Время приходить [Александр Валентинович Силецкий] (fb2) читать постранично

Александр Силецкий ВРЕМЯ ПРИХОДИТЬ

Отец сказал:

— Послушай-ка внимательно, сынок. Ты стал сегодня совершеннолетним. Теперь ты большой. Отныне — по древним священным законам — ты должен уподобиться остальным.

— Разве я не такой, как все? — удивился сын.

— Покуда — нет, — спокойно возразил отец. — Поскольку прежде ты был слишком мал. Ты еще не был деталью великого человечьего клана. Теперь настал и твой черед превратиться в Человека. Чувствуешь — с большой буквы! Если, конечно, сочтут тебя достойным…

— А разве…

— Всякое возможно.

Сын невольно поежился.

— И что я для этого должен сделать?

— Увидишь, — ответил отец.

Он, словно маленького, крепко взял сына за руку — и они пошли.

У взрослых все не так, думал тот, шагая рядом с отцом. Они из всего любят делать тайны и обо всем говорить многозначительно, даже о пустяках, возможно, потому, что именно пустячное — и есть их жизнь, а взрослые ее боятся: ведь им всегда приходится вести борьбу с собой за какое-то там существование — по правилам и без, — а в такой борьбе отовсюду можно ожидать подвоха.

Пройдя вдоль улицы, они сели, наконец, в трамвай и долго тряслись, проползая по узким проулкам мимо облупленных ветхих домов.

В черных пыльных окнах и витринах магазинов отражался их сине-оранжевый вагон — там он проносился, как какой-нибудь гоночный автомобиль во время рекордного заезда, — и сын все порывался — хоть в одном окне — увидеть собственное отражение, но ничего не получалось.

А он так любил на улицах глядеть на самого себя — на то отражение, что ракетой несется в мутных омутах застекленных окон…

— Ну, что ты вертишься? — сказал отец строго. — Сядь спокойно, ведь не ребенок!..

И сын, разумеется, вспомнил, что и впрямь он совсем не ребенок и вертеться ему нынче не к лицу — вон дылда какая! — и тогда сел смирно, в душе жалея о былых чудесных временах, и положил руки на колени, со стороны, наверное, такой же, как египетский фараон, величественный и безразличный ко всему на свете, — становиться вдруг фараоном, где угодно и когда угодно, было его любимой игрой.

Итак, он фараон Тутмос III.

Где же свита?

Ага, вот она…

Ну до чего почтительные лица!..

Сам он покоится в огромной золоченой колеснице, кругом замерли люди из свиты — кое-кто сидит, кому по рангу положено, другие же безропотно стоят, а мимо проплывают пустыни и пирамиды, громадные пирамиды с черными дырами в стенах — частые войны и время оставили эти следы.

Резкий звонок, поворот, остановка.

Они с отцом вышли.

Их тотчас провели в невзрачное на вид здание, очень чистое и безлюдное.

Нестерпимая для глаз белизна помещений… Тишина…

В этой тишине умолкнувших апартаментов растворялись все другие звуки — и шаги, и робкое дыхание, и даже мысли… Поразительно!

Навстречу, из-за белой двери, появился человек с багровым изуродованным лицом — без глаза и с глубоким шрамом через лоб и щеку.

— Оп-паздываете. Н-нехорошо, — чуть заикаясь, произнес он. — Вот с-сюда, п-прошу.

Отец с сыном очутились в квадратной комнате с арочным потолком — та же слепящая белизна по сторонам, только теперь еще вдоль стен тянулись плотными рядами диковинные аппараты — подобные сын видел впервые: сверкающие никелем и зеркальной полировкой, они щетинились рычагами и гнутыми трубками, нагло подмигивали циферблатами и шкалами приборов, улыбались сотнями экранов и жеманничали, перевиваясь тысячами разноцветных проводов.

Посреди комнаты торчало глубокое кресло с высокой жесткой спинкой и прямыми подлокотниками — наследный трон фараона, так сын решил.

Его усадили, и одноглазый вдруг забегал, засуетился, нажимая разные кнопки и поворачивая переключатели на приборных щитках.

Автоматы тотчас ожили, тихонечко запели, в тон друг другу, и замигали, будто переговариваясь, длинными цепочками зелено-красно-синих ламп.

— Менталлограмма х-хорошая, — будто издалека, расслышал сын. — А тут? О… Группа с-сознания — т-тринадцать вэ? Т-трудный экземпляр.

Откуда-то сбоку выдвинулся вдруг отец — тоже когда-то фараон, но теперь уже слишком, слишком старый, — и склонился к сыну.

— Не волнуйся, дружок, — сказал он, ласково поглаживая его по голове. — Это, знаешь ли, совсем не больно. Ну, может быть, чуть-чуть.

— Но почему? — сын уперся ладонями в холодные подлокотники. — Почему все так загадочно? Зачем? Я не хочу, чтобы из меня делали мумию. Разве в стране переворот и я больше не фараон?

— Что ты говоришь?! — замахал руками отец. — Тише! Какая мумия?

— П-придется вводить усп-покоитель, — сказал кому-то позади кресла одноглазый.

— Вот видишь! — сын вскочил. — Вот видишь!

— Сядь, — отец устало улыбнулся. — Вечные твои игры во властелинов мира!.. Пора уже стать взрослым человеком. Нормальным человеком, наконец.

— Что со мной хотят сделать?

— Ч-черт побери, п-потенциал внутреннего п-поля опять в-возрос!..

— Зачем ты привел меня