Схватка у Черного Моря [Владимир Григорьевич Коновалов Историк] (fb2) читать онлайн

Введение

Шел второй год Октябрьской революции. Молодая республика Советов вела тяжелую борьбу за сохранение социалистических завоеваний. Терпя голод и холод, рабочие и крестьяне героически отражали удары международной буржуазии и внутренних контрреволюционных сил. На всех основных фронтах были нанесены серьезные удары по империалистическим хищникам и их ставленникам. На Украине разгромлена буржуазно-националистическая Директория, с юга республики, в том числе и из Одессы, изгнаны англо-французские интервенты. Подняв красные флаги, возвращалась домой французская черноморская эскадра.

В Западной Европе происходил могучий подъем революционного движения. В марте 1919 года была провозглашена Советская власть в Венгрии. Развертывалась национально-освободительная борьба народов колониальных и зависимых стран. Обострились противоречия между крупнейшими империалистическими странами. Во всех этих политических явлениях и процессах общественной жизни сказывалось влияние Октябрьской революции.

Коммунистическая партия, во главе которой стоял великий Ленин, уверенно вела рабочих и крестьян страны Советов по еще неизведанным путям строительства новой жизни. Партия не скрывала от своего народа, что страна находится в окружении сильных врагов, что впереди будут не только победы, но и тяжелые испытания и большие трудности.

В. И. Ленин, выступая перед делегатами VIII съезда партии в марте 1919 года, говорил:

«...как бы тяжелы ни были испытания, которые могут на нас еще обрушиться, как бы велики ни были беды, которые может еще принести нам издыхающий зверь международного империализма,— этот зверь погибнет и социализм победит во всем мире» ^{1}.

Деникинские войска начали наступление еще весной 1919 года, когда враги Советской власти наносили главный удар с востока силами колчаковской армии. Деникин рассчитывал соединиться с Колчаком на берегах Волги, чтобы потом вместе пойти на Москву. В то же время активизировали наступательные действия Юденич на подступах к Петрограду, интервенты и белогвардейцы — на севере, петлюровцы и белополяки — на западе страны. Так начался объединенный поход Антанты. Но Колчак не оправдал надежд, которые возлагали на него империалисты Англии, Франции и Соединенных Штатов Америки. Красная Армия к лету 1919 года разгромила первый поход Антанты, колчаковская армия была отброшена за Урал. Однако белогвардейским войскам удалось захватить Донецкий бассейн и продвинуться к центральным районам Советской республики. На юге Украины снова сложилась тяжелая военно-политическая обстановка.

Империалисты Антанты не хотели смириться с поражением Колчака, не оставляли надежд на уничтожение республики Советов. Но теперь иностранные империалисты меняют направление главного удара. Свое внимание они сосредоточивают на Деникине. В официальных органах империалистических правительств летом 1919 года появляются статьи и заявления высокопоставленных лиц с кричащими заголовками о том, что судьба России будет решена на юге. С такими же заявлениями выступали и многочисленные представители Деникина за рубежом, надеясь побольше получить оружия и снаряжения от своих антантовских шефов.

Особенно щедро снабжало белогвардейцев оружием, боеприпасами и обмундированием правительство Англии. А один из главных вдохновителей интервенции военный министр Великобритании Черчилль открыто заявил, что деникинские войска он рассматривает как свою армию.

В 1924 году в Москве происходил суд над бывшим военным министром в кабинете Керенского, крупным разведчиком и организатором контрреволюционных организаций на территории нашей страны эсером Борисом Савинковым. В 1918—1919 годах он находился в Париже и Лондоне, где получал для белогвардейцев снаряжение и обмундирование. Вот что выяснилось во время допроса Савинкова в суде:

Председатель. Во время ваших разговоров с Черчиллем, Ллойд Джорджем и французскими министрами приходилось вам узнавать какие-нибудь соображения чисто военные?

Савинков. Черчилль мне показал карту юга России, где были указаны флажками войска деникинские и ваши войска. Помню, как меня потрясло, когда я подошел с ним к этой карте, он показал мне деникинские флажки и вдруг сказал: «Вот моя армия».

Председатель. Черчилль?

Савинков. Да, Черчилль. Я помню, как у меня ноги приросли к полу...

Председатель. Вы что-нибудь ответили на эту фразу?

Савинков. Я ничего не ответил. У меня, я вам говорил, приросли ноги к полу. Я хотел выйти, но тогда представил себе, что вот я сижу в Париже, а там, на далеком фронте, русские добровольцы ходят разутые, и, вот, если я хлопну дверью и выйду со скандалом из этого кабинета, они будут ходить без сапог. Я стиснул зубы, а унижение свое положил в карман.

Через порты Черного моря Деникин получил из Англии, Франции, США и других стран много вооружения. Белогвардейские войска были одеты в шинели и сапоги, полученные от союзников. В войсках Деникина находились английские, американские и французские офицеры, летчики, танкисты, военные и технические инструкторы.

Овладев Донбассом, деникинцы развернули боевые операции, чтобы в дальнейшем широким фронтом перейти в наступление на Москву. Белогвардейцам помогал англо-французский флот на Черном море.

Делая главную ставку на Деникина, империалисты Антанты не ослабляли своей помощи Колчаку, Юденичу и другим контрреволюционным силам. Не сбрасывали они со счетов махновско-кулацкие и петлюровские банды. В это время делаются попытки установить связи между деникинцами и Петлюрой, армия которого, пополненная галицийскими сичевиками, наступала на Киев с запада. На Украину и Белоруссию с запада наступали белополяки.

Начался новый объединенный поход империалистов Англии, США, Франции и других стран. Английские газеты и радио во весь голос трубили, что начинается объявленный Черчиллем «поход 14-ти государств», которые до конца 1919 года овладеют сердцем России — Москвой.

Об этом кричали не только буржуазные газеты — сам Деникин в так называемой «московской директиве», подписанной 3 июля 1919 года в Царицыне и провозглашавшей начало нового объединенного похода Антанты, подчеркнул, что этот поход имеет «конечной целью захват сердца России — Москвы» ^{2}.

Под общим командованием Деникина находились три армии: «Добровольческая», которой командовал генерал Май-Маевский, Донская, под командованием генерала Сидорина, и Кавказская —-генерала Врангеля. В «московской директиве» предусматривалось, что все три армии будут наступать на Москву: «Добровольческая» — через Курск, Орел, Тулу; Донская — через Воронеж, Козлов (Мичуринск), Рязань; Кавказская осуществит глубокий фланговый маневр через Саратов, Пензу, Арзамас, Нижний Новгород и Владимир.

В «директиве» также указывалось, что группе войск под командованием генерала Добровольского надлежало выйти на линию Днепра, захватить Херсон и Николаев. А пункт 6-й «директивы» гласил: «Черноморскому флоту содействовать выполнению боевых задач... и блокировать порт Одессу» ^{3}.

В тот же самый день, когда в Царицыне подписывалась «московская директива» о наступлении на Москву, В. И. Ленин написал письмо ЦК РКП (большевиков) к организациям партии «Все на борьбу с Деникиным!» Это была не только программа разгрома деникинских полчищ, но и программа, выдвинувшая ряд принципиальных положений, которыми наша партия руководствовалась и в годы Великой Отечественной войны Советского Союза. Подчеркнув, что наступил один из самых критических, по всей вероятности, даже самый критический момент социалистической революции, В. И. Ленин отметил, что империалисты делают отчаянную попытку восстановить в нашей стране иго капитализма посредством нашествия Деникина, которому они, как и Колчаку, оказали помощь офицерами, танками, снарядами, снаряжением и т.д.

Ленин призвал рабочих и крестьян Советской республики напрячь все силы, чтобы отразить нашествие Деникина и разгромить его. «Все коммунисты прежде всего и больше всего,— говорилось в письме,— все сочувствующие им, все честные рабочие и крестьяне, все советские работники должны подтянуться по-военному, переведя максимум своей работы, своих усилий и забот на непосредственные задачи войны, на быстрое отражение нашествия Деникина, сокращая и перестраивая, в подчинение этой задаче, всю свою остальную деятельность.

Советская республика осаждена врагом. Она должна быть единым военным лагерем не на словах, а на деле.

Всю работу всех учреждений приспособить к войне и перестроить по-военному!» ^{4}

Этими же ленинскими идеями были проникнуты решения Пленума ЦК РКП (б), который состоялся в начале июля 1919 года. Пленум наметил мероприятия по укреплению Южного фронта, где решалась судьба завоеваний пролетарской революции.

Нисколько не преуменьшая опасности, признавая открыто все трудности, Коммунистическая партия разъясняла массам всю правду, твердо и уверенно заявляла: «Деникин будет сломлен и раздавлен, так же развалится, как развалился Колчак». Коммунисты шли в гущу широких масс, воспитывая у них организованность, дисциплину и преданность великому делу социалистической революции.

Боевые дни

В первых числах мая 1919 г. одесскому окружному военному комиссару Артему Кривошееву стали поступать перехваченные радиограммы деникинского командования на Черном море. Каждая радиограмма кодировалась двухзначным шифром по двум системам, одна из которых оставалась пока нераскрытой. Сколько не бились дешифровщики над текстом, результатов это не дало. Получались бессмысленные ребусы, сохранявшие, по всей вероятности, важную тайну.

Десятки раз перечитывал Кривошеев лежавшие перед ним обрывки радиограмм:

«Старшему лейтенанту... должен... секретную...»

«...следовать ... французским ... барон Пиллар-фон-Пильхау...»

«...кормовой ... андреевский... маневрировать... кочегаров...»

«...оборудовать 424... леерного... шхун... десант помощью барж...»

Из всего, что поддалось дешифровке, явствовало, что белогвардейцы затевают какую-то операцию на море, к которой определенное отношение имеет флот союзников.

Придя к такому выводу, окрвоенком позвонил председателю губисполкома Клименко и попросил еще раз обсудить вопрос об усилении морской обороны одесского побережья, подчеркнув, что получены новые материалы, не терпящие отлагательства.

Руководство партийных и советских органов города понимало всю серьезность положения Одессы и, особенно, уязвимость ее с моря. Секретарь губкома партии Ян Гамарник вместе с окрвоенкомом Артемом Кривошеевым направили в Морское управление штаба Народного комиссариата по военным делам Украины несколько телеграмм с просьбой организовать морскую оборону Одессы. Эти телеграммы с соответствующими резолюциями попадали командующему Советским Черноморским флотом А. И. Шейковскому и оставались без движения. Он неизменно отвечал: «Вопрос изучается» или «Вопрос поставлен в высших инстанциях».

Я. Б. Гамарник

Губком партии и губисполком сразу же после изгнания англо-французских оккупантов из Одессы обратили самое серьезное внимание на укрепление одесского побережья. По их просьбе в Одессу приезжал представитель Морского генерального штаба УССР ^[1]. Он объехал все побережье, знакомился с обстановкой на месте. Вскоре Высшая военная инспекция Рабоче-Крестьянской Красной Армии предписала командующему III Украинской Советской Армией Н. А. Худякову организовать оборону одесского побережья. А еще раньше Худяков информировал Гамарника, что он просил командующего армиями Украинского фронта В. А. Антонова-Овсеенко прислать в Одессу две подводных лодки для предупреждения возможной высадки десанта.

Известна была в Одессе и докладная записка начальника оперативного отдела Морского генерального штаба УССР П. X. Вукова, составленная еще до освобождения Одессы от французской оккупации. В этой записке о морской обороне одесского побережья говорилось:

«Срочность поставленной задачи и недостаток технических средств не позволяют организовать оборону применительно к современным требованиям морского дела. Зато все, что имеется под руками, должно быть использовано. Все морские орудия, имеющиеся в арсеналах, складах, заготовленные для кораблей, готовность которых не может быть очень скорой, должны быть установлены на берегу для защиты фарватеров, входов во внутренние водные пространства, бухт, пригодных для производства десантных операций. Ни одна мина заграждения не должна оставаться втуне где-нибудь на задворках портовых складов. Должны быть оборудованы хотя бы самым примитивным способом приспособления для постановки мин заграждения. Должна быть организована служба связи на побережье; крайне важно было бы организовать также гидроавиационные отряды» ^{5}.

И все же вопрос об организации морской обороны не подвинулся вперед ни на шаг. В Одессе в то время имелась всего одна батарея из 6-и орудий. Движение же судов Антанты у одесского побережья с каждым днем усиливалось. Уже появились английские миноносцы, на внешний рейд заходили 3 французские канонерки, где-то поблизости находились крейсеры «Кагул» и «Память Меркурия» под андреевским флагом. А тут еще эти шифрованные радиоперехваты... Они таили в себе что-то неразгаданное, вселяли тревогу...

Доклад Кривошеева обсуждался 15 мая на объединенном заседании губкома партии и губисполкома. Заседание, в котором участвовали Ян Гамарник, Иван Клименко, Елена Соколовская и другие ответственные работники, одобрило предложения окрвоенкома о назначении военным руководителем морской обороны Черноморского побережья бывшего контр-адмирала в дореволюционном флоте А. В. Немитца, о подчинении ему всех портов, входящих в Одесский военный округ, о создании экипажа сводных морских команд флота для охраны Одессы, об установке на побережье орудий, снятых с военных кораблей.

Мероприятия губкома партии и губисполкома не встречали поддержки у командующего Советским Черноморским флотом Шейковского и при его влиянии они долго не решались в Морском управлении штаба Народного комиссариата по военным делам УССР. Создавались различные комиссии, организовывались проверки, составлялись акты, а дело стояло на месте.

Одна из комиссий, побывавшая в Одессе в конце мая, донесла в центр: «Одесский окрвоенком самостоятельно подчинил себе все порты, входящие в его округ, и назначил военно-морским руководителем бывшего контр-адмирала и командующего Черноморским флотом Немитца, что сильно затрудняет работу центра» ^{6}.

Против назначения Немитца на пост руководителя военно-морской обороной одесского побережья настойчиво возражал Шейковский. Прибыв в Одессу из Николаева, где находился его штаб, Шейковский долго доказывал сначала Кривошееву, а потом в губкоме партии — Гамарнику, что Немитцу нельзя доверять такой высокий пост, что он может в самый ответственный период изменить, перейти на службу к деникинцам.

— Почему вы не доверяете Александру Васильевичу, на чем основаны ваши подозрения?— спросил Гамарник Шейковского, когда тот, выходя из себя, заявил, что Немитца надо немедленно отстранить от руководства.

— Он царский адмирал, идейно навсегда связанный со своим классом,— ответил Шейковский.

— Этого недостаточно для обвинения,— возражал Гамарник. Вы ведь тоже капитан 1-го ранга царского флота, но вам же Советская власть доверяет?

Шейковский растерялся, сказал на прощание:

— Смотрите сами, но я вас предупреждаю от чистого сердца. Подумайте, взвесьте все, чтобы потом не пришлось сожалеть.

Много усилий приложил Кривошеев — сам бывший военный моряк — для организации экипажа сводных морских команд флота. Он держал под своим контролем комплектование экипажа личным составом, внимательно следил за тем, чтобы в морские команды не попали случайные люди. Но вот уже экипаж создан, подобраны командиры и политкомы команд, начато обучение. Оружия на месте изыскать не удалось, запросили штаб Реввоенсовета республики, послали официальное требование на 1500 винтовок, 300 тыс. патронов и 10 пулеметов. Долго не было никакого сообщения, наконец, пришел ответ: «Отказать. Одесского экипажа не существует. Начморупр Бутаков»^{7}.

Иностранные морские пираты все более наглели. Их крейсеры и миноносцы подолгу стояли на внешнем рейде. Хотя блокада формально не была объявлена, антантовские корабли контролировали все входящие в Одесский порт суда. Кривошеев поставил перед Морским управлением вопрос о захвате или обстреле из береговых батарей иностранных военных кораблей. Ответ на этот раз приходит быстро: рекомендуется повести на иностранных кораблях пропаганду и добиться поднятия на них красных флагов. На просьбу окрвоенкома прислать в Одессу несколько 12-дюймовых орудий пришел снова отрицательный ответ. Кривошееву разъяснялось, что для дальнобойных орудий нужны бетонированные площадки да и сами орудия надо перевозить из Кронштадта. Когда губком партии поддержал требование Кривошеева о необходимости доставить в Одессу дальнобойные орудия, было получено разъяснение, что Одесса — «открытый порт и не имеется возможности защищать его от обстрела с моря»^{8}.

Почему же все начинания и просьбы партийных и военных органов Одессы по укреплению обороны Черноморского побережья не получали поддержки в Морском управлении Народного комиссариата по военным делам УССР? На этот вопрос ответа в Одессе дать никто не мог. В таких условиях ничего не оставалось, как направить знающего и авторитетного человека в центр. После обсуждения ряда кандидатур губком партии остановился на А. В. Немитце.

23 июня 1919 г. А. В. Немитц выехал в Москву. Время было трудное. Нередко военные специалисты изменяли тогда Советской власти, что не могло не вызвать недоверия к ним. На этой почве часто происходили конфликты и трения, иногда чрезмерным подозрением отталкивались честные специалисты военного дела. Партия, В. И. Ленин нередко поправляли те партийные организации, которые брали неверный тон по отношению к военспецам, устраняли помехи на пути их привлечения к работе в Красной Армии. Была и другая крайность, против которой партия тоже вела борьбу. Известно, что Троцкий слепо доверял старым военным специалистам, среди которых были люди ненадежные и явные предатели. На институт военных комиссаров, введенный по инициативе В. И. Ленина, и возлагалась одна из задач — неослабный партийно-политический контроль за работой военных специалистов.

Немитц ехал с докладом о состоянии обороны Черноморского побережья. Ему поручалось добиться утверждения одобренного губкомом партии плана обороны одесского побережья и доложить в Москве, что Морское управление Народного комиссариата по военным делам УССР по непонятным причинам чинит препятствия, не помогает провести укрепление обороны побережья Черного моря. Как то его встретят в Москве, как отнесутся к жалобам бывшего царского адмирала на такой авторитетный советский орган как Морское управление Народного комиссариата по военным делам республики? Поверят ли в искренность его стремлений сделать как можно больше, чтобы обезопасить морские границы Украины? «Капитан I ранга Александр Иванович Шейковский хороший знаток военно-морского дела. Чем же он руководствуется, отвергая все наши предложения?»— недоумевал Немитц.

Эти мысли не покидали его всю дорогу, а длилась она целую неделю. Немитц вез с собой письмо главнокомандующему вооруженными силами РСФСР И. И. Вацетису от члена Реввоенсовета XII армии С. И. Аралова.

В письме Аралов просил главкома принять для доклада военного руководителя Морской обороны Черноморского побережья Немитца. «Немитц, — писал Аралов,— прекрасно работает, очень энергичный, знающий человек. С гетмано-петлюровщиной не работал, голодал. С переходом власти к нам сразу же начал работать, проявил максимум энергии и наладил дело обороны Одесского округа» ^{9}.

В Москве Немитцу стало ясно, почему все решения Одесского губкома партии, губревкома об усилении морской обороны побережья не встречали поддержки в Морском управлении штаба Народного комиссариата по военным делам Украины.

В этом управлении в вопросах обороны побережья стояли на позиции Шейковского. Управление представило в Москву доклад, в котором доказывалось, что Украинская ССР в настоящий момент не имеет сил, которые могли бы воспрепятствовать высадке десанта, если бы Антанта решила в каком-либо пункте ее произвести. Авторы доклада утверждали, что «благодаря огромной дальности и силе своего огня эскадры Антанты могут привести к молчанию любую приморскую крепость на Черном море и отогнать от берега любую военно-сухопутную силу, стянутую к пункту высадки для противодействия таковой» ^{10}.

Ошибочность и вредность этой, как ее назвал Немитц, «теории безнадежности», была очевидна. Немитц представил командующему морскими силами республики конкретный технически обоснованный план обороны Черноморского побережья, одобренный губкомом партии. Предусматривалась установка минных заграждений и целой сети батарей, обеспечивающих перекрестный обстрел как Одесского залива, так и подступов к Очакову, Николаеву, Херсону.

В начале июля план был рассмотрен и утвержден командующим морскими силами республики Е. А. Беренсом и к 10 июля представлен на утверждение Главнокомандующего всеми вооруженными силами республики.

* * *

Обстановка на Украине все больше и больше усложнялась. Деникинские войска захватили Харьков, Екатеринослав, Полтаву и начали продвигаться в направлении к Елисаветграду, Николаеву, Одессе, одновременно наступая на Киев. Нависла прямая угроза полной потери завоеваний Октябрьской революции на всей территории Украины.

Тревожно стало и в районе Одессы. 3-й корпус генерала Шиллинга двигался на Одессу по линии Херсон-Николаев. Другая белогвардейская часть наступала в направлении Вознесенск—Березовка, а с моря угрожали суда Антанты и белогвардейского военного флота. В ночь с 10 на 11 июля официально была возобновлена блокада порта и города Одессы ^{11}. С этого дня на внешнем одесском рейде стали крейсер и миноносец под английскими флагами, три французских канонерских лодки и греческий транспорт. Ночью суда стояли без огней, к ним подходили небольшие суда, парусники. Заметно оживилось движение неприятеля от Каролино-Бугаза, задерживались рыбачьи лодки.

Военный флот Антанты не случайно подошел к одесским берегам. В июне Деникин получил заверение от Антанты в том, что ему будет оказано всемерное содействие в операциях под Одессой ^{12}. Установление блокады Одессы являлось началом активных действий союзников на море.

И. Е. Клименко

По распоряжению штаба антантовской эскадры все суда с продовольствием, фруктами и т. д. не могли проходить в порты, где была Советская власть. Любое судно, включительно до дубков, на которых перевозились арбузы, останавливалось на подступах к Одессе и капитану вручалось письменное указание: «Главнокомандующий флотом разрешает вам идти либо в Новороссийск, либо в другие порты, где нет Советской власти» ^{13}.

Цель пребывания англо-французских военных судов в водах Черного моря командование первое время держало в секрете. Но об этом откровенно говорили младшие чины союзного флота. Шкиперу парусно-моторной шхуны «Александра» Ивану Цыганкову удалось незаметно обойти два патрулировавших судна союзников. Он шел с грузом муки в Одессу. Но у Тендры его задержала французская канонерка. В разговоре с Цыганковым лейтенант французского флота сказал:

— Цель наша — разрушать советский транспорт. Мы будем держать блокаду до тех пор, пока Колчак не войдет в Москву.

Серьезная опасность, созданная падением Харькова и Екатеринослава, требовала принятия решительных мер по перестройке деятельности партийных, советских и других организаций Одессы и губернии. Этот вопрос обсуждался 4 июля на совместном заседании президиума губисполкома, губкома партии и окружного военного комиссариата. Заседание постановило образовать Совет обороны Одесского округа, как высший политический, государственный и военный орган, в руках которого должна быть сосредоточена вся полнота власти. В состав Совета вошли секретарь губкома партии Ян Гамарник, председатель губисполкома Иван Клименко и окружной военный комиссар Борис Краевский ^[2]. Для борьбы с контрреволюцией в тылу при Совете обороны был организован Чрезвычайный Революционный трибунал в составе Яна Гамарника, Лаврентия Картвелишвили и пересыпского рабочего Никиты Познякова.

На заседании, где были организованы Совет обороны и Революционный трибунал, Гамарник говорил:

— Создание Совета обороны не означает, что мы думаем только об обороне. Нет, у нас мысль другая: не обороняться, а наступать, готовить Деникину и его опричникам погибель. На случай временного оставления Одессы (во время войны все может случиться) мы подготовим в городе такую нелегальную организацию, которая в деникинском тылу поднимет массы, и они помогут Красной Армии потопить белогвардейское войско в Черном море.

Тут же на совместном заседании было поручено Соколовской и Картвелишвили приступить к отбору коммунистов для работы в деникинском тылу, разработать схему построения подпольной организации, снабдить будущих подпольщиков всеми необходимыми материально-техническими и денежными средствами. Обращалось внимание на подыскание и подготовку явок и конспиративных квартир. Лаврентию Картвелишвили было поручено подобрать полиграфистов, подыскать помещение типографии, обеспечить ее шрифтами, печатной машиной и бумагой.

Совет обороны приступил к своей деятельности — фронт требовал солдат, оружия, хлеба. Советское правительство Украины объявило мобилизацию в ряды Красной Армии. На этот раз призывались под ружье не только рабочие, но и крестьяне. Сложность состояла в том, что мобилизация проводилась в момент созревания урожая. Чтобы сорвать мобилизацию, кулацкие и другие контрреволюционные элементы убеждали крестьян, что сначала надо убрать урожай, а потом идти на призывные пункты. «Мобилизация может и подождать, главное не дать погибнуть хлебу»,— агитировали они.

5 июля Совет обороны Одесского округа опубликовал воззвание к рабочим и крестьянам, призывая их на борьбу с Деникиным и Колчаком. В нем ставился вопрос:

«Но почему же так спешит Рабоче-крестьянское правительство с мобилизацией крестьян, почему не ждет оно полной уборки урожая, почему оно не опасается, что хлеб — залог нашей жизни и победы рабочих и крестьян над своими классовыми врагами — останется неубранным и сгинет на полях?»

И давался ответ:

«Товарищи, ждать нельзя ни одного дня, ни одного часа! Враг стоит у дверей Украины, он захватил уже Екатеринослав и Харьков и по пути своего продвижения предает край огню и мечу. Десятки тысяч расстрелянных рабочих и крестьян, порка крестьян целыми уездами, публичная порка женщин, восстановление всюду в захваченных местностях власти помещиков и капиталистов, контрибуция, налагаемая на крестьян, карательные экспедиции против рабочих и крестьян, имевших какое бы то ни было отношение к Советской власти,— вот что несут с собой Колчак и Деникин российскому и украинскому крестьянству и пролетариату.

И для того, чтобы не допустить всех этих египетских казней черносотенных фараонов, необходимо тотчас же взять в руки оружие и пойти на фронт, чтобы не только приостановить их продвижение, но гнать Деникина и его опричников обратно, уничтожая офицерскую армию до тех пор, пока не удастся все его преступное войско сбросить в море» ^{14}.

В воззвании говорилось, что хлеб не пропадет, урожай будет убран. Все оставшиеся в тылу мобилизуются для полевых работ. Совет обороны направил 7 июля в волости и уезды 30 рабочих-агитаторов для разъяснения целей мобилизации. Были изданы на русском и украинском языках листовки: «Все —для обороны страны, все— для фронта, все наши силы и средства — для Красной Армии».

Много внимания уделял Совет обороны закупкам продовольствия для Красной Армии и рабочего класса Петрограда — колыбели пролетарской революции. В июне Одесский Совет рабочих депутатов выделил 6 миллионов рублей для этих целей. В Петроград было отправлено 40 вагонов разных продовольственных грузов. 26 июня Чрезвычайный уполномоченный Петроградского Совета по делам продовольствия на Украине С. Стриевский прислал на имя председателя Одесского губисполкома телеграмму, в которой писал:

«Красный Петроград будет сражаться до последней капли крови и отобьет все атаки врагов... От имени Петроградского Совета и сражающихся на петроградском фронте товарищей красноармейцев горячо благодарю Одесский исполком за братскую помощь Петрограду...» ^{15}

9 июля в газетах появилось сообщение, что 8 июля из Одессы отправлен для петроградского пролетариата еще один маршрутный поезд с продовольствием в составе 41 вагона и что заканчивается погрузка третьего продовольственного поезда.

Еще два дня спустя газеты стали публиковать сообщения об отправке из Одессы на фронт вновь сформированных красноармейских частей. На митингах, состоявшихся перед отъездом, красноармейцы клялись до последней капли крови защищать республику Советов.

Предвестники грозы

Внутренняя контрреволюция и империалисты Запада не оставляли надежд реставрировать на Украине буржуазный строй. Но весной и летом 1919 года свои коварные планы они хотели осуществить путем организации кулацких восстаний, дезорганизации советского тыла. В этот период в южных районах Украины были две таких попытки: мятеж петлюровского атамана Григорьева в мае и восстание в немецких колониях в июле.

В числе советских войск, занявших в начале апреля Одессу, находилась 6-я дивизия под командованием Григорьева. Бывший царский офицер эсер Григорьев раньше служил у Петлюры, потом перешел на сторону Советской власти. В Одессе его дивизия, состоявшая из бывших петлюровцев, занялась грабежами. Грабила склады в порту, устраивала пьяные кутежи.

Поведение григорьевцев встревожило местные власти. 15 апреля в губкоме КП (б) состоялось совещание, на котором обсуждался вопрос о бесчинствах и грабежах григорьевцев. Выступившие на совещании окружной военный комиссар А. Т. Кривошеев, командующий, 3-й Советской Украинской армии Н. А. Худяков и член Реввоенсовета армии Е. А. Щаденко заявили, что дивизия Григорьева разложилась, что ее надо расформировать, а Григорьева немедленно арестовать и расстрелять. Запросили по этому делу Народный комиссариат по военным делам Украины. Оттуда пришел отрицательный ответ ^{16}. В аппарате Наркомвоена готовили приказ о награждении Григорьева золотым оружием за взятие Одессы.

Губком КП (б) Украины настаивал на аресте Григорьева, причем в то время это можно было осуществить без всяких осложнений. Но Наркомвоен не давал согласия. Тогда губком обратился непосредственно к народному комиссару по военным делам Украины Н. И. Подвойскому. Губком просил прислать в Одессу представителей Наркомвоена для решения вопроса на месте. Пока шли переговоры, григорьевская дивизия вышла из Одессы и отправилась в Александрию, учиняя по пути погромы, расстрелы, разбойничьи набеги на населенные пункты. В это время из Народного комиссариата по военным делам УССР пришла телеграмма: «Действуйте по своему усмотрению, рекомендуем попытаться взять Григорьева дипломатически» ^{17}.

Но было уже поздно. Матерый волк буржуазно-националистической контрреволюции объявил себя «гетманом всея Украины». Потребовалось две недели, чтобы ликвидировать мятеж Григорьева.

В окрестностях Одессы находились немецкие поселения. Бесчеловечно эксплуатируя русских и немецких батраков, быстро богатели кулаки-колонисты. Советская власть уничтожила помещичьи владения. Земля как русских, так и немецких помещиков была передана трудовому крестьянству. Но кулаки-колонисты остались. Недовольные ограничениями, которые к ним применило рабоче-крестьянское правительство, они открыто не осмеливались выступать, но исподволь вели подрывную работу против Советской власти. Большие запасы хлеба прятали в винных подвалах и ямах, вели контрреволюционную агитацию, отказывались идти в Красную Армию. Когда весной 1919 года советские войска изгнали из Одессы англо-французских интервентов, сотни белогвардейских офицеров из гарнизона города укрылись в немецких колониях.

Вот на эти колонии, полукольцом окружавшие Одессу, и обратил внимание Деникин. Разрабатывая план летнего наступления, он рассчитывал свергнуть Советскую власть на юге Украины путем внутреннего контрреволюционного выступления при поддержке англо-французской военной эскадры. Ударной силой выступления должно было явиться восстание немцев-колонистов. В Одессу, Николаев, Херсон и другие города юга Украины в мае-июне были направлены организаторы контрреволюционных заговоров, диверсанты, шпионы, разведчики. Они приступили к собиранию контрреволюционных сил и подготовке их к вооруженному выступлению. Для создания ударных отрядов из колонистов и подготовки восстания Деникин направил в немецкие колонии специальную офицерскую группу из 28 человек. Ее возглавил генерал-майор Адольф Шелль и его ближайшие помощники штабс-капитан Гартман, ротмистры Е. Шелль и О. Сингейзон. Они установили связи с офицерами «Добровольческой» армии, нелегально проживавшими среди колонистов, и развернули широкую деятельность по подготовке мятежа против Советской власти.

Активизировали свою контрреволюционную работу и агенты, направленные Деникиным в Одессу и другие города южной части Украины. Независимо от белогвардейской разведки и контрразведки, действовала довольно широко разветвленная шпионско-агентурная организация под названием «Азбука», во главе которой стоял известный идеолог монархизма В. В. Шульгин. Центр «Азбуки» сначала был в Киеве, потом был перенесен в Одессу, ее отделение имелось при штабе Деникина.

Незадолго до восстания немцев-колонистов «Азбука» сообщала из Одессы в штаб Деникина:

18 июля

«Работа наших людей в немецких колониях идет успешно. Колонисты с большим рвением записываются в отряды».

20 июля

«Советы объявили мобилизацию и обратились с воззванием собирать оружие. Поэтому колонисты сносят оружие в определенные места, там его проверяют, ремонтируют, все это делается открыто, под видом подготовки оружия для Красной Армии».

21 июля

«Нам удалось в Одессе поставить своих людей на работу по снаряжению патронов, отправляемых частям Красной Армии. Теперь при первых выстрелах будет портиться канал винтовки, а затем произойдет разрыв его».

22 июля

«Уже намечены (на случай падения большевистской власти) представители городского и уездного самоуправления — Кондратьев, Ярошевич, Бутенко, Адамовский».

Генерал Шелль и его заместитель полковник Бруслер не ограничивались только подготовкой мятежа кулаков-колонистов. Они понимали, что находящиеся в Одессе воинские части могут в первые же дни подавить очаг контрреволюции. Недостаточно организованные, наспех подготовленные кулацкие отряды не устояли бы против дисциплинированных и стойких частей гарнизона. Поэтому организаторы мятежа решили заслать своих сторонников в эти части с целью распропагандировать их, чтобы они перешли на сторону восставших кулацко-колонистских отрядов, или сделать их небоеспособными. Подрывная работа развернулась и в том и в другом направлениях, в нее активно включились резиденты «Азбуки», разведка и контрразведка «Добровольческой» армии.

В распоряжении коменданта города Домбровского находился отряд особого назначения, состоявший из отдельных, так называемых летучих, отрядов. Отряд нес охрану города и дозорную службу.

1-й летучий отряд размещался в гостинице «Централь» на Преображенской улице. Командовал отрядом Казаков. Люди этого отряда в большинстве случаев случайные, недисциплинированные. Целые дни они проводили праздно, пьянствовали. Инспектор пехотных частей Высшей военной инспекции Красной Армии, побывавший в отряде, так охарактеризовал его: «По всем данным такой отряд способен на всякие гадости и беззакония. Командир — бесцветная личность».

2-й летучий отряд располагался в гостинице «Большая Московская» на Дерибасовской. Командир отряда Корниенко в день инспекторской проверки был в нетрезвом состоянии. «Оргии и пьянство, процветающие в этом отряде, производят удручающее впечатление»,— писал инспектор в своем докладе.

Не лучшее положение было и в 3-м летучем отряде, который занимал гостиницу «Виктория», и в грузинской летучей сотне, размещенной в гостинице «Континенталь».

Все эти отряды представляли недисциплинированную и необученную массу. В них было много различных преступных элементов, белых офицеров и положиться на такие части нельзя было. Поэтому инспектор сделал правильный вывод, предложив вывести все эти отряды из гостиниц и расформировать. Но это не было сделано.

Караульную службу в Одесском порту нес «Союз георгиевских кавалеров». Характерно, что никто не поручал ему охрану важнейшего участка города. С первых дней освобождения Одессы от интервентов георгиевские кавалеры добровольно согласились нести свою службу ^[3].

Белогвардейским агентам не представляло больших трудностей взять эти отряды под свое влияние. На командные должности проникли царские офицеры. Вокруг тех, кто был предан Советской власти, плелись интриги, строчились доносы, велась тщательно продуманная работа по устранению их из отрядов. Такую же подрывную деятельность проводили белогвардейские агенты в грузинском эскадроне особого назначения и в Черноморском батальоне, которым командовал матрос-анархист Стародуб.

Черноморский батальон, в котором числились 465 красноармейцев и 33 человека комсостава, сформирован был по заданию деникинского командования. Группа офицеров-белогвардейцев во главе со Стародубом пользовалась особым доверием коменданта города Домбровского ^[4]. Последний поручил Стародубу взять под свое командование небольшой отряд моряков, расположенный на Большом Фонтане. Вступив в командование отрядом, Стародуб и его помощники начали вербовать добровольцев преимущественно из числа бывших офицеров и, тех, кто был «обижен» Советской властью. Все, в ком Стародуб был неуверен, а прежде всего большевики, под разными предлогами переводились в другие части.

В двадцатых числах июля одесское отделение «Азбуки» сообщало в штаб Деникина: «В Одессе уже есть отряды, которые всецело находятся под нашим влиянием. Командование грузинского эскадрона, Черноморского батальона и 1-го Одесского советского броневого дивизиона в наших руках. Автоброневики не пойдут за большевиками. В одном отряде мы провалены, арестовано важное лицо можно ожидать серьезных последствий».

На Французском бульваре, 29 стоял красноармейский отряд, носивший название «Громовой». Командовал отрядом бывший солдат Марчук, и почти все командные должности занимали красноармейцы — боевые и опытные, из бывших солдат старой армии. Посетивший отряд инспектор Высшей военной инспекции отмечал: «Красноармейцы — все кадровые, очень сознательные, все коммунисты. Они голодают, но духом не падают. Люди дисциплинированные и порядочные — готовый кадр младших начальников» ^{18}.

Сюда и стали наведываться деникинские агенты. Сразу раскрыть себя они не решались, прощупывали настроение отряда исподволь. 17 июля в отряд пришли два военнопленных, недавно вернувшихся из Франции. Солдат что постарше разговор с Марчуком начал издалека, жаловался на беспорядки, на плохое питание, говорил о том, что среди бывших военнопленных много желающих поступить в «Добровольческую» армию. Гость как бы между прочим поинтересовался настроениями в отряде, спросил, не высказывается ли красноармейцами мысль перейти к «добровольцам». Марчук заметил, что пришедший ведет себя как-то странно, разговор завел в отсутствии своего спутника. Трудно сказать, чем бы кончилась беседа, но тут в комнату вошел начальник штаба отряда Дмитрий Машкин, единственный в отряде офицер старой армии. В сидевшем он узнал полковника Глобачева, служившего прошлой зимой в контрразведке при одесском градоначальнике генерале Гришине-Алмазове. Второй «солдат» оказался прапорщиком Луки — тоже из контрразведки. Их немедленно арестовали и отправили в Чрезвычайный военно-революционный трибунал ^[5].

Отряд Марчука влился в 3-ю Советскую Украинскую армию и отправился на фронт.

О том, что назревает вооруженное выступление кулаков немецких колоний, никто не знал. В особый отдел при штабе командующего 3-ей Украинской Армией поступали сигналы об активизации кулацких элементов и их связи с бывшими офицерами, были сведения и о том, что в колониях с конца апреля накапливаются подозрительные люди. Штаб армии и его особый отдел никаких конкретных мер не приняли.

При губкоме партии работала немецкая коммунистическая группа. Но члены этой группы проживали в Одессе, в колониях они почти не бывали, с жизнью колоний тесно не были связаны и не имели в них своего надежного актива. Поэтому и группа немецких коммунистов не знала о готовившемся восстании.

В воскресенье 27 июля в 7 часов утра радист окружного военного комиссариата перехватил шифрованную радиограмму, переданную в штаб Деникина подпольной радиостанцией, установленной на каком-то корабле. В радиограмме сообщалось:

«Все отлично. Одесса вкольце. 12 тысяч восставших. Имею полные сведения о батареях. В Одессе положение красных более чем ненадежно. Капитан 1-го ранга Остелецкий».

Комитет Обороны Одесского округа 30 июля 1919 года сообщал:

«Неожиданно, как из-под земли, вырос новый фронт. Под самой Одессой, в 15—20 верстах, восстали против Советской власти немецкие помещики и «полупомещики», жестокие и грубые колонисты-кулаки, десятки лет беспрепятственно эксплуатировавшие немецких и русских работников» ^{19}.

В воскресный день 27 июля большие группы вооруженных людей стали сосредоточиваться в колониях Аккаржа, Мангейм, Мариенталь и других. В ряде сел оружие, собранное для Красной Армии, захватывалось мятежниками. Начался погром помещений местных Советов, призывных пунктов, арест советских активистов. Во второй половине дня беспорядочные толпы мятежников быстро распределились по отрядам, были сформированы роты, батальоны и эскадроны, командирами которых стали офицеры. Кулацко-офицерские банды заняли позиции в направлении Одессы. Их передовые части занимали Татарку, Болгарку, Аккаржу, железнодорожную станцию Выгоду.

Из Одессы к мятежникам выехали представители Советской власти для переговоров. Но главари кулацкого восстания отказались от переговоров, заявив, что пойдут в наступление на Одессу для свержения власти Советов.

Большинство одесской партийной организации сражалось на фронте против Деникина. Оставшиеся в городах и волостях коммунисты вступили в отряды местной обороны и отправились на борьбу с мятежниками. Общее командование отрядами, боровшимися с кулацко-офицерскими мятежниками, было возложено на военного комиссара города Евсевия Чикваная. Боевые дружины возглавляли рабочие-революционеры А. Трофимов, П. Мизикевич, А. Хворостин, Б. Гумперт, Н. Стрембицкий. Мужественно сражались с мятежниками отряды Андриана Гончарова и Калистрата Саджая (Калениченко) и отряд работников милиции под командованием Федора Данкевича.

Хорошо вооруженные мятежники сопротивлялись ожесточенно. В боях с ними смертью храбрых пали Павел Мизикевич, Федор Данкевич, Иван Разгуляев, Митрофан Веричанский, Иван Подрушняк, Андрей Лаздин и многие другие коммунисты и беспартийные рабочие.

П.И. Мизикевич

В эти дни около Одессы погиб 18-летний француз Анри Барберэ, внук парижского коммунара. Он со своей матерью, активной участницей революционного движения Розалией Барберэ, приехал в Москву, в 1918 году вместе с ней вошел во французскую коммунистическую группу, был избран членом редколлегии газеты «III Интернационал», которая издавалась этой группой в Москве. В Одессу Анри Барберэ приехал по поручению французской коммунистической группы. Узнав о кулацко-белогвардейском восстании в немецких колониях, он отправился в Аккаржу, чтобы на месте выступить с призывом сложить оружие, но был убит.

Умело применив тактику маневрирования, малочисленные части одесского гарнизона преодолели сопротивление в несколько раз превосходящих сил кулацко-офицерских мятежников. Контрреволюционный мятеж был подавлен.

"Одессу не сдавать!"

Центральный Комитет партии и лично В. И. Ленин внимательно следили за ходом событий на юге страны, своевременно принимали конкретные меры, направленные на решение важнейших боевых задач по разгрому врага, укрепляли боевое единство Российской и Украинской советских республик.

Весной 1919 года, когда над войсками Южного фронта нависла явная угроза удара со стороны деникинских армий, Центральный Комитет партии призвал всех коммунистов, всех партийных и советских работников, весь рабочий класс Украины напрячь все силы для отпора врагу. В. И. Ленин поставил тогда первоочередную задачу: немедленно провести мобилизацию не менее 20000 рабочих Харькова, Екатеринослава, Одессы, Николаева и Севастополя и перебросить часть войск Украинского фронта в помощь армиям Южного фронта для освобождения Донбасса.

Рабочий класс и беднейшее крестьянство горячо откликнулись на призыв ЦК партии. Единодушно одобрили решение ЦК РКП (б) и организовано вступили в Красную Армию рабочие одесских заводов и фабрик.

В резолюции, принятой 20 мая 1919 года на митинге рабочих завода имени Январского восстания, говорилось:

«Мы встанем в ряды красных бойцов и пойдем на смену уставшим товарищам. Пусть сильнее бьет контрреволюцию наша победоносная Красная Армия» ^{20}.

На митинге рабочих заводов Пересыпского района 21 мая была принята резолюция: «Рабочие Одессы в тесном единении с освобожденным крестьянством и рабочим классом Украины и России клянутся все свои силы отдать на спасение и укрепление революции.

Объявляя сейчас же, немедленно, мобилизацию рабочих от 25 до 30 лет включительно, мы заявляем, что все готовы по первому требованию, как только в том будет надобность, последовать за этими товарищами — передовыми нашими товарищами» ^{21}.

На расширенном заседании Одесского Совета рабочих и красноармейских депутатов 3 июня рабочие предложили резолюцию, которая была единогласно утверждена. В ней говорилось: «...Революционный пролетариат гор. Одессы на расширенном заседании Совета рабочих и красноармейских депутатов, с участием представителей профессиональных союзов и заводских комитетов, постановляет призвать всех рабочих Одессы, могущих держать в руках оружие, на защиту Донецкого бассейна и подавления казацкой контрреволюции и всеми имеющимися в распоряжении Одесского пролетариата силами и средствами содействовать наискорейшему освобождению Донецкого бассейна от белогвардейского ига с целью прочного воссоединения его с Советской Россией и Украиной» ^{22}.

Для выполнения этого постановления при Одесском Совете 5 июня был создан «Политический мобилизационный комитет по оказанию вооруженной помощи Донбассу в борьбе с деникинцами».

Мобилизация в Красную Армию проходила весьма успешно. Ежедневный наплыв рабочих на сборные пункты был настолько велик, что устанавливались очереди. Мобилизационные комиссии не успевали в один и тот же день освидетельствовать всех явившихся. «Настроение рабочих бодрое и сознательное. У ворот и во дворе сборного пункта устраиваются импровизированные митинги, на которых оживленно обсуждаются задачи, стоящие перед Красной Армией, и высказывается необходимость немедленного освобождения Донецкого бассейна от белогвардейских банд»,— сообщалось в печати.

За городом шла и деревня. Крестьяне села Кривая Балка Одесского уезда заявили на митинге, что они все до единого выступят с оружием в руках на защиту революции. «Мы знаем,— говорилось в резолюции митинга,— что партия коммунистов-большевиков с начала революции вела рабоче-крестьянский люд по правильному пути, за освобождение всех трудящихся от капитализма. Да здравствует власть Советов, да здравствует Интернационал, да здравствует Красная Армия!»

В Краснопольской волости Одесского уезда был сформирован из крестьян красноармейский полк под командованием местного коммуниста Николая Витюкова. 350 красноармейцев этого полка, выехавшие на фронт раньше, в первой половине июня уже сражались в советских войсках в районе Донецкого бассейна.

Успешно проходила мобилизация населения в ряды Красной Армии на защиту Донецкого бассейна в городе Ананьеве, в Березовке, Балте и других городах и селах губернии. Уезжавших на фронт рабочих заменяли у станков на заводах женщины, старики.

На губернской партийной конференции, которая проходила 27 и 28 июня, среди других вопросов обсуждался и вопрос об усилении помощи Красной Армии. Делегаты конференции говорили, что враг еще силен и может принести много бед Советской власти, что надо боевыми делами ответить на решение ЦК РКП (б) о помощи Донецкому бассейну и войскам Южного фронта.

Партийная конференция, приняла приветствие воинам Красной Армии, ведущим борьбу с деникинцами у Царицына, Харькова и Екатеринослава.

«Одесская губконференция КП (б) У,— говорилось в приветствии,— собравшись в ответственный, серьезный для революции момент, когда деникинские банды угрожают социалистической революции, посылает горячий привет бойцам, защищающим подступы к Царицыну, Харькову, Екатеринославу. Напряженно следя за героической борьбой Красной Армии на всех фронтах, мы от имени партийных организаций губернии обещаем отдать все силы на фронт и для фронта. Мы создадим коммунистические ядра во всех частях, мы пойдем впереди наступающих войск. С этой целью конференция постановляет мобилизовать 50% действительных членов партии и предписывает во исполнение приказа ЦК провести его в срочном порядке» ^{23}.

Решение губпартконференции выполнялось по-боевому. Уже к 1 июля на фронт отправилось 282 коммуниста.

В эти дни перед партийной организацией Одессы возникла еще одна трудность. Ее причиной явился так называемый «день мирного восстания».

Исполком Одесского Совета рабочих депутатов решил изъять у буржуазии излишние одежду и продовольствие. Это мероприятие назвали «днем мирного восстания». В утвержденной Советом инструкции указывалось, что организованные рабочие, разбившись на комиссии, обойдут буржуазные квартиры и изымут излишки одежды и продовольствия. В инструкции неточно было сформулировано то положение, что эта мера касается исключительно буржуазии, что рабочие и красноармейцы ни в коем случае не подлежат этой повинности. Вообще, проведение «дня мирного восстания» было ошибочным. В комиссии проникали случайные люди, которые воспользовались этим для личной наживы. Кроме того, под видом комиссий в дома отправлялись уголовники и налетчики. А если иметь в виду, что списков буржуазии не было и что комиссии по своему усмотрению да и по случайным расспросам решали, в какую квартиру заходить, а в какую нет, то можно себе представить, в чьих интересах был этот так называемый «день мирного восстания». Многие семьи рабочих, интеллигенции попали в поле деятельности комиссий или же просто были ограблены уголовниками.

Потоки мутной клеветы, подкрепляемой действительными фактами из практики «дня мирного восстания», намного осложнили работу партийной организации. На некоторых заводах города контрреволюционным элементам удалось повести за собой часть рабочих, произошли провокационные выступления. Губком партии, губисполком и Центральный совет профессиональных союзов рабочих Одессы обратились к населению со специальным обращением, в котором разоблачалась враждебная деятельность провокаторов. Приказ и инструкция о «дне мирного восстания» были отменены.

22 июня 1919 года Политбюро ЦК КП (б) У рассмотрело вопрос о положении в Одессе, о взаимоотношениях гражданских и военных властей, об укреплении связи с Киевом ^{24}. Центральный Комитет КП (б) У поддержал правильные требования Одесского губкома партии, осудил ошибочные действия некоторых военных руководителей, в том числе неправильное поведение председателя Высшей военной инспекции Красной Армии В. Г. Юдовского, который во время мятежа Григорьева выдвинул предложение, чтобы большевики Одессы временно передали власть левым эсерам. «Пусть они пока правят,—-говорил Юдовский,— а мы уйдем в подполье до тех пор, пока не подойдут подкрепления из Москвы». Центральный Комитет КП (б) У предложил Одесскому губкому партии и впредь проводить четкую идейную линию, ведя решительную борьбу за неуклонное выполнение решений и директив ЦК РКП (б) по укреплению Красной Армии и оказанию ей помощи.

В начале августа Политбюро ЦК РКП (б) рассмотрело вопрос об обороне Одессы и Киева. Троцкий предложил сдать противнику Черноморское побережье с Одессой и Николаевом ^{25}. На имя председателя Реввоенсовета республики 7 августа 1919 г. за подписью В. И. Ленина была направлена директива: «Политбюро ЦК, обсудив поднятые вами серьезнейшие вопросы, предлагает выполнить по этим вопросам директиву главкома Южфронту и XII армии, которая будет передана немедленно. Со своей стороны Политбюро настаивает, чтобы Одессу не сдавать до последней возможности» ^{26}.

Давая эту директиву, ЦК РКП (б) считал, что сдача Одессы и всего юга Украины (Троцкий предлагал отвести с юга все три дивизии XII армии — 45, 58 и 47-ю) не соответствовала общей обстановке Южного фронта, так как это укрепило бы позиции противника, создало бы ему условия для усиления наступления.

9 августа В. И. Ленин посылает в Совет Народных Комиссаров Украины телеграмму, в которой вновь подтверждает жизненную необходимость обороны Одессы и Киева. «Политбюро ЦК,—говорилось в телеграмме,— просит сообщить всем ответственным работникам директиву Цека: обороняться до последней возможности, отстаивая Одессу и Киев, их связь и связь их с нами до последней капли крови. Это вопрос о судьбе всей революции. Помните, что наша помощь недалека» ^{27}.

Эти указания ЦК партии и В. И. Ленина мобилизовали и воодушевили все партийные организации юга Украины, определили роль и место каждого коммуниста в борьбе с грозной опасностью, нависшей над страной. Ленин, партия учили, что все попытки контрреволюции будут разбиты и Советская власть спасена тогда, когда каждый коммунист на своем посту, без сутолоки, без паники, но и без легкомысленной недооценки тяжелого положения, будет выполнять свои обязанности представителя пролетарской революции.

Почему ЦК РКП (б) и В. И. Ленин уделяли такое пристальное внимание району Одессы и Киева?

К концу лета 1919 года этот район приобрел большое стратегическое значение. По указанию Центрального Комитета партии и Советского правительства командование Красной Армии готовило контрнаступление на Южном фронте. Полного успеха оно могло достигнуть только тогда, когда одновременно начнется наступление советских войск, расположенных в районе Одессы и Киева. Причем предполагалось, что войска этого района будут наступать в направлении Донецкого бассейна. Вполне вероятно, что деникинские армии не выдержали бы наступления с двух фронтов и были бы разгромлены. Вот почему важно было удержать в наших руках район Одессы и Киева.

Южную Украину обороняли 45-я, 47-я и 58-я дивизии. Своими боевыми действиями они должны были способствовать успеху контрнаступления на Южном фронте.

Однако этим дивизиям не удалось выполнить возложенные на них задачи. Под давлением деникинских войск 47-я дивизия, охранявшая Черноморское побережье и Одессу, без предписания командования стала поспешно отступать. Комитет обороны Одесского района принял решение не сдавать Одессу, тем более, что деникинцы не располагали здесь значительными силами. Но командование 47-й дивизии не выполнило приказа и она не принимала никакого участия в отражении десанта.

Десант

К захвату Одессы белогвардейцы готовились задолго до подписания Деникиным «московской директивы». Штаб главного командира судов и портов Черного и Азовского морей, во главе которого находился капитан 1-го ранга Андросов, в первых числах мая 1919 года разработал оперативный план высадки десанта в Одессе.

Белогвардейский флот на Черном море был немногочислен и изношен. Объявленная мобилизация торгового флота для его пополнения ничего не дала. Владельцы мелких судов и паровых шхун стремились всеми способами уклониться от мобилизации. Со всех судовладельцев были взяты подписки такого содержания: «Я, нижеподписавшийся, владелец судна (название его) за команду и администрацию вполне ручаюсь, что они не будут пытаться увести судно в порты, занятые большевиками».

Однако и подписки не помогли. Как только морские власти намеревались мобилизовать какое-то судно, так оно поднимало иностранный флаг или уходило за границу. «Тяжело видеть,— писал в приказе вице-адмирал Саблин,— с какой легкостью русский флаг заменяется иностранным и как уменьшается тоннаж нашего торгового флота».

Будущие десантные части комплектовались из наиболее преданных «белому» движению офицеров и солдат. Основной костяк десантного отряда составляли эскадроны I Петроградского уланского и драгунского полков. Рядовыми в отряд зачислялись офицеры и унтер-офицеры старой армии. К началу августа был сформирован сводный драгунский полк из шести эскадронов.

Командный состав и часть рядовых десантников были доставлены крейсером «Цесаревич Георгий» и пароходом «Харакс» на Тендровскую косу, где проводилось практическое обучение. Руководили учебными десантными операциями английские и французские военно-морские специалисты. Все это держалось в строжайшем секрете. В официальном приказе говорилось, что пароход Харакс», подняв кормовой андреевский флаг и погрузив 2000 пудов угля, вышел для маневрирования у Тендровской косы с целью «обучения рулевых машинистов и кочегаров». А командиру крейсера «Цесаревич Георгий» старшему лейтенанту Машукову было приказано следовать на Тендру и установить связь со старшим французским начальником.

Так готовилась десантная операция по захвату Одессы.

Но еще большее внимание уделялось осуществлению особых мер», предусмотренных оперативным планом. Из Новороссийска в Николаев отправился бывший флотский офицер Корольков. Это был матерый разведчик, служивший в Екатеринодаре в контрразведке «Добровольческой» армии. В Николаеве Корольков по фальшивым документам был принят в партию. С билетом николаевской организации КП (б) У он прибыл в Одессу, где устроился начальником охраны порта. Здесь установил связи с инструктором при комендатуре порта Миловидовым и с заведующим комендантским управлением Остапенко.

Остапенко и Миловидов часто устраивали катание на шлюпках, причем подъезжали к судам на расстояние, которое обычно не разрешалось. Таким путем им удавалось незаметно держать связь с иностранными и белогвардейскими кораблями, которые стояли у входа в Одесский порт, и передавать туда секретные сведения. Корольков «не замечал», как в одиночку и группами офицеры на шлюпках переправлялись на эти суда, а оттуда их отправляли в Севастополь и другие порты, занятые белогвардейцами.

Таким образом белогвардейским агентам, орудовавшим в Одесском порту, в июле и августе удалось переправить из Одессы в порты, занятые деникинцами, свыше 800 офицеров.

Курьеры одесского отделения «Азбуки» регулярно доставляли командованию «Добровольческой» армии различные военные и экономические сведения, подробные информации о работе советских организаций. 19 июля «Азбука» отправила дислокацию всех воинских частей одесского гарнизона, с указанием точного названия, числа личного состава, фамилии командиров, вида и количества вооружения. В следующей агентурной сводке сообщались адреса всех советских учреждений и организаций города, а 26 июля «Азбука» сообщила фамилии партийных работников, которые наиболее часто выступали на рабочих собраниях и митингах. В донесении указывались Александрович Н. А., Поздняков Н. К., Сергеев С. С. Антонов И. П., Федорко М. Т., Петров П. Г., Лучанская Р. М., Петрович В. П., Конечко В. К., Колесниченко С. А. и другие.

Агенты Деникина передали в свой центр не только дислокацию батарей, установленных для охраны морского побережья, но и сообщили число прислуги орудий, количество снарядов, винтовок, патронов. Сообщалось, что офицеры «Добровольческой» армии находятся на всех батареях, а на батарею в Аркадии под видом орудийной прислуги устроилось 15 офицеров.

В середине августа Андросов доложил командованию, что подготовка десантных операций завершена. Командование военно-морских сил поставило об этом в известность командующего англо-французской эскадрой и указало, в какой именно помощи союзников оно нуждается. Союзники выделили несколько миноносцев и два крейсера.

20 августа сводный драгунский полк с приданными к нему двумя эскадронами I Петроградского уланского полка под командованием полковника Туган-Мирза Барановского и так называемый Крымский партизанский отряд под командованием полковника Вента приступили в Севастополе к погрузке на транспорты «Маргарита», «Мария» и другие суда. Затем эскадра под командованием капитана первого ранга Остелецкого в сопровождении английских кораблей взяла курс на Одессу. В ночь на 23 августа эскадра подошла к одесскому побережью, и с рассветом началась высадка. Общая численность десанта составляла примерно 1500 белогвардейцев и 400—500 человек английской морской пехоты.

Первыми высадились 1 и 2 эскадроны. Они продвинулись вперед и расположились для обеспечения высадки остальных эскадронов. 2-й эскадрон стал севернее немецкой колонии Люстдорф, 1-й эскадрон занял позицию левее 2-го эскадрона — до Сухого Лимана, где высаживался отряд Вента.

После того, как были выгружены остальные четыре эскадрона, началось наступление на Одессу тремя колоннами.

За два дня до высадки белогвардейского десанта, 21 августа, политком штаба командования побережья Черного моря Покатюк-Любатов в беседе с представителями печати заявил:

— Противник не имеет достаточного количества транспортов, судов для крупных операций. Наши береговые орудия являются достаточной угрозой для высадки десанта. На всякий выстрел врага мы будем отвечать тяжелой артиллерией, бьющей весьма метко.

Но ни одного выстрела по судам десанта из орудий батарей, расположенных на побережье, не было произведено. Как только суда десанта показались на горизонте, все батареи оказались в руках изменников, и жерла орудий были направлены на город. Вслед за артиллерией перешли на сторону белогвардейцев Одесский караульный полк, офицерская добровольная дружина Саблина и автомобильная рота.

Что произошло в 47-й дивизии? Почему ее части не сделали ни одного выстрела для защиты Одессы?

Еще задолго до высадки белогвардейского десанта дивизия была приведена в небоеспособное состояние. В ее частях действовало большое количество провокаторов и шпионов. Среди младших и средних командиров были белогвардейские и петлюровские офицеры. Командование не замечало, что в дивизии отсутствует настоящая слаженность отдельных ее частей, необходимый порядок, организованность. Командиры или не понимали значения дисциплины или не желали ее внедрять в красноармейские массы. Вследствие понижения революционной пропаганды и широкого распространения антисоветской агитации даже закаленные в боях красноармейцы поддавались панике, считали неизбежным отступление, «Не силой оружия, а словом и умелыми действиями 47 дивизия полностью выведена из строя»,— писал деникинский разведчик в начале августа.

Вот почему 47-я дивизия не выполнила приказ об обороне Одессы и без единого выстрела оставила город ^[6].

Неожиданно быстрый отход 47-й дивизии и измена внутри одесского гарнизона поставили в чрезвычайно тяжелое положение защитников города. Регулярных красноармейских частей в Одессе и в ее окрестностях не было. Оставались верными Советской власти 1-я революционная дружина (штаб на Базарной, 94, ныне ул Кирова, 1), боевой отряд коммунистов фабрики Попова, коммунистическая дружина Молдаванского района (штаб на Болгарской, 63), 1-й и 2-й коммунистические батальоны (штаб на Пересыпи, Церковная, 4, ныне ул. Деда Трофима). Это были малочисленные вооруженные отряды рабочих. Под командованием Чикваная они в 12 часов 23 августа выступили навстречу наступающим десантным войскам.

Мужественно сражался отряд Чикваная. Он наносил удары по средней колонне сводного драгунского полка.

Вклинившись в интервал между 1-м и 2-м эскадронами противника, он отбросил передние ряды 2-го эскадрона. Тогда Туган Барановский выдвинул резерв (3-й, 4-й и (6-й эскадроны) на переднюю линию и образовал четвертую колонну в интервале между 1-м и 2-м эскадронами. Завязалась кровопролитная схватка. Особенно жаркий бон шел у завода Анатра и на Большом Фонтане.

Е. И. Чикваная

В 4 часа дня раздались первые артиллерийские выстрелы. Английский дредноут обстреливал дорогу Одесса - Николаев и Заставу I. Белогвардейский крейсер «Кагул» и миноносцы стреляли по Дальницкой, Михайловской (Индустриальная), Малороссийской (им. Лазарева) и другим улицам рабочих районов. Обстрел продолжался около часа. Возобновился он после 5 часов вечера. Теперь с моря стреляли и по железнодорожному вокзалу Одесса-Главная. Один снаряд разорвался на Александровской площади у здания телефонной станции. Телефонная связь прекратилась. От разрыва снаряда сгорело здание синагоги на углу Малоарнаутской улицы.

Были и другие разрушения в центре города. 9 часов подряд сдерживал отряд Чикваная наступление деникинцев. И хотя силы были неравны, защитники Одессы не пустили противника в город.

Наступила ночь. Белогвардейцы рвались в Одессу, несли большие потери, но не могли занять даже окраины города. Так они и остановились на подступах к его южной окраине.

На следующий день, 24 августа, с 5 часов утра возобновилось сражение. Защитники города героически отражали следовавшие один за другим удары улан и драгун, не отступая назад ни на шаг. В 8 часов утра среди защитников города распространилась радостная весть: пришло подкрепление! В разгар боя прибывший из города грузинский эскадрон особого назначения прямо с ходу стал выходить на передовую линию в центре отряда Чикваная. Казалось их маневру благоприятствовало и изменение тактики противника: пулеметная стрельба с центра перешла на фланги. Но это был иудин замысел. Туган Барановскому было известно, что грузинский эскадрон особого назначения под командованием штаб-ротмистра Ассабалова и поручика Габахадзе еще в начале августа тайно сообщил о своем переходе на сторону «Добровольческой» армии. Ночью между командованием десанта и грузинского эскадрона через лазутчика была установлена связь, и Ассабалов получил указание ввести утром свой эскадрон в расположение чикванаевского отряда, арестовать его командира и заставить защитников Одессы сложить оружие. Вот почему в условленный час пулеметы противника перенесли свой огонь с головной части советского отряда на его фланги.

После того, как изменникам удалось схватить Чикваная, еще некоторое время продолжалась рукопашная схватка, но вскоре чикванаевцы вынуждены были рассеяться.

К 12 часам дня 24 августа весь город был уже во власти «Добровольческой» армии.

В Одессе давно существовал нелегальный офицерский заговорщический центр: «Областной комитет национального объединения». Во главе центра стояли полковник Саблин, капитан Гассанов и поручик Марков. Все они числились на службе в Красной Армии, занимали командные должности в частях Одесского гарнизона. Заговорщики имели связь с одесским консулом меньшевистского правительства Грузии Ушверидзе и имели в своем распоряжении несколько мелких отрядов, которые официально входили в состав караульных частей города. Один такой отряд, под именем партизанского, находился в Севериновке (35 км от Одессы), командовал им Марков. Основной состав этих отрядов составляли бывшие офицеры.

Заговорщики рассчитывали поднять в Одессе восстание в момент подхода к городу повстанцев из немецких колоний, чтобы объединившись захватить власть. Кулацкое восстание было подавлено, и офицерский подпольный центр решил до поры до времени не проявлять активных действий. За несколько дней до высадки десанта «Областной комитет национального объединения» распространил по городу листовку. Обращаясь к населению Одессы и губернии, заговорщики писали: «Продвигающаяся на запад армия генерала Деникина несет рабочим сохранение профессиональных и экономических организаций и восьмичасового рабочего дня, а крестьянам — передачу всей земли по купчим крепостям».

Незадолго до высадки десанта офицерский подпольный центр стал собирать своих сообщников, готовясь приурочить свое выступление к моменту высадки десанта с моря. Под влиянием заговорщиков находилось большое число личного состава 1-го Сводного советского отряда по охране города, отряда особого назначения, грузинского отряда особого назначения и особой грузинской летучей сотни. Главная ставка делалась на последние два отряда, состоявшие в подавляющем большинстве из различных авантюристических элементов, бывших уголовников, людей, чьей целью было скорее разбогатеть и с награбленным вернуться в Грузию ^[7].

Одесская ЧК в последние дни обнаружила некоторые нити, ведущие от грузинского консульства к заговорщической организации. Стали известны имена отдельных главарей «Областного комитета национального объединения». Утром 22 августа в доме № 15 по Черноморской улице под руководством Саблина открылось заседание подпольного центра. Обсуждался вопрос о восстании, которое намечалось на субботу, 23 августа. Здесь и были арестованы главари заговора полковник Саблин, князь Накашидзе, поручик Марков и князь Челакаев.

В этот же день, вечером, они были освобождены грузинским отрядом, к которому присоединился начальник милиции Александровского участка правый эсер Китников с группой своих ближайших приверженцев.

В связи с арестом организаторов заговора 23 августа заговорщикам не удалось выполнить свой план — захватить в этот день советские организации города, арестовать их руководителей и соединиться с десантными частями. Они смогли только занять две улицы — Канатную и Маразлиевскую. В штабе окружного военного комиссариата на Пироговской улице находилась красноармейская часть. Сюда явился посланец заговорщиков и заявил: «Товарищи, в городе восстание, немедленно забирайте все пулеметы и отправляйтесь в особый отдел». Те так и поступили, а там их обезоружили. Таким провокационным путем были обезоружены и другие мелкие части гарнизона.

* * *

Заговоры и предательство облегчили деникинцам захват Одессы и всего северного черноморского побережья. Здесь особую роль сыграл командующий советским Черноморским флотом Шейковский.

Это был хитрый и опасный враг, которому удалось втереться в доверие к некоторым советским военным работникам.

Капитан первого ранга царского флота Шейковский враждебно встретил Февральскую и Октябрьскую революции. Но в отличие от открытых врагов он прикинулся сторонником Советской власти с тем, чтобы бороться с ней тайно. Его назначили командиром крейсера «Аскольд» на Белом море. За поступки, свидетельствовавшие о его враждебном отношении к Советской власти, был арестован революционными моряками. При помощи американской военной миссии Шейковский бежал в Петроград, где четыре месяца скрывался, о чем знали английский адмирал Кемпель и начальник американской военной миссии капитан Мартин. В конце августа 1918 года принял украинское гражданство, получил украинский паспорт и тайно бежал в Киев, а оттуда переехал в Николаев. В конце декабря 1918 года приехал в Одессу и вступил в «Добровольческую» армию. Командовал крейсером «Адмирал Нахимов», затем стал командиром Николаевского порта. Когда к Николаеву приближалась Красная Армия, Шейковский передал французским оккупантам подводные лодки «АЧ-22» и «Нерпа», 5 миноносцев и вывез из арсенала на французские суда все снаряды к орудиям. С приходом большевиков снова прикинулся сторонником Советской власти и был назначен командующим советским Черноморским флотом. О своей деятельности на этом посту он сам 28 октября 1919 года рассказал деникинским властям в Одессе следующее: «Вся моя работа сводилась к тому, чтобы вредить большевикам и помогать Добровольческой армии. В соответствии с этим я подбирал сотрудников штаба. Все они состояли из бывших офицеров и были настроены антибольшевистски. Получив поддержку в Киеве и Москве с провокационными рапортами на имя Антонова-Овсеенко, Вацетиса, Раковского, Подвойского, добился подрыва у них доверия к одесским работникам Кривошееву, Худякову и другим. Я поехал в Одессу и добился подчинения мне всех военно-морских сил. В дальнейшем саботировал приказ о минировании Днепровско-Бугского лимана. Кривошеев назначил руководителем военно-морской обороны адмирала Немитца, у которого раньше служил матросом. В Одессе я ничего не мог добиться (меня раскусили), я уехал в Киев и добился там отмены приказов Кривошеева, отозвания его. Немитц обратился с протестом в Высшую военную инспекцию, все же с помощью моих друзей в Киеве удалось кое-что сделать. Перед приходом Добровольческой армии саботировал вывоз большевиками военного имущества из Одессы и Николаева. При эвакуации Одессы скрывался на квартире у Анатра».

Шейковский был не единственным предателем, использовавшим оказанное ему доверие во вред Советской власти. Предатели и заговорщики открыли ворота Одессы для белогвардейских полчищ.

Опять подполье

В конце июля губком партии занялся подготовкой партийного подполья. Елена Соколовская, Иван Клименко, Ян Гамарник, хорошо знавшие работу подпольных партийных организаций в период австро-германской и англо-французской оккупации, понимали, что теперь подполье будет иметь свои особенности. Эти особенности четко стали видны после ознакомления с письмом Центрального Комитета РКП (б), написанным В. И. Лениным,— «Все на борьбу с Деникиным».

Центральный Комитет партии предупреждал партийные организации, что Деникин — один из самых главных и серьезных врагов Советской власти. Состоящая из офицерства и казачества деникинская армия не рассчитывала на активную поддержку рабочих и крестьян, поэтому она не задумывалась над последствиями, шла на различные авантюры, прямые грабежи, совершала зверства и надругательства над населением. Для запугивания населения деникинцы сеяли панику, применяли шпионаж и провокации.

Власть Деникина держалась главным образом на массовом терроре и штыках «Добровольческой» армии. Уничтожить ее можно было только путем разгрома вооруженных сил. А задача эта была не из легких. Деникинские командные кадры в военном деле были большие мастера, им не раз удавалось осуществить смелые операции против Красной Армии.

Эти особенности надо было учитывать при формировании подполья в деникинском тылу. В задачу большевиков-подпольщиков входило: вести работу среди мобилизуемых, чтобы они не шли к Деникину, чтобы помощь союзников не доходила до белогвардейцев, а рабочие и крестьяне не снабжали их армию продовольствием, одеждой; военная разведка в помощь Красной Армии; уничтожение баз военного снабжения; разрыв коммуникаций противника; развертывание партизанской борьбы; политическая подготовка рабочего класса, чтобы он готов был поднять вооруженное восстание в тылу «добровольцев».

Специфика организационного построения подпольной большевистской организации вытекала и из местных условий. По сравнению с другими крупными промышленными центрами в Одессе была большая распыленность рабочего класса. Среднее число рабочих на одно предприятие по России составляло 124 человека, а в Одессе — 69,6. Типичная для торгово-портового города промышленность за годы войны резко сократилась, так как пути подвоза топлива и промышленного сырья были закрыты. Особенно уменьшилось количество предприятий металлообрабатывающей промышленности. В 1916 году в Одессе таких предприятий было 229, а в 1919 году — 159, да и то половина из них не работала. Если в 1916 году на металлообрабатывающих предприятиях работало 45547 рабочих, то в 1919 году — только 9152 ^{28}. В Одессе было зарегистрировано на бирже труда около 40 тысяч безработных.

Много было в городе деклассированного населения, люмпен-пролетариата, что создавало благодатную почву для различных провокаций, шантажа, авантюристических проявлений.

Город был насыщен различными социал-соглашательскими организациями, которые громко именовали себя партиями. Они оказывали сильное влияние на профсоюзы и кооперацию. Эти организации использовались меньшевиками для борьбы против Советской власти.

В. Ф. Логгинов (Павел)

Бюро губкома партии при формировании подпольной организации учитывало все эти особенности. В порядке официальном и в порядке товарищеских советов рекомендовало будущим подпольщикам не увлекаться широкими планами, строго соблюдать конспирацию, вести всю работу сугубо осторожно.

Соколовская и Клименко знали личные качества многих десятков коммунистов, с которыми они уже находились в подполье, прошли нелегкие испытания. Но оставлять в новом подполье многих работников, широко известных в городе и губернии, нельзя было: тонко разработанная белогвардейцами система провокаций могла погубить эти кадры партии. Поэтому губком формировал подполье из работников, уже имевших большой опыт нелегальной работы, и молодых, менее известных коммунистов. Отбирались наиболее стойкие, дисциплинированные. В подпольной организации должна быть военная дисциплина, неуклонность в выполнении распоряжений и приказов, а сами распоряжения должны быть четкими и точными. Допустить ошибку, прозевать или растеряться в подполье — значит потерять все.

Одесса была разбита на 5 районов. Районные комитеты формировались в узком составе: в каждом районе оставалась руководящая группа из 3—5 человек членов партии. Общегородской партийный комитет состоял из 5 человек. Основное внимание сосредоточивалось на организации подпольных фабрично-заводских коммунистических ячеек. Губком партии рекомендовал оставаться в городе тем членам партии, которые не были широко известны, которые могли бы без угрозы провала работать в организации. Остальным следовало уходить с Красной Армией или эвакуироваться в тыл.

В состав подпольного горкома партии, утвержденного за две недели до оставления Одессы, вошли: Владимир Логгинов, Леонид Тарский, Роза Лучанская, Вера Лапина и Александр Гордон. Это были опытные партийные работники. Владимир Федорович Логгинов ранее работал председателем подпольного Харьковского губревкома и заведующим Киевским губнаробразом. В партию большевиков он вступил в марте 1917 года. Логгинов знал, что Центральный Комитет КП (б) У направляет его в Одессу на подпольную работу, поэтому еще до прихода деникинцев приехал в Одессу под именем юриста Павла Миславского (он взял подлинный паспорт своего двоюродного брата) и прописался по ул. Дерибасовской, д. 4. По роду своей профессии Логгинов мог иметь широкое общение с различными лицами, не вызывая подозрений контрразведки. Трудно было заподозрить в высоком худощавом шатене в очках, с портфелем, набитом юридическими бумагами, руководителя большевистского подполья.

Роза Марковна Лучанская, член партии с 1915 года, тоже имела опыт работы в подполье. До эвакуации она работала в Пересыпском райкоме партии. Уходя в подполье, ей пришлось много потрудиться над изменением своей внешности. Работала в подполье под именем княжны Нины Катамадзе. Среднего роста, со строгим красивым лицом, подтянутая, «княжна» производила впечатление человека несколько сурового.

Никак нельзя было представить, что стройная синеглазая очаровательная девушка является членом подпольного горкома партии. А это была она, Вера Николаевна Лапина, член большевистской партии с 1916 года, испытавшая невзгоды дореволюционного подполья.

Е. К. Соколовская

Участники первого съезда Коммунистической партии (большевиков) Украины Леонид Львович Тарский, по профессии журналист, и Александр Григорьевич Гордон, член партии с 1907 года, политэмигрант, возвратившийся после Февральской революции из Англии, также вполне были подготовлены для работы в подполье.

Предполагалось, что во главе одесской подпольной организации будут Логгинов и Тарский. Об этом Лаврентий Картвелишвили информировал и ЦК КП (б) Украины 19 сентября 1919 года из Житомира. Но Картвелишвили не знал тогда, что в Одессе сложилась несколько иная обстановка, которая внесла свои коррективы в наметки губкома партии. Главной «виновницей» этого была Елена Соколовская.

Соколовскую в городе знали многие. Родилась она в Одессе, в дворянской семье. Отец занимался адвокатурой, мать служила на городской бактериологической станции. Родители ее принимали активное участие в народническом движении. Мать — Людмила Ивановна Лисенко, привлекалась по делу Германа Лопатина, который встречался с Карлом Марксом и пытался освободить из иркутской тюрьмы Николая Гавриловича Чернышевского. Рассказы матери о ссылке (куда ее отправили царские власти), о работе в воскресных школах, Народном доме и других либерально-просветительных учреждениях Одессы явились первым толчком, направившим деятельность Софьи (Елена — ее партийная кличка, ставшая официальным именем) по революционному пути.

Елена Соколовская принимала активное участие в революционном студенческом движении в Петербурге, в 1915 году вступила в большевистскую партию. Вела пропаганду среди солдат, разъясняла им, что война ведется в интересах царя, помещиков и фабрикантов. После Февральской революции Соколовская избирается членом бюро Черниговского губкома партии и членом президиума Совета рабочих депутатов и гласной городской думы, а когда в январе 1918 года в Чернигове победила Советская власть, Елена становится первым председателем Черниговского Совета рабочих и солдатских депутатов. Затем подпольная работа в Киеве, участие в работах I и II съездов Коммунистической партии Украины. После II съезда КП (б) У Центральный Комитет партии направил Соколовскую на подпольную работу в Одессу. Кто из подпольщиков не знал бесстрашной Елены, которая была одним из руководителей большевистского подполья в период англо-французской интервенции! После изгнания иностранных захватчиков Елена — член бюро губкома партии и президиума губисполкома...

Все знали, что в июле и августе Соколовская получила из ЦК КП (б) У две телеграммы с вызовом для работы в Зафронтовом бюро ^[8], но она отказалась уехать.

— Слишком срослась я с одесской работой, не могу уехать отсюда в это тревожное время,— говорила она.

Армия Деникина стала угрожать Одессе. Губком партии готовился к подпольной работе. Соколовской нельзя было оставаться — она была самым популярным работником в Одессе. Губком партии предложил ей уехать. Соколовская, всегда образец дисциплинированности, тут стала бунтовать:

— Не поеду никуда! Оставить моих друзей — ни за что! Ничего сомной не случится. Вот Лаврентий говорил, что бывалая птичка в тенета не попадает, а если попадает, то выбирается из них! — смеясь говорила она, хотя знала, что и Лаврентий Картвелишвили настаивал на ее выезде.

За день до высадки десанта, 22 августа, было созвано совместное заседание губкома партии и губисполкома. Ян Гамарник поставил на обсуждение вопрос о положении в Одессе. В его докладе был сделан глубокий анализ обстановки на юге Украины. Авантюра Григорьева. Выступление в Одессе Черноморского отряда Стародуба и потом его измена на фронте в районе Вапнярки. Анархо-эсеровские митинги на заводе РОПИТ. Попытка выступить против Совета частей комендантского управления. Восстание кулаков немецких колоний. Блокирование Одессы англо-французскими судами. Докладчик показал, что все это — звенья одной цепи. Буржуазия, империалисты всего мира не хотят смириться с победой рабочих и крестьян в России, они ищут слабые места, пытаются найти щель, куда бы можно проникнуть и изнутри взорвать власть народа.

— Партийная организация города все время находится в мобилизационном состоянии,— говорил Гамарник. — Коммунисты наши не уходят с передних позиций. Почти 60% организации Одессы сражается против Деникина в Красной Армии. Все оставшиеся коммунисты участвовали в подавлении кулацкого восстания. Многие из них погибли. За коммунистами идет пролетариат, вы же знаете, что пролетариат Одессы своими силами, без отвлечения с фронта частей, сумел раздавить контрреволюционное выступление колонистов-кулаков и офицеров, посягнувших на Советскую власть. Пролетариат Одессы выдержал все испытания, он закалился в боях, еще теснее слился с партией коммунистов-большевиков. Но наше положение ухудшается. Я имею в виду фронт, где в последние дни стало хуже. Пал Херсон, пал Николаев. Враг приблизился к воротам нашего города. Солдаты Деникина одеты в английские шинели, у них английские пулеметы и французские пушки. Так случилось, что сейчас на нашем участке противник сильнее нас. Мы должны решить, что нам делать: эвакуировать город или подождать?

По докладу Яна Гамарника развернулись острые прения. Боролись две точки зрения: одна — за эвакуацию города, другая— против. Присутствовавшие на заседании военные работники заявили, что имеется достаточно сил для обороны Одессы. Большинство проголосовало против эвакуации ^{29}.

На следующий день положение резко изменилось. Утром 23 августа у Люстдорфа высадился белогвардейский десант.

С утра 23 августа в губком партии стали приходить руководители районных партийных организаций. Они докладывали Елене Соколовской о том, что сделано для будущей подпольной работы и кто из коммунистов остается в коммунистических подпольных организациях.

Вот докладывает председатель Морского районного комитета Борис Гумперт, или, как все его зовут по партийной кличке, «Товарищ Гриб». Для подпольной работы остаются надежные и опытные работники — Иван Калабин, Климент Чеснулевич, Франц Богуш. Это руководящая группа. С ними будут работать Иван Стадницкий, Мария Ачканова, Прокофий Колбаса, Софья Добровольская, Иван Бахарев, Александра Манойленко, Павел Гончаров, Василий Питченко. Установлены пароль и места явок...

— А как вы, товарищ Гриб, остаетесь? — спрашивает Соколовская.

— Наш комитет обсуждал этот вопрос. Признали, что мне оставаться нельзя, многие знают, трудно будет работать,— отвечает Гумперт.

— Лично вы как думаете?

— Хотел бы остаться, правда, только очень уж я приметен, не удается изменить свою внешность.

Соколовская смотрит на ладно скроенную фигуру сидящего перед нею моряка. Открытое лицо, гордо поднятая голова, могучие плечи. «Такого не перекрасишь и не загримируешь»,— думает она.

— Губком учел это обстоятельство, — продолжает Соколовская.— И все же решил оставить вас в Одессе. Вы здесь будете очень нужны. Нет в городе более важного участка, чем порт.

И тепло обняв Гумперта, Соколовская говорит ему:

— Скажу, но только лично для вас: и меня оставляют в Одессе. Будем снова вместе сражаться с врагом, как и при французских интервентах. Нам не привыкать!

В приподнятом настроении уходил Гумперт из губкома.

А Соколовская продолжала работать. Надо было окончательно просмотреть списки коммунистов, остающихся для борьбы в тылу врага, уточнить явки, пароли, еще раз рассмотреть составы подпольных районных комитетов. Если для возможного перехода в подполье партийная организация готовилась заблаговременно, то сам момент эвакуации был внезапным. В последние часы, когда противник уже пытался прорваться в город, выяснилось, что некоторые работники, уходившие в подполье остались без конспиративных квартир, без документов и паролей. Внезапность эвакуации неизбежно внесла элементы поспешности, растерянности. В губком непрерывно звонили. Спрашивали, как быть с документами и архивами, в каком направлении отходить работникам, за какое время выплачивать заработную плату рабочим и служащим. Вместе с Соколовской в губкоме находились Филипп Александрович, Калистрат Саджая, только что прибывшие из Зафронтового бюро Анастасия Васильева, Иоганн Планцис и некоторые другие работники. Все они были поглощены неожиданно нахлынувшей горой неотложных дел.

К 4 часам дня здание губкома партии опустело. Соколовская отправилась на вокзал, она хотела проводить уезжающих товарищей проститься с ними.

Работники партийных, советских и хозяйственных организаций города выезжали последними, без вещей, кто с небольшим чемоданчиком, кто с солдатским вещевым мешком. Рассаживались они по вагонам последнего железнодорожного состава. Здесь же находилась и Соколовская. Мало кто знал, что она остается в Одессе, все полагали, что она тоже уезжает.

Около 7 часов вечера, за несколько минут до отправления поезда, к Соколовской подошел член губкома партии А. Верхотурский и передал ей записку. А в записке рабочие главных железнодорожных мастерских писали:

«...Мы думали, что Вы останетесь с нами, как это было при французах... А Вы оставляете нас одних... Прощайте...»

Прочитав записку, Соколовская как-то вся внутри собралась, по особому засветились ее прекрасные глаза. Наскоро простившись с товарищами, она пошла в город к тем, кто не хотел с ней расставаться...

В городе уже началось восстание контрреволюционных сил. Один из отрядов заговорщиков арестовал Елену, когда она на Пироговской улице беседовала с заместителем председателя ЧК Калистратом Калениченко (Саджая). Многие видели, как Елена и Саджая были схвачены, усажены на пролетку и увезены. Последний поезд увозил ближайших друзей и товарищей Елены и Калениченко. Притихшие и удрученные горем, они были уверены, что все кончено. Таких работников враг не пощадит.

К. Г. Саджая (Калениченко)

Проходили дни. О судьбе Соколовской не было никаких известий. Об ее аресте поставили в известность ЦК КП (б) У. На заседании Центрального Комитета КП (б) У С. В. Косиор сообщил о гибели Елены. У одного члена ЦК была фотокарточка Елены. Сделали с нее несколько репродукций и раздали на память всем членам ЦК. На заседании Всеукраинского Центрального Исполнительного Комитета по предложению Григория Ивановича Петровского память Соколовской почтили вставанием. Газеты опубликовали некролог ^[9].

А Елена была жива...

Что же произошло? Как ей удалось вырваться из белогвардейских лап?

Когда пролетка с Соколовской и Саджая, которых сопровождали три вооруженных заговорщика, выехала па Пушкинскую улицу, ее остановил небольшой отряд конников, следовавший по направлению к вокзалу. Это были красноармейцы из караульного полка, отказавшиеся примкнуть к заговорщикам. Узнав Елену Соколовскую и Калистрата Саджая, они освободили их, а у конвоиров отобрали оружие. В сопровождении своих освободителей Саджая и Соколовская проехали по Пушкинской до Успенской (ныне Чичерина), затем по Успенской доехали до Стурдзовского переулка (ныне Купальный). Здесь Соколовская сошла и отправилась на конспиративную квартиру. К. Г. Саджая и три красноармейца проехали в порт, достали шаланду и вышли в море. Но злоключения на этом еще не кончились. Шаланду заметили с белогвардейского миноносца и французского крейсера.

Положение безвыходное: или надо отдаться в руки врага или быть потопленными.

«Сначала у меня мелькнула мысль: не сдаваться, пусть топят,—писал позже в своих воспоминаниях Саджая.—У нас было оружие и живыми мы бы не сдались. Но прежде, чем пойдем мы на морское дно, мы отправим туда несколько беляков. Пока я так думал, от миноносца отошла к нам шлюпка с белогвардейскими матросами. С французского крейсера нам сигналили, к нему было намного ближе, чем к миноносцу. В голове как наяву возник образ: красные флаги полыхают на мачтах кораблей французской эскадры. Вспомнил, как в апреле у берегов Одессы восстала Черноморская эскадра Франции... Из всех сил стали грести к крейсеру. Шлюпка с белыми повернула назад. Через несколько дней французский корабль ушел к Кавказскому побережью. Это был мой второй побег от деникинцев».

Массовые аресты, проведенные белогвардейцами, затронули и коммунистическое подполье. Было арестовано несколько членов районных комитетов, а также ряд коммунистов заводских партийных организаций. Но основные силы подпольщиков сохранились.

Прошла неделя после захвата деникинцами Одессы. 30 августа в доме № 2 по Стурдзовскому переулку (над обрывом у самого моря) собралась небольшая компания молодых людей. Соседи по дому знали, что отмечался день рождения очаровательной барышни Лизы Веселиной, прибывшей из Екатеринодара к своей дальней родственнице. В вечеринке участвовали юрист Павел Миславский, журналист Леонид Тарский, сотрудница одной общественной культурно-просветительной организации Нюра Палич и еще два-три человека. На празднично убранном столе стоял большой букет полевых цветов, бокалы с вином, ваза с фруктами.

Если бы в комнату вошел посторонний, он удивился бы необычной обстановке: нетронутые бокалы, серьезные лица и деловой тон беседы ничем не напоминали веселую встречу друзей. Но посторонних тут не могло быть. Здесь собрались коммунисты-подпольщики, а вечеринка — это для конспирации.

— Пора нам приступить к работе,— говорит Елена Соколовская (теперь по паспорту она — Лиза Веселина),— а то, неровен час, наши люди в самом деле поверят, что белые всех большевиков уничтожили.

Соколовская имеет в виду сообщения одесских газет последних дней. В экстренном выпуске «Одесского листка», посвященном пребыванию в Одессе генерала Деникина, крупным шрифтом было напечатано:

«Наконец-то наш город очистился от большевистской эпидемии. В Одессе с большевиками все покончено. При столь энергично и быстро проведенных арестах не могли уцелеть даже такие видные и опытные вожди местного большевизма, как знаменитая комиссарша Елена Соколовская, Калениченко, Котовский. Выемка и ликвидация второстепенных подпольщиков завершается».

А потом на голову обывателя как из рога изобилия посыпались сообщения из «достоверных» и особо «доверительных» источников. Одна газета перед другой старались уверить своих читателей, что большевизм, если не уничтожен полностью, то в ближайшие дни от него не останется и следа. В утренних и вечерних изданиях газеты утверждали: «Местный большевизм уже не способен на активные выступления», «Большевики если и остались, то в катакомбах, но никакой опасности уже не представляют», «Большевистская агитация нам уже не страшна», «В окрестностях Одессы большевизм исчез», «Катакомбы очищены от коммунистов».

— Самое лучшее средство доказать массам, что коммунисты не сдались и ведут борьбу — издание своей подпольной газеты,— продолжала Соколовская.— Из нашей газеты рабочие будут узнавать правду, она станет ярким маяком во мраке, деникинской ночи.

Не спеша, по деловому рассматривают руководители коммунистического подполья все организационные и технические вопросы, вырабатывают план работы на ближайшее время, намечают темы для первого номера газеты. Решено сохранить то же название, которое имела газета и в легальное время,— «Одесский коммунист».

— Нам не удалось собрать всех членов подпольного комитета,— заканчивала свое выступление Соколовская.— Это вы сделаете, Павел, сами. На этой квартире мы больше собираться не будем, здесь я буду постоянно находиться. Проверьте все явки, свяжитесь со всеми районными тройками, а главное — с заводскими комячейками. Действуйте самостоятельно, со мной на первое время никакой связи комитет не должен иметь, я сама буду связываться с отдельными работниками.

«Павел», он же Миславский, а в действительности Владимир Логгинов, понимал, что предстоит тяжелая и опасная схватка с белогвардейским зверем, поэтому нужна особая бдительность и предосторожность. Коммунистическое подполье Одессы — это не люди-одиночки, а сложная система организации.

Помимо общегородского и районных комитетов, у подпольщиков имеются свои столовые, буфеты, кафе, прачечные, мастерские, гостиницы, типографии. И нередко в каком-нибудь кафе пируют белогвардейские офицеры и не подозревают, что весь обслуживающий персонал во главе с хозяином кафе являются подпольщиками.

Вначале общегородской подпольный комитет выполнял и функции губернского комитета. Секретарь комитета Роза Лучанская, жившая в Одессе под именем княжны Нины Ивановны Катамадзе, не только налаживала связи с оставленными для работы в подполье товарищами и проверяла надежность явочных квартир, но и направляла работников в уезды.

Главной явкой городского комитета было помещение фотографии на Колонтаевской улице (ныне ул. Дзержинского). Это была очень удобная и надежная явка. Здесь проходили совещания и встречи. Рассадив несколько человек в виде группы для съемки и установив фотоаппарат в готовности, председательствующий становился у аппарата и проводил совещание. Если кто заходил в фотографию, то его останавливали в передней комнате, говоря, что мастер занят. Но в то время фотографий в Одессе было много, а желающих фотографироваться при деникинцах — мало. Редко кто зайдет в течение дня. Эта явка имела пароль: «Можно ли заказать 12 кабинетных карточек?» и отзыв «Вы согласны без пробы?» Пароль тоже был очень надежным: такой дорогой заказ не делают без просмотра пробного снимка. Явка просуществовала до конца подполья.

Сентябрь был тяжелым месяцем для коммунистического подполья. Некоторые явки городского комитета были провалены. Контрразведка вновь арестовала несколько подпольщиков, в том числе военных работников. Провалы и аресты, с одной стороны, и расширение масштаба подпольной работы, с другой стороны, потребовали от партийной организации некоторой перестройки. Помимо общегородского комитета был сформирован губернский или как тогда часто говорили и писали, областной комитет во главе с Еленой Соколовской. Формально не входя в состав городского комитета, Соколовская, однако, постоянно была в курсе его деятельности.

Как состав горкома, так и составы районных комитетов в подполье часто менялись: одни выбывали из строя, другие направлялись на партийную работу на заводы и фабрики, вместо них приходили новые работники.

Были выделены три отдела, работавшие самостоятельно под общим руководством губкома: военный, издательский и Красный Крест.

Основная задача военного отдела, позже преобразованного в Военно-повстанческий штаб,— военная разведка, уничтожение баз военного снабжения противника, организация партизанско-повстанческого движения в уездах. До приезда П. С. Лазарева руководство военным отделом возлагалось на В. Логгинова.

Издательский отдел ведал изданием подпольной газеты «Одесский коммунист», выпуском листовок и воззваний, распространением политической литературы.

Красный Крест вначале занимался оказанием материальной помощи семьям работников, ушедших на фронт и эвакуировавшихся, с ноября он сосредоточился на оказании помощи арестованным. Он же путем выкупа производил освобождение арестованных подпольщиков.

Работу среди мобилизуемых, чтобы они не шли в деникинскую армию, и среди городского и сельского населения, чтобы оно не снабжало эту армию одеждой, обувью, продуктами питания и оружием, проводила группа специально подобранных работников, которые не входили в состав партийных комитетов и отделов подпольного губкома партии. Этой группой непосредственно руководил губком. В нее входили Савва Будивский, Иосиф Макеев, Иван Попов, Дмитрий Васильев, Андрей Трофимов, Степан Чайковский, Андрей Широкоступ, Петр Юдкин, Анастасия Васильева, Елена Гребенникова и другие.

Была еще одна группа подпольщиков в непосредственном ведении губкома партии— Эммануил Васильев, Владимир Варенцов, Филипп Александрович, Иоганн Планцис, Петр Петров, Самуил Дерш, Андрей Матвеев, Николай Тимофеев, Маркус Дреер, Петр Святский, Василий Прокофьев и др. Они вели большевистскую агитацию среди солдат и офицеров «Добровольческой» армии. Это была очень сложная и опасная деятельность, но с ней подпольщики успешно справлялись.

Помимо общей работы по руководству подпольной деятельностью, партийные комитеты районов имели специальные поручения губкома партии, за которые они несли перед ним ответственность. Так, например, Морской (портовый) комитет проводил в жизнь план, направленный на то, чтобы помощь Антанты не доходила до белогвардейцев, а Пересыпско-Слободской комитет должен был путем организации волокиты, саботажа на заводах и фабриках задерживать выполнение заказов и нарядов деникинского командования. Эти задачи возлагались и на остальные партийные комитеты, особенно на Железнодорожный. Все комитеты занимались добыванием и укрытием оружия и боеприпасов.

Во всей своей деятельности губком, горком и районные комитеты опирались на коммунистические ячейки и группы, созданные на заводах, фабриках и при профсоюзах. Поэтому первые две-три недели ушли на выявление и создание на заводах ячеек и групп.

Для полноты картины организационного построения подпольной большевистской организации в деникинском тылу следует еще остановиться на Губсекретариате. Для руководства подпольной работой в уездах и волостях губком в первой половине октября выделил самостоятельный отдел, который получил название Губсекретариата. Он устанавливал связи с большевистскими организациями, работавшими на селе, посылал в помощь им работников из Одессы, направлял литературу, большевистские газеты. Губсекретариат распространял свое влияние на Херсон, Николаев, Вознесенск, Ананьев, Тирасполь, Кишинев, Очаков, Александрию и Елисаветград (Кировоград). Он держал связи с крупными центрами Украины—Харьковом, Киевом, Екатеринославом (Днепропетровском). В Губсекретариате работали Анна Панкратова и Григорий Борисов (Старый). Борисов считался уполномоченным Одесского губкома по работе в Бессарабии.

Таковы были особенности организационного построения одесской подпольной большевистской организации в деникинском тылу.

В подполье ушла городская комсомольская организация, насчитывавшая около 200 человек. Все комсомольцы отдали себя в распоряжение партийной организации. Комитет комсомола, в состав которого входили Василий Васютин (Филюшкин), Григорий Ларский, Семен Игнат, Алексей Максимов, Виктор Далин, проводил среди молодежи организационную и агитационную работу, в основном же вся деятельность сливалась с партийной. Комсомольцы по заданиям партийного комитета выполняли ответственные поручения, нередко шли на верную смерть.

Революционная молодежь Одессы, работая под руководством партийной организации, показывала яркие примеры героизма в деникинском тылу. Влияние комсомольской организации распространялось на николаевский, херсонский, елисаветградский, тираспольский и другие союзы рабочей молодежи.

А. М. Панкратова (Нюра Палич)

Подпольный губком комсомола приступил к работе одновременно с губкомом партии.

В течение первого месяца были восстановлены почти все старые и созданы новые молодежные организации при профсоюзах и на заводах. Низовые комсомольские коллективы несколько сжались, количественно уменьшились, но, воодушевленные единой целью, еще более спаялись. В конце сентября состоялась первая конференция комсомола.

Организационное построение комсомольского подполья отличалось от партийного. Первые три месяца в Одессе и других крупных городах юга Украины не было районных комитетов комсомола. Подпольный губком комсомола непосредственно руководил комсомольскими коллективами при профсоюзах и на заводах. Но затем, в связи с количественным увеличением рядов подпольной молодежной организации, было принято решение о создании районных комитетов.

Большевистское подполье приступило к своей нелегкой работе. Районные комитеты произвели учет членов организации, восстановили и создали новые партийные коллективы при профсоюзах и на предприятиях. В сентябре городской комитет начал проводить еженедельные собрания секретарей районных комитетов. В Николаев, Херсон, Елисаветград, Ананьев и другие города юга были посланы представители. В партийных коллективах и ячейках проведены собрания. В первой половине октября состоялась 1-я конференция представителей районов Одессы, которая обсудила два вопроса: текущий момент и организационные вопросы. Конференция указала, что деятельность подпольной организации должна базироваться на тесной связи с профессиональными организациями рабочего класса и на пропаганде идей коммунизма среди широких масс одесского пролетариата. Конференция решила, что главные силы партийной организации будут направлены на дезорганизацию тыла «добровольческого» фронта.

И в эти дни белогвардейские, либеральные и соглашательские газеты (а в Одессе их выходило свыше двух десятков) меняют тон своих сообщений о большевиках. Оказывается «арестована не Елена Соколовская, а ее родная сестра» (хотя таковой у Соколовской не было), «Котовский арестован — только не Григорий, а какой-то Павел». Что же касается Калистрата Саджая, то он «был арестован, но куда-то исчез». Такие и подобные им сообщения печати тревожили владельцев движимой и недвижимой собственности и великосветскую знать.

Оскаленная пасть зверя

Не много в нашей стране найдется городов, которые испытали на себе господство такого обилия различных буржуазно - националистических и иностранных «властей», как Одесса. Кого только не было в южном городе на берегу Черного моря! На смену власти Временного правительства пришли австро-германские империалисты, гетманщина, петлюровцы, англо-французские интервенты. Все они оставляли на живом теле города кровавые раны. Но такой тирании, как деникинская, Одесса еще не знала. Это было самое кровавое господство белогвардейской буржуазии.

В дни «правления» Деникина белогвардейскую власть в Одессе возглавляли генерал-лейтенант Шиллинг, генерал-майор барон Штемпель, действительный статский советник Кирпичников и другие генералы, бывшие царские губернаторы и градоначальники, предводители дворянства, высшие чины жандармского корпуса. Они были представителями «Добровольческой» армии, ядро которой составляли кадровые офицерские и казачьи полки, вышколенные еще царем Николаем II для борьбы с революционным движением.

Полный разгул и разнузданный произвол власти, зверства и надругательства над населением, взяточничество, пьянство, растление — вот наиболее характерные черты аппарата белой власти.

Первый приказ, изданный белогвардейцами после занятия Одессы, гласил: «Домовые комиссары обязаны выдать немедленно всех коммунистов под страхом расстрела».

Затем приказы следовали один за другим:

«Все работавшие при советской власти и на ее службе должны явиться на регистрацию. О каждом будет произведено расследование».

«Всякие собрания безусловно запрещаются».

«Оружие сдать в управление коменданта города, за невыполнение — расстрел на месте без суда».

«Всякие попытки враждебной агитации и волнений будут подавлены беспощадно и все виновные в них понесут суровые наказания как враги родины».

В первые дни господства деникинцев в Одессе было расстреляно три тысячи человек. Свыше полутора тысяч находилось в тюрьмах. Сотни арестованных оставались в помещениях контрразведок и государственной стражи. Но полковник Туган Барановский, выполнявший тогда обязанности начальника гарнизона, считал, что борьба с большевизмом в Одессе идет еще слабо. 30 августа он заявил для печати:

«Чистка Одессы еще не началась. Мы только приступаем к ней. И ликвидация недавнего прошлого еще потребует у местного командования много времени и энергии».

Это заявление вызвало сильное волнение среди населения города. Весь город знал об аресте многих лиц, не причастных к революционному движению, и никогда не служивших в советских организациях. Подверглось аресту много членов профессиональных союзов, поддерживавших не большевиков, а меньшевиков. Бюро Временного Совета профсоюзов, у руководства которым находились меньшевики, направило к Туган Барановскому делегацию. Последняя убеждала начальника гарнизона сделать новое «успокоительное» заявление в печати, иначе в городе может стихийно вспыхнуть забастовка. Делегация упрашивала Туган Барановского внимательно относиться к арестам, имея в виду, что часто арестовываются лица «не большевистского толка». На просьбы делегатов-меньшевиков начальник гарнизона ответил:

— В Одессе остались все видные агенты Советской власти. В подполье ушли все идейные руководители и главари. При этих условиях о сокращении арестов говорить еще преждевременно. Чистка Одессы будет доведена до конца.

Туган Барановскому было разъяснено, что своим «чрезмерным усердием» он вызывает возмущение обывателя. Он получил директиву: «Ни в коем случае ненужными арестами не пугать популярных и деятельных работников-меньшевиков, так как их деятельность вносит значительное успокоение в массы» ^{30}.

Из Одессы в ставку Деникина пошло донесение, в котором сообщалось, что Туган Барановский своим «прямолинейным поведением способствует охлаждению народа к Добрармии и возбуждает открытую враждебность к ней».

Вместо Туган Барановского начальником одесского гарнизона был назначен полковник Миглевский. Градоначальник барон Штемпель сделал в печати «миролюбивое» заявление: «Я полагаю, что с рабочими буду жить в мире и в ладу. Убежден, что рабочие образумились и что мираж, навеянный большевизмом, уже окончательно рассеялся».

Газеты сообщали, что теперь все дела об арестах будут проходить через военно-следственную комиссию. Но все оставалось по-прежнему. Аресты и расстрелы без суда и следствия продолжались. В тот вечер, когда в гостинице «Лондонская» артист Морфесси, под аккомпанемент рояля славил приехавшего в Одессу Деникина и пел романс «О нет, не забыть нам его. Повсюду царит его тень», офицеры на Пересыпи арестовали 16 человек, из них 8 человек расстреляли около пересыпского моста, даже не поинтересовавшись их фамилиями. В Молдаванском районе деникинцы арестовали шесть рабочих, четырех из них раздели донага, посадили в автомобиль и ночью привезли к моргу.

— Примите трупы, — сказал один контрразведчик вышедшему на стук служителю морга.

— Где они?— спросил служитель.

— Сейчас будут,— последовал ответ.

И тут же у морга их расстреляли.

На улицах, в парках, на берегу моря, в центре и на окраинах города валялись трупы расстрелянных, зарубленных и заколотых.

Достаточно было рабочему произвести плохое впечатление на офицера, агента контрразведывательного пункта, какого-нибудь чина государственной стражи, как судьба его была решена. Без допроса, следствия и суда такой «внутренний враг» днем или ночью подвергался аресту и на первом удобном месте расстреливался. Если же рабочий оказывался коммунистом, то его подвергали мучительным пыткам, подвешивали за волосы, запускали иглы под ногти, выкручивали руки, избивали резиновыми жгутами. Имущество арестованных отбиралось.

Сохранилось много документов, которые показывают, что опьяненные человеческой кровью, варвары расстреливали совершенно ни в чем не повинных людей, а нередко и тех, кто был у них на службе.

3 сентября во дворе дома № 4 на Торговой улице чины государственной стражи расстреляли трех неизвестных, тела их доставили в морг с сопроводительной бумагой, в которой сообщалось, что расстрелянные — большевистские агитаторы. В карманах одного из них служители морга обнаружили удостоверение, гласившее: «Дано сие удостоверение отцу диакону Павлову-Григорьеву в том, что политотдел штаба командующего войсками Добровольческой армии Одесского района признает его деятельность, направленную к умиротворению обострившихся политических страстей среди городского и сельского населения Украины и Бессарабии, для блага народа весьма плодотворной и полезной и просит все правительственные и общественные организации оказывать ему всяческое содействие и возможную помощь». Удостоверение было направлено с сопроводительной запиской градоначальнику барону Штемпелю, последний написал на удостоверении: «В дело, Покойному оно уже не требуется».

Жильцы дома № 25 по Ришельевской улице 28 августа писали коменданту города: «В нашем дворе три офицера застрелили Гавриила Артамоненко и его жену. На вопрос: за что он казнен, старший офицер ответил: «Это известный большевик, он еще весной прятал в этой квартире большевиков». Наш домовой комиссар сказал, что Артамоненко — новый жилец, он неделю как переехал к нам, но тот же офицер заявил: «Ничего, что новый, важно, чтобы все знали, что мы беспощадно искореняем большевизм».

В письме Одесской городской управы на имя градоначальника Штемпеля 5 (18) сентября сообщается: «Среди расстрелянных находится владелец меховой лавки А. Юффе. Его расстреляли за сходство фамилии с фамилией известного большевика Иоффе ^[10]. В присутствии большой толпы, хорошо знавшей степенного владельца торгового предприятия, оный громогласно кричал, что он «не Иоффе, а Юффе».

В одном из списков расстрелянных, обнаруженном в бумагах коменданта Одессы Миглевского, значится: «18. Степанов. Степень причастности к большевизму не установлена. Расстрелян 9.IX». Таких расстрелов (по подозрению) множество. Стоило только сообщить, что такой-то — большевик, как его арестовывали. Этим пользовались возвратившиеся в Одессу с белой армией бывшие владельцы предприятий, контор, магазинов, домовладельцы.

Белогвардейские власти побуждали владельцев или лиц, стоявших во главе учреждений и предприятий, сообщать властям о взглядах и настроении подчиненных. 1-го сентября 1919 г. был опубликован приказ № 243, в котором предписывалось всем начальствующим лицам высших и средних учебных заведений «дать полный отчет о деятельности учащихся во время владычества большевиков». Приказ такого же содержания был секретно объявлен домовым комиссарам 29 августа 1919 г., но в нем шла речь не об учащихся, а о жителях домов. Кто попадал в такие списки, подвергался аресту.

Вот обычная для этого времени сценка, описанная одной буржуазной газетой:

«...По улице идет домовладелец торговец г-н Немковский. Возле собора к нему подходит офицер и два солдата.

— Вы кто такой? Большевик?

— Нет, что вы, наоборот...

— Следуйте за мной.

— Куда?

— Увидите.

— Ваш ордер?

— Нет для вас ордеров. Тащите, ребята.

«Ребята» только этого и ждали...»

На пассажирском вокзале, куда была приведена группа арестованных, офицер, не стесняясь присутствующих, требовал у одного из арестованных:

— Снимай сапоги, все равно придется умирать, а это можно сделать и без сапог, снимай...

К дому около вокзала подъехал извозчик. Седок сошел и вошел в подъезд. К кучеру подошел офицер и хотел нанять выезд, но он сказал, что привез комиссара и ожидает его.

Офицер подождал владельца выезда, и когда тот вышел, застрелил его. Только после этого он поинтересовался личностью убитого и узнал, что это гласный Одесской думы, член городской управы, активный деятель «Союза возрождения России» ^[11] Ф. М. Бернфельд.

Его убийство вызвало переполох среди буржуазии Одессы, городское самоуправление по этому поводу направило к начальнику гарнизона делегацию. Там ее заверили, что впредь «будут отданы самые точные инструкции, которыми должно руководствоваться при арестах лиц, подозреваемых в активом участии в деятельности Советской власти».

Через несколько дней кадетский «Одесский листок» сообщал: «Мы с удовлетворением прочли новые правила об обысках и арестах большевиков».

«Правила» были изданы лишь для успокоения чувств кадетствующей буржуазии, ими никто не руководствовался. Была же в Одессе учреждена «Особая комиссия по расследованию деятельности лиц, арестованных по обвинению в принадлежности к коммунистической партии», но арестовывали и расстреливали без ведома этой комиссии.

С приходом деникинцев началось массовое выселение рабочих из квартир. Все, кто получили при Советской власти квартиру, выбрасывались на улицу. Возвратившиеся в Одессу домовладельцы устанавливали квартирную плату по своему усмотрению, причем она превышала заработную плату рабочих. Многие владельцы заводов, контор, магазинов, частных учебных заведений, аптек уволили весь штат рабочих и служащих или предъявили им такие унизительные условия, на которые они не могли согласиться.

Нельзя сказать, что, увольняя рабочих и служащих, возвратившиеся с белыми хозяева преследовали только материальные выгоды (хотя и это имелось в виду, вновь набранным платили меньше). Главное здесь — попытка освободиться от революционно настроенных рабочих. «Душа собственника вопиет о мести, об унижении всех ему подвластных. Идет выпрямление собственников»,— писала либеральная газета.

Захватив Одессу, «добровольческие» власти расклеили на улицах обращение «К гражданам Одессы» в котором писали: «На вас лежит тяжкий грех в прошлом, когда вы не поддерживали добровольцев, этих рыцарей, когда вы отнеслись к ним безучастно и они, голодные, холодные, разутые пошли проливать кровь за вас» ^[12].

За этот «тяжкий грех» деникинцы закрыли в Одессе ряд профсоюзов, запретили проведение собраний, ввели средневековые пытки, расстреливали без суда и следствия, сжигали деревни.

Белогвардейские власти стремились к тому, чтобы уволенные за «принадлежность к большевизму» рабочие и служащие не принимались на других предприятиях. С этой целью списки уволенных рассылались по всем предприятиям, учреждениям, управлениям железных дорог. Нажим на рабочий класс усиливался. Закрывались больничные кассы и рабочие кооперативы, отменялись законы о страховании и выплате пособий по болезни. Все рабочие клубы были закрыты, а помещения использовались под постой воинских частей. Белогвардейцы врывались в помещения профсоюзов и фабзавкомов и уничтожали все документы, книги, архивы, забирали деньги, чем парализовали всю работу профессиональных союзов.

Рабочие собрания были запрещены. Меньшевики и кадеты могли созывать публичные собрания, но и они обязаны были за трое суток подать письменное заявление градоначальнику о цели собрания, указать день, час и место собрания, имя, отчество, фамилию и местожительство устроителей собрания, докладчика, а также вопрос, который ставится на собрании. На каждое собрание назначался представитель властей, уполномоченный прервать собрание по своему усмотрению.

Разруха и голод с каждым днем становились все тяжелее, а буржуазия изыскивала все новые и новые способы жестокой эксплуатации рабочих.

Обычно тихий Авчинниковский переулок 9 октября был наполнен необычным движением и суетой. В дом № 4, где размещался «Проюг» — правление общества фабрикантов и заводчиков юга России, съезжались владельцы крупных промышленных и торговых предприятий. Сюда же торопились и меньшевики — члены Совета профессиональных союзов. В 10 часов утра здесь открылось совместное заседание меньшевистского Совпрофа и «Проюга». Созвано совещание было с одной целью: как осуществить дальнейшее ущемление экономических и политических прав рабочих. Незадолго перед этим правление «Проюга» решило урезать и без того нищенскую заработную плату рабочих наиболее крупных предприятий. Докладчик И. Ф. Новинский, представитель одесской буржуазии, утверждал, что большевики «развратили рабочих» увеличением заработной платы, что и дороговизна возникла «по вине рабочих». Новинский заявил: «Рабочим надо дать понять, что пришли настоящие хозяева фабрик и заводов, поэтому как первый шаг на этом пути следует снизить ставки, начав прежде всего с грузчиков, рабочих электростанции, металлообрабатывающих заводов». Один из ораторов, выступивший после Новинского, заметил:

— Это надо сделать не нам самолично, а при участии представителей Центропрофа.

Соглашатели для формы поначалу выступали против снижения ставок, потом заявили, что они оставляют этот вопрос «открытым», предоставив его на решение правления «Проюга». Меньшевики боялись, что проголосовав за снижение заработной платы, они полностью разоблачили бы себя в глазах и той части рабочих, которая еще шла за ними.

На следующий день после заседания «Проюга» и Совпрофа было проведено снижение и без того низких ставок. Цены на хлеб резко подскочили вверх. Многие семьи рабочих остались без продуктов питания — не хватало денег на их покупку.

Политические мотивы выдвигались белогвардейскими властями на каждом шагу. Когда было объявлено о закрытии профсоюза водного транспорта, делегация союза явилась к градоначальнику барону Штемпелю для выявления причин запрещения союза. Градоначальник заявил: «Союз водного транспорта закрыт по распоряжению центральных властей за активную поддержку моряками большевиков. Все вы помните эпоху «Алмаза» и как вели себя моряки при эвакуации французов из Одессы. Поэтому о разрешении союза не может быть и речи» ^[13].

Комментируя решение деникинских властей о запрещении профсоюза водного транспорта, подпольная газета «Одесский коммунист» писала:

«Закрытие союзов послужит открытием глаз тем товарищам морякам, которые на волнах всемирной социальной революции не видели, к какому берегу пристали. «Лево на борт, товарищи моряки, держите на красный маяк, и вы пристанете к красной пристани Советской социалистической республики» ^{31}.

Белогвардейские власти закрывали не только профсоюзы. Все детские дома (приюты), богадельни (инвалидные дома) и другие благотворительные учреждения, которые при Советской власти содержались за счет государства, вынуждены были прекратить свое существование. Они получили официальное сообщение, что никаких ассигнований не будет.

Неслыханная безработица, снижение заработной платы, сокращение подвоза продуктов питания и безудержный рост цен на продовольствие привели к голодовке. Даже буржуазные газеты не могли скрыть голодания населения, от времени до времени они помещали такие сообщения:

«Добрые люди, спасите!

Семья рабочего консервной фабрики Ивана Волкова, состоящая из 8 душ, умирает от голода. Сам он — полуслепой, на искусственной ноге. Один сын — офицер, убит на войне, другой — на фронте, третий — в больнице. Трое малолетних детей — дома. Добрые люди, спасите! Адрес: Головковская, 13, кв. 15» ^{32}.

Смертность в городе достигла необычных размеров. На кладбищах не успевали приготавливать могилы. Трупы по несколько дней не убирались с улиц и площадей. В городе свирепствовали эпидемии. Страшным бичом являлся сыпной тиф.

Чувствуя свой близкий конец, деникинцы ничем не гнушались.

В делах бывшего начальника гарнизона Одессы имеется много сообщений контрразведки о «неблаговидных» поступках различных лиц из аппарата деникинской власти. О содержании этих сообщений можно судить по таким эпизодам.

Штабс-капитан Быков служил в роте при контрразведывательном пункте. Узнав, что арестован некто Михаил Зиман, Быков отправился к его отцу, и договорился, что за две тысячи рублей выпустит его. Получив деньги, Быков не только не выполнил своего обещания, но еще арестовал отца Зимана, обвинив его в клевете на работников контрразведки.

По Преображенской улице шел прилично одетый господин. К нему подошел поручик Ольгин и предложил следовать с ним в управление уголовного розыска. Здесь произошла беседа:

— Родственники есть в городе?

— Есть.

— Сходите и предупредите их, что на несколько дней вас задержат у нас.

— За что же? В чем моя вина?

— Когда возвратитесь, сообщим. А часы, они, кажется, золотые у вас, оставьте в залог, а то чего доброго бес попутает и не вернетесь.

Задержанный отдает часы и уходит, довольный тем, что так легко отделался.

Профессор Е. Н. Щепкин остался в Одессе. Первые две недели сидел дома, а как только вышел из квартиры, был арестован и приведен в контрразведывательный пункт. Допросили, написали ордер для отправки в тюрьму. Потом к нему подходит какой-то офицер.

— Есть что-нибудь у вас?

Думая, что речь идет об оружии, Щепкин ответил:

— Оружия у меня нет.

— Да не оружия, деньги, ценности у вас есть?— повторил офицер раздраженно.

— Есть только крестик золотой,— ответил профессор.

Офицера передернуло, забрав крестик, он с недовольным видом отошел.

— У меня есть еще бинокль,— сказал профессор.

— Отдайте, зачем он вам, вы ведь арестованы.

Взял и бинокль. Почти четыре месяца Щепкин просидел в тюрьме. Только наступление Красной Армии спасло его от неминуемого расстрела.

В ночь на 27 августа поручик К. Т. Васильев и дворянин Г. П. Довят, служивший при штабе Шиллинга, применили оружие, ограбили квартиру Тарнопольского по Французскому бульвару, дом 52. Продав спекулянтам похищенные вещи, они кутили в ресторане и не стесняясь рассказывали своим собутыльникам, каким путем добыли деньги.

Корнет Ожаровский служил в контрразведывательном управлении. Он наблюдал, как его начальство за счет взяток вело разгульный образ жизни. Скромная же должность не приносила ему ощутимых доходов. Тогда Ожаровский вступил в сговор с тремя офицерами из караульной команды при штабе начальника гарнизона и открыл в Одесском порту «свой»контрразведывательный пункт с единственной целью брать взятки. Прошло два месяца, пока власти установили, что пункт Ожаровского является фиктивной организацией.

В 1924 году были опубликованы воспоминания генерала Слащева, ближайшего сослуживца генерал-лейтенанта Шиллинга. Слащев сообщает, что взятки в Одессе брал сам Шиллинг, он награбил много бриллиантов и других ценностей, которые были спрятаны в гостиной под паркетом.

В записках начальника одной из контрразведок находим откровенные признания:

«Добровольцы пришли в Одессу не с пальмовой ветвью, а с ненавистью, с жаждой мести и крови. Каждый офицер считал себя вправе арестовать кого хотел и расправиться с ним по своему усмотрению. По сведениям начальника тюрьмы, за контрразведкой числилось 1800 человек политзаключенных, на большинство из них не было никаких сведений... Допрос шел днем и ночью. У каждого следователя было не меньше трехсот дел... Зарплату работникам контрразведки не платили, поэтому официально временно разрешалось пользоваться деньгами арестованных. Были фиктивные аресты с целью грабежа».

Зверства и произвол царили и в уездах. Сынки помещиков, одетые в офицерские шинели, жестоко расправлялись с населением сел Висуньской волости.

Мужчин они пороли и расстреливали, а женщин насиловали.

В Николаевском уезде неистовствовал генерал Слащев. В Вознесенске по его приказанию расстреляли 18 рабочих и 15 крестьян в «назидание» остальным. В Николаеве за «сочувствие» партизанам расстреляно свыше ста человек, в том числе много детей. В газетах же были опубликованы фамилии 61 человека, трупы остальных так были изувечены, что по ним не представлялось возможным установить личность замученных ^{33}.

А вот картина, которую наблюдал В. В. Шульгин.

Большой обоз вышел из Умани в Одессу. Мулы по грязи тащат пушки. На пути у одного села между фуражирами белых и петлюровцами завязалась перестрелка. Потом петлюровцы скрылись в лесу. Командир части приказал установить трехдюймовые пушки и открыть огонь по селу. Бомбардировка началась. Продолжалась она долго, снаряды точно ложились в цель, на глазах село превращалось в пепелище.

— Зачем же уничтожать безвинных жителей, ведь фуражира убили петлюровцы, а они воюют и с нами и с большевиками?— спросили офицера.

— Они все, батенька, сущие бандиты.

— Но почему так долго ведется бомбардировка?

— Приказано 70 снарядов.

— Зачем так много?

— А куда их деть? Все равно дальше не повезем. Мулы падают, стреляем для облегчения мулов ^{34}.

Ради своей главной цели — восстановления царской и помещичьей власти — Деникин не останавливался ни перед какими средствами.

Не является случайным, что в его штабе имелась группа лиц, которым было поручено изучить все способы убийства людей и представить по этому вопросу доклад. Судя по секретному докладу, в котором перечисляются «гуманные» способы убийства, эта группа «справилась» со своей черной задачей. В докладе перечисляются способы уничтожения людей:

«синильной кислотой;

впрыскиванием морфия;

удушение окисью углерода в особо приспособленной комнате;

вдыхание усыпляющего навсегда газа с устройством для такой казни особой комнаты по образцу парижской камеры для истребления бродячих собак;

электрическим током, способ, применяемый в США».

Красная Армия не дала возможности Деникину осуществить свои зловещие планы.

Трудное время

Красная Армия отступала. 31 августа советские войска оставили Киев. 20 сентября деникинцы захватили Курск, 6 октября — Воронеж, 13 октября — Орел. Страницы одесских деникинских и буржуазных газет пестрят заголовками: «Жмеринка в наших руках», «Прорыв на большевистском фронте», «До Москвы — 500 верст», «До Москвы — 300 верст», «В бинокль уже видна Москва». Американская газета «Нью-Йорк Таймс» писала в те дни: «Добровольческая армия врезалась в самое сердце Советской России. Уже видны златоглавые верхушки московских колоколен».

В этот период в Одесском партийном комитете возникли споры о методах борьбы. Леонид Тарский, Александр Гордон и Павел Китайгородский давали неправильную оценку сложившейся обстановке. Они утверждали, что наступила долгая ночь реакции, что господство Деникина на Украине задержится надолго. По их мнению на Украине отсутствует достаточная пролетарская база, на которую должна опираться Советская власть. Этим объяснялось и отступление Красной Армии. Тарский и Гордон считали, что надо временно отказаться от «чистой» формы Советской власти и осуществить что-то «среднее» между диктатурой пролетариата и петлюровщиной ^{35}.

Большинство членов комитета не разделяло этих взглядов.

— Мы на грани нового подъема и побед,— говорила на одном из заседаний комитета Елена Соколовская.— Скоро Красная Армия, энергично поддержанная украинскими рабочими и крестьянами, прогонит врага к морю, и там он найдет свой конец. Наша задача — идти в рабочую и крестьянскую среду, к солдатам-белогвардейцам и разъяснять им неотвратимость краха деникинщины. Свернуть агитацию — это значит превратиться в кроликов, которых с удовольствием проглотит деникинский волк.

Дискуссия обычно заканчивалась выступлением Елены Соколовской. Она глубоко анализировала все высказанные точки зрения, показывала несостоятельность одних взглядов и жизненность других. Соколовская обладала удивительной способностью органически сочетать местную практику с общепартийными задачами, четко определять пути и методы деятельности подпольной коммунистической организации. Работнику, который увлекался широкими планами и ставил невыполнимые задачи, Соколовская резко бросала: «Вы руководствуетесь не расчетами, а личными чувствами» и убедительно показывала нереальность его планов.

«Больше всех Гордону и Тарскому доставалось от Елены ^[14] и Нюры ^[15]. Жалко было смотреть на этих в общем-то очень хороших, честных работников. От их «теории» оставалось только «мимолетное видение». Да они и сами потом признали свои ошибочные взгляды» — писал об этих политических спорах Логгинов.

Правильная оценка утверждений Гордона и Тарского имела принципиальное значение. От этого зависела тактика большевистской партийной организации. Если бы победили взгляды меньшинства, рабочий класс Одессы был бы уведен в сторону от революционной борьбы с Деникиным ^{36}.

Общегородской комитет продолжал укреплять районные комитеты и заводские коммунистические ячейки. На 25 предприятиях уже работали уставные партийные организации, где регулярно проводились партийные собрания ^{37}. На других заводах действовали партийные группы. Аресты, проводившиеся белогвардейской контрразведкой в октябре, почти не затронули заводские комячейки.

Глубокая конспирация и пролетарская спайка помешали провокаторам проникнуть в рабочие коллективы. На отдельных заводах аресты продолжались.

Комитету пришлось много внимания уделять коллективу судоремонтного завода РОПИТ. Здесь работала сильная подпольная организация, во главе которой находились рабочие-большевики Григорий Смагин и Яков Морозов. В цехах имелись партийные группы. В котельном цехе подпольную работу вели Владимир Рудницкий, Степан Дзикунов, Григорий Мельничук. В модельном цехе работали Степан Коскин, Владимир Чумаченко, Кузьма Зимбровский, Григорий Сапельников. Василий Петрович и Василий Филюшкин работали в плотничьем, а Никита Позняков и Петр Кругликов — в малярном цехе^{38}.

На заводе пользовались влиянием меньшевики и эсеры. Часть кадровых и особенно сезонных рабочих и служащих находилась в плену соглашательской идеологии.

Еще до прихода белогвардейцев в Одессу меньшевикам удалось провести митинги в заводоуправлении и в отдельных цехах, на которых высказывались антисоветские взгляды.

Заводская партийная ячейка находилась в сложных условиях: будучи в подполье, она не могла открыто выступать против взглядов и действий соглашателей. Меньшевикам иногда удавалось привлечь на свою сторону и отдельных кадровых рабочих. Так, с помощью соглашателей деникинцам удалось уговорить слесаря Николая Петрова и котельщика Федора Шевченко войти в делегацию для осмотра бывшего помещения ЧК, в котором белогвардейцы демонстрировали мнимые «зверства» большевиков.

Примечательно, что оба «делегата» с треском провалились на собрании рабочих завода, где они сообщили о всем виденном в здании ЧК.

— Чем вы можете доказать, что в здании ЧК находились расстрелянные рабочие и крестьяне?— спросили

у Петрова и Шевченко.

— Вот видите этот мундштучок, простой, кто с него курил? Я нашел его в кармане расстрелянного,— отвечал Шевченко.

— А вот видите крестик? Я его снял с трупа крестьянина,— отвечал Петров.

— А не мог кто-нибудь вложить мундштук в карман расстрелянного и повесить крестик на труп!— спросил старший станковой плотничьего цеха Алексей Винниченко.

«Делегаты» ответили:

— Нет, нам сказали, что трупы привезли с крестиком и мундштуком.

— Откуда привезли? Вы же говорили, что эти трупы остались в помещении ЧК после ухода большевиков? — снова спросил Винниченко.

Ответа не последовало — Шевченко и Петров растерялись.

— А как вы установили, что видели трупы расстрелянных именно большевиками? А может, их застрелил кто-нибудь другой? Может, налетчики? — спросил один рабочий, хотя остальные поняли, что он хотел сказать — «не белые ли»?

Петров и Шевченко в один голос заявили:

— Это дело рук ЧК. Нам так сказали.

Все было настолько шито белыми нитками, что рослый котельщик Архип Демянко, стоявший рядом с трибуной, не выдержал и бросил в лицо горе-делегатам:

— Эх, вы! Комиссия! Видно, шо Гапка млинці пекла, бо ворота в тісті. І брехати до діла не вмієте.

Рокот одобрения пронесся по заводской площади. Присутствующие понимали, что все эти «ужасы ЧК» — фальсификация.

О том, как на заводе РОПИТ проходило собрание, написали даже либерально-буржуазные газеты. Они не могли скрыть того, как рабочие встретили деникинскую провокацию. «Одесский листок», журналисты которого немало написали пасквилей на Советскую власть, набрался «смелости» и опубликовал анекдот:

— Слушайте, вы знаете печальную новость?

— Какую?

— Большевики расстреляли Циперовича.

— Да что вы говорите? Боже, какой ужас, какой ужас!

— Слушайте, только вы потише говорите об этом.

— Почему?

— Циперович стоит сзади меня, он еще сам ничего не знает...

На второй день после собрания белогвардейцы арестовали котельщика Демянко. Это был молодой рабочий, недавно появившийся на заводе. На вопросы следователя отвечал с юмором. А все вопросы были одного направления: кто является застрельщиком среди рабочих? Кто читает газету «Одесский коммунист»? О чем толкуют рабочие? Ничего не добившись от Демянко, следователь избил его.

Ропитовцы послали в контрразведку двух рабочих. Их принял капитан Добровольский. Узнав, что они пришли ходатайствовать об освобождении Демянко, Добровольский закричал:

— К стенке всех вас! Кто вам бумагу подписал? Покажу я вам, как делегации посылать... Вы оба арестованы ^{39}.

Прибыв в Одессу, Деникин пожелал встретиться с рабочими. Одесские власти с ног сбились, но не могли найти подходящего завода. Всюду рабочие враждебно встречали известие о приезде Деникина. Волей-неволей деникинцы снова обратились к меньшевикам на РОПИТ. Офицеры целыми днями сновали по заводу, о чем-то совещались с администрацией. В цехах появились меньшевик Сухов и эсер Кулябко-Корецкий.

Наступил день приезда Деникина на завод. От проходной до места встречи через весь заводской двор шпалерами выстроились офицеры. Генерал с трудом поднялся на трибуну и произнес небольшую речь. После него выступил Николай Петров. Он говорил: «Требовать нам ничего нельзя, все нужно просить. Как сказано в евангелии: стучите и вам отворят, просите и вам дадут». Во время выступления Деникина рабочие стали расходиться. Деникин сразу определил настроение рабочих и тоже поторопился уйти. Уже в гостинице «Лондонская» на банкете Деникин бросил фразу: «Какой-то неприветливый народ, эти одесситы».

Через несколько дней подпольный комитет, обсудив сообщения Смагина и Морозова о положении на заводе, решил разоблачить меньшевиков. Эту задачу комитет возложил на редакцию газеты «Одесский коммунист».

Большевики стали более решительно изобличать сотрудничество меньшевиков с белогвардейцами, показывать, что они, предав интересы рабочих, служат буржуазии. «Языкочесы» (так рабочие называли меньшевиков) прибегли к недозволенным в условиях подполья методам борьбы, угрожая обратиться за помощью к властям, раскрыть большевистскую организацию. В разгар борьбы с меньшевиками контрразведка арестовала группу передовых рабочих завода РОПИТ и в их числе Григория Смагина. Но организация большевиков продолжала работать, у нее был крепкий актив в цехах, а соглашатели не имели уже никакой опоры в рабочем коллективе.

На 2-й Заставе находилось очень важное предприятие — артиллерийские мастерские с артскладом. Работали там в основном демобилизованные, квалифицированные мастеровые. Симпатии их были на стороне большевиков. Среди них имелись и коммунисты. Об этом в конце августа сообщил руководителю одесского подполья Владимиру Логгинову рабочий-слесарь Иван Бровяков, член партии с 1917 года.

В мастерских, или в артдепо, как они тогда назывались, ремонтировались бронепоезда, орудия, пулеметы. В беседе с Бровяковым Логгинов изложил меры по выводу этой боевой техники из строя.

Несколько дней спустя в артдепо стали являться высококвалифицированные токари и слесари с просьбой принять их на работу. Так, в сентябре поступили в артдепо Иван Поздняков («Андрей»), Дмитрий Морозов («Мороз»), Илларион Ильчук («Ларик»), Михаил Скороход, Даниил Инде — все коммунисты, получившие задание Логгинова ^{40}. Создав подпольную ячейку, Бровяков установил контакт с рабочими-боротьбистами — Калининым, Огородниковым и Канунниковым. Вместе с ними вокруг большевистской ячейки сгруппировались беспартийные рабочие. Настроение у всех было боевое, рабочие не хотели работать на белогвардейцев. «Одесский коммунист» переходил из рук в руки, все жадно вчитывались в сводки с фронтов.

Авторитет комячейки рос. По ее заданию рабочие прицельно-оптического отдела незаметно сбивали прицелы на орудиях. Иван Поздняков и его товарищи чуть-чуть смещали рамку прицела, и никакая комиссия не могла обнаружить дефекта. Точности же попадания снаряда из такого орудия нельзя было ожидать. В ноябре Дмитрий Морозов подложил гайку между поршнем и верхней крышкой цилиндра дизеля 45НР. При пуске двигатель был разбит, в результате токарный цех вышел из строя на десять дней. В первых числах декабря в арт-мастерские для срочного ремонта поступил бронепоезд «Генерал Мамонтов». Морозов и Михаил Скороход насыпали наждаку в подшипники и отпустили гайки в рессорах. Когда бронепоезд с ремонта ушел на пробу на Сортировочную—Пересыпь, то после первых же выстрелов поломались рессоры и поплавились подшипники. После того, как отремонтированные орудия принимались, по ночам к ним проникали рабочие, выпускали масло из компрессоров, отпускали гайки. Илларион Ильчук и Даниил Инде наловчились умело выводить из строя электрооборудование. Они вбивали в обмотку гвозди без шляпок, а обнаружить это трудно было. По несколько дней простаивали токарные станки — их ходовые винты оказывались погнутыми.

Вся администрация артиллерийских мастерских состояла из офицеров, которые и не подозревали, что рабочие сознательно портят оборудование и выводят из строя орудия, бронеавтомобили и бронепоезда. Плохое качество работ объяснялось отсутствием хороших специалистов. Отдельные офицеры рады были плохому ремонту— им не хотелось уходить на фронт. Нередко даже явную порчу орудия или пулеметов в броневике они рассматривали как случайность, никакого следствия не требовали.

Как-то вечером из артсклада грузили в вагоны вооружение и боеприпасы. Было это в январе 1920 года. Закончив погрузку, рабочие скипятили чай. Вагоны охранял офицер. Рабочие пригласили его попить чайку. Он охотно согласился. А тем временем группа рабочих перетащила из вагона в подвал разрушенного дома 7 пулеметов и 35 винтовок. Вход в подвал завалили камнями.

Вот что рассказывает член подпольной комячейки артдепо Д. А. Морозов:

— Работал я в то время слесарем-мотористом. Не только коммунисты, но и многие рабочие понимали, что нам надо все делать, чтобы продукция артиллерийских мастерских не доходила до фронта, а если и доходила, то с опозданием. Чем подольше задержится выполнение заказа деникинцев, чем хуже будет качество работы, тем лучше для Красной Армии. Мы ставили перед рабочими вопросы: на кого мы работаем? Для какой цели выпускаем оружие? Нам даже не приходилось отвечать на эти вопросы, каждый понимал куда идет оружие и против кого оно направляется. «Одесский коммунист» здорово нам помогал. Его мы вкладывали в рабочие ящики, и ни одного не было случая, чтобы рабочие отказались от нашей газеты, или выразили недовольство. Наоборот, обижались, если ее не было.

Через регистраторшу Кузнецову и телефонистку Домени, которые работали в конторе мастерских, узнавали о важных разговорах офицеров по телефону, доставали бланки удостоверений со штампами и печатями артдепо. Все это передавалось в парткомитет.

Были у нас свои люди и на складах. Они работали кладовщиками и помогали нам добывать динамит и бикфордов шнур. Бровяков и Поздняков передавали эти боеприпасы в областной военно-повстанческий штаб.

За несколько дней до вступления Красной Армии в Одессу на рабочем митинге, проведенном нелегально, была поставлена задача: всем вооружаться, захватить мастерские и склады, ничего не дать вывезти. Рабочие сдержали свое слово. 5 вагонов винтовок и пулеметов, 12 трехдюймовых скорострельных орудий и 4 гаубицы были задержаны, не попали белым. За день до бегства белогвардейцев меня назначили комендантом артмастерских. Для вооружения рабочих мы выдали винтовки.

Тесные связи были у губкома партии и с другими заводскими партийными ячейками. На городской электростанции по улице Московской с парткомом был связан большевик Иван Будрик и работница Шура Кулакли. Они распространяли «Одесский коммунист». Через них комитет держал связь с ревкомом, находившимся в Усатовских катакомбах. На заводе Беллино-Фендериха работал большевик Петр Цымбал. Его квартира была явкой, где хранились деньги политического Красного Креста. Здесь по вечерам Николай Александрович и Цымбал придавали новеньким деньгам вид старых. Делалось это для того, чтобы не вызвать подозрений у офицеров и контрразведчиков, когда они брали взятки за освобождение арестованных подпольщиков.

На заводе Ровенского подпольную организацию возглавлял Филипп Александрович, бывший председатель Одесского военно-революционного трибунала, участник революционного движения с 1905 года.

В первый день прихода белогвардейцев он был задержан офицерами из отряда, разместившегося в гостинице «Континенталь» (фиктивная, или как тогда называли «самочинная» контрразведка). Офицеры отобрали у Александровича 2000 рублей и отправили в тюрьму. Через 3—4 дня ему удалось освободиться (по документам он являлся английским подданным, хотя таким не был). За два с половиной месяца (13 ноября он был снова арестован) Александрович провел большую работу.

Ни один заказ деникинцев не выполнялся заводом в срок.

Н. Л. Александрович

Владея в совершенстве английским и французским языками, Александрович входил в контакт с работниками иностранных консульств и военных миссий, добывал у них важные сведения для подпольного губкома партии.

Кроме районных комитетов и заводских подпольных ячеек, губком партии был непосредственно связан в городе с двумя ревкомами — Железнодорожным и ревкомом в Усатовских катакомбах. Железнодорожный ревком по заданию военного отдела губкома провел ряд успешных диверсий. Были выведены из строя два белогвардейских бронепоезда, взорван железнодорожный мост, связь с фронтом прервалась на несколько дней. Братья Иван, Андрей и Павел Глухаревы, работавшие слесарями в Главных железнодорожных мастерских, были связаны с военным отделом губкома. По его заданию они работали на ст. Одесса-Товарная и умелыми действиями вывели из строя паровоз бронепоезда «Пластун». Деникинцы не могли восстановить его до прихода Красной Армии. Ревком умело засылал не по адресу вагоны с вооружением и снаряжением. Целыми неделями вагоны простаивали в тупике какой-нибудь станции. На все запросы военных организаций администрация станции сообщала: «Вагоны не разысканы, принимаются срочные шаги к их выявлению».

Н. Стрембицкий

Большую роль играл ревком в Усатовских катакомбах. В его составе находились работники, прошедшие школу подполья в дни австро-германской и англо-французской интервенций. Это — Николай Стрембицкий, Павел Ловякин, Иван Безверхий, Никифор Голубенко, Авраам Приступа, Григорий Елагин, Филипп Кислов. Перед ревкомом губком поставил задачу: держать белогвардейцев в постоянном напряжении, совершать нападения на деникинские отряды, всемерно тормозить проведение мобилизации в белую армию и отправку войск на фронт^{41}. В Усатовских катакомбах хранилось оружие, взрывчатка. Здесь же находилась подпольная типография боротьбистов ^[16].

Усатовский ревком печатал воззвания к населению окрестных сел, проводил политическую агитацию среди крестьян, осуществлял боевые операции. Партизанский отряд, которым командовал Николай Стрембицкий, обстреливал эшелоны, направлявшиеся на фронт, вступил в бой с белогвардейским эскадроном и не допустил его в Нерубайское. Белогвардейцы вынуждены были держать в пригородных селах воинские части. Встретив вооруженное сопротивление, они отменили мобилизацию в Усатовом, Нерубайске и Куяльнике.

Партизаны Усатовского ревкома доставляли из Куяльницких катакомб в город газету «Одесский коммунист». Однажды член ревкома Филипп Кислов с двумя подпольщиками отправился на Куяльник за очередным номером «Одесского коммуниста». По дороге их задержали белые. В Кислове они узнали подпольщика, которого искали больше месяца. Кислову грозил расстрел. Его раздели и поставили над крутым обрывом. Но прежде чем каратели произвели выстрел, отважный подпольщик бросился с обрыва, скатился вниз и спасся.

По указанию губкома ревком перебазировался на Нерубайские катакомбы. В поисках типографии большевиков белые несколько раз пытались проникнуть туда, но каждый раз встречали ожесточенное сопротивление. Много офицеров было убито, 20 солдат партизаны захватили в плен и враг не получил доступа в катакомбы.

Военный отдел губкома дал директиву партизанским отрядам — разрывать коммуникации противника, разрушать мосты и железнодорожные линии. И стали взлетать на воздух фермы мостов. На 204 версте между Вознесенском и Новоукраинкой партизаны взорвали железнодорожный состав на мосту через речку Ташлык, 39 вагонов с боеприпасами полетели в реку. Взорваны были мосты на ст. Голта через р. Буг, в Колосовке, на многих километрах снимались рельсы и пути надолго выходили из строя. Ярким пламенем вспыхнуло восстание в деникинском тылу. «Украина загорается... Украина горит...» ^{42} — говорил 24 октября 1919 г. В. И. Ленин в своей речи перед слушателями Свердловского университета, уходившими на фронт.

Губком партии установил связи со всеми уездами. В Николаеве работали большевики Сергей Ингулов, Михаил Биншток, Иван Дагин, Алексей Колтун и другие. Они организовали в селах уезда штабы повстанческого движения, в распоряжении которых были отряды и склады оружия. Повстанцы разбирали железнодорожные пути, обстреливали деникинские воинские составы.

Н. Д. Голубенко

В октябре в ряде сел Николаевского уезда были восстановлены Советы. Областной повстанческий штаб через Николаевский ревком объединил все партизанские отряды под единым командованием со штабом в селе Баштанка. Все деникинские учреждения были разгромлены. Район восстания был объявлен «Баштанской республикой». В ней допускалось свободное обращение советских денег. Партизаны захватили участок железной дороги и объявили его на военном положении. Это означало, что ни один белогвардейский эшелон не мог пройти через него.

Баштанскими партизанами, насчитывающими около 20 тысяч человек, руководил ревком, во главе которого были коммунисты В. Гайдук, М. Прядько, И. Руденко, М. Прихода.

Почти полтора месяца сражались баштанцы с войсками генерала Слащева, которые были лучше вооружены и по количеству превышали число повстанцев. Руководители баштанских партизан несколько раз одолевали белогвардейцев. Особенно отличался отряд под командованием крестьянина Николая Тура. Применяя различные военные хитрости, он смело нападал на офицерские части и наносил им ощутимые удары. Деникинцы потеряли в боях около двух тысяч офицеров и солдат. Только 12 ноября Слащеву удалось овладеть Баштанкой, но после его ухода партизаны снова появились в этих местах.

В селе Висуньск Березнеговатской волости повстанческим движением руководили Ф. Юхименко, М. Мурлян, В. Яриловец, А. Переяслов. Вместе с представителем Одесского губкома С. Гетманенко они разработали план восстания, подобрали командиров отрядов, распределили оружие. Кроме Степана Гетманенко губком партии направил в Херсон Ивана Зайченко, Андрея Широкоступа, Алексея Матвеева, Анастасию Васильеву.

Для руководства повстанческим движением в уездах губком посылал опытных работников, отличавшихся личной храбростью.

Анастасия Васильева — работница Путиловского завода в Петрограде. В 1915 году была уволена с завода за организацию забастовки. В дни Октября вместе с рабочими своего завода с оружием в руках боролась против войск Временного правительства, показывая своим товарищам пример революционной стойкости. В 1918 году была на Восточном фронте, участвовала в боях с колчаковцами, а в 1919 году направлена в Одессу за несколько дней до отступления Красной Армии. На подпольную работу в Херсонский уезд поехала добровольно. Алексей Матвеев, тоже бывший петроградский рабочий, до августа 1919 года был председателем Большефонтанского Совета рабочих депутатов Одессы, остался в подполье. Иван Зайченко, выходец из села Красное, что недалеко от Херсона. Служил матросом на крейсере «Алмаз». После того, как вся команда крейсера сошла на берег и вступила в Красную Армию ^[17], Зайченко сражался против немецких оккупантов. Возвратившись после ранения в родное село, выступал на митингах, организовал из крестьян партизанский отряд. А когда Красное захватили белогвардейцы, он был арестован и приговорен к расстрелу. Его товарищи по отряду передали в тюрьму записку такого содержания: «Мы в Херсоне. Проси свидания с матерью». (Мать Зайченко находилась в херсонской городской больнице). Зайченко попросил начальника гарнизона полковника Саликова попрощаться перед смертью с матерью. Получив разрешение, Зайченко в сопровождении двух стражников отправился в больницу. После встречи с матерью вышел во двор больницы. Здесь группа партизан, одетых в обычные крестьянские одежды, без шума обезоружила охрану и скрылась вместе с Зайченко.

Получив подкрепление кадрами, Херсонский большевистский комитет организовал повсеместные выступления против деникинцев. 10 ноября губком партии сообщил в ЦК КП (б) У: «Весь Херсонский уезд охвачен пламенем восстаний. В одной из деревень ^[18] образован повстанческий штаб уезда, куда вошли левые социалисты-революционеры и коммунисты. В распоряжении штаба имеется 1500 человек повстанцев, есть 2 орудия, несколько пулеметов, бомбы и прочее. Повстанцы постоянно дезорганизуют тыл противника, убивают отдельных представителей белогвардейцев, громят отряды, посылаемые в уезд для различных целей белогвардейцами и т. д. Настроение крестьянства очень хорошее, приблизительно такое же настроение у крестьян Днепропетровского уезда Таврической губернии. Так, например, в Алешках мобилизованные крестьяне из уезда в количестве 13000 чел. подняли бунт, вышли с красным знаменем и криками: «Да здравствует Советская власть!», «Долой золотопогонников», разгромили все белогвардейские учреждения, и все мобилизованные разбежались» ^{43}.

В Елисаветградском уезде местные подпольщики и посланные туда губкомом М. Клименко и П. Юдкин создали партизанские отряды, которые заняли несколько железнодорожных станций, разгромили деникинцев и овладели Елисаветградом.

2 ноября состоялась II конференция Одесской организации КП (б) У. Присутствовало 26 делегатов, представлявших 290 членов партии. Конференция обсудила вопросы: 1) Текущий момент, 2) Доклад Красного Креста. Делегаты послали приветствие Красной Армии, в котором выражалась уверенность, что деникинские войска будут отброшены к берегам Черного моря.

Резолюция конференции определяла ближайшие задачи: дезорганизацией вражеского тыла облегчить положение борющихся советских братьев — русских рабочих и крестьян. Для этого необходимо усилить работу в деревне, объединить силы, выступающие против деникинцев, развить партизанскую войну с целью захвата власти и восстановления диктатуры пролетариата. Конференция приняла решение о перестройке и усилении деятельности военного отдела, улучшения издания нелегальной литературы, о немедленной посылке работников в деревню, о проведении агитации в войсках интервентов.

— Словно крылья выросли! — говорили подпольщики после конференции. Районные и общегородская партконференции, проведенные в условиях тяжелейшего подполья, избрание партийных комитетов — все это внесло новую живительную струю в деятельность коммунистического подполья. Заметно поднялась партийная работа на заводах и фабриках, в предместьях города и в уездах.

Р. М. Лучанская

Одесский общегородской комитет, избранный на партийной конференции 2 ноября, не смог сразу развернуть свою деятельность. На четвертый день после конференции начались новые аресты. Деникинцы арестовали секретаря комитета Розу Лучанскую. В руки контрразведки попали некоторые документы и печать комитета.

Над подпольной организацией большевиков нависла угроза провала. Елена Соколовская дала указание немедленно произвести смену паролей, явок, конспиративных квартир. Некоторым подпольщикам было предложено на несколько дней уйти в глубокое подполье. Наступили тревожные дни. Контрразведка бросила большие свои силы на вылавливание руководителей военной, подрывной, разведывательной и повстанческой работы. Были арестованы работники военного отдела Иван Перепечко, Александр Ожешко, Иосиф Мах ^[19].

Агентам государственной стражи удалось напасть на след подпольщиков, охранявших арсенал в катакомбах. В первых числах сентября несколько пулеметов, 200 винтовок и другое военное снаряжение попало в руки врага.

В эти тяжелые для одесских большевиков дни в Одессу прибыл представитель Зафронтового бюро ЦК КП (б) У Иван Науменко. В дороге он заболел тифом.

Обессиленный, едва держась на ногах, явился на явку Одесского комитета, где был встречен А. М. Панкратовой. Передав директивы ЦК, пароли для связи, Науменко потерял сознание.

На второй день после приезда представителя Зафронтового бюро губком партии подготовил для ЦК подробную информацию о состоянии партийной и военно-повстанческой деятельности в области. В конце информации, написанной химическими чернилами на трех длинных полосках полотна, была просьба к ЦК о присылке в Одессу людей, знающих военное дело ^{44}.

Но еще до получения этой просьбы ЦК РКП (б) дал распоряжение подобрать в помощь Одесской партийной организации группу опытных работников, способных организовать военно-повстанческую работу в области. В Зафронтовое бюро ЦК еще не прибыл связной с информацией и просьбой Одесского комитета, а в Одессу уже стали прибывать работники из центра и других мест.

Широко был известен в Одессе Петр Станиславович Лазарев. Еще состоя в партии левых эсеров, он перешел на позиции большевиков. Будучи членом Румчерода, Лазарев стал одним из руководителей восстания рабочего класса Одессы против Центральной рады в январе 1918 г. В марте 1918 г. он был назначен командующим 3-й Советской Армией, вел борьбу с немецкими оккупантами в районе Лозовая— Славянск. Весной 1919 г. вступил в члены Коммунистической партии. В Одессу Лазарев прибыл в ноябре, чтобы возглавить военно-повстанческое движение в области.

Одновременно с Лазаревым приехал военный специалист бывший поручик царской армии Михаил Кривлин и Вильгельм Берндт — бывший командир 3-го Интернационального полка в Киеве ^[20]. На базе военного отдела губкома была создана организация по руководству повстанческим движением на юге Украины, получившая официальное название — Одесский областной военно-революционный повстанческий штаб. Во главе этой организации находились командующий повстанческими войсками П. С. Лазарев и его заместитель С. Б. Ингулов.

Сергей Борисович Ингулов после Октябрьской революции в Воронеже работал начальником округа военных железнодорожных сообщений. В 1919 году партия направляет его в Одессу. Перед самой эвакуацией он выехал в Николаев, где и возглавил большевистское подполье.

Большевики Николаева развернули активную работу среди рабочих и крестьян. В этом им помогал Одесский комитет. В начале сентября из Одессы в Николаев приехала Виктория Уласевич. Она привезла 50 тысяч рублей для Николаевского Красного Креста и осталась работать в этом городе. Связи между Одессой и Николаевом ни разу не нарушались, подпольщикам всегда удавалось незаметно перебраться из одного города в другой, хотя и были сложные ситуации.

Однажды провокатор узнал пароль на явку николаевского комитета, которая находилась в парикмахерской на Военном рынке. Получив задание войти в организацию, он явился в конце сентября на явку и спросил:

— Можно у вас направить три бритвы?

— Твердой стали?— спросил подпольщик.

— Нет, средней.

Отзыв был неточный. Следовало сказать: «Нет, довольно мягкой, средней» и провокатор был бы связан с руководителем подполья.

— Покажите ваши бритвы,— сказал подпольщик, заподозрив неладное.

Их у провокатора не оказалось, он пробормотал, что занесет в следующий раз, и ушел.

Это был первый сигнал о том, что деникинская контрразведка получила какие-то данные о подпольной организации. Личные контакты подпольщиков Николаева и Одессы прекратились. Связь теперь поддерживалась через связных-комсомольцев путем посылки на первый взгляд невинных частных писем.

С. Б. Ингулов

Однажды Сергей Ингулов отправил Одесскому комитету очередное сообщение о работе николаевского подполья. Доклад в виде частного письма был зашифрован самым простым способом: чтобы его расшифровать, надо было читать только вторые буквы каждого слова. Подросток, отвозивший доклад, благополучно добрался до Лузановки, но здесь караульный пост его задержал. Обнаружив у юноши письмо, офицер стал его читать. Не без улыбки он читал следующие строки: «Аня путается с Ржевским. Он ныне опрятненький па-а-ручик. Остепенился. Спорит по-прежнему. Сразу отправился в часть». А фраза эта означала: «Нужны паспорта». Караульный офицер прочитал записку и отпустил задержанного.

Руководители николаевского подполья убедились, что за ними охотятся контрразведчики. Дальше в Николаеве оставаться нельзя было. Сергей Ингулов и его ближайшие товарищи переехали в Одессу, как они шутили, «подводным транспортом» (т. е. на подводах).

Одесская подпольная организация оказывала влияние на партийные организации и не входившие в Херсонскую губернию. По поручению ЦК из Одессы выезжали работники в Крым, в Кишинев, Тирасполь. Туда посылались из Одессы и денежные средства, директивные указания. А с такими городами, как Херсон, Николаев, Елисаветград, Ананьев, Балта, Бендеры, Александрия, была постоянная связь.

Местные партийные организации получали от Одесского губкома партии конкретную помощь. Например, в г. Бендеры, где не было подпольного комитета, губком направил коммунистов Я. Антипова, Л. Александрова и С. Ривлина. Они объединили местных коммунистов в подпольную организацию, секретарем которой стал С. Ривлин. После восстановления бендерской организации Я. Антипов был направлен в помощь большевикам Кишинева. Там он тоже провел организационную работу по сплочению подпольной группы коммунистов и был избран секретарем Кишиневского комитета (работал под кличкой «Абрикосов»). В города Бессарабии выезжал член губкома Григорий Борисов (Старый) для налаживания деятельности коммунистического подполья.

Поддержка связи между подпольными организациями разных городов была сложным и опасным делом. Случались и провалы.

Дважды пытались коммунисты-подпольщики г. Рыбницы установить связь с Одесским губкомом партии, но эти попытки окончились трагически. Первый раз два связных С. Нигруца и Д. Корнейчук прибыли в Одессу в первой половине сентября. Не зная паролей и явок, они долго искали комитет, зашли в Совпроф и по выходе оттуда были арестованы контрразведкой. Вторая группа посланцев рыбницких подпольщиков (К. Слащенко, Г. Матвиец, И. Мельников) в Одессу не попала, она была схвачена белогвардейцами в Раздельной. Всех их расстреляли. В агентурном донесении Шиллингу указывалось: «Шифрованные записи, изъятые у арестованных, подтверждали, что их владельцы состоят в тайной большевистской организации и выполняли какое-то поручение оной. Добиться признания не удалось».

Ф. Корнюшин

И только третья попытка рыбницких подпольщиков оказалась успешной. Четыре подпольщика — А. Мишанчук, И. Кривошейко, М. Диордийчук и П. Дыбнер — добрались в Одессу, попали на явку губкома партии, где встретились с Нюрой Палич и Григорием Борисовым. Получив информацию о положении на фронте, несколько номеров газеты «Одесский коммунист», листовки и деньги, связные возвратились в Рыбницу.

Губком партии, в который в то время входили Елена Соколовская, Владимир Логгинов, Петр Лазарев, Сергей Ингулов, Анна Панкратова, Александр Хворостин, Александр Гордон, Виктория Уласевич, Леонид Тарский, Григорий Борисов (Старый), Федор Корнюшин и Тарас Костров, был тем центром, куда сходились все нити партийного руководства коммунистическим подпольем юга Украины.

Подошли Октябрьские дни. Утром 7 ноября на улицах города были распространены листовки, в которых губком поздравлял трудящихся с великим праздником и призывал продолжать борьбу с врагом.

«В дни годовщины большевистской революции,— сообщалось в агентурном донесении в ставку Деникина,— ожидалось выступление большевиков, последними разбросаны в некоторых районах прокламации с призывом к выступлению. Военными властями были приняты соответствующие меры, причем иностранные суда принимают участие в подавлении беспорядков. В городе установлено дежурство офицеров на наблюдательных пунктах, связанных телефоном с центральной сигнальной станцией (английской), с которой предполагают передавать сигналы об обстреле судовой артиллерией того или другого квартала, где будет обнаружено скопление».

За неделю до октябрьского праздника состоялось заседание подпольного губкома партии, на котором присутствовали руководители районных и некоторых заводских партийных комитетов и групп. Губком постановил:

«1. Выступление пролетариата Одессы считать преждевременным и вредным, ибо оно будет подавлено превосходящими силами врага и потоплено в потоках крови рабочих.

2. Продолжать подготовку к вооруженному восстанию пролетариата.

3. Там, где имеются должные условия, провести до годовщины Октябрьского переворота летучие митинги. Издать листовку-воззвание».

Соглашательские организации не вели никакой работы на фабриках и заводах, считая, что кровавый режим деникинцев полностью парализовал революционную энергию рабочего класса. «Фабричные окраины Одессы представляют мертвое царство», — писал орган Одесского комитета так называемой народно-социалистической трудовой партии «Народное слово». Зато в профсоюзах соглашатели проявляли небывалую активность. Находясь на легальном положении, они захватили руководство профессиональными союзами в свои руки.

И полной неожиданностью было для сотрудников редакции «Народного слова», когда на второй день после опубликования статьи о «мертвом царстве» два рабочих-металлиста принесли в редакцию резолюцию, принятую на собрании одного из цехов завода Гена ^[21]. В резолюции говорилось:

«В это страшно трудное, но не критическое время, когда деникинская армия и весь мировой капитал жмет своим империалистическим прессом на Одессу и всю страну, чтобы уничтожить власть рабочих и утвердить власть буржуазии, мы, рабочие Красной Пересыпи, клянемся перед лицом пролетариата России, что наш бронированный кулак разобьет врагов. Мы не оставим нашей священной борьбы за коммунизм и социализм как в международном масштабе, так и внутреннем, пока не уничтожим всю буржуазию».

"Неуловимая для контрразведки"

Редакция «Одесского коммуниста» в первом нелегальном номере (№ 130—131) извещала:

«Как и прежде, «Одесский коммунист» будет живительным родником среди мертвой пустыни, никакие преследования и происки царских холопов не заставят замолкнуть его голос. В рабочих массах будут знать правду и пойдут за этой правдой, освященной потом и кровью трудящихся, борющихся за рабоче-крестьянскую власть, за власть Советов».

Беспощадно срывая покровы белогвардейской лжи и клеветы на Советскую власть иКоммунистическую партию, «Одесский коммунист» показывал гнилость и непрочность диктатуры Деникина, неизбежность ее гибели.

Гневным словом бичует газета социал-предателей, поступивших в услужение к кровавому диктатору, разоблачает литературных каинов из меньшевистского «Южного рабочего».

«Красное подполье продолжает свою жизнь. Выходит даже партийный «правительственный» орган. Его все видят и читают. О нем все знают» ^{45},— сообщают на первой странице «Одесские новости». На этот раз одна из самых лживых газет одесской буржуазии говорит правду: «Одесский коммунист» пользуется огромным авторитетом не только в рабочей среде, но и среди всего населения города. Ни одна одесская газета не публиковала достоверных оперативных сводок с фронта, кроме «Одесского коммуниста». А все хотели знать, что же на самом деле происходит на фронте, что означают «систематические и планомерные оттяжки», «сокращение линии фронта» и «уплотнение войсковых частей». «Одесский коммунист» комментировал эти белогвардейские ребусы. «Планомерная оттяжка» — это красные взяли Орел! «Сокращение линии фронта» — Красная Армия взяла Харьков! «Сосредоточение войск на небольшом участке» — Красная Армия достигла берегов Днепра! «Уплотнение фронта» — белые оставили Киев! Все ясно и понятно.

По сообщениям коммунистической газеты «благомыслящий элемент» определял свое поведение и делал выводы: не пора ли ему отправляться в иностранное консульство за визой и за билетом на пароход. А подпольщики, заключенные в тюрьме, получив свежий номер своей газеты («Одесский коммунист» доставлялся им регулярно), наносили мелом и кусочком красного кирпича новые флажки и стрелы на карте, нарисованной в углу камеры. При освобождении от деникинцев того или иного города в окнах тюремных камер появлялись красные платки.

Белогвардейские власти тщательно скрывали от населения положение на фронте. Но так как «Одесский коммунист» публиковал оперативные сводки с фронтов, то они пытались как-то выкручиваться. Вот как прокомментировал изгнание деникинцев из Киева генерал Шиллинг: «Операции под Киевом носят строго местный характер. В стратегическом отношении не только опасности, но даже особенного интереса не представляют. На всех наших фронтах положение блестящее».

Белогвардейские газеты сообщили, что «Добровольческая» армия вновь заняла Харьков. В «Одесском коммунисте» в связи с этим лживым сообщением был помещен анекдот:

— Слыхали, Гриша выиграл по выигрышному билету двести тысяч рублей?..

— Во-первых, не Гриша, а Миша; во-вторых, не по билету, а в карты; в-третьих, не двести тысяч, а две тысячи; в-четвертых, не выиграл, а проиграл!

И все становилось понятным: во-первых, не Харьков, а Изюм, во-вторых, не занят, а оставлен!

Коммунисты-подпольщики доставляли в редакцию «Одесского коммуниста» даже такие телеграммы, которые адресовались лично Шиллингу и хранились в строжайшей секретности. Это были телеграммы не только о положении на фронтах, но и по другим вопросам. «Одесский коммунист» опубликовал и телеграмму, в которой указывалось, как Верховный союзный совет Антанты обеспокоен тем, что «стремительное бегство Деникина заставляет посланное ему союзниками оружие превратиться в подарок большевикам».

Большим событием явилось опубликование в листовке речи В. И. Ленина «Два года Советской власти» на соединенном заседании ВЦИК, Московского Совета Р. и Кр. Д, ВЦСПС и фабрично-заводских комитетов, посвященном двухлетней годовщине Октябрьской революции, 7 ноября 1919 г.

Номер «Правды», в котором была помещена речь В. И. Ленина, прибыл в Одессу с большими трудностями. Посланцам ЦК РКП (б) следовало пройти не только линию фронта, но и миновать многочисленные заставы и караулы белогвардейцев. Количество экземпляров этого номера газеты было небольшим, а она представляла огромный интерес для широких масс трудящихся. И губком принял решение: опубликовать речь В. И. Ленина «Два года Советской власти» отдельной листовкой. «Одесский коммунист» поместил изложение этой речи.

В распоряжении подпольного губкома партии были две вполне оборудованные типографии^{46}. Типография, расположенная в центре города, скоро провалилась. Работала вторая типография, находящаяся в катакомбах ^{47}. Однако «Одесский коммунист» печатался не только в катакомбах, но и в других, частных, типографиях. Делалось это из конспиративных соображений. В отдельных типографиях имелись партийные ячейки, наборщики и печатники были преданными людьми, а с владельцами типографий приходилось договариваться. Одни из них понимали, что деникинской авантюре скоро будет конец, другие соглашались печатать коммунистическую газету за плату. Наборщик Михаил Гофман, например, рассказывает, что были случаи, когда некоторые материалы набирались в типографии Кульберга, затем верстка переносилась в подпольную типографию для печатания газеты. «Массовые расстрелы напугали владельцев типографий, и они ни за какую плату не хотели рисковать своей жизнью, не соглашались печатать нашу газету»,— писал Л. Бураков. «До декабря владельцы типографий шли нам на уступки. В первых числах декабря белогвардейцы сообщили о расстреле одного владельца типографии за обнаружение большевистской литературы. Со второй половины декабря газету выпускала подпольная типография»,— указывает Григорий Венгржиновский, который по поручению губкома обеспечивал выпуск «Одесского коммуниста».

Раскрыв типографию боротьбистов в катакомбах, белогвардейцы продолжали искать там и типографию большевиков. Никаких ее следов они не обнаружили. Тогда за поиски типографии принялись немцы-колонисты из сформированного деникинцами караульного полка. Каратели арестовали 40 человек местного населения, учинили допросы, но ничего не добились. А «Одесский коммунист» продолжал выходить.

Контрразведывательное отделение при штабе Шиллинга сообщало в ставку Деникина:

«Нами приняты все меры к обнаружению большевистского органа. Все типографии ночью и днем проверяются государственным розыском и членами контрразведывательного пункта, от владельцев отобраны подписки. Следует предполагать, что газета печатается за пределами города, в подземных каменоломнях, отсутствие карт и схем последних затрудняет поиски».

Следователь одесского контрразведывательного пункта Устинов, принимавший участие в поисках редакции и типографии «Одесского коммуниста», уже после краха деникинской диктатуры писал в своих записках: «Неуловимая для контрразведки подпольная газета предсказывала близкий конец деникинской авантюры».

Чем объяснить «неуловимость» газеты одесских коммунистов-подпольщиков? Почему несмотря на массовые аресты, провокации, на усиленные поиски «Одесский коммунист» бесперебойно выходил до самого изгнания белогвардейцев из Одессы?

Сила подпольной газеты состояла в том, что рабочие Одессы, вступившие по призыву Коммунистической партии в борьбу против белогвардейщины, верили в окончательную победу дела революции и стойко охраняли свою газету. «Одесский коммунист» являлся как бы символом победы над деникинщиной. Одесса была наводнена контрразведчиками и провокаторами, но они наталкивались на неукротимый дух сопротивления рабочего класса и оказывались бессильными перед ним. Поддержка газеты рабочими, в том числе и рабочими-полиграфистами, являлась для деникинцев тем непроходимым барьером, который они так и не преодолели.

Вторая причина — умелая конспирация. Редколлегия газеты, как и губком партии, находилась в более глубоком подполье, чем другие организации одесских коммунистов. Работники районных комитетов партии, политического Красного креста и областного военно-революционного повстанческого штаба по роду своей деятельности не могли быть так глубоко законспирированы, как редколлегия газеты. Провокаторам удавалось проникнуть в отдельные организации, но губком и редакция для них были недосягаемы.

Редактором «Одесского коммуниста» являлся Александр Мартыновский, работавший в подполье под именем Тараса Кострова. (Эта партийная кличка впоследствии стала его официальным именем). Происходя из семьи революционеров-профессионалов (он и родился в ссылке), Александр 16-ти лет вступил в революционное движение. Вместе со своим товарищем по подполью, молодым рабочим судоремонтного завода РОПИТ Василием Филюшкиным ( в подполье — «Васютин», эта кличка также стала его официальной фамилией), Костров был организатором подпольных комсомольских ячеек на заводах, участвовал в проведении комсомольских конференций. Но главной своей обязанностью он считал работу в «Одесском коммунисте».

Через газету Костров вел беспощадную борьбу с меньшевиками, которые, по его словам, «готовы были лизать носки кровавого диктатора Деникина за одну только милую улыбку его превосходительства».

А. С. Мартыновский (Тарас Костров)

Первое время Костров жил легально на квартире своих родителей, они к этому времени уже не принимали активного участия в революционной борьбе. И никто не подозревал, что молодой человек с энергичным и умным лицом и является редактором неуловимого «Одесского коммуниста».

Были и тревожные моменты, но оканчивались они благополучно. Вот что рассказывала мать Тараса Кострова Цецилия Мартыновская:

— Однажды всей семьей пили чай. Неожиданно в квартиру вошли пристав, его помощник и солдат. От неожиданности все словно окаменели, думали, все кончено, пришли за сыном, Костровым. Только он ничем не выдал своего волнения, продолжал пить чай. К счастью, все обошлось. Пришедшие явились для выяснения моего пребывания в ссылке, из которой я только что вернулась.

Оставаться дальше на квартире родителей было рискованно, и Костров поселился у одного рабочего на Пересыпи. Его адрес знал только один Вася Филюшкин. Он изредка заходил на квартиру Мартыновских и сообщал: «Сын просил передать, что жив».

В работе редакционной коллегии «Одесского коммуниста» активное участие принимала и Елена Соколовская.

— Она была самым аккуратным членом редакционной коллегии,—вспоминала А. М. Панкратова.— С газетой ее связывала давняя любовь к ней. Елена была, если не редактором, то неизменной сотрудницей «Коммуниста» с первых его номеров. В редакцию тянулись все нити нашей организации, и товарищ Елена, как ближе всех стоявшая раньше к партийной работе, помогала нам ориентироваться в ней сейчас и особенно в привлечении к работе тех или иных искавших с нами связей товарищей.

Большой опыт подпольной работы, знание работников и умение находить их, редкая находчивость и личная смелость — эти качества Елены Соколовской очень нужны были в подполье.

Выдержанностью и спокойствием отличался и член редколлегии «Одесского коммуниста» Сигизмунд Дуниковский (Лотов). Бывший редактор мелитопольской газеты и газеты политотдела 58-й дивизии, входившей в «Южную группу» войск XII армии, Дуниковский остался на подпольной работе. В подполье все его называли Зигмундом, хотя он имел и другие партийные клички.

Зигмунд почти все свое время отдавал организаторской работе по набору и печатанию газеты. В нелегальной редакции самое трудное и сложное дело — обеспечить набор и печатание газеты и других материалов. В типографиях города часто можно было встретить молодого человека в кургузом пальто, в студенческой фуражке, сдвинутой прямо на пенсне. Он договаривался о печатании листовок, паспортных бланков, свидетельств об освобождении от мобилизации. А придя в редакцию, писал передовицы и публицистические статьи, брался за выполнение разных поручений партийного комитета. Казалось, не было такого задания, которое он не смог бы выполнить. По этому поводу он с добродушной шуткой говорил: «Если партия прикажет, сделаюсь повивальной бабкой!»

Когда тому или иному подпольщику грозила опасность провала и ему уже нельзя было показываться на заводах и фабриках, появляться в общественных местах, его направляли в редакцию.

В разное время в редакции «Одесского коммуниста» работали Анна Панкратова, Виктория Уласевич и Сергей Ингулов.

В. Ф. Васютин

Редколлегия «Одесского коммуниста» не имела постоянного места работы. В целях конспирации ее явки часто менялись. Сегодня она собиралась в доме № 27 по улице Петра Великого, а назавтра ее местом сбора был дом № 2 в Стурдзовском переулке.

Различны и многообразны были пути получения информаций и сводок с фронта для помещения в газете. Коммунист-печатник Петр Питерский, по заданию партийного комитета поступивший на работу в типографию «Одесских новостей», передавал через Нюру Палич оттиски тех сообщений с фронта, которые не пропускала в газету цензура. Из Морского комитета поступали копии телеграмм и приказов, которые передавали член партии Мария Ачканова, работавшая в Морском агентстве, и радист Иосиф Никольский. Через рабочего табачной фабрики Федора Панкова поступали материалы от его сестры, работавшей телеграфисткой в штабе командующего войсками генерала Шиллинга. Часть материалов, которые белогвардейцы считали секретными, поступала в «Одесский коммунист» от разведывательного отдела областного военно-революционного повстанческого штаба.

Газета коммунистов-подпольщиков проникала всюду.

Ее распространением занимались десятки людей. В молочной, служившей явкой большевиков, между бидонами с молоком сгружали и бидоны с «Одесским коммунистом», и молодые подпольщицы Екатерина Папахина и Лидия Петренко или домашняя хозяйка Варвара Филюшкина, нагрузив дорогим и опасным грузом свои корзинки и сумки, отправлялись на фабрики и заводы, где с нетерпением ждали их. Газета переходила из рук в руки до тех пор, пока не превращалась в обрывки, которые и после этого бережно хранились.

Газету «Одесский коммунист» доставляли в Николаев и Херсон морем Григорий Дариенко, Кирилл Фролов и Дарья Степаненко. Пароходики, курсировавшие между Одессой и этими городами, всегда были переполнены пассажирами, среди которых преобладали спекулянты, дельцы, офицеры.

Две плетеные корзины заполняли газетами, третью — различными безобидными вещами. Корзины были совершенно одинаковые и по форме и по размерам. В пути следования подпольщики держались недалеко друг от друга, хотя между собой не разговаривали, делая вид, что незнакомы.

Однажды, это было в конце декабря, доставщики газет как всегда прибыли со своим опасным грузом на пассажирскую пристань и благополучно погрузились на пароход, отходивший на Николаев. Еще до отхода к Григорию Дариенко подсел пассажир с брезентовым саквояжем. Он представился учителем гимназии и в свою очередь спросил, с кем имеет честь разговаривать. Дариенко ответил, что он служащий судостроительного завода. К беседующим подошел Фролов, поставил свою корзину (без газет) и присел на нее. Учитель гимназии не обратил на него внимания, назойливо пытаясь втянуть Дариенко в обсуждение, как выразился он, «политической перспективы».

— Читали о наступлении красных? — спросил «учитель» и после короткой паузы продолжал: —«Одесские новости» недавно сообщали, что Одесса сейчас находится в таком положении, как некогда был Великий Новгород. Он тогда уцелел лишь потому, что татарские полчища Батыя повернули в другую сторону. Произойдет ли это сейчас?

— Тогда, при нашествии татар, у Новгорода не было войск, а теперь у генерала Шиллинга солдат достаточно, да и союзники обещают помочь,— возразил Дариенко.

Подпольщики, занятые на доставке и перевозке нелегальной литературы, не должны были давать повода для подозрений. Им полагалось показывать себя приверженцами деникинского режима:

— Разве это солдаты? — не унимался пассажир с саквояжем.— Посудите сами: вчера захожу к Фанкони, полная зала офицеров, кофий пьют и газетки читают, может быть, даже большевистский «Коммунист»! Вы говорите «союзники»! А сколько их, этих союзников? Где они?

— Сказывают, что три союзных дивизии уже погрузились в Константинополе, едут на помощь нам,— отвечал Дариенко.

— Три дивизии?! Это та улита, которая едет, да не скоро будет.

Пароход все стоял, надо было как-то отвязаться от слишком разговорчивого пассажира. Дариенко поднялся, попросил соседа присмотреть за багажом, а сам направился к трапу.

— Куда вы? — с испугом спросил «учитель».

— Пойду узнаю, когда будем отправляться.

— Отлично! Я пойду с вами...

Пока Дариенко со своим новым знакомым выясняли у агента о времени отправки парохода, Фролов незаметно переставил корзины и уселся теперь уже на ту, в которой находился «Одесский коммунист». После возвращения Дариенко он поднялся и ушел с корзиной на корму.

Когда пароход прибыл в Николаев, Дариенко был задержан офицерским патрулем. Перерыв все вещи, они ничего не обнаружили. По разочарованным лицам видно было, что контрразведчики не рассчитывали на такой исход дела. Что же касается «пассажира с саквояжем», то, как стало известно, это был сотрудник контрразведки Кильдяев ^[22].

Работу в «Одесском коммунисте» и его распространение подпольщики приравнивали к деятельности в воинских частях и в революционно-повстанческих отрядах. Не случайно деникинские власти в своих приказах угрожали подпольщикам одной мерой наказания — расстрелом или виселицей и за агитацию в войсках и за распространение «Одесского коммуниста». Десятки и сотни людей знали, что им грозит, и все-таки это их не останавливало, они изо дня в день несли слова большевистской правды в массы.

Красный Крест

Молодое поколение, юноши и девушки, состоящие ныне членами общества Красного Креста, и не подозревают, что в годы революции пребывание в этой организации часто грозило смертью, в лучшем случае — каторгой.

Политический Красный Крест начал действовать в Одессе в сентябре 1919 года. Во главе его стала Лапина Вера Николаевна — член подпольного губкома партии.

В руководящее ядро Красного Креста также входили В. Ф. Уласевич, рабочие Н. Л. Александрович, И. Н. Петров. Близкое участие в его деятельности принимала Нюра Палич (А. М. Панкратова).

Это была нелегальная организация, опиравшаяся на широкий беспартийный актив.

В. Н. Лапина

Многие работницы, добровольно выполнявшие опасные, но благородные поручения, могли только догадываться, что работают по заданию коммунистов-подпольщиков.

Красный Крест оказывал арестованным коммунистам помощь деньгами, продуктами питания, одеждой. Его работники хлопотали о юридической защите арестованных, устраивали их выкуп и побеги. Подкупая деникинские судебные власти, они добивались замены смертных приговоров другой мерой наказания. При Красном Кресте находилось «паспортное бюро». Чистые бланки паспортов были заготовлены еще до прихода белогвардейцев, печати изготовлялись подпольщиками, а работавший в паспортном бюро Г. С. Ларский-Поляк мог подделать подпись так, что ее признавал даже тот, кому она принадлежала. По этим паспортам подпольщики могли проживать в городе или, в случае надобности, выехать за его пределы. Для отправки работников, которым угрожал арест, на Пересыпи имелись шаланды и дубок. Переправой ведал рабочий И. Н. Петров.

Всей деятельностью Красного Креста руководил специальный комитет, назначенный губкомом партии. У комитета были доверенные лица — уполномоченные, которые приобретали продукты, белье, папиросы, готовили посылки, и с помощью своих активисток вручали их политическим заключенным.

Участница подполья Екатерина Яковлевна Папахина, член партии с 1919 года, рассказывает:

«Жила я в то тяжелое время в доме № 20 по улице Манежной. Комитет Красного Креста передал мне на хранение часть денег, хранить их в одном месте было опасно. По мере надобности я передавала деньги комитету. У меня была группа комсомольцев. Вместе с ними закупали продукты, готовили посылки, стирали белье и в специальных мешочках передавали в тюрьму.

Бывало в дождь и мороз в парусиновых рваных туфлях идешь до тюрьмы полна сомнений, что при малейшей неосторожности могут тебя арестовать. Около тюрьмы держали себя как незнакомые. В передачах всегда были записочки арестованным. Ухитрялись разными способами их передавать: заклеивали записку в непромокаемую бумагу и клали на дно кувшина, наполненного молоком или кофе. Можно было записочку зашить в заплатку на белье или на мешочке, вложить в носик чайника.

Были весьма опасные моменты. Как-то офицер, принимавший передачи в тюрьме, хитро улыбаясь, спросил: «Скажите, барышня, где вы берете такие новенькие деньги?» Пришлось кое-как объяснить. Как мы не старались измять нарезанные керенки, все же нам это мало удавалось. Деньги оставались хоть мятые, но новые. Однажды мне поручили передать арестованному Ивану Перепечко (паспорт у него был на имя Сербиенко, партийная кличка «Серб») какое-то важное сообщение. Написано оно было на тонкой папиросной бумаге. К Перепечко никого не допускали, но когда он заболел и был переведен в больничный корпус, строго охраняемый тюремной стражей, меня под видом его сестры, пропустили.

Захожу, плачу, целую и незаметно изо рта передаю записку. Страж ничего не видит.

И так работали изо дня в день»^{48}.

В. Н. Уласевич

Сколько мучений и мытарств перенесли самоотверженные женщины и девушки, добровольно согласившиеся выполнять задания подпольной организации! Катя Папахина, Оля Петровская, Соня Радионова, Зина Вишневецкая, Лида Петренко, Соня Котляр, Клавдия Кельмансон, Аграфена Палян, Наташа Вайчишвили и многие другие, рискуя быть схваченными и расстрелянными без суда, спасали арестованных подпольщиков-коммунистов.

Секретарь общегородского комитета Роза Лучанская, арестованная 4 ноября 1919 г. деникинской контрразведкой, писала: «Кто в подполье, особенно мы, попавшие в лапы деникинских палачей, не чувствовал невидимой руки наших хранителей? Куда только не проникали они, чтобы помочь нам. Обстановка для работы была не из легких. Это была поистине самоотверженная работа».

Подпольный комитет Красного Креста не жалел денег, если путем подкупа и взятки можно было спасти кого-либо из работников, арестованных деникинской контрразведкой. Были выкуплены из контрразведки подпольщики Иван Бахарев, Степан Лекишвили и другие.

12 октября стало известно, что деникинцы арестовали на подпольной явке (молочная на Картамышевской улице) большую группу коммунистов — Е. Макара (Лиманова), М. Павлова, К. Алферова, Э. Бичман, И. Ильева, Н. Боева, С. Строева, М. Михайлова. Через некоторое время большинство из них были приговорены военно-полевым судом к расстрелу. Губком партии поручил Красному Кресту попытаться спасти осужденных путем подкупа судебных властей. Попытка удалась, приговор о расстреле был отменен, подпольщики остались живы и накануне вступления Красной Армии в Одессу освобождены из тюрьмы.

Но не всегда удавалось спасти осужденных к смертной казни. Комитет Красного Креста принимал все меры, чтобы не допустить расстрела Евсевия Чикваная. За два дня до казни в тюрьму Степану Лекишвили была передана записка: «Степа, передай Чику. Выход в субботу. Ждем. Фонт. Шура». Это Соколовская сообщала, что в субботу 14 октября он будет освобожден. Лекишвили передал об этом Евсевию. Он посмотрел на него и сказал: «Не надо меня успокаивать, передай нашим привет и спасибо». Но деникинцы поторопились разделаться с Чикваная. В пятницу утром, 13 октября, заключенные были разбужены шумом в нижнем этаже тюрьмы. Это выводили очередную группу на расстрел. Среди крика и шума ясно доносились грузинские слова. Это звал Чикваная: «Степа, Варлаам, прощайте, видно не вышло. Старайтесь выйти хоть вы». Спустя полчаса раздался залп и несколько одиночных выстрелов ^{49}.

Чикваная знал, что шансов на его спасение почти не было никаких. Дело в том, что его судили дважды. Первый состав военно-полевого суда под председательством есаула Слободинского приговорил Чикваная к 20 годам каторжных работ. Шиллинг приговор отменил и 6 октября приказом № 51 учредил военно-полевой суд при коменданте главной штаб-квартиры штаба войск Новороссии в составе председательствующего полковника Перевалова и членов — капитана Манукалова и подпоручика Каллистро. Судебное заседание открылось в 10 часов утра 8 октября. Без дальнейшего разбирательства Перевалов объявил, что Евсевий Чикваная приговаривается к расстрелу.

Неудача постигла подпольщиков и при попытке освободить из тюрьмы рабочего Бориса Вальдмана. После изгнания из Одессы французских оккупантов Вальдман был выдвинут на партийную работу. В августе 1919 года он остался в подполье, принимал деятельное участие в формировании коммунистических ячеек на заводах. По доносу провокатора в последних числах октября его арестовали.

На заседании военно-полевого суда Борис Вальдман заявил:

— Я старый коммунист. Воспитывался коммунизму на заводе и выбить из меня мои убеждения может только пуля.

Больше его ни о чем не спрашивали, только объявили, что он приговорен к смертной казни.

Для спасения Вальдмана все было поставлено на ноги, но ничего не получилось. Тогда сидевшие вместе с ним товарищи обратились к уголовникам, которые часто устраивали побеги из тюрьмы.

«Уголовники согласились освободить Бориса Вальдмана,— писал Степан Лекишвили.— Однако предложили такую гнусную комбинацию, от которой мы категорически отказались. Да и сам Борис никогда не пожелал бы сохранить себе жизнь такой ценой. План, предложенный ими, заключался в следующем: Вальдмана поведут на расстрел, но по дороге отпустят и вместо него конвойные подберут случайного прохожего, кто бы он ни был, это было необходимо для счета. Они уверяли, что этот метод самый верный и использовался ими неоднократно. За сделку они просили 50 «кусков» (т.е. тысяч). Они уже поручили сообщить о «деле» содержателю их притона на Молдаванке «Каину» — мастеру по части таких сделок. Выслушав, мы сразу же оборвали их и поспешили наверх, чтобы ободрить Вальдмана. Помню, в эту ночь никто в нашей камере не спал. Вплотную подсели мы к Вальдману и без слов пели романс «Белые акации» — так почти до трех часов утра. Дальше уже не помню как его вывели — меня душили спазмы. Как и всегда, на рассвете раздалось несколько одиночных выстрелов».

Каждая неудача тяжело переживалась подпольщиками. Зато как все радовались, когда принятые меры приводили к благополучному исходу и товарищи, уже обреченные на смерть, оказывались на свободе!

Бесстрашие, смелость, находчивость очень часто выручали подпольщиков.

Однажды подпольщик Иван Петров, ведавший переправой на Пересыпи, получил задание перевезти на противоположный берег залива очаковского работника, возвращавшегося из Одессы. Берегом нельзя было ехать, около Лузановки находилась белогвардейская застава, миновать ее можно было только морем. В туманный октябрьский день подпольщики на шаланде отправились в путь вдоль берега. Неожиданно впереди послышались плеск и разговор. Густой туман мешал разглядеть кто впереди. Петров повернул шаланду к берегу, но неизвестная лодка приближалась. Тогда он быстро схватил веревку от якоря, заставил пассажира лечь на дно лодки, связал его по рукам и ногам и снова двинулся вперед. Встречная лодка оказалась баркасом, принадлежащим администрации мельницы Вайнштейна. Четыре здоровенных молодца из охраны мельницы (мельницы и некоторые другие предприятия охраняли «добровольцы») шли в море ловить рыбу. Увидев лежавшего в лодке связанного человека, один из охраны спросил, что за человек. Петров ответил, указывая в туманную даль:

— Вы проходили около шхуны, стоявшей на якоре? Нет? Плохие, значит, морячки. Я по распоряжению шкипера отвожу с нее этого супчика, буйный какой-то, бока шкиперу помял. Вот записка пересыпскому приставу.

И Петров подал записку, но читать ее не стали. Лодки разошлись, Петров развязал подпольщика и направил свою лодку по намеченному курсу. Когда подпольщик (это был И. С. Колоденко, организатор боевого отряда, умерший от тифа в 1921 году) спросил у Петрова, что за записка у него, он сказал, что заранее заготовил ее, на всякий случай, и она уже второй раз выручает его из беды.

Как-то шло заседание комитета Красного Креста на постоянной явке (здание союза пекарей). Заседание проводила Нюра Палич. Неожиданно вошел комендант здания и спросил: «Что это за заседание?» Нюра Палич, не задумываясь, ответила: «Это совещание ревизионной комиссии конфетчиков». Комендант насторожился, с удивлением посмотрел на подпольщиков и говорит: «Какая ревизионная комиссия конфетчиков? Ведь она заседает в другом помещении?» Все были ошеломлены. Наступила пауза. Тогда Николай Александрович спокойно сказал: «Это такая комиссия, что попадает от нее и той ревизионной комиссии». Комендант только сказал: «А-а» — и ушел ^{50}.

Всякие бывали случаи! Попадали в контрразведку и работники Красного Креста. А Ивана Петрова однажды захватили налетчики и потребовали за него выкуп. Но ничто не останавливало мужественных подпольщиков.

Контора "Русь"

Большой двухэтажный дом на углу Дерибасовской и Екатерининской имел несколько подъездов, выходивших на обе эти улицы. У одного из подъездов висела вывеска: «Универсальное бюро справок, услуг и поручений». Бюро занималось доставкой на дом пассажирских билетов, топлива, перевозкой грузов и мебели, покупкой и продажей земель, домов и т.д. Бюро влачило жалкое существование. Было неспокойное время, никто никуда не ехал и не заказывал билетов. Не было желающих и перевозить мебель, отправлять грузы. Правда, многие желали приобрести топливо. Они вносили деньги и терпеливо ждали, когда же им привезут дрова. «Контора Даждидро» — так прозвали обыватели это бюро («Дай деньги и жди дров»). В ноябре владельцы бюро вывесили объявление: «Продается заведение на весьма выгодных условиях». Это-то объявление и заинтересовало господина в пальто купеческого покроя. Он вошел в подъезд со стороны Дерибасовской улицы, разыскал бюро и представился человеку, скучавшему за большим дубовым столом.

— Купец 2-й гильдии Тонский Ростислав Николаевич. По поводу продажи заведения.

Сошлись быстро. Владельцы заведения торопились от него избавиться, поэтому оформление всех бумаг в соответствующих инстанциях они взяли на себя. Не прошло и недели, как бюро перешло во владение новых хозяев: его купили два купца — знакомый уже нам Ростислав Николаевич Тонский и Ипполит Аркадьевич Березин. Вместо старой вывески появились две новых, на которых значилось:

АГЕНТУРНО-ПОСРЕДНИЧЕСКАЯ И ЭКСПЕДИЦИОННАЯ КОНТОРА „РУСЬ“

прием всяких поручений — финансовых, торговых, промышленных и проч.

Выполнение аккуратное и добросовестное.

ТРЕБУЮТСЯ ЭНЕРГИЧНЫЕ СОТРУДНИКИ.

В первый же день новые владельцы конторы приняли на должность старшего агента А. В. Хворостина — человека в скромном зеленом несколько потертом демисезонном пальто, в широкополой мягкой шляпе. В Одессе Хворостина многие знали как члена Одесской организации независимых социал-демократов. При деникинцах эта организация работала легально. Хворостин не занимал никаких постов в ней, не выступал на собраниях, вообще вел себя незаметно, как и другие рабочие, которых в этой партии становилось все меньше и меньше.

А. В. Хворостин

Тонский и Березин были довольны своим старшим агентом. В конторе он работал энергично, самостоятельно заключал солидные сделки, находил и оформлял выгодные заказы. В контору то и дело приходили клиенты и все спрашивали господина Хворостина.

«В конторе целый день находился только Тонский,— рассказывает С. Б. Ингулов.— Березин же имел еще одно какое-то дело и ежедневно заходил часа на два, преимущественно под вечер, потолковать о делах с компаньоном. Они подолгу стояли у карты губернии и Ростислав Николаевич рассказывал, что макуха (жмых) отправлена не морем сначала в Николаев, а потом в Александрию, а железной дорогой прямо на Знаменку. Контракт уже готов, завтра можно получить у нотариуса.

Приходил старший агент, тоже останавливался у стены с картой, рассказывал о своих делах — рассказывал весело, всегда довольный. Потом неожиданно менялось его лицо и он сообщал новости с фронта, в последнее время все неприятные, грозящие разрушить дело.

— Большевиками взят Изюм. Лезут дальше, говорят, на Полтаву.

Машинистка начинала выстукивать проект договора с упаковочной мастерской Гольденберга, и компаньоны с агентом уходили в кабинет г-на Тонского разговаривать о делах.

В этой комнате не было уже купцов Березина, Тонского и агента Хворостина. Были три товарища- Сергей ^[23], Петр ^[24] и Александр ^[25] и говорили они на ты, и разговоры тоже были о Знаменке и Александрии, но не о макухе.

— На Александрию Слащев направил офицерский отряд, 80 человек, против махновцев. В районе Кривого Рога — крестьянское восстание.

— Это наши. Там Плис^[26]. От Плиса сведений нет почему-то. С ним связь тяжелая.

— В Баштанку надо послать энергичных парней. Туда надо дать денег и литературу.

— Пошлем Георгия ^[27], ему здесь оставаться нельзя.

Под видом агентурно-посреднической конторы «Русь» во главе с купцами Тонским и Березиным действовал Областной военно-революционный повстанческий штаб. Командующий повстанческими войсками на юге Украины Лазарев мастерски осуществлял руководство «конторой». В качестве «сотрудников» конторы, кроме А. В. Хворостина, уже вступившего в партию большевиков, были приняты большевики Николай Тимофеев, Федор Корнюшин, Анна Чечельницкая, Вильгельм Берндт, Михаил Кривлин, Леонтий Масленников-Лагуткин. Но не все они бывали в «конторе», с некоторыми из них встречи устраивались в других местах города. Активными работниками Военно-революционного штаба были В. Ачкасов, С. Святский, С. Дерш, С. Калинин, С. Дукельский. Комсомольцы И. Калюжный, С. Острой, Н. Латман выполняли отдельные поручения штаба.

Владельцам конторы приходилось отдавать часть дорогого времени и коммерческим делам. Разные дельцы, спекулянты осаждали своими предложениями и заказами. Лазарев всячески старался избавляться от докучливых посетителей. В этом ему помогала Анна Чечельницкая ^[28]. Она умело справлялась со своими обязанностями — швейцара, уборщицы и секретаря. Кого следовало она направляла к «шефу», остальных просила приходить через день — два.

Лазарев изменил свою внешность до неузнаваемости. Даже близкие товарищи с трудом узнавали в степенном купце, блондине с бородкой, ранее брюнета, статного, всегда подтянутого командующего III Советской Армией. Но при всем этом он старался меньше показываться в общественных местах.

Изредка Лазарев выезжал в Николаев и Херсон.

Такие поездки «владельца» коммерческого предприятия не вызывали подозрений. А для командующего повстанческими войсками Лазарева они имели большое значение. Агенты конторы (кроме Хворостина) часто бывали во всех городах и многих селах губернии. Грузы и товары с маркой конторы «Русь» перевозились без задержки, в чем немало способствовала встреча купца Тонского с градоначальником бароном Штемпелем.

П. С. Лазарев

Если, скажем, помещику Вишневскому в Херсонский уезд контора «Русь» отправляла с одесского маслозавода 30 ящиков жмыха, то среди них в пяти ящиках было оружие и боеприпасы для повстанческого отряда, действующего в Висуни. В Баштанку, где повстанцы разгромили белогвардейцев и восстановили Советскую власть, «Русь» переправила большевистскую литературу, вложив ее в ящики со стеклом, которые адресовались в Николаевский уезд владельцу конного завода. А из Ананьева в адрес «Руси» шли платформы с кирпичом, между которым были вложены небольшие ящички с патронами, захваченными партизанами на ст. Заплазы.

На очень важном участке находился Александр Васильевич Хворостин. В областном повстанческом штабе он ведал разведкой. Через него поступали из штаба Шиллинга и деникинской контрразведки все военные сводки, телеграммы, шифрограммы.

Длинна и сложна была цепь, по которой доходили к Хворостину документы и сведения из штаба «добровольческих» войск Новороссийской области. Эта цепь состояла из 5—6 звеньев. Один, получив документы в штабе, передавал его другому, другой—третьему и так, пока на третий день к вечеру они не попадали к Хворостину. Сложность еще была и в том, что в этой «цепи» на отдельных «звеньях» находились лица, которые не были сторонниками большевиков, они за деньги передавали важные материалы. Хворостин много думал над тем, как сократить эту «цепь», чтобы полученные в штабе материалы в тот же день, или хотя бы на другой день попадали к нему. И это ему удалось. Вскоре Хворостин стал получать материалы, адресуемые генералу Шиллингу, раньше самого Шиллинга.

* * *

Прежде, чем выехать в Одессу, Лазарев встретился в Брянске с одним сослуживцем по полку, бывшим поручиком Анатолием Рюминым. Лазарев знал, что Рюмин является членом партии большевиков с 1915 года, после Февральской революции был председателем полкового комитета, участвовал в солдатских большевистских конференциях и собраниях. Под влиянием Рюмина, еще формально не порывая с партией левых эсеров, Лазарев тянулся к большевикам. В полковом комитете и потом в Совете солдатских депутатов Лазарев всегда поддерживал большевиков. В Брянске два бывших однополчанина встречались несколько раз.

Из Брянска Лазарев и Рюмин выехали в один и тот же день. Оба держали путь на юг, только в разных направлениях: Лазарев торопился попасть в Одессу, а Рюмин — в Ростов-на-Дону, в ставку Деникина. В английской шинели, в сапогах французского происхождения Рюмин выглядел заправским офицером белой армии.

На руках у него находился документ, говоривший, что адъютант политического отдела штаба Добровольческой армии А. С. Рюмин командируется в полк Добрармии, расположенный в г. Севске.

Через две недели после отъезда из Брянска Рюмин добрался в Ростов. В ставке он рассказал о разгроме красными «добровольцев» в районе Севска. Рюмин сообщил, что он был вместе с командиром полка Милициным на передовой, неожиданно красные пошли в наступление, командир был взят в плен, а он раненый сумел скрыться. В ставке к Врангелю, командующему «Добровольческой» армией, относились неприязненно. В неудачах, которые в последние дни терпела «Добрармия», обвиняли Врангеля. К сообщению Рюмина здесь отнеслись внимательно, сам он никаких подозрений не вызывал.

Назваться офицером политотдела штаба Добровольческой армии, не будучи им, — слишком большой риск. Но Рюмин знал порядки, существовавшие в деникинских верхах, к тому же командир белого полка был на самом деле пленен Красной Армией 6 ноября в районе Севска. В Ростове Рюмин не стал задерживаться, он попросил направить его в распоряжение генерала Чернавина, которого он лично знал. Чернавин в это время являлся начальником штаба войск Новороссии в г. Одессе. В конце ноября Рюмин прибыл в Одессу, представил в штаб войск предписание за надлежащими подписями следующего содержания:

«Поручик А. С. Рюмин направляется Ставкой главнокомандующего Вооруженными Силами юга России для прохождения дальнейшей службы при штабе III армейского корпуса с зачислением на должность со 2 октября 1919 года (со дня выбытия в командировку из штаба Добровольческой Армии)».

Получив приказ о зачислении в разведывательный отдел штаба и аттестат, Рюмин становится сотрудником разведотдела штаба главнокомандующего «добровольческих» войск области Новороссии.

Элегантный представитель офицерской аристократии, беззаботно прожигающий жизнь и в то же время обладающий глубиной мысли и широким кругозором — таким вошел Рюмин в офицерские круги Одессы. Он быстро сходится с равными себе, проявляет исключительную тактичность к высшему начальству, завоевывает большую популярность в самых разнообразных кругах общества. Штабс-ротмистр Доможиров и штабс-капитан Лелекин из разведывательного отделения, поручик Крылов и надворный советник Линчевский из контрразведывательного пункта становятся его близкими людьми.

Работа в разведке дает в руки Рюмина ценнейшие материалы особой секретности. С некоторых документов он снимает копии или записывает их основное содержание и через доверенное лицо передает подпольщикам. Если контрразведка и государственный розыск намечают предпринять какие-либо меры против большевиков — это становится известным в конторе «Русь». Рюмин не встречается с Лазаревым, его знает Хворостин, но непосредственной с ним связи тоже не имеет. Рюмин осведомлен, что Линчевский за определенные суммы передает секретные сведения большевику-подпольщику Леонтию Масленникову-Лагуткину по кличке «Леня». При встречах с Линчевским за стаканом вина он делится с ним отдельными сведениями секретного характера, а тот потом за деньги сообщает их «Лене».

Ближайшим помощником Рюмина был офицер Сергей Швец. Через него он передавал Хворостину копии шифрограмм и приказов с грифом «совершенно секретно», которые имели важное значение для борьбы с белогвардейцами. Вот некоторые из документов, полученных Хворостиным от Рюмина:

«Севастополь — Ненюкову ^[29].

Одесса — Миглевскому ^[30].

В ближайшее время из Одесского гарнизона будут отправлены на фронт воинские части. Заменить их некем. Прошу прислать в Одессу «Кагул» и другие свободные суда для выполнения задач, стоящих перед отправленными частями.

Генерал-майор Чернавин».

«Штабу войск.

В Одессе сосредоточены части Добровольческой армии с большим числом мобилизованных, вследствие чего отсутствует достаточная дисциплинированность. Прошу постепенно вывести эти части, прислав взамен с большим кадром ^[31].

Начальник гарнизона: подпись».

«В настоящее время перед фронтом Новороссии постепенно отпадают такие противники, как большевики и махновцы. В дальнейшем, по-видимому, придется иметь дело с таким противником,как петлюровцы. Необходимо уже сейчас направлять на фронт соответствующие части, офицеров старого кадра, разъяснительную литературу для командного состава» (выписка из приказа).

«Нач. гарнизона Одессы.

Генералу Слащеву.

Политическая атмосфера на территории, занятой Добрармией, крайне сгущается. Жители, ранее обращавшиеся к нашим частям с жалобами на грабежи и притеснения, чинимые Добрармией, уже не просят помощи, становятся во враждебное отношение к нам. Начинают широко распространяться слухи, что Добрармия ведет войну с населением... Разъяснить всему командному составу, что действовать надлежит только в примирительном тоне, указывая, что мы ведем борьбу лишь с большевиками, заключившими Брестский мир с немцами».

«Продвижением в северном направлении части Добровольческой армии несут большие потери. Боевая сила многих полков до крайности ослаблена. Есть полки, где насчитывается по 150—170 сабель и штыков. Нужны решительные действия для пополнения фронта...» и т. д.

«Из Вознесенска в начале декабря отправляется на фронт 38-й запасной полк. Из трех тысяч солдат две тысячи мобилизованных. Солдаты открыто говорят, что они перейдут на сторону большевиков. Офицеры не проявляют рвения к службе и многие согласны с мнением солдат».

Некоторые из таких сообщений учитывались в работе областного повстанческого штаба, другие пересылались за линию фронта командованию Красной Армии.

Но особенно ценными для партийной организации были сообщения Рюмина о том, что намечали контрразведка и командование государственной стражи против подпольщиков. Вот краткий перечень отдельных сообщений, переданных Рюминым:

«23 ноября будет облава в районе Греческой площади».

«В 8 часов вечера 29 ноября пять групп чинов государственной стражи с участием офицеров контрразведки произведут обыски в типографиях «Одесские новости», «Южный рабочий», «Сын Отечества», «Народное слово» и Кульберга.

«Примерно между 2 и 5 декабря проводится прочистка катакомб в Усатовом. В это же время намечается оцепление и проверка документов в ресторанах и кафе на Екатерининской улице».

«Оцепление и облава на станции Одесса-Главная будет проведена сегодня вечером».

«В поле зрения одесского контрразведывательного пункта попал «Георгий».

После получения каждого такого сообщения партийный комитет принимал экстренные меры. Предупреждались работники, которым угрожала опасность, отменялись те или иные задания, менялись явки.

* * *

На подпольную явку в психиатрической больнице на Слободке явился незнакомый человек, назвавший себя коммунистом из центра. Он знал пароль и отзыв. Между хозяйкой явки, работницей Марусей Белоусовой, и незнакомцем произошел следующий разговор:

— Я привез вам привет.

— Кто его передает? — спросила Белоусова, сознательно изменив отзыв (надо было спросить: «От кого привет?»).

Приезжий сказал, что он не понимает, почему дан неправильный отзыв. После этого Белоусова переспросила:

— От кого привет?

— От вашего брата.

Все было правильно. Белоусова сказала:

— Хорошо, я передам о вашем приезде, зайдите завтра во второй половине дня.

На следующий день приезжего принимал Владимир Ачкасов. Прибывший имел на руках мандат на имя Марковского, подписанный членом Киевского областного комитета партии большевиков. Марковский сообщил сведения о дислокации и числе неприятельских войск в районе Вознесенска и Березовки. Знание пароля и отзыва, точные секретные данные о войсках белогвардейцев подтверждали достоверность мандата. Однако Ачкасов решил проверить. Последовала серия вопросов.

— Вы близко стояли к киевской подпольной организации?

— Кто входит в организацию?

— Где она находится?

— Что ею сделано?

— Какие ее планы на будущее?

— Получила ли она нашу просьбу о присылке работников?

— Видели ли вы посланные нами киевской организации брошюры, изданные Одесским Освагом?

— Как выглядит товарищ Степко, подписавший вам мандат?

— Где он с вами беседовал?

— При даче вам задания в комнате должна была находиться женщина: не помните, какое на ней было пальто и где она сидела — у стола или возле окна?

По тому, как Марковский запинался при ответах, как неожиданный вопрос приводил его в полную растерянность и как он лгал, отвечая на вопросы о присылке работников, о получении брошюр (которых никто не посылал), Ачкасов пришел к выводу: перед ним провокатор.

Для более полного ознакомления с личностью прибывшего у Ачкасова были все основания: еще месяц назад Анатолий Рюмин сообщил, что контрразведывательный пункт Одессы предпринимает новую попытку раскрыть редакцию и типографию «Одесского коммуниста». «Поручик Казимиров прибудет в Одессу с документами на имя советского журналиста с вымышленным именем и попытается войти в подпольную организацию»,— сообщил Рюмин. Подпольщики арестовали Марковского. Он сознался, что его фамилия Казимиров, что имел задание войти в одесскую большевистскую организацию и раскрыть редакцию и типографию подпольной газеты «Одесский коммунист». Провокатора расстреляли.

Основная и важнейшая информация шла от Рюмина. Но были и другие источники. Один чиновник особых поручений при градоначальнике Штемпеле за приличную мзду передавал для «Руси» некоторые важные материалы. Сводки с фронта передавал один работник железнодорожного телеграфа. Важные сообщения получали тоже за плату от делопроизводителя управления государственной стражи.

Морской центр

После полудня 23 августа коммунистическая организация морского района оставила Одессу. С большевиками ушли и многие моряки, покинув суда. Часть коммунистов осталась в городе.

Среди заросших кустарником могил на 3-м христианском кладбище укрылся Борис Гумперт. Подпольщицы Степанида Рудковская и Софья Добровольская поочередно доставляли ему пищу. Кладбищенский сторож заботился о том, чтобы временное пребывание подпольщика в кустарниках было безопасным. Из своего убежища Гумперт поддерживал связь с членами подпольного комитета.

Прошло несколько дней и среди моряков распространились слухи, что Гумперт убит. Шли разговоры, что моряки во главе с казначеем профсоюза работников водного транспорта Николаем Хазановым из морга забрали тело бывшего своего председателя и похоронили на 2-м христианском кладбище.

Комитет признал целесообразным поддерживать слухи о гибели Гумперта. Это облегчало его работу в подполье.

Б. В. Гумперт (Гриб)

Агент «Добровольческой» армии 11 декабря сообщал в штаб Деникина из Константинополя:

«Из русских портов Черного моря за последнее время прибывает в Константинополь нелегальным путем много нежелательных элементов, избегающих визировки документов.

Для этой цели они или записываются в роли судовых команд, или, чаще всего, пользуясь содействием низшего персонала судового экипажа — кочегаров и др. (нередко весьма сочувствующих большевизму), тайно перевозятся в кочегарках, угольных ямах и под котлами. Так, например, на пароходе «Афон», прибывшем 9 декабря 1919 г., из Одессы негласно доставлены 30 человек. Эти пассажиры благополучно постепенно спущены под видом команды на берег, избегнув контроля (судовые команды контролю не подвергаются). По тем же сведениям почти вся команда кочегаров парохода «Афон», за исключением 2—3 человек, заражена большевистскими идеями и явно сочувствует большевикам, относясь отрицательно к начинаниям Добрармии. Нелегальным пассажирам они способствуют совершенно бескорыстно, лишь из чувства солидарности».

В агентурном сообщении в основном правильно характеризовалось настроение экипажей судов, приписанных к одесскому, николаевскому и очаковскому портам Черного моря. К этому времени многие матросы, плававшие на белогвардейских судах, не только сочувственно относились к большевистским идеям, но и являлись прямыми сторонниками Советской власти. На все суда доставлялась большевистская нелегальная газета «Одесский коммунист», почти на каждом пароходе были моряки, готовые по сигналу руководящего центра выполнить любое задание подпольной организации. Таким руководящим центром революционных моряков на Черном море являлся Одесский подпольный морской комитет Коммунистической партии (большевиков) Украины.

В Морской комитет входили боевые коммунисты-моряки, имевшие большой опыт подпольной борьбы. Председатель комитета матрос Гумперт Борис Вячеславович сражался против гайдамаков, возглавлял борьбу революционных моряков в период австро-германской и англо-французской оккупации, участвовал в революционном движении в Бессарабии. Член комитета кочегар Чеснулевич Климент Адамович вступил в партию большевиков в 1906 году. В дни черной реакции перевозил на пароходах из-за границы в Одессу большевистскую литературу, вел борьбу против иностранных интервентов, работал в Севастопольской партийной организации. Перед самым захватом Одессы деникинцами прибыл в Одесский порт и был оставлен на подпольной работе.

В состав комитета также входили Калабин Иван Прохорович, старый моряк, с 1895 года плавал на судах кочегаром, машинистом, механиком, Горев Михаил Моисеевич и Богуш Франц Степанович — хорошо знающие условия работы на морском транспорте.

Морской комитет имел хороший актив, с помощью которого выполнялись многочисленные оперативные задания, осуществлялся сбор информации, поддерживались связи с судами, находившимися в портах Николаеве, Очакове, Мариуполе. Иван Бахарев, Антон Кривошеев, Мария Ачканова, Софья Добровольская, Пелагея Петрова, Прокофий Колбаса, Константин Вавренюк, Иван Стадницкий, Александра Манойленко, Николай Прокофьев, Павел Гончаров, Петр Шулик, Николай Клячко-Киячко и многие другие — боцманы и кочегары, мотористы и электрики, коки и телеграфисты — все они были глазами, ушами и руками подпольного комитета.

Губком партии поставил перед Морским комитетом задачи, вытекающие из общей обстановки борьбы в условиях деникинщины: принимать меры к тому, чтобы помощь союзников не доходила до белогвардейцев или доходила с большим опозданием; задерживать по разным техническим неполадкам отправку и передвижение судов; переправлять в другие порты и за границу работников (которым это необходимо), не допустить при эвакуации деникинцев увода судов в иностранные порты, для чего обеспечить сход с судов экипажей, особенно кочегаров, машинистов и мотористов.

Одесский порт по своему расположению и техническому оборудованию являлся главным коммуникационным и стратегическим пунктом на Черном море. Через него Антанта направляла белогвардейцам вооружение и продовольствие. На Одесский порт базировались военные корабли союзнического флота, в Одессе находились консульства и военные представительства США, Англии, Франции, Италии, Греции и других империалистических, государств. Отсюда уходили за границу суда с награбленным интервентами и белогвардейцами добром. По этим причинам Одесский порт был наводнен военно-морскими жандармами, здесь свирепствовали такие матерые контрразведчики, как подполковник Лапкин, штабс-капитаны Кузьмин и Фокин. В одной упряжке с жандармами и контрразведчиками были меньшевики и эсеры, поставленные белогвардейцами во главе морских и транспортно-экспедиционных учреждений, Распустив профсоюз водного транспорта, через некоторое время деникинцы создали новый союз во главе с кадетом Суходолом. Порт и суда усиленно охранялись.

Председатель подпольного комитета Б. В. Гумперт распределил между членами комитета и активом конкретные участки работы. И. П. Калабин возглавлял группу, которая осуществляла взрывы на судах. На К. А. Чеснулевича была возложена организационно-политическая работа среди моряков. Ф. С. Богуш отвечал за радиосвязь. М. М. Горев выполнял обязанности секретаря комитета.

Готовясь к подпольной работе, Борис Гумперт в августе 1919 года получил разрешение на демонтирование радиостанции на пароходе «Граф Платов» (пароход был снят с эксплуатации, использовался как служебное помещение, сохранив старое название). Все оборудование радиостанции было замуровано на квартире Богуша.

Но использовать ее подпольщикам не удалось из-за неожиданного ареста Ф. Богуша. Члены комитета не знали, в каком именно месте спрятана радиостанция, да и проникнуть на квартиру Богуша они не могли: за ней контрразведка вела наблюдение.

Специальная группа работников вела агитацию среди моряков и распространяла большевистскую литературу.

Через доверенных моряков Гумперт пересылал «Одесский коммунист» в Николаев, Херсон, Крым, Очаков.

Агитация большевиков на морском транспорте была поставлена широко. Это отмечал и губком партии. В конце октября он заслушал информацию председателя комитета Гумперта и принял решение направить члена комитета К. А. Чеснулевича в Мариуполь для развертывания и там такой же работы среди моряков.

Зима в 1919 году была суровая. Морозы доходили до 18—20 градусов. Сообщение с гаванями возможно было только с помощью ледоколов, В порту имелись два ледокола «Одесса-3» и «Смелый», команды которых были под влиянием Морского комитета. Под видом различных технических неполадок, случайных поломок, несвоевременного подвоза горючего ледоколы больше стояли, чем ломали лед. А суда Антанты вынуждены были ожидать, пока ледоколы введут их в порт. Не один раз сам начальник порта являлся на ледоколы. Он видел, как в его присутствии команды с ног сбивались, стараясь все сделать быстрее. Но только стоило ему сойти, как темп ремонтных работ становился иным. Заканчивался ремонт одного механизма, обнаруживалась неполадка в другом. Это был надежный способ задержать разгрузку судов. Вооружение на деникинский фронт поступало с большим опозданием.

И. П. Калабин

Над входом в кафе-закусочную по Левашовскому спуску висела надпись: «Здесь подают ситро как шампанское, а барашка — как землянику». Кафе посещал простой люд, преимущественно матросы и рабочие порта. Местная знать и офицерство здесь почти не бывали. Не без участия владельцев соседних кафе и ресторанов распространялось мнение, что там, где «барашка подают как землянику», блюда сомнительного качества. Владелец кафе-закусочной Исай Марков не опровергал этих слухов и не особенно заботился о привлечении новых) посетителей. Кафе ведь было особенное. За большим буфетом, уставленным бутылками и графинчиками, имелась потайная дверь в маленькую подвальную комнатушку. Здесь подпольщик Николай Прокофьев мастерил «адские машины» — взрывные устройства с примитивными часовыми механизмами. Когда «адская машина» взрывалась, треска и грохота было много, но сила взрыва была незначительной. Это были как раз те «адские машины», которые требовались Морскому комитету. И кафе, и крошечная мастерская при нем — все это являлось предприятием Морского большевистского комитета, а «владельцем» кафе был член партии с 1916 года, бывший матрос Исай Марков.

Задача, поставленная перед Морским комитетом, была не из легких: выводить корабли из строя, но не губить экипажей. Вот и решено было организовать взрывы на кораблях при помощи марковских «адских машин».

Взрывное устройство ставилось чаще в туннеле гребного вала парохода, заводился часовой механизм на определенный час. Не раз подпольщики наблюдали с крутого берега за взрывами на пароходах. Но иногда взрывов не получалось. Так было с пароходом «Полимитис». Участник подполья боцман Антон Кривошеев установил в сочельник, 24 декабря, на «Полимитисе» «адскую машину». 25 декабря в 12 часов дня должен был раздаться взрыв, но ничего не произошло. На второй день «мина» была обнаружена. Антона Кривошеева и других матросов арестовали. Два дня продолжались поиски, среди экипажа распространился слух, что и вторая «мина» где-то заложена. Не разгрузившись, корабль ушел из Одессы в другой порт.

Готовился взрыв и на белогвардейском крейсере «Кагул». Когда крейсер стоял в порту, то в группе рабочих, производивших ремонтные работы, находился и коммунист Василий Зубков, бывший председатель судового комитета броненосца «Синоп». Он и вел подготовку к взрыву. Дело приближалось к концу. Назначили день доставки взрывного устройства на крейсер. Но накануне этого дня один из организаторов взрыва был арестован, замысел подпольщиков не осуществился.

Командование крейсера вынуждено было приостановить ремонт на две недели, пока из Севастополя не были привезены новые рабочие.

Вскоре удачно был взорван греческий пароход «Леополис», доставивший из Англии 300 тысяч пудов военных грузов. На его ремонт ушло более месяца, а выгрузка задержалась на две недели. Были подорваны также пароходы «Маргарита», «Тигр» и одно французское судно. Морской комитет напечатал воззвание к судовым командам, в котором призвал экипажи покидать корабли и сходить на берег, не помогать деникинцам использовать суда против Советской власти ^{51}.

Воззвание Морского комитета, подкрепленное взрывами на белогвардейских судах, сыграло большую роль в деморализации судовых команд. Секретарь Морского комитета Михаил Горев, ныне персональный пенсионер, пишет в своих воспоминаниях:

«Тревога была колоссальная. Некоторые члены команд воспользовались этим, чтобы уйти с судов, мотивируя уход боязнью за свою жизнь. Белогвардейцы объявили мобилизацию всех лиц, знающих морское дело, но это не помогло, суда не могли нормально уходить в море. Белогвардейцы не смогли полностью вывезти награбленное имущество, и некоторая часть флота стала впоследствии достоянием Советской власти» ^{52}.

У белогвардейцев было мало пароходов. Военные власти конфисковали почти все частные пароходы и моторно-парусные суда. Но многие команды враждебно относились к Деникину, часто помогали подпольщикам. Капитаны отдельных судов выполняли поручения Морского комитета партии. Капитан парохода «Возрождение» Алексей Зотов по заданию Морского комитета перевозил грузы конторы «Русь». В накладных указывалось, что из Одессы в Николаев отправляется 10 ящиков болтов для крестьянских телег, а в действительности отправлялись патроны для партизанско-повстанческих отрядов. Под видом соды отправлялся порох. На парусном судне «Мечта» шкипер Константин Лозинский отвозил в Николаев винтовки для партизан «Баштанской республики». Как-то поздней осенью военные власти отправили из Одессы в Ялту 300 мешков муки для Крымского полка. В пути у Тендровского маяка Лозинский выбросил 200 мешков и составил акт, что судно попало, в шторм, терпело бедствие и экипаж судна был вынужден выбросить часть груза.

Однажды, это было в октябре, в таможне порта меньшевик Сухов читал лекцию «Два лица большевизма». На лекции присутствовали члены французской военной миссии, консульства Франции, офицеры французского крейсера «Скарп». В это же время с французского транспорта происходила выгрузка военного обмундирования, точнее, солдатских ботинок для «Добровольческой» армии. Одновременно судно доставило ящики с патронами к пулеметам. Когда ящики с патронами были выгружены, белые офицеры, приемщики груза, установили, что в них вместо патронов — гвозди. Командир «Скарпа» капитан Мюзельс распорядился прервать лекцию Сухова, немедленно созвал всех офицеров, сообщил им о подмене груза и приказал создать патрульные отряды, чтобы любой ценой найти ящики с патронами. В розыски включились охрана порта — юнкера, английские моряки. Но пропавший груз как в воду канул. Три месяца спустя, уже при Советской власти, на дне моря (около стенки причала) были обнаружены ящики с патронами.

Среди архивных бумаг сохранился документ за подписью начальника американской военной миссии в Одессе полковника Талеса. Это было его второе письмо начальнику порта с настойчивым требованием разыскать груз, доставленный итальянским крейсером «Пиза» для нужд миссии. Все бумаги о доставке и приеме груза из 18 ящиков были в порядке, с надлежащими росписями и печатями, но кто получил груз и куда он делся, не было установлено. Полковник Талес даже виделся, как он выражается в письме, с «предводителями одесского малоинтеллигентного мира», т.е. с налетчиками, и они заверили его, что «не желая давать повод к международным конфликтам, работают только со своим буржуазным классом».

М. М. Горев

На пароходе «Афон» Морской комитет имел двух членов партии — Всеволода Степичева и Павла Курко. Они находили поддержку у большинства членов экипажа. Пароход совершал рейсы между портами Черного моря и ходил по маршруту Одесса—Константинополь. На этом и ряде других судов Морской комитет отправлял подпольщиков в другие порты. В конце декабря за границу были переправлены Елена Соколовская и Владимир Деготь, видный революционный деятель Румынии Михаил Бужор. В одесской больнице лежал больной Тенгиз Жгенти, делегат I конгресса Коминтерна, один из активных партийных и военных работников юга Украины. Морской комитет отправил его в Батуми.

Губком партии и Областной военно-повстанческий штаб не встречали трудностей с переброской работников подполья на судах белогвардейского флота. При необходимости проездные документы можно было получить и в контрольно-пропускном пункте, который был создан группой офицеров с целью наживы. Пункт этот находился на поставленном на прикол судне «Тургенев». Интересно, что этому пункту удалось просуществовать нераскрытым почти до дня бегства белых из Одессы. Только за три дня до оставления города деникинские власти узнали о фиктивном «контрольно-пропускном пункте», хотя он находился в каких-нибудь 200-х метрах от их официального контрольно-пропускного пункта.

Контрразведывательный пункт г. Одессы и портовая, контрразведка оказались беспомощными в борьбе с большевиками-подпольщиками. Им не удалось заслать провокаторов в морскую большевистскую организацию. Однако это не значит, что Морской комитет не имел жертв. Контрразведке удалось арестовать не только Франца Богуша, но и «владельца» кафе-закусочной по Левашовскому спуску большевика Исая Маркова. Были арестованы члены профсоюза морского транспорта Ф. Топчиев, Е. Бондарь, А. Терещенко, С. Стрельников, Г. Раздобудько. Но аресты не помогли деникинцам обнаружить подпольную организацию. Прямые улики были только против И. Маркова, который ничего не рассказал об организации. Белогвардейцы расстреляли его.

Морской большевистский комитет продолжал работать.

Генералы ищут выхода

Генерал-лейтенант Шиллинг был не в духе. В корзине под столом уже лежали три проекта приказов о мобилизации. Главнокомандующий вызвал к себе начальника штаба генерала Чернавина:

— Черт возьми,— негодовал Шиллинг»,— наш моботдел даже приличной бумаги не может составить. В предместьях Одессы ведется самая беззастенчивая агитация большевиков. Их агитаторы чуть ли не под носом у войсковых начальников, приставов и волостных старшин сбивают население с толку. Надо раз навсегда положить конец работе большевистских агентов против мобилизации. Может быть, вы сами набросаете проектик?

— Хорошо, Николай Николаевич, постараюсь к концу дня подготовить,— поспешил с ответом Чернавин.

На следующий день, 27 сентября, приказ о ходе мобилизации населения в «Добровольческую» армию был опубликован для всеобщего сведения. Начальник штаба постарался вложить в него все, что по его мнению, должно было сдвинуть с места эту проклятую мобилизацию. Заключительная часть приказа, набранная жирным шрифтом, гласила:

«Лиц, ведущих агитацию, тех, кто укрывает от мобилизации и не является на нее, предавать военно-полевому суду, осуждать к смертной казни через повешение, приговоры приводить в исполнение немедленно.

Селения, жители которых не выполняют приказа, беспощадно сжечь и снести с лица земли, для чего нарядить конные части с артиллерией».

Это уже был не первый приказ. Но несколько дней назад Шиллинг получил от командующего вооруженными силами юга России Деникина телеграмму, в которой отмечался совершенно неудовлетворительный ход мобилизации в Новороссийской области  ^[32]. Деникин делал намек на либерализм местных властей и рекомендовал решительнее применять «драконовские» меры (в телеграмме так и сказано — «драконовские») к непокорному населению Южного края. Приказ Шиллинга и явился ответом на эту телеграмму.

«Драконовский» приказ тоже не возымел действия. Мало-Буялыкский волостной старшина Батан после получения нового приказа вторично оповестил всех военнообязанных (первый раз он сообщил им о явке на сборный пункт 21 сентября, но никто не явился), чтобы они прибыли к одесскому уездному воинскому начальнику 4 октября. В Малый Буялык приехал начальник отряда особого назначения, созвал сельский сход для разъяснения целей и значения мобилизации, зачитал приказ от 27 сентября и под расписку объявил всем военнообязанным о явке на сборный пункт 6 октября. Но и в этот день из Малого Буялыка не явился ни один человек.

Уездный воинский начальник из Алешек сообщил в Одессу, что призванные по мобилизации уклоняются от регистрации и освидетельствования, собираются толпами на улицах и устраивают ряд «незаконных совещаний, слушая выступления злонамеренных агитаторов». Из Дальника сообщалось: «мобилизация осязательных результатов не дает».

Вопросами мобилизации ведал штаб полевых формирований «Добровольческой» армии, находившийся в Одессе. Командование штаба было озабочено тем, что в последнее время участились случаи перехода солдат и офицеров «Добровольческой» армии на сторону Советской власти. Особенно встревожило штабных генералов то, что наряду с вновь мобилизованными переходят к Советам и кадровые воинские чины.

Деникинцы стали бить тревогу. Воинским начальникам в уездах пришла директива усилить проверку благонадежности мобилизуемых, всех, кто высказывает недовольство, направлять в вспомогательные подразделения. Командующий полевыми формированиями «Добровольческой» армии писал в секретном приказе:

«Ввиду замеченных мною массовых переходов наших военных чинов в неприятельский лагерь — бывали случаи целыми полками — приказываю замеченных в таком тяжком преступлении расстреливать на месте, что вменяю в обязанности всех командных чинов. За мобилизованными крестьянами и рабочими следить зорко» ^{53}.

«Мобилизованные явились хорошо, но все принятые разошлись по своим домам, унеся с собой полученное обмундирование»,— рапортовал воинский начальник Тирасполя на второй день после получения секретного приказа из Одессы. Скоро «опыт» тираспольцев повторили в Березовке, Ильинке, Васильевке, а в Граданицах и Яссках 156 мобилизованных ушли не только с обмундированием, но и с винтовками. Из Валегоцулово (село Долинское) пришло сообщение о том, что крестьяне на сходке заявили, что не дадут в армию ни одного солдата до тех пор, «пока не получат землю и волю».

— Эмблемой действенной силы в глазах крестьян является карательный отряд с пулеметами и орудиями,— заявил генерал Кононович на совещании в мобилизационном отделе штаба Шиллинга, которое происходило 20 ноября. И по приказу генерала отряды двинулись по уездам. Запылали деревни и села.

Прошло еще две недели. 2 декабря помощник старшего адъютанта мобилизационного отдела штаба Шиллинга докладывал в письменном рапорте главноначальствующему:

«Ужасающий некомплект некоторых частей грозит им потерей боеспособности. Не в лучшем положении и укомплектованность тыловых частей. Во многих уездах поднимаются восстания. Район восстаний охватил почти всю занятую нами территорию. Из всей прифронтовой полосы и ближайшего тыла, судя по рапортам комендантов городов, нет ни одного уезда вполне благонадежного».

В. И. Ленин указывал, что когда Деникин только начал поход, крестьяне были на его стороне. Им не нравилось, что большевики не разрешали свободной торговли хлебом, а брали его по твердой цене. Но, раскусив Деникина, крестьянин увидел, что выбора нет: либо иди к капиталисту, а он отдаст тебя в рабство помещику, либо иди за рабочим, который, правда, молочные реки в кисельных берегах не обещает, который требует от тебя железной дисциплины в борьбе, но выводит из рабства.

Ценой тяжелых потерь и жертв крестьяне проверили правильность призывов партии рабочего класса. Они на собственном опыте убедились, что с Деникиным им не по пути, что он — их злейший враг, и бесповоротно пошли за большевиками.

Проверка жизненным опытом не означала, что большевистское слово в деятельности подпольной партийной организации занимало второстепенное место. Нет, без политического просвещения рабочих и крестьянских масс, без разъяснения им всей правды о Деникине и без того огромные жертвы были бы еще большими, а сама победа над главным врагом могла бы отодвинуться в необозримую даль. Партия, в том числе и одесская организация несли пламенное большевистское слово в массы.

Подпольный губком партии установил постоянную связь со всеми уездами. В Херсон, Николаев, Вознесенск, Тирасполь, Очаков, Ананьев, Балту, Елисаветград, Бендеры и Кишинев губком посылал ответственных работников для налаживания работы.

В северо-западной части губернии большую работу в деревнях и селах проводил Борис Краевский — окружной военный комиссар ^[33]. После отхода советских войск из Одессы, будучи больным, он остался в Бирзуле (ныне Котовск), потом перебрался в Окна (ныне Красные Окна), где возглавил группу большевиков-подпольщиков. Краевский и его товарищи сплотили вокруг себя десятки деревенских активистов. Во многих селах была восстановлена Советская власть, действовали ревкомы. В район Окон пытался проникнуть белогвардейский отряд полковника Пукалова, чтобы под угрозой оружия провести мобилизацию крестьян в «Добровольческую» армию. Краевский переслал Пукалову (его отряд остановился в Чубовке, в 20 верстах от Окон) записку, в которой писал: «Все, подлежащие призыву, добровольно вступили в партизанский отряд под моим командованием. Рекомендую вам дальше Чубовки не выходить, иначе не ручаюсь за лично вашу безопасность». Отряд деникинцев возвратился в Одессу.

С Краевским был связан Александр Лежневич, проводивший агитацию против мобилизации в районе Мардаровки. Из этого села в деникинскую армию не пошел ни один человек. Созданная Лежневичем коммунистическая ячейка выпускала рукописные листовки, в которых разоблачались антинародные дела белогвардейцев. В Раздельной большевистской подпольной организацией руководил коммунист Ворон Борис Антонович. 5 октября Ворон провел митинг во дворе сборного пункта, где присутствовало около 300 мобилизованных. Члены призывной комиссии, когда им сообщили о митинге, где выступает Ворон, настолько растерялись, что никто из них не осмелился выйти из помещения.

В Ананьевском уезде подпольная коммунистическая организация, во главе которой стоял уездный комитет в составе семи человек, во всех селах провела сходки, на которых выступали местные большевики и разъясняли крестьянам, почему они не должны давать Деникину солдат и продовольствие. Тщетно взывали уездный воинский начальник и волостные старосты к мобилизуемым явиться на регистрацию и освидетельствование. На сборных пунктах, кроме членов призывных комиссий, никого не было. Не помогли и угрозы: население знало, что у деникинцев нет в уезде воинских частей, чтобы применить к непокорным силу. Военно-политическую работу среди населения Ананьева проводили Митрофан Данилов, Василий Дубецкий и другие.

Контрразведывательное отделение при штабе Шиллинга направило в Ананьев двух своих тайных агентов. Они побывали не только в Ананьеве, но и во многих селах уезда, три дня находились в Балте. Возвратившись в Одессу, написали на имя главноначальствующего донесение, в заключительном разделе которого сообщали:

«В Ананьевском уезде нашей власти нет. Уездный воинский начальник — человек штатского образа мыслей, а начальник государственной стражи — улитка, не имеющая никакого определенного лица. Они не создали и не смогут создать реальной силы. Волости без всяких властей. Это на первый взгляд, а после ознакомления приходишь к выводу: там власть большевиков. В одном селе мы попали в «Перелетскую республику», где все советское. Экономии и фермы в уезде стерты с лица земли. Всюду идут разговоры, что если мобилизацию не отменят, то начнется восстание. В селах партизанских отрядов не видно, но есть комячейки, которыми из Ананьева руководит политкомиссар Морозов. Как здесь говорят, каждая комячейка может быстро превратиться в огромный отряд. Оружия много припрятано. Слова «Добровольческая армия» в деревнях произносят с пеной у рта».

Боясь вызвать открытое восстание крестьян, Шиллинг дал распоряжение командующему полевыми формированиями «Добровольческой» армии отменить в Ананьевском уезде мобилизацию ^{54}.

В Маяки, что на Днестре, приехал офицер из Освага ^[34]. Он собрал большую группу крестьян и стал беседовать о мобилизации. Офицер горячо уверял их, что если они дадут в «Добровольческую» армию солдат и продовольствие, то получат землю за небольшой выкуп. Послышались громкие возгласы:

— Когда приходит зима, землю обещают, а наступает весна, ее снова забирают!

— А где возьмем деньги на выкуп? Да и чья земля, ежели пан на ней сам не работает?

— Опять пришли паны и требуют аренду!

Переждав несколько минут, офицер снова стал уговаривать крестьян, намекнул и на то, что они не должны упрямиться:

— Ведь большевиков здесь больше нет, наши уже под Москвой, большевики далеко.

— Неправда, ваше благородие! — не удержался один из стариков.— Большевики близко отсюда, даже очень близко. Вы их тоже можете видеть.

— Где, где?—забеспокоился деникинский агитатор.

— А вот перед вами, везде по нашим деревням. Мы все — большевики.

Одобряющий гул пронесся над толпой.

Деникинец ретировался.

После неудачной агитации офицера из Освага, в Маяки приехал карательный отряд. Искали большевиков и оружие, но все мужчины ушли в плавни.

Недели три спустя Маяки окружили вооруженные немцы-колонисты. Они искали Андриана Гончарова, бывшего командира советского полка, усмирявшего в июле кулацкое восстание в немецких колониях. Искали везде, ругались, грозились поджечь Маяки, если не выдадут Гончарова. Крестьяне только улыбались:

— Если тронете село, подожжем ваши колонии! А Гончаров бьет Деникина и скоро будет у вас.

Потерпев неудачу на селе, деникинские власти приступили к мобилизации в городе. И здесь результаты были плачевные. «В первый день на сборный пункт воинского начальника явилось 22 человека. Да и те оказались инвалидами»,— сообщали «Одесские новости» ^{55}.

Власти не знали, что предпринять: с одиночками можно было легко справиться, но когда сопротивление оказывает все население, тут поневоле приходится задуматься. Уже расстреляны многие сотни рабочих, разгромлены рабочие организации, давно уже запрещены собрания и митинги, а результат один и тот же: спаянный какими-то внутренними силами неприступно стоит пролетариат южного города. Не идет пополнение в «Добровольческую» армию из Одессы. Пустуют сборные пункты, скучают члены призывных комиссий. А штаб Деникина бомбардирует Шиллинга шифрограммами о тяжелом положении поредевших «добровольческих» частей.

Вопрос о ходе мобилизации в городах Новороссийской области рассматривался в начале октября на совете при главноначальствующем, в котором участвовали два помощника Шиллинга — по гражданским и военным делам, прокурор Одесской судебной палаты, попечитель Одесского учебного округа, представители от управлений— внутренних дел, продовольствия и других. Сохранилась краткая запись произнесенных речей, по которой можно судить о том, как проходило обсуждение мобилизационных дел.

Генерал Гаврилов ^[35]: «Я уже две недели тому назад сообщил в ставку, что из Одессы Добрармия не получит пополнений. И все дело в местных большеви-ках. Они никуда из Одессы не ушли, а опустились лишь в катакомбы. При таких условиях мы рискуем прийти не к Единой и Неделимой, а куда-то в другое место. Без крутых мер не обойтись».

Генерал-майор Штемпель: «Надо провести мобилизацию среди интеллигенции, в Одессе ее с избытком. До сих пор интеллигенция относилась ко всему происходящему чисто созерцательно».

Полковник Тунцельман: «Территория, занятая Добровольческой армией, не в состоянии заполнить, все бреши, образовавшиеся в войсках. Без живой силы извне мы не обойдемся. За какой-нибудь Сахалин те же японцы и американцы не откажут дать наемников против всемирной заразы большевизма».

В таком же духе высказывались и другие члены совета.

После заседания «совета при главноначальствующем» последовали новые приказы о мобилизации. Издан был приказ о мобилизации артистов и других работников искусства, медицинских работников, учащихся 6-х и 7-х классов мужских гимназий и реальных училищ. «Пришла очередь и для юношей-детей, которые должны вступить в армию вместо взрослого поколения, равнодушно пропускающего между ушей призывы о спасении отечества»,— писал деникинский «Сын Отечества».

Полный провал мобилизации заставил городские и военные власти искать другие источники пополнения рядов «Добровольческой» армии. Инициативу первым, проявил митрополит Платон. Одесские газеты опубликовали обращение «преосвященнейшего владыки» о создании для борьбы с большевиками «Священного отряда». Бывший редактор националистической газеты «Киевлянин» Шульгин, главарь августовского восстания немцев-колонистов генерал Шелль, руководители различных буржуазных и монархических организаций заявили в печати, что они тоже приступили к формированию отрядов.

Началась пора «отрядомании». Она на какое-то время внесла успокоение в сердца и души обреченных на самоуничтожение, как выразилась одна либеральная газета, «вчерашних людей».

Непокорные солдаты

Французские власти не могли не заметить, что русские военнопленные ^[36] живут интересами рабоче-крестьянской власти, утверждавшейся в то время в России, что почти все они рвутся на Родину, чтобы принять активное участие в борьбе за социалистическую республику.

Во французской печати начали появляться корреспонденции о настроениях русских солдат и их безуспешных попытках вырваться на Родину. Прогрессивное общественное мнение и с каждым днем обострявшееся положение в лагерях военнопленных вынудили правительство Франции вступить в переговоры с Деникиным об отправке в порты Черного моря русских солдат, чтобы само командование «Добровольческой» армии на месте решало, как поступить с военнопленными и служившими во Франции солдатами: попытаться убедить их вступить в «добровольческие» войска или отпустить по домам.

Деникин медлил с ответом. Помня довольно неприятное событие, он колебался.

Дело вот в чем. Еще в июле правительство Франции приняло решение отправить в Россию солдат из тех лагерей, где по сообщению газеты «Тан», «большевизм уже настолько разросся, что начал распространяться на французское население».

Пока главнокомандующий союзными войсками на Востоке генерал Франше д’Эспере запрашивал Деникина, в какие порты Черного моря направлять пароходы с военнопленными, русских солдат свезли в Константинополь.

Деникин и тогда медлил с ответом, зная о настроениях военнопленных. Но ответить все-таки надо было, и он через своего представителя в Константинополе сообщил: пусть отправляют в любой порт Черного моря. Получив такой довольно странный ответ (в то время Одесский и Николаевский порты находились в руках Советской власти, Севастополь и некоторые другие — под контролем белогвардейцев), Франше д’Эспере послал Деникину письмо такого содержания:

«Отправка русских военнопленных и служивших во Франции солдат в Одессу нежелательна, так как здоровые элементы преследовались бы большевиками, а подозрительные и темные элементы увеличили бы число наших общих врагов. Советую направить суда в Севастополь. Этот город кажется мне подходящим для отбора благонадежного элемента и наблюдения за подозрительными».

Ответ от Деникина не поступил. Тогда Франше д’Эспере телеграфирует ему, не скрывая своего раздражения:

«Я не могу бесконечно держать этих русских на Константинопольском рейде. И если Вы не пожелаете принять их в Севастополе или в другом порту, находящемся под Вашим контролем, я буду вынужден высадить их в Одессе».

Пока шла переписка, многие русские ожидали своей участи в Константинополе. Когда же в конце августа 1919 года все черноморские порты оказались под властью белогвардейцев, в Черное море стали приходить суда с военнопленными и солдатами, служившими во Франции.

Одесскому губкому партии были известны настроения военнопленных. Еще когда в Одессе находились англо-французские оккупанты, в Одесский порт прибыл пароход «Молчанов» с военнопленными, большая часть которых категорически отказалась выполнять приказ командующего добровольческими войсками Одесского района генерала Гришина-Алмазова о военном обучении и потребовала отправки их в Советскую Россию. Подпольщики также знали, что в Черном море уже давно находится один транспорт с военнопленными. Стоял он на дальнем рейде Одесского залива. Потом транспорт куда-то ушел, деникинские власти не высадили солдат, среди которых, как указывалось в полученной подпольщиками копии донесения контрразведки, «замечено большое количество большевистского элемента».

В октябре 1919 года в Одесский порт стали прибывать пароходы с бывшими русскими военнопленными. Они размещались в Одессе в казармах бывшей 15 стрелковой дивизии, в казармах на Таможенной площади и в других местах. К концу октября их насчитывалось свыше трех тысяч человек. Большевики-подпольщики уже не раз побывали в казармах. Они видели, как представители различных белогвардейских частей усиленно вели работу по привлечению в свои части бывших солдат царской армии, и некоторые из них соглашались записаться добровольцами к белым. Но таких было мало, большинство на уговоры белогвардейцев отвечало неопределенно: мол, поживем — увидим.Немало было и таких, которые решительно заявляли, что служить у белых не будут.

Общегородской партийный комитет выделил группы, агитаторов для проведения разъяснительной работы среди возвратившихся солдат. Подпольщик Василий Корчевник, побывавший 4 ноября в казармах на Таможенной площади, сообщил Логгинову;

— В казармы вход свободный, на проходной даже не спросили, кто я и к кому иду. Газету «Одесский коммунист» сразу расхватали, спрашивали, где ее можно достать. Среди солдат есть много большевиков.

Такое же, примерно, положение было и в других казармах. Подпольщики организовывали там революционные группы. Среди бывших военнопленных огромной популярностью пользовалась газета «Одесский коммунист». Каждый номер большевистской газеты бережно хранился, его читали по нескольку раз.

В осенние вечера в казармах на Таможенной площади возникали импровизированные «политвечерки». Вначале кто-либо из солдат рассказывал историю из жизни в Германии или во Франции (мало ли было там приключений!), потом обсуждались текущие события. Большевики очень удачно использовали «политвечерки» для пропаганды против белогвардейского режима.

О настроениях среди военнопленных, размещенных в казармах на Таможенной площади, сообщал побывавший там агент контрразведки: «По словам солдат, у них регулярно получаются большевистские газеты, и с ними часто ведут разговоры агитаторы. Если бы началось какое-либо восстание, то все те из них, коим «сыпняк» позволит еще держать в руках винтовку, выйдут на поддержку восставших. Относительно оружия они говорят, что «за этим дело не станет». Жизнь в Одессе и агитация большевиков сделали их почти сознательными красноармейцами».

В Одессе стоял 2-й батальон караульного полка. Командир этого батальона полковник Борисенко слыл твердым, энергичным человеком, который умел «внедрять» в сознание солдат «военный дух и дисциплину». Командование войсками Новороссии решило поручить ему пополнить состав батальона за счет солдат с казармы на Таможенной. «Будучи взяты в крепкие руки полковника Борисенко, рассуждали в штабе войск, они выйдут оттуда вполне надежными солдатами».

В течение нескольких дней Борисенко посылал в казармы своих самых надежных людей, которые в поте лица пытались навербовать желающих служить в караульном батальоне. Дважды побывал в казармах и сам полковник. И все безрезультатно — ни одного человека не удалось завербовать. Докладывая об этом начальству гарнизона, Борисенко писал:

«Добровольческую армию они (солдаты) считают проводником старого режима со всеми его отрицательными сторонами. В Ленине видят борца за народ. К офицерам настроены очень недоброжелательно. В зверства большевиков не верят, говорят, что если бы это была правда, то православный народ Центральной России давно покончил бы с большевиками. Ежедневно казармы посещают 30—40 человек штатских беспрепятственно. Большевистская агитация ведется во всю и открыто»

А вот документ, свидетельствующий о настроениях бывших солдат из лагеря на Большом Фонтане. В рапорте на имя командира Одесского караульного полка командир батальона полковник Терлецкий 16 ноября сообщал:

«Ввиду возникшего предположения пополнить мой батальон военнопленными в их лагерь мною было послано три вполне надежных человека для ознакомления с настроением военнопленных. После трехчасовой беседы с ними впечатление сложилось неутешительное. Все военнопленные настроены большевистски. Добровольческую армию считают старорежимной. Военнопленные ведут самое широкое знакомство с большевистскими организациями, которые обрабатывают этот материал, подготовляя его для своих целей. Посланные мною люди говорят о лагере военнопленных с положительным ужасом. Все выше изложенное показывает, что не только какое-либо пополнение нельзя черпать из этой заразы, а даже самая незначительная близость к ней способна разложить все то, что с нею соприкасается. Кроме того, доношу, что эта трехтысячная банда большевистски настроенных людей, является немалой угрозой для г. Одессы и ее гарнизона».

Такое же настроение царило и среди военнопленных, прибывших из Алжира. Начальник агитационного отдела при Особой части штаба Новороссийской области поручик Ямонт писал в рапорте 12 января 1920 года:

«Совершенно секретно. Политическое настроение солдат все более и более ухудшается. Они категорически заявляют, что в Добрармию не пойдут... Из всех бесед с ними ясно видно, что... они идеализируют большевизм, считая его истинно народным движением, а Добрармию — контрреволюционной, реакционной силой».

В рапорте шла речь о солдатах, размещенных в лагере военнопленных на Малом Фонтане.

Поручик Ямонт, слывший опытным оратором, вечером 11 января явился в лагерь и собрал для беседы большую группу солдат. Речь свою он начал с похвал в адрес «Добровольческой» армии, потом стал расписывать, какие «страшные звери» эти большевики. Солдаты слушали Ямонта с явно ироническими улыбками, потом стали с недовольным видом отходить в сторону. Среди тех, кто продолжал слушать, начали раздаваться возгласы:

— Мы уже хорошо знаем, кто такие большевики и кто добровольцы!

— Довольно зазывать в свою лавочку!

Поручик угрожающе закричал:

— Не пойдете к нам добровольно, силой пошлем на фронт,

— Мы покажем, как посылать нас на фронт, пусть еще раз попробуют!

Этот возглас был дружно поддержан грозным рокотом, от которого у Ямонта мороз по коже прошел. «В этом шуме уже слышалось рычание озлобленного зверя,— писал в рапорте Ямонт.— Все эти солдаты представляют собою громадный костер легко воспламенимого материала, которому недостает только искры».

Комендант Очакова полковник Хоников 25 ноября сообщал в штаб войск Новороссийской области:

«Военнопленные забыли долг и родину, настроены большевистски. Прошу прислать команду особого назначения с пулеметами, что позволит внедрить в военнопленных должный дух».

Ровно месяц назад эти военнопленные в количестве 1200 человек находились в Одессе на пароходе «Св. Николай». Прибыли они из Марселя. Революционная солдатская группа, во главе которой стоял Василий Бровченко, получила через Морской комитет политическую литературу. Пока пароход стоял в Одесском порту, на нем побывали агитаторы, рассказали бывшим русским солдатам о том, как деникинцы сжигают деревни и села, грабят и расстреливают мирное население.

Местные власти предложили военнопленным вступить в «Добровольческую» армию, но все они как один человек отклонили это предложение. Тогда контрразведка арестовала 12 офицеров и Василия Бровченко, объявив их зачинщиками бунта на пароходе. На судне был установлен английский караул, получивший приказание командующего английской черноморской эскадрой командира крейсера «Карадок» Керра стрелять в каждого, кто самовольно сойдет с судна или будет подниматься на него. 24 октября «Св. Николай» из Одесского порта вышел не разгрузившись и прибыл в Очаков. На судне находились и агитаторы из Одессы Даниил Васин, Петр Курченко, Осип Сикорский. Получив об этом сообщение, английский командующий поставил в известность начальника гарнизона Миглевского. Последний распорядился об аресте агитаторов и революционного комитета военнопленных. Военнопленные не допустили ареста. Тогда был арестован командир корабля капитан 2-го ранга Меллер и его помощники. После этого и была направлена телеграмма коменданта Очакова в Одессу о присылке команды с пулеметами для «внедрения должного духа в военнопленных».

Аресты и избиение, которым подвергались военнопленные с корабля «Св. Николай», не сломили их воли к сопротивлению, никто из них не согласился вступить в «Добровольческую» армию.

На Градоначальнической улице находились казармы, где были размещены бывшие солдаты русского корпуса особого назначения, прибывшие из Франции в конце ноября. Первое время сюда зачастили добровольческие агенты, но никакого успеха они не имели. Зато агитаторы-большевики были здесь своими людьми, с нетерпением ожидался каждый номер «Одесского коммуниста». Появлявшимся в казармах белогвардейским агитаторам солдаты серьезным тоном говорили: «Коммунист» принесли? Нет? Слушать не будем!» И не слушали, расходились.

20 декабря к солдатам пришли артисты и агент информационного отдела при штабе Шиллинга. После многочасового пребывания в казармах агент доложил своему начальству:

«Пока они еще не большевики, но если их будут заставлять вступать в Добровольческую армию, то станут большевиками. Бесцельное шатание по городу под тлетворным влиянием полубольшевистского населения города Одессы может довершить уже начавшееся разложение».

Белогвардейские власти ломали голову над тем, что же предпринять к непокорным и крепко спаянным единством воли солдатам. А вскоре наступили дни, когда деникинским правителям уже было не до военнопленных.

Деникинские лакеи

«Мы ни одной слезинки не прольем по поводу поражения Советской власти... Чем скорее деникинцы разобьют вас, отставных чрезвычайников, тем скорее наступит эра благоденствия демократии»,— такими полными цинизма словами ответили одесские меньшевики через свою газету «Южный рабочий» на предложение большевиков провести совместно общегородскую забастовку как протест против диких зверств белогвардейцев. В этих словах выражалась линия поведения меньшевиков в период господства деникинцев в Одессе.

Однако было бы ошибочно утверждать, что одесские меньшевики только в этот период пытались восстановить свое влияние на массы путем физического уничтожения большевиков, наиболее передовой части рабочего класса. Еще когда в июле вокруг Одессы начались кулацкие восстания, меньшевики с правыми эсерами начали выступать на заводах с ничем не прикрытой клеветой на Советскую власть, призывали к забастовкам, распространяли различные провокационные слухи. Словом, они делали все, чтобы дезорганизовать рабочих, сломить их волю к сопротивлению восставшим кулакам и офицерским отрядам, открыть мятежникам ворота в Одессу. Меньшевики пустили тогда слух, что Советская власть готовится оставить Одессу, но до этого она разрушит все заводы и фабрики. Отсюда вывод — чтобы не допускать разрушения предприятий, следует арестовать партийных, советских и хозяйственных работников.

Теперь же, опираясь на штыки и нагайки белогвардейцев, соглашательские организации предпринимали новые атаки на большевиков.

Одесские меньшевики при деникинцах работали легально. Открыто выходила их газета «Южный рабочий». Первое время на собраниях меньшевиков присутствовали в роли наблюдателей представители «добровольческой» власти, потом, ввиду полной благонадежности соглашателей, институт наблюдателей был отменен.

Через четыре дня после захвата белогвардейцами Одессы лидеры меньшевиков Коробков, Астров и Сухов посетили полковника Туган Барановского с целью ознакомления «высшей власти» с планом своей работы. Они усиленно добивались, чтобы им разрешили провести собрания профсоюзных организаций.

Беседа с полковником ничего не дала меньшевикам, делегация с чем пришла, с тем и ушла. 29 августа меньшевики снова направили делегацию, теперь уже к самому генералу Шиллингу. На все вопросы меньшевиков тот ответил коротко:

— Добровольческая армия не против профсоюзов, но она требует от них аполитичности. Добровольческая армия строго вне политики. Целью своей ставит разбить большевиков, водворить порядок и законность, решительно убирая с дороги все, что этому мешает.

Делегация заверила Шиллинга, что профсоюзы, которыми руководят меньшевики, стоят вне политики и что они «внесут и свой вклад в дело установления законности и порядка». В этот же день меньшевистский Совпроф принял решение обратиться к рабочим с призывом, чтобы они не допускали никаких выступлений без ведома и согласия своих профсоюзов.

Побывала 1 сентября делегация меньшевиков у прокурора окружного суда Кондратьева. Беседа проходила в таком же духе и с такими же результатами, как и предыдущие.

Вопрос. Вы говорите, что к ответственности привлекаются активные работники Советской власти. Не найдете ли вы, г-н прокурор, возможным провести хотя бы приблизительно ту черту, которая разграничивает активных и пассивных работников большевизма?

Ответ. Не могу этого сделать. Такого разграничительного понятия не сделала еще и центральная власть, организовавшаяся в Екатеринодаре.

Вопрос. Все ли принадлежавшие к партии большевиков должны понести наказание?

Ответ. Платонической привязанности к какой-либо партии не существует.

Вопрос. Кто должен возбуждать дело о привлечении к ответственности?

Ответ. Большевиков могут судить военный суд, военно-полевая юстиция и даже контрразведка.

Соглашатели продолжали посылать делегации к деникинским властям и в то же время предпринимали все меры, чтобы не допустить выступлений рабочих против белогвардейцев. Когда рабочие водопроводной станции «Чумка» решили объявить забастовку, то Совпроф категорически запретил ее и послал председателя профсоюза городских рабочих и служащих Савина к градоначальнику Штемпелю доложить, что Совет профсоюзов, «не допустит забастовки». Однажды большевики включили в состав меньшевистской делегации рабочих, которые шли за коммунистами. Делегация заявила протест Шиллингу против непрекращавшейся зверской расправы над рабочими. Делегаты были избиты и арестованы.

А «Южный рабочий» продолжал сочинять всякие пасквили о Советской власти. Утверждая, что Советская власть обречена на «исчезновение», меньшевистская газетка со злорадством и иронией писала, что у большевиков «слесарь производится в директоры банка, а инженер ведет мирные переговоры». Меньшевики на все лады расписывали провокационные измышления белогвардейцев об «ужасах чрезвычайки». Они не постыдились вытащить на страницы своей газеты опровергнутую в свое время даже буржуазной печатью клевету на революционный крейсер «Алмаз» ^[37].

Тактику меньшевиков один рабочий охарактеризовал так: «Каждый день мы выбираем делегации, да к начальству посылаем депутации». Против меньшевистских руководителей выступили представители интеллигенции. На лекции Сухова, прочитанной в Русском театре, после которой Вертинский пел «Молитву о России», раздавались реплики:

— Позор! Не устояли на ногах, ползаете на животе.

— Это им подходит: больше точек опоры.

Большевики учитывали сдвиги, происходившие в одесской меньшевистской организации, шли навстречу тем, кто колебался, втягивали их в общую борьбу против врага. Большевики поддерживали рядовых меньшевиков-рабочих, требовавших усиления кампании протеста против белого террора. Они усиливали свою работу в меньшевистских профсоюзах. Среди металлистов работали Г. Сапельников и В. Слепченко, у печатников — Г. Венгрженовский и Л. Бураков, среди строителей — А. Литвинов, С. Петровский, у пекарей — Я. Лисеев, деревообделочников — Д. Рашковецкий. В Совпрофе сформировалась сильная большевистская фракция, председателем которой был Л. Борисов.

Постепенно меньшевики теряли свои позиции в Совете профсоюзов, большевистская фракция фактически становилась основным руководящим центром профсоюзного движения. 28 декабря 1919 г. при голосовании резолюции об организации забастовки—протеста против издевательства деникинской контрразведки над политзаключенными, предложенной большевиками, меньшевики выступили против. Сухов и эсер Кулебко-Корецкий произносили речи с осуждением большевиков, они призывали рабочих к спокойной жизни, не допускать никаких выступлений. Большевики не имели возможности выступить публично, потому что в зале заседания находился представитель деникинских властей. И несмотря на это при голосовании резолюции большевики получили 49 голосов, а меньшевики — 34. Это был первый большевистский документ, опубликованный не только в подпольном «Одесском коммунисте», но и в легальном органе профсоюзов ^{56}.

В. И. Ленин в августе 1919 года писал: «В сущности, если присмотреться внимательно, если подумать хорошенько над тем, из-за чего идет борьба против Советской власти, то получится вывод: противники Советской власти делятся на две большие группы. Обе защищают капитализм против социализма. Одна делает это зверски и с самой грубой корыстью; это — помещики, капиталисты, кулаки, Деникины, колчаки, черносотенцы, кадеты. Другая группа защищает капитализм «идейно», то есть бескорыстно или без прямой, личной корысти, из предрассудка, из трусости нового; это — меньшевики и эсеры» ^{57}.

Ленинская характеристика меньшевиков и эсеров целиком и полностью относится к одесским меньшевикам. Сухов, Астров, Кулябко-Корецкий и другие профессора, юристы, литераторы, мнящие и называющие себя социалистами, насквозь пропитанные буржуазными предрассудками, в период деникинщины окончательно переходят на сторону врагов рабочего класса. Они не понимали или не хотели понять, что всей своей практикой служат не рабочему классу, а классу буржуазии, причем деникинской буржуазии, наиболее зверской, монархической.

Но это хорошо понимали представители эксплуататорского класса. В сентябре в Одессу приехал представитель Совета государственного объединения, бывший член Государственного Совета барон Меллер-Закомельский. На вопрос, какова в России будет форма правления, барон ответил без обиняков: «В России будет конституционная монархия».

Лидеров одесских меньшевиков и эсеров интересовал вопрос, будут ли правые социалисты допущены к участию в Совете государственного объединения. Меллер-Закомельский и здесь был пунктуально точен. Он ответил: «Они (меньшевики и эсеры) являются государственными элементами. А все государственные элементы должны участвовать в управлении Россией».

Деникинские власти объявили о выборах в Городскую думу Одессы. «Государственные элементы» с необыкновенной активностью и энергией включились в избирательную кампанию. В предвыборных речах Сухова, Астрова, Кулябко-Корецкого, пронизанных ложью и обманом рабочих, было столько клеветы на большевиков, что рабочие быстро разобрались в утонченной подлости соглашателей и не ходили на их собрания. Когда на заводе кожевенных изделий «СТЭЛЛА» с предвыборной речью выступал меньшевик Астров, рабочий Виктор Корин с одобрения всех участников сказал ему:

— Если буржуазия лжет и обманывает рабочих в силу своих классовых интересов, то это понятно. Но почему вы это делаете?

Оратор обвинил рабочего в большевизме, но ответить по существу не мог. Собрание отвергло предложенную меньшевиками резолюцию. Оно приняло такое решение: если владелец завода не начнет производства (предприятие не работало со дня прихода белых), то рабочие возьмут завод в свои руки и сами позаботятся о его пуске.

Для участия в выборах Городской думы соглашатели составили «Республиканский блок» и через «Южный рабочий» и тысячи листовок призывали трудящихся голосовать за кандидатов этого блока. Согласно «закону», утвержденному Деникиным, правом избрания пользовались лица, достигшие 25 лет, владеющие недвижимым имуществом и проживающие в Одессе не менее двух лет. Но и этот куцый «закон» не удовлетворял буржуазию. Генерал Шиллинг дал директиву начальнику контрразведывательного отделения Кирпичникову, в которой высказывалось опасение, что в будущую Городскую думу весьма возможно попадут такие элементы, которые раньше в думских заседаниях выступали против Деникина. Шиллинг предписывал «сделать выемку стенограмм думских заседаний, по которым можно выяснить нежелательных лиц, а также вредных для Добровольческой Армии». Но в думу большевики не стремились попасть. Губком и районные комитеты партии бойкотировали выборы в Городскую думу. Листовка большевиков с призывом бойкотировать выборы распространялась в рабочих кварталах. «Одесский коммунист» обратился к населению города с призывом: «Готовьтесь к выборам грядущего Совета Одессы!»

Это была боевая проверка настроения многотысячного городского населения, и прежде всего трудящихся масс. Десятки газет, журналов, сотни тысяч листовок с воззваниями буржуазии и их лакеев, «полусоциалистов», как их называли буржуазные газеты, призывали население Одессы явиться на выборы и отдать свои голоса кандидатам «Христианского», «Демократического» и «Республиканского» блоков. И против всего этого стогласого хора зазывал капиталистического мира звучал революционный голос «Одесского коммуниста». Но к этому голосу прислушивались десятки и сотни тысяч людей. И когда либералы из «Одесских новостей» с тревогой вопрошали: «Где тот колокол, мощные звуки которого дойдут до слуха избирателей?», то они тогда еще не догадывались, что такой колокол есть и звуки его доходят до сознания тех, к кому он обращался с призывом бойкотировать выборы.

Наступил день выборов... Пасмурный, грязный, дождливый день. В избирательные участки тянутся одинокие избиратели. На каждом перекрестке им вручаются листовки «Христианского» и «Демократического» блоков, где с циничной откровенностью высказываются предвыборные желания толстосумов: «Чтобы злодеи красные поникли головой, нужны Одессе гласные со складкой деловой». С такими же напутствиями избирателям выходили газеты «Одесский листок», «Сын Отечества», «Грядущий день», «Пролог» и другие буржуазно-помещичьи издания.

Сильнее всех оказался голос «Одесского коммуниста» и большевистской организации. Из 223 653 избирателей подали записки 61 653 или 27,5 процента. Свыше 150 тысяч избирателей по призыву большевиков бойкотировали выборы в Государственную думу. Потерпели полное поражение соглашатели: они получили в думе только 8 мест, а их противники — 98 ^{58}. На второй день после выборов Сухов и Коробков подали жалобу в окружной суд. Не понимая, что народные массы отошли от них, соглашатели считали, что такие печальные для них результаты выборов объясняются нарушением «избирательного закона». Лидеры соглашателей писали в своей жалобе, что повестки доставлялись избирателям не через городскую управу, а городской стражей, что избирательные участки поздно открыли и рано закрыли. Суд жалобу меньшевиков оставил без внимания. Ему было ясно то, чего до сих пор не хотели понять соглашатели. Подлинную цену своим лакеям знали и блюстители деникинской власти в Одессе. В одном из сообщений в ставку Деникина, посланному вскоре после выборов в Городскую думу, градоначальник Одессы писал: «Можно вполне определенно утверждать, что вожаки и деятели одесских социалистических партий не отражают настроения масс».

Растеряв и те малочисленные слои населения, которые вначале шли за соглашателями, одесская меньшевистская и эсеровская организации окончательно переродились в орудие деникинской диктатуры.

"...Англия думает об Одессе"

Иностранные империалисты, введя в Черное море свой флот, оказывали полную поддержку контрреволюционным силам, боровшимся против республики рабочих и крестьян. Интервенты, несмотря на провал своих походов в страну Советов, не оставляли надежды на расчленение Советской России и захват ее территорий.

Города и села юга страны, расположенные по Черноморскому побережью, подвергались нападению иностранных военных кораблей, судовая артиллерия обстреливала фабрики и заводы; все порты, не занятые контрреволюционными силами, блокировались. Разрушением и голодом интервенты хотели сломить сопротивление советского народа.

Юг нашей страны особенно привлекал внимание иностранных захватчиков. Одесса, как важнейший экономический, административный и стратегический центр, все время являлась объектом империалистических вожделений интервентов. Летом, еще когда Одесса не была захвачена деникинцами, англо-французские суда, как цепные псы, день и ночь сторожили все подходы к городу. Крейсеры и миноносцы гонялись за рыбацкими дубками и баркасами, обстреливали побережье. Опьяненные безнаказанностью, командиры миноносцев и мониторов врывались в Днепровский и Днестровский лиманы и, рискуя сесть на мель, забирали в «плен» мирных жителей. А в своих донесениях они не стесняясь писали, что захватили красноармейцев.

Два монитора под французскими флагами 1 и 2 июля обстреляли мирный поселок Каролино-Бугаз. Через несколько дней они повторили обстрел. Были разрушены и сгорели все дома, десятки жителей убиты. Английский миноносец «Пантера» в эти же дни обстреливал Сычавку и Дофиновку. 23 июля канонерская лодка под французским флагом вошла в одесскую гавань, дала два выстрела, забрала на буксир водолазный баркас с 8-ю водолазами и ушла в море.^{59} 24 июля иностранные миноносцы вели артиллерийский огонь в районе Цареградского маяка, а 26 июля мониторы обстреляли Малое гирло Днестра. Крейсер «Скарп» захватывал парусники, находившиеся на рейде, топил тех, кто не выполнял его приказаний следовать к нему. Пиратские набеги продолжались ежедневно.

30 июля 1919 года Советское правительство Украины направило правительствам Франции, Великобритании и Италии ноту протеста против агрессивных действий в районе Черноморского побережья. В ноте указывались многочисленные факты пиратских действий союзников в районе Одессы.

«Принимая во внимание все эти акты беззакония, насилия и сознательной контрреволюционной политики,— говорилось в ноте,— Украинское советское правительство обращается к союзным правительствам с самым решительным и энергичным протестом против этих ничем не оправданных насилий и вмешательства во внутренние дела украинского народа с целью подавления свободы украинских рабочих и крестьян» ^{60}.

Активные действия развили интервенты перед наступлением белогвардейцев на Одессу. Деникин получил заверение от Антанты в том, что ему будет оказано «всемерное содействие в операциях под Одессой» ^{61}. Как показали последующие события, союзное командование выполнило свои обещания, антантовские корабли обеспечивали 23 августа десантные операции белогвардейцев в районе Сухого Лимана и Люстдорфа.

После занятия Одессы деникинскими войсками в городе развернули активную деятельность иностранные консульства и многочисленные военные миссии правительств Антанты. Среди них наибольшим влиянием пользовались англичане. Генеральный консул Великобритании Джон Лаудон созвал представителей всех одесских газет и сделал заявление для печати:

— Я, как и все мои соотечественники, уверен, что большевизму уже наступил конец.

С более умеренным, но также воинственным заявлением выступил французский консул Гильом Вотье. Он сказал:

— Мы справились с немцами, справимся и с большевизмом.

Интервенты вели себя надменно, как в своих собственных колониях. Теперь уже выехать из Одессы или въехать в нее нельзя было без согласия и визы английского консульства. Охрану в порту и в других важнейших местах города несли английские солдаты. Все суда, прежде чем войти в порт, должны были получить разрешение англичан. Член палаты общин Маккейндер был командирован английским министерством иностранных дел на юг России для обследования экономики южных территорий и для выработки рекомендаций по освоению этих районов. После этого все открыто заговорили о превращении России в колонию и о колонизации в первую очередь ее южных районов. Этот вопрос стал обсуждаться в общественных организациях. Раздались голоса протеста. Даже такой черносотенец как Велиханов, и тот заявил, что он за конституционную монархию по английскому образцу, но «не с великобританским, а с русским королем».

Интервенты спохватились. В газетах было опубликовано заявление консула Великобритании Д. Лаудона.

— Наше положение в России не может быть таким, как в Индии. Россия получает от нас товары, капитал и сможет возобновить работу на своих фабриках,^{62} — заявил Лаудон 6 ноября.

Редакция «Одесского листка» поспешила уверить своих читателей, что это заявление официального представителя Англии «имеет особо важное значение. Оно разбивает мнение о том, что из России хотят сделать колонию». Но Лаудон был иного мнения, он понимал, что общественное мнение еще не убеждено. И на второй день снова встретился с репортерами одесских газет.

На вопрос о распространении слухов об английской оккупации Одессы и других городов юга страны Лаудон ответил, театрально пожимая плечами:

— Знаете, Одесса — это такой город... Пока вопрос об оккупации новых мест на юге России в английском правительстве даже не поднимался. В настоящий момент нет никаких оснований думать, что вопрос этот может возникнуть в ближайшем будущем.

Дальнейшими своими ответами на вопросы Лаудон хотел убедить, что английская оккупация не такое уже плохое дело. Для примера он сослался на Батуми, оккупированный англичанами:

— Жизнь там протекает нормально и вполне налажена. Между английскими властями и населением полный контакт ^{63}.

Население Одессы уже испытало на себе, что такое «контакт» с интервентами. Даже соглашатели выступили с протестами против стремления англичан оккупировать город и Одесский порт. Меньшевистский Совпроф высказал свое отрицательное мнение и по поводу того, что английская военная миссия запретила вывозить из порта уголь для водопроводной станции, что отряды английских моряков заняли пакгаузы на Деволановской улице.

Проходит еще немного времени и генеральному консулу Великобритании сэру Джону Лаудону приходится снова выступить перед корреспондентами одесских газет. На этот раз он подтвердил сообщения печати о том, что английское правительство предложило генералу Шиллингу направлять раненых русских офицеров на лечение на английские курорты, но опроверг газетные сообщения о том, что в скором времени в Одессу прибудут 3000 полисменов.

— Вопрос о дальнейшем образе действий английского командования,— сообщил Лаудон,— действительно обсуждается и в весьма благоприятном для Одессы смысле. Вас интересует вопрос: когда и какие меры будут приняты? А вот поживем — увидим. Одно могу вам сказать с уверенностью — население Одессы может вполне оставаться спокойным. Англия думает о России, думает и об Одессе. ^{64} Англия действительно «думала» о России. Черчилль, в то время военный министр, 10 октября 1919 года телеграфировал Колчаку: «Я рад сообщить вам, что кабинет согласился на мою просьбу снова ассигновать 14¹/2 миллиона фунтов на посылку снабжения и вооружения генералу Деникину. Кабинет полагает, что вследствие близости армии Деникина к Москве и занятия ею хлебных и угольных центров России наиболее благоразумно продолжать ее снабжение». ^{65}

Английское правительство не скупилось на помощь контрреволюционным силам России. Оно, как и правительства других империалистических государств, боялось, чтобы революционный пожар не перекинулся из Советской России на запад, и одновременно рассчитывало на приобретение новых территорий на востоке. Таким образом, оказывая помощь Деникину, Англия помогала самой себе. Именно это утверждал в своей лекции известный монархист В. М. Пуришкевич, выступавший в Одессе в дни деникинщины. Его лекции так и назывались: «Англия и большевизм». Один из главных тезисов этой лекции гласил: «Россия выздоравливает. Но большевистская зараза перекидывается в Европу. Эту опасность больше всех сознает сама Англия. И помощь ее России— это есть помощь самой себе».

Не только оружие и снаряжение направляло английское правительство деникинским войскам. Оно приняло решение передать белогвардейцам военные суда, уведенные из русских портов в начале 1919 года. Через некоторое время были переданы линкор «Воля» и 5 быстроходных миноносцев, находившихся в Константинополе.^{66}

Действия английских дипломатов и военных властей в Одессе вызвали беспокойство у правительства Франции. Французские империалисты тоже хотели получить свою долю на востоке. Одесские газеты опубликовали полученное из «хорошо осведомленных официальных источников» сообщение о том, что французское общественное мнение обратило внимание на то, что «...Англия предприняла ряд практических мер для обеспечения своих интересов в России, заняв, между прочим, такие важные пункты как Батум, в то время, как Франция после эвакуации ее войск из Одессы, не имеет никакой опоры в России и ничем не обеспечила здесь своих интересов» ^{67}. Сообщалось о повороте французской политики в смысле более активного вмешательства в русские дела.

Французские консулы Вотье — в Одессе и Сегино — в Бессарабии, а также консульский секретарь Марсель Жермен в своих выступлениях призывали одесские власти и «Добровольческую» армию укреплять симпатии к Франции, верной союзнице «Великой России». А когда деникинские власти напомнили французам об апреле 1919 года, когда французские войска бежали из Одессы, то они отвечали:

— Зачем вспоминать о черных тучах на фоне франко-русского солнца? Очень много у вас противоречивых учений и течений в политических партиях — где во всем этом сразу и безошибочно разобраться? Проглядели тогда подземное движение большевиков.

Эти оправдания не удовлетворяли деникинцев. В их памяти еще свежи были события апреля 1919 года, когда под стремительным натиском Красной Армии и боевых дружин одесских рабочих французские части покидали Одессу с такой поспешностью, что даже не успели сообщить об этом Деникину.

Тогда вместе с французской армией бежали из Одессы и греческие войска. Теперь и правительство Греции решило направить в Одессу военную миссию во главе с лейтенантом Атонасопулосом с извинениями перед командованием «Добровольческой» армии за «одесскую ошибку». По приезде в Одессу Атонасопулос заявил:

— Мне не хотелось бы вспоминать о прошлом... Не вина Греции, что ее солдаты не могли до конца принять участие в борьбе за возрождение единой, великой России. Мы верим, что час возрождения России близок...

И греческая военная миссия приступила к выяснению вопроса, в какой помощи от Греции нуждается «Добровольческая» армия. Вскоре греческий миноносец присоединился к французским миноносцам «Сомали» и «Каск», стоявшим в Одесском порту. Атонасопулос был не многословен, от его имени выступал генеральный консул Франции г-н Вотье. Но и он не высказывал никаких конкретных предложений, ограничиваясь полушутливым замечанием:

— Наше верховное командование французы не без основания называют «La grande my mutte»—«великий немой». Намечаемые военные планы и предложения французского командования предварительно всегда хранятся в строгой тайне. Одно скажу: Одесса может быть спокойна.

Рабочая Одесса была спокойна. Не от заверений иностранных дипломатов, а от уверенности в неизбежном крахе деникинщины. Что касается буржуазной Одессы, то она находилась в постоянной тревоге. Никакие призывы к спокойствию тут не помогали. Не было уверенности в том, что «Добровольческая» армия явится той силой, которая вернет Россию в лоно капитализма. И буржуазия Одессы искала помощи за далеким океаном.

Митрополит одесский и херсонский Платон обратился с посланием к союзникам. Он призывал их о помощи «Добровольческой» армии. «Если помощи не будет,— писал Платон,— то обезумевший от голода и нравственных страданий русский народ, соединившись со спартаковцами,^[38] разрушит мировую культуру». Не возлагая больших надежд на свое «послание», Платон лично сам выехал с Соединенные Штаты Америки. Там он выступал во многих городах с призывом о помощи Деникину. Президент США Вильсон принял Платона и выслушал его речь, в которой митрополит заявил: «Сложившееся обстоятельство требует от меня, чтобы я стал перед Вами на колени и со слезами своей измученной души обратился к Вам, а в лице Вашем и ко всему человечеству с горячей мольбой о помощи белому движению в России».

Получив заверение Вильсона, что США не останутся в стороне от событий, происходивших в России, митрополит Платон 8 декабря 1919 года возвратился в Одессу. На следующий день он принял журналистов, рассказал им об обещанной Вильсоном помощи и заявил:

— Америка настроена ярко антибольшевистски. Она сейчас является самым сильным государством и грядущая мировая политика должна будет равняться по ней.

В полдень 23 декабря в зале купеческой биржи собралась публика в модных костюмах и платьях. Дамы блистали драгоценными камнями. Высшее военное командование во главе с генералом Шиллингом, представители иностранных военных миссий и консульств, представители одесского купечества и политических партий собрались на банкет. Созван он был с целью «взаимного ознакомления и для сближения представителей иностранных государств с видными деятелями русского общества в Одессе».

Крепко жали друг другу руки генералы и светские аристократы, местные купцы и фабриканты, сбежавшие из Петрограда и Москвы, сановники и лидеры буржуазных и соглашательских партий. Искрилось французское вино в хрустальных бокалах. Здесь же совершались сделки по продаже и перепродаже бриллиантов, золота, художественных изделий и антикварных вещей.

К вечеру блистательная публика покидала здание на углу Пушкинской и Полицейской. Огромные красочные афиши призывали праздных, развращенных богатством людей посмотреть соблазнительные кинокартины и представления: «Тайны гарема», «Холостой брак», «Хорошо сшитый фрак», «Принцесса долларов», «Семь способов любви», «Темное пятно» и другие.

Международный империализм открыто помогал контрреволюционным силам России в их борьбе за ликвидацию завоеваний Великого Октября. Иностранные капиталисты и помещики слали Колчаку и Деникину танки, пулеметы, винтовки, боеприпасы, снаряжение и продовольствие, направляли в белогвардейские армии своих консультантов, инструкторов и отдельные воинские части.

В этом же направлении, но иными путями, действовали вожди западноевропейской социал-демократии. Понимая, что международный пролетариат в основной своей массе находится на стороне рабочих и крестьян Советской России, лидеры оппортунизма не могли открыто призывать к интервенции. О том, как они боролись против Советского государства видно из сообщения начальника русской делегации по делам военнопленных и беженцев полковника Бранта. 18 декабря 1919 года он писал из Берлина в штаб Деникина:

«Вчера я присутствовал на секретном заседании немецкого общества борьбы с большевизмом путем печати и устной пропаганды. На заседании присутствовали военный министр Носке, Гельферих, Карл Каутский, д-р Форcт, д-р Ласкер, Биернсон, Мендельсон и др.

Высказывался взгляд подходить к вопросам осуждения большевиков осторожно, исподволь». ^{68}Так поступали те, кто на словах выступал за социалистическую революцию, а на деле шел вместе со своей буржуазией против трудящихся России, совершивших социалистическую революцию.

На "Железном Герцоге"

С притушенными огнями, словно крадучись, входил на военный рейд Одессы 13 января 1920 года английский дредноут «Iron Duke» — «Железный герцог». Утром следующего дня в городе стало известно, что на этом корабле прибыли главнокомандующий британскими морскими силами на Ближнем Востоке адмирал де Робек и главнокомандующий сухопутными войсками на Ближнем Востоке генерал-лейтенант сэр Джордж Милн.

Прибытие английских главнокомандующих было расценено в местных военных и административных кругах как признак дальнейшего усиления военной помощи союзных держав. Оно внесло некоторое успокоение в «общество». Официальная биржа — этот чуткий барометр психологических настроений, почему-то никак не реагировала на это событие, но на «форуме»^[39] всерьез заговорили о том, что Одесса явится тем орешком, о который обломает свои зубы наступающая Красная Армия.

В тот же день английские главнокомандующие известили штаб Шиллинга, что 15 января они ожидают на своем корабле главноначальствующего краем с докладом о военном положении.

В штабе представителям английских командующих было высказано пожелание: не могли бы высокие гости сойти на берег и заслушать доклад главноначальствующего Новороссией у него в штабе. Через некоторое время поступил ответ, что Шиллинг должен прибыть на «Железный герцог» в 15 часов.

В указанное время Шиллинг со своими помощниками был на «Железном герцоге». Обсуждение его доклада показало, что англичане не хуже главнокомандующего войсками Новороссийской области знают положение на фронтах и о настроениях в Одессе. Особенно осведомленным в делах белых показал себя адмирал де Робек.

— Вы говорите,— обращаясь к Шиллингу, почти кричал де Робек,— что настроение городского населения начинает портиться. Оно уже давно испорчено, причем в этом виноваты лично вы. Как вы могли допустить, что в городе, где находится квартира главноначальствующего и штаб главнокомандующего с разветвленной сетью разведок, чуть ли не легально выходит правительственный орган большевиков «Коммунист»? И в этой газете публикуются все те военные сводки, которые хранятся у вас в сейфе?.. Что это — помутнение умов у ваших помощников? Или, может, покраснение? Явственно чувствуется наземная и подземная работа местных большевиков. Кто же у вас тогда сидит в тюрьмах?

У ваших людей нет необходимой выдержки, нет должной уверенности и спокойствия. Они грызутся и обвиняют друг друга приблизительно в одном и том же. Ваши люди думают не о том, чтобы защищаться и содействовать защите, а о получении заграничных виз. Но кто же будет помогать стране, которая сама себе не помогает, граждане которой, уклоняясь от борьбы с большевиками, бегут за границу?

Длинную и неприятную речь адмирала Шиллинг слушал молча. Он мог только упрекнуть представителей Великобритании, что союзники, обещавшие помогать «Добровольческой» армии, не выполняют своих обязательств.

Де Робек сказал, не давая каких-либо конкретных обещаний:

Наше правительство не пожалело миллионы фунтов стерлингов для оказания помощи вам. Дальше поддерживать войну в России правительство Великобритании не может. Среди наших рабочих нет сторонников войны в России, поэтому солдат мы вам дать не можем.

— Будемоткровенны,— продолжал де Робек,— русские рабочие и крестьяне поверили Ленину и они убеждены, что борются за свою власть, за свои фабрики, за свою землю. Правительство же Деникина не нашло такого идеала, за которым пошли бы массы. Конституцию что-ли обнародовали бы, или еще какие-нибудь большие идеи выдвинули. За что же борются ваши солдаты?

И у длинной речи бывает конец. Когда адмирал выложил все, что он думал о войне в России, Шиллинг не стал отвечать, сославшись на то, что вопросы политики он не уполномочен обсуждать. Приступили к выработке мер по превращению одесского плацдарма в укрепленный район. Англичане прежде всего потребовали, чтобы представители одесского населения бросили внутренние споры и раздоры и взялись за оружие. На французов нечего рассчитывать,— заявил де Робек, они после прошлогоднего бегства из Одессы никак не могут прийти в себя. С этим согласился и Шиллинг, напомнив пословицу — пуганая ворона куста боится. Единственной силой, призванной, по словам де Робека, сокрушить советские войска под Одессой, должны стать части армии Шиллинга и мобилизованное население города и его окрестностей. Среди мобилизованных основным ядром будут отряды, созданные немцами-колонистами. В боевых операциях, защищающих Одессу, примут участие и английские офицеры. После изучения положения на фронте они в некоторых местах возьмут руководство обороной в свои руки.

Де Робек согласился высадить в Одессе один десант английской морской пехоты для охраны порта, но при условии, что Одесский порт будет объявлен территорией Великобритании и английское командование будет являться здесь старшим представительством союзников. Если в городе произойдет внутреннее выступление большевиков, то судовая артиллерия британских кораблей откроет огонь и выступление будет энергично подавлено. Английские командующие дали обещание, что все раненые, больные и семьи сражающихся в рядах «Добровольческой» армии будут эвакуированы. В соглашении указывалось, что пассажиры 3-го класса и палубные могут выехать из Одессы только при двух условиях: а) если есть основательные причины для выезда и б) если располагают необходимыми средствами для существования. Мест I и II классов на судах было мизерное количество, поэтому англичане заранее ставили в известность желающих выехать из Одессы, что это почти безнадежное дело.

В конце совещания выступил сэр Джордж Милн.

— Разъясните своему населению,— сказал он,— что союзники окажут вам возможную помощь. Присылка в Одессу дредноутов — это уже вам поддержка.— Сэр Джордж Милн потребовал от властей Одессы усиления репрессий.

После переговоров на «Железном герцоге» было опубликовано краткое сообщение: «На флагманском корабле «Железный герцог» в Одессе находились главнокомандующие Великобритании адмирал де Робек и генерал Джордж Милн. Их посетил генерал Шиллинг. Он сделал обстоятельный доклад о военном положении. В связи с этим совещанием ожидаются важные события и упрочение положения Одессы. ^{69}

На прощание адмирал де Робек пришел в веселое расположение духа. Обращаясь к Шиллингу, он сказал: «Говорят, что с одесситом без нотариуса и двух свидетелей нельзя разговаривать. А мы с вами, как видите, обо всем договорились». Шиллинг в тон ответил: «А я не одессит!»

На совещании у английских главнокомандующих обсуждался еще один вопрос. О нем мы узнаем из сообщения агента Освага Розовского в ставку Деникина. Он писал:

«Генерал Шиллинг перед представителями союзного командования поставил вопрос прямо:

Почему вы, наши союзники и друзья, так нерешительно помогаете нам? Почему не даете живой силы, мало оказываете материальной помощи?

Ответ давал на этот вопрос адмирал де Робек. Ответ не прямой, а уклончивого характера. Он говорил:

«Потому, что война продолжается очень долго и наши страны устали от войны. Не можем мы и не считаться с общественным мнением, а оно в Англии против продолжения войны, а это значит и против помощи вам. Из сообщений печати вы, очевидно, знаете, что в странах ваших союзников тоже не все спокойно, у нас происходит широкое социальное и политическое движение.

Это одна сторона вопроса. Но есть и другая. Будем откровенны: почему вы требуете от нас усиления помощи, а сами не желаете по-настоящему бороться с большевиками? Посмотрите, что у вас делается в тылу! Вы просите присылки живой силы, а разве у вас мало живой силы? Посмотрите, сколько здоровых молодых людей, занимающихся спекуляцией, кутежами, просто бездельничающих, разгуливает по тылам. Мобилизуйте их, отправьте на фронт, заставьте с оружием в руках воевать против Советов. Вы говорите, что мы оказываем вам слабую материальную помощь? Хорошо, пусть будет так. Но почему же нашим обмундированием завалены одесские рынки, а фронт раздет? Не позорно ли для вас то, что представители войск короля Англии вынуждены самолично развозить обмундирование в ваши воинские части, чтобы оно не было раскрадено и распродано в дороге? Почему у вас такой развал в тылу? Мы не видим настойчивой, энергичной борьбы с разрухой, с казнокрадством... Вы сами не хотите по-настоящему воевать с Советами»...

Зимой в Одессе быстро темнеет. Вечерние сумерки и так коротки, а при сумраке непогодном их совсем не заметишь. Кажется, день только вступил в свои права, но вот ему уже приходится тесниться перед наступающей ночью.

17 января после полудня начали сгущаться тучи. Порывистый северо-восточный ветер словно торопился еще до заката солнца затянуть все небо черным покрывалом и погрузить город в тревожную темь. Ветру помогало море: густая пелена тумана, возникнув где-то вдали от берегов, стала поглощать одну улицу за другой. Редкие уличные фонари освещали только одну Дерибасовскую, для освещения других улиц у городской управы не было ни средств, ни топлива для электростанции.

В ночном сумраке съезжались «отцы города» на квартиру к главноначальствующему. На этот раз Шиллинг пригласил узкий круг лиц. Среди них городской голова Колобов, председатель одесского комитета партии кадетов Велиханов, начальник контрразведывательного отделения Кирпичников, помощник главноначальствующего и главнокомандующего войсками области Новороссийской по гражданской части Брянский, начальник внутренней обороны г. Одессы полковник Стессель, начальник обороны Одесского района генерал-майор Игнатьев и еще несколько высокопоставленных особ.

Шиллинг говорил о положении на фронтах. Из всего сказанного присутствующие поняли, что теперь главное в тактике Добровольческой армии — не выигрыш пространства, территории, а выигрыш времени.

Несостоятельность «новой» тактики деникинской армии была ясна всем участникам совещания. Все понимали, что дело не в новой тактике, а в отсутствии таких сил, которые бы сдержали неукротимый и все возрастающий натиск красных. Вот почему полковник Мамонтов не удержался от реплики Шиллингу, смысл которой сводился к тому, что можно выиграть время, но потерять всю территорию в России и тогда это время придется тратить на писание мемуаров.

Свою речь Шиллинг закончил сообщением, которое неприятно поразило всех собравшихся.

— Господа! До сих пор мы основную надежду в борьбе с большевиками возлагали на наших союзников. Однако обстоятельства, складывающиеся в союзных государствах, таковы, что нам надо уповать на господа бога, и твердо верить только в свои собственные силы. Не по по наслышке говорю вам об этом, а из достоверных источников. И у себя мы чувствуем какую-то холодность, безучастность представителей союзных держав к нашему белому делу, отсутствие желания прийти нам на помощь. На словах союзники пока заявляют, что они вместе с нами и не оставят нас, но деяния их говорят о другом. Очевидно, они скоро откажутся поддерживать войну в России. Перед нами встают новые задачи. Вас я и пригласил сегодня для того, чтобы незамедлительно приступить к действиям в новых условиях. Через осведомительный отдел я уже предупреждал издателей газет о соответствующем направлении печатных изданий. Удержать Одессу мы должны собственными силами. От союзников надеемся получать амуницию и снаряжение. Но не больше. Кстати, консул одной державы мне конфиденциально говорил, что его правительство может продать такое же снаряжение и большевикам.

Когда участники совещания разъезжались, в ночном мраке свирепо бушевала метель. На бульваре Белинского тоскливо скрипели каштаны, неистово грохотали сорванные с крыш железные листы, рождая душевную тревогу и беспокойство, которые возникли еще на совещании у главноначальствующего. Никто из участников совещания так и не смог предложить того универсального средства, с помощью которого можно было бы поднять «угасающий дух» «белого» движения.

Сильнее оружия

Первое время подпольщикам не удавалось наладить агитацию среди солдат деникинской армии. В Одессе и уездах белое командование держало почти 20-тысячную армию. Командный состав строго следил за тем, чтобы между солдатами и местными большевиками не было общения, чтобы в воинские части не проникла нелегальная литература, газеты, листовки. «Большевистских агитаторов, обнаруженных в расположении воинских частей, рот и эскадронов, расстреливать на месте»,— указывалось в приказе Шиллинга.

Одно из заседаний подпольного комитета, проходившее в конце сентября, посвящено было обсуждению вопроса о работе среди деникинских войск. Елена Соколовская предложила использовать богатый опыт большевистского подполья во время англо-французской оккупации. Правда, нынешние условия отличались от прежних, но было и много общего.

Раньше подпольщикам приходилось вести агитацию и пропаганду среди солдат различных национальностей, необходимо было знать иностранные языки. Теперь политическую работу предстояло проводить главным образом на русском языке. Но усложнялись условия деятельности агитаторов, намного возрастала опасность. Все подпольщики понимали, что белогвардейцы — это не французы.

Вначале губком отобрал тех работников, которые уже ранее находились в подполье и обладали опытом агитационной работы среди солдат вражеских войск. С каждым из них беседовали Соколовская и Логгинов. Вскоре агитаторы-большевики стали появляться в воинских частях.

В казармы на Среднем Фонтане, где стоял 4-й пехотный полк, пришел пожилой крестьянин. Дежурному офицеру доложили, что к солдату Иванову приехал отец из деревни. В какой роте служит сын, отец не знал, Ивановых же в полку — не один. «Иди, папаша, ищи своего сына»,— напутствовал приезжего дежурный на проходной.

Ходит «папаша» по казармам. Заводит разговоры, интересуется, как живут служивые, чем кормят, скоро-ли по домам, добровольно или по мобилизации служат, добрые или злые командиры. Солдатам тоже интересно узнать, как дела в деревне, какая там власть, как мужики относятся к Добрармии, не забрал ли помещик землю. Одной фразой на такие вопросы не ответишь. Незаметно и день к концу клонится. Набрался храбрости «папаша», к самому командиру зашел. Так, мол, и так, приехал из деревни к сыну а он в отлучке (узнал из бесед, что солдат часто по приказу коменданта города направляют на выполнение разных заданий), нельзя ли распорядиться, чтобы завтра пропустили в полк? Даже не спросив фамилии, черкнул полковник на записке одно слово, по которому патруль пропустит без задержки.

На второй день в среднефонтанских казармах уже находились два подпольщика: известный уже «папаша», он же член Большефонтанского ревкома Исидор Костюков и «часовой мастер Аренс» — рабочий-часовщик Семен Подольский. Первый снова действовал в солдатской среде, а второй имел дело с офицерами. Через несколько дней они были уже в Аккарже, во 2-м кавалерийском эскадроне Белорусского полка. И тут прощупывание вопросами, выяснение настроения, а затем и откровенные беседы.

Так же работали и подпольщики-агитаторы в воинских частях, расположенных в Овидиополе, Маяках, Раздельной, Березовке, Вознесенске, Тирасполе.

Агитаторы распространяли свежие номера «Одесского коммуниста», воззвания областного военно-революционного штаба. Исидор Костюков, познакомившись с солдатом Василием Гришко, сказал ему:

— Возьми вот газету, мне ее дали возле казармы, но я неграмотный.

— Зачем она нужна, все газеты врут,—ответил Гришко.

— Бери, читать не захочешь, пригодится на закрутку.

— Ну, если на закрутку, то давай.

На следующий день Гришко сам обратился к Костюкову, хитро улыбаясь:

— Папаша, нет ли у тебя газетки? Землякам моим она очень понравилась!

Потом Василий Гришко стал приходить за газетой на явку и выражал недовольство тем, что «Одесский коммунист» редко выходит.

У подпольщиков много было различных путей проникновения в воинские части. Борис Борщевский, бывший унтер-офицер царской армии, а теперь приемщик артиллерийских ремонтных мастерских, проходил в расположение 2-го армейского запасного батальона на Ботанической улице как офицер с фронта. Несколько подпольщиков в казармах Одесского гарнизона занималось «правкой бритв». Это был один из наиболее удачных способов завязать задушевную беседу один на один или с небольшой группой солдат. Об одном таком подпольщике сохранился в делах белогвардейской контрразведки интересный документ. На листке со штампом «Одесское отделение Отдела агитации и пропаганды» едва просматриваются выцветшие строчки:

«Сегодня, 30 октября, я находился в помещении штаба морской обороны. В одной из комнат около окна в окружении группы солдат морской пехоты сидел неизвестный, средних лет человек, правил бритвы и что-то рассказывал. Подойдя ближе, я услышал следующий рассказ:

— Недавно ко мне приезжал отец из деревни. Я его спрашиваю: «Какие, папаня, у вас теперь власти в селе, обещают ли землицы прибавить?» Он стал ругаться: «Не видать нам земли, всю ее генерал Оныка помещику отдал. Лучше бы под Марию Спиридонову подписались». Я спрашиваю, кто она такая, Спиридонова, отец и рассказал: «Летом приезжал из города какой-то хахаль и давай уговаривать: подпишитесь да подпишитесь под Марию Спиридонову ^[40]... Мужики уперлись... К чему это пристало под бабу подписываться — неужели у нас в Рассее ни одного умного мужика не осталось? И не подписались. Промашку, видать, дали. Лучше под бабой, чем под Оныкой». «Оныкой» мужики называют генерала Деникина. Так-то, ребятки, подумать надо: кому ставить свечку — богу или черту. А тому и другому—не получится».

О чем говорилось раньше, я не слышал. Вывод же, к которому подвел солдат бритвенный мастер,— противоправительственный. Я установил, что фамилия мастерового Тихон Легонький, приходил он сюда третий раз».

Сообщение подписано сотрудником Одесского отделения Отдела пропаганды и агитации С. Лущинским ^[41].

Это отделение, помещавшееся в доме № 11 по Пушкинской улице, издавало белогвардейскую литературу — биографии Корнилова, Алексеева, Деникина, брошюрки с клеветой на Советскую власть и т. п. Были они дешевые, но и по такой цене их почти никто не покупал. Несколько подпольщиков, в том числе комсомольцы, устроились продавцами этой литературы. Нагрузив сумку книжонками: «Душевный разговор», «Почему нам нужна Москва», «Генерал Мамонтов гуляет по тылам», «Темная Русь», «Вожди Добрармии», «Рабочие Царицына благодарят добровольцев», «Почему надо бороться с большевиками» и другими, продавцы половину их выбрасывали в канализацию, загружали сумки «Одесским коммунистом» или другой большевистской литературой и отправлялись в поход. С «Вождями Добрармии» они могли пройти в любое деникинское учреждение, в расположение любой воинской части. Комсомольцу Федоту Романюку удалось даже получить официальный документ на право продажи литературы на военных кораблях. Его сообщения с военных кораблей «добровольческого» флота имели важное значение. Когда начальник отдела распространения литературы Освага А. Грабовский хотел отозвать Романюка для работы в Одессе, Романюк по указанию губкома остался в Севастопольском Осваге ^[42].

Талантливым агитатором губкома партии был большевик Даниил Борзенков. В офицерской форме, с документами штаба Шиллинга он разъезжал по уездным гарнизонам и умело раскрывал перед солдатскими массами подлинное лицо Деникина. Под предлогом проверки морального состояния солдат Борзенков вступал в беседу с ними и очень тонко давал понять, что им с Деникиным не по пути.

Узнав, что в Бирзуле (ныне Котовск) значительная часть гарнизона состоит из мобилизованных крестьян Окнянской волости, получивших после Октябрьской революции земли князя Гагарина, Борзенков поинтересовался, как они относятся к декларации Деникина о земельной политике, опубликованной 5 апреля 1919 года.

Известно, что эта декларация откладывает окончательное решение земельного вопроса до созыва. Учредительного собрания, т.е. на неопределенный срок. В декларации указывалось, что за помещиками сохраняется их право на землю. В присутствии начальника уездного гарнизона между Борзенковым и солдатами состоялась такая беседа:

— Вам разъяснили декларацию генерала Деникина?

— Приезжал в село какой-то родственник князя Гагарина, разъяснял так, что вся земля отходит к нему.

— Скоро будет новое право на землепользование, тогда все уладится.

— А когда появится оно, это новое право?

— Как только уничтожим большевизм в России, соберутся делегаты Учредительного собрания и утвердят земельный закон.

— Долго ждать. Зубы выпадут и орехи не потребуются. А по тому праву гагаринская земля отойдет нам?

— Почему же она должна отойти к вам?

— Потому что мы ее уже раз получили, засевали, мы сами гагаринские.

— Я вот тоже одесский, но не требую, чтобы Одесса отошла ко мне!

— Ишь, куда гнет! Сказал бы богу правду, да черта боюсь.

— А ты не бойся!

— Это мы уж поговорим меж собой. Нам, видно, пора по хатам. К земле поближе, пока князь на нее не сел.

Результат такой беседы был ясен. Ни одним словом не показав себя противником Деникина, Борзенков, однако, достиг своей цели.

Почти ежедневно бывал в белогвардейских частях Филипп Александрович. Он работал очень смело. Всесторонне образованный, он прошел большую школу политической борьбы против самодержавия. Александрович беспрепятственно проходил в расположение воинских частей, умело завязывал беседы, а то устраивал и митинги. Его сильный, словно металлический голос, железная логика, яркие и убедительные факты покоряли слушателей, они неизбежно оказывались под его влиянием. Много раз Александровичу удавалось ускользнуть от контрразведчиков, но через пять дней после Октябрьского праздника он был вторично арестован.

Ф. Александрович

В контрразведке Филипп Александрович подвергся пыткам. Не добившись у него ни одного слова признания, деникинцы 14 ноября приговорили его к расстрелу, и в этот же день приговор был приведен в исполнение.

Сосед Александровича по камере рассказал о последнем его дне:

— Филипп Александрович любил играть в шахматы. Многих он обучил этой игре. Когда за ним пришли, он сидел за шахматной доской.

— Собирайся быстро,—торопил надзиратель.

— С вещами?

— Нет, скоро вернешься.

Александрович попросил товарища, игравшего с ним, не мешать фигур:

— Возвращусь, закончим партию.

Партия так и осталась неоконченной. Вечером Александровича не стало.

В письме, написанном перед расстрелом, он писал товарищам и своей матери:

— Сегодня, 1 ноября ^[43], меня судил военный суд. Прошу Вас, дорогие и славные, не волноваться и не принимать близко с сердцу приговор... Умирают только раз. Вы знаете лучше, чем кто бы то ни был, что я никому зла не причинял, что всегда ценил человеческую жизнь и делал все возможное, чтобы спасти людей от смерти. Я спокойно приму смерть. Я знаю, что эта смерть тяжело отразится на вас. Но вот моя к вам последняя просьба. Дорогая мама, крепись. Ты кормилица маленьких детей, на тебя опирается все семейство. Ради детей своих маленьких умоляю тебя — не теряй присутствия духа. Пусть моя судьба не омрачает твоего сознания. Собери последние расшатанные силы свои и думай о тех детях, которые нуждаются в твоей помощи».

В ноябре и декабре агенты контрразведки в своих донесениях сообщали о многочисленных фактах, когда солдаты выступали против своих командиров. Агент из Бирзулы доносил: «Бирзульский гарнизон — не вполне надежная воинская часть. При выступлении местных большевиков она определенно займет благожелательную противнику позицию». Ананьевский агент писал: «Большевистская агитация в офицерской и солдатской среде продолжается. Меры, принятые к выяснению агитаторов, результатов не дали». Из Тирасполя сообщалось: «В местном гарнизоне были три случая выступления солдат против офицеров. Командование частей скрывает это». В декабре в Одессе было несколько случаев, когда солдаты отказывались выполнять приказания своих начальников. Одесская гауптвахта была битком набита заключенными военнослужащими по обвинению в «принадлежности к большевизму». В печать просочились сведения, что 80 заключенных бежали с гауптвахты.

26 декабря Шиллинг издал приказ, в котором было сказано: «Предписываю всем командирам частей, рот и эскадронов принять срочные меры к прекращению выступлений солдат против командного состава. Всякое такое выступление должно быть подавлено силой оружия, а зачинщики переданы суду, как противники власти. Командный состав, не заявивший о каждом таком выступлении, создающем панику в тылу и на фронте, также подлежит преданию военно-полевому суду» ^{70}. Этот приказ в день его издания был получен областным военнореволюционным штабом и передан редакции «Одесского коммуниста» для опубликования. На следующий день свежеотпечатанный номер «Одесского коммуниста» с секретным приказом был положен на стол генерала Шиллинга. Очевидец рассказывал, что генерал в бешенстве так стучал кулаком по столу, что стекла в окнах дребезжали.

Партийная организация Одессы проводила и другую работу, ослаблявшую боеспособность белогвардейских войск. Выпускались листовки, воззвания. В большинстве случаев они писались от руки и вывешивались на стенах домов.

Белогвардейские плакаты, обращения и объявления комсомольцы срывали сразу, как только они появлялись. Комсомольцы знали, чем это им грозит. На всех видных местах города висел отпечатанный крупным шрифтом приказ № 6, подписанный начальником внутренней обороны полковником Стесселем:

«Всех, срывающих наши приказы и объявления, а также оклеивающих стены подпольными воззваниями, патрулям расстреливать на месте, не обременяя штаб перепиской».

Практиковалось также громкое чтение и комментирование деникинских приказов на городских улицах.

На углу улиц Греческой и Екатерининской возле рекламной тумбы собралась большая толпа. Молодой человек в студенческой фуражке читает вслух только что наклеенный приказ начальника гарнизона:

«В последнее время замечается нарушение дисциплины воинскими чинами, невыполнение приказов, уклонение от дежурств, оставление охраняемых постов и т.д.

Предупреждаю, что всех замеченных в неисправном несении службы, уклонении от дежурств и в других нарушениях воинской дисциплины буду высылать на фронт».

— Все ясно или нет? — спрашивает читающий. Раздаются голоса: «Не ясно, прочтите еще раз, только громче!»

И снова начинается чтение. Мимо проходит группа офицеров, судя по форме, прибывшие с фронта. Если бы не толпа, прошли бы мимо, а тут остановились, прислушиваются.

«...буду высылать на фронт!» — с ударением заканчивает чтение комсомолец.

Офицеры разгоняют толпу, сами читают приказ и начинают возмущаться:

— Что же это получается... Фронт, выходит, место ссылки?!

— Мы вроде штрафников?!

Три дня висел приказ, а потом спохватились и стали его заклеивать. А три дня возле тумб с приказами проходили громкие читки. Для этого городская комсомольская организация выделила чтецов.

Еще один приказ читали комсомольцы для широкой огласки. В нем говорилось о том, что все офицеры, служившие у Советской власти, должны быть освобождены из фронтовых и тыловых учреждений и отправлены на фронт. На этот раз приказ подписал сам главнокомандующий генерал Шиллинг. Генералу было невдомек, что такие приказы никак не укрепляли связи тыла и фронта, что они вызывали у фронтовиков враждебные чувства, неприязнь к тем, кто находился в тылу. Многие офицеры, прибыв в командировку или в отпуск в Одессу, не спешили вернуться в свои части. Они видели, какую вольготную жизнь ведут их тыловые коллеги, открыто высказывали свое недовольство.

Дело дошло до того, что Шиллинг вынужден был издать приказ, в котором говорилось: «Некоторые из нашей среды иногда невольно играют на руку красным: своим пораженчеством, стремлением критиковать других... подтачивают силу и веру и более крепких духом. Таких гасителей духа немедленно передавать в руки военных властей».

В речи на беспартийной конференции рабочих и красноармейцев Пресненского района 24 января 1920 года В. И. Ленин говорил:

«Во всех своих листках белогвардейцы пишут, что у большевиков прекрасная агитация, что они не жалеют денег на агитацию. Но ведь народ слышал всякую агитацию — и белогвардейскую, и учредиловскую. Смешно думать, что он пошел за большевиками, потому что их агитация была более искусна. Нет, дело в том, что агитация их была правдива.

Самые действия Деникина и Колчака агитировали против них, агитировали за Советскую власть. Поэтому-то мы и победили» ^{71}.

Большевики Одесской партийной организации не располагали теми огромными средствами, которые имелись у штаба генерала Шиллинга. Это признавали и сами деникинцы. 26 ноября в печати было опубликовано сообщение об аресте некоторых работников подполья. В сообщении говорилось: «Захвачена смета областного комитета, из нее видно, что расход месячный для всей области определен в 14 тысяч рублей. При существующих в настоящее время ценах, такая скудная смета дает мало возможности производить серьезные траты» ^{72}. И, несмотря на это, правдивое большевистское слово доходило до сознания не только советских людей, но и до солдат «Добрармии», значительная часть которых вначале была введена в обман белогвардейской агитацией.

Белогвардейская пропаганда на юге Украины велась в огромных размерах. Одесский художественный пункт обслуживал Херсонскую, Бессарабскую, Подольскую и Таврическую губернии. Он в массовом масштабе выпускал плакаты, цветные диапозитивы для проекционных фонарей, изготовлял витрины и витринные карты, выполнял различные художественно-декоративные работы. Агитационные передвижные кинематографы обслуживали районы, села, гарнизоны. «Туманные картины» — так назывались тогда кинофильмы — показывались в школах, народных домах, на улицах и площадях, предпочтительно бесплатно. По железнодорожным станциям, полустанкам курсировали агитпоезда и агитвагоны «Освага» с походными типографиями. Эта же организация рассылала выставки специально подобранных картин и плакатов, исполненных талантливыми художниками, фотографий, печатала и отправляла по городам и волостным центрам бюллетени, карты, плакаты, газеты. Устраивались спектакли, концерты, народные гулянья — все со строго подобранным в «Осваге» репертуаром. Лекции и доклады сопровождались выступлениями артистов. Агитаторы Освага имели задание распускать различные клеветнические слухи о Красной Армии, Советской власти, разжигали национальную рознь.

Широко была поставлена устная агитация. Лекторы, докладчики, агитаторы выступали с такими темами как «История Добровольческой армии», «Счастье России в Учредительном собрании», «Почему надо вступать в Добровольческую армию», «Кто такие вожди Добрармии» и т.д. На каждого лектора и докладчика составлялась характеристика, где указывались такие их качества:

«Хороший оратор. Говорит спокойно, местами с подъемом».

«Умеет завязывать беседы с посетителями».

«Горячий. Умеет овладеть аудиторией. Пока мало популярен».

«Трактуемые вопросы хорошо обосновывает цифровыми данными, но излагает медленно и тихо. Мало известен».

«Имеет поручение читать лекции по утвержденному конспекту».

«Имеет поручение устраивать собеседования, давать разъяснения по текущим вопросам».

И несмотря на такой размах агитации, ее многообразие и наглядность, успеха в народных массах она не имела. Причина тому одна — ее неправдивость, лживость, клевета на Советскую власть, Коммунистическую партию.

* * *

Размах работы подпольной большевистской организации с каждым днем все возрастал. Надо было обобщить опыт, вскрыть ошибки, конкретизировать задачи. С этой целью Губком принял решение провести губернское совещание секретарей всех коммунистических организаций Херсонской губернии. Впервые за время подполья 17 декабря в Одессу собрались представители партийных организаций Одесского, Херсонского, Николаевского, Очаковского, Ананьевского, Александрийского, Елисаветградского, Тираспольского и Днепровского уездов ^[44]. Совещание проходило в помещении биржи труда около Нового рынка.

С докладами губернского комитета и Губсекретариата выступили В. Логгинов и А. Панкратова. По военному вопросу обстоятельный доклад был сделан представителем областного военно-повстанческого штаба С. Ингуловым. Затем были заслушаны доклады о работе уездных партийных комитетов, о работе Красного Креста, Союза молодежи, о профессиональной работе, о работе в деревне и об отношении к другим партиям. Доклады были краткими, носили конкретный, деловой характер. В прениях вносились точные, практические предложения.

Участники совещания указывали, что всюду партийная работа тесно переплетается с боевой, революционно-повстанческой работой. Повстанцы, во главе которых находятся коммунисты и часть боротьбистов, по всей губернии ведут бои с белогвардейскими воинскими частями. В некоторых волостях деникинская власть изгнана и восстановлены Советы.

На совещании был оглашен секретный приказ Шиллинга, первый пункт которого гласил: «Командование добровольческих войск, считая в данное время первой своей задачей успокоение тыла, бросает свои лучшие войска в уезды и волости Новороссийской области, чтобы мощным ударом раз и навсегда покончить с преступной работой большевиков».

Председатель Николаевского партийного комитета Анатолий Колтун говорил на совещании:

— Войска генерала Слащева второй месяц «успокаивают» тыл, но число красных повстанцев не уменьшается, а возрастает. Хотя центры повстанческого движения Висунь и Баштанка сильно пострадали, но слащевцам не удалось уничтожить партизанские силы. Штаб повстанцев сейчас сформирован в другом месте, он готовит новое, более организованное выступление. Наш комитет имеет с ним тесную связь.

О руководстве партизанским движением рассказал председатель Ананьевского подпольного комитета Митрофан Данилов;

— В каждом селе уезда созданы боевые отряды. По нашему сигналу может подняться всеобщее восстание. Несколько раз повстанцы вступали в бой с гарнизоном г. Ананьева, захватывали город и уничтожали в нем белогвардейских ставленников. По заданию областного военно-повстанческого штаба, переданного нам представителем штаба Иваном Безверхим, партизаны взяли под свой контроль железную дорогу — Жеребково — Бирзула и Бирзула—Раздельная. Крупный партизанский отряд находится около Балты. Наш ревком имеет связи со всеми селами уезда.

Представители Херсонского и Елисаветградского уездных партийных комитетов сообщили о военно-повстанческой работе в своих уездах. Работники с мест указывали, что наступивший в крестьянстве перелом привел к созданию огромного количества отрядов. Многие из них стихийно поднимаются против белогвардейцев, но чувствуется острая нехватка опытных военных руководителей. Отсутствие этих кадров задерживает развитие повстанческого движения, ведет к большим жертвам.

Потребность в работниках, способных возглавить, военно-повстанческую работу, чувствовалась и в городе. В Одессе и ее пригородах к декабрю было организовано 46 боевых отрядов и дружин, насчитывавших две тысячи человек ^{73}. В резолюции, принятой по докладу областного военно-повстанческого штаба, подчеркивалось, что надеяться на присылку военных руководителей нельзя, их следует выдвигать на месте из бывших солдат и офицеров, преданных Советской власти.

Об этом же говорил командующий повстанческими войсками, руководитель областного военно-повстанческого штаба П. С. Лазарев. Он явился на совещание уже в конце его работы. Даже близко знавшие его товарищи не могли признать в купце Тонском бывшего командарма 3.

Трудно было удержаться участникам совещания от бурных аплодисментов, когда Лазарев сообщил, что Красная Армия 12 декабря освободила Харьков, а 16 декабря — Киев и продолжает быстро продвигаться на юг. Лазарев передал директиву Зафронтового бюро ЦК КП (б) У — готовить силы повстанческих отрядов для выполнения важной задачи — отрезать деникинской армии пути отступления, не допускать разрушения ею военных коммуникаций.

Губернское совещание работников большевистского подполья дало возможность более детально выяснить положение на местах, четко определить ближайшие задачи большевистских организаций. Подпольщики готовы были к новым битвам с врагом.

А враг все наглел и лютовал. Ему мало было пролитой крови. Вновь назначенный помощник Шиллинга генерал-майор Кононович заявил:

— Либеральничаем мы здесь. Даже допустили, что большевистские агитаторы в частях хозяйничают. Стрелять и вешать надо, уничтожать всех, как бешеных собак.

В декабре новые жертвы понесли подпольные организации большевиков и боротьбистов. 4 декабря деникинцы повесили активную участницу революционного движения Елену Федоровну Гребенникову (подпольная кличка Лариса Далина). Перед этим были расстреляны Илья Арбенин, Генрих Гринблат, Андрей Широкоступ, Митрофан Клименко и ряд других подпольщиков.

Большие группы рабочих были арестованы 29 ноября, 6 и 14 декабря, в их числе были и некоторые большевики. 17 декабря в печати появилось сообщение об аресте и предании военно-полевому суду Александра Хворостина, Анатолия Рюмина, Маркуса Гитермана, Михаила Новикова, Григория Труханова, Давида Индюкова, Сергея Швеца, Леонтия Масленникова-Лагуткина и еще 11 других работников подполья. Значительная часть работников разведывательного отдела областного военно-революционного штаба оказалась проваленной. В записке, переданной из деникинского застенка, А. Хворостин сообщал:

«Товарищи! Дело мое очень и очень плохо. При допросе меня били шомполами по пяткам, и только когда на правой ноге лопнула кожа, перестали бить.

Потом били по лицу, по голове, бросали на землю, раскачивали и били о стену, били по сонной артерии, били палкой, шашкой, стулом, били по чем попало.

Теперь у меня трясется все тело и болит грудь» ^{74}.

Озверевшие садисты полуживого Хворостина на носилках доставили в помещение при тюрьме, где заседал военно-полевой суд.

Не приступая к судебному разбирательству, председательствующий в чине полковника сказал:

— Скажите, где ваш партком, и вы будете спасены.

— Я ваш враг и таким останусь до последних минут своей жизни,— ответил Хворостин.

Ночью его вынесли на носилках из здания тюрьмы и расстреляли на Стрельбищном полигоне.

Пришло также известие о том, что нечеловеческим пыткам подвергается Анатолий Рюмин. Выдергиванием плоскогубцами ногтей, втыканием игл в тело и пытками на огне контрразведчики пытались добиться у него признания. Но Рюмин молчал.

Хворостин, Рюмин и другие подпольщики шли в логово врага. Не зная страха смерти, они сохраняли титаническую стойкость и непоколебимую бодрость духа. Они верили в будущее, в себя и свои собственные силы, и это делало их неустрашимыми.

В одесском подполье находилась группа интернационалистов. Она проводила агитацию среди солдат и военнопленных своей национальности, выступала против помощи иностранных государств Деникину. Контрразведка арестовала болгарских коммунистов А. Муравьева, М. Попова, Н. Белова, венгерского коммуниста Бернарда Длугачио, руководителя спартаковской группы австрийца Адольфа Готтесмана и некоторых других интернационалистов. Румынский коммунист А. Николау, редактировавший румынскую коммунистическую газету «Борьба», при аресте скрылся. Иностранные подданные тоже подвергались пыткам.

В ответ на чудовищные пытки и истязания политических заключенных, на убийства людей, не принимавших никакого участия в революции, подпольная организация решила объявить красный террор. На объединенном заседании партийных комитетов большевиков и украинских левых эсеров (боротьбистов) было поручено областному военно-революционному штабу опубликовать листовку, в которой объявить о красном терроре против белогвардейских палачей.

Вечером 14 декабря на центральных улицах и в рабочих районах города комсомольцы расклеили листовки. Военно-революционный штаб, сообщая о продолжающихся зверствах белогвардейцев, призывал рабочих встать на защиту представителей рабочего класса, попавших в зверские лапы деникинцев. Листовка заканчивалась словами:

«В то же время Областной военно-революционный штаб объявляет, что имеющиеся в его распоряжении отряды, сформированные уже из передовых революционных рабочих, будут в городах жестоко расправляться со всеми палачами и мучителями арестованных рабочих и со всеми душителями трудового народа. За каждую невинную жертву революционера ответит десяток белогвардейских мерзавцев. Мы знаем, среди теперешних слуг добровольческих властей имеется немало офицеров, насильно привлеченных в ряды врагов трудящихся. Им мы предлагаем почетное благородное дезертирство, которое более честно, нежели содействие административным садистам, хулиганам и убийцам.

Кровь невинно расстрелянных рабочих будет отомщена!» ^{75}

Через три дня после распространения листовок с предупреждением деникинским палачам, 17 декабря, на углу Успенской и Маразлиевской по постановлению Одесского военно-повстанческого штаба подпольщик Семен Святский расстрелял генерала Кононовича. Некоторое время спустя боевая организация военно-революционного штаба расстреляла еще 7 активных деятелей контрразведки. Причем эта операция была осуществлена в течение одной недели. Такая же участь постигла еще двух агентов уголовного розыска, истязавших арестованных рабочих. Один из них был убит на Госпитальной улице, а второй — на Пересыпи.

Переполошились сиятельные и превосходительные палачи. Высшие чины контрразведывательного управления и уголовного розыска перестали появляться на улицах города. Дача Сухомлинова на Лидерсовском бульваре, которую занимал под свой штаб главноначальствующий и командующий войсками области Новороссийской генерал-лейтенант Шиллинг, была огорожена высоким каменным забором и обнесена колючей проволокой. Начальник Одесского контрразведывательного пункта, старший советник Бусло «заболел» и сдал свои дела коллежскому советнику Огневичу. Оба помощника начальника контрразведывательного управления при штабе Шиллинга ротмистр Кирпотенко и подполковник Коровин отпросились в отпуск. Полковник Стессель, назначенный Шиллингом начальником внутренней обороны города и порта Одессы для «предупреждения и пресечения вооруженных выступлений», начал свою деятельность не с приказа, как обычно, а со статьи в «Одесском листке», которую закончил словами: «Низкий поклон беднейшему населению Одессы».

Арест А. В. Хворостина и группы его разведчиков не затронул других работников военно-революционного штаба. Ни он, ни его товарищи, мужественно перенося все истязания, не выдали ни одного человека. Контора «Русь» продолжала выполнять свои функции. Владелец конторы Тонский (Лазарев) написал Шиллингу письмо, в котором сообщал, что «агент конторы г-н Хворостин, принадлежа к умеренной партии народных социалистов, не мог быть одновременно и большевиком, что его арест, очевидно, является ошибкой». «Тонский» просил произвести тщательное расследование дела Хворостина. На имя градоначальника барона Штемпеля поступили от рабочих протесты против пыток, которым подвергся Хворостин. Газеты сообщили, что власти ведут расследование его дела, а чины уголовного розыска, применявшие пытки, будут привлечены к ответственности. Но это была очередная отписка. Сообщение о расследовании дела Хворостина было опубликовано после того, как он был расстрелян.

Военно-революционный штаб после ареста Хворостина сосредоточил свою деятельность на руководстве повстанческим движением. Этого требовала обстановка на фронтах. Красная Армия, освобождая Донецкий бассейн, все ближе и ближе приближалась к Черному морю.

К этому времени восставшие крестьяне Херсонского, Александрийского и Елисаветградского уездов расправлялись с белогвардейскими ставленниками и изгнали из имений возвратившихся помещиков. Лазарева осаждали с просьбами о присылке оружия, патронов. С такими же просьбами обращались командиры партизанских отрядов Иван Пантелеев и Николай Яковлев, действовавших около Николаева. Работники штаба Ингулов, Арнаутов, Ачкасов, Святский, Логгинов и Тарский в губкоме целыми днями были заняты на изыскании и отправке партизанским отрядам оружия и боеприпасов, инструктировали и отправляли в уезды военных работников, политических комиссаров, принимали представителей из воинских частей. Во многих частях существовали революционные группы. В Одесском пехотном батальоне, в I уланском Петроградском полку, в I Одесском отряде броневых машин и на Одесском бронепоезде № 1 были созданы коммунистические ячейки. Они тоже требовали к себе много внимания, нуждались в помощи. При приближении Красной Армии эти части должны были или перейти на сторону Советов или сложить оружие и сдаться в плен.

В середине декабря штаб приступил к разработке плана восстания в Вознесенском районе. Вознесенские крестьяне уже давно стихийно поднимались против деникинской диктатуры, у них было припрятано оружие. Требовались только работники, способные возглавить выступление. ВОдессе в это время находилась группа работников из Херсона, в своем городе они уже не могли оставаться. В их составе был опытный подпольщик, комиссар Херсонского порта коммунист Василий Петренко. Ему и поручалось руководство повстанческим движением в Вознесенске. В помощь ему Ингулов подобрал еще Бориса Михайловича (Туровского), Михаила Пельцмана, Льва Спивака и других. В основном весь будущий Вознесенский штаб состоял из херсонских молодых работников, комсомольцев.

Лазарев, просматривая состав подпольщиков для Вознесенска, выразил сомнение, смогут ли они выполнить порученное задание. Он спросил Ингулова:

— Знаете ли вы людей, которых туда посылаете?

— Их знает партия,— ответил Ингулов.

— Важный район,— заметил Лазарев,— надо послать людей, безусловно, верных.

Лазарев как будто чувствовал, что с «Вознесенским штабом» случится несчастье. Один подпольщик отправился на постоялый двор нанять подводу для поездки в Вознесенск. Не будучи знаком с правилами конспирации, он вел себя неосторожно. Он не заметил, что попал в поле зрения агента контрразведки. Договорившись о подводе, он встретился с двумя своими товарищами. Теперь уже контрразведка установила наблюдение за тремя подпольщиками и арестовала их. Один из них, не выдержав пыток, сообщил адреса других херсонских работников. Начались аресты. Контрразведка напала на след Ингулова. На квартире его не было, но там находился член редколлегии «Одесского коммуниста» Сигизмунд Дуниковский (Лотов), он и был арестован. Хотя большинство арестованных являлись комсомольцами, контрразведка сообщила, что она арестовала руководящий состав одесской подпольной организации, сфабриковала так называемое «дело 17-ти».

Их судил военно-полевой суд. 4 января 1920 года 9 человек были приговорены к смертной казни, другие к каторжным работам.

Участница процесса «17» Раиса Ларина, которая из-за отсутствия улик была приговорена к 10 годам каторжных работ, рассказывает:

— Военно-полевой суд был назначен на 31 декабря. Сюда, в здание, где он заседал, и была доставлена вся наша группа в семнадцать человек.

Окруженные тесным кольцом конвоя, гордые сознанием, что идем на смерть во имя великой цели, мы подходили к зданию суда. Здание было оцеплено многочисленной охраной. У входа толпился народ, хотя о суде не давалось оповещения. Люди все прибывали. Пришли женщины, их голоса вливались в глухой рокот, которым была наполнена улица. В подъезде показался закутанный в бурку офицер. Он тихо подозвал начальника караула и что-то ему говорил, поводя рукой в сторону толпы. Конвой немедленно оттеснил толпу. И вот стоим мы, зажатые в узком коридоре, по бокам каждого стражники. Разговаривать воспрещено.

Л. Спивак

В зал заседаний вызывали по одному. 1 и 2 января в работе суда был перерыв. Заседания возобновились и продолжались третьего и четвертого. Вечером для заслушивания последнего слова подсудимых и зачтения приговора мы были все введены конвоем и размещены на скамье подсудимых. Стража обступила группу плотно со всех сторон. Искаженные болью и муками лица исполосованы рубцами, ссадинами, кровоподтеками, ныли тела, болели кости, с трудом переступали ноги...

Никто пощады не просил. Все, кроме одного, отказались писать прошение о помиловании. Судьи удалились на совещание. Часа через два, закусив и, очевидно, изрядно выпив для храбрости (члены суда нетвердо держались на ногах), они вышли для объявления своего решения.

Громко объявляются фамилии и приговор.

— Краснощекина Ида!

Тучный офицер, возглавляющий суд, обращается в ту сторону, где тесно прижавшись друг к другу, сидели мы, семнадцать подсудимых.

Безмолвная тишина в зале...

Ида поднимается во весь рост. Ее взгляд с презрением упирается прямо в лицо председателя суда.

— Краснощекина Ида! — выговаривает раздельно оглашающий приговор.— Суд при штабе обороны г. Одессы приговаривает вас к смертной казни через повешение.

— Только и всего? — Ида гордо встряхивает волосами. На лице ее — вызов, гнев, презрение.— Знайте же: хотя бы вы каждый день убивали по десяти человек, наши товарищи каждый день берут новые города и станции, доберутся скоро до вас. Мы умираем молодыми, умираем спокойно, так как знаем: за нами и за нас пойдут новые сотни стойких бойцов. Ваша песенка спета еще раньше, чем вы спели ее нам!

Ида садится с пылающими щеками. Как она была прекрасна! Я с восторгом смотрю на нее.

— Михайлович Борис!

Встает Борис. Объявляется такой же приговор.

— Пусть мы умрем! — восклицает Борис громким и ясным голосом.— Лучшие наши товарищи и партийные работники целы. Они ни на минуту не прекращают работу. Вы ничего не добьетесь, господа судьи. Неужели думаете, что бессмысленным убийством десяти человек, почти детей, вы совершили великое дело? Вы ничего не добились, лишний раз доказав свое бессилие!

Лев Спивак, услышав приговор, крикнул:

— Вам все равно амба. Вы все пойдете пешком по Черному морю. Наши уже близко, вот-вот займут Одессу.

В напряженной тишине слышатся имена:

— Любарская Дора...

— Дуниковский Сигизмунд...

— Петренко Василий...

— Барг Полина...

— Ройфман Яков...

— Пельцман Михаил...

И после каждого имени падают слова: «Приговаривается к смертной казни через повешение». Десять человек осуждены были на смертную казнь. Кравчинскому, принимая во внимание его «чистосердечное» раскаяние, заменили смертную казнь отправкой на фронт. Меня приговорили вследствие отсутствия улик к десяти годам каторги. Остальных — к различным срокам каторжных работ».

Все осужденные дружно запели «Интернационал». Слова песни, как революционный набат, неслись сквозь стены и окна деникинского застенка.

Б. Михайлович (Туровский)

Осужденные передали из тюрьмы письма. В них нашли отражение высокие патриотические чувства, беззаветное служение делу революции, непоколебимая вера в победу коммунизма. Вот выдержки из отдельных писем:

Ида Краснощекина: «Милая сестра, не тужи обо мне, будь революционеркой, успокой маму. Завещаю твоему малышу сделать то, чего не успела сделать я на революционном поприще».

Ида Краснощекина — маленькая, энергичная, неунывающая, даже накануне казни, в одну из тоскливых минут в камере, машинально написала на стене: «Жить хочу» и, встряхнувшись, сказала:

— Только чтоб взглянуть, как они будут работать при Советской власти.

Дора Любарская: «Я умираю честно, как честно прошла свою маленькую жизнь. Через 8 дней мне будет 22 года, а вечером меня расстреляют. Мне не жаль, что погибну, мне жаль, что мало мною сделано для революции... Я умираю как честная коммунистка. Мы, приговоренные, держим себя прилично, бодро. Сегодня читали в последний раз газеты... Скоро, скоро вздохнет вся Украина и начнется живая созидательная работа. Жаль, что не могу принять участия в ней. Ну, прощайте, будьте счастливы».

Яша Ройфман: «24 часа жизни осталось у меня и у Поли. Вместе венчает нас смерть ^[45]. Умираем за правду, за Советскую власть. За нас отомстят. Прошу вас, когда придет Советская власть в Одессу, похороните нас вместе...»

Сигизмунд Дуниковский: «...Меня били резиной, ногами, крутили руки, одну ногу тянули к лицу, другую к затылку, поднимали за волосы, клали на пол и танцевали по телу, били в лицо, зубы, револьвером по голове... Ночью я два раза пытался выброситься из окна 4-го этажа, но меня хватали и снова били. На рассвете меня опять вызвали на допрос, требуя, чтобы я назвал фамилии или адреса товарищей, работавших со мной. Снова били долгое время и ничего не добились, так как на все вопросы я отвечал незнанием... Ближайшие перспективы на воле так заманчивы, хочется жить, жить во что бы то ни стало. Без борьбы я не сдамся, без борьбы не умру, и если все же придется умереть сейчас, то встречу смерть с высоко поднятой головой».

В предсмертном коллективном письме молодые коммунисты писали из тюрьмы своим товарищам на волю:

«Девять коммунистов, осужденных 4 января 1920 года военно-полевым судом... на смертную казнь, шлют свой предсмертный прощальный привет товарищам. Желаем вам успешно продолжать наше общее дело. Умираем, но торжествуем и приветствуем победоносное наступление Красной Армии. Надеемся и верим в конечное торжество идеалов коммунизма. Да здравствует Красная Армия! Да здравствует Коммунистический Интернационал! » ^{76}

Военно - революционный штаб принял решение освободить приговоренных к смерти по процессу «17-ти». Осужденных должны были перевозить из здания, где происходил суд (помещение Бульварного участка на Преображенской) в тюрьму. В этот момент боевой отряд под командованием Владимира Ачкасова должен был совершить нападение на стражу и освободить заключенных. Но намеченная операция не была осуществлена... Руководитель отряда Ачкасов и другие товарищи по отряду были арестованы. Деникинцы, боясь, что осужденных все же будут пытаться освободить, в тот же день расстреляли их в подвале Бульварного участка.

И. Краснощекина

Редколлегия «Одесского коммуниста» опубликовала в очередном номере стихотворение, посвященное памяти молодых борцов революции. Неизвестный автор писал:

Вслед за арестом Владимира Ачкасова и других в ночь на б января был арестован и руководитель повстанческого движения П. С. Лазарев. Арестован он был как владелец торгово-посреднической конторы «Русь» купец Тонский. Самый тщательный обыск не дал в руки контрразведки никаких улик. Свой мандат Лазарев успел проглотить, а печать штаба спрятать. Но на второй день в контрразведку пришла взволнованная жена Лазарева и спросила, где находится ее муж Лазарев. Так деникинцам стало известно, что у них в руках находится не купец Тонский, а бывший командующий 3-й Советской армией, видный деятель Красной Армии. Через два дня Лазарев и его ближайшие помощники Владимир Ачкасов, Семен Святский и Маркус Дрейер были расстреляны. Газеты сообщали: «Все мучения встречал Лазарев как истинный революционер и приговор к казни выслушал с необычайным спокойствием и героизмом».

Оставшиеся на свободе работники Областного военно-революционного штаба, переменив явки и подпольные клички, продолжали работать. Начальнику контрразведывательного отделения Кирпичникову по почте было послано извещение, что по решению боевой революционной организации он будет расстрелян.

В 10 часов вечера 14 января Кирпичников на автомобиле возвращался от Шиллинга. Машина шла полным ходом по Лидерсовскому бульвару (бульвар Дзержинского). Поравнявшись с домом № 15, шофер заметил красный огонь. Зная, что красными фонарями снабжены офицеры патрулей, шофер затормозил. Раздался окрик:

— Стой, кто едет?

— Начальник контрразведки,— громко ответил Кирпичников.

— Ваши документы.

Проверив документ, офицер осветил фонарем лицо Кирпичникова, и, убедившись, что действительно это он, застрелил его. Газеты сообщали, что офицерский патруль, застреливший Кирпичникова, до этого останавливал и другие машины, в том числе и автомобиль одного генерала, но убедившись, что не было Кирпичникова, отпускал их.

В книге В. В. Шульгина «1920 год» кратко упоминается, что Кирпичников был убит своими офицерами по заданию командования за то, что он вел, якобы, недостаточно решительную борьбу с большевиками. Эта версия имела хождение в офицерской среде. Был даже такой случай: отряд красноармейцев захватил в плен штаб-ротмистра Афанасьева, у которого был обнаружен документ, свидетельствовавший о принадлежности Афанасьева к карательной части. Афанасьев просил не расстреливать его, заявив, что он убил Кирпичникова, за что ему предложили 5000 рублей, но он их не взял. Когда же его допросили, то выяснилось, что он не знал где, когда и при каких обстоятельствах был убит Кирпичников, объяснял это тем, что тогда был, якобы, пьян. Эта версия не выдерживает никакой критики. Деникинским властям незачем было убивать своего начальника контрразведки, его можно было просто сместить и назначить другого. Притом, кого-кого, но Кирпичникова никак нельзя было обвинить в либеральном отношении к большевикам, вся его кровавая деятельность опровергает это утверждение.

О том, что Кирпичников убит по постановлению Областного военно-революционного штаба свидетельствуют мемуарные источники. Об этом же рассказывали автору и ныне здравствующие ветераны революционного движения Роза Марковна Лучанская (секретарь Одесского общегородского подпольного комитета), Вера Николаевна Лапина, член подпольного комитета, и другие.

Диктатура Деникина трещала и шаталась под мощными ударами наступающей Красной Армии. Это понимали и не могли уже скрывать ставленники белого диктатора в Одессе. И они заколебались, стали заигрывать с рабочими. Колебания усилились, когда подпольщики не только провозгласили, но и решительно осуществили лозунг уничтожения наиболее опасных врагов и убийц. Деникинская контрразведка — это кровожадное чудовище, захлебнулась в собственной крови.

Накануне краха

Но деникинские власти по-прежнему продолжали управлять населением захваченной ими территории по одному и тому же «принципу» — расстрелы и розги, страх и принуждение.

На заседании Одесской городской думы 25 декабря митрополит Платон произнес свою очередную, далеко не христолюбивую речь. Он убеждал гласных думы, что русский народ вовсе не предан идее большевизма, что он может уверовать и в «идеи белого движения», но для этого, мол, надо бить большевиков не программами и идеями, а оружием. «Будем же просить господа бога,— сказал митрополит,— а затем и главноначальствующего Николая Николаевича Шиллинга: возьмите в свои руки диктаторскую власть».

И Шиллинг отвечал:

— Я сделаю это... Когда ко мне приходят рабочие с ходатайствами об освобождении их арестованных товарищей, я говорю: если они виновны — не выпущу, если не виновны — выпущу. Если тысячу людей надо отправить на тот свет — отправлю. Вот таков я, может быть, и меня убьют, но себе я не изменю ^{77}.

Речи митрополита и главноначальствующего об усилении диктаторской власти не были случайны. Оба они, как и вся правящая верхушка, чувствовали, что между ними и населением — непроходимая пропасть. Им давно было ясно, что рабочие и крестьяне добровольно не откажутся от того, что дала им пролетарская революция. Потому и злобствовали деникинцы. Массовыми репрессиями, расстрелами, пытками, ущемлением экономических и уничтожением политических прав, страхом и угрозами пытались они сломить волю трудящихся масс, заставить работать на «Добровольческую» армию, пополнять ее, кормить, поить и одевать. Одним словом, защитникам старого, свергнутого строя нужен был крепкий тыл.

Но тыл — основная масса населения захваченной белогвардейцами территории — продолжал занимать избранную им позицию — по возможности ничего не давать Деникину, и, в меру своих сил, подталкивать его к обрывистым берегам Черного моря.

Особенно много говорилось о тыле в последние дни 1919 года. Это было время, когда меньшевистский «Южный рабочий» уже не помещал хвалебных гимнов в честь лихого генерала Мамонтова, а золотые купола «сорока сороков», о которых грезили ранней осенью деникинцы, уже уплыли в туманные дали, когда золотопогонная армия, так и не услышав перезвона кремлевских колоколен, начала совершать, выражаясь языком деникинских военных сводок, «систематические и планомерные оттяжки», то есть терпеть поражения и отступать. В это время белогвардейские правители и пропагандисты всячески «стыдили» тыл и требовали, чтобы он, наконец-то, «одумался», «трезво взглянул» на происходящие события.

«Я прошу прийти ко мне на помощь, и я надеюсь, что жители Одессы дадут мне не только людей, но дадут возможность одеть их и продовольствовать, дадут деньги»,— взывал с думской трибуны Шиллинг. Кто-то внес в думу предложение начать помощь «Добровольческой» армии с обложения имущих классов и провести мобилизацию представителей этих классов. Но толстосумы не торопились раскошеливаться, и предложение было признано неприемлимым.

В Одессе создается целый ряд различных «общественных» комитетов и организаций: «Общественный комитет обороны» (ОКО), «Областной комитет народной обороны» (ОКНО), «Внепартийный общественный комитет» (ВОК), «Общественный комитет содействия обороне» (ОКСО). И все они пытаются решить самую насущную задачу — «оздоровить тыл». Но мало было пороха в пороховницах белогвардейской «общественности»! Тыл не поддавался «лечению». Не помогло и «ОКО», этот, по замыслу его организаторов, «всевидящий и всепроникающий огромный глаз, способный издали видеть наступающих большевиков и вблизи — сознательных и бессознательных пособников Ленина».

«Исправить тыл — задача под силу только апостолу»,— пессимистично заявил журналистам митрополит Платон и предложил провести кампанию по организации «Священного отряда» для борьбы с большевизмом. Потом появилось сообщение, что с этой же целью создается «Старообрядческий отряд». Стали формировать отряды «Союз георгиевских кавалеров», «Союз немцев-колонистов».

Создание отрядов от имени различных организаций и лиц проводилось по указанию командующего войсками Шиллинга. Это была одна из попыток деникинцев привлечь в свои ряды тех бывших офицеров царской армии, которые предпочитали стоять в стороне. Дело в том, что за годы революции и гражданской войны на юг страны, в причерноморские города, стекались огромные массы офицеров царской армии. В «Добровольческую» армию рядовыми многие из них идти не желали (хотя в «белой» армии было много воинских частей, сформированных из офицеров), другие вообще не хотели сражаться против Советской власти, третьи занимали выжидательную позицию, а многих больше прельщала беззаботная жизнь в большом городе с ресторанами, игорными домами, всевозможными увеселительными заведениями. По официальной регистрации, проведенной деникинскими властями, в Одессе и ее окрестностях осенью 1919 года было свыше 25 тысяч офицеров, не числившихся в строевых частях. В одном из сообщений в ставку Деникина Шиллинг писал, что все принимаемые меры по привлечению офицеров на фронт не увенчались успехом. Шиллинг объяснял и причину этого: «Самая характерная черта офицерства — полное отсутствие патриотизма». Формируя отряды для посылки на фронт против большевиков, белогвардейцы пытались пробудить «патриотические» чувства в офицерской среде. Газеты, воззвания, ярко-красочные плакаты призывали офицеров вступать в создаваемые отряды. Даже наименованием отрядов: «Священный», «Георгиевский», «Спасения родины», «Возрождения России» их организаторы хотели повлиять на чувства офицерского состава. Но призывы к офицерскому сознанию оставались гласом вопиющего в пустыне. Во все восемь отрядов, о формировании которых широко рекламировалось, записалось только около 600 офицеров. Зато записались в «Священный отряд» многие уголовные преступники. Митрополит Платон жаловался Шиллингу, что «какие-то темные силы мешают созданию отряда, а уголовники с неизвестной целью в него вступили».

Кампания по созданию офицерских отрядов с треском провалилась.

Поражение белогвардейских армий на фронте и неудачи в тылу заставляли деникинских правителей заигрывать с населением. В рабочих районах Одессы были открыты три лавки и две столовых с огромными вывесками «Добрармия — населению». Извещалось, что здесь отпускаются населению продукты и другие товары по ценам ниже рыночных. Но в лавках лежали те товары, которые населению были не нужны, а в столовых можно было получить только чай без сахара.

Меняет тактику по отношению к рабочим и сам Шиллинг. 16 января 1920 года газеты публикуют его «Письмо главноначальствующего к рабочим». В письме ни слова не говорится о всем том страшном и бесчеловечном, что принесли рабочим деникинская диктатура и ее ставленники на юге Украины. Как будто и не было тысяч рабочих, безвинно расстрелянных и замученных, изгнанных из заводов и фабрик, закрытых и разгромленных профсоюзов, клубов и других общественных организаций. Потеряв стыд и совесть, Шиллинг писал: «Прошу помнить, что я и мои помощники твердо знаем, что мы существуем и делаем свое дело для населения, а не население для нас. Мы всегда готовы выслушать вас, ваши нужды и прийти на помощь во имя законности, порядка и справедливости» ^{78}.

Тон этого письма, очевидно, был навеян впечатлениями от убийства ближайшего и наиболее свирепого помощника Шиллинга начальника контрразведывательного управления Кирпичникова. Шиллинг не мог не понимать, что карающая рука диктатуры пролетариата настигнет и его. Не случайно также и то, что после убийства Кирпичникова начальник штаба внутренней обороны Одессы полковник Стессель сообщил что впредь смертных приговоров политическим заключенным выноситься не будет. Он тоже опубликовал письмо к рабочим, и с лисьей хитростью уверял, что он их лучший друг.

Враг менял тактику. Он убедился, что никакие тюрьмы, пытки, расстрелы не могут сломить волю рабочего класса и трудового крестьянства к сопротивлению.

И если Деникин все время твердо держался лозунга «Единой и неделимой России», то, когда Советские войска начали уничтожать и гнать белогвардейцев к Черному морю, он решил сделать ход конем. В телеграмме на имя генерал-лейтенанта Лукомского от 1 января 1920 года Деникин пишет:

«Предлагаю передать Мак Киндеру ^[46] дословно следующее: Признаю самостоятельное существование фактических окраинных правительств, ведущих борьбу с большевиками.

Союзники должны: а) решительно и незамедлительно принять меры к охране флотом Черноморской губернии, Крыма и Одессы; б) оказать содействие в помощи живой силой со стороны Болгарии и Сербии; в) обеспечить тоннажем перевозку указанных в пункте «б» войск; г) продолжать снабжение вооруженных сил юга России».

Деникин пытается найти пути к объединению всех контрреволюционных сил, ведущих борьбу против советского государства. С этой целью он не прочь даже временно поступиться своими принципами в интересах привлечения на свою сторону всех буржуазно-националистических сил. В это время между Шиллингом и бывшим начальником штаба Одесского военного округа генералом Н. А. Марксом происходит довольно интересная беседа. Шиллинг вызвал Маркса из Крыма и от имени Деникина предложил ему «как ранее работавшему в Одессе и знающему местные условия и политические течения», оказать «Добровольческой» армии содействие в установлении контактов с петлюровскими и махновскими формированиями. Шиллинг сообщил Марксу, что Деникин изменяет свои взгляды и согласен признать те националистические правительства, которые ведут борьбу с Советами.

Шиллинг знал, что генерал Маркс еще до революции был либерально настроен, восторженно воспринял Февральскую революцию, потом что-то неполадил с Румчеродом ^[47] и уехал из Одессы. Но Шиллинг не знал, что генерал Н. А. Маркс на второй день после победы Октябрьской революции направил приветственную телеграмму В. И. Ленину и высказался за признание в Одессе и на территории Одесского округа власти Советского правительства. Тогда по требованию меньшевиков и эсеров из Румчерода Маркс был смещен с должности начальника штаба военного округа.

Теперь, выслушав предложение Шиллинга, Маркс сказал:

— Возвращаться к вам не буду. Свой путь я избрал еще в 1917 году. Трехцветное знамя уже не зовет вперед. Считайте сражение проигранным. Когда набегает волна, песчинке не удержаться. Против народной волны, поднявшейся в октябре 1917 года, не устоит ни Петлюра, ни Деникин, всех она сметет.

Огорошенный таким ответом Маркса, Шиллинг потерял хладнокровие и стал угрожать:

— Вы не думали, на что идете. Мы предлагаем вам должность, соответствующую генеральскому званию, а большевики заставят вас рыть окопы и траншеи.

Маркс с достоинством ответил:

— Когда молод был — сначала говорил, а потом думал. Теперь — прежде думаю. А что касается рытья окопов, то скажу: мозоли на руках не грязнят души.

Разве вы не видите, что «белое» движение превратилось в грязное? Барахтаться в этом омуте противоестественно и позорно для русских людей.

Шиллинг сказал Марксу, что он сообщит Деникину о его ответе. Через несколько дней генерал Маркс военным судом был разжалован в рядовые ^[48].

— С большевиками мало бороться одним штыком, необходимо помимо оружия противопоставить ему идею, могучую и великую идею,— говорил лидер одесских кадетов Велихов 19 января на митинге, организованном общественным комитетом содействия «Добровольческой» армии.

Но никто не знал, где взять такую «великую и могучую» идею, чтобы противопоставить ее идее коммунизма. Такой идеи не было и не могло быть. И когда некоторые ораторы, в том числе Велихов, призывали одесских эсеров общими усилиями выработать «противо-большевистскую идею», то их лидер Кулябко-Корецкий, который еще в период англо-французской оккупации Одессы тоже «искал» такую идею, отвечал:

— Идеи с ходу не вырабатываются. Для этого требуется время. Борьба же с большевиками не терпит отлагательства. Если зовете нас бороться сообща, то отметите всю грязь, которая мешала нам до сих пор идти рука об руку со всеми антибольшевистскими силами.

На митинге выступил Шиллинг. Он снова говорил о том, что командование будет проявлять заботу о нуждах рабочих, об оздоровлении тыла.

— Тыл не является нашим врагом,— говорил Шиллинг.— Он только нравственно болен и психически нездоров. Симптомы этих болезней проявляются в равнодушном отношении к нуждам нашей геройской армии, в распространении за ее спиной всяких бабьих россказней и выдумки. Я недавно прочел, что Гинденбург как-то пророчески сказал: «победит тот, у кого крепче нервы». Наши нервы не выдержали и мы пали в 1917 году. Годом позже наступил черед самого Гинденбурга: английские нервы оказались крепче. Так и теперь: если у большевиков вместо нервов — веревки, то у нас должны быть стальные тросы. Рабочие должны помочь нам выковать такие могучие нервы, при их поддержке мы сможем оздоровить, вылечить наш тыл. А пока я вынужден признать, что тыл работает на Ленина. В этом наша трагедия.

Так говорил теперь не один командующий войсками. С тех пор, как Красная Армия стала изгонять белогвардейцев из захваченных ими территорий, газеты замелькали заголовками: «Тыл работает на Ленина — в этом трагедия Добророссии». Что же касается заигрывания деникинских властей с рабочими, то одесским пролетариям это было не ново. Они видели подобные попытки и со стороны Керенского, Петлюры, гетмана Скоропадского, немецких, английских и французских интервентов. Рабочий класс Одессы готовился к решающей схватке с диким белогвардейским зверем, цепкие когти которого уже были подрезаны.

Слабел и без войск оказывался Деникин. Красная Армия прижимала «белую» армию к морю, уничтожая ее живую силу. То, что двигалось летом от моря к центру России, ни в какое сравнение не шло с тем, что возвращалось назад к морю из центральных районов страны. В природе наступила зима с ее, на редкость для юга, сильными морозами, а деникинские войска на глазах таяли, словно снег под лучами знойного южного солнца. Отощавшие до основания, потрепанные дивизии и полки производили жалкое впечатление и взывали о помощи.

Все усилия штаба Шиллинга пополнить свои войска терпели неудачу. Мобилизации проваливались одна за другой. Деникин и его военный «министр», начальник военного отдела генерал Лукомский, не скупились на телеграммы Шиллингу с требованием не ослаблять усилий, направленных на пополнение войск. Телеграммы и приказы по этому вопросу поступали ежедневно. В январе их поток неожиданно прекратился. Потом пришел приказ Деникина. В нем говорилось о том, что «русские люди ушли с головой своей в личные дела», «забыли армию», что они «постыдно равнодушны» к армии, подрывают веру «в идею борьбы, в вождей», «сеют смуту» и т.д. Но самым примечательным в приказе была концовка. «Требую от одесского штаба,— писал Деникин,— реально посмотреть на вещи и сказать, чьими помощниками вы являетесь: моими или большевиков? Задумывались ли вы над тем, сколько оружия и снаряжения передали вы одесским большевикам?»

Деникин имел в виду то, что мобилизуемые по получении оружия и обмундирования расходились по домам, унося с собой все полученное. Надо было искать какой-нибудь выход.

Совет при главноначальствующем Новороссийской области 9 января обсуждал вопрос о привлечении интеллигенции к более тесному сотрудничеству с местными властями. Под сотрудничеством понималось как непосредственное вступление интеллигенции в ряды «Добровольческой» армии, так и усиленное влияние интеллигенции на народные массы в благожелательном для белогвардейцев духе. Общий вывод, к которому пришли участники заседания, был неутешительный: интеллигенция не умеет вести за собой массы.

Этот вывод был и лейтмотивом выступления градоначальника барона Штемпеля на митинге «трудовой интеллигенции», созванном местными властями в воскресенье, 19 января, в помещении Русско-азиатского банка. Штемпель призывал интеллигенцию отказаться от мысли, что большевики непобедимы, и с опереточным апломбом восклицал: «Я вас зову, идите на фронт! Тысяча людей, крепких духом, может изменить всю обстановку на фронте! Станьте этой тысячей, восславьте родину! Неужели вы и впредь будете массой безвольных интеллигентов, утративших не только чувство долга, но и инстинкт самосохранения!»

Е. Н. Щепкин

Одесса являлась крупнейшим культурным центром на юге Украины. Интеллигенция составляла значительную часть городского населения. За годы революции и гражданской войны численность интеллигенции здесь намного возросла за счет центральных и северных городов России и Украины. Часть интеллигенции активно сотрудничала с деникинцами. Многие представители интеллигентного труда, не понявшие и не воспринявшие пролетарской революции, собирались покинуть родные края и отправиться за границу. Вся их активность была направлена на получение консульской визы и места на пароходе, уходящем на запад. Третья группа интеллигенции заняла выжидательную позицию, с белогвардейцами не хотела идти, но и не выступала против них.

И, конечно, тщетными были надежды белогвардейцев на то, что с помощью этой интеллигенции им удастся повлиять на настроения рабочих и крестьян.

А была и другая интеллигенция, которая шла вместе с трудовым народом. Она активно выступала против белогвардейцев. Одним из ярких ее представителей был профессор Евгений Николаевич Щепкин, историк, внук великого актера-демократа М. С. Щепкина. Накануне прихода деникинцев в Одессу он вступил в Коммунистическую партию, остался в подполье. Это был мужественный революционер-боец. Авторитет Щепкина среди масс был таков, что он мог открыто выступать при деникинцах против деникинцев. Когда контрразведка арестовала Щепкина, то допрашивавший его генерал Борисенко заявил ему:

— Вас, профессор, следует расстрелять только за одну лекцию, которую вы прочли в Художественном театре.

— О, тогда меня надо расстрелять не менее 15—20 раз! Именно столько раз я выступал с такими лекциями,— ответил Щепкин.

Контрразведчик напомнил Щепкину о докладе, сделанном 2 февраля 1919 года в большой аудитории Художественного театра. Доклад назывался «Год безвластия». Щепкин заявил тогда, в присутствии нескольких сотен человек, большинство которых составляла белогвардейская публика, что все буржуазные правительства от Керенского до Деникина были правительствами «без позвоночного столба», что только большевики олицетворяют твердую власть и народ идет за ними. Сильный шум, возгласы «ложь!» не помешали Щепкину закончить свой доклад.

Щепкина морили голодом в тюрьме, уговаривая его отказаться от большевизма, перейти на сторону Деникина. Щепкин нужен был белогвардейцам как человек, к голосу которого прислушивались трудящиеся Одессы. Но профессор был непреклонен. Его, правда, не расстреляли, до самого последнего дня надеялись деникинцы сломить его волю. Из тюрьмы Щепкин вышел угасающим, белогвардейцы его довели до такого тяжелого состояния, что он уже не мог поправиться. Вскоре после освобождения Е. Н. Щепкин ушел из жизни. Вся трудовая Одесса провожала в последний путь первого красного профессора.

Доктор медицины Александр Михайлович Пучковский не был революционером. Он был весь поглощен своим врачебным делом, которому отдавался всей душой. Когда большевики были у власти, Пучковский, встречаясь с кем-либо из них, вступал в спор, изобличал ошибки, которых было немало в первые месяцы Советской власти. А когда Одессу захватили белогвардейцы, он, казалось, ушел в себя, замкнулся. И хотя у ворот подъезда дома (Херсонская, 52) продолжала висеть табличка: «Д-р А. М. Пучковский. Болезни уха, горла, носа», в квартире Пучковского трудно было увидеть больных, ожидающих приема. Зато теперь здесь можно было встретить коммуниста-подпольщика. В районе Херсонской улицы находились две подпольные явки. Эта же улица связывала центр города с рабочим районом — Пересыпью. Здесь часто рыскали контрразведчики, полицейские чины. И нередко подпольщик, застигнутый на улице врасплох, находил убежище в доме № 52.

Началось это с того, что однажды в облаву на этой улице попал Тарас Костров. Он быстро юркнул в ворота дома № 52 и позвонил в квартиру Пучковского. Не скрывая, рассказал, что его привело сюда и попросил укрыть на время облавы. Хозяин квартиры что-то пробурчал про себя, усадил Кострова в кресло, сделал какое-то вливание и уложил на кушетку. В доме шел повальный обыск. Врач записал в толстый журнал историю болезни Кострова и вышел. Костров слышал, как в квартиру вошли люди, хлопали двери. Послышался голос Александра Михайловича: «Господа офицеры, прошу вас быть здесь потише. В этой комнате у меня лежит больной. Ему очень плохо».

Опасность миновала, вечером Костров ушел.

С того времени квартира Пучковского стала использоваться подпольщиками для временного укрытия.

Постоянной явкой подпольщиков была квартира доктора Григория Вуалапсаповича Гегелашвили. Здесь устраивались встречи подпольщиков. Доктор, используя свои связи, добивался встреч с арестованными коммунистами, помогал передавать им передачи и записки, облегчал участь заключенных в тюрьме.

Близко стоял к коммунистам артист Платон Цесевич. Он, например, знал о пребывании в подполье Елены Соколовской. Встреча с ней у него произошла при следующих обстоятельствах. Деникинцы готовились отметить «День Добрармии». Во всех театрах города должны были состояться митинги и концерты. Привлекались все артистические силы Одессы. Организаторы «Дня Добрармии» пригласили Цесевича и предложили ему выступить в оперном спектакле. Несмотря на настойчивые уговоры, артист отказался от выступления. Его отпустили с тем, чтобы он еще раз подумал и на следующий день сообщил о своем согласии. «Отказ от участия в спектакле в День Добрармии будет рассматриваться как политическая демонстрация»,— предупредили Цесевича.

Удрученный артист шел по бульвару Белинского. Вдруг он встретил Елену Соколовскую. При Советской власти Цесевич приходил к ней с различными театральными вопросами. Теперь такая неожиданная встреча! Узнав, чем озабочен Цесевич, Соколовская посоветовала ему «заболеть» или на время выехать из Одессы.

«День Добрармии» приближался. По всему городу были расклеены афиши, где огромными буквами сообщалось, что в 3 часа дня состоится спектакль с участием Платона Цесевича. Тогда Цесевич направил в «Одесские новости» письмо, в котором писал, что он не давал согласия выступать в этот день. И не выступил.

Белогвардейские власти объявили кампанию по сбору средств для «Добровольческой» армии. Сначала решено было обложить владельцев торгово-промышленных предприятий. Но денежные тузы скупились даже для этой армии, благодаря которой они вернулись в Одессу. Комиссия по сбору средств, состоявшая из наиболее состоятельных лиц, самыми крупными денежными суммами обложила «мертвые души», то есть тех, кого в Одессе не было.

«Их спасли от большевиков, а они платят черной неблагодарностью»,— жаловался Шиллинг, когда узнал о местных последователях Чичикова.

Привлекли деникинцы к сбору средств для «Добрармии» и артистические силы. Союзу артистов было поручено организовать концерты, спектакли и вечера развлечений в пользу «Добрармии». В комитет по проведению этих мероприятий были введены артисты Цесевич, Глаголин, Амурский. Комитет так организовал проведение концертов и вечеров, что отчислений производить было не из чего, весь сбор уходил, как отмечал Шиллинг в приказе от 22 ноября, на так называемые организационные расходы, да еще по «сомнительным надобностям». Комитет был распущен, а концертные выступления в пользу «Добрармии» запрещены.

В Одессе находилась большая группа писателей. Только незначительная часть из них сотрудничала в белогвардейской печати. Кое-кто пытался издавать свою газету. Участвовал в издании одной газеты известный русский писатель И. А. Бунин. Однако, быстро разочаровавшись в этом деле, стал хлопотать о выезде на Балканы. Но были и такие писатели, которые не смирились с деникинским режимом, боролись с ним, если не печатным, то устным словом. Белогвардейцы жестоко расправлялись с ними. В тюрьму был брошен одесский писатель Л. О. Кармен, главной темой творчества которого была жизнь рабочих и грузчиков Одесского порта.

Следователь, допрашивавший Кармена, говорил ему, что, если он публично отречется от большевизма и опубликует в газетах письмо с призывом помогать «Добровольческой» армии, то будет освобожден из тюрьмы. Кармен отвечал, что он в партии большевиков не состоял, поэтому и отрекаться ему не от чего, но он сочувствует большевизму и будет за него бороться до последней минуты своей жизни.

Несколько раз водили Кармена в комнату для «допроса» и каждый раз его уже оттуда выносили. Из тюрьмы Кармен был освобожден после изгнания белогвардейцев. Вышел он едва живой, не держался на ногах и через два месяца, в апреле 1920 года, умер в возрасте 44-х лет.

За несколько дней до своей смерти Л. О. Кармен рассказывал, что в тюрьме его «допрашивал» следователь по фамилии Родоконаки, какой-то близкий родственник того самого Родоконаки, о котором писал Кармен в рассказе «Мурзик».

За небольшим исключением, интеллигенция Одессы не пошла на службу кровавому режиму Деникина.

Освобождение Одессы

Неся огромные потери, деникинские войска отходили все дальше и дальше на юг.

Начальник британской военной миссии полковник Иолш опубликовал воззвание, в котором призывал: «Большевики — враги всего цивилизованного мира. Поэтому во имя цивилизации, как представитель британской военной миссии, я призываю все культурное население прекратить все ссоры и раздоры, чтобы соединиться и двинуться против общего врага». Иолш заверял, что Британия поддержит всех, кто борется с Советами.

Утопающий хватается за соломинку. Это был призыв, обращенный ко всем мелкобуржуазным и буржуазным партиям — к меньшевикам, правым эсерам, кадетам, монархистам и прочим. Призыв отчаяния красноречиво говорил, что английским интервентам очень не хотелось покидать благодатные края южной Украины. Воззвание Иолша опубликовано было в то время, когда английские пароходы уже спешно утрамбовывали свои трюмы одесским добром.

Местные власти, уверяя население, что Одессе никакая опасность со стороны большевиков не угрожает и что ни о какой эвакуации не может быть и речи, втихомолку погрузили на пароход «Ксения» 5000 пудов шерсти, 1000 пудов крупы, 150 бочек масла и много других продуктов. Затем в ночное время посадили на этот пароход своих жен и детей и отправили их в Варну. Подпольщица Мария Ачканова, работавшая в Морском агентстве, 17 января передала в губком текст телеграммы генерала Чернавина в штаб Деникина о количестве судов, необходимых для эвакуации офицеров, чиновников, буржуазии. Белогвардейский Черноморский флот даже при мобилизации частных пароходов не в состоянии был справиться с эвакуацией почти 30 тысяч человек, не считая награбленного имущества, которое тоже предполагалось вывезти. Губкому стало известно, что Шиллинг уже послал через английскую военную миссию в Одессе несколько телеграмм Британскому штабу в Константинополе с просьбой подготовить суда для эвакуации Одессы. Из всех этих фактов вытекало, что командование «Добровольческой» армии не рассчитывает удержать в своих руках Одессу. Поэтому губком обратился к рабочим с призывом готовиться с оружием в руках выступать против деникинцев, не допустить вывоза ими народного имущества и ценностей.

Были опубликованы воззвания (приказы) к солдатам и офицерам «Добровольческой» армии. В приказе № 1 областной военно-революционный штаб обращался к солдатам: «Большинство из вас — дети земли и труда, введенные в заблуждение буржуйскими сынками... Торопитесь загладить свою вину перед вашими братьями по крови, сохе и станку» ^{79}. Штаб предлагал при приближении Красной Армии не оказывать ей сопротивления, складывать оружие. В приказе № 2, обращенном к офицерам, штаб сообщал, что тем, кто не причастен к пыткам и истязаниям, кто не будет препятствовать переходу без боя городов в руки советских войск, будет дарована полная свобода и будет предоставлено право загладить свою прежнюю вину перед пролетарской революцией ^{80}.

Белый фронт неудержимо катился к Одессе, к морю, чтобы успеть сесть на пароходы. Передавали, что кто-то уже слышал отдаленные раскаты канонады. Должностные лица, ведавшие оформлением заграничных паспортов, выдачей пропусков и распределением мест на пароходах, стали открыто брать взятки.

Приближение Красной Армии к Одессе теперь уже без труда можно было узнать по многим признакам. На фондовой биржеперестали покупать земельные участки и дома. На валютном рынке наступило угнетенное состояние, прекратился спрос на николаевские и донские деньги. Офицеры усиленно разыскивали штатские костюмы. Среди них самым популярным лозунгом стал лозунг: «распыляйтесь», поэтому они спешно запасались подложными документами. На Преображенской улице предприимчивый коммерсант Свирский открыл новое торговое заведение, над дверьми которого повесил яркую вывеску: «Плетеные корзины — незаменимы для уезжающих за границу». Пароходный билет от Константинополя до Одессы стоил 4 тысячи рублей, а от Одессы до Константинополя — 80 тысяч.

Размах и содержание работы коммунистического подполья с каждым днем возрастали и усложнялись. В несколько раз выросла подпольная партийная организация. Новые кадры влились в организации военно-повстанческого областного штаба и политического Красного Креста. Расширили свою деятельность партийные комитеты городских районов, уездные коммунистические организации. Партийные ячейки на заводах и партколлективы при профсоюзах превратились в большую силу и требовали к себе постоянного внимания и руководства. Вырос и подпольный комсомол. Особенно большую работу вели комсомольцы по распространению «Одесского коммуниста» на заводах и в деникинских воинских частях. Коммунистические фракции в профсоюзах завоевали огромный авторитет. Руководство отдельными профсоюзами полностью перешло к коммунистам. Усилились колебания среди соглашателей, теперь меньшевистский Совпроф уже не мог безраздельно распоряжаться в профсоюзах, соглашательские резолюции отклонялись революционными профсоюзными организациями.

Стройная система коммунистического подполья работала слаженно и уверенно. Но были и отдельные упущения, просчеты. А каждый просчет был чреват серьезными последствиями, грозил новыми жертвами. От губкома и районных комитетов партии требовались необычайная революционная оперативность и гибкость, нужен был огромный подъем революционной энергии. Распределение сил, определение направления главных ударов по деникинской военной диктатуре, сохранение и укрепление подпольной организации — эти и многие другие задачи вставали перед коммунистами Одессы.

Задачи эти возрастали в связи с приближением Красной Армии к границам южной Украины. Всеукраинский революционный комитет в обращении к рабочим и крестьянам Украины, полученном в Одессе в первых числах января 1920 года, призывал трудящихся напрячь все свои силы, чтобы «разгромить окончательно врага и установить навсегда власть трудового народа» ^{81}.

И как в первые месяцы подполья, вновь собрались коммунисты на свою партийную конференцию. В течение двух дней, 3 и 4 февраля 1920 года, они обсуждали самые жизненные вопросы своей работы. С докладами от имени губкома партии выступили Логгинов и Панкратова. Ингулов доложил о постановке и перспективах военной работы. Уласевич сообщила о деятельности Красного Креста, а Костров — о работе редколлегии «Одесского коммуниста». Делегаты конференции Ф. Корнюшин, Б. Гумперт, Б. Северный и другие анализировали состояние подпольной работы, вскрывали недоделки и ошибки. Коллективно вырабатывался план дальнейшей работы. Конференция приняла короткую, конкретную резолюцию:

«Вновь избранному парткому вменить в обязанность немедленно совместно с райпарткомами повести работу по укреплению организации и обратить особое внимание на подготовку партии к переходу на легальное положение.

Вместе с тем, поручить парткому в срочном порядке выделить военно-революционный орган для руководства военной работой в период, непосредственно предшествующий вступлению в город советских войск, и возложить на него все военно-политические функции до создания правомочного Совета рабочих депутатов». После принятия резолюции состоялись выборы партийного комитета ^{82}.

На следующий день, 5 февраля, губком партии сформировал Военно-революционный комитет в составе В. Логгинова (председатель), С. Ингулова, Ф. Корнюшина, Б. Северного, Б. Гумперта. От боротьбистов и борьбистов в ревком вошли П. Боголюб, Д. Морозов, Н. Алексеев, В. Арнаутов и М. Горб.

Военно-революционный комитет, главной задачей которого являлась охрана революционного порядка в городе, объявил, что он в переходный период берет на себя всю военно-административную и политическую власть. Ревком немедленно приступил к восстановлению всех рабочих организаций, разогнанных деникинскими жандармами, к организации выборов в Совет рабочих депутатов, для чего была образована особая комиссия.

В воззвании, опубликованном от имени Военно-революционного комитета, говорилось:

«Через пару дней над освобожденной Одессой взовьется Красное знамя, и насильно оторванный от строительства новой жизни одесский рабочий класс вновь вернется к прерванной работе по воссозданию разрушенного хозяйства и укреплению своей социалистической Родины» ^{83}.

Указывая, что агонизирующая белогвардейщина уже не в силах противостоять натиску революционной армии, а пролетарская власть в городе еще не создана, Военно-революционный комитет призывал рабочих к политической бдительности против происков контрреволюции и черной сотни. Ближайшая задача одесских рабочих,— говорилось в воззвании,— помешать врагам трудового народа осуществить человеконенавистнические планы. Трудящиеся должны объединяться для охраны революционного порядка, взять в свои руки городское хозяйство, приступить к выборам в Совет рабочих депутатов.

В Одесском порту скапливалось добро, награбленное белогвардейцами. Губком сообщил Гумперту, что белогвардейцы готовятся вывезти из Одессы картины народной галереи (бывшая галерея Руссова). Картины уже были упакованы и подготовлены для перевозки в порт. Все это делалось втайне. Морской комитет поставил в известность всех своих людей, работавших на судах. В конце января комитет получил сообщение, что в течение двух ночей белогвардейцы перевезли картины на пароход «Константин». В числе кочегаров этого парохода работали два подпольщика — Артем Васильев и Сергей Потапов. Они информировали комитет, что вся команда кочегаров сойдет с судна перед самым выходом в море. Перед тем, как сойти на берег, машинная команда снимет важнейшие части с моторов, повредит вал гребного винта. Судно только начали грузить, поэтому его выход в рейс мог произойти через 10—12 дней. Морской комитет сообщил губкому о принятых мерах для спасения картинной галереи ^[49].

Морской комитет готовился к тому, чтобы в момент освобождения Одессы Красной Армией революционные моряки могли бы взять управление портом в свои руки.

Поражение деникинских войск на фронтах усилило поток грузов в Одесский порт. Белогвардейцы торопились вывезти за границу награбленное имущество и ценности. Они рассчитывали увести из Черного моря весь флот. Морской комитет в своем воззвании к морякам писал: «Товарищи матросы и кочегары! Подпольный Морской районный комитет гор. Одессы от имени революционно-повстанческого штаба предлагает вам всеми мерами препятствовать уводу флота из Одесского порта. Тушите котлы, разбирайте головные механизмы, сделайте невозможным отправление судов в плавание... Оставляйте пароходы по первому нашему сигналу» ^{84}.

Когда советские войска еще были на дальних подступах к Одессе, губком партии призвал рабочих к готовности с оружием выступить против белогвардейцев. В воззвании, обращенном к пролетариям города, губком писал, что в ближайшие дни Одесса станет центром боевых действий. «Пролетариату города,— говорилось в воззвании,— в этот ответственный и грозный момент надлежит подтянуться и занять первое место в боевой линии, облегчив эту задачу наступающей с фронта нашей избавительницы — Красной Армии.

Так к оружию, товарищи рабочие! Винтовки в руки! Равнение на Красную Армию!»

4 февраля с раннего утра в порт потянулись платформы и повозки с вещами и сидящими на них белогвардейцами. В этот и в последующие дни они штурмовали пароходы. Всем было ясно, что многие не смогут выехать морем, судов не хватило. Некоторые уже нагруженные суда не отходили — кочегары и другие члены экипажа по указанию Морского партийного комитета сошли на берег и влились в боевые отряды. Еще 4 февраля вооруженные отряды рабочих на Комитетской, Средней, Разумовской, Госпитальной и других улицах, а также в районе «толкучего рынка» останавливали и разоружали «добровольцев». 5 февраля на Молдаванке рабочие отряды вступили в бой с белогвардейской воинской частью и разгромили ее. Восстание рабочих, начатое на Молдаванке, перекинулось на Пересыпь. Деникинцы не в состоянии были подавить восстание и ограничились выставлением офицерских застав, чтобы прикрыть отступление своих воинских частей.

За день до освобождения Одессы в Военно-революционный комитет пришла делегация от запасного белогвардейского батальона, расквартированного на Слободке.

— Мы, кубанцы, служившие в деникинской армии четыре месяца против своей воли, передаем себя в распоряжение ревкома,— сообщил солдат Григорий Криворуков.— Такое решение принято общим собранием батальона.

Ревком направил в батальон своего представителя. Солдаты батальона поддержали восстание рабочих.

7 февраля в газетах появилось объявление, в котором деникинские власти предупреждали, что если вооруженное выступление начнется, то город будет разрушен огнем судовой артиллерии. Но это было уже запоздавшее предупреждение. Красные конники бригады Григория Котовского уже были на Ярмарочной площади, миновали ст. Сортировочную, вышли на окраину Слободки и заняли ст. Застава 2-я, окружили город, парализовали бронепоезд белых и тем самым способствовали частям 41-й дивизии занять центр города. Вот как это произошло.

Войска Советской 14 армии, перед которыми была поставлена задача ликвидировать двадцатитысячную группировку Шиллинга, к 3 февраля заняли Ольвиополь, Вознесенск, Николаев, Херсон. На Одессу наступали 41-я стрелковая дивизия под командованием А. М. Осадчего с приданными к ней 1-й бригадой и кавалерийской бригадой Г. И. Котовского. Они нанесли ряд сильных ударов по 14-й пехотной дивизии белогвардейцев, которой командовал полковник Зелинский. Судьба Одессы была предрешена. А тут произошел один случай, который ускорил и облегчил разгром белогвардейских войск в районе Одессы.

В районе Антоново-Кодынцево (ныне Коминтерново) белогвардейская дивизия 5 февраля вновь потерпела поражение и вынуждена была отходить на юг. 6 февраля в Антоново-Кодынцево прибыл штаб 41-й дивизии. Командиру дивизии доложили, что в селе в результате поспешного отступления белых остался в полной исправности пункт связи с телеграфными и телефонными проводами. Начдиву Осадчему пришла в голову мысль: а что если связаться по прямому проводу со штабом деникинского 2-го армейского корпуса, выдав себя за командира только что выбитой из Антоново-Кодынцева 14 дивизии Зелинского?

Сохранились пожелтевшие от времени подлинные листки записи от руки. Вот несколько сокращенное содержание этой записи военного телеграфиста.

— Я начдив 14, полковник Зелинский. Дайте мне штакор, немедленно.

— А кто спрашивает?

— Я говорю с линии, дайте немедленно, срочно штаб корпуса.

— Хорошо, немедленно запрошу...

— У аппарата дежурный офицер 14 дивизии.

— Как ваша фамилия? Я начальник 14 дивизии.

— Я штабс-ротмистр Кокораки, что угодно?

— Мне необходимо немедленно переговорить со штабом корпуса. Положение очень серьезное... У меня в тылу красные, надо срочно дать направление. Я сейчас в районе Спиридоновки. Дайте мне прямую со штабом 2 корпуса.

— Сию минуту приглашу начштаба 5 дивизии.

— Скорей.

— У аппарата полковник Апухтин.

— Я полковник Зелинский. Здравствуйте. Я нахожусь у Спиридоновки, в 4-х верстах к юго-востоку идет бой. Отдельные разъезды красных проскальзывают в тыл ко мне. Могу ли я через вас выяснить у штакор, какой тыловой путь в сторону Одессы обеспечен нашими войсками, так как я полагаю, что М. Буялык тоже под ударом? Или комкор даст мне другое направление, более на запад? Боеспособность уменьшается.

— Сейчас дам ответы на ваши вопросы. Сегодня утром в Спиридовке, вернее Кремидовке, должен быть отряд полковника Лати, батальон 15 дивизии с артиллерией и эскадрон Крымского коннного полка. Не знаете ли, где они теперь?

— По сведениям от местных жителей, части все отошли в южном направлении, а деревня Степановка в юго-восточном, но красных здесь нет, идет бой ружейный и пулеметный в юго-восточном направлении и в районе, по-видимому, Александровки. Местные жители говорят, что из Степановки отошли под давлением противника. Я спустился с севера под давлением частей, наступающих со стороны Березовки.

— Штакор полагал, что вы вошли в состав группы генерала Бредова. Тыловые дороги корпуса: Коблево — Одесса — Маяки, Петровка — Одесса — Маяки. Все части 2 корпуса объединены комкором в руках генерала Оссовского, а именно: три полка 5 дивизии и гвардейский стрелковый полк, отряд полковника Лати и 2 Таманский полк. Штакор находится в пути и сегодня предполагал перейти в Дальник. Сейчас доложу о вас генералу Оссовскому.

— Я жду ответа и думаю в целях сохранения пулеметов и артиллерии направиться на Кубанку или на Севериновку. Встречу ли там и кого?

— По имеющимся сведениям 42 Донской полк из отряда Склярова отошел на Б.Буялык, где он сейчас не знаю. Полагаю, что движение на Севериновку опасно.

— А на Кубанку?

— А далее?

— А далее попытаемся переправиться. Местные жители говорят, что вчера около Груля и южнее переправлялись, а также полагаю в крайнем случае с Кубанки на Гильдендорф. Если вы намерены удержать хотя бы до вечера линию Буялык — Григорьевка, то намерены ли произвести активные операции и в каком направлении?

— Полковник Лати только что подчинен генералу Оссовскому, где находятся эти части в настоящее время, неизвестно. Полки нашей дивизии с трудом удерживают фронт Григорьевка — Булдыновка и если противник будет продолжать нажим, то вряд ли удержутся и в таком случае отойдут в район Шумирки либо Марьевки.

— Спасибо. Может быть, выясните, только скорее, у генерала Оссовского мое направление, так как минут через 10 придется сняться, перестрелка усиливается вблизи Спиридоновки.

— Доложу.

— Передайте начштаба, что мои части отошли на Мамзаки, натиск усиливается, могу ждать 5 минут, скорее.

— Генерал Оссовский полагает ударить вам на Малый Буялык и идти на Марьевку. А впрочем, предоставляем вам полную свободу действий. Куда идете вы?

— Я пойду на Кубанку и попробую на Гильдендорф, если переправа будет удачна, но у меня мало снарядов, если бы вы доставили в Гильдендорф 1000 шт., я могу рассчитывать, что на общем фронте смогу выполнить задачу. Может быть, укажете на всякий случай мне, что делать, если Маяки придется оставить. Двигаться ли на Тирасполь или вообще, может быть, есть возможность погрузки хотя бы ценного имущества и артиллерии.

— Думаю, что на погрузку надежды нет. Относительно Тирасполя сказать ничего не могу. Думаю, будет вернее переправляться южнее. Какие вам нужны снаряды, русские или английские?

— Русские, главным образом, гранаты, от них все-таки больше морального впечатления. А как с румынами?

— По-видимому, состоялось соглашение. Можем, дать лишь всего 50 шрапнелей или гранат.

— Вышлите их по маршруту Гильдендорф — Кубанка, но это очень мало; дайте то и другое Значит, в случае чего нам не придется задерживаться на границе?

— Командующий армией телеграфировал, что все, кто не будет погружен, будет переправлен в Румынию. Снаряды в передовом запасе. Подвод нет. Присылайте за ними в Марьевку.

— Хорошо, так и сделаю. А флот поддержит нас? ^{85}

В каком духе дальше продолжались переговоры между Осадчим и Апухтиным и чем закончились они, установить не удалось. Листики с продолжением записи этого интересного и важного разговора в папке с архивными документами не обнаружены. А может быть на этом разговор и был прерван.

Разговор Осадчего по прямому проводу с начальником штаба 5-й дивизии «Добровольческой» армии полковником Апухтиным дал советскому командованию исключительной важности данные о дислокации и состоянии деникинских войск и, главное, о направлении их отхода. В этот же день в 21 час 05 минут Осадчий издал приказ по частям 41-й дивизии и приданным к ней частям 45 дивизии — 1-й бригаде и кавалерийской бригаде Г. И. Котовского. Учитывая полученные от противника данные, в приказе определялась расстановка подразделений дивизии и приданных к ней частей, устанавливалось главное направление удара и вспомогательные операции. Командиры всех частей дивизии извещались, что ближайшие к расположению 41-й дивизии войска противника находятся в Марьевке, что штаб белогвардейского 2-го корпуса находится уже за Одессой, в Дальнике, и что отступать неприятель будет по дороге Одесса — Маяки.

Перед дивизией в целом и ее отдельными частями и подразделениями ставилась задача не только освободить г. Одессу, но и уничтожить силы противника. В ночь на 7 февраля основные части дивизии сосредоточились на плацдарме перед узким перешейком между морем и лиманом. Они должны были, прорвавшись через перешеек, на плечах противника атаковать район города Одессы, а частям 45-й дивизии предписывалось развить параллельное преследование противника.

2-я бригада под командованием Зомберга, следуя в голове 41-й дивизии, должна была атаковать и занять районы города, прилегающие к морю, включая Малый, Средний и Большой Фонтаны. Командиру 1-й бригады 45 дивизии Левинзону надлежало, следуя через Нерубайское — Вакаржаны и Фрейденталь на Маяки, захватить переправу через р. Днестр и обеспечить ее за собой с обоих берегов. Перед командиром кавбригады Г. И. Котовским ставилась задача: следовать по маршруту через Дальник — Петровку — Маяки и далее до полного уничтожения противника, постараться захватить штаб 2-го армейского корпуса и прижать отступающие части противника к югу (к морю). 3-я бригада, командир Голяшкин, должна была следовать за 2-й бригадой и занять Пересыпь, Слободку и Молдаванку и принять под свою охрану все имущество в порту.

В 2 часа ночи 7 февраля дивизия начала наступление. К 4-м часам 365 полк уже был в селе Марьевка, но здесь он подвергся обстрелу судовой артиллерии противника. В 6 часов утра наступление возобновилось и советские войска около 10 часов утра на плечах противника вошли в город. На улицах города завязался упорный 24-х часовой бой. Противник оборонял каждый квартал, на некоторых улицах он даже выкатывал орудия и в упор стрелял по наступавшим войскам Красной Армии. В здании офицерского собрания отдельные комнаты брались с боя. К 14 часам удалось освободить от белогвардейцев большую часть города и часть порта. Стоявшие на рейде английские и деникинские военные корабли обстреливали город. Выбив противника из города около 7 часов 8 февраля, наши части преследовали его дальше.

В тот же день член Реввоенсовета Юго-Западного фронта И. В. Сталин телеграфно сообщил Председателю Совета Народных Комиссаров В. И. Ленину о том, что части Юго-Западного фронта 7 февраля в 14 часов освободили Одессу от белогвардейцев.^{86}

При занятии Одессы войска Красной Армии захватили свыше 100 орудий разных калибров, 4 исправных бронепоезда, 4 бронеавтомобиля, несколько тысяч снарядов, несколько сот тысяч патронов, склады подрывного, авиационного, автомобильного, санитарного, интендантского и продовольственного имущества. Взято в плен три генерала, около двухсот офицеров, до трех тысяч солдат ^{87}. Войска 41 и 45 дивизий продолжали преследование врага, окружая и уничтожая его в районе Овидиополя, Маяк и Тирасполя.

Правительство Советской Украины 19 февраля 1920 года опубликовало воззвание, в котором говорилось, что с освобождением Одессы территория Украинской Советской Социалистической Республики на громадном протяжении уже очищена от белогвардейских войск и петлюровских банд. Воззвание подчеркивало, что это произошло в результате братской помощи народов Советской России украинским рабочим и крестьянам. Правительство Украины извещало о своем желании жить в мире со всеми народами и государствами и о твердой воле охранять неприкосновенность Советской Украины.

Одесса стала советской.

По следам героев

По-разному сложились судьбы одесских подпольщиков. Одни из них пали смертью храбрых в беспримерной схватке с деникинским зверем, другие, выйдя победителями, после окончания гражданской войны вдохновенно трудились на благо Родины, но их жизнь трагически оборвалась в результате необоснованной клеветы и нарушения революционной законности. Третьи и сейчас своим личным примером зажигают сердца людей на героизм и трудовые подвиги.

Многое могла бы рассказать Елена Соколовская. Ее имя еще при жизни стало легендарным. «Бесстрашной», «Загадочной», «Неуловимой» называли ее. Все годы гражданской войны Соколовская находилась в Одессе, являлась одним из руководителей партийной организации. Дважды она переходила на нелегальное положение (при французской оккупации и при деникинщине), становясь во главе коммунистического подполья. Не один раз попадала, казалось, в безвыходное положение и всегда благополучно выходила из него. Это была не просто удача или «везение». Соколовская обладала незаурядным талантом революционера-профессионала, пользовалась исключительной популярностью и поддержкой среди рабочих.

Весной 1919 года в Одессе свирепствовали белогвардейцы и контрразведки иностранных интервентов. Количество контрразведок обозначалось двухзначным числом. Контрразведки французского, английского, греческого, польского, румынского командования; контрразведки штаба 3-го корпуса, штаба генерала Гришина-Алмазова, одесского градоначальника, «Союза русских людей», осведомительного отдела, князя Кочубея и другие — все они арестовывали, творили суд и расправу над жертвами. Уже погибли руководитель коммунистического подполья Одессы И. Ф. Смирнов (Ласточкин), руководящие работники «Иностранной коллегии» Жанна Лябурб, Яков Елин (Жак), Мишель Штиливкер.

И вот в начале апреля секретарь Одесского подпольного областкома Елена Соколовская с группой рабочих депутатов пока еще нелегального Совета является к командующему войсками Антанты генералу д'Ансельму и предъявляет ультиматум.

— Ваши войска разложены. Солдаты и матросы не будут стрелять в одесских рабочих. Требуем разоружения «добровольческих» офицеров. Власть в городе с 3-го апреля возьмет в свои руки Совет.

Генерал огорошен словами Соколовской, в растерянности не знает, что ответить и как поступить. Наконец, оцепенение проходит, и д’Ансельм спрашивает, сколько лет Елене Соколовской. Узнав, что ей всего 24 года, генерал с раздражением сказал:

— Вы еще очень молоды. Понимаете ли вы смысл происходящих событий? Я знаю, что вы разложили половину моей армии, но я еще располагаю силами, чтобы в полчаса снести всю Одессу.

— Если вы снесете Одессу, — заявила Соколовская,— то революционный пролетариат Франции утопит вас у своих берегов. Да и вряд ли ваши матросы согласятся стрелять по Одессе.

Беседа эта происходила в 2 часа ночи 2 апреля в гостинице «Лондонская», где находился штаб д’Ансельма. Пока генералу пришла в голову мысль задержать коммунистов-подпольщиков, они уже скрылись в темноте весенней ночи.

24 (11) октября 1919 года в 11 часов вечера командующему войсками Новороссии генералу Шиллингу доложили, что его хочет видеть по весьма важному делу дочь дворянина Елизавета Веселина. Несмотря на поздний час, Шиллинг распорядился пропустить ее.

— Ваше превосходительство, у меня необычное дело,— начала посетительница сразу же, как вошла в кабинет.— Правда ли, что по приказанию военных властей в тюрьме находится поручик Чикваная Евсевий Игнатьевич?

— Чем вызвано это любопытство?

— Буду краткой. В 1916 году на русско-германском фронте мой брат получил ранение в ногу. Его вынес на своих плечах поручик Чикваная, хотя он и был ранен в том же бою. После излечения в госпитале брат с Чикваная ненадолго приехали к нам в имение...

— Кем вы уведомлены об аресте Чикваная?—прервал Шиллинг рассказ посетительницы.

— Я получила от его матери, живущей на Кавказе, письмо, в котором она сообщает о постигшем ее горе.

— Вам угодно обратиться с какой-то просьбой?

— Да, ваше превосходительство. Смею просить вас о свидании с арестованным.

— Это невозможно. Дознание окончено, виновность установлена, приговор вынесен. Дело сугубой секретности... Понимаю ваши романтические чувства, к несчастью, помочь не в силах.

— С юридической точки зрения моя просьба вполне законна?..

— Она запоздала... Приговор приведен в исполнение.

— Не может быть!?

— К несчастью, да.

Посетительница резко поднялась. Лицо ее вспыхнуло. Глаза загорелись ненавистью. Вместо робкой девушки перед генералом стояла пламенная революционерка.

— Вы бесчеловечны, генерал! Разве вы не слышите, как трещат кости безвинных людей, раздираемых на части в ваших застенках? Бойтесь, придется расплачиваться за все содеянное!

— Дамская вспышка, да еще в вашем положении, сударыня, извинительна, — произнес Шиллинг.

Не знал генерал, что брошенные ему слова были не «дамской вспышкой» дворянской дочки, а обвинением, произнесенным руководителем большевистского подполья Одессы Еленой Соколовской, которая с гордо поднятой головой покидала кабинет главного ставленника Деникина на юге Украины,

О своем необычном и до крайности рискованном визите в самое логово белогвардейской инквизиции Соколовская никому не рассказывала. Она написала о нем только в письме матери Евсевия Чикваная Кесарии Чикваная в 1923 году. Из этого письма мы узнаем и о причине, побудившей Соколовскую пойти на такой большой риск.

Подпольщики принимали самые энергичные меры, чтобы освободить Чикваная. Но ничего добиться не могли, так как Чикваная почти все время находился в заключении не в тюрьме, а при штабе Шиллинга. Знакомые офицеры, за крупные суммы денег освобождавшие отдельных политзаключенных, получили взятку, но тоже ничего не сделали. Стало известно, что Чикваная 24 (11) октября приговорен военно-полевым судом к расстрелу и перевезен в тюрьму. В этот же день работники Красного Креста предприняли новую попытку освободить Чикваная. И снова неудача. Враг знал кто у него в руках и цепко охранял его.

Единственный шанс к спасению талантливого военного полководца — выиграть время, задержать приведение приговора в исполнение. Это мог сделать только главнокомандующий белогвардейскими войсками Новороссийской области генерал-лейтенант Шиллинг. Но все пути к нему для подпольщиков закрыты. Тогда Соколовская и решает пойти на рискованный, но единственно возможный шаг. Уже на пути к штабу Шиллинга она сочинила версию о мотивах своего посещения главнокомандующего. Но деникинцы боялись держать Чикваная в тюрьме. В тот же день они его расстреляли.

...Однажды Соколовской сообщили, что в Одессу из Кишинева прибыл подпольщик. Ему известны были адрес явки комитета и пароль. На тонком полотне, зашитом в подкладку пальто, химическими чернилами было написано письмо о работе Кишиневского партийного комитета. Устное сообщение прибывшего и доставленное им письмо рисовали правдоподобную картину, но поведение подпольщика вызывало сомнение. Он интересовался, находится ли в Одессе Елена Соколовская, где с ней можно встретиться, как печатается «Одесский коммунист». Своими вопросами он показывал, что или не знает элементарных правил конспирации, или же он провокатор. Создалось сложное положение. Что предпринять?

Соколовская попросила устроить ей встречу с приезжим товарищем в 12 часов дня в кафе «Марсель», что на углу Тираспольской и Нежинской. Соколовскую долго отговаривали от встречи, предупреждали, что беседа с ним ей ничего не даст, все сказано в письме. Она настояла на своем, встреча состоялась. Соколовская убедилась, что приезжий не провокатор, знает он и условия конспирации.

— Зачем же он интересовался тем, что не положено ему знать? — спросили у Елены.

Она ответила, что перед отъездом из Кишинева товарищи по подполью просили его узнать, как это в Одессе удается в таких тяжелых условиях издавать газету, нельзя ли наладить выпуск газеты и в Кишиневе.

На вопрос, насколько она уверена в благонадежности приезжего товарища, Елена сказала:

— В таких делах даже огромная вероятность нам не подходит. Тут нужна безусловная уверенность. Вот вы обратили главное внимание на содержание письма, а я на глаза! В глазах приезжего я прочла то, о чем нельзя написать ни в каком письме.

Такова была Елена. Когда отправилась в штаб французского генерала д’Ансельма, она знала, что интервенты уже находятся в растерянности, что они готовы вот-вот оставить Одессу, искали только благоприятного повода. При визите к генералу Шиллингу Соколовская была уверена в своих собственных силах. А поверить в свои силы — это уже победа! В случае с подпольщиком из Кишинева Соколовской помог огромный опыт работы в подполье, уменье распознавать, находить надежных, преданных делу революции людей.

Из Одессы Елена Соколовская выехала по заданию ЦК РКП(б) во Францию как представитель Коминтерна. После возвращения в Москву принимала участие в подготовке III Конгресса Коммунистического Интернационала, была его участником — в качестве переводчика и члена редакционной комиссии французской делегации. Затем работала в Московской организации РКП(б), училась на курсах марксизма-ленинизма, была редактором журнала «Массовик». На XVI съезде партии Соколовская избирается членом ЦКК ВКП(б), работала в Центральной комиссии по чистке советского аппарата и в Центральной комиссии по чистке партии. Позднее ЦК ВКП(б) направил ее в киностудию «Мосфильм», где она работала художественным руководителем и директором.

Как когда-то на фронтах гражданской войны, так и теперь на новом для нее фронте искусства, легендарная революционерка борется за генеральную линию партии, за ленинскую партийность в искусстве. При ее непосредственном участии «Мосфильм» создает замечательные картины — «Дети капитана Гранта», «Последняя ночь», «Депутат Балтики» и другие.

В 1937 году жизнь Елены Соколовской безвременно оборвалась. Трудящиеся Одессы свято чтут память пламенной революционерки и ее именем названа одна из улиц города.

Евсевий Чикваная... Кто в Одессе не знал в те годы веселого, жизнерадостного, всегда подвижного грузина в военной форме. Близкие друзья и товарищи называли его уменьшительным именем: «Чик».

Евсевий Игнатьевич Чикваная родился в 1893 году в бедной грузинской семье. Отец рано умер, трое малолетних детей остались на попечении матери Кесарии. С неимоверным трудом удалось Кесарии устроить Евсевия на ученье в Тбилисскую семинарию. Оттуда его исключают за участие в политическом кружке. В 1914 году Евсевий Чикваная призывается в армию, попадает в Казанское военное училище. Через два года ему присваивается первый офицерский чин. Находясь на фронте в период первой мировой войны, Чикваная проводит среди солдат нелегальную работу, создает революционную организацию.

В марте 1917 года Евсевий Чикваная вступает в члены Коммунистической партии. В письме к своему старшему брату он с гордостью писал: «Вырос я в сиротстве, никогда не видел радостного дня. Да и какая крестьянская семья знала радостную жизнь? Теперь я нашел настоящую дорогу в счастливое будущее и на вопрос: когда я родился, отвечаю — в 1917 году!»

В рабочих районах Петрограда многие знали красного поручика. Он делился с рабочими военными знаниями, обучал их ведению уличного боя. В канун Октября Чикваная с большим отрядом солдат явился к Смольному. В октябрьские дни он показал себя талантливым руководителем и знатоком военного дела, четко выполнял все боевые приказы Военно-революционного комитета.

По просьбе Советского правительства Украины ЦК партии направляет в январе 1918 года на Украину группу военных работников. В их числе находится и Чикваная. Он назначается сначала начальником штаба III революционной армии, а затем командующим этой армии. Принимает участие в боевых действиях советских войск и рабочих отрядов по обороне г. Царицына против контрреволюционных казачьих войск с июля по декабрь 1918 года. В январе 1919 года Чикваная нелегально направляется в Одессу для организации и руководства партизанским движением на территории, временно захваченной иностранными интервентами, белогвардейцами и петлюровскими бандами.

Когда Чикваная оказался в руках белогвардейцев, генерал Шиллинг сообщил об этом в ставку Деникина. Оттуда последовало указание: установить особый режим, провести срочное дознание.

И началось «дознание». Первая встреча Чикваная состоялась с начальником контрразведывательного отделения полковником Тунцельманом. Он от имени Шиллинга предложил Евсевию Чикваная перейти на службу в «Добровольческую» армию.

Что от меня требуется? Какой ценой я должен заплатить за это? — спросил Чикваная. Он понимал, что простое согласие пойти на службу к белым не может служить основанием для его освобождения.

Тунцельман ответил:

Никаких предварительных условий не ставится. Но если бывший кадровый офицер хочет восстановить свое высокое звание офицера русской армии, то он найдет возможность это сделать.

Нельзя ли конкретнее?

Вы долго находились в Одессе и вам многое известно...

Довольно, полковник! Я не считаю вас и генерала Шиллинга глупыми людьми. Надеюсь, что и меня вы не относите к ним? Зачем же говорить неправду, да еще так плохо придуманную? Вы с генералом прекрасно понимаете, что если офицер царской армии перешел на сторону революции и все эти годы не за страх, а за совесть честно ее защищал, то он уж никогда не возвратится к старому. Но вы еще знаете и больше: я — коммунист, связавший свою судьбу с партией рабочего класса еще до Октябрьского переворота...

Полковник Тунцельман явно смутился, но потом неуверенно произнес:

— У вас одностороннее суждение. Жизнь показывает иное. Зачем далеко ходить за примерами. Вспомните штабс-капитана Григорьева, полковника Муравьева — их хорошо знают в Одессе. Они тоже вначале перешли к большевикам, сражались за революцию, а потом, признав свои заблуждения, ушли от них. Так могли поступить и вы.

— Сравнение, полковник, не доказательство. Григорьев и Муравьев, да и другие им подобные, никогда честно не служили революции. Они хотели использовать революцию в своих корыстных, авантюристических интересах. А авантюра, если даже она так широко задумана, как у Деникина, всегда кончается крахом. Продолжать нашу беседу считаю бесполезным.

В тюрьме Евсевий Чикваная за день до смерти написал письмо своему другу Степану Лекишвили («Сергею»), сидевшему в другой камере. Он писал:

«Дорогой Сергей! Не жалей своего «Чика», что он раньше времени кончает жизненный путь. Хочу ли я жить? Конечно — да! Но теперь дело в одной лишь минуте, когда нужно держать себя достойно и я это сумею сделать. Но довольно об этом. Все, что нужно было бы, не сумею написать.

...Прощаюсь мысленно с тобой, желаю тебе всего-всего хорошего и спасибо за твои искренние дружеские слезы. Я их помню... Если тебе удастся увидеть ее ^[50] где-нибудь — передай от меня только один дружеский поцелуй и скажи, что это от «Чика» из смертной камеры одесской тюрьмы... Друг, желаю тебе освободиться. Поклон всем. 11 октября. Твой «Чик».

Ни одна газета не опубликовала никаких сведений об аресте и расстреле Е. И. Чикваная. Его мать Кесария не знала, где в последнее время находился ее сын. Она долго ждала от него весточки, но почтальон всегда проходил мимо ее домика.

Шли годы... И однажды в солнечный день почтальон вошел в избу Кесарии. Вместо письма, он вручил ей газету «Известия ВЦИК» за 7 ноября 1922 года. Под заголовком, набранным крупным шрифтом: «Красная Армия. Первые организаторы и вожди» рассказывалось о полководцах Красной Армии Антонове-Овсеенко, Егорове, Рудневе, Дыбенко, Ворошилове, Чикваная, Лазареве.

Слезы материнского горя сменились слезами гордости за своего сына, отдавшего жизнь за счастье народа. Кесария приехала в Одессу, привезла горсть земли с могилы своих предков на могилу сына. Советское правительство назначило матери героя персональную пенсию.

...Честно трудился на благо Родины Владимир Федорович Логгинов (Павел Миславский) или просто Павел — этим именем он подписывал документы и в мирное время. Партия посылала его на многие ответственные участки работы. Из Одессы летом 1920 года он был направлен в Краснодарский губком партии, потом работал секретарем Киевского губкома, заместителем наркома просвещения УССР. Избирался делегатом на IX, X, XI и XII съезды РКП (б). Работал в аппарате ЦК КП (б) Украины и управляющим Всесоюзным объединением «КОКС». В 1935 году награжден орденом Ленина.

О Логгинове как руководителе Одесского коммунистического подполья можно многое рассказать... Но есть в его жизни страницы, о которых мог бы поведать только сам Логгинов. Так, в одном московском архивном хранилище в голубой папке среди прочих документов лежит нежелтеющая четвертушка плотной бумаги. На ней карандашная надпись: «Обратили Вы внимание на юрисконсульта г-на Миславского? Его сегодняшнее поведение — следствие иной причины, более глубоко таящейся. Заинтересуйтесь данной персоной, его юриспруденция — миф». Подпись: Чернавин, дата 6 ноября 1919 года.

А ниже другим почерком, красными чернилами: «Цветом глаз г-на Миславского пусть интересуется г-н Кирпичников, ему и карты в руки». Подпись неразборчива.

Что это за записка? О каком поведении Миславского (Логгинова) идет в ней речь? Можно представить такую картину: идет какое-то совещание, на нем присутствуют высшие чины штаба Шиллинга, в том числе генерал-майор Чернавин. Тут же находится и руководитель большевистского подполья Логгинов, в обществе — юрисконсульт г-н Миславский. Своим выступлением он, очевидно, вызывает подозрение у начальствующих лиц... Может быть, было и не так... Во всяком случае над Логгиновым нависла опасность, но она и на этот раз миновала его. Все здесь непонятно... Ключ к этой загадочной истории пока не найден.

Высоким революционным пафосом была наполнена жизнь Сергея Борисовича Ингулова. Когда в Одессе была восстановлена Советская власть, он работал секретарем Одесского губкома партии. Будучи делегатом X съезда партии участвовал в подавлении эсеро-белогвардейского мятежа в Кронштадте. Некоторое время работал заведующим агитпропом ЦК КП (б) У и редактором республиканской газеты «Коммунист». Дальнейший его путь: заместитель заведующего агитпропом ЦК ВКП(б), редактор «Учительской газеты», представитель ТАСС за границей, один из главных редакторов Малой Советской Энциклопедии.

В один декабрьский день 1919 года на явке редколлегии «Одесского коммуниста» собрались подпольщики.

Только что закончилось обсуждение неотложных дел, которых всегда накапливалась целая гора, но никто не уходил. Вечерело. Между Нюрой Палич и Логгиновым возник разговор, в него незаметно втянулись все присутствующие. Говорили о том, чему мечтает посвятить себя каждый, когда кончится война.

— Когда придет время и мы перекуем мечи на орала, я выберу себе оружие еще острее, чем меч! — сказал Ингулов.

— Писателем захотел стать, хлеб думаешь у меня отбить! — пошутил Сигизмунд Дуниковский. Все знали, что он мечтал написать книгу об одесском подполье.

— Нет. Учеником! Возьму школьную ручку и тетрадь и буду изучать Маркса.

— И так всю жизнь?

— Всю жизнь! Изучу и другим стану рассказывать.

Мечта Ингулова сбылась. Он стал видным пропагандистом идей марксизма-ленинизма. Он написал популярные учебники «Политграмота» и «Политбеседы», по которым молодые коммунисты и комсомольцы 30-х годов изучали основы марксистско-ленинской теории.

В 1937 году страна отмечала двадцатилетие Великой Октябрьской социалистической революции. К этой великой дате вышла из печати книга Ингулова «Наша Родина».

...Тарас Костров... Под этим именем он вступил в революционную борьбу, с ним он и ушел из жизни. До сих пор мало кто знает, что Тарас Костров — это Александр Сергеевич Мартыновский. Именем его отца — народовольца Сергея Мартыновского — названа одна из центральных площадей Одессы.

Вся жизнь Тараса Кострова — неугасимое революционное горение. Когда Красная Армия вошла в Одессу, он ушел с ней продолжать громить белогвардейские и петлюровские банды, находился на фронте до окончания гражданской войны. Потом редактировал «Киевскую правду», был ответственным секретарем республиканской газеты «Коммунист». Способный журналист-большевик замечен в Москве, его утверждают редактором «Комсомольской правды».

Писательница Г. И. Серебрякова в двадцатых годах сотрудничала в «Комсомольской правде» и часто встречалась там с Тарасом Костровым. О нем она написала такие строки:

«Его все очень уважали. В разговоре он мог совершенно непринужденно процитировать Маркса или Энгельса. Ленина он знал назубок. В его присутствии я нередко ощущала свое невежество. Но это было нисколько не обидно. Напротив, очень хотелось поумнеть, стать взрослее и образованнее. Противостоя старому миру, который был рядом, шумел в нэпмановских ресторанах, Костров как бы олицетворял новое, являлся образцом идейной чистоты и целеустремленности. Одно его присутствие очищало всех, кто был рядом с ним. Он учил нас верности идее, ясности мысли, смелости в борьбе. Очень молодой и очень больной, сгорающий на наших глазах, любящий препятствия, не обходивший, а преодолевающий их, Костров был для нас воплощением оптимизма и силы».

Умер он в июне 1930 года в возрасте 29 лет.

Некоторые активные участники одесского коммунистического подполья стали крупными советскими учеными и видными руководителями-хозяйственниками. Калистрат Саджая (Калениченко) после окончания гражданской войны учился, стал профессором, доктором медицинских наук. Оклеветанный, он погиб в 1938 году.

Так же трагически оборвалась жизнь Бориса Краевского. Читатель помнит, как он, командуя партизанским отрядом, захватил недалеко от Котовска штаб 3-го галицийского корпуса во главе с генералами Никитко, Цироск и представителя Деникина генерала Стойкина. Краевский до 1922 года находился вКрасной Армии, был комиссаром Беломорского и Харьковского военных округов. Затем перешел на хозяйственную работу, работал за границей — председателем «Южамторга» в Северной и Южной Америке, председателем правления акционерного общества «Экспортлес».

Комсомольский вожак Вася Васютин (Филюшкин) и после гражданской войны остался на комсомольской работе. Он работал первым секретарем ЦК комсомола Украины, вторым секретарем Центрального Комитета РКСМ. На XIII съезде партии избран членом Центральной Контрольной Комиссии РКП (б). Окончил Институт красной профессуры, много лет находился на научной работе в Академии наук СССР и в Госплане СССР. Василий Филиппович Васютин — доктор экономических наук, профессор, он и в настоящее время работает в Высшей партийной школе при ЦК КПСС.

Нюра Палич, она же Анна Михайловна Панкратова, стала известным ученым-историком, была избрана академиком Академии наук СССР, на XIX и XX партийных съездах избиралась членом ЦК КПСС, удостоена Государственной премии СССР. Умерла А. М. Панкратова в 1957 году.

Проживают в Москве и часто встречаются между собой участники одесского подполья Р. М. Лучанская, С. С. Калинин, В. Н. Лапина, Д. А. Мельников, Г. С. Ларский, М. М. Горев, О. Н. Петровская и многие другие. В Одессе живут Б. В. Гумперт, Г. И. Сапельников, Н. А. Александрович, Н. Д. Голубенко, П. Г. Калюжный и ряд других. Все они много потрудились на благо нашей Родины, сейчас персональные пенсионеры, но продолжают принимать активное участие в общественно-политической работе.

В этом повествовании показаны отдельные участники коммунистического подполья, некоторые только названы, а другие даже не упомянуты. Причем среди тех, кто не упомянут, находятся такие герои, которым можно было бы посвятить десятки и сотни страниц. Автор не хотел бы, чтобы его заподозрили в каком-то преднамеренном поступке. Книга на эту тему издается впервые, впервые освещаются уже полузабытые события, впервые названы имена многих подпольщиков.

Вот в книге только упоминается, как Лида Петренко, молодая работница табачной фабрики Поповых, распространяла «Одесский коммунист». А сколько требовалось мужества, чтобы выполнить это опасное поручение! Ведь приказы Шиллинга, расклеенные на всех стенах домов, извещали, что за распространение большевистской газеты — расстрел на месте.

Героически показала себя Лида Петренко и в годы первых пятилеток. В 1934 году Кемеровская газета «Большевистская сталь» опубликовала о ней, ставшей уже инженером-металлургом, такую заметку:

«Это было во всех отношениях замечательное событие. Мистер Вейл, американец, инженер, старший консультант — образец хладнокровия и выдержанности, смущенно снял шляпу и низко поклонился Лидии Ивановне Петренко.

— Много бесстрашия я видел за свою жизнь, но никогда не видел такой смелой женщины... Я снимаю шляпу перед этим замечательным русским инженером...

Инженер Лидия Ивановна Петренко сделала то, что должен на ее месте сделать каждый большевик, отвечающий за свой участок. Не дожидаясь окончания спора инженеров, кому подняться на 65-метровую высоту и дать точку для начала кладки, Лидия Ивановна поднялась сама... Сильный ветер... раскачивал верхушку трубы, тонкие, узкие доски гнулись под ногами, внизу зияли пропастью котлованы, металл жег руки... Долго после этого мистер Вейл удивлялся отваге «знаменательна русская энжинера».

Вот такие люди были в одесском подполье! Над их подвигами и именами не властно время.

Указатель источников ^[51]

1

Ленин В. И. Полн. соб. соч. т. 38, стр. 215.

(обратно)

2

Деникин А. И. Очерки русской смуты, т. V, стр. 108.

(обратно)

3

Деникин А. И. Очерки русской смуты, т. V, стр. 109.

(обратно)

4

Ленин В. И. Полн. соб. соч., т. 39, стр. 45.

(обратно)

5

ЦГАВМФ, ф. р-5, 1, д. 382, л. 3.

(обратно)

6

Там же, ф. р-55, оп. 1, д. 53, л. 107.

(обратно)

7

Там же, ф. р-1, оп. 3, д. 368, л. 3.

(обратно)

8

Там же, ф. р-55, оп. 1, д. 53, л. 116.

(обратно)

9

Там же, л. 38.

(обратно)

10

Там же, ф. 1747, д. 3, л. 20.

(обратно)

11

Там же, д. 7, л. 177.

(обратно)

12

Там же, ф. 1747, л. 112.

(обратно)

13

Там же, ф. 1747, д. 3, л. 4.

(обратно)

14

ГАОО, фонд листовок и прокламаций, инв. № 603.

(обратно)

15

«Одесский коммунист», № 82, 27 июня 1919 года.

(обратно)

16

ЦПА ИМЛ, ф. 124, оп. 1, ед. хр. 271, л. 48.

(обратно)

17

Там же, л. 49.

(обратно)

18

ЦГАСА, ф. 178, оп. 1, д. 7, л. 236.

(обратно)

19

ГАОО, фонд листовок и прокламаций, инв. № 413.

(обратно)

20

Бюллетень Центрального Совета профсоюзов № 1, 26 мая 1919 г.

(обратно)

21

«Голос красноармейца», 23 мая 1919 г.

(обратно)

22

«Одесский коммунист», № 64, 4 июня 1919 г.

(обратно)

23

Архив Института истории партии ЦК КП Украины, ф. 1, оп. 14, д. 259, лл. 99—100.

(обратно)

24

ЦПА ИМЛ, ф. 17, оп. 1, д. 369, л. 17.

(обратно)

25

Сб. «КПСС о вооруженных силах Советского Союза», М., 1958 г., стр. 115.

(обратно)

26

Ленин В. И. Военная переписка (1917—1920), М., 1957 г., стр. 185.

(обратно)

27

Ленинский сборник, т. XXXIV, стр. 205.

(обратно)

28

ООПА, ф. 2, оп. 1, д. 224, л. 15.

(обратно)

29

 Архив Института истории партии ЦК КП Украины, ф. 1, оп. 3, д. 26, л. 14.

(обратно)

30

 ЦГАОР СССР, ф. 1497, оп. 1, д. 1, л. 7.

(обратно)

31

 «Одесский коммунист», № 134—135, октябрь 1919 г.

(обратно)

32

 «Одесский листок», 15 января 1920 г.

(обратно)

33

 ГАОО, ф. листовок и прокламаций, инв. № 920.

(обратно)

34

 В. В. Шульгин. «1920 г.», София, 1922 г., стр. 19.

(обратно)

35

 «Літопис революції», 1929 г., № 2, стр. 191.

(обратно)

36

 Там же, стр. 191.

(обратно)

37

 Архив Института истории партии ЦК КП Украины, ф. 1, оп. 3, д. 26, л. 62.

(обратно)

38

 ООПА, ф. 13, оп. 3, д. 2, л. 95.

(обратно)

39

 «Одесский коммунист», № 145, декабрь 1919 г.

(обратно)

40

 ООПА, ф. 2, оп. 1, д. 1284, л. 1.

(обратно)

41

 ООПА ф. 13, оп. 3, д. 40, л. 8.

(обратно)

42

 Ленин В. И., Поли. соб. соч.. т. 39, стр. 244.

(обратно)

43

 Архив Института истории партии ЦК КП Украины, ф. 1, оп. 3, д. 26, стр. 68.

(обратно)

44

 Там же.

(обратно)

45

 «Одесские новости», 12 декабря 1919 г.

(обратно)

46

 Архив Института истории партии ЦК КП Украины, ф. 1, оп. 3, д. 26, л. 25.

(обратно)

47

 ООПА, ф. 2, оп. 1, д. 224, л. 61.

(обратно)

48

 Там же, ф. 13, оп. 3, д. 137, л. 2, 4, 6.

(обратно)

49

 С. Лекишвили. В застенках белых и желтых. Заккнига, 1924 г., стр. 36.

(обратно)

50

 ОППА, ф. 13, оп. 3, д. 2, л. 133.

(обратно)

51

 Там же, д. 42, л. 32.

(обратно)

52

 Сб. «Из истории рабочего класса и революционного движения». М., 1959 г., стр. 45.

(обратно)

53

 Известия Одесской губ. чрезвычайной следственной комиссии, № 3, 29 февраля 1920 г.

(обратно)

54

 Архив Института истории партии при ЦК КП Украины, ф. 1, оп. 3, д. 26, л. 68.

(обратно)

55

 «Одесские новости», 26 января 1920 г.

(обратно)

56

 Бюллетень проф. движения г. Одессы, № 1, январь 1920 г.

(обратно)

57

 Ленин В. И. Поли. соб. соч., т. 39, стр. 169.

(обратно)

58

 ООПА, ф. 2, оп. 1, д. 204, № 25.

(обратно)

59

 ЦГАВМФ, ф. р-55, оп. 1, д. 53, л. 98.

(обратно)

60

 Сб. «Из истории гражд. войны в СССР», М., 1961 г., т. II, стр. 408.

(обратно)

61

 ЦГАВМФ, ф. 1747, д. 1, л. 112.

(обратно)

62

 «Одесский листок», 7 ноября 1919 г.

(обратно)

63

 «Одесские новости», 9 ноября 1919 г.

(обратно)

64

 «Одесский листок», 21 декабря 1919 г.

(обратно)

65

 Сб. «Из истории гражд. войны в СССР», т. II, М. 1961 г. стр. 625.

(обратно)

66

 ЦГА ВМФ, ф. р-55, оп. 1, д. 53, л. 97.

(обратно)

67

 «Одесский листок», 17 декабря 1919 г.

(обратно)

68

 ЦГАОР СССР, ф. 7002, оп. 1, д. 1, л. 29.

(обратно)

69

 «Одесский листок», 16 января 1920 г.

(обратно)

70

 «Одесский коммунист», № 143, декабрь 1919 г.

(обратно)

71

 Ленин В. И. Поли. соб. соч., т. 40, стр. 69.

(обратно)

72

 «Одесский листок», 26 ноября 1919 г.

(обратно)

73

 Архив Института истории партии ЦК КП Украины, ф. 1, оп. 4, д. 203, л. 26.

(обратно)

74

 Сб. «В огне гражданской войны», О., 1962 г., стр. 343.

(обратно)

75

 ГАОО, ф. листовок и прокламаций, инв. № 920.

(обратно)

76

 «Правда» № 88, 25 апреля 1920 г.

(обратно)

77

 «Одесский листок», 27 декабря 1919 г.

(обратно)

78

 Там же, 16 января 1920 г.

(обратно)

79

 «Пролетарская революция», 1924 г., № 4, стр. 174.

(обратно)

80

 Там же, стр. 175.

(обратно)

81

 Архив Института истории партии ЦК КП Украины, ф. 1, оп. 4, д. 1, л. 269.

(обратно)

82

 «Одесский коммунист», № 148, февраль 1920 г.

(обратно)

83

 «Одесский коммунист», 8 февраля 1920 г.

(обратно)

84

 ООПА, ф. 13, оп. 3, д. 42, л. 3.

(обратно)

85

 ЦГАСА, ф. 199, оп. 4, д. 306, лл. 18, 19.

(обратно)

86

 ЦПА ИМЛ, ф. 558, оп. 1, ед. хр. 1469, л. 1.

(обратно)

87

 ЦПА ИМЛ, ф. 558, оп. 1, ед. хр. 1473, л. 8.

(обратно)

Примечания

1

 Морской генеральный штаб в 1919 году преобразован в Организационный отдел Морского управления штаба Народного комиссариата по военным делам Украины.

(обратно)

2

 А. Кривошеев в это время был отозван из Одессы.

(обратно)

3

 Позже стало известно, что руководство этим «союзом» находилось в руках белогвардейцев.

(обратно)

4

 Домбровский оказался предателем.

(обратно)

5

На следствии Глобачев выдал 4-х офицеров, работавших в Одессе в пользу Деникина. Однако главарей не назвал.

(обратно)

6

 Авторы некоторых исторических статей и мемуаров утверждали, что 47-я дивизия отступила, чтобы не оказаться в окружении. Эти утверждения не состоятельны. Известно, что после отхода дивизии партийные и советские организации Одессы еще сутки находились в городе и проводили эвакуацию. Никто из эвакуированных не попал в окружение.

(обратно)

7

 Лаврентий Картвелишвили в свое время добивался расформирования грузинского отряда, но решение этого вопроса затянулось.

(обратно)

8

 Зафронтовое бюро ЦК КП (б.)У создано в июле 1919 года во главе с секретарем ЦК Косиором С. В. для руководства подпольными партийными организациями Украины и Крыма.

(обратно)

9

 Этот некролог, написанный членом ЦК КП(б)У Я. А. Яковлевым, перепечатывался потом дважды в сборниках (в 1922 и 1924 гг.).

(обратно)

10

 А. А. Иоффе — в то время народный комиссар социалистической инспекции УССР.

(обратно)

11

 «Союз возрождения России»—контрреволюционная организация, созданная весной 1918 года по инициативе Антанты, в которую вошли кадеты, меньшевики, эсеры.

(обратно)

12

 Имеется в виду изгнание белогвардейцев и англо-французских интервентов из Одессы весной 1919 года.

(обратно)

13

 Об участии революционных моряков в борьбе за власть Советов в Одессе рассказывается в книге автора «Подвиг «Алмаза».

(обратно)

14

 Елена — Соколовская.

(обратно)

15

 Нюра — А. М. Панкратова.

(обратно)

16

 Типография боротьбистов была раскрыта в первые же дни деникинщины. Там был отпечатан только один номер газеты «Борьба». Во время захвата типографии отряд Н. Стрембицкого обстрелял деникинцев, несколько офицеров было убито.

(обратно)

17

 Во время наступления немцев в 1918 г. крейсер «Алмаз» находился на ремонте в Севастополе. В связи с приближением немцев команда сняла все наиболее ценные приборы и механизмы с корабля и целиком вступила в ряды Красной Армии.

(обратно)

18

 Висуньск.

(обратно)

19

 По дороге в тюрьму Мах бежал. Будучи незаурядным спортсменом, он перескочил через двухметровый забор и скрылся.

(обратно)

20

 В. Берндт — бывший австрийский офицер, поручик артиллерии, участвовал в боях Красной Армии с Петлюрой.

(обратно)

21

 Завод Гена — ныне завод им. Октябрьской революции.

(обратно)

22

 После изгнания белогвардейцев из Одессы Кильдяев скрывался, но был обнаружен, осужден к высшей мере наказания.

(обратно)

23

 Сергей — С. Б. Ингулов.

(обратно)

24

 Петр — П. С. Лазарев.

(обратно)

25

 Александр — А. В. Хворостин.

(обратно)

26

 Плис — член одесской организации левых эсеров-боротьбистов.

(обратно)

27

 Корнюшин Ф. — работник военного отдела губкома партии.

(обратно)

28

 Чечельницкая А. Б.— известная в подполье как «Аннушка», работница одного из одесских заводов, член партии с 1918 года, активный участник январских боев в 1918 году.

(обратно)

29

 Деникинский генерал.

(обратно)

30

 Начальник гарнизона Одессы.

(обратно)

31

 Имеются в виду части с преобладанием офицеров и казаков, добровольно вступивших в «Добровольческую» армию.

(обратно)

32

 Деникин предполагал разделить южную Россию на три генерал-губернаторства с большими полномочиями. Как бы в виде опыта он утвердил «Временное положение о главном управлении области Новороссийской». Во главе Новороссийской области стоял главноначальствующий. В Новороссийскую область вошли две губернии — Херсонская и Таврическая с административным центром в Одессе.

(обратно)

33

 Б. И. Краевский родился в 1888 г. До 1905 г. работал в Варшаве на обувной фабрике. В 1905 г. переехал в Астрахань, в этом же году вступил в партию большевиков. Находился в ссылке и эмиграции. С августа 1917 г.— секретарь Нижегородского губкома партии. После Октября — на руководящей военной работе.

(обратно)

34

 Осваг — осведомительное агентство, информационно-шпионская деникинская организация.

(обратно)

35

 Гаврилов — командовал офицерскими частями во время борьбы одесского пролетариата за власть Советов в январе 1918 года.

(обратно)

36

 Взятых в плен во время первой мировой войны русских солдат немцы направляли на работу в Эльзас-Лотарингию. Когда французы ее заняли, они разместили военнопленных в концентрационных лагерях. Во Франции также находились солдаты русской армии из особого экспедиционного корпуса, присланного царем по просьбе французского правительства.

(обратно)

37

 Революционные матросы крейсера «Алмаз» и других кораблей вместе с рабочими сражались за установление Советской зласти в Одессе. После прихода немецких оккупантов одесские буржуазные газеты распространяли клевету, что матросы «Алмаза», якобы, топили буржуазию в море. Была создана специальная следственная комиссия, которая после тщательного расследования опубликовала в апреле 1918 г. сообщение во всех одесских газетах, что ни один представитель буржуазии не был утоплен в море.

(обратно)

38

 Союз «Спартак» образован в начале первой мировой войны германскими левыми социал-демократами. Спартаковцы вели революционную пропаганду против империалистической войны, разоблачали захватническую политику германского империализма и предательство вождей социал-демократии. В декабре 1918 года спартаковцы основали Коммунистическую партию Германии. Митрополит Платон «спартаковцами» называет большевиков России.

(обратно)

39

На Екатерининской улице между кафе Рабина и кафе Фанкони в то время было нечто вроде клуба под открытым небом, где обсуждались все внутренние и международные вопросы, совершались различные сделки. Одесситы прозвали это место «форум».

(обратно)

40

М. А. Спиридонова — эсерка, активно выступавшая против Советской власти.

(обратно)

41

Кто такой Тихон Легонький и какова его дальнейшая судьба установить не удалось. Известно только, что он работал с большевиками.

(обратно)

42

Комсомолец Ф. Романюк настолько вошел в доверие деникинцев, что был назначен агентом Севастопольского отделения разведывательно-осведомительной организации «Азбука». В 1920 г. руководитель «Азбуки» В. В. Шульгин решил нелегально приехать в советскую Одессу, сопровождал его Романюк. Прибыв в Одессу, Романюк сразу же явился в губком партии и сообщил о приезде Шульгина.

(обратно)

43

По старому стилю, т.е. 14 ноября.

(обратно)

44

Днепровский уезд входил в Таврическую губернию, но в период подполья уездный комитет партии работал под руководством Одесского губкома КП(б)У.

(обратно)

45

Яша и Поля были жених и невеста. Они собирались пожениться после изгнания белогвардейцев.

(обратно)

46

По всей вероятности имеется ввиду глава английской миссии, член парламента.

(обратно)

47

Румчерод — Центральный Исполнительный Комитет Советов солдатских, матросских, рабочих и крестьянских депутатов Румынского фронта, Черноморского флота и Одесской области, созданный в Одессе в мае 1917 г. До декабря 1917 г. руководство Румчеродом находилось в руках меньшевиков и эсеров, в декабре избран большевистский Румчерод.

(обратно)

48

 Позже Н. А. Маркс стал красным профессором. Умер в 1921 году.

(обратно)

49

Подпольщики осуществили намеченные меры по спасению картин. Пароход «Константин» остался в Одессе.

(обратно)

50

 Елену Соколовскую.

(обратно)

51

 С согласия автора издательство сочло возможным дать ссылки только на некоторые источники.

(обратно)

Оглавление

Введение

Боевые дни

Предвестники грозы

"Одессу не сдавать!"

Десант

Опять подполье

Оскаленная пасть зверя

Трудное время

"Неуловимая для контрразведки"

Красный Крест

Контора "Русь"

Морской центр

Генералы ищут выхода

Непокорные солдаты

Деникинские лакеи

"...Англия думает об Одессе"

На "Железном Герцоге"

Сильнее оружия

Накануне краха

Освобождение Одессы

По следам героев

Указатель источников [51]

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

21

22

23

24

25

26

27

28

29

30

31

32

33

34

35

36

37

38

39

40

41

42

43

44

45

46

47

48

49

50

51

52

53

54

55

56

57

58

59

60

61

62

63

64

65

66

67

68

69

70

71

72

73

74

75

76

77

78

79

80

81

82

83

84

85

86

87

*** Примечания ***