Голодные [Уильям Сароян] (fb2) читать постранично

Уильям Сароян Голодные

От автора

«Голодные» — подлинно американская притча. Притча — это такая история, которая никогда и нигде не могла бы произойти, разве что в самом сердце народа. Однако в ней нет ничего нереального.

Бедность — это нечто такое, что я сподобился познать и научился уважать. Разумеется, я всегда стремился избегать ее, а поскольку я писатель, мне действительно всегда удавалось ее избегать. Жить полной жизнью вопреки бедности значит победить бедность. Писать, не выпуская пера из рук, значит жить полной жизнью. Таков я сам. Человек, который пишет. Но есть и другие. Вот этим другим надо помочь, чтобы и они жили вопреки бедности. И жить им помогает творчество писателя, который не богат, но честен и по праву может называться человеком. Он беден — и пишет. Они бедны — и читают. Или он писал, а они читали. Или же он и они — вместе — хранят память о несметных богатствах живого сердца, и эту память поддерживает в них искусство или просто милость божья. Голод таких голодных — не просто голод по куску хлеба, хоть и в таком голоде человек может сохранить и красоту и достоинство. Нет, они жаждут бессмертия. Того простого бессмертия, которое наступает, когда людям удается отрешиться от всех навязанных им миром нелепостей и познать всю суетность гордости, когда людям удается по-настоящему увидеть окружающий мир, включая друг друга, и начать жить спокойно, смиренно и просто. Когда они познают любовь и не ведают страха, даже страха смерти. Когда они убеждаются, что любовь сильнее смерти.

Я забыл, когда эта пьеса была написала. Эка важность. Она могла быть написана тысячу лет назад, ее можно было бы написать и через тысячу лет. Она ничего собой не представляет. Это всего лишь мгновение в жизни пяти людей, оказавшихся вместе и перекинувшихся несколькими словами. В то же время она значит очень многое. Она почти всеобъемлюща. То, что я говорю, должны были бы сказать критики, чья работа в том и заключается, чтобы понимать такого рода вещи; но в данный момент я выступаю как критик, а не автор. Теперь пьеса уже отошла от меня, она представляет собой нечто самостоятельное, цельное и законченное. Она мне, естественно, очень нравится, но я, наверное, не покривлю душой, если скажу, что был бы столь же доволен ею, будь она написана кем-либо другим, но только при одном условии. При условии, что писатель был бы молод. Что он был бы похож на меня самого (это, разумеется, обязательно).

Все описанное произошло, вероятно, в 1937 году. А может быть, и в 1938-м. (Сейчас, конечно, 1939 год. Октябрь. Точнее, 27 октября.) Но время здесь ни при чем. Годы не имеют никакого значения. Они приходят и уходят, а люди остаются и улыбаются. И вдруг вы замечаете на их лицах тревогу. Прекрасную тревогу. Что это? Мысль. Воспоминание. Отражение чего-то доброго и прекрасного. Ну и отлично. А годы — не в счет. Вот люди — люди великолепны. Даже в самых дурных из них есть порой нечто потрясающее…

По ходу действия я говорю о том или другом действующем лице: «Он умирает». Не знаю, должно ли это обязательно означать, что персонажу надо тут же упасть. Может быть, в интересах зрителя ему действительно следовало бы падать во избежание недоразумений. Но я не имею в виду, что он умирает в буквальном смысле. Тот, кто возьмется за постановку этой маленькой пьесы, догадается, как лучше всего показать живых, умирающих на каждом шагу.

Это тихая пьеса, за исключением, пожалуй, граммофона, который тоже должен играть тихо; его надо соответствующим образом настроить или подобрать тихую музыку. Пьеса очень драматична, но в ней нет того нелепого драматизма, которым отличается большинство драматических пьес. В ней нет нервозности, нет восклицаний, метаний и неразберихи. Все очень просто. Идет дождь, несколько человек сходятся в комнате писателя, произведения которого не издаются, и разговаривают друг с другом…

Хотелось бы мне знать, удастся ли исполнителям эта маленькая пьеса. Убедительно прошу их написать мне несколько строк и рассказать, как и что получилось.

Разумеется, пьеса создана и для того, чтобы ее читали и получали удовольствие, читая. Конечно же, ее можно разыгрывать дома, в семье, для себя. Вовсе не обязательно ставить ее на сцене при многих тысячах зрителей. Ведь это тихая пьеса. У каждого есть небольшая гостиная, граммофон, несколько пластинок; брат и сестра, сосед или кто-нибудь еще — все они могут получить удовольствие от пьесы в качестве исполнителей, зрителей или того и другого вместе. Это пьеса для дома. Пьеса для семьи. Нет в ней сложных ситуаций. Нет труднопроизносимых слов. Все очень просто.

В каждом из нас есть актер. Зря только такое множество людей стремится на сцену. Ведь сцена повсюду, где бы мы ни находились. Может быть, Гамлет — вон тот парень, что прислонился к стене и выглядывает из окна. Может быть, Гамлет — ваш брат Гарри, которому от роду пятнадцать лет. Искусство составляет часть жизни, лучшую часть ее. Кто бы вы ни были, вы — человек, о котором Шекспир