Война и мир в его жизни [Рюрик Константинович Миньяр-Белоручев] (fb2) читать онлайн

ВОЙНА И МИР В ЕГО ЖИЗНИ

Миньяр-Белоручев P.K. Война и мир в его жизни. – М.: «Стелла»,

1999. – 110 с.

ГЛАВА I. На пороге новой судьбы

Молодой лейтенант в форме морского летчика стоял возле унылых Лефортовских казарм и с грустью рассматривал их обшарпанные кирпичные стены, давно потерявшие свой яркий вызывающий цвет, и уложенный между ними серый асфальт, отрицавший всякую возможность проявления признаков вольной жизни. Между длинными приземистыми казармами сновали в разные стороны серые фигуры курсантов и слушателей, чье движение определял такой же серый уставной механизм. Лейтенант посмотрел в не менее серое небо московского октября и ему стало грустно от предстоявшей разлуки с бесконечно синими далями, спрятанными за пеленой нависших над Москвой облаков, от того, что составляло главную часть его жизни последние пять лет. Мечта его юности, взлелеянная фильмом «Истребители» с Марком Бернесом в главной роли, заканчивалась. Об этом свидетельствовала категорическая запись, появившаяся в его медицинской книжке два года тому назад: «Ограниченно годен к летной службе в военное время». Военное время кончилось, шел 1945 год. Сложный год перехода от предельно ясной общенародной цели: «Все для Победы над немецко-фашистскими захватчиками!», к запутанной мозаике противоречивых и как будто второстепенных задач, встающих перед каждым человеком, недавно еще затянутым в водоворот Великой Отечественной войны.

Фатальная запись в медицинской книжке лейтенанта вернула его к суровым дням 1943 года. Это была рядовая штурмовка войск противника в районе станицы Крымская, которых было за плечами Ростислава, уже опытного двадцатилетнего командира звена 47 штурмового авиационного полка, не один десяток. Обычно они протекали по давно освоенной схеме: взлет звена самолетов с военного аэродрома в Геленджике, прыжок через горы, отделявшие Кубань от Черного моря, заход со стороны солнца на обнаруженную самолетом-разведчиком колонну войск противника, пикирование на захваченную врасплох технику и гитлеровских солдат, расползавшихся подобно муравьям в разные стороны от прицельного огня летчиков, и возвращение на свою базу. Самолетами, на которых проводилась штурмовка войск противника, были знаменитые ИЛы: ИЛ-2, когда всю работу выполнял один летчик, и ИЛ-10. когда за спиной пилота сидел стрелок, страхующий его от внезапных атак не менее знаменитых Мессершмитов (немецкие истребители). Многие летчики неохотно пересаживались на ИЛ десятые. Во-первых, они оказались менее маневренными, чем ИЛ-2 и предоставляли больше возможностей немецким асам заходить в хвост штурмовиков. А во-вторых, трудно было принять сам факт дополнительной брони из жизни твоих товарищей, прикованных ремнями в полуоткрытых кабинах и прикрывающих вас от извергающих огонь гитлеровских истребителей.

И на этот раз ничто не предвещало беды. На отрогах Кавказского хребта не было и следов коварной облачности, скрывающей войска и технику немецких захватчиков. Мессершмиты не прикрывали колонну противника, зенитное обеспечение не могло быть грозным без стационарных установок. Вряд ли на этот раз можно было опасаться Эрликонов – зенитных скорострельных пушек с трассирующими снарядами. Претенциозное название «Эрликон» всколыхнуло память Ростислава и перенесло его в сугубо армейский день – 23 февраля 1943 года, когда он со своим звеном получил задание подавить зенитные установки в Новороссийске, препятствующие оказанию поддержки десанту майора Цезаря Кунникова, героически закрепившемуся в районе знаменитой цитадели советских шампанских вин с экзотическим названием Абрау-Дюрсо.

Как и большинство военных летчиков-юношей, Ростислав не испытывал страха за штурвалом своей машины ни на бреющем полете, с удовольствием вздымая на проселочных дорогах пыль винтом самолета, ни в компании трассирующих пуль или кудрявых зенитных шапок. Это был возраст «бессмертия», подкрепленный уверенностью в своем мастерстве и верой в могущество своего оружия. Конечно, он понимал, как страшно пехотинцу подниматься в атаку в открытом поле и с криком «ура!» бежать навстречу все возрастающему свисту пуль, разрывам гранат и снарядов. Но другое дело самолет: ты отделен от смерти приборной доской, бронированной спинкой, сооруженным из плексиглаза непробиваемым пулей колпаком. В самолете ты хозяин своей судьбы, ты сам стоишь на страже жизни и смерти.

Гарнизон Геленджика и его редкие в то время жители уже имели возможность с деревьев и крыш домов наблюдать отчаянный бой Ростислава Полинина с грозным самолетом – торпедоносцем Гамбург-140, успевшим потопить несколько военных катеров. Моряки запросили помощь у авиаторов, и командир эскадрильи, немолодой рассудительный капитан Кузьменко, возложил решение этой задачи на себя. Гамбург-140 показывался в районе Геленджика почти ежедневно. Именно поэтому капитан решил дежурить в своем ИЛе все светлое время с тем, чтобы мгновенно взлететь при появлении террориста-торпедоносца в воздухе и уничтожить его. Так он просидел в полной готовности три дня, питаясь всухомятку, довольствуясь бутербродами и чаем. На четвертый день ему захотелось пообедать по-человечески, и он поручил Ростиславу занять его место в самолете на время обеда. И случилось то, что обычно в такой ситуации случается. Не успел командир звена принять доклад дежурного техника и застегнуть ремни, как в небо взвились две зеленые ракеты. Это был сигнал о появлении вражеского самолета. Прозвучала команда «От винта!», и Полинин оказался в воздухе. В нескольких километрах от берега важно шествовала беременная торпедой машина, выискивая себе добычу. Молодой летчик, сломя голову, бросился ей наперерез, стремительно сокращая расстояние. Гамбург-140 продолжал степенно свой путь, в то время как пара стрелков, прикрывающая самолет с хвоста, поторопилась открыть огонь по приближающемуся ИЛу. Полинин видел цепочки пуль, которые тянулись к его самолету, образуя вокруг него феерический веер. И это только веселило молодого летчика: ИЛ-2 непробиваем. И он сам открыл огонь по стрелкам-радистам и двигателям торпедоносца. Но и немец был достаточно защищен броней, а его летчики невозмутимо держали курс. Ростислав прибавил к очередям своих пулеметов 20 мм снаряды двух пушек. Прибавил трассирующие нити и самоуверенный Гамбург. Перестрелка продолжалась, пока оба самолета не исчерпали боеприпасы. Гамбург-140 был рядом, но сбивать его уже было нечем. ИЛ-2 медленно догонял немецкую машину, летя на пару десятков метров выше. Полинин хорошо различал стрелков-радистов, один из которых был, по- видимому, ранен, и тут он вспомнил, что его техник Шемякин докладывал о наличии в бомболюках самолета десятка двадцатикилограммовых фугасок. Это тоже могло стать оружием. Продолжая находиться рядом с немецким самолетом, члены экипажа которого пустили в ход и пистолеты. Полинин принял неожиданное решение доконать Гамбург-140 20 кг бомбочкой. Для этого надо было только рассчитать, в какой момент ввести в бой новое для воздушной схватки оружие и поразить мишень. Чтобы встреча бомбочки и самолета состоялась, Ростислав прибавил скорость и через равные промежутки времени стал нажимать на кнопку бомбосбрасывателя. Восемь бомб малого размера одна за другой с небольшим интервалом полетели вниз в ненасытные воды Черного моря, путь к которому преграждала немецкая махина, не подозревавшая коварного бомбоудара. Развернувшись, Полинин увидел, что один из моторов Гамбурга-140 задымил, а сам самолет со снижением резко развернул в сторону открытого моря. В это время появились истребители, которые еще некоторое время преследовали дымящуюся машину. Позже летчики истребителей доложили, что Гамбург-140 совершил посадку на воду (это был гидросамолет). Больше его не видели.

На другое утро Полинину пришлось познакомиться с генералом П.П. Кваде, начальником штаба ВВС Черноморского флота. У П.П. Кваде была сложная судьба. Один из самых талантливых в авиации специалистов, он долгое время занимал должность начальника штаба всех военно-воздушных сил военно-морского флота. Его хорошо знали в Германии и там, в одной из газет появилась статья, в которой прямо называлась его фамилия, как человека наиболее компетентного в стратегии и практике применения авиации в войне. Этого было достаточно, чтобы услать его из Москвы на Черное море. Несколько позже он возглавил Высшие офицерские курсы летного состава флота, куда в конце войны попал и Полинин.

При первой встрече с П.П. Кваде генерал долго осматривал самолет Ростислава, а потом сказал: «Что, веруешь в свое бессмертие? Демонстрируешь бесстрашие? Смотри, сколько в твоей машине пробоин». А уже после войны тот же генерал Кваде советовал Полинину: «Из-за твоего ранения, карьеру в авиации будет трудно сделать… Но ты, кажется, знаешь иностранные языки? Подумай об этом…»

На фронте же Ростислав продолжал лезть на рожон: со своим звеном громил на бреющем полете зазевавшиеся немецкие истребители, с капитаном Кузьменко потопил подводную лодку, расстреливал плавсредства, укрывшиеся в Тамани, и с гордостью посылал своей невесте в Тбилиси вырезки из армейских газет с броскими заголовками: «Ростислав Полинин сбил Гамбург-140», «Звено Полинина разгромило аэродром немцев», «Немецкая подлодка на дне Черного моря».

Каково же было удивление нашего героя, когда в ответ на вырезки из газет он получил от своей любимой центральную тбилисскую газету «Заря Востока» со своим портретом в летном шлеме и со статьей, в которой, кстати, говорилось: «Летом прошлого года молодой штурмовик Р. Полинин, питомец 42 тбилисской средней школы, начал воевать против немецких захватчиков в составе военно-воздушных сил Черноморского флота… На личном счету Р. Полинина – 3 сбитых самолета, 5 уничтоженных танков и 80 автомашин, до 1000 истребленных гитлеровских разбойников, несколько разбитых эшелонов с паровозами, до 10 орудий полевой и дальнобойной артиллерии, взорванная переправа, 2 самолета, уничтоженных на земле, 3 потопленных судна…». Что ж, эта статья еще более утвердила молодого штурмовика в его «летном бессмертии».

Впрочем, предупреждение «бессмертию» Полинина прозвучало не только в словах П.П. Кваде, оно состоялось и в уже упомянутый день Советской армии в 1943 году. Быстро обнаружив на окраине Новороссийска зенитную батарею, Ростислав со своим ведомым Черкашенко перешел в глубокое пике и стал поливать ее орудия огнем, пытаясь заставить их замолчать навсегда. На этот раз и немец оказался неробкого десятка. Несмотря на шквальный огонь авиационных пушек, и пулеметов, один из эрликонов батареи упрямо посылал свои трассирующие снаряды в самолет Полинина. Соревнование продолжалось до критической высоты, когда стало необходимо выводить ИЛ из пикирования. В это же время замолчал и эрликон, и торжествующий Полинин на низкой высоте проскочил над умолкнувшей батареей. Но тут же он почувствовал глухой удар, и в кабине самолета появился дым и запах масла. Неужели попадание в маслобак? Прежде всего следует подумать о запасе высоты, иначе придется садиться в расположении немцев. Набравший во время пикирования скорость самолет без труда взмыл вверх и застрял где-то на 800 метрах над уровнем моря. Запахло уже чем-то горелым, и двигатель внезапно замолк. Необычная тишина и упорное планирование самолета действовали одновременно и тревожно и умиротворяюще. Да, самолет защитил его жизнь, да, не удалось его прикончить, и немецкая батарея, наконец, молчит, но его родной ИЛ явно теряет высоту, его неуклонно тянет к земле, а точнее к воде. К этому времени Полинин покинул пределы огрызающегося Новороссийска, и под ним раскинулась Цемесская бухта, на другом берегу которой находился небольшой поселок Кабардинка. А Кабардинка, и это наш герой твердо знал, не была оккупирована немцами. Но до этого поселка надо было протопать километров пятнадцать, не садиться же в расположении гитлеровцев! Об этом нельзя было и думать. Полинин и не думал, он знал: он должен, он обязан дотянуть до Кабардинки, так как посадка на воду – это не только потеря самолета, но и купание в февральской воде Черного моря (если удастся выбраться из тонущего самолета). Как ни странно, но и складывающаяся ситуация не вызывала страха в душе молодого летчика, ему и в голову не приходило, что он может погибнуть в ласковых волнах Черного моря, на берегу которого под палящим солнцем Анапы он впервые ощутил вкус и притягательную силу губ бронзовых от загара пляжных принцесс. Он не думал о том, что истребители противника будут стараться расстрелять его с воздуха, что даже посадка на скалистом берегу таит в себе много опасностей. Он думал в этот момент о сугубо повседневном: сегодня праздник, в эскадрилье готовят торжественный ужин, приглашены девушки из роты связи, и можно будет забыть на время войну, товарищей, не вернувшихся с заданий, и почувствовать себя в той мирной обстановке, из которой были он и его соотечественники вырваны 22 июня 1941 года. Нет, он не даст «фрицам» испортить настроение, он поможет своему ИЛу дотянуть до берега и посадит самолет на какой-нибудь полянке. Нельзя только выпускать шасси, так как садиться с ними на маленький клочок земли – это неминуемая серьезная поломка самолета, рискованная для жизни пилота и обитателей Кабардинки. А вода стремительно приближается, все меньше остается в запасе драгоценной высоты.

Может быть, сесть все-таки на воду вблизи берега? Нет, так погибнет верный друг летчика, его машина. И что скажет Шемякин, этот длинный юноша, так верно оберегающий каждую деталь самолета. Вода уже рядом, видно, как пенятся волны морского наката, слышны крики чаек, а впереди одноэтажные строения Кабардинки, в которых, наверное, люди и которые ИЛ может снести. Последняя попытка, ручка взята на себя, самолет находит силы перепрыгнуть через жилые постройки и плюхнуться на живот в крошечный квадрат зеленой полянки. Встреча самолета с землей не была безболезненной, оставшийся под крылом не сработавший реактивный снаряд разорвался, его убойную силу парализовало крыло самолета, которое, окутанное дымом и пылью, защитило летчика и бежавших к ИЛу людей. Полинина до последнего момента сопровождал его ведомый, он видел и счастливую посадку и нежданный взрыв, что и породило рапорт командиру 47 штурмового полка: самолет Полинина сел на живот в Кабардинке, а сам летчик, скорее всего, погиб при взрыве реактивного снаряда во время вынужденной посадки.

Между тем, несмотря на взрыв, к Полинину из полуразрушенных домиков, расположенных рядом, бросились офицеры находившегося здесь штаба Армии. Его обнимали, трясли ему руки, благодарили за то, что он сумел сохранить их домики и жизнь. Тут же Полинин пошел по рукам: от начальника штаба к начальнику политотдела, от разведчиков к тыловикам, от генералов к полковникам и т. д. И каждый из них считал своим долгом опрокинуть благодарственную стопку за удачное приземление и военный праздник. Взволнованный и оглушенный Полинин не подозревал, что в этот день он впервые на равных чокался с будущим руководителем его страны. Что касается вечера в родном полку, то туда он тоже успел, хотя и удивлял однополчан своим легкомысленным видом.

Впрочем, отнюдь не романтическое свидание эрликона с самолетом Полинина стало отрезвляющим фактом в его карьере. Отрезвление произошло, как уже говорилось, в рядовой штурмовке в районе станицы Крымской, где происходила передислокация войск гитлеровцев, слабо прикрытых зенитками и представляющих удобную мишень для звена ИЛов. Первым в пикирование вошел самолет Полинина. Повторилась знакомая картина: немцы бросили свою технику, ища спасение по обочинам шоссе, вспыхнула пара бронемашин, стараюсь удрать под защиту придорожных деревьев командирская легковушка, и в этот момент Ростислав почувствовал сильный удар в область правого глаза, и что-то теплое потекло по щеке. Продолжая пикировать, Полинин попытался пальцами приоткрыть раненый глаз, для него важно было убедиться, как он реагирует на свет. В правом глазу блеснуло, а это значит, что не все потеряно и есть возможность сохранить машину и жизнь. Самолет взмыл вверх, развернулся и стал уходить в горы. В то же время эфир заполнился словами: «Я, Шарик-12» (хвостовой номер самолета Полинина), «Я, Шарик-12, возвращаюсь на свою базу, ранен в правый глаз, прошу освободить посадочную полосу, плохо вижу»… Эти слова были повторены несколько раз, после чего взволнованный голос дежурной радистки произнес: «Дорогой Ростик, держись, ждем тебя, полоса свободна, потерпи немного»… Неказенное обращение пролило бальзам на сердце Ростислава и вызвало даже жалость к самому себе.

Выход из строя глаза затруднял определение высоты при посадке, и, тем не менее, самолет с раненым пилотом приземлился благополучно и замер в конце посадочной полосы. Рулить среди других машин с глазом в крови было опасно. Но этого и не надо было делать. Не успев толком открыть фонарь, Полинин увидел прыгнувшего на крыло Шемякина и людей, бежавших к ИЛу. Тут же появилась и санитарная машина, врачи и медсестры из которой сразу же овладели раненым летчиком, оттеснив напуганных однополчан, чтобы доставить Полинина в ближайший госпиталь, притаившийся в одном из ущелий в окрестностях Геленджика.

Для Полинина жизнь, сделав очередной оборот вокруг своей оси, как бы остановилась. Исчезли сигнальные ракеты, отрывистые команды, гул самолетов, напряженное ожидание вылетов и бесконечный навязчивый фейерверк трассирующих пуль и окружающих самолет шапок разрывов зенитных снарядов, которые как оказалось имеют непосредственное отношение и к летчикам в воздухе. Все это оттеснила на задний план забытая атмосфера мирной жизни с удивительной тишиной загородных аллей, щебетанием птиц и волшебной музыкой в радиорепродукторах, а то и в кинолентах редких фильмов, которая переносила Ростислава в детские годы, когда его насыщали Чайковским, Дворжаком или Шопеном многочисленные ученики его отца, известного музыканта.

В глазу оказалось семь осколков разрывной пули, которую угораздило задеть приоткрытую форточку колпака самолета и осыпать осколками правую сторону лица Полинина. Если бы это была не разрывная пуля, а обычная, то она преспокойно вошла бы в правый глаз летчика и вышла бы с другой стороны головы. Умелые офтальмологи при помощи магнита удалили пять осколков с поверхности глазного яблока и через несколько дней отправили раненого долечиваться в окружной госпиталь в городе Тбилиси, чему Полинин был несказанно рад. Дело в том, что Тбилиси был его родным городом, где он кончал школу, и где жили его родители.

Его отец, профессор Тбилисской консерватории, оказался в сердце Кавказа на изломе своей судьбы. Директор Воронежского музыкального училища, известный виолончелист и дирижер, он вынужден был подать в отставку, решив во имя защиты своей репутации пойти на развод со своей первой женой. Позже во время гастролей в Ростове на Дону он серьезно заболел и оказался в больнице, где проходила в это время практику учащаяся Высших женских медицинских курсов в Москве, красивая скромная девушка Аня. Она была на 17 лет младше уже солидного музыканта. Ее то и увез он на сказочный Восток, в южный Тифлис, куда его пригласили в качестве профессора по классу виолончели. Через 10 лет в этой семье появился на свет Ростислав. Теперь же в Тбилиси его ждали не только отец с матерью, но и любимая девушка.

Возвращался он домой уже твердо стоящим на ногах морским летчиком с орденом Боевого Красного знамени на груди. В первые годы войны фронтовиков, награжденных боевыми орденами, было не так уж много, и они привлекали внимание в тылу. Неудивительно, что и Ростислава по дороге домой и в поезде, и в трамвае замечали. В поезде контролер-грузин долго хлопал по плечу фронтовика и отказался проверять наличие билета. В переполненном трамвае ему пытались уступить место, от чего он решительно отказался. В родном квартале он шел в сопровождении восторженных мальчишек, которые бежали рядом с ним и на грузинском и русском языках выкрикивали новость о появлении их бывшего соседа с повязкой на глазу и орденом на груди. Он никогда не забудет плачущую мать в подъезде его дома, которая со страхом, глядя на бинт, скрывающий глаз сына, прижалась к нему со словами: «Боже мой, твой глаз в крови мне снится уже несколько ночей». Дома жили трудной жизнью. На какие-то старые вещи удалось выменять у окрестных крестьян мешок бургули (неочищенная пшеница), что и служило основой питания. Паек сына, который он получил на другой день в комендатуре, вызвал восторг в профессорском доме, где давно не видели мясных консервов на столе. Сам же Ростислав с первых шагов в древнем Тбилиси был устремлен туда, где жила и еще не ведала о его приезде девушка, которую не только в мыслях он называл своей невестой. Инну он увидел в первый раз на последних для себя школьных каникулах, которые он со своими товарищами по классу проводил в хвойных ущельях горного курорта Бакурьяни.

В первый же вечер их пребывания на отдыхе после лыжной прогулки на спортивной базе были организованы танцы. В зале для танцев он появился со своими друзьями с некоторым опозданием и стал разглядывать веселящуюся молодежь. Неожиданно он увидел совсем еще девочку с волшебными глазами, таившими невероятную колдовскую силу. Они излучали ласку и тайну, они затягивали в свою глубину и отрицали всякую возможность спасения. Позже, когда будущий летчик окончательно увяз в них, он, подражая символистам, посвятил девочке из 8 класса стихи:

Девчушке, стихи, посвященные ей выпускником школы, взрослым с ее точки зрения молодым человеком, казались прекрасными. Также думал некоторое время и сам Ростислав, посещавший в то время секцию молодых поэтов Союза писателей Грузии. Он лихо исписывал страницы школьных тетрадей своими поэмами и уже без труда различал амфибрахий от хорея. Так продолжалось больше года, пока у него не появился новый друг, Даниил Храбровицкий. Храбровицкий пригласил Полинина на очередное заседание литературной секции, где выступил со своими стихами, а точнее со своей поэмой. В этот день Даня читал поэму, посвященную борьбе русского народа против татарского ига. Поэма взорвала поэтическое самомнение Ростислава. Изумленный совершенством стихов своего друга и видя в нем будущую гордость русской поэзии, он покончил с упражнениями в символизме. И прежде всего потому, что признал свое собственное бессилие в этой области литературного творчества. После начала войны Полинин потерял следы друга, хотя не переставал надеяться найти его произведения в книжных развалах Ейска (где находилось летное училище Ростислава) или Тбилиси. Встретились они через много лет, когда звезда Даниила Храбровицкого взошла в кадрах нашумевших кинофильмов, сценаристом и режиссером которых он был…

Пребывание Полинина в родном городе с точки зрения военного времени было достаточно долгим. Три месяца он лечил свой глаз, освобождал его от осколков вражеской пули и, наконец, пройдя медицинскую комиссию, получил сакраментальную запись в медицинской книжке об ограниченной годности к летной службе. К этому времени произошли некоторые изменения и в его жизни. Во-первых, он оказался женатым человеком. Чуть-чуть повзрослевшая девчонка решительно стала его женой, хотя знала, что Ростиславу предстоит возвращаться в свой полк и продолжать игры с разрывами зенитных и незенитных снарядов, водить хороводы с трассирующими и нетрассирующими пулями, баражровать на бреющем полете над грозными и ласковыми водами Черного моря и защищать родную землю так же, как он и его сверстники делали это до сих пор.

Его родной полк готовился в это время к освобождению Крыма. Шли бесконечные налеты на Тамань, где концентрировались отступающие гитлеровские войска, наносились непрекращающиеся удары по плавсредствам в Керченском проливе, проводились эпизодические штурмовки немецких колонн, отходивших вглубь Крымского полуострова. Приближалась первая годовщина 47 штурмового авиационного полка ВВС ЧФ. Результаты боевых действий полка были впечатляющими. Впрочем, они были на фронте всегда впечатляющими. И не только потому, что за этот год полк нанес ощутительные потери гитлеровским захватчикам, но и потому, что летчики не жалели себя. Об этом свидетельствовали итоги года. Не было рядом с Ростиславом Мишки Филиппова, верного друга, готового прикрыть своим самолетом ведущего. Он не вернулся из очередного вылета на штурмовку Феодосийского порта. Еще до ранения Полинина остался навечно с обломками своего самолета в безымянном ущелье предгорий Кавказа Иван Черкашенко. С ожогами III степени вытащили из горящего самолета Василия Панфилова, так и не вернувшегося из госпиталя в полк. Не вернулся из очередного задания и командир эскадрильи капитан Кузьменко, чьи обязанности стал выполнять Полинин. Трагически сложилась судьба постоянного ведомого Петьки Щербаченко. Сколько эффективных штурмовок совершили они вместе, сколько раз прикрывал хвост своего ведущего в смертельной карусели с немецкими Мессершмиттами этот красивый высокий блондин с Украины. Свое счастье он нашел на Геленджикском аэродроме в маленькой халупе, предназначенной для смотрителя, а точнее для дворника этой территории. Со своими родителями застряла в этой прифронтовой лачуге прелестная девочка, которая так же, как и Инна, была покорена морским летчиком, его преданностью ей и бесстрашием. Все свободное время Щербаченко проводил возле неё. На фронте залп любви особенно сокрушителен. От нее невозможно отказаться, и вскоре девочка стала его женой, А еще через несколько месяцев в эскадрильи узнали, что Петр Щербаченко скоро станет отцом. И тут на глазах Ростислава с Щербаченко стали происходить удивительные перемены. Он не стал, как ранее, рваться на боевые задания, он не лез, очертя голову, в самое пекло в воздушном бою, он стал в своих поступках более расчетлив и рассудителен. Он не раз говорил Полинину: «Ты знаешь, мне кажутся многие наши выкрутасы в воздухе – мальчишеством. Я больше себе этого позволять не могу, у меня есть чудесная жена, а скоро я буду отцом». Только теперь, когда он окончательно растворился в Инне, Ростислав стал по-другому понимать эти слова Щербаченко, которому, увы, ни расчетливость, ни рассудительность не помогли: он не вернулся из очередной штурмовки плавсредств противника в Керченском проливе, где вода и небо столкнулись в смертельной схватке гитлеровцев с авиацией и десантами Красной армии, жаждущими посчитаться с фашистами за все их злодеяния на родной земле.

Действительно, с женитьбой, если только она не была проходной, кончался период мальчишеского романтизма с его глупым бесстрашием и желанием утвердиться в жизни даже ее ценой. Фантом бессмертия рассеивался, мальчишки становились мужчинами и научались здраво соотносить реализм и его романтику. Но сколько юных бойцов в эти годы бездумно сложили свои головы, стесняясь кланяться свисту пуль или выполняя непрофессиональные приказы реликтовых командиров времен гражданской воины. Только позже стало известно, что лишь 3% мальчиков 1922 года рождения, а это и был год рождения Полинина, сумели перешагнуть рубеж этой страшной войны.

Не было на первой годовщине полка и умудренного годами (ему было совсем немного за 30) Скорика – умного, доброго человека, успевшего уже за свои некоторые высказывания заработать неприятности по линии «смерша», не было и погибшего в первом воздушном бою Мейзена. Этот бой Полинин забыть не мог. Он произошел при дислокации полка с места формирования из Боровского на Кавказ. Полк огибал Кавказский хребет с востока для того, чтобы через Баку и Тбилиси выйти к Черному морю и с юга поддержать сухопутные войска, отступающие под натиском немцев на северном Кавказе. Звено, в которое входили Мейзен (командир звена), Суханов и Полинин, следовало через калмыцкие степи на Махачкалу. Они замыкали свой полк и внимательно следили за воздухом. Каждый из них рвался в бой и мечтал отличиться как можно раньше. Для Суханова и Полинина это был вполне закономерный юношеский романтизм, для Мейзена (он был лет на 16 постарше) – возможность доказать свою преданность Родине и «компенсировать» тем самым некоторые подозрительные статьи анкеты (а точнее его нерусской фамилии). Напомним, что к этому времени за ту или иную отнесенность к немцам можно было легко загреметь далеко за Уральский хребет.

Первым немецкого разведчика в воздухе заметил Мейзен. Он качнул крыльями и развернулся в его сторону. Ведомые Мейзена с энтузиазмом поддержали преследование не очень расторопного немца, который уходил на запад. Преследование продолжалось несколько минут и, наконец, Мейзену удалось атаковать разведчика снизу, который, однако, отмахнулся от огня, как от назойливых мух. То же самое повторили и Суханов с Полининым, но с тем же успехом. К сожалению, другого боезапаса на время передислокации, кроме пулеметных пуль, у наших летчиков не было. Тогда Мейзен, вдруг, на глазах у своих ведомых начал снизу подкрадываться к немецкому самолету и неожиданно попытался винтом самолета отрубить хвост немца. Этого удалось ему добиться только частично: рули высоты оказались у разведывательного самолета подрублены, и он начал плохо управляемое снижение. В то же время винт самолета Мейзена разлетелся на куски, а сам самолет, как бы столкнувшись с воздухом, начал со все большей скоростью проваливаться в пустоту. Последнее, что успели заметить Суханов и Полинин – это планирование со все нарастающей скоростью ИЛа и что-то белое у самой земли. Немец попытался совершить посадку в калмыцких степях, но сделать это было не просто, и сверху было видно только мощное облако пыли в районе вынужденной встречи немецкого самолета с землей. Таковы были первые итоги воздушного боя. Что касается двух ИЛов, то им оставалось только найти кратчайший путь к любому близко расположенному аэродрому, еще не занятому гитлеровцами. Такой аэродром мог находиться где-то на юго-востоке и скорее всего рядом с Моздоком. Однако наступали сумерки, к тому же у Суханова стрелка бензомера упрямо приближалась к цифре ноль. Скоро стало ясно: пора выбирать подходящую площадку, пока не стемнело окончательно, и устроиться на ночевку в поле. Посадка на неподготовленную к приему самолетов местность прошла успешно, и два участника первого в своей жизни воздушного боя заглушили двигатели машин и подвели итог: нет больше командира звена, их самолеты отклонились от намеченного маршрута на пару сотен километров и стоят вблизи незнакомой деревушки, бензобаки в самолете Суханова пусты, и все же сбит разведчик Гитлера. А рядом, на земле, по дороге, проходящей через поле, двигались телеги, скот, люди, уходящие на восток. От несчастных женщин, на которых в этой истерзанной стране держалась жизнь, стало известно, что немец ведет сейчас бои за станицу Прохладную, примерно в 10 километрах от места посадки самолетов.

Стемнело, оставалось ждать рассвета, не отходя от своих машин и не теряя надежды, что немец за ночь не сумеет пробиться к заблудившимся ИЛам. С первыми проблесками утра, разрывая в клочья туман, Полинин, прыгая по кочкам, оторвался от земли в поисках бензина в Моздоке. Моздок находился в 10 минутах лета и встретил нежданного гостя опустевшим аэродромом, с которого уже неделю тому назад взлетели последние самолеты. В городе у склонявшихся без дела подозрительных военных удалось выяснить, что есть еще один аэродром, километров в 10 от города, куда добираться придется пешком. Итак 2 часа пеших поисков, и измученный Полинин предстал перед очами (да, именно очами) командира авиационного полка, усталой женщины, которая, не выспавшись после ночных бомбардировок на знаменитых учебных самолетах У-2 авиаконструктора Поликарпова, сурово отчитывала нежных девушек в армейской форме и в запыленных сапогах.

Женское сердце, как правило, более отзывчиво к чужой беде, и через несколько минут Полинин на старом бензовозе ехал на моздокский аэродром, чтобы дозаправить свой самолет и прихватить пару канистр с бензином для самолета своего напарника. Через час незапланированное воздушное приключение благополучно завершилось, если не считать неожиданных и болезненных судорог, которые весь вечер мучили Ростислава после того, как он вместе с Сухановым благополучно приземлились в Махачкале. Здесь их ожидал командир полка, который уже сутки безуспешно пытался найти звено самолетов, затерявшееся в степях Калмыкии. Он пришел в себя, только узнав о воздушной схватке, и понял, что предъявлять претензии вновь испеченным юным пилотам, выполнявшим решение командира звена, было бессмысленно. Через несколько дней после прибытия на фронт в одном из очередных боевых вылетов Суханов погиб.

И вот на первой годовщине полка рядом с истинными работягами войны – механиками самолетов, оружейниками, мотористами, связистами, сидели всего лишь два летчика, оставшихся в строю после открытых схваток с безжалостным Молохом. Один из них был Полинин, а другой – комиссар полка Фолкин. С той только разницей, что первый имел на своем счету зэке более 70 боевых вылетов, а второй – всего пару. Конечно, чем старше начальник, тем меньше у него возможности лично совершать рядовые штурмовки и отвлекаться от мелочей и сложных проблем повседневной жизни воинской части. Но это не помешало полковнику Губрию, командиру дивизии, в которую входил 47 штурмовой авиационный полк, стать в боях за Севастополь Героем Советского Союза и совершить много десятков боевых вылетов.

Проносившиеся в голове морского лейтенанта картины недавнего прошлого надолго отвлекли его от серого фона настоящего, в которое предстояло ему окунуться окончательно во исполнение суровой надписи в медицинской книжке. Однако жизнь продолжалась.

Узнав о местоположении штаба, а точнее учебной части Военного института иностранных языков, он поднялся на второй этаж одной из нескольких обшарпанных казарм, держа в руках телеграмму, в которой летчику-инструктору старшему ВОК ВВС ВМФ лейтенанту Полинину Р.К. надлежало явиться в данное учебное заведение для сдачи вступительных экзаменов, а точнее экзамена по языку в связи с наличием золотого аттестата средней школы.

– На сдачу какого языка Вы претендуете? – спросил его начальник учебной части Военного института полковник Шатков.

– Хочу попытаться сдать немецкий или, в крайнем случае, французский – ответил Полинин.

– Вы что, на фронте работали переводчиком?

– Нет, летчиком-штурмовиком 47 ШАП ВВС ВМФ.

Ответ Полинина настроил начальника учебной части более приветливо, и он, предложив летчику подождать, приказал по телефону прислать экзаменаторов с кафедр немецкого и французского языков.

Первой явилась представительница самого грустного для незамужних женщин возраста, маленькая серая мышка, с отсутствием всяких признаков женского шарма на лице. Без предисловия «мышка» заговорила по-немецки с абитуриентом. Прилично понимая немецкую речь, морской летчик, особенно не тушуясь, отвечал ей скорее всего грамматически несовершенными фразами, которые остались в его голове еще из далекого детства. Немецкий он начал учить в пять лет. В профессорском доме считалось неприличным вырастить сына без знания иностранных языков и музыки. В то время наиболее приемлемыми вариантами считалось найти женщину, способную совмещать некоторые функции домашней прислуги со знанием иностранного языка. Отец Полинина свободно говорил по-немецки (его мать была немка) и по-польски (в Польше он вырос) и старался приобщить ребенка к принятому в цивилизованных странах образованию. В 20-х годах иностранный язык считался буржуазной дисциплиной, а изучать советовали самостоятельно эсперанто – искусственный язык пролетариата всех стран. Немецкий язык для Ростислава был выбран прежде всего потому, что преподавателей других языков, способных выполнять функции прислуги, не было, а прислуг, говорящих по-немецки, сколько угодно, что объяснялось довольно просто: на Кавказе нашли себе приют много одиноких женщин из стран Прибалтики, находившихся в то время в подвешенном состоянии между Россией и Германией.

В поисках работы из Латвии в Тифлис попала и «фрейлейн» (барышня) Эльза Коррат. Она уже проработала пару лет в одной интеллигентной семье и была рекомендована Полининым как честная, скромная женщина. На новом месте фрейлейн распространила свои заботы на пятилетнего мальчика, которые выражались в постоянном общении с ним на немецком языке, а также пыталась время от времени наводить чистоту в профессорском доме и подсматривать за самим профессором, когда к нему на уроки (или, как сейчас говорится, на мастер-класс) приходили хорошенькие ученицы. Вскоре маленький Ростислав освоил скромный немецкий вокабуляр пятилетнего отпрыска и стал уверенно себя чувствовать в компании латвийской немки. К сожалению, большего она дать не могла, потому что, усвоив немецкий язык в своем окружении, о грамматике Эльза Коррат имела весьма смутное представление. Так впервые Ростислав Константинович познакомился с прямыми или натуральными методами, получившими в наше время название «интенсивные» и представляющие собой смесь французского с нижегородским на фоне малограмотного шоу.

Все это вспомнил Полинин, не ведавший в то время ничего о суггестопедии, а только признавший свое грамматическое бессилие и прибалтийское произношение, далекое от того, что называют «Eicht Deutsch». «Ну что ж, моряк, – сказал полковник Шатков, – в немецком Ваши знания оцениваются на тройку, попробуйте теперь отличиться во французском.»

После общипанной вороны с немецкой кафедры появился полковник Маркович. Начальник кафедры французского языка был умным и благожелательным представителем офицерского корпуса старой России, послужившим уже военным атташе за границей и способным видеть перспективу большинства абитуриентов. Он прежде всего поинтересовался, где и как изучал французский язык Полинин. Оказалось, что в 14 лет ему стала давать частные уроки истинная француженка мадам Бовизаж («красивое лицо» в переводе), совсем не соответствующая своей фамилии живая, энергичная женщина, плохо говорившая по-русски, и с прекрасным парижским произношением. Последнее обстоятельство сыграло решающую роль в благополучном исходе вступительного экзамена, поскольку именно произношение, беглое чтение и знание французских реалий подсказали решение экзаменатору. Прослушав устную речь Полинина, полковник Маркович тут же заявил начальнику учебной части, что он с удовольствием берет молодого летчика в группу первого курса переводческого факультета, несмотря на то, что учебный год уже начался. Так прозвучал последний аккорд в летной судьбе Ростислава Полинина. Он стоял в итоге прошедшей страшной войны на пороге новой судьбы, в которой очень смутно прорисовывались неясные дали: покорение лингвистических вершин, литературный труд или еще одна полная грозных опасностей жизнь разведчика.

ГЛАВА II. ALMA MATER переводчиков.

Наступил день последнего государственного экзамена, экзамена по французскому языку. Позади почти четыре года учебы, 8 сессий, 32 экзамена и 31 оценка «отлично». Единственная четверка получена по языку на первой сессии, через две недели после того, как Ростислав сел «за парту» Военного института. И получил он эту четверку за слово «beaucoup» (много), которое, оказывается, содержит не четыре, а восемь букв. Да и как можно было овладеть за две недели сложной орфографией языка, который он, если немного и знал, то скорее устно, чем письменно. Но эта четверка заставила его исписывать французскими словами целые тетради почти в течение месяца, чтобы совладать со сложностями правописания языка, упорно сохранявшего на письме произношение своих предков. Больше четверок он не получал. Правда, на III курсе полковник с вытянутой куполообразно головой, преподаватель марксизма-ленинизма, пригрозил ему снизить оценку за то, что, отвечая на вопрос «кто есть Сталин?», он стал перечислять все его должности и титулы вместо того, чтобы просто сказать: «Сталин – это Ленин сегодня!» Но угроза осталась угрозой и в зачетной книжке второй четверки не появилось.

Не должна была она появиться и на последнем государственном экзамене, поскольку все ловушки теоретической грамматики были уже позади, а его хорошо поставленная французская речь и переводческие навыки не были откровением для экзаменаторов. Однако в жизни случайное соседствует с предписанным. В конце экзамена в аудиторию вошел председатель государственной экзаменационной комиссии генерал- лейтенант Воробьев. Как и подавляющее большинство генералов, он, естественно, никакого иностранного языка не знал, но своего права выносить вердикты упускать не хотел. Узнав, что экзаменующийся старший лейтенант еще не демонстрировал своего искусства перевода с листа, он раскрыл наугад лежащую на столе книгу «Огонь» Анри Барбюса и ткнув пальцем в середину страницы, произнес командным голосом: «Переводи!» Перевод с листа считается достаточно сложным видом устного перевода, учитывая, что у переводчика нет возможности предварительно ознакомиться с текстом и ему следует сразу же его читать на языке перевода. Именно поэтому литературные произведения с листа не переводятся, тем более, если речь идет о произведениях, в которых широко используется арго, в данном конкретном случае – солдатское арго. Вполне понятно, что перевод с листа книги Барбюса не мог принести лавров экзаменующемуся. Последний заикался, поправлял себя и строил не свойственные емукосноязычные фразы. Прослушав ответ, генерал достаточно крупным почерком написал на листе бумаги: «Старший лейтенант заслуживает тройки!» Увы, старший лейтенант тоже прочел вывод генерала, который с чувством своего собственного достоинства вышел из аудитории. Вслед за ним, поверженный в своих лучших надеждах, вышел и Ростислав и стал ждать официального объявления результатов.

Люди, преданные учительской профессии, редко поступаются принципами. Они не принимают указания, противоречащие чувству справедливости, их совести. Это могут сделать только «временщики», т. е. лица случайно, из-за сложившихся обстоятельств, выполняющие обязанности преподавателя. К счастью для Ростислава его педагоги оказались на высоте. Вступив в бескомпромиссный спор с председателем государственной комиссии и разъяснив ему нелепость перевода с листа литературных произведений, они сумели добиться четверки для старшего лейтенанта, переводчика Барбюса. Так, начав с четверки на первом вузовском экзамене, ему пришлось еще раз на ней споткнуться при завершении учебы.

Впрочем, генерал Воробьев не был исключением на генеральском Олимпе. Компетентные генералы занимают руководящие посты только в военное время. Так, в годы войны Военным институтом командовал в первый и последний раз человек широких взглядов с дореволюционным военным образованием, свободно владеющий итальянским языком. Это был генерал-лейтенант Н.Н. Биязи. Он сумел под крышами Лефортовских казарм собрать лучшие лингвистические силы страны, что способствовало не только подготовке высококвалифицированных военных переводчиков-референтов, но и выживанию ученых, которым присваивали воинские звания и которых подкармливали военными пайками. В Военном институте любили рассказывать, как профессора Зою Михайловну Цветкову на станции метро «Бауманская» остановили патрули, обратив ее внимание на болтающийся за спиной погон старшего офицера. Но от этого уважения к Зое Михайловне у слушателей не уменьшилось. Профессор Цветкова была великолепным педагогом и блестящим специалистом в области методики преподавания иностранных языков. Ростислав ее запомнил прибегающей в последнюю минуту на занятия со старым потрепанным портфелем подмышкой, из которого вечно что-то вываливалось. Но ее анализ методических разработок, пробных уроков будущих педагогов был безукоризненно точен по содержанию и остроумен по форме. Она легко откликалась на все новое и поддерживала интересные идеи молодежи.

Позже в этом убедился и наш герой. В 1956 году, через семь лет после окончания Военного института, он предложил в диссертации на соискание ученой степени кандидата педагогических наук оригинальную систему обучения устному переводу. Соискателю потребовались оппоненты и, конечно, лучшей кандидатуры, чем профессор Цветкова, найти было трудно. Только она могла поддержать и защитить его перед Ученым советом, в котором из 27 членов около половины (в основном полковники и генералы) мало что понимали в иностранном языке и в преподавании перевода. Зоя Михайловна в это время уже обходилась без военных пайков, а поэтому работала в своем любимом Московском государственном педагогическом институте иностранных языков. Поймать ее в институте было трудно, и пришлось Ростиславу ехать в район Песчаных улиц искать ее квартиру на одном из верхних этажей новостроек. Открыла дверь соискателю сама Зоя Михайловна, причем открыла, не снимая цепочку, с суровым вопросом: «Что угодно?» Ростислав начал лепетать о поисках оппонента для его кандидатской диссертации, на что растрепанный профессор ответила безапелляционным отказом. Тогда он жалким голосом просителя напомнил Цветковой о ее заслугах в его становлении как кандидата в ученые. Зоя Михайловна смягчилась и велела просунуть диссертацию в щель, обнародовав, наконец, номер своего телефона, неизвестный на кафедре. Это была ее новая квартира и вновь обретенный телефон, который был радостью для жителей поднимавшихся на окраинах «хрущевок», но и некоторой помехой для лиц, постоянно корпевших над курсовыми работами, дипломами, диссертациями.

По этому телефону и позвонил Ростислав через 3 дня. Зоя Михайловна ответила, что она согласна выступить оппонентом и обещала подготовить отзыв к защите. Отзыв оказался готов в день защиты, но отпечатать его к заседанию Ученого совета времени не хватило. Зоя Михайловна вышла на трибуну с разрозненными листками, которые она старалась собрать, но от которых вскоре отказалась, разразившись пламенной речью в защиту дрожащего соискателя. Последний уже получил замечания за неформенные ботинки от полковников, грозивших голосовать «против» в связи с грубым нарушением Устава. Но красноречие профессора Цветковой было столь убедительно, что в конечном итоге 20 членов Ученого совета из 27 все же проголосовали за присуждение ученой степени кандидата педагогических наук соискателю.

Естественно, что в дни защиты Полининым диссертации генерала Биязи в Военном институте уже не было. Но его хорошо помнили те, кто учился или работал под его началом. Генерал Биязи Н.Н. собирал не только лингвистические силы в Лефортовских казармах для создания благоприятных условий воспитания и становления высококвалифицированных переводчиков. Он поддерживал лучших спортсменов страны, которые в военной форме получали удовлетворительное питание и поднимали своими достижениями авторитет молодого военного учебного заведения. Он приютил в стенах Alma Mater переводчиков французский театр Алисы Оран, источник парижского произношения, отменной дикции и обретения внешнего облика французов.

Александра Павловна Орановская была незаурядной личностью, сумевшей в условиях сталинской политики изоляции страны сохранить очаг французской культуры в Москве. Она родилась в русской семье бухгалтера, которая вскоре после ее рождения вынуждена была эмигрировать с пятью детьми во Францию. Это произошло на заре XX века по причине неприятия русской православной церковью трудов ее матери, ученого-биолога, доказывающих небожественное происхождение млекопитающих. Оказывается почерк всех идеологий, утвердившихся во властных структурах, мало чем отличается друг от друга.

Во Франции А.П. Орановская получила среднее образование, окончив коллеж со специальностью секретаря-стенографистки. С началом первой мировой войны семья Орановских вернулась в Россию, где позже Александра Павловна вышла замуж за русского военного инженера Георгия Федоренко, который в годы гражданской войны сражался в рядах Красной Армии. Это, однако, не спасло его от репрессий в начале 30-х годов. В это же время начинается активная переводческая деятельность Александры Павловны (литературный псевдоним Алис Оран). Она перевела на французский язык такие крупные художественные произведения (некоторые из них в соавторстве), как «Поднятая целина» Михаила Шолохова. «Буря» Ильи Эренбурга, «Хождение по мукам» Алексея Толстого и др. Особенно ей удались поэтические переводы стихов Владимира Маяковского. Его знаменитые «Стихи о советском паспорте» сумели сохранить во французском варианте и тяжелую поступь, и нарочитую грубость, и неповторимые словеса «лучшего поэта советской эпохи».

Но больше всего на свете Алис Оран любила театр. Ее мечта создать театр на французском языке стала воплощаться в Леонтьевском переулке, в гостинице Профинтерна в Москве. Она начала с детей, живущих в этом общежитии, которые постепенно обрели безукоризненную интонацию и дикцию французского языка. Из этих детей вырос «герой-любовник» французского театра Борис Перлин, музыкой языка которого восторгались все московские французы. На первых женских ролях подвизалась, естественно, ее дочь Ляля (Елена Георгиевна Орановская), в будущем преемница Александры Павловны в качестве руководителя французского театра в Москве.

Приглашение А.П. Орановской в Военный институт иностранных языков было в те голодные годы подарком судьбы. Впервые за свою любовь к театру Алис Оран получила материальную поддержку и настоящую сцену в клубе этого учебного заведения, на которой совершенствовать свой французский язык стали слушатели французских групп. Они не только исполняли роли в пьесах французской классической драматургии, они в поте лица под руководством Александры Павловны постигали интонации, жесты и характер французов. Кстати, свое произношение во французском языке под руководством Алис Оран совершенствовали и такие настоящие актеры, как Ольга Николаевна Андровская, Кира Иванова, Сергей Александрович Мартинсон.

Постоянными участниками многочисленных постановок театра Алисы Оран были выпускники Военного института, получавшие в будущем широкую известность как выдающиеся лингвисты, литераторы, журналисты, общественные деятели. Неподражаемым Тартюфом в пьесе Мольера был Владимир Гак. Графа Альмавиву в «Свадьбе Фигаро» играл полный своего достоинства, будущий дипломат, величавый Валентин Свистунов. Роль маленького юркого Керубино в этой же пьесе исполнял один из авторов больших словарей А. Анфилофьев. Обязательным участником всех постановок был спокойный, рассудительный Олег Чехович, зять Александры Павловны, ее верный паж, взваливший на свои плечи все административные мытарства нелегкой жизни самодеятельного театра. В окружении Алис Оран появлялись и пропадали и другие интересные личности, среди которых Юрий Степанов, покорявший своим французским языком Париж во время визита Н.С. Хрущева, Андрей Смирнов, осуществивший постановку знаменитой картины «Белорусский вокзал» с ностальгическими песнями Булата Окуджавы, Андрей Соболев, Юрий Щуровский… В театре Алис Оран формировался и французский язык Ростислава, где он сыграл немало славных ролей и, в том числе, Фигаро, Дон Карлоса, Пюргона и др. Именно Алис Оран ввела в обиход московских театров церемонию заключительного поклона всех артистов («Сыграли ли вы блестяще или провалились, вы обязаны поблагодарить зрителей за терпение», – говорила Александра Павловна) и трехкратного стука палкой перед открытием занавеса. История Военного института иностранных языков и развития высшей школы в период 40–60-х годов в Москве невозможны без упоминания о благородной и самоотверженной деятельности Александры Павловны Орановской.

С окончанием войны жизнь в стране переходила постепенно в накатанную колею. В высших эшелонах на смену профессионалам шли заурядные исполнители, умевшие слепо исполнять приказы и не размышлять над их целесообразностью. В военный институт иностранных языков на смену Биязи пришел энергичный солдат, чуждый возвышенным сентиментам генерал-майор Ратов. Отсеивались постепенно далекие от иностранных языков спортсмены, все чаще театральные подмостки заменялись строевым плацом, профессорские вакансии замещались кадровыми военными. Однако сместить в одночасье весь преподавательский состав было невозможно и, наверное, не нужно. Оставались еще блестящие специалисты, среди которых А.Н. Рапанович, создательница собственной фонетической школы, яркая, красивая женщина, выделявшаяся своей неординарностью, К.К. Парчевский. эталон французской разговорной речи, неизбежно аккуратный, пунктуальный и монотонный, Л.И. Илия, крупнейший знаток теоретической грамматики французского языка, излагавшая свой предмет сухим академическим языком и сумевшая воспламенить сердце только одного слушателя французских групп – морского интенданта Владимира Гака. Кумиром Ростислава был талантливый преподаватель, последовательно раскрывавший перед учащимися тайны устного перевода и предлагавший увлекательные упражнения с французскими числительными и именами собственными И. Шрайбер. Именно он приоткрыл Полинину тайны и прелести профессии синхронного переводчика.

Размеренный путь в филологию был прерван в 1948 году, когда в стране началась разнузданная кампания борьбы с космополитизмом. Это была очередная находка духовного пастыря советского народа и знатока языкознания, напуганного ветром свободомыслия, которое принесли с Запада победители немецкого фашизма. В Военном институте появились многочисленные транспаранты с призывом разоблачать «безродных космополитов» и прославляющих Россию как родину паровых двигателей, летающих аппаратов, радио и, как нашептывали друг другу приятели, …слонов! Призывы дублировались партсобраниями, на которых клеймили любителей джаза, современной живописи и модного покроя брюк, сменившего морской клеш времен первой мировой войны. Появились и более серьезные признаки надвигающейся волны репрессий: Бориса Левитина исключили из партии за то, что он скрыл имя Борух, полученное при рождении, Генриха Ейгеря исключили из института за немецкое происхождение, Сергея Емельяникова – за наличие у его жены родственников в Америке.

Охота за ведьмами продолжалась, и честный, добропорядочный солдат, генерал-майор Ратов оказался не ко двору очередным прихлебателям сталинского окружения, его заменили на весьма серую личность, впоследствии получившего прозвище «могильщика» высших военных учебных заведений. Именно с его помощью в 1956 году был в конце концов прикрыт Военный институт иностранных языков. Переводческая школа Военного института, блестящие преподаватели, ученые-лингвисты оказались не у дел и стучались в двери московских учебных заведений.

Вообще 1956 год был в жизни России годом великого прозрения. Ужасы тоталитарной власти, беспредел партийных структур споткнулись о бесстрашные откровения одного из верных сподвижников почившего в бозе вождя – Никиты Хрущева. Это был революционный переворот прежде всего в мозгах только недавно оперившегося советского поколения, выросшего на догмах новой религии, нареченной марксизмом-ленинизмом. и пропитанной классовой борьбой. Рушилось мировоззрение и Полинина. Он все чаще вспоминал своих родителей и все лучше начинал понимать их заботы.

Родители Полинина были люди старой формации. Отец, профессор Консерватории, дворянского происхождения (тщательно скрывавший свою родословную), воспитал плеяду выдающихся музыкантов и всю жизнь старался держаться в стороне от политики. Дома он никогда не позволял себе комментировать аресты близких родственников, и в том числе своей дочери от первого брака, которая попала в лагерь заключенных за то, что была замужем за председателем госбанка СССР Мариасиным. Этот факт никогда не фигурировал в анкетах Ростислава. Во-первых, он считал, что сводная сестра это еще не родная, а в анкетах следовало указывать только близких родственников, к которым относились родители, дети и родные братья и сестры, а во-вторых, ему очень хотелось попасть в летное училище…

Мать Полинина выросла в верующей семье и долгое время упорно водила сына в церковь. Мальчика больше всего путало там кадило священника и запах, исходивший от этого орудия устрашения одетого в рясу театрального персонажа. Походы в церковь прекратились после приема маленького Полинина в октябрята. Церковным представлениям он предпочел школьный драмкружок и, решительно отрицая религию как «опиум народа», участвовал в становлении новой идеологии, старательно распевая в массовках: «Наш паровоз летит стрелой, в коммуне остановка, другого нет у нас пути, в руках у нас винтовка…»

Мать, обожавшая своего единственного ребенка, не перечила ему, повторяя изредка вслед за сыном воинственные коммунистические лозунги. Впрочем, при этом она сохраняла в спальне икону, около которой ей пришлось однажды горько плакать, получив известие из родного Иваново-Вознесенска об аресте, а потом и расстреле любимого брата, имевшего неосторожность еще до революции прятать от царской охранки «несгибаемого» революционера, соратника Ленина Андрея Сергеевича Бубнова, будущего наркома просвещения и «врага народа» по наущению незабвенного Сосо.

Ростиславу же все было ясно: ему выпало огромное счастье строить новое коммунистическое общество, – где будут царить равенство и братство и откуда будут изгнаны явные и замаскированные буржуи в результате классовой борьбы. А для этого необходимо идти в армию, овладевать оружием и громить врага. А сделать это лучше всего в авиации, так как летчики-истребители – это самые бесстрашные и самые грозные воины. Таким он оставался в авиационном училище, на фронте, в Военном институте иностранных языков, в Отделе внешних сношений Группы Советских оккупационных войск в Германии, на преподавательской работе в Москве и… грянул 1956 год.

Полинин ходил как оглушенный. Рассыпались его кумиры, падала розовая пелена с глаз, он казался себе посрамленным перед некоторыми из своих друзей в спорах, которые он вел с ними после смерти неудавшегося семинариста из города Гори. Эти споры чаше всего велись в доме Полининых, где всегда гостеприимная Инна и скромный маленький тортик из близлежащего магазина на Плющихе радостно встречали гостей. Космополитизм, дело врачей, смерть Сталина, арест и расправа с Берия, сына и скромную жену которого знали многие бывшие тбилисцы, и, наконец, XX съезд КПСС не могли оставаться в стороне от этой компании, которую не всегда мог отвлечь от бурных дебатов школьный товарищ Инны Булат своими, исполненными лучшими человеческими чувствами, песнями.

В этих посиделках самую верноподданническую позицию занимал Ростислав, который не допускал каких-либо существенных изъянов в самой коммунистической идее. Его антиподом был Эрик, талантливый музыкант и беспощадный критик существующих порядков. В отличие от бывших тбилисцев Эрик был москвич, но познакомился он с Полининым еще в школьном возрасте на пляже Анапы. Оказавшись рядом с семьей Полининых и услышав какое-то высказывание отца Ростислава о музыке, Эрик начал ему объяснять, какая разница между стаккато и пиццикато. Смущение Эрика было велико, когда впоследствии он узнал, что поучал профессора консерватории. Эрик сразу же подружился с Ростиславом и познакомил его со своими друзьями, среди которых была и москвичка Галя Саватеева.

На Полинина поначалу она не произвела большого впечатления. Светлая блондинка с голубыми глазами, Галя в свои 16 лет не отличалась яркой, броской внешностью, характерной для большинства молодых южанок, которыми изобиловал Тбилиси. Но Ростислав внезапно услышал слова своего отца, обращенные к матери: «Смотри, какая дивная фигурка у этой девушки!» Эта фраза впервые помогла юноше оценить русскую красоту, которую явно недооценивало его тбилисское окружение. Без каких-либо надежд на успех он стал прогуливаться по ласковому песку анапского пляжа рядом с Галей. Вечером они уже пылко целовались, а Галя с удивлением констатировала, что ее кавалер при этом почему-то упорно сжимает губы…

Через пару месяцев Ростислав оказался в Москве. Его отец был приглашен в качестве члена жюри на Всесоюзный конкурс музыкантов. Ученики Константина Александровича Р. Гарбузова Г. Цомык и А. Феркельман уже получили мировую известность. На этот конкурс он привез талантливого грузинского виолончелиста Александра Чиджавадзе, который сумел пробиться в лауреаты, и жену с сыном, которые давно не виделись со своими российскими родственниками. В то время поездка из Тбилиси в Москву через Баку (железной дороги по черноморскому побережью еще не существовало) занимала 4–5 суток. Регулярное самолетное сообщение еще не было установлено. Отсюда – редкие встречи с родными, проживающими в Москве, Ленинграде, Иваново-Вознесенске. Впрочем, по правде говоря, Ростислава больше всего влекла в Москву возможность встречи с Галей Саватеевой. Такая встреча произошла через несколько дней после его появления в столице.

Галя была дома одна. После долгих поцелуев в передней квартиры, Галя предложила Ростиславу прилечь, чтобы «забыть разлуку». Разлука была забыта во взаимных ласках, и через пару часиков юный тбилисец стал понимать, почему не стоит целоваться со сжатыми губами. Но на большее, на что скорее всего намекала его партнерша, он пойти не мог, в силу своего еще детского понимания «кодекса любви». Расстались они после прихода Галиной мамы с работы и договорились встретиться через несколько дней. Но следующая встреча не состоялась по непонятным для Полинина в то время причинам.

Но вернемся к 1956 году. Это был год не только всесокрушающего пробуждения для военного поколения, брошенного в мясорубку войны без компетентных командиров, «своевременно» репрессированных, без современной военной техники, уничтоженной в первые дни войны, возможность начала которой в 1941 году Верховный главнокомандующий отрицал. Врага встретили брошенные на милость Молоха мальчишки, ничего, кроме революционных лозунгов и песен за душой, не несущие. Только много позже Полинин узнал о десятках миллионах безвинно погибших людей в результате выхода на историческую арену двух безумных вождей, из которых один уничтожал людей неарийского происхождения, мстя своей еврейской бабушке, а второй – стараясь освободиться от свидетелей его роли заплечных дел мастера и троечника в политике, которую он играл в театре абсурда большевиков. 1956 год разделил военное поколение на растерявшихся и озлобленных приверженцев Сталина, с одной стороны, и на людей, сумевших стать с головы на ноги и начать осмысливать свое место во вновь сломанной России, с другой.

Именно в это время кому-то в верхах понадобилось освободиться хотя бы от части думающих молодых людей, открыто поддержавших реформаторскую деятельность Хрущева. Для сокращения разбухшей до невероятных размеров армии закрыли Военный институт иностранных языков, под предлогом сокращения чиновничьего аппарата МИДа выставили на улицу большую часть студентов Московского государственного института международных отношений и стали реорганизовывать ведущее в области лингвистики учебное заведение – Московский педагогический институт иностранных языков. Как всегда, делалось все возможное и невозможное, чтобы дискредитировать реформаторскую деятельность на Руси. Недаром еще и через несколько десятков лет после оттепели Хрущева часть малообразованного населения вспоминает его попытки ввести в стране что-то новое как отрицательные деяния. Он освободил крестьян от крепостной зависимости и наделил их паспортами, которых они были лишены – вспоминают о налоге за каждую яблоню, он рекламировал урожайные сельскохозяйственные культуры – рассказывают о насильственных посадках кукурузы на севере страны. До сих пор его крепкие выражения и неожиданные выходки, вроде протеста в ООН со своим ботинком в руках, подаются как сумасбродство и распущенность. Все это было, но объясняется весьма просто: у него не было элементарного воспитания ни в своей деревне, ни в компании распущенного сталинского окружения.

Очень часто сам Никита Сергеевич жалел о своих выходках. В этом убедился и Полинин, когда в 1959 году, ворвавшись в переводческую элиту, он синхронно переводил Хрущева на совещании руководителей коммунистических партий в Москве. Хрущев выступал после лидера албанских коммунистов Энвера Ходжи, который резко обвинил Коммунистическую партию Советского Союза за недостаточную экономическую помощь Албании. Никита Сергеевич сначала спокойно слушал, но постепенно в нем явно начала накапливаться ярость. Он покраснел, его маленькие глазки сузились и стали закипать гневом. Взяв слово после Энвера Ходжи, Хрущев сначала пытался сдержать себя, но затем взорвался как бомба замедленного действия и обрушил на своего албанского соратника отборные русские выражения. Полинин в своей кабине синхронного переводчика сначала споткнулся, а потом попытался смягчить выражения Хрущева, доведя их до вполне цензурных. После выступления Никита Сергеевич попросил поблагодарить всех тех переводчиков, которые сумели его речь сделать доступной для цивилизованного слуха.

А пока Ростислав пристраивал бывших вияковцев (преподавателей закрытого Военного института) на кафедры Института Международных отношений, где неожиданно появилась легендарная Валя Борц – героиня подпольной организации сопротивления немцам в Краснодоне, и будущая гордость российской романистики – демобилизованный Вадя Гак.

Полинин все еще оставался в кадрах Советской армии, но и перед ним возникла очередная дилемма: продолжать служить в армии или дать согласие на неожиданное предложение министерства высшего образования стать ректором Московского педагогического института иностранных языков. Ростислав тяготился военной службой: необходимость постоянно заниматься строевой подготовкой, наносить знаки расположения частей и бесконечные стрелки на карту, выслушивать рекомендации по обучению переводу от генералов, которые ничего не смыслили в языках, одевать только «положенные» по форме носки, ботинки, белье, сохранившие моду 30-х годов, и многое другое, что раздражало человека, нашедшего призвание вне военного примитива. Все это говорило в пользу предложения министерства высшего образования. С другой стороны, ректорство заставило бы в конечном итоге отказаться от преподавательской, научной работы, а главное от практики перевода на самом высоком уровне, что было интересно и необходимо для создания собственной теории перевода. Доводы Полинина поняли в министерстве и предложили должность проректора по научной части. В то же время ректором назначили уже не языковеда, а юриста и тоже преподавателя Института международных отношений. Казалось, проректор по научной части – это то, что нужно для полноценной научной работы, но тут выплыл на поверхность новый фактор, очень важный для семьи Полинина. Как говорили ему дома, прослужив 16 лет в армии, не считая льготных фронтовых, ты хочешь отказаться от военной пенсии, до которой осталось четыре года, чтобы на старости лет получать мизерные деньги? Пришлось отказаться от предложения и проректором стал другой выпускник Военного института иностранных языков, солидный ученый Геннадий Колшанский, который впоследствии не раз пытался пригласить Полинина к себе в качестве профессора кафедры методики или перевода, но его попытки разбивались интригами и кознями некоторых руководителей кафедр, создавших дурную славу этому учебному заведению.

Отказ Ростислава от административной деятельности по-видимому был разумным шагом по отношению к его Alma Mater. Жизнь продолжалась, и уже через несколько лет после закрытия Военного института стало ясно, что выход Советского Союза на международную арену, поддержка нарождающихся национальных режимов в Африке и в Азии не могут быть эффективными без солидного корпуса военных переводчиков. Как всегда в России, власть сама себе создала очередную проблему. Снова нужны были солидные ученые и специалисты перевода. Начались лихорадочные поиски выставленных из армии кадров. В результате появился сначала новорожденный факультет, а с 1963 года – новое издание военного института иностранных языков. Это событие требовало мобилизации не столько генералов, сносно владевших хотя бы родным языком, сколько специалистов по подготовке переводчиков. К сожалению, к этому времени все подготовленные и «остепененные лингвисты» и педагоги сумели перестроиться и занять солидные должности в гражданских учебных заведениях.

На Полинина офицеры управления кадров наткнулись случайно. Один из них проверял военную кафедру Института международных отношений и с удивлением обнаружил, что подполковник Полинин преподает не военный перевод, а заведует кафедрой романских языков, имея под своим началом более 80 преподавателей. Это было решение ректора института, который стремился улучшить подготовку своих студентов в области перевода и был осведомлен об успехах подполковника в этой области. Проверяющий тут же вызвал новоиспеченного заведующего кафедрой к себе на ковер и стал строго допрашивать, почему он отлынивает от военной службы. Объяснений Полинина кадровик слушать не стал и потребовал его явки на следующий день в Генеральный штаб. В Генеральном штабе ему объявили о необходимости готовиться занять пост военного атташе в ФРГ. Неожиданный поворот событий обескуражил Полинина: он только почувствовал вкус к научной и преподавательской работе, и вдруг возвращение к истокам своей карьеры официального разведчика десятилетней давности в штабе Советских оккупационных войск в Германии. В армии не принято подчиненным обсуждать целесообразность того или иного решения, но в коридоре генштаба, погруженный в раздумье, он наткнулся на генерала Большакова, своего бывшего начальника. Тот пригласил Полинина к себе в кабинет и, узнав о его новом назначении, хлопнул себя по лбу. «Какая чушь!», – воскликнул он, – «а мы ищем заместителя начальника будущего Военного института по учебной работе.» Генерал Большаков хорошо знал, что именно Полинин в середине 50-х сумел подготовить в институте международных отношений группу синхронных переводчиков, которые уже успели доказать свою профпригодность на правительственном уровне. И, конечно же, он сумеет организовать подготовку высококвалифицированных военных переводчиков. Так начиналось возвращение Полинина в свою Alma Mater.

ГЛАВA III. На пути в номенклатуру

Накануне праздника 23 февраля (день Советской Армии) Полинина вызвали в штаб Группы советских оккупационных войск в Германии и спросили: «Вы собираетесь в отпуск?» Полинин действительно собирался в долгожданный отпуск. В то время приказом Сталина военнослужащим запрещалось брать с собой за границу жен. Это считалось гарантией преданности офицера своей Родине и устойчивости его политических воззрений. Свидания со своими подругами разрешались только два раза в году в виде кратковременных отпусков. Такой отпуск, который он приурочил к 24 февраля, дню рождения жены, и заинтересовал представителя соответствующих органов в штабе Группы Советских оккупационных войск в Германии. «Да!» – отвечал Полинин, смутно ожидая какого-то очередного запрета. «С отпуском придется подождать пару дней, товарищ старший лейтенант,” продолжал вызвавший Полинина офицер, – «Вам надлежит 23 февраля работать с министром иностранных дел СССР Андреем Януарьевичем Вышинским!» Так приоткрылась дверь в ту самую прихожую, в которой толпились оруженосцы правителя, строителя и губителя огромной страны, чудом пережившей 1941 год и прославившей свой народ победой над фашизмом.

Но до этого были осенние дни 1949 года, когда накануне провозглашения Германской демократической республики Полинина как выпускника Военного института пригласили в Генеральный штаб и предложили отправиться в Берлин, а точнее в Бабельсберг для прохождения дальнейшей военной службы. Ехать следовало одному, без семьи. Полинин, который больше всего боялся новой разлуки со своей женой, пытался напомнить кадровику-полковнику о военных годах, о фронте, вдали от родных и любимой. Полковник был непреклонен. Посматривая свысока на расстроенного молодого человека, он не очень удачно заметил: «Не будем говорить о войне, на которой Вы как переводчик большую часть времени проводили в штабах, а не на передовой...» «Вы плохо знакомы с моим личным делом, полковник, я был летчиком!» – резко оборвал разглагольствования кадровика Полинин. И хотя полковник, естественно, осекся, тем не менее отъезда в Германию не отменил.

Так, в начале октября Ростислав оказался в Потсдаме. На его окраине находился знаменитый Бабельсберг, где располагался Штаб Советских оккупационных войск в Германии по соседству со знаменитой киностудией Дефа. Советское командование почему-то решило, что кинозвезды лучше всего способны скрасить существование офицеров, лишенных очередным «мудрым» постановлением властей своих подруг. Хотя в многочисленных инструкциях всем отъезжающим в Германию строго воспрещалось вступать в контакт с немками. Меж тем весь обслуживающий персонал состоял, естественно, из немцев. Немцы сгребали осенние листья в зеленых массивах Бабельсберга, немцы поддерживали в порядке водоснабжение и канализацию, немки убирали многочисленные помещения и кормили офицеров в столовых и буфетах. Те же немки искали утешения в своем одиночестве у российских офицеров, некоторые из которых лично убеждались, что «коварный враг» не дремлет, а с удовольствием спит с ними. Так правители страны Советов в очередной раз создавали себе трудности, не понимая, что жены более успешно, чем работники КГБ, сумеют уберечь своих мужей от связи с женщинами любой национальности.

В Потсдаме стояла прелестная осенняя пора. После слякоти и первых «белых мух» в России – теплый воздух, ласковые садовые пейзажи и щебетанье птиц в зеленой листве, все еще украшающей многочисленные парки и прежде всего незабываемый Сан-Суси, название, которое лучше всего передается легкомысленным русским словом «Беззаботное». Сан-Суси это не просто парк, это великолепное архитектурное произведение со своими дворцами, оранжереями, скульптурами, колоннадами, беседками, фонтанами, в создании которого принимали участие выдающиеся мастера и художники XVIII–XIX веков. Как ни странно, а появление этого шедевра связано с именем прусского короля Фридриха II, известного своими завоеваниями и патологической скупостью. Недаром у французов до сих пор существует поговорка «Travailler pour le roi de Prusse» (работать на прусского короля), что означает работать задаром. Скорее всего, эта поговорка обрела жизнь благодаря Вольтеру, французскому философу, писателю и одному из первых диссидентов, вынужденному неоднократно скрываться от властей из-за своего острого язычка. Спасаясь от очередного ареста, он принял приглашение Фридриха II и некоторое время жил при дворе, который располагался в то время в Сан-Суси. Покинул же он Германию именно потому, что прусский король держал его на голодном пайке. Решая проблему выбора между угрозой заключения в Бастилию и недоеданием на фоне скульптур Венеры и Меркурия Ж.-Б. Пигаля в Сан-Суси, Вольтер, как всегда, нашел остроумное решение. Он купил дом, одна половина которого находилась во Франции, а другая в Швейцарии. После очередного выпада против французского короля Людовика XV и его двора, он покидал комнаты, расположенные во Франции, и бесстрашно проживал во второй половине дома, в Швейцарии.

Именно Вольтер вместе с другими просветителями (Дидро, Руссо, Монтескье) подготовили условия для французской революции 1789–1793 годов, разрушившие феодальные отношения и породившие террор, возвышение Наполеона и войны, которые сотрясали Европу около 20 лет.

Впрочем, гуляя по Потсдаму со своими однокашниками по Военному институту Радомиром Ромом и Надей Смирновой, Полинин меньше всего задумывался о плюсах и минусах революций, перед которыми в свои молодые годы они продолжали преклоняться, а с трепетом осматривал уютный замок Цецилинхоф, в котором с 17 июля по 2 августа 1945 года проходила встреча победителей второй мировой войны, подводящая итоги и открывавшая новый этап в истории XX века – «холодную войну».

Прогулки по Сан-Суси скоро прекратились. Надя Смирнова получила назначение в один из закрытых отделов штаба и вскоре увлеклась молодым старшим офицером, своим начальником, а Радомир Ром с Полининым оказались в Отделе внешних сношений. Они сменили миловидную переводчицу французского языка, которая давно соскучилась по Москве и с удовольствием посвящала свою смену в «тайны мадридского двора» в Бабельсберге. Из этих уроков лучше всего запомнился эпизод, в котором молодая наставница проявила себя во всем блеске дипломатических тонкостей. Это случилась через несколько дней после появления новых переводчиков в Отделе внешних сношений. Полинин только что познакомился с руководителем французской военной миссии, полковником, который искренне восхищался Советской армией и ее победами над Гитлером, а потому, несмотря на свой солидный возраст, упорно изучал русский язык. В этот день Ростислав со своей наставницей сопровождали французского полковника в машине в связи со служебным заданием. На одной из многочисленных проходных, у шлагбаума, их остановил сержант и стал тщательно проверять документы француза. Его служебное усердие понравилось начальнику французской миссии, и он поспешил выразить свое восхищение на французском языке. В этот момент не получивший аристократического воспитания в детстве сержант завершил проверку документов и снисходительно заявил: «Поезжай, старый черт!» Полковник сразу замолк и даже изменился в лице. Через минуту он повернулся и сухо спросил по-французски: «Почему он назвал меня старым чертом, разве я его обидел?» Полинин начал искать в голове какое-нибудь корявое объяснение, но в это время зазвучал певучий женский голос: «Что вы, мой дорогой полковник, – было сказано по-французски, – он наоборот проявил к Вам симпатию, как к нашему союзнику, он назвал Вас ласково: «старичок». Полковник сразу повеселел, и инцидент был исчерпан.

Вскоре переводчица-дипломат покинула Германию, а еще через некоторое время Рома отозвали в Москву без какого-либо объяснения, что в те времена и, особенно в армии, любили делать. И остались в Отделе внешних сношений Группы Советских оккупационных войск в Германии два переводчика-референта: Майк Мирошников и Ростислав Полинин, английский и французский языки. Майк был статным, умным офицером: полный чувства собственного достоинства, он был хорошо воспитан, умел сдерживать свои эмоции. Они быстро подружились и чаще всего коротали длинные бабельсбергские вечера в комнате Майка за длинными разговорами об армейских нелепостях, безграничных ограничениях, которые чаще всего распространялись на подчиненных. Об этом свидетельствовал недавний эпизод в Зуле, где Ростислав был со своим начальником для расследования какого-то недоразумения с французским военнослужащим. Приехали они в Зуль вечером и остановились в немецкой гостинице, уютно расположенной в ущелье хвойного рая на юге Германии, где ничто не напоминало о кровавых преступлениях фашистских извергов. Уютная гостиница с уютными номерами, при входе в один из которых Полинина поразил студеный воздух. Все окна были раскрыты, а в горах в зимние месяцы, да еще к вечеру, чувствовался мороз. Но зачем холодить спальные комнаты? Только теперь Полинин узнал, что немцы предпочитают накрываться перинами, голову во сне класть на жалкое подобие русских подушек, но спать обязательно на холоде. В это время появился начальник Полинина, который, забыв все приказы и инструкции начальства, пытался уговорить горничную лечь с ним в постель, чтобы «согреть его немножечко». Несмотря на обещанное вознаграждение, немецкая горничная резко возражала на своем родном языке, который, естественно, был недоступен начальству. Увидев Полинина, немка затараторила, и из ее монолога он понял, что она не желает делить постель с толстопузым офицером и что это не протест против русских, так как она может с удовольствием побаловаться с Ростиславом. Баловаться с горничной подчиненный толстопузого офицер не стал, а своему начальнику придумал басню о плохом самочувствии немки.

Бесконечные разговоры Майка с Ростиславом не надоедали им. Они оба были любителями «благородного» джаза сороковых годов, который сопровождал их беседы благодаря радиоприемнику, ловившему всю запрещенную для жителей СССР Западную Европу. Мягкий говор и интеллигентность Мирошникова, тихая музыка гасили грусть и тоску по дому Ростислава, и он уходил к себе обычно умиротворенным, продолжая восхищаться гостеприимством Майка. И лишь однажды Полинину показалось менее уютно в комнате своего нового друга. Это случилось когда впервые за многие вечера Майку потребовалось зажечь верхний свет. На столе, на тумбочке, на радиоприемнике, на подоконниках всюду лежал толщенный слой пыли. Удивление Полинина не вызвало ни малейшего смущения у хозяина. «Знаешь, – сказал он, – когда я здесь поселился, то пытался вытирать пыль, однако она появляется буквально на второй день! Зачем же терять на эту бесполезную работу столько времени?»

Их дружба продолжалась вплоть до отъезда Ростислава в Москву. В Москве они пару раз встречались, потом перешли на телефонные звонки, которые становились все реже… Увиделись они в 1980 году на Всемирной Олимпиаде в Москве, где оба выступали не в качестве спортсменов, а в ранге все тех же переводчиков. Майк сохранил свой облик рассудительного скучающего интеллигента. Но у него в глазах окончательно поселилась тоска. Мать, единственная женщина, опекавшая его до столь солидного возраста, ушла в мир иной. Он делал попытки жениться, но это мешало ему неторопливо созерцать мир, и не подарило счастья. К сожаленью, новая встреча бабельсбергских друзей не сумела восстановить старую дружбу.

А тем временем жизнь Полинина в Бабельсберге и Берлине, в служебных командировках и в кабинетах высшего начальства, во встречах с представителями французской миссии текла своим чередом. Чаще всего в Отделе внешних сношений появлялся связной начальника французской военной миссии, немолодой человек в звании «aspirant», что согласно словарям переводится как «кандидат в офицеры» и что яростно оспаривалось носителем этого звания. Он настаивал, что он тоже офицер и долго рассуждал на тему, почему его нельзя приравнивать к тому, что позже стало называться в Советской армии прапорщиком. Полинин с этим «аспирантом» исколесил всю восточную Германию от Одера до Эльбы и от Зуля до Ростока. Они вместе восхищались великолепными автострадами, пересекавшими Германию во всех направлениях, они вместе ужасались лагерю смерти Равенсбрюк, где безумный фигляр с усиками Чарли Чаплина содержал 132 тысячи несчастных женщин, методически уничтожая их с детьми в газовых печах обезумевшей Германии.

Как жестоки люди, фанатично исповедующие ту или иную религию, думал, созерцая Германию. Ростислав. Иезуиты жгли на кострах средневековья лучшие умы своей эпохи, турецкие мусульмане устроили в начале XX века страшный геноцид армянам, германский фашизм уничтожил около 6 миллионов евреев в середине XX века. Полинин не подозревал тогда, что религия Ленина-Сталина уже растоптала в своей собственной стране многие миллионы своих «единоверцев» под знаменем классовой борьбы… Складывалась парадоксальная ситуация. Представитель первого поколения родившихся при Советской власти людей, начиненный информацией, вскрывающей злодеяния многих религий, активный участник разгрома германского фашизма, Полинин и не подозревал, что он был одним из проводников еще одной религии, строившей каркас своего величия все на той же крови рядовых и доверчивых соотечественников.

Между тем в Потсдаме и Берлине шла лихорадочная подготовка к встрече АндреяЯнуарьевича Вышинского. К этому времени кое-кто уже успел, вопреки заместителю командующего генералу-полковнику Иванову, оценить знания и профессиональные качества Полинина. Вопреки, поскольку незадолго до этого события во время приема генералом начальника французской военной миссии Ростиславу пришлось демонстрировать свое мастерство в переводе с листа. Перевод с листа предполагает, как это уже говорилось, осуществлять устный перевод текста без предварительного знакомства с ним. На государственном экзамене Полинину не особенно удалось показать себя в лучшем свете, так как другой генерал, председатель государственной комиссии, подсунул ему для перевода книгу Анри Барбюсса «В огне». На этот раз важное письмо, которое начальник французской военной миссии вручил заместителю командующего, не таило лексических трудностей в виде арготических выражений, и перевод с листа был сделан безупречно. Французский гость, понимавший немного русский язык, был восхищен и рассыпался в комплиментах, на что довольный собой генерал Иванов очень просто ответил: «А за что я плачу ему деньги?» Это была самопроизвольная иллюстрация культурного уровня советской верхушки, где, в соответствии с известным изречением вождя, страной «управляли кухарки» и где не умели ценить компетентность подчиненных.

К встрече А. Я. Вышинского готовились не только потому, что он находился в непосредственном окружении Сталина. Вышинский явно выделялся среди бездарных плебеев типа Ворошилова, Кагановича или Калинина своей образованностью и профессионализмом. Это был блестящий юрист, способный доказывать недоказуемые догмы, великолепный оратор и отпетый негодяй, от которого можно было ждать любой подлости. Он прилично знал иностранные языки, и умело облагораживал имидж своего хозяина Сосо Джугашвили. К тому же в его биографии был существенный изъян: до 1920 года он находился в клане меньшевиков и выступал против Ленина и его окружения. Это обстоятельство вероломно использовал Сталин, когда ему надо было расправиться со своими соратниками по революции. Просчитав все ходы, он не стал уничтожать в 30-е годы Вышинского, а сделал его генеральным прокурором страны и главным обвинителем Бухарина, Зиновьева, Каменева и других живых свидетелей его революционной деятельности.

И вот 23 февраля в Берлине на торжественном приеме Полинин оказался возле светского и советского дипломата, одетого в принятую тогда форму МИДа, к которому шел непрекращающий поток гостей, спешивших выразить ему свои добрые чувства и восхищение действительно героической Советской Армией. Узнав у немецкого переводчика, что на приветствия на немецком языке нужно отвечать «Ich bin froh», он уверенно и ловко манипулировал несколькими языками, обращаясь к переводчикам только в случае серьезного разговора с кем-либо из присутствующих на приеме. Полинин был покорен его эрудицией и светскостью, он тогда еще естественно не знал, что у Андрея Януарьевича руки по локоть в крови и что политической карьере и жизни министра уже вынесен страшный приговор, как и его зловещему покровителю, после смерти которого он внезапно ушел в мир иной.

Отъезд Вышинского из Берлина позволил и Полинину на время покинуть казенную атмосферу штаба Советских войск в Германии и оказаться у ног своей любимой и совсем еще юной супруги. Они сидели в маленькой, узенькой комнатенке, которую снимали возле Патриаршего пруда, и его глаза сияли радостью и той любовью, которая возникает не всегда даже у людей, казалось бы предназначенных для полного единения и в первую очередь духовного. Вот она Инна, с которой его без конца разлучают, то силы войны, то появившийся на свет сын, для первых шагов которого «нет подобающих условий» в Москве (слова тещи), то высокое начальство, которое считает, что присутствие старшего лейтенанта Полинина в Потсдаме без супруги необходимо государству, то учеба Инны, которая заканчивала Педагогический институт иностранных языков в Москве. Вообще мать Инны готовила ее к музыкальной карьере. Она хорошо играла на рояле и окончила музыкальное училище в Тбилиси. У нее был приятный голос, и она брала частные уроки у модного в этом городе педагога Полонкиной, которая всячески привечала свою ученицу. Но тут будущая теща Полинина получила непроверенную информацию о странных наклонностях Полонкиной. Это и положило конец вокальной карьере Инны. Появление у нее мужа из семьи известного музыканта вновь породили надежды у тещи на музыкальное образование дочери. Появилась возможность продолжать учебу в Московской консерватории у известного в музыкальном мире и в мире поклонников Л.Н. Толстого профессора Гольденвейзера.

Александр Борисович Гольденвейзер хорошо знал отца Полинина, который благодаря Гольденвейзеру познакомился с великим писателем, будучи студентом Московской консерватории. Студент Гольденвейзер пригласил своего однокашника принять участие в музыкальном вечере, который устраивал Лев Николаевич Толстой для народа. Константину Полинину предстояло вместе с Гольденвейзером и скрипачом Коньюсом сыграть трио Гайдна. Вечер состоялся в народной чайной, что находилась в конце Арбата возле Смоленского рынка. Музыканты пришли примерно за полчаса до концерта, чтобы приготовиться, а главное отогреть свои руки, поскольку на дворе стоял сильный мороз. Их провели в отдельную комнату, и скрипач с виолончелистом стали настраивать свои инструменты. В это время в комнату вошел Толстой. Он был одет в темный полушубок, а его руки в меховые черные перчатки. В правой руке он держал толстую папку. Борода, усы, брови, – все было заснежено и в ледяных сосульках. Гольденвейзер представил музыкантов, которые не могли оторвать глаз от народного кумира. Внешне Толстой напоминал крестьянина, но его голос баритонового тембра был певуч и богат теплыми, бархатными оттенками. Лев Николаевич поблагодарил музыкантов, откликнувшихся на его просьбу, и сказал: «Вы, господа, сейчас воспитываетесь на Бетховене, Чайковском и других композиторах, но забыли патриарха симфонической музыки – великого Гайдна. Я его глубоко ценю, потому и захотел прослушать его произведение и ознакомить народ с великим композитором».

Второй этаж чайной был преобразован в зал. На длинных скамейках, а также сбоку на краю эстрады сидели простые люди, женщины лузгали семечки. Стояли люди и вдоль стен. Сначала сыграли трио Гайдна, затем Гольденвейзер исполнил одну из сонат Гайдна, скрипач Юлий Коньюс – романс Бетховена, а виолончелист Полинин «Осеннюю песнь» Чайковского. После концерта музыкантов пригласили к накрытому столику, где находились Софья Андреевна, жена Льва Николаевича, и его дочь Александра Львовна. Во время беседы, которая продолжалась за столом, писатель похвалил молодого виолончелиста. И самое удивительное, что через некоторое время Лев Николаевич узнал юношу, когда тот шел по Моховой улице. Толстой остановился, а потом они пошли вместе, разговаривая, до угла Никитской.

Инна с воодушевлением начала занятия в Московской консерватории, в классе Гольденвейзера. Однако отсутствие в доме Полининых инструмента и неожиданная беременность спутали все планы, и юная пианистка перешла в Московский педагогический институт на отделение немецкого языка. Между тем вырвавшийся, наконец, в Москву Ростислав наблюдал, какое удовольствие получает его подружка от тех невзрачных подарков, которые ему удалось привезти из Германии. Побежденная Германия жила гораздо лучше, чем страна, выигравшая войну и продолжавшая жить мечтами о «светлом будущем Коммунизма». Даже в Москве выстраивались очереди за маслом или сахаром, на которые периодически снижались цены по приказу генералиссимуса. Из чемодана были извлечены отрез темно-синего бархата, который Инна поспешила накинуть на себя, примеряя перед зеркалом будущее платье, черные очки от солнца, о которых в Советском Союзе еще ничего не слыхали, и в довершение всего нежные апельсины, невиданные по размерам и сладости еще на Руси. Как мало надо было, чтобы обрадовать москвичей и как много значило для молодых супругов их новое единение.

Именно рядом со своей женой Полинин стал понемножку понимать и отличать страсть от любви. Страсть имела всегда физиологическое начало и бесконечно требовала материального единения – единения тел. Любовь в ее самом светлом значении предполагала единения душ и потому сохраняла избранную ею пару на всю жизнь. Если пара распадалась без какого-либо вмешательства зловещих обстоятельств, то это был только призрак любви. Полинин понял это значительно позже, накануне серебряной свадьбы, когда он первый раз изменил своей жене и принял поспешное решение оставаться честным до конца. Эта жестокая честность нанесла глубокую и долго незаживавшую рану Инне. Она горько заплакала и сказала: «А я думала, что ты и я – это одно целое и что ты весь принадлежишь мне, как я тебе!» Только тогда он осознал слова «святая ложь».

Конечно, еще до женитьбы Ростиславу пришлось познать женщину, хотя дома его мать часто повторяла: «Сынок, ты взрослеешь, на тебя начинают обращать внимание женщины, но прошу тебя, не обижай девушек, они так беззащитны!» Естественно, что после знакомства с Инной он много и с удовольствием целовался, хотя при первой попытке и получил от нее пощечину. Но дальше поцелуев он и мысленно не мог представить себе что-либо еще более серьезное. А позже он уехал в Ейск, в Военно-морское авиационное училище, где попал в лапы хорошо отработанной военной машины, которая не давала курсантам и минуты уединения для любовной тоски. «Подъем!», «На зарядку, выходи строиться», «В столовую, шагом марш!», «На занятия, шагом марш!», «На работу с матчастью, становись!», «На самоподготовку, шагом марш!», «Отбой!» и другие команды с 6 часов утра до 11 часов вечера. С началом войны прибавились бесконечные наряды в караул, ночное патрулирование по городу и снова полеты, рытье капониров, работа с матчастью, прыжки с парашютом и т. п. Любовные «позывы» всячески приглушались, а любовная тоска с трудом пробивалась в сознание через крепкий сон, который хотя бы отчасти компенсировал постоянное физическое напряжение.

Положение резко изменилось после получения диплома летчика-штурмовика и прибытия на фронтовой аэродром. Летчики всегда оставались привилегированной категорией военных. В самые голодные годы войны они получали полноценное питание, а на фронте и плитку шоколада в дни боевых вылетов, и стакан водки или спирта перед сном и пачку отличных папирос. В нелетную погоду летчики были предоставлены самим себе и замполиту эскадрильи, который чаще всего не летал, но старался поддерживать с летчиками хорошие отношения. За бесконечными разговорами о штурмовках и воздушных боях чаще всего проскальзывали не идейные высказывания, как об этом писали в то время газеты, а тоска по женскому теплу и женской ласке. В мужском одиночестве становится особенно ясно, что если рядом нет нежного существа, гасящего природную грубость и воина, и просто мужика, то фактически теряется смысл их существования.

Нельзя сказать, что прифронтовая полоса была полностью обделена женщинами. Они служили в армии связистками, медсестрами, регулировщиками движения транспорта, просто ППЖ (походно-полевая жена) у старших офицеров и генералов, официантками, поварихами. Но чаще они оставались дома, обремененными детьми, или шагали по дорогам под обстрелом авиации, спасая от врага свой жалкий скарб и потомство. В это время они просто пытались уйти от фашистов, не подозревая, что многим из них придется еще много лет отвечать утвердительно на мерзкий вопрос многочисленных послевоенных анкет: «Находились ли Вы на оккупированной территории?» Вопрос, который позволял еще долго соответствующим службам судить о благонадежности человека. Так, пресловутая классовая принадлежность коммунистической религии дополнялась принадлежностью к оккупированной территории.

Ближе всего к расположению эскадрильи на геленджикском аэродроме находилось подразделение обслуживания, которое обеспечивало бытовые нужды летчиков и связь. Среди военных девушек отличалась частым появлением среди летчиков двадцатилетняя Аня, которая любила болтать с Ростиславом, своим ровесником, о войне, о судьбе летчиков, чаще других навсегда исчезавших за Кавказским хребтом, о мирной жизни… Ростиславу было приятно коротать с нею ранние зимние вечера и чувствовать на себе ее ласковые взгляды. Аня рассказала Ростиславу, что успела побывать замужем и что ее муж погиб в первые дни войны. Однажды вечером Аня пригласила Ростислава прогуляться по тропинкам хвойных насаждений, которые окружали аэродром. Была лунная декабрьская ночь, когда они вступили на сопки и оказались в тени деревьев и кустарника. Аня повернулась к Ростиславу и привлекла к себе его лицо. Наконец он понял, что можно и нужно целовать Аню. Неожиданное тепло охватило его, и он стал осыпать подружку жадными поцелуями, стремясь добраться до ее груди, прикрытой гимнастеркой. Аня привлекла Ростислава к себе, оседая на песчаную постель сопки, и спросила шепотом, познал ли он уже женщину. Полинин отрицательно замотал головой, изнывая от всесокрушающего желания. Тут уже Аня инициативу решительно взяла на себя, ласково вовлекая юного летчика в первобытный вихрь любви, из которого Ростиславу не хотелось выходить, пока его первая в жизни любовница, удовлетворенная после вынужденного поста, не спросила: «У тебя все?» «Не знаю», – отвечал юноша, с трудом отрываясь от своей наставницы. Их ласки вспыхивали еще несколько раз, пока Аня не решила, что пора возвращаться в общежитие. Перед уходом девушка отошла в сторонку, «чтобы не забеременеть», как она объяснила. Так начинался у Полинина путь познания женщины, лучшего творения Бога, природы или мужчины, как это утверждают некоторые философы мужского пола.

Оставшись один, Ростислав попытался разобраться в происшедшем. Что он сотворил? Храня свою любовь для Инны, он не смог устоять перед женщиной, случайно оказавшейся на его пути? Но он также случайно или по логике вещей непрекращающихся боевых вылетов мог уйти из жизни вообще не познав женщину! С другой стороны, в силу обстоятельств или вопреки им, он обманывает самого любимого человека на свете! Немедленно покаяться и объяснить Инне все происшедшее в письме? Но какие страдания такое письмо принесет ей, а может быть и разъединит двух людей, созданных друг для друга. К тому же Полинин не мог забыть письмо, которое он получил месяц тому назад от своей любимой, и которое принесло ему адскую боль. Инна писала в этом письме: ‘Тостик, милый, дорогой мой! Как тяжело, больно и стыдно мне писать тебе эти строки. Да, я не выдержала этого нового испытания, оказалась слишком слабохарактерной. Но объясню тебе все толком. Ты знаешь наш город, в котором любые слухи и сплетни в течение часа становятся известны всем. Так получилось и на сей раз. На следующий день после получения твоего письма родителями, в котором ты пишешь о своей встрече с Оксаной, очень, конечно, в преувеличенном и приукрашенном виде было передано через наших знакомых, что ты встретился, находясь в Миха Цхакая, со своей первой сильной любовью, что она, окруженная летчиками-орденоносцами, бросала их всех ради тебя, что ты живешь теперь там, как в сказке, ну и т. д. и т. п. Можешь себе представить, каково было это все мне слушать и ни жестом, ни словом не выдать своего состояния? Я тотчас же помчалась на почту, раз, два, три, прошло 29 дней, а ты все молчал, ну и тут уже я решила, что все пропало, и все кончено. И можешь себе представить, что твоя Инна оказалась ужасно мстительной особой. И тут мне подвернулся человек, имени которого я тебе называть не буду, так как тебе будет особенно неприятно его услышать, довольно приятный, развитой и интересный собеседник, но к которому я и по сей день отношусь лишь как к товарищу, а не так, как я старалась относится в те дни и как, слава богу, мне не удавалось. Но теперь, мальчик милый мой, с этим все кончено, кончено навсегда. И из этого ужасного состояния выходишь очищенной, обновленной, более уверенной в себе, в своих силах, в своей любви. Итак, мой родной Ростик, позволь мне еще раз со всей искренностью попросить у тебя прощения, попросить тебя забыть обо все этом и помнить любящую тебя Иннуську, ставшую теперь уже совсем взрослой…»

Вот такое письмо, написанное невинной девушкой, повергло в неописуемое состояние Ростислава: он понял, что она из-за чувства ревности отдалась почти незнакомому человеку и предала их любовь. Его муки продолжались немало часов, пока он не решился написать письмо, где прощал ей всё и говорил о той страшной боли, которая не оставляла его ни на минуту. Через две недели, в своем следующем письме Инна с возмущением и изумлением задавала вопрос, как он мог позволить себе даже подумать о возможности ее интимных отношений с нелюбимым мужчиной, что речь шла о нескольких поцелуях, которые она из мести согласилась принять…

Оглушенный Полинин понял, наконец, какая пропасть разделяет в этом возрасте менталитет невинной девушки и молодого мужчины, жаждущего для себя физиологического равновесия. Он понял, что не имеет права писать в письме о приключении с бывшей замужем женщиной невинной девушке, доверившейся ему.

Что касается Оксаны, о которой писала в своем письме Инна, то он действительно по дороге на фронт случайно встретил ее, эвакуированную из Анапы, но эта встреча была невинной.

Между тем счастливые дни разлуки с Германией рядом с Инной пробежали быстро. И вот Полинин снова в Бабельсберге, в Берлине, в Лейпциге, в Эрфурте, в Веймаре, переводит на переговорах, приемах к неожиданно для себя в Доме офицеров читает лекции офицерам Франции, ее истории, географии и культуре. Его работа с иностранцами, со своим командованием, с высшими чиновниками государства, посещавшими Германию, достаточно высокий уровень профессионализма и, наконец, его лекции, все это заинтересовало военное командование в Москве, и оно решило подумать о подготовке военных кадров для легитимного присутствия на дипломатических встречах с целью получения интересующий его информации. К этому времени, а это было начале 50-х годов, доступ в высшие круги международного сообщества был приоткрыт только для одной категории людей, людей, способных осуществлять синхронный перевод. А для этого мало было хороших анкетных данных и наличия связей с соответствующими чиновниками ЦК КПСС. Для этого нужен был прежде всего высокий профессионализм.

В то время синхронный перевод только начинал свое победоносное шествие по конференциям, съездам, форумам и встречам в верхах. Старое поколение переводчиков, воспитанное на работе в довоенной Лиге Наций, не хотело признавать синхронный перевод. У них были все основания утверждать, что синхронный перевод не способен передать все нюансы речи ораторов, что он снижает эмоциональный эффект выступлений и может испортить имидж не только оратора, но и страны. Но Организация объединенных наций была уже не повторением Лиги Наций тридцатых годов, где наличие двух рабочих языков, французского и английского, вполне удовлетворяли запросы ее членов. Организация объединенных наций насчитывала уже 5 рабочих языков и последовательный перевод мог бы увеличить расходы этой организации в 5 раз.

После того как в 1951 году синхронный перевод занял прочное место в ООН, международный отдел ЦК КПСС начал судорожные поиски «верных» представителей этой профессии для работы в своей стране и за рубежом. К этому времени в стране насчитывалось буквально чуть более десятка переводчиков, умеющих переводить синхронно и имеющих некоторый опыт работы в этой области. К ним относился прежде всего Е.А. Гофман, входивший в первую официальную команду синхронных переводчиков на Нюренбергском процессе над нацистскими военными преступниками, а также блестящие мастера своего дела Фактор, Сеземан, Велле, Тарасевич, Белицкий, Лангеман, Владов, Цвилинг… Поиски международного отдела ЦК привели, наконец, Полинина в Москву из Бабельсберга с заданием подготовить группу синхронных переводчиков в Институте международных отношений.

В жизни Полинина начинался новый этап – этап освоения теории и практики обучения переводу.

ГЛАВА IV. Обручение с синхронным переводом

Появление на военной кафедре Московского государственного института международных отношений молодого офицера и преподавателя военного перевода не вызвало удивления. Появление и исчезновение офицеров этой кафедры было обычным делом и диктовалось нуждами Главного разведывательного управления. На этот раз новый офицер обратил на себя внимание по другой причине, по причине необычных методов преподавания, которые впервые появились в этом солидном учебном заведении. Вместо анализа французских текстов и их сопоставления с аналогичными русскими текстами на уроках военного перевода занимались записью воспринимаемых на слух числительных, синхронным проговариванием диктуемых текстов, скоростным двусторонним переводом терминологических словосочетаний, скороговорками, художественным чтением, усложненным аудированием и многими другими упражнениями, имевшими очень мало общего с так называемым «академическим» уроком перевода, на котором учащиеся по очереди переводят отдельные фразы из подобранного специально для данной темы текста.

Не совсем обычные уроки вел Полинин, не имеющий опыта преподаватель, после окончательного возвращения из «бабельсбергского» плена в родную Москву. Неожиданно для себя, но, по-видимому, не столь неожиданно для своего начальства, он с увлечением окунулся в новую профессию, которую до этого всячески избегал. И не имея специального образования в области педагогики, он стал воплощать в качестве преподавателя перевода то, что казалось ему особенно интересным и полезным в годы учебы в Военном институте. А самым интересным и ценным для устного перевода были, по мнению вновь испеченного педагога, уроки Исидора Шрайбера, одного из незаурядных преподавателей в Alma Mater военных переводчиков. Постепенно из отдельных оригинальных упражнений И. Шрайбера, а также из того, что подсказывал собственный опыт переводчика Полинина, и стала складываться методика, которая легла в основу его кандидатский диссертации.

А пока педагогическую практику приходилось совмещать с не менее интересной и ответственной практикой перевода. Вышестоящие инстанции не оставляли своего офицера в покое, и вскоре Полинину пришлось переквалифицироваться в медика. Это произошло в Брюсселе и в Париже, где он сопровождал одного из лучших хирургов Москвы, командированного с целью изучения опыта клинических учреждений Бельгии и Франции. Поездка во франкоязычные страны представляла для Ростислава большой интерес, поскольку он впервые попадал в среду того языка, который составлял перпетуум-мобиле его профессии. Впрочем, профессия переводчика в родной стране Полинина имела весьма размытые границы, и в этом он убедился достаточно скоро.

По прибытии в Брюссель ему сразу пришлось взять на себя функции няньки и водить известного хирурга за ручку из отеля в посольство, из посольства в консульство и далее везде, включая медицинские учреждения. Правда… на пороге медицинских учреждений диктат переводчика явно смягчался. Полинину было поручено выступать в качестве медика, но ни врачебными знаниями, ни медицинской терминологией он не владел. Для него было открытием, как врачи Бельгии, вместо бесконечных записей в медицинские книжки, просто начитывают в диктофон все необходимые сведения о больных, которые потом переносятся в историю болезни работниками регистратуры. Как это было бы удобно для советских врачей, насильно превращенных неразумной системой в писателей! Полинин был уверен, что Москва позаимствует этот опыт. Увы, прошло много лет, а врачи все еще остаются писателями. Но тогда же Полинин успел во время одернуть своего подопечного, когда тот перед входом в операционную решил заменить свои брюки на медицинские цвета хаки и тем самым продемонстрировать бельгийскому персоналу уродливые советские трусики, имевшие столь оглушительный успех на выставке в Париже, устроенной любимцем московской публики Ивом Монтаном, после его экскурсий в московские магазины. Впрочем через несколько минут на грани провала оказался уже Полинин. Брюссельский хирург начал демонстрировать московским коллегам операцию на щитовидной железе симпатичной дамочки, попросив Ростислава встать рядом с ним для того, чтобы переводить его объяснения. Это была одна из самых жутких сцен, какие когда-либо наблюдал бывший фронтовик. Да, он был на фронте, он убивал врагов, посягнувших на его Родину, убивал с воздуха при помощи пулеметов, пушек и бомб. Да, на его глазах сбивали самолеты друзей, которые уже больше не возвращались на родные аэродромы. Да, и его аэродром не раз подвергался налетам гитлеровской авиации, во время которых гибли не успевшие уйти в укрытия авиационные техники и оружейники. Но все это происходило как бы на экране, виртуально. Он сам в кого-то стрелял, и этот кто-то пытался в это время от него укрыться или просто падал сраженный пулей или осколком. Он видел, как от его глубинной бомбы растворяется в воде подводная лодка с людьми, оставляя на поверхности большое нефтяное пятно и всплывающие обломки субмарины. Он рядом как бы в коридоре пролетал среди разрывов вражеских зениток или наблюдал серийное бомбометание на его собственном аэродроме. Но ему везло, он никогда не наблюдал оторванные руки или ноги, развороченный живот или разбросанные куски тела около себя, и даже полученное им ранение в глаз и в правую часть лица он не мог видеть со стороны. Поэтому бодро докладывая о подбитых танках и машинах, об убитых немецких солдатах, он не чувствовал себя убийцей или соучастником убийства, как это случилось, когда на его глазах интеллигентный бельгийский хирург начал ожесточенно резать горло больной, лежащей на операционном столе, объясняя на превосходном французском языке свою кровожадность. Полинин понимал, что нужно переводить, но он не понимал, почему этот бельгиец упорно хочет отделить голову от туловища приятной женщины, забывшейся под наркозом во сне. И он с трудом, заикаясь произнес: «Он режет ее!» На этот раз на помощь переводчику пришел московский хирург, который произнес: «Говори что-нибудь, я и без перевода все понимаю!»

Да, в больницах и клиниках Полинин явно проигрывал своему напарнику, который оказался действительно виртуозом в своей профессии и вызывал глубокое уважение у бельгийских и французских коллег. Операция завершилась благополучно, операционная команда весело мыла руки, а временный советский коллега Полинина, пригласив врачей в ресторан, просил Ростислава организовать все наилучшим образом и не скупиться на угощения, так как на это специально отпущены бельгийские шиллинги.

И все же Полинин был вынужден зафиксировать, что его новый друг слабо ориентировался в истории, традициях и памятниках западноевропейских стран. Речь идет не о том, что в Бельгии считается неприличным громко чихать в общественных местах и что любимой достопримечательностью брюссельцев является мальчуган, который круглые сутки делает свои маленькие дела в центре столицы. Речь идет об именах, которые должны быть известны всякому образованному человеку. Полинин никогда не забудет, когда впервые в своей жизни, вступив на описанные во всех французских романах Елисейские поля, площадь Согласия или улицу Риволи и испытывая безграничный восторг от красоты исторического центра Парижа, он должен был объяснять своему новому ученому другу, что Марсово поле носит свое название не в знак преклонения перед планетой Марс, а в честь бога войны, и что на этом месте у подножия Эйфелевой башни когда-то проходили военные парады, а одна из главных аллей в разбитом здесь парке названа аллеей Анатоля Франса не потому, что он был известным полководцем, а потому что вошел в число наиболее знаменитых французских писателей. Точку в своем знакомстве с Парижем представитель советских медицинских кругов поставил возле памятника Жанне Д’Арк вопросом: «А за что этой бабе памятник поставили?» И только позже Полинин понял, из кого складывалась советская элита пятидесятых годов, как строился новый мир, после того как «старый мир был разрушен до основания», а его лучшие люди были расстреляны или высланы из страны. И это себе позволяли делать не только откровенные бандиты, добывавшие деньги для партии революционеров, но и представители русской интеллигенции, входившие в первое рабоче-крестьянское правительство… Впрочем, многие интеллигенты из этого правительства сами взошли на эшафот в 30-е годы, а дорога оказалось открыта действительно тем, «кто был ничем и кто стал всем». Увы, ни кухарки, ни те, кто был ничем, не были способны вырастить поколение образованных людей…

Несмотря на крамольные мысли бывшего авиатора, уже достаточно опытного переводчика и псевдолекаря, нашему герою снова оказали доверие. В один прекрасный день ректор Института международных отношений вызвал его к себе и предложил подготовить из группы студентов старшего курса синхронных переводчиков для работы, на международных конференциях. «С этой целью, – сказал он, – мы закупили соответствующее оборудование, которое устанавливается в лингафонном кабинете. Сходите, ознакомьтесь с техническими средствами обучения, подобных которым в других учебных заведениях пока нет».

Через пару недель, освоив оборудование лингафонного кабинета и продумав его возможности для обучения синхронному переводу, Полинин приступил к занятиям.

Его подопечными были молодые люди, лет на 6–8 моложе самого преподавателя, с открытыми ртами внимавшие своему наставнику в своих мечтах о новой, загадочной профессии. Многие из них довольно быстро осуществили свою мечту. Выпускник МГИМО Юрий Дубинин уже через пару лет оказался в свите Н С. Хрущева во время его поездки во Францию и сделал отличную карьеру в МИДе, занимая посты послов в таких ведущих странах, как Испания, США; он даже дотянулся до должности заместителя министра, но не понял, кого следует поддержать в критические дни августа 1991 года, и это несколько замедлило его возвышение. Феликс Иванов объездил полмира, занимая поочередно все ступени посольских миссий и оставаясь скромным и порядочным человеком, влюбленным в свою красавицу жену Лору, которая умело создавала мужу имидж человека высшего света. А.А. Баранов, упорным трудом и преданностью своему делу дошедший до поста одного из руководителей агентства ТАСС и безвременно погибший в автомобильной катастрофе. Но еще до своей гибели А.А. Баранов выступил с горячей речью в поддержку докторской диссертации своего бывшего учителя, доказывая на примере журналистов эффективность школы подготовки переводчиков международного класса, представленной на защиту Ученого совета. В.Н. Казимиров, посол Советского Союза в Венесуэле, не поленился догнать Полинина на аэродроме, когда он вместе с группой переводчиков, приглашенных в Каракас, значительно обогнали депутата Верховного Совета СССР, известного поэта М.А. Дудина. И не только догнал в аэропорту, но и окружил вниманием, так необходимым в чужой стране, пригласив к себе на чашку чая и оставив телефон, по которому можно было в любой момент вызвать машину или просто получить необходимую информацию.

А пока будущие послы и заместители министра осваивали практику синхронного перевода в «чуде техники» 50-х годов, кабинах лингафонного кабинета под руководством молодого преподавателя, впервые почувствовавшего колдовство педагогического искусства. Именно в этом лингафонном кабинете на занятиях, которые вел он сам, Полинин осознал, что и он способен выступить в роли синхронного переводчика и что не так страшен черт, как его малюют. Именно здесь он определил, что синхронный перевод, в отличие от других видов перевода, легче с родного языка на иностранный и что синхронному переводу можно научить при соответствующей системе упражнений любого студента, хорошо владеющего родным и иностранным языками.

Но тогда он еще не познал такой разновидности синхронного перевода, с которой столкнулся через несколько лет на конгрессе писателей стран Азии и Африки в узбекской столице Ташкенте.

В Ташкент бригада переводчиков отправилась поездом, в котором и произошло между ними первое знакомство. Синхронистов среди них было всего несколько человек. Остальные должны были выполнять роль гидов многочисленных гостей, прибывших из самых различных стран двух континентов. В поезде Полинин оказался в одном купе с красивой брюнеткой, которую звали, как и его жену, Инной. На этот раз он почему-то не отказался от того шутливо-кокетливого тона, которым с ним разговаривала его соседка. Впрочем, он не думал, что может произвести впечатление в своем «солидном» возрасте. Полинину в это время шел 37-ой год. Позже, уже в Ташкенте, когда по инициативе новой знакомой они стали проводить поздние вечере в фойе гостиницы, совершенствуя искусство поцелуев, Ростислав с удивлением узнал, что его возраст не может служить препятствием для нежных чувств к нему молодых женщин. Позже он пришел к заключению, что любви или по крайней мере нежным чувствам действительно все возрасты покорны, во всяком случае взаимностью ему отвечали и через 10, и через 20 и через 30 лет… Причем параллельно с его годами увеличивался и разрыв в возрасте между ним и теми женщинами, которые продолжали волновать Полинина. Он долго недоумевал, почему, если его тянуло только к молодым, то прекрасный пол весьма терпимо воспринимает и уже пожилых мужчин.

Только тут он начал понимать непостоянство вкусов своего сводного брата Виталия, который, будучи старше Ростислава на 20 лет, все еще предпочитал жизнь холостяка. Талантливый художник, он и в молодости считался перспективным женихом и в семье крупного хирурга Хорошко, и широко известного русского художника Кончаловского Петра Петровича. К дочери последнего ему дорогу перебежал «дядя Степа», а точнее автор этого произведения Сергей Владимирович Михалков. Впрочем, это не помешало им оставаться друзьями, и Виталий всю жизнь хранил стихотворение, которое написал у него в гостях Сергей Владимирович, рассказывая о появившемся в их доме щенке:

Инициалы раскрыть не сложно: Сергей Михалков и Наталья Петровна. Стихотворение написано 29 января 1936 года. Как раз в это время брат Ростислава попытался жениться на изумительно красивой девушке Зое Бедринской. Их знакомство состоялось, когда она позировала известному скульптуру Ивану Шадру для его «Девушки с веслом». Эта статуя высотой в 8 метров была установлена в Центральном парке культуры и отдыха в Москве и привлекала внимание многочисленных посетителей. Тем более что скульптура представляла обнаженную девушку с прекрасной фигурой. Позже, будучи уже женой Виталия, Зоя рассказывала, что она долго не соглашалась позировать голой и, в конечном счете, согласилась при условии присутствия жены Шадра во время сеансов.

К сожалению, брак Виталия с Зоей продолжался недолго. Неугомонный художник не мог не менять натуру. Сколько его ни помнит Полинин, в любом возрасте у него были двадцатилетние подруги.

Что касается Ташкента, то тогда у Ростислава с его еще одной Инной все ограничилось поцелуями. И скорее всего препятствием стали его глубокие чувства к жене, которую он еще не был готов обмануть.

Именно в Ташкенте он познакомился не только с признанными асами синхронного перевода Сеземаном и Лангеманом, но и с очень известным писателем и поэтом Константином Симоновым. Это имя в то время было у всех на слуху. Его стихи «Жди меня и я вернусь, только очень жди» знали все фронтовики и их любимые. Его пьесы «Парень из нашего города» и «Русский вопрос» шли во всех театрах страны. Его книги, посвященные войне, не залеживались на полках. И в то же время это многообразное творчество носило отпечаток определенной незавершенности. Да, многие его стихотворения были дороги фронтовикам. Но кончилась война, фронтовики воссоединились со своими любимыми, и о поэзии Симонова стали постепенно забывать. Его пьесы поднимали острейшие вопросы холодной войны, но постепенно с улучшением международной обстановки они также сошли со сцены. Его проза и публицистика привлекали внимание читателей 40-х, 50-х годов, потому что они приоткрывали думы и чаяния интеллигенции, но уже в 70-х годах они потускнели и постепенно забылись на фоне произведений новых талантливых писателей: Виктора Астафьева, Василия Быкова, Валентина Распутина. Что-то вроде литературной карьеры у него просматривалось и в личной жизни. Он не смог долго довольствоваться первой женой, так как в советской элите появилось сексапильное милое существо – актриса Валентина Серова. Прославилась она прежде всего необычным романом с летчиком-истребителем Анатолием Серовым, который, будучи в Москве в сиянии славы после воздушных боев в Испании, познакомился с ней и был мгновенно покорен. Узнав, что она уезжает в Ленинград, он проводил ее на поезд, а на утро встречал на вокзале в Северной Пальмире с роскошным букетом цветов в руках. Их бурный роман был очень коротким. Через несколько месяцев герой войны в Испании разбился на своем истребителе, а его супруга Серова стала женой Симонова. Но и этот брак не был счастливым, Валентина Серова оказалась в объятиях Бахуса, и ничто не смогло спасти ее от алкоголя. Последний брак Константина Симонова был связан с именем поэта С. Гудзенко, после смерти которого еще одна вдова прельстила ищущего писателя.

К. Симонов собрал синхронных переводчиков и предупредил о своеобразии прибывших в Ташкент афро-азиатских писателей, английский или французский язык которых был далек от оригинала. Переводчики убедились в этом достаточно быстро. Уже на одном из первых заседаний выступавший индонезийский писатель заявил, что он будет говорить на английском языке. Переводчики с английского приготовились его переводить на русский, а «французы» замерли в ожидании русского текста для перевода его на французский. Однако перевода на русский язык не последовало. Английский язык оратора был недоступен для высококвалифицированных синхронистов, свободно владеющих этим языком. В то же время франкоязычные синхронные переводчики почему-то понимали и достаточно сносно, что хотел сказать индонезиец, и английским переводчикам ничего не осталась делать, как переключиться на французскую кабину. Так была спасена ситуация с представителем Индонезии.

С писателем из Камбоджи /Кампучии/ положение оказалось сложнее. Он настаивал на своем праве выступать на родном кхмерском языке. После горячего обсуждения создавшейся обстановки выход был найден. В кабину рядом с Полининым был посажен французский переводчик из Камбоджи, который должен был указывать Ростиславу во французском письменном тексте то, что в данный момент говорит оратор на кхмерском языке. Все было предварительно оговорено, и административная группа конгресса во главе с К. Симоновым считала вопрос решенным. Было объявлено выступление камбоджийского писателя. Его переводчик с достоинством начал водить карандашом по французскому тексту, указывая Полинину место, которое озвучивал в данный момент писатель. Синхронный перевод превращался в перевод с листа. Все шло как по маслу: оратор говорил, молодой камбоджиец дирижировал карандашом, а Ростислав превращал французский текст в русский. В то же время в общей обстановке стал ощущаться дискомфорт. Оратор монотонным голосом вещает, а его слушатели взрываются вдруг аплодисментами, оратор переходит на торжественный тон, а в зале смеются, что приводит в некоторое смущение выступающего. Наконец, письменный текст подходит к концу, возникает необходимость переходить к лозунгам, дежурным в то время – типа «Долой империализм!» и «Да здравствует учение марксизма-ленинизма!», а в голосе оратора беспросветная тусклость. Полинин с удивлением смотрит на камбоджийского переводчика, тот на Полинина. Нужно принимать решение. Можно, конечно, сказать в микрофон, что письменный текст кончился и что переводчику остается только замолчать. Но это будет неординарным происшествием и вызовет непонимание у присутствующих. Остается одно: Ростислав возвращается к первым строкам уже переведенного французского текста и повторяет его перевод. При этом он внимательно следит за интонациями оратора. Где-то в середине текста у камбоджийского писателя появляются торжественные нотки. Он явно подходит к концу. Полинин перескакивает к заключительной части текста и провозглашает лозунги. Раздаются аплодисменты. Оратор доволен, он выкрикивает еще что-то. Это же делает и переводчик. Аплодисменты нарастают, и торжествующий кхмер сходит с трибуны. Все довольны. Симонов благодарит синхронных переводчиков за работу.

Естественно, что описанный вид синхронного перевода с кхмерского на русский через французский письменный текст является исключением, а со всеми тонкостями работы переводчиков конференций Полинин познакомился в стенах знаменитой школы переводчиков в Женеве, куда он отправился по инициативе ректора Института международных отношений Ф. Рыженко. Талантливый и умный политик, жесткий руководитель, он пришел восстанавливать престижное учебное заведение после скоропалительного решения постсталинского правительства о резком сокращении специалистов-международников.

Женевский университет является одним из старейших учебных заведений Западной Европы. Основанный в 1559 году, он насчитывал в начале 60-х годов XX века примерно 3000 студентов, обучавшихся на 8 факультетах и в 11 институтах и школах, функционирующих при университете. Из 3000 студентов примерно треть обучалась в Школе переводчиков, поэтому ее значение для Женевского Университета трудно было переоценить. Только тут Полинин узнал, что для поступления на факультеты иностранных языков или же в школы переводчиков требовалось хорошее знание одного или двух иностранных языков. Это было особенно удивительно, потому что на всех факультетах иностранных языков в бывшем Советском Союзе, также как до сих пор в России, большинство студентовначинают обучение если не с нуля, то с весьма слабого уровня владения одним иностранным языком. Условия приема на переводческие факультеты Запада скорее отвечают требованиям здравого смысла. Нельзя превращать высшие учебные заведения в начальные школы и училища, предназначенные для приобретения элементарных знаний.

Итак, научная командировка в Женевский университет. К этому времени Полинин уже приобрел некоторый опыт поездок за границу, а потому постарался выбрать маршрут поинтересней. Он не стал возиться с аэрофлотом и стоять в очередях за билетами, поскольку советским гражданам настойчиво рекомендовали летать только на отечественных самолетах. Он взял билеты на Боинг 707 компании Сабена и был несказанно удивлен обилием пустых мест и безукоризненным обслуживанием. Этот же Боинг доставил его в знакомый уже Брюссель, где на аэродроме самолет встречали бывшие студенты, а ныне дипломаты Уранов и Устинов. Молодые дипломаты постарались сделать пребывание в Брюсселе своего бывшего преподавателя максимально полезным. Они не только его хорошо накормили, но и поспешили пополнить его страноведческий багаж. На этот раз Полинин своими глазами увидел Ватерлоо, где 18 июня 1915 года был окончательно повержен очередной титан тоталитаризма Наполеон Бонапарт.

На другое утро с помощью самолета уже швейцарской компании Полинин прилетает в Цюрих, где его встречает немецкий переводчик Скобелев и доставляет на машине в столицу Швейцарии Берн. Берн, в отличие от других столиц, поразил Ростислава своей тишиной и спокойствием. Тихие улицы, готический собор Санкт-Винценц, тротуары, которые почему-то устроены под домами, медведи в яме на центральной площади города, безмятежный парламент, рабочими языками которого являются французский, немецкий, итальянский и ретороманский. А главное, изумительная природа не только вокруг Берна, ни на всем протяжении автомобильного путешествия из Цюриха в Берн и из Берна в Женеву.

Недаром здесь находили покой и приют многие выдающиеся личности: философ Вольтер, мастер детективов Жорж Сименон, уникальный актер, кинорежиссер и композитор Чарли Чаплин… Последний благополучно и счастливо доживал свой девятый десяток на берегу Женевского озера после гонений в США со стороны сенатора Маккарти, не подозревая, что гонения могут прийти и после смерти. А они пришли… в очередную командировку Полинина в Женеву в 1977 году, когда он был буквально оглушен сообщениями швейцарской прессы о похищении трупа Чарли Чаплина из могилы. Он оказался заложником оригинальных террористов из Восточной Европы. Оригинальных, потому что их единомышленники в Чечне, в Израиле или Японии предпочитают делать из заложников трупы.

В то время эта история наделала много шума. Тогда терроризм XX века проходил начальную стадию развития. Позже он стал средством манипуляций соответствующих органов для достижения политических целей. А некоторые террористы беспрепятственно выдвигались в руководители существующих или несуществующих государств, таких как Палестина, Грузия, Чечня, Северная Ирландия или некоторые страны Латинской Америки.

Пребывание в Женевском Университете было для Полинина чрезвычайно полезным. Во-первых, он проник в тайны последовательного перевода, т. е. перевода речи оратора после того, как выступающий ее закончит. Оратор может говорить 5, 10, 15 и более минут, и никто не имеет права его прервать. Переводчик международных конференций после этого встает и делает устный перевод в течение 5, 10, 15 и более минут, в зависимости от продолжительности речи оратора.

В книгу Гиннеса занесен рекорд последовательного перевода в английском парламенте речи французского дипломата Франсуа-Понсе, продолжавшейся 2,5 часа. Переводил речь французского дипломата отец знаменитой французской актрисы Симоны Синьоре, один из братьев Каминкер.

Тайной последовательного перевода, который господствовал долгое время на переводческом Олимпе, была переводческая скоропись или записи в последовательном переводе. Эту «запись» Полинин увез с собой в Москву, переосмыслил, разработал для русского языка и предложил ее своим ученикам.

Во-вторых, он познал блеск и нищету западноевропейского студента. Блеск выражался в той свободе, которой наделен в своих поступках молодой и не очень молодой человек, числящийся в списках университета. Прежде всего, полная свобода посещения лекций и практических занятий после того, как ты внес солидную сумму в полтора-два десятка тысяч долларов за учебу в университете. И даже в том, что касается сдачи экзаменов, которые можно сдавать по каждому предмету не один, а два, три и десять раз. Но за каждый повторный экзамен вносится дополнительная и все возрастающая сумма денег. Немало отпрысков богатых родителей учатся по 10–15 лет. Впрочем, если тебя признали талантом и ты отлично успевающий студент, то у тебя есть шанс получить именную стипендию, которая с лихвой погасит все расходы на учебу и на жизнь. Именно в, условиях относительной свободы Женевский Университет выпускает в год 5–7 переводчиков международных конференций, т. е. переводчиков наивысшей квалификации. И выпускает так немного не столько из-за свободного посещения занятий, сколько из-за отсутствия преподавателей, способных последовательно и терпеливо формировать многочисленные навыки перевода. Таких преподавателей никто не готовит специально, все они просто переводчики отделения ООН в Женеве и, как правило, хорошие переводчики, но без какого-либо представления о методике преподавания. В этом и заключается «нищета» западноевропейского образования.

Интересно, что такую же картину через пару десятков лет Полинин наблюдал в Джорджтаунском Университете в Вашингтоне. Чудесная аппаратура, огромная библиотека с записями выступлений всех видных деятелей политики, науки, искусства. В то же время игнорирование методики как науки, предоставленные самим себе студенты, чья свобода напоминает поведение первобытного человека. В перерывах между лекциями они валяются в коридорах прямо на полу Университета с банками пива или кока-колы и поплевывают на профессуру, застенчиво пытающуюся перешагнуть через их тела.

И, наконец, в-третьих, Полинин еще раз убедился, что российский человек либо вообще не доверяет технике, либо готов ее раскурочить, удовлетворяя свое любопытство, или заимствуя деталь, которую он не мог «достать» в доперестроечный период. Уже говорилось, что до сих пор врачи в России большую часть времени приема больных тратят на бесконечную запись в медицинских книжках. В то же время уже в 50-х годах клиники и поликлиники Бельгии, Франции и других западноевропейских стран снабжали врачей диктофонами, с помощью которых они наговаривали на пленки результаты осмотра больных, их диагноз и требуемые лечебные процедуры.

То же самое, вспоминал Полинин, было и с техническими средствами обучения. Лингафонные кабинеты в лучших вузах Москвы выходили из строя через пару месяцев работы, а то и начиная с первых занятий что-то переставало включаться, крутиться и звучать. И это при наличии лаборантов, которые иногда по пол-урока копались в том или ином магнитофоне или микрофоне.

Лингафонный кабинет в Женеве представлял собой обратную картину: достаточно большая аудитория, приютившая стройные ряды кабин с несколькими учащимися, пульт управления, у стен – шкафы, забитые записями многочисленных ораторов, и ни одного лаборанта.

«Кто же следит здесь за всей этой аппаратурой?» – спросил Полинин у сопровождающего его швейцарского коллеги. «Вся эта аппаратура, – услышал в ответ первый советский стажер в Школе переводчиков, – представляет собой дар Ротшильда, и по его указанию один раз в месяц нас посещает представитель фирмы Грюндиг для технического контроля и замены, в случае необходимости, изношенных деталей». Других вопросов Полинин не задавал. Он уже понял, что самый недобросовестный студент Женевского Университета не позволит себе отвернуть какую-либо деталь в оборудовании даже в том случае, если он в ней безмерно нуждается.

Достаточно долгое пребывание в Женеве (два с лишним месяца) породило у Полинина и более опасные вопросы. Воспитанный на догмах марксизма-ленинизма, он твердо усвоил, что только в его стране «каждый получает по труду». Но тогда почему синхронный переводчик, представитель столь редкой профессии, труд которого требует большого физического напряжения (по правилам Ассоциации переводчиков международных конференций после 20 минут синхронного перевода предусматривается 60 минут отдыха), оплачивается в Москве в несколько раз ниже, чем на Западе, а в случае поездки за рубеж ограничивается вообще 9 долларами в день, т. е. просто суточными.

Правда, этот вопрос обрел свои окончательные очертания в голове Полинина после случая, который произошел с ним в той же Женеве несколько позже, во время его приезда в команде синхронных переводчиков на сессию Европейского отделения ООН. Условия работы показались советским синхронистам сказочными, поскольку время нахождения их в здании бывшей Лиги Наций было строго ограничено, заседания начинались ровно в 10 часов утра, продолжались до 18 часов с перерывом на обед с 14 часов до 16, причем, независимо от речей словоохотливых делегатов, микрофоны выключались точно в 14 и 18 часов, все остальное время принадлежало синхронным переводчикам ООН, включая команду из СССР. И хотя жаловаться было не на что, во время одного из заседаний к Полинину, отработавшему свои 20 минут и прогуливающемуся по коридору, подошел один из иностранных синхронистов с вопросом, сколько советские переводчики получают за день работы? Ни о чем не подозревая, Ростислав ответил честно: «Мы живем на всем готовом и имеем 9 долларов суточных»… «Но это же возмутительно! – взорвался ооновец. – Мы выполняем ту же работу, а в случае командировки нам, естественно оплачивают дорогу и проживание в отеле, но оплата за 6 часов работы остается неизменной для всех, а именно 48 долларов в день!» (Это были 60-е годы, сейчас синхронные переводчики получают от 250 до 500 долларов в день.) «Мы немедленно объявим забастовку до прекращения дискриминации в отношении наших советских коллег!» – объявил Полинину его новый знакомый из английской команды. Возможность подобной забастовки напугала Ростислава, он прекрасно знал, что ООН переводит в советское представительство за каждого переводчика те же 48 долларов, но 39 из них изымается в пользу государства, таким же образом, как самым выдающимся музыкантам того времени /Ойстраху, Флиеру или Гилельсу/ оставляют примерно 300 долларов за концерт из гонорара в 3000 этих денежных единиц. Он знал также, что только Рихтер отказался однажды выплатить этот оброк отечественным сборщикам подати, поскольку он перевел заработанные деньги своей матери, проживавшей в то время за границей. После этого некоторое время Святослав Рихтер не выезжал с концертами за рубеж. Не будучи Рихтером, а офицером Советской армии, Полинин хорошо понимал, чем ему грозит подобная забастовка. С большим трудом удалось уговорить энергичного коллегу из ООН не поднимать шума. Ему объяснили, что остальные деньги советские переводчики получат в Москве.

Постепенно Полинин пришел к выводу, что именно в цивилизованных странах Запада сделан робкий шаг к тому, чтобы платить по труду, по компетентности исполнителя, и это обстоятельство является значительным стимулом к прогрессу во многих областях жизни и труде. У него же в стране наблюдается примитивная уравниловка, которая никак не поощряет наиболее талантливых и квалифицированных рабочих, крестьян или ученых к созданию новейших технологий и производству товаров высокого качества. И если на его Родине еще появляются выдающиеся изобретения, неординарные открытия и талантливые мастера своего дела, то только потому, что есть люди, которые по своей природе не могут работать плохо. Впрочем, Полинину была чужда и западная традиция выплачивать гонорары в сотни тысяч или в несколько миллионов долларов отдельным кинозвездам, музыкантам, эстрадным ансамблям, спортсменам и другим личностям, получившим заслуженную или случайную известность.

Так вместе с обретением и утверждением еще одной престижной профессии, профессии синхронного переводчика, Полинину открывались новые горизонты, новые нюансы западной цивилизации, новые правила игры, которые вполне могли поспорить и даже опровергнуть то, что упорно вбивалось в его голову более 30 лет.

ГЛАВА V. Некоторые страницы жизни номенклатурного переводчика

Номенклатура – так называют политическую элиту, доступ в которую определяется не столько компетенцией человека, сколько его преданностью хозяину. Сам хозяин чаще всего должен быть умным и жестким человеком. И при этом не обязательно образованным и тем более воспитанным. Таким, например, был Никита Хрущев, который первый осмелился восстать против тоталитаризма, доведенного до абсурда, и избавиться не только от окружавших его бездарностей, но и возвысить новых, в числе которых находился и безобидный на первый взгляд Брежнев. В то же время, все они вынуждены иметь вокруг себя некоторое количество профессионалов, необходимых для повседневной работы. К таким профессионалам относятся и переводчики, долгое время спасавшие имидж правителей, не способных освоить иностранные языки. В номенклатуре элитных переводчиков Полинин почувствовал себя на международном совещании руководителей коммунистических партий в 1959 году, куда он был востребован по звонку из международного отдела ЦК КПСС. Совещание проходило в Кремле, и переводчики не были отделены от делегатов закупоренными стенками кабин. Все делегаты располагались за одним большим прямоугольным столом, одну сторону которого занимали в полуоткрытых кабинах синхронные переводчики. Никогда еще Полинин не оказывался непосредственно среди такого количества политических лидеров, собранных в относительно небольшом пространстве. Через посредство китайской кабины он переводил Мао Цзе-дуна, который в своей самонадеянной манере утверждал, что китайская компартия уже выросла из коротких штанишек, чтобы вечно склоняться перед менторским тоном советских коллег. Он слушал необузданное выступление руководителя Албании Энвера Ходжа, направленное против экономических санкций со стороны руководства СССР. Он переводил доброжелательного Хо Ши Мина, выступавшего на французском языке (он получил образование во Франции). Вьетнамский руководитель с нескрываемой симпатией относился к России, в которой видел защитника от территориальных домогательств Китая. После заседания Хо Ши Мин подошел к переводчикам Французской кабины и подарил каждому из них по отрезу на костюм. Он столкнулся с Сусловым в проходе между рядами стульев, и этот серый кардинал партии стал извиняться и уступать ему дорогу. Позже он убедится, что присущий Суслову аскетизм уживается с невероятной ограниченностью, зацикленной на застывших догмах в его уме, откуда эта тень партийных лидеров черпала заплесневевшие вердикты и запреты на проведение предложенных Косыгиным робких реформ в буксующей советской экономике. Пока же Суслов как покорный слуга склонял голову перед самостийным Хрущевым и готовил дворцовый переворот.

Хрущев же не особенно считался со своей номенклатурой. Полинин не раз оказывался свидетелем того, как тот гонял заведующих отделами ЦК и грубо одергивал своих помощников. К переводчикам же высокой квалификации, а других вокруг него не было, он был более терпим, как бы понимая, что в этой области он не настолько сведущ, чтобы давать указания. К сожаленью, это понимание не распространялось ни на живопись, ни на литературу. Он лихо громил и художников, и писателей, чем восстановил против себя интеллигенцию и о чем впоследствии искренне жалел.

Впрочем отсутствие каких-либо знаний в области иностранных языков у правителей России в эпоху активной дворцовой деятельности Полинина было скорее благом для переводчиков, так как нет ничего хуже, чем тот или иной уровень понимания иностранной речи свидетелями в процессе работы переводчика. Таким свидетелям всегда кажется, что что-то недостаточно точно передано в переводе, что-то опущено и это вызывает у них желание вмешаться в работу переводчика. Одно из таких вмешательств в работу Полинина привело его к знакомству с блестящим публицистом, известным писателем и поэтом, а главное с просто мудрым человеком – Ильей Григорьевичем Эренбургом.

Знакомство произошло после того, как в приветственной речи Н.С. Хрущев, ссылаясь на Ленина, сказал, что при коммунизме золото не будет нужно, из золота будут строить нужники. В устном переводе слово «нужник» Полинин перевел как «toilettes». Во многих случаях переводчикам при работе с Хрущевым приходилось несколько облагораживать его просторечие. Недаром его выступления в переводе оказывались более благозвучными, и за границей его считали блестящим оратором, учитывая внезапные импровизации и бесконечные отступления от подготовленных референтами текстов. В выступлениях на родном языке советского лидера подводили грубые нарушения элементарных правил грамматики и нецензурные выражения.

После выступления Хрущева к Полинину подошел Эренбург и упрекнул его за неудачный, по его мнению, перевод слова «нужник». Французское слово «toilettes» может обозначать одежду, наряды, умывальник, а во множественном числе – уборную. Эренбург, скорее всего, этого не знал, хотя понимал французскую речь великолепно. Позже он рассказывал Полинину, как еще до Октябрьской революции после окончания гимназии решил ехать в Париж. С 15 лет он примыкал к большевикам и мечтал на родине Парижской Коммуны познать пути к диктатуре пролетариата. В Париже он вскоре оказался без денег и вынужден был начать пролетарский образ жизни без знания французского языка. Именно безденежье, по словам Ильи Григорьевича, вынудила его через пару месяцев заговорить по-французски. «Послушай, Ростислав, – внушал Полинину Эренбург, – оставьте свои методические изыскания и отправляйте студентов без денег в Париж. Через несколько лет они будут знать французский язык, как я, не имевший чести кончать специальные учебные заведения». Эренбург действительно понимал великолепно все тонкости французского языка, что не мешало ему делать элементарные грамматические ошибки. В феврале 1917 года молодой Илья стремительно возвращается в Россию: революция, которую он так ждал и в которую беззаветно верил, свершилась. Но уже в 1918 году он прозрел и в своей книге «Молитва о России» писал:

Революционный беспредел, разруха, голод его ужаснули. Он снова за границей, но постепенно успокаивается и приходит к выводу, что рождение нового мира ломает понятия человеческих ценностей. Эти метания сопровождали Эренбурга всю жизнь. Но когда началась Великая Отечественная война, он выступил как ярчайший публицист на стороне социалистических завоеваний Родины. Его статьями в газетах зачитывались и в окопах, и в тылу. И хотя в списках лиц, подлежащих аресту, его имя занимало одно из первых мест, Сталин так и не дал санкцию на его уничтожение. Эренбург с его популярностью в стране и за рубежом нужен был вождю всех народов.

Все это Полинин узнал в Варшаве, во время случайно выпавшего свободного от заседаний вечера, когда Ростислав, спасаясь от откровенных домогательств киевской переводчицы, которая сопровождала председателя Верховного Совета Украины Александра Евдокимовича Корнейчука, вышел из гостиницы и направился вдоль заново отстроенной Маршалковской улицы. Внезапно он наткнулся на Эренбурга, который в раздумье стоял возле ярко освещенного фешенебельного ресторана, разглядывая выставленное на улицу панно с перечислением экзотических блюд этого заведения. Увидев Ростислава. Эренбург обрадовался и предложил ему зайти в ресторан, скоротать вечерок в атмосфере западного комфорта. Полинин замялся, поскольку его суточных не хватило бы и на одно блюдо, однако Илья Григорьевич развеял его опасения. «На цены не смотрите, – сказал он, – я сегодня получил гонорар за изданную здесь книгу, и мне хотелось бы от него избавиться. Все равно с этими злотыми в Москве делать нечего».

Это был чудесный вечер с талантливым писателем и умнейшим человеком, которого обуревало желание на старости лет выговориться, пользуясь хрущевской оттепелью и отсутствием свидетелей, объяснить прежде всего самому себе прожитые годы с бесконечными метаниями в поисках оправдания того, что происходило на его глазах в стране, которая совершила умопомрачительный прыжок от закостенелой монархии к примитивному социализму, пробиваясь сквозь замученных и ушедших в мир иной людей. Он рассказывал о встречах с Пикассо и Маяковским, Мариной Цветаевой и Феллини… Кстати, в Риме именно благодаря Эренбургу, Корнейчук и Полинин получили приглашение на просмотр только что смонтированного великолепного фильма Фредерика Феллини «Сладкая жизнь». Просмотр состоялся в студии режиссера, фильм произвел огромное впечатление на Ростислава, он смотрел на экран как завороженный, с трудом переводя отдельные фразы с итальянского, как вдруг Александр Евдокимович в середине картины шепнул ему: «Знаешь, мне что-то скучновато, давай уйдем!» И вот в темноте они долго жали руку великому Феллини и, сославшись на назначенную гораздо позже встречу с крупным политическим деятелем Италии Фанфани, покинули зал. Картину «Сладкая жизнь» номенклатурные работники ЦК КПСС долго не пропускали на советский экран, и Полинину ее удалось досмотреть только в 1966 году в посольстве СССР на Кубе, где он яростно доказывал партийному руководителю Татарстана Табееву, что эта картина не будет пропагандировать разврат, а наоборот покажет советскому зрителю глубину падения буржуазного общества. Представлял ли Ростислав в то время размах пропаганды разврата в его стране в 90-е годы.

Между тем ужин в фешенебельном ресторане Варшавы за счет гонорара И.Г. Эренбурга продолжался. Полинину в этом ресторане удалось пополнить свои знания об аристократическом этикете. Многое из того, что он знал теоретически, воплощалось в жизнь: пару глотков аперитива, небольшая рыбная закуска с бокалом (не больше) сухого белого вина, мясное жаркое с бокалом красного вина, десерт, кофе с ликером или сладким вином и, наконец, не менее десятка сортов сыра из почти 400, существующих во Франции. Недаром генерал де Голль говорил: «Попробуйте управлять страной, где народ потребляет столько сортов сыра, сколько дней в году». И хотя Полинин бывал уже на многих приемах, такое скрупулезное следование этикету он наблюдал впервые. Обычно приходилось сталкиваться со всевозможными отступлениями в угоду вкусам партийных боссов.

Эренбург поразил Ростислава своей эрудицией. Будучи поэтом, он великолепно разбирался в поэзии символистов, футуристов и представителей других направлений. Он прекрасно понимал живопись и пытался втолковать своему собеседнику ценность «черного квадрата» Малевича. Он рассказывал о несчастной России после переворота большевиков в Октябре 1917 года. О голодающих философах, поэтах, художниках в 1918 году, когда несчастная Марина Цветаева продала все, что имела, для того, чтобы как-то прокормить голодных детей. В ее доме в Москве, в Борисоглебском переулке сломался замок, и дверь на улицу не закрывалась, починить замок без больших денег было невозможно. Вход в квартиру не был заказан ни знакомым, ни ворам. И однажды появился профессиональный грабитель, который был ошеломлен голыми стенами комнат, пустыми шкафами и отсутствием чего-либо съестного и покорен безразличием и даже любезностью хозяйки. Марина Цветаева предложила ему сесть и немного отдохнуть. Обомлевший грабитель положил на стол немного денег и молча покинул квартиру.

«Вот тогда, – говорил Эренбург, – я вкусил «прелесть» революций, за которые истово ратовал, будучи гимназистом в благопочтенной семье». «А что сделали с Колчаком, – продолжал Илья Григорьевич, – блестящим адмиралом, ученым, он не смог пойти против чести и изменить присяге, 7 февраля 1920 года его без суда и следствия расстреляли на 47-ом году жизни». И далее собеседник Полинина под тихую музыку ресторанного оркестра рассказал, как в возрасте 21 года в адмирала влюбилась и ушла от мужа прелестная Анна Васильевна Темирева. Она была с Колчаком рядом свои самые счастливые пять лет жизни. Когда Александра Васильевича (так Колчака в советское время называли впервые) приговорили к смертной казни, она умоляла иркутских большевиков разрешить ей последнее свидание с любимым человеком. Но над ней только поиздевались и свидания не разрешили. Несчастная женщина проводила в последний путь самого близкого для нее человека и продолжала расплачиваться за свою любовь еще долго. Советские органы государственной безопасности арестовывали ее семь раз. «А дочерью она была – закончил свой рассказ Эренбург, – известного музыканта Сафонова».

Это имя поразило слух Ростислава. Сколько раз оно произносилось в доме Полининых. Отец Ростислава часто вспоминал, говоря о годах своей учебы, директора Московской Консерватории, великолепного пианиста и дирижера Василия Ильича Сафонова, который вырастил таких блестящих музыкантов, как великий А.Н. Скрябин, как композитор и органист Александр Федорович Гедике, как сестры Гнесины, основатели знаменитого музучилища их имени в Москве, как создателя своей пианистической школы, любимца Л.Н. Толстого Александра Борисовича Гольденвейзера.

Отец Полинина боготворил В.И. Сафонова. Когда он поступал в Московскую консерваторию и блестяще сдал приемные экзамены, у него не нашлось ста рублей, которые нужно было внести за первое полугодие. Эти 100 рублей внес за него директор консерватории Сафонов, а во втором полугодии выделил будущему выдающемуся виолончелисту и дирижеру именную стипендию. Сафонов был не только замечательным музыкантом, но и блестящим администратором. Именно он добился выделения денег на строительство знаменитого Большого зала московской консерватории с его блестящей акустикой и великолепным органом, купленным благодаря пожертвованиям г-жи фон Мек, бывшей всю жизнь покровительницей и меценатом гениального Петра Ильича Чайковского.

Рассказ И. Эренбурга поразил его компаньона в ресторане на Маршалковской не только непривычным образом белогвардейского адмирала. Пора было привыкать к «двойному портрету». Он его поразил противоречивостью и неадекватностью этих портретов. Для большевиков Колчак был палач и предатель. Хотя он никого не посылал на плаху и не предавал, он просто выполнял свой долг и присягу, которую приносил, начиная военную карьеру. Для белогвардейцев он оставался благородным человеком и патриотом, блестящим офицером и интеллектуалом. И те и другие судили Колчака сугубо со своих позиций, и в истории оставался или мог остаться односторонний образ, как это было долгое время с Петром I, Белинским, Чернышевским, Лениным и многими другими историческими личностями. А рядом с ними существовали близкие им люди, а рядом с Колчаком находилась дочь Сафонова, Анна Васильевна Темирева, которая всем пожертвовала, оставаясь до конца жизни верной своей любви…

Любовь женщины? Нет более чистого и святого чувства, чем истинная любовь женщины. Она сопровождает человека всю жизнь, начиная с материнских ласк через полное самозабвение в круговерти страсти по пути к неизбежному финалу, который иногда называют кодой жизни. Она может кое-кому и не достаться, в силу возникающих препятствий или будничной дисгармонии. Такой любви недостойны мужчины, если они не покорены ее силой и стараются найти в ней иррациональное. Но даже кратковременное соприкосновение с истинной любовью женщины оставляет неизгладимый след в душе и в сердце. Да будут святы ее носительницы!

Тут Потанин вспомнил Оксану… Это было знойным летом в Анапе, где Ростислав отдыхал с родителями после окончания IX класса. Ему было уже 17 лет, у него был некоторый опыт прошлогоднего лета, когда он познакомился с Галей Саватеевой и та научила его «по взрослому» целоваться. На этот раз встреча произошла не на пляже, а на танцевальной площадке анапского парка на высоком берегу. Он заметил красивую темноволосую девушку с большими ласковыми глазами. Ее обхаживал уже совсем взрослый молодой человек, который старался ангажировать незнакомку на весь вечер. В перерыве, который устроил оркестр, ухажер отошел к своей компании покурить и поболтать и на первый танец немного опоздал. Этого было достаточно Ростиславу, чтобы перехватить прелестное существо, привлекавшее его внимание. Они оказались удачными партнерами и кружились в звуках вальсов, танго и фокстротов. Это не понравилось первому партнеру по танцам, и он, отозвав на минуту Ростислава к обрывистому берегу на краю парка, обещал сбросить его вниз, если тот не оставит незнакомку в покое. Раздумывая о возможностях загреметь по камням обрыва, Полинин-юноша возвращался к танцплощадке, около которой его ожидала новая подруга. Когда она услыхала об угрозах, то попросив Ростислава подождать, направилась к его сопернику и что-то решительно сказала. Остаток вечера они провели вместе. Грозный молодой человек куда-то исчез, и около 22 часов ночи, проводив очаровавшую его незнакомку, которая звалась Оксаной, Ростислав, погруженный в сладостные раздумья, подходил к месту своей летней обители. Возле дома стоял еще более грозный, чем соперник на танцах, его собственный отец. Впервые этот рафинированный интеллигент в гневе поднял руку на сына с обескураживающим вопросом: «Ты уже познал женщину?» «О чем ты, отец?» – удивленно спросил Ростислав. «О том, что уже полночь, а я не могу лечь спать!» – вскричал родитель. «Но ведь мне уже 17 лет…» – пробормотал напуганный сын. «Тем более ты должен понимать наше волнение!» Впрочем, далее все пошло под сурдинку появившейся матери. Она прижала к себе сына, приговаривая: «Слава богу, ты жив и прости отца за его несдержанность». Разговор, начавшийся в повышенной тональности, закончился компромиссом. Ростислав выторговал себе право встречаться с Оксаной до 11 часов вечера, а через несколько дней мать, которая всегда понимала сына лучше, чем отец, тоже любовалась его избранницей. Оставшиеся две недели отдыха Ростислав проводил с Оксаной. Она оказалась на редкость ласковой девушкой и разделяла внезапно вспыхнувшие у юноши чувства. Гуляя по высокому берегу, они строили планы, как через год окончат школу, Ростислав поедет учиться на летчика, а Оксана будет ждать. А пока они обменивались карточками, записывали адреса и давали слово регулярно писать друг другу. В день отъезда из Анапы, в порту проводить Ростислава собрались новые друзья и, конечно, Оксана. В зале ожидания стояло древнее пианино, которое оседлал один из юношей, и под модные тогда «буржуазные» танго и фокстроты молодежь веселилась почти до третьего гудка парохода. Наконец, все ушли, кроме Оксаны. У Ростислава надрывалось сердце от обуревавших его чувств. Он обнимал, целовал Оксану и говорил, говорил ей ласковые слова, которые хаотично теснились в его голове. Наконец, он оторвался от подружки и бросился к родителям, стоящим у причала. К пароходу отходила последняя шлюпка. Анапа становилась воспоминанием. Оксана, стоящая на берегу, медленно поглощалась далью, а в груди Ростислава рождались рыдания, которым он дал выход только в каюте, прижавшись к своей все понимавшей матери.

Вплоть до зимних каникул они аккуратно переписывались, строили планы, мечтали о новых встречах. Но в зимние каникулы, в Бакурьянах, судьба столкнула Ростислава с девушкой, которая постепенно стала оттеснять Оксану с авансцены. А увиделись они с Оксаной через пару лет, в прифронтовой полосе, недалеко от грузинского города Миха Цхакая.

Шел 1942 год. Полк штурмовой авиации, в котором служил Полинин, только что завершил перелет с места формирования, и его эскадрилья готовилась к финишному броску в Геленджик. Наступал вечер, когда на улице, по которой шел Ростислав, появилась грузовая машина доверху набитая домашними вещами. На самом верху восседала девушка с удивительно знакомым лицом – это была Оксана. Энергия, которая когда- то объединяла их, не погасла, их взгляды встретились, и они сразу потянулись друг к другу, но машина продолжала путь, а Ростислав услышал название гостиницы, где должны были разместить эвакуированных из Анапы жителей. Через час они были вместе и, прижавшись друг к другу, ходили по улицам незнакомого городка до полуночи. Из рассказа Оксаны он узнал, что она с матерью оказалась в ловушке: немец форсировал Керченский пролив и приближался к Анапе в то время, когда на севере фашисты после взятия Ростова-на-Дону выходили на просторы Северного Кавказа. Единственная возможность уйти из-под гитлеровцев была эвакуация с воинской частью, военврач которой уже давно добивался руки Оксаны. Так бывшая любовь Ростислава оказалась замужем и попала на землю древней Колхиды. Замужество Оксаны не помешало ее излияниям в любви, хотя Ростислав и понимал, что эта встреча завершает их роман.

Рано утром Полинин в составе одного звена своей эскадрильи вылетел в район Пицунды для охоты за морскими катерами гитлеровцев, которые досаждали своими рейдами торговым судам Черноморского флота. Неизвестно почему эту задачу ставили летчикам в присутствии Берия и Маленкова на командном пункте ВМФ, расположенном в отрогах Кавказского хребта. Было очевидно, что присутствие членов политбюро носило скорее символический характер. Еще через неделю Полинин оказался в Геленджике, откуда ему пришлось много месяцев подряд совершать боевые вылеты и в район Новороссийска, и в Анапу, и в Керченский пролив, всюду, где создавалась тяжелая обстановка и была необходима помощь штурмовой авиации. И это происходило почти ежедневно, иногда по 3–4 вылета в день. Но вот выдались дни отдыха, и Полинину с его ведомым неожиданно приказали отправиться в Миха Цхакая для получения двух новых машин ИЛ-10. В Миха Цхакая они прибыли вечером и были размещены в полупустой гостинице. Утром они узнали, что самолеты будут готовы к полетам только на другой день.

Полгода, которые пробежали после первого посещения Миха Цхакая Ростиславом, существенно изменили его. Он стал мужчиной в полном смысле этого слова. Его уже считали классным летчиком, он ежедневно играл в прятки с гонявшимися за ним разрывами зениток, трассирующими снарядами эрликонов, он научился пить стаканами спирт, но так и не освоил нецензурную лексику. Он познал уже женщину и первые всплески любви. Он все лучше стал различать необоримую душевную энергию любви и страстные порывы неуемного желания. Он осознал, наконец, что его светлый и целомудренный анапский роман отступил под натиском пока что только духовного единения с тбилисской девушкой Инной.

Эти мысли, мелькавшие в его голове, когда он шел по улицам уютного грузинского городка, были прерваны появлением из-за угла той самой Оксаны, из-за разлуки с которой он так горько рыдал в свои 17 лет. «Ростик, – вскричала она, – ты здесь в Миха Цхакая, и тебя сегодня никто не пытается убить?» И не стесняясь прохожих, Оксана прильнула к нему.

Наступало обеденное время, и Ростислав предложил ей заглянуть в ресторан той гостиницы, где он со своим напарником были размещены военной комендатурой. Протесты Оксаны, связанные с дикими ценами, не остановили ее спутника, которому некуда было девать деньги, получаемые им не только в качестве зарплаты, но и за каждый сбитый самолет или потопленное судно. К тому же он еще и не соображал, как эти деньги помогли бы живущей впроголодь профессорской семье его родителей.

После обеда Оксана спросила: «У тебя отдельный номер?» и, услышав утвердительный ответ, направилась решительно во временную обитель Полинина. «Мы тут одни, – сказала она, – и сегодня ты будешь только мой!» Не успев даже обдумать толком правомерность своего поступка перед Инной, Ростислав очутился в гостеприимной свежей постели рядом с телом прелестной, недавно ставшей женщиной Оксаной, которая, прижавшись к нему, околдовывала его юной грудью, наделенной всепроникающей силой страсти, – и осыпала его тело безумными поцелуями.

Они пришли в себя к полуночи. «Тебя, наверное, повсюду ищет муж?» – тревожно спросил Ростислав. «Ничего, пусть ищет, – отвечала Оксана, – у нас может быть это последняя ночь любви…» Оксана оказалась права. Они встретились еще один раз, через пару месяцев, когда Полинин после ранения, направляясь в госпиталь в Тбилиси, зашел все в том же Миха Цхакая в ее дом с повязкой на правой части лица и с орденом боевого Красного Знамени на груди. Не только Оксана, но и ее муж проявили радушие и выразили обеспокоенность его ранением. Просидев у них часа полтора, Ростислав поспешил к поезду. Провожала его одна Оксана, которая всю дорогу не переставала повторять: «Слава богу, я хоть пару месяцев поживу спокойно, ты не будешь на фронте!» Больше они не виделись.

Прошло 25 лет. В один из ничем не примечательных дней Ростиславу на работу позвонил его старый друг Эрик, с которым они познакомились еще в Анапе, и рассказал, что в Москву приезжала Оксана и просила помочь ей встретиться со своей юношеской любовью. Жена Эрика отговорила Оксану от встречи, чтобы не вносить смуту в жизнь семьи Полининых. В то же время Оксана все же передала для Ростислава письмо на 20 листах, где выплескивала свою негасимую любовь к нему и сообщала, что поручила дочери похоронить вместе с ней письма, которые писал ей влюбленный Полинин в 17 лет.

История с Оксаной, воспоминания о которой породил рассказ И. Эренбурга о возлюбленной Колчака, конечно же не имела трагических последствий, сопоставимых с судьбой дочери Сафонова, Анны Васильевны Темиревой. Но она говорит о тех глубоких чувствах, которые способны испытывать в первую очередь любящие женщины, сотворив себе достойного их воображения кумира и не сумевшие найти его в повседневной жизни.

Между тем Полинин постепенно все более уверенно шагал среди власть имущих. Апогеем в его карьере переводчика он считал день, проведенный с исторической личностью, гордостью французов, генералом де Голлем.

Это было в 1966 году. Буквально за несколько дней до того неожиданного звонка, который раздался в кабинете начальника кафедры полковника Полинина, его непосредственный начальник, генерал- полковник, в очередной раз внушал своему подчиненному, что ему по званию и по положению уже не солидно соглашаться работать в качестве переводчика. «У Вас полно подчиненных, умеющих переводить, а Вы, Вы должны руководить, – говорил он, – тем более, что переводчику приходится иногда и чемоданчик поднести, и какую-либо другую услугу оказать. А Вы уже сами начальство!» Впрочем, телефонный звонок в кабинет Полинина коренным образом изменил точку зрения начальника Военного института. По телефону было сказано: «Товарищ полковник, распоряжением Международного отдела ЦК КПСС и министра обороны Маршала Советского Союза Малиновского Родиона Яковлевича Вам надлежит завтра вылететь с военного аэродрома в Байконур на космодром в распоряжение Главнокомандующего ракетными войсками Маршала Советского Союза Крылова И.А.»

Это был действительно гром с ясного неба. В это время Полинины были заняты переездом в первую в Москве их отдельную квартиру. До тех пор они снимали комнаты и по мановению палочки хозяев вынуждены были освобождать их в самое неудобное время. То это был чулан на улице, носившей некоторое время имя главного инженера человеческих душ эпохи Сталина, то узкая крохотная комнатушка над Патриаршими Прудами, сохранявшими дух Булгаковских героев, то комната в сером каменном мешке в Староконюшенном переулке почти напротив театра Вахтангова… И вот к 44 годам полковник Полинин, допущенный уже в постсталинскую элиту, сумел, наконец, получить право въехать в трехкомнатную кооперативную квартиру. В нее уже были перевезены домашние вещи, которые с нетерпением ожидали занять предназначенные им места.

Но приказ есть приказ, и в последних числах мая Ростислав оказался в самом засекреченном месте Советского Союза, наглухо закрытом для простых смертных, на космодроме Байконур. Маршала Крылова и его сопровождение встретила совершенно необузданная жара. Термометр показывал около 40° по Цельсию, а в городке, где проживали ученые, офицеры и космонавты, имелось только одно помещение с кондиционером, то, в котором хранилось оборудование, не выдерживающее жары.

Именно на Байконуре Полинин понял, что ему предстоит действительно участвовать в историческом событии. Ожидался приезд в страну президента Франции генерала де Голля, и на самом верху было решено показать ему, первому иностранцу, знаменитый космодром, с которого были запущены уже столько ракет, и первый человек, побывавший в космосе, Юрий Гагарин. А пока что Полинин и вся министерская команда старших офицеров и генералов проводила генеральную репетицию приема де Голля на космодроме. С этой целью изучались пусковые ракеты и спутники, все необходимое оборудование, площадки запуска космической техники и даже… обед, который будет предложен президенту Франции. Последнее мероприятие было организовано с сюрпризом. Генералов и полковников пригласили в одно из помещений ангара, где был накрыт стол на 20 персон. Стол был уставлен редкими яствами и превосходными напитками разной крепости. Измученные жарой офицеры и генералы с удовольствием стали уничтожать черную зернистую икру, балык, осетрину, салаты, паштеты, мясные блюда, а главное, напитки повышенной крепости. Отрезвление произошло в конце обеда. Симпатичные девушки в красивых передниках ласково наклонялись к участникам пиршества, вручая им счета на умопомрачительную сумму в зависимости от аппетита и количества принятых градусов. Генеральная репетиция продолжалась 3 дня, после чего вся команда была доставлена в Москву на пару недель в ожидании самого спектакля.

Майскую поездку на Байконур Полинин невольно сравнивал с недавним посещением Индии, когда не менее жестокая жара казалась даже приятной после весьма прохладных номеров гостиниц, магазинов, правительственных офисов, щедро оснащенных кондиционерами. Почему же Индия, лишь недавно вступившая на путь независимости страна, могла себе позволить создать элементарный комфорт при помощи небольших, выглядывающих на улицуаппаратов, и привлекать толпы туристов, а великая держава, покорившая космос, прозябала на космодроме с одним единственным громоздким аппаратом, с трудом поддерживающим необходимую температуру для уникальных приборов? Скорее всего потому, что великая держава находилась все еще во власти тупых партийных функционеров, не умеющих мыслить за пределами весьма поседевших формул марксизма-ленинизма.

Рядом с этими функционерами находился, к счастью в не очень жаркое утро, на аэродроме Байконур Полинин. Все внимательно следили за приземлением самолета, который доставил президента де Голля, его взрослого сына, личного врача и пару телохранителей на космодром. Все остальные сопровождающие французского президента лица были «отрезаны» из-за пресловутой секретности этих мест, а единственным связующим звеном между французами и руководителями СССР оставался Полинин. Это был действительно знаменательный день для Ростислава. С утра и до вечера он находился рядом с легендарным генералом Франции, сумевшим отстоять ее честь и достоинство в страшной войне против гитлеровского фашизма. Кроме того, это был политический прорыв в холодной войне Советского Союза с Западом: французский президент – первый иностранец на советском космодроме!

Де Голль был в хорошем настроении, он переходил от объекта к объекту с присущей ему военной выправкой, мало говорил, но внимательно слушал все то, что ему переводил незнакомый полковник. Брежнев в качестве хозяина был радушен, раскрепощен и много шутил. Косыгин оставался хмурым и сохранял упорное молчание. Крутившийся около них Подгорный (в то время председатель Президиума Верховного Совета, т. е. формально президент страны) хихикал и поддакивал. Все остальные высшие чины Советской власти находились в отдалении. Де Голлю было продемонстрировано все возможное и невозможное вплоть до запуска спутника в космос с помощью мощнейшей советской ракеты, главного достижения великого конструктора С.П. Королева, который за пару месяцев до визита де Голля умер на операционном столе, поскольку врачи не могли ввести ему необходимую трубку через рот из-за того, что обе его челюсти были сломаны в сталинских застенках.

Ближе к вечеру на аэродроме, в лучах заходящего солнца, де Голля провожал весь советский синклит во главе с Леонидом Ильичем Брежневым. Члены этого синклита строго соблюдали дистанцию. Возле французского генерала находились Брежнев и Косыгин, рядом с которыми суетился Подгорный. Несколько отступя в сторону стоял министр обороны Малиновский и маршал Крылов. Еще в большем отдалении безмолвствовали десятка полтора генералов, лица, сопровождающие де Голля, работники ЦК КПСС. Наступает момент последних рукопожатий, и президент Франции произносит слова, приобщающие Полинина к номенклатуре высшей элиты СССР. Де Голль говорит: «Уважаемый генеральный секретарь, Франция никогда не забудет, что ее президент был первым иностранцем, посетившим центр великих космических достижений советского народа. Позвольте за это принести глубокую благодарность Вам, как руководителю государства, маршалу Крылову, как хозяину космодрома, и полковнику, чье великолепное знание французского языка и космической науки сделало мое пребывание в Байконуре особенно полезным…»

Эти слова поразили Полинина. И не столько потому, что он оказался «знатоком космической науки», сколько мудростью и реализмом этого великого француза, сумевшего пренебречь реверансами в сторону высших государственных чинов, таких как премьер-министр или председатель Президиума Верховного Совета, и выделить, во-первых, реального хозяина космодрома, а во-вторых, переводчика, который своим профессионализмом сделал эту встречу доступной для всех ее участников.

В Москву Полинин летел в самолете министра обороны Р.Я. Малиновского. Вскоре после взлета министр пригласил его в свой салон и предложил сыграть пару партий в шахматы. Ростислав не был большим знатоком этой игры и проиграл обе партии. Окружение Малиновского посчитало почему-то этот проигрыш преднамеренным и выразило по этому поводу незаслуженное одобрение. Сам же Полинин узнал от министра, что тот в годы первой мировой войны находился в составе российской воинской части, расквартированной во Франции для оказания военной помощи союзникам. Пребывание во Франции оставило у Родиона Яковлевича приятные воспоминания и некоторую способность понимать отдельные французские слова, которые в этот день так часто звучали на космодроме Байконур.

Заканчивалась эта памятная поездка, и Полинин впервые чувствовал себя достаточно уверенно среди первых лиц государства, освободившись вдруг от скрытой робости и гнета генеральских погон. Гнетущее чувство повседневной субординации и ожидания порой неприятной грубости со стороны высших чинов армии неожиданно улетучилось, наш герой окончательно обрел достоинство самовыражения, невзирая на величину звездочек на погонах.

ГЛАВА VI. Эпоха возрождения в Лефортовских казармах

В 1962 году стало ясно: одноязычная Россия не вписывалась в мировое сообщество. Бурлила Африка, освобождаясь от колонизаторов в лихорадочных поисках новых благодетелей в так называемом социалистическом лагере, становилась на ноги Индия, Пакистан и другие страны юго-восточной Азии. Додумалась наконец и Россия в лице своих доморощенных партократов, что ее влияние начинается с языка, доступном для народов новых государств. Необходимы были переводчики всех мастей и прежде всего военные переводчики, поскольку государственная самостоятельность требовала оружия. Началось лихорадочное восстановление разогнанного в 1956 году Военного института. К этому времени службу в армии продолжал чуть ли не единственный офицер, имевший солидный опыт преподавания перевода и успешно защитивший диссертацию на соискание ученой степени кандидата педагогических наук – подполковник Полинин. Ему и была поручена операция по превращению худосочного факультета Военной академии в самостоятельный институт. Возглавил его генерал Малохов, не имевший, как бывает обычно в армии, ни малейшего понятия о разнице между причастием и деепричастием или между активным и пассивным залогом.

Полинин прибыл в полупустые Лефортовские казармы в начале апреля, где уже учились курсанты первых двух курсов, овладевая марксизмом-ленинизмом, военной муштрой и иностранным языком с помощью трех кафедр: английского языка, западных и восточных языков. Подготовительный этап завершился, и курсанты готовились овладевать тайнами письменного и устного перевода, которые оставались еще terra incognita для имеющегося контингента преподавателей. Будучи заместителем Малохова, Полинин должен был в ближайшие недели представить учебный план для всего учебного заведения, реорганизовать кафедры, подбирая специалистов по переводу, создать работоспособный учебный отдел, навести элементарный порядок в сумрачных казармах и определить перспективность каждого курсанта.

Для начала их было не так уж много, по два курса на переводческих факультетах западных и восточных языков и два курса на педагогическом факультете. Но у каждого курсанта были свои заботы, свой характер, своя судьба. Вот некоторые из них.

Суровый юноша, только что окончивший Суворовское училище и приехавший в Москву вместе с женой, которая была старше его лет на 15. Именно она, работая в библиотеке училища и распознав способности Игоря (так звали суворовца), настояла на необходимости продолжать учебу там, где готовят не просто «оруженосцев», но специалистов творческого труда, способных решать научные проблемы. По окончании военного института Игорь служил в Алжире, а потом вернулся в родные пенаты и написал блестящую диссертацию, которую не признавал таковой только он сам.

Еще одна судьба. Однажды к Полинину подошел юноша, недавно зачисленный в военный институт. Он робко сознался, что хочет подать рапорт об отчислении, поскольку разочаровался в невероятном количестве военных предметов, где учат либо сплошным стандартам в виде положений занудливых уставов, либо истории КПСС, которую он давно знает наизусть. Юношу звали Евгений, и Полинину понадобилось несколько встреч с разочарованным юношей, чтобы убедить его не бросать учебу в институте, где не только из него сделают высококвалифицированного переводчика, но и будут одевать, кормить и создавать все условия для безбедного проживания. Сейчас Евгений доктор филологических наук и один из ведущих синхронных переводчиков.

О третьем курсанте Полинину напомнил телефонных звонок, который раздался лет через 10–15 после воссоздания Военного института. Приятный женский голос просил разрешения зайти к нему, чтобы выполнить поручение мужа, окончившего Военный институт 7 лет тому назад. Это поручение оказалось материализованным в виде оригинальной африканской миски из государства Зимбабве. К маске было приложено письмо, где ее муж просил Полинина принять скромный подарок, которым он старается выразить свою благодарность за его состоявшуюся судьбу военного переводчика. Это был молодой человек, который на 2 курсе, в результате несчастного случая, лишился пальца и должен был быть уволен из рядов Советской Армии. Тогда Полинину удалось убедить начальство дать способному курсанту возможность завершить учебу и остаться в армии, поскольку отсутствие пальца не мешает переводить.

И, наконец, еще одна судьба, которая складывалась почти целиком при зримом присутствии Полинина. Воссоздаваемый институт еще не был обременен несметными управлениями, отделами и службами, и в распоряжении заместителя начальника учебного заведения находились несколько офицеров и секретарей-машинисток. Среди последних явно выделялась большеглазая прелестная блондинка, которую постоянно осаждали офицеры из учебных и неучебных подразделений института. Ее звали Элла, и она находилась под строгим присмотром своей мамы, работавшей в штабе делопроизводителем. Вскоре среди поклонников Эллы появился и курсант. Это был красивый юноша с умными газами, которые говорили о его глубокой порядочности. Звали его Анатолием. Скорее всего, эта порядочность и покорила прелестное существо из учебного отдела, и позволила увезти себя в экзотическую страну юго-восточной Азии – в Камбоджу. Через год по настоянию Полинина Анатолия вернули в Москву из-за резкого ухудшения здоровья. Из Пномпеня он привез буддийские статуэтки и больной желудок.

Болезнь Анатолия Полинин вспомнил значительно позже, находясь в составе делегации советских писателей в той же юго-восточной Азии. Впечатления от знакомства с Вьетнамом и особенно с Камбоджей носили трагический характер. В Камбодже (или в Кампучии, как ее стали называть позже) все члены делегации были подавлены пирамидами человеческих черепов, которые оставил своим наследникам кровавый коммунист Пол Пот, безжалостно уничтоживший треть населения своей страны во имя построения «кхмерского социализма». XX век демонстрировал и на этом краю земли безжалостную поступь призрака коммунизма, бродившего сначала по Европе, потом, принимая все более зловещие формы, переметнувшегося и на страны Азии. Увы, человечество не могло существовать без создания новых религий и сект, без национальных амбиций, повторяя все то, что уже сотни раз было пережито и выстрадано. И каждый раз находился очередной авантюрист, фанатик или параноик.

А вспомнил Анатолия в Пномпене и Сайгоне Полинин потому, что именно там, поглощая с удовольствием аппетитное мясо с изумительной подливой, чем-то напоминавшей чесночный соус, он внезапно остановился и с отвращением отодвинул тарелку. В этот момент его собеседник и уже солидный журналист задал сакраментальный вопрос: «Вот Вы с удовольствием поглощаете этот кусок мяса, а знаете, как в этих странах добиваются такого вкуса, и известно ли Вам мясо какого животного Вы поглощаете?» «Мне кажется, это говядина» – робко отвечал его сотрапезник. «Вы ошибаетесь, – возразил журналист, – это мясо собаки!» И далее Полинин услышал жуткую историю из жизни собак этого народа. Оказывается, подготовка собак к закланию включает не только ее откорм, но и страшную экзекуцию перед уходом из жизни. Собак привешивают на крюках и палками ожесточенно избивают по нижним наиболее мясистым частям тела палками, для того чтобы прилив крови улучшил их вкус.

Этот варварский способ приготовления «вкусной и здоровой пищи» ужаснул Полинина, и, отодвинув тарелку, он спросил: «Ну а этот замечательный соус тоже требует издевательств над животными?» «Нет, что Вы, – отвечал знаток вьетнамских и кампучийских блюд, – этот соус требует особого искусства при приготовлении и определенной выдержки. Он готовится из некоторых сортов рыбы, которая отбирается и закапывается на пригорке, освещенном солнцем. Там отобранная рыба находится пару месяцев, гниет и в ямке своего захоронения оставляет лужицу сока, который тщательно собирает и подают к столу». Способ приготовления соуса окончательно доконал Полинина, он почувствовал неприятные позывы и выскочил из-за стола.

Ни Сайгон, ни Пномпень не поставили точку в историях с экзотической едой. Как-то в Берлине один из лучших синхронных переводчиков и знатоков немецкого языка Михаил Цвилинг уговорил его съесть необыкновенно вкусное, по его мнению, блюдо – сырой мясной фарш с какими-то приправами. Первая же проба необычного фарша вызвала у Ростислава такое отвращение, что он в этот день ни к чему более не прикасался. Зато его коллега Миша с удовольствием проглотил две порции (свою и Полинина) немецкого фарша. В то же время французские жареные лягушки вызывали у Полинина восторг, пока он не узнал, что поглощал отнюдь не цыплят. Последний опыт с заморской едой оказался особенно коварным. В Токио увлечение экзотическими соусами, а может быть и мясом, обозначенным в меню как говядина, привел к действительно серьезному заболеванию любознательного Полинина, которое пришлось скрывать от японцев, иначе можно было попасть в больницу и получить счет в несколько тысяч долларов, которые обнаружить у российского профессора было весьма сомнительно. Полинина выручил его талантливый друг со времен совместной учебы в Военном институте и блестящий ученый, который покорно таскал его чемодан по Токио и помог жертве местной говядины добраться до благословенного самолета, приземлившегося благополучно через девять часов полета в Москве.

Тему экзотических блюд можно было бы продолжать, но осталась неоконченная судьба Анатолия. Анатолий вылечил свои болячки, закончил адъюнктуру и стал не только начальником кафедры Военного института, но и, как говорится, номенклатурным переводчиком в президентских кругах. А главное, он впервые сумел полноценно и мастерски перевести произведения французского писателя Сан-Антонио, язык которого всегда считался малодоступным для перевода из-за обилия французских неологизмов и арготизмов, вплоть до нецензурной лексики.

А между тем в Военном институте жизнь текла своим чередом. Утром генерал Малохов вызывал своего заместителя и начинал оглушительную критику многочисленных бумаг, которые накануне вручал ему Полинин. Это были и учебные планы и программы, отчеты и донесения из жизни учебного заведения, объяснительные записки и рапорты. Если учебные планы и программы пропускались весьма благосклонно, то остальная документация подвергалась ожесточенной критике. Сначала это в какой-то степени досаждало Полинину, но вскоре он понял, что это выработанная годами механика прохождения служебных бумаг через руки «рядового» генерала. Первый вариант должен был быть обязательно раскритикован, второй исправленный вариант отвергался уже не так решительно, а что касается третьего варианта, то лучше всего вновь представить первый, который генерал обязательно одобрит, считая свои придирки мудрым руководством в потемках родного языка.

Примерно в том же духе надо было действовать и с политотделом. Как в когорте генералов, так и среди политработников приживались неудачливые профессионалы, которых по специальности было довольно трудно использовать. Для офицеров политотделов на кафедрах была выработана своя тактика. Когда кто-либо из политического начальства упрекал Полинина в том, что в учебных материалах плохо отражается ведущая роль КПСС в изучении иностранных языков, кафедра получала задание подготовить языковые упражнения с политическим и текстами. Вот одно из них.

Задание: Следующие предложения скажите по-французски в вопросительной форме.

Предложения: Через два месяца состоится XXII съезд КПСС. XXII съезд КПСС подведет итоги построения в стране социализма. Советские люди идут по пути к коммунизму.

Нетрудно представить, как трансформированные предложения будут выглядеть в вопросительной форме на французском языке.

Естественно, что такое богохульство политотдел вытерпеть не мог. Он предпочел кафедру иностранных языков оставить какое-то время в покое. Впрочем, при первой же возможности политотдел пытался отыграться. На заседании Ученого совета Военного института Полинину в своем выступлении пришлось повторить одно из общеизвестных положений лингвистики об аналитических и синтетических языках, назвав французский язык аналитическим, а русский синтетическим. Последовала немедленная реплика нового начальника политотдела генерала Рыбникова: «Товарищ полковник, мы не позволим принижать язык, на котором говорил и писал Ленин! Более аналитического языка, чем русский, в природе не существует». Только после консультаций с отделом науки ЦК КПСС Рыбников понял, что привлечь Полинина к партийной ответственности нет никаких оснований.

Впрочем, другому начальнику политотдела генералу Уткину удалось-таки однажды приструнить своенравного полковника. На одном из советов начальник Военного института, энергичный вояка и честный солдат, неожиданно заявил, что он объявляет взыскание полковнику Полинину за поведение, недостойное советского ученого! В его научных трудах обнаружен плагиат! В его двух книгах, монографии и учебном пособии, найдены несколько почти идентичных страниц: там повторяются почти одни и те же научные положения. Члены совета, соприкасавшиеся с научной работой, сразу же поняли, что повторение своих же идей не является плагиатом. Плагиат – это заимствование чужих идей без ссылки на их автора. Это Полинину удалось доказать начальнику Института, который тяжело вздохнул и отослал своего подчиненного разбираться с инициатором этого взыскания, начальником политотдела. «Иди, – сказал он, – разговаривай с Уткиным, это он настоял на взыскании». Бурная атака на Уткина завершилась следующей сентенцией политработника: «Вы можете писать жалобу в Главпур или в ЦК, но учтите, что в этом случае я немедленно отзову партийную характеристику, которую мы Вам дали для защиты докторской диссертации». Так Полинин оказался в нокдауне. Откладывать в очередной раз защиту докторской диссертации, борьба за которую идет три года, было невозможно, на это у него уже не хватало сил. И он молча, потерпев поражение, вышел из кабинета Уткина. Позже, на одном из приемов Полинин рассказал этот эпизод члену Политбюро, министру обороны СССР Дмитрию Федоровичу Устинову. «Что же Вы хотите, – констатировал министр, – любая власть рождает прихлебателей».

Кстати, Д.Ф. Устинов был одним из самых квалифицированных руководителей советского государства. Блестящий организатор и неутомимый начальник, он уже в 33 года стал наркомом (т. е. министром) вооружения, а вскоре после смерти Сталина и заместителем председателя Совета министров СССР. Он умел ценить компетентность своих подчиненных и заботиться о них. Полинин помнил, как на одном из приемов руководителей Международной организации гражданской авиации, сидя за столом, уставленным роскошными яствами, он беспрерывно переводил Устинову тосты и высказывания заморских гостей, глотая слюну и бросая тоскливые взоры на крабы, семгу, икру и просто на нарезанные куски хлеба, пока Дмитрий Федорович не шепнул ему: «Закусите, не надо переводить все то пустое, что здесь произносится, переводите самое главное!» Когда Устинов стал министром обороны, то он переключил внимание своих помощников с формы одежды и строевого шага на поставки армии новейшего вооружения и на усиленный контроль рабочего дня скопища генералов, восседавших в кабинетах советского Пентагона и выполнявших работу простых клерков и курьеров. Его высокопоставленные штабные подчиненные познали при этом рабочий день, начинавшийся в 7 часов утра и заканчивавшийся в 11 часов вечера. А главное, никто из его окружения не получал более полновесного отпуска, поскольку министр считал, что небольшой недельный отпуск – это максимум того, что заслужил слабо соображающий генерал.

Работа в Военном институте и периодические схватки с политотделом прерывались у Полинина не только для общения с Устиновым и другими правителями в стенах древнего Кремля, но и для более дальних поездок. На этот раз Родину пришлось покинуть накануне встречи Нового 1966 года на так называемый тогда «Остров свободы», на Кубу, а еще точнее, на конгресс миролюбивых сил стран Азии, Африки и Латинской Америки.

Посещение Кубы оказалось неординарной поездкой. Во-первых, встреча нового 1967 года происходила не на изысканном приеме с демонстрацией сногсшибательных туалетов дам из правительственной элиты, а на открытой площади в центре Гаваны, где на возвышении рядом с Фиделем Кастро и его министрами находились делегаты из разных стран, прибывшие на политическое шоу. Звездой и объектом всеобщего восхищения был безусловно сам Фидель. Впрочем, кубинскому лидеру следует отдать должное. Он оказался действительно великолепным оратором. И хотя Полинин понимал испанский язык с пятого на десятое, тем не менее, речь Фиделя Кастро впечатляла, а главное доносила до каждого присутствующего несправедливость и неправедность буржуазных порядков. Фидель говорил медленно и предельно ясно, благодаря хорошей дикции и умению расставлять акценты. Он не стеснялся вдалбливать то или иное положение со всеми возможными нюансами, проникая в сердца обездоленного люда, широко представленного при всех режимах и порядках.

Во-вторых, поездка на Кубу оказалась неординарной, поскольку все ее участники попали действительно в коммунистический рай. Делегаты и обслуживающий персонал конгресса были размещены в первоклассном отеле «Гавана», возвышающимся многоэтажной громадой в центре города. Попадающие в этот отель были избавлены от всех забот и проблем повседневной жизни. Роскошные номера с вышколенной обслугой и до отказа набитыми холодильниками, бесплатные буфеты и рестораны с самыми разнообразными блюдами от французских лягушек и до камчатских крабов, купальные бассейны и спортивные площадки, концерты и кинопоказы, пресса со всех концов света и библиотеки на языках различных стран, – и все это бесплатно!

И, наконец, в-третьих, все гости острова «свободы» оказались пленниками. Буквально через несколько дней после начала конгресса Фидель представил свою резолюцию главам делегаций, где прославлялся его режим, а Кубе отводилась главенствующая роль в организации солидарности стран Азии, Африки и Латинской Америки. Попытки привести в соответствие с действительностью некоторые положения резолюции закончились тем, что кубинское руководство запретило кому-либо из участников покидать Кубу до принятия предложенного им текста. В результате пребывание на Кубе делегатов затянулось до двух недель с половиной.

Нельзя сказать, что это пребывание было тяжелым. На дворе стоял январь месяц, а температура воздуха не понижалась ниже 20° тепла. Полинин с удовольствием проводил свободное время на пустынных пляжах Гаваны, ныряя к удивлению местных жителей в ласковые волны Карибского моря. По мнению кубинцев, купаться зимой в море (температура которого была 22°–24°) было подвигом, аналогичным деянию московских моржей. Члены делегаций с удовольствием прогуливались по набережным этого модного в недалеком прошлом зимнего курорта и любовались неповторимой походкой, напоминавшей танец живота, молодых кубинок. Их неповторимость предопределялась смешением трех рас, мирно существовавших в этом благодатном раю. Яркая красота молодых кубинок и благодать январского климата находились, впрочем, в резком контрасте с пустыми полками магазинов, этого неизбежного спутника строительства коммунизма в поисках эфемерного равенства людей.

Многочисленная советская делегация была предоставлена сама себе. Ее руководитель, первое лицо Узбекистана, писатель Рашидов ничем не стеснял делегатов и оставлял впечатление спокойного, хорошо воспитанного и образованного человека. Общался он, в основном, со своей скромной женой, и ничто не предвещало его добровольного ухода из жизни, как это произошло в годы перестройки.

В отличие от Рашидова, другой литературный работник, поэт и главный редактор журнала, вечерами, свободными от заседаний, напивался, и его громадную тушу с трудом поднимали на диван как минимум четыре человека из членов делегации. Видная поэтесса эпохи развитого социализма достойно соревновалась с кубинками в области сексаппильности. Скромно и достойно вел себя руководитель Татарии Табеев, старый знакомый Полинина по экзотической африканской стране Гана.

В Гану Полинин попал за несколько лет до Кубы для обеспечения синхронным переводом очередной конференции сторонников мира. Конференция проходила в Высшей партийной школе, километров в пятидесяти от столицы Ганы Аккры. Было это также в зимний период, как и конгресс в Гаване, стояла такая же необычная для москвичей теплая, а скорее жаркая, погода, и привлекал к себе такой же экзотический океан. Разница же заключалась в мелких африканских реалиях, которым еще не научились противостоять в этом достаточно отсталом районе мира. Так, ни в месторасположении общежития ганской партшколы, ни в одном из лучших отелей Аккры, где Полинину пришлось делить номер с руководителем делегации и по совместительству Татарской республики Ф.А. Табеевым не имелось кондиционера. Спасаться от москитов приходилось под марлевыми занавесками. Выход к океану через заросший бурьяном пустырь не рекомендовался, там удобно обосновались небольшие зеленые змейки, укус которых был смертелен. Правда, простой люд был несколько иного мнения. Бродивший по этим пустырям старичок был босым и объяснял свою отвагу весьма логично. Он утверждал, что на проходящей рядом дороге от машин погибает гораздо больше людей, чем от благодушных рептилий, которые никого не кусают, если на них не наступишь.

Благодушие и терпимость демонстрировали в Гане не только змеи, но и партработники, что было вообще, как сказали бы ведущие телевизионных программ, сенсацией. Так, в Аккре Полинин оказался в гостях у корреспондента газеты «Правда» журналиста Коровикова. Он с удовольствием угощал своих коллег, в чем ему помогал пожилой человек, молча меняя блюда с экзотическими фруктами и подливая напитки в пустые бокалы. Ровно в 5 часов пополудни он прекратил баловать гостей и, выпрямившись, показал хозяину дома на часы. После чего поклонился и также молча исчез. Гости с интересом наблюдали за этим европейским сервисом черного человека. Все оказалось и просто, и невероятно. Слуга Коровикова был первый секретарь райкома правящей партии, который таким образом зарабатывал себе и своей семье деньги на пропитание. После пяти у него был прием посетителей в райкоме, поэтому задерживаться он не мог. Работа в райкоме даже первого секретаря никак не оплачивалась и велась на общественных началах.

Такой оказалась зарисовка первобытного состояния политической партии и действительно честного и бескорыстного служения идее со стороны ее членов. Но в этой идиллии таились фанатизм, бескомпромиссность, постоянный поиск врагов. Так Полинин невольно стал свидетелем становления новой власти и, наверное, фрагментов истории своей собственной страны после октябрьской революции. В Гане этот процесс вскоре был сорван, а руководитель партии и президент бесславно умер от тяжелой болезни в изгнании.

События, подобные процессу в Гане, происходили во многих странах некогда колониальной Африки. Почти все ее новые руководители торопились объявить самостоятельность от английских, французских, португальских и прочих колонизаторов. Население же с ностальгией стаю довольно быстро вспоминать прежние времена, когда была хорошо оплачиваемая работа, экономика процветала, а дети приобщались к европейской культуре. Обретая независимость, новые страны обретали и новых доморощенных руководителей. Так, в Эфиопии это был Мангусту Хайле Мариам, который по пышности своих приемов значительно превзошел сброшенного эфиопского императора. Полинин хорошо помнил, как на пьедестал, где находился эфиопский правитель, его, как и других гостей, подводили по очереди, как к божеству, на несколько минут в сопровождении двух телохранителей для того, чтобы выразить восхищение его мудростью. Вскоре Мангусту Хайле Мариам был свергнут. В Алжире это был Бен Белла, важно восседавший в кресле при приеме советской делегации в году и на французском языке дававший «мудрые» советы о необходимости терпимости во взаимоотношениях между СССР и Китаем. В 1965 году он был низвергнут полковником Бумедьеном. Наиболее дипломатичным оказался Ньерере, который много лет возглавлял сначала Танганьику, а потом Танзанию. Полинину он запомнился постоянным черным костюмом при галстуке в любую жару и лакированными ботинками, одетыми на босу ногу.

В этой же Танганьике Полинину пришлось провести немало часов и с известным турецким писателем, коммунистом Назымом Хикметом. Они ездили вместе по стране, посещали африканские заповедники, где рядом с машиной резвились львицы с львятами, молча возвышались часовые саванны жирафы, неустанно занимались упражнениями на деревьях воздушные гимнасты-обезьяны. Порой все это находилось буквально в нескольких метрах от машины, из которой выходить строго воспрещалось, поскольку весь этот животный мир, терпеливо взирающий на коптящие бензином последнего сорта машины, тут же попытался бы познакомиться с непрошенными гостями. Они ежедневно ездили вместе на конгресс из своего отеля, расположенного на склонах знаменитого вулкана Килиманджаро. К их удивлению, на покрытую снегом вершину взбирались даже мотоциклисты, стараясь не столкнуться с ищущими прохладу стадами слонов, способными по пути растоптать не только человека, но и его средства передвижения. В этих поездках умудренный жизнью турецкий коммунист гасил восторги Полинина в разговорах о Хрущеве. Признавая заслуги советского руководителя в очеловечивании тоталитарного режима Сталина, в результате чего в Советском Союзе вместо ежегодного понижения цен на несуществующие продукты магазины все более заполнялись не только продовольствием, но и ширпотребом, он внушал своему собеседнику что это неизбежное веление времени, и не было бы Хрущева, нашелся бы другой политический деятель, который вынужден был бы проводить аналогичную политику. При этом, естественно, он не отрицал ни смелости, ни решимости этого человека, сумевшего выступить против целой когорты закостенелых сторонников «вождя всех народов».

Впрочем, пока новоявленные царьки африканских стран решали свои проблемы, возрождение Военного института завершалось, а его былая слава Alma Mater переводчиков получала реальную основу. К этому процессу, и особенно к созданию уникальной школы устного перевода имел непосредственное отношение и сам Полинин. Необходимость дежурить весь рабочий день у «черного» телефона особой связи в своем кабинете позволили ему постепенно завершить докторскую диссертацию. В это время наиболее авторитетные ученые в области перевода и методики обучения иностранным языкам обитали в Московском педагогическом институте иностранных языков на Остоженке. Причем проблемы перевода, его теория упорно не выходили в этом учебном заведении за рамки сопоставления двух языков, и основными вершителями судеб еще не оперившегося переводоведения были лингвисты. Но сопоставление двух языков через тексты оригинала и перевода во многом себя исчерпали, дав богатую пищу компаративной лингвистике, и если это еще оставалось злободневным, то только для литературного, а значит для письменного перевода.

В противовес институту иностранных языков на Остоженке, Военный институт пошел по другому пути, он стал искать истину в переводоведении не через бесконечные вариации на тему языковых параллелей, а в тех психических механизмах, в которых происходит процесс перевода. Результаты были для лингвистов просто оскорбительными. Оказывается, переводчикам важно было не знать то, когда пассивный залог в языке текста оригинала соответствует атрибутивной конструкции в языке перевода, а владеть навыками и умениями, которых нет у лиц далеких от переводческой практики. И подготовка переводчика и особенно устного переводчика и должна была заключаться прежде всего в формировании таких, не обычных для человека, навыках и умениях, как девербализация, трансформация и переключение. Полинин прекрасно помнил свою поездку в Стокгольм в 1969 году на конгресс миролюбивых сил, когда в последний момент, непосредственно на аэродроме, было запрещено выезжать за границу Алейниковой, опытной синхронной переводчице и красивой женщине, великолепно владеющей французским языком. В Стокгольме он оказался один во французской кабине синхронного перевода. Функционеры из ЦК КПСС решили использовать в помощь Полинину девушку из Всемирного совета мира, свободно владеющей как русским, так и французским языком. Она подменила Ростислава после того, как через час работы у него стал заплетаться язык. Увы, не успел он на минуту отключиться в удобном кресле от наседавших на него со всех сторон двуязычных эквивалентов, как новоявленная синхронная переводчица выскочила со слезами из кабины и призналась в своем бессилии. У нее не были сформированы необходимые для синхронного перевода навыки. В течение почти десяти дней Полинин один нес тяжкий груз непрерывного франко-русского и русско-французского говорения и появился в Москве человеком, из которого невозможно было вытянуть какую-либо информацию о шведских достопримечательностях или об облике таких интересных лиц, входящих в делегацию, как Дмитрий Шостакович или один из лучших советских кинорежиссеров Григорий Александров, автор блестящих кинокомедий 30-х годов: «Веселые ребята», «Цирк», «Волга-Волга» с первой звездой советского экрана в главных ролях Любовью Орловой.

Кстати, Полинину удалось все же узнать, к своему великому удивлению, что Григорий Александров всю свою долгую жизнь с Любовью Орловой разговаривал с ней только на «вы».

Многочисленные командировки Полинина не мешали попутно подводить итоги своих исследований в области устного перевода, и настал день, когда он решил постучать в негостеприимные двери института на Остоженке с двумя томами докторской диссертации в руках. Она была написана на стыке двух наук: переживающей свою уже не первую молодость лингвистики и робко становящейся на самостоятельные ноги методики обучения иностранным языкам. Полинина встретила заведующая кафедрой методики сверхлюбезная, светлоголовая пышка, радостно расцеловавшая представителя Военного института и уверенно заверившая его в самом благожелательном к нему отношении всей ее кафедры. Представители переводческих кафедр обещали внимательно разобраться в правомерности синхронного переводчика взобраться на олимп науки.

Обсуждение докторской диссертации Полинина на «Остоженке» прошло в обстановке весьма характерной доя этого учебного заведения. Переводческие кафедры дали осторожную, но в общем положительную оценку, зато кафедры педагогики и методики нанесли соискателю зубодробительный удар. Полинин впервые познал, как следует расправляться с потенциальными соперниками в самом начале их притязаний войти в элиту методики. Заведующий кафедрой педагогики, явно не читавший диссертации, утверждал, что он не видит в работе, на основе какой концепции педагогики стоит соискатель (автор диссертации считал, что будущий доктор наук должен иметь свою концепцию). Один из наиболее интеллигентных методистов того времени и постоянный эксперт Высшей аттестационной комиссии допытывался, почему в диссертации не разработана методика обучения аудированию (Полинин разрабатывал методику обучения переводу, считая, что переводу обучают лиц, уже владеющих иностранным языком). Другие методисты «Остоженки», разделив между собой главы и параграфы двухтомной диссертации, под руководством пухловидной заведующей кафедрой методики, рвали соискателя на части. Молчала только Зоя Михайловна Цветкова, благосклонно оценившая в свое время кандидатскую диссертацию Полинина. После обсуждения она подошла к Ростиславу и предложила оставить ей диссертацию для более тщательного прочтения. В этом же плане предложил свою помощь и И.В. Рахманов.

Так был установлен суровый шлагбаум на пути Полинина к ученой степени доктора педагогических наук. Для «'Остоженки» этот эпизод не был исключением. Долгое время ученые советы этого учебного заведения славились неприятием каких-либо действительно талантливых работ, сохраняя острый дефицит докторов наук в некоторых областях науки. Полинин был остановлен в своем продвижении «Остоженкой» на три года, а создатель Липецкой школы обучения иностранным языкам талантливый и непримиримый Е.И. Пассов еще на более продолжительный срок.

Е.И. Пассов, который впервые сумел превратить нудные языковые упражнения в коммуникативные и создать в городе Липецке подлинный учебный центр подготовки специалистов методики обучения иностранным языкам, потерпел фиаско не только на кафедре светлоголовой пышки, но и в так называемой Академии педагогических наук, где ей нашлись мужские аналоги. Ему удалось продраться через амбиции академиков только в специально для его защиты созданном ученом синклите, где совесть ученых мужей была пробуждена после того, как в своем выступлении в защиту соискателя Полинин сказал: «Уважаемые коллеги, почему мы постоянно возводим непреодолимые преграды талантливым новаторам, пытающимся войти в число докторов наук по нашей специальности. Мне хотелось бы вам напомнить известный анекдот о динозавре, который долго и безуспешно домогался взаимности у подруги. После очередного отказа он произнес сакраментальную фразу: «Дура, мы же вымрем!» Неужели вы не понимаете, что такая опасность нависла и над докторами от методики!» Это явное отступление от канонов науки отрезвило членов Ученого совета, и подавляющее большинство из них приоткрыли калитку в сады эдема еще одному не придворному соискателю.

Полинина же неожиданно поддержала заведующая лабораторией научно-исследовательского института Академии педнаук. Она согласилась прочесть его диссертацию, после того как двери «Остоженки» оказались для Полинина окончательно закрыты в результате позорного инцидента, который у него произошел с признанным мэтром методики тех времен. Мэтр выразил желание поближе познакомиться с диссертацией соискателя, которая состояла из двух томов и содержала более 600 страниц. Прочесть это двухтомное чудовище и вникнуть в его содержание требовало немало времени и терпения. Этика советского ученого отрицала в то время всякую возможность вознаграждения за подобный труд. Все это происходило в канун Нового года, что и подсказало Полинину блестящую, по его мнению, идею. Он зашел на улице Горького в лучший «Гастроном» эпохи Брежнева и заказал для маститого ученого набор известных вин с доставкой в день праздника. Дней через 10 после Нового года на адрес Полинина пришел перевод, возмещающий всю затраченную сумму денег на новогодний подарок. Это был шок, от которого Полинин долго не мог оправиться. А мэтр от методики демонстративно голосовал против него в Академии, а потом два года не утверждал в ученой степени доктора наук в Высшей аттестационной комиссии. И это несмотря на то, что пять «черных» рецензентов давали либо положительный отзыв на работу соискателя, либо просто признавали свою некомпетентность в вопросах обучения последовательному переводу с записями.

В СССР записи в последовательном переводе в среде переводчиков были почти неизвестны. Слушать целиком речь оратора и не прерывать его пять, десять, двадцать и т. п. минут, – все это казалось фантастикой. И к тому же, разве это так важно при наличии синхронного перевода? Тем не менее, инициаторы международных встреч думали иначе. Разве в синхронном переводе можно передать красноречие и пафос опытного оратора? Не говоря уже о том, что далеко не всегда есть возможность устанавливать дорогостоящую аппаратуру синхронного перевода. И, кроме того, записи и в других видах устного перевода являются бесценным подспорьем для переводчика. Такие записи на базе русского языка и были впервые разработаны в диссертации Полинина. К сожалению, это мало кто понимал, как среди лингвистов, так и среди специалистов методики обучения иностранным языкам. Так завязывается узел противоречий при появлении каждой нестандартной диссертации. Многочисленные инструкции предписывали утверждать докторские диссертации только при наличии разработки нового направления в науке. Когда же новое направление появляется, то малокомпетентные ученые (а их среди докторов наук немало) отвергают его из-за абсолютного непонимания проблемы, а старые и эрудированные специалисты – из-за неумения и нежелания отказаться от догм, переживших свой век. Полинину помогли его многочисленные публикации, ставшие весьма популярными, поскольку в СССР утверждалась эра устного перевода.

Через несколько лет работу Полинина признал и мэтр методики, оскорбленный в своих лучших чувствах неожиданным новогодним подарком. Так начиналось признание научными кругами оригинальной школы устного перевода, разработанный в Военном институте иностранных языков в 60-е годы.

ГЛАВА VII. Падение Полинина

Это произошло за полгода до серебряной свадьбы Полинина. Инна была в это время поглощена делами своего сына, который, едва перевалив за свои двадцать лет, решил начать самостоятельную жизнь под покровом родителей, а короче говоря – жениться. Его суженая жила в Риге, а отсюда трудности с ее переездом из Риги вМоскву, с выделением и обустройством молодоженам отдельной комнаты в небольшой квартирке Полининых, и много других забот, в которых гораздо лучше разбираются женщины. Но и женщинам в этих случаях требуется помощь. Дома было все труднее найти уголок для работы над завершением докторской диссертации, все чаще Ростиславу приходилось искать свадебные атрибуты, бегать по магазинам и выполнять поручения, которые еще можно в этой ситуации доверять мужчинам.

В это же время Военный институт после очередного приезда военного министра стал выходить из суровых приземистых казарм в новые большие здания и предлагать своим обитателям невиданные ранее удобства. Так, Полинин получил отдельный кабинет с двумя телефонами, шкафы с необходимой для научной работы литературой, удобные кресла и прочую мебель, все то, к чему привыкли на Западе. Страна мелкими шажками выбиралась из первобытного коммунизма с перенаселенными коммуналками и обретала, по крайней мере, в столице, элементарный комфорт.

Ростислав, не любивший засиживаться на работе, в новой обстановке и накануне защиты докторской диссертации все чаще продолжал свои научные экзерсисы в кабинете, не надеясь решить головоломные проблемы дома.

В один из таких осенних вечеров, когда в 5 часов пополудни в Москве уже приходилось включать настольные лампы, погружая остальную часть комнаты в полумрак, к нему в кабинет постучалась и вошла молодая преподавательница кафедры, окончившая институт на Остоженке всего пару месяцев тому назад. Она извинилась и выразила удивление по поводу того, что начальник кафедры все еще не покинул службу и продолжает «творить».

Полинин, хотя именно он отбирал еще в августе трех молодых выпускниц педагогического института, внимательно взглянул на позднюю посетительницу и почувствовал некоторый шарм, исходящий из ее синих глаз. Он улыбнулся и, узнав, что Яна только что закончила консультацию, предложил подвезти ее домой на машине, поскольку оба они жили в новом районе Москвы на юго-западе.

История повторилась через пару дней, и начальник кафедры узнал, что его молодая подчиненная не спешит домой, поскольку ее муж в очередной раз находится на съемках фильма, а годовалый сын проводит большую часть недели у бабушки. Это им позволило по дороге заехать в знаменитое в то время кафе-мороженое на улице Горького и мило поболтать лишний часик.

Постепенно их совместное возвращение домой на машине повторялось все чаще и даже в те дни, когда у Яны заканчивались занятия еще в первой половине дня. Обделенного вниманием дома, Ростислава тянуло все более в общество совсем еще юной блондинки, чьи глаза излучали порой необоримый призыв. Сначала ему казалось, что он принимает желанное за действительное, но вот однажды, когда они сидели в кафе, к ним подсела пожилая женщина. Она долго наблюдала за соседями по столику и, заканчивая третью порцию пломбира, вдруг заявила, обращаясь к Полинину: «Неужели Вы не видите, что молодая леди мечтает о том, как бы завладеть Вами…»

Эти слова придали смелости Ростиславу, и на обратном пути, после того как они остановились на плохо освещенной пустынной улице, он вдруг не выдержал и, извинившись за охватившие его чувства, привлек Яну к себе и стал горячо осыпать ее поцелуями.

Нельзя сказать, что до этого случая Полинин был обделен вниманием женщин. Будучи начальником кафедры, он старался справедливо решать возникающие у подчиненных проблемы и не боялся говорить правду начальству. Он умел делать комплименты и идти навстречу тем, у кого возникали какие-либо трудности личного порядка. Он был строг и старался избавиться от преподавателей, слабо знающих язык и безразлично относящихся к успехам своих групп. Он высоко ценил талант преподавателей и их находки в методике обучения. Он умел высмеять допущенные ими упущения, давая волю обуревавшему его сарказму. Любящий свою Инну, он не замечал откровенные симпатии некоторых из окружающих его на работе женщин. Он с удивлением узнал, что одна из них ушла с работы, потому что не могла остановить все возрастающих чувств, которые он ей внушал. Машинистка его кафедры, молодая, высокая и даже немножко громоздкая красавица подала рапорт об уходе в связи с отъездом на работу в Венгрию. Через месяц от нее пришло письмо из Будапешта, где она подробно говорила о своей невостребованной к нему любви.

Все это проходило мимо Полинина, поскольку дома его ждала нежная, внимательная подруга, никогда не дававшая ни малейшего повода для отчуждения. И когда перед Ростиславом возникали нежные обворожительные двадцатилетние создания, он прежде всего вспоминал войну, разлуки и те незабываемые минуты, когда они с Инной снова оказывались вместе. Он особенно хорошо запомнил ее день рождения в 1944 году, когда прибыл в Тбилиси в связи со смертью родителей и вновь встретился с теми их общими друзьями, которым судьба позволила собраться за скромным праздничным столом. Здесь был Володя Мостков, с которым Инна познакомилась в роддоме через неделю после своего рождения и который провел большую часть своей жизни в проектируемых им туннелях, никогда не забывая о своих друзьях. Здесь был Филипп Микаэлян, борец за справедливость и за опоры построенных им мостов на Дальнем Севере, друг не только своих друзей, но и многочисленных жен, настоящих и бывших, всех без исключения. Здесь был Узур Азбег, появившийся в Тбилиси после эвакуации из Москвы и допущенный в компанию Инны, благодаря своим внешним данным и самовлюбленности. Здесь был и еще один, малозаметный и скромный юноша, успевший побывать на фронте и получить ранение, слабостью которого были стихи. Со стихами он пришел в дом Инны и на этот раз. Стихи сохранились.

Под этим стихотворением стояла подпись «'Булат». Да, эти несовершенные стихи написал Булат Окуджава, выдающийся бард, поэт, писатель, совесть эпохи постсталинизма, а в эти дни просто школьный друг. Он оказался в Тбилиси, поскольку еще в конце 30‑х годов был расстрелян его же соратниками по революции отец Булата, а мать – арестована и сослана в лагеря. У мальчика остался только один человек, который мог его приютить – тетка, и она жила в Тбилиси. Так Булат попал в школу и в тот класс, где учились Володя, Филипп, Узур и Инна. Интернациональный в то время город Тбилиси охотно принимал всех счастливых и несчастных людей и не делал различия между грузинами, русскими, армянами, осетинами, евреями, азербайджанцами, репрессированными и беженцами из районов, оккупированных гитлеровцами, богатыми и бедными.

Обо всем этом Полинин вспоминал в свой последний приезд в родной город в 1989 году, куда он был приглашен для выступления в качестве оппонента на заседании диссертационного совета. Интернациональный Тбилиси бурлил. На улицах демонстративно прохаживались молодые люди с плакатами, где на английском языке было написано «Русские, убирайтесь домой!» и «Долой оккупантов!» В гостинице «Иверия», расположенной на проспекте Руставели, центральной улице города, грузинский персонал разговаривал с ним сквозь зубы. Впрочем, картина изменилась, когда Ростислав, вспомнив свое интернациональное детство, заговорил на полузабытом грузинском языке. Появились любезные улыбки и традиционное грузинское гостеприимство.

В Тбилисском ордена Дружбы народов государственном педагогическом институте имени А.С. Пушкина оппонентов ждал еще один сюрприз. На широкой лестнице у входа в институт возлежали на ступеньках студенты и никого в помещение своего учебного заведения не пропускали. Справа от входа на земле валялся сброшенный с пьедестала бюст А.С. Пушкина. На вывеске с названием института вместо слов «имени А.С. Пушкина» было написано «имени Орбелиани». Ростислав был в шоке. Что сделал грузинам как будто любимый ими поэт? Почему так много русских женщин, которых грузины достаточно часто предпочитали выбирать в жены, оказались оккупантами? Чем соблазнил очередной националист и карьерист Гамсахурдия свой добрый народ?

Среди школьных друзей Полинина выделялся высокий красивый юноша Мишка Труфанов. Увлеченные театром, Ростислав и Михаил пытались на скромных школьных подмостках воплотить в героях русской классики свое видение любимых произведений. Чаще всего театральные споры они вели на углу улиц Измайловская и Святополк Мирская (тогда она называлась улица Кереселидзе). Миша сидел обычно на подоконнике окна своей квартиры, расположенной в одноэтажном доме, а Ростислав стоял на тротуаре, облокотившись о ствол векового платана. Их разговоры о театре Таирова, Марджанишвили, Завадского, переехавшего внезапно и своевременно в Ростов, Мейерхольда, не покинувшего вовремя Москву, о книге Станиславского «Моя жизнь в искусстве» и об интересных постановках молодого Товстоногова в Тбилисском русском драматическом театре продолжались часами. Через много лет он услышал по телевизору о замечательном грузинском режиссере, создавшем в Тбилиси свой театр – театр киноактера, фамилия которого была Туманишвили. Позже он узнал, что это и есть его друг детства Мишка Труфанов, а теперь Михаил Иванович Туманишвили. Ему пришлось поменять фамилию отца на материнскую, чтобы найти заслуженное признание у чиновников «интернационального» Тбилиси. Впрочем, коммунистический интернационал трещал по швам и в Москве. Соратник Труфанова и Полинина по театральным постановкам в школе Густав Айзенберг был обнаружен Ростиславом среди наиболее известных сценаристов под русской фамилией. Мир театра и кино будет неполным, если не упомянуть еще одного выпускника 42 тбилисской школы, пионера из отряда Ростислава, вечно ищущего себя в искусстве и мечущегося между Тбилиси, Киевом и Ереваном, выдающегося кинорежиссера Сержика Параджанова.

Окончательно тбилисский интернационализм был подорван тем зрелищем, которое Полинин наблюдал на проспекте Руставели в свой последний приезд в родной город. Защита диссертации, несмотря на противодействие студентов, состоялась, после того как проректор института сумел провести оппонентов через черный ход здания. Вечером того же дня он увидел груды булыжников, которые подвозили грузовики, создавая замкнутое пространство, ограниченное с одной стороны бывшим институтом Маркса-Энгельса-Ленина, а с другой – Дворцом пионеров. Тем временем возле здания правительства шел бесконечный митинг, организованный диссидентом-провокатором, ловко использовавшим имя своего отца, известного грузинского писателя. Все это не могло вдохновлять бывшего тбилисца, только что расточавшего комплименты молодой соискательнице, защищавшей свою диссертацию рядом с поверженным бюстом Пушкина. Расстроенный, он поднялся на лифте в свой номер на одном из верхних этажей гостиницы «Иверия» и попытался уснуть. Но сон его был не долог. Вскоре его разбудили крики и скрежет тяжелых машин. Через пару минут он был у окна, а потом и на улице. Ему пришлось стать свидетелем, как молодые солдатики с трудом продвигались за бронемашинами в сторону толпы, всячески укрываясь от камнепада, источником которого были «отчаянные герои», выставившие перед собой надежный заслон из нескольких рядов женщин. Солдаты, на головы которых обрушились булыжники, старались через ряды женщин пробиться к последователям известной скульптуры «булыжник – оружие пролетариата». К этому времени робкие вдохновители митинга успели куда-то скрыться, а жертвами оказались грузинские женщины, затоптанные грубыми сапогами. Так завершался первый акт борьбы грузинских националистов за свою «независимость». Прибывшая через несколько дней комиссия российских доморощенных демократов констатировала вину саперных лопаток, единственного «оружия», выданного солдатам.

Но это противостояние «оккупантов» и «порабощенных аборигенов» произошло на 20 лет позже, а пока хлопоты Инны в связи с приближающейся свадьбой сына подходили к финишу. Увы, к финишу приближались и платонические встречи Полинина с Яной. В Москву на свадьбу прибыли родители Лили, невесты Полинина младшего, и в этот вечер они должны были прийти знакомиться со свояками. В этот же вечер, когда Полинин старший подвез ее к дому, он услыхал приглашение зайти к ней, посмотреть, как она живет, тем более, что муж ее находится в командировке… Несмотря на домашние события, Ростислав с непонятным волнением, внезапно охватившим его, молча закрыл машину и последовал за своей спутницей. Как во сне, он вошел в скромную квартирку на 6-м этаже и, снимая шинель, услыхал, как она несколько раз повернула ключ в замке и закрыла дверь на цепочку. Без шубки, как всегда ласковой походкой она подошла к нему и прильнула своей стройной фигуркой к смущенному гостю. У Ростислава, отвыкшего от столь непосредственного женского внимания, теплая волна прошла по всему телу. Он увлек ее на диван и стал жадно целовать, робко расстегивая пуговицы платья. Яна пришла к нему на помощь и через несколько секунд он незаметно слился с ней, все больше погружаясь в омут ласковых грез. Это было что-то новое в жизни Полинина: забытая девичья свежесть, ощущение всех линий ее юного тела и все сокрушающего ответного желания любви. Нарастающий вихрь единения внезапно достиг у Ростислава своего апогея и, покрывая подругу горячими поцелуями, он постепенно уходил к умиротворению. Вновь обретенное сознание напомнило ему о гостях, и он начал почти незаметное отступление, но Яна его нежно удержала, чтобы еще раз пленить своими поцелуями. Отступившее тепло у Ростислава вновь начало возвращаться, но лидерство на этот раз захватила Яна, и через некоторое время она забилась в экстазе, увлекая за собой Ростислава.

Все происшедшее было для обоих настолько новым и необыденным, что надолго приковало их друг к другу. Ничего подобного они никогда не испытывали и не могли испытывать с другими. Не могли, потому что в страсти они оказались парой, у которых вожделение, чувства, физические данные, – все совпадало. Именно эти обстоятельства бросили их друг друга в объятия, и именно эти обстоятельства поддерживали их связь около 20 лет.

Но эта связь не была безоблачной. Во-первых, долгое время их свидания проходили в машине Ростислава, для чего после работы приходилось выезжать за город и искать уединенные места в окрестностях Москвы. А это было сопряжено с непроезжими дорогами в плохую погоду, с жестокими морозами, отбивавшими у машин охоту заводиться, с нежелательными свидетелями – любителями природы в хорошую погоду, и даже с шантажистами. В один ненастный день потерявшая бдительность пара услыхала вежливый стук в заднее стекло машины после того, как любовники, наконец, оторвались друг от друга. Выйдя из машины, Полинин увидел двух молодых людей, которые, вынув загадочные удостоверения, предложили ему следовать в милицию (за нарушение общественного порядка), либо заплатить штраф. Выскочившая из машины Яна, яростно набросилась на псевдомилиционеров и предложила им убираться подальше. «Блюстители общественного порядка» настойчиво требовали у Ростислава водительские права и продолжали свои угрозы. Не желая осложнять обстановку, Полинин вынул из кармана деньги и уплатил солидный по тем временам мифический штраф.

Во-вторых, относительно свободная Яна, муж которой большую часть времени проводил на съемках, старалась как можно дольше не отпускать от себя свое завоевание. И если ее приход домой в 7–8 часов вечера оставался чаще всего никем не зафиксирован, то непривычно позднее появление Ростислава не раз вызывало удивление у Инны. Но главные неприятности начались позже. Прочно обосновавшись в сердце своего начальника, Яна достаточно скоро начала требовать, чтобы Полинин порвал с Инной и ушел из дома. Это была жестокая дилемма для Ростислава, который не мог так запросто отрешиться от своей Инны и перечеркнуть выпестованную многими годами любовь к ней. Он хорошо осознавал, что любовь к жене по-прежнему жива, но акценты в этой любви переместились в сторону неразрывной духовной связи, которая, в отличие, от страсти, живет в человеке вечно, как любовь к матери, верному другу, своему ребенку. Инна в своих хлопотах с обустройством молодой семьи ничего этого не замечала и была, как всегда, абсолютно уверена в полной принадлежности мужа ей. У Полинина же в душе шел беспощадный бой между юной, страстью востребованной им женщины, и вечной, в военные годы выкованной, любовью. К тому же он чувствовал себя подлецом, поскольку вынужден был жить в атмосфере обмана и предавать самого близкого ему человека. К лету требования Яны стали особенно жесткими. Она вынуждала Ростислава сделать выбор и грозила порвать с ним все отношения. Но Полинина пугали не столько угрозы молодой подруги, сколько необходимость что-то утаивать от жены. И вот буквально за несколько дней до серебряной свадьбы он с трудом выдавил из себя признание, которое закончил примерно следующими словами: «Я понимаю, что теперь мне ничего не остается, как покинуть этот дом…» Его жена, ошарашенная оригинальным подарком мужа к серебряной свадьбе, разрыдалась и запретила ему подходить к себе.

В тяжелом настроении на другой день Полинин возвращался домой с работы. Он ждал новых объяснений, а в перспективе поиска нового жилья, организации нового быта, отказа от старых привычек. Каково же было его удивление, когда дома его встретила заботливая жена, вкусный обед и улыбки прежней Инны. В голове Ростислава снова возобладал вопрос, который не давал ему покоя все последние дни: «А имею ли я право ломать жизнь верного мне человека и идти на поводу у девчонки, капризы которой будут возрастать?» Тем не менее, при первом же свидании с Яной он сообщил ей о своем объяснении с женой. Яна была удовлетворена и некоторое время к этому вопросу более не возвращалась.

Серебряная свадьба в ресторане «Минск» на улице Горького прошла шумно и весело. Были все родные и друзья, много тостов, пожеланий, гости с удовольствием поглощали Хванчкару, Мукузани и другие грузинские вина, доставленные непосредственно из Тбилиси. Инна расточала всем улыбки, а второй виновник торжества терзался в угрызениях совести. Теперь он мог догадываться, что творилось в душе его «серебряной» подруги. Она по-прежнему относилась к нему доброжелательно и никого не подпускала к своим переживаниям. Впрочем, значительно позднее Ростислав узнал, что и Инна излила свою боль одной из общих подруг. Это была Ида, жена анапского друга юности Полинина Эрика, которая однажды не выдержала и в разговоре с Ростиславом между прочим сказала: «Ты знаешь, что я не особенно ценю добродетель супругов. Жизнь – это сложная дорога, на которой много ухабов, но есть и обходные пути. Возможно в чем-то грешна и я, бросив свою первую любовь по настоянию родителей. Но после многих лет счастливого супружества докладывать любимой жене о своих падениях – это жестоко!» Эти слова Иды Полинин вспомнил лет через 10 в Финляндии, когда Ида с Эриком находились уже в Швеции, спасаясь от верного сатрапа партии и правительства, посредственного дирижера, который выгонял с упоением из своего оркестра всех «подозрительных», с точки зрения их происхождения или национальности, музыкантов. Прибыв в Хельсинки на очередной конгресс, Полинин из своей гостиницы позвонил старым друзьям в Мальмо. Сняла трубку Ида. Услыхав голос Ростислава, она разрыдалась и сказала, что ей очень плохо… Через год Иды не стало… Лишь много лет спустя Полинину удалось возложить цветы на могилу их общей с Инной подруги.

Вообще годы перезрелости Полинина и его друзей совпали с распадом их тбилисско-московской компании, в которой все готовы были прийти в любую минуту на помощь друг другу и искали любого повода, чтобы встретиться, поделиться своими удачами и горестями. Этот распад совпал с очередным исходом россиян. Железный занавес эпохи сталинизма долгое время ограничивал передвижение советских людей, насыщенных мифом о превосходстве брежневского социализма над миром эксплуатации в западных странах. Однако экономические санкции, введенные крупнейшими промышленными державами против Советского Союза, расширили всегда существовавшие щели в железном занавесе, и начался очередной исход XX века из России.

Этот исход коснулся и друзей Полинина. И если раньше Полинин встречал в посольствах СССР, разбросанных по всему миру, только своих бывших студентов и слушателей, то теперь все больше городов на земле готовы были предоставить ему с супругой и стол и дом. Его друзья, а кое- где и родичи постоянно приглашали Ростислава и Инну посетить Вашингтон и Сан-Франциско, Париж и Берлин, Иерусалим и Тель-Авив, Стокгольм и Мальмо, Канберру и Сидней. К этому списку можно было прибавить, увы, и города, где встреча с Полининым была бы не только нежелательной, но и опасной.

Это произошло на одной из улочек Женевы, поднимавшихся в гору от фонтана «Живой воды» в Женевском озере. Полинин находился в одной из многочисленных командировок, связанных с синхронным переводом, и прогуливался в поисках фотографии, где можно было бы проявить только что отснятую фотопленку. Впереди слева мелькнула вывеска «Фотография: моментальные снимки, проявление пленок, отпечатывание карточек». То, что нужно было Ростиславу и тем более не в центре города, где за ту же работу берут дороже. Полинин подошел к фотоателье и попытался открыть дверь. Увы, несмотря на рабочее время, дверь была заперта. Полинин постоял недоуменно, а потом решил, что это к лучшему: зачем тратить швейцарские франки, когда то же самое можно сделать дома за рубли. Только позже Полинин узнал, сколько страху он нагнал на бедного фотографа.

Бывший студент Полинина, красивый, умный, талантливый Анатолий был по окончании института затребован Главным разведывательным управлением и отправлен в Чехословакию, где получил гражданство и соответствующий паспорт. Оттуда он поехал в Париж, где поступил в учебное заведение, порождающее мастеров фотографии. Закончив его, он переехал в Женеву и купил там себе фотоателье. И потянулись у Анатолия мирные дни мирного фотографа, сверхурочно выполнявшего обязанности советского резидента. В один из таких мирных дней он вышел на улицу, чтобы спокойно покурить и продумать очередное задание, полученное из Москвы, когда его постоянная настороженность получила сигнал опасности в виде знакомой походки преподавателя перевода, наводившего на него страх еще пару лет назад. Это был Полинин, да к тому же полковник советской армии, за которым без всякого сомнения ведется здесь в Женеве превентивное наблюдение. Их встреча в фотографии обязательно вызвала бы подозрение и могла провалить миссию Анатолия. В считанные секунды разведчик оказался у себя в фотографии и закрыл на ключ дверь. На этот раз деятельность Анатолия не была скомпрометирована. Эту деятельность пришлось все-таки прекращать после ареста Пеньковского.

Если в 60-е годы нежданные встречи за границей были исключением из правил, то позже в связи с начавшимся исходом россиян они стали случаться чаще. Так, попав в начале 90-х годов в Иерусалим, Полинин сделал попытку ликвидировать в какой-то степени свою религиозную неграмотность и записался в многочасовую экскурсию по святым местам этой цитадели трех мировых религий. Он взбирался на Голгофу к месту казни Иисуса Христа, идя вдоль крестного пути, на остановках которого его приветствовали на русском языке арабы, учившиеся в свое время в Москве, он подходил к Стене плача, где можно в ее расселинах оставить между камнями записку с заветным желанием, он подходил к Гробу Господня, к которому верующие ползли на коленях, он погружался в мрачные звуки Холокоста, отпевающие 6 миллионов Евреев, погибших от рук фашистов. Что касается религиозности Полинина, то здесь он столкнулся с таким количеством противоречий, что они перечеркнули возможность отдать приоритет той или иной религии. Он услышал, что Авраам, от которого произошел еврейский народ, должен был по требованию самого Бога принести в жертву своего сына. Разве такое требование может выдвигать настоящий праведник, сам Бог? Вправе ли кто-нибудь требовать в доказательство своей преданности убить собственное дитя? И ему невольно пришли на ум знаменитые «Письма с земли» – письма Марка Твена, где автор с присущим ему юмором доказывает алогичность и противоречивость библейских сказаний. Он удивляется нелепостям рая, где люди лишены всех радостей, кроме беспрерывного пения и игры на арфах. Он пишет: «Представьте себе этот оглушающий ураган звуков – миллионы и миллионы голосов, вопящих одновременно, и миллионы и миллионы арф, отвечающих им скрежетом зубовным!.. А Бог восседает на Престоле, окруженный двадцатью четырьмя высшими сановниками, а также другими придворными, взирает на бесконечные квадратные мили своих неистовствующих поклонников, и улыбается, и мурлычет, и довольно кивает на север, на восток, на юг… Не трудно догадаться, что изобретатель этого рая не придумал его самостоятельно, а просто взял за образчик придворные церемонии какой-нибудь крохотной монархии, затерявшейся на задворках Востока».^[1]

Вопросы, порожденные очередной религией, продолжали громоздиться в воспаленном мозгу Полинина, когда он внезапно увидел среди экскурсантов своего однокашника по Военному институту талантливого филолога Авербуха. Пораженный Ростислав перестал слушать религиозные мифы и анализировать их противоречия, а пошел навстречу своей молодости. В то же мгновение его увидел и Авербух и бросился к своему однокашнику. 40 лет разделяло бывших приятелей, и жили они уже в разных странах: Полинин в России, а Авербух в Германии, куда он переехал, получив от немцев пожизненную пенсию вo искупление военных преступлений гитлеровцев против евреев.

В мире не угасала великая круговерть. Евреи метались между Америкой, Израилем и Германией в поисках безопасной жизни. Музыканты, художники, ученые и новорожденные бизнесмены из России искали контакты и контракты в странах Европы и Америки в поисках зеленых купюр. Вьетнамцы, арабы, турки, китайцы, переполнившие свои страны, наводняли Запад в поисках работы. В России метались переселенцы из Ближнего и Дальнего Зарубежья, пытающегося за их счет восстановить чистоту крови своих редких аборигенов. А Полинин метался в своей Москве между двумя женщинами. Его встречи с Яной приняли регулярный характер. Они встречались обычно в квартирах, которые периодически снимал Ростислав у отправляющихся за рубеж сослуживцев. Отпали осложнения, временами возникающие в их загородных поездках на машине, несколько успокоилась с претензиями на замужество и Яна, особенно в преддверии защиты докторской диссертации Полининым. К тому же и сама Яна поступила в аспирантуру, решив использовать знания своего научного друга. Инна ничем не выдавала своих переживаний вплоть до дня защиты докторской диссертации мужа. Ее чувства прорвались только после защиты, когда они вдвоем возвращались на машине домой. Ростислав впервые после многомесячного напряжения чувствовал себя опустошенным и расслабленным. Внезапно Инна тихо произнесла: «Не знаю, радоваться мне или нет? Уйдешь ли ты от меня, или у нас будет все по-прежнему?» Полинин, который был давно покорен поведением жены, обнял ее свободной рукой и молвил с виноватой улыбкой: «Куда я могу уйти от тебя? Извини грешного, моя самая лучшая девочка!»

Но любовные приключения Ростислава волновали не только его супругу. Нежданно, негаданно они вызвали стойкий интерес у одной из преподавательниц его кафедры. Речь шла о старой знакомой Полинина со времен французского драмкружка Алис Оран. Она была лет на 10 моложе нашего героя и представилась как жена бывшего его студента, на редкость малокультурного и туповатого. В то время этот брак вызывал удивление, поскольку далеко не рафинированный и косноязычный выпускник элитного института никак не гармонировал с весьма хорошенькой и кокетливой болтушкой, отличаю владевшей французским языком и проявлявшей незаурядные способности в двух сферах: научной и сексуальной. Позже Полинин, учитывая ее хороший французский язык, взял эту кокетку к себе на кафедру и добился присуждения ей очередного звания.

Все это совпало с тем периодом, когда Полинин был сильно увлечен Яной, что не могли не заметить некоторые из их коллег. Это стало особенно зримо, после того как молодая подруга Ростислава предъявила ему письмо, адресованное ее мужу, но попавшее в ее руки. В письме доброжелатель сообщал адресату, что его жена находится в любовной связи с одним из старших офицеров Военного института, который регулярно подвозит ее домой на своей «Волге» белой масти. В письме был указан номерной знак машины. Дальнейшее развитие событий показало, что автором письма была блондинка из окружения Алис Оран, не сумевшая простить своему начальнику пренебрежение к ее прелестям. К счастью, ей пришлось вскоре покинуть кафедру и Москву вслед за своим четвертым мужем.

В это же время обрел вторую молодость и сам Полинин. Ему, доктору наук, пришлось снова окунуться в аспирантуру. Аспиранткой стала Яна, но она тут же объявила своему ученому другу, что рассчитывает на него, так как поступила в аспирантуру, чтобы иметь больше времени для встреч с любимым. Помощь Яне не представляла большого труда для доктора наук, однако большие трудности создавала научный руководитель Яны, очень слабо разбирающаяся в лингвистике, запуганная и не уверенная в своей компетенции женщина. Все новые и интересные идеи, которые предлагал Ростислав, она встречала в штыки и требовала убрать их из диссертации. Яна естественно не смела перечить официальному руководителю, но с удовольствием упрекала неофициального за якобы допущенные им ошибки. Так, под покровом скрытой борьбы двух руководителей, Яна представила диссертацию на защиту. Справедливости ради следует признать, что на защите она выглядела уверенно.

Все эти капризы более или менее покорно сносил Полинин. Ему уже исполнилось 50 лет, и он наивно полагал, что его возлюбленная приносит в жертву свои молодые годы и что ей скорее нужен такой же молодой мужчина. Только значительно позже он убедился, что женщины достаточно ценят потенциал зрелых мужчин, освоивших в деталях науку любви в отличие от юнцов, торопящихся удовлетворить свою страсть и не думающих о потребностях подруги.

Вообще возраст – это относительное понятие. В свои 50 лет Полинин не чувствовал себя стариком. Он неоднократно вспоминал свое знакомство с одним из братьев Тур, известным и популярным советским драматургом в 40-е–50-е годы. Познакомились они в одном необычном путешествии, которое можно было назвать попыткой раздвинуть железный занавес, опущенный злым гением Сталина на границах СССР.

В 1962 году впервые за многие годы между народный отдел ЦК КПСС организовал автомобильный пробег по странам Европы «простых людей, требующих мира во всем мире». Было решено допустить 10 машин с их владельцами за пределы социалистического лагеря. Во главе пробега важно шествовала неуклюжая «Чайка», в которой восседали в качестве руководителя известный журналист и редактор журнала «Техника молодежи» Василий Захарченко, его помощник по административной линии и, как вы наверное догадались, представитель госбезопасности. В пробеге по странам Европы требовались и люди, знающие языки. По-видимому это был основной козырь для включения Ростислава с женой в необычное для того времени путешествие. Антикозырем было наличие у этой пары скромной машины «Москвич». Для демонстрации благосостояния россиян было решено посадить всех на «Волги». Иномарок в то время в СССР не существовало, если не считать машин некоторых посольств и иностранных миссий. Для пущей важности во главе пробега поставили громоздкую «Чайку», вожделение высших чиновников. Итак, 11 мощных машин были призваны демонстрировать несокрушимую силу Советского Союза. Остроумные французы не преминули обратить внимание на въезд во Францию колонны русских машин. Парижские газеты вышли с заголовками «Вторжение «простых» русских в Гренобль на «Волгах» с бульдозером во главе». Гренобль был первым французским городом, куда попали советские машины после пересечения Швейцарии.

Отсутствие личной «Волги» в семействе Полининых не сорвало их участия в борьбе за мир. Их посадили в машину уже упомянутого драматурга П.Л. Тура. Только тогда Ростислав узнал, что братья Тур – это коллективный псевдоним Леонида Тубельского и Петра Рыжей. Ко времени пробега жив был только Петр Львович Рыжей, ему было 54 года, и он оставлял впечатление необычайно мягкого и интеллигентного человека. Заправляла всем в «экипаже» жена Петра Львовича, энергичная и гостеприимная Ариадна. Ей как шоферу нужен был дублер, роль которого и исполнял Ростислав. Ариадна, проверив в самом начале пути шоферские навыки дублера, с удовольствием доверяла ему руль «Волги», а на подступах к Парижу, возле знаменитой летней резиденции французских королей Фонтенбло, и вообще отказалась от вождения машины. Это произошло после того, как она, сидя за рулем на весьма загруженной магистрали, по которой медленно друг за другом шествовали машины, вдруг вскричала: «Смотрите, Захарченко!» (руководитель пробега) и радостно повернулась в тот момент, когда впереди идущая машина затормозила. Последовал удар, который, если не считать помятого радиатора, выдержала советская машина и очень плохо на него отреагировала французская. Это небольшое происшествие, довольно характерное для водителей женского пола, совсем расстроило Ариадну, и в Париже она больше не садилась за руль. Что касается самого драматурга, то он был далек от повседневных жизненных проблем, зато собеседником он был непревзойденным и с удовольствием рассказывал, как они со вторым Туром писали свои пьесы. По его словам, основные идеи, развертывание сюжета, очередные ходы в пьесе, – все это было возложено на него, его же соавтор был мастером диалога и прекрасным стилистом, но теперь… И тут он добавил: «Впрочем, когда перечитываешь написанное ранее, то нередко натыкаешься на ляпсусы. Вот, например, в пьесе «Чрезвычайный закон» среди действующих лиц значился «старик 50 лет». Перечитывая недавно пьесу, я возмутился: как мужчину 50 лег можно называть стариком, и при переиздании решительно исправил возраст этого действующего лица. Теперь там написано: «старик 70 лет». Полинину который в этой поездке отметил свое сорокалетие в австрийском городе Зальцбурге, эта поправка очень понравилась…Фонтенбло, возле которого Ариадна сдала полномочия водителя номер один, уже второй раз вмешивался в планы Ростислава. Года два тому назад, когда после почти трехмесячной научной командировки он наконец буквально на крыльях летел к Инне, самолет компании Эр-Франс, подлетая к Варшаве, круто изменил курс и стал возвращаться в Париж. Как оказалось, командир экипажа получил радиограмму, что среди пассажиров находится опасный преступник, который сумел пройти французский паспортный контроль и теперь хочет скрыться в странах социалистического лагеря. Впрочем, об опасном преступнике пассажиры узнали только после посадки, когда в самолет вошли работники службы безопасности и прервали путешествие довольно мирного на первый взгляд немолодого мужчины. Остальные пассажиры были вынуждены также оставить воздушное судно, сесть в автобус и переселиться в шикарный отель, расположенный в Фонтенбло. Сосед Ростислава в самолете подсказал, что после прибытия в Фонтенбло вместо Москвы можно во всю эксплуатировать компанию Эр-Франс. Эксплуатацию Эр-Франс пассажиры продемонстрировали воистину научным исследованием меню, которое им предложили в ресторане. Были заказаны самые знаменитые вина и коньяки, выбраны самые дорогие блюда, начиная от лангустов и до мало привлекательных креветок и невероятно вкусных рябчиков, начиненных ананасом. Утром они еще успели пробежаться по анфиладам дворца и покинуть, наконец, гостеприимный Фонтенбло, где в апреле 1814 года Наполеон подписал отречение от престола.

Между тем пробег по Европе оказался действительно интересным а главное, Ростиславу удалось открыть двери на Запад Инне, которая впервые увидела такое количество стран Европы: Венгрию, Австрию Швейцарию, Францию… Далее предполагалось пересечь Германию и Польшу чтобы вернуться домой, но немцы не захотели дать транзитные визы и советским «борцам за мир» пришлось погрузить в Гавре свои машины на пароход и посетить еще Лондон, Копенгаген, Стокгольм, Хельсинки.

Пребывание за границей, не оставляя жен в качестве заложниц дома явилось очередным подарком хрущевской оттепели. Как легко было путешествовать рядом со своими спутницами, не считая каждый шиллинг, франк или марку, которые обычно советские туристы берегли как зеницу ока для покупки тех или иных предметов ширпотреба своим близким. Сколько знакомых и друзей завидовали Полининым за возможность одеваться Инне во все модное. Теперь Инна сама решала, что и на что следует тратить. А Инне прежде всего хотелось побывать не только в Венской опере, в Парижском Лувре или на Монмартре, но и в Фолибержер, Мулен Руж и даже на стриптизе. Билеты в запрещенный для советских людей Фолибержер стоили 5–6 долларов, что не мог в своих командировках позволить себе Ростислав, но что с легкостью необыкновенной позволила себе сделать Инна. И вот они сидят в ложе бельэтажа уютного зала «Пастушьих безумств» (так переводится с французского «Фолибержер») и с комплексом неполноценности напряженно следят за буйными танцами с обязательным канканом полураздетых, а потом и раздетых девиц, количество которых постепенно увеличивается и завершается гирляндами намазанных красавиц, которые спускаются прямо на зрителей. И если первые обнаженные представительницы прекрасного пола порождали известные чувства даже у самых скромных мужчин, то нарастающий поток голых тел довольно быстро нейтрализует сексуальное влечение. Голые женщины становятся объектом элементарного анализа зрителей с точки зрения достоинств и недостатков их тела, а все нарастающая близость с ними начинает раздражать запахом удушливого пота, который не способны уничтожить даже парижские дезодоранты.

Но в Париже есть не только Фолибержер, но и просто стриптизы, где за достаточно солидную цену можно увидеть изящный танец женщины, постепенно освобождающейся от всех предметов собственной одежды. И Инна затаскивает своего супруга еще и на это зрелище, не взирая на их скромный бюджет. Самым дорогим «удовольствием» в то время была демонстрация полномасштабных сексуальных игр, происходивших за прозрачной сеткой в непосредственной близости от зрителей. От этой эротической сцены Полинин, к счастью, был избавлен. Думал ли он, что наступит время, когда примерно те же сцены будут демонстрироваться по отечественному телевидению?

Парижские развлечения довольно быстро сказались на настроении супругов, и их «французские ночи» напоминали дни молодости, помноженные на сексуальную раскованность всегда сдержанной Инны.

Что касается отношений Полинина с Яной, то их регулярно-застойный характер продолжался, прерываемый периодическими взрывами с женской стороны, которой очень хотелось утвердить свое ведущее положение в жизни Полинина. Они проявлялись в самой неожиданной форме. То Яна отправляется в Дом отдыха киношников и подробно рассказывает Ростиславу, как она изменила ему с известным кинорежиссером. Ростислав резко обрывает с ней отношения, но через две недели следует звонок по телефону и обманутому любовнику сообщают, что он может получить «до востребования» письмо на почте, находящейся на Ленинском проспекте. В письме на 14 страницах рассказывается о муках любви его автора и отрицается всякая связь с кинорежиссером. То она вопиет о своих чувствах к пианисту с фамилией, распространенной среди художников и кинорежиссеров, который пригласил ее на свой концерт и вообще уделяет ей много внимания. Ростислав прекращает с ней встречи, но она находит его по телефону и в двухчасовом разговоре объясняет, почему не может изменить Полинину. Наконец, одно из последних завихрений происходит с Яной в туристической поездке. Она находит очередную жертву и заявляет Ростиславу о решении уйти от мужа к новому поклоннику. Через месяц вечно ищущая Яна требует у Ростислава встречи и полная возмущения рассказывает, что это ничтожество (ее новый поклонник) осмелился уведомить ее мужа об ее уходе из семьи.

К этому времени Ростислав перестал реагировать на выходки мечущейся женщины и искал возможность прекратить эту связь и завершить тем самым свое падение, которое продолжалось 18 лет. Это решение совпало с завершением карьеры синхронного переводчика, которой он отдал свыше 30 лет. Летчик-штурмовик, номенклатурный переводчик завершал активную жизнь с ее «боевыми разворотами», «пикированием», «мертвыми петлями» и постоянным поиском смысла жизни. Приходилось прощаться с его любимым гимном, который веселил и объединял слушателей в годы их учебы в Военном институте иностранных языков.

src="/i/15/423815/i_001.jpg">

ГЛАВА VIII. Кода жизни

Кода – так называют довольно часто заключительную часть музыкального произведения, так мы назвали последние строки о жизни летчика, синхронного переводчика, молодого и совсем не молодого Ростислава Полинина. В эти свои последние годы он с изумлением открыл, что распятая во времени жизнь ведет человека от знания, ясного и самодовольного понимания окружающего мира ко все большей запутанности, а то и просто к мировоззренческому тупику. Он стал приходить к выводу, что в этом мире нет ни бесспорных истин, ни безусловных решений. Казалось бы ласкающий слух лозунг французской революции 1789 года «свобода, равенство и братство» на самом деле был абсурдом. Свобода слова, печати, телевидения и прочих средств массовой информации – это не только возможность разоблачать и свергать жуликов и самозванцев, но и распространять клевету на честных людей, развращать эротическими фильмами молодежь, подогревать инстинкты, сеять мракобесие.

Сам человек чаще всего бежит от этой свободы. Человеку в первую очередь нужна работа, семья, дом, т. е. все то, что отрицает какую-либо свободу. На работе необходимо следовать установленному распорядку дня, а на военной службе выполнять порой лишенные смысла приказы слабо соображающих начальников, дома нужно отказываться от свободы в пользу супруги или супруга, в пользу детей, а то и тещи, которая все ваши лучшие годы спит с вами в ряде случаев в одной комнате и комментирует ваши вздохи и выдохи. Абсолютной свободы нет и не будет никогда, свобода достигается, как правило, за счет попрания свободы других. Что касается прав человека, о попрании которых больше всего кричат в так называемых демократических странах, то рядовой, серый человек гораздо больше ценит право на работу, бесплатное здравоохранение, бесплатное обучение и другие бесплатные блага, чем право голоса или выезда за рубеж. И так думал не «молодой повеса, летя в пыли на почтовых…», а уже умудренный опытом, проживший сложную жизнь Полинин.

В лозунгах французской революции еще красовались «равенство» и «братство». Само понятие «равенство» звучит издевательски для генерала и его солдата, для Элизабет Тейлор и ее ровесницы, доживающей свой век на грошовой пенсии, для Андрея Дмитриевича Сахарова в годы создания водородной бомбы в засекреченном конструкторском бюро и его сверхактивной супруги, превратившей блестящего ученого в Иисуса Навина ^[2]. Равенство всегда останавливало прогресс, поскольку гасило и гасит мотивацию талантливых и работящих людей, отказывавшихся брать на содержание лентяев и пьяниц. Умение избежать уравниловки приносило успех во всех отраслях жизни и деятельности человека и во все времена. Братство же отрицалось самими революциями, которые заглатывали тех, кто их породил, в пользу пришлых авантюристов. Вспомните Робеспьера и Наполеона, Ленина, Троцкого и Сталина…

На склоне лет Полинин не мог найти однозначный ответ на многие, толпящиеся в его мозгу истины, дать оценку своим собственным поступкам, достоинствам и недостаткам. Он храбро дрался на фронтах Отечественной войны, был ранен, его сбивали, он вновь рвался в бой, но вот он женился и его лихие штурмовки стати обретать разум и осмотрительность, он с удовольствием принял предложение отправиться на Высшие офицерские курсы для переподготовки… Он стремился всегда говорить правду, но не писал в анкетах о своем дворянском происхождении, об аресте сводной сестры как жены председателя госбанка СССР. Он даже выложил правду о первой своей измене любимой супруге и убедился, что такая правда ей была не нужна. И он скрыл от нее правду о поразившей ее накануне золотой свадьбы болезни.

Лозунги и идеи, которые так охотно воспринимались в молодые годы, несли горе и несчастье миллионам людей. Молодой Ленин воспринял учение Маркса как святую истину и стал воплощать ее на Руси, шагая по жертвам гражданской войны, сквозь расстрелы священнослужителей, изгоняя на чужбину лучшие умы российской интеллигенции, которая эти шаги же выпестовала в борьбе против самодержавия. И это была не первая религия, которая как будто сеяла доброту, любовь к ближнему, заботу о страждущих. Но доброта оборачивалась кострами инквизиции, лагерями Гулага, любовь к ближнему – доносами на «неверных», забота о страждущих – мошенничеством и обманом. А светлое будущее продолжало соблазнять, и новые одержимые вступали на тот же тернистый путь беспощадной борьбы и лишений, втягивая в вихрь революций несчастные народы.

И что самое удивительное, именно эти одержимые, искалечившие жизнь своих и чужих народов, находят поддержку и незаслуженную славу дома и за рубежом. А в жизни людей ничего не меняется: как были обездоленные и богатые, так и остаются, как были разные идеи и религии, так и продолжают они появляться и мучить простых людей. А если что и изменяет жизнь, так это только научные и технические достижения и последовательное сбрасывание долговременных религий от язычества до марксизма.

Но если в политике борьба за власть носит мифологический характер, поскольку в ней одна бездарность противостоит другой, то такая же борьба, только менее болезненная для народов, происходит и в искусстве, и в литературе, и в науке. Сколько времени превозносилась в театре школа Станиславского, сколько подлинных шедевров было создано артистами МХАТа: Качаловым, Москвиным, Андровской, Степановой, Смоктуновским и др. Но это была только одна правда, и эту правду почему-то поддерживал Сталин. В то же время была другая правда – театр Мейерхольда, в которой актерская техника противостояла перевоплощению, и здесь была своя правда, которую демонстрировали Михаил Чехов, Евгений Лебедев, Андрей Миронов и другие замечательные артисты. В этом случае соперничество двух решил тиран. И это всегда опасно.

Диктат в искусстве порождает не только застой, но и всепроникающий обман. Художник изображает обычный черный квадрат, который под силу любому оформителю, или летающих над городом человечков. И очередной искусствовед начинает кричать: «Это гениально!». Сказать, что это нарисовать способен и ребенок, никто не осмеливается. И это происходит не только в живописи.

Где-то в шестидесятые годы вышел на экран фильм о детстве Ивана. У режиссера появились поклонники, которые вскоре были разочарованы нудным и малопонятным фильмом «Зеркало». Но отторгать его было трудно, режиссера продолжали превозносить. И если еще и последующие картины продолжали давить на зрителя своей тягучестью и потусторонностью, то все равно им следовало восторгаться или попасть в число ограниченных недоброжелателей.

То же самое творится и в литературе. Потустороннее произведение Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита», которое он писал 12 лет и которым так и не был удовлетворен, превозносится хором литературоведов от журналистики, оставляя в тени такие действительно талантливые произведения, как «Белая гвардия», «Собачье сердце», «Театральный роман» и некоторые другие. В скучных и эмоционально бедных стихах Иосифа Бродского ищут печать гениальности и восхваляют во всех средствах массовой информации опять-таки толпы журналистов. В то же время не специализированный читатель воспринимает «речитатив» поэта весьма отрешенно и спокойно откладывает в сторону. В чем же дело? Неужели всегда правы литературоведы, искусствоведы и прочие «веды», нашедшие свою нишу в средствах массовой информации? А может быть им дороже всего взлелеянная ими «сенсация»? Недаром это слово повторяется чаще всего у телевизионных дикторов, называющих себя комментаторами, или даже «академиками». Поэт Иосиф Бродский, гонимый властями, был скромным диссидентом. Журналисты не особенно его жаловали во времена «застоя». Но началась перестройка. Политически затравленные личности всегда становятся популярны, и тем более если они удостоены

Нобелевской премии с политической окраской. Такую же премию в свое время получил Борис Пастернак за роман «Доктор Живаго», весьма посредственное произведение великого поэта, стихи которого так и не были замечены в Швеции.

Что касается профессионалов, то они, как в науке, так и в творчестве художников, кинорежиссеров, пытаются обнаружить новизну. Эту новизну ищут и писатели, и иногда она действительно прорывается, как это случилось с гениальным Андреем Платоновым, а чаще остаются нудными «Усыпальницами без праха» или «Попыткой дискурса» (см. Новый мир» за 1992 год).

Итак, религия и политика, новизна и сенсация тесно переплетены друг с другом и выступают как силы, определяющие прогресс и регресс, его достижения и падения. Отсюда так много несправедливости и наносного в жизни. Полинин до сих пор помнил стенгазету на стенах Тбилисской консерватории начала 30-х годов, в которую была вклеена карточка великого Рахманинова, перечеркнутая крест-накрест со словами: «Нам не нужна жалкая музыка изменников Родины». Позже, уже в 50‑е годы, среди интеллигенции шел ожесточенный спор о поставленном в Большом театре балете Прокофьева «Золушка». И большинство меломанов утверждало, что такая «какофония» вместо музыки никому не нужна. Сейчас вряд ли найдется меломан, который посмеет упрекнуть в какофонии гениального композитора XX века, посмевшего покинуть этот мир в один день с Иосифом Сталиным. И если смерть тирана оплакивалась миллионами его подданных, заполнивших центр Москвы, то гроб с телом великого музыканта пришлось передавать через ограды соседних домов, чтобы доставить к месту панихиды.

А если обратиться к науке, к той форме мыслительной деятельности человека, которая наперекор всем идеологиям и религиям пытается экспериментально и на практике доказывать свои идеи, то окажется, что наиболее сложно обрести поддержу и признание именно талантливым исследователям: их забивают черными шарами при присуждении ученых степеней, им отказывают создать элементарные условия проведения судьбоносных исследований.

Но нередко и самые гениальные открытия несут угрозу полного исчезновения жизни на земле. Недаром целый ряд крупнейших ученых после второй мировой войны ушли от работы над совершенствованием атомного оружия после диких последствий бомбардировок Хиросимы и Нагасаки.

Где же та крупица истины, которая может отделить зерна от плевел и инвентаризировать подлинные ценности и шедевры на земле?

Эта крупица истины чрезвычайно хрупка и изменчива, она во многом создается так же, как и «общественное мнение», средствами массовой информации. Власть газет, радио, телевидения давно перешагнула рамки разумного, именно она внушает всем нам заказные истины и создает «имидж» того или иного человека, того или иного события. А это значит, что никогда не следует делать окончательный вывод из газетных статей, выступлений политических обозревателей по радио, комментария телевизионных ведущих, самовлюбленно вещающих о своих собственных или заказных «крупицах истины». Именно крупицах, потому что абсолютных истин не бывает, все они либо политизированы, либо додуманы, либо не профессиональны. Сталину нужен был Маяковский 20‑х годов, Маяковский, издевающийся над Ахматовой, Брюсовым и другими души человеческой поэтами, и Маяковский громогласно заявлял:

Но тому же Сталину не нужны были ни Есенин, ни Мандельштам, ни Цветаева.

А что нужно народу, той огромной массе людей, которую по преданиям Библии создал Бог по образу и подобию своему? Народу нужен свет в конце тоннеля, проблеск счастья, ради чего есть смысл что-то творить, от чего-то воздерживаться. И поэтому с легкостью необыкновенной впиваются в народные массы самые бредовые идеи, с таким энтузиазмом веруют в Иегову, Будду, Гитлера, несмотря на все их злодеяния и бесчинства, прописанные в шариате или в «Майн Кампф».

Несчастный народ, мечущийся между демонстрациями на Красной площади и театральными представлениями в Елоховском соборе, не способен спокойно жить без пастыря. И конечно, надо отдать должное многим религиям, которые призывают правоверных не убивать, не обижать, не воровать, не обманывать и много еще «не», исчезающие как только появляются «неверные».

Погруженный в круговорот размышлений, Полинин поймал себя на мысли, что большая часть его брюзжания продиктована возрастом. Это давно отмечали умные люди. Так, в одном из своих писем Антон Чехов писал: «Толстой был у меня в клинике и говорил, что повесть свою «Воскресение» он забросил, так как она ему не нравится… Мысль у него не новая; ее на разные лады повторяли все умные старики во все века. Всегда старики склонны видеть конец мира и говорили, что нравственность пала до пес plus ultra, что искусство измельчало, износилось, что люди ослабели и проч. и проч. Лев Николаевич в своей книжке хочет убедить, что в настоящее время искусство вступило в свой окончательный фазис, в тупой переулок, из которого ему нет выхода.» (Из письма А. Эртелю)

И то же самое неприятие нового в искусстве. Полинин нашел выступление члена Академии изящных искусств Франции Жерома по поводу первой выставки картин Ренуара, Писсаро, Сислея, Дега. Мане, Сезанна. Моне. Жером восклицал: «Как только государство отважилось допустить в музей подобную коллекцию бредовых картин? Люксембургский музей – это школа. Какой же урок отныне будут извлекать из знакомства с ним молодые художники? Да они все скоро начнут стряпать импрессионизм. Ах, ах, эти люди воображают, будто они живописуют Природу, прекрасную Природу во всех ее проявлениях. Какая наглость!… А виноваты во всем преступные писаки, у которых хватает дерзости защищать подобную живопись».

Полинин вспомнил свои ворчливые слова по поводу «Черного квадрата» или летающих мужичков над домами… Но он и понял, что культура и вожди, хоть и взаимосвязаны, но не идентичны. Был умный, образованный и жестокий царь Петр I. Он пробивал дорогу цивилизации своего века беспощадным трудом подданных, усыпая телами крестьян болота Невской губы. Он был жесток, но он и воплощал прогресс культуры России. Он был далек от тупого национализма и с удовольствием привечал замечательных деятелей искусства западных стран. Имена Бартоломео и Варфоломея Растрелли, Августа Монферрана, Этьена Фальконе, Карла Росси и их соотечественников, воплотивших себя в памятниках Петербурга, стали именами и русской культуры.

Был хитрый, с неоконченным средним образованием, беспощадно жестокий властелин Иосиф Джугашвили. Он пробивал дорогу учению Маркса-Энгельса-Ленина в Советской стране, усыпая телами наиболее работоспособных и талантливых людей великие просторы России, Украины, Казахстана и других республик Союза. Он был невероятно жесток и подозрителен, но он сумел на костях советских людей построить заводы и фабрики, гидроэлектростанции и каналы, лучшее в мире московское метро. В недрах его бесчинств жили, страдали, но и творили такие гиганты российской культуры, как Константин Станиславский, Михаил Булгаков, Осип Мандельштам, Дмитрий Шостакович…

Был глупый, малообразованный и добрый правитель Леонид Ильич Брежнев. Он был начальником политотдела армии в годы Великой Отечественной войны, первым секретарем ЦК КП Молдавии, Казахстана и, наконец, Советского Союза. Он коллекционировал военные, партийные и государственные звания и должности, ордена, автомашины различных марок и имел надежного консультанта по вопросам застоя в лице серого кардинала Михаила Суслова. Он сумел 18 лет развращать народ тунеядством, бесплатно заработанной водкой, опираясь на нефтяные запасы Тюмени. Его царствование пополнило культуру России такими именами, как Василь Быков и Виктор Астафьев, Булат Окуджава, Владимир Высоцкий и Иннокентий Смоктуновский.

Из сказанного явствует только одно. Культуру народа может уничтожить только уничтожение самого народа. В других случаях она будет жить и развиваться постоянно. При умных правителях – благодаря им, при глупых – вопреки им, становясь тем респиратором, который сохраняет народы.

Итак, культура бессмертна. Иначе не может и быть. Она создается через постижение смысла жизни. Она определяет жизнь каждого этноса. Она стоит у истоков жизни, и она делает человека человеком. Иногда диким, если он пожирает себе подобных или насилует, следуя заветам той или иной религии, той или иной идеологии. Иногда прекрасным, если его вдохновляет прекрасное, если его вдохновляет красота. А красоту нам несут природа, поэзия, музыка, живопись и их творения, лучшим из которых является женщина…

Если сомневаетесь, то прочтите.

Когда-то Ф. Достоевский сказал: «Красота спасет мир». И если под «миром» подразумевать «культуру», поскольку она есть действительно творение человека, то тогда самостийный философ абсолютно прав…

Примечания

1

Марк Твен. Письма с земли. 1981 г., с. 11.

(обратно)

2

Иисус Навин – преемник Моисея как вождя израильтян в битвах с амаликитянами.

(обратно)

Оглавление

ГЛАВА I. На пороге новой судьбы

ГЛАВА II. ALMA MATER переводчиков.

ГЛАВA III. На пути в номенклатуру

ГЛАВА IV. Обручение с синхронным переводом

ГЛАВА V. Некоторые страницы жизни номенклатурного переводчика

Судный день

ГЛАВА VI. Эпоха возрождения в Лефортовских казармах

ГЛАВА VII. Падение Полинина

ГИМН ПЕРЕВОДЧИКОВ

ГЛАВА VIII. Кода жизни

Ленин с нами

Снег

*** Примечания ***