Рассказы [Джеймс Типтри-младший] (fb2) читать онлайн

Джеймс Типтри-младший РАССКАЗЫ

Счастье — это теплый звездолет

Радугогенераторы потухли. Станционный оркестр ушел. Освободившись от груза кадетов, корабль ФКС «Адастра» беззвучно парил на фоне звезд. У информационных табло с первым назначением никого не осталось: все перешли в зону отдыха станции. Теперь оттуда долетал несмолкающий гул: сквозь щебет девиц, кудахтанье теток и матерей, блеяние отцов и дядюшек прорывались неуверенные баритоны 99-го класса Академии космического комсостава.

Внизу, где службы Центральной базы работали в обычном режиме, перед стойкой с надписью «Личный состав» напряженно склонился одинокий молодой человек в белой парадной форме:

— Вы уверены, что нет никакой ошибки?

— Нет, все порядке, лейтенант Квент. — Девушка, вбивавшая данные в его карточки, улыбнулась. — Старший помощник, ПК «Этель П. Розенкранц», причал восемьдесят два, отправление — семнадцать тридцать, то есть через три часа. И вам нужно пройти иммунизацию.

Лейтенант Квент открыл рот, закрыл, громко задышал. Взял карточки.

— Спасибо.

Когда он отошел прочь, к стойке подбежал кругленький человечек с нагрудным удостоверением «Галактических новостей»:

— Золотце, этот малый — сын адмирала Квента. Куда его назначили?

— Я не должна бы вам говорить. На пэкашку.

— Что? Не может быть!

Она кивнула, весело сверкнув глазами.

— Милая, я упомяну тебя в своем завещании! — И он бегом затрусил прочь.

В медкабинете Квент запротестовал:

— Но я уже двадцать раз сделал все положенные прививки!

Военврач смотрел на экран, где сообщалось, помимо прочего, что Квент терранормальный гомосапиенс, пол мужской, рост 1,92, кожа европеоид-смугл, цвет волос шат., глаза кар., особые приметы отсутствует. Квадратный подбородок и сросшиеся брови досье не упоминало.

— Какой ваш корабль? А, «Розенкранц». Снимите рубашку.

— От чего вы меня собрались колоть?

— Две грибковые сыворотки, один кошачий мутант, базовые аллергены, — ответил врач, ломая ампулы.

— Кошачий что?

— Другую руку, пожалуйста. Свой экипаж уже видели?

— Я получил это поганое назначение двадцать минут назад.

— А. Значит, увидите. Согните руку. Может немного распухнуть.

— Так что там с моим экипажем? — мрачно вопросил Квент.

Военврач сломал еще ампулу и покосился на экран:

— Вы ведь сын адмирала Ратборна Уайтинга Квента?

— Как это связано с моим назначением на вшивый пэка?

— Кто знает, лейтенант? От политики не спрятаться. Вы, небось, рассчитывали на что-нибудь вроде «Сириуса»?

— Выпускников со средним баллом куда ниже моего распределили на «Сириус», — сухо ответил Квент.

— Дважды сожмите и разожмите кулак. Разожмите, я сказал. А вы разделяете… э… чувства вашего отца касательно интеграции в Федеральных космических силах?

Квент замер:

— Какое…

— Лейтенант, вы пробыли в космосе год. Наверняка вы слышали про пангалактический договор о равноправии? Так вот, первый этап его внедрения — пилотная программа интеграции на пэка. Трем из ваших будущих коллег вчера ввели панчеловеческую сыворотку.

Квент издал нечленораздельный звук.

— Можете одеваться. — Военврач откинулся на спинку стула. — Если вы разделяете отцовские предрассудки, вам будет нелегко.

Квент взял рубашку.

— Предрассудок ли считать, что каждый должен держаться своего…

— «Хотите ли вы, чтобы жизнь вашего сына зависела от осьминога»? — ехидно процитировал военврач.

— Ну ладно, здесь он перегнул. Я ему это говорил. — Квент втиснулся в форменную рубашку. — У меня предрассудков нет. Да у меня даже есть друзья…

— Ясно, — ответил врач.

— Я рад такой возможности, — сказал Квент, направляясь к двери. — Что?

— Ваша фуражка.

— Ой, спасибо.

— Кстати, — крикнул ему в спину врач, — за вами наверняка охотятся «Галактические новости».

Квент остановился на полушаге и вскинул голову, словно испуганный лось. К нему трусил кругленький человечек. Квент стиснул зубы, свернул в боковой коридор, быстро прошел через зону «только для персонала», вбежал в грузовое депо и сунул карточку ошалевшему сторожу:

— Мой рундучок, быстро.

С рундучком в охапке он нырнул в грузопровод, не слушая несущиеся вдогонку сердитые вопли, спустился до выхода к периферийным докам и оказался на просторной сервисной площадке «Адастры», с которой сошел два часа назад.

— Вернулись на борт, лейтенант? — ухмыльнулся охранник у входной камеры.

Квент что-то буркнул и двинулся по периметру станции, таща свой рундук. Он миновал безупречные причалы «Южного Креста», «Энтерпрайза», «Сириуса», сверкающие курьерские эллинги, преодолел сектора, через которые тянулись гибкие поводки грузовых звездолетов и мелких суденышек, кабели и провода. В одном из этих секторов Квент споткнулся, чуть не упал на передвижной ленточный транспортер и поневоле выслушал, что думает о нем оператор. Наконец он оказался перед входной камерой, над которой кто-то нацарапал мелом: «ПК РОЗЕЦ». Это была узкая грязная труба. Поблизости никого не наблюдалось.

Квент поставил рундучок и прошел по трубе, стараясь не запачкать белую форму о засаленную «гармошку». Труба вывела к открытому люку. Сразу за люком была тесная кают-компания, где всюду валялись «груши» из-под напитков и пакеты.

Квент кашлянул. Никакого ответа.

Он позвал.

Из перехода напротив донесся недоуменный возглас, затем оттуда выдвинулся массивный зад в шортах и сером косматом полушубке. Обладатель полушубка неуклюже развернулся. На Квента смотрела медвежья морда: нос-черносливина между двумя щетинистыми щеками.

— Фи кто? — вопросил урсиноид на плохом галактическом.

— Лейтенант Квент, старший помощник, прибыл на борт.

— Карош, — пророкотал урсиноид, смерил Квента блестящими глазами-бусинками и почесал мех на животе. Квент ошибся: это был не полушубок.

— Фи холодиль для склад знай, вернт?

— Холодильник?

— Идем. Мошет, фи чего понимай.

Квент прошел за ним через узкий коридор и спустился по темной лестнице. Над открытым люком горел свет. Урсиноид показал на клубок труб, с которых капала вода.

— Это для чего? — спросил Квент.

— Делай холод, — прорычал урсиноид. — Новий модель. Ни долшен так мокрить, вернт?

— Я хотел спросить, что он охлаждает?

— Мурафьеф. Приступайте. Мошет, фи лутше справляй.

Он сунул Квенту мятую брошюру и протиснулся мимо него к лестнице, оставив по себе отчетливый запах мокрой медвежьей шубы.

Брошюра была озаглавлена: «Система термоконтроля для личного состава, артикул Х5 серия Д, мод., одоб. пдг.» Квент заглянул в люк. За трубами смутно угадывались шестиугольные соты, в каждой лежал темный кокон размером с кокосовый орех. Слышалось слабое пощелкивание. Квент начал изучать панель управления рядом с люком. Она не соответствовала схеме в брошюре.

Сзади лязгнули ступеньки.

— Бесполезно, — прошипел кто-то сверху.

Квент поднял голову. Тонкая серая рука протянулась вниз и вырвала у него брошюру. Квент успел разглядеть выпирающие, затянутые пленкой глаза, затем голова вобралась обратно в плечи, и ее обладатель спустился к люку. Это было ящероподобное двуногое ростом выше Квента, в каком-то сложном костюме.

— Вы Квент — наш новый старший помощник, — процокало существо. Квент видел, как язык быстро движется в роговом клюве. — Я Свенск. Чрезвычайно рад приветствовать вас на борту. А теперь идите отсюда, а я налажу аппарат, пока капитан окончательно не вывел его из строя.

— Капитан?

— Капитан Имрай. В технике не смыслит ровным счетом ничего. Намерены ли вы стоять и разговаривать, пока эти несчастные муравьи не разморозятся?

Квент поднялся обратно в кают-компанию, где кто-то пытался петь. Певец оказался приземистым меховым существом в белой парадной форме. Фуражка у него была сдвинута на затылок, а в бурой руке он сжимал «грушу» с чем-то зеленым.

— Il pleut dans mon coeur comme il pleut dans la ville^[1], — пропел незнакомец и умолк, вытаращив на Квента круглые желтые глаза. — Ах, наш новый старший помощник, не так ли? Позвольте!

Сверкнули острые резцы, незнакомец схватил Квента за плечи и чиркнул жесткими вибриссами по его щекам:

— Сильвестр Силла к вашим услугам.

Квент тоже растянул рот, показывая крупные передние зубы:

— Квент.

— Квент? — повторил Силла. — Неужто Ратборн Уайтинг Квент-младший! — воскликнул он другим тоном, трогая черным языком резцы.

Квент кивнул, смущенно кашлянул. В кают-компании сильно пахло мускусом.

— Приветствую на борту, старший помощник Квент. Добро пожаловать на патрульный катер «Этель П. Розенкранц». Не «Сириус», конечно, — елейно заметил он, — но достойное судно, voyons^[2]. Надеюсь, вы не разочарованы вашим первым назначением, старший помощник Квент?

Квент стиснул зубы:

— Нет.

— Позвольте мне показать вам вашу каюту, старший помощник.

Силла поманил Квента к шахте, в которой была лестница наверх. Над кают-компанией располагались личные каюты экипажа, в каждую вел круглый растяжимый клапан. За ними еще одна шахта поднималась к рубке.

— Вот ваша каюта, старший помощник, — указал Силла. — А ваш багаж, сэр?

— Я оставил его снаружи, — ответил Квент.

— Без сомнения, он все еще пребывает там, — заметил Силла и грациозно юркнул через другой клапан.

Квент выбрался наружу и как раз успел спасти свой рундучок от грейфера. Протискиваясь с ним обратно через входную камеру, он слышал, как Силла обещает ощипать алуэтт.

Каюта оказалась чуть меньше его кадетского отсека на «Адастре». Квент вздохнул, сел на гироскоп гамака, снял фуражку и провел рукой по волосам. Потом надел фуражку и достал карманный проигрыватель. Туда была вставлена карточка с сообщением, которое Квент уже слушал. Он нажал «повтор» и поднес коробочку к уху.

Трижды пикнул сигнал официального канала. Затем прозвучало звучное «кхе-хм», и голос произнес:

«Поздравляю с блестящим окончанием Академии, лейтенант. Твоя мама тобой бы, хм, гордилась. И удачи в первом назначении. Я уверен, оно будет для тебя очень поучительным».

Проигрыватель снова пикнул и выключился. Квент еще сильнее нахмурился и медленно покачал головой. Потом набрал в грудь воздуха, открыл рундучок и перебрал стопку толстых руководств. Взяв одно, он протиснулся через клапан и поднялся в рубку.

Капитан Имрай сидел в командирском кресле, щелкал тумблерами подачи горючего и что-то буркал в микрофон связи с машинным отделением. Квент оглядел крохотную рубку. Перед штурманским пультом и компьютером никого не было. На месте связиста сидел щуплый старичок в цветастой рубахе. Он обернулся, сощурился на Квента одним глазом, не переставая что-то шептать в свой микрофон. У него была седая бородка клинышком, желтые торчащие зубы и мешки под глазами.

Кресло старшего помощника располагалось рядом с лестничной шахтой. Квент убрал с сиденья пакет, сел и открыл руководство. Когда капитан перестал буркать, Квент прочистил горло.

— Мне продолжить за вас проверку, сэр? Как я понял, вы прошли этап двадцать шесть.

Урсиноид расширил глаза.

— О, я наконец имей помощ, — пророкотал он. — Продолжайт, продолжайт.

Квент включил пульт управления.

— Гиростабилизаторы боковой тяги включены, — сказал он, проверяя вспомогательные ускорители.

Ответа от машинного отделения не последовало.

— Гиростабилизаторы боковой тяги включены, — повторил Квент и на всякий случай покрутил колесико громкости.

— Морган говорийт редко, — заметил капитан Имрай.

— Инженер? — спросил Квент. — Но, сэр… Вы хотите сказать, он бы ответил, будь система неисправна?

— Иа-йа, канеш, — ответил Имрай.

— Гироусилители вращения включены, — продолжал Квент; молчание. — Первичный контур ротора…

Он мрачно продолжал проверку. На: «Компенсатор эжектора гондолы…» из машинного отделения донесся глухой стон.

— Что?

— Морган просит от него отставай, он фсе проферил, — перевел Имрай.

Квент открыл рот. Главный водер внезапно заорал:

— База — пэка «Рози»! Пэка «Рози», готовьтесь немедленно освободить причал. Повторяю, пэка «Рози», курс станционный север, стартуйте! Пэка «Кип» четыре-десять, повторяю, четыре-десять. База — пэка «Кип», причал восемьдесят два освобождается. Повторяю, пэка «Кип», вам добро на причал восемьдесят два.

— Морган, ти слишай? — прогремел Имрай. — Нам добро на старт, Морган?

Слабый писк из машинного отделения.

— Но, капитан, мы только на тридцатом этапе проверки, — сказал Квент.

Тут он пригнулся, потому что лейтенант Силла выпрыгнул из перехода и со стуком когтей приземлился в кресло перед штурманским пультом. Одной рукой он включил экран, другой начал вбивать параметры курса. Имрай и гном-связист возились со своими ремнями. Снизу донеслись шипение и лязг отсоединяемой шлюзовой камеры. В следующий миг станционная сила тяжести отключилась.

Покуда Квент искал свои ремни, Имрай что-то выкрикнул. Заработали вспомогательные ускорители, и «Этель П. Розенкранц» рванула на север от станции.

Квент подтянул себя к креслу, пытаясь сориентироваться по кружащим на экранах созвездиям.

— Как она тебе, Морган? — спрашивал Имрай. — Нам добро лететь?

Из машинного отделения донеслось негромкое уханье. Силла лупил мохнатым кулаком по курсовой панели.

— Свенск? Эпплби? Фсе готоф? — прорычал Имрай.

— Но, капитан… — запротестовал Квент.

Силла втопил педаль установки, крутанул калибратор и опустил кулак.

— Гешпрюх! — взревел Имрай и врубил главный двигатель.

Когда в голове у Квента прояснилось, он лежал поперек кресла.

— Без ремни опасно, сынок, — заметил Имрай, тряся обвисшими щеками.

— Мы должны были стартовать только через сорок пять минут! — возмутился Квент. Ускорение уменьшилось, и он сел прямо. — Проверка не закончена. Диспетчер не имел права…

— Очевидно, старший помощник не расслышал четыре-десять, — вкрадчиво произнес Силла.

— Четыре-десять?

— Четир-десят означай корабль в большой беда, срочно причаливай, — пояснил Имрай.

— Но это должно быть три-три-дельта-икс-четыре-один- отто с позывными судна.

— На кораблях звездного класса, к которым привык старший помощник, без всякого сомнения так, — сказал Силла. — Здесь мы обходимся без формальностей.

— У кого было четыре-десять, Пом? — спросил мелодичный голосок.

Квент повернулся и увидел на уровне своего подлокотника обворожительное девичье личико в рыжевато-каштановых кудряшках. Он перегнулся ниже. То, что предстало его взору, отвечало самым неумеренным фантазиям мужчины, проведшего последний год на учебном корабле.

— Хм? — непроизвольно спросил он.

— Привет, — ответило видение, раздраженно махнув рукой перед носом Квента. Смотрела девушка по-прежнему на связиста.

— У «Кипа», — ответил сморчок через плечо. — Это пэка «Кипсуга Чомо», сэр, — добавил он, взмахнув бороденкой в сторону Квента. — Триста часов с каким-то ядовитым газом. Они загерметизировались в рубке, но Икки пришлось сажать их в одиночку. С воздухом на пэка не густо.

Он снова повернулся к своему пульту.

Квент обвел взглядом рубку. Триста часов — это больше двух недель. Он невольно поежился.

— Но почему они…

— Не позвали кого-нибудь на помощь? — перебил Силла. — Старший помощник забывает. На помощь спешат патрульные катера. Кто придет на помощь патрульному катеру? Только другой патрульный катер — в данном случае мы, а мы сидели на базе в ожидании нового старшего помощника. Tant pis^[3], это всего лишь стадо негуманоидов…

Имрай сердито рубанул рукой воздух.

— Ну-ну, Силл, — сказал он.

— Суп горячий, — объявила девушка. — Ой! Мое варенье!

Она принялась шарить белой ручкой у щиколоток Квента. Тот пригляделся и понял, что снятый им с кресла пакет — вместе с его фуражкой — упал на гироскопическую подвеску и теперь истекает липкой розовой жижей.

— Н-да! — проговорила девушка, взяла пакет и ушла в переход.

Квент поднял фуражку и встряхнул. Капли варенья подплыли к его штанине.

Капитан Имрай забирался в переходную трубу.

— Первую вахту несет старший помощник, я не ошибаюсь?

Не дожидаясь ответа, Силла проплыл мимо капитана и исчез. Остался только связист, погруженный в свой невнятный разговор.

Квент собрал плавающие капли варенья в носовой платок, а платок сунул под кресло. Затем обошел тесную рубку. Экраны здесь, как он понял, в режиме тяги не работали. Он подтянулся к библиотечному компьютеру и попросил выдать данные о курсе. Запрошенные данные не появились, вместо этого включился водер:

Квент потянулся, чтобы стереть запись.

— Не делайте этого, сэр, — вмешался связист.

— Почему? Мне нужны данные.

— Да, сэр. Но это установки лейтенанта Силлы, сэр. Очень он любит стишки про воду. Просто оставьте как есть, сэр. Лейтенант Свенск сообщит вам все, что пожелаете.

Квент глянул на компьютер, который теперь декламировал:

Он выключил компьютер.

— Может быть, вы любезно сообщите мне наш курс и параметры патрулируемого сектора? — ледяным голосом произнес Квент. — Я лейтенант Квент, старший помощник.

— Есть сэр, лейтенант. — Лицо сморчка растянулось в улыбке так, что козлиная бороденка взметнулась к торчащим зубам. — Помрой, сэр. Лестер Помрой, мичман. Конечно, приятно видеть на борту своего брата-человека, если вы не против таких слов.

— Ничуть, мичман, — ответил Квент.

— Сдается, вы чуток приуныли, сэр, — доверительным тоном продолжал Помрой. — Эти эн-гэ — они ведь небось и не представились даже — верно, сэр?

— Да, у меня еще не было времени заглянуть в судовую роль.

— Какую роль? — Помрой хихикнул. — Чего хотите знать, просто спросите Помроя. Интересует здешняя публика? Так вот. Капитан Имрай — с Денеба. Штурман, лейтенант Силла, точно не знаю откель. Лютроид, так это называется. Если что, звереет не на шутку. И лейтенант Свенск, научник и по совместительству артиллерист, когда надо, но это на разогреве, конечно. Вы ж его костюм видели, да? Еще я на связи и Морган в машинном отделении — он у нас молчун. Увидите его когда- нибудь. Ну и наша боевая группа — но они не считаются.

— Почему? — ошарашенно спросил Квент.

— В заморозке они, вот почему. Там и останутся. Никому не охота их выпускать. — Помрой нервно хихикнул. — Но я знаю, с кем вам не терпится свести знакомство, лейтенант. Мисс Мелисента Эпплби, снабженец. Конфетка, верно? И готовит сказочно. Но только одним она не снабжает, сразу должен предупредить, сэр. — Улыбка сошла с его лица. — Мисс Мелисентой Эпплби она не снабжает. Пока, по крайней мере.

Помрой подождал ответа, но Квент молчал.

— Теперь насчет нашего маршрута… нет, сэр. — Помрой оборвал свои объяснения, заметив, что Квент двинулся к инфокубу. — Бесполезно. Свенск зафинтил там псевдопространство — какая-то заумная игра в змей и лестницы. Но все просто. Наш сектор двенадцатый, как большой кусок торта, вот такой. — Он показал руками. — Мы здесь, на острие клина. Вот Центральная база. Первая остановка совсем близко — Патриотта. Если там все путем, летим на Давон-два. Если там без жалоб, сворачиваем к Турлавону и Эду. Если там все тип-топ, причаливаем на Средней базе. Если там помощь не нужна, проходим Трассой Льва — проверяем бакены и все такое — до Комплекса Чунга. Там всегда туши свет. Разбираемся с ними и прямиком на Дальнюю базу. Если там все гладко, идем через Прииск, Тунецу, Сопвич и все такое назад, к Центральной. Восемнадцать почтовых колоний, одна трасса и две базы. Примерно сто двадцать дней, ежели ничего не стрясется.

— А что именно может случиться, мистер Помрой?

— Сигналы СОС, погибшие корабли, услуги частного извоза для местных князьков, гнилые бакены, бомбы в почте, глюки гравитационного поля, летающие вомбаты — да что угодно, рано или поздно мы на это напоремся. — Связист скорбно закатил воспаленные глаза. — Вся грязная работа на нас, сэр. Никто не хочет марать пальчики — отлично, значит, отдуваться бедным старым пэкашкам. Вот взять наш последний рейс. Все было в ажуре, пока не вошли в Комплекс Чунга. У них там на маленькой водной планетке приключилась нестабильность коры, а оба звездолета застряли на другом краю системы. Так пришлось нам вывозить этих паразитов — а они не желали лететь без своего скота. Тридцать три дня с осьминогами — это вам не фунт изюма.

Квент нахмурился:

— Это же корабль Космических сил?

— А, этим эн-гэ без разницы, — скривился Помрой.

Квент молча толкнулся от стены и подплыл обратно к своему креслу.

— Не огорчайтесь, лейтенант, сэр, — сочувственно проговорил старичок, поднес ко рту «грушу» с чем-то янтарно-желтым и начал пить, подрагивая морщинистой шеей. Потом вытер горлышко краем рубашки. — Глотнете Львиной сивухи, сэр?

Квент резко выпрямился:

— Распитие алкоголя в рубке?

Помрой весело подмигнул:

— Капитан Имрай не возражает.

— Мистер Помрой, — твердо проговорил Квент, — я ценю ваши намерения… но при мне алкоголя в рубке не будет. Я попрошу вас убрать «грушу».

— Есть, сэр, — сказал он наконец и повернулся к своему пульту.

«Груша» так и осталась на виду.

Квент открыл рот, закрыл. На его некрасивом квадратном лице дергались мускулы. В кают-компании зашумели: щелканье Свенска и свистящий тенор Силлы перемежались раскатами капитанского рыка. Слов было не разобрать, но чувствовалось, что в команде полный раздрай. Потом голоса стихли, залязгали ступени — офицеры разошлись по своим каютам.

Квент выдохнул через стиснутые зубы и взял заляпанное вареньем руководство. «Этель П. Розенкранц», на которой он служил старшим помощником, шла на полной звездной тяге при двадцати трех невыполненных проверочных процедурах, за которые он нес личную ответственность.

Четыре часа спустя лестница снова лязгнула, и в рубку ввалился капитан Имрай. За ним в свободном полете последовал лейтенант Силла. Лютроид запрыгнул в свое кресло резким движением, заставившим Помроя схватиться за «грушу».

— Двадцать-двадцать часов, старший помощник Квент сдал вахту капитану Имраю, — продиктовал Квент в бортовой журнал.

— Йа-йа, сынок, иди гуляй, — хохотнул Имрай, усаживаясь в кресло. — Пойтить искай Эпплби, вернт?

— Я проведу предварительную инспекцию корабля, капитан.

— Карош, — заулыбался Имрай. — Видишь, какой совесть у человек, а, Силл? Их пример ты должен подражать.

— Sans doute^[4], — буркнул Силла. — Возможно также, наш старший помощник чувствует потребность ознакомиться с жалким патрульным катером, который во время учебы на будущего адмирала звездного класса ускользнул из поля его зрения.

— Не натшинай, Силл! — прорычал Имрай.

— Идемте, лейтенант, сэр. — Помрой потянул Квента за рукав.

Квент медленно разжал правый кулак и пошел за связистом к лестничной шахте.

В кают-компании Помрой взял из сетки завернутые в пленку бутерброды и вместе со своей «грушей» уселся за гиростол. Квент оглядел помещение. Оно было цилиндрическое, стены состояли из шкафчиков-ячеек, в которых, согласно его руководству, должны были храниться скафандры, инструменты, ремонтное снаряжение и кислородные баллоны, там же по идее находились электрощитки. Все это можно проверить позже. Слева располагались шлюз и дублирующий экран, сейчас черный. Напротив шлюза были буфетный отсек и лестничная шахта, по которой он в первый раз спустился с Имраем.

Квент проплыл к шахте и отправился осматривать корму. В следующем отсеке разместились главный продуктовый склад, маленький камбуз-лазарет, мусорные шлюзы и носовая часть системы регенерации, проходящей через несколько отсеков корпуса. Квент посмотрел через окошко люка на лотки с биокультурами и бочком двинулся по тускло освещенному коридору, машинально отметив, что задевает ногами какую-то пленку не то паутину. Сбоку тянулись эластичные клапаны — входы в пассажирские каюты и почтовые отсеки.

— Обязательно наступать на мою стирку, лейтенант? — прозвучало в самом ухе мелодичное сопрано.

Из клапана позади Квента выглянула мисс Эпплби. Она смотрела на его ногу, на которую намоталось что-то бирюзовое шелковое.

— Ой, извините. — Он, стараясь не делать резких движений, освободил ногу. — Я совершаю обход корабля.

— Тогда совершайте его где-нибудь в другом месте, — сказала она. — Это мои помещения.

— Все? — Он обвел рукой.

— А почему бы нет? Пока пассажиров нет.

Квент выбрал первый попавшийся клапан и заглянул внутрь. Каюта была завешена чем-то пушисто-невесомым, дальняя стена переливалась голограммами. На всех один и тот же возмутительно здоровый персонаж занимался различными активными видами деятельности. Квент перешел к следующей каюте и увидел груду свертков. Все они были перевязаны ленточками. Не почта. Он заглянул в соседнюю каюту. Мисс Эпплби следила за ним, поворачивая голову. В этой каюте оказалась личная кухонька. Пахло стряпней.

— Эти проволоки, они разрешены? — спросил Квент.

— Капитан Имрай не возражает. Пожалуйста, уйдите. Я пытаюсь принять душ.

Квент присмотрелся. На завитках волос у хорошеньких ушек и впрямь поблескивали радужные шарики воды. Он облизнул губы.

— Да, мэм, — рассеянно произнес он, плывя к ней.

— Кстати, лейтенант, — проговорила очаровательная головка, — вы заметили голограммы?

— Да, очень милые. — Квент заулыбался и поплыл быстрее.

— Вы их не узнали?

— А должен был? — Он расплылся в улыбке.

— Полагаю, да, — спокойно ответила она. — Это мой жених Боб Котсворт. Вице-адмирал Роберт Б. Котсворт. Поразмыслите об этом, лейтенант.

Головка исчезла, клапан закрылся с чмокающим звуком.

Квент замер. Несколько раз медленно ударил себя кулаком по голове. Затем возобновил движение к корме.

За переборкой обнаружились шлюзы аварийных гондол — их все следовало тщательно проверить — и уже знакомый морозильный сектор. Квент заглянул через окошко люка: с труб вроде бы уже не капало.

Здесь заканчивалась регенерационная камера, дальше были посадочные стабилизаторы и маленькие орудийные башни «Розенкранц» — все их ему предстояло в будущем тщательно проверить. Корабль был старый. Руководство упоминало патрульные катера этого типа как примитивные, прочные, оборудованные для посадки на планеты. В рабочем ли состоянии система? Помрой сказал, что обмен почтой обычно происходит на орбите.

За следующей переборкой шахта открывалась в гулкий мрак главного грузового трюма. Там чувствовалась сырость — возможно, след пребывания осьминогов. Квент прошел вдоль корпуса мимо аэросаней и ячеек с почтовыми капсулами. Быстро проверил главный грузовой шлюз и повернулся к люку в машинное отделение.

Люк не открывался.

— Старший помощник — инженеру, — сказал Квент в микрофон. — Откройте.

Молчание.

— Говорит старший помощник, — сказал Квент громче. — Откройте люк.

Из переговорного устройства донесся визгливый звук, в котором угадывалось что-то вроде «вали».

— Что такое? — заорал Квент. — Откройте.

— Ва-а-али! — простонало устройство.

— Я инспектирую судно. Инженер, разблокируйте люк.

Молчание.

Квент замолотил по решетке переговорного устройства.

— Старший помощник Квент, — раздался из водера голос Силлы, — капитан просит вас не досаждать инженеру.

— Я не досаждаю инженеру. Он меня не впускает.

— Ти лутше пробовай другой раз, сынок, — пророкотал капитан Имрай.

— Но… есть, сэр, — сквозь зубы процедил Квент.

Он снова заехал себе кулаком по голове, сильнее, чем в прошлый раз. Затем двинулся назад через трюм, преследуемый звуком волынок из машинного отделения. Ни мисс Эпплби, ни ее стирки в шахте уже не было. Помрой по-прежнему сидел в кают-компании, держа «грушу» обеими руками.

— Морган вас выставил, сэр? У этих эн-гэ никакого понятия об уважении.

Квент молча взял бутерброды и «грушу» с чаем, порылся в кассетном шкафу и нашел несколько названий из Двенадцатого сектора: Патриотта, Турлавон, Комплекс Чунга. Все это он унес к себе в каюту, тщательно убрал испачканную парадную форму, подвесил гамак-кокон. Бутерброды оказались восхитительно вкусные. Не дослушав до описания Турлавона, Квент уснул.

— Проснитесь, лейтенант.

Квент обнаружил, что лежит наполовину в коридоре и что Помрой дергает его за руку.

— Вам снились кошмары, сэр.

Левый глаз у связиста совершенно заплыл. Дальше по коридору выглянула костистая голова Свенска. Имрай и Силла смотрели сверху из рубки. Оба ухмылялись.

— Э… извините.

Квент высвободился из рук Помроя и вдвинулся обратно в каюту.

— Через час будем на орбите, сэр, — крикнул Помрой. — Патриотта.

За двадцать корабельных суток по пути к Средней базе Квент узнал много поучительного. На орбите Патриотты он попросил Силлу показать, как происходит обмен почтовыми капсулами, и узнал, что недостаточно проворный человек, оперируя дистанционным захватом, рискует покалечить пальцы. Лютроид пылко извинялся. К Давону-два рука зажила настолько, что Квент вызвался помочь Свенску в отправке культур из биокамеры. В парниковом тепле ящер оживился. Выслушав длинную прочувствованную речь о фитогенетике, Квент наконец не выдержал и отослал его прочь. Только после этого он обнаружил, что замок биокамеры сломан и не открывается изнутри. Через три часа, когда мисс Эпплби решила проверить, что там за стук в камере, Квент был весь багровый от вдыхания СО₂ и ей пришлось выводить его под руку.

— Что вообще девушка делает на таком судне? — прохрипел он.

— А, мы, логисты, часто ходим в рейсы с эн-гэ, — улыбнулась она ямочками на щеках. — С ними так хорошо.

Квента передернуло. Он стиснул зубы.

Про саму Эпплби он за это время узнал, что она почти все время проводит в своих каютах, занимается приданым и грудой вещей, запасенных для нового дома. Объем ее добычи приводил Квента в изумление. Впрочем, Эпплби так же усиленно загружала и «Розенкранц» — корабль ломился от припасов. Кроме того, она минута в минуту приносила вкуснейшую еду, составлявшую для капитана Имрая главный интерес в жизни.

За время перелета к Турлавону Квент еще дважды пытался проникнуть в вотчину Моргана и вновь получил отказ. Он успокоился на том, что принялся с руководством в руках изучать судно по винтику.

На Турлавоне обошлось без происшествий, а на Эде пришлось ждать, пока персонал станции не закончит уборку урожая. Целых три вахты Квент сражался с нестабильной орбитой, прежде чем узнал, что у Эда сильнейшие гравитационные аномалии и что кто-то разобрал корабельный масс-анализатор. Квент выдержал это стоически, но на скулах у него ходили желваки, и по ощущению уже давно. В конце концов, он очень долго был адмиральским сыном.

На Средней базе они пристыковались к главному грузопроводу, чтобы передать маховики для станционных гироскопов. Задержка на Эде выбила их из синхронизации с временем базы; там уже стемнело, а спать еще не хотелось. Квент воспользовался случаем проверить уплотнители внешнего клапана. Он возвращался через главный люк, когда луч его фонарика выхватил из темноты серое существо, шмыгнувшее мимо хвостового стабилизатора. Оно было примерно в метр высотой, гуманоидных очертаний.

Квент окликнул его. Существо ускорилось и пропало среди разгрузочных транспортеров.

Квент нахмурился и вошел в кают-компанию. Капитан Имрай сопел над таможенными карточками. Остальные были в рубке, слушали станционные новости.

— Морган, — сказал Квент, — он примерно такой высоты — и серый?

Имрай откинулся на стуле и потер нос-черносливину:

— Это он. Сейчас гироскопы слушает, карошо ли работай. Морган гироскопам как мать родной.

— Видимо, он вышел через аварийный люк машинного отделения. — Квент указал на панель. — Почему не горит индикатор?

— Аппетит старшего помощника к малейшим деталям нашего смиренного судна воистину достоин восхищения, — зевнув, заметил Силла, который только что вплыл в кают-компанию.

— Мистер Силла, если этот люк…

— Иа, йа, — сказал капитан Имрай. — Но Морган ничего не оставляй открыт. Любит уходить, приходить сам собой, вернт?

— Вы хотите сказать, что разрешили Моргану отключить индикаторы?

— Синдром небезопасности млекопитающих, — заметил Свенск, выползая из шахты. Он играл с небольшим проволочным тороидом, который несколько пугающе менял форму. — Фобия прохудившейся матки, — проскрипел он.

— А вот некоторые страдают омлетной истерией, — огрызнулся Силла.

— Капитан Имрай, — сказал Квент, — по должностной инструкции я обязан осмотреть машинное отделение. С вашего позволения, я считаю, что пора это сделать.

Имрай устремил на него сощуренные глазки:

— Морган отшен чуйствийт, сынок, отшен чуйствийт. — Он заломил большие руки с черными ногтями, показывая, какой Морган чувствительный.

Квент кивнул и направился к корме.

— Нитшего не трогай, сынок, — крикнул ему вслед Имрай. — Морган…

Люк машинного отделения был по-прежнему заблокирован. Квент пошел в трюм, свинтил гнездо капсулы, за которым оказалась панель служебного короба, ведущего в машинное отделение. Он открутил винты, потянул — панель не поддалась. Он снял другое гнездо — за ним было магнитное устройство без видимых проводов. Тогда Квент позвал Свенска — тот подошел неспешно и осмотрел люк.

— Вы можете это открыть?

— Да, — ответил Свенск и двинулся прочь.

— Мистер Свенск, вернитесь. Я прошу вас открыть этот люк.

— Семантическая путаница, в которую вы, теплокровные, себя ввергаете, превосходит всякое вероятие, — прокаркал Свенск. — Ужели вам не понятно, что Морган желает этому люку оставаться в закрытом состоянии?

— Как старший помощник, я приказываю вам открыть люк.

— Когда я сказал, что могу его открыть, я подразумевал, при наличии должного инструмента.

— Какой в данном случае должный инструмент?

— Необходимо приложить линейную силу в присутствии переменных давлений в газовой среде.

Он выгнул длинную шею. Квент оскалился.

— Давлений? Мистер Свенск, вы сознательно… — Тут Квента осенило. Он ткнул гаечным ключом в сторону ящера. — Голосовой замок, да? Настроенный на… Мистер Помрой, принесите сюда проигрыватель из ячейки в кают-компании. Я попрошу вас воспроизвести голос Моргана.

В следующие несколько минут Помрой нехотя попукивал губами, а Квент тянул панель. Наконец она сдвинулась. Вместо сияющих чистотой проходов обычного машинного отделения перед ними был кромешный мрак, в который уходила путаница тончайших проводков.

— Что, во имя космоса… — Квент протянул руку к проводкам.

— Сэр, лучше не надо, — сказал Помрой.

— Фантастика! — Над плечом Квента возникла костистая голова Свенска.

— Что это за безобразие?

— Полагаю, часть сенсорной системы, посредством которой Морган осуществляет связь с механизмами. Я и близко не представлял ее масштабы.

— Просто закройте люк, пожалуйста, сэр, — взмолился Помрой.

— Я войду, — процедил Квент.

За их спинами раздался истошный визг. Квент обернулся. Что-то серое разъяренное прыгнуло ему в лицо, плюясь искрами. Квент отпрянул, защищая глаза руками. Люк с лязгом захлопнулся.

— Ой, сэр, вот видите! — крикнул Помрой.

Свет погас. Из трюмного водера хлынул оглушительный вой. Квент услышал удаляющийся топот Свенска и побрел на звук. Теперь завыл водер в кают-компании. Квент нашел свой фонарик и побежал в рубку. Все панели мигали, издавая какофонию звуков. Свенск и Силла выдергивали провода компьютеров. Квент выключил рубильники. Ничего не произошло. Чудовищная какофония продолжалась.

— Ничего не сделать, пока он не успокоится, — заорал Помрой в ухо Квенту. — Слава богу, мы не в космосе.

Все остальные уже ушли. Когда Квент выходил, мимо вихрем бирюзового шелка пронеслась мисс Эпплби.

— Идиот! — крикнула она. — Видите, что вы наделали?

На площадке перед кораблем стоял хмурый Имрай. Свенск высился во весь рост, его глаза были затянуты пленкой. Силла расхаживал, прижав уши; в воздухе ощущался резкий запах.

Квент захлопнул люк, но рев, от которого дрожал весь корпус «Розенкранц», тише не стал.

— Он блокирует рубильники! — в ярости проговорил Квент. — Я пойду туда и перекрою ему воздух.

— Вы бредите, — проскрипел Свенск. — Мы в атмосфере.

— Значит, воду.

— Тогда вы нарушите циркуляцию хладагента.

— Должно быть что-нибудь… Что он ест?

— Особые концентраты, — буркнула мисс Эпплби. — На Центральной я загрузила ему годовой запас.

Квент пнул ленточный транспортер:

— Иначе говоря, кораблем управляет Морган.

Имрай сердито пожал плечами.

— Он управляй — мы управляй — мы вылетай! — прорычал он.

— Вылетит Морган, когда про это узнает контрольное управление Космических сил, — мрачно произнес Квент.

Силла сплюнул:

— Первый офицер забыл про «Кипсуга Чомо». Или, может, он помнит четыре-десять из-за доставленных ему неудобств?

— Что? — Квент повернулся к лютроиду. — Я ничего не забыл, мистер Силла. Какое отношение «Кип» имеет к Моргану?

Имрай затряс обвисшими щеками:

— Нет, Силл, нет!

Свенск кашлянул.

— Послушайте, сэр, — сказал Помрой. — Морган настроился на всю ночь. Он не уймется. Что, если мы с вами сходим в управление и спросим насчет спальных мест?

— Разумно, — фыркнула мисс Эпплби.

Какофония не умолкала. Квент нехотя пошел с Помроем в управление базы. Место нашлось одно, в женском общежитии. Станция была забита колонистами, ждущими переброски по Трассе Льва. В конце концов мужская часть команды «Розенкранц» устроилась на тюках с тканями, а утром выслушала пару ласковых от складских рабочих.

Жуткие звуки неслись из «Розенкранц» все утро. После полудня Морган вроде бы устал. Офицеры опасливо поднялись на борт.

— Надо дать ему время остыть, — сказал Помрой.

Словно по команде, все водеры издали короткий звук. Через несколько минут это повторилось. Все разошлись по своим гамакам, Квент остался в кают-компании один.

Он все еще сидел в мрачных раздумьях, когда появилась мисс Эпплби.

— Извините, что я грубо с вами говорила, мистер Квент.

Он мрачно поднял голову. Мисс Эпплби прямо-таки лучилась счастьем.

— На самом деле то, что вы сделали, оказалось для меня очень удачно.

Она улыбнулась, поставила пакет, взяла себе чая и печенье, но не ушла с ними в каюту, а, возбужденно хихикая, уселась за стол.

Квент широко открыл глаза и сел прямее.

— Миссис Ли, — радостно сообщила мисс Эпплби. — Ну, знаете, колонистка? У нее было двадцать метров грегаринского галуна. Мне потребовался весь день, чтобы выменять у нее метр на отрез подкладочной ткани для маленького костюма и ящик термобулек. Я бы его не получила, если бы мы не задержались здесь на сутки.

Она улыбнулась ему поверх «груши» с чаем.

— Я…

— Я сошью Бобу лучшую в мире жилетку, — вздохнула она. — Боб обожает жилетки — в неслужебное время, разумеется.

Квент снова опустил голову на кулаки. Он рос вместе с двумя старшими сестрами.

— Это… замечательно.

— Вы расстроены, — заметила она.

Квент вздохнул и помотал головой. Потом все-таки заглянул в ее большие зеленые глаза — хотя понимал, что лучше этого не делать.

— Мисс Эпплби, — выпалил он. — Когда я прибыл на этот корабль, у меня не было ни малейшего предубеждения против негуманоидов. Ни малейшего. Я радовался случаю доказать отцу, что существа, непохожие на нас, служат ничуть не хуже, чем… — Он не закончил фразу. — Теперь я не знаю. Этот кавардак… Этот несносный Морган…

— Я совсем не понимаю вас, лейтенант. Мы, девушки, всегда говорим: куда спокойнее, когда инженером служит сопланетник Моргана. Они для корабля что угодно сделают. Знаете, как на «Кипе».

— Что вам известно про «Кипсугу»?

— Ну, просто что инженер их спас. Дотянул до Центральной. Икка, фамилию не помню. Пом говорит, он умер.

Квент нахмурился.

— Странно, что мне об этом не сказали.

— Может быть, с вами не очень откровенны из-за вашего отца, лейтенант? — Мисс Эпплби встала, обнимая пакет. — Они хорошие, — с жаром добавила она. — Надо просто ближе с ними познакомиться. Боб всегда так говорит. Он говорит, многие офицеры Космических сил заражены предрассудками и сами этого не понимают.

Квент посмотрел на нее. Она излучала галактическое дружелюбие.

— Возможно, — медленно проговорил он. — Мисс Эпплби, быть может, я не…

— Надо просто чуточку постараться, — ободрила она. — Миссис Ли сказала, газетчик про вас спрашивал.

— Есть пора, — перебил ее хриплый клекот. Из лестничной шахты выполз Свенск.

— Сейчас-сейчас.

Мисс Эпплби упорхнула. Свенск подозрительно покосился на Квента.

— Змей, — прошипел Силла, выпрыгивая из шахты. — Да вы, рептилии, вообще не понимали, что такое время, до той поры, пока мы не обеспечили вас термокостюмами. У нас на планете до сих пор существует табу на употребление в пищу ящериц из-за их прискорбной тенденции протухать в период оцепенения.

— Подвижность не коррелирует с интеллектом, — высокомерно процокал Свенск.

— С другой стороны, — Силла облизал вибриссы, — наши приматы считаются вполне съедобными. Тушенные, разумеется, с rien^[5] сельдерея. Забавно, не правда ли, старший помощник Квент?

Квент шумно выдохнул:

— Если вы так находите, мистер Силла. — Он скривил рот в довольно правдоподобной улыбке. — Извините, я, наверное, пойду лягу.

Тишина у него за спиной тянулась так долго, что почти наводила на подозрения.

Следующие две недели ушли на техобслуживание бакенов Трассы Льва. Бакены были дряхлые М-20, которые Квент проклинал, пилотируя «Адастру». Теперь он узнал, что беда в громоздких кожухах, которые собирали пыль; из-за нее возникали электростатические помехи, искажавшие спектр маячка, а затем и орбиту. Кожухи надо было периодически чистить и размагничивать. Работа требовала много времени и скоординированных действий команды. К четвертому, и последнему, маяку скулы у Квента ныли уже постоянно.

— Вы еще не закончили, старший помощник Квент?

Квент неловко болтался на скользком конце динамической выхлопной трубы. Над ним Силла проскользнул через решетку бакена с ловкостью своих предков-выдр, на ходу умело сворачивая вакуумный фал.

— Очевидно, Академия не предполагает, что ее выпускникам придется обременять себя таким низменным занятием, как работа.

— Признаю, что у меня нет вашего опыта и проворства, — кротко ответил Квент. — Мистер Свенск, что вы сделали с трос-щеткой?

— Подбросил, как вы просили, сэр, — отозвался Свенск с другой стороны бакена. — Хотя не понял, какой в этом смысл.

— Я имел в виду подбросить мне. — Квент глубоко вдохнул. — Не в направлении от центра масс системы корабль-маяк. Боюсь, я неудачно выразился.

— Лейтенант Квент, сэр, — донесся с корабля голос Помроя. — Если вас не затруднит, сэр, не могли бы вы чуточку уменьшить громкость? У вас в микрофоне что-то скрежещет, а сигнал «Зеленого холма» очень слабый.

«Зеленый холм», корабль-колония Средней базы, проверял калибровку бакенов по ходу работы.

Квент чертыхнулся и отключил радиосвязь. Через мгновение тросы дернулись, и он обнаружил, что вращается в двух метрах от конца выхлопной трубы. Он потянул фал — тот был не привязан. Квент наконец остановил свое вращение и увидел, что Свенск — который запустил в него щеткой — уходит по краю бакена. Силлы видно не было.

«Хотите ли вы, чтобы ваша жизнь зависела от осьминога?» — вполголоса пробормотал он и хотел уже включить связь, но передумал. Радиус его орбиты уменьшался. Он вытянулся и начал дышать размеренно.

Остальные были уже на борту и без скафандров, когда Квент закончил чистить выхлопную трубу. В кают-компании он наткнулся на мисс Эпплби, которая несла Имраю поднос с едой.

— Хочу сказать вам, что стараюсь, — устало сказал он.

— Замечательно, лейтенант.

Квент подумал, что она будет образцовой адмиральской женой.

«Зеленые холмы» подтвердили калибровку бакенов, и «Розенкранц» взяла курс на Комплекс Чунга. Когда корабль вышел из режима тяги, экраны вспыхнули иллюминацией. Чунг был системой разноцветных солнц, теплых и манящих после сумрачной Трассы Льва.

— Не поверите, сэр. — Помрой желтыми зубами перекусил нитку (он вязал крючком ажурную салфетку). — Меня от этого места аж жуть берет. — Он потянулся за «грушей». — От эн-гэ тутошних. Живут все больше под водой, склизкие такие. Даже мистер Силла их ненавидит.

Несмотря на дурные предчувствия Помроя, первые заходы на планеты прошли спокойно, если не считать обычных мелких накладок при передаче почты и обмене сообщениями. Связист по-прежнему ходил за Квентом по пятам, зловеще бурча. Кроме того, он накачивался все большими количествами Львиной сивухи всякий раз, как выскальзывал из рубки.

— Уж поверьте Помрою, сэр, — талдычил он ночными вахтами. — Они там настоящие черти. Не надо нам с ними никаких дел иметь. Помрой знает. Помрой такое видел, чего человеку лучше бы не видать. Червяки. Червяки — это мягко сказано. — Его бородка затряслась над тщедушным кадыком. — Червяки и хуже.

Заходы на планеты продолжались без проблем, кроме тех, что подстраивали Свенск и Силла, — но даже эти двое, похоже, понемногу выдыхались. Квент видел «червяков и хуже» только на корабельных экранах. Инопланетные связисты были по большей части водными существами. Некоторые и впрямь имели червеобразный облик, у одного было два щупальца. По- настоящему отвратительно выглядел только один — кальмар с непонятными органами, плавающими вокруг глазных отростков. Был очень приятный дельфиноид, с которым Помрой говорил дрожащим от злобы голосом. Эти самые дельфиноиды заставили «Розенкранц» перевозить осьминогов.

— Я человек широких взглядов, сэр, — сказал Помрой Квенту в ту ночь. — Толерантный. Уживаюсь с ними. — Он икнул. — Куда деваться-то? Помрой скатился низко, не буду отпираться. Но вот эти твари внизу… — Он поежился и доверительно придвинулся ближе. — Они же считают себя не хуже людей, сэр. Считают, они в точности как вы, даже лучше. Что будет, если кто из них пожелает служить в Космических силах? Червяк будет отдавать приказы человеку?

Его налитые кровью глаза озабоченно буравили Квента.

— Мистер Помрой, если вы полагаете, будто я разделяю взгляды моего отца на присутствие негуманоидов в Космических силах, то вы ошибаетесь.

— Верно, сэр, вы тоже толерантный человек, сэр. Но невольно задумаешься…

— Будьте любезны в дальнейшем задумываться про себя, мистер Помрой, — холодно сказал Квент. — К вашему сведению, я всецело за программу интеграции. Если некто — квалифицированный звездолетчик, его внешний вид не имеет для меня никакого значения.

Помрой закрыл рот и обиженно повернулся к своему пульту. Затем он надолго ушел в кают-компанию и вернулся, вытирая на ходу рот. В следующие несколько вахт он говорил, только если Квент сам к нему обращался.

На последней остановке в Комплексе Чунга они подобрали маленький грузовой челнок; оператору челнока надо было на Дальнюю базу. Оператор был уменьшенной копией Свенска. Челнок удалось погрузить без происшествий, и «Розенкранц» вошла в режим тяги для долгого перехода к Дальней базе. Складка между бровями у Квента начала разглаживаться.

Этот отрезок пути прошел для него относительно спокойно. Свенск и оператор челнока поочередно обыгрывали друг друга в какую-то сложную топологическую игру, Силла развлекался тем, что учил компьютер читать стихи, Имрай делался все молчаливее и подолгу сидел у себя в каюте. Иногда он громко спорил с кем-нибудь из членов экипажа. Квент незаметно изучал корабельную проводку и сумел за все время не разозлить Моргана. Жизнь вроде бы налаживалась.

На Дальней базе это ощущение только укрепилось. Они удивительно быстро обменялись почтой и выгрузили челнок. Помрой даже сменил рубашку. Он с другими членами экипажа отправился в гости на другой пэка, «Джаспер Бэнкс», который возвращался с дальнего патрулирования. Мисс Эпплби ушла к начальнику склада, который обещал набор чунгских перламутровых бокалов для нее и ящик икры для кают-компанейского стола. Квента не тянуло гулять по убогой маленькой станции. Он решил выйти и проверить внешние антенны.

Он одевался, когда услышал, что остальные возвращаются на борт, и, поднявшись в рубку, увидел, что они готовятся к отлету.

— Зовите Эпплби, — буркнул Имрай. — Мы стартуем сей минут.

Следующий отрезок пути включал периферийные колонии Прииск, Тунецу и Сопвич. За время старта офицеры обменялись лишь несколькими словами; как только вошли в режим тяги, Имрай удалился из рубки.

Короткий перелет до Прииска прошел в сгущающемся молчании. Имрай не выходил из каюты. Остальные были на взводе. Только Помрой сделался разговорчивее обычного — он постоянно требовал у Эпплби отчетов о капитанском здоровье.

— Говорит, сердце беспокоит, но не позволяет мне принести меданализатор, — сообщила та. — Кушает, правда, хорошо.

— Ему скоро на пенсию, — покачал головой связист.

На Прииске Имрай в рубку не вышел. По пути к Тунеце он вызвал Квента к себе в каюту.

— Дела мои плох, — хрипло произнес он, когда Квент просунул голову в эластичный клапан. Урсиноидная морда выглядела осунувшейся, шерсть стояла дыбом. — Принимай командование, сынок.

Он слабо повел рукой и уронил пустой поднос.

— Сэр, думаю, вы должны позволить мисс Эпплби принести аптечку.

Имрай застонал:

— От старости лечений нет. Маленький таблетки я пробовай. Польза нулевой.

— Мы вернемся на Дальнюю базу, там есть больница.

— Что там делай? Только мучай меня, я знаю. Мой народ — кончай быстро. Ты капитан. Я сказал Моргану тебя слушать.

— Вы приказываете мне занять должность и. о. капитана?

Имрай кивнул. Его взгляд лихорадочно блуждал.

— Но…

— Никакой «но». Ты капитан.

Имрай закрыл глаза и шумно задышал.

Квент разглядывал его, кривя губы.

— Есть, сэр, — произнес он наконец. — Я поручу Моргану занести ваш приказ в бортовой журнал.

Квент спустился в шахту «Розенкранц». Его первое командование. Все желваки на его лице, которые вроде бы разгладились, теперь вернулись, еще более жесткие, чем прежде.

Остальные приняли новость молча, и только Силла теперь ехидно обращался к нему исключительно «и. о. капитана». Морган честно исполнял обещание Имрая: он по-прежнему не отвечал, но во время маневров на орбите Тунецы энергию подавал безупречно. Квент хмурился все больше.

Он завел привычку бродить по кораблю в неурочное время, спал мало и плохо. Теперь они были на самом дальнем отрезке маршрута, шли по периферии сектора к Сопвичу. По правому борту от них лежала непатрулируемая и по большей части неизведанная галактика. Квент часами просиживал за сканерами.

Прежде он видел дикий космос из рубки мощной и практически неуязвимой «Адастры». На сканерах пэка с четырьмя крохотными ракетами и единственным метеоритным щитом космос выглядел значительно более диким.

Ему приснилась нуклонная буря, и он встал заново проверить сенсоры.

Квент застонал и натянул капюшон кокона на уши, чтобы не слушать механический бубнеж из рубки. Силла учил компьютер переводить стихи на его родной терра-французский. Затем бубнеж сменился неразборчивой перебранкой.

Квент вздохнул и вылез из кокона. Приближалась его вахта, и скоро им предстояло выйти на орбиту Сопвича.

Помрой, с «грушей» в руке, вылезал из каюты Имрая.

— Как он, мистер Помрой?

Связист затряс головой, заморгал мутными глазами, но ничего не сказал.

В кают-компании мисс Эпплби раскладывала по тарелкам копченый окорок, который выторговала на Тунеце.

— Только кофе, спасибо, — сказал ей Квент.

Она сочувственно улыбнулась, глядя на морщину между его бровями, и упорхнула на свой склад.

Квент взял кофе в рубку, сменил Свенска и Силлу, устало включил кассету с данными. Помрой уселся на свое место и начал клевать носом. В кают-компании спор между двумя лейтенантами то вспыхивал, то затухал.

Внезапно Помрой выпрямился в кресле:

— Сопвич, сэр. Кажись, у них там нехорошо.

— Что именно нехорошо, мистер Помрой?

— Пока трудно сказать. Все больше помехи.

Сопвич был негуманоидной аффилированной планетой, которая на местном языке звалась Щольфуильда. Коренных жителей описывали как маленьких, робких, розовокожих, двуногих, вероятно, обоеполых с ткацко-гончарной технологией. Там был человеческий хабитат, но не было людей.

— Похоже, на них напала орда грабителей-чудовищ, — доложил Помрой. — Говорят, прибыли на небесной ладье… минутку, сэр. — Он сощурился, прислушался. — Насчет чудовищ, сэр. Похоже, это люди.

— Люди?

— По тому, как эти обосеки их описывают, сэр. Вроде нас.

— А что они делают с обо… с сопвичанами?

— Как я понял, едят их, сэр.

— Едят их, мистер Помрой?

Связист кивнул. Квент нагнулся над шахтой и позвал Свенска. Когда показалась голова ящера, Квент спросил:

— Какие межзвездники-гомосапиенсы могли высадиться здесь с целью напасть на местных и… э… употребить их в пищу?

Свенск задумчиво приподнял глазные мембраны:

— Вы, наверное, о кондорах?

— Кто такие кондоры?

— Кондоры, как они себя называют, предположительно сокращение от «конкистадоры» или «кондотьеры», банда людей, численность неизвестна, база неизвестна, владеют по меньшей мере пятью звездолетами, — проскрипел Свенск. — Наблюдавшиеся до недавнего времени лишь в Десятом секторе, они…

— Одна из маленьких проблем нашего сектора, — ухмыльнулся Силла. Он запрыгнул на свое место и начал точить когти. — Недостойная внимания Академии.

— Штурман, разведочную орбиту, пожалуйста. Мистер Свенск, давайте попробуем как можно скорее определить координаты их корабля. Мистер Помрой, спросите, где небесная ладья, насколько она велика, сколько нападающих и как они вооружены.

Сопвичский связист полагал, что «ладья» села где-то к северо-востоку от портового города. Она была больше и ярче солнца, и чудищ на ней — по меньшей мере пять раз число пальцев на руке. Они изрыгают бесшумные сжигающие молнии.

— Значит, тридцать, — сказал Помрой. — Из оружия у кондоров могут быть лазеры, огнеметы, гранаты, пара реактивных установок. Обосеки ничего не смыслят в звездолетах и оружии, сэр. Сами умеют разве что камнями кидаться.

Они так и не отыскали корабль кондоров, когда городская область Сопвича погрузилась в темноту. Сопвичский связист на поверхности говорил со все большим чувством.

— Он говорит, чудовища наступают, сэр, — доложил Помрой. — Слушайте.

Водер взревел, выдал несколько воплей и умолк.

— Все, сэр. Ему конец. Ну, нам там делать нечего. Надо составить рапорт и лететь дальше.

— Мистер Свенск, что там за поле? — задумчиво спросил Квент.

Ящер сосредоточенно настраивал сенсоры.

— Мистер Свенск, поле годится для приема кораблей?

Свенск вскинул голову:

— Очень примитивное. — Он пожал плечами.

— Штурман, — ледяным голосом произнес Квент, — посадочную траекторию к полю, пожалуйста.

На него смотрели три пары округлившихся глаз.

— Посадочную? — Силла облизнулся. — Исполняющий обязанности капитана, вероятно, не знает, что патрульные катера…

— Я осмотрел нашу систему, мистер Силла. Она полностью исправна. На случай, если вы беспокоитесь, во время учебы я сажал аналогичные суда.

— Но, сэр, — запротестовал Помрой, — как же Морган? Он ох до чего не любит садиться на планеты.

Квент глянул на водеры и прочистил горло.

— Мистер Морган, на этой планете чрезвычайная ситуация, и нам надо произвести посадку. Я рассчитываю на ваше сотрудничество. Мистер Силла, курс готов?

— Задан! — рявкнул Силла сквозь зубы.

Квент включил вспомогательные ускорители и только начал программировать автопилот, как из водеров вырвалась знакомая какофония.

— Мистер Морган, — Квент постучал по микрофону, — прекратите шум. Нам необходимо сесть, вы понимаете? Я захожу на посадку!

Какофония усилилась, к ней добавился треск, индикаторы замигали. Свенск нагнулся выключить свои провода.

— Прекратите, Морган. Прекратите. Я либо совершу посадку, либо разобью корабль. Слышите? Из-за вас мы разобьемся.

— Во имя Пути! — взревел из шахты Имрай. — Что?

— Наш долг — совершить посадку, сэр, — ответил Квент. — На планете чрезвычайная ситуация.

Имрай, зажимая лапами уши, вбежал в рубку и вытаращился на Квента.

— Приступаю. — Квент перевел корабль в режим ручного управления.

Имрай схватил микрофон.

— Морган, Морган, это я, сынок, — басовито заворковал Имрай. — Будь умник, Морган, нам надо себя сажай. Клянусь, только на один маленький минутка — корабль не имей никакой вред. Морган? Ты слышь? Морган, сынок, слушай Имрая. Десять метров сверхпроводника я тебе дарить! Кароший-кароший!

Оглушительный вой перешел в мяуканье.

— Ты дашь нам сажайся карошо, Морган, вернт?

Молчание. Имрай стукнул себя кулаком в грудь и уронил голову.

— Чересчур, сынок, — сказал он и ушел в шахту.

— Отсчет до автопилота, — сказал Силла.

Квент лихорадочно вбивал цифры. Началось торможение, навалилась перегрузка. На экранах стремительно вращалась аридная, непримечательная планета.

Автопилот вступил бесцеремонно, повел их вниз по спирали и посадил — со встряской, но нужной стороной вверх. Когда пыль рассеялась, они увидели залитое лунным светом поле и, чуть поодаль, россыпь домиков возле антенного комплекса. Огни не горели.

— Все смылись, сэр, — заметил Помрой. — До утра тут делать нечего.

— Мистер Помрой, вы говорите на местном языке, — сказал Квент. — Я буду ждать вас у грузового люка. Приготовьте сани.

— Но, сэр…

— Мистер Свенск, я правильно понимаю, что на этой планете нам не потребуются скафандры или респираторы?

Свенск шумно вздохнул.

— В них нет нужды, — прокаркал он.

Они молча пошли за Квентом. Тот достал два полевых ранца и два баллистических ручных лазера. Потом открыл оба шлюза грузового люка и велел Помрою залезть в аэросани.

— Мистер Силла, вы принимаете командование кораблем. Один из вас должен постоянно находиться в рубке. Если мы не вернемся к рассвету, проведите разыскные мероприятия, какие сможете осуществить, не подвергая опасности корабль. Если помочь нам без риска для корабля будет невозможно, стартуйте немедленно и сигнальте Дальней базе. Вы поняли?

Силла выпучил глаза:

— Понял, исполняющий обязанности капитана! — Он небрежно отдал честь.

Свенск наблюдал молча, сила тяжести вдавила его голову в плечи.

Квент вывел сани на лунный свет. Под ними лежала ровная, заросшая кустами местность с редкими сухими руслами. «Город» состоял из горстки похожих на ульи строений вокруг центральной площади. Квент завис над освещенным факелами зданием, местным святилищем. Никакого движения видно не было.

— Здесь разрушений нет. Мы спустимся и поговорим с вождем.

— Осторожней, сэр, — встревоженно предупредил Помрой.

Они сели на площади и постучали в дверь самого большого дома-улья. Наконец на их стук и крики показался маленький кругленький сопвичанин, с ног до головы закутанный в сверкающее одеяние.

— Скажите ему, что мы друзья. Где вождь?

Привратник, звеня одеянием, на четвереньках умчался прочь. Внутри глиняный улей был пронизан лабиринтом коридоров, сплетенных из лозы и сплошь украшенных цветной бахромой и кусочками металла. Туземец вернулся, поманил за собой, и они вслед за ним пробрались плетеным туннелем в комнату, где в нише под фонарем сидел еще более толстый сопвичанин в еще более сияющей мантии. Потолок был такой низкий, что даже Помрою пришлось сидеть на корточках.

Он забулькал, обращаясь к вождю, тот отвечал коротко, время от времени всплескивая передними конечностями, — сверкающее одеяние при этом металлически побрякивало. Налетчики, перевел Помрой, сожгли несколько хуторов к северо-востоку от города и утащили тамошних жителей. Позже пастухи видели, как они жарят и едят пленников возле своего корабля.

— Ясно, — сказал Квент.

Он кивнул вождю, они выбрались наружу, сели в сани и с ревом устремились на северо-восток.

За городом кустарниковая местность тянулась до длинной столовой горы; все было ярко освещено луной. Кое-где среди огородов, разрезанных сетью оросительных каналов, торчали дома-ульи.

— Где сожженные хутора? — Квент внимательно вглядывался в равнину. — Где корабль?

— Осторожнее, сэр, — взмолился Помрой. — Эти кондоры — настоящие черти. Если они нас заметят…

Квент снизился и начал прочесывать местность по сетке. Когда он пролетал над хутором, из домика высунулось несколько голов.

— Они до смерти напуганы, сэр. Думают, мы — кондоры. Печально.

— Напуганы, — повторил Квент. Он нахмурился, глядя на озаренный луной горизонт. — А это что?

Помрой нервно заерзал:

— Сгоревший хутор, отсюда видно. Можно туда не лететь.

Квент сделал круг над пепелищем, затем резко посадил сани, спрыгнул в золу. Через мгновение он уже вновь поднял сани в воздух и схватил микрофон:

— Квент — «Розенкранц». Я нашел их корабль.

Микрофон затрещал. Квент ловко отвел руку Помроя и завладел его лазером:

— «Розенкранц», вы меня слышите?

— Где корабль, исполняющий обязанности капитана? — спросил Силла.

— Примерно в пятидесяти километрах к востоку от поля, в каньоне, — сказал Квент. — Кроме того, я вижу отряд, который направляется в нашу сторону. Они вооружены. Они меня заметили. Теперь слушайте: вы немедленно передаете сигнал на Дальнюю базу и готовите корабль к старту. Я вступлю в бой с отрядом. Повторяю, сигнальте Дальней базе и задрайте люки. Меня обстреливают. Отбой.

Оттолкнув Помроя в угол саней, Квент вырвал из микрофона провода и на полной скорости развернул сани к полю.

— Сэр… лейтенант Квент, сэр, не надо…

Квент его не слушал. Он выключил мотор и теперь скользил по краю поля чуть выше кустов. Они бесшумно подлетели к кораблю, обогнули посадочную опору и оказались перед Силлой и Свенском, которые стояли в открытом люке.

Квент с лазерами в обеих руках выпрыгнул из саней:

— Вы послали сигнал, как было приказано, мистер Силла?

Лютроид пожал плечами:

— Но о чем было докладывать, исполняющий обязанности капитана?

— Именно, — отрезал Квент и, сунув лазеры за пояс, двинулся в рубку.

Остальные последовали за ним.

Имрай сидел в командном кресле. Он молча смотрел на Квента, скрестив руки на массивной груди.

— Чувствуете себя лучше, сэр? — резко спросил Квент. Он круто повернулся и, выставив челюсть, придвинул лицо к самой морде Силлы. — Я скажу, почему вы не послали сигнал на базу. И почему вы двое прохлаждались в открытом люке, хотя я приказал задраить корабль. Потому что вы прекрасно знали: никаких разбойников нет.

Он прислонился спиной к экрану и вытащил из-за пояса лазер:

— Никакого корабля! Никаких кондоров. Всё — один сплошной фарс, и вы все в нем участвуете. Вы, вы — паяц Помрой и вы — капитан Имрай! Что вы пытаетесь скрыть? Контрабанду? Вымогательство? Или мне это придется из вас выколачивать?

Он услышал шорох, увидел, что Свенск тянется к регуляторам своего костюма.

— Нет, нет, Свенка! — прорычал Имрай. — Драка нам нужна нет. — Он тяжело мотнул головой. — Мы есть гешпрюхтет. Я говорить вам, ребята. Кондоры — плохой идея.

— Да от ваших кондоров с самого начала за километр разило лажей. Позвольте вам кое-что сказать, господа. — Квент погрозил Силле лазером. — Вы потешались над моим образованием, но одного вы про Академию не знаете, мои мохнатые друзья. В бытность кадетом меня гнобили и чморили эксперты. Эксперты! — Его голос взмыл вверх. — Каристо, что мне пришлось вытерпеть! А вы, господа, жалкая кучка любителей. Три-дэшники!

Он фыркнул, презрительно обводя их взглядом. Все молчали.

— Вы думали, я не просек, когда вы поручили мне корабль? Что вы хотите испортить мне характеристику? Здесь, на Сопниче, — я должен был пролететь мимо, да? А вы… — Он направил лазер на Помроя. — Вы бы смухлевали с бортжурналом, и вышло бы, что я отказался помогать негуманоидам против людей, да? И пошел бы под трибунал. Но зачем? Мне не так долго оставалось служить на вашем корабле — для чего вам было еще и губить мою карьеру? — Он оскалился. — Мой отец. Шантаж. Вы тут что-то скрываете. Я разберу ваш корабль по винтику прямо здесь, на планете. Капитан, в бортжурнале есть запись, что вы не можете исполнять свои обязанности по состоянию здоровья. Вы не предусмотрели такое, когда тщательно все подстраивали.

Они смотрели на него во все глаза. У Силлы зрачки расширились, сузились.

— Я тебе скажу, умный мальтшик, — просопел Имрай и почесал грудь. — Сынок, ты делать ошибка…

Из машинного отделения раздался истошный визг. Имрай резко повернулся. Застегнул ремни.

— Не волнуйся, сынок.

— Ни с места! — заорал Квент.

Силла и Помрой юркнули за свои пульты. Свенск исчез в шахте.

— Я сказал «ни с места». — Квент взялся за рубильник. — Корабль останется здесь.

— Сядь, сынок, сядь, — пророкотал Имрай. — Сейчас есть опасно, клянусь Путем. Не стартуй — теряй корабль.

— Это правда, сэр. Мы погибнем, если вы не дадите нам взлететь.

Силла лихорадочно молотил по клавиатуре. Шерсть у него встала дыбом. Лязгнул грузовой шлюз.

— Если это очередной… — проскрежетал Квент. Он отпустил рубильник и начал, держа лазер наготове, одной рукой застегивать ремни.

Имрай хлопнул лапой по пульту, и «Розенкранц» взмыла в небо. На них навалилась невидимая гора перегрузки.

— Обратный сторона луны, Силл, — просипел Имрай.

— Ладно. Что происходит?

— Кондоры, — сказал Помрой.

— Вы не угомонились со своим розыгрышем?

Свенск выполз из шахты и метнулся к своему пульту, задев лазер Квента. Луна на экранах стремительно увеличивалась. Они пронеслись над терминатором в темноту.

— Кондоры, по правде, сынок, — сказал Имрай. — Застанут корабль на планете — нам капут. Может, расплата. Ребята, они нас учуяли?

— Полагаю, возможно, нет. — Свенск уже не щелкал, а говорил с безупречным акцентом Галактической Федерации. — Морган засек их еще за горизонтом, а к тому времени, как они долетели до места, наше излучение уже должно было рассеяться.

Квент, хмурясь, наблюдал, как Имрай гасит скорость над темными кратерами луны, в свете которой он исследовал поверхность планеты.

— Это они, — сказал Помрой. — Слушайте.

Рубку наполнили хриплые голоса. Квент различил слово «каврот» на грубом галактическом. Кавротами звались мелкие летающие рептилии, омерзительные существа, которые заводятся на грязных грузовозах.

— О нас говорят, — ухмыльнулся Помрой. Его бороденка больше не тряслась. — Кавроты — это мы. Впрочем, непохоже, что они нас засекли.

Он выключил водер.

— Тормозное излучение, — сказал Свенск. — Похоже, садятся.

Квент с лазером в руке подошел к ящеру и встал у того за спиной. Свенск не поднял голову.

— Если это очередная подколка…

Он внимательно смотрел на табло. Никто не обращал на него внимания.

— Капитан? — Силла занес кулак.

Имрай засопел, и «Розенкранц» на посадочных турбовинтах бесшумно заскользила к освещенным пикам на восточном горизонте спутника. Силла кулаком показывал Имраю влево, вправо, вниз, вверх, когда впереди показался кряж. Наконец лютроид резко опустил сжатую лапу; Имрай отключил энергию, и «Розенкранц» плавно села под горой, очерченной кристаллическим пламенем, — на самом краю области, невидимой с поля на планете.

— Идут на последний виток, — сказал Свенск. — Отлично. Взорвали антенны на поле. Значит, все наши следы уничтожены. Садятся.

— Из чего можно заключить?.. — спросил Силла.

— Из чего можно заключить, что они либо не знают о нашем присутствии, либо плевать на нас хотели, либо у них есть некий план. Возможно, западня?

— Лучше первое, — сказал Имрай.

— Они собираются выслать отряд. — Помрой включил звук.

Стали слышны хриплые голоса, к которым теперь добавился лязг металла.

Квент положил лазеры рядом со своим пультом.

— Они — люди? — спросил он.

Имрай мрачно кивнул:

— Это расплата, парни. Они тут делать шкоды.

— Будут есть туземцев?

— Может, лучше бы так, — пробурчал Имрай. — Нет, мы не знаем, чего они делай. Прилетай сюда один раз, сжигай два хутор, быстро улетай. Зачем опять?

— Вспомните мою тогдашнюю гипотезу, — сказал Свенск.

— Пшш! — Силла изобразил звук сковородки на огне.

— Да. Грубо, но эффективно, — кивнул Свенск. — Глиняные жилища будут идеальными горнами, а температуры хватит, чтобы выплавить любой металл.

Помрой заметил недоуменный взгляд Квента:

— Вы видели металл в их домах? Вплетен везде, даже в одежду. В каждом доме, накоплен за века. Им он ни для чего, чисто религиозное. Собирают в ритуальных походах. Иголочки, самородки — все рассеяно крупинками в наносах. Промышленно добывать нельзя. Суть в том, что это тантал, осмистый иридий, может, палладий. Стоит чертову уйму денег. Когда мы нашли сожженные хутора, Свенск осмотрел пепелища. Металла не было. Он предположил, что они вернутся, сожгут город. А эти придурки-сопы бегут туда, когда напуганы. — Он скроил гримасу, не иронически.

— Почему они не попросят туземцев принести им металл?

— Сопы упрямые. Не отдадут. Так проще. И больше в духе кондоров. Они привыкли все брать силой.

— Если так, наш долг — их остановить, — сказал Квент.

— А-ля тридэ? — хохотнул Силла.

— Сынок, — сказал Имрай, — Космические силы далеко. Тут только мы. Что у них там, Свенка?

— В Десятом секторе не ошиблись, — сказал Свенск. — Точно. Они действительно отремонтировали то БСС. Щит уже минуту как включен.

Квент присвистнул:

— Вы хотите сказать, что у них боевое судно сопровождения? И щит тогда фазированный окутывающий — они могут видеть и стрелять прямо через него.

— Кондоры — бравый космолетчик, — сказал ему Имрай. — Всегда начеку. Мы туда сувайся — получай огонь в морду. Похоже, мы сидеть здесь.

— Je me demande^[6], — проговорил Силла, — как они намереваются сжечь город?

— Хороший вопрос. — Свенск потянулся. — Хутора, разумеется, сожгли из портативных огнеметов. Метод небыстрый. И скучный. Предположу, что они планируют использовать свой корабль в качестве исполинской паяльной лампы.

— Если они зависнут так низко, то смогут задействовать лишь верхнюю половину щита. Щит БСС состоит из двух полусфер. То же и с сенсорным полем. Ниже тысячи метров полное окутывание невозможно.

— А! — воскликнул Силла. — Их можно атаковать с брюха, нон? Но… мы не сможем незаметно вывести корабль. Аэросани работают только в воздухе… Эх, была бы у нас боевая космоатмосферная капсула!

— Она есть, — сказал Квент.

Все уставились на него.

— Кормовая ракетная башня. Посмотрите у себя в руководстве.

— В руководстве… — тупо повторил Имрай.

— В некоторых пэка первого поколения кормовая ракетная ячейка отсоединяется и превращается в модуль, пригодный к ограниченным действиям в атмосфере, — процитировал Квент. — Хвостовое оперение закреплено на корпусе впритык. Надо отвинтить стабилизатор и развернуть — получится дельта-крыло. Я проверял — все на месте. Вы когда-нибудь обращали внимание, что там кожух и замок?

— Фантастика, — сказал Свенск. — Теперь, когда вы сказали… но как там с двигателями?

— После того как капсула готова к старту и пилот внутри, вы ставите на нее аварийный ускоритель с турбовинтом. Желательно запасной, если он у вас есть… как вы знаете, мое знакомство с кораблем закончилось у переборки машинного отделения, — горько добавил он.

— Сынок, твой руководство все это говорит? — спросил Имрай. — Эта штука работай?

— Безусловно, в руководстве это написано, — буркнул Квент. — Откуда мне знать, работает ли она?

Силла облизнул морду:

— То есть можно разогнаться с дальней стороны луны, спуститься при выключенном ускорителе — размер такой маленький, что не заметят, — и затормозить ниже их горизонта. Приблизиться бесшумно, над землей, на турбовинтах, а как противник поднимется — бабах! — Он прыгнул к шахте. — Давайте посмотрим на это чудо!

В трюме Квент показал им старые рычаги отстыковки башни, давно загороженные стойками для почтовых капсул.

— Интересно, выдержит ли ортогональную траекторию? — произнес Свенск.

— Термосплав. — Квент пожал плечами. — Если дельтакрыло не отвалится.

— Кому-то будет плохая смерть. — Имрай с подозрением заглянул в башню. — Для двигатели надо уговорить Морган. Пфуй!

— Делать мне пакости вы его уговорили легко, — заметил Квент.

— Не, это у него от природа, — просипел Имрай, ковыляя к микрофону.

— Когда-нибудь этот чудик встретит кондора и поймет, кто его настоящие враги, — донесся из рубки голос Помроя. — Они сейчас в городе. Грабят. Это даст нам время.

— Allons^[7], скафандры! — крикнул Силла с лестницы.

За час тяжелой работы в трюме они отстыковали башню и повернули стабилизатор. Старый герметик остекленел, но в целом сборка прошла на удивление легко.

— Эта штука обгорит, — сказал Квент. — Ну и драндулет!

— Аэродинамика булыжника, — пробормотал Свенск. — Может, закрепить в этих отверстиях парашюты? Максимально возможное количество.

— Мотор прибыл! — Силла высунулся из орудийной башни и повернулся к Имраю, который толкал блок ускорителя, завернутый в рабочий щит.

— Два большой наноконтур я должен добывать, — проворчал он, пока они общими усилиями гасили инерцию тяжелого блока и пристраивали его вровень со шлюзом орудийной башни. Имрай заглянул внутрь. — Силл, ты нашел, где ею управляй?

— Там загадочная с виду вторичная панель на ракетной консоли, — заметил Свенск. — С подключением силовых кабелей все становится ясно. Я справлюсь без труда.

Он длинными пальцами потянулся к регуляторам термокостюма.

— Fou-t’en!^[8] — Силла проскользнул между Свенском и башней. — Это что, болото, где сражаться перегретым змеям? Отступись — от тебя проку будет меньше, чем от муравьев. Полечу, разумеется, я.

— Так. — Имрай посмотрел на Квента, который подошел с другой стороны. — Ты тоже желай лететь?

Квент ухватился за люк:

— Я — самая очевидная кандидатура.

— Карош, — сказал Имрай. — Смотри туда.

Он лапой в огромной перчатке похлопал Квента по плечу и резко толкнул. Тот отлетел к Силле и Свенску. Когда все трое распутались между собой и снова поглядели на башню, Имрай уже втиснулся в нее, заняв тесное пространство почти целиком.

— Крепи двигатель, ребята, — раздалось в их шлемах его бодрое рокотание. — Береги руки, горячо. Силл, ты задай мне кароший курс, вернт?

Три лейтенанта угрюмо присоединили двигательный блок, привинтили и закрепили термопеной дополнительные парашюты, после чего вернулись в рубку.

— Обвел вас вокруг пальца? — хмыкнул Помрой. Он посерьезнел. — Они все еще разносят жилище вождя. Может, мы неправильно угадали их планы?

На экранах возникло суденышко Имрая — оно по восходящей траектории летело над темным лунным пейзажем.

— Свенск, объясни ему, как управлять. — Силла склонился над своим пультом. — Ему надо перейти на азимут тридцать, направление два-восемнадцать, или он вылетит прямо на них. Я сейчас рассчитаю параметры включения.

— Иа, йа, — раздался голос Имрая. Капсула на экране сменила курс. — Свенка, тут розовый кнопка зачем?

— Капитан, — вздохнул Свенск, — если вы прежде посмотрите на индикаторы справа…

— По крайней мере, турбовинты работают, — заметил Квент.

— Все на догадках, — взволнованно бормотал Помрой.

Свенск передавал указания, которые урсиноид послушно повторял:

— Когда стрелка будет на один-один-пять, убедитесь визуально, что вы от них сразу за горизонтом. Не применяйте никакую энергию, пока не будете на две единицы ниже горизонта. Капитан, это крайне важно. Дальше вы на ручном управлении. Тормозите со всей силы, следите по табло, чтобы не выйти за допустимый предел…

— Дальше я знаю, — перебил Имрай. — Заботьтесь о корабль. Пора, вернт?

— Пора, — сказал Силла и махнул Помрою.

— Геспрю-у-у… — взвыл водер, прежде чем Помрой успел его выключить.

— Что это значит? — спросил Квент.

— Я так и не выяснил, — ответил Свенск. — Какой-то загадочный млекопитающий ритуал.

— Наш капитан в молодости служил плазмометчиком, — сказал Силла Квенту. — Хотя вы, возможно…

— Я о них слышал, — ответил Квент, — но думал…

— Так и есть, — вставил Помрой. — Смертность девяносто девять процентов. По сути, летающие бомбы. Так что с этой штукой он управится.

— Он выйдет из лунной тени и окажется в поле их сенсоров через пятнадцать секунд, — заметил Свенск. — Хочется верить, что он не забудет деактивировать всё…

Помрой включил водер. Они услышали, как Имрай напевает себе под нос, несясь к планете на полной тяге. Силла слал бесполезные сигналы отключения двигателя. Пение звучало по-прежнему. Помрой зажмурился. Силла еще яростнее застучал по клавиатуре. Свенск сидел неподвижно.

Звук исчез.

— Эмиссия прекратилась. Курс выглядит правильным, — сказал Свенск. — Предлагаю занять максимально защищенную позицию и послать сигнал Дальней базе.

— Турбовинты, мистер Морган! — скомандовал Квент.

Силла поднял кулак, и Квент, следуя его движениям, посадил корабль в глубокий кратер, борта которого должны были предотвратить рассеивание межзвездного сигнала.

— Если повезет, — сказал Помрой, — жестянка с базы будет тут через три дня плюс-минус неделя. Им останется только вывезти ошметки. Ошметки точно будут — от кого-то. Давайте снова переберемся туда, где их будет слышно.

Они перелетели обратно к горизонту. Судя по поведению кондоров, те еще не заметили Имраев метеор. Не выказывали они и намерения сжечь город корабельными двигателями. Луна вместе с «Розенкранц» ушла за горизонт поля, так что им пришлось оторваться от поверхности и вылететь на слепящее солнце. У Квента заболели глаза; он остро почувствовал, что последнюю неделю почти не спал.

— Нам бы один рывочек к планете, — нетерпеливо произнес Силла. — Как скоро, мой научный змей?

— При выключенной тяге… они смогут поймать импульс такой интенсивности с нашей нынешней орбиты по меньшей мере за сто градусов планетного вращения, — сказал Свенск. — Вы согласны, Квент?

Квент устало кивнул:

— А у БСС ускорение примерно вдвое больше нашего, ракетный диапазон — в шесть раз больше. Они от нас мокрого места не оставят. Безнадежно.

Он повторял это в третий раз.

Лютроид сплюнул и положил локти на пульт. Помрой сидел неподвижно, прикрыв ладонями наушники.

— Эмиссия, — внезапно сказал Свенск. — Имрай над планетой и тормозит.

— Чертов корабль даже не шелохнулся, — сказал Помрой. — Они по-прежнему переговариваются с наземным отрядом.

— Все еще тормозит. Я только что сообразил, где можно было закрепить еще два парашюта.

— Лучше бы еще два гравитационных ремня, — сказал Силла. — Он ненормальный.

— Плазменщики, — заметил Помрой.

— Там искажение, которое я не могу компенсировать, — пожаловался Свенск. — Он очень близко к их горизонту… О! Кажется, он сумел изменить курс.

— Корабль не собирается взлетать, — психовал Помрой.

— Если б только я мог убрать эту злосчастную помеху, — говорил Свенск. — Полагаю, он идет на турбовинтах. Но движение беспорядочное.

— Может быть, нашел ущелье. — Силла мял лапами пульт.

— Снова к полю, — сказал Свенск. — Теперь гораздо ближе. Как бы он не забыл дождаться, когда они взлетят.

— Старый маньяк выскочит прямо на их экраны, — простонал Помрой.

— Пока мы сидим здесь, — буркнул Силла.

— Если это тот каньон за полем, — сказал Квент, — он может проскользнуть под щитом. Если они не смотрят в ту сторону. Цель довольно крупная. Может…

Силла резко повернул голову:

— Он будет стрелять.

Квент посмотрел в желтые глаза лютроида:

— Могу я на это рассчитывать, мистер Силла?

— Ускоряется вдоль той же линии, — объявил Свенск. — Кошмар.

— Вот оно! — заорал Помрой. — Задраивают люк. Ну же, гады! Быстрей!

— Через какое время он окажется на их линии зрения, мистер Свенск?

— Ужасно… на уровне поверхности — максимум через две минуты. Слишком близко. Они точно его заметят.

— Мистер Силла, включите мне ручное управление, — сказал Квент. — Если вы сможете выдвинуть боевые лазеры, это поможет делу. Готовы, мистер Морган?

Лютроид скакнул через него и юркнул в шахту.

— Держитесь крепко и предупредите Эпплби! — крикнул ему вдогонку Квент, вбивая данные для ускорителя. — Если Имрай сумеет попасть, куда целит, мы их отвлечем. Если нет…

Он дернул рычаг, и ускорение вдавило их в кресла. Планета на экранах росла и стремительно вращалась.

— Мы в поле их сенсоров, — выдохнул Свенск. — Думаю…

— Они взлетают. — Помрой распластался на своем пульте. — Увидели нас.

Квент завел «Розенкранц» на виток в верхних слоях атмосферы. Помрой силился повернуть тумблер. Рубка наполнилась воплями кондоров. Завыла сирена.

Водер умолк. Мгновение Квент думал, что у него лопнули барабанные перепонки, но, когда перегрузка уменьшилась, он услышал, как остальные вдохнули.

— Их щиты, кажется, разрушены, — сказал Свенск. — Полной уверенности у меня нет, но…

— Есть! — заорал Помрой. — Их двигателю каюк… Погодите… включили аварийный… Послушайте, как орут.

С корабля кондоров донеслись нестройные крики.

— Где Имрай? — Квент включил тормозную установку, их снова тряхнуло. Силла выбрался из шахты, уцепился за кресло Имрая. — Где он?

— Я не могу так быстро, — возмутился Свенск. — Результирующая…

— Слушайте. — Помрой включил улюлюкающий рев. — Денебский национальный гимн. — Он, ухмыляясь, плюхнулся обратно на сиденье. — Можно его забирать — их кораблю крышка. Пока они таращились на нас, он снес им шарнир посадочной опоры. Видать, прошел ровнехонько под ними!

Квент чуть не подпрыгнул от мощного удара по спине. Силла, ухмыляясь, скакнул назад в шахту. Свенск выгнул шею — его роговой клюв не позволял улыбнуться.

— С ним все в порядке? — спросил голос Эпплби. — Я приготовила горячие тартинки с вареньем.

— Так это была аномалия, — сказал Свенск. — Потрясающе. Инстинкт кормления у самок человека.

— Очень кстати, — заметил Помрой. Он дернулся к пульту. — Святой космос…

— Что такое?

— Нас вызывает «Джаспер», — ответил тот. — Летят сюда.

Пятью минутами раньше, и нам бы всем кранты.

Он обмяк в кресле и потянулся за «грушей».

— Клянусь Путем, — загремел из водера голос Имрая. — Забирайте меня, или я шпрюхер и вас тоже.

К тому времени, как ракетный модуль пристыковали обратно и вернули Моргану двигательный блок, Квент падал с ног от усталости. Он наскоро проверил лазерные люки и пошел вслед за всеми в рубку, где Помрой разглядывал покалеченный корабль кондоров.

— Я принимаю вахту, сынок. — Имрай развалился в командирском кресле, блаженно почесывая мех. — Надо наблюдай в оба глаз. Некарош, если они стартуй до того, как прилетай корабль с база.

Он сунул в рот тартинку.

— Все готовы услышать плохие новости? — Помрой развернулся к ним. — Помните журналиста «Галактических новостей», от которого мы сбежали с Дальней? Он на челноке. Летит сюда.

Имрай подавился.

— Хочет взять интервью у вас. — Помрой указал на Квента. — И у Эпплби.

Квент закрыл глаза:

— Чтоб ему… Почему они не могут оставить меня в покое? — Он машинально взял со своего пульта лазер.

— Сын адмирала Квента дает бой пиратам-кондорам, — криво усмехнулся Помрой, — а невеста адмирала Котсворта его ободряет? Сногсшибательная новость.

— Паршиво, — заметил Свенск.

Силла барабанил когтями.

Все смотрели на Квента.

— Что ты ему говорить, сынок?

— Что я им скажу? — устало пробормотал Квент. — Скажу, что на корабле раскардаш, в компьютере белиберда… в машинном отделении бардак… — Он заговорил громче. — Инженер — чудик, который запугал вас так, что для любого маневра его задабривают взятками. Офицеры — любители убогих розыгрышей, капитан — маньяк, прибегающий к физической силе, а из людей здешнюю жизнь могут выдержать только небритый алкаш и чокнутая бабенка, которая забивает сенсоры стряпней и нижним бельем, и… Хейсу Каристо! — Он потер шею. — Мой первый корабль. Слушайте, я пойду спать, ладно?

Он толкнулся и поплыл к лестнице.

— Ты им так говорить? — расплылся в улыбке Имрай. — Летающий бардак?

— Да нет, конечно. С чего мне так говорить? Это же неправда.

Он потянулся к шахте и наткнулся на жесткую лапу Имрая.

— Сынок, надо.

— Что?

— Говори, с нами уживать никак. Хочешь на другойкорабль. Надо! — Имрай трясся от волнения и тряс Квента.

— Погодите… минуточку. — Квент высвободился из его лапы. — Именно это вы пытались мне внушить, верно? Но зачем? — Он нахмурился, глядя на остальных. — Зачем? Я же за интеграцию, черт возьми!

— Именно в этом и заключена проблема, — сказал Свенск.

Имрай хлопнул себя по ляжке.

— Кто, по-твоему, строить этот корабль?

— Судя по конструкции, люди…

— Люди только доделка. А строил изначала народ Свенка. Был часть их флота. Космические силы говорить, бессрочная аренда. Космические силы приходить заключать договор. Забирать мелкие суденышки. Даже муравьи имей как-то тип звездолет, вернт, Свенка?

— Скорее капсулы, как я понимаю. — Ящер скрестил длинные ноги.

— Кароч, чего-то имей. Сынок, ты думаешь, как твой отец говорить, все энги хотят интегрировать себя в Космический силы?

— Ну, хм. Партия галактического равноправия, — ответил Квент.

— Йа, йа, — кивнул Имрай. — Факт, есть энги, хотяй быть официрен на большой звездолет. Другой факт, есть энги, хотяй сидеть в Галактический совет. Но здесь не так.

Он откинулся в кресле, сложил руки.

— Мы, мелкие суденышки, — изначала энги. Мы летай на них давным-давно. Очень давно. Еще тут сектор не был, мы уже патрулируй, верно, Силл? Если с нами люди, то лишь отдельный люди. Один там, другой тут. Пом знает. Но не мы интегрируй себя с вами. Вы интегрируй себя с нами.

— Браво! — воскликнул Силла.

— Абсолютно точно, — проговорил Свенск.

— Но… — начал Квент.

— Капитан хочет сказать, — пояснил Помрой, — что не намерен интегрироваться с Космическими силами. Никто из нас не намерен. У нас свое дело. Они установят свои социологические программы. Директивы. Каналы. Карточки физподготовки личного состава. Ротации. Курсы повышения. Фу!

Если проекту интеграции дадут добро, мы все это получим.

И… — он навел палец на Квента, — вы, лейтенант, первый испытуемый.

— Даже Морган они пытайся украсть, — гневно пророкотал Имрай.

Квент открыл рот, снова закрыл.

— Мы были уверены в успехе, — сказал Свенск. — Когда выяснилось, что вы — сын адмирала Квента, мы решили, что нам повезло. Думали, легко внушим вам, что мы совершенно неинтеграбельны. — Он вздохнул. — Должен сказать, ваш решительный оптимизм оказался сущим кошмаром.

— Позвольте прояснить, — оскалился Квент. — Вы хотели, чтобы я взмолился о переводе на другое судно? И таким образом, вся программа провалилась бы?

— Именно. — Силла хлопнул лапой по своему пульту.

Остальные закивали.

— А что за комедия тут на Сопвиче?

— Слишком сложный, — просипел Имрай.

— Мы были близки к отчаянию, — сказал Помрой. — Вас оказалось ничем не пронять. И мы решили зайти с другой стороны — состряпать историю, которая убедила бы сторонников галактического равенства, что люди не готовы… — Он отвел взгляд. — Короче, вы сами все поняли.

— Я понял, что вы меня топите, — мрачно произнес Квент. — Просто думал, это из-за моего отца.

— Тут не было ничего личного, Квент, — бодро заверил Силла. — Поверьте, мы бы с любым так поступили, нон?

— Но это же безумие! — возмутился Квент. — Как вы могли? Я хочу сказать, понимаете ли вы, что меня к вам определил отец? Он рассчитывал, что в итоге я перейду на его сторону и обеспечу ему политические боеприпасы для борьбы с интеграцией.

— Что скорее благоприятно, не так ли? — Свенск с треском расправил шейные пластины. — Повышение семейной солидарности имеет для приматов дополнительную ценность.

— Кого вы из себя строите, мистер Спок? Я отлично знал, что вы — выпускник Галтеха. Вы должны были прослушать курс об эдиповых конфликтах. И об этике, — ехидно добавил он. — Некоторые приматы высоко ценят истину.

— Но вы должны помочь нам, лейтенант, — настойчиво проговорил Помрой.

— Кстати, — повернулся к нему Квент, — на скольких языках вы говорите? Был какой-то Помрой, автор…

— Лейтенант! Послушайте, мы все поможем вам сочинить перечень ваших обид, который вы представите начальству…

— Вы серьезно? — Он обвел взглядом остальных офицеров. — Вы думаете, что я подтасую мой официальный рапорт? Солгу про вас и про корабль?

— Один маленький нестрашный ложь. — Имрай перешел на воркующий тон, которым разговаривал с Морганом. — Сынок, ты хороший звездолетчик. Спасать корабль, вернт? Ты говоришь, интеграция о’кей — нам капут. Ты же пожалеешь старушку «Рози», сынок?

— Но, черт побери! — взорвался Квент. — Это не просто одна ложь. Это же будет бесконечная история: расследования, повторные расследования; с одной стороны, противники интеграции, к удовольствию отца, повторяют каждое мое слово, с другой — ее сторонники рвут меня в клочья. Я никогда не выпутаюсь. Никогда. Как я смогу служить космическим офицером? — Он устал потер голову. — Простите меня. Я буду говорить как можно меньше, обещаю. Но врать не стану.

Он повернулся к шахте.

— Погодите, Квент, — сказал Свенск. — Шумихи, которой вы боитесь, все равно не избежать. Факты красноречивы сами по себе. «Галактические новости» будут в восторге. «Сын архирасиста ведет негуманоидов в атаку на пиратов-гомосапиенсов». Долгие несмолкающие аплодисменты. Общегалактические каналы показывают героя и его друзей-энгов. Вас номинируют на следующую премию Дружбы. Право, с тем же успехом вы можете поступить, как просим мы.

Квент в ужасе уставился на него:

— О нет. Нет. — Он принялся стукать лбом о лестницу. — Это нечестно. — Голос у него сорвался. — Я думал, в космосе меня забудут. Паршиво быть Ратборном Квентом-младшим, но это еще хуже — до конца дней быть… говорящим попугаем в руках у политиков. Куда бы я ни попал! Любое назначение, вся моя карьера! Как мне служить звездолетчиком?

Имрай покачал головой:

— Плохо, сынок. Похоже, ты есть природный жертва общественный положений. — Он шумно выдохнул и слизнул с кулака джем. — Значит, решение. Ты нам поможешь, вернт?

Квент вскинул голову и выставил челюсть.

— Нет, я уже сказал. Это исключено, — с тоской проговорил он. — Я не для того пошел в космофлот, чтобы играть в игры… Слушайте, разбудите меня к началу следующей вахты, а? Я чего-то здорово устал.

— Йа, йа, — согласился Имрай. — Силл, Свенка, идите тоже. Успеем что-нибудь придумать.

— Забудьте, — сказал ему Квент. — Тут ничего не придумать. Каристо! — Он вздохнул и начал спускаться в шахту. — Как бы мне хотелось просто исчезнуть.

Он вдруг замер, огляделся и шумно выдохнул.

Затем вылез из шахты и забрал лазеры.

Последнее, что осталось в памяти, — он лежит в гамаке, полностью одетый, и держит в руках по лазеру.

Журналист «Галактических новостей» орал на него, толпа напирала. Рубка «Адастры» кишела кавротами. В сон ворвался лязг открываемого шлюза, но на корабле вроде бы все было хорошо, и Квент снова заснул. Теперь ему снилось, что на нем дребезжащая стеклянная форма. Тут кокон потяжелел, и Квент усилием воли выкарабкался из дремы. «Розенкранц» брала разгон до полной звездной тяги.

Он нырнул в шахту и столкнулся нос к носу с незнакомой девушкой:

— Ой!

— Здравствуйте, лейтенант, — сказала она. — Завтракать будете?

Это была брюнетка в серебристом комбинезоне.

— Кто… кто вы?

— Я — Кэмпбелл, ваш новый логист. — Она улыбнулась.

— Кондоры. Где они? — Он головой вперед рванул в рубку. — Что происходит?

— Доброе утро, — сказал Помрой.

Остальные подняли взгляд от своих пультов. Все вроде бы пили кофе.

— Куда мы летим? Откуда она взялась?

— Садись, сынок, — ласково пророкотал Имрай.

Брюнетка подплыла и поставила «грушу» с кофе возле его пульта.

— Она кондор?

— Нет, конечно. — Она рассмеялась.

Квент заморгал. Формы под комбинезоном были интересные.

— Я ласточка, — улыбнулась она и исчезла в шахте.

Квент в растерянности отхлебнул кофе.

— Сколько я проспал? Челнок с Дальней базы — прилетел и улетел, да?

— Вряд ли, — фыркнул Помрой. — Раньше чем через тридцать часов он до Сопвича не доберется.

— Но кто караулит кондоров?

— «Розенкранц», кто еще? — с невинной миной ответил Силла.

— Что?! Капитан Имрай, что происходит?

Имрай взмахнул лапой:

— Проблем капут, сынок. — Он блаженно рыгнул. — Мы все решай, да, ребята?

— Господи. — Квент сощурился на них, отхлебнул кофе. — Мистер Помрой, объяснитесь.

— Можете забыть про газетчика и все остальное, — ответил Помрой. — Когда он прилетит на Сопвич, он найдет там «Розенкранц» и мисс Эпплби, но не найдет вас. Никто вас не найдет.

— Почему? — Квент нервно обвел глазами рубку.

— Потому что вы больше не на «Розенкранц», — сказал Свенск. — Ваша идея просто исчезнуть была гениальной. Поскольку мы не могли устранить вас с «Розенкранц», мы просто устранили «Розенкранц» от вас. — Он с удовольствием потянулся. — И все разрешилось.

— Что вы такое сделали?!

— Глядите! — Силла указал на пломбы бортжурнала.

Квент приблизил лицо к ящику, всмотрелся опасливо.

— «Пэка шестьсот сорок тэ, джей-би», — прочел он. — Но это неправда!

— Пэка «Джаспер Бэнкс», так и есть, — хохотнул Помрой. — Мы теперь на «Джаспере Бэнксе», видите?

— Что? — Квент тронул ящик. — Это официальные пломбы. Вы…

— Не волнуйтесь, это на время. Ребята с «Джаспера» были у нас в долгу. Они охотно согласились помочь. Тем более что им хотелось идти прямиком к Центральной. Так что мы обменялись документами и логистами и отдали им почту. И кондоров победили они, выходит.

— Но это…

— Замечательно, — кивнул Помрой. — Газетчик может обыскать «Джаспера» сверху донизу. Там про вас никогда не слышали. Никто же вас на «Рози» не видел, верно? Он решит, что вышла какая-то ошибка. А как же иначе: вот Эпплби, как обещали. Вот кондоры. Придется ему довольствоваться чем есть.

Квент отпил еще кофе. Ощущение было, как будто пытаешься стряхнуть дурной сон.

— А самое замечательное, — продолжал Помрой, — что «Джаспер» — чисто гомосапиенсный пэка. Это окончательно собьет всех с толку.

— Никакой связи с интеграцией, — сказал Свенск. — Партия галактического равенства может идти на все четыре стороны.

— А… а как же Эпплби?

— Надеюсь, эта стряпать не хуже, — пробормотал Имрай.

— С Эпплби все будет отлично. Она никогда про вас не слышала, — заверил Помрой. — Морган отдал ей те кристаллы, на которые она давно положила глаз.

— Но… но они же прилетят на Центральную! Что будет там? Сотрудники. Мой отец…

— Сотрудники, — фыркнул Помрой. — Да пока эти копуши разберутся, что к чему, мы уже поменяемся обратно.

— Но мой отец… Когда мы поменяемся?

— Когда пересечемся, biensur^[9] — сказал Силла.

— И когда это произойдет. Погодите. «Джаспер» же летел дальше с каким-то заданием?

— Верно, — ответил Помрой. — В дикий сектор Тринадцать-зет. Предполагалось, что патрулировать его начнут позже, но оттуда пришел сигнал бедствия, так что отправили «Джаспера». То есть теперь, выходит, нас.

— Очень далекий, неисследованный участок космоса. — Свенск потянулся. — Увлекательно.

— Новый патруль — кароший работа, — просипел Имрай. — Хочешь быть звездолетчик, сынок, вернт? Там никто твоя карьера не мешай. — Он с удовольствием почесал широкую грудь. — Программа интеграции? Пфуй! Не догонят!

— Вы хотите сказать, мы начнем патрулировать тот сектор? А они будут патрулировать наш. И когда же мы обменяемся обратно?

— Считая, что наш маршрут примерно в два раза длиннее, — задумчиво начал Свенск, — и предполагая, что они будут примерно держаться графика, период будет стремиться к…

— Не надо.

Квент шумно задышал, двигая челюстью. Напряжение оттолкнуло его от пульта. Он зацепился ногой за спинку своего кресла и повис, глядя на остальных офицеров.

— Моя карьера, — хрипло проговорил он. — Ваша чертова забота… Шестьдесят дней моего первого назначения, и я уже соучастник преступного сговора. Старший помощник на судне, идущем под липовыми документами незаконным курсом в нарушение приказа, — без малейшего шанса когда-нибудь вернуться к легальному статусу. Моя карьера. Да кто мне поверит? Господа, в ваши хитроумные головы не приходила мысль, что это дело подсудное? Что мы все пойдем под трибунал? — Он наклонился вперед и положил руку на микрофон аварийной межзвездной связи между своим пультом и капитанским. — Единственный разумный путь — покончить с этим прямо сейчас. Невзирая ни на что.

Он рывком поднял микрофон.

Все вытаращились на него. Силла прижал уши.

— Не надо, лейтенант, — сказал Помрой.

Квент сжимал трубку. По его мрачному лицу ходили желваки.

— Что там за сигнал бедствия, мистер Помрой?

Какие-то энгешные проблемы. — Помрой развел руками. — Сигнал оборвался до того, как все удалось выяснить. На Джаспере погрузили снаряжение…

— Три аргоновых баллона, ящик грязескреп, универсальное противоядие, — сказала мисс Кэмпбелл из шахты. — И инкубатор.

Она поставила перед Квентом поднос с завтраком и удалилась.

— Тут уж вы сообразите, сэр, — с надеждой хмыкнул Помрой.

Лицо Квента не смягчилось. Он медленно постучал ногтем по микрофону межзвездной связи. Никто не шелохнулся. У Силлы напряглись мышцы ног; Квент свободной рукой взял лазер. Послышалось легкое шуршание. Квент резко повернулся в сторону Свенска.

Ящер оторвал пальцы от костюма и демонстративно потянулся. При этом он задел локтем компьютер.

Стремите, волны, свой могучий бег!

В простор лазурный тщетно шлет армады…

Квент выключил компьютер рукоятью лазера. Поднял микрофон.

— Нет, сынок, не надо, — взмолился Имрай.

Квент набрал в грудь воздуха. Секунду или две «Джаспер Бэнкс», в девичестве «Розенкранц», в гулкой тишине рассекал черные бездны космоса. По рубке плыл аромат жареной ветчины. Напряженное лицо Квента дернулось.

— Кавроты, — проговорил он.

Из его легких вырвался нечленораздельный вой.

Силла инстинктивно взвился в воздух, Помрой юркнул под свой пульт. Все смотрели на Квента. Он издавал странные ухающие звуки, которые никто поначалу не мог понять.

Затем Помрой, ухмыляясь, выбрался из-под пульта, а плечи Имрая затряслись.

Квент все хохотал. Лицо у него было обалделое, как будто он много лет не слышал собственного смеха. Незримые призраки «Адастры», «Южного Креста» и «Сириуса» съежились и унеслись прочь.

— Хорошо, — выговорил он, успокаиваясь. Положил микрофон и лазер на место, потянулся к подносу. — Значит, кавроты. Чья сейчас вахта в этом бардаке?

Перевод: Е. Доброхотова-Майкова

…Тебе мы, Терра, навсегда верны

— Идут, иду-ут! — ворвался в открытое окно кабинета этот известный всей Галактике многоголосый крик.

Питер Крисмас, рослый человек с коричневой кожей, неторопливо перевел взгляд с трехмерного телевидения на окно.

Мимо трибун, громко гогоча, неслась вереница маленьких ящеров, и украшения из драгоценных камней ослепительно сверкали на них в свете ясного утра — а оно всегда такое здесь, на Планете Состязаний. Ох уж эта Планета Состязаний! Крисмас повернулся к посетителю, в раздражении свертывавшемуся и развертывавшемуся на помосте для приветствий, и лицо его снова стало жестким.

— Вовсе никакой не полет! — возмущался посетитель. — Мы на Ксемосе не называем это полетом!

— Господин Пуридан, — сказал Крисмас, — если кто-то не в состоянии летать выше гор, из этого не следует, что он не летает совсем. Ваши подопечные могут выступить в группе «нелетающих птиц», только если они не летают вообще. Чтоб ни разу крыльями не взмахнули, не пролетели даже двух шагов! Вон, полюбуйтесь, пожалуйста, на этого красавца.

И Крисмас показал на передаваемое «трехмеркой» изображение, где самозабвенно скакало, помогая себе взмахами крыльев, пернатое со страуса величиной. На лице Пуридана, отдаленно напоминавшем человеческое, появилось выражение оскорбленного достоинства — как у пса, которому предложили печенье не высшего сорта.

— Господин Пуридан, — продолжал Питер Крисмас, — понимаете ли вы до конца, что случится, если во время состязаний ваш участник поведет себя подобным же образом? Во-первых, его дисквалифицируют, и вы потеряете уплаченный вами взнос, дающий право участвовать в соревнованиях; прахом пойдут также и остальные понесенные вами расходы, а Планета Состязаний обязана будет выплатить компенсацию участникам Тотализатора. Во-вторых, вас наверняка признают виновными в нарушении правил спортивных состязаний, и вам придется также компенсировать материальный ущерб, понесенный другими членами вашего планетарного союза, и они к тому же из этого союза выйдут. В-третьих, не исключено, что из-за нарушения вами правил кто-нибудь пострадает физически, а уж это, можете мне поверить, повлечет за собой необходимость выплатить суммы прямо-таки астрономические; ну, а мне, как Главному Распорядителю, придется, естественно, отвечать за то, что ваша команда вообще была допущена к участию в состязаниях. Когда-то, очень давно, подобный случай имел место, потому что мы не были так осторожны, как теперь. Тогда в числе участников бегов с одноместной двуколкой для нелетающих птиц оказался один со спрятанным надувным пропеллером, и проклятущая тварь в прямом смысле слова перелетела вместе с двуколкой через финишную линию и не только поранила трех наездников с других двуколок, но еще врезалась в зрителей. Почти пять миллионов кредитов понадобилось, чтобы все уладить… секундочку, извините…

Он повернулся к трезвонящему аппарату внутренней связи.

— Да, Хэл?.. Прекрасно, снимаю карантин сию же минуту… Клянусь Солнцем, Хэл, и я говорил тебе это триллион раз: десять ложных тревог лучше одной настоящей эпизоотии… Можешь рассчитывать на мою полную поддержку, даже если придется изолировать каждое животное на Планете. Да, еще вот что, Хэл: у меня затруднения с некоторыми участниками из группы «нелетающих птиц» — им понадобятся подбрюшные ремни. Представитель их планеты утверждает, что с ремнями его птицы не побегут. Птицы эти должны выступать сегодня, на главной дорожке во втором забеге. Можешь ты встретиться с этим представителем и все утрясти? Пуридан… нет, не «бэ», а «пэ», первая буква в слове «проблема»… планета Ксемос-три. Спасибо, Хэл, — и он повернулся к представителю Ксемоса: — Это, господин Пуридан, был наш главный ветеринар, доктор Ламонт. Он встретится с вами после того, как ваши птицы пройдут обследование, и все уладит, у меня нет на этот счет никаких сомнений. — Из-под нависающих складок кожи глаза слушавшего его Пуридана метали молнии. — И ваши замечательные подопечные смогут продемонстрировать свой великолепный бег всей Галактике, — сказал, надеясь, что все как-нибудь обойдется, Крисмас. — Ведь птицы у вас просто чудесные, господин Пуридан. Поверьте мне, Планета Состязаний не меньше вас заинтересована в том, чтобы показать их в самом лучшем свете.

— Мы все, кто с отсталых, бедных планет, из-за «честной игры» галактических империалистов опять и опять терпим унижения! — запричитал Пуридан. — Если мы не богаты, значит, можно оскорблять нашу культуру? — При этом он задел многочисленные бриллиантовые клипсы у себя на ушах, и несколько из них упало на пол. Крисмас услужливо бросился подбирать.

После того, как Пуридан пересчитал свои клипсы, Крисмас заговорил снова:

— И еще вопрос. Нашего казначея озадачила одна статья в предъявленном вами счете с перечнем расходов. Не могли бы вы внести ясность в вопрос о… э-э… вспомогательных животных?

— Нам гарантировали бесплатную транспортировку! — заверещал Пуридан. — Значит, и в этом нас обманули?

— Да нет же, господин Пуридан, умоляю вас, успокойтесь. Вы совершенно правы: Галактический Центр предоставляет любой планете, желающей послать свою команду на Планету Состязаний, бесплатные нуль-транспортировку и жилье. Льготы распространяются и на животных, принимающих участие в состязаниях, и на дрессировщиков, жокеев, ветеринаров. Категория вспомогательных животных предусмотрена для случаев, когда нормальное самочувствие непосредственного участника состязаний может быть обеспечено лишь присутствием каких-то других животных — его детенышей, биологических симбиотов и так далее. Но когда нам предлагают транспортировать такое количество вспомогательных животных, как у вас — целых двести, — мы вынуждены просить объяснения. Что представляют собой эти вспомогательные животные, господин Пуридан?

Пуридан свернулся в такой тугой клубок, что видны остались практически только его большие обиженные глаза.

— Это самки, — холодно ответил он.

— О, но ведь некоторые из ваших птиц, участвующих в состязаниях, тоже самки?.. К какому же виду другие самки принадлежат?

Пуридан пожал плечами:

— Просто самки — и все.

— Вы имеете в виду ксемосианок? Существ женского пола, принадлежащих к тому же виду, что и вы?

— Самки — не разумные существа!

— Иными словами, эти существа женского пола предназначены не для животных, а для сопровождающего животных персонала, да? А лиц мужского пола у вас всего двадцать. Имеют ли упомянутые существа женского пола какое бы то ни было отношение к обслуживанию животных — участников состязаний?

— Естественно, нет. Что вообще эти самки умеют делать?

— Понятно. Господин Пуридан, мне крайне неприятно вмешиваться в ваши дела, но постарайтесь меня понять: расходы, которых вы требуете от Галактического Центра, просто не укладываются в воображении. Нуль-транспортировка с края Галактики, где находится ваша планета, стоит…

— Ну вот, опять вы оскорбляете нас за то, что мы отсталые и живем на Окраине!

— Никто, господин Пуридан, вас не оскорбляет. Речь идет только о том, чтобы игра была честной. Что скажут команды всех остальных планет, если мы дадим вам ввезти на каждого дрессировщика или наездника по десять особ женского пола?

— Дрессировщикам и наездникам по десять особ женского пола не полагается! — визгливо прокричал Пуридан и, возмущенно свертываясь и развертываясь, разгневанно двинулся к двери. — Вы оскорбляете самое святое, что есть в нашей жизни! Ксемосские самки обсуждению не подлежат! Смотрите условия Ксемосского Договора! Да, мы бедны, но, если нужно, умрем, защищая свою честь!

— Господин Пуридан, постойте!

Но дверь захлопнулась. Крисмас сдул со своего приплюснутого носа воображаемую муху, почесал затылок, растрепав при этом рыжеватые, похожие на шерсть волосы, и с силой ткнул в кнопку звонка, вызывая личного секретаря.

— Я здесь, Питер! — весело сказало, появившись из боковой двери, существо, похожее на выдру.

— Дана, сообщи в Секретариат, что представитель Ксемоса взъярился на нас снова, и хорошо бы догнать его и вернуть в нормальное состояние. Разрешение на въезд и на участие в соревнованиях им оформит Ламонт, а Таня пусть разберется в отношениях полов на Ксемосе (в первую очередь выяснит среднюю частоту совокуплений) и положение особей женского пола в ксемосском обществе. Пуридан заявляет, что у них эти последние разумными существами не считаются, и настаивает на двух сотнях — в основном, как я понял, для руководителей команды. Сам я уверен, что подоплека здесь в чем-то другом, но все-таки проверь, хорошо?.. А это еще что такое?

— Решение по конфликту в связи со способом передвижения денебских осьминогов. Договорились, что чернильный мешок у них будет удален; ну, а для отфильтровывания «законных» продуктов жизнедеятельности осьминогов жокеям придется надевать специальные маски. Все химические анализы проводим мы.

— А как насчет коэффициента интеллектуальности? Эти денебские осьминоги, они животные или участвуют в состязаниях как разумные существа?

— Пока еще не ясно, Питер. Решения по поводу осьминогов мы добились, но теперь подняли вой какие-то млекопитающие. Они настаивают на том, что любой участник состязаний, умеющий пользоваться секундомером, животным не является.

— Чьи животные пользуются секундомером? — спросил Крисмас.

— Да тех, с Кромки. Они привезли с собой малорослых лошадей, — ответил Дана.

— С Кромки? Подожди, ведь как раз у этой команды жутко много побед, снятых общим планом. Именно в это меня вчера ткнули носом статистики из Тотализатора. Они поручили Ламонту тайно брать у лошадей анализы обмена веществ в разных точках поля…

Питер Крисмас с яростью ударил кулаком по аппарату внутренней связи, и на экране появилась унылая физиономия шефа службы безопасности.

— Кертис, ты? Можешь с ходу поместить под колпак команду с Кромки?.. Малорослые лошади… да, меня особенно интересуют конюшни, сами животные… звуки, изображения, даже запахи. До тех пор, пока мы хоть что-нибудь не узнаем, это будет задание первостепенной важности, важнее всех остальных… О, просто ощущение, что за этим, может быть, кроется что-то очень плохое… вот именно, вроде того давнишнего скандала с Пирроксой. Ты знаешь, чего следует искать… Спасибо, Корт.

Крисмас вздохнул. О безупречной честности Планеты Состязаний знала вся Галактика, и ответственность за сохранение репутации планеты лежала на нем.

— Да, еще кое-что, — сказал Дана, задумчиво облизав черным языком красивую кремового цвета шерсть вокруг своей пасти. — Может, ничего особенного тут и нет, но эти новенькие, с планеты Анкру, впервые выступившие вчера, победили в двух из трех стартов. Все трое по трем разным группам: травоядное земноводное, плотоядное млекопитающее и нелетающая птица. Нелетающая птица к финишу пришла второй.

— Дана, твоей интуиции цены нет. Никогда не забуду якобы травоядное, которое чуть не съело нашего стартера… Когда выступают следующие участники с планеты Анкру?

— Прямо сейчас. Гигантские ящеры-броненосцы на главной дорожке — это они и есть.

— Можно, я слетаю туда и посмотрю? Постараюсь, чтобы меня не заметили, — сказал Питер Крисмас.

«Этот человек такой большой, а нетерпелив, как детеныш», — с досадой подумал Дана, и шерсть у него на морде шевельнулась.

— Хорошо, Питер, только не забудь, что скоро заседание. Пожалуйста, не выключай свой коммуникатор.

Весело напевая, Питер Крисмас закрепил на толстой шее воротник с миниатюрным приемопередатчиком и вышел на балкон, к летающим санкам. Планета Состязаний! Его Планета Состязаний… Он наморщил нос и ощутил в легком ветерке острый запах тысячи беговых дорожек, по которым, состязаясь, бегают, прыгают, скачут, плавают, ползают, стремительно проносятся или сотрясают топотом грунт животные с миллиона планет. Планета Состязаний, планета без изъяна, величественно двигалась, вращаясь вокруг своей оси, сквозь прекрасные дни и залитые светом прожекторов благоухающие ночи. Климат, абсолютно предсказуемый, менялся от экватора к полюсам совсем незаметно, и любое кислородом дышащее существо могло здесь найти для себя идеально соответствующее его природе место.

Штаб-квартира Крисмаса, где и находился его кабинет, располагалась на линии экватора, и прямо под окнами кабинета пролегала главная беговая дорожка, та, на которой состязались сейчас фавориты Галактики, гигантские ящеры-броненосцы — поистине незабываемое зрелище. Тут же состязались и другие животные, привыкшие к жаркому климату: крупные виды из семейства кошачьих, копытные саванн, гигантские насекомые и паукообразные. Если посмотреть с балкона влево, были видны длинные цепи гор с каньонами, каменными столбами и парящими в воздухе трибунами для тех разумных видов, которым дарована судьбой способность летать. Справа сверкало море, там состязались те, для кого родной стихией была вода. Если же посмотреть прямо, то за главной беговой дорожкой был виден огромный отель и места для развлечений и отдыха, а еще дальше, огибая цепочкой всю планету, поблескивали герметизированные купола. Под этими куполами жили в привычной для себя атмосфере те, кто не мог дышать воздухом Планеты Состязаний, и там же эти неописуемые существа рыли ямы, крутились волчком, плевались — короче, состязались в любых, самых невероятных видах деятельности, ставших на их родных планетах спортом. И, борясь за честь этих планет, они одновременно боролись за честь Планеты Состязаний и ее, состоящего из сольтерранцев штата.

Крисмас посмотрел в небо, на коммуникационный спутник в общем владении всех разумных существ («На вас устремлены взгляды всей Галактики!»), проверил свой хронометр и поднялся в воздух. Судя по данным на огромных табло Тотализатора, фаворитом был сейчас один из членов команды планеты Мюрия. Пронесшись над табло, Крисмас плавно опустился на грунт сразу за границей поля, около места, где сейчас разминались с оглушительным топотом гигантские ящеры. Тела ящеров блестели как полированные, и за роговыми пластинами на их плечах почти не было видно жокеев.

— Потрясающее зрелище, правда, сэр?

Крисмас сразу узнал заговорившего с ним высокого чернокожего юношу: это был врач-ветеринар, работающий под началом Ламонта. Они оба облокотились на отгораживающие поле перила и стали смотреть, как жокей пытается добиться от ящера, на котором сидит, чтобы тот перестал размахивать и бить по чему попало своим десятитонным хвостом. Членистоногий жокей (по-видимому, из окрестностей Сириуса), стремясь воздействовать на задние доли мозга чудовища, обезумело лупил по его затылку колющими ремнями. Участник с планеты Анкру, интересовавший Крисмаса больше, чем все остальные, был приземистой, непонятного вида красной тварью; веерообразный воротник из роговых пластин над холкой скрывал жокея целиком.

Проба сил будущих соперников закончилась, и по полю на свое место покатились огромной высоты передвижные стартовые ворота.

«Ворота занимают позицию!» — раздалось из громкоговорителей.

Трибуны взревели. Как всегда при состязаниях этой группы, ставки спешила сделать вся Галактика.

Членистоногий жокей, по-прежнему делая что-то со своим животным, проследовал на нем к стартовой черте, у которой и остановился. Номером вторым был мюрийский фаворит, высоченное зеленое чудище; его роняющая слюну похожая на сундук голова находилась в тридцати футах над грунтом. Блеснул белизной жокей чудовища — по-видимому, девушка из рода людей.

После старта все скрыла пыль, и Крисмас полетел к финишу; долетев, стал кружить вокруг судейского помоста. Он взглянул на себя мысленно со стороны и иронически улыбнулся своей затее: зачем проверять лично, когда трехмерная видеозапись и так абсолютно все зафиксирует?

Заглушая все остальные звуки, что-то бухало, все громче и громче. Это приближались к финишу, уже выйдя на прямую, участники забега. Лидировало зеленое чудище с Мюрии, а почти вровень с ним шла страшная желтая тварь, с челюстей которой свисало что-то вроде десятифутового жабо. Немного отстав от них, посередине дорожки бежал красный участник с Анкру; от него валил пар, и сидящий в седле жокей опрыскивал теперь круп животного охлаждающей жидкостью.

Зрители выли, поднявшись с мест, под ударами многотонных ног стонал грунт. Сквозь облака пыли время от времени проблескивала чешуя. В мельканье стремительно несущихся исполинских тел Крисмас опять увидел мюрийскую девушку, теперь она хлестала свое животное тепловым бичом. Туловище у желтого претендента на победу к этому времени поблекло, а шея, которую он теперь тянул вверх, стала коричневой. Зеленый ящер мюрийки начал выходить вперед, оторвавшись от соперников, и до финиша было уже рукой подать, когда зазвучал, быстро приближаясь и становясь все громче, топот другого бегущего животного. Это неслось — казалось, со скоростью ракеты — красное животное с планеты Анкру. Трибуны зашлись в многоголосом вопле, девушка остервенело хлестала своего ящера, но приземистый, словно стелющийся по грунту красный ящер пулей промчался через линию финиша; роговые пластины на холке громко стучали одна о другую, и сидевший за ними жокей то и дело подскакивал как мячик для игры в пинг-понг. Крисмас, наблюдая, летел параллельно.

— Сэр! Сэр! Посмотрите… эта девушка… остановите ее! — раздался, чуть не взорвав коммуникационный воротник Крисмаса, отчаянный вопль молодого ветеринара.

Крисмас обернулся и увидел, что девушки на зеленом ящере уже нет, а сам ящер остановился и тянет длинную шею вниз, к сидящей в пыли фигуре. Девушка — это была она — воздела руки над головой, и в них поблескивало что-то металлическое. Крисмас прыгнул на санках через перила и, еще вываливаясь из них, схватил и сжал одной рукой сразу оба ее запястья.

Вырываться она не стала. Ее до этого закрытые глаза открылись, и безумный взгляд остановился на Крисмасе; запястья, очень тонкие, были холодны как лед. Осторожно, стараясь не причинить боли, Крисмас заставил руки разжаться и взял из них сверкающий, острый как бритва меч в три фута длиной.

— Ну зачем же, зачем? — поднимая девушку на ноги, сказал он.

Пошатываясь, она встала и выпрямилась во весь свой восьмифутовый рост, худая и совсем голая, если не считать малинового пояса, к которому были пристегнуты ножны.

— Я священный военный дев с Мюрия! — сказала она протестующе и потянулась за мечом.

— Кто-нибудь понимает, что она говорит? — спросил Крисмас.

Он отталкивал ее, стараясь не дать возможности подойти к нему ближе, чем на расстояние вытянутой руки.

— По-моему, она говорит, что она священная дева-воительница с Мюрии, — ответил, тяжело дыша, добежавший наконец до них чернокожий ветеринар. — Она не заняла первого места и потому должна теперь себя убить.

— Только этого не хватало! — встревожился Крисмас. — Скажи ей, что нужно принять участие в других забегах и победить.

— Я священный военный дев с Мюрия, — повторила девушка.

— Питер, у тебя в приемной вот-вот будет Сар Нисраир из Галактического Центра, — послышался из воротника Питера голос Даны.

— Вы, доктор… как вас зовут? Улулалулла? Отправьте ее в Больницу, будьте так любезны, — торопливо попросил ветеринара Крисмас.

Он повернулся, собираясь уйти, но девушка, завизжав, кинулась вырвать у него меч. Резким движением он поднял меч над головой. Все вокруг, испуганные, не сводя с него глаз, начали пятиться.

— Ты получишь его, только если поклянешься, что не причинишь себе вреда, — сказал Крисмас. — Переведите ей мои слова, доктор, и добейтесь, чтобы она поклялась, очень вас прошу.

Доктор перевел, и девушка, став перед Крисмасом на колени, обхватила его ноги и пронзительным голосом начала монолог, смысл которого невозможно было понять.

— Сар Нисраир прибыл, — произнес воротник.

Крисмас освободил ноги из объятий мюрийки, перебросил меч молодому ветеринару и, взмыв, через мгновение опустился на свой балкон. В кабинет он вошел в тот самый миг, когда, открыв огромные складные двери, Дана вводил туда представителя Галактического Центра. Рядом с панцирем Сара Нисраира, отливавшим голубой сталью, крупный Крисмас казался совсем маленьким.

— Доб-ро-е ут-ро, Пи-тер, — почти пропел Нисраир.

И опустился, втянув нижние конечности, так что нижний край панциря уперся в пол и его обладатель стал примерно одного с Крисмасом роста. В Саре Нисраире, как во всех разумных существах из ядра Галактики, ощущалась благожелательная твердость, от которой Крисмасу иногда было не по себе.

— Привет, Сар! — сказал Питер. — Как чувствуют себя магелланцы? Ты ведь о них пришел поговорить?

— Совершенно верно, Питер, — ответил, просияв, Сар Нисраир тоном учителя, который доволен ответом ученика и собирается поставить тому оценку «отлично». — Во время ознакомительного путешествия по ядру Галактики они выразили желание увидеть Планету Состязаний, и мы, как тебе известно, ее им сейчас показываем.

— Это надо же, интересоваться такой ерундой! — иронически проворчал Крисмас. Он знал: разумные виды с планет ядра Галактики смотрят на Планету Состязаний немного свысока («эта прелестная игрушка»), но прекрасно понимают, как важна она для цементирования федерации миллиона планет. — Что они видели?

— Вчера мы были с ними на северном полюсе, показали им Центр Связи и галактический компьютер, — ответил Сар Нисраир; все четыре его зрительных отростка, каждый с глазом на конце, были направлены на Крисмаса. — Вообще-то… трудновато с ними, Питер. Ничто, похоже, их не интересует. Они совсем, совсем другие, не такие, как мы… а ведь так важно, чтобы мы добились хоть какого-то взаимопонимания…

Отростки напряглись и замерли, как полагается при официальном общении. Было ясно: как ни огромен Сар Нисраир, он сейчас очень встревожен.

— Не может быть, Сар, чтобы на нашей планете им ничего не понравилось, — сказал Крисмас. — Ведь любому гостю всегда у нас что-нибудь да нравилось, правда? Да, эти из другой галактики, но все равно, что-то общее у них с нами наверняка есть. Не произведет впечатления наша техника — заинтересуют экономические аспекты работы Тотализатора. Или подведомственный Секретариату музей космической биологии и этнологии. В конце концов, наша Галактика больше обоих Магеллановых Облаков; одни ее размеры уже должны внушать уважение.

Зрительные отростки Сара Нисраира по-прежнему пребывали в напряженной неподвижности. Крисмас продолжал:

— Не подействует это — пусть посмотрят, как ребята-парапсиматики на южном полюсе предсказывают результаты собственных предсказаний. Помнишь? Именно это, в конце концов, соблазнило вступить в Федерацию тех нематериальных кретинов из туманности Конская Голова.

— Хотелось бы верить, Питер, что ты окажешься прав… но, знаешь, они сами могут очень многое. Техника, с которой они прибыли, намного опережает нашу.

Крупный представитель рода человеческого и еще более крупное жесткокрылое посмотрели друг другу в глаза и подумали об одном и том же. Ни тому, ни другому не хотелось говорить вслух о возможности того, что первый контакт с посланцами другой галактики приведет к войне.

— Я сделаю все, Сар, чтобы их заинтересовать, ты это знаешь, — сказал Крисмас.

— Спасибо. — И Сар Нисраир, выпрямив нижние конечности, поднял свое массивное туловище и опять стал намного выше Крисмаса. Уже направляясь к выходу, он задержался на миг перед открытой балконной дверью. — Изумительный вид, — пробормотал он, снова сама доброжелательность и мягкость. — Здесь так приятно бывать! Ты живешь идиллической жизнью, Питер.

— Позвонил Кертис, — сказал Дана, проскользнув в кабинет; как обычно, Крисмас не успел подать ему знак, чтобы он не входил. — Команда с Кромки у него под колпаком, но ничего толкового он сообщить не может, если не считать того, что жокеи что-то делают с пальцами своих ног.

— Ну, чем не идиллическая жизнь? — пробурчал Крисмас.

— И поступила жалоба от одной из команд разумных крупных кошачьих, — продолжал Дана. — В том виде состязаний, в котором они участвуют, приманка якобы недостаточно похожа на человека, и потому их животное отказывается ее преследовать.

— Этим пусть занимается Секретариат, Детвайлер сидит как раз на таких делах… Кстати, в связи с твоим предположением насчет команды Анкру: прокрути для меня трехмерные снимки всех их животных, хорошо? С победой их ящера они заняли в четырех забегах три первых места, и всего за два дня. Наверно, ты прав: что-то тут не то.

В «трехмерке» появились участники с планеты Анкру: красный архозавр, которого Крисмас уже имел счастье видеть; толстоногая нелетающая птица, нечто вроде гепарда с хохолком, и, наконец, какая-то покрытая слизью корытообразная тварь с чем-то вроде широкого киля, передвигающаяся в воде при помощи ластов.

— То самое травоядное земноводное, — объяснил Дана.

Травоядное земноводное, словно зевая, широко разинуло перед объективом один из двух концов своего тела.

— Сложение у них у всех, пожалуй, рассчитано на высокую гравитацию, — задумчиво сказал Крисмас. — Свяжись с Ламонтом и скажи, чтобы он для начала незаметно проверил их гравикомпенсаторы. Не исключено, что они нашли способ нейтрализовать свой гандикап. Да, еще вот что, раз ты будешь с ним говорить: пусть он передаст нам доклад о той — ну, ты ее знаешь — роящейся чепухе, прибывшей из Угольного Мешка. Детвайлеровская компания неправильно зачислила их в группу «общественных» насекомых: к нам поступило уже две жалобы на их нечестную…

Тр-рах-х! тарарах-х! трах-х!

В безоблачном небе грохотал гром; Крисмас и Дана кинулись на балкон и оттуда увидели нечто знакомое им только по древним видеозаписям: изрытая пламя и выхлопные газы, за отелями садилась ракета. Крисмас смотрел и не верил своим глазам. Позади, в кабинете, аппарат связи, захлебываясь, повторял:

— …производит посадку без разрешения! Тревога! Неизвестный корабль производит…

Это был голос сторожевого спутника Галактической Службы Безопасности.

— Питер! На дорожки для моих мини-грызунов садится ракета!! — завизжало сопрано.

Крисмас прыгнул в свои летающие санки.

— Дана, набрось на ее крыс противопожарное покрывало! — прокричал Крисмас.

Дана между тем сунул ему что-то в руку, но Крисмас не посмотрел, что именно, и снялся с балкона.

Миновав купола отелей, Крисмас увидел внизу корабль. Он был широкий и короткий, и из-под него, как из кратера вулкана, извергались огонь и дым. Мимо Крисмаса с воем пронеслась летающая пожарная машина, и из нее по незваному гостю била тугими струями пена. Когда Крисмас спустился, пламя уже погасло. Прямо за спиной у него, завывая пронзительно, села синяя полицейская машина Кертиса. Глава безопасности шептал в свой воротник приказы. Не отрывая взгляда от неизвестного корабля, Кертис поднял палец. Это означало, что Крисмас должен молчать.

Пена вокруг корабля шевелилась: мини-грызуны, смешные и нелепые в облепляющей их пене, многие без жокеев, разбегались в разные стороны.

— Где ты, Лили? Как ты себя чувствуешь?! — закричал в направлении корабля Крисмас.

Младшая распорядительница, стирая с лица хлопья пены, вылезла из-под перевернутых трибун. Мини-грызуны кинулись к ней, сбились плотно вокруг ее ног и полезли вверх, на голову и плечи.

Прямоугольная крышка корабельного люка откинулась на шарнирах и, уперевшись в грунт, стала трапом. Сквозь еще не рассеявшийся дым были видны в темном провале три коренастые фигуры. Потом четким шагом на трап вышел блондин-шимпанзе в эффектной военной форме, отбросил пышную золотистую шевелюру назад и взвыл; вой он закончил вопросительной интонацией.

— Переводящая машина сейчас прибудет, — сказал Кертис. — Ты только посмотри на оружие на боку у каждого! Откуда, во имя святой Галактики, взялись эти типы? Космическая опера, самая настоящая!

Белокурый шимпанзе устроил новый кошачий концерт. ВдругКрисмас сообразил, что сам он по положению выше всех остальных здесь присутствующих, и, подняв руку, шагнул вперед.

Блондин-шимпанзе на трапе потаращился на него, резким движением головы снова откинул с глаз волосы, а потом он и двое других скрылись в глубине корабля. Крисмас ждал: с дальнего конца Административного Здания вот-вот должен был прибыть Секретарь.

Внутри корабля завыла сирена, и те же трое появились опять; каждый катил перед собой летающие санки размерами, правда, больше их самих и на вид какие-то фантастические — с решетками, трубками и длинными вымпелами. Главный из троих, глядя на Крисмаса, издал звук, похожий на «и-о», и Крисмас опять поднял руку.

Внезапно все трое разом напялили себе на голову двурогие шлемы, прыгнули в свои санки, взлетели с оглушительным шумом и стали кружить вокруг корабля. Они уже выписывали в воздухе разные замысловатые фигуры, когда над ближайшим отелем появились санки Секретаря. Новоприбывшие сделали «свечку», понеслись к Секретарю и стали, едва не задевая, под оглушительный треск двигателей своих санок описывать вокруг него петли.

Кертис уже мчался за ними следом. Крисмас тоже взмыл вверх — и увидел, что из предмета в лапе одного из новоприбывших вырвался яркий луч. Да, в такое безумие поверить трудно, но это был лазер! Санки Секретаря оставались в воздухе, но теперь они накренились, и Кертис спешил окружить себя силовым барьером. Крисмас, следуя его примеру, только сейчас заметил, что у него, Крисмаса, на голове сидит мини-грызун. Набрав высоту, Крисмас тоже ринулся в погоню.

Сейчас шимпанзе кружили вокруг стоявших тесной группой мачт нуль-транспортировки, время от времени направляя на них луч лазера, но Кертис уже занялся незваными гостями всерьез. Он метко направил на одного из троих струю «иди-за-мною-следом», а второй очертя голову понесся к Крисмасу. Крисмас обнаружил у себя в руке ручной ошеломитель — именно его Дана сунул Крисмасу перед отлетом. Переведя стрелку ошеломителя на «минимальное воздействие», Крисмас увернулся от атакующего, выстрелил в него, и тот заскользил по длинной и пологой кривой к пляжу. Кертис, за которым тот, в кого он попал струей, теперь послушно следовал, сейчас при помощи дистанционного кольцекрута за хвост оттаскивал от корабля третьего.

Крисмас отвел от глаза хвост сидящего у него на голове мини-грызуна и повернул к кораблю. Уже слетались машины «скорой помощи», а вскоре сели кое-как и поврежденные санки Секретаря.

Внезапно тот, которого Кертис оттаскивал от корабля кольцекрутом, наклонился и, едва не задевая грунт, помчался на своих санках к кораблю; луч его лазера при этом делал фантастические зигзаги.

— Всем лечь!! — заревел Крисмас и ринулся вслед за обладателем лазера.

Беглец уже был почти у трапа, но вдруг, потеряв равновесие, свалился с санок и исчез в окружающей корабль пене. Уже без него его санки ударились о корпус корабля и тоже упали в пену.

Ласково что-то нашептывая льнущим к ней мини-грызунам, из-под трапа вылезла Лили. У нее на макушке грызун-жокей вкладывал в кобуру крохотный пистолет.

— Это Снедекор его уложил! Наш Снедекор! — радостно закричала Лили.

Машина Кертиса и санки послушно следовавшего за ним шимпанзе, теперь напоминавшего марионетку, уже сели. Наконец прибыла с группой обслуживания и переводящая машина.

— Это Снедекор его уложил! — ликующе пела Лили.

— Что эти типы хотели сделать? — спросил Крисмас.

Шеф безопасности сурово посмотрел на своего пленника, к которому уже подсоединили переводящую машину.

— Скоро узнаем, — отозвался он. — Видно, свора каких-то чертовых троглодитов услыхала про нашу планету, и им захотелось принять участие в состязаниях. А кто такой Снедекор?

Снедекор, по-прежнему на голове у Лили, непринужденно раскланялся и помахал лапкой.

— Стреляет неплохо… Только почему, интересно, у него оказалось огнестрельное оружие? — сказал Кертис.

— Давнее распоряжение: разумные существа ростом менее девяти сантиметров имеют право носить в целях самозащиты оружие, если применение его не влечет за собой смертельного исхода для жертвы, — объяснил Крисмас и повернулся к Секретарю. — Привет, Дет! Рад, что все у тебя кончилось благополучно. Дальше этим делом, естественно, придется заниматься тебе. А ты, Лили, потом скажешь мне результаты состязаний — посмотреть не смогу, нужно возвращаться. Чуть не забыл: на, забери, — и, сняв с головы мини-грызуна, Крисмас отдал его Лили. — Интересно, тебе никто никогда не говорил, что работа у тебя идиллическая?

И, взмыв вверх, Крисмас понесся назад в свою резиденцию; правда, когда он подлетел к беговым дорожкам, ему ненадолго пришлось остановиться: снова бежали ящеры.

— Чтобы машины состязались с машинами?.. — пробормотал он, думая о белокурых шимпанзе, и презрительно передернул плечами.

Он плыл в воздухе, а под ним кричали, лаяли, ворковали, свистели туристы с миллиона миров.

На балконе его встретил Дана с подносом в лапах.

— Что это такое? На вид аппетитное, — сказал Крисмас, глядя на еду, но уже опустив нос в наполненную пивом кружку.

— Не знаю, — ответил Дана, — это тебе прислал Ламонт в награду за спасение кого-то сломавшего ногу; у Ламонта такой еды полный холодильник.

— Для меня новость, Дана, что у нас есть ошеломитель.

— Не у нас — у меня. Кертис дал мне его в прошлом году. Помнишь альтаирцев, которые хотели устроить у тебя в кабинете дуэль? Керт говорит, что твои иллюзии насчет собственной неуязвимости безосновательны.

— Честно говоря, ошеломитель очень пригодился, — сказал Крисмас. — Твоя интуиция и на этот раз не подвела… Слушаю, Хэл, — ответил он аппарату внутренней связи, на экране которого появился Ламонт. — Да, это правда, немножко поволновались… Кстати, как чувствуют себя мини-грызуны?.. Плохо, очень плохо… Какой позор… но кто бы мог такое предвидеть? А все твоя гениальная мысль — подмешать к пене медикаменты… Проверка гравикомпенсаторов у членов команды Анкру что-нибудь дала?

— Компенсаторы работают идеально, — ответил Ламонт, — показывают точно единицу и две десятых. Но все равно мне, как и тебе, почему-то кажется, что для этих с Анкру привычна более высокая гравитация. И еще одна странность: некоторых своих животных они тренируют под двойной нагрузкой. Да, конечно, не существует закона, который запрещал бы увеличивать на тренировках гравитацию, но уж слишком много стараний прилагают они, чтобы это скрыть. Думаю, что детвайлеровская компания установила им гандикапы неправильно.

— Если это так, Хэл, то… кто допустил ошибку и почему?

— Я еще об этом не думал, — медленно сказал Ламонт, и Крисмас увидел на экране, как тот нахмурился.

— Ну ладно, ничего спешного. А как с птицами Ксемоса-три? — спросил Крисмас.

— Тут все ясно, Питер: они летают. Когда я предложил блокировать нервные центры и на время привязать крылья к туловищу, их представитель прямо на стену полез от злости. Я показал ему специальные ремни, которые используют в подобных случаях некоторые участники, и мы с ним вроде бы договорились, что они тоже наденут эти ремни на своих птиц. Он-то, наверно, рассчитывает незаметно их испортить — ты проследи за ним. Но мне интересно, Питер, знаешь ли ты, что на птицах этих стеклянные шпоры с твою руку длиной? Заденет такой чью-нибудь ногу — и отрежет как саблей. Когда я сказал ксемосцу, что шпоры придется снять, он снова устроил мне сцену. Впечатление такое, что в состязаниях участвуют какие-то их заклятые враги, и шпоры нужны им, чтобы тех угробить. Предупреди-ка ребят, которые ведают инвентарем, пусть примут меры — Ксемос-три явно решил заняться членовредительством.

— С серпами на колесах колесниц своих… — задумчиво произнес Крисмас. — Вроде той шайки из созвездия Ориона с их реактивными двигателями, извергавшими кислоту.

— А помнишь разумных норок, которые никак не могли взять в толк, почему нельзя посыпать дорожку позади себя гвоздями? — И Ламонт коротко засмеялся. — Иногда мне кажется, будто Центр от нас ждет, чтобы мы учили цивилизованному поведению всех правонарушителей в Галактике.

Крисмас переключил аппарат на общий канал связи: лампочка вспыхивала, напоминая о том, что пора начинать ежедневное совещание всех сотрудников. Слушая вполуха, что говорят другие, он стал одновременно просматривать проекты решений, целую стопку которых Дана принес ему на подпись.

Секретарь Детвайлер была полная, маленького роста женщина с блестящими глазами, и она великолепно справлялась с работой, которая у Крисмаса вызвала бы только скуку. Один из ее сотрудников описывал сейчас праздник, которым должны были завершиться состязания гигантских улиток-ледовиков. Улитки покрыли дистанцию в пятьдесят футов за невероятно короткое время, шесть месяцев, и ожидалось, что завтра они пересекут линию финиша. В планетной системе, их приславшей, интерес к исходу состязаний сам по себе побил все рекорды. Недавно Секретариат организовал репортаж для трехмерного телевидения, снимали из-под прозрачной ледяной дорожки, и зрители смогли наблюдать, как ноги улитки клетка за клеткой приближаются к финишу.

— Строго говоря, их ноги не переступают, — объяснил помощник Секретаря. — Впереди растут новые клетки, и одновременно сзади отмирают старые — вот так и происходит передвижение. В их планетной системе они самые быстрые, но посторонним наблюдать их передвижение, конечно, не очень интересно. Если мне позволят, я организую небольшую… как же это называется… ах, да — клака, и может, хоть кто-нибудь захочет хоть сколько-нибудь на этих улиток поставить. Это бы подняло им дух.

Крисмас буркнул, что согласен. Детвайлер объявила о намерении сегодня же вечером на специальной церемонии вручить награду мыши, подстрелившей одного из шимпанзе.

— Маленький герой, иначе его не назовешь, — закончила она. — Если бы тому типу удалось поднять свой корабль и смыться, Галактическому Центру пришлось бы организовывать погоню, трудную и — прошу обратить внимание — дорогостоящую. Надеюсь, ты придешь на церемонию награждения, Пит?

— А меня там не наградят как пострадавшего? — спросил, иронически улыбнувшись, Крисмас. — Ведь у меня ухо забито мышиным пометом. Кстати, Дет, откуда те шимпанзе?

— Из системы к северу от Мурильо, даль страшная, официальных отношений у нас с ними нет. Но уже некоторое время через Мурильо мы с ними торгуем. Видно, раздобыли себе какое-то старье, космолет для прыжков по кривизне континуума, и кое-как добрели сюда. На их планету уже прибыла, сейчас высаживается, миссия Галактической Федерации, отправленная нуль-транспортировкой.

— Либо мы, либо Галактический Центр должны будем теперь платить, — заговорил казначей. — Причинены телесные повреждения трем мини-грызунам, и придется восстанавливать заново все эти дезодорированные беговые дорожки.

— И придется делать что-то в связи с сорванными забегами, — добавил шеф Тотализатора. — Хорошо бы Галактический Центр довел по неофициальным каналам до всеобщего сведения, что без приглашения, как гром среди ясного неба, на Планету Состязаний не являются.

— И машины в состязаниях не используются, — проворчал Крисмас.

Наступило молчание.

— Ладно, с этим ясно, — наконец заговорила Детвайлер. — Ну, а теперь о главном, о магелланцах. Может, ты этого не знаешь, Пит, но они будут у тебя с минуты на минуту. Побывают ли они в Тотализаторе и у вас, остальных, и если да, то в какое время, мне неизвестно. Сказать правду, с ними дела идут хуже, чем мы рассчитывали. Сегодня утром они были у нас в Секретариате, им показали все, в том числе эту… ну, вы знаете — необыкновенной красоты панораму всех видов жизни в нашей Галактике. Понять их реакцию было невозможно, но боюсь, что она отрицательная. Они сказали, что хотят отбыть с Планеты Состязаний сегодня же вечером. Сар Нисраир обеспокоен.

— Еще бы ему не быть обеспокоенным! — сказал с северного полюса специалист по телекоммуникациям. — Всяких видел, но таких, не похожих ни на кого из нашей Галактики, — никогда. Двум моим техникам пришлось вкатить хорошую дозу успокоительного. Знаете ли вы, что самые ясные наши головы не разобрались и в половине устройств на их чудном корабле? Может, твоя панорама, Дет, вызвала у них желание только пообедать. Или чувство брезгливости — ну, как если бы ты обнаружил, что в доме твоего соседа полно вшей. Уж очень близко от нас эти Магеллановы Облака, черт бы их побрал.

— Что ж, — подчеркнуто по-деловому сказала Детвайлер, — будем делать все, что в наших силах. Что-нибудь еще?

— Простите, но я огорчу вас еще больше, — заговорил Крисмас. — И вас, из Тотализатора, тоже. Эта новая команда с Анкру победила в четырех из пяти состязаний, а гравитационный гандикап у них всего один и две десятых. Ламонт считает, что его нужно увеличить более чем вдвое. Таково же и мое мнение. Будь добра, Дет, проверь скорее. Объяснять, чем чревата эта ситуация, я думаю, нет необходимости.

— Я все выясню, — сказала Детвайлер.

Вид у нее был растерянный. Шеф Тотализатора закрыл лицо руками и застонал:

— Нельзя приостановить состязания, в которых они участвуют, а, Пит? Перерасчет, компенсации — помоги нам космос!

— Для этого нет достаточно веских оснований, — ответил ему Крисмас.

Детвайлер последней отключилась от общего канала связи; глаза у нее, перед тем как лицо исчезло с экрана, были как у тяжелобольной.

Крисмас, потирая шею, повернулся к окну. Под речитатив комментатора за стартовые ворота, бесшумно ступая, проследовало с дюжину носорогоподобных животных; над их усердно работающими крупами торчали вверх, как палки, чуть подрагивающие хвосты.

Глядя на них, Крисмас невольно заулыбался, но волшебство исчезло. Он знал — как знали они все, — в чем волшебство. Не в ликовании трибун, не в катящихся на колесиках, наполненных деньгами металлических сундуках Тотализатора, не в стремительном броске носорогоподобных, рогом вниз, через линию финиша, между тем как на их хвостах полощутся разноцветные шелковые флаги миров, разделенных тысячами световых лет. Да, волшебство присутствовало в этом всем, однако рождало его ни то, ни другое, ни третье. И над ним, этим волшебством, теперь нависла опасность.

Послышался мелодичный звон, и на экране появилось худое лицо чернокожего молодого ветеринара.

— Сэр, больница отказывается держать ее у себя — я имею в виду, э-э, молодую особу с Мюрии, — и в то же время она не может вернуться в свою команду. Команда требует, чтобы она себя убила, иначе они грозятся сделать это сами.

— Помоги нам Сольтерра! У нас и без мюрийки хлопот сейчас полон рот! Прошу вас, доктор, временно возьмите заботу о ней на себя, а? Не оставляйте ее одну, покажите то, другое — ну, что поинтересней… Да, знаю, знаю, что вы ветеринар! Пусть Ламонт позвонит мне… Ну, так заберите у нее меч!.. И, пожалуйста, наденьте на нее какие-нибудь штаны. А то вид у нее совсем не цивилизованный… Почему же это девам на Мюрии нельзя носить штаны?.. О, неважно, сделайте все, что в ваших силах, очень прошу!

— Пит, к тебе поднимаются Сар Нисраир и магелланцы, — услышал он голос Даны.

Открылись огромные складные двери, а Крисмас уже стоял, приветствуя гостей.

Рядом с Нисраиром он увидел две черные как сажа странных очертаний фигуры одинакового с ним, Крисмасом, роста; наверху каждой была мертвенно-белая треугольная голова, напоминающая отбеленный лошадиный череп.

Крисмас приветствовал их легким наклоном головы, слушая, как их представляет Нисраир, и не отрывая от них взгляда. Магелланцы молчали и не двигались. Безглазые головы были повернуты к Крисмасу. Как большинство разумных существ в Галактике, Крисмас смотрел по трехмерному телевидению репортаж о первом контакте с существами из другой Галактики, но растерялся и начал нервничать, когда, увидев их во плоти (если это было плотью), обнаружил, как не похожи они ни на кого, кто живет в Млечном Пути. Он чувствовал непонятную, беспричинную тревогу и заподозрил, что от магелланцев исходят инфразвуковые волны.

Внезапно, прервав Нисраира, в переводящей машине магелланцев послышался треск.

— Вы… юридический… этический орган, — произнесла она совершенно монотонно.

Который из двоих говорил через машину, понять было невозможно.

— Именно так, — ответил Крисмас, глядя на лошадиные черепа. — На мне лежит обязанность следить за тем, чтобы правила, по которым проводятся состязания, были справедливы и чтобы ни от духа ни от буквы их не было ни малейших отступлений. Если какое-нибудь из внешних условий, в которых проходят состязания, приводит к неравенству возможностей для участников, мы изменяем правила и утверждаем изменения, если удается, единогласно. Если же единогласие не достигнуто, решаю я. Надеюсь, я понял ваш вопрос правильно?

— Поясните ваше заявление по поводу духа, — сказала машина.

— А, это? Тут я имел в виду следующее: мы не допускаем, чтобы слова, которыми сформулировано правило, мешали реализации нашей цели быть одинаково справедливыми ко всем. Под равными возможностями мы понимаем создание условий, максимально приближенных к условиям жизни на родной планете участника. Например, при помощи специального устройства, создающего дифференцированные гандикапы, мы выравниваем различия в гравитации между планетами, откуда…

— Дух… — И машина пробормотала что-то невнятное. — Вы обладаете огромной властью. Вы могли бы влиять на ход многих состязаний ради собственной выгоды и не быть уличенным. Поясните, поступаете ли вы так. Поясните, откуда вы.

Крисмас посмотрел на Сара Нисраира: неужели тот им не объяснил? Один из глазных отростков Сара Нисраира закрутился спиралью — знак, что Сар Нисраир встревожен.

— Откуда? Как и все здесь (то есть все, кто здесь работает), я сольтерранец, — сказал напряженно Крисмас. — Разве вас не поставили в известность о том, что придумали Планету Состязаний и претворили свою идею в жизнь сольтерранцы и они же ею руководят?

Машина опять забормотала что-то, потом вполне внятно произнесла:

— Поясните, нет ли противозаконных манипуляций ради собственной выгоды.

Крисмас молчал.

— В системе такого рода обман можно определить как частный случай энтропии, — абсолютно непринужденно включился в беседу Сар Нисраир. — Энтропии же, то есть дезорганизации, все цивилизованные существа, разумеется, стараются избежать, ибо никакое локальное усложнение не предотвратит энтропические эффекты в большей матрице. Среди энтропических потенциалов системы «Планета Состязаний» самыми значительными нам представляются три. Во-первых, паразитизм извне — иными словами, исходящие извне попытки ее захватить. Вам уже показывали противодействующие этой угрозе Галактические Силы Безопасности. Второй энтропический потенциал связан с возможными попытками частично разрушить систему ради выгоды, личной или тех планет, откуда они прибыли, со стороны отдельных участников состязаний. Работа присутствующего здесь Главного Распорядителя заключается, среди прочего, в том, чтобы, опираясь на помощь подведомственной ему службы безопасности и на непрерывный подсчет вероятностей, осуществляемый Тотализатором, эту вторую опасность предотвращать. В-третьих, теоретически возможно, что систему попытается разложить кто-то из числа собственных ее организаторов, то есть сольтерранцев. Эта возможность, как я уже объяснил до нашего прихода сюда (быть может, недостаточно подробно), практически исключена: во-первых, из-за очень высокого места, занимаемого честностью в сольтерранской иерархии ценностей, усваиваемой ими с самого раннего возраста; во-вторых, потому что сольтерранцы сами настаивают на проведении регулярных проверок, и в этих проверках наряду с представителями Галактической Федерации участвует комиссия из представителей нейтральных планет с регулярно меняющимся составом. И, разумеется, мы стараемся удовлетворять все материальные нужды сольтерранцев — не правда ли, Питер?

Наступила пауза, и Крисмас услышал, как машина тихо переводит слова Нисраира для магелланцев.

— Мы будем наблюдать, — произнесла вдруг машина. — Одни.

Все четыре зрительных отростка Сара Нисраира, выпрямившиеся, пока он говорил, свернулись в спирали.

— То есть в мое отсутствие? — спросил Сар Нисраир.

— Иными словами, вы хотели бы остаться здесь и посмотреть, как мы работаем? — спросил Крисмас.

— Да, — сказала машина.

— Сколько угодно, — отозвался Крисмас и сразу заметил, что сказал это сквозь зубы. — Рад вас здесь видеть. Устраивайтесь поудобней. Не нужны ли вам… э-э… стулья? Поверхности для отдыха?

По магелланцам побежали вдруг волны, потом это — так же неожиданно, как началось, — прекратилось, но магелланцы теперь стояли позади и немного в стороне от Крисмаса.

— Занимайтесь своими обычными делами, — сказала машина.

— Хорошо, — проскрипел зубами Крисмас.

Нажатием кнопки он вызвал Дану, поклонился, прощаясь, Сару Нисраиру, и Дана проводил того до дверей; зрительные отростки у Сара Нисраира, когда он выходил, стояли торчком.

— Прекрасно, Дана, наконец у меня появилась возможность заняться делами, — сказал Крисмас. — Наши гости останутся здесь наблюдать. Что у тебя?

— Подала жалобу система Бетельгейзе, — ответил Дана. Если бы усы его не топорщились чуть больше обычного, невозможно было бы догадаться, что он видит два черных призрака у Крисмаса за спиной. — Они выставили команду гигантских буравящих червей и теперь заявляют, что результаты неправильные, потому что черви, буравя грунт на дистанции, наткнулись на туннели, оставшиеся от прежних состязаний.

Крисмас недовольно хмыкнул:

— Проклятые червяки насквозь источили горный хребет! Прими жалобу, поставь в известность Тотализатор и сообщи в Секретариат, что нужны новые горы, иначе черви источат всю планету. Спроси у Детвайлер: может, к нам на планету спустят специально для таких состязаний какой-нибудь астероид? В соседней с нами системе есть горнодобывающая промышленность — может, они подкинут один-два камня? Жаль, Дет не подумала об этом раньше. — И он повернул голову к магелланцам: — Эти претензии к Планете Состязаний в связи с состоянием дистанции вполне справедливы, и их следует удовлетворить. Команда червей неповинна в случившемся, и тем, кто на нее ставил, будет выплачена компенсация.

— Мы понимаем ваш язык, — гулко проговорила машина.

На экране появилось лицо Кертиса. Крисмас понял, что магелланцы намеренно выбрали себе такое место, где те, кто ему звонит, их не увидят.

— Я насчет этих твоих типов с Кромки, Пит, — сказал Кертис. — Такая же история, как в свое время с Пирроксой. Их жокеи всего-навсего обезьяны, это не они тренировали лошадей, а лошади — их. Мы поймали лошадей с поличным в момент, когда те готовились заработать противозаконным образом на следующем забеге. Ставить на самих себя им не было смысла, шансов на победу у них практически не было, так они решили заработать окольным путем на победе фитфатцев, в которой уверены. Они передавали одному из моих ребят (не зная, естественно, кто он на самом деле) указания о том, какие суммы ставить и на кого именно. Делали они это через посредника, оптового торговца продовольственными товарами из системы Спики^[10]. Он боялся их и плясал под их дудку.

— Даже подумать страшно, Керт, как встретят эту новость в Тотализаторе, — сказал Крисмас. — Ведь вон в скольких состязаниях успела уже принять участие эта шатия! — И он опять повернулся к магелланцам: — Естественно, Тотализатор выплатит компенсацию всем, кто заключил пари на этот забег.

И он снова повернулся к экрану:

— Спасибо звездам, лошади не слишком популярны, и на них мало кто ставил. Сообщи Детвайлер, хорошо, Керт?

— Нам повезло: они хотели заработать побольше и поскорее и выдали себя крупными ставками. Жадность подвела, а то бы мы не вывели их так быстро на чистую воду. Вот тебе и лошади! — сказал Кертис.

Крисмас нахмурился и прервал связь. Дана в это время слушал свой воротник. Когда воротник замолк, Дана сказал:

— Анкру победили еще в одном забеге.

Наклоном головы Крисмас показал, что слышит. Не снимая пальцев с клавиши канала связи Детвайлер, он повернул вращающееся кресло так, чтобы быть лицом к магелланцам.

— Сейчас я обращусь к Секретарю, и повод для обращения очень серьезный, — начал объяснять он. — Для команды с планеты, которая называется Анкру, по-видимому, был установлен слишком легкий гравитационный гандикап — вероятно, благодаря ошибке в официальных документах, подготовленных Секретариатом. Команда, разумеется, без конца выигрывала в разных группах.

И он повернулся лицом к экрану, довольный, что не видит больше тревожащей черноты магелланцев. Нажатием клавиши установив связь с Секретарем, спросил:

— Есть что-нибудь насчет Анкру, Дет?

— Гандикап для их команды, один и две десятых, установлен правильно, — озабоченно сказала Детвайлер. — Соответственно величине гравитации, указанной для Анкру в нашем синопсисе планет и в большом справочнике Галактического Центра.

— Этого не может быть, — возразил Крисмас, — у них уже четыре победы из пяти возможных. Да ты ведь видела этих тварей…

Детвайлер удрученно кивнула. И тут они с Крисмасом произнесли одновременно, причем высокий голос Секретаря подавил низкое рокотание Крисмаса:

— Амбимасса планеты!

— Очень может быть, — сказала Детвайлер. — Я запрошу у Центра все параметры Анкру.

— Но… — начал Крисмас, однако экран уже был пуст.

— Пит, — услышал он голос Даны, — к нам прибыл полномочный министр планеты из девяностого сектора, название которой лично я выговорить не в состоянии. Обязательно хочет с тобой встретиться — что-то насчет связи между весовым гандикапом и возрастом.

Полномочный министр вошел иноходью — это оказалась огромная гора плоти, покрытой естественным панцирем; грустное лицо дипломата, находившееся на уровне колена Крисмаса, напоминало морду тапира. Не переставая кланяться, он начал выкрикивать что-то на диалекте общегалактического, понять который было почти невозможно, и Крисмас поманил рукой Дану, чтобы тот подошел и переводил.

— Проблема в том, — начал переводить Дана, — что участнику, представляющему их планету, исполнилось полторы тысячи лет и предусмотренное правилами изменение гандикапа в зависимости от возраста пошло по асимптотической кривой.

— Как долго живут ваши животные? — спросил Крисмас.

— Он не знает точно, — перевел Дана. — Конкретное животное, по поводу которого он к нам обратился, сохраняет за собой первенство уже больше тысячи лет (бегает оно каждые двадцать лет), и их планетная система, насколько я понимаю, думает, что чемпионом он будет вечно. Никого другого у них сейчас нет, растут эти животные очень медленно. Поскольку весовой гандикап для их участника теперь уже практически не меняется, животному приходится нелегко. С ним состязается представитель сходной формы жизни из новооткрытой системы, только этот последний много моложе, а ведь на карту поставлен престиж планеты.

— А-а, вспоминаю, — сказал Крисмас, — славный старикан! Но мы не может перекурочить ради него всю систему гандикапов. Тут ведь и антигравитатор не поможет: если его использовать, исчезнет сцепление между животным и поверхностью дорожки. Спроси, не удовлетворятся ли они показом его вне состязаний, с любыми скороходами впереди и с большой помпой — старейший живущий чемпион и всякое такое?

Дана и полномочный министр начали оглушительно перекликаться на том же малопонятном диалекте. По-прежнему за спиной у Крисмаса стояли магелланцы, неподвижные, бесстрастные, вызывающие тревогу.

— По-моему, он согласен, — сказал наконец Крисмасу Дана. — Я заявил ему, что Секретариат…

Дверь распахнулась, и в кабинет прыгнула длинная белая фигура, которая, выпрямившись, оказалась нагой девушкой в восемь футов ростом; девушка обежала письменный стол и бросилась в ноги Крисмасу. Крисмас почувствовал, как под его босые ноги подсовывают холодную сталь, и подогнул ноги. Тапиролицый встревоженно закричал что-то непонятное, попятился в сторону магелланцев, наткнулся на них, но те не сдвинулись с места. Полномочный министр завопил громче прежнего, попятился в другую сторону и наткнулся на Дану. В открытую дверь заглядывали люди, а над их головами маячило испуганное лицо чернокожего молодого ветеринара.

— Какого дья… послушайте, доктор Улу-у… здесь не место… — растерянно забормотал Крисмас.

— Она сбежала от меня, сэр, через женскую уборную! До этого все твердила, что, поскольку вы спасли ей жизнь, она теперь ваша рабыня и должна присягнуть вам на верность — или что-то в этом роде.

Девушка закивала головой и погладила Крисмасу ступню.

— Она говорит, — продолжал ветеринар, — что должна теперь на вас работать — у нее больше нет родины.

— Но что она умеет? Компьютер она когда-нибудь видела?

— Говорит, что она воин.

— Да, я знаю… Одну минутку, Дет! — закричал Крисмас начавшему мигать экрану. — Прекрасно, мисс, вы уже присягнули мне на верность! А теперь отправляйтесь с доктором Улу, он вам придумает какое-нибудь занятие. Найдите ей что-нибудь! Научите обращаться с лифтом, пусть работает лифтером! А теперь вон отсюда!

И, повернувшись, Крисмас низко поклонился глубоко потрясенному увиденным полномочному министру, которого, как и всех остальных, кроме магелланцев, Дана сейчас выпроваживал из кабинета. С экрана на происходящее озадаченно смотрела Детвайлер; наконец Крисмас подал знак, что Секретарь может говорить.

— Наши подозрения подтвердились, Пит! — затараторила она. — Анкру, как выяснилось, представляет собой сплющенный у полюсов сфероид; на экваторе тяготение равно почти трем нашим, а один и две десятых — это просто-напросто средняя величина. И, конечно, присланные животные взяты из зоны наибольшего тяготения.

— Но, если я не ошибаюсь, в таких случаях, как этот, — сказал Крисмас, — после параметров планеты должна стоять буква «а».

— Должна, но ее там нет. Можешь сам посмотреть в большом справочнике. В нашем синопсисе, естественно, то же самое.

— Последние данные от Анкру поступили совсем недавно, — задумчиво сказал Крисмас. — И как раз тогда Анкру заявила о своем желании участвовать, верно?

— Именно тогда. И указано, что эти последние данные по сравнению с прежними изменены. Сведения об изменениях, подобные этим, время от времени поступают от Галактического Компьютера по сверхсветовой связи и вносятся автоматически… Подожди, я посмотрю — может, старый текст у нас сохранился. — И она исчезла с экрана, но вскоре вернулась; теперь лицо ее было бледным. — Из старого справочника строчки эти изъяты вообще, но я нашла их в своем личном синопсисе. До внесения изменений «а» там было. Почему оно исчезло?

— Насколько я понимаю, есть только три возможности, — ответил Крисмас. — Либо Галактический Компьютер передал уже с ошибкой, либо сигнал исказился в процессе передачи по сверхсветовой связи, либо что-то случилось с печатающим устройством в твоем отделе.

— Еще не было случая, Питер, чтобы Галактический Компьютер допустил ошибку, — сказала Детвайлер. — Ты прекрасно знаешь: идет ли речь о межпланетных маршрутах или о политическом строе планет — короче, обо всем связанном с планетами, большим справочником руководствуется вся Галактика, и именно поэтому в нем проверяют и перепроверяют каждый знак. В принципе при передаче по сверхсветовой связи искажение возможно, но его предотвращают троекратной избыточностью сигнала. Вероятность искажения достаточно большого, чтобы выпала буква, практически равна нулю. Печатающие устройства у нас автоматические. Для такого устройства почти невозможно пропустить знак в абзаце, где нет никаких других ошибок… — Голос Детвайлер почему-то вдруг стал дрожащим.

— …если только устройство не испортили намеренно, — договорил за нее Крисмас.

— Да… такое теоретически возможно, — отозвалась она. — Первоначальный текст, сформулированный Галактическим Компьютером, вносится в большой справочник и в синопсисы, как я уже говорила, автоматически. Если какой-нибудь техник приостановит этот автоматически протекающий процесс, он получает возможность внести в первоначальный текст изменения…

Сверкающие глаза ее казались огромными, а лицо будто осунулось — таким Крисмас не видел его никогда.

— Техники все до одного из наших, сольтерранцы, — сказал Крисмас.

— Да, Питер, все до единого. Я сейчас потребую от Галактического Компьютера проверить работу каждого из них. На это уйдет некоторое время. — И Детвайлер прервала связь.

Крисмас побарабанил пальцами по столу. Усилием воли стряхнул с себя задумчивость.

— Дана, приостанови все состязания, в которых участвует Анкру, — распорядился он. — Или они сами выходят из игры, или состязания будут отложены на неопределенное время. Гандикап установлен неправильно. А Керт пусть проследит, чтобы они не смылись с планеты, и прослушивает все сигналы от них, если таковые будут. Но только чтобы они этого не заметили. И обязательно поставь в известность Тотализатор, что результаты уже состоявшихся забегов с участием Анкру объявляются недействительными.

Из переводящей машины магелланцев внезапно раздался громкий треск.

— Поясните, правильно ли понято. Вы (да или нет) готовы допустить, что какой-то сольтерранец пошел на обман ради личной выгоды?

— Да, это так, — устало подтвердил Крисмас и набрал в легкие побольше воздуха. — Только сольтерранец догадался бы убрать из текста букву «а», показывающую, что данная планета не сферической формы. Как только «а» было из текста удалено, у Анкру сразу появилась возможность выставить на состязаниях своих тяжеловесов, и те, разумеется, легко победили. То, что они поспешили выступить как можно скорее и в как можно большем числе забегов, позволяет предположить, что все делалось по заранее намеченному плану. Обнаружить возможность обмана и, соответственно, возможностью этой воспользоваться мог только один из нас, сольтерранцев… Конечно, существует также вероятность, микроскопически малая, что действовали другие, может, даже, кто-то из живущих в ядре нашей Галактики, и эти «другие» запугали одного из наших. Но похоже все-таки… нет, того, о чем я говорил, не может быть. Не может.

— Поясните, почему не может, — сказала машина. — Сольтерранцы не отличаются принципиально от других видов разумной жизни.

На лице у Крисмаса заходили желваки.

— В нашей галактике, — продолжала машина, — такие идеалы… системы ценностей… потерпели, как у нас всем известно, неудачу. Слишком большой соблазн разбогатеть.

— Но к чему богатство?! — взорвался Крисмас; его собеседники придавали разговору оборот, которого он любой ценой хотел избежать. — У каждого из нас есть свой дом, возможность путешествовать, изобилие во всем — и все бесплатно.

— Искушение получить материальную прибыль для вашей планеты очень велико, — сказала машина.

— Это и есть наша планета, — стараясь не думать, что он говорит, отозвался Крисмас.

Что стряслось с Саром Нисраиром? Как случилось, что Нисраир не объяснил магелланцам заранее? Для этого не могло быть извинений! Боль, которая и так никогда не исчезала совсем, сейчас становилась все сильнее.

— Поясните, правильно ли понято, — как стервятник клевала его переводящая машина. — Вы с планеты Терра в системе звезды Соль.

Да, хочет он или нет, но придется это сказать. Он вскочил и подошел быстрыми шагами к окну; по-прежнему не поворачиваясь к магелланцам лицом, остановился.

— На Терре нет жизни. Сольтерранцы, которых вы здесь видите, — потомки тех, кто во время гибели Терры находился на ее естественном спутнике и в нескольких других небольших колониях в космосе… В системе звезды Соль планета Терра была единственной обитаемой.

Боль стала непереносимой. Ребенком он пел с другими: «Есть купол, что зовется „дом“, но Терры нет зеленой». Не только ему, но и его предкам в пятнадцатом колене не довелось жить ни на зеленой Терре, ни даже в куполе, однако картины, сохраненные видеозаписью, прочно сидели в его воображении и памяти. Угрюмые люди внутри прозрачных пузырей на астероидах, в марсианском куполе, из которого постепенно уходил воздух, наблюдали сквозь прозрачные стены, как подходят и останавливаются, чтобы спасти их, бездомных, огромные корабли Галактической Федерации…

— В нашей галактике виды, оставшиеся без родной планеты, живут недолго, — сказала машина.

— В нашей… тоже, — выдавил из себя Крисмас.

Да, это было именно так. Потерявшие родную планету виды быстро вымирали, почему — неизвестно. Как неизвестно было, почему не проходит боль от такой потери. И ты либо держался за эту боль — и тогда жил, либо забывал о потере — и через некоторое время тебя уже не было.

— Планетой Состязаний управляют те, кто потерял родную планету, — продолжал Крисмас. — И вся прибыль, какую она дает, идет сольтерранцам.

— Ваш помощник не сольтерранец, — раздалось из машины.

— О, мы приняли к себе и других бездомных — правда, их немного. От народа Даны после войны между двумя планетными системами только и осталось, что экипаж и пассажиры одного корабля. К счастью, такие катастрофы бывают редко.

Неужели и народ Даны живет с той же болью? Крисмас никогда не пытался узнать, что таится за этими веселыми карими глазами. Поколение Даны на Планете Состязаний было пятым. И пока еще появлялись детеныши…

— Поясните, не в результате ли войны погибла ваша планета, — все глубже вонзался в него голос машины-вампира.

Крисмас обвел глазами горизонт. Открывавшийся за окном вид, голос спортивного комментатора, звучащий из громкоговорителей, казались чем-то нереальным.

— Нет. Мы сами нечаянно ее взорвали.

В переводящей машине что-то захрипело, затем она произнесла:

— В случаях такого рода наблюдается особенная недолговечность.

Машина умолкла, а потом закричала снова голосом стервятника:

— Поясните, правильно ли понято: вы придаете особое значение (да или нет) этическим нормам (да или нет) групповому поведению существ с мертвой планеты.

Крисмас стремительно повернулся.

— Терра не мертва! — крикнул он. — Терру теперь знают все разумные виды Галактики! Для всей Галактики слово «терранец» — синоним честности и справедливости! Спросите кого угодно, спросите в ядре Галактики — нас знают все. Про нас шутят, нас не понимают, но дела ведут по правилам, установленным нами! Разве Терра мертва, если рыбы-матери в морях рассказывают о ней своему потомству? — Он перевел дыхание. — Планеты Состязаний не было, пока не появились здесь мы. Именно мы, уцелевшие жители Терры, придумали Планету Состязаний, разработали детальные планы, убедили Галактическую Федерацию ее создать. И делали все это мы во имя Терры, во имя ее идеалов, во имя того, что могло бы быть. Разве Терра мертва, если даже птицы, которые летают в замерзающем аммиаке, произносят ее имя?

Он умолк, и в комнате воцарилась тишина.

Из машины послышались невнятные звуки, потом они прекратились. Крисмас вернулся к столу и сел. Сумели-таки заставить его это сказать, черные дьяволы!

— Поясните, правильно ли понято, — сказала вдруг переводящая машина. У Крисмаса почему-то было впечатление, будто говорит не тот магелланец, что прежде, но ему было абсолютно все равно. — Вы испытываете (да или нет) болезненное субъективное расстройство.

— Я испытываю болезненное субъективное расстройство, совершенно верно, — как автомат отозвался Крисмас. — Если… если и вправду хоть один сольтерранец… Тогда все ни к черту не годится. Но не могу поверить…

Одна за другой шли минуты. Магелланцы молчали. Вошел Дана, подал бумаги Крисмасу, избегая его взгляда: он всегда прослушивал, что происходит в кабинете шефа.

На экране аппарата связи появился представитель какой-то планеты, стал энергично добиваться от Крисмаса специального решения для своей команды; команда выступала в группе прыгунов. Видом представитель напоминал кенгуру. Они с Крисмасом уже углубились в обсуждение трудной проблемы использования хвоста как опоры при отдыхе, когда зазвучал похожий на звук колокольчика звонок Детвайлер. Крисмас резко повернул вращающееся кресло, чтобы видеть экран Секретаря.

— …это определенно, Питер! Мне показали исходный текст! — заикаясь от волнения, проговорила Детвайлер.

— Что именно «определенно»? — подчеркнуто внятно выговаривая каждое слово, спросил Крисмас.

— Галактический Компьютер не передал «а» вообще! Какая-то молекула, или уж не знаю что… Так или иначе, это первая ошибка за пять стандартных столетий; все, кто обслуживает Компьютер, вне себя. Это их вина, Питер! Их!..

— …но не наша, — тихо сказал Крисмас.

Через минуту они прервали связь. Какое-то время Крисмас сидел неподвижно, будто окаменев. Потом с силой хлопнул ладонью по столу и повернул кресло к магелланцам.

— Видите?! — крикнул он. — Видите? О, я должен был догадаться сам: дело может быть только в Компьютере!

Кенгуру на экране брызгал от ярости слюной. Крисмас стал его успокаивать. Вскоре он услышал у себя за плечом, где стояли магелланцы, какое-то шуршание и, обернувшись, успел увидеть, как на боках того и другого открываются и закрываются длинные, малиновые внутри клапаны. Из машины доносились булькающие звуки. Крисмас оцепенел, вспомнив, что Млечный Путь не единственная галактика во вселенной и возможны войны, которые до сих пор казались совершенно невозможными. Не обиделись ли магелланцы? Не рассердились ли?

За большой дверью послышался шум. Дана бросился открывать, а когда дверь распахнулась, они с Крисмасом увидели Сара Нисраира и мюрийку, которые стояли и смотрели друг другу в глаза, и мюрийка острием меча упиралась в естественную броню на животе Сара Нисраира. За спиной у Сара Нисраира и мюрийки слышался шум голосов, который становился все сильнее.

— Уберите этот свой нож и дайте Сару Нисраиру войти!! — заорал Крисмас. — Кто, черт побери, вам сказал, что я нуждаюсь в охране?! Извините меня, Сар, мы уже давно с ней воюем.

Сар Нисраир протиснулся в кабинет; зрительные отростки у него на голове стояли торчком (знак официального общения), три были направлены на магелланцев, один — на Крисмаса. Магелланцы на происходящее не реагировали.

— Как вы просили, — обратился к магелланцам Сар Нисраир, — все подготовлено для транспортировки вас в ядро нашей Галактики.

— Нет, — сказала машина.

— Но… — начал Сар Нисраир. — О, значит, вы хотите продолжить осмотр ПланетыСостязаний? На вечер у нас запланирована интересная демонстрация вычисления вероятностей.

— Нет, — повторила машина.

Снова зашуршали, открываясь и закрываясь, клапаны.

— …ранее не наблюдалось, — сказала вдруг машина и забормотала что-то непонятное.

Сар Нисраир направил на Крисмаса еще один зрительный отросток. Крисмас растерянно развел руками.

— …родственный (да или нет) мне (да или нет) сопутешественник очень… — Дальше опять последовало что-то нечленораздельное. — …желаем отдохнуть и обдумать… — Снова бессмысленное сочетание звуков. — …что мы видели.

— Я провожу вас в отель, — сказал Сар Нисраир. Но магелланцы не двинулись с места. Из машины донесся треск, потом она внятно произнесла:

— Техника, связь, математика, экономика, химия, высокоскоростная передача информации…

И издала нечто вроде кашля, до удивления выразительного. Оба магелланца завращались внезапно и стали перемещаться по направлению к двери. Там они остановились и приняли какую-то странную позу. Один топнул ногой, и длинные черные пальцы этой ноги издали, хлестнув по полу, сухой звук, похожий на щелканье бича. Присутствующие подпрыгнули от неожиданности. Еще миг — и магелланцы уже выходили из здания.

Сар Нисраир двинулся за ними следом; один его круглый глаз, отведенный за плечо, по-прежнему смотрел на Крисмаса.

Дана молча закрыл дверь кабинета и, прислонившись к ней спиной, обнажил свои внушительного размера зубы.

— Разве их поймешь? — сказал Крисмас и растерянно потер лоб. — Может, они воспринимают нас трагически. Или романтически. Плакали они? Или смеялись? Во всяком случае, что-то нужное для себя они у нас, похоже, нашли. Галактический Центр, наверно, чуть не доконал их своими замечательными компьютерами и всем прочим замечательным…

— Чтобы увидеть молнию, богам с небес спускаться не надо, — наставительно сказал Дана. — Старая поговорка моего народа.

— А может, никакие они не боги, — отозвался Крисмас. — Может, это двое старых тетушек решили посмотреть мир. Или молодожены отправились в свадебное путешествие и заблудились. — И он вытолкнул образ черных призраков из своего сознания. — Ну ладно, давай сюда эту жуткую мюрийку и доктора Улулалуллу.

Он встал, подошел к окну и с наслаждением чихнул. Волшебство вернулось, оно снова царило на Планете Состязаний.

Дана ввел в кабинет двух долговязых представителей рода человеческого.

— Мисс… не надо, очень прошу вас, оставайтесь на ногах!.. Я должен кое-что вам сообщить. Ведь домой вы не могли вернуться из-за того, что не победили в состязании, правильно? Так знайте: вы в нем победили. Животное, пришедшее к финишу первым, дисквалифицировано: гравитационный гандикап, под которым оно бежало, был, как выяснилось, недостаточным. Вам понятно? Переведите ей, доктор, что она победила, победила по-честному. Теперь пусть с триумфом возвращается на Мюрию и будет опять священной девой-воительницей. Договорились?

Девушка разразилась горестными рыданиями.

— Помоги нам Сольтерра, что теперь не так?

— Сэр, она говорит, что не может теперь вернуться, потому что… э-э…

— Потому что что?

— Сэр, вы сказали мне делать что угодно, лишь бы она…

— Я теперь не дев! — простонала мюрийка и упала к молодому ветеринару на грудь.

— Она хочет остаться у нас, — сказал ветеринар. — По-моему, можно подобрать ей работу с животными, она с ними хорошо ладит.

— Остаться у нас ей нельзя, она не бездомная… Что она говорит?

— Говорит, что у нее дома за то, что она теперь не девственница, из нее выпустят кишки, — перевел с несчастным видом ветеринар.

— Правда? Добряки, ничего не скажешь… Гм-м… как ты считаешь, Дана, можно ее рассматривать как лицо де-факто без планеты? Заброшу утром ходатайство к Дет; мисс придется получить свидетельство, что она цивилизованная. Ладно! Вы, доктор, отведите ее на временное жительство в отдел к Ламонту; пусть побудет там, пока мы все утрясем. А вы, мисс, идете с ним и делаете все, что он вам скажет, договорились? И теперь наконец вы надеваете штаны, а этот свой меч закиньте подальше — договорились?.. Нет, ходить надо на двух ногах, при посторонних во всяком случае. И вы оба выкатываетесь отсюда и больше здесь не появляетесь, если только я вас не позову, что маловероятно, — договорились?

Ветеринар и мюрийка тихо закрыли за собой дверь.

Повеяло ароматом сигары, и Крисмас понял, что уже пришел его ночной заместитель и в соседней комнате просматривает журнал дежурств, чтобы узнать, что ему ночью нужно сделать. Кобург был седой и коренастый; до того, как ему отказали ноги, он ведал беговыми дорожками.

— Думаю, ночь у тебя будет спокойная, — сказал ему Крисмас. — Правда, придется, может быть, связаться с Ламонтом насчет временного жилья… ну, ты, наверно, слышал, тут особый случай. И наверняка будет свистопляска вокруг Анкру. А вообще… ну, я тебе потом позвоню.

Он посмотрел в окно; на горах и на равнине, на каменных столбах, на куполах и на море загорались прожекторы. Все, даже их свет, тонуло в золоте и пастели обычного вечера Планеты Состязаний. Одного в бесконечном ряду таких же прекрасных вечеров… Дана наблюдал за ним краешком глаза.

— Сдается мне, Дана, что небольшая идиллия пришлась бы сейчас нам с тобой как нельзя более ко времени, — сказал Крисмас. — Может, прихватишь свое семейство и со мной к морю, а? Займем первый столик у дистанции больших акул, а твои малыши покатаются.

— Хорошо, Пит, мы встретимся с тобой в Пресноводье, но только после того, как ты побываешь в амфитеатре, — помнишь, ты обещал Дет? — И Дана весело ухмыльнулся.

— Ой, а я и забыл!

И Крисмас, виновато взглянув на хронометр, вышел на балкон, к своим летающим санкам. Он поднялся плавно в вечернее небо и увидел, как на дорожку внизу, изящно пританцовывая на двадцатифутовых ногах, выходят гигантские волкопауки. Запел горн.

Все это вместе взятое, думал Крисмас, Сар Нисраир назвал идиллией. Идиллия воплощает в себе мечту о безмятежной жизни. Нет, совсем другая мечта стала здесь явью — та, что помогла не исчезнуть бесследно его соплеменникам, хотя другие виды разумных существ, оставшись без родины, погибали. Светлая мечта, которой, казалось, не суждено было сбыться, но которая благодаря усилиям его предков озарила жизнь всей Галактики, чтобы потомкам их никогда больше не пришлось, проснувшись, глядеть в лицо неминуемой смерти.

Даже этих истуканов из Магеллановых Облаков проняло! Крисмас вспомнил, как неловко чувствовал себя с ними Сар Нисраир, и рассмеялся. Бесконечные лекции в Галактическом Центре, похоже, довели бедняг-призраков почти до паралича.

Широко улыбаясь, он медленно летел назад к Административному Зданию. Потом улыбка растаяла: перед его мысленным взором почему-то возник удаляющийся круглый глаз Сара Нисраира. Как мог Сар Нисраир допустить ситуацию, при которой ему, Питеру Крисмасу, пришлось открыть магелланцам самое сокровенное? Как случилось, что Нисраир не объяснил им все заранее? Может, напряжение оказалось для него чрезмерным? Ведь это первый случай, когда Сар Нисраир что-то не доделал.

Глаз Нисраира по-прежнему смотрел на него в его воображении, был теперь ярче и явно его изучал.

— Ах ты лицемерный большой таракан! — вырвалось у Крисмаса. — Как же я не понял сразу?

Охваченный гневом, Крисмас не заметил, как пронесся над Административным Зданием. Все стало на свои места. Стало, например, ясно, почему Сар Нисраир не попросил Крисмаса предложить магелланцам нажать какие-нибудь кнопки или пролететь над беговой дорожкой. Сар Нисраир понял, как к ним подойти, и искал такое, что на них подействовало бы. И выбрал, естественно, трагедию Терры. Трагедию, которая длится до сих пор.

— Ах ты бездушный большой синий жук!.. — процедил Крисмас сквозь зубы.

И, мчась над очередной плоской крышей, усеянной отдыхающими, увидел направленные на него испуганные взгляды. Медленно, но лицо его расслабилось.

Ладно, в конце концов, работа Сара Нисраира и состоит в том, чтобы добиваться взаимопонимания, и тут он его тоже добился… Однако губы у Крисмаса все еще дергались.

Но когда Главный Распорядитель Планеты Состязаний ловко затормозил свои летающие санки на крыше амфитеатра, где сейчас Секретарь Планеты Состязаний готовилась наградить в торжественной обстановке медалью отважную мышь, он снова широко улыбался. А когда он пошел вниз по пандусу, позади к небу поплыли знакомые крики: «Идут, иду-ут!» — и поднялись со своих мест прибывшие с миллиона планет зрители.

Перевод: Р. Рыбкин

Последний полет доктора Айна

Доктора Айна опознали во время полета на трассе Омаха-Чикаго. Его коллега, биолог из Пасадены, выходя из туалета, заметил его сидящим у прохода. Еще пять лет назад этот человек завидовал Айну за его значительные дотации, но сейчас лишь равнодушно кивнул и очень удивился резкой реакции Айна. Он хотел даже Вернуться и немного поговорить с ним, но слишком устал и, как почти все вокруг, боролся с атакующим его гриппом.

Стюардесса, раздававшая после приземления пальто, тоже запомнила Айна: высокого, худощавого, не броской наружности мужчину с рыжеватыми волосами. Он задержал очередь, вглядываясь в нее, а поскольку уже получил пальто, она сочла это неловкой попыткой завязать знакомство и поторопила его жестом.

Айн исчез в окутывающем аэропорт сумраке он был совершенно один. Несмотря на отчаянные призывы Гражданской Обороны, он не спешил спуститься под землю. А женщины никто не заметил.

Больной, умирающей женщины.

По дороге в Нью-Йорк Айн не был идентифицирован, но в списке пассажиров самолета, вылетающего в 14.10, имелась фамилия «Амес», что, вероятно, искаженное «Айн». Так оно и было на самом деле. Самолет перед посадкой кружился почти час, и Айн разглядывал то появляющуюся, то вновь исчезающую через равные промежутки времени затянутую туманом поверхность моря.

Женщина была уже совсем слаба. Она закашляла, с трудом поднося ладонь к покрытому струпьями, частично закрытому длинными волосами лицу. Волосы ее, как заметил Айн, видимо, недавно еще такие прекрасные и густые, поблекли и явно поредели. Он выглянул в окно, на море, заставляя себя увидеть чистые холодные волны. На горизонте виднелось большое черное пятно: опять какой-то танкер открыл все вентили. Женщина снова закашляла. Айн закрыл глаза, а самолет влетел в смог.

В очередной раз на него обратили внимание, когда он явился на регистрацию перед отлетом машины фирмы ВОАС до Глазго. Климатическая установка не могла справиться с температурой того жаркого сентябрьского дня, поэтому подземный аэропорт Кеннеди напоминал котел с медленно кипящим содержимым. Потные, переступающие с ноги на ногу пассажиры тупо пялились на световую газету. СПАСЕМ ПОСЛЕДНИЕ ОАЗИСЫ ЗЕЛЕНИ! какая-то группа протестовала против эксплуатации и осушения Амазонки. Многие пассажиры вспомнили великолепные, цветные снимки пробного взрыва новейшей «чистой» бомбы и расступились, давая, проход группе мужчин в мундирах. На пуговицах у них было написано: «РАЗВЕ КТО-ТО БОИТСЯ?».

Именно тогда Айна заметила некая женщина, услышавшая шелест газеты, которую он держал в дрожащих руках. Никого из ее семьи еще не тронула эпидемия гриппа, поэтому она быстро взглянула на него и, увидев покрытый каплями пота лоб, поскорее велела своим детям отодвинуться от него как можно дальше.

Она запомнила, что он пользовался дезинфицирующим аэрозолем для горла фирмы «Инстак». Об этой фирме она ничего не знала — в ее семье всегда покупали «Клир». Когда она разглядывала Айна, он неожиданно повернулся и взглянул ей прямо в лицо; облачко распыленной в воздухе жидкости поплыло в ее сторону. Что за манеры! Она поскорее повернулась к нему спиной и потом не могла вспомнить, разговаривал ли он с какой-либо женщиной, не прислушалась, когда проверявший документы пассажиров служащий прочел вслух цель путешествия Айна. Москва!

Служащий тоже вспомнил это, но со смешанными чувствами. Айн явился на регистрацию один, и ни одна из находящихся на борту этого самолета женщин не летела в Москву, но могло быть и так, что кто-то из них имел отдельный билет на каждый из этапов своего путешествия. Почти наверняка, она уже была с ним.

Трасса полета проходила через Исландию с часовой остановкой в Кефлавике. Айн прохаживался по небольшому парку, находящемуся на территории аэропорта, жадно вдыхая насыщенный запахом моря воздух. Через каждые несколько вздохов тело его сотрясала сильная дрожь. Несмотря на рев работающих двигателей бульдозеров, слышно было, как море бьет своими огромными лапами по клавиатуре берега. В парке находилась небольшая рощица пожелтевших берез, на которых расселась стая готовящихся к дальнему перелету каменок. «Через месяц они будут уже в Северной Африке, — подумал Айн. — Две тысячи миль махания маленькими крылышками». Он полез в карман и бросил им горсть крошек.

Женщине как будто слегка полегчало. Не сводя глаз с Айна, она тяжело вдыхала веющий от моря бриз. Березы над ней были такими же золотыми, как растущие там, где он увидел ее впервые, в тот день, когда началась его жизнь… Он сидел сжавшись под кривым стволом дерева и разглядывал маленькую землеройку, когда вдруг что-то зашелестело в окружающей его зелени, и из папоротников прямо к нему вышла нагая девушка с ослепительно белым телом. Молодой Айн затаил дыхание, вжимая лицо в сладко пахнущую траву, чувствуя, как сердце в его груди безудержно бьется. В следующую секунду он смотрел уже на каскад черных волос, спадающих по узким плечам до ягодиц, не замечая, что землеройка пробежала по его одеревеневшей ладони. Озеро, отражающее в своем помутневшем серебряном зеркале туманное небо, было совершенно спокойно; плавающие на поверхности золотистые листья всколыхнулись не больше, чем если бы в воду вошла водяная крыса. Вновь воцарилась тишина, в которой деревья, отмечающие путь нагой девушки, отражались подобно пылающим факелам в блестящих глазах Айна. На мгновенье у него мелькнула мысль, что он видел ореаду^[11].

Айн последним поднялся на борт самолета, летящего в Глазго. Стюардесса смутно вспомнила, что он показался ей каким-то обеспокоенным. Она не смогла опознать женщины — на борту было много женщин и детей, а в списке пассажиров имелось много ошибок.

Кельнер из ресторана аэропорта в Глазго помнил, что человек, похожий на Айна, заказал шотландскую овсянку и съел две порции, хотя, конечно, это была вовсе не. овсянка. Молодая мать с коляской видела, как он кормил крошками птиц.

Когда он явился с билетом к стойке ВОАС, то встретил знакомого профессора из Глазго, отправлявшегося на ту же конференцию в Москву. Профессор этот был некогда одним из учителей Айна. Сейчас уже известно, что, закончив учебу, Айн занимался наукой в Европе. Они проговорили все время полета над Северным морем.

— Я не мог ничего понять, — сказал позднее профессор, — и спросил: «Почему ты летишь кружным путем?» Он сказал мне, что все билеты на прямые рейсы были уже проданы.

Это оказалось ложью. Вероятно, Айн летел в Москву кружным путем, чтобы остаться незамеченным.

Профессор с одобрением высказался относительно научных достижений Айна.

— Выдающийся? О, несомненно. И к тому же упрямый. Очень, очень упрямый. Не раз случалось, что какая-то концепция или даже невиннейшая ассоциация настолько поглощали его, что вместо того, чтобы оставить это и. перейти к основной работе, как поступил бы на его месте любой послушный разум, он останавливался и долго шарил вокруг. Если быть откровенным, поначалу я подозревал, что он просто не слишком понятлив, но вы же помните, кто сказал, что способность задумываться над повседневными явлениями дана лишь необыкновенным личностям? Это стало ясно когда он буквально поразил нас всех той историей с. изменением энзимов. Жаль, что ваше правительство запретило продолжать работу над этой проблемой… Нет, молодой человек, он мне ничего об этом не говорил. Собственно, мы говорили только о моей работе, и я был удивлен, видя, что он не утратил контакта с предметом. Он спросил, что я в связи с этим ЧУВСТВУЮ, и тем самым снова поразил меня. Я не видел его пять лет, но сейчас он мне показался каким-то… усталым? С другой стороны, кто сейчас не устал? Уверен, он был доволен переменой, пользовался Каждой остановкой, чтобы размять ноги. В Осло, даже в Бонне. Да, кормил птиц, но он всегда любил это делать. Его жизнь в период нашего близкого знакомства? Какие-то радикальные перемены? Молодой человек, до сих пор я говорил с вами исключительно ради особы, которая мне вас представила, но теперь вынужден заметить, что попытки бросить на Чарльза Айна^[12] какие-либо подозрения просто наглость с вашей стороны. Всего хорошего.

Профессор не сказал ни слова о роли той женщины в жизни Айна.

Впрочем, он и не мог сказать, поскольку Айн завязал с ней интимные отношения еще в университетском периоде. Он не хотел, чтобы кто-либо догадался, до какой степени она стала его манией, насколько он был очарован богатством ее тела и вечной ненасытностью. Они встречались, когда у него было время. Если виделись на людях, то делали перед друзьями вид, что незнакомы, но пожирали друг друга взглядами. Уже потом, наедине… Что за напряжение любви! Он наслаждался, овладевал ею, не позволяя, чтобы она имела от него даже малейшие секреты. В своих снах он видел только роскошные тени и белеющие в лунном свете округлости ее тела, и его счастье находило все новые измерения, в которых могло расцветать.

В пении птиц и пленительном шепоте лугов возможность недуга казалась далекой и нереальной. Да, порой ей случалось закашлять, но и с ним такое бывало. Он не мог заставить себя заняться детальным изучением болезни.

Во время конференции в Москве почти каждый рано или поздно обратил внимание на Айна, в чем не было ничего необычного, принимая во внимание его профессиональную репутацию. Конференция была не очень представительна, но имела большой вес. Айн несколько опоздал; первый день заседаний уже закончился, а его доклад должны были заслушать в последний, третий день.

Множество людей разговаривали с Айном, многие обедали с ним. Никого не удивляло то, что он мало говорил, он всегда был таким, может, за исключением нескольких памятных, горячих дискуссий. Правда, некоторым из его друзей показалось, что он, вроде бы, несколько утомлен и легко возбудим.

Некий индийский инженер по ядерным системам заметил, что Айн пользуется аэрозолем для горла, и пошутил, что доктор привез на заседания азиатский грипп. Шведский знакомый Айна вспомнил, что во время обеда доктору звонили из-за океана, и, вернувшись от телефона, он, хотя его никто не спрашивал, заявил, что что-то пропало из его домашней лаборатории. Кто-то сделал какое-то шутливое замечание, на что Айн с улыбкой ответил:

— Действительно, это «что-то» весьма активно.

В это время один из китайских биологов начал свою ежедневную пропагандистскую песню о бактериологическом оружии и обвинил Айна, что тот занимается, его созданием. Айн осадил его, невозмутимо заявив:

— Вы совершенно правы.

По негласному соглашению вообще не было разговоров о военном использовании, промышленном загрязнении среды и тому подобных вещах. Никто также не мог вспомнить, видел ли Айна в обществе какой-либо женщины, за исключением старой мадам Виалш, которая никоим образом не могла никого завербовать, ибо передвигалась в инвалидной коляске.

Сначала доклад Айна казался слабым для него. Правда, доктор никогда не обладал особыми ораторскими способностями, но мысли свои всегда выражал ясно и понятно. На этот раз казалось, что он был слегка рассеян и говорил не много нового. Слушатели решили, что он делает это сознательно, заботясь о неразглашении. Наконец Айн добрался до весьма запутанной части своего выступления, касающейся процесса эволюции, где постарался привлечь внимание к тому, что выглядело не совсем обычно. Когда он заговорил о «птицах, поющих для очередной расы», многие слушатели заподозрили, что докладчик просто не в себе. Однако, в конце выступления Айн проговорился: неожиданно он начал описывать метод, использованный им для мутирования и переделки вируса белокровия. В четырех предложениях он изложил все от А до Я, сделал паузу, после чего коротко описал результаты действия мутировавшего вируса, наиболее отчетливо проявленные у высших приматов. Выживаемость у низших млекопитающих и других животных была близка к 90 %. Носителем, продолжал доктор, может служить любое теплокровное. Более того, вирус может жить в любой среде и отлично переноситься воздушным путем. Показатель заражаемости им необычайно высок. Затем Айн мимоходом заметил, что ни одна из высших обезьян, а также случайно зараженных людей, не прожили больше двадцати двух дней.

После этих слов воцарилась мертвая тишина, прерванная делегатом из Египта, который опрометью бросился к двери. Мгновением позже то же сделал один из американцев, перевернув позолоченное кресло.

Айн вообще не отдавал себе отчета в том, что поверг слушателей в состояние, весьма похожее на полный паралич. Все произошло очень быстро: человек, сморкавшийся в платок, замер, вытаращив поверх него глаза, другой, раскуривавший трубку, очнулся, лишь когда огонь обжег ему пальцы. Двое мужчин, сидевших у двери и занятых разговором, не услышали ни одного слова из сказанного Айном. Их смех глухо прозвучал в воцарившейся тишине, заглушая последнюю фразу доктора: «…не имеет никакого смысла».

Позднее, как оказалось, Айн объяснял, что вирус использует механизм сопротивляемости организма, и любые попытки защититься от него обречены на неудачу.

Это было все. Айн с минуту подождал вопросов, после чего сошел с трибуны и двинулся по проходу между рядами кресел. Когда он добрался до двери, слушатели пришли в себя настолько, чтобы встать с мест и направиться к нему. Повернувшись на пятке, он горько сказал:

— Да, конечно, это очень плохо. Я уже говорил вам. Все мы ошибались. А теперь — конец.

Часом позже оказалось, что он исчез, вероятно, сев в самолет фирмы Синайр, летящий в Карачи.

Люди из разведки догнали его в Гонконге: он выглядел уже совсем больным и не сопротивлялся. Все вместе они отправились в Штаты через Гавайи.

Его, опекунами были люди на уровне: они видели, что он ведет себя спокойно, и обращались с ним соответственно. При нем не оказалось никакого оружия или наркотиков. В Осаке они надели ему наручники, вывели на прогулку, позволили немного покормить птиц и с интересом выслушали информацию о трассах перелетов щеголя писклявого. Айн говорил очень хрипло. Речь тогда шла только о правилах сохранения тайны, которые он нарушил. Женщиной вообще не занимались.

Почти весь перелет на Гавайи он провел в полусне, но, когда острова появились на горизонте, проснулся, прижал лицо к стеклу и что-то забормотал. Сидевший за ним сотрудник услышал что-то о женщине и включил магнитофон.

— … голубизна, голубизна и зелень, и лишь под ними раны. Моя девочка, ты не умрешь, я не позволю тебе умереть. Говорю тебе, моя дорогая, это конец… Взгляни на меня своими блестящими глазами, дай увидеть, что они снова живы! Моя принцесса, моя девочка, удалось ли мне тебя спасти? Как страшно и благородно это дитя Хаоса в одеждах зеленых, голубых и золотых… кружащийся шарик жизни, совершенно одинокий в огромном Космосе… Удалось ли мне тебя спасти?

Во время последнего отрезка пути он уже явно бредил.

— Знаете, возможно? ей удалось меня обмануть, — доверительно прошептал он на ухо сидящему рядом с ним сотруднику. Вы должны быть к этому готовы. Я ее знаю! — Он тихо засмеялся. — Не так-то с ней просто. Но будьте потверже…

Над Сан-Франциско его охватило радостное возбуждение.

— Вы знаете, что здесь снова появятся выдры? Я в этом уверен. Когда-нибудь здесь вновь будет настоящий залив.

На авиабазе Гамильтон его положили на носилки, и вскоре после старта он начал терять сознание, а перед вылетом стал требовать, чтобы ему позволили выбросить на поле остатки корма для птиц.

— Птицы, как известно, теплокровные, — обратился он к агенту, который пристегивал его наручниками к носилкам, после чего улыбнулся и потерял сознание. В таком состоянии он оставался почти все последние десять дней своей жизни. Разумеется, никого это уже особо не волновало. Оба агента умерли очень быстро, вскоре после окончания исследования корма, для птиц и аэрозоля для горла. Женщина из аэропорта Кеннеди почувствовала, что с ней что-то не в порядке.

Магнитофон, который поставили у изголовья его кровати, работал непрерывно, но если бы даже нашелся кто-то, желающий прослушать ленту, он не услышал бы ничего, кроме бреда.

— Гея Глориатикс, — выводил он. — Гея, девочка, принцесса… — Порой он был величествен в своей муке. — Наша жизнь твоя смерть! — кричал он. — Наша смерть могла бы стать и твоей, но не нужно, не нужно.

Потом вдруг начинал обвинять:

— Что ты сделала с динозаврами? Они тебя раздражали? И как ты с ними разделалась? — спрашивал он. — Холодно… Королева, ты слишком холодна! На сей раз не хватило совсем немного, моя девочка, — бормотал он, после чего рыдал и с умилением, гладил постель.

И только в самом конце, когда мучимый жаждой и грязный он лежал там, где его оставили и забыли, доктор начал говорить осмысленно. Свободным, легким тоном парня, планирующего выезд с девушкой на пикник, он задал магнитофону вопрос:

— Ты не думала о медведях? У них так много… Странно, что они не пошли выше. Девочка, моя, может, ты старалась их спасти?

Из глубин сухого горла вырвался короткий смех, и вскоре доктор Айн был мертв.

Перевод: И. Невструев

Эта ночь и каждая ночь

Недостатком воображения он не страдал. Довольно долго ожидая, когда появится телка, он в достаточной мере оценил собственную тень, выделяющуюся на фоне заливающего улицу света, любуясь гладким светлым отблеском своей шевелюры. Ночь, дождь, пустая городская улица, приглушенное гудение, доносящееся от шоссе — промелькнули, точно мгновение. Куда, черт побери, подевалась эта телка?

Наконец она вышла, на мгновение задержавшись на выходе из подъезда фешенебельного доходного дома. Что за идиотка, подумал он. Глазеет во все стороны, норовит все потрогать. Он быстро огляделся по сторонам. Никого. Отшвырнув сигарету, направился в ее сторону через мокрую улицу.

Теперь он заметил: она молода и невелика ростом. Ниже его. И что за одеяние на ней — нечто вроде ночной рубашки? Приближаясь, он замедлил шаг. Никаких трудностей. Все будет даже очень легко. Сколько раз ему приходилось проделывать подобное — сотню, тысячу? Скорее всего, не менее тысячи раз. Главное — заставить ее улыбаться. Уж в этом деле он был дока!

Подняв голову, она уставилась на него. Огромные влажные глупые глаза, куцая верхняя губа, заостренные крохотные бугорки под тонким платьем. Ни дать, ни взять — цыпочка. За эту от Анны причитается по меньшей мере пятнадцать…

Он тотчас скорчил подходящую случаю гримасу. Мальчишески-неуверенную. Позволяя ей заглянуть в свои голубые глаза, над которыми растрепалась пышная шевелюра. Не следует особо обращать внимание ни на что из сказанного им или ей. Обычная старая ерунда. Сначала пытается отбить его атаку, уложить на лопатки — а затем последует обычная слезливость: хлюп, хлюп! Как у выброшенной на улицу. Как и — ты тоже? Так, словно никто уже не снисходит до разговора с нею. Как фраза типа: «Ну, куда пойдем?»

И вот они уже направляются мимо притихших зданий; он заполнял паузы разными словами, лениво гадая, каким образом Анне и Хонки всегда удается бывать всезнайками. Наверное, для этого есть еще люди, решил он. При таких местах обычно ошивается множество шушеры. Ну что же — наступил момент пустить пробный шар.

— Послушай, — сказал он, — тебе нужно обязательно сейчас куда-то пойти. За себя-то я не боюсь, а вот ты… — И красноречиво указал на ее промокшее платье.

— У меня ничего нет, — прошептала она, разглядывая свои пустые руки. Вот так телка!

— Здесь рядом живут мои друзья, — обронил он. — Хорошие люди.

— Ох, даже так… — Она смутилась. — Я не могу…

Он снова отвлекся, позволяя себе не слушать ее объяснений. Ночь и пустая улица под дождем. Приглушенный гул моторов. И почему всегда такая безлюдность? Телка умолкла, вперив в него взгляд. Он заставил себя похлопать по ее мягкой изящной руке. Она отпрянула.

Гнев обжег ему шею, хотя он знал, что сам виноват — не рассчитал момент. Что же не так, отчего она шарахнулась, как черт от ладана? Он внимательнее всмотрелся в спутницу своими ясными глазами, нарочито трогательно опуская руку. И подумал: «Ничего, телка, возможно, потом еще встретимся. Возможно, возьму на себя труд полюбоваться на тебя сквозь прозрачное зеркало — посмотрю, как ты поведешь себя в комнате у Анны. Я стану с тобой совсем другим, а ты — будешь визжать. Как та девушка-кубинка. Как все остальные».

Девушка-кубинка, подумалось ему вдруг. Когда это было? Здесь что-то не так. Моя голова. Он потряс головой, но тотчас поймал на себе взгляд спутницы. Мягкость и добродушие вдруг растворились — горячая пелена гнева беззвучно обволокла его.

— Ну, если ты считаешь, что это действительно стоит сделать, — обронила она.

Задыхаясь от ярости, он тем не менее вкрадчиво ответил:

— Уверен, что так надо поступить.

Абсолютно точно, что девчонка — никакая не девственница, Анна ведь не настолько сука, а значит, смекнул он, почему бы не воспользоваться в кои-то веки представившейся возможностью? И что с того, что нет улыбки? Главное, не перестараться. Он на мгновение задержал взгляд, позволяя спутнице заглянуть себе в глаза. Ну прямо как корова! Между ними пробежала робкая улыбка.

— Ну же, — мягко пробормотал он. Руки его плавно взметнулись кверху, не касаясь спутницы. Улица была погружена в тишину. Он осторожно упер обе руки в камень позади нее, поймав в своеобразную западню. Так что девушке ничего не оставалось, как уставиться на него. В ответ он одарил ее нежной улыбкой, маскируя ненависть и гадая, куда нанесет первый удар. Эти груди, глаза, потом — занесенная обутая в башмак нога — вот так-то, милая. Он слегка отклонился назад; чувственные ноздри защекотал густой запах женского тела. Ее губы мягко коснулись его рта, и вдруг…

…Он подскочил, когда со спины его окатило водой. Уши на мгновение заложил визг протекторов. В смятении, он резко повернулся, изрыгая проклятия, похлопывая себе по ногам и слыша приглушенный смех телки. Автомобиль — и откуда его только черт принес — замедлил скорость и остановился у соседнего здания.

— Идем, — позвал он, хватая спутницу за руку. Та снова отшатнулась. Он не стал упорствовать, но заставил себя продолжить тактичное внушение.

— Ты промокла. Тебе обязательно нужно под крышу.

Гнев схлынул — впрочем, это все равно ни остановило бы его. Будем действовать проверенными способами. Он осторожно напустил на лицо мальчишескую гримасу, чувствуя, как сводит скулы.

— Ты весь дрожишь, — обронила она и неожиданно взяла его за руку. Он не стал сопротивляться, и лишь подумал: как сподручнее пройти отсюда к Анне? Кажется, вон туда. Они зашлепали по влажной мостовой.

— Далеко?

— Нет.

Черт, да что на него нашло? Он попытался представить спутницу в комнате у Анны, машинально бормоча что-то, отчего телка улыбнулась. Наконец они свернули в массивные ворота и оказались у двери.

— Сюда? Здесь живут твои друзья?

— Именно так, — подтвердил он, нежно ощупывая костяшки ее пальцев. Телка глазела на портик. Открылась дверь, и на пороге возник силуэт Хонки.

— Вечер добрый, господин Чик. Вечер добрый, сударыня, — прозвучал густой бас Хонки, от которого точно повеяло теплом. — Боже мой! Входите же, сударыня! Я позову госпожу Анну.

Телка не успела и глазом моргнуть, как ее провели в переднюю. На ковры полетели капли, свет плафона то и дело дрожал. Подняв взгляд, девушка завидела Анну, что спускалась по массивной лестнице. Анна всплеснула руками и заключила гостью в едва ли не материнские объятия.

Воспользовавшись заминкой, Хонки перенес внимание на провожатого гостьи. Тот ответил пренебрежительным жестом. А телку уже уводят…

— Что вы, право, — ах, как любезно с вашей стороны! — лепечет она. И подымается по лестнице.

Кому, как не ему, знать, куда ведет лестница? Там, за дверью находится звукоизолированная комната. Ему довелось бывать там не единожды. Туда он мог подняться в любой момент. Таково было одно из условий их сделки.

Повернувшись, девушка помахала ему.

— Я никуда не уйду, — бросил он. Ну почему у всех них такой вид? Господи, как не по себе ему от такого взгляда. На мгновение весь дом показался не таким, как прежде. Как будто… Неужели наступил день? Нахмурясь, он уставился в спину удаляющейся Анне. Не оборачиваясь, Анна показала за спиной кулак и дважды разжала пятерню.

— С вас пятнадцать, — обратился он к Хонки. — Она ведь улыбается.

— Ты сам видел, что показала босс, — отрезал Хонки, отделяя от пачки две ассигнации. К которым присовокупил карточку. — Следующий раз — здесь.

— С тобой спорить — как со стеной, — пренебрежительно обронил он, видя, что на карточке указан адрес квартиры где-то на другом конце города. — А ведь льет дождь.

— Дождь льет почти каждый день. Так что тебе придется притащиться туда.

— Кажется, я простудился, — бормочет он. Но, повернувшись, уходит.

Услышав щелчок отрывшейся двери, сидевший в кресле человек поднялся.

— Осталось немного, — прокомментировал он.

— Немного осталось от всех нас, — добавил Хонки. После чего, резко повернувшись, кинул упрек собеседнику: — Для чего вы проделываете с нами все это? Почему не даете умереть спокойно? Остановите игру. Остановите.

— Прошу прощения. — Человек взял свой дождевик. — Сам знаешь, что народу у нас не хватает. Неужели непонятно, что только в этом городе должны быть сотни смертей ежегодно? И каждого необходимо встретить лично — не оставлять же их на улицах! Конечно, многих можно препоручить заботам родных и друзей, но как быть с теми, у которых никого нет? Обзавестись оркестром херувимчиков, переходящих от двери к двери и поющих веселые песни? — С этими словами собеседник натянул дождевик.

— Вы обращаетесь с нами, точно с собаками. Как с зомби! — простонал Хонки.

— Напротив, — возразил тот, натягивая галоши. — Мы позволяем вам продолжать заниматься тем, чем вы занимались при жизни. Что же здесь несправедливого? Вы трое чертовски профессионально разделывались с одинокими женщинами, вот мы и решили сполна использовать ваше умение. С некоторыми… э-э-э… необходимыми изменениями, разумеется. Частицы ваших личностей не могут сами по себе удерживаться рядом слишком долго, — если подобное сообщение способно вас обрадовать. Настала пора обратить внимание на Чика. Боюсь, скоро придется подыскивать ему замену. С самого начала работа у него не особенно ладилась. Но что поделаешь — на безрыбье и рак рыба. Анна до сих пор держится молодцом. Как и ты. — С этими словами человек направляется к выходу.

Хонки схватил его за плечо.

— Отпустите нас! — принялся умолять он. — Позвольте нам умереть!

— Прошу прощения — не могу, — отрезал тот, стряхивая руку Хонки.

— Будь ты проклят, черт тебя побери!

— Это звучит как комплимент, — невозмутимо обронил тот. Испуская едва заметное сияние, человек вышел наружу и прикрыл за собою дверь.

Перевод: О. Колесников

Безмятежность Вивиана

Журналист проделал долгий путь под надзором низкорослых охранников; все они были голые по пояс, кожа под ремнями лазеров заскорузла от космических ожогов. Сам он в свою очередь жадно разглядывал первых в своей жизни ластоногов: коренных обитателей Маккартии. Журналист не называл ее вслух Маккартией, только Сауиуи. «Сауиуи», разумеется, означало «Свобода».

Потом он долго ждал на развалинах терранского анклава: с одной стороны расстилалась океанская гладь, с другой — заросли колючего тропического кустарника. Известняковую поверхность Сауиуи испещряли карстовые воронки, которые — по крайней мере, некоторые — вели в систему пещер, пронизывающих весь континент; там и обитали ластоноги. Бедная, никому не нужная планета, если забыть, что серо-зеленое растительное море до самого горизонта — сереброза. Журналист (его фамилия была Келлер) даже присвистнул, когда это увидел. В Империи граммовый мешочек сереброзы стоил половину его жалованья. Теперь он понимал, почему Маккартию не уничтожили планетарными сжигателями.

Поскольку Келлер был терпелив, стоек и предъявил надежные рекомендации, пришло время, когда его посадили в судно без иллюминаторов, а потом много часов вели с завязанными глазами вверх и вниз бесконечными коридорами. На Сауиуи не доверяли терранцам. Келлер споткнулся, услышал слабое эхо всплеска. Ластоноги заухали, щелкнул сканнер. Келлер шел вперед, надеясь, что его не заставят плыть.

Наконец суровый женский голос произнес:

— Оставьте его здесь. И снимите повязку.

Он заморгал в огромном пространстве тусклого зеленоватого света. Причудливые уступы уходили к воде, вдоль низких стен тянулась путаница проводов, с потолка свисали каменные складки, в выдолбленной нише белела пластмассовая панель управления. Чувствовалось, что место это бесконечно древнее.

— Он будет здесь через час, — сказала женщина, наблюдая за Келлером. — Сейчас он на рифе.

Она была седая, в гидрокостюме, но без оружия. Келлер отметил ее изуродованный нос: рассеченный и сросшийся коекак. Терранка-перебежчица, изменившая Империи и вставшая на сторону мятежников.

— Вам передали про заражение?

Келлер кивнул.

— Империи незачем было это делать. У нас здесь никогда не было оружия. Если он согласится с вами поговорить, вы все переврете, как другие журналисты?

— Нет.

— Возможно.

— Разве я врал про Атлиско?

Она пожала плечами, что не означало ни «нет», ни «да».

Келлер видел, что когда-то ее лицо было совсем другим.

— Потому он согласился с вами встретиться.

— Я очень признателен, мэмсен.

— Без титулов. Мое имя Кут. — Она помолчала и добавила: — Его жена Нантли была моей сестрой.

Она ушла. Келлер устроился на каменной скамье рядом с древним сталагмитовым фризом. Сквозь плавники рыбообразного идола он видел двух ластоногов в наушниках: центр связи. В полутьме, озаренной там и сям желтыми столбами света из глубоких вентиляционных шахт, поблескивало озеро; к нему спускались истертые каменные плиты. Тихо плескала вода, мерно гудел генератор.

У воды сидел на корточках очень высокий человек и смотрел на Келлера. Их взгляды встретились, человек улыбнулся. Келлера поразила безмятежная открытость его лица. Улыбку обрамляла курчавая черная бородка. Добродушный пират, подумалось Келлеру. Или, может быть, менестрель. Сама его поза казалась мальчишеской, и он что-то держал в руке.

Келлер встал и подошел взглянуть. Это была причудливая раковина.

— У панциря два выхода, — сказал чернобородый. — Животное внутри — биморф, иногда один организм, иногда — два. Местные зовут его ношингра, что значит «животное приходить-уходить». — Он улыбнулся Келлеру. Глаза у него были очень ясные и беззащитные. — Как тебя зовут?

— Келлер. Я из «Инопланетных новостей». А ты?

Глаза у чернобородого потеплели, как будто Келлер сделал ему подарок. Он смотрел на журналиста с такой наивной добротой, что тот, несмотря на усталость, начал рассказывать о путешествии и о надежде взять интервью. Высокий бородач слушал безмятежно, иногда касаясь раковины, словно она — талисман, который убережет их обоих от войны, власти и боли.

Вернулась Кут с кружкой мате. Чернобородый встал и побрел прочь.

— Биолог? — спросил Келлер. — Я не расслышал его имени.

Лицо женщины стало еще неприветливей.

— Вивиан.

Журналист вспомнил, в какой связи слышал это имя:

— Вивиан?! Но…

Женщина вздохнула. Потом движением головы поманила Келлера за собой. Они прошли вдоль стены, которая чуть дальше сменилась ажурной оградой. Сквозь нее Келлер видел, как высокий бородач идет к ним по мостику, по-прежнему держа раковину.

Мальчик Вивиан впервые заметил бурого у лыжных костров на заснеженной планете Хорл. Обратил на него внимание отчасти потому, что он не подошел поговорить, как все. И почему-то это было скорее хорошо. Вивиан даже не узнал тогда, как зовут бурого, просто увидел его среди озаренных пламенем лиц — коренастого серо-бурого человека с темной бугристой кожей и белыми совиными кругами у глаз, означавшими, что он много времени проводит в защитных очках.

Вивиан улыбнулся ему, как улыбался всем, а когда пение умолкло, побежал на лыжах через залитый солнцем ледяной лес, то и дело останавливаясь, чтобы любовно погладить и рассмотреть жизнь этой горной планеты. Скоро здешние снежные существа подружились с ним, и не только они, а еще более робкие парящие существа — птицы Хорла. Девушка, которая была с бурым, тоже пришла к нему. Девушки часто к нему приходили.

Вивиан радовался, но не удивлялся. Люди и животные тянулись к нему, а его тело знало, как прикасаться к ним ласково и приятно.

Люди, разумеется, хотели еще все время говорить, что огорчало Вивиана, поскольку в их словах обычно не было смысла.

Сам он говорил только со своим особенным другом на Хорле, человеком, который знал названия и тайную жизнь снежного мира; друг выслушивал все, что услышал и увидел Вивиан. Только ради этого и стоило жить: чтобы искать, узнавать и любить. Вивиан запоминал все, что ему встретилось, его память была идеальна, зрение и слух тоже. Почему должно быть иначе?

Он жалел других людей, которые живут в сумраке и забытьи, всегда старался им помочь.

— Видишь, — ласково говорил он девушке бурого, — на каждой веточке на конце одной почки есть капелька застывшей смолы. Она — согревающая линза. Это называется фототермальная смола; без нее дерево не сможет расти.

Девушка бурого смотрела, но она была странная, напряженная, и ее занимало неприятное. Еще ее занимало тело Вивиана, и он сделал для нее что мог. Это было очень приятно. А потом она и еще другие куда-то делись, и ему пришло время покинуть Хорл.

Он не думал опять встретить бурого, но через некоторое время встретил — сперва в одном салуне Маккартии, потом в другом.

Маккартия нравилась Вивиану еще больше прежних планет — ее пестрые берега, тайные чудеса еерифов днем, блаженный уют ее ночей. Здесь у него тоже был особенный друг, морской зоолог, живший за терранским анклавом. Вивиан никогда не входил в анклав. Он качался на высоких океанских валах, бродил из салуна в салун, следовал зову музыки и течений. На пляжах Маккартии было много молодежи с бесчисленных терранских планет и много низкорослых, азартных звездолетчиков-отпускников с терранской базы, а изредка встречались и настоящие инопланетяне.

Как всегда, губы и руки раскрывались Вивиану, и он с улыбкой выслушивал всех, пропуская мимо ушей слова, которые тем не менее оседали в памяти. Так он слушал одного звездолетчика, когда вдруг поймал на себе взгляд белых совиных глаз из темного уголка. Это был бурый. И с ним сидела новая девушка.

Звездолетчик был пьян и отчего-то кипятился. Он говорил про туземцев Маккартии. Вивиан их еще не видел, хотя очень хотел. Ему объяснили, что они донельзя пугливые.

Звездолетчик кричал про них что-то неприятное, и Вивиан не хотел этого знать. Оно было связано с чем-то еще более огорчительным — с исчезнувшей третьей планетой. Когда-то, он знал, планет было три: Хорл, Маккартия и безымянная, все вместе, счастливые и дружные, пока не началось плохое. Терранцы пострадали. Очень жалко. Вивиан не вникал в дурное, злобное.

Он улыбался и вежливо кивал звездолетчику, мечтая поделиться с ним явью солнца на рифах, тишины ветра, любви. Бурый был, как прежде, отчужденный. Не нуждался в нем. Вивиан потянулся и позволил приятельским рукам увлечь себя на пляж — запускать огненных змеев под рокот морских волн.

В другой вечер они сидели кружком и пели инопланетную песню, и девушка бурого запела медленно, с чувством, обращаясь к Вивиану. Он видел, что она — хрупкая, прохладная, как ниточка фосфорической водоросли на рифах, и надеялся, что она скоро к нему придет. Когда на следующий день она его разыскала, он узнал, что ее зовут Нантли. Вивиану нравилось, что она почти все время молчит. От ее глаз и золотисто-медного тела у него было чувство, будто он погружается в солнечную пену.

— Прекрасный Вивиан.

Ее руки робко скользили по его телу. Он улыбнулся добродушной пиратской улыбкой. Ему все так говорили, наверное, хотели сделать приятно. Они не понимали, что ему и без того всегда приятно. Это ощущение было столь же естественно, как то, что его рослое смуглое тело — сильное, а борода задорно курчавится. Отчего другие люди так себя мучают?

Нантли ныряла, и смеялась, и снова ныряла, пока Вивиан не встревожился и не вытащил ее на камни. И потом на залитых лунным светом дюнах было очень хорошо. Когда утром она ушла, он потянулся и отправился по берегу в дом своего друга, неся рассказ о многом таком, для чего хотел получить названия.

Когда он шел назад, солнце Маккартии призрачным цветком вставало из-за мглистого моря. Безмятежность утра идеально гармонировала с тем умиротворением, что он всегда испытывал, выговорившись при свете лампы в комнате своего друга.

Вивиан снова поглядел вперед и увидел рядом с полосой гниющих водорослей знакомую серо-бурую фигуру. Неприятно. Однако он не мог придумать, как избежать встречи, поэтому продолжал идти дальше.

Бурый перевернул ногой морское перо и, не поднимая головы, сказал тихо:

— Занятно. Как это называется?

Тревога Вивиана прошла. Он сел на корточки и провел пальцем по жилкам морского пера:

— Думаю, это горгония. Колония животных в общей ткани, цененхиме. Они нездешние. Наверное, споры занесены космическим кораблем.

— Тоже занятно. — Бурый нахмурился, глядя на море. — Меня интересуют занятные явления. Например, на Хорле ты изучал птиц, верно? Вместе с ксеноэкологом, который жил в горах. И моя девушка ушла к тебе, на Хорле. Потом ты заглянул к своему другу-экологу, а затем моя девушка и еще двое из нашей группы исчезли. Кто-то за ними пришел. Только эти ктото не были наши знакомые. И тех троих никто больше не видел.

Он глянул на Вивиана:

— А здесь ты занимаешься морской зоологией. И здесь есть ученый по морским животным, с которым ты подолгу разговариваешь. И Нантли тобой заинтересовалась. Занятно, Вивиан, правда? И что, Нантли тоже исчезнет? Я этого не хочу.

Вивиан вертел в руках морское перо, дожидаясь, когда ветер развеет злость в голосе бурого. Затем он поднял взгляд и улыбнулся:

— Как тебя зовут?

Их взгляды встретились, и что-то произошло внутри Вивиана. Лицо бурого тоже менялось, как будто они оба под водой.

— Вивиан, — сказал бурый с пугающим напором. — Вивиан?

Он произносил неправильно, как Фифиан. Они по-прежнему смотрели друг другу в глаза, и в голове у Вивиана стало плохо, больно.

— Вивиан! — страшным голосом повторил бурый. — О нет. Ты…

Некоторое время было тихо-тихо, пока бурый не зашептал:

— Я искал тебя… Вивиан.

У Вивиана в голове все задергалось, заломило. Он отвернулся от глаз в белых совиных кругах и пробормотал, запинаясь:

— Кто ты? Как твое имя?

Бурый жесткими пальцами взял Вивиана за подбородок и развернул к себе:

— Гляди на меня. Вспомни: Зильпана. Тлаара, Тлааратцунка… Малыш Вивиан, разве ты не знаешь моего имени?

Вивиан пронзительно завопил и неумело бросился с кулаками на опасного коротышку, но тут же метнулся назад, пробежал несколько шагов по мелководью и поплыл в зеленые глубины, где никто его не догонит. Он греб, не оглядываясь, до самого рифа.

Здесь, в грохоте разбивающихся волн, гнев и боль понемногу остыли. Вивиан добрался до самой дальней, затопленной части рифа. Здесь он немного отдохнул, понырял, съел морскую улитку и несколько сочных, вкусных аплизий, подремал в пене.

Он увидел много утешительного, а после заката вернулся на берег с мыслью снова зайти к другу, но добрые голоса окликнули его и позвали к костру, где жарились в водорослях жирные рачки и моллюски. Бурого здесь не было, так что скоро Вивиан уже снова улыбался и с аппетитом ел нежных рачков, пахнущих сереброзным дымком. Однако и здесь ощущалось некое подспудное напряжение.

Люди говорили быстро, приглушенными голосами, часто озирались. Назревало что-то явно нехорошее.

Вивиан с огорчением вспомнил, что такое случалось и раньше. Ему точно надо скоро идти к другу. Только бы не пришлось перебираться и отсюда. Он жадно жевал восхитительных моллюсков, утешая себя названиями всего мирного и доброго: Тетис, альционария, гониатиты, кокколобия, Нантли.

Только Нантли была не морское существо, а девушка бурого, и вдруг она появилась здесь, в сереброзном дыму, одна, и подошла к Вивиану, спокойная и улыбающаяся. И ему тут же стало лучше. Может быть, плохое все-таки развеялось, думал он, гладя ее волосы. Потом они ушли вместе.

Ближе к дюнам он почувствовал за ее молчанием все то же тайное напряжение.

— Ты ведь не сделаешь нам дурное, Вивиан?

Она обнимала его, заглядывая ему в лицо. Больно было ощущать ее тревогу. Вивиану хотелось помочь, хотелось передать ей свое спокойствие. Ее слова царапали, как когти. Что-то про его друга. Вивиан терпеливо поделился с нею некоторыми новыми знаниями о жизни рифа.

— Но про нас, — настаивала она. — Ты не говорил с ним про нас, про Коса?

Он погладил ее грудь, машинально отметив про себя, что бурого зовут Кос. Плохое имя. Он сосредоточился на том, как приятно его ладони скользят по ее телу. Нантли, Нантли. Как бы утишить гложущую ее тревогу? Тело подсказывало как. Наконец она успокоилась, растаяла в его тепле, отдалась спокойному ритму жизни. Когда волна блаженства достигла пика и схлынула, Вивиан встал в лунном свете и указал бородой на море.

— Нет, иди ты один, — улыбнулась Нантли. — Мне спать хочется.

Вивиан погладил ее благодарно и вошел в серебристую воду. Уже плывя, он услышал за спиной ее зов.

За полосой прибоя он повернул и поплыл вдоль берега. Так было лучше: здесь никто не мог ему помешать, как на пляже. Друг жил в бухточке за дальним мысом; вплавь до него было просто немного дольше, чем пешком. Отлив увлекал Вивиана за собой к садящейся луне. Однако куда сильнее было влечение к безмятежности, которую приносили лишь долгие тихие излияния.

Размеренно гребя руками, Вивиан размышлял. Как и сказал бурый — Кос? — у него везде находился друг. Но это хорошо, это необходимо. Как еще понять новое место? На Хорле у него был друг в горах, а еще раньше, в рудничной части Хорла, предыдущий друг; он рассказывал про складчатость гор и про ископаемых инопланетных зверей, на которых многие приезжали дивиться. Это было интересно, но как-то беспокойно; Вивиан пробыл там мало. А до того на станциях были друзья, учившие его названиям звезд, эволюции солнц. Руки двигались, не уставая; лунный отлив тянул. Вивиан уже чувствовал отраженные от мыса длинные валы, когда вокруг из воды вынырнули странные головы.

Сперва он подумал, это местные тюлени или что-то вроде дюгоней. Когда рядом возник струящийся гребень и в лунном свете блеснули разумные глаза, Вивиан понял, кто это всплыл: коренные жители Маккартии.

Он не почувствовал страха, только жгучее любопытство. Луна светила так ярко, что Вивиан видел крапинки на мехе незнакомца, как у белька. Ластоног вытянул перепончатую руку, указал на риф. Они звали Вивиана туда. Но он не мог. Не мог прямо сейчас. Он огорченно мотнул головой, попытался объяснить, что вернется, как только поговорит с другом.

Ластоног указал снова, другие подплыли ближе. Теперь Вивиан видел, что они вооружены чем-то вроде пружинных гарпунов. Он нырнул на глубину — ни один терранец не смог бы этого повторить, однако ластоноги легко обогнали его в мерцающем полумраке, вытолкнули наверх.

Противиться Вивиан не умел. Он вынырнул и поплыл с ними, гадая, как быть. Может, нужно, чтобы он и про них рассказал другу? Только это было как-то несправедливо и жестоко — он без того нес в себе слишком тяжелый груз.

Вивиан плыл машинально, наблюдая, как глаза незнакомца затягиваются пленкой и проясняются. Видимо, у ластоногов прозрачные веки, как у некоторых рыб, так что они одинаково четко видят и в воздухе, и в воде. Глаза очень большие — явный признак ночного образа жизни.

— Н’ко, н’ко! — заухал главный ластоног; Вивиан впервые слышал их речь.

Его заставили нырнуть и потащили под риф. Когда уже казалось, что сдерживать дыхание больше нет сил, впереди блеснул неожиданный свет. Они вырвались из-под воды в пещере, гудящей от грохота волн. Вивиан жадно дышал, с любопытством разглядывая фонарь на уступе. Все сомнения улетучились; он был рад, что попал сюда.

Рядом вылезали туземцы. У них были две ноги с ластами, а не хвост, как у тюленей, и гребни на голове. Самый высокий доходил ему до груди. Они потянули Вивиана за руки, заставили нагнуться, потом завязали ему глаза и повели его в туннель. Вот так приключение! Будет о чем рассказать другу.

В туннеле капало с потолка, пахло затхлостью, под ногами было что-то жесткое и острое. Коралл. Через какое-то время Вивиана, не снимая повязки, снова заставили нырнуть. Из воды выбрались в более теплом и сухом месте; здесь под ногами был крошащийся известняк. Сопровождавшие его ластоноги заухали, другие ответили. Вивиана повернули, сняли с него повязку. Он увидел тесное помещение, в котором сходилось несколько туннелей.

Перед Вивианом стояли три гораздо более крупных ластонога. К его удивлению, они держали в руках оружие запрещенного типа. Он разглядывал их, когда запах девушки по имени Нантли заставил его обернуться. Она-то откуда здесь? Вивиан неуверенно улыбнулся и увидел обведенные белыми кругами глаза мужчины по имени Кос. Приключение получалось какимто совсем нехорошим.

Кос обратился к ластоногам, которые привели Вивиана, и те подтолкнули его ближе.

— Раздевайся.

Вивиан недоуменно подчинился и почувствовал, как что-то металлическое скользнуло к его копчику.

— Видишь, — прозвучал голос Нантли, — шрам, как я и говорила.

Бурый засопел — как будто всхлипнул, — подошел и схватил Вивиана за плечи.

— Вивиан, — как-то странно просипел он, — откуда ты?

— С Альфы Центавра-четыре, — машинально ответил Вивиан и вспомнил город-сад, своих родителей.

Воспоминание было странное, тусклое. Большие ластоноги смотрели на него без всякого выражения, сжимая свое оружие.

— Нет, раньше. — Кос стиснул его еще крепче. — Думай, Вивиан. Где ты родился?

Голова заныла нестерпимо. Вивиан зажмурился от боли, гадая, как теперь выпутаться.

— Я говорила, с ним что-то сделали, — сказала Нантли.

— Бога ради, напряги память. — Кос затряс его. — Твоя настоящая родина! Твоя родина, Вивиан. Помнишь Зильпанские горы? Помнишь… помнишь своего черного пони? Помнишь Тлаару? Неужели ты забыл свою мать Тлаару, которая отослала тебя с планеты, когда начался мятеж, отослала, чтобы спасти?

Боль сделалась невыносимой.

— Альфа Центавра-четыре, — простонал Вивиан.

— Кос, хватит! — взмолилась Нантли.

— Не Альфа! — Кос тряс его изо всех сил, сверкая белыми глазами. — Атлиско! Неужто принц Атлиско так быстро все позабыл?

— Пожалуйста, пожалуйста, перестань, — уговаривала Нантли.

Однако Вивиан понимал, что должен слушать очень внимательно, невзирая на боль. Атлиско — плохое место, про которое он в обычное время старался не думать. Сейчас — не обычное время. Надо слушать ради друга.

— Шрам, — сквозь зубы повторил Кос и горестно хохотнул. — У меня такой же. Тебя хотели превратить в обычного терранца. Разве ты не помнишь свой маленький дефект, ко торым так гордился? Альфа Центавра! Ты атликсанин, потомок двадцати поколений близкородственных браков и родился с мохнатым закрученным хвостиком. Помнишь?

Вивиан беспомощно сжался от этого неумолимого голоса.

Нантли рванулась вперед.

— Вивиан, что тебе рассказали про Атлиско? — ласково спросила она.

В голове как будто открывалась и закрывалась створка, причиняя мучительную боль.

— Мясники… убийцы… все умерли, — прошептал он.

Нантли схватила бурого за руки, силясь оторвать его от Вивиана.

— Все умерли? — выкрикнул Кос. — Посмотри мне в лицо. Ты меня знаешь. Кто я?

— Кос, — прохрипел Вивиан. — Я должен сказать…

Кос с размаху ударил его по лицу, и Вивиан рухнул на одно колено.

— Говори! — рычал Кос. — Говори, мерзкая лобковая вошь! Маленький принц Вивиан, лазутчик Империи. Ведь это ты заложил нас на Хорле, да? И если бы мы не поймали тебя сегодня…

Удар ногой отбросил его к стоящим ластоногам. Они заухали, затопали. Все кричали, Нантли вопила: «Кос! Он не виноват, ему что-то сделали с головой, ты сам видишь…» — пока рев Коса не заставил всех умолкнуть.

Он подошел к Вивиану, поднял его за волосы, оскалился ему в лицо. У Вивиана и мысли не было сопротивляться страшному коротышке.

— Тебя бы надо убить, — тихо проговорил Кос. — Может, я еще так и сделаю. Но может, прежде малыш Вивиан еще будет нам полезен. — Он выпрямился, отпустил волосы Вивиана. — Если я вынесу это зрелище. Столько лет… — хрипло продолжал он. — Слава богу, хоть малыш в безопасности… Терранская мразь. Отведите его к доктору.

И Кос ушел вместе с тремя рослыми ластоногами.

Боль в голове немного утихла. Вивиан вслед за Нантли прошел зелеными осыпающимися туннелями в большую, тускло освещенную пещеру. Здесь повсюду лежали ластоноги, на уступах, на грудах водорослей. Детеныш глянул на Вивиана из-за материнской спины. Тот улыбнулся и в следующий миг понял, что с детенышем что-то не так. И с остальными тоже.

— Их кожа, — проговорил он.

С уступа поднялся старый терранец.

— Анклав. Очистка ракетных корпусов в море, — сказал он. — Загрязнение их убивает.

— Это Вивиан, док, — сказала Нантли. — Не знает, кто он на самом деле.

— А кто знает? — проворчал доктор.

Вивиан разглядывал его, гадая, не новый ли это друг. Ему было страшно. Может, доктор должен подготовить его к очередной переброске?

— Ляг, — сказал доктор.

Вивиан почувствовал укол. И тут ему стало по-настоящему страшно. Это опасность, о которой его предупреждали, то, чего допускать ни в коем случае нельзя. Если этот человек не друг, то он сделал что-то очень дурное. Как так вышло? И не убежать. Плохо.

Потом он вспомнил, что есть еще способ все исправить, что друзья предусмотрели даже и такой случай. Надо успокоиться.

Спасение — в безмятежности. Вивиан лежал тихо, вдыхая влажный воздух пещеры, не смотря и не слушая. Однако здесь трудно было достичь спокойствия. Ластоноги приходили и уходили, ухали, обращаясь к больным, те приподнимались с водорослей и ухали в ответ. Уханье, топот, снова уханье.

Что-то вроде бы происходило. Ластоног угрожал врачу лазером, заливисто хохотал. Доктор сопел, смазывая детеныша мазью. У Вивиана в голове плыло. Он чувствовал, что скоро встанет и побежит.

Но тут над ним возникли глаза, обведенные белыми кругами. Кос.

— Итак. Говори. Что ты успел рассказать своему здешнему куратору?

Вивиан мог только смотреть в ответ; слова не несли для него никакого смысла. Возникло лицо Нантли. Она проговорила ласково:

— Не бойся, Вивиан. Просто ответь. Ты ведь не рассказывал своему другу про меня?

Створка в голове у Вивиана как будто сдвигалась, таяла.

— Да. — Губы двигались с трудом, словно опухшие.

— Хорошо. А капитан Палкай? Про него ты говорил?

— Па… Палкай? — пробормотал Вивиан.

Бурый зарычал.

— Космолетчик, с которым ты говорил в салуне у Флора. Он еще тогда сильно напился. Ты говорил своему другу о нем?

Вивиан плохо понимал, о чем она, но при словах «говорил своему другу» кивнул: да. Кос оскалился.

— А ты сказал ему, что видел здесь Коса?

У Вивиана внутри что-то оборвалось. Он что-то упустил?

Этот бурый… Все было так странно. И страшно. Вивиан повернулся и глянул в обведенные белыми кругами глаза:

— Кос?

— Не Кос! — в сердцах воскликнул бурый. — Канкостлан. Канкостлан! Вспомни, кто ты, Вивиан из Атлиско, сын Тлаары.

— Мою мать изнасиловали и убили мятежники, — услышал Вивиан собственный, пугающе ровный голос. Слова означали одну лишь боль. — Они сожгли заживо моего отца и всю мою семью. Их тела склевали хищные птицы. И моего пони тоже. — Он заплакал. — Мясники. Изменники. Ты меня мучаешь. Мне больно…

Склоненное над ним бурое лицо на мгновение застыло, потом Кос проговорил глухо:

— Да. Принцев убили. Даже хороших… Я не мог объяснить им, Вивиан. А под конец уже просто и не успел бы вовремя…

— Мы были так счастливы, — плакал Вивиан. — Прекрасны и безмятежны.

— Тебе было пять лет. Кто-нибудь рассказал тебе, что мы сделали с атлисканами? С настоящими атлисканами? Два столетия счастья для терранских принцев, два столетия рабства… мы уплатили долг, Вивиан.

Вбежал ластоног, издавая лающие крики. Кос повернулся к нему.

— О боже, они наступают! — воскликнула Нантли. — Кос…

— Все это время… — Кос вновь склонился над Вивианом, сжал его голову. — Как ты не понимаешь, что все это время тебе лгали. Мы были не правы. Мы были мясниками. Мы, Империя. Теперь мы сражаемся с нею, Вивиан. Ты должен встать на нашу сторону. Обязан. Ты искупишь свою вину, принц Атлиско. Нам пригодится свой человек в их шпионской сети…

Высокий ластоног схватил Коса за плечо. Нантли что-то сказала, и тут же обведенные белыми кругами глаза исчезли, все ушли. Другие ластоноги и терранцы вбегали и выбегали, но Вивиана больше никто не трогал.

Он лежал неподвижно. Голова раскалывалась от боли. Вивиан гадал, удачно ли все обошлось. Губы вроде бы говорили сами по себе, как при беседах с другом. Правильно ли это было? Надо выбираться отсюда, как только он сможет встать.

Вивиан ненадолго задремал, а когда очнулся, повсюду были ластоноги: они ухали и стонали, от них пахло паленым мясом и кровью. Кто-то толкнул его — терранец в окровавленном гидрокостюме. Терранец осел на пол, крича:

— Эй, док, слюнтяй ты хренов, мы захватили эти чертовы передатчики! Да, баба ты слезливая! Сюда летит атлисканский корабль. Что ты на это скажешь, тряпка?

— Они сожгут планету, — ответил врач. — Снимай уже это, хоть зажаришься чистым.

Он поднял окровавленного терранца на руки и унес. Теперь туннель был свободен. В следующее мгновение Вивиан уже бежал тем путем, каким его сюда привели.

Голова еще кружилась, однако дорогу он помнил в точности. Ноги сами несли его куда надо, уши чутко ловили каждый звук. Дважды Вивиан отступал в боковые туннели, пропуская ластоногов, которые тащили раненых. Наконец он оказался в том месте, где сходилось много туннелей, там, где с него сняли повязку, полагая, что самостоятельно ему из этого лабиринта не выбраться.

Вивиан просто закрыл глаза и позволил телу вести себя пройденным путем. Повернуть, шершавая стена слева, пригнуться, холодный ток воздуха справа — инстинкт безошибочно разматывал клубок памяти. Прятаться в боковом коридоре пришлось лишь один раз, — видимо, этими туннелями почти не пользовались.

Наконец Вивиан проплыл через озеро и оказался в подземном туннеле. Здесь найти дорогу было еще проще; он слышал, как шумит под рифом вода, и бежал в темноте, пригнувшись, мечтая поскорее спастись из этого тревожного места. Ведь его же заберут отсюда на новую планету, после того как он расскажет другу все, что увидел?

Он добежал до пещеры. Фонаря уже не было, но это не имело значения. Вивиан точно помнил, где нырнуть и как проплыть под рифом. Он с силой ушел под воду, напоминая себе, что надо запомнить всё в малейших подробностях.

Если в пещеры есть потайной ход — это же так интересно!

Минуту спустя он вынырнул, отыскал взглядом горизонт и звезды. На берегу вроде бы горели костры. Вивиан плыл в охотку, на душе у него было легко и весело. Самое лучшее его приключение! Если бы только память не терзало имя Канкостлан… но оно забудется, в этом сомнений не было. Впереди уже различался огонек — окно в домике друга, и от этого огонька в душе разливалось умиротворение.

— Никто не видел, как он исчез, — сказала женщина журналисту. — Бой за анклав уже начался, Канкостлан был там.

Когда терранцы прорвались по туннелю под рифом, мы обрушили часть пещеры между лазаретом и арсеналом. Терранцы захватили раненых и доктора Возе. И Нантли. Но им это ничего не дало. — Ее изуродованное лицо осталось бесстрастным. — Канкостлан не сдался бы ради спасения Нантли, да она и сама бы такого не хотела. На атаку через туннель бросили главный отряд, и это помогло нам победить.

Они видели, как Вивиан бесцельно бродит по уступу, смотрит на воду. Отсюда он выглядел ссутуленным, почти старым, хотя волосы и отливали вороновым крылом.

— Космолетчики были за нас, вы об этом знали? — Женщина внезапно оживилась. — Даже офицеры. Когда прилетел крейсер с Атлиско, они все перешли на нашу сторону. — Она скривилась. — Мы перехватили сигнал командования: указание провести психологическую обработку для, цитирую, «борьбы с апатией»… Империя дряхлеет и впадает в маразм. Даже события на Хорле не вывели ее из спячки. Следующим мы освободим Хорл.

Она осеклась. Вивиан быстро глянул на них, повернулся к стене.

— Мы нашли его позже, он бродил по берегу, — тихо продолжала женщина. — Брат Канкостлана, что поделаешь… Он ведь так и не понял, что натворил. Мы думаем, он изначально был умственно отсталый, помимо того, что с ним сотворили. Достучаться невозможно. Слышали про гениальных идиотов? Он такой ласковый и так улыбается, что ему все верят.

Келлер вспомнил, как его самого потянуло к ласковому незнакомцу, и невольно поежился. Искусное орудие Империи. Дитя-убийца.

Вивиан остановился перед странной резьбой в нише. Журналист нахмурился. Терранский орел, здесь? Мужчина-мальчик как будто что-то шептал изображению.

— Он сам это вырезал. Кос разрешил оставить. Какая теперь разница. — Женщина склонила седую голову. — Послушайте.

Из-за каких-то причуд акустики журналист отчетливо слышал шепот Вивиана.

— …говорит, его зовут Келлер из «Инопланетных новостей». Имени не сказал, только фамилию. Говорит, прилетел на «Комарове» из Альдебаранского сектора, чтобы взять интервью у бунтовщика — принца Канкостлана. Его рост примерно метр восемьдесят, телосложение среднее, волосы русые, глаза серые. У него шрам на правой мочке уха, и его часы на сорок пять единиц опережают планетарное время…

Перевод: Е. Доброхотова-Майкова

Что нам делать теперь?

Каммерлинг — хороший земной юноша, и его родители сделали ему приятный сюрприз: подарили к традиционному Году Странствий звездолет «Голконда-990». Но Каммерлинг, в отличие от своих ровесников, не только отправился в путешествие в одиночку, но решил посетить самые отдаленные районы Вселенной, где с гостиницами хуже некуда, а то и вовсе нет гостиниц.

Так он оказался первым землянином — или по крайней мере первым за долгое, долгое время, опустившимся на планете Годольфус-4.

Как только открылся люк, уши Каммерлинга заложило от неистовых криков, воплей и бряцания, исходящих из огромного облака пыли, в котором изредка что-то сверкало. Когда пыль немного осела, Каммерлинг понял, что является свидетелем некоего дикарского празднества.

На равнине перед ним стремительно сближались две колоссальные массы аборигенов. С одной стороны фаланга за фалангой шли какие-то типы, облаченные в кожаные кирасы и ножные латы, с обсидиановыми копьями, украшенными развевающимися волосами и еще чем-то, что Каммерлинг принял за сушеные орехи. С другой стороны на рептилиях неслись галопом всадники в блестящих кольчугах, с визгом размахивающие тяжелыми шипастыми шарами. За ними виднелись ряды лучников с огненными стрелами; всю ораву подпирали цимбалисты, барабанщики, трубачи и знаменосцы, изнемогающие под штандартами с реалистическими изображениями освежеванных тел.

Две орды столкнулись в первозданной ярости, и равнина превратилась в водоворот ударов, уколов, отсечений, расчленений и других явно недружеских действий.

— Вот так да, — ахнул Каммерлинг. — Неужели это самая настоящая, взаправдашняя война?

Его присутствие заметили несколько ближайших воинов. Они остановились, выпучив глаза, и были немедленно зарезаны. Из гущи схватки вылетела голова и, истекая кровью и кошмарно ухмыляясь, подкатилась к ногам Каммерлинга.

Не задумываясь, он включил воудер — электронный аппарат, транслирующий человеческую речь — и гаркнул:

— ПРЕКРАТИТЕ!

— Ох, — с раскаянием прошептал Каммерлинг, когда по всему полю пошел треск — стал лопаться обсидиан, и многие упали наземь, зажимая уши.

Юноша уменьшил громкость и, припоминая свои конспекты по пантропологии, стал внимательно изучать войска, высматривая главных.

Скоро его внимание привлекла группа знаменосцев на холме. Среди них, на высоком желтом драконе с клыками, разукрашенными каменьями, восседал закованный в броню гигант. Эта колоритная личность что-то ревела и угрожала Каммерлингу кулаком.

На аналогичной возвышенности напротив Каммерлинг заметил цветастый шатер. Заплывший жиром розовощекий годольфусец возлежал на золотых носилках в окружении стайки обнаженных младенцев и томно покусывал с ножика какое-то лакомство, наблюдая за Каммерлингом. Потом он вытер ножик, воткнув его в одного из младенцев помясистее, и щелкнул пальцами, сверкнув нанизанными перстнями.

Все эти проявления варварства ранили душу Каммерлинга, хорошего земного юноши. Не обращая внимания на огненные стрелы и прочие снаряды, летящие в его направлении (их отражало невидимое походное силовое поле), он настроил воудер на обращение непосредственно к двум вождям.

— Приветствую вас! Я — Каммерлинг. Не подошли бы вы ко мне поближе, чтобы обменяться мнениями по ряду вопросов? Если, конечно, вы не слишком заняты…

Каммерлинг с удовольствием увидел, что после некоторого колебания вожди и их свиты стали приближаться, а бушующая поблизости толпа — отступать. К сожалению, делегации остановились на расстоянии, пожалуй, чересчур большом для полезной встречи. Поэтому Каммерлинг шагнул вперед и обратился доброжелательно:

— Послушайте, друзья. То, что вы делаете, это… ну, не поймите меня неправильно, но это нехорошо. А главное — бессмысленно. Я никак не хочу оскорбить ваше культурное своеобразие, но так как рано или поздно вся эта военная шумиха закончится, что доказывают научные изыскания, то почему не остановиться сейчас?

Увидев, что вожди смотрят на него непонимающими глазами, он добавил:

— Я плохо помню исторический символизм, но мне кажется, что вам двоим следует пожать друг другу руки.

При этих словах тучный принц в паланкине оплевал трех младенцев и завизжал:

— Чтобы я коснулся этого ящеролюбивого потомка непереводимо испражненного женского органа?! Я кину его зажаренные внутренности на утеху осужденным ворам!

А всадник на драконе запрокинул назад голову и взревел:

— Мне дотронуться до этой хромосомно несбалансированной пародии на питающегося падалью паразита?! Его кишки украсят подхвостники сбруи тяжеловозов для фургонов, перевозящих трупы!

Каммерлинг понял, что эта щекотливая проблема требует деликатного подхода. Подстраивая нагревшийся воудер, он напомнил себе, что должен с величайшей осторожностью относиться к чужим этическим нормам. И сказал, приятно улыбаясь:

— Если позволите мне высказать свое мнение, то я бы предложил считать: молекулярная генетика и универсальная человечность сходятся, что все люди братья.

Услышав это, вожди посмотрели друг на друга с внезапным и полным пониманием и швырнули в Каммерлинга все попавшиеся под руку боевые предметы.

Их примеру последовали сопровождающие лица.

Каммерлинг обнаружил, что из града снарядов ножик и топор проникли в походное силовое поле и поцарапали обшивку. Он только собрался выговорить вождям за это, как из носа космического корабля вырвались два бледно-голубых луча и мгновенно обратили предводителей, дракона, младенцев и все их окружение в стекловидные лужицы.

— Ай-яй-яй, — укоризненно заметил Каммерлинг кораблю. — Это тоже нехорошо. Зачем ты так сделал?

Печатающее устройство воудера пробудилось и выдало курсивом:

— Не волнуйся, милый юноша. Твоя мать запрограммировала некоторые непредвиденные обстоятельства.

Каммерлинг недовольно поморщился и обратился к собравшимся войскам:

— Поверьте, я искренне сожалею о случившемся. Если ко мне подойдут заместители усопших, я постараюсь, чтобы это не повторилось.

Когда улеглась суматоха, к нему приблизились два военачальника постарше и менее роскошного вида. Сверкая белками глаз, визири опасливо посмотрели на Каммерлинга, на его корабль, на лужицы, которые уже остыли и переливались всеми цветами радуги, и, наконец, друг на друга. К крайнему удовлетворению Каммерлинга, они постепенно позволили склонить себя на мимолетное касание перчатки противника. В восторге Каммерлинг воскликнул пришедшую на ум историческую фразу:

— Перекуем ваши мечи на орала! — Потом довольно рассмеялся и добавил: Друзья, я желаю подчеркнуть, что не собираюсь вас запугивать чудесами своей совершенной техники, созданной просвещенными усилиями свободных умов необъятной межзвездной миролюбивой Земной Федерации. Но не думаете ли вы, что было бы интересно — хоть, скажем, в порядке эксперимента — объявить мир, например, в честь моего приезда. — он скромно улыбнулся, — и приказать армиям… э-э, расходиться по домам?

Один из визирей издал нечленораздельный звук.

Другой дико завопил:

— Твоя воля, чтобы воины разорвали нас на части?! Им обещали грабежи!

Это заставило Каммерлинга осознать, что он упустил из виду эмоциональную напряженность, неминуемую в подобной ситуации. Но, к счастью, юноша припомнил решение.

— Послушайте, у вас наверняка должен быть какой-нибудь любимый энергичный спорт. Ну… игра. Хоккей? Или кэрлинг? Турниры? Хотя бы перетягивание каната?.. И музыка! Музыка! Устроим пикник! Подведите этих трубачей сюда, у меня на борту двенадцатиканальный усилитель «Маркони». А уж как вам понравится наша закуска!.. Я помогу вам с организацией.

Последовавшие часы сплелись в неясный клубок в памяти Каммерлинга, но в целом мероприятие уда лось на славу. Некоторые местные виды спорта оказались практически неотличимы от военных действий, и корабельные испарители, к сожалению, все-таки сработали парочку-троечку раз. Однако никто особенно не огорчился. Когда над равниной взошло солнце, оставалось еще немало выживших, способных принять призы, такие, как безынерционные подтяжки и предметы из спортивного снаряжения.

— В вашем регби определенно что-то есть, — сообщил визирям Каммерлинг. Конечно, в будущем стрихнин на наконечниках следует заменить снотворным. Да и потрошение после индивидуальной победы — это совершенно исключено… Еще по бокалу «Юбилейного»? Сейчас я вам растолкую, как реорганизовать сельское хозяйство. Между прочим, из-за чего война?

Один визирь ожесточенно теребил тюрбан, но другой стал излагать историю войны высокопарным и монотонным речитативом, начиная с детских лет прародителя в десятом колене. Вскоре Каммерлингу стало ясно, что корень зла кроется в хроническом недостатке плодородных земель, орошаемых и удобряемых местной рекой.

— Как, пресвятое ореховое масло! — воскликнул он. — Это же проще простого! Вот здесь надо возвести дамбу, запрудить речку, и всего будет вдоволь.

— Дамбу?! Да свершится кара над тем, кто удушит отца вод, — торжественно провозгласил теребитель тюрбана. — Чтоб все его внутренности иссохли и вылезли наружу! Да. И то же с родственниками его.

— Поверьте мне, — воззвал Каммерлинг. — Я глубоко уважаю вашу самобытную культуру. Но, право же, в данном случае… Да вы взгляните!

И он поднял в воздух свой корабль и в два счета перекрыл русло. А когда речка растеклась грязью и дохлой рыбой, возникло озеро там, где никакого озера раньше не было.

— Вот, пожалуйста, вам дамба, — объявил Каммерлинг. — И круглый год воды будет предостаточно. А вы можете пойти дальше и вырыть оросительные каналы корабль составит контурную карту — и процветать и благоденствовать.

И визири огляделись и сказали:

— Да, о господи, похоже, у нас есть дамба, — и отправились, соответственно, каждый к своему народу.

Но Каммерлинг обладал чувствительной душой.

Хорошенько все обдумав, он пришел в ближайшее поселение и обратился к его жителям:

— Послушайте, друзья, только не сочтите, что я строю из себя бога или возомнил невесть что. В доказательство я решил спуститься вниз и жить прямо среди вас.

Он не беспокоился за свое здоровье, потому что всему его классу сделали пангалактические прививки.

Итак, Каммерлинг перебрался в поселение. После того как там перенесли все его болезни (или почти все), он смог разделить их образ жизни, удивительные обычаи, поразительные обряды и особенно религию. И хотя Каммерлинг знал, что не следует никак нарушать этнические нормы, все же его хорошее земное сердце было задето.

Поэтому призвал он обоих визирей и весьма тактично разъяснил, что безмерно уважает их культуру и желает лишь помочь развить современную религиозную фазу в более абстрактную и символическую.

— Взять эти большие статуи, — привел он пример. — Они потрясающи. Выдающиеся произведения искусства. Грядущие поколения будут трепетать от восторга. Но надо их сохранить. Ведь копоть от сжигаемых младенцев разъедает своды пещер, гораздо лучше сжигать ладан. Или вот: нужен один религиозно-культурный центр для обоих ваших народов, для всех верующих. Да, и кстати, бросать женщин в колодцы, чтобы вызвать дожди, — нет, это надо обратить в шутку.

Таким образом Каммерлинг продолжал ненавязчиво открывать им новые горизонты мысли, а когда обнаруживал признаки напряженности, то сразу снимал их. Взять, к примеру, его проект убедить мужчин самим иногда работать в поле. Он лично заложил первые камни Культурного Центра и терпеливо ждал, пока идея принесет плоды. Вскоре его вознаградил визит двух верховных жрецов. Один был в черно-белой маске смерти, вокруг другого обвивались церемониальные змеи. После обмена любезностями стало ясно, что они пришли просить об одолжении.

— С удовольствием, — обрадовался Каммерлинг.

Выяснилось, что каждый год в это время спускается с гор кошмарное чудовище-людоед и опустошает поселения. Местные жители пред ним, что тростинка перед ураганом, но Каммерлинг, безусловно, разделается с чудовищем одной левой.

И вот на следующее утро, чувствуя, что его наконец приняли, Каммерлинг пустился в путь. А так как визири подчеркнули смехотворную легкость предприятия — для него, — он отправился пешком, налегке, захватив лишь пару бутербродов, галактоскаутскую аптечку и лазер для стрельбы по мишеням, который подарила ему тетя. Верховные жрецы, потирая ладони, вернулись к своим людям, остановившись только помочиться на камни Культурного Центра. И густой дым повалил из пещеры идолов.

Каммерлинг, правда, обратил внимание на некоторое оцепенение среди народа, когда через два дня спустился насвистывая с холмов. Но отнес это на счет ползущего сзади на поводке убогого ящера грандиозных размеров с пластошиной на лапе. Каммерлинг объяснил, что дурной нрав животного происходил от стершихся клыков, и продемонстрировал всем блестящие возможности зубоврачебной техники. После этого он выдрессировал дракона на корабельного сторожа. И Культурный Центр быстро стал расти.

Но Каммерлинг задумался. Бродя по горам, он заметил, сколь богата планета полезными ископаемыми. И вот, хорошенько все обмозговав, собрал он наиболее предприимчивый люд на неофициальную встречу и сказал:

— Друзья! Я прекрасно осознаю, что, как показывают исследования, ускоренная индустриализация аграрной страны нежелательна. Поэтому прошу искренне высказывать свои замечания и возражения, если покажется, что я чересчур вас подгоняю… Вы никогда не задумывались о промышленности?

И вот очень скоро у одного рода был маленький металлургический заводик, а у другого — высокоразвитое гончарное производство. И хотя Каммерлинг старался не торопить местную инициативу и не давить на местные порядки, его энтузиазм и активное участие в повседневной жизни оказывали, по всем признакам, каталитический эффект. С появлением ирригационной системы, нужды в каолине и руде для каждого открывалось широкое поле деятельности.

Однажды вечером, когда Каммерлинг помогал кому-то изобрести лебедку, сошлись в тайном месте главные визири двух народов.

Один из них изрек:

— Никоим образом не отрицая свое неумирающее презрение к тебе и твоей орде аграрных дебилов, которых я собираюсь уничтожить при первой возможности, должен подчеркнуть, что этот злосчастный узурпатор творит с нами непотребное, и потому с ним надо покончить.

А другой ответствовал, что, не желая, чтобы сложилось впечатление, будто он оскверняет себя, беседуя на равных с безмерно испорченными пожирателями падали, он с удовольствием поддержит любой план избавления от этой межзвездной обезьяны.

— Бог он или не бог, — продолжал первый визирь, — он определенно молодой мужчина, и нам хорошо известны некоторые способы укрощения подобных строптивцев. Тем более если мы объединим наши возможности для достижения лучшего результата.

Как-то вечером, услышав истерическое снырчание сторожевого дракона, Каммерлинг открыл люк и увидел двенадцать обворожительных созданий, чьи изящные тела были закутаны в сверкающие вуали, достаточно прозрачные, однако, чтобы можно было разглядеть порой пупок, Глаз, бедро, талию, сосок и тому подобное. Таких годольфусианок никогда прежде не замечал он здесь, что неудивительно, ибо чересчур был занят делами насущными. И Каммерлинг выпорхнул за дверь и пылко приветствовал их:

— Добро пожаловать! Боже всемогущий! Чем могу вам помочь?

Выступила вперед девушка в шелках дымчатых, распахнула свои одежды как раз настолько, чтобы он вывихнул челюсть, и молвила:

— Меня зовут Лейла Птица Страстного Наслаждения. Мужчины убивают друг друга из-за единого моего прикосновения. Я хочу одарить твое тело ласками немыслимыми, и ты распростишься с душой от несравненного блаженства.

Затем выступила вперед другая и колыхнула одеяниями так, что у него выпучились глаза, и сказала:

— Я — Иксуалка Пылающий Вихрь, воспламеняю до безумия посредством невыносимого удовольствия, бесконечно растянутого.

К тому времени Каммерлинг уяснил, что мысли их идут в одном направлении, и ответствовал:

— Это воистину дружеский акт, ибо, сказать по совести, я чувствовал себя немного напряженно. Пожалуйста, входите.

И они прошли сквозь тамбур, который также за программировала матушка Каммерлинга, и по пути особые устройства тамбура незаметно изъяли у девушек всевозможные лезвия, буравчики, яды, амулеты, шипы, колючки, отравленные кольца и гарроты, упрятанные в самых интимных местах. Но даже знай это главные визири, они бы не были обескуражены, потому что ни один мужчина не мог насладиться любыми двумя этими девушками и остаться в живых.

С первыми лучами солнца хороший земной юноша Каммерлинг выпрыгнул из корабля и, сделав тридцать два приседания, воззвал:

— Эй, народ! Когда вы там оклемаетесь, я научу вас готовить пиццу. А мне пока надо помочь сделать отстойник; нам ни к чему отравлять экологию.

Но девушки выбрались наружу, пошатываясь, расстроенные сильно, и запричитали:

— О, господи, мы не можем вернуться, потому что не справились с заданием! Нас ждет погибель в зверских пытках и мучениях.

Каммерлинг разрешил им остаться и показал, как управлять плитой. И все девушки с радостью расположились у него на постоянное жительство, кроме одной по имени Иксуалка Пылающий Вихрь, которая бросила:

— А на черта?! — и потащилась к палачам.

А Каммерлинг отправился участвовать в осуществлении проекта по очистке сточной воды, и проекта по внедрению электричества, и в множестве других начинаний, увлекаясь больше, чем сам считал полезным, ибо видел, что нарушает сложившиеся устои.

И он огорчался сверх всякой меры из-за людей, которым больше негде было приложить силы, потому что раньше они работали, например, сушильщиками трупов, которых теперь поубавилось; или надзирателями за прямотой пахоты женщин, а женщины теперь пахали на ящерах, и надзиратели не успевали за плугами.

Но Каммерлинг научился справляться с трудностями. Так, когда к нему явились рабочие-металлурги и спросили: «Господин, мы построили эту дьявольскую машину для изрыгания нечестивой плоти. Что, во имя пресвятого яйца, нам с ней делать теперь?!», Каммерлинг ответил:

— Послушайте, друзья, давайте решим вопрос голосованием. Я — за производство труб для водопровода.

Тем временем детей, которых не бросили вколодцы и не заклали идолами, становилось все больше.

Однажды Каммерлинг услышал странные звуки и, открыв люк корабля, увидел сторожевого дракона, заваленного сотнями вопящих младенцев. И он приблизился к ним и молвил:

— Воистину славные карапузы!

Потом обратился он к одиннадцати девам, хлопочущим с тестом для штруделя, и сказал:

— Нам представляется счастливая возможность воспитать целое поколение, свободное от предрассудков, страха и ненависти. Построим же школу. Я желаю, чтобы вы обучали этих детишек.

И очень скоро у них была школа. Детей прибывало все больше и больше, и девушек тоже, ибо вышло так, что Иксуалка Пылающий Вихрь сумела вырваться из лап мучителей и организовала женское освободительное движение, и многие ее последовательницы предпочли воспитание детей производству труб для водопровода.

Время шло — вовсе немало лет, хотя Каммерлингу они казались неделями, потому что он был хорошим земным юношей со средней продолжительностью жизни 500 лет и только-только миновал период полового созревания. И вот уже целое поколение замечательных молодых людей в ладно скроенных туниках водили тракторы с лозунгами «Война — для ящеров!» и «Поджаривайте пиццы, а не людей!», и в глазах их сияло солнце. Они облагораживали землю, и помогали старикам, и организовывали механизированные хозяйства и фестивали песен, и общественные вечеринки.

Однажды вечером, когда Каммерлинг отечески наблюдал за своими сабрами, собирающими передатчик, отрабатывающими приемы каратэ и закладывающими фундамент супермаркета, небо озарилось вспышкой. Откуда ни возьмись появился корабль и мягко приземлился поблизости. И увидел Каммерлинг, что это модель «Суперспорт» нового, незнакомого ему образца, и приблизился, полный смутным, волнующим предчувствием.

А когда люк открылся, вышло из него создание неописуемое — хорошая земная девушка.

— Вот так да! — воскликнул Каммерлинг. — Должен признаться, уж давно не видел я хорошей земной девушки. Не угодно ли пройти ко мне в гости на корабль?

Она взглянула на то, что виднелось из-за печей для пицц и убранства из цветов, и молвила:

— Пора, Каммерлинг, возвращаться тебе домой.

— Кто это сказал? — спросил Каммерлинг.

И девушка ответила: — Твоя мать сказала.

— В таком случае, возвращаюсь! — решил Каммерлинг. — Дела здесь идут как по маслу.

И воззвал ко всем своим друзьям и последователям, и ко всем великолепным молодым людям, и к каждому, кто хотел слушать. И обратился он к ним:

— Служил я вам верой и правдой скромной связью с земным просвещением. Надеюсь, что не нарушил вашей самобытной культурной целостности. Дело сделано, и теперь я возвращаюсь назад на небо. Если у вас возникнут затруднения, смело вызывайте меня по передатчику на оставляемом мною корабле. Продолжай, Годольфус-4! Прощайте.

И они сказали в ответ:

— О великий розовый друг с небес! Мы понимаем, что ты не бог и все прочее; ты освободил нас от суеверий. Тем не менее благословляем тебя. Мы продолжим. Прощай!

Итак, Каммерлинг улетел. А как только это произошло, повылазили все эти старые волосатые вожди, и жрецы, и отсталые элементы, и начали поносить и уничтожать все и вся во имя их священного годольфусианского образа жизни. Но молодые люди, которых Каммерлинг предусмотрительно обучил каратэ и применению новейшего оружия, запросто управились с ними. И очень скоро новое поколение со всей энергией взялось за переустройство планеты целиком.

Прошло много лет, и Каммерлинг получил послание: «Мы переустроили планету целиком. Все экологично процветает и благоденствует. Что нам делать теперь?» И Каммерлинг, и его жена, и его лечащий врач долго думали и сперва ничего не могли решить, но в конце концов Каммерлинг передал: «Предлагаю разработать принцип движения быстрее света и нести факел цивилизации на другие планеты в ваших окрестностях. С любовью, Каммерлинг».

В один прекрасный день, через долгие-долгие годы, пришло новое послание с Годольфуса-4. Оно гласило: «Мы создали корабли быстрее света, и двинулись вперед, и благословили земным просвещением десять тысяч триста восемьдесят четыре планеты.

Больше планет не осталось. Все их народы спрашивают вместе с нами: „ЧТО НАМ ДЕЛАТЬ ТЕПЕРЬ?“» Но это послание Каммерлинг, увы, уже не получил.

Перевод: В. Баканов

Последняя из могикан, или Небо в алмазах

— Поступил сигнал, инспектор.

Оператор «Корониса» показала розовый кончик языка безобразному мужчине, ожидающему в патрульном катере Пояса астероидов. Катер завис в полумиле от базы «Коронис». «Весь щетиной зарос, — подумала оператор. — Брр…» И спрятав язычок, мило прощебетала:

— Это с… ага… с Франшизы Двенадцать.

Лицо человека на патрульном катере сложилось в еще более безобразную гримасу. Звали его инспектор космической безопасности Голлем, и у него болел живот.

Известие о том, что инспектора Компании мучают боли, порадовало бы всех до одного пузыресквотеров от Деймоса до Колец Сатурна. Разве что они бы, пожалуй, удивились, что у инспектора вообще имеется желудок, а не бобина магнитной ленты с записью контактов. Голлем, говорите? Да, всех друзей Голлема хватило б, чтобы основать колонию на мезоне, и сам он прекрасно это знал.

Впрочем, его желудок к этому привык. Желудок начал даже привыкать к работе на «Взаимный фонд Коронис», а его хозяин еще не оставлял надежды, что ему удастся пережить своего босса по имени Квайн.

Убивала его вовсе не желудочная колика, нет, дюйм за дюймом его снедало то, что он спрятал за Франшизой Четырнадцать, на самом краю сектора «Коронис».

Голлем, хмурясь, смотрел на экран, куда девица Квайна как раз вносила беды его следующего обхода. Считалось, что живая девица за консолью коммутатора повысит боевой дух служащих. Но при виде ее настроение у Голлема не улучшалось. Он знал, как выглядит, и нутром чуял, что это за вспышка была у Двенадцатой.

Когда набитые девицей данные вышли к нему на экран, он сразу понял, что это и впрямь жалоба на «барабашку», Призрачные сигналы в линиях.

О боже, нет. Только не это.

Он ведь только что все исправил и замел следы.

Франшизу Двенадцать держала «Уэст Хем Химикаты», жутковатая компания, которой заправляли киборги. Если он не доберется туда в ближайшее время, они пошлют следопыта. Но как ему туда попасть? Он только что оттуда, и к тому же по расписанию он должен двигаться вверх во Франшизу Один.

— Развернуть обход, — буркнул он в микрофон терминала. — Начать с Франшизы Четырнадцать. Цель: внеплановая проверка наращивания конгломерата на Одиннадцатой плюс экстренный ответ на вызов с «Уэст Хем». Выделить два дополнительных блока питания.

Девица занесла все в журнал базы; ей решительно не было дела до того, что инспектору взбрело в голову начать свой обход с космоклоаки.

Обрубив связь, Голлем ввел код нового курса, пытаясь не думать о том, как будет объяснять Квайну, на что пошли излишки питания. Если хоть кто-нибудь залезет в его терминал и найдет в бортжурнале фиктивные записи, грузить Голлему до конца жизни руду, да еще с электродами за ушами.

Он набрал с клавиатуры код инъекции «Вэйгиз», чтобы снять боль в желудке, и поймал ошибку в коде, какую исправил без особой радости. Большинство «поясников» (так звали жителей Пояса астероидов) приняли переход на реактор, работающий от накопителя гравитации, с распростертыми объятиями. Голлем терпеть его не мог: какая радость висеть, качаясь вверх-вниз задницей, вместо того чтобы самому гнать жестянку, куда пожелаешь. Как по старинке, по-настоящему.

Я последний фанат машин, думал он. Богом забытый динозавр в космосе…

Но у динозавра хватило бы ума не связываться с мертвой девчонкой.

И с «Рагнарёком».

Стрелка на индикаторе суммарного давления атмосфер качнулась и подпрыгнула, и патрульный катер ввинтился в нод искривления поля — Голлем, во всяком случае, надеялся, что так это произошло. Он отпихнул щупальце нового биомонитора, какой ему запихнули в корабль, и стал смотреть на звездную россыпь на обзорных экранах, пока искривление пространства не превратило эти звезды в кашу. В Поясе всегда есть на что поглядеть. На сей раз это была буря из мелких полумесяцев, хвостом тащившихся за его кораблем и поблескивающих, когда кувыркались камешки.

«Небо в алмазах…»

Из больших иллюминаторов «Рагнарёка» видно голое и пустое пространство космоса. Вот как когда-то умели летать. Его Железная Бабочка. Он поскреб в бороде, подсчитывая: заглянуть к сквотерам на Четырнадцатой, а потом пять часов до «Рагнарёка».

Пискнул сигнал сводки погоды, указывая на то, что с тех пор, как он вводил курс, изменилась скорость перемещения завихрений поля. Он покрутил тюнер, настраиваясь на волну сводки и спрашивая себя, каково бы жить при погоде, сплошь состоящей из вихрей ветров газа и жидкой воды. Сам он воспитывался на Луне.

Вспышка, о которой бубнила сводка погоды, оказалась парой беглых астероидов, на всех парах несущихся прочь с орбиты Большого Юпа. Старик: Юпитер еще мог время от времени разразиться парой-другой астероидов-камней. Эта парочка напоминала беглых троянцев, и направлялись они, похоже, в Дальний от «Коронис» нод, в сектор Темис. Сектор, по сути, пустовал, там не было ничего сколько-нибудь значительного, кроме какой-то новой медбазы. Впрочем, это дело не его, а инспектора с Цереса, придурковатого малого по имени Хара. Хара, вероятно, слишком занят сейчас тем, что толкает мутировавший бактериофаг, чтобы заметить, как они пролетели. А жаль — троянцы богаты газами.

Время кормежки. Голлем вскрыл пакет «овипафф» и врубил музыку. Свою музыку. Старый хеви-метал времен фронтира. Эти бьющие на подсознание новые биостоны не для него. Чумовые электронные децибелы вдарили по переборкам. Большими бесполезными зубами Голлем жевал пасту, кабина сотрясалась.

Биомонитор поджал все свой ложноножки. Поделом тебе. Никто не звал тебя на Голлемов корабль, симбиот сосущий.

Хеви-метал сделал свое дело. Голлем занялся упражнениями зарядкой. Нельзя запускать себя, полагаясь на волю невесомости, как Хара. Как все они теперь. Изящество движений в невесомости? Дерьмо собачье. Немодное тело Голлема сгибалось и распрямлялось.

Горилла. Ничего удивительного, что собственной его матери хватило одного взгляда на него, чтобы броситься наутек. «За две тысячи световых лет от дома...» А где у Голлема дом? Спросите у Квайна, спросите у Компании. Космос давно поделили Компании с большой буквы.

Пора тормозить в Четырнадцатую.

Франшиза Четырнадцать радовала своей неизменностью: беспорядочный и беззаконный муравейник налепленных одна на другую икринок и переходов меж ними. Когда разрешение стало лучше, икринки превратились в скопление пузырей-хабитатов с мономолекулярной оболочкой. Конгломерат астероидов, к какому они крепились, был синхродеформирован задолго до того, как Голлем начал обходы. Первые колонисты делали это с помощью реактивных двигателей. Круто. Теперь любой ребенок с сумматором гравитации как хочешь выправит тебе орбиту.

Пузырей на Четырнадцатой становилось все больше — и все больше детишек. Пузыри со всех сторон облепили астероид. Резервуары для выращивания тканей, продукция которых оплачивала франшизу, пока оставались нетронутыми, но во всех остальных местах пузыри лепились один на другой. Причем самые новые из них закреплены были довольно хлипко. У ребятишек скоро кончится камень, на котором работает их метаболит. Всякий раз проходя через Четырнадцатую, Голлем занудно напоминал им об этом.

— Где ваши толкалки для камня? — спросил он и теперь, когда на экране у него возникло лицо старшего сквота.

— Скоро, скоро, инспектор Голлем, — ответил худой скинхед с прилепленным к уху биотюнером.

— Компания расторгнет ваш контракт, Джуки. «Фонд Коронис» вычеркнет вас из списка держателей страхового полиса, если вы не будете поддерживать подлежащую страхованию систему жизнеобеспечения.

Джуки улыбнулся, помял зеленый ком за ухом. Да уж, они оставляют камни, поднимаются на высшую ступень эволюции, уходят в мир симбиотической косможизни. За спиной Джуки маячила пара боссов постарше.

— Вы не можете позволить себе, чтобы вас отрезали от сервиса, какой предоставляет Компания, — сердито сказал им он. Никто лучше Голлема не знал, сколь ничтожен этот сервис, но без него, что тогда? — Достаньте себе еще камня.

Он не мог больше тратить здесь время.

Выходя на малой скорости из Четырнадцатой, он заметил, что один из незакрепленных пузырей подернулся болезненно пурпурной пленкой. Не его забота, да и времени у него нет.

Чертыхнувшись, он подошел поближе и осторожно ввел зонды стыковочного устройства в мономолекулярную кожу пузыря. Когда зонды вскрыли замок, в кабину катера повалила вонь. Натянув дыхательное устройство, Голлем двинулся в загнивший пузырь, в ярости сжимая зубами сосок подачи кислорода. Посреди хабитата плавали, сбившись в невесомости в кучу, шесть или семь тел — словно моток желтой проволоки.

Он выдернул одно, плеснул мальцу в лицо струйку кислорода. Это оказался «сумковый малец», рожденный в невесомости и никогда не ведавший, что такое гравитация. Когда веки его медленно разошлись, Голлем толкнул его к гниющей сердцевине метаболита. — Вы кормили его фагом. — Он отвесил мальчишке затрещину! — Думали, фаг станет самовоспроизводиться, да? Вы его отравили.

Глаза парнишки сошлись у переносицы, потом кое-как выправились. Вероятно, он ни слова не понял из фразы Голлёма: диалект Четырнадцатой быстро мутировал. Может, кое-кто из них и впрямь начал общаться без слов, посредством своих симбиотов. Телепаты-овощи.

Толкнув мальчишку назад в груду тел, Голлем пинком выбросил мертвый метаболит в мусоросборник. Изголодавшийся молли-пузырь был испещрен пятнами некроза, вообще держался лишь чудом. Окатив его CО₂ из своего баллона, Голлем пополз к себе на корабль за запасным ядром метаболита. Когда он вернулся, квазиживая цитоплазма пленки пузыря уже начала прочищаться. Она регенерирует, если детишки снова не отравят ее каким-нибудь мутафагом, связывающим СО₂. Вот так теперь человечество строит себе космические дома — из мягких гетерокаталитических пленок, которые питаются светом звезд, дышат отходами жизнедеятельности человека.

Голлем порылся в куче слабо шевелящихся тел, пока не нашел мешок с фагом, зажатый между женщиной и ее младенцем. Она захныкала, когда он выдернул наркотик. Голлем унес его к себе на катер и осторожно отчалил, выпустив облачко питательного геля, чтобы заплавить дыру от зонда. Молли-пузырь сам себя исцелит.

Наконец он волен держать путь на «Рагнарек».

Он ввел курс на Двенадцатую, потом ловко вставил в код «заплатку» обходного лога и ввел истинную свою траекторию. В журнал пойдет что-нибудь из тайной библиотеки дубликатов, такие дубликаты были против всех планов Компании, и лучше бы никто их не нашел. Потом он ввел в журнал запись о только что израсходованных запасных материалах и, как всегда, слегка преувеличил их количество. Приписки, растраты. В животе у него забурчало.

Голлем врубил бурю рока, чтобы утихомирить желудок. Была одна старая песня о парне, который ходил, привязав себе на шею мертвую птицу. Воистину у него, Голлема, есть своя мертвая птица. Все, что было хорошего, мертво. Все, что было свободного, буйного, человеческого, — все мертво. Он и сам чувствовал себя призраком, уж поверьте. Дохлым призраком, случайно затесавшимся сюда из тех времен, когда люди сами вели свои машины к звездам, а водоросли оставались в кюветах. До того, как ученые напридумывали все эти метаболизирующие марсианские макромолекулы, которые, цитирую, укротили космос, конец цитаты. И есть теперь укрощенные мужчины, женщины и дети, которые с помощью этих молекул дышат и прокладывают дороги в пространство, ими питаются и творят музыку ими… Быть может, с ними совокупляются или спариваются!

Степной волк зарычал, оскалив зубы, подергал из стороны в сторону щупальце биомонитора. Пискнул радар. «Рагнарек!»

Время съежилось, и на экранах его вспыхнуло прошлое. Он позволил себе один быстрый взгляд.

Огромный, одетый в золото корабль парил в свете звезд, и крохотное солнце за ним подернуло его алмазной пылью. Последний «Арго», самая одинокая из всех «Контестога». «Рагнарек». Необъятная, гордая, громоздкая звездная машина, словно гербами, украшенная знаками примитивных технологий, забросивших человека. в космос. «Рагнарёк», открывший путь к Сатурну и тому, что лежало за ним. Кулак человека в лицо богам. Остов, дрейфующий в море, которое он покорил. Потерянный и забытый всеми, кроме затхлой тени, призрака-инспектора Голлема!

«Рагнарек!»

Нет сейчас времени натягивать скафандр и бродить по нему внутри и снаружи, разбирать, протирать, возиться о его архаичной арматурой. Его реактор давно уж умер и остыл. Голлем не решался даже запустить его; тронься он с места, и забьются в истерике все радары зоны. Украденное у Квайна электричество — вот и все, что теперь согревало корабль.

А внутри него — мертвая птица.

Голлем легко скользнул к главному шлюзу, который давно уже переоборудовал под свое стыковочное устройство. И в этот самый момент, ему показалось, он заметил, как в грозди подсобных; пузырей, какие он повесил на грузовой шлюз «Рагнарека», вспучивается новая «ягода». Что еще задумала Топанга?

Стыковочный фал вошел в шлюз с умиротворяющим душу щелчком, и, ожидая, пока откроется внутренний люк, Голлем стоял нос к носу с двумя старыми чудовищных размеров скафандрами, какие висели в шлюзе «Рагнарека». Просто невероятно, насколько они громоздкие и обременительные. Как в те времена вообще могли в них двигаться? Он оттолкнулся от переборки в сторону полутьмы на мостике.

На одно мгновение его девочка была там.

Широкие иллюминаторы — сплошь вращающийся лабиринт звездного света и усеянных огнями теней. Она сидит, откинувшись в кресле пилота, смотрит в космические глубины. Он видит ее чистый, энергичный профиль, силуэт девичьего тела среди теней. Глаза, голодные до звезд.

Потом ее взгляд сместился, зажегся свет. Его звездная девочка исчезла в то самое, что убило ее.

Время.

Топанга, больная, выжившая из ума старуха на заброшенном корабле.

Лицо — словно обломки кораблекрушения, и улыбка спасшего.

— Голли? Я вспоминала…

Что за удивительный инструмент человеческий голос, этот хрипловатый юный голос из недр звездной дымки! Какие сказки складывал он за прошедшие годы! Она не всегда была такой. Когда он только-только нашел ее — больную на бесцельно дрейфующем корабле, тогда еще она была Топанга. Последняя оставшаяся.

— Ты пользовалась устройством вызова. Я предупреждал тебя, они слишком близко. А теперь они поймали твой сигнал.

— Я ничего не посылала, Голли. — Странно голубые, широко открытые старческие глаза напомнили ему о месте, которого он никогда не видел.

Он начал проверять контрольные устройства и индикаторы, какие из предосторожности повесил на блоки ее консоли. Трудно поверить, но эти древние приборы еще функционировали. Корабль — целиком и полностью неорганический, тонна увесистых микросхем. Топанга утверждала, что не может активировать радио и радары, но когда с ней случился первый ее припадок безумия, Голлем убедился, что это не так. Он тогда прятал «Рагнарёк» во Франшизе Четыре, на большой космосвалке. Тогда Топанга начала забивать все частоты сигналом разрешения стыковки, обращенным к людям, умершим более двадцати лет назад. Команда по сбору трофейного имущества компании едва не взорвала ее тогда, прежде чем поспел на место Голлем: ему пришлось тогда даже подделать столкновение кораблей, чтобы как-то объяснить произошедшее Квайну.

Контроллер и радио были теплыми на ощупь.

— Топанга. Послушай меня. «Уэст Хем Химикаты» собираются послать за тобой следопыта. Ты забивала частоты их роботов-рудокопов. Знаешь, что они с тобой сделают? В лучшем случае — в самом лучшем случае ты попадешь в гериатрическую клинику. Иголки, Топанга, трубки. Врачи, указывающие, что тебе делать, обращающиеся с тобой как с вещью. Они захватят «Рагнарёк» как космический трофей. Если только не взорвут тебя сперва.

Ее лицо собралось безумными морщинами.

— Я сама могу о себе позаботиться. Я сожгу их лазерами.

— Ты их даже не увидишь. — Он свирепо уставился на непокорного призрака. Он может делать здесь что пожелает, что его может остановить? — Топанга, я собираюсь разбить устройство вызова. Это для твоего же блага.

Она выставила искалеченный временем подбородок, качнулись волоски на нем.

— Я их не боюсь.

— А надо бы бояться лечебницы с ночными горшками. Ты что, хочешь кончить как клубок трубок? Под наркотиками? Я его разберу.

— Нет, Голли, нет! — Руки-палочки панически забарабанили по подлокотникам, из стороны в сторону замотались складки кожи. — Я и пальцем его не. трону, я не забуду. Не оставляй меня беспомощной. Ну пожалуйста, не надо.

Ее голос сломался, и желудок его тоже… Он не мог выносить этого, не мог видеть существо, которое пожрало его девочку. Топанга ведь где-то там внутри. Молит о свободе, об опасности. Безопасность, беспомощность с кляпом во рту? Нет.

— Если я вытолкну корабль из зоны «Уэст Хем», ты окажешься на территории трех других Компаний. Топанга, детка, я не могу снова и снова спасать тебя «в последний раз».

Теперь она обмякла, погрузившись, словно в саван, в складки марсианского кислородного одеяла, какое он ей привез. Он уловил синий отсвет среди теней, и желудок послал ему в горло струйку желчи. Отпусти, ведьма. Умри прежде, чем утащишь и меня за собой.

Он начал вводить код в сумматор гравитации, который установил на мостике. Для массы «Рагнарека» сумматор никак не годился, но ради толчка его можно было и перегрузить. Он стабилизирует корабль при следующем обходе, если только сможет найти его, не истратив слишком много горючего.

За спиной у него раздался хрипловатый шепот:

— Так странно быть старой… — Призрак сочного девичьего смеха. — Я тебе когда-нибудь рассказывала о том, как сдвинулось поле? Это было на Тетис…

— Рассказывала.

«Рагнарёк» пробуждался.

Звезды, — мечтательно сказала она… — Харт Крейн был первым поэтом космоса. Слушай. «Звезды нацарапают морозные саги в твоих глазах, блестящие песни космоса необоримого. О серебряная жила…»

Голлем услышал, как что-то гулко лязгнуло об обшивку.

Кто-то пытался тайком выскользнуть с «Рагнарека».

Оттолкнувшись от консоли, он нырнул вниз по шахте в грузовой отсек, увидел, как закрывается люк шлюза, и рывком дернулся вверх, чтобы через главный шлюз добраться до своего корабля. Слишком поздно. Когда он влетел в кабину, экраны показывали, как из-за нового пузыря отчаливает странная шлюпка.

Болван, тупица…

В главном шлюзе он поспешно натянул скафандр и, выбравшись наружу, побрел, спотыкаясь, по внешней обшивке «Рагнарека». Новый пузырь был еще мягким и состоял по большей части из питательного геля. Пытаясь рассмотреть, что там внутри, Голлем уткнулся лицом в пленку и расколол дыхательное устройство.

К Топанге он вернулся, почерневший от ярости.

— Ты позволяешь причаливать к «Рагнарёку» торговцу фагом.

— А, так это был Лео? — неопределенно рассмеялась она. — Он курьер из соседней зоны. Темис, так она называется? Он иногда заскакивает. Он был ко мне так чудно добр, Голли.

— Он вонючий торговец фагом, и ты это знаешь. Ты покрываешь наркодельцов. — Голлема подташнивало. Топанга былых времен вышвырнула бы Лео из мусоросборника. — Никакого фага. Никакого фага в дополнение ко всему остальному.

Древние веки опустились.

— Брось, Голли. Я столько времени провожу одна, — прошептала она. — Ты так надолго оставляешь меня одну.

Ее усохшая лапка потянулась отыскать его руку. В старческих коричневых пятнах, расчерченная пронзительными венами лапка. Наросты, жилы, И это руки той девчонки, что удержала лагерь на Тетисе?

Он поднял взгляд на строй голограмм над иллюминатором и увидел эту девочку. Камера уловила ее усмешку, устремленный в черную бесконечность и бешеный свет сатурновых колец, отраженных в ее золотисто-рыжих волосах…

— Топанга, матушка, — мучительно выдавил он.

— И не зови меня матушка, ты, пластиковый космосвинья! — взорвалась она Возмущенный вопль выбросил ее из кресла пилота, и ему пришлось упаковать ее назад, хотя ему мучительно не хотелось касаться ее. Одной четвертой гравитации хватит, чтобы сломать эти палочки. — Мне следовало умереть, — пробормотала она. — Не долго осталось ждать. Ты скоро избавишься от меня.

«Рагнарёк» был запущен, он мог идти.

— Марсианка, космопроходец, держись, — сердечно сказал он. Желудок знал, что ждет впереди. И ничто в ближайшем будущем не предвещало ничего хорошего.

Уходя, он слышал, как она весело говорит «Джимбол, проверка» своему мертвому компьютеру.

Нагоняя упущенное, он двинул к Франшизе Двенадцать и «Уэст Хем». Как раз тогда, когда он вносил изменения в бортжурнал, чтобы привязать его к реальному времени, загудел приемник. Экран остался пустым.

— Идентифицируй.

— Ждал тебя, Голлем, — раздался невнятный тенор. Борода Голлема дернулась.

— Охренненый корабль, — хмыкнул голос. — Большая шишка в «Ко'онис» еще как на него клюнет.

— Хочешь остаться на свободе, держись подальше от «Рагнарёка», — сказал торговцу фагом Голлем.

— Мои предки сто пудов по мне поплачут, инспектор, — снова захихикал голос.

Послышался щелчок, и Голлем услышал собственный голос, говорящий: «Топанга, детка, я не могу снова и снова спасать тебя „в последний раз“».

— Мировая, инспектор, мировая. Зачем нам война?

— Плевать мне на твои поганые пленки, — устало отозвался Голлем. — Ты не сможешь вертеть мной, как вертишь Хара.

— Топанга, — раздумчиво произнес Лео. — Трехнутая, крутая старая лиса. Она тебе рассказала, как я выправил ей провода-шмувода?

Голлем оборвал связь.

Толкач, наверное, сам пережег провода, чтобы, починив их, завоевать ее доверие. Желудок Голлема сочился кислотой. Такая ранимая. Старый больной орел в мертвой зоне, и крысы отыскали ее…

И ведь они не отстанут. На «Рагнарёке» есть воздух, вода, питание. Передатчики. Возможно, это они пользовались устройством вызова, возможно, она говорила правду. Они могут захватить корабль. Выбросить ее из шлюза…

Рука Голлема зависла над консолью.

Если он повернет сейчас, его бортжурнал все покажет. Перелет скрыть тогда не удастся. И чего ради? Нет, решил он. Они подождут, они сперва все вокруг разнюхают. Они захотят и меня заодно прижать к ногтю. Они захотят проверить, что из меня можно выжать. Молись, чтобы они этого не узнали.

Надо раздобыть где-то блоки питания, чтобы хватило на скачок для «Рагнарёка». Как, как? Это все равно что пытаться спрятать Большой Юп.

Тут он заметил, что скомкал биомонитор в тошнотворного вида желтый ком, и зашвырнул его через всю кабину. Сколько еще ему удастся водить за нос «Коронис»?

И словно услышав его мысли, заблеяла горячая линия связи с базой Компании.

— Вы почему не во Франшизе Два, Голлем?

Горлодер Квайн собственной персоной. Сделав глубокий вдох, Голлем повторил свой план обратного курса обхода, глядя, как морщится рыльце Квайна.

— С сего дня будете сперва спрашивать у меня разрешения. А теперь слушайте сюда, Голлем. — Квайн откинулся рыхлой тушкой на спинку биофлекса. «Коронис» не признавала неблагоприятных условий труда на головной базе. — Не знаю, что вы там затеяли во Франшизе Три, но я хочу, чтобы этому был положен конец. Шахтеры подняли крик, и наша Компания такого не потерпит.

Голлем потряс косматой головой, словно оглушенный бык. Франшиза Три? Ах да, предприятие по добыче тяжёлых металлов.

— Они перегружают свои лучевые тягачи на высокоскоростной выемке. Это есть в моем отчете, — объяснил он Квайну. — Если они и дальше будут так гнать выработку, то перекроют все лимиты по контракту, то есть придется говорить о его переформулировке. А страховка этого не покрывает, поскольку в приложении к их контракту лимиты ясно оговорены.

Брыли Квайна зловеще дернулись.

— Голлем, я снова вас предупреждаю: не ваше место толковать контракт держателю страховки. Если шахтеры намерены добывать свою руду быстрее за счет аннулирования контракта, это их дело. Ваша задача заявить о нарушении контракта, а не надоедать им формальностями. В настоящий момент они злятся на вас, ни на кого другого. И надеюсь, вы не думаете, что наша, — почтительная пауза, — Компания одобряет вашу инициативу?

Голлем неопределённо заклокотал. Давно бы следовало к такому привыкнуть. «Коронис» желает получить свою долю быстро, и притом не платить компенсацию, когда все взлетит на воздух. Шахтерам платят за каждый шаттл с грузом, и большинство из работяг не в состоянии отличить приложение к контракту от потайной заслонки. К тому времени, когда они обнаружат, в чем различие, они будут мертвы.

— И еще одно. — Квайн внимательно наблюдал за ним. — До вас, возможно, доходит шум из сектора Темис. Они, похоже, все там из себя выходят из-за какого-то камня.

— Вы имеете в виду тех троянцев? — озадаченно спросил Голлем. — А в чем дело?

— Вы связывались с Темис?

— Нет.

— Прекрасно. Вы не станете отклоняться, повторяю, не станете отклоняться от курса обхода. Вы сами висите на волоске, Голлем. Если в вашем бортжурнале окажется хоть что-нибудь, связанное с Темис, вас вышибут из Компании и можете рассчитывать на арест имущества за превышение кредита по будущей пенсии. И никаких прав на бесплатный проезд тоже не ждите. Вам все ясно?

Голлем оборвал связь. Когда он наконец совладал с дрожью в руках, то набрал код «Погоды», чтобы получить новую сводку по орбитам беглых камней. Оба астероида полным ходом шли в сектор Темис, но пока еще были довольно далеко от самой планеты. Он нахмурился. Кому до этого дело? В астрономических таблицах единственным сколько-нибудь значимым объектом значилась только новая медбаза, и возле ее названия стоял значок «Независимая» — и никаких подробностей. К тому же они, похоже, чисты. Если этот грязный Хара…

Голлем хмыкнул. Теперь он понял. Квайн надеялся, что какая-нибудь заварушка в Темис поможет уговорить Церес-центральную передать часть этого сектора в его, Квайна, ведение. А медбаза Компании не принадлежит, так что ею вполне можно пожертвовать. Ловко придумано, размышлял Голлем. Вот уж Квайн разживется, если эта затея сработает.

Он входил в зону «Уэст Хем Химикаты». Не успел он отправить сигнал, как по радио к нему прорвался поток ругательств босса предприятия. Голлем поспешил отклониться от курса, чтобы свести к минимуму свое вмешательство в их линии передач, и главный киборг остыл настолько, чтобы дать ему отчитаться о том, что он разобрался с их «барабашкой».

— Это был радар, на который кто-то повесил определитель поля, — солгал Голлем, соображая про себя, смогли ли киборги опознать «Рагнарёк» и не выведут ли они его на чистую воду.

— Ладно, катитесь. Освободите зону.

Старому киборгу было плевать. Череп у него был изрыт входами электродов, а из костяшек пальцев пробивались порослью провода. Как бы Голлем ни любил металл, это было уж слишком. Из Двенадцатой он выбрался как мог осторожно. Здесь ведь живут не люди, а создания, проводами подсоединенные к консолям роботизированных перерабатывающих заводов на всех астероидах вокруг, а он создает помехи по всей их нейронной сети. Ничего удивительного, если когда-нибудь они откроют по нему огонь.

Его следующей остановкой была новая франшиза по накоплению массы под будущую колонию на Одиннадцатой. Пока это была только станция на медленной орбите на самом ободе Провала Кирквуда — довольно рискованный участок для работы. Если они начнут терять астероиды, то хаос может воцариться во всему сектору «Коронис».

Период накопления массы означал блоки питания, множество блоков питания. Голлем начал рассчитывать параметры «Рагнарёка». Кишечник отозвался на это спазмами: взявшее в аренду Одиннадцатую предприятие строило большие планы по созданию самостоятельной колонии на малом бюджете. Им нужны эти блоки, чтобы притащить богатые газом астероиды.

Войдя в зону Одиннадцатой, Голлем понял, что у колонистов есть и другие проблемы.

— Мы сделали расчеты на случай аварийной ситуации два-сигма, — устало повторил начальник Одиннадцатой.

Голлем стоял рядом с ним у голографического дисплея, показывавшего в трехмерной проекции траектории астероидов, какие намеревались взорвать колонисты.

— Расчет недостаточно точный, — сказал ему Голлем. Точка конвергенции размазана ко всем чертям. Вы потеряете больший камень, и он уйдет прямиком в Десятую.

— Но ведь Десятая никем не занята, — запротестовал начальник Одиннадцатой.

— Никакой разницы. Как, по-вашему, почему вы получили эту франшизу по дешевке? Компания просто счастлива, что вы наращиваете конгломерат у этой жилы, они только и ждут, что вы потеряете хотя бы один камень, тогда они смогут аннулировать контракт и перепродать вашу франшизу. Я не могу сертифицировать операцию, если вы не сделаете перерасчет.

— Но это же означает, что нам придется покупать компьютерное время на Церес-центральной! — завопил начальник. — Не можем мы этого себе позволить!

— Вам следовало бы учесть факторы нестабильности прежде, чем подписывать контракт, — деревянным голосом отозвался Голлем. Ему втайне хотелось, чтобы у старшего было поменьше волос; прижимать так скинхеда намного проще.

— Позвольте хотя бы привезти камни, какие мы уже оборудовали зарядами, — молил начальник.

— Сколько у вас тут блоков питания? — указал Голлем.

— Двадцать один.

— Я заберу из них шесть и дам вам свидетельство. Это дешевле, чем полный перерасчет.

Челюсть начальника отвисла, потом, сжав кулаки, он зарычал:

— Ах ты, грязный ублюдок!

Внезапно за спиной у них что-то взвыло, и оператор связи сорвал с головы наушники. Потянувшись, начальник Одиннадцатой щелкнул тумблером динамика, и хабитат наполнился ревом на всех частотах. С минуту. Голлему казалось, что это фронтальная вспышка на Солнце, потом он разобрал в этом вое человеческий крик:

— СОС! НА ПОМОЩЬ! ГО-О-О-ОЛЛИ-И-И…

О нет! О Господи Иисусе, нет! Он хлопнул ладонью по тумблеру динамика, чувствуя, как по всему телу у него выступает пот.

— Да что во всем космосе… — начал начальник станции.

— Старый маяк в Провале. — Голлем распихал операторов, прорываясь к шлюзу. — Нужно пойти прикончить его.

Он ворвался в корабль и врубил инжекторный ускоритель. Нет теперь времени на блоки питания. Вопль означал, что Топанга действительно в опасности — она звала не мертвецов.

Если он подключит запасной инжектор, то сможет отменить заранее заданные шаблоны поля и взять более короткий, прямой курс. Что, разумеется, строго воспрещено правилами Компании. Он так и сделал, а потом открыл все каналы связи. Топанги в эфире не было. Пожар? Столкновение? Скорее Лео и его дружки сделали свой ход.

Он несся в искривлениях поля, зря расходовал горючее, пальцы его механически щелкали настройками радара в надежде поймать сигнал какого-нибудь фагера, толкача, хоть кого-нибудь. Он поймал только болтовню шахтеров в дальнем далеке и разговор пары операторов складских баз, спрашивающих друг у друга, что это за тревога. Кто-то из сектора Темис монотонно вызывал инспектора Хару. Как водится, Хара не отвечал, Темйс-центральной шло лишь автоматическое «ждите ответа». Голлем непредвзято обругал их всех, пытаясь выдавить из мозгов хоть какой-нибудь план.

Зачем бы толкачам так быстро захватывать «Рагнарек»? Конфронтация не в их стиле.

Может, они сочли, что риска тут никакого? Кулак Голлема крушил тюнер, выбивая тяжелый ритм хеви-метлла. «Выкрась черным…» Но им придется оставить ее в живых до тех пор, пока я туда не доберусь. Им нужен я.

Что делать? Купятся они на угрозу вызвать Церес-центральную? Не стоит трудиться отвечать. Они не хуже тебя знают, что налет Компании приведет к тому, что Толанга окажется в больнице для престарелых, «Рагнарек» в парке трофеев Квайна, а Голлем в трудбригаде зомби… Как вырвать Топангу из их лап? Если я попытаюсь блефовать, первое, что они сделают, это вкатят нам обоим дозу фага. Подсаживающую дозу. Почему, ну почему я оставил ее одну?

Мысли его завершали уже энный виток по такой вот мученической орбите, когда он заметил, что голос Темиса форсировал усилитель и пытается теперь докричаться до «Коронис», его родной базы. Поправка: родной базы Квайна. Никакого ответа.

Вопреки совету желудка он настроился на их волну.

— Медбаза Темис вызывает Коронис-центральную, у нас чрезвычайная ситуация. Коронис, пожалуйста, ответьте. Медбаза Темис вызывает Коронис-центральную, аварийная ситуация, пожалуйста…

Женщина, явно диспетчер связи. Наконец, девица Квайна отозвалась:

— Медбаза Темис, вы нарушаете наши информационные потоки. Пожалуйста, приглушите сигнал.

— Коронис, у нас аварийная ситуация. Нам нужна помощь… В нас вот-вот врежется астероид!

— Медбаза Темис, свяжитесь с офицером безопасности, патрулирующим ваш сектор, у нас нет полномочий действовать за пределами сектора Компании. Вы нарушаете наши информационные потоки.

— Наша база не отвечает! Нам нужна помощь, у нас жертвы…

— Коронис, — ворвался мужской голос, — немедленно свяжите меня с вашим начальством. Это врачебная необходимость.

— Медбаза Темис, руководитель сектора Квайн в настоящее время находится за пределами базы. У нас идет монтаж грузового шаттла под трансмарсианское окно, пожалуйста, ждите, пока не будет произведен запуск.

— Но…

— Коронис, конец связи.

Голлем скривился, пытаясь вообразить себе, как Квайн выходит за пределы станции.

И вернулся к ломанию головы над собственной проблемой. Женщина с Темис продолжала вызывать:

— Мы на траектории столкновения, нам необходимы блоки питания, чтобы сойти с нее. Если кто-то может нам помочь, пожалуйста, отзовитесь. Медбаза Темис…

Он ее отрубил.

Одного «Рагнарека» вполне достаточно, и его «Рагнарек» лежал прямо перед ним.

Оставалась еще смутная вероятность, что толкачи не ждут его так скоро. Голлем сбросил скорость и стал медленно дрейфовать к древнему кораблю. Когда экраны его прояснились, он увидел, что в пузырях позади грузового шлюза помаргивают, перемещаясь, огни.

Его единственный шанс, если они не успели еще перетащить фаг на борт.

Вцепившись в рычаг демонтажного лазера, Голлем бросил патрульный катер прямо на главный шлюз «Рагнарёка». Лазерный луч веером прошелся по пузырям, срезав два основательных ломтя, прежде чем Голлему пришлось затормозить. Ударная волна от столкновения бросила его на панели управления. Стыковочные устройства сопрягались, и Голлем головой, вперед рванулся в шлюз «Рагнарека». Когда за ним начал закрываться внешний, он ударил по кнопке аварийного открытия внутренней камеры, отчего по всему кораблю завыли аварийные огни. Вот он уже внутри и, отталкиваясь от стен, несется вверх по шахте. Поверх воя сирен слышался еще и металлический лязг: фагеры бегом выбегали из грузового люка, чтобы спасти свои пузыри. Если он сможет добраться до мостика первым, внутрь их он уже не впустит.

Он извернулся, оттолкнувшись обеими ногами от труб, и пулей влетел на мостик, рука его тянулась к рычагу аварийного закрытия шлюзовых затворов. Им не пользовались десятилетия — Голлем едва не сломал запястье, дернув за рычаг и одновременно преодолевая силу инерции, своего прыжка, и в награду услышал, как далеко внизу сладко заскрежетали рычаги и люки шлюзов.

Затем он повернулся к креслу пилота, где должна была сидеть Топанга, и увидел, что опоздал.

Да, в кресле-то она была, но обеим руками сжимала себе горло, и глаза у нее закатились. Позади кресла маячила худая безволосая фигура: фагер расслабленно облокотился о спинку кресла, а в кулаке у него была зажата скрученная из провода удавка, надетая на шею Топанге.

— Вот уж поистине героизм, инспектор, — ухмыльнулся толкач.

Долю секунды Голлем размышлял, неужто Лео не заметил нацеленного на него ручного лазера, но потом увидел, что Лео вдавил в бок Топанге сварочную горелку.

Чека безопасности была снята.

— Мировая, мальчик Голли? Клади пушку. Не выйдет.

Минуту спустя Голлем послал лазер дрейфовать мимо руки локтя Лео. Фагер на это не купился.

— Открывай, — дернул в сторону рычага шлюза подбородком фагер, и Топанга издала клокочущее хныканье.

Стрит Голлему открыть шлюз, и игра закончена, раз и навсегда. Он застыл в невесомости, его напружиненное тело искало позади себя хоть что-то, от чего можно оттолкнуться.

Фагер толкач дернул за провод. Руки Тоцанги задергались вверх-вниз. Один ужасающий глаз уставился на Голлема. Искорка в нем. Топанга словно пыталась сказать «НЕТ».

— Ты ее убиваешь. А когда ее не станет, я оторву голову и выброшу тебя в мусоросборник.

— И чегой-то тебя так тянет убивать?. — Фагер захихикал. Внезапно дернув за провод, он перевернул Топангу вниз головой, так что ее ноги поплыли в сторону Голлема. Старая женщина немощно брыкалась. Безумие какое-то, но ее босые ноги были совсем девичьими.

— Открывай.

Когда Голлем не двинулся с места, рука фагера поднялась по грациозной дуге, распустились когтями пальцы. Арка пламени прорезала, прошла назад, прорезала снова, когда Топанга конвульсивно выгнулась. Одна девичья стопа отделилась и поплыла в сторону, таща за собой хвост капель. Голлем увидел указывающую прямо на него из почерневшей культи белую палочку. Топанга затихла.

— Еще много осталось, — хмыкнул толкач. — Вот уж действительно крутая старушка. Открывай. — Отпусти ее. Отпусти ее. Я открою.

— Открывай давай. — Снова дернулась горелка. Внезапно Топанга изогнулась, слабо скребя пах Лео.

Голова фагера на мгновение качнулась вниз.

Голлем нырнул ему под руку, выворачивая против инерции собственного движения руку толкача. Горелка, вырвавшись, понеслась по кабине, в то время как Голлем и фагер барахтались, ослепленные длинным балахоном Топанги. Фагер вытащил откуда-то нож, но не мог найти точку опоры. Голлем почувствовал, как сцепились у негр на талии ноги толкача, и. воспользовался этим, чтобы оттолкнуть подальше Топангу. Когда перед глазами у него прояснилось, он сдавил, прижимая к себе, фагера и начал решительно взимать проценты со стольких часов физзарядки.

Какраз в тот момент, когда он ощупью искал провод, чтобы связать им неподвижное уже тело, что-то врезало ему по затылку сразу за ухом, и свет погас.

Очнулся он под крики Топанги: — Вал! Вал! Я их держу!

Она разве что не волосами цеплялась за консоль, а обеими руками наставила на него древнюю «молнию». Из дула сантиметрах в тридцати от его головы вился дымок.

— Топанга, это я… Голли. Очнись, астронавт, дай мне его связать.

— Где ты, Вал! — смеясь, прокричал девичий голос. — Я с'час прикончу этих гадских засранцев. Вал!

Валентин Орлов, ее муж, уже тридцать лет Лежал в снегах Ганимеда.

— Вал занят, Топанга, — мягко произнес Голлем. Звуки, доносившиеся с обшивки, вовсе ему не нравились. — Вал послал меня помочь тебе. Положи пушку, космодевочка. Помоги мне связать этого подонка Они пытаются украсть мой катер.

Теперь он вспомнил, что в спешке забыл закрыть шлюз. Топанга смотрела на него в упор.

— И почему так часто встречаю я здесь твою рожу? — прокаркала она. — Зенки цвета немытой посуды…

Тут она потеряла сознание, и Голлем бросился в шахту, стремясь попасть в шлюз.

Его патрульный катер отчаливал. За ним на тросе плыла шлюпка торговцев фагом.

Он сел на мель на «Рагнарёке».

Ярость взметнула его назад на мостик. Он умудрился послать вслед толкачам слабую струйку лазерных лучей, но те стремительно набирали скорость. Бесполезно. Тогда он подтянул голову фагера так, чтобы она оказалась прямо над его коленом, потом с силой выбросил колено вверх и лишь затем взялся оснащать Топангу иглами внутривенного вливания, с трудом попадая в паутину старческих вен. Как, черт побери, эти клешни удержали пушку? Скрипя зубами, чтобы утишить восстание в желудке, он наложил покрывающий гель на ее ожоги. Уборку он завершил тем, что отбуксировал фагера и отрезанную стопу к шлюзу мусоросборника.

Держа одну руку на кнопке «пуск», он вдруг, хмурясь, замер. Не помешало бы выбить из Лео кое-какие сведения. Что это они затеяли в его секторе?

Тут в голове его прояснилось, и кулак вдавил «выбросить». Его сектор?

Если он попадет в руки Компании, то остаток жизни проведет с проводками в мозгах, отрабатывая этот патрульный катер. Это если ему повезет.

Не выйдет, бежать некуда. Космос принадлежит Компаниям. Он и впрямь теперь в двух тысячах световых лет от дома — на мертвом корабле.

Мертвом?

Голлем отбросил со лба жидкие волосы и усмехнулся: У «Рагнарёка» здоровая экосистема, уж об этом он позаботился. Никто, кроме фагеров, не знает о том, что корабль здесь, а уж против них он какое-то время тут продержится. Возможно, достаточно долго, чтобы проверить, можно ли извлечь какое-то горючее из этого дома с привидениями, не взбудоражив при этом весь сектор. Внезапно он от души и вслух рассмеялся. С его внутреннего взора глаз спал ржавый ставень, открывая доступ славе.

— Человек, человек! — пробормотал он и засунул голову в камеру регенерации, чтобы проверить, как обстоят дела на длинных рядах кювет с культурами, уходящих вдаль в свете вечногорящих ламп.

Минута ушла у него на то, чтобы понять, в чем дело.

Неудивительно, что торговцы фагом явились так быстро. Неудивительно, что он хохочет как последний дурак. Они всю камеру засеяли культурой фага. Не корабль, а фабрика. Первые кюветы созрели и вот-вот уже дадут споры, сам воздух был тягучим. Голлем вытащил кюветы, глотнув при этом чистейшего фага, и отправил созревшие кюветы в шлюз мусоросборника.

Потом заполз назад на поиски новых. На всех стадиях фотосинтезирующая водоросль начинала сбиваться в комья, сворачиваться в лишайникоподобный симбиот, называемый фагом. Ни одной чистой кюветы.

Еще несколько часов, и на «Рагнарёке» не останется воздуха.

Но им с Топангой будет уже все, равно. Они к тому времени давно уже будут парить в просторах космоса, подохнув от передозняка.

Вот теперь его действительно прижало.

Залив в систему вентиляции немного жидкого кислорода, Голлем поднялся на мостик. Добудь чистый метаболит или умри.

Но кто даст им воздух? Даже если ему удастся сдвинуть с места «Рагнарёк», склады и франшизы, неминуемо компании об этом узнают и будут настороже. С тем же успехом можно послать сигнал на «Коронис» и сдаться. Может, Квайн не станет утруждать себя тем, чтобы добраться до них с Топангой вовремя. Может, так будет лучше. Лечебницы. Провода.

Топанга застонала. Голлем пощупал ей виски. Горячие, как плазма: старым дамам с укороченной ногой не следует играть в войну. Он выискал биогены, восхищаясь пузырьками, ампулами, таблетками, ингаляторами, спреями, забрасывающими в организм невесть что, но помогающими выжить. Контрабанда, какую они с Валом взяли на борт в былые дни свободы. Сокровищницы Топанги хватило бы, чтобы укомплектовать… Погодите минутку.

Медбаза Темис.

Он настроил приемник «Рагнарёка». Женщина с Темиса еще звала — тихо и хрипло. Он вывернул антенну так, чтобы она давала насколько возможно узкий луч.

— Медбаза Темис, слышите меня? — Кто вы? Кто тут? — Удивление вырвало ее из повторения заученных из учебника фраз.

— Это миссия траления космоса, У меня на борту пострадавший.

— Где…

Тут ворвался мужской голос:

— Говорит главврач Кранц, пилот. Привозите своего раненого, но на нас движется беглый астероид в гравиевом облаке. Если в течение ближайших тридцати часов мы не добудем горючего, чтобы увести базу, нас продырявят. Можете нам помочь?

— Всем, чем могу. Проверьте координаты. Женщина остолбенела от десятичных знаков. Какой смысл говорить им, что «Рагнарёк» им без пользы. Блок сумматора гравитации не сможет увести базу и до появления кометы Галлея. А ядерный реактор «Рагнарёка»… Если он заработает, это будет все равно что вытирать глаза реактивным двигателем.

Но их воздух может спасти их с Топангой.

Реактор. Отталкиваясь от переборок, Голлем буквально попрыгал в машинное отделение, зная, что живостью в членах он отчасти обязан фагу. Лишь отчасти. Тысячи раз ходил он этим коридором, тысячи раз с трудом отрывал себя от искушения. Теперь, ликуя, он начал проверять платы, схемы которых сотни раз прослеживал пальцами, перепроверял и вворачивал заново давно выдернутые кем-то плавкие предохранители. Тут имелся пакет запаянного в пластик самовоспламеняющегося резерва топлива для запала. Потрясающий процесс конверсии, настоящий кошмар паяльщика, нагромождение теплообменников и контуров переменного тока. Безумно, расточительно, опасно. Микросхем здесь хватит, чтобы опутать ими весь Пояс. Невероятно трудно поверить, что эта махина довезла человека на Сатурн, еще труднее поверить в то, что она заработает сегодня.

Он постучал друг о друга стержнями реактора, издавшими при этом тупой лязг, потом щелкнул тумблерами, опускающими эти стержни в реактор. Никто не может сказать, что там выкристаллизовалось. Каналы подвода топлива в конвертер задребезжали от собравшейся там за тридцать лет пыли. Запальный резерв спроектирован был, вероятно, лишь ради одного аварийного пуска. Сможет ли он запалить его снова, чтобы затормозить?

Учись по ходу дела.

Одно известно наверняка, что когда проснется этот достопочтенный металлический вулкан, все до одного радары отсюда до Коронис засветятся как новогодние елки.

Вернувшись на капитанский мостик, он услышал шепот Топанги:

— Мы покинули гавань, зависшую среди тьмы — о стальное знанье, ней скачок свяжет тебя…

— Молись, чтобы он совершил скачок, — сказал ей Голлем и начал вводить курс, по два раза перепроверяя все, потому что в тени сновали фагомыши. Потом плотнее укутал Топангу в антигравитационную сеть.

Один за другим ожили огни на панели управления реактора.

Инфразвуковой гул, нарастающий в недрах «Рагнарека», наполнил сердце Голлема ужасом и радостью. Он бросился на соседнюю с креслом пилота антигравитационную кушетку, пожалев, что у него нет ничего при себе, что он даже не начал обратный отсчет. Старт. Поехали. Гул расцвел, превратился в грохот дробилки руды. Гравитация обрушилась на него внезапно. Все на мостике полетело на палубу. Антигравитационная кушетка покосилась на сторону, рев взвился до визга, который словно прорезал ему мозг, а потом затих.

Когда он вновь с трудом добрался до радара, то обнаружил, что поджиг реактивного двигателя сработал верно. «Рагнарёк» несся к Темис. Тут он увидел, что глаза Топанги открылись.

— Куда мы направляемся? — спросила она будничным как мыло голосом.

— Я увожу твой корабль в соседний сектор, в Темис. Нам нужен метаболит, кислород. Фагеры попортили твои регенераторы.

— В Темис?

— Там есть медбаза. Они дадут нам метаболит.

Ошибка.

— О нет… нет! — Она забилась в ремнях, села — Нет, Голли! Я не хочу в больницу! Не дай им забрать меня!

— Никто и не говорит о больнице, Топанга. Ты останешься вот тут на корабле, а я пойду к ним за метаболитом. О тебе они даже знать не будут. Мы не пробудем там и пяти минут.

Бесполезно.

— Да проклянет тебя Господь, Голлем. — Она предприняла попытку сплюнуть. — Ты пытаешься заманить меня в ловушку. Я тебя знаю! Ты никогда не дашь мне свободы. Ты меня тут не похоронишь, Голлем. Можешь гнить себе в Лунодоме со своим мерзким детенышем, а я лечу к Валу!

— Остынь, космоходец, ты уже зеваешь.

Он наконец вогнал в нее немного транквилизаторов и вернулся к изучению «Рагнарека». Фаг теперь становился все сильнее. Когда Голлем поднял взгляд на голограммы, они наблюдали за тем, как он ведет их корабль. Герои звезд былых времен. Вал Орлов, Фитц, Ганнес, Мьюра — все великие. Временами лишь усмешка за омытым золотом иллюминатором шлема, только имя на скафандре подле какого-нибудь сумасшедшего механизма. За ними — затерянная в космосе пустыня, неизведанная земля под светом неведомых лун. Все живы, все так молоды. Вот Топанга, обнимает за плечи еще одну космодевочку, смуглую русскую, которая до сих пор крутится на орбите Ио. Обе улыбались до ушей, глядя куда-то мимо него, счастливые, яркие и живые.

Когда они начнут говорить, это и будет приход…

Он установил гироскопы, чтобы развернуть реактор «Рагнарёка» в положение, как он полагал, необходимое для запала. Если он может доверять циферблатам, запала хватит на торможение и на последний поджиг, чтобы убраться из Темис. Но куда он полетит с медбазы? В небо в алмазах…

Он услышал, что мурлычет себе под нос какой-то мотивчик, и решил перевести «Рагнарёк» на автопилот. Не важно, в каком состоянии компьютер, он все равно не столь безумен, как Голлем сейчас.

Ты видел маму, дружок, видел, как она стоит в тени?

Когда в голове у него запели «Стоунз», он спустился вниз и вышвырнул в мусоросборник половину кювет. То, что на корабле осталось всего три баллона с кислородом, показалось ему смешным до колик. Он вскрыл один.

Глоток кислорода отрезвил его настолько, что он вспомнил о том, что надо проверить сводку погоды. Женщина с медбазы все еще пыталась вызвать Темис-центральную. Голлем подавил порыв просветить ее относительно Компаний и сосредоточился на обновленных орбитах беглых троянцев. Теперь он понял, что так всполошило медбазу. Головной беглец промахнется мимо нее на несколько мегамиль, но при этом он достаточно массивен, чтобы поднять целое цунами гравия. Меньший беглец позади него, замыкал хвост. Второй астероид тоже пойдет мимо, но гравиевое облако между этой парочкой способно разорвать мономолекудярные пузыри в клочья.

Он должен успеть попасть на базу и убраться с нее, и сделать это нужно быстро.

Он дохнул еще кислороду и рассчитал орбиты беглецов в наихудшем варианте аварийной ситуации. Выглядело неплохо — для него. Желудок у него дрогнул; даже под фагом Голлем без особого труда мог вообразить себе, каково это будет, когда медики обнаружат, что он и Топанга на наркотиках.

Тут Голлем заметил, что Топанга усмехается. От фага пользы ей было много больше, чем от транков.

— Не беспокойся, звездная девочка. Голли не даст им тебя зацапать.

— Воздух. — Она пыталась указать на систему жизнеобеспечения, индикатор которой давно уже горел красным:

— Знаю, космоходец. Воздух мы получим на медбазе.

Она наградила его странной, совсем не свойственной ей улыбкой.

— Как скажешь, маленький Голли, — хрипло прошептала она. — Я знаю… ты был чудесен… прекрасен…

Ее рука протянулась — раскалённая. Этого он уж точно не мог принять. Жаль, что от кислорода рок в голове пропал.

— Почитай нам стихи в дорогу, звездная девочка. Но она была слишком слаба.

— Почитай мне…

Ее сканер был полон стихов.

— Нефтью промытыми кольцами слепого экстаза. — Трудно врубаться в текст, но вдруг пульсирующие буквы обратились в музыку в его глотке. — Человек слышит себя как мотор в облаках! — распевал Голлем, и ему подпевали призраки.

— Прекрасны марафонцы среди звезд!.. Душа, оперившаяся из нафталина в новые просторы, уже познает близкие объятия Марса…

Как выяснилось впоследствии, ему посчастливилось, что он поставил корабль на автопилот и остался в скафандре.

Первое впечатление от медбазы: большие карие глаза шимпанзе внимательно всматриваются в него, а надо всем этим мерно качается смотровая лампа. Голлем отдёрнулся и обнаружил, что его выковыряли из скафандра и привязали ремнями к смотровому столу. Забавное ощущение оказалось смоделированной гравитацией, а шимпанзе — коренастым типом в белом врачебном комбинезоне. Медик как раз развязывал ремни.

— Я же говорила тебе, что он не фагер, — раздался женский голос, когда Голлём с трудом натягивал на себя свой комбинезон.

— Корабль был брошен за негодностью, — объяснил им он. — Его использовали торговцы фагом. Мой товарищ по команде под кайфом. Все, что ему нужно, это воздух.

— Блоки питания, — сказал на это Кранц. — Я помогу вам перенести их сюда.

— Вам нет нужды идти на корабль… они у меня уже готовы. Просто дайте мне пару ядер метаболитов, чтобы запустить систему очистки воздуха на корабле.

Ни о чем не подозревая, Кранц махнул женщине, чтобы та показала дорогу на их склад. Голлем увидел, что вся их база состоит из одного большого дешевого пузыря, закрепленного на контрольный модуль с жесткими стенами. Под покрывающей пленкой пузырь даже не был запаян по швам; пара камешков базу просто прикончат. В палате было двадцать с чем-то пациентов с ожогами, все в лечебных коконах. На Темис лечением ожогов не утруждались.

Прибрел нетвердой походкой старик — космокрыса, лишившаяся большей части своего исходного снаряжения — й открыл ему склад. Голлем набрал метаболитов, сколько мог унести, и двинулся к шлюзу. У самого люка женщина схватила его за локоть.

— Вы ведь нам поможете? — Глаза у нее были темно-зеленые. Голлем сосредоточился на ее срезанном подбородке. — Сразу вернусь. — Шагнув в шлюз, он нажал на кнопку закрытия люка.

«Рагнарек» был пристыкован к базе и покачивался на фале — Голлем не помнил, чтобы он его закреплял. Перебравшись, он нашел конец, запутавшийся в рычагах шлюза. Один кувырок или неудачное падение — и прощай Голлем.

Войдя на корабль, он услышал голос Топанги. Голлем поспешна протолкался наверх.

И вновь он пришел слишком поздно.

Пока он был на складе, ни о чем не подозревающий, невинный главный врач Кранц натянул скафандр и первым поднялся на борт «Рагнарёка».

— Это тяжелобольная старая женщина, космоходец, — проинформировал он Голлема.

— Юридический владелец этого покинутого корабля, доктор. Я везу ее на базу «Коронис».

— Я немедленно забираю ее на базу. У нас есть все необходимое оборудование. Доставьте блоки питания.

Голлем видел, что глаза Топанги закрыты.

— Она не хочет, чтобы ее госпитализировали.

— Она не в состоянии это решать, — отрезал Кранц.

Метаболит уже на борту. По всему выходило, что доктор Шимпанзе Кранц сам выбрал себя в члены экспедиции в никуда. Голлем начал дрейфовать вдоль панели запала, расположенной возле антигравитационной сетки Топанги.

— Думаю, вы правы, сэр. Я помогу вам ее подготовить, и мы ее перенесем.

Но в ручке Кранца возник шокер.

— Блоки питания, космоходец. — Он махнул Голлему, приказывая спускаться в шахту.

Не было никаких блоков питания.

Голлем отступал, пока не уперся спиной в метаболит, наблюдая за шокером и надеясь, что державшая его рука дрогнет. Та не дрогнула. Оставался только один шанс, если можно было назвать это шансом.

— Топанга, этот добрый доктор намерен забрать тебя в свою больницу, — громко произнес он. — Он хочет перенести тебя в свою палату, где ему будет удобнее заботиться о тебе.

Веко Топанги сморщилось, приоткрываясь, потом опало вновь. Старая разбитая женщина. Никакого шанса — Вы с ней справитесь, доктор?

— Питание, сейчас же. — Кранц щелчком снял предохранитель.

Голлем кисло кивнул и, как мог, медленно начал сползать вниз. Кранц подошел поближе, к самому краю шахты, чтобы удобнее было следить за ним, но оставался далеко за пределами досягаемости.

Что теперь?

Отсюда Голлем не смог бы добраться до электросхем запала, даже если б знал, как их закоротить.

И как раз тогда, когда он обернулся, чтобы поискать чего-нибудь, что можно было бы выдать за блок питания, все и случилось.

Шлепок словно от взорвавшегося пузыря. По шахте прокатилась ударная волна, и главврач Кранц кувырком полетел вниз.

— Молодец, девочка! — крикнул Голлем. — Ты ему задала!

Вырвав шокер из обмякшей ручки Кранца, он взмыл вверх по шахте. Когда его голова поднялась над полом мостика, он обнаружил, что смотрит прямо в дуло пушки Топанги.

— Убирайся с моего корабля, — проскрипела она. — Лживая гнида. И своего четырехглазого игловтыкателя с собой забирай!

— Топанга, это же я. Это Голли…

— Я знаю, кто ты, — холодно отозвалась она. — Тебе никогда меня не поймать.

— Топанга! — выкрикнул он.

Мимо его уха просвистела «молния», Голлем встряхнуло ударной волной.

— Вон! — Она перегнулась через край шахты, нажимая на спусковую клавишу.

Голлем медленно отполз вниз к шлюзу, подобрав по дороге Кранца. С ведьмовской фигуры над ним летели вниз биопластыри и повязки, волосы, сиявшие некогда рыжиной, стояли дыбом точно нимб белого огня. Она, наверное, дышит чистым фагом, подумалось ему.

Долго ей так не продержаться. Все, что от меня сейчас требуется, это двигаться медленно.

— Вон! — выкрикнула она. Тут он заметил, что одним локтем она прижимает к себе кислородную трубку Кранца. Похоже, сегодня он только и делает, что недооценивает людей.

— Топанга, — взмолился он и лишь чудом увернулся от еще одной «молнии».

Выстрел прошел мимо цели, но ведь не может же Топанга промазывать вечно. Голлем решил, что вытащит Кранца и вернется обходным путем через аварийный шлюз. Вроде на стойке с инструментами в шлюзе медбазы он видел сварочный аппарат.

Он протолкал Кранца через фал и назад в шлюз медбазы. Женщина ждала за дверьми, Когда открылся люк, он толкнул на нее тело главврача, а сам схватил сварочный агрегат. Чудо-баба без подбородка все схватывала на лету — не теряя времени на Кранца, она бросилась на агрегат и принялась вырывать его у Голлема. Под ее комбинезоном скрывались совсем не женские мускулы, Голлем врезал кулаком туда, где полагалось быть челюсти, и рванулся назад в шлюз.

Когда шлюз начал закрываться, он сообразил, что, задержав его, женщина, вероятно, спасла ему жизнь.

Во внешнем шлюзе имелся иллюминатор, через который ему были видны сопла «Рагнарёка». Звездное небо за ними растворялось.

Он издал неопределенный стон и вывернул рулевое колесо люка назад, чтобы открыть себе проход назад на мед-базу. Как только открылся люк, он стремглав выскочил из него, сбив на пол медиков. Позади него люк вспыхнул словно вспышка на Солнце.

И Голлем, и медики, словно зачарованные, смотрели, как изливается из «Рагнарёка». беззвучная лавина пламени. Вот он уже двигается, быстрее, еще быстрее. Реактивная струя качнулась, и иллюминатор почернел. — Горит! Давайте пену!

Кранц схватил канистру уплотнителя, и они с Голлемом со всех ног понеслись к краю контрольного модуля, где выхлоп. «Рагнарёка» опалил пузырь. К тому времени, когда прожоги были залатаны, от корабля остался лишь огненный, но уже тускнеющий в звездной россыпи хвост.

— Топанга не любит больниц, — безжизненно объяснил Голлем.

— Блоки питания! — настаивал на своем Кранц. — Позовите ее назад!

Медики толкали Голлема к панели коммутатора связи.

— Невозможно. Она только что сожгла последний запал. Куда она сейчас направляется, туда она и попадет.

— Что вы имеете в виду? На «Коронис»?

— Ни в коей мере. — Голлем почесал косматую голову. Я… я точно не помню. Марс, может быть, Солнце.

— С блоками питания, которые могли бы спасти этих людей. — На лице Кранца возникло такое выражение, какое, наверное, бывало, когда главврач глядел на гангрену. — Благодаря вам. Я предлагаю вам удалиться с моих глаз до истечения нашего совместного здесь существования.

— Не было никаких блоков питания, — сказал, собираясь уже было выходить, Голлем. — Торговцы фагом украли мой патрульный катер, а сами видели, какой на этом корабле реактор. Ускорение разнесло б вас на части.

Женщина последовала за ним. — Кто она, космоходец?

— Топанга Орлова, — с мукой выдавил Голлем. — Жена Вала Орлова. Они были в первой экспедиции на Сатурн. Это их корабль, «Рагнарёк». Она пряталась от мира в моем секторе.

— Вам просто нужен был воздух. Голлем кивнул.

Они стояли как раз у базы голопроектора. Компьютер прогонял обновленную проекцию в реальном времени траекторий приближающихся троянцев. Зеленым выбросом сигнала была обозначена медбаза, красным с пятном — меньший из троянцев и его свита из гравия. Голлем присмотрелся к векторам. Никаких сомнений.

Стоял темный период, иными словами, время сна. Завтрак обитателям медбазы, возможно, съесть удастся, но, сказать по правде, ленча им не видать, К полудню или около того медбаза превратится в органическое удобрение в рое космического льда.

А с ней и бывший инспектор Голлем.

Оба медика ушли в палаты к больным, а Кранц смягчился настолько, чтобы принять предложение Голлема сесть за радар и устройство вызова. Дрожа и пошатываясь, прибрел понаблюдать за ним старый космоходец — вид стартующего «Рагнарёка» разжег в нем былой задор.

Голлем записал на пленку шаблон «аварийный вызов» и, запустив его, начал искать по частотам. Старик бормотал что-то о звездных кораблях. Никто не отвечал, никто не ответит.

Однажды Голлему показалось, он слышит эхо голоса Топанги, а может, ему только почудилось. Кислород у нее давно уже, наверное, закончился, подумал он. Безумный старый фагопризрак в последнем своем трипе. Куда он рассчитал ей путь? Он вроде помнил что-то, связанное с Марсом. Как бы то ни было, она и ее корабль не окончат свои дни в личном музее охотника за трофеями.

— Знаете, кто у них там в коконах? Сквоттеры. — Старик прищурил здоровый глаз, чтобы посмотреть, как Голлем это воспримет. — Скинхеды. Хиппи и придурки. Даже фагеры. Этим медикам все нипочем. — Вздохнув, он почесал культей полузаживший ожог. — Это ж наземники, привыкшие жить на поверхности. Они тут долго не продержатся.

— Вот именно, — согласился Голлем. — До завтра, не дольше.

Старику эта «шутка» пришлась, похоже, по вкусу.

Ближе к полуночи на вахту заступил Кранц. Женщина, принесла подогретый томатный сок с самогоном. Голлем начал было отказываться, но сообразил, что желудок у него больше не болит. Не о чем теперь волноваться. Он отхлебнул возбуждающего. Женщина смотрела на экран сканера. — «Рагнарёк» прекрасен, — пробормотала она. — Брось, Анна, — оборвал ее Кранц.

Она продолжала просматривать чертежи, карты и бегущий текст, потом вдруг затаила дыхание.

— Ваше имя Голлем, ведь так?

Голлем кивнул и подошел поближе, чтобы взглянуть на проекцию.

Некоторое время спустя женщина по имени Анна подошла вслед за ним и тоже стала смотреть на проекцию. Старый космоходец спал в углу.

— Топанга была когда-то замужем за неким Джорджем Голлемом, негромко произнесла Анна. — У них родился сын. На Луне.

Голлем забрал у нее из рук картридж сканера и швырнул его в шахту мусоросборника. Анна не сказала ничего больше. Оба они некоторое время смотрели на проекцию. Голлем заметил, что глаза у нее настолько хороши, что вполне возмещают отсутствие подбородка. Она на него не смотрела. В проекции ничего не менялось.

Около четырех часов утра она вернулась к приборам и приняла вахту у Кранца. Мужчины устроились ждать.

— Вызывает медбаза Темис, пожалуйста, ответьте. Вызывает медбаза Темис, — монотонно шептала женщина в микрофон.

Кранц вышел.

Голлему думалось, что даже дышать теперь слишком большой труд.

Внезапно Кранц щелкнул пальцами из соседней комнаты. Голлем пошел на звук. — Смотрите.

Они склонились над проектором. Красное пятно подошло ближе к зеленой точке. А между ними теперь мигала желтая искорка.

— Что это?

Голлем пожал плечами.

— Астероид.

— Невозможно. Мы десятки раз сканировали этот участок.

— Никакой массы. — Голлем нахмурился. — Это призрак в проекции.

Кранц принялся один за другим проверять и выравнивать контрольные устройства ввода данных компьютера. Оставив приборную доску радио и радаров, женщина подошла и тоже склонилась над проектором. Голлем наблюдал за всем происходящим рассеянно, в мозгу его складывались искаженные фагом воспоминания. Что-то, связанное с компьютером.

Повинуясь какому-то порыву, он вернулся к коммуникационному радару и выкрутил приемник на предельную мощность. Все, чего он добился, был взрыв визгов и свистов, фронт давления надвигающихся астероидов.

— В чем дело? — Глаза Анны фосфоресцировали в темноте.

— Ни в чем. Кранц покончил с проверкой. Желтый призрак остался на месте, только теперь он скользил к красному пятну. Если это астероид, массы у него было в сто раз больше, чем следовало бы, ровно столько, сколько могло бы изменить траекторию гравиевого роя. Могло, но не изменило.

Голлем бездумно играл радаром. Старый космоходец храпел. Минуты закоченели. Встряхнувшись, Кранц увел Анну обходить больных. Вернувшись, они остановились у проектора.

Неизвестный объект не исчез, а держал курс на троянцев.

В какое-то мгновение предрассветных часов Голлем поймал слова, подрагивающие на волне космического шума:

— Есть контакт, Вал! Я иду…

Все столпились вокруг него, а он терпеливо улещивал тюнеры, но — пусто. Вскоре из соседней комнаты раздалась рябь отключающихся реле, и все бросились туда. Проектор был мертв; компьютер предохранил себя от индукционной перегрузки.

Они так никогда и не узнали, что в точности произошло.

— Такое возможно, — признался им Голлем. Это было уже далеко за полдень, когда они решили наконец поесть.

— Я знаю, что по дороге сюда, еще до того, как я совсем отлетел на фаге, я рассчитывал траекторию троянцев до базы и скорость их продвижения. Может, я случайно ввел в компьютер координаты мостика «Рагнарёка», а возможно, они и так уже были в памяти. Предположим, Топанга стартовала без заранее установленного курса. Такие старые механизмы запрограммированы на поиск уже просчитанных вариантов. Волне возможно, что компьютер изменил соотношения координат и протолкнул на место курса ту самую траекторию до камня.

— Но у вашего корабля не было массы, — возразил Кранц.

— Эта штука была космочерпалкой, питающей громаднейший реактор. Амортизаторы у нее как сыр. Понимаете, она все равно что ложка с дырками. «Рагнарёк» мог почерпать себя прямо через гравиёвое облако и взорваться, столкнувшись с троянцем. У вас теперь, возможно, появится карманное солнце.

В темный период они вернулись к атому разговору. И еще раз на следующее утро. И снова, когда они Анна просто так глазели из иллюминаторов.

Много дней спустя он показал Анне рукописный текст, какой закрепил на стене медбазы «Свободный Анклав»:

Перевод: А. Комаринец

Тут я проснулся и оказался здесь, на холодном склоне холма

Он стоял совершенно неподвижно рядом со служебным иллюминатором и смотрел на брюхо причаливающего вверху «Ориона». Он был одет в серую форму, а его волосы ржавого цвета были коротко подстрижены. Я решил, что это инженер со станции.

Для меня это было плохо. Репортерам совершенно нечего делать в потрохах Большой Узловой. Но за первые двадцать часов пребывания здесь я так и не нашел места, откуда бы мог сделать снимок инопланетного корабля.

Я повернул голокамеру так, чтобы здоровенная эмблема Всемирной Информации была получше заметна и принялся травить ему свой текст насчет того, Как Это Важно для Людей на Родной Планете, которые за все платят.

— …может быть, сэр, для вас это рутинная работа, но мы обязаны поделиться с ними…

Он медленно повернул ко мне напряженное лицо и уставился сквозь меня отсутствующим взглядом.

— Драматично. Удивительно, — повторил он бесстрастно. Наконец, взгляд его сосредоточился на мне. — Ты полнейший болван.

— Не могли бы вы, сэр, сказать мне, какие расы прибывают? Если бы я только мог снять…

Он махнул рукой в направлении иллюминатора. Я жадно нацелил объектив на длинный синий корпус, загородивший звездное поле. Еще дальше виднелся пузатый черно-золотой корабль.

— Это «Скважина», — сообщил он. — На другой стороне есть еще грузовик с Бели, того, что вы называете Арктуром. Движение сейчас не бог весть какое.

— Вы здесь первый человек, сэр, который перемолвился со мной хотя бы парой фраз с тех пор, как я прибыл. Что это за маленькое цветное судно?

— Проциа, — пожал он плечами. — Они вечно крутятся поблизости. Совсем как мы.

Я расплющил нос об витрит иллюминатора, вглядываясь наружу. Стены зазвенели. Где-то наверху инопланетяне начали выгрузку в своем отдельном секторе Большой Узловой. Мой собеседник глянул на свое запястье.

— Вы ожидаете выхода наружу, сэр?

Раздавшееся в ответ хрюканье могло означать все, что угодно.

— Откуда ты родом там, на Земле? — спросил вдруг он меня своим резким тоном.

Я начал было отвечать, но вдруг заметил, что он забыл о моем существовании. Глаза его были уставлены в никуда, а голова медленно клонилась вперед, к ободу иллюминатора.

— Ступай домой, — произнес он заплетающимся языком. Я уловил сильный запах смазки.

— Эй, сэр! — я схватил его за руку; рука была напряжена и его колотило. — Спокойней, приятель.

— Я ожидаю… жду мою жену. Мою любящую жену, — он коротко и противно рассмеялся. — Так откуда ты?

Я повторил все заново.

— Ступай домой, — пробормотал он. — Ступай домой и плоди детишек. Пока еще можешь.

Одна из первых жертв гамма-излучения, подумал я.

— Это и все, что тебе пришло в голову? — голос его вдруг резко поднялся и сделался пронзительным. — Болваны. Одеваются по-ихнему. Костюмы под гниво, музыка под аолили. О, я смотрю ваши передачи, — он фыркнул. — Вечеринки под никси. Флаеры стоимостью в годовую зарплату. Гамма-излучение? Ступай домой, читай учебник истории. Шариковые ручки и мотоциклы…

Он начал медленно клониться вперед в половинном поле гравитации. Мой единственный источник информации. Мы неуклюже боролись; он не пожелал принять ни одной из моих протрезвляющих таблеток, но в конце концов я увлек его по служебному коридору и усадил на скамейку в пустом погрузочном отсеке. Он пошарил в кармане, достав небольшой вакуумный патрон. Пока я помогал ему этот патрон развинтить, в отсек просунула голову фигура в крахмально-белых одеждах.

— Я мог бы оказать помощь, да? — глаза у фигуры были выпученные, лицо покрыто пятнистым мехом. Инопланетянин, проциа! Я начал было благодарить, но рыжеволосый меня перебил:

— Пошел вон. Проваливай.

Большие влажные глаза существа повлажнели и оно убралось. Человек окунул мизинец в патрон, а потом сунул в нос, глубоко вдохнув всей диафрагмой. Поглядел на запястье.

— Который час?

Я ответил.

— Новости, значит, — выговорил он. — Известие для всей человеческой расы, которой так не терпится. Два-три словечка об этих милых, чудных инопланетниках, которых мы все так любим, — он посмотрел на меня. — Что, репортеришка, ошалел?

Теперь я его раскусил. Ксенофоб. Инопланетяне строят заговор, чтобы захватить Землю.

— Фу ты господи, да им до нее дела нет, — он еще разок глубоко вдохнул, передернул плечами и выпрямился. — К черту банальщину. Который, говоришь, час? Ладно, расскажу тебе, как я понял, что к чему. На собственной шкуре. Пока ждем мою любящую жену. Можешь достать свой магнитофончик из рукава. Как-нибудь прокрутишь эту запись… когда уже будет поздно, — он хихикнул. Разговорившись, он перешел на поучающий тон. — Слышал когда-нибудь о суперстимуляторах?

— Нет, — ответил я. — Хотя погодите-ка. Белый сахар?

— Близко к истине. Знаешь бар «Малая Узловая» в округе Колумбия? Хотя да, ты же, говоришь, из Австралии. Кенгурятник. Ну, а я из Горелого Амбара, Небраска.

Он тяжело вздохнул, явно под влиянием какой-то застарелой душевной неурядицы.

— Я случайно забрел в «Малую Узловую», когда мне было восемнадцать лет. Хотя нет. Поправочка. В «Малую Узловую» случайно не забредают, так же, как нельзя случайно сохатого подстрелить.

В «Малую Узловую» являются потому, что мечтают об этом, этого добиваются, каждый намек о ней ловят у себя в Горелом Амбаре с тех самых пор, как в штанах волосы заведутся. Сознательно добиваются или нет — все равно. Если ты из Горелого Амбара, тебе так же не избежать «Малой Узловой», как морскому змею не избежать всплывать в полнолуние.

У меня в кармане лежала новехонькая карточка на спиртное. Время раннее, так что яблоку в баре покуда было куда упасть. «Малая Узловая» — это, знаешь ли, не посольский бар. Я потом узнал, куда ходят инопланетники высокого полета — когда вообще куда-нибудь ходят. «Новая Щель», что на Джорджтаунской Эспланаде.

И ходят они туда одни. Ну, бывает, изредка устраивают культурный обмен с двумя-тремя парами других инопланетян, холодных, как лед, да несколькими напыщенными людишками. Галактическая Дружба напоказ, но на почтительном расстоянии.

«Малая Узловая» — это место, куда ходит поразвлечься всякая мелюзга: клерки, шоферы. И в том числе, друг мой, извращенцы. Те, которые могут допустить к себе человека. То есть, в постель к себе допустить.

Он хихикнул и снова понюхал палец, не глядя на меня:

— Так-то. В «Малой Узловой» Галактическая Дружба вершится каждую ночь. Я заказал… Что же я заказал? «Жемчужину». Попросить у мрачного бармена-кастрата один из выстроившихся за стойкой инопланетных ликеров у меня духу не хватило. Было полутемно. Я пытался смотреть на все сразу и в то же время не показывать этого. Помню этих белых, с костистыми головами — лирян, то бишь. И облако зеленых вуалей, которое я принял за какое-нибудь составное существо. В зеркале я перехватил пару взглядов, брошенных на меня людьми. Враждебных взглядов, исподлобья. Но тогда я не понял, в чем дело. Вдруг прямо ко мне протолкался инопланетянин. Не успел я преодолеть хвативший меня столбняк, как услышал его невнятный голос: «Футпол люпишь?» Инопланетник заговорил со мной. ИНОПЛАНЕТНИК, существо со звед. Заговорил. Со мной.

О господи, у меня не было времени интересоваться футболом, но я бы охотно заявил, что питаю страсть к складыванию фигурок из бумаги или к игре в «балду» — лишь бы он продолжал говорить. Я расспрашивал его про спорт на его родной планете, я заставил его принять от меня выпивку. Я с восторгом слушал, как он лопочет, перечисляя каждый пас в каком-то матче, за который бы я гроша ломаного не дал. И очень мало я уделял внимания возне, происходившей среди людей у меня за спиной.

И вдруг эта женщина — теперь я бы ее назвал девушкой — так вот эта женщина что-то произнесла высоким противным голосом и, качнувшись на табуретке, толкнула меня под локоть той руки, в которой я держал стакан. Мы обернулись одновременно.

Господи, она и сейчас у меня словно перед глазами. Что меня сразу поразило: несоответствие. Она ничего особенного собой не представляла, и в то же время — потрясала. Она излучала одержимость, буквально сочилась ею.

А следующее, что я понял — это что у меня от одного ее вида так и стоит торчком.

Я пригнулся, стараясь прикрыть эрекцию полой куртки, и пролитая выпивка потекла дальше, пачкая меня еще сильнее. Девушка с отсутствующим видом пощупала мокрое пятно, что-то пробормотав при этом.

Я продолжал таращиться на нее, пытаясь разгадать, что же меня так поразило. Фигура самая обычная, на лице написана жадность. Взгляд тяжелый, пресыщенный. Она вся была пропитана сексуальностью. Помню, как пульсировало ее горло. Девушка подняла руку, поправляя шарф, соскользнувший с ее плеча. На плече я заметил жуткие синяки и ссадины. Сразу было ясно, что они сексуального происхождения.

Девушка смотрела мимо меня, и лицо у нее было, словно тарелка локатора. Потом она издала тихое «ах-х», не имеющее ко мне никакого отношения, и схватилась за мою руку, точно за поручень. Один из стоявших позади нее мужчин засмеялся. Женщина сказала: «Прошу прощения» странным смешным голосом и проскользнула мимо меня. Я повернулся следом, чуть не толкнув своего «футпольного» дружка и увидел, что в бар вошло несколько сирианцев.

То был первый случай, когда я видел сирианцев во плоти, если это слово тут уместно. Видит бог, что я помнил все выпуски новостей до последнего кадра, и все-таки оказался не готов к такому зрелищу. Этот высокий рост, суровая худоба. Ужасающая чужая надменность. Кожа у них была цвета слоновой кости, в синеву. Двое мужского пола, в незапятнанных металлических доспехах. Потом я заметил с ними женщину. Индиго и слоновая кость, и слабая улыбка, непрерывно блуждающая на этих твердых, как кость губах.

Девушка, которая отошла от меня, вела их к столику. Она мне напомнила собачонку, которая хочет, чтобы ты шел за ней. Перед тем, как их заслонила толпа, я заметил, что к инопланетянам примкнул еще и мужчина. Здоровый мужик в дорогой одежде и со следами какого-то жизненного крушения на лице.

Потом грянула музыка и я принялся извиняться перед своим мохнатым другом. Вышла танцовщица-селлицианка, и вот тут-то началось мое нисхождение в ад.

Рыжеволосый с минуту помолчал, стараясь совладать с жалостью к самому себе. Следы крушения на лице, подумал я, довольно точно сказано.

Он собрался с силами и на его лице вновь появилось выражение.

— Сначала я тебе изложу свое единственное связное впечатление от того вечера. Ты и сам можешь заметить то же самое здесь, на Большой Узловой. Это везде одинаково. Если не считать проциа, всегда люди ходят за чужаками, верно? Очень редко — чужаки за другими чужаками. А чужаки за людьми — никогда. Именно людям это надо.

Я кивнул, но он не обращал на меня внимания. Слова текли теперь у него изо рта с наркотической быстротой.

— Так вот, моя селлицианка. Моя первая селлицианка.

На самом-то деле они не больно хорошо сложены. Про талию говорить не стоит, ноги короткие. Но ходят зато они так, словно текут.

Она вышла этой своей текучей походкой в круг света, закутанная в шелковый фиолетовый плащ до самых пят. Виден был только водопад черных волос с кисточками над узким, словно у землеройки, лицом. Она была серенькая, как крот. Они бывают самого разного цвета, сплошь покрытые мехом, будто тонким бархатом; только этот цвет поразительно изменяется вокруг глаз и губ, и еще в некоторых местах. Эрогенные зоны? Э, парень, да у них это не зоны.

Она начала выделывать то, что мы называем танцем, но это не танец, это для них естественные телодвижения. Как, скажем, для нас улыбка. Заиграла музыка, ее руки текли по воздуху ко мне, и плащ мало-помалу раздвигался. Под плащом она была голой. Цветные отметины на ее движущемся теле мелькали в щели между полами плаща. Ее руки постепенно раздвигались и я видел все больше и больше.

Форма пятен была фантастической и эти пятна все время изгибались. Не просто краска на теле — они были живыми. Улыбка — это хорошее сравнение. Все ее тело улыбалось мне — сексуально, призывно, звало, подмигивало, заигрывало, говорило на понятном мне языке. Видел классический египетский танец живота? Ну так забудь об этом — он просто жалок по сравнению с тем, что может выделывать любая селлицианка. Та была вполне зрелой, почти на грани заката.

Руки ее вздымались и эти лимонные полумесяцы взблескивали, пульсировали, изгибались, сокращались, изворачивались, претерпевая немыслимые, влекущие изменения. «Приди, сделай это со мной, сделай, сделай это здесь, здесь, здесь и сейчас». Все остальное просто нельзя было рассмотреть, разве что злой блеск рта. Каждому человеку мужского пола в той комнате до боли хотелось вонзиться в это невероятное тело. Я хочу сказать, это было на самом деле БОЛЬНО. Даже остальные инопланетяне примолкли, кроме одного из сирианцев, который отчитывал официанта.

Она еще и до середины не дошла, а я уже был без сил… Не стану тебя утомлять подробностями того, что было дальше; прежде, чем все кончилось, случилось несколько драк и я совсем сдал. Деньги у меня кончились на третью ночь, а на следующий день она ушла.

На мое счастье, у меня тогда не хватило времени узнать про селлицианский цикл. Это произошло потом, когда я вернулся в кампус и обнаружил, что нужно иметь степень по электронике твердых тел, чтобы получить назначение на работу вне планеты. У меня была предварительная специализация по медицине, но я эту степень все-таки получил. Тогда мне это позволило попасть всего лишь на Первую Узловую.

О боже — Первая Узловая… Мне казалось, я очутился в раю — инопланетные корабли приходили, а наши грузовики уходили. Я повидал там всех, всех, кроме по-настоящему экзотических, «танкеток». Этих даже здесь можно увидеть всего по нескольку за цикл. И еще йиейры. Ты ничего подобного сроду не видел.

Ступай домой, парень. Ступай домой, в свой собственный вариант Горелого Амбара…

Когда я увидел первого йиейра, то все бросил и пошел следом за ним, как голодный пес. Только дышал, и все. Ты, конечно, видел таких сдвинутых — ходят, словно во сне. «Человек, влюбленный в то, что исчезло…» Не догадаешься — тут все дело в запахе. Я так и шел за ним, пока не налетел на закрытый люк. И потратил кредиты за полцикла, посылая этому созданию вино, котороеони называют «слезами звезд». Потом я узнал, что это был самец. Но разницы никакой.

Сексом — то с ними, видишь ли, нельзя заниматься. Вообще. Они размножаются через посредство света или еще чего-то такого, никто точно не знает. Есть еще байка про человека, который схватил женщину — йиейра и попытался. С него живьем содрали кожу. Эти байки…

Рыжеволосый терял нить рассказа.

— А как насчет той девушки в баре, вы с ней еще увиделись?

Он вернулся откуда-то издалека.

— О да, я ее увидел. Она, знаешь ли, занималась любовью с двумя сирианцами. Их самцы делают это парами. Говорят, для женщины это вершина сеска, если она только может вынести боль от этих клювов. Не знаю. Мы с ней говорили пару раз, после того, как они с ней закончили. Людям там ловить нечего. Она совсем съехала с моста… А мужик, бедолага, пытался сладить с этой сирианской шлюшкой в одиночку. Деньги помогают — на какое-то время. Не знаю, чем он кончил.

Рыжий снова посмотрел на свое запястье. Я увидел бледный голый участок кожи на месте часов и сказал ему время.

— Это и есть весть, которую вы хотите передать Земле? Никогда не любить инопланетянина?

— Не любить инопланетянина… — он пожал плечами. — Да. Нет. Э, господи, что ж ты не поймешь никак? Все уходит и ничего не приходит. Как с бедными треклятыми полинезийцами. С самого начала мы выпускаем из Земли все потроха. Меняем сырье на хлам. Инопланетные символы престижа. Кока-кола, магнитофоны и часы с Микки-Маусами.

— Ну, равновесием в торговле многие серьезно сейчас озабочены. Это хотели вы передать?

— Равновесие в торговле, — сардонически повторил он. — Интересно, у полинезийцев тоже для этого было какое-то слово? Опять ты не понял? Ну ладно, скажи, почему ты здесь? Вот лично ты. Через сколько голов тебе пришлось перешагнуть…

Он вдруг напрягся, заслышав шаги снаружи. Из-за угла появилось исполненное надежды лицо проциа. Рыжеволосый зарычал на него и проциа убрался. Я начал было протестовать.

— Э, да бедному придурку это нравится. Единственное удовольствие, которое нам осталось… Не понял еще, парень? Это же МЫ. Вот так же точно мы на них смотрим — на настоящих.

— Но…

— А теперь, когда мы получили дешевый космодвигатель, мы будем повсюду — в точности, как проциа. Ради всех прелестей работы грузчиками и обслугой на узловых. О, этот прекрасный звездный народ благосклонно относится к нашим хитроумным станциям обслуживания. По-настоящему, видишь ли, он в них не нуждается. Просто забавное удобство. Знаешь, чем я здесь занят со своими двумя образованиями? Тем же, что делал еще на Первой Узловой. Подметаю коридоры. Щеткой. Иногда приходится лампочку сменить.

Я что-то пробормотал; его жалость к самому себе начинала утомлять.

— Горечь? Парень, да это ХОРОШАЯ работа. Иногда мне удается поговорить с кем-нибудь из них, — его лицо искривилось. — Моя жена вот работает… э, черт, я тебе не скажу. Я бы отдал… поправочка, уже отдал все, что может предложить мне Земля, всего лишь за один шанс. Видеть их. Говорить с ними. Изредка коснуться. Очень-очень изредка найти среди них достаточно низкопробного, достаточно извращенного, чтобы он захотел сам коснуться меня…

Голос рыжеволосого увял, но затем вдруг снова окреп.

— И тебя ждет то же самое! — он сверкнул на меня глазами.

— Ступай домой! Ступай домой и скажи им всем, чтобы прекратили. Закрыть порты. Сжечь все треклятые инопланетные вещи до единой, пока еще не поздно! Вот чего в свое время не сделали полинезийцы.

— Но ведь, конечно…

— К черту твое «конечно»! «Равновесие в торговле»… Это равновесие жизни, парень. Не знаю, сокращается ли у нас уровень рождаемости, не в том дело. Это утечка души. Мы истекаем кровью!

Он перевел дух и понизил голос.

— Я что пытаюсь тебе растолковать — это ведь ловушка. Мы наткнулись на суперстимуляторы. Человек экзогамен — вся наша история есть история стараний найти и оплодотворить чужака. Или понести от него — у женщин та же история. Кто бы ни подвернулся там с другим цветом кожи, другой формой носа, задницы, чего угодно — человек ДОЛЖЕН трахнуться с ним или умереть при попытке это сделать. Это в нас заложено, понимаешь. И это работает отлично, пока чужак — человек. Миллионы лет это помогало перемешивать гены. Но теперь мы встречаем чужаков, с которыми просто не можем трахнуться и, стало быть, умрем, пытаясь… Думаешь, я способен прикоснуться к моей жене?

— Но…

— Слушай. Тебе известно, что если подложить птице фальшивое яйцо, вроде ее собственных, только больше и ярче окрашенное, она выбросит свое яйцо из гнезда и станет высиживать фальшивку? Это самое мы сейчас и делаем.

— Вы всего лишь говорили о сексе, — я пытался скрыть свое нетерпение. — Это замечательно, однако рассказ, на который я надеялся…

— Секс? Да нет, это глубже, — он потер голову, пытаясь развеять действие наркотика. — Секс тут всего лишь часть, есть и кроме того. Я видел учителей и миссионеров с Земли — людей, считай, бесполых. Учителя — они здесь кончают тем, что перерабатывают отходы или шоферят, но они уже на крючке. Они остаются. Я видел одну славную старушку — она прислуживает ку'ушбарскому дитенку. Он неполноценный, его собственный народ предоставил бы ему помирать. Эта бедная женщина подтирает его рвоту так, будто это святая вода. Парень, это намного глубже… какой-то культ, тяжким бременем лежащий на нашей душе. Мы созданы так, что ищем свои мечты вовне. Они смеются над нами. У них этого нет.

В соседнем коридоре послышался шум какого-то движения. Толпа начинала валить на обед. Мне пора было избавляться от собеседника и идти туда; может, я смогу найти проциа. Открылась боковая дверь и к нам двинулась какая-то фигура. Вначале я принял ее за инопланетянина, но потом понял, что это женщина в неуклюжей нательной раковине. Кажется, она слегка прихрамывала. В открытую дверь позади нее я видел проходящие мимо толпы стремящихся пообедать.

Как только женщина вошла в наш отсек, мой собеседник поднялся на ноги. Они не поздоровались.

— Станция нанимает на работу только счастливые супружеские пары, — сообщил мне рыжеволосый, смеясь своим мерзким смехом. — Мы предоставили друг другу… эту услугу.

Он взял женщину под руку. Та вздрогнула, но бесстрастно позволила повернуть себя к выходу. На меня она не глядела.

— Уж простите, что я вас не представлю. Моя жена, кажется, устала.

Я заметил, что одно плечо у нее покрыто причудливыми шрамами.

— Передай им, — произнес рыжеволосый, поворачиваясь, чтобы уйти. — Ступай домой и передай, — потом голова его рывком приблизилась к моему лицу и он негромко добавил:

— И держись подальше от палубы Сырт, а то я тебя убью.

Они вышли в коридор.

Я поспешно поменял ленту, поглядывая одним глазом на фигуры, проходящие мимо открытой двери. Вдруг среди множества людей я заметил мельком два стройных алых силуэта. Мои первые настоящие инопланетяне! Я захлопнул крышку магнитофона и побежал, протискиваясь к ним сквозь толпу.

Перевод: В. Заря

Райское молоко

Она прижалась к нему упругой маленькой грудью. Разгоряченная, обнаженная, она лежала на нем, широко раскинув ноги и обволакивая все его тело. Он корчился под ее тяжестью, а потом отполз к выгребной яме, и его стошнило.

— Тимор! Тимор!

Это было не его имя.

— Прошу прощения. — Рвотные спазмы опять сотрясли его тело. — Я же говорил тебе, Сеул.

Она, искренне удивленная, сидела там, где он ее бросил.

— Ты не хочешь меня? Но все на этой стоянке…

— Прошу прощения. Я тебя предупреждал. — Он начал натягивать свою серую фуфайку с длинными рукавами. Ткань на локтях была собрана буфами. — В этом нет ничего хорошего. И никогда не будет.

— Но ты же человек, Тимор. Как и я. Неужели ты не рад, что тебя спасли?

— Человек. — Он сплюнул. — Ни о чем другом ты и думать не можешь.

Она тяжело дышала. Он натягивал длинное серое трико, заложенное в складки на коленях и щиколотках.

— Что они с тобой сделали, Тимор? — Она сидела, раскачиваясь из стороны в сторону. — Как они любили тебя, если ты после этого ничего не можешь? — причитала она.

— Их надо видеть, Сеул, — упрямо произнес он, поправляя свои лацканы сизо-серого цвета.

— Они так вот и выглядели? Все серые и блестящие? Именно поэтому ты так одеваешься?

Он повернулся к ней, коренастый парень во всем сером, на застывшем лице горящие глаза.

— Я ношу все это, чтобы спрятать свое толстокожее человеческое тело, — заметил он, — чтобы меня не тошнило. По сравнению с ними я был — Кротт. Да и ты тоже.

— О-о-о…

Его лицо смягчилось.

— Если бы ты их только видела, Сеул. Высокие, словно столбы дыма. И они все время развлекаются, как- ты не можешь себе представить. Мы не… — Он замолчал, теребя свои серые перчатки, содрогнулся. — Они лучше всех детей человеческих вместе взятых, — с горечью сказал он.

Она ощупала себя, сузила глаза.

— Но они же мертвые, Тимор! Мертвые! Ты сам мне говорил.

Он замер, отвернувшись от нее, держа в руке серую тапку.

— Как они могут быть лучше людей? — настаивала она. — Все знают, что есть только люди и Кротты. Я вовсе не думаю, что этот твой Кротти — рай, я считаю…

Он рванул ручку замка с секретом.

— Тимор, подожди, Тимор!

Ее крик, а она выкрикивала чуждое ему имя, несся вслед за ним по ярко освещенным коридорам. Его ноги слепо несли его по сухой жесткой поверхности. Он старался дышать ровно, держа руку на замке — это помогало ему выбраться наружу.

Замедлив шаг, он обнаружил, что находится в одном из помещений стоянки, стоянки, которая по-прежнему была чужой для него, но. все они походили на госпиталь, на морг. Пустые саркофаги.

Пожилая женщина — Кротт — проехала мимо, глупо улыбаясь. За ней тянулся след красной перхоти, при виде которого в его желудке снова что-то шевельнулось. Местные Кротты приравнивались к слабоумным людям и принадлежали к высшей ступени развития. Карикатуры. Нелюди. Зачем вообще было пускать их на стоянки?

Гудок предупредил его о том, что впереди завод, и он изменил направление. Прошел мимо табло «Только для людей». За ним была комната для игр. Он обнаружил, что комната пуста, хотя она и была напичкана всякими грубыми аттракционами и механическими глотками, изрыгавшими то, что хозяева Галактики называли музыкой. Они так ревниво относились к своему уродству! Он миновал бар, где можно было купить Ю-4, брезгливо поморщился и вдруг услышал плеск воды.

Этот звук привлек его внимание. В раю тоже была вода… такая вода… Он вошел в бассейн.

Из воды торчали две темноволосых головы.

— Привет, новенький!

Он взглянул на мокрые, оливкового цвета мальчишеские тела.

— Он флоу. Иди к нам, новенький!

С минуту он медлил, этот новичок в сером. Потом, словно вспомнив что-то, разделся, обнажив свое ненавистное сухое розовое тело.

— Эй, да он действительно флоу.

Вода была чистая, и, хотя наводила на мысли о пороке, ему стало лучше.

— Оттава, — назвался один из юношей.

— Халл. — Они были близнецами.

— Тимор, — соврал он, переворачиваясь и омываясь в воде. Он хотел… хотел…

Он чувствовал, как в пузырящейся воде его касались оливковые руки.

— Приятно?

— В воде, — невпопад ответил он. Они засмеялись.

— Ты готов? Пошли.

Он вспыхнул. Он видел, что над ним смеются, но тем не менее последовал за ними.

В бильярдной было сумрачно и влажно. Почти приятно. Но их плоть стала горячей и скользкой, и он уже не мог делать то, что они от него хотели.

— Он никудышный флоу, — сказал один из них, тот, которого звали Оттава.

— Вы не… — Но они уже были заняты друг другом. Оставшись неудовлетворенным, чувствуя боль и отвращение, он закончил: — …Люди! Поганые безмозглые люди! Да вы не представляете себе, что такое флоу!

Они уставились на него, слишком удивленные, чтобы злиться.

— А ты откуда? — спросил его Оттава.

Отвечать было бесполезно, да и, наверное, не следовало.

— Из рая, — устало произнес он, натягивая серый костюм.

Они переглянулись.

— Такой планеты нет.

— Есть, — возразил он. — Была.

И вышел. Придал лицу спокойное выражение, выпрямил короткое древо позвоночника. И когда только он очутится в космосе, и ему разрешат просто выполнять свою работу? Безумное, безмерное пространство, легкомысленные звезды. Трижды обвейте его и закройте глаза в спасительном ужасе, ибо он вскормлен и вспоен нектаром…

Кто-то, подошедший сзади, положил руку ему на плечо.

— Стало быть, ты принадлежишь к молодому поколению Кроттов.

Привычное бешенство развернуло его. Сжав кулаки, он поднял глаза.

И очутился в мире грез. Он стоял, разинув рот от удивления, не сразу поняв, что худое темнокожее лицо, нависшее над его собственным, было лицом человека. Человек был ненамного старше его. Но прозрачный, словно облако, изящный, как привидение, так похожий на…

— Я Сантьяго. Есть работа. Следуй за мной, Кротти.

По старой привычке он стиснул кулаки, губы сами собой произнесли:

— Мое имя — Тимор.

Чернявого слегка передернуло, последовал новый удар по плечу. И презрительная божественная усмешка.

— Дружочек, — произнес черный бархатный голос, — Тимор это сын покойного великого Скаута Тимора. Мой отец передает тебе привет. Не хочешь ли полететь со мной на корабле, который я получил? Еще вчера нужно было вылететь в сектор Д, а у нас не укомплектован экипаж. Ты ведь знаешь, как обращаться с кораблем?

Сантьяго. А его отец, должно быть, тот жирный коричневый начальник стоянки, который его вчера приветствовал. Как мог такой родитель…

Но вслух он произнес:

— Быть юнгой — мое любимое занятие.

Сантьяго согласно кивнул и пошел, не оборачиваясь и не проверяя, идет ли Тимор следом.

Корабли этой модели были Тимору знакомы. Молча он проверил режимы работы внешних систем, заученно, как попугай, повторил действия контрольных автоматов, не осмеливаясь поднять глаза на длинную фигуру за пультом управления.

Когда они были готовы, к пересечению первого меридиана, Сантьяго повернулся к нему:

— Все еще чудишь?

Тимор поднял взгляд от темных экранов.

— Сеул кое-что рассказала мне. Наверное, мне не следовало бы этого говорить, но ведь это очевидно, что ни один Кротт не сможет подняться до уровня человека.

— Мой отец. Он долго меня уговаривал. Сын его любимого старого друга Тимора спасен от иноземцев. Наши отцы долго летали вместе — тебе все расскажут, когда ты вернешься. Отец думает, что ты новое воплощение Скаута Тимора. Знаешь, он просил, чтобы ты прилетел.

— Конечно, — выдавал из себя Тимор.

Глаза, полускрытые капюшоном, внимательно смотрели на него.

— И правильно делал. Ты несколько странно обращаешься с приборами.

— Что ты имеешь в виду?

— Да, я думал, что они полностью тебя переделают. Сколько тебе было лет, когда тебя нашли?

— Десять, — ответил Тимор с отсутствующим видом. — Какая тебе разница?

— Не придуривайся. Человек, выходя в космос, должен знать, кто рядом с ним. Провести десять лет с этими… что ж, я промолчу. Но если это были не Кротты, то кто же? Мы знаем только Кроттов.

Тимор вздохнул. Если бы только он мог добиться, чтобы его поняли без слов. Нет, он слишком устал, чтобы вновь пускаться в объяснения.

— Это были не Кротты, — сказал он маячившему перед ним дымчатому лицу. — По сравнению с ними… — Он отвернулся.

— Ты не хочешь говорить?

— Нет.

— Очень плохо, — легко произнес Сантьяго. — Мы могли бы найти применение этой суперрасе.

Молча они ввели основные параметры курса и дополнительные данные для контроля. Потом Сантьяго протянул руку к морозильной камере.

— Теперь можно расслабиться и перекусить, следующее прохождение через меридиан будет только через час. Тогда можно будет и вздремнуть.

С непривычной старомодной последовательностью он разложил еду.

Тимор почувствовал, что очень голоден. И откуда-то изнутри поднялось чувство еще более глубокого голода. Было приятно перекусить с другим человеком, бок о бок в глубоком космосе. До сих пор он всегда был только лишь учеником, действиями которого управляли. А сейчас…

Он не дал волю чувствам, изобразив равнодушие.

— Хочешь Ю-4?

— Нет.

— Тогда попробуй вот это. Лучшее, что есть на стоянке, я сделал эту штуку популярной. Ты, должно быть, мало отдыхал с тех пор, как вернулся из психиатрической клиники.

Это было верно. Тимор взял протянутый флакон.

— А где это, сектор Д?

— В направлении Денеба. Шесть переходов через меридиан. Они открывают три новые системы, а мы стараемся обеспечить их всех питанием.

Они немного поговорили о стоянке, о таинственной замкнутой жизни на Трэйнсуордл. Неожиданно для самого себя Тимор почувствовал, что отношения между ними стали куда менее натянутыми.

— Музыка?

Сантьяго заметил его смягчившийся взгляд.

— Она тебя раздражает? У твоих чужеземцев музыка была лучше, да?

Тимор кивнул.

— А у них были города?

— О, да.

— Настоящие города? Такие, как Маскалон?

— Намного красивее. И совсем другие. Там было много музыки, — с горечью сказал Тимор.

Темное лицо внимательно смотрело на него.

— А где они сейчас?

— В раю. — Тимор устало покачал головой. — Я хочу сказать, та планета называлась Рай. Но они все мертвые. Корабли, которые меня нашли, принесли болезнь.

— Плохо.

Последовала пауза. Потом Сантьяго осторожно спросил:

— Есть целый ряд планет, именуемых чьим-либо раем. Может быть, тебе известны координаты той планеты?

В мозгу Тимора прозвучал сигнал тревоги.

— Нет!

— Но ведь тебе наверняка говорили!

— Нет, нет! Я забыл. Они никогда…

— Может быть, мы могли бы помочь тебе вспомнить? — улыбнулся Сантьяго.

— Нет!

Он с усилием поднялся с того места, где сидел. Ощутив странную неловкость в движениях, он одновременно заметил, что кабина была очень маленькой, окутанной необычным сиянием.

— Ты говоришь, они живут в городах. Расскажи мне о них.

Он хотел сказать, что пришло время перехода через меридиан и что пора прекратить разговор. Но вместо этого начал рассказывать этому темному призраку о городах. О городах своего потерянного мира. Рая…

— Тусклый рубиновый свет. И музыка, самая разная музыка, и грязь…

— Грязь?

Его сердце колотилось, как безумное. Он молча смотрел на ангелоподобного призрака.

— О, следи за трэком, — сурово произнес Ангел.

И вдруг Тимор все понял.

— Ты накачал меня наркотиками!

Длинные губы Сантьяго замерцали.

— Люди. Ты говоришь, они были красивы?

— Красивее всех детей человеческих, — беспомощно произнес Тимор.

В нем проносились картины другого мира.

— Они флоу?

— Да, — голова Тимора безвольно упала. — Более, чем любой из людей. Больше, чем ты. — Они любили меня, — простонал он, протягивая руки к привидению. — Ты немного похож на них. Почему…

Сантьяго, похоже, был чем-то занят у пульта.

— Я попробую? — Белые зубы сияли.

— Нет, — ответил Тимор. Неожиданно он совершенно охладел к нему. — Ты всего лишь человек. Только ты не розовый и высокий. Но ты всего-навсего человек. А для них люди — Кротты.

— Люди — Кротты? — Голубовато-черное, обтянутое лицо, несущее смерть, склонилось над ним. — Ты пытаешься это доказать, новичок. Значит, твои чужеземцы лучше людей? От простых людей тебя тошнит? Это делает тебя чем-то совершенно особенным. И как удобно, они все мертвы, и их никто никогда не видел. А знаешь что, Тимор, сын Кротта Тимора, я думаю, ты лжешь. Ты ведь знаешь, где эта планета.

— Нет!

— Где она?

Тимор услышал свой пронзительный крик, увидел, как маска из черного дерева покрылась трещинами и исказилась.

— Ладно, не капризничай. Я перехватил достаточное количество твоих мыслей, чтобы определить тот сектор, в котором они тебя выловили. Это наверняка недалеко. Ты говоришь, естественная почва была тусклая и красная, верно? Компьютер определит ее. Здесь не может быть очень много карликовых звезд класса М.

Он отвернулся. Тимор пытался броситься к нему и удержать, но его слабые от наркотиков руки лишь бессильно шарили по переборке.

— Я не лгу, не лгу…

Компьютер монотонно гудел.

— …класс М Бета-звезды… вторые по яркости в созвездии… сектор Два Ноль Точка Дельта-распад один четыре повтор один четыре.

— Да, — произнес Сантьяго. — Четырнадцать — это слишком много.

Он хмуро взглянул на притихшего Тимора.

— Ты должен что-нибудь знать. Какой-нибудь критерий. Я хочу найти этот рай.

— Они все мертвы, — прошептал Тимор.

— Может быть, — ответил Сантьяго. — А может быть, и нет. Может быть, ты лжешь. Может быть, ты лжешь, а может быть, и нет. В любом случае я хочу ее увидеть. Если там есть города, то там должно быть то, что может нам пригодиться. Или же я отправлю тебя туда навсегда. Почему ты считаешь, что находишься под действием наркотиков? Кто-то что-то скрывает, и это что-то я собираюсь выяснить.

— Но ты не сможешь ее найти. Я не позволю тебе нанести им вред! — Тимор слышал свой срывающийся голос. Он словно боролся с чем-то нереальным. Огни кабины отражались в фиолетовом блеске лица Сантьяго. На этом лице качались отражения черных звезд с золотыми ободками. Лицо мечтателя.

— Я не причиню им зла, — голос снова стал бархатным. Почему я должен их обидеть? Я просто хочу их увидеть. Увидеть их города. Мы могли бы полюбоваться ими вместе. Ты мог бы мне их показать.

Грезы принимали более конкретные очертания, он наклонился ближе к Тимору. Тепло. Таяние.

— Ты мог бы их мне показать. Ты хочешь вернуться обратно в рай?

Глаза Тимора покрылись пеленой.

— Может быть, кто-нибудь из них… Может быть, мы могли бы их спасти.

Что-то шевельнулось в глубине его души. Потекли обжигающие ручейки.

— Сантьяго…

Теперь он держался за свое богатство обеими руками, едва сдерживая возбуждение. Если бы здесь было не так сухо и светло… Огни потускнели, свечение стало голубоватым.

— Да, — отозвался Сантьяго, заблестела темная плоть.

— Я бы хотел этой красоты. Ты, наверное, очень одинок.

Губы Тимора шевелились беззвучно.

— Расскажи мне, расскажи, как это все происходило… свет.

…Нет, нет, нет, нет…

Во рту у него горело, даже в легких все пересохло. Словно издалека доносилось бессвязное бормотание водера, потом оно стихло. Его глаза были прикрыты панцирными веками.

— Нет, нет, — проквакал он, его лицо застыло.

— Соси, идиот.

Жидкость хлынула в рот. Он жадно сосал, сосредоточившись на сизом теле.

— Хватит. Все будет прекрасно, как только мы доберемся до рая.

— Нет! — Тимор резко выпрямился, пытаясь уцепиться за длинную уходящую фигуру. И тут он вспомнил и наркотик, и Сантьяго.

Его надули.

Этого никогда, никогда не должно случиться.

А Сантьяго улыбался ему.

— О да, маленький Тимор, неважно как твое имя. Ты выложил все. Те сумеречные периоды. Это была двойная планета, ты об этом не знал? Система темных тел. И это скопление, которое ты назвал Раем. Все это есть в компьютере.

— Вы нашли ее? Нашли планету Рай?

— Нам осталось пересечь один меридиан.

Он почувствовал, как внутри у него что-то лопнуло, взлетели прохладные фонтаны рассеивающегося света, ц это было невыносимо. Сантьяго обманул его и нашел Рай. В это невозможно было поверить.

Он медленно откинулся назад, сделал еще глоток и мечтательно посмотрел на Сантьяго. Его уверенность росла. Они будут гулять по улицам Рая. И этот гордый человек все увидит сам. Засветилось сигнальное устройство. Глаза Сантьяго округлились.

— Вспомни предыдущий сигнал. Но все-таки не может быть, чтобы они засекли, что мы сошли с курса. Как бы там ни было, я не собираюсь поворачивать назад.

— Сантьяго, — улыбнулся Тимор, — я не говорил этого еще ни одному человеку…

Но черные звезды не приблизились.

— Может быть. Интересно. Ты много чего наговорил. Но если твой Рай окажется миром Кроттов… — Ноздри Сантьяго раздулись. — Привнести что-либо из мира Кроттов в человеческий…

— Ты увидишь. Ты сам увидишь!

Приборы указывали на приближение меридиана, и вдруг в голове у Тимора прояснилось.

— Но они же мертвы! — воскликнул он. — Я не хочу этого видеть. Не надо туда лететь!

Сантьяго не обращал на него внимания, продолжая следовать намеченным курсом. Тимор вскочил, схватил его за руки, но резкий удар бросил его на место.

— Что тебя так беспокоит? Почему ты уверен, что они все мертвы?

Тимор открыл рот и снова закрыл его. Почему он так уверен? Казалось, его мозг освобождается от панциря. Кто сказал ему об этом? Он был еще совсем маленьким. А может быть, все это ошибка?

— При каком условии они примут нас дружески? — Взгляд Сантьяго не отрывался от приборов.

— Дружески? — Тимор сам испугался вспыхнувшей в нем радости, неудержимой и опасной. Живые. Возможно ли это? — Ах, да.

— Может быть, после той болезни они не захотят иметь с нами дела? — настаивал Сантьяго. Он приступил к контрольной проверке.

— Подожди, я только удостоверюсь, функционирует ли наш АМБАКС.

Тимор почти не слушал его, он двигался, как. зомби на строевой подготовке. Наконец Сантьяго затолкал его под душ.

— Помойся. Вдруг ты встретишься с друзьями.

Ему казалось, что он летит со скоростью, не меньшей, чем скорость корабля, подхватываемый волнами то радости, то страха. Тимор сосредоточился на том, как они с Сантьяго вступают в пустые города. Нет музыки, только остроконечные шпили, да… и его несчастный любовник увидит все, что осталось от того мира.

Они тормозили. С одного борта светилась зловещая звезда, исчезла и вновь появилась.

— Вон та, третья.

Они почувствовали действие гравитации. Тимор заметил большое скопление звезд на экране.

— Это Рай.

Они совершали посадку на планету Рай.

— А где же города?

— Под облаками.

— Здесь девять десятых всей поверхности занимает океан. Я не вижу ни дорог, ни полей.

— Верно. Они им не нужны. Открытые пространства предназначены — были предназначены — для занятий спортом или для танцев на воде.

— Вон там просвет. Спускаемся к морю.

После включения тормозной системы загудело сигнальное устройство. Сантьяго заткнул его. Они попали в сплошное облачное месиво, которое постепенно рассеялось. Потом, притянутые нитями гравитации, они совершили посадку в мире, наполненном тусклым рубиновым светом.

Перед ними расстилалась гладкая молочно-белая поверхность — море. Плоский берег, кое-где покрытый низкими зарослями папоротника. И длинная стена с бойницами. Стена потрясла Тимора. Этого не могло быть, но это было.

Сантьяго нахмурился, недовольный таким началом.

— Что это они выдумали? Это что, средство от заразы?

Тимор почти не слушал его.

Запоры люка поворачивались, и это вращение словно ввинчивало его в прекрасное, тускло-гранатовое свечение атмосферы планеты.

— Вот здесь ты не соврал, новичок.

Люк открылся, и они вступили в рай. Живительная влага хлынула в легкие Тимора.

— Ну и духота. Ты уверен, что здесь можно дышать?

— Пойдем. В город.

— А где же твои шпили?

Тихое мелкое море мягко плескало в берег. Тимор терпеливо потянул Сантьяго за руку, почувствовал, как тот споткнулся.

— Пойдем.

— Где же город?

— Идем. — При тусклом свете они продрались сквозь заросли фруктовых деревьев. Море, глубиной едва во щиколотку, плескалось у них за свиной.

— И это называется городом?

Тимор смотрел на приземистые стены с бойницами, освещенные лишь сумерками. Они показались ему ниже, чем были когда-то. Но ведь и он был ребенком.

— Его покинули, и он превратился в прах.

— А это что за пакость?

Серые отвратительные существа появились из-за стен и приближались к ним.

— Это… это, должно быть, слуги, — ответил Тимор. — Рабочие. Видимо, они не умерли.

— Они что, помогают этим Кроттам быть похожими на людей?

— Нет-нет.

— А это? Ведь это ничто иное, как грязные хибары.

— Нет, — упрямо повторил Тимор. Он двинулся вперед, таща своего друга за собой. — Смотри, они разрушились от времени.

— За семь-то лет?

В ушах Тимора зазвучала негромкая музыка. Трое существ приблизились к ним ближе остальных. Они были такого же сизо-серого цвета, как и одежда Тимора. Только на локтях и коленях кожа была не шелковистая, а огрубевшая. Они раздвинули ноги. Между ними, под отвисшими животами болтались гигантские гениталии, оставлявшие в мягкой почве тройные борозды. У третьего посреди туловища проходил ряд огромных сосков. Их черно-голубые овальные лица издавали мягкие протяжные звуки.

Он встретился взглядом с их покрытыми золотистой коростой, печальными, как у жаб, глазами. Все вокруг дрогнуло, стало прозрачным, Музыка…

Внезапно на него обрушились жуткие, негармоничные крики. Тимор завертелся. Иноземец радом с ним смеялся, обнажив зловещие хищные зубы.

— Что же, Кротти, мой приятель! Итак, это Рай! — вопил Сантьяго. — Это даже не Кротти. Это еще более низшие существа! Поговори со своими дружками, Кротт, — выдохнул он, — ответь им!

Но Тимор не понимал его. Что-то ускользало от него, что-то очень важное. Что-то уходило из его сознания, и это почти растворило, погубило его.

— Совершенно необходимо, чтобы этого ребенка привели в норму, — произнес он незнакомым голосом. — Это сын Скаута Тимора.

Но эти слова ничего не означали для него. Так как раньше он слышал свое имя лишь в музыке. Свое настоящее имя, имя его. детства, имя, принадлежащее тем мягким серым рукам и телам в том, первом его мире. Телам, которые научили его любить, все время в грязи, в нежной прохладной грязи.

Существо рядом с ним издало душераздирающие вопли.

— Ты хотел прекрасного! — и это были последние человеческие слова Тимора.

И вот они уже барахтались в приятной грязи, рядом с ним извивались и терзали его серые тела. Потом он понял, что это уже не возня, а любовь, и такой она была всегда.

А голоса вокруг него становились все громче, находящееся под ним существо было все в грязи. Оно то ли уже умерло, то ли ползло умирать в белесо-серое море. Звучала музыка.

Перевод: А. Молокин, Л. Терехина

Человек, который шел домой

Переброска! Ледяной ужас! Он выкинут куда-то и потерян… набран в немыслимое, брошен, и никогда не будет известно — как: не тот человек в самом не том из всех возможных не тех мест из-за невообразимого взрыва устройства, которое уже вновь не вообразят. Покинут, погублен, спасательный канат рассечен, а он в ту наносекунду осознал, что единственная его связь с домом рвется, ускользает, неизмеримо длинный спасательный канат распадается, уносится прочь, навсегда недостижимый для его рук, поглощен стягивающейся воронкой-вихрем, по ту сторону которой его дом, его жизнь, единственно возможное для него существование; он увидел: канат засасывается в бездонную пасть, тает, и он выкинут и оставлен на непознаваемом берегу, где все беспредельно, не то, быть может, красотой, превосходящей радость? Или ужасом? Или пустотой? Или всего лишь своей беспредельностью? Но каково бы ни было место, куда он переброшен, оно не способно поддерживать его жизнь — разрушительную и разрушающую аберрацию. И он, комок яростного безумного мужества, весь единый протест, тело-кулак, отверганий собственное присутствие тут, в этом месте, где он покинут, — что сделал он? Отвергнутый, брошенный изгой, томимый звериной тоской по дому, какой не ведал ни один зверь, по недостижимому дому, его дому, его ДОМУ, и ни дороги, ни единого средства передвижения, никаких механизмов, никакой энергии, ничего, кроме его всесокрушающей решимости, нацеленной на дом по исчезающему вектору, последней и единственной связи с домом, он сделал… что?

Он пошел.

Домой.

Что за поломка произошла в главном промышленном филиале Бонневиллской ускорительной установки в Айдахо, так навсегда и осталось неизвестным, ибо все те, кто мог бы определить ее причину, были почти немедленно сметены в небытие разразившейся следом за ней еще более серьезной катастрофой.

Но природа и этого катаклизма не была определена сразу. Точно известно только то, что в одиннадцать часов пятьдесят три минуты шесть секунд 2 мая 1989 года по старому стилю Бонневиллские лаборатории со всем своим персоналом преобразились в чрезвычайно дробную форму материи, сходную с высокотемпературной плазмой, и она тотчас начала распространяться по воздуху, что сопровождалось ширящимися сейсмическими и атмосферными явлениями.

К несчастью, в зоне этого происшествия находилась сторожевая ракета типа «Мир» в боевой готовности.

За несколько часов хаоса численность населения Земли заметно сократилась, биосфера претерпела значительные изменения, а сама Земля обзавелась некоторым количеством новых кратеров в дополнение к прежним. Первые годы уцелевшие люди были заняты проблемами непосредственного выживания, и своеобразная пылевая чаша в Бонневилле пребывала в полном забвении от одного меняющегося климатического цикла к другому.

Кратер был невелик — чуть больше километра в поперечнике — и без обычного крутого края. Поверхность его покрывало мелкозернистое вещество, которое, высыхая, превращалось в пыль. До начала ливней поверхность эта выглядела почти абсолютно плоской, и только при определенном освещении внимательный наблюдатель, если бы он откуда-то там взялся, мог различить практически в самом центре что-то вроде пятна или неровности.

Через два десятка лет после катастрофы с юга появилась небольшая орда бронзово-смуглых людей, гнавших стадо довольно-таки атипичных овец. Кратер теперь выглядел неглубокой круглой вдавленностью, где трава росла плохо, что, без сомнения, объяснялось отсутствием в почве необходимых ей микроорганизмов. Однако выяснилось, что ни эти чахлые побеги, ни более сочная трава вокруг овцам вреда не причиняют. У южного края возникло несколько примитивных землянок, и поперек кратера протянулась еле заметная тропка, пересекавшая его почти рядом с обнаженным центром.

Как-то весенним утром на стоянку с воплями примчались двое мальчишек. Они погнали было овец через кратер, но из земли перед ними вдруг выскочило чудовище — огромный плоский зверь, который взревел и тут же исчез, только молния сверкнула да земля содрогнулась. Остался лишь поганый запах. А овцы разбежались.

Поскольку в последнем можно было убедиться воочию, старейшины отправились на место происшествия. Никаких следов чудовища им обнаружить не удалось, спрятаться же ему было негде, и они по зрелому размышлению задали мальчишкам хорошую взбучку, а те по зрелому размышлению начали обходить заклятое место далеко стороной, и некоторое время ничего необычного не случалось.

Однако на следующую весну все повторилось. Теперь свидетельницей оказалась девочка постарше, но она смогла уточнить только, что чудовище словно мчалось, распластавшись над землей, но с места не двигалось. И земля там словно выскоблена. Вновь ничего обнаружить не удалось, но возле залысины установили сук с развилкой, в которую вложили зелье против злых духов.

Когда то же самое повторилось в третий раз год спустя, тропа свернула далеко в сторону, а к прежнему суку добавили еще несколько. Но поскольку дурных последствий словно бы не было, а бронзовые люди видывали многое и похуже, они продолжали пасти своих овец. Чудовище возникало внезапно еще несколько раз — и всегда весной.

На исходе третьего десятилетия новой эры с южной гряды холмов приковылял высокий старик, катя свои пожитки на велосипедном колесе. Он устроил бивак у дальнего края кратера и вскоре, обнаружив заклятое место, попытался расспросить людей, но его никто не мог понять, и он просто выменял кусок мяса за нож. Хотя сразу было видно, что сил у него маловато, что-то в нем было такое, из-за чего они не решились его убить. И вышло к лучшему, потому что потом он помогал женщинам лечить заболевших детей.

Старик много времени проводил возле места, где, по слухам, видели чудовище, и оказался поблизости при следующем его появлении. Он пришел в большое волнение и совершил несколько необъяснимых, но вроде бы безобидных поступков — например, перебрался жить в кратер, поближе к тропе. Целый год он следил за заклятым местом и при очередном появлении чудовища был настороже. Затем он за несколько дней выделал колдовской камень, положил его на заклятое место и ушел на север, все так же ковыляя.

Миновало несколько десятилетий. Ветер и дожди все больше выравнивали чашу кратера, и у края ее уже пересекал овражек, периодически преображавшийся в ложе ручья. На бронзовых людей и их овец напали люди с седыми волосами, после чего уцелевшие ушли на юг. Зимы в области, которая некогда была штатом Айдахо, стали теперь теплыми, и влажная земля поросла осинами и эвкалиптами. Но не в кратере, который обрел теперь вид совсем мелкой ложбины, поросшей травой. С лысиной в центре. Небо более или менее очистилось.

Еще три десятилетия спустя более многочисленная орда черных людей с впряженными в повозки волами обосновалась было возле кратера, но покинула его окрестности после явления громового чудовища. Забредали туда и одинокие скитальцы.

Через пять десятилетий на ближней гряде холмов выросло небольшое селение, и тамошние мужчины верхом на лошадках с темными полосами по хребту пригоняли к кратеру пастись свой горбатый скот. У ручья была построена пастушья хижина, которая со временем стала постоянным обиталищем смуглой рыжеволосой семьи. В положенный срок кто-то из них увидел чудовище-молнию, но эти люди не ушли. Они обратили особое внимание на камень, поставленный высоким стариком, и оставили его стоять, как стоял.

Вместо одной хижины у ручья их скоро стало три, затем к ним прибавились новые, и тропа через кратер превратилась в проселок, а через ручей был перекинут бревенчатый мост. На середине все еще чуть различимой впадины проселок описывал крутую дугу, в центре которой среди травы виднелся примерно квадратный метр голой, странно утрамбованной земли и обломок песчаника с глубокими насечками.

Теперь уже все в хижинах знали, что каждую весну неким утром на этом месте появляется чудовище, и мальчишки вызывали друг друга на спор: а тебе слабо стать там! Его обозначили выражением «Старый Дракон». Являлся Старый Дракон всегда одинаково: в громовой вспышке возникало драконоподобное существо, которое словно мчалось по земле, хотя на самом деле не двигалось. Какое-то время после этого в воздухе стоял скверный запах, а почва дымилась. Люди, находившиеся поблизости, говорили потом, что по ним словно пробегала дрожь.

В самом начале второго столетия в городок с севера въехали два молодых всадника. Лошадки их были заметно косматее местных, а снаряжение включало два ящика, которые они и установили на месте появления чудовища. Прожили они там год с лишним и присутствовали при двух материализациях Старого Дракона. За это время они рассказали много интересного о торговых городах в более прохладных областях на севере и раздали карты, на которых были указаны удобные дороги. Эти люди построили ветряную мельницу, которую община приняла с благодарностью, и предложили соорудить осветительную машину, от которой община решительно отказалась. Потом они уехали, забрав свои ящики после нескольких бесплодных попыток найти среди местных юнцов желающего научиться обращению с ними.

В последующие десятилетия и другие путешественники задерживались здесь, чтобы посмотреть на чудовище, а на юге за горной грядой время от времени происходили военные столкновения. Вооруженная банда попыталась угнать скот, принадлежавший деревушке в кратере, но его отбили. Однако нападавшие принесли с собой пятнистую болезнь, которая погубила многих. И все это время чудовище продолжало появляться, независимо от того, наблюдали за ним или нет. Городок на склоне рос, менялся, а деревушка в кратере успела стать городком. Дороги ширились, сплетались в сеть. Склоны кратера теперь покрылись серовато-зелеными хвойными деревьями, которые начинали расти и на равнине. На их ветках обитали чирикающие ящерки.

В конце столетия с запада внезапно нахлынула орда одетых в шкуры кочевников с карликовым молочным скотом и попыталась обосноваться близ кратера. Однако большая часть кочевников была перебита, а остальные предпочли уйти. Тем временем местные стада заразились губительной паразитарной болезнью, и из торгового города на севере пригласили ветеринаров. Но сделать ничего было нельзя. Семьи, жившие там, переселились, и на несколько десятилетий местность обезлюдела. Затем на равнине появился скот новой породы, и городок снова заселился. А на голой площадке в центре кратера ежегодно снова и снова появлялось чудовище, но теперь это считалось само собой разумеющимся. Несколько раз наблюдать его приезжали даже из отдаленного Северо-Западного Единения.

Городок процветал, теперь он занял и луга, где пасся скот, а часть былого кратера превратилась в городской парк. Появление чудовища стало теперь источником сезонного дохода: местные жители сдавали комнаты туристам, а в трактирах продавались более или менее неподдельные сувениры, так или иначе с ним связанные.

Успело оно породить и несколько религиозных культов. Особенно распространилось поверье, что это не то демон, не то проклятая душа, которая осуждена являться в муках на землю во искупление катастрофы, произошедшей триста лет назад. Другие утверждали, что оно (или он) вестник чего-то, и его рев возвещает то ли гибель, то ли надежду (это уже зависело от точки зрения верующего). Одна местная секта проповедовала, что дракон — это призрак, оценивающий нравственное поведение горожан на протяжении прошедшего года, и при его появлении выискивала изменения, которые можно было бы истолковать как добрые или недобрые знамения. Соприкосновение с поднятой им пылью считалось хорошей приметой или дурной. В каждом новом поколении непременно находился мальчишка, который пытался ударить чудовище палкой; он обретал сломанную руку и тему для рассказов за трактирной стойкой до скончания своих дней. Швырять в чудовище камни и всякие другие предметы стало весьма популярной забавой, а одно время его осыпали цветами и записочками с молитвами. Однажды какие-то смельчаки попытались поймать его в сеть — в руках у них остались жалкие обрывки веревок, а все остальное испарилось. Сам участок в центре парка был давным-давно огорожен.

А чудовище все продолжало свои ежегодные молниеносные таинственные появления — распростертое над землей в стремительной неподвижности, ревущее и непостижимое.

Только в начале четвертогостолетия новой эры обнаружилось, что чудовище чуть-чуть меняется. Теперь оно уже не выглядело просто распростертым — одна нога и одна рука приподнялись, словно в попытке ударить или отбить что-то. Год за годом оно изменялось все быстрее и к концу веку приподнялось в скрюченной позе с протянутыми вперед руками, будто замерло в бешеном кружении. Рев его приобрел иную тональность, а земля после его появления дымилась все больше.

Возникло и окрепло убеждение, что человек-чудовище вот-вот что-то сотворит, как-то явит свою сущность. Ряд природных катастроф, а также некоторые чудеса весьма способствовали распространению культа, энергично провозглашавшего эту доктрину. Многие религиозные деятели приезжали в городок, чтобы убедиться во всем своими глазами.

Однако десятилетие сменялось десятилетием, а человек-чудовище лишь медленно поворачивался, и теперь выглядел так, словно не то скользил, не то брел, подталкиваемый ураганным ветром. Разумеется, никакого ветра не ощущалось. Затем наступил спад сейсмической деятельности, так что все кончилось ничем.

В начале пятого века по новому календарю оказавшиеся в этой области три топографических отряда из Северо-Центрального Единения задержались, чтобы провести наблюдения над этим феноменом. Горожане получили заверения, что Опасная Наука тут ни при чем, и разрешили установить в загородке постоянное фиксирующее устройство. Юнец, которого было обучили обращению с ним, тут же сложил с себя новые обязанности, так как поссорился из-за них с подружкой, однако сразу же нашелся доброволец, вызвавшийся заменить его. Теперь уже почти никто не сомневался, что чудовище — это либо какой-то человек, либо его дух. Оператор фиксирующего устройства и еще некоторые в том числе учитель механики в городской школе — прозвали его «Наш Джон». В последующие десятилетия дороги стали много лучше, движение по ним заметно усилилось, и начались разговоры о постройке канала до реки, некогда называвшейся Снейк-Ривер.

Как-то майским утром на исходе пятою века молодая парочка в щегольской зеленой бричке, запряженной мулами, катила по тракту, который сворачивал на юго-запад от гряды Сент-Рифт. Златокожая новобрачная весело болтала с мужем на языке, которого Наш Джон не слышал ни в начале, ни в конце своей жизни. Впрочем, говорила она то, что говорилось во все века и на всех языках.

— Ах, Сирил, я так рада, что мы отправились путешествовать сейчас! Ведь на будущую весну я бы уже не смогла уехать от маленького.

Сирил ответил то, что в таких случаях обычно отвечают молодые мужья, и, продолжая беседовать, они подъехали к городской гостинице. Оставив там бричку и саквояжи, супруги отправились искать дядю новобрачной, который пригласил их сюда. На следующий день должен был появиться Наш Джон, и дядя Лейбен приехал в городок как представитель Исторического музея Маккензи для наблюдений и чтобы кое о чем договориться с городскими властями.

Нашли они его в обществе преподавателя механики городской школы, который по совместительству был штатным хранителем записей. Вскоре дядя Лейбен повел их всех в ратушу, где в канцелярии мэра ему предстояла встреча с различными религиозными деятелями. Принимая во внимание всю важность туризма, мэр помог дяде Лейбену вырвать у сектантов согласие на распространение светского истолкования феномена, предложенное дирекцией Исторического музея. Некоторую роль сыграло то обстоятельство, что у каждой секты было свое, единственно верное объяснение этого явления. Затем мэр, очарованный хорошенькой племянницей Лейбена, пригласил их отобедать у него.

Когда они вечером вернулись в гостиницу, там вовсю веселились туристы.

— О-о! — сказал дядя Лейбен. — Дочь моей сестры, у меня от всех этих разговоров глотка пересохла. Одна бабища Мокша чего стоит! Вот уж неисчерпаемый кладезь святой чепухи! Сирил, мальчик мой, я понимаю, у тебя накопилось множество вопросов. Вот, возьми, почитай. Это брошюрка, которую мы им всучили для продажи. А на остальные я отвечу завтра!

И он исчез в переполненном буфете.

Молодожены поднялись к себе в номер, намереваясь прочесть брошюру перед сном, но руки до нее у них дошли только за завтраком на следующее утро.

— «Все, что известно о Джоне Делгано, — читал Сирил вслух между двумя глотками, — восходит к двум документам, оставленным его братом Карлом Делгано в архивах Группы Маккензи в первые годы после Катастрофы»… Майри, детка, намажь мне лепешку медом. Дальше следует полное воспроизведение записей Карла Делгано. Слушай! «Я не инженер и не космонавт, как Джон. У меня была мастерская по ремонту электронных приборов в Солт-Лейк-Сити. Но и Джон только прошел тренировки, но настоящим космонавтом не стал, потому что экономический спад положил всему этому конец. Вот он и пошел работать в Бонневиллский промышленный филиал. Им там требовался человек для каких-то опытов с полным вакуумом. Больше мне об этом ничего не известно. Джон с женой перебрался в Бонневилл, но мы по нескольку раз в году гостили друг у друга — наши жены очень подружились. У Джона было двое детишек — Клэр и Пол.

Опыты были засекречены, но Джон намекнул мне, что они пытаются создать антигравитационную камеру. Не знаю, получилось ли у них что-нибудь. Было это за год до взрыва. Зимой Джон и Кейт с детьми приехали к нам на Рождественские каникулы, и он сказал, что они открыли нечто сногсшибательное. Он прямо-таки сиял. Смещение во времени — так он выразился. Что-то, связанное с временным эффектом. Он сказал, что их Главный — ну, просто сумасшедший гений. Идей хоть отбавляй. Чуть чья-нибудь программа зайдет в тупик, он обязательно отыщет что-нибудь новенькое, если только сумеет арендовать их оборудование. Нет, я не знаю, филиалом чего они были. Может, страхового конгломерата — ведь все капиталы-то были у них, верно? А уж кто, как не они, согласились бы отвалить куш, лишь бы заглянуть в будущее, ясное дело. Во всяком случае Джон так и рвался. Кэтрин, конечно, перепугалась. Ей так и чудилось, что он будет, как… ну, вы знаете… как Герберт Уэллс, скитаться неприкаянным в неизвестном будущем мире. Джон ее успокаивал: дескать, это совсем другое — только проблеск, и займет он секунду-другую. Все очень сложно»… Да-да, жадный ты поросеночек! Налей и мне, не то я совсем осипну! «Помнится, я спросил его, что Земля-то движется, так вдруг он вернется не в то место? А он ответил, что это все предусмотрено, какая-то там пространственная траектория. Кэтрин пришла в такой ужас, что мы сменили тему. Но Джон сказал, чтобы она не боялась, он обязательно вернется домой. Только он не вернулся. Хотя какая разница? Там же ничего не осталось. И от Солт-Лейк-Сити тоже. Я-то жив только потому, что двадцать девятого апреля уехал в Калгари навестить маму. А второю мая все там взлетело на воздух. К вам в Маккензи я добрался только в июле. И, пожалуй, тут и останусь. Идти мне ведь некуда. Вот и все, что я могу рассказать про Джона. Только одно: он был человек надежный. И если всему причиной тот взрыв, так не по его вине». Второй документ? Да побойся бога, мамочка, я уже и так голос сорвал. Неужто и дальше читать? Ну, ладно-ладно! Только прежде поцелуйте меня, сударыня. Вам обязательно надо выглядеть такой вкусненькой? «Второй документ, датированный восемнадцатым годом нового стиля, написан Карлом»… Хочешь посмотреть старинный почерк, курочка моя поджаристая? Ну хорошо, хорошо! «Писалось в Бонневиллском кратере. Я видел моего брата Джона Делгано. Когда я узнал, что болен лучевкой, то отправился сюда взглянуть, что и как. Солт-Лейк-Сити еще очень горяч. Вот я и пришагал в Бонневилл. На месте лаборатории еще виден кратер, но и он зарастает травой. И все не так — никакой радиоактивности. Мои пленки не засветились. Местные индейцы предупредили меня, что там каждую весну является чудовище. Несколько дней спустя я увидел его своими глазами, но издали, и рассмотрел только, что это человек. В скафандре. От грохота я растерялся. Да еще пыль. А через секунду все кончилось. Я прикинул: время почти совпадает. То есть со вторым мая по-старому.

Я задержался там еще на год, и вчера он снова возник. Я встал так, чтобы быть спереди, и увидел его лицо за щитком. Это действительно Джон. Он ранен. Рот у нет в крови, и скафандр поврежден. Он лежит навзничь. Пока я его видел, он не сделал ни едином движения, но пыль взвилась столбом, как если бы человек проехался спиной по земле, не шевелясь. Глаза у него открыты, словно он смотрит прямо перед собой. Я не понимаю, что и как, но одно знаю твердо: это Джон, а не его призрак. Оба раза он находился в одном положении, раздавался оглушительный треск, точно удар грома, и еще один звук, точно вой сирены, только ускоренный. И еще — запах озона и пыль. Я ощутил какую-то дрожь.

Я знаю, это Джон, и он жив. Мне необходимо уйти, пока я еще способен ходить, чтобы мои записи не пропали. По-моему, кому-то надо побывать здесь и посмотреть. Может, вы сумеете помочь Джону. Подписано: „Карл Делгано“. Группа Маккензи сохранила эти документы, но прошло несколько лет, прежде чем…» Ну, и так далее… Первый световой отпечаток и так далее… архивы, анализ и так далее… Очень мило! Ну, а теперь пора идти к твоему дяде, съедобнушка моя! Только на минутку поднимемся в номер.

— Нет, Сирил, я подожду тебя внизу, — благоразумно решила Майри.

В городском парке дядя Лейбен руководил установкой небольшой дюритовой стели напротив того места, где появлялся Наш Джон. Стела была укутана простыней в ожидании торжественного открытия. В аллеях теснились горожане, туристы, ребятишки, а в оркестровой раковине пел хор Божьих Всадников. Солнце уже сильно припекало. Лоточники предлагали мороженое и соломенные фигурки чудовища, а также цветы и приносящие счастье конфетти, чтобы бросать в него. Чуть поодаль в темных одеяниях стояли члены еще одной религиозной общины, принадлежавшей Церкви Покаяния, видневшейся за воротами парка. Их пастырь метал мрачные взгляды в зевак вообще, и в дядю Майры в частности.

Трое мужчин официального вида, которые тоже остановились в гостинице, подошли к дяде Лейбену и представились. Они оказались наблюдателями из Центральной Альберты и вместе с ним направились в шатер, воздвигнутый над огороженным участком. Горожане с подозрением косились на инструменты в их руках.

Преподаватель механики расставил вокруг закрытой стелы караул из старшеклассников, а Майра с Сирилом последовали в шатер за дядей Лейбеном. Там было заметно жарче, чем на улице. Вокруг огороженного участка около шести метров в диаметре были кольцами расставлены скамьи. Земля вокруг ограды была голой и утрамбованной. К столбикам снаружи были прислонены букеты и ветки цветущей цезальпинии. А внутри не было ничего, кроме обломка песчаника с глубоко вырезанными непонятными метками.

Едва они вошли, как через центр участка пробежала толстенькая девчушка. Это вызвало возмущенные крики. Наблюдатели из Альберты возились возле ограды там, где был установлен светопечатающий ящик.

— Ну, нет! — буркнул дядя Лейбен, когда альбертец, перегнувшись через ограду, установил внутри нее треножник, что-то подкрутил и над оголенным участком раскинулся пышный плюмаж тоненьких нитей.

— Ну, нет, — повторил дядя Лейбен. — Это совсем лишнее.

— Они пробуют получить образчик пыли с его скафандра, верно? спросил Сирил.

— Вот именно! Чистейшее безумие. У вас нашлось время прочесть?

— Ну, конечно, — ответил Сирил.

— Более или менее, — добавила Майра.

— Ну, так вы знаете. Он падает. Пытается снизить свою… Можете назвать это хоть скоростью. Пытается замедлиться. Он, видимо, не то поскользнулся, не то оступился. Мы очень близки к тому моменту, когда он споткнулся и начал падать. Но что произошло? Кто-то подставил ему ножку? Лейбен посмотрел на Сирила и Майру взглядом, вдруг ставшим очень серьезным. — А что, если это кто-то из вас? Приятная мысль, э?

— Ой! — испуганно вскрикнула Майра и добавила: — А-а!

— Вы имеете в виду, что тот, кто стал причиной его падения, вызвал все… вызвал…

— Не исключено, — ответил Лейбен.

— Минуточку! — Сирил сдвинул брови. — Но он ведь упал. Значит, кто-то должен был… То есть ему необходимо споткнуться… или… ну, что там произошло… Ведь если он не упадет, прошлое же все переменится, верно? Ни войны, ни…

— Не исключено, — повторил Лейбен. — Но что произошло на самом деле, известно одному богу. Мне же известно только, что Джон Делгано и пространство вокруг него — наиболее нестабильный, невероятно высоко заряженный участок, какой только был на Земле, и, черт побери, я считаю, что ни в коем случае не следует совать в него палки.

— Да что вы, Лейбен! — К ним, улыбаясь, подошел альбертец. — Наша метелочка и комара не опрокинула бы. Это же всего только стеклянные мононити.

— Пыль из будущем, — проворчал Лейбен. — О чем она вам поведает? Что в будущем имеется пыль?

— Если бы мы могли добыть частичку штуки, зажатой в его руке!

— В руке? — переспросила Майра, а Сирил принялся лихорадочно перелистывать брошюру.

— Мы нацелили на нее анализатор, — альбертец понизил голос. Спектроскоп. Мы знаем, там что-то есть. Или, во всяком случае, было. Но получить более или менее четкие результаты никак не удается. Оно сильно повреждено.

— Ну, когда в него тычут, пытаются его схватить… — проворчал Лейбен. — Вы…

— ДЕСЯТЬ МИНУТ! — прокричал распорядитель с мегафоном. — Займите свои места, сограждане и гости.

Покаяне расселись на нескольких скамьях, напевая древнюю молитву:

— Ми-зе-ри-кордия! Ора про нобис!^[13]

Нарастало напряжение. В большом шатре было жарко и очень душно. Рассыльный из канцелярии мэра ужом проскользнул сквозь толпу, знаками приглашая Лейбена и его гостей сесть в кресла для почетных приглашенных на втором ярусе с «лицевой» стороны. Прямо перед ними у ограды один из проповедников покаян спорил с альбертцем за место, занятое анализатором: на него же возложена миссия заглянуть в глаза Нашего Джона!

— А он правда способен нас видеть? — спросила Майра у дяди.

— Ну-ка, поморгай! — сказал Лейбен. — И вообрази, что всякий раз, когда твои веки размыкаются, ты видишь уже другое. Морг-морг-морг — и лишь богу известно, сколько это уже длится.

— Ми-зе-ре-ре, пек-кави^[14], - выводили покаяне, и вдруг пронзительно проржало сопрано: — Да мину-у-ует нас багрец гре-е-ха!

— По их верованиям, его кислородный индикатор стал красным потому, что указывает на состояние их душ! — засмеялся Лейбен. — Что же, их душам придется оставаться проклятыми еще довольно долго. Резервный кислород Джон Делгано расходует уже пятьсот лет… Точнее сказать, он еще будет оставаться на резерве грядущие наши пятьсот лет. Полсекунды его времени равняются нашему году. Звукозапись свидетельствует, что он все еще дышит более или менее нормально, а рассчитан резерв на двадцать минут. Иными словами, спасение они обретут где-нибудь около семисотого года, если, конечно, протянут так долго.

— ПЯТЬ МИНУТ! Занимайте свои места, сограждане и гости. Садитесь, пожалуйста, не мешайте смотреть другим. Садитесь, ребята!

— Тут сказано, что мы услышим его голос в переговорном устройстве, шепнул Сирил. — А вы знаете, что он говорит?

— Слышен практически только двадцатицикловый вой, — шепнул в ответ Лейбен. — Анализаторы выделили что-то вроде «эй» — обрывок древнего слова. Чтобы получить достаточно для перевода, понадобятся века.

— Какая-то весть?

— Кто знает? Может быть, конец какою-то распоряжения: скорей, сильней. Или просто возглас. Вариантов слишком много.

Шум в шатре замирал. Пухлый малыш у ограды захныкал, и мать посадила его к себе на колени. Стало слышно, как верующие бормочут молитвы и шелестят цветы — члены Святой Радости по ту сторону огороженного центра взяли их на изготовку.

— Почему мы не ставим по нему часы?

— Время не то. Он появляется по звездному.

— ОДНА МИНУТА!

— Воцарилась глубокая тишина, оттеняемая лишь бормотанием молящихся. Где-то снаружи закудахтала курица. Голая земля внутри ограды выглядела совершенно обыкновенной. Серебристые нити анализатора над ней чуть колыхались от дыхания сотни человек. Было слышно, как тикает другой анализатор.

Одна долгая секунда сменяла другую, но ничего не происходило.

Воздух словно чуть зажужжал. И в тот же миг Майра уловила неясное движение за оградой слева от себя.

Жужжание обрело ритм, как-то странно оборвалось — и внезапно все разом произошло.

Их оглушил звук. Резко, невыносимо повышаясь, он словно разорвал воздух, что-то будто катилось и кувыркалось в пространстве. Раздался скрежещущий воющий рев и…

Возник он.

Плотный, огромный — огромный человек в костюме чудовища: вместо головы тускло-бронзовый прозрачный шар, в нем — человеческое лицо, темный мазок раскрытого рта. Немыслимая поза — ноги выброшены вперед, торс откинут, руки в неподвижном судорожном взмахе. Хотя он, казалось, бешено устремлялся вперед, все оставалось окаменевшим, и только одна нога не то чуть-чуть опустилась, не то чуть-чуть вытянулась…

…И тут же он исчез, в грохоте грома, сразу и абсолютно, оставив только невероятный отпечаток на ретине сотни пар перенапряженных глаз. Воздух гудел, дрожал, и в нем поднималась волна пыли, смешанной с дымом.

— О-о! Господи! — воскликнула Майра, ухватившись за Сирила, но ее никто не услышал.

Вокруг раздавались рыдания и стоны.

— Он меня увидел! Он меня увидел! — кричала какая-то женщина.

Некоторые в ошеломлении швыряли конфетти в пустое облако пыли, но остальные вообще о них забыли. Дети ревели в голос.

— Он меня увидел! — истерически вопила женщина.

— Багрец! Господи, спаси нас и помилуй! — произнес нараспев глубокий бас.

Майра услышала, как Лейбен свирепо выругался, и снова посмотрела через ограду. Пыль уже оседала, и она увидела, что треножник с анализатором опрокинулся почти на середину участка. В него упирался бугорок золы, оставшейся от букета. Верхняя половина треножника словно испарилась. Или расплавилась? От нитей не осталось ничего.

— Какой-то идиот кинул в него цветы. Идемте. Выберемся отсюда.

— Треножник упал, и он об него споткнулся? — спросила Майра, проталкиваясь к выходу.

— А она все еще красная, эта его кислородная штука! — сказал у нее над головой Сирил. — Время милосердия еще не пришло, э, Лейбен?

— Ш-ш-ш! — Майра перехватила угрюмый взгляд пастыря покаян.

Они протолкались через турникет и вышли в залитый солнцем парк. Кругом слышались восклицания, люди переговаривались громко, возбужденно, но с видимым облегчением.

— Это было ужасно! — простонала Майра вполголоса. Я как-то не верила, что он настоящий, живой человек. Но он же есть. Есть! Почему мы не можем ему помочь? Это мы сбили его с ног?

— Не знаю. Навряд ли, — буркнул ее дядя.

Они сели, обмахиваясь, возле стелы, еще укрытой простыней.

— Мы изменили прошлое? — Сирил засмеялся, с любовью глядя на свою женку. Но почему она надела такие странные серьги? Ах, да это те, которые он купил ей, когда они остановились возле индейского пуэбло!

— Но ведь альбертцы не так уж виноваты, — продолжала Майра, словно эта мысль ее преследовала. — Все этот букет! — Она вытерла мокрый лоб.

— Инструмент или суеверие? — усмехнулся Сирил. — Чья вина — любви или науки?

— Ш-ш-ш! — Майра нервно посмотрела по сторонам. — Да, пожалуй, цветы — это любовь… Мне немножко не по себе. Такая жара… Ах, спасибо! (Дяде Лейбену удалось подозвать торговца прохладительными напитками).

Голоса вокруг обрели нормальность, хор затянул веселую песню, у ограды парка выстроилась очередь желающих расписаться в книге для посетителей. В воротах показался мэр и в сопровождении небольшой свиты направился по аллее бугенвиллей к стеле.

— А что написано на камне у его ноги? — спросила Майра.

Сирил открыл брошюру на фотографии обломка песчаника, поставленного Карлом. Внизу был дан перевод: «Добро пожаловать домой, Джон!»

— А он успевает прочесть?

Мэр начал речь.

Гораздо позднее, когда толпа разошлась, в темном парке луна озарила одинокую стелу с надписью на языке этого места и этого времени:

«Здесь ежегодно появляется майор Джон Делгано, первый и единственный из людей, путешествовавший во времени.

Майор Делгано был отправлен в будущее за несколько часов до катастрофы Нулевого Дня. Все сведения о способе, каким его сместили во времени, утрачены и, возможно, безвозвратно. Согласно одной гипотезе, он по какой-то непредвиденной причине оказался гораздо дальше в будущем, чем предполагалось. По мнению некоторых аналитиков — на целых пятьдесят тысяч лет. Когда майор Делгано достиг этой неведомой точки, его, предположительно, отозвали назад или попытались вернуть по тому же пути и во времени и пространстве, по которому он был отправлен. Вероятно, его траектория начинается в точке, которую наша Солнечная система займет в будущем, и он движется по касательной к сложной спирали, описываемой нашей Землей вокруг Солнца.

Он появляется здесь ежегодно в тот момент, когда его путь пересекает орбиту нашей планеты, и, видимо, в эти моменты он способен соприкасаться с ее поверхностью. Поскольку никаких следов его продвижения в будущее обнаружено не было, напрашивается вывод, что возвращается он иным способом, чем забрасывался. Он жив в нашем настоящем. Наше прошлое — его будущее, а наше будущее — его прошлое. Момент его появления постепенно смещается по солнечному времени таким образом, что должен совпасть с моментом 1153,6–2 мая 1989 года по старому стилю, иными словами — с Нулевым Днем.

Взрыв, которым сопровождалось его возвращение в его собственное время и место, мог произойти, когда какие-то элементы прошлых мгновений его пути перенеслись вместе с ним в свое предыдущее существование. Несомненно, именно этот взрыв ускорил всемирную катастрофу, которая навсегда оборвала Век Опасной Науки».

Он падал, теряя власть над своим телом, проигрывая в борьбе с чудовищной инерцией, которую набрал, стараясь совладать со своими человеческими ногами, содрогаясь в нечеловеческой жесткости скафандра, а его подошвы накалялись, теряли опору из-за слишком слабого трения, пытались ее нащупать под вспышки, под это мучительное чередование света, тьмы, света, тьмы, которое он терпел так долго под ударами сгущающемся и разрежающегося воздуха о его скафандр, пока скользил через пространство, которое было временем, отчаянно тормозя, когда проблески Земли били в его подошвы — теперь только его ступни что-то могли: замедлить движение, удержаться на точном пути, ведь притяжение, его пеленг, слабело, теперь, когда он приближался к дому, оно размывалось, и было трудно удерживать центровку; он подумал, что становится более вероятным. Рана, которую он нанес времени, заживлялась сама собой. Вначале она была такой узкой и тесной — единственный луч света в смыкающемся туннеле, — и он ринулся за ним, как электрон, летящий к аноду, нацелившись точно по этому единственному, изысканно изменяющемуся вектору, выстрелив себя, как выдавленную косточку, в этот последний обрывок, в это отторгающее и отторгнутое нигде, в котором он, Джон Делгано, мог предположительно продолжить свое существование, в нору, ведущую домой; и он рвался по ней через время, через пространство, отчаянно работая ногами, когда под ними оказывалась реальная Земля этого ирреального времени, держа направление с уверенностью зверька, извилистой молнией ныряющего в спасительную норку, он, космическая мышь в межзвездности, в межвременности, устремляющаяся к своему гнезду вперегонки с неправильностью всего вокруг, смыкающейся вокруг правильности этого единственного пути, а все атомы его сердца, его крови, каждой его клетки кричали, домой! ДОМОЙ! пока он гнался за этой исчезающей отдушиной, и каждый шаг становился увереннее, сильнее, и он несся наперегонки с непобедимой инерцией по бегущим проблескам Земли, словно человек в бешеном потоке — с крутящимся в волнах бревном. Только звезды вокруг него оставались постоянными от вспышки к вспышке, когда он косился мимо своих ступней на миллион импульсов Южного Креста и Треугольника; один раз на высшей точке шага он рискнул на столетие поднять взгляд и увидел, что Большая и Малая Медведицы странно вытянулись в сторону от Полярной звезды, но ведь, сообразил он, Полярная звезда тут на полюс не указывает, и подумал, снова опуская взгляд на свои бегущие ступни: «Я иду домой к Полярной звезде! Домой!» Он утратил память о том, где был, какие существа — люди, инопланетяне или неведомое нечто — вдруг возникали перед ним в невозможный момент пребывания там, где он не мог быть; перестал видеть проблески миров вокруг: каждый проблеск — новый хаос тел, форм, стен, красок, ландшафтов; одни задерживались на протяжении вздоха, другие мгновенно менялись: лица, руки, ноги, предметы, бившие в нет, ночи, сквозь которые он проходил, темные или озаренные странными светильниками, под крышами и не под крышами, дни, вспыхивающие солнечным светом, бурями, пылью, снегом, бесчисленными интерьерами, импульс за импульсом снова в ночь; теперь он опять был на солнечном свету в каком-то помещении. «Я наконец-то уже близко, — думал он. — Ощущение изменяется…» Только надо замедлиться, проверить — этот камень у его ног остается тут уже некоторое время, и он хотел рискнуть, перевести взгляд, но не осмеливался; он слишком устал, и скользил, и терял власть над телом в старании одолеть беспощадную скорость, которая не давала ему замедлиться; и он ранен — что-то его ударило там, что-то они сделали, он не знал, что где-то там, в калейдоскопе лиц, рук, крючьев, палок, столетий кидающихся на него существ, а его кислород на исходе, но не важно, его должно хватить, ведь он идет домой! Домой! Если бы он только мог погасить эту инерцию, не сбиться с исчезающего пути, соскользнуть, скатиться, съехать на этой лавине домой, домой… и гортань его выкрикнула: ДОМОЙ! Позвала: Кейт! Кейт! Кричало его сердце, а легкие почти совсем отказывали, а ноги напрягались, напрягались и слабели, а ступни цеплялись и отрывались, удерживались и соскальзывали, а он клонился, молотил руками, пробивался, проталкивался в ураганном временном потоке через пространство, через время в конце самой длинной из самых длинных дорог — дороги Джона Делгано, идущего домой.

Перевод: И. Гурова

Любовь есть Замысел, а Замысел есть Смерть

Вспоминаю…

Слышишь, моя красная малюточка? Нежно сожми меня. Становится все холоднее.

Я вспоминаю…

…Я огромен, черен и преисполнен надежд. Снова тепло, я вприпрыжку бегу по горам, перебирая шестью лапами. Неизвестность воспой, перемены воспой! Всегда ли быть переменам?… Теперь я не просто напеваю — это слова. Еще одна перемена!

Нетерпеливо устремляюсь за солнцем, следуя за едва уловимым разлитым в воздухе трепетом. Леса уменьшились. Но потом я понимаю: это же я! Я-самое, МОГГАДИТ, я вырос за время зимних холодов! Поражаюсь себе — Моггадиту-малышу!

На солнечной стороне манит и зовет радость. Я иду!.. И солнце тоже опять меняется. Ночью солнце на свободе! К лету солнышко идет, солнце свет с собой несет!.. Тепло — это Я-самое, Моггадит. Забыть про злые времена и зиму.

Меня сотрясает воспоминание.

Старик.

Замираю, потом выдираю из земли дерево. Мне о стольком хотелось расспросить Старика. Не успел. Холод. Дерево переворачивается, падает со скалы, прыскают из кроны толстяки- верхолазы. Не голоден.

Старик предупреждал меня о холодах, но я не поверил. Бегу дальше, охваченный горем… Старик тебе говорил, холод тебя схватил. Мерзлый холод! Убийца-холод. Из-за холода тебя убил.

Но теперь тепло и все иначе. Я снова Моггадит.

Переваливаю через холм, а там мой брат Фрим.

Сначала не узнаю его. Какой-то огромный черный старик! Думаю. Сейчас тепло, и мы можем поговорить!

Бросаюсь вперед, круша деревья. Огромный и черный он, скорчившись, навис над лощиной и уставился куда-то вниз. По огромному и черному пробегает блестящая рябь, точно как у… Да это же вправду Фрим! Фрим-за-которым-я-гнался, Фрим- который-сбежал! Какой же он теперь большой! Фрим-великан! Чужой-другой…

— Фрим!

Не слышит. Нацелил все глаза-стебли на землю под деревьями. Хвост странным образом торчит, дрожит. На кого идет охота?

— Фрим! Это я — Моггадит!

Не слышит — только лапы подергиваются. Выступают шпоры-зубцы. Какой же Фрим дурак! Вспоминаю, какой он робкий, и стараюсь двигаться тише. Подбираюсь ближе и снова поражаюсь. Да я же теперь больше его! Перемены! Заглядываю в лощину Фриму через плечо.

Там все горячо и желтым-зелено. Солнце высвечивает маленькую прогалину. Сдвигаю глаза, чтобы разглядеть, кого это подкараулил Фрим. И от изумления содрогается весь мир.

Я вижу тебя. Я увидел тебя.

Я всегда буду видеть тебя. Там в зеленом пламени пляшет моя крошечная красная звездочка! Такая яркая! Такая малюсенькая! Такая неистовая! Само совершенство! Я узнал тебя! Да, узнал с первого же взгляда, ненаглядная моя зорюшка, алая моя малютка-родич. Красная! Красная крохотулечка, не больше самого моего маленького глаза. А какая отважная!

Старик так и сказал. Красный — цвет любви.

Ты набрасываешься на прыгуна, который в два раза больше тебя. Мои глаза вытягиваются все дальше, а ты скачешь вслед за добычей, падаешь, катишься, взвизгиваешь: «Лилили! Лилили- и-и!» Тебя, малышку, охватывает детская ярость. Моя могучая охотница не знает, что кто-то смотрит прямо на нее — на нежную крохотулечку, облаченную в мех любви! О да! Бледнейший розовый мех, чуть подернутый пунцовым. Выскакивают вперед мои челюсти, мир вспыхивает, кружится.

И тут бедный недотепа Фрим, почуяв мое присутствие, встает на дыбы.

Но каков теперь Фрим! Горловые мешки вздулись черно-лиловым, пластины набухли, он словно матерь грозовых облаков! Сияют и бряцают шпоры-зубцы! Громыхает хвост! «Мое!» — ревет Фрим. Я едва разбираю слова. Он бросается прямо на меня!

— Стой, Фрим! Остановись! — растерянно кричу я, уворачиваясь от удара.

Сейчас тепло, отчего же Фрим такой дикий? Дикий убийца!

— Фрим! Брат! — зову я тихонько, ласково.

Но что-то не так! Я тоже не говорю — реву! Да, сейчас тепло, я лишь хочу его успокоить, меня переполняет любовь, но убийственный рык рвется наружу, и я тоже раздуваюсь, бряцаю, громыхаю! Я непобедим! Крушить! Рвать!..

Меня охватывает стыд.

Прихожу в себя посреди того, что осталось от Фрима. Вокруг разбросаны куски Фрима, я весь измазан Фримом. Но я не съел его! Не съел! Радоваться ли? Сумел ли я восстать против Замысла? Глотка моя была сомкнута. Не из-за Фрима, но из-за тебя, милая моя. Из-за тебя! Где же ты? На прогалине пусто! Какой ужас, какой страх, я напугал тебя, ты сбежала! Забываю о Фриме. Обо всем забываю, кроме моего сердечка, моей драгоценной красной крохотулечки.

Крушу деревья, швыряю скалы, разношу лощину в пух и прах! Где же ты прячешься? Вдруг меня охватывает еще больший ужас: а если во время этих безумных поисков я поранил тебя? Заставляю себя успокоиться. Начинаю искать, описываю круги, все шире, через деревья, двигаюсь бесшумно, точно облако, устремляю глаза и уши к каждой прогалине. В горле клокочет новая песня: «О-о-о-о, оо-оо, рум-лули-лу», — напеваю я. Выискиваю, выискиваю тебя.

Раз вдалеке замечаю черное и огромное и вскидываюсь во весь рост, реву. Бей черное! Еще один брат? Я прикончил бы его, но незнакомец исчез. Снова реву. Нет, это новая черная сила ревет мною. А где-то глубоко внутри Я-самое-Моггадит наблюдает, боится. Бей черное? Даже когда тепло? Неужели всегда опасно? Неужели мы и правда ничем не отличаемся от толстяков-верхолазов? И все же это так… правильно! Хорошо! Замысел сладок. Забываю обо всем и ищу тебя, моя новая томящая песня. О-о-лу. Лули-рам-ло-у-лу.

И ты отозвалась! Ты!

Такая крошечка — укрылась под листом! Закричала: «Ли! Ли! Лилили!» Трепещешь, дрожишь, почти дразнишь, уже повелеваешь. Я верчусь, крушу, пытаюсь заглянуть себе под ноги и в ужасе замираю — не раздавил ли Лилили?! Ли! Моггадит трясется, стенает, его обуяло томление.

И ты показалась. Да, показалась.

Обожаемая моя искорка. Ты грозишь — грозишь мне!

Вижу твои крошечные охотничьи коготки, и все внутри тает, затапливает меня. Я будто мягкое желе. Мягкий! «Мягкий и неистовый, словно Мать», — думаю я! Разве не так ощущает себя Мать? Челюсти исходят соком, но не от голода. Меня душит страх — нельзя испугать тебя, нельзя поранить такую крохотулечку… До смерти хочется схватить тебя, примять тебя, проглотить тебя в один присест, долго-долго откусывать от тебя понемножку…

Вот оно могущество красного — Старик так и говорил! Я чувствую, как особые лапы (нежные, раньше они всегда были спрятаны) набухают, выпирают, тянутся к голове! Что? Что?

Тайные лапы мнут и скручивают сок, капающий с моих челюстей.

И ты ведь тоже вся распалилась, моя красная крохотулечка!

Да, да, я чувствую (какая пытка!), чувствую твое лукавое возбуждение! Даже сейчас твое тело помнит зарю нашей любви, наши первые мгновения Моггадит-Лили. Тогда я еще не знал Тебя-самое, а ты не знала Меня. Тогда все и началось, мое сердечко, мы полюбили-узнали друг друга в то мгновение, когда твой Моггадит, напыжившееся чудовище, смотрел на тебя. На такую юную, такую беспомощную!

Да, еще когда я нависал над тобой и дивился, когда мои тайные лапы ткали твою судьбу, — еще тогда вспоминал и жалел: в прошлом году я был дитя и видел среди братьев других красных малышей, а потом наша Мать прогнала их. Я был глупый маленький несмышленыш, не понимал. Думал, малыши выросли странными и нелепыми — такие красные, Мать правильно их прогнала. Глупый-глупый Моггадит!

Но теперь я увидел тебя, мой огонечек, — и понял! Тебя как раз в тот день прогнала собственная Мать. Ни разу не испытывала ты ужаса в одинокой ночи, вообразить не могла, что за тобой охотится чудовище, этот Фрим. Мой алый детеныш, моя красная крошечка! Никогда, так я поклялся, никогда я тебя не оставлю… И сдержал клятву, правда, сдержал? Никогда! Я, Моггадит, стану твоей Матерью.

Замысел велик, но я превосхожу его!

Все, что я узнал за тот одинокий год, когда охотился, когда научился плыть, будто воздух, набрасываться, аккуратно хватать, — все это теперь для тебя! Чтобы не поранить твое алое тельце. Да! Я обхватил тебя, крошечную и совершенную, хотя ты шипела, плевалась, отбивалась, моя маленькая солнечная искорка. А потом…

А потом…

Я… Ужас! Стыд и радость! Как поведать об этой чудесной тайне? Замысел направлял меня, словно мать дитя, и своими тайными лапами я…

Связал тебя!

Да! О да! Мои особые лапы, которые раньше ни на что не годились, теперь разворачиваются, набухают, оживают, без устали ткут густой сок из челюстей. Эти лапы связали тебя, спеленали сверху донизу, со всех сторон, и каждое мгновение меня пронзали страх и радость. Я оплетаю твои сладчайшие крошечные лапки, твои нежнейшие сокровенные местечки, ласково опутываю, успокаиваю тебя, вяжу и вяжу, и вот наконец ты превратилась в сияющее сокровище. Мое!

Но ты отвечала мне. Теперь я это знаю. Мы оба знаем! Да, ты яростно сопротивлялась, но при этом стыдливо помогала мне, каждая петля в конце концов так сладостно ложилась на свое место… Окутать, опутать, любить Ли-лилу!.. Наши тела двигались, пока ткалась наша первая песня! Даже сейчас я чувствую это, таю от возбуждения! Как я опутал тебя шелками, спеленал каждую лапочку, и ты стала совсем беззащитной. Как бесстрашно ты смотрела на меня — на своего ужасного пленителя! Ты! Ты не боялась, и я сейчас тоже не боюсь. Странно, да, моя возлюбленная крохотулечка? Какой сладостью наполняются наши тела, когда мы покорны Замыслу. Замысел велик! Можно бояться его, противиться ему — но удержать бы эту сладость.

Сладко началось время нашей любви, когда я впервые стал твоей новой Матерью, настоящей Матерью, которая никогда не прогонит. Как я кормил тебя, ласкал, нежил и холил! Быть Матерью — серьезное дело. Я осторожно нес тебя в тайных лапах, свирепо гнал прочь непрошеных гостей, даже безобидных нельзяков, снующих в траве, и каждое мгновение боялся раздавить, задушить тебя!

А все те долгие теплые ночи, когда я холил твое беззащитное тельце, осторожно вызволял каждую крохотную лапку, растягивал, сгибал ее, вылизывал огромным языком всю тебя до последнего алого волоска, обгрызал крохотные коготочки своими жуткими зубами, радовался детским напевам, притворялся, будто хочу тебя съесть, а ты взвизгивала от радости: «Ли! Лиллили! Лили-любовь! Ли-ли-ли-и-и!» Но самое великое счастье…

Мы говорили!

Мы с тобою разговаривали! Приобщались друг к другу, делились друг с другом, изливались друг в друга. Любовь моя, как же поначалу мы запинались, ты говорила на своем странном языке, а я на своем! Как сперва сливались наши бессловесные песни, а потом и слова, все больше и больше мы глядели на мир глазами друг друга, слышали его, ощущали на вкус, чувствовали его и друг друга, пока я не стал Лиллилу, а ты Моггадитом, пока в конце концов мы не превратились в новое существо — в Моггадит-Лили, Лиллилу-Могга, Лили-Могга-Лули-Дит!

Любовь моя, неужели мы первые? Любили ли другие всем своим существом? Как грустно думать, что былые возлюбленные сгинули без следа. Пусть помнят нас! Не забудешь ли ты, моя обожаемая? Хотя Моггадит все испортил, а зимы все длиннее. Вот бы еще только разок услышать, как ты разговариваешь, красная моя, невинная моя. Ты вспоминаешь, я чувствую твое тело — ты помнишь даже сейчас. Сожми меня, нежно сожми. Услышь своего Моггадита!

Ты рассказывала, каково это — быть тобой, Тобой-самое, красной-крохотулечкой-Лиллилу. Рассказала про свою Мать, про грезы, детские страхи и радости. А я рассказывал про свои, рассказывал обо всем, чему научился с того самого дня, как моя собственная Мать…

Услышь меня, мое сердечко! Время на исходе.

…В последний день детства Мать созвала нас всех, и мы собрались под нею.

— Сыны! Сын-н-ны!

Почему же родной голос так хрипит?

Братья, резвившиеся в летней зелени, медленно приблизились, они напуганы. Но я, малыш Моггадит, радостно забираюсь под огромную Мать, карабкаюсь, ищу золотой материнский мех. Прячусь прямо в ее теплую пещеру, где сияют глаза. Всю нашу жизнь укрывались мы в этой надежной пещере, так я теперь укрываю тебя, мой пунцовый цветочек.

Мне так хочется дотронуться до нее, снова услышать ее слова, ее песню. Но материнский мех какой-то неправильный — странные тускло-желтые клоки. Я робко прижимаюсь к огромной железе-кормилице. Она сухая, но в глубине материнского глаза вспыхивает искра.

— Мама, — шепчу я. — Это я — Моггадит!

— СЫН-Н-НЫ!

Материнский голос сотрясает могучую броню. Старшие братья сбились в кучу подле ее лап, выглядывают на солнышко. Такие смешные — линяют, наполовину черные — наполовину злотые.

— Мне страшно! — хнычет где-то рядом брат Фрим. Как и у меня, у Фрима еще не вылез детский золотой мех.

Мать снова говорит с нами, но голос ее так гремит, что я едва разбираю слова:

— ЗИМ-М-МА! ЗИМА, ГОВОРЮ Я ВАМ! ПОСЛЕ ТЕПЛА ПРИХОДИТ ХОЛОДНАЯ ЗИМА. ХОЛОДНАЯ ЗИМА, А ПОТОМ СНОВА ТЕПЛО ПРИХОДИТ…

Фрим хнычет еще громче, я шлепаю его. Что стряслось? Почему любимый голос сделался таким грубым и незнакомым? Она ведь всегда нежно напевала нам, а мы сворачивались в теплом материнском меху, пили сладкие материнские соки, размеренная песня для ходьбы укачивала нас. И-мули-мули, и-мули-мули! Далеко внизу проплывала, качаясь, земля. А как мы, затаив дыхание, попискивали, когда Мать заводила могучую охотничью песнь! Танн! Танн! Дир! Дир! Дир-хатан! ХАТОНН! Как цеплялись за нее в тот волнующий миг, когда Мать кидалась на добычу. Что-то хрустело, рвалось, чавкало, отдавалось в ее теле — значит, скоро наполнятся железы-кормилицы.

Вдруг внизу мелькает что-то черное. Это убегает старший брат! Громогласный Материн голос стихает. Ее огромное тело напружинивается, с треском смыкаются пластины. Мать рычит!

Внизу братья бегают, вопят! Я поглубже зарываюсь в материнский мех. Она прыгает, и меня мотает во все стороны.

— ПРОЧЬ! ПРОЧЬ! — ревет она.

Обрушиваются жуткие охотничьи лапы, она рычит уже без слов, дрожит, дергается. Когда я осмеливаюсь взглянуть, то вижу: все разбежались. Но один брат остался!

В когтях у Матери — черное тельце. Это мой брат Сессо! Но мать рвет его, пожирает! Меня охватывает ужас — это же Сессо, которого она с такой гордостью, с такой нежностью растила! Рыдая, утыкаюсь в материнский мех. Но чудесный мех отходит клоками и остается у меня в лапах, золотой материнский мех умирает! Отчаянно цепляюсь, не хочу слышать, как хрустит, чавкает, булькает. Это конец света, ужасно, ужасно!

Но даже тогда, моя огненная крохотулечка, я почти понимал. Замысел велик!

И вот, насытившись, Мать устремляется вперед. Далеко внизу дергается каменистая земля. Теперь походка у Матери не плавная — меня мотает. Даже песня ее изменилась: «Вперед! Вперед! Одна! Всегда одна. Вперед!» Стих грохот. Тишина. Мать отдыхает.

— Мама! — шепчу я. — Мама, это Моггадит. Я тут!

Сокращаются пластины на брюхе, отрыжка сотрясает ее нутро.

— Ступай, — со стоном велит Мать. — Ступай. Слишком поздно. Больше не Мать.

— Я не хочу уходить от тебя. Почему я должен уходить? Мама! — причитаю я. — Поговори со мной!

Затягиваю свою детскую песенку: «Дит! Дит! Тикки-такка! Дит!» Вот бы Мать ответила — проворковала утробно: «Брум! Бр-р-рум-м! Брумалу-бруйн!» Огромный материнский глаз слабо вспыхивает, но вместо песни раздается лишь скрежет.

— Слишком поздно. Нет больше… Зима, говорю тебе. Я говорила… Пока не наступила зима, ступай. Ступай.

— Мама, расскажи мне, что там снаружи.

И снова ее сотрясает стон или кашель, и я едва не падаю. Но потом она говорит, и голос ее звучит чуть тише.

— Рассказать? — ворчит она. — Расскажи, расскажи, расскажи. Странный ты сын. Расскажи-расскажи, как твой Отец.

— А что это такое, мама? Что такое Отец?

Она опять рыгает.

— Вечно расскажи. Зимы все длиннее, так он сказал. Да. Скажи им, зимы все длиннее. И я сказала. Поздно. Зима, говорю тебе. Холод! — Голос грохочет. — Нет больше! Слишком поздно!

Я слышу, как там снаружи гремит и щелкает броня.

— Мама, поговори со мной!

— Ступай. Сту-у-упай!

Вокруг меня с треском смыкаются брюшные пластины. Прыгаю, цепляясь за клочок меха, но и он отваливается. Плачу. Мне удается спастись, повиснув на ее огромной беговой лапе — жесткой, гулкой, словно камень.

— СТУПАЙ! — ревет она.

Материнские глаза съежились, умерли! В панике лезу вниз, вокруг меня все дрожит, гудит. Мать сдерживает свой громовой гнев!

Соскакиваю на землю, бросаюсь в расселину, извиваюсь, зарываюсь поглубже, а надо мной жутко рычит, клацает. Прячусь в скалах.Позади лязгают материнские охотничьи когти.

Красная моя крохотулечка, нежная моя малютка! Никогда не испытывала ты такого ужаса. Что за кошмарная ночь! Сколько часов прятался я от чудовища, в которое превратилась моя любящая Мать!

Да, потом я еще раз видел ее. На рассвете взобрался на уступ и всмотрелся в туман. Тогда было тепло, туманы были теплые. Я знал, на что похожи Матери. Мы иногда замечали вдали огромные темные ороговевшие туши, Мать звала нас, и мы собирались под нею. Да, а потом землю сотрясал ее боевой клич, и в ответ раздавался рык чужой Матери, и мы, оглушенные, цеплялись изо всех сил, ощущая убийственную ярость, нас трясло, мотало, пока наша Мать наносила удары. Раз, когда она насыщалась, я выглянул и увидел в разбросанных на земле останках чужое вопящее дитя.

Но теперь моя собственная любимая Мать шагала прочь в тумане, огромная серо-бурая туша, вся шишковатая, ороговевшая, только охотничьи глаза торчали над броней — бездумно вращались, высматривая добычу. Она ломилась вперед, сокрушая горы, и напевала на ходу новую суровую песню: «Холод! Холод! Лед. Одна. Лед! И холод! И конец!» Больше я ее не встречал.

Когда взошло солнце, я увидел, что мой золотой мех выпадает, обнажая блестящую черноту. Вдруг, сам того не осознавая, я выпустил охотничью лапу, она мелькнула в воздухе и сбила прыгуна прямо мне в пасть.

Понимаешь, моя крохотулечка, насколько больше и сильнее тебя я был, когда Мать прогнала нас? Это тоже Замысел. Ты тогда еще и на свет не появилась! Надо было выживать, пока тепло сменялось холодом, пока зима снова не перешла в весну, а там ждала ты. Надо было расти и учиться. Учиться, Лиллилу! Учиться — это важно. Только у нас, черных, хватает времени учиться, так говорил Старик.

Сначала я учился помаленьку — как пить гладкую воду-лужу и не подавиться, как ловить блестящих летучих кусак, как подмечать грозовые облака и движение солнца. А еще ночи. А еще нежные создания в кронах деревьев. А еще кусты, которые становились все меньше, меньше, — вот только на самом деле это я, Моггадит, становился больше! Да! Однажды я сумел сбить с лианы толстяка-верхолаза!

Но учиться было легко — меня направлял живущий внутри Замысел. Он и сейчас направляет меня, Лиллилу, даже сейчас, уступи я ему — меня охватили бы радость и покой. Но я не уступлю! До самого конца буду помнить, говорить!

Буду говорить о важных уроках, которые выучил. Я видел! Хотя постоянно был занят (ловил и ел, еще и еще, всегда нужно еще), но видел, как все меняется, меняется. Перемены! Бутоны на кустах превратились в ягоды, толстяки-верхолазы сменили цвет, поменялись даже холмы и солнце. Я видел: все живут вместе с сородичами, и только я, Моггадит, одинок. Как же я был одинок!

Я шагал по долинам, блестящий и черный, и напевал новую песню: «Турра-тарра! Тарра-тан!» Раз заметил брата Фрима и позвал его, но тот умчался быстрее ветра. Прочь, один! А в следующей долине все деревья были повалены. Вдалеке я увидел черного — такого же, как я, только гораздо-гораздо больше! Огромного! Почти такого же огромного, как Мать, гладкого, блестящего, нового. Я едва не позвал, но тут он поднялся на дыбы и заметил меня — зарычал так жутко, что и я умчался быстрее ветра к пустынным горам. Один.

Так я познал, красная моя крохотулечка, как мы одиноки, хотя сердце мое переполняла любовь. Я бродил, думал, ел все больше и больше. И видел Тропы. Тогда я не обращал на них внимания. Но я выучил важное!

Холод.

Ты знаешь, моя красная малютка. Когда тепло, я — это я, Я-самое-Моггадит. Вечно расту, вечно учусь. Когда тепло, мы думаем, мы разговариваем. Любим! У нас собственный Замысел. Так ведь, моя любимая крохотулечка?

Но когда холодно, когда ночь (а ночи становились все длиннее), в холодной ночи я стал… Чем? Не Моггадитом. Не Моггадит, который думает. Не Я-самое. Только Нечто, которое живет, действует бездумно. Беспомощный Моггадит. Когда холодно, остается только Замысел. Я почти это додумал.

И однажды ночной холод не ушел, а солнце скрылось в туманах. И я отправился по Тропам.

Тропы — это тоже Замысел, моя красная крохотулечка.

Тропы — это зима. Мы, черные, все должны идти. Когда становится холоднее, Замысел зовет нас все выше, выше. Мы медленно бредем по Тропам, вверх, вдоль хребтов, на холодную ночную сторону гор. Выше лесов. Там все меньше деревьев, там они обращаются в камень.

Меня тоже вел Замысел, и я следовал ему, едва это осознавая. Иногда забредал в тепло, на солнечный свет, там можно было остановиться и покормиться, попытаться думать, но потом снова поднимались холодные туманы, и снова я шел вперед, все дальше и выше. Я стал замечать других таких же, как я, далеко на склоне. Они неумолимо ползли вверх. Не вставали на дыбы, не рычали при виде меня. Я не окликал их. Мы карабкались к Пещерам, каждый сам по себе, одинокий, слепой, бездумный. И я тоже.

Но тут случилось очень важное.

О нет, моя Лиллилу! Не самое-самое важное. Самое важное — это ты, это всегда будешь ты. Моя драгоценная солнечная искорка, моя любимая красная крохотулечка! Не сердись, нет-нет, ты — та, с кем я все разделяю. Сожми меня нежно. Я должен рассказать тебе о важном уроке. Послушай своего Моггадита, послушай и запомни!

В последних теплых лучах солнца я нашел его — Старика. Какое жуткое зрелище! Весь изувеченный, израненный, что-то и вовсе оторвано, что-то сгнило. Я смотрел на него и думал, что он мертв. Но вдруг голова чуть качнулась, раздался хриплый стон.

— Моло… молодой? — На гноящейся голове открылся глаз, и на него тут же накинулся летун. — Молодой… постой!

Я понял его! С какой любовью…

Нет-нет, моя красная крохотулечка! Нежнее! Будь нежнее и послушай своего Моггадита. Мы действительно говорили — Старик и я! Старый с молодым — мы делились. Думаю, так не бывает.

— Никогда старые… — прохрипел он. — Никогда не говорили… мы, черные. Никогда. Не таков… Замысел. Только я… Жду…

— Замысел, — уже почти поняв, говорю я. — Что такое Замысел?

— Красота, — шепчет он. — Когда тепло, повсюду красота… Я следовал… Другой черный меня увидел, мы бились… меня ранили, но Замысел гнал дальше, пока меня не сокрушили, не разорвали, пока я не стал мертвым… Но я выжил! И Замысел меня отпустил, я приполз сюда… ждать… рассказать… но…

Голова безвольно свешивается. Хватаю летящего прыгуна и просовываю его в развороченные челюсти.

— Старик! В чем Замысел?

Он глотает, превозмогая боль. Не отводит от меня свой глаз.

— В нас, — говорит он уже громче, увереннее. — В нас. Он ведет нас, где это нужно для жизни. Ты видел. Когда дитя золотое, Мать лелеет его всю зиму. А когда оно становится красным или черным — прогоняет. Разве не так?

— Да, но…

— Это и есть Замысел! Всегда есть Замысел. Золотой — цвет материнской заботы, а черный — цвет гнева. Бей черное! Черный — убить. Даже Мать, даже собственное дитя. Она не может противиться Замыслу. Послушай, молодой!

— Слушаю. Я видел. Но что такое красный?

— Красный! — стонет он. — Красный — цвет любви.

— Нет! — возражаю я ему (глупый Моггадит!). — Я знаю, что такое любовь. Любовь золотая.

Глаз старика поворачивается прочь от меня.

— Любовь, — вздыхает он. — Когда повсюду будет красота, ты поймешь…

Он замолкает. Мне страшно, что он умрет. Что делать? Мы оба молчим, окутанные последними теплыми солнечными туманами. Сквозь них видно, как движутся неумолимо по склонам смутно различимые черные, такие как я. Все выше и выше, по Тропам, мимо каменных куч, в ледяных туманах.

— Старик! Куда мы идем?

— Ты идешь в Зимние Пещеры. Таков Замысел.

— Да, зима. Холод. Мать говорила нам. А после холодной зимы приходит тепло. Я помню. Зима ведь пройдет? Почему она сказала, что зимы все длиннее? Научи меня, Старик. Что такое Отец?

— О-отец? Этого слова я не знаю. Но погоди… — Изувеченная голова поворачивается ко мне. — Зимы все длиннее? Так сказала твоя Мать? Холод! Одиночество! — стонет он. — Важный урок. Страшно думать о таком уроке.

Его горящий глаз закатывается. Меня захлестывает страх.

— Оглянись по сторонам, молодой. Посмотри на каменные деревья. Это мертвые оболочки тех деревьев, что растут в долинах. Почему они здесь? Их убил холод. Здесь больше не растут живые деревья. Думай, молодой!

Смотрю вокруг. Все правда! Теплый лес, но мертвый, обращенный в камень.

— Когда-то здесь было тепло. Как в долинах. Но становилось все холоднее. Зима все длиннее. Понимаешь? Тепла все меньше и меньше!

— Но тепло — это жизнь! Тепло — это Я-самое!

— Да. Когда тепло, мы думаем, учимся. А когда холодно, остается лишь Замысел. Когда холодно, мы слепнем… Я думал, пока ждал здесь: может, когда-то тут тоже было тепло? Может, мы, черные, приходили сюда, в тепло, чтобы разговаривать, делиться? Молодой, как страшно думать такое. Может, то время, когда мы способны учиться, становится все короче? Чем все закончится? Зимы будут все длиннее, и в конце концов мы совсем не сможем учиться — будем только слепо жить, подчиняясь Замыслу, как глупые толстяки-верхолазы, которые поют, но не разговаривают?

Меня охватывает ледяной ужас. Какой жуткий урок! Потом приходит гнев.

— Нет! Мы не будем! Мы должны… Должны удержать тепло!

— Удержать тепло? — Превозмогая боль, он поворачивается и смотрит на меня. — Удержать тепло… Важная мысль. Да. Но как? Как? Скоро станет слишком холодно, и мы не сможем думать даже здесь!

— Снова станет тепло. И тогда мы должны научиться удерживать его, ты и я!

Голова его безвольно скатывается набок.

— Нет… Когда станет тепло, меня уже здесь не будет… А тебе, молодому, будет не до мыслей.

— Я помогу тебе! Отнесу в Пещеры!

— В Пещерах, — задыхаясь, говорит он, — в каждой Пещере по двое черных — таких же, как ты. Один живет, бездумно дожидается, пока не кончится зима… А пока дожидается — ест. Ест другого, потому и живет. Таков Замысел. Так и ты съешь меня, молодой.

— Нет! — в ужасе выкрикиваю я. — Я ни за что не причиню тебе вреда!

— Когда станет холодно, сам увидишь, — шепчет он. — Замысел велик!

— Нет! Ты ошибаешься! Я преодолею Замысел!

С горы веет холодом, солнце умирает.

— Ни за что не причиню тебе вреда! — реву я. — Ты ошибаешься!

Мои пластины встают дыбом, хвост колотит по земле. В тумане я слышу прерывистое дыхание Старика.

Помню, как тащил в свою Пещеру что-то тяжелое и черное.

Мерзлый холод! Убийца-холод. Из-за холода тебя убил.

Он не противился, Лилилу.

Замысел велик. И Старик все снес, — быть может, он даже чувствовал ту странную радость, которую я ощущаю теперь. В Замысле — радость. Но что, если Замысел ошибается? Зимы все длиннее! А есть ли Замысел у толстяков-верхолазов?

Какая тяжелая мысль! Как мы старались, моя красная крохотулечка, моя радость. Когда стояли долгие теплые дни, я втолковывал тебе снова и снова — рассказывал, как придет зима и мы изменимся, если не сумеем удержать тепло. И ты поняла! Мы все разделяем с тобой, ты понимаешь меня и сейчас, моя огненная, моя драгоценная. Хоть ты и не можешь разговаривать, я чувствую твою любовь. Нежно…

Да, мы готовились, у нас был свой Замысел. Даже когда стояла самая теплая погода, мы лелеяли Замысел против холода. Может, другие возлюбленные поступали так же? Как же упорно я искал, как нес тебя, моя маленькая вишенка, переваливал через горы следом за солнцем, пока мы не нашли теплейшую из долин на солнечной стороне. Конечно же, думал я, здесь будет не так холодно. Неужели доберутся до нас здесь холодные туманы, ледяные ветра, которые заморозили Меня внутри меня и погнали по Тропам в мертвые Зимние Пещеры?

На этот раз я не сдамся!

На этот раз у меня есть ты!

— Не забирай меня туда, Моггадит! — молила ты в испуге перед неизвестным. — Не забирай меня туда, где холодно!

— Никогда, моя Лилилу! Никогда, клянусь. Разве я не твой Моггадит, моя красная малютка?

— Но ты изменишься! И забудешь все из-за холода. Разве не таков Замысел?

— Мы преодолеем Замысел, Лили. Посмотри, какая ты выросла большая, тяжелая, моя огненная искорка, — и такая красивая, ты всегда красивая! Скоро мне непросто будет тебя нести, я не смог бы дотащить тебя до холодных Троп. И я никогда тебя не оставлю!

— Но, Моггадит, ты такой большой! Когда ты изменишься, то все забудешь и унесешь меня в холод.

— Ни за что! У твоего Моггадита есть свой Замысел, еще более хитроумный! Когда придут туманы, я отнесу тебя в самый дальний, самый теплый уголок нашей Пещеры и сплету там стену, так что ни за что, ни за что не вытащить будет тебя оттуда. Никогда, никогда я тебя не оставлю. Даже Замыслу не под силу оторвать Моггадита от Лилилу!

— Но тебе придется охотиться, добывать еду, и тобой овладеет холод! Ты забудешь меня и подчинишься холодной зимней любви, оставишь меня тут умирать! Может, это и есть Замысел!

— Нет-нет, моя драгоценная, моя красная крохотулечка! Не печалься, не плачь! Послушай, какой Замысел есть у твоего Моггадита! Отныне я буду охотиться в два раза чаще. До потолка набью нашу Пещеру, моя кругленькая розочка, набью ее едой и смогу всю зиму провести здесь, с тобой!

Так я и поступил, да, Лили? Глупый Моггадит. Охотился, тащил сюда десятками ящериц, прыгунов, толстяков-верхолазов, нельзяков. Каков глупец! Ведь они, конечно же, гнили в тепле, кучи еды покрывались слизью, зеленели. Но были такие вкусные, да, моя крошечка? И нам приходилось есть их побыстрее, мы наедались до отвала, словно малыши. И ты становилась все больше!

Ты стала такой красивой, моя драгоценная краснотуля! Налитая, тучная, блестящая, ты все равно оставалась моей крошкой, моей солнечной искоркой. Каждую ночь я кормил тебя, а потом раздвигал шелковые нити, гладил тебя по голове, ласкал глазки, нежные ушки и, дрожа от предвкушения, ждал того сладостного мгновения, когда можно будет высвободить красную лапку — огладить ее, размять, прижать к своим трепещущим горловым мешкам. Иногда я высвобождал сразу две лапки — просто чтобы полюбоваться, как они двигаются. И с каждой ночью это продолжалось все дольше, каждое утро приходилось прясть все больше шелка, чтобы снова тебя связать. Как же я гордился, моя Лили, Лиллилу!

Именно тогда ко мне приходили самые важные мысли.

Нежно оплетая тебя, моя ягодка, моя радость, сияющим коконом, я подумал: а почему бы не поймать толстяков-верхолазов живьем и не связать их тоже? Тогда мясо не сгниет и мы сможем питаться ими зимой!

Какая великолепная мысль, Лиллилу! Я так и сделал, и было это хорошо. Солнце клонилось к зиме, тени становились все длиннее и длиннее, а я собрал в маленьком туннеле, отгороженном шелковой стеной, превеликое множество тварей и много всего другого. Я собирал толстяков-верхолазов, нельзяков и другие вкусные создания и даже (умница Моггадит!) разные листья, кору и прочее, чтобы их кормить. Мы ведь, конечно, преодолели Замысел!

— Моя краснотулечка Лилли, мы преодолели Замысел! Толстяки-верхолазы едят ветки и кору, нельзяки пьют древесный сок, бегуны жуют траву, а потом их всех съедим мы!

— Моггадит, ты такой храбрец! Думаешь, нам и вправду удастся преодолеть Замысел? Мне страшно! Дай-ка нельзяка, а то что-то холодает.

— Крошка моя, да ты уже проглотила пятнадцать нельзяков! — поддразнивал я тебя. — Стала такой тучной! Дай-ка снова на тебя взглянуть, да, пока ты ешь, твой Моггадит тебя приласкает. Какая же ты красавица!

И разумеется… Ты же помнишь, как она началась — наша самая сильная любовь! Однажды я снял твои путы (тогда в воздухе уже чувствовалось приближение холодов) и увидел, как ты изменилась.

Сказать ли мне вслух?

У тебя вырос тайный мех — материнский мех!

Я всегда нежно вылизывал тебя, но мне легко было сдерживаться. А в ту ночь, когда я отвел в стороны охотничьими когтями шелковые нити, какие же предстали моему взору прелести! Ты больше не была розовой, бледной — ты стала огненно-красной! Красной! Алые, словно рассвет, шерстинки с золотом на кончиках! Такая округлая, пышная, влажная — о! Ты велела мне освободить себя, всю целиком. Как таял я от твоих нежных взглядов, каким сладким было твое напоенное мускусом дыхание, какими теплыми и тяжелыми были лапки, которые я ласкал!

Охваченный неистовством, я сорвал остатки шелковых нитей, а ты медленно потянулась во всем своем красном великолепии, и от этого зрелища меня охватила блаженная истома. И тогда я понял (нет — мы поняли!), что прежняя наша любовь — лишь начало. Мои охотничьи лапы безвольно повисли, а тайные лапы, лапы-ткачи, выросли, налились жизнью, мне было почти больно. Я не мог говорить: горловые мешки все наполнялись! Мои лапы любви взлетели сами по себе и прижались в экстазе, мои глаза потянулись — все ближе, ближе к невероятной красной красоте!

Но вдруг пробудился Я-самое, Моггадит! И я отскочил!

— Лилли! Что с нами происходит?

— Моггадит, я люблю тебя! Не уходи!

— Но что это, Лилилу? Это Замысел?

— Мне все равно! Моггадит, разве ты меня не любишь?

— Я боюсь! Боюсь причинить тебе вред! Ты такая крошка. Я твоя Мать.

— Нет, Моггадит, взгляни! Я теперь не меньше тебя. Не бойся.

Я отпрянул еще дальше (как же это было тяжело!) и принял спокойный вид.

— Да, красная моя крохотулечка, ты выросла. Но твои лапки такие нежные. Не могу на это смотреть!

Я отвернулся и стал ткать шелковую стену, чтобы отгородиться от сводящей с ума красной красоты.

— Лиллилу, нужно подождать. Пусть все будет как прежде. Не знаю, что это за странное желание. Боюсь навредить тебе.

— Да, Моггадит, подождем.

И мы ждали. Да, мы ждали. И с каждой ночью становилось все труднее. Мы старались вести себя как раньше, быть счастливыми. Лили-Моггадит. Каждую ночь я ласкал твои лапки, которые все росли, а ты словно бы предлагала себя мне. Я по очереди высвобождал их и снова спутывал, и все сильнее, все горячее разгоралось во мне желание — освободить тебя всю целиком! Снова взглянуть на всю тебя!

Да, любимая моя, я чувствую… как это невыносимо. Чувствую, как ты вспоминаешь вместе со мной те последние дни нашей безыскусной любви.

Холоднее… становилось все холоднее. По утрам я выходил за толстяками-верхолазами и видел, что их мех белеет. А нельзяки больше не двигались. Солнце опускалось все ниже, бледнело, над нами простерлись холодные туманы, окутали нас. И скоро я уже не осмеливался выходить из Пещеры. Весь день проводил я подле шелковой стены и напевал, словно Мать: Брум-а-лу! Мули-мули, Лиллилу, любимая Лили. Силач Моггадит!

— Подождем, моя огненная крохотуля. Не поддадимся Замыслу! Ведь мы счастливее всех, здесь в нашей теплой пещерке, с нашей любовью, правда?

— Конечно, Моггадит.

— Я — это Я-самое. Я силен. У меня свой собственный Замысел. Не буду смотреть на тебя, пока… Пока не станет тепло, пока не вернется солнце.

— Да, Моггадит… Моггадит, у меня лапки занемели.

— Драгоценная моя, погоди… Смотри, я осторожно уберу шелк и не стану смотреть… Не стану…

— Моггадит, ты меня любишь?

— Лилилу! Прекраснейшая моя! Мне страшно, страшно…

— Посмотри, Моггадит! Посмотри, какая я большая и сильная!

— Красная моя крохотулечка, мои лапы… мои лапы… Что они с тобой делают?

Своими тайными лапами я с силой выдавливал горячие соки из горловых мешков, нежно-нежно раздвигал твой прекрасный материнский мех и оставлял свой дар в твоих сокровенных местечках! И глаза наши переплетались, и лапки наши обвивали друг друга.

— Любимая, я поранил тебя?

— Нет, Моггадит! Нет-нет!

Прекрасная моя, то были последние дни нашей любви!

За стенами Пещеры становилось все холоднее. Толстяки- верхолазы больше не ели, а нельзяки перестали шевелиться, и вскоре от них начало вонять. Но в глубине убежища все еще держалось тепло, я все еще кормил свою любимую остатками припасов. И каждую ночь новое таинство любви становилось все привольнее, ярче, хотя я заставил себя скрыть шелками почти всю сладкую тебя. Каждое утро мне все сложнее было снова оплетать твои лапки.

— Моггадит! Почему ты не связываешь меня? Мне страшно!

— Еще немного, Лилли, чуть-чуть. Еще один только разок приласкаю тебя.

— Моггадит, мне страшно! Прекрати немедленно и свяжи меня!

— Но зачем, любовь моя? Зачем тебя прятать? Это что, тоже глупый Замысел?

— Не знаю. Все так странно. Моггадит, я… я меняюсь.

— Моя Лилли, моя единственная, ты с каждым мгновением все прекраснее. Дай взглянуть на тебя! Нельзя опутывать тебя и скрывать от глаз!

— Нет, Моггадит! Не надо!

Но разве я послушал тебя? Глупый Моггадит, который возомнил себя твоей Матерью. Замысел велик!

Я не послушался, не связал тебя. Нет! Я сорвал прочные шелковые путы. Опьяненный любовью, торопливо сдернул их все разом, с одной лапки, потом с другой, обнажил все твое великолепное тело. И наконец увидел тебя всю!

Лиллилу, величайшая из Матерей!

Не я был твоей Матерью, а ты была моей.

Раздавшаяся, блестящая лежала ты передо мной, одетая в новенькую броню, твои мощные охотничьи лапы были больше моей головы! Что я сотворил? Тебя! Совершенную Мать! Мать, равной которой еще не видывал свет!

Ошалев от восторга, я глядел на тебя.

И тут ты схватила меня огромной охотничьей лапой.

Замысел велик. Лишь радость чувствовал я, когда сомкнулись твои челюсти.

И радость чувствую я теперь.

Так, моя Лиллилу, моя красная крохотулечка, и закончились мы. В твоем материнском меху растут дети, а твой Моггадит больше не может разговаривать. От меня почти ничего не осталось. Становится все холоднее, все больше и ярче твои материнские глаза. Скоро ты останешься одна с детьми, и вернется тепло.

Вспомнишь ли ты, мое сердечко? Вспомнишь ли, расскажешь ли им?

Лилилу, расскажи им про холод. Расскажи про нашу любовь.

Расскажи им… зимы все длиннее.

Перевод: Д. Кальницкая

Девочка, которую подключили

Слушай ты, зомби. Верь мне. Я такое мог бы тебе рассказать — да, да, тебе, который потеет дурацкими ручонками на свой портфельчик ценных бумаг, на все эти акции быстрорастущих компаний. Один из десяти удачных взломов AT&T с двадцати резервных пойнтов, и ты думаешь, ты Страшный Книвел^[15]? AT&T? Дурилка ты картонная, как бы мне хотелось тебе кое-что показать.

Говорю тебе, сюда смотри, папашка дохлый. Видишь, к примеру, ту пигалицу?

Вон там, в толпе. Она пялится на своих божков. Одна дрянная девка в городе будущего (ты не ослышался). Смотри дальше.

Она сдавлена телами, подпрыгивает, выглядывает, и душонка ее рвется из этих выпученных шаров. Люби! О, люби их! Ее боги выходят из магазина под названием «К востоку от тела». Эта троица красавцев, кровь с молоком, резвятся, как дети. Одеты потрясно! Видишь, как движутся над носовыми фильтрами великолепные глаза, как птицами вспархивают руки, как тают нечеловечески нежные губы? Толпа стонет. Любовь! Весь этот бурлящий мегагород, все это развеселое будущее без ума от своих богов.

Не веришь в богов, папаша? Погоди. Что б тебя не заводило, на все найдется в будущем свой бог — как на заказ. Слушай эту биомассу: «Я коснулась его ноги. Оу-у-у-у, я прикоснулась к Нему!»

Даже те, кто сидит под небесами в башне ВКК, любят богов — по-своему и из своих соображений.

А та вонючка на улице — она просто любит. Упивается их красивой жизнью, их загадочно пустыми проблемами. Никто ж не рассказывал ей о смертных, влюбленных в богов и кончивших тем, что превратились в дерево или во вздох. И за миллион лет ей в голову не придет, что ее боги могут ответить любовью на ее любовь.

А вот теперь она вдавливается в стену — это божки проходят мимо. Дорога им открыта, никто не бросается под ноги. В вышине покачивается и подпрыгивает камера голозаписи, но ее тень никогда не падает на их головы. Экраны витрин, как по волшебству, очищаются от тел, стоит божкам заглянуть в них, и нищий у них под ногами внезапно остается в одиночестве. Боги подают ему сувенир. «А-а-а!», — вздыхает толпа.

А теперь один из них выставляет всем напоказ клевые новые часики, и все трио пускается легкой рысцой, чтобы поспеть на шаттл — совсем как простые смертные. Шаттл останавливается ради них — снова волшебство. Толпа вздыхает, смыкается. Боги исчезли.

(В помещении, удаленном, — но не отсоединенном — от башни ВКК, отключается молекулярный мультивибратор и бегут ленты бухгалтерских счетов.)

А наша девчонка все не отклеивается от стены, пока отъезжают охрана и оборудование голозаписи. Обожание сползает с ее лица. Это хорошо, потому что теперь видно: она — из безобразных мира сего. Высокий монумент гипофизарной дистрофии. Ни один хирург к ней даже не притронется. Когда она улыбается, ее скула, половину которой покрывает пурпурная экзема, едва не цепляет за левый глаз. Ей не так много лет, но кому до этого дело?

Толпа теперь тащит ее за собой, позволяя заметить ее неравномерно искривленный торс и разной длины ноги. На углу она силится послать последний спазм нежности вслед шаттлу улетающих божков. Потом ее лицо опадает до привычного ему выражения тупой боли, и, натыкаясь на прохожих, она нетвердо ступает на подвижную ленту тротуара. Лента подходит к перекрестку. Девчонка переходит с одной ленты на другую, спотыкается, врезается в аварийные перила. Наконец она выползает на маленький пятачок, называемый парком. Спортивное шоу включено, прямо над головами в разгаре трехмерный баскетбольный матч. Но все, что она делает — это мешком обваливает свое тело на скамейку и скорчивается в уголке, а возле уха у нее проносится призрачный свободный бросок.

После этого ничего не происходит, если не считать нескольких движений руки, украдкой заталкивающей что-то в рот, но это совсем не интересует ее соседей по лавке.

Но тебе любопытно, а? Ты спрашиваешь, что это за город? Такой будничный в БУДУЩЕМ?

Да ладно, здесь веселухи хватает, — и не такое уж это далекое будущее, папаша. Но пропустим пока всякие прелести НФ, вроде технологии голограммовидения, отправившей в музей радио и телики. Или всемирное высокочастотное модем-поле, отбрасываемое на планету спутниками с орбиты и контролирующее системы транспорта и связи по всему земному шарику. Поле — побочный результат разработки астероидов. Пропустим все это, мы следим за девчонкой.

Я дам тебе лишь одну подсказку. Может, ты уже заметил это в спорт-шоу или на улице? Никаких щитов и плакатов! Никакой рекламы!

Вот именно. НИКАКОЙ РЕКЛАМЫ. Глаза разуй.

Оглянись по сторонам. Ни единого щита, вывески, слогана, мелодии, двадцать пятого кадра, надписи лазером по облакам, аннотации во всем этом развеселом мире. Брэндовые марки? Только в трехпенсовых диапроекторах в магазинах, да и кто назовет это рекламой. Ну, и кто ты после того?

Вот, и поразмысли. Девчонка-то еще сидит.

На деле, она припарковалась прямо у подножия башни ВКК. Погляди вверх. Да нет, выше, и увидишь искры от пузыря наверху, нет еще выше, среди куполов страны богов и божков. Внутри пузыря — зал заседаний. Аккуратная бронзовая табличка на двери, — ВСЕМИРНАЯ КОРПОРАЦИЯ КОММУНИКАЦИЙ — не то чтобы это особо что значило.

Мне случайно известно, что в той комнате шестеро. Пятеро — формально мужчины, а шестого довольно трудно, но приходится, считать матерью. Они абсолютно ничем не примечательны. Их лица видели все на их свадьбах, эти лица покажут еще раз — на похоронах. Но ни в тот, ни в другой раз они ни на кого не произведут впечатления. Если ты ищешь тайных Вселенских Зловредов мира сего, брось это дело. Я знаю. Пресвято дзен, уж я-то знаю. Плоть? Власть? Слава? Да их бы покоробило, услышь они такое.

Что им там наверху по нраву, так это чтобы все было аккуратненько, особенно в коммуникациях. Можно сказать, они жизнь положили на то, чтобы освободить мир от искажений. Их ночные кошмары — об информационных кровотечениях: каналы закупорены, планы недоосуществлены, искажения и мусор подступают со всех сторон. Их гигантские состояния лишь сплошные хлопоты, поскольку открывают новые горизонты хаоса. Роскошь? Они носят то, что надевают на них портные, едят то, что подают им повара. Видишь вон того старикана — его имя Ишем, — он попивает воду и морщится, слушая дата-шар. Воду прописали ему медики. Вкус у нее отвратный. А в дата-шаре проскакивает иконка с грифом «личное», а в ней — тревожные сведения о сыне Ишема, Поле.

Но пора спуститься на землю, все вниз и вниз, к нашей девчонке. Гляди!

Она кренится и — шлеп — уже растянулась на земле.

Среди зевак наблюдается вялое волнение. Общий консенсус гласит: «мертва» — что девчонка, однако, опровергает, пуская пузыри. А вот сейчас ее увозит одна из превосходных машин «скорой помощи» будущего, эти — поистине не чета нашим, когда случаются поблизости.

В местной больничке обычные действия обычной бригады клоунов. Наша девчонка оживает ровно настолько, чтобы ответить на пункты вопросника, без которого никому не дадут помереть — даже в будущем. Наконец реанимация выплевывает ее на койку в длинной темной палате.

И опять некоторое время ничего не происходит, если не считать того, что глазки у нее слегка подтекают от вполне понятного разочарования: она все еще жива.

Но где-то один из компьютеров ВКК пощекотал другой, и ближе к полуночи начинается шевеление. Сперва возникает санитар, чтобы отгородить ее койку ширмами. Потом в палате изящной походкой появляется мужик в деловой двойке. Жестом приказывает санитару стащить с нее простыню и исчезнуть.

Все еще не в себе от транков, девчонка с усилием приподнимается. Крупные руки зажимают части тела, за которые и заплатишь, лишь бы не видеть.

— Берке? Ф. Берке, так тебя зовут?

— Д-да, — хрип. — Вы… полицейский?

— Нет. Полагаю, они здесь скоро будут. Самоубийство в общественном месте уголовно наказуемо.

— Простите меня…

В руках у него сенсор-рекордер.

— Семьи нет, так?

— Да.

— Тебе семнадцать. Один год в городском колледже. Что ты изучала?

— Яз-зыки.

— Гм. Скажи что-нибудь.

Нечленораздельный скрежет.

Деловой рассматривает ее. Вблизи он не столь уж элегантен. Типичный мальчик на побегушках.

— Почему ты пыталась покончить жизнь самоубийством?

Натягивая на себя серую простыню, она смотрит на него с достоинством мертвой крысы. Надо отдать ему должное, он не переспрашивает.

— Скажи, ты видела сегодня «Дыхание»?

Мертвая крыса (что недалеко от истины) или нет, но на ее лицо рвется все та же кошмарная гримаса влюбленности. «Дыхание» — эти три юных бога, культ неудачников. Два ноль в его пользу — он распознает это выражение.

— Хотелось бы тебе с ними познакомиться?

Глаза девчонки нелепо выпучиваются.

— У меня есть работа для такой, как ты. Тяжелая работа. Если будешь хорошей девочкой, все время будешь встречать «Дыхание» и всяких таких звезд.

Он сумасшедший? Она решает, что и впрямь умерла.

— Но это значит, ты не увидишь больше никого из тех, кого знала раньше. Нигде, никогда. В глазах закона ты будешь мертва. Даже полиция ничего не узнает. Хочешь попробовать?

Все это пришлось повторять, пока вставала на место ее огромная челюсть. Покажи мне огонь, пройду через него. Наконец отпечатки Ф. Берке уже в его сенсор-рекордере, мужик поддерживает мерзкое девичье тело без малейших признаков отвращения.

А потом — ВОЛШЕБСТВО. Внезапная и безмолвная пробежка санитаров, укладывающих Ф. Берке на что-то крайне далекое от больничных носилок; гладкое скольжение, как по маслу, в чертовски роскошную «скорую помощь» — живые цветы в кашпо! — долгий и плавный переезд в никуда. А никуда — теплое, и сверкающее, и доброе нянями и медсестрами. (С чего ты взял, что деньгами не купишь истинной доброты?) И чистые облака убаюкивают Ф. Берке в дурманящий сон.

…Сон, который сливается с приемами пищи, мытьем и снова сном. Сон с переходами в дремные полуденные часы на месте полуночи. Часы, полные мягких деловитых голосов, и доброжелательных (хоть и очень немногих) лиц, и бесконечных безболезненных гипоспреев, и странного тут и там онемения. А потом наступает черед укрепляющего ритма дней и ночей, ускорения, которое Ф. Берке не распознает как выздоровление, но знает лишь, что грибовидный нарост под мышкой исчез. А потом она уже встает на ноги и со все возрастающим доверием следует за этими немногими новыми лицами — сперва неуверенно, потом уже тверже держась на ногах, — неуклюже ступая по короткому коридору на тесты, тесты, тесты и многое другое.

И вот она наша девчонка, выглядит…

Если это возможно, хуже чем раньше. (А ты что решил, это Золушка на транзисторах?)

В ухудшении внешности повинны гнезда электродов, проглядывающие среди реденьких волос, и еще другие места сплавления металла и плоти. С другой стороны, ошейник и хребтовая пластина — действительно плюс: по такой шее тосковать не будешь.

Ф. Берке готова приступить к обучению для новой работы.

И это обучение, которое происходит в ее палате, не что иное, как курсы очарования. Как ходить, сидеть, есть, говорить, сморкаться, как спотыкаться, мочиться, икать — и все это ВОСХИТИТЕЛЬНО. Как сделать одно сморкание или пожатие плечами очаровательно, безотчетно новым, отличным от любого, что уже есть в буферном файле. Как и говорил деловой, это тяжкий труд.

Но Ф. Берке оказывается способной. Где-то в этом ужасном теле таится газель, гурия, которая, если б не этот безумный шанс, была бы погребена на веки вечные. Смотрите, вот он, гадкий утенок!

Только та, что делает шаг, смеется, встряхивает блестящими волосами — это не совсем Ф. Берке. Ну да, Ф. Берке все это проделывает, но осуществляет она это через что-то. И у этого чего-то — все внешние данные живой девушки. (Тебя же предупреждали, это — БУДУЩЕЕ.)

Когда впервые открывают криокамеру, чтобы показать ее новое тело, она произносит лишь одно слово. Не в силах оторвать глаз и с трудом сглатывая:

— Как?

На самом деле, просто. Видишь, как Ф. Берке в своем мешке и шлепанцах ковыляет по коридору подле Джо, человека, ответственного за техническую сторону ее подготовки. Джо не пугает внешность Ф. Берке — он ее просто не заметил. На взгляд Джо — прекрасны системные матрицы.

Они проходят в полутемную комнату с огромным шкафом-камерой, похожим на сауну, и консолью для Джо. Одна стена комнаты стеклянная, но сейчас там темно. Только для твоего сведения: вся эта лавочка находится на расстоянии пятисот футов под землей возле того места, где когда-то находился Карбондейл, Пенсильвания.

Джо открывает сауну-камеру, которая теперь походит на большую поставленную вертикально раковину моллюска со множеством всяких странных штучек внутри. Наша девчонка, как шелуху, сдирает рубаху и без тени смущения голой входит в камеру. С нетерпением. Она устраивается лицом вперед, всаживает электроды в гнезда. Джо осторожно закрывает дверь за горбатой спиной. Щелк. Она там ничего не видит, ничего не слышит и двигаться тоже не может. Она ненавидит эту минуту. Но как же прекрасно то, что наступает потом!

Джо уже за консолью, и за стеклянной стеной загорается свет. По ту сторону стены — комната, со всеми рюшечками и пикантными штучками, девчоночья комната. На постели небольшой холмик шелка со свисающей наружу тяжелой желтой косой.

Простыня шевелится, затем с шумом отброшена и расплющена.

На постели садится самая хорошенькая девочка, какую ты когда-либо видел. Она трепещет — ну прямо порно для ангелов. Она поднимает маленькие ручки, рывком подбрасывает вверх волосы, в сонной неге оглядывается по сторонам. Потом она не может удержаться и проводит ладонями по своим мини-грудям и животику. Потому что, понимаешь ли, перед тобой сидит кошмарная Ф. Берке, это она обнимает свое совершенное девичье тело, глядит на тебя восхищенными глазами.

А потом котенок выпрыгивает из кровати и растягивается на полу.

Из сауны в затемненной комнате доносится сдавленный шум. Ф. Берке, которая попыталась потереть прошитый проводами локоть, внезапно задыхается в двух телах, в ее мышцах дергаются электроды. Джо жонглирует поступающими сигналами, бормоча что-то в микрофон. Суматоха позади, все в порядке.

Эльф встает, бросает премиленько-сердитый взор на стеклянную стену и входит в прозрачную кабинку. Ванная, что же еще? Она — живая девочка, а живым девочкам после ночного сна надо в ванную, пусть даже их мозги и находятся в шкафу-сауне в соседней комнате. А Ф. Берке — она не в сауне, она тоже в ванной. Проще простого, если иметь особый клей для замкнутой тренировочной цепи, которая позволяет ей управлять своей нервной системой на расстоянии.

А теперь давай проясним кое-что. Ф. Берке не чувствует, что ее мозг в сауне, она чувствует себя в этом миленьком тельце. Когда ты моешь руки, ты чувствуешь, как вода попадет тебе на мозг? Конечно, нет. Ты чувствуешь воду на руках, хотя это «чувство» — на самом деле набор потенциальных сигналов, проскакивающих в электрохимическом желе у тебя меж ушей. А попали туда эти сигналы по длинным импульсным цепям от твоих рук над раковиной. Именно так мозг Ф. Берке в шкафу чувствует воду на ее руках в ванной. Тот факт, что сигналы по дороге в мозг перепрыгнули через пустое пространство, не имеет ровным счетом никакого значения. Хочешь ученого жаргона? Это называется эксцентрическая проекция или сенсорная референция, и все это ты проделывал всю свою жизнь. Ясно?

Но погоди, скажешь, откуда взялась эта девочка-кукла?

Ф. Берке тоже задает этот вопрос, с трудом выдавливая слова.

— Выращивают, — объясняет ей Джо. Ему плевать на отдел, занимающийся мясом. — Это — ОП, осадки плаценты. Модифицированные эмбрионы, понимаешь? Потом в них вживляют контролирующие импланты. Без Удаленного Оператора, или попросту Удаленки, они — просто овощи. Погляди на ногу — вообще никаких мозолей (он это знает, ему сказали).

— О-о, она невероятна…

— Да, недурная работенка. Хочешь, попробуем сегодня режим ходить/говорить? Ты быстро схватываешь.

И это правда. Отчеты Джо, и отчеты няни, и отчеты врача, и стилиста уходят наверх к тому, кто хоть и называется медиком-киберте-хом, на самом деле — администратор проекта. Его отчеты, в свою очередь, идут в зал заседаний ВКК? Разумеется, нет! Ты думал, это и впрямь что-то крутое? Его отчеты просто идут наверх. Дело в том, что проекту дан зеленый свет, очень зеленый. Ф. Берке далеко пойдет.

Так что кудлатый человечек — доктор Тесла — должен инициировать процедуры. Досье на маленького котенка в центральном банке данных корпорации, к примеру. Рутина чистой воды. И график поэтапного внедрения, которое выведет Дельфи на мировую сцену. Это просто: появление на пару минут во внесетевом голографическом шоу или сериале.

Потом он должен расписать событие, которое будет финансировать Дельфи, и работать на нее. А это требует совещаний по бюджету, разрешений и допусков, координации. Проект Берке начинает расти и набирать людей. И есть еще пренеприятная проблема с именем, которая всегда доводит доктора Теслу до острой боли под гривой.

Имя оказывается странным: внезапно выясняется, что «Ф» в имени Берке означает «Филадельфия». Филадельфия? Сокращения: Фил-ли? Пала? Пути? Дельфи? Это хорошо? Плохо? Наконец с оглядкой дают дорогу «Дельфи» («Берке» уже заменено на что-то, чего никто и никогда не запомнит).

Давай за мной! Мы на официальной проверке в подземных апартаментах — с&мая последняя из комнат, куда распространяется тренировочная цепь. Присутствуют: кудлатый доктор Тесла, зажатый меж двумя типами из бюджетного отдела, и тихий отеческого вида человек, с которым все обращаются, как с раскаленной плазмой.

Джо распахивает дверь, и робко входит она.

Их маленькая Дельфи, пятнадцати лет — и ни одного изъяна.

Тесла представляет ее собравшимся. Она по-детски серьезна: прекрасное дитя, с которым приключилось нечто столь чудесное, что каждый может почувствовать щекотку ее восхищения. Она не улыбается, она… сияет. Эта переполняющая ее радость — все, что видно от Ф. Берке, забытого неуклюжего остова в сауне за стеной. Но Ф. Берке на знает, что она жива — это Дельфи живет каждым своим теплым сантиметром.

Один тип из бюджета издает сладострастное сопенье и в ужасе застывает. Отеческий чин по имени мистер Кэнтл прочищает горло.

— Ну, моя юная леди, ты готова отправиться на работу?

— Да, сэр, — степенно ответствует эльф.

— Посмотрим. Кто-нибудь тебе объяснил, что ты будешь для нас делать?

— Нет, сэр. — Джо и Тесла потихоньку выдыхают.

— Хорошо. — Он оглядывает ее, пытаясь нащупать слепой мозг в соседней комнате.

— Ты знаешь, что такое реклама?

Он говорит гадкие вещи, он хочет шокировать. Глаза Дельфи расширяются, маленький подбородок вздергивается. Джо — в экстазе от того, какое сложное выражение удается проецировать Ф. Берке. Мистер Кэнтл ждет.

— Это, ну, когда они раньше говорили людям, покупать вещи, — она сглатывает. — Это не разрешается.

— Совершенно верно, — мистер Кэнтл торжественно откидывается назад. — Реклама, какой она была раньше, противозаконна. Показ иного, чем законное использование продукта, предназначенный для увеличения его продаж. В прошлые времена любой производитель имел право навязывать свои товары любым способом, в любое время и в любом месте, какие мог себе позволить. Все средства массовой информации и большая часть ландшафта были захвачены экстравагантной конкурирующей рекламой. Сама реклама стала неэкономичной. Общество взбунтовалось. С введением так называемого Акта Барышника продавцы были ограничены, цитирую, «показом или самого продукта, увиденного в процессе его установленного законом использования, или в ходе продаж на территории продавца». — Мистер Кэнтл подается вперед. — Теперь скажи мне, Дельфи, почему люди покупают один продукт, а не другой?

— Ну… — очаровательная озадаченность на личике Дельфи. — Они… гм, они его увидели, и им понравилось, или они о нем от кого-нибудь слышали? (Вот здесь прощупывается след Ф. Берке: она не сказала «от друга или друзей».)

— Отчасти. А почему ты купила именно этот телоподъемник?

— У меня никогда не было телоподъемника, сэр.

Мистер Кэнтл хмурится; из каких канав они вытаскивают эти отбросы для Удаленок?

— Хорошо, какой марки воду ты пьешь?

— Просто ту, что течет из крана, сэр, — смиренно отвечает Дельфи. — Я… я, честное слово, пыталась ее кипятить…

— Господи милосердный, — мистер Кэнтл мрачнеет; Тесла цепенеет. — Ладно, как ты ее кипятила? На плитке?

Сияющая желтая головка кивает.

— Какой марки плитку ты купила?

— Я ее не покупала, сэр, — губами Дельфи произносит перепуганная Ф. Берке. — Но… я знаю, какая самая лучшая! У Ананги стоит «Берн-бэби», я видела название, когда она…

— Вот именно! — снова вдруг включается отеческое сияние Кэнтла; счет «Берн-бэби» к тому же довольно крепок. — Ты видела, что ею пользуется Ананга, и потому решила, что она, наверное, хорошая, да? А плитка ивправду хорошая, иначе такой чудесный человек, как Ананга, не стал бы ею пользоваться. Совершенно верно. А теперь, Дельфи, знаешь, что ты будешь делать для нас? Ты будешь показывать определенные продукты. Как по-твоему, звучит не слишком сложно?

— О, нет, сэр… — недоуменный детский взгляд; Джо злорадствует.

— И ты никогда, никогда не должна никому рассказывать, что ты делаешь, — глаза Кэнтла впиваются в мозг за этим соблазнительным ребенком. — Разумеется, ты спрашиваешь себя, почему мы просим тебя это делать. На то есть очень серьезная причина. Все товары и продукты, какими пользуются люди: еда, и медикаменты, и плитки, и пылесосы, и одежда, и машины — все это кто-то производит. Кто-то вложил годы тяжелого труда в их разработку и изготовление. Скажем, человек придумывает, как совершенно новым способом улучшить продукт. Он обзаводится фабрикой и станками и нанимает рабочих. Так вот. Что если у людей нет никакого способа узнать о его продукте? Молва слишком медленна и ненадежна. Может, никто и никогда не наткнется на этот его новый продукт и не узнает, насколько он хорош? А тогда он и те, кто работал на него, все они разорятся, верно? Так вот, Дельфи, должен же быть какой-то способ сделать так, чтобы большое число людей смогли взглянуть на хороший новый продукт, а? Как? Дать им увидеть, как ты им пользуешься. Ты даешь шанс этому человеку.

Хорошенькая головка Дельфи кивает со счастливым облегчением.

— Да, сэр, теперь я понимаю… но, сэр, это кажется таким разумным, почему они не позволяют…

Кэнтл печально улыбается.

— Переборщили, моя дорогая. История — как маятник. Люди реагируют излишне резко и принимают жестокие нереалистичные законы, которые пытаются растоптать жизненно важный социальный процесс. Когда такое происходит, люди знающие должны по мере сил продолжать делать свое дело, покуда маятник не качнется назад, — он вздыхает. — Законы Барышника — дурные, нечеловеческие законы, Дельфи, несмотря на все свои благие намерения. Если бы их в точности соблюдали, они бы посеяли смуту. Наша экономика, наше общество были бы безжалостно уничтожены. Мы вернулись бы назад, в пещеры!

Тут прорывается его внутренний огонь: применяйся буквально указанные Законы Барышника, он вернулся бы к набиванию банка данных.

— Это наша обязанность, Дельфи. Наш священный долг перед обществом. Мы не нарушаем закон. Ты будешь использовать продукт. Но люди нас не поймут, узнай они об этом. Они расстроятся точно также, как и ты поначалу. Так что ты должна быть очень, очень острожной и не упоминать никому ничего из сегодняшнего разговора.

(А кто-то будет очень, очень острожным и станет тщательно отслеживать речевые цепи Дельфи.)

— Ну, теперь мы все выяснили? Наша маленькая Дельфи вот здесь… — он обращается к невидимому существу за дверью. — Наша маленькая Дельфи будет вести захватывающую жизнь. Она станет девушкой, на которую все смотрят. И она станет использовать такие чудные продукты, что люди будут только счастливы, что о них узнали, и тем самым Дельфи поможет тем, кто эти продукты производит. Ты внесешь поистине весомый вклад в общество. — Он добавляет после паузы: — Существо в темноте, наверное, старше этой куклы.

Дельфи переваривает все это с восхитительной серьезностью.

— Но сэр, откуда я…

— Ни о чем не беспокойся. За тобой будут люди, работа которых — подбирать для тебя самые достойные продукты, а твоя работа — в том, чтобы делать, как они говорят. Они покажут тебе, какие наряды надевать на вечеринки, какие солнцемобили или видики покупать и так далее. Вот и все, что тебе придется делать.

Вечеринки — наряды — солнцемобили! Розовый ротик Дельфи открывается. В изголодавшемся семнадцатилетнем мозгу Ф. Берке этика спонсорства продукта уплывает далеко-далеко.

— А теперь скажи мне собственными словами, в чем заключается твоя работа, Дельфи.

— Да, сэр. Я… Я должна ходить на вечеринки и покупать разные вещи и пользоваться ими, как мне скажут, и помогать тем, кто работает на фабриках.

— Ты забыла самое главное…

— О… Я никому не должна давать знать… ну, о вещах.

— Верно! Повезло той девушке, которая может веселиться вволю и при этом делать людям добро, а? — он озаряет собравшихся улыбкой. Немедленно следует движение стульев. Несомненно, все прошло удачно.

Джо, усмехаясь, выводит Дельфи: бедная дурочка думает, они восхищаются ее координацией движений.

Настало время Дельфи выйти в мир, и на этом этапе задействуют ходы наверх, и… Со стороны администрации — открываются реестры счетов, активируются субпроекты. Со стороны техподдержки — открывают допуск к зарезервированной частоте передач (модем-поле, помнишь?). А Дельфи ждет новое имя, имя, которое она никогда не услышит. Это длинная цепочка бинарного кода, которая спокойно крутилась себе в базе данных ВКК с тех самых пор, как однажды уснул и не проснулся некий Расчудесный Человек.

Мигнув, имя-код исчезает из цикла обращений, протанцовывает из импульсов в модуляции модуляций, со свистом проносится через фазирование и врывается в гигачастотный луч, устремленный к спутнику на синхронной орбите над Гватемалой. А оттуда луч изливается двадцать тысяч миль назад на землю, образуя всепроникающее поле структурированных энергетических потоков, обеспечивающее информацией точки съема по всему квадранту АмерКан.

С этим полем, если ты кредитоспособен, можно, сидя за ВКК-консолью, управлять настроенным на твою частоту экстрактором руды. Или если у тебя есть какие-нибудь простенькие полномочия — вроде умения ходить по воде, можешь закинуть свой эпизод в сетевое голошоу, идущее день и ночь в каждом доме, на каждом стадионе или курорте. Или можешь создать уличную пробку на весь континент. Есть еще вопросы, почему ВКК как святая святых охраняет эти коды доступа?

«Имя» Дельфи появляется как крохотная анализируемая неделимость в общем потоке, и она бы очень гордилась, узнай об этом. Ф. Берке это показалось бы магией чистой воды: Ф. Берке так и не поняла, как работают робокары. Но Дельфи — ни в коем смысле не робот. Зовите ее уолдо, анимированной куклой, если уж вам так неймется. Факт в том, что она просто девушка, живая девушка с мозгами не на своем месте. Несложная он-лайн система с большой скоростью передачи данных в реальном времени, точно такая же, как ты или вон он.

Смысл всего этого железа (и не так уж его и много по меркам этого общества будущего) в том, что Дельфи может выйти из подземных апартаментов — подвижная точка съема информации, стягивающая данные из вездесущего модем-поля. И она так и делает: восемьдесят девять фунтов нежной девичьей плоти и крови с несколькими металлическими компонентами выходят на солнечный свет, чтобы их отвезли в новую жизнь. Выходит девушка, у которой все есть, включая собственную свиту медтехов. Девушка делает несколько очаровательных шажков, останавливаясь, чтобы умилительно расширить от удивления глаза на нагромождение огромных антенн над головой.

Та мелкая деталь, что нечто по имени Ф. Берке осталось под землей, не имеет ровным счетом никакого значения. Ф. Берке совершенно не сознает себя и счастлива, как моллюск в раковине. (Ее постель уже перевезли в комнату со шкафом кукловода.) И Ф. Берке — вовсе не в шкафу; Ф. Берке сходит с аэробуса на легендарном ранчо, заповеднике в Колорадо, и зовут ее Дельфи. Дельфи глядит на живых волов вымершей породы шаролэ и самые настоящие хлопок и тополя, золотые на фоне синего тумана, и шагает по живой траве, отвечает на приветствия жены управляющего ранчо.

Жена управляющего давным-давно ждет приезда Дельфи и ее друзей, и по счастливой случайности здесь же съемочная группа голозаписи, снимающая ролик для любителей природы.

Теперь сам можешь дописать сценарий, пока Дельфи заучивает несколько правил структурной интерференции и о том, как обращаться с небольшим отставанием по времени, возникающим вследствие нового, в сорок тысяч миль парентезиса ее нервной системы. Совершенно верно, ребята с арендованным голообрудованием, разумеется, считают, что тени золотых тополей гораздо лучше смотрятся на бедре Дельфи, чем на воле. А личико Дельфи улучшает и горы, — когда их видно. Но любители природы почему-то не так рады, как ожидалось.

— Увидимся в Барселоне, котенок, — кисло говорит старший по группе, когда они пакуются.

— В Барселоне? — эхом отзывается Дельфи с такой очаровательной (совсем крохотной) задержкой в подсознании. Она видит, где лежит его рука, и отступает на шаг назад.

— Остынь, она тут ни причем, — устало говорит другой и отбрасывает со лба волосы с проседью.

Дельфи смотрит им вслед, когда они уходят грузить бобины с записью для отправки на обработку в ВКК. Ее рука блуждает по груди, которой коснулся мужчина. В подземельях под Карбондейлом Ф. Берке узнала кое-что новое о своем Дельфи-теле.

О различиях между Дельфи и собственной мрачной тушкой.

Она всегда знала, что у Дельфи почти нет чувства запаха или вкуса. Это ей объяснили: частоты вещания не хватает. Тебе же не нужно пробовать на вкус солнцемобиль, а? И слабая чувствительность кожи — с этим Дельфи тоже знакома. Ткани, от которых зудела бы даже собственная шкура Ф. Берке, кажутся Дельфи прохладной пластиковой пленкой.

Но пустые места… Ей понадобилось время, чтобы их заметить. У Дельфи нет ни уединения, ни мелких тайн: у капиталовложений ее размаха их не бывает. Но она не торопится распознать, что есть некие определенные места, где распластанное тело Ф. Берке чувствует что-то, чего не испытывает грациозная плоть Дельфи. Гм-м-м! Опять проходимость канала, думает она — и забывает об этом на фоне чистейшего блаженства быть Дельфи.

Ты спросишь, как девчонка может о таком позабыть? Да ладно тебе: Ф. Берке до представления о том, что такое девушка, дальше, чем до Луны. Да, она — женского пола, но для нее секс — это слово из четырех букв, которое пишется, как Б-О-Л-Ь. Она не совсем девственница. Подробностей тебе не захочется; ей было лет двенадцать, а охотники до уродов наширялись до слепоты. Когда же они прозрели, то выбросили ее с маленьким отверстием в анатомии и смертельным в другом месте. Она потащилась купить первый и последний в своей жизни укол, и до сих пор у нее в ушах стоит циничный гогот продавца.

Теперь понятно, почему Дельфи усмехается, потягивается всем своим изящным и бесчувственным тельцем на солнце, которое едва чувствует? Лучится улыбкой, говорит: «Пожалуйста, теперь я готова».

К чему готова? К Барселоне, как и сказал кислолицый, к городу, в котором его любовь к природе теперь расцветает в любительском отделении Фестиваля. Высший класс! И как он и сказал, еще полно хищнически выработанных шахт, и дохлую рыбу едва отскребли, но кому какое дело, если милое личико Дельфи видно отовсюду?

Так что настало время личику Дельфи и другим ее прелестям показаться на барселонской Плайя Неува. А это значит, ее переключат на канал синхроспутника квадранта ЕвроАф.

Перевозят ее ночью, так, чтобы наносекундная переброска даже не была замечена той незначительной частью Дельфи, которая живет в пятистах футах под Карбондейлом и так возбуждена, что няне приходится следить за тем, чтобы она ела. Каналы переключают, пока Дельфи «спит» — иными словами, когда Ф. Берке нет в кукло-шкафу. Когда Ф. Берке подключается в следующий раз, чтобы открыть глаза Дельфи, никакой разницы восприятия, — а ты что, замечаешь, через какое реле тебя соединяют по телефону?

Теперь переходим к событию, которое превратит куклу в ПРИНЦЕССУ.

В буквальном смысле. Он — принц, или точнее инфант старинного испанского рода, который начистили под неомонархию. К тому же ему восемьдесят один год и у него страсть к птицам: тем, каких видишь в зоопарке. А теперь вдруг оказывается, что он не так уж и беден. Совсем наоборот; и его старшая сестра хохочет в лицо адвокату по налогам и начинает реставрировать фамильную гасиенду, в то время как инфант пытается ухаживать за Дельфи. И маленькая Дельфи начинает жить жизнью богов.

Что делают боги? Ну, все красивое. Но (помнишь мистера Кэнтла?) главное здесь — Вещи. Ты когда-нибудь видел бога с пустыми руками? Нельзя быть богом, как минимум, без волшебного пояса или восьминогого коня. Но в старые времена богу на жизнь хватало и каменных таблиц, крылатых сандалий или колесницы с запряженными в нее девственницами. То время прошло! Боги теперь следят за модой. Ко времени Дельфи охота за новым бого-обмундированием выворачивает сушу и море наизнанку и тянет отчаянные рученки к звездам. А что имеют боги, того желают смертные.

Так что Дельфи начинает с вакханалии покупок в супермаркете «Евро» с инфантом в роли верного оруженосца и тем самым оттягивает крах общества.

Крах чего? Ты разве не понял, что к чему, когда мистер Кэнтл вещал о мире, где запрещена реклама и пятнадцать миллиардов потребителей, не отрываясь, смотрят свои голошоу? Один капризный самостоятельный бог — и все, тебе конец.

Возьмем бойню носовых фильтров. Годами промышленность потела над созданием крохотного, почти невидного энзимного фильтра. И вот однажды парочка поп-божков объявляются на публике с носовыми фильтрами в виде огромных пурпурных летучих мышей. К концу недели весь рынок с воплем требует пурпурных летучих мышей. А потом переключается на птичьи головы и черепа, но к тому времени, когда промышленность перестроилась, эти сумасброды уже бросили птичьи головы и ввели в моду впрыскиваемые под кожу капсулы. Кровь!

Помножь это на миллион потребительских продуктов и поймешь, почему экономике необходимо хотя бы несколько подконтрольных товаров. Особенно, если учесть, какой ломоть вещательного пространства Департамент мирного урегулирования отдал под научные исследования и конструкторские разработки, а налогоплательщики только рады сбыть его с рук какому-нибудь учреждению вроде ВКК, о котором все знают: это все равно что общественный фонд.

А потому ты — или, скорее, ВКК — находишь существо, вроде Ф. Берке, и даешь ей Дельфи. А Дельфи помогает держать все тип-топ и в должном порядке, она же делает то, что ты ей говоришь. Почему? Вот именно — мистер Кэнтл ведь так и не закончил свою речь.

Но приходит пора тестирования, и курносый носик Дельфи начинает мелькать в бурном потоке новостей и развлечений. И ее заметили. Обратная связь показывает, что зрительское стадо прибавляет звук, когда эта детка из глубинки опутывает себя новыми коллоидными побрякушками. Она также блистает на двух-трех серьезных клубных вечеринках, а когда инфант дарит ей солнцемобиль… Малютка Дельфи, пробующая солнцемобили — это просто горячие пирожки! И устойчивая реакция в странах с высоким уровнем кредита. Мистер Кэнтл бормочет себе под нос счастливый мотивчик, вычеркивая опцион подсети Бенилюкса выпустить Дельфи в качестве гостя кулинарного ню-шоу под названием «Труд Венеры».

А на очереди — сверхроскошная свадьба! В гасиенде — мавританские бани, и шестифутовые серебряные канделябры, и настоящие гнедые лошади, и молодых благословляет испанский Ватикан. А завершающее событие — великолепный бал с престарелым принцем и его маленькой инфантой на балконе под балдахином. Она, любо-дорого поглядеть, — просто куколка в серебряных кружевах — без оглядки пускает игрушечных голубок в своих новых друзей, кружащихся в танце внизу.

Принц сияет улыбкой, морщит острый носик на аромат ее сладкого нежного возбуждения. Доктор очень помог, весьма. Разумеется, теперь, после того как он был так терпелив со всеми этими солнцемобилями и прочей ерундой…

Дитя поднимает на него взор, говоря что-то нечленораздельное о «Дыхании». Он догадывается, что она жалуется на трио певцов, которых сама же умоляла пригласить.

— Они изменились! — удивляется она. — Ну разве они не изменились? Они просто ужасающие. Теперь я так счастлива!

И Дельфи падает в обморок на готический варгуеньо.

Подбегает американская дуэнья, зовет на помощь. Глаза Дельфи открыты, но Дельфи тут нет. Дуэнья бьет Дельфи по щекам. Старый принц гримасничает. Он понятия не имеет, что она такое, — помимо распрекрасного решения его проблем с налогами, — но в молодости он охотился с соколами. На ум ему приходят мелкие птахи с подрезанными крыльями, которых подбрасывают к небу, чтобы подстегнуть охотничьих птиц. И он удаляется проектировать новый вольер для птиц.

И Дельфи тоже удаляется. Только в сопровождении своей свиты и на недавно обнаружившуюся у инфанта яхту. Неприятности. Но не серьезные. На расстоянии каких-то пяти тысяч миль и пятьсот футов под землей Ф. Берке слишком хорошо работает.

То, что она потрясающе способная, они всегда знали. Джо никогда не видел, чтобы Удаленка так легко захватывала тело. Никакой потери ориентации, никакого отторжения. Психомедик говорит о синдроме самоотчуждения: Ф. Берке ныряет в Дельфи, как лосось в море.

Она не спит и не ест, ее не могут оттащить от кукло-шкафа хотя бы настолько, чтобы разогнать ей кровь, и под ее гадким седалищем уже развился некроз. Кризис!

Так что Дельфи дают хорошенько «выспаться» на яхте, а в перфорированную голову Ф. Берке вдалбливают: она подвергает опасности Дельфи. (Это придумала няня Флеминг, что послужило началом ее вражды с психомедиком.)

Под землей оборудуют бассейн (снова няня Флеминг) и гоняют по нему взад-вперед Ф. Берке. И ей это нравится. Так что, естественно, когда ее снова подключают, Дельфи тоже нравится плавать. Каждый день пополудни крошка Дельфи плещется у подводных крыльев яхты в синем море, из которого ее увещевали не пить. И каждую ночь на другой стороне земного шарика деформированное, существо в темной берлоге наматывает круги по стерильному бассейну.

Но вот яхта ловит ветер и уносит Дельфи к программе, расписанной мистером Кэнтлом. Охват у нее широкий: Дельфи расписана, по крайней мере, на два десятилетия жизни продуктов. Фаза Один требует, чтобы она сошлась со стайкой молодых сверхбогачей, которые шумно курсируют между Бриони и Джаккартой, где они переходят под крыло конкурента под названием PEV.

Фабула такова: Дельфи отправляется в плавание, чтобы принять от имени своего принца редких птиц, — но кому до этого дело? А дело в том, что район Гаити уже больше не радиоактивен и глядите-ка! — боги уже там. А также новые курорты Счастливых Западных Кариб, те острова, что могут себе позволить ставки ВКК, на деле два из них — дочерние компании ВКК.

Но помилуй, только не забери себе в голову, что все эти достойные упоминания в новостях люди — напичканные электродами роботы.

Много их и не нужно, если правильно их разместить. Дельфи спрашивает об этом Джо, когда тот приезжает в Баранквиллу, чтобы обследовать и протестировать ее. (Собственный рот Ф. Берке давно уже мало что произносит.)

— А много таких, как я?

— Таких, как ты, кнопка, никого. Послушай, ты еще ловишь свист с поясов Ван Аллена^[16]?

— Ты имеешь в виду, как Дэйви? Он тоже Удаленка?

(Дэйви — паренек, который помогает ей ловить птиц. Искренний рыжеволосый мальчишка, которому нужно побольше внимания публики.)

— Дэйви? Он один из ребят Мэтта, какая-то там работа психомедиков. У них частотных каналов нет.

— А как насчет настоящих? Джамы ван О, или Али, или Джима Тена?

— Джама родилась с кучкой базовых чипов ВКК там, где полагается быть мозгам, от нее — сплошные проблемы. Джими делает то, что говорит его астролог. Послушай, человечек, с чего это тебе взбрело в голову, будто ты не настоящая? Ты — самая что ни на есть подлинная. Разве тебе не весело?

— О Джо! — маленькими ручками она обнимает и его, и координационные сетки его анализаторов. — О, мэ густо мучо, мучиссимо!

— Ну, ну, — он поглаживает желтую головку, сворачивая анализатор.

В трех тысячах миль к северу и в пятистах футах под землей забытый остов в кукло-шкафу оживляется.

Ну разве она не веселится! Проснуться от кошмара Ф. Берке и обнаружить себя пери, девочкой-звездой? На яхте в раю, где и делать-то нечего, кроме как украшать себя, и играть в игрушки, и ходить на вечеринки, и приветствовать своих друзей — у нее, Ф. Берке, есть друзья! — и поворачиваться, как скажут, перед голокамерами? Веселье!

И это видно. Один взгляд на Дельфи, и зрители знают: МЕЧТЫ СБЫВАЮТСЯ.

Поглядите, как она мчится на заднем сиденье водного мотоцикла Дейви, держа серебряный обруч с близким к апоплексическому удару попугаем ара. Ах, Мортон, давай поедем туда зимой! А вот она разучивает японскую чинчону у актеров трупы кобэ, а платье на ней — такое, как будто пламя из сопла реактивного двигателя рвется вверх от колена. Такое нарасхват пойдет в Техасе. Мортон, это, правда, огонь? Счастливая, счастливая маленькая девочка!

И Дэйви. Он ее любимец и ее малыш, и ей нравится ерошить его золотисто-рыжие волосы. (Ф. Берке восхищенно пропускает блестящие кудри меж пальцами Дельфи.) Конечно. Дэйви — один из мальчиков Мэтта: не то чтобы импотент, но с очень слабым либидо. Они с Дельфи прекрасно подходят друг другу, на деле психомедик даже позволяет Дельфи брать его с собой в постель — два котенка в одной корзинке. Дэйви не против, что Дельфи «спит» как убитая — это Ф. Берке покидает кукло-шкаф в Карбондейле, чтобы справить свои собственные унылые нужды.

И вот что странно. Большую часть своей «ночи» Дельфи — просто слабо пощелкивающий соблазнительный маленький «овощ», ждущий, когда вступит Ф. Берке. Но время от времени Дельфи сама по себе слегка улыбается или шевелится в своем «сне». Однажды она даже выдохнула: «Да».

Под Карбондейлом Ф. Берке ничего не знает. Она тоже спит, ей снится Дельфи, что же еще? Но если бы кудлатый доктор Тесла услышал этот одинокий слог, его лохмы стали бы белыми, как снег. Потому что Дельфи ОТКЛЮЧЕНА.

Он не знает. Дэйви слишком туп, чтобы заметить, а начальника охраны Дельфи, Хопкинса, нет в тот момент у монитора.

И у всех теперь и без того забот хватает, поскольку платье «холодный огонь» разошлось полумиллионом штук, и не только в Техасе. Компьютеры ВКК уже знают. Когда они соотносят это с незначительным спросом на попугаев ара на Аляске, к проблеме подключается верхний эшелон: Дельфи — это что-то особенное.

Вот это уже проблема, понимаешь ли, потому что Дельфи нацелена на ограниченную категорию потребителей. А теперь выясняется, что у нее есть масс-поп потенциал — попугаи ара в Фэрбенксе, мужик! — это как пытаться стрелять в мышей из противоракетных установок. Совсем другая игра. Доктор Тесла и отеческий мистер Кэнгл начинают вращаться в штаб-квартире и по-приятельски обедать вместе, когда им удается сбежать от проныры с седьмого уровня, этого хорька, который держит в страхе обоих.

В конце концов, решено переправить Дельфи в принадлежащий ВКК анклав голозаписи и попытаться задействовать ее в какой-нибудь из мыльных опер. (И неважно, с чего это инфанта решила вдруг стать актрисой.) Комплекс голозаписи расположился в давно уже выдолбленных горах, там, где когда-то пользовалась преимуществами чистого воздуха обсерватория. Дающие полный охват камеры голозаписи очень дороги и, с точки зрения электроники, сверхстабильны. Внутри актеры могут свободно двигаться, не боясь выпасть из регистра, и вся сцена или избранная ее часть будет показана в домах зрителя в полной трехмерке, настолько реальной, что можно заглянуть актеру в нос, и изображение с них гораздо плотнее, чем то, что идет с передвижных установок.

Анклав похож на… Ну, возьми все, что знаешь о Голливуде-Бербенксе, и выбрось все свои знания на помойку. А Дельфи уже снижается над аккуратными с виду сооружениями, похожими на ферму по разведению грибов: грибными шляпками здесь вспухают разных размеров купола вплоть до монстров для съемок больших матчей и всего такого. Здесь все организовано. Идея, что искусство расцветает на ниве творчества, давно уже пущена на дно доказательствами того, что если искусство в чем и нуждается, так это в компьютере. А у шоу-бизнеса будущего есть то, о чем и не мечталось телевидению и Голливуду, — автоматическая встроенная обратная связь со зрителем. Пробные просмотры, рейтинги, критики, опросы? Забудь об этом. При частотном модем-поле можно в реальном времени снимать отклик-сенсорные показания любого принимающего устройства в стране; и все, как на блюдечке — на консоль. Все началось с приманки: дадим публике возможность больше влиять на содержание.

Да.

Попробуй сам, мужик. Ты — за консолью. Отсей аудиторию, как тебе надо: пол/возраст/образование/этническая принадлежность и так далее — и начинай, не промахнешься. Когда обратная связь теплеет, выдай им еще такого же. Тепло — теплее — горячо! Попал в яблочко — тайный зуд под их шкурами, мечта их сердец. Тебе не нужно знать, как это называется. Держа руку на контроле входа, глазами считывая показатели отклика, ты можешь превратить их в богов… или кто-нибудь проделает то же с тобой.

Но Дельфи, проходя через порты размагничивания и реле поля и бросая первый свой взгляд на внутренности этих камер, видит только радуги. Следующими ей на глаза попадаются надвигающиеся на нее команды визажистов и техников и отсчитывающие повсюду миллисекунды таймеры. С тропическим бездельем покончено. Она теперь — в гигадолларовом мейнстриме, у раззявленной воронки неиссякаемого шланга, гонящего звук и изображение, плоть и кровь, всхлипы и смех, и сны о реальности в счастливую голову всего света. Крошку Дельфи раздадут по дешевке в миллиард домов в лучшее эфирное время и ничего не оставят на волю случая. Работа!

И опять Дельфи оказывается способной. Разумеется, это на самом деле Ф. Берке где-то там под Карбондейлом проделывает все, что нужно, но кто вспомнит об этом остове? Уж конечно, не сама Ф. Берке: она и слова не произнесла собственными губами за последние месяцы. Дельфи даже не помнит просыпаясь, что видела ее во сне.

Что до самой мыльной оперы, не бери в голову. Сериал идет так давно, что никто уже не разберет, какой у него сюжет. Пробный эпизод Дельфи связан с вдовой и потерей памяти брата ее умершего мужа.

Паника разражается, когда эпизод Дельфи проскакивает по мировому шлангу и начинают поступать первые отклики. Ты угадал, конечно. Сенсационно! Как ты бы сказал, они ИДЕНТИФИЦИРУЮТ СЕБЯ.

На самом деле в отчете значится что-то вроде «ПодкожПер» с серией процентов, означающих, что Дельфи заклинивает на себе не только всех и каждого с Y-хромосомой, но и женщин, и всех, кто между ними. Это — сладчайший сверхъестественный джек-пот, один на миллион.

Помнишь, была такая Харолу? Секс-штучка, никто не спорит. Но откуда озлобленные домохозяйки в Гари и Мемфисе знают, что эта соблазнительная богиня с белыми волосами и сумасшедшими бровями — их дочурка? И пишут Джейн любящие письма, предупреждая, что их дорогие мужья недостаточно хороши для нее? Почему? Аналитики ВКК тоже не знают, но они представляют, что делать, когда такое случается.

(А в своем птичьем убежище старый инфант замечает это без помощи компьютеров и задумчиво глядит на свою невесту во вдовьем трауре. Возможно, чувствует он, неплохо было бы ускорить завершение его ученых трудов.)

Возбуждение достигает и берлоги под Карбондейлом, где Ф. Берке подвергают двум медицинским обследованиям в неделю и где заменяют хронически воспаленный электрод. Няня Флеминг получает ассистентку, которая занята не столько уходом, сколько интересуется дверями доступа и идентификационными наклейками.

А в Чили крошка Дельфи получает повышение в виде нового дома среди резиденций звезд и личный микроавтобус, который по воздуху носит ее на работу. Для Хопкинса — новый компьютерный терминал, и хорек с седьмого уровня занимается только графиком Дельфи и ничем больше. А чем же забит график?

Вещами.

И тут начинаются неприятности. Ты, наверное, тоже увидел их приближение.

— Что она о себе возомнила, что она, черт побери, представитель потребителей? — отеческий лик мистера Кэнтла в Карбондейле перекашивается.

— Девочка расстроена, — упрямо отвечает мисс Флеминг. — Она верит в ваши сказки о том, что будет помогать людям, демонстрируя хорошие новые продукты.

— Это действительно хорошие продукты, — автоматически бросает мистер Кэнтл, но гнев его уже под контролем.

— Она говорит, что от пластика у нее появилась сыпь, а от светящихся таблеток кружится голова.

— Господи милосердный, она не должна их глотать, — возбужденно вставляет доктор Тесла.

— Вы ей сказали, что она будет их использовать, — настаивает мисс Флеминг.

Мистер Кэнтл напряженно соображает, как подать эту проблему юнцу с лицом проныры. Что там было? Курица, которая несет золотые яйца?

Что бы ни сказали на седьмом уровне, в Чили виновные продукты исчезают, а в матрице Дельфи в базе данных ВКК появляется новый символ, который обозначает приблизительно Балансовое Сопротивление по Индексу. А это, в свою очередь, значит, что жалобы Дельфи будут терпеть и учитывать до тех пор, пока Поп-Отклик на нее остается выше определенной отметки. (Что случится, если отклик упадет ниже, нас не волнует.)

Вон она под шипящими лазерами в камере голозаписи, подготовленной для съемок несчастного случая на ленте тротуара.

— Мне кажется, этот телоподъемник не безопасен, — говорит Дельфи. — Он оставляет на теле такие смешные синие следы. Гляньте, мистер Виэр.

Она изворачивается, чтобы показать эксперту по акупунктуре, где крепится пакет минигравитации, дающий столь восхитительное ощущение невесомости.

— Так не держи его включенным, Ди. С твоим телом… Осторожно, лентопротяжка… начинается синхронизация.

— Но если я не буду его носить, это будет нечестно. Ему нужен еще один слой изоляции или еще что-то, разве вы не понимаете?

— Я обязательно им скажу, — бормочет мистер Виэр. — А теперь слушай, когда ты делаешь шаг назад, нагнись вот так, чтобы его было видно, понимаешь? И держи так до счета два.

Дельфи послушно поворачивается, и сквозь дымку ее взгляд наталкивается на пару незнакомых темных глаз. Она щурится. Довольно молодой человек стоит в одиночестве, очевидно, ждет своей очереди занять камеру голозаписи.

Дельфи к тому времени привыкла, что молодые люди смотрят на нее с самыми разными и странными выражениями лиц, но она не привыкла к тому, что видит здесь. Ее будто ударяет током — эти серьезные глаза что-то знают. Тайны.

— Глаза! Глаза, Ди!

Она механически движется сквозь рутину съемок, украдкой бросая взгляды на незнакомца. Он смотрит в упор. Он что-то знает.

Освободившись, она застенчиво подходит к нему.

— Ходишь по краю, котенок, — голос сверху холодный, а внутри — жар.

— Что вы имеете в виду?

— Охаиваешь продукт? Помереть хочешь?

— Но это неправильно, — объясняет она. — Они просто не знают, а я знаю. Я его носила.

Его невозмутимость поколеблена.

— Ты не в своем уме.

— О, они поймут, что я права, когда проверят, — снова объясняет она. — Просто они очень заняты. Когда я им скажу…

Он смотрит в милое лицо-цветок. Его рот открывается, закрывается.

— Что ты вообще делаешь в этой клоаке? Кто ты?

— Дельфи, — ошарашено отвечает она.

— Пресвятой Дзен!

— В чем дело? Пожалуйста, скажите, кто вы?

Но надвигается ее свита, уводит ее, кивая незнакомцу.

— Простите, что задержались, мистер Ах-ах, — говорит сценаристка.

Он что-то бормочет. Но слова теряются в шуме, когда конвой поторапливает ее к засыпанному цветами микроавтобусу.

(Слышишь, как заводится со щелчком невидимое зажигание?)

— Кто это был? — спрашивает Дельфи у парикмахера.

Парикмахер, работая, приседает, мерно сгибая и распрямляя колени.

— Пол. Ишем. Третий, — отзывается он и кладет расческу в рот.

— Кто это? Не понимаю.

Он что-то бормочет с расческой в зубах, имея в виду: «Шутишь?». Потому что здесь, посреди анклава корпорации ВКК, такой вопрос может быть только шуткой.

На следующий день взгляд Дельфи упирается в мрачное, затененное тюрбаном полотенца лицо, когда она и паралитик сериала отправляются в гидромассажный бассейн.

Она смотрит.

Он смотрит.

И на следующий день тоже.

Бедный старый Ишем-старший. Нельзя не пожалеть человека, который так ценит порядок: когда он зачинает детенышей, генетическая информация, как ни крути, передается древним обезьяньим путем. Вот перед тобой счастливый карапуз с резиновым утенком, а не успеешь оглянуться, это уже огромный здоровый незнакомец, чужак с неясными эмоциями, который к тому же якшается Бог знает с кем.

А молодой Пол Ишем — тот еще фрукт. Он все схватывает на лету и умеет выражать свои мысли, и душа у него нежная. Он жаждет деятельности и вместе с друзьями задыхается от возмущения, глядя на тот мир, какой создали их отцы. Пол без труда вычислил, что дом его отца — множество особняков, и что даже компьютеры ВКК не в состоянии соотнести все со всем. Он выкапывает приходящий в упадок проект, в общем и целом сводящийся к чему-то вроде Спонсирования Маргинального Творчества (команда вольных стрелков, «открывшая» Дельфи, работала по такому же гранту). А через него, как выясняется, предприимчивый юнец по фамилии Ишем может урвать внушительный ломоть мощностей студий голозаписи ВКК.

И вот он со своей небольшой бандой здесь, в самой глубине грибофермы, снимает и гонит шоу, которое никакого отношения к Дельфи не имеет. Оно построено на сногсшибательных техниках съемки и выбивающих из колеи искажений, чреватых социальным протестом. Самовыражение андеграунда, если хотите.

Все это, разумеется, небезызвестно его отцу, но пока не привело ни к чему большему, кроме как к углублению тревожной складки на лбу Ишема-старшего.

Пока Пол не состыковывается с Дельфи.

К тому времени, когда папа узнает об этом, невидимые самовоспламеняющиеся вещества уже дают взрыв, и во все стороны несутся энергоснаряды. Потому что Пол, понимаешь ли, это настоящее. Он видит сны и мечтает. Он даже читает — к примеру, «Зеленые особняки»^[17]. И он плакал навзрыд, когда негодяи сжигали Риму заживо.

Услышав, что в мыльных операх ВКК блистает какая-то новая киска, он фыркнул и забыл. Он занят. Он никогда не связывал ее имя с маленькой девочкой и ее идиотским обреченным протестом в камере голозаписи. Эта странно наивная маленькая девочка.

И она подходит и смотрит на него, и он видит Риму, потерянную Риму, заколдованную девушку-птицу, и его не прошитое проводами человеческое сердце заходится и звенит.

А Рима оказывается Дельфи.

Тебе нужна карта? Гневная озадаченность. Отрицание диссонанса: Рима — проститутка, а в роли сутенера — ВКК-Мой-Папочка. Бред, быть того не может. Шатание у бассейна, чтобы убедиться в мошенничестве… темные глаза бьют в голубые, обмен обрывочными фразами в странной пустоте… ужасающая трансформация образа: Рима-Дельфи в щупальцах моего отца.

Нет, карта тут не нужна.

И для Дельфи тоже, потому что это девушка, которая любит своих богов. Теперь она уже видела вблизи их божественную плоть, слышала, как их неискаженные усилителями голоса окликают ее по имени. Она играла в их игры, носила их гирлянды. Она даже сама стала богиней, хотя не верит в это. Не думайте, она не растеряла иллюзий. Она все еще полна любви. Просто какая-то сумасшедшая надежда не…

По правде говоря, все это можно опустить, когда маленькая девочка встречает Мужчину на дороге из желтого кирпича. Настоящего живого мужчину, сжигаемого гневным состраданием и благородно обеспокоенного человеческой справедливостью, который протягивает к ней настоящие мужские руки и — ба-бах! Она всем сердцем отвечает на его любовь.

Хэппи-энд, не так ли?

За одним исключением.

За исключением того, что на самом деле это Ф. Берке за пять тысяч миль любит Пола. Монстр Ф. Берке в подземной темнице, пахнущий смазкой для электродов. Карикатура на женщину, сжигаемая, одержимая настоящей любовью. Стремящаяся на расстоянии дважды двадцати тысяч миль безжалостного вакуума дотянуться до любимого через девичью плоть, немую под невидимой пленкой. Чувствуя, как руки обнимают тело, которое он считает ее, пробиваясь сквозь тени, чтобы отдать себя ему. Пытаясь почувствовать его запах и вкус красивыми мертвыми ноздрями, любить его в ответ телом, которое мертвеет посреди огня.

Понял, каково Ф. Берке?

Она проходит через несколько стадий. Муки сперва. И стыд. СТЫД. Я не то, что ты любишь. Еще более яростные терзания. И осознание, что нет, нет выхода. Никакого. Никогда. Никогда… Несколько запоздало она сообразила, что сделка, которую она заключила, это навсегда? Ф. Берке стоило бы обратить внимание на сказки о смертных, закончивших свои дни кузнечиками.

Исход очевиден — все эти муки вылились в единое идиотское протоплазменное стремление слиться с Дельфи. Отбросить ужас, закрыться от зверя, к которому она прикована. Стать Дельфи.

Конечно, это невозможно.

И все же ее терзания сказываются и на Поле. Дельфи-как-Рима достаточно сильный магнит любви, а освобождение разума Дельфи требует многих часов приносящих глубокое удовлетворение разъяснений того, насколько все прогнило. Добавь сюда поклоняющееся его плоти тело Дельфи, сжигаемое огнем неукрощенного сердца Ф. Берке. Есть вопросы, почему Пол запал?

И это еще не все.

К тому времени они каждую свободную минуту проводят вместе, и некоторые из этих минут не такие уж свободные.

— Мистер Ишем, не будете ли вы так добры не вмешиваться в этот эпизод на спортплощадке? По сценарию, здесь место Дэйви.

(Дэйви все еще здесь, близость к Дельфи пошла ему на пользу.)

— Какая разница? — зевает Пол. — Это всего лишь реклама. Я ее не блокирую.

Шокированная тишина на это слово в семь букв. Девушка из сценарного храбро сглатывает:

— Прошу прощения, сэр, но у нас указания сделать этот эпизод в точности так, как расписано в сценарии. Нам придется переснимать части, отснятые на прошлой неделе, мистер Хопкинс мной очень недоволен.

— Да кто такой, черт побери, этот Хопкинс? Где он?

— Ну, пожалуйста, Пол. Пожалуйста.

Пол снимает руки с плеч Дельфи, небрежно фланирует в тень. Бригада операторов нервно проверяет углы съемки. У тех, что в зале заседаний ВКК, фобия на появление в эфире их самих, их родных или слуг. Всю съемочную группу прошиб холодный пот, когда запись с Ишемом-младшим в эпизоде «набери код обеда» едва не ушла на спутниковый луч.

Дальше хуже. Пол не питает никакого почтения к священным расписаниям, над которыми теперь дни напролет корпит в штаб-квартире хорек с седьмого уровня. Пол забывает привезти Дельфи назад вовремя, и у бедного Хопкинса ум заходит за разум.

Так что вскоре в дата-шаре появляется иконка с грифом «срочно», требующим личного вмешательства мистера Ишема-старшего. Поначалу штаб-квартира ступает мягко.

— Сегодня я не могу, Пол.

— Почему?

— Говорят, я должна, это очень важно.

Он гладит золотой пушок на узкой спинке. Под Карбондейлом, Пенсильвания, слепая женщина-крот обмирает от наслаждения.

— Важно. Им важно. Захапать побольше денег. Разве ты не понимаешь? Для них ты только вещь, на которой зарабатывают деньги. Толкачка. Ты им дашь себя поиметь, Ди? Дашь?

— О, Пол…

Он того не знает, но перед ним диковина: Удаленки не смонтированы на потоки слез.

— Просто скажи, нет, Ди. Нет. Достоинство. Ты должна.

— Но они говорят, это моя работа…

— Ты не хочешь поверить, что я могу позаботиться о тебе, Ди. Девочка, ты позволяешь им рвать нас на части. Тебе надо выбрать. Скажи им «нет».

— Пол… я… я скажу…

И она говорит. Храбрая маленькая Дельфи (безумная Ф. Берке) говорит:

— Нет, пожалуйста, я обещала Полу.

Они пытаются снова. Все еще мягко.

— Пол, мистер Хопкинс привел мне причину, почему они не хотят, чтобы мы так много времени проводили вместе. Все дело в твоем отце.

Может, она думает, что его отец похож на мистера Кэнтла.

— Ах вот как, чудненько. Хопкинс. С ним я разберусь. Послушай, я не могу сейчас думать о Хопкинсе. Кен сегодня вернулся, он кое-что узнал.

Они лежат на высокогорном лугу в Андах, наблюдая за тем, как его друзья пикируют на своих поющих воздушных змеях.

— Ты не поверишь, у полицейских на побережье в головах электроды.

Пол даже не замечает, как она цепенеет в его объятиях.

— Да уж. Странно. Я думал, ПП-импланты вживляют только преступникам или в армии. Разве ты не видишь, Ди, наверняка что-то происходит. Какое-то движение. Может, кто-то строит организацию. Но как нам это узнать? — он бьет кулаком по земле. — Нам нужны контакты! Если бы мы только могли узнать.

— Ты о тех… новостях? — рассеяно спрашивает она.

— Новости, — он смеется. — В новостях нет ничего, кроме того, что они хотят, чтобы люди знали. Пол страны может сгореть, и никто ничего не узнает, если они того не захотят. Ди, разве до тебя не доходят мои слова? Это же тотальный контроль над вещанием! Они зомбировали всех и каждого, чтобы люди думали то, что им показывают, хотели того, что им дают, и дают то, что сами же запрограммировали хотеть. Замкнутый круг — ни вломиться, ни вырваться. И ни одной зацепки. Думаю, у них и плана никакого нет, кроме как поддерживать вращение этой карусели. И Бог знает, что происходит с людьми, или с Землей, или, скажем, с другими планетами. Единый гигантский водоворот мусора и лжи, в котором все кружатся и кружатся и ничто никогда не изменится. Если мир не проснется вскоре, с нами покончено!

Он мягко хлопает ее по животу.

— Тебе надо вырваться, Ди.

— Я пытаюсь, Пол, я вырвусь…

— Ты моя. Тебя им не получить.

И он отправляется на встречу с Хопкинсом, который и вправду запуган.

Но той же ночью мистер Кэнтл отправляется на встречу с Ф. Берке под Карбондейлом.

Ф. Берке? На топчане в дешевом халате, будто мертвый верблюд в палатке, она сперва не может осознать, что это от нее он требует расстаться с Полом. Ф. Берке никогда Пола не видела. Дельфи встречается с Полом. Факт в том, что Ф. Берке уже не помнит, что существует отдельно от Дельфи.

Мистер Кэнтл тоже едва в это верит, но прилагает усилия.

Он указывает на безнадежность, на потенциальное унижение для Пола. И получает в ответ тупой взгляд туши на топчане. Тогда он заводит речь о ее долге по отношению к ВКК, ее работе, разве она не благодарна за возможность и т. д. Он весьма убедителен.

Заплесневелый рот Ф. Берке открывается, каркает:

— Нет.

Ничто больше, похоже, из него не извергнется.

Мистер Кэнтл не туп, он распознает непоколебимое препятствие, когда на него натыкается. Он также знает необоримую силу: ВКК. Самое простое решение — закрыть кукло-шкаф и не открывать его до тех пор, пока Пол не устанет ждать, когда проснется Дельфи. Но затраты, график! И есть здесь что-то странное… Он рассматривает имущество корпорации, горбящееся на кровати, и его покалывает шестое чувство.

Понимаешь ли, Удаленки любить не умеют. Уних и пола, собственно-то, нет, конструкторы исключили это на начальном этапе. И потому логично было предположить, что это Пол забавляет себя или что-то в том маленьком тельце в Чили. Ф. Берке может делать лишь то, что естественно для любого куска биомассы. Никому и в голову не приходило: они могут иметь дело с настоящим homo sapiens, чья тень несется из каждого голошоу на земле.

Любовь?

Мистер Кэнтл хмурится. Сплошной гротеск. Но инстинкт не дает ему покоя; он порекомендует проявить гибкость.

А потому в Чили:

— Дорогой, сегодня мне не нужно работать! И в пятницу тоже, не так ли, мистер Хопкинс?

— Хм, великолепно. Так когда светлый миг досрочного освобождения?

— Будьте разумны, мистер Ишем. У нас — график. И, уж конечно, в вас нуждается ваша собственная производственная группа.

Как это ни странно, так оно и есть. Пол уходит. Хопкинс глядит ему вслед, с отвращением спрашивая себя, с чего это Ишему понадобилось трахать куклу. Хопкинсу не пришло в голову, что потомок Ишемов может и не знать, что такое Дельфи.

Особенно если учесть, что Дэйви плачет, потому что Пол вышиб его из постели Дельфи.

Постель Дельфи под настоящим окном.

— Звезды, — сонно говорит Пол. Он перекатывается, тянет за собой Дельфи так, что она оказывается на нем. — Ты сознаешь, что это одно из последних мест на земле, откуда людям видны звезды. Еще Тибет, может быть.

— Пол…

— Спи. Я хочу посмотреть, как ты спишь.

— Пол. Я сплю так крепко, я хочу сказать, это давняя шутка, как трудно меня разбудить. Ты против?

— Да.

Но, наконец, со страхом она отпускает реальность — чтобы за пять тысяч миль к северу безумное изможденное существо могло выползти и, заглотав концентраты, упасть на свой топчан. Но ненадолго. Розовый рассвет, когда Дельфи открывает глаза, чтобы обнаружить, что она в объятиях Пола, который нашептывает ей грубые нежные вещи. Ему так и не пришлось заснуть. Ее Дельфи-тело, эта безнервная маленькая статуя, зарылось в него среди ночи.

Расцветает сумасшедшая надежда и получает пищу две ночи спустя, когда Пол говорит, что во сне она звала его по имени.

И в тот день руки Пола не пускают ее к работе, и Хопкинс с воем доносит в штаб-квартиру, где остролицый хорек рвет и мечет, перетасовывая график Дельфи. На сей раз мистер Кэнтл все улаживает. Но это случается снова — с крупным клиентом. А у хорька свои связи в техническом отделе.

Так вот понимаешь, когда речь идет о поле комплексных модуляций гетеродинированных частот, и это поле фиксировано на точку съема, вроде Дельфи, возникает масса мелких зазоров, и откатов, и всевозможных помех, и даже трений. В нормальных условиях все это без труда выправляет и балансирует технология будущего. Лишнее доказательство того, что есть множество способов легким толчком нарушить этот баланс, и обратная связь ударит по Хдаленке, оператору куклы, с прямо-таки удивительным результатом.

— Милая… Какого черта! В чем дело? ДЕЛЬФИ!

Беспомощный визг, конвульсии. И вот Рима-птица лежит у него на руках, мокрая и обмякшая, и зрачки у нее невероятно расширены.

— Я… не предполагалось… — слабо всхлипывает она. — Мне сказали, что не…

— О, мой Бог… Дельфи.

И его жесткие сильные пальцы зарываются в густую желтую гриву ее волос. Сведущие в электронике пальцы. Они застывают.

— Ты — кукла. Ты — одна из них. ПП-импланты. Они тебя контролируют. Мне следовало бы знать. О Боже, следовало бы знать!

— Нет, Пол, — рыдает она. — Нет, нет, нет…

— Да будь они прокляты! Прокляты за то, что они сотворили — ты это не ты….

Он встряхивает ее. Он сгорбился на постели и мотает ее из стороны в сторону, гневно глядя на жалкую красоту.

— Нет! — молит она (это неправда, тот черный кошмар под землей). — Я Дельфи.

— Мой отец. Свиньи, грязь… Черт бы их побрал. Черт бы их побрал, черт бы их побрал!

— Нет, нет, — лепечет она. — Они хорошо со мной обращались… — хватает ртом воздух Ф. Берке. — Они были добры ко мне… А-АХ-А-А-А-АХ!

Ее пронзает новая агония. В штаб-квартире на севере смышленый молодой человек хочет удостовериться, что его крошечное вмешательство делает свое. Пол едва в силах удержать ее, он тоже плачет.

— Я убью их.

Его Дельфи — рабыня на проводах! Шипы в ее мозгу, электронные кандалы в сердце его птицы. Помните, когда эти варвары сожгли Риму заживо?

Он еще повторяет это потом, но она не слышит. Она уверена, что теперь он ее ненавидит, и все, чего она хочет, это умереть. Когда она осознает, что неистовство — это нежность, она думает, что свершилось чудо. Он знает — и он все равно любит!

Откуда ей знать, что он не так понял.

Не стоит винить Пола. Отдайте ему должное, он даже слышал об имплантах, контролирующих центры удовольствия и боли, имплантах, о которых по вполне понятным причинам редко упоминают те, кто ближе всех с ними знаком. Вот, о чем он думает, обнимая Дельфи: ею управляют искусственные импульсы в центры удовольствия/боли. И послушайте только, как он клеймит этих неизвестных операторов.

О телах-куклах и Удаленках, вроде Ф. Берке, ему ничего неизвестно.

Так что, когда он глядит на свою оскверненную птицу и его подташнивает от ярости и любви, ему и в голову не приходит, что обнимает он не все. Нужна тебе карта, чтобы распознать безумную решимость, густеющую в его мозгу?

Освободить Дельфи.

Как? Ну, в конце концов, он ведь Пол Ишем Третий. И даже имеет представление о том, где находятся нейролаборатории корпорации ВКК. В Карбондейле.

Но сперва надо позаботиться о Дельфи и о собственной шкуре. Так что он возвращает ее Хопкинсу и удаляется сдержанно и незаметно. И группа голозаписи сериала благодарна и не понимает того, что в его улыбке обычно намного меньше зубов.

Проходит неделя, и все это время Дельфи — очень хороший, послушный маленький призрак. Они позволяют ей получать охапки полевых цветов, которые посылает Пол, и ласковые любовные записки. (Он тут ловчит.) А в штаб-квартире хорек чувствует, что его фортуна продвинулась еще на зубчик вперед, и запускает наверх слушок, что он, дескать, мастер улаживать мелкие проблемы.

И никтошеньки не знает, что там себе думает Ф. Берке, только няня Флеминг застает ее за спусканием еды в унитаз, а на следующую ночь Ф. Берке теряет сознание в бассейне. Ее вытаскивают и нашпиговывают иглами внутривенного вливания. Мисс Флеминг встревожена, она уже видела такие симптомы. Но ее не было там, у границы леса, когда безумцы, звавшие себя Последователями Рыбы, глядели сквозь пламя на вечную жизнь. А Ф. Берке… она тоже видит небеса по ту сторону смерти. Небеса читаются П-о-л, но смысл — один и тот же. Я умру и возрожусь в Дельфи.

Мусор, говоря жаргоном технарей. Не выйдет!

Еще неделя, и из бешенства Пола вырастает план. (Вспомни, у него есть друзья.) Он кипит от ненависти, видя, как хозяева выставляют напоказ его любовь. Он выдает убийственный эпизод для собственного шоу. И наконец, очень вежливо просит у Хопкинса кроху свободного времени своей птахи, каковое в должное время наступает.

— Я думала, я тебе больше не нужна, — все повторяет она, пока они облетают гору в солнцемобиле Пола. — Теперь я знаю…

— Погляди на меня!

Он зажимает ей рот рукой и показывает картонку с печатными буквами:

НЕ ГОВОРИ. ОНИ СЛЫШАТ ВСЕ, ЧТО МЫ ПРОИЗНОСИМ.

Я ВСЕ РАВНО ТЕБЯ УВЕЗУ.

Она целует его руку, он настоятельно кивает.

НЕ БОЙСЯ. Я МОГУ ОСТАНОВИТЬ БОЛЬ, ЕСЛИ ОНИ ПОПЫТАЮТСЯ СДЕЛАТЬ ТЕБЕ БОЛЬНО.

Свободной рукой он вытряхивает серебристую сетку-скрэмблер на автономном питании. Дельфи ошарашена.

ЭТО ОТРЕЖЕТ СИГНАЛЫ И ЗАЩИТИТ ТЕБЯ, ЛЮБИМАЯ.

Широко открыв глаза, она смотрит на него, голова ее слегка покачивается из стороны в сторону: «нет».

— Да! — победно усмехается он. — Да!

На мгновение она усомнилась. Эта электрическая сетка наверняка отрежет поле. Но она также отрежет Дельфи. Но это же Пол. Ее целует Пол, она в силах только жадно искать его губы, когда он ведет солнцемобиль через каньон.

Впереди — старая пусковая катапульта реактивных самолетов и се-ребрянная пуля, готовая взлететь. (У Пола есть также репутация и Имя.) Маленький реактивный курьер ВКК спроектирован для одной только скорости. Пол и Дельфи втискиваются в узкое пространство за дополнительным баком с горючим. И никаких разговоров до тех пор, пока не начинают выть турбины.

Они воют высоко над Киото прежде, чем Хопкинс начинает волноваться. Еще час он теряет на то, чтобы проследить сигнал биппера на солнцемобиле Пола. Солнцемобиль держит курс в открытый океан. К тому времени, когда они убеждаются, что он пуст, и Хопкинс прыгает на аварийный рейс, беглецы уже превратились в не имеющий источника вой у Западных Кариб.

Доносят хорьку, в штаб-квартире. Хорек решает было повторить свой прошлый фокус, но тут у него начинают работать мозги. Все это слишком уж пахнет жареным. Потому что если, в конечном итоге, Ф. Берке можно заставить делать все, что угодно, разве что жить ее не заставишь, внезапные, ни с того ни с сего ЧП — слишком рискованны. А тут еще Пол Ишем Третий.

— А приказать ей вернуться нельзя?

Они все сгрудились у кибер-консоли в диспетчерской наверху башни ВКК: мистер Кэнтл, и хорек, и Джо, и очень аккуратненький человечек (личные глаза и уши мистера Ишема-старшего).

— Нет, сэр, — угрюмо отвечает Джо. — Мы можем считать каналы, в особенности канал речи, но не можем предсказать модель поведения. Чтобы послать сигнал напрямую, нужен удаленный оператор…

— Что они говорят?

— В данный момент ничего, сэр, — глаза кибер-ковбоя за консолью закрыты. — Я думаю, они… э… обнимаются.

— Они не отвечают, — вклинивается диспетчер. — Все еще движутся курсом ноль-ноль-три-ноль — на север, сэр.

— Вы уверены, что в Кеннеди предупреждены, чтобы не открывать по ним огонь? — озабоченно спрашивает аккуратный человечек.

— Да, сэр.

— А нельзя ее просто выключить? — сердится остролицый хорек.

— Выдернуть эту свинью из контроля?

— Если полностью оборвать трансмиссию, это убьет Удаленку, — в третий раз объясняет Джо. — Вывод должен проходить через рассчитанные стадии. Необходим постепенный переход на собственную самонастраивающуюся систему Удаленки. Сердце, дыхание, мозжечок могут дать сбой. Выдернув Ф. Берке, мы, скорее всего, прикончим ее на месте. Это просто потрясающая киберсистема, зачем ее уничтожать?

— Вложения, — мистера Кэнтла передергивает.

Хорек кладет руку на плечо ковбоя за консолью, это тот самый контакт, который помог ему с запретным сигналом в прошлый раз.

— Во всяком случае, мы можем послать им предупреждающий сигнал, сэр, — он облизывает губы, одаряет аккуратного человечка сладкой улыбкой хорька-проныры. — Мы же знаем, вреда от этого не будет.

Джо хмурится. Мистер Кэнтл вздыхает. Аккуратный человечек говорит что-то себе в запястье. Он поднимает взгляд.

— Я уполномочен э… направить сигнал. Если других альтернатив нет. Но минимальный, минимальный.

Хорек сжимает плечо своего человека.

Пол чувствует, как Дельфи выгибается у него в руках. Он тянется за сеткой, ему не терпится действовать. Она мечется, отталкивает его руки, глаза у нее закатываются. Несмотря на агонию, она боится этой сетки. (И она права.) В отчаянии Пол борется с ней в тесном пространстве, натягивает ей сетку на голову. Когда он включает батарею, она зарывается ему под руку и прочь от сетки, и спазм утихает.

— Они снова вас вызывают, мистер Ишем! — орет пилот.

— Не отвечайте. Милая, держи это у себя на голове, черт побери, как мне…

Над носом самолета проносится «ЭХ90». Вспышка.

— Мистер Ишем, это самолеты военно-воздушных сил!

— Забудь! — кричит в ответ Пол. — Они не станут стрелять. Дорогая, не бойся.

Их встряхивает еще один «ЭХ90».

— Не будете ли вы так добры приставить пистолет к моей голове, так, чтобы они это видели? — взывает пилот.

Пол так и делает. «ЭХ90» выстраиваются вокруг них в эскорт-строй. Пилот возвращается к прежним мыслям (он пытается сообразить, как бы содрать денег и с ВКК тоже), и после Глодсборо воздушный эскорт отрывается.

— Идут прежним курсом, — рапортует диспетчер группе у консоли. Очевидно, у них с собой достаточно топлива, чтобы долететь до башни-порта.

— В таком случае остается только ждать, когда они приземлятся, — мистер Кэнтл слегка оживляется.

— Но почему нельзя просто отрубить поддержку жизнеобеспечения этого чуда-юда? — кипятится смышленый хорек. — Это же курам на смех!

— Над этим работают, — заверяет его мистер Кэнтл.

Если в подземелье под Карбондейлом что и делают, так это спорят.

Ассистентка (читай сторожевая собака) мисс Флеминг вызвала в комнату с кукло-шкафом кудлатого.

— Мисс Флеминг, вы будете слушаться приказов.

— Вы ее убьете, если попытаетесь проделать это, сэр. Я не могла поверить, что вы это имеете в виду, сэр, поэтому и не сделала. Мы уже вкачали ей достаточно седативных препаратов, чтобы это дало реакцию на сердце; если еще перекрыть ей доступ кислорода, она там умрет.

Кудлатого перекашивает.

— Доктора Квина сюда, быстро.

Они ждут, уставясь на шкаф, в котором одурманенная препаратами безобразная сумасшедшая борется за то, чтобы не потерять сознание, чтобы не закрылись глаза Дельфи.

В небе над Ричмондом серебряная гондола начинает поворот. Дельфи обмякла в объятиях Пола, ее взгляд медленно поднимается к его глазам.

— Уже спускаемся, детка. Скоро все будет кончено. Все, что от тебя требуется — это остаться в живых, Ди.

— …остаться в живых…

Их засек диспетчер.

— Сэр! Они свернули на Карбондейл, — контакт с диспетчерской башней.

— Поехали.

Но созванная штаб-квартирой группа не успела перехватить курьера, с воем влетающего в Карбондейл. И вновь пособили друзья Пола. Беглецы успевают проскочить через грузовой док и в административный шлюз нейролаборатории прежде, чем охрана соображает, что к чему. У лифтов лицо Пола плюс его пушка позволяют им прорваться в подземный комплекс.

— Мне нужен доктор — как его зовут, Ди? Ди!

— …Тесла…

Ее шатает.

— Доктор Тесла. Отведите нас к доктору Тесле. Быстро.

Повсюду квакают интеркомй, а они несутся вниз и вниз. Пистолет Пола упирается в спину охранника. Когда отодвигается дверь, перед ним — кудлатый.

— Я Тесла.

— Я Пол Ишем. Ишем. Сейчас вы вытащите свои сволочные им-планты из этой девушки. Я сказал, сейчас. Шевелитесь!

— Что?

— Вы меня слышали. Где операционная? Давайте!

— Но…

— Шевелитесь! Или мне прожечь кого-нибудь?

Пол машет пушкой в сторону только что появившегося доктора Квина.

— Нет, нет, — спешит возразить Тесла. — Я, знаете ли, не могу. Это невозможно, ничего ведь не останется.

— Все вы, черт побери, можете. Только напортачьте, и я вас прикончу, — с готовностью говорит Пол. — Где это? Здесь? И сотрите ту дрянь, которая у нее сейчас в схеме.

Он гонит их (и они отступают задом наперед) по коридору, Дельфи мертвым грузом висит у него на руке.

— Это то место, детка? Где над тобой издевались?

— Да, — шепчет она, моргая на дверь. — Да…

Потому что, понимаешь ли, так оно и есть. За дверью, те самые апартаменты, где она родилась.

Пол загоняет всех в двери и в расположенный за ними сияющий зал. Открывается внутренняя дверь, и оттуда выбегают нянечка, а за ней седой. И застывают как вкопанные.

Полу чудится что-то особенное в этой двери. Отогнав всех подальше, он толкает ее и заглядывает внутрь.

Внутри — огромный зловещего вида шкаф-камера, панели его передней стенки слегка приоткрыты.

А внутри шкафа — испорченная тушка, с которой происходит нечто чудесное, нечто невыразимое. Внутри — Ф. Берке, настоящая живая женщина, которая знает, что ОН здесь, ОН приближается, Пол, дотянуться до которого она стремилась сквозь сорок тысяч миль льда — ПОЛ здесь! Настоящая женщина рвет на себя двери кукло-шкафа…

Дверная панель отрывается, и монстр встает.

— Пол, милый! — скрипит голос любви, и руки любви тянутся к нему.

И он отвечает…

А что бы ты ответил, когда на тебя надвигается исхудалый с обвисшей кожей, проросший проводами и залитый кровью голем и тянет к тебе одетые в металл пальцы-когти?

— Не подходи! — Пол пинает провода.

В общем и целом неважно, какие именно провода, — у Ф. Берке, так сказать, вся нервная система вывернута наружу. Представь себе, что кто-то зажал в кулак твой спинной мозг и за него дернул…

В конвульсиях она обрушивается на пол у его ног, и из ротового отверстия рвется рев: ПОЛ-ПОЛ-ПОЛ.

Сомнительно, что он узнает свое имя или видит, как жизнь вытекает из ее глаз. Во всяком случае, течет она не к нему. Глаза находят Дельфи, теряющую сознание в дверном проеме, и умирают.

Теперь, конечно, Дельфи тоже мертва.

В полнейшем безмолвии Пол делает шаг назад от этого… нечто, которое лежит у его ног.

— Вы ее убили, — говорит Тесла. — Это и была она.

— Ваш паразит, — Пол в ярости, сама мысль об этом монстре, присосавшемся к мозгу маленькой Дельфи, вызывает у него тошноту. Он видит, как его птаха оседает, словно тряпичная кукла, и протягивает к ней руки. Не зная, что она мертва.

И Дельфи идет к нему.

Одна нога за другой. Не слишком хорошо двигается, но двигается. Ее милое лицо поднимается. Пола отвлекает ужасная тишина, и, опуская глаза, он видит лишь ее стройную шейку.

— А теперь вы извлечете импланты, — предупреждающе рычит он.

Никто не двигается с места.

— Но она мертва, — дико шепчет мисс Флеминг.

Пол чувствует, как под его ладонью бьется жизнь Дельфи, — они говорят о своем монстре. Он направляет пушку на седого:

— Вы! Если на счет «три» мы не окажемся в операционной, я отрежу лазером ногу этому типу.

— Мистер Ишем, — в отчаянии выплевывает Тесла, — вы только что убили человека, анимировавшего тело, которое вы зовете Дельфи. Сама по себе Дельфи мертва. Если вы уберете руку, то сами убедитесь в том, что я говорю правду.

Тон доходит. Медленно Пол разжимает руку, смотрит вниз.

— Дельфи?

Она неверно переступает с ноги на ногу, покачивается, остается стоять. Лицо ее медленно поднимается.

— Пол… — голосок слабый-слабый.

— Лжецы поганые, — рявкает Пол. — Шевелитесь.

— Поглядите на ее глаза, — хрипит доктор Квин.

Глядят все. Один из зрачков Дельфи полностью заполняет радужку, губы ее неестественно извиваются.

— Это шок. — Пол рывком притягивает девушку к себе. — Приведите ее в порядок! — кричит он, целясь в Теслу.

— Во имя Господа… — голос Теслы дрожит. — Несите это в лабораторию.

— Гудбай-бай, — внятно произносит Дельфи.

Все гурьбой бросаются бежать по коридору, — Дельфи на руках у Пола, — и натыкаются на людскую волну.

Прибыла штаб-квартира.

Джо хватает одного взгляда, и он бросается к кукло-комнате, едва не натыкаясь на пушку Пола.

— О нет, только не это!

Все кричат. Маленькое существо у него на руках шевелится, говорит жалобно:

— Я Дельфи.

И сквозь весь этот шум, взмывающую тарабарщину и напыщенные слова она держится. Призрак Ф. Берке, или что там еще, бормочет безумно:

— Пол… Пол… Пожалуйста, я Дельфи… Пол?

— Я здесь, милая, я здесь.

Он обнимает ее на кровати няни. Тесла говорит, говорит, говорит, но никто его не слышит.

— Пол… не сплю… — шепчет голос призрака. Пол в агонии, он не принимает, он отказывается верить.

Тесла, не выдержав, сбегает.

А потом, ближе к полуночи, Дельфи скрипит что-то вроде неровного «эг-эг-эг…» и с неприятным, будто плюхнулся тюлень, шлепком сползает на пол.

Пол кричит. Потом снова «эг-эг»-скрип и снова конвульсии отвратительного распада, пока наконец к двум утра от Дельфи остается всего лишь небольшой теплый холмик, куль вегетативных функций, прицепленных к какому-то количеству дорогого «железа», которое питало и поддерживало ее до того, как началась ее жизнь. Джо наконец уговорил Пола подпустить его к кукло-шкафу.

Пол остается подле нее достаточно долго, чтобы увидеть, как лицо ее меняется до ужаса инородным и холодно убедительным образом, а потом, спотыкаясь, идет сквозь группу людей из офиса Теслы.

За его спиной Джо трудится в поте лица, пытаясь реинтегрировать изумительные комплексы кровообращения, дыхания, эндокринов, разум-мозг гомеостаза и моделированных потоков частиц, составляющие человеческое существо. Но это — как спасать оркестр, брошенный посреди фуги. И Джо еще немного плачет; он — единственный, кто действительно искренне любил Ф. Берке. Ф. Берке, теперь мертвая груда на столе, была величайшей кибер-системой, какую он знал, и он ее никогда не забудет.

Собственно говоря, конец.

Любопытно, что дальше?

Ну, разумеется, Дельфи живет и теперь. На следующий же гоД она снова катается на яхте, принимает соболезнования в связи с трагическим нервным срывом. Но в Чили — уже другая киска, потому что несмотря на то, что новый оператор Дельфи вполне компетентна, по две Ф. Берке за раз не бывает — за что ВКК в должной мере благодарна.

Настоящий гвоздь в сапоге, разумеется, Пол. Он ведь был молод, понимаешь. Сражался с абстрактной несправедливостью. Теперь же жизнь запустила в него когти, и он проходит через инстинктивное бешенство и горе и обрастает здравой мудростью и решительностью. И настолько успешно, что стоит ли удивляться, обнаружив его некоторое время спустя — где?

В зале заседаний ВКК, дурилка. Использует преимущества рождения для радикализации системы. Если хотите «подрывная деятельность изнутри».

Вот как он это описал, и его друзья были более чем согласны. Теплое чувство уверенности пробуждается в них оттого, что они знают: Пол там, наверху. Иногда, кто-нибудь из них, кто еще не сошел со сцены, сталкивается с ним и слышит радостное «Привет!».

А остролицый хорек?

О, он тоже мужает. Он быстро учится, уж поверь мне. К примеру, он первый, кто узнал, что безвестная исследовательская группа ВКК и впрямь добилась каких-то результатов со своим безумным темпоральным аномализатором. Что да — то да: у него нет образования физика, и достал он слишком уж многих. Но об этом он и не узнает до того дня, когда кое-кто во время тестового прогона не укажет в то место, где он стоит, воронкой аномализатора — и он не проснется лежа щекой на газете с заголовком НИКСОН ОБНАРОДУЕТ ВТОРУЮ ФАЗУ.

Какое счастье, что он быстро учится.

Поверь мне, зомби. Когда я говорю развитие, я имею в виду развитие. Признание роли капитала. Можешь перестать потеть. Перед нами — великое будущее.

Перевод: А. Комаринец

Неприметные женщины

Впервые я заметил ее, когда наш самолет «Мексикана 727» шел на снижение над островом Косумель. Выхожу я из туалета, а тут как тряхнет, и я прямиком к ней на колени. Торопливо извинившись, я смутно различил очертания двух женских фигур. Ближняя из них кивнула мне в ответ, а вторая женщина, помоложе, никак не отреагировала и продолжала смотреть в иллюминатор. И я направился дальше по проходу, без всяких эмоций. Чистый ноль. Так бы ни разу о них и не вспомнил.

В аэропорту Косумеля по обыкновению царила неразбериха. Повсюду сновали янки в пляжных костюмах, а мексиканцы, будто переодевшиеся к званому обеду, являли собой спокойствие. Сам я уже немолодой янки и оделся как надо для рыбной ловли. Как только мне удалось выловить из круговерти свои удочки и рюкзак, я побрел по летному полю. Мне нужно было отыскать летчика чартерных рейсов. Некто Эстебан согласился довезти меня до отмелей Белиз в трехстах километрах к югу.

Пилот Эстебан оказался индейцем майя ростом в четыре фута, девять дюймов, с кожей медного оттенка. Держался он сурово и торжественно, как и подобает индейцу майя. Та «Сессна», что была предназначена мне, оказывается, где-то застряла, эта «Бонанца» зафрахтована до Четумаля.

Ладно. Четумаль на юге, не смог ли бы он довезти меня до Белиз после того, как высадит остальных? Эстебан мрачно согласился и добавил, что это вполне возможно, если другие пассажиры не станут возражать.

К нам приблизились те, кто собирался лететь до Четумаля. Две женщины, постарше и помоложе — дочь? — неторопливо шли по гравиевой дорожке, окаймленной юккой. Их чемоданы с двумя отделениями фирмы «Вентура» были такими же аккуратными, небольшими и бесцветными, как и сами хозяйки. Никаких проблем. Когда пилот спросил, согласны ли они взять и меня, мать спокойно ответила: «Да, конечно», даже не взглянув на нового попутчика.

Думаю, именно в этот момент мой внутренний детектор впервые чуть слышно щелкнул. Когда эта женщина успела внимательно рассмотреть меня и решить, стоит ли ей лететь со мной дальше? Я не придал этому значения. Паранойя долгие годы не приносила мне никакой пользы, но старые привычки нелегко побороть.

Когда мы поднимались в самолет, я отметил, что фигуру девушки вполне можно было бы назвать привлекательной, будь в ней хоть искорка страсти. Но чего не было, того не было. Пилот Эстебан аккуратно сложил серапе и уселся на него. Потом огляделся и тщательно провел предстартовую Проверку. Вскоре мы оторвались от взлетной полосы и взлетели над бирюзовой, студенистой, похожей на медузу, поверхностью Карибского моря. Нас подгонял упругий южный ветер.

Берег по правую сторону — это Территория Куинтана Роо. Если вы не видели Юкатан, представьте себе серо-зеленый ковер огромных размеров, покрывающий чуть ли не всю вселенную, Безжизненная земля. Мы миновали белеющие руины Тулума, полосу шоссе, ведущего к Чичен-Итце, и полдюжины кокосовых плантаций. За ними по всей линии горизонта — только рифы и густые низкие кустарники — тот же пейзаж, что и четыреста лет назад, когда в этих краях впервые появились конкистадоры.

Караваны кучевых облаков наплывали на нас, на берег от них ложились плотные тени. Мне передалось настроение нашего пилота, его тревожное ожидание перемены погоды. Холодный фронт кончался на западе, над поросшими коноплей полями Мериды. От южного ветра у берега начало штормить, в здешних краях сильный штормовой ветер называют «иловизнас». Эстебан осторожно облетел несколько свинцовых грозовых туч. Самолет обогнул их, и я оглянулся — мне захотелось приободрить женщин. Они спокойно всматривались в сторону Юкатана, силясь хоть что-то разглядеть. Им предложили занять места рядом с летчиком, однако они отказались. Постеснялись, что ли?

Нас снова подстерег порыв штормового ветра. Эстебан круто направил самолет ввысь и привстал, чтобы поточнее определить курс. Впервые за долгое время я расслабился и растянулся на сиденьи, смакуя каждый градус пространства, ложащийся между мной и рабочим столом в офисе, и предвкушая безмятежную неделю рыбалки. Классический индейский профиль нашего капитана внезапно привлек мое внимание. Покатый лоб, резко очерченный нос, губы и челюсть, так же покато отступающие от носа. Если бы его раскосые глаза были еще чуть уже, он, верно, не получил бы прав на вождение самолета. Хотите верьте, хотите нет, очаровательное сочетание. А у девушек майя в мини-юбках с радужными тенями на веках косящих глаз — весьма эротичное к тому же. Однако ничего похожего на восточную кукольную красивость. У этих людей кости были, словно из камня. Бабушка нашего Эстебана вполне могла бы потянуть «Бонанцу» на буксире голыми руками…

Тут я очнулся, резко ударившись ухом о стенку. Эстебан хриплым, лающим голосом кричал что-то в микрофон.

За иллюминаторами сгущалась серая мгла.

В общей мешанине звуков исчез главный — заглох мотор. Я догадался — Эстебан пытается что-то сделать с потерявшим управление самолетом. Высота — три тысячи шестьсот футов, мы уже потеряли две тысячи!

Когда порыв ветра бросил самолет в сторону, Эстебан переключил бензобаки, и я услышал, как, оскалив зубы, он прорычал что-то о бензине. Самолет кружась, падает. Эстебан тянется к рычагу над головой, и я вижу, что запасов горючего у нас более чем достаточно. Может быть, засорился бензопровод, я слышал, здесь частенько заправляют нефильтрованным топливом. Эстебан бросил радиотелефон. Могу поручиться, никто не сможет разобрать наши сигналы в грозу на таком расстоянии. Две тысячи пятьсот — все еще снижаемся.

Кажется, топливный насос на секунду включился: мотор взревел и заглох, снова взревел и опять заглох, теперь уже окончательно. Мы неожиданно вынырнули из-под облаков. Под нами тянулась длинная белая полоса, почти скрытая дождем. Рифы. А за ними — большой залив, наполовину заросший манграми — и все это стремительно неслось нам навстречу.

«Похоже, дело скверно», — говорю я себе, не претендуя на оригинальность. Женщины, сидевшие сзади меня, не издают ни звука. Оглядываюсь назад и вижу, что они пригнулись, натянув плащи на голову. Скорость уже достигала восьмидесяти миль в час, в этом не было никакого прока, но чего уж теперь об этом.

Эстебан кричит еще что-то в микрофон, все еще не давая самолету упасть. И здорово ему это удается — мы едва не врезаемся в воду, но он безумным рывком кладет самолет на ветер — и тут перед нашим носом ложится готовенькая посадочная полоса: песок.

И как он отыскал его, черт возьми? Самолет шлепается на брюхо, подпрыгивает и опять падает, все дико кружится, мы несемся вперед, пока не врезаемся в мангры в конце песчаной полосы. Треск! Лязг! Намотав на себя лианы, самолет застывает с задранным крылом. Вот так мы и сели. Целенькие. Даже не загорелись. Фантастика.

Эстебан старается распахнуть дверь, которая находится теперь там, где раньше был потолок. Девушка, сидевшая сзади меня, тихо повторяет: «Мама, мама». Я поднимаюсь с пола и вижу, что она стремится высвободиться из материнских объятий. Глаза женщины закрыты. Потом она открывает их и сразу размыкает руки, без тени эмоции. Эстебан помогает им обеим выбраться. Я хватаю аптечку и спускаюсь вслед за ними навстречу сверкающему солнцу и ветру. Ураган, сбивший наш самолет, почти не ощущался на побережье.

— Великолепная посадка, командир.

— Да. Все вышло замечательно.

Женщин трясет от страха, однако никакой истерики. Эстебан осматривает окрестности с тем же выражением лица, с каким его предки воевали в свое время с испанцами.

Всем, бывавшим в подобных переделках, несомненно, знакома нескончаемая, как в замедленной съемке, череда событий. На первых порах вами овладевает эйфория. Мы, кто как может, спускаемся по пружинящим веткам фикуса на песок под аккомпанемент завывающего ветра и без особой тревоги отмечаем, что нас со всех сторон окружает прозрачная водная гладь. Ее глубина не превышает фута, а дно кажется оливковым от ила. Отдаленный болотистый берег, покрытый мангровыми зарослями, совершенно пуст и необитаем.

— Залив Эспириту Санто, — Эстебан подтверждает мою догадку: мы очутились в обширной заболоченной пустоши. Мне всегда хотелось порыбачить в таких местах.

— А что это за дым? — Девушка указывает на легкие облачка у линии горизонта.

— Охотники на аллигаторов, — пояснил Эстебан. Браконьеры-майя обычно оставляют за собой на болотах гарь. Мне приходит в голову, что, пожалуй, наших сигнальных костров никто и не разглядит. Теперь я обращаю внимание, что самолет так опутан лианами, что с воздуха здесь тоже ничего не различишь.

Не успела мысль, как нам, черт возьми, выбираться отсюда, оформиться у меня в голове, как старшая из женщин спросила:

— А если никто не услышал вас, командир? Когда они могут начать нас искать?

— Завтра, — угрюмо произносит Эстебан.

Но уж я-то знаю, что все спасательные экспедиции в здешних краях — и воздушные, и по воде — дело чисто добровольное. Мол, посмотрите, где там Марио, его мать говорила, что его не было дома целую неделю.

И тут до меня доходит — по всей вероятности, и мы тоже задержимся здесь на неделю.

Слева до нас доносится шум, похожий на рев дизельного мотора — это волны Карибского моря рвутся к берегу. Ветер подгоняет прилив, а обнаженные корни мангровых деревьев наглядно говорят о том, что волны заливают берег во время прилива. Я вспоминаю, что видел перед рассветом полную луну, предвещавшую сильный прибой. Ладно, мы можем вновь забраться в самолет. Но как насчет питьевой воды?

За моей спиной что-то хлюпнуло. Старшая из женщин ступила в воду. Горько усмехаясь, она качает головой. Заметив первое проявление эмоций, я решаю, что пора представиться. Когда я говорю, что меня зовут Дон Фентон и я из Сент-Луиса, она сразу в ответ называется миссис Парсонс из Бетесды в Мериленде. Она говорит это так изящно, что я не сразу замечаю — имени своего она так и не назвала. Потом мы снова воздали должное мастерству командира Эстебана.

Левый глаз у него заплыл. Разумеется, реагировать на такие пустяки — ниже достоинства индейца-майя, но миссис Парсонс видит, как он прижимает локоть к ребрам.

— Вы ранены, командир.

— Ребро — думаю, у меня перелом, — Эстебану неловко показать, что ему больно. Мы помогли ему снять рубашку и увидели на его атлетическом, смуглом теле глубокую ссадину.

— Есть ли в аптечке бинт, мистер Фентон? Я сумею оказать ему первую помощь, у меня есть некоторый опыт.

Она бестрепетно, со знанием дела, берется за бинт. Мисс Парсонс и я, ведя беседу, неторопливо побрели по песчаной полоске к манграм. Мне еще предстояло в подробностях вспомнить весь этот разговор.

— Розовые цапли, — сказал я ей, указав на трех птиц, поднявшихся на крыло при нашем приближении.

— Как они прекрасны! — тоненько воскликнула она (у них обеих были тонкие голоса). — Он индеец-майя, верно? Я имею в виду, наш летчик.

— Правда. Самый настоящий, прямо как на стенных росписях в Бонампаке. Вы видели Чичен и Уксмаль?

— Да. Мы заезжали в Мериду. Собираемся посетить Тикель в Гватемале. То есть собирались.

— Еще попадете. — Мне кажется, девушку надо немного приободрить. — Вам не рассказывали, что у индейцев-майя матери привязывали дощечку ко лбу новорожденного, чтобы у него косили глаза? А над носом к тому же вешали шарик из воска, У них это считалось аристократичным.

Она улыбается и вновь говорит об Эстебане.

— По-моему, на Юкатане люди какие-то другие, — задумчиво произносит она. — Непохожие на индейцев из Мехико-сити. Не знаю… более независимые, что ли.

— Это потому, что никто не смог их покорить. Индейцев-майя зверски истребляли и постоянно преследовали, но никому не удалось их уничтожить. Ручаюсь, вам неизвестно, что последняя мексикано-индейская война закончилась мирным договором в 1935 году?

— Нет, я не знала, — серьезным тоном говорит она. — Мне это нравится.

— Мне тоже.

— Вода, и правда, прибывает очень быстро, — раздается голос миссис Парсонс откуда-то сзади.

Так оно и есть — очередной порыв ветра и усилившийся накат волн. Мы снова забираемся в самолет. Я пытаюсь приспособить свою куртку для сбора дождевой воды, но порыв штормового ветра уносит ее прочь. Мы достаем несколько плиток шоколада с солодом, извлекаем из хаоса в кабине мою бутылку виски «Джек Дэниэлс». Устраиваемся относительно удобно. Мать и дочь выпивают по глотку виски, а Эстебан и я — гораздо больше. Самолет начинает трясти. Эстебан, временно окривевший, бросает пренебрежительный взгляд на воду, опять просочившуюся в кабину, и засыпает. И мы вслед за ним.

Когда вода схлынула, вместе с ней исчезла и эйфория. Теперь нас мучает жажда. И, черт побери, скоро зайдет солнце. Я принимаюсь прилаживать к удочке наживку и тройные крючки и сразу ухитряюсь вытащить четыре рыбешки. Эстебан и женщины привязывают к мангровому дереву надувной спасательный плотик, надеясь собрать воду для питья. Но пока дул обжигающе горячий ветер. А в небе никаких самолетов. Немного погодя дождь снова полил, дав каждому из нас по шесть унций воды. Когда закатное солнце окутывает все золотистой дымкой, мы устраиваемся на корточках прямо на песке и начинаем есть сырую кефаль, закусывая колечками «готового завтрака». Теперь женщины в шортах, аккуратные, но сексуальности это им не добавляет.

— Я даже не подозревала, до чего освежающе действует сырая рыба, — по-светски говорит миссис Парсонс. Ее дочь хихикает но тоже без назойливости. Она сидит рядом с матерью, поодаль от меня и Эстебана. Теперь мне становится ясна роль миссис Парсонс — матушка-наседка, оберегающая своего единственного цыпленка от самцов-хищников. Но мне-то что. Я приехал сюда рыбачить.

Однако кое-что все же начинает меня раздражать. Вы понимаете, эти чертовы бабы так ни разу и не пожаловались Ни словом, ни жестом — никак не выявили своих чувств. Правильные, как из учебника.

— Миссис Парсонс, вы, похоже, ощущаете себя в этих диких краях совсем, как дома. Вы часто бывали в походах?

— О Боже, нет, конечно, — робкий смешок. — Ни разу не ходила со скаутских лет. Ой, посмотрите, это не птицы-фрегаты?

Отвечает вопросом на вопрос. Я жду, пока фрегаты гордо уплывают в закат.

— Бетесда. Я не ошибся, предположив, что вы работаете на дядю Сэма?

— Да, вы правы. Должно быть, вы хорошо знаете Вашингтон, мистер Фентон. Вам часто приходится бывать там по работе?

В любой точке земного шара, кроме нашего песчаного пляжа, эта маленькая уловка непременно сработала бы. Но тут мои гены охотника пробудились к жизни.

— А вы в каком агентстве служите?

Тут она грациозно сдается.

— Всего лишь в архивах. Администрации общих служб. Я библиотекарь.

Ну, разумеется. Теперь я ее узнал. Скольких мисс парсонс я встречал в архивах, бухгалтерских, исследовательских подразделениях, отделах кадров и административных конторах. Передайте миссис Парсонс, что нам нужен список всех заключенных контрактов за семьдесят третий финансовый год. Итак, Юкатан теперь тоже попал в туристскую обойму. Жаль…

Пытаюсь отшутиться:

— Значит, вам точно известно, где собака зарыта.

Она неприязненно улыбается в ответ и встает.

— Здесь рано смеркается, не правда ли? Пора забираться в самолет.

Над нами кружится стая ибисов, очевидно, привыкшая вить гнезда на нашем фикусе. Эстебан достает мачете и старый индейский гамак. Отказавшись от нашей помощи, он принимается привязывать его между деревом и самолетом. Однако удары его мачете довольно неуверенны.

Мать и дочь справляют малую нужду за стабилизатором. Я слышу как одна из них, поскользнувшись, тихонько вскрикивает. Когда они появляются из-за фюзеляжа, миссис Парсонс спрашивает: — Мы можем переночевать в гамаке, командир?

Эстебан недоверчиво усмехается. Протестуя, я напоминаю им о дожде и москитах.

— У нас есть средство от насекомых, и мы просто обожаем спать на свежем воздухе.

Ветер набирает силу, с каждой минутой становится холоднее.

— У нас есть плащи, — оживленно добавляет девушка.

Ладно, леди, отлично. Мы, страшные мужчины, прячемся на ночь в сырой кабине. Сквозь ветер до меня доносится негромкий смех. Женщины, с комфортом пристроившиеся в своем прохладном гнездышке. Пусть себе сходят с ума, решаю я. Уж я-то вряд ли мог их напугать. Собственно, непритязательная внешность всегда помогала мне полнее отдаваться работе. Может быть, они побаиваются Эстебана? А может, действительно чудачки-любительницы свежего воздуха… Сон приходит ко мне под рокот прибоя, доносящийся из-за дальнего рифа.

С пересохшими от жажды губами мы просыпаемся на рассвете, когда небо уже порозовело. Алмазный солнечный диск вырывается из-за моря, но вскоре небо затягивают тучи. Я принимаюсь налаживать удочки и наживку. То и дело льет, — дождь кругами ходит над нами. На завтрак каждый получает по куску сырой барракуды.

Миссис и мисс Парсонс держатся стоически и всячески пытаются нам помочь. Следуя указаниям Эстебана, они приспосабливают капот двигателя, чтобы вспышками бензина в горелке посигналить пролетающим самолетам. Но ни один не появляется в поле зрения, лишь невидимый нам реактивный самолет гудит где-то в направлении Панамы. Да завывает горячий, сухой ветер, осыпая нас коралловой пылью. Вот так обстоят дела.

— Сначала обычно ищут в море, — замечает Эстебан. На его аристократическом покатом лбу выступают крупные капли пота; миссис Парсонс обеспокоенно наблюдает за ним. А я слежу за плотными слоистыми облаками, что стремительно проносятся над нами, на глазах становясь еще плотнее. Пока погода не изменится, никто не вылетит нас искать, а добираться сюда морем тоже не слишком весело.

В конце-концов я беру мачете Эстебана и срубаю длинный тонкий шест.

— Где-то неподалеку должно быть устье реки, я заметил его еще с самолета. Милях в двух-трех отсюда, не более.

— Боюсь, что спасательный плотик порвался, — миссис Парсонс показывает на треснувшую оранжевую оболочку, а я с досадой вижу, что произведен он в штате Делавэр.

— Вот и чудненько, — слышу я вдруг собственный голос. — Как раз начинается отлив. Если мы отрежем неповрежденный кусок от плотика, я смогу принести в нем воды. Мне не раз приходилось перебираться вброд по отмелям. — По правде говоря, редко мне доводилось ляпать такую чушь.

— Оставайтесь у самолета, — говорит Эстебан. Конечно, он был прав. Однако совершенно ясно, что у него жар. Я гляжу на облака и чувствую вновь во рту барракуду с песком. К черту все эти инструкции по чрезвычайным ситуациям.

Когда я принимаюсь резать плотик, Эстебан советует прихватить с собой серапе.

— Придется провести там одну ночь. — И тут он прав. Нужно будет переждать прилив.

— Я пойду с вами, — спокойно говорит миссис Парсонс.

Я с изумлением гляжу на нее. Какое новое безумие овладело матушкой-наседкой? Видимо, она сочла, что Эстебан слишком пострадал. Пока я пялюсь на нее, то успеваю заметить, что колени миссис Парсонс порозовели от солнца. Ее волосы распущены, носик чуть обгорел. Аккуратная такая дамочка сорока с небольшим лет.

— Подумайте, придется весьма нелегко. Грязь по уши, воды выше головы.

— Я ничего не боюсь и неплохо плаваю, — возразила она. — А вдвоем идти безопаснее, мистер Фентон. К тому же мы сможем принести больше воды.

Она это серьезно. Ну, что же, я уступчив и мягок, как зефир, особенно в зимнее время. Не стану кривить душой и утверждать, будто мне не хотелось идти в сопровождении этой особы. Да будет так.

— Позвольте вам показать, мисс Парсонс, как надо обращаться с этой удочкой.

Мисс Парсонс, еще более розовая и обветренная, чем ее мать, без особого труда все схватывает. Хорошая девушка, эта мисс Парсонс, по-своему, по-неприметному. Мы вырезали еще один шест для нее. В последнюю минуту, Эстебан выдает, как плохо он себя чувствует — он предлагает мне свое мачете. Благодарю его, но отказываюсь, пояснив, что привык пользоваться собственным ножом. Мы завязали отрезанную секцию плотика с обеих сторон, чтобы он держался на воде, и двинулись по песчаной отмели.

Эстебан напутственно поднимает свою смуглую руку.Мисс Парсонс обнимает мать и направляется к прибрежной мангровой роще. Она машет нам рукой на прощанье. Мы тоже машем. Через час пути мы все еще видим ее. Идти было омерзительно. Песок плывет под ногами, и ни идти, ни двигаться вплавь толком нельзя. Из дна торчат острые пики корней мангров. Так мы и барахтаемся, перебираясь из одной рытвины в другую, с опаской отталкивая от себя скатов и морских черепах, надеясь только, чтобы не попался электрический угорь. Когда нас не засасывает топкая грязь, мы моментально покрываемся коркой и от нас несет вековыми отложениями, накопившимися тут с доисторических времен.

Миссис Парсонс всю дорогу проявляет завидное упорство. Мне только один раз пришлось вытаскивать ее из рытвины. Протянув ей руку, замечаю, что наша песчаная посадочная полоса уже исчезла из виду.

Наконец мы приближаемся к протоке в зарослях мангров, что я принял за ручей. Но она лишь открывается в другой рукав залива, еще гуще поросший манграми. Тем временем приближается прилив.

— Я ошибся, как последний идиот.

— Сверху все выглядело совсем иначе, — спокойно отвечает миссис Парсонс.

Я меняю свое мнение о гёрл-скаутах. Мы шлепаем по манграм в неясную дымку, где должен быть берег. Солнце бьет нам в глаза, поэтому разглядеть что-либо вообще трудно. Над нами летают ибисы и цапли. Мы по-прежнему проваливаемся в колдобины. Сигнальные фальшфейеры промокли. Мне кажется, что в мире не осталось ничего, кроме мангров. Неужели я когда-то ходил по ровным, асфальтированным улицам, не спотыкаясь о корни, мелькнуло у меня в голове.

А солнце все ниже и ниже. Внезапно мы спотыкаемся о подводный выступ и падаем прямо в холодный поток.

— Вода! Пресная вода!

Мы с жадностью припадаем к ней, полощем горло, окунаемся с головой. Ничего в жизни я не пил с подобным удовольствием.

— Как хорошо, как хорошо! — повторяет миссис Парсонс и смеется во весь голос.

— А вот тот темный участок справа, — похоже, суша. Молотя руками и ногами, мы преодолеваем течение и ступаем на плотное дно, плавно перешедшее в берег реки — и вот он уже круто высится у нас над головами. Вскоре мы отыскиваем разлом в скале за буйно разросшимся кустарником, карабкаемся наверх и без сил плюхаемся наземь, насквозь промокшие и пропахшие илом. Моя рука рефлекторно тянется к плечу спутницы, но миссис Парсонс уже рядом нет: она встала на колени и принялась разглядывать красноватую от предзакатного солнца выгоревшую равнину.

— До чего же хорошо вновь видеть землю, по которой можно будет ходить.

— Ее тон — сама невинность. Однако, явственно угадывался подтекст: «Noli me tangere.»^[18]

— Лучше не пробуйте, — возмущенно возразил я: и о чем она только думает, эта чумазая маленькая женщина? — Земля, о которой вы говорите — всего лишь отвердевшая корка, а под ней — грязь и все те же проклятые корни. Сразу по колено провалитесь.

— А, по-моему, там твердая почва.

— Мы в крокодильих яслях. Они устроены на том самом склоне, по которому мы сюда поднялись. Но не волнуйтесь, старушке-крокодилице наверняка не удалось избежать последней облавы, и она теперь на пути к превращению в кожу для дамской сумочки.

— Какой стыд.

— Лучше я пойду установлю снасть, пока светло.

И я, не мешкая, съехал по склону и забросил донку с крючками, чтобы добыть рыбы на завтрак. Когда я вернулся, миссис Парсонс выжимала из серапе жидкую грязь.

— Я рада, что вы меня предупредили, мистер Фентон, все здесь предательски непрочно.

— Да — злость прошла. Видит Бог, я не собираюсь tangere миссис Парсонс, даже не будь я так измочален. — По-своему, Юкатан — достаточно опасные края для путешественников. Сразу становится ясно, почему майя строили дороги. Кстати о постройках, взгляните, — произнес я.

Заходящее солнце очертило силуэт маленького здания, находившегося в нескольких километрах: развалины сооружения майя. Прямо из середины рос огромный фикус.

— И таких здесь много. Считается, что это были сторожевые башни.

— Какие заброшенные края.

— Надеюсь, москиты их тоже покинули.

Мы устраиваемся поудобнее в наших крокодильих яслях и по-братски делим последнюю плитку шоколада, наблюдая, как звезды то исчезают, то появляются снова, выплывая из-под косматых облаков. Насекомые нас почти не трогают — наверное, за день хорошо испеклись на солнце. А теперь и жара спала; нам, промокшим насквозь, даже стало зябко. Миссис Парсонс, продолжает спокойно расспрашивать о Юкатане и никоим образом не желает проявлять интерес к нашей с ней близости.

Едва я начинаю сердито думать, как мы будем проводить ночь, если она ожидает, что я отдам ей серапе, как миссис Парсонс встает, спотыкается пару раз о кочки, и заявляет:

— По — моему, тут не хуже, чем в Любом другом месте, как вам кажется, мистер Фентон?

С этими словами она кладет чехол от плота вместо подушки и ложится прямо на землю на бочок, укрывшись половиной серапе и оставив другую его часть аккуратно развернутой с откинутым уголком. Узкая спина миссис Парсонс теперь совсем рядом со мной.

Эта демонстрация так убедительна, что я уже наполовину оказываюсь под той частью серапе, которая оставлена для меня, прежде чем нелепость ситуации останавливает меня.

— Кстати. Меня зовут Дон.

— О, конечно, — ее голос сама любезность. — А я — Рут. — Я стараюсь до нее не дотрагиваться, и мы лежим, как две рыбы на тарелке, глядя на звезды, вдыхая дымок, который доносил до нас ветер, ощущая, казалось, даже то, что происходило под землей. В жизни большей неловкости не испытывал.

Эта женщина для меня ничего не значит, но ее подчеркнутая отчужденность, вызывающая попка в восьми дюймах от моей ширинки… За два песо я охотно бы снял с нее эти шорты и представился… Будь я на двадцать лет моложе. Если бы я так сильно не устал… но от двадцати лишних лет и усталости никуда не деться. И, криво усмехаясь, я осознаю, что миссис Рут Парсонс рассчитала все правильно. Будь я действительно на двадцать лет моложе, ее бы здесь не было. Подобно рыбе, что спокойно плавает вокруг сытой барракуды, но тут же исчезает, едва намерения той изменятся, миссис Парсонс знает — ее шортам ничто не угрожает. Ее плотно облегающим шортам, которые так близко…

Я ощутил желание и, когда это случилось, почувствовал за своей спиной безмолвную пустоту. Миссис Парсонс незаметно отодвигается. Стал ли я по-другому дышать? Так или иначе, я убежден — протянутой руке не удастся ее обнять, и объяснение найдется самое невинное: к примеру, ей захотелось окунуться. Мои мудрые двадцать лишних лет хихикают над возникшей было прытью, и я расслабляюсь.

— Спокойной ночи, Рут.

— Спокойной ночи, Дон.

Хотите верьте, хотите нет, но мы на самом деле засыпаем под ураганный рев ветра.

А разбудил меня свет — холодное, белое сияние.

Сперва я подумал — должно быть, охотники за крокодилами. Лучше будет сразу назваться туристами. Я выбираюсь из-под серапе и вижу, как Рут ныряет в заросли.

— Quien estas? A secorro!^[19] На помощь, синьоры! Никакого ответа, только свет, ослепив меня на мгновение, гаснет.

Пытаюсь еще покричать, теперь на двух языках. В ответ — темнота. Откуда-то доносятся потрескивание и посвистывание. Это мне все меньше нравится, но я принимаюсь объяснять, что наш самолет разбился и мы нуждаемся в помощи.

Над нами загорелась узенькая полоска света и тут же исчезла.

— О — о — мощь! — неразборчиво доносится голос, потом слышится лязг металла. Ясно, что это не местные жители, что наводит на нехорошие мысли.

— Да, помогите!

Раздается скрежет, снова посвистывание, и все стихает.

— Черт побери, что случилось?

Я ковыляю в ту сторону, откуда доносились звуки.

— Взгляните туда, за развалины, — шепчет за спиной Рут. Там сразу несколько вспышек одна за одной, но и они быстро гаснут.

— Может, там у них лагерь?

Я делаю еще пару шагов вслепую, и тут проваливаюсь, пробивая корку грязи, и острый сучок вонзается точнехонько в суставную сумку, где хозяйки обычно подрезают сухожилие, чтобы отделить куриную ножку. Боль ударила мне в пах, и я понял, что снова повредил свой многострадальный мениск.

Чтобы не обезножеть окончательно — берегите свои коленные чашечки. Вначале колено просто не гнется, а когда вы пытаетесь наступить на эту ногу, боль штыком пронзает позвоночник, а челюсть отвисает. Отколовшиеся крошки хряща немилосердно скребут по чувствительной внутренней поверхности сустава. Согнуть колено больше не удается, и наконец — о, милосердие! — ты падаешь.

Рут помогает мне добраться до серапе.

— Какой я болван, какой идиот…

— Вовсе нет, Дон. Все это совершенно естественно.

Мы зажигаем спички, ее пальцы, ощупывая колено, отводят мою руку в сторону.

— Я думаю, смещения нет, но колено быстро опухает. Я положу на него влажный платок. Нам надо подождать до утра. Тогда я осмотрю рану. Как по вашему, это были браконьеры?

— Возможно, — лгу я. На самом деле я думаю, что на нас наткнулись контрабандисты.

Она возвращается с намоченным платком и перевязывает мне колено.

— Должно быть, мы их спугнули. Этот свет… Такой яркий.

— Какие-нибудь охотники. Люди в здешних краях любят чудачить.

— Может быть, они возвратятся к утру.

— Вполне вероятно.

Рут натягивает на себя сырое серапе, и мы вновь желаем друг другу спокойной ночи. Так и не обмолвились ни словом о том, сумеем ли мы добраться до самолета без посторонней помощи.

Я лежу, глядя на юг, где Альфа Центавра то появлялась, то снова скрывалась за облаками, и проклинаю себя за то, как идиотски я влип. Но тут в голову стали приходить еще более неприятные мысли.

Допустим, парни, промышлявшие в этих краях контрабандой, случайно наталкиваются возле рифов на лодку ловцов креветок. Но они не будут освещать полнеба, ни к чему им и свистящая посреди болота противоугонная сигнализация. К тому же большой лагерь и полувоенное снаряжение…

Я видел доклад о повстанцах Че Гевары, действовавших на границе с Британским Гондурасом, в ста километрах отсюда к югу. Да, прямо под теми же самыми облаками. И если именно они на нас наткнулись, я буду более чем счастлив, если они не вернутся.

Я просыпаюсь в одиночку, от шума хлещущего дождя. Первое мое движение подтверждает, что нога, как и ожидалось, это вздувшееся бревно, которое торчит из штанины. Я с трудом приподнимаюсь, и вижу Рут, которая стоит у кустов и смотрит на залив. С юга плывут влажные, тяжелые облака.

— Самолетов сегодня ждать не приходится, — проговорил я.

— О, доброе утро, Дон. Давайте посмотрим на вашу рану?

— Да, ерунда, — солгал я. Действительно кожа почти не повреждена, да и прокол неглубокий, словом — вид совершенно не соответствовал произведенным внутри разрушениям.

— По крайней мере, теперь у наших есть вода, — успокоительно произнесла Рут. — А эти охотники, возможно, и вернутся. Я пойду посмотрю, Не поймалась ли рыба… может быть вам чем-нибудь помочь, Дон?

Очень тактично. Я буркаю в ответ «нет», и она занимается тогда своими делами.

И пока она там делает свои дела, я тоже потихоньку управляюсь со своими гигиеническими потребностями. Наконец до меня доносится громкий всплеск.

— Большая попалась!

Слышно как рыба бьется, потом Рут появляется на берег с трехфунтовым мангровым снеппером и чем-то еще.

Только покончив с разделкой рыбы, я вижу, что Рут принесла еще.

Она сгребла в кучку сухую траву, сучья и жарит ломтик рыбы. Ее руки проворно летают туда-сюда, а верхняя губка сосредоточенно напряжена. На мгновение дождь прекратился. Мы насквозь промокли, но нам удалось согреться. Рут подает мне рыбу на мангровом вертеле и со странным вздохом опускается на корточки.

— А вы не составите мне компанию? — поинтересовался я.

— Да, конечно, — Она берет и себе кусочек, пробует и скороговоркой произносит: — Как всегда, либо пересаливаем, либо солим слишком мало, верно? Я принесу немного соленой воды.

Ее взгляд бесцельно блуждал по сторонам.

— Хорошая мысль.

Я слышу новый вздох и решаю, что бывших гёрл-скаутов нужно приободрить.

— Ваша дочь говорила, что вы прибыли из Мериды. Много повидали в Мексике?

— Не очень. В прошлом году мы посетили Мацатлан и Куэрнаваку.

Она отложила кусок рыбы и нахмурилась.

— Сейчас вы направляетесь в Тикаль. А в Бонампак не заедете?

— Нет.

Вдруг она вскакивает, смахнув с лица капли дождя.

— Я принесу вам воды, Дон.

Рут спускается к реке и возвращается минут через двадцать с толстым стеблем растения, полным воды.

— Спасибо.

Она встает рядом со мной и с тревогой всматривается вдаль.

— Рут, как ни жаль признаться, но я должен сказать вам, что эти парни сюда больше не вернутся. Наверное, оно и к лучшему. Чем бы они ни занимались, мы для них помеха. В лучшем случае они сообщат кому-нибудь, что натолкнулись здесь на нас. Спасателям на поиски понадобятся день-два, а к тому времени мы вернемся к самолету.

— Конечно, вы правы, Дон.

Она побрела к тлеющему костерку.

— И перестаньте опекать дочь. Она уже взрослая, — добавил я.

— Я уверена, что с Альтеей все в порядке. Теперь у них много воды.

Ее пальцы барабанят по бедрам. Снова полил дождь.

— Хватит вам, Рут. Присядьте. Расскажите мне об Альтее. Она еще учится в колледже?

Рут смущенно улыбнулась и села.

— Альтея получила свой диплом в прошлом году. Она программист. А я работаю в архивах иностранных займов, — Рут механически улыбнулась, но это было явно напоказ. — Там очень интересно.

— Я знаком с Джеком Уиттигом из отдела внешних сношений. Возможно, вы его тоже знаете?

Здесь, на склоне холма, где поблизости одни крокодилы, мои слова звучали достаточно абсурдно.

— Да, я встречалась с мистером Уиттигом. Но уверена, что он меня не запомнил.

— А отчего вы так считаете?

— Меня обычно не замечают.

Она просто констатировала факт. И, конечно, была совершенно права. Я вспомнил другую женщину, миссис Джаннингс, Дженни Джаннингс, много лет печатавшую мои материалы. Деловая, приятная в общении и совершенно бесцветная. У нее был больной отец или что-то в этом духе. Но, черт побери, Рут намного моложе и привлекательнее. По сравнению с миссис Дженнингс.

— А, может быть, миссис Парсонс сама не хочет, чтобы ее запоминали?

Она отозвалась как-то уклончиво, и я понял, что Рут просто-напросто не слушает меня. Обхватив колени руками, она смотрит вдаль, на развалины.

— Рут, поверьте, те приятели, баловавшиеся с прожекторами, сейчас уже в соседнем графстве. Забудьте о них, не стоит ждать от них помощи.

Она переводит на меня взгляд, словно и вовсе позабыла о моем присутствии, и медленно кивает головой. Похоже, что просто поддерживать разговор стоит ей немалых усилий. Прислушавшись, она внезапно вскакивает.

— Пойду посмотрю снасть, Дон. По-моему, я там что-то услышала. — С этими словами ока срывается с места, как заяц.

Когда она скрылась, я попытался встать, опираясь на здоровую ногу и на шест. Боль не ослабевала, похоже от колена к животу идет сверхскоростная линия связи. Я пару раз подпрыгиваю на здоровой ноге, желая убедиться, не позволит ли мне нормально идти обнаруженный в сумке на поясе денерол. Тут появляется Рут с бьющейся рыбой в руках.

— Нет, Дон, не надо. Нет! — она в ужасе прижимает рыбу к груди.

— Вода примет на себя часть веса, и мне станет легче. Мне хочется попробовать.

— Вы не должны! — с ожесточением воскликнула Рут, но тут же понизила голос. ~ Взгляните на залив. Ведь совершенно не видно, куда идти.

Я стою, покачиваясь, во рту горько, и гляжу: над водой проносятся рваные тучи, то и дело все заволакивает завесой дождя. Слава Богу, она права. Даже и с обеими здоровыми ногами там пришлось бы натерпеться.

— Верно, еще одна ночь здесь нас не убьет.

Я позволяю ей вновь уложить меня на покрытый песком обрезок плотика. Рут прямо забегала вокруг: она нашла большой кусок плавника, к которому я смог прислониться, и натянула серапе на оба наши шеста, чтобы уберечь меня от дождя. Потом принесла еще попить, собрала плавника для костра.

— Я разожгу настоящий костер, как только кончит лить дождь, Дон. Они увидят дым и поймут, что с нами все в порядке. Просто надо подождать, — все это с бодрой улыбкой. — Как бы еще поудобнее вас устроить?

Бог ты мой, ну и театр посреди грязной лужи! На безумное мгновение мне даже подумалось, а не строит ли миссис Парсонс каких-либо планов на мой счет. Потом она опять вздохнула и села на корточки, будто прислушиваясь к чему-то. При этом она неосознанно, еле заметно, ерзает задом. И тут в моем сознании вспыхивает ключевое слово «подождать».

Значит, Рут Парсонс ждет. В сущности, она ведет себя так, словно ждет, всем своим существом. Чего она. ждет? Чтобы кто-то забрал нас отсюда, чего же еще?… Но тогда почему она так испугалась, когда я поднялся и попытался уйти? К чему такое напряжение?

Моя паранойя пробудилась снова. Я поборол ее отчаянным усилием воли и начал идти назад по цепи событий. До общения с незнакомцами прошлой ночью, миссис Парсонс была совершенно нормальна. Во всяком случае, разумна, снисходительна, мягка. А теперь она прямо гудела, как линия высокого напряжения. И, похоже, намеревалась оставаться здесь и ждать. А если пораскинуть мозгами, что тому причиной?

Разве она собиралась попасть именно сюда? Никоим образом. Она планировала поездку в Четумаль, то есть за границу. Постойте, до Тикаля лететь через Четумаль, — это большой крюк. Допустим, она собиралась встретиться с кем-то в Четумале. С каким-то членом своей странной организации. И сейчас в Четумале уже знают, что она не явилась на встречу. Когда эти типы появились здесь прошлой ночью, она по каким-то приметам догадалась, что они — члены той же организации. Может, теперь она надеется что они сложат вместе ее неявку и встречу здесь и вернутся, чтобы ее подобрать?

— Можно мне взять нож, Дон? Я почищу рыбу.

Несколько замедленно, передаю ей нож, одернув свое подсознание. Такая достойная, обычная, ничем не примечательная маленькая женщина, примерная гёрл-скаут. Вся моя беда в том, что я не раз сталкивался с разного рода шулерством под личиной примелькавшихся стереотипов. «Меня обычно не замечают…»

Любопытно, что это за архивы иностранных займов? Уиттинг занимается секретными контрактами. Всякие очень денежные дела: международные сделки, графики движения текущих цен, кое-какие промышленные технологии. Или возможна и такая гипотеза — в ее скромном бежевом чемоданчике «Вентура» просто лежит пачка банкнот, и ей надо обменять их, допустим, на пакет откуда-нибудь из Коста-Рики. Если она связная, это объясняет, к чему была эта спешка с самолетом. Но какая роль тогда отводится мне, либо Эстебану? От этих мыслей я сразу помрачнел.

Я наблюдал как она, нахмурив лоб и закусив нижнюю губу, разделывала рыбу. Миссис Рут Парсонс из Бетесды, такая замкнутая женщина, вся в себе. Наверное, я схожу с ума. «Они увидят дым…»

— Вот ваш нож, Дон. Я его вымыла. Как нога, сильно болит? — Я пытаюсь стряхнуть с себя наваждение и вижу перед собой испуганную маленькую женщину, затерявшуюся в мангровых болотах.

— Садитесь и отдохните, — предлагаю я. — Вы же все время на ногах.

Она покорно села на землю, словно ребенок в кресло дантиста.

— Вам не дают покоя мысли об Альтее. А она, вероятно, беспокоится о вас. Мы вернемся завтра, Рут, своим ходом.

— Честно признаться, я вовсе не беспокоюсь, Дон. — Она гасит улыбку, прикусывает губу и опять угрюмо смотрит в сторону залива.

— Понимаете, Рут, вы меня здорово удивили, когда решили отправиться со мной. Не то, чтобы я этого не оценил. Но мне казалось, что вы, должно быть, станете тревожиться об Альтее. Я имею в виду, как это она останется вдвоем с нашим летчиком. Или вы только меня побаивались?

Наконец-то она обращает внимание на мои слова.

— Я уверена, что наш пилот Эстебан глубоко порядочный человек.

Я немного удивился. Естественнее с ее стороны было бы сказать что-то вроде: «Я доверяю Альтее», или возмущенно возразить: «Альтея — честная девушка».

— Он мужчина. И Альтея способна им увлечься.

Рут продолжает смотреть в сторону залива. На мгновение показавшийся язычок облизывает верхнюю губу. По зардевшимся ушам и шее заметно — что-то смутило ее. Она легонько потерла рукой бедро. Интересно, что она могла разглядеть там, на отмелях. Смуглые, с красноватым отливом руки капитана Эстебана сжимают жемчужное тело Альтеи. Древнеиндейские ноздри капитана Эстебана щекочут нежную шею мисс Парсонс. Меднокрасные ягодицы капитана Эстебана покрывают кремовый от загара зад Альтеи. Гамак раскачивается под тяжестью их тел. Индейцы-майя в этом большие мастера. Ладно, ладно. У матушки-наседки есть свои маленькие причуды.

Я чувствую себя одураченным и злюсь уже всерьез. Вот и стало ясно, что к чему… Но здесь, среди грязи и дождя обыкновенную похоть легко можно оправдать. Я откидываюсь назад и вспоминаю, как спокойно мисс Альтея-программист помахала нам рукой. Выходит, что это она отправила мать шлепать вместе со мной по заливу, чтобы «запрограммироваться» на языке майя? В памяти всплывает картина: стволы красного дерева на побережье в Гондурасе, скользящие по опаловому песку. И только я собираюсь предложить миссис Парсонс присоединиться ко мне под навесом, как она безмятежно говорит:

— По-моему, тип майя весьма благороден. Кажется, вы сами сказали об этом Альтее.

И тут до меня дошло, прямо-таки обрушилось на мою бедную голову вместе с потоками ливня. Тип. Характерный тип, кровь, наследие. Выходит, это я представил им Эстебана, прежде всего как «благородного человека», генетически перспективного производителя?

— Рут, я забыл, говорили вы мне или нет, что готовы стать бабушкой ребенка-метиса?

— Ну, что вы, Дон. Тут всё решать Альтее.

Судя по матери, дочь вполне способна принять самостоятельное решение. Скажем, ради меднокрасных гонад.

Рут, снова принимается слушать ветер, но ей от меня так просто не отвертеться. А еще корчила из себя недотрогу.

— А что подумает отец Альтеи?

Она резко поворачивается ко мне, похоже, мои слова удивили ее.

— Отец Альтеи? — Непонятная полуулыбка, — Он не станет возражать.

— Примет как данность? — В ответ она мотнула головой, как будто отмахиваясь от надоедливой мухи, и тогда я с подковыркой, эдакой злобой увечного, добавил: — Наверное, ваш муж принадлежит к весьма примечательному типу людей.

Миссис Парсонс окидывает меня взглядом, резким жестом отбросив со лба мокрую прядь. Хотя мне и кажется, что она готова сорваться, голос ее спокоен:

— Никакого мистера Парсонса нет и в помине, Дон. И никогда не было. Отцом Альтеи был датчанин, студент медицинского факультета. Он, вроде бы, теперь занимает у себя важный пост.

— О, — что-то помешало мне извиниться. — Вы имеете в виду, что он даже не знает об Альтее?

— Нет.

Она улыбнулась, и ее глаза озорно блеснули.

— Вероятно, у вашей дочери было нелегкое детство?

— Я росла в таких же условиях и чувствовала себя счастливой.

Ну надо же, она просто сразила меня наповал. Нy, ну. В моем сознании замелькали кошмарные образы — поколения одиноких женщин из рода Парсонс, отбирающие себе производителей и беременеющие от них. Похоже, все мы к тому идем.

— Лучше я погляжу, не поймалось ли еще чего. Она уходит. Напряжение спадает.

Вот так Нет. Нет и все. Никакого контакта. Прощайте, командир Эстебан. До чего же болит нога. К черту этот оргазм на расстоянии, миссис Парсонс.

После мы почти не разговариваем, и молчание, кажется, вполне устраивает Рут. Странный день тянется медленно. Один за одним налетают порывы ураганного ветра. Рут принимается жарить рыбу, но дождь заливает костерок. А стоило солнцу выглянуть из-за туч, как дождь хлынул с новой силой.

Наконец Рут садится рядом, устроившись под обвисшим от влаги серапе, но согреться так и не удается. Я подремываю, и сквозь сон чувствую, как она время от времени вылезает наружу, чтобы осмотреться. Мое подсознание фиксирует, что она, как и прежде, на взводе. Я приказываю своему подсознанию отключиться.

Поднявшись, я увидел ее с блокнотом в руках. Она что-то записывала на размокших страницах.

— Что это, перечень покупок для крокодилов:' Вежливая улыбка.

— Нет, всего-навсего адрес. На случай, если мы… глупые страхи, Дон.

— Э, — Я подсел к ней и подмигнул. — Рут, перестаньте дергаться. Правда, успокойтесь. Мы скоро отсюда выберемся. И вы будете рассказывать всем потрясающую историю. Она даже не удостаивает меня взглядом.

— Да…, наверное, выберемся.

— Так что успокойтесь, все идет как надо. И никакой опасности здесь нет. У вас нет случайно аллергии к рыбе?

Еще один сдержанный смешок девочки-паиньки, однако и в нем ощущается трепет.

— Иной раз мне хочется уехать куда-то по-настоящему далеко… далеко.

Желая продолжить наш разговор, я сказал первое, что пришло мне в голову:

— Ответьте мне, Рут, чем вас так привлекает одиночество? Живя в Вашингтоне… Ведь такая женщина… как вы…

— Должна быть замужем?

Она качает головой и засовывает блокнот обратно в свой мокрый карман.

— Почему бы и нет? Ведь замужество — привычный источник общения. Только не говорите мне, что вы профессиональная мужененавистница.

— Скажите уж прямо, лесбиянка… — Теперь ее смех прозвучал естественнее. — Лесбиянки не работают в секретных отделах.

— Ну, ладно. Какую бы травму вы ни пережили, все когда-то кончается. Вы не можете ненавидеть всех мужчин.

Улыбка вновь мелькнула у нее на губах.

— У меня нет никакой травмы, Дон. И никакой ненависти к мужчинам я не испытываю. Ненавидеть их было бы так же глупо как… К примеру, ненавидеть погоду.

Она искоса посмотрела на струи дождя.

— А я думаю, что вы таите какой-то страх. Вы и меня-то побаиваетесь.

И тут же — ответный выпад, точный мышиный укус.

— Мне хотелось бы узнать что-нибудь о вашей семье, Дон. Туше. Я излагаю ей отредактированную версию событий, в результате которых семья, как таковая, распалась. Она посочувствовала мне:

— Очень жаль. Как это печально.

Мы еще немного болтаем о преимуществах одинокой жизни, она сообщает, что любит ходить с друзьями в театр, на концерты и путешествовать. Одна из ее знакомых — главный кассир в «Ринглинг Бразерс». Каково?

Но дальше наша беседа стала проходить все обрывистее, толчками, будто записанная на ленту плохого качества. В промежутках ее глаза окидывают горизонт, и она прислушивается не к моим словам, а к чему-то еще. Что с ней такое? В принципе, то же, что и с любой, далекой от условностей женщиной средних лет, привыкшей к пустой постели. Плюс комплекс работника секретной службы. Руководствуясь долгим опытом, я заключаю, что миссис Парсонс — это классическая мишень для мужчин.

— …Теперь возможностей стало гораздо больше. — Ее голос стих.

— Итак, да здравствует женское равноправие?

— Равноправие? — Она нервно наклоняется, дергает за край серапе и поправляет его. — Все это бессмысленно и обречено.

Мое внимание привлекает слово из Апокалипсиса.

— Почему вы сказали «обречено»?

Она смотрит на меня, будто у меня не все дома, и неопределенно произносит: — Ну…

— Ответьте же мне, почему обречено? Разве вы не добились равных избирательных прав?

Она долго колеблется, а когда решается заговорить, у нее становится совсем другой голос.

— У женщин нет никаких прав, Дон. Только те, которые нам с мнимым великодушием дарят мужчины. Они агрессивнее и сильнее нас, они правят миром. Когда их постигнет очередной кризис, наши так называемые права развеются, будто дым, — вот как этот дым. Мы станем тем, чем были всегда: собственностью. И все беды станут валить на наше «освобождение», как в эпоху упадка Рима. Вот увидите.

Она произнесла эту тираду скучным тоном человека, уверенного в своей правоте. В последний раз я слышал подобный тон, когда один мой знакомый объяснял, зачем ему понадобилось хранить в ящиках своего письменного стола мертвых голубей.

— Ну, что вы. Вы и ваши друзья — это оплот системы, стоит вам уволиться, страна мгновенно развалится.

В ответ она даже не улыбнулась.

— Это фантазия. — Ее голос звучал по-прежнему спокойно. — Женщины действуют совсем не так. Наш мир… беззуб, — Она огляделась по сторонам, словно желая закончить разговор. — Женщины просто хотят выжить. Вот потому мы живем в одиночку и парами, забившись в щели вашего мира машин.

— Похоже на план герильи, — произнес я без тени иронии, явно неуместной здесь, на лежбище аллигаторов. Даже подумал, не чересчур ли я много рассуждал о разных стволах цвета красного дерева.

— В герильях есть что-то внушающее надежду. — Она неожиданно улыбается весело и открыто. — Вспомните об опоссумах, Дон. Вам известно, что опоссумы способны жить где угодно? Даже в Нью-Йорке.

Я улыбнулся ей в ответ, но по шее побежали мурашки. А я-то думал, что это у меня приступы паранойи.

— Не надо противопоставлять мужчин и женщин, Рут, Различия между полами не столь велики. Женщины способны делать все то же, что и мужчины.

— Неужели? — Наши взгляды встретились, но мне показалось, будто сквозь дождь она видит разделяющие нас призраки. Она пробормотала что-то вроде «Ми Лай» и отвернулась. — Все эти бесконечные войны…, — теперь она говорила шепотом, — все гигантские авторитарные организации для исполнения нереальных планов. Мужчины живут для борьбы друг с другом, и мы — лишь часть поля битвы. И так будет продолжаться вечно, если мир не изменится целиком. Я иногда мечтаю улететь отсюда… — Она осеклась и тут же резко оборвала себя. — Простите меня, Дон. Глупо, наверное, говорить все это.

— Мужчины тоже ненавидят войны, Рут, — как можно более мягко проговорил я.

— Я знаю. — Она пожимает плечами и встает. — Но это уж ваши проблемы, верно?

Конец беседы. Отныне миссис Парсонс даже не живет в одном мире со мной.

Я следил за тем, как беспокойно она расхаживает, все время поглядывая на развалины. Подобное отчуждение — вполне сопоставимо с мертвыми голубями, и это уже проблема для санитарных служб. Оно может заставить поверить любому шарлатану, пообещавшему изменить мир. Если один из таких «изменителей» действительно обосновался в том лагере, что мы видели ночью, откуда теперь Рут не может глаз отвести, это может стать серьезной проблемой для меня. «В герильях есть что-то, внушающее надежду…»

Ерунда. Я меняю позу и вижу, что перед заходом солнца небо почти очистилось. Ветер тоже стихает. Безумием было бы полагать, что эта маленькая женщина решилась действовать в здешних болотах, повинуясь лишь собственной фантазии. Но странный аппарат, прилетавший прошлой ночью, не был фантазией. Если эти парни как-то связаны с ней, то я помеха на их пути. А место тут как нельзя лучше, чтобы избавиться от тела без следа. А, может быть, один из «геваристов» тоже принадлежит к весьма достойному типу людей?

Абсурд, Честное слово, абсурд. Но еще абсурднее вернуться с войны целым и невредимым и позволить прикончить себя на рыбалке дружку свихнувшейся библиотекарши.

Где-то внизу с силой подпрыгнула и шлепнулась рыба. Рут поворачивается так стремительно, что сбивается серапе.

— Лучше я сейчас разожгу огонь, — говорит она, продолжая всматриваться и прислушиваться.

Ладно, контрольный вопрос.

— Вы кого-то ждете?

В точку. Она замирает, глаза останавливаются на моем лице так картинно, будто в немом фильме с титром «испуг». Наконец, она решается улыбнуться.

— Тут ничего не скажешь заранее. — Она диковато рассмеялась, взгляд так и не изменился. — Пойду… еще наберу плавника.

Она просто кидается в кусты.

Теперь уж никто, параноик он или нет, не назвал бы это нормальной реакцией.

Рут Парсонс или психопатка, или уверена, будто что-то непременно случится — в любом случае, ко мне это не относится. Выходит, я ее напрасно спугнул.

Хорошо, пускай себе съезжает с ума. Я тоже могу ошибаться, но есть ошибки, которые сходят с рук всего лишь раз в жизни. Я нехотя расстегиваю поясную сумку, говоря себе, что если я все правильно рассудил, у меня остается один-единственный выход — принять чего-нибудь от боли в ноге и бежать куда глаза глядят от миссис Рут Парсонс, прежде чем прибудут те, кого она дожидается.

В сумочке у меня хранится еще револьвер 32-го калибра, о чем Рут не знает — хотя пускать его в ход я не собираюсь. Моя спокойная жизнь, запрограммированная на годы, выносила перестрелки за скобки — они хороши только на экране телевизора, и настоятельно рекомендовала убираться из опасного места загодя, не дожидаясь пока рухнет крыша над головой. Ночь на мангровых отмелях может мне выдаться равно, как спокойная, так и кошмарная… Неужели я тоже рехнулся?

В этот момент Рут встает и вновь, уже не скрываясь, из-под ладони смотрит на берег. Затем она кладет что-то себе в карман и туже затягивает пояс. Это все решает.

Я, не запивая, проглотил две таблетки по сто миллиграммов болеутоляющего, которые позволят мне двигаться, но все же оставят толику соображения в голове. Подождем несколько минут — пусть подействует. Я удостоверяюсь, что компас и крючки лежат у меня в кармане, и сижу, наблюдая, как Рут пытается разжечь небольшой костер. Она украдкой бросает взгляды на берег, когда ей кажется, что я за ней больше не слежу.

Окружавшая нас плоская равнина сделалась янтарной и фиолетовой, приобретя какой-то неземной вид, как раз когда нога начала терять чувствительность. Рут скрывается в кустах, чтобы достать новых сучьев. О'кей. Я протягиваю руку за шестом.

Внезапно виднеющаяся из зарослей нога Рут резко дергается, и Рут кричит в ужасе, или, точнее, в горле у нее бьется что-то вроде «а-а-а-ах». Потом нога совсем скрывается из вида под треск ломающихся ветвей.

Я выпрямляюсь на своем костыле, и вижу на берегу застывшую сцену.

Рут отползала в сторону по узкой песчаной полосе, держась руками за живот. А в ярде ниже нее находилась чужая лодка. Пока я тщетно пытался разобраться в происходящем, ее дружки уже подобрались вплотную. Их было трое.

Все высокие и белые. Я пытаюсь представить, что это мужчины в белых спортивных костюмах. Первый, стоявший на носу, протянул навстречу Рут свою длинную руку. Она вздрогнула и отодвинулась чуть дальше.

Но рука по прежнему тянулась к ней. Она все вытягивалась и вытягивалась. Вот вытянулась уже на два ярда и повисла в воздухе. На кончиках пальцев шевелились какие-то черненькие штучки.

Я всматриваюсь в лица, но вместо лиц вижу гладкие черные диски с вертикальными полосами. Эти полосы медленно движутся…

Ясно, что это вовсе не люди — ничего похожего мне не доводилось видеть. Что надумала Рут?

И ни звука. Я мигнул пару раз, пытаясь прогнать наваждение — такое просто немыслимо. Двое в дальнем конце лодки возятся с каким-то аппаратом на треножнике. Оружие? Внезапно до меня доносится глухой, неразборчивый голос, который я уже слышал ночью.

— От-т-дайте, — стонет он, — от-дайте.

Боже мой, значит, все происходит взаправду. Какой кошмар. Сознание пытается удержать готовое сорваться с языка слово.

А Рут, — ну конечно же, Боже правый — Рут тоже перепугана, она старается боком-боком, не отрывая от них глаз, отойти от чудовищ в лодке как можно дальше по песчаной кромке. Теперь-то я вижу, что это не ее дружки, да и вообще ничьими дружками они тут не могут быть. Рут при-жимает что-то к груди. Почему бы ей не подняться выше, под мою защиту?

— От-т-дайте, — хрипит треножник. — По-алу-ссс-та от-т-дайте.

Лодка плывет вверх по течению за Рут, преследуя ее. Рука снова потянулась к ней, черные пальцы образовали петлю. Рут, спотыкаясь, карабкается выше.

— Рут! — Голос у меня срывается. — Рут, идите сюда, прячьтесь за меня. Ока даже не глядит в мою сторону, только продолжает пятиться. Ужас в моей душе взрывается гневом.

— Скорее, назад, ко мне!

Свободной рукой я вытаскиваю свой револьвер. Солнце уже село.

Не поворачиваясь, Рут осторожно встает во весь рост, она по-прежнему прижимает к груди непонятный предмет. Видно как она открывает рот и что-то произносит. Неужели она и впрямь пытается говорить с ними?

— Пожалуйста. — Она нервно сглатывает. — Пожалуйста, скажите мне что-нибудь. Мне нужна ваша помощь.

— РУТ! — закричал я.

В этот момент находившееся ближе к ней белое чудовище резко выгибается, спрыгивает с лодки и плывет прямо по воздуху к Рут, все восемь футов невыразимого белоснежного кошмара.

И тут я стреляю в Рут.

Однако в ту минуту я этого вовсе не осознаю: выхватываю револьвер так резко, что шест, на который я опирался, скользит, и я лечу наземь в самый момент выстрела. Пока, шатаясь, поднимаюсь на ноги, слышу, крик Рут:

— Нет, нет, нет!

Белое существо вновь в своей лодке, а Рут отошла еще дальше, теперь она схватилась за локоть. По локтю струится кровь.

— Остановитесь, Дон! Они вовсе вам не угрожают!

— О, Боже! Перестаньте валять дурака. Я не смогу вам помочь, если вы не отойдете от них подальше.

Никакого ответа. Все застыли. Ни звука, только гул реактивного самолета, невидимого в вышине. Три белые фигуры на фоне потемневшего залива неуверенно переминаются, и у меня растет ощущение, будто на мне сфокусировались радарные тарелки. В сознании наконец внятно прозвучало слово: «Инопланетяне».

Представители внеземного разума. Что же теперь делать, срочно звонить президенту? Единолично захватить под угрозой своего почти игрушечного револьвера? Ведь я совсем один в этой глуши с никуда не годной ногой, с моими одурманенными транквилизаторами мозгами.

— П-п-ож-луу-ста, — опять зажужжала машина. — Ка-ку-у-у-ю по-ом…

— Наш самолет разбился, — каким-то нереально четким голосом объясняет Рут и указывает направление на залив. Моя… мой ребенок там. Пожалуйста, отвезите нас к ним на своей лодке.

Бог ты мой. Пока Рут умоляла их жестами, я успеваю рассмотреть предмет, который она сжимает в своей раненой руке. Это было что-то металлическое, блестящее, наподобие головки распределительного клапана. Откуда…?

Стоп. Сегодня утром, когда Рут задержалась внизу у реки, она вполне могла там подобрать эту штуковину. Видать, забыли свою деталь. Или обронили. Вот Рут ее и прятала, а мне ни словом не обмолвилась. Это объясняет, почему Рут все время наведывалась в заросли — проверяла, на месте ли. И ждала. Теперь владельцы вернулись и приперли ее к стенке. Им нужна эта вещь. А Рут пытается с ними торговаться.

— Через залив. — Она снова указывает, куда им следует плыть. — Возьмите нас. Меня и его.

Черные лица-диски поворачиваются в мою сторону, слепо и страшно. Впоследствии, возможно, я захочу поблагодарить Рут. Но не сейчас.

— Бросьте ваше оружие, Дон. Они отвезут нас к самолету, — говорит она ослабевшим голосом.

— Как бы не так. А вы-то сами — кто вы такая? Что вы здесь делаете?

— Какое это имеет значение? Он боится, — кричит она инопланетянам. — Вы можете понять?

Она такая же чужая, как и они, эти еле различимые в сумерках существа. Они принялись что-то обсуждать и заспорили. Из их аппарата снова доносится стон.

— Сс-сту-ден-ты, — услыхал я. — С-ту-де-нн-ты не воо-ру-же-ны. Мы — бы… — голос на секунду стих, а потом прогудел. — Да-да-вай-те… мы… у-у-езжа-ееем.

Миролюбивые студенты, прибывшие по культурному обмену. Эдакому космическому, межзвездному. Нет, не может быть.

— Дайте мне эту штуку, Рут, немедленно.

Но она теперь идет прямо к лодке, не отрывая взгляда от залива, продолжая повторять:

— Возьмите меня.

— Подождите. Вам нужно забинтовать руку. — Я знаю. Пожалуйста, бросьте оружие, Дон.

Теперь она у самой лодки. Там ждут, молча и неподвижно.

— Господи. — Я медленно выпускаю из руки мой ненужный теперь револьвер. Начав спускаться по крутому, влажному склону, я понимаю, что вот-вот упаду. Адреналин с демеролом — дрянная смесь.

Лодка скользит ко мне. Рут стоит на носу, крепко сжимая в руках ту штуковину. Инопланетяне собрались на корме, позади треножника, подальше от меня. Я обратил внимание, что лодка под защитным камуфляжем. На все вокруг легли глубокие синеватые тени.

— Дон, захватите пакет с водой.

Я беру пакет из куска плотика, но как раз это невинное действие выразительно доказывает, что Рут сдвинулась, ведь никакая вода нам больше не нужна. Но и мое сознание, похоже, не выдерживает происшедшего. Вижу только, как длинная белая, словно резиновая рука с черными червеобразными пальцами придерживает край оранжевого пакета, помогая мне набирать воду. Такого просто не может быть.

— Помочь вам забраться, Дон?

Из последних сил закидываю онемевшую ногу на борт, и тут ко мне тянутся две белые трубки. Нет, прочь. Резко отталкиваюсь здоровой ногой и валюсь около Рут. Она отодвигается.

От клинообразного выступа посередине лодки начинает исходить жужжание и потрескивание. И вот мы уже стремительно скользим по водной глади к темнеющей мангровой роще.

Я недоуменно смотрю на этот выступ. Технологические секреты инопланетян? Разглядеть я ничего не смог, ясно только, что источник энергии скрывался под треугольным кожухом длиной около двух футов. Разгадать назначение приборов на вертикальном треножнике мне тоже не удается, и я лишь отмечаю, что у одного из них большая линза. Отсюда, верно, и исходил свет.

Когда мы выходим в открытый залив, жужжание усиливается и лодка несется еще быстрее. Тридцать узлов? В темноте трудно судить. Видимо, корпус лодки смоделирован с трехгранными обводами. Что практически устранило рывки при движении. Длиной около двадцати двух футов. Я начинаю обдумывать, удастся ли мне захватить лодку; тут нужен Эстебан.

Внезапно из треножника сверху исходит поток белого, ярчайшего света и заливает все вокруг. На мгновение стоявшие на корме инопланетяне исчезают из вида. Рут поправляет ремень, поддерживающий раненую руку, в которой по-прежнему зажат непонятный предмет.

— Дайте, перевяжу руку как следует.

— Не надо, все в порядке.

Инопланетное изобретение поблескивает или слабо фосфоресцирует. Я наклоняюсь, надеясь получше его рассмотреть, и шепчу:

— Отдайте мне эту штуку, а я передам ее Эстебану.

— Нет! — Она срывается с места и чуть было не валится за борт, — это их вещь, она им нужна!

— Вы что, совсем спятили? — Меня так возмущает ее приступ идиотизма, что я начинаю заикаться. — Н-нам же н-надо…

— Они нам не причинили никакого вреда. Хотя вполне могли бы.

Рут неотступно следит за мной, ни на мгновение не отводя глаз, при этом освещении вид у нее совершенно безумный. Хотя все реакции у меня по-прежнему замедлены, я все же понимаю, что несчастная психопатка непременно прыгнет за борт, если я сдвинусь хоть на шаг. И прыгнет вместе со своим прибором.

— Мне они кажутся мягкими и вежливыми, — вполголоса говорит она.

— Бог с вами, Рут, они же чужаки!

— Я к этому привыкла, — рассеянно замечает Рут. — А вот и остров! Остановитесь! Остановитесь здесь!

Лодка замедлила ход и развернулась. В ярком свете увитый лианами холм кажется крохотным. Среди листвы поблескивает металл самолета.

— Альтея! Альтея! С тобой все в порядке?

Крики, суматоха в самолете. Сейчас прилив, мы в лодке прямо над отмелью. Инопланетяне держались от нас на расстоянии, и в потоке слепящего света их трудно было различить. Я вижу, как навстречу нам зашлепала светлая фигура. За ней, чуть медленней, последовала и другая, потемнее. Наверное, Эстебана сбивает с толку этот свет.

— Мистер Фелтон ранен, Альтея. Эти люди помогли нам добраться и доставить вам воду. Как ты себя чувствуешь?

— Нормально. — Альтея, подобравшись вплотную к борту, возбужденно взглядывается. — А что с тобой? Откуда этот свет?

Я механически протягиваю ей дурацкий мешок с водой.

— Передадите летчику, — резко говорит Рут. — Альтея, ты можешь забраться в лодку? Только побыстрее, это очень важно.

— Сейчас!

— Нет-нет, — запротестовал я. Лодка кренится, когда Альтея переваливается через борт. Инопланетяне что-то защебетали. Из треножника снова понеслись стоны: «Да-дайте, те-перь дай-те…»

— Que llega?^[20] — рядом появляется лицо Эстебана, сильно щурящегося на свет.

— Возьмите у нее эту штуку, отберите у нее прибор, который она держит, — начинаю я было, но голос Рут перекрывает мой.

— Эстебан, поднимите мистера Фентона, из лодки. Он повредил ногу. Поторопитесь, пожалуйста.

— Черт побери, погодите! — ору я, но рука Эстебана уже подхватывает меня под мышки. А когда уж за вас берется индеец-майя, сопротивляться бесполезно. Я успеваю услышать как Альтея восклицает: «Мама, что с твоей рукой?», и падаю на Эстебана. Мы очутились в воде, доходившей мне до пояса, ног совсем не чувствую.

Когда я обретаю равновесие, лодка уже отплывает на несколько ярдов, женщины сидят там рядышком, и перешептываются, их лбы почти соприкасаются.

— Хватайте их! — Я вырываюсь от Эстебана и кидаюсь вперед. Рут встает во весь рост лицом к неразличимым инопланетянам.

— Возьмите нас с собой. Ну, пожалуйста. Мы хотим улететь с вами, улететь отсюда.

— Рут! Эстебан, остановите их!

— Я бросаюсь вперед, из последних сил, но ноги окончательно отказывают. Инопланетяне оживленно чирикают за своей световой завесой.

— Прошу, возьмите нас, — продолжает Рут. — Какой бы ни была ваша планета, мы сможем научиться — будем делать все, что потребуется! Мы не доставим вам никаких хлопот. Ну, пожалуйста. Я вас умоляю.

Тем временем лодка отплывает еще дальше.

— Рут! Альтея! Вы сошли с ума, подождите… — Рвался я за ними, но только, как в кошмаре, еле волочил ноги по илистому дну. С проклятого треножника по прежнему слышится хрип: «Н-назад нет… б…больше, н-нет н-назад…». Альтея поворачивается навстречу звуку и широко улыбается.

— Да, мы понимаем! — восклицает Рут — Мы не хотим возвращаться. Пожалуйста, позвольте поехать с вами!

Я заорал. Эстебан, пробегая с шумом и плеском мимо меня тоже что-то кричит об их радио.

— Да-а, — стонет в ответ голос из треножника.

И Рут сразу садится и крепко обнимает Альтею. В этот момент Эстебан с силой цепляется за край лодки.

— Задержите их, Эстебан! Не дайте лодке уплыть.

По брошенному им на меня искоса взгляду через плечо, я понял, что происходящее его совершенно не волнует. Он успел хорошо разглядеть защитную окраску лодки и отсутствие рыболовного снаряжения на борту. Я делаю еще рывок и опять поскальзываюсь. Когда я достигаю, наконец, лодки, то слышу как Рут говорит:

— Мы отправляемся с этими людьми, командир. Пожалуйста, возьмите то, что вам причитается у меня из кошелька. Он в самолете. И отдайте вот это мистеру Фентону.

С этими словами она вручает ему небольшой предмет — записную книжку. Тот медленно принимает ее из рук миссис Парсонс.

— Не берите, Эстебан! Но он уже отпустил лодку.

— Большое спасибо, — благодарит его Рут, расстояние между нами растет. Голос ее дрожит, поэтому она старается говорить громче. — Не бойтесь, Дон. Никаких осложнений не будет. Пожалуйста, отправьте телеграмму моей подруге. Она сразу поймет, в чем дело, и обо всем позаботится. — А затем миссис Парсонс произносит самую странную фразу за целую ночь: — Она важная персона — директор школы медсестер в N.I.H.

Лодка отплывает все дальше, я слышу как Альтея говорит что-то похожее на: «Вперед».

Боже правый… Минутой позже до нас доносится жужжание, и свет быстро тускнеет. Я в последний раз вижу миссис Рут Парсонс и мисс Альтею Парсонс — две тонкие тени на фоне света, похожие на двух опоссумов. Свет гаснет, жужжание становится громче и отчетливее — они уплывают, удаляются, исчезают.

Эстебан стоял рядом со мной в темной воде и методично излагал все, что о нас думает.

— Очевидно, это ее друзья, — неуклюже пытаюсь объяснить я. — И, похоже, ей захотелось уехать отсюда вместе с ними.

Не проронив больше ни слова, Эстебан дотащил меня до самолета. Пилот-майя лучше моего был готов к неожиданностям здешних краев, да и здоровьем крепче. Его состояние уже заметно улучшилось. Когда мы добираемся до цели, я замечаю, что гамак успели перевесить.

Ночи той я почти не помню. Знаю только, что переменился ветер. На следующее утро в половине восьмого мы услыхали рев моторов «Сессны», среди безоблачного неба. Покружившись, самолет сел на песчаную полосу.

К полудню мы вернулись в Косумель. Эстебан получил свое жалование и молча отправился вести битву за получение страховки.

Я оставил вещи миссис и мисс Парсонс агенту Карибской компании, который не проявил ни малейшего беспокойства. Потом отправил телеграмму миссис Присцилле Хейес Смит, в Бетесду. Записался на прием к врачу и в три часа дня уже сидел на террасе Кабаны с перебинтованной ногой, пил двойной коктейль, пытаясь убедить себя в подлинности всего происшедшего.

В телеграмме говорилось: «У меня и Альтеи появилась необыкновенная возможность попутешествовать. Уезжаем на несколько лет. Пожалуйста, позаботься о наших делах. С любовью, Рут».

Как нетрудно догадаться, она написала это еще днем.

Я заказал себе второй коктейль и подумал, что отдал бы все на свете, лишь бы поглядеть на тот прибор. Была ли на нем метка изготовителей? «Сделано на Бетельгейзе»? Но сколь бы он не был странен сам по себе, настолько надо было сдвинуться, чтобы вообразить?…

И если бы это одно… А ее надежды, ее план? «Если бы я только могла улететь отсюда…» Вот к чему она готовилась и о чем думала целый день. Ждала, надеялась, прикидывала, как бы ей забрать с собой Альтею. Улететь в чуждый, непонятный мир…

Выпив третий коктейль, я пытаюсь иронически подшутить над этими отчужденными женщинами, но на сердце у меня было тяжело. И ведь я до глубины души уверен, что действительно никого произошедшее не заденет, не встревожит. Две женщины, — одна из них, вероятно, беременная, — улетели, как можно судить, к звездам, и никому до это дела нет. Ткань общественных связей даже не поморщилась, Я размышляю: неужели все знакомые миссис Парсонс заведомо готовы к любому повороту судьбы, даже к расставанию с Землей? Хватит ли у миссис Парсонс изобретательности и желания послать еще одну весточку этой важной персоне, миссис Присцилле Хейес Смит?

Напоследок я заказал коктейль со льдом и подумал об Альтее. Какие планеты и свет каких неведомых солнц отразятся в скошенных глазах отпрыска капитана Эстебана, если таковой родится? «Собирайся, Альтея, мы улетаем на Орион». «О'кей, мама». Что это, результат особой системы воспитания? «Мы живем в одиночку и парами, забившись в щели вашего мира машин… Я легко найду общий язык с инопланетянами…» Она не придумывала. Безумие. Как могла женщина сделать подобный выбор, согласиться жить среди неведомых чудовищ, проститься навсегда с родным домом, с привычным миром?

Наконец выпитые коктейли оказывают желаемое воздействие, в голове все путается. Перед моим мысленным взором лишь два тонких женских силуэта, бок о бок, в неземном сиянии.

Два наших опоссума исчезли без следа.

Перевод: Л. Безымянная

Перебирайся жить ко мне

Мне сполна довелось познать огонь.

Четыре сезона назад землю поразила засуха, и на деревья, что росли выше по течению, обрушился отвратительный раскаленный ветер. Затем небо затянули смрадные облака, освещенные снизу зловещим багровым заревом. Вода, падавшая через перекаты в мой пруд, нагрелась. И тут показался огонь — сначала он по верхушкам перекидывался с дерева на дерево, а после надвинулась целая стена пламени. Рыча и потрескивая, пожар перемахнул через мою речку, и очень скоро ее берега огласил хруст падающих стволов.

Меня обуял ужас. Не помню, как бросился в речушку, из толщи воды которой наблюдал потом за буйством пламени и, съеживаясь от страха, гадал: неужели мне суждено погибнуть от жара? У меня нашел спасение кое-кто из присных — те, что, на мой взгляд, пострадали от огня; и хотя мне невыносимо было видеть их страдания, я все-таки позволил им остаться.

Не помню, долго ли бушевало вокруг адское пламя — в конце концов неистовство огненной стихии пошло на убыль. Чутье подсказывало мне: начался дождь. К реву и треску огня добавились гром и вспышки молний. Но это было совсем не плохо — дождь гасил пожар. От земли поднимались исполинские клубы шипящего белого пара. Лишь кое-где еще виднелись языки пламени.

На исходе ночи я решил оценить обстановку. К урону, нанесенному мне пожаром, можно было причислить девять безнадежно увядших настилов из листвы и загубленный жаром готовый расцвести побег.

На следующий день, когда земля достаточно остыла, я послал двух своих на разведку — посмотреть, в какую сторону ушел пожар. Тогда-то я и узнал о том, что с тех пор беспрестанно мучило меня, — выше по течению, там, где заканчиваются мои и начинаются соседние владения, упало, перегородив русло, обгоревшее дерево. Упало и уже не давало сплавляться по течению сгусткам вещества, благодаря которому мы размножаемся.

С тех пор что только я не предпринимал, дабы убрать преграду и позволить сгусткам плыть по речушке. Увы, мои прудовые сородичи чересчур слабы, чтобы сдвинуть целое бревно. А я не мог позволить себе бесцеремонно помыкать ими, не мог заставить их объединить усилия, не мог настойчиво преследовать одну и ту же цель. И посему целых три сезона я провел вдали от жизни. Цветы мои цвели напрасно, набухшие яичники так и распирало. Мои пыльники раздулись и ныли от натуги. Подумать только: три сезона воздержания! Я был близок к помешательству. От беспокойства и паники в моих мыслях начался разброд, и моя власть над сородичами отчасти поколебалась. Мне оставалось уповать лишь на то, что какой-нибудь паводок или иное стихийное бедствие сдвинут-таки притопленное дерево — хотя надежды на подобный исход были довольно призрачны. В самые отчаянные минуты я даже начинал жалеть, что мне удалось пережить пожар. В самом деле, к чему теперь жить? Уж не для того ли, чтобы гнить заживо?

Но этой ночью случился новый пожар — не такой, как тот, роковой. Сегодня пожар бушевал в небе. Глазами своего крылатого соплеменника я наблюдал, как огонь стремительно превращается в опускающуюся на землю завесу. Завеса расколола потемневший небосклон и всплеском пламени исчезла за вершинами деревьев на горизонте. Секунду спустя по округе прокатился грохот, совсем не похожий на гром обычной грозы. Берег речушки легонько вздрогнул. Я испугался, что начнется лесной пожар.

Пришлось послать одного из своих посмотреть, в чем дело. Так и есть — в одном месте действительно образовалось кольцо пламени, но не слишком большое. В центре огненного кольца лежало нечто необычное — то ли камень, то ли какой-то предмет, похожий на кокон. Мой соплеменник видел, что из странного объекта вырываются, гася пламя, хлопья белой пены. Совсем как дождь — только куда сильнее.

На мгновение все стихло. Я уже думал отпустить своего наблюдателя на поиски съестного, когда он уловил в загадочном предмете движение. Кокон или камень — раскрылся! Изнутри возникло сияние, и из него появилось нечто движущееся. Что же это такое? Нечто странное, крупное, намного крупнее любого из моих… к тому же он выпрямился.

Не выдержав, я устремился к нему, хотя, кажется, нас разделяло изрядное расстояние.

К моему удивлению, нечто или некто изобразило подобие реакции. Все еще вытягиваясь вертикально, оно направилось в мою сторону. Я в свою очередь начал подавать сигналы с новой силой.

Но мой соплеменник изрядно проголодался и разнервничался, и справляться с ним стало никак невозможно. Оттого-то я и позволил ему улететь, но позвал взамен другого.

Теперь, когда способность видеть вернулась ко мне, стало ясно: существо — уже не было сомнения, что передо мною именно живое существо — добралось до речушки и пошло вдоль берега в мою сторону. С каждой секундой взаимодействие между нами становилось все сильнее. Существо было на редкость энергичным и в чем-то особенно сложным. Я сосредоточился на определении его аттракантов, его гормонов. И снова не сдержал удивления: незнакомец, подобно мне, был охвачен многолетним томлением, подобно мне, по чему-то тосковал.

Едва я обрел способность воспринимать мир изнутри этого необычного разума, меня осенила чудесная догадка: передо мной — возможный «свой», наверняка способный выручить меня. Существо было высокого роста и сильное, его передние конечности умели действовать, подчиняясь велению рассудка. Я решил осторожно, но прочно внедриться в его сознание. Передо мною был не грубый дасмит, приходящий в экстаз от одного лишь запаха съестного. Следовало изучить потребности незнакомца, развить необходимое свойство, завлечь…

Пока я обдумывал предстоящие действия, из странного кокона показалось подозрительное щупальце, и это встревожило меня. Кокон опять раскрылся, и оттуда появилось еще одно существо. Но ему я мог уделить только скудные крохи внимания — достаточные лишь для вывода, что второе существо сходно с первым. И вдруг один из моих уловил поданный неизвестным звуковой сигнал. Для меня сигнал был абсолютно бессодержателен, но я все равно зарегистрировал его. Сигнал был таков: «Кевин! Входи, Кевин! Кевин, где ты?»

У меня хватило чувства направления, и я понял, что второе существо обратилось к первому. Значит, первое носило имя «Кевин». Ничего подобного мне еще не доводилось встречать — разве что у «флорейнов». Впрочем, передо мной явно был не вечно нуждающейся в чем-то флорейн. Будь Кевин флорейном, он именовался бы как-нибудь иначе, например «Кевин-раздатчик еды» или «Кевин-потерявшийся». Передо мной же было по-своему спокойное создание, ничем не озабоченное. Пока все эти соображения проносились у меня в мозгу, я вел наблюдение — и увидел, что второе существо держит небольшой предмет с длинным шипом и то и дело говорит в него: «Кевин! Кевин, прием! Прием! Говорит Джордж. Кевин!»

Существо пришло в движение и направилось к невыжженному участку леса. Было ясно, вскоре оба чужака встретятся. Но этого я хотел меньше всего. И потому решил им помешать.

В тот же миг меня сотрясла волна враждебности, отвержения — сотрясла как удар, нанесенный физически. Мое восприятие мгновенно выпало из области соприкосновения. Как? Неужели существо уловило мое присутствие и нарочно встряхнуло мое сознание? Ничего подобного еще не случалось.

«Убирайся из моего разума!» — громко скомандовал чужак. Я попытался войти обратно, но на пути у меня тотчас вырос барьер. Ударившись о него, я опять испытал болезненное потрясение. Я убрал «щупальце» в ожидании более благоприятного момента и сосредоточился на Кевине, который по-прежнему брел вдоль берега прямо к моей обители.

* * *

Стоило тормозным огням погаснуть, как Кевин на глазах у Джорджа порывисто отстегнул привязанные ремни и приготовился к высадке на новую планету. Астронавта захлестнула радость. После гибели Клер (с тех пор они успели побывать еще на трех планетах) Кевин превратился в этакого зомби и покорно выполнял все, что говорили Джордж и Джун. Но теперь с подчинением покончено. Сегодняшняя посадка — уже вторая на этой планете. А ведь еще сутки назад, распорядись Джордж замерить все скалы, выстроившиеся ровной цепочкой с юга на север, Кевин послушно взялся бы выполнять приказ и, занятый обмерами, наверняка и посейчас нарезал бы круги по околопланетной орбите. Но теперь, кажется, все признаки выздоровления налицо, Кевин вспомнил о своих привычных обязанностях, выполнять которые очень любил. Обычно именно он покидал корабль первым.

Джордж посмотрел на Джун и заметил блеск в ее глазах; Джун поднесла палец к губам, желая удержать коллегу от ненужных слов. Джорджа умилило такое поведение — Джун всегда знала, как себя вести. Впрочем, он и не думал нарушать тишину.

Астронавты молча наблюдали за коллегой. А Кевин как ни в чем не бывало надел скафандр, заодно собирая необходимое снаряжение. Возможно, они правильно не стали возвращаться на Базу.

Разумеется, по инструкции следовало вернуться — особенно после памятного торнадо, унесшего жизнь Клер и сделавшего Кевина неспособным к дальнейшей работе. Хотя, по-хорошему, самое время было начинать ПИП. Но ПИП (первые исследования и пробы) — работа не слишком сложная. В каждый полет обычно отправляются две разнополые пары астронавтов, но такое количество народу требуется не столько для работы, сколько для поддержания здорового нравственного климата. Джордж и Джун, опытная пара, могли с легкостью проделать работу Клер и Кевина и свою в придачу. И потому решено было не возвращаться на Базу — ради Кевина. ПИП (и Клер) составляли смысл существования Кевина, и если убитому горем астронавту суждено было вернуться к нормальной жизни, то пребывание в иных мирах могло оказаться полезнее сомнительных манипуляций докторов с Базы. Но минуло несколько недель, а Кевин оставался все таким же молчаливым и отрешенным, и коллеги засомневались в верности принятого решения. Но теперь, кажется, дело сдвинулось с мертвой точки.

Собрав все необходимое для исследований в лесах планеты с умеренным климатом, Кевин медленной вялой походкой побрел к задраенному выходу. Ничто в нем не напоминало прежнего Кевина, который сейчас выглядывал бы во все иллюминаторы, взволнованно обменивался догадками с Клер и с нетерпением ожидал, пока Джун закончит анализ проб воздуха. Впрочем, и такой Кевин разительно отличался от Кевина недавнего: тот на протяжении последних семи посадок отрешенно сидел в стороне, глядя перед собой невидящим взором.

Джун утвердительно кивнула — стало быть, с воздухом на планете все в порядке. И бросила: «Норма. Уровень кислорода высокий. И кислород чист».

Джордж открыл дверцу и спустил трап. За бортом царила тьма, но была видна выжженная прогалина. Пена, выпущенная из системы пожаротушения корабля, поработала на славу — огонь погас, и только кое-где тлели угольки. Джордж и Джун наблюдали, как Кевин флегматично спускается по трапу. Они догадывались, как тяжело тот переживает отсутствие у себя за спиной легкой поступи Клер — той самой Клер, чье бездыханное тело лежало теперь в холодильной камере.

— Выйду, только корабль закреплю! — крикнул Джордж вслед товарищу. Кевину понадобится помощник — хотя бы для забора проб. У Джорджа и мысли не было навязывать убитому горем другу свое общество — достаточно того, что тот решился выйти.

— Ладно, — еле слышно пробормотал Кевин.

Когда Джордж спустился по трапу и окунулся в упоительно-свежий воздух незнакомой пока планеты, Кевина он не увидел. Еще на корабле они, оглядев место приземления, пришли к выводу, что оно смахивает на предыдущую стоянку на другой стороне планеты. Кажется, на планете имелся всего один континент, геологически неподвижный, и заселяла ее единая экологическая цепь. Джордж узнал несколько пород деревьев — такие же он наблюдал в прошлый раз.

На склоне холма через кольца пепла тянулся оставленный Кевином след. Где-то здесь собирались воды обширного речного бассейна; предстояла стандартная операция — выбрать основной поток и обследовать его вверх и вниз по течению. Кевин, судя по всему, сошел с холма, чтобы сначала отыскать поток и лишь затем отправиться вверх по течению.

Джордж немедленно пошел по следу, кляня себя за рассеянность — следовало попросить друга включить датчик. Лес был густ и темен. Несколько раз окликнув Кевина, астронавт включил фонарик и двинулся дальше.

И тотчас его охватило странное ощущение — точно невидимая рука обмахнула перышком его рассудок. Астронавт прогнал неприятные мысли и вновь сосредоточился на оставленных коллегой следах. Их оказалось немного — Кевин имел привычку заметать следы, как заправский разведчик. Нигде не было видно проблесков укрепленного на шлеме Кевина фонарика. Но это еще ничего не объясняло; Кевин отлично видел в темноте и был привычен к ночным прогулкам. Но Джордж продвигался настолько медленно, что в конце концов решил больше не играть в прятки и схватил мотающийся на ремне передатчик.

— Кевин, я заблудился. Выходи!

Ответа не последовало. И астронавт возобновил продвижение в ту сторону, куда, по всей вероятности, направился Кевин. Мозга вновь коснулось воображаемое перышко. На сей раз Джордж понял, что какой-то телепат коснулся его сознания. В свое время Джорджу довелось побывать на планете Алкаб Девять, населенной в основном могущественными злобными телепатами, и он там кое-чему научился. Разумеется, полученные уроки не забылись. Потому-то Джордж увеличил громкость в передатчике.

— Кевин, выходи! Говорит Джордж. У нас проблема. Пожалуйста, ответь!

Увы, ответа он опять не получил. Джордж уходил все дальше. В какой-то миг нахлынула растерянность. Успокоившись, астронавт обнаружил, что успел на девяносто градусов отклониться от первоначального курса и шагает параллельно предполагаемому берегу реки, вниз по течению.

Джордж тряхнул головой, заученно прогоняя все мысли до единой, и вернулся на прежний маршрут — вниз по склону холма. Что же мешало ему всю дорогу? Столь высокий уровень развития телепатических способностей подразумевал великую силу, хотя до сих пор экспедиция не обнаружила ни единого признака цивилизации или хотя бы разумной жизни.

Минуту спустя астронавт обнаружил, что опять отклонился от курса. Рассердившись не на шутку, он скомкал мысли и громко закричал: «Убирайся из моего рассудка!»

Намеренно «запирая» разум, Джордж в очередной раз сменил курс и наладил какомнемоническую защиту. Несколько шагов — и передатчик запищал.

— Джордж? — раздался голос Кевина, какой-то вялый и бесцветный.

— Кевин, где ты?

— Ниже по реке. Иду вверх по течению.

— Кевин, подожди меня. И развернись, пройди несколько ярдов назад.

Передатчик издал непонятный звук. А потом Кевин вдруг заявил: «Не хочу».

Позабыв первоначальное решение по возможности не задевать друга, Джордж сердито воскликнул: «Что значит — не хочу?! Ты что — нашел что-нибудь?»

— Нет… Но выше по течению происходит что-то интересное. Я иду туда.

— Кевин, могу заранее сказать, что там. Там расположился телепат. Думаю, он заманивает тебя. Кевин, приказываю повернуть обратно и идти ко мне.

И снова передатчик пропищал нечто неопределенное, после чего вдруг раздалось характерное чириканье — Кевин отключил прибор.

— Кевин! — во весь голос завопил Джордж, надеясь, что крик долетит до товарища. — Кевин!

Но ответа из леса не дождался. Лишь стихли и без того едва слышные звуки, производимые здешними лесными обитателями, о существовании которых астронавт уже догадывался.

Джордж на мгновение остановился, пытаясь решить, какие шаги предпринять. Он связался по радио с оставшейся на борту Джун и рассказал о случившемся. Однако завершить рассказ астронавту не удалось: приемник запищал, и раздался взволнованный голос Кевина.

— Джордж… Здесь Клер. Я видел ее.

— Ничего ты не видел! — прорычал в ответ Джордж. Но Кевин снова отключился.

— Черт побери, — сказал Джордж, — должно быть, телепат заимствовал образ из рассудка Кевина. Черт, противник попался неслабый. Можно мне отправиться к нему в одиночку?

— Если бы мы только знали, как далеко он способен дотянуться, — ответила Джун.

— И сколько их вообще.

— Да… Джордж, судя по всему, стенки корабля препятствуют проникновению их мыслей. Может, стоит попробовать какой-нибудь шлем?

— Джуни, ты просто умница. До полета я работал именно над этой проблемой. То, что нам удалось найти только одну цивилизацию, очень необычно. Немедленно возвращаюсь на корабль. Вместе подумаем, что можно предпринять.

* * *

Я пустил свое сознание параллельно Кевину, пока тот по звериным следам шел вдоль берега реки в мою сторону. Во мне крепла уверенность, что это задание — самое трудное за всю мою жизнь и, чтобы выполнить его, требуется куда больше ловкости, чем, возможно, у меня есть. В конце концов, я еще молод. Дальше по течению, насколько мне было известно, обитала колония моих старших и более опытных собратьев. Я и мой соплеменник, обитавший выше по реке, представляли собой единственный успешный результат массированной попытки распространения яиц, предпринятой несколько месяцев назад с целью освоения всей реки. Для распространения колонии по реке наши летучие соплеменники разносили зародыши в своих сумках и когтях. Это было очень расточительное использование ресурсов: стоило нашим присным улететь подальше, как они просто сбрасывали яйца на землю или на другие подходящие места. А поскольку мы симбионты, нашим зародышам пришлось прививаться к растениям. Только нам удалось приземлиться и остаться в живых.

Сейчас, глядя глазами Кевина, я видел небольшое скопление растений, благодаря которым мы выжили. Кевину нравились пышные благоуханные цветы. Но меня их вид поверг в уныние — цветы росли сами по себе и казались несовершенными, бесполезной травой. После пожара мне и моему соседу приходилось производить яйца и пускать их по течению, дабы дать жизнь своим собратьям, освоить новые пространства. Увы, все наши усилия были напрасны — проклятое бревно не давало скоплениям соседской пыльцы подплыть к моим яйцам, не давало его оплодотворенным яйцам начать дробление. Вообще-то у меня было двое надежных подручных, готовых отнести мою пыльцу к соседу, но пока бревно перегораживало русло реки, соседские яйца оставались в западне. Голодная рыба пожирала нашу драгоценную питательную плазму. А потому мне нужно было подчинить Кевина своей воле. Если бы ему не удалось сдвинуть бревно, он мог бы принести мне соседские оплодотворенные яйца, а мою пыльцу доставить соседу. Причем сделал бы это куда лучше любого из помощников.

Что делать?

Прежде всего требовалось накрепко привязать Кевина к себе, дабы он мог противостоять попыткам второго существа разлучить нас. (Сзади до меня по-прежнему доносились мысли некоего Джорджа; он был рассержен и пытался обнаружить нас.) Обязательно следовало воспользоваться самым действенным для Кевина стимулом — образом утраченной для него Клер. Необходимые подробности мне удалось позаимствовать из его памяти, так что на повороте Кевин увидел сотворенный мною образ Клер. Образ получился не плотнее тени и вскоре рассеялся, однако уловка сработала — с воплем «Клер!» Кевин сорвался с места, но, миновав поворот, ничего не нашел.

Я хотел, чтобы образ Клер был рядом, когда Кевин войдет ко мне в пещеру, но не знал, под силу ли мне подобное. Сосредоточиваюсь на воспоминаниях Кевина о глазах, волосах, шелковистости кожи, движениях ее конечностей. Невольные воспоминания приводят Кевина в волнение, но тут уж, насколько я понимаю, ничего не поделаешь. Я принял решение подержать образ Клер на склоне, чтобы затем он скрылся в тоннелях позади пещеры. Света в пещере немного, да и тот постоянно мигает, ибо просачивается сквозь низвергающийся снаружи водопад. Возможно, если повезет…

Но как заставить «Клер» говорить? Ей следует хотя бы назваться. И сказать что-нибудь еще — например, попросить обождать. Я уже слышал, как с такой просьбой к Кевину обращался Джордж. Однако смогу ли я сымитировать голос и интонацию Клер? Я отыскал воспоминания о говорящей Клер и сосредоточился…

И вдруг меня осенила новая мысль. Нужно побудить гостя покинуть пещеру и пойти прежним курсом — вверх по течению, к бревну, дабы сдвинуть его. Выходит, лже-Клер может мне помочь. Конечно, можно внедрить в рассудок чужака навязчивую идею сдвинуть бревно — так я подчиняю своей воле подручных, — однако требуется исключительно мощный стимул, чтобы Кевин покинул место, где, как он полагал, увидел Клер. Побудить его к этому способны лишь слова все той же Клер. Судя по всему, необходимо поподробнее ознакомиться с языком Кевина… Решение созрело само: использовать для изучения языка гостей время нашего похода к бревну.

По дороге я исполнился удовлетворения, сознания собственной правоты. Подобное ощущение для меня — часть достойного образа жизни. Здесь, будучи таким вот созданием и имея способности, которым до сих пор не удавалось подыскать применение. Почему, к примеру, я ценю устную речь, хотя мое привычное тело не в состоянии дышать и лишено гортани и губ, производящих звуки? Почему понимаю, что такое зрение, хотя вижу только при помощи глаз подручных, далеких, беспорядочно выхватывающих крупицы информации? Я часто задумывался над этой несуразицей. А теперь в наши края пожаловало существо, наделенное речью и глазами, слухом и умением двигаться осмысленно. Неужели этому ниспосланному судьбой сверхподручному суждено остаться со мною и после того, как он передвинет бревно, остаться навсегда?

Но я понимал, что Кевин — не обычный помощник, пригодный для удовлетворения текущих нужд. Его можно было назвать моим двойником. Тем не менее, я был привязан к своему растению, к своей пещере и не мог позволить себе отправиться с Кевином неизвестно куда. Позволительно ли было считать его новым вместилищем? Ни в коем случае. Это не в моих силах. Что же делать? Как мне вообще взбрело на ум отправиться с ним просить совета у Мудрейших — они ведь обитают далеко, гораздо ниже по течению!

Пока все эти мысли проносились в моем сознании, возникло ощущение, что Кевин колеблется — а затем он и вовсе остановился. Он дошел до валунов за водопадом, где тропинка расширялась. Можно было послать ему прямой приказ, но я предпочел на мгновение показать ему силуэт Клер среди прибрежных камней. Силуэт словно бы подзывал его, а потом ускользнул в сторону водопада. В следующий миг Кевин устремился вдогонку, но увидел «Клер» у кромки заводи, рядом с водопадом. А тень уже поднималась по уступу, скрытому за сплошной стеной воды.

— Клер!

Упорно преследуя тень, Кевин ворвался ко мне в пещеру — так быстро, что я едва успел явить его взору образ якобы сидящей на уступе и улыбающейся соплеменницы. Теперь «Клер» должна была отреагировать на появление Кевина — подняться, раскрыть ему навстречу объятия, увернуться, воскликнуть: «Не сейчас. Подожди. Нужно расчистить русло реки!» — и исчезнуть в глубине пещеры. Если все получится, Кевин бросится за ней, но найдет лишь узкий вход в пещеру со стороны речного истока. В этом случае мне оставалось бы только мысленно показать ему затонувший древесный ствол, не заметный из пещеры, — так, как видел дерево глазами подручных я сам. Кевин должен был ощутить, до чего неправильно, что из-за этого дерева скопления пыльцы и яиц не могут проплыть по реке и потому становятся легкой добычей рыб. В случае удачи Кевин должен был сделать все, о чем попросила «Клер».

* * *

Между тем Джордж и Джун, запустив колесо с лопастями, тихо набрали небольшую высоту и направились вверх по течению речушки, следом за Кевином. «Смотри, — не выдержала Джун, — там обрывистые берега! И водопад. И дорога сворачивает».

— Верно, — согласился Джордж, заставляя корабль выполнить поворот. — Послушай, Джуни, детка, тебе не чудится в этих местах что-то экологически зловещее? Растительный и животный мир вроде бы те же, что и в прошлый раз, но телепат или телепаты здесь — явно нечто новое.

— То есть тебе интересно, как нечто подобное могло развиться в здешней среде?

— Да. На Алкабе Девять, например, только население обладало сильным телепатическим даром, хотя некоторые низшие организмы и обнаруживали слабые телепатические способности. Едва на верхушке биологической пирамиды возникают соответствующие качества, они тотчас проявляются, так сказать, во всей красе. Как в случае с земной технологией — некоторые наши менее развитые собратья пользуются примитивными орудиями труда. То же можно сказать и о речи. Но данная черта проявляется спонтанно, точно падает с неба.

— Фу ты! — усмехнулась Джун. — Если уж на то пошло, посмотри-ка лучше на холм. Как по-твоему, что я там вижу?

— Господи — я тоже! — Джордж кинулся к перископу. — Джуни, детка, у тебя отличное зрение. Что ж — загадка усложняется. Но, чем бы это ни оказалось, надо в первую очередь думать о Кевине. Глянь-ка — прямо по курсу русло перегорожено!

— Упало обычное дерево, — определила Джун. — Полагаю, что несколько сезонов назад местность выгорела. Но лучше посмотри вон туда — видишь озерцо, заросшее белыми лилиями? Возможно, там-то и обитает наш телепат. К тому же за это время Кевин просто физически не мог уйти дальше. Не исключено, что нам стоит сходить и посмотреть самим…

— Согласен. Но если эта тварь — или твари — действительно там, как не попасться им в лапы? Ты знаешь какую-нибудь какомнемонику?

— Какую-нибудь — что?

— Так окрестили бессмысленный, но сильный звон, который постоянно звучит у тебя в голове независимо от твоего желания. Мне пришлось изучить кое-что для Алкаба Девять. Получается столь пронзительный мысленный шум, что никакой телепат просто не в состоянии подчинить тебя своей воле.

— Спасибо, обойдусь.

— Разумеется, под такой звон особо не поразмыслишь, зато простые действия — вроде ловли Кевина — вполне под силу. Можешь повторять какую-нибудь бессмыслицу — считалку, что ли. «Кондуктор, отправляясь в путь, не режь билеты как-нибудь…Синий стоит восемь центов, желтый стоит девять центов, красный стоит только три…Осторожно режь, смотри!» Жаль только, подзабыл начало.

— Какой красный билет? Зачем? — нахмурилась Джун.

— Постой, вот кое-что попроще. Вычитал в какой-то фантастической книжке. Слушай: «Две собаки, три кота, у кометы нет хвоста».

— Думаю, это как раз по моим способностям.

— Хорошо. Теперь вот что: как только почувствуешь что-то необычное — хоть самую хилую попытку внушить тебе некие мысли, — сразу принимайся повторять стишок. Эта дрянь подкрадывается незаметно и действует тонко. Возможно, я учую его первым и потому начну произносить стишок вслух. Тотчас присоединяйся. Нельзя терять время. Телепат один раз уже направил меня по ложному следу, и только потом я смекнул, что к чему. Подожди, я настроюсь на бортовой передатчик. Тогда в случае чего нам останется только выйти на нужную частоту и подпевать. Не забудь, все это должно происходить у тебя в голове. Ладно, пора надевать сетчатые капюшоны, как мы задумывали накануне, и вылезать.

Наставляя спутницу, астронавт мягко посадил корабль на склон холма подле озерца с лилиями, расположенного в луговой котловине. Линия берега здесь была нечеткой — лишь в одном месте виднелся массивный валун.

Стоило люку открыться, как салон корабля наполнило благоухание цветущих водяных лилий.

— А вдруг это усыпляющий газ? — испугалась Джун.

— Да нет, вряд ли. Таких цветов было полно там, где потерялся Кевин. И я пока ничего не почувствовал. Ладно, пошли!

Астронавты спустились по трапу, сделали несколько шагов к озерцу, и вдруг Джордж схватил напарницу за руку: «Начинай повторять — оно здесь! Две собаки, три кота, у кометы нет хвоста… Давай!»

Женщина устремила на коллегу затуманенный взгляд и с видимым усилием начала повторять речевку. Однако после нескольких повторов ее речь стала бойкой. «Уф! — на мгновение прервала скороговорку Джун. — Неужели это оно и было? Но ведь вокруг такая безмятежность! Две собаки, три кота, у кометы нет хвоста. Две собаки, три кота, у кометы нет хвоста. Джордж, я вообще не могу думать!»

— Знаю — у меня опыта больше. Вот что, возвращайся на корабль, но только не забывай повторять речевку. И следи за мной по радио. Я попробую хотя бы определить местонахождение Кевина. Две собаки, три кота, у кометы нет хвоста…

Астронавт направился к водоему, а Джун, беспрестанно шевеля губами, послушно побрела к кораблю. Оказавшись на борту, Джун сразу кинулась к иллюминатору и увидела Джорджа: тот постоял на плоском берегу, посмотрел по сторонам, потом приблизился к кромке воды. Когда Джордж скрылся за валуном, Джун включила бортовой передатчик на полную мощность. Джордж вынырнул из-за камня и замахал руками: дескать, ничего. Джун отвлеклась от коллеги ровно настолько, чтобы окинуть взглядом участок реки вверх и вниз по течению. И, выключая позывные, закричала: «Возвращайся! Вижу Кевина позади — ниже по течению. Должно быть, мы пролетели мимо».

Астронавт вернулся на борт и бросил: «Верно — мы действительно столкнулись с телепатом. Но Кевина здесь нет, если только его не утянули под воду. На берегу никаких следов».

Джун кивнула на перископ. «Так и есть, — определил Джордж. — Наш парень. Кажется, вытаскивает какое-то бревно».

Космический корабль с легким шуршанием устремился мимо Кевина к вершине холма. Кевин даже не заметил своих — он горел желанием во что бы то ни стало расчистить русло речушки. Наконец бревно выползло на берег, но сам доброхот, не удержавшись на ногах, плюхнулся в воду. Поднявшись, Кевин вдруг заметил вылезших из корабля и бегущих в его сторону Джорджа и Джун. Не колеблясь, он выскочил на берег и помчался вниз по течению, к водопаду. Не обращая внимания на обходную тропинку, беглец несся прямо по массивным камням, среди которых брал начало поток, образующий водопад. Коллеги мчались следом.

— Кевин, Кевин, вернись! Мы твои друзья!

Но обезумевший астронавт и не думал сбавлять ход, словно не слышал их. Его ступни то и дело скользили по валунам. Сбоку поток низвергался в глубокий провал. Секунда — и Кевин исчез за огромным камнем.

Добежав до камня, Джордж обнаружил, что Кевин определенно закусил удила и намерен дать бой. Как назло, провал, куда падала вода, находился прямо у него за спиной. Джордж остановился.

— Кевин, пожалуйста, вернись к нам!

Но Кевин продолжал пятиться, балансируя почти на самом краю провала. Джордж увидел, как скользит по камню размокшая обувь беглеца, когда тот делает очередной шаг.

— Нет! — закричал Кевин, перекрывая рев воды. — Джордж, оставь меня в покое. Уходи!

В этот момент из-за камня появилась Джун. Кевин протестующе замахал руками, но этот жест превратился в жалкую попытку сохранить равновесие. Джордж кинулся на товарища, однако тот увернулся — и на глазах у пораженных ужасом преследователей зашатался на краю бездны.

— Кевин!

Кевин промычал нечто невразумительное, и вдруг силы покинули его. Ноги у парня подогнулись, и он опрокинулся в пропасть. Последними из поля зрения Джорджа и Джун исчезли его подошвы. В наступившей тишине астронавты услышали звук, напоминающий треск расколовшегося крупного плода.

Дрожа, преследователи подползли к краю обрыва и заглянули вниз. Всякая надежда исчезла — Кевин рухнул прямо на камни, выпиравшие из бурлящей воды. Даже тело несчастного куда-то исчезло.

— Мы т-толкнули его в объятия с-смерти, — срывающимся шепотом произнесла Джун.

— Знаю. Нужно спуститься и отыскать его.

Потрясенные астронавты спустились к расположенному за водопадом уступу. Потоки воды падали в глубокую котловину, образуя озерцо. У берегов росли водяные лилии. Кевина нигде не было видно.

— Смотри-ка, вон пещера — видишь, за водопадом? Как по-твоему, он не мог попасть туда?

— Посмотри… Только не упади.

Путешественники осторожно выбрались на уступ там, где он уходил за водопад. Оказавшись за стеной воды, Джордж и Джун обнаружили, что уступ расширился. Рев воды почти не был слышен в пещере. Только в ее глубине, где уступ косо уходил под воду, раздавался неясный шум.

— Ох…

Из воды между листами лилий торчали голова и рука Кевина. Астронавты как зачарованные смотрели на тело, возле которого вдруг появилось животное, напоминающее крупного бобра. Вцепившись зубами в рубашку утопленника, зверек пытался вытянуть его на каменный уступ.

— Джордж, неужели он хочет сожрать Кевина?

Джордж сделал шаг вперед и стал смотреть, в чем дело. Тело Кевина оказалось возле толстого побега лилии, который отчего-то тянулся прямо к утопленнику, к его голове. Металлический капюшон Джорджа откинулся на плечи, но Джордж даже не пытался прикрыть голову.

— Здесь уже ничем не поможешь, — сказал он.

Между тем «бобр» вытянул тело на каменный уступ. Теперь стало ясно видно, как из разбитой головы вытекают струйки жидковатой крови. Животное, явно довольное проделанной работой, уселось на дальнем конце уступа и принялось приглаживать растрепавшуюся шерстку. А стебель лилии весь выгнулся, почти соприкоснувшись с головой Кевина. И вдруг астронавты поняли, что перед ними вовсе не цветонос, а вот-вот готовая лопнуть листовая почка.

Схожие с лепестками листочки начали разворачиваться и выгибаться, касаясь щеки Кевина. В тиши пещеры разыгрывалась подлинная драма.

Вот уже раскрылись и внутренние листочки, явив совсем не присущий обычному растению округлый предмет цвета слоновой кости. Судя по всему, с дальнейшим развитием растения загадочный предмет должен был во что-то превратиться. Астронавты не могли отвести взгляд от удивительного растения, а белесый предмет вдруг принялся раскачиваться, причем все быстрее и быстрее, точно пытаясь освободиться. Стоило таинственной вещице отклониться в сторону, как стали видны усики, удерживающие его на растении. Усики были длинные и, возможно, тоже росли, уходя к самым корням через весь стебель растения. На глазах у вконец растерявшихся астронавтов сначала один усик, а следом и остальные отцепились от белесого шарика, и кончики их присосались к страшным ранам на голове Кевина.

В неярком, неверном свете усики принялись за работу и первым делом присоединились к кровеносной системе утопленника. Сначала один усик, а затем и прочие втянулись в рваные краясамой глубокой и обширной раны и исчезли.

Джун порывисто стиснула руку Джорджа, но тот был спокоен.

— Постой, Джун. Он ведь мертв.

Между тем шарик цвета слоновой кости, освободившись от растения, покатился к шее Кевина. Кровотечение приостановилось — из шеи кровь теперь не хлестала, а вытекала каплями.

— Джордж, оно уменьшается… Посмотри, оно входит в Кевина…

— Похоже.

И действительно, инородный объект буквально на глазах уменьшился в размерах — содержимое шарика через усики втянулось в трещины, образовавшиеся в черепе несчастного Кевина.

Джун во все глаза наблюдала за происходящим, машинально сбросив с головы капюшон.

— Господи, Джордж — оно разговаривает с нами! Просит не… Просит не вмешиваться.

Джордж кивнул.

Несколько секунд, показавшихся им долгими часами, астронавты наблюдали за происходящим. Растение медленно осуществляло какие-то манипуляции с телом их погибшего товарища. Вскоре с Кевином стало происходить что-то непонятное — астронавтам показалось, что кровь снова прилила к побелевшему было лицу утопленника. Внезапно затрепетало опущенное веко — уж не обман ли это зрения? Нет — веко задергалось снова. Потом дрогнуло и второе. И вот уже робко задвигалось все тело, голова откинулась в сторону. К коже астронавта по-прежнему льнула оболочка странного паразита. Губы Кевина беззвучно зашевелились.

Тело вздрогнуло, и, к удивлению астронавтов, Кевин вполне осмысленно заговорил. «Ты Джордж, — слабым голосом произнес вернувшийся с того света несчастный. — А ты Джун. Я Кевин. Привет». Секунда — и Кевин уже смотрел на товарищей широко раскрытыми глазами.

— С-спокойнее, Кевин, не волнуйся, — выдавил растерянный Джордж. — Ты очень сильно ударился.

— Да, — последовал ответ.

На мгновение воцарилась тишина, а затем Кевин чуть увереннее произнес: «Кажется, теперь со мной все в порядке. Слушайте, я знаю, о чем вы думаете! Не шевелитесь, дайте взглянуть…»

Оба наблюдателя тотчас ощутили постороннее присутствие у себя в сознании. Джорджу показалось, что теперь оно куда сильнее и явственнее прежнего, напоминавшего касание легкого перышка. Что это, происки нового телепата, только-только обнаружившего в себе скрытые до сих пор возможности? Судя по всему, это были проделки Кевина, выучившегося кое-чему у присосавшегося к его голове паразита. Выходит, связь была вовсе не односторонняя…

Кевин, хмурясь, сообщил: «Я Кевин и кто-то еще. Но что же там? Кто ты, пробравшийся в мое сознание?»

На глазах у растерянных товарищей губы Кевина искривились, и воскресший чужим голосом ответил себе:

— У… меня… пока… нет… имени. Я с тобой… теперь. Ты не… умрешь. Ты… дашь мне имя… когда будешь готов. Я… как раз для твоего организма.

— Кевин, — настороженно осведомилась Джун, — ты все еще там? С тобой все в порядке?

— Да, в порядке, — ответил астронавт обычным голосом. Встрепенувшись, он попытался сесть, но скривился от боли.

— Осторожнее, — попросил Джордж.

— По-моему, у меня все в порядке, только голова раскалывается. Эй, телепат, симбионт или как там тебя — не поможешь мне с головой? Болит, сил нет!

— Думаю, да, — тотчас раздался из уст Кевина незнакомый голос. — И пока… я с тобой, эта голова — наша. Я излечил недуг. Теперь попытаюсь… подавить боль. — С каждой секундой речь паразита звучала все четче и увереннее.

В первые мгновения ничего не происходило. Затем выражение боли исчезло с лица страдальца, а губы растянулись в ухмылке.

— Эй, как приятно… Спасибо… Может, со мной еще что-нибудь не так?

Раненый на пробу пошевелил ногами, ступнями, предплечьями и кистями, даже поднял руку с явным намерением пощупать голову, после чего рука вернулась в прежнее положение.

— Стало быть, и вправду ничего? — уточнил Кевин. И тотчас сказал себе: — Да уж хватит.

— Ну что же, — раздался привычный голос Кевина. — Кажется, я окончательно пришел в себя. Судя по всему, моя голова приняла основной удар.

Астронавт повернулся к своим, отчего приставший к коже за ухом инородный предмет легонько закачался из стороны в сторону.

— Ну, что дальше? Вы, кажется, совсем растерялись, — произнес парень так бодро, что теперь уже ничем не отличался от прежнего обычно жизнерадостного Кевина. Джорджу и Джун оставалось лишь растерянно кивнуть.

— Ты… Тебя вырвали из лап смерти, — пробормотала Джун, указывая на неторопливо распрямляющееся растение. Бывшая почка-бутон давно раскрылась и превратилась в пышный цветок. — И все благодаря этой вот травке. Точнее, какой-то штуковине внутри ее. Она, кажется, влилась в твой организм.

— При помощи телепатической энергии, — добавил Джордж.

— Гм-м-м-м… Ну, дружище-растение, с чего бы такая щедрость? Или теперь следует называть тебя бывшим растением? Может, ты собираешься подчинить меня своей воле?

— Нет… как мне ведомо, — раздался чужой голос. — Ведь я — существо молодое. Просто я понял, что могу помочь, а заодно обрести твои способности видеть, говорить и двигаться. Мне известно только, что пока я должен быть рядом с тобою.

— А ты не переберешься в другой организм, если мы подыщем подходящий?

— О да! Думаю, что где-то у нас есть свои тела. Но об этом знают только Мудрейшие. Перед твоим… падением… я хотел отправиться с кем-нибудь к Мудрейшим и попросить совета.

Некоторое время потребовалось для дальнейших объяснений, после чего все согласились отправиться к Старейшинам. А Кевин громко воскликнул:

— Слушай, дружище телепат, в округе еще остались подобные тебе?

— Только я да еще сосед, мой напарник по размножению — дальше по реке. Возможно, вы видели его заводь.

— У нас на борту есть тело, — тотчас сообщил Кевин, пользуясь случаем. — Тело моей, как ты выражаешься, напарницы. Ее убило взрывом. Мы держали тело в холоде, так что его не затронули никакие изменения. Как по-твоему — твой напарник сможет… захочет проделать с ней то же самое, что ты проделал со мной? Ведь твоему напарнику тоже необходимы способности видеть и двигаться?

Джун замерла.

— Да, разумеется, — ответил скрипучий голос чужака. — Но как бы оно ни было, мы должны хотя бы попытаться.

— Тогда за дело! — воскликнул Кевин, порывисто вскакивая. Но тотчас согнулся от боли и привалился к стене пещеры, чтобы не упасть. — Кажется… Кажется, я в проводники не гожусь. Ребята, может, погрузите Клер на складные носилки и доставите к тому водоему? Ведь вы знаете, где искать. А?

— Да, конечно. Земля здесь ровная.

— В таком случае я поползу следом за вами — вверх по течению. На месте увидимся. Дружище, нельзя ли указать, в каком точно направлении ползти? И от помощи я тоже не отказался бы…

— Думаю, помощь возможна…

— Послушай-ка, — пробормотал Кевин, — что если я так и стану величать тебя — Дружище? Ведь, вернув меня к жизни, ты поступил как настоящий друг. А если удастся оживить еще и Клер… ах, мне лучше не волноваться так сильно.

— Кевин, уймись. Сначала мы сходим за Клер.

— Вот и прекрасно. В таком случае мне лучше отправиться в путь немедленно. Ребята, встречаемся у заводи. Дружище, как сподручнее всего выбраться отсюда?

— Назад по тоннелям. Там есть выход — помнишь, тот самый, на который ты наткнулся во время поисков образа Клер? — теперь Дружище изъяснялся совсем уж бойко.

Джордж заговорил было с Кевином о необходимости отдохнуть и набраться сил, но Джун перебила:

— Для него оживить Клер — дело всей жизни. Думаю, Дружище поможет ему удержаться от неразумных поступков. Дружище, я права? Ты можешь, к примеру, усыпить его?

— Да.

— Даже не думай! — зарычал Кевин, уже ковыляя в указанном направлении. Товарищи устремились следом, ориентируясь по слуху. Наконец впереди забрезжил свет. Он разгорался все ярче, и вот уже путешественники увидели расщелину, через которую и выбрались наружу. Отсюда было рукой подать до склона, где стоял их корабль.

— Ребята, миллион раз спасибо, если это… если идея окажется достаточно безумной, — начал благодарить Кевин, но тут же мучительно закашлялся. — И вот что… Вы уж поосторожней с ней… Черт, я и так знаю, что вы будете осторожны. Ладно, вам пора.

Астронавты повернули к кораблю, а Кевин двинулся вдоль речушки, что давалось ему ценой больших страданий. Оглянувшись, Джордж и Джун с недоверием посмотрели на удаляющуюся одинокую фигуру; Дружище так поразил их воображение, что воспринимался не иначе как отдельное создание.

— Хорошо, что я ощутил присутствие телепата еще у озера, — пробормотал Джордж. — Иначе кто знает, какие мысли сейчас лезли бы мне в голову.

Добравшись до судна, астронавты направились в холодильный отсек. Тело Клер успело заиндеветь.

— Вот уж где впору поддаться самым мрачным мыслям! — воскликнула Джун. — Затея кажется совершенно безнадежной, верно?

— Да, но мы обещали, — напомнил Джордж. — Он будет ждать. Меня беспокоит другое — как поведет себя Кевин, если ничего не получится.

— Да… Возможно, Дружище все-таки сумеет помочь ему.

Джордж что-то буркнул. Астронавты разложили носилки и осторожно уложили на них обледенелое тело.

Носилки были старой конструкции — с единственным большим колесом по центру, что позволяло перемещать груз даже по пересеченной местности. Когда астронавты пошли вниз с холма, тело стало покрываться новым слоем инея. Телепат-инопланетянин на мгновение коснулся мыслей товарищей Кевина, но более не трогал их.

— Должно быть, Дружище связался с ним, — предположила Джун.

Астронавты добрались до озерного берега, к массивному валуну.

— Лучше поставить носилки в тень, чтобы тело не начало неравномерно оттаивать.

Джун посмотрела на беломраморную фигуру — обледенело и покрылось инеем все, даже одежда. Только на голове виднелся розоватый налет.

— Джордж, мы спятили, — прошептала Джун. — Тебе не кажется?

— Не знаю. Мы ведь теперь в царстве неизвестности.

— Да. А, вон они… Он. Слушай, он то и дело спотыкается. Нужно пойти помочь.

— Ты права, — согласился Джордж. Но при попытке отойти от пруда он обнаружил, что ноги его не слушаются. — Черт, оно меня достало! Отвали, дай помочь другу. Твой товарищ с ним, нуждается в помощи. Отпусти! Две собаки, три кота, у кометы нет хвоста… — В конце концов астронавт все-таки отошел от берега неуверенной походкой, которая по мере продвижения становилась все более твердой.

Джун увидела, как Джордж подошел к Кевину и забросил его руку себе на шею. Осмотрев берега озерца, женщина облюбовала небольшую отмель, куда и вознамерилась опустить носилки. При необходимости, рассуждала Джун, они без труда смогут положить тело Клер у кромки воды. Непонятно лишь, в состоянии ли растение или иной предмет, в котором обосновался партнер Дружища, добраться до воды?

— Вы здесь? — позвала Джун. — Есть работенка.

В ответ сомкнувшиеся листья лилий расступились, и из воды показался побег, увенчанный почкой. Он выглядел куда внушительнее и мощнее, чем растение Дружища.

— Пожалуйста, подождите. Сейчас подойдут остальные, — попросила Джун. Призыв был услышан — движение разом прекратилось.

Когда Кевин и его невидимый спутник прибыли на место, астронавт вскрикнул и наклонился над трупом.

— Как ее оживишь, если она вся обледенела?

— Поверхностный иней становится рыхлым, — возразил Джордж. — Лучше сейчас же опустить ее на землю, иначе, когда она оттает, мы рискуем причинить ей травмы.

С величайшей осторожностью все трое наклонили носилки и опустили тело на илистую отмель.

— Дружище, твой товарищ сможет дотянуться до ее головы? Кевин, смотри на ее голову, пусть Дружище оценит раны.

— Волноваться нечего, — заверил Дружище.

— Мне остается лишь предполагать, что все это может играть свою роль. Дружище, знаешь, кто мы? Мы — люди.

— Лю-ди?

— Да. Подразделяемся на два типа. На мужчин — это мы с Кевином, и женщин — это Джун и Клер. Такое разделение напрямую связано с нашим размножением. У вас тоже существуют разные типы?

— Нет. Каждый из нас вырабатывает и пыльцу, и яйца.

— Вот и хорошо. В таком случае, нет необходимости беспокоиться насчет совместимости.

— Ну, Джордж, право слово! Мы ведь пытаемся спасти ей жизнь! Какая разница, мужского или женского пола собрат по разуму?

— Это фактор, о котором нельзя забывать, — упрямо сказал Джордж.

— Не исключено, — сообщил Дружище, — что и наши вместилища подразделяются на два типа. Наши настоящие вместилища.

— Ваши настоящие вместилища?

— О них ведомо только Мудрейшим.

— Сдается, — изрек Джордж, — что вне зависимости от развития событий нам представилась завидная возможность познакомиться с Мудрейшими.

— О да.

— Она теплеет! — воскликнул Кевин. — А мы еще не сказали твоему напарнику, чего добиваемся. Дружище, может, объяснишь ему, в чем дело?

— Разумеется. Хотя значительная часть уже проделана. Пожалуйста, помолчите.

В наступившей тишине на залитой солнцем илистой отмели Джордж и Джун заново осознали, что за безумство затеяли. Но одного взгляда в исполненное дикой решимости лицо Кевина оказалось достаточно, чтобы благоразумно сохранить молчание.

Пока телепаты общались, наблюдатели видели, как странный побег с почкой удлиняется и клонится к лицу Клер. Что-то — возможно, сковавший бездыханное тело холод — заставило растение на миг отпрянуть.

— Он говорит, дело долгое, — сказал Дружище.

— Кто бы сомневался.

— А твой напарник в состоянии вернуться к себе в растение — если необходимо? — поинтересовалась Джун.

— О да. Медленно… А теперь надо ждать в полной тишине.

И среди солнечного света и благоухания водяных лилий повторилась уже знакомая причудливая сцена. Наружные листья бутона загнулись назад, открывая шарик — на сей раз золотистый, — который тотчас принялся раскачиваться, пытаясь освободиться от удерживающих его усиков. В нужный момент усики подобрались к щекам Клер, подползли к пробоине в ее черепе. И исчезли внутри.

— Именно так происходило и с тобой, — шепотом пояснил Джордж Кевину. — Нам оставалось лишь не вмешиваться.

— Тише!

Но процесс, кажется, все-таки прекратился.

— Холодно, слишком холодно, — сказал Дружище. — Придется набраться терпения.

Кевин испустил вопль отчаяния и, бросившись наземь рядом с телом подруги, прижал к себе стылый труп. Затем, отпрянув, начал срывать с тела Клер промороженную одежду, чтобы солнечные лучи падали непосредственно на плоть. Не удовольствовавшись этим, астронавт скинул и свою мокрую одежду и прижался к Клер, водя ладонями по ее спине. Джун зашла в ил и принялась растирать Клер ноги.

Кажется, минула целая вечность; астронавты вдруг увидели, что усики пришли в движение. Надуваясь, усики запульсировали.

— Она шевельнула рукой! Все идет как надо! — неожиданно вскричал Кевин.

— Возможно, — согласился Дружище.

Но радость оказалась преждевременной: еще очень долго вообще ничего не происходило. К Кевину и Джун присоединился Джордж — все трое пытались вдохнуть искру жизни в холодное тело так, чтобы не повредить оттаивающую плоть. Солнце сияло ярче прежнего. Золотистая оболочка телепата изрядно уменьшилась в размерах. Но возвращалась ли жизнь в окоченелое тело? На сей счет оставалось лишь гадать — пока не затрепетало одно из век.

— Клер, Клер, ты очнулась?

Дрогнуло и второе веко — раз, другой. Потом грудь ожившей женщины приподнялась и снова опала.

— К-Кевин? — слабым, точно дуновение ветерка, голосом спросила Клер.

— Да, я здесь. О, моя милая девочка…

— Что… случилось?

— Тебя ударило во время урагана. Лежи смирно, дорогая. Отдыхай и набирайся сил.

Пришедшая в себя послушно закрыла глаза. Не веря в реальность происходящего, Джордж и Джун переглянулись.

— Мой партнер общается с нею, — объяснил Дружище.

Наконец Клер снова открыла глаза, и из ее уст зазвучал новый голос:

— Так… хорошо… вижу ясно. Понимаю… о чем речь…

— Да, — подтвердил Дружище. — Чувствуешь, каким правильным все стало?

— Да.

Взгляд Клер обшарил окрестности — инопланетянин оценивал преимущества прямого видения. Поднялась и тотчас опустилась рука женщины — на пробу. На большее ослабленный организм Клер пока не был способен. Очень скоро женщина закрыла глаза и заснула.

— Она спит, — сказал Дружище.

— Нужно доставить ее обратно на корабль, — решил Джордж. — Твой напарник готов путешествовать?

— О да.

Клер снова уложили на носилки — не переставая удивляться, как тепло за час смогло наполнить скованное морозом тело, — и накрыли курткой Джун. Из ран Клер вылилось немного крови, но они затянулись буквально на глазах, а золотистый слой омертвевшей кожи просто отвалился.

— Оно исцеляет ее! — воскликнул Кевин.

— Да, как я исцелил тебя, — подтвердил Дружище. — Просто из-за холода возникли трудности. К счастью, мой напарник очень силен.

— Слушай-ка, — спохватилась Джун, когда носилки толкали вверх по склону, — твоему другу тоже нужно дать имя. Ты зовешь его или ее как-нибудь еще, или достаточно слова «напарник»? В нашей речи оно несет положительный смысл.

— Напарник? Да, думаю, такое имя подойдет.

— Пока мы будем в пути, — сказал Джордж, — загляните мне в голову. Я сосредоточусь на функциях нашего корабля, расскажу, откуда мы прилетели и чем занимаемся. Тем самым мы сэкономим время, когда наступит пора прокладывать курс. Потому что, разумеется, встреча с вами все изменила.

* * *

Сказано — сделано. Не знаю, как чувствовал себя сосед, которого я теперь именую Напарником, но для меня, постигающего с помощью Кевина новые знания, то, что эти люди прилетели с другой планеты, что яркие точки в небе — такие же солнца, как наше, только расположенные много дальше, и что люди перелетают от планеты к планете, занимаясь исследованиями, вскоре казалось уже не откровением, а чем-то вполне естественным. И что «встреча с нами все изменила», поскольку теперь людям придется вернуться на базу и сообщить об обнаружении новой формы разумной жизни, мне тоже было ясно. Но наряду с этим возникла и определенная сложность, которая очень скоро обозначилась куда отчетливее.

Уже на борту Джун и Джордж приготовили еду, которую, насколько я понимаю, вводят через рот. Кевин взял порцию чего-то под названием «суп», уселся подле Клер и тотчас принялся за еду, одновременно не забывая кормить напарницу. Пока они проделывали все эти манипуляции, я чувствовал, как наше с Кевином лицо принимает интимное и нежное выражение — такое интимное и нежное, что у меня возникла острая необходимость перенести внимание на другой объект. Я удивился: должно быть, причина такой моей реакции крылась в долгой связи с иной жизненной формой; слияние с Кевином вызвало ее к жизни.

Сопереживание развивалось быстро. Я начал понимать: пусть эти люди не отвергают вторжение иного разума, но в ряде обстоятельств возникает глубокая потребность в уединении. Я принялся размышлять над проблемой.

Клер тем временем обратилась к Напарнику:

— Ты в состоянии оценить вкус супа? Чувствуешь, как он укрепляет наши силы?

— О да, — ответил не привыкший пока к устному общению Напарник.

— А как ты питался, когда находился в растении? — сонно поинтересовалась Клер.

Напарник рассказал, что его корни вбирали простые растворы и доставляли их к листьям, которые в свою очередь снабжали его более сложными по составу растворами, весьма напоминавшими этот самый «суп».

— А-а-а, — отозвалась Клер и моментально заснула над упаковкой супа, которую Кевин поднес к ее губам.

Я пытался собрать воспоминания воедино и обнаружил, что быстро забываю о своей жизни в качестве растения. Но меня осенило.

— Напарник, — спросил я устами Кевина, — как по-твоему: способности, которые были у нас при жизни в растениях, нам все еще свойственны?

— То есть ты хочешь сказать… — сообразил Напарник. Я понял, что он воспринял идею непосредственно из моего сознания, но мне хотелось, чтобы Кевин сам все услышал.

— Именно, — сказал я, — я имею в виду способность отключать сознание и погружаться в глубокий сон, когда не за горами длительные периоды бездействия. Просто мне подумалось, что нашим людям-вместилищам время от времени необходимо полное уединение.

— Можно попробовать, — согласился Напарник.

— Да, но только не сейчас, — вмешалась Джун. — Сама по себе мысль неплохая. Кевин, ты понимаешь, к чему клонит Дружище? Но дело как раз в том, что впереди активности хоть отбавляй. Вот и сейчас нужно накормить Клер.

— Я все понимаю и благодарю тебя, Дружище, — ответил Кевин. — Если соберетесь взлетать — предупредите: я пристегну Клер. — Наклонившись над ней, Кевин словно бы ненароком коснулся нашими губами ее лица. Ощущение было самое необычное. Ничего такого растения не знали. Неужели мы возвращались к более раннему диапазону ощущений? Но что в таком случае предшествовало жизни в растительной форме? Кто знает… Но отчего мне кажется, будто что-то все же было?

Ответ на этот вопрос вскоре последовал — точнее, добавился к другому, более содержательному.

Джун и Джордж очень осторожно подняли корабль, но не успел я вволю насладиться ощущением полета, как заметил, что мы летим вовсе не по течению реки, где жили Старейшины, а вверх, как бы продолжая линию склона холма. Впереди и внизу расстилался странный пейзаж, который мне иногда приходилось наблюдать глазами крылатых помощников: словно разбитая скорлупа громадного яйца обросла лианами и кустарником. Наш корабль медленно описал круг и приземлился.

— Что здесь? — спросил Кевин.

— Выходи и увидишь, если у тебя достаточно сил.

— Веди.

Когда мы покинули корабль, то первым делом увидели нависшую над нами внешнюю стену, где сквозь листву поблескивало нечто яркое и твердое. Клер и Напарник остались на месте. Я услышал, как сонная Клер говорит голосом Напарника:

— Будь осторожен. Здесь много опасного и дурного.

— Я и сам чувствую, — успокоил я. Но подумал: все осталось в прошлом.

Джордж и Джун боролись с лианами каким-то новым потрясающим инструментом — изрыгающим огонь цилиндром, который требовалось только держать в руке. На мгновение пламя испугало меня, но страх пропал, когда я увидел, что оно находится под их неоспоримым контролем. Очень скоро им удалось очистить нечто вроде проема в блестящей стене. Проем был неширок, как и вход в наш корабль, да к тому же с толстыми стенами. Чтобы сокрушить их, потребовалась большая сила. На расчищенной поверхности виднелись непонятные обозначения.

Джордж и Джун помогли Кевину добраться до отверстия. Мы заглянули внутрь. Там тоже росли лианы, но заросли были не столь густы. Стало ясно, что перед нами — разбитая когда-то огромная емкость. Всюду, куда ни посмотри, были выступы, кабели и предметы непонятного назначения.

— Так и есть, это корабль, — изрек Кевин. — Причем здорово разбитый. Дружище, тебе о нем что-нибудь известно?

Зрелище пробудило у меня в памяти какие-то смутные воспоминания, но проясняться они не желали. О чем я и сообщил — и добавил: «Возможно, Старейшины…»

— Именно об этом мы и подумали, — согласился Джордж. — Но для начала хотели окончательно убедиться.

У меня возникло стойкое ощущение чего-то недоброго, связанного с этим местом. Ощущение огня, боли и смятения — хотя все это случилось очень давно.

— Посмотри-ка туда, — указала Джун. — Спастись удалось не всем.

Внизу, в глубине разбитого «корабля» можно было различить какие-то белые предметы — палочки и шары, покрытые обрывками материи.

— Кости, — пояснил Джордж. — Давайте оставим все это для экспертов. А для себя сделаем голографии.

Они извлекли еще какое-то оборудование — оставалось дивиться их экипировке. Это, по всей видимости, было устройство для закрепления зрительной памяти. Его нацеливают туда-сюда, иногда отодвигая в сторону листву, дабы улучшить обзор.

— Все здорово обгорело, — заметил Джордж. — Дружище, знаешь, о чем я подумал? А вдруг эти люди — ваши предки?

— Что?! — удивился я, отчего у Кевина отвисла челюсть.

— То самое. Точнее, предками стали уцелевшие. После аварии корабль загорелся, пострадали от огня и его пассажиры. Те, у кого еще оставались силы, вполне могли броситься к речке, стремясь погасить пламя. Но их тела все равно очень сильно пострадали…

— И потому они перебрались в первые попавшиеся достаточно крупные организмы, — подхватила Джун. — То бишь в водяные лилии. В конце концов оказалось, что более подходящих растений или животных здесь попросту нет. Ну, что скажешь?

Я был так потрясен, что ничего не смог ответить.

— Возможно, какие-то предания сохранились в памяти Мудрейших, — с надеждой сказал Джордж. — Давайте отправимся к ним.

Мы вернулись на корабль; в мыслях у меня царил полнейший хаос, так что составить для Напарника более-менее связный рассказ об увиденном не удалось. Но, судя по всему, Напарник воспринял новость спокойнее, чем я. Он негромко — чтобы не разбудить Клер — спросил остальных: «То есть вы утверждаете, что мы всегда представляли собою двойные жизненные формы?»

— Вместилище и симбионт. Я не считаю вас обычными паразитами.

— Нельзя ли поточнее: как выглядели эти, с позволения сказать вместилища?

— Совсем точно я вряд ли скажу. Но с уверенностью можно утверждать, что они были большие и сильные, с весьма объемистым мозгом. Кажется, я начинаю припоминать нечто, весьма смахивающее на передние конечности. Джун, я ведь прав?

— П-полагаю, да. — Как и я, Джун куда сильнее товарища была потрясена эмоциональным или трагическим аспектом неизвестной нам драмы.

— Течение, должно быть, унесло растения или их семена далеко вниз по течению, и лишь затем они прижились здесь, — обронил Джордж.

— Возможно, потому-то они опять пытаются обосноваться здесь, — предположил я.

— Звучит логично… Уф! — Джордж и Джун принялись готовить корабль к взлету. — Ну что же — план будущей работы сформулирован довольно четко.

— И что в нем?

— Ну, необходимо разузнать, откуда вы прилетели, где ваши естественные вместилища. Тогда мы сможем доставить вас обратно, — ответила за коллегу Джун.

— Вы и правда могли бы проделать нечто подобное? — в один голос спросили мы с Напарником.

— Это наш долг. Ведь того требуют правила. «Проявляй заботу о заплутавших и потерпевших бедствие астронавтах», — рассудительно ответил Джордж. — Хотя, если окажется, что никакими сведениями Старейшины не располагают, нам придется провести настоящее расследование — почти как детективам. Если мы потерпим здесь фиаско, кому-то придется перерыть на Базе горы звездных карт. При условии, что ваша звездная система нам известна. Если нет — придется заняться обстоятельными поисками.

Мы с Напарником были потрясены до глубины души.

— Кевин, — с запинкой произнес я, — тебе придется обучить меня нескольким выражениям, обозначающим крайнюю степень изумления.

— И благодарности, — добавил Напарник.

— О да.

Корабль взлетел.

Клер заворочалась, и Напарник мгновенно воспользовался ее пробуждением, чтобы оглядеться. Я вперил взгляд Кевина в иллюминатор. Мы в последний раз видели планету, которую до сих пор наблюдали глазами присных — именно планету, в ту минуту мы это уже знали. Наши жизни… Какой крохотной теперь казалась эта планета!

Речушка уходила вниз, одновременно расширяясь. Очень скоро мы оказались над местом, которое Джун именовала «устьем», — это была равнина с извилистыми, медленно текущими потоками и многочисленными болотами. Повсюду белели вереницы водяных лилий, но их все равно было слишком мало, чтобы образовать искомую колонию. На горизонте светилась широкая ровная линия. В ней Кевин узнал громадный водоем, куда впадала река. Водоем этот назывался «море».

Мы оказались подле более солидного скопления водных растений, растущих в озере, по берегам которого были заметны многочисленные признаки активности живых организмов.

— Кажется, здесь, — сообщил я Кевину. — Старейшинам положено иметь много присных.

— Верно, — согласился Напарник, — только глянь, как птицы наблюдают за нами. И… Даже сквозь стенки корабля я ощущаю работу центра мыслительной деятельности.

— Вижу справа площадку, пригодную для посадки, — доложил Джордж. — Но постойте: как мы подберемся к Старейшинам? Как же я не подумал, что мы направляемся с незащищенным тылом в самую настоящую крепость телепатов? А если они встретят нас враждебно?

— О нет — враждебного приема опасаться не стоит, — сказал я, хотя слова Джорджа обеспокоили меня. Я вспомнил свою первую реакцию на Кевина: тогда он показался мне просто удобным для использования существом. Напарник разделял мое беспокойство.

— Они могут рассматривать нас только в качестве потенциальных присных, — изрек он устами Клер. — В особенности если захотят проделать что-нибудь необычное, требующее физических усилий — как нам с Дружищем хотелось убрать из реки бревно.

— Хм, — бросил Джордж.

— А как насчет языка общения? — вставила Джун. — Откуда вы могли выучить их язык, если вас в виде семян занесло вверх по течению?

— Прививка растительных зародышей к яйцам обеспечила контакт с растением на уровне бессознательного. Мы находились в них достаточно долго, чтобы кое-чему обучиться. Полагаю, мы будем в состоянии общаться мысленно, как в соответствующих условиях общались мы с Напарником.

— Ну, будь по-вашему, — согласился Джордж. — Но, тем не менее, предлагаю воспользоваться защитной экипировкой и только потом открыть двери.

— Да, — сказал Напарник. — Как только двери откроются, к вам сразу проявят громадный интерес.

Корабль описывал над местностью круги, а Джордж и Джун кроили из металлической ткани защитные колпаки, которые затем водрузили на головы, — сначала нам, потом себе. После этого корабль опустился на облюбованную Джорджем площадку неподалеку от крупного скопления водяных лилий. Я заметил подымающиеся из воды побеги.

Когда дверь открылась, чтобы выпустить нас с Кевином, я ощутил нахлынувший снаружи сильный прилив волнения, о котором предупреждал Напарник. Колпаки защищали лишь частично, но одолевающие нас мысленные «щупальца» действовали неслаженно, а потому не могли причинить особого вреда.

— Закройте за мной, — попросил Кевин. И мы с ним ступили на трап.

Почти сразу нас накрыла терзающая ум волна. Я почувствовал, как Кевин зашатался. В отчаянии я просигналил: «Подождите, я — один из вас. У нас с вами много общего. Я кое-что расскажу. От вас требуется лишь терпение».

Но мысленный напор и не думал ослабевать. К своему ужасу, я обнаружил, насколько прав был Напарник — эти существа не проявляли интереса к тому, что мы хотели им сообщить. Им нужно было лишь подчинить нас своей воле, дабы затем использовать в своих целях.

— Погодите! Подождите! — умолял я, чувствуя, что не в состоянии дольше сдерживать стремительный напор. Более того — Кевин начал спускаться по трапу: судя по всему, его уже подчинили. «Помогите!» — громко закричал я.

Плохо помню, что произошло потом; в памяти засел лишь голос, беспрестанно повторявший: «Две собаки, три кота, у кометы нет хвоста». Потом я почувствовал, как Кевин начинает пятиться. Из двери донеслось: «Кевин, поворачивай обратно! Иди ко мне!»

Оклик, кажется, помог Кевину преодолеть оцепенение. Обернувшись, он увидел в дверном проеме Клер. Одновременно меня окатила волна успокаивающей силы, посланная Напарником. Кое-как, с помощью Джорджа, нам удалось подняться по трапу и буквально ввалиться в дверь. Джордж тотчас запер ее, и сильнейшее мысленное влияние на наш мозг иссякло.

Нас била неутихающая дрожь. Джун уже подняла корабль в воздух.

— Нет, хватит, — бросил Джордж, когда мы отлетели на безопасное расстояние и позволили себе скинуть защитные колпаки. — Что-то непохожи они на старых и мудрых — те не стали бы действовать подобным образом.

— На этот счет у меня появилась теория, — сообщила Джун. — Посмотрите вниз. Видите вон там нечто напоминающее остатки колонии растений — выше по течению, поодаль от этих джунглей?

Мы видели. Большинство лилий, если не все, погибли и гнили.

— Скорее всего ввиду близости моря здесь много соли. А она каким-то образом воздействует на растения. Может быть, первоначальная колония Старейшин и их потомков отправилась дальше по течению раньше, чем укоренилась? В таком случае их желание вновь подняться по течению объяснимо. Эх, найти бы хоть одного живого Старейшину — уверена, мы смогли бы побеседовать с ним. Он бы растолковал все остальным — когда те захотели бы выслушать.

— Одна все-таки жива, — сказал я, вглядываясь в старую колонию. В самом деле: на краю виднелась очень крупная лилия — хоть и не цветущая, но явно живая.

Мы опустились рядом с нею и осторожно открыли дверь. Отдаленный мыслительный шум был все еще различим, хотя теперь не особенно опасен. Старая лилия приподняла свой небольшой бутон.

Когда мы с Кевином покинули корабль, я ощутил, как нежные телепатические «усики» тянутся к моему мозгу — на сей раз попытка наладить контакт разительно отличалась от предпринятого ранее бесцеремонного натиска.

— Ты один из Старейшин? — спросил я.

— Да. Правда, не из первых, но последний, кто еще помнит первых. Откуда ты и что за необычное вместилище подыскал себе?

Я раскрыл ему свои мысли, не забыв упомянуть и о потерпевшем катастрофу корабле.

— Ах да… А я уж начал было думать, будто это — всего-навсего сон… Мне поведали о том, откуда мы пошли, хотя многое уже утрачено…

— Эти астронавты намерены отыскать нашу родную планету и доставить нас туда. Но они предупреждают, что на поиски уйдет время. Мы собирались втолковать это остальным, но те пытались захватить нас.

— Да, они изрядно одичали. Возможно, потом я все передам им через своего друга, что живет дальше по течению — если он еще жив. Боюсь, мне уже не дожить до возвращения, но ваша новость все равно отрадна.

— А Первые ничего не рассказывали о планете, с которой мы прибыли?

Мысли Старейшины тотчас подернулись серой пеленой.

— Ах, столько уже утрачено… Постой, они все же обучили нас одной строфе… — С этими словами Мудрейший еще выше поднимается из воды и, к моему удивлению, начинает шевелить листочками, явно наигрывая нечто вроде мелодии. Я и понятия не имел, что наши растительные оболочки способны производить звуки.

— Слушайте. — Старейшина издал серию звуков, явно объединенных ритмом. — Они полагали, будто строфа будет жить и после того, как речь исказится.

— Но каков ее смысл?

— Молодой, отчего ты спрашиваешь? Ведь это — речь твоих предков. Я сейчас все растолкую. Первая строка, — Мудрейший вновь принимается шелестеть, — означает: в темном небе выстроились три огонька: красный, желтый и белый.

— Постойте! — вмешался Кевин. — Нужно записать это. Джордж, Джун, несите магнитофон!

Появился какой-то новый прибор. Как только все наладили, старик вновь принялся за строфу.

— Вокруг желтого огонька движется планета. В стороне восхода — огромный красный огонь вместе с тремя другими. — Последовало перечисление: — …Ноль, четыре, пять. — Старик умолк.

— Это вполне могут быть координаты, — прошептал Джордж. — Но, разумеется, в их собственной системе. Спроси, бывали они на других планетах?

— О да! — ответил старик. — Говоришь, эти существа именуют себя Людьми? Мне как будто бы доводилось слышать это название.

— В таком случае есть надежда обнаружить их на наших картах, — прокомментировал Джордж, когда я перевел ему ответ.

— Спроси, в состоянии ли он дать еще образец их языка с переводом? — попросила Джун. — Например, что-нибудь наподобие «Мы застряли здесь и нуждаемся в помощи, чтобы вернуться домой». Мы могли бы проиграть запись вашим вместилищам, если обнаружим их.

Старейшина уныло выполнил ее просьбу.

Мы задали еще несколько вопросов. Но наш собеседник быстро терял силы. А затем просигналил мне и Напарнику: «Молодежь, вам сказочно повезло. Вы станете путешественниками, представителями великих цивилизаций, а я обречен умереть в грязи на далекой планете, и мне уже не суждено увидеть родину».

Мне хотелось разрыдаться. Клер и Напарнику тоже.

— Можем ли мы сделать для вас что-нибудь перед тем, как улетим?

— Спасибо, боюсь, что нет. У меня есть те, кто наблюдает за восходом звезд.

— А вы не могли бы войти в мое сознание и отправиться с нами? — порывисто спросила Джун.

— Огромное тебе спасибо, человек-женщина. Но я безнадежно стар для нового грандиозного перемещения в пространстве. И потом, никто не в состоянии переселиться в костистую оболочку так, чтобы не повредить ее. Тем не менее твоя щедрость согревает мне корни.

— Уф! — обронил Джордж, когда мы вновь оказались на борту корабля. — Полагаю, его отказ спас меня от необходимости разбить тебе голову, милая!

* * *

Вот, собственно, и вся история. На борту космического корабля, в обществе представителей иной цивилизации я направляюсь на свою планету. За один долгий день из растения я стал существом, чья родина лежит на одной из неизведанных планет, а предки прибыли сюда на собственном звездолете. Может статься, моей жизни не хватит для поиска родной планеты. Но Люди сказали, что мы с Напарником вполне можем жить среди них, снискав славу великих врачевателей. И все же я надеюсь, что мы отыщем родину и свои исконные вместилища — да, я твердо верю в счастливый исход. Но и альтернатива не представляется ужасной, да и Напарник при мне. Мы вполне можем обзавестись потомством и поселиться среди этих созданий, чей мозг скрыт внутри странной оболочки.

Теперь я собираюсь попросить у них разрешения воспользоваться одним из «магнитофонов», дабы записать рассказ обо всем случившемся, пока еще свежи воспоминания. Разумеется, записывать придется на людском наречии — иной способ устного общения мне неизвестен. Кто знает, где закончится повествование? Быть может, как легенда о приключении — на нашей родной планете? Или останется среди людей объяснять, откуда на их родине возникла наша колония?

Жалею только, что не спросил у Старейшины, как зовется наш народ. И потому начать необходимо так: «День первый в истории неведомого народа».

Перевод: О. Колесников

Примечания

1

«И в сердце растрава, и дождик с утра» (Поль Верлен. Хандра. Перевод Б. Пастернака).

(обратно)

2

Здесь: да-да (фр.).

(обратно)

3

Не беда (фр.).

(обратно)

4

Без сомнения (фр.).

(обратно)

5

Чуточка (фр.).

(обратно)

6

Я себя спрашиваю (фр.).

(обратно)

7

Здесь: Итак (фр.).

(обратно)

8

Болван! (фр.)

(обратно)

9

Конечно (фр.).

(обратно)

10

Спика — название звезды в созвездии Девы. — Прим. пер.

(обратно)

11

Ореада — нимфа, живущая в горах. — Прим. перев.

(обратно)

12

Charles Ain — С. Ain — Cain — английское написание библейского имени Каин. — Прим. перев.

(обратно)

13

«Милосердие! Молись за нас!» (лат.). Отрывки из католических молитв.

(обратно)

14

Помилуй! Грешен! (лат.)

(обратно)

15

Непереводимая игра слов на основе имени Эвел Книвел (Evel Knievel). Знаменитый в начале 70-х годов в США мотоциклист гонщик, известный сорви-голова, которому приписывают попытку «перелететь» через Снейк-ривер-каньон на мотоцикле с реактивным двигателем. — Прим. пер.

(обратно)

16

Пояса Ван Аллена — радиоактивные пояса Земли, названные в честь открывшего их американского астрофизика Джеймса Ван Аллена. — Прим. пер.

(обратно)

17

«Зеленые особняки» — самый известный роман Уильяма Генри Хьюстона (1841–1922); герой романа Авель влюбляется в свободную и независимую Риму «из зеленых особняков», иными словами не испорченного людьми леса. Рима великолепно имитирует пенье птиц и сама способна исчезать, как птица. Местные жители, уверенные в том, что Рима наложит заклятие на лес, боятся войти в него. Лес и сама Рима погибают в результате фанатизма и жадности людей. — Прим. пер.

(обратно)

18

Не тронь меня — (лат.).

(обратно)

19

Кто это? На помощь! (иск. исп.)

(обратно)

20

Откуда эти? — (иск. исп.)

(обратно)

Оглавление

Счастье — это теплый звездолет

…Тебе мы, Терра, навсегда верны

Последний полет доктора Айна

Эта ночь и каждая ночь

Безмятежность Вивиана

Что нам делать теперь?

Последняя из могикан, или Небо в алмазах

Тут я проснулся и оказался здесь, на холодном склоне холма

Райское молоко

Человек, который шел домой

Любовь есть Замысел, а Замысел есть Смерть

Девочка, которую подключили

Неприметные женщины

Перебирайся жить ко мне

*** Примечания ***