Стрелы Немой скалы [Рудольф Фердинандович Итс] (fb2) читать онлайн

РУДОЛЬФ ИТС СТРЕЛЫ НЕМОЙ СКАЛЫ Этнографическая повесть

ВМЕСТО ПРОЛОГА

Куда указывают стрелы?

— Откройте!

Человек в потертом овчинном полушубке и стареньком меховом треухе настойчиво дергает ручку звонка. Переулок погружен во мрак. Сюда не проникает свет фонарей с проспекта. Крепостные часы пробили двенадцать.

— Откройте!

Резкий рывок ручки звонка и почти умоляющий крик. За дверью послышались шаги. Щелкнул замок. Луч, вырвавшийся на улицу, осветил широкоскулое лицо.

— Ну? — сонно спросил слуга.

— Я Балбал! Мне нужен профессор Багров! Это срочно, я его неделю ищу. — Проситель говорил скороговоркой, боясь, что дверь закроют и он не успеет сказать самого важного. — Я от Андронова!

— Погодь, доложу, — буркнул слуга и закрыл дверь.

Балбал несколько минут томился в ожидании, а когда дверь вновь открыли, он стремглав бросился вверх по лестнице. Валенки оставляли большие мокрые следы на ковровой дорожке. Открытая дверь на верхней площадке вела в кабинет, стены которого были уставлены книжными шкафами и полками. В кресле перед столом сидел полный пожилой человек. Услышав шаги, он поднял голову и, прищурив глаза, посмотрел на Балбала.

— Ты от Андронова?

Балбал сорвал с головы шапку.

— Извини, хозяин. Ты Багров?

Балбал ждал ответа.

Хозяин дома кивнул.

Балбал протянул ему сверток.

— Это послал Андронов, мой тарга, большой человек. Я у него толмачом был. Я долго искал тебя. Теперь я уйду, мне спешить надо.

— Кто ты? Что с Андроновым? — Резкий вопрос Багрова заставил посланца остановиться.

— Я Монгуш из рода Лопсан. Балбалом называл меня тарга Андронов. Когда я покинул его в конце лета, он был совсем плох. Он слишком много араки выпил в юрте Косого ламы. Когда я сел на коня, чтобы исполнить его волю, он уже не мог дышать. Я не ждал. Я спешил сюда. Его, наверное, похоронили по-вашему. Так я думаю.

Балбал говорил быстро и очень правильно для инородца. Он кончил и просительно посмотрел на Багрова.

Багров сидел, крепко стиснув руками седые виски. Молчание было недолгим.

— Что он сказал тебе, передавая сверток? Что случилось в юрте Косого ламы? — спокойно, но требовательно спросил Багров.

— Он сказал мне: «Я, видно, помру, Балбал, но ты должен сейчас же уехать в долгий путь в город, где живет русский царь. Там ты найдешь профессора Багрова и отдать ему сверток. Все остальное сказано в свертке». Больше тарга Андронов ничего не говорил. Юрта Косого ламы — плохое место, сам лама — плохой человек.

Балбал перевел дух и, упав на колени перед Багровым, разом выпалил:

— Я все исполнил. Отпусти меня, хозяин: мне нужно успеть сегодня ночью уйти домой вместе с ссыльными, их гонят в места, близкие к нашему Урянхаю. Не задерживай меня, хозяин, такой случай редкий. У меня там жена и сын, они, поди, без меня и не откочевали.

— Ну что ты, что ты? — Багров поднял Балбала и сказал: — Спасибо тебе, дружище, спасибо. Ступай…

Балбал, низко кланяясь, быстро вышел из кабинета и скоро внизу хлопнула дверь…

* * *

Багров сидел глубоко в кресле, неподвижным взглядом уставившись на сверток. Казалось, прошло совсем мало времени, прежде чем он решил развернуть его. Часы пробили два раза. Из свертка на пол выпали тетради, блокноты и рулон плотной бумаги. Отдельно упал конверт. На конверте крупным почерком было выведено:

«Его превосходительству профессору Багрову — Андронов А. А.».

«Дорогой друг!^[1]» — так начиналось письмо. Багров вздохнул и, придвинув лампу ближе, прочитал:

«Простите, что я обращаюсь к Вам просто, без всяких официальных титулов и церемоний. Как говорят, «мертвые сраму не имут». Когда вы получите это письмо, меня не будет в живых. Глупо, что все случилось из-за упрямства и не без коварства. Особенно меня настораживает мое состояние после посещения юрты Косого ламы. Он угощал аракой — это такой здешний крепкий напиток, — которая чем-то не понравилась моему толмачу, спутнику и товарищу Балбалу. Но я все же выпил, да видно зря. Теперь об этом жалеть поздно. Как говорит мой толмач: «Если спилил у оленя рога, их обратно не приставить, если что сделал, чего переделать нельзя, не жалей». Вообще-то он все Вам расскажет подробно. У меня просьба: удержите его у себя, не давайте ему вернуться в эти места. Сын у него взрослый, я с ним говорил. Балбалу здесь грозит опасность от того же Косого ламы…»

Багров подбежал к двери:

— Степан! Возьми лошадей, скачи туда, где отправляют ссыльных, задержи Балбала, вороти его. Слышишь? Да пошевеливайся!

Багров читал дальше:

«Балбал доставит все мои последние труды. Я их завещаю Вам и Вашему Обществу. Если возможно, опубликуйте их так же, как и прежние мои записи. Прилагаю карты и схемы. Это все, что у меня есть.

Я нашел интересные материалы, о которых ничего не смог узнать. Очень прошу, опубликуйте все! Пусть другие, более счастливые отгадают эти загадки.

Мое сердце, моя жизнь в тех записях, которые теперь в Ваших руках. Простите меня за все прошлое и прощайте.

Вечно уважавший Вас

Ал-др Андронов».

После подписи было еще несколько строк. Багров их разобрал с трудом.

«Я не ставлю дату, пишу заранее, но мне совсем плохо. Будет ли для меня утро двадцать второго?..»

Блокноты, тетради, схемы, прощальное письмо — вот и все, что оставляет людям друг. Его, Багрова, друг, Сашка Андронов. Прожив полвека, он остался неугомонным, влюбленным в дороги странствий… Багров медленно перебирает содержимое свертка и берет тетрадь, помеченную последними числами июля. Тетрадь исписана наполовину. Это дневник. Последняя запись самая короткая:

«21 июля 1889. Мне вдруг стало плохо. Балбал говорит, что это от араки Косого ламы, к которому мы зашли вчера. Вернувшись из длинной поездки к Скале письмен, мы получили неожиданное любезное приглашение ламы. Я хотел расспросить ламу о своей находке у этой скалы и пришел к нему в юрту. Лама прежде всего предложил араку, а вместо ответа на мой вопрос о находке повел никчемный разговор. Сегодня с утра мне очень плохо. Я измучился за последние недели. Сдает сердце. Удушье. Неужели это конец? Я еще не все успел сделать. Меня мучает вопрос о стрелах на Скале письмен. Может быть, Балбал был прав, не доверяя Косому ламе. У него на самом деле препротивная физиономия, с бельмом на глазу…»

Запись обрывалась. Дальше шли чистые страницы тетради. Багров быстро вернулся к началу дневника и стал читать первые записи, чтобы узнать о последней поездке друга. Чем больше он вчитывался, тем быстрее шло время, и серый рассвет постепенно пробивался сквозь шторы в комнату. Читая, Багров не обратил внимания, что слуга уже вернулся, нерешительно постоял в дверях и затем уснул на маленькой скамейке у входа.

Профессор Багров читал дневниковые записи Андронова:

«15 июля 1889 года. Четвертые сутки мы с Балбалом пробираемся верхом от последней русской заимки к скалам Бижиктыг-Хая, что по-русски значит Скала письмен. После того как я вытащил его сына из реки, благодарный Балбал неотступно следует за мной. Он стал моим помощником, толмачом и бесконечно мне предан. Совершить поездку к Бижиктыг-Хая предложил он, зная мой интерес к диковинным памятникам. Мы уже миновали лесные чащи. Перед нами и за нами только горы, холмы да выжженная солнцем степь. Все чаще мы делаем остановки. Лошади покрываются испариной и тяжело дышат. Горные ручьи попадаются очень редко, вода в наших фляжках на исходе. Мы перешли вчера на строгий учет воды. Недостаток ее терпим, но постоянная жажда вызывает странные сновидения. Прошлую ночь я вновь пережил виденную когда-то бурю на Телецком озере.

…Тихое, покойное и безмолвное еще вчера озеро, без единой морщинки на зеркальной поверхности, вдруг нахмурилось. Могучие волны, в сажень — полтора вышиной, с белыми гребнями грозно двигались одна за другой, разделенные темными безднами. Страшный рев, шум, всплески, свист и вид этой необъятной стихии, по которой ходили взад и вперед миллионы великанов-валов, производили на душу неизъяснимое впечатление. Душа стремилась к мужеству и отваге… Я долго стоял у озера и смотрел на сердитые волны, которые взбегали на берег, хлестали меня по ногам и, разбившись, прочь уходили… Пробуждение прогоняло сны. С утра перед глазами вновь безутешный пейзаж с удушающим зноем. Снова мерно стучат копыта по иссохшей земле и валунам. И одна беспокойная мысль одолевает: «Воды, надо много воды…» Итак, мы четвертые сутки в пути. Солнце в зените, небо безоблачно. «Смотри, тарга, — окликает меня Балбал и показывает на мелькающую вдали серебристую ленту, — это река Коп-Кешик!» Когда мы подъехали ближе, крик разочарования вырвался из моей груди: от бурных весенних потоков Коп-Кешика осталась узкая солончаковая полоска ила, пропадающая в Барлыкской степи. «Ничего, тарга, — подбодрил Балбал, — зато отсюда до скалы близко». Вдоль левого берега Коп-Кешика высились причудливые горные отроги. Ветры, сильный жар летом и студеные холода зимой разрушили гранит скал, превратили их вершины в фантастических животных. Вот как будто встал на задние лапы исполинский медведь. Тень от него падает на естественную нишу в соседней скале и закрывает вход. «Хайрахан, медведь, — пробормотал мой проводник, опасливо указывая на нишу, — хайрахан не пускает нас. Подождем, тарга, когда солнце уйдет в сторону и путь станет свободным». Я усмехнулся, но Балбал укоризненно покачал головой: «Нехорошо, тарга. Сам лама говорит: «Нельзя ходить, когда дух медведя закрыл путь». Если ты хочешь, иди один, а я подожду, когда дух хайрахана уйдет».

Оставив Балбала с лошадьми, я вошел в нишу. Она была длиной в две с небольшим сажени, в три аршина вышиной и глубиной до полутора. Стенки ее гладки и как будто чем-то вытерты и вылощены. Задняя и левая стены, а также потолок ниши были исписаны черной краской, но настолько неясно, что с трудом различались отдельные черточки и буквы. Долго я бился над тем, чтобы перенести на бумагу хоть что-нибудь из этих, может быть, очень любопытных, очень важных надписей. Солнце пошло к Закату, и теперь лучи его, проникавшие внутрь ниши, отражались от блестящей поверхности задней стенки и еще более затрудняли работу. Оттого что голова была запрокинута назад, онемел затылок; затекли руки. Я уже потерял надежду добиться чего-нибудь от этой немой скалы, даже в досаде убрал карандаш и бумагу, как мне пришла мысль вымыть стенки или просто смочить исписанные места, чтобы «буквы» выступили ярче. На беду кругом расстилалась безводная, голая степь с этой одинокой цепью гор, где воды достать невозможно. Недолго раздумывая, я плюнул на стенку и размазал слюну рукой. Оригинальный способ оживления старых картин и надписей увенчался успехом: к своей великой радости, я увидел, как несколько знаков на влажном месте выступили отчетливо, точно живые, как будто их только что написали. Полюбовавшись, я полез в сумку за карандашом и бумагой, но, когда поднял голову, знаков уже не было. Они исчезли: послеполуденное солнце высушило их.

Но теперь я жалел лишь о малом запасе своих слюнных желез. При страшной жаре губы спеклись, во рту пересохло и по временам горло перехватывала резкая боль. К счастью, мой проводник не решался долго находиться в нише, хотя тень хайрахана давно открыла путь. Он бродил меж валунов и наткнулся на лужу воды в камнях, оставшуюся, видимо, от недавних дождей. Балбал окатил водой стену на целый аршин.

Любопытное зрелище представилось мне: вверху шла горизонтальная надпись, под нею девять строк вертикального письма. Первая, вторая, третья, четвертая, пятая и шестая строки были написаны какими-то руническими знаками, а остальные были похожи на монгольскую вязь. Сразу за верхней горизонтальной строкой был изображен большой по размерам круг, а от него шли кривые и ломаные линии вроде облаков, над которыми восседал со сложенными на груди руками и поджатыми ногами ламаистский святой. Самым интересным были две совершенно одинаковые стрелы, выполненные той же краской, что и первые шесть рунических строк. Стрелы располагались под святым. Одна, совершенно прямая, указывала острием из ниши, острие другой было несколько изломлено кверху.

18 июля 1889 года. Ни одной надписи я прочесть не смог. Мои знания в этих письменах меньше, чем ничто, я, видимо, даже не очень точно определил их принадлежность. Я пожалел уже тогда о своем неведении в разных письменах и жалею сейчас, спустя три дня, когда продолжаю писать эти строки. Может быть прочитав надписи, я бы сумел срисовать их точнее и наверное узнал бы, куда показывают стрелы, к чему приведет указанный ими путь. Куда-то или к чему-то они должны были показывать, иначе зачем же их изобразили?

19 июля 1889 года. Опять возвращаюсь к нише. На потолке ее я также заметил письмена, но ничего не смог сделать. От частого запрокидывания головы кровь приливала к вискам. Началось головокружение, мне стало нехорошо, и я вышел наружу. Увидев меня, Балбал перепугался и уговорил тронуться в обратный путь. Всю дорогу, пока мы вновь пересекали Барлыкскую степь, меня не оставляла мысль о нише. Когда я пишу эту запись, мы делаем свой последний привал. Завтра прибудем к юрте Косого ламы. Несмотря на уговоры Балбала, я решил обратиться к этому служителю здешнего культа, чтобы хоть что-то понять в письменах ниши и ее стрелах. Не знаю, что даст мне завтрашнее посещение ламы, будет ли оно удачным.

Сегодня я чувствую себя вознагражденным за труды. Мне кажется, что я наткнулся на что-то интересное. Может быть, по этим стрелам Немой скалы, зная место и условия работы, будущий путешественник отыщет какой-то загадочный путь и познает тайну. Интерес надписей несомненен, и не только потому, что они связаны со стрелами, но еще и потому, что написаны они на разных языках. Разгадка их может пролить свет на отдаленные времена, на историю народа, утверждавшего некогда владычество в стране, занятой в настоящую пору другим народом, иным языком, чуждой верой.

Кончаю этот день. Балбал зовет меня продолжать путь. Еще один ночной переход — и мы или у разгадки, или у завесы тайны. Я знаю, что ни ночной прохладный степной воздух, ни мерный шаг наших лошадей, ни тягучие песни проводника не развеют меня. Я жду с нетерпением завтрашнего дня, я хочу знать, к каким тайнам ведут эти стрелы…»

Кончив читать дневник, Багров развернул рулон с чертежами. На одной из схем было изображено то, что срисовал Андронов в нише. Стрелы несколько раз были подчеркнуты. Багров вглядывался в нечеткие очертания знаков надписей и снова пристально смотрел на стрелы. «Куда ведут они?» — вдруг громко произнес Багров.

Степан очнулся от дремы:

— Да, барин?

Багров вздрогнул от неожиданности.

— Ты вернулся, а где же Балбал?

— Я опоздал, их уже угнали.

— Почему же ты не поспешил следом? Ссыльных-то пешком гонят!

— Я не решился, барин.

Степан пробурчал еще что-то и пошел прочь, испуганный взмахом руки Багрова. Профессор резко повернулся спиной к слуге.

Оставшись один в кабинете, Багров достал из стола портрет Андронова: «Прощай, друг, прости, что не задержал Балбала. А труды твои издадим непременно, они будут служить нашей науке, нашему народу».

Багров отдернул занавеси. За окном уже утро. Молчаливо он смотрит куда-то вдаль сквозь туман. Ему кажется, что он видит бесконечные просторы России, партию ссыльных. Они идут туда, в бескрайние степи Сибири, в дикие места, и с ними уходит Балбал, унося, возможно, и частичку тайны скалы, так и оставшейся немой…

ГЛАВА I ИСЧЕЗНУВШИЕ ТАБЛИЦЫ

Впервые в Туву

Транспортный самолет ждал специально. Только Андрей Скворцов и Виктор Демидов поднялись на борт, как дверь плотно закрыли, взревели моторы и самолет пошел на старт. На жестких сиденьях транспортника было неудобно. Оторвавшись от земли, самолет стал набирать высоту. Угрожающе поползли тяжелые ящики и массивные мешки.

За окнами белая ночь. Чем дальше на юг, тем темнее становилось небо. Лампы светили тускло. Склонив голову на ящик, Андрей дремал. Виктор посмотрел на его усталое лицо, резкие морщины, чуть седоватые виски и подумал: «Устал, дружище. Стареешь, брат! Видно, в жизни ничто не проходит даром».

Демидов вспомнил суровую и еще грозную осень 1944 года. Тогда впервые он встретил Андрея Скворцова…

Сломив вражескую оборону у старинного эстонского города Тарту, эстонский корпус вместе с частями десятой армии рвался к столице — городу Таллину. 22 сентября над башней Вышгорода Длинный Горман в военное прибалтийское небо взлетел красный флаг освобождения.

Из Ленинграда в Таллин машины, минуя воронки от снарядов и ломаные линии траншей, добирались двое суток. Ночью шли без фар. В воздухе пахло обгорелым железом и жженой краской. Изредка вспыхивали острые языки пламени. На одной из машин с группой эстонских комсомольских работников Виктор Демидов добрался до Таллина. Город еще искрился огнем недавнего сражения. Прохожие появлялись редко. От развалин за улицей Харью стлался чадный дым. У Толстой Маргариты валялись разбросанные орудия, остатки «тигра» и трупы. Где-то далеко за городом ухали орудия, и совсем рядом, здесь, в городе, в ночи слышались отрывистые выстрелы. Еще шла война.

На другой день после прибытия машин в Таллин Виктора включили в состав чрезвычайной комиссии по обследованию лагеря смерти Клоога. Дорога, по которой ковыляла машина секретаря ЦК комсомола Эстонии (Виктор ехал вместе с ним в Клоогу), проходила вымершим редким лесом. Она петляла меж деревьев, надолб и рвов, заполненных водой. За крутым поворотом — большая поляна с какими-то строениями и несколькими рядами ровных длинных штабелей дров, напоминающих поленницы. Над серым зданием вверх поднялась заводская труба. Машина остановилась.

— Это печь? — Виктор показал на трубу.

— Да, — ответил секретарь и пошел к членам комиссии, стоявшим в центре главного района лагеря.

Виктор подошел к поленницам и вскрикнул от ужаса. Сердце сжалось, спина покрылась капельками пота. В свои семнадцать лет он не был трусом. За последние месяцы он видел много смертей, пули не раз пролетали над его головой, но сейчас… Перед ним были штабеля, похожие на поленницы. Один ряд — дрова, другой — человеческие тела. Затем снова дрова и снова трупы. Все вверх и вверх.

— Еще ряд, еще ряд… десять… одиннадцать… — Виктор считал бессмысленно, силясь отойти от этих перекошенных в предсмертных судорогах, посиневших тел мужчин и женщин, совсем детских и старческих. Надо быть зверем, чтобы совершить подобное…

Кто-то из местных жителей сообщил, что в полутора километрах скрываются узники, которым удалось в день наступления советских войск убежать из лагеря. Кому-нибудь из членов комиссии надо было немедленно отправиться туда и выяснить их положение. «После того, что я видел, я уже, наверное, ничего и никогда бояться не буду», — подумал Виктор и вызвался пойти в лес.

Смеркалось. В лесу было еще темнее, чем на поляне. Тишину не нарушали птицы, да их, видимо, и не было. Только резко трещали ветки под ногами. Вдруг откуда-то справа послышался хруст. Звук приближался. На всякий случай стоило отойти ближе к дереву и приготовить оружие. Мелькнула тень. Невысокого роста человек шел шатаясь, натыкаясь на деревья. Виктор бросился навстречу. Человек вздрогнул и приготовился к прыжку в чащу, по, услышав резкий окрик по-русски «Стой!», бессильно опустился на землю.

Виктор подбежал к нему. Это был сильно исхудавший юноша. Он открыл глаза: «Свои! Русские, наконец-то! Пить!» Виктор протянул флягу. Выпив, юноша проговорил:

— Я был не один, но вчера остальных увезли санитарные машины нашей, Советской Армии. Я не поверил, что это наши, и убежал в лес. Я уже четвертый день ем только ягоды.

Спасенного отвезли прямо в город. За делами Виктор Демидов успел навестить его только через пять дней. Когда он вошел в палату, спасенный спал. Ему, пожалуй, было лет пятнадцать. Проснувшись, он сказал:

— Это ты меня нашел, я помню. Я Андрей Скворцов. Мы с бабушкой в 1941-м приехали в санаторий Пярну и застряли. Ее фашисты убили. Я дважды пытался перейти фронт, но меня ловили. Отправили на каторгу на Эстифосфорит — я сбежал. Поймали, отправили в Клоогу.

Виктор вспомнил лагерь, штабеля и подумал: «Ты молодец, Андрей, что убежал из лагеря. Теперь поправляйся», а вслух сказал:

— Куда сообщить твоим родителям?

— Сообщи в Ленинград, Канал Грибоедова, 34, квартира 17, Скворцовой.

Так началась их дружба. Андрей выздоровел и уехал домой. Они сперва переписывались. Затем Демидова перевели на другое место, а по старому адресу письма шли еще год. Вновь встретились они только через восемь лет, уже в институте…

Сейчас в самолете, подлетая к Москве, Виктор вспомнил историю их встречи, страшные поленницы лагеря Клоога… В окне самолета видны небесные звезды, а под крылом — звезды огней вечерней Москвы, ее проспектов, садов и бульваров.

Лететь на транспортном самолете в Москву вместе с экспедиционным оборудованием придумал Андрей. И здорово придумал! Вообще удачно получилось, что они вместе и только вдвоем едут на первую археолого-этнографическую разведку в Западную Туву. Через несколько недель туда же выедет вся экспедиция. Значит, больше месяца они будут сами распоряжаться своим временем и сами составлять маршруты поисков. Андрей не скрывал своей радости. Все-таки, как специалист по Южной Сибири и археолог, он был руководителем в этом авангардном отряде из двух человек. Правда, по своему положению в институте и по возрасту Виктор был старшим, но в полевых условиях Андрей — начальство. Со свойственным всем археологам и, очевидно, похвальным честолюбием он мечтал открыть свой известный памятник, свою археологическую культуру. Предстоящая работа в Туве его привлекала возможностью сделать такое неожиданное открытие, и Андрей был поглощен составлением наиболее удачных маршрутов.

Увлеченный радужными перспективами будущей победы, Андрей Скворцов не придал значения интересу Виктора Демидова к трудам путешественника XIX века Александра Андронова.

Больше того, он считал неразумным терять столь много предотъездного времени, сколько потратил Виктор на розыски архива и книг Андронова.

Обычно Виктор и Андрей понимали друг друга с полуслова, а тут вдруг расхождение точек зрения, да еще накануне серьезной поездки. Возникшие недоразумения объяснялись суматохой предотъездных дней.

Следует сказать, что о поездке Виктора в Туву стало известно в институте только накануне совещания, утверждавшего составы летних экспедиций.

В день совещания Виктор, как обычно, зашел к Андрею.

— Надеюсь, ты понимаешь, что я ничего против твоей поездки не имею, — Андрей наступал на Виктора, — но что она тебе даст? Очередную полевую практику? У тебя же столько еще работы по собственной теме… Учти, что и Евдокия Семеновна не советует…

— Евдокия Семеновна — это уже аргумент, — усмехнулся Виктор.

Андрей махнул рукой:

— С тобой серьезно, а ты усмехаешься!

— А что мне делать остается? Ты доказываешь мне, что хорошо, а что плохо, а сам не знаешь, почему Медведев предлагает мне ехать.

— А ты знаешь?

— И я не знаю. До совещания осталось полчаса. Узнаем — тогда поговорим.

Друзья немного помолчали, а затем Андрей нехотя заметил:

— Ладно, подождем совещания. Но учти, если тебе придется ехать, то надо многое успеть прочесть. Сейчас уже июнь, так что поедем не через месяц, а через неделю, если не раньше.

Виктор подошел к Андрею и дружески хлопнул его по плечу.

— Пойдем в столовую, а то еще несколько минут — и… я наверняка уже никуда не поеду.

Совещание должно было состояться в просторном кабинете директора. Все участники экспедиции и руководители секторов были в сборе. Часы пробили пять вечера, но хозяина кабинета еще не было. На диване и креслах, расставленных вдоль стены, сидели научные сотрудники; посередине комнаты стоял дубовый, очевидно еще екатерининских времен, письменный стол. Ученый секретарь института Егоров, держа в руках карту Тувы, вел оживленную беседу с Евдокией Семеновной Знаменской, пожилой, сухощавой, немного мрачного вида женщиной.

— Вероятно, ваш отряд, Евдокия Семеновна, пройдет этим путем через Абакан на Саяны и от Чадана в Байтал, а Скворцов от Чадана двинется на юг, в Эрзин.

Егоров водил пальцем по карте.

— А как решен вопрос относительно Виктора, он все-таки едет? — вдруг переменила тему беседы Евдокия Семеновна.

— Точно еще ничего не известно. Знаю, что Евгений Петрович предлагает его кандидатуру…

В дверь быстро вошел рослый, плотный мужчина, директор института Евгений Петрович Медведев, и направился прямо к столу.

— Прошу извинить за опоздание, это из-за экспедиции. Мы собрались, чтобы уточнить задачи тувинской экспедиции, ее состав и маршруты отрядов. Вы хорошо знаете, что в данный район подобная экспедиция выезжает впервые. Перед ее участниками стоит важная задача — понять сущность коренных изменений в культуре и быте тувинцев, которые произошли за последние два десятилетия, то есть со времени вступления республики в СССР. Некогда заброшенная окраина царской России, Урянхайский край, исследованию которого посвятили свои труды и свою жизнь Потанин, Грумм-Гржимайло, Андронов и многие другие, — одна из советских республик. Изучить современную жизнь, помочь тувинцам создать историю своего народа и всего края — такова основная цель экспедиции.

— Простите, Евгений Петрович, — перебила Евдокия Семеновна, — каков состав экспедиции? Решен ли вопрос о поездке Виктора?

— Извините, что, начав с задач нашей работы, я не остановился на организационных вопросах. Мне казалось, что вы в общем знаете состав экспедиции. Ваш отряд будет укомплектован, Евдокия Семеновна, как мы уже говорили. Вы поедете через месяц, сроки будут уточнены. Группа из двух наших сотрудников — Скворцова и Демидова — проведет археологические работы до приезда основного состава. С этой целью они выедут на днях.

Андрей и Виктор разом подскочили.

— Когда?

— Я сказал достаточно ясно: на днях, значит, очень скоро…

Ночной визит

Поздно вечером Виктор Демидов и Андрей Скворцов вышли из института. Дождь, начавшийся днем, не перестал. Ветер был прохладным. Друзья молча дошли до моста, так же молча прошли весь мост.

— Ничего себе задача, — буркнул Виктор.

— Ты про экспедицию?

— Нет, я о Багровой. Медведев считает, что у нее есть какой-то материал. А где ее найдешь, когда времени почти нет. Да и даст ли она его?

— Багрова — родственница знаменитого путешественника? — без особого настроения продолжать разговор спросил Андрей.

Виктор ответил не сразу, а внимательно посмотрел на проходивший медленно трамвай и вдруг неожиданно, хлопнув Андрея по плечу, вскочил на подножку:

— Наверное, родственница. Будь здоров! Книги дашь завтра.

Андрей удивленно пожал плечами, махнул рукой и, остановив свободное такси, рассеянно сказал шоферу:

— В Новую Деревню.

Демидов вернулся домой, когда все соседи уже спали. Боясь разбудить жильцов огромной коммунальной квартиры, он не решался включить свет и осветил прихожую зажженной спичкой. На полочке с телефоном лежала записка: «Вам звонила Нина Багрова по просьбе Медведева. Ее телефон Д 3-48-38».

Когда в трубке послышался девичий голос, Виктор взглянул на часы: было начало первого. Раздумывать нечего; узнав, что архив Багрова на месте, он напросился в гости немедленно.

Дом, в котором когда-то жил Багров, был разделен на несколько квартир, но квартира жены его сына и внучки сохранила отдельный вход. Дверь открыла Нина — веснушчатая девушка в легком ситцевом платье, на вид ей было не больше семнадцати. В старинном кабинете Багрова, куда Нина провела Виктора, вдоль стен стояли стеллажи с книгами, висели картины, тут же находился огромный письменный стол. На столе кроме телефона и лампы уже громоздилась внушительная кипа старых канцелярских папок и рулонов. Это и был архив Багрова, хранившийся у родственников. Нина зажгла лампу на столе и отошла к стеллажам.

— Может быть, вам лучше пойти спать. Мне, очевидно, придется просидеть долго, — извиняющимся тоном пробормотал Виктор, поняв наконец, что всерьез обеспокоил людей.

Нина уселась в стороне с книгой, а Виктор мучительно соображал, как ускорить просмотр архива. «Андрея бы сюда!» — подумал и взглянул на телефон. С разрешения хозяйки набрал номер. Трубку сияли не сразу. Сестра друга, которая подошла к телефону, не смогла уговорить брата ответить Виктору. Андрей счел вздорным ехать ночью к чужим людям, тем более что он и не видел большого смысла в подобных поисках.

— Вот досада. — Виктор сказал громко, и Нина откликнулась:

— Что вы сказали?

— Мой друг спит, вдвоем мы бы быстрее управились.

Нина подошла к столу.

— Давайте я помогу. Я ведь как-никак студентка третьего курса филологического факультета.

— Третьего курса? — удивленно произнес Виктор и чуть было не высказал комплимента, но быстро спохватился и придвинул второй стул. — Садитесь. Возьмите эту стопку и отбирайте все, что относится к Туве — прежнему Урянхаю, Саянам и путешественникам в эти районы.

— А я всех путешественников и не знаю, — просто сказала Нина, усаживаясь рядом.

— Ничего, вы называйте мне фамилии, а я буду говорить, надо или нет.

Работа по изучению архива поначалу шла медленно. Нина то и дело отрывала Виктора от его стопки, называя фамилии адресатов Багрова. Прошел час, другой, а место, отведенное на столе для интересных материалов, оставалось пустым.

Так как адресаты повторялись, Нина уже редко обращалась с вопросами. Перед обоими заметно уменьшались стопки.

— Виктор Михайлович, новая фамилия — Андронов, и на папке дедушкиной рукой написано: «Последние материалы и письма». Надо?

Виктор хотел было оторваться от своей стопки и сразу взять папку, но сдержал себя и только быстро ответил:

— Конечно, надо. Я сейчас кончу и посмотрю.

— А у меня все!

Кончил и Виктор. На специальном месте стола лежала одна папка. Всего одна.

— Нина, а здесь весь архив дедушки?

Архив был весь на столе. Может быть, поэтому Виктор слишком долго развязывал тесемки единственной папки. Сверху — листок, на нем написано: «Хранившиеся здесь же рукописи дневников и записей Андронова о последней поездке за Саяны, равно как и карты, были переданы для издания в типографию университета. По выходе из печати точного и полного текста они остались в издательском архиве». Эти две фразы заканчивались подписью Багрова и датой — 15 мая 1891 года.

— Нашли интересное? — спросила Нина, заметив улыбку, мелькнувшую у ночного посетителя.

— Пока только следы, Нина, только следы! — ответил Виктор и стал перебирать оставшиеся в папке письма Андронова к Багрову.

Писем восемь, разных времен и на разную тему. Последнее было датировано 1889 годом. В углу рукой Багрова написано: «Прощай, друг». Виктор быстро заглянул в конец письма: «Мое сердце, моя жизнь в тех записях, которые теперь в Ваших руках. Простите меня за все прошлое и прощайте. Вечно уважавший Вас Ал-др Андронов… Я не ставлю дату, пишу заранее, но мне совсем плохо. Будет ли для меня утро двадцать второго?..»

Демидов несколько раз перечитал письмо Андронова, пытаясь найти связь с заданием предстоящей экспедиции и теми словами, которые недавно говорил Медведев.

Когда в кабинете остались Виктор с Андреем да Егоров, Евгений Петрович сказал:

— Как я уже сообщил, участие Виктора Михайловича в работе экспедиции объясняется его интересными изысканиями в области орхонской письменности. Невозможно создать историю Тувы без привлечения древних письменных материалов, археологических и этнографических памятников. Коль скоро наш институт берет на себя выполнение большой научной задачи, целесообразно провести археологическую разведку в западных районах края. Выполнение этой части работы поручается вашей группе, так сказать специальному экспедиционному отряду…

Медведев говорил долго и обстоятельно. Специальный отряд будет на первых порах состоять из двоих — Виктора и Андрея. В Туве к ним, возможно, присоединятся местные товарищи. В день отъезда Медведев предложил вновь встретиться и обсудить детали поездки. Прощаясь, он поручил Виктору разыскать Нину Багрову и познакомиться с архивом профессора Багрова.

Восстанавливая в памяти разговор с директором, Виктор отметил самую существенную для него реплику Евгения Петровича: «Демидов выезжает в Туву прежде всего как специалист по орхонским текстам».

Единственное, что в архиве Багрова относилось к Туве, — это восемь писем Андронова; никаких намеков на орхонские материалы они не давали.

Виктор тихо окликнул Нину, успевшую вздремнуть:

— Нина, а в библиотеке дедушки нет каких-нибудь материалов Андронова?

— Кого? Андронова? — повторила Нина, потирая затекшие руки. Постойте, я уже где-то слышала эту фамилию…

Нет, не от Виктора, а еще утром. Домой к Багровым неожиданно пришел представитель Москниготорга. Дедушкина библиотека могла представлять безусловный интерес для любого научного учреждения, а тем более для географического факультета Московского университета, библиотеку которого было поручено пополнить пришедшему. Мать Нины давно собиралась отдать книги, собранные Багровым, но только все вместе, в одни руки. Может быть, поэтому она резко отказала букинисту, предложившему сначала отобрать и приобрести сочинения Андронова, а затем уже и все остальное.

— Он так и ушел ни с чем? — заинтересованно спросил Виктор.

— Нет, он уговорил маму разрешить ему посмотреть книги. «Если в библиотеке окажется одно сочинение Андронова, — говорил он, — то тогда можно будет убедить факультет купить всю библиотеку». Около часа он рылся на полках и, уходя, попросил разрешения зайти еще раз, после разговора с Москвой, для уточнения разных формальностей. Мама поняла, что университет наверняка возьмет библиотеку. А вот какую именно он книгу искал, я не знаю. А вас тоже интересует только Андронов?

Виктора наверняка мог интересовать только Андронов. Трудно предположить, чтобы книги с последними записями путешественника, подготовленными к печати самим Багровым, будь она самой большой библиографической редкостью, не было в собрании Багрова. «Вдруг букинист прав, — мелькнула у Виктора мысль, — и одна книга может стоить всей библиотеки!»

Виктор представил себе, как мало осталось времени до отъезда, как он измучил девушку своим ночным вторжением, и не решился обратиться с просьбой найти и отдать их отряду все книги Андронова.

Он написал расписку, взял папку с восемью письмами и собрался уходить.

Книги Андронова? Хотя еще есть в запасе архив университета…

— Я поищу книги Андронова и позвоню вам. Мама не будет в обиде: она знает о просьбе Евгения Петровича. Я позвоню вам днем, — сказала Нина на прощание, предупреждая просьбу Демидова.

Поиски книг Андронова

Виктор ушел от Багровых, когда город просыпался. Ночная пелена все дальше и быстрее удалялась на запад, а над заливом вставало солнце. Ощетинившиеся гигантские створки мостов медленно стали опускаться и вскоре слились в едином пролете. Еще не начали работать заводские трубы, застилающие серым покрывалом небо над городом.

Домой Виктор вернулся в начале шестого. Спать не хотелось, но надо было отдохнуть, обязательно отдохнуть. Раздевшись, он лег, постарался ни о чем не думать и забылся коротким сном.

Андрей с девяти утра был в институте и нетерпеливо ходил по пустым кабинетам и залам. Несколько раз он звонил другу домой, но никто не подходил. «Что могло случиться? Зачем Виктор звонил ночью? Работа начиналась в десять, неужели целый час ожидания?»

Демидов пришел ровно в десять, с чуть покрасневшими глазами, но все-таки бодрый и оживленный — не скажешь, что всю ночь просидел над архивом Багрова. Любопытство Андрея было удовлетворено сполна. Ознакомившись с оставшимися письмами Андронова, Андрей вернул их и заметил:

— Только с твоим романтическим характером можно так безжалостно тратить драгоценное время перед поездкой. Честно говоря, Медведев должен был посоветовать тебе заняться чем-либо другим, ведь в архиве ничего нет по орхонским текстам…

Виктор резко перебил:

— Нет в архиве, так может быть в книге. Ты знаешь книги Андронова?

— Книги Андронова?

Андрей стал быстро перебирать стопку книг на столе. Виктор ничего не понимал.

Несколько озадаченный Скворцов спросил его:

— Я тебе не давал книгу Андронова о поездке за Саяны? Только вчера единственный экземпляр ее я взял в библиотеке. Не давал? Она была здесь, на столе.

Андрей быстро открыл ящик стола, но и там книги не было. Он раскрыл шкаф и осмотрел полки — ничего! Виктору наскучили эти поиски, и он предложил другу позвонить домой сестре: пусть Тоня посмотрит в портфеле. Андрей вернулся быстро. В портфеле Тоня ничего не нашла, но обещала осмотреть всю квартиру.

— Растяпа! — беззлобно бросил Виктор и, протягивая папку с письмами Андронова, добавил: — Времени у нас в обрез. Я схожу в университетский архив, а ты пока перепиши эти письма. До разговора с Медведевым подбери нужные книги и давай встретимся здесь же в два часа.

Андрей, обескураженный пропажей, не счел возможным возразить и безропотно согласился. Когда Виктор выходил, зазвонил телефон: Скворцова вызывала к городскому аппарату Тоня. Но ждать новых сообщений у Демидова времени не было, и он пошел в университет.

В университетском архиве, который был расположен в первом этаже знаменитых петровских двенадцати коллегий, Виктора приняли весьма радушно. Видно, не часто здесь интересовались столь ранними материалами. Главный хранитель, сухощавый седой старик, не преминул сообщить, что он работает в архиве около сорока лет, и дважды переспросил, что интересует Демидова.

— Так, так. Значит, материалы Александра Александровича Андронова. Путешественника по Саянам. Из архива издательства. А примерный год?

Виктор, конечно, уже говорил, но счел неудобным напоминать об этом и повторил: «1891-й».

Хранитель, не поднимаясь со стула, не отрывая глаз от книги регистрации посетителей и даже не поворачивая головы, крикнул какой-то Валюте просьбу найти в алфавитной книге последней четверти XIX века шифр материалов Александра Андронова.

Где-то в глубине большой комнаты архива, за стеллажами, кто-то зашуршал, как представилось Виктору, огромной и толстой архивной книгой. Хранитель кончил писать и поднял глаза на посетителя.

— А знаете, кажется, у нас есть эти материалы. Я помню эту фамилию, а вот вашу уже забыл. Повторите, пожалуйста, голубчик, мне надо сделать регистрацию.

Виктор повторил и с удивлением заметил, что спрашивавший пишет что-то уж очень много. Как в поликлинике, когда заполняют историю болезни. За стеллажами перестали шуршать. Демидов торопился и многозначительно кашлянул. Хранитель лукаво посмотрел на него и поднялся:

— Понимаю, спешите, голубчик. Понимаю, но архив требует степенности.

Старик очень любил свое дело и медленно удалился за стеллажи, однако он вернулся довольно быстро, хотя и шел несколько торжественно, неся перед собой толстый фолиант архивной книги шифров.

— Вот! Записано: «Ал-др Ал-дрович Андронов. Рукопись о поездке за Саяны. Передано в архив в 1891 году, апрель месяц. Шифр: Н-изд 958 — XIX». Все точно, голубчик. Сейчас достанем!

Демидов от нетерпения хотел сам подойти к полкам, но хранитель уже подставил маленькую лесенку и, водя руками по полкам, читал корешки:

— Так, 956—XIX… 957—XIX… Сейчас будет она. Вот голубушка. Получайте!

Виктор подошел к лесенке и принял протянутую папку. Бережно положил ее на стол, развязал тесемки, раскрыл картонный переплет и от неожиданности вскрикнул:

— Что это такое?

Хранитель быстро спустился. Сюда же прибежала «таинственная» Валя. Верхний лист того, что было материалами или рукописью Андронова, был размыт водой. Ни одной буквы разобрать нельзя. Карты, начерченные, видимо, карандашом, также расплылись. Виктор листал дальше. Картина была та же. Размывы, слипшиеся плотной массой листы бывшей рукописи.

— Что это такое?

У Виктора опустились руки. Он так надеялся на архив университета.

Хранитель стал сосредоточенным и потребовал от Вали черную инвентарную книгу. На номере 958—XIX в этой книге чрезвычайных заметок значилось: «Архивный номер Н-изд 958—XIX. Рукопись опубликованной книги А. А. Андронова. Серьезно повреждена во время наводнения 1924 года. Считалась до 1956 года утраченной, была обнаружена в подвале, где до наводнения хранилась часть архива. Признана экспертизой восстановлению не подлежащей, за исключением отдельных строк, целесообразность восстановления которых должна быть установлена дополнительно, так как рукопись издана книгой».

— Зачем же вы храните ее? — зло сказал Виктор.

Хранитель не обиделся.

— Обязаны, голубчик, раз можно восстановить отдельные места. Мы восстановим. Пока руки не дошли. А вы, голубчик, зря огорчаетесь. Рукопись ведь издана книгой.

«Да, книгой? А если, — подумал Виктор, — ее издали самым маленьким тиражом? Хотя, право, чему огорчаться? Ну нет архива Андронова, разве это такая уж беда?» Виктор хотел успокоить себя, но тут же вспомнил строку из последнего письма путешественника Багрову: «Я нашел интересные материалы, о которых ничего не смог узнать… Пусть другие, более счастливые, отгадают эти загадки…»

Нет рукописи — надо искать книгу! После Андронова никого из «более счастливых» не было за Саянами.

— Вы можете, — Виктор обратился к хранителю, — дать официальную справку институту, сколько было издано экземпляров книги Андронова и куда их рассылал университет?

Такую справку хранитель обещал сделать как можно скорее.

Оставшееся до двух часов время Демидов провел в университетской библиотеке. Знакомясь с самыми различными материалами по Туве, он все время возвращался к неудаче с архивом Андронова. Успокаивало только то, что вряд ли университет мог издать книгу всего несколькими экземплярами. Книгу можно было найти, хотя в самой университетской библиотеке ее не оказалось.

Цель предстоящей экспедиции, особые задачи их отряда Виктор никак не мог связать с Андроновым. Уж слишком много лет отделяли поездку известного путешественника от первойэкспедиции института.

Разыскать, прочесть еще до Тувы книгу Андронова хотелось во что бы то ни стало. Виктор несколько раз из библиотеки звонил Нине, но у Багровых никто не отвечал.

Без пяти два Демидов вернулся в институт и застал Андрея за неожиданным занятием. Скворцов сидел за столом, подперев голову руками, и лихорадочно затягивался папиросой. Окна были закрыты, в пепельнице груда окурков. Письма из папки Багрова были аккуратно переписаны.

— Ты что, мух выкуриваешь? Открой окна!

Андрей огрызнулся:

— Отстань! Я думаю…

— А-а! Ну думай дальше Андронова Тоня нашла?

Андрей вскипел:

— Нет Андронова! Пропал, украли, сгорел! Нет, и все тут. Вот я и думаю, где я его мог оставить. Всюду смотрел. Думал, Евдокия Семеновна взяла, но и у нее на столе нет! Чего ухмыляешься?

— Жду, когда закипишь. Ну и нервы! Найдем другую, а…

Андрей перебил:

— Другую, как же?! Я был в публичке, там тоже нет. Ты же сам убедил меня, что в этой книге может быть много интересного. Я не разделяю ни твоей, ни Медведева заинтересованности, но пропажа редкой книги для меня тоже трагедия. Тем более, что у Андронова был специальный раздел по археологии. Понимаешь, по археологии!

Самобичевание так не шло Скворцову, что Виктор поспешил успокоить его, напомнив об обещании Багровой найти и дать работы Андронова. Друзья понимали, что за оставшееся до отъезда время Виктор вряд ли сможет прочитать труды Андронова или даже всего одну заинтересовавшую его книгу, а потому занялись своеобразной научной подготовкой к поездке. Она заключалась в коротких обоюдных сообщениях об основных исторических вехах подлежащей исследованию территории, наиболее известных археологических памятниках, о материальной и духовной культуре современного и древнего населения Тувы и о различных гипотезах, связанных с происхождением тувинцев.

Друзья спорили, чертили схемы, путешествовали по разостланной на столе карте и не подходили к телефону. Только продолжительный звонок телефона заставил их угомониться. Вызвали Демидова. Он вбежал в кабинет, радостно сообщая, что Нина нашла ту самую книгу Андронова, единственную посвященную Туве работу путешественника «За Саянами», и дает ее в дорогу. Ехать за книгой тотчас они не могли: их уже ждал Медведев для последнего напутственного разговора. Решили, что Виктор по дороге домой заедет к Багровым. Кстати, как стало им известно от Багровой, букинист больше не заходил.

Андрей, довольный, что нашелся какой-то экземпляр потерянной книги, успокоился и больше не думал о трудах Андронова. Тогда не заинтересовало его и мнение Медведева.

Разговор в кабинете директора был начат с отчетов о выполнении заданий и подготовке к отъезду. Андрей кратко доложил о собранных предварительных материалах, плане археологической разведки и необходимом оборудовании. Виктор — более подробно об архиве Багрова, о «поисках пропавшей грамоты» — книги Андронова и спросил Медведева, что рассчитывали найти в собрании Багрова.

Медведев, несколько задумавшись, как бы вспоминая, сказал:

— Еще студентом я просматривал одну опись материалов профессора Багрова. В этой описи сообщалось об архиве, в котором представлены рукописи по Кавказу, Средней Азии, Туркестану, Байкалу и Урянхайскому краю. Помня, каким широким был кругозор Багрова, я считал, что знакомство с его материалами может быть полезным для экспедиции. Кроме того, мне было известно о дружбе Багрова и Андронова, я рассчитывал, что вы найдете какие либо материалы последнего. В настоящее время имя Андронова часто появляется в зарубежной научной печати. Недавно я получил письмо из Гамбурга от известной специалистки по орхонским текстам мадам Грабер. Она прямо спрашивает, располагаем ли мы какими-либо текстами, обнаруженными Андроновым, но неизвестными широкой научной общественности. Мы взяли на себя обязательство помочь тувинским коллегам создать историю их народа, их родины. Научное значение вновь открытых орхонских письменных памятников трудно переоценить.

Я знаю скептическое отношение к розыскам материалов Андронова некоторых наших коллег…

Андрей принял замечание на свой счет, но промолчал.

— Я очень давно читал книгу Андронова и сейчас не помню, были ли в ней какие-либо орхонские тексты. Но я не могу довериться своей памяти, а интерес за рубежом к его трудам меня настораживает. Я хочу пожелать вашей группе, — продолжал Медведев, — успехов во всем, и в том числе в находках орхонских текстов. Тем более что, насколько мне все-таки позволяет судить память, вага маршрут во многом совпадает с маршрутом последней поездки Андронова…

В полночь друзья были на аэродроме. Евгений Петрович уступил просьбе Андрея до Москвы лететь самолетом, тем более что грузо-пассажирский рейс стоил дешевле поезда.

Андрей дремал, а Виктор вспоминал Эстонию, встречу с Андреем и последние слова Медведева: «Держите связь с институтом постоянно. Желаю удачи во всем».

Где двадцатая таблица?

Остаток ночи в Москве друзья провели в гостинице и, получив билеты, в 12.30 следующего дня сели в поезд, уходящий с Ярославского вокзала.

Купе вагона «Москва — Абакан» было двухместное. Поезд тронулся. Никто не провожал Скворцова и Демидова. Впереди несколько суток пути — надо устроиться добротно. Как только друзья распихали чемоданы, Виктор достал том Андронова. Он лег на нижней полке, поудобнее поправил подушку и открыл книгу. На титульном листе стояло: «Ал-др Андронов. За Саянами. СПб, 1891». Следующий лист содержал короткую надпись: «Посмертный дар автора — русской науке», под ней мелким шрифтом — «Издатель». Виктор перевернул еще страницу и стал читать.

Андрей от скуки подолгу стоял в коридоре вагона, на остановках выходил на перрон. В коридоре было мало народу. Пассажиры, очевидно, еще устраивались. Андрею стало тоскливо, и он вошел в купе. Он попросил друга прочитать вслух что-нибудь интересное, но тот лишь огрызнулся. Андрей уныло полез наверх.

Демидов успел прочитать половину книги, когда часы показывали пять вечера. Поезд остановился вновь, и от резкого толчка Андрей очнулся от дремы. Взглянул на часы: пора идти есть! Виктор уговорил его повременить, дочитал до главы, и они пошли в вагон-ресторан. Расстаться с книгой Демидов не захотел: не дай бог опять пропадет!

В вагоне-ресторане народу оказалось много. Совершенно свободным был столик у буфета. Друзья сели, и Виктор, предложив Андрею изучить меню, вновь углубился в чтение. Он не заметил, как к их столику подошел невысокого роста мужчина в темных брюках и зеленой куртке. Мужчина попросил разрешения сесть на свободное место, и Андрей согласился. Бросив взгляд на соседа, Андрей подумал, что где-то уже видел это малоприметное лицо с широкой переносицей.

«Где же я его видел? — силился вспомнить Андрей. — Ну да, он едет в нашем вагоне, в третьем купе». Вспомнил и успокоился.

Подали солянку. Андрей пододвинул мисочку Виктору и бросил: «Ешь!», но тот как будто не слышал и продолжал читать.

— А ваш друг предпочитает духовную пищу материальной, — вдруг раздался над ухом сипловатый голос; это заговорил сосед. — Видно, интересный роман?

Демидов оторвался от книги и с удивлением посмотрел на говорившего; казалось, он сейчас скажет: «Откуда вы взялись?» Но ничего не сказал, закрыл книгу и положил ее к окну.

— Разрешите полюбопытствовать? — Мужчина протянул руку и взял книгу. Первый момент друзьям хотелось отнять ее и ответить что-то резкое, но, сдержавшись, они только кивнули.

— Ого, да мои молодые попутчики интересуются не иначе как Тувой. Очень любопытная страна. Вы едете прямо туда? — Сосед говорил с воодушевлением.

Виктор ничего не ответил, а только следил за движением пальцев неожиданного собеседника, листавших книгу. Андрею, успевшему расправиться с первым блюдом, пришлось отвечать:

— В эти районы. А вы едете туда же?

— Конечно! Я еду абаканским вагоном в третьем купе. Вы как-будто в том же вагоне?

Андрей кивнул и спокойно взял книгу из рук собеседника. Тот не смутился и решил представиться. Зовут его Аристарх Евгеньевич Веденский, он учитель географии из подмосковной школы. Любит свой отпуск проводить в поездке по стране, собирает гербарии, коллекции редких камней, немного занимается археологией. Неоднократно бывал в Туве. Друзьям пришлось назвать себя, но на предложение Веденского «по стопочке за знакомство» они не согласились. Разговор шел вяло.

— Вы случайно не геологи? — пытаясь расшевелить друзей, задал вопрос Веденский.

— Не совсем, но что-то вроде! — Виктор подмигнул Андрею.

— Жаль, — добавил Веденский. — Сейчас все больше геологи в Туву едут. В прошлом году я там нашел один камешек. Хотел сам определить — не получилось. Вчера перед отъездом показал знакомому минералогу, он говорит, интересный камень, но какой — не сказал. В том месте таких камней много было. Жаль, что вы не геологи, а может быть, все-таки разберетесь?

— Давайте я посмотрю. — От соседнего столика подошел плотный загорелый мужчина. — Я тут невольно подслушал ваш разговор, Аристарх Евгеньевич.

— А я и не заметил вас, Михаил Иванович. Подсаживайтесь. — Обращаясь к Скворцову и Демидову, Веденский пояснил: — Мой сосед по купе, тоже в Туву едет.

Михаил Иванович сел за их столик. Веденский, изумленно разводя руками, произнес:

— А я и не знал, что вы геолог, Михаил Иванович. Я вам обязательно камешек покажу. Куда же вы?

Вопрос был задан друзьям, которые кончили обедать и поднялись. Оставив попутчиков за беседой, они вернулись к себе в купе. Теперь Виктор с книгой полез наверх, а Андрей прилег на нижней полке и заснул.

Осталось всего несколько страниц текста, а дальше шли таблицы. Вот и окончен весь текст. Виктор вновь вернулся к последним страницам и тихо позвал Андрея. Тот не откликался. Виктор шумно спрыгнул вниз и растолкал друга.

— Ты только послушай, что пишет Андронов. Это самые последние записи. Слушай! Вот, он нашел нишу и там самые разные надписи на камне. Он пишет… Ты слушаешь? «…Ни одной надписи я прочесть не смог. Мои знания в этих письменах меньше, чем ничто, я, видимо, даже не очень точно определил их принадлежность. Я пожалел уже тогда о своем неведении в разных письменах и жалею сейчас, спустя три дня, когда продолжаю писать эти строки. Может быть прочитав надписи, я бы сумел срисовать их точнее и наверное бы узнал, куда показывают стрелы, к чему приведет указанный ими путь. Куда-то или к чему-то они должны были показывать, иначе зачем же их изобразили?» И вот, Андрей, слушай дальше: «Сегодня я чувствую себя вознагражденным за труды. Мне кажется, что я наткнулся на что-то интересное. Может быть, по этим стрелам Немой скалы, Зная место и условия работы, будущий путешественник отыщет какой-то загадочный путь и познает тайну. Интерес надписей несомненен, и не только потому, что они связаны со стрелами, но еще и потому, что написаны они на разных языках. Разгадка их может пролить свет на отдаленные времена, на историю народа, утверждавшего некогда владычество в стране, занятой в настоящую пору другим народом, иным языком, чуждой верой. Кончаю этот день. Балбал зовет меня продолжать путь. Еще один ночной переход — и мы или у разгадки, или у завесы тайны. Я знаю, что ни ночной прохладный степной воздух, ни мерный шаг наших лошадей, ни тягучие песни проводника не развеют меня. Я жду с нетерпением завтрашнего дня, я хочу знать, к каким тайнам ведут эти стрелы…» Ты понимаешь, Андрей, Андронов написал эти слова за три дня до смерти. Тайна осталась нераскрытой, а что, если мы будем удачливее?

Виктор размечтался. За окном мелькали перелески и поля, а ему уже виделись степи Тувы, солончак пересохшей реки и таинственная ниша, открывающая свою загадку.

Андрей взял книгу. Ему, конечно, не совсем безразличны очень интересные записи Андронова о значении стрел, но ведь их задача была иной — провести первую археолого-этнографическую разведку в Туве. Хотя маршрут группы, как говорил Медведев, совпадает с путем Андронова… Нельзя было не поддаться искушению и вновь не перечитать последние записи русского ученого. Андрей начал с них. И вдруг неожиданно спросил Виктора:

— А ты таблицу смотрел?

— Какую таблицу?

В тексте книги после описания надписей и изображений в нише в конце страницы стояло примечание редактора: «Смотри таблицу XX». Конечно, он проглядел эту ссылку. Так, значит, на двадцатой таблице должен быть и ламаистский святой, и монгольская вязь, и рунические знаки, которые могут быть только орхоникой, письменностью древних тюрков, населявших в первом тысячелетии нашей эры Центральную Азию! Ну, Виктор, тебе и карты в руки — шесть строк из девяти рунические.

Таблиц в книге было много. Друзья листали их. Пятнадцатая… шестнадцатая… девятнадцатая и… сразу двадцать первая, двадцать вторая. От первой до двадцать восьмой таблицы были на месте, кроме одной. Не было всего одной таблицы, не было таблицы двадцатой!

— Где же двадцатая таблица?..

Широкие колеса шасси коснулись посадочной полосы. Реактивный лайнер «Каравела» компании «Эр Франс» завершил очередной рейс Париж — Москва. Через несколько минут самолет подрулил к аэровокзалу и заглушил реактивные двигатели. «Каравела» сидела низко и рядом со стоявшими с двух сторон реактивными и турбовинтовыми гигантами Аэрофлота казалась маленькой и неуклюжей.

Врач и офицер-пограничник, как обычно, первыми вошли в самолет. Когда они покинули его, на трап высыпало разноязыкое пассажирское племя. Взволнованные, возбужденные люди впервые ступали на московскую землю и торопились в багажный павильон, чтобы закончить таможенные формальности.

Лишь четверо из пассажиров «Каравелы» остались в транзитном зале вокзала. Для молодой четы и их пятилетнего сына Шереметьево всего лишь пункт остановки на пути в Каир, а у мужчины в легкой спортивной куртке и светлых брюках был транзит до Карачи через Ташкент и Кабул.

Пока семейство оформляло свои билеты, мужчина подошел к телефону в дальнем углу зала. Разговаривал он недолго. Во всяком случае, когда дежурная подняла голову от стола, он уже сидел напротив нее и выжидательно теребил билетную книжку.

Стрелки больших часов показывали без пяти час. За большими окнами зала майское солнце заливало теплом и светом летное поле, свежую зелень березовой рощи.

— Мсье Констанс, самолет на Карачи вылетает в 21 час. У вас восемь часов свободного времени, вы можете отдохнуть в гостинице.

Дежурная говорила на хорошем французском языке, но мсье Констанс, который имел приобретенный в Париже билет компании «Эр Франс», не говорил по-французски.

Смутившись, он с трудом, но довольно правильно попросил:

— Повторите, пожалуйста, вашу речь по-русски. Я не Франция, я Швейцария. Я понимаю по-русски.

Дежурная повторила. Среди шума моторов, проникавшего в зал, слышен был только голос мсье Констанса.

— Нет, благодарю. Гостиницы не надо. Я бы хотел в Москву. Это возможно? Транзитной визы у меня нет. Я никогда не был в Москве… Пограничная служба на месте паспортного контроля?.. Спасибо. Благодарю, я спрошу…

Паспортный контроль находился в багажном павильоне. Здесь уже никого не было из пассажиров «Каравелы», и мсье Констансу пришлось поторопиться.

— Господин офицер, — обратился швейцарец к капитану пограничной службы, — мой самолет на Карачи (Констанс говорил торопливо) будет восемь часов вперед. Я никогда не был Москве. Здесь Кремль, Красная площадь… Я никогда не видел…

— Вы хотите поехать в город, а у вас нет транзитной визы?

Констанс обрадованно закивал:

— Да, да. Я не имею нужной визы. Как ее сделать?

— Хорошо, я вам поставлю отметку в паспорте. Только не опаздывайте к самолету.

Поставив небольшую печать в паспорте и обменяв несколько долларов на рубли, Констанс уже в два часа дня сидел в такси, уносящем его по Ленинградскому шоссе навстречу городу.

Москва предстала стройками жилых кварталов, гулом дорожных машин на новой автостраде и неожиданно засуетилась потоком пешеходов и транспорта на знаменитой улице Горького.

Констанс ничего не видел. Задумавшись, он смотрел поверх встречных домов, бульваров и прохожих.

— Кремль, — сказал шофер и посмотрел на иностранца, раздумывая, выключать счетчик или нет.

Констанс медленно перевел взгляд с водителя на счетчик. Проезд стоил четыре рубля шестьдесят копеек. Молча положив на сиденье пять рублей, швейцарец быстро вышел из машины. Вскоре он затерялся в большой толпе москвичей, устремившихся по подземному переходу на Красную площадь.

В половине четвертого мсье Констанс сидел на скамейке сквера у театра Советской Армии и вел спокойную беседу с элегантным, но несколько старомодно одетым гражданином. В это время в парке посетителей было мало. Мамаши и бабушки с детьми и внуками старались занять открытые солнечные места, а на тенистых аллеях почти все скамейки свободны. Беседе двоих, очевидно очень хороших знакомых, никто не мешал.

— Мистер Констанс, мне не совсем ясен столь повышенный интерес вашего отдела к научным трудам предков. Вы или не хотите ставить посольство в курс дела, или…

Констанс довольно невежливо перебил:

— Причем здесь «или». Вы читаете, господин Луммель, хотя бы последние советские издания? Не обижайтесь, но в одной из статей геолога Голованова, опубликованной в журнале «Наука и жизнь», — редкая сводка о древних горных выработках в Туве. Ни я, ни вы не можем поручиться, что Андронов нашел нишу с указанием пути к ценным рудным ископаемым. То, что удалось прочитать, слишком загадочно. Но если все-таки за стрелами скрыт путь к ним, что тогда?

— Русские, найдя план ниши у Андронова, найдут и путь. Я, кажется, что-то понимаю.

— Слава богу, наконец-то у нас нашелся умный человек в посольстве.

Констанс определенно насмехался и обидел собеседника. Тот встал и подчеркнуто вежливо заявил:

— Благодарю за комплимент. Надеюсь, я свободен. Не волнуйтесь, я сделаю запрос о книгах Андронова, может быть, сделаю больше, чем вы. Честь имею, посмотрим, что удастся вам.

Констанс тоже встал и примирительно сказал:

— Простите меня, господин Луммель, нервы не выдерживают. Вы же знаете, что моя просьба об экспедиции зависит от ваших успехов. Честь имею. До встречи.

К самолету Констанс не опоздал; больше того, он вернулся на аэродром к семи вечера.

Прошло полтора месяца. Во второй половине июня, когда поезд на Хабаровск с вагоном «Абакан — Москва» пересекал Волгу, мистер Констанс в Сингапуре ждал телеграммы от Луммеля. Их приходило много, но той, самой важной для швейцарца, все еще не было.

Сделайте остановку в Омске

Несколько раз Андрей и Виктор вновь перелистывали таблицы. Ошибки не было. Просто отсутствовала двадцатая таблица — перерисованные тексты и изображения из ниши у Скалы письмен, названной Андроновым Немой скалой.

В дверь постучали. Веденский пытался зазвать друзей к себе, но Демидов отказался, сославшись на болезнь друга, который лежал уткнувшись в стенку. Выпроводив Веденского, Виктор вновь стал рассматривать таблицы. Теперь он заинтересовался сшивной частью и обнаружил, что на том месте, где должна быть двадцатая таблица, оставлена короткая полоса — срез. Он отогнул его и провел пальцем по сшивному краю двадцать первой таблицы. Палец почувствовал узкий желобок. На свет была заметна линия среза и внизу, на двадцать первой, — легкий разрез.

— Таблица была вырезана! — Он подвел Андрея к свету и показал книгу. — Ты видишь, таблица вырезана бритвой!

— Вижу, довольно четкий срез, повреждена немного и таблица двадцать первая. Ну и что?

— Не могла ведь таблица быть вырезана при издании или самим Багровым. Значит… — Виктор рассуждал вслух, и Андрей перебил его:

— Значит, она вырезана недавно, может быть, совсем недавно. Но кем?

Если таблица вырезана недавно, то ее могли вырезать только те лица, которые уже держали эту книгу в руках. Кто же? Нина Багрова? Ее мать? Вряд ли. Кто еще? Букинист? Зачем? Разве можно продать одну таблицу?

С книгой Андронова происходили какие-то странные вещи, которые невольно заставляли насторожиться и быть внимательным. На самом деле, ни в одной библиотеке Ленинграда не сохранилось сочинение Андронова; экземпляр, бывший у Скворцова, исчез; том из собрания Багрова не имел важной таблицы; рукопись в архиве университета оказалась безнадежно испорченной. Друзьям было о чем подумать. Теперь и Андрей заинтересовался таинственными стрелами и надписями в нише. Следовало во что бы то ни стало достать целый экземпляр труда Андронова.

Когда поезд миновал мост через Волгу и пошел дальше на восток, друзья составили телеграмму в институт. Отправить ее удалось лишь на одной из уральских станций.

Поезд уходил дальше; Андрей внимательно читал Андронова, друг его спал.

Последние два дня профессор Медведев регулярно звонил в институт и справлялся о поступившей корреспонденции. Сообщение о том, что получена телеграмма из Кунгура, заставило его выехать в институт немедленно.

Как и предполагал Медведев, телеграмма была от специального отряда. «Обратите внимание на двадцатую таблицу книги Андронова «За Саянами»; в нашем экземпляре она по каким-то причинам вырезана. Таблица имеет большое значение в материалах Андронова. Андронов в последних записях уделял ей основное внимание. Едем благополучно. Телеграфируйте возможность получения нами другого экземпляра книги до востребования станции следования. Демидов, Скворцов».

Медведев тут же позвонил Багровым и убедился, что они, конечно, не портили книгу. Институтская книга у Скворцова пропала, — значит, необходимо разыскать экземпляры издания с двадцатой таблицей в библиотеках, магазинах старой книги. Срисованные Андроновым тексты, о которых он ничего не помнил, чрезвычайно заинтересовали Медведева, и он вызвал Егорова.

Ученый секретарь вошел с письмом, только что полученным из архива университета. «Согласно запросу вашего сотрудника Демидова В. М. сообщаем, что книга Ал-дра Андронова «За Саянами» была издана университетом в 1891 году в количестве 98 экземпляров. По имеющимся в архиве документам, была направлена в следующие пункты: 1. Цензурный комитет — 5 экз. 2. Библиотеку Академии наук — 2 экз. 3. Публичную библиотеку — 3 экз. 4. Румянцевскую библиотеку в Москве — 9 экз. 5. Книжно-торговый магазин издательства в Петербурге — 20 экз., в Москве — 15 экз. 6. Редактору-издателю проф. Багрову — 2 экз. 7. Сибирскому книжному складу купца Сафьянова — 30 экз. 8. По документам более позднего времени указано, что книги Андропова посланы и в адрес «Коледж де Франс». Таким образом, можно предполагать нахождение остальных экземпляров в Париже. Главный хранитель архива Волобуев».

Первым заговорил Егоров:

— Этот документ бесспорно интересен. Надо искать в Румянцевской, ныне библиотеке имени Ленина, так как в Публичной нет, из собрания Багрова остался один экземпляр, и он у наших путешественников, в библиотеке Академии также больше нет. Остальные были в магазинах и разошлись по личным собраниям.

С соображениями Егорова трудно было не согласиться. Однако Медведев не считал возможным сбрасывать со счетов Сафьянова, обычно распределявшего свои покупки по крупным учреждениям Сибири. Медведев решил позвонить в Москву и попросить московских коллег ознакомиться с фондами библиотеки имени Ленина.

Возможность обнаружить книгу Андронова с двадцатой таблицей привела Егорова в самые крупные магазины старой книги. Итог был неутешительным: единственный и не совсем «целый», как сказал продавец, экземпляр был куплен в букинистическом отделе магазина «Академическая книга» на днях.

Вернувшись домой, Егоров с удивлением увидел у себя Медведева.

— Что-то случилось?..

Через несколько часов Егоров уже ехал в Москву поездом «Красная стрела».

Московские сотрудники разыскали книгу Андронова с двадцатой таблицей и просили кого-нибудь из института приехать. По словам москвичей, таблица довольно странная. Москвичи хотели проверить свои предположения на свежих людях.

Утром в библиотеке Егорову и сопровождавшему его сотруднику московской части института Шихареву показали книгу Андронова.

На таблице в центре был изображен Будда, сидящий на облаке, над ним горизонтальная надпись, похожая на тибетскую. Девять вертикальных строк были различными. Первая вообще не напоминала никакой письменности, вторая — шестая больше всего походили на руническую орхонику, седьмая — девятая были как будто монгольскими. Под Буддой две стрелы — прямая и изогнутая. Шихарев покачал головой. Письмо было только похоже на монгольское, однако это были какие-то обрывки слов, которые ничего не могли дать. Егоров согласился с ним и добавил, что первая строка вообще не может быть письменностью. По каким-то причинам Андронов не смог точно срисовать то, что написано в нише.

По мнению Егорова, не может быть прочитан и текст горизонтальной надписи: он также срисован неверно. Остается только орхоника, но Егоров не владел этой письменностью. Ее вообще-то знали единицы. К такому же выводу, что единственно значимым может быть рунический текст, пришли и московские товарищи. Но тут Егоров услышал удивительную новость: крупнейшие специалисты по орхонской письменности в Москве заявили, что данный текст прочесть нельзя.

Егоров взял книгу, долго всматривался в замысловатые штрихи орхоники, затем неожиданно посмотрел страницу на свет, потер рукой и решительно заявил:

— Все прочие тексты, кроме орхоники, в том виде, как их срисовал Андронов, ничего не значат. Это бесспорно. Но я убежден, что прочесть орхонский текст можно. Для этого надо другую двадцатую таблицу, здесь же все важные элементы знаков тщательно подчищены чем-то острым…

Находившиеся в кабине москвичи заговорили разом.

— Верно, подчищены. На этом настаивает наша специальная экспертиза.

Егоров недоуменно добавил:

— Непонятно, зачем кому-то надо подчищать текст, вырывать таблицы. Интересно, давно ли брали эту книгу?

Оказалось, совсем недавно. Три дня назад ее брал Корольков Петр Семенович, сотрудник букинистического отдела магазина Москниготорга. По наведенной тут же справке, он уже неделю находился в отпуске. Узнать, в каком виде была таблица, когда книгу брал Корольков, не удалось, и Егоров решил навести справки о труде Андронова в сибирских библиотеках…

Скорый поезд с вагоном «Москва — Абакан» подходил к Свердловску. Виктор попытался выпроводить Андрея на почту, но тот воспротивился. Он уже был поглощен книгой Андронова и, читая ее, делал поправки в маршруте отряда. Демидову пришлось отправиться на почту самому. Закрывшаяся за ним дверь тотчас открылась. В купе вошел Веденский:

— Все читаете и читаете. Опять Андронов, бросьте. Приходите к нам, я вам расскажу много больше, чем здесь написано, и о сегодняшней Туве. Желаете?

Андрей приподнялся и сел:

— Простите, Аристарх Евгеньевич, дорога длинная, и мы обязательно придем, но только не сейчас.

Андрей снова лег. Веденский обиделся:

— Что же это, вежливый отказ? От ворот поворот? Не ожидал от вас, Андрей Дмитриевич. Такой по виду воспитанный человек! Не ожидал.

Андрей пожал плечами и продолжал чтение, часто делая записи в блокноте. Дали второй звонок, Виктора не было. Андрей подумал, не отстал бы, но тут же забыл о своем беспокойстве. Демидов вошел в купе, когда поезд тронулся. Полученная телеграмма была более чем короткой: «Организовали поиски таблицы. Медведев, Егоров».

Андрей рассказал о приглашении Веденского и своем отказе. Друг даже не поверил, что такой истый джентльмен, как Скворцов, мог обидеть пожилого, хотя и надоедливого человека.

— Давай все-таки сходим к нему, послушаем, так ли он знает Туву, как рассказывает?

Андрей больше не протестовал, и Виктор, встретившись с Веденским в коридоре, церемонно поклонившись, сказал:

— Аристарх Евгеньевич, разрешите воспользоваться приглашением и прийти послушать ваши воспоминания о Стране Голубой реки.

Беседа началась в куне, где ехали Веденский и геолог Михаил Иванович, но затем они перешли в купе друзей. Веденский действительно хорошо знал Туву и очень интересно рассказывал о ней. Друзья узнали много нового. В конце беседы Веденский сообщил, что он хочет пополнить свои гербарии флорой пустынных районов центра Азии.

Кончив рассказывать, Аристарх Евгеньевич посмотрел на стоику книг. Сверху лежал труд профессора Малова об орхонской письменности.

— Ого! — сказал Веденский. — Молодые друзья изучают орхонику?

— Это книги Демидова, — ответил Андрей.

— Я с вами поделился своими планами на лето, поделитесь и вы.

Веденский обратился ко всем, хотя и смотрел на Андрея. Тот собирался что-то ответить, но Виктор опередил и, к удивлению Скворцова, не сказал правды:

— А мы, Аристарх Евгеньевич, едем читать лекции по приглашению Тувинского научно-исследовательского института.

— А вы? — Веденский спросил Михаила Ивановича и сам добавил: — Вы, конечно, копать землю?

— А что еще делать геологу?! Кстати, где же ваш камешек?

— Никак не найду, но обязательно покажу, Михаил Иванович. Обязательно!

Пора было расходиться. Веденский о чем-то задумался и вдруг спросил:

— Вот вы знаете разную литературу о Туве, а вы, Михаил Иванович, много, наверное, исходили и там, и в Монголии. Не приходилось ли вам читать о специальных тайниках буддийских священников с ценными породами камней или драгоценностями?

— Нет! — Все ответили разом. — А что?

— Так просто, я вот слышал о таком и хотел узнать у специалистов. Ну пора и бай-бай.

Виктор долго не мог заснуть. Странное ощущение чего-то недосказанного оставил последний вопрос Веденского. Почему он спросил? Ах, да! Он нашел россыпь каких-то камней… Пытаясь вспомнить прочитанное, Виктор восстанавливал в памяти строки разных источников. Что-то похожее о небесных камнях и тайниках лам он где-то встречал. Но о тайниках, которые интересовали Аристарха Евгеньевича, он ничего не мог припомнить. Андрей давно спал, а вскоре заснул и он.

В третьем купе беспокойно ворочался Веденский. С каждым толчком поезда, стуком дверей он внимательно всматривался в освещенный ночным светом угол багажника, где лежали его два громоздких чемодана. Обычно только под утро, когда кто-либо в купе просыпался, он засыпал спокойно и спал долго.

На третьи сутки утром поезд прибыл в Омск. Стоянка была двадцать минут. Первым делом Демидов вбежал в вокзал. У почтового окошка никого не было; ему сразу же передали телеграмму. Он прочитал ее, отдал оказавшемуся здесь же Андрею и побежал в вагон. В телеграмме значилось: «По полученным сведениям, из тридцати экземпляров, бывших на складах Сафьянова, три переданы в городскую библиотеку Омска, остальные проданы в Токио. Книги в городской библиотеке есть. Сделайте остановку в Омске, познакомьтесь с книгами и фотокопией таблицы из Ленинской библиотеки в управлении культуры. Медведев, Егоров».

Когда было дано отправление, оба с чемоданами выскочили из купе и наткнулись на заспанного Веденского. Аристарх Евгеньевич, увидев уходящих, бросился к ним:

— Куда вы, молодые люди?

— В Омск. Дела у нас. Счастливо доехать! — весело откликнулся Виктор и спрыгнул вслед за Андреем.

Внизу стоял вышедший из здания вокзала Михаил Иванович; он попрощался с друзьями и уже на ходу вскочил на подножку. Веденский почему-то заметался и порывался к выходу:

— Погодите! Как же это? У меня тоже дела в Омске. Остановите поезд!

Проводник и Михаил Иванович осторожно оттащили его в коридор из тамбура. Проводник что-то бубнил о необходимости предупреждать заранее в случае остановки в пути, но Аристарх Евгеньевич уже успокоился. Проходя в купе вместе с Михаилом Ивановичем, он бросил:

— Нервы никуда. Такие милые люди — и вдруг сошли. А я что-то несусветное нес?

Михаил Иванович улыбнулся:

— Конечно, несусветное. Но это спросонья бывает. А насчет молодых людей зря расстраиваетесь. Мир тесен, еще встретитесь!

Встреча состоялась

Оставив вещи в камере хранения, друзья вышли на улицу.

Площадь перед вокзалом начиналась небольшим сквером с многолетними деревьями. Трамвайная линия огибала сквер. Тут же у вокзала находилась автобусная остановка и стоянка такси. Андрей, предпочитавший в незнакомом городе такси всем видам транспорта, направился было к стоянке, но Виктор потащил его к трехэтажному кирпичному дому. Они вошли во двор. Это была школа, где когда-то учился Демидов.

— Ты никогда не говорил, что бывал в Омске, — удивился Андрей.

— А ты и не спрашивал!

В школе никого не было, кроме сторожа, и они повернули назад. Виктору очень хотелось взглянуть на город через много лет, и друзья сели в трамвай, хотя этот вид транспорта грозил большой потерей времени.

Выйдя из трамвая, они пешком пошли через мост, соединявший правый и левый берег Омки. Решено было прежде всего зайти в библиотеку: она была ближе, чем управление культуры.

Получив временные пропуска, Демидов и Скворцов прошли в научный зал городской библиотеки. Андрей стал рыться в каталоге, Виктор рассматривал читателей.

— Нашел. Записывай шифры: Л-254-1, 2, 3. Все три здесь. Ты на себя выпиши два, а я возьму один.

Передавая требования на книги дежурной, Демидов попросил:

— Мы проездом, постарайтесь поскорее оформить заказ.

Девушка взяла требования, прочитала их и внимательно посмотрела на посетителя. Затем она быстро поднялась, зашла за дверь и набрала номер по телефону.

— Наталья Михайловна, книгу Андронова, все три экземпляра, только что заказали. Хорошо, приглашу.

Через минуту удивленные Скворцов и Демидов были в кабинете директора библиотеки Натальи Михайловны. Она успела предупредить их вопросы:

— Простите за формальности, но книга у нас эта редкая, а вы приезжие. Покажите ваши документы.

Друзьям ничего не оставалось, как предъявить командировки и паспорта. Вернув документы, директор обещала через пятнадцать минут дать книги. Виктор подумал, что здесь что-то неладно, но пришлось подчиниться. Они вернулись в читальный зал, а Наталья Михайловна уже кому-то звонила по телефону, сообщая их имена.

Через пятнадцать минут, когда друзья подошли к дежурной, сидевший рядом с ней мужчина вновь предложил пройти с ним к директору.

Андрей возмутился:

— Мы там уже были!

— Не волнуйтесь, все в порядке. Я из управления культуры. Профессор Медведев просил встретить вас, но мы были уверены, что вы придете в библиотеку.

Только сейчас друзья сообразили, что все-таки надо было начать не с библиотеки. В кабинете директора лежали все три экземпляра Андронова, и проводивший их, как он представился, Кравцов передал Андрею фотокопию таблицы из Ленинской библиотеки с письмом от Егорова. Достав нужные книги, Виктор взял фотокопию и письмо, быстро прочитал, что пишет Егоров о Королькове, и взглянул на присланную таблицу. Андрей успел открыть все три экземпляра на злополучной или, точнее, загадочной двадцатой таблице. Было совершенно очевидно, что орхонский текст фотокопии был иным, исковерканным до неузнаваемости. На омских экземплярах в орхонских текстах можно было что-то прочесть, остальные брать в расчет не приходилось: они были списаны Андроновым просто неверно.

Виктор стал разбирать тексты. Андрей и Кравцов сели подальше от стола: здесь они ничем не могли помочь.

В целом орхонский текст был небольшим, первые несколько слов были традиционны и читались сравнительно легко. Виктор больше часа бился над другими, и особенно над двумя последними, содержащими, видимо, самую суть. Андрей торопил друга. «Сам Малов не читал с ходу», — огрызался тот.

Кравцов с трудом сдерживал нетерпение Скворцова. Виктор вскоре заметил:

— Ничего, он не мешает. У меня никак не получаются два последних слова. Что-то неточно списано. Пока получается вот что: «Настоящая надпись сделана в седьмой год правления Тегина (примерно 789 год нашей эры). Если пойдешь по стрелам, то придешь…»

Виктор замолчал. Андрей быстро спросил:

— Что замолчал? Дальше давай. Куда придешь?

— Куда, я и сам не знаю. Здесь как раз два слова, самых важных для нас, записаны плохо и могут значить разное. Куда же?

Мягко, стараясь не навязывать своего мнения, Кравцов предложил дать различные варианты, а Андрей вызвался тут же их записать.

— Подождите. Сейчас. Так… так… Пиши, Андрей. «Придешь» или «к сердцу народа», или «к тайному кладу», или… Нет… нет. Больше «или» нет, больше ничего другого не получается. Возможны только два варианта — к сердцу народа или к тайному кладу.

— Интересно, куда все-таки. И что это за сердце народа или клад?

Андрей рассуждал вслух и, радуясь первой удаче друга, подчеркнуто добавил:

— Все равно надо ехать на место и выяснить, что написано в действительности, куда приведут стрелы.

Завтра они должны были продолжить путь. Кравцов обещал сам отправить все материалы в Москву и Ленинград, и друзья пошли из библиотеки просто побродить по городу. Андрей беспрестанно задавал вопросы, но на многие из них Виктор не мог ответить. Очень изменился город, очень. Необычное по форме высокое полукруглое здание привлекло внимание Андрея.

— О, это знаменитое здание! — с пафосом воскликнул Виктор. — Здесь давным-давно в обкоме комсомола мне дали деньги, путевку и отправили на комсомольскую работу в Прибалтику. Поклонись ему. Без него я бы не был в Эстонии и не встретил бы тебя! Помнишь встречу?

— Помню мальчишку с наганом, лес, лагерь… — Андрей вдруг осекся. — Подожди… лагерь, лагерь Клоога, побег, потом госпиталь…

Андрей продолжал вспоминать. Картины прошлого мелькали мгновенно. Заключенных с утра выстроили перед бараками: мужчин направо, женщин налево, детей отдельно, подростков отдельно. Посреди двора пулеметы. Охранники с собаками окружили узников. По команде коменданта мужчины положили первый ряд дров и встали вдоль них спиной к дулам пулеметов. Очереди… И мертвые падают на дрова. Затем подходят другие; стоит крик, лай собак, стоны… Андрей помнит, как подростки, которых не окружали собаки, разом кинулись к баракам. Андрей тоже побежал и прямо перед собой увидел перекошенное злобой лицо охранника, которого мальчишки звали Гиеной. Ударив Гиену головой в живот, Андрей вбежал в барак и юркнул под лавку. Там он пролежал два дня. В день наступления советских войск всех оставшихся в живых узников фашисты хотели увезти на машинах, но колонну бомбили и Андрею вместе с другими удалось убежать. Потом его спас Виктор. Потом был госпиталь. В госпитале санитар Корольков. Он хорошо его помнит. Как будто вчера, он видел лицо Королькова Петра Семеновича. Андрей резко остановился:

— Виктор, скорее на телеграф, на почту, в милицию! Скорее, мы можем опоздать!

Не понимая, что случилось, Виктор быстро повел друга. Тот очень нервничал, пока медлительная телефонистка заказывала разговор-молнию с Ленинградом. К телефону подошел Егоров.

— Срочно сообщите Медведеву, — выпалил Андрей, — я вспомнил, где видел Веденского Аристарха Евгеньевича. Того, кто ехал с нами в одном вагоне, в третьем купе. Я не мог ошибиться. Когда Виктор напомнил об Эстонии, я вспомнил, вспомнил. Веденский — это другая фамилия Королькова Петра Семеновича, букиниста!

Андрей убедился, что Егоров понял его, и тут же в переговорной будке тяжело сел на стул. Виктор не мог добиться от друга, что ответил Егоров. Уже на улице Андрей вспомнил, что завтра будет какой-то ответ через Кравцова.

В третье купе покинутого друзьями вагона перед Новосибирском постучали. Михаил Иванович проснулся и открыл дверь. В коридоре стоял проводник с новым пассажиром. Михаил Иванович машинально посмотрел на багажную полку: чемоданов Веденского не было. Проводник сказал, что пожилой мужчина из третьего купе в полночь сошел на разъезде. Михаил Иванович повернулся к стенке и, пока новый попутчик устраивался, успел заснуть.

Кравцов зашел за друзьями рано утром и отвез их на вокзал. Никаких сообщений из Ленинграда для Демидова и Скворцова не было.

Омск остался позади, к концу дня поезд миновал Новосибирск и к утру прибыл в Ачинск. Здесь абаканские вагоны отцепили от хабаровского состава и загнали в тупик. Предстояла длительная передышка. Вагоны должны были подцепить к красноярскому составу, а тот приходил в Ачинск только через шестнадцать часов. Ничего не найдя для себя на вокзальной почте, Демидов и Скворцов решили сходить в город.

Дорога шла сначала по пыльному тракту, потом вдоль невысокого леска по угору. Внизу текла река Чулым. Под горой начинался сам город — один из древнейших в Сибири. Удивительная старина была всюду: и в наполовину ушедших в землю кряжистых срубах, и в резных вторых деревянных этажах купеческих построек.

Друзья долго бродили по городу и под вечер зашли на почту. К их удовольствию, оказалась телеграмма из Ленинграда. В ней говорилось: «Все ваши сообщения получены. Перевод Демидова по заключению других специалистов точен. Институт заинтересован в скорейшем окончании вашей работы. Окончательно решить вопрос можно только на месте, у Немой скалы. Приняты все меры, чтобы ускорить ваш приезд в Кызыл. В Абакане вас будет у вокзала ждать машина 22–24; если сможете, отправляйтесь сразу же в Туву. Все подробности о Веденском сообщите письмом. Желаем удачи. Медведев, Егоров».

Друзья вернулись на станцию перед приходом поезда из Красноярска. Короткий сам по себе путь из Ачинска до Абакана был мучительно долгим. Колея была старой, однопутной, и поезд шел архимедленно. Стараясь прибыть в надлежащей форме, чтобы сразу продолжить путь, друзья попытались уснуть. Виктору это удалось, да так, что на конечной станции Андрей с трудом растолкал его. Было серое раннее утро. Проходя через вестибюль вокзала, Демидов ради интереса сунулся к окошку Аэрофлота — самолеты не шли. Кызыл не принимал из-за погоды. К этому здесь давно привыкли, и машины считались самым надежным скоростным видом транспорта.

Перед зданием вокзала стояла «Волга» с номером 22–24. Ее водитель, не иначе как хакас, с лихо заломленной на затылок фуражкой и в куртке, блестящей множеством молний, был необычайно молод. Друзья подошли к нему и представились.

— Николай Хазаков, шофер первого класса, — отчеканил в ответ водитель и добавил: — Машина готова, я тоже; если вы можете, тотчас же двинем на Кызыл.

Друзьям Николай понравился сразу… В общем решили ехать, не мешкая. Путь предстоял большой и сложный — четырестапятьдесят километров Усинского тракта, через Саяны. В такую дорогу летом всегда выезжают чуть свет, пока не печет солнце, не нагрелся асфальт и от быстрой езды не горят шины.

Утро было прохладным. До переезда через реку Абакан оба сидели на заднем сиденье; видя, что Андрей пытается уснуть, Виктор перебрался к Николаю. Переехали Абакан, быстро промчались мимо просыпающегося Минусинска. Стали попадаться встречные машины, но после переезда через Енисей их стало меньше. Тракт выше и выше уходил в горы. Вдали виднелись зубчатые вершины Саян, кое-где покрытые снегом. Их еще предстояло перевалить. Придорожные селения попадались реже. Солнце уже поднялось сравнительно высоко и припекало. Виктор опустил стекло. Летящий навстречу воздух, чистый и прохладный, разгонял дремоту; ему совсем не хотелось спать, и он разглядывал окрестности. Миновав маленький поселок, машина въехала на мост через одну из бесчисленных рек, бегущих с Саян. Николай предложил искупаться, и Виктор поддержал его. Андрей так и не проснулся. Они окунулись в ледяную воду, потом позавтракали бутербродами: было уже половина девятого.

Николай на хорошей скорости вел машину, ловко расходясь со встречными большими и маленькими бензовозками, самосвалами. Маячившие вдали горы приблизились. Машина стала круто забирать вверх. Наконец первый подъем кончился. За ним спуск и опять подъем. Дорога шла, как бы врезаясь в горы. Справа по ходу высились скалы, слева — крутой обрыв и где-то внизу рокот реки Ус.

На стопятидесятом километре началось самое интересное — серпантин. Насколько хватало взгляда, вверх вился тракт, опоясывая горы. Один поворот, другой… пятнадцатый… Николай заглушил мотор. Они были на самой высшей точке перевала. Сверху лента серпантина была заметна еще лучше. Где-то позади осталась долина, а впереди — цепи Саян. Еще будут подъемы, но там, где они стояли сейчас, самый верхний пункт перевала.

Они поехали дальше. До Арадана шел почти ровный спуск. Перекусив в дорожном буфете — последнем пристанище до границ Тувы, до тувинских селений, путешественники тронулись в путь. И снова машина петляла по склонам, взбиралась на подъем, прижималась к скалам, давая проход встречному транспорту. Труден Усинский тракт — надо хорошо владеть машиной, чтобы не свалиться в пропасть или не уткнуться в скальную стену.

Дорога пошла вниз вдоль реки Ус, текущей здесь не так стремительно; основные хребты Саян остались позади. Николай напряженно всматривался вперед, а Виктор пытался определить марку показавшегося перед ними встречного грузовика. Вот грузовик въехал на Медвежий мост и как-то странно стал тыкаться в разные стороны, В кузове грузовика были люди. Николай сбавил газ и вскоре совсем затормозил. Друзья вышли из «Волги» в тот момент, когда шофер грузовика наконец-то выровнял машину. Грузовик медленно катился мимо. Можно было хорошо разглядеть людей, сидевших в кузове. Внимание привлек чем-то знакомый пожилой мужчина. Машина увеличила скорость…

— Веденский! — неожиданно вскрикнул Андрей, указывая на человека в кузове.

Виктор посмотрел вслед грузовику и тоже узнал их попутчика Аристарха Евгеньевича Веденского или, если прав Андрей, букиниста Королькова Петра Семеновича.

Машина скрылась за поворотом, а друзья стояли в растерянности, не зная, что предпринять, не понимая, почему Веденский, направлявшийся в Туву, теперь уже едет обратно…

Дни, полные ожиданий, тревог, поисков исчезнувших таблиц, оставались, казалось, где-то в далеком прошлом. Друзья уже несколько дней ехали по тувинской степи, вдоль солончакового ложа реки Коп-Кешика, к нише Немой скалы. Где-то их ждет Кенин Лопсан из легендарного тувинского рода Монгуш. Вдруг эта встреча произойдет завтра и он покажет наикратчайший путь? Но наступает завтра, и они одни в степи, они вновь вспоминают первый этап пути к центру Азии. История поисков книги Андронова, встреча с Веденским отступили перед главной целью — узнать, куда ведут стрелы ниши Немой скалы!

ГЛАВА II НАСЛЕДСТВО КОСОГО ЛАМЫ

Кенин Лопсан из рода Монгуш

Если бы Кенин не пролетел на самолете за одни сутки бесконечное расстояние от Ленинграда до Кызыла, он бы яснее ощутил, сколь велика страна, ставшая в 1944 году и его страной. Пять лет назад, в 1956 году, когда он выехал на машине из Кызыла, все вокруг казалось удивительным. Он ничего не смог запомнить, ничего сопоставить. Пять лет Кенин Лопсан из рода Монгуш не был в своей родной Туве.

Родина… Мальчишкой он видел ее отцовской юртой, летними и зимними пастбищами их скота, дорогами к этим пастбищам да ручьями, бегущими вдоль или наперерез. Юношей он считал родными степи, обрамленные исполинскими кряжами Саян на севере и хребтом Танну-Ола на юге. И, только став старше, уже на последних курсах Ленинградского университета, он понял, что расплескавшаяся снегами и зноем, тайгой и пустыней, горами и равнинами, городами и селениями, морем улыбок и счастьем труда — эта страна есть Родина. Он верил в ее щедрое сердце и знал, что не причинит ей боль, с особой нежностью думая и о юрте, и о пастбищах, и о степях в венце гор.

Тува! Сколько пронесло время ветрами и метелями над твоим прошлым? На заре нашей эры воинственные тюрки держали здесь свои ставки, пасли своих коней. В твоих степях вокруг поминальных костров, взметнувших в небо пламя вместе с останками погибшего военачальника, скакали опечаленные воины, рассекали острыми боевыми ножами лицо и грудь, направляли звенящие стрелы в каменные изображения некогда поверженных врагов.

В степи и в горах остались безмолвные свидетели тех лет — изваяния, курганы, пепелища и орхонские надписи. Шли не годы — проходили века. Люди, населявшие твои земли, Тува, еще помнили письменность предков, но уже утверждались в этих степях пришельцы — уйгуры. По твоим дорогам стали тянуть каменные глыбы. Они сделались крепостными стенами, фундаментами невиданных еще оборонительных сооружений.

На просторы степей вторглись Чингизовы орды, и до начала XX века народом правили монгольские князья и нойоны. Правители говорили на чужом языке, у них были чужие обычаи… Как же покорился твой народ, Тува? Народ, имевший таких воинственных предков! Где же были твои воины? В степи. Ни один из них не повернулся спиной к врагу. Их было слишком мало. На севере, за Саянами, на западе, за Алтаем, жили твои братья по крови и языку. Они жили в России. В старой России, пробуждавшейся к новой жизни.

Кенин увидел в иллюминатор, как самолет перевалил через Саяны. Далеко внизу начиналась Тува — самая дорогая для него частица огромной Родины.

Вот и створ Енисея. На родине Кенина его называют Улуг-Хем — Великая река. Слияние двух рек — Бий-Хема и Каа-Хема — у Кызыла рождает Улуг-Хем, который за Саянами называют Енисеем.

Кенин родился в 1932 году, когда отец наконец-то смог вновь гонять скот дорогой своих степных предков. В год рождения Кенина его отцу, Доржу Лопсану, исполнилось уже сорок лет. Он многое видел на своем веку, сражался вместе с Красной Армией против белогвардейских банд Унгерна и Семенова, был участником народной революции 1921 года против монгольских и тувинских феодалов. Историю тех лет Кенину часто рассказывал отец.

Кенин живо мог представить, как, поднимая тысячами копыт пыль, мчалась конница бедного люда Тувы — аратов, вооруженная старинными копьями, луками и клинками, навстречу белогвардейским отрядам. Как полыхали знамена над воинами северной страны, пришедшими на помощь аратам, и по древнему обычаю кружились всадники вокруг высокого кургана, ставшего братской могилой освободителей Кызыла — тувинцев и русских!

Двадцать три года существования Тувинской народной республики из месяца в месяц, из года в год русский, советский народ слал свою помощь. Все двадцать три года молодая республика боролась с прошлым наследием — нищетой и невежеством, духовным и физическим порабощением ее народа феодалами и ламами. Это были годы трудного и медленного движения по пути к новой жизни. В год рождения Кенина, когда в республике насчитывалось всего около семидесяти тысяч человек населения, еще действовало тридцать ламаистских монастырей — хурэ, насчитывалось пять тысяч монахов-лам и тысяча шаманов. Шесть тысяч здоровых бездельников! А у Тувы не хватало рук и средств, опыта и возможностей. Когда Кенин пошел в 1940 году в школу, он был всего-навсего одним из четырех тысяч ста пятидесяти двух учеников республики. Аратские хозяйства были единоличными: каждая семья пасла свой скот на собственный страх и риск. Постоянные поселения росли медленно, а кочевая жизнь мешала росту культуры.

Исстрадавшаяся земля жаждала быстрого обновления, и ее дети обратились за помощью к Советской державе: в единой семье советских народов они видели свой путь в грядущее. В 1944 году сбылись мечты многих поколений аратов — Тува принята в Союз Советских Социалистических Республик. Кенину было тогда двенадцать лет, бо́льшую часть жизни и всю сознательную часть ее он прожил вместе с огромной Родиной и с трудом представлял, как его Тува могла жить иначе. В двенадцатый год Советской Тувы Кенин был послан учиться в Ленинградский университет.

В университете Кенин жадно набросился на книги; он записывал все лекции подряд и многое узнал об истории других стран и народов. Ему казалось, что уж историю своей-то страны он знает. Знает?

На память Кенину приходят рассказы отца, стариков с соседних стойбищ, путников, заходивших в их юрту. Не все может понять Кенин, не все может объяснить. Проще всего сказать о какой-нибудь интересной истории — выдумка, легенда, а если это все-таки правда? Он даже не мог толком разобраться в истории своей семьи. Три вопроса его мучили с детства: отчего отец жил в горах Тоджи, где тувинцы пасут не овец, а оленей; почему его дедушку звали так смешно — Балбал, ведь так называют каменные статуи степей; почему те, кто кочуют вместе с их семьей, считаются сородичами, хотя они из рода Лопсан, а не Монгуш?

Прошлое будет еще задавать много вопросов, но почему все-таки он не может ответить на то, о чем задумывался еще в детстве? Кенин вспоминает рассказы, слышанные зимой в юрте, летом вокруг костра посреди степи. Натренированная за годы учебы память выхватывает из своих кладовых лица говоривших, слушавших, интонации голосов и даже терпкие запахи горящих поленьев и кизяков. Издали несется над степью бессловесная певучая гортанная песня одинокого всадника. Звуки ее, то похожие на стон, то на торжествующий клич, останавливают беседу. Тихо вокруг костра. Все прислушиваются к песне, которую, кажется, источает сама степь. Мелодия врывается в душу, ее уже нельзя остановить, и сознание само нанизывает на нее слова. Где-то скачет певец, о чем-то думает и, не произнося слов, только расточает небу и звездам мелодию, созвучную родившимся в нем словам. Он, может быть, поет просто об этих звездах, а в тебе эта мелодия рождает мысли о далеком труде, трудных зимних перегонах, о… Но мелодия уже умчалась вдаль: певец, видно, спешил к другому степному костру.

Давно стихла песня, но молчание нарушает только кто-нибудь из стариков: «Балбал, говорят, пел еще лучше».

Только однажды у костра Доржу Лопсана сидел человек, который сам слышал, как пел Балбал. Почему отец не знал, как пел дедушка? Многое было странным в истории семьи Кенина, и он последнее время чаще напрягал память.

Месть Косого ламы

В прозрачных сумерках рассвета по степи замелькали силуэты. Все мужчины стойбищ рода Лопсан собирались на праздник моления о скоте. К верховым и пешим присоединялись кочевавшие по соседству главы семей других родов.

Солнце поднялось. Лучи его разметались по каменистой долине, где самым большим возвышением было ова — холм, сооруженный из камней. На вершине холма воткнут длинный шест, увешанный белыми и желтыми лоскутками. Среди камней гильзы, кусочки звериных шкурок, клочки шерсти и опять лоскутки разноцветной ткани — дары духу — «хозяину местности». Такие ова разбросаны по всей Туве у горных перевалов, у дорог и троп. Путник обязательно остановится перед ними, чтобы одарить «хозяина».

Ламаизм, пришедший в эти степи со своим учением о Будде и его перевоплощениях, смирением перед суровостью судьбы в этой жизни и проповедью достойного воздаяния при отрешенности от мирской суеты в последующих рождениях, ничего не смог поделать с прежними шаманскими представлениями. Смирившись с идолопоклонством своих подопечных, ламы решили и ова сделать местом поклонения Будде. Молитвенные надписи, буддийские иконки появились на всех ова наряду с другими дарами «хозяину местности». Выходит, и Будда просил заступничества у древнего духа!

Ова, к которому спешила ранним утром пестрая толпа, было особенным. Оно было создано людьми рода Лопсан в ту пору, когда их стада появились на здешних пастбищах. Раз в год мужчины рода собирались у этого холма и местные ламы читали молитвы, прося хорошей травы, чистых водопоев, богатого приплода стадам и табунам.

Яркое летнее солнце освещало всю степь. Ночная роса давно подсохла, и бурая пыль поднималась над толпой. Люди шли беспорядочно. Богатые без предупреждения врезались крупами коней в пеших, заставляя их разбегаться в стороны, подобрав полы длинных обтрепанных халатов. Подходившие и подъезжавшие к ова били три земных поклона и с помощью арканов нацепляли на шест новые лоскутки или просто втыкали их между камнями. У подножия холма была ниша. В ней лежала широкая доска, на наружном крае которой виднелась надпись: «Ом манн падме хум!» («О божество на лотосе!») Магическое значение этой фразы — обращения к Будде — признавалось буддистами и ламаистами. На доске сгрудились деревянные фигурки овец, баранов, коров, лошадей. Они олицетворяли скот, благополучию которого посвящалось моление.

Как ни спешили бедные араты и их богатые сородичи, первыми у ова оказались ламы из соседнего хурэ. Их было шестеро. Они сидели слева от ова, смиренно перебирая четки. Лишь самый старший из них — настоятель хурэ бросал пронзительный взгляд на каждого вновь прибывшего, требуя подношений монастырской братии. В чаши, стоящие тут же, падали мелкие монеты, кульки с крупой, чаем и продолговатые полоски желтого шелка — хадаки. Настоятель только слегка улыбался, если кто-нибудь из зажиточных Лопсанов или из мелких чиновников жертвовал больше обычного, но не приподнимался с места.

Уже человек восемьдесят — девяносто стояло вокруг холма под лучами солнца, но празднество не начиналось. Настоятель, который должен был прочесть первую молитву, нетерпеливо вглядывался в степь. Он, видимо, ждал кого-то и приподнялся, чтобы лучше разглядеть всадников, постепенно приближавшихся к ова. Сквозь облако пыли, вившееся над верховыми, мелькнул яркий синий атлас халата. Настоятель встал в рост, а лама, сидевший рядом, вытащил из пиши небольшой синий коврик. В толпе смолкли разговоры, и, резко нарушая тишину, раздался топот коней и окрик «Расступис-сь!»

В центр площадки ворвались всадники, предводительствуемые самим джянгой — правителем рода, высшим судьей и хозяином над всеми Лопсанами и теми, кто кочевал на их землях. Настоятель сорвался с места и подбежал к джянге с низким поклоном, приглашая занять место справа от ова.

Джянга, согнувшись, что-то прошептал настоятелю, и тот одеревенело оглянулся. Собравшиеся на молебен удивленно смотрели на эти короткие переговоры. Не понимали, в чем дело, и ламы, услышавшие только обрывки фраз. Настоятель зачем-то обежал холм, пристально посмотрел на запад и, вернувшись к своему месту, громко крикнул: «Едут!»

Джянга с достоинством восседал на синем коврике справа от ова, рядом с ним сидели прямо на земле его приближенные и стража. Они никак не откликнулись на сообщение настоятеля. Ламы же вскочили со своих мест и повернулись лицом на запад. В толпе никто пока ничего не мог понять, и любопытные поспешили на западную сторону, ожидая чего-то необычного.

С запада подъезжала повозка в окружении вооруженных всадников. Даже старики не помнили такого пышного выезда и растерянно смотрели то на сородичей, то на лам. Казалось, никто не знал, что нужно делать. Никто еще толком не разобрал, кого сопровождает свита — правителя всего округа или высокое духовное лицо.

Высокие желтые шапки служителей, ехавших за повозкой, и большой желтый зонт первыми заметили ламы. Они встали на колени и склонили головы. К ова приближался управитель делами и хранитель культа самого крупного ламаистского монастыря Тувы — Оин-хурэ. Только лумуцза, наделенный полномочиями карать за вероотступничество, мог обладать такими знаками отличия, быть одетым в парчовый желтый халат, иметь вооруженную свиту.

Прежде чем собравшиеся успели последовать примеру лам, кто-то в толпе с изумлением и ужасом произнес: «Так это же Косой лама!» Новость ошеломила всех, даже джянга приподнялся со своего коврика и сделал несколько шагов навстречу повозке. Джянга был предупрежден о приезде высокого ламы Оин-хурэ, но, кажется, и он не ожидал, что этим почетным гостем будет Бурга, левый глаз которого был поражен бельмом, а правый вечно гноился. От Косого ламы — Пурги трудно ждать хорошего.

Мрачная слава опережала Бургу, и этой славе он обязан был роду Лопсан. Правда, первыми о нем заговорили беднейшие из беднейших, но Косой лама подозревал в распространении слухов всех, даже самого джянгу, вряд ли уступавшего ему в жестокостях и лихоимстве. Опершись на руки настоятеля и джянги, Бурга медленно обвел единственным глазом толпу. Нет, не было во взглядах людей с обветренными на солнце и на морозе лицами, с натруженными руками, одетых в латаные и перелатанные халаты, смирения или страха. Значит, они еще не забыли!

Араты из рода Лопсан не забыли Косого ламу, который три года назад раскидывал свою юрту на их пастбищах и подолгу гостил в каждой семье, бормоча молитвы и требуя за их чтение мзду. Араты стали избегать его. Все знали со слов лучшего в роду певца Монгуша, которого русский ученый прозвал смешным именем Балбал, как Косой лама напустил на русского — своего гостя — смерть. Все помнили, что, когда Балбал, отправившись куда-то далеко на север, не вернулся, Косой лама украл его скот, а его жену и сына отправил на работу в Оин-хурэ. Среди живых работников монастыря никто из Лопсанов не встречал больше жены и сына Балбала. И араты возненавидели Косого ламу.

Месяц или два, как затравленный волк, ходил по степи Косой лама, не решаясь остановиться у бедняков, потом исчез с земель рода. Два года назад его юрту кто-то видел у Бижиктыг-Хая — Скалы письмен, а затем пронесся слух, что Косой лама стал прорицателем — охранителем ламаистской веры, что его дух — чойчжон способен на многие версты разглядеть врагов и поразить их, что сам настоятель Оин-хурэ прибегает к помощи новоявленного прорицателя. Люди из рода Лопсан перестали интересоваться своим бывшим ламой, хотя ничего не забыли из прошлого.

Бурга еще раз мрачно обвел единственным глазом толпу и быстро подал знак ламам следовать за ним. Он сам откроет этот торжественный родовой праздник, сам будет читать молитву. Увлекаемые ламами, джянгой и чиновниками, люди направились на северо-восток. Пройдя несколько шагов, Косой лама громко и нараспев стал читать молитву, которую тут же подхватили остальные ламы. Под звуки молитвы люди вытянулись цепочкой на северо-восток и отвесили несколько земных поклонов. Ламы продолжали читать молитвы, а все собравшиеся постепенно поворачивались лицом на все четыре стороны света и отвешивали невидимым богам и духам поклоны до земли.

Бурга читал молитву самозабвенно, закрыв глаза и вытянув вперед руки. Его голос перекрывал заунывное бормотание остальных лам и невольно привлекал внимание. Люди, отвешивавшие поклоны, на мгновение забывали о Косом ламе и видели перед собой лумуцза. Но только на мгновение.

Когда моление кончилось и все уселись полукругом у ова (у самого холма сидели только ламы и джянга со свитой), началось угощение. Это была прелюдия праздника.

Служка из свиты Бурги вынес большое блюдо с овечьим сыром и по знаку хозяина подал его джянге. Вскоре перед всеми ламами и чиновниками стояли тарелки с сыром. Бурга поднял свою тарелку вверх и крикнул: «Раво! Раво!»

Все подхватили этот крик, и он смешался с криком круживших над ова орлов и ворон, ржанием испуганных коней. «Раво!» неслось над степью и, повторенное сотни раз, затихало вдали.

Как только выкрики прекратились, Бурга отломил маленький кусочек сыру, положил его в рот, а остальной сыр подбросил вверх. Огромный орел, хищно раскрыв клюв, подхватил брошенный кусок и резко взмыл вверх, чтобы немедленно ринуться вниз за новой подачкой. Один его вид заставлял других птиц летать на почтительном расстоянии. Когда сыр весь был отдан птицам, орел стал вызывающе кружиться над блюдом с бараньей головой, лодыжками и курдюком — самым главным блюдом для почетных гостей праздника. Своим свирепым взглядом орел смотрел на Косого ламу, усердно запивавшего аракой жирные куски баранины. Джянга и Косой лама, чиновники и монастырская братия церемонно вкушали мясо, а стража швыряла в толпу мелкие куски баранины, из-за которых происходила свалка: считалось, что мясо, пойманное во время такой ритуальной трапезы, обладает чудодейственным свойством.

Время шло своим чередом, а празднество еще только начиналось. Круг перед ова стал шире, и пара за парой на него выходили участники борьбы — любимого народного спорта тувинцев. Обнаженные до пояса двое борцов делали несколько плавных взмахов руками, сходились и пытались бросить противника на землю. Победитель боролся с другим борцом или с победителем другой пары. Зрители воодушевляли своих признанных силачей. Джянга пьяным голосом тоже подбадривал борцов, и только Косой лама смотрел зло и отчужденно на бывшую свою паству.

Уже показали свое удальство двадцать пар, уже забрался в коляску Косой лама, а верховые вновь оседлали коней, чтобы в километре от ова продолжить праздник — состязание в конной скачке, когда запоздалый всадник подъехал к аратам. Ни Бурга, ни джянга, сопровождаемые свитой, проезжая мимо вновь прибывшего, не обратили на него внимания, хотя им обоим он показался знакомым. Они торопились к месту скачек, куда следом за ними заспешили и верховые, и пешие.

Всадник поставил коня поперек тропы. Он хотел, чтобы его узнали люди, спешившие за умчавшейся ламской коляской. Но люди почему-то молча обходили его и даже боязливо оглядывались. Скоро у ова никого не осталось, и тогда всадник запел. Запел громко. Мелодия напоминала клокотание ручья по камням, гортанные долгие крики орлов, легкий шорох ночной степи. Задние остановились, шедшие впереди оборачивались и замедляли шаг. А песня набирала скорость и уже звенела над долиной. Всадник спрыгнул с седла и пошел навстречу людям, задержанным песней. Он шел, а песня продолжала вылетать из его груди, песня без слов.

Старик отделился от толпы и, пристально смотря на тень подошедшего певца, радостно крикнул:

— Это живой Монгуш! Вот его тень, у мертвых тени нет! Смотрите, это наш Монгуш, которого русский прозвал Балбалом!

Балбал обхватил старика и тихо сказал:

— Ты узнал меня, старик Саган. Узнал? Как поживает твой скот?

Балбал слишком часто последнее время, когда до родных мест осталось совсем немного, когда уже много месяцев дороги осталось позади, думал о первой встрече с сородичами. Он мог поверить, что они не узнают его, но не думал, что примут его за оборотня. Он был жив и не думал о своей смерти. Песней он заставил людей остановиться и сейчас, задавая традиционный вопрос при встрече «Как поживает твой скот?», искал среди сородичей сына. Он не мог не слышать песню отца. Значит, он далеко, очень далеко поставил свою юрту.

Ни старик Саган, ни кто другой из сородичей не рассказали или не успели рассказать всего Балбалу. Случилось то, чего никак нельзя было ожидать в праздничный день. Обратившись к каждому с традиционным приветствием, Балбал сказал Сагану:

— Может быть, ты, старик, скажешь, как поживает мой скот? Я еще не видел своей юрты.

— Твой скот, — Саган насупился, — твой скот еще три года назад угнал Косой лама.

Решение пришло мгновенно, и Балбал вскочил на коня.

— Ты что хочешь делать? — закричали в толпе, видя, как наливаются гневом глаза Балбала. — Берегись! Косой лама теперь лумуцза Оин-хурэ.

Но Балбал уже хлестнул коня, успев крикнуть:

— Туткуш нага закон, он сильнее закона Будды и лам! По этому закону, если ты угнал или загубил двух коней соседа, сосед вправе взять из твоего табуна тоже двух коней — таков туткуш!

…На месте, где проходили скачки, все, кто имели коней, умчались далеко в степь и скоро должны были, сделав круг, возвратиться сюда же, где сидели джянга и ламы, продолжая нить араку в ожидании лучших наездников. Победителям они должны были вручить длинные шелковые полосы материи — хадаки и поднести чаши араки. Кроме двух лошадей, впряженных в повозку Косого ламы, и коня джянги, здесь коней не было. И свита, и стража участвовали в состязании. Было видно, что участвовавшие в скачках уже начали поворачивать коней; не пройдет и получаса, как они будут на последней прямой… Ни джянга, ни ламы не могли понять, откуда взялся всадник, который резко осадил коня перед ламской повозкой, моментально распряг лошадей и тут же вновь оказался в седле, крепко сжимая в руке поводки распряженных лошадей. Когда Косой лама понял, что случилось, всадник с добычей уже был далеко в степи, удаляясь к еле заметным на горизонте горам. Бурга попытался уговорить джянгу скакать вслед похитителю, но джянга был пьян и только бормотал:

— Ну и что. Ты взял — у тебя взяли. Ты три, у тебя две. Еще ты одну должен. Это туткуш…

Бурга брезгливо оттолкнул правителя рода и задумался над его пьяной речью. Причем здесь туткуш? Неужели он вернулся? Так вот почему так знакомо его лицо — это Монгуш! Тот Монгуш, который показал русскому священную нишу Бижиктыг-Хая!

В этот день победители в скачках не увидели ни джянги, ни Косого ламы. Разгоряченная борьбой свита и стража поспешили за своими владыками, уехавшими на повозке, запряженной конем джянги.

Джянга спал, а Бурга с нетерпением ждал рассвета и не смог сомкнуть глаз. Мысли все время возвращались к Балбалу, так неожиданно появившемуся на празднике. Балбал… туткуш… кони… ниша… мелькало в голове. Все путалось, и не было выхода той ненависти к арату, его сородичам, которая разрывала грудь Бурги и гнала сон. Завтра же он поговорит с джянгой, пусть судит Балбала, пусть изведет его…

Косой лама вышел из юрты джянги. Луна ярко освещала белую юрту правителя рода, десятки юрт, разбросанных тут же на равнине, и пасущихся лошадей. Пусть только джянга попробует не исполнить волю Бурги!

На следующий день Косой лама не выходил из юрты джянги. Пока не вернулся хозяин, ездивший к отарам отобрать лучшего барана для угощения гостя, Косой лама не проронил ни слова. Он сидел на подушках на почетной стороне, и, боясь его испытующего взгляда, жена джянги не заходила в юрту. Пока жена и слуги приготавливали барана на обед, джянга подсел к гостю и протянул ему раскуренную трубку. Косой лама резко отстранил руку и сказал:

— Между нами не может быть дружбы, джянга, пока ты не покараешь вора Монгуша — вероотступника, посмевшего показать священную нишу чужестранцу. Если ты не сделаешь того, что говорю я, боги покарают тебя и твой род. Я сегодня ночью спускал своего чойчжона, я передаю его слова.

Косой лама слишком рисковал, осмелившись отказаться от протянутой джянгой трубки: хозяина и властелина выше не было на этих землях. Джянга презрительно выслушал отказ, дающий ему право не чтить теперь законов гостеприимства, но угрозы заставили быть осторожным. Может быть, Косой лама действительно стал прорицателем?!

Сколько скота угнал у Балбала Косой лама? Трех лошадей и десяток овец. А сколько взял у ламы Балбал? Всего двух. Обычай всего народа, более древний, чем вера лам, на стороне Балбала. Нет, джянга не может идти против рода, не может судить Балбала, который осуществил туткуш — вернул награбленное.

— Бурга-лумуцза, ты отказался от моей дружбы, но все равно я скажу тебе. Монгуш совершил туткуш — я не могу судить его. А если он нарушил законы веры, то ты хранитель ее. Ты лумуцза, ты и действуй.

Косой лама удивился и вдруг понял, что он сделал не совсем верный шаг. Туткуш слишком чтим родом. Нет, иным путем надо подвести Балбала под суд. Он быстро поднял трубку, которую положил на пол джянга, и сунул ее в рот. Лама сделал две затяжки и протянул трубку джянге со словами:

— Ты прав и мудр, джянга! Я предлагаю дружбу, и пусть каждый делает свое дело.

Правитель рода церемонно принял трубку, довольный, что лама отступился от своих требований.

После обеда, когда хозяин завалился спать, Косой лама, сменив парадный желтый халат на мирскую одежду, верхом отправился к юрте старика Сагана. Говорили, что Балбал часто заходит к нему. По дороге попадались отары овец. Несколько раз Косой лама останавливал перед ними коня, спешивался и давал овцам, если близко не было пастухов, щепотку белого порошка. В тринадцати отарах (три из них были джянги и две его заместителя) Косой лама попотчевал тридцать три овцы.

К Сагану он добрался к ночи. Маленькая со старым, в дырах, войлоком юрта не могла приютить столь важного гостя, да Косой лама и не собирался задерживаться. Он приезжал только с одной просьбой, надеясь, что религиозный Саган выполнит ее.

Два года назад, в то время когда Косой лама еще жил у Бижиктыг-Хая, у него гостил художник-иконописец из Оин-хурэ. Несколько дней они провели у священной ниши с надписями и Буддой. К этой нише Балбал приводил русского, об этой нише русский спрашивал у Косого ламы, рассчитывая открыть ее тайну. Иконописец срисовал и списал все надписи, а Косой лама с рисунком отправился в Оин-хурэ, надеясь, что настоятель поможет понять смысл трех монгольских строчек надписи: «Мудрость от древних, как сокровенное слово божества на лотосе, передает проникновение в знание — сокровище бытия». Там, где ниша, там редко, очень редко кто бывал из людей. Люди боялись тени Хайрахана (Медведь-горы), падавшей на вход в нее. Косой лама еще задолго до русского видел нишу, прочел монгольскую надпись, и ему грезились сокровища, спрятанные самим Чингиз-ханом. Это была его тайна. Балбал первый нарушил ее, и он должен забыть навсегда дорогу к ней. Настоятель Оин-хурэ не смог растолковать надпись, но и не смог узнать, где ниша, так как иконописец не вернулся в монастырь. С тех пор Косой лама всегда держит при себе рисунок.

Этот рисунок Косой лама показал Сагану. Саган недоуменно посмотрел на изображение Будды, надписи и стрелы. Он много кочевал по степи, он знал Скалу письмен — Бижиктыг-Хая, но он никогда не видел этой ниши. Никогда? Косой лама с сомнением посмотрел на старика, но не мог уличить его во лжи. Значит, никогда? Значит, многие — может быть, никто из Лопсанов, кочующих в этих местах, никто, кроме Балбала, — не знают ниши. Если не будет Балбала, никто не раскроет тайну…

Косой лама уехал назад к джянге, заручившись обещанием Сагана узнать у Балбала, делал ли такой рисунок ниши русский и где остались его бумаги.

Ночь была глубокой, но в юрте джянги никто не спал. Тревожное известие о неожиданном падеже овец в отарах правителя и соседей, который после праздника моления о скоте связывали с гневом духов, разбудил стойбища.

Люди с нетерпением ждали Косого ламу. Джянга помог ему сойти с коня и попросил помощи. Никто в темноте не мог видеть, как дернулись в презрительной улыбке губы Бурги, но все услышали зловещее: «Я говорил тебе, джянга!»

В белой юрте при зажженных свечах, уставившись в изображение царя Бэхара, повелителя прорицателей — охранителей веры и людей, сидел только Косой лама. Никто не мог ему мешать отправить своего духа чойчжона, чтобы выяснить причину несчастья. Прошло часа полтора, прежде чем из юрты донеслись громкие слова молитвы, послышался стук мечей. Через мгновение дверь распахнулась, и в ночь по направлению к горам, куда недавно умчался Балбал, вылетел священный меч чойчжона. Молитва прекратилась, и можно было войти в юрту.

От десятка тонких ароматических свечей в юрте было тускло и душно. Косой лама сидел в желтом халате. Свечи освещали только его лицо. Вошедшие ждали ответа чойчжона, готовые выполнить его волю и спасти свой скот. Косой лама начал говорить, и голос его звучал глухо.

— Люди рода преступили законы веры, только самоусовершенствованием они смогут вновь заслужить милость. С севера из-за гор вернулся человек, посмевший открыть чужестранцу священную тайну. Этот человек виноват перед верой, и его будет в будущем рождении судить неземной суд; по этот человек, сказал мой чойчжон, будет виноват и перед людьми, если к утру в тринадцати отарах вашего рода падут тридцать три овцы. Это знак кары, преследующий Монгуша, и, если земной суд не осудит его, не будет больше счастья на ваших землях. В тринадцати отарах — тридцать три овцы, — значит, виноват Монгуш, значит, чойчжон видел правду, и вы сами решайте судьбу Пришельца…

К рассвету решение чойчжона облетело стойбища. Дошло оно и до юрты Сагана, у которого после отъезда Косого ламы остановился Балбал. Мудрый старик Саган никогда не опровергал слухов о своей набожности. Житейский опыт давал ему уважение сородичей, видимая религиозность — почтительное обращение лам. Когда Косой лама показывал ему рисунок ниши, он, конечно, вспомнил рассказ деда о тайне Скалы письмен, вспомнил, что один раз, еще мальчишкой, был у ниши, но об этом не счел нужным говорить. Тогда Саган еще не понимал, чего на самом деле хочет коварный и хитрый Бурга, но сейчас, услышав решение чойчжона, он испугался за Балбала. Старик хорошо знал своих сородичей: как бы ни любили они Монгуша, падеж скота сделает их орудием мести Косого ламы. Если падут тридцать три овцы — а Саган не сомневался в злобных действиях Косого ламы, — то никто не может поручиться за жизнь Монгуша-Балбала.

Наступивший день навсегда остался в памяти Балбала. Никто и ничто не могло заставить его забыть сказанного Саганом утром последнего дня на стойбище Лопсанов. Старик сказал о том, что знал сам и что мог предполагать. Но Балбал не боялся смерти, его страшила участь быть неотомщенным. Три года ему мстит Косой лама: он угнал его скот, отправил на работу в Оин-хурэ жену и сына, которые были отосланы дальше в Монголию и не было надежды увидеть их. Теперь лама решил рассчитаться с ним самим из-за таинственной ниши Бижиктыг-Хая. Местью надо было ответить на месть. Надо было жить, чтобы вырвать тайну ниши, опередить ламу. Старик Саган передал слова своего деда: «Только тот овладеет тайной ниши, кто узнает речь древних». Надо жить, чтобы передать путь к нише своему роду и открыть ее людям чистой души… Странные крики за юртой прервали мысли о мести Косому ламе и вернули к тревоге наступившего дня…

Тридцать овец пали в двенадцати отарах, в двух отарах джянги пало восемь овец, в двух отарах его заместителя — десять, остальные пали в отарах самых влиятельных Лопсанов. Сообщения о падеже овец приносили к юрте джянги взволнованные хозяева и их пастухи. С каждой новостью люди громче стали выкрикивать угрозы в адрес Балбала и требовали не суда над ним, а смерти. Стража джянги сама оседлала коней и только ждала приказа. Джянга колебался, но тут вдали показался его пастух. Он сообщил, что еще в одной отаре правителя пали три овцы. Тридцать три овцы в тринадцати отарах. Надо было подождать еще, но джянга вскочил в седло и рванулся навстречу горам… В этой разъяренной толпе всадников, промчавшихся мимо юрты Сагана и посылавших проклятия Балбалу, никто не знал, что отмеченный чойчжоном виновник несчастья находился так близко. Саган выскочил из юрты и по лицам озверевших богатых сородичей понял, что суда над Балбалом не будет. Косой лама добился своего. Когда яростные всадники найдут Балбала, они учинят расправу сами…

Легенда степей

С вершины горы вниз убегали редкие ряды лиственного леса. Березы и осины перемежались с соснами и исполинскими кедрами. Сосен и кедра было так мало, что они выглядели сиротливо на склоне, где летом довольно густая трава. Однако жители степей — редкие гости в здешних горах, хотя, если смотреть с вершины на юго-запад, их степи совсем рядом. Все в этих горах необычно для степного жителя: и мчащиеся зимой на лыжах охотники, и медленно передвигающиеся летом верхом на оленях люди, не в поисках пастбищ для своих стад, а в поисках дичи и зверя. Даже жилища, в которых живут здесь, совсем иные. Это не юрты, крытые войлоком, а островерхие хижины — чумы, чьи шесты летом покрыты берестой, а зимой шкурами или кожей. И все-таки здесь обитают те же тувинцы, что и в степях, и никто не знает, пришли ли они сюда из степных долин или в долины спустились с этих гор. Во всяком случае живущим в горах труднее. Только у богачей баев есть бараны, лошади и десятки оленей, остальные никогда не уверены в том, будет ли у них завтра что есть, если охота прошла неудачно. Тувинец, живущий в горах, никогда не будет забивать оленя на мясо, если олень еще может везти его или семейный скарб по горным тропам и падям. Без оленя или тащи на себе свое хозяйство, или сиди на месте, жди голода: ни зверь, ни птица не подойдет к твоему чуму.

На широкой поляне горного склона, где в центре росли три высокие ели, стояло шесть чумов. Самый большой располагался под центральной елью. Шедший с утра снег прекратился, небо выяснило, и стало видно далеко вдали степь. Дверь в большом чуме откинулась, и вышел пожилой охотник. Его короткая доха-чагы из оленьей шкуры была подпоясана, и сбоку на поясе привязан нож в ножнах. Охотник был без шапки, длинные с проседью волосы падали на плечи. Он выпрямился и долгим задумчивым взглядом посмотрел на далекую степь. Ни один мускул не дрогнул на сморщенном годами и невзгодами лице, но в глубоких черных глазах задрожали слезы.

Три дня, как они прикочевали на эту поляну, и все три дня шел снег. Сейчас впервые за двадцать лет он так близко увидел степь. Прошло двадцать лет, а все-таки не стал ты лесным человеком, Монгуш! Ты все еще помнишь степной род Лопсан, хотя люди этих шести чумов считают тебя старейшиной и называют себя людьми рода Монгуш. Ты ничего не забыл, и не случайно в этот день, когда ты решил сватать сына, родившегося уже здесь, в лесах, ты увидел степь.

Не зря Монгуш откочевал на этот склон. Две недели все шесть семей добирались сюда, и путь оказался очень удачным. Много соболей и белки набил Монгуш с сыном, четыре туши марала еще были в запасе. Счастливым оказался путь. Запасов хватит, чтобы выплатить полный калым за Анай — девушку соседнего стойбища, которая станет женой его сына Доржу.

Все-таки ты дожил до этого дня, Монгуш! Прошло двадцать лет, и у тебя вырос сын. Скоро он будет жить отдельно со своей семьей. Доржу ничего еще не знает ни о своем пропавшем где-то в монастырях старшем брате, ни о прежней степной жизни своего отца.

Сегодня хорошо видна степь. Сегодня, когда они в последний раз спустятся по западному склону к озеру, к чуму родителей Анай, и жених с невестой примерят свои волосы, Монгуш должен рассказать сыну о прошлом.

Степь, затерянная вдали, двадцать лет манила его, хотя покинуть ее пришлось с тяжелой обидой. Все, что случилось почти двадцать лет назад, в летний день, отчетливо встало в памяти. Он не мог помнить всего, но старик Саган, последний, кого он видел, покидая степь, тогда же рассказал подробности страшного дня…

Когда затихли крики всадников, промчавшихся мимо юрты Сагана, старик вернулся к Балбалу. Ему ничего не надо было рассказывать: Балбал понял сам. Не видя выхода, он смирился со своей участью. Наверное, Балбал никогда бы не дожил до сегодняшнего счастливого дня, если бы не мудрость старика Сагана. Последний разговор в юрте он помнил. Старик открыл свой ящик, взял какую-то траву и мелко нарезал ее. Затем он взял чашку с водой и бросил туда нарезанную траву. Вода потемнела.

— Ты должен жить, Монгуш, ты должен жить, чтобы другим людям передать путь к священной нише и отомстить Косому ламе. Ты выпьешь эту воду, и, когда вернутся разъяренные всадники, для них ты будешь мертв. Не бойся. Когда ты очнешься, я приду к тебе и все расскажу. Ты будешь после мнимой смерти жить с лесными тувинцами, и лама не найдет тебя.

Когда всадники, жаждавшие расправиться с Балбалом, возвратились к юрте Сагана, пронзительный крик женщины заставил их резко осадить коней.

— Люди! — кричала женщина, — в юрте покойник!

Кого не остановит этот крик в Барлыкской степи? Кого не испугает возможность пересечь путь покойника и стать виновником нового несчастья? По местным поверьям, даже смерть случайного гостя может принести горе приютившей его семье и ее родственникам.

Женский крик остановил скачущих, и они поспешили отвернуться от юрты Сагана. Они знали, что скоро появится верховой с колодой, в нее положат умершего, привяжут конским волосом, и, перекинув колоду с телом на круп лошади, всадник помчится к горам. Он будет выбирать самые необычные пути, чтобы запутать умершего и не открыть ему дороги назад.

К юрте, откуда доносились крики печали, подъехал сын старика Сагана. Он осторожно снял колоду и просунул ее в дверь. Через некоторое время одна сторона войлочной покрышки юрты приоткрылась, и колода с Балбалом оказалась снаружи. Старик Саган и сын осторожно установили ее на спине сильной лошади. Сын Сагана громко крикнул и пустил коня вскачь через степь.

Балбал очнулся в темной пещере. Было холодно. Он с трудом сообразил, что же произошло, и испуганно крикнул: «Саган!» Никто не отозвался. Балбал попробовал подняться, но перевязь из конского волоса больно врезалась в тело. Колода была узкой. Стало совсем жутко. Темно, холодно… А может быть, он на самом деле умер? Кричать не было сил. Отчаявшись, Балбал рванул левую руку, и она подалась вверх, коснувшись рукояти ножа.

Балбал выскочил из пещеры. В горах стояла ночь. Он попробовал еще раз крикнуть, но голоса не было. Он решил запеть, но слышался только хрип. Порывистый ветер заставил вернуться в пещеру.

На рассвете пришел Саган. Он проводил Балбала до тропинки, ведущей на дорогу лесных тувинцев. К Балбалу вернулась речь, но петь он не мог. Звуки не вылетали, а только слышался хрип. Видно, степь, которую он покидал, навсегда отняла песни, рожденные ею.

О «смерти» Балбала узнали быстро. Косой лама вновь прибыл к Сагану и не скрывалсвоей радости. Он даже забыл о своей просьбе к старику, но Саган сам напомнил о ней:

— Русский срисовал нишу на бумагу, которую Балбал увез в большое становище и отдал другу нашего русского гостя…

Последнее слово старик произнес подчеркнуто медленно. Косой лама зло тряхнул головой и отвернулся.

Память восстанавливала пройденное и прожитое двадцатилетие. За двадцать лет Балбал почти не встречал жителей степей и ничего не знал о своих сородичах, о Косом ламе. Но Балбал-Монгуш не забыл дорогу к священной нише. Сегодня он расскажет обо всем сыну, и пусть сын когда-нибудь приведет к тайне Косого ламы людей с чистой душой и честным сердцем. Новости степей не доходили до чумов рода Монгуш, а что говорить о жизни большого мира, который лежал за горами на север и северо-запад! Что-то случилось, что-то произошло в том мире, раз редкими стали заезды русских купцов за пушниной. Но что именно, здесь в горах никто не знал. Люди гоняли оленей по звериным тропам, вставали на лыжи при глубоком снеге, чтобы догнать соболя, справляли свадьбы, хоронили умерших и радовались рожденным — жили своей трудной и однообразной жизнью. И казалось, время остановило свой бег.

— Отец, мы скоро пойдем?

Доржу спросил не выходя из чума, и Балбал вернулся из воспоминаний. Нетерпение сына понятно, ведь Доржу давно полюбил Анай и она любила его. Все готово. На самом деле пора и в путь.

На такой свадьбе должно быть весело, и Балбал с сыном подъезжали к чуму родителей Анай верхом на оленях, ведя двух с подарками и выкупом, громко и весело переговаривались. Они задали тон, и шутку встретили шуткой. Даже такой тревожно-церемонный обряд, как сличение волос жениха и невесты, прошел необычно. Балбал хитро усмехнулся, когда мать Анай стала расчесывать волосы его сына и своей дочери, которые сидели спиной друг к другу и касались затылками. В руках матери Анай волосы обоих перепутались, и тут она поняла, чему усмехнулся Балбал: невозможно было различить, где чьи волосы. И по цвету и мягкости своей они могли принадлежать только одному человеку. Обряд, при котором жених должен был отгадать среди общего пучка волосы невесты, а невеста его, стал невозможным. Анай и Доржу под веселые выкрики собравшихся за чумом и подглядывавших в щелки родственников все время путались и даже не могли найти собственных волос. Так случалось очень редко и только у людей, чей брак предопределен был великими духами степей и гор как брак счастливых супругов.

К вечеру, когда в просторном чуме родителей Анай стало тесно от гостей и жарко от беспрерывно кипевших котлов с маральим мясом, послышалось ржание коня. Отец Анай вышел из чума и вернулся с приезжим. Его никто не знал. По длинному халату на вате, по высоким сапогам из кожи с загнутым кверху носком, по треуху, отороченному бараньим мехом, приезжий был жителем степей. Балбал внимательно смотрел на арата, но не узнавал его. Видно, далеко кочевал его род от рода Лопсан. Встретить гостя степей в такой радостный для Балбала день было очень приятно, и он показал на место рядом с собой в самой почетной стороне чума.

Гость, продрогший в дороге и проголодавшийся, нашел тепло и хорошую обильную пищу. Он знал, что люди, принявшие его, ждут новостей, но он сам мог только поделиться слухом, что русские поднялись против царя, что народ бунтует и где-то далеко идут сражения. Люди степей послали его к жителям гор и к тем, кто живет за горами, чтобы узнать правду. Пока он ничего точно не знал. У него ничего не было в подарок молодым, и он, житель степей, решил подарить им песни. Гость достал из-под халата двуструнную, похожую на скрипку базанчи и стал нараспев рассказывать легенду о богатыре.

— Шыяан ам — так вот, — начал сказитель.

И собравшиеся в чуме замолкли, уселись поудобнее. Сколько бы теперь ни говорил сказитель, никто не смел его перебивать. Не дослушать легенду — все равно что нарочно сократить свою жизнь.

— Шыяан ам — так вот, — повторил гость и ровным протяжным голосом, раскачиваясь в такт словам, начал сказ…

В тот год степь цвела. В тот год молодняк был здоров и даже бедняки ставили белые юрты. Сытно было у всех сородичей. Радостью входила песня в жилища.

В тот год и в юрту стариков пришла песня. Родившийся позапрошлой весной сын начал расти день ото дня. Прошло всего десять дней, а бедра его стали подобны огромной белоснежной горе. Шея стала похожа на круглую снежную вершину, спина — на два желтых хребта. Сын, которого старики назвали Монгу-Кириш, вышел из юрты и запел песню без слов. Могучий голос вылетел из груди, как буря. Он поднял песок, заколыхал юрты, разметал коней в табунах. Люди бросили свои дела и побежали к юрте стариков, дивясь и страшась чуда.

— Сын, — сказал тогда старик отец, — ты стал так могуч, что юрта не может вместить тебя. Твой голос так силен, что песня становится ураганом. Пойди к горам, спроси их владыку, что теперь тебе делать. Но только возвращайся скорее: я вижу вдали черную тучу печали.

Монгу-Кириш покорно выслушал отца, поднял толстое бревно, сделал его посохом своим. Дорога была дальней, а подходящего коня не было. Прошел Монгу-Кириш несколько шагов, а оказался уже за пределами стойбища — аала. Вдруг из табуна выскочил жеребенок, пересек дорогу богатыря и чуть не сбил его с ног.

Рассердился Монгу-Кириш, накинул аркан на могучую шею жеребенка, но тот не остановился, а вздыбился и помчался вперед. Не хотел отпускать конец аркана богатырь, и жеребенок таскал его по белу свету. Пыль земли поднялась до неба, звезды с небес упали на землю. Там, где была высохшая степь, ручьи потекли, там, где были озера, степь появилась. Горы сравнялись с равнинами, леса превратились в бурелом. Шестьдесят дней и ночей жеребенок не останавливался. Девяносто дней и ночей таскал за собой парня, бил его ногами. Но парень не отпустил жеребенка, и тот остановился.

— Ты выдержал, Монгу-Кириш, испытание, данное владыкой гор. Надень на меня уздечку, потник, седло и подпруги.

Монгу-Кириш сделал так, как сказал жеребенок. Перед ним стал взрослый гнедой конь, ушами передвигающий черные и белые облака.

— Назови теперь меня настоящим именем, Монгу-Кириш!

И назвал богатырь коня Аян-Даасом — Стройным грифом.

Много дней прошло с тех пор, как утащил жеребенок Монгу-Кириша. Старик отец прислушивался к степным голосам, но не слышал песен сына. На тридцатый день, как ушел сын-богатырь, ворвались в аал воины в желтом. Впереди них ехал косо смотрящий одним глазом лама. Никто раньше не видел его и воинов, но лама всех называл по имени и требовал скота, работников и денег. Семь раз объехал юрты Косой лама, семь раз воины врывались в жилища.

Когда Монгу-Кириш, наученный владыкой гор петь песни, не поднимая бури, и уменьшаться до роста обычных людей, вернулся в аал, от разграбленного жилья остались только головешки.

Монгу-Кириш больно ударил Аян-Дааса и взвился за облака. Спустившись ниже облаков, увидел богатырь юрты. Это были юрты его аала. Но какие на них старые крыши! Где же табуны коней и отары овец? Почему только малые и старые сидят в юртах. Кто принес несчастье аалу?

Спустился на землю Монгу-Кириш, превратился в обыкновенного человека. Вот как будто его юрта. Слепой старик отец встречает его на пороге и не узнает сына. Сын запел песню тихо-тихо, но песня подняла спящих, и они пришли к юрте. Люди узнали богатыря, ставшего человеком, и отец узнал сына.

Слепой старик отец обнял сына и сказал:

— Ты долго пропадал, сынок. Воины Косого ламы угнали наших людей, наш скот, забрали наше добро. Где-то в горах укрыл награбленное Косой лама. Я долго шел следом. Я видел нишу в скале, сидящего Будду, письмена и стрелы. Я видел тропу, идущую дальше в горы, тропу, на которую указывали стрелы, но страшная молния ударила с неба, и я ослеп. Сынок, я не могу показать тебе дорогу. Стань снова богатырем, скачи на своем коне, поднимайся ввысь и опускайся на землю, найди тайник Косого ламы, верни народу его добро.

— Найди, Монгу-Кириш, верни народу его добро! — повторили люди разоренного аала.

Громко вскрикнул богатырь, стал большим, как гора, вскочил на Аян-Дааса и поднялся за тучи. Много дней и ночей мчался на своем скакуне Монгу-Кириш по степи и горным хребтам, но нигде не видел ниши и стрел. Прошло много лет. Теперь в юрте богатыря его возвращения ждали жена и сын, но Монгу-Кириш месяцами не бывал дома: он искал тайник ламы, он должен был отомстить. Отчаявшись, вернулся со своей юртой богатырь в родные места, стал опять простым человеком и с горечью узнал, что люди почти забыли о нем, что людей угнетают ламы и нойоны, а он бессилен помочь им. Он еще не нашел ниши. Монгу-Кириш поселился среди людей, чтобы выследить тайну Косого ламы. Он был богатырем и не боялся молнии.

Богатырского коня отпустил хозяин на вольные пастбища к горам, а сам на простом скакуне медленно ездил по степи. В тот год лето было нежарким. В то утро солнце, закрытое легким белым облаком, не слепило глаз, и Монгу-Кириш увидел нишу. Только он поднял голову, чтобы найти тропу, как ударила молния. Огненный шар забился у ног ставшего вновь могучим богатыря. Он не ослеп, но превратился в каменное изваяние, а нависшая скала упала на тропу и укрыла его под обломками. Так стоял Монгу-Кириш несколько дней, не шевелясь, таким увидел его человек с далекого севера — русский мудрец и странник.

Пришелец был мудр и понял, что перед ним человек, а не камень. Он брызнул на Монгу-Кириша целебной водой, и тот ожил. Пришелец прозвал богатыря Балбалом — Каменным изваянием, но богатырь не обиделся. Вдвоем они зашли в тайную нишу. Кончался день, а пришелец не мог постигнуть тайну письмен. Прошли ночь и день, но все оставалось неизвестным. Вокруг почему-то пожелтела степь, высохли ручьи. Пить хотелось нестерпимо. Пришла новая ночь, и уже слова застревали в пересохшем горле. Мудрый пришелец в тоске взглянул на степь и увидел котел с водой. Русский вскочил и побежал к нему, а Монгу-Киришу показалась метнувшаяся тень Косого ламы. «Не пей», — крикнул богатырь, но пересохшее горло лишь прохрипело.

Русский умирал спокойно, прося друга-богатыря унести на север клочок бумаги с письменами и стрелами. Пусть там другие мудрецы помогут народу Балбала.

Шестьдесят раз через день и ночь скакал на своем Аян-Даасе Монгу-Кириш. Но и на севере никто не помог ему понять смысл письмен. Вернулся в родные степи Монгу-Кириш через шестьдесят дней и, когда узнал, что Косой лама угнал его жену и детей, так топнул ногой, так закричал, что на минуту земля перемешалась с небом. Горы сдвинулись. Рассердился владыка гор и лишил Монгу-Кириша богатырской силы.

Владыка гор сказал с гневом:

— До тех пор пока ты или твои сородичи не раскроете тайну Косого ламы, не будет ни у тебя, ни у твоего коня богатырской силы. Я оставляю тебе песни, но, когда ты попросишь моей защиты, я отберу их.

Монгу-Кириш, забывшийся своим горем, не слышал слов владыки. Пыль, поднятая им, осела, и перед богатырем, лишенным силы, оказались желтые воины Косого ламы. «Выколите ему глаза, вырвите ему язык: он видел нишу!» — кричал лама, но араты загородили Монгу-Кириша, дали ему коня, и он понес молчаливого всадника к горам. Скала расступилась и закрылась за Монгу-Киришем.

Так было, говорят люди и ждут, что настанет час и выйдет Монгу-Кириш, прозванный мудрым пришельцем Балбалом. Он обретет свою богатырскую силу, ум людей и откроет тайну Косого ламы, вернет народу его добро и счастье. Так, говорят, было, и так, говорят, будет…

Сказитель кончил, а остановившаяся тишина еще хранила слова сказа. Доржу с удивлением смотрел на отца, чуть прикрывшего глаза и с трудом сдерживавшего частое дыхание. Отец очень волновался. Еще более странным был вопрос, заданный отцом сказителю:

— Что сталось с Косым ламой, что говорят люди?

— Косой лама, став правителем самого богатого хурэ, умер в страшных мучениях, и душа его не нашла перерождения в людях. Говорят, одноглазый волк стал перерождением ламы…

Ответ был такой спокойный и неожиданный, что Доржу никак не мог понять, что же он слышал: сказку? легенду? быль?

В тот же день отец рассказал ему историю своей жизни, и рассказ отца о пиите, и сказание случайного гостя в свадебном чуме — все смешалось у Доржу.

Монгуш-Балбал так и не смог вернуться в степь. Смерть настигла его на охоте. Доржу тоже надолго застрял в горах, сражаясь с белыми бандами, устанавливая народную власть. За несколько месяцев до рождения Кенина Доржу перебрался в места, бывшие родными для его отца. Здесь его приняли, как сородича.

Первое время люди часто говорили о Балбале и Косом ламе, потом перестали говорить. Доржу помнил по рассказам отца дорогу к нише, но ни разу не ходил туда: Доржу был грамотным и считал старую историю одной из многих легенд. Давно расступились горы, и вышли сотни Монгу-Киришей. Они принесли народу счастье, и стоило ли разыскивать священную нишу? Доржу выполнил завещание отца — рассказал всю правду его внуку и вернулся жить в степь. Кенин любил слушать рассказы о своем деде, и они прочно сохранились в памяти.

То, что помнил Кенин и что вновь услышал о своем деде в первый день встречи с отцом, когда вернулся с университетским дипломом, дало ответ на вопросы далекого детства и пробудило новый. А только ли легенда это?

ГЛАВА III НИША НЕМОЙ СКАЛЫ

Под монастырскими сводами

Кенин должен был явиться на работу в сектор истории Тувинского научно-исследовательского института через месяц. Дома у отца он не мог усидеть больше недели. История деда и Косого ламы, священная ниша и легенда требовали раздумий и действий. Двигало ли Кенином тщеславие молодости открыть и поразить открытием? Исполнял ли он долг перед предками? Может быть, просто оказалось свободное время, были знания, полученные за годы учебы, и удивительно близко находились легендарные места.

Во всяком случае Кенин Лопсан, сын Доржу и внук Балбала, оказался под монастырскими сводами Оин-хурэ. Больше трех десятилетий хурэ заброшено. Обширный двор, охваченный полуразрушенной каменной стеной, зарос травой и кустарником. Время не пощадило ни жилые кельи монахов, ни дом настоятелей и высшего духовенства. Ничто не давало надежды на присутствие живых хозяев или каких-либо фанатичных старцев, надумавших провести остаток дней под монастырскими сводами. Ничто! Хотя чуть примятая трава на пути к самому храму, где должна стоять бронзовая скульптура Майтреи — Будды Будущего — и висеть иконы, изображающие тысячеликие перевоплощения его, где вечно воскуривались свечи из ароматных трав и совершались моления, — эта примятая трава была похожа на свежую тропу к храму. Кенин быстро подбежал к массивной двери и толкнул ее. На него пахнуло терпким запахом ароматных свечей. Когда глаза привыкли к полумраку, он огляделся. Бронзовая скульптура стояла в центре, она была в три раза выше человеческого роста. Перед ее пьедесталом, похожим на раскрывшийся гигантский цветок лотоса, стояла бронзовая курильница в форме чаши с ажурной крышкой. Из курильницы узкими струйками шел дым. Ароматическая трава не могла дымиться три десятилетия. Видимо, кто-то приходит сюда, чтобы поддержать горение.

Весь день шаг за шагом Кенин осматривал хурэ, но так и не нашел местопребывания служителя или служителей, посещающих храм. Правда, в доме высшего духовенства одна келья была закрыта, но, если судить по ржавчине на замке, здесь никто не бывал десятилетиями.

Снова Кенин бродил по заброшенному двору, монашеским кельям и вновь возвращался в храм к скульптуре Майтреи. Он приподнял крышку курильницы: травы очень мало, не больше суток будеть тлеть… Об этом знает и тот, кто приходит сюда! Надо подождать.

Свет электрического фонаря вырывает из темноты храмовых стен буддийские иконы. В особом простенке висят портреты ставших святыми настоятелей Оин-хурэ. Может быть, где-то среди них и Косой лама, если он был на самом деле. Кенин пристально всматривается в однообразные лица ламских правителей. Но разве можно узнать среди них лумуцзу Бургу — Косого ламу?

В храме духота, от дыма кружится голова. Кенин выходит во двор. Тень вечера упала на брошенные строения, и легкий ветер посвистывает в пустынных переходах. Кенин берет свой багаж, оставленный за пределами хурэ, стреноживает коня и возвращается во двор. Он будет ночевать здесь. Он не боится, что его потревожат тени прошлого, напротив, он был бы рад расспросить их… Но мертвые молчат, молчат камни и стены, которые наверняка знают все или почти все. Кенин засыпал, надеясь на встречу с живыми свидетелями прошлого хурэ. Насколько бы проще был его путь, окажись он здесь всего сорок лет назад…

Лумуцза Бурга умирал в мучениях. Казалось, зло, содеянное им за долгую жизнь, наконец задело черствую душу. Ламы боялись приблизиться к его изголовью, и, очнувшись, он часто не мог дозваться кого-нибудь. Агония продолжалась несколько дней. Во дворе притихшие служители вздрагивали от криков, переходящих в вой, которые издавал умирающий настоятель и хранитель веры.

Утром, очнувшись, Бурга решил никого больше не звать. Дверь открылась, и на пороге появилась скорбная тень его преемника. Бурга чувствовал себя лучше и злорадно усмехнулся: «Пришел навестить мертвого, но я жив еще».

Вошедший не изменился в лице, когда услышал голос Бурги: «Я жив еще. А он приехал?»

В бреду Косой лама задавал тот же вопрос: «А он приехал?» Кто должен был приехать, никто в хурэ не знал.

Силы вновь стали оставлять Бургу, он чуть приподнялся и приказал:

— Пришлите шамана, да поживей!

Боль, подкатившаяся к самому сердцу, отпустила. Бурга закрыл глаза и пытался понять, зачем он отдал такой приказ. Только ли для того, чтобы с помощью шамана узнать судьбу человека, которого он ждал сейчас? Только для этого! Бурга умирал бы спокойнее, если бы знал, что и тот давно покинул суетный мир. Бурга знал, что шаману придется рассказать обо всем. Это не беспокоило. Мстительной душе умирающего не доставало известия о смерти другого человека, и Косой лама надеялся услышать его из уст шамана.

Бурга ждал возвращения или известия о смерти Аристарха Веденского. Встреча с сыном купца произошла четыре года назад.

Много лет провел Бурга в бесцельных поисках тайника священной ниши. Постоянно ему чудились невероятные сокровища, которые запрятали сатрапы Чингиз-хана в горах и оставили как знак надписи и стрелы. Между молитвами и во время молитв Косой лама не забывал о сокровищах, существование которых для него было несомненно. Открыть дорогу к сокровищам можно было, поняв надписи. Много раз за последние годы показывал он рисунок, сделанный иконописцем, разным людям, но никто не мог понять старинные письмена.

Косой лама очень спешил с поисками, так как помнил, что приезжавший русский срисовал пишу. Ночами просыпался он в страхе от сознания, что уже поздно, что уже другие, русские нашли путь. Тайком пробирался Бурга к горам, находил нишу и успокаивался только тогда, когда убеждался в окружающем ее безлюдье. В отчаянии он придумал план, выполнить который мог только русский.

Несколько месяцев присматривался Бурга к семнадцатилетнему сыну купца Веденского, поставлявшего чан и ткани в Оин-хурэ. Аристарх Веденский был труслив и жаден. Когда отец отправлялся с караваном в Россию, Аристарх оставался жить в хурэ, боясь, что на родине его призовут на военную службу, — а уже шла война. В хурэ он предпочитал красть пищу лам и послушников, а оставленный отцом провиант продавал. В тот день, когда Аристарх украл ароматические свечи, горевшие перед Майтреей, лумуцза Бурга вынужден был подвергнуть его наказанию. Сына купца повели к самой дальней подвальной келье и бросили туда, задвинув засов. Через мгновение голос наказанного, испугавшегося темноты и крысиных шорохов, огласил хурэ.

Аристарх валялся в ногах у лумуцзы, то вымаливая прощение, то угрожая жалобой отцу. Бурга пристально посмотрел на жертву и невольно отвел глаза, встретившись со взглядом испуганным, но алчным и злым.

Умирающий Бурга силился вспомнить свой первый и единственный разговор с Аристархом Веденским: не сказал ли он чего лишнего, не мог ли предать его тот, кому он доверил часть своей тайны? Прошло четыре года, но Косой лама ничего не забыл. В ту ночь он поднял сына купца, валявшегося в ногах, и сказал:

— Наш Будда, как и твой бог, не злопамятен. Он может простить и наградить человека, оказавшего услугу его вере. Я не только прощаю тебя, я хочу доверить тебе тайну, если ты согласен выслушать ее.

Аристарх безразлично кивнул. Страх прошел, а тайны его мало интересовали, тем более священные: они не могли дать денег. Но Бурга лучше знал своего слушателя. Он долго и немного тягуче рассказывал о величии и мудрости Будды и затем неожиданно перешел на чеканный слог. В горных тайниках от людских глаз, от алчных грабителей издревле прячут ламы священные реликвии и драгоценности монастырей-хурэ…

При слове «драгоценности» Аристарх заинтересованно поднял голову.

— В давние времена в одной пещере были скрыты такие богатства, которых не знают смертные. Путь к пещере указывают стрелы и надписи, но люди не могут понять их смысл. Письмо древних забыли живые…

Косой лама молитвенно сложил руки, закрыл глаза и, глубоко вздохнув, продолжал:

— Вероотступник Монгуш-Балбал показал стрелы и надписи русскому пришельцу, но небо покарало обоих. Русский умер в Барлыкской степи, а Балбал — в юрте сородича. Я позволю тебе прикоснуться к священной тайне, если ты готов искупить вину перед Буддой и заслужить награду.

Разговор заинтересовал Аристарха. Он решил было сразу же согласиться, но замялся, испугавшись продешевить, и нагловато спросил:

— Какой может быть награда?

Бурга, зная, с кем имеет дело, усмехнулся и ответил иносказательно:

— В той пещере, по преданию, хранится лист дерева Бодхи, под которым юный Будда предавался созерцанию… и подношения благочестивых людей — изделия из золота и серебра. Золотые побрякушки — удел суетных, нам же дорог лишь бесценный лист Бодхи…

Этот план давно созрел в уме Косого ламы, ему недоставало только исполнителя. Исполнитель был найден: Аристарх Веденский согласился поехать в Россию, разыскать бумаги Андронова и уничтожить рисунки ниши, а заодно разузнать у специалистов древних письмен, что написано неизвестными знаками на скале в Барлыкской степи. Другого пути проникнуть к несметным богатствам таинственного клада Бурга не видел. Если в России никто не разгадал письмо древних, он может не бояться, что его опередят, так как сын купца, уверенный в бескорыстии ламы, безусловно, уничтожит рисунки соперника. Через два дня Аристарх Веденский, снаряженный в путь, зашел к Бурге, и тот достал рисунок ниши, выполненный иконописцем, перегнул его вдоль так, что на меньшей части осталась тибетская продольная надпись и узоры облаков над головой Будды. Проведя острым ножом по сгибу, Косой лама отдал меньшую часть рисунка Веденскому. Пусть он знает, какой рисунок надо уничтожить…

Бурга вспоминал свой разговор с Аристархом и не мог ни в чем упрекнуть себя. Он ничего не сказал лишнего, он был умен и осторожен.

Бурга очнулся от забытья, когда дверь скрипнула и на пороге появился Шанчур — самый сильный шаман в округе. Матерчатая шапка с венцом из перьев и длинный халат, увешанный тонкими шнурами — шаманскими змеями с подвесками из кусочков зеркал, металлических изображении шаманских помощников: лебедей, воронов, барсуков, волков, — таким был наряд Шанчура. В руках у шамана бубен, обтянутый шкурой марала, и деревянная колотушка в шкуре с маральих ног.

— Ты уже пришел? — Бурга спросил, как будто недовольно и удивленно, и тут же добавил: — Хорошо, что пришел. Слушай, кого надо искать в подземном мире…

Косой лама рассказал Шанчуру о своей встрече с Аристархом Веденским и взял поводок, к которому был привязан бубен. Шанчур сел верхом на бубен и, как будто он сидел верхом на марале, стал объезжать его. Шанчур, вскидывая руки, потряс колотушкой и вдруг замер: бубен вновь стал живым маралом и сейчас понесет шамана в царство смерти.

Шанчур запел:

Шанчур в песне уже достиг пределов царства смерти и уже ищет в подземном мире того, кого хотел бы там видеть Бурга. Косой лама боится пропустить слова и напряженно слушает, а шаман шумит подвесками, скачет вокруг бубна, и голос его то стихает, то звучит громко-громко…

Голос шамана дрожит. Певец испуган открывшимся видением, а Косой лама подался вперед: он знает, что сейчас будет самое важное…

Шаман захрипел, схватился за горло и затих. Через некоторое время он открыл глаза и тяжело опустился на пол.

Бурга порывисто спросил:

— Они видели его?

— Он там! — ответил Шанчур и тут же склонил голову, засыпан.

Косой лама, зло усмехаясь, достал из-за пазухи бо́льшую часть рисунка священной ниши и попытался громко крикнуть. Вместо возгласа радости вырвались звуки, похожие на волчий вой; губы покрылись пеной, и острая боль сжала сердце.

Тело Бурги сожгли на монастырском дворе, а пепел сложили в урну и закопали в подножии субургана — поминального надгробия ламаистов. Вещи, принадлежавшие настоятелю, остались в его келье, которую никто не посещал после смерти Бурги.

Косой лама умер, так и не узнав, что Шанчур обманул его. Аристарх Веденский был жив, и не его вина, что он не выполнил обещание, данное Бурге. События, охватившие Россию, были столь грандиозными и неожиданными для юного стяжателя славы кладоискателей, что он со своей алчной надеждой исчез в их водовороте.

Прошло много времени, и Аристарх Веденский, успевший к шестому десятку лет приобрести специальность букиниста да еще одну фамилию — Корольков, отчаялся овладеть таинственным кладом священной ниши. Бурга умер, и искать книги или рукописи Андронова не было смысла. Аристарх все равно не знал дорогу к нише. Во время Великой Отечественной войны потомок урянхайского купца постарался избежать службы в армии, но в самом конце войны, обзаведясь документами на имя Петра Семеновича Королькова, предложил свою помощь госпиталю освобожденного Таллина. Там он пробыл до победы, уезжая в Москву с блестящей характеристикой и полным сознанием исполненного гражданского долга. «У нас на фронте…» — любил он повторять при каждом разговоре. Вскоре бывший санитар Корольков стал заведующим букинистическим отделом одного из крупных книжных магазинов Москвы.

Трудно сказать, когда Корольков-Веденский вспомнил о священной нише и ее богатствах. Тогда ли, когда ему попалась среди купленной библиотеки видного историка книга Андронова «За Саянами» и на двадцатой таблице он обнаружил рисунок, часть которого ему дал Косой лама. Или же тогда, когда одно иностранное посольство попросило разыскать эту же книгу для своей библиотеки, а он, разослав запрос во все города страны и получив четыре экземпляра ее, собственноручно сжег их вместе с первым. Во всяком случае за последние десять лет домосед Корольков переменился. Он охотно и надолго выезжал в командировки в Ленинград, а во время отпуска летом или осенью не раз приезжал в Туву. Он, как маньяк, уничтожал книгу Андронова, если она ему попадалась на полках букинистов, или вырывал двадцатую таблицу в библиотечных экземплярах. За все десять лет он ни разу не прочитал в книге ни одной строчки. Он считал себя полноправным наследником Косого ламы и боялся, что его кто-то может опередить. Он никому не хотел доверить своей тайны и был так же далек от цели, как и десять лет назад. Может быть, ничего не изменилось, если бы через десять лет не пригнел вторичный запрос от того же иностранного посольства в букинистический отдел о книге Андронова.

Кенин проснулся от шума и скрипа двери, ведшей в молельню храма. Он приподнялся и в серых сумерках рассвета увидел старческую фигуру, входящую во внутрь. Сон прошел моментально. Хотелось броситься за пришедшим, но стоит ли? Можно напугать или обидеть старика, и тогда не рассчитывай на его помощь. Кенин решил подождать, когда он выйдет. Вставало солнце, высыхала роса на траве, и утро обещало быть ясным. Вряд ли пришедший откажется побеседовать с человеком, так рано оказавшимся на дворе хурэ.

Старик пробыл в храме никак не меньше двух часов; на его иссеченном морщинами лице не появилось удивления, когда он заметил Кенина, поклонившегося ему в знак приветствия. Старик спокойно подошел к юноше и медленно спросил:

— Почему ты ночевал здесь? Ты сбился с пути?

Кенин ответил, что желание узнать историю Оин-хурэ и его настоятеля Косого ламы привело его сюда. Старик задумался; казалось, он силился что-то вспомнить.

— Несколько зим назад меня спрашивал о Косом ламе один приезжий — русский, но я ничего не знаю о нем. Я, когда был таким, как ты, служил в этом хурэ, но я не видел Косого ламы. Говорили, его душа переродилась в волка, а тело было сожжено, и пепел лежал под надгробием — субурганом. Теперь давно нет того субургана. Ты человек нашего племени. Скажи, зачем тебе нужно знать о прошлом?

— Понимаешь, старик, мой дед — Монгуш, которого в степи прозвали Балбалом…

Кенин не успел договорить, так как старик удивленно замахал руками и быстро переспросил:

— Твой дед Балбал из рода Лопсан?

Кенин кивнул, не понимая, что так удивило собеседника.

— Твой дед Балбал? Очень давно я слышал, как говорили люди о вражде Балбала из рода Лопсан и Косого ламы. Говорили, что настоятель Бурга потому стал волком, что его путь не был справедливым. Я ничего сам не знаю, но старше меня никого нет в живых. Я знаю только, что келья, которую ты видел закрытой, принадлежала Бурге. Он умер там, и никто после его смерти не заходил туда. Ты внук Балбала — ты можешь зайти.

Кенин почти бегом пролетел весь полутемный коридор и остановился перед дверью с массивным замком. Старик, не поспевавший за ним, крикнул:

— Ты внук Балбала, дерни дверь, она наверняка рассыплется!

Кенин дернул, и замок с лязгом упал на пол. Густая паутина и толстый слой пыли закрывали свет, падавший в келью из крошечного окна. Фонарем из полумрака были выхвачены сначала бесформенная груда, напоминавшая постель, затем какие-то запыленные сундуки и книги, упавшие с полки. На стене висели истлевшие шелковые хадаки и всевозможных размеров ламаистские иконы. Спертый воздух перехватил дыхание, и, если бы старик не разбил окно, можно было задохнуться. Вместе со звоном стекла в сумрачную обитель ворвался солнечный луч. Дневной свет охватил всю обширную келью, вещи в которой превратились в тлен и прах. Стоило коснуться крышки сундука, как она тут же рассыпа́лась и превращалась в груду источенных жучком и плесенью опилок. Содержимое сундуков истлело, сохранились только медные сосуды и фарфоровые чаши. Но это не интересовало Бенина.

Он стал осторожно поднимать с пола книги — ксилографические издания ламаистских сочинений. Листы от сырости слиплись и пожелтели. Книг было немного. Ничего нельзя было узнать из них об истории Косого ламы. Такие книги Кенин не раз встречал в библиотеке университета. Молитвенные и нравоучительные тексты издавались немалым тиражом, хотя их и печатали с деревянных досок.

Через три часа он кончил детальное обследование последнего обиталища Косого ламы. Оно ничего не дало для разгадки истории деда Балбала. Правда, оставалась еще постель, но чувство отвращения удерживало Кенина.

Все-таки надо подойти и к ней! Старик, который постоянно посещает развалины монастыря, чтобы принести ароматические травы, внимательно следил за юношей; видно, ему тоже интересно хоть что-то узнать о Бурге, превратившемся в волка.

Кенин поднял палку и ткнул в постель. То, что могло быть одеялом, не рассыпалось, а расслоилось на несколько больших кусков, прилегающих один к одному. Кенин скинул их, сбросил подстилку и у изголовья нашел книгу в деревянном переплете. Видно, шерстяное одеяло и подстилка как-то предохранили еще одно ламаистское сочинение. Оно не подмокло, листы его сохранили почти нормальный вид. Это было сочинение о жизни и деяниях Майтреи — Будды Будущего…

Но где хоть какие-нибудь свидетельства жизни Косого ламы и его связей с легендарным Балбалом? Даже эта закрытая сорок лет келья ничего не прибавила, никак не приоткрыла тайны прошлого. В руках только сочинение о Будде Будущего…

Наследник тайны

Вторичный запрос посольства о книге Андронова привел Веденского в замешательство. Его удивило и испугало желание приобрести тридцать экземпляров. Невольно приходила мысль, что тайна, которую он оберегал всю жизнь, стала известна, что чужие руки протянулись к наследству, оставленному ему по праву Косым ламой.

События в стране, утверждавшей приоритет общественного блага, интересовали Веденского лишь в той мере, в какой они могли касаться лично его. В его сознании даже не возникло сомнения, что клад священной ниши не может быть личным достоянием. Он жил, не отвергая и не принимая существующее общество. Скорее всего, как обыватель, он смирился с его неизбежностью и отдавал ему столько времени, сколько требовалось по закону. Большего он никогда не делал, меньшего делать не позволял закон.

Аристарх Евгеньевич мог быть неплохим собеседником, исполнительным и расторопным работником, но кончался рабочий день, и он исчезал в себе. Как он жил, что делал дома, никто из сослуживцев не знал. Друзей у него не было, гостей он не принимал, сам нигде не бывал. Если бы спросили его, чем он занят дома, он бы не смог ответить. Он просто ничего не делал. В любую погоду он шел домой пешком, и путь этот занимал почти два часа. Единственный сосед в квартире — ночной сторож комиссионного магазина — обычно отсутствовал. В те редкие дни, когда они были в одно время дома, Веденский только молчаливо раскланивался: за целый день успел достаточно наговориться с покупателями. Аристарх Евгеньевич сам был уверен, что жизнь его не имела ни смысла, ни цели.

Четыре года назад, уничтожив книги Андронова, дважды побывав в Туве, он убедился, что ему не найти ни ниши, ни пути к тайнику. Четыре года назад он вернулся к прежнему существованию без смысла и цели. Те шесть лет, пробудившие алчную надежду, когда он даже вел дневник, вспоминались с сожалением: все-таки в них было что-то необычное.

Четыре года день за днем жизнь Веденского так же равнодушно взирает на огромный мир стремительного движения, как и прежде. Безразличие к окружающим рождает безразличие к самому себе. Годы идут. На службе ему уже приходится прилагать некоторые усилия, чтобы разумно ответить на вопрос покупателя или сослуживца. По дороге домой и дома мозг ленится делать лишние движения. Такое состояние, похожее на смерть заживо, пугает его, и он трусливо озирается в четырех стенах собственной комнаты. Он боится самого себя. Страх заставляет мозг напряженно работать, делать резкие движения и попытаться вызвать на разговор соседа…

Сосед, как назло, на работе. Веденский быстро ходит по комнате. Все что угодно, только не смерть — бесцельная, жалкая, глупая! В такие минуты Аристарх Евгеньевич готов корить сослуживцев, которые не интересуются им… Человек не может существовать вне общества! Человек вне общества? Абсурд или это не человек!

— Кто же я?

Истерический выкрик Веденского обрывает долгий звонок у входной двери. С надеждой он бросается в коридор и распахивает дверь. Девушка, стоящая на пороге, смущенно машет рукой и говорит:

— Простите, я опять ошиблась. Мне не сюда!

Она легко закрывает дверь.

— Мне не сюда! — мрачно повторяет Веденский и возвращается к собственным стенам.

…Вторичный запрос из посольства смутил его только на мгновение. Он тут же успокоился и слегка улыбнулся. Ему не хватало цели, теперь-то он постоит за свое собственное. Глаза заблестели, голос стал бодрее и голова прояснилась. Мое! Аристарх Евгеньевич потирал руки и готовился к схватке с целой державой. У него еще хватит сил и духа на такую борьбу.

Ночь за окном постепенно гасила уличные фонари, шум машин. Город заснул, но вновь, как десять лет назад, Веденский не мог сомкнуть глаз. Отвыкший от работы мозг лихорадочно искал самый верный ход в предстоящем пути, конец которого сулил сокровища Чингиза.

Утром с чуть припухшими глазами Веденский внимательно перечитал запрос. Нет! Ему вчера не почудилось, речь на самом деле шла о тридцати экземплярах книги Андронова. Зачем столько? Нельзя ли разузнать, что они ищут в ней? Кстати, они не написали, какую им нужно книгу.

Аристарх Евгеньевич решительно распахнул дверь кабинета директора:

— Извините, Иосиф Давыдович, я относительно иностранного запроса. Посольство не указало, какое сочинение Андронова их интересует. Что делать?

— Напишите им, пусть уточнят, и постарайтесь разыскать книги. Это нам выгодно.

Аристарх Евгеньевич написал короткое письмо в адрес посольства. Секретарь директора поставила на конверте штамп магазина, и сам Веденский опустил его в ящик. В письме говорилось: «Относительно Вашего запроса книг А. Андронова просим обратиться к зав. букинистическим отделом Королькову П. С. Директор магазина Дрейер».

Приход сотрудника посольства в магазин давал возможность узнать, что же им уже известно. Два дня Веденский нарушал давнюю привычку уходить домой первым и просиживал до тех пор, пока не появлялся сторож. Прошло еще два дня. Возвращаясь домой, он ни прибавлял, ни замедлял шага. Он пришел на полчаса позже только потому, что в четвертый раз задержался в магазине, ожидая человека, интересующегося книгой Андронова.

Веденский не успел снять пальто, когда прозвенел звонок. В дверях стоял рослый мужчина. Пришедший приложил руку к шляпе:

— Петр Семенович Корольков? Это вы? К вам можно?

Хозяин растерялся и пропустил спрашивающего в коридор. Гость скептически оглядел холостяцкую комнату и, не снимая пальто, сел на единственный стул.

Аристарх Евгеньевич, никогда не принимавший гостей, несколько растерянный, забыл снять пальто и, усаживаясь на кровать, грубовато спросил:

— Кто вы такой?

Гость не смутился и с некоторой задушевностью произнес:

— Вам нечего беспокоиться, Аристарх Евгеньевич! Я тот человек, который интересуется книгой Андронова «За Саянами». Мы запрашивали ваш магазин десять лет назад. Сейчас нам вновь нужен ответ, есть ли эти книги.

Аристарх Евгеньевич! Веденский исподлобья посмотрел на говорившего. Так вот какие они — посольские! Успели уже узнать его первое имя! Интересно, что они знают о кладе?

Веденского не смутило, как рассчитывал гость, упоминание подлинного имени. Ничего ужасного для Аристарха Евгеньевича не было. Документы Королькова взяты у мертвого. За присвоение чужой фамилии, которое легко объяснить желанием не быть в родстве с купеческим сословием, теперь не могли строго наказывать. Гость, очевидно, не понимает ситуации. «Они казались опытнее, — думает Веденский и, совершенно успокоившись, добавляет про себя: — Тем лучше. Прикинусь простачком и попробую переиграть их!»

Гость, удивленный молчанием хозяина и его невозмутимым видом, повторяет вопрос, делая упор на обращении.

— Я вас понял. Объясните только, зачем вам понадобилось вспоминать имя, которое я старался забыть? Разве оно имеет отношение к книгам Андронова? — Веденский говорит снисходительно.

— Нет! Мы так не думаем, хотя нам известно, что десять лет назад вы получили одну или две книги после нашего запроса, но не продали нам. Нам известно, что дважды вы выезжали в Туву. Нет! Мы не следили за вами. За прошедшие четыре дня мы только навели некоторые справки. Если вы будете откровенны, я готов продолжить нашу беседу. Ответьте на один вопрос: что вы сделали с книгами, полученными ранее?

— Я сжег их!

Ответ был столь неожиданным, что гость растерянно вскрикнул:

— Разве вы не сохранили их, чтобы запросить большую цену?

«Вот в чем дело! Они ничего не знают. Превосходно!» Веденского осенило. Мозг, отвыкший от напряженной работы, встрепенулся и стал давать четкие, отчаянно правдоподобные команды:

— Я буду совершенно откровенным, хотя вам трудно понять меня. Вы поверьте моему возрасту. Я много лет живу, как на необитаемом острове. Работа — необходимая обязанность, и только. Единственное утешение — эта комната. Она моя. Я в ней… Простите, я сбился. Прошу понять меня. Родился я в Сибири, в семье богатого купца Веденского. Он вел торговлю с урянхайскими нойонами и ламами. Отец говорил: «Урянхай у меня в кулаке. Я могу их всех купить и пустить по миру. Помни, сын, когда я умру, ты будешь ходить с караванами. Смотри, никого не пускай сюда: ты купец, ты хозяин. Струсишь, другие съедят тебя. Никому не показывай своих путей. Устраивай завалы на трактах, а сам выбирай потаенные тропы. Урянхай — дикое и далекое место России. Чем меньше будет здесь чужих людей, тем тебе вольготнее». Так говорил отец. Я был еще подростком, когда оказался в России без отца, без денег — один как перст. Как я жил прошлые годы — мое дело. Я никогда не слышал от людей об Урянхае и думал, что никто не ходит в те края, где хозяином был мой отец. То была наша земля. Я нечитал газет, почти не видел книг о ней и был уверен, что никто не достиг ее пределов. Больше четверти века я жил спокойно: не знал правды. Наступил день, и вы попросили книгу Андронова «За Саянами». Вы не имели права знать о моей земле! Я уничтожил книги! Я подумал: а вдруг еще кто-нибудь узнал дороги, завещанные мне отцом? Я решил съездить в свой старый Урянхай…

Я понял, что всю жизнь обманывал себя. Я потерял все — и имя отца, и его наследство. Мне остается только дожить свой век и сожалеть о том, что я узнал правду. Если бы я раньше знал, что Урянхай стал называться Тувой, я бы не сжег те книги. О Туве мне изредка приходилось слушать, но тогда я еще думал только о своем Урянхае…

Аристарх Евгеньевич тяжело вздохнул и замолчал. Гость поначалу, сдерживая улыбку, слушал историю потомка урянхайского купца, похожую на исповедь. Затем тон, которым Веденский говорил, убедил его, и он решил сказать о цели своего прихода.

— Аристарх Евгеньевич, мы искренно сочувствуем вашему горю и готовы, если вас это не обидит, как-то материально помочь вам. Сейчас, когда вы убедились, что в Туве хозяйничают чуждые вам люди, можно ли рассчитывать на вашу помощь?

— Вы предлагаете службу у вас?

Вопрос прозвучал возмущенно, и гость поспешил перебить хозяина:

— Что вы, Аристарх Евгеньевич, никак нет. Подобное мы и не предполагали. Выслушайте меня и решите, можете ли вы нам помочь или нет. Я буду совершенно доверителен, надеюсь, вы оцените это. В книге Андронова на одной из таблиц помещен рисунок священной ниши…

Веденский еле сдерживал невозмутимый вид и как губка впитывал слова пришельца.

— На рисунке, — продолжал гость, — несколько строк, написанных разной письменностью. Некоторые строки нельзя прочитать, а некоторые, так называемые орхонские, возможно, содержат указания на какие-то рудные ископаемые (Аристарх Евгеньевич позволил себе чуть заметно улыбнуться). Раньше на работы Андронова не обращали внимания, но сейчас в Туву готовятся к отправке различные экспедиции. Ваши ученые могут найти таблицу и прочитать то, что прочитали наши ученые. Если вы не захотите помочь нам, то люди, отнявшие землю вашего отца, найдут и то, что также не принадлежит им. Когда ваш народ вновь обретет свободу, мы поможем ему завладеть всеми богатствами недр. Сейчас важно помешать сделать открытие раньше времени. Вы можете запросить все города и разыскать последние экземпляры книги Андронова? Мы купим их все и щедро вознаградим вас. Нам будет достаточно самих двадцатых таблиц…

Когда неожиданный гость ушел, Веденский попытался представить, о чем же они договорились. О том, что какое-то соглашение было заключено, свидетельствовала пухлая пачка денег. Ушедший ничего не сказал, собираются они или нет проникнуть в Туву к его, Веденского, кладу. В подобном намерении сомневаться не приходилось. Никто не платит таких денег за бесполезную услугу! Аристарх Евгеньевич на своем веку повидал разных «освободителей» России, и, как он ни чуждался людей, ему было ясно, как их встретят на этой земле! На сей счет не было сомнений и у гостя… О чем же они договорились?

Аристарх Евгеньевич отчетливо помнил лишь то, что желание гостя не отдавать рисунок в другие руки совпадало с его желанием, и в этом он обещал свою помощь. Веденский понял, что содержание таблицы им известно, но они не могли пока выехать к нише. Пока не могли! А если таблица попадет в руки советских ученых? Они опередят не только заграницу, но и самого Веденского!

Помочь разыскать книги Андронова, уничтожить двадцатую таблицу, подчистить в крупных библиотеках орхонский текст рисунка — так решил поступить сын урянхайского купца ради сохранения собственной тайны. Деньги, данные гостем, он употребит на поездку в Туву. Он должен сделать все возможное, чтобы найти пишу и путь, указанный стрелами. Он теперь знает, для чего нарисованы стрелы в нише.

Расписку за деньги он не давал, так что мог не опасаться ни своих, ни чужих.

С перерывом в четыре года Веденский вновь сел за дневник. Он снова вступил на стезю кладоискателя. Ему не только хотелось найти сокровища Чингиза, но и оставить с носом целую державу. У него не было друзей ни по ту, ни по эту сторону.

Аристарх Евгеньевич спал мало, но проснулся бодрым и деятельным. Обусловленное вчера письмо из посольства уже ждало его. В нем уточнялся заказ. Посольство запрашивало книгу А. Андронова «За Саянами» под редакцией профессора Багрова. Размашистым почерком Иосифа Давыдовича было написано: «П. С., поинтересуйтесь предложением родственников проф. Багрова о продажа его библиотеки».

Через несколько дней представитель Москниготорга Петр Семенович Корольков, он же Аристарх Евгеньевич Веденский, оказался в Ленинграде, побывав до отъезда в ряде столичных библиотек. Устроившись в гостинице «Россия», отметив командировку в управлении Ленкниготорга, он решил обойти букинистические магазины на Литейном проспекте. Только в букинистическом отделе «Академкнига» ему удалось приобрести экземпляр книги «За Саянами» без титульных листов и изрядно потрепанный. Не зная, что предпринять, пока справочное бюро сможет дать справку о местожительстве Багровых, он решил пройти по проспекту до Литейного моста. Огромные белые афиши на фасаде Центрального лектория остановили его. Он впился глазами в одну из них: «Сегодня в 17.00 состоится лекция из цикла «Наша Родина» на тему: «Этнографическое изучение Тувинской АССР». Лектор — кандидат исторических наук Е. С. Знаменская».

На лекцию Веденский пришел с небольшим опозданием. Пробираясь меж стульев, он отыскал место в седьмом ряду. Отсюда было хорошо видно лектора. Евдокия Семеновна Знаменская несколько раз упомянула имя Андронова в ряду других исследователей Урянхайского края — Тувы. Она даже показала его книгу «За Саянами». Аристарх Евгеньевич как завороженный смотрел на стопку книг и почти прослушал лекцию. Однако он уловил, что Знаменская больше говорила о дореволюционных исследователях и ничего или почти ничего не сказала о работах последних лет. Лекция кончалась, и Веденский быстро послал записку: «Предполагается ли какая-нибудь экспедиция в Туву в ближайшее время?»

То, что он услышал в ответ, заставило его изменить прежние решения и поторопиться. Евдокия Семеновна ответила на его записку:

— Меня спрашивают, предполагается ли какая-нибудь экспедиция в Туву в ближайшее время. Я могу с большим удовольствием сообщить, что наш институт направляет экспедицию из двух отрядов — этнографического, которым буду руководить я, и археологического. Археологический отряд выезжает в начале следующего месяца, мы — в конце. Вопросы все, если кому что неясно, может подойти сюда.

Веденский оказался у сцены. Он был единственным, которого интересовали подробности. Седовласый, с возбужденным румянцем, он казался чрезвычайно заинтересованным слушателем. Поразив Евдокию Семеновну хорошим знанием Тувы, он окончательно овладел ее симпатией. Беседуя, они вместе вышли на улицу. Аристарх Евгеньевич предложил свою помощь — донести портфель до остановки трамвая. Уверенная, что перед ней доцент географического факультета университета, как он представился, Евдокия Семеновна дала ему «всего на одну ночь» книгу Андронова. На другой день, занятая предотъездными делами археологического отряда, Знаменская забыла сказать Скворцову о книге.

Веденский и не думал возвращать книгу. Посетив Багровых с утра, не сумев договориться с хозяевами о продаже отдельных книг, он вырезал двадцатую таблицу и дневным поездом выехал в Москву.

Отчитавшись о своей командировке в Ленинград и представив два экземпляра книги Андронова для отправки по заказу в посольство (таблицы он предусмотрительно изъял), Веденский попросил предоставить очередной отпуск немедленно. Иосиф Давыдович удивился, но, памятуя возраст заведующего букинистическим отделом, не стал возражать.

На другой день Петр Семенович Корольков, став Аристархом Евгеньевичем Веденским, уже был пассажиром купейного вагона «Москва — Абакан».

Он собрался в Туву, уверенный, что опередил всех. Ему стоило больших усилий сдержать себя, когда он увидел в руках Виктора Демидова злополучную книгу Андропова. Он даже взял ее без спросу, открыл и… успокоился. Книга была из библиотеки Багрова.

Что бы ни говорили молодые люди о своей поездке, Веденский был уверен, что они тоже едут к священной нише. Их остановка в Омске сильно его озадачила. Он испугался, что они обгонят, перехитрят его. Зачем они вышли? Поезд подходил к какому-то разъезду, когда Веденский, стоявший у окна, увидел в черном небе сигнальные огни на крыльях самолета. Они решили лететь!

В Омском аэропорту не составило большого труда узнать о пассажирах на Абакан или Кызыл. Среди них не было ни Скворцова, ни Демидова. Аристарх Евгеньевич купил билет и вышел на посадку. Ему определенно везло. Впервые за неделю Кызыл принимал. Веденский опередил друзей больше чем на трое суток!

Почему же он оказался в машине у Медвежьего моста на Усинском тракте, идущей из Кызыла в Абакан?

Исчезнувшая ниша

Рыжий песок еле заметными островками возникал под лошадиными копытами. В чахлой серой траве Барлыкской степи такие островки особенно запоминались. Пыль давно завладела пропотевшими ковбойками, крупными песчинками хрустела на зубах. Солнце непомерно щедро. Встречный родник вызывает буйную радость. Особенно хорошо, когда он попадается в преддверии ночлега. Можно освежиться и, скинув усталость, растянуться поверх спального мешка, подложив руки под голову. Лежишь и с любопытством рассматриваешь небо. Оно совсем не такое, как на Севере. Здесь, в центре Азии, луна почему-то больше, а звезды ярче. Степь, истомленная полуденным зноем, ночью оживает и отдает свои звуки небу. Звезды не остаются в долгу и посылают земле трепетные зовущие песни.

— Ты спишь? — Андрей задает вопрос приглушенно, боясь спугнуть ночные звуки.

— Нет, звездами любуюсь. А ты не спишь?

Виктор повернулся к другу, надеясь продолжить разговор, но Андрей молчал.

Что-то их ждет завтра? По всем подсчетам, до Кызыл-Мажалыка, если несколько свернуть в сторону от русла Коп-Кешика, не больше пяти километров. За пять дней они верхом и на машине проделали триста километров на запад от столицы Тувы. Сотрудник тувинского института Кении Лопсан должен был их встретить в Шагонаре. Но там никого не оказалось. Прождав день, друзья решили добираться до Бижиктыг-Хая путем Андронова. Сто километров от Чадана они проехали верхом.

Казалось, Андрей вновь утратил интерес к священной нише. Он с увлечением и азартом копировал наскальные рисунки скачущих маралов, отдыхающих лосей, грациозных горных козлов. Эти рисунки удивительно часто попадались в здешних горных отрогах, окаймляющих степь и речную долину. Неожиданно среди равнины и у подножия гор возникали каменные изваяния грозных воинов, скрестивших руки на поясе. Многие из этих статуй не значились в археологических каталогах. Не были известны археологам и могильные курганы с каменными насыпями, расположившиеся на древних речных террасах. Чуть ли не каждый шаг становился открытием. В конце концов Виктор тоже увлекся, не забывая, однако, на каждом привале заводить разговор о Немой скале. Сегодня, прежде чем устроиться на ночлег, Виктор сказал:

— До Кызыл-Мажалыка не больше пяти километров осталось…

Андрей перебил его вопросом:

— Так что же?

Виктор не обратил внимания на реплику.

— Оттуда, если доверять карте, до Бижиктыг-Хая, а значит и до Немой скалы, шесть километров. Завтра мы будем у ниши!

Торжественный тон последней фразы сбил Андрей:

— А твои карты не сообщают, какая площадь занята скалой и как без проводника найти нишу?

На самом деле, можно ли без проводника найти нишу? У Андронова одно замечание о предстоящем пути: надо ехать вдоль Коп-Кешика и в Бижиктыг-Хая найдешь нишу! Маловато. Тувинцы, которых они встречали, знали о Бижиктыг-Хая, но ничего не знали о нише! Предки Кенин Лопсана когда-то кочевали в тех районах: он мог бы помочь. Но его не было с ними.

И все-таки побывать в Кызыл-Мажалыке необходимо. Поселок был центром района, араты которого гоняли скот к Бижиктыг-Хая. Наверное, кто-нибудь из них слышал о нише Немой скалы?

Друзья разглядывали ночное небо и думали о Веденском. Кто он такой? Почему оказался на пути из Тувы в Абакан? После встречи на Усинском тракте они ничего не получали из Ленинграда. Телеграмма от Медведева в Шагонар была предельно лаконична: «Отправляйтесь маршрут. Выполняйте общую часть работы. Прибытии Кызыл-Мажалык ждите почты».

Какой почты? Не связано ли это с Веденским?

— Андрей, ты не спишь? Кто, по-твоему, Веденский?

— Ты тоже о нем… Не знаю… Для разведчика примитивен, а кто еще — не знаю. А что ты думаешь?

— Примерно то же. Я как-то не очень люблю людей с запасной фамилией. Ты, правда, говорил, что Корольков в госпитале был ничего?

— Может быть, он пережиток? — неожиданно заметил Андрей.

— Чего пережиток — проклятого прошлого? А если конкретнее? Молчишь? Спи тогда. Ты ведь тоже пережиток. Если бы мы ради твоего тщеславия не гонялись за каменными идолами и наскальными рисунками, мы бы наверняка ночевали сегодня у подножия загадочной скалы. Вот было бы здорово!

— Я просто-напросто точно исполнял инструкцию начальства, выполнял общую часть задачи отряда. Между прочим, я, кажется, начальник его.

— Ага, явный зажим критики с употреблением административной власти. Учти, это неблагородно. Можешь не отвечать: я сплю.

Завтра они будут где-то рядом с нишей! Если бы друзья когда-нибудь страдали от бессонницы, они бы наверняка не сомкнули век до утра. К счастью, подобная болезнь им еще не была ведома. На отличный сои они могли рассчитывать при любых обстоятельствах.

Когда с рассветом вездеход, заливаясь сиреной и скрипя тормозами, остановился у наскоро раскинутого лагеря, друзья даже не пошевелились.

В белоснежной рубахе с расстегнутым воротом, в плотных темно-синих брюках-джинсах, заправленных в невысокие сапоги, Евгений Петрович Медведев крикнул над ухом Виктора:

— Подъем!

Тот только перевернулся на другой бок.

— Тарга, вы их водой! — посоветовал прибывший с Медведевым пожилой тувинец Доржу Лопсан — отец Кенина.

— Кого водой? — протирая глаза и не понимая, что происходит, спросил Андрей. Окончательно проснувшись, сообразив, кто перед ним, он щедро плеснул из кружки на Виктора.

Традиционный завтрак в честь гостей был устроен особенно пышный. Из скромных запасов пошло на стол все самое лучшее. Не требовалось большого труда, чтобы увидеть в Доржу того проводника, которого так недоставало им. Друзья хорошенько постарались ради таких гостей, довольные и тем, что Медведев, которого они всегда считали своим старшим другом, был здесь.

Вдруг Евгений Петрович почему-то лукаво посмотрел на них, повернулся к Доржу и старому знакомому шоферу Николаю Хазакову, что-то шепнул и, легко поднявшись с земли, поднял кружку дымящегося черного чаю:

— Забыли, черти! Ну и сотрудничков набрали в институт! Прошу встать.

Друзья виновато встали, но ничего не могли понять. Медведев торжественно произнес:

— Сегодня первое июля — День этнографа! За нашу науку! За друзей, шагающих сейчас к стойбищам, аулам, селениям и городам! За тех, кто идет к людям разного цвета кожи — к разноязыкому человеческому племени, чтобы утверждать свободу, равенство и братство всех народов!

Церемонно чокнувшись походными кружками с чаем, друзья молча корили себя. Как же они забыли такой день?

Традиция отмечать День этнографа была молодой. Родилась она, как любил утверждать Скворцов, под влиянием археологов, отмечающих свой день несколько пятилетий. У этнографов не было даже своей песни. Однако они с полным правом в такой день пели «Грустную песню», родившуюся на раскопках древнего Хорезма:

Те, кто создал эту песню, те, кто копал Хорезм, прежде всего были сотрудниками Института этнографии!

— Я вас помиловал, — сказал Евгений: Петрович, — но помните: чтобы хороший обычай стал традицией, его надо соблюдать.

Медведев был, безусловно, в приподнятом настроении. Так с ним было всегда, когда ему удавалось вырваться в «поле» — в экспедицию. За его плечами тридцать лет исхоженных и изъезженных дорог по Алтаю и Южной Сибири вместе с охотниками и скотоводами. А у кого из тех, кто хоть однажды побывал в экспедиции, не защемит сердце в пресловутую пору летних отпусков, когда товарищи укладывают походное снаряжение и отправляются в места, не слишком оборудованные для отдыха? Бархатные сезоны этнографы, как правило, проводят среди снежной пурги или в кишащей гнусом тайге и тундре. Первого июля, когда, говорят, в Крыму еще «жить можно», в тайге пробуждается комар и жить становится невыносимо! И все-таки там живут и работают люди, а этнографы всегда бывают с людьми. Позавидуйте этнографам! Никто из них еще не получал путевку в бархатный сезон к Черному морю — они не жалуются. Может быть, им, уставшим от холода и едкого дымокура, чуть-чуть обидно, что они не у Черного моря. Однако поверьте мне: даже прикованный к постели какой-нибудь хворобой в летние дни, этнограф будет грезить не Черноморским побережьем, а степными и таежными тропами. День этнографа не отмечен красным в календаре. Да на все профессии просто не хватает дней в году! Особых почестей не требуется. Единственная просьба: сходите на почту и своего друга-этнографа поздравьте первого июля. Он будет рад. Просто поздравьте! Подарков не надо!

Демидов невольно подумал, что приезд Медведева, его шутливый тон вызваны событиями, имеющими прямую связь с поисками загадочной ниши. Пора кончать затянувшийся завтрак и поделиться новостями…

— Евгений Петрович, это совсем не по законам странствующих! Вы прибыли неожиданно и ничего не рассказываете!

Медведев подмигнул Доржу.

— Новостей хотят? Слушайте. Сначала поделюсь я, потом Доржу. Новостей много.

Три дня назад Медведев по срочному вызову оказался в Москве в президиуме Академии наук. Здесь же находились сотрудники органов госбезопасности. То, что услышал Медведев, представило историю поисков книги Андронова и тайну Немой скалы в ином свете. Из одного государства Юго-Восточной Азии пришел в Академию наук запрос на проведение археологических изысканий в западных районах Тувы. В информациях о деятельности археологического центра этой страны было много любопытного, в частности, в числе его сотрудников не было ни одного коренного жителя. Вскоре пришло извещение, что археологический центр интересуется орхонскими письменными памятниками в связи с проблемой распространения буддизма в первом тысячелетии нашей эры. Одновременно из различных библиотек мира поступили заявки и на издания орхонских памятников в нашей стране, и, в частности, на работы Демидова, а одно посольство прямо заинтересовалось трудом Андронова. Учтя все эти обстоятельства и материалы, сообщенные институтом о группе Скворцова — Демидова, президиум поручает группе срочно довести работу до конца и расшифровать надписи Немой скалы. Веденским занялись соответствующие органы, и он уже задержан…

Друзья слушали рассказ, притихшие, ощущающие сложность порученного им дела.

А новостей, неожиданных и удивительных, было еще много. Самой большой новостью было не то, что Веденский оказался простым кладоискателем, связанным некогда с Косым ламой, а то, что сидевший перед ними Доржу Лопсан — сын легендарного Балбала! Прошлое причудливо сплелось с настоящим, стремясь открыть или закрыть доступ к тайне Немой скалы.

Медведев рассказал и о том, что одна держава в тайнике ниши предполагает клад редких рудных ископаемых, и о том, как пропала книга со стола Скворцова, и о том, как Веденский раньше всех оказался в Туве. Однако он еще не знал, почему Веденский очутился в машине, идущей из Кызыла в Абакан.

— Провожая меня в Туву, чекисты передали вам вещицу, найденную у Веденского. Они желают вам успеха и обещают дать ответ на вопрос, почему же потомок купца и наследник Косого ламы оказался во встречной машине.

Медведев протянул завернутый пакет Виктору. Между двумя плотными листами картона лежала узкая ровная полоска шелковой бумаги. Нижний край ее обрезан. На полоске четкий рисунок верхней части священной ниши!

— Ом мани падме хум! О божество на лотосе! Как ясно написано! Совсем другой рисунок той же ниши! Где же основная часть? Где надписи на монгольском языке и орхоника? Где первая строка, которая у Андронова не похожа на какие-нибудь знаки?

Демидов говорил быстро, возбужденно. Андрей взял у него полоску. Да, это часть рисунка двадцатой таблицы Андронова! Самая верхняя, самая несущественная! Очень точный, очень четкий рисунок! Где остальная часть его?

— У Косого ламы, — ответил Медведев. — В дневнике Веденского сказано, что Косой лама, делясь с ним своей тайной, отрезал верхнюю часть рисунка и отдал ему; остальное он оставил у себя. Послушайте теперь Доржу: его отец встречался с Косым ламой…

Через три часа, отдав лошадей колхозникам-табунщикам, отряд на вездеходе, минуя Кызыл-Мажалык, направился к долине у Немой скалы. Теперь им многое было известно о Балбале и Косом ламе, о священной нише и рисунках ее. Косой лама умер, и часть рисунка, на которой безусловно должен был читаться текст, исчезла вместе с ним. Осталась только надежда на надписи в самой нише. К ней повел друзей Доржу Лопсан, так как его сын, получив отпуск по работе, уехал, ничего не сказав отцу. Кенин Лопсан не мог знать, что он может срочно понадобиться.

Карты не могли обманывать. Отряд прибыл в центр Барлыкской степи. Видневшиеся в трех километрах горы носили заветное имя — Бижиктыг-Хая.

Доржу не торопился устремиться прямо к ним, он заставил Николая медленно вести вездеход по кругу и пристально рассматривал степь. Еле заметный серый камень возвышался в геометрическом сердце степи. Чем ближе машина подходит к нему, тем отчетливее вырастает статуя из красивого, серого с розовыми прожилками, гранита, по пояс врытая в землю.

Статуя изображала усатого мужчину могучего телосложения. Обеими руками над поясом он держит сосуд. Как она не похожа на другие примитивные изваяния, где только намечено лицо и руки! Это настоящая скульптура, наиболее совершенное произведение искусства древнетюркских ваятелей.

Андрей выпрыгнул из машины и нацелил фотообъектив на скульптуру. Со стороны смешно было смотреть, как он бегал вокруг нее, ложился на землю в поисках лучшей точки для фотосъемки. Доржу мало интересовался самой статуей. Он подошел к ней, стал спиной к ее левому плечу и внимательно, как бы запоминая прямую, посмотрел на горы. Остальные участники экспедиции ждали распоряжений проводника.

— Николай, иди сюда. От этого балбала, которого мы зовем Чингиз, прямой путь к нише. Встань, как стоял я, и смотри вперед. Запомнил дорогу? Теперь можно ехать.

Только когда вездеход тронулся, до Виктора дошло название статуи — Чингиз. Видно, недаром так назвали его тувинцы, коль скоро древние тюрки ставили балбалы на поле битвы или у могилы воинов самым сильным поверженным врагам! Статуя Чингиза! Где-то он читал о ней.

— Андрей, Евгений Петрович, о статуе Чингиза пишет Андронов. Он тоже видел ее! Отсюда до ниши совсем близко!

Машину вынесло к подножию горной гряды. Огромные валуны преградили путь. Дальше можно только пешком. Доржу вышел вперед и уверенно пошел к горам. Остальные, не сговариваясь, вытянулись цепочкой: сначала Виктор, за ним Медведев и последним Андрей. Николай остался в машине. До ниши должно было быть всего несколько десятков метров.

Они идут молча, пристально всматриваясь в очертания скал. Шаги отдаются глухим эхом. Пройдено десять… двадцать… сто метров. Вот и знаменитый утес Хайрахан-Медведь, закрывающий своей тенью нишу — священную нишу Немой скалы! Где же она? Виктор с тревогой смотрит на Доржу. Проводник невозмутим и вдруг радостно машет рукой. Виктор подбегает. Теперь он тоже видит нишу. Она совсем рядом, каких-нибудь шестнадцать — девятнадцать метров. Ему кажется, что он видит надписи на огромной шестиметровой плоской задней стенке. Он оборачивается к Андрею и Медведеву и кричит:

— Ниша!

Доржу отступает с тропы, пропуская вперед Демидова…

Какой-то странный пронзительный свист долетает издалека. Медведеву он напоминает сигнал тревоги. Мгновенно приходит решение: удержав Андрея, Евгений Петрович кричит:

— Назад!

На секунду Виктор останавливается, и вдруг огромная сила бросает его на тропу.

Пыль от взрыва оседает медленно. Оглушенный Доржу подходит к Медведеву и Скворцову. Те смотрят на него и не могут объяснить случившееся. Пыль оседает, и они видят на тропе Виктора, кровь на его лице и бросаются к нему. И вдруг что-то останавливает их. Что-то изменилось вокруг. Чего-то нет.

Нет! Больше нет ниши с надписями и стрелами. Священная ниша Немой скалы исчезла в груде гранитных обломков, и только утес Хайрахан бросает тень на вздымающуюся грудь Виктора.

…Или к сердцу народа

Николай привез врача, а Медведев остался в Кызыл-Мажалыке выяснить причину взрыва. Ни Виктор, которому врач обещал скорое выздоровление, ни Андрей не хотели покинуть Немую скалу. Когда беспокойство за друга прошло, Андрей решил попытаться разыскать в обломках стены ниши прежние тексты и стрелы. Никто не мог сказать, сколь долгим мог быть этот путь, но, чтобы проникнуть в тайну Немой скалы, другого выбора не было. Доржу, решивший не покидать друзей, пока они остаются в горах, был за кашевара и санитара, а также помогал Скворцову разбирать гранитные осколки. Через два дня Виктор мог встать, но ему не разрешали возиться с камнями. От малейшего напряжения кровь просачивалась сквозь повязку на лбу.

Он обычно усаживался в тени утеса Хайрахан и ждал каких-нибудь обнадеживающих результатов поисков. Вдали глухо раздавались взрывы. Поселку требовался строительный камень, и подрывники обрушивали горные уступы. На третий день, когда стало ясно, что копаться в развалинах придется очень долго, из поселка вернулся Медведев. Он с сомнением посмотрел на труд Андрея, но ничего не сказал. Его растревожили какое-то уныние, надломленность, царившие в лагере. Надо было ободрить друзей. Дождавшись обеда, Евгений Петрович спросил Виктора:

— Устали небось, надоело?

— Мне-то что. Я сижу — они работают. Им, наверное, надоело. По-честному, мало надежды. Рисунок и надписи были сделаны краской. Она могла отлететь при взрыве.

Андрей промолчал, Доржу тем более.

— Если бы не взрывные работы, которые ведутся здесь, я бы решил, что взрыв подстроен Веденским. Есть сведения, что он был в поселке за два дня до встречи на Усинском тракте, хотя подрывники утверждают, что взрывчатка лежала самое близкое в трехстах метрах от ниши. Как все случилось — неясно; сейчас о взрыве уже знают в Москве и, надеюсь, спросят у Веденского. Я думаю, что вам стоит заняться другими объектами и памятниками, а здесь поработают школьники. Я уже договорился. Завтра пятьдесят шесть сорванцов за день разберут всю нишу, да еще и этот утес прихватят. Не вешать носа. Забирайте машину и осмотрите хотя бы прилегающие отроги.

Сообщение о школьниках было принято с энтузиазмом, но предложение покинуть нишу друзья отвергли. Они не станут меланхоликами, они долго искали к ней путь и обещают перенести стоически свое поражение. Если… если разбор завала не даст возможности реставрировать тексты. Может быть, еще есть надежда. Сохранились же краски на протяжении тысячелетия, неужели взрыв мгновенно уничтожил их?

— Отец!

Голос шел от подножия, и, услышав его, Доржу посмотрел вниз. Верхом на низкорослом скакуне сидел Кении. Он махал обеими руками и звал:

— Отец! Я приехал!

Покидая келью Косого ламы, Кенин захватил с собой книгу в деревянном переплете. В монастырских стенах нечего было больше делать. На дворе, усевшись у рюкзака, он предложил старику разделить с ним пищу. Держа в одной руке кусок колбасы, Кенин другой листал трактат о Будде Будущего, лежащий на коленях. Через несколько страниц выпал лист шелковой бумаги. Старик поднял его, перевернул лицевой стороной и протянул Кенину:

— Какой-то рисунок.

Верхняя часть рисунка была отрезана, а на оставшейся изображен сидящий на лотосе Будда, две стрелы и девять строк текста. Последние три строки были написаны по-монгольски, остальные — орхонскими знаками.

Кенин знал монгольский и прочитал надпись.

— Мудрость от древних, как сокровенное слово божества на лотосе, передает проникновение в знание — сокровище бытия.

Старик удивленно посмотрел на него.

— Ты говоришь как-то замысловато. Чему ты радуешься, ведь мы ничего не нашли?

— Нашли, отец, что-то нашли!

Кенин, внук Балбала, был уверен, что нашел рисунок священной ниши легендарной Немой скалы!

Старик не понимал радости молодого человека и незаметно покинул монастырский двор.

Вместо того чтобы тут же отправиться в Бижиктыг-Хая, Кенин решил поделиться открытием с отцом. Дома его ждал вызов в институт и сообщение об отъезде отца с экспедицией в Барлыкскую степь. Зачем отец поехал туда, никто не знал. Из института Кенин на машине выехал в Кызыл-Мажалык. Через день он был в поселке, нанял лошадей и, положив телеграмму для профессора Медведева вместе с рисунком из кельи Косого ламы в нагрудный карман, пустился вскачь к легендарной Немой скале. Он уже знал о взрыве священной ниши и чувствовал себя совершенно необходимым людям, прибывшим, чтобы разгадать загадку стрел.

«Сюда, сынок!» — радостно крикнул Доржу, и Кенин, стегнув скакуна, понесся по тропе. Конь, привычный к горным дорогам, легко обходил валуны.

Приезд Кенина заменил полсотни добровольных помощников. Исчезнувшая ниша с ее неразгаданными письменами возродилась в великолепном рисунке, части которого, сложенные теперь вместе, лежали перед Виктором. И, как тогда, в Омске, его оставили наедине с орхонским текстом.

Солнце, как всегда в горах, село неожиданно. Стало сумеречно. И особенно мрачным выглядел в темноте настороженно притаившийся утес Хайрахан.

— Дайте свет! — попросил Виктор.

Но, кроме карманных фонарей, ничего не нашлось.

— Пойдем к машине, — предложил Николай, и вскоре у подножия гор ярко вспыхнули фары.

Виктор бился над самой первой строчкой. Он уже понял, что в ней содержится особый смысл. Он не замечал никого, хотя все спустились за ним следом. Медведев вспомнил о телеграмме, привезенной Кенином, прочитал и отдал Андрею.

Все-таки взрыв организовал Веденский. Пропажу взрывчатки со склада строителей никто не заметил. Веденский узнал, что в трехстах метрах от ниши заложен динамит. Он просто подвел к нему детонаторы от взрывчатки, сложенной под стеной с изображением Будды. Что заставило его так поступить? Только желание навсегда закрыть доступ к тайнику, найти который он так и не сумел. Это рассказал Веденский следователю, и это было правдой.

Андрей, как тогда, в Омске, не выдержал:

— Скажи хоть, куда ведут стрелы: или к сердцу народа, или к тайному кладу?

Виктор не откликнулся, но почему-то посмотрел на утес. Он вынул карандаш и стал быстро писать и зачеркивать, писать и зачеркивать.

— Так долго будет продолжаться? — опять не выдержал Андрей, но никто его не останавливал. Все молча ждали.

Устыдившись своего нетерпения, Скворцов замолчал. И тут Демидов неожиданно спросил:

— Уже поздно идти?

— Дорогой мой, — ответил Медведев, — уже ночь, куда ты собрался?

— Ночь! Конечно, уже ночь, а жаль. Простите, вы ничего не знаете. Я просто ошалел. Слушайте, что написано было на стене исчезнувшей ниши. Самая первая строка: «Полуденная тень Медведя заменит стрелы». Остальные строки вы знаете, но я повторю: «Настоящая надпись сделана в седьмой год правления Тегина. Если пойдешь по стрелам, то придешь к сердцу народа».

Это был чудесный рисунок священной ниши. Ни один знак не вызывал сомнения. Было только одно «или» — к сердцу народа. Не тайный клад укрыли древние надписи, а что-то такое, что было дороже и бесценнее.

Заснуть в эту ночь было свыше человеческих возможностей. Виктор с больной от переутомления головой лежал с закрытыми глазами. Он слышал, как тихо разговаривают между собой Лопсаны. Наверное, Кенин рассказывает о монастыре Оин-хурэ. Слышно, как скрипит щебенка и гравий под тяжелой поступью Евгения Петровича, задумчиво шагающего перед разрушенной нишей. Андрей сидит, обхватив колени руками, и что-то напевает. Николай внизу у машины скрипит дверцей.

В тревожной ночи звуки кажутся нереальными, приглушенными, точно люди собрались в больничной палате. Скоро рассвет, но никто не спит. Ожидание томительно, а ждать еще до полудня. Никто не сомневается, что первая строка надписи говорит о тени утеса Хайрахан — утеса, похожего на фантастического медведя. Полуденная тень Медведя укажет путь к сердцу народа. Если они не найдут этого пути, они пойдут по стрелам.

Виктор пытается представить рисунок таким, каким он был в нише. Он отчетливо видит, что стрела, указывающая вверх, — продолжение полуденной тени Хайрахана. Два дня Виктор сидел под утесом — он видел тень. Он не уверен в часе, но убежден, что стрела не может показать в другую сторону.

Солнце зажигает раннее утро над степью. В лагере у ниши не спит один Медведев. Усталость одолела его товарищей. Он ждет наступающего дня, гордясь своими учениками и по-хорошему завидуя их успеху. Тучи на небе угрожающе закрывают солнце. С тревогой прислушиваясь к шуму ветра, Евгений Петрович боится непогоды. Сколько дней стояла ясная погода!.. В десять часов над горами снова безоблачно. Пора будить отряд.

Два часа никто не спускает глаз с утеса, как будто он может исчезнуть или переменить место. В одиннадцать часов тень Медведя закрывает вход в нишу. В половине двенадцатого она только слегка касается ее разрушенного края и взбирается на горную террасу скалы, стоящей боком к развалинам ниши. Никто не отрывает взгляда от острия тени Медведя, движущейся вслед за солнцем по террасе и приближающейся к малоприметной выемке в скале.

Полдень… Полдень не по часам, а по расчетам, строго выверенным с многовековой практикой отмечать время в тувинских степях.

Полдень… Острие тени Медведя — вздернутая кверху морда — уткнулось в выемку соседней скалы на высоте трехсот метров от ниши.

Шесть пар глаз впились в одну точку. Частые выступы, образовавшиеся от горных потоков, позволяют восходить на кручу без специального снаряжения. Все шестеро пошли разом. Никому не пришло в голову удержать Виктора, забывшего о недавнем ранении.

Андрей и Кенин вырвались вперед. Они оказались на самой верхней террасе одновременно. Здесь маленькая выемка предстала небольшой пещерой. Тень ушла, но солнечные лучи не проникали внутрь ее. Стоило подождать остальных.

Виктор поднялся на террасу с трудом. Повязка вновь забурела от крови. Медведев решительно протянул фонарь Андрею и распорядился:

— Вы с Кенином идите в пещеру! Мы останемся здесь. Я сказал: здесь!

Последние слова были обращены к Виктору, которому пришлось стать безучастным свидетелем.

Кенин и Андрей поднялись к пещере и еле примостились на небольшом выступе. Несколько минут они всматривались в темноту. Затем, низко пригнувшись, вошли в пещеру.

Пещера была небольшой и невысокой. Стоять нельзя. Присев на корточки, Андрей сантиметр за сантиметром освещал фонарем стены, потолок и пол. На них ничего не было, нигде ничего не было. Пол почти ровный, только в правом от входа углу небольшое возвышение.

Кенин взял фонарь у Андрея и ближе пробрался в угол. Под слоем пыли удалось различить камень. Ровный, почти квадратной формы, но не толще десяти сантиметров… Плита! Конечно, каменная плита, сделанная человеком!

С трудом они оторвали ее от пола. В обширной нише, скрытой каменной плитой, лежал скелет. Луч фонаря заиграл на золотых украшениях истлевшего одеяния. Правой костлявой рукой мертвец касался небольшого продолговатого ящика в кожаном футляре. Ящик с футляром был обернут в истлевшие куски шелка.

Луч фонаря скользнул по стенкам ниши пещеры и вырвал из мрака ровные ряды ящиков в футлярах и просто какие-то свитки. Сколько же их здесь? Кенин насчитал больше сорока! Целая библиотека! Какие языки скрыты в ней? Кто этот безвестный хранитель рукописей? Не он ли оставил для потомков запись на скальной поверхности?

Андрей и Кенин осторожно вынесли ящик, лежавший у скелета.

Андрей снял остатки ткани с футляра и передал его Доржу. Доржу был самым старшим из них. Доржу был сыном легендарного Балбала, и он имел право распорядиться находкой священной ниши. Виктору хотелось прервать церемонию, но он понимал, что Андрей прав.

— Песня о Балбале известна вам. Путь к нише мог быть доступен только людям с чистой душой. Я показал путь, и то, что вы нашли, принадлежит всем людям.

Доржу протянул находку растерянному Виктору. Медленно, боясь повредить футляр, Виктор вынул ящичек.

Две кожаные завязки на нем сохранило время, но зато развязать их было невозможно. Кенин посмотрел на Медведева, и тот кивнул головой. Осторожным, легким ударом ножа завязки были перерезаны. Виктор поднял крышку…

…Три пожелтевших свитка с еще заметными письменными знаками по краям лежали в ящике. Три рукописных свитка из библиотеки, которую назвали древние сердцем народа и доверили ее тайну нише Немой скалы! Что же сказано в рукописях?

В середине июля месяца в советских и зарубежных газетах появилась небольшая статья, написанная по просьбе агентства печати «Новости»» Демидовым и Скворцовым. Виктор, несмотря на возражения Андрея, согласился с броским заголовком, предложенным редактором. В статье, известной под названием «Историческая сенсация Немой скалы», говорилось: «В начале июля отряд комплексной археолого-этнографической экспедиции в Туве обнаружил в пещере у Немой скалы тайник VIII века н. э. О существовании тайника было известно по материалам русского ученого Андронова, старинным легендам и надписям, сделанным недалеко от пещеры на стене огромной ниши. Чтобы найти тайник, требовалось прочитать шесть строк орхонского текста. Во время взрыва погибла ниша, но точную копию бывших в ней текстов и изображений обнаружили в архиве настоятеля Оин-хурэ. Дешифровка текста проведена успешно. В тексте говорилось: «Если пойдешь по стрелам, то придешь к сердцу народа». Надпись имела дату, соответствующую 789 году н. э.

В тайнике оказалась библиотека древних свитков. В трех свитках, лежащих у скелета безвестного хранителя тайника, удалось обнаружить название текста на древнеуйгурском языке. Эти три свитка оказались самой ранней записью эпического памятника древнетюркских народов «Кутатку-Билик». А сколько еще подобных открытий в истории культуры народов нашей страны ждет того, кто сможет разгадать язык и письменность всех текстов тайника ниши Немой скалы?!

Мы горды тем, что с помощью многих друзей нам удалось ответить на вопрос, мучивший в предсмертный час Александра Андронова: «Куда указывают стрелы?»

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.

Примечания

1

По техническим причинам разрядка заменена болдом (Прим. верстальщика)

(обратно)

Оглавление

ВМЕСТО ПРОЛОГА

  Куда указывают стрелы?

ГЛАВА I ИСЧЕЗНУВШИЕ ТАБЛИЦЫ

  Впервые в Туву

  Ночной визит

  Поиски книг Андронова

  Где двадцатая таблица?

  Сделайте остановку в Омске

  Встреча состоялась

ГЛАВА II НАСЛЕДСТВО КОСОГО ЛАМЫ

  Кенин Лопсан из рода Монгуш

  Месть Косого ламы

  Легенда степей

ГЛАВА III НИША НЕМОЙ СКАЛЫ

  Под монастырскими сводами

  Наследник тайны

  Исчезнувшая ниша

  …Или к сердцу народа

*** Примечания ***