Песни Первой французской революции [Антология] (fb2) читать онлайн
- Песни Первой французской революции (пер. Михаил Александрович Зенкевич, ...) 11.86 Мб, 344с. скачать: (fb2) читать: (полностью) - (постранично) - Антология
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]
ПЕСНИ ПЕРВОЙ ФРАНЦУЗСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ /1789-1799/
ПОДБОР ТЕКСТОВ, ВСТУПИТЕЛЬНАЯ СТАТЬЯ И КОММЕНТАРИИ А. ОЛЬШЕВСКОГО РЕДАКЦИЯ М. ЗЕНКЕВИЧА И АБРАМА ЭФРОСА ВВЕДЕНИЕ Ц. ФРИДЛЯНДА ACADEMIA 1934 Суперобложка, переплет, титул, шмуц-титула, заставки и концовки М. Б. Маторина
Ц. Фридлянд Пафос революции
Для знатных потемнели дни При песне санкюлота…
I
Фашистская публицистика, выдающая себя за науку, считает исходным пунктом грехопадения европейских наций французскую буржуазную революцию. В борьбе с идеями революции конца XVIII века Альфред Розенберг в книге «Миф XX столетия» видит основную задачу «арийской» исторической науки. В своей «истории революций» «теоретики» и вожди фашистского переворота революции, классовой борьбе противопоставляют войну народов, как источник творческих сил нации. Это противопоставление революционной борьбы национальным войнам составляет краеугольный камень фашистской «философии истории». Характерно, что и Каутский в своей последней книге «Krieg und Demokratie» в угоду контр-революции доказывает, что гражданская война является «абортом» революции и что идее террора и насилия должны быть противопоставлены идеи гуманизма и либерализма. Французская революция как гражданская война представляет поэтому, с точки зрения Каутского, некоторую историческую случайность, в которой огромную роль играла злая воля крайних якобинцев вроде Марата. Обе эти оценки социального переворота конца XVIII века возникли в ходе классовой борьбы. Они являются продолжением споров вокруг революции, ожесточенной борьбы взглядов на протяжении XIX века, споров, которые переросли в вооруженную борьбу классов. Реакционный историк конца прошлого столетия Эрико в своей «Истории революции» (1883) доказывал, что поэзия революционной эпохи представляет собою нечто ценное только тогда, «когда она вскрывает христианские корни переворота, она бессильна и подла, когда обнажает свою собственную основу». В звуках «Ça ira» плебейское начало дает себя знать с особенной силой, в отличие от величественных звуков «Марсельезы», в которых, по словам Эрико, нашло свое утверждение государственное величие Франции. Памфлет на революции конца XVIII века Ипполита Тэна совпадает с реакционной тенденцией всей буржуазной историографии. В конце концов правое крыло буржуазной исторической науки на протяжении многих десятилетий подготовляло то варварское отношение к своему прошлому, которое получило оформление в полуграмотных ламентациях фашистской публицистики. Но и противопоставление революции гражданской войне, попытка всю историю социального переворота конца XVIII века представить как отклонение от какого-то нормального пути исторического развития унаследовано по традиции от мелкобуржуазной историографии. По другим путям шла критика опыта буржуазной революции у Маркса, Энгельса и Ленина. Для них французская революция 1789–1794 годов оставалась великим буржуазным переворотом; они отмечали, что между социальным переворотом буржуазии и пролетариата лежит историческая пропасть. «Для своего класса, — писал Ленин, — для которого она работала, для буржуазии, революция эта сделала так много, что весь XIX век, тот век, который дал цивилизацию культуре всего человечества, прошел под знаком французской революции». Европейская буржуазия забыла свое прошлое. Ленин напоминает ей: «Английские буржуа забыли свой 1649 год, французы свой 1793 год. Террор был справедлив и законен, когда он применялся буржуазией в ее пользу против феодалов, террор стал чудовищен и преступен, когда его дерзнули применять рабочие и беднейшие крестьяне против буржуазии». Ленин настаивал на том, что эта революция «не отличалась дряблостью, половинчатостью, фразерством многих революций 1848 года. Это была деловая революция, которая, свергнув монархистов, задавила их до конца». Кто был героем этой революции? Мирный буржуа, ее исторический гегемон, или представитель тех низов городской и сельской бедноты, которые в 1793 году установили революционную диктатуру? Для нас не подлежит сомнению, что не в крупной или средней буржуазии, а в бедноте следует искать ту силу, которая довела борьбу с феодализмом до конца и понесла знамя революции по всей Европе. Роль плебейской оппозиции в эпоху буржуазной революции до сих пор не изучена. Для Тэна санкюлот — представитель черни, и, как это ни странно, этот блестящий реакционер более, чем какой-либо другой историк-либерал, понял значение плебейской оппозиции. Он, конечно, исказил образ героя-санкюлота, он представил всю революцию как бессмысленный бунт, но Тэн видел, что не либерал-буржуа, не прекраснодушный интеллигент, а разоренный ремесленник, рабочий и крестьянин делали ненавистную ему революцию. Характерно, что еще в 80-х годах XIX века, в своих замечаниях на книгу Каутского «Классовые противоречия во французской революции», Ф. Энгельс обратил внимание на совершенную недостаточность изучения этого вопроса. К. Каутский недооценил роль и значение той массы плебеев, которые были выброшены из рядов сословий, стояли вне третьего сословия, были бесправны и «вне закона». «Буржуа, — писал Энгельс в недавно опубликованном письме Каутскому от 20 февраля 1889 г., — в этой революции, как и всегда, были чересчур трусливыми, чтобы отстаивать даже свои собственные интересы, и, начиная с Бастилии, плебей взял на себя выполнение всей задачи. Без его вмешательства 14 июля, 5–6 октября, 10 августа, 2 сентября и т. д. буржуазия терпела бы постоянные поражения в своей борьбе со старым порядком. Она заключила бы соглашение с двором, и таким образом революция была бы подавлена. Плебеи вынесли на себе революцию, но это произошло не без того, чтобы эти плебеи придали революционным требованиям буржуазии такой смысл, какого эти требования не имели, доведя лозунги равенства и братства до их крайних выводов. Буржуазное содержание этих лозунгов было поставлено на голову, потому что, доведенные до своего логического конца, эти лозунги превратились в свою противоположность». Трагедия плебейской оппозиции была именно в том, что гегемоном и авангардом в ее рядах не был пролетариат. «Плебейское равенство и братство, — продолжал Энгельс, — не могло не быть чистой мечтой в эпоху, когда борьба шла за установление прямо противоположных принципов». Господство плебейской массы было только временным, но два года ее диктатуры (с августа 1792 г. по июль 1794 г.) были эпохой, когда городская и сельская беднота диктовала свою волю высшим классам Франции. Санкюлот стал героем революции. Лозунги демократии нередко скрывали социальные требования плебейской массы. Ее демократическая программа имела глубокое социальное содержание. Политическая борьба демократии была тесно связана с голодом и дороговизной. В 1847 году Энгельс в статье «Праздник народов в Лондоне» писал: «Связь между большинством восстаний того времени и голодной нуждой очевидна; значение, которое имело снабжение провиантом столицы и распределение запасов уже начиная с 1789 г., декретирование максимума цен, законы против скупщиков жизненных припасов, боевой клич революционных армий: «Мир хижинам, война дворцам», свидетельство «Карманьолы», по которой республиканец наряду с «железом» и «сердцем» должен иметь также «хлеб», и сотни других несомненных признаков доказывают, помимо строгого изучения фактов, что тогдашняя демократия была чем-то совершенно иным, чем простая политическая организация. Известно также и то, что конституция 1793 года и террор исходили от той партии, которая опиралась на возмущенный пролетариат, что гибель Робеспьера означала победу буржуазии над пролетариатом, что заговор Бабефа сделал во имя равенства заключительные выводы из идей демократии 93 года, поскольку выводы эти возможны были тогда. Французская революция была социальным движением от начала до конца, и после нее политическая демократия невозможна». Социально-экономические требования плебейской оппозиции были не случайным историческим явлением. Они являлись результатом той безысходной нужды, в которой жили трудящиеся массы Франции накануне революции. Старинная французская поговорка гласила: «Ты заплакал, появляясь на свет, ибо увидел, что у отца твоего полотняные панталоны». Рожденный крестьянином был обречен на нужду и голод. Крестьянин повторял из десятилетия в десятилетие:Не наши здесь хлеба, хотя мы жали их,
И спелый колос их даст хлеба для других.
II
Таковы основные этапы революции конца XVIII века. В поэзии революции ее история получила свое яркое отражение. Песни революции в первые ее месяцы отражают нужду и голод масс. В так называемых «Народных молениях» мы читаем:От нищеты оберегите нас, государь,
От отчаяния оберегите нас, государь,
……………
Благоволите, государь, воспротивиться прогрессу роскоши —
Мы умоляем вас о том, государь!
Избавьте нас, государь,
От аристократии, лишающей нас покоя с давних пор.
…………………………
От монополии на хлебопекарни и виноградные давильни.
От монополии на мельницы.
От барщины и оброков.
Герой, ты видишь муки.
Идет нам голод вслед!
Ружье роняют руки,
В живых уж милых нет.
И если благородный
Не сможет нам помочь,
То бедности народной
Окутает нас ночь.
Где сегодня наш обед, братец мой?
В нищете погрязли люди,
Нет одежды, денег нет, хлеба нет.
Ты скажи, как дальше будет, братец мой?
Сбросим к чорту поскорей, братец мой,
Тех, что пышно так одеты,
Презирающих людей,
У которых нет кареты, братец мой.
Когда Париж кипел в тревоге,
Исчерпан хлебный был запас,
Оружья не было у нас
И враг стоял уж на пороге,
Я прикрепил, чтоб воевать,
Сапожный нож на рукоять.
Без пользы тополя шумят,
Фруктовый презирая сад, —
Нам это в огорченье!
Но у вельможи во дворе
Стоят по чину в серебре, —
Какое утешенье!
В своих речах привыкла знать
Всех нас холопами считать.
Нам это в огорченье!
Клянемся именем своим,
Что башмаков ей не дадим.
Какое утешенье!
Сеньер спесивый мнит порой,
Что он полезней, чем портной.
Нам это в огорченье!
А ты ему штанов не шей, —
Свой зад покажет дуралей.
Какое утешенье!
Но в тот осенний холод,
В ужасный недород,
Невероятный голод
Вдруг поднял весь народ.
И с гневом и с печалью,
Питая в сердце месть,
Народ пришел к Версалю,
Взывая: «Дайте есть!»
Ах, подлец, твоя мечта —
Уничтожить tiers-état!
Мной рожден ты был когда-то,
И, когда бы дело знал,
Не плохим бы ты аббатом,
А башмачником бы стал.
Денежки грабь без всяких забот,
Чтоб посмотреть, как дело пойдет!
Коль прокурор и адвокат
Законы утверждать хотят,
Дворян то огорчает.
Но если Шапелье в окно
Нам было выбросить дано,
Нас это утешает.
Не нужно нам дворян с попами.
А, ça ira, ça ira, ça ira!
И равенства наступит рай.
Ходить напрасно день-деньской
От практики отучит.
А если подойдет какой, —
Политикой замучит.
Очнуться, господа,
Вас спекулянт принудит.
С мукой и порохом беда.
Вы пожалеете тогда,
Да только поздно будет.
Марат, он — поджигатель,
Но прав на этот раз.
Как ваш доброжелатель,
Предостерег он вас.
Пусть темный плут листки свои
Печатает в подвале,
А я декреты и статьи
Люблю читать в журнале.
Вперед за нашу свободу,
За наши права — смелей!
В ответ на угрозы народу
Мы свергнем всех королей.
Свобода! свобода! Какое прекрасное слово!
Трепещите, тираны, расплата ждет!
Ханжа-банкир, бездельник-поп,
Засилья римского холоп,
Вы все, кто знати нашей любы, —
Крутись, крутись, мой эмигрант!
К оружию, граждане, смыкайтесь в ряды вы.
Пусть кровью вражеской напьются наши нивы.
Больше дела, меньше слов,
Чтоб нестало, патриоты,
Ни тиранов, ни рабов.
Я санкюлот, горжусь тем я
На зло любимцам короля!
……………….
Навек запомнит наш народ,
Каков в предместьях санкюлот.
………………
Славьте гром, славьте гром.
Отпляшем карманьолу.
Славьте пушек гром.
Трудолюбивым, честным слыть
Не значит без штанов ходить, —
Надень штаны скорее снова.
Ужель удобней без штанов
Для мудрецов и для глупцов,
Или в штанах ходить уж ново?
Ведь разорят рантье, купец
Парижских швейников вконец
Без одеяния такого.
Землей владеем без помех.
Трудиться хочешь, так для всех,
А для себя трудиться грех.
Прихлопнем без затей
Плутов и богачей!!
От Невы до Тибра — всюду
Голос вольности зовет.
Короли на плахе будут,
Лишь пробудится народ.
Здесь, в предместье Сент-Антуана,
Нам свобода рождена.
Ага! попался наконец,
Палач неутомимый.
Ага! попался наконец
В цепь собственных колец.
Бедняк-рабочий перед ним
Весь трепетал и был гоним.
Толпа насильников трусливых
То, богатея с каждым днем,
Трубит повсюду в гимнах лживых
О пробуждении моем…
……………
Господ, кричащих здесь о праве,
К границам двиньте — под обстрел.
Но спекулянту смертный бой:
Он разорить весь край поклялся.
Его бессовестной рукой
Ужасный голод укреплялся.
Он в царстве горя, слез и бед
Торгует длительностью жизни:
Пощады спекулянту нет,
Он смерть несет отчизне.
Будь гражданин, долой господ —
Приказ республики суровой.
III
Судьбы революции наилучшим образом иллюстрирует история трех песней: «Марсельезы», «Карманьолы» и «Çа ira». «Ça ira» возникла как песня масс не позже июля 1790 года. Ее пели на Марсовом поле, в день праздника Федерации. Рабочие под цеховыми знаменами готовили площадь для гостей из провинции. Бродячие оркестры помогали им трудиться. «Сравнивая землю, — говорит Жюльен Тьерсо, — они пели свою «уравнительскую» песенку: «Ah! Ça ira, çа ira! Celui qui s’élève, on l’abaissera!» («Кто был возвышен, того принизят»). «Ça ira» осталась в последующие годы революции припевом, сопровождавшим не только песни санкюлотов, но и эмигрантов. Знаменитые слова этой песни «аристократов на фонарь» сопровождало эхо рефрена роялистов: «на фонарь демократов». Спустя десятилетия, с ростом рабочего движения и его массовой песни, «Ça ira» получила новую трактовку. Пролетариивзывали: «Ah! Ça ira, çа ira, буржуя на фонарь». Гораздо более популярной была в годы революции «Карманьола». Как народный революционный гимн она стала весьма рано достоянием масс. «Карманьола» связана с историей революции 10 августа 1792 года — «Карманьола» была подлинной песнью санкюлотов. Историки-буржуа противопоставляют «Марсельезу» «Карманьоле». Та и другая песнь пришла из Марселя, точнее, как писал Гретри, «Карманьола» пришла «из марсельской гавани». Она была гимном плебейской массы. «Марсельеза» возникла в рядах французской революционной буржуазии 1792 года. Она возникла в салоне страсбургского мэра Фредерика Дитриха и написана была капитаном Руже де Лилем случайно, Тьерсо показал, что в основу «Марсельезы» положены фразы из прокламаций Якобинского клуба весны 1792 года. Отсюда в «Марсельезу» проникли слова: «К оружию, граждане!», «Развернут военный стяг!», «Сигнал дан, — к оружию!», «Пусть трепещут коронованные деспоты! В поход!». «Марсельеза» была написана человеком, о котором французский историк с полным основанием пишет: «Он был гениален только один день. О нем не следует знать что-нибудь другое, кроме его гимна и имени… Он во всех отношениях недостоин был быть автором «Марсельезы». Молодой офицер в те же дни, в которые он создал «Марсельезу», написал для зажиточной буржуазии Страсбурга ряд стихов в модном галантном жанре. «Марсельеза» в XIX веке претерпела ряд преобразований. Ее пели по-своему революционеры, по-иному буржуа. «На Парижской выставке 1878 года, — рассказывает нам Ж. Тьерсо, ссылаясь на статью Эд. Ганслика, — французские буржуа распевали «Марсельезу», умиляясь ею, как реликвией; их лица дышали мирной радостью и спокойным благодушием». Спустя год, 14 февраля 1879 года, французский парламент Третьей республики объявил «Марсельезу» национальным гимном. Депутаты правой оппозиции протестовали против решения собрания громкими криками: «Нашим предкам рубили головы под звуки «Марсельезы!» «С этой песнью делали Коммуну! С этой песнью опять сделают Коммуну!». Впрочем, «Марсельезу» Руже де Лиля до сих пор распевают Пуанкаре, Тардье и Мильераны. Песнь имеет свою историю. В ней великолепно отражается история классовой борьбы эпохи, ее создавшей и ее унаследовавшей. Ц. ФридляндА. Ольшевский Песни Первой французской революции (1789–1799)
I
Немногие эпохи в истории человечества оставили по себе такие яркие следы, отличались таким широким размахом, произвели такие потрясения, как последнее десятилетие XVIII века во Франции.[1] Рушилось старое аристократическо-феодальное общество под ударами развивающегося промышленного капитализма, класс привилегированного дворянства уступал с жестокой борьбой свое место буржуазии, борьба приняла крайне резкие формы, стоила огромного количества жертв и привела к победе и укреплению буржуазии. Первая революция затронула все стороны общественно-политической жизни французского народа, прошлась ураганом по старым верованиям и убеждениям, произвела коренную переоценку всех ценностей прошлого и каждый день выдвигала новые вопросы и по-новому разрешала их. Все было пересмотрено, перестроено, приспособлено к новым требованиям жизни, к новым задачам дня. Экономика и политика, наука и искусство, техника и военное дело — все должно было отвечать запросам текущего момента. Рушились старые кумиры, на их место воздвигались новые, но и их «помрачение» не заставляло себя долго ждать. События неслись со стремительной быстротой, и жизнь кипела, как в котле. Сегодня восторженно кричали: «Да здравствует наш добрый король!», а завтра его именовали «толстой свиньей» и еще несколько позднее отправляли на гильотину. Сегодня героями дня были жирондисты, и красноречие Верньо пленяло и увлекало неискушенные души, а завтра — Верньо погибал на эшафоте, а его друзья и сторонники не находили себе безопасного пристанища. Сегодня Друг Народа скрывался в подземельях, но проходило некоторое время, и его чествовали несметные толпы. Безжалостно вертелось колесо истории, вознося одних, опрокидывая других, низвергая в бездну небытия третьих. Определенный класс по мере своего политического роста создавал свою идеологию, выдвигал своих «героев», славил свои достижения, давал социальный заказ своим художникам и писателям. Все эти течения находили самый живой отклик в литературе, чуткой спутнице политической жизни. Роль печати как орудия классовой борьбы была особенно велика и значительна в этот бурный период. И после революции, этот своеобразный жанр литературы, были излюбленным и острым оружием классовой борьбы. Политическая и сатирическая песнь, острая, беспощадная, метко поражающая тот объект, на который она направлена, имела во Франции с давних пор исключительную популярность и широкое распространение. Один из лучших исследователей французской песни Дюмерсан справедливо говорит: «Песня играла у нас во все эпохи значительную роль, и ее история есть до некоторой степени история Франции. При всякого рода режимах, — и в этом ее слава, — песня не боялась преследований; ни тюрьма, ни эшафот не могли заставить ее молчать».[2] Развитие этой песни шло по двум линиям; для упрощения их можно назвать городской и деревенской. И если песни первой линии были больше всего заняты событиями политической и придворной жизни, то крестьянские песни, вышедшие из безвестных глубин народа, рисовали тяжелую, безнадежную долю вилэнов, их нужды, их борьбу сперва за свои права, а потом, по мере закрепощения и ухудшения положения крестьянства, их мольбы и жалобы на безвыходность страданий.[3] Еще в XII веке мы встречаем песни крестьян, исполненные сознания человеческого достоинства и классовой солидарности:Мы такие же люди, как и они,
И наши члены таковы же, как у них,
И такие же большие тела у нас,
И мы так же можем страдать, как они.
И нам теперь нужно только мужество.
Объединимся же общею клятвою,
Будем помогать и защищать друг друга
И держаться друг за друга.
И если они пожелают воевать с нами,
То против одного рыцаря мы легко выставим
От тридцати до сорока крестьян,
Сильных и отважных.[4]
О, горе! горе! горе! горе!
Князья, священники, дворяне,
Торговцы, адвокаты, горожане,
И мастера, и подмастерья,
Военные и люди трех сословий
Живущие на счет нас, земледельцев,
Мы помощи от вас совсем не видим,
А жить нам надо, вот задача.[5]
Наши оковы разбиты
И разорвана
Рабская цепь.
Братья, мы победили,
Наши оковы разбиты.
Вы должны уважать
И подчиняться только законам.
И никакие силы не смогут
Ничего с вами поделать,
Лишь бы вы соблюдали законы.
Все французы равны,
И, чтобы стать порядочным человеком,
Не нужно никаких титулов,
А только талант и заслуги.
Все французы равны.[7]
II
Сатирические и политические песни городского происхождения имеют свою длинную историю. Они развивались параллельно друг другу, и все мало-мальски значительные события, особенно из придворной и политической жизни, находили в них свое отражение. Эти песни распевались публично и становились достоянием городских масс, которые нередко переделывали их по своему вкусу и пониманию. Не говоря уже о более отдаленных временах, песни отмечают войны Карла V и Франциска I, разгром при Павии (1525 год), плен короля в Мадриде, смерть Генриха II, отъезд Марии Стюарт в Англию (1537 год), наглость «миньонов» Генриха III, убийство его, войны с Англией и бедствия, причиняемые военными действиями. Про страшного Людовика XI пели мало, так как слишком боялись его, но не стеснялись издеваться над его жертвами и приближенными. Во второй половине XVI века большое распространение имели песни гугенотов, вышучивавшие католиков и их религиозные обряды, на что католики отвечали не менее крепкими куплетами по адресу сторонников реформации. «Начиная с гражданских и религиозных войн XVI века, — говорит Weckerlin, — разнузданная песня заполняет двор и город, рукописные сборники кишат ими, и большинство их настолько непристойно и цинично, что совершенно недоступно для печати».[9] Эти сборники имеют название «Chansons anecdotes» или «Noëls de cours». Во время гражданских войн и волнений при Генрихе IV непристойные и нечестивые песни получили такое широкое распространение, что даже возникал вопрос о мерах борьбы с ними. Но средств борьбы не было, так как их пели все. И чем дальше, тем обычнее становилось это явление. При Людовике XIII ни одно событие не ускользало от песни, она не щадила никого, даже всесильного кардинала Ришелье. С этого времени сатирические песни буквально переполняют рукописные сборники. Тот же Weckerlin говорит по их поводу: «Это — действительно скандальная рифмованная хроника, бесстыдные куплеты на королей и королев, принцев и принцесс, на Ришелье, Мазарини, Кольбера и других. Все великие имена Франции воспеты там. Эти произведения иногда растягиваются на 150 стихов, стиль которых стоит на высоте их мысли. Эта грязная (d’égout) литература продолжается до революции. И совершенно не думали о розыске этих коллекций рукописей для уничтожения, так как каждый знатный человек владел подобным сборником, и, например, граф Морепа, министр при Людовиках XV и XVI, велел сделать для собственного пользования один из наиболее полных сборников, который теперь можно видеть в Национальной библиотеке».[10] Мазарини, против которого было сочинено множество песней, так называемых «мазаринад», относился к ним достаточно хладнокровно, говоря: «Пусть поют, лишь бы платили налоги». При Людовике XIV песня нападала на самого Короля-Солнце и его возлюбленных; эпоха Регентства и распутный двор Людовика XV нашли также свое место в сатирических куплетах. В то же время целая плеяда анонимных авторов слагала песни об иезуитах и квиетистах, о булле Unigenitus, о мире и войне, о победах и поражениях и т. д. Восшествие на престол Людовика XVI вызвало множество песней, выражавших надежду на наступление лучших времен, но скоро их заменили другие песни. Среди них видное место занимают произведения высокопоставленных бездельников, которые не находили лучшего применения своим «талантам». Граф Монгайар пишет в своих воспоминаниях об этой эпохе буквально следующее: «В то время как придворные нравы были скандальны, дух правительства и политический дух следовали по тому же течению. Граф д’Артуа, принц Кондэ, герцог Шартрский (впоследствии герцог Орлеанский и гражданин Эгалите) и сама королева рукоплескали ноэлям, этому рою циничных песен, в которых одинаково высмеивались религия, королевская власть, юстиция и мораль. Monsieur (титул брата Людовика XVI) сочинял ноэли и песни против своего брата короля; герцог Лозен, граф Лорагэ, шевалье де Буфлерс, шевалье де Куаньи… изощрялись в песнях против трона, магистратуры и законов. При дворе стало хорошим тоном высмеивать Людовика XVI».[11] Даже в этой литературе помимо воли авторов находило выражение растущее оппозиционное движение в стране. Наступление революции заставило звучать иные песни, вложило в них другое содержание, дало простор творчеству совсем не титулованных песнеслагателей. Зазвучали песни революции, сперва мирные и благожелательные, а потом воинственно-бурные и грозные. Первый период революции, от созыва Генеральных штатов до праздника Федерации, открывается серией песен, посвященных Генеральным штатам. Наказы, открытие Генеральных штатов, борьба сословий в них и победа третьего сословия — таково основное содержание песен. В них звучат призывы к добрым чувствам короля:О, наш король, наш друг и наш отец,
Коль правда, что ты сердцем гражданина
Узнать причины наших бедствий хочешь,
То вот желанья всех порядочных людей.[13]
Франции депутаты,
Высокий приходит час,
На Генеральные штаты
Король собирает вас.
Бастилию принудить к сдаче
Вам было шуточной задачей,
Хоть и окрасили бойцы
Кровью лавровые венцы.
Разбит рукой патриотизма
Оплот надменный деспотизма,
Стоит развалина мертва.
Ликуй, парижский буржуа![15]
Гильотен,
Враг измен,
И, пылая добротой,
День-деньской
Стал трудиться над машиной,
Что без боли смерть дает
И которую народ
Называет гильотиной.[16]
A! Ça ira, çа ira, ça ira!
На фонари аристократов!
A! Ça ira, ça ira! ça ira!
Их перевешать всех пора[17] и т. д.
Дворянин спесивый,
Перестань болтать,
А не то я живо
Мог бы в рожу дать.
Трусить не умею —
Чту свободный край.
Будь вперед умнее,
Нос не задирай.[19]
Когда поют в народе
Ça ira! Ça ira!
Все верят, что приходит
Желанная пора.
Лишь я, наоборот,
Твержу: «конец идет».[20]
Народ мой добрый, ты обманут!
Оплакиваю жребий твой:
Здесь варвары тебе протянут
Клинок убийства роковой.[21]
Трепещет каждый пусть тиран
С позорною своей толпою —
Навек запомнит наш народ,
Каков в предместьях санкюлот.
Чтоб добрых молодцов почтить,
За их здоровье будем пить!
Отпляшем карманьолу!
Славьте гром! Славьте гром!
Отпляшем карманьолу!
Славьте пушек гром![23]
Огорченный трубадур
Перед горцами Беарна
Пел, от беспокойства хмур,
На вершине лучезарной:
«Венценосный сын Анри
Взят в тюрьму из Тюильри».[24]
Что сделал тебе я, французский народ?
Был кроток я, полон боязни,
Я думал о счастьи народном — и вот
Меня ты увозишь для казни.[25]
Карай короля за его преступленье,
Велик, справедлив будь и строг;
Не слушайся тех, кто твердит: «снисхожденье».
Дай миру наглядный урок![26]
На дело рук твоих взгляни! Твои чертоги,
И Ним, и Авиньон, и наши города,
И наши все поля, и все леса, дороги,
Своими жертвами покрыл ты без стыда![27]
Вандея, для защиты
Смыкай свои полки
И Францию храни ты,
А нацию — в штыки!..
Шаретт здесь шпагу точит,
А в сердце — месть.
Так грянем что есть мочи:
«Хвала и честь!»[29]
Ликуйте, патриоты!
Пришли из Майнца роты,
И будет от злодея
Очищена Вандея.
Разбойникам грозою
Пройдем мы над страною.
Чтоб вновь не начинать,
Пощады не давать.[30]
Победа нам с песней открыла заставы,
Свобода нас гордо ведет,
На севере, юге, час битвы и славы
Военная зоря поет…[31]
Чтоб вырвать с корнем род проклятый
Изменников и палачей,
Обрушим тяжкий меч расплаты
На женщин их и на детей.
Пусть не приводят нас в смущенье
Их слезы, вопли, жалкий бред, —
Сын за отца хранит отмщенье, —
У мертвых сил для мести нет.[32]
Краса-гильотина,
Умея пленять,
Влечет своей миной
И мелочь и знать.
Сеньорам и принцам
Смеется она
И машет гостинцем
Потом буржуа…[33]
Святая гильотина, защитница патриотов, защити нас!
Святая гильотина, ужас аристократов, защити нас!
Машина любезная, сжалься над нами!
Машина изумительная, сжалься над нами!
Святая гильотина, от наших врагов избавь нас![34]
Разбили мы лионцев в прах.
Сдались нам франты в кружевах,
И весь болотных жаб синклит
Давно в сетях у нас сидит.
Да здравствует республика
И тот урок,
Что получил Лион в свой срок![35]
Палачи из аббатства, уж скоро
Вашей радости кончится срок.
Зверь довел всю страну до позора,
Дева в зверя вонзила клинок.
Свобода! Свобода! Тебя почитаем мы свято.
Дрожите, тираны! Вы месть воскресили в сердцах!
Ненависть наша убила Марата;
Рядом с Брутом Кордэ мы поставим в веках.[36]
Войско Христово,
Всех верных французов оплот,
С сердцем святого
На подвиг идет.
Скройся, Антихрист, из наших сердец!
Мы, за Христа принимая конец,
Снова и снова
Заслужим венец.
Дьявольской смрадною пастью рожден,
Гнусный Конвент изрыгает закон;
Пусть же гадюку раздавит Бурбон.[37]
Бог городов и сел, народа и царей,
Кальвина, Лютера, Израиля! О, боже,
Которого чтит Гебр и, как у алтарей,
Взывает к небесам, у горных став подножий.
Здесь Франции сыны, защитники страны,
Перед твоим везде присутствующим взором
Сошлись, в глазах своих, как и в твоих, равны,
И счастья своего начало славят хором…[38]
Робеспьер был осужден,
Гильотине обречен.
Вел он нас своею речью
К нищете, к бесчеловечью.
Приговор наш — по всему —
Не понравился ему.
…………
Робеспьер, как только мог,
Всю страну к лишенью влек
И хотел свернуть нам шею.
Но, хотя всесильным слыл,
Укорочен нами был.[39]
Вы, сеятели анархии,
Кем сила террора цвела,
Мечтали вы поля родные
Повергнуть вновь в пучину зла.
Но вам надежда изменила,
Во прахе монтаньяр лежит:
Сената молния сразила
Тебя, бессовестный бандит.[40]
Зачем же медлишь ты сегодня,
Самовластительный народ?
Низвергни в пекло преисподней
Всех тех, кто кровь людскую пьет.
Жрецам насилья — воздаянье!
Мы истребим их гнусный род;
Дели со мной негодованье.
Злодей пощады не найдет![41]
Нужду безмерную узнав,
Народ, лишенный всяких прав,
В смирении страдает;
И одновременно богач,
Кого забыл тогда палач,
Кошель свой набивает.
Я ожидаю лишь тюрьму
Оплатой пенью моему,
Вот что меня терзает;
Но услыхавший песню пусть
Ее запомнит наизусть.
Мысль эта утешает.[42]
Над родиною Бонапарте
Восстал как благородный друг.
Смиряя разногласье партий,
Навел он на врагов испуг.
Французы влюблены без меры
В того, кто их хранит, любя,
И в восемнадцатом брюмере
Узрели счастье для себя.[43]
III
Уже из этого беглого очерка видно, каков характер песней революции и какое значение они имеют для изучения эпохи. Это — ценнейший исторический материал, в большинстве случаев очень несовершенный по форме. Последнее не должно удивлять. Крупных талантов вообще немного, а изложение гражданских чувств в рифмованных строках, особенно, если оно рассчитано на невзыскательную аудиторию, не требует большого таланта. Во Франции, как мы видели выше, политические песни имели свою историческую давность, их форма была достаточно однообразна, у них был свой канон, свои правила, и песни революции, за немногими исключениями, следовали этим правилам. Содержание их было новое, а форма оставалась старой. В этом отношении правильно замечание Олара, который говорит, что главным недостатком всей поэзии революционного периода было противоречие между формой и содержанием. «Революция, — говорит он, — завершившаяся в идеях, совершалась в делах, но еще не начиналась в литературных формах. Новые широкие идеи старались облачать в старый классический костюм, изношенный и узкий. Взятие Бастилии и культ богини Разума воспевали размерами и стилем автора «Береники» (Расина). Наши отцы не чувствовали этого контраста. Они не видели ни этих париков, ни этого маскарада и воспринимали только поэзию, скрывавшуюся за этими формами и жившую в их сердцах. А мы, увы! усматриваем в этой революционной поэзии только контраст между содержанием, и почти вся эта поэзия не существует для нас».[44] Конечно, Олар имеет в виду главным образом творчество более крупных поэтов, вроде Шенье, Лебрэна и т. п., но в общем его замечание остается правильным и для всей массы песенного материала, оставленного революцией. По форме огромное большинство песней революции ничем не отличается от аналогичных произведений предшествующих эпох — те же однообразные размеры, те же излюбленные мотивы, на которые пелись песни и до революции. Счастливым исключением явились такие песни, как Карманьола, «Ça ira!» или Марсельеза, захватывавшие слушателя и своим содержанием и новой формой, в которую оно было облечено. Если в Марсельезе слышался мощный призыв к борьбе с внешними врагами и как бы звучало торжественное победоносное шествие революционных армий, то в Карманьоле гремела еще не смолкшая пальба по Тюильри, в ней великолепно отражалось боевое настроение революционной толпы, только что одержавшей верх над своим исконным врагом. А «Ça ira!» отлично передавала настроения веселящегося народа, дружно работающего над одним общим делом. Но, повторяем, эти песни были только счастливым исключением из общего правила. Однако тут же следует отметить, что большинство песней было понятно широким народным массам. Они были написаны просто, иногда даже слишком примитивно, но они доходили до сознания тех, кому предназначались; их идеи были общедоступны, их лозунги были лозунгами дня и поэтому особенно легко усваивались.[45] Они были своеобразной политграмотой, средством агитации и пропаганды. Это было отлично понято и оценено всеми боровшимися партиями, и каждая из них пользовалась песнями для пропаганды своих взглядов. На этой точке зрения стояли и сами песнеслагатели, и даже представители правительственной власти. Один из самых плодовитых бардов эпохи революции Т. Руссо в послесловии к своему сборнику «Песни патриотизма» дает следующее объяснение значения своих песней: «Под легкой оболочкой песни я даю всем классам граждан просвещение, тем более ценное для них, что оно, не отвлекая их от обычных занятий, лишь еще сильнее воодушевляет их песнями чистыми, доступными для понимания, повсюду повторяемыми, песнями Гражданственности и Патриотизма. Не все имеют возможность читать большие сочинения, не все достаточно просвещены, чтобы обдумать и оценить их; но нет ни одного человека, каково бы ни было положение его, который не имел бы времени выучить куплеты, не был бы достаточно умен, чтобы воспринять их идеи и путем повторения запечатлеть их у себя в памяти… Наши молодые граждане, которым я посвящаю мой труд, почерпнут в географических, мифологических, исторических и критических примечаниях, сопровождающих каждую песнь, эти первоначальные сведения, так что впредь будет стыдно простому ремесленнику или рабочему не знать их».[46] В этих словах вполне определенно выясняется просветительная роль песней, их политическое значение для распространения гражданских и патриотических идей и даже их педагогическая роль в деле насаждения географических, мифологических и исторических знаний. Руссовстретил горячую поддержку у такого авторитетного по тем временам учреждения, как Якобинский клуб. В протоколах заседаний клуба сохранилась следующая запись: «Мы рекомендуем вам периодическое издание, стоящее недорого для подписчиков, которое может быть очень полезно для дела патриотизма. Оно озаглавлено: «Песни патриотизма, с примечаниями; посвящается гражданской молодежи». Т. Руссо, французский гражданин. Подписка на этот труд — 7 ливров 10 су — принимается у автора (следует адрес). Этот автор, уже имевший успех своими гражданскими и патриотическими песнями, заслуживает поощрения благодаря полезному роду искусства, которому он себя посвящает».[47] В этих же протоколах сохранилось письмо, адресованное тому же Руссо Комитетом корреспонденции друзей конституции. Оно тоже очень характерно:«Друг и брат, Мы получили вашу первую песню, озаглавленную «Народные представители образуют Национальное собрание». Мы просим вас сделать это произведение возможно более доступным и распространить его по департаментам, которым мы не перестанем его рекомендовать. Ваши стихи, напоминающие всем гражданам наиболее счастливые эпохи французской революции, должны быть встречены с восторгом; они воспламенят старцев, они удвоят мужество молодежи; они приятно просветят детей. Мы ждем вашей второй песни с нетерпением, равным чувству братства, с которым мы пребываем. Члены Комитета корреспонденции (Следуют подписи.) Париж, 14 марта 1792 г., год Свободы IV».[48]Понятно, Руссо использовал в своих интересах это послание и напечатал его в послесловии к своему сборнику песен. Еще более важное значение пропаганде песен придавали другие певцы. Так, например, в газете «Парижская хроника» от 29 октября 1792 года была напечатана за подписью «Руссель» статья «Chansons, chansons» («Песни, песни»), где говорилось следующее:
«Простые пружины часто приводят в движение большие машины, а поражающие мир события почти всегда имеют причины, на которых едва благоволит остановиться внимание. Все народы любят пение; не все поют одинаково хорошо, но поют все, и на всех пение производит впечатление. У каннибала имеются песни, которые возбуждают его разрывать трепещущие члены побежденного врага; а у последнего есть песни, помогающие ему стойко переносить мучения и издеваться над палачами. У всех дикарей имеются боевые песни и песни, выражающие удовольствие. Пение принадлежит всем эпохам, воем местам, воем временам года. Если Италия — страна пения, то Франция — страна песен, а во Франции их поют лучше, чем в Италии; я обращусь с просьбой к генералу Ансельму написать мне несколько слов по этому поводу из Неаполя или Рима или из другого места.[49] Итак, я предлагаю присоединить наши песни к нашим пушкам; первые будут направлены против хижин, тогда как вторые — против замков. Каждый знает, что знатным надо воздавать почет; поэтому на канониров будет возложен первый визит; а так как он никогда не будет очень долог, то до близости от них будут следовать певцы. Они станут прославлять наши законы, нашу свободу; они внушат к ней любовь народам, пораженным тем, что дерзают произносить ее имя. Песни окажут более быстрое воздействие, чем писания, будут их предтечами и рассыплют искры просвещения. Песня марсельцев[50] одновременно просвещает, вдохновляет и радует; ее одной было бы достаточно для покорения всей брабантской молодежи. Из этого я делаю вывод, что к каждой из наших армий надо присоединить по четыре певца. Совершить нашу революцию с песнями — это почти верное средство помешать ей закончиться песнями».[51]Здесь вполне определенно ставился вопрос о значении песней как средства пропаганды новых идей. Само революционное правительство отлично понимало политико-просветительное значение песней. Комитет общественного спасения, несмотря на свою колоссальную загруженность работой по обороне страны, находил время обратить внимание и на этот вопрос. Так, например, мы имеем от 7 флореаля II года (16 мая 1794 г.) следующий интересный документ:
«Комитет общественного спасения обращается к поэтам с призывом прославлять важнейшие события Революции, сочинять патриотические гимны и стихотворения, республиканские драмы, оглашать исторические деяния воинов свободы, случаи особой храбрости и преданности республиканцев и победы, одержанные республиканскими армиями. Подписано: Барбр, Приер, Карно, Бильо, Кутон».[52]Еще в 1799 году, незадолго до переворота 18 брюмера, комиссар Директории в Пьерефитте, высказывая свое мнение по поводу празднования декад, писал в министерство внутренних дел следующее:
«Католические праздники были действительно народными в том смысле, что народ в них был актером. Неужели будет так трудно заменить Credo («Верую») гимнами со знакомыми или легкими мотивами, которые можно повторять хором? У католицизма были свои покровители, всевозможные святые. Почему нам не прославлять социальные добродетели? Дружба, любовь к труду, сыновняя почтительность вполне стоят св. Криспина или Панкратия. У нас имеются почетнейшие мученики свободы, герои, мужественно умершие на поле битвы, защищая ее. Многие из наших декад посвящены национальным празднествам. Другие декады могут быть посвящены республиканским добродетелям или людям, которые особенно проявили их для общего блага. Председатель декадного торжества должен был бы в простой и краткой речи напомнить народу о специальном объекте декадного собрания. Гимн Вечному, повторенный народом, стоящим с обнаженными головами, в виде благодарности за благодеяния свободы, говорил бы о нашей вере врагам республики, которые воздают нам печальную честь, считая нас атеистами. Парочка гимнов нарушат монотонность чтения законов и декадного бюллетеня; два скрипача Коммуны дадут вместе с тоном возможность певцам оправиться. Ода свободе, в которую я желал бы вставить возвышенную строфу Марсельезы, давшую республике десяток выигранных сражений, закончила бы торжественную и трогательную церемонию».[53]Правительство не только поддерживало отдельных авторов и издания их песней, но и устраивало конкурсы поэтов и музыкантов. Комитет народного просвещения настаивал в январе 1794 года перед Комитетом общественного спасения о необходимости отпуска специальных средств на издание песней с тем, чтобы «распространять общественный дух и подогревать патриотизм». И Комитет общественного спасения отпустил артистам-музыкантам (композиторам) национальной гвардии 33 тысячи ливров на ежемесячное издание в течение года 550 экземпляров нот для музыкального исполнения на национальных праздниках. Комитет рассматривал это предприятие как «важную меру с революционной точки зрения», так как она клонилась к «поднятию общественного духа», к возбуждению смелости защитников отечества, к тому, чтобы придать гражданским праздникам «одно из средств, весьма сильно влияющих на их моральное воздействие». И в дальнейшем правительство всячески поощряло личную инициативу патриотических авторов, подписывалось само на их произведения, рекомендовало их своим подведомственным учреждениям, отпускало средства на издание различных песней, предназначавшихся для гражданских праздников, и т. д.[54] Даже Бонапарт еще вечером 18 брюмера говорил писателям: «Мы хотим завоевать мир, — это надо объявлять во всех театрах, публиковать во всех газетах, повторять в прозе, в стихах, даже в песнях».[55] Значение песней как средства пропаганды было оценено, конечно, не одними сторонниками нового строя. Контр-революция имела в песнях такое же острое оружие, как и революция. Почти с первых дней революции сторонники старого режима повели яростную кампанию против завоеваний революции, подвергая осмеянию все, что укладывалось в рифмованные строки: идеи, люди, их дела и поступки, самая их наружность — все подвергалось вышучиванию и осмеянию. Газеты вроде «Actes des Apôtres» не стеснялись печатать настолько грубые и циничные водевили и песни, что они ничем не уступали произведениям самых несдержанных уличных певцов, а часто даже превосходили их своим откровенным цинизмом.[56] Мы уже упоминали выше, что, когда судили Людовика XVI, монархисты усилили агитацию в его защиту и деятельно распространяли романс «Людовик XVI к французам». Олар отмечает, что «этот романс был роздан в тысячах экземплярах и публично пелся в Париже в тот самый день, когда была произнесена защитительная речь короля. Он сделался очень популярным среди роялистских повстанцев, вандейцев и эмигрантов».[57] Распространение контр-революционных песен в северной армии было так велико, что правительству пришлось прибегнуть к экстренным мерам воздействия. «Быть может, — говорит Олар, — то обстоятельство, что этот романс («Людовик XVI к французам») распевался в армии, стоящей лицом к лицу с австрийцами, пришедшими водворять Бурбонов, выясняет ту фанатическую суровость, с которой Конвент во времена террора очищал армию от офицеров».[58] Среди вандейских повстанцев были в ходу песни, восхвалявшие подвиги «католической армии», т. е. армии повстанцев, отдельных ее руководителей, особенно Шаретта, и песни, направленные против революции и ее деятелей. Идеология их была крайне проста и несложна: нужно восстановить монарха на его прадедовском престоле, восстановить попранную веру, истребить республиканцев, так как республика — дело дьявола и его приспешников, и тогда все наладится. Наряду с этими песнями усиленно распространялись духовенством и католические песнопения, в которых в той или иной форме высказывалось осуждение республики и республиканцев. Словом, песнь как средство агитации и пропаганды была использована всеми партиями, так как все признавали ее значение и влияние на народные массы.
IV
Где же и при каких условиях исполнялись эти песни и каким путем они распространялись? Уже из вышесказанного ясно, что в распространении песней значительную роль играла личная инициатива авторов или издателей наравне с инициативой общественной и правительственной. Самыми усердными распространителями и исполнителями своих же песней были уличные певцы, которые зарабатывали деньги, собирая мзду со слушателей и тут же на месте продавая им свои песни. Обычно это были листовки в две или четыре странички, отпечатанные на плохой серой бумаге, чаще всего без нот, но с указанием мотива, на который должна исполняться песнь. Очень часто песни печатались и под лубочными картинками, изображавшими наиболее яркие моменты революции, под портретами деятелей революции, на веерах, даже на посуде. Лубки охотно раскупались малограмотным населением, особенно крестьянами, и песни таким образом удавалось проникать в самые глухие провинциальные углы. Мы уже не говорим о всевозможных альманахах и сборниках песней, которых за время революции было выпущено очень большое количество и которые издавались как сторонниками, так и противниками революции с соответствующим подбором материала. Песни исполнялись везде, где могли собираться люди, — на улицах и площадях, в школах и мастерских, в клубах и салонах, в театрах и церквах, в тюрьмах и на празднествах, в самом Конвенте и у подножия эшафота. Пели за работой и во время отдыха, за братскими трапезами и во время манифестаций, погребальных процессий, торжественных заседаний. Пели, кажется, при каждом радостном или печальном событии жизни. И глубоко ошибается Лагарп, утверждая, что в эпоху террора не пели песней: как раз на этот период падает не менее одной трети всех дошедших до нас песней. «Веселость, — говорит К. Пьер, — редко покидает француза даже в самых трагических обстоятельствах», и в данном случае это не является преувеличением. Чаще всего, конечно, эти песни исполнялись на улице бродячими певцами. Так велось с давних времен. Большой популярностью пользовался Новый мост (Pont-Neuf), заново построенный в начале XVII столетия и ставший излюбленным местом прогулок и развлечений парижан. Там были лавки и театры вроде театра «знаменитого шарлатана», как он сам себя именовал, Табарена; там всегда было огромное стечение народа, и уличные певцы, располагаясь у подножия конного памятника Генриха IV, поставленного в 1635 году, собирали вокруг себя публику и продавали свои произведения. Эта традиция не нарушалась со времен певца Филиппа Савояра (Philippe le Savoyard), сборник песней которого сохранился от 1665 года, вплоть до революционной эпохи, когда певец Ладрэ исполнял Карманьолу, а Анж Питу свои контр-революционные песни, за которые и поплатился в конце концов. Насколько уличная толпа любила слушать этих певцов, показывают многочисленные исторические свидетельства. Так, в газете «Парижская хроника» под датой 18 мая 1790 года, мы читаем:«На улицах поются песни, понятные народу и составленные в духе Революции. Случай привел нас услышать некоторые из них с удачно составленными куплетами. Все эти куплеты выслушивались народом с большим удовольствием так же, как и восхваление короля, благоразумного Лафайета, доброго Байи и Национального собрания; и мы с удовольствием видели, что этот род увеселения, столь часто применявшийся старой полицией для развлечения или ослепления народа, получил похвальное назначение и служит полезной цели — просвещению народа и предохранению его от воздействия суеверия и фанатизма».[59]В той же газете от 19 марта 1791 года воспроизводится песнь, которая исполнялась на Новом мосту «к великому удовольствию всех присутствующих и певцов, имевших значительную выручку». Там же, под датой 17 февраля 1792 года, говорится: «Я проходил вчера, вечером по Меняльному мосту (Pont-aux change) и увидел человека на подмостках, окруженного большой толпой зрителей всякого возраста и пола; это был Бельроз (Bellerose), который каждый вечер даром развлекает публику игрою на скрипке и недурно поет известные песенки и патриотические куплеты».[60] Печатая «Патриотическую песню» Аристида Валькура, исполнявшуюся 7 июля 1793 года на заседании Якобинского клуба, «Парижская хроника» считает нужным сделать к ней следующее примечание: «Вот песни, которые вновь появляются с какой-то яростью. Данная песня в настоящий момент в большом ходу. Надо иметь большой запас веселости, чтобы петь в такое время. Но так как поют все, то надо действовать в унисон».[61] Повидимому, уличные певцы собирали порядочные деньги за исполнение своих произведений, ибо не все были столь бескорыстны, как Бельроз. Мерсье в своей книге о новом Париже считает нужным протестовать против эксплоатации народного патриотизма уличными певцами:
«Певцы на набережных, — пишет он, — продолжают взимать дань с кошельков парижан. Народ, который всегда до глупости полон идолопоклонства и энтузиазма, слушает, как ревут сиплым или пронзительным голосом песню о Фавре, о дорогих ему Байи и Лафайете, и он не может не порыться у себя в кармане и не пожертвовать двух су, чтобы приобрести плоскую рапсодию, содержащую самые пошлые и смешные восхваления двух наиболее значительных личностей столицы».[62]Полиция обычно не мешала уличным певцам исполнять их произведения и вмешивалась только тогда, когда песни носили антиправительственный характер. Впрочем, подобных случаев было немало, особенно во времена Директории, когда некоторые певцы не церемонились в выражениях по адресу власти, задавшейся целью ликвидировать завоевания революции. Придираясь к тому, что исполнители песен вызывали большое скопление публики, чем затрудняли движение пешеходов и экипажей, правительство Директории в 1796 году издало полицейское распоряжение, запрещавшее певцам останавливаться в особо людных местах, на мостах и набережных. Певцы должны были запасаться особыми разрешениями и петь только в специально указанных местах. Но это постановление было уже одним из симптомов наступления реакции. В течение же всего революционного периода свободное исполнение песней происходило повсеместно. И даже в январе 1796 года один полицейский, арестовавший уличного певца, получил внушение от своего комиссара с предложением «уважать личную свободу граждан». Впрочем, это «уважение» к личной свободе касалось только тех певцов, которые исполняли произведения, угодные Директории. В других случаях они не стеснялись арестовывать певцов и разгонять публику.[63] Иногда они бывали вынуждены преследовать и контр-революционных певцов. Так было с известным Анжем Питу. О нем упомянутый выше Мерсье рассказывает следующее: «Что касается уличных певцов, то трудно себе представить, до какой степени они злоупотребляли своей привилегией. Один из них, по имени Питу, создал себе такую многочисленную аудиторию, что полиция не осмеливалась мешать ему при исполнении им песен. Всякий раз, как он упоминал о Республике, он подносил руку к своему заду. Он был арестован. Препровожденный в уголовный трибунал, он заявил общественному обвинителю, что инкриминируемым ему жестом он только искал свою табакерку. После того как он двадцать два раза побывал в тюрьме за свои куплеты, он был, наконец, приговорен к ссылке на поселение».[64] Резолюция суда по его делу настолько характерна для всей обстановки, что мы позволяем себе привести ее почти полностью:
«Обвиняемый Питу в течение нескольких лет поет и раздает в общественных местах песни, большинство коих сочинено им самим и содержит нападки на республику и существующее правительство. Влияние на народные умы этого певца, который приобрел в Париже большую известность, так велико, что на всех площадях и во всех местах, где он выступает, вокруг него немедленно собирается многочисленный круг слушателей, которые не расходятся и, поддаваясь энтузиазму и намекам, внушаемым этим певцом его жестами, то приветствуют его рукоплесканиями, то высмеивают отдельных прохожих, на которых им указывает Питу. В центральное бюро полиции много раз поступали на него жалобы; от министра полиции поступали многочисленные заявления, имевшие результатом 16 арестов Питу, что признает и он сам и чем он, повидимому, гордится. Он был даже привлечен к суду, но присяжные вынесли оправдательный вердикт 24 жерминаля IV года. В начале V года центральное бюро полиции отняло у него разрешение выступать с песнями… Питу старался ежедневно петь куплеты и выступать с речами, направленными против законодательного корпуса, против Республики, республиканцев, Директории и против всех конституционных властей. Он сопровождал свои песни и комментарии непристойными жестами, не переставая прикладывать руку к своему заду, когда он говорил о Республике и республиканцах».[65]Документ этот не нуждается в комментариях. Вообще после 9 термидора уличные певцы позволяли себе исполнять произведения с резкими выпадами против правительства и встречали живое одобрение у окружающих. Очень часто это были роялистские песни, пользовавшиеся популярностью у определенных слоев населения, особенно у торговок центрального рынка. В донесениях полицейских агентов неоднократно отмечалось, что в произведениях уличных певцов встречаются резкие нападки на республику и правительства, причем эти нападки шли и справа и слева. И, например, в апреле 1796 года конные патрули разгоняли на Меняльном мосту группы рабочих, слушавших противоправительственные песни. В 1797 и 1798 годах был арестован ряд певцов за исполнение антиправительственных песней, и министр полиции дал специальный приказ, предписывающий полиции следить, как певцы исполняют свои куплеты. То же самое подтверждалось и в 1799 году.[66] Великолепным путем для внедрения патриотических песней и гимнов в самую народную гущу служили всевозможные народные празднества и зрелища. Революционные празднества обычно отличались большим подъемом, собирали десятки и сотни тысяч зрителей, имели тысячи исполнителей, певцов и музыкантов. В них вовлекались самые широкие народные массы; учителя Консерватории заранее ходили по секциям и разучивали со всеми желающими гимны, которые должны были исполняться всенародным хором. Это были грандиозные торжества, интересно задуманные и красиво оформленные, сильно действовавшие на чувства и воображение участников и зрителей. Тут невольно запоминались гимны и песни, исполнявшиеся нередко всеми присутствовавшими. Не менее сильно должны были влиять и торжественные погребения героев революции, когда в похоронных процессиях сотни тысяч людей, идя за прахом Мирабо или Марата, исполняли под аккомпанемент оркестров погребальные гимны и боевые песни революции. Талантливые художники вроде Давида и музыканты, как Госсек, Мегюль, Гретри, Керубини, Лесюэр, Далейрак и другие, принимая самое активное участие в художественном и музыкальном оформлении этих торжеств, подымали их на высоту, достойную великой эпохи. Праздник Федерации, похороны Мирабо, перенесение в Пантеон праха Вольтера, праздник Свободы, празднество в честь Разума, погребение Лепелетье-Сен-Фаржо и Марата, праздник триумфов Республики, праздник в честь Верховного существа, праздник в память 10 августа, погребение Гоша, праздник мучеников Свободы, праздники Юности, Старости, Супругов, Времен года, Земледелия и т. д. — все эти торжества сопровождались гимнами и песнями, проникавшими в самую гущу народных масс.[67] В момент объявления «отечества в опасности», в дни 22 и 23 июля 1792 года, «молодых граждан приглашали записываться в солдаты, чтобы принять участие в защите французской территории. Были воздвигнуты амфитеатры на главных площадях и особенно на Новом мосту. Там, под открытым небом и при рукоплесканиях огромной толпы, каждый волонтер вписывал свое имя… Во время записи имен играла музыка, и толпа в унисон пела наиболее распространенные песни; таким образом, на восьмой и последний день этого торжества, народ, опьяненный самым горячим патриотизмом, следовал за молодыми новобранцами за парижские заставы, распевая эти воинственные песни, вплоть до таких песен, которые раньше ему были почти неизвестны».[68] Исполнялись песни и во время всевозможных собраний, заседаний клубов, секций и т. п. В мемуарах аббата Мореллэ рассказывается, как он в эпоху террора в поисках свидетельства о благонадежности (certificat de civisme) попал на заседание Парижской коммуны и присутствовал там при приеме секций, представлявших своих новобранцев. «Каждая группа, — говорит он, — входила в зал заседаний с барабанным боем, а одна даже с военным оркестром. Оратор каждой секции клялся от имени своих товарищей очистить почву свободы от приспешников деспотов, низвергнуть всех тиранов с их тронов, скрепить их кровью здание свободы и т. п. На это председатель отвечал в том же тоне, затем он начинал петь резким голосом гимн марсельцев, который с жаром подхватывало все собрание. Таким образом пришлось выслушать гимн пять раз и столько же раз в виде интермедии «Ça ira!», сопровождаемое рукоплесканиями и топотом ног патриотов». Не дождавшись решения своей участи, Мореллэ пришел в другой раз и опять застал аналогичную картину. «Были речи секций, после них гимн марсельцев, а затем песни в несколько куплетов на мотивы комической оперы, которые исполнял председатель Любен, опоясанный трехцветным шарфом… Мне кажется, что председатель пел solo приблизительно три четверти часа в несколько приемов, а собрание дружно повторяло последний стих куплета. И вот, одна женщина, поджидавшая, как и я, сказала: «Занятно, что они все свое заседание проводят за пением; разве они собираются для этого!»[69] Рассказ, конечно, шаржирован, но значительная доля истины в нем есть. Мы ведь знаем, что даже сам Конвент не избег общей участи и не раз должен был выслушивать во время заседаний певцов, приходивших с разными депутациями, причем песни, исполнявшиеся ими, заносились в протоколы заседаний Конвента. В издании «Muses Sancullotides» («Санкюлотские музы») многие из этих песней перепечатаны с гордым упоминанием, что данная песнь «пропета перед лицом Конвента» такого-то числа. В конце концов Дантон поднял голос против заполнения официального издания литературой подобного рода и несколько позднее он же настоял на том, чтобы Конвент запретил исполнение этих песней во время своих заседаний.[70] А два месяца спустя, 16 марта 1794 года, при приеме Конвентом депутации секции Монблана, один из секционеров начал было петь патриотическую песнь своего сочинения. Дантон прервал его и заявил: «Заседания и трибуна Конвента предназначены для торжественного и серьезного выражения пожеланий граждан; никто не может позволить себе превратить их в театральные подмостки. Во мне самом имеется большая доза французской жизнерадостности, и я надеюсь сохранить ее. Я полагаю, например, что мы должны заставить плясать наших врагов, но здесь мы должны с холодным спокойствием и достоинством обсуждать великие нужды отечества, рассматривать их, призывать к бою со всеми тиранами, указывать и поражать предателей, итти в решительную атаку против всех клеветников. Я воздаю должное гражданским чувствам петиционеров, но я предлагаю, чтобы впредь перед лицом Конвента выслушивались только рассуждения в прозе».[71] Это предложение было принято, но, кажется, уже через неделю, 20 марта 1794 года, Конвенту снова пришлось выслушивать песни, когда ученики «школы для изготовления пушек, пороха и селитры» подносили Конвенту первые предметы своего изделия и исполняли песни в честь селитры. Таков был дух времени. Одним из самых популярных мест для исполнения песней были театры, причем публика не только заставляла артистов исполнять те или иные куплеты, но и сама принимала горячее участие в пении их. К. Пьер указывает, что подобное нововведение началось повидимому, с Марсельезы, которую исполнял сперва сам батальон марсельцев, а затем уже Комитет общественного спасения предписал в ноябре 1793 года исполнять ее на всех спектаклях, во время всех декад и всякий раз, как того потребует публика. Вслед за Марсельезой стали исполняться и другие песни. «Эти песни, — говорит К. Пьер, — были вначале исключительно патриотические или гражданские; одни касались войны с внешними врагами или волонтеров первого набора, они возбуждали умы против коалиции королей или изменников, или прославляли Гору и восхваляли французов; другие нападали на фанатизм или атеизм, провозглашали уничтожение рабства, славили память отдельных граждан, Ж.-Ж. Руссо» и т. д. В течение 1794 года театральной публике часто сообщалось в куплетах какое-нибудь радостное событие, например, о победе при Флерюсе и Остенде, о взятии Брюсселя и т. п. Эти куплеты обычно исполнялись между двумя пьесами или в конце представления. Неизменными спутниками театральных представлений были Марсельеза и «Песнь отправления» Ж. Шенье. Когда в эпоху реакции появился пресловутый гимн «Пробуждение народа», полный нападок против террористов, то в театрах не раз происходили шумные манифестации и даже схватки с кровопролитием между патриотами и антитеррористами. А после запрещения исполнять «человеконенавистнический» гимн «Пробуждение народа», сторонники его всячески мешали исполнению Марсельезы, причем дело нередко заканчивалось драками. Было также предписано «задерживать всех, кто во время представления возбуждал народ к возмущению, нарушая порядок и общественное спокойствие». Но это, конечно, не мешало реакционным элементам покидать свои места во время исполнения патриотических песней или встречать эти песни свистом и воем. Постепенно же, с умиранием революции, пропадал и интерес к патриотическим песням. Полицейские наблюдатели в своих донесениях отмечают, что «в большинстве спектаклей гражданские песни встречаются холодно», или: «патриотическим песням всегда устраивается равнодушный прием». Марсельезе все же аплодируют.[72] Но чаще всего публика даже не замечает, если во время спектакля совершенно не исполняются патриотические песни.[73] Их пора прошла. Наступило правление Бонапарта, который желал заставить общество забыть о пережитом прошлом. При нем оставались только официальные гимны да льстивые куплеты, восхвалявшие «восстановителя спокойствия и порядка». Буржуазия в упоении от побед над внешними врагами, наживаясь на поставках на армию, выжимая пот и кровь из обессиленного пролетариата, стремилась укрепить свое положение и с распростертыми объятиями встретила империю, сулившую широкие возможности развитию капитала. Зачем же было тревожить себя воспоминаниями прошлого, зачем вызывать в памяти те дни, когда многие из сотрудников и помощников генерала Бонапарта, позднее императора Наполеона I, были еще ярыми республиканцами и даже террористами? Песнь ушла с официальной арены; ее изгнали и с улиц специальным указом, запрещавшим уличным певцам возбуждать публику напоминанием о прошлых «несчастиях».[74] Она скрылась в подполье и там она пережила и наполеоновскую империю, и реставрацию Бурбонов, и царствование Людовика-Филиппа, и Наполеона III. И всякий раз, когда вновь подымалась революционная волна, когда начинались боевые выступления пролетариата, будь то в революцию 1830 года, 1848 года или 1871 года, революционная песнь вновь звучала на улице и на собраниях. Но, за исключением Марсельезы и «Çа ira!», это были уже новые песни, на смену которым ныне пришел «Интернационал», тоже созданный во Франции.
V
Кто же были авторы этих песней? Из каких классов или сословий вышли они? Как смотрели они на свою литературную деятельность? В былые времена, когда сатирические песни метили главным образом во власть имущих, у творцов их было естественное желание скрыть свое авторство. Это происходило, конечно, вовсе не из ложной скромности. Когда сочинитель куплетов заявлял, что «автор этого водевиля никогда не скажет своего имени», то он имел достаточно оснований для своей осторожности. Гнев раздраженного короля или его приближенных грозил слишком тяжелыми последствиями, поэтому гораздо спокойнее было не подписывать свое творение или укрыться за псевдонимом. «Тот, кто сочинил эту песню, не рискнет назвать себя», — говорится в одной песенке, а в другой еще более выразительно повторяется: «Автор этого водевиля не скажет, кто он такой, потому что ему нравится смотреть на Бастилию издалека». И это были не пустые слова. Когда подобный автор, распространяя свое произведение в тесном кругу приятелей, снабжал его примечаниями: «Не показывайте этих песен, иначе вы мне причините крупную неприятность», он знал из личного опыта или из случаев с другими незадачливыми авторами, как рискованно раздражать сильных мира. Сент-Аман, Руссо и молодой Вольтер были избиты палками за свои слишком смелые остроты над сановными особами. Кардинал Флери отправлял творцов сатирических песен в ссылку и на галеры. Нередко они попадали и в Бастилию, притом на долгие сроки. Правда, в некоторых случаях сиденье в Бастилии служило для малоизвестного автора своего рода рекламой, делало его «известностью», но все же любителей таких сильных средств для достижения славы было немного. Еще более суровому возмездию подвергались типографы, книготорговцы и просто продавцы запретных песней. Им грозила пытка и смертная казнь в случае, если будет установлено, что они действительно печатали и распространяли подобные произведения. Еще при Людовике XV в 1757 году был издан приказ, гласивший следующее: «Если кто-либо напечатает произведение, нападающее на религию или стремящееся подорвать нашу власть, или нарушить порядок и спокойствие в нашем государстве, то книжники, продавцы и иные лица, распространяющие их в обществе, подлежат смертной казни». Канцлер Мопу грозил тюремным заключением даже читателям, хранящим у себя антиправительственные песни.[75] Все это показывает, насколько правы были лица, принимавшие меры предосторожности при составлении и распространении запретных песен. С наступлением революции положение изменилось коренным образом. Революция, давшая вначале почти неограниченную свободу печати, позволила проявить свои «поэтические» таланты огромному количеству лиц. К. Пьер в своем капитальном труде,[76] посвященном обзору источников и классификации песней революции, насчитывает около 580 авторов, составлявших песни на революционные темы. Один из них (Т. Руссо) написал до 100 песней, двое других (Ладрэ и Пиис) — до 50 песней, четверо — от 30 до 42, столько же — от 20 до 25, человек 12 — от 10 до 20 и человек 60 дали по 2 песни. Половина авторов неизвестна. К. Пьер предполагает, что они не подписывались под своими произведениями уже не из страха, как это было во времена старого режима, а из скромности. По годам песни распределяются следующим образом: 1789 г. … 116 песней 1790 г. … 261 1791 г. … 308 1792 г. … 325 1793 г. … 590 1794 г. … 701 1795 г. … 137 1796 г. … 126 1797 г. … 147 1798 г. … 77 1799 г. … 90 Всего 2878 песней, но следует сказать, что в действительности песней было гораздо больше. Многие из них затерялись естественным путем, так как значительное количество их печаталось на отдельных листках, которые сохраняются только с большим трудом и чаще всего коллекционерами. Рукописные же произведения нередко уничтожались самими авторами, когда миновали бури революции и наступили дни реакции. Ведь в эпоху Империи напоминание о «святой гильотине, укорачивающей королей», или о «коронованных тиграх» было, конечно, не особенно приятно человеку, делающему карьеру при совсем иных условиях. Надо было отказываться от прошлых «увлечений», поэтому-то и уничтожались материалы, столь ценные для современного историка.[77] Творцов этих песней выдвинули все классы общества, все сословия, чуть ли не все профессии. Если судить по подписям, сохранившимся под песнями, мы найдем среди бардов революции аристократов, буржуа, рабочих и крестьян. Мы встретим профессионалов — уличных певцов и артистов, писателей и поэтов, музыкантов, адвокатов, торговцев, конторщиков, маляров, печатников. Есть военные — от простого жандарма до дивизионного генерала. Встречаются чиновники различных ведомств. Имеются доктора, священники, учителя, депутаты Конвента, члены Комитета общественного спасения и пр. и пр. Было среди них несколько женщин, были дети 7, 8 и 14 лет, была семидесятивосьмилетняя старуха, был слепой, словом, все — и стар и млад, — каждый по-своему, воспевали революцию или предавали ее анафеме. Уже только один этот перечень показывает, как широко и глубоко захватила и взбудоражила революционная волна все классы населения. Большая часть этой продукции родилась в Париже, но и провинция, особенно восточные и юго-восточные департаменты, тоже воспела революцию, а Вандея дала значительное количество контр-революционных песней. Интересны некоторые подписи под песнями: «Дюгазон, пенсионер короля», «Де Савиньи, патриот», «Аббат, возвращающийся с Марсова поля», «Лево, республиканский певец», «Монахиня 78 лет», «Санкюлот на жизнь и смерть», «Жена и мать защитников отечества» и т. д. Их было много, этих известных и безызвестных, талантливых и бесталанных певцов, и все они горели одним желанием — излить свои чувства, свой восторг или негодование, радость или презрение, но так или иначе отозваться на переживаемые события. Подводя итоги, мы имеем право сказать, что певцы революции по мере своих сил выполнили социальный заказ, который выдвинула перед ними эта бурная и красочная эпоха. Они оставили в наследство грядущим поколениям богатейший материал — документы эпохи, — материал, полностью не использованный и до настоящего времени. По песням революции мы теперь можем почти день за днем нащупать биение революционного пульса эпохи, выявить наиболее яркие моменты революционной борьбы, узнать радости и горести, надежды и упования не только отдельных лиц, но и партий и классов. Мы, переживающие величайшую в мире революцию, можем правильнее кого бы то ни было оценить и понять всех этих «санкюлотов на жизнь и смерть», которые изливали свои чувства восторга перед «святой свободой», грозили «кровавым тиранам», шли с песнями в бой против «приспешников королей» или водили хороводы вокруг «древа свободы». Мы не станем смеяться над их красными колпаками, над их чрезмерной любовью к именам римских и греческих героев, над их часто наивным энтузиазмом. Мы понимаем их чувства, мы умеем разобраться в том, какие побуждения заставляли голодных, оборванных и босых санкюлотов сражаться с войсками чуть ли не всей монархической Европы и обращать их в бегство под звуки Марсельезы. То было героическое время, и песни этой эпохи как нельзя лучше характеризуют ее пафос, ее непреклонную веру в победу, ее жертвенный энтузиазм и ее классовые противоречия. «Искусство принадлежит народу, — писал Ленин. — Оно должно уходить своими глубочайшими корнями в самую толщу широких трудящихся масс. Оно должно быть понятно этим массам и любимо ими. Оно должно объединять чувство, мысль и волю этих масс, подымать их».[78] Выполнила ли французская революционная песнь это задание? Была ли она понятна широким трудящимся массам? Будила ли она в них мысль и волю? Подымала ли их? Вот вопросы, на которые мы после всего вышеизложенного имеем полное право дать утвердительный ответ. А. ОльшевскийБиблиография
Более подробно с литературой вопроса можно познакомиться по следующим работам: Albert, М. La littérature française sous la Révolution, l’Empire et Restauration. Paris. 1891. Aulard, A. La querelle de la «Marseillaise» et du «Réveil du peuple» («Etudes et leçons», 3-e série, Paris. 1914). Baudon, A. Encore les éventails révolutionnaires. «La Révolution Française». 1901. De-Botherel, Em. Je crois au peuple. Histoire de la nation française par les chants et les chansons. Paris. 1858. Bujeaud, J. Chants et chansons populaires de l’Ouest, t. II: Niort. 1895. Castile-Blase. Molière musicien, t. II. Paris. 1852. Challamel, A. Histoire-musée de la République Française, t. I–II. Paris. 1842. Challamel, A. La Musique officielle depuis 1789. «La France musicale». 1841, 27/VI. Chardon, Ed. Révolution, Directoire. Dix ans de Fêtes nationales et de Cérémonies publiques à Rouen. 1790–1799. Rouen. Chouquet G. Les Chants de la Révolution française. «L’art musical». 1864–1865. Chouquet, G. Les Chants nationaux de la France. «L’art musical». 1867. Combes, A. Chants populaires du pays Castrais. Castres. 1862. Combet, J. Les Fêtes révolutionnaires à Nice. Nice. 1907. Damade, L. Histoire de la première République. 1789 à 1799. Chants patriotiques, révolutionnaires et populaires. Paris. 1892. Daymard, L. Les vieux chants populaires de la France. Paris. 1910. Droux, G. La Chanson Lyonnaise. Lyon. 1907. Dumersan. Chansons nationales et populaires de France. 17-e édition. Paris. 1866. Dumersan et Noël-Ségur. Chansons nationales et populaires de la France. 2 vol. Paris. 1852. Duval, G. Histoire de la littérature révolutionnaire française pendant la Révolution. 1789–1800. Paris. 1884. Fray-Fournier, A. Les Fêtes nationales et les cérémonies civiques dans la Haute Vienne pendant la Révolution. Limoges. 1902. Géruzez, E. Histoire de la littérature française pendant la Révolution. 1789–1800. Paris. 8-e édition. 1884. Guiffrey, J. Une parodie de «la Marsellaise». «La Révolution Française». 1896. Guillaume, J. Court remerciement à m. A. Liéby. «La Révolution Française». 1904. Guillaume, J. L’Hymne à l’Etre Supreme. «La Révolution Française». 1903. Guillaume, J. Un dernier mot à propos du «Chant du départ». «La Révolution Française». 1907. Guillemaut, L. Un petit coin de la Bourgogne à travers les âges. Histoire de la Révolution dans le Louhannais. Louhans. 1899. Hersart de la Willemerque, Th. Barzaz-Breiz. Chants populaires de la Bretagne, t. II. Paris. 1845. Isambert, G. Girey Dupré chansonnier. «La Révolution Française». 1901, № 2. Isambert, G. Histoire du «Ça ira!». «La Révolution Française». 1899. Isambert, G. La vie à Paris pendant une année de la Révolution. Paris. 1896. Jeanroy-Félix, V. Nouvelle histoire de la littérature française pendant la Révolution. Paris. 1887. Laurent, G. Les fêtes révolutionnaires dans le département de la Marne et principalement à Reims et à Chalon-sur-Marne. 1789–1800. Reims. 1899. Lecocque, G. La prise de la Bastille et ses anniversaires. Paris. 1881. Leroy, G. Eventails, relatifs aux États généraux de 1789. «La Révolution Française». 1900. Lespy. Notes pour l’histoire de la chanson. Paris. 1861. Levalley, G. Etudes historiques et littéraires. Le grand Carnot chansonnier. Paris. 1905. Lhomme. Les chants nationaux de la France. Paris. 1883. Liéby, A. La date de la composition du «Chant du départ». La Révolution Française». 1907. Liéby, A. L’Hymne à la Raison adapté au culte de l’Etre Suprême. «La Révolution Française». 1903. Liéby, A. L’origine du «Chant du départ» et la date de sa composition. «La Révolution Française». 1904. Lodz, A. Deux chançons sur Rabaut de Saint-Etienne. «La Révolution Française». 1903. Maron, A. Histoire littéraire de la Révolution. 2 vol. Paris. 1856–1860. Mathiez, Al. Les origines des cultes révolutionnaires 1789–1792. Paris. 1904. Mège, Fr. Chansons politiques et satiriques en Auvergne pendant la période révolutionnaire. Clermont, Mont-Louis. 1888. Monin, H. La Chanson et l’Eglise sous la Révolution. «La Révolution Française». 1892. Monin, H. Chansons historiques de 1792. «La Révolution Française». 1892. Monin, H. La chanson révolutionnaire en Franche-Conté. «Les Gaudes». 1904. Monin, H. L’original de la musique du «Ça ira!». «La Révolution Française». 1898. Pierre, Constant. Hymne à l’Etre Suprême enseigné au peuple par l’Institut national de Musique. «La Révolution Française». 1899. Pierre, Constant. Les Hymnes et les Chansons de la Révolution. Paris. 1904. Pierre, Constant. Musique de fêtes et cérémonies de la Révolution Française. Paris. 1899. Poésie au temps de la Terreur. «Revue de la Révolution». 1886, № 12. Poésies Nationales de la Révolution, ou Recueil complet des Hymnes etc. Paris. 1836. Poésies révolutionnaires et contre-révolutionnaires. Paris. 1821. Raunier, Е. Chansonnier historique, t. IX–X. Paris. 1883–1884. Les Républicaines. Chansons populaires de 1789, 1792 et 1830, t. I. Paris. 1834. Révolution Française. Poésies. Chansons. Paris. 1839. Santhonax (Aulard). La poésie historique pendant la Révolution. «La Justice». 1886, 12/IV. Schmidt, J. Histoire de la littérature française sous la Révolution de 1789, 2 vol. Leipzig. 1858, ou 6 vol. Bruxelles. 1862. Tarbé, P. Romancéro de Champagne. Reims. 1863. Tiersot, J. Les Chansons de la Révolution. «Nouvelle Revue». 1884, VI, VII. Tiersot, J. Le couplet des enfants de la «Marseillaise». «La Révolution Française». 1901. Tiersot, J. Les fêtes de la Révolution Française. «Ménestrel». 1893–1894. Tiersot, J. Les fêtes et les chants de la Révolution Française. Paris. 1908. Tiersot, J. L’Hymne à l’Etre Suprême. «La Révolution Française». 1903. Tiersot, J. La Musique dans les fêtes nationales. «La Réforme». 1880, 15/VII et 1/VIII. Tiersot, J. La Musique de l’Epoque révolutionnaire. «Bulletin du cercle St. Simon». 1886, № 11–12. Tiersot, J. Rouget-de-Lisle. Son oeuvre, sa vie. Paris. 1893. Tiersot, J. Trois chants du 14 juillet sous la Révolution. Paris. 899. Tiersot, J. Cérémonies et fêtes populaires à Beauvais pendant la Révolution. Beauvais. 1908. Trébucq, S. La chanson populaire en Vendée. Paris. 1896. Weckerlin, J. La chanson populaire. Paris. 1886. Welchinger, H. Les almanachs de la Révolution. Paris. 1884. Welchinger, H. Le Théâtre de la Révolution. 1789–1799. Paris. 1880. Этим списком, конечно, далеко не исчерпываетсябогатейший песенный материал Первой французский революции. Мы не перечисляем здесь альманахов и песенников этой эпохи и отдельных сборников песен Т. Руссо, Пииса, Маршана, С. Марешала и др., так как количество их чрезвычайно велико. В примечаниях к отдельным песням нами указаны альманахи и сборники, из которых они взяты. На русском языке укажем свою работу: «Великая Французская революция в песнях современников. 1789 год», П. 1922, 2-е изд., и «Последние дни Людовика XVI по песням Великой революции», П. 1921. Обе они сильно устарели по своим установкам, и переводы песней не стоят на уровне современных требований. Ценный материал имеется в книге К. Державина — «Театр Французской революции», Гихл, 1932. А. ОльшевскийПЕСНИ ПЕРВОЙ ФРАНЦУЗСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ
I НАЧАЛО РЕВОЛЮЦИИ. БОРЬБА БУРЖУАЗИИ ЗА ВЛАСТЬ
1
Народные моления{1}
Государь, сжальтесь над нами;
Государь, выслушайте нас;
Государь, услышьте нас.
Король, исполненный доброты,
Король, полный милости,
Король, полный справедливости,
Король, полный человечности,
Король, друг мира, законов, порядка, правды,
Сжальтесь над нами.
Во имя вашей августейшей супруги,
Во имя ваших детей,
Во имя нашей любви к вам
Сжальтесь над нами.
Вы, ненавидящий тиранию,
Вы, ненавидящий лесть,
Вы, устоявший перед соблазном,
Вы, оставшийся твердым в своем решении,
Сжальтесь над нами.
От нищеты оберегите нас, государь,
От отчаяния оберегите нас, государь,
От несчастия не понравиться вам, государь,
От власти дворянчиков,
От неправильной политики оберегите нас, государь.
Благоволите, государь, воспротивиться прогрессу роскоши —
Мы умоляем вас о том, государь.
Благоволите запретить совместительство многих должностей,
Благоволите даровать нам свободу печати.
Благоволите уничтожить «lettres de cachet»,{2} государь.
Да будет так!
Перев. А. Ольшевского
2
Моления третьего сословия{3}
Государь, сжальтесь над нами,
Король-благодетель, выслушайте нас,
Отец Народа, услышьте нас,
Мария-Антуанета, молитесь за нас…
От всякого зла избавьте нас, государь:
от деспотизма и спеси судебных чинов,
от продолжительности процедуры,
от невежества судей,
от лени докладчиков,
от лихоимства секретарей,
от дороговизны подарков судьям,
от всяческого грабежа в суде,
от допросов с пристрастием,
от безнаказанности верховных судей,
от хищничества мелких судебных чинов
Избавьте нас, государь!
От аристократии, лишающей нас покоя с давних пор,
от интриганов, желающих столкнуть хороших министров,
от негодяев, мешающих Генеральным штатам,
от голосования по сословиям, а не по лицам,
от устава об охоте,
от монополий на хлебопекарни и виноградные давильни,
от монополий на мельницы, от барщины и оброков,
от адской выдумки соляного налога,
от единовременных налогов и питейного сбора,
от дорожных пошлин и препятствий торговле,
от неравномерного распределения налогов,
от эгоизма и честолюбия духовенства,
от недостаточности законов против знатных,
от злоупотребления «lettres de cachet»,
от расточительности министров, от государственных тюрем
Избавьте нас, государь!
Вашей любовью к вашему народу помогите нам, государь,
Вашей бережливостью,
Вашей справедливостью,
Обязанностями, налагаемыми на вас суверенитетом,
Помогите нам, государь!
Мы, основа нации, умоляем вас:
пусть третье сословие будет восстановлено в своих вечных правах,
пусть Генеральные штаты соответствуют желаниям Франции,
пусть дворянство впредь не жиреет от нашей крови,
пусть его дичь не опустошает больше наших полей,
и пусть убивающий ее не попадает на галеры,
пусть земледельцы мирно собирают плоды своих трудов.
Неккер,{4} Неккер, надежда Франции, помогите нам!
Неккер, Неккер, опора кредита Франции, будьте к нам благосклонны.
Неккер, Неккер, исцелитель несчастий Франции, не теряйте мужества.
Государь, выслушайте нас, и пусть наши вопли дойдут до вас!
Перев. А. Ольшевского
3
Куплеты окружным депутатам Меца, избранным 15 апреля 1789 г., в день их отъезда{5}
Сочинение Л. Д.Вы будете изображать
Перед монархом благосклонным
Народ, умевший обожать
Все, разрешенное законом.
Избранники приятны нам.
Для всех почетно их избрание,
И говорят они умам,
Что выбрали их по делам,
Чтоб лучше передать желанья.
Заслуги, искренность, полет
Ума — не ваше ль достояние?
Повсюду скоро к вам придет
Привязанность и почитание.
Шепнут, чтобы забыли вы,
Чего вы символом явились,
Но не забудете нас вы
Средь этой льстящей вам молвы,
Чтоб речи в дело воплотились.
Вы уезжаете сейчас,
Надолго покидая нас,
Вот, что нам сердце огорчает.
Но вы идете, чтобы нам
Служить поддержкой вашей там, —
Вот, что в разлуке утешает.
Депутаты наши будут
С нами навсегда.
Сердце их не позабудет
Долгие года.
Будем думать издалека,
Как любезны нам они.
К ним привязанность глубоко
Освещает наши дни.
Это хорошо,
Очень хорошо.
Верю горячо:
Это очень хорошо.
Перев. М. Травчетова
4
Заседание Генеральных штатов, собранное в Версале 27 апреля 1789 г. и отложенное на 4 мая{6}
Франции депутаты,
Высокий приходит час,
На Генеральные штаты
Король собирает вас.
В лице трех сословий
В торжественный этот день
Мы, дети единой крови,
Сойдемся под общую сень.
Да здравствует Людовик!
Преданности полны,
Мы собрались здесь внове
Для блага нашей страны.
Бурбоны полны участья
К парижским беднякам,
И в том прямое счастье
Судьба посылает нам.
Да здравствует Собранье
В торжественный этот час,
Оно отвечает желанью
Широких народных масс.
Дворянство и духовенство
Французских областей
Сошлись сюда для равенства —
На помощь стране своей.
Да будут благосклонны
Отныне к нам небеса,
Да Франции пробужденной
Услышат они голоса!
Прославим день величавый,
Да будет счастлив народ,
«Те Deum»,[79] исполненный славы,
Пускай он всюду поет.
Поет его с дивною силой,
Напевом сердца веселя,
Во славу Франции милой
И в честь ее короля.
Не зная боязни черной,
Пусть в этот час святой
Народ уже непритворно
Доволен будет судьбой.
Посылая благословенья
На тех, кто страну ведет,
К небу свои моленья
Третье сословие шлет.
Неккера благоразумье —
Опора родной земли,
И в нем мы видим раздумье
Великого Сюлли.
Король наш, как Генрих Четвертый,
Достоин любви во всем.
Французы, пойте гордо
Перед своим королем.
Отныне восторг свободный
Подымем огнем сердец.
Да здравствует благородный
Людовик, наш отец!
Все ветви этого рода
Достойно хранят свой трон,
И доблесть и свободу
Наш тоже хранит Бурбон!
Перев. Вс. Рождественского
Клятва в зале для игры в мяч. Версаль, 20 июня 1789 г. С гравюры П.-Г. Берто по рис. Приера
5
4 мая 1789 г.{8}
День этот — лучшая пора
Для королевского двора.
И выход короля хвалю я.
Аллилуйя!
Французы, вам Неккер оплот.
Сюлли великим он встает,
Спасенье Франции даруя.
Аллилуйя!
Никто уже не говорит,
Что нам банкротство предстоит,
Неккер явился к нам, врачуя.
Аллилуйя!
Исчезнет скоро дефицит.
Казна сокровищ не вместит,
Польется серебро, ликуя.
Аллилуйя!
Когда вельможи с королем
Шли с величавым торжеством,
Как эту радость опишу я?
Аллилуйя!
С ним августейшая жена.
Принцессами окружена,
Она проходит, всех чаруя.
Аллилуйя!
Они явились всем очам,
Вся нация сплотилась там,
И брани бог летел, ликуя.
Аллилуйя!
Такую радость испытал
Король, какой еще не знал!
Народ в свидетели зову я.
Аллилуйя!
От радости пьянеют тут,
Кругом и плачут, и поют.
Дню светлому пою хвалу я.
Аллилуйя!
Великий день, гори ясней
Предвестием счастливых дней;
Не вижу возвращенья злу я.
Аллилуйя!
Да здравствует король! И с ним
Неккер, он королем любим.
Собранье в помощь им зову я.
Аллилуйя!
И королеве слава, слава!
Ее преследуют неправо.
В Собраньи помощь ей ищу я.
Аллилуйя!
И принцам крови слава, слава!
Они наследственное право
Докажут, доблесть доказуя.
Аллилуйя!
Перев. М. Казмичева
6
День 4 мая 1789 г.{9}
Пусть духовенство и дворянство,
Друзья, на нас,
Полны презрения и чванства
Глядят сейчас,
Оставим их водить нас за нос,
Брать все места —
Наш срок придет — полней стаканы
За Tiers-État.[80] (bis)
В том, что мы правы, нет сомненья,
К чему тут спор?
Напрасны все их ухищренья
И гневный взор.
И как они забыли, право,
Что роскошь та,
Что все богатство их и слава
От Tiers-État?
Приносит нам происхожденье
Почет, покой.
Но кем дается нам рожденье?
Судьбой слепой.
Кто господином стал повсюду
И не спроста?
Завоеватель, вождь откуда?
Из Tiers-État.
Мы зрим нередко Человека
Среди дворян,
Но чтобы стать кумиром века —
Один нам дан.
Он строг, и злом не верховодит,
Душа чиста,
И по отцу он род выводит
От Tiers-État.
Хоть наш удел повиновенье —
Но будет час,
Когда все наше раздраженье
Падет на вас.
Ведь голова у нас, дворяне,
Не так пуста,
Так берегитесь же заране
Вы Tiers-État.
Пусть вы и вежливы и строги,
С улыбкой вам
Приходится платить налоги
По всем статьям.
«Неккер! Спасение народа!» —
Кричат уста.
Неккер выводит корень рода
От Tiers-État.
Как Генрих — наш монарх любимый
Велик душой,
Его заботой мы хранимы
В стране родной.
Народ с ним счастья не избудет,
С ним жизнь слита,
Пусть королю слугою будет
Все Tiers-État.
Перев. Вс. Рождественского
7
Новая песнь на собрание Генеральных штатов{10}
Сочинение господина Б ***Тайны нет, исчезла боль:
С Третьим дружен наш король!
Чувства эти воспою я,
Аллилуйя!
И дворяне сражены
Депутатами страны,
Блеск их меркнет, гибель чуя, —
Аллилуйя!
Штаты дружны и крепки
Черным рясам вопреки, —
Так без клира возглашу я:
Аллилуйя!
Нас парламенты гнетут, —
Пусть скорей они падут:
Грянем все тогда, танцуя:
Аллилуйя!
Славься, славься добрый Трон,
Вместе с ним крепи закон!
Песнь победную, ликуя,
Пропою я.
Аллилуйя, аллилуйя, аллилуйя!
Перев. Л. Остроумова
8
Удачный версальский трюк 23 июня 1789 г.{14}
(Игривая песенка)Король Людовик, с ним весь клир
Сегодня собрались на пир.
Неккер великий — наш кумир,
Он пылок без сравненья
И нас заставил на весь мир
Греметь себе хваленья.
Неккер наш — муж великих сил,
Весь ад, должно быть, разгромил:
Он Люцифера сокрушил
И зависть, и раздоры, —
Рукой железною сломил
Наветов вражьих хоры.
Солдат, и клир, и буржуа —
Сословья третьего волна:
Неккера подкрепит она,
Нам нечего страшиться.
Мы исчерпали спор до дна,
И Правда в мир родится.
Страдали все мы; хмур и дик,
Народ к отчаянью привык. —
Вдруг солнце показало лик;
Неккера во избавленье
Явился к нам, и в тот же миг
Пришло стране спасенье.
Давно уже ни стар, ни мал
Себе спасенья не искал,
Лишь памятника каждый ждал
В пылу кровавой сечи:
Но стража спрятала кинжал
И жаждет братской встречи.
Перев. Л. Остроумова
9
Соединение трех сословий{15}
(Куплеты, посвященные Нации г-ном Дедюи)О день, в истории счастливый,
Сословья собрались все три.
Мы радостью вольнолюбивой
Ликуем ныне до зари.
Теперь, когда нас опьяняет
Восторг, проникнувший в сердца,
Король, тебя благословляет
Народ за это без конца.
Неккер, чувствительный и умный,
Себя ты славой увенчал
И мерою благоразумной
Себе почет, нам счастье дал.
Венок тебе дают французы,
Которых ты освободил.
За то, что их разбились узы,
Тебя здесь каждый полюбил.
Ты будешь наше восхищенье,
Принц, обожаемый за то,
Что сыплешь вкруг благотворенья,
С кем не сравняется никто.
Пусть от тебя монарх узнает
О нашей жажде и любви,
Людовик правду знать желает
Чрез смелые уста твои.
Вслед за сенаторами Рима
Продлите благородный труд.
Величье ваше несравнимо.
Чрез вас все бедствия умрут.
Пускай любовь отчизны вашей
Вам подарит навек почет.
Ткань золотая воли краше,
Когда король ее дает.
Теперь воинственной отваге
Несем приветствия свои;
За нас взовьются ваши шпаги,
И с нами вместе — наш Луи.
Пусть прославляет дух прекрасный
Рукоплесканий наших гром;
Народными единогласно
Солдатами вас назовем.
Да здравствует король! Принц Орлеанский!
Неккер и Собранье!
Перев. М. Травчетова
Речь Камиля Демулена в Пале-Рояле 12 июля 1789 г. С гравюры П.-Г. Берто по рис. Приера
10
Объединение трех сословий{16}
Прославим нынче короля!
Неккера воспоем, друзья,
Великий дух его хваля,
Сольемся в вихре танца.
Да славит вечно вся земля
Француза-чужестранца!
Версаль, Париж от всех забот
Очистит ныне наш народ.
Солдат и буржуа поет:
«Друг другу будем братья.
Счастливо день для нас встает.
Придите все в объятья!»
Пускай хвалы из града в град
Всей нашей Нации гремят
За то, что доблестный Сенат
Нам утолил страданья.
Пусть парижан несметный ряд
Охватит ликованье!
О, герцог Орлеанский, вас
Зовет отцом всеобщий глас,
Народов сонмы уж не раз
Вам быть детьми хотели,
Хвала вам завтра и сейчас,
Почет во всяком деле!
Памфлет сей дивный спев, потом
«Те Deum» дружно пропоем;
Вина и водки вслед за сим
Хлебнем мы полной чашей!
Парижа много хуже Рим,
И без него нам краше!
Перев. Л. Остроумова
11
Песнь на взятие Дома инвалидов и Бастилии 13 и 14 июля 1789 г.{17}
Сочинение кавалера де Калльер 1Дорогая свобода,
Ты мне жизни милей;
Дам тебе я в угоду
Счастье всех своих дней.
Восхищенная муза
Строит храм, где в ночи
Ты для счастья француза
Изливаешь лучи.
Пусть орел, горд и злобен,
Ввысь стремит свой полет —
Муравью он подобен
Иль пылинке высот.
О, Неккер, ты был первый, —
Ты Юпитером был,
Ты рукою Минервы
Злобный жезл отклонил.
Был Неккер величавой,
Вознесенной звездой;
В полноте своей славы
Он сокрыт темнотой.
Но в ответ его бедам
Полны скорби сердца,
И летят за ним следом,
Как на голос отца.
Это улей, лишенный
Королевы своей,
Это рой возмущенный,
Что сплотился тесней.
И высокие боги,
И герои ему
Воздвигают чертоги,
Как слуге своему.
Париж во след героя,
Под Марсовой рукой
Сам овладел без боя
Твердыней вековой.
Должна теперь корона
Признать его закон,
И Разум выше трона
Отныне вознесен.
Так довершай же дело,
Катона чтя, народ,
В тот век вступая смело,
Куда Платон зовет.
Герой! Ты видишь муки?
Идет нам голод вслед,
Ружье роняют руки,
В живых уж милых нет.
И если, благородный,
Не сможешь нам помочь,
То бедности народной
Окутает нас ночь.
И слезы грудь стеснили
Затем, что вся страна
В соседстве гордых былей
Страдать обречена…
Но уважают войны
Домашний наш очаг.
Француз, живи спокойно,
Когда повержен враг.
Прекрасная Аврора
Вещает счастье вам,
Полки вернутся скоро
К отеческим полям.
Провидел не напрасно
Он этот славный час,
Честь Франции прекрасной
В его руках сейчас.
Душа моя в испуге,
Лишь думаю о том,
В каком мы были круге —
Овечки с пастухом.
Но видим мы яснее
Коварные дела.
Вы гибнете, злодеи,
Вас тайна не спасла.
О, граждане, прошу я,
Молю я вас в слезах
Презреть в годину злую
Беззлобие и страх.
Гоните без пощады
Врагов через поля.
Нам больше войн не надо:
Мы все теперь друзья.
Перев. Вс. Рождественского
12
Взятие Бастилии буржуазией и французской гвардией 14 июля 1789 г.{21}
О полдень незабвенный,
Когда грозил нам рок!
Лишь подвиг дерзновенный
Спасти тогда нас мог!
В истории кровавой
Тот день — как солнца лик.
Француз, покройся славой
В счастливый этот миг.
На грани верной шпаги
Сей стих ты отчекань —
Хвалу твоей отваге
И юной славе дань.
Предайте тех забвенью,
Кто мыслил нас предать,
И в сердце сожаленью
Не дайте зазвучать:
Из вечной книги жизни
Сотрем их имена,
Измена та отчизне
Теперь уж не страшна.
Ужасная Бастилья,
Навеки пал твой плен.
Нас в бой помчали крылья,
И нет угрюмых стен!
Железный век растает.
Исчезни, рабства боль!
Днесь Франция мужает:
Неккер с ней и король.
Перев. Л. Остроумова
13
Песнь на осаду и взятие Бастилии{23}
Сословье третье сквозь лихолетье
Восславим мы,
Как быстро сила его сразила
Оплот тюрьмы.
Париж в напасти; тоску несчастий
Он узнает,
И буржуазия однообразие
Нужды несет.
Предатель ведом; маня к победам,
Редеет мгла,
Чтобы Бастилья ценой усилья
Взята была.
Уже французы свергают узы,
Горя огнем
Таким, который выносят взоры
Врага с трудом.
Подобно граду, ломя ограду,
Звучит пальба;
Земля вздыхает и замирает
На ней борьба.
Подлец-правитель, вы удивите ль
Приемом нас?
Отряды входят и там находят
Обман для глаз.
Враги притворно глядят покорно
На пришлецов,
Уж по записке предатель низкий
Убить готов.
Отряды яро огню пожара
Все предают,
К твердыне белой на приступ смело
Они бегут.
Устав сражаться, готова сдаться
Уж цитадель;
Сквозь брешь пролома блестит знакомо
Пред нами цель.
Душа солдата желаньем сжата,
Чтоб первым быть
В разгуле мести на этом месте
И лавр добыть.
Мы победили и водрузили,
Врага тесня,
Знамена славы, знак величавый
Победы дня.
Перев. М. Травчетова
Смерть купеческого старшины Флесселя 17 июля 1789 г. С гравюры П.-Г. Берто по рис. Приера
14
Новая песнь на взятие Бастилии{24}
Споем про победу и славу,
Обретенные в этот день.
Франция для судьбы величавой
Вступает под мирную сень.
Трепещите, темные силы,
Мы духом крепки и сильны.
Минерва щитом оградила
Свободу нашей страны.
Могила, где столько томится
Людей, погребенных в стенах,
Бастилия, эта темница
Повержена нами во прах.
Обязаны этим счастьем
Гражданской милиции мы,
И французских гвардейцев власти,
Разрушившей стены тюрьмы.
Лишь по высшей милости бога
Мы в тот день победить могли,
Здесь опасности было много, —
Внял он бедам родной земли
И, чтоб дать нам помощь в отмщеньи,
С детских лет он вложил в сердца
Храбрость тем, кто идет в сраженье,
Верный цели своей до конца.
С королем француз всей душою,
Он отдать ему жизнь готов,
Но к живущим изменой злою
Неизменно он строг и суров.
Делоннэ и Флессель,{25} до ада
Вам дорога теперь одна,
А Парижу вас больше не надо —
С вами в заговоре сатана.
Отречемся от преступлений, —
О, сограждане, смело вперед!
Пусть тягчайшее из преступлений
Не свершит французский народ.
Для сапожника, для дворянина
Честь одна — быть всегда собой,
Всех любить и чтить господина —
Вот французов девиз родной!
Вы узнаете лик Медузы,
Что когда-то сразил Тезей;
Для чего вам гневить, французы,
Сердце лучшего из королей?
Уж секира близка, и дружно
Вековой мы свергнем гнет.
Если сотню голов вам нужно,
Эта сотня голов падет.
Перев. Вс. Рождественского
15
Письмо башмачника к другому башмачнику 16 июля 1789 г.{26}
Где сегодня наш обед,
Братец мой?
В нищете погрязли люди,
Нет одежды, денег нет, хлеба нет,
Ты скажи, как дальше будет,
Братец мой!
Носит рясу и мундир,
Братец мой,
Слишком гнусная порода.
К чорту их, копивших жир,
Угнетателей народа,
Братец мой!
Без Неккера, видишь сам,
Братец мой,
Наша Франция трикраты
Полетела бы к чертям.
Он же опытный вожатый,
Братец мой!
Но и он в родном краю,
Братец мой,
Не укрылся от нападок.
Выбран был барон Данкю,
Чтоб привесть бюджет в порядок,
Братец мой!
Но вопрос не так уж прост,
Братец мой!
И дворянство с духовенством
У министра ценят рост,
А совсем не совершенства,
Братец мой!
Этот немец не речист,
Братец мой,
Лезть не хочет в нашу драку,
Но надменно носит хлыст,
Чтобы бить нас, как собаку,
Братец мой!
Нам Неккера бы вернуть,
Братец мой,
Да, вернуть бы непременно,
А не то направят путь
Наши деньги прямо в Вену,
Братец мой!
Сбросим к чорту поскорей,
Братец мой,
Тех, что пышно так одеты,
Презирающих людей,
У которых нет кареты,
Братец мой!
Перев. Вс. Рождественского
16
Прибытие короля в городскую ратушу в Париже в пятницу 17 июля 1789 г.{27}
Диковинная перемена
В Париже властвует сейчас,
Совсем невиданная сцена
О, граждане, пленяет нас:
Смятенных толп волна живая,
Квиритов бурных череда,
Бежит сюда, бежит туда,
Клокочет, пиками сверкая, —
Земля, ярясь, из недр своих
Рождает днесь героев сих.
А там, среди толпы огромной
Нетерпеливых удальцов,
Король со свитой едет скромно,
Неспешной поступью, без слов.
То не владык триумф блестящий
Среди льстецов, златых затей, —
То песнь победная детей
Свободы, в торжестве летящей.
Король проходит, — смолкнул крик:
Людовик головой поник.
Народ наш, гибнущий в печали,
Его приветствовать не мог.
Король Земли, вы гласу вняли?
Сие молчанье — вам урок.
О, если б, долгу днесь послушный,
Желанья наши ты свершил, —
Какой бы в нас проснулся пыл,
И как француз великодушный
Вскричал бы ныне здесь со мной:
«Да здравствует король родной!»
Парад сей новый созерцая,
Он тихо едет пред толпой.
Увы, сомнения не зная,
Картиной тронут он живой.
Прибыв к обители той вечной,
Где заседает магистрат,
Взнесенный полчищем солдат,
Король правдивый, но беспечный,
Вдруг слово лести обронил, —
И крик восторга пробудил.
«Пусть радость нам удвоит силы, —
Сказал Людовик, — здесь — я свой,
Вы все мне — дети, все мне милы,
Я посреди семьи родной».
В пылу пленительных признаний,
Когда сказалась доброта
(Весьма счастливая черта),
Людовик не сдержал рыданий,
И я узнал, клянусь главой,
Как плачут короли порой.
Наш старый мэр (велеречивым
Себя оратором он мнит)
Докладом важным и учтивым
Его порадовать спешит.
Раз тысячу здесь прозвонило
«Величество» и «государь»:
Тех титулов тщеславных хмарь
Меня немало рассмешила:
Мог Ленуар их расточать,
Байи же — щедрость не под стать.{28}
Затем наш мэр эмблему{29} важно
Святой Свободы в руки взял,
И глядь, — монарху преотважно
Ее на шляпу привязал.
И страх Людовика пронзает, —
Все ж улыбнулся кое-как:
Трехцветный сей лобзает знак,
Девиз Свободы повторяет
И прочь идет под шум и звон,
Которым день сей завершен.
Король, во глубине сознанья
Запомни день великий сей,
И наши жаркие желанья
Запечатлей в груди своей:
Тебя народ наш добрый любит
И не трепещет он нисколь, —
«Людовик, — мыслит он, — король, —
Плуты его да не погубят:
Они, желая управлять,
Мечтают короля сковать».
Весьма ревнивые к короне,
Сии предатели, в сердцах,
Скорбят не о твоей персоне,
Но о своих былых правах.
Их гордость вышла за пределы:
Лелея тайно злую страсть,
Они хотят похитить власть,
Против нее направить стрелы
И ныне сделать из тебя
Лишь мерзкий призрак короля.
Перев. Л. Остроумова
Взятие Бастилии 14 июля 1789 г. С гравюры П.-Г. Берто по рис. Приера
17
Песнь парижских буржуа{30}
Ваш меч благословили боги,
Остались в прошлом дни тревоги.
Предтечи мрачные тех смут,
Что кровь и ужасы несут.
Так упивайтесь вашей славой
И знайте, в книге величавой
Уже отведена глава
Парижским смелым буржуа.
В спасении какая ясность!
Как велика была опасность!
Злодеев тысяч двадцать тут,
Да извне полчища идут,
Да тайная измена, в город
Зовущая на помощь голод, —
Все встало с воплем торжества
Против парижских буржуа.
Но в этой буре беспокойства
Как много зоркости, геройства
Вы показали в тот же час,
Взглянув на дело в первый раз!
Какой порядок! В этом аде
Погибли б в Риме и Элладе
Скорей народные права,
Чем у парижских буржуа.
Согласье общее успело
За день (неслыханное дело!)
Врагов затею победить,
Ее в зародыше убить.
О, как злодеи просчитались!
Они наказаны остались
И могут вымолвить едва:
Кто ж знал парижских буржуа!
Бастилию принудить к сдаче
Вам было шуточной задачей,
Хоть и окрасили бойцы
Кровью лавровые венцы.
Разбит рукой патриотизма
Оплот надменный деспотизма,
Стоит развалина мертва,
Ликуй, парижский буржуа!
Монарха друг нелицемерный
И верноподданный примерный,
Готовый кровь свою отдать
За короля и не роптать,
Заклятый враг тех низких тварей,
Что лучшему из государей
Подсказывают лжи слова, —
Таков парижский буржуа!
День беспримерный, ты прекрасней
Всего, о чем и быль и басни
Нам свой оставили рассказ,
День, вечно памятный для нас,
Когда, в охране не нуждаясь,
Любви народной доверяясь,
Людовик, в кликах торжества,
Предстал парижским буржуа.{31}
Пусть он кокарду вашу примет
И никогда ее не снимет,
Пусть, чувства разобрав свои,
Он вашей вверится любви.
Вся Франция тогда поникнет
Пред ним в восторге и воскликнет:
Отцу-Людовику ура,
Ура парижским буржуа!
Перев. М. Казмичева
18
Волшебный фонарь{32}
Как изменил Париж свой вид!
Свободны мы от мракобесья,
И Третье{33} мщением горит,
Давно утратив равновесье.
Бастилью рушит пушек гром,
Тараримбимбом;
Тараримбимбом,
Ее стена лежит в грязи,
Тирири,
Точь-в-точь, как друг мой Барбари, —
Посмотри!
Из комендантской головы{34}
Какое пугало слепили!
Изменник завопит «увы!»
При виде этой страшной гнили.
И де Флессель{35} идет на слом,
Тараримбимбом,
Тараримбимбом!
За все предательства свои,
Тирири,
Точь-в-точь как друг мой Барбари, —
Посмотри!
Вы, торгаши, нам не страшны, —
Прощай, былые вожделенья!
Все ваше злато, все чины
Легли добычею отмщенья.
Фуллон,{36} сей грубый скопидом,
Тараримбимбом,
Тараримбимбом!
Не кормит сеном нас, ни-ни,
Тирири,
Точь-в-точь как друг мой Барбари, —
Посмотри!
Иуды, сеявшие зло,
Услышьте приговор суровый!
Само нам небо помогло,
Рассеяв гибельные ковы.
Мы на фонарь вас вознесем
Тараримбимбом,
Тараримбимбом!
Болтайтесь, бог благослови,
Тирири,
Точь-в-точь как друг мой Барбари,
До зари!
Перев. Л. Остроумова
Арест коменданта Бастилии Делоннэ 14 июля 1789 г. С гравюры П.-Г. Берто по рис. Приера
19
Миролюбивый собутыльник{39}
(Застольная песнь)Дворяне, род спасая старый,
От гнева нашего бегут.
Без барабана, без фанфары
Кидают принцы свой приют.
Друзья, а нам какое дело!
Душой вкушая мирный сон,
Бокал с вином подымем смело —
Нам весь их заговор смешон.
Пускай в отменном исполненьи
Актеры чванною толпой
Времен Мольера представленья
Ведут пред залою пустой.
Друзья, а нам какое дело!
Нам только б пить — вопрос решен! —
Бокал с вином подымем смело —
Нам весь их заговор смешон!
Пускай о новом злодеяньи
С соседом речь ведет сосед,
Пусть буржуа уже заране
Приготовляет свой мушкет.
Друзья, а нам какое дело!
Коль к небу взор наш вознесен,
Бокал с вином подымем смело —
Нам этот заговор смешон.
Они оружие схватили,
И пушки яростью своей
В упор Бастилию разбили
Под самым носом у властей.
Друзья, а нам какое дело!
Иль век всех тюрем не сочтен?
Бокал с вином подымем смело —
Нам весь их заговор смешон.
Пускай сегодня, в день расплаты,
Вконец разгневанный народ
Казнит своих аристократов,
На шест их головы берет.
Друзья, а нам какое дело!
Таков восстания закон.
Бокал с вином подымем смело —
Нам весь их заговор смешон.
Перев. Вс. Рождественского
20
Куплеты в честь г-на Неккера, возвратившегося в Версаль{40}
Сочинены г-ном де Савиньи, патриотомНеккер — наш ангел-хранитель!
Внял он горячим мольбам.
За возвращение к нам
Честь вы ему воздадите ль?
Славься, греми на весь мир,
Франции добрый кумир.
Ах, без него нам на лица
Траур угрюмый упал,
День перед нами лежал,
Словно пустая гробница.
Славься, греми на весь мир,
Франции добрый кумир.
Франции солнце святое
Не омрачила гроза:
Снова струится в глаза
Счастье его золотое.
Славься, греми на весь мир,
Франции добрый кумир.
Ныне ты зришь пораженье
Гадов, позоривших честь:
Небо послало им месть,
Бегство — одно им спасенье.{41}
Славься, греми на весь мир,
Франции добрый кумир.
Вновь мы приветствовать рады
Сердце героя, твой дух.
Счастья не выразить вслух!
Лучше не надо ограды.
Славься, греми на весь мир,
Франции добрый кумир.
Славы алтарь вековечен,
Пышен Свободы престол:
Неккер к нему подошел,
Знаком победы отмечен.
Славься, греми на весь мир,
Франции добрый кумир.
В мир, где живут полубоги,
Наши возносят сердца
Милого нам мудреца
По триумфальной дороге.
Славься, греми на весь мир,
Франции добрый кумир.
Перев. Л. Остроумова
21
Песенка дам с площади Мобер{42}
Все обошлось без кутерьмы:
Он с нами — буржуа версальский.{43}
Попали, видно, в точку мы,
Возненавидев сброд канальский,
На чью подляческую честь
Всех покупателей не счесть.
Он нас считал за дураков,
В своей берлоге сидя гордо,
И за нули считал бойцов
С рукой мозолистой и твердой.
Но сказка есть: под сапогом
С улиткой вместе гибнет дом.
А вот подлец совсем иной, —
Он чем хитрее, тем уютней:
Бедняга тешится мечтой,
Что мы не видим ловких плутней.
Дворцовый хлыщ, аристократ,
Целуя, нас пинает в зад.
И де Флессель и Делоннэ
Крутенько принялись за дело.
Эх, тут бы пушку погромчей, —
Чтобы у них в ушах звенело!
Да не было у мужика
Ни чорта, кроме кулака.
Но все они, — хваленье нам! —
Скрививши рожи, здесь боролись
И, довершая горький срам,
На виселицу напоролись:
Уж там-то чванились они,
Аристократам став сродни!
Эх, чорт! Взглянуть на парижан, —
Ну, что за храбрые вояки!
Они нам наплодят граждан,
Охочих, как отцы, до драки:
Гусары станут не страшней
Шпиков, собачьих сыновей.
А те не будут досаждать,
Как этот барский сброд проклятый.
На вас мы сможем наплевать,
Спесивые аристократы:
Невинных это защитит,
А бедняков развеселит.
И ты, приказная строка,
Ты, висельник, разбойник пьяный,
Смотреть не будешь свысока,
Обшаривая нам карманы:
Нет, Генеральных штатов бой
Сравняет замок твой с землей.
А фермеров пузатых хор,
Холопов в золоте, — с разбегу
Из древней завали контор
Скакнул прямехонько в телегу:
Не брось они нам барахло,
Хватило б практики Шарло.{44}
Король наш добрый обещал
Вернуть нам милого министра:{45}
Бедняга, верно, отощал,
Но мы его накормим быстро.
А тот, кто нравом не таков,
Узнает зубы бедняков.
Олибриус{46} великий наш,
Увы, ушел в луга и травы.
Его нет с нами, — что за блажь! —
В Испании он ищет славы:
Узнают скоро мал и стар,
Как победил он Гибралтар.{47}
С парламентами нам всегда
Была большая незадача:
Но это просто ерунда, —
Теперь закрутится удача,
Хоть запоздалый их привет —
Как после ужина обед.
Перев. Л. Остроумова
22
Башмачник, добрый патриот{48}
Сочинение ЛадрэФранцузы пред лицом закона
Теперь в правах уравнены{49}
И заноситься не должны
Дельцы, дворяне, люди трона.
Пускай башмачник я простой —
Мне по плечу министр любой!
Монарх достоин уваженья,
Когда он сам законы чтит.
Мне в знатных сердце веселит
Лишь к добродетели стремленье.
Будь богача, вельможи сын,
Но будь при этом — гражданин.
Когда Париж кипел в тревоге,{50}
Исчерпан хлебный был запас,
Оружья не было у нас
И враг стоял уж на пороге,
Я прикрепил, чтоб воевать,
Сапожный нож на рукоять.
Я в церковь ринулся былую,
Где граждане уж собрались.
«Смерть иль победа» — мой девиз.
Удвоим зоркость боевую
И будем строго с этих пор
И день и ночь вести дозор.
Над каждой бодрствуя мансардой,
Стеречь мы будем вражий шаг
И все украсим свой колпак
Трехцветной братскою кокардой;
Пускай воинственный наш вид
Врагов свободы устрашит.
У всех нас общее есть чувство —
Равны все люди меж собой:
Я человек был небольшой —
Никто не чтил мое искусство, —
Теперь я тоже знатным стал,
Как принц любой иль генерал.
Я всем внушаю уваженье,
Я революции оплот.
Пусть я башмачник — мне идет
Солдатское вооруженье.
Порядок мною охранен,
И защищаю я закон.
Легко в солдатской я науке
Нашел призвание свое,
Во всем покорно мне ружье,
К нему мои привыкли руки,
Я с острой саблей и штыком,
Как старый гренадер, знаком.
Ружье и штык — моя отрада, —
Милей сапожничья ножа.
Пойду я, ими дорожа,
В дыму войны, в рядах парада,
До преисподней воевать, —
Коль в плен нам надо чорта взять!
Перев. Вс. Рождественского
Перевоз пушек парижского гарнизона на Монмартр 15 июля 1789 г. С гравюры П.-Г. Берто по рис. Приера
23
Счастливый месяц, или Подлинный праздник порядочных людей{51}
(13 августа 1789 г.)Нам веселье и согласье
Подороже глупых слов,
Пусть бежит несогласье
От веселых голосов.
Братья, одного отца ведь
Тут мы видим сыновей,
Так давайте ж праздник править
Добродетельных людей!
Не пора ль права рожденья
И дворянство всем забыть?
Пусть одно опьяненье
Будет всех веселить.
Вольность всем напоминает
О неволе прошлых дней,
Вольность праздник украшает
Добродетельных людей.
Перев. М. Казмичева
24
Отмена налогов и разрешение полевой охоты{52}
Сочинение гражданки ФерранВы, жители полей укромных,
Идет свобода к вам в дома!
Здесь больше нет — ни подъяремных,
Ни феодального ярма.
И тот, кто властвовал над вами,
И тот, кто поедал ваш труд, —
Теперь, как вы, равны правами
И долг гражданства так же чтут.
Здоровым радостям охоты
Все отдавайтесь, как один.
Пускай ни страха, ни заботы
Не знает сельский гражданин.
Ты, молодежь, вслед за отцами
Силки и ружья приготовь.
Приятно странствовать лесами,
Коль дома ждет тебя любовь.
Мы чтим укромные селенья,
Труды, забытые в полях.
Мы ждем от их благоволенья
Все новых радостей и благ.
Их незаметными трудами
Победы нашей крепнет шаг.
Работники земли! Мы с вами
И в развлечениях и в трудах!
Перев. А. Кочеткова
25
Обращение аристократов{53}
Сословье третье, может стать,
Вы благородно бы простили
Епископов, кюрэ и знать
За блеск их вековых насилий.
Узнаем пусть иную стать:
Вам удалось права забрать!
Что будет утешеньем нам
В утрате горькой деспотизма?
Досель не верится глазам,
Не ожидавшим катаклизма.
Придется поле очищать,
Сословье третье сменит знать.
Демократический декрет
Унизил каждого обидно,
Но мы не можем дать ответ,
Когда Бастилии не видно.
О, как припомнит этот миг
Через десятки лет старик!
Прекраснейшую между роз
Беспечность наша погубила.
В чудесной из метаморфоз
Сословье третье победило.
Епископы, кюрэ и знать,
Нам все придется потерять.
Чтобы над пропастью скользнуть,
Пускай зовут аристократы,
Как ни сжимается их грудь,
Сословье третье для расплаты.
В покорности народу там
Потребуется клясться нам.
Признав заслуженный укор,
Получим, может быть, прощенье;
Зловещее «confiteor»[81]
Произнесем без искаженья,
Чтоб молвить: «Каюсь, грешен я!»
Et caeterá, et caeterá.[82]
Перев. М. Травчетова
26
Песнь на злобу дня{54}
ДуховенствоКоль денег нет, — давать хитро:
Подачки высосут добро;
Нам это в огорченье!
Народу с добрым королем
Молитвой пользу принесем.
Какое утешенье!
Хоть кровь мы льем и там и тут, —
Из нас гроши еще трясут;
Нам это в огорченье!
Но зря нас ловят на крючок:
С лихвой заплатит мужичок.
Какое утешенье!
Без пользы тополя шумят,
Фруктовый презирая сад, —
Нам это в огорченье!
Но у вельможи во дворе
Стоят по чину, в серебре.
Какое утешенье!
Казнь Фулона 23 июля 1789 г. С гравюры П.-Г. Берто по рис. Приера Мельник
В ветрянку сядет свинопас, —
Так хлеб добудет и без нас;
Нам это в огорченье.
Но знатный смотрит свысока,
Не стоя ни четверика.
Какое утешенье!
В своих речах привыкла знать
Всех нас холопами считать;
Нам это в огорченье.
Клянемся именем своим,
Что башмаков ей не дадим!
Какое утешенье!
Сеньер спесивый мнит порой,
Что он полезней, чем портной;
Нам это в огорченье!
А ты ему штанов не шей, —
Свой зад покажет дуралей!
Какое утешенье!
Перев. Л. Остроумова
27
Ричард Львиное Сердце{55}
Сочинение СеденаО, король! О, мой Ричард!
Позабытый всей вселенной.
На земле один лишь бард
Думает о муке плена.
Я один бы был готов
Сбросить гнет твоих оков.
Ты покинут всей вселенной,
О, король! О, мой Ричард!
На земле один лишь бард
Думает о муке плена.
Да еще его подруга
Мучится тоскою друга.
Не ищите, государь,
Счастия под лавром славы,
И наверное, как встарь,
Мирт полюбите тогда вы.
Трубадур
От муки хмур,
И для груди, горем сжатой,
Он не ждет отплаты.
О, король! О, мой Ричард!
Позабытый всей вселенной.
На земле один лишь бард
Думает о муке плена.
О, король! О, мой Ричард!
Позабытый всей вселенной.
На земле один лишь бард, —
То Блондель, — один лишь бард —
Думает о муке плена,
Только бард
Думает о муке плена!
Перев. М. Травчетова
28
Славные дни 5 и 6 октября 1789 г.{56}
Сочинение Т. РуссоЗачем в смятеньи все, и барабан гремит?
Какое бедствие сегодня нам грозит?
Солдаты смелые, от гнева став бледней,
Направили стопы к твердыне королей.
О, преступление безмерное! Оно
Средь королевского двора совершено.
Там издевались все безумною толпой
Над нашей вольности эмблемою святой.{57}
В единодушии преступном смельчаки
Топтали бешено трехцветные значки
И пели, от вина и злобы охмелев,
Там возмутительный и пламенный припев.{58}
Вы королю помочь хотите своему?
Служа законности, вы служите ему!
Исчадью жалкому, поймите, господа,
Народных жребиев не вверят никогда.
Лакеи во дворце, буяны вне дворца,
Напрасно ждете вы победного конца.
На стенах комнаты, где буйствовал позор,
Рука Незримая вам пишет приговор.
Слепые ратники безумной старины,
Дрожите! Будем мы за все отомщены!
И если молнии решились вы разжечь,
Под их ударами вам первым надо лечь!
Пусть роковой урок, пример грядущих дней,
Заставит вас дрожать, клевреты королей,
Пусть он приучит вас, принудит, наконец,
Самодержавного народа чтить венец!
Он создал королей для блага своего,
Они ж похитили потом права его.
И вот, сочтя себя за божьих сыновей,
Глядят с презрением на остальных людей.
Все Дионисии и Авгии — сродни:
Враги заклятые народных прав они.
В их темном множестве на Тита одного
Неронов тысячу мы видим оттого.
Рабы своих рабов, во глубине палат,
Бесславно жизнь они безвольную влачат,
И в ярость подлую впадают иногда, —
Театром ужаса бывает мир тогда.
Меж тем их визири, увенчаны венцом
Всех наглых радостей, пируют день за днем,
И потом бедняка давно упившись, льют
От скуки кровь его в свой золотой сосуд.
Людовик! истина в конце концов пришла
Освободить тебя от заблуждений зла.
Узнай, что, следуя законности во всем,
Народа вольного быть сладко королем.
Ты это сам сказал — и доказал возьмись,
До полной высоты сегодня вознесись.
О притеснениях былых заставь забыть,
Заставь за вольности тебя благословить.
Подумай, посуди. И не того потом
Могущественным ты признаешь королем,
Кто царствует двору в угоду, а того,
Кто заслужил любовь народа своего.
Перев. М. Казмичева
29
Парижские героини, или Предательство королевских гвардейцев{59}
Вот — рассказ из жизни взятый.
Место: лип версальских тень.
Год: восемьдесят девятый,
Октября шестое — день.
Стал тот день кровавой датой…
Вымыслу нет места здесь.
Нации великой — честь!
Нации великой — честь!
Героических гражданок
Многотысячный народ
Из предместий спозаранок
Собирается в поход.
Путь отважных парижанок
Прямо ко дворцу лежал:
Чтоб король им хлеба дал!
Чтоб король им хлеба дал!
Но, вдали завидев знамя,
Королевский лейб-конвой
Ощетинился штыками
Перед женскою толпой.
С обнаженными руками
Те идут навстречу им:
Видеть короля хотим!
Видеть короля хотим!
Тут злодеев штык проворный,
Чтоб огонь вражды раздуть,
С торопливостью позорной
Вожакам пронзает грудь.
Не избыть вам славы черной,
Трусы, вышедшие в бой{60}
С беззащитною толпой!
С беззащитною толпой!
Вы призвали на подмогу
Фландрский полк, что там стоял.
Но фальшивую тревогу
Чужестранец распознал,
Только вышел на дорогу…
И солдаты-чужаки
Повернули вспять штыки.{61}
Повернули вспять штыки.
Засверкали ваши пятки:
Шкуру поскорей унесть!
Скачут трусы без оглядки…
Но убийство кличет месть —
И с толпой опасны прятки.
Семеро за подвиг свой
Поплатилось головой.
Поплатилось головой.
Те, кто Францию спасали,
Хоть сильна была рука,
Еле-еле отстояли
Жизнь версальского полка.
Без защиты их едва ли
Уцелел бы, говорят,
Хоть один из тех солдат.
Хоть один из тех солдат.
Всенародным пристыженьем
Заблужденье искупив,
Возрожден своим спасеньем,
Пусть виновный будет жив.
Нация сильна — прощеньем…
Верь, француз, звезде своей:
Понапрасну кровь не лей!
Понапрасну кровь не лей!
Перев. А. Кочеткова
30
Лейб-гвардеец, прекрасный Варикур{62}
(Романс исторический, относящийся к событиям 5 и 6 октября 1789 г.) Сочинение Сильвэна МарешальИз тихих обиталищ
Не надо выходить.
Дни ужаса настали,
В Париже страшно жить.
Когда-то полный счастья
И мирной тишины,
Париж сейчас во власти
Насилья и войны.
Всем сердцем паж Нинетты,
Бродя у амбразур,
Любовные обеты
Припомнил Варикур.
«На королевской службе
Три месяца мне быть —
И стану в нежной дружбе
Я дома с милой жить».
Но в тот осенний холод,
В ужасный недород,
Невероятный голод
Вдруг поднял весь народ.
И с гневом, и с печалью,
Питая в сердце месть,
Народ пришел к Версалю,
Взывая: «Дайте есть!»
Туда проник он даже,
Где сам король живет,
Но дерзостная стража
Переградила вход.
Убили в этом месте
Старуху. Видя кровь,
Народ возжаждал мести,
И кровь пролилась вновь.
За это преступленье
Был Варикур убит.
Народа возвращенье
Имело страшный вид:
Под яростные крики,
Смотрел он, как живой,
Приподнятой на пике
Кровавой головой.
А нежная Нинетта
Там, в домике своем,
Мечтой была согрета
И думала о нем.
Вдруг шум. Она направо,
К окошку. Боже, он,
Здесь, головой кровавой
На пике вознесен!
От горечи, от гнева
Она лишилась сил,
И ужас сердце девы
В безумье погрузил.
Народных возмущений
Вот он — печальный плод;
Пусть каждый в мирной лени
Вдали от них живет.
Перев. Вс. Рождественского
Поминки по гражданам, погибшим при взятии Бастилии, 5 августа 1789 г. С гравюры П.-Г. Берто по рис. Приера
31
Поход в Версаль и прибытие короля в Париж{63}
«Возьмемтесь-ка за пики, —
Мы все сказали раз. —
С нас хватит этой клики!
Версаль морочит нас!
Так щелкнем же по носу
Тот жульнический сброд,
Иначе он без спросу
Кокарду нам пришьет!»
Услышав пушек пенье
И наших сабель звон,
В ужасное смятенье
Приходит Туанон.{64}
Дражайшей половине
Она лепечет: «Слышь!
Мы сами жаждем ныне
Отправиться в Париж».
Маневр довольно трудный
Двору внушает страх,
Поток наш многолюдный{65}
Тоску родит в сердцах.
Но, видя их терзанья,
Мы кротко говорим,
Что их из состраданья
В Париж переселим.
Опасная столица
Раскрыла ворота,
И нехотя вселится
К нам гордая чета.
Но взоры наши строги, —
Известен каждый плут.
Заботливые боги
Нам Францию спасут.
Перев. Л. Остроумова
32
Бедствия короля и его семьи{66}
(Романс беарнского трубадура)Огорченный трубадур
Перед горцами Беарна,
Пел, от беспокойства хмур,
На вершине лучезарной:
«Венценосный сын Анри
Ныне пленник в Тюильри.
«Перед ним пролилась кровь
Преданнейшего гвардейца,
Чтобы можно было вновь
Смертью верной засмотреться;
Но венчанный сын Анри
Ныне пленник в Тюильри.
«Он тревожился за дни
Им возлюбленной супруги.
Но не встретили они
Помощи в надежном друге;
Королева вслед Луи
В плен попала в Тюильри.
«В чем, однако, их вина,
Чтоб отнять у них свободу?
Не любила ль их страна?
И хвала ли то народу,
Что несчастный сын Анри
Ныне пленник в Тюильри?
«Наш возлюбленный дофин
В детстве ведает уж узы,
Страждет королевский сын;
В колыбель дают французы
Детям нашего Анри
Плен тюремный Тюильри.
«Эти униженья их
Не угасят в нас почтенье.
Струи нитей золотых
В облаках зажгут горенье;
Сын попрежнему Анри
Заключенный в Тюильри.
«Вы гордитесь, что права
Человека получили;
Но, свободные едва,
Короля вы осудили;
Все свободны, а Луи
Ныне пленник в Тюильри.
«У подножья, где Анри
Монументом отдыхает,{67}
Что за грохот до зари?
Неужели чернь желает,
Чтоб причастен был Анри
Планам против Тюильри?
«О французы, королю
Возвратите же свободу!
Как беарнец вас молю
Короля вернуть народу:
Счастье старого Анри
Обеспечим мы Луи!»
Перев. М. Травчетова
33
Романс парижского трубадура{68}
Сочинение Габриэль-Жозефа д’ОбоннКороль во Франции жил
И добрая королева.
Со всеми он ласков был,
Она улыбалась без гнева.
Ах! Сколько сделано зла!
Свидетелем ночь была.
Она украшала трон;
Король был защитником, веры.
Слыл Марком-Аврелием он —
Она же слыла Венерой.
Раз осенью в прошлом году,
Лишь солнце спустилось ниже,
Пробил барабан беду,
Пришли амазонки Парижа.
О, Муза, ни слова о том,
Как этой ночью ужасной
Дворяне перед дворцом
Нашли свой конец несчастный.
Я верил, что после невзгод —
От них содрогаюсь душою —
Опять человечность придет
С воскреснувшею зарею,
Но столько сделано зла! —
Свидетелем ночь была…
В то время, когда Доброта{69}
Тревог в душе не питала,
В то время, когда Красота{70}
Спокойно в дворце засыпала,
Вся шайка бандитов ночных,
Не виданных в парке доселе,
Прорвалась чрез часовых.
У королевской постели,
Вся в ужасе и в слезах,
Королева прятала страх.
В Париже от черни злой,
При помощи Лафайета,
Людовик с сыном, с женой
Должны были скрыться от света.
Не будем мы видеть зла,
Лишь добрые помня дела.
Как граждане просто — они
Средь братьев вкушают счастье,
Приводят к нам добрые дни
И утешают несчастья.
Француз! Коль свободы заря
Попрала неволю пятою,
Пусть король и его семья
Разделят свободу с тобою.
Быть свободным — вот твой закон;
Должен быть свободным и он.{71}
Пусть он — лишь весна придет —
Посетит все свои поместья,
Пусть Францию в лучший год
Объедет с семьею вместе.
Но чем еще ты смущен,
Гражданин горячий и смелый?
Уважая свободный закон,
Заверши это доброе дело.
Дворянин бесстрашно умрет,
Твердя: «Пусть король живет!»
Перев. Вс. Рождественского
34
Новая песенка{72}
Гильотен,
Враг измен,
Врач весьма приличный,
Рассуждал, что род людской
Площадной душить петлей
Не патриотично.
Для него
Ничего
Казни нет милее,
Коль ему не сгоряча,
Без петли, без палача,
Дать ножом по шее.
Говорят совсем напрасно,
Что из зависти несчастной
Тот хитрец,
Ловкий жрец
Гиппократа,
Дал когда-то
Остроумнейший совет,
Как на тот отправить свет
Безболезненно собрата.
Враг измен
Гильотен
Полон сил и чужд сомненья,
Шапелье, Барнаву{73} сам —
Самым важным знатокам —
Показал изобретенье.
И, пылая добротой,
День-деньской
Стал трудиться над машиной,
Что без боли смерть дает
И которую народ
Называет гильотиной.
Перев. Вс. Рождественского
Оргия королевской гвардии в оперном зале, в Версале 1 октября 1789 г. С гравюры П.-Г. Берто по рис. Приера
35
Закон крови, или Военный закон,{74}
декретированный 21 октября 1789 г., в I год свободы Сочинение Т. РуссоКакая фурия к террору
Законодателей ведет?
Какой ужасный гений взору
Их неуклонно предстает?
Предписывая обожанье
Законов равных и благих,
Они унизили названье
Народа до животных злых.
Отряды двинув на расстрелы
Ты тем заставишь ли, Солон,
Нас полюбить закон твой смелый,
Когда наш разум возмущен?
И пули могут ли, — о воля,
Ты, обольщающая всех, —
Заставить нас итти без боли
Путем окровавленных вех?
Народ, доверчивый чрезмерно
И поступающий без дум,
Способен возмутить, наверно,
Своими действиями ум.
Но если на высоком месте
Себя ты видишь пред толпой,
То не спеши с вопросом мести
И чувству выход дай иной.
Пусть будут боле виноваты
Они, чем это узнаешь,
Ужель во имя злой расплаты,
Ты по закону их убьешь?
Живущим в просвещенном веке
Как не почувствовать испуг,
Когда не видят в человеке
Других отличий, кроме рук?
Судья, твой суд не будет ясен:
К тебе толпу людей ввели, —
Виновных от невинных в массе
Ты прозорливо отдели.
Да не звучит вердикт тяжелый,
Одних лишь робких погубя,
Когда злодей быстрей Эола
Сумеет скрыться от тебя.
Взгляни на жертвы безграничной
Досель жестокости твоей:
Их поведение обычно,
Для них не надо палачей.
Верни же матери поддержку
Ее бессилия и лет.
Палач! Не обращай в насмешку
Того, чем каждый был согрет.
Их крики, слышные отвсюду,
Ужели сердца не смягчат?
Разоблачать тебя я буду,
Пока гнетомые молчат.
Ты заблуждения народа
Всечасно должен просвещать,
Вот что велит творить Свобода,
А не нещадно убивать.
Секире строгого закона
Отдай противников его,
Чтоб справедливость неуклонно
Над злым свершала торжество.
Но невиновных прекрати же
По дикой прихоти губить
И в успокоенном Париже
Дай каждому спокойно жить.
Перев. М. Травчетова
36
Новые апостолы-аристократы{75}
(Куплеты по поводу декрета Национального собрания, объявляющего имущество духовенства принадлежащим всей нации)Богатые прелаты,
Приспешники двора,
Надменные аббаты,
Прошла для вас пора:
В карман к вам не течет,
Как некогда, доход;
Не получать вам платы.
Вас разгадал народ,
Богатые прелаты!
В Евангельи когда-то
Совет был ясный дан,
Чем могут быть прелаты
Нужны для христиан.
Хотите лучше стать?
Не надо пировать —
Бегите от разврата.
Так все могли читать
В Евангельи когда-то.
Достоинство священства —
Ваш мирный идеал.
Господь — пример равенства —
В карете не езжал.
Один лишь ослик с ним
Входил в Иерусалим.
Не то у духовенства!
И плохо мы храним
Достоинство священства.
В Париже средь народа
Священству, наконец,
Дана теперь свобода
Пасти своих овец;
И добродетель там
Теперь открыта нам.
А гражданству в угоду
Король отныне сам
В Париже, средь народа.
Прелестные дриады,
Танцовщицы двора,
Где вам искать услады?
Прошла для вас пора:
В Версале нет утех —
Монахов взяли всех.
Так плачьте от досады,
Забыв свой прежний смех,
Прелестные дриады!
Нам фонарей довольно,
Пусть мир средь нас живет.
Здесь утро жизни вольной
Встречает весь народ.
Король теперь у нас —
Прославим этот час!
Мы счастья все достойны,
Огонь вражды угас,
Нам фонарей довольно!
Перев. Вс. Рождественского
37
Жалоба духовенства, обобранного Национальным собранием{76}
Сочинение ЛадрэОбобран я! Лишен я состоянья,
Где в государстве прежний мне почет?
То униженье, то опять признанье —
Тяжка с тобой борьба, солдат-народ.
Обобран я! Власть у меня отъята,
Лишенный благ, теперь я слаб и нем.
Я многим был во Франции когда-то,
Но в наши дни я стал почти ничем.
Обобран я! Зачем же, Карл Великий,{77}
Былую власть ты мне не дашь опять?
Жить без тебя в стране я должен дикой.
О, если б лик твой вновь здесь увидать!
О Медичи! Король Людовик Первый!
О, Карл Девятый, помощь мне и щит!{78}
За вас меня вела на битву вера;
Мой меч в крови еретиков обмыт.
Смирение, покорность, добродетель
Я проповедывал, но был тщеславен сам.
Народ, теперь ты зорок, — бог свидетель!
И доблесть лишь нужна твоим сердцам!
Я говорил про бедность, воздержанье,
А сам о звонком золоте мечтал.
Теперь и я лишился состоянья,
И без него ничтожен стал и мал.
Но как бы мог я отразить удары,
Своей судьбы сменить закон прямой?
По справедливости, я стал достоин кары,
Вся Франция сейчас в вражде со мной.
Перев. Вс. Рождественского
38
Аристократо-клерикально-вакхическая{79}
Пусть пьет, кто хочет, за народ,
За честность патриота, —
Нам, духовенству, гимн не тот
Пропеть пришла охота.
С тех пор, как слили в должный час
Со всею нациею нас,
Мы все богаты, чорт возьми, —
Как водится между людьми!
С народом жить одной семьей
Велело нам Собранье,
К нему пошли мы всей душой,
Но без гроша в кармане.
Жить без имений — это вздор,
Пустой, конечно, разговор.
Нас обобрали, чорт возьми, —
Как водится между людьми.
О депутаты, запретить
Нельзя своим декретом
Обычай плотно есть и пить,
И хохотать при этом.
Такой естественный порок
И ваш указ пресечь не мог.
Мы в нем погрязли, чорт возьми, —
Как водится между людьми.
Вам понимать давно пора —
Пусть ваши речи бойки! —
Что даже росчерком пера
Не зачеркнуть попойки.
Хоть уважения полны
Мы к депутатам всей страны,
На них плевать нам — чорт возьми, —
Как водится между людьми.
Перев. Вс. Рождественского
39
Песнь 1789 г.{80}
Монаршей милостью всегда
Кормились эти господа.
Теперь и к ним пришла беда,
Аллилуйя!
Где исповедываться нам?
Кто отпущение даст грехам?
Его нам даст всевышний сам!
Аллилуйя!
Какой назойливый народ!
Пускай на хлеб цена растет,
Неккер от голода спасет!
Аллилуйя!
Как быть нам со святым отцом?
С набитым плотно сундуком.
Мы скоро все перетрясем.
Аллилуйя!
Великий бог, избави нас
От воронья, от черных ряс —
И мы затянем в добрый час
Аллилуйя!
Перев. С. Олендер
40
Национальное собрание, или Обольщенная Франция{82}
Немного путного у нас
От Генеральных штатов видно:
Дурного больше во сто раз.
Ах, что за гордая ехидна!
Их депутатов нужно нам
Скорей послать ко всем чертям.
Они сожрали нашу знать
И духовенство искусали:
Их надо бить и убивать,
Как псов, что вдруг беситься стали.
Прочь этих удалых ребят!
Гоните их пинками в зад!
Нас голодухой в свой завет
Они приводят неослабно,
Но без кредитов, без монет
Их рожи выглядят похабно:
Воришек этих подлый сброд
Святошей сделал весь народ.
Ах, смерть крольчатам суждена!
Ужель они — аристократы?
Они не кушают зерна —
Того, что прячут демократы:
Они капустный лист грызут,
А демократы — все сожрут.
Он — пленник, добрый наш король,
Под кровом тюильрийской сени.
Бойцы отважные, доколь
Терпеть потоки оскорблений?
Ужель пред шайкой босяков
Король унизиться готов?
Их своевольный приговор
Теперь и судьи испытали, —
Так быть должно: злодей и вор
Закон недаром низвергали.
Фемида медленно идет,
Но все же к цели приведет.
Лишь только кучка прощелыг
Сошлась в каком-нибудь селеньи —
Кому-нибудь дай в тот же миг
Мандат в Париж, на словопренье.
Однако нет страшнее зла,
Чем их избранников дела.
Святую свечку дал Аррас,
Прованса яркий факел с нами:
Они не освещают нас,
Но Францию кидают в пламя.
Нельзя их трогать и тушить,
Но есть надежда приглушить,
В согласьи с добрым королем
Закон и счастье мы велели
Вам созидать в краю родном:
Но вы в наказ не поглядели,
Желая не Советом быть,
А над ограбленным шутить.
Ах, господа, терпеть невмочь,
Про совесть вспомните впервые.
Довольно штук! Катитесь прочь!
У нас избранники другие,
Ошибками научены,
Созиждут счастие страны.
Перев. Л. Остроумова
41
Забавный диалог{83}
между мастером сапожником и его сыном, прославленным среди аристократов аббатом ОтецТы приходишьбез стыда,
Недостойный сын, сюда?
Ты, чья низость мне знакома,
Ты, предавший всех друзей,
Из родительского дома
Убирайся поскорей!
К духовенству я причтен
И почти что разорен.
Потрудитесь состоянье
Мне скорее возвратить.
Разве наши притязанья
Мы не можем совместить?
Ах, подлец, твоя мечта —
Уничтожить Tiers-État!
Мной рожден ты был когда-то,
И, когда бы дело знал,
Не плохим бы ты аббатом,
А башмачником бы стал.
Вам по крови равен я,
Но знатней судьба моя.
Знаю я, при власти новой
Опустеет мой карман —
Так не будьте же суровы,
Коли я люблю обман.
Прочь, аристократ надменный,
Нет, не сын ты мне, презренный.
Лишь свое добро жалея,
Ты не чтишь страны родной.
Пить с актрисами скорее
Уходи в притон ночной.
О, отец, не будь так строг,
У твоих припал я ног.
Будь, отец, ко мне добрее,
Сжалься над судьбой моей.
Я давно уж стал скромнее —
Эта жизнь меня сильней.
Перев. Вс. Рождественского
42
Недостаток в звонкой монете{84}
Тысяча семьсот девяностый год, —
Будет ли он для Франции сладок?
Да, господа, скажу наперед —
Если в финансах прибрать беспорядок;{85}
Не прерывайте этих хлопот,
Чтоб посмотреть (bis), как дело пойдет! (bis).
Прочь, за границу, везут и везут
Наши враги золотую монету,
Мщеньем пылая, дружно поют
Скареды злобную песенку эту:
«Денежки грабь без всяких забот,
Чтоб посмотреть, как дело пойдет!»
Жизнь нам не в жизнь, коль нет ни гроша,
В этом никто сомневаться не станет.
Как же прожить, пока не спеша
Нам их комиссия не отчеканит?
Пусть народ на нее поднажмет,
Чтоб посмотреть, как дело пойдет.
Сказки про ад и чертей не страшны,
И, повинуясь доброму зову,
Мы для начала скорее должны
Дружно приняться за церковь Христову:{86}
Пусть ее блага нищий возьмет,
Чтоб посмотреть, как дело пойдет.
Но, несмотря на строгий приказ
И вопреки дарам патриота,{87}
Денежек все же не видно у нас.
Всякому тут посудачить охота!
Пусть поразмыслят! Узнает народ,
Узнает народ, как дело пойдет.
Козни плетут богатеи хитро:
Чтобы надежда у нас увяла,
Золото Франции и серебро
Прячут они в дальний угол подвала.{88}
Этих плутов повесь наперед,
Чтоб посмотреть, как дело пойдет!
Перев. Л. Остроумова
Прибытие короля и его семьи в Париж 6 октября 1789 г. С гравюры П.-Г. Берто по рис. Приера
43
Декрет Национального собрания об уничтожении дворянских титулов{89}
(Исторический романс)Альмон, сиятельного рода,
Наперекор своим родным,
Любил Сюзетту, дочь народа
С примерным нравом и простым.
Но, жертвы светского презренья,
Они, не доверяя дню,
Скрывали, будто преступленье,
Любовь невинную свою.
«Смогу ль когда, моя Сюзетта, —
Шептал не раз Альмон младой, —
Свой пламень не таить от света,
Открыто звать тебя женой?
Происхожденье — не провинность.
Пусть колыбель твоя проста, —
Дороже знатности невинность,
Твой нежный титул — красота».
Три года вопреки препонам
Друг другу милые верны.
Но, чу! — торжественным законом
Права дворян отменены.
«Мой друг, к нам счастие слетело! —
Вскричал Альмон. — Конец тоске!
Теперь к отцу пойду я смело
С декретом радостным в руке».
Отец Альмона был придворный,
Кичливым хвастался гербом:
Аристократ тупой и вздорный,
Он оказал крутой прием:
«Вы мне не сын, Альмон презренный.
Не появляйтесь здесь вперед.
Покиньте тотчас эти стены:
Вы опозорили мой род!»
Альмона мать давно скончалась,
Но у него сестра была:
Она с мегерою сравнялась —
Лицом угрюма, сердцем зла.
Альмон спешит с душой открытой
«О, поддержи меня, сестра!
Моей Сюзетте будь защитой:
Мне мужем стать давно пора».
И прошептал, потупив взгляды:
«Сестра! Ей суждено носить
Залог любви, который надо
Скорее браком освятить».
Сестрица, вид принявши скромный,
Вздыхает с трепетом в груди:
«Ну, что ж! Сюзетту ночью темной
В строжайшей тайне приводи».
Душа спесивая лукавит:
Она трепещет оттого,
Что кровь дворянскую разбавит
Простонародное родство.
Бежит к отцу просить совета.
Напиток злой они таят:
Не будет матерью Сюзетта,
Сей гибельный вкусивши яд.
Сюзетта ночью в дверь стучится
И с нею верный друг Альмон.
Простосердечная страшится,
Но подозрения гонит он.
Сестра приветливо встречает,
За стол сажает их скорей,
Сюзетту нежно угощает,
Желает доброй ночи ей.
Но выпила Сюзетта зелья,
И ночь ей ужасом грозит:
Залог любви, залог веселья
В его зародыше убит.
Увы, ошибку понял поздно
Альмон, проснувшись на заре!
Он в ярости слепой и грозной
К жестокой кинулся сестре:
«Твой лютый нрав, исчадье ада,
Мне все святое в грязь втоптал!
Тебя из жизни вырвать надо…
Но пламя чище, чем кинжал!
Подай дворянских грамот ворох,
Источник горя и обид.
Смотри с отчаяньем во взорах,
Как пламя их испепелит!»
Спешит отец. Но огнь сжигает
Все родословные дотла.
«Я отомстил, — Альмон взывает, —
За ваши низкие дела!
Останьтесь с дочерью, горюя.
Чины и злато чужды мне:
Семейство новое найду я
В Сюзетте и ее родне!»
И прочь пошли, полны укора,
Супруги юные мои.
Они покрыли очень скоро
Убытки горестной любви.
Сестру же после преступленья
Через два года ждал конец, —
И, снискивая уваженье,
Вернулся к детям их отец.
Перев. Л. Остроумова
44
Солдат-патриот{90}
Солдат я, родину люблю
И для своей отчизны,
Закону предан, королю,
Не пожалею жизни.
И если Францию мою
Дадут на растерзанье,
Погибнуть за нее в бою —
Вот все мое желанье.
Солдат я, родину люблю
И для своей отчизны,
Закону предан, королю,
Не пожалею жизни.
Я не боюсь коварных дел
Лжеца-аристократа —
Всегда я тверд душой и смел
По долгу демократа.
Солдат я, родину люблю
и т. д.
Аристократы-гордецы —
Придворные манеры,
Все ваши титулы, дворцы —
Лишь жалкие химеры.
Солдат я, родину люблю
и т. д.
Мы все в равенстве ищем жить,
Стряхнуть ярем позорный,
Свободу будем мы любить
На зависть злобе черной.
Солдат я, родину люблю
и т. д.
Ты царствуешь в земле родной,
Любезная свобода,
Несешь ты счастье и покой
Для вольного народа.
Солдат я, родину люблю
и т. д.
Людовик Францию живит,
Он ей роднее сына,
И в нем народ французский чтит
Отца и гражданина.
Солдат я, родину люблю
И для своей отчизны,
Закону предан, королю,
Не пожалею жизни.
Перев. Вс. Рождественского
45
Песнь{91}
Француз твердит: «Плохи дела
И умирать пора пришла» —
Вот, что его огорчает.
У нас и впрямь карман с дырой,
Но век к нам близок золотой —
Вот, что нас утешает.
Невинных часто там и тут
На казнь по улицам ведут —
И это их огорчает.
Но все мы знаем, час придет,
Когда и сам палач падет, —
И это нас утешает.
Коль прокурор и адвокат
Законы утверждать хотят, —
Дворян то огорчает.
Но если Шапелье{92} в окно
Нам было выбросить дано, —
Нас это утешает.
Когда изменник из попов
Продать сутану их готов,
Дворян то огорчает,
Но если президент притом
Бессмертным странствует жидом, —
Нас это утешает.
Пусть Гильотина для Барнава{93}
Мягкосердечна и лукава —
Нас это огорчает.
Узнать приятно будет нам,
Что с ней имел он дело сам, —
Нас это утешает.
Вассалам в руки меч дают,
Богатства грабят, замки жгут —
Нас это огорчает.
Но вещи голоден сеньёр,
Вассал берет его на двор —
Нас это утешает.
Однажды, дружно страх деля,
Дрожали мы за короля —
Вот что нас огорчает.
Но только стал он уступать —
На троне усидел опять —
И это нас утешает.
Все ходят в страхе, и Париж —
Уныл, куда ни поглядишь, —
Это нас огорчает.
Мы все запутаны вконец, —
Зато пасут нас, как овец, —
И это нас утешает.
Перев. Вс. Рождественского
46
Ah! Ça ira!{94}
(Куплеты, сочиненные утром 14 июля 1790 г. на Марсовом поле во время ливня)А, ça ira, ça ira, ça ira!
Наплевать на аристократов и лужи!
А, ça ira, ça ira, ça ira!
Обсохнем мы скоро, — придет пора!
Пусть погода сыра, сыра, сыра!
Узел легче рубить, коль затянут туже.
Пусть погода сыра, сыра, сыра.
И через тысячу лет вспомнят о том,
Как шли сюда с утра, с утра, с утра,
Поклясться, что каждый отчизне служит.
Как шли сюда с утра, с утра, с утра.
Всех, кто мешает нам, к чорту сметем!
А, ça ira, ça ira, ça ira!
Наплевать на аристократов и лужи!
А, ça ira, ça ira, ça ira!
Обсохнем мы скоро, — придет пора!
Перев. М. Зенкевича
Избиение патриотов в Монтобане 10 мая 1790 г. С гравюры П.-Г. Берто по рис. Приера
47
Патриотическая песнь{95}
певшаяся на празднике Федерации 14 июля 1790 г.А, ça ira, ça ira, ça ira!
На фонари аристократов!
А, ça ira, ça ira, ça ira!
Их перевешать всех пора.
Мир деспотизма, умирай.
А, ça ira, ça ira, ça ira!
Не нужно нам дворян с попами.
А, ça ira, ça ira, ça ira!
И равенства наступит рай.
Разбойник прусский и тиран
Падет! И с ним австрийский раб.
И вся их дьявольская шайка
Провалится в тартарары.
А, ça ira, ça ira, ça ira!
На фонари аристократов!
А, ça ira, ça ira, ça ira!
Их перевешать всех пора.
Перев. М. Зенкевича
48
К добрым гражданам, работающим на Марсовом поле{96}
(1790 г.) Слова г-на ДедюсэС лопатой и киркою
Веселою толпою
На Марсовом поле
Мы трудимся до поту,
Чтоб кончить в срок работу
На Марсовом поле.
Идем без принужденья,
Нас движет увлеченье
На Марсовом поле.
Для празднества большого
Должно быть все готово
На Марсовом поле.
Работаем все вместе,
И труд наш — дело чести
На Марсовом поле.
Нет более Бастилий,
Мы труд объединили
На Марсовом поле.
Вы, милые созданья,
Полны очарованья
На Марсовом поле.
Вы трудитесь без меры,
Вам веселей Цитеры
На Марсовом поле.
Дивится иностранец
На труд наш и на танец
На Марсовом поле.
И Франции свобода —
Прямая цель народа
На Марсовом поле.
Пускай аристократы
К нам завистью объяты
На Марсовом поле.
Нам короля правленье
Внушает восхищенье
На Марсовом поле.
Пою куплет веселый
За тачкою тяжелой
На Марсовом поле.
И щедро песню эту
Дарю я Лафайету
На Марсовом поле.
Перев. Вс. Рождественского
49
Куплеты, сочиненные и распеваемые рабочими Марсова поля{97}
Аристократы,
Трудненько стало вам,
Марсово поле
Вас гонит по шеям.
Вашу Бастилию —
Столь чтимый вами оплот —
Почти без усилия
Разрушил вконец народ.
Вашу Бастилию!
Отец народу
Король — гражданства щит —
Чтит нашу свободу
И нам лишь добро сулит.
Отец народу!
Король благосклонный,
Любовь ты внушаешь нам,
Твои законы
Ведут к счастливым дням.
Перев. Вс. Рождественского
50
Клятва Конфедерации, или Гимн французской свободе{98}
О, граждане, свободы дети,
С готовой к подвигам душой,
В высокие минуты эти
К вам обратил я голос свой.
Во всем умеренность питая
И доблесть пестуя свою,
Я, верный сын родного края,
Одну свободу вам пою.
Пускай теперь аристократы
Готовы Францию сгубить,
Отечеству их род проклятый
Ничем не может повредить.
О, братья, граждане, свобода
Мила защитникам своим.
Да сгинут все враги народа,
Мы никого не пощадим.
Король с душою благородной,
Кого готов я почитать,
Даруй нам всем язык свободный
И научись ему внимать.
Страну такое единенье
К блаженству равенства ведет,
И вот свободе восхваленье
С восторгом каждый воздает.
Законодатели отчизны,
Благотворящие сыны,
Не вы ль закон, лишенный жизни,
Вернуть к цветению должны?
Не вы ль в неустрашимом рвеньи
Нам дали новые права.
Вам добродетель — украшенье
И честь французов в вас жива.
Клянемся в верности народу
И королю (он с этих дней
Дал обещанье чтить свободу)
И конституции своей.
Растут надежды наши шире,
Свобода наша, что ни год —
Пример народам в целом мире,
И к нашим детям перейдет.
Перев. Вс. Рождественского
Подготовка празднования Федерации 14 июля 1790 г. С гравюры П.-Г. Берто по рис. Приера
51
Свергнутая аристократия{99}
Сочинено аббатом, возвращающимся с Марсова поляАристократы, вы свергнуты сейчас,
Демократы победили вас,
Аристократы, миновал ваш час!
Аристократам больше не блистать,
Демократам время ликовать,
Аристократам это надо знать!
Аристократы! нечего ворчать.
Демократы будут управлять,
Аристократам время тише стать.
Аристократы! перестать пора
Верить в силу знатных, в росчерки пера,
Аристократы! ни к чему игра!
Аристократы — все сейчас равны!
Демократы любят честь страны,
Аристократы будут сметены.
Аристократам нет теперь житья,
Демократы все же вам друзья,
Аристократы, будьте нам друзья.
Перев. Вс. Рождественского
52
Песнь{100}
Повсюду слышно пенье:
Ça ira! Ça ira!
Вся Франция в смятеньи —
Пришла ее пора,
А я, наоборот,
Твержу: конец придет.
Король наш, как известно,
Нам росчерком пера
Дал счастье повсеместно:
Ça ira! Ça ira!
А я, наоборот,
Твержу: конец придет.
Французская палата
В тиски ущемлена,
Отчаяньем объята,
Не вырвется она.
Принявшие заране
Декреты и слова,
Вы, чья от обещаний
Кружилась голова,
Я вам, наоборот,
Твержу: конец придет.
Без ружей город вольный
На улицах поет,
Своей судьбой довольный,
Сбегается народ.
Пускай его поет —
Скорей конец придет.
Вот рвением объяты,
В работе видя цель,
И дамы для лопаты
Покинули постель.
Но пусть кричит народ —
Скорей конец придет.
На площади обширной
Алтарь был возведен,
Торжественно всемирный
Обет произнесен.
Но ложен клятвы плод —
Скорей конец придет.
По-вашему, французы,
Крепя военный стан,
Не кажутся обузой
Для всех кичливых стран?
Совсем наоборот —
Всему конец придет.
Безумие исчезнет —
Стране вздохнуть пора, —
Врагов и все болезни
Погонят со двора,
И будет утвержден
Попрежнему закон.
Совсем наоборот
Народ наш запоет:
Ça ira! Ça ira!
Перев. Вс. Рождественского
53
Патриотические куплеты ко дню Конфедерации{101}
Аристократ всегда готов
Плевать на слезы бедняков, —
Нам это в огорченье!
Но дождались и мы денька,
Низвергся ястреб свысока, —
Нам это в утешенье.
Клянемся клятвою святой,
Весь мир внимает клятве той, —
Уж вот им огорченье.
Ясна аристократов роль,
От них отрекся сам король, —
Нам это в утешенье.
Сенатом нашим упразднен{102}
Маркиз, и герцог, и барон, —
Уж вот им огорченье!
Отныне слава и почет
Не только к сильным потечет, —
Нам это в утешенье.
Так громче, страшной клятвы гром!
«Мы за свободу все умрем!» —
Уж вот им огорченье!
Союз наш будет нерушим,
Перевернем все планы им, —
Нам это в утешенье.
И Марс, Фемидой подкреплен,
Поддержит гордость сих знамен, —
Уж вот им огорченье!
Греми же, радостный привет:
«Ура, Байи и Лафайет!»
Их мощь нам в утешенье.
Желанья все свершились вдруг:
Солдат и граждан тесен круг, —
Уж вот им огорченье!
Союз наш ныне славить рад
И Нацию и свой Сенат —
Французов утешенье!
Перев. Л. Остроумова
54
Куплеты{103}
пропетые г-ном Пиис в Национальном клубе в Пале-Рояле по поводу празднества Федерации 14 июляВсем, кто месть таит в сердцах,
Праздник наш внушает страх —
Вот что их огорчает.
Миновал давно уж год,
А свобода все живет —
Вот что нас утешает.
Час наступит — близок он —
Будет весь их план сметен —
Вот что их огорчает.
Но свободой человек
Увенчает этот век —
Вот что нас утешает.
В лес ушедшие вдвоем
Возвращаются втроем —
Песенка так напевает.
Три сословия здесь в ряд
Умный посадил аббат,{104}
С ними сам заседает.
Те жалеют о крестах,
Титулах и орденах —
Вот что их огорчает.
Мы же блещем — что нам в том? —
Честным сердцем и умом —
Вот что нас утешает.
Нам ценить уж не с руки
Их награды и плевки —
Вот что их огорчает.
Дуб и колос — честь страны —
Для награды нам нужны —
Вот что нас утешает.
Все мы видели таких,
Что клялись для слов пустых —
Вот что их огорчает.
Но устами и душой
Мы обет сказали свой —
Вот что нас утешает.
Ложа чести и свобод
Во весь рост сейчас встает —
И тирана то огорчает.
Счастье взяв из наших рук,
Все войдут в масонский круг —
Вот что нас утешает.
Перев. Вс. Рождественского
55
Могила аристократов{105}
Аристократик! Что, не по вкусу, брат?
С Марсова поля — лопатой под зад.
Аристократик? Что, съел, аристократ?
Аристократы! Катитесь-ка назад!
А ваши бабы — с нами пусть поспят!
Аристократы! Всякий из вас рогат!
Выпьем-ка, братья, за Федерацию!
Мы победили — готов поклясться я!
Выпьем-ка, братья, за нашу Нацию!
Сошлись мы братски-веселою семьей.
Пусть только пикнут — голову долой!
Покажет пятки аристократ любой.
Бонавентура{106} нас всех сюда собрал.
Перед штыками Анри{107} не сплоховал,
А Лафайет — ученый генерал.
Припомним все мы — и пошлем Луи
С его сынком — приветствия свои.
Припомним все — и будем чтить Луи.
Перев. А. Кочеткова
Заключение общей федерации в Париже 14 июля 1790 г. С гравюры П.-Г. Берто по рис. Приера
II БУРЖУАЗИЯ У ВЛАСТИ
56
Песнь{108}
Аристократы! Месть!
Отомстите кровью —
Тем, кто вас хотят низвесть
К третьему сословью.
Медлить вам нельзя никак.
Быстрый меч — вот мести знак,
Вот ее условье —
Вот ее условье!
Вам на помощь — добрый меч,
Войско — для охраны.
Церковь можете привлечь
И чужие страны.
Хватит этого с лихвой,
Чтоб рассеять злобный рой
Черни окаянной —
Черни окаянной!
Негодяи — у руля:{109}
Тысяча их счетом.
Мы лишились короля,
Вверясь их заботам.
Коли стерпишь их, француз,
Значит, ты — презренный трус,
Проклятый народом —
Проклятый народом!
Как? не видите, что вас
Тащат всех на плаху,
Что стянуть готовы с вас
Последнюю рубаху?
Разорит вас эта тварь,
Коль ее вы на фонарь
Не вздернете с размаху —
Не вздернете с размаху!
Ненавистны мне слова
Нового закона.
Вера старая жива
В сердце — без урона.
Ты спаси, всевышний бог,
Обиженную знать!
О, когда б ты нам помог
Правителей прогнать!
Тебе не изменю я,
Добрый старый строй,
Горько негодуя
На порядок злой.
Пускай все демократы
Отправятся к чертям.
Одни аристократы
Помочь сумеют нам!
Перев. А. Кочеткова
Празднество и иллюминация в Елисейских полях 18 июля 1790 г. С гравюры П.-Г. Берто по рис. Приера
57
Патриотические куплеты{110}
1Когда французы с ликованьем
Свободы празднуют приход, —
Вся знать полна негодованьем,
С досады плачет в свой черед.
Ни хитростями, ни восстаньем
Она себя не сбережет:
Нас всех слепил своим блистаньем
И отгорел навек сей род.
Да, это милое коварство
Не позабудем мы вперед,
Не раз помянем наше барство,
Во тьме державшее народ.
Но, говорят, орда их катит
И хочет нас атаковать.
Пускай! Ведь здесь отваги хватит,
Чтоб их навеки растоптать.
Коль этот танец — их любимый,
Ну, что ж, заставим их плясать,
Заставят ядра их скакать, —
И наш восторг невыразимый
Беспечно им передадим мы,
А дальше — крикнем позвончей,
Звончей, звончей, звончей, звончей:
Эй-эй, друзья, (bis) пляшите же ловчей!
О, сердца любви и силы,
Други верные свобод,
Да исполнитесь вы пыла —
Рабство древнее падет.
Ваши деспоты бескрылы:
Коль на вас поднимут рать,
Им живыми не бывать.
Да, братья-демократы,
Увидите вы тут,
Как вновь аристократы
Во Францию придут.
Уставши пить микстуру
Да рыскать здесь и там,
Они сменяют шкуру
И возвратятся к вам.
Конца не будет их мольбам
В сей день великий покаянья:
«Мы к вашим падаем стопам!
Имейте каплю состраданья!
Ошиблись мы, ошиблись мы,
Велик позор, —
Но мы поем: Confiteor,
Но мы поем: Confiteor!»
Перев. Л. Остроумова
58
Национальное попурри, или Зеркало истины{111}
Король{112}Приветствия надоедают.
Как депутаты мне мешают!
Я сто экю бы заплатил,
Чтоб кто-нибудь их удавил!
А, впрочем, человек я мирный,
Смеются все: «Какой он жирный!» —
Меня увидев у окна: —
«Да он глупее кабана!»
Постойте ж! Вот мое вам мненье:
В одно прекрасное мгновенье
Я убегу, освобожусь.
О, боже! как я посмеюсь!
А вы с разинутыми ртами
Останетесь за воротами.
И в комитетах шум у вас:
Как же король ушел от нас?
Никто из вас да не забудет —
Монарх всегда монархом будет.
Нет короля — закона нет.
Вам презирать его не след.
Обманут я, не отрицаю,
Но все я шашни замечаю,
Что за спиной моей творят:
Я знаю, знаю, я рогат!
Моя любовница — бутылка,
Я с ней одной целуюсь пылко,
А если станет неверна,
Так в угол полетит она!
Вот за столом я восседаю
И женщин к чорту посылаю.
Мне только бы кусок вкусней,
Мне мяса дайте, не костей.
О, безумцы, раздраженью
Волю я давно дала.
Вашему ли разуменью
Ведать Франции дела?
Брату вы меня назвали
Уличною девкой, да!
Это наглость, господа!
Это наглость, господа!
Знаю я, французский гений
Элегантным быть привык:
Очень мало откровений,
Но чарующий язык.
Вам себя узнать нетрудно
В том, что говорю я вслух:
Это ль не французский дух?
Это ль не французский дух?
Нам шлют воззванья,
И надо все смекнуть,
Все пожеланья
Принять и не сморгнуть, —
Наше призванье
В уменьи всех надуть…
После декрета
О землях попов
Сам Шарль Ламет{115}
Признал в конце концов,
Что бредни это.
Как много тут глупцов!
Я все спустил
Ко дню, когда открылись Штаты,
Я все спустил,
Вот только фрак я сохранил.
Заимодавцы-супостаты
Толпились, требуя уплаты,
Я все спустил.
Исчез кредит,
Трактирщик стал суров со мною,
Исчез кредит.
Что, Мирабо, тебе грозит?
Как справиться с бедой такою?
Я говорил себе с тоскою…
Исчез кредит.
Прошла лишь ночь,
Предался я патриотизму,
Прошла лишь ночь,
Я рвусь отечеству помочь.
Оставшись другом паганизму,
Впился я в глотку фанатизму,
Прошла лишь ночь.
Наш промысел совсем не тот,
И заработок тает,
Когда нам кто экю дает —
Озолотил, считает.
Ходить напрасно день-деньской —
От практики отучит,
А если подойдет какой,
Политикой замучит!
Да, Франция прекрасна,
Но блеск ее пропал,
Ее народ несчастный
С ней в нищету упал.
Вы тирании злой
Оковы сохранили,
Но не расстаться вам с бедой,
Пока на жалкий жребий свой
Глаза вы не открыли.
Себя предавши сами,
В беспечности слепой,
Вы с вашими штыками
Идете на убой.
Но пред лицом войны
Притихнут забияки.
Вот то-то будут польщены
Аристократы-драчуны,
Что вас побили в драке!
Силки вам расставляют,
А вас, слепых задир,
Декреты забавляют
И синий ваш мундир.
Очнуться, господа,
Вас спекулянт принудит, —
С мукой и порохом беда!
Вы пожалеете тогда,
Да только поздно будет!
Марат{119} — он поджигатель,
Но прав на этот раз.
Как ваш доброжелатель
Предостерег он вас.
А если глух народ,
Пора перо оставить.
Он, знайте, истый патриот,
Он ваше благо бережет.
Мне нечего прибавить.
Перев. М. Казмичева
59
Якобинцы и капуцины{120}
(Патриотическая песнь)Две партии у нас ведут раздоры.
Одна приют себе сыскала скорый —
У якобинцев.
По городу то тут, то там блуждая,
Едва нашла убежище другая —
У капуцинов.
Одна из них желанием томима
Привить нам строй республиканский Рима —
У якобинцев.
Другая, мня себя мудрей и старше,
Считает Францию страной монаршей —
У капуцинов.
Все равные — хозяева, лакеи,
Девицы, герцоги, попы и брадобреи —
У якобинцев.
И только по невежеству порою
Мнят, что они различны меж собою —
У капуцинов.
Ломают, путают, творят поспешно,
Меняют имена и облик внешний —
У якобинцев,
И лишь, обычной лени не тревожа,
День изо дня не делают того же —
У капуцинов.
Себя считают выше подозренья,
Народное встречая уваженье —
Все якобинцы,
И может быть, по мягкости природной
Порою вызывают гнев народный —
Все капуцины.
Желают, чтобы были мы заране
Хотя бы по поступкам англичане —
У якобинцев.
Но то, что в нас прямым безумьем бродит,
Себе всегда убежище находит —
У капуцинов.
Нам всем давно обещано равенство,
Когда признать мы сможем совершенство
У якобинцев,
Но если их мы будем чтить, как прежде,
То скоро всех увидят нас в одежде
Тех капуцинов.
Не трудно нам, скажу я по секрету,
Из сундука заветную монету
Дать якобинцам,
Когда они кредитными листами
Нас сделают такими ж богачами,
Как капуцины.
А я, чья песня стала бесконечной,
Скажу, что я не так уж мудр, конечно,
Как якобинец.
Дитя забав, к вину питая рвенье,
Всю жизнь свою я буду, без сомненья,
Лишь капуцином.
Перев. Вс. Рождественского
Восстание в Нанси. Смерть Дезиля 31 августа 1790 г. С гравюры П.-Г. Берто по рис. Приера
60
Мужество дядюшки Дюшена{121}
Дворянин спесивый,
Перестань болтать,
А не то я живо
Мог бы в рожу дать.
Трусить не умею —
Чту свободный край.
Будь вперед умнее,
Нос не задирай.
Если тиранию
Правой ты зовешь,
Чтишь законы злые,
Прославляешь ложь, —
Чорт! Найду повсюду,
Будь ты граф или князь.
Сам собой не буду,
Коль не сброшу в грязь!
Дядюшки Дюшена
Уважай кулак,
Он поймет измену,
Разберет, где враг.
Счастью ли народа
Станешь поперек,
Постоит свобода
За себя, дай срок!
Зреет в вашей Лиге{122}
Черный заговор,
Все плетут интриги
Прячутся, как вор.
Брось свои затеи,
Негодяй, злодей,
Удирай скорее
С девкою своей.
Здесь, перед народом,
Тот, кто строг и прям,
С вашим гнусным сбродом
Разберется сам.
Выйдя против Лиги,
Честные сердца
Не дадут интриге
Вызреть до конца.
Принял я присягу
Среди торжества,{123}
И костьми я лягу
За свои права.
Я душой отчизны
Берегу завет,
Мне не жалко жизни,
Коль в ней чести нет.
Перев. Вс. Рождественского
61
Исповедь версальского патриота{124}
(Песнь, посвященная друзьям Революции) Сочинение Морана-старшего Я гражданин, я здесь рожден,
Я верный сын отчизне,
За край родной, за свой закон
Я не жалею жизни!
Пусть Революция введет
Кого-то в раздраженье.
Не все ль равно, когда народ
Свое в ней зрит спасенье?
Я гражданин, я здесь рожден,
Я верный сын отчизне,
За край родной, за свой закон
Я не жалею жизни!
Пусть протестант или еврей
Во Франции селятся;
Я вере следую своей,
Мне с ними не ругаться.
Я гражданин и т. д.
Как я люблю свободу — так
Пустой разврат кляну я,
Нечестие — мой первый враг,
Терпимости хочу я.
Я гражданин и т. д.
Пусть непоседы здесь и там
Раздор заводят ловко —
Нужна всем этим молодцам
Хорошая веревка.
Я гражданин и т. д.
Пусть темный плут листки свои
Печатает в подвале,
А я декреты и статьи
Люблю читать в журнале.
Я гражданин и т. д.
Бессмысленные болтуны,
Молчите, уступая,
Все ваши замыслы ясны,
А речь — вода простая.
Я гражданин и т. д.
Враги народного добра,
Клянусь вам чем угодно,
Придет желанная пора,
Француз вздохнет свободно.
Я гражданин и т. д.
Пусть черный заговор везде
Разводит ваша свора,
Увидим мы конец беде,
Порвем все цепи скоро.
Я гражданин и т. д.
Француз, ступить врагам страны
Не позволяй ни шагу,
Мы конституции верны —
Дадим же в том присягу.
Я гражданин и т. д.
Разбили мы — пора пришла —
Оковы деспотизма,
Увидим все паденье зла,
Зарю Патриотизма.
Я гражданин и т. д.
Да здравствует свободный строй,
Священное собранье!
Дан Франции закон святой,{125}
Конец ее терзаньям.
Я гражданин и т. д.
Так пойте хором вслед за мной
Хвалу своей отчизне!
Люби, француз, закон святой
И чти дороже жизни.
Перев. Вс. Рождественского
62
Патриотическая песнь, сочиненная нарочно без рифмы{126}
Сочинение ЛадрэСмотрите, французы, как
Высокое собранье
Все трудится ради вас,
К вашему благу стремясь,
Борется повсюду
С тем, что несправедливо:
Искоренять пороки — вот его долг.
И вот, французский народ
Стал, наконец, свободным,
Цепи разбил закон,
Все люди теперь равны.
Без денег духовенство,
Без титулов дворянство,
Возвращены человеку
Естественные права.
Отцы духовные, вы
Корчитесь, словно угри,
Когда их режут ножом.
Вам ничего не достичь,
Вы хотите волнений,
Но неусыпный розыск
Вскроет все ваши козни,
И вас накажет закон.
Празднество в честь солдат, погибших в Нанси в сентябре 1790 г. С гравюры П.-Г. Берто по рис. Приера
Как башня Вавилона,
Охвачены безумьем,
Народы прошлых времен
Хотели подняться ввысь,
Духовенство бесстыдно
Наперекор Евангелию
Искало богатств.
Все блага здесь на земле
Из земли происходят,
Доблесть же и талант
Свыше дается, как дар.
Так почему ж для жизни
Люди всегда стремятся
Заполучить побольше
Разных излишних благ?
Шушукаются тайком,
Как и попы, дворяне.
Но конституция всем
Их козням конец кладет.{127}
Закон клеймит повсюду
Всяческое рабство,
Французы поумнели,
Хотят хорошо жить.
Перев. М. Зенкевича
63
Песнь{128}
сочиненная в Дижоне по поводу назначения нового епископа (1791 г.) Скучно нам
Ночью здесь и там
Слышать звон церковный.
В честь кого?
Ренегата одного,
Плута.
Почему
Не дали еще ему
Веревки?
Он подлец,
Как собака будет, наконец,
Вздернут.
Пусть вверху
Мы его увидим на суку,
На качелях.
«Ça ira!»
Будьте смелыми, друзья, — пора
За дело!
Перев. Вс. Рождественского
64
Куплеты, распеваемые эмигрантами{129}
Над Франциею правит
Пусть сызнова король, —
От сволочи избавит,
От всех ее неволь,
На эшафот отправит
Разнузданную голь.
Да здравствуют потомки
Четвертого Анри!
Проводит меч неломкий
Их снова в Тюильри.
Но Орлеану{130} громкий
Наш приговор: умри!
Вся чернь, все санкюлоты
Окончат век в тюрьме,
Наступит час расчета, —
Об этом дне Ламэ{131}
Всегдашнюю заботу
Пусть держат на уме.
Недаром Робеспьера
Родил на свет Дамьен.{132}
Одна и та ж холера
В сынке без перемен,
Но близок срок: галера
Его зажмет средь стен.
Базарная торговка,
По прозвищу Игла,{133}
Хотя танцует ловко,
Заметить бы могла,
Что плачут над чертовкой
Уж прутья помела.
Рукой неослабелой
Канальям зададим,
Под лилиею белой
Наш запевая гимн,
И, действуя умело,
Отродье победим.
Мы все готовы к бою,
Наш царственный Луи,
И всюду за тобою
Пойдут друзья твои,
Чтоб с сыном и женою
Ввести вновь в Тюильри.
Перев. М. Травчетова
65
Восемнадцать франков{134}
(Конституционная песнь)За восемнадцать франков депутаты
Помесячно безумием объяты
И все несут ужасный бред.
Что ж делать в этом им «Сенате»,
Как не заботиться о плате —
Все ж восемнадцать им дают монет.
За восемнадцать франков, без сомненья,
Во Франции почет и уваженье.
Считают, что умней вас нет.
Болтай что хочешь, из коварства
Свергай с трибуны государство
За восемнадцать маленьких монет.
За восемнадцать франков Робеспьеры
Готовы всех хулить без меры —
Здесь к королю почтенья нет,
Над ним глумятся беспрестанно,
Чтоб из его казны в карманы
Класть восемнадцать маленьких монет.
Кошон, Лабэт{135} высказывают мненья
Едва ль не местом, нужным для сиденья,
Молчанья дав обет.
Ведь надобно им проявить старанье,
Чтоб получать недаром содержанье,
Все восемнадцать маленьких монет.
Порой, коль преступленья совершали
По воле черни — чуть ли не в Версале, —
Дела, каким названья нет,
Мосье Шабру{136} все обелял бесспорно
И сам же брал за этот труд проворно
Все восемнадцать маленьких монет.
Сей депутат, язвительный и гневный,
Который гроша не имел в деревне
И ел плохой обед,
С тех пор, как возится с судьбой народной
Раз двадцать в день швыряет, как угодно
Те ж восемнадцать маленьких монет.
Коль надобно, чтоб здесь, в Ареопаге,
Произнесли — не только на бумаге —
Торжественный обет,
Коль надобно кричать до исступленья,
Все выполнят — и в этом нет сомненья —
За восемнадцать маленьких монет!
Перев. Вс. Рождественского
Торжественные похороны Мирабо 4 апреля 1791 г. С гравюры П.-Г. Берто по рис. Приера
66
Песнь{137}
Куда, Людовик, скрылись вы?
Париж покинули — увы! —
И стали дезертиром.
Что ж, хорошо! —
И перед целым миром!
Вы слышите ли, хорошо!
Забыв о клятвах всех своих,
На ветер бросили вы их.
И ваше вероломство,
Что ж, хорошо! —
Оценит и потомство,
Вы слышите ли, хорошо!
И кто вас только убедил
Предать народ, что вас любил?
И вот все это вместе
Не делает вам чести.
Теперь обманутый народ
Уж клятвам веры не дает
И заклеймил вас кстати
Названием: предатель!
И вы, красотка Туанон,{139}
С дороги не послав поклон,
В карете в Монс сбегая,
Вы скрылись, дорогая!
Ваш проводник, красавец-швед,{140}
Провел вас за собою вслед
Тайком вдоль акведука —
Для стражей впредь наука!
Мы разрешим вам тешить нрав.
Для ваших прихотей, забав,
Париж мог пригодиться, —
Зачем вам за границу?
Вам будет Безанваль прощен,
Граф д’Артуа, Роган, Дийон,{141}
И много лиц бесчестных,
Всей Франции известных.
И ваш секрет не выдал муж —
Он очень сдержан, и к тому ж
Он держит перед вами
Язык свой за зубами.
Ах, оставайтесь с нами жить,
Мы вам сумеем угодить,
Хоть это трудно очень,
Но все ж мы похлопочем!
Но если как-нибудь опять
Вы захотите убежать,
Тогда мы вас за двери, —
Что ж, хорошо! —
Запрем в Сальпетриере.{142}
Вы слышите ли, хорошо!
Перев. М. Зенкевича
67
Французская конституция{143}
подписанная в Национальном собрании 14 сентября 1791 г. Людовиком Бурбоном XVI, королем французовЖеланья наши свершены
Державной милостью Собранья,
И наши дни озарены
Монархом, полным состраданья.
И Конституция,
Сей праздник долгожданный,
Сияет радостью желанной,
И наша сплочена семья:
Прославься, Конституция!
Лойялен королевский двор
И, отпуская прегрешенья,
Луи вещает приговор,
Исполненный благоволенья.
Забвенью предадим
Все горькие проклятья,
Воскликнем, вас прощая, братья,
И единение хваля:
Прославься, Конституция!
В согласьи искреннем с Луи
Шлет поздравленья королева,
Зане обеты все свои
Свершил он радостно, без гнева.
Коль недоволен кто, —
Она ль тому причиной?
Нет в целом мире ни единой
Столь мощной силы бытия,
Как наша Конституция.
И принцы к нам вернутся вновь,
И вновь торговля возродится:
Их встретит теплая любовь,
А злая память испарится.
Где людям жить милей,
Как не в кругу семейном?
Согласием благоговейным
Здесь крепко спаяны друзья:
Прославься, Конституция!
Доволен каждый депутат,
Свершив почетные работы.
Он с барабанным гулом рад
Уйти в домашние заботы,
А в детях и жене,
Исполненных участья,
Так много радости и счастья,
Так дружно говорит семья:
Прославься, Конституция!
Царит согласие сейчас,
И все мы тверды, как и прежде.
Пусть только смерть разлучит нас,
И да живем всегда в надежде.
Да будет слышно впредь,
Как гордая столица
Кругом поет и веселится:
Прославься, Нация моя
И наша Конституция!
У каждого здесь свой язык:
Тот рукоплещет, тот бормочет.
Француз к цензуре не привык
И выражается, как хочет.
Но есть один закон,
Для всех неодолимый,
Чтоб слиться навсегда смогли мы
В одну великую семью:
Возлюбим Конституцию!
Перев. Л. Остроумова
68
Будущий законодатель{144}
Два года вы у нас гостили,
Но мотовством уж ослепили:
Вся целина у вас в руках.
Увы и ах,
Увы и ах,
Вы разоритесь в пух и прах,
Увы и ах!
Одна заслуга есть — богатство:
В уме без денег нет приятства,
Вы доказали так в делах.
Увы и ах,
Увы и ах,
Вы разоритесь в пух и прах,
Увы и ах!
Хоть вы мозгами нездоровы,
Но все ж закон дадите новый:
Цена вам — марка, нам на страх
Увы и ах,
Увы и ах,
Вы разоритесь в пух и прах,
Увы и ах!
Перев. Л. Остроумова
69
Прощанье с бывшими депутатами{145}
Вы куда,
Господа?
Вы ушли с арены,
Вы бежите, все разбив,
Разломав и сокрушив,
Полные измены?
Вы по-своему правы,
Изменить боитесь вы
Клятве феодальной.
Так спешите удирать…
Я готов вам пожелать
Путь-дороги дальней,
Но проклятье по пути
Вам придется унести.
Мы считали,
Полагали,
Верили — да что там!
Что, верны своим словам,
Все обязаны вы нам
Денежным отчетом.
Или, взявши из тюрьмы,
Всех повесим скоро мы.
Здесь перед толпою
Стал бы ветер вас качать, —
Но случилось вам удрать.
И теперь мы шлем вам вслед
Пожеланье всяких бед —
Бей вас бог чумою!
Перев. Вс. Рождественского
70
Ça ira!{146}
Когда поют в народе
Ça ira! Ça ira!
Все верят, что приходит
Желанная пора.
Лишь я — наоборот —
Твержу: конец идет.
Да, да, от заблуждений
Очистится народ,
Туманных рассуждений
Излишество стряхнет,
И кончится игра —
Ça ira! Ça ira!
Унылые декреты
Недолго будут жить,
Нескромные обеты
Совсем легко забыть.
Уже близка пора.
Ça ira! Ça ira!
Перев. Вс. Рождественского
Сожжение изображения папы в Пале-Рояле 6 апреля 1791 г. С гравюры П.-Г. Берто по рис. Приера
71
Спасение Франции{147}
Сочинение гражданина Л.-С. Буа Вперед, за нашу свободу!
За наши права — смелей.
В ответ на угрозы народу
Мы свергнем всех королей.
Свобода! Свобода! Какое прекрасное слово!
Трепещите, тираны! Расплата ждет.
Лучше смерть, чем ваши оковы,
Так хочет французский народ!
Отчизны нашей спасенье
Спасенью всех стран — залог,
Кто даст ей порабощенье —
Весь мир закует в свой срок.
Свобода! Свобода! Какое прекрасное слово!
Трепещите, тираны! Расплата ждет.
Лучше смерть, чем ваши оковы,
Так хочет французский народ!
Противники тирании,
Собирайтесь в единый строй,
На Европу, на козни злые
Вместе с нами идите в бой.
Свобода! Свобода! Под знаменем чести
Накажем тиранов. Вперед! Вперед!
Общей родине служим мы вместе,
Как единый французский народ!
Перев. Вс. Рождественского
72
Народный гимн{148}
Сочинение граждан Буше и МалинО, Конституция,
С тобою счастье наше,
Пусть нация моя
Всех наций будет краше!
Весь мир избавь от королей,
От злых тиранов и цепей!
Напрасен ваш союз,
Невольники, бандиты!
К оружию, француз!
Сей заговор сломи ты,
Не ведай больше никогда
Ни слез, ни рабства, ни стыда.
Свобода трубит в рог,
Зовет на поле чести, —
И если близок срок,
Погибнем с нею вместе.
Друзья! Смеясь над смертной тьмой,
Француз вершит своей судьбой.
Нас кличет бог войны:
Вперед, в полет за славой!
Победы тем даны,
Кто гибель мнит забавой.
Летим, отважные полки!
Сорвем лавровые венки!
Перев. Л. Остроумова
73
Дерево Свободы{149}
(Куплеты, певшиеся в Мо, в 1792 г.)К нам, обитатель безымянный
Окрестных мирных деревень!
Идите все на праздник званый,
Под мягколиственную сень!
Дыханье бурной непогоды
Здесь игр веселых не смутит.
Друзья! под деревом Свободы
Всем — верный кров, надежный щит.
Оно всей Франции желанно,
Нам должно цвет его беречь,
Стоять на страже неустанно,
Чтоб враг не смог его подсечь.
Все лучшие дары природы:
Любовь, довольство, братский труд —
Друзья! — под деревом Свободы
Свободно дышат и живут!
Мы в жертву родине готовы
Отдать свой жребий каждый час.
Но цепи долга не суровы,
Коль цепь любви связала нас.
Не разомкнутся неба своды
Пред жертвой, что любви чужда.
Друзья! под деревом Свободы
Да сгинут злоба и вражда!
Пусть наши пика и секира
Ваш не смущают робкий взор.
У нас в руках — оружье мира,
Закона бдительный дозор.
Военной доблестью народы
Хранят земли своей покой.
Друзья! под деревом Свободы
Сойдемся братски — всей семьей!
Перев. А. Кочеткова
Арест Людовика Капета в Варенне 22 июня 1791 г. С гравюры П.-Г. Берто по рис. Приера
74
Куплеты{150}
напечатанные в нашем «Утешителе» и уже затверженные многими подписчикамиПрости, о счастье! Прости, о нежность!
Прости, Жюли и моя весна…
Отчизне скорбью грозит неизбежность,
И только злодеям воля дана!
В огромном мире найдется ль средство
От бед, заливших все рубежи?
Нам тяжкая скорбь досталась в наследство!
Тиранов наших, господь, свяжи!
Увы, я вижу монарха паденье!
Конец надеждам, конец тишине!
Я жертва анархии, жертва смятенья, —
Зачем же живо сердце во мне?
Перев. Л. Остроумова
75
Песнь об эмигрантах{151}
У малышей на всех дворах
Игрушка новая в руках,
Со всех сторон несется звонко:
«Крутись, крутись, мой эмигрант!»
Игрушечка не так проста.
Что в ней? Причуда иль мечта?
Но каждый вторить рад ребенку:
Скачи, скачи, мой эмигрант!
Машинка двигаться должна,
Крутиться будет век она:
Так жизнь играет с эмигрантом.
Крутись, крутись, мой эмигрант!
То должен он в Турин{152} бежать,
То он в империи опять,
То очутился за Брабантом.{153}
Скачи, скачи, мой эмигрант!
Былым величьем ослеплен,
Затеял он подрыть закон —
И под землей стучат лопаты…
Крутись, крутись, мой эмигрант!
Но даром иступил клинок:
Скалу не обратишь в песок —
Да и не спят у нас солдаты.
Скачи, скачи, мой эмигрант!
Доверясь вновь своей звезде,
Идет из Кобленца{154} Кондэ
С победоносными полками…
Крутись, крутись, мой эмигрант!
Ну, что ж! Мы ждем его, как встарь,
И ждет, как встарь, его фонарь.
Пускай споет, коль хочет, с нами.
Скачи, скачи, мой эмигрант!
И не один его собрат
Покажет нам вельможный зад,
Спеша укрыться в Ватикане.
Крутись, крутись, мой эмигрант!
Не мудрено: в игре такой
Проститься можно с головой,
Не говоря уж о кармане.
Скачи, скачи, мой эмигрант!
Ханжа, банкир, бездельник, поп,
Засилья римского холоп,
Вы все, кто знати нашей любы, —
Крутись, крутись, мой эмигрант! —
Поберегитесь: первых вас
Заставим мы пуститься в пляс,
Едва покажете нам зубы!
Скачи, скачи, мой эмигрант!
Все, кому Франция мила,
А им, поверьте, нет числа,
Хоть их зовут бунтовщиками, —
Крутись, крутись, мой эмигрант! —
Они сумеют, дайте срок,
Аристократам дать урок,
Сумеют расплатиться с вами!
Скачи, скачи, мой эмигрант!
Перев. А. Кочеткова
76
Национальная песнь, посвященная доброму народу{155}
Сочинение МаршанаО, ты, кого хитро морочат
И поднимают на грабеж!
Знай, якобинцы так пророчат,
Когда в Сенат их{156} попадешь:
«Страдай,
Взывай
И уповай,
Надейся в сладком ожиданьи,
Ходи гуртом
Под якобинским башмаком, —
И вот увидишь — ликованье
Поставит весь Париж вверх дном.
«Запомни — совесть нам в убыток,
Она годна для дураков:
Без лишних слов составим свиток
Твоих насущнейших трудов:
Валяй,
Гуляй
Да поджигай,
Да грабь без всякого зазора!
Не трусь потом:
Покроем мы тебя во всем, —
Наш клуб докажет очень споро.
Что нам злодейство нипочем.
«Простись с пороком всенародным —
Чтить королей, любить их трон:
Лишь нам ты должен быть угодным,
Лишь мы диктуем свой закон.
Луи,
Луи,
Друзья твои
И с ними сын твой ненаглядный
На этих днях
Пред нами ниц падут во прах:
Все силы власти беспощадной
Соединим в своих руках!»
Народ мой добрый, ты обманут!
Оплакиваю жребий твой:
Здесь варвары тебе протянут
Клинок убийства роковой.
Все злей
Злодей
И враг людей:
Замыслил он тебя в кровавый
Вовлечь союз.
Беги, беги от лживых уз,
Да будешь вновь, как в годы славы,
Живой и радостный француз!
Перев. Л. Остроумова
77
Воззвание к победе{157}
(1792 г.) Сочинение Т. Руссо Уходящий
В высь над чащей
Для бойца француза
Сладостней, чем муза,
Клич победы.
Он отгонит беды,
Посреди огня,
Пылом грудь тесня.
Мы все защитники отчизны,
Разрушившие гнет оков,
Вслед за победной этой тризной
Хотим, чтоб не было врагов.
Пусть за дело
Встанешь смело,
Мать героев,
Верой нас настроив.
Зовы к бою
Над землею
Никогда еще
Не неслись так горячо.
Когда за Францию ты встанешь
И поведешь к победе нас,
Мы верим, что в кровавый час
Ты зов противника обманешь.
Туда, где прячутся тираны,
Идя отвоевать права,
Мы ловим все твои слова,
И нам шаги твои желанны,
Чтоб был поверженным тиран
Меж отдаленных даже стран.
Перев. М. Травчетова
Прибытие Людовика Капета из Варенна в Париж 25 июня 1791 г. С гравюры П.-Г. Берто по рис. Приера
78
Отправление парижских волонтеров{158}
Испуганно когда-то
Шли из-под палки в бой
Французские солдаты
И часто на убой.
Шли, как рабы, готовы
И кровь и жизнь отдать
За рабство и оковы,
За короля и знать!
Да здравствует свобода! —
Воскликнем все дружней,
Ведь равенство народа
Теперь по всей стране.
И юность без опаски
Сбирается в поход,
Забыв любовь и ласки,
За лаврами идет.
И, чтоб спасти отчизну,
Солдатом каждый стал,
И, не жалея жизни,
С оружьем зашагал.
Прощаясь, обнимает
Родных в последний раз.
Где доблесть процветает
Такая, как у нас!
И ты непобедима,
О, наша молодежь, —
Проходишь с песней мимо,
И с песней в бой пойдешь!
И ликованье это
Порукою того,
Что впереди победа
И славы торжество!
Перев. М. Зенкевича
79
Гражданам второй роты волонтеров секции французского Пантеона{159}
Когда наступит время сборам
В военный доблестный поход,
Пускайтесь в путь, горланя хором —
Плечо к плечу, за взводом взвод!
Друзья! есть верная примета:
Ушедший с песней Ça ira!
Домой вернется — знайте это! —
Крича ура, крича ура!
Крича ура! Крича ура!
Пошел бы я и сам в сраженье,
Не будь предательских седин!
Вот вам мое благословенье!
Вот вам в товарищи мой сын!
Делюсь последним без упрека.
Ведите к славе молодца!
А дочь оставьте мне до срока —
Чтоб было кем сменить отца!
Чтоб было кем сменить отца!
Перев. А. Кочеткова
80
Республиканские героини{160}
(Песнь, посвященная храброму полу) Сочинение гражданина БошанУ каждой брат или жених —
В солдатах, — так за ними следом
Пойдем на фронт подбодрить их
И воодушевить к победам.
Нас пушками не запугать,
Как гражданки-республиканки,
Страну мы будем защищать!
Пусть нас посмотрит австрияк,
Запишемся мы в волонтеры,
И будет землю грызть пруссак
И вся разбойничья их свора.
Нас пушками не запугать,
Как гражданки-республиканки,
Страну мы будем защищать!
Победу лавры наградят.
И армию мы сформируем.
Ведь все мы — дочери солдат.
И пробил час! Бой неминуем!
Нас пушками не запугать,
Как гражданки-республиканки,
Страну мы будем защищать!
Мы сменим юбки на штаны
И вас поддержим, санкюлоты!
Ведь вместе с вами мы должны
Разрушить деспотов оплоты.
Нас пушками не запугать,
Как гражданки-республиканки,
Страну мы будем защищать!
Мы сформируем полк стрелков,
Пойдем в гусары и драгуны.
Как канониры, пушек зев
Зарядим бомбою чугунной.
Нас пушками не запугать,
Как гражданки-республиканки,
Страну мы будем защищать!
Люиза, Генриэт, Манон,
Эмилия и Анжелика,
Виктория и ты, Сюзон,
Все за отчизну в бой великий!
Нас пушками не запугать,
Как гражданки-республиканки,
Страну мы будем защищать!
Франсиль, Бабэт, Софи, Жюли,
Розалия, Аделаида,
Вы в канониры б подошли
По росту вашему и виду.
Нас пушками не запугать,
Как гражданки-республиканки,
Страну мы будем защищать!
Александрине подойдет
Жезл — командирская дубинка;
Она нас поведет вперед,
Как ревностная якобинка.
Нас пушками не запугать,
Как гражданки-республиканки,
Страну мы будем защищать!
Нам Марс поможет, бог войны,
Богиня мужества Беллона,
Мы, женщины, нести должны
Твои победные знамена.
Нас пушками не запугать,
Как гражданки-республиканки,
Страну мы будем защищать!
Врагов прогоним мы долой,
Вооружась одною пикой.
Смелее, парижанки, в бой,
За честь республики великой!
Нас пушками не запугать,
Как гражданки-республиканки,
Страну мы будем защищать!
Перев. М. Зенкевича
Триумф Вольтера, 11 июля 1791 г. С гравюры П.-Г. Берто по рис. Приера
81
Марсельеза{161}
Сочинение Жозефа Руже де Лиль О, дети родины, вперед!
Настал день нашей славы;
На нас тиранов рать идет,
Поднявши стяг кровавый! (bis)
Вам слышны ли среди полей
Солдат свирепых эти крики?
Они сулят, зловеще дики,
Убийства женщин и детей.
К оружью, граждане! Смыкайтеся в ряды вы!
Пусть крови вражеской напьются наши нивы!
Что нужно ей, орде рабов,
И этих королей союзу?
Готовят стыд своих оков
Они давно уже французу!
Да, то для нас! Какой позор! (bis)
Великий гнев в сердцах пылает:
Кто это заводить дерзает
О нашем рабстве разговор?
К оружью, граждане! Смыкайтеся в ряды вы!
Пусть крови вражеской напьются каши нивы!
Как! Нам предписывать закон
Хотят когорты иностранцев,
И из домов погнать нас вон
Толпы наемных оборванцев! (bis)
Великий бог! Нас заковать!
Ярмо нам наложить на выи,
Чтоб деспоты, тираны злые,
Нам впредь могли повелевать!
К оружью, граждане! Смыкайтеся в ряды вы!
Пусть крови вражеской напьются наши нивы!
Трепещет каждый пусть тиран
С позорною своей толпою!
Пусть замыслы коварных стран
Оплатятся своей ценою! (bis)
Солдатом каждый стал у нас:
Погибнут юные герои,
Земля родит их новых вдвое,
Дабы разбить оружьем вас!
К оружью, граждане! Смыкайтеся в ряды вы!
Пусть крови вражеской напьются наши нивы!
Французы! Ваш высокий дух
У вас потребует пощады
Для тех, о ком есть верный слух,
Что воевать они не рады! (bis)
Не то — кровавый деспот сей,
Буйе{162} сообщники прямые,
Они не люди — тигры злые,
Что рвут грудь матери своей…
К оружью, граждане! Смыкайтеся в ряды вы!
Пусть крови вражеской напьются наши нивы!
Святая к родине любовь,
Веди нас по дороге мщенья.
Свобода! Пусть за нашу кровь
И за тебя им нет прощенья! (bis)
И пусть на твой могучий зов
К знаменам прилетит Победа,
И взор надменного соседа
Увидит Славы к нам любовь.
К оружью, граждане! Смыкайтеся в ряды вы!
Пусть крови вражеской напьются наши нивы!
Ha тот же путь и мы пойдем,
Как старших уж в живых не будет.
Их прах мы на пути найдем:
Никто их доблесть не забудет, (bis)
Нам лучше, чем их пережить,
За ними вслед сойти в могилы.
Все напряжем мы наши силы —
Хоть умереть, да отомстить!
К оружью, граждане! Смыкайтеся в ряды вы!
Пусть крови вражеской напьются наши нивы!
82
Брак священников{163}
(Куплеты, петые на свадьбе священника, бывшего бенедиктинца) Сочинение гражданина Бенуа ЛамотСкорей женитесь, господа,
Учитесь на благом примере:
Женитьба сладостна всегда,
А Гименей раскрыл нам двери.
Хвала, наш пастырь-гражданин,
Нам за тобою путь один!
По сей примете узнаем,
Кто будет пастырем примерным:
Коль станешь мужем и отцом,
Так и попом пребудешь верным.
Хвала, наш пастырь-гражданин,
Нам за тобою путь один!
Христос изволил нам сказать
В сентенции довольно ясной:
«Кто может домом управлять,
Управит церковью прекрасно».
Хвала, наш пастырь-гражданин,
Нам за тобою путь один!
Твой, избиратель, строгий суд
Попов-отцов одобрит скоро:
Их дети впредь не принесут
Несчастным маменькам позора.
Хвала, наш пастырь-гражданин,
Нам за тобою путь один!
Живей, дружище, покрывай
Убытки сей войны тяжелой:
Пусть Марс опустошил весь край, —
Венера вновь населит села.
Хвала, наш пастырь-гражданин,
Нам за тобою путь один!
Перев. Л. Остроумова
83
Песнь на поцелуй Ламурета{164}
(Заседание в субботу 7 июля 1792 г.)Беды кончились совсем,
Только слышно стало всем
Депутата Ламурета.
Тюрлюретта,
Тюрлюретта, тюрлюретта!
«Господа, — сказал прелат, —
Чтоб настроиться на лад,
Выслушайте Ламурета».
Тюрлюретта,
Тюрлюретта, тюрлюретта!
«Братие, — пора давно
Слить две партии в одно! —
Вот совет вам Ламурета».
Тюрлюретта,
Тюрлюретта, тюрлюретта!
Тотчас сладостный восторг
Изо всех умов исторг
Звучный голос Ламурета.
Тюрлюретта,
Тюрлюретта, тюрлюретта!
Пререкания смолкли вдруг,
Потянулись сотни рук,
Обнимая Ламурета.
Тюрлюретта,
Тюрлюретта, тюрлюретта!
Чтоб прославить этот день,
Прочь, любовь! Заботы — в тень!
Все сердца — для Ламурета!
Тюрлюретта,
Тюрлюретта, тюрлюретта!
Но согласие едва
Длилось миг, — гласит молва,
Как объятье Ламурета!
Тюрлюретта,
Тюрлюретта, тюрлюретта!
Перев. М. Травчетова
84
Лагерные работы{165}
(Патриотическая песнь)Друзья, друзья! страна родная
Взывает к нам, сынам своим.
Ужели зовам тем внимая,
Француз останется глухим?
Эй-эй! к нам скорей,
К нам скорей, всех ждут работы!
Эй-эй! живей!
Больше дела, меньше слов!
Чтоб не стало, патриоты,
Ни тиранов, ни рабов!
Вовек усталости не знает,
Кто за свободу биться рад —
И братски землю обнимает
Работа дружная лопат.
Эй-эй! к нам скорей,
К нам скорей, всех ждут работы!
Эй-эй! живей!
Больше дела, меньше слов!
Чтоб не стало, патриоты,
Ни тиранов, ни рабов!
Аристократы! нам не диво,
Что вас одолевает страх
При виде женщины красивой
С рабочим молотом в руках!
Эй-эй! к нам скорей,
К нам скорей, всех ждут работы!
Эй-эй! живей!
Больше дела, меньше слов! —
Чтоб не стало, патриоты,
Ни тиранов, ни рабов!
Есть дело малым, как и старым.
Они спешат за нами вслед —
И возмещают юным жаром
Неполносилье юных лет.
Эй-эй! к нам скорей,
К нам скорей, всех ждут работы!
Эй-эй! живей!
Больше дела, меньше слов! —
Чтоб не стало, патриоты,
Ни тиранов, ни рабов!
Да, миру подарить мы можем
Свободы светоч и закон.
Клянемся: меч в ножны не вложим.
Пока не пал последний трон!
Эй-эй! к нам скорей,
К нам скорей, всех ждут работы!
Эй-эй! живей!
Больше дела, меньше слов!
Чтоб не стало, патриоты,
Ни тиранов, ни рабов!
Тогда, под славы голос медный,
Живым венкам утратив счет,
Мы воспоем исход победный, —
Всемирно радостный исход!
Эй-эй! к нам скорей,
К нам скорей, всех ждут работы!
Эй-эй! живей!
Больше дела, меньше слов!
Чтоб не стало, патриоты.
Ни тиранов, ни рабов!
Перев. А. Кочеткова
Расстрел на Марсовом поле петиционеров, требовавших низложения Людовика XVI, 17 июля 1791 г. С гравюры П.-Г. Берто по рис. Приера
85
Отечество в опасности{166}
(1792 г.) Сочинение ЛадрэМосье Артуа,{167} что вас влечет
Без крова жить, везде блуждая?
Ужель страна, где глуп народ,
Милей, чем Франция родная?
А вы — Кондэ,{168} вы генерал,
Который грубость прославлял,
Пусть мы в несчастьи и в заботе —
Цепей нам больше не скуете.
Ну, что, предатель Мирабо,{169}
Любитель вин и наслаждений —
Спасет вас veto от того,
Что конфискуют часть имений?
Коль сам король вас предает,
Его ругает весь народ.
Смотри, толстяк, чтоб пики в пузо
Не получил ты от француза.
И так как бочкой ты слывешь,
То мы дадим тебе затычку,
Всю жизнь баюкала нас ложь,
И спать вошло у нас в привычку.
В опасности страна и честь,
И больше нечего нам есть.
Нас подымает гнев великий.
Остерегайся нашей пики!
Ты, Брунсвик,{170} храбрый генерал,
В наш край войдя стопою твердой,
Решил, что всех нас испугал, —
Но распростись с осанкой гордой.
Французов страх не охватил,
Они тебе посбавят пыл.
И русские и австрияки,
Как блохи, выпрыгнут из драки.
Взрастила Франция солдат,
И ты узнаешь ярость мести,
Они нас в битве защитят —
Здесь весь народ собрался вместе.
Свобода выиграет бой!
Спасай хоть жизнь свою, герой.
Изменникам ты подал руку,
Француз возьмет тебя в науку.
Перев. Вс. Рождественского
86
Упразднение монастырей{171}
1Как у разных пап и мам
Жизнь кончалась без потомства,
Как у них рождались там
Только вздохи по углам,
Как у них сестра и брат, —
О, какое вероломство!
С самой милой из услад
Не могли иметь знакомства, —
Этих пап и этих мам
Мы зовем без вероломства
Волю нежным дать страстям,
Сладким ввериться цепям.
Не пойдут замкнуться вновь
В келью жертвы угнетенья.
Им уже волнует кровь
К вольности святой любовь.
Чтоб не думать никогда
О притонах преступленья,
Пусть разрушат навсегда
Эти мрачные строенья.
Нечего бояться вновь
Кельи жертвам угнетенья!
Хор веселый, славословь
К вольности святой любовь!
Снова можно вам дышать
Волей, юные черницы,
Надо все у жизни взять,
Ведь любовь не любит ждать.
Никаких духовников
Долгополых вереницы
Наложить не могут ков
На покинувших темницы.
Так спешите же сбирать
Вы в полях цветов кошницы,
Узы милые сплетать,
Чтоб любовников вязать.
Перев. М. Казмичева
87
Революция 10 августа 1792 г.{172}
Десятого августа. Лаврентьев день.
Отдан Париж смятенью.
Провидя, что солнце охватит тень,
Готовится он к сраженью.
Ты крови хочешь, дворянин,
Хочешь спасти свой высокий чин,
Как будто не знаешь,что ты один —
Причина этих волнений.
Народу вовсе не нужно зло,
Он ищет жизни свободной.
Он видит: обманывают его
И вертят им, как угодно,
Людовик Шестнадцатый фальши полн —
Все это издавна знает он
И сам установит свой закон
Свободы благородной.
Всегда предаваем, обманут всегда,
Народ живет в страданьи,
И много приносят ему вреда
Высокие обещанья.
Когда же устанет народ страдать,
Он подымается, чтоб кончать
Былое мученье и начинать
Свободное существованье.
Людовик, Людовик! Что сделал ты нам,
Предателем став на троне!
Ты принял любовь народов, а сам
Живешь лишь для беззаконий.
Бороться с тиранами — вот твой указ,
А сам ты богатых от гибели спас.
Едва ль не ворами считаешь нас.
Твоей отомстим мы короне!
Нельзя было прежде никому
Проверить твои порядки.
Теперь мы не верим уже ничему,
Двуличные зная повадки,
Любовь, о которой твердил ты, — бред,
Ты этим обманывать хочешь весь свет,
Чему ж удивляться, коль веры нет
В короля, что бежит без оглядки!
Швейцарец проклятый! что делаешь ты,
Штыки наводя на свободу?
Дурные советы, конечно, просты,
Но бойся перечить народу.
Мерзавцы солдаты, поддержка двора,
Вас всех в одиночку добьют до утра
И станете жертвами гнева — пора! —
Вы, лившие кровь, словно воду.
Оплачем марсельцев! Погибли они
От руки швейцарцев презренных.
Мы против царей восстаем в эти дни,
Караем их за измены.
Мы свергнем гнет ненасытный и злой,
Мы станем свободной, счастливой страной.
И тронется нашей Европа судьбой,
Наш отдых храня драгоценный.
Перев. Вс. Рождественского
88
Песнь о 10 августа{173}
Сочинение гражданина Клеман, секретаря центрального комиссараОдин из деспотов Европы{174}
Собрал приспешников своих,
Чтоб кровью нового потопа
Смыть патриотов молодых.
Народ восстал в одно мгновенье —
И шум, и блеск, и гром войны —
Пал деспотизм в огне отмщенья,
И все враги побеждены.
Как был прекрасен он, великий
Внезапный, яростный наш бой,
Где честь боролась с злобой дикой
И доблесть с низостью людской.
Запомнив этот день единый,
Историки признать должны,
Что даже Рим или Афины
Не столь высоко взнесены.
О, день величия и славы!
О, нашей вольности оплот!
Тебя бежит тиран кровавый,
И человечество поет.
В тебе Республики начало,
Ее побед прямой залог,
Не будь тебя — тиран немало
Французов погубить бы мог.
Для укрепленья тирании,
Уничтоженья наших прав
Питт{175} замышляет козни злые,
Тиранов вкруг себя собрав.
Он опоздал. Крепя колонны,
Мы разобьем врага в боях
И все властительные троны
Без трепета повергнем в прах!
Перев. Вс. Рождественского
Первый праздник Свободы 15 апреля 1792 г. С гравюры П.-Г. Берто по рис. Приера
III БОРЬБА МЕЖДУ КРУПНОЙ И МЕЛКОЙ БУРЖУАЗИЕЙ
89
Карманьола{176}
1Мадам «Вето»{177} могла грозить (bis)
Нас всех в Париже перебить, (bis)
Но дело сорвалось у ней —
Все из-за наших пушкарей.
Отпляшем карманьолу!
Славьте гром! Славьте гром!
Отпляшем карманьолу!
Славьте пушек гром!
Мосье «Вето» мог обещать (bis)
Отчизне верность соблюдать, (bis)
Нарушено то слово им,
И мы пощады не дадим!
Отпляшем карманьолу и т. д.
Мадам «Вето» могла решить (bis)
На з…цу нас уронить, (bis)
Но случай вышел тут иной —
Ей нос расквасили самой.
Отпляшем карманьолу и т. д.
Ее супруг победы ждал, (bis)
Он нашу доблесть плохо знал, (bis)
Ступай же, толстый дуралей,
Ты в башню Тампля поскорей!
Отпляшем карманьолу и т. д.
Могли швейцарцы обещать (bis)
По нашим родичам стрелять, (bis)
Но поскакать пришлось-то им!
Пуститься в пляс пришлось самим!
Отпляшем карманьолу и т. д.
Антуанета у ворот (bis)
Хотела сделать поворот; (bis)
Пред башней дурно стало ей;
Почета не хватало ей.
Отпляшем карманьолу и т. д.
Когда Людовик увидал, (bis)
Что рвы копают, он сказал (bis)
Тем, кто работал: «Господа,
Я чуть не полетел туда».
Отпляшем карманьолу и т. д.
Друзей имеет патриот; (bis)
То всей страны честной народ; (bis)
Под грохот пушечной пальбы
Все дружно выйдут для борьбы.
Отпляшем карманьолу и т. д.
Средь парижан аристократ (bis)
Всем роялистам друг и брат; (bis)
Они его не подведут, —
Как трусы разом удерут.
Отпляшем карманьолу и т. д.
Могли жандармы обещать (bis)
Отчизне помощь оказать, (bis)
И что ж? При грохоте пальбы
Они не скрылись от борьбы.
Отпляшем карманьолу и т. д.
Друзья, в согласьи мы сильны; (bis)
Врагов бояться не должны, (bis)
Пусть вздумают напасть на нас —
Скакать заставим их тотчас.
Отпляшем карманьолу и т. д.
Я — санкюлот! Горжусь тем я (bis)
На зло любимцам короля, (bis)
Марсельский славлю батальон,
Бретонцев наших, наш закон.
Отпляшем карманьолу и т. д.
Навек запомнит наш народ, (bis)
Каков в предместьях санкюлот, (bis)
Чтоб наших молодцов почтить,
За их здоровье будем пить!
Отпляшем карманьолу!
Славьте гром! Славьте гром!
Отпляшем карманьолу!
Славьте пушек гром!
Перев. А. Ольшевского
90
Радость республиканского народа{178}
Во Франции нет короля!
Уж то-то ляпнули мы штучку!
Всем важным герцогам, шаля,
Какую дали нахлобучку!
И вот свободны мы сейчас,
И все теперь равны у нас.
Пляши, Париж! Смелей, война!
Любому зададим мы трепку,
Давно завяла белена,
Что раньше портила похлебку.
Свобода впрямь начнет цвести,
Коль будем равенство блюсти.
Теперь гуляй к папа Петьон{179} —
Презентовать ему почтенье:
Не нужно с ним держать фасон,
Но он достоин уваженья:
Верша капустой и козой,
Наш друг стоит за нас горой.
Перев. Л. Остроумова
91
Людовик XVI в башне{180}
Сочинение ДедюиЛюдовик, властью пышной окружен,
Царил тираном беспощадным.
Теперь же, в башню заключенный, он
Стал человеком заурядным.
Он клятвы нарушал по сотне раз.
Антуанета — вот причина.
Он был последним королем у нас,
И ждет обоих гильотина.
Так ложное величье в тьму течет:
Исчез и скипетр и корона.
Король жестокий! Ты губил народ —
И в гибель сам нисходишь с трона!
Свобода, ты одна теперь цари!
Французы чтят тебя и славят,
Святое равенство, нас озари!
Предателей да обезглавят!
Перев. М. Зенкевича
Народ входит в Тюильри 20 июня 1792 г. С гравюры П.-Г. Берто по рис. Приера
92
Новая песнь{181}
Войско Христово,
Всех верных французов оплот,
С сердцем святого
На подвиг идет.
Скройся, Антихрист, из наших сердец!
Мы, за Христа принимая конец,
Снова и снова
Заслужим венец.
Нации мерзкой
Сверкает разбойничий нож,
С подлостью зверской
Мешая грабеж.
Их генералы — шайка убийц,
Их трибуналы — сброд кровопийц,
Все их священники —
Стая лисиц.
Их санкюлоты
Не выдержат пламенных встреч:
Жалкие роты
Их надобно сжечь.
Дьявольской смрадною пастью рожден,
Гнусный Конвент изрыгает закон:
Пусть же гадюку
Раздавит Бурбон.
Армия чести
Своею отвагой сильна,
Ныне для мести
Она рождена.
Нашей молитвы разносится звон:
Да укрепится господень закон,
Злобный мятежник
Да будет сражен.
Горе разбою!
Исус наше войско хранит, —
Искрой одною
Он вас истребит.
Поп лицемерный,
Скликающий смерть и беду, —
Все твои скверны
Да сгинут в аду!
Кознями злыми,
Пожаром и кровью одет,
Носишь ты имя —
«Народ-людоед».
Жаждем сразиться
За бога и за короля,
С дьяволом биться,
Свой дух веселя.
Нам на подтирку
Ваши знамена пойдут,
Славную дырку
В них шпаги проткнут.
Нужник устроим
Из ваших смешных фонарей,
В пламени скроем
Казармы псарей.
Перев. Л. Остроумова
93
Маленькая патриотическая радость{182}
Что мечтал король уланский,{183}
По указке эмигрантской,
В промежутке двух недель,
Без труда приблизить цель,
Франциею овладев, —
Это очень нас забавит
И ни капельки не давит:
Что же взять ему дано?
Ровно ничего.
Ровно ничего.
Что ведомое Брунсвиком,{184}
Посланное Фредериком,
Войско гордое рвалось
В дверь, открытую насквозь,
И бежит, пилюлю съев, —
Это очень нас забавит
И ни капельки не давит:
Им историей дано
Быть ничем давно.
Быть ничем давно.
Перев. М. Травчетова
94
Романс{185}
посвященный толстому Луи, бывшему королю Сочинение ЛадрэБедняк король, утративший вето,
Король — обманщик верного народа!
Толстяк-Людовик, нынче ты — ничто,
Твой титул у тебя взяла Свобода.
Слепой монарх, моли своих льстецов,
Да греют вновь тебя лучами славы:
Народ взял верх над кознями дворцов,
И замысел рассеялся лукавый.
Ты требовал спокойствия от нас,
Сплетая сеть за нашею спиною.
Предатель, плут, расхлебывай сейчас
Все зло, твоей рожденное женою.
И двадцать пять мильонов{186} уж позволь
Тебе не дать, не внемля больше стону:
Зови себя «ограбленный король», —
Все ж Нация возьмет твою корону.
Перев. Л. Остроумова
Празднование взятия Бастилии 14 июля 1792 г. С гравюры П.-Г. Берто по рис. Приера
95
Первый вызов Людовика Капета в Конвент{187}
Сочинение ЛадрэНа месте короля,
Как дед мой, был я тоже.
Других таких, как я,
Не дай тиранов, боже.
Как солнце, затемнен,
Стою я поражен,
Я — лю-лю-лю,
Я — до-до-до,
Я — лю-, я — до-,
Шестнадцатый Людовик
Себе на зло по крови.
И был готов любить
Народ меня, тирана,
А я поработить
Его все строил планы.
И кровь лил, кровью пьян,
Чтоб мой возвысить сан,
Но сан-сан-сан,
Но кю-кю-кю,
Но сан-, но кю-,
Но санкюлоты
Посбили мне охоту.
Сковал и сам несу
Теперь свои оковы,
И под конвоем в суд
Вести меня готовы.
В Сенат ведут скорей,
Как будто я злодей,
На про-про-про,
На це-це-це,
На про-, на це-,
На процедуру —
Послушать чтенье сдуру!
Явившись пред судом
И у барьера стоя,
Я бросил взгляд кругом —
Несчастие какое!
Знамена наши все, —
У них во всей красе!
Я побле-бле,
Я тут-тут-тут,
Я побле-, тут,
Я побледнел тут сразу,
И помутился разум.
Прочли злодейств мне тьму
От малых до великих.
Упорствовать к чему?
Ведь так ясны улики.
Мне разрешили сесть.
Смотрю, где кресло есть.
Злой Лю-лю-лю,
Злой до-до-до,
Злой лю-, злой до-,
Людовику для зада
Скамьи и той не надо.
Хоть у меня друзья
В Париже остаются,
Открыться им нельзя,
Как все они ни бьются.
И тоже вслух кляня,
Кричат против меня:
На гиль-гиль-гиль,
На от-от-от,
На гиль-, на от-,
На гильотину!
Сострой получше мину!
Перев. М. Зенкевича
96
Путешествие красного колпака{188}
(Революционная песнь 1792 г.) Сочинение СалляСвободы огненный колпак
Повсюду держит гордый шаг
На горе вражьим ротам.
Объемля мир, его полет
Свергает цепи, свет несет
Отважным санкюлотам.{189}
Спасенья нашего залог,
Тиранов бледных валит с ног.
Грозит их черным ротам.
Напрасно те в штыки идут:
Сегодня скипетры падут
Пред гордым санкюлотом.
И Рим, и Лондон, и Берлин,
Мадрид, и Вена, и Турин
Всем этим пышным ротам
На колпаке, потупя взор,
Читают смертный приговор,
Пришитый санкюлотом.
Сын Магомета, нищий раб,
В том колпаке уже не слаб, —
Он бьет по вражьим ротам,
И видит с трепетом султан,
Как новый славится тюрбан,
Надетый санкюлотом.
Гремит от Сены до Бирмы,
От Конго до лапландской тьмы
Клич равенства священный.
Тираны, рок вещает так:
Свободы огненный колпак
Пройдет по всей вселенной!
Перев. Л. Остроумова
97
Колпак свободы{190}
Колпак, колпак!
Ты для француза украшенье!
И наш колпак
Мы носим как свободы знак.
Аристократов поколенье
Всегда приводит в раздраженье
Колпак.
Колпак, колпак!
Нет лучше женщинам наряда.
Ведь наш колпак
Ребенка видит первый шаг,
И уверять мне вас не надо,
Что для мужчины он отрада,
Колпак.
Колпак, колпак!
Для обитателя вселенной
Колпак —
Как бы свободы алый стяг;
На плешь особы столь священной{191}
Красотка взденет непременно
Колпак.
Пусть наш колпак
На шумных празднествах гуляет,
Пусть наш колпак,
Что чист и ярок, носит всяк.
Бурбоны! Глупость и какая! —
Упорствовать, не надевая
Колпак.
Колпак, колпак!
Залог победы для народа —
Колпак.
Тебя всегда боялся враг,
С тобой, водителем похода,
Прогонит всех врагов свобода,
Колпак!
Перев. Вс. Рождественского
98
Совет санкюлотам{192}
Сочинение ДепреоФранцуз, оденься, будь собой,
Довольно корчить день-денской
Роль патриота показного.
Кто с добродетелью знаком,
Неужто ходит голышом?
Надень штаны скорее снова!
О, будь отличен как-никак
От оборванцев и бродяг,
От самохвальщика пустого.
Трудолюбивым, честным слыть,
Не значит без штанов ходить —
Надень штаны скорее снова!
Ужель удобней без штанов
Для мудрецов и для глупцов,
Или в штанах ходить так ново?
Ведь разорят рантье, купец
Парижских швейников вконец
Без одеяния такого!
Объявление Отечества в опасности 27 июля 1792 г. С гравюры П.-Г. Берто по рис. Приера
А ты теперь введен в обман,
Которым ловкий шарлатан
Морочит простака любого.
Станки и руки создал бог,
Чтобы носить здесь каждый мог
Штаны сукна недорогого.
В свободе каждый здесь рожден,
Но пусть он сердцем чтит закон
И патриота держит слово,
Пусть каждый при себе хранит
То, что нам прятать надлежит:
Штаны свои наденьте снова.
Перев. Вс. Рождественского
99
Республиканская песнь{193}
Пускай прославит медь
Победу величаво;
Ликуя, будем петь
Блеск нашей славы.
Страшно королям
От небывалого вида;
Наш гимн звучит ушам
Их смертной обидой.
Клонит Ватикан
В горе очи долу;
Каждый тиран
Пляшет карманьолу.
Это уже идет
По Франции отмщенной,
И это пройдет
По земле оскорбленной.
Перев. М. Травчетова
100
Романс французам{194}
Народ! Когда ты с королем был дружен
И называл его отцом,
Беспомощен, бесправен, безоружен,
Ты был порабощен дворцом.
Сегодня ты обогащен правами.
Луч разума сверкнул во мгле:
Навеки расквитавшись с королями,
Ты будешь счастлив на земле.
Пусть угнетатели твои былые
От злобы корчатся вокруг, —
Тебе смешны врага ужимки злые,
Врага, что поневоле друг.
Народ! Оберегай святое право
И помни о минувшем зле!
Знай: племя угнетателей лукаво —
Нет криводушней на земле!
А если, пир кровавый замышляя,
На мирный кров твой нападут —
Ты ринься в бой, победный лавр стяжая,
Сверши над ними правый суд!
Народ! Сумей преодолеть невзгоду —
Без складок скорби на челе!
Француз, утративший свою свободу,
Не будет счастлив на земле!
Казни лжеца, несущего порфиру,
Будь горд, свободен и велик.
Всем лицемерным призываньям к миру
Рви с корнем подкупной язык!
Народ! Когда ты с разумом не в ссоре,
Его завет храни во мгле:
Смерть королям! Они приносят горе
И разрушенье всей земле!..
Перев. А. Кочеткова
101
Людовик XVI к французам{195}
(Романс)Что сделал тебе я, французский народ?
Был кроток я, полон боязни,
Я думал о счастьи народном — и вот
Меня ты увозишь для казни.
Французы, французы! — не я ли средь вас
Родился, не мне ли в наследство
Дано было небо, что блещет сейчас, —
Не тут ли прошло мое детство?
Народ мой, ужель от тебя заслужил
Я муки одни и невзгоды?
Когда я свободу тебе подарил —
Меня ты лишаешь свободы.
Мы Генриха лучшим французом зовем,
Но грешное было в нем скрыто,
Людовик Шестнадцатый, честный во всем,
Не знал никогда фаворита.
Найдите француза, кому бы пришлось
Принять приговор мой кровавый.
И больше за сутки здесь крови лилось,
Чем за двадцать лет моей славы.
Коль смерть моя счастье вам даст и покой,
Возьмите ее в искупленье.
Невинный король ваш, скорбя всей душой,
Вам шлет, умирая, прощенье.
Прощай же навеки, мой добрый народ, —
К тебе обращаю я взоры;
А кровь моя — верю — навеки зальет
Упорное пламя раздора.
Перев. Вс. Рождественского
Избиение марсельцев в Елисейских полях 30 июля 1792 г. С гравюры П.-Г. Берто по рис. Приера
102
Песнь о героической смерти Мишеля Лепеллетье-де-Сен-Фаржо{196}
бывшего парламентского президента, защитника народа, депутата Конвента, убитого Парисом, гвардейцем последнего из тиранов, 20 января 1793 г., во II год Французской республики Сочинение Лево, республиканского певцаПарижу надобны не розы,
А траур горестных одежд.
Лишившись лучшей из надежд,
Сограждане, прольемте слезы.
Несчастие нам суждено:
Мы потеряли Сен-Фаржо.
Он отдал жизнь свою народу,
Геройской смертью славных пав
За нерушимость новых прав,
За равенство и за свободу.
Гвардейцем короля сражен,
Республиканцем умер он.
С жестокостью аристократа
Убил ты нашего бойца
За то, что шел он до конца
За родину с рукой подъятой,
И было палачу дано
Похитить нашего Фаржо.
Какой удар невыносимый!
Земля раскрылась для того,
Кто звался Лепельтье Фаржо.
Защитник трона нетерпимый
Могилу вырыл под землей,
Его пронзив своей рукой.
Слуга последнего тирана,
Всесильной яростью объят,
Когда ты будешь нами взят,
Закон тебе покажет рьяно,
Что эшафот узнать дано
Тому, кто умертвил Фаржо.
Он был Республике опорой —
И вот навеки унесен.
Но во французский Пантеон
Войдет он радостью для взора,
Фаржо, прославленный герой,
Являющий пример собой.
Мы памятник ему построим,
Чтоб быль о нем не унеслась.
Он сохранится вечно в нас,
Войдя в историю героем.
Мы над могилою его
Оплакиваем Сен-Фаржо.
Его гробницу украшая
Венками из живых цветов,
Не каждый ли из нас готов
Над нею изойти слезами?
Пусть над могилою его
Оплачут дети Сен-Фаржо.
Перев. М. Травчетова
103
Смерть Людовика Капета{197}
Сочинение Ладрэ, народного певцаДвадцать первое января,
Год девяносто третий,
Капет тиран не зря
Своею смертью встретил.
Подарок за измену —
Ему на новый год,
И вот беглец Варенна
Взошел на эшафот!
Он гибелью грозил
Французскому народу,
Тщась из последних сил
Закабалить свободу;
Теряя разум в гневе
И унижая сан,
Внимая королеве,
Свирепствовал тиран!
Всегда он был готов,
До подлости унизясь,
Поддерживать попов
Кровавый катехизис.
Народ своей присягой
Обманывал тиран,
Якшаяся со всякой
Скуфьей, с гербом дворян!
Родня и братья, знать,
Советников так много!
И любят нос совать
Попы во имя бога.
Всегда их рук орудье,
Послушно правил он.
Свершилось правосудье,
Казнил его закон!
Тираны-короли,
Повсюду трепещите,
Ведь козни не смогли
Вам верной стать защитой.
И вы взойдете тоже,
Как он, на эшафот!
От ужаса святоши
Воды набрали в рот!
А римские ханжи
Уже открыть готовы
Потоком грязной лжи
На нас поход крестовый.
Нас папа римский рьяно
От церкви отлучит,
Казненного ж тирана
Святым провозгласит!
Жилось и здесь ему,
Он был бы всем доволен.
К несчастью своему
Он слишком был безволен.
Ведь голова с мозгами
Нужна и для корон —
Он глупо правил нами,
За глупость и казнен!
Пусть имя короля
Изгладится бесследно.
Законы восхваля,
Прославим их победно.
Колпак фригийский, пику,
Французы, сохраним,
«Vive la République!»[83]
Навек провозгласим.
Перев. М. Зенкевича
104
Смерть королям!{198}
Сочинение Т. РуссоОпять властители Парижу
Всей злобной сворою грозят.
Страна моя! ужель увижу
Твое паденье и распад!
Ужели смогут эти гунны,
О, боги! — храбрых победить
И колыбель свободы юной
Навек в могилу превратить?
Об этом только помышляя,
Внезапным ужасом дыша,
Друзья, скажите мне — какая
Не вспыхнет доблестью душа!
Я весь исполнен нетерпенья,
Жалеть я жизни не могу
И бросил ненависть отмщенья
В лицо надменному врагу.
Покрытый славою походов,
Защитник вольности француз
Уже десятка два народов
Освободил от рабских уз…
И полон мысли величавой,
Чужих не хочет рубежей,
Довольствуясь прекрасной славой
Ниспровергателя царей.
Осада и взятие Тюильри 10 августа 1792 г. С гравюры П.-Г. Берто по рис. Приера
Нам бой сулит восток багряный,
Зовем насилие на суд.
Дрожите в ужасе, тираны:
Солдаты Франции идут.
Их мужество непобедимо:
Здесь что ни город — ратный стан.
От рейнских вод до склонов Рима
Народ кричит: «Умри, тиран!»
Батавия,{199} свергая узы,
Разбей насильственный закон!
Да будут в вольности французы
Тебе примером, Альбион!{200}
Зачем потворствовать злодею,
Который дерзок и жесток?
Ужели сам ты склонишь шею
Пред тем, кого казнить ты мог?
Вставайте, новые Алкиды,{201}
На всех Неронов мировых,
Припомня вечные обиды,
До корня истребите их!
Топчите царства и короны,
Да будет род царей сметен.
Нам не нужны отныне троны —
Над нами царствует закон!
Перев. Вс. Рождественского
105
Бешенство и безумье королей{202}
(Песнь на мотив Марсельезы) Сочинение гражданина ДетегОт гнева иль ослепленья,
Короли, вы берете власть?
Вы не терпите возражения:
«Все должны перед нами пасть.
Мы, как боги, владеем землею,
Покоряйтесь без ропота нам,
А не то всем придется вам
Трепетать под нашей грозою:
Так хотим мы и правим сейчас,
Чорт возьми! покоряйтесь, (bis) или сломим вас!»
Ах так? Без согласья народа
Хотите вы им управлять?
Все безумнее вы год от года,
Коли можете так рассуждать.
Как нелепы ваши затеи!
О, глупцы, разве счастье в том,
Чтоб кичиться своим венцом?
Дикари, даже те вас умнее.
Короли — это мы. И свободны сейчас.
Что бы, смертные, (bis) сделать могли вы без нас?
Рабы, полюбившие узы,
Что вам могут дать короли?
Отвагой полны французы,
Защищая законы свои.
Вы получите в воздаянье
Только раны иль смерть в бою —
Так кляните ж судьбу свою,
Жертвы собственного незнания.
А вы, короли, словно тигры, любившие кровь.
Как воздаст вам потомство (bis) за вашу любовь:
С ворами, с людьми измены
Вы будете сведены —
Вот судьба королей презренных,
Живущих лишь для войны.
Позорит мир их орава —
Их выплюнул в гневе ад —
Для неволи они хотят
Сгубить нас в бойне кровавой.
Былым тиранам во всем сродни,
Всех наших несчастий (bis) причина они!
Ценою лишений народных
Они нанимают солдат:
«Поддержите наш трон благородный!» —
Властители им говорят.
Привычные к преступленью
Тираны, враги людей,
В жертву ненависти своей
Приносят все поколенье.
На наши же деньги законы писали для нас.
Народы, живите свободно, (bis) вам власть короля не указ!
Горячим порывом воли
Разбойников мы низведем,
Разобьем все оковы неволи,
На тиранов обрушим гром.
Для свободы, для светлой жизни,
О, французы, для блага страны
Будем мы вместе — мы этим сильны,
Поможем нашей отчизне.
Вперед, о французы, всем пылом высоких сердец,
На врага мы ударим, (bis) и бедствиям нашим конец!
Перев. Вс. Рождественского
106
Пробуждение дядюшки Дюшена{203}
(Дьявольски патриотическая песнь)Подымайтесь, грянем громом!
Не боится пуль солдат!
Патриоту смерть знакома,
У него не дрогнет взгляд.
Плюнем на обычай бренный!
Всех святош я разнесу —
Тех, которые смиренно
Умирают за пять су.
Барам волю мы, признаться,
Лишь на плахе возвратим —
Им, грязнящим знамя братства
Черным именем своим.
Мы проткнем их всех штыками,
Тысяча проклятий им!
Заскорузлыми руками
Лик вселенной обновим!
Радугой кокард трехцветных
Ослепим тиранов мы,
Топот наших ног несметных
Громом потрясет холмы.
Мы разрушим все границы —
К чорту грани рубежей!
Мы должны соединиться
На большой земле друзей.
Поспешим в усердьи рьяном —
Наступил расплаты миг.
Сбреем бороды тиранам
Остриями наших пик.
Мы врагов своих пораним,
Победим их, а потом —
Роковое поле брани
Полем братства назовем.
И свободу мы прославим
Ветром яростным знамен,
В чаши дружбы переплавим
Злое золото корон.
Феодальные законы
Уничтожим, разобьем!
Только равенства знамена
Мы сквозь годы пронесем.
Царствовать уже нельзя им —
Этим скипетрам владык.
На земле теперь хозяин —
Патриота гордый штык.
Но отведает селитры,
Будет предан смерти тот,
Кто теперь с улыбкой хитрой
Дело братства предает!
Перев. С. Олендер
Перевоз Людовика Капета и его семьи в Тампль 13 августа 1792 г. С гравюры П.-Г. Берто по рис. Приера
107
Триумф Марата{204}
Сочинение его друга Дедюи, песенника Французской республикиДа, Друг Народа победил!
Напрасно завывает дико,
Стремясь собрать остатки сил,
Роллана бешеная клика.
Марата власти не страшат,
А он, с его талантом;
Им кажется гигантом,
Победу празднует Марат.
Толпой несметной окружен,
Суд покидает он суровый,
У судей смело мог бы он
Венок просить себе лавровый.
Его увидеть каждый рад,
Марата превозносят
И на руках уносят,
Победу празднует Марат.
Перев. М. Казмичева
108
Песнь о максимуме{205}
Сочинение ЛадрэФранцуз почтенный, будь здоров!
Ты станешь пить по твердым ценам.
На тигров злых и на волков
Победа днесь дана везде нам.
О, правый суд, ты — nobiscum,[84]
Попы, воспойте Те deum,[85]
А я — я славлю максимум:
Вот Франции утеха!
Я прыгаю от смеха:
Патент на право и на ум —
Сей благодарный максимум.
Предатель сотни лет подряд
По Франции свершает тризну.
Богач всегда был очень рад
За горло взять свою отчизну.
Да процветает максимум,
Per saecula saeculorum.[86]
Патент на право и на ум,
Всей Франции утеха!
Я прыгаю от смеха:
Нас прижимали там и здесь,
Но, правый суд, ты с нами днесь.
О, наконец-то! Герб слетел,
На рукаве трясутся брыжжи,
Теолог в лужу грузно сел,
Законом день воскресный выжжен.
Их фанатичный опиум,
Весь этот dominus vobiscum[87]
Тебя не стоят, максимум,
Всей Франции утеха.
Я прыгаю от смеха:
Теперь декады процветут,
Теперь попы от нас сбегут.
А вы, торговые скупцы,
Чья злая воля бедных давит,
И вы, пузатые купцы, —
Закон вас снизиться заставит.
У вас добра — хоть завались,
Вы цены вечно гнали ввысь,
Но нынче вам сказали: «брысь!» —
И вот пошла потеха,
Теперь вам не до смеха:
Блюсти придется максимум,
Патент на право и на ум.
И фермер, жирный нелюдим,
Ворчит, не радуясь ни мало:
Мы с пользою употребим
Его набитые подвалы.
Землей владеем — без помех.
Трудиться хочешь, — так для всех,
А для себя трудиться грех.
Взгляни на спекулянта,
Талантливого франта:
Себе богатства ищет он,
Но нам защитою — закон.
На перекрестке всех путей
Стяг армий революционных:
Они смиряют бунтарей
И выправляют усмиренных.
И гильотину видно там;
Все магазины их — к чертям!
Тому, кто смел перечить нам,
Устроим славный праздник:
Долой башку, проказник!
Полезнее послушным быть,
Чем дать свой рост укоротить.
Так что ж, француз, сказать не грех
О наших верных монтаньярах?
Они работают за всех
И справедливость — в их ударах.
Стяг равенства они хранят,
За братство все горой стоят,
Дороговизну упразднят,
Прихлопнув без затей
Плутов и богачей:
Что краше может сделать ум,
Чем благодарный максимум?
Перев. Л. Остроумова
Лафайет покидает армию под Седаном и отправляется в эмиграцию 19 августа 1792 г. С гравюры П.-Г. Берто по рис. Свебаха-Дефонтена
IV ДИКТАТУРА МЕЛКОЙ БУРЖУАЗИИ
109
Куплеты на триумф Горы, породившей Республиканскую конституцию{206}
Сочинение гражданина Персон 1В отважных битвах за свободу
Одним горели мы огнем;
Прочь королей! Вся власть — народу,
Иль вечно быть ему рабом.
В те дни святое возмущенье
Несло кровавые пиры
И Конституции рожденье
На лоне пламенном Горы.
Мы все боролись без изъятья
С угрюмым деспотом страны.
Казалось, мы друг другу братья,
Свободы верные сыны.
Но нет, враги совсем не слабы
И не на Рейне жгут костры:
В Болоте мерзостные жабы{207}
Грозят спокойствию Горы.
Обманчивой пленяя маской,
Хамелеон и зубоскал
Ораторством и лживой сказкой
Себе сторонников искал.
Но вот республика младая
Взяла их дружно в топоры, —
И скоро свора эта злая
Загрохотала вниз с Горы.{208}
Теперь для счастия на фронте
Дадут нам порох погреба,
И вы, бандиты, нас не троньте,
Иль разотрет вас в пыль борьба.
Нас ждут победные литавры
В конце воинственной игры,
И возрастим мы наши лавры
Вокруг родной Горы.
Перев. Л. Остроумова
Убийство Лепеллетье в доме трактирщика Феврие 20 января 1793 г. С гравюры П.-Г. Берто по рис. Свебаха-Дефонтена
110
Патриотическая песнь {209}
(7 июля 1793 г.) Сочинение Аристида ВалькурПока тираны нас гнели,
Чтоб песни лестью им цвели,
Певцам была забота.
В дни братства, вольности и прав
Едва ли будет кто неправ,
Запев про санкюлота.
Ведь если в бездну унеслись
Надменный герцог и маркиз,
И патеры без счета,
И, распростившийся с ярмом,
Сравнялся бедный с богачом, —
То дело санкюлота.
Пред деспотом склоняя лбы,
Они лежали, как рабы,
Давимые заботой;
Однажды поднялись они:
Для знатных потемнели дни
При песне санкюлота.
Четырнадцатого числа
Взята Бастилия была
На радость патриота,
Но лишь тогда, как Сен-Лоран{210}
Пришел, низвергнут был тиран
Усильем санкюлота.
Тогда отброшен был Брунсвик,{211}
И стыд изведал Фредерик,{212}
Терзаемый заботой;
Победной грезы нет как нет;
Им надо бы спросить совет
Сперва у санкюлота.
Капет{213} простился с головой,
Склоня покорно скипетр свой
Под ноги патриота;
Когда был опрокинут трон,
Стал нами царствовать закон
По воле санкюлота.
Надменный Дюмурье{214} хотел.
Чтобы отряд его поспел
Напасть на патриота;
Но Дюмурье совсем забыл,
Что каждый из солдатов был
Подобьем санкюлота.
Изменническим был Сенат,{215}
Где зажигался каждый взгляд
О деспоте заботой.
Париж восставший, наконец,
Низбросил золотой венец
По воле санкюлота.
Не монтаньярами{216} ль дана
Нам драгоценная казна,
Надежда патриота?
Кому обязаны теперь
Мы конституцией? Поверь:
Уму лишь санкюлота.
Та, первая, что для господ
Была надежнейший оплот,
Жила о них заботой;
Но эта, равенство нам дав
И нашу вольность поддержав,
Сполна для санкюлота.
На зов явились мы сюда,
И защищать ее всегда —
Одна для нас забота.
Тираны сброшены навек,
И жизнь устроит человек
По воле санкюлота.
Перев. М. Травчетова
111
Гимн в честь Марата, Друга Народа, мученика свободы{217}
Сочинение Т. РуссоЧто значит тревога ночная?
Что значит смятенье вокруг?
Чьи крики, мой слух поражая,
Вселяют и в сердце испуг?
Бессмертные боги! ужели
Убит многочтимый Марат,
Наш славный правитель и брат?..
Марата враги одолели!..
Кем, Францию любя,
Он был одушевлен, —
Любовь!
Любовь!
Сойди в сердца,
Чтоб в них не умер он!
Казнь Людовика XVI на площади Революции 21 января 1793 г. С гравюры П.-Г. Берто по рис. Свебаха-Дефонтена
Он встал, пламенея, на страже
Народных незыблемых прав,
Мятежные происки вражьи
Оружьем закона поправ.
Рука его знамя держала
И светоч, съедающий тьму.
И вот — благодарность ему:
Кинжала коварное жало!
Кем, Францию любя, и т. д.
Иль вам изменила отвага?
Гоните морщины с чела!
Друзья! за всеобщее благо
Страдавшим и павшим — хвала!
Из чаши смертельного яда
Бессмертие выпил Сократ,
Его обретет и Марат:
Оно — страстотерпцам награда!
Кем, Францию любя, и т. д.
Кто хочет почтить величаво
Останки вождя своего —
Пусть станет преемником славы
И доблести мощной его!
Предательства и деспотизма
Пора нам сломить острия! —
Во имя Марата, друзья,
И славного патриотизма!
Кем, Францию любя,
Он был одушевлен, —
Любовь!
Любовь!
Сойди в сердца,
Чтоб в них не умер он!
Перев. А. Кочеткова
112
Гимн смерти{221}
Сочинение Ж.-Б. Лувэ-де-Куврэ Тиранов Франции, низких
Победителей не признаю;
Отродье их смертью близкой
Грозит мне в родном краю.
Свобода! Свобода! Какое прекрасное слово!
Грозите, тираны! Я счастлив своею судьбой!
Лучше смерть, чем ваши оковы, —
Я Республике предан душой!
Для них не жалел бы я жизни,
Они б наградили меня,
Но лучше мне милой отчизне
Служить до последнего дня!
Свобода! Свобода! В тебе вдохновенье!
Грозите, тираны! Я счастлив своею судьбой.
Лучше смерть, чем преступленье, —
Я Республике предан душой!
Как и я, поступайте сами,
О друзья, для общины своей!
Колло{222} стал дружить с королями;
Бей Колло и его королей!
Робеспьер и все те, кто готовит удары,
Трепещите: вас скоро возмездье ждет.
Лучше смерть, чем монтаньяры, —
Так в Лионе решает народ!{223}
Ты, что долго была моей милой,{224}
С кем разлука мне так тяжка,
Укрепи свои слабые силы,
Пусть не дрогнет, прощаясь, рука.
Свобода! Свобода! Пусть твердой она остается
Для тебя, для меня — пусть живет свой оставшийся срок;
Ведь под сердцем возлюбленной бьется
Нашей страсти прекрасный залог!
О жена моя! Сына качая,
Черпай силы в думах о нем,
Пой ему, как отец, умирая,
Сам был счастлив прекрасным концом.
Свобода! Свобода! Какое высокое слово!
Тираны! Мой сын вам в отмщенье рожден.
«Лучше смерть, чем ваши оковы», —
Когда-нибудь скажет и он.
Если вновь Робеспьер униженьям
Обречет наш родимый край,
Сын, не мсти за отца, но отмщенье
На защиту свободы отдай!
Свобода! Свобода! Он — сын и защитник твой ярый.
Тираны, бегите! Вам страшен отмщенья час.
«Лучше смерть, чем монтаньяры!» —
Так потомок воскликнет за нас.
Палачи из Аббатства!{225} Уж скоро
Вашей радости кончится срок.
Зверь довел всю страну до позора,
Дева в зверя вонзила клинок.{226}
Свобода! Свобода! Тебя почитаем мы свято.
Дрожите, тираны! Вы месть воскресили в сердцах!
Ненависть наша убила Марата.{227}
Рядом с Брутом Кордэ мы поставим в веках.
Но толпа уж кричит за решеткой,
Слышу гул твой, несчастный народ.
Я прощаюсь с супругою кроткой
И с друзьями, что юность дает.
Свобода! Свобода! Народу прости — он обманут;
Но с вами, тираны, еще рассчитается юг,
А я ухожу в Елисейские страны,{228}
Где встречусь с Сиднеем,{229} как друг.
Перев. Вс. Рождественского
113
Песнь о Шаретте{230}
Вандея, для защиты
Смыкай свои полки
И Францию храни ты,
А Нацию — в штыки!
Вперед же, бомбардир, —
К мортирам нашим,
Балет мы на весь мир
С тобой пропляшем!
Канкло,{231} сей генерал
Республиканских стран,
По-скотски возмечтал
Осилить христиан.
Но был он бит не раз
И здесь, и там,
Насилу ноги спас, —
Поплыл к чертям.
В провинциях недавно
Везде прошла молва:
За принцев мститель славный
У нас теперь глава:
Шаретт здесь шпагу точит,
А в сердце — месть.
Так грянем что есть мочи:
«Хвала и честь!»
Монарха друг сердечный
Известностью гремит:
Один, всегда и вечно
Он Нацию теснит.
Ты, Франции граница,
О нем кричишь,
И Англии столица,
И весь Париж.
Он трусости не знает
И, как солдат простой,
Снаряды презирает,
Когда несется в бой.
Пусть батальоны тоже
Со мной кричат:
«Шаретт — подарок божий!
Король, виват!»{232}
Перев. Л. Остроумова
114
Осада Монтегю{233}
Наш город Монтегю воистину прекрасен!
Он так красив, хорош среди холмов,
Что господин Шаретт им завладеть готов.
Шлет барабанщика Шаретт на площадь.
«Мой господин меня отправил к вам
Сказать, чтоб пали вы к его ногам!»
— «Нет, барабанщик, нет, — иди скажи Шаретту,
Что Монтегю над ним хохочет во всю мочь,
Хохочет целый день и напролет всю ночь!»
Шаретт на город шлет тяжелые мортиры,
Чтоб бомбами швырять с ближайшей высоты
На замки, на дома, на стены, на мосты.
А в замке собрались все дамы у окошка:
«Мосье Шаретт, нельзя ль оставить гром и дым?
Мы десять миллионов вам дадим!»
— «Не нужно десяти мне миллионов —
Мы всех здесь перебьем, разграбим все добро,
Все ваше золото возьмем и серебро!»
Перев. Вс. Рождественского
115
Вандейская карманьола{234}
(Сентябрь 1793 г.)Ликуйте, патриоты!
Пришли из Майнца роты,
И будет от злодея
Очищена Вандея!
Станцуем карманьолу,
Оставивши гульбу.
Станцуем карманьолу
Под громкую пальбу!
Разбойникам грозою
Пройдем мы над страною.
Чтоб вновь не начинать,
Пощады не давать.
Станцуем карманьолу!
Товарищи, на мщенье
Злодеям без сомненья
Не потерявши миг,
Обрушимся на них!
Убийство Марата 13 июля 1793 г. С гравюры П.-Г. Берто по рис. Свебаха-Дефонтена
Да! будем мы свободны:
Для жатвы плодородной
Предательская кровь
Пусть орошает новь!
Проклятие бегущим
И в стороне живущим!
Не будем отступать,
Нам надобно кончать!
Не ведая пощады,
Пусть посылают взгляды
На север и на юг
В сердца врагов испуг.
Республике клянемся,
Что за нее мы бьемся.
На страх федералистам
И всяким роялистам,
Станцуем карманьолу!
Перев. М. Травчетова
116
Куплеты о республиканском календаре{235}
Сочинение гражданина ДюкруазиНадменный март и ты, январь,
Над февралем смеялись встарь;
Как пленник, был я стиснут вами
Почти что трижды шесть веков, —
Но вот почтенными мужами
Я ныне вырван из оков.
Имел я двадцать восемь дней:
Вы были на три дня длинней.
Апрель, делясь со мной луною,
Злым козням вашим помогал, —
Но под свободой золотою
Свое я счастье отыскал.
В четырехлетний круг времен
Был лишний день мой заключен:
Дарил сей странный беспорядок
Мне двадцать девять дней не раз, —
Но больше нет таких загадок,
И новый век царит у нас.
Поток времен течет ровней:
Стал каждый месяц — тридцать дней.
Календарем седого Рима
Был обездолен я в веках:
Но Роммом{236} честь моя хранима,
И равенство подъемлет стяг.
Теперь уж новый календарь
Не назовет меня, как встарь, —
Февраль! Сей звук — пустая проза,
Как все былые имена.
Нет! Ныне именем Вентоза
Земля и твердь обновлена.
Нас Фабр{237} живит реформой той,
Мы блещем юной красотой.
Примерный ученик Мольера
Соткал из нас златой узор:
В нем блещет радость Вандемьера,
Сверкает гордый Фруктидор.
Как ласков нежный Жерминаль!
Как пышен ясный Флореаль!
Чудесная метаморфоза
Нам ловко прозвища дала:
И Плювиоз и дни Нивоза
Она удачно нарекла.
Вот первый день и день второй,
Четвертый, пятый и шестой.
Седьмой бежит, восьмой проходит,
И сердце радостно находит
В декаду отдых жданный свой.
И трижды сто плюс тридцать дней
Теперь работают дружней.
Мудрец к труду нас звал когда-то,
Потом обманщики-жрецы
Сказали нам: безделье свято! —
И ждали праздников глупцы.
На смену стареньким святым
Идет талант и доблесть с ним:
В них ищем бога и оплота!
Долой обрядов римских блажь!
Пять дней великих санкюлота —
Республиканский праздник наш.
Через три года к нам придет
Секстиль, торжественнейший год:
Как в Греции Олимпиады
Сзывали встарь народ на пир,
Так грянут наши Франсиады,
Пленяя пышностью весь мир.
Перев. Л. Остроумова
117
Декада{238}
Сочинение гражданина ДюсиВот он, славный день декады!
Через край вино плеснет.
Все сегодня выпить рады
За тебя, наш вождь — народ!
Всех дней декада веселей:
Душа свободы в ней! (bis)
Бедняку чинов не надо.
Я с рожденья — санкюлот.
Кто умеет пить в декаду,
Тот и пушку наведет.
Всех дней декада веселей:
Душа свободы в ней! (bis)
Вас, красотки, в честь декады,
Приглашает барабан.
Пьем за огненные взгляды!
Пьем за шашку и султан!
Всех дней декада веселей:
Душа свободы в ней! (bis)
Что, гражданки, нам декада!
Что вино — без милых глаз!
Так смелей садитесь рядом,
Веселей любите нас!
Всех дней декада веселей:
Душа свободы в ней! (bis)
Перев. А. Кочеткова
118
Сдача города Лиона{239}
Сочинение гражданина СериейсРазбили мы лионцев в прах,
Сдались нам франты в кружевах,
И весь болотных жаб синклит
Давно в сетях у нас сидит.
Да здравствует Республика
И тот урок,
Что получил Лион в свой срок!
Они вели дела свои
Так, чтоб восстановить Луи,
А мы на то дадим ответ,
Какой уж получил Капет.
Да здравствует Республика и т. д.
Пусть все епископы, князья
И эмиграции друзья
Проходят в ад на самый низ,
Безглавы, как святой Денис!
Да здравствует Республика и т. д.
Так сгинет тот, кто нам мешал,
Кто на Республику восстал,
Все угнетатели земли,
Епископы и короли!
Да здравствует Республика и т. д.
Георг в Тулоне{240} вдруг посмел
Замыслить горький нам удел,
Но негодяю суждено
С Капетом вылететь в окно.
Да здравствует Республика и т. д.
Разбойник Питт и Кобург-брат{241}
Вослед Капету полетят.
Всех королей былых времен
Укоротит ножом закон.
Да здравствует Республика и т. д.
Для санкюлотов вся земля!
Не надо больше короля.
Мы в бой выходим для побед,
И подлецам пощады нет.
Да здравствует Республика и т. д.
Когда поднялся весь народ,
Он до конца уже дойдет;
На коронованную дичь
Он высоко заносит бич.
Да здравствует Республика
И тот урок,
Что получил Лион в свой срок!
Перев. Вс. Рождественского
Принятие республиканской конституции 10 августа 1793 г. С гравюры П.-Г. Берто по рис. Свебаха-Дефонтена
119
Диалог тигрицы Антуанеты с гильотиной в день ее казни{242}
ГильотинаГнусная Антуанета,
Ведь ты сейчас падешь
И голову за это
Положишь мне под нож.
То будет для тебя
Хорошая награда, —
Ведь Францию губя,
Ее предать ты рада.
О, злая гильотина,
Меня бросает в дрожь,
Представлю лишь картину,
Как я ложусь под нож.
Ведь королевой я
Была еще недавно,
Ужели жизнь моя
Окончится бесславно?
Проклятое созданье,
Французов страшный бич,
Клянусь, твое страданье
Я не могу постичь.
То будет краткий миг
Возмездья — где ж тут жалость? —
За тьму твоих интриг,
Что Франции досталась!
Ужасная машина,
Страшилище людей,
Так разъясни причину
Хотя б вины моей.
Меня не упрекай
В честолюбивой страсти.
Была я так близка
К могуществу и власти.
Бездельница, сказала
Ты правду — семя зла
Ты с самого начала
В груди своей несла.
Спастись притворством лжи
Напрасно не надейся.
А сколько жертв — скажи —
У твоего злодейства?
Признаюсь я и в этом:
Пред тем как отправлять,
Меня дурным советом
Напутствовала мать.
И вот, желая быть
Послушной, ей в угоду,
Старалась я вредить
Французскому народу.
Послушалась совета
Мерзавки и потом
Старалась ты Капета
Держать под каблуком.
Доверчив, глуповат,
Без верности и чести,
Он преступлений ряд
Свершил с тобою вместе.
Признаюсь я к тому же —
Десятого числа{243}
С моим покойным мужем
Я заодно была.
Швейцарцев при дворе
Нарочно мы держали,
Чтоб действовать хитрей,
И вместе мы бежали.
Вам в предприятьи этом
Помог и Петион,{244}
И за тобою следом
Отправится и он.
И, как ты ни таи,
Окончат очень скверно
Сообщники твои —
И это достоверно.
Довольно… Я немею.
Окончим лучше спор.
Над головой моею
Возносится топор.
Последнее прости —
Республике прекрасной.
Я плачу… не спастись…
Вот мой конец ужасный.
Перев. М. Зенкевича
120
Патриотическая песнь{245}
Сочинение гражданина КурэНеусыпные патрули
У Свободы на часах,
Вы бессмертье почерпнули
В единеньи и трудах!
От Невы до Тибра — всюду
Голос вольности зовет:
Короли на плахе будут,
Лишь пробудится народ!
Ты, разбойная Вандея,
Предводимая попом,
Знай: погибель ждет злодея,
Франция грозит перстом!
По стопам твоим, как пламя,
Рыщет месть во все края.
Хлещет кровь твоя волнами,
Воет пушкой смерть твоя!
Бей святош! Вперед, солдаты!
Погулять пора штыкам!
Пробил, пробил час расплаты
Прирожденным палачам!
Пусть их крест, чьему заклятью
Темный веровал народ,
Станет шпаги рукоятьем
Иль за банник нам сойдет!
Соблазненные лжецами,
Вы, на ком проклятья нет,
Кто, вины не зная сами,
За других несут ответ, —
Лицемерные обряды,
Обещающие мир, —
Превратите их в заряды
Наших гаубиц и мортир!
Под трезвон ваш богомольный
Нам молиться, может быть?
Бабий лепет колокольный
Надо в пушки перелить.
Древний голос фанатизма,
Измени навеки роль:
Стань слугой патриотизма,
Чтоб последний пал король!
Перев. А. Кочеткова
121
Санкюлоты{246}
(Куплеты, исполнявшиеся в театре Водевиль 26 октября 1793 г.) Сочинение граждан Баррэ, Лежэ и БуазьераЧтоб побеждать своих врагов,
Француз всегда на бой готов —
Мы рьяные патриоты!
Но чтоб врагов топить в крови,
Как на войне, так и в любви —
Да здравствуют санкюлоты!
Нет, утверждать нам не с руки,
Что англичане, пруссаки
И австрияки — не патриоты,
Но мне не трудно уверить вас,
Что удирали они подчас,
Все оставляя, как санкюлоты.
Манон сказала: «Могу любить
Того я только, кто сможет быть
Весельчаком и патриотом, —
Как он наряжен — не важно мне,
Пусть лишь со мной наедине
Прямым он станет санкюлотом!»
Перев. Вс. Рождественского
122
Депутаты-заговорщики перед лицом Революционного трибунала{247}
Почтеннейшая клика
Петиона и Бриссо,{248}
Республике великой
Отныне ясно все.
Ваш заговор не удался бесчестный:
Народ пытались вы продать,
Обманом нас хотели взять,
Но ваши козни нам известны.
Напрасно в тишине
Вы растирали яды.
Раскрылась всей стране
Измена ваша, гады!
Кто был подкуплен кошельком
И ложью обещанья,
С опущенным челом
Приносит покаянье.
Вы гнусно развращали
Деньгами бедняков,
Чтоб те позабывали
Обет великих слов.
Ах, опасайтесь ныне мести:
Они на вас глядят,
А если идол не на месте —
Ему уж не кадят.
Лакеи королей,
Рожденные их тенью,
Сознайтесь же скорей
В своем злоумышленьи.
«Чем грешен? — говорит Бюзо.{249} —
За короля бы билась шпага,
Но это было б все
Для общего же блага».
Усевшийся на мель
Бриссо твердит, взволнован:
«Мой лондонский отель
Все не омеблирован.
«Как! мне изгнание готово?
Свергал я короля,
Но если вправду, для
Того, чтоб взять другого».
Бывало, разольется
О доблести Петион,
Теперь же сознается,
Что заговорщик он.
«Для всех нас извиненье то же:
Свобода нам близка,
Но все же не дороже;
Конечно, кошелька».
Иснар{250} велеречивый,
Великий жрец Фошэ,{251}
Горса,{252} всегда учтивый,
И честный Гюадэ{253} —
Твердят все разом: «Виноваты:
Когда б не сорвалось,
Под выстрелов раскаты
Все б к чорту унеслось».
Внимая грозный крик,
Являются бандиты.
Как жалок в этот миг
Рабо,{254} их вождь сердитый.
«Я нанялся, — лепечет он, —
И должен был работать,
Нуждою понужден
И жаждой заработать».
Благодаренье вам,
Отважным монтаньярам,
Разоблачившим нам
Тех, кто грозил пожаром.
На вас устремлено
Отныне упованье,
Чтоб было свершено
Злодеям воздаянье.
Перев. М. Травчетова
Расстрел англичанами экипажа французского судна «Модест» в генуэзском порту 5 октября 1793 г. С гравюры П.-Г. Берто по рис. Озана
123
Дворянство патриота{255}
Наш патриот, природы сын желанный,
Стал ныне горд, и герб заводит он:
Как щит златой, показывает раны, —
Их дал ему Жеммап, их дал Тулон.{256}
Достаток свой и силы необъятность
Он в честный труд, в любовь к нему кладет.
Лишь доблести — здесь грамоты на знатность.
Везде — он сам, и предки здесь не в счет.
В былые дни — напрасный труд природе,
Коль гением рожден простолюдин:
Он рос в глуши, в забвеньи и невзгоде, —
Беда ему, — ведь он не дворянин!
Лишь тем, кого шелками пеленали,
Вся эта чушь понравиться могла.
Но нынче мы их всех к чертям послали
И говорим: лишь гению хвала!
Перев. Л. Остроумова
124
Санкюлот{257}
Наш санкюлот неутомимо
Поет в честь родины любимой,
Наш санкюлот, лихой солдат,
Всегда итти на приступ рад.
Наш санкюлот без промедления
Исполнит долг в пылу сраженья,
И радостно в нем сердце бьет,
Когда свободу он поет.
Умеренный вопит — и страстно, —
О том, что быть в бою опасно,
Что он всегда солдат плохой,
Что нет в нем пользы никакой,
Что амуниция стесняет,
Что он команд не понимает,
Что не умеет он стрелять
И что глухим боится стать.
Закон гласит — без возражений
Итти ты должен в дым сражений.
А он: «Сражаться? Честь страны?
Мешают мне мои штаны.
Пускай бегут — они смелее —
Мои крестьяне и лакеи,
А мне в такую свалку лезть
Дворянская мешает честь».
О, эгоист, достойный плети,
Ты только тем и жил на свете,
Что слово «честь», — лишь им гордясь, —
Затаптывал беспечно в грязь.
Иди загладить преступленье
Со всеми нами в дым сраженья,
А если все же не пойдешь,
То шеей угодишь под нож.{258}
Вином Республику мы славим
И пить умеренных заставим,
Весельем уши им заткнем.
Живет свобода. Мы живем!
Свободной родины цветенье —
Вот санкюлота вдохновенье.
И за столом и в битве злой
Свобода! — клич наш боевой.
Перев. Вс. Рождественского
125
Гимн Разуму{259}
(Декабрь 1793 г.) Сочинение гражданина ГретриО ты, кого мы, не краснея,
Отныне можем обожать,
Верховный Разум, от злодея
Не раз тебе пришлось стонать.
Стань повелителем над нами,
Несправедливости рассей;
Владея женскими сердцами,
Любовь к порядку в них пролей.
Пусть пред тобою исчезают
Все суеверия с земли.
Везде характер твой узнают,
Где отблески луча легли.
Бич короля и суевера,
С свободою соединясь,
Будь нашей пламенною верой,
Что гордостью твоей зажглась.
Дары прекрасные природы
Ты справедливо подели.
Рутина, правившая годы,
Пускай рассеется в пыли.
Чтоб алтари твои горели,
Республиканцами детей
Воспитывай ты с колыбели,
И будет житься им светлей.
Перев. М. Травчетова
126
Куплеты кюрэ, женившегося на молодой монашенке{260}
Благой отец, надежный друг
И кормчий деревушки,
Я был примернейший пастух, —
Ах! — только без пастушки.
Но кодекс новый под конец
Меня безумству предал, —
И я из всех своих овец
Вкуснейшую отведал.
Перев. Л. Остроумова
Казнь 21 депутата Жиронды 31 октября 1793 г. С гравюры Ж. Дюплесси-Берто и П.-Г. Берто по рис. Ж. Дюплесси-Берто
127
Поповское отродье{261}
Уж не будет исповедник
Отвращать от нас детей,
Не служить попам обедни,
Не обманывать людей!
Свобода, ты пришла,
Веселье принесла.
Страна,
Довольством ты полна.
Мы без лишних слов
Выпьем за попов,
Выпьем за здоровье всех попов!
Обольщать в исповедальне
Девочек они могли, —
Нет, не для поповской спальни
Наши девочки росли!
Ударим же дружней
Сегодня на ханжей!
Страна,
Ты отомстить должна!
Мы без лишних слов
Выпьем за попов,
Выпьем за здоровье всех попов!
Перев. М. Казмичева
128
Ненужность духовенства{262}
Сочинение ПиисаСвятой отец, мы в наши годы
Лишились культа твоего,
Но в чувствах матери Природы
Не изменилось ничего.
Чтоб бога петь, души отраду,
И благодарным быть вполне,
Достаточно лишь сердца мне, —
Священника ж совсем не надо!
Религиозных заблуждений
Ты жертва слабая, о мать!
Зачем твой взор печалят тени
И слезы хочешь ты ронять?
Об исповеднике ль досада,
К нему ль взываешь ты во сне?
Не лучше ль пасть на грудь ко мне?
Тебе священника не надо!
Моя жена! Моя подруга,
Я не учу тебя, прости!
Домашнего заботы круга
Сама умеешь ты вести.
Но в темной церкви, за оградой
О чем ты шепчешь в тишине?
Нет, исповедуйся лишь мне, —
Тебе священника не надо!
О сын, о дочь моя, в науке
Аббат-наставник — это яд.
Я не отдам вас в эти руки,
Я сам воспитывать вас рад.
Чтоб в знаньи вас ждала награда,
Чтоб честь вам преподать вполне,
Достаточно лишь сердца мне, —
Священника ж совсем не надо!
Вас, обитателей деревни,
Работников моей страны,
Обманывал обычай древний,
Но подождите до весны,
Придет цветенье винограда,
Злак всколосится по весне,
И запоют по всей стране:
«Для жатв священника не надо!»
Я — человек, и человечье
Не чуждо мне. А если здесь
Голодные я слышу речи
И кто-то просит пить и есть,
Не отведу смущенно взгляда,
Все дам, чтоб был он сыт вполне.
Советчик только сердце мне —
Ему священника не надо!
Взгляни на тонкого аббата,
На доктора судейских прав,
Они, смутясь, бегут куда-то,
Израненного увидав.
Один пастух, оставив стадо,
Спешит на помощь в тишине.
Судье с попом в моей стране,
Как видно, жалости не надо!
Отродье церкви, чья свобода
Лишь в том, чтоб жирно есть и пить,
Хотите нынче от народа
Грехов прощенье получить?
С оружием в рядах отряда,
Служа Республике вполне,
Сражайтесь с нами на войне.
Священства вашего не надо!
К чему псалмы нам и молитвы?
Мы все с солдатами поем.
Но вам докучен грохот битвы,
Церковники, в быту своем.
Чтоб гнать тиранов без пощады,
Свободой жить в родной стране,
Душа у нас встает в огне, —
И нам священников не надо!
Свобода! Клич свой вдохновенный —
Равенство, — вывела ты в свет.
А за Равенством неизменно
И Братство шествует вослед.
Всю троицу, так мил для взгляда,
Трехцветный флаг заменит мне;
Его ль не чтят по всей стране, —
А с ним священников не надо!
Так вот, когда в тени могилы
Забудусь я последним сном,
Друзья, заройте труп остылый
У светлой липы под холмом.
Пусть бук шумит вверху прохладой
И людям шепчет обо мне:
«Здесь тот схоронен в тишине,
Кому священника не надо!»
Перев. Вс. Рождественского
129
Литейщики Республики{263}
(1793 г.)Литейщикам в земле французской
Житье отменное, друзья!
В финансовой системе узкой
Они не меньше, чем судья.
Одни умеют без изъяна
Лить пушки из колоколов,
Другим из нашего кармана
Приятно выудить улов.
Бросая в печь посуду бога
И серебро дворян былых,
Они кружков блестящих много
Родили — с цифрой «пять» на них.
Кружки звенят у всех в кармане,
Не видит их один народ;
Литейщик за его старанья
Ему лишь медный грош дает.
Но вместе с ядрами для пушек
Из бронзы льются и сердца.
Народ льет слезы — только слушай!
Он разорен — и до конца.
Литейщики бесчеловечны;
Стенаний наших не любя,
В игре, в вине, в делах сердечных
Они расплавили себя.
Для блага родины бы надо
Законодателям сейчас
Закрыть литейни и от яда
Спасти, пока не поздно, нас.
Пророком быть не надо мне,
Чтоб предсказать тот вред, который
Несут литейщики стране.
Коль нам они затянут узы,
Соседи наши там и тут,
Подобно Польше, вас, французы,
На части скоро раздерут.
Пусть богачи, насколько могут,
Клянут народный произвол —
Нам только короли помогут
Швырнуть литейщиков в котел!
Перев. Вс. Рождественского
130
Сдача Тулона{264}
Вчера, Отечеству на срам,
Весь город отдан был врагам.
Сидели англичане там,
С высоких стен грозились нам.
А нынче — кто бы ждал, —
В Тулоне, стар и мал,
Все пляшут карманьолу
Под гул и гром,
Под гул и гром!
Все пляшут карманьолу
Под пушек гул и гром!
Чтоб этих башен гордый ряд
Французам не отдать назад,
Испанцы ждали, говорят,
От папы римского солдат.
Назойливых гостей
Мы встретим без затей —
Веселой карманьолой
Под гул и гром,
Под гул и гром!
Веселой карманьолой
Под пушек гул и гром!
У англичан отважный вид,
Когда их полк от нас бежит!
Бедняги потеряли стыд:
Что делать! так сам бог велит.
Придется, знать, и нам
За ними по пятам
Погнаться с карманьолой —
Под гул и гром,
Под гул и гром!
Погнаться с карманьолой
Под пушек гул и гром!
Конец насилью — тут и там!
Настало время всем рабам
Притти с оружьем к королям —
Чтоб им воздать по их делам!
Пока их корабли
В пучину не ушли —
Плясать там карманьолу!
Под гул и гром,
Под гул и гром!
Плясать там карманьолу
Под пушек гул и гром!
Перев. А. Кочеткова
Казнь парижского епископа Гобеля, Эбера, Винсента, Шометта и др. 14 марта 1794 г. С гравюры Ж. Дюплесси-Берто и П.-Г. Берто по рис. Ж. Дюплесси-Берто
131
Народные куплеты{265}
Сочинены гражданином Пиис во II год РеспубликиС тех пор, как занят был Тулон,{266}
Реляции со всех сторон
Идут, вы знаете, какие;
Вы их читали, день за днем:
Ландау, Виссембург потом,{267} —
Я расскажу вам про другие.
От Шпейера{268} отбитый враг
Нам, убегая второпях,
Готовил мины, да какие!
Солдаты вольности смогли
Задуть и эти фитили,
Как задували все другие.
Разя штыками на бегу,
Они спешат вослед врагу,
И вот сердца у них какие:
Кто раненый упал в снега,
Бранится тот, что он врага
Настичь не может, как другие.
Полки испанцев, англичан
И немцев, вас послал тиран, —
Что сделают полки такие?
Мы вам покажем, что союз
С победой заключил француз,
За этой вслед слетят другие!
Перев. М. Казмичева
132
Гора{269}
Сочинение гражданина ГарликураУ каждого есть выбор свой:
Гонись за счастьем на просторе.
Кто любит жить в полях весной,
Кто смело плавать в бурном море,
Кто дружен с шумом городов,
Кто с деревенской тишиною,
Кто враг долин, кто друг лесов,
А я довольствуюсь Горою.
Вот благодетельный ручей,
Не задержать его полета —
И что ему всего вредней?
Одно коварное Болото.{270}
Оно в ручье разводит грязь —
Меж тем как без него весною
Ручей бежит себе, смеясь,
Рожденный снежною Горою.
Возносит добродетель нас,
Порок несет нам униженье —
И с ним мы ползаем подчас,
Тогда как ввысь уводит гений.
Восходит на Парнас поэт,
Чтоб славой обладать земною.
Бог вкуса и ума свой свет
Дает лишь тем, кто шел Горою.
Когда господь хотел вещать
Закон свой благостный еврею
И правила для жизни дать,
Чтоб мудростью он жил своею,
Ему явился в блеске он,
Окутан тучей грозовою,
И свой божественный закон
Сказал, сверкая над Горою.
Перев. Вс. Рождественского
133
Романс Н. Монжурдена{271}
бывшего командира батальона секции ПуасоньерУж близок миг, несущий гибель мне,
Уж бьют часы, и слышен голос ночи,
Спокоен я, и в грозной тишине
Пред гибелью не опускаю очи.
Я гибну, полон веры, тверд и прям,
Я расстаюсь с подругою моею.
В своем вдовстве она верна слезам —
Ах, я теперь о жизни сожалею.
Зажжется день — для взора моего
Уйдет навек краса твоя живая,
Твои глаза, — которым все мертво, —
Меня проводят, слезы проливая.
Коснулась смерть меня рукой своей,
И я в твоих объятьях леденею.
К тебе уж не прижаться мне нежней.
Ах! Я теперь о жизни сожалею.
Все девять лет я счастлив был вполне,
Судьба меня так щедро одарила.
Не плачь, подруга, долго обо мне —
Ты молода, другим ты будешь милой.
Другой супруг, счастливый в свой черед,
Тебя назвав подругою своею,
Тебе и мир и счастье принесет —
И я уже о жизни не жалею.
Я облечу влюбленною мечтой
Места, где счастливы с тобой мы были,
И, словно сон, промчится предо мной
Все то, что нежно мы с тобой любили.
Ах! Пусть еще счастливая любовь
Встречается с подругою моею,
Ее цветами осыпая вновь, —
О жизни я теперь уж не жалею.
Пусть тот удар, что завтра ждет меня,
Переживет достойно мать родная,
Пускай отец, судьбины не кляня,
Пребудет твердым, сына провожая,
Не оставляй их в горести такой
Отзывчивою помощью своею,
Ты им во всем напомнишь облик мой —
И я уже о жизни не жалею.
Я скоро навсегда покину вас.
Прощайте, песни с вольными пирами,
И пыл речей и наслаждений час,
С какой печалью расстаюсь я с вами!
Едва блеснет заря навстречу дню,
Меня свезут они в телеге длинной
На площадь, где я голову склоню
Под лезвие холодной гильотины.
Друзья, которых вижу я кругом,
Не плачьте, на смерть друга провожая:
В тот грозный век, в котором мы живем,
Нас всех, быть может, ждет судьба такая.
В своем весельи, в дружеских пирах
Припомните, как ликовал я с вами.
Хранили мы огонь в своих речах
И долу не склонялись головами.
Когда меня чрез город повезут,
По приказанию Фукье-Тенвиля,{272}
Глазеть мне вслед парижский будет люд
На улицах средь грохота и пыли,
Как будто бы вот эта смерть моя
Крепит его победную свободу,
И расплачусь своею кровью я
Народному неистовству в угоду.
Перев. Вс. Рождественского
134
Гимн селитре{273}
Дрожите, деспоты! Вот порох
Для ваших башен и палат.
Его разрывы — скоро, скоро
Всю вашу мощь испепелят!
Дрожите: час настал!
Что гордый скипетр, что корона!
Спасенья нет, —
Когда на вас жерло
Наведем.
На золотой твердыне трона
Мы вас, чудовища, найдем!
И ты, и ты, кто волей злобы
Отвека проклятых владык
Из глубины земной утробы
На гибель смертному возник, —
О, порох огневой!
Теперь служи земному благу.
Самой свободой
Ты вырван, наконец,
Из оков.
Пылай — и укрепляй отвагу
Ее Республики сынов!
От злого рабства не впервые
Освободи французский край!
Над чудищами тирании
Победу скорую нам дай!
Орудье смерти, вой,
Ломая камень их оплотов,
Чтоб хищников
Кровавых — смерть
Унесла!
Чтоб канонада санкюлотов
Испепелила их дотла!
Перев. А. Кочеткова
135
Куплеты патриотов Сент-Антуанского предместья{274}
Сочинение гражданина РадэЗлую клику тирании,
Нам грозившую бедой,
Скрыли башни вековые
В ненавистный камень свой.
Но рука народной мести
Их на гибель обрекла.
И — обломки лишь на месте,
Где Бастилия была!
Здесь, в предместьи Сент-Антуана,
Нам Свобода рождена,
Божество родного стана,
Дар наследный наш — она!
Сестры — Мудрость и Отвага —
Охраняют юный век,
Чтоб взрастала — нам на благо
И не старилась вовек!
Перев. А. Кочеткова
136
Жалоба папаши Дюшена{275}
Сочинение Ж.-Ж. ДюссоНебо! в дивнейшую эру
Он был мастером речей.
Почему ж превысил меру
Славный продавец печей?
Говорят, что в темном склепе
Звал он в заговор друзей
И, чтоб все повергнуть в пепел,
Раздувал огонь печей.
Говорят, что англичане,
Нас считая за чижей,
Посылали уголь в чане
Для топимых им печей.
Чтобы было веселее
Привиденьям королей,
Им готовилась Вандея
На углях его печей.
Но Фукье-Тенвиль{276} все трубы
Отыскал в один из дней,
По которым Питту{277} любо
Было дуть в огонь печей.
Так Фукье, всегда блуждая,
Понял заговор ясней
И сказал: «Игра плохая
При таком огне печей».
Неужели же не знает
Славный из учителей,
Что по ветру нос сгибают
При таком огне печей?
Кто ж изменнику поможет?
Безразличен мне злодей.
Унаследует, быть может,
Нация огонь печей!
Перев. М. Травчетова
Праздник Верховного существа 8 июня 1794 г. С гравюры Ж. Дюплесси-Берто и П.-Г. Берто по рис. Ж. Дюплесси-Берто
137
Битва при Флерюсе{278}
Сочинение гражданина Фабр-ОливэНапрасно вы, деспоты мира,
На нас обратились войной!
Повсюду — во прахе порфира,
Победа — за нашей страной.
Враги исступленные! Скоро
Вы встретите смерти зарю.
На поле военном Флерю
Наказана злобная свора!
К оружью, граждане!
Не кончен наш поход!
Вперед!
За боем бой!
Ты победишь, народ!
Увидели вы, Пиренеи,
Как пал обессиленный враг.
Теперь боевые трофеи
На двух мы сбираем морях.
Напавшая с севера стая
Английских трусливых убийц
И войско с немецких границ —
Бежали, убитых считая…
К оружью, граждане!
Не кончен наш поход!
Вперед!
За боем бой!
Ты победишь, народ!
Не сломим железного шага,
Республика крепнет в боях.
Ведь судьбы всемирного блага
У Франции нынче в руках.
На гордые наши законы
Тираны восстали войной, —
Но нрав у народов иной:
Он в прах опрокинет их троны
К оружью, граждане!
Не кончен наш поход! Вперед!
За боем бой!
Ты победишь, народ!
Перев. А. Кочеткова
138
Перманентная гильотина{279}
Депутат наш Гильотен
Знает медицину
И слабительным затем
Предписал машину —
Очистить Францию скорей
От подозрительных людей…
Гильотина, веселей,
Эй, на гильотину!
От измен и грабежа
Лучше карантина,
Чтоб изменник не сбежал,
Скрыв свой герб картинный, —
Вот для того и создана,
Как средство верное, она, —
Эта гильотина!
Кто плетет и ночь и день
Козней паутину,
Получает тот мигрень
И мурашки в спину. —
Чтоб вылечить этих господ,
Их всех придется в свой черед
Послать на гильотину!
Франция изгнала вон
Сброд дворян старинный,
Старый строй разбит, сметен
И лежит руиной;
Но для дворян оставлен все ж
Вместо привилегий — нож
Острый гильотины!
Силятся они сейчас —
Тщетно без причины —
Разделить войною нас
На две половины.
А мы пошлем всю эту знать
Благородно умирать
На гильотину!
Ведь с десятого{280} и так
Нам немало дела,
И, чумы страшнее, враг
Строит козни смело, —
Промашки только не давай,
Работать не переставай,
Машина, эй, живей!
Перев. М. Зенкевича
139
Куплеты{281}
спетые на братской пирушке гражданином X. Краса-гильотина,
Умея пленять,
Влечет своей миной
И мелочь и знать.
Так что?
Плохого в том нет ничего.
Сеньерам и принцам
Смеется она
И машет гостинцем
Потом буржуа.
Так что?
Плохого в том нет ничего.
Теряя короны
И митры свои,
К прекрасной влюбленно
Ползут в забытьи.
Так что?
Плохого в том нет ничего.
Омоет измену
Под ней депутат,
И после на смену
Влезает аббат.
Так что?
Плохого в том нет ничего.
Торговцы жаднее,
Чем черви земли,
К ней, страшно бледнея,
На грудь прилегли.
Так что?
Плохого в том нет ничего.
И пьяница даже
Волочится к ней,
Парадно наряжен
В последний из дней.
Так что?
Плохого в том нет ничего.
Перев. М. Травчетова
Один из революционных комитетов в эпоху террора. С гравюры П.-Г. Берто и Малано по рис. Фрагонара-сына
140
Песнь сующих голову в окошко гильотины{282}
Сочинение ЛадрэКичитесь вы: ваш знатен род,
Для вас все санкюлоты —
Разбойники и подлый сброд,
Но ваши все оплоты
Их добродетель разнесла.
И чтоб не сеяли вы зла,
Вас всех не без причины,
Маркиз и герцог, граф, барон,
Последовать зовет Бурбон
Башкой в окошко гильотины!
Как у пажей, у вас игра
Все в этикет, в приличья.
Мы вас отправим прямо в рай,
По старому обычью.
Посмейтесь, уходя во мрак,
В телеге, пятясь точно рак,
Испуганней скотины.
По лесенке наверх, вперед!
Теперь смеяться ваш черед!
Башкой в окошко гильотины!
Перев. М. Зенкевича
141
Песнь котла{283}
Хотите знать, мои друзья,
Чему так рады — вы и я?
Лишь тот хорош обед,
Где чванству места нет.
Садитесь к общей чашке!
Все на зов!
Все на зов!
Садитесь к общей чашке!
Все на зов! на звон котлов!
Ни фраз, ни светских пустяков!
Связала дружба едоков.
А в братстве, ей же ей,
Живется веселей.
Садитесь к общей чашке! и т. д.
Обеды чинные — к чертям!
От скуки сдохнуть можно там…
Не надо тонких блюд,
Что в хрустале несут!
Садитесь к общей чашке! и т. д.
Когда в красотку кто влюблен
И стал дружком, — уж верно он
Не светский ротозей,
А тот, кто вместе с ней
Садился к общей чашке! и т. д.
А отчего, скажите, Рим
Поверг весь мир к ногам своим?
Поверг он оттого,
Что воины его
Садились к общей чашке! и т. д.
Поменьше карфагенян чтут:
Им был при Капуе капут.
И суд над ними прав:
Размякли, перестав
Садиться к общей чашке! и т. д.
И сами короли порой,
Кончая пленом свой разбой,
Завистливо глядят,
Как вражеский солдат
Садится к общей чашке! и т. д.
Ах! если бы проснулся вдруг
У всех народов — общий дух!
Друг другу глотки грызть
Не стали б, а сошлись
Все вместе, к общей чашке! и т. д.
Не будь французы вы и я,
Коль клятвы не дадим, друзья:
Быть вместе до конца!
Вверх ложки и сердца!
Республике привет!
Все на зов!
Все на зов!
Республике привет!
Все на зов! на пушек зов!
Перев. А. Кочеткова
142
Революционные куплеты{284}
7 термидора II года Французской республики (25 июля 1794 г.) Сочинение К. ГофманаВрагам пощады нет сегодня!
Предателей своей страны
Мы тотчас в пекло преисподней
Послать без жалости должны.
Пускай дает глупец смущенный
Великодушия обет —
Вернуться может побежденный,
А мертвецам возврата нет.
Чтоб вырвать с корнем род проклятый
Изменников и палачей,
Обрушим тяжкий меч расплаты
На женщин их и на детей.
Пусть не приводят нас в смущенье
Их слезы, вопли, жалкий бред —
Сын за отца хранит отмщенье, —
У мертвых сил для мести нет.
Пускай противятся — солдаты
Разгрому предадут дома,
Пусть хлеб сжигают в час расплаты —
Их ждет голодная зима.
Нам облегчить их не мешало б
И всех на тот отправить свет.
И от живых довольно жалоб,
У мертвых — жалоб вовсе нет.
Перев. Вс. Рождественского
143
Куплеты об опасности отечеству{285}
в ночь с 9 на 10 термидора Сочинение ПерсонаФранцузы, все в строй!
Все встанем Горой!
Дрожи, измена злая!
Кинжала удар
Снесет монтаньяр,
Отечество спасая!
Не спать, друзья!
Чтоб каждый знал,
Внимая адскому набату:
Убийца подает сигнал,
Во сне подкрадываясь к брату.
Французы, все в строй! и т. д.
Не мы ль, друзья, за троном трон
Сломили пламенной лавиной?
Как? Миром признанный закон
Осмеян будет Катилиной?
Французы, все в строй! и т. д.
Республика! не ты ль клялась
Казнить измену без пощады?
В руках народа нынче власть —
Иных властей ему не надо!
Французы, все в строй! и т. д.
Под лживой маской, там и тут,
Предательство гнездится змеем…
Говоруны нам не солгут, —
Мы в их сердцах читать умеем.
Французы, все в строй! и т. д.
Страна, где властвует народ,
Одним лишь скреплена устоем:
Друзья! Конвент нас в бой ведет, —
На нем Республику мы строим!
Французы, все в строй!
Все встанем Горой!
Дрожи, измена злая!
Кинжала удар
Снесет монтаньяр,
Отечество спасая!
Перев. А. Кочеткова
V ТЕРМИДОРИАНСКАЯ РЕАКЦИЯ И ДИРЕКТОРИЯ
144
Заговор, затеянный Робеспьером и его сообщниками{286}
Робеспьер был осужден,
Гильотине обречен.
Вел он нас своею речью
К нищете, к бесчеловечью.
Приговор наш — по всему —
Не понравился ему.
Робеспьер злодеем был
И тиранам он служил.
Принял он за преступленья
Головы отсекновенье.
Ах! Прекрасно обучен
Головы рубить Сансон!{287}
Робеспьер, Сен-Жюст, Кутон{288} —
Вот кому Конвент вручен.
Но отступникам закона
Захотелось власти, трона.
Чтобы правду им внушить
Надо их укоротить.
Анрио{289} — наш генерал,
Лишь тревогу услыхал,
Дал приказ трубить для сбора,
Чтоб спасти всю эту свору,
И пустился наутек,
Но от нас уйти не мог.
И Флерьо,{290} парижский мэр,
В том найти бы мог пример
Для спасения тирана.
Нам он смерть готовил рьяно,
Но и сам был нами он
Bo-время разоблачен.
Бывший президент Дюма{291} —
Исполнительность сама, —
Выполняя наблюдение,
Наше общее спасенье
Испытанью подвергал,
Но и сам в тюрьму попал.
Робеспьер, как только мог,
Всю страну к лишенью влек,
Но, хотя всесильным слыл, —
Укорочен нами был.
Перев. Вс. Рождественского
145
Санкюлотина{292}
(К суду над подлым Робеспьером)Ага! Попался, наконец,
Палач неутомимый!
Ага! Попался, наконец,
В цепь собственных колец.
Не Катилину ль превзошел
Он, как восточный деспот, зол?
Ага! Попался, наконец,
Он, Роберт-Дьявол мнимый,
Ага! Попался, наконец,
В цепь собственных колец.
Какое счастье, что подлец,
К нам подъезжавший, как отец,
Найдет заслуженный конец!
Его характер нестерпимый
Не понял лишь глупец.
Ага! Попался, наконец,
Палач неутомимый!
Ага! Попался, наконец,
В цепь собственных колец.
Какое счастие для нас,
Что обнаружилась измена!
Какое счастие для нас,
Что над злодеем пробил час!
Сквозь добродетельнейший газ
Злоумышленье видит глаз.
Какое счастие для нас,
Что наступила перемена!
Какое счастие для нас,
Что обнаружилась измена!
В стране отрава разлилась.
Под звук обманчивых речей
Французы бились горячей
За родину бессменно,
Но были жертвой палачей.
Какое счастие для нас,
Что обнаружилась измена!
Какое счастие для нас,
Что над злодеем пробил час!
Перев. М. Травчетова
146
Песнь{293}
Сыны Республики своей,
Друзья законов и людей,
Присяге нашей не изменим!
Мы дали пламенный обет —
Избавить от тиранов свет, —
Но пусть закон повелевает!
А! Чудища! А! Воронье!
А! Тигры, хищное зверье,
Запляшете вы карманьолу!
Наш край стонал от палачей.
И бедняков и богачей
Они терзали в трибуналах.
Не зная чести и стыда,
Они казнили без суда,
Невинным глотки зажимая…
А! Чудища! А! Воронье!
А! Тигры, хищное зверье,
Запляшете вы карманьолу!
Здесь каждый областной судья
Был, словно сытая свинья,
Раздут невежеством и злобой.
Бедняк-рабочий перед ним
Весь трепетал — и был гоним,
Как мавр, в отечестве любезном…
А! Чудища! А! Воронье!
А! Тигры, хищное зверье,
Запляшете вы карманьолу!
Здесь лжедоносчик с давних пор
И ловкий плут и просто вор, —
Всяк звался честным патриотом,
Всяк друга был предать готов,
Всяк притеснял сирот и вдов,
Ни старых не щадя, ни малых…
А! Чудища! А! Воронье!
А! Тигры, хищное зверье,
Запляшете вы карманьолу!
Жестокий взор и грубый слух
Был к мукам слеп и к воплям глух.
От них никто не знал пощады.
Привыкли кровь людскую лить,
Привыкли кровь людскую пить,
В науке страха костенея.
А! Чудища! А! Воронье!
А! Тигры, хищное зверье,
Запляшете вы карманьолу!
По отдаленным деревням
Они, врываясь к беднякам,
Охотились за овощами.
И, не жалея звонких слов,
Улещивали простаков,
Чтоб лучше выманить добычу.
А! Чудища! А! Воронье!
А! Тигры, хищное зверье,
Запляшете вы карманьолу!
Закон процедит всех людей:
Кто чист, кто жертва, кто злодей,
Он без ошибки установит.
Всем будет беспристрастный суд,
Враги народа понесут
Давно заслуженную кару.
А! Чудища! А! Воронье!
А! Тигры, хищное зверье,
Запляшете вы карманьолу!
Кругом расставлены силки,
От нашей мстительной руки
Никто укрыться не сумеет.
Дантон, Сен-Жюст и Робеспьер{294} —
Народу нашему пример,
Как болтунов карает время.
А! Чудища! А! Воронье!
А! Тигры, хищное зверье,
Они сплясали карманьолу!
Перев. А. Кочеткова
Закрытие клуба якобинцев в ночь с 27 на 28 июля 1794 г. (с 9 на 10 термидора II года). С гравюры Ж. Дюплесси-Берто и Малано по рис. Ж. Дюплесси-Берто
147
Новая песнь{295}
Прочь интриганов! Всех под суд,
Кто франки честные гребут
С французских патриотов.
Бывало, выставляли зад,
А нынче шелком шелестят,
Ограбив патриотов.
Народ! Разбойников лови,
Чьи руки вымыты в крови
Достойных патриотов.
Не зная гнусностям числа,
Они ограбили дотла
Несчастных патриотов.
На лесть, на подкуп и обман
Готовы, — чтоб набить карман
Деньгами патриотов.
Пролита кровь, разрушен дом,
Давно уж ходят босиком
Детишки патриотов.
Забыли счет кровавых дел,
Оставив слезы лишь в удел
Нам, добрым патриотам.
Забрали жатву всю сполна,
Не дав ни одного зерна
Нам, бедным патриотам.
И сам божественный закон
Их грязной лапой осквернен…
Беда нам, патриоты!
Из лучших храмовых шелков
Себе камзолов и штанов
Нашили санкюлоты.
Доверие Конвенту! С ним
Мы наши силы обновим.
Долой лжепатриотов!
Угаснут ненависть и страх —
И воцарится мир в сердцах
Всех честных патриотов.
Перев. А. Кочеткова
148
Пробуждение народа против террористов{296}
Сочинение Л.-M. СуригерНарод французский, равнодушно
Тебе ли видеть, чтя любовь,
Как, преступлению послушна,
Теперь повсюду льется кровь?
Тебе ли зреть без содроганья,
Как сонм убийц и палачей
Струит тлетворное дыханье
На всех живых в стране твоей!
Зачем же медлишь ты сегодня,
Самовластительный народ?
Низвергни в пекло преисподней
Всех тех, кто кровь людскую пьет.
Жрецам насилья — воздаянье!
Мы истребим их гнусный род.
Дели со мной негодованье,
Злодей пощады не найдет.
Всю ненависть и все презренье
Тому, кто нашей кровью пьян,
Кто носит в душах преступленье,
Кому один закон — тиран!
А вы, невинные, тенями
Сошедшие под вечный свод,
Спокойно спите — пред врагами
Отмщенье ужасом встает.
Уже дрожит их род лукавый
И в ужасе сдается нам,
А если кто бежит, кровавый,
Того находят по следам.
Мы над невинным вашим гробом
Клянемся родину спасти
И всех жрецов насилья, злобы
Отмщенью в жертву принести.
О, представители народа,
Закона верные сыны,
Великий страх врагам свободы
Внушать отныне вы должны.
Так шествуйте стезею славы,
Священные отныне нам,
И примет всех вас величавый
Бессмертия и чести храм!
Перев. Вс. Рождественского
149
Куплеты о Бурбонах{297}
Бурбонов неотмщенный род,
Блуждающий над катакомбой,
Где пролил кровь твою народ!
Излечим боль твоих невзгод
Мы — якобинской гекатомбой!{298}
Француз! врагами угнетен,
Ты стал цареубийцей,
Ты стал богоубийцей.
Стряхни кровавый сон,
Чтоб им воздать сторицей!
Чудовища! Их выслал ад,
Карая землю их руками.
Нас погубить они хотят,
Но их удар вернем назад,
Губителей погубим сами!
Француз! врагами угнетен, и т. д.
Пора вернуть земле покой,
Пора отмстить за преступленье!
Довольно веселился злой.
Пусть, проклят небом и землей,
Идет на вечное мученье!
Француз! врагами угнетен, и т. д.
Кто на врага не поднял меч,
Тот вражьих козней попуститель:
Он хочет в сети нас завлечь.
Спеши предательство отсечь,
Не медли, кровожадный мститель!
Француз! врагами угнетен, и т. д.
На наши головы падут
Невинной крови океаны,
Коль не свершим кровавый суд.
Не сами ль звезды нас зовут
Отмстить за кровь, отмстить за раны?
Француз! врагами угнетен, и т. д.
Лжи и насилия звезда
Погаснет в небе. Горе, горе
Им — без закона и стыда!
Страх возбуждавшие всегда
Его узнают сами вскоре!
Француз! врагами угнетен, и т. д.
Упала с грохотом Гора,{299}
Всю Францию покрыв золою.
В боках — зловонная дыра…
Спеши, покуда сталь остра,
Распотрошить нутро гнилое!
Француз! врагами угнетен,
Ты стал цареубийцей,
Ты стал богоубийцей!
Стряхни кровавый сон,
Чтоб им воздать сторицей!
Перев. А. Кочеткова
Раненый Робеспьер, привезенный в Комитет общественного спасения 28 июля 1794 г. (10 термидора II года). С гравюры Ж. Дюплесси-Берто и П.-Г. Берто по рис. Ж. Дюплесси-Берто
150
Права и обязанности дворянства{300}
Все в упоении твердят
О вольностях гражданства;
Увы, нигде не говорят
О вольностях дворянства.
Возьму один цветок, другой
И их с душой унылой
Дрожащей положу рукой
Над милою могилой.
Спор о пропавших петухах
Затеять с мужиками,
Ходить на красных каблуках
И с красными щеками,
Служить с салфеткой королю{301}
И подтирать без чванства, —
Вот о каких правах скорблю
И вольностях дворянства.
На стеклах вещи рисовать
Из антикварной лавки,
В своем поместьи вековать,
В Версале ждать поправки,
А кредитор войдет едва,
Забыть и спесь, и чванство, —
Вот были некогда права
И вольности дворянства.
Перев. М. Казмичева
151
Народные куплеты{302}
21 плювиоза III года Французской республики (10 февраля) Сочинение гражданина БельмарСвечка стоит франков пять, —
Буду вечно жить с одною.
Не купцы, а благодать:
Больше мне уже не спать
С луною, с луною, с луною!
Я смиренно спину гну,
Труд кончаю с темнотою:
Хоть бы Нация казну
Вдруг пополнила свою
Луною, луною, луною!
У французов нет забот,
Счастье им дано судьбою,
И страшится наш народ
Лишь затмений частых под
Луною, луною, луною.
«Ну и песня!» — с трех сторон
Слышу суд я над собою.
Был бы очень я смущен,
Будь мой сумрак освещен
Луною, луною, луною!
Перев. Л. Остроумова
152
Французский народ — франтам{303}
Толпа насильников трусливых,
Кто богатея с каждым днем,
Трубит повсюду в гимнах лживых
О пробуждении моем!
Заносчивые сателлиты
Вкруг пиршественного стола,
Падите в бездны, что раскрыты
Для вашей наглости и зла!
И ты, народ позолоченный,
Успехом меряющий дни,
Ты — представитель незаконный
Того, кто скрыт от всех в тени.
Кто на границах слышит взрывы,
Со стягом равенства в руках,
Кто потом орошает нивы,
Чтоб ты тщеславился в шелках.
Бесстыдно воющая стая
Лжепрославителей моих!
От преступлений разбухая,
Жирея от деяний злых, —
Иль хочешь скрыться от расплаты
Республиканской болтовней?
Нет, нет! не проведешь меня ты:
Жадна до крови ты людской!
Не потому ли, в буйстве диком,
Для славы якобы моей,
Порочишь ты коварным криком
Вернейших из моих друзей?
Вы, депутаты, кто сумели,
Теснимые со всех сторон,
Вести страну к великой цели
И новый строить ей закон,{304} —
Добавьте к вечной вашей славе
Еще одно из добрых дел:
Господ, кричащих здесь о праве,
К границе двиньте — под обстрел!
Перев. А. Кочеткова
153
Республиканская песнь{305}
Она сидела важно
В густой траве, вдали.
На этот раз отважно
Я подошел к Жюли.
Как свеж ее румянец!
Я придвигался к ней…
«Но ты — республиканец?
Ответь мне поскорей».
«Слыву я патриотом, —
Так прозвучал ответ, —
Пожатье санкюлота
Ты примешь или нет?
Тебе подскажет разум,
Проказница моя!
Не огорчай отказом,
Республиканец — я».
И снова возраженье:
«Но если ты солдат,
Бывал ли ты в сраженьи,
Бывал атакам рад?
Ну, что же ты ответишь?
Не трусил на войне?
Милее всех на свете
Республиканец мне!»
«По чести я отвечу,
Не трепетал в бою,
Кидался прямо в сечу
За родину мою.
Я отражал удары
Моих врагов стократ,
Республиканец ярый,
Республики солдат!»
«Ну, что же, сердце, верно,
Принадлежит тебе!
Будь воином примерным,
Настойчивым в борьбе.
Ты молод, полон силы,
Тебя зовет война!
Республиканцу, милый,
Останусь я верна!»
«За праведное дело
Я кровь свою пролью,
Сражаться буду смело.
Храня любовь твою.
Меня зовет недаром
Победная стезя.
Клянусь, останусь ярым
Республиканцем я».
«Ты никогда в сраженьи
Отваги не теряй.
В прекрасный день весенний
Вернешься в этот край.
В тебе силен недаром
Республиканский дух.
Мы Франции подарим
Республиканцев двух!»
Перев. С. Олендер
154
День 12 жерминаля III года{306}
(Куплеты, исполненные 1 апреля в театре Фавар) Сочинение Лебрен-ТоссаВы, сеятели анархии,
Кем сила террора цвела,
Мечтали вы поля родные
Повергнуть вновь в пучину зла.
Но вам надежда изменила,
Во прахе монтаньяр лежит:
Сената молния{307} сразила
Тебя, бессовестный бандит.
Они мечтали в черных думах
Париж Парижем победить
И на развалинах угрюмых
Преступной хитростью царить.
Но нет, Париж главу подъемлет,
Сенат наш славою покрыт,
И Термидор девятый внемлет
Твоей кончине, злой бандит.
Досель, не ведая сомненья,
Француз был доблестным бойцом;
Ужели скорбное мгновенье
Заставит позабыть о том?
Но разве хлебом в день победный
Нас якобинец одарит?
Нет, эшафот да голод бледный —
Вот милости твои, бандит!
Но пусть, покрытая позором,
Ползет мошенников толпа,
Взывая к смерти тщетным хором,
Под игом жизненным слепа.
Не ведать больше в ярой страсти,
Как водопадом кровь бежит,
И родину не рвать на части —
Вот мука для тебя, бандит!
Сенат высокий, нас лелея,
Твори без страха свой закон!
Ты будешь, победив злодея,
Любовью нашею силен.
Вокруг тебя в огромной зале
Лишь сонм детей твоих стоит.
Им счастье льют твои скрижали,
И перед ними пал бандит.
Перев. Л. Остроумова
155
Карманьола Фукье-Тенвиля{308}
Сочинение ЛадрэФукье-Тенвиль, ты нам грозишь
Гильотинировать Париж:
Так что ж ты нас надул
И брюхо подтянул?
Стройте гильотину
Для палачей,
Стройте гильотину
Для палачей —
Скорей!
Наш лютый зверь готов всегда
Казнить без правды и суда
И старцев, и детей,
И женщин, и парней.
Так стройте гильотину
Для палачей,
Стройте гильотину
Для палачей
Скорей!
Однажды он Флери{309} схватил
И без зазренья засудил:
Он рад точить рога
На личного врага.
Стройте ж гильотину
Для палачей,
Стройте гильотину
Для палачей
Скорей!
Фукье всегда в решеньях скор:
Без всяких следствий — за топор.
И хлоп! — на эшафот
Невинного влечет.
Стройте ж гильотину
Для палачей,
Стройте гильотину
Для палачей
Скорей!
Всех добрых граждан злейший враг,
Крутил он вечно так и сяк,
Чтоб их отправить в морг:
Тогда ему восторг!
Так стройте гильотину
Для палачей,
Стройте гильотину
Для палачей —
Скорей!
Перев. Л. Остроумова
156
Встреча в аду Фукье-Тенвиля с Дантоном и Камиллом Демуленом{310}
ДантонПосмотри-ка, там идет
Братец твой?
Счастлив я на предсказанья:
Он уж двинулся в поход,
Братец твой.
Заслужил к себе вниманье
Братец твой!
Он достоин почитанья,
Братец твой.
Здесь достоин почитанья.
Ба! Фукье{311} сюда спешит.
Братец мой,
Ты давно ли, друг, из дома?
У тебя печальный вид,
Братец мой,
Не печалься, будь как дома,
Братец мой.
Много ты найдешь знакомых.
Братец мой.
Много ты найдешь знакомых.
Чорт возьми! Какой прием,
Братец мой!
Вашу злость убрать нельзя ли?
Хоть и слыл я подлецом,
Братец мой.
Вы мне в том не помогали,
Братец мой,
Да, вы в том не помогали,
Братец мой,
Нет, совсем не помогали.
Проходите поскорей,
Братец мой,
Проходите на расплату.
Будьте, миленький, смелей,
Братец мой.
Внес давно за вас я плату,
Братец мой,
Внес давно за вас я плату,
Братец мой,
Внес давно за вас я плату.{312}
Перев. Вс. Рождественского
Апофеоз Руссо. Перенесение его праха в Пантеон 11 октября 1794 г. С гравюры Жирардэ иП.-Г. Берто по рис. Жирардэ
157
Похоронная песнь{313}
на смерть Ферро, народного представителя, умерщвленного мятежниками в Национальном конвенте 1 прериаля III года Республики (20 мая) Сочинение гражданина Купиньи Ты, мученик святой свободы,
За право и Сенат погибнуть был готов.
Пусть тень священную сии покоят своды,
Услышь отчизны милой зов.
Сраженный сталью нечестивой,
Ты презирал кинжал — убийц твоих позор, —
Но торжество злодейств и анархии облик лживой
Мрачили твой последний взор.
Ликуй же, вольный и спокойный!
Сломила Франция сей ненавистный гнет:
Высокий наш алтарь — поднесь приют достойный
Благих законов и свобод.
Ферро, твое бессмертно дело,
И имя светлое гремит в веках, как медь.
Твоя святая кровь закон запечатлела:
Свершить завет, иль умереть!
Перев. Л. Остроумова
158
Гимн братству{314}
петый в театре Соревнования 20 нивоза IV года Республики (воскресенье 10 января) Сочинение Каммайль-ОбэнаФранцуз, пора! Отчизны грудь
Днесь да согреет ликованье!
Мы можем ныне отдохнуть
От долгой скорби и страданья.
И пусть покой дадут сердцам
Обид былые укоризны:
Воскурим дружбы фимиам
На алтарях святой отчизны.
Люби людей, поборник прав,
И в братстве пребывай отрадном.
Республиканцем бог создав,
Тебя не сделал кровожадным.
Свобод и милости стезя
Всегда едина в этой жизни,
И человечности друзья —
Всегда друзья своей отчизне.
Творя добро для всех людей,
Не все ль равно, как зваться будем?
Республиканец, — титул сей
Принадлежит лишь честным людям.
От Блага Злое отличай
Без страсти и без укоризны,
И нищим братьям помогай —
Сынам простым твоей отчизны.
Но спекулянту — смертный бой:
Он разорить весь край поклялся,
Его бессовестной рукой
Ужасный голод укреплялся.
Он в царстве горя, слез и бед
Торгует длительностью жизни:
Пощады спекулянту нет,
Зане он смерть несет отчизне!
Мы анархистов хитрый сброд
Покроем тяжестью презренья
И роялистов наглый род
Лишим задора, без сомненья.
Одной рукой вельможу бей,
Другой — лишай убийцу жизни:
Прочь якобинцев и царей! —
Сей клич несется по отчизне.
Перев. Л. Остроумова
159
Пленение Шаретта{315}
(23 марта 1796 г.)Француз, воспой победу
И радость пей до дна!
Войны не след бояться,
Окончена она.
Отныне мир в Вандее
Восходит на полях.
Да здравствует Республика!
Шаретт у нас в руках.
Изменник и предатель
Был в плен войсками взят;
Траво{316} стяжал в том славу,
Как доблестный солдат.
И вы, стрелки лихие,
Пройдя сражений дым,
Его труды и славу
Вы разделили с ним.
Шаретт бежать собрался —
Повсюду окружен,
Но при попытке к бегству
Был нами схвачен он.
Лежал на поле битвы
Он в роковой тот час,
Покинутый войсками,
Бегущими от нас.
Стыдишься ты пощады,
Но как бы мог ты ждать,
Что за свои деянья
Ты можешь жизнь стяжать?
Нет, нет, умрешь сейчас же,
И если б был герой,
То все ж на эшафоте
Погиб бы пред толпой.
О, родины предатель,
Ищи свой Альбион,{317}
Бежали англичане,{318}
К нам вход им запрещен.
Когда они хвалились
Итти на нас войной,
Занять французский берег,
То был посул пустой.
Вы, мирные крестьяне,
Трудитесь на полях.
Уж не придет обратно
Тот, кто внушал вам страх.
Вы все — республиканцы,
Всем счастье — с этих пор.
Да здравствует Республика!
Изменникам — позор!
Перев. Вс. Рождественского
160
Новая песнь для предместий{319}
Нужду безмерную узнав,
Народ, лишенный всяких прав,
В смирении страдает;
И одновременно богач,
Кого забыл тогда палач,
Кошель свой набивает.
Распухнувшие от монет,
Не зная ни забот, ни бед,
Обсасывают улей;
А ты, трудящийся народ,
Тебе просовывают в рот
Железные пилюли.
Пусть Гракх, Публикола и Брут
К тебе, как призраки, сойдут
И станут пред тобою.
Трибун отважный, торопись,
Чтоб вновь законы все зажглись
Свободою святою.
О, да! трибун, пора кончать!
Пусть будет Люксембург{320} молчать
И наглая Верона.{321}
Для царства равных не нужны,
Как ни были б они пышны,
Отсвечиванья трона.
Довольно свора богачей
Томит на сборе желудей
Всех жителей фобурга.
Тому, кто в бедности живет,
Не нужен ни вандейский сброд,
Ни тени Люксембурга.
О вы, пекущие декрет,
В огонь, готовящий обед,
Швырните ваши планы!
Пусть ваше творчество молчит!
Сама свобода возвратит
Обилье невозбранно.
Полиция директоров
Для укрепления оков
Писать нам запрещает.
Коль так, пусть каждый среди нас,
Чтоб вольность сызнова зажглась,
Восстанье замышляет.
Двойной совет людей без слов,{322}
Пять жалостных директоров,
Трепещущих пред пикой;
Солдатом сдавлен демократ,
Вот это будет, говорят,
Республикой великой!
Увы! униженный народ,
Что залит кровию, войдет
Свергавшим трон в исторью.
Тебя б я боле не узнал:
Ужели сторожем ты стал,
Чтоб охранять Преторью?{323}
Народ и армия могли,
Соединясь, стереть с земли
Монарха и Бастилью;
Тираны новые, народ
К сердцам солдатским путь найдет,
Неся конец насилью.
Я ожидаю лишь тюрьму
В оплату пенью моему.
Вот что меня терзает;
Но, кто услышит песню, пусть
Ее запомнит наизусть.
Мысль эта утешает.
Перев. М. Травчетова
161
Водевиль{324}
(1796 г.) Сочинение Анж ПитуДля чванства время не пришло,
Мы можем проще сговориться:
Кто взял чужое ремесло,
Тем не мешает подучиться.
Коль делом мы чужим живем,
Коль свинопас стал строить дом,
А башмаки тачать кузнец,
И волки пестовать овец —
То, чорт возьми!
То, чорт возьми!
Плохо кончим мы потом.
Оттого-то за водой,
За водой,
Жак наш — парень с головой —
За водой,
За водой
Со своим бежит ведром,
Со своим бежит ведром.
Вы не послушались меня
И не в свое пустились дело.
Страдает честность день от дня,
И глупость миром овладела.
Котельщик оперы творит,
Извозчик речи говорит,
Актер командует полком,
И заменен скакун ослом.
Ах, чорт возьми!
Ах, чорт возьми!
Все полетело кувырком.
За водой,
За водой,
Жак, прямым ты молодцом,
За водой,
За водой
Бегал с собственным ведром,
Бегал с собственным ведром!
А если власти уж хотят,
Чтоб был их строй народу сладок,
То пусть тотчас же прекратят
В делах французских беспорядок.
Довольно всем сходить с ума.
Пусть строит каменщик дома,
Сапожник штопает башмак,
А плотник знает свой верстак.
Поверьте мне,
Поверьте мне,
Нам надо действовать с умом.
За водой,
За водой
(Жак пример всем лучший в том),
За водой,
За водой
Каждый с собственным ведром,
Дружно, весело, бегом
Мчится с собственным ведром.
Я — так и быть — простить готов
Властям, любителям наживы.
Пусть лишь они без лишних слов
Народ наш сделают счастливым.
Но если всем нам заткнут рот,
Но если хуже все идет,
И уж приказов не сочтешь,
И отнят наш последний грош —
Я буду рад
И очень рад,
Коль смоет гнусный тот разбой
Водой,
Водой, —
Ведь кто повадился ходить
К нам за водой,
К нам за водой,
Тому и голову сломить,
Тому и голову сломить!
Властям я щедро расточал
И красноречье и вниманье,
Но лишь тюрьму я получал
За эти песни в воздаянье.
Кому во всем права даны,
Легко кричать: «Мы все равны» —
Знай набивай себе живот, —
За все расплатится народ.
Я буду рад,
И очень рад,
Коль смоет гнусный тот разбой
Водой,
Водой, —
Ведь кто повадился ходить
К нам за водой,
К нам за водой,
Тому и голову сломить,
Тому и голову сломить.
Перев. Вс. Рождественского
162
Народные куплеты{325}
Сочинение граждан Пикара и ДюваляРассчитывал я возвратиться
Сегодня с почтою в Париж,
Но принужден в тюрьме томиться
И показать надежде шиш.
Как осмотрительность нужна нам,
Хоть вин не чуем за собой.
Мой пост, найдя его желанным,
Пускай возьмет себе любой.
Тот подозрителен молчаньем,
Другой — своею болтовней.
Вот этот — вечным отдыханьем,
А тот — работою сплошной.
Собой опасно любованье;
Зачем в одежде тот сухой?
Соседа губит хохотанье,
Я подозрителен слезой.
Ответ предчувствую я точно:
Благонамеренным на страх
Мошенники изобрели нарочно
Оружие о двух концах.
С пороком биться неуклонно
Вас призывает голос мой,
И опасается закона
Пускай отныне только злой.
Перев. М. Травчетова
Умиротворение Вандеи 1 флореаля III года. С оригинальной гравюры Жирардэ
163
Песнь на открытие дорожных работ{326}
в департаменте Сены 25 вентоза VI года Французской республикиДрузья коммерции родной,
Мы выстроим дороги!
Торговлю Англии — долой!
Швырнем ее под ноги!
И, как солдаты на войне,
Все силы отдадим стране.
Шел гордый Рим
Путем своим
К победам величавым:
Отныне будь
Французов путь
Большой дорогой Славы.
Германцев страх, народ-герой,
К Георгу{327} будем строги!
Чрез Апеннины путь открой, —
Прокладывай дороги, —
Дороги, где меж вечных скал
Промчится новый Ганнибал.
Шел гордый Рим и т. д.
Нам цизальпинец{328} очень рад,
Он Пия{329} зрит в тревоге:
Обнимет нас, как брата брат, —
Проложим мы дороги.
Сыны Свободы там и тут
Друзей во Франции найдут.
Шел гордый Рим и т. д.
Вот грозный Жерминаль придет,
И ляжет Питт{330} на дроги.
О, конституция, — вперед!
Мы выстроим дороги.
Пусть анархист на них падет,
И роялист конец найдет!
Шел гордый Рим
Путем своим
К победам величавым.
Отныне будь
Французов путь
Большой дорогой Славы.
Перев. Л. Остроумова
164
Мои пожелания{331}
Сочинение гражданина Ж.-Б. РадэКогда поет в стихах надменных
О наших доблестях военных
Поэтов клир,
Один лишь я храню молчанье,
В котором зреет восклицанье:
Мир! Только мир!
Когда в бою мертвеет тело,
Гуманности осиротелой
Вуаль густа.
Мир — вот достойная победа!
Мир, только мир, — ведут беседу
Мои уста.
Моей стране грозит войною
Готовый к яростному бою
Монархов клир!
Что ж, встанет на дыбы Европа,
Из края в край раздастся ропот:
Мир, только мир!
Вы, взвешивавшие доселе
Все судьбы Франции на деле
Так много лет, —
Законы, индустрия, лира, —
Не славы жаждете, а мира,
Вот ваш ответ.
Проснешься ты. Но где равнины?
Глазам откроются руины,
Ты встанешь, сир.
Кто чистоту вернет отчизне,
Кто Францию пробудит к жизни?
Мир, только мир!
Нам надо слушаться рассудка!
Его решение — не шутка.
Вот правый суд!
Да, будет этот день прекрасен —
Наступит мир, чудесен, ясен,
Как ясен труд.
Забудем злобу вместе с боем!
Друзья, мы навсегда закроем
Кровавый пир.
И от границы до границы
Наш радостный напев промчится:
Мир, только мир!
Перев. С. Олендер
165
Куплеты по случаю мира{332}
Сочинение граждан Сен-Жюст и ЛонгшанЯ птица та, смотрите сами,
Которая в Париж порой
Спешит с котомкой за плечами,
Чтоб стать помесячным слугой.
В Шампани домик на опушке
Я бросил, взяв свои сабо,{333}
Мешок — и больше ничего:
Я был одет, как в деревушке.
Но в день, когда кругом раздался
Тревожный шум военных гроз,
Я мигом в армию помчался
И там устроился… в обоз!
Была фортуна мне подружкой:
Я живо стал поставщиком
И насбирал на деле том…
Трактир в хорошей деревушке.
Живу я, поставщик фуража,
Как рыба на волне морской:
Все больше пухну от куража,
А аппетит растет с едой.
Германцев выжму до полушки:
Конец их сену и овсу!
А я за подвиг припасу
Еще две добрых деревушки.
Перев. Л. Остроумова
166
Куплеты на злобу дня{334}
18 сентября 1798 г. Сочинение гражданина НоэльЧто пострадали герцоги, князья,
Что каждый среди них унижен,
Что важный кардинал обижен, —
Не удивляюсь я;
Но что отживший строй напоминает
Гуляющий в Париже фат,
Являя шутовской наряд,
Где вышивки пестро горят, —
Вот что нас поражает!
Что среди знати марево гнилья
Под внешней пышностью раскрылось
И мало римских душ явилось, —
Не удивляюсь я;
Но то, что в дни, когда средь нас сверкает
Лжеримского героя вид,
И под Торквато хлыщ глядит,
Хотят искать таких, как Тит, —
Вот что нас поражает!
Что выгнанный из своего жилья
Богач не ведает привета
И стал подобием скелета, —
Не удивляюсь я;
Но что вчерашний дурень угощает
Сегодня более людей,
Чем прежде видывал судей,
Стучащих властно у дверей, —
Вот что нас поражает!
Что мужа на подарки разоря,
Заставила жена Катона
Просить развода неуклонно, —
Не удивляюсь я;
Но то, что он совсем не понимает,
Как назидателен урок,
И вновь попался, дурачок,
Он к Гименею на крючок, —
Вот что нас поражает!
Что поставщик сапожек и белья,
Который, мнилось, захиреет,
На счет республики жиреет,
Не удивляюсь я;
Но что к режиму новому питает
Он ненависть и вместе страх,
Как католический монах,
Стереть другого жаждя в прах,
Вот что нас поражает!
Что у огня, от сытости пыхтя,
Идут в воинственном экстазе
До отдаленнейшей из Азий, —
Не удивляюсь я;
Но то, что, если к службе призывает
Отчизна, новый Цицерон
В одну заботу погружен:
Чтоб незамеченным был он, —
Вот что нас поражает.
Перев. М. Травчетова
167
Похвала слову «гражданин»{335}
(Водевиль для лагерей, клубов, кафе, литературных читален, спектаклей, школ и для улицы)Дух Нации, проснись скорей!
Любовь к отчизне, дай горенье,
И впредь общественное мненье
В гармонию с законом слей.
Пусть роялистские оковы
Не тяготят нам речь вперед:
Будь гражданин, долой господ, —
Гласит Республика сурово.
Правительство раз навсегда
Сказало в братском обращении,
Какое мерзкое значенье
Имеет кличка господа:
Сие готическое слово
Обозначает подлый сброд.
Будь гражданин, долой господ, —
Гласит Республика сурово.
Но часто титул гражданин
Носил изменник наизнанку, —
И монархист свою осанку
Скрепляет словом господин.
Пусть грамотеям этим снова
Укажет бодрый патриот:
«Будь гражданин, долой господ, —
Приказ Республики суровый».
Перев. Л. Остроумова
168
Праздник юности{336}
Сочинение гражданина Веррон Хор учениковПрославим песней утро года
И молодости бытие!
Как празднично спешит развить Природа
Ее таланты, доблести ее!
Нежнейший цвет, краса родного луга,
Порой от бурь укрыться был бы рад.
Так — Муз и Добродетелей подруга
Будь, юность слабая, и жди наград.
Прославим песней утро года
И молодости бытие!
Как празднично спешит развить Природа
Ее таланты, доблести ее!
Пустая ветренность и пыл неверный
Иных слепят, как быстрый взлет огней.
Но молодости скромной и примерной
Глубокая привязанность — милей.
Прославим песней утро года
И молодости бытие!
Как празднично спешит развить Природа
Ее таланты, доблести ее!
Излишней строгости мы чужды сами,
Но и пустых желаний чужд нам яд.
Коль добродетель властвует сердцами,
В них истинные радости слетят.
Прославим песней утро года
И молодости бытие!
Как празднично спешит развить Природа
Ее таланты, доблести ее!
Едва созрев, не ведая печали,
Свободу обретаем мы тотчас.
Вожди, кто славой Францию венчали,
Своим примером окрыляют нас!
Прославим песней утро года
И молодости бытие!
Как празднично спешит развить Природа
Ее таланты, доблести ее!
Перев. А. Кочеткова
169
Народная песнь на новые победы наших армий{337}
25 вандемьера VIII года (17 октября) Сочинение гражданина Гиллиар-ДобертельСмелей, смелей, вперед, француз,
За реющей победой!
Освобождая свет от уз,
Ты возвращаешь мир.
Зажегшая, как пламя,
В героях юных кровь,
Летит под наше знамя
Победа вновь и вновь.
Смелей, смелей, вперед, француз,
За реющей победой!
Освобождая свет от уз,
Ты возвращаешь мир.
Воинственной отваги
Являя всем пример,
В Египте наши шпаги{338}
Посбили спесь химер.
Смелей, смелей, вперед, француз, и т. д.
Героя полушарья,
Суворова,{339} сполна
Среди полей Швейцарьи
Сражает Массена.{340}
Смелей, смелей, вперед, француз, и т. д.
Напрасно Питт в Батавьи{341}
Ввел английский язык.
Услышало тщеславье
В ответ французский крик.{342}
Смелей, смелей, вперед, француз, и т. д.
Воинствующих партий
Смиря напрасный пыл,
Отныне Бонапарте{343}
Нам славу возвратил.
Смелей, смелей, вперед, француз,
За реющей победой!
Освобождая свет от уз,
Ты возвращаешь мир.
Перев. М. Травчетова
170
18 брюмера{344}
(В честь Бонапарте{345} — первого консула)Не каждый месяц ли приходит,
Чтоб подарить нам свой привет?
Весна для юности восходит,
И осень для разумных лет.
Но только тот нам вспыхнет эрой,
Который счастье воплотил:
День восемнадцатый брюмера
Французам вольность возвратил!
Гроза над Францией гремела,
Стонали в страхе мы тогда.
Надежда в сердце онемела,
Повсюду чудилась беда.
Но солнце тусклое брюмера
Семнадцать раз свершило круг.
В день восемнадцатый сквозь серый
Покров лучи прорвались вдруг!
Над родиною Бонапарте
Восстал, как благородный друг.
Смиряя разногласье партий,
Навел он на врагов испуг.
Французы влюблены без меры
В того, кто их хранит, любя,
И в восемнадцатом брюмера
Узрели счастье для себя.
Перев. М. Травчетова
ПОЛИТИЧЕСКИЕ СТИХОТВОРЕНИЯ АНДРЭ ШЕНЬЕ И МАРИ-ЖОЗЕФА ШЕНЬЕ
Ц. Фридлянд Поэзия братьев Шенье
Прошедшие перед читателями песни революции не принадлежат корифеям революционной поэзии. Это прекрасные образцы, если так можно выразиться, поэтической публицистики. Стихи эти — непосредственный ответ на боевые задачи революционных дней. Наряду с ними Франция конца XVIII века знает поэтов большого масштаба. Классическая литература европейской буржуазии ссылается в этом случае на поэтическое творчество братьев Шенье: Андрэ и Мари-Жозефа. Забыто поэтическое творчество Сильвен Марешаля, редко упоминаются поэты, печатавшие свои стихи на лирические и политические темы в журналах Великой буржуазной революции, в газетах Марата, Прюдома, К. Демулена. Стихи братьев Шенье — блестящая иллюстрация к истории буржуазии эпохи революции. Как ни различна судьба братьев, оба они представляют собой две линии истории развития французской буржуазии — авангарда третьего сословия. Андрэ родился в 1762 г. Он был на два года старше своего брата. Дети французского дипломата старого порядка, они, подобно другим представителям либерального дворянства, были учениками буржуа-просветителей; подобно Мирабо и Лафайету, оба они находились в передовых рядах бойцов третьего сословия в дни, когда заседали нотабли, в дни, когда Генеральные штаты вели борьбу за свое превращение в Национальное собрание. Но Андре раньше своего брата отшатнулся от революции, когда на авансцену выступили парижские предместья, плебейские массы, выступила городская и деревенская беднота. Это произошло уже в первые дни революции, в светлые дни «национального подъема». Андрэ уже в 1790 году выступает против демократии и ее вождей, вскоре объявляет себя защитником короля, защищает его накануне казни и воспевает Шарлотту Кордэ, убийцу Марата. Он был гильотинирован за день до падения Робеспьера. Реакционеры-романтики сделали его своим героем, а позже, когда демократические идеалы Великой революции были забыты, когда «свобода» стала вновь неопределенным идеалом разнообразных классов, Андрэ Шенье казался жертвой деспотизма. Пушкин видел в нем певца свободы, но Андрэ был заклятым врагом революции, он ненавидел плебейские массы ненавистью аристократа. В своей оде Франции — «Гимн справедливости» — он писал:Искусный твой народ родился для войны:
Мечи ему легки, мушкеты не страшны;
На приступ рвется он, и сталь его сурова:
Прогнал британца он, насильника лихого.
Твои сыны мягки, радушны и добры,
Друзья веселия, и песен, и игры…
Но слабы, стеснены, и злобная тревога
Те песни леденит, уста смыкает строго
И в пляске и в игре движения мертвит,
И отдыха столы на землю им валит,
Мрача заботами и скорбью боязливой
Их душу и чело.
…………………………………………
Нет, этих рабских стран отныне я не житель!
Уйду, уйду я вдаль искать себе обитель!
Приют, где жизнь моя смирит свой буйный бег,
Могилу, где мой прах найдет себе ночлег…
Смотри! Народ восстал! Народ приемлет власть.
Все им побеждено. И бронзовую пасть
Ты, тирании зверь, оскалил здесь напрасно…
………………………………….
Народ, что стар и нов. Расцветшие стволы
Деревьев вековых! Народ, опять рожденный,
Феникс, возникший вновь из пепла и золы!
Я тем несу привет, чьи факелы светлы
И путь нам кажут неуклонный.
Но иногда твой рай зеленый
И мой приют уединенный
Свинцовым трауром оденет вдруг печаль.
И вижу я в тумане алом
Толпу живых теней, гонимых трибуналом
На гильотину, о, Версаль!
Раздавлена тобой, еще колебля жало,
Очковая змея извив колец разжала,
Не в силах продолжать губительный свой путь.
Велела тигру ты из плотоядной пасти
Людскую кровь и жертв растерзанные части,
Как жвачку красную, пред смертью отрыгнуть.
И наблюдала ты агонию Марата…
Его язык — клеймо железное, и в венах
Его не кровь, а желчь течет.
Их истребив до тла, воздвигнув вновь законы,
Мы снова станем все людьми.
«Великих» отстранит от наших тайн священных;
Без нас они найдут себе льстецов презренных;
Заслужат раньше пусть, потом вкусят хвалы:
Пусть никогда, сгибая шеи,
Вельмож и королей лакеи,
Позором гимны лир в веках не заклеймят.
Тонули в роскоши дворяне и прелаты.
Копя богатство им, в тисках стонал народ,
И как цемент крепил их пышные палаты
Из горьких слез и крови пот.
О, Разум! Нет тебе препоны.
С законом свел ты род людской,
Мы все равны перед законом,
Как все равны перед тобой.
Враги отчизны, трепещите,
Пьянейте кровью, короли!
Народ идет как победитель
И не отдаст своей земли!
Республика нас призывает, —
Погибнем или победим.
Жить для нее француз желает,
Смерть иль победа перед ним.
Республика — вот наша муза…
Погибнуть или победить!
Дадут французы всей вселенной
Свободу и великий мир.
О, солнце, не страшись разоблачить их рвенье,
Их звезд багровое сияние затми,
За жертвами вослед они найдут отмщенье —
Свой лик средь облак подыми!
Из глубины могил завещано отмщенье
Тому, кто вас лишил дыхания весны,
По справедливости, а не по раздраженью
Вы будете отомщены!
Вот он — победы лавр над нами!
Италия свою нам жатву отдает.
Дол, где течет Флерюс, хребтов скалистых лед,
Равнины Бельгии — почтили нас дарами…
СТИХОТВОРЕНИЯ АНДРЭ ШЕНЬЕ
{346}
Гимн справедливости
(Франции)О, Франция! О, край отважный и красивый,
Ты ласкою богов взросла, чтоб быть счастливой;
Не знаешь северных ты ледяных страстей,
И юг тебя щадит от жгучести своей.
Не веет смертью тень дерев твоих невинных,
И скрытый яд, как сок, не бродит в травах длинных,
Страданьем не грозит, и тишину лесов
Не восколышет вдруг вой львиных голосов,
И змеи грозные не кинут на растенья
Своих звенящих тел уродливые звенья.
И вязы, и дубы, и мудрая сосна —
Венцы твоих вершин, темна их гущина;
И Боны и Аи блаженные просторы,
И Аквитания,{347} и Пиренеев горы
Из пресса шумного льют на поля твои
Тончайшего вина прозрачные ручьи.
Там ароматный сон. Прованс, дитя Зефира,
Над морем жадно пьет восторг и радость мира,
И прячет над волной, как драгоценный клад,
Лимон и апельсин в их золотой наряд,
А дальше, где ползут скалистых гор извивы,
Вливает пьяный сок в тяжелые оливы,
И в ткани нежные, в прозрачную ту сеть,
Где алый плод гранат незримо любит зреть.
По кручам и скалам козел бредет сердитый,
Луг молоко дает телице плодовитой,
На девственных полях, на травах молодых
Густеет белый пух овечьих стад твоих.
Где тучные поля Турени так лазурны,
Где Сену старую пьет Океан из урны, —
Там зреют для удил лихие скакуны;
Прибавьте сотни рек, что силами полны:
Гаронну буйную в валах остервенелых,
И Рону страстную, дочь Альп обледенелых,
Луары лживый бег и Сены важный ток,
И тысячи других, чей животворный сок
Питает на брегах, достойных вечной славы,
Цветы, и пастбища, и рощи, и дубравы,
И падает к ногам богатых городов,
Под сводом каменным свой заглушая рев.
Как опишу труды, источник иэобилья,
Те гавани, куда морей благие крылья
Несут со всех сторон плоды далеких стран,
Где Феб и вечером и утром так румян?
Как опишу тех гор, каналов тех картину,
Те воды, слитые в одну — из двух — пучину,
Чтоб у подножья гор Фетид{348} соединить?
Дороги долгие, чья непрерывна нить,
Где путник, радостно ведя свои скитанья,
Отцов благословит, воспомнив их старанья.
Искусный твой народ родился для войны:
Мечи ему легки, мушкеты не страшны;
На приступ рвется он, и сталь его сурова:
Прогнал британца он, насильника лихого.{349}
Твои сыны мягки, радушны и добры,
Друзья веселия, и песен, и игры, —
Но слабы, стеснены, и злобная тревога
Те песни леденит, уста смыкает строго
И в пляске и в игре движения мертвит,
И отдыха столы на землю им валит,
Мрача заботами и скорбью боязливой
Их душу и чело. О, Франция! Счастливой,
Безмерно радостной всегда бы ты была,
Когда б дары небес использовать могла.
Взгляни, вот гордый Бритт.{350} Закону веря свято,
Он воле подчинен свободного сената.
Блеск своего венца он в Индии мрачит:
В ошибках Франции он мощь свою растит,
И торжествует Бритт! О, как твои равнины
Хотят, чтобы твои вдруг ожили руины!
Отдали б, трепеща, они за воли взор
И масло, и вино, и заповедный бор!
Ах, в нищих деревнях мне сердце растерзали
Их бледная нужда, их горькие печали.
Тебя я видел там, о, труженик больной,
Как, мытаря кляня за нрав его крутой,
Ты лил у ног господ потоки слез голодных,
И с потом смешанных, и жалких, и бесплодных.
Отчаявшийся жить, боясь от нищеты
Детишек наплодить несчастных, как и ты.
Прижаты города солдатскою пятою,
Деревни — податью и барщиною злою;
И соль — дитя земли, и гладь морской воды{351} —
Источник бедствия, насилья и нужды;
Там двадцать подлецов под принцевой защитой{352}
Терзают горький край, край богом позабытый,
И, ссорясь и дерясь, грызут его куски, —
У друга тащит друг кровавые клоки.
Святое равенство! Разбей наш мрак суровый,
Темницы мрачные и грозные оковы.
На колеснице здесь презрительный богач,
Обнявшись с палачом, коль сам он не палач,
Несется, окружен пучиной злобы тайной,
И близ приюта тьмы и бедноты бескрайной
Продажной женщины он покупает пыл.
Поет средь мертвецов и пьет среди могил!
Мальзерб, Тюрго,{353} о вы, в ком Франции усталой
Надежда тщетная последняя блистала!
И милость мудрая, и кротость в вас жила,
И память ваших дел пребудет ввек светла.
Ах, если б в тех руках, с их справедливой силой,
Лежало бы всегда правления кормило!
Святая истина царила бы средь нас,
Дышать бы слабый мог бесстрашно подле вас.
Насильник, жалобы страшась, как лютой казни,
Хоть и забывший стыд, имел бы тень боязни;
Доносчик мерзостный от голода бы стих,
В позоре кончив дни, — и много душ людских,
Без ведома суда, без ведома закона
Под вопль рыдания и сдавленного стона
По произволу тьмы испепеленных в прах, —
Не гибло бы, как днесь — в темницах и цепях.
Нет, этих рабских стран отныне я не житель!
Уйду, уйду я вдаль искать себе обитель!
Приют, где жизнь моя смирит свой буйный бег,
Могилу, где мой прах найдет себе ночлег,
Где золота господ с душой убийц холодных
Не впитывает кровь страданий всенародных,
Где с подлым хохотом оно нам не поет,
Что чересчур плаксив и слишком сыт народ;
Где без насильников, рукой животворящей
Снимаем мы дары земли плодоносящей;
Где сердце, отдохнув в тени страны чужой,
Не встретит в мире бед, непобедимых мной,
И где мой взор, далек от нищеты народной,
На братьях не найдет следов слезы бесплодной
Иль сумрачной нужды, чей долог горький стон,
Иль преступлений злых, колеблющих закон.
Ты, справедливость, ты, о дева дорогая,
Ты, наших грустных мест изгнанница святая,
С небесной высоты задумчиво внемли
Звон лиры девственной о горестях земли.
О, нет, ей не дано хваленья петь за плату,
И славить произвол, и льстить кнуту и злату:
Она поет любовь и будет до конца
Опорой твоего закона и венца.
Нет, только за людей гремит напев мой юный;
Он истиной горит, смеются звонко струны,
Когда приносит им воздушная волна
Свободы и любви святые имена.
Игра в мяч
(Художнику Людовику Давиду){354} IС повязкой пышною надень златой наряд,
О ты, Поэзия, богиня молодая!
Пусть грозы времени светильник твой мрачат, —
В уста Давида лей нектара сладкий яд,
Кисть мудрую его венчая.
В его твореньях блеск великолепных дней
Нам правду подтвердил моих былых речей:
Одной Свободы свет и лишь ее корона
Есть дивный гений красоты;
Талант не возрастет велениями трона;
Лишь вольная страна — его родное лоно.
Там жизни юные цветы —
Искусства, — мира смех, — под солнцем благодатным
Растут, победны и сильны
Своим блистаньем необъятным.
Живой палитрой там глаза опьянены,
Пещеры Пароса{355} светлы богов рожденьем,
И дышит бронза там, и портики полны
Священным мрамора движеньем.
О, дева чудная с напевностью речей,
О, нимфа нежная, крылатая сирена!
Немеет твой язык в палатах королей,
Невернее твой шаг, величие — тусклей
В сетях условностей и плена.
Мерцает твой огонь, бледнеет красота!
Лишь гений творчества, свободная мечта
Сокровища дарит; здесь власть твоя сверкает, —
В природе, в вечности цветет.
Здесь горд могучий шаг. Чело светло пылает,
Касается небес. Огонь твой озаряет,
Пронзает все сердца. И ждет
Свобода от тебя пособничеств чудесных,
Чтобы расторгнуть гнет оков.
Слетая с губ твоих прелестных,
Она невидимо минует крепь замков,
И не страшат ее зубцы темницы мощной,
Подъемные мосты, провалы черных рвов
И оклик стражи полунощной.
Ее могущество вещает речь твоя,
Растит его в мужах, от знанья поседелых;
Тобою спаяна, не страждет их семья;
Ждут срока своего — сограждане, друзья,
Во всех веках, во всех пределах.
Давида за собой твой гений увлекал:
Когда он к прошлому на лоно приникал,
Уйдя в страну могил от родины плененной, —
То под божественной рукой
Горело полотно светло и упоенно:
Цикута{356} горькая, вино вражды бессонной,
Сократу давшее покой;
И первый консул, тот,{357} чья твердость нерушима,
Кто больше консул, чем отец,
У ног возлюбленного Рима
Вкусивший злую скорбь всех доблестных сердец;
И нищенский обол — последний дар герою;
И павший ниц Албан,{358} — вот дел его венец,
Дививший мир своей игрою.
Блестящей кисти плод сегодня озарил
Художеством своим грядущего стремнину.
Великий Марафон{359} и кровь его могил
Бессмертны гением. Он ныне посвятил
Отчизне дивную картину.
Страдала родина; иссякла кровь ее;
В груди — последний вздох. Познать лицо свое
Ей не было дано. В предсмертные минуты
Овеял страх ее вождей,
И прочь ушли они. Среди ужасной смуты
Сама должна она свои расторгнуть путы.
В трех расах Франции мужей
Клял человек давно свой рок пустой и темный.
Теперь — служитель алтаря,
И знать, и весь народ огромный
Пошлют избранников, их властью одаря.
Версаль их ждет давно, — и воли стяг у входа
И три дворца зовут, ворота отворя,
Сих представителей народа.
Но вот жрецы и знать. Сей золоченый дым
Своею властью горд, и древней, и суровой,
И веком темноты, простертым перед ним,
И предков славою, и золотом своим.
Но равенства святое слово
Ревнивый только смех родит на их устах;
В надменные сердца вселяют черный страх
Вожди, которые правам народа рады,
Сильны ошибками отцов,
Достоинством своим, — и не ища награды,
Рассеивают днесь столетней лжи преграды.
И вот сенат творить готов.
Здесь, на груди своей, где Франция пылает,
Сенаты древности он слить
Возжаждал. Вот он начинает.
Он должен видеть все. Закон и строй творить,
Доверьем облечен, проникнуть все глубины,
И мудрою рукой бестрепетно раскрыть
Несчастий тайные причины.
Не смеет враг, дрожа, поднять на них руки.
Но хочет устрашить их бойнею кровавой.
Вожди сбираются; но у ворот полки
Отбрасывают их, и злобные штыки
Грозят им казнью и расправой.
Ужель бегут они? Нет, нет! Возмущены,
Они скитаются, толпой окружены:
Не так ли, матерью готовясь стать, Латона, {360}
Добыча некой силы злой,
Ища себе приют, брела, во время оно,
Чтобы родить богов златого небосклона?
Они нашли дворец пустой:
Упругой сеткою, и легкой, и покорной,
Ты, юность золотая, там
Кидаешь часто мяч проворный,
Игрою резвою даруя мощь рукам.
Избранникам страны обитель та простая
Явилась Делосом.{361} О, вечной славы храм!
Закона колыбель святая!
Ни яшмой дорогой, ни золотом венков
Не будем украшать то дивное жилище,
Ни блеск его, ни мох. Но пусть во мгле веков
Оно царит меж всех и замков, и домов;
Пусть мертвый плачет на кладбище,
Коль родины дворца живой не видел он;
Пусть Мекка и Саис, пусть Дельфы и Сион{362}
Поклонников своих утешат меньше хоры,
Чем верных Франции сынов
Утешит этот храм. Пусть вечно видят взоры
Сословье третие, сих твердых средь позора
Свободы радостных творцов;
Пусть видят, как пришли, отвагою пылая,
Сквозь бурю, ливень и сквозь гром,
Которым ночь грозила злая;
Как все они в ту ночь, в пылании одном,
Здесь обнялись — друзья под этой крышей милой,
Клянясь иль победить, иль лечь в сраженьи том,
Но Францию исполнить силой.
Клянясь не разойтись, не подаривши нам
Закона твердого и власти справедливой:
И прибавлял народ, на них взиравший там,
К восторженным слезам, к смятенным голосам
Рукоплесканий шум счастливый.
О, день! Триумфа день! Святой, бессмертный день!
Прекраснейший, чем тот, когда Беллоны{363} сень
Благословила вдруг тебя, о, Хлодвиг{364} гордый!
О, солнце, бег ладьи своей
Остановило ты, дивясь на подвиг твердый,
И слушало тех клятв священные аккорды!
День коронованных лучей!
Потомство видишь ты с твоих пресветлых взгорий,
К тебе летит его привет
Сквозь даль туманную историй!
Нетленный твой маяк, веков почет и свет,
Во тьму грядущего свои вперяет очи:
Так огнекудрый бег прекраснейших комет
Пронзает мрачный сумрак ночи.
Что делал между тем оставшийся сенат?
Он, увенчав себя, чело нахмурив важно,
И митрам, и крестам, и горностаю рад,
Пытался доказать, что он, как прежде, свят
И помешать мечте отважной;
И, Францию презрев, восставить свой закон,
И снова возвратить блаженство тех времен,
Когда народному не внемля вовсе стону,
Тирана вышнего лакей
Делил сокровища, отчизну и корону.
Но равенство на страх тому синедриону
Нашло и в нем своих друзей:
Вот несколько вельмож, круг пастырей почтенный,
Водимый девственной рукой, —
Рукою совести нетленной, —
К французам истинным явился той порой,
Покинув всех жрецов с их злым высокомерьем,
Богатства пышные, безумцев знатных рой
С их родовитым суеверьем.
Но скоро и для сих настал последний срок.
О, разум царственный, небесной силы полный!
Могучий твой порыв скитальцев всех дорог
Сгоняет на одну. Вот мощный мчит поток
Умиротворенные волны.
И в общее русло ничтожные ручьи
Сливают все струи, все имена свои.
О, Франция, пребудь всех матерей блаженней!
Не плачь о злобе сыновей,
Которым не найти занятия презренней,
Чем быть нам братьями: отрекшись заблуждений,
Все на груди слились твоей…
Но это что? Обман? — У вод спокойной Сены
Зачем труба на бой зовет?
Зачем узрели наши стены
Враждебный легион, что кровью обольет
Прекрасной Франции священные угодья?
Дворцовых евнухов над чем хохочет сброд?
О, смейся, подлое отродье!
О, смейся, ты, толпа низвергнутых владык,
Развратников, убийц! Но дышит твердь грозою,
Но скованных огней вулкан кипящ и дик,
Но львов раскованных ужасен гордый лик,
И он сверкает пред тобою.
Смотри! Народ восстал! Народ приемлет власть.
Все им побеждено. И бронзовую пасть
Ты, тирании зверь, оскалил здесь напрасно:
И сотни глаз, и сотни рук,
И чрево серное, где гром гремит согласно,
Напрасно нам грозят, — слабея ежечасно,
Ты скоро запылаешь вдруг
Во взрывах яростных зубчатых стен и башен,
В крушеньи мерзостей твоих.
И ад Бастилии не страшен:
Всем бурям брошенный, растерзан он и тих.
Развейся, склеп гнилой, лети, как пепл могильный,
Свобода дивная из тех гробниц пустых,
Горда, прекрасна и всесильна,
Встает. И молнией в блистаньи облаков
Три цвета яркие в ее руке пылают,{365}
Как знамя длинное. Гремит победный зов,
И звоны голоса, как голоса богов,
Мужей из праха созидают.
Трепещет круг земной. Она рвет траур свой.
Надеждой, гордостью ликует род людской,
И башни черные зажглись собою сами.
А там, на всех концах земли
Тираны бледные со страхом и слезами
Над потрясенными, над жалкими венцами
В смятеньи руки вознесли.
На шум ее огня из сел летит проворно
Солдат великий легион
И, мчась, как снег лавины горной,
Погибель мчит на наш мятежный бастион;
Но от меча лучей в ее зажженных взорах
Они, возникшие, как вихрь, со всех сторон,
Бегут и исчезают в норах.
Родится гражданин; и строй иных солдат,
Как жатва пышная, на нивах возрастает;
Самой Цереры{366} серп за рядом шлет нам ряд,
И с помощью сынов, что смерть сразить хотят
Отчизна вольная свергает
Ничтожных королей, изменников, лгунов,
Железных рыцарей, наемных хвастунов,
И злого ханжества слепое исступленье!
Народ французский! Властелин!
Тебе несу цветы любви и песнопенья!
Восставь свои права, вступи в свои владенья
С тобой под уровень один
Святое равенство все сгладит пред собою.
Твой выбор гордо и светло
Родит великих. За тобою
Подъемлет род людской поникшее чело.
И перед нацией, законным господином,
Склонило голову властительное зло,
И доблесть вознеслась к вершинам!
Народ, что стар и нов! Расцветшие стволы
Деревьев вековых! Народ, опять рожденный
Феникс, возникший вновь из пепла и золы!
Я тем несу привет, чьи факелы светлы
И путь нам кажут неуклонный.
Париж на вас глядит, надежд его сыны!
Вы — нации отцы, вы — зодчие страны,
Вы, кто сумеете составить для народа
Законов мудрых вечный свод;
В нем право первое и древняя свобода, —
Свобода милая, священный дар природы, —
В веках отныне расцветет.
Вы покорили все. И рабства нет отныне.
Препятствий пала злая рать.
Вы стали твердо на вершине.
Учитесь же теперь о долге помышлять.
Носители добра, от вас мы ждем немало:
Самих себя и всех сумейте обуздать,
Сходить учитесь с пьедестала.
Будь гражданин всегда. И помни — каждый час
Во всеоружьи ты — муж мудрого совета.
Мужи! Свободный мой услышьте ныне глас!
Судья, народ, и вождь, и каждый здесь из нас
Пусть строго держится завета:
Не мните о себе. Таим в душе своей
Мы властолюбие. Опасен этот змей,
Как гибельный анчар с блестящею корою.
Нам отравляют бытие
Владычество и власть приманкою пустою;
Избыток сил влечет желанья за собою:
Кто много может, хочет все.
Доверьем облечен, в сверкании величья
Забыть гуманность может он
И ласковый язык приличья.
В препонах дух велик и, ими возбужден,
Влечется к славе он, — в ней счастье и утеха, —
И гибнет, собственной победой побежден,
На рифах быстрого успеха.
Но независимость, народы озаря,
Да не доставит им ошибок тех в наследство.
Держите в берегах грозящие моря.
Народу вашему свободу подаря,
Вы буйное смиряйте детство
И к правде, к равенству, туда, где долг и строй,
Свободу юную ведите за собой.
Пусть никакой позор не омрачает мига.
Порвавши цепь обид былых,
Пусть молодой народ в волненьи бурном сдвига
Ярмо постыдное, убийственное иго
С себя не сложит на других.
Ваш первый долг — не дать ему освирепело
В порыве темном зверских сил
Пятнать свое и ваше дело.
Не опускайте впредь вы мудрости удил,
Дабы законность мог он защищать со славой
И сталью гибельной, огнем не отомстил
Свое поруганное право.
Народ, не будем мнить, что все разрешено.
Пусть жадные льстецы не помыкают вами,
Всевластные вожди! Глядите, — к вам давно
Вниманье палачей с надеждой сменено:
Убийств они вздувают пламя
И, нашу спесь дразня, позоря право, честь,
Возводит нашу страсть в закон их злая лесть.
Как часто слабый дух подвержен их мученьям!
Везде предательство ища,
И гневу нашему, и ложным подозрениям
Они обильный дар несут своим внушеньем:
Так, черным ядом трепеща,
Как виселица, ждет казнимых злое древо.
Безумный пир они ведут
Обиды, крови, казней, гнева, —
И каждый день — увы! — на эшафоте рвут
Тела уступленных звериной алчной пасти,
У нас их смерть купив. И кровью сей живут
На нас направленные страсти.
Свобода бережет устойчивость весов
Рукою праведной, и радостен светильник
Прав человеческих: их шлет небес покров.
Народ, свободы дух не зол и не суров;
Его не ведает насильник.
О, низкие льстецы! Пусть смерть сразит скорей
Вас, развратители народов и царей!
Любовь к властителю, к законности отрадной
Из уст их лживо точит мед.
Но ненависть и страх — вот бог их кровожадный.
На доблесть светлую язык тупой и хладный
Бесчестие и злобу льет.
О, зверь раздавленный и снова возрожденный,
Всегда готовый быть царем,
Калигулами окруженный!
Так, если слабый брат погибнет под ножом
Преступной волею своих сильнейших братий,
И если победит убийца, если дом
Родной застонет от проклятий, —
Тогда восторг. «Народ! Владычный суд сверши!» —
Так говорят льстецы: их ложь неистребима.
Не вы ль кричали встарь: «Восторг!» — когда в тиши
Певец-тиран,{367} пьяня кровавый мрак души.
Рукоплескал пожару Рима?
Не так же ль вы, льстецы противной стороны,
Мир убиваете? Различны, но равны
В одном безумии вы к безднам равноценным
Своих толкаете владык:
Один, Вандал тупой, в смирении надменном.
Царем желая быть, и псом одновременно,
Ползет, подъемля гнева крик;
Другой на свой кинжал печать закона ставит,
Но, как жестокий господин,
Он брата слабого раздавит.
И пусть один — король, другой пусть — гражданин, —
Под масками видны порочные уроды.
И, друг на друга встав, не знает ни один
Отчизны, правды и свободы.
Несут им фимиам и ночь и свет зари;
Хваленья — фанатизм угрюмый разжигают.
Страдальцы, палачи, тираны, бунтари,
Согласья и любви служители, цари —
Поочередно меч вздымают.
И жаждет небеса против земли поднять
Презревшая закон воинственная рать, —
Несчастья сеятель, слепой, неодолимый…
Но нет! Один лишь божий глаз
Проникнет сердца мрак, для нас неизъяснимый:
Пускай преступного сто раз освободим мы,
Чем без вины убьем хоть раз.
Есть тысячи лжецов, питомцев лицемерья,
Но есть достойные мужи,
Святые жертвы легковерья.
Оставим жалобы. Пусть зреет плод в тиши.
О, доблесть, ты жива! И есть сердца меж нами,
В ком к родине любовь без чванства и без лжи
Святое возжигает пламя.
Вы, души мудрые, где истина звенит, —
Как скалы твердые, в игре валов смятенной.
О, разум, века сын, бессмертен твой гранит!
Да днесь закона власть он миром осенит!
А вы, вы хищники вселенной,
Тираны гордости, хмельные короли,
Откройте очи! Там вы видите ль вдали, —
Нездешний ураган грядущего отмщенья
Встает на вас? О, верьте мне!
Предотвращайте вихрь и верное паденье
И нации своей вы облегчайте звенья,
А тяжесть короля — стране.
Сотрите с груди их, израненной в страданьях,
Следы насильнических ног.
Глаголет небо в сих рыданьях!
О, если б добрый царь у нас смирить их мог,
Иль если б добрый меч, рабов спаситель, взмахом,
Сверкнув над вами вдруг, сердца бы вам ожег
Спасительным и вещим страхом!
Познайте истину и голос всех времен,
Что право короля не есть причуда злая.
И если скипетр ваш дерзнет попрать закон, —
Убийцы, падайте! Дрожи, проклятый трон!
Закона матерь пресвятая —
Свобода светлая, дочь Франции родной,
За человека мстить, злодейство звать на бой,
Несется над землей, суда взвивая знамя.
Дрожите! Грозен светоч глаз!
Ступайте же на суд, ответ держите сами,
Без свиты, без венца, забытые льстецами,
Без стражи, что умрет за вас!
И рок уже влечет, жестокий и победный,
На этот вышний трибунал
Величий ваших призрак бледный.
Все слезы там сольет она в один кристалл,
И, грозный судия, — в деснице молний взмахи, —
Поймет народа стон, — и скипетров металл
Падет, рассыпавшись во прахе!
Перев. Л. Остроумова
Суд над Фукье-Тенвилем в Революционном трибунале 12 флореаля III года. С гравюры П.-Г. Берто по рис. Жирардэ
Швейцарцам{368}
Божественный триумф! В бессмертном озареньи
Яви прославленных бойцов.
Горит Дезиля{369} кровь, и грозно погребенье
Убитых Франции сынов.
Триумфа не было торжественней доселе!
Ни даже в день, когда народ
Тень Мирабо сокрыл в божественном приделе,
Где славы памятник цветет;
Ни даже в день, когда изгнанный прах Вольтера,{370}
Вернувшись в твой, Париж, предел,
Сломил и клевету и ярость изувера,
Здесь опочив от славных дел.
Один лишь светлый день дерзнет с тобой бороться,
И скоро вспыхнет этот свет, —
Тот день, когда Журдан{371} над армией взнесется,
На плаху ляжет Лафайет.
О, ярость Кобленца! О, траур принцев бледных!
Позоря нас в тоске своей,
Они на наш закон, на сонмы сил победных
Вздымали нищих и царей!
Мечтали видеть нас безумия добычей, —
Но вижу, ныне грустно там:
У нас смеется день восторгов и величий
Вам, верным доблести друзьям,
Вам, кто еще краснеть умеет со слезами
И взор стыдливо прятать ниц:
Как видеть вам вождей, взращенных кабаками,
В лучах победных колесниц, —
Тех доблестных мужей, что на галерах плыли,
На каторжных, еще вчера
И наших братьев здесь так мало загубили,
Так мало взяли серебра!
Так что ж молчите вы, певучие Орфеи?{372}
Коль на персидские тела
И Пиндар и Эсхил{373} несли свои трофеи, —
Звончей здесь надобна хвала.
Так! Сорок палачей, любимцев Робеспьера,{374}
На жертвеннике лягут днесь.
Искусство, ты живишь и холст и камень серый:
Твоим лучом бессмертен здесь
Швейцарцев славный вождь, Колло д’Эрбуа{375} великий,
В чьем духе черпает герой
И доблесть, и покой, и мощь железной пики.
Созвездий новых вскиньте рой
Вы, дети резвые Гиппарха и Эвклида:{376}
Для вас златые волоса
С чела царицы пав, как звездная хламида,
Вплелись, пылая, в небеса,
И Аргонавтов{377} сих для вас ладья златая
Еще горит во тьме ночей,
И будет вас нести Атлас,{378} изнемогая,
Как сих властителей морей.
Пусть ночи паруса их именем блистают,
Пусть кормчий, если буря зла,
Зовет в свою ладью, как звезд горящих стаю,
Швейцарцев Колло д'Эрбуа!
Перев. Л. Остроумова
Версаль
О, мрамор, портики, куртины,
Античной Греции картины, —
Версаль, Элизиум{379} богов и королей!
Я сон твой дивный не нарушу,
А ты росой в мою измученную душу
Забвенье и покой пролей.
Чужим я становлюсь Парижу,
Лишь только в зелени увижу
Приют потайный мой, дриад услышу зов.
В раздумье легком и ленивом
Я часто по холмам спускаюсь к ближним нивам,
Под сводами густых вязов.
Где фейерверки огневые
И где гвардейцы постовые?
Где королевский двор, кареты, толпы слуг?
Исчезло все. Но сердце радо
Здесь в одиночестве лесном найти усладу
Любви и творческий досуг.
Несчастный, в юности беспечной
Растрачивал я пыл сердечный,
Общенье с Музою — распутством заменя.
Моя душа от пресыщенья
Томится скукою, и славы обольщенья
Теперь уж не прельстят меня.
Покой, молчанье и забвенье,
И тихое уединенье —
Вот все, что нужно мне.
Навей же сладкий сон, Версаль!
И пусть под пеплом серым
Последний жар души соблазнам и химерам
Любви да будет посвящен!
Ведь сердца пыл не весь растрачен,
И я порой не так уж мрачен,
Когда в тиши лесов случайно встречусь с ней.
И станет радостно и больно
Под взглядом светлых глаз, и хочется невольно
Ей посвятить остаток дней.
Вся жизнь — в любви. О, сад счастливый,
Скрывай же облик горделивый
И имя нежное, что я тебе шепчу,
Когда, расставшись с ней, взволнован,
Брожу наедине и грежу, очарован,
И видеть вновь ее хочу.
Лишь для ее отдохновений
Родник иссякших вдохновений
В гармонию стиха я замыкать готов.
Лишь для нее, о, несравненной,
Еще поет в лесах, слагаясь в ритм священный,
Язык любви, язык богов.
О, массовых убийств свидетель,
Когда бы только добродетель
Могла смягчить людей жестокие сердца, —
То каждая твоя аллея
Звала бы к счастью нас, восторг любви лелея,
И к наслажденью без конца.
Но иногда твой рай зеленый
И мой приют уединенный
Свинцовым трауром оденет вдруг печаль.
И вижу я в тумане алом
Толпу живых теней, гонимых трибуналом
На гильотину, о, Версаль!
Перев. М. Зенкевича
Ода Шарлотте Кордэ,{380} казненной 18 июля 1793 г.
В то время, как одни, притворствуя со страхом,
Другие ж в бешенстве склоняются над прахом
Марата, возводя тирана в божество,
И Одуэн,{381} как жрец, в честь крови и насилий
С Парнаса грязного, подобием рептилий,
Отрыгивает гимн пред алтарем его, —
Лишь истина молчит, не расточая дани
Похвал заслуженных, как будто бы к гортани
От ужаса прилип ее немой язык.
Иль жизнь так дорога и жить и в рабстве стоит,
Когда народ в ярме позорном праздно ноет
И мысли лучшие таить в душе привык?
Я не молчу, как все, и посвящаю оду
Тебе, о, девушка. Во Франции свободу
Ты смертию своей мечтала воскресить.
Как мстящей молнией, оружием владея,
Ты поразила в грудь чудовище-злодея,
Лик человеческий посмевшего носить.
Раздавлена тобой, еще колебля жало,
Очковая змея извив колец разжала,
Не в силах продолжать губительный свой путь.
Велела тигру ты из плотоядной пасти
Людскую кровь и жертв растерзанные части,
Как жвачку красную, пред смертью отрыгнуть.
И наблюдала ты агонию Марата.
Твой взгляд ему сказал: «Кровавая расплата
Всегда тиранов ждет. Сходи ж в подземный край,
В Аид, сообщникам твоим обетованный.
Ты кровь чужую лил, так наслаждайся ванной
Из крови собственной и гнев богов познай».
О, девушка, алтарь из мрамора построив,
Тебя бы Греция прияла в сонм героев,
Воздвигла б статуи тебе на площадях
И пела б гимны в честь священной Немезиды,{382}
Отмщающей всегда народные обиды
И повергающей тиранов в красный прах.
Но тризной чествуя чудовища кончину,
Возводит Франция тебя на гильотину.
Услышать думали твои мольбы и плач,
А ты, не дрогнувши душой не-женски твердой,
С улыбкой слушала, презрительной и гордой,
Как смертный приговор произносил палач.
Смутиться бы должны сенаторы и судьи,
Насилующие закон и правосудье,
Ты посрамила их свирепый трибунал.
Ответы смелые твои и вид невинный
Им доказал, что нож не властен гильотинный
Над тем, кто жизнь свою за родину отдал.
В глуши, в провинции, в беспечности притворной
Скрывалась долго ты и волею упорной
Свой героический подготовляла план.
Так в ясный летний день в безоблачной лазури
Таинственно растет и копит силы буря,
Чтоб горы сокрушить и вздыбить океан.
Когда тебя везли на казнь в повозке мрачной,
Ты в блеске юности казалась новобрачной,
Как будто Гименей{383} тебя на ложе вел.
И шлана эшафот, по ступеням ступая,
А вкруг него, толпясь, глумилась чернь тупая,
Свободу превратя в кровавый произвол.
Бессмертна будешь ты. Твой подвиг величавый
Останется в веках и станет нашей славой.
Ты посрамила им бессилие мужчин.
Мы хуже женщины, — так много жалких жалоб,
Но дряблая рука клинка не удержала б,
И на насильников не встал бы ни один.
О, девушка, прими как дар венок лавровый
От добродетели торжественной, суровой.
Тобой поверженный тиран лежит в крови.
О, мститель золотой, — коль нет у неба молний,
Тогда взлетай кинжал и долг святой исполни
И правосудие земле восстанови!
Перев. М. Зенкевича
Юная пленница
«Серпом нетронуты, в цвету хлеба шумят,
И, пресса не боясь, хмелеет виноград,
Поит их золотом Аврора.{384}
Я тоже, как они, нежна и молода,
И если жизнь моя печальна иногда, —
Я гибнуть не хочу так скоро.
«Пусть обнимает смерть иссохнувший аскет.
Еще надеюсь я. Сокрыли тучи свет,
Но солнце выглянет в лазури.
На смену черным дням счастливый день придет.
Увы, без горечи бывает разве мед
И есть моря совсем без бури?
«Живу надеждой я. Покинув мрачный плен
Нависнувших кругом сырых тюремных стен,
В мечтах лечу на волю снова.
Так Филомелою{385} взлетает в небо петь
Беспечный соловей, распутав злую сеть
Обманутого птицелова.
«За что же я умру? Я никакой вины
Не знаю за собой. Мне радужные сны
Укором совесть не смущает.
И весело звучит мой серебристый смех,
И появление мое почти у всех
Невольно радость вызывает.
«От завершения еще далек мой путь.
Едва успела я в дороге обогнуть
Вязы на первом повороте.
Начался жизни пир. И молодость моя
Едва пригубила хрустальные края
Бокала в винной позолоте.
«Пусть жатва осени ко мне в свой срок придет.
Как солнце, я хочу окончить целый год,
Ведь я еще в цветеньи мая.
Как роза на стебле, красуюсь я в саду!
За утренней зарей дня золотого жду,
А после будет ночь немая.
«О, смерть! Ты можешь ждать. Уйди же, отойди.
Ступай утешить тех, кто затаил в груди
Отчаянье и страх позора.
Меня ж манит любовь и песни томных муз
И полный радостей супружеский союз.
Я гибнуть не хочу так скоро».
Так иногда, стряхнув души мертвящий гнет,
Растроган, слушал я, как жалобно поет
В молчаньи ночи голос дивный.
И в сладостных мечтах, всему кругом далек,
В гармонию стиха невольно я облек
Роптанья пленницы наивной.
И если эта песнь, рожденная тюрьмой.
Тебя растрогает, и ты, читатель мой,
Вдруг спросишь — кто она такая, —
Отвечу: для любви и счастья создана,
Средь смертников в тоске влачила дни она,
Публичной казни ожидая.
Перев. М. Зенкевича
Нападение на Национальный конвент 13 вандемьера IV года. С гравюры П.-Г. Берто по рис. Жирардэ
Старик-отец
Старик-отец, с тех пор, как для твоих седин
Опорой верною не служит больше сын
И не живет в семье в дому своем родимом,
Ты от тоски по нем стал мрачным нелюдимом
И потерял и сон, и радость, и покой.
На кресле, сделанном тебе моей рукой,
Сидишь пред очагом, глядишь в слезах на пламя;
Соболезнуемый прислугой и друзьями,
И бледный, высохший, главу свою склоня,
Все ждешь в молчании иль смерть, или меня.
И ты, о, мать моя, как плачешь ты над сыном?
Твой золотой фазан во рву томится львином.
И мнится, слышу я звенящий голос твой,
Надрывный, жалобный, как похоронный вой.
Ты в трауре идешь по городу, и зданья,
Как эхо, отдают камням твои рыданья.
И граждане, твой крик узнав издалека,
Невольно шепчутся: «Как скорбь ее тяжка!»
И вопрошает гость с сочувствием во взоре:
«О, женщина, скажи в каком ты страшном горе?» —
«Какое горе? Знай — убита роком мать,
Ей сына милого уж больше не обнять».
Перев. М. Зенкевича
Ямбы
1«Его язык — клеймо железное, и в венах
Его не кровь, а желчь течет».
Двенадцать долгих лет с долин благословенных
Поэзии сбирал я мед.
Сот золотой я нес, и можно было видеть
По прежним всем стихам моим,
Умел ли с Музою я мстить и ненавидеть.
И Архилох,{386} тоской томим,
Отцу невесты мстя, излил бичами ямба
Безумье нежное свое;
Но я не из груди предателя Ликамба
Для мести выдернул копье.
О, знайте! Молнии с моей сверкают лиры
За родину, не за себя;
И хлещут бешено бичи моей сатиры,
Лишь справедливость возлюбя.
Пусть извиваются и гидры и питоны,
Железом их, огнем клейми.
Их истребив дотла, воздвигнув вновь законы,
Мы снова станем все людьми!
Убийца прячется под фонарем в тумане
И пьет вино, тоской томим.
Но мы, свободные, для наших злодеяний
Неслыханных найти заране
В веках бессмертие позорное хотим.
Преодолели мы теченье черной Леты.
Забвение — не наш удел.
И вечность судит нас, мы ей дадим ответы,
И празднично так разодеты
Все эти улицы — улики наших дел.
О, королевские гвардейцы, разорвали
Вас руки бешеных менад,
И ваши головы, как тирсы вакханалий,
На арках высясь, украшали
Кумиров бронзовых ужасный ряд.
Когда б раскаянье коснулось хоть однажды
Толпы жестокой и тупой.
На дело рук своих с улыбкой смотрит каждый
И тянется, слюнявясь жаждой,
Скотиной жвачною на красный водопой.
Искусство наших дней. Под пышностью багряной
Его убогий жалкий вид
Достоин Франции, где властвуют тираны,
Достоин и тебя, о, пьяный
Тупым безумием, воспетый мной Давид.
О, Барки, Нигера пустынные арены.
На зное змеи там ползут,
И тигры крадутся, и рыскают гиены.
И бешенство, раздув их вены,
Воспламеняет в них к смертоубийству зуд.
Им, как согражданам, откройте же ворота,
Впустите в ваши города.
Томит их, как и вас, одна и та ж забота,
За слабым слежка и охота,
Убоина, и кровь, и трупы — их еда.
Но бросьте гениям на алтарях куренья,
Их ваша оскорбит хвала.
С их строк божественных лишь молния презренья
Падет на ваши преступленья.
О, если бы стыда хоть капля в вас была!
……………………………
С худыми днищами прогнивших двадцать барок
Давали течь и шли ко дну,
Утопленников, трюм набивших, тщась теченьям
Луары тысячами сбыть, —
Служа проконсулу Карьеру{387} развлеченьем
В часы похмелья, может быть.
И перьями строчат, как клерки фирмы трупной,
Вся свора наглая писак,
Весь этот трибунал, Фукье, Дюма{388} — преступный
Воров, убийц ареопаг.
О, если б их настичь среди ночных веселий,
Когда они, разгорячась,
Став кровожаднее от запаха борделей,
И преступленьями кичась,
Косноязычные, бесчинствуют, икают;
Под крики, песенки и смех
Хвастливо жертв своих вчерашних вспоминают
И ждущих завтра казни всех.
И ищут пьяные, шатаясь, для объятий,
Чтоб без разбора целовать,
Любовниц тех и жен, что перешли с кроватей
Мужей казненных на кровать
Убийц их. Слабый пол! Таков его обычай:
Лишь тот, кто победить сумел,
Владеет женщиной, как взятою добычей,
И арбитр смерти, нагл и смел,
Срывает поцелуй. Он знает их уловки,
Ведь для настойчивой руки
И брошки их грудей и бедер их шнуровки
Не так уж колки и крепки.
Хотя бы совесть им за все дела воздала,
Но не смутит она уют
Полночный палачей, что в казнях доотвала
Кровь человеческую пьют.
О, банда грязная! Кто б мог в стихах искусных
Воспеть деянья их и дни?
Копье, разящее чудовищ этих гнусных,
Нечисто так же, как они.
Когда мычащего барана за ограду
Веревкой тянут на убой,
На бойню среди дня, то разве кто из стада
Смущается его судьбой?
Весною на лугу он детям был забавой,
И девушки, резвясь порой,
Вплетали с кос своих ему на лоб кудрявый
Цветок иль бантик кружевной.
Не думая о нем, едят его жаркое.
Так в этой бездне погребен,
Я участи своей жду в мертвенном покое,
Уже вкусив забвенья сон.
Самодержавному есть хочется народу.
Набиты под тюремный свод,
Ждут тысячи голов скота ему в угоду,
Как я, взойти на эшафот.
Чем помогли друзья? Не раз они украдкой
Бросали деньги палачам,
И писем их слова я впитывал, как сладкий
И освежительный бальзам.
Но бесполезно все. Им жребий мой неведом.
Живите же. Вам жизнь дана
Не торопясь итти за мной в могилу следом;
И я в другие времена
Несчастных обходил, отворотив, быть может,
От них рассеянно свой взор.
Живите же, друзья, и пусть вас не тревожит
Мой ранний смертный приговор!
С бесчестием своим свыкаются. Ведь надо
И есть и спать. И даже тут,
В тюрьме, где держит смерть в загоне нас, как стадо,
Откуда под топор идут, —
Здесь тоже в этикет, в любовь и страсть играют.
Беснуясь целый день подряд,
Танцуют и поют, и юбки задирают,
Слагают песенки, острят.
Ребячась, выпустят воздушный шар на ленте,
Нагретый пустотой одной,
Как бредни шестисот ничтожеств тех в Конвенте,
Что властвуют сейчас страной.
Политиканствуя, от долгих споров хрипнут,
Смеются, чокаясь вином.
Но вдруг проржавленным железом двери всхлипнут,
И судей-тигров мажордом
Со списком явится. Кто будет их добычей,
Кого топор сегодня ждет?
Все слушают дрожа, с покорностию бычьей,
И рады, что не их черед.
На завтра ты пойдешь, животное тупое.
Как пышный луч зари, как нежный вздох зефира
Смягчает смертным дня уход,
Так путь на эшафот, о, облегчи мне, лира,
Быть может, близок мой черед.
Быть может, прежде, чем, как арестант в прогулке,
По кругу, уходя во мрак,
Неумолимый час — шестидесятый гулкий
Поставит на эмали шаг, —
Меня могильный сон погрузит в ночь немую.
И прежде чем текучий стих,
Удачно начатый, созвучьем я срифмую,
Быть может, с эхом стен глухих
Вдруг вербовщик теней появится с набором
Кровавым, с ним — конвой солдат,
И имя выкрикнет мое по коридорам,
Где я, уединенью рад,
Брожу и стих точу, как лезвие кинжала,
Уж занести его готов;
И появленье их теченье рифм прервало,
И я иду под звон оков,
И мой уход для всех испуг и развлечение, —
Столпились кучки у дверей,
И разделявшие со мною заключенье
Хотят забыть меня скорей.
Зачем еще мне жить? Иль трусам вновь примеры
Покажет мужество и честь,
И встрепенемся мы, исполненные веры,
Что где-то справедливость есть?
Иль над убийцами безжалостными грянет
Фемиды беспощадный суд,
И доблесть древняя воскреснет, и восстанет
Народ, друзья меня спасут?
О, что еще меня привязывает к жизни?
Над шеей молния ножа
Занесена. Мы все — рабы. Прощай, отчизна.
Все пресмыкаемся дрожа.
Приди скорее, смерть, и дай освобожденье.
Но и пред сумраком могил
Я злу не покорюсь. Когда б пришло спасенье,
Для добродетели б я жил.
Страх смерти — стойкости у мужа не отнимет,
И как ему ни тяжело,
Громя насилие, он высоко поднимет,
Идя на казнь, свое чело.
Омытое не в кровь, как шпага, а в чернила,
Борясь за правду и добро,
И человечеству еще бы послужило
И родине — мое перо.
О, правосудие, коль я тебя ни словом,
Ни мыслью тайной не задел,
И если блещет гнев на лбу твоем суровом
При виде беззаконных дел,
И если черни смех и казней испаренья
Дошли к тебе на высоту, —
Скорее прекрати над истиной глумленье,
Спаси от смерти руку ту,
Что держит молнию твоей священной мести.
Как! Кончить с жизнию своей
И не смешать, клеймя презреньем, с грязью вместе
Всех этих низких палачей,
Тиранов, сделавших всю Францию рабою,
Которые живут, киша,
Как черви в трупе!.. О, мое перо! Тобою
Одним жива моя душа.
Как иногда огонь погасший вдруг подбросит
Смола, под пеплом разлита, —
Я мучусь, но живу. С тобой в стихах уносит
Меня от бедствий всех мечта.
А без тебя, как яд губительный свинцовый, —
Тюрьмы позорное клеймо.
И произвол, всегда кровь проливать готовый.
И стыд за рабское ярмо.
Несчастия друзей, проскрипции, убийства,
Негодованье и печаль,
Все иссушает жизнь, все для самоубийства
Мне в руку вкладывает сталь.
Как! Никого, кто б мог в историю злодейства
Все занести и имена
Казненных сохранить, утешить их семейства.
На вечные бы времена,
На ужас извергам дать их портрет кровавый;
Нарушив преисподней сон,
Взять у нее тот бич тройной, что над оравой
Разбойничьей их занесен.
И харкнуть им в лицо и жертвы их прославить…
О, Муза, в этот страшный час
Умолкни! Если нас посмеют обезглавить,
Оплачет добродетель нас!
Перев. М. Зенкевича
СТИХОТВОРЕНИЯ МАРИ-ЖОЗЕФА ШЕНЬЕ
Ода к Национальному собранию{389}
Давно привычная к звучаньям благородным,
Дрожь лира чувствует и, расторгая сон,
Горит желанием свободным
Влить в голос мой свой гордый звон.
О вы, соперники, любовники созвучий,
Ужель для вас ничто свободы дух могучий,
Родной для гения свободы лик святой?
Средь празднеств праведного гнева
Что нету вашего напева?
Что бережете вы бессмертных струн прибой?
Коль низость хищников должны бы петь французы,
Придворных идолов постыдные лучи, —
Безмолвие храните, Музы,
О, лира галльская, молчи!
«Великих» отстраним от наших тайн священных;
Без нас они найдут себе льстецов презренных;
Заслужат раньше пусть, потом хвалы вкусят;
Пусть никогда, сгибая шеи,
Вельмож и королей лакеи
Позором гимны лир в веках не заклеймят!
Вы, к низкой гордости хранящие презренье,
Ответьте песнями на вольный плеск знамен.
Несите пламя просвещенья
В народ, что славой опьянен.
Он, сотни лет прожив бесправным и голодным,
Пусть до конца поймет, что значит: быть свободным!
Мрак и насилие сразите до конца!
И пусть на играх Мельпомены{390}
Грома великой перемены
Стихом пылающим врезаются в сердца!
О, можно ль длить еще — к стыду, к позору века —
Над скромным бедняком — тиранов торжество?
Ведь рабство душит человека,
Свобода ж — воскресит его.
И, если б кто-нибудь — хоть помыслами злыми —
Презрел, о, Родина, твое святое имя, —
В презреньи пусть живет, отверженный — умрет;
И прахом гнусным пусть, со страхом
(Как матереубийцы прахом),
Осыплет вольный ветер нечистый край болот.
О, Родина, твой лик живит пески и горы,
Выращивает злак средь самых диких скал,
С тобой — улыбчивы просторы,
Где льдин грозящий призрак встал;
С тобой — светило дня, чей свет, скупой и старый,
Лучами бледными скользит над Делаварой,{391}
Счастливым племенам мысль и порыв дает,
А без тебя сыны чужие
В прекрасных долах Гесперии{392}
Найдут лишь мертвый зной и лишь увядший плод.
Карл, сын Великого, отца превысил славой,
Вновь чувство гордых прав вдохнув во все сердца;
Под благодетельной державой
Законодателя-бойца
На поле Марсовом сходились наши деды, —
Все племя франкское, — под знаменем победы
И все сословия являли строй один.
И господин Европы целой,
С душой свободною и смелой,
Был средь соратников лишь первый гражданин.
Но скоро, — с хитростью соединяя силу,
Сыны несчастные счастливца-короля
Его творение в могилу
Свалили, ризы разделя.
Меч и кадильница, соперники короны,
С ней поделили власть: народ порабощенный
Покорное чело был принужден склонить:
Лесть — вот единая забота.
И весь позор тройного гнета
Сердца растленные отважились хвалить!
Сгинь, память о годах общественной болезни!
Сгинь, честолюбие! Тиран, к земле склонись!
Беги, неравенство, исчезни,
И, право силы, расточись!
Пусть грады Франции рассеют сумрак жуткий —
Веков невежества гнилые предрассудки:
Ведь с добродетелью величье их — вразлад.
Пусть гибнут гордые обличья,
Те, что народное величье,
Бессмертный блеск его за веком век мрачат.
Народ! Превознеси всех тех, в ком дышит гений,
Гляди на факелы, что блещут в их руках,
И, разогнав ночные тени,
Умам сверкают на путях.
Жизнь обыденная отлична кратким сроком;
Избранники ж небес иным влекомы роком;
Делам бессмертия они посвящены.
И на земле, сраженной гнетом,
Их красноречия полетом
Заветы равенства векам возвещены!
Другие, — громоздя богатства, родовитость
И чванство глупое питая с давних пор,
И защищая власть и сытость, —
В могиле обретут позор!
Министры дикие безумных суеверий,
Корон похищенных сторожевые звери,
Разбойники, — друзья разбойников в венце, —
Они хотели б землю стиснуть
В колодке рабства и оттиснуть
Клеймо невольничье на всем ее лице.
Смелей, о, граждане! Проснитесь и прозрейте,
Перед лицом всех стран былой позор дробя.
И цепи старые разбейте,
Надеясь только на себя!
Не подражайте вы ни вашим слабым дедам,
Что, королям предав, народ предали бедам,
Презрев и позабыв природы глас святой;
Ни этой расе прибалтийской,{393}
Что яростью горя витийской,
С безумным торжеством себя зовет рабой!
Заседание Директории 30 брюмера IV года. С гравюры Ж. Дюплесси-Берто и П.-Г. Берто по рис. Ж. Дюплесси-Берто
Почти весь род людской, в невежестве и страхе,
Как вы, как вы, пленен и обречен ярму.
Влачится жалко в рабском прахе,
Склонив покорный лоб во тьму.
Но час свободы бьет. У тирании скоро
Исчезнет из-под ног последняя опора,
И кровью не скрепить ей плиты алтарей;
Из добродетели народа
Воспрянет мира мать — свобода,
Законом равенства объединив людей.
И скажут: «Больше нет исчадья преступлений,
Нет власти роковой, — чудовище ушло,
Стопы скрывавшее в геенне
И в черных небесах — чело.
Дерзало властвовать оно народом скромным,
Народ послушен был его законам темным,
Стонал в оковах мир, и мир — освобожден.
А тот, кто был его грозою,
Извергнут адскою рекою,
Тьмой преисподнею навеки поглощен!
Перев. Г. Шенгели
Смерть Мирабо
Искусства, в коих дышит гений,
Соедините трепет свой:
Гармонией надгробных пеней
Звучит пусть музыки прибой;
Резцу покорствуй, мрамор твердый;
Кисть, образ дай душе той гордой,
Что сами боги разожгли;
И ты, о, патриотов Муза,
Воспой великого француза,
Уже ушедшего с земли.
О, град любимый Амфитриты,{394}
Ему воздвигни пьедестал!
В твои береговые плиты
Он славу вечную вписал.
Его великолепным словом,
Свободы, вставшей в блеске новом,
Враги повержены во прах;
Напрасно деспотизм лукавил:
Народ восстал и властно правил,
И пыл его длил новый Гракх.{395}
И полон дивною картиной,
Когда, сограждан окрыля,
Он за народ ответ свой львиный
Швырнул лакею короля;
Когда в упор, без колебанья,
Его любимцев злодеянья
Коварному монарху вскрыл,
Пока продажный сонм героев
Из раззолоченных покоев
Парижу древнему грозил.
Завистники, сокройте жало.
Не смейте оскорблять того,
Кого вся Франция видала,
Как гражданина Мирабо.
Застенки с кандалами вместе
Его республиканской чести
Сломить за годы не могли:
Там именно, средь притеснений,
Его могущественный гений
Ковал свободу издали.
Покройся трауром убора,
Свидетельница славных сцен,
Трибуна славная, с которой
Гремел французский Демосфен.{396}
И Франция, как мать, рыдая,
Такого сына погребая,
Наденет траурный наряд,
И пусть заслуженные пени
Тоску его священной тени
В безмолвьи склепа утолят.
Звучите неутешным кликом
Все, справедливость кто постиг:
Ведь носят траур по владыкам, —
Трибун же стоит ста владык.
Так Франклин,{397} чьей высокой волей
Воздвигся разум на престоле, —
Безмерно выше он ценим
Всех этих принцев, чье значенье,
Чья слава меркнут в то мгновенье,
Когда глаза закроют им.
Столь плодовитая природа,
Сквозь бесконечный ряд годов,
Толпой растит, среди народа,
Тиранов низких и рабов.
Но, если глина, тело строя,
Обнимет ясный дух героя
И сердце гордое его, —
Истощена усильем этим,
Природа лишь иным столетьям
Повторит это торжество.
Ужасный день! Час близок! Скоро
Родной народ покинет он,
Его бессмертная опора, —
Его ж заботой отягчен.
И умирает он, как воин:
Чело бесстрастно, взор спокоен
Перед исходом гробовым;
Он ждет, — и дух его огромный
Растет при виде бездны темной,
Что разверзается пред ним.
Возня священников, взыванья,
Псалмов благочестивый крик,
Его с землею расставанье
Не омрачите ни на миг.
Его почтенного покоя
Беги, невежество тупое.
Беги постыдно, гордый бред,
В который жадными жрецами
Раздуто предков наших пламя,
Обманутое столько лет.
В ночь вечную когда он снидет,
Теней толпою окружен,
Печаль высокую увидит
Осиротелых граждан он:
Париж и Франция совместно
Идут к его гробнице тесной,
Прах гордый упокоить в ней, —
И прах, народу драгоценный,
Восторжествует во вселенной
Над силой гроба и князей.
Но Франция умела ль прежде
Чтить славных мертвецов своих,
Чей дух служил людской надежде
Средь притеснений вековых?
Нет! Их друзья лишь хоронили,
Несли священный пепл к могиле
С печальной думой на челе,
Тогда как с помпой величавой
Сходил в гробницу прах кровавый
Иль Лувуа,{398} иль Ришелье.
О, фанатизма дух упрямый,
Позор сих лет, иным в пример:
Сульпициям{399} возводят храмы,
Но склепа не нашел Вольтер,
Он до сих пор лишен могилы:
Ты, тирании гнев унылый,
Изгнаньем прах его даришь,
В своей тупой загробной мести
Лишил ты заслуженной чести
Его кладбищем быть — Париж.
Когда-нибудь святые тени
Сынов отчизны обретут,
По воле новых поколений,
Себе торжественный приют.
Так средь семи холмов священных,
Трудом латинян вдохновленных,
Воздвигся гордый Пантеон,{400}
Куда с живым благоговеньем
Навстречу новым поклоненьям
Был весь Олимп перенесен.
Времен торжественных свидетель,
К сим ступеням веди твой след,
Таланты, разум, добродетель —
Вот боги наших дивных лет!
И часто, в будущие годы,
Освобожденные народы
К обожествленным сим теням
Придут для совершения тризны
И душу древнюю отчизны
Средь мраморов почуют там.
Вотще тебя отчизна кличет,
О, Мирабо, — любовь свою!
Твой мрамор, что тебя величит,
Я кипарисом обовью.
И в годовщину роковую
Вновь о тебе я затоскую,
Вновь воспою твой славный труд,
И мавзолей, в котором дремлешь
И чутко гимнам нашим внемлешь,
Народа слезы обольют.
Перев. Г. Шенгели
Песнь 14 июля{401}
Народов бог, царей, бог городов и поля,
Кальвина, Лютера, Израиля сынов,
Огнепоклонников, которые на воле
Чтут звезды у своих шатров,
Здесь под твоим благим и животворным взором
Сошлись мы, Франции покорные сыны, —
И славим светлый день, свободный день, в котором
Сокрыто счастье всей страны.
Припомним времена, когда тиран надменный
Права народные попрал ногой своей,
Когда правители, исполнены измены,
Обманывали всех людей,
Когда разбойничьи потомки феодала
Над нашей честностью герб возносили свой,
Рука священников меч кровью обагряла
Во славу троицы святой.
Тонули в роскоши дворяне и прелаты.
Копя богатство им, в тисках стонал народ,
И, как цемент, крепил их пышные палаты
Из горьких слез и крови пот.
18 фруктидора V года. С гравюры П.-Г. Берто по рис. Жирардэ
В стенах монастырей, в наивности беспечной
Монахи полнили хвалебным гимном храм,
А жертвы их суда, их злобы бесконечной,
Несли проклятье алтарям.
Не будет больше здесь темниц и подземелий,
Где люди мучались, закованы в цепях;
Гнездо насилия, идя к великой цели,
Свобода ниспровергла в прах.
Прошло лишь десять лет, — верны ее заветам,
Взрезая океан, поплыли корабли,
И власть ее теперь парит над Новым светом
На древних пажитях земли.
О, солнце, проходя небес крутую чашу,
Согрей нас радостью, разлейся по полям,
И, сыпля ток лучей, подъемля жатву нашу,
Будь благосклонно к сим плодам!
О, чистый огнь небес, о, сердце небосвода,
Струя над Францией счастливый дождь лучей,
Не можешь ты не зреть, как велика свобода,
Как мы блаженны вместе с ней!
Свободно дышит мир, повержены оковы,
В одном желании все нации слиты,
И озарен весь мир отныне властью новой,
Такой же вечной, как и ты.
Обманутых веков свершилось искупленье.
Чтоб стать свободными, мы небом рождены.
Тиран, равно как раб, — природы униженье —
И с ними быть мы не должны.
Перев. Вс. Рождественского
Гимн на перенесение праха Вольтера во французский Пантеон
(11 июля 1791 г.) Музыка ГоссекаНет, слезы проливать теперь совсем не время;
Сегодня — торжества, не сожалений день:
Пусть песни бодрости славнейшую меж всеми
Французами венчают тень.
Давно ли этот прах, тиранами гонимый,
Средь плача общего бежал от наших врат?
А ныне, возвращен народом в край родимый,
Он освятит собой наш град.
Привет, Божественный! Ты был нам всем примером
И в наши стены вновь вступаешь гордо днесь;
Лишь нам принадлежит все, что звалось Вольтером:
Ты родился и умер здесь.
Ты духом творчества сограждан вызвал к жизни:
Прими же Франции свободной фимиам;
Ты, превзошедший всех мужей в своей отчизне,
Возглавь собой сей славный храм.
Гроза священников, над гибельной их ложью
Ты факел разума вознес, как Прометей,
И смертным указал на бездну у подножья
Их лицемерных алтарей.
Ты кистью мощною на римском небосводе
Лик древней доблести пред нами воскресил
И в сердце Франции стремление к свободе
Речами Брутов{402} пробудил.
На сто ладов твоя чарующая лира —
И человечности, и разуму верна —
Сквозь радужную ложь гомеровского мира
Нам сеет правды семена.
Спешите, граждане, Вольтеру дать дорогу!
Велик, любим и чтим, он восстает средь нас,
Чтоб проповедывать нам поклоненье богу
И вольность, как в свой смертный час.
Напрасно ищет он те башни роковые,
Что дважды плен его соделал храмом муз:
Бастилии уж нет, нет больше тирании, —
Дотла разрушен их союз.
На поле Марсово глядит он, где святою
Свободою престол бессмертный водружен;
Французов стекшихся он видит пред собою,
Их клятвам вновь внимает он.
За победителем, сокрыт клубами пыли,
Позорный фанатизм подъемлет дикий крик;
Так к Капитолию и Цезарь и Эмилий{403}
Влекли поверженных владык.
Его триумф во дни сценической забавы
Был меньше, хоть народ, излив восторгов пыл,
Ему, согбенному под тяжким грузом славы,
В веках бессмертье присудил.
Ла Барр! Калас!{404} Сюда, страдальческие тени!
Он ваш отмститель был, вы — должники его:
Покиньте скорбный брег, оставьте ваши пени,
Включитесь в наше торжество!
Народы-пастыри, следившие паренье
Сего отважного орла с гельветских гор!
Вы, жители Юры, пусть ваши песнопенья
Вольются в наш хвалебный хор.
Сыны Америки и дети Альбиона,
Воспойте разума опору и пример;
Вы, вольности друзья, чье сердце непреклонно,
Он ваш согражданин, Вольтер!
Народы, ждущие паденья самовластья,
Ликуйте: вольность вас от уз освободит.
Ее рукой средь нас алтарь воздвигнут счастья,
Сей день повсюду знаменит!
О божество божеств, природа, провиденье,
Не знавшее границ от века существо,
Исконное добра и правды воплощенье,
Начало мира самого,
Ты вольность создало, а рабство человеком
Придумано самим, но часто человек
Для будущих веков, вступая в тяжбу с веком,
Свободы бережет ковчег.
Свободы божество, простри над нами крылья,
Плодотвори поля, от всех врагов укрой,
Пошли нам вечный мир, отраду изобилья
И век искусства золотой.
Пошли нам доблести, таланты, просвещенье.
И с чувством долга, дай сознанье наших прав,
Свободу чистую, законов попеченье,
Под стать законам нравы дав!
Перев. Бен. Лившица
Гимн равенству
(19 июля 1792 г.){405}Тебе, о Равенство, благая
Опора вольности и прав,
Поем мы этот гимн, слагая
Его средь празднеств и забав.
Сей день, для родины священный,
Принес благодеяний рой,
В сей день твой голос драгоценный
Сплотил французов меж собой.
Ты свергло с мерзостью бесправья
Придаток титулов пустой,
Игрушку глупого тщеславья,
Все попиравшего пятой.
Разбив народные оковы,
Ты рабство обратило в сон:
С отменой преимуществ новый
И дух и смысл обрел закон.
Кумир свободного народа,
Ты меньше ведом, чем любим:
И Тибра и Кефиса{406} воды
Гордились именем твоим.
Стремясь к бессмертию ревниво,
И воины и мудрецы
В горах Гельвеции{407} счастливой
Тебе кадили, как жрецы.
И Франклин, победитель молний,
Став у державного руля,
Твоею славою исполнил
Пенсильванийские поля.
Луара, Рона, Сена, живо
Брега украсив, ждут забав:
С челом, увенчанным оливой,
Сойди и празднество возглавь.
О, благотворное светило,
Свой бесконечный свет излей,
Чтоб тирании блеск затмило
Сияние твоих лучей.
Он сгинет в ночи преисподней,
Гонимый славою твоей —
С тобой и почва плодородней
И небеса с тобой ясней.
Перев. Бен. Лившица
Гимн в честь победы,
пропетый монтаньярами на поле Согласия 20 прериаля II года Республики (июнь 1793 г.) МужчиныО, боже сил! Сам у народа
Зажег ты мужество в груди,
Победа, — спутница похода, —
Несет знамена впереди.
Вершины Альп и Пиренеев
Тиранов гибель зреть могли,
И там на севере, слабея,
В крови их полчища легли.
Но прежде чем вложить мечи свои в ножны,
Клянемся все, что зло мы истребить должны!
Внимайте, матери и девы,
Тому, кто правит всей землей,
Супруги, дети, братья — все вы
Шли за свободу смело в бой.
Когда приспешник преступленья
Жизнь молодую пресекал,
Сын за отца, — ему в отмщенье, —
Над трупом павшего вставал.
Но прежде чем вложить мечи свои в ножны,
Клянемся все, что зло вы истребить должны!
Так будьте, воины, смелее!
Молитесь, девушки, нежней!
Отдайте, матери, скорее
Для дела славы сыновей!
Вы, старики, рукой дрожащей
Не в силах приподнять копье —
Так шлите юности кипящей
Благословение свое!
Но прежде чем вложить мечи свои в ножны,
Клянемся все, что зло мы истребить должны!
Перев. Вс. Рождественского
Гимн Свободе
20 брюмера II года Республики (10 ноября 1793 г.){408}О, низойди в наш мир, природы дочь, Свобода!
Власть, высшую в стране, мы взяли навсегда.
Тебе возводят храм избранники народа,
Поправ насилия года.
Тиранов свергшие, весь мир гордится вами,
Презрев обман богов — ведите к правде путь!
Свобода, поселись в гостеприимном храме,
Богинею французской будь!
Твой луч живит скалу и мрачные вершины,
Пшеницей веселит унылый склон долин,
И там, где ты живешь, ликует дол пустынный,
Смеются горы, царство льдин.
С тобой вдвойне милей талант, любовь к отчизне,
Под знаменем твоим победа легче нам.
Еще не знав тебя, не знаем мы и жизни,
Ты открываешь мир очам!
Пусть короли всех стран теснят народ свободный!
Все в прах они падут, богиня, пред тобой!
Пятою их поправ, дай мир нам благородный,
Дорогу к счастью нам открой!
Перев. Вс. Рождественского
18 и 19 брюмера VIII года. С гравюры Ж. Дюплесси-Берто и Дюпрееля по рис. Ж. Дюплесси-Берто
Гимн Разуму
10 фримера II года Республики (30 ноября 1793 г.){409}Сопутник мудреца природный,
Высокий разрушитель лжи,
Тебя зовет народ свободный!
Приди, как жить нам, покажи!
О, Разум! Нет тебе препоны.
С законом свел ты род людской,
Мы все равны перед законом,
Как все равны перед тобой.
Внушай же юности безумной,
Как обрести к отваге путь,
Дай старости благоразумной
Возможность мирно отдохнуть.
И если, видя лишь раздоры,
Народы спорят без конца, —
Сведи их в братский круг, который
Свободой пламенит сердца!
Твой луч, во век неугасимый,
Зарю вещает вновь и вновь,
В твоем огненеудержимо
Родится чистая любовь.
Сопровождая Разум, чувства
Дают цветенье в должный срок,
И дружною семьей искусства
Свободе свой несут венок.
Перев. Вс. Рождественского
Взятие Тулона{410}
10 нивоза II года (30 декабря 1793 г.) Гимн Опять французским став, Тулон
На пленную волну отныне не взирает.
С высот своей скалы, освобожденный, он
Вслед Альбиону угрожает.
Огни, которые зажгла врагов орда,
Обрушились на них самих, как сонмы фурий
Морей тираны, их суда
Теперь преследуемы бурей.
Великого народа злой
Соперник обречен на неуспех заране:
Героями всегда идут французы в бой,
Преступниками — англичане.
Но власть, царящая извечно в небесах,
Под покровительство берет судьбу народа,
Им самовластие во прах
Стремится обратить природа.
Твои, о, Англия, суда,
Окровавленные под Генуей суровой,
Французскую волну грязнили, навсегда
Суля нам рабские оковы.
А наши, Плимуту неся свободы весть,
Утешат весь Ламанш, разбойником плененный,
Чтоб знамя вольности вознесть
Над Темзой мрачною и сонной.
Напрасно мните вы и впредь,
Цари, священники, наемные солдаты,
Свой самовластный скиптр над морем простереть
Ценой коварства или злата.
Полмира восстает: на нас теперь лежит
Забота вновь обресть народов клад бесценный;
Длань новых римлян сокрушит
Зубцы второго Карфагена.
Восстань, чело свое покрой
Вновь, океана дочь, и лавром и цветами,
Брега Италии и Франции омой
Своими нежными водами.
Неси сокровища на ласковой груди
Из Адриатики, из дальней Византии,
И в наши гавани введи
Обилия дары благие.
Мы, торжествующий народ,
Французы, жребий наш решит судьбу вселенной:
Не солнце ль новое над всей землей встает,
Плодотворящее бессменно?
Все сущее с мольбой его взыскует благ, —
Светила, чьих лучей зиждительное пламя
Земным тиранам — злейший враг,
Народам — пища, свет и знамя.
Перев. Бен. Лившица
Гимн Верховному существу{411}
(1794 г.)Источник истины, кого не чтит хулитель,
Свободы божество и естества отец,
Всего живущего извечный покровитель,
Его хранитель и творец;
Никем не созданный и всем необходимый,
Зиждитель доблестей, законности оплот,
Враг самовластия, во век неколебимый,
Французы ждут твоих щедрот.
Ты сушу утвердил над зыбкими морями,
Ты правишь молнией и ветры всюду шлешь,
Ты, солнцу сообщив живительное пламя,
Всем смертным пищу подаешь.
Ночная странница заоблачным туманом
Безмолвной поступью идет наперерез:
Ты указал ей путь, и звездным караваном
Равнину населил небес.
Повсюду твой алтарь мы зрим нерукотворный
В селеньях, в городах, в пещерах дикарей,
В долине низменной и на вершине горной,
И в небе и на дне морей.
Но есть алтарь иной, — твоя святых святая, —
Над эмпиреями тобой взнесенный храм:
Не в сердце ль праведном сам бог живет, вдыхая
Его чистейший фимиам?
В очах у воина, бесстрашия и гнева
Исполненных, твое величие сквозит;
Во взор опущенный неискушенной девы
Ты заложил прелестный стыд.
На старческом челе премудрости высокой, —
Твоей премудрости, — след ясно различим;
Осиротевшее дитя не одиноко
Под взглядом отческим твоим.
Ты взращиваешь там, в земли горячих недрах,
Чудесное зерно грядущего плода.
Ты посылаешь ей дождей напиток щедрых
И благостные холода.
Когда же глас весны волшебным наважденьем,
Разлитым в воздухе, воспламеняет кровь,
Все то, что создал ты, — предавшись наслажденьям,
Себя воспроизводит вновь.
От сенских берегов до вод Гипербореев
Природу облачив в слепительный убор,
Несчетные дары своим сынам рассеяв,
Ты внемлешь их умильный хор.
И солнца и миры, путь соблюдая верный,
Простерты пред тобой, твои лишь чудеса
Поют на все лады, гармонией безмерной
Преисполняя небеса.
Под сенью царственной ты в страх приводишь власти.
Но скорбь врачуешь ты под кровлями лачуг;
Гроза преступника, не ты ль во дни несчастий
Защита и последний друг?
Тиранам и рабам ничто твоя опека:
Что добродетель им и равенства завет?
Ты лишь свободного сподобил человека
Нести в душе бессмертья свет.
Перев. Бен. Лившица
Песнь отправления
(Военный гимн 1794 г.){412} Представитель народаПобеда с песнями раздвинула все стены,
Ведет Свобода за собой
И, с севера на юг, призыв трубы военной
Нам близкий обещает бой.
Враги отчизны, трепещите!
Пьянейте кровью, короли!
Народ идет, как победитель,
И не отдаст своей земли.
Республика нас призывает, —
Погибнем или победим.
Жить для нее француз желает,
Смерть иль победа перед ним.
Республика, вот наша муза!
Погибнуть или победить,
Отдать ей жизнь — вот долг француза.
С ней умереть и с нею жить!
Не бойтесь наших слез, забудьте наши муки.
Стенанья не пристали вам.
Нам видеть весело с оружьем ваши руки,
А плакать нужно королям.
Мы дали вам дыханье жизни,
Ее нельзя вам расточать,
Все ваши дни — одной отчизне.
Не мы, а родина — вам мать.
Республика, вот наша муза!
Погибнуть или победить,
Отдать ей жизнь — вот долг француза.
С ней умереть и с нею жить!
Меч прадедов своих берите в бой с любовью
И в битве думайте о нас!
Пускай тиран и раб омоют жаркой кровью
Ту сталь, что мы святим сейчас.
И возвратясь в сияньи славы
В родимый дом, для мирных нег,
Закройте старикам глаза вы,
Сказав: «Свободен человек!»
Барра и Виала{413} — вот участь чья завидна:
Мертвы, но не побеждены,
Пусть трус остался жить, — судьба его постыдна,
Жив тот, кто пал за честь страны.
Как вы, мы мужественны будем.
Идем с тираном воевать,
Коль взрослые воюют люди, —
От них мы не хотим отстать.
Республика, вот наша муза!
Погибнуть или победить,
Отдать ей жизнь — вот долг француза.
С ней умереть и с нею жить!
Идите в бой, мужья, — победа перед вами —
Идите, храбрые! Вперед!
Вас, возвратившихся, украсим мы цветами,
Любовь награду вам сплетет.
Когда ж душа в борьбе кровавой
Покинет вас, как жертву дым, —
Мы будем петь про вашу славу,
И вам отмстителей родим!
Республика, вот наша муза!
Погибнуть или победить,
Отдать ей жизнь — вот долг француза.
С ней умереть и с нею жить!
Героев сестры мы, и узы Гименея
Покуда неизвестны нам,
Но если воины, любовью пламенея,
Нас позовут в Гименов храм,
Пусть возвращаются с победой —
Их встретит жаркая любовь,
Когда, идя по вражью следу,
Они за честь пролили кровь.
Республика, вот наша муза!
Погибнуть или победить,
Отдать ей жизнь — вот долг француза.
С ней умереть и с нею жить!
Клянемся на мече пред нашими отцами,
Пред каждой матерью, женой —
Пред теми, кто послал сражаться нас с врагами,
Клянемся зло попрать ногой.
Мы в клочья разнесем надменный
Дворянства чванного мундир;
Дадут французы всей вселенной
Свободу и высокий мир.
Республика, вот наша муза!
Погибнуть или победить,
Отдать ей жизнь — вот долг француза.
С ней умереть и с нею жить!
Перев. Вс. Рождественского
Песнь побед
(Гимн к празднику 10 августа 1794 г.){414} Сдавая крепости, слабея,
Иберия глядит, как нам
Покорны стали здесь и там
Вершины гордых Пиренеев.
И инквизитор и тиран
Найдут в Мадриде воздаянье, —
Кто кровью жертв был долго пьян,
Сам нынче отдан на закланье.
Народ французский прав. Он мщеньем вдохновлен.
Да здравствует страна, свобода и закон!
Тень Брута вызовем отныне
И доблесть Гракхов возродим.
Свобода сходит в мрачный Рим
С заоблачной альпийской сини.
Дрожи, фанатик, слыша страх,
Беги, разбитая когорта!
Камилла{415} в ваших нет стенах,
И галл стучится к вам в ворота.
Народ французский прав. Он мщеньем вдохновлен.
Да здравствует страна, свобода и закон!
Обман и скупость Альбиона,
Под вами стонет ширь зыбей.
Угрюмы башни крепостей,
Тягчит корабль морское лоно,
Но что трезубец ваш французам?
Смотрите, сколько в дни побед
Нам кораблей с богатым грузом
В порты приводит Новый свет!
Народ французский прав. Он мщеньем вдохновлен.
Да здравствует страна, свобода и закон!
Вставай, покинь морей глубины,
Ты, труп дымящийся, ты, Месть!
Позор врагов, французов честь
Отныне видит взор твой львиный.
Откуда эти крики, стоны
И возглас бури боевой?
То голос всех, в бою сраженных,
И всех уснувших под волной.
Народ французский прав. Он мщеньем вдохновлен.
Да здравствует страна, свобода и закон!
Флерюс!{416} Поля великой славы,
Ты трижды благосклонный к нам.
Флерюс! внушивший страх врагам
Победы трижды величавой!
Флерюс, прославлен ты сполна
От Тибра к По, от Таго к Рейну,
«Европа освобождена» —
Несется песнь благоговейно.
Народ французский прав. Он мщеньем вдохновлен.
Да здравствует страна, свобода и закон!
Тираны с низкими рабами,
Поработители людей!
Бежать с мечом в руке своей
Вы не стыдились перед нами,
И, кровью вашей напоен,
Для всех времен шумя покоем,
Раскинет тень свободный клен
Над вашим жалким перегноем.
Народ французский прав. Он мщеньем вдохновлен.
Да здравствует страна, свобода и закон!
И в городах и на просторе
Народа слышен дружный хор,
И вторит песням эхо гор,
Их повторяют реки, море.
Свобода, Родина и Мир —
Вот имена идей прекрасных.
Вошла Европа в общий клир,
И род людской поет согласно:
Народ французский прав. Он мщеньем вдохновлен.
Да здравствует страна, свобода и закон!
Перев. Вс. Рождественского
Гимн 9 термидора II года{417}
(27 июля 1794 г.)Девятый термидор! О, день освобожденья!
Очистишь землю ты, где не просохла кровь,
Вторично Франции приносишь ты спасенье,
Свободу нам являешь вновь.
Ты искупил отцов мучения и раны!
Венец последнего из наших королей,
Который приняли, как власти знак, тираны,
Ты растоптал ногой своей.
Жрецы Республики, восславьте день Победы,
Венчайтесь, девушки, гирляндой свежих роз,
Почтите гимнами, отцы, супруги, деды,
День, осушивший реки слез!
Как некогда Олимп зрел грозное паденье
Былых сынов земли, тиранов, стертых в прах,
Так и во Франции Сенат пришел в смятенье,
Тираны ощутили страх.
Вотще, чтоб сохранить прямых насилий право,
От солнечных лучей они таят позор.
Французской кровью пьян их дерзкий род, их слава —
Глухая полночь и террор.
О, солнце, не страшись разоблачить их рвенье,
Их звезд багровое сияние затми,
За жертвами вослед они найдут отмщенье, —
Свой лик над тучей подыми!
Народ наш и Сенат власть принимают внове,
Злодеев умыслы их голос отметет,
И эшафот, где есть следы невинной крови,
По их велению падет.
Свобода! Опрокинь алтарь их злодеяний,
Где беззаконие, зажав в руке клинок,
Как некогда жрецы таврической Диане,
Кровавый пролило поток.
Вы, коих дружество оплакивать готово,
Вы, жены, юноши, таланты, красота,
На землю милую вы не придете снова,
В свои родимые места!
Но ваша, искренно нам дорогая, память
Утешить может скорбь, что мы таим в сердцах,
Украсит родина торжественно цветами
Невинности и чести прах.
Из глубины могил завещано отмщенье
Тому, кто вас лишил дыхания весны,
По справедливости, а не по раздраженью,
Вы будете отомщены.
Уж над Республикой заря встает иная…
И почитая вас, и повинуясь вам,
Все человечество, погибших вспоминая,
Воздвигнет милосердья храм.
Богиня светлая, родник законов смелый,
Кого хотим мы чтить превыше всех свобод,
Мать добродетелей, мать истины — Кибела,{418}
Ты человечества оплот.
Объедини в себе все споры без изъятья —
Ведь ненависть — прямой для злодеяний путь, —
Чтоб всепрощение явили люди-братья,
Припав к тебе на грудь.
И пальмовая ветвь и лавр, — награда чувства, —
Украсят место битв, — и в благостной тени
Олива примет все прекрасные искусства,
Нам обещая светлый день.
Катился грозный гром над нашей головою,
Утесы острые сулили гибель нам,
Но если смерть близка, — мы все готовы к бою.
Свобода разверзает храм!
Перев. Вс. Рождественского
Гимн Жан-Жаку Руссо{419}
19 вандемьера IV года Республики (11 октября 1795 г.) Старики и материТы, друг Эмиля и свободы,
Чья Софья в памяти жива,
Ты, для униженной природы
Сыскавший новые права,
Будь другом юношам и девам,
Им нравы чистые внуши,
Любовь к законам сделай севом
Для добродетельной души!
Руссо! Всех мудрых назиданье,
Друг человечества прямой,
Свободной Франции прими сейчас признанья,
Из глубины могилы равенство нам открой!
С земли, давно порабощенной,
Ты снял оковы злобных сил,
И вольности перворожденной
Права от пут освободил.
Народ, беря ружье и порох,
Сим «Договором» вдохновлен,
Над миром, гибнущим в раздорах,
Уже вознес свой вечный трон.
Руссо! Всех мудрых назиданье,
Друг человечества прямой,
Свободной Франции прими сейчас признанья
Из глубины могилы равенство нам открой!
Ты нес рабам дары свободы,
Ты гнал тиранов, королей,
Ты нам младенческие годы
Украсил нежностью своей.
Прими от тех благодаренье,
Кого ты смело защищал.
Любил ты детских лет цветенье,
И для детей отцом ты стал.
Руссо! Всех мудрых назиданье,
Друг человечества прямой,
Свободной Франции прими сейчас признанья
Из глубины могилы равенство нам открой!
Перед священною могилой
Друзей своих ты зришь сейчас.
Философ острый, нежный, милый, —
Всегда был общий враг у нас.
Женева, родина вторая,
Как матерь, пестуя твой шаг,
К тебе знамена опускает,
Поет хвалу тебе, Жан-Жак!
Руссо! Всех мудрых назиданье,
Друг человечества прямой,
Свободной Франции прими сейчас признанья,
Из глубины могилы равенство нам открой!
Пускай дрожит тиран надменный,
Лишь только вспомнит о тебе!
Твой ум, светивший всей вселенной,
Не погасить в глухой борьбе!
Живит он чистыми лучами
Весь мир, томившийся в цепях,
И сыплет Франция цветами
На твой, для всех священный, прах!
Руссо! Всех мудрых назиданье,
Друг человечества прямой,
Свободной Франции прими сейчас признанья,
Из глубины могилы равенство нам открой!
Перев. Вс. Рождественского
Похоронный гимн в честь генерала Гоша{420}
16 вандемьера VII года Республики (6 октября 1798 г.) ЖенщиныПрими надгробное прощанье,
Погибший в юности герой,
Мы гимнов строгое рыданье
Сплетаем с розой над тобой.
На этой урне погребальной
Мы пишем подвиги твои,
И пусть торжественные пальмы
О нашей говорят любви!
Всем вам, защитникам свободы,
Примером эта жизнь была.
Все дни его полны, как годы,
И мнятся подвигом — дела.
Смерть, юный стебель надломляя,
Не может память оборвать.
Он умер юным. Но, мужая,
Он мог бы мудрым старцем стать.
В скалах Бретани он измену
Искоренил своим мечом,
Низвергнул бешенства гиену
Железом, ядом и огнем.
Рассеял он — освободитель —
Гражданственных раздоров пыл,
И — вестник мира, а не мститель —
Свой стяг победный водрузил.
Да, подражанья ты достоин,
Своих ты лавров не пятнал.
Твой клич свободный — каждый воин
Всегда бы в битве угадал.
Мы за тобой идем по следу, —
И грозный лик твой с этих пор
Предсказывает нам — победу,
Тиранам — гибель и позор.
Перев. Вс. Рождественского
Песнь возвращенья
21 фримера VII года Республики (11 декабря 1797 г.) ВоиныВот он — победы лавр над нами!
Италия свою нам жатву отдает,
Дол, где течет Флерюс, хребтов скалистых лед,
Равнины Бельгии — почтили нас дарами.
Все реки видели полков гражданских строй,
Везде встречал нас блеск победы,
И лавром седину венчают наши деды, —
Который сорван был сыновнею рукой.
Ты ужасом была, так будь теперь любовью,
Французская республика! Пускай
Поют веселье там, где все дышало кровью,
Победой мы купили рай!
О, дети! Храбрецов могилы
Покройте лаврами, что славой взращены!
Сыны Италии, бельгийцы спасены,
Германцев, как и вы, они смирили силой,
Героев павших прах они готовы чтить
Такими же, как вы, цветами,
И будут петь они сегодня вместе с нами,
Чтоб славу воинов восторгом освятить.
Ты ужасом была, так будь теперь любовью,
Французская республика! Пускай
Поют веселье там, где все дышало кровью,
Победой мы купили рай!
Пускай он побежден, — враг полон изумленья,
И барды Франции вам воздают почет.
Пусть ваши подвиги их лира воспоет,
И весть о вас дойдет в иные поколенья.
Победа ваш давно приосенила строй.
Примите же от нас восторженные чувства,
Чтобы под пальмами искусства,
Вдали от битв, вкусить теперь покой!
Ты ужасом была, так будь теперь любовью,
Французская республика! Пускай
Поют веселье там, где все дышало кровью,
Победой мы купили рай!
О, воины, пусть вам приданым будет слава!
Пусть руки и сердца Гимен сближает нам!
Несем любовь и брак в награду храбрецам!
И сыновей взрастим для подвигов кровавых!
О, боже, щедрою ты раздаешь рукою
И честь и мужество — дары небес благих.
Победа сходит к нам с твоих высот святых,
Свободы луч зажег ты над родной страною, —
Луча чудесного во веки не туши!
Пусть будет Франция счастливей год от году,
И пусть потомки чтят свободу,
Нас, прадедов, хваля всей силою души!
Ты ужасом была, так будь теперь любовью,
Французская республика! Пускай
Поют веселье там, где все дышало кровью,
Победой мы купили рай!
Перев. Вс. Рождественского
Песнь 1 вандемьера VII года Республики
(22 сентября 1798 г.) Барды Пусть наши голоса и лиры
Готовятся сей день воспеть!
Хотели Францией владеть
Врагов надменные мундиры.
Они к границам шли в бою
И угрожали нам заране,
Но мы республику свою
Спасли от дерзких притязаний.
Прими, хвалебный гимн! Воспрянь, народ-герой!
Все люди велики равенством меж собой.
Страну, где властвует свобода,
Сонм королей повергнуть мнил,
Но наш сенат провозгласил
Республику и власть народа.
Во прах склонились короли —
Их позабудет век суровый,
А нас те годы привели
К республике и к чести новой.
Прими, хвалебный гимн! Воспрянь, народ-герой!
Все люди велики равенством меж собой!
О, воины, верны победам,
На тибрских, рейнских берегах
Не знали вы, что значит страх,
Врага настичь стараясь следом.
К Флерюсу вел вас бог знамен
И на кровавый мост в Арколе.{421} —
Вам стал покорным Капитолий,
И Брут был вами отомщен.
Прими, хвалебный гимн! Воспрянь, народ-герой!
Все люди велики равенством меж собой.
Нам Родина внушила это:
Она родила в сердце пыл,
Ее огонь нас вдохновил,
Судьбой казались нам декреты.
Кто мог ей сердце посвятить,
Тот совершит все, что угодно.
Да, храбрость можно покорить —
Но покори народ свободный!
Прими, хвалебный гимн! Воспрянь, народ-герой!
Все люди велики равенством меж собой!
О, дети Франции! за дедов
Вы отомстили в этот час,
Следите зорко в час победы,
Чтоб огнь свободы не угас.
Пускай тиранов легион
Ее преследует напрасно —
Крепите нравами закон,
Служите вечно ей, прекрасной!
Прими, хвалебный гимн! Воспрянь, народ-герой!
Все люди велики равенством меж собой!
Ты, Разум, правишь вечным кругом,
Ты дал закон семье людской,
Все люди равны пред тобой
И этим равны друг пред другом.
Пути покорно своему,
Светило дня живит природу,
Ему подобно, ты во тьму
Несешь сиянье и свободу.
Прими, хвалебный гимн! Воспрянь, народ-герой!
Все люди велики равенством меж собой!
Перев. Вс. Рождественского
Последние комментарии
4 часов 18 минут назад
4 часов 20 минут назад
11 часов 2 минут назад
11 часов 10 минут назад
17 часов 23 минут назад
17 часов 26 минут назад