Большая и Маленькая (СИ) [Лариса Анатольевна Львова] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

  Большая и Маленькая



   Большая Зойка прижимала к груди Маленькую Зоиньку, шептала:



   - Дует? Дай-ко укутаю тебя.



   И всё заматывала её в драный платок, который выбросила кухарка Домна. А он сгодился -- из-под двери несло холодом, даже снежная крупка залетала.



   - Тише, Зоинька, не плачь, я куплю тебе калач, - кривя синие губы, напевала Большая.



   Но Маленькая всё не засыпала, глядела в темноту широко раскрытыми неподвижными глазами.



   Её плач вонзался Большой Зойке в голову -- пробирался под полушалок, жидкие волосы, сверлил кость и гудел, словно рой комаров.



   Большая начинала биться лбом о деревянную стену, швыряла Маленькую на обындевелую землю каретного сарая.



   Тело Маленькой издавало костяной стук, какой бывает, когда упадёт на пол мороженая рыба. Маленькая на время замолкала, но потом снова начинала плакать.



   Ночь тянулась долго. Очень долго.



   Во дворе раздалось: хруп-хруп-хруп. Это дворник Софрон в валенках пошёл к воротам. Большая Зойка оглядела свои чёрные голые ступни. Ничего... привыкла.



   От ворот - хрямс-хрямс-хрямс -- прозвучали чёткие шаги. Кто-то в ботинках направился к парадному. Следом прохрупал Софрон.



   Большая не выдержала, вскочила, проковыляла мимо сломанной пролётки и двух колясок, прильнула к отверстию в двери.



   Доктор? Точно, доктор -- с саквояжем в руках. Софрон топтался позади, о чём-то взволнованно говорил. А Зойка и сама знала, что хозяйке пришло время родить. Хлопнули двери.



   Большая схватила Маленькую, прижала к себе и зашептала:



   - Всё, Зоинька, началось. Доктор приехал. Давай иди, поспевай...



   Зойка с силой толкнула дверь. Взвизгнули расхлябанные затворы. Образовалась щель между створками. Большая просунула в неё Маленькую и швырнула подальше, на нетоптаный снег. Маленькая упала и осталась лежать, как кусок сухого навоза. Никто в темноте и не разглядел бы.



   Большая стала наблюдать. Чёрный комок шевельнулся. Залаяли соседские псы, но сразу замолчали. А потом завыли, тягостно и горько.



   От двери матерно заругался Софрон, взял метлу и стал пробираться по сугробам к забору. Застучал о него метлой, отгоняя беду. Да где там! Чужие собаки чуют Маленькую, тоскуют, боятся. А свои дворовые псы давно поиздохли.



   Чёрного комка уже на месте не было. Смутная тень в свете из окон скользнула к крыльцу. Хорошо, что дверь не заперта по обычаю - для лёгких родов. Будут им сегодня лёгкие роды.



   Большая Зойка поняла, что уже видит всё глазами Маленькой, и порадовалась. Отпрянула от створок, пошла в свой угол. Уселась и опустила тёмные сморщенные веки. Так удобнее смотреть.



   По лестнице, раздувая юбки и белый фартук, сбежала новая горничная, Аниска. Ишь, как хлестнула подолом по лысой головёнке Маленькой. Но Зоинька умница, обхватила перила ручонками, удержалась.



   Вот бы дотянуться до Анискиной белой шеи... Нет уж, Маленькая, не отвлекайся. Не уйдёт от тебя эта Аниска. Сначала навести хозяйку.



   Вот так незадача! Крашенные в розовый цвет двери в хозяйкины покои закрыты. Это не беда. Маленькой терпения не занимать. Но жирная корова Домна поначертила на них какие-то знаки! Как бы Зоинька не испугалась. Нет, ничего, притаилась возле лепнины, ждёт. И Большая подождёт...



   А псы всё воют. Нет, это не собачий вой. Это мамонька голосит в их каморке возле кухни. А Зойка скорчилась возле сундука -- мамонька опорожнила штофик и теперь злая. Может прибить, если Зойка высунется. Мамонька всё время дерётся, стоит только Домне пожаловаться: твоя девка всё под ноги лезет, всем мешает. Или - твоя девка опять хозяину на глаза попалась. Или ещё вот -- твоя девка чашки расколотила. Мамонька часто кричит на Зойку: "Байстрючка!"



   Но иногда, напившись вина, гладит разбухшими руками, от которых воняет горчицей и щёлоком, жидкие Зойкины космы и шепчет: "Ты, Зойка, смекай: не нашей ты породы, не хрестьянской. В тебе господская кровь! Учися да присматривайся, мож, отец твою судьбу устроит".



   Зойка часто смотрится в половинку круглого зеркальца и видит серые жидкие волосёнки, невзрачные голубоватые глаза. Как у хозяина Аристарха Петровича. А мамонька -- красавица, с русыми кудрями и травяной зеленью в глазах. От кого ж немочь в Зойкиных лице и теле? Точно не от неё.



   А мамонька всё голосит, бьёт кулаком то по столу, то по тугому, как барабан, животу. Кричит: "Куда ж я пойду-то? Одно дитё порченое на руках, другое под сердцем. Кому я нужна с приплодом?"



   Мамоньке отказали от места. Домна на кухне разворчалась: "И правильно. Нечего свою манду под каждый уд подставлять". И сунула Зойке сухарь -- вку-у-усный, от хозяйского пирога. Сказала, глядя, как Зойка мусолит его: "Ишь, лопает. Немтырь, уродина, а жалко -- живая ж тварь".



   А Зойка вовсе не немтырь. Она разговаривает. Только никто не слышит. Кроме Маленькой... Э-эх... Что-то зевается. Как же долго время тянется. Так и уснуть можно. А без неё Маленькая Зоинька не справится.



   2



   В людской заполошная Аниска всё никак не могла успокоиться -- повторяла между шумными глотками чая из блюдца: "Мальчик! Да такой крупный -- головёнка что тыковка! Аристарх Петрович на радостях доктору четвертной отвалил, сама видела".



   Домна поджимала крупные губы -- обижалась. Её в этот раз не позвали "бабить", помогать при родах. Ещё обиднее был четвертной, попавший в чужой карман. Как будто этот доктор, а не она, постарался, чтобы хозяйка не скинула дитя прежде времени, готовил для неё наговорённые отвары да обереги на каждый день.



   Но потом пухлые, как подушки-думки, щёки расплывались в улыбке -- дождался-таки Аристарх Петрович наследника. Слава Ему! А то ведь что за напасть -- две жены скончались от преждевременых родов вместе с младенцами. Это за пять лет-то!



   Открылась дверь. Сквозняк разбавил приторными духами запахи щей и лука. Вошла экономка Аделаида Исаевна, она же Адка, подлюка и гада. Морда красная, рюши на блузке скособочились, одна пуговица не застёгнута. Видать, Аристарх Петрович не сдержался, на радостях побаловался с Адкой.



   Подлюка вытащила из-под ажурной шалки графинчик простого стекла.



   В нём заманчиво и ало плеснулась настойка. "Брусничная, из хозяйкиных запасов", - подумала Домна и расторопно накинула на клеёнку свежую салфетку.



   Графинчик опустился на середину стола, рядом появилась большая груша, карамельки. Аниска, которая вскочила при появлении "гады", затопталась на месте, не сводя глаз с угощения. Охоча девка до сластей. Как бы однажды они ей поперёк горла не встали...



   - Выпейте за новорожденного, - манерно, в нос, сказала Адка. - Да хранит Господь мать и дитя.



   Домна наложила размашистый крест, моргнула Аниске: ну чего ты, дурища, порядку не знаешь? Горничная быстро и мелко перекрестилась.



   - Премного благодарны, Аделаида Исаевна, да не оставят небеса и вас своей милостью, - пропела Домна. - А то бы присели с нами. Ведь, почитай, сутки на ногах.



   Меж тем острые и пронырливые глаза Домны исподтишка так и впивались в припухшие губы экономки, в прядки, выпавшие из причёски. С чего бы это ей так угождать прислуге? Не иначе, задумала что-то... Но все их хитрости -- экономок, ключниц, горничных, судомоек -- у Домны как на ладони. Хозяйка-то ещё месяца два в постели проваляется. Такой бутуз, поди, поизорвал ей там всё... Аристарху же свет Петровичу одному не спится. Вот и юлит Адка, заискивает. Боится, что Домна донесёт хозяйке... Как не раз бывало.



   - Почему бы и не присесть? - уже нормально, по-человечески, без гнусавости, сказала Адка и смахнула несуществующую пыль с табурета. Уселась и задорно предложила:



   - Ну что, по первой?



   Домна разлила настойку, пошевелила толстыми губами и опрокинула стаканчик. Эх, крепко зелье... Уж не подмешала ли чего в настойку эта гада Адка? Сама-то даже не пригубила.



   Кухарка захрустела карамелькой. Хрупанье звоном отдалось в полегчавшей голове, перед глазами поплыли радужные пятна. И всё же Домна поинтересовалась:



   - А вы сами-то чего ж, Аделаида Исаевна?



   - Так кровя... Как вы, Домна Егоровна, научили, острого и горячительного остерегаюсь, - ответила гада и тем самым без масла влезла в Домнину душу.



   "Как же, кровя у неё..." - подумала Домна, но не смогла не подобреть.



   - А ещё одна, дай Бог, не последняя, - весело сказала она и снова налила. А потом ещё.



   Когда графинчик опустел, Аниска устроила локти прямо на столе, уронила на них русую, в завитых кудельках, голову. Раздался посвист, какой можно услышать, когда малец наиграется и заснёт. Домна и Адка засмеялись. И вот тут-то "гада" проявила себя. Спросила:



   - Домна Егоровна, а почему болтают, что в дом нечисть завелась? И вроде бы от неё хозяйские жёны мрут?



   Другой бы раз Домна нажаловалась на экономку хозяину, но только не этой ночью. Что тут говорить, улестила ей "гада", растопила душеньку. От наливки да ласковых слов слетели запоры с Домниного языка.



   - Пусть болтают. А вы не слушайте. Помстится что -- не смотрите. Да молитовки не забывайте.



   - Что, что, Домна Егоровна, помститься может? - Адка уставила на кухарку расширенные зрачки.



   Эвон как экономку разобрало-то... Не иначе, заметила чего... А, пущай знает! Мож, поостережётся.



   - Десять годков тому назад наш Аристарх Петрович заладил щупать бока судомойке Стешке. Красивая бабёнка... была. Волосы короной, глаза звёздами. За ночь так мог заездить её, что Стешка нараскоряку в кухню вползала. Первая жена Аристарха всё не беременела, а вот Стёшка мигом мыша словила. Ей позволили рожать, я и приняла байстрючку. Вот этими руками... - взгрустнула Домна. Поднялась с места, подошла к ларю с картошкой и вытащила уже свой графинчик. С беленькой. Налила себе и Адке. Змеюка, видать, про свои кровя забыла и махнула полстаканчика.



   - Дальше, дальше-то что? - спросила Адка, затаив дыхание.



   - Знамо что... почитай, два раза в год я Стёшке помогала плод изгнать. По наущению тогдашней жены Аристарха Петровича. Стешкина девка росла, лицом вся в отца. А умом -- невесть в кого, к тому же немая. Пока однажды Стешка не заупрямилась, отказалась отвар пить. С чего бы? Тут я и дозналась, что нагуляла она... Не от нашего благодетеля плод оказался. Вестимо, я донесла. Должен же в этом доме порядок быть?.. Аристарх Петрович распорядился прогнать изменщицу вместе с девчонкой, Зойкой её звали. Ну, дворник и вытолкал Стешку взашей. Она узлы бросила, в каретный сарай зашла. И там... - Домна выкатила из-под пухлых век тёмные глаза, её голос упал до хриплого шёпота: - Руки на себя наложила!..



   - Как?! - выкрикнула Адка и сглотнула слюну.



   Кухарка усмехнулась одобрительно:



   - А вы, Аделаида Исаевна, гляжу, охочи до таких историй...



   А потом всё же рассказала:



   - Повесилась она. Не пожалела ни дитя, которое вот-вот должно родиться, ни девчонку свою убогую. Служивых и чиновных понаехало -- не счесть. Всё расспрашивали да вынюхивали. Только с тех пор, как зайдёшь со свету в тёмную комнату, так и блазнится: висит удавленница, раскачивается. Потом глаза открывает, а они ровно тухлый куриный белок, и смотрит на тебя. Или поманит. Коли поманила -- беда. Сам вскоре приберёшься. Так со всеми жёнами нашего благодетеля случилось, - закончила Домна и вдруг по-трезвому строго прикрикнула: - А ну, говорите, Аделаида Исаевна, видели вы её?



   - Видела... - захныкала Адка. - Вот вышла от Аристарха Петровича, он меня звал постель ему разложить, - а она тут и колышется в воздухе.



   - Манила? - продолжила допытывать Домна.



   "Гада" помотала головой так, что слёзы в разные стороны брызнули.



   - А чего вы добавили в наливку? - ещё больше посуровела кухарка.



   - Спи-и-рту...- заныла Адка, скривив рожу и враз потеряв привлекательность.



   - Другой раз спирт в стклянке приносите, - буркнула Домна. - Засиделись мы. Однако нужно позвать кормилицу, ей скоро младенца питать. Скажите-ка ей, Аделаида Исаевна, чтобы шла сюда. Чаю с молоком налью, булок вчерашних дам. Да порошочку, чтоб грудь полна была.



   Адка не захотела уходить, вытаращила испуганные глаза.



   - Да не бойтесь вы... Морок-то безвредный. Пока не поманит. Ну, конечно, неприятно... А что делать? Идите себе да молитовку шепчите. Ступайте, я кормилице чаю поставлю.



   Но "гада" нашла удобный для себя выход: растолкала Аниску, которая уже вовсю храпела, потащила девку из людской.



   Домна усмехнулась. Только она одна ничего не боялась. Ни морока покойной Стёшки, ни её погубителя Аристарха Петровича. Потому что Домне была дана власть. Кем -- она сама себе боялась признаться.



   3



   Большая Зойка встрепенулась, просыпаясь. И вовремя: из детcкой только что вышла дородная кормилица.



   Рядом семенила высокая тонкая дама с растрепанной причёской и что-то наставительно шептала нарядной толстухе.



   Из покоев хозяйки донёсся слабый голос: "Ада... Ада... воды дай. Моченьки нету..." Высокая дама скользнула за розовую створку, увещевая вполголоса: "Светлана Фёдоровна, голубушка, нельзя вам воды. Доктор не велел. Грудь разбарабанит, что тогда делать будем? Давайте я вам губки смочу..."



   Большая Зойка обрадовалась: всяко лучше порешить младенца прежде хозяйки. Эй, Маленькая, не оплошай, не подведи!..



   Умница Зоинька отлепилась от стены и просочилась в чуть приоткрытую дверь детской. Большая вместе с Маленькой ощутила тепло от изразцовой печи, полюбовалась на лаковую кроватку, помяла в ладони шерстяное одеяло, подула на невесомые кружева. А вот ребёнок Зойкам не понравился. Красный и сморщенный. Кислым воняет.



   Ну, Маленькая, давай. Убей это страшилище. Выжми жизнь из ублюдка. Изничтожь отродье, хуже всякого байстрюка!..



   Большая тихонько застонала от удовольствия, когда чёрный, твёрдый, как железо, палец Маленькой вонзился ребёнку в глаз. Он и не крикнул, только вздрогнули ножки под шёлковой пелёнкой.



   Зоинька потянула за пелёнку, выволокла труп из кроватки.



   Что ты делаешь, Маленькая?.. Заче-е-ем? С ума сошла? Под кроваткой его всё равно найдут. Сумасшедшая... Точно, сумасшедшая! Дрянь! Ты мне не нужна! Можешь не возвращаться вовсе. Паскуда, как говорила кухарка Домна. Выблядок.



   Прикрылась кружевцами, так что, думаешь, настоящим ребёнком стала?! Вон кормилица идёт. Она сейчас тебя вышвырнет из дому. А дворник Софрон со двора выметет.



   Кормилица трясётся, как осинов лист на ветру. А... Зойкину мамоньку увидала. Дурища. Разве непонятно, что её давно похоронили, а могилка сравнялась с землёй.



   Но мамонька всё сюда таскается, не может позабыть дом. Потому что тоже дурища. Поменьше бы мужикам подставлялась. Или Домнин отвар пила. Тогда бы жила здесь. И Зойка при ней.



   Кормилица нагнулась к колыбельке, рукой отвела кружевца. Побледнела. Снова закрыла накидкой личико Маленькой. Оглянулась, попятилась и рухнула на пол. Аж стол и стулья подпрыгнули. А что? Забавно! Молодец, Зоинька! Умница, Маленькая!



   О! Хозяйка, Светлана Фёдоровна, третья жена Аристарха Петровича, сюда плетётся. Согнулась в три погибели, стонет. Край рубахи в красном. Неряха. Ой, что сейчас будет!



   На кормилицу даже не посмотрела, сдёрнула накидочку. Широко, как пойманная щука, раскрыла рот.



   Большая Зойка развеселилась.



   Лысая, с облезшей кожей, двумя дырками вместо носа, Маленькая смотрела на Светлану Фёдоровну глазами-пуговицами, щерила беззубую чёрную пасть.



   Ну что ж ты, хозяйка, застыла? Целуй своего ребёнка, прижимай к груди! Не хочешь?



   Маленькая выпала из рук Светланы Фёдоровны, которая рухнула рядом с кормилицей. Зоинька-затейница выпуталась из шелков, выкатила из-под кроватки мёртвого ребёнка, закутала его в пелёнки, как могла. А сама забилась под кресло.



   Хозяйка очнулась первой, и не скажешь, что дохлячка. Схватила шёлковый свёрток, подползла к печке, открыла голой рукой чугунную дверцу. От её пальцев поднялся едкий дымок. Но Светлана Фёдоровна ровно ничего не заметила. Взяла и сунула тельце в пелёнках прямо в огонь. А руки от пламени не отдёрнула, зашлась в визге.



   Влетела та высокая тонкая дама, которая появилась в доме месяц назад и откликалась на Аду.



   Зойкам весело, хоть пляши: уж так громко орали дамы в два голоса!



   Дальше стало неинтересно, и Большая угнездилась спать. Но Маленькую позвать не забыла. Ну, погорячилась, когда прогоняла. Им поодиночке никак нельзя.



   Большая Зойка дождалась Маленькую. Начала укачивать. Потом надоело, и она отшвырнула её в угол. Принялась биться головой о стену. Не помогло. Пронзительный плач стал громче. Совсем как тогда...



   ... Зойка чуть не задохнулась от крепкого, сумасшедшего объятия мамоньки. Последнего объятия. Почувствовала, как намок платок на лбу от её слёз. Еле разобрала причитания:



   - За мной не ходи... Ступай в дом... Тебя не посмеют прогнать... В тебе господская кровь!.. Домна всё знает. Она тебя пожалеет... И не вспоминай свою мамоньку... забудь... Прощай, дитятко!..



   Зойка замерла возле брошенных мамонькой узлов. Хотела крикнуть, чтобы она не ходила в сарай. Там плохо, а в углу за старыми дощатыми панелями, наваленными грудой, вообще тошно. Под слоем рыхлой земли младенчики плачут. Они злые. Мамоньке лучше идти на речку. Зойка один раз только её видела, когда с прачкой-подёнщицей ходила бельё полоскать. Её нарочно отослали, потому что Домна увела мамоньку в чёрную баню, которая для прислуги, и там заперлась. И стоя на берегу, семилетняя Зойка поняла, что быстрая вода -- самое лучшее, чистое место. Там нет злых младенчиков. Там только те, кого взяла река или кто добровольно отдался ей. Мамонька долго болела после той бани. А потом отказалась пить Домнины снадобья. И вот её прогнали.



   Зойка побежала к сараю, приоткрыла дверь. Мамонька дёргалась в петле. Потом затихла. Но вспучившийся горой живот всё жил. Когда он отвис, то в лужу под ногами мамоньки полилась кровь. И шлёпнулось что-то мерзкое, серо-красное. Это была Зоинька. Маленькая Зоинька. Её роток кривился в плаче, ножки и ручки двигались. Большая замерла, вспоминая, как подобрала Маленькую, как спряталась вместе с ней за панелями. А чтобы Маленькая не верещала, зажала ей рот и нос ладонью - в сарай же дворовые понабегут, служивые. Могут унести вместе с мамонькой и Маленькую. А она дышать перестала, а вот плакать - нет.



   Большая Зойка усыпила себя воспоминаниями. И не увидела, что проказница Маленькая поворочалась на земле, да и поползла из сарая прочь.





   4



   Светлану Фёдоровну вязали впятером: Софрон, дворецкий, Домна, Адка и Аристарх Петрович. Её руки превратились в обугленные клешни, но тело обрело невиданную силу и вёрткость. Всё потому, что оно больше не подчинялось разуму.



   Младенец, похожий на головёшку, лежал на столе. На него с брезгливым сожалением поглядывал Аристарх Петрович. Детскую наполняла едкая тошнотворная вонь.



   Хозяйку увели в её покои, Софрон отправился в участок, Домна свалила свою работу на судомойку и подёнщицу, пошла спать. Аристарх Петрович прихватил из буфета пузатую бутыль и поманил за собой Адку. Аниска должна была присматривать за Светланой Фёдоровной, когда проводит восвояси кормилицу.



   Едва дворецкий закрыл дверь за толстухой, еле державшейся на ногах, Аниска увидела здоровенного рыжего кота с коротким хвостом, надорванными ушами и жёлтыми надменными глазами. Он стоял и, видимо, раздумывал, куда податься в новом жилище.



   - Ай! Лукич, ты кошака впустил! - воскликнула горничная.



   Старик подслеповато прищурился.



   - Лови, Анисьюшка, лови скорей! Хозяюшка и так хворая. Эх...



   Аниска побежала за жирным котом, который приблудился так некстати. Всю живность в доме поизвели, потому что Светлана Фёдоровна покрывалась пятнами и плохо дышала. Зато крыс и мышей стало немерено. Видать, почуял кошак добычу. И откуда он взялся? Вот что случается, когда собак во дворе нет.



   Котяра порскнул вверх по лестнице. Не на кухню, не в людскую! Аниска -- за ним. Зловредная тварь помчалась в гостиную, а там и до хозяйкиных покоев недалеко. Но вдруг взбила шерсть на выгнутой дугой спине. Зашипела.



   Аниска огляделась -- нет ли метёлки или шеста, которым тушат верхний свет. А когда глянула на кота, то увидела, что животное, прижав уши и припав к полу, подбирается к странной сморщенной фигурке. Кукле, что ли... И эта кукла стояла на кривых ножонках, растопырив чёрные, словно горелые, пальцы. В глазах-пуговицах, сверкавших оловянным блеском, было столько лютой злобы, что Аниска затряслась от ужаса. Ей ли, здоровой крестьянской девке, которая супротив иного мужика посильнее будет, бояться какой-то куклы! Но вот поди ж ты...



   Кошак с утробным воем бросился на куклу. Она взмахнула рукой, и животное завертелось на полу, перебирая лапами и волоча за собой вывалившиеся кишки. Кукла перевела взгляд на Аниску. В оловянных глазках блеснули недобрые огоньки.



   И вот тут случилось то, о чём намного позже православная Аниска расскажет батюшке и так напугает, что он не раз проснётся ночью в холодном поту.



   Под потолком появился тот морок, о котором тихо шептались в людской и вовсю талдычили на улицах, в кабаках, на рынке и в лавках городка. В Анискину крепкую голову и прийти не могло такое -- она увидит наяву покойницу! Ту, которую похоронили много лет назад за оградой кладбища, без креста.



   Удавленница покачивалась на толстой пеньковой верёвке, выкатив гнилые глаза, шевеля тёмным языком, который на пол-ладони вывалился изо рта.



   Её руки пришли в движение, задёргались, протянулись к Аниске.



   Под юбкой забились босые ноги.



   Аниска стояла истуканом и чувствовала, что не может вздохнуть-выдохнуть. Словно покойница принесла с собой загробные муки.



   "Хорошо, что она вроде как на привязи", - мелькнула мысль в простоватых Анискиных мозгах.



   Но мертвячка, скособочив голову, начала скрести осклизлыми пальцами верёвку.



   "Отвяжется сейчас!" - запаниковала Аниска, не в силах отвести глаз от морока.



   И чуть было не поплатилась за свою недоглядливость.



   Чертёнок, или кукла, или ещё какая тварь уцепилась за подол и стала карабкаться по Анискиному переднику. Видать, не знала, что шустрая и крепкая деревенская девка не боится ни мышей, ни крыс, может запросто убить ударом руки кроля и силы в её широких ладонях немерено.



   Аниска схватила дьявольское создание и отшвырнула прочь. Но миткалевый передник всё же порвался -- кукла не уступила горничной в упрямстве и не выпустила ткань из пальцев.



   Тварь улетела к экрану камина и замерла.



   С воплем Аниска подхватила мраморный столик для карточных игр и уже хотела было придавить гадину, раскрошить её в прах.



   Тут Аниску что-то сшибло с ног. Удара она не почувствовала, но завалилась ничком, а тяжеленный стол грохнулся рядом.



   Аниска от страха описалась, потому что подле себя увидела морок. И разглядела в подробностях червей, кишевших в складках гнилой плоти, язвы тления, глаза, похожие на стухший куриный белок.



   Девка забормотала "Отче наш..." и приготовилась к смерти.



   Но удавленница лишь покачала головой, с которой вместе с волосами слезала кожа, и заковыляла к чёртовой кукле.



   А маленькая тварь зашевелилась, вскочила на ноги. Её глазёнки при виде покойницы полыхнули багровым пламенем, рот раскрылся в безмолвном крике.



   И Аниска своей нехитрой душой поняла, сколько лютой злобы в этом дьявольском создании.



   На грохот приплёлся старенький Лукич и уставился на морок, поднял руку для креста, но так и застыл в ужасе.



   Потом он тихо осел на пол, повалился на бок, разок дёрнулся и умер. Аниска почувствовала это сразу.



   Когда отвела взгляд от бедолаги, мертвячки и чёртовой куклы уже не было.



   В Анискиной голове заметались мысли. Что это было: божий гнев, божья кара или искушение? А может, знамение? Люди правду говорили -- морок появляется к смерти. Помер же бедняга Лукич... И Аниска, далеко обходя и место, где стояла покойница, и тело дворецкого, пошла звать на помощь.



   5



   Пушистый от снежка день заглянул в окошко каморки, где проживала кухарка Домна, омыл всё нежным ненавязчивым сиянием. Не смог только высветлить мрак в углу между стеной и изголовьем. И вроде бы эта темень шевелилась, как живая.



   А Домна храпела во всю мощь широкой груди, выводила такие рулады, что колыхались кружевные рюши на подушке, дорогом и милом сердцу подарке второй хозяйки. За особые услуги.



   Причина глубокого сна праведницы была в пустой стклянке на столе. А также в её преданной службе тому, кто будет посильнее самого Аристарха Петровича.



   Очень, очень давно Домна неотёсанной, неуклюжей девахой пришла в новый деревянный особняк. Дичилась, пугалась, не умела ни за столом прислужить, ни толком комнаты убрать. Зато имела главное достоинство -- грудь и бёдра, которые невозможно было прикрыть скромным платьем горничной. Задница Домны так и просила звонкого хлопка. А ещё воодушевляла Петра Аристарховича на ночные похождения.



   Увы, Домна слишком быстро оказалась непригодной для игрищ, потому что сразу же забеременела. И как ни исхищрялась, одолеть хозяйскую брезгливость не смогла. В срок родила младенчика, такого же верезгливого и охочего до Домниных титек, как Пётр Аристархович.



   И месяца не прошло, как Домна нашла дитя бездыханным. Понятно, кто ж потерпит полон дом байстрюков. Поскольку к материнству Домна относилась как к неизбежной докуке, её обеспокоила только полная молока грудь. Но тут народился Аристарх Петрович, и Домна стала кормилицей.



   Однажды ночью она так устала ждать, когда же наконец вялый и хилый наследник насытится, что сама уснула. Очнулась под утро от холодка под мышкой. Глянула и обмерла. Заспала! Придавила Аристарха Петровича!



   Домниному горю не было предела. Трясла, колотила по спинке холодное тельце, дула трупику в рот, растирала пятки. Но поздно... Теперь ей не увидеть завтрашнего утра. Как ни лют и скор на расправу Пётр Аристархович, хозяйка - настоящий зверь. Она за своего детёныша...Не жить Домне, не жить...



   И тут на стене детской появился рогатый силуэт.



   Домна протёрла вспухшие глаза.



   Рогатый выступил вперёд, потянул за собой стену, так что потолок и обои в цветочек перекосились, да всё вокруг показалось сломанным, скособоченным.



   Домна затаила дыхание.



   Ей почудилось, что прозвучал голос. А может, не голос. Какой-то рокот, словно из-под земли. Из тех глубин, которые видеть живым нельзя.



   Ой, лихо...



   Рогатый открыл глаза, полные адского пламени.



   Домна почуяла, как из неё утекает жизнь: всё меркнет перед глазами, болезненной судорогой в груди заканчивается дыхание, а сердце становится большим-большим и замирает...



   Рогатый дохнул смрадом из ощёрившейся пасти.



   Всё, что было в детской, полыхнуло языками ледяного синего огня.



   Домну вместе с трупом младенчика потянуло к громадным осклизлым клыкам...



   Она очнулась от перханья и содрогания тельца в руках.



   Аристарх Петрович желали кушать.



   Домна, не помня себя, вложила окаменевший холодный сосок в жадные губёнки. Дитя зачмокало. Завоняло серой -- хоть окошки открывай.



   Совершенно чёрные, мёртвые герани и фикус, которые сгорели в синем пламени, говорили о том, что Он был здесь. И Домна знала, что за покровительство должна заплатить. За одну жизнь сотней жизней.



   Только почему не расплавился крестик на суровой нитке? Нешто Рогатый потерпит?.. И тут же пришла мысль, что Ему всё равно...



   Домна исправно служила своим хозяевам. Наслаждалась властью. Её не тревожили мороки убиенных в утробе или колыбели младенцев, не беспокоили тени их матерей. Только она одна знала о тайных местах в каретном сарае, в саду у заборов, где хрупкие косточки превращались в землю.



   Домна проснулась от стука в дверь и громких всхлипов. Аниска... черти б её взяли...



   - Чего тебе?.. - спросонок хрипло спросила она. - Входи уж...



   Аниска с плачем бросилась к Домне, которая по-царски возвышалась на своих перинах, упала на колени, приникла к её пухлой, словно набитой ватой, ручище и всё рассказала. Домна глядела на вздрагивавшие развитые кудельки горничной и наслаждалась.



   Так-то... Однако что за чертёнок? А если... Стешкину девку, которая Зойка, так и не нашли. То есть не искали. Пропала да пропала. Кому она нужна? Конечно, Домна для неё куска не жалела -- таки хозяйская кровь. Но темечко чесать не стала, когда поняла, что никто не видел байстрючку после того, как обнаружили её мать-удавленницу в каретном сарае.



   Зато теперь ясно, почему Стёшкин морок так привязался к дому. Поди, ищет своё отродье. А пущай ищёт, Домне-то что... Людской страх ей только на руку.



   И тут в голову пришла мысль, которая подбросила кухарку, заставила вскочить и заорать на заплаканную Аниску:



   - А ну, пошла прочь! Обслюнила всю руку! Займись делом, скажи на кухне кофею сварить. Служивые сейчас прибудут. Ступай!



   Аниска быстренько скрылась.



   А Домна, выкатив глаза и часто дыша, думала о том, что у Рогатого могла появиться ещё одна прислужница. Тогда беда...



   Но как Он мог позабыть преданную Домну? Или она провинилась в чём?



   Домна не увидела, что на подушке за её спиной копошилось нечто чёрное, всё в шматках облупившейся кожи, и оставляло на нежном батисте тёмные следы.



   Кухарка обрушила на подушку голову, в раздумьях стала смотреть на побелку потолка и вдруг почуяла острую вонь.



   - Тьфу, Аниска, что ли, пропастину притащила? - сморщившись, проговорила Домна.



   И тут же почувствовала, как что-то холодное, слизистое, коснулось её щеки.



   Повернувшись, не успела ничего понять, только глаза обожгла дикая боль.



   Кто-то безжалостно, с хрустом, колупался в её глазницах.



   От неимоверной муки Домна потеряла сознание.



   А когда очнулась в сплошной темени, схватилась тряскими руками за грудь.



   Пальцы ощутили студенистую мякоть, истекавшую тёплой жидкостью. В ноздри ударил запах свежеразделанной свиной туши. "Откуда здесь убоина?" - успела удивиться Домна.



   А потом захрипела.



   - Помоги... прошу... - только и смогла вымолвить кухарка.



   В ушах прозвучал дикий хохот, потом тоненький младенческий плач, а после -- тот вой, который издают бабы, когда железным крючком из них тянут раздробленный плод. И снова хохот...



   - Обма... - беззвучно прошептали Домнины губы и застыли.



   И наступила тьма.



   6



   В промороженном насквозь каретном сарае раскачивалась во сне Большая Зойка. Вот она завалилась набок и очнулась. По привычке протянула руку и не обнаружила холодного скрюченного тельца Маленькой.



   Что?! Где?!



   Пустые Зойкины глаза со впавшими зрачками открылись.



   Проворонила Маленькую!



   Беда!



   Вдруг её найдут служивые, которые, наверное, уже в доме?



   Большая попыталась осмотреть всё вокруг глазами Маленькой.



   Зоинька, вся в крови, как при её рождении, подбиралась к спальне Аристарха Петровича. Большая никогда не была в этой части дома, поэтому из-за любопытства не сразу попыталась остановить Маленькую.



   Дневной свет не проникал сквозь плотные тёмные гардины на окнах. А от закрытой двери покоев Аристарха Петровича веяло бездной, пропастью, и на полированной поверхности чудились отблески дьявольского огня. Понятно, хозяин же принадлежит Ему, той силе, которая враз может укоротить жизнь обеих Зоек. И глупая, глупая Маленькая лезет на рожон.



   Стой, Зоинька! Поворачивай назад, Маленькая!



   Да где там... Попив чьей-то кровушки -- а, мерзавка Домна не в добрый час подвернулась! - Маленькая со своего пути не свернёт.



   Большая Зойка застонала от бессилия, подбежала к воротам сарая и стала изо всей силы хлестаться о них.



   Ну почему ей не дано выбраться отсюда? Если Маленькую не остановить, она погубит их обеих!



   Большая Зойка, которую корёжила беспомощная ненависть, не смогла увидеть в щель между створками, что дворник Степан изумлённо вытаращился на ворота каретного сарая, ходившие ходуном. А услышав заунывный, как по покойнику, вой соседских собак, дворник выпростал из-под зипуна и рубахи крест, сложил крестом же снеговую лопату и ломик для льда, и двинулся к сараю.



   На крыльцо вышла раздетая Аниска, крикнула:



   - Степан, сходил бы ты ещё раз в участок! Все по комнатам попрятались, мы вдвоём с судомойкой крутимся! Да и Лукича нужно из гостиной перенести, Царствие ему небесное...



   - Анисьюшка... Подбери у дровяника пару досок да притащи молоток с гвоздями! - свирепо, но отчего-то с дрожью в голосе сказал Степан. - Вишь, ломится нечистая сила!..



   - Это из того каретника, где несчастная судомойка... Ой! - начала было Аниска, но вскрикнула и живо скользнула обратно в дом.



   Выскочила уже в наброшенном тулупе и чьих-то громадных валенках, с молотком и ящичком.



   Степан мотал головой при каждом ударе и сквозь зубы шипел:



   - Быстрее!.. Быстрее!..



   Вдвоём с Аниской они налегли на ворота, заколотили скакавшие под их руками створки.



   Отойдя ненамного от успокоившегося каретника, Аниска спросила:



   - А ты видел там?..



   - Видел, - откликнулся враз осунувшийся, словно после долгой и тяжёлой болезни Степан. - Только ты это... как прибудут служивые, ничего не говори.



   - Служивых ли нам бояться? - возразила Аниска.



   - Не... - помолчав, ответил Степан и показал рукой на верхний этаж, где была спальня Аристарха Петровича.



   И в тот же миг на них обрушился дикий крик из дома.



   В то время, когда дворник и горничная укрощали взбесившиеся ворота сарая, из спальни хозяина вышла вклокоченная, небрежно одетая Аделаида Исаевна. Её взгляд пьяно плавал, вспухшие губы улыбались, а ноги нетвёрдо стояли на полу. Покачиваясь, она направилась к лестнице.



   Но вдруг что-то помешало ей сделать следующий шаг.



   Адка всё же двинулась вперёд и чуть не упала. Юбка, что ли, зацепилась? Аниска плохо убирает. Надо бы ей устроить нагоняй, а то и рассчитать. Уж больно хороша девка... Она же, Аделаида, теперь полная хозяйка в доме. Аристарх Петрович пообещали, если... ну, в общем, если Аделаида кой-что сделает. И она расстаралась. А потому...



   Адка замерла. Под подолом явно что-то закопошилось, задёргало нижние юбки. Ой, холодно и скользко... панталоны-то остались у Аристарха...



   Адка захлопала руками по юбкам, потом в панике задрала их: а ну как крыса?!



   Но это была не амбарная тварь.



   На обезумевшую от омерзения и страха экономку уставились два красных глаза.



   Адка взмахнула рукой -- смахнуть, прогнать уродину, которая, как ни странно, напомнила младенца -- сморщенного и опухшего, такого, какими появляются на свет новые люди.



   Но тварь мигом вскарабкалась по Адкиной ноге и ткнулась в лоно.



   И тут... боль пронзила Адку. Необычайно острая, рвавшая её лоно, утомлённое ласками Аристарха.



   Адка рухнула на спину, изогнулась в попытках вытащить из себя эту тварь, но чудище оказалось проворнее.



   Адка заверещала что есть мочи, но смогла только царапать руками пол.



   Из спальни показался раздражённый Аристарх Петрович. Он выпучил глаза от изумления: на полу, суча ногами, испуская дикие вопли, крутилась его любовница. Её живот вздымался горой, содрогался. Кожа на нём натянулась и посинела, истончаясь и грозя треснуть.



   Через миг Адка затихла, вывалив язык.



   Прибежали Степан и Аниска, остановились, словно поражённые молнией.



   Адкин живот лопнул пониже уродливо выпавшего пупка.



   Высунулись чёрные ручонки, которые с лёгкостью отрывали куски плоти. Появилась маленькая голова, выплюнула кровь из беззубого рта.



   Степан окаменел, зато проворная Аниска, так и не выпустившая из рук молотка, вдруг подскочила к покойнице и вдарила изо всей силы по этой голове. И не остановилась до тех пор, пока от молотка не полетели во все стороны осколки костей и мяса.





   Господский дом опустел только к ночи. Покойников отвезли в мертвецкую, Степана и Аниску -- в участок. Аристарх Петрович отбыли к родственникам. Большая Зойка впервые осталась в одиночестве. Но ведь это не надолго, правда? У Аристарховой родни целый выводок молоденьких дочек. На прошлое Рождество приезжали с визитом, Зойка их видела. А на смену Домне и Аниске понабегут бабы из нищей, полуголодной деревни...