Очень хорошо, — заключил Пиребан и принялся наносить себе удары с еще большим усердием.

«Сколь многие, подойдя к двери, найдут ее закрытой. Тому же, кто действительно хочет войти, стоит лишь постучать, и ему откроют».

Когда эти слова отзвучали в сознании Пиребана необходимое количество раз и рука начала уставать, он снова оделся, завязал кушак и вернулся к двери.

— А хочу ли я действительно входить? — спросил себя Пиребан. — Чем бы это ни было — наказанием или судьбой, остается лишь повиноваться. Я принимаю уготованное мне. — И, постучав в дверь, он промолвил: — Откройте, пожалуйста.

Дверь отворилась.

Другой бы на его месте разразился смехом или проклятиями, однако Пиребан был спокоен. Он невозмутимо прошел через металлический портал и огляделся.

Перед ним простирался длинный зал, вымощенный хрусталем, сквозь который слабо мерцал свет. Освещение было нереальным, и призрачным, словно зал заполняла вода. Пиребан, тем не менее, двинулся дальше и вскоре вошел под своды колоннады. В самом ее конце располагался бассейн с черной жидкостью. На противоположной стороне бассейна стояла кровать, задрапированное серебром и золотом. Лежал ли на ней кто-нибудь? Пока Пиребан вглядывался, пол между бассейном и ложем заходил ходуном, из-под него, как и было обещано, появилось жуткое животное — гигантская белая собака побольше льва и с бычьими рогами, крокодильими зубами и горящими глазами. Заметив Пиребана, она зарычала и бросилась в атаку.

Однако Пиребан, которому нечем было защищаться, лишь нахмурился и вспомнил, как открыл дверь.

— Мне надо выполнить задание, — произнес он, глядя, как пес царапает пол леопардовыми когтями. — А потому я хочу и должен победить эту тварь. — Пес несся на него во всю прыть, разинув пасть, и Пиребан сделал шаг ему навстречу. Пес помедлил, и через мгновение они сошлись, оказавшись одного роста. Пиребан уставился в сверкающие глаза чудовища. — Какими бы размерами и способностями ты ни обладала, ты всего лишь собака, — промолвил Пиребан. — А посему повинуйся мне!

Пес замер в нерешительности. Пиребан достал абрикос и показал псу, отчего тварь пришла в полное изумление.

— Ну-ка принеси! — крикнул Пиребан и забросил абрикос подальше. И пес тут же повернулся и бросился искать плод, радостно виляя змеей, которая заменяла ему хвост.

Пиребан подошел к ложу, раздвинул занавеси и увидел дряхлую старуху. Хотя семьсот лет в Дунивее равнялись шестидесяти земным годам, их оказалось достаточно, чтобы уничтожить девичью красоту.

Однако и в этом, как и во всем остальном, приключения жреца пока полностью соответствовали известным ему мифам. Поскольку сон королевы лунной страны был волшебным, она тут же превратилась в бледную стройную девушку, похожую на стебелек белого ириса. Она была облачена в пурпурное платье, расшитое желтыми бриллиантами, а топазовые волосы венчала золотая тиара. В руках она держала серебряную шкатулку, та приподнималась и опускалась с каждым вдохом и выдохом.

Теперь Пиребан знал, что делать. Он склонился над ложем и, не прикасаясь к королеве, шепнул:

— Просыпайся.

И прекрасная королева Дунивея, проспавшая семьсот лунных, или шестьдесят земных лет, открыла глаза.

Они сияли, как летнее небо Дунивея, и были такими же холодными и пустыми. Она посмотрела на Пиребана без всякого удивления.

— Ты разбудил меня.

— Да.

— Ты не первый. До тебя это уже делали другие. К нашему общему сожалению.

Это уже никак не соответствовало известным Пиребану мифам.

— Что же, выходит, тебе не нравится, что я тебя разбудил?

— Нет, — ответила она, не сводя с него холодного, жесткого взора. — Ибо ты не тот, кто должен это сделать, как и все остальные были не теми.

— Тогда я оставлю тебя, и спи себе дальше.

— Этого не будет. Ты нарушил чары, и пока я не отомщу, поправ и гордость твою, и дух, и плоть, мне не удастся снова отойти ко сну.

И, произнеся эти неутешительные слова, королева Дунивея встала с ложа, подошла к бассейну и окунула в черную жидкость какой-то предмет, вынутый из шкатулки. По воде побежала странная дрожь, а через мгновение вода начала медленно набухать, словно вздыхала.

— Что ты туда бросила? — поинтересовался Пиребан, которому больше нечего было сказать.

— Свое сердце, — ответила королева. — Ни тебе, ни мне оно не нужно.

В этот момент снова появилась жуткая собака. Она осторожно положила абрикос у ног Пиребана.

— Хорошая собачка, умная собачка, — сказал Пиребан, поглаживая ее между рогов. Собака осклабилась и завиляла хвостом.

— А ты не совсем такой, как остальные, — заметила королева с легким интересом. — Те околдовывали или опаивали эту тварь, а потом будили меня поцелуем.

— Я — жрец. — Покраснев, Пиребан отвернулся, чтобы не видеть недобрых глаз. — Не могу сказать, что я безгрешен, но я никогда не утолял похоти с женщиной или мужчиной.

— А как ты открыл металлическую дверь? Привел с сотню воинов, которые ее сломали? Или растопил ее волшебным огнем?

— Нет. Я постучался и попросил разрешения войти.

Королева сложила на груди белые руки, села на край бассейна и вперила взор в пульсирующую воду.

— Меня зовут Идуна. Я расскажу тебе свою историю. Она коротка — хоть и долго я жила, но, в основном, во сне. И мое сердце, лежащее там, на дне бассейна, все еще спит, поскольку тот, о ком говорит пророчество, так и не пришел его разбудить. Оно дремлет и видит сны, а потому я бессердечна. Так слушай же.

Оглавление

Владыка Ночи

  Часть первая

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

  Часть вторая

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

  Часть третья

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

  Часть четвертая

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

  Часть пятая

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

    Глава 5

    Глава 6

Владыка Смерти

  ЧАСТЬ ПЕРВАЯ ВЛАДЫКА СМЕРТИ И КОРОЛЕВА

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

    Глава 5

  ЧАСТЬ ВТОРАЯ ПЛАЧУЩИЙ РЕБЕНОК

    Глава 1

    Глава 2

  ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ ВЛАДЫКА НОЧИ

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

    Глава 5

    Глава 6

    Глава 7

    Глава 8

    Глава 9

    Глава 10

    Глава 11

  ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ ТА, КОТОРАЯ МЕДЛИТ

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

  ЧАСТЬ ПЯТАЯ ГРАНАТ

    Глава 1

    Глава 2

  ЧАСТЬ ШЕСТАЯ САД ЗОЛОТЫХ ДЕВ

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

    Глава 5

    Глава 6

    Глава 7

    Глава 8

    Глава 9

    Глава 10

  ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ ВРАГИ СМЕРТИ

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

    Глава 5

    Глава 6

    Глава 7

  ЧАСТЬ ВОСЬМАЯ ЗАЙРЕК, ЧЕРНЫЙ МАГ

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

    Глава 5

    Глава 6

    Глава 7

    Глава 8

  ЧАСТЬ ДЕВЯТАЯ ГИБЕЛЬ СИММУРАДА

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

  ЧАСТЬ ДЕСЯТАЯ ОГОНЬ

    Глава 1

    Глава 2

  ЭПИЛОГ ДОМ НА КОЛЕСАХ

Владыка Иллюзий

  Пролог БАШНЯ БАХЛУ

  Часть первая ГНИЮЩИЙ ПЛОД

    Глава первая СКАЗИТЕЛИ

    Глава вторая ВСЕ О БЕЛШЕВЕДЕ

    Глава третья ПОРОЖДЕНИЕ НОЧИ

  Часть вторая ЛУННЫЙ ОГОНЬ

    Глава первая ЖЕРТВА

    Глава вторая ВОЛШЕБНАЯ МАШИНА

    Глава третья АШТВАР

    Глава четвертая ИЗБРАННИЦА

    Глава пятая ОБРАЗ СВЕТА И ТЕНИ

  Часть третья ГОРЕЧЬ СЧАСТЬЯ

    Глава первая СЕМНАДЦАТЬ ДЕВУШЕК-УБИЙЦ

    Глава вторая МАТЬ И ДОЧЬ

    Глава третья КИЗИЛОВЫЙ КУСТ

    Глава четвертая ИГРАЛЬНАЯ КОСТЬ

    Глава пятая ЛЮБОВЬ, СМЕРТЬ И ВРЕМЯ

Чары Тьмы

  ДЕТИ НОЧИ

    1. Сон

    2. Первая ночь: встреча влюбленных

    3. Вторая ночь: влюбленные встречаются и вступают в брак

    4. День второй

    5. Третья ночь

    6. Ослиная мудрость

  БЛУДНЫЙ СЫН

    1. Бегство на восток

    2. Какая служба была сослужена Шараку

    3. Дар ягуара

  ЛУНОЛИКИЙ ДУНИВЕЙ

    1. Яйцо кобылы

    2. В Никуда на крылатом скакуне

    3. Холодный берег и сверкающий город

    4. Спящее сердце