Зверь (СИ) [koreandre] (fb2) читать онлайн

- Зверь (СИ) 1.05 Мб, 260с. скачать: (fb2)  читать: (полностью) - (постранично) - (koreandre)

 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

========== Глава I. Логово воров. ==========

Солнце уходило за горы, окрашивая их снежные вершины в тревожный багровый цвет, и дневной зной стремительно уступал место ночной промозглости. Измученные тяжелой работой люди шли домой медленной, нестройной толпой. Город был совсем небольшой, и все хорошо друг друга знали, но, несмотря на это, нигде не слышалось ни слова, ни шутки, ни смеха. Ни у кого просто не хватало на это сил. Только что они завершили еще один маленький бой за жизнь. Кто-то — возле огромных ловцов туманов, собирающих по капле драгоценную влагу. Кто-то на скудных полях, сражаясь за тот малый урожай, который можно было вырастить на этих иссушенных землях. Кто-то на рудниках и солончаках.

За всей этой толпой из окна наблюдали двое: немолодая уже женщина с землистым некрасивым лицом и тусклыми волосами, стянутыми в тугой угол и маленький мальчик, на вид не старше года, прижавший ладошки к остывающему оконному стеклу. Свеча, горевшая чуть поодаль на подоконнике, дрожала и капала воском.

— Пить! — сказал ребенок, потянувшись ручками к кувшину с водой. Женщина поспешно встала, взметнув полы длинной черной юбки, и, схватив с полки медную кружку, принялась наполнять ее. Пока вода с журчанием била о желтые стенки, ребенок нетерпеливо топал ножкой.

— Вот, пей, мой милый, — сказала женщина, возвращаясь к малышу и садясь рядом с ним. Ребенок нетерпеливо обхватил прохладные бока кружки тоненькими пальчиками и жадно припал губами к ее краю. — Этим Великие нас пока не оставили, но что будет дальше?.. — она в отчаянии закрыла лицо руками. — Что будет дальше?..

Напившийся ребенок молчал, словно понимал о чем идет речь. Но вряд ли он мог понять. Шло пятое столетие с тех пор, как люди стали изгнанниками этого мира. Пятое столетие с тех пор, как за ними навсегда затворились огромные ворота их Города, который раньше казался им раем, а теперь стал проклятием. Пятое столетие с тех пор, как эти земли перестали видеть дожди.

Иногда, со стороны зеленого шумящего Леса прибегали темные облака, и слышался странный шум. Но никому он не был знаком, ибо это был шум дождя, а что это такое люди позабыли. Самых молодых горожан само слово «дождь» и вовсе приводило в чувство насмешливой озлобленности. Старики совсем сошли с ума, если думают, что вода может литься с неба. А до них сумасшедшими были их отцы, деды, прадеды. Нет и не бывает никаких дождей. Только мутный низкий туман, крадущий Город каждое утро.

Часы щелкнули стрелками и отбили восемь раз. Женщина перенесла ребенка в кроватку, а сама снова уселась возле окна, совсем по-детски прижала лицо к стеклу и посмотрела на небо. С востока, от Леса снова пришли тучи, и теперь они, расползшись по небу огромными черными чудищами, почти закрыли собой восходящую луну. Осталась лишь малая прореха, зияющая призрачным зеленоватым светом. Поежившись, женщина потянулась за шалью, да так и замерла. Со стороны кухни раздался звук бьющегося стекла и сразу за ним — шепот и приглушенный смех.

— Кто там? — крикнула она, испугавшись, но уже не так сильно, потому что человеческая речь, любая, даже незнакомая, всегда была намного лучше, чем другие звуки.

— Тише! — грубовато шикнули на нее, и из кухни вышли двое мужчин, лица которых плохо виднелись в сумерках. Один был огромный, как медведь, и едва не стукался головой об потолок, а второй пониже ростом и худой. — Скажи, где у тебя вода и пища, и мы тебя не тронем…

— Помилуйте! — воскликнула женщина. Она уже почти не боялась, ведь в таком маленьком городке волей-неволей перестаешь бояться всех, даже воров. — Ведь у меня ребенок!

— Ребенок? Черт возьми, почему ты не сказал, что здесь ребенок? — обратился к своему товарищу тот, кто был пониже ростом, и сразу стало ясно кто здесь главный.

— Ладно, — угрюмо сказал он. — Тогда с тебя половина. И пошевеливайся!

— Позвольте зажечь…

— Нет! Никакого света! Можно подумать, я не знаю, что бабы могут пройти свой дом с закрытыми глазами, — сказал главарь.

Кивнув, женщина метнулась на кухню и загремела там посудой. Она даже не думала выбежать через разбитое окно и позвать на помощь — все знали, что после заката выйти на улицу означало верную смерть.

— Ну, Бран, — шептал в комнате своему подельнику тот вор, который был ниже ростом. — Что же ты не сказал про ребенка?.. Выглядим сейчас… — он грубо сплюнул на пол, — как последние падальщики. Думаешь, если мы грабим, так у нас и чести нет?

Бран смущенно сгорбился, но все-таки прошептал в ответ.

— Это все ты, Рид. Быстрее, да быстрее! Может мы домом ошиблись? А ты все о Тварях, да о Тварях!

— Луна сегодня нехорошая, — мрачно сказал главарь. — В такую погоду можно чего угодно ожи…

Он осекся на полуслове, потому что услышал. Женщина перестала греметь на кухне посудой, воры задержали дыхание. Казалось, после этого в доме должна была наступить полная тишина, но нет. Лишь отчетливее стал слышен тихий хрип, переходящий в свист. Словно какому-то зверю пробили легкие, и теперь он пробирался сюда в поисках спасения.

— О Великие… — тихо выдохнул Бран. И тут же раздался громкий женский крик. Воры не шевелились. Им не нужно было видеть, чтобы знать, что сейчас происходит за стеной. Еще крик, отчаянный вопль ужаса и боли, затем тишина, треск разрываемой плоти и хруст костей…

— Бежим! — крикнул Бран. Рид кивнул, но прежде метнулся к детской кроватке из которой слышался детский испуганный плач и, схватив ребенка на руки, твердо сказал, посмотрев на побледневшего напарника.

— Мы воры! Но не подлецы или убийцы!

Тишина звенела в ушах, как самый громкий вопль у троих: Брана, Рида и маленького ребенка, которого они уносили от смерти сквозь клейкий ночной мрак.

***

Мартин проснулся в холодном поту.

— Ты чего лягаешься? — недовольно проворчал Вал, его сосед по койке. — Ух, я тебе сейчас!

— Что там у вас? — пробормотал Рид, раскрывая глаза, — не трогай его!

— Ага, не трогай! Что, так и терпеть, что он лягается, как обезумевший торгашеский осел?

Со всех сторон послышались недовольные крики, кто-то запустил в лицо Вала подушкой.

— Щенок разбудил тебя одного, а ты всех, — заметил Бран, свесившись со своей койки. — Если ты поколотишь его, потом не жалуйся, что мы поколотим тебя все.

— Мне от ваших ударов ни горячо, ни холодно не будет! — огрызнулся Вал в темноту. — И так все бока в синяках. Достался же сосед!

— Щас проверим, — с угрозой ответил Бран, и послышалось, как заскрипели доски койки под его тяжелым телом, — щас и согреем и охладим…

— Тихо вам! — прикрикнул Рид и так многозначительно посмотрел на Брана, что тот полез обратно на койку. — Эй, малец, ты как?

Мартин, который только что с одной стороны молил Великих о том, чтобы все забыли, из-за кого началась эта свара, с другой стороны, всерьез прикидывал извиниться перед всей шайкой, опустил ноги и поежился, почувствовав под ними холод каменного пола.

— Все в порядке, спасибо старина, — уныло пробормотал он, поднимаясь. — Не надо никого бить, я пойду…

Он прошаркал в сторону кухни. Некоторое время все смотрели ему вслед, а потом послышался дружный молодецкий храп. Мартин постоял немного в дверях, прислушиваясь к тому, как засыпают его товарищи, а потом прошел к столу, где лежало его единственное утешение — обрывок толстенной книги, и зажег огарок свечи. Некоторое время он упорно вглядывался в расплывающиеся буквы, но потом, сдавшись, закрыл лицо руками, чувствуя, как по щекам бегут соленые слезы, пропитанные ненавистью к ночным кошмарам, к воровской шайке и к самому себе.

Здесь его не считали за мужчину, да и он сам чувствовал, что в этом обществе не заслужил такого звания. Он не был так же груб, так же смел, так же ловок, как любой из его соседей. Его презирали за все: за бледность и хрупкость, резко выделяющуюся среди закаленных трудом и жизнью жителей Города. За темные, аккуратно подстриженные и чистые волосы, тогда как остальные члены банды щеголяли длинными нечесаными гривами и бородами, цвета которых, из-за грязи, было не разобрать, считая умывание напрасной тратой воды. Он же в свою очередь презирал их уклад жизни, их громкие голоса и крики, развратные гулянки. Они были словно из разных миров. Его редко называли по имени, и самое ласковое, что Мартин слышал в свой адрес — это слово «щенок», небрежно бросаемое любым вором, от Вала до Шоха, девятилетнего мальчонки, промышляющего кражей яблок на базаре. От него, впрочем, была польза — он великолепно делал отмычки и мог разобраться в любом замке, но каждый раз, когда товарищи просили помощи в очередном «деле», он делал это, скрепя сердце, переступая через что-то, что назвал бы совестью, если бы в воровском притоне вообще употреблялось такое слово. Кроме того, ему поручали всяческую женскую работу, которую остальные считали выполнять ниже своего достоинства, такую как мытье посуды и приготовление простых блюд из награбленных запасов пищи. Отдельное презрение у воров вызывало то, что Мартин умел писать и читать, и даже пытался сочинять стихи такими, какими он их видел. Им казалось, что он слишком много умничает и считает себя выше других.

Читать и писать Мартина в детстве научил Граар, старый отмычник. Воры, видя, с каким рвением мальчик постигает эту науку, попытались было посмеяться над ним, но одного хмурого взгляда старика, брошенного из-под густых бровей, хватило, чтобы они замолчали. Граар тогда насмешливо объяснил шайке, что без таких знаний хорошую отмычку не смастерить. У него и в самом деле лежало несколько тонких потрепанных книг по отмычечному делу, которые Мартин прочитал тайком, в качестве «домашних заданий». Но теперь, когда он вырос, он понял, что Граар слегка слукавил, оправдывая тогда тягу Мартина к чтению. Все, о чем говорилось в тех книгах, он и сам рассказал ему через несколько лет, а для того, чтобы понять простенькие схемы, навыков чтения и вовсе не требовалось. Мартин понял, что ключник научил его читать просто так, чтобы хоть как-то скрасить свое существование среди грубых и неотесанных воров. И юноша был ему очень за это благодарен. Ведь только поэтому у него появилась Книга.

Мартин нашел ее, когда прибирался в логове. Ведь и уборка тоже была на нем, никто из воров не собирался осквернять себя ведром и тряпкой. У книги не хватало передней обложки и нескольких начальных страниц, включая титульный лист, поэтому Мартину ничего не было известно ни о ее авторе, ни о названии. Для себя он называл ее просто Книгой. Вся Книга состояла из множества статей, которые совсем не походили на научные. Уж о больно глупых вещах они рассказывали. Словно, в мире существуют четверо Великих, и будто у каждого из них есть своя стихия, через которую они изъявляют свою волю. И хотя Великих упоминали повсеместно, никто не знал, кто они такие и как выглядят.

Говорилось так же об удивительных созданиях, якобы живущих буквально в паре шагов от людей, хотя Мартин и ни одного из них не видел. Помимо всех этих странностей, еще и не все страницы были наполнены. Порой на одном листе встречалась лишь одна статья, примерно на половину покрывающая страницу, а дальше — с десяток листов чистой, пожелтевшей от времени бумаги. Иногда в самих статьях оставались пустые строки, словно кто-то хотел дополнить их позже. И все-таки Книгу было приятно читать, как добрую сказку, светлый лучик веры в чудо, которого не будет.

— Не спишь? — Рид вошел в кухню, широко зевая, — все буквы свои мусолишь?

— Не мусолю, — угрюмо отозвался Мартин. Рид еще раз зевнул.

— А раз не мусолишь, кинь-ка чайничек на огонек, — он тяжело плюхнулся на скамью и придвинул к себе жестяную кружку. — Почитаешь мне что-нибудь из этой своей книженции.

— Книги, — машинально поправил Мартин, подвешивая чайник над очагом. Рид не стал спорить.

— Пусть так. Почитаешь мне. До какой буквы дошел уже?

— До «эм», — Мартин поднял голову и посмотрел на главаря. — Зачем ты со мной возишься? Вышвырнул бы на улицу, и все!

— Могу и вышвырнуть, — согласился Рид. — Не переживешь и одной ночи. Только, если рассудить, кому от этого будет хорошо? Граар, который до тебя знал отмычечное ремесло, вот-вот откинет тапки. Если правильно, так это его вышвырнуть надо. Вот уж бесполезный старый хрыч. А хорошая отмычка — это половина дела.

— А если я не хочу заниматься этим больше? Грабежами, разбоем? — фыркнул Мартин. Рид стер с лица благодушную улыбку.

— Ты мне тут не шали, слышишь, парень? Я двадцать лет кормлю тебя? Кормлю. Вот и будь благодарен. Благодарным быть хочешь?

— Не хочу, — упрямо заявил юноша, глядя в огонь.

— А придется. Читай давай, — сильным движением руки Рид запустил книгу через весь стол, чуть не угодив ей Мартину в голову. Тот увернулся, поднял том с пола и нехотя начал.

— М… Меч?.. — вздрогнув, Мартин выронил книгу, и та с глухим стуком ударилась об стол. А юноша не верил своим глазам. Там, где прежде была чистая, желтоватая от старости бумага, проступали четкие чернильные буквы, словно кто-то незримый прямо сейчас вел свои записи.

— Ну, что замолчал? Читай уже! — поторопил его ничего не заподозривший Рид. Заикаясь и путаясь в словах, Мартин продолжил.

— Меч. Оружие, данное людям Судьбой в тот момент, когда они ступили на земли. Меч был призван стать символом законной власти, чести и доблести. Согласно преданиям он может защитить от любой опасности. К сожалению, почти все значения этого артефакта утеряны, кроме самого первого. Именно поэтому, как символ власти, Меч хранится в доме судьи, точнее — в музее, устроенном для горожан на первом этаже судейского дома. Выкован меч из неизвестного металла, рукоять его украшена серебром и сапфирами…

— Серебряный с сапфирами? — мечтательно протянул Рид, — вот бы умыкнуть его. Да еще и из-под носа судьи! Читай дальше, чего остановился?

— А дальше ничего нет, — растерянно пробормотал Мартин. И в самом деле, невидимая рука остановилась, словно забыв о своих записях.

— Ну, и какой толк от этих книг? — разочарованно проворчал Рид. — На самом интересном месте. Ладно, ты давай, сделай мне чайку, а мы насчет меча потом обсудим.

Вечером в воровском логове царило непривычное оживление. Возле очага собралась целая толпа людей, и все они хохотали, пихали друг друга локтями, пили разбавленный спирт, кашляли и отплевывались. Мартина, забившегося в угол, заметить было нелегко, кроме того, он еще почти наполовину был скрыт за огромной книгой.

— Так вот, я вам про меч и говорю! — кричал порядком раскрасневшийся Рид, толкая тех, кто, по его мнению, недостаточно внимательно его слушал. — Умыкнуть меч под самым носом у самого судьи!

— Опасное дело, — заметил Бран.

— Конечно, опасное! — подтвердил Рид. — Но разве нам, самой удалой шайке годится обворовывать только мясников и вдов… — он внезапно поперхнулся и посмотрел в сторону Мартина, но тот этого и не заметил. — Разве так? Если провернем это дело, скажу вам по секрету, — на той громкости, которой обычно секреты не рассказывают, продолжил Рид, — нам и сам судья не будет страшен! Там же написано, что меч может защитить от любой опасности, да Мартин?

Юноша отрешенно кивнул. Весь вечер он провел, пялясь, как дурак, в пустые страницы Книги, словно ожидая, что там появится еще что-то, какой-то намек или новая история, но бумага оставалась чистой. Тогда он стал проверять статьи с пробелами — вдруг и там появилось что-то, чего не было раньше. Но нет, каждое слово в них было знакомым, и пустые строки оставались на своих местах. Статья же про Меч Судьбы, появившаяся из ниоткуда, никуда и не делась, словно была там всегда.

— И то верно! — крикнул Вал, который утром обещал избить Мартина.

— А я про что? Кроме того, у судьи немало врагов среди простонародья. Порадуем честной люд чем-то кроме наших высоких в-визитов! — икнув, Рид попытался изобразить что-то, похожее на реверанс, но пошатнулся и повалился с лавки, на которой стоял. Его тут же подхватили чьи-то услужливые руки и водрузили на место. — Да о нас будет весь Город говорить!

— Верно! — подтвердил из толпы чей-то нетрезвый бас.

— Ну, так и нечего, значит, больше гадать! Идем! Сейчас же испол…

Разошедшегося главаря прервал поток ледяной воды, обрушившейся ему прямо на голову. Ворованную воду в логове не жалели. Развернувшись, Рид хотел было немедленно ударить доброжелателя, но осекся, поймав суровый взгляд из-под густых бровей.

— А ну, цыц! — гаркнул Граар, престарелый отмычник. И хотя голос его был куда тише, чем голос Рида, все замолчали. Даже Мартин поднял голову от Книги — так поразила его внезапно наступившая тишина.

— Недоброе дело вы задумали, — прокряхтел Граар. В руке его болталось пустое ведро. — Дом судьи хорошо охраняют, это вам не мясники с окраин. Кроме того, ходят слухи, что он водится с нечистой силой. Твари его стороной обходят. Они даже ночью спят с открытыми окнами, только занавески колышутся. Сам видел… Как-то мимо проходил…

Граар понизил голос до такой степени, что вся шайка стянулась к нему и сухая его фигура совсем скрылась за мощными спинами воров.

— Как-то я шел по своим воровским делам… Ночь, темнота, хоть глаз коли. На небе ни луны, ни звезд, как это у нас обычно бывает. Иду, оглядываюсь по сторонам, прислушиваюсь, в любой момент побежать готов. Но пока нельзя, пока Твари не появились сами, нельзя бояться, ни в коем случае. Они за версту тебя почуют. И вдруг вижу — что-то шевелится. Но не Твари, этих можно издалека услышать, — Граар поежился. — Подошел поближе, а это занавески на окнах судейского дома ветерком шевелит. И ставни нараспашку. Я даже сначала глазам не поверил, думал, в темноте померещилось. Протянул руку — и в самом деле, вместо стекла — пустота. Такая жуть меня охватила, что я тут же кинулся прочь со всех ног. Вы ведь понимаете, если ночью в доме хоть малейшая щелочка…

Притихшие воры закивали головами. Кто-то поднялся и подал старику кружку водки. Тот помотал головой, вылил ее на пол и зачерпнул воды из жестяной бочки. Сделал несколько торопливых глотков, стер рукавом с бороды сверкающие капли.

— И Твари страх мой этот почуяли, конечно. Не пробежал я и двух кварталов, как слышу — хрипы. Остановился, повернулся медленно… Прямо передо мной глаза, ярко-красные и много их. Никак, со всего Города собрались. «Ну, все, — подумал я тогда, — смерть моя пришла». Обмер весь внутри, а ноги сами меня вперед понесли…

Не помню, сколько я бежал тогда, не знаю, как меня снова к судейскому дому вынесло. Но только почувствовал, что все, не могу больше. Прижался к стенке, вспомнил все свои разбои, за каждый у Великих прощения попросил. Твари окружили меня сразу же, но не напали. Понял я, что они и не на меня вовсе смотрят, а куда-то в сторону. Рычат, шерсть дыбом, стоят, не двигаются, словно ждут чего. Потом, как по приказу развернулись и ушли за угол. Тут у меня прямо в ногах послабело, сполз я по стенке вниз, глаза закрыть бы — но страшно, вдруг вернутся. И вижу, краем глаза, что свет какой-то над головой у меня. Серебряно-голубой свет, не то, чтобы яркий, но все-таки заметить можно…

Раздался глухой стук, это Мартин уронил Книгу. Рид немедленно погрозил ему кулаком, а Вал недвусмысленно провел ладонью по горлу. Мартин поспешно подхватил Книгу и забился как можно дальше в угол. Сделав еще несколько глотков, Граар продолжил.

— Свет этот из окна шел. Чистый-чистый, никогда в жизни не видел такого, да и не увижу уже, наверное. Подошел я к окну, заглянул в него, а там меч лежит. Все, как в той книге: серебряный и рукоять сапфирами переливается. Долго я смотрел на него, до самого рассвета глаз отвести не мог. А как только солнце взошло, так сразу же сюда прибежал.

Никому эту историю не рассказывал, думал, за сумасшедшего меня примете. А я вовсе с ума не сошел. Многое забыл в своей жизни, а это помню, как будто вчера было и до конца дней своих не забуду.

Граар остановился. Взгляд его был таким тусклым, словно он был не здесь, а где-то в самой глубине своих воспоминаний.

— Так что дурное дело вы задумали, — тряхнув головой, закончил он. — Черные духи охраняют этот меч, чернее, чем Твари. Оставьте эту затею, славу заработать и по-другому можно.

Некоторое время все молчали.

— Ну, что же, старик, — наконец произнес Рид. — Спасибо тебе, за добрый совет и занятную историю, да только скажите мне — если не ворам с темными силами якшаться, так кому? Невинным девам, что ли?

Раздался робкий смешок, который постепенно перерос в громовой хохот. Рид сделал знак Мартину и тот, обойдя стол, долил каждому из воров эля в кружку.

— Кроме того, если мы с этим мечом сможем от Тварей защититься и по Городу ночами ходить, то сколько славных дел сделаем? Воровать сможем без оглядки!

— Сможем! — подтвердили воры.

— А то и вовсе, устроим переворот! Как думаете, хорошо нам будет у власти жить?

— Хорошо! — рявкнули все разом.

— Ну, тогда и нечего судить! Ты мне вот, что скажи, — Рид наклонился к Граару, облив его водой, стекающей с волос после недавнего душа. — Ты нам помочь сможешь?

— Дурное вы затеяли дело, — медленно повторил старик. — Но я тебя, Рид, хорошо знаю. Молод ты еще, чтобы жизнью дорожить. Я с вами не пойду, но помогу. Только мне для этого с мальчишкой надо поговорить.

Мартин вздрогнул, встретившись с взглядом старика, и нехотя поднялся, когда тот поманил его пальцем в сторону своей каморки. Провожаемый взглядами всей шайки, он плелся за стариком. Сердце его громко билось.

— Ты тоже с ними пойдешь, я знаю, — сказал Граар, захлопнув дверь и провернув в ней старый ржавый ключ. — Рид давно говорил, что хочет тебя на дело вывести.

— Но…

— Молчи! — Граар покачал головой. — Спорить с ним смысла нет. Могу дать тебе только несколько советов. И открыть один секрет.

Старик наклонился к самому уху Мартина и прошептал:

— Половину замков в этом Городе и ключей к ним сделал я… Не сразу горожане стали догадываться, почему в их дома зачастили воры, а как только поползли слухи — я скрылся. Для Города я мертв или пропал без вести. Но перед тем как я исчез, ко мне пришел судья. Он принес мне хрустальную шкатулку тончайшей работы. Большей красоты я и не видел никогда. И к этой шкатулке заказал сделать хитрый замок. Срок был неделя, но я управился только за два месяца, такая сложная была работа. Постарался я тогда на славу, надо сказать, я никогда не халтурил, замки и в самом деле были надежными. Никто ведь не знал, что я храню дубликаты всех ключей к заказам… — Граар хрипло рассмеялся. — Тогда, когда я ночью увидел меч, он лежал в этой самой хрустальной шкатулке. Она стоит на позолоченном пьедестале, слева от стены. Запомнил? Кроме того, тебе нужен оберег.

— Оберег?

— Да. Рид не рассказывал тебе, не было нужды. Это старая воровская хитрость. Вещица, на которую ты прольешь свою кровь…

— Зачем?

— Если Твари подступят совсем близко, ты сможешь отвлечь их, бросив оберег. Они метнутся на запах крови. Но, мой тебе совет…

Старик снова поманил Мартина и, когда тот подошел, опять наклонился к самому его уху.

— Лучше умереть, чем выбросить такой оберег. Тварь, однажды вкусив твоей крови, будет искать тебя уже не только по запаху страха… Она запомнит тебя и будет преследовать всю жизнь — а живут они вечно.

— Зачем же тогда нужен такой оберег, если все равно придется умереть? — Мартин недоуменно посмотрел на Граара. Тот, улыбнувшись, пожал плечами.

— Может тебе больше понравится вечный страх, чем смерть? — ухмыльнулся старик, оскалив редкие зубы. — Я лишь предоставил выбор. Знаешь, почему я сижу в этой дыре и никогда не выхожу наружу?

— Вы когда-то воспользовались оберегом… Так?

— Абсолютно верно, мой мальчик. В ту ночь, дрожа от ужаса, прижатый к стене я выбросил единственную вещицу, которая была у меня в руке, предварительно измазав ее кровью из ссадины на колене. Это был ключ. Я шел украсть меч.

Мартин удивленно вскрикнул и тут же сухие пальцы старика сжались у него на горле.

— Тихо! Ох уж эта молодость! Подай мне лучше свечу, бумагу и перо, я кое-что нарисую тебе.

На подгибающихся ногах в полной темноте Мартин отыскал все необходимое и под тусклым светом тлеющего фитилька смотрел, как рука старика летает по листу бумаги.

— Смотри. Вот крыльцо дома судьи. Ключ упал между первой и второй ступенью, едва не угодив при этом в пасть Твари. Наверное, капля моей крови попала ей на язык… Но это уже не важно. Этот ключ до сих пор лежит там. Без него вам замок не открыть, никакая отмычка не поможет. Возьми это, — старик сунул листок в руку юноши, — и хорошенько все запомни. Времени у вас будет немного. Все, иди.

Мартин отступил к дверям, и уже почти открыл их, как вдруг в голову ему пришла одна мысль:

— Откуда вы знаете, что ключ еще там?

Старик снова усмехнулся:

— На нем ведь моя кровь… Иногда как заноет, заноет… И снится каждую ночь…

— Тогда, почему вы раньше не забрали его? — задал Мартин второй вопрос, робко переминаясь с ноги на ногу. Усмешка Граара стала шире.

— Эта кровь теперь не только моя… Плохо в этой жизни оберег Твари отдать. Но еще хуже его при себе потом хранить. Ступай. И… осторожнее там.

========== Глава II. Меч Судьбы ==========

— Ну, что? О чем тебе говорил Граар? — спросил Рид. В глазах его читалось нетерпение. Мартин, морщась, потирал руку чуть выше локтя. За минуту до этого вопроса Рид, не обращая внимания на толпу любопытствующих воров, схватил юношу за руку и протащил за собой чуть ли не через все логово, отыскивая достаточно укромное место. Сейчас, видя, что Мартин медлит, он еще вцепился ему в плечи и хорошенько потряс:

— Говори уже!

— Ну, он сказал мне, где достать ключ… — щурясь от непривычно яркого, после темной каморки старика, света, пробормотал Мартин. — Еще предупредил насчет оберега.

— А… Ну, об обереге и я бы тебе сказал… — протянул Рид. — И где ключ?

— Между первой и второй ступенью крыльца дома судьи. Он нарисовал мне. Вот…

Некоторое время Рид, сгорбившись, вглядывался в каракули. Потом выпрямился.

— В общем, все ясно. Прямо завтра ночью и пойдем. Отдохни, а завтра жизнь для тебя изменится, — главарь хлопнул Мартина по плечу. — Ребята поймут, наконец, на что ты способен!

Все утро и весь день Мартин провел на своей койке, не реагируя на шутки и подколы воров и настоятельные просьбы Рида «почитать что-то из книженции».

Если бы хоть кто-нибудь знал, как ему не хотелось никуда идти этой ночью. Мартину казалось, что произойдет что-то ужасное, но, конечно, он не стал делиться с ворами своими опасениями. В лучшем случае его назвали бы старой бабкой и долго бы еще ржали над его мнительностью.

Мартин листал огромный том и страницы ласково шелестели под его пальцами, но, увы, и они не в силах были помочь, как бы он не искал ответа на пустых листах и в пустых строках.

В полдень, в самое пекло, когда даже у воров хватало сил лишь на то, чтобы лениво переругиваться, распластавшись на каменном полу на кухне, к Мартину подошел Рид и прошипел в самое ухо:

— Думаешь, я этих твоих штучек не вижу?

— Каких штучек? — вяло отозвался Мартин. Пальцы Рида сжались на его руке.

— Таких, что ты притворяешься больным, лишь бы не идти с нами. Так, что ли?

Мартин слегка приподнялся:

— Да, мне не нравится все, что вы затеяли, а уж после истории, рассказанной Грааром тем более. Но я никогда не стал бы «притворяться…» — это слово Мартин выплюнул с необычным для себя презрением. — Я пойду с вами, тем более что другого выбора у меня нет.

Лицо Рида просветлело. Он присел на краешек койки.

— Послушай, волноваться перед первым делом, это нормально. Я и сам переживал, когда мне всего-то нужно было утащить яблоко из корзины на рынке. А тут целый судейский дом…

— Я вообще не хочу заниматься этими «делами», но всем плевать на это. Только поэтому я иду, — сквозь стиснутые зубы проскрипел Мартин. И хоть ему не хватило дерзости попросить Рида уйти, тот и сам все понял.

— Верно, — сухо подтвердил он, поднимаясь. — Всем плевать. Ты можешь проваляться здесь целый день, но к полуночи, будь любезен, стой у главного выхода.

В полночь Мартин, чувствуя себя неимоверно усталым и разбитым, подошел к едва заметной арке, которая у воров гордо величалась главным входом. В кармане потрепанной куртки он рассеянно мял рисунок, полученный от Граара. Тусклый свет факела осветил грузную фигуру Брана и независимую — Рида. Главарь стоял, заложив руки за спину, и беспечно посвистывал.

— Оберег взял? — прогудел Бран, оглядывая Мартина с ног до головы. Тот кивнул и показал на открытой ладони ржавый гвоздь, которым, за полчаса до выхода проковырял себе палец. Бран одобрительно кивнул.

— Ну, все, пошли, — приказал Рид, — надеюсь, — и он многозначительно посмотрел на Мартина, — все закончится благополучно.

— Будем стараться, — вложив в эту фразу все доступное ему безразличие, ответил Мартин и все трое вышли в сплошную тьму. Ночной ветерок тут же дернул Мартина за воротник, запутался в шнуровке его куртки, всколыхнул волосы и внезапно юноша понял, что никогда не чувствовал такой свежести, потому что никогда не выходил из логова так поздно. Все запахи и немногие звуки, раздававшиеся в темноте, были для него новыми, и даже Город стал абсолютно незнакомым диковинным миром, таящим в себе неведомые опасности.

Восторг и тревога — вот, что чувствовал Мартин, со слезящимися глазами полной грудью вдыхая пьянящий прохладой воздух. Рид задорно подпихнул его локтем под ребра:

— Ну, что? — прошептал он. — Лучше здесь, чем сидеть в нашей норе?

— Намного, — срывающимся от внезапно нахлынувшего счастья голосом ответил Мартин. Рид удовлетворенно кивнул:

— То-то же. Но довольно, идем.

Каждый шаг юноши отдавался на каменной мостовой тяжелым эхом, и он шел, упиваясь звуками этих шагов, прохладой и собственной удалью, пока Бран не дернул его за рукав.

— Не на параде, — встревожено проворчал он, — топаешь, как бургомистерский страж.

Кстати сам Бран, несмотря на свою медвежью внешность, умудрялся продвигаться почти бесшумно, словно слившись с темнотой.

— Тихо вы, оба! Мы уже привлекли к себе внимание, — прошипел Рид. Все трое замерли, как по приказу и внезапно Мартин почувствовал, как восторг от ночной прогулки улетучивается, уступив место холодному липкому страху. В полной тишине отчетливо слышался тихий свист, словно какой-то независимый гуляка прогуливался по улице, высвистывая неровный мотив. Каждый из воров знал, что это не так.

Тем более что довольно скоро свист перешел в протяжный хрип, а потом надрывное бульканье.

— Твари… — прошептал Бран, ярко выделяясь в темноте побледневшим лицом. Но даже Мартину не требовалось уточнений по поводу того, кому могли принадлежать эти звуки.

— Бежим! — крикнул Рид, хватая обоих за руки. Скрываться уже не было смысла. — К дому судьи, быстро!

— Может обратно? — просипел задыхающийся на ходу Мартин и почувствовал на себе презрительный взгляд главаря. Потом Рид снова резко дернул его за руку.

Странно было бежать от безмолвных теней, не слыша никаких звуков, кроме топота собственных ног. Свист и хрипы стихли, и в какой-то момент Мартину начинало казаться, что их преследователи отстали, а может, их и вовсе не было. Но Рид неумолимо тянул юношу вперед, пробираясь какими-то ему одному знакомыми закоулками и изредка отдавая короткие команды:

— Направо! Направо, дубина, а это лево! Теперь сюда! Да не пищи ты, здесь дырка! Голова пролезла, пролезет и туловище! Живей, жирдяй!

Последние слова относились к массивному Брану, который, беспомощно пыхтя, пытался пробиться сквозь брешь в заборе, явно не подходившую ему по размеру. Угадав взгляд главаря, Мартин схватил подельника за левую руку и дернул, что есть силы. Те же действия, но с другой стороны произвел Рид.

— Мои уши! — рыкнул Бран.

— Сойдут за закуску, — безжалостно ответил Рид и снова потащил их куда-то вперед, через бесконечные ходы и переулки.

Первая Тварь вылетела на них неожиданно, из-за угла, и тут же ощерилась. Белоснежные зубы неестественно выделялись на непроглядно черной тени. Алый взгляд буквально обжег беглецов. Обернувшись, Мартин увидел еще троих. Теперь они двигались не спеша, уверенные, что добыча уже не ускользнет.

— Нужно их отвлечь, — сказал Рид и, хотя говорил он тихо, Мартин видел, как вздрогнул Бран.

Отвлечь. Выкинуть один из оберегов, чтобы Твари кинулись на запах крови. Обречь себя на вечное существование взаперти, потому что днем почти не выйти на улицу из-за жары и милых сограждан, а ночью тебя будут искать повсюду, помня твой запах и вкус. Отвлечь и навсегда остаться в клетке. Мартин сжал гвоздь в кулаке. Он понимал, что остальные так же мнут в пальцах свои обереги, и никто не решается.

Риду нельзя. Он главарь. Если он навсегда останется в четырех стенах, то быстро потеряет авторитет. Шайка возненавидит вожака, прячущего свою задницу, пока остальные рискуют жизнью. Бран… Да, Бран мог бы… Они с Мартином в одинаковом положении.

Почти.

Кинуть оберег, и Мартин прослывет героем среди воров. Никому и в голову больше не придет заставлять его красть, потому что на улицу ему ход будет заказан. Жаль, только, что до конца жизни так и не удастся покинуть логово…

Сжав оберег так сильно, что тот едва повторно не проколол ему ладонь, Мартин вытащил руку из кармана и резко бросил гвоздь как можно дальше. Три Твари метнулись прочь, на звон, затихающий вдали. Одна осталась. Оберег ее явно не интересовал.

— Вперед! — скомандовал Рид, и они промчались как ветер, мимо опешившего чудовища. — Сюда!

Втроем они втиснулись в какой-то закуток. Над их головами сиял серебристо-голубой свет. Та Тварь, что осталась преследовать их, в нерешительности остановилась и оскалилась снова. Не на людей, на окно, из которого исходило сияние.

— Что, сожрала? — крикнул ей Рид. Голос его срывался от восторга и страха.

— Получи! — он запустил в Тварь подобранным с земли камнем. Булыжник отскочил от тени, не причинив ей ни малейшего вреда. Тварь даже не дернулась, чтобы увернуться.

— Все, ребята. Работаем, — чересчур лихо скомандовал Рид, похлопав Брана по плечу. Тот коротко кивнул и полез к окну. Как и говорил Граар, оно и вправду было открыто. Мартин отошел на пару шагов левее и, достав из кармана карту, склонился над ступенями. Рид светил ему свечой, пламя которой неровно колыхалось от ветра

Найти ключ оказалось проще, чем предполагал Мартин. Он лежал точно там, где указал Граар — маленький и блестящий, едва тронутый ржавчиной. Юноша протянул руку и поднял его, удивившись, как легко ключик лег в ладонь.

Тварь не сводила с них глаз, но и не подходила и не делала попыток забраться в дом.

— Он здесь! — шепнул Бран, высовываясь из окна. — Прошу!

Рид подсадил Мартина, потом вскарабкался сам. Тварь топталась на месте, не решаясь приблизиться к свету.

— Забираем меч и валим быстро. С мечом мы сможем спокойно пройти мимо этой, — он кивнул в сторону маячившей под окном тени, — и ее дружков. Ну, Мартин! Ты уснул что ли?

Юноша сделал несколько неуверенных шагов к хрустальной шкатулке. Меч и в самом деле светился спокойным, голубовато-серебристым светом, и на несколько секунд Мартину показалось, что он презирает их, и то, что они задумали. Тряхнув головой, он отогнал от себя наваждение. Меч не может презирать, это лишь железяка. Хоть и очень дорогая.

— Мартин! — раздался испуганный крик за спиной юноши, и он обернулся, не дойдя до шкатулки последнего шага.

Тварь стояла прямо перед ним и с явным наслаждением втягивала ноздрями воздух. Позади нее замерли Бран и Рид, лица их были бледны и капли пота на их лбах переливались в ярком сиянии меча, словно драгоценные камни. Эти двое воров явно не интересовали Тварь. Она смотрела на Мартина и, оскалив белоснежные клыки, прыгнула на Мартина, сверкая алыми глазами.

— НЕТ!!! — взревел Рид, одним прыжком кидаясь к Мартину и отпихивая того назад. Что-то неприятно хрустнуло.

— Меч, Мартин! Хватай меч! — крикнул Бран, тоже оказавшийся рядом. Одной рукой он придерживал медленно оседающего на пол Рида, а другой доставал из кармана оберег. С остервенением он швырнул за спину Твари небольшой медальон. Но та даже не обернулась. Не обратила она внимания и на раненного Рида. Клацнув челюстями, Тварь снова медленно надвигалась на Мартина.

— МЕЧ! — завопил Бран. Мартин, дрожащей рукой впихнул ключик в скважину, и, как ему казалось, целую вечность пытался повернуть его. На самом деле прошло всего несколько секунд. Граар не преувеличивал, он действительно не халтурил с замками.

Со второго этажа послышался топот и женский крик. Мартин нашарил холодную рукоять меча и, выхватив его из ящика, выставил перед собой. В этот миг Тварь прыгнула и впилась ему в плечо, нанизав себя на холодное лезвие.

Мартин не помнил ничего. Он не помнил, как обезумевший Бран, словно раненный медведь свалил на пол ударом мощного кулака ворвавшегося судью, как он подхватил их обоих, словно тряпичных кукол, как он тащил их по улице, отмахиваясь мечом от Тварей, ополоумевших от такого яркого запаха крови. Как уже на входе в логово его и Рида принимали другие воры, как их втаскивали в подпол. Как запирались тяжелые двери. И Граар что-то спрашивал у него, настойчиво повторяя одни и те же слова, которые никак не отражались в сознании.

— Эй вы, сброд! — рявкнул кто-то за дверью. Мартин открыл глаза. Ему было тепло и уютно, плечо побаливало лишь слегка. Вздохнув, он хотел повернуться на другой бок и снова провалиться в сон, но заметил перекошенное лицо Брана и понял, что случилось что-то ужасное.

— Именем бургомистра, откройте дверь, иначе мы ее выбьем! Откройте! — раздался град увесистых ударов, дверь задрожала.

— Граар? Что происходит?

Побледневший старик приложил палец ко рту.

— Ты убил ее? Убил ту Тварь, которая на тебя напала?

— Я? Да, да вроде убил… — Мартин наморщился, пытаясь вспомнить события прошлой ночи. — Да, я убил ее. Точнее, она сама убилась.

— Это хорошо… Теперь я свободен. Прости меня, мой мальчик. Я дал тебе карту, пропитанную своей кровью. Я знал, что та Тварь, которая уже вкусила моей крови с ключа пойдет за вами… И не отступится. А сейчас, прости меня еще раз.

Граар соскочил с края койки, на которую присел и торопливо исчез где-то в недрах логова.

— Именем бургомистра! — ревел чей-то голос за дверью. — Да, что там! Ломайте, парни!

Мартин, ошарашенный столь быстрой сменой событий, подошел к двери, щелкнул засовом и тут же отскочил, увидев перед собой оскаленные длинные копья.

— Кто вы такие, и что вам нужно? — послышался за его спиной холодный голос.

Мартин обернулся. Рид с рукой на перевязи невозмутимо смотрел на незваных гостей. Тут же два стражника шагнули вперед и схватили его за плечи. Еще двое вцепились в Брана и один — в Мартина.

— Прекрасно… И рука ранена. Все так славно сходится, — в логово широкими шагами вошел высокий седой человек, с узким лицом и огромным синяком под глазом. Холодный его взгляд выражал удовлетворенность и презрение. — Конечно этот, — обращаясь то ли к себе, то ли к стражникам, сказал человек. — Ты оставил немало крови в моем доме, да и по всему Городу. Надо же, я давно хотел сказать бургомистру, чтобы эту развалюху снесли, но даже и не мог подумать, сколько крыс мы могли бы из-под нее выгнать.

— Чем обязан визитом, Ваша честь? — спросил Рид.

— Где меч, оборванец? — прошипел судья.

— Попрошу в моем доме без оскорблений, — очень спокойно сказал Рид, хотя Мартин видел, как по его виску стекает капля пота.

— Это дом? Это притон! Рассадник зла! — сказал судья, приблизившись к Риду. Тот сплюнул ему на правый ботинок.

— Не всем жить в двухэтажных хоромах с музеем, Ваша честь.

Некоторое время судья рассматривал свой ботинок, словно не веря, что произошло. Потом очень медленно надел перчатку на правую руку и ударил Рида кулаком в лицо. Тот едва слышно охнул, и из носа его полилась кровь.

— Переройте тут все, — приказал судья. — Найдите меч, а этот притон сегодня же сравняют с землей.

Те стражники, что не держали воров, метнулись вглубь логова. Судья обвел задержанных взглядом и остановился на Мартине.

— Такой молодой, и уже прогнил насквозь. Как тебе воровская романтика, мальчик? Весь Город трудится, чтобы добывать воду, чтобы обеспечить себя. Каждый вносит пользу по мере своих возможностей, а вы? Черви. И ковыряетесь под землей, как черви. Вас, конечно, повесят на рассвете. Но ваши мучения не будут долгими, если вы скажете мне, где меч.

— Да пошел ты! — прорычал побагровевший Бран и плюнул на левый ботинок судьи. Тот скривился и замолчал, изредка кидая взгляд на наручные часы.

— Эй… Господин судья! — послышался растерянный голос. — Мы вроденашли его, но не можем взять.

— Что? — кинув брезгливый взгляд на воров, судья спустился на голос и увидел, что четверо стражников, стоят вокруг меча, задумчиво сверкающего голубовато-серебристым блеском.

— И что? — спросил он, шагнув к клинку и касаясь рукояти. Тут же ладонь его обожгло так, словно он тронул огонь.

— Вот-вот… — почти обиженно отозвался один из стражников, обхвативший одну свою руку другой. — И мы так же.

— Что за чушь? — судья натянул на руку рукав рубахи и снова попробовал взять меч. Боль была просто нестерпимой, казалось, словно его заживо жарят.

— Что вы сделали с мечом? — завопил судья, взлетев по ступенькам и остановившись напротив воров. — Что ты с ним сделал? — крикнул он, размахнувшись и снова ударив Рида по носу.

Воры затихли. Они не понимали, о чем речь, но до них дошло, что что-то не так.

— Отвечайте, Тварь вас раздери!

— Что-то не так, ваша честь? — насмешливо спросил Рид, но голос его дрожал, а по подбородку стекала кровь.

— Что вы сделали с мечом? — уже тише прошипел судья.

— А что случилось? — поинтересовался простодушный Бран, но судья не удостоил его ответом.

— Отволоките их вниз и заставьте взять меч, — приказал он стражникам.

Через несколько минут Бран и Рид ругаясь сквозь зубы держались за обожженные руки. Настала очередь Мартина, о чем ему напомнили, вежливо подтолкнув в спину острием копья. Юноша осторожно повел ладонью над рукоятью, а потом решительно схватился за эфес. Пальцы его слегка укололо и больше ничего. Он поднял меч (стражники отшатнулись) и недоуменно обвел всех взглядом.

— Этих в тюрьму, — распорядился судья. — Этого ко мне в дом. Пусть положит меч на место, и вернете его друзьям.

***

— Глупо все как получилось, — вздохнул Бран когда Мартин, изрядно побитый, был буквально вброшен в их камеру. — Еще и веревки эти, дурацкие. Рук вообще не чувствую.

Рид угрюмо молчал в своем углу. Мартин смотрел на угасающее солнце сквозь решетку. Бран повернулся к нему.

— Ты прости, парниша, что ботинка тебе не оставил. Наверное, тоже плюнуть хотелось?

Мартин пожал плечами. Он просто не мог говорить. В его гудящей от частых ударов голове раз за разом прокручивалась одна и та же мысль, простая и страшная одновременно. Мысль о скорой смерти.

«Сейчас солнце зайдет, потом пройдет ночь, наступит рассвет и меня не будет здесь больше. Вообще нигде не будет. Великие, как же страшно…»

— Если что не так делал, обижал… Я же не со зла, ты понимаешь… — продолжал бубнить Бран. Мартин не слышал его.

«И никак, никак уже нельзя это изменить. Никакой надежды. Скольких повесили на городской площади? Сколько из них сидели в этой камере целую мучительную ночь, и думали о том же? Неужели никак не спастись? Веревка на шею и все… Как же это страшно — умирать. Я не хочу! Я хочу жить! Пожалуйста, Великие, спасите меня… И… — Мартин посмотрел на Брана, который все еще что-то бормотал, на Рида, чье лицо уже почти скрылось в тенях, — и моих товарищей. Великие, мы совершили ужасное преступление, но я смогу отговорить их, заставить их жить честно, только спасите нас. Дайте нам шанс!»

— Не бойся, малец, мы с тобой…

— Да заткнись ты, Бран! — внезапно вызверился Рид и Мартин вынырнул из своих мыслей от этого грубого выкрика. — Ладно, мы, знаем, за что помрем. А ему каково? Он-то никогда красть не хотел. А я, дурак! «Все изменится!» Изменилось…

— Ерунда, — слабым голосом попытался пресечь зарождающуюся ссору Мартин, хотя все внутри него вопило о том, что Рид прав. Что он-то, Мартин, вообще не виноват, в том, что произошло и умирать никак не должен. Юноша гнал эти мысли прочь, они казались ему предательскими, по отношению к товарищам.

— Ты прости нас, Мартин. За это прости и за… — Рид осекся.

Бран беспокойно заерзал и дернул руками, словно забыв, что они связаны у него за спиной. И после минутного молчания пробормотал.

— Говори уж, чего уж там… Пусть лучше знает…

— Лучше ли? — усомнился Рид. — Впрочем, и неважно уже… Мартин, ты помнишь, как появился у нас?

— Нет, — Мартин напрягся, — откуда? Ты всегда говорил мне, что меня подбросили.

— Это не совсем правда… Точнее, это совсем неправда, — впервые Мартин слышал как Рид мнется, словно не решается продолжить говорить. — Как-то ночью мы пробрались в дом к одной вдове… Мы уже много раз пробирались по ночам в чужие дома и никогда Твари не замечали этого. Но в ту ночь что-то привлекло их внимание…

Кошмар, тот самый кошмар, который так долго мучил Мартина, обретал реальность в неторопливых словах Рида. Конечно, он все это помнил. Дикий ветер, ворвавшийся в окно вместе с Тварью, падение женского тела…

— Мы же спасли тебя! Мартин, пойми! Мы воры, а не убийцы…

Я поэтому и берег тебя потом, не хотел в дела брать. Пока не понял, что парни тебя совсем заедят, если будешь и дальше сидеть в своем углу…

Рид удивлялся, как легко ему становилось. Словно на душе лежала какая-то невидимая тяжесть, лежала долгие двадцать лет, а теперь медленно покидала его, делала его совсем свободным и счастливым, несмотря на то, что завтра — смерть. Мартин же наоборот словно просел под грузом правды. Он сдавленно молчал, отвернувшись от товарищей, вжавшись лбом в стену.

— Ты прости… Если бы могли изменить тот день, мы бы сделали это… — закончил Рид, и в камере воцарилась тишина. По равнодушному камню скатывались горькие соленые слезы.

Насколько тяжелой была ночь, Мартин понял только утром, когда, поднявшись с жесткого каменного пола, не ощутил онемевшей руки. Все остальное болело так, слово его били палками, хотя господин судья такими варварскими способами и не пользовался. Да и лучше уж палки. Но ими дело уже обойтись не могло.

— Последний завтрак! — мрачно-торжественно объявил стражник, внося в камеру поднос. Холодные напитки, жареное куриное мясо, солонина — чего там только не было. Даже теплый пшеничный хлеб, который считался роскошью, ибо вырастить пшеницу в условиях вечной засухи было ужасно сложно. Стражник поставил поднос со всем этим великолепием на пол и отошел к дверям, где неясно маячили еще две фигуры с пиками.

— У вас есть час, — предупредил он, развязав руки пленникам. После чего скрылся. Лязгнул тяжелый засов.

— Странно. Я думал, из-за того, что мы ограбили самого судью, нас лишат этой привилегии, — усмехнулся Рид, пододвигаясь к подносу и хватая куриную ножку. Бран и Мартин мрачно смотрели на него из своих углов. На секунду отвлекшись от трапезы, Рид глубокомысленно, насколько это можно сделать с набитым ртом, произнес.

— Господа! Через час нам и так достаточно подпортит настроение наша смерть. И в эти последние мгновения, я хочу, чтобы мы вспомнили, что были товарищами и останемся ими до конца, а там, кто знает… Может и за гранью, если все, что говорят о Великих — правда. И поэтому, сейчас я прошу вас присоединиться ко мне, забыть, что нас окружают стены камеры и представить, что мы в своем уютном логове среди орущих красных морд, каждую из которых я успел набить не по разу. Ни к чему угрюмо зыркать на меня из угла, милый юноша. Я не всегда был благороден по отношению к тебе и раскаиваюсь в этом куда больше, чем в краже железяки из судейского дома.

Мартин неуверенно улыбнулся. Рид указал рукой на поднос:

— Садитесь! Не одному же мне наслаждаться этим великолепным мясом, хоть, как вы и знаете, в меня все влезет. Но сегодня мне бы хотелось разделить трапезу с друзьями.

Бран издал неопределенный звук, который должен был обозначить сразу и удивление, и уважение, и согласие. Он подвинулся к подносу и, положив руку на плечо Риду, вопросительно посмотрел на Мартина. Тот кивнул и устроился по другую сторону от главаря.

Стражников, присланных забрать приговоренных, ждало удивительное зрелище. Поднос был пуст, на нем не осталось ни единой крошки. Трое мужчин, сидящих на полу, крепко обнимались и, слегка фальшивя, но твердыми голосами распевали древнюю разбойничью песню, для которой у каждой шайки был свой мотив:

Когда б ни вышли мы из дому светит нам всегда луна!

О, да!

Затейливо нам подмигнула и убралась за облака!

О, да!

И нас спасает Темнота

Ведь нас она и родила

И мы вершим…

— Время! — опомнился старший из стражников.

Песня оборвалась.

========== Глава III. Казнь ==========

— Смотри сколько народу! — беспечно болтал Бран, тяжело ступая по деревянному постаменту, — вон та девушка… Ну вон та, с клетчатым платочком, Мартин! — он нетерпеливо схватил товарища за локоть (руки стражников сжали копья) и повернул в нужную сторону. — Ты ей нравишься, кажется.

Девушка, на которую Мартин бросил быстрый взгляд, торопливо спрятала лицо в платок. Мартин отметил это ее движение чисто машинально. За то время, пока он не спал, он все думал, пытался представить, как оно все будет на самом деле, в момент казни. Оказалось — никак. Словно его разделили надвое. Один, лишенный всяческих эмоций шел на смерть, а второй хладнокровно наблюдал за ним, иногда подмечая что-то интересное вокруг. Например, у важной старухи в первых рядах прыткий, как воробей, мальчик пытался вытянуть кошелек из кармана, а старуха постоянно крутилась, явно желая поделиться каждым своим впечатлением с соседями. Мальчик был не из их шайки, по крайней мере, Мартин его не помнил. Внезапно, первому Мартину захотелось предупредить ребенка о том, что его может постигнуть та же участь, но пыл этот тут же угас.

«Какая теперь собственно разница?» — лениво подумал юноша. Взгляд его зацепился за знакомую скрюченную фигуру в сером балахоне. Где-то он видел это лицо, но так смутно помнил его, словно это было в прошлой жизни.

«А, так это же Граар! — мелькнула мысль. — Теперь он свободен. Я убил Тварь, которая не давала ему выйти из логова. Нас, правда, поймали из-за этого шума… Ну, ничего. Пусть гуляет за троих, хоть ему и недолго осталось, а все же больше, чем нам».

Стражники сделали знак остановиться. В голову тут же ввинтился визгливый голос судьи. Мартин поднял голову и не без удовольствия отметил, что синяк никуда не делся.

— Граждане! Те, кого вы видите сейчас перед собой, совершили ужасное преступление, покусившись на всеобщее городское достояние и дерзко осуществив кражу в моем доме, первый этаж которого, как вы знаете, отведен под музей, дабы каждый желающий после тяжелого труда мог ознакомиться с историей нашей культуры. Кроме того, при задержании они оскорбили меня лично, выразив полное неуважение к системе законов, сложившихся в нашем Городе, чей порядок обязан блюсти каждый…

В последних рядах засмеялись, и Мартин был готов поклясться головой, которая уже не имела никакой ценности, что там, между старух и нищих скрывается вся шайка Рида, пришедшая проводить своего любимого атамана в последнюю дорогу.

Судья возвысил голос:

— Лица, назвавшиеся Мартином, Ридом и Браном — признаете ли вы свою вину?

Воры хранили неподвижность и молчание. Никому из них не хотелось ни отвечать, ни шутить.

— Что же! Ваше молчание, несомненно, отягощает вашу вину. Может у вас есть последнее желание? Напоминаю, что просить о своем помиловании запрещено и на исполнение желание должно уйти не более часа.

— Отпустите парнишку, — не поднимая взгляда от земли, четко сказал Бран. Затем он вскинул голову и упрямо повторил. — Помилуйте парнишку, он здесь не причем.

Мартин вскинулся было, чтобы сказать, что почтет за честь смерть среди друзей, но трусливое нечто заставило его замолчать. Даже маленькая надежда на жизнь уже была спасением. Рид понимающе посмотрел на него:

— Мое желание такое же! — сказал он, глядя в смятенное лицо судьи. — Пощадите парнишку. Это его первая кража, кроме того, мы его принудили пойти с нами. Он сын старой вдовы-травницы, которая погибла двадцать лет назад от Тварей.

— Отпустите его! — хрипло прорычал Бран. — Разве мы нарушаем ваши законы таким желанием?

— Двадцать лет? — брызнул слюной судья, — и как же вы могли его принудить? Он совершеннолетний!

— Он почти еще ребенок! — возразил Рид. Мартин дрожал с ног до головы от смеси возбуждения и животного ужаса. Попеременно смотрел он то в лица товарищей, то на судью, пытаясь угадать, склонится ли чаша весов в его пользу и отчаянно, трусливо желая этого.

— Это невозможно, — с достоинством сказал судья. — И если других желаний у вас нет, то повесить всех троих.

Внутри юноши все оборвалось. Ноги, казалось, лишились костей и превратились в кисель. Почти ласково стражник за спиной подпихнул его копьм к петле. Толпа внизу роптала. На постамент поднялся жрец в черном плаще. Поочередно коснувшись двумя пальцами лбов приговоренных, он пробормотал:

— Да хранят вас Великие по ту сторону завесы. Покайтесь, и они будут милостивы к вам…

— Высшей милостью! — отозвался тонкий женский голосок, и на Город легла благословенная прохлада, чего не помнил никто из самых старых жителей. Палящее солнце в один миг скрылось за густыми синими тучами. Толпа зашепталась. Палач, уже накинувший петли на шеи Рида и Брана, остановился в шаге от Мартина.

За спиной судьи стояла высокая девушка в белоснежном платье, с голубыми, холодными как лед, глазами. Ее руки мягко сжимали клетчатый платок. Это была та самая девушка, которую Бран показывал Мартину. Только теперь она не казалась робкой. Сделав один шаг, она поднялась на постамент, на котором стояли приговоренные и остановилась прямо перед судьей. Всхлипнув, мужчина застыл, словно окаменев.

— Ваша память еще короче, чем я думала. Ваша честь еще более призрачна, чем мне казалось. Ты призван вершить мой закон, но не помнишь ни его, ни меня. Впрочем… — девушка отвернулась от судьи и прошла вперед. За ее спиной развевалась накидка из шкуры белого тигра. Жрец рухнул на колени. Мартин услышал, как он бормочет что-то про сон. — Жители Города! Есть ли среди вас те, кто признает меня? — холодно улыбнувшись, спросила она.

Однако каждый из людей, из огромной, вечно колышущейся и шепчущейся толпы людей, словно враз потерял дар речи. Девушка равнодушно кивнула, словно ничего другого она и не ожидала. Взор ее обратился к приговоренным.

— Я — Судьба. И я пришла сюда, чтобы забрать вас, — Судьба кивнула на Рида с Браном, в глазах которых, казалось, зажегся странный свет. — Но, разумеется, ради вас одних я бы не стала тратить драгоценное время.

Она обернулась к Мартину.

— Я здесь, чтобы спасти тебя.

Судьба махнула рукой, и люки под ногами двух из троих воров разверзлись. Два тела тяжело дернулись вниз и через мгновение уже отрешенно покачивались, лишенные жизни. Толпа охнула единым порывом.

Мартин стоял и не верил, что чувствует твердое дерево под ногами. Он постарался заглянуть в лица мертвецам, которые всего лишь пару секунд были его друзьями и просили за него, но зрелище это было слишком тяжелым, и он отвернулся. Взгляд его встретился со взглядом Судьбы.

— Не скорбей о своих товарищах, Мартин, — произнесла она. — Даже законы этого мира бывают порой справедливы. Они преступники здесь и получили по заслугам. Ты будешь жить согласно их последнему желанию, которое так неосторожно захотел не заметить судья. Но, разумеется, не только поэтому.

Судьба протянула юноше меч. Тот самый меч, загадочно сияющий голубовато-серебряным светом. Мартин неуверенно взял его и поразился тому, как легко легла в ладонь рукоять.

— Вчера ночью этим мечом ты убил Тварь.

Толпа вздрогнула. Об этом не знал никто, кроме Граара, но тот помалкивал по вполне понятным причинам.

— Госпожа… Мне сложно припомнить те события, но кажется, она сама напоролась на клинок, моей заслуги в этом нет…

— Это абсолютно неважно. Тварь была убита, меч был в твоей руке. Это значит что ты — тот, кто сможет снять с Города древнее проклятье и избавить его от Тварей, — будничным тоном произнесла Судьба. Мартин замер, оглушенный этими словами.

— Нечего терять время. Как я и говорила, у меня его немного. Ты отправишься за пределы Города. В Лес. Сейчас же… — она взяла его за плечо и подпихнула вперед, но Мартин уперся ногами в деревянный настил, удивляясь своей решительности.

— Госпожа! — воскликнул он, — ведь это верная смерть. Никто еще не возвращался из Леса. Ни один человек…

— Меня это не беспокоит, а что касается смерти — я могу в любой момент вернуть тебя к друзьям, — девушка кивнула на виселицу. — Тебе решать, человеческий сын. Но решай быстрее.

Мартин снова обернулся к трупам, раскачивающимся на веревках под нарастающим ветром, потом взглянул в безразличное лицо Судьбы.

— Я готов, — наконец произнес он и крепко сжал рукоять меча.

— Что же, раз ты готов, то вернись в логово. Никто не тронет тебя и не увидит там. Соберись в дорогу, но потрать на это не больше часа, ибо по истечению часа ты снова будешь видим и… Снова станешь преступником. Когда соберешься, выйди из Города через главные ворота и встань лицом к восходящему солнцу. Ты увидишь Лес. Иди все время вперед, не оглядываясь, не сбавляя и не прибавляя шаг, — Судьба лукаво усмехнулась. — Помни. Не сбавляя и не прибавляя шаг. Тогда ты достигнешь цели. Ты меня понял?

Мартин ошалело кивнул головой.

— Тогда поспеши.

Площадь замерла. Было странно почти бегом пробираться между рядом застывших горожан. Немного подумав, Мартин остановился возле мальчишки, похожего на воробья и осторожно вынув из его цепких пальчиков кошелек старухи, положил ей его обратно в карман. Парнишку же развернул так, чтобы он оказался спиной к старухе и лицом к какому-то благопочтенному господину. Мальчик был легонький и не шелохнулся. Кивнув себе самому, не оглядываясь на мертвых товарищей, Мартин помчался дальше. Он пробежал по пустым улицам Города (все собрались на главной площади, бросив работу), свернул под знакомую арку. Как же здесь было грязно и уныло и… знакомо.

Мартин ужом скользнул в проход, который раньше был знаком только воровской шайке и огляделся. Скоро всего этого не будет. Судья сказал, что сравняет притон с землей. И что тогда?.. Где будет вся остальная шайка? Все те, кого Мартин видел застывшими в задних рядах — воры, пришедшие проводить своего главаря? Найдут ли они новое убежище?

«Поспеши!» — словно снова услышал он холодный голос Судьбы и, выбросив из головы лишние мысли, кинулся собираться. Он никогда не складывал мешков в дорогу, но на всякий случай взял смену белья, кремень с огнивом, нож, флягу для воды, несколько пакетов с сухарями… Осталось еще много свободного места и взгляд Мартина упал на Книгу. Он задумчиво взвесил ее на руке, а потом впихнул в сумку. Та сразу заметно потяжелела, но Мартин понял, что не может расстаться с единственным своим сокровищем, напоминающим ему о доме. Да, пусть о грязном, грубом, темном, но все-таки доме в котором он провел двадцать лет.

Внезапно, ему на глаза навернулись слезы, но он решительно вытер их и зашагал к главным воротам, которые, как ни странно — были против обыкновения открыты.

«Впрочем, — подумал Мартин. — Странностей уже хватает. И, скорее всего, будет хватать потом».

И ни о чем больше не думая, он пошел дальше, лицом к восходящему солнцу, как и сказала ему Судьба, не сбавляя и не прибавляя шага. И шагал до тех пор, пока Лес, к которому за последние пять столетий не мог приблизиться ни один человек, не оказался от него на расстоянии вытянутой руки. Он услышал какой-то шум, который не был ему знаком, но навевал приятные мысли. Тогда он сделал еще один шаг.

Вокруг стало темно.

========== Глава IV. Лес и Зверь ==========

Казалось, Мартин вечность лежал в темноте, прежде чем открыть глаза. Но и открыв их, он не сразу понял, где находится. Все было новым, неизведанным людьми или давно забытым ими. Земля была холодная, но не такая жесткая, как камень, из которого был выстроен весь Город. Пальцы путались в чем-то длинном и шелковистом. И, кроме того — сверху лилась вода.

Лилась вода! Для Мартина это было также необычно, как если бы с неба начали падать камни. Он испуганно вскочил и принялся стряхивать воду со своей одежды, словно она была жидким огнем, однако потом понял, что его усилия ни к чему не приводят и просто замер, пытаясь слиться с окружающим миром, в надежде, что так капли до него не дотянутся. Но и это было бессмысленно — вода, с негромким стуком падала на землю, на ветви деревьев, на Мартина, оставляя на нем темные влажные следы.

И тут Мартин мог бы сказать, что впервые почувствовал счастье. Неожиданно для самого себя он подпрыгнул, выкрикнул что-то невразумительное, и принялся носиться под дождем как ополоумевший щенок, изредка останавливаясь, чтобы подставить под капли сложенные горстью ладони и поднести их к лицу, снова и снова убеждаясь, что это не сон. Прошло немало времени, прежде чем вымокший насквозь юноша почувствовал, наконец, что льющаяся с неба вода — это не только весело, но еще и достаточно холодно и неприятно из-за липнущей к телу одежды. Тогда он остановился и увидел рядом с собой меч и туго набитый серый рюкзак. И вспомнил все: наказ Судьбы, Город, своих товарищей, логово…

Мог ли Мартин назвать логово своим домом? Тогда ему казалось, что там его просто ненавидят и шпыняют, каждый рад намекнуть на то, что он не достоин называться мужчиной. Но с другой стороны, он вспомнил вечерние посиделки у камина, к которым всегда относился со скрытым пренебрежением, вспомнил, что Рид всегда и везде пытался заступаться за него, что даже Бран ворчал на него только понарошку… Тяжесть прожитого дня, близости смерти, гибели друзей навалилась на юношу в один миг и, прижав к мокрой рубахе рюкзак, он заплакал, думая в тот же момент, что сейчас воры бы не стали смеяться над ним за такие слезы, и, возможно, в скорбном молчании подняли бы кружки за своего погибшего главаря и его помощника.

И, чем черт не шутит, впервые Мартин отложил бы Книгу, выполз из своего угла к единственным людям, которых он мог считать товарищами и выпил бы вместе с ними, хоть раньше он и считал любого рода алкоголь развлечением неумного простонародья…

Мартин плакал до тех пор, пока не закончился дождь, и выглянувшее из-за деревьев солнце не обогрело его. Потом, удивляясь тому, как быстро высохли слезы, он решительно щелкнул застежкой рюкзака. Выудил из него сухие штаны и рубаху и, на всякий случай оглянувшись по сторонам (хотя и был уверен, что за ним никто не подглядывает), принялся переодеваться. После он застегнул рюкзак и его закинул на плечи.

Судьба сказала ему идти к восходящему солнцу, не сбавляя и не прибавляя шаг, но Мартину казалось, что это относится лишь к дороге до Леса. Куда же идти дальше, он не имел ни малейшего понятия. Ведь на этот счет Судьба не давала никаких ясных указаний. Она сказала: «В Лес» — и вот, он в Лесу. Но какую сторону выбрать? Может, стоит и дальше шагать на восток?

Город остался на западе — это Мартин знал точно, но, на всякий случай, он обернулся. Остроконечная вершина самого высокого, четырехэтажного здания ратуши едва виднелась за еще не развеявшейся утренней дымкой. Мартин повернулся обратно. Прямо перед ним светило медленно поднимающееся солнце. Поправив лямки рюкзака на плечах, он решительно шагнул с открытой поляны в тень могучих деревьев.

Дорога казалась ему легкой, рюкзак не оттягивал плечи, и постепенно мрачное настроение уходило, уступая место удивлению и восторгу. Никогда прежде в своей жизни Мартин не видел Леса, да и он мог поклясться, что ни его настоящая мать, ни даже дряхлый Граар не видели и не ощущали ничего подобного. Вскоре он скинул ботинки и, подхватив их за шнурки, пошел босиком, изумляясь тому, что под ногами не твердый холодный камень, а мокрая после дождя — настоящего дождя! — трава, о которой прежде ему приходилось только читать, так как горожане не держали в домах даже горшков с цветами, не желая тратить на них драгоценную воду. Он трогал рукой деревья, пытаясь запомнить шершавость и тепло их коры, растирал в пальцах листья, принюхиваясь к острому травяному запаху, и размышлял о том, как спасет Город от Тварей и приведет в Лес людей.

О, только увидев настоящий дождь, горожане придут в восторг, и пусть тогда судья попробует заикнуться о казни! В глазах всего народа Мартин станет героем и навеки останется в истории. Дух захватывало о самой мысли о почестях, которые воздадут ему жители Города в тот момент, когда он откроет перед ними мир травы и деревьев, мир мягкой плодородной земли. Женщины будут кидать ему под ноги цветы, собранные на полянах, а дети будут бегать за ним стайкой и с почтением шептать друг другу, что это он, тот самый великий Мартин, который сначала был вором, и его хотели повесить, а теперь он — настоящий герой. А там, кто знает, — Мартин на секунду зажмурился, — его назначат новым бургомистром. Вот бы удивилась вся его шайка! Они бы поняли, что среди них жил не потрепанный заморыш, а настоящий герой. Конечно, прежде всего, Мартин прикажет им расправиться с судьей, который хотел его казнить. Тут юноша вспомнил о своих уже казненных друзьях, и благосклонно кивнул себе головой. Разумеется, тем самым он сможет отомстить и за них. И тогда его прославит и честный люд, и не совсем честный.

Эти мысли не оставляли его, пока он шел, изредка сверяясь с направлением по солнцу, пока останавливался возле большого пня, чтобы перекусить, и только когда Мартин понял, что на Лес опускаются сумерки, радужные надежды оставили его. Слегка помрачнев, он поддернул рюкзак и зашагал быстрее. Теперь, когда ничего не отвлекало юношу от дороги, тот начал замечать движение в сгущающейся темноте и слышать звуки, объяснения которым не мог найти. Это были потявкивание, попискивание, свист и клекот, но не в полную силу, а очень осторожные, словно те существа, которые издавали их, сами боялись чего-то. Да и Мартину, чем больше сгущались сумерки, тем больше становилось не по себе. Он словно чувствовал сотни глаз, следящих за каждым его движением, но не мог бы сказать, кому эти глаза принадлежат, так как ничего не слышал о животных в Лесу и более того, не мог даже предполагать, что в Лесу может кто-то жить.

Теперь было не так легко размышлять о грядущей славе, и сам Мартин казался себе маленьким, испуганным и потерянным среди величественных стволов деревьев.

Через некоторое время стало так темно, что Мартин уже не мог различить тропы. Он то и дело спотыкался об корни, поскальзывался на мокрой траве и царапал лицо об ветки. Ноги ныли от непривычной нагрузки, и прогулка перестала быть легкой. Хорошо одно — звуки и взгляды тоже пропали, так внезапно, словно кто-то дал существам сигнал спрятаться. Прислушавшись к себе, Мартин осознал, что это скорее пугает его, чем радует. До этого он боялся, но не чувствовал себя одиноким. Теперь же вся незавидность положения встала перед ним в полный рост. Он здесь, в абсолютно незнакомом месте, без каких-то четких указаний должен спасти Город от Тварей, которых и убить-то почти невозможно. И вообще, почему он решил, что для этого нужно куда-то идти?

Мартин замер, осененный этой догадкой. Судьба недаром ни слова не сказала ему о направлении, в котором нужно двигаться после того, как он попадет в Лес, наверняка просто потому, что он должен был оставаться на месте! Может быть, он получил бы помощь или подсказку, а теперь придется заночевать здесь, среди неясных теней, и только завтра утром он сможет найти дорогу обратно. Может быть, и вся суть его приключения состояла в том, чтобы до ночи оставаться там, куда он пришел, а там надо было разбить что-нибудь, или раскопать какую-нибудь древность, или, на худой конец, победить особенно большую Тварь, которая появилась бы с наступлением темноты?

Последняя мысль заставила Мартина побледнеть. Наступила самая настоящая ночь, а в Городе ночь означала приход Тварей. Да и Лес внезапно перестал казаться таким уж дружелюбным. Скрип его ветвей под ветром напоминал скрип виселицы, на которой сейчас были друзья Мартина, оставленные там, в назидание настоящим и будущим незадачливым ворам. Кроме того, юноше показалось, что деревья тянут к нему раскоряченные сучья.

А самым ужасным было то, что он услышал, замерев на месте и дрожа от напряжения. Свист, переходящий в бульканье, возвещающий о приближении Тварей. Тени как-то резко удлинились и обрели кроваво-красные глаза, взирающие на Мартина из-за густой зеленой листвы. Потом одна из Тварей выступила вперед и кровожадно облизнулась.

Впервые Мартин видел ее так близко, и никак не мог отвести взгляд.

Когда он столкнулся с Тварью в первый раз, ему едва исполнился год. Во второй раз, подгоняемый ворами, он не успел рассмотреть ее как следует, а сдохнув, та испарилась бесследно. И в логове, и во всем Городе никто не стремился на досуге описывать, как выглядит Тварь. Все знали лишь то, что у нее есть глаза, которыми она видит, лапы, чтобы догонять свою жертву и клыки, чтобы разорвать ее на части.

Тварь была высокая и тощая, с выгнутой вверх спиной и поджарым животом, с длинными сухими лапами, которые, казалось, состояли лишь из костей, обтянутых кожей. Тонкий гладкий хвост Твари бил по бокам, вытянутая морда щерилась выпирающими из-под верхней губы клыками, нос жадно втягивал воздух, а острые уши ловили каждый звук. Вслед за первой Тварью вышли еще две, потом еще… Не менее десятка Тварей, и взгляды всех были устремлены на человека. Все они были покрыты короткой, черной лоснящейся шерстью и выглядели идеальными созданиями для преследования и убийства.

— Человек?.. — прошелестело что-то над головой Мартина, и в его сторону выметнулись от ближайшего дерева две гибкие лозы. — Убейте его!

Заорав благим матом, юноша бросился в сторону, проскочив между внезапно ожившим деревом и ближайшей Тварью, которая, клацнув в воздухе зубами, бесшумно бросилась в погоню.

Мартин бежал, сбивая босые ноги в кровь и больно стуча тяжелыми башмаками, болтавшимися на руке, себе по коленкам. В боку нещадно кололо, а весь воздух в Лесу, который недавно казался таким свежим и бодрящим, будто исчез. Много раз Мартину казалось, что он уже не сможет бежать дальше, но каждый раз, когда он приостанавливался и оглядывался назад, то видел оскаленные морды Тварей и ветки, рвущиеся к нему, он понимал, как все еще хочет жить и понимал, что остановится только тогда, когда умрет от усталости.

Внезапно, юноша оказался на открытом месте. Последняя из веток хлестнула воздух в миллиметре от его руки, и тут же послышался жуткий треск. Лишь на мгновение обернувшись, Мартин понял, что спасения нет.

Твари мчались за ним легкой рысью, даже не высунув языков. Но самым ужасным было то, что корни деревьев, подобно огромным змеям поднимались из земли и ползли вперед. Эти деревья умели ходить…

Вскрикнув, Мартин упал на землю и кубарем покатился в темноту.

Несколько мгновений юноша лежал неподвижно, гадая, умер ли он? Вставать решительно не было никаких сил, не было сил видеть и думать. Машинально он выхватил меч, о котором совсем забыл и с невероятным усилием заставил себя сесть и открыть глаза.

Деревья окружили его со всех сторон, но почему-то уже не двигались с места, и юноша подумал, уж не привиделась ли ему их прогулка в бреду смертельного испуга? Зато порядком разъяренные резвостью жертвы Твари прыгнули вперед. Завязался бой и Мартин понял, что до этого он никогда не знал своих возможностей.

Может быть сам меч со свистом вращался в его руке, рассекая и развеивая Тварей в прах, а может вместе с лесным воздухом в грудь юноши вошла какая-то неведомая доселе сила и отвага, но он вскочил на ноги и принялся прыгать и кружить вокруг себя, отражая нападение за нападением, абсолютно бездумно и все-таки успешно. Он сек, резал и рубил. Твари, впрочем, не были хитрыми противниками и все, что требовалось — это защищать горло, до которого они хотели добраться любыми способами. Деревья злобно шелестели в отдалении, шелест их даже походил на слова, но Мартин не стремился к пониманию сейчас. Окруженный Тварями он сам, как загнанный зверь, делал выпад за выпадом, пытаясь проткнуть каждую Тварь, до которой мог дотянуться, а они в свою очередь щелкали вокруг него зубами, явно решив взять строптивую жертву на измор. Трое из них уже исчезли, пронзенные мечом, и остальные придерживались теперь более осторожной тактики. У них получалось. Хоть Мартин уже и не чувствовал усталости, дойдя до такого состояния, когда с трудом осознаешь свое тело, но силы его не просто кончались, они были на грани. И, когда в конце концов юноша, внезапно даже для себя самого повалился на траву, не в силах поднять руки для выпада, он понял, что пришла его смерть.

Но Тварей рядом не было, а прямо перед глазами Мартина рдела алая полоса рассвета.

И он, ничему не удивляясь, немедленно заснул.

Проснулся Мартин от того, что у него затекла рука. Проклиная жесткое ложе и Вала, который наверняка опять выпихнул его на самый край, где только нет подстилки и только лишь голый камень, Мартин открыл глаза. Его взгляду предстал веселый и бескрайний изумрудный лес, а уши уловили журчание воды. Окончательно проснувшись, Мартин понял, что он совсем не в логове и рука затекла не из-за широкого Вала, которому вечно было мало места на койке, а из-за того, что ночь он провел на голом, слегка замшелом камне, на берегу озера. С удивлением Мартин заметил, что правая ладонь его сжата в кулак, а в этом кулаке, в свою очередь, зажат меч, измазанный каким-то серым пеплом, но все еще невозмутимо сияющий серебром. Тогда юноша вспомнил все — и свой отчаянный бой с Тварями, и деревья, которые ходили. Сейчас они мирно покачивали ветвями на ветру, окружив озеро тем самым, но уже неподвижным полукругом, который Мартин видел ночью. Юноша сел и, с опаской оглянувшись на деревья, машинально вытер меч об траву и вложил его в ножны. Потом огляделся.

Солнце находилось чуть ниже зенита, это значило, что полдень уже прошел и через несколько часов снова наступит вечер, а потом и ночь. Мартин содрогнулся от ужаса.

В прошлый раз Твари почему-то не тронули его, когда он свалился без сил, но стоит ли в этот раз рассчитывать на такое милосердие? Может, они просто не наигрались тогда и решили оставить свою строптивую игрушку еще на денек — осознавать всю безысходность ее положения? Тогда этой ночью они обязательно вернутся сюда, чтобы на этот раз закончить дело.

Мартин повернулся к западу. Там, за вершинами деревьев был Город, сейчас невидимый, на расстоянии одного дневного перехода. Можно было бы вернуться туда, скрыться среди прохладных улиц, может быть, спрятаться в логове. Интересно, кто теперь главарь? Но нет, Судьба сказала, что через час он снова станет преступником, и тогда спасения от виселицы уже не будет. Вряд ли судью остановит временная галлюцинация в виде девушки, представившейся одной из богов. Судьба разочаруется в том, кого назвала героем и вряд ли он получит второй шанс. Быть живым, как Грар, но не выходить за пределы собственноручно назначенной тюрьмы? Каждая клеточка тела Мартина сопротивлялась этой мысли.

Кроме того, за полдня ему не осилить дневной путь. Он погибнет уже этой ночью, застряв на полпути между Городом и нужной ему целью.

Оставалось только одно — идти вперед и надеяться, что Лес закончится быстрее, чем солнце зайдет. Если ему, конечно, вообще нужно, чтобы Лес заканчивался. Если он верно истолковал слова Судьбы, которая не то чтобы долго с ним общалась.

Но эти мысли Мартин отгонял от себя прочь, как и всю, только что всплывшую нелепость ситуации. Возомнил себя героем, вцепился в возможность избавиться от виселицы. Хоть, может, быстрый конец и был бы предпочтительней ужаса ожидания. Никаких указаний толком, ничего. Что он должен сделать, чтобы избавить Лес от Тварей? Куда идти? Зачем он вообще куда-то пошел?

Мартин остановился и со всех сил швырнул рюкзак на землю. Тот расстегнулся. Словно дразнясь, из него, виднелся краешек Книги. Угрюмо плюхнувшись рядом с сумкой, Мартин вытащил сухарь и, достав Книгу, наугад раскрыл ее. Это была одна из чистых страниц, из-за чего сама Книга казалась насмешкой. Внезапно, на желтом листе стали проступать четкие черные буквы. Мартин был слишком напуган и измотан, чтобы снова удивляться, и лишь лениво следил глазами за строкой.

«Отвага. Человеческое качество, выражающееся в благородной смелости. Человек отважный поступает так, как велит ему честь и готов пожертвовать своей жизнью ради блага других…»

— Да ты издеваешься! — взревел Мартин так, что птицы, молча наблюдавшие за ним, как и в прошлый день, взвились в воздух и скрылись из глаз. — Что тебе, куску бумаги знать об отваге? Я, может, не напрашивался на подвиги? Жил бы себе тихо-мирно, если бы Брану и Риду не пришло в голову вытащить меня на эту кражу!

Сказав это, Мартин вспомнил, что Рид и Бран мертвы, и почувствовал стыд. Но это, казалось, еще больше распалило его.

— Правильно сказала Судьба — умерли они справедливо. Меньше бы разбойничали — дожили бы до старости! И мать моя была бы жива, и все было бы совсем по-другому, и виселицы бы не было никакой. А Судьба тоже хороша! Думает, что спасла меня, хотя на самом деле отправила на верную смерть, да еще и молча! Судья бы и так не посмел меня повесить, по крайней мере, на виду у всех, после последнего желания-то! Чтоб им провалиться, таким Великим! Зачем она вообще туда сунулась?

Резкий порыв ветра откинул Мартина назад и затрепал страницы книги. Те зашуршали, переворачиваясь все быстрее и быстрее. Упершись руками в землю, Мартин с ужасом наблюдал за тем, как сами собой листаются страницы. Внезапно ветер утих так же быстро, как и появился. Медленно Мартин приблизился к энциклопедии и почувствовал, как от ужаса немеет тело.

«Судьба — прочел он, едва шевеля побледневшими губами, — одна из Великих, почитается в религии как правительница жизней. Обычно изображается в виде светловолосой высокой девы с накидкой из шкуры белого тигра за плечами, либо в виде белой тигрицы с голубыми глазами».

Мартин опустил взгляд в самый низ страницы. Искуснейшей рукой там была изображена тигрица. Холодный взгляд ее голубых глаз смотрел в самую душу Мартина.

Некоторое время юноша сидел неподвижно, пытаясь избавиться от ужаса, который вселял в него этот взгляд даже со страницы книги. Потом с опаской протянул руку и перевернул страницу. Ничего не произошло. Подняв книгу, Мартин бережно положил ее обратно в рюкзак, молча закинул его на плечи и пошел вперед, на восток, в противоположную сторону от садящегося солнца.

Шел, стараясь ни о чем не думать и, что было сложнее — не бояться удлиняющихся теней, безмолвного слежения и Леса, который с каждым шагом становился все темнее и гуще. Шел, не обращая внимания на ноющее после вчерашней схватки и сна на холодных камнях, тело. Казалось, Мартин смирился со всем, что ему придется пережить в будущем.

«Ну и ладно, — устало думал он в те короткие моменты, в которые позволял себе думать. — Пускай скоро наступит ночь. Буду драться столько, сколько нужно. А потом пусть будет, что будет. Если переживу эту ночь, то пойду дальше, а на следующую ночь снова буду драться. И так до тех пор, пока не умру или пока этот проклятый Лес не кончится. Может Судьба не дает знаков, что я поступаю правильно, но она и не предупреждает о том, что мои решения неверны. А бежать от нее все равно бесполезно».

И он продолжал идти, как ему казалось — целую вечность. Пока не услышал шорох в темных кустах. Первый звук, исключая звук его собственного голоса за весь день.

— Эй, кто там?! — крикнул Мартин, чтобы не бояться, и, выхватив меч, направил его в ту сторону, от которой доносился шорох, постепенно перерастающий в треск ломающихся сучьев. — Выходи!

И существо вышло. Меч в руке Мартина заметно дрогнул, и он покрепче сжал его еще и второй рукой и выпрямился, готовясь принять свою смерть. В том, что он умрет, он почти не сомневался. Хоть существо не было Тварью, выглядело оно очень похожим на них, и было во много раз больше, на целую голову выше и самого Мартина.

Существо это больше, чем Твари, а шерсть у него была не гладкая и черная, а длинная пепельно-серая. Так же как и Твари, оно было длиннолапым и худым, но мощным и хорошо сложенным. Длинные остроконечные уши были прижаты к голове, янтарные глаза сверкали яростью, а пасть скалилась белоснежными клыками, с которых капала слюна. Мартин вспомнил, что в Книге говорилось что-то о волках, но этот был уж слишком длинноухим для волка.

Чудовище в один внезапный прыжок оказалось позади Мартина и крепко пихнуло его в спину огромной лапой, так, что при падении из юноши на мгновение вышибло дух. Мечом он даже не успел защититься, тот вылетел у него из рук и теперь валялся чуть поодаль, загадочно сверкая своим голубовато-серебристым светом. Мартин поднял голову и посмотрел на него, гадая, сможет ли он дотянуться до рукоятки. Чудовище проследило за этим взглядом, медленно прошествовало к мечу и откинуло его дальше, в кусты. После чего приблизило морду к Мартину и ощерилось ему прямо в лицо. Подскочив, юноша рванул в противоположную от чудовища сторону так быстро, как только смог, руками раздвигая хлещущие по голове ветки. Он бежал, преследуемый рыком до изнеможения, проклиная себя, Лес и всех его обитателей. Иногда ему казалось, что чудовище вот-вот настигнет его и вопьется клыками ему в плечо, но каждый раз он как будто бывырывался вперед, пока, наконец, не понял, что звук преследования стих. Тяжело дыша, юноша остановился и подумал, что за последние несколько дней он бегал больше, чем за всю свою жизнь.

И, конечно же, пустившись в столь поспешное бегство, Мартин не мог ни видеть, ни угадать того, что существо, перед тем как начать преследование, сунуло морду в густые кусты, аккуратно, чтобы не пораниться ухватило меч за рукоятку и унесло с собой, по следам человека.

Мягкие сумерки опустились на землю, и в этих сумерках Мартин впереди себя различил небольшое озеро. Сначала он испугался, что это — то самое озеро, от которого он отошел сегодня утром, но потом осмотрелся внимательнее. Все здесь выглядело по-другому, берег по большей части был не каменный, а песчаный, и само озеро казалось холоднее и прозрачней чем-то, первое. Окунув в ледяную воду разгоряченное лицо, Мартин принялся подводить итоги своей неожиданной встречи. Он сбился с тропы, лишился меча, вот-вот наступит настоящая ночь, и Твари снова выйдут на охоту. Если Лес действительно живой, то днем ему не составило никакого труда проследить, куда Мартин направился и с наступлением темноты сразу же отправить Тварей по его следам. Впрочем, Мартин не сомневался, что выслеживать Твари умеют и без помощи ходячих деревьев.

Значит, эта ночь станет последней. Как бы он не готовил себя весь день к возможной смерти, когда она подступила вплотную снова, как там, возле виселицы, оказалось, что умирать совсем не хочется. «Тем более, — и Мартин сам удивился своей мысли, — так глупо. Хоть бы забрать с собой побольше Тварей в… куда они там попадают после смерти? В любом случае, от них не скрыться».

Мартин уселся на камень поровнее и поднял голову, наблюдая за медленно появляющимися на небе звездами, за тем, как раскачиваются верхушки деревьев, вдыхая пряный запах трав и свежесть воды.

«А все-таки, — подумал он, — смерть даже в таком Лесу лучше, чем в Городе. Во всяком случае, я явно уже видел больше, чем другие люди».

В этот раз Мартин увидел, как оживают деревья от начала и до конца. Их ритмичное покачивание стало более осознанным, ветви устремились вверх, словно Лес потягивался после дневного сна. Послышался единый треск, похожий на вздох пробуждения. Задние вершины качнулись и чуть приблизились, словно сделав шаг вперед и наткнувшись на передних. Передние тоже пришли в движение, и так, вся эта огромная волна двинулась на Мартина, сопровождаемая звуками, которые юноше были уже хорошо знакомы и ненавистны: хрипом и бульканьем, предвестием появления Тварей.

Бежать было некуда, отбиваться — нечем. Мартин крепко вцепился пальцами в замшелый валун, на котором сидел, пытаясь отвлечь себя хоть чем-нибудь от мыслей о неизбежной смерти, но думать о чем-то еще было сложно. Встать юноша не решился — боялся, что лишившись твердой опоры, позорно упадет в обморок. Хотя, так, может, было бы все легче и безболезненнее. Широко открытыми глазами, не смея моргнуть, он смотрел прямо перед собой, смотрел, на то, как деревья подходят все ближе и ближе, и между могучих их стволов выступают, сверкая алыми глазами, Твари.

— Ты неплохо побегал вчера… — прошелестело что-то над головой Мартина, и он мог поклясться, что это говорят деревья. — Может быть, ты и сссегодня будешь сссражаться с нами?

Не понимая, что делает, Мартин покачал головой. В мозгу пронеслась сумасшедшая мысль о том, что ему никто бы не поверил, узнай, что он разговаривал с, черт их возьми, деревьями.

— Тебе везет… в незнакомом лесу ты уже дважды сссмог найти укрытие… — продолжал Лес. Он явно не хотел делать смерть Мартина быстрой, — ты прав, человечек… мы не можем ходить по камню… Но Тварям неведомы наши маленькие слабости…

Машинально Мартин посмотрел на корни деревьев. Действительно, они не смогли подойти к нему вплотную. Так вот, что спасло его прошлой ночью — каменистый берег. И в эту ночь он мог бы спастись, если бы не то существо, выбившее меч из его руки. Может, стоило схватиться с ним голыми руками и погибнуть от его клыков, чем сейчас чувствовать такую ужасную обреченность? Нет, глупость. Любое оружие проходит Тварей насквозь — это в Городе знал даже младенец. Чего уж говорить о безоружном человеке.

А ближнее к Мартину, старое и морщинистое дерево продолжало говорить на своем свистящем языке:

— Есссли бы ты только вчера попросил нас о милосссердии и не убивал бы наших милых Тварей, мы бы сделали твою смерть быссстрой… Но ты решил противостоять нам, как будто это и вправду возможно. За это мы сами убьем тебя… — дерево протянуло сучковатую ветвь и почесало стоящую рядом Тварь за ухом. Потом медленно указало на Мартина, который полностью утратил контроль над собой и, замерев, бездумно пялился на подбегающих к нему Тварей, надеясь только на то, что это быстро закончится, хотя деревья только что и пообещали ему обратное.

И в тот момент, когда две самые нетерпеливые Твари уже готовы были стащить Мартина с камня и приволочь к своим хозяевам, в круг между ними и человеком вступила пепельно-серая тень. Мартин не увидел, откуда она взялась, и не сразу понял, почему она кажется ему знакомой. До него вообще все сейчас доходило очень медленно, словно звук сквозь толстый слой воды. Он абсолютно безучастно наблюдал за тем, как Твари шарахнулись от тени в сторону и восстановил способность трезво мыслить, только когда увидел уже ставший родным серебряно-голубой блеск. Меч упал к его ногам и мелодично звякнул об камень. Пепельная тень обернулась к юноше и обожгла его знакомым яростным взглядом янтарных глаз. И Мартин тут же вспомнил чудовище, которое напало на него, заставило сбиться с пути и выбило меч.

«Меч!» — эта мысль вспыхнула в его голове как молния. Резво соскочив с камня, он схватился за рукоять, и вместе с успокоительной тяжестью металла к Мартину вернулись силы. Он взмахнул мечом перед носом Тварей, которые уже и так были достаточно напуганы появлением этого непонятного серого существа. Поспешно они отступили под защиту деревьев, а те яростно хлестали воздух ветвями, тщетно пытаясь дотянуться до человека и до зверя, который уже не скалился. Спокойно выпрямившись перед Мартином, он говорил что-то Тварям на странном гортанном языке, и Мартин видел, что слова эти Тварям не нравятся так же, как и не нравятся Лесу.

— Предатель Хамфрод! — прошипело дерево, которое до этого угрожало Мартину мучительной смертью, — ты за это заплатишь!

Юноша недоуменно переводил взгляд с дерева на существо, которое про себя решил окрестить Зверем. Они явно понимали друг друга, хотя говорил Зверь на другом языке, которого Мартин знать не мог. Язык этот был хриплым и рычащим, и звенящим, словно сталь одновременно. Мартин подумал, что на таком языке могут говорить только такие существа, как Зверь.

— Возможно, к тому моменту, как это случится, мне некому будет отдавать долги, — спокойно отвечал Зверь. — Человек здесь, и Судьба у порога.

Одно из молодых деревьев неуклюже подняло корень, пытаясь дотянуться до Зверя, но пошатнулось и повалилось на ветви стоящих рядом невысоких дубов. Зверь смотрел на поднявшуюся суматоху с холодным презрением. После чего он отвернулся от деревьев:

— Человек, ты понимаешь меня? — Зверь сделал шаг вперед, вглядываясь в лицо Мартина, но то не отразило ни капли понимания, только страх перед новым врагом.

— Действительно, откуда бы тебе понять?.. — вздохнул Зверь и резким движением морды подсек Мартина под коленки, усадив его на землю, и придержал лапой, когда тот попытался вскочить. Потом демонстративно зевнул в сторону деревьев и, свернувшись огромным клубком, засопел.

Мартин был ошарашен столь внезапной сменой событий. Из всего произошедшего он понял, что Зверь не враг ему, зато и Твари, и деревья боятся и недолюбливают его, но он не понимал его речи, тогда как Лес говорил на языке людей. В любом случае, движение, которым Зверь повалил его на землю, и сам устроился спать, истолковать двусмысленно было невозможно. Мартин аккуратно отполз подальше и от Зверя, и от деревьев к воде и лег. Деревья бросали всяческие оскорбления и угрозы уже не столько в адрес Мартина, сколько в адрес Зверя, и человек то и дело приоткрывал глаза, когда шорох становился совсем уж громким, но потом усталость взяла свое и он задремал. Он не видел, как Зверь, едва услышав ровное дыхание спящего человека, поднялся и лениво оскалился в сторону Тварей, которые не теряли надежды добраться до Мартина. И, конечно же, Мартин не мог знать, что Зверь просидел так до самого рассвета, и лишь на рассвете, когда Твари, поджав хвосты, убрались обратно к своим хозяевам, позволил себе уснуть глубоко и спокойно.

========== Глава V Наш по крови ==========

— Ну, вот, опять все тело ломит, — простонал Мартин, садясь и потягиваясь. Внезапно взгляд его уткнулся в огромного спящего Зверя. Пальцы юноши машинально сомкнулись на рукояти меча, лежавшего в траве. Потом, одумавшись, он вытер мокрый от росы меч об край рубахи, вложил его в ножны и отправился купаться. Деревья, днем бессловесные, оставались вокруг пруда, каждый там, где стоял ночью. Не удержавшись, Мартин показал им язык и удивился сам себе.

Что-то происходило внутри него. Что-то делало его более живым, более сильным, более… отважным. Пока он, фыркая, плескался в ледяной воде, он то и дело вспоминал старого Мартина и пытался понять, как он умудрился пережить столько в этой дороге, будучи таким слабаком и тряпкой? Разве прежний Мартин смог бы выстоять целую ночь один на один с десятком Тварей под зловещий шепот деревьев? Разве бы прежний Мартин смог бы так спокойно, сидя на камне, смотреть в лицо своей смерти? И разве прежний Мартин отправился бы беспечно купаться в озере, имея под боком огромного, пусть и спящего Зверя?

Размышляя обо всем этом, Мартин выбрался на берег и заметил, что Зверь уже проснулся и смотрит на него, лениво щуря янтарные глаза, в которых больше не было ярости. Смотреть в них, кстати, сразу стало намного приятнее и легче. Стараясь все-таки не терять его из виду, Мартин полез в рюкзак в поисках сменной одежды и краем глаза успел заметить, как Зверь, пронесшись мимо пепельной стрелой, прыгнул в озеро, подняв фонтан брызг. Пока Мартин, примостившись на валуне, грыз сухарик, тот плескался и нырял в свое удовольствие, и юноша невольно залюбовался его грацией и силой. На берег Зверь вышел, зажав в зубах огромную трепыхающуюся рыбину. Тут же, придавив ее лапой, он разорвал ее и съел. И Мартин мог лишь порадоваться тому, что не познакомился с его клыками.

— Рыба это здорово! — внезапно для себя заметил Мартин. — Если честно, сухари мне порядком надоели.

Зверь повел бровью, словно оценивая, стоит ли воспринимать слова юноши всерьез, но потом, незаметно улыбнувшись, снова нырнул в озеро и выплыл с еще одной рыбиной, которую положил перед Мартином. Юноша поперхнулся хлебной крошкой.

— Ты… Ты понимаешь меня? — нерешительно беря рыбину, спросил он. Зверь кивнул.

— С ума сойти… — не сводя глаз со Зверя, Мартин достал из рюкзака кремень, огниво и нож. Потом с опаской приблизившись к Лесу, набрал между деревьев веток и наломал сушняка. Зверь наблюдал за всем этим с любопытством, которое горело в его янтарных глазах лукавыми огоньками.

Через полчаса над поляной потянуло запахом жаренной рыбы. Сняв ее с огня, Мартин неуверенно протянул половину Зверю. Тот, к удивлению юноши, рыбину принял и, зажав ее между передних лап, принялся неторопливо обгрызать. Если бы Мартин когда-нибудь видел собак, он сказал бы, что Зверь ведет себя совсем как собака. Ну, разве что, очень большая и страшная собака.

— Ну, — неуверенно сказал Мартин, — кажется, мы оба позавтракали? Я иду на восток… Видишь ли, Судьба сказала, что мне нужно освободить свой Город от Тварей. И она еще ни разу не сказала, верно ли я иду, но вроде и обратного не утверждала…

Зверь не мог сдержать улыбки при звуке человеческого языка. Хоть он и понимал его, но эти булькающие звуки, напоминающие кваканье лягушек всегда забавляли его. В любом случае, когда Мартин повернулся лицом к восходящему солнцу и сделал первый шаг, Зверь забеспокоился.

— Нам надо на север! — сказал он, забыв, что человек его не поймет. Мотнув головой, он подошел к Мартину и, не выпуская из виду висящий у того на поясе меч, дернул его за рукав в нужную сторону. Мартин испуганно отпихнул Зверя:

— Куда ты меня тащишь? Мне в другую сторону! Благодаря тебе, я и так вчера заблудился!

— На север, — терпеливо повторил Зверь, снова забыв о полном отсутствии у Мартина знаний о его языке, и потянул чуть настойчивее. Ткань рубахи угрожающе затрещала.

— Мне не туда, — упрямо возразил Мартин, аккуратно пытаясь высвободить рукав. Другая его рука уже тянулась к рукояти меча, и Зверь, заметив это, решил воспользоваться тем же способом, которым он прошлым вечером загнал Мартина на безопасный каменистый берег. Оскалив зубы, он глухо зарычал. Мартин отдернул руку.

— Ладно, все… я не трогаю его, — испуганно пробормотал он, — пойдем туда, куда ты хочешь. Надеюсь, ты отведешь меня не в логово, на прокорм своим детенышам.

Зверь категоричным кивком морды показал, что Мартину нужно идти впереди, а сам чуть отстал, пристально наблюдая за мечом и за движениями человека. Не то, чтобы Зверь сильно боялся Мартина и его меча. Намного больше его пугали глупости, которых человек мог натворить. Зверь неплохо знал людей и был не очень высокого мнения об их умственных способностях.

Мартин же, стараясь сгладить неловкость от своего недавнего испуга и радуясь, что у него впервые за три дня в этом враждебном лесу появился спутник, пускай и слегка странный, болтал без умолку. Поначалу Зверя это забавляло, но на пятый час безостановочного шага он с досадой прижал уши и попытался обращать внимания на человека не больше, чем на стрекот дрозда.

— И все-таки, мне кажется, что мы идем неправильно, — говорил Мартин, поправляя на плече съезжающую лямку рюкзака, — нет, то есть ты местный, конечно, и не убил меня пока, и у меня нет оснований тебе не доверять, если все это, конечно, не какой-то хитрый план. Но я шел на восток три дня, и не было никаких знаков, что это неправильно. И вообще, если ты не понимаешь меня, то откуда ты знаешь, куда нужно мне?

Зверь опустил голову. Он мог, конечно, напугать этого человека лишь слегка оскалив зубы, после чего тот, с большей вероятностью, замолчал бы. Но Зверь был очень терпелив. Терпение в нем воспитывали с детства и без терпения он не смог бы выжить в этом враждебном Лесу. Кроме того, Зверя вполне устраивало то, что человек просто болтает, а не размахивает мечом у него перед носом и не пытается убежать.

Зверь умел искать во всем только хорошее. Кроме того, Мартин замолчал. Это удивило Зверя. Он слегка сбавил шаг и недоуменно посмотрел на человека. Потом проследил за его взглядом и тяжело вздохнул. Кажется, человек понял, что Лес становится все гуще.

Мартин с легким страхом смотрел на простирающуюся перед ним чащу. До этого Лес показывал себя опасным врагом, но сейчас то, что юноша видел перед собой, выглядело еще более устрашающе.

Казалось, колючим ветвям здесь не будет конца. Они переплетались друг с другом в причудливых гибких узорах, практически не оставляя места для тропы. На шипах Мартин различал кости, перья и клочки шерсти — все, что осталось от незадачливых птиц и мелких животных, решивших проложить себе дорогу в этих зарослях. Натыкаясь на колючки, они путались в них и оставались здесь навсегда, не в силах выбраться.

— Я туда не пойду, — упрямо заявил Мартин, отходя от Зверя. — Мне там не место.

Зверь рыкнул и ударил себя хвостом по бокам.

«Как же глупо, что он не понимает меня, — с досадой думал он, пристально глядя на человека, — как же я объясню?»

— И, если честно, я все меньше верю в то, что ты не хочешь мной пообедать. Хотя скорее, — Мартин поднял голову к небу и почувствовал легкую дрожь, — поужинать.

Зверь метнулся к нему, собираясь решить эту проблему просто — перекинув человека себе через спину, но на этот раз Мартин оказался быстрее. Выхваченный из ножен меч застыл совсем рядом с носом Зверя. Мартин качнул головой:

— Я не пойду на поводу у собаки, даже у очень большой.

Зверь взмахнул лапой, пытаясь выбить меч у человека из рук, но Мартин отразил этот удар. Тогда Зверь решил напасть сбоку, но юноша вовремя развернулся, и тот вынужден был отступить, чтобы не напороться грудью на клинок. За все это время Зверь больше не предпринимал попыток зарычать, хорошо понимая, что это не приведет к желаемому результату, скорее уж человек еще больше обозлится на него.

«Ну, как же тебе сказать, — судорожно размышлял Зверь, не оставляя надежды застать Мартина врасплох и уволочь его за собой силой, — нам нужно пройти здесь. И только здесь, иначе у тебя не будет ни малейшего шанса… Ладно».

Сердито ощерившись, Зверь отошел от Мартина и уселся, подняв голову к небу, с тоской наблюдая за тем, как солнце садится. Несмотря на все свое терпение, сейчас Зверь был зол. Зол на Мартина за его упрямство и на всех людей за их упрямство в целом. И на себя, за то, что не мог объяснить человеку, куда ведет его.

Мартин сел в отдалении от Зверя и тоже поднял голову. И его тревожила приближающаяся ночь, но еще больше тревожила чаща, в которую Зверь хотел завести его. Конечно, Зверь спас его прошлой ночью, не оставил на растерзание Тварям и не сожрал за целый день сам, хотя у него было полно возможностей сделать это. Кроме того, Зверь явно был разумным, в этом Мартин не усомнился ни на секунду, ведь он слышал, как тот разговаривал с деревьями. Не рычал на них, не выл и не скулил, а именно разговаривал, пусть на странном, но достаточно отчетливом языке, состоящем из слов…

«Хорошо, — с тоской думал Мартин, водя пальцем по земле, — если не идти за Зверем, то, что тогда? Деревья сказали прошлой ночью, что не могут ходить по камням. И мне очень повезло найти каменистые места два раза подряд. Это спасло мне жизнь… Ну, и еще Зверь, — Мартин бросил взгляд в сторону темного силуэта, — но где я сейчас буду искать укрытие от деревьев? Кругом одна трава. Возвращаться назад глупо — мне не успеть, да и толку ходить кругами?»

Внезапно, Зверь поднялся и подошел к Мартину. Тот немедленно вскочил с земли и положил ладонь на рукоять меча. Минуту или дольше они смотрели друг на друга пристально, пытаясь по глазам прочитать мысли каждого. Потом Зверь качнул головой в сторону чащи.

На секунду ладонь Мартина сжалась на рукояти меча, а потом он кивнул и первым зашагал к сплетению колючих ветвей.

«В конце концов, — думал он, — за последние несколько дней я столько раз мог умереть и не умирал, что попробовать еще раз было бы даже интересно».

Зверь с облегчением вздохнул за его спиной.

Мартин ступил под сень густых ветвей, и ему показалось, что деревья плотным кольцом обступили его, и дороги назад уже не будет. В страхе, юноша выхватил меч и, как случалось с Мартином все чаще, спокойное серебряное сияние его придало уверенности. Кроме того, ветви за спиной Мартина натужно затрещали, и в древесное кольцо ворвался Зверь. Он недовольно отряхнулся, потом посмотрел на Мартина и уверенно зашагал вперед. Юноше ничего не оставалось, кроме как последовать за ним. Вложить меч в ножны он так и не решился, освещая себе дорогу его бледным светом и оглядываясь по сторонам.

Деревья здесь, несомненно, были старыми и мощными, но не казались живыми. Даже во мраке стволы их выделялись своей чернотой, словно были обожжены. Листья, которые Мартин задевал, продираясь сквозь ветви, по большей части были сухими и с покорным шорохом опускались на землю. И сами ветви были колючими, а не хлесткими, как ветви живых деревьев. Но эти деревья не двигались, хоть Мартин и подумал поначалу, что из-за вечного сумрака, для того, чтобы оживать, деревьям здесь совсем не требуется ночь. Если, конечно, это зависит от темноты.

Размышляя так, Мартин все с большим трудом прокладывал себе дорогу с помощью меча, который, к его изумлению, прорубался сквозь ветви легко, словно нож сквозь масло. Но всех неприятностей это не решало. То и дело Мартин ушибал ноги об огромные корни, торчавшие из земли, и рвал одежду об ветки, каждый раз содрогаясь от воспоминаний о птицах и зверюшках, которые тоже когда-то пытались проложить себе дорогу через эту чащу.

«Надеюсь, — думал он, со злостью отцепляя свой рукав от очередного сучка, — я успешно преодолею этот путь, и мои кости не застрянут на этих ветках».

Зверь, казалось, всех этих сложностей был лишен. Он ужом скользил по одной ему лишь ведомой тропе, почти не задевая веток и ни разу не споткнувшись, бесконечно петляя между стволов и изредка оглядываясь на Мартина. Иногда он еще поводил длинным ухом — человек с яростью рубил ветки и Зверю это не нравилось. Кроме того, он очень шумел, и хотя чаща эта была необитаема, как всякий лесной житель, Зверь ценил бесшумность и осторожность. Но как объяснить жестами такую сложную вещь не имел понятия, а потому пустил все на самотек, призывая всех Великих в помощь на их пути.

— Сколько мы идем, интересно? — тяжело дыша, пробормотал Мартин, по расчетам которого прошла уже вечность, не меньше. Зверь недоуменно обернулся на него, привлеченный звуком, но потом, поняв, что ничего важного не произошло, порысил дальше. Мартин ожесточенно ударил мечом по ветке, едва не выколовшей ему глаз. — И вообще, какое время суток? Сколько прошло лет?!

Зверь остановился и повернулся к человеку, пытаясь выражением своей морды успокоить его. Его желтые глаза таинственно светились в темноте, и Мартину стало не по себе. Стремясь осветить всю морду Зверя, он поднес меч к самому его носу. Зверь чуть дернулся, но не отошел.

— Куда ты меня завел? — устало поинтересовался Мартин. Он так вымотался, что стал абсолютно безразличен к своей судьбе. Если бы Зверь накинулся на него, пытаясь сожрать, он едва ли взмахнул бы мечом. Лишь бы все это закончилось здесь и сейчас.

— Впрочем, я не могу идти дальше.

В подтверждение своих слов, Мартин тяжело опустился на землю и тут же перестал чувствовать ноги. Зверь забеспокоился. Несколько раз он опускал свою мохнатую голову к человеческому лицу и снова выпрямлялся. Кивал головой в сторону леса, делал несколько шагов вперед и возвращался. Но толку не было. Мартин сидел с неестественно ровной спиной и смотрел перед собой в темноту бессмысленным взглядом. Потом, словно очнувшись, он вздрогнул, и, скинув с плеч рюкзак, принялся шариться в нем. С досадой он заметил, что из еды у него опять одни сухари, да и тех осталось мало. Впрочем, есть Мартину не хотелось. Он так устал, что даже на это не было сил.

Зверь шумно вздохнул и настойчиво потянул Мартина за рукав. Тот лениво отмахнулся от него:

— Нет. Нет! НЕТ! — последнее слово было криком. Прямо перед носом Зверя просвистел меч. Мартин выставил его перед собой, словно копье и, шумно втягивая воздух, с ненавистью смотрел на своего спутника. — Завтра принесешь пожрать своим детенышам, а теперь пошел вон! ВОН! — слегка подвинувшись на земле, Мартин замахнулся мечом, всеми силами, которых уже не осталось, пытаясь дотянуться до ненавистной морды и рассечь ее напополам. Зверь спешно отошел и оскалился. Человеческие капризы порядком надоели ему, но он хорошо знал, что один удар этого меча способен снести его голову с плеч, и был осторожен. Сам он чувствовал себя не менее уставшим, он тоже уже не ощущал своих лап, а царапины на морде, оставленные ветвями во время дороги кровоточили и неприятно ныли.

Ночевать здесь было нельзя, — Зверь знал об этом. Знал он, и что ночь уже наступила — его внутренние часы работали вне зависимости от степени освещения окружающего пространства. И себе Зверь не давал бы поблажек. Но человек был слаб, а кроме того, у человека был очень неприятный меч. И, стиснув зубы, Зверь сел чуть поодаль, глядя на Мартина не то, чтобы с презрением, но с явной долей недовольства.

Мартин же выражения морды Зверя не видел, да и вообще — забыл о его существовании. Он настолько устал, что его мозг могла занимать сейчас только одна мысль. И мысль эта была — развести костер. Запалить огонь среди этих угрожающих деревьев, среди непроглядной темноты. Развести костер и сразу лечь спать.

Вытащив кремень и огниво, Мартин зашарил руками вокруг себя в поисках трута. К счастью, на сухих деревьях было много сухого мха. Собрав возле себя все ветки, до которых можно было дотянуться, не поднимаясь с места, Мартин с ожесточением, из последних сил принялся выбивать искру. Зверь вздрогнул. Он еще с утра прекрасно помнил, что означали эти движения, и ему идея развести огонь на казалась такой уж прекрасной.

Тем временем, во мху уже зачадил маленький огонек и Мартин принялся усердно раздувать его. Глаза Зверя расширились от страха. Несколько секунд он растерянно наблюдал за тем, как занимается пламя, усердно подкармливаемое сухими ветками, а потом, опомнившись, накинулся на костерок и, обжигая себе лапы, принялся затаптывать его. В животной ярости, Мартин пихнул Зверя в грудь, и смог оттолкнуть его от огня. Эта схватка выглядела по-настоящему дикой. Волк и человек плясали вокруг костра, пламя которого то и дело выхватывало из темноты их длинные тени, застывшие в самых нелепых позах. В этой отчаянной борьбе за тепло и, главное, за свет, Мартин применил все, что было у него. Он кусался и царапался, пихался и пытался одной рукой схватить Зверя за загривок и прижать его голову к земле, а другой — нашарить меч, выпавший в самом начале боя. Зверь же действовал на удивление осторожно, пытаясь только освободиться из хватки человека и при любой возможности прыгая на костер, обжигаясь все снова и снова, и снова попадаясь к Мартину в руки. Он хрипло рычал, пытаясь напугать Мартина, но тот лишь рычал в ответ, совсем, как загнанное в угол животное… Совсем как Бран той ночью, в доме судьи. И цеплялся пальцами за длинную шерсть, пачкаясь в своей крови и крови Зверя.

Закончилось все так же внезапно, как и началось. Мартин стоял напротив Зверя. В одной его руке холодно светился меч, в другой, разбрасывая искры, пылала горящая палка, подхваченная из костра, который занимался все больше. Зверь с трудом стоял на обожженных лапах. В янтарных глазах его плясал отблеск костра.

— Все! ВСЕ! — торжествующе кричал Мартин, размахивая палкой, — никакая собака не будет больше указывать мне куда идти! Пошел вон! — он прыгнул вперед, выставив перед собой и меч, и палку. Зверь чуть отступил. — Проваливай! Я победил, и я не позволю тебе сожрать меня!

— Безумец, — сказал Зверь на том гортанном языке, которого Мартин не понимал. Да, человек кричал громко, да, трещал разгорающийся костер. Но чуткие уши Зверя будто бы не слышали всего этого. Куда отчетливее он различал знакомый свист и хрипы вперемешку с жуткими скрипами пробуждающихся деревьев.

Мартин развел огонь, а огня лес не прощал. Даже глубоко спящий лес.

В ту же секунду что-то ударило Мартина в спину и сшибло с ног. Костер погас, к скрипам прибавилось яростное шипение, а Зверь взлетел в воздух. Прямо перед носом Мартина поднялся огромный корень и затрясся в воздухе. Это дерево, наступившее на костер, чтобы погасить его, пыталось унять боль. Его собратья ответили на эту боль яростным свистом ветвей. В ту же секунду на лице у Мартина вспухла багровая полоса и сам он оказался подвешенным в воздухе за ногу. А ветки хлестали его по всему, до чего могли дотянуться и пару раз Мартину лишь чудом удалось спасти глаза, прикрыв их руками.

— Братья мои и сестры! — зашипел кто-то с невероятной яростью, из чего Мартин сделал вывод, что говорит дерево, затушившее огонь. — Сегодня мы пробудились не зря…

— Да, не зря… Не зря… — зашумели со всех сторон. Все голоса были одинаково хриплыми, однако Мартин мог поклясться, что среди них были как женские, так и мужские.

— Тише! — зловеще прошелестело первое дерево. — У нас особенный гость. В наш Лес пришел человек!

Раздалось отвратительное улюлюканье. Некоторые деревья наклонились к Мартину и принялись стучать у него перед носом ветками друг об друга, видимо, изображая аплодисменты. Мартин же искал глазами Зверя, а увидев его, ужаснулся.

Зверь висел, подхваченный за загривок двумя ветвями рядом стоящих деревьев, относительно молодых. Он дергал лапами и беспомощно клацал зубами в воздухе, пытаясь освободиться, но стражники встречали эти попытки смехом и то и дело кололи Зверю морду, оставляя глубокие рваные царапины. Как бы Мартин не ненавидел Зверя в последние несколько минут, сейчас он чувствовал леденящий страх. Не за себя, но за него.

Дерево же, между тем, продолжало:

— Пришел человек, и как вы думаете, пришел он к нам с поклоном? Проявил к нам уважение, причитающееся нам, как хозяевам и истинным королям этих земель?

Зверь презрительно фыркнул, но услышал его только Мартин. Дерево же продолжало.

— Нет! Весь день он только и делал, что калечил направо и налево наших сестер и братьев, беспомощных, глубоко спящих. А когда наступила ночь, он развел огонь!

Все деревья яростно зашипели, и Мартина тряхнуло в воздухе. В одно мгновение он оказался напротив исполинского ствола дерева. На дереве этом открылась зияющая черная дыра, и на Мартина пахнуло прелым мхом и гнилушками. Дыра зашевелилась, складывая звуки в слова, и Мартин понял, что это — рот дерева.

— Что будет с тобой, человечек, — очень тихо шелестело оно, и вокруг наступила тишина, словно весь лес прислушивался к разговору. — Что, хочу я спросить, будет с тобой, если я оторву твои ветки, — дерево с силой потянуло Мартина за ногу, и тот заорал от боли, — и сожгу тебя заживо?..

— Не трогайте его, — сказал низкий звучный голос, совсем не похожий на голоса деревьев. Ослепший от боли Мартин не мог понять, где он слышал его, — убейте меня.

— Хамфрод, предатель… — прошипело дерево, державшее юношу, растянув рот в презрительной улыбке. И тут Мартин понял, что это говорил Зверь. — Новости до нас доходят редко и с опозданием, но ты успел прославиться. До тебя тоже очередь дойдет, не сомневайся…

— А раз так, — спокойно ответил Зверь, уже оставивший всякие попытки освободиться, как унижающие его достоинство, — то я требую права каждого приговоренного.

Мартин закачался в ветке, державшей его, и услышал ужасный скрип. Это дерево согнулось, чтобы поближе рассмотреть Зверя. Совсем рядом со Зверем оказался и Мартин. На мгновение они встретились взглядами, и внезапно Мартин понял, что Зверю тоже очень больно и страшно, что вес собственного тела заставляет его задыхаться, и юноша удивился тому, что голос его оставался так же ясен, как если бы Зверь просто прогуливался возле озера.

— Требуешь прав? — издевательски повторило дерево, — и какие же права у изменника с позорной кличкой?

— Право на последнее желание, — слова уже давались Зверю с трудом, — Закон гласит…

— Я — закон! — злобно прервало его дерево, и весь Лес словно ощерился колючими ветками. Зверь, однако, не сдавался.

— Закон гласит, — из последних сил выкрикнул он, — что каждый равен перед смертью, если он приговорен к ней, вне зависимости от своего преступления! И равенство это заключается в последнем желании!

Дерево в негодовании хлестнуло ветвями воздух, но потом, словно разом успокоившись, спросило:

— И какое же твое последнее желание, Хамфрод?

— Отпустите человека.

Мартин вздрогнул. Снова повторялось все то же самое, снова перед гибелью просили оставить ему жизнь, словно он и в самом деле важен. В этот момент боль в ноге, страх за свою судьбу, — все перекрыло огромное чувство вины перед теми, кто уже испрашивал для него жизни и перед тем, кто делал это сейчас. Мартин захотел снова посмотреть в глаза Зверю, но тот словно и не замечал его.

— Отпустите человека, — повторил Зверь, глядя на дерево, туда, где Мартин не видел, но предполагал, у него находились глаза.

Деревья вокруг яростно зашумели. Дерево, державшее Мартина, резко выпрямилось. Мартин снова ослеп от боли в ноге, которой ударился о ствол, качнувшись в воздухе.

— Отпустить человека в обмен на тебя, так что ли, Хамфрод?.. — прошипело оно. Зверь промолчал.

Мартин понял, что не может больше этого терпеть. Сколько еще умрет людей… существ… ради него?

— Нет! — крикнул он. Послышался шорох, это поворачивались к нему деревья, — убейте меня, а Зверю дайте жизнь! Я тоже имею право на последнее слово!

— Безумец, — прошептал Зверь. Ему уже становилось тяжело дышать, и глаза заволакивала мутная пелена. Его стражники заметили это, и швырнули его поперек своих ветвей. Зверь жадно глотнул воздух. Видимо, пока его не собирались убивать. Но держали по-прежнему крепко, не давая ни малейшего шанса выбраться.

— А тебе полюбился Хамфрод, мальчишка? — спросило дерево, которое держало его. — У меня для тебя плохие новости тогда… Хамфрод нравится только полным идиотам, у которых воображаемая честь стоит выше, чем своя собственная шкура. Впрочем, чего еще ждать от такого маленького, нелепого, трусливого, слабого и глупого человечка как ты? — издевательски продолжило дерево, держа теперь Мартина перед самым своим лицом и внимательно разглядывая его. — Вы не умеете трезво мыслить…

— Не слушай его! — прохрипел Зверь и тут же получил хлесткий удар по морде. Однако он неплохо знал и Лес, и без всякого страха ответил на удар оскалом. Если они его поймали, то убьют в любом случае, так смысл бояться?

— Часто те, кто мыслят слишком трезво, зовутся подлецами, — сквозь стиснутые зубы ответил Мартин. Дерево гулко рассмеялось, эхом ему вторил весь Лес.

Этот смех прервал темный лающий голос, от которого у Мартина мурашки побежали по спине.

— Человек — наша добыча.

На несколько долгих минут наступила тишина. Мартину даже показалось, что он оглох. Но вот он снова услышал шипящий голос дерева:

— Мы схватили человека и Хамфрода, вашей заслуги здесь нет.

Тот же темный голос ответил:

— Он наш по крови.

Деревья зашептались, наклоняясь друг к другу. Мартин лихорадочно соображал, кто еще претендует на него, и что значат загадочные слова «наш по крови?»

Дерево, державшее Мартина задумалось. Потом хлопнуло ветвями.

— Хорошо. Мы не против поразвлечься, — оно опустило Мартина к земле, и тот заметил краем глаза валяющийся совсем недалеко меч — клинок безмятежно светился голубоватым серебром, как и всегда. — Если вы убьете его — исход ясен. Если нет — мы возьмем его и сделаем с ним то, что захотим.

В ту же секунду Мартин почувствовал под ногами твердую землю и неуклюже плюхнулся на нее. Потом вскочил, хромая рванулся к мечу и ухватился за рукоять в тот момент, когда чьи-то клыки чуть не сомкнулись на его шее. Кое-как выпрямившись, юноша в слабом отсвете клинка понял, наконец, с кем ему предстоит сразиться.

Это были три Твари. Злобно ощерившись, они кружили возле человека, выгадывая лучший момент для нападения.

В голове Мартина всплыли слова Грара:

«- Откуда вы знаете, что ключ еще там?

— На нем ведь моя кровь… Иногда как заноет, заноет… И снится каждую ночь…

— Тогда, почему вы раньше не забрали его?

— Эта кровь теперь не только моя… Плохо в этой жизни оберег Твари отдать. Но еще хуже его при себе потом хранить».

В один миг он все понял. Только три Твари тогда, возле судейского дома, бросились за оберегом. Одна осталась, ее интересовала карта, пропитанная кровью ее упущенной жертвы. А те три Твари за свою жертву приняли Мартина.

И теперь они пришли по его следам.

Сразу же заныл палец, который он давным-давно, еще в пыльном жарком Городе расковырял ржавым гвоздем. Но эта боль была ничем, по сравнению с болью в ноге и страхом, который Мартин испытывал сейчас.

Но, надо было сражаться.

========== Глава VI. Топи ==========

Мартин сжал меч двумя руками. Один раз он уже убил одну Тварь, хоть и сам не понял, как это вышло. Во второй раз ему пришлось сражаться с целым десятком, и он победил. Но тогда он и вполовину не был так измотан. В этот раз меч так тяжел, что его сложно оторвать от земли, нога, похоже вывихнутая, отзывается адской болью при любом неверном движении. А за победой не освобождение, но новый плен, возможно — еще более страшный, чем мгновенная смерть от укуса.

Твари прыгнули почти одновременно, и Мартин, издав дикий крик, наотмашь взмахнул мечом, целясь по всем троим сразу. Те отступили, и принялись кружить вокруг Мартина, пытаясь взять его на измор. Ему эта тактика была знакома еще с первой ночи в Лесу, и в этот раз он не сомневался, что у Тварей получится.

Мартин кинул мимолетный взгляд вверх, ни на что особо не надеясь. Кругом улюлюкали и потрясали скрипучими ветвями деревья, быстро нашедшие эту забаву увлекательной. Главное среди них, то, что держало Мартина, насмешливо скалилось ртом-дырой. Свистящие хрипы Тварей назойливо лезли в уши. Кружилась голова…

— Ты — человек! — послышался чей-то яростный крик. Мартин словно вернулся из далекого путешествия, хоть и прошла всего секунда. — Сражайся же!

Опустив голову, Мартин увидел, что на него справа нападает Тварь. Он поднял меч, который не стал легче ни на грамм, но тяжесть его стала живой, словно тяжесть собственной руки. И всю эту тяжесть направил на Тварь. Та увернулась, но это было совсем не важно. Мартин больше не ждал, когда его возьмут измором, он нападал сам.

С криками, со слезами боли, когда случалось встать на вывихнутую ногу, он снова и снова замахивался мечом, целясь и разя, ловя мечущиеся тени краем глаза, и тут же отражая удары. Твари прыгали вокруг него, разъяряясь все больше, нападая все чаще, но весь Мартин для них превратился в сверкающее, серебристо-голубое лезвие, и им приходилось отступать снова и снова.

Лес молчал, деревья больше не шептались. Зверь впился в человека глазами сквозь ветви своих тюремщиков, мысленно пытаясь напитать его силами, которых у него самого осталось немного. Он видел все промахи и ошибки и нападающих, и обороняющегося, и видел, что Твари ошибаются чаще, чем Мартин.

Мартин же не замечал ничего. И то, что он победил, принял с удивлением, а не с восторгом. Просто в какую-то секунду Тварей вокруг не стало, они все обратились в прах. Стихли хрипы. И меч в руке был покрыт сероватым налетом, а во рту появился неприятный привкус пепла.

— Неплохо, — прошипело дерево, брезгливо отодвигая свой корень от места, где рассыпался прах Тварей. — Слушайте. Мы приняли решение сохранить вам жизнь.

Зверь приподнял длинное ухо. Он совсем не верил в то, что это правда. И Лес вокруг таинственно молчал, не выражая несогласия с решением своего главаря, а Зверь знал о его кровожадности не понаслышке.

— Да, — возвысив голос, повторило дерево, — мы сохраним вам жизнь. Дело в том, что вы поставили нас в неловкое положение своими предсмертными желаниями. В любом из исходов мы сможем убить только одного из вас, а нас это не устраивает. Мы, правда, надеялись на Тварей, но они оказались слабы… Впрочем, нас это не удивило…

— Ближе к сути, — взрыкнул Зверь. Он уже отдышался, и теперь ждал момента, когда хоть одна ветка на его теле ослабнет, чтобы вырваться.

— О, знать суть тебе совсем не обязательно, Хамфрод. Хватит того, что мы отнесем вас к Топям.

Мартин попытался рассмотреть Зверя сквозь скрывающие его ветви, чтобы понять, хорошо это или плохо, но не успел. Одно из молодых деревьев подхватило его за пояс штанов и, не заботясь о том, чтобы пленника не кололи ветки, потащило вперед. Мартин оглянулся, едва не свернув себе шею, и увидел, что в процессии решили принять участие абсолютно все деревья. Они шли позади, безмолвным конвоем, лишь иногда трещали чьи-то ломаемые сучья. Даже главное дерево торжественно молчало.

Чем дальше они шли, тем светлее становилось, но свет этот был странный, будто матовый, и от Мартина не ускользнуло, что чем ближе они приближались к этому свету, тем меньше становилось участников в процессии. Самые молодые деревья просто останавливались, некоторое время смотрели вслед своим собратьям, а потом разворачивались и шли обратно. Следом за ними так стали поступать и деревья постарше. По дрожанию ветвей Мартин чувствовал, что его тюремщику тоже хочется повернуть, но, видимо, он не решался передать своего пленника старикам, продолжавшим шествие. То же самое, очевидно, испытывали и деревья, тащившие Зверя. Они то и дело оглядывались, спотыкались и жались друг к другу так, что их ветки с сухим треском терлись друг об друга.

К тому моменту, как в процессии остались лишь пятеро самых старых деревьев во главе с тем, что говорило с Мартином и Зверем, и трое молодых конвоиров, они вступили в туман. Туман, призрачно-белый стелился по земле, совсем невысоко, но увидеть сквозь него корни шагающих деревьев, да и вообще хоть что-нибудь, было невозможно. Запахло приторной гнилью. Мартина замутило. Снизу послышались чавкающие звуки, словно теперь деревья с трудом вытягивали корни из грязи. Через некоторое время, по знаку главного дерева все остановились. Незаметно дерево Мартина подвинулось поближе к деревьям, несшим Зверя. Всех троих ощутимо трясло, хотя ветра не было. Впрочем, озноб пробирал и Мартина.

— О, темнейшие духи Топей, — прошипело главное дерево, опустившись к туману в почтительном поклоне, — множество лет мы крепко спали, боясь потревожить ваше царствование. Нотеперь мы пробудились лишь затем, чтобы принести вам наш скромный дар и вступить с вами в союз, во имя Тьмы, которой мы можем служить сообща…

В тумане что-то зашумело, а затем хлюпнуло, словно вздулся и лопнул огромный грязевой пузырь. Мартин замер, ожидая появления какого-нибудь чудовища, но все снова стихло.

— Отпусти пленников, — прошипело дерево, и Мартин почувствовал, что его больше ничего не держит. Он тяжело плюхнулся на землю, прямо в вонючий туман под которым оказалась густая грязь. Другие деревья швырнули рядом Зверя, и тот тут же вскочил на лапы, заметно пошатнувшись.

— Мы верим в то, что окажемся достойны служить вам, духи Топей… И удаляемся, дабы не мешать вашей трапезе, — с этими словами дерево поклонилось еще раз и, медленно развернувшись, пошло прочь. Молодые деревья довольно скоро обогнали его. Было ясно, что им не хочется оставаться здесь.

— Что же, — сказал Зверь, поворачивая голову к Мартину, — все не так плохо. Мы сильно продвинулись по дороге на север, но наши добрые друзья выбрали для нас не самый безопасный путь. Что с тобой, человек? Ты бледен.

— Нога, — прошипел Мартин сквозь стиснутые зубы, и облокотился на бок Зверя, — кажется, она вывихнута, Хамфрод.

— Не называй меня так, — спокойно попросил Зверь, однако на миг его зубы блеснули оскалом, — это плохое имя.

— Как же мне к тебе обращаться? — морщась от боли, спросил Мартин. Зверь на некоторое время задумался.

— А как ты называл меня для себя всю дорогу? — спросил он, после недолгого молчания. Мартин пожал плечами и ответил:

— Зверь.

— Зверь… — задумчиво повторил Зверь, глядя на Мартина. — Что же, пусть так и будет. Как зовут тебя?

— Мартин… Я не знал, что ты понимаешь меня, — вдруг спохватился Мартин. Зверь чуть-чуть улыбнулся. Но тут же снова стал мрачен.

— И я не знал, что ты понимаешь язык Леса, — сказал он, — иначе мне было бы проще. Я не говорю на этом языке, потому что это язык врага и он ненавистен мне. Но теперь, видимо, придется. Ты поступил крайне опрометчиво, когда развел огонь посреди Леса. Не делай так больше.

Мартин слегка покраснел, вспомнив, сколько еще опрометчивых поступков и слов он сделал и сказал за время их общего путешествия, но Зверь словно не заметил этого.

— С вывихнутой ногой тебе не уйти далеко, но идти мы обязаны.

— Обязаны? — Мартин внезапно осознал, что вот он, Зверь, который, возможно, знает ответы на большую часть его вопросов. — Кому обязаны? Что происходит? Кто ты такой?

— Сейчас не время для беседы, — нахмурился Зверь.

— С места не сдвинусь, пока все не объяснишь, — Мартин скрестил руки на груди и тут же поежился под яростным взглядом янтарных глаз.

— Человек, — холодно произнес Зверь, словно забыв имя юноши, — множество бед уже постигло нас. Тогда — из-за твоего непонимания, и это я могу простить. Но теперь, когда я говорю, что делать, а ты понимаешь меня, ты обязан выполнять мои просьбы.

На этот раз у Мартина не возникло вопросов почему и кому он обязан. Он молча взял меч и, отрезав от своей рубахи плотную полосу ткани, принялся обматывать ногу. Некоторое время Зверь наблюдал за ним, но потом, увидев, что перевязка не сильно помогла, осторожно подхватил Мартина зубами и усадил себе на спину. После чего, глубоко вздохнув, двинулся вперед, сквозь туман.

— Зверь, — осторожно начал Мартин. Тот неопределенно гмыкнул, и Мартин принял это за разрешение, — а для кого мы трапеза? Или для чего?..

— Тебе многое будет неясно сперва, — Зверь ступал размеренно, стараясь не трясти своего всадника. Кроме того, широкими лапами он нащупывал вязкую тропу, потерять которую означало заблудиться и увязнуть в трясине, — те деревья в чаще — зло, но в этих топях обитает Тьма, которая сильнее их, и даже их повергает в ужас. Многие годы эта Тьма отравляла их, иссушала, делала их землю мертвой, а воду — опасной. Чтобы уберечь себя от смерти и страха, они погрузились в глубокий сон. Твой огонь пробудил их. Нами они хотят принести жертву злым духам, чтобы те приняли их на свою сторону и позволили им жить в служении Тьме. Что, разумеется, представляется им более привлекательным, чем вековой сон.

Справа послышался тот же шум, а потом — хлопок, словно опять лопнул огромный грязевой пузырь. Зверь тут же повернул голову на звук.

— Держи меч наготове, — приказал он Мартину, — в отличие от Леса, они никогда не спят.

Мартин, который все это время и не думал убирать меч в ножны, поднял его повыше. Он пытался освещать им дорогу, так же, как в Лесу, но в этой бледной мгле даже свет меча казался тусклым и рассеянным. В конце концов, Мартин бросил это занятие и принялся просто рассматривать меч, попутно вытирая его об рубаху.

Только сейчас он увидел, что рукоять украшает резьба, в виде тигра, глаза которого сделаны из сапфиров. Теперь этот тигр, а точнее, как понял Мартин, тигрица не казалась грозной. Напротив, она словно воодушевляла своим видом, являясь символом чести и отваги. Мартин тронул Зверя за холку. Тот чуть оступился, и тут же поспешно дернулся в сторону, вытягивая лапу из трясины.

— Что случилось? — спросил он, стараясь сохранять терпение.

— Почему деревья не смогли убить нас? — спросил Мартин. Зверь дернул длинным ухом.

— Потому что тогда они нарушили бы древний закон, — Зверь сбавил шаг и повернул к Мартину голову, — ты, разве, не знаешь об этом?

— Нет, — признался юноша, вертя меч в руках, — когда нас с товарищами хотели повесить… — во взгляде Зверя на секунду мелькнуло любопытство, но пока Мартин не хотел вдаваться в подробности. Он еще не знал, как такое благородное существо как Зверь отнесется к его прошлым занятиям. — В общем, это неважно. Просто наш судья хотел повесить меня, не смотря на то, что мои товарищи просили оставить мне жизнь.

Зверь хмыкнул.

— Я и не думал, что люди забыли так много, — заметил он, продолжив идти, — тогда вашему судье пришлось бы поплатиться за свою немилость.

— Судьба помешала ему, — задумчиво протянул Мартин, — но скажи, что происходит, если этот закон будет нарушен?

— Нарушитель получит вечную жизнь… — начал Зверь.

— Не так уж и плохо, — пробормотал Мартин.

— …Которую вынужден, будет провести в безмолвии и неподвижности. Только его собственные мысли и вечность. Даже конец этого мира не уничтожит его. Он будет вечно недвижим во мраке. Та же участь постигнет и тех, кто видел преступление, но не воспрепятствовал ему.

Сначала Мартину наказание не показалось страшным. Лишь постепенно до него дошел весь смысл слов Зверя.

— Погоди… На площади была толпа народа! То есть, если бы Судьба не вмешалась и меня казнили, то почти весь Город вымер бы? — воскликнул он. Зверь слегка оскалил зубы, призывая человека к тишине.

— Получается, так, — подтвердил он. Мартин содрогнулся от этой ужасной мысли.

Внезапно стало теплее. Призрачный туман, в котором они шагали, менял свои очертания, и с каждым шагом Зверя Мартину казалось, что он вот-вот увидит что-то знакомое, что-то далекое, но очень родное.

Туман словно превращался в стены, и в камин, и в огонь в камине. Мартин с удивлением смотрел на все это, пытаясь понять, где же он мог увидеть это раньше?

Мартин не заметил, откуда к нему подошла высокая женщина с некрасивым лицом и тусклыми волосами, связанными в тугой узел. В глазах ее сияла радость:

— Мартин, ты не помнишь меня? — спросила она, протягивая к нему руки.

Мартин неуверенно качнул головой, пристально вглядываясь в ее лицо.

— Конечно, ты ведь был совсем малышом, когда нас с тобой разлучили…

— Мартин? — Зверь повернул морду к своему наезднику и, вздрогнув, прибавил шаг. Человек сидел на его спине неестественно прямо, был бледнее тумана и смотрел вдаль невидящим взором.

— Я — твоя мама…

Мартин обрадовано улыбнулся. Конечно, он вспомнил все, вспомнил тот кошмар, который ему снился почти каждую ночь в Городе. Тогда он не видел, правда, ни одного лица, но теперь лицо его матери показалось ему знакомым, и чем дольше он смотрел на нее, тем лучше узнавал. Конечно, это она! Ее взгляд! Ее улыбка!

Он почувствовал себя в тепле, защищенным от всех напастей.

— Вспомнил, мой умница! — сказала женщина и сделала шаг вперед, собираясь обнять Мартина.

— А ну, не смей! — прорычал Зверь, переходя на рысь. Он знал, что Мартину будет больно ехать так с его покалеченной ногой, и очень надеялся на то, что эта боль отрезвит его. Впрочем, и на самого Зверя уже нахлынули воспоминания, но он сопротивлялся им как мог. Это лишь была ложь, ложь Топей, которые ядовитыми парами проникали в разум, ослабляли и забирали все, до чего могли дотянуться. Даже саму жизнь.

На Мартина повеяло холодом и его мать, обернувшись, вскрикнула. Прямо перед ним стояла Тварь. Черная, отвратительно гладкая, она сверкала алыми глазами и била себя по бокам длинным хвостом.

— Тваааарь… — выдохнул Мартин и спрыгнул со Зверя, не замечая боли в ноге.

Тот остановился.

— Где?

— Ты — Тварь, — сказал Мартин и занес меч над шеей Зверя. — Не тронь ее!

— Кого? — Зверь отпрыгнул назад, потому что Мартин твердо вознамерился проткнуть его мечом. — Кого, Мартин? МАРТИН?!

Бесполезно. Человек смотрел на своего друга и не узнавал его. Глаза юноши заволокла пелена, такая же бледная, как туман.

— Мама! — крикнул он, и прыгнул вперед, стараясь закрыть собой высокую худую женщину с высоким пучком на голове, — мама, беги!

Тварь нагло щерилась ему в лицо белоснежным оскалом. По всему дому кто-то разлил смолу, наверное, его мать пыталась защититься так. Но это было бесполезно. Лишь Мартин знал, чем можно уничтожить Тварь. Только сейчас так сложно сделать шаг. Ноги вязнут в густой черной жиже.

— Пошла прочь! — Мартин замахнулся мечом, — мама, уходи!

— Мартин, это опасно! — крикнула она, кидаясь к сыну. Тварь прыгнула в тот же момент, вцепившись Мартину в рукав. Не в ту руку, в которой он держал меч, и это было ее ошибкой…

— МАРТИН! ЭТО ОПАСНО! — рычал Зверь, пытаясь втащить человека обратно на тропу и увернуться от меча. Левое ухо пронзила острая боль, по шерсти змейками поползли струйки крови. — МАРТИН! ЭТО НЕПРАВДА! ЭТО ЛОЖЬ! ОЧНИСЬ!

— Бессмысленно, Хамфрод… — прошипело что-то, обвиваясь вокруг шеи и мешая дышать. — Хамфрод, бедный малыш, брошенный всеми… Такой одинокий и беззащитный… Помнишь своего старого учителя?

Да, Зверь помнил. Единственный волк, седой, как лунь, осмелившийся пойти наперекор обезумевшему Лесу и взять изгнанного волчонка под свою опеку. Они скрывались вместе… Пока могли.

— Убирайся туда, откуда пришел, — сквозь стиснутые зубы прорычал Зверь, перехватив руку Мартина покрепче, — я знаю, кто ты и что ты можешь…

— Это похвально, — прошипело нечто, усилив хватку, — но ты знаешь, что можешь ты?.. Ничего… Не уберег его тогда, малыш…

— Мама! — в бреду завопил Мартин. Тварь была такая цепкая и верткая, он никак не мог освободить руку и никак не мог ударить ее мечом. Только отсек темное ухо, тут же рассыпавшееся прахом. Тварь и не почувствовала боли. Конечно, они не же могут чувствовать ничего, кроме жажды убийства… И Мартин не простит себе, если не сможет защитить ее…

— Ты не простишь себе, что не смог уберечь его, никогда… Ты уже был не так уж и мал, чтобы помочь… Струсил? Убежал, спасая свою шкуру?

— Он сам говорил сделать так, — прохрипел Зверь, — он хотел спасти меня…

— А ты и рад был удрать, правда, Хамфрод? Он спасал тебя ради спасения твоего народа, но ты что-то не спешишь в герои. Вечно прячешься, вечно бежишь от опасности, пока другие умирают…

Зверь молчал, даже не пытаясь сопротивляться. Его имя, переводившееся с языка волков, как «предатель» было его позорным клеймом. О, Лес позаботился о том, чтобы отнять всю силу у прежних правителей. Вожаки были убиты, их сын объявлен вне закона, язык волков был под запретом, и даже ночь — время охоты, Лес отнял и отдал Тварям, дав им право убить любого, кто высунет нос из логова. Но одно слово знало каждое живое существо и каждое дерево. Единственное слово на волчьем языке, которое можно было произносить без страха. Хамфрод. Предатель всего волчьего рода.

— Я бы не стал убивать тебя, твои мучения доставляют мне огромное удовольствие… Но, вот твой друг… Он думает, что время пришло…

Послышался треск ткани. Человеку удалось вырвать рукав из клыков Зверя. Он поднял невидящий взгляд на своего друга и занес меч. Зверь, удерживаемый в плену своего разума, не мог шевельнуться. Обреченно и затравленно он смотрел на мрачную фигуру Мартина, но видел совсем другое. Видел, как он успел, а седой как лунь волк медленно исчезал в переплетениях ветвей. И выл, бесконечно выл, раздираемый на части.

Мартин смотрел в глаза Твари, внезапно ставшей недвижимой и не видел там страха. Только желание разорвать, уничтожить все живое. Он взмахнул мечом…

— Убей ее! Убей ее, сынок, — шептала ему мать, прижимаясь к его плечу. — Убей ее скорее… Спасссси меня…

Голос ее изменился, он перестал походить на человеческий. Шелест враждебного Леса и свист Тварей услышал в нем Мартин. Он посмотрел на свою мать. Она все так же прижималась к его плечу, но не была живой. Она говорила, но ее губы не шевелились, а взгляд застыл. Тогда Мартин снова обернулся к Твари.

У нее были янтарные глаза, и они смотрели с мольбой.

И, наконец, Мартин посмотрел на меч, которым ему предстояло нанести решающий удар. Меч не светился, он потускнел и покрылся ржавчиной.

— Тварь… — выдохнул Мартин, опуская меч и падая на колени сам. — Зверь, помоги мне… Я не смогу…

Он протянул перепачканную в грязи руку и наткнулся на шею Зверя. Зарылся пальцами в шерсть. Что-то теплое и липкое потекло по ним.

— Убей! — шипел кто-то рядом, но, оглянувшись, Мартин не увидел рядом своей матери.

— Не могу… — он моргнул. На секунду перед ним появился Зверь, который яростно говорил что-то в пустоту. Потом веки Мартина сомкнулись.

— Не надо проклятий… — прошептал он, прежде чем исчезнуть во тьме.

— Послушай ты, чем бы ты ни было, — говорил Зверь, тихо и медленно, но с нарастающей яростью в голосе, — я не был героем тогда. Не стану им и сейчас. Но я веду в наш мир настоящего героя, и пока он рядом со мной, у меня есть надежда. А пока у меня есть надежда, ты не смеешь тронуть меня. Слышишь? Ты не смеешь тронуть меня! НЕ СМЕЕШЬ!

Что-то захрипело у Зверя возле уха, потом хватка на его шее ослабла. Прыгнув к Мартину, неподвижно лежащему в стороне, Зверь накрыл его собой и подхватил зубами меч, который снова светился.

— Ты сгинешь в моих болотах, глупец… — прошипело нечто, — вы уже потеряли тропу, и только я держу вас над трясиной… Прощай, глупый Хамфрод. Прощай, слабый человек.

Прислушавшись, Зверь понял, что дух покинул их. Тяжело дыша, он вложил меч в ножны, висящие у Мартина на поясе и, взвалив себе на спину обмякшее человеческое тело, сделал рывок вперед. Топь отпускала очень неохотно, с противным чавкающим звуком. Для каждого шага требовалось больше сил, чем на весь пройденный путь.

«На север, на север!» — билась в голове Зверя единственная мысль, которая пока подавляла панику и отчаяние. Его нос неизменно указывал на север, как упрямая стрелка компаса. Он сам стал компасом.

Шаг, шаг и еще шаг. А вода уже добралась до живота. Шерсть намокла и отяжелела, утягивая на дно.

«Ты ничего не можешь, — эхом прозвучало в голове. Зверь стиснул зубы и прижал уши, чтобы не слышать этого. — Слабый, заблудившийся волчонок».

Вода хлюпнула возле груди. Зверь не шел и не плыл, он продирался сквозь цветущую тину, не чувствуя онемевших лап. Мартин сполз набок и Зверь торопливо поправил его.

«Может я смогу вернуться на тропу, — думал он, — если не выберусь сам, то хотя бы спасу его…»

«Ты никого не спасешь. Ни тогда, ни сейчас… — шипело в голове, — посмотри на себя, ты измучен и жалок. Тебе не вернуться на тропу. Я скрыл ее…»

Бесконечные рывки почти не дающие результата. Топь, дошедшая до шеи и сдавившая горло. Отчаяние, посеянное не духом, нет — тот давно уже скрылся. Другое отчаяние, идущее из глубины собственных мыслей. Осознание собственной слабости… Беспомощности… Глупости… И обреченности. Они погибнут оба в этих болотах. Трясина примет и Зверя, и человека, и легендарный меч. Лес не будет спасен от зла. Этот мир никогда не будет спасен…

Зверь завыл. Завыл гулко, широко открывая пасть. Было так тяжело дышать, и звук терялся в тумане. Он не мог сделать больше ни шага. И выл, вкладывая в этот вой последние силы. Силы, которых только на него и хватало.

— Судьба! — крикнул он, подняв морду к серому безрадостному небу, — Судьба, прошу… Помоги нам… Помоги ему, если нам двоим не можешь!

Он опустил голову. Вода плескалась уже у самого подбородка, затхлая, пахнущая гнилью и смертью.

Зверь закрыл глаза.

— Сдаваться нельзя, — прошептал он себе, — здесь кругом смерть, но мертвое слабее живого. А ну-ка, вперед.

Он открыл глаза и сделал рывок. И только потом заметил свет.

Свет этот отличался от тусклого света болот. Он был совсем белый и очень яркий и свежий, словно снег под солнцем. Иногда он угасал, но тут же разгорался с новой силой. И никуда не пропадал.

Зверь шел на этот свет, словно во сне. Порой ему казалось, что он и не идет вовсе, лишь топчется на месте. А то и вовсе утонул и видит лишь бред умирающего сознания. Но свет был слишком живым, он становился все больше и больше. Скоро Зверь уже шел не на него, а в нем, и дышал им, таким чистым после воздуха болот.

Внезапно все прекратилось. Он был все тем же измученным Зверем, по шею вымазанным в тине и грязи, не чувствующим своих лап с тяжелой ношей на спине. Только стоял он на твердой земле, и прямо перед ним стояла старая и тощая волчица, некогда с белой, а теперь — с желтой свалявшейся шерстью. Карие ее глаза, глубоко запавшие в глазницы, смотрели на Зверя сурово и строго.

— Следуй за мной, — сказала она и на тонких своих лапах порысила вглубь небольшой рощицы.

В другое время Зверь возмутился бы столь резкому приказу, заставил бы волчицу назвать себя и место, куда она собирается вести их, но теперь он был слишком слаб. Кроме того, волчица казалась ему знакомой и не внушала опасений.

Поморщившись в приступе прежней гордости, он тут же смирился, поправил съехавшего со спины, Мартина и, стараясь твердо шагать ослабевшими лапами, пошел за неожиданным проводником.

Внезапно стало светло, совсем светло, как не бывает в Лесу в самый солнечный день и, уж тем более — как никогда не бывает и не будет в болотах, из которых Зверь только что вышел. Ослепленный этим светом, он не видел ничего, дальше морды и глаз волчицы, которая остановилась и смотрела прямо на него.

— Добро пожаловать, Владыка, — сказала она, и Зверь, потеряв сознание, рухнул к ее лапам.

========== Часть II Горы. Глава I. Другой поселок ==========

— Динь! Динь! — к упавшему волку подскочила светловолосая девушка и опустилась перед ним на колени, — кого ты привела? Что с ними?

— Аллайя, — старая волчица строго посмотрела на девушку и та тут же замолчала, выжидающе глядя на нее, — эти странники проделали очень тяжелый путь. Помоги человеку, а я займусь волком.

Девушка кивнула. Динь повернулась к собиравшимся жителям этих мест.

Здесь было множество зверей. Ежи, горные козлы, кролики, еноты, лисы и другие. Все они тревожно принюхивались к путникам, насторожив уши и переговариваясь между собой вполголоса. Чуть поодаль стояли и люди, крепкие и сильные, с добрыми, честными лицами. Волчица поочередно указала носом на шестерых мужчин.

— Вы двое помогите Аллайе отнести юношу в ее шатер. Вы четверо — помогите мне с волком.

С легким поклоном, мужчины принялись исполнять приказание. Мартина удалось поднять без труда, но Зверь был слишком тяжел. Кто-то принес плетеные из лоз носилки, но и тогда взвалить на них Зверя удалось с трудом. Кроме того, под ногами мешалось мелкое зверье, старавшееся со всех сторон изучить незнакомца. Заметив это, волчица нахмурилась:

— Хватит глазеть, — прикрикнула она, — отправляйтесь по своим делам!

И они тут же разбежались. Даже самые любопытные лисицы не осмелились ослушаться Динь.

Открыв глаза, Мартин увидел перед собой не небо, как он уже привык за время путешествия, и даже не толстый каменный потолок воровского логова, но легкую ткань шатра, сквозь которую падал на пол солнечный свет. Лежал он на чем-то мягком и одет был во все чистое. Он пошарил взглядом по шатру и, увидев свой меч в ножнах прислоненным к стене рядом с рюкзаком, облегченно вздохнул.

— Очнулись? — послышался мягкий голос, и над Мартином выпрямился стройный силуэт. Девушка отложила книгу, которую читала, и приложила ладонь ко лбу Мартина. Тот забеспокоился. Последний раз он видел людей в Городе, и если сейчас он каким-то невероятным образом вернулся туда, возможно, его ждет смерть.

— Где я, — спросил он, резко отстраняя от себя руку, — я в Городе?

— Нет, — девушка нахмурилась, — вы в горах, среди друзей. В безопасности.

Мартин сел. Голова закружилась от резкого движения.

— Где мой Зверь?

На пару секунд, пока ответ не прозвучал, его захлестнул ужас. Он не помнил ничего из того, что происходило с ним. И боялся услышать, что Зверь погиб или пропал.

— Он тоже здесь, — сказала Аллайя, — с ним теперь Динь…

Это имя не говорило Мартину ни о чем.

— Я хочу увидеть его, — произнес Мартин, вставая с кровати. Девушка неуверенно посмотрела на него:

— Я думаю, вам лучше лечь, — проговорила она, — вы еще очень слабы, и я совсем недавно сменила вам повязку, и с Динь ваш друг в безопасности… И вы тоже, — добавила она, наблюдая за тем, как Мартин пристегивает к поясу меч. Тот пропустил слова Аллайи мимо ушей, и тому было несколько причин. Во-первых, Мартин не хотел оставлять свое оружие в незнакомом месте без присмотра. Во-вторых, с ним он чувствовал себя увереннее, почти уже сроднившись с тяжестью серебристого клинка на боку. А в-третьих, и это юноша почти не осознавал, ему казалось, что с мечом он кажется взрослее и мужественнее, что совсем не мешает при встрече с девушкой.

И в первых словах девушки, Мартин не видел никакого смысла. Слабость отступила. Головокружение уже прошло, нога, перехваченная тугой перевязкой почти не болела, и долгий сон вернул ему силы. Теперь он хотел убедиться, что и со Зверем все точно так же.

— Сейчас, — потребовал он, но увидев сочувствие в лице девушки, смягчился. — Простите меня, пожалуйста. Я совсем не хочу быть невежливым, но мне очень нужно увидеть своего друга.

Аллайя немного поколебавшись, кивнула:

— Хорошо, — она подошла к Мартину, — обопритесь об меня, вам нельзя еще нагружать ногу.

Мартин положил руку на плечо девушки, но только для виду, чтобы она не переживала. Слегка прихрамывая, вместе с ней вышел из шатра и замер.

Его, как и прибывшего сюда в сознании Зверя, первым делом ослепил свет. Он был повсюду, такой безжалостный и резкий, что слезились глаза, но в то же время — чистый и упоительный. После зеленоватого, обманчиво-мягкого света Леса, этот привел Мартина в восторг. Кроме того, его опьянило простором. Он никогда не видел столько свободного ровного места. В Городе повсюду стояли дома с их узкими улицами, в Лесу росли деревья и кустарники, и иногда некуда было поставить ногу из-за вздыбленных корней. Здесь же, насколько хватало взгляда, раскинулась каменистая равнина, единственной гранью которой были прячущиеся в легкой зыби горы. Именно их сверкающе-снежные, почти теряющиеся в небесах вершины отражали яркий полуденный свет.

— Вам нехорошо? — забеспокоилась девушка.

— Нет, мне лучше, чем когда бы то ни было, — после недолгого молчания ответил Мартин, и слова эти были чистой правдой. Не двигаясь с места, на секунду забыв о Звере, он со спокойной улыбкой продолжил оглядывать картину, так поразившую его.

Вскоре он заметил, что равнина все же была не такой большой и совсем не идеально ровной. Здесь были дома. Низкие дома весьма причудливых форм, потому что сложены они были из неотесанного камня. Над некоторыми клубился темный дымок. Но расположены они были на таком расстоянии друг от друга и так гармонично смотрелись в этой каменистой степи, что совсем не мешали наслаждаться природой. Были здесь и шатры из ткани, подобные тому, из которого только что вышел Мартин. Ветер дул достаточно суровый, и юноша подивился тому, что такие легкие жилища не трогаются с места.

Возле шатров и домов он различил силуэты животных и людей. Все они были заняты делами или беседой, и не обращали внимания на Мартина, либо просто не видели его. Только одна любопытная белка быстро вскарабкалась на плечо Аллайи, почистила мордаху двумя лапами и уставилась на юношу круглыми темными глазами. Потом встревожено прострекотала что-то то ли на языке, незнакомом Мартину, то ли слишком быстро, чтобы он мог ее понять. Аллайя, однако, белку поняла и, нахмурившись, погрозила ей пальцем. На секунду зверек приуныл, но потом отряхнулся и снова принялся рассматривать Мартина как ни в чем ни бывало. В этот момент Мартин вспомнил и о своем Звере, и, кляня себя за полнейший эгоизм и растяпство, шагнул вперед. Аллайя истолковала этот жест правильно и снова повела Мартина за собой. Белка скрылась так же внезапно, как и появилась.

Они подошли к лачуге, сделанной из камней, наваленных друг на друга. Она была низкая, как и все дома в этой долине, но длинная, словно пещера какого-то горного змея. Мартин склонился ко входу и уже приготовился вдохнуть запах сырости и вглядываться во мрак, но из лачуги на него повеяло тонким и терпким ароматом незнакомых трав, да и было там достаточно светло из-за факелов, вставленных в петли на стенах.

— Динь, — позвала девушка кого-то, — здесь человек. Он хочет увидеть его…

— Не пущу, — раздался ответ, и наружу вышла с негромким ворчанием волчица с желтой свалявшейся шерстью. Мартин понял, что она очень старая и уж явно не из рода Зверя, потому что из-под шкуры, казалось, выпирала каждая кость, уши ее были круглыми и потрепанными, а ростом она едва доходила человеку до груди. В глазах ее, однако, светилась столь ярая неприязнь, что Мартину, повидавшему всякое, стало не по себе.

— Что такое, Аллайя? Почему твой больной не в постели? — спросила она. Мартин мимоходом заметил и запомнил имя своей спутницы. И удивился тому, что не спросил его сам раньше.

Девушка заметно смутилась и, покраснев, опустила голову:

— Он очень хотел увидеть его… Я пыталась остановить… — еле слышно пробормотала она. Волчица казалось бы взъярилась пуще прежнего:

— Пыталась? Что значит «пыталась?» Это он должен пытаться разжалобить тебя ради своих желаний, а ты должна иметь эмоций не больше, чем та скала! Потому что больные, — здесь в сторону Мартина был брошен взгляд, полный презрения, — бывают глупее камней, среди которых мы живем. И умирают после стольких наших трудов, вложенных в них!

— Но, у него всего лишь вывихнута нога, — слабо оправдывалась Аллайя, на глазах которой уже выступили слезы.

— Всего лишь вывихнута нога, — передразнила ее вредная старуха, — не стыдно вам, юноша?

Мартину действительно было стыдно, кроме того ему было жаль девушку, которую так сурово отсчитали из-за пустяка. Но он пришел сюда с определенной целью и не намерен был сдаваться на полпути.

— Динь, послушайте, мне очень нужно увидеть моего друга, чтобы убедиться, что с ним все также хорошо, как со мной… — начал он. Волчица сделала два шага вперед на своих негнущихся лапах и уставилась на него пылающим взглядом:

— Так я тебе и так скажу, Мартин, и можешь поверить мне на слово, я никогда не лгу. Ему далеко не так хорошо, как может и вправду хорошо тебе, коли ты скачешь как горный козел. Он приволок тебя сюда через все болото, с каждым вздохом впитывая его яд в свой разум, и, может статься, что теперь ни всех трав, известных мне, ни моих сил не хватит, чтобы вернуть его к нам…

Теперь покраснели и щеки Мартина. Волчица словно обвиняла его во все бедах, случившихся со Зверем, а самое главное, Мартин краем сознания чувствовал, что обвинения ее справедливы, хоть пока и не понимал в чем именно. Малейшие случайности, тонкие стечения обстоятельств привели их в те губительные топи. Кроме, пожалуй, одного намеренного поступка. Когда он, вопреки явному запрету Зверя, развел огонь. Но откуда Динь могла знать все это?

— Я понимаю, — сказал он, поднимая голову, — я, возможно, во многом виноват…

— Возможно? — повторила волчица, скривившись от презрения так сильно, что Мартин заметил обломанный желтоватый клык.

— Я виноват в том, что мы со Зверем оказались в тех болотах. Я не послушал его, думая, что он — мой враг, хотя во время нашего пути он всегда помогал мне и спасал меня. Я был ослеплен страхом, и этот страх чуть не погубил нас обоих…, а его, возможно, и погубил. Я не знаю, как еще выразить свою вину, и если он очнется, передай ему, что только теперь я понял, насколько ошибался, и что мне очень жаль…

Динь улыбаясь, смотрела в глаза юноши с насмешливым прищуром. Потом чуть посторонилась, открывая вход в лачугу.

— Ты можешь и сам сказать ему все это. Возможно, он услышит твой голос и сможет вернуться… Как бы далеко он сейчас не был.

Не веря своим глазам, Мартин поспешно шагнул внутрь, едва не ударившись головой о притолоку.

— Динь, прости меня, — Аллайя мяла в руках подол платья, — я и в самом деле должна быть строже, если хочу стать настоящей целительницей…

— Возможно, мягкость в нашем деле тоже не будет лишней, нужно лишь находить ей правильное применение. — Динь поймала вопросительный взгляд девушки и покачала головой, — нет, я не пойду туда. Сейчас им лучше остаться наедине.

— То, что ты сказала человеку… — девушка, слегка запнувшись, поправилась, — Мартину… Это правда?

— Кто знает? — нахмурилась Динь, усаживаясь на землю, — его раны лежат далеко за пределами того, что я могу вылечить. Честно говоря, о полном исцелении речи не идет. Шрамы в любом случае останутся.

========== Глава II. Совет ==========

Мартин прошел недлинный коридор и оказался в широкой круглой комнате. Здесь было тепло, но не жарко. В грубо сложенном очаге весело шипя искрами горел огонь, но мягкий полумрак все равно скрадывал очертания углов, в которых Мартин различил висящие связки сушеных трав.

Зверь лежал на полу, посреди комнаты, на подстилке из листьев, пахнущих так дивно, что Мартину казалось, будь он на его месте, он немедленно очнулся бы, чтобы вдыхать этот запах осознанно. На голове Зверя белела повязка. Мартин сомневался в том, что перебинтовала его Динь своими негнущимися лапами и подозревал, что без рук Аллайи здесь не обошлось. Повязка смутила его и другим — он не помнил, чтобы на его глазах Зверь получал какие-то открытые раны. Возможно, это случилось позже, уже когда Мартин потерял сознание.

Юноша опустился на пол рядом с неподвижно лежащим другом и провел рукой по его морде. Глаза Зверя были закрыты, но дышал он легко и размеренно, лишь слегка поводя огромными боками.

— Эй… — тихо позвал Мартин, слегка потормошив Зверя рукой, — эй, ты же слышишь меня?

Но Зверь ничем не выдавал, что слышит и понимает Мартина. Было очень странно смотреть на это могучее существо, так беспомощно распластавшееся на полу. На глаза Мартина навернулись слезы, но он решительно смахнул их рукой.

— Знаешь, раньше я часто ревел, по любому поводу. Когда меня обижали, или если что-то получалось не по-моему, или если боялся. В общем, вел себя, как девчонка… Впрочем, наверное и не каждая девчонка себя так глупо ведет. Скорее уж, как трусливый эгоистичный ребенок, — он зарылся пальцами в длинную серую шерсть на плече Зверя, — может я все еще такой же плакса, кто знает? Может ты меня и не смог научить настоящей отваге. Но над тобой реветь не буду, потому что это — как оплакивать мертвого. А ты живой. И будешь жить, потому что иначе все напрасно и по-другому быть не может! — Мартин наклонился к забинтованному уху Зверя. — Я не знаю, где ты сейчас, но я точно знаю, что здесь ты намного нужнее. Пожалуйста, возвращайся скорей.

Он поднялся и пару минут стоял неподвижно, прислушиваясь к дыханию Зверя, надеясь на чудо. На то, что Зверь, услышав его голос, очнется прямо сейчас, недоуменно покрутит головой и скажет что-нибудь серьезное и насмешливое. Но чуда не случилось. Сжав в кулаке рукоять меча, Мартин бесшумно, но решительно вышел из лачуги. На него устремилось две пары глаз и он с удивлением заметил, что даже во взгляде Динь мелькнула надежда. Тем тяжелее было отрицательно покачать головой на ее немой вопрос.

Волчица встала.

— Что же, на другое и рассчитывать не приходилось, — сказала она, хотя по голосу было слышно, что это неправда. — Идем, Аллайя, поможешь мне. А юноша, коли он так весел и бодр, пусть срежет себе трость с ближайшего куста и прогуляется по поселку. Нечего ему использовать твое плечо как подпорку, у тебя есть более важные дела, — сказав это, Динь вернулась в лачугу, ни на кого больше не глядя. Аллайя смущенно улыбнулась Мартину, словно извиняясь за грубость своей наставницы:

— Вечером, когда ударит гонг, все люди нашего поселка соберутся на ужин. Приходите, вам будет полезна и еда и компания…

— Аллайя! — послышался из глубины лачуги оклик, и девушка торопливо скрылась внутри.

Мартин прохромал к раскидистому кусту с жесткими ветками — одному из немногих растений, которое он успел здесь заметить, и мечом срезал прямую палку. Но на прогулку не пошел. Опираясь на трость, он доковылял до шатра Аллайи и весь день провел там, полируя и натачивая свой меч который, впрочем, сверкал так же ярко и был таким же острым, как и в первый день.

Но, когда прозвучал гулкий удар гонга, Мартин, повинуясь внезапному порыву поднялся, пристегнул меч и вышел наружу. Сначала он думал, что не поймет куда идти, но потом заметил, как люди группами направляются к одному и тому же зданию, выглядевшему куда массивнее и угрюмее, чем остальные дома этой местности.

Чувствуя жар неловкости, но без особого испуга, он пристроился в самый конец процессии, не испытывая особого желания быть замеченным, но и не противясь этому. Люди говорили между собой и смеялись, и Мартин, с болезненным любопытством, ни на секунду не забывая о неподвижном Звере, и все же остро осознавая жизнь вокруг, стал прислушиваться к этим разговорам.

Они были вовсе не так грубы, как разговоры в воровском логове, на которых вырос Мартин. В словах здесь чувствовался ум, а в интонациях — уважение к собеседникам. Даже активно жестикулирующий толстяк, быстро тараторивший что-то про свою недавнюю охоту на бурого оленя, замолчал, стоило лишь идущему рядом старику легонько тронуть его за плечо и, как Мартин с трудом расслышал, попросить говорить потише.

Девушки и женщины шли отдельной стайкой, смеясь и тоже обсуждая что-то свое, но их смех и движения были без фальшивых ужимок, которые Мартин замечал и у богатых городских дам в лучших лавках рынка, и у пропитых насквозь бродяжек, заглядывающих к ворам за недорогим, по меркам их чести, угощением. Да и вообще, сколько бы не вглядывался украдкой юноша в лица шедших людей — все они были честны и открыты.

Вскоре с Мартином поравнялась группа мужчин. Они были одеты во все серое, на плечах несли длинные луки и колчаны со стрелами. Один из них повернулся к Мартину, бросил взгляд на его меч и удивленно вскинул бровь, но ничего не сказал. Остальные юношу не заметили, увлеченные разговором. У самого Мартина эта мимолетная встреча вызвала двоякое чувство, но он решил не обращать на это внимание. Он уже переступал через порог и оглядывался вокруг.

Это был длинный и широкий пиршественный зал — другого названия Мартин не смог придумать. Вдоль стен крепились факелы, в дальнем углу горел очаг, такой огромный, каких юноша еще не видел. Над его огнем ютились подвешенные котелки, чайнички и другая кухонная посуда, от которой валил густой пар, пахнущий так вкусно, что Мартин мгновенно вспомнил, сколько он не ел. Люди шумели и грохотали стульями, усаживаясь за грубо сколоченный деревянный стол, начинавшийся у самого входа и заканчивающийся у очага. В попытках найти знакомое лицо, Мартин прищурился и через некоторое время выцепил-таки среди других фигур силуэт Аллайи — вместе с другими девушками она разносила суп в широких деревянных мисках. Она заметила его и, улыбнувшись, помахала свободной рукой. Мартин махнул в ответ и огляделся. Его, казалось, по-прежнему никто не замечал.

— Я не видела вас сегодня больше, — Аллайя поставила перед Мартином дымящуюся тарелку и уселась рядом, — что-то случилось? Как нога?

— Все в порядке, — заверил ее Мартин, плотоядно глядя на суп, — вы были правы, когда говорили Динь, что это лишь простой вывих… Кстати, где она, — он поднял голову, — как Зверь?

— Вам совсем не обязательно обращаться ко мне на «вы», — сказала Аллайя. — Динь скоро присоединится к трапезе, и если будут новости о вашем друге, вы узнаете о них первым.

— Тогда и ты можешь не обращаться ко мне так, — заметил Мартин, изобразив на лице улыбку. То, что в состоянии Зверя ничего не изменилось, отбило у него всякий аппетит, — кстати, что у него за рана?

— Не знаю, стоит ли вести такие разговоры за столом… — неуверенно начала Аллайя. Мартин перебил ее:

— Я не из впечатлительных.

— Хорошо… — девушка вздохнула. — У него отсечено ухо.

Мартин напряженно вцепился в ложку.

— Именно отсечено? Не оторвано или откушено?

Аллайя слишком понимающе покосилась на меч, который Мартин уже пожалел, что взял с собой, и осторожно подтвердила:

— Боюсь, что именно отсечено…

Мартин откинулся на спинку стула и замер с открытыми глазами. Какие-то неясные образы роились в его сознании, никак не желая складываться в целую картинку, но очень неприятные. Аллайя осторожно пододвинула к нему тарелку с супом.

— Пожалуйста, поешь…

— Аппетита нет, — вяло отмахнулся Мартин.

— Тогда мне придется накормить тебя насильно! — ее звонкий голосок прокатился по всему залу и впервые к Мартину стали обращаться заинтересованные взгляды. Сейчас ему хотелось этого меньше всего, поэтому он нехотя взял ложку и принялся за еду, совсем не чувствуя вкуса. Он не был вполне уверен в том, что Аллайя крикнула так громко не нарочно.

Внезапно, над его ухом раздался знакомый стрекот, и на стол, едва не угодив в тарелку с супом, шлепнулось рыжее тельце, тут же выпрямившееся и заинтересованно уставившееся прямо в лицо Мартину. Юноша вряд ли смог бы отличить эту белку от других, будь она в компании себе подобных, но сейчас он был уверен — это та самая, встретившая их у выхода из шатра.

— Не вздумай, — почти прошипела ей Аллайя, и тут же Мартин услышал взволнованно-восторженный голос:

— О, это и вправду вы? Я знаю, Трескач мне все рассказал! Вы прошли через Топи, а до этого пересекли весь Лес, сражались с ужасными чудовищами! Ваш друг в схватке погиб, а сами вы измучены и страшно изувечены! О, позвольте, позвольте пожать вам руку! — при этих словах что-то, больше похожее по силе на клешню краба, чем на ладонь, вцепилось в локоть Мартина и с энтузиазмом принялось его трясти. Мартин, ошеломленный таким напором, поднял голову. Над ним, сияя восторженной детской улыбкой, нависал светловолосый парень, такой худой, что Мартин, по сравнению с ним, мог показаться амбалом.

— Ланс! — сердито окликнула его Аллайя, но тот лишь затряс локоть Мартина с большим энтузиазмом.

— Меня зовут Ланс, как вы только что услышали. А как зовут вас? Трескач не смог этого узнать…

— Мартин, — представился юноша и осторожно высвободил руку из хватки Ланса, — но я вовсе не был страшно изувечен. И Зверь, — Мартин на мгновение покрылся липким холодным потом, — Зверь не погиб, он всего лишь потерял ухо.

Теперь взгляды всего зала были устремлены только на Мартина, и он чувствовал себя под ними крайне неуютно. Впрочем, и Ланс как-то съежился, очевидно, заметив, наконец, как свирепо на него смотрит Аллайя.

— Ты бы отошел пока, — как можно мягче посоветовала она, но было уже поздно. Через стол к Мартину доверительно навалился тот самый толстяк, который недавно с увлечением рассказывал об охоте на оленя:

— Так ты и правда весь Лес отшагал? А как же ночью?

— Мне рассказывали, что Твари величиной с дерево! — кричал другой, — и что они отрывают плоть от жертвы по ма-аленьким кусочкам!

Больше всего Мартину хотелось провалиться под землю, внезапно исчезнуть, оказаться как можно дальше от всего этого шума. Он вспомнил, как мечтал о том, что вернется в Город героем и о его подвигах будут слагать песни, но, хоть позади и было много опасностей, героем он чувствовал себя меньше всего. Внимание смущало его. В надежде отвлечься, он стал оглядывать зал и заметил в одном из угловнеподвижно сидящего волка, полную копию Зверя, и Мартину не стоило труда догадаться о том, что он с ним одной породы. Взгляд его прожигал насквозь янтарной свирепостью, но к этому Мартин уже привык.

— Да хватит вам шуметь, — громкий бас перекрыл все голоса, и на плечо Мартину легла тяжелая рука, — у парня тарелка еще полна супа, а вы уже принялись за жаркое. Дайте же ему поесть!

Все затихли. Конечно, кое-кто нет-нет, да и поглядывал в сторону Мартина, но такого ошеломляющего интереса уже не было.

— Спасибо вам, Аластор, — прошептала Аллайя, и повернулась к Лансу, — а с тобой еще поговорим и я, и Динь!

Видимо, разговор с Динь был достаточной угрозой, потому что и Ланс, и его Трескач тут же исчезли. Мартин поднял взгляд на своего спасителя и узнал в нем того человека в серых одеждах, которого встретил на входе в зал. Снова двоякое чувство посетило его, и он понял, наконец, в чем дело. Слишком этот человек своей медвежьей внешностью напоминал Брана, повешенного в Городе. Мартин поморщился от воспоминаний, но Аластор не заметил этого.

— Здесь все разойдутся через часик-полтора, а ты оставайся, — наклонившись, прошептал он Мартину на ухо, — придет Динь, и это друг останется, — он указал рукой на волка, все так же неподвижно сидящего в углу — и мы потолкуем. Славный меч! — заметил он, выпрямляясь, и широко шагая, скрылся среди толпы.

— Это Аластор, наш старший охотник и воин, и предводитель всех людей в горах, — пояснила Аллайя, заметив недоуменный взгляд Мартина, — а ну, ешь! — грозно прикрикнула она. Мартин, не желая снова обращать на себя внимание, послушно принялся за суп.

Постепенно, как и говорил Аластор, люди покидали зал. Все они, прежде чем выйти, смотрели в сторону Мартина, но Аллайя села так, чтобы от входа его не было видно. А для того, чтобы обойти ее и поглазеть на юношу люди здесь были слишком хорошо воспитаны. Кроме того, Аллайя провожала их таким грозным взглядом, что никому и в голову не смогла бы придти такая мысль.

Вскоре последний человек закрыл за собой дверь, и стало совсем тихо. Волк, до этого хранивший молчание и неподвижность, медленно подошел к Мартину. Он был высок, но Зверь, будь он здесь, оказался бы выше.

— Это правда, что наш Предводитель здесь и что он ранен? — спросил он.

— Если предводителем вы называете Зверя, то он в лачуге Динь, без сознания, — ответил Мартин. Он не чувствовал страха перед волком, но какая-то доля благоговения заставляла его сердце биться чуть чаще.

— Мы называем его Хамфродом, хоть это и лживая кличка, но настоящего его имени не помнит никто, включая, видимо, его самого, — ответил волк. — Меня зовут Мьельн и я — советник Хамфрода. Я помню то время, когда волки правили Лесом, и я готов вступить в его войско, если он пожелает собрать таковое.

— Он еще не скоро сможет воевать, — послышался за спиной Мартина знакомый голос, и Динь бесшумно скользнула вперед, — но, похоже, все звезды сошлись к одному. Час нашего освобождения близок.

— Тем более, с этим мечом, — громко хлопнула дверь и в зале гулко раздались тяжелые шаги Аластора, — как вижу, вся компания в сборе. Что же, юноша… Не в обиду тебе будет сказано, но ты не смахиваешь на хорошего воина. Однако такой меч даже в твоих руках способен на многое, ведь он с легкостью разрубает все, до чего дотронется. И самое главное — только им можно убить Тварей. Мы должны собирать армию как можно скорее… Ты возьмешь на себя Тварей…

— Аластор, их сотни и тысячи! — перебила его Динь, — в каждом дереве Леса живет Тварь, которую то способно отпускать от себя сколь угодно далеко. Нам придется вырубить и выжечь весь Лес, но что станет с его жителями после наступления мира?

— Вырастим новые, чистые Леса! — Аластор рубанул рукой воздух, — сейчас не время для полумер.

— Человек забывчив, как любое существо его рода, — спокойно заметил Мьельн. — Новые Леса будут не чище старых, если проклятие останется в этой земле.

— Пожалуйста, — взмолился Мартин, который до этого сидел тихо, — расскажите мне. Тут все говорят о том, чего я не знаю!

— Это справедливо, — сказала Динь, глядя на Мьельна. — Расскажи ему.

— Но… я даже не знаю с чего начать, — растерянно пробормотал волк, — мне так странно, что люди не помнят этого.

— Начни с начала, — посоветовала Аллайя, собиравшая посуду с дальнего конца стола, — не всем жить так долго как вам и иметь вашу память.

— Да, ты права, — заметил Мьельн, прищурившись, — но с самого начала не стану, ибо это займет не одну ночь.

Были времена, когда Лесом правили только волки. Это были счастливые столетия. Но вот, из-за восточного моря появились люди, и Судьба поставила их править наравне с волками, передав главному из них этот меч в знак власти и для защиты своих подданных. И жизнь стала еще счастливее. Благодаря своему уму и рукам, люди многое сделали для Леса и его обитателей. Наравне с бобрами они строили плотины, помогали птицам вить гнезда, исцеляли больных травами и настоями, известными только им, сеяли хлеб для себя, и для всех мелких земных и летающих созданий. Но природа человеческая одинакова во все времена. Век от века люди все больше заботились о своем роде, и все меньше — о тех, кто был подвластен им. Они начали рубить деревья, чтобы строить дома, выжигать рощи, чтобы получить больше плодородной земли под хлеб, менять русла рек, чтобы поливать свои поля… Они принялись воздвигать огромный каменный Город, в котором было бы место только для них. Вначале звери страдали безмолвно, потом они обратились к людям, но люди уже плохо понимали их. Тогда Маленькие Создания, которым приходилось хуже всего, обратились к волкам, надеясь, что человеческий правитель прислушается к своему брату по власти.

Волк вошел в огромные чертоги человеческого короля, с болью вспоминая, как раньше тот довольствовался маленькой избушкой на лесной поляне, и как они вместе играли, когда он был совсем ребенком. Король сидел на своем троне, гордый и надменный.

«- Послушай, — сказал ему волк, обращаясь, как к равному себе, — твой народ страдает…»

«- Мой народ процветает, — был ему ответ, — что же до твоего народа — он слишком мелок и неразумен, чтобы достичь нашего величия».

Волк долго увещевал и укорял человеческого правителя, до тех пор, пока тому это не надоело, и он не приказал прогнать волка восвояси. Волк, разъярившись, раскидал стражников как пушинки, но люди уже давно умели ковать железо. Длинные копья заставили зверя отступить.

Возле порога королевских чертогов волка ждали Маленькие Создания. Каково же было их удивление, когда могущественный правитель, под уколами острых копий почти кубарем скатился со ступеней? С тех пор вера и в человеческих, и в волчьих правителей навсегда угасла в сердцах Маленьких Созданий. А так как ущемляли их больше прежнего и им не у кого больше было просить защиты, то они подняли восстание. И были разбиты. И тогда черный Змей…

Остальные были слишком увлечены рассказом, чтобы увидеть это, но Мартин заметил на морде Динь грустную улыбку, словно она была знакома с этим рассказом, да и с самим Змеем давным-давно.

— Черная древесный Змей сказал:

«- Не только вы страдаете от тирании людей и беспомощности волков. Посмотрите, сколько живых, здоровых деревьев срублено? Те, кто остались, глубоко скорбят о своих павших. Взовите к ним, и они встанут на вашу защиту».

«- Мы согласны, — наперебой запищали, закричали и засвистели звери и птицы, — но как? Научи нас, мудрый Змей!»

И когда Змей рассказал, что нужно сделать, то три дня и три ночи стояла в Лесу тишина. Три дня и три ночи Маленькие Создания не выходили из своих нор и не вылетали из своих гнезд — так ужасно было то, что они услышали. Люди же, ободрившись их бездействием, стали бесчинствовать так, как никогда раньше. Как раз в этот момент они решили построить для всех, кто пока еще жил в Лесу крепкие деревянные дома, и как раз в этот момент они захотели расчистить новые плодородные поля. Все звери и птицы молчали, и только филин посмотрев на все это отправился к Правителю волков и рассказал ему все, а потом полетел к зверям и птицам и рассказал им.

Правитель волков снова пришел к Королю людей. Он долго говорил с ним из-за двери (в чертоги его не пустили), но Король людей разучился понимать волчий язык. Пустыми, жадными глазами он смотрел на дверь и не слышал ничего, кроме рыка, скуления и воя. В конце концов ему это надоело и он приказал прогнать, а еще лучше — убить этого дряхлого волка, который когда-то был забавен, а теперь явно сошел с ума. Стража прогнала волка, чуть не заколов его копьями насмерть, а он, слишком хорошо помня крепкую дружбу, ничего не мог сделать в ответ.

Филин видел и это. И об этом тоже рассказал Маленьким Созданиям. И те, поняв, что спасения им нет, отчаялись на ужасный поступок. Как и сказал им Черный Змей, они отыскали заблудившуюся в Лесу человеческую дочь. И долгим путем, измученную ее и ослабшую, привели к одинокому дереву, что стоит далеко на востоке отсюда, и чьи ветви первыми увидели люди, ступившие на эти земли. Там они лозами привязали ее к стволу и принялись читать заклинание, которое нашептал им Черный Змей. Волки узнали об этом слишком поздно. Правитель волков со своей свитой бросился вперед, чтобы остановить преступление, но явился на пустошь лишь с последним словом заклинания и увидел, как ожившие ветви древа выдирают из груди девушки окровавленное трепещущее сердце и прячут его в своей кроне. И тогда Черный древесный Змей — а он был там и все видел — тогда он прошипел:

«- Вот предатели, которые хотели остановить великое!» — и указала на волков. И ветви древа протянулись к Правителю, схватили его, и разорвали на части. И все Маленькие Создания, ужаснувшись, разбежались. Только теперь они поняли, что Лес, оживленный таким образом, станет им не защитником, но жестоким палачом, кровавым тираном.

Так и сталось. Люди, конечно, ушли из тех мест, оградив себя камнем, но зверям негде было спастись. А Лес стал кровожаден. Он убил мать маленького сына Правителя волков, а самого волчонка объявил вне закона, чтобы наблюдать за его мучительной смертью от жажды и голода. Он искоренил волчий язык, разрушил человеческие дома и сеял смерть, выпуская ночью Тварей — порождений своей искореженной души. Навсегда Маленькие Создания забыли, что такое спокойствие и мир, — Мьельн затих и тогда медленно и сурово заговорила Динь. Мартин вздрогнул от звука ее голоса и повернулся. В ее глазах плясали отблески факелов.

— Очевидно, чтобы положить конец этому проклятию, тебе, Мартин, будет нужно дойти до Древа и убить сердце, питающее его жизнью.

— Динь, я глубоко уважаю тебя, ты хорошая целительница, но… — Аластор развел руками, — каждому здравомыслящему существу ясно, что это только старые сказки! Жертвоприношения невинных дев, оживший Лес…

— Но Лес действительно живой! — вмешался Мартин, которому рассказанная история сказкой вовсе не казалась. — Я видел это! И Твари гуляют в нем по ночам!

— Это я знаю, — крякнул Аластор, — но вряд ли это вызвано тем, что кучка ежей и белок заклала ему в жертву человеческую дочь!

— Я видел это своими глазами, — спокойно сказал Мьельн, глядя, как прогорают дрова в камине, — я был среди свиты последнего Правителя волков.

— Это невозможно! — воскликнул Аластор, — эти события, если они вообще имели место быть, должны были произойти не менее пятисот лет назад!

— Тебе и не ведомо, человек, сколь долго живут волки нашего племени, — ответил Мьельн, — всего лишь пять Правителей сменилось с момента прибытия людей на эти земли, и пять тысяч лет прошло с тех пор. Вы, люди, жили меньше в те времена, около трех столетий. Теперь, когда вы ослепли, ваша жизнь сократилась до века.

Мартин ошеломленно молчал. Из рук Аллайи с громким деревянным стуком выпала миска. Получалось, что волки жили по тысяче лет, не меньше. Такая пропасть времени просто не укладывалась в его голове.

— Сколько же тогда Зверю? — спросил он, не рассчитывая, впрочем, получить ответ на этот вопрос. Однако Мьельн ответил:

— Около пятисот лет.

В голове Мартина зашевелились смутные догадки.

— Может быть Зверь…

— Сын последнего Правителя? Ты прав, человек. Мы связаны древней присягой, и исполним ее, когда придет время.

— А оно все ближе, — напомнила Динь, — человек с Мечом, символом власти уже здесь, на полпути к Древу. И наша задача — помочь ему пройти оставшийся путь.

— Но послушай, Динь… Послушайте все! Аластор прав! Я не воин, и никогда не был им. Я всех подведу!.. — тут Мартин поймал сочувствующий взгляд Аллайи и замолчал. Трудно признаваться в своей слабости на глазах у девушки, которая, как и остальные, мнит тебя героем.

— Я говорю, парень сгинет напрасно, — ухнул басом Аластор. Динь посмотрела в глаза Мартину и мягко спросила:

— Ты ведь не сразу нашел Зверя в Лесу, верно? Целый день ты проблуждал там один, а ночью спасся от деревьев и отбился от десятка Тварей.

— Да, это так, — пробормотал Мартин, — но мне помог Меч…

— Меч? — Динь кивнула на Аластора, — дай ему его.

Мартин, недоумевая, вытащил меч из ножен и протянул мужчине. Тот взвесил оружие на руке с довольной улыбкой.

— Как он тебе, Аластор? — поинтересовалась Динь. Тот со свистом рассек воздух.

— Тяжеловат, но больно ладен, — был ответ.

— Что бы ты, Аластор, сказал о человеке, который всю ночь, без устали сражался бы этим мечом с Тварями, делая взмах за взмахом, нанося удар за ударом?

— Я бы сказал, что он крепкий парень.

— Слышал, Мартин? Да, сейчас лето, и ночи короткие, но для слабого жителя Города ты совершил настоящий подвиг.

— Я не знаю как… Я даже не помню… Меч сам будто помогал мне!

— А как ловко ты отражал выпады Зверя возле Топей…

Мартин покраснел. Уж кто-то, а он точно не считал это подвигом. Если бы не его слепое упрямство, Зверь не лежал бы сейчас в лачуге, а был бы здесь, рядом.

— И ты сразился с тремя Тварями, не теряя духа даже среди врагов.

Мартин быстро обвел взглядом всех собравшихся. Меньше всего ему понравился взгляд Аллайи, он так и светился восторгом. Снова уткнувшись в пол, он машинально стиснул ладонь на рукояти меча, переданного ему Аластором.

— Мечом достоин владеть далеко не каждый. И если он выбрал тебя, значит, тебя выбрала сама Судьба. И говорить тут не о чем, — внезапно ворчливо закончила Динь. — Я не собираюсь всю ночь рассказывать строптивому юнцу о том, как он хорош.

— Но откуда… откуда вы знаете обо всем этом, — сбивчиво пробормотал Мартин. Ответил ему Мьельн.

— У нас есть свои глаза и уши в Лесу. И хоть Трескач любит приукрасить, в некоторых его словах у нас нет причин сомневаться. Жаль, правда, что он не всегда держит язык за зубами.

— Когда-нибудь это всех нас погубит, — вполголоса проворчал Аластор, но его, казалось, никто не услышал.

— Когда мне нужно будет идти? — спросил Мартин. Он боялся, что Динь ответит «сейчас», и ему придется отправиться в путь даже не зная, что будет со Зверем. Но Динь ответила:

— Сначала мы должны вылечить твою ногу. Подождать, пока очнется Зверь. И, главное — переждать плохую погоду. Завтра последний погожий день, скоро здесь зарядят дожди…

— И начнется настоящий потоп, — с тоской добавила Аллайя. — И будет продолжаться не меньше месяца.

— А значит, этот месяц мы сможем посвятить приготовлениям. Выше нос, — Мьельн оглядел всех по очереди, — в конце концов, спасение никогда не было так близко.

Но Мартина интересовало только одно:

— Динь… А Зверь… Ты точно знаешь, что он очнется? — он вспомнил слова, сказанные ей днем, и надеялся, что она бросила их сгоряча. Но, к его сожалению, Динь покачала головой.

— Точно — не знаю. Возможно, ему полегчает, когда ветер переменится. Сейчас ветра дуют тяжелые, с Топей. Но скоро к нам придут бури с востока, от самого моря, крепкие и соленые. Такой воздух всегда целителен. Аластор! Размести юношу среди своих ребят.

— Ладно, — покладисто отозвался мужчина и, стукнув кулаком об стол, поднялся:

— Идем. Прости, что ошибся в тебе. Если все, что здесь говорили — правда, то ты сильнее любого из живущих в горах мужчин.

Мартин ничего не ответил. Его душу терзало смутное чувство того, что Аластор был прав раньше, а вот теперь сильно ошибается. Широкими шагами, стараясь ни на кого не смотреть, он вышел вслед за мужчиной.

========== Глава III Летний праздник ==========

Мартин проснулся раньше всех и огляделся. Вчера, в тусклом свете факелов он не успел как следует рассмотреть место, в котором ему предстояло провести ночь. Теперь же он увидел, что помещение являет собой длинную каменную казарму, очень похожую на воровское логово. Даже койки здесь были такие же, двухэтажные. Но спали по одному, а не вповалку, как в логове и в огромных окнах вместо толстых квадратов матовой слюды были вставлены сверкающие прозрачные стекла, за которыми во всем своем великолепии раскинулся алый рассвет. Осторожно, чтобы не будить спящих, Мартин вышел наружу. В утреннем тумане он различил знакомый стройный силуэт у колодца и поспешил к нему.

— Как Зверь? — спросил он у Аллайи, набиравшей воды в ведро. Та вздрогнула от неожиданности и обернулась:

— Ему не лучше, но и не хуже. Динь делает все, чтобы его спасти… — девушка подняла взгляд на Мартина, — она прекрасная целительница. Поверь, Зверь в надежных лапах. Если у него есть хотя бы шанс выжить, то он выживет. Как нога?

Мартин с недоумением посмотрел на нее.

— Нога… Ах да, нога, — спохватился он, вспомнив о своем вывихе, — если честно, я уже ничего не чувствую… Если Динь хоть вполовину так искусна в целительстве как ты, то я спокоен за Зверя.

Аллайя покраснела:

— Динь намного искуснее меня. Это она научила меня всему, что я знаю. И выходила меня, когда я сама была еще ребенком.

К тому моменту они уже отнесли ведро с водой в трапезную, и Аллайя вынесла холодного мяса для себя и для Мартина. Не сговариваясь, завтракать они вышли наружу, поеживаясь от свежего ветра и любуясь восходящим солнцем.

— Я хотел спросить, — Мартин незаметно утер губы рукавом, — откуда здесь появились люди, если всех их выгнали?

Аллайя отложила миску:

— Выгнали всех, но не все ушли. Те, кто любил прошлый Лес, и кому небезразлична была судьба Маленьких Созданий, остались в подполье, пытались сражаться. Но если зверей деревья щадили, то людей преследовали везде и всюду. Самые отчаянные смельчаки укрылись в горах. Город был им противен, они мечтали вернуть прежние времена. Однако проходили столетия, а как снять проклятие никто не знал. Но, зато здесь всегда давали приют тем, кто страдал от преследования Лесом… Так здесь и появились все эти животные. Постепенно мы построили дома, раскопали шахты, — поймав удивленный взгляд Мартина, Аллайя улыбнулась, — ты увидишь их, если подойдешь к горам вплотную. Мы ходим туда каждый день, чтобы отнести еду мужчинам. Можешь пойти с нами…

— В обществе баб в сарафанах? — раздался над их головами гулкий бас. Мартин поднял голову и увидел раскрасневшегося от прохлады Аластора, — ну уж нет, девушки. Ваша работа — это ваша работа, а у мужчин есть свои дела. Ты позавтракал уже? — спросил он у Мартина, кинув взгляд на пустую миску. Юноша кивнул. — Вот и отлично. Пошли за мной.

Мартин ободряюще улыбнулся порядком смущенной Аллайе, собирающей посуду, и отправился за Аластором.

Они прошли весь поселок, и всю дорогу Аластор не проронил ни слова, только загадочно смотрел на Мартина и присвистывал какую-то витиеватую мелодию. Наконец он тронул юношу за локоть и прошептал:

— Пришли.

Этого здания Мартин не заметил сразу именно из-за того, что оно находилось в отдалении от жилых домов. Оно было многим выше, чем все остальные постройки поселка, но из-за своей длины смотрелось так же приземисто. Камень вокруг него был выщерблен и кое-где даже оплавился.

«Наверное, это кузня», — сначала подумал Мартин, следуя за Аластором, который все так же беспечно посвистывая, не торопясь шел к воротам. Но потом он стал сомневаться в своих предположениях. Не было слышно шипения раскаленного металла, ударов молота о наковальню — в общем, всех тех звуков, которые Мартин привык слышать возле кузниц. Зато время от времени раздавался раскатистый гул, словно с гор приближалась гроза.

С ужасающим скрипом Аластор распахнул ворота. Изнутри пахнуло пиленым деревом.

— Ну, вот, любуйся, — сказал он и зажег факел. Несколько секунд потребовалось Мартину, чтобы привыкнуть к полумраку после яркого дневного света, но, когда это произошло он, разглядев то, что скрывалось внутри, шарахнулся назад, наткнувшись спиной на крепкую грудь Аластора, которая тут же затряслась от громового смеха.

— Да ты не бойся, они ручные, — сильная рука сдавила плечо юноши и пихнула того вперед так сильно, что остановился он только вплотную к чудовищу, которое разглядывало его недобрыми зелеными глазами.

— Цирин, — услышал Мартин у себя за спиной голос Аластора, — царь всех коней. Властелин Дикоземья.

Чудовище всхрапнуло, выпустив из ноздрей черное облачко дыма. Потом нагнуло голову с длинными витыми рогами и зарычало. Мартин узнал этот звук — будто с гор приближалась гроза. Вблизи он слышался еще ниже и глуше, и казалось, все тело животного содрогалось от вибрации.

— Отойди-ка! — Аластор отпихнул Мартина, — выведем его на свет.

Он накинул на морду чудовища легкую, почти невесомую уздечку, сплетенную из лоз и, с натугой отодвинув дверь стойла, потянул его за собой. Животное покорно последовало за человеком рысцой. Мартин вышел следом, стараясь не подходить слишком близко.

Снаружи, при ярком солнце юноше, наконец, удалось, как следует разглядеть цирина. До буквы «ц» в своей Книге он еще не добрался, а потому и не думал, что на свете существуют подобные создания.

Голова и шея у цирина были лошадиными, с острыми ушами и рыжей жесткой гривой. Но глаза светились хищным зеленым огоньком, а вертикальные зрачки наводили мысль о змеиных родственниках. Кроме того, морда цирина была покрыта чешуей медного цвета.

Было в нем что-то и от буйвола. По крайней мере, мощное тело явно не было конским, да и изогнутых витых рогов и раздвоенных копыт никто у лошадей никогда не видел. Однако длинный, в цвет гривы, хвост тоже оказался лошадиным, как и тонкие ноги, которыми чудовище перебирало на месте.

— Не видал такого? — с плохо скрываемой гордостью спросил Аластор, похлопав цирина по шее, — это мой. Гай зовут. Да ты погладь, не бойся.

Животное повело ухом, когда Мартин протянул к нему руку и положил ладонь на прохладную чешую переносицы. Постепенно смелея, он перебрался к макушке цирина и, почесывая челку, спросил:

— Откуда они у вас?

Аластор раскраснелся от удовольствия.

— История эта давняя. Шел лет пятьдесят тому назад через Дикоземье. Ничего у меня тогда добыть не получалось, а я молодой был и хотел перед ребятами выставиться, а то они меня в ту пору и за охотника не считали. В общем, взял с собой буханку хлеба и лук со стрелами и ушел один, никому не сказал, — он внезапно остановился и строго посмотрел на Мартина, — ты не вздумай так делать. В Дикоземье каждая тварь или убегает от тебя, или хочет тебя сожрать. И тех и других поровну, но увидишь ты только вторых, скорее всего — в последний раз.

В общем, я оплошал тогда. Повернул неловко за камень и столкнулся нос к носу с лютоклыком…

— Это с огромным вепрем, убить которого можно только попав ему в глаз? — перебил Мартин, вспомнив страницу с соответствующей статьей из Книги.

— Ты откуда знаешь, как они выглядят, и как их убить можно? — удивленно спросил Аластор. Мартин смутился:

— Да так, читал…

— Ага… Читал… Ну, да, тот самый. Мы на них часто охотимся, но тут нужна осторожность и компания. А в этот раз я просто вывернул из-за валуна и столкнулся с ним лоб в лоб…

Аластор задумчиво потрепал цирина по шее.

— Знаешь, я немало тогда вспомнил случаев из свой жизни, пока не понял, что он мертвый, а я все еще живой, — пробормотал он. — А потом, вот глупость-то, я загрустил даже. Разумеется, тушу бы я с собой взял, она свежая была совсем, еще даже окоченеть не успела. Но не врать же ребятам, что это я его убил? И вообще, если не я, то кто? В боку две дырки проковыряно. Ума не мог приложить, кто это с ним так обошелся?

В общем, размышлял я так, ходил вокруг лютоклыка, носком сапога его попинывал, а потом поднял голову и вот, его увидел. Раньше мы таких зверей не встречали. В любом случае, я стрелу выхватил из колчана и прицелился в него. Тоже в глаз — оно вернее всего бывает.

Я тебе уже говорил, что каждая тварь в Дикоземье хочет или убить или спрятаться от тебя. А этот ни то, ни другое. Стоял просто и смотрел. С таким презрением, что чуть меня им на месте не прихлопнул. Потом повернулся, а у него на боку рваная рана и кровь льется. Ну, я и не знаю, что на меня нашло. Подошел к нему, водой из фляги рану промыл, кое-как рубашкой своей прикрыл, накинул на шею ремень от сумки и повел домой. Надо мной еще долго шутили, что я его своими стрелами не убил, а воскресил…

Цирин потерся мордой о плечо Аластора, и Мартин заметил, как сверкнули из-под вздернувшейся губы короткие толстые клыки.

— В общем, мы стали искать, где еще такие водятся. Оказалось, очень далеко от тех мест, где я этого встретил, мы и не заходили туда почти никогда. Привели еще парочку и организовали табун.

Знаешь, Мартин, они как люди. Во-первых, выбирают себе не хозяина, а друга и ведут себя с ним на равных. Во-вторых, их ни за что нельзя заставить делать то, чего им не хочется. У нас каждый цирин сам выбирает себе занятие. Кому-то нравится в шахтах работать, кому-то на охоту, кому-то в поле. Попробуй, поменяй их местами, так они полпоселка спалят, не смотри, что он каменный. Кто-то к нам попадает из Дикоземья и сразу как родной, а кто-то рождается здесь, а потом все равно на свободу убегает. Мы уже и смирились с этим… Против воли их держать себе дороже.

Но это мой, — Аластор посмотрел на Мартина так строго, будто тот собрался отнять у него цирина, — а тебе свой нужен. Есть тут один, недавно поймали. Уходить — не уходит, но и не занимается ничем. Словно ждет кого-то. Вот я и подумал: может тебя?

Отпустив Гая в огороженный камнем загон, Аластор снова поманил Мартина вглубь… Мартин затруднялся, как правильно назвать это помещение. Циринюшня? Цирюльня? Нет, это совсем другое…

В конце концов, сдавшись, Мартин решил ничего не изобретать, а называть эту постройку конюшней. Ничего, что там живут не лошади.

Аластор провел его к самому дальнему стойлу.

— Ну, вот.

На этот раз Мартин столкнулся с холодным взглядом голубых глаз, который пронзил его насквозь. Вздрогнув, он прижал руку к груди, потому что ему показалось, что кто-то потащил его душу наружу, вывернул ее наизнанку и внимательно осмотрел. Дыхание юноши перехватило, словно ему ударили под дых, и все краски померкли в и без того тусклом помещении.

Но все это — лишь на миг. Потом в груди потеплело, боль ушла. И даже леденящий взгляд цирина стал каким-то заинтересованным.

— Мне кажется, — прошептал Аластор, глядя как цирин тянет морду к ладони Мартина, — ты ему понравился. А то он скучал тут даже…

Мартин рассеянно кивнул, гладя цирина потяжелевшей рукой. Он не был вполне уверен, что не ошибается, но ему казалось, что-то, что возникло между ним и цирином, никак нельзя было назвать приязнью. Скорее уж деловыми взаимовыгодными отношениями. Мартин еще раз посмотрел животному в глаза. Да, никакого тепла в них не было. Здравый рассудок. Холодный расчет.

— Ты это… Подбери ему имя, — посоветовал Аластор, и это застигло Мартина врасплох. Он ни на секунду не сомневался в том, что у цирина уже есть имя, его настоящее. И всякие клички к нему точно не вязались.

— Эм… Да… Я назову его… Номин.

— Хорошее имя. Хоть и странное. Ты его откуда-то взял? — спросил Аластор. У Мартина поселилось странное чувство, что он действительно откуда-то взял это имя. То ли сам цирин мысленно внушил его ему, если это вообще было возможно, то ли он сам откуда-то знал это слово, и теперь оно пришло к нему в голову. Нареченный цирин смотрел все так же расчетливо и холодно, но теперь уже на стену, отчего Мартину стало немного легче. Он чувствовал, что под этим взглядом никогда не сможет ощущать себя спокойно.

— Ну, а теперь пора учиться ездить, — хлопнул в ладоши Аластор, нарушая повисшую тишину. — Пошли!

Он снял с гвоздя такую же тонкую уздечку, которую надевал на Гая и, приблизившись к Номину, попытался надеть ее. Тот вскинулся на дыбы и сильными ногами ударил в дверь стойла так, что она задрожала. В этом не было ни капли злости, лишь простое предупреждение. Аластор протянул уздечку Мартину.

— Может он хочет, чтобы ты сам?

Нет, он точно этого не хотел — Мартин понял это сразу. Но, ради приличия попытался взнуздать Номина. Тот снова вздыбился. На этот раз Мартин как будто бы успел заметить промелькнувшую в его взгляде усталость. Цирина явно утомляло то, что людям приходится повторять все по два раза.

— Мне кажется, — очень медленно произнес Мартин, — что уздечку мы на него не наденем.

— Ну… Тогда тебя ждут сложности. Ездить на неоседланном цирине еще никто не пробовал. Давай ты сначала тогда на Гае…

— Да нет, — все так же медленно, словно прицениваясь к своим возможностям, сказал Мартин, — я не думаю, что он причинит мне вред.

«Во всяком случае, — и это он не стал произносить вслух, — до тех пор, пока ему это не станет выгодно».

— А ты храбрый малый! — с удивлением воскликнул Аластор, не подозревая о мыслях юноши, — тогда просто откроем стойло и выпустим его в загон.

Он щелкнул задвижкой. Величаво, с достоинством цирин вышел из сумрака. Мартин впервые увидел его целиком. Масть была какой-то странной, то ли светло-серая, то ли грязно-белая.

Только когда они снова попали под лучи яркого солнца, Мартин понял что этот цирин серебристый, с голубым узором на чешуйчатой морде.

— Итак, я думаю, мы можем приступить к обучению? Сначала давай, сядь на него, — Аластор уже ловко оседлал Гая и делал на нем круги возле забора. — Так, не бойся… Схватись за гриву покрепче. Надо же! Неоседланный цирин!

Мартин вцепился рукой в путанную белую гриву цирина и, опершись о его спину, попытался вскочить на него так же ловко, как Аластор, но, разумеется, лишь съехал вниз, как мешок. В глаза Номину он старался не смотреть.

— Да ты подведи его к заборчику, не с первого же… Ух!

Подводить к заборчику не пришлось. Цирин крепко взял незадачливого наездника за рубашку зубами и закинул к себе на спину легко, как пушинку. И рысью, от которой у Мартина свернулись все внутренности, догнал Гая.

Учиться управлять цирином не пришлось — он все равно ехал куда хотел, но желания его, странным образом совпадали с желаниями Мартина. Куда сложнее юноше было чувствовать себя на нем комфортно. Хоть широкая бычья спина была достаточно удобной, рысь без седла и стремян доставляла неопытному наезднику истинные мучения.

— Ты опирайся ногами, коленями, — громко советовал Аластор скрючившемуся и побледневшему юноше. Сам он довольно бодро рысил кругами, словно слившись со своим цирином в одно целое. — А задом меньше плюхай.

Но меньше плюхать не получалось, и Мартин, всегда тонко, с долей аристократического пафоса выражавший свои мысли, сейчас с трудом удерживался от того, чтобы не произнести вслух все простонародные слова, которые он частенько слышал в воровском логове.

— Ладно, — сжалился Аластор, — шагай, давай.

Мартин буквально растекся по спине цирина, пытаясь ощутить хотя бы какую-нибудь часть своих ног.

— Аластор, наверное, замучил тебя? — участливо спросила Аллайя когда Мартин пришел помочь ей свернуть шатер. Наступали дождливые, пасмурные дни и девушка больше не могла жить и принимать больных там. Ей предстояло переселиться в скромный домик, стоящий совсем рядом с трапезным залом. Многие мужчины и женщины занимались тем же самым — сворачивали летние шатры. Закатное солнце подсвечивало их подвижные фигуры.

— Да нет, ерунда, — кривя душой ответил Мартин, выпрямляясь слишком резко для такого тяжелого дня, — мне нравится.

И здесь он не соврал. Вспоминая прошедшее занятие, он внезапно понял, что хочет не просто рысить по загону, но скакать во весь опор по бескрайней каменистой равнине, как, наверняка, не раз делал Аластор и его охотники, да и другие жители поселка.

— Мне тоже нравится ездить верхом, — улыбнулась Аллайя, встряхивая шелковую ткань которая, опускаясь на землю, на секунду блеснула багрянцем заката. — У меня есть свой цирин. Точнее, цириня. Ее зовут Лунма. Она такая, бурая… Ты видел ее?

Мартин покачал головой. Глаза Аллайи немедленно загорелись.

— Так я должна показать тебе ее. Но завтра, ты сегодня устал… Ты же не против, если я присоединюсь к вашему завтрашнему занятию?

Здесь Мартина посетили чувства очень неоднозначные. Во-первых, не смотря на все свое желание научиться ездить верхом, он был явно не готов к тому, что завтра ему предстоит такая же пытка. А во-вторых, ему совсем не хотелось, чтобы Аллайя наблюдала за тем, как он мешком плюхается на спине цирина. С другой стороны ему интересно было посмотреть на саму Аллайю. Что-то, близкое к сердцу подсказывало ему, что в седле она невероятно грациозна.

— Если Аластор не станет возражать, — осторожно ответил Мартин, так и не определившись до конца, хочет он возражений или нет.

— Думаю, мы уговорим его. Но пора ужинать, — Аллайя кивнула на подошедшую оживленную толпу людей, закончивших работу. Они потихоньку подтягивались ко входу в трапезную. Отнеся шелковое полотно и стальные колья в домик Аллайи, молодые люди присоединились к ним.

— Сегодня будет праздник, — шепнула девушка Мартину, когда они оказались в зале, — последний день лета.

Мартин имел весьма смутные представления о праздниках. Когда у воров случалась богатая добыча, они устраивали что-то возле праздника, а точнее — большую, чем обычно попойку с привлечением девиц легкого поведения из близлежащих бараков. На таких «праздниках» могло случиться все, что угодно: убийство, пожар, пьяная потасовка. Но одно оставалось неизменным — возбужденный гул и крики, от которых у Мартина с самого детства начинала болеть голова. И сейчас, услышав знакомые звуки, он почувствовал, как заломило в висках. Но рядом шла Аллайя, и она светилась от счастья.

— Посмотри, как красиво, — она указала рукой на развешанные в зале ленты, — не представляешь, кто это сделал! Белки!

Мартин огляделся и губы его растянулись в невольной улыбке.

Зал сегодня был намного светлее, чем обычно — в нем зажгли все факелы, а очаг уютно трещал со всем своим множеством подвешенных котелков и кастрюлек, проводя резкую грань между холодным горным вечером и уютным теплом трапезной. Под низким потолком разместились разноцветные ленты, в которые были продернуты вырезанные из дерева и камня игрушки. Столы не стояли ровными рядами как вчера, а были сдвинуты к стенам, из-за чего в центре освободилось огромное пространство.

— Посторонись! — услышал Мартин крик позади и поспешно отскочил в сторону. Мимо него прошли шестеро мужчин, несших длинный деревянный помост. С трудом они поставили его в середину зала и, согнувшись и тяжело дыша, принялись утирать пот со лбов рукавами. Тут же к ним подскочила девушка с кувшином воды, которую те благодарно приняли. Девушка присела в легком поклоне и ускользнула вглубь зала.

На плечо к Мартину скользнуло что-то невесомо яркое и возбужденно застрекотало. Юноша скосил глаза и увидел белку, которую теперь точно не перепутал бы ни с одной другой.

Трескач, вцепившись коготками в его ухо, как всегда что-то весело и непонятно болтал. Тут же из толпы людей вынырнул и его друг, Ланс. Он был одет в нарядную белую рубаху, но всклокоченные соломенные волосы все равно сильно выбивались из праздничного образа.

— О, Мартин, — воскликнул он, — я так рад видеть вас! Я знаю, я иногда бываю надоедлив, но вы окажете нам с Трескачом большую честь, если сядете рядом!

В любой другой день Мартин нашел бы тысячу поводов, чтобы отказать болтливому юноше, но в этот раз он почувствовал какую-то пьянящую легкость, которая ранее не была ему знакома, и которую люди называют «праздничным настроением».

— Ланс, давай на ты? — просто предложил он, — конечно, я сяду с вами. Где вы устроились?

Ланс просиял.

— Вот тут, тут, — он потащил Мартина через толпу к одному из угловых столов. Трескач не переставал восторженно пищать.

За столом, к которому его привел Ланс, Мартин увидел мощную фигуру Аластора, а также острую волчью морду. Мьельн чинно склонил голову, приветствуя Мартина. Едва тот опустился на скамью, как Аластор заговорщически подмигнул ему:

— Ну, как?

Мартин понял, о чем он, так как сидеть все еще было довольно неприятно.

— Думаю, скоро пройдет, — ответил он, улыбаясь. Аластор кивнул:

— Молодец, так держать. Скоро ты будешь ездить лучше меня. Хэй, кажется, начинается!

В эту секунду заиграла торжественная и веселая музыка. Присмотревшись, Мартин разглядел сидящих возле очага музыкантов. Они, виртуозно управляясь с инструментами, загадочно поглядывали на собравшихся, словно предвещая что-то…

И в самом деле, в тот момент, когда Мартин уже растворился в мелодии, на помост, с ликующими криками выбежали девушки в ярких развевающихся платьях и начали танец. Мартин угадал в нем сверкающее солнце, которое кружилось возле печальной и статной скалы. Но вот, внезапно, скала стала светлеть, словно озаряемая светом, и ее танец стал таким же яростным, как и танец солнца. Музыка и движение слились в какой-то непередаваемый фейерверк, словно все вокруг зарделось сплошным костром, взвивающим пламя под порывами горного ветра. Мартин смотрел на танцующих девушек не отрываясь, и, наконец, различил Аллайю. Она была одним из солнечных лучей, и Мартин поклялся бы, что эта роль подходит ей лучше, чем кому-либо другому. Светлые волосы совсем растрепались, огромный рыжий платок причудливо вился, подчиняясь сложной игре рук… Сначала Мартин наблюдал за ней, потому что она была единственной знакомой ему девушкой среди всех, потом он понял, что ему действительно нравятся ее движения больше, чем остальных…

Но вот мотив сменился, и девушки закружись так быстро, подхватив с собой и скалу, которая уже в танце сменила серое платье на ярко-алое, что различить чье-то лицо было невозможно. Несколько мужчин поднялись из-за столов, окружив хоровод танцорок своим, более широким. Они топали по полу ногами, и подпрыгивали на месте, и если честно — не отличались изяществом, но не портили ни музыки, ни танца.

— Эй, парни, идите, развлекитесь… — смеясь, предложил Аластор, который хлопал в ладоши в такт мелодии. Ланс, посмотрев на Мартина, приподнялся было, но потом, заметив, что Мартин остается на месте, сел тоже.

— А ты, Аластор? — в шутку спросил Мартин, пытаясь скрыть неловкость. Аластор усмехнулся:

— Разве, что меня пригласят…

— Приглася… — в тот же момент Мартин понял, что чья-то рука мягко, но настойчиво вытаскивает его из-за стола и утягивает за собой, в веселый круговорот танца. Краем глаза он успел заметить, что Аластора, заливаясь смехом, вытащили в круг сразу две женщины, да и Ланс не остался без внимания. Музыканты заиграли уже что-то совсем сумасшедшее, и все завертелось, закружилось и смешалось, и Мартин уже приплясывал и топал ногами вместе со всеми, совершенно не чувствуя стеснения. На секунду в толпе мелькнула мохнатая мордочка Трескача, потом — широкое лицо Аластора. Все собрались в единый круг, и музыканты, не желая оставаться на месте, выступили в его центр, продолжая играть и танцуя вместе со всеми.

— Хватит! — весело воскликнул чей-то женский голос, — вы утомите наших мужчин!

— Будут крепче спать! — крикнул в ответ один из музыкантов, на секунду оторвавшись от флейты.

— Чтобы крепко спать, нужно хорошо поесть! — возразил ему бас из толпы.

— Да! Давайте пир! — на этот раз Мартин узнал голос Аластора. Со всех сторон послышались одобрительные крики. Музыка стала утихать, потом смолкла, и музыканты заняли свое место за столами. Только теперь Мартин смог разглядеть девушку, утащившую его из-за стола.

Перед ним, счастливо улыбаясь и чуть тяжело дыша стояла Аллайя.

— А тебя не так-то легко принудить к веселью, — заявила она, приглаживая волосы.

— Все новое всегда пугает, — задорно подыграл ей Мартин, удивляясь тому, как просто здесь все было. — Но я согласен с Аластором! — внезапно громко крикнул он. — Давайте пир!

И ему тоже ответили одобрительными криками.

Зазвенели кружки, застучали миски. Девушки разносили котелки и кувшины, и каждый накладывал и наливал себе сколько хотел. И звери пировали вместе слюдьми.

Мартин никогда в жизни не пробовал таких вкусных блюд. Но на выпивку косился с опаской. Еще с детства, когда Брад ради забавы влил ему в рот рюмку водки, он не переносил запаха и вкуса спирта.

— В этом году мы смогли вытащить в танец даже тебя, Аластор, — смеялась Аллайя, подсаживаясь к ним. Тот хмыкнул:

— «Мы?» Твоей заслуги в этом не было, потому что ты была занята одним молодым симпатичным юношей, — ответил он. Мартин поперхнулся жарким из лютоклыка, и Ланс торопливо постучал его по спине. Аллайя уже хотела что-то ответить, но тут откуда-то на стол впрыгнул Трескач с огромным орехом в лапах. За ним, сердито стрекоча, неслась другая белка. Вот она нагнала его и вцепилась когтями в ореховую скорлупу. Трескач не собирался уступать. Упершись задними лапками в стол, он дернул из-за всех сил. Орех вылетел и исчез за соседним столом. Обе белки рухнули на спину, потом одновременно вскочили и, дернув хвостами, умчались в погоню за лакомством. Волки благодушно наблюдали за этой возней, сидя неподвижно, словно величественные каменные статуи.

Задумчиво подперев рукой подбородок, Аллайя сказала:

— Я скучаю по старому Лесу. Мне кажется, он был именно таким… Резвящиеся птицы и звери, и справедливые волки и люди, правящие ими так, чтобы все жили мирно и были счастливы. Зачем мы все испортили?

Мартин, смутившись, отвернулся. Он вспомнил, как только попав в Лес мечтал освободить его от Тварей ради собственной славы и власти. Теперь, когда он услышал историю падения Леса, он понял, как похожи были его собственные мечты на мечты прежних жестоких правителей и как все это глупо.

— Мы не испортили, Аллайя, — мягко произнес он, — мы страшно ошиблись. И, поплатившись многим, теперь готовы эту ошибку исправить и извлечь из нее урок.

— Удастся ли нам? — пробормотала она. Голубые глаза с тревогой смотрели на Мартина.

— Я сделаю все, чтобы удалось. Теперь-то мы знаем, что делать, — твердо сказал он. — Давайте веселиться!

— Веселиться! — проворчал Аластор, который, казалось, был увлечен возобновившейся борьбой за орех, в которой теперь участвовали четыре белки, — этот юноша говорит нам веселиться, а сам еще не выпил ни кружки верескового эля!

— Эй, Аластор… Я вообще-то… — пытался слабо сопротивляться Мартин, глядя, как охотник недрогнувшей рукой наполняет немаленькую кружку.

— Пей, иначе мне придется поить тебя насильно, — подражая голосу Аллайи, пропищал Аластор, придвигая кружку к Мартину. Девушка прыснула, а Мартин сделал осторожный глоток. Мягкого вкуса напиток с запахом горных трав легко скользнул в горло. Мартин недоверчиво осмотрел кружку, и залпом осушил ее. Аластор одобрительно загудел.

— Это все шаманство нашего мельника, — ухмыляясь, сказал он. — Сколько бы мы не пытались сварить свой эль, все не то… А он, шельма, порой так увлекается пробой, что сильно задерживает новую партию. Давайте выпьем за самое лучшее в этом дне! — предложил он, наливая себе, Мартину и Лансу, — за циринов, праздник Уходящего Лета и мельниковый эль!

И все шумно поддержали этот тост.

Домой возвращались поздно, под ясным звездным небом, постепенно редеющей веселой толпой. Вскоре они остались втроем: Аластор, Мартин и Ланс. Аллайя распрощались с ними чуть ранее, возле своего дома. Теперь они полной грудью вдыхали прохладный горный воздух и болтали так беспечно, словно вечность были друзьями.

— Я еще думаю научить тебя получше обращаться с мечом, — сказал Аластор. — Сначала пешим, потом в седле. Тебе это обязательно пригодится.

— А меня? — Ланс вопросительно посмотрел на мужчину. Аластор улыбнулся:

— И тебе пора. Хоть ты и сам, как бельчонок, но не все же тебе возиться с белками. Завтра попрошу учебные мечи в кузне, а то если начнете махаться настоящими, у нас на одного героя станет меньше.

— Еще Аллайя хотела, — вспомнил Мартин. Аластор удивленно приподнял брови.

— Хотела научиться сражаться на мечах?

— Нет, — Мартин улыбнулся, — хотела придти на нашу завтрашнюю тренировку по езде…

— Что же, пусть приходит. Ездит она неплохо, но далека от совершенства… Заодно и ее подучим.

— А я? — снова напомнил о себе Ланс.

— А для тебя пока нет цирина, парень, — Аластор взъерошил и без того растрепанные волосы юноши, — на следующей охоте приведем еще нескольких, может среди них найдется и твой… Вот тогда…

— Мартин! Мартин! — услышали они за спиной встревоженный голос Аллайи.

Сердце Мартина екнуло, он сразу почувствовал что-то неладное. Все трое обернулись.

— Что? Что случилось?

— Зверю стало хуже!

Мартин бросился к лачуге Динь. Ланс и Аластор поспешили за ним, но Аллайя, плача, остановила их.

— Вам не надо. Динь сказала — только Мартину.

========== Глава IV. Удар ==========

Возле входа сидела Динь. Мартин хотел сразу вбежать к Зверю, но, увидев ее взгляд, остановился и прошел медленно, едва не на цыпочках.

Зверь лежал на чистой подстилке и тяжело носил боками, хрипя совсем, как Твари. Из его пасти по траве, на каменный пол, стекала черная струйка крови. Заметив рядом плошку с водой и тряпку, Мартин, не спрашивая позволения, кинулся к другу и принялся обмывать с него кровь. Динь стояла у него за спиной, Мартин чувствовал ее взгляд.

— Сделай что-нибудь! — взмолился он, поворачиваясь. Только сейчас он увидел, как исхудала и осунулась целительница всего лишь за двое суток.

Послышался шум шагов, и Динь тут же спокойно приказала:

— Аллайя, стой.

Шум стих.

— Меч у тебя? — спросила она, щуря темные глаза. Мартин похлопал себя по боку.

— Нет… Я оставил его в казармах охотников…

— Аллайя, принеси.

Прошло несколько минут, а может и вечность, прежде чем Мартин снова услышал ее шаги. Он подошел к порогу и взял из рук девушки меч. Аллайя, кивнув ему, исчезла за дверью, хотя Мартину хотелось, чтобы она осталась с ним сейчас.

— Что ты знаешь о своем мече? — спросила Динь. Голос ее был холоднее взгляда Номина.

Мартин принялся лихорадочно вспоминать все, что он читал о мече из Книги. Это было непросто, любые воспоминания о жизни в Городе казались ему теперь бесконечно далекими. В голове всплывали лишь обрывки слов, никак не желающие складываться в предложение.

— Меч… — пробормотал он. — Меч защищает…

— Меч защищает от любого зла, от которого требуется защита. Он и был дан людям, чтобы защищать и защищаться, — сказала Динь. — Ударь им Зверя.

— Я?.. — Мартин шарахнулся от подстилки. — Я не стану!

— Ударь, — настойчиво повторила Динь, в ее темных глазах плясали отблески факелов. — Это единственный способ сохранить ему жизнь сейчас.

— Как? — хрипло вскрикнул Мартин, чувствуя, как на висках выступает пот, — как это поможет ему выжить? Разве я не убью его?

— Нет, не его, — ответила целительница, — если ударишь по особенному…

Мартин дрожал. Слова целительницы падали ему в сердце как свинцовые зерна.

— Этим мечом ты можешь убить любую жизнь. Физическую или духовную — без разницы. Ты можешь убить тело — можешь убить душу.

— Я не стану убивать душу Зверя, — Мартин вцепился пальцами в рукоять меча, так крепко, словно он сам мог выскользнуть из ножен и ударить Зверя.

— Не его душу, — Динь, не отрываясь, смотрела Мартину прямо в глаза, — яд Топей проник глубже, чем я думала, ибо он отравляет каждого, кто мыслит, вселяя часть себя в любое разумное существо. Деревья защитили себя вековым сном, ты — потеряв сознание, но Зверь, спасая тебя, не мог сделать ни того, ни другого. И Топи поселились в нем.

Ты должен убить это зло внутри него, не тронув его души и тела. Это будет сложно, потому что я не уследила за тем, как оно всосалось в его кровь и проросло в его сердце. Но твой меч справится. Ты справишься.

На минуту, долгую минуту Мартин закрыл лицо руками, не желая видеть ничего, кроме пустоты. А потом выпрямился и взглянул на Динь решительно и ясно.

— Я готов. Что мне нужно сделать?

— Помоги мне повернуть его, — сказала Динь.

Это было тяжело, просто невероятно тяжело — ворочать огромное обмякшее тело. Упершись в передние лапы Зверя спиной, а ногами — в каменный пол, Мартин напрягся. Динь делала то же самое, но у задних лап. Вместе, приложив огромные усилия, они смогли уложить Зверя на спину. Мартину казалось, что он слышит, как капает пот с его лба, но это капала с когтя Динь странная, прозрачная жидкость, которой она рисовала символы на морде Зверя.

— Что это, — спросил Мартин, внезапно испугавшись.

— Кровь Тварей. Древесный сок. Послушай, — принялась объяснять она, обкладывая Зверя щепками, — в случае успеха тебе нужно будет ударить дважды: в первый раз — Зверя, во второй — то, что из него выползет. Если же тебя постигнет неудача — то твой первый удар убьет Зверя. Но даже это лучше, чем та участь, которая его ждет. Он бы и сам сказал это, если бы мог очнуться. Ты понимаешь меня?

Мартин кивнул и сглотнул противный комок, появившийся в горле. Динь укладывала листья в изголовье Зверя. Внезапно, он понял, что она делает. Щепки — ствол, листья — крона, символы, начертанные древесной кровью…

— Ты хочешь создать Тварь?! — вскричал он в ужасе.

Динь спокойно кивнула, не прекращая работы.

— Тебе не уничтожить дух внутри Зверя, он слишком сроднился с ним. Но светлая сталь меча сможет выгнать его. Только в пустоту тот не уйдет. Нам нужно что-то, что примет его в себя, и что не жалко будет убить. Эта магия чуть менее черная, чем-то, что свершили маленькие создания у Древа. Надеюсь, хоть некоторым оправданием для нас послужит то, что мы хотим применить ее во благо.

Теперь слушай внимательно, человек. Ты должен ударить мечом так, чтобы тот вошел в плоть, но не разрезал ее. Для этого сосредоточься… Представь, что пытаешься убить что-то, что не имеет тела. Ну, готовься… Целься прямо в грудь.

Мартин вытащил меч и Динь запела высоким голосом на таком древнем языке, что у него волосы поднялись дыбом. Вся белизна снегов, старых, как мир, вся прозрачность льдов, материя Небытия неслись у него перед глазами в хаосе первичности элементов. Он увидел как его клинок, прежде серебристый раздвоился на ослепительно белый и глубокий черный. И чей-то знакомый голос насмешливо произнес в воздухе:

— Это не твой меч…

— Но я — его часть, — ответила Динь. Пение продолжалось, но исходило оно уже не от волчицы, а от стен, трав, потолка, огня в очаге и дыма факелов. Оно разделилось на голоса, и сотни этих голосов вели свою партию, сливаясь в целое… Мартин перестал различать в звуке слова, только чувствовал, что тот нарастает, становится громче.

— И Он — его часть… — сказала Динь. Звук стал невыносимым, он звенел, отражаясь от стен, путая чувства, мешая мысли.

— Рази! — крикнула Динь. Наступила тишина и Мартин, тщательно прицелившись, вонзил меч в самое сердце Зверя. Тот, казалось, едва заметно вздрогнул и затих.

Вечность царило молчание. Мартин вглядывался в друга, пытаясь найти в его виде хоть что-то, дающее право на надежду. Но Зверь лежал внезапно осунувшийся и неподвижный, и Мартин понял, что убил его.

И когда никаких сомнений в этом не осталось, в лачуге Динь снова появился звук. Единый, он начал ломаться, расстраиваться, делиться на слова и голоса. И Мартин увидел, как из самого сердца Зверя восстает Тварь. Она растерянно огляделась, потом алый взгляд ее упал на Мартина, и она кровожадно оскалилась.

Юноша занес меч.

Внезапно Тварь тряхнуло, словно она подавилась чем-то. Динь кивнула головой и Мартин проткнул ее насквозь. С тихим шипением Тварь исчезла. Голоса снова слились воедино, на этот раз — в один высокий голос Динь, поющей на древнем языке, который тоже утихал.

Мартин опять вглядывался в Зверя. На его шкуре, там, где вошел клинок, и откуда появилась Тварь, чернел ожог. Пахло паленой шерстью, но раны от меча не было. Ни царапинки, ни крови.

— Получилось? — охрипшим голосом спросил Мартин, удивляясь тому, что он еще умеет разговаривать. Динь долго и внимательно оглядывала Зверя, и, наконец, кивнула.

— Да, получилось.

— Тогда почему он не встает?! — чуть не плача от перенапряжения крикнул Мартин. Динь мягко посмотрела на него. В ее голосе не было того холода, которым она встречала юношу.

— Не все сразу. Он слаб. Но теперь ему ничего не угрожает. Иди. Пришли ко мне Аллайю с ведром воды.

На дрожащих ногах Мартин вышел из лачуги. На пороге его встретили Ланс, Аластор и Аллайя.

— Как? — выдохнул Ланс. В глазах его плескался ужас.

— Все хорошо, — бесцветным голосом произнес Мартин, — он спасен. Аллайя, Динь просила зайти тебя с водой.

Девушка метнулась за дверь, подхватила стоящее в углу ведро и бесшумно исчезла. Мартин заметил, как крепко пальцы Аластора сжимают плечо Ланса.

— Здесь такое творилось, — севшим от ужаса голосом, сказал юноша. — Сначала прилетели тени. Они окутали всю лачугу, мы не видели друг друга, и нам приходилось держаться за руки. А самое страшное — запах. Запах гнилой и такой вкрадчивый, что тебе кажется, ты всегда дышал им, и он поселился у тебя внутри…

Мартин кивнул. Он помнил запах Топей.

— А потом прямо среди теней появилась белая звезда. Она разгоралась, но тени не отступали. Окружили ее со всех сторон, но не смогли потушить. И чем ярче она горела, тем чернее становились тени вокруг… И тут раз, — и все исчезло. И мы не могли понять, хорошо это или плохо…

Мимо них скользнула Аллайя. Из лачуги донесся ворчливый голос Динь, раздающий указания.

— Идемте-ка спать, — предложил Аластор. Даже его бас, казалось, звучал тише, чем обычно. — Ланс, мы тебя проводим.

Придя в казармы охотников, Мартин сразу, не раздеваясь, рухнул в постель. Он слышал, как ворочается на своем втором ярусе Аластор. Он явно хотел расспросить юношу о том, что произошло в лачуге Динь, и Мартин понимал это, но как-то смутно, сквозь пелену других мыслей и образов. И вскоре он крепко уснул.

========== Глава V ==========

Открыв глаза, Мартин увидел прямо над собой лицо Аластора. Тот осторожно тряс его за плечо.

— Зверь? — спросил он, садясь.

— Пока без сознания, — ответил Аластор. — Я знал, что ты спросишь, и сходил к Динь, как только проснулся. Но ему не хуже.

Мартин поднялся с кровати, наскоро закинул ее одеялом и посмотрел на Аластора.

— К цирину?

— К цирину, — подтвердил тот.

Несмотря на усталость, на свои переживания и на болезнь Зверя, Мартин не намерен был ни дня тратить напрасно. Прямо сейчас его охватила жажда действий, но не жгучая, как это бывает, когда кажется, что сил хватит на то, чтобы сдвинуть горы, а другая. Угрюмая. Когда ты с расчетливым упрямством готовишь себя к сложностям, которые раз за разом будут возникать в процессе обучения, к адскому труду, и все-таки ты намерен дойти до конца, чего бы это ни стоило.

Погода была под стать настроению юноши. Теплые дни остались позади вместе со вчерашним праздником. Теперь над скалами низко навис липкий серый туман, полностью скрыв собой чистые снежные вершины, а когда Мартин поднял голову, то увидел сплошную пелену темных туч.

Но даже в такие времена находился лучик света — это Мартин понял когда, подходя к конюшням, услышал голос Аллайи.

— Я сегодня с вами. Решила придти пораньше, чтобы покормить их. Мартин, а это тебе, — она достала из плетеной сумки, перекинутой через плечо что-то мягкое и серое, и протянула юноше. — Здесь скоро станет слишком холодно, твоя одежда не годится для гор.

Мартин принял подарок. Им оказалась плотная шерстяная туника, которую он тут же надел сверху на рубаху. Странно, туника не была тяжелой, да и не выглядела слишком теплой, но холодный ветер, который до этого донимал юношу, совсем перестал ощущаться.

— Спасибо, — поблагодарил он девушку.

— Так, пора начинать, — Аластор хлопнул в ладоши. Оказалось, что Аллайя уже вывела циринов в загон. С белоснежного Номина она не сводила восхищенного взгляда.

— Подойди-ка сюда, — Аластор поманил Мартина пальцем. — Конечно, если учесть, что твой цирин не признает упряжи, то тебе эти знания могут и не пригодиться. Но все-таки смотри сюда. Это, — он взял с ограды плоскую и широкую подушку из овчины, — потник. Кладется на спину, чуть внахлест на холку. Потом попону, потом седло. Затягиваешь этот ремень как можно туже, вот таааак… — Присев возле цирина, Аластор медленно выпрямляясь, потянул подпругу вверх, покраснев от натуги. Что-то треснуло. Сперва Мартину показалось, что это сломались ребра несчастного животного, но оказалось, это просто хрустнул камушек под ногой Аллайи, которая, приложив ладони к лицу, с явной опаской наблюдала за седловкой своей любимицы. Мартину же для обучения был предоставлен Гай.

— А если мы ему кости переломаем? — в свою очередь, затягивая подпругу, высказал он вопрос, который явно мучил и девушку. Аластор утер пот со лба:

— Ему — не переломаем. А себе можем, если седло слетит на полном скаку. Поэтому не женское это дело — ездить, — ворчливо-добродушно заметил он, кинув взгляд в сторону Аллайи. Та задорно фыркнула.

— А вот сейчас посмотрим, — сказала она, ставя ногу в стремя. — Давай наперегонки.

— Да нет, это несправедливо, — возразил Аластор, хотя и было видно, что предложение девушки пришлось ему по душе, — твоя Лунма молодая, а мой Гай старик. Понятно, кто выиграет…

— Ой, не лукавь, — Аллайя поерзала, удобнее устраиваясь, — стар, да удал. Твой Гай любому цирину в поселке фору даст, а то и дикому тоже…

— Все-то ты льстишь, — взлетая в седло, проворчал Аластор, — лишь бы обманом вовлечь двух стариков в нечестное соревнование и выиграть. Ладно. Мартин, ты останься здесь, а мы сделаем кружок по поселку. Посмотрим, чья возьмет. Ну, вперед! — гаркнул он басом.

— Вперед! — эхом откликнулась Аллайя, оба цирина сорвались с места и исчезли в клубах пыли. Мартин, положив руку на шею Номину, следил за удаляющимися силуэтами, невольно улыбаясь. Вдруг он почувствовал, как его подхватывают за тунику зубами. Прежде чем юноша успел понять, что происходит, он уже сидел на спине своего цирина. Еще мгновение, и Номин сорвался с места, явно собираясь стать лидером в гонке, в которую его даже не приглашали.

Все мысли Мартина немедленно свелись к одной — как бы ни упасть. Побелевшими от напряжения пальцами он вцепился в жесткую гриву, почти зарывшись в нее лицом и, при каждом такте галопа отрываясь от бычьей спины существа, молил только об одном — чтобы потом приземлиться обратно на нее. Ему страшно было даже представить, что случится, если на такой скорости он рухнет на землю. Никакого удовольствия от езды, которое часто описывалось в книгах, Мартин не испытывал и пейзажами наслаждаться тоже не мог. Единственное, что он видел — это сплошную карусель из домов, лиц, гор. Потом на секунду мелькнули встревоженные лица Аллайи и Аластора — Номин все-таки нагнал их. Потом цирин остановился, словно налетев на невидимую преграду, и тут Мартин уже не смог удержаться. Выпустив гриву, напоследок больно порезавшую ему пальцы, он кувыркнулся через голову цирина и приложился плечом о камень. Послышался стук копыт и взволнованные крики:

— Мартин? Мартин, как ты? — Аластор рывком поднял юношу на ноги и потряс его, — ты цел?

В ответ на это Мартин промычал что-то невразумительное, поскольку он сам еще не мог понять, цел он или нет. Номин невозмутимо пожевывал какую-то травинку возле ограды. К Мартину, с ваткой смоченной горько пахнущим отваром подлетела Аллайя и принялась стирать кровь со ссадины на лбу.

— Ты с ума сошел?! — начал возмущаться Аластор, как только понял, что с юношей более-менее все в порядке. — Ездить галопом! На неоседланном цирине! На второй день занятий, когда ты и рысью-то еще двигаешься как мешок с картошкой!

Мартин снова неопределенно промычал что-то, на этот раз — с явным оттенком недовольства. Его совсем не устраивало сравнение с картошкой в присутствии Аллайи.

— Он сам. Хочешь, верь — хочешь, нет, — проговорил юноша сквозь стиснутые зубы и сдавленно зашипел. Отвар сильно обжег ссадину. — Сам закинул меня себе на спину и понесся.

Аластор хотел возразить что-то, но замолчал, вспомнив, как вчера цирин действительно сам помог своему всаднику забраться к себе на спину.

— Ну, допустим… — согласился он. — Тогда больше никаких гонок!

— И, кстати, я пришла второй, — убирая склянку с отваром в плетеную сумку, заметила Аллайя.

— Это просто потому что ты — легче, — проворчал Аластор, — хватит. Начинаем заниматься серьезно.

И они действительно начали заниматься серьезно.

Каждое утро Мартина теперь начиналось с того, что он, наспех позавтракав и осведомившись о Звере, состояние которого, к сожалению, не улучшалось, вместе с Аластором уходил к колодцу, где они обливались холодной водой. Разумеется, сначала Мартин сопротивлялся этому, пытаясь доказать Аластору, что в этот дождливый месяц он не нуждается в дополнительной поливке. Однако поспорить с бывалым охотником и воином, державшим в своем железном кулаке всю поселковую жизнь, было не так-то просто, и поэтому Мартину не оставалось ничего другого, кроме как находить в утренних обливаниях хоть какую-нибудь радость.

Потом они вместе шли к конюшне, где их ждала Аллайя. Аластор со всей присущей ему решимостью взялся за обучение Мартина верховой езде, и в загоне они проводили все время до обеда. Аллайе, хоть она и была более опытной наездницей, тоже приходилось нелегко. Закончив с азами, Аластор стал обучать молодых людей настоящему искусству держаться в седле при любых обстоятельствах, будь то прыжки через высокие каменные ограды, или взбесившийся цирин, или настоящий поединок, где было место и внезапным рывкам, и резким поворотам, и другим верховым маневрам. Так как цирин Мартина не признавал седла и узды, управляться с ним было в разы сложнее, чем с любым другим, но Аластор замечал, что юноша, прошедший такую верховую школу, сможет удержаться даже на спине у лютоклыка. Что Мартин проверять совсем не хотел.

Потом следовал короткий перерыв на обед в шумной трапезной, среди уже знакомых Мартину людей. Он чувствовал разительное отличие между воровской шайкой и поселенцами, и всей душой был благодарен им за это. Мартина никто здесь не притеснял за слабость и бледность городского жителя — двух своих качеств, которых юноша очень стеснялся. Никто не велел «заткнуть щенку пасть», когда он присоединялся к чьему-то разговору и высказывал свое мнение. Более того, к нему порой прислушивались, а если и указывали на ошибки, то делали это несравненно мягче, чем Бран или Рид, и поправки эти давались исключительно по делу, а не потому что слова Мартина задевали чье-то самолюбие. Но, не смотря на все это, Мартин не стал более болтлив. Только молчание его теперь было другим. Раньше он молчал, потому что презирал низкие разговоры грубыми пьяными голосами о наживе, о девках и о каком-то неведомом Кодексе, имевшем весьма двусмысленные представления о чести. Теперь он молчал, потому что ему было что слушать. И когда он задавал вопросы, он видел, что людям они нравятся, что они не считают их глупыми вопросами сопливого юнца и действительно с интересом дают ответы и вступают в спор. В общем, среди своих многочисленных друзей, которых он не всех-то и знал по именам, Мартин расцветал душой.

А заботы о его физическом расцвете продолжались после обеда, когда они, взяв тяжеленные (тяжелее, чем меч, данный Мартину Судьбой), мечи, шли с Аластором и Лансом на ровную каменистую площадку, снова и снова отрабатывая удары, блоки, сбивы и отводы, до тех пор, пока под не прекращающимся дождем от их тел не начинал валить пар. Порой Аластор вызывал кого-нибудь из них на поединок с собой и обрушивал на ученика шквал ударов, сопровождая их советами по защите и нападению.

— Искусство — в простоте! — кричал он, — чем проще движения, которые вы совершаете мечом, тем они эффективнее и тем меньше вы устаете. Но у вас всегда должен быть какой-то особенный ход, козырь в рукаве! И ваша победа зависит лишь от того, насколько вовремя вы разыграете этот козырь, и насколько выгодным он окажется! Вот скажи мне, Мартин, — выдохнул он, делая резкий выпад в сторону юноши, от которого тот едва успел увернуться, — какой твой козырь в сражении, допустим, с лютоклыком?

Мартин, которому очень тяжело было думать и сражаться, пропустил довольно болезненный рубящий удар, и едва сдержался от того, чтобы не сжать больную руку здоровой.

— Вот мой козырь в сражении с тобой, Мартин — неожиданный вопрос! — торжествующе проревел Аластор. — Использовать можно не только меч! Удар щитом по пальцам или сгибу локтя, нож, вонзенный под дых, горящая ветка, которой ты ткнул в лицо противнику, горсть песка в глаза — все это ваши козыри, которые помогут одержать верх в сражении.

— По-моему, все это — слегка нечестно… — проговорил Ланс. Он в одиночестве отрабатывал движения руки, пока Мартин, уже почти задыхаясь, сражался с Аластором.

Охотник насмешливо изогнул бровь:

— Нечестно? Мальчик мой, речь не идет о красоте турнира, речь идет о крови войны. В сражении всякое понятие нечестности исчезает — слишком многое стоит на кону. Твоя жизнь, мир для твоих близких и свобода твоего народа — о какой честности может идти речь? Пытаясь выставиться благородным перед врагом, ты можешь предать своих друзей! И если тебе нужно победить — сделай это любой ценой. Милость для проигравшего и пленного. В поединке же вы оба равны и оба знаете, на что идете! Вот так! Выше руку, иначе я снесу тебе нос!

— Иногда мне кажется, что он — слегка сумасшедший, — шептал Ланс, когда юноши покидали тренировочное поле. Трескач, к тому времени обычно уже возвращавшийся из дневной разведки, искал угощение в широких карманах рубахи. Мартин молчал. Он уже сражался с настоящими врагами, он помнил, что такое — когда между тобой и смертью только острое лезвие меча, и он хорошо понимал, что пытается сказать Аластор. Но объяснять это Лансу не пытался. И вообще верил в то, что этому юноше никогда не придется понять истинного значения слов старого охотника.

После уроков фехтования Мартин ужинал, еще раз справлялся про Зверя у Аллайи или Динь, если та считала нужным посетить трапезную, и шел спать. Дни не казались ему тяжелыми, напротив, тренировки до изнеможения позволяли выгнать из головы все тревожные мысли. Только ела, грызла все-таки тоска по Зверю, который все так же неподвижно лежал в лачуге Динь, безразличный к шуму дождя над своей головой и к успехам своего друга, которого он так часто спасал от опасностей. И тогда он шел в кузню, и наблюдал там за работой могучих мужчин и думал, что любой удар их молота разом положил бы искуснейшего в фехтовании воина. Иногда ему давали подержать зажатый в щипцах кусок железа, а один раз он сам, от начала и до конца выковал нож, который кузнец позволил забрать с собой. Нож этот, конечно, не шел ни в какое сравнение с легендарным мечом Судьбы, но был остер, надежен и готов к бою.

Или еще мог он в свободное время, когда Аластор уходил на совет или охоту, взять Номина и поехать к озеру, в котором рыбаки ловили рыбу. Там он вместе с ними чинил пропитанные солью жесткие сети из волос цирина, и вместе со всеми сердито шипел, когда нить резала палец, и начинало щипать руку от попавшей в рану соли.

Кроме того, Аластор заставлял Мартина не пропускать ни одного возвращения охотников из Дикоземья, и вместе с ними юноша свежевал и разделывал туши огромными ножами, и слушал правдивые и не очень рассказы о том, что лежит далеко за пределами земель поселка, а еще в преддверии большой осенней охоты пара старых добытчиков взялась обучать Мартина стрельбе из лука и метанию лассо.

Во всех этих делах его обычно сопровождал Ланс, которому, по словам Аластора, тоже не мешало бы перестать быть наивным ребенком. А вот Аллайя появлялась только на уроках по езде и в трапезной, и то не всегда — порой кто-нибудь из девушек относил еду в лачугу Динь, где они обе проводили время сутками — в эти дождливые дни у целительниц было полно работы, да и знать Аллайя должна была больше всех остальных жителей поселка, о чем Динь не уставала ей напоминать и нагружала девушку учебой так, что ни на что другое времени у нее почти не оставалось.

Иногда самые крепкие и сильные мужчины совершали вылазки в рощицу, находящуюся неподалеку. Дерево в горном поселке было редкостью и ценилось больше, чем золото. Печи топили углем, которого в шахтах добывали более чем достаточно, дома строились из камня, но каркасы кроватей, изготовление посуды все равно требовали затрат дерева, пускай, даже и малых. Кроме того, с дровосеками уходили и женщины. Пока раздавались гулкие удары топоров, они искали ягоды, грибы и съестные коренья. Здесь же бродили и Динь с Аллайей в поисках целебных трав.

Мартин и Ланс же помогали прибывшим распилить дерево на чурки, а опилками набивали мешки — ими потом покрывали полы денников в конюшнях, по крайней мере — насколько хватало, потом использовали песок.

Конечно, все эти заботы не давали Мартину забыть о Звере, но все-таки они отвлекали от грустных мыслей, особенно — когда с разведки возвращался Трескач. Мартин приноровился к его быстрому говору и теперь с жадностью слушал новости о Лесе. Так он узнал, что после побега двух жертв из Топей духи болот разозлились настолько, что несколько дней бушевали среди деревьев Чащи, не давая тем уснуть и высасывая из них все соки. «Деревья, — говорил Трескач, — высохли и обуглились, теперь этот лес совсем мертвый. И это хорошо, потому что никто кроме них не мог рассказать остальным, что вы выжили. Хотя то, что вы погибли, тоже ставится под сомнение — ведь Лес не видел вашей смерти. Но, так как в последний раз вас заметили идущими в чащу, то у вас очень неплохие шансы считаться мертвыми… — закончив доклад, бельчонок обычно вздыхал и спрашивал: А как там Зверь?»

Мартин мрачнел лицом, а Ланс что-то быстро шептал Трескачу на ухо и тот, быстро кивнув, убегал к Аластору и Мьельну — передавать новости им. Те принимались что-то обсуждать полушепотом, поглядывая в сторону Мартина. И хорошо, если к тому моменту вырывалась из цепких лап Динь Аллайя — она всегда могла развеселить юношу разговором. Но если нет, то тогда к Мартину возвращалась тревога. Он явно покривил душой, когда сказал девушке, что знает, что делать для уничтожения проклятья. На самом же деле знания эти были весьма смутными, без определенного плана. Мартин думал, что может Зверь сможет помочь ему в этом, но месяц подходил к концу, а Зверь все еще не очнулся, и Мартин мысленно готовил себя к тому, что придется уйти, даже не попрощавшись с ним.

— На убывающей луне будет охота, — сказал Аластор. Была редкая минута отдыха, когда они втроем сидели возле очага в трапезной и точили ножи (два дня назад и Лансу позволили выковать свой нож, и теперь он не мог им налюбоваться), — я думаю, ты поедешь с нами, Мартин.

— А я? — как всегда спросил Ланс. Аластор усмехнулся:

— Будет еще большая осенняя охота, и зимняя, и первая весенняя. Раздобудем тебе цирина — будешь ездить с нами всегда. Ты уже неплохо ведь научился стрелять из лука?

Ланс кивнул.

— А научишься еще лучше, — закончил Аластор. — Мартин, потренируйся в метании лассо. Стреляешь и ездишь ты достаточно хорошо, а вот лассо — твое слабое место.

— Ладно, — согласился Мартин, аккуратно проводя острием ножа по пальцу. В стальном лезвии отражалась игра пламени очага.

— И Мьельн будет с нами.

Ланс издал тихий восторженный писк, а Мартин, выпрямившись на стуле, замер, пытаясь представить себе эту картину — люди верхом и дикий грациозный волк охотятся плечом к плечу. Ему захотелось, чтобы луна начала убывать с сегодняшнего вечера, но он понимал, что это произойдет не раньше, чем через три дня.

«Жаль, — подумал он, — что Зверь не сможет пойти».

В одно пасмурное утро Мартин как обычно вышел из казарм охотников, собираясь отправиться в трапезную и захватить там остатки вчерашнего ужина, чтобы позавтракать где-то в одиночестве. Но стоило ему ступить за дверь, как он почувствовал, что голова у него закружилась, а в носу защипало. Схватившись рукой за косяк, он широко открытым ртом хватал соленый воздух и чувствовал, как дикий восторг неуловимо охватывает все его существо. Крепкое чувство чего-то чудесного, что вот-вот должно было произойти, поселилось в его груди. Слегка отдышавшись, он заметил Динь, стоящую неподалеку. Та, закрыв глаза, с улыбкой подставила острую худую морду порывам ветра. Потом она повернулась к Мартину.

— Ну, что? Чувствуешь, как переменился ветер?!

Юноша кивнул, не в силах произнести ни слова. Странным легким шагом он отправился к трапезной, не вполне уверенный в том, что она, да и вообще — весь этот мир — существуют.

За завтраком собралось больше народу, чем обычно и царило радостное настроение. Люди пели, гремели мисками, хлопали друг друга по плечу. Каждого вновь вошедшего оглядывали с удивлением, словно раньше не видели и не знали его, или словно раньше он по-настоящему и не существовал. И вошедший смотрел на присутствующих со странным чувством недоверия, а потом, присоединившись к ним, тоже начинал петь, греметь миской и хлопать по плечу соседей. Мьельн смотрел на это из своего обычного угла и сдержано, но без осуждения улыбался.

— Хэй! Лучший день, Мартин! — крикнул Аластор, поднимая кружку, наполненную чем-то подозрительно похожим на вересковый эль. — Ветер переменился! Это последняя радость перед хмурой осенью и холодной зимой. Дыши! Дыши этой солью полной грудью, моряк!

Почему Мартин вдруг стал моряком, он решил не уточнять, потому что и в самом деле почувствовал внутри что-то морское. В конце концов, Мьельн ведь говорил, что люди пришли из-за восточного моря.

— Сегодня будет тренировка? — с порога спросил Ланс, громко хлопнув дверью. У Мартина сложилось такое впечатление, что он не вошел, а влетел в трапезную, подпихиваемый в спину. Что было не удивительно, учитывая комплекцию Ланса и силу задувающего снаружи ветра.

— Обязательно! — кивнул Аластор.

— А мне приходить на урок? — улыбнулась Аллайя. Охотник кивнул:

— И тебе обязательно. Я вас сегодня выпущу из загона! Посмотрим, кто кого.

Мартин вспомнил предыдущую скачку, и на мгновение внутри у него все съежилось от страха. Но потом он понял, что ему больше нечего бояться. Что он теперь умеет больше, чем тогда, и да! Он хочет вырваться за пределы тренировочного загона и на этот раз уже осознанно насладиться скоростью своего цирина, оставив Аллайю с Аластором далеко позади.

Ланс понуро опустил голову, обхватив себя руками. Без неумолкающего Трескача он казался каким-то особенно одиноким. Мартин положил ладонь ему на плечо.

— Ланс! Честное слово, я не вернусь с охоты до тех пор, пока не найду тебе самого лучшего и самого быстрого цирина во всем табуне, — приложив вторую ладонь к груди, пообещал он. Ланс просветлел лицом.

— Правда? — спросил он, с надеждой глядя на Мартина. Тот кивнул:

— Обещаю тебе.

— Так, ну вот, все и готово, — Аластор важно прохаживался перед Аллайей и Мартином. — Я расположил препятствия вокруг поселка. К каждому из них привязана красная ленточка. Победит тот, кто к финишу соберет их больше всего. На изготовку!

— Не вздумай поддаваться! — шепнула Аллайя, ставя ногу в стремя. Мартин улыбнулся:

— Еще чего! Даже если и я захочу, Номин не позволит.

— В седло!

Аллайя покороче набрала поводья. Номин так и не намерен был смириться с уздечкой, поэтому Мартин просто покрепче вцепился в гриву.

— Начали! — взревел Аластор. Два цирина, бурый и ослепительно белый сорвались с места, подняв вихри пыли. Всякий страх покинул Мартина. Да, это было совсем не то, что в первый раз. Теперь он уверенно сжимал бока Номина коленями не боясь вылететь с его спины. Глаза слезились от встречного ветра, но он все видел, пускай и размыто. Он заметил, как Аллайя, которая держалась сбоку, осталась позади, и слышал крики, которыми она подбадривала своего цирина. Копыта Номина стучали по камню, и порой Мартину казалось, что из-под них вылетают искры.

«Так вот почему в загоне камень оплавлен», — подумал он, и тут же забыл об этом. Прямо перед ним ярким пятном мелькнула красная ленточка. Цирин набрал невероятную скорость, разгоняясь для прыжка.

Пригнуться к гриве, представить что ты — часть его спины, держаться так крепко, словно вы — одно целое…

Мартин протянул руку, цирин прыгнул и есть! Одна ленточка оказалась в руке юноши.

«Интересно, где же Аллайя», — подумал он. И тут же почувствовал, как ленточку кто-то вырвал из его кулака.

— Да, да! Так тоже можно! — заливалась смехом девушка, внезапно появившаяся сбоку от Мартина. Казалось, даже ее цириня Лунма ехидно улыбается. Такого оскорбления ни Мартин, ни Номин снести не могли. Сойдя с маршрута, они отправились в погоню за воришкой.

Но это тоже было частью испытания. Резкие повороты, прыжки. Нужно было не столкнуться с цирином соперника и удержаться в седле. Номин был быстрее Лунмы, но уступал ей в ловкости. Юркая цириня казалась неуловимой. Едва Мартин успевал развернуть Номина, она уже оказывалась с другой стороны.

«Ладно, — подумал Мартин, улыбнувшись краем рта и резко вывел Номина на прямую, возвращаясь на маршрут. — Уж тут вам нас не обогнать!»

Еще одно препятствие осталось позади, и еще одна красная ленточка оказалась в кулаке юноши. На этот раз он был внимателен, и едва завидев бурое пятно сбоку, резко остановил Номина, потянув его гриву на себя. Выхватив первую ленточку из рук опешившей Аллайи, он тут же сорвался в галоп. Некоторое время Мартин слышал позади стук копыт цирини, но потом Лунма, похоже, отстала окончательно.

Еще препятствие и еще. Мартину доставляло удовольствие быть таким ловким, таким внимательным в этой безумной скачке. Он радовался тому, что понимал ее, а не просто слепо цеплялся за гриву Номина, стараясь не упасть. И Номин мчался так быстро, что захватывало дух.

— Стоооп! — услышал он громовой крик Аластора. Номин замедлился, потом перешел на рысь. Мартин понял, что он пришел первым. В его кулаке были победно зажаты двенадцать красных ленточек.

Следом в загон влетела Аллайя на Лунме.

— У нас просто не было шансов, — смеялась она, ничуть не огорченная поражением, — этот цирин быстрее ветра!

— Если это правда, то я уже начинаю завидовать тебе, юноша, — хмыкнул Аластор. — Ну, что же. Уводите их домой.

— Раньше моя Лунма была самой быстрой и самой ловкой, — говорила Аллайя, пока они верхом шагали по загону, давая циринам возможность отдышаться. — Теперь хоть в скорости у нее появился достойный соперник.

— Но не в ловкости, — улыбнулся Мартин, — ваши маневры достойны восхищения…

— Аллайя! — послышался голос Динь. Мартин недоуменно повернулся. Он ни разу не видел целительницу около загона, но, очевидно, если той была нужна ее ученица, то волчица могла достать ее прямо из-под земли. — Идем, у меня есть важное дело для тебя!

Мартин похолодел. Он боялся, что что-нибудь опять случилось со Зверем, но спросить не решился. Аллайя неуверенно улыбнулась ему, спешилась и отдала поводья.

— Мне надо идти. Позаботься о Лунме.

Целый день после этого Мартин не видел ни ее, ни Динь. На тренировке по фехтованию он был сам не свой, из-за чего Ланс пять раз подряд выбил из его руки меч и простодушно радовался своим победам. В свободное время Мартин как будто ненароком проходил мимо палатки целительницы, пытаясь что-то услышать или узнать, но из лачуги не доносилось ни звука. Вовнутрь же без приглашения заходить было строго запрещено. Мартин не знал, каким карам подвергается ослушник, но вспоминая взгляд Динь, не сомневался в том, что наказание может быть не менее страшным, чем наказание за неисполнение последнего желания. Он жестоко корил себя за нерешительность тогда, в загоне. У него ведь был единственный шанс сейчас не проводить время в таких мучениях.

— Ну и задал бы вопрос, ну и съела бы она меня что ли? — бормотал он, наворачивая круги вокруг лачуги. Еще немного, и на камне бы остались его четкие следы. — А вот теперь точно съест, стоит мне сунуть нос туда…

— Мартин? Ты чего? — озабоченно спросил подошедший Аластор и тронул юношу за плечо. — Идем ужинать.

Аппетита у Мартина не было, но он все-таки пошел в трапезную. Аллайи среди присутствующих там не оказалось.

— Ветер переменился, — сказал Мьельн, потягивая носом в сторону блюда, в котором дымилось жаркое. — Скоро дожди отступят, и начнется осень. Осень в этих краях холодная, но сухая. Ты сможешь отправиться в путь, человек.

— Ну, погоди, — заметив подавленное настроение Мартина, вмешался Аластор, — сказали месяц — значит месяц. Он еще на охоте с нами не был. Может и Зверь очнется.

— Хамфрод очнулся, — будничным тоном сказал Мьельн. — Сегодня Динь отправляла Аллайю за специальными травами и звала в помощь двух крепких мужчин, чтобы они помоглиПредводителю покинуть лачугу.

========== Глава VI. Легенда о Фениксе ==========

Вилка выпала из руки Мартина. Не говоря ни слова, он пулей вылетел из-за стола и скрылся, хлопнув дверью. На пороге он столкнулся с Аллайей.

— Мартин, Зверь! — крикнула она, увидев его.

— Я знаю! — откликнулся он, не останавливаясь.

— Он около лачуги Динь!

Мартин махнул рукой, в знак того, что он понял.

Зверь величественно лежал, привалившись спиной к боковой стене лачуги. Мартина он встретил яростным взглядом янтарных глаз.

Не медля ни секунды, Мартин бросился к волку и обхватил руками его широкую шею.

— Мы прошли через Топи, — сказал Зверь. Мартин почувствовал, как вибрирует глотка от звука, и все никак не мог поверить, что он здесь, живой и здоровый.

— Ты прошел. И ты вывел меня, — сказал Мартин. Странно, за все то время, пока Зверь неподвижно лежал в лачуге Динь, Мартин ни разу не задумывался о том, какими словами будет благодарить его за спасение. И теперь все звучало как-то неловко и не к месту.

— Это моя обязанность, — просто ответил Зверь.

— Теперь у вас будут другие обязанности, Правитель, — раздался за спиной Мартина голос Мьельна. — Все мы долго ждали этого часа. И он настал.

Спустя некоторое время Мартин сидел в трапезной по левую лапу Зверя. С правой стороны как всегда невозмутимо замер Мьельн. Были здесь Аластор, Ланс с Трескачом, Динь и Аллайя. Треть факелов была потушена и в зале сгустились холодные сумерки.

— Приветствую вас всех. Мьельн сказал, что все, кого он собрал здесь — преданные и смелые существа. И у меня нет оснований не верить ему.

Трескач дрожал с пушистых кончиков ушей и до рыжего хвоста. И Мартин понимал почему. Голос Зверя был настолько глубоким и величественным, что его нельзя было просто слушать. Он отзывался в самом сердце. Даже Аластор, большой любитель веселья сейчас был необыкновенно серьезен. Только на Динь, казалось, Зверь не оказывал никакого влияния — на ее морде застыло насмешливое выражение. Впрочем, слушала она так же внимательно, как и остальные и, как показалось Мартину, понимала намного больше, чем все.

— Сны, которые я видел, открыли мне многое. Путь, который должен пройти человек, сложнее, чем каждый из нас мог представить ранее, — Зверь остановился и обвел взглядом присутствующих, на мгновение задержавшись на Мартине. — Я говорю о Восточном Лабиринте.

— Безумие! — воскликнул Аластор. — Да никто даже не представляет, что внутри! Ни одна живая душа ни разу… ни разу, слышите меня? Не была в этом лабиринте!

— Ты ошибаешься, Аластор, — подал голос Мьельн. — Вы не помните легенд, но их помним мы. В Лабиринте были люди.

— Трое из людей — добавила Динь. — И, раз уж без древних легенд не обойтись, то я расскажу вам ее, ибо я ее помню лучше, чем волки Леса.

Мьельн чуть приподнял бровь, словно сомневаясь, а Зверь нахмурился, явно недовольный такой невежливостью волчицы. Не было для волков худшего оскорбления, чем намек на короткую память — так уж повелось. Но возражать никто не стал и Динь, обведя собравшихся насмешливым взглядом карих глаз, начала:

— Прежде всего, была Тьма. Небытие извлекло ее из мрачнейших глубин Хаоса. Это была сила чистая и холодная, и в ней был разум. Разум, которому были чужды любые слабости. Тьма пала на землю и вознеслась к небесам, и воцарилась ночь.

Из ночи и осколка Небытия поднялось Время. Оно звездами зажгло в вечной ночи Свет. Только Свет этот был безликим. Не было в нем добра и милости, сострадания и любви. Он не мог противостоять Тьме, а жизнь не могла родиться и существовать во мраке. Тогда Небытие создало четыре стихии, в надежде, что мягкость земли, тепло огня, буйство ветра и сила воды вольются во Свет и сделают каждую его звезду путеводной для родящейся жизни.

Но ни земля, ни огонь, ни воды не смогли помочь Свету. Тогда Время сказало:

«- О, отец-Небытие, позволь мне помочь».

Небытие позволило. И тогда Время пожрало свой хвост, и себя самого, и оказалось внутри себя, и сжалось до размеров мельчайшей песчинки, и разорвалось на части и оказалось в будущем. Оно пришло в миры, где уже была Жизнь из тех глубин, где еще даже не было миров.

В этом мире оно отыскало юношу чистого и отважного и увлекло его за собой, сквозь бездну, в лабиринт. По ошибке с ним отправились еще две юные девы. Но найти выход предначертано было только юноше.

Их ждало много трудностей, среди Первородного Мрака. Сначала одна из дев заблудилась в лабиринте и не смогла выбраться. Горько переживали путники ее утрату.

А после и вторая заплутала, отстав от юноши. Он звал и искал ее, но тщетно. Слишком уж глубоки были ходы, в которых осталась она навеки. И он пришел к выходу из лабиринта один. И там встретил Время. И Время сказало ему:

«Ты должен стать Солнцем и воспарить на небе. Из твоей жизни возьму жизнь для всех миров».

«А что же станет с девами, заблудшими во мраке?» — спросил юноша. И Время ответило.

«Из их жизней возьму два духа для всего, что будет рождаться и радоваться под твоими лучами».

И юноша обратился в Феникса, и ярким Солнцем воссиял на небе. А Время взяло дух из первой девы и вдохнуло его в землю. И дух из второй девы вдохнуло в воду. — Динь замолчала.

— И так появилась жизнь? — спросил Мартин.

— Нет. Жизнь появилась позже. Оказалось, что лишь солнечного тепла было недостаточно. Но это другая история, а я не намерена пересказывать вам все легенды, — необыкновенно сварливо даже для себя ответила Динь. — Самое главное, что не один, а три человека побывали в том лабиринте.

— А в живых остался только парнишка, — угрюмо пробормотал охотник, барабаня пальцами по столу. — Шанс один к трем.

— Ты не прав, Аластор, — мягко сказала Динь. —Тому юноше было суждено остаться живым. Так что, можно сказать, у Мартина шансов еще меньше…

Мартин вздрогнул. Динь, как никто другой умела приободрить и утешить.

— К сожалению, мы не можем читать судьбу Мартина, — перебил ее Зверь, — но у нас все равно нет другого пути. Если идти не под землей, а по верху — это верная гибель. Там отравлен сам воздух, и по сравнению с этим ядом запахи Топей — живительный ветерок. А уж если свернуть чуть в сторону и попытаться пройти через Лес… Его там схватят. Даже не деревья, а звери. Места там совсем дикие — слишком близко к Древу.

— Все это ты узнал из снов? — спросил Мартин, которому хотелось хоть что-нибудь спросить в тот момент, когда все так бурно обсуждают его судьбу. Он был бледен, но держался.

Зверь кивнул:

— Это были не совсем сны. Это было так, словно я шел по дороге с закрытыми глазами, но видел все, что происходит вокруг. Я почти прошел путь к царству мертвых, но меня там не ждали…

— Да, тебя ждали чуть повыше. К счастью, благодаря мне и Мартину ты не оказался ни там, ни там, — язвительно заметила Динь. — В любом случае, покажите уже юноше карту!

Медленно Аластор залез рукой за пазуху и, словно нехотя, чуть сдвинув книгу, развернул на столе потрепанный кусок пергамента. Мартин склонился над ним.

— Вот, — показал Аластор рукой на восток, — это Дикоземье. Там мы охотимся и те места нам знакомы. Ни деревья, ни Твари не ходят к горам. Для деревьев здесь слишком много камня, а Твари… Не знаю, может им климат не нравится.

Динь едва заметно хмыкнула, но услышал это только Мартин.

— Мы никогда не доходили до западного конца, потому что там… Жутковато. Дикоземье, оно такое, в незнакомые места лучше не соваться. А там, вроде, и не Дикоземье уже даже, а не пойми что. Восточный же край оканчивается Долиной Циринов — ты увидишь ее во время охоты. Но дальше Долины опять-таки не кто не заходил, и никто не знает, что там за земли…

— Там, любезный Аластор, — улыбнулась Динь, — и начинаются края, близкие к лабиринту, куда вы и в самом деле весьма правильно не суетесь. Мартин, — обратилась она к юноше, и голос ее стал куда более теплым. — Тебе нужно будет ехать на восток, прямо на солнце, никуда не сворачивая, глядя только вперед и не теряя цели.

Мартин кивнул головой. Что-то подобное он уже слышал от Судьбы.

— Через некоторое время ты покинешь Дикоземье. Тогда езжай вперед до тех пор, пока не увидишь подножие горы без вершины. Там отпусти своего цирина и иди пешком, иначе он погибнет. Вход в лабиринт охраняют горгульи. Возьми в руки меч острием вниз и сложи их на груди… Опусти голову и шагай смело.

— Меч острием вниз… Руки на груди… — повторил Мартин. — Погоди-ка! Ведь так хоронят павших воинов!

Динь невозмутимо кивнула:

— Если сделаешь все правильно, попадешь в лабиринт. Дальше мы тебе не советчики. Пройти его ты сможешь только сам.

Повисла гробовая тишина. Мартин был слишком растерян, чтобы думать о чем-то определенном. Аллайя смотрела на него с испугом, Ланс — с восхищением, Аластор — с жалостью. Зверь… Зверь, заметив взгляд Мартина, коротко кивнул головой. И странно, стало чуть теплее в груди.

— Хорошо. Если будут вопросы, Мартин сможет задать их любому из нас, — подытожил Зверь. — Трескач, что в Лесу?

— Они не знают, что вы живы. Некому было донести, Топь выпила ту чащу, — затараторила белка, — маленькие создания вроде готовы поддержать нас в случае битвы, но они слишком напуганы, и могут… — Трескач коротко вздохнул, — могут сбежать в любой момент.

— Ерунда, — отмахнулся Зверь. — Они не созданы для битвы. Впрочем, если Лесу ничего не известно о нашем побеге, битвы можно будет избежать. Мартин просто проткнет сердце Древа и Лес моментально станет просто… лесом. Что в моей стае?

— Все, как всегда. Я не пытался говорить с ними, но слышал их разговоры. Они не думают о битве, не собираются поднимать бунт. Просто надеются и дальше прятаться в своих домах.

Зверь нахмурился.

— Их можно понять. Рандарек, нынешний Правитель очень осторожен, и это позволило стае уцелеть. Нет смысла снова и снова умирать в неравной схватке. Но я надеюсь, что осторожность не стала трусостью.

Итак, пока наша главная цель — скрывать от Леса то, что Мартин жив. Тогда мы сможем выиграть эту войну одним ударом — ударом в сердце Древа.

Чуть позднее, когда Совет уже закончился, Мартин и Зверь ушли из поселка к озеру. Они сидели на каменистом берегу. Зверь — просто так, Мартин — подстелив под себя тунику, подаренную Аллайей. Над их головами раскинулось бескрайнее звездное небо.

— У меня так много вопросов, даже не знаю, с какого начать…

Зверь сидел справа от Мартина и тот заметил обрубок уха, прячущийся в длинной шерсти.

— Начни сначала, — посоветовал волк. Юноша протянул руку к его голове.

— Скажи, это сделал я?

— Нет, — Зверь ответил сразу. — Это сделал не ты. Это сделали Топи.

К своему стыду Мартин почувствовал облегчение, и чтобы скорее избавиться от этого чувства поспешил сменить тему:

— Зверь. Если к Древу можно пройти только через лабиринт, то как маленькие создания привели девушку для жертвоприношения?

— Раньше там можно было ходить без опаски, — ответил Зверь. — Проклятыми те места стали как раз после того, как пролилась кровь человеческой дочери. Дело в том, что убитые Твари, как и всякая Тьма не исчезают из мира бесследно. Всякая Тьма, запомни это, Мартин, будучи повержена в одном месте начинает искать другие, более слабые цели. Убитые Твари обосновались на пустоши, над входом в лабиринт. Там им есть чем поживиться — некоторые души мертвых настолько трусливы, что медлят пройти через Врата. Твари ловят и пожирают их. Либо же… Дожидаются таких как я, кто погиб от чистой Тьмы. Сейчас, после того, как Топи высосали жизнь из стольких деревьев у них там должно быть настоящий пир.

Последние слова Зверь произнес с такой ненавистью, что Мартин вздрогнул.

— Значит, мои догадки верны, — вполголоса пробормотал Мартин, теребя в руке подобранный камушек. — Значит, меня отправляют в мир Мертвых.

— Хм… Здесь очень спорно. Наша память непогрешима, но даже я затрудняюсь вспомнить все, что писалось в легендах об этом лабиринте. Слишком много входов, слишком много выходов. Но ты не забывай одну вещь, Мартин. Три жизни вошли в него, и все они стали чем-то большим. Кроме того, изначально лабиринт задумывался как начало жизни и света, а не их конец.

— Ладно… — неуверенно согласился Мартин. — А скажи, Зверь… То, что в Городе нет дождей — это тоже связано с жертвоприношением? Если у воды женский дух, она могла мстить за убитую девушку?

— А у вас нет дождей? — удивленно переспросил Зверь. Потом глубоко задумался. — Скорее всего, да.

— Тогда почему в Городе? Ведь жертву принесли звери, а не люди. Почему в Лесу дожди идут?

— Потому что духи, да и все Великие слишком хорошо умеют отличать причину от следствия, Мартин. Все-таки люди заставили Маленьких Созданий пойти на такой отчаянный и страшный шаг.

Мартин замолчал, обдумывая то, что уже было сказано и, гадая, может ли он задать еще один вопрос, чтобы не оскорбить Зверя. Наконец, с глубоким вздохом он решился:

— Зверь… Когда ты принес меня сюда, я не помнил почти ничего из того, что произошло в Топях. Но потом во снах… Топи ведь показывают самое страшное в жизни каждого? Я видел, что не мог защитить мать от Тварей… А ты?

Губа Зверя дернулась, словно он хотел оскалиться, но передумал.

— Я видел своего учителя, — произнес он после молчания, такого долгого, что Мартин уже всерьез подумывал извиниться перед Зверем и больше никогда не задавать ему таких вопросов. — Моего отца убили сразу. Мать — чуть позже. Меня оставили в живых.

Лес грозился вырезать всю мою стаю, если они не согласятся изгнать меня. Я видел их. Мне было лет пятьдесят, а это — очень мало для волка нашего племени. Но я видел их оскаленные морды и понимал — каждый готов сражаться за меня до последнего. И я видел могущество Леса.

Мне не нужна была мертвая стая. Я ушел сам. С этим решением я повзрослел лет на двести.

И еще один волк ушел со мной из стаи. Это был Советник моего отца, после его смерти он стал нашим Правителем. Он отрекся от престола, чтобы разделить участь изгнанника с сыном его лучшего друга.

Он прятал меня, он меня учил и кормил. Вместе мы узнали, что деревья не могут ходить по камню и отыскали те места, где можно было переждать ночь без опаски. Благодаря его стараниям я выжил.

Разумеется, Лес не мог этого простить. Он хотел сделать меня озлобленным полубезумным одиночкой, на которого смотрели бы с испугом. Который нигде не находил бы приюта из-за несчастий, которые он бы приносил с собой. Который стал бы символом слабости своего народа. А Варн все перечеркнул. Он воспитывал меня настоящим вожаком, тем, кто поведет стаю в решительный бой, когда наступит время.

Я становился старше и сильнее, он же старел и слабел. Мы, как и прежде охотились вместе, но все чаще он помогал мне только советом, нападал же и убивал добычу я. Один раз он вывихнул лапу, споткнувшись об корень, и уже не мог ходить так быстро, как раньше. А я был глуп. Очень часто я гнался до последнего там, где нужно было отступить.

Так произошло и в ту зимнюю ночь. В последние дни у нас было мало добычи, и когда мне, наконец, удалось выследить лося, я был намерен идти за ним до конца. Варн шел со мной. Несколько раз он предлагал вернуться к нашему укрытию, но мне было стыдно оставлять его голодным — он ведь никогда так не делал.

Темнота застала нас врасплох. Сначала я думал, что слышу только свист ветра, но потом я понял — это скрипят пробуждающиеся деревья. Воздух наполнился звуком их темного наречия, языка, на котором, с приходом Леса к власти, должны были разговаривать все.

Мы побежали. До ближайшего каменного островка было далеко, а Варна сильно подводила вывихнутая нога. Тем временем сумерки сгущались. Это было новолуние, и из-за тяжелых снежных туч ни одна звезда не сияла на небосклоне.

Я тащил Варна на своей спине, и когда понял, что мне внезапно стало слишком легко, почувствовал самый большой ужас в своей жизни. Я рванулся к деревьям, которые держали его и глумились над ним. Он их не слышал. Он кричал мне, что нужно бежать, бежать ради моего будущего и будущего моей стаи. Он кричал, что будет рад умереть, если это даст хоть крошечный шанс на свободу, хоть когда-нибудь…

И я побежал. Я ведь больше ничего не мог сделать. Мне казалось, что не мог. Сейчас все выглядит иначе. Вдруг все-таки я сумел бы спасти его? Была ли хоть какая-то возможность моему учителю остаться в живых? Сердцем я понимаю, что нет, но разум ищет… Ищет и не дает покоя.

Деревья разнесли весть о моем поступке по всему Лесу, чтобы каждый мог ужаснуться моему предательству, тому, как легко я оставил друга в объятиях мучительной смерти. Лес добился многого. Меня стали ненавидеть все, а самое главное — я возненавидел сам себя. В Лесу осталось лишь одно слово на волчьем языке, которое можно было произносить вслух без опаски. Хамфрод. Предатель. Лес опозорил меня моим же языком перед моей же стаей и всеми своими жителями.

Пытаясь загладить свою вину, я стал искать тех, кто более других пострадал от деяний Леса. Семьи убитых, замученных им за какие-то бунты — я находил их и приводил сюда, в горы, где они могли быть в безопасности. Самым сложным было убедить их в том, что я желаю им спасения, и вовсе не намерен никого предавать. Кстати, та девушка, которая была на Совете…

— Аллайя? — спросил Мартин. Глаза его расширились от удивления. — Ты и ее привел?

— Принес, — уточнил Зверь. — Она тогда и ходить не могла. Какая-то женщина подошла к опушке и забросила ее в Лес. Надеюсь, она не была ее матерью. Среди зверей я никогда не видел такого злодеяния, но думаю, что смерть стала бы ее наказанием, подчиняйся она нашим законам.

Мартин подумал, что вряд ли женщина хотела закинуть малышку именно в Лес — люди Города забывали о его существовании, едва потеряв из виду. Поэтому Судьба и говорила ему смотреть все время прямо. Скорее всего, она просто хотела вынести ребенка как можно дальше за Город, чтобы избавится от него. Впрочем, ее вины это никак не умаляло.

— Но, отвечая на твой вопрос, человек… Там, в Топях, я снова видел, как умирает Варн, — закончил Зверь.

Мартин молча кивнул. Некоторое время они смотрели на темную гладь пруда. Потом Зверь сказал:

— Уже поздно. Иди.

Мартин бросил камушек в воду и, поднявшись, оглянулся на Зверя.

— А ты?

— Я приду, — волк сощурил янтарные глаза. — Обязательно приду чуть позже.

Проводив взглядом удаляющийся силуэт юноши, Зверь вздохнул. В его груди появилась странная легкость, словно все эти годы на сердце у него лежал камень, которого он даже и не замечал. И лишь теперь, когда этот камень исчез, он смог осознать всю его тяжесть.

После смерти Варна Зверь был одинок много столетий. С теми, кого он спасал, он говорил только по делу, да и было тяжело по душам разговаривать с теми, кто смотрел на тебя с презрением, недоверием и испугом. Поэтому он совсем забыл, как много может сделать чистый горный воздух и откровенный разговор с другом.

Зверь поднялся сам и потянулся. Он слишком долго спал в лачуге Динь, чтобы теперь засыпать снова. Тем более, ночь была его временем, и все волки будут помнить это самой кровью, как бы Лес ни пытался заставить их забыть. С улыбкой Зверь поднялся и огромными прыжками помчался в сторону Дикоземья. Он не боялся этих мест. Он сам был из тех, кто мог убивать.

Под чистым серебряным светом луны Зверь заметил тень силуэта, бегущего следом. Он остановился и дождался, пока Мьельн поравняется с ним, плечом к плечу.

— Преследуешь меня? — с улыбкой спросил Зверь. Мьельн ответил ему такой же улыбкой и янтарной яростью в глазах.

— Можно ли мне пойти с тобой? Куда бы ты ни шел?

Зверь внимательно посмотрел на него и коротко ответил:

— Можно.

И звуки волчьей охоты, настоящей, дикой и беспощадной всю ночь эхом гуляли в горах.

========== Глава VII В путь. ==========

Следующие два дня прошли в спешной и веселой суматохе. Аластор отменил все уроки фехтования, заменив их на уроки стрельбы из лука. В кузне стоял несмолкаемый звон — ковались новые стрелы и наконечники для копий, затачивались охотничьи ножи и топоры. Поселковые ребятишки носились с деревянными мечами, охотясь на огромные бочки с водой, стоящие возле конюшни и друг на друга. К Аллайе выстроилась целая очередь детей с разбитыми носами и коленками.

От Аластора Мартин знал, что звери, живущие в Дикоземье, сильно отличаются от тех, которые живут в Лесу. Они не разумны и не умеют разговаривать. Кроме того, некоторые из них смертельно опасны.

— Охота — это не только способ добыть себе пропитание, — говорил Аластор, поправляя соломенное чучело на котором Ланс и Мартин учились стрелять. — Мы строго следим за численностью лютоклыков, потому что когда их становится слишком много, они разоряют наш поселок. Пожирают наши запасы ягод и грибов. Один раз даже к Динь в лачугу наведались и перетоптали все травы. Это были очень тяжелые времена. Мяса мы, конечно, настреляли достаточно, но оказалось, что есть только лишь мясо очень вредно для здоровья. Особенно нелегко пришлось детям. Динь тогда буквально с лап сбивалась, да и Аллайя тоже ходила сама не своя. Хорошо, что никто серьезно не пострадал…

В трапезной на ужин больше не собирались. Вместо этого посередине поселка разводили большой костер, куда каждый приходил со своей снедью. Рассевшись огромным кругом, охотники пересказывали друг другу разные байки, связанные с Дикоземьем. Мартин с большим удовольствием принимал участие в этих посиделках, ведь ему самому скоро нужно было принять участие в охоте, а чтобы узнать о Дикоземье все, казалось, не хватит и всей жизни. Например, в последний перед охотой вечер Мартин узнал о странных существах, вроде парношкурых. Они считались самыми опасными убийцами, поскольку могли справиться с любым другим существом, обитающим в Дикоземье, но чаще всего охотились на других хищников. Половина их тела была покрыта яркой шерстью, привлекающей внимание, а вторая — серой, незаметной среди камней. Парношкурые занимали такие места, в которых могли казаться намного меньше своего настоящего размера. Хищник думал, что видит добычу, нападал… И слишком поздно понимал свою ошибку, когда навстречу ему поднимался огромный зверь, похожий на саблезубого тигра. Своими огромными клыками они раздирали жертву на части.

— Но мы их не трогаем, — закончил Аластор, который и рассказывал эту историю. Ему явно доставляло удовольствие наблюдать, как открываются рты слушателей от удивления. — Они, можно сказать, наши союзники. Без них Дикоземье населяло бы столько опасных тварей…

— А я помню, лет восемьдесят назад мой отец приносил котенка этого парношкурого. Ох, и забавная зверюга. Когда они маленькие, они полностью серые, зато клыки уже ого-го! — вмешался какой-то старичок. Тут же его со смехом перебил краснолицый мужчина, в вечерних сумерках до того похожий на Брана, что Мартин вздрогнул.

— Все мы знаем, что это вовсе не котенок парношкурого, а обычная пума была! Которая перерезала всех кур, да и удрала обратно в горы.

— Тебе-то откуда знать? — оскорбился старичок. — Тебя тогда и на свете не было еще. Кто тебе мог рассказать об этом? Дедушка?

Возле костра засмеялись. Краснолицый совсем не обиделся. Подлив старичку эля, он усмехнулся:

— Ты у нас и сам дедушка! Выпей, давай, за удачную охоту!

Тут же с гиканьем носились ребятишки, придумавшие новую забаву. Пятеро из них запускали в небо огромных воздушных змеев, а остальные стреляли из самодельных луков, пытаясь подбить «добычу». Иногда стрела попадала какому-нибудь из охотников по макушке, и все весело смеялись. Матери, отчаявшись загнать своих детей домой, смотрели на их игры с легким укором, изредка осаживая тех, кто уж совсем расшумелся.

— А ты, Мартин! Расскажи! Правда ты на цирине без седла и уздечки ездишь? — крикнул кто-то из мужчин. И Мартин, который до этого только молчал и слушал, начал с увлечением рассказывать о Номине, которого успел полюбить за этот месяц, не смотря на его ледяной расчетливый взгляд. Тут же остальные стали вспоминать истории про своих циринов, и шумное веселье продолжалось до самого рассвета, ибо на охоту предстояло выезжать только вечером.

Было странно проспать весь день и проснуться уже в закатных сумерках, когда небо потихоньку окрашивается в лиловый вечерний цвет и солнце бросает прощальные лучи на темно-серые угрюмые скалы. Мартин встал и потянулся за мечом, но был остановлен Аластором.

— Это тебе не пригодится, — сказал охотник. — Вот, держи.

Мартин принял в руку маленький, но увесистый топорик с крепкой деревянной рукоятью. К тому же Аластор повесил ему на плечо плетеное лассо и указал в угол, где к стене был прислонен лук и колчан со стрелами.

— Как будешь готов — иди к конюшне, там общий сбор, — Аластор подмигнул юноше и вышел.

Мартин быстро плеснул себе в лицо водой из ведра, накинул тунику, подаренную Аллайей, проверил нож на поясе и, взяв лассо, лук со стрелами и топорик, покинул казармы. Едва он почувствовал свежий вечерний ветерок на своем лице, как им овладело странное возбуждение, смешанное с восторгом. Никогда еще Мартин не чувствовал себя таким сильным, таким взрослым и таким ловким.

— Мартин! Эй, Мартин! — услышал он крики и остановился. К нему бежал запыхавшийся Ланс на плече у которого сидел встревожено пищащий Трескач.

— Мартин! Вот, возьми!

Ланс протянул Мартину лоскуток красной ткани. Мартин недоуменно взял его.

— Что это?

Ланс замялся:

— Ну, понимаешь… Есть поверье, что если выкупать красную тряпицу в полыни в ночь перед убывающей луной и привязать ее на лассо, то сможешь поймать своего цирина… Там, правда, не сказано, кто должен ловить, но ты все-таки привяжи… Вдруг получится… У тебя ведь уже есть цирин, Великие поймут, кому надо…

Мартин улыбнулся, взял свое лассо и повязал на него тряпицу. Ланс просиял. Подпрыгнув на месте так высоко, что Трескач едва не слетел с его плеча, он с ликующими криками унесся вглубь поселка. Мартин пошел дальше. Впервые он задумался над тем, сколько же лет этому юноше, и удивлялся тому, что не спросил у него раньше.

Практически на равных Мартин смешался с группой охотников, в которой стоял такой гул, словно возле конюшни внезапно поселился рой ос. Звякали стремена и пряжки подпруг, глухо шлепались об спины циринов потники, слышался хлест застегиваемых уздечек. Мартин вывел своего цирина, и на мгновение все замерли, глядя, как он садится к нему на спину без седла и узды. Номина такое внимание, похоже, нисколько не смущало, в отличие от его наездника, который вскарабкался наверх намного более неуклюже, чем делал это на тренировках. Щеки Мартина сейчас пылали от стыда, но кажется, его неловкости никто не заметил. Поглазев на серебристого цирина еще немного, охотники расселись по седлам и по сигналу Аластора, тронулись вперед, на восток.

Конюшня была едва ли не последним строением в поселке в эту сторону. Конечно, некоторое время встречались еще невысокие дома тех, кто предпочитал жить чуть поодаль от других, но достаточно скоро местность стала пустынной и тихой, и только раздвоенные копыта циринов размеренно постукивали по гладкому камню, да вспыхивали огоньки трубок, которые курили старые охотники. Мартин тревожно вглядывался в дорогу — он вспомнил, что ему придется проехать по ней еще раз в одиночестве, к неведомому лабиринту.

— Чего приуныл? — раздался рядом с ним голос Аластора. Старый охотник покинул начало колонны, поручив ее вести другому и вернулся в конец, разыскав Мартина. Тот вздрогнул от неожиданности.

— Да, так… Тихо стало почему-то… — ответил Мартин. Даже в темноте он разглядел, как Аластор улыбнулся.

— Известное дело! К чему шуметь в Дикоземье? Разбудишь ненароком что-нибудь недоброе, а добычу распугаешь.

— Если в Дикоземье так опасно, тогда почему мы охотимся ночью? — спросил Мартин, чтобы отвлечь себя от тревожных мыслей. Аластор с готовностью ответил:

— Это из-за циринов. Их ночью ловить легче. Если что еще добудем по пути — это хорошо. Но вообще мы здесь не совсем для охоты…

— Мартин? — раздался знакомый мягкий голос. Номин прянул ухом и чуть дернулся, но быстро успокоился.

— Зверь! Я не видел тебя около конюшни! — обрадовался юноша. — Честно говоря, я и забыл совсем, что вы идете с нами.

Разглядеть серых волков в ночи было очень сложно — слишком хорошо они сливались с окружающими их камнями. Только две пары янтарных глаз горели в темноте.

— Мы выдвинулись чуть позже, нам ведь не требуется седлать циринов, — проговорил Зверь. — Я, кстати, вижу, что ты уже обзавелся своим и научился неплохо ездить.

Незаметно для себя, Мартин выпрямил спину.

— Да. Это Аластор научил меня. И еще он научил меня правильно сражаться на мечах.

— Хорошее дело, — Зверь одобрительно кивнул головой. — Ты не терял времени напрасно. Все это может помочь тебе в пути.

— Эй, Аластор! — послышался окрик из начала колонны. — Тут, кажется, один из циринов захромал!

— Да чтоб тебя! — встревожено пробормотал Аластор и пустил Гая галопом на звук. Меьльн ушел вперед, разыскивать добычу. Мартин остался со Зверем один на один. Его удивляли размеры этого волка. Даже теперь, когда он сидел верхом на цирине, Зверь доставал ему до пояса.

— У меня никогда еще не было таких хороших друзей, — внезапно сказал Мартин. — Я вырос среди воров…

Зверь посмотрел на него очень внимательно. Мартину стало не по себе под этим пристальным взглядом. Он крепче сжал гриву цирина в кулаке.

— Моя мать погибла от Тварей, которые пробрались в окно вслед за ворами. И воры по ее просьбе спасли меня. Они не были плохими… То есть, они были не такими плохими, какими могли бы быть. Ты понимаешь меня?

Зверь, не сводя с Мартина янтарных глаз, кивнул.

— Все-таки они спасли меня и даже почти не заставляли воровать. Только делать отмычки. Но один раз они все-таки взяли меня с собой, и мы попались… Их повесили, а я оказался здесь. Мне жалко их… Они не были моими друзьями, мы были слишком разными для этого. Но они оказались очень надежными товарищами. Слушай, Зверь! — Мартин опешил от внезапной мысли, пришедшей ему в голову. — Если меня отправляют в мир мертвых, то, может, я увижу там Брана? И Рида… И… — у него перехватило дыхание, — свою мать?

Некоторое время Зверь молчал, словно обдумывая слова Мартина. Потом, очень медленно, он произнес:

— Всего, что говорилось о лабиринте, я не могу сказать тебе. Но одно я знаю точно. Ты не сможешь изменить будущее, если будешь тянуться к прошлому. Что умерло — мертво. Не жалей этого, у всего есть свое Время и своя Судьба. Постарайся найти правильную дорогу, а для этого думай о живых.

Над колонной раздался волчий вой, и все сразу пришло в движение. Мартин видел, как люди пришпоривают циринов, как накладывают стрелы на тетиву. Зверь навострил ухо и потянул носом воздух.

— Стадо лютоклыков, — сказал он Мартину, — совсем недалеко от нас. Будь осторожен, человек. — С этими словами он сорвался с места. Мартин тоже торопливо пришпорил Номина и вытащил лук из-за спины.

— Одни самцы! — раздался голос Аластора, объезжавшего отряд. — Видимо, кочуют!

Мартин услышал дикий рев, напоминавший одновременно и о визге кабана и о мычании быка. Он подумал на мгновение было, что Номин сейчас испугается и побежит, ибо многие цирины встревожились, но нет. Он все так же продолжал идти уверенной рысью.

— Они заметили нас, — шепнул Мартину Мьельн, появившийся возле него. — И они будут нападать.

— Сколько их? — спросил Аластор, выныривая откуда-то сбоку. Гай, приплясывая под ним, нервно раздувал ноздри.

— Около десятка, — сообщим Мьельн. — Они под руководством огромного вепря и выглядят не очень довольными.

Рев раздался во второй раз, уже ближе. В свете убывающей луны замерцали клубы пыли и Мартин увидел их, лютоклыков. До этого он видел рисунок в Книге и мертвые туши, но живой лютоклык выглядел гораздо страшнее.

Более всего они походили на обычных кабанов, но ростом едва уступали цирину, а мощью — превосходили. Жесткая темная щетина росла от макушки до самого хвоста, тонкого и длинного, с черной кисточкой на конце. Раздвоенные копыта, казалось, могли с легкостью растоптать ребенка. А самыми ужасными были клыки, выдающиеся из-под верхней губы. Желтоватые, изогнутые к верху, они были мощным оружием лютоклыка в борьбе с недругом. Охотники рассказывали, что самая излюбленная тактика нападения у лютоклыков заключается в том, что вначале они бегут прямо на свою жертву, а потом резко плюхаются на землю и скользят на животе прямо под нее, распарывая брюхо добычи своими клыками. От них же Мартин знал, что удачно напавший лютоклык может провернуть такой трюк с двумя жертвами одновременно.

Могли они и просто пойти на таран, если добыча была небольшой, подминая ее под себя широкой грудью и разрывая острыми копытами. И боялись лютоклыки, пожалуй, только парношкурых. И то, некоторые охотники сомневались в этом.

— Внимание! — кричал Аластор. — Нужно отбить вожака от стада! Пятеро опытных охотников и волки — за мной! Остальные — попытайтесь испугать их! Ну! Вперед!

Мартин развернул цирина и поскакал вслед за большей группой. Что-то передавали из рук в руки и становилось светлее. Когда очередь дошла до Мартина, он понял, что это — факелы. Торопливо убрав лук со стрелой на место, он взял факел и, подражая остальным, высоко поднял его над головой. Лавиной они устремились на лютоклыков, а те, щуря маленькие темные глазки от яркого света, пятились назад. Мартин заметил, что среди этих зверей в основном молодняк — клыки вепрей сверкали белизной, да и ростом они были ниже, чем их взрослые собратья. Не выдержав криков и огня, они развернулись и пустились в окончательное бегство. На скаку Мартин откинул влажные волосы со вспотевшего лба. Он не думал, что победа будет такой легкой.

Впрочем, она таковой и не была. За спинами убегающего молодняка показались огромные тени, исполины, костяк табуна. И они совсем не выглядели испуганными. С диким визгом, опустив головы, они побежали навстречу циринам. Лунный свет зловеще блестел на желтоватых клыках.

— Назад! — послышался чей-то окрик, — отступаем! Разъезжайтесь!

Всадники бросились врассыпную. Мартин замешкался, пытаясь понять, в какую сторону ему развернуть Номина, но тот все решил сам, и вскоре Мартин уже скакал по открытому месту, краем глаза замечая силуэты других охотников и лютоклыков, мчащихся по равнине. В этом сумбуре сложно было разобрать, пострадал ли кто-то или нет, каждый должен был спасаться сам, в одиночестве, чтобы заставить вепрей растеряться и разделиться и лишить их возможности раздавить и разорвать всех сразу.

— Мартин?! — услышал юноша удивленно-встревоженный далекий голос Зверя — Назад!

Сначала он не понял, что произошло, и только когда прямо перед ним, словно из-под земли вырвалось огромное серое тело до него дошло, где он оказался. Номин, чудом увернувшийся от удара огромного клыка, захрапел и метнулся в сторону. Навстречу Мартину уже спешили люди и волки, но им было не успеть. Никак не успеть…

Оторвавшись от отряда, Мартин оказался прямо перед группой, загонявшей вожака и тот, уходя от преследования, чуть не столкнулся с Мартином. Наверное, только неожиданность встречи уберегла человека и цирина от точного удара клыком. Но теперь, когда преследователи были далеко, лютоклык явно намерился разобраться с человеком вставшем у него на пути, один на один. Издав яростный рев, он помчался вперед, намереваясь скользнуть под брюхо цирину и распороть его, как он это делал уже не раз с другими тварями Дикоземья, доказывая им свою силу. Но этот цирин оказался неожиданно ловким. Он вертелся почти перед самым носом вепря, прыгая влево и вправо и каждый раз уворачиваясь от смертельного удара. Мартину в этот момент пришлось вспомнить всю науку Аластора, чтобы вовремя наклоном тела, движением рук и ног удерживать равновесие на беснующемся цирине, которым он совсем не управлял. Кроме того Мартин понимал, что рано или поздно Номин устанет, или удача подведет его, и лютоклык наверняка сможет воспользоваться этим моментом. Их жизнь теперь зависела от того, успеет ли придти подмога.

Морда лютоклыка внезапно оказалась совсем рядом с Мартином — бросив верткого цирина, тот решил заняться человеком, сидящим у него на спине. Мартин совсем близко увидел глаза вепря: бешенные, налитые кровью, горящие жаждой убийства. И прямо в эти глаза он пихнул горящий факел, который все еще сжимал в руке.

Лютоклык дико завизжал, в воздухе повис тяжелый запах паленой шерсти, и Мартину казалось, что даже во рту он чувствует привкус гари. Номин рванулся было вперед, но у Мартина в голове появилась безумная мысль. Дав цирину отбежать подальше от вепря, он резко дернул его за гриву, пытаясь заставить его остановиться и развернуться. А когда Номин отказался подчиняться, спрыгнул сам. Тут же заныла нога, та самая, которая недавно была вывихнута, но Мартин почти не заметил этого. Повернувшись лицом к лютоклыку, который уже оправился от ожога и тяжелыми прыжками мчался к ненавистному человеку, он выхватил из-за спины лук, наложил стрелу на тетиву и выстрелил. Потом еще и еще. В какой-то момент лютоклык оказался совсем близко, пахнув на Мартина запахом горелой плоти. В лунном свете на долю секунды застыл силуэт Зверя, бросившегося вепрю на спину. Поднялся столб пыли и все стихло, кроме цокота копыт циринов. Аластор подъехал первым и, спешившись, бросился к Мартину.

— Ты с ума сошел? Как ты тут оказался? Почему без цирина?

Мартин вкратце, чувствуя, что сейчас, когда другие охотники могут быть в опасности, не имеет права на многословие, рассказал, как из-за спин молодых лютоклыков вышли матерые вепри и напали на охотников, и как он вместе с остальными спасался от них бегством.

— Я не знал, что встречу его! — оправдывался Мартин, пока Аластор раздавал четкие указания своему отряду и волкам. — Меня Номин сам вынес в эту сторону! Я отвлек вепря факелом, а потом вспомнил, как ты говорил, что лютоклыки выносливее циринов. Он бы все равно догнал меня! Я спрыгнул со спины Номина и стал стрелять! Хотел попасть в глаз! А тут Зверь подоспел! Если бы не он!..

— Я тут ни при чем, — спокойно, как и всегда, сказал Зверь, странно глядя на Мартина. — Я прыгал уже на мертвую добычу. Вот, Аластор, взгляни.

Аластор, уже отправивший охотников на поиски остального отряда, посмотрел на лютоклыка и, странно кашлянув, перевел взгляд на Мартина. Тот, недоумевая, внимательно осмотрел тушу.

Из глаза вепря торчало древко стрелы.

Вскоре, весь отряд собрался возле мертвого вожака лютоклыков. Как оказалось, серьезно никто не пострадал. Один охотник упал с цирина и ушиб голову, другой неудачно подставился под удар вепря и распорол руку, но это было все. Лишенное вожака стадо быстро разбежалось и спряталось в скалах, прекратив преследовать людей.

Тушу разделали прямо тут, потому что везти целого лютоклыка было не на чем. Мясом набили чрезседельные сумки и отправили с ним в лагерь двух пострадавших охотников, дав им в провожатых еще пятерых, самых опытных мужчин. Номина поймали неподалеку и привели к Мартину.

— Если хочешь — можешь ехать домой, — озабоченно предложил Аластор, но Мартин отрицательно покачал головой. Он еще обещал Лансу поймать для него цирина, да и к тому же другие охотники то и дело бросали на него одобрительные взгляды и Мартин, чрезвычайно гордый собой, пока не хотел от этих взглядов отказываться. Теперь, когда никому ничего не грозило, он мог во всех подробностях поведать о своем подвиге.

— И тут я спрыгиваю с цирина на полном ходу, разворачиваюсь и стреляю! — взахлеб рассказывал он Зверю. Номин недовольно водил ушами. — И слышу — он все еще бежит на меня! Тогда я стреляю еще и еще!

Зверь добродушно кивал. Он помнил свою первую охоту и первую добычу. Тогда он тоже никак не мог успокоиться, пока, наконец, Варн не наградил своего ученика легким шлепком.

— И тут появляешься ты!..

— Приехали! — крикнул Аластор и отряд остановился. — Долина циринов!

После бескрайности камня здесь все было слишком непривычно для взгляда. Длинная трава мягко серебрилась в лунном свете, слышалось журчание ручья. Чуть поодаль виднелись редкие деревья, но они не шевелились и Мартин предположил, что они не тронуты проклятьем.

— Привал! — объявил Аластор. Все стали шумно спешиваться, расседлывать циринов, отстегивать сумки и доставать еду, прихваченную из дома. Несмотря на прохладность горной ночи, костер решили не разводить — слишком хороша была долина, не задетая треском огня.

Было невообразимо прекрасно сидеть вот так, на душисто пахнущей траве, под лунным светом, уплетая за обе щеки холодную курицу и запивая ее горьковатым вересковым элем и ледяной водой из ручья. После пережитых недавно опасностей все чувствовали себя особенно весело,а к Мартину еще и изредка подходили охотники, хлопали его по плечу и хвалили за смелость и меткость. Аластор даже провозгласил тост в его честь и Мартин, безумно счастливый, покраснел от смущения.

— Когда мы будем ловить циринов? — спросил он у Аластора. Охотники разбрелись группками, кое-где еще слышались пышные тосты и веселый смех.

— Когда взойдет особенная звезда, — ответил Аластор, указывая пальцем на небо. — Она должна появиться вооон там. Все звезды гаснут к рассвету, а она только выходит из-за луны и горит недолго, всего лишь один час. Этот час и есть час ловли циринов.

— Один раз в году? — удивленно спросил Мартин. Аластор серьезно кивнул.

— Да, всего лишь один раз в году.

Аластор ушел, а Мартин растянулся на траве. Бесшумно к нему приблизился Зверь.

— Мне так жалко людей, — сказал юноша, когда волк улегся рядом. — Представляешь, целые поколения не видели ни дождя, ни ручьев, ни гор… Сейчас мне страшно представить, что и я мог этого не увидеть. Провести целую жизнь в каменной тюрьме.

Зверь неопределенно махнул хвостом.

— Люди сами привели себя к этому. Волки долго помнят: и хорошее, и плохое. Мы не можем помнить одно — и забыть о другом. Поэтому нам бывает сложно прощать. Я боюсь, что даже в случае твоего успеха, Мартин, твое племя не извлечет уроков из совершенной ошибки. Их память была коротка, когда их жизнь длилась три века, так чего ждать теперь, когда вы живете всего век…

— Тогда получается… — Мартин повернулся к Зверю. — Все, что я делаю теперь — напрасно?

— Отчего же? — Зверь покачал головой. — Надежда есть всегда, и она не должна идти позади страха, ненависти или обиды. Но, смотри на небо, человек.

Мартин сел и поднял голову. Из-за серебристой луны медленно выплывала алая звезда, загадочно мерцая в сером рассветном небе. Охотники поднимались, седлали пасущихся циринов. И хотя на ловлю у них был всего час, они делали это не спеша.

Мартин подошел к Номину.

— Ты же поможешь мне найти того самого цирина для Ланса? Он будет очень расстроен, если я вернусь домой ни с чем.

Номин повернул к Мартину голову и холодно посмотрел на него своими голубыми глазами. Его, похоже, вовсе не интересовал исход этой ловли. Поняв это, Мартин махнул рукой и вскочил цирину на спину:

— Ладно, злюка, справлюсь и без тебя. Зверь, ты с нами?

Волк, сидевший чуть поодаль, отрицательно покачал головой. Ему незачем было идти с людьми, цирины его не интересовали. Он все-таки был хищником и охоту без добычи не признавал.

Охотники разъехались в разные стороны. Чтобы поймать цирина, который станет верным другом поселку, каждый должен был остаться в этой чудной долине наедине со своими мыслями, наедине с собой. Часто люди даже не управляли своими циринами, и те просто брели туда, куда им заблагорассудится, изредка останавливаясь, чтобы пощипать травки или сделать глоток воды. А некоторые, напротив, мчались сломя голову, унося своих всадников в самую глубь долины, открывая им все новые и новые ее чудеса.

Номин шел размеренной рысью, не останавливаясь, но и не торопясь и никуда не сворачивая. Мартин внимательно оглядывался, чтобы не пропустить цирина, да и кроме того с рассветом долина стала оживать. Какие-то мелкие серые и бурые пичуги со звонким пересвистом выпархивали прямо из-под копыт цирина, над цветами вились бабочки, а один раз Мартин увидел рыжего пушистого зверька, в котором, благодаря статье в Книге, узнал лисицу. Та высоко подскакивала в траве, словно отплясывая какой-то только ей известный танец. Мартин с удовольствием наблюдал за этим до тех пор, пока лисица не скрылась из виду.

«Интересно, — подумал Мартин, — животные здесь тоже не умеют разговаривать? И значит, все-таки, Книга не лгала. Рядом с нами действительно много удивительных существ… Только, мы не обращаем на это внимания».

Они ехали долго. Мартину казалось, что прошел уже не час, а намного больше времени. Но почему-то в этой долине невозможно было торопиться куда-либо, даже если и очень хотелось. Да и как можно спешить, если даже не знаешь, в какую сторону идти? К тому же красная звезда все так же горела над их головами и, кажется, не собиралась гаснуть.

Невдалеке Мартин услышал журчание воды и внезапно понял, как сильно ему хочется пить. Повинуясь порыву, он направил Номина на звук и вскоре они очутились возле небольшого ручья. Мартин окунул в воду руки, долго умывался и пил, отфыркиваясь, а потом поднял голову и увидел цирина.

Это был не взрослый цирин, а совсем еще жеребенок. Короткая гривка смешно топорщилась, рогов не было совсем, а длинные нескладные ноги дрожали, плохо повинуясь своему хозяину. Увидев человека, цирин настороженно поднял уши и пошевелил губами, словно пытаясь что-то сказать. Меньше всего это забавное существо походило на властелина Дикоземья. Да и масть у него была смешная, рыжая с огромными белыми пятнами, раскиданными по всему телу.

— Эй, ты что, потерялся? — Мартин осторожно протянул к жеребенку руку. Тот не отпрянул, а напротив, стал с любопытством обнюхивать пальцы, причмокивая при этом губами.

Да, Мартин не мог не признаться себе в том, что при виде этого цирина сразу вспомнил о Лансе, но поверить в то, что именно этот жеребенок предназначен для юноши, было сложно. Мартин боялся, что Ланс обидится, увидев вместо взрослого статного цирина долговязого малыша. Возможно, воспримет это как оскорбление, дескать, куда тебе взрослого, если ты сам еще ребенок. Кроме того, где-то неподалеку могла оказаться мать жеребенка.

В этот момент тревожно замычал Номин. Мартин поднялся и подошел к нему. В высоких кустах лежала мертвая золотистая цириня. Сомнений больше не осталось. С неловкой улыбкой, Мартин накинул на тощую шею жеребенка лассо с красной ленточкой и посмотрел на небо. Звезда исчезла. Невдалеке раздался низкий звук охотничьего рога.

— Вот ничего себе подарок! — с веселым удивлением заметил Аластор, разглядывая жеребенка. — Да они даже растрепанны одинаково!

Охотники уже ехали обратно. Приятная рассветная прохлада сменилась утренним зноем и все чувствовали себя очень уставшими.

— У нас еще никто жеребенка не приводил, только взрослых. Жеребят они где-то прячут, наверное.

Мартин кратко рассказал Аластору про то, что видел в кустах. Охотник внезапно стал серьезным и Мартин вдруг понял, что ни разу не видел родителей Ланса, хоть тот и кажется младше его. Словно угадав мысли юноши, Аластор протянул:

— Вот так значит… и судьбы у них одинаковые. У Ланса отец погиб на охоте, он совсем крошкой был. Ну, и мать не пережила горя, значит… Мы его всем поселком воспитывали. Ты не смотри, что он взбалмошный слегка. На самом деле, он парень хороший.

Мартин кивнул. Долина закончилась, копыта циринов снова зацокали по камню. И когда уже перевалило за полдень, отряд увидел крыши домов своего поселка.

— Мартин! — навстречу охотникам вылетел Ланс. Увидев жеребенка, он резко затормозил и, подняв на юношу глаза, спросил:

— Это что? Мне?

— Ну… — Мартин замялся. — Я не знаю… Может не тебе, ну, то есть, если ты хочешь, то тебе, конечно, ну, а так он просто…

— Спрашиваешь? — воскликнул Ланс. — Конечно, хочу! Еще ни у кого не было настоящего дикого жеребенка! Спасибо!

Выхватив из ладони Мартина лассо, он вместе со своим новым питомцем унесся в сторону конюшни. Мартин растерянно смотрел ему вслед.

— Ну, этот в надежных руках, — усмехнулся Аластор. — Давайте с остальными разберемся.

Люди сняли веревки с шей циринов. Двое из них сразу же ускакали прочь, еще один свернул к горам.

— В шахту, — объяснил Аластор.

Остальные медленно пошли вдоль толпы встречающих, принюхиваясь к людям и, как показалось Мартину, заглядывая им в глаза. Находя своего человека, цирин мягко трогал его носом, и они вдвоем уходили к конюшне. Ни один цирин не остался без хозяина.

— Мартин? — рядом с юношей очутилась запыхавшаяся Аллайя с полным ведром в руке. Было видно, что Динь опять отправила ее за водой, а та улучив минутку прибежала сюда, встретить охотников. — Ты цел? Я слышала, что произошло на охоте! Это ужасно! — Она топнула ногой, и вода из ведра плеснула на землю. — Ты больше не должен так рисковать!

— Со мной все в порядке, — непонятно чему улыбаясь, ответил Мартин. — Я поймал цирина для Ланса, и боюсь, что еще хотя бы разок мне рискнуть придется.

Аллайя осеклась, вспомнив, что Мартину еще предстоит сделать и, подхватив ведро, унеслась прочь. Мартин же, все с той же непонятной улыбкой довел цирина до конюшни, поел в трапезной и уснул. Во сне он чувствовал запах цветов и видел прозрачные воды ручьев долины.

Всего лишь три дня осталось Мартину до того, как ему придется покинуть поселок. Радостное настроение, царившее при подготовке к охоте и на ней, постепенно уходило, уступая место гнетущему тревожному ожиданию. Особенно остро оно ощущалось в компании Аластора, который с необычной для себя бледностью попытался впихнуть в Мартина на тренировках в три раза больше знаний, чем обычно. Впрочем, заметив настроение Мартина, он оставил эти попытки и предоставил юношу самому себе, смирившись с тем, что больше его научить уже ничему не удастся. Да и, похоже, не стоило.

В поселке при виде Мартина все пытались вести себя естественно и приободряли его как могли, но Мартин чувствовал натянутость в их приветствиях, интонациях, хлопках по плечу. Они явно не знали, как относиться к нему: то ли как к будущему герою и единственной надежде на спасение, то ли как к неоперившемуся юнцу, который вот-вот отправится на верную смерть. Мартин не винил их, но подсознательно избегал человеческого общества, завтракая, обедая и ужиная намного позже, чем все остальные жители.

К тому же и погода, как и предвещал Мьельн, установилась промозглая и туманная. Восточный ветер, ворвавшийся в поселок глотком свежего воздуха, сменился северным, уныло завывающим среди скал. А утром над землей сгущалась такая плотная мгла, что не видно было подножий гор, да и вообще — даже кончики пальцев протянутой руки терялись в тумане.

И в эти смутные дни полные сомнений надежным утешением для Мартина стала Аллайя. Свободного времени в эти холодные дни у нее было немного, но они проводили его вместе, болтая обо всем, что взбредет в голову. Аллайя рассказывала о неизвестных Мартину повадках зверей, живущих в скалах, о лечебных и ядовитых растениях, о составах целительных отваров. По ее настоянию Мартин научился азам оказания первой помощи при порезах, отравлениях, переломах, ранах… На таких уроках Мартин слышал заботу в голосе Аллайи и чувствовал ее надежду на то, что эти знания ему не пригодятся. И юноше становилось теплее.

Он же рассказывал ей о Городе, о высоком здании ратуши, об узких улицах, которые, ради сохранения прохлады, лежали не на поверхности земли, а были прокопаны в ней и вымощены камнем, о гвалте рынка и разных диковинках, которые на нем продавались. Начинал говорить Мартин всегда без увлечения, но видя искренний интерес и восторг Аллайи, принимался описывать городскую жизнь более подробно. Он рассказал, о том, что дома в Городе стоят очень тесно, чтобы как можно меньше было свободного места, открытого палящим лучам солнца, что горожане не держат никаких животных и цветов, экономя драгоценную воду и что добывают эту воду из туманов, с помощью огромных сеток.

Единственная тема, которую не затрагивали ни Мартин, ни Аллайя было его предстоящее путешествие. Может Мартин и хотел бы поделиться с девушкой своими тревогами и опасениями, но в ее присутствии он забывал обо всем этом и вспоминал только вечером, оставшись один.

Накануне своего отъезда, Мартин заглянул прямо в лачугу к целительницам. Обычно это было строго запрещено всем, кроме больных, но в этот вечер юноша чувствовал за собой право нарушить запрет.

Подстилки из листьев, на которой когда-то лежал Зверь не было. Посреди голого пола растерянно опустив руки, стояла Аллайя.

— Динь пропала, — сказала она Мартину. — Когда я проснулась, ее не было, и уже темнеет, а она до сих пор не вернулась. Она такая… пожилая и слабая. Я беспокоюсь за нее.

Мартин, вспомнив вредный характер тощей целительницы, усмехнулся, подумав, что беспокоиться нужно не за нее, а за бедных хищников, которые могут ее встретить. Но вслух сказал совсем другое:

— С ней все будет в порядке. А… что ты делаешь? — спросил он, заметив, какой беспорядок царит в лачуге. Аллайя присела и торопливо стала собирать разбросанные травы, поднимать флакончики с отварами.

— Я… я думаю, что дать тебе в дорогу… — слегка запинаясь, ответила она. — Тебе обязательно нужна будет эта настойка из горного подорожника, если вдруг поцарапаешься в пути, и вот мягкая ткань для перевязок, и надо еще еды собрать…

Она опрометью выбежала из лачуги. Мартин помчался за ней и догнал уже только в трапезной. Время ужина прошло, и зал был пуст, но очаг весело трещал огнем.

— Так, тут припасы, — бормотала она. — Сыр, солонина, хлеб…

— Аллайя! — окликнул девушку Мартин, — куда так много? Оно испортится в дороге. Мне ведь не придется так уж долго ехать. Так, вот сыр я не возьму. Я не успею его съесть.

— Нет, возьмешь! — Аллайя остановилась прямо перед ним.

— Не возьму, он пропадет!

— Возьмешь! — громко крикнула Аллайя, и внезапно они оба поняли, что дело вовсе не в сыре, который может испортиться. И тогда Мартин сказал:

— Ладно, ты права, возьму. Съем его первым.

А Аллайя пробормотала:

— Да нет, наверное, прав ты, он и в самом деле успеет испортиться…

И никто из них не сумел отследить то мгновение, в которое Аллайя бросилась в объятия Мартина, и он гладил ее по волосам, прижимая к себе, а она глухо плакала, уткнувшись ему в плечо.

— Ну? Ну, чего ты? — утешал ее Мартин. — А ну, не вздумай плакать. Я, вот когда Зверь болел, не плакал! А ему было хуже, чем мне, и боялся я за него сильно.

Аллайя замерла, прислушиваясь к его словам и изредка вздрагивая.

— Так плакать неправильно, ведь ничего еще не случилось. Я обязательно вернусь, слышишь? — он приподнял ее голову за подбородок и посмотрел ей в глаза. — Я не так много обещаний давал в своей жизни, но всегда их выполнял. И это выполню. Давай сюда свой сыр.

Улыбаясь и утирая рукавом слезы, Аллайя протянула Мартину сыр, завернутый в тряпицу, а он положил ей свободную руку на плечо и так они вышли из трапезной. В темном небе горели яркие звезды.

— Пойдем. Соберем мне рюкзак, а потом прокатимся верхом до озера. Наперегонки! И никаких поблажек!

— А как же поселок? Динь нет… Нельзя, чтобы он остался совсем без целителя.

— Предупредим кого-нибудь, — решил Мартин. — Если что-то важное, пусть пришлют за нами Трескача.

Динь вернулась на рассвете, необычайно довольная чем-то. Аластор в это время давал последние наставления Мартину:

— Твой путь по Дикоземью займет немного времени, часа три-четыре, не больше. Потом ты попадешь в Долину циринов. Ни в коем случае не сворачивай в Лес, ты и сам знаешь, к чему это может привести. Езжай все время прямо, на восток. Долина циринов небольшая, возможно, к вечеру ты уже достигнешь ее конца. Переночуй там — это безопасное место. На следующее утро ты, скорее всего, покинешь долину и вступишь на земли, которые там неведомы…

— Держись дороги, — перебила Аластора Динь, — не задерживайся на пути и главное — не заговаривай с незнакомцами.

Мартин молча по очереди обнял Аластора, Зверя и Ланса, который смотрел на него испуганно. Погладил по голове Трескача. Слегка помешкав, пожал Динь тощую лапу. Та смотрела на него как всегда, с насмешливой улыбкой. Потом шагнул к Аллайе и крепко прижал ее к себе.

— На, возьми, — шепнула она, и, слегка отстранившись, повесила ему на шею что-то холодное. — Это символ ветра, стихии всех путников. Я сама выковала его для тебя ночью.

Мартин посмотрел на хрупкие руки Аллайи, и внезапно понял, что пока этот оберег будет с ним — ему не страшна любая опасность. Он обнял девушку еще раз. Сердце громко и испуганно билось у нее в груди.

— Мы все будем ждать твоего возвращения, — серьезно сказал Аластор. — Ну, в путь.

Он придержал цирина за гриву, пока Мартин садился на него, потом пожал юноше руку и отошел. Мартин на прощание оглядел их всех, таких уже родных ему людей. Улыбнулся, махнул рукой и пришпорил цирина. Вскоре утренний туман скрыл его силуэт.

========== Часть III Лабиринт. Глава I ==========

Комментарий к Часть III Лабиринт. Глава I

Олд-Никольер, седой, как снег,

Не раз мне говорил:

«Любой безумен человек,

Что в этот мир вступил».

Мельница: Баллада о безумии.

По Дикоземью Мартин, внемля предупреждениям Аластора, ехал осторожно, оглядываясь по сторонам и держа ладонь на рукояти охотничьего топорика. Однако пока никаких хищников он не встретил, хотя и чувствовал на себе пристальные взгляды каких-то существ, скрывающихся за туманом. Один раз он услышал леденящий душу боевой визг лютоклыка и, завидев его смутный силуэт, поспешил свернуть чуть в сторону. Он был особенно рад этому своему решению, когда раздался крик еще более дикий и абсолютно незнакомый Мартину. Силуэт лютоклыка за туманом немедленно исчез. Целый час после этого прошел в страхах и тревогах, прежде чем туман рассеялся и появилась возможность видеть дорогу перед собой.

По сторонам шныряли тени. Иногда они выглядывали из-за камней, но движения их были настольно молниеносными, что Мартину ни разу не удалось разглядеть толком ни одного из своих провожатых. Мельком он успевал замечать только их глаза — горящие янтарем, как у Зверя, холодно-голубые, как у Номена и изумрудно-зеленые, каких юноша еще ни разу не видел. Они не спешили нападать или убегать, ведя себя совсем иначе, чем другие твари Дикоземья. В конце концов Мартин решил (и решение это далось ему с трудом) не обращать внимания на странных попутчиков вовсе. Он лишь ускорил цирина, который, кстати, вел себя обнадеживающе спокойно, явно не считая силуэты за камнями какой-либо угрозой.

И все-таки, чтобы не рисковать, Мартин не сделал ни одной остановки в Дикоземье, проведя в седле четыре часа кряду. Вряд ли он смог бы выдержать такое испытание раньше, но закаленный уроками Аластора, юноша даже не чувствовал особой усталости в ногах и боли в спине.

Загадочные создания провожали его до самой долины циринов, которой Мартин, как и говорил Аластор, достиг к полудню. Едва увидев длинную, уже по-осеннему желтую и жесткую траву, он спешился и, стащив с ног тяжелые ботинки, пошел босиком по мокрой от росы земле, ведя за собой цирина. Он загадывал сделать это как только выехал из поселка. Да, Динь сказала не задерживаться в пути, но трясучей рыси Мартин бы больше не выдержал, а шаг его был соразмерен по скорости с шагом цирина, поэтому он решил, что не очень сильно потеряет во времени.

Как и в первый раз, долина приводила в восторг своим приветливым видом. Здесь не было таких холодных ветров, как в горах и грело нежаркое солнце. Терпко пахло травами и в воздухе носились неугомонные птицы, оглашая окрестности громким пением. Не зная, что ждет его в дороге дальше и, не ведая, сможет ли он еще раз насладиться всем этим, Мартин невольно сбавил шаг. Дважды он останавливался чтобы перекусить, наполнить флягу хрустально прозрачной водой из придорожных родников и напоить цирина. Номен всегда пил подолгу, отфыркиваясь и стряхивая с морды капли, а Мартин в это время ложился на траву и разглядывал редкие желтоватые облака, которые (о чем он, городской житель, знать не мог) предвещали скорый дождь.

Солнце медленно клонилось к закату. Свет его стал красноватым, тусклым и очень тревожным. Травы в этом свете казалось, тоже потемнели, и редкие деревья тревожно зашумели листвой и заскрипели ветвями под внезапно поднявшимся ветром. С затаенным страхом Мартин вглядывался в далекий горизонт, пытаясь увидеть конец долины циринов и начало чего-то неизведанного. Но до самой ночи, когда над землей сгустился непроглядный мрак, он не смог различить ничего необычного. Разве что смолкло пение птиц и казалось, вся жизнь вокруг замерла в этом молчании.

Вспомнив о наставлении Аластора, он спешился, расстелил шерстяное одеяло, которое Аллайя дала ему в дорогу и которое, как он надеялся, было соткало ее хрупкими заботливыми руками, и лег на траву. Спать ему не хотелось, и когда он закрывал глаза, то казалось внутренний мрак, чернее, чем мрак ночи сгущался над ним. Он не шевелился, замер, слушая звук собственного дыхания и биения своего сердца. Он думал, будет ли его сердце биться там, в мире мертвых? Будет ли он дышать? Сможет ли он вернуться оттуда живым?

Обмахивая себя длинным хвостом, рядом невозмутимо хрустел травой Номен. И, наверное, именно этот уже привычный хруст, напоминающий о поселке, позволил Мартину немного успокоиться и задремать. Именно задремать, а не заснуть, ибо сквозь сон он слышал все, что происходило вокруг. И сны, привидевшиеся ему, странно перемежались с явью.

Наутро Мартин почувствовал себя разбитым. Он потер сухие глаза, без аппетита пожевал хлеба с сыром, которые Аллайя дала ему в дорогу. Когда он наклонился, чтобы закрыть рюкзак, что-то блестящее закачалось у него перед глазами. Мартин выпрямился и поднес вещицу к лицу, чтобы рассмотреть ее получше.

Это оказался амулет, подарок Аллайи. Странно, как только Мартин надел его там, в поселке, он словно сроднился с его телом и не напоминал о себе. Только теперь юноша вспомнил о нем и поднес к лицу, чтобы рассмотреть поближе.

Из блестящей серебристой стали была искусно выкована фигурка коня, вставшего на дыбы. Грива его и хвост развевались на ветру. Удивительными оказались глаза: острый взгляд их смотрел строго, словно в душу владельца. Мартину показалось, что так смотрел на него Номин во время их певрйо встречи. Слегка смутившись, Мартин до боли сжал оберег в кулаке, а потом бережно спрятал его под рубаху. Он, нагретый теплом его руки, лег на кожу спокойно, словно всегда был там. И Мартину показалось, что дышать стало чуть легче, хоть воздух и стал странным, он сушил горло даже больше, чем жаркий песок Города и скрипел на зубах.

Свернув мокрое от росы одеяло, Мартин повязал его поверх рюкзака и сел на спину цирина. Тот, не дожидаясь приказа, повез хозяина вперед, к серому небу — предвестнику скорого рассвета.

Дальнейшую дорогу Мартин помнил смутно. Он ехал и ехал, возможно — целую вечность, а горизонт оставался все таким же мутным и неясным, и вокруг не было ничего настоящего, только тени, отголоски. Тени травы, тени далеких деревьев. Даже земля не казалась надежной, и Мартин опасался, что он сам стал призраком, туманом, и вот-вот провалится сквозь нее вместе с цирином.

И когда чувство нереальности стало настолько острым, что болезненно заныли виски, Мартин понял, что долина кончилась. Вместо нее, насколько хватало взгляда, расстилалась величественная и гибельная пустыня. Странный, тусклый свет падал на песок. Юноша поднял голову. В небе, мутном, как и все остальное, стояли в зените луна и солнце, и черная луна перекрывала белоснежное солнце, а все остальное было лишь оттенками этих цветов.

Мартин зажмурился и сильно сжал в ладони оберег. Он почувствовал боль, но боль эта была вялой и ленивой, и вовсе не беспокоила его. И даже когда он стиснул фигурку как только смог, боль не стала сильнее. Она все так же легко билась в кулаке. Зато появилось чувство, что еще чуть-чуть, и амулет пройдет сквозь пальцы. В испуге, Мартин выпустил его и огляделся по сторонам, словно надеясь увидеть позади зеленую долину. Но и за его спиной был только песок.

Сомнений не оставалось. Мартин оказался возле мира мертвых. И, возможно, заблудился, ведь найти теперь восток по солнцу было невозможно. Впрочем, можно ли утверждать, что в этом странном месте вообще есть стороны света? Мартин не знал этого, а потому полностью положился на своего верного цирина. Номен, кстати, чувствовал себя в этом безрадостном месте так же прекрасно, как и всегда, и бодро шуршал копытами по песку, идя все время прямо, словно внутри его существовала стрелка невидимого компаса. Мартину же не оставалось ничего другого, кроме как осматриваться и прислушиваться.

И первое, что он заметил спустя вечность пути в этом бескрайнем море песка — это звуки. Звуки, которые он надеялся не услышать до самого конца своего путешествия, а еще лучше — до конца своей жизни. Правда, когда Зверь рассказал ему о некоторых особенностях мира мертвых, надежда эта пошатнулась, а теперь окончательно обратилась в прах.

Хрипы и свист окружили Мартина со всех сторон, и хотя он еще не видел Тварей, он чувствовал, что они где-то здесь, рядом, идут следом. Жестокие призрачные хищники, готовые в любой момент разорвать его на части. Может они чувствуют его страх? Может они упиваются им, перед тем, как убить?..

Ужас обуял Мартина. Ужас далеко не воина, уже сражавшегося с Тварями и побеждавшего их. Даже не ужас городского жителя, воспитанного на байках о беспощадных убийцах, страшащегося ступить за порог дома в вечерних сумерках, нет. Это был ужас глубокий, первобытный, и Мартин чувствовал, что не бояться Тварей здесь не может никто, и даже Зверь испугался бы их. Потому что Твари правили в этих краях. Эти земли принадлежали им по закону более древнему, чем законы людей и, возможно, законы волков. И любой, ступивший сюда, был гостем. Гостем очень кровожадных хозяев.

Мартин вытащил меч из ножен и сжал его в кулаке. Клинок его, как и прежде, светился своим загадочным, голубовато-серебристым светом, который ничуть не померк. Это немного успокоило Мартина.

— Дальше я должен идти один, — сказал он и удивился тому, как слабо и тускло звучит.

Цирин под Мартином всхрапнул и бодро тряхнул гривой. Мартин спешился, потрепал цирина по шее, пропустил в пальцах его жесткую гриву. Цирин был таким теплым, таким домашним в этом царстве теней, но Мартин не мог позволить себе погубить его из-за собственной слабости. Хлопнув Номена по боку, он повернул меч острием вниз и опустив голову зашагал вперед.

Рядом с ним шагали тени. Серые, как песок, они были почти незаметны на его фоне, но Мартин видел их сейчас отчетливо. Сотни, тысячи теней целеустремленно, плечом к плечу шли прямо на вой, хрипы и свист. Юношу они, казалось, не замечали и смотрели в одну точку. Мартин скосил взгляд в другую сторону. И там шли безмолвные тени. Тогда Мартин проследил за ними и заметил темную точку, ясно выделяющуюся среди общей призрачности. Как завороженный он смотрел на нее теперь, позабыв и о тенях и об ужасе, который внушали ему Твари. В голове всплывали смутные воспоминания. Кто-то далекий говорил ему о горе без вершины, и о горгульях. Но он не помнил, кто и почему говорил ему об этом. Ничего не было, его жизнь началась в этом тумане, среди этих теней… Он часть их.

Мартину захотелось протянуть к теням руки, но что-то неприятно обожгло шею и он лишь крепче стиснул ладони на рукояти меча и снова опустил взгляд. Мысли его стали чуть яснее. Ровно настолько, чтобы помнить, где он и что он должен делать.

Свист и хрипы стали громче, во рту окончательно пересохло, хотя жара и не ощущалась. Здесь вообще не было тепло или холодно, будто погоды не существовало для этого места. Не было ветра, облаков… Ничего, что напоминало бы о Мире-за-пустыней. Кроме Тварей. Мартин наконец увидел их. Здесь они казались еще ужаснее и безобразнее, чем в Лесу или в Городе. Они шли по бокам от колонны, словно конвоируя тени, и никто не смел взглянуть на этих страшных стражников. Они били себя по бокам тонкими хвостами и облизывались. Слюна их капала на песок и с легким шипением обращала его в зловонные черные камни.

И еще была гора. Та самая, без вершины, о которой кто-то далекий говорил Мартину. Теперь юноша видел ее отчетливо. Песчаная, четырехугольная, с черным входом, больше похожим на пасть, она смотрелась неестественно веско среди призрачности всего остального.

Некоторые тени останавливались здесь и подолгу смотрели на вход, в нерешительности переминаясь с ноги на ногу. Некоторые напротив, отважно шли вперед. Но были и такие, кто, по всей видимости, испытывая тот же ужас, что и Мартин недавно, бросались прочь, обхватив головы руками. Тогда раздавался особенно мерзкий свист и хрип, и в погоню за беглецом пускались Твари. Нагнав несчастного, они с удовлетворенным рыком впускали клыки в его призрачную плоть и, разорвав на части, пожирали. Именно пожирали, Мартин мог поклясться, что видел, как куски призрачного мяса исчезают в их пастях. Другие тени не пытались как-то помочь им, они шли вперед и один за другим скрывались в недрах горы…

— Мартин! — раздался чей-то голос и юноша, вздрогнул. Он боялся посмотреть на того, кто мог звать его по имени в этом ужасном месте.

— Мартин! — снова раздался крик, полный боли и ужаса. — Прошу, помоги мне! Помоги!

Медленно, сжав меч до побелевших костяшек, юноша повернулся. К нему тянула тонкие руки одна из теней.

Мартин узнал в ней Грара. Отмычник совсем одрях за время путешествия… А может, за то время, пока он был еще жив и Мартина не было в Городе? Глубокие морщины пролегли на его лице и складки кожи свисали с него.

— Помоги мне! Я не заслужил…

— Чем? Чем помочь?! — спросил Мартин, хватаясь за меч. Его руку словно пронзило ледяной стрелой, и разум его моментально стал яснее, чем когда-либо.

Вместо ответа, Грар ткнул пальцем себе за спину и Мартин все понял. К нему приближались Твари.

— Я…ты можешь… Меч… Прости, я виноват в твоей смерти… Но я так хотел жить, жить и быть свободным, — бормотал Грар, цепляясь за одежду спешившегося Мартина, — ты не можешь осудить меня… Ооо! — завизжал он, когда Твари подобрались совсем близко. — Они нашли меня и здесь!

Мартин спокойно ждал, когда Твари приблизятся. Но те, заметив в его руке оружие, которого они, очевидно, боялись и после смерти, подходить не спешили. Вместо этого, одна из них заговорила на темном шипящем языке Леса.

— Мы нашли бы тебя где угодно, человек… Ты для нас желанная добыча… И здесь ты никого не убедишь в том, что страдаешь незаслуженно… Мы знаем о тебе все. То, чего ты сам не знаешь, и что хуже — то, что ты боишься признать…

— Он вам не достанется! — неожиданно для себя прошипел Мартин. Тварь повернулась к нему, в ее алых глазах сверкнуло удивление.

— А ты? Ты, человечек? Кто покусал тебя, раз ты понимаешь наш язык и говоришь на нем? Где твоя Тварь по крови?..

Мартин вздрогнув, вспомнив свою битву в Лесу, под глумящиеся крики деревьев и выставил вперед меч, клинок которого даже здесь светился голубо-серебряным светом, так непохожим на все вокруг.

— Они пали от этого меча! — сказал он твердо. — И с вами будет то же, если вы не отступитесь!

Твари захрипели и засвистели. Потом та, которая говорила, громко завыла, подняв голову к небу. На Мартина пала тень.

— Живой? — удивленно прохрипел кто-то прямо над ним. Мартин поднял голову и увидел парящее в воздухе чудовище. У него был свиной нос, кожистые перепончатые крылья и чешуйчатые руки с длинными когтями. Глаза его сверкали, точно обсидиан, и едва взглянув в них, Мартин понял, что создание это древнее, возможно рожденное вместе с лабиринтом. Оно опустилось перед юношей и приблизило к нему лицо, дохнув из пасти смрадом.

— Живой человек на пороге мертвого царства! — горгулья, (а это была она), рассмеялась так хрипло, что у Мартина кровь застыла в жилах. — Думаешь, пришел сюда до срока и можешь менять вечный порядок?

— Вечный? — голос Мартина дрогнул, но он не отступил ни на шаг. — Я думал, этот порядок был заведен только после того, как в Лесу появились Твари!

Горгулья снова расхохоталась во всю пасть, показав синий склизкий язык и гнилые клыки. Твари стояли за ее спиной и молча ждали приказов.

— Откуда бы они появились в Лесу, если не отсюда, человек? — издевательски спросила она. — Маленькие создания, совершив свой темный ритуал лишь призвали в мир живых то зло, с которым каждый встретился бы в мире мертвых… Каждый, о человек! Посмотри на эти тени. — Горгулья когтистой лапой повела в сторону духов, входящих в гору. — Это их пороки, и после смерти они должны взглянуть им в глаза…

Мартин похолодел. Он понял, что-то, что говорит горгулья — правда. Все зло, когда-либо совершенное при жизни, ждало здесь породившую его душу. И каждая душа должна была ответить по счетам.

Грар мямлил что-то безумное, цеплялся за край рубахи Мартина, всхлипывал и падал лицом в песок… Твари терпеливо ждали, когда горгулья закончит говорить с человеком и они смогут запустить клыки в свою добычу.

— И не тебе дано это изменить, Живой… В царстве мертвого… — горгулья подала знак, и Твари вцепившись в Грара, потащили его по песку прочь от Мартина. Старик дико закричал. Юноша взмахнул мечом, но на этот раз верный клинок прошел сквозь Тварь, не причинив ей вреда. Они были неприкосновенны здесь, как судьи и палачи.

— Не спеши взять на себя чужое зло, юноша, — прохрипела горгулья. — Покуда не уверен, что сможешь ответить за свое. Что же ты делаешь здесь до срока?

За Мартина ответил другой голос, спокойный и суровый.

— Нам нужна Дверь.

— А я все думал, какое животное смогло привезти сюда живого сквозь его собственное время? — горгулья мерзко захихикала. — А это ты.

— Да, это я, — сказал все тот же голос и Мартину наконец хватило сил отвернуться от раздираемого на части Грара и посмотреть на говорящего.

Это был его цирин, который шел за ним все это время… Или… нет? Он стремительно менялся. Стал выше, исчезли рога и чешуя с морды, раздвоенные бычьи копыта срослись, старая кожа разлетелась прахом. Перед Мартином стоял серый конь. Все, что осталось в нем от Номена — это холодный взгляд, но глаза изменили свой цвет с пронзительно-голубого на серебристый.

— Двееерь… — протянула горгулья. — А могу ли я в обход всех правил?..

— Можешь, — безразлично сказал конь. — Ты знаешь, чья я стихия. И ты знаешь, кому принадлежит этот меч. Больших доказательств столь мелкий прислужник не смеет просить.

Горгулья оскалилась, в ее взгляде блеснул гнев. Конь посмотрел на нее очень внимательно:

— Не ставь себя выше, чем ты есть. Разве не только на своем месте мы можем быть счастливыми? — очень вежливо сказал он, но Мартину почудилась насмешка в его голосе.

— Да… Конечно, да, — буркнула горгулья. — Ступайте за мной.

Она легко взмыла в воздух на своих огромных перепончатых крыльях и полетела вперед, над духами, все ступающими и ступающими в гору.

Мартин шагал рядом с конем, не решаясь задать ему главный вопрос. Странно, но рядом с ним не ощущался смрад горгульи, да и само это место словно задышало свежестью, хотя внешне ничего не изменилось. Еще некоторое время Мартин украдкой разглядывал коня, а потом, наконец, собрался с духом.

— Кто же ты такой? — спросил он, заставив себя поднять голову и выдержать холодный взгляд существа.

— Я? — конь остановился возле самого входа в гору. — Я — Ветер.

— Выбирай сам, — проворчала горгулья и взмыла вверх. Мартин увидел, как она присоединилась к своему товарищу, который все это время сидел на парапете над входом. Ветер с достоинством кивнул им головой и обратился к Мартину.

— Динь отправила тебя в мир мертвых в надежде, что ты, будучи живым, пройдешь его насквозь и вернешься туда, куда положено. Но она не знала, что с тобой буду я. А впрочем, может какие-то догадки у нее были. Твой путь через мир мертвых был бы крайне сложен. Ты мог бы заблудиться там и не найти дороги обратно к живым. Я открою для тебя твою собственную Дверь.

Конь дохнул на черное отверстие в горе и все, что окружало ее, исчезло. Духи, горгульи, Твари. Остался только темный проем.

— Путь через нее не длиннее и не короче, но он совсем другой. В мире Мертвых многое могло погубить бы тебя, здесь ты можешь погубить себя только сам, — сказал Ветер. — Я не смогу тебе помочь. Запомни одно: не пытайся делать того, что тебе нельзя делать. У всего есть свой порядок. Даже в таком запутанном месте, как лабиринт.

Мартин не знал, что сказать. Впервые, за весь свой путь, если не считать тех двух дней в Лесу, он должен был остаться один. Ступить за порог Двери, ведущей в неизвестность. Ему хотелось спросить у Ветра, что ждет его там, внутри. Но он не стал. Чувствовал, что он не ответит. Поэтому лишь молча кивнул и сделал шаг вперед. И услышал голос Ветра:

— Помни живых.

Чуть поодаль от поселка, возле горного озера, в котором рыбаки ловили рыбу, стояла Динь. Северный ветер путал ее длинную желтоватую шерсть и заставлял слезиться глаза, глубоко запавшие в глазницы, но волчица не уходила. Она ждала кого-то. Наконец, из-за огромного валуна к ней шагнули три тени, сверкая в вечерних сумерках изумрудом, янтарем и сапфиром глаз. И мягкий, мурлыкающий голос проговорил:

— Приветствую тебя, целительница. По твоей просьбе мы проводили человека и сегодня в полдень он вышел за пределы наших владений, ступив в долину циринов.

Динь кивнула, прикрыв глаза.

— Благодарю вас, владыки. Жаль, что дальнейшая его судьба будет для нас неизвестна до самого его возвращения.

— Хоть нас это и не волнует, — сказал тот же голос, — но мы верим, что судьба эта будет удачной. А теперь нам пора. С жителями поселка у нас мало общего, — та тень, чьи глаза были голубыми кивнула мохнатой мордой и скрылась за камнем. Ее спутники так же поклонились и растворились в сумерках.

Ветер взвыл особенно яростно и внезапно стал сгущаться, словно был туманом, клубясь над землей, оформляясь в нечто, подвластное человеческому взгляду. Это был огромный серый конь. Он во весь рост встал перед целительницей и та вздрогнула.

— Ты?

Конь улыбнулся и, наклонив морду к волчице, коснулся ее носа своим.

— Я проводил человека до лабиринта, Динь, — сказал он. Они смотрели друг на друга радостно, как старые знакомые. — Он вошел в нужную дверь. Но дальше я ему не помощник.

— Благодарю тебя, Ветер, — ответила Динь. — Странно, что ты решил принять участие в этой истории лично… — в глазах ее сверкнул лукавый огонек. Ветер наклонил косматую голову:

— Разве ты не сама научила магии ту девушку, что дала Мартину оберег? — спросил он.

Динь вспомнились счастливые глаза Аллайи в те последние дни, которые она провела рядом с Мартином, и их крепкие объятия сегодня утром. И она покачала головой.

— Нет. Она всему научилась сама.

— Что же! — Ветер вскинулся на дыбы и в его серебристых глазах блеснул озорной огонек. — Я участвую во всех историях. Возможно, в этой мое участие будет чуть более явным. Мне пора, Динь. И ты возвращайся скорей.

— Вернусь, когда все будет закончено, — проговорила волчица. — До встречи, Ветер.

Конь вихрем растворился в воздухе, а старая целительница не торопясь побрела к поселку.

«Помни живых». Эти слова все еще звучали в голове далеким эхом, когда Мартин вступил в лабиринт, сжимая в одной руке меч, а в другой — оберег. Он чувствовал, что этим двум вещицам суждено стать его единственным напоминанием о том, что он все еще жив и должен вернуться.

Широкий зал, в котором очутился Мартин поражал своей красотой. Юноша ожидал чего-то сырого, мрачного и темного, но здесь царила сухая прохлада. От пола и до потолка высились колонны из сталактитов и сталагмитов, разных цветов, перламутром переливающиеся в голубоватом мраке. Но несмотря на свою яркость, они не казались веселыми, а напротив, выглядели очень строго и величественно, словно ритуальный круг какого-то таинства. Между колонн виднелись черные проемы ходов. Мартин подошел к каждому из них по очереди, ожидая сам не зная чего: может, какого-то знака свыше, чего-то, что подсказало бы ему, какой ход выбрать. Но все оставалось безмолвным в этой пещере, если, исключить, конечно, звук его собственных шагов. И колонны все так же немо светились во мраке.

Мартин ходил и ходил по залу, до тех пор, пока в ушах не зазвенело от тишины и голова не закружилась. Он чувствовал себя брошенным и одиноким здесь. И, как тогда, в Лесу, он не знал, куда идти.

Тогда он сел, прислонившись спиной к холодной гладкой стене и принялся просто оглядываться. Отовсюду на него веяло жутковатой прохладой, и везде царил непроглядный мрак. Мартин очень мало знал о таких вещах как Лабиринт, потому что люди Города действительно забыли очень многое, но и он догадался, что не сможет увидеть за колоннами ничего до тех пор, пока не ступит туда. И еще он догадался, что если выберет какой-то ход, то пути назад уже не будет. Только вперед. Поэтому он снова и снова кружил перед колоннами. До тех пор, пока что-то не изменилось.

Мартин заметил какое-то движение. До этого все вокруг сохраняло безмолвие и неподвижность, а теперь ему показалось, что здесь есть кто-то еще. Он огляделся еще раз, но не заметил ничего нового. Однако движение снова было. Он поднял взгляд к потолку, но потолок был сер и тускл.

— Кто тут? — крикнул он, но ему не ответило даже эхо. Тогда Мартин посмотрел себе под ноги. И замер в удивлении.

Пол был черный, сверкающий и отражал в себе блики, падающие с колонн. Ночеловек, находящийся под этим полом, не был просто отражением. Он угрюмо сидел в своем углу в воровском логове и читал книгу, изредка взъерошивая темные волосы. И эту книгу, и этого юношу Мартин узнал без труда, поскольку это был он сам, собственной персоной, и книга была той самой, которая сейчас осталась лежать в казармах охотников под подушкой. Желая рассмотреть себя поближе, Мартин упал на колени и прижался носом к холодному полу. Жадно он наблюдал за тем, как к нему подошел чуть шатаясь Рид, живой Рид, еще не познакомившийся с виселицей. Он что-то сказал. Юноша со вздохом поднялся и отложил книгу. Но потом, бросив взгляд на пьянствующую за столом орду, поднял ее и, спрятав под рубахой, вышел из комнаты. Мартин помнил этот день: тогда воры получили особенно богатую добычу, и Рид отправил его за вином в погреб.

Буквально вдавив свое тело в пол, он продолжал наблюдать за тем, как перед ним день за днем пролетает его собственная жизнь. Сумбурно, без какой-либо хронологии, яркими вспышками, отрывками воспоминаний. Одно из которых заставило покрыться тело холодным потом.

Ему всего год — он чувствует свой возраст. Он сидит на руках у высокой худой женщины с волосами, забранными в пучок, и тянется ладошками к прохладному стеклу.

«Идем, малыш, — говорит женщина, поднимаясь вместе с ним на ноги, — идем, поедим и поиграем».

Мартин вжался лбом в пол, взгляд его бегал по комнате. Он знал, что сейчас произойдет. Он должен был изменить это.

Раздался звук бьющегося стекла. Мартин протянул руки вперед, и, как ни странно, они прошли сквозь черноту пола, едва не коснувшись макушки женщины. Мартин дернулся всем телом, пытаясь оказаться там. И почувствовал, как медленно, неохотно сползает вниз. Все его тело объял жуткий смертельный холод, но он не замечал этого, как не замечал и того, что с рук его лоскутами сползает кожа и плоть, обнажая голую кость, что кость эта желтеет, и все его тело охвачено гниением. Он знал только одно — эту женщину с ребенком следует спасти любой ценой, потому что ребенок на ее руках — он сам, а женщина — его мать. Мартин не думал о том, что случится дальше, но смутно надеялся, что во всей его жизни что-то изменится. Словно время щелкнет и пойдет назад, и он окажется не в лабиринте, а у себя дома, ребенком, спасшим свою судьбу.

Твари уже ворвались в комнату, с хрипами и свистом. Воры сдали было назад, но потом Рид вернул своего напарника. Твари скользили в разбитое окно одна за другой и, как опытные охотники, занимали свои места, не давая жертве ни малейшего шанса на спасение…

— Мама! — заорал Мартин, барахтаясь в липком холоде, как слепой щенок в воде. — Сейчас!

Одна из Тварей скользнула за спину женщины и когда та повернулась к ней, надеясь найти спасение в подполе, нагло осклабилась. Другая прыгнула ей в спину.

— НЕЕТ! — крикнул Мартин, вцепившись в рукоять меча. Руку пронзила ужасная боль, словно ее сломали и изогнули в нескольких местах. И тут же все исчезло. Он падал, падал в темноте с огромной высоты, оказываясь все дальше от спасения своей семьи, своей судьбы… Себя самого. Бесконечно падал в пропасть, теряясь в глубоком прошлом.

Потом он ударился обо что-то головой и потерял сознание.

========== Глава II ==========

Комментарий к Глава II

Спасибо всем, кто ждет продолжения. Спасибо всем, кто сможет простить меня за долгое ожидание. Ничто не служит мне оправданием, но все-таки хочу похвастаться тем, что после долгой нервотрепки я таки смогла поступить на филолога.))

Надеюсь, новая часть понравится вам.

С того момента, как Мартин ушел, Аллайя каждое утро и каждый вечер приходила на восточную окраину поселка и подолгу стояла там, встречая солнце. Он просила милости для Мартина у Великих, и, в особенности, у Ветра, покровителя всех путников. А так же, в сердце ее теплилась надежда на то, что именно на этом рассвете Мартин вернется, целым и невредимым, с радостными вестями. Раз он ушел на рассвете, значит и вернуться должен так же.

Стояла она и теперь. Жестокий ветер трепал пушистый платок на ее плечах, а колючие снежинки путались в волосах и ресницах, но Аллайя не обращала на это внимания. Неотрывно, слезящимися глазами, она смотрела на восток, где из-за туч медленно поднималось солнце, и одними губами шептала какую-то немую молитву.

— Замерзнешь, — к ней бесшумно подошел Аластор. Девушка отрицательно покачала головой. Тогда охотник с глубоким вздохом накинул ей на плечи свою куртку и чуть приобнял ее. Некоторое время Аллайя крепилась, но потом, не в силах сдержать плача, дрожа уткнулась в грудь охотнику. Тот рассеянно похлопывал ее по спине.

— Два месяца прошло, Аластор! — всхлипывала девушка. — Два месяца и никаких вестей! Мне так страшно…

— Оттуда, куда он ушел, и не бывает вестей, Аллайя, — мягко сказал Аластор. — Но он ушел туда живым, и нет причин думать, что он не вернется.

— Он говорил мне не плакать, — судорожно вздохнула Аллайя. — А я не могу… Мне кажется, что случилось что-то страшное… Или случится… Сегодня…

Холодные лучи утреннего солнца пали на заснеженные камни и они заиграли миллиардами искр, словно огромные алмазы. Свет этот, яркий, но холодный и безжизненный резал глаза, и Аластор поморгал, чтобы стряхнуть с ресниц слезу.

— Раз говорил — значит и не плачь, — твердым голосом приказал Аластор. — Глупо это. Мы ничего не знаем, а ты уже…

Аллайя подняла к охотнику мокрое от слез лицо и согласно закивала. Тот, желая быть еще более убедительным, грубо забурчал:

— Это один из лучших моих учеников, так-то! Уж себя-то он защитить сможет… И меч у него не простой.

Аллайя соглашалась молчаливыми кивками головы. Отойдя от Аластора, она нерешительно сняла его куртку.

— Ты замерзнешь… Возьми…

— Ничего, заболею — приду в гости, — проворчал Аластор. — Иди, тебя уже наверное ждет Динь.

— Да-да! — спохватилась Аллайя. — Я обычно всегда возвращаюсь в это время… Да, я побегу!

— Беги!

Аластор посмотрел вслед девушке, которая быстрыми шагами уходила к поселку, неловко кутаясь на ходу в его куртку. Потом, тяжело вздохнув, посмотрел на восток.

— У тебя хороший цирин. И легендарный меч, — сказал он, щурясь. — Возвращайся скорее, Мартин. Ты не можешь не вернуться.

Весь день у Аллайи все валилось из рук. Она роняла травы, путала настои и бесконечно извинялась перед больными за свою рассеянность. Динь следила за девушкой особенно внимательно, вовремя исправляла ошибки и, время от времени, ворчливо, но не очень строго выговаривала ей, снова указывая на то, что целители на работе не имеют права на эмоции.

Благо посетителей в лачуге было немного в эти дни. И потому, когда они отпустили очередного больного, Аллайя повернулась к Динь. В глазах ее была мольба.

— Я не могу! — воскликнула она. — Мне кажется, что-то вот-вот произойдет. Что-то ужасное!

Динь внимательно посмотрела на свою ученицу. Потом махнула мордой в сторону выхода.

— Иди. Я справлюсь без тебя.

Аллайя благодарно кивнула, схватила свой пушистый платок и побежала к выходу, но была остановлена суровым голосом Динь:

— Так! Оденься теплее! У нас достаточно шмыгающих носов, не хватало, чтобы еще и ты заболела.

Девушка второпях подхватила плотный шерстяной плащ, всунула ноги в тяжелые ботинки и умчалась. Она бежала к конюшне, где, ведомая сердцем, оседлала Лунму и поскакала к Лесу.

Зимний Лес казался совсем мертвым. Стволы утопали в белом покрывале снега, черные корявые ветви тяжело клонились вниз под его тяжестью, а над ними, на огромном просторе темнеющего вечернего неба, подгоняемые свистящим ветром, бежали тревожные сизые тучи.

Аллайя остановилась так резко, словно кто-то ей приказал это сделать. Лунма испуганно всхрапывала и приплясывала на месте, от ее боков и ноздрей валил пар, с губ падали желтоватые клочья пены. Девушка прижалась к шее цирини.

— Ты тоже чувствуешь это? — спросила она шепотом, — как будто сердце сдавливает ледяная рука… Слышишь?

Со стороны Леса раздался громкий треск и деревья зашевелились, заскрипели ветками, словно побуждалось и развевало пасть огромное чудовище. Аллайя с ужасом наблюдала за ними. Возле опушки упало что-то маленькое, огненно-рыжее. И даже с такого расстояния девушка разглядела, что снег рядом с этим нечто обагрился брызгами крови.

Не мешкая ни секунды, она спешилась и, подбежав к рыжему пятну, сунула кулак в рот и закусила его, чтобы не закричать от ужаса и жалости. Так ей советовала делать Динь. Потом Аллайя осторожно взяла рыжее пятно на руки.

С ее ладони безжизненно свисало маленькое и изломанное тело Трескача.

— Динь! Динь! — Аллайя соскочила с цирина возле самого входа в лачугу и вбежала вовнутрь, стараясь не трясти руками, в которых она бережно несла белку.

— Смотрю, у вас немного работы, — слышался голос Аластора. — Похоже, когда Мартин уехал, люди стали так переживать о его судьбе, что совсем разучились болеть…

— У тебя, однако, получилось, — проворчала Динь, терпеливо переждав приступ кашля у охотника. — На, возьми это, будешь пить три раза в день…

— Динь! — Аллайя, не сняв даже плаща, кинулась к волчице. — Динь, Трескач!

Там, у Леса она не сразу почувствовала, что сердце белки еще бьется, не сразу увидела едва вздымающуюся грудь и теперь кляла себя за то, что возможно потеряла драгоценные секунды и что помощь теперь придет слишком поздно.

— Аластор, посторонись-ка! — приказала Динь. — Положи его сюда, Аллайя. Живее!

Девушка опустила тельце к лапам волчицы. Динь быстро мотнула головой в три стороны и Аллайя, моментально сообразив, что ей нужно, кинулась к указанным полками и зазвенела пузырьками.

Трескач открыл глаза. В его взгляде плескались ужас и боль.

— Я не хотел… — проговорил он так медленно и непохоже на себя, что у Аллайи сжалось сердце. До крови закусив губу, она поставила возле Динь нужные отвары и, взяв тряпицу, принялась обмывать раны белки.

— Чего ты не хотел? — тихо спросил Аластор, наклоняясь к нему. Аллайя суетилась рядом с перевязками, пока Динь не покачала головой.

— Я не хотел… Я рассказал им, где Мартин… Они поймали меня в сумерках… Я сказал им, куда он ушел… — Трескач протяжно захрипел. Динь указала Аллайе на один из принесенных ей пузырьков, и девушка поняла ее. Несколько хрустальных капель пролилось в полуоткрытый рот зверька, и тот задышал легче.

— Они были в ярости… Они сказали, что убьют…

— Убьют? — переспросил Аластор.

— Да, убьют… Всех маленьких созданий от Города до гор… если мы не вернем человека и не отдадим им.

Аластор странно дернул головой, словно у него затекла шея, и широким шагом вышел из лачуги. Динь прищурилась. В ее глазах горел гневный огонь. Аллайя, едва сдерживая слезы, наклонилась над белкой и погладила его по рыжим ушам.

— Ты… ты очень храбрый, Трескач… — сказала она. — Я верю, деревьям потребовалось много… усилий, чтобы заставить тебя рассказать.

Зверек слабо улыбнулся.

— Ланс?.. — прошептал он.

Как раз в этот момент вошел юноша. За его спиной маячила широкая фигура Аластора. Динь кивнула Аллайе и они обе покинули лачугу. Снаружи их ждал Зверь.

— Аластор рассказал мне все. Мы не можем вернуть Лесу человека, да и не стали бы делать этого, даже если бы смогли, — сказал он. В это время вышел Ланс. Он утирал рукавом слезы, бережно держа в ладони безжизненное тельце. Зверь посмотрел на него, и его морду искривил болезненный оскал.

— Он сказал, — внезапно охрипшим голосом проговорил юноша. — Что у нас есть всего сутки… И если на исходе следующего дня человек не будет стоять на опушке Леса, то все живое погибнет.

— Зверь, мы не можем этого допустить, — сказал Аластор. Волк кивнул головой.

— Зверь, нам придется… — начала Динь.

— Нет. Я этого делать не стану. Точка. Мы сами.

— Хамфрод! — возвысила голос старая целительница. — Нам придется. Ты должен засунуть свое ослиное упрямство подальше и попросить их.

Звук ненавистного имени прозвучал для волка как щелчок кнута.

— Какой у них резон помогать нам? — осклабился он.

— А какой резон не помочь? — возразила Динь. — Между вами никогда не было большой вражды.

— Потому что столь разные создания не могут даже враждовать. Они коварны, они льстивы, они лживы до глубины своей жестокой души. Они играют с жертвой, прежде чем убить ее, они карабкаются по скалам, словно горные козлы и из-за этого считают себя выше всех остальных созданий. Они и шагу, слышишь?! Шагу не ступят без собственной выгоды! Они…

— Они — Владыки! — перебила Хамфрода Динь, глядя ему прямо в глаза. — Одни из четырех! И нам не справиться без них!

Два волка, белый и серый тяжело дышали, буравя друг друга ненавидящими взглядами. Аллайя, полными слез глазами смотрела то на тело Трескача, то на Зверя, то на Динь. Потом, едва слышно, она проговорила:

— Прошу вас…

И Зверь отступился.

— Хорошо. Но что я могу предложить им? У меня ничего нет!

— Ты слишком низко ставишь честь Владык. В этом мире благородны не только волки.

— Почему я должен ставить чью-то честь выше, чем тот, кому она принадлежит? Только из памяти к этой отважной белке и уважения к тебе, Динь, я пойду на этот шаг. Аластор, жду тебя сегодня в трапезной на совете.

О смерти Трескача в поселке узнали быстро — эту весть разнесли вездесущие птицы. И многие пошли за Лансом, когда он сказал, что собирается с почестями похоронить своего друга. Трескач был самым храбрым, самым ловким и неутомимым разведчиком в поселке. И его ужасная гибель поразила всех. С содроганием маленькие создания и люди смотрели на переломанное тельце и шепотом удивлялись тому, что выдержав такие страшные муки, маленький разведчик смог предоставить свой последний доклад, который должен был спасти сотни лесных жизней.

— Что мы будем делать? — угрюмо спросил Аластор. После похорон он был мрачен и немногословен.

— Мы не сможем победить Лес, пока он живой, — ответил Зверь. — Поэтому, нам нужно вывести всех маленьких созданий и мою стаю сюда, в наш поселок, где они смогут получить укрытие до той поры, пока Мартин не пронзит сердце Древа. Боюсь, что вступить в битву для этого будет необходимо. Дни слишком коротки теперь, нам не спасти всех до наступления сумерек. Очень жаль, что с нами больше нет Трескача. Ему верили в Лесу, он бы оказал нам неоценимую помощь. Но он уже помог нам.

— Итак, Зверь, ты решил, что племена Владык будут биться, прикрывая уход маленьких созданий? — спросил Мьельн. Волк кивнул.

— От Тварей нас охраняет древнее благословение Великих…

— Что за благословение? — вмешался Аластор. Зверь повернул к нему голову.

— Твари призваны сюда править, мы же правили здесь испокон веков. Поэтому, наше право на эти земли древнее и поэтому Твари не могут тронуть нас, но мы можем убивать их. Однако, к сожалению, этот запрет распространяется только на души. Поэтому ночью, когда души деревьев — Твари — покидают свои тела, сами деревья могут причинять нам вред. И сражаться придется в первую очередь с ними. Сражаться придется вам, Аластор.

— Я понял. Мечи здесь не помогут. Я прикажу кузнецам наточить и выковать топоры и снарядить ими каждого взрослого мужчину. Жаль, что мы не сможем взять циринов — их огонь в зимнем лесу бесполезен.

— Но зима играет нам на лапу, — заметил Мьельн. — Зимой деревья вялые и сонные, это дает нам шанс на меньшие потери. Надеюсь, все закончится благополучно. Правитель, я связан с вами древней присягой и время исполнить ее пришло. Но ваша стая присягнула другому вожаку. Трескач говорил, что волки не готовы вступить в бой.

— Я лично поговорю с Рандареком. Но сперва придется обратиться к другим. И сделать это незамедлительно.

Мартин очнулся от того, что откуда-то равномерно, с глухим стуком падали капли воды. Он сел, потер ушибленную голову и огляделся.

Это был очень темный грот, совсем не похожий на переливающийся лабиринт. Посреди грота расположилось серебристое озеро — блики его ложились на стены, и оно было единственным источником света. Мартин осознал, что хочет пить и, неловко поднявшись, подошел к нему. В подернутой рябью воде он не видел своего отражения, а когда он зачерпнул ее в ладони, то та стекала с пальцев медленно, словно раскаленный металл, а холодна была, будто лед.

— Ты хотел изменить прошлое, Мартин? Не слишком ли много для смертного? — раздался чей-то шипящий голос, отдаленно напоминающий голос деревьев. Мартин вскочил и схватил меч, чувствуя, как кружится голова и как часто бьется в груди сердце. Вода вылилась обратно в озеро, и то закачалось, словно было огромной чашей, накрененной гигантской рукой.

— Кто ты такой?! — выкрикнул он в темноту, выставив перед собой меч. Клинок, как и прежде светился, но свет этот стал будто холоднее и, как ни странно, древнее чем раньше.

Кажется, целую вечность Мартин не слышал ответа, только шорох и легкий стук, словно что-то (а скорее — кто-то) полз по каменному полу, изредка задевая мелкие камушки. И наконец, когда меч в руке Мартина задрожал так сильно, что его блики словно безумные скакали по стенам, над головой юноши зажглись два алых огня. И голос, холодный и мрачный, тихо прошипел:

— Я — Тьма…

С ужасом Мартин наблюдал за тем, как чудовище появляется в неверном свете меча. Сначала — огромная змеиная голова, за ней — длинное гибкое мускулистое тело с острыми шипами. Змей был чернее мрака лабиринта, только глаза пылали алым огнем.

— Ты храбрый человек. Я уважаю храбрость. Я следил за тобой…

Мартин молчал, не сводя взгляда с алых глаз Змея. Что-то подцепило его душу и разум словно невидимыми крючками, заставляя смотреть в эти глаза. Каждая мышца его тела обмякла, рука с мечом безвольно опустилась. Он чувствовал, что уже не сам стоит на ногах, а какая-то сила удерживает его, но сила эта была ненавязчивой, словно мягкие путы для марионетки.

— И я хочу предложить тебе награду, — Змей приблизил свою морду к лицу Мартина и на того повеяло холодом. — Награду, которой ты желаешь больше всего. Чего ты хочешь, Мартин? Посмотри в озеро, не бойся…

Мартин сделал два шага на негнущихся ногах, но его не отпускало чувство, что идет не он, его ведут. Он опустился на колени рядом с водой — или его опустили?.. Он наклонил голову, чтобы посмотреть на свое отражение, или кто-то сделал это за него?.. С каждым своим движением он все меньше осознавал себя, все труднее становилось думать… Вспоминать… Если бы его спросили, откуда он пришел сюда — он бы недоуменно пожал плечами. Он всегда был в Лабиринте. Он родился из его каменных стен.

— Ты, наверное, хочешь знать, где ты? — Змей подполз к Мартину сзади и навис над его плечом, тоже глядя в воду. — Ты возле озера Небытия, нашего Отца, Отца всех Великих. Лишь один человек побывал здесь, и он обрел бессмертие. Мартин, может, ты тоже хочешь бессмертия?..

Мартин как завороженный смотрел в воду и видел там себя, в сверкающих доспехах, пьющего из озера. Потом он выпрямился в полный рост — он стал намного выше и мужественнее, и на лицо его легла печать могущества. Мартин с берега с восхищением смотрел на Мартина из озера.

— Подумай хорошенько… — шипел Змей над его ухом. — Всего одно желание, один глоток — но абсолютно любое. Может, красивую деву?

Волны зарябили. Рядом с отражением Мартина поднялось множество стройных девичьих силуэтов. Глаза их светились нежностью и радостью, и было видно, что каждая из них счастлива оказаться рядом с ним. В душе Мартина что-то смутно зашевелилось, он промычал что-то невнятное и попытался отодвинуться от озера. Но мягкие путы не дали ему это сделать. Впрочем, девушки пропали.

— И в самом деле, к чему эти девушки? — небрежно бросил Змей. — Именно они с легкостью идут служить мне, а, значит, добра от них не жди. — Он коротко посмеялся. — Что ты сам хочешь, Мартин? Выбирай…

Мартин снова наклонился к озеру и увидел там высокую стройную женщину с темными волосами. Сердце его радостно екнуло — это была его мать. Она смотрела на него с такой нежностью, что нежность в глазах девушек из предыдущего видения казалась холодным презрением. За спиной матери он увидел еще кого-то — какого-то мужчину, очень смутного, даже лица не разглядишь. Но Мартин понял, что это — его отец. Змей заглянул в озеро.

— Вот как? — задумчиво прошипел он. — Когда ты узнал от воров, что у тебя была другая семья, твоя семья — эта мысль не давала тебе покоя. Ты хочешь вернуться в прошлое… Хочешь начать все заново. По-другому…

Змей словно задумался. Его взгляд притух. Мартин же не замечал ничего вокруг, он улыбался своей матери, а она улыбалась ему.

— Это будет сложно, — сказал, наконец, Змей, и Мартин вздрогнул, словно очнувшись. Видение исчезло. — Но я сделаю это для тебя. Если ты действительно хочешь…

Мартин быстро закивал головой.

— Верни мне семью, — внезапно охрипшим голосом попросил он. По морде Змея скользнула улыбка.

— Но я должен кое-что попросить взамен…

Сердце Мартина сжалось от нехорошего предчувствия. Сухими губами он спросил:

— Душу?

Змей поморщился.

— Не в этот раз. Мне нужна будет твоя память, твои воспоминания, все, было с тобой — ты должен будешь отдать мне. Согласись, невозможно начать жизнь с чистого листа, когда над тобой довлеет груз другого прошлого.

Мартин еще раз посмотрел в озеро, но не увидел ничего, кроме серебристой ряби. Еще какое-то мгновение назад здесь была его мать.

— Я согласен, — кивнул он, после недолгих раздумий. — Бери, что тебе нужно.

Змей довольно зашипел, раздувая шею, и Мартина передернуло. Смутная тревога зародилась в его разуме, но он не мог понять ее причин.

— Ты должен будешь сделать глоток из озера, — сказал Змей, — крепко держа свое желание в голове. Никаких других мыслей — только то, чего ты хочешь. То, к чему ты стремишься… Давай, Мартин! Исполни свою мечту!

Мартин снова склонился над озером. Ему показалось, или оно помутнело? Он зачерпнул воду в ладони. Вода волновалась и обжигала холодом. Он опустил голову, собираясь сделать глоток… Что-то блестящее и маленькое свесилось с его шеи, чуть не касаясь глади озера.

«Я хочу вернуться к своей семье. Хочу, чтобы мои мать и отец были со мной. Хочу начать все заново…»

Он коснулся воды губами и тут же разжал ладони. Нестерпимая боль обожгла его шею. Мартин упал на спину и закричал, хлопая по шее руками, пытаясь сбить этот огонь.

— Что? Что произошло?! — прошипел Змей.

К Мартину вернулась ясность разума. Боль утихала, и невидимые путы спали. Он нашарил меч и поднялся.

— Мне надо наверх. Я должен убить сердце Древа.

— А как же твоя семья, Мартин? — спросил Змей, но голос его был зол, а не приторен, и это отрезвляло. — Неужели шайка незнакомцев тебе дороже твоей семьи?

Это было ошибкой со стороны Змея. Мартин не выпил из озера, не оплатил желания и потому его воспоминания остались при нем. Он помнил Аластора и Динь, Трескача и Ланса, а главное — Зверя и Аллайю. И в его памяти они вовсе не были шайкой незнакомцев.

— Мне нужно наверх, — повторил он. — Я должен их спасти.

Змей широко усмехнулся.

— Какой храбрый человечек… А что, если я скажу тебе, что все они мертвы?..

========== Глава III ==========

Пронизывающий ветер тревожно свистел, и от этого звука всем было не по себе. Ланс потирал себя за плечи, Аллайя пыталась плотнее укутаться в плащ, и даже Аластор прятал подбородок в воротнике, что-то гымкая себе под нос. Лишь четверо волков не знали усталости и холода, хотя Зверь и был мрачен. Динь то и дело поглядывала на него, покачивая головой.

— Держитесь! — крикнула она своим спутникам. Голос ее был бодр, хотя она и проваливалась в снег по самый живот, — мы уже скоро дойдем!

— Никогда не был здесь! — обратился Ланс к Аластору. — Это очень далекие горы.

— Я и сам здесь не был, — ответил охотник. — Места здесь опасные, кругом пропасти и расщелины. Рудников своих хватает, камня для строительства тоже. Добычи в Дикоземье полно, а тут что? Пустыня! Ну, разве что травы какие можно пособирать, но это уже к Аллайе…

Ланс повернулся к девушке, но та пожала плечами. Она тоже никогда не была здесь, Динь не посылала ее за травами так далеко. Да и вообще, было бы странно, если в этих горах хоть что-нибудь росло.

— А ты, Зверь? — спросила она у волка. — Ты бывал здесь хоть раз?

— Нет, — так коротко и емко ответил он, что до самого конца пути к нему больше никто не приставал с вопросами, и лишь Мьельн тревожно смотрел на своего вожака.

— Будьте осторожны! Тут крутой подъем и узкая тропа! — крикнула Динь. — Держитесь вместе и ближе к скале!

Впрочем, ее предупреждения были напрасными — они и так шли настолько близко к скале, насколько это было возможно. Иногда и вовсе приходилось опираться на нее руками, пальцами отыскивая мельчайшие трещинки, за которые можно было бы уцепиться. То и дело Динь выстраивала их вереницей, командовала куда ступать, чтобы не угодить в хитро замаскированную под снегом расщелину. Сама она шла так спокойно, словно ступала по ровной земле.

Они поднимались все выше, и все яростнее был свист ветра. Вскоре Динь пришлось отказаться от словесных указаний и перейти на мимику. А так, как по волчьей морде очень сложно угадать, что нужно сделать, а возможности жестикуляции сильно ограничены по причине отсутствия рук, то вся процессия замедлилась. Волчицу это тревожило, она то и дело поднимала морду к небу. Небо было окрашено алой полосой рассвета.

— Динь просит нас поторопиться! — сказал Мьельн. Как ее сородич, он куда лучше угадывал значение движений хвоста, ушей и тела.

— Далеко еще? — с трудом вытаскивая ногу из сугроба, спросил Аластор. Мьельн качнул головой.

— Совсем близко!

И через некоторое время раздался радостный возглас Динь:

— Пришли!

Перед путниками открылся темный и высокий вход, проделанный в скале самой природой и отшлифованный временем до гранитной гладкости. Из него пахнуло теплым воздухом, впрочем, после такого путешествия любой воздух казался теплым. Торопясь и подталкивая друг друга, путники вошли. И замерли от изумления.

До самого низа скалы разверзлась огромная пропасть на дне которой царил непроглядный мрак. Пропасть эту окружала широкая винтовая дорога, по которой можно было взобраться на самый верх скалы при достаточном мужестве. В стенах же виднелось множество проемов, словно норы, выгрызенные прямо в камне.

— Доброе утро, — раздался рядом безукоризненно вежливый, но очень холодный голос. — Я Карана, начальница дневной стражи. Какова цель вашего визита?

Навстречу путникам очень легко и изящно шагнула горная львица и глаза ее сверкнули зеленым блеском. Аластор поспешно снял шапку и слегка склонил голову. Остальные последовали его примеру. Все, кроме Зверя.

— Доброе утро, Карана, — ответила Динь, коротко кивнув, — я Динь и мы пришли сюда, чтобы увидеть вашу Королеву по срочному делу.

— Ах, Динь! — воскликнула львица, и в голосе ее появился намек на тепло. — Королева Нордера говорила пропускать вас в любое время. Но, кто ваши спутники?

— Это двое Владык со своей свитой, — сказала Динь.

— Двое? — с недоумением переспросила Карана, — но, я знаю лишь одного волчьего Владыку, и это Рандарек.

— Оставь свое кошачье лицемерие, стражница, — сквозь стиснутые зубы прорычал Зверь, — и делай то, что тебе велят!

— Извольте, сударь, но мы не встречались с вами ранее, — голос львицы стал холоднее, чем горный ветер, и все почувствовали на языке привкус стали, — возможно, я слишком молода, и потому не знаю вас, но в любом случае, я не могу пропустить вас к Королеве без особого ее указания.

— Карана! — Динь вздохнула. — Все в порядке, они со мной. Я не приведу в ваш дом зла.

Кошка немного помолчала. Видно было, что ей хочется еще чем-нибудь досадить волку, но в то же время она не могла огорчать Динь и препятствовать ей. В конце концов, с сухостью, которой волчья целительница явно не заслужила, она сказала:

— Прошу следовать за мной, — и кивнула кому-то за спинами путников. Тут же к Зверю шагнули двое молчаливых белых тигров. Они следовали за ним по пятам всю дорогу, чем невероятно бесили и волка, и, как ни странно, Динь. Целительнице эти конвоиры не нравились тем, что из-за них она не могла предупредить Зверя вести себя вежливее. Не делать же ему замечания при простых котах!

Они поднимались по дороге, вьющейся вдоль стен скалы, на самый верх, где, как догадались путники, проживала Королева и ее придворные. Ходы и в самом деле были норами из которых то и дело выходили барсы, белые и рыжие тигры, горные львы и другие большие кошки. Сначала они проходили по ярусу охотников, это было слышно по обрывкам разговоров, в которых обсуждались методы выслеживания добычи, следы и запахи травоядных и рассказывались разные охотничьи байки. Аластор прислушивался к этим беседам с интересом и улыбался чему-то, жалея, что кошки вряд ли согласятся присоединиться к его охотникам.

Следующим был этаж воинов. Здесь всяческие разговоры смолкали сразу же, как только коты видели идущую процессию — боялись сболтнуть о чем-то важном перед чужаками. Путников долго провожали взглядами, а из одной норы доносился дикий рык. Мьельн предположил, что там была тренировка. Ему были симпатичны эти немногословные воины. Он бы поступал точно так же, увидев незнакомцев.

Они поднялись еще выше, так высоко, что никто, включая Динь, уже не решался посмотреть вниз. Здесь болтовня была легкомысленной, часто слышался смех и мурчание, и Аллайя поняла, что они — среди придворных королевы. Да, коты — опасные и суровые хищники, но даже среди них находились любители безобидно посплетничать под веселый хохот подруг. Путников они рассматривали так же пристально, как и воины, но скорее с любопытством, чем с недоверием.

Карана остановилась перед огромным входом и жестом приказала путникам сделать то же самое. Навстречу ей вышел огромный и, судя по тяжелой поступи, чуть прогнутой спине и широким, с проседью бакам — старый рыжий тигр.

— Путники? К Королеве?

Карана вежливо кивнула. Тигр смерил всех тяжелым проницательным взглядом.

— Иди, милая. Дальше я сам.

Дольше всего он смотрел на Зверя, окруженного конвоем. И, конечно, Зверю это не понравилось. Впрочем, ему здесь ничего не нравилось.

— Динь? Рад видеть вас снова. Ваши друзья — наши друзья.

Он тепло улыбнулся и изящным взмахом длинного хвоста пригласил путников следовать за собой.

Они очутились в огромном зале. Здесь было светлее, чем в остальной части пещеры из-за многих маленьких окошек в скале, через которые пробивался серый свет зимнего утра. Но и холоднее. На каменном возвышении возле дальней стены сидела снежная барса с голубыми, как лед глазами, и что-то тревожно, вполголоса обсуждала с огромным орлом, примостившимся на подставке слева. Аластор заметил, что справа от Королевы есть еще два пустующих места. Одно — словно трон, сделанный человеческими руками, другое — такое же возвышение, как и у самой барсы, но чуть ниже.

Когда они остановились, взгляды орла и барсы обратились к ним.

— Добро пожаловать в наши владения, — сказала Королева. Голос у нее тоже был холодный, но глубокий и приятный. — Динь, что стряслось? Сегодня с рассветом ко мне прилетел Кардар, сказал, что по твоей просьбе! И кто твои спутники?

Все с удивлением посмотрели на целительницу. Никто не мог понять, как она успела отправить к Королеве орла, если все утро была с ними и всю ночь провела на совете.

Динь же смотрела прямо на барсу, было видно, что ей слегка неловко под этими вопрошающими взглядами.

— Нордера, здравствуй. Мне жаль, что пришлось потревожить тебя так рано…

— Не извиняйся, ты не виновата ни в чем, — перебила ее кошка. Кончик ее хвоста чуть подрагивал от нетерпения. — Но твое поведение тревожит меня. Большой совет… — тут она слегка кивнула Аластору, — без предварительного уведомления. Трое Владык здесь.

— Прошу прощения, — откашлялся Мьельн, — но Владык четверо.

— Четверо? — Нордера весьма искусно изобразила изумление. — Но, неужели Рагнар мертв или сложил обязательства? Ты — новый Владыка?

Она посмотрела на Мьельна, слишком старательно не обращая внимания на Зверя. Плечо и губа волка нервно дернулись, но когда он заговорил, тон его был предельно вежлив:

— Нет, четвертый Владыка я, как ты, наверное, запамятовала, — сказал он. — Рагнар лишь мой наместник.

— Обычно наша память так же непогрешима, как и ваша, но тут сложно было не забыть… — кивнула барса. Зверь словно окаменел. И Аллайе внезапно подумалось, что вот они, повелители своих народов, а набросятся друг на друга, как простые кошка с собакой.

— Нордера, — мягко вклинилась в разговор Динь, — у меня и в самом деле очень важные вести. Нам предстоит тяжелая битва.

— Битва? — раздался хриплый и очень тяжелый голос. Гигантский орел повернулся к путникам и поудобнее сложил крылья. — Уж не из-за того ли человека, которого мои дозорные видели возле долины Циринов?

— И которого мои стражницы по твоей просьбе тайно провожали до этой самой долины?

Динь буквально пронзили изумленные взгляды, но она по-прежнему не смотрела ни на кого из своих спутников, только на Кардара и Нордеру.

— Да, речь идет о нем, о Мартине. Единственной надежде нашего мира на спасение.

— Вашего Леса, вы хотели сказать? — невозмутимо поправила ее Нордера. — Сильно же вы отчаялись, если доверились человеку.

— Не все люди одинаковы, — возразила Динь, словно пропустив слова о Лесе мимо ушей. А вот Зверь молчать не стал:

— Этот Лес такой же наш, как и ваш, — сказал он, все еще вежливо, но холоду в его голосе позавидовала бы сама начальница дневной стражи. У путников не то, что появился привкус стали на языке, но возникло ощущение, словно меч им засунули в самую глотку. — Разве рыси и лесные коты не относятся к твоему народу, Нордера?

— Относятся, — слегка шевельнув ухом, согласилась барса, — но, я думаю, что рано или поздно они покинут ваши земли. Возможно, совсем скоро. Так что же за беда приключилась у вас? — повернулась она к Динь, по-видимому снова забыв о присутствии Зверя.

— Лес узнал о том, с какой целью человек отправился в свой путь… — начала Динь. Нордера поднялась со своего места.

— Предатель среди Маленьких Созданий, я полагаю? Что же, им не впервой!

— Он не предатель! — крикнул Ланс, сжав кулаки, — вы не представляете, что ему пришлось пережить!

Нордера даже не посмотрела на юношу.

— И теперь он угрожает уничтожить всех своих жителей, от запада до востока, — закончила Динь, стараясь казаться спокойной. Она очень жалела, что не пришла сюда одна, но увы — по законам просьбы о военной помощи можно было просить только на Большом Совете, а там было обязательно присутствие всех Владык со свитами. — Нам будут нужны твои воины, Нордера, чтобы отвлечь Лес, пока мы будем уводить Маленьких Созданий.

— Когда же все случится? — спросила барса, очень внимательно глядя на волчицу.

— Сегодня ночью, — ответила Динь. — Мы пришли к тебе на рассвете, чтобы у нас было как можно больше времени. Возможно, большинство созданий удастся спасти до наступления темноты, и тогда нам придется лишь недолго прикрывать последних.

— Я должна подумать, — сказала Нордера. — В спешке такие решения принимать нельзя.

Она замолчала и уселась на свое место, полуприкрыв глаза.

— У нас нет времени на раздумья! — прорычал Зверь. — На счету каждая секунда!

Барса молчала. Тогда Зверь глубоко вздохнул и повернулся к орлу.

— Что думаешь ты, Кардар?

Орел ответил, медленно и тихо:

— Волк на земле — что птица в воздухе. Вы наши братья по духу и по праву правления. Мы поможем вам.

— Мне трудно выразить свою благодарность, — сказал Зверь. Впервые, за то время, которое он провел в кошачьих скалах на душе у него стало легко. — Потребуются твои лучшие воины и самые быстрые крылья.

Кардар кивнул головой и, взмахнул крыльями, вылетел в одну из пробоин в скале.

— Что ты решила, Нордера, — спросила Динь у барсы.

— Я не стану помогать вам, — ответила она. — При всем моем уважении, Динь, я не хочу рисковать жизнями своего народа. Конечно, я предупрежу лесных кошек о грозящей им опасности, но терять воинов ради кучки барсуков и белок, — Ланс дернулся, — я не намерена. Прости.

— Почему нельзя было напрямую обратиться к орлам? — прорычал Зверь. — Неужели с самого начала было не ясно, что эти лицемеры не помогут нам, испугавшись замарать свои шкуры!

Из углов залы донеслось сдержанное шипение, и только тут путники заметили, что она полна стражи, прячущейся в тени. Нордера сверкнула глазами:

— Я не позволю бродяге, потерявшему право на трон и уважение своего народа так выражаться в этих стенах!

Мьельн и двое его спутников выступили вперед, чуть оскалив зубы, готовые броситься в битву по первому слову своего повелителя. Аллайя испуганно замерла. Ланс стиснул зубы так, что в наступившей тишине отчетливо послышался их скрип.

— Послушайте, Королева! — подал голос Аластор. Он чувствовал себя неуютно здесь, потому что был охотником, а не дипломатом, и абсолютно не был знаком ни с другими Владыками, кроме Зверя, ни с законами, ни с той стороной своего правления, в которую входили переговоры. — Я не знаю, насколько все плохо, но Динь не собрала бы нас всех, если бы ей не требовалась помощь каждого! — он старался говорить мягко и, когда волчья целительница одобрительно кивнула ему, понял, что у него это получилось.

— Не стоит забывать, человек, из-за кого Лесу вообще потребовалась помощь, — бросила Нордера. — За свои проступки предводителя людей и вовсе нужно исключить из Владык.

Аластор умолк. Грубость кошки поражала его. Зато вперед вышла Динь. Она шла, ступая легко и бесшумно, и хотя это была их Динь, знакомая каждому чуть ли не с детства, они почувствовали в ее поступи неведомую доселе силу и угрозу.

— Нордера! — воскликнула она, остановившись перед самым троном барсы. — До того я просила у тебя о помощи, теперь мое право — требовать ее! Возможно, кошачья память и столь же непогрешима, как волчья, но почему-то вы забыли, что когда речь идет о битве против Тьмы, вы обязаны помочь, а не имеете право. Потому что если ты откажешь нам сейчас, ты станешь соучастницей того, что творится в Лесу. И тогда Твари придут в твои горы и сделают рабами твой народ. Потому что по законам этого мира безразличие приравнено к измене. А измена — Темное дело.

Казалось, что барса, да и вообще — все вокруг стали меньше размером, зато Динь своим звонким величественным голосом наполнила всю залу. Аллайя никогда не видела свою наставницу такой… могущественной. Впрочем, и все остальные были поражены ее властью.

Динь стояла перед троном барсы неподвижно, лишь хвост ее покачивался из стороны в сторону, как метроном. Стояла и смотрела Королеве в глаза.

— Что же, — после долгого молчания, сказала она. — Грац, распорядись.

Тигр, до того проводивший путников в залу, поспешно вышел.

— До того времени, как все будет готово и как вернутся орлы, вы можете отдохнуть, — сухо проговорила барса и отвернулась. Динь кивком пригласила путников проследовать за ней. В полном молчании они шествовали по тропе, пока волчица не завела их в еще одну залу, тоже просторную и светлую, но не такую роскошную. Зато теплую.

— Это комната отдыха, — коротко пояснила она. — Располагайтесь.

— Динь… — начала была Аллайя, но волчица жестом оборвала ее.

— Не сейчас, — и все поняли, что это «не сейчас» относится и к ним.

Комната отдыха явно не была предназначена для гостей-людей. Здесь не было ни столов, ни стульев, ни очага. Поэтому путникам пришлось просто разложить на полу свои плащи и усесться на них. Было непривычно тихо. Ланс все еще не мог забыть оскорбления, которое Нордера нанесла его Трескачу, пусть даже и не желая того. Он то и дело сжимал кулаки и что-то бормотал себе под нос. Аластор замер, сжимая в руках шапку. Он морщил лоб и о чем-то напряженно думал. Аллайя с тревогой смотрела на своих друзей и с опаской — на свою наставницу. Зверь тоже не спускал с Динь взгляда, но в его глазах читалась неприязнь. Динь, казалось, не замечала никого. Она сидела напротив входа и вглядывалась в темноту. Казалось, губы ее шевелятся, отсчитывая секунды.

— Мне интересно, — нарушив молчание, как можно более безразличным тоном спросил Зверь, — какие еще дела ты проворачиваешь за моей спиной и спиной Аластора с кошками и орлами?

— Это не твое дело, Хамфрод, — ровно ответила волчица, даже неповорачивая головы к волчьему вожаку, — это дело мое, кошек и орлов.

— То есть, ты считаешь себя вправе хранить секреты от двух Владык вместе с другими двумя Владыками? Почему ты не слова не сказала мне о том, что отправила кошек следить за Мартином?

— Потому что тебе бы это не понравилось, но это было единственным способом удостовериться, что хотя бы до долины Циринов Мартин добрался без происшествий.

— Почему тогда нельзя было просто дать Мартину в спутники кого-нибудь из нас?

— Потому что он должен пройти этот путь сам, от начала до конца, — заученным тоном, словно повторяя какую-то всем известную истину ответила Динь. — Вы наверняка захотели бы помочь ему, случись что. А кошки беспристрастны. В мире есть много вещей, Хамфрод, которые не в силах удержать даже твоя непогрешимая память. Некоторые законы настолько древние, что их помнят только стихии, вестники Великих. Земля всегда будет благоволить одинокому отважному путнику более чем многим. И это только один из законов. Еще один заставил Нордеру помогать нам. Это и для тебя должно стать уроком, Хамфрод. Власть Владык не безгранична. Если бы ты затеял поход, допустим, против племени Орлов и попросил бы помощи у королевы Кошек, она могла бы согласиться или отказать. Но когда речь идет о битве против общего зла, выбора у нее, в общем-то, и нет. Как не было бы и у тебя.

Динь заметила, как нахмурился волк, и вздохнула.

— Я говорю это не для того, чтобы ты осознал свою беспомощность и постоянно ждал удара по голове откуда-то сверху. А для того, чтобы ты понял, что не вы придумали законы этого мира, а мир показал их вам. Знающий это обретает мудрость.

— Скажи же мне, обретшая мудрость, — пророкотал Зверь, — как ты успела отправить к Нордере орла до рассвета, если постоянно была рядом с нами?

Динь хмыкнула:

— А вот это, друг мой, дело, которое не касается тебя ни с какой из сторон.

— Все готово! — Грац вошел в комнату и наклонил голову, — орлы вернулись и наше войско готово к битве.

— Хорошо, — воскликнула Динь, поднимаясь с места, — Грац, пошли мне трех самых быстрых орлов. Пусть отнесут людей к их селению. Там все готово. Остальные — за мной.

— Мертвы?.. — Мартин повторил это слово холодеющими губами. Меч выпал из его руки и упал на камень так бесшумно и мягко, словно утонул в воде.

— Мертвы, — кивнул Змей. Глаза его ярко светились в темноте. — Как и ты сам. Ведь ты вне времени. Ты не прошел лабиринт.

— Как мне знать, что ты не лжешь? — хрипло крикнул Мартин. Змей усмехнулся:

— Сам подумай, ну зачем мне лгать тебе? Ну, хорошо, каюсь… Я солгал. Но только один раз, когда сказал, что ты храбрый. Хочешь знать правду? Ты трус! Ты трусливее последнего зайца в Лесу! Ты боишься принять свое одиночество, ты боишься взять на себя ту ответственность, которую возложила на тебя Судьба. Тебе вечно нужен кто-то рядом: она, воры, Зверь, мать… В жертву своей трусости ты принес целый мир, который ждал от тебя спасения! Ты слабак. Слабак и непроходимый тупица, неспособный мыслить самостоятельно. Ты недостоин носить этот меч.

Мартин дрожал. Холодный пот стекал по его спине. Словно сквозь туман плыли перед ним воспоминания. Мать защищает его от Тварей, воры бегут с ним от судейского дома, Судьба спасает его от казни и Зверь, беспомощно бьющийся в смертельных объятиях древесных веток хрипло просит за него, за Мартина. И теперь, оказавшись в странном и опасном он не смог найти верного выхода сам. И оказался в ловушке, заманенный туда собственной слабостью и страхом.

Но вместе с тем приходи и другие воспоминания. О его сражении с Тварями, об уроках Аластора, о Большой Охоте на которой он избежал смерти благодаря своему мастерству и смекалке.И пускай воспоминания эти казались куда более далекими чем те, которые Змей стремился вызвать в нем, они все-таки были с Мартином и он никогда не смог бы уже их потерять.

— Теперь ты понял? — насмешливо прошипел Змей. — Ты не выберешься отсюда никогда.

— Выберусь, — холодно возразил Мартин. Его осенила внезапная догадка. — Ты обещал мне исполнение одного желания.

Змей зашипел, извиваясь кольцами на полу:

— Я сделал это из милости! Подумай сам, какой мне теперь толк возиться с таким слабаком, как ты? Ты сгниешь здесь, и даже от твоей души не останется ничего.

Мартин закрыл глаза. Он бы и заткнул уши, но ему нужно было слышать ответ.

— Из милости ты это сделал или нет, но ты обещал мне исполнение одного желания, — повторил он.

— Допуссстим… — прошипел Змей, вздымая кольца своего тела до самого свода пещеры.

— Я хочу выбраться отсюда, — четко произнес Мартин, разделяя слова. — Я хочу отсюда выйти.

— Ну, что же… Хорошо, — Змей лязгнул длинными клыками с таким звуком, с каким человек хлопнул бы в ладоши. — Единственный способ выбраться отсюда — пройти лабиринт. Ты готов сделать это?

Мартин не стал спрашивать, как именно он сможет пройти лабиринт находясь так далеко от него. Он вообще не хотел задавать этому подлому Змею слишком много вопросов. Поэтому он молча кивнул.

— Что же! — воскликнул Змей и снова лязгнул клыками. Казалось, темнота вздрогнула от этого звука. — Будь так!

Змей взметнулся вверх, глаза его неотрывно смотрели на Мартина, тогда как тело складывалось и извивалось в причудливых узорах. Кольца укладывались вокруг Мартин, становясь все уже и уже, но выше и выше. Продолжалось это до тех пор, пока Мартину не показалось, что уже и сами стены пещеры движутся. Озеро — последний источник света — исчезло, и над юношей сгустился такой мрак, что стало абсолютно неважно, открыты его глаза или нет. С изумлением Мартин поймал себя на мысли, что общество Змея не казалось ему таким уж и скверным, особенно теперь, когда он остался в темноте один.

И странно, как только он подумал об этом, то сразу услышал множество голосов в своей голове. Голоса были мужские, женские и детские, невероятно высокие голоса птиц и низкие хриплые рыки хищников. Они смеялись, плакали, кричали и шептали, просили о помощи и давали советы, но ни один из них Мартин не слышал достаточно ясно, чтобы разобрать хоть слово, как бы он не напрягал слух. И все это пугало его, мешало, сбивало с толку.

— Подождите! — взмолился он, наконец, тщетно пытаясь заткнуть уши. — Давайте по одному! Я не понимаю вас!

Однако голоса, невзирая на его просьбу, загалдели пуще прежнего. Они не были чем-то извне, все происходило в голове юноши. Осознав это, он почувствовал такой ужас, что колени его ослабли и он, рухнув на землю, принялся беспомощно шарить по ней пальцами, словно надеясь зацепиться за что-то, что смогло бы помочь ему.

«Я сошел с ума, — решил Мартин, хотя ему очень тяжело было что-то решать, когда голоса на все лады твердили каждый свое и ни один нельзя было различить среди других. — Я просто сошел с ума в этой темноте».

— Я сошел с ума! — крикнул он вслух и крик его заглох, словно укутанный в густую вату. Однако от звука своего голоса, даже такого жалкого и слабого ему стало легче.

— Решено, — снова вслух произнес он. — Буду говорить. Итак, что же нужно сделать? Нужно найти выход.

Мартин с трудом поднялся и сделал несколько шагов. Но идти дальше во весь рост казалось нереальным — настолько была черной темнота, что он не осознавал, зачем и куда идет. Тогда он решил опуститься на четвереньки и нашаривать дорогу руками. Сделав это, он тут же ощутил под ладонью какую-то холодную полосу и, попытавшись поднять ее, вскрикнул от боли. Это был его меч, который он по ошибке взял за лезвие. Меч не светился.

Не смотря на то, что Мартин поранился, находке он был рад. Бережно он нащупал рукоять и сжал ее в липкой от крови ладони. Слабость ужаса все еще не отпускала его, но боль отрезвляла и голоса в голове как будто стали тише.

— Нужно найти выход! — стараясь окончательно заглушить их, крикнул Мартин и пополз вперед, продвигая меч перед собой. Вскоре тот во что-то уперся. Мартин пошарил свободной рукой. Это была стена. Он повернулся и пополз в другую сторону, потом еще и еще. Бесполезно. Кругом были одни стены. До каких-то ползти было дольше, до каких-то ближе и все-таки каждая его попытка выбраться заканчивалась тупиком. Голоса по разному реагировали на его неудачи: некоторые насмехались, некоторые плакали от безысходности, некоторые ругали его. Мартин старался не обращать внимания на них, он в тысячный раз полз и полз, меняя направления, выпрямляясь в полный рост и шаря по стене руками, надеясь найти что-то, какое-то отверстие, которое вывело бы его хотя бы из этого коридора. Несколько раз ему это удавалось. Словно уж, в полной темноте, покрываясь холодным потом от мысли о том, что он может застрять в этих лазах навсегда, он проползал сквозь них, но и по другую сторону все начиналось сначала — мрак, стены, тупики. Но он полз и полз вперед, сопровождаемый насмешками, угрозами и плачем голосов, до тех пор, пока не перестал понимать, зачем он это делает. Тогда Мартин остановился и сел возле одной из стен, прислонившись к ней спиной.

— Надо подумать, — сказал он, и голоса отозвались на тысячи ладов. Думать в таком шуме было решительно невозможно. Мартин стиснул пальцами виски, до боли в голове пытаясь сосредоточиться на чем-то одном, но ему никак не удавалось сделать этого. Он зажмурился, и тут же ему показалось, что стены, пол и сама темнота задвигались и закружились. Тогда он открыл глаза. Морок спал.

— Когда… — начал он и тут же потерял свою мысль. В надежде поймать ее снова, он стал повторять это слово до тех пор, пока не понял всю бессмысленность своего занятия. Он уже не думал, что сошел с ума, он уже вообще ни о чем не мог думать. Все решали голоса, не умолкающие ни на секунду.

— Когда, — снова начал он, на этот раз полный решимости закончить фразу, но это было тяжело, очень тяжело, словно продираться сквозь что-то вязкое и липкое, мягко сдавливающее в смертельных объятиях. — Когда я только зашел в лабиринт, голосов не было. Змей говорил что-то… Стоп! Что вообще происходило?

Он начал вспоминать, а это было еще сложнее, чем рассуждать здесь и сейчас. Прошло немало минут, а может быть — и веков, прежде чем Мартину удалось найти в памяти обрывки его разговоров со Змеем. Он называл его трусом и слабаком. Человеком, не способным принять собственное одиночество…

— Одиночество! — воскликнул Мартин, и голоса зашипели на все лады, до боли напоминая шипение Змея. — Конечно! Как только я вошел в лабиринт, я сразу испугался, что остался один! Испугался до такой степени, что подумал о том, что лучше бы я остался со Змеем. И тут же появились они, это голоса.

Боясь потерять эту свою догадку во множественном шепоте, Мартин вскочил на ноги и вскрикнул:

— Убирайтесь прочь! Я хочу остаться один! Слышите меня! Один!

Тишина наступила так резко, что Мартину показалось, словно он оглох. И хоть темнота никуда не ушла, но как только юноша получил возможность самостоятельно мыслить и помнить о цели своего пути, ему намного легче.

«Теперь, — решил он, наслаждаясь тем, что снова может просто думать и не вынужден проговаривать все свои мысли вслух, — я пойду вдоль стены, и куда-нибудь меня это приведет».

Держа меч перед собой, Мартин осторожно зашагал, нащупывая стену ладонью. Он был готов встретить любую опасность, но похоже, единственной опасностью этого лабиринта была его бесконечность.

«Я должен найти выход, — подумал Мартин. — Но что, если Змей обманул меня, и выхода нет вовсе?»

========== Глава IV ==========

— Мы оставим вас здесь, дальше лес слишком густой, чтобы мы могли там приземлиться, — сказал один из орлов, снижаясь над поляной и бережно опуская своего волка на землю. Этим волком была Динь и она с благодарностью кивнула птице.

— Спасибо тебе, друг. Этого достаточно. Вы очень помогли нам.

По бокам от нее приземлились еще два орла, выпустив из когтей Зверя и Мьельна. Мьельн немедленно отряхнулся и громко, с восторгом поблагодарил птицу. Зверь же ограничился легким кивком и быстро зашагал вперед. Вид его был мрачен.

— Что-нибудь еще, Динь? — спросил орел, который принес ее. Волчица кивнула головой.

— Да. Летите на запад, юг и север. Всех Маленьких созданий, которых вы встретите там, везите сюда или ведите тех, кого не сможете привезти на себе.

— Будет сделано, — пообещал орел и взмыл в воздух. Двое его спутников последовали его примеру. На ясном голубом небе три огромных черных силуэта разлетелись в разные стороны. Динь проводила их взглядом и легко порысила вслед за Зверем и Мьельном по хрустящей от первого морозца листве.

— Что-то не так, повелитель? — спросил Мьельн, нагоняя Зверя. Тот вздохнул и ответил, не поворачивая головы:

— Сколько мы не были здесь, друг мой? Я беспокоюсь о том, что стая примет меня… недружелюбно.

— Но… — попытался возразить Мьельн, однако был прерван.

— Сам посуди. Всю жизнь Лес втолковывал моим волкам, что я предатель, и что я приношу одни несчастья. И вот, я появляюсь в стае впервые за полтысячелетия и объявляю, что мы должны начать войну! Они могут подумать, что Лес прав, и мне будет очень нелегко убедить их в обратном.

— Но, повелитель! — не сдавался Мьельн. — Все ведь помнят!

— Память простых волков несколько отличается от памяти правителя и приближенных к нему, — сказал Зверь, — иначе волкам не нужны были бы вожаки, каждый из них сам мог бы им стать.

— А как же Рандарек? — спросил Мьельн. — Я уверен, если ты поговоришь с ним, он поймет.

— Я и иду говорить с ним, — коротко ответил Зверь. — Но в его понимание верю слабо.

— Это не удивительно, — фыркнула нагнавшая их Динь. — Ты, похоже, вообще не веришь в то, что в этом мире кто-то кроме тебя может понимать. Жизнь вдали от стаи ослабила тебя, Хамфрод. Ты с легкостью научился быть сильнее слабых, теперь же настало время стать сильнее тех, кто равен тебе. Для этого, конечно же, придется научиться их слушать, а это всегда было твоей слабой стороной. Если ты с Рандареком будешь вести себя вежливее, чем с Нордерой, вполне возможно, что он подумает над всем, что ты ему скажешь.

— Нордера первая начала принижать меня при своем и моем, — Зверь кивнул на Мьельна, — народе.

— А ты и повелся, как столетний волчонок, — проворчала Динь. — Разве ты забыл, что доблесть волка в его терпении, а доблесть кота — в его остром языке?

— Я ничего не забываю, — пророкотал Зверь. — Ничего. Но есть оскорбления на которые отвечают войной!

— Дикарь, — Динь покачала головой. — Соберись с духом, Хамфрод, ибо мы ступили на земли твоего народа.

Зверь умолк и, показалось, даже съежился, но заметила это только Динь, ибо ступал он твердо и высоко держал голову. Волки, видевшие его, оставляли свои занятия и долго смотрели ему вслед. Старики приветственно кивали, но те, кто были помоложе и совсем маленькие волчата, едва разменявшие полсотни лет, смотрели недружелюбно. Никто из них не видел этого волка в стае, а одиночек здесь не было никогда. И так, как упоминать о Хамфроде старались как можно реже, для многих он и вовсе был сказкой, причем отнюдь не доброй. Никто не осмеливался сказать о том, что он предатель вслух, но это явственно читалось во взглядах.

В полнейшем молчании они дошли до сердца волчьих земель — двух огромных деревьев, переплетшихся стволами наподобии арки. По обе их стороны стояли два волка, лишь чуть уступающих Зверю в размерах.

— Цель вашего визита? — спросил стражник, старательно отводя глаза.

— Я пришел говорить с Рандареком, — громко ответил Зверь.

— Приветствую тебя, — услышал он хриплый голос и из арки, тяжело ступая, вышел старый волк. Его морда серебрилась проседью, уши во многих местах были ободраны и не хватало одного клыка, однако величием он ничуть не уступал Зверю, а в янтарных глазах горела точно такая же свирепая ярость. — У тебя должна быть веская причина ступить на наши земли, особенно, если ты еще помнишь, чем это грозит нашему народу.

Зверь кивнул.

— Я помню. И я бы хотел поговорить с тобой наедине.

— Тогда, следуй за мной.

Зверь вошел в арку следом за Рандареком, и его взору открылась темная пещера с сухими и ровными стенам, уходящая под землю. Он помнил это место — дом всех вожаков, хотя и жил там совсем недолго и очень давно.

— Что случилось, брат мой? — спросил Рандарек, усаживаясь напротив него. И от этого обращения тревога Зверя чуть поутихла.

— Это долгая история, Рандарек, а у нас мало времени. Поэтому буду краток. В наш Лес Судьбой был отправлен человек, который, по ее мнению, может избавить нас от власти Тварей.

— Маленькие создания говорили мне о человеке, но я не знал, зачем он здесь. Это, несомненно, добрые вести.

— Да, — согласился Зверь. — Мы отправили его к Древу, ибо только пронзив Древо мечом можно снять проклятие. Но вчера Лес узнал об этом. И теперь он грозит смертью всем маленьким созданиям, если мы не вернем человека и не выдадим ему.

Рандарек напрягся. Он не сводил со Зверя внимательного взгляда.

— Мы уже попросили помощи у орлов и котов, — сказал Зверь, умолчав о своем поведении при визите к Нордере. — И нам теперь нужна только твоя помощь.

— Каков твой план? — спросил Рандарек.

— Вывести всех, кого сможем до захода солнца, и прикрыть оставшихся после нашими объединенными силами. Оставить Лес пустым. Наш народ и маленькие создания смогут найти убежище в горах, до тех пор, пока человеку не удастся сразить Тьму.

Рандарек молча поднялся и подошел к арке. За ней он видел свой народ.

Волки не могли покидать свои земли по ночам, ибо Лес всячески преследовал любые старые традиции, заведенные до его правления. Кроме того, он стремился ослабить прежних властителей. И это удавалось ему. Днем волки хуже видели, не могли скрываться в тенях, преследуя добычу. Стая начала голодать и особенно это отразилось на волчатах. Новое поколение росло хлипким и неуклюжим. Кроме того, их боялись отпускать далеко от волчьих земель. Молодняк не знал своих владений полностью, и власть волков на окраинах Леса ослабла. Они оказались зажаты на своем крошечном пятачке. Их добыча, понявшая плачевное положение хищников наоборот ушла глубже в чащу, и охотится становилось все сложнее.

Но все-таки, за пятьсот лет правления в таких ужасных условиях Рандарек достиг многого. Потихоньку расширялись границы их владений. Лес перестал устраивать показательные бойни, и количество жертв, умирающих в мучениях от его жестоких ветвей резко сократилось. Кроме того, иногда Лес сам сгонял им добычу, или швырял в стаю полудохлого оленя и с особенным наслаждением наблюдал, как голодающие волки впиваются зубами в еще живую плоть. Особенно он берег тех, кто был готов мучить по его приказу. Рандарек понимал, что Лес прикармливает их, как собак, да еще и пытается сделать своими палачами, но это была пища, а вечно голодные волчата требовали еды. Сам он в истязаниях участия не принимал, но и препятствовать этому не мог. Молодые волки в лучшем случае отворачивались от него, в худшем — с ненавистью скалили зубы. А старики слабели.

Рандарек думал, что он смог сохранить стаю. Вот она вся перед ним. Кто-то возится и играет с пожелтевшей костью, где-то слышно призывное поскуливание волчиц, потерявших своих детей среди веток, молодые воины сражаются друг с другом, пробуя силы… Но смог ли он сохранить Стаю? Ту самую, что чтила традиции и следовала им неизменно, готовая встать грудью на защиту всего разумного и живого, что есть в ее владениях.

— Хамфрод… — сказал Рандарек, оборачиваясь к подошедшему к нему волку. — Они в безопасности теперь. Пусть и хрупкой, но все-таки, они почти живут. И… — мягко произнес он, — вряд ли они захотят расстаться с этим. Слишком многое изменилось, пока тебя не было с нами. Попробуй позвать их. Но, что они пойдут за тобой, я не обещаю, — он внимательно посмотрел на Зверя, и Зверь прочел в этом взгляде многое из того, о чем Рандарек думал, прежде чем ответить ему. Кроме того, о многом он знал от Трескача.

— Что же, — просто сказал он. — Я постараюсь.

Бок о бок они вышли из арки. Рандерек завыл, коротко и низко. Медленно, и, казалось бы, неохотно волки стали подтягиваться к логову вожаков. Многие из них уже слышали о возвращении Хамфрода, и явно не ждали от этого ничего хорошего.

— Разве это все? — спросил Хамфрод у Рандарека, когда он окончил вой.

— Нет… Остальные может не слышали… — пряча взгляд, ответил тот.

— Не слышали? — крикнул Хамфрод в толпу. — Тогда моя очередь.

И он завыл. Долгим, протяжным был этот вой, леденящий кровь, и нелепо было слышать его не в пылу битвы, не в разгар охоты, а так просто, среди белого дня. У каждого волка в стае на мгновение поднялась дыбом шерсть и, смущенные своим страхом, они принимались торопливо приглаживать ее языками или спешили спрятаться за спины своих братьев.

А Хамфрод выл и выл, до тех пор, пока поляна перед логовом не стала полна волков. Несмотря на свой страх, никто не мог противиться этому зову. И когда он закончил, Рандарек кивнул, показывая, что на этот раз собрались все.

— Отлично, — чуть хрипло сказал Зверь. — Волки! Кто-то знает обо мне, кто-то нет, но и те, кто знают, не слышали и половины правды, а многие из них не слышали ее вовсе. Я — Хамфрод!

— Предатель, — зашептались задние ряды, и Зверь услышал их.

— Да, Предатель. Именно так меня называет Лес, и это последнее слово, которое сохранилось из нашего прежнего языка. Я сейчас говорю с вами на Тените, языке Тьмы, навязанном Лесом. Потому что заговори я с вами на нашем языке, вы не поняли бы ни слова, хотя и восхитились бы его звучностью и легкостью произношения. Впрочем, и на Тените можно принести добрые вести. Знайте же, что в Лес ступил человек, прошел его насквозь и уже на полпути к своей и нашей общей цели — нашему освобождению.

Хамфрод не ожидал большого восторга, но он и представить себе не мог, что столкнется с безразличием, презрением, и даже ужасом. Волки шептались друг с другом, и то, что смог уловить Зверь из их разговоров говорило о том, что освобождению они не рады и больше беспокоятся, как бы не прогневать Лес.

— Чего же вы шепчетесь, как гиены? — воскликнул наконец Хамфрод, — разве вас не учили говорить с вожаком прямо и открыто, как со своим отцом?

Волки замолчали и уставились на Зверя. Говорить с ним явно никто не хотел, видимо боясь уже одним этим навлечь гнев Леса.

— Что же, — сказал Хамфрод. — Если вам нечего сказать, тогда слушайте, ибо у нас мало времени. К сожалению, случилось так, что Лес узнал о походе человека.

Стая безмолвствовала.

— И теперь он угрожает убить и всех вас, и маленьких созданий, которых мы должны защищать. Мы хотим увести из Леса и вас, и их. Но нам нужна будет помощь ваших лучших воинах. В этой стае же еще остались воины? — крикнул Зверь и обвел волков взглядом.

Те молчали.

— Вы что, разучились говорить даже на Тените? — спросил Хамфрод.

В стае началось какое-то шевеление, кто-то пробивался сквозь ряды. Наконец, вперед вышел молодой волк. Шерсть его лоснилась на солнце, и Рандарек глубоко вздохнул. Это был один из самых верных прислужников Леса.

— Рандарек! — крикнул он. — Кто это такой, и почему он говорит с нами как вожак?

— Это Хамфрод. Сын вашего погибшего вожака, — ответил Рандарек, — и ваш правитель.

— Кто же тогда ты? И почему мы подчинялись тебе? — молодой волк презрительно усмехнулся и поднял взгляд на Хамфрода. — Ты хотел вопросов, Предатель? Ты их получишь! Где ты был столько лет? Почему ты считаешь, что вправе повелевать нами? Почему мы должны считать Лес нашим врагом? И, наконец, может, ты расскажешь нам, откуда у тебя появилось это имя?

Впервые, со дня смерти своего учителя, Хамфрод был так беспомощен. И впервые испытал такой гнев. На секунду ему показалось, что его разорвет на части — такие противоречивые чувства буйствовали в его душе. Но он смог овладеть собой, и когда заговорил, голос его был холоден и спокоен.

— Возможно, в твоих укорах есть смысл, юнец, — сказал Хамфрод, глядя в глаза выступившему волку. — И пришло время рассказать правду, хоть ты и не достоин ее просто потому что не сможешь понять. Однако я надеюсь, что еще не все в моей стае стали прихвостнями Тьмы, и кто-то сохранил каплю благородства.

Рандарек — мой наместник. Он правил вами долго и делал это хорошо, ибо вы не выглядите истощенными, слабыми и измученными. Я же не мог вернуться потому что в таком случае всех вас настигла бы смерть от руки Леса — такую цену мне пришлось бы заплатить за власть. Что же касается другого твоего вопроса, то здесь я бессилен объяснить вам что-либо. Если вы пали до того, — голос его возвысился, — что забыли о слове «свобода» и наивысшей милостью считаете право ползать по своим землям и трястись в своих норах, пока здесь хозяйничает Тьма. Что глаза наших волков слезятся и ослепли от дневного света, при котором теперь приходится вести охоту. Хотя, к чему охотиться? Можно же жрать падаль с руки своего врага! Так ты считаешь? — с хриплым рыком выкрикнул Хамфрод, глядя на волка, который растерял большую часть своей дерзости и теперь с трудом удерживал себя на месте. — Так считаете вы все?

— Не смей говорить так с моим сыном! — крикнула матерая серая волчица, одним прыжком оказываясь перед Зверем. Губы ее приподнялись, обнажая крепкие желтые клыки, глаза горели яростным огнем, но Хамфрод не удостоил ее даже взгляда. Смутные догадки зашевелились в его голове.

— Назови свое имя, волчонок! — пророкотал он, обращаясь к юнцу.

— Арлан, — угрюмо отвечал тот. — Меня зовут Арлан.

Зверь повернулся к Рандареку, словно задавая тому немой вопрос. Старый наместник опустил исполосованную шрамами морду.

— Твой сын? Это твой сын и твоя волчица, Рандарек?

— Ты и сам все понял, — тихо проговорил он.

— Что же, — Хамфрод отвернулся от своего регента и пошел на волчицу. Он шел прямо на нее, высоко подняв голову и обнажив беззащитное горло. Волчица стояла до последнего, но потом, не выдержав, отпрыгнула в сторону. Хамфрод легко, как пушинку, подцепил за загривок юнца, спрятавшегося за ее спиной, поднял его вверх и швырнул об землю. Раздался сдавленный скулеж и, когда искры улеглись перед глазами сына Рандарека, он увидел оскаленную морду Зверя перед собой.

— Ты будешь делать то, что скажу тебе я, — медленно произнес Хамфрод. — И, более того, ты станешь делать то, что тебе будет говорить отец. А ты! — он повернулся к волчице, — если не смогла воспитать своего щенка лаской, будь готова к тому, что его будут воспитывать силой. — И, не обращая более внимания ни на поверженного волка, ни на его мать, он вернулся к Рандареку и посмотрел на стаю.

— Вы напуганы, но это не служит оправданием вам. Я спрашиваю вас: вы пойдете в бой?

Вперед выступили самые старшие волки — их усы блестели серебром, а шерсть была почти белой.

— Мы с тобой, правитель.

Зверь улыбнулся им и они встали по его правую лапу.

— Что же остальные? Неужели готовы заклеймить позором всю нашу стаю, отсиживаясь в норах, пока старики будут сражаться? — спросил он.

Мало-помалу, тоненьким ручейком, постепенно превратившимся в бурную серую реку, волки пошли к Хамфроду, и когда река вновь иссякла, почти вся стая собралась возле него. Лишь с десяток волков остались на своих местах и смотрели недружелюбно. Среди них Зверь заметил и, взъерошенного после падения, сына Рандарека. Но не увидел его матери.

— Что же вы? — спросил Хамфрод. — Кого после этого боя назовут предателями?

Еще пару минут над поляной царила тишина. А потом оставшиеся шагнули к своей стае.

И, убедившись, что никто не слышит его, Хамфрод вздохнул, глубоко и радостно.

— Но… — тихо сказал Рандарек, склонив голову к уху Зверя, — как мы сможем спасти всех? Они не успеют придти к нам, ведь чтобы пересечь весь Лес от Города до гор уходит полтора дня волчьего галопа, а от Долины циринов до Южной пустоши — шесть.

Хамфроду показалось, что сердце его остановилось, и ему потребовались все силы, чтобы не показать стае, в которой он только что вернул власть, своего страха. Ему казалось, что свет померк, и он боролся с этой тьмой до тех пор, пока кто-то из волков удивленно не выкрикнул:

— Смотрите!

Тогда Зверь повернулся на звук.

Со всех сторон летели орлы. Они приземлялись на могучие ветви деревьев и спускали со своих спин Маленьких Созданий. Барсуки и лисы, белки и зайцы, ежи и горностаи… Из леса выходили кабаны, косули и огромные рогатые лоси, едва ли уступавшие в размерах волчьему одногодку.

Летели птицы: щеглы, кедровки, галки. Воздух наполнился шумом и щебетом, рычанием, лаем, свистом, стрекотом. Совсем мертвый зимний лес ожил в одно мгновение. Словно и не было кровавых столетий.

К самым лапам Хамрода подошла пара белок. Без страха, подняв свою мордочку, одна из них сказала:

— Во сне нам велели идти сюда, и мы не могли противиться зову. Мы поднялись и пошли, и шагали так быстро, словно нас несло ветром. А потом мы встретили орлов, и они принесли нас сюда. Скажи, правитель, что нас ждет?

Хамфрод с доброй улыбкой склонился к ней.

— Ранее, я бы не мог дать вам точного ответа. Но теперь скажу. Спасение.

И он шагнул в свою стаю, и зазвучали слова приказов, и все засуетились, затолкались, замирая, впрочем, когда мимо них проходил кто-нибудь из волков, и долго провожая его восхищенными взглядами.

========== Глава V ==========

В поселке царило сдержанное волнение, которого еще ни разу не видела Аллайя. Разговоры, внезапно, стали серьезными и велись низкими басистыми голосами, смех утих. Женщины, выходя из своих домов, прятали за спины любопытных детей и украдкой утирали слезы. Все говорило о том, что люди готовятся к битве.

Откуда-то появились вычищенные до блеска кольчуги, и воины торопливо помогали друг другу надевать их. Бряцало оружие, солнечный свет отражался на отточенных лезвиях топоров. Суровые лица бойцов одно за другим скрывались за забралами шлемов.

Динь, покинувшая Зверя перед волчьими землями и вернувшаяся на своем орле, теперь сидела рядом с Аллайей и была необыкновенно тиха. Слезящимися от зимнего солнца глазами, она смотрела на воинов. Девушке казалось, что на душе старой целительницы лежит такая же тяжесть, как и на ее собственной.

— Это все ужасно, — сказала наконец Аллайя, не в силах молчать дальше. Ей сейчас как никогда требовалась чья-то помощь, чье-то доброе слово, способное развеять мрак. — Но другого выхода у нас нет?

Это прозвучало полувопросом-полуутверждением, и Динь медленно кивнула.

— Они должны сделать это, — сказала она голосом, осипшим от долгого молчания. — Иначе Мартину некого будет спасать.

Они снова умолкли. И молчали до тех пор, пока к ним не подошел Аластор. В своих доспехах он казался настоящим воином, суровым и опытным, но когда он заговорил, в голосе его слышалось смущение.

— Ну, это, Динь… — сказал он, словно ему сложно было подбирать слова. — Все готово.

— Хорошо, — сказала целительница, поднимаясь со своего места. — Эй, что это там?!

— Я сказал, что буду сражаться! — донесся до них крик, — дайте мне доспехи и оружие! Аластор, скажи им!

К ним подлетел взъерошенный Ланс. В руках он держал кольчугу, явно выхваченную наспех.

— Аластор, юнцам не место в схватке, — спокойно заметил один из мужчин.

Старый охотник закашлялся и посмотрел на целительниц, словно ища поддержки у них. Но Аллайя и сама не знала, что сказать, а потому все взгляды обратились к Динь. Та молча смотрела в глаза Лансу.

— Я должен, понимаешь? Я хочу отомстить за Трескача… и, в конце концов, каким я буду тогда мужчиной?

— Он прав, — холодно заметила Динь, переводя взгляд на Аластора. — Он имеет право находиться в битве.

— Он только будет мешать…- Аластор растерянно развел руками, — я не могу следить за ним, и никто не сможет.

— Аллайя присмотрит, — все так же холодно ответила Динь, не глядя на свою ученицу. — Ланс, на войне всегда много раненных и поэтому мы, целители, отправляемся с вами. Береги мою ученицу и слушай ее во всем. Тебе придется работать много и тяжело, ибо мы вдвоем не сможем выносить раненных с поля битвы.

— Но… я и сам хотел сражаться… — слабо попытался возразить Ланс, зная, впрочем, что Динь невозможно переубедить.

Волчица кивнула.

— Ты будешь сражаться за жизни своих товарищей. Ты будешь сражаться, чтобы они смогли вернуться домой. Понял меня?

Ланс кивнул и принялся растерянно вертеть в руках кольчугу. Аластор подошел к нему.

— Я и не заметил, как ты вырос, — сказал он, помогая юноше продеть руки в рукава. — Может, Динь и права. Ты уже давно не просто поселковый мальчишка. Вот, у тебя даже свой цирин есть… — Аластор замолчал, помогая Лансу приладить доспехи. Потом он вручил ему небольшой ладный топорик.

— Сражайся с честью, — осевшим голосом сказал он и повернулся, чтобы уйти. Но потом, не выдержав, вернулся, облапил Ланса могучими ручищами и исчез в толпе воинов. Вскоре оттуда послышался его зычный бас, отдающий приказы. Волнуясь, Ланс занял место рядом с Аллайей. Ему, и еще нескольким юношам предстояло помогать целителям уносить раненных с поля битвы.

— Орлы! Садитесь на орлов! — кричал Аластор, размахивая руками, привлекая огромных птиц, парящих в небе. — Держимся по трое — на каждого человека по два волка. Волки убивают Тварей, люди рубят деревья.

— Садитесь же, — раздался рядом с ними звучный баритон. — Можете вдвоем. Вы совсем еще птенцы, и я унесу вас.

Ланс поднял голову. Перед ним сидел огромный орел и добродушно улыбался. Слегка робея, он помог Аллайе подняться на спину птицы, а потом вскарабкался сам. И огромные крылья подняли их в воздух.

— А как же Динь? — перекрикивая свист ветра, спросила Аллайя, вцепившись в перья орла.

— О ней не беспокойся, — крикнул тот, — она догонит нас!

И в самом деле, скоро Аллайя увидела Динь на спине огромного орла и та заметила ее, и улыбнулась ей.

Никогда прежде, да и после Ланс не испытывал ничего подобного. Они поднялись очень высоко, возможно — гораздо выше, чем требовалось, но орлы никогда не знают в этом меры. Домики внизу, с плачущими женщинами и притихшими ребятишками сначала казались совсем маленькими, а потом и вовсе превратились в темные точки. Ледяной ветер хлестал всадников по щекам, и прямо над ними плыли огромные темные тучи. Каждый раз, когда орел закладывал вираж, чтобы облететь ее, или своего сородича, сладко замирало сердце, и небо вперед казалось чистым бескрайним морем. И в этом море тяжело было думать об ужасах предстоящей войны, о которых, Ланс, к тому же имел весьма смутные представления. Казалось, что вся жизнь будет бесконечным полетом.

Но воздух теплел, и лес внизу медленно переставал казаться сплошным темным пятном, приобретая все более четкие очертания. Орлы сомкнули ряды, едва не касаясь друг друга крыльями. Они снижались. Ланс теперь мог различить и маленькие фигурки животных, строем покидавших лес под присмотром волков и (сердце его екнуло) — огромных котов: тигров, барсов и пум. Сначала он видел только величественных лосей и грациозных оленей, но чем ниже они спускались, тем больше он замечал маленьких лесных зверьков, некоторых из которых видел в первый раз. Замерев, наблюдал он за белками, резво скачущими по ветвям. Каждая из них была похожа и в то же время не похожа на его милого Трескача.

С мягким толчком орлы приземлялись, воины спешивались и, поправив забрало, или перехватив поудобнее топор, исчезали в лесу. Там их встречали волки, которыми руководил Зверь. Лишь за пару часов он стал величавее и могущественнее, чем когда-либо и при взгляде на него ни у кого не оставалось сомнений в том, что перед ними — волчий Владыка. Он и Мьельн назначали людям напарников из своего народа. Тут же ходили и коты — их обязанностью было своей тяжестью ломать древесные ветки и следить за отходом лесных жителей, не спускаясь при этом на землю, ибо они не были властелинами здесь и Твари могли убивать их.

Орлы же должны были поддерживать отряды с воздуха, совершая стремительные влеты, чтобы выхватывать оказавшихся в опасности котов или уносить в своих лапах раненных, не способных к сражению людей. Кроме того, большая их часть улетела вглубь леса, чтобы помочь побыстрее добраться тем Маленьким Созданиям, которые шли из самых глубоких его уголков.

— Я рассчитываю, — подходя к Зверю, сказал Аластор, — что большую часть мы успеем вывести до наступления темноты.

Зверь бросил тревожный взгляд на небо. Вслед за орлами с гор пришли тучи, и сквозь них почти не видно было солнца, но и без этого, доверяя своим инстинктам, волк понимал, что до вечера оставалась всего лишь пара-тройка часов.

— Я, напротив, боюсь, — медленно произнес он, — как бы нам не пришлось задержаться здесь до следующего утра.

На лице Аластора отразился испуг, но он молча кивнул Зверю и зашагал к своим воинам.

— Поторапливайтесь! — крикнул он. — Давайте, ребят!

— Я и не думала, что в Лесу так много зверей, — сказала Аллайя, оборачиваясь к Динь. Тревога в ее глазах на время отступила, уступая место детскому восторгу. — Они такие милые!

Они стояли возле самого выхода из Леса, и мимо них шли и шли Маленькие Создания. Многие из них недоверчиво косились на людей, шепча что-то на ухо сородичам, многие просто проходили молча, опустив взгляд, но лишь двое белок, тех самых, которые говорили со Зверем, обратились напрямую к Лансу.

— Здравствуй, — сказала одна из них. Голос у него был чуть ниже, чем у Трескача, и Ланс понял, что это — самец. — Ты ведь Ланс, верно?

— Верно, — кивнул юноша, удивленный тем, что кто-то знает его по имени.

— Нам знаком твой запах, — пояснил зверек, — наш сын, навещая нас, приносил его в наш дом. И он много говорил о тебе, о твоей смелости и доброте…

Ланс почувствовал, как запылали его щеки.

— Он говорил еще, что ему очень повезло дружить с таким человеком, — продолжил белка.

— Но… — попытался возразить Ланс, но был прерван.

— Я знаю, он погиб. Но он умер как герой, — зверек посмотрел на Ланса так сурово, словно думая, что юноша начнет спорить с ним. — И он никогда бы не ошибся в своих друзьях.

— Спасибо, — пролепетал Ланс, совсем смутившись. Белки, кивнув ему, проследовали дальше, к скалам. Ланс же стоял, опустив голову и глубоко задумавшись о чем-то.

— Темнеет, — раздался встревоженный возглас молодого волка.

— Это лишь тучи… — прошептала Аллайя, прижимая руки к груди. Как бы ей хотелось, чтобы это и в самом деле было так. Но это были не тучи. Солнце зашло за горизонт, и на Лес опустился неприветливый зимний вечер. Люди засуетились, зажигая факелы. Коты, орлы и волки не нуждались в свете. И их острое зрение первым уловило шевеление деревьев.

Лес пробуждался. Ланс ни разу не видел его живым, Аллайя же видела, но лишь мельком, когда забирала умирающего Трескача возле опушки. И теперь они замерли от ужаса. Замерли и все люди, невольно подняв головы.

Воздух наполнился скрипом деревьев. Их ветви потянулись к небу, словно они разминали затекшие после дневного сна конечности. Затем стволы их стали накреняться, словно огромные великаны согнулись в поясе, чтобы рассмотреть что-то очень мелкое на земле. Та резвость, с которой они проделали это, подсказала Аластору, что деревья обо сем были предупреждены. Возможно, кто-то прошлой ночью рассказал им о планах людей, но скорее всего, они днем не засыпают, как казалось раньше, а наблюдают за всем и делают выводы.

— Что происходит здессь? — раздался насмешливый шипящий голос и звери замерли, словно под гипнотическим взглядом удава, не в силах даже бежать. — Что делает этот волк, среди своего народа? Что делают люди на моих землях?

Зверь чувствовал на себе пристальный взгляд всех деревьев, хоть и не мог бы сказать определенно, чем они смотрят. И следующий вопрос, заданный Лесом, был обращен к нему и только к нему:

— Ты привел мне на погибель все четыре народа, Хамфрод? Хочешь заслужить прощение?.. Или вернуть власть?

Подлость и лживость последних слов хлестнула волка как кнутом. Оскалившись, он проговорил, глядя вверх, туда, где, как он думал, у деревьев были глаза.

— Мне нет нужды заслуживать прощение — я ни в чем не провинился перед тобой! — за его спиной послышалось шевеление, это Динь, не растерявшись, потихоньку поторапливала Маленьких Созданий, и одни слова ее и ее присутствие словно дарили им силы справиться со страхом. Каждое из них на секунду смотрело волчице в глаза, а потом продолжало свой путь, тихо и осторожно, но чувствуя, как отвага пламенем разгорается в сердце. — И моя власть существует, лишь пока жив мой народ. Мы пришли сюда не умирать — с тебя достаточно нашей легкой крови. Мы пришли сражаться!

— Ссмело… — прошипел Лес, — но глупо…

Мрак сгустился окончательно и в неровном свете факелов все увидели зловещие длинные и черные тени деревьев,лежащие на снегу. А потом от этих теней потянулись другие — высокие, четверолапые, с горящими алыми глазами. Многие из жителей Леса, котов и орлов, и даже — некоторые волки впервые увидели Тварей.

— Разорвите их… — прошелестел Лес, — на куски…

И потянул свои сучья к бойцам.

Волки шагнули к людям и оскалили клыки. Люди подняли топоры над головами, готовые защищать волков и себя. В одно мгновение воздух наполнился свистом ветвей, воем, стонами и рычанием, шипением и шелестом. Волки рвали Тварей на части, но их становилось все больше и больше, все новые и новые порождения тьмы вступали в схватку. Они шли молча, и не обращали внимания на волков, упрямо двигаясь к людям.

— Не суетитесь, — крикнул Зверь, — хватайте их сразу за глотки и отгрызайте головы! Ломайте ребра и спины!

— Вот уж никогда не подумал бы, — сказал Аластор, замахиваясь топором и ломая протянувшуюся к нему осиновую ветвь, — что у этих Тварей вообще есть глотки, спины и ребра!

— Сзади! — коротко заметил Зверь, сдерживая натиск Тварей, желавших добраться до его двуногого друга. Мьельн был здесь же, и молча, сосредоточенно помогал своему правителю.

Аластор обернулся, но гибкая ветка уже захлестнулась вокруг его горла, раня кожу мелкими шипами. И в тот же момент она обломилась под весом огромной пумы с зелеными глазами.

— Полегче! — хмыкнул Аластор, потирая шею. — Ты мне чуть голову не оторвала!

— Не стоит благодарности, — холодно ответила кошка, и по голосу охотник узнал в ней Карану, начальницу дневной стражи. Грациозно, лишь слегка покачнувшись на обломке, она перепрыгнула на другую ветвь, круша и ее, и спасая какого-то волка от ее удара.

— Лес еще не вошел в полную силу, не тратьте времени на разговоры, — прорычал Зверь, — они пригодятся вам позже, когда все Твари соберутся здесь. Рубите! Рубите деревья! И побыстрее!

В общем, в битве царила такая суета, что сложно было даже представить в ней какой-то порядок. Однако порядок был. Люди и волки стояли в двух шеренгах по две стороны, а между ними, как по живому коридору, убегали оставшиеся жители Леса. Кошки и люди ломали и рубили ветки, которые, свистя над ними, пытались то схватить их, то помешать отступлению Маленьких Созданий. Волки же прикрывали их с боков и спины от свирепых Тварей.

Сквозь тучи пробился призрачно-зеленоватый свет луны, делая происходящее еще боле нереальным, как будто до этого было легко поверить в такую фантастическую битву. Воздух огласился воплями боли и ужаса — Лес, разъяренный битвой и опьяненный запахом крови становился все более и более жестоким. На фоне неба, вздернутые высоко вверх его ветвями метались люди и волки, и даже орлы, неосторожно опустившиеся слишком низко. Потом они словно складывались пополам и умолкали навсегда. Тогда дерево швыряло мертвого воина вниз и вцеплялось в следующего. В снегу шипели оброненные несчастными факелы, и огня становилось все меньше.

Чуть поодаль, на опушке, шла другая битва.

— Скорее, — кричала Динь, — ему еще можно помочь!

Ланс дрожащими руками расстегивал очередной доспех, Аллайя, бледная, словно смерть, вливала в губы воина обезболивающий отвар и он, глубоко и спокойно вздохнув, умирал у них на руках. Те же, кого удалось спасти и наспех перевязать, стонали или, что было хуже, остекленевшими глазами смотрели в небо, ничего не понимая и не чувствуя. Руки девушки были по локоть в крови и талом снеге, на ее плаще не было живого места, и сама она с трудом сдерживала себя от того, чтобы не разрыдаться и не умчаться подальше от этих ужасов, или напротив, броситься в схватку, чтобы в пылу ее не задумываться ни о чем.

— Живее, девочка, живее… — мягко говорила Динь, — потом все успеется…

И Аллайя, касаясь флягой губ очередного раненного, совсем не верила в то, что «потом» когда-нибудь наступит.

— Этот, этот и этот, — указывала Динь орлам, и они, бережно подхватывая тела, уносили их к поселку. — Нет, этого не трожьте, он не переживет.

— Динь! — раздался внезапно крик Ланса, такой неестественно-тонкий, что и Аллайя и волчица сразу поняли, случилось что-то ужасное. Хотя и сложно было представить что-то ужаснее той бойни, которая на все голоса выла над ними.

Взглядом приказав Аллайе остаться рядом с другими раненными, Динь кинулась на голос.

Ланс стоял на коленях и пристально вглядывался в лицо какого-то раненного. Динь повела носом и вздрогнула, шумно вздохнув. Как и все животные, в первую очередь она полагалась на нюх, и запах этого человека был ей знаком.

— Как так? — Ланс повернул голову к волчице, в глазах его застыли слезы? — Как так?.. Я… я не верю…

Динь одним прыжком оказалась рядом с раненным. Внимательно и ласково она смотрела в его лицо — лицо предводителя всех людей гор. Аластор лежал спокойно, словно спал, но в руке его, сомкнутый судорожной хваткой был зажат огромный топор, а лицо исказилось от ненависти и боли.

— Может быть? — прошептала Динь, и склонилась к самому лицу воина. Нет, он не дышал. Она положила лапу ему на шею… Пульса не было.

— Я… — слова давались Лансу с трудом. — Я проверял… Он мертв, Динь! Почему, почему умирают все, кто мне дороги? Моя мать, отец… человек, который был мне как отец, мой лучший друг? Что за проклятие висит на мне? Почему они?.. Почему не я?..

— Ланс, — мягко позвала Динь, — мы нужны другим…

Но юноша не слышал ее. Он продолжал вглядываться в лицо человека, воспитавшего и вырастившего его, как родного сына. Продолжал вглядываться, словно надеясь, что он сейчас моргнет, слабо застонет, но главное — будет жив! Что его можно будет вылечить!

Но, к сожалению, ни в одном из миров не было лекарства от смерти. И осознав это в полной мере, Ланс с усилием разжал сведенные судорогой пальцы, и принял в ладонь тяжелый боевой топор. Затем поднялся, выпрямился, и не слушая окриков Аллайи, и других юношей, которые помогали целительницам, рванулся в лес, в самую гущу схватки.

Динь не пыталась его вернуть. Низко опустив голову, она шагнула к раненным.

========== Глава VI ==========

Комментарий к Глава VI

Приближается последняя часть, поэтому эта глава такая маленькая. Когда будет готова последняя глава, весь текст будет удален, вычитан, оформлен, возможно - переразбит на главы и отредактирован. Спасибо тем, кто еще, может быть, читает меня. Пожалуйста, оставляйте отзывы.

Мартин брел по лабиринту, придерживаясь рукой за стену. Она казалась ему странной на ощупь, слишком холодной и гладкой, пальцам зацепиться не за что, но в то же время все-таки живой. Иногда Мартину казалось, что она едва заметно покачивалась, словно в такт дыханию какого-то исполина. Эти мысли он конечно сразу же отбросил, боясь возвращения того безумия, которое терзало его несколько минут назад.

Царила какая-то абсолютно невозможная тишина, нарушаемая лишь тусклым лязгом — это Мартин использовал меч как трость, нащупывая острием дорогу, да шорохом шагов. Мрак не стал светлее ни на йоту. И Мартина беспокоил лишь один вопрос — что дальше?

Он прошел первое испытание лабиринта, это было очевидно. Так же он начал понимать, что обычного выхода он не найдет и за тысячелетия блужданий. Чтобы выбраться отсюда, надо было открыть какой-то секрет, узнать какую-то тайну. Может быть, нащупать какую-то тайный, рычаг, механизм, который откроет скрытую в стене дверь. Но подсказок было ждать не откуда, да и к черту их! К черту их, если вспомнить про недавние голоса в голове.

Блуждания его становились все более бесцельными, он не сколько стремился продвинуться вперед, сколько думал, сосредоточенно размышлял, под мерное постукивание меча. Через некоторое время ему пришло в голову, что рано или поздно он умрет от голода и жажды. Но, прислушавшись к себе, он понял, что не испытывает ни того, ни другого, а ведь должно было пройти уже несколько часов, а может быть и веков. А может быть, для этого лабиринта совсем не существовало времени…

Мартин ударил себя ладонью по лбу, но не почувствовал боли и не услышал хлопка. Впрочем, он не обратил на это внимания, подсознательно он ждал чего-то подобного. Тем более, в голову ему пришла куда более важная мысль, точнее — воспоминание.

«Ведь ты вне времени, — сказал ему Змей, гадко ухмыляясь. — Ты мертв».

И, раз он мертв, то ему нечего беспокоится о пище и воде, о воздухе… Ему вообще больше не о чем беспокоиться, кроме того, что он должен найти выход отсюда.

Он брел и брел, кругами, ведя рукой по стенам. Он чувствовал, что ответ где-то рядом, его почти можно ухватить пальцами в этой темноте, только нужно знать, куда совершить бросок.

«Я — мертв, — думал Мартин, стуча мечом по полу, — я мертв, и все-таки я двигаюсь и думаю… Я мертв, но я существую, я…»

Его внимание внезапно привлек звон меча. Он поднял его перед собой и принялся разглядывать так пристально, словно видел впервые в своей жизни. Точнее, разглядывать то место, где должен был находиться меч, ибо тот по-прежнему не светился.

— Я мертв… — повторил он, боясь спугнуть мысль, которая появилась в его голове, и боясь самой этой мысли.

«Ты можешь убить этим мечом тело — можешь убить душу…» — словно наяву услышал он голос старой целительницы.

— Если, — громко сказал Мартин, вслушиваясь в свои слова словно со стороны. — Если в теле можно убить жизнь, значит, можно убить и смерть? Может быть смерть — не отсутствие жизни, а присутствие смерти?

Он замолчал, перепугавшись эха, которое исказило его голос, и ему показалось, словно стены лабиринта стали сужаться, извиваясь. Но он был мертв, определенно, хоть и мертв как-то иначе, чем умирают там, наверху. В любом, случае, ему нечего было бояться быть раздавленным. И он продолжал думать, не обращая внимания на то, что пространство вокруг него неумолимо сокращается.

«Чего я хочу? — думал Мартин. — Чего я хочу больше всего? Выбраться».

Выбраться отсюда, вернуться к живым, вернуться наверх. Вернуться во время и вернуться вовремя…

— Я, — сказал он, и стены замерли, словно ожидая продолжения. — Убью в себе смерть.

Со всех сторон послышалось шипение, и оно было страшнее голосов, оно заполняло Мартина изнутри, заполняло таким страхом, какой был неведом живым. Но он не медлил ни минуты и, зажмурившись, из-за всех сил всадил меч себе в грудь.

И тут же вздрогнул, задышал, тяжело глотая ртом затхлый воздух лабиринта. Он и забыл, и не заметил, когда перестал дышать, блуждая. В груди саднило, живот скручивало от голода, язык еле ворочался во рту от жажды. Он понял, что стал жив, и на пороге смерти, а стены были все ближе. Они явно были полны решимости убить его, и на этот раз — убить окончательно. Тогда Мартин схватил меч — он лежал рядом и светился как и прежде, своим загадочным, голубо-серебристым сиянием, и воткнул его в стену. На пол хлынула черная смердящая кровь, от нее валил дым. А Мартин вонзал меч снова и снова, до тех пор, пока в стене не зазияла огромная дыра, а сквозь нее ворвался призрачный чистый свет и холодный, до боли в зубах, воздух.

— Ты! — услышал он над собой яростное шипение, но не испугался, словно убил страх вместе со смертью. — Как ты посмел?..

Огромная алая пасть дохнула на него зловонием, желтые длинные клыки уже готовы были сомкнуться на его шее, но за спиной Змея, Дементозарда, самой Тьмы послышался спокойный голос, который Мартин уже слышал когда-то очень давно.

— Договор выполнен, — и прямо сквозь чешуйчатый живот Змея, к Мартину шагнул серебристо-туманный конь.

— Ветер… — выдохнул он, но конь не обратил на него внимания.

— Ты не имеешь права, он прошел Лабиринт.

— Это не тебе решать, Стихия… — зашипел Змей, — помни свое место.

— Мое место, — все так же спокойно ответил конь, — рядом с моей Великой. И если ты хочешь, чтобы она сама пришла судить тебя, это легко устроить.

— Она не имеет права судить! — сказал Змей. — Она такая же, как я!

— Ты хочешь Высшего суда, Дементозард? — спросил конь, ударив копытом о землю. — Ты хочешь, чтобы мы разбудили Небытие и оно само судило тебя за твое коварство? Подумай, сколько ты потеряешь тогда, кроме этого мира. Возможно, ты потеряешься сам…

Из пасти Змея вырвалось шипение, он посмотрел на Ветер, и на Мартина, и снова на Ветер.

— Как ты посмел?.. — спросил он теперь у коня. Тот кивнул на грудь человека.

— Его оберег. Меня обязали помогать всем путникам, помнишь?..

— Передай своей Великой… — начал Дементозард, но Ветер перебил его.

— Это ни к чему. Она скоро вернется, и ты поговоришь с ней сам. Уже недолго осталось.

Змей растворился в сумерках, и Мартину показалось, что в Лабиринте наступил рассвет и вот-вот взойдет солнце.

— О чем вы говорили? — спросил он. Ветер легко подхватил его за воротник и закинул себе на спину, совсем как тогда, когда он был еще Номеном.

— Смертному не нужно об этом знать, — ответил он, но в его тоне не было упрека, и Мартин робко продолжил.

— Разве я все еще смертен? Понимаешь, ведь если это было бы так, я бы умер, воткнув в себя меч… — Мартин запустил руки в гриву Ветра, и тот легко тряхнул головой.

— Ты лишь убил в себе Лабиринт. Он, словно Топи, проникает в разум, и питает тело силой, но лишь для того, чтобы вечно удерживать пленника внутри себя. Ты не убил смерть, это невозможно. Но выбор сделал правильный. Хоть и не сразу.

— И теперь… — Мартин провел ладонью по своей груди, — и теперь, я по-настоящему жив?

— Да, это так, — сказал Ветер, — и тебе больше нельзя оставаться здесь. Держись крепче!

— Куда мы? — спросил Мартин, сжимая бока Ветра ногами. Как и прежде, ему казалось чудом, что конь был призрачным, и все же его можно было оседлать.

— Обратно! — ответил Ветер, и, сильно оттолкнувшись, рванулся вверх, серебристым потоком. И чем выше они поднимались, тем свежее становился воздух, и тем плотнее чувствовал себя Мартин. Именно плотнее, словно до этого он был призраком, а теперь снова обретал тело.

— Мои друзья, Ветер? — спросил он, перекрикивая свист полета.

— Им предстояла тяжелая битва, когда я покидал их, — ответил он. — И, к несчастью, я не скажу тебе, живы они или нет.

========== Глава VII ==========

Комментарий к Глава VII

Ну, вот и близится эпилог. Я и сама не ожидала, что это будет так быстро. Так странно. Уже почти прощаться с героями.

- Скучаешь? – Ланс подошел к серому силуэту, неясно маячившему за густой пеленой снега. Тот вздрогнул и повернул к юноше голову. Это был молодой волк. Оскалившись, он с презрением смотрел на приближающегося человека.

- Убирайся, - сквозь стиснутые зубы, прошипел Арлан, сын Рандарека, ныне мертвого регента волчьей стаи. – Убирайся прочь, человек.

Но Ланс и не думал уходить. В это тяжелое время он неосознанно искал общества, а осознанно – не хотел никого видеть. И его, измученному потерями разуму, угрюмый молодой волк казался лучшим собеседником.

- Я не могу уйти, - просто ответил Ланс, опускаясь на одно колено рядом с волком и ладонью счищая снег с темного камня. – Здесь мой отец.

Он сказал это твердо, однако в глазах защипало и буквы, высеченные мужчинами поселка на надгробии могилы Аластора, потеряли четкость.

- Я знаю, что здесь и твой отец тоже, - мягко сказал Ланс, не поворачиваясь к волку.

- Какое твое дело, человек? – едва сдерживая рык, спросил Арлан. – Какое твое дело до моих мертвых? Ты тварь, эгоистичная тварь, уже лишь потому что ходишь на двух лапах. Хочешь обмануть меня? Притвориться, что сочувствуешь, а потом… Что тебе нужно? Отвечай! – Арлан вскочил на лапы. Шерсть на его загривке поднялась дыбом, клыки обнажились в оскале до самых десен, его трясло от ярости. Он смотрел на нежное горло своего заклятого врага, эту нелепую тонкую шею, выглядывающую из слишком широкого мехового воротника, и мечтал лишь об одном – вцепиться в нее, так, чтобы захрустела кость. Чтобы кровь, горячая кровь пролилась в горло, утоляя жгучую жажду мести. Арлан очень хотел мстить, но не знал, кому, и потому сейчас ненавидел каждого, кто встречался ему на пути. Особенно, из ненавистной двуногой породы людей.

- Поговорить, - сказал Ланс. Он счищал снег с букв пальцами, не чувствуя ни холода, ни угрозы от разъяренного волка рядом. – Ведь я знаю, как ты себя чувствуешь. Я чувствую себя так же…

Чуть подвинувшись в бок, он оказался напротив могилы Рандарека, едва не коснувшись плечом Арлана, и стал стряхивать снег и с нее.

Они все были похоронены здесь – воины Великой Битвы. Аластор. Рандарек. Отважная Карана. Многие другие, из тех, кто лишь полтора месяца назад еще дышали, чувствовали, радовались жизни. Могилы их были отмечены угрюмыми серыми камнями, коими был так богат этот край. На каждом надгробии высечено имя – чтобы не забыть никого.

- Не смей, - прохрипел Арлан. – Не смей сравнивать свои мелочные чувства с волчьими. Вы не умеете так любить. Вы не умеете так скорбеть! Ваша память слабее, чем память озерных рыб, и не далее, чем через пару веков вы будете прыгать на костях ваших мертвых, тогда как мы вечно будем чтить их!

- Не смей… - впервые с начала их разговора в голосе Ланса послышалась хоть какая-то эмоция, а бледные его щеки порозовели. – Не смей так говорить о нас!

Он вскочил на ноги и сжал кулаки, развернувшись лицом к Арлану.

- А то что? – волк ехидно осклабился. – Убьешь меня? Кажется, вы так решаете свои проблемы? Попробуй, подойди… - он понизил голос и почти прохрипел. – Попробуй, подойди, и ты узнаешь, насколько остры мои клыки!

- Арлан! – раздался строгий возглас. В один прыжок между Лансом и волком оказался Мьельн, отпихнув их друг от друга. Они оба свалились в снег и оба тут же вскочили, распаленные, почти готовые вступить в битву, и сдерживаемые лишь Советником Зверя, стоящим между ними.

- Вам мало крови? Мало смертей? – тихо спросил Мьельн. Грудь его тяжело вздымалась. – Мало?! – воскликнул он. – Посмотрите туда! Смотри же, чертов щенок!

Он схватил Арлана за шкирку и повернул его морду в сторону поселка. Ланс тоже посмотрел туда, хотя и знал, что он увидит.

Печальная процессия Маленьких Созданий несла своих павших в передних лапах или несла их на спинах. Это уже были не жертвы войны – это были жертвы голода. Страшного голода.

Ровно полтора месяца прошло с тех пор, как окончилась битва в Лесу. Стояла середина зимы и такой суровой зимы не помнили эти горы. Казалось, даже камни были скованы морозом, и ветер эхом бесновался и трещал в скалах, обрушивая в пропасти целые сугробы снега. Вьюгам не было конца, каждое утро возле дверей человеческих домов наметало сугробы, и дорогу к колодцу приходилось откапывать по два раза на дню. Но самое страшное было не это.

Замерзала и уходила к югу добыча, водящаяся в Дикоземье. Волки сбивали лапы в кровь об снег, но их охота все реже завершалась успехом. Зверь ходил хмурый, исхудавший, со впавшим животом и растрепанной шерстью. Всюду, тенью следовал за ним верный Мьельн. Кроме того, даже если бы все осталось по-прежнему, и зима не была бы такой суровой, горы все равно не смогли бы прокормить столько хищников.

Маленьким же Созданиям приходилось еще хуже. Все их зимние запасы орехов, грибов, ягод и другой снеди остались в Лесу. Самые отважные разведчики, товарищи Трескача по первости выбирались туда днем и приносили с собой все, что могли найти и откопать из под снега. Но вскоре и они пришли ни с чем – прознав о их вылазках, деревья отыскали и разметали, растоптали и раздавили все тайные хранилища. Можно было еще найти редкие остатки былых сокровищ, но уходило на это много времени, а дни становились все короче и холоднее. После того, как две неосторожные белки и барсук были разорваны на части ожившим в сумерках Лесом, Зверь запретил ходить туда.

Так начался Голод. Люди делили со зверьми свои запасы, но их было мало, ведь горы никогда не славились обилием плодородной земли. Хорошо было тем, кто впадал в спячку, они и не ведали о тех бедах и лишениях, которые приходилось терпеть их собратьям. Динь и Аллайя сбивались с ног, пытаясь травами и отварами поддерживать угасающие силы Маленьких Созданий, а те днями напролет копошились в сене, заготовленном для циринов, чтобы отыскать там немного семян, черных сухих ягод и жухлых травинок.

Все больше было погибших – их иссохшие тела хоронили в общих могилах, с трудом выдалбливаемых в промерзлой земле. Все меньше оставалось тех, кто верил, что доживет до весны. Не оставалось сил даже роптать – встречаясь друг с другом, исхудалые Маленькие Создания прятали взгляд, едва слышно здороваясь. Они считали, что все эти испытания посланы им за тот черный ритуал, который их предки совершили много веков назад.

Среди волчьей стаи тоже было тихо, но угрюмо. Все больше волков смотрели на проходящего мимо них Зверя с укором, но еще никто не осмелился высказать его ему, ибо выглядел тот как дьявол, и каждый понимал, что за любым неосторожно сказанным словом последуют клыки и смерти. Однако пока стая молчала из последних сил, Зверь старался поддерживать каждого и вселять надежду в свой народ, оказавшийся на черте гибели. Он сам выходил с охотниками, искал упорнее и дольше всех, а ел меньше всех, хоть и первым, ибо это было правом вожака, а теперь, после гибели Рандарека, Зверь стал вожаком.

В полной тишине Маленькие Создания прошли мимо волков и человека. Они едва стояли на лапах и поддерживали друг друга. Ланс закрыл глаза. Ему бы хотелось, чтобы все это было страшным сном. Арлан замолчал, и морда его болезненно скривилась.

- Что мне смотреть на это? – спросил он у Мьельна, пытаясь казаться безразличным. – Разве не сами они виноваты в этом? Разве не люди довели их до этой вины? И разве не лучше было бы оставить их в Лесу?

- Умирать? – глухо спросил Мьельн. – Без малейшей надежды на спасение?

Арлан дернул головой.

- Зато быстро! Кроме того, Лес не смог бы убить всех! Ему нужны слуги! Без них власть не сладка!

- Да? И ты бы выбирал, кто остался в живых? – Мьельн посмотрел на Арлана без ненависти и гнева, лишь удивленно и устало. – Ты и прихвостни из твоей шайки?

- Многие из них, - ответил Арлан, - пали в бою!

- Чем, несомненно, заслужили прощение, - сказал Мьельн. – Память о них теперь будет светла. Но ты - ты еще жив. И недалек от того, чтобы навсегда заклеймить себя позором. Ты скорбишь об отце – но, что ты можешь кроме скорби?

Арлан молчал. Он ненавидел этого волка за прямоту и всей душой радовался, что они здесь одни – Ланс ушел вслед за Маленькими Созданиями, чтобы помочь им похоронить своих павших.

- Ты кичился волчьей памятью перед человеком. Говорил ему, что будешь чтить своих мертвых вечно, и тут же хотел пролить кровь на их могилы. Кто учил тебя закону, Арлан? И почему ты не слушал этих уроков?

Волк молчал, с ненавистью глядя на Мьельна. Он хотел бы разорвать его, чтобы тот не стоял перед ним и не говорил этих правдивых тяжелых слов. И в то же время, в его душе словно что-то ломалось, будто лед, в который Лес заковал его сердце, таял, уступая место чему-то большему, пускай болящему ноющей болью, но настоящему и чистому.

И, сделав один широкий шаг, он мордой уткнулся в серое плечо Мьельна, скрывая свои слезы и трясясь от рычащего плача.

Мьельн стоял неподвижно.

- Довольно, - мягко сказал он, и Арлан выпрямился. В его взгляде больше не было ненависти. – Идем. Смеркается, и медлить нельзя. Нам не хватает молодых и храбрых охотников.

- Я оставлю тебя здесь, - сказал Ветер, бережно спуская Мартина на землю. – Дальше иди сам – здесь уже недолго.

- Ты вернешься к ним? – спросил Мартин. – А ко мне?

- Может лишь в самом конце пути, - ответил Ветер. – У меня много дел в других мирах.

И, тряхнув гривой, он исчез. Только тогда Мартин огляделся.

Здесь было очень светло – это первое, что бросалось в глаза после мрака Лабиринта.

Здесь гулял свежий морской ветер – Мартин понял это, когда полной грудью вдохнул просоленный воздух. Услышал он и гул волн, далеко внизу. Они рвались к скале, с разбегу ударялись от нее и отступали, поверженные, но непокоренные, брызжа желтой пеной. Отступали, лишь чтобы начать новый разбег. Это Мартин увидел, когда подошел к краю обрыва.

Он был на уступе. На каменном уступе, едва покрытым мхом. Заканчивался этот уступ острием. А на острие росло Древо.

Сначала Мартин просто увидел его черный мрачный силуэт, размытый в утреннем тумане. Он зашагал к нему, и, хотя шел он быстро, Древо, казалось, не приблизилось ни на шаг. Тогда Мартин побежал. Он побежал, потому что почувствовал сомнения. Нет, не страх – ему казалось, что страх он вырезал вместе с Лабиринтом из самой своей груди. А именно сомнения. Древо явно таило в себе угрозу, и хотелось сблизиться с ней как можно скорее, чтобы разгадать ее суть и суть волнения, поселившегося в сердце юноши.

Ноги его мягко ступали по мху, и он, как и прежде, не чувствовал ни голода, ни усталости, хоть и по-прежнему не знал (хотя и хотел спросить у Ветра), сколько времени провел без пищи и сна. Казалось, сам воздух даровал ему силу, и Мартин ярко вспомнил Аластора перед осенним праздником. Вспомнил Аллайю, Ланса и Трескача. Сурового Зверя и вредную Динь. Он вспомнил их так четко, словно все они окружили его и были рядом. И горизонт впереди был свеж и чист, а над морем вздымалось солнце.

Только Древо мешало. Оно казалось лишним в этом царстве отваги и ярости моря. Словно паук паутину, оно раскинуло свои ветви над уступом и волнами. Мартин понял, что должен очистить это место от скверны, заразившей его, немедленно. И стремился к этому душой и телом. До тех пор, пока прямо в грудь ему не уперлось что-то острое и холодное, и бесчувственный голос не приказал.

- Стой.

Юноша остановился, как вкопанный, не сразу, впрочем, сообразив, что произошло. Грудь ему кололо острие стрелы, направленное точно в сердце. Он поднял взгляд. Из лука целилась в него рыжая и веснушчатая девчонка, по виду - ровесница Ланса. Зеленые глаза ее безразлично смотрели на Мартина.

- Ты пришел убить меня, - тоном, не терпящим возражений, сказала она. – Мой Отец меня предупредил.

Мартин отшатнулся. Девчонка оставалась неподвижной, и не думала опускать стрелы.

- Нет, - все-таки возразил он. – Я пришел убить Древо!

- Убить Древо – значит убить меня и моего Отца, - девушка произнесла это так спокойно, словно речь шла и не о ее смерти вовсе. – Я не могу тебе этого позволить.

Палец ее чуть дрогнул на тетиве, и Мартин поспешно шарахнулся еще дальше.

- Бессмысленно, - констатировала девушка, и сама отходя на шаг назад. – Я не промахнусь, даже если ты сейчас бросишься бежать. И даже если ты спрыгнешь с этой скалы, моя стрела настигнет тебя на самом морском дне и пронзит насквозь.

Она говорила все это столь же бесстрастно, и Мартин понял, что она не лжет. Но он все еще не боялся. Он не мог поверить, что столь долгий путь был пройден им лишь для того, чтобы в паре шагов от цели его застрелила какая-то рыжая бестия.

- Если моя смерть так неизбежна, - спросил он, стараясь говорить так же спокойно, как и девушка, - то почему я еще жив?

Незнакомка замялась. Наконечник ее стрелы дрогнул, словно готовый опуститься, и сама она на миг прикрыла глаза. Но уже через секунду стрела снова четко указывала на сердце Мартина, а безжизненный взгляд зеленых глаз столкнулся с его взглядом.

- Потому что я никогда не видела живых людей. Мне интересно, - призналась она, без тени смущения, да и какой-либо другой эмоции тоже. – Ты, конечно, умрешь – я должна защищать Древо, оно единственное существо, которое любит меня и заботится обо мне. Но… перед этим, мне хотелось бы узнать больше о таких, как ты.

- Таких, как я? – спросил Мартин, усаживаясь на мох. Стрела тут же метнулась вниз, нацелившись ему в лоб, но странно – его все меньше беспокоила собственная жизнь. Это беспокойство уступало место интересу.

- Да, людей, - холодно подтвердила незнакомка. – Мой Отец говорит, что вы отвратительны, ничтожны, ваши помыслы полны злости и корысти, - впервые в голосе девушки послышалась эмоция, и это была ненависть. – Вы убиваете лишь из озорства, и хотите добраться до моего Отца потому что убийство его считаете доблестью!

- Да ты ведь и сама человек! – выдохнул Мартин, глядя на девушку. Ту передернуло, словно ей в руки сунули гнилую крысу. Она гордо вскинула голову.

- Я не человек! Я – Хранительница Древа!

- А выглядишь как человек, - заметил Мартин. И, поймав сравнивающий взгляд незнакомки, поспешил поправиться. – Как человеческая девушка.

Для Хранительницы все это было впервой. Множество веков она провела рядом с Древом, слушая его и обучаясь у него. Оно старательно питало ее ненависть к людям, и убеждало в том, что как только любой человек появится на этих землях – его немедленно нужно будет убить, ибо иначе он убьет и ее, и его. Целыми столетиями она слушала о коварстве, подлости, кровожадности и лживости людей, и, не видя никого из них, представляла их монстрами, огромными и смердящими, с громовыми голосами. Древо так же учило ее быть бесчувственной и холодной, потому что, уверяло оно, люди хитры и обманом могут убедить ее в своих добрых намерениях, усыпить ее бдительность, чтобы нанести удар из-за спины.

Однако человек действительно оказался очень похожим на нее саму, и совсем непохожим на монстра. Голос его был приятен и спокоен, он не боялся ее, и, кажется, не лгал, хотя и говорил вещи невероятные. Или все-таки лгал?

Хранительница нахмурилась. Она, убившая в себе все чувства, теперь страдала от их противоречивости. Разве не об этом говорил ее Отец? Почему она не убила человека сразу, не дав ему открыть свой мерзкий рот? Теперь он опутает ее сетью обмана, обведет и убьет сам… Нужно немедленно избавиться от него!

Но почему… Почему так тяжело стрелять в этого монстра, сидящего перед ней так беззащитно? Почему ей так интересен он, его вид, его голос? Почему ее тянет к нему, словно много веков в сердце зияла огромная дыра, а теперь она начала наполняться странным теплом.

- Садись! – человек кивнул на мох перед собой. – Как тебя зовут? Я – Мартин.

И Хранительница, не способная сопротивляться, медленно опустила лук и села напротив монстра, которого ее всю жизнь учили ненавидеть.

- Хранительница или Дочь Моя, - сказала она. – Так называет меня Отец.

Мартин качнул головой. В голове его зашевелились догадки, но он никогда не дошел бы до них, если бы морской воздух прежде не освежил его память. Теперь же он словно наяву слышал размеренный голос Мьельна.

«Три дня и три ночи маленькие создания не выходили из своих нор и не вылетали из своих гнезд – так ужасно было то, что они услышали… И, поняв, что спасения им нет, отчаялись на ужасный поступок».

- Ты думаешь, что Древо – твой Отец, - тихо спросил он. – А он не говорил тебе, откуда ты взялась?

Хранительница удивленно посмотрела на Мартина и покачала головой. Она никогда не задумывалась над этим, и не задавала таких вопросов своему Отцу. Она просто была на этом уступе вечно, сколько помнила себя и Древо было ее единственным собеседником и наставником.

- Ты можешь не верить мне, - осторожно начал Мартин, - но ты человек.

Девушка снова вскинула голову, собираясь возразить, но Мартин остановил ее жестом руки, и странно – она повиновалась.

- Давным-давно, пять столетий назад…

Мартин пересказывал историю Мьельна так, как помнил, хотя ему и тяжело было сосредоточиться, потому что Хранительница постоянно перебивала его вопросами. Ее интересовало все: кто такие волки и Маленькие Создания, как выглядит змея, что такое Город. Почти на каждое слово юноши она требовала уточнения, и Мартин сам не заметил, как перешел от пересказа старой легенды к рассказам о простой жизни. Он описал ей все, что видел сам – много высоких деревьев среди которых (здесь ему пришлось согласиться, стиснув зубы) не было такого величественного, как Древо. Озера и рыбалку, и сети из волоса цирина – и самих циринов, таких, каких он помнил – статных, благородных, похожих на быка и лошадь одновременно. Он рассказал о Городе, и своей жизни в нем, рассказал все то же, что некогда рассказывал Аллайе, но только получалось подробнее и ярче, потому что Хранительница спрашивала у него о цвете камня в городских мостовых, о том, как это – прозрачное стекло. Заинтересовали ее зеркала, и Мартин долго объяснял, как люди заколдовали металл, чтобы он показывал их отражения. Потом они перешли к Лесу и, изголодавшаяся в своей каменной темнице девушка жадно слушала про высокие травы, про забавных белок, про дождь и снег. Рассказал ей Мартин и про свирепых Тварей, которые убивают ночью все живое, что видят на своем пути. Рассказал и о том, откуда они появились.

- Я не знала всего этого, - сказала Хранительница, когда он закончил, выдохшись. Зеленые глаза ее потемнели. – Говори еще!

И Мартин, вдохнув побольше воздуха, принялся рассказывать снова. Теперь он говорил о чувствах: о забавных ссорах, о спорах, об азарте охоты и о том, как это прекрасно – мчаться верхом во весь опор, когда сердце замирает от восторга (Хранительница приложила руку к груди). Он рассказывал о том, как люди обижаются друг на друга, и как мирятся потом. Как шутят и смеются над шутками. Так тяжело было рассказывать это тому, кто не имел об этом ни малейшего понятия, но Мартин пытался подбирать слово за словом, внимательно глядя в лицо своей слушательницы. На нем, прежде холодном и беспристрастном теперь менялись живые эмоции, словно рассказ Мартина был для нее глотком свежего воздуха, возвращением к самой жизни которой она была лишена, хоть и не знала об этом. Он услышал ее смех и увидел ее слезы. Она хмурилась и улыбалась, впервые за все столетия своего существования.

Уже смеркалось, когда Мартин понял, что больше ничего не сможет рассказать и, в знак этого, откинулся на спину. Над ним пробегали желтые клочкастые облака.

- Я не знала всего этого, - повторила Хранительница. – И никогда не видела. Откуда мне знать, что это – не ложь?

Мартин пожал плечами.

- Я не могу тебе доказать правдивость своих слов, - просто ответил он. – Но все, то, что ты переживала во время моего рассказа, существует. Почему бы и не быть всему остальному?

- И я так много не видела… - прошептала она. Мартин поднялся и, обойдя девушку, обнял ее за плечи. Он на секунду подумал, что руки его пройдут сквозь нее, но нет – он ощутил под ладонями холодную плоть. Она вздрогнула, но не отстранилась.

- Я бы тоже многого не увидел, если бы не Судьба. И ты понимаешь, что если не убить Древо, то свободных, живущих в этом мире существ, будет оставаться все меньше. Вряд ли Лес успокоится, не истребив всех…

- Убить Древо – значит убить меня, - сказала Хранительница.

- Убить ли? – Мартин присел перед девушкой на корточки и взял ее руки в свои. Они были холодны так же, как и слезы, капавшие на его ладони. – А теперь ты живешь?

Хранительница молчала, закрыв глаза. Теперь Мартин понял, как молода она была в тот страшный день, когда Маленькие Создания отчаявшись принесли ее в жертву. Он не винил их – Зверь был прав, говоря о причинах и следствиях. Но эту девчушку, почти еще ребенка, с рыжими веснушками на бледном лице ему было жалко до слез.

- Нет, - ответила она, после долгого молчания. – Нет, я не живу.

Зима подходила к концу, но холода и не думали отступать. Напротив, они становились еще злее и суровее. Мало было в это время разговоров в поселке – люди прятались в домах, отогревая дыханием друг друга и тех немногих Маленьких Созданий, что еще были живы.

Пало и немало волков, а те что остались, исхудали ужасно. Напрасно помогали им с охотой орлы и даже гордые кошки – и в их горах царили метели, и в их горах добыча замерзала или, заблудившись, сворачивала себе шею, падая с высоких утесов. Волки сбивали лапы в кровь и все, как один, хромали, но не прекращали поисков ни на минуту, охотясь и днем и ночью, забредая все дальше и дальше от поселка.

Аллайя была бледна, и никто не помнил, когда она последний раз смеялась или, хотя бы улыбалась. Всю зиму она пыталась как и прежде выходить туда, где в последний раз видела Мартина, но это становилось все сложнее и сложнее. В один из вечеров, посмотрев на ее красные, опухшие от мороза руки, на бледное лицо и на застывшие в глазах слезы, Динь строго-настрого запретила ей куда-либо выходить дальше, чем к колодцу. Вереницей выстраивались перед лачугой целительниц исхудавшие и недужные, пожираемые простудами, голодом и холодом люди и звери. Сколько страдания проходило в эти дни через их дом… Аллайя никогда не могла бы представить, что столько бывает.

Даже Динь, неутомимая Динь, казалось угасала. В ее глубоких карих глазах застыла боль, хоть она и ни разу не показала этого. Ни разу никто не слышал от нее вздоха или жалобы.

В это время люди и звери приходили к целителям не за лечением – все травы давно были истрачены. Они приходили сюда за надеждой и жались друг к другу, одинаково несчастные, сплоченные горем. Они приходили за добрым словом, и Динь не скупилась на них. Аллайе же, к сожалению, не хватало сил для того, чтобы утешать или ободрять, и как она ни винила себя в этом - она не могла их найти.

Тишина. Гробовая тишина воцарилась над поселком, и казалось, что она будет вечной. Что любая жизнь угаснет.

В один из вечеров, когда жители поселка ютились у едва тлеющей печи в лачуге целительниц, раздался ужасный грохот. Этот грохот перекрыл даже нескончаемый свист вьюги. Аллайя вскочила и подошла к окну.

Далеко бесновался оживший Лес. Его движения были слаженными: каждое дерево одновременно с другими переваливалось с боку на бок и трещало ветками. Гул был адский и испуганные взгляды обратились к Динь. Та, чуть потеснив у окна Аллайю, смотрела на безумие Леса. Челюсти ее были плотно сжаты. Не произнеся ни слова, она вышла из дома, пихнув носом дверь. Никто не последовал за ней – ни у кого не было сил. Аллайя дрожала от ужаса, наблюдая за маленьким, клонимым ветром решительным силуэтом своей наставницы, пока та не скрылась за снежной пеленой.

Уже совсем стемнело, и призрачная луна бросала свои зеленоватые лучи на снег, когда Динь вернулась. Пока ее не было, никто в доме не проронил ни слова и не ушел из него. Динь бросила быстрый взгляд на искусанные в кровь губы Аллайи.

- Вот еще, - мрачно сказала она ей, а потом обратилась ко всем. – Лес говорит, что Мартин схвачен Древом и умерщвлен.

По дому прокатился обреченный вдох. Послышались шепотки, но и они умолкли.

- Что нам делать теперь? – спросил кто-то. Динь пожала плечами и отвернулась к окну. Даже она не знала, что теперь делать. Ей было больно – так больно, как не было никогда в жизни. Она верила – верила вместе со всеми, а теперь их вера угасла.

- Где доказательства? – спросил кто-то.

Динь молча положила на стол серебряный оберег – вздыбившийся конь на тонкой цепочке. Аллайя судорожно вдохнула, прижав руки к лицу. Она узнала его немедленно.

- Мы будем драться! – сказал чей-то голос, тихий, но твердый. – Аластор сказал бы, что если всем нам суждено погибнуть, то мы не должны делать этого, как крысы, прячась по углам. – Ланс вышел на середину комнаты и, тряхнув головой, откинул со лба отросшую челку. – Мы отомстим Лесу за наших павших, и за Мартина, и даже если умрем сами – умрем достойно. Пускай Лес помнит нас всю свою проклятую вечную жизнь!

Голоса, слабые, но одобрительные зазвучали из всех концов лачуги. Аллайя встала рядом с Лансом одна из первых.

- И я! Я буду сражаться! – сказала она, сжав кулаки.

И более она не проронила ни слова.

Зазвенело оружие. Люди передавали его друг другу в руки с какой-то обреченной яростью, на лицах их выступал пот от слабости, но никто не жаловался и никто не хотел отступать. Когда Зверь вернулся с охоты со своей стаей, он был удивлен, царящим в поселке оживлением. Но, узнав о его причинах, помрачнел.

- Подкрепите силы перед боем, - сказал он, кивнув на тушу лютоклыка, окровавленную и промерзшую. – Мои волки пойдут с вами. – И он отошел к Динь, которая дожидалась его в стороне.

- Вот и конец миру, - сказала она. – Останутся орлы и кошки, останутся люди в Городе… Однако, умрут и они, рано или поздно.

- Мы могли бы укрыть детей и женщин, - Зверь вопросительно посмотрел на Динь. – Отправить их в горы с помощью орлов. Кошки бы позаботились о них.

- Это лишь даст им немного времени, Хамфрод, - впервые, имя данное Лесом не вызвало у волка такого отторжения – может потому что никто никогда не произносил его так тепло. – Конец мира предрешен.

- И все же, - проговорил Зверь, - так будет правильно. Может быть, они протянут еще век, два… - он замолчал и неожиданно сказал после недолгой паузы. - Жаль, что не удастся проститься с Мартином по-настоящему. - Потом, осклабившись, пошел прочь. Его резкие отрывистые приказы раздавались среди волков с такой серьезностью, словно он вел их не на смерть, но в битву, в которой они еще могут одержать победу. Было решено, что женщины и дети отправятся еще глубже в горы, на попечение орлов и кошек. Не все согласились с этим, некоторые молодыедевушки настаивали на своем участии в битве. Аллайя, правда, молчала, но ее никто бы не посмел даже пытаться отговорить.

В поселке, прямо между домами разгорались костры. Под ними шипел снег и дым с искрами поднимался прямо в прозрачное от мороза небо. Люди несли к огню все, что было из дерева в их жилищах, зная, что сюда уже не вернутся. Женщины и дети не плакали – у них просто не оставалось на это сил. Смиренно они садились возле огня, торопливо раскаляли ножи, чтобы разделать промерзшее мясо.

Маленькие Создания молча прятались в складках человеческих шуб. Они чувствовали свою великую вину, и не знали, найдется ли им место в этой битве. Но они точно знали одно – впервые им хотелось самим оказаться в самом центре опасности и сражаться за себя, не прося милости ни у людей, ни у волков, ни у Леса. Родители Трескача, эти милые и серьезные белки что-то шептали своему народу, и те согласно кивали головами, сосредоточенно шевеля усами на мордочках.

Потом шепотки затихли – с Совета пришел Зверь со своими волками. Они ступали гордо и смотрели прямо, хоть и многие из них хромали, а самые молодые едва держались на лапах. И все-таки, они не растеряли ни стати, ни величия, и каждый без труда мог угадать в них Владык. Люди, поднимаясь из-за костров, кланялись им и волки кланялись в ответ.

Вперемешку рассаживались они у огней, и все было похоже на те беззаботные дни перед большой Охотой, когда возле костров люди делились друг с другом байками и диковинными рассказами. Вот только сейчас не было слышно смеха, и ужинали в полной тишине. Так же тихо, словно по команде, поднялись, затоптали огонь и пошли вперед, нестройной толпой. Мужчины – едва сдерживая оружие в ослабевших руках. Женщины – прижимая к себе детей, смотрели им вслед. Орлы должны были прилететь с минуты на минуту, но не для того, чтобы помочь в войне, а для того, чтобы забрать выживших.

- В мире оказывается столько всего, - сказала Хранительница, поднимаясь с земли. Мартин последовал за ней.

- Ненадолго. Власть Леса будет расти и вскоре останется только он. Пустой, безжизненный, снедаемый своей ненавистью. Что? Что с тобой?! – воскликнул Мартин, увидев, как девушка согнулась напополам, прижимая ладонь к груди. Он подбежал к ней и приподнял ее голову. В зеленых глазах стояли слезы.

- Не могу… - прошептала она, - что-то мешает дышать… и смотреть. Я уже умираю?

- Нет, - Мартин осторожно провел ладонью по ее голове, - это только слезы. Поплачь – станет легче.

И она судорожно зарыдала, уткнувшись ему в плечо, а он стоял и растерянно гладил по волосам девушку, которую ему предстояло убить.

- И я уже не увижу ничего? – спросила она. – Когда умру?..

Сначала Мартин хотел кивнуть головой, но потом передумал. Он вспомнил Лабиринт, и вереницы мертвых, исчезающих в горе без вершины, и он не мог знать, что там дальше, за дверью, которую стережет горгулья.

- Увидишь, - ответил он. – Только никто не знает, что. Возможно, каждый уходит из этого мира в свое место. Там есть Твари, но тебя они не тронут, ты справишься. Знаешь, что? – спросил он, в порыве вдохновения. – Я дам тебе свой оберег для путников. Ветру подвластны все миры и он сможет охранять тебя даже там!

Мартин пошарил рукой по шее и похолодел. Кованной фигурки вздыбившейся лошади на ней не было. Он опустился на колени и принялся искать оберег во мхе – но вскоре понял, что это бессмысленно. Дурные предчувствия закрадывались в его голову, настолько дурные, каких, пожалуй, не было ни перед Лабиринтом, ни в нем самом.

- Нам нужно закончить с этим побыстрее, - сказал он слегка резковато, и тут же испуганно умолк, посмотрев на Хранительницу, но та неожиданно кивнула.

- Да. Я тоже думала об этом, - она вытерла слезы. – Плевать, солгал ты мне или сказал правду, я не смогу узнать этого. Но и я не смогу жить здесь, зная, что даже малая доля того, что ты рассказываешь, существует на самом деле, а я не могу видеть всего этого. Но, если ты подлый и мерзкий лжец – да обрушится на тебя кара Великих! – она немного помолчала и добавила. – Я сама сделаю это. Я знаю, где мое… его сердце.

- Я не лжец, - сказал Мартин, хотя и в самом деле было несложно усомниться в правдивости собственного рассказа, столько времени видя только мох и камни. – И, будет правильно, если ты освободишь всех нас и себя саму от этого плена.

- Идем к Древу, - девушка протянула руку и Мартин не мешкая обхватил пальцами ее ледяную ладонь.

Она повела его за собой вперед, по мху и камню, и чем ближе они подходили к краю уступа, тем сильнее становился могучий рокот моря, и тем отчетливее было Древо. Огромное, с узловатым витым стволом, распустившее ветви над морем и над скалами, черное от старости без единого живого листка. Мох вокруг него посерел и высох и шуршал под ногами, словно падшая листва.

- Кого ты привела ко мне, Дочь Моя? – спросило оно, едва качнув ветками. Девушка вздрогнула от звука этого голоса, но промолчала, лишь вскинула лук, направив стрелу в самую середину темной кроны. – Кого? – повторило Древо. – Неужели ты решила предать меня? – голос его стал шипящим, и с ветви его склонился перед лицом Хранительницы черный древесный Змей. Она не отшатнулась, но по взгляду ее Мартин понял, что видит она эту тварь впервые. Мартин же сразу узнал этот голос – он же столько говорил с ним в Лабиринте.

- Или спасти? – прошипел Змей. – По кротости и доброте своей девичьей души, ты не смогла сама убить его, и привела сюда, чтобы мы сделали это?

- Разве это не называлось бы именно тогда предательством? – спросил Мартин тихо, держась чуть поодаль. Его путь был закончен – он понял это, потому что потерял оберег. И теперь жизнь всего мира зависела от давно убитой девушке, которая узнала о том, что мир вообще существует лишь несколько часов назад.

Змей никак не ответил на его слова. Он сполз с ветки и пополз по натянутой руке девушки.

- Ты не туда целишься, Дочь Моя. Повернись и я дам тебе отваги на этот выстрел.

Хранительница обернулась. Мартин стоял молча и смотрел ей в глаза. Тогда она уткнулась носом в плечо, чтобы не намочить слезами тетиву и отпустила пальцы. С глухим жужжанием стрела помчалась вперед. Прямая и неудержимая роковая стрела.

- Вперед! – воскликнул Ланс и, подняв топор, с трудом побежал через сугробы. Он слышал, что остальные бегут за ним и, когда он остановился в растерянности, то тут же растянулся на земле, ибо задние ряды наткнулись на него, в свою очередь об них споткнулись все остальные, и вскоре люди и волки полусидели в снегу, не чувствуя холода и раскрыв рты от изумления.

Лес умирал. Ветви его страшно трещали и извивались в агонии, стволы гнулись, словно какой-то великан прижимал их к земле и шатались, натыкаясь друг на друга. Словно волна невыносимой боли пробежала по деревьям ужасной судорогой и под ноги людям потекла их черная кровь. Она топила снег и шипела, стремясь непременно добраться до людей, но не могла причинить им никакого вреда. Они же в свою очередь торопливо убирались с пути черных рек. Тогда вперед вышла Динь. Никто не видел, когда она появилась, но всем показалось, что она стала выше и моложе.

- Получилось… - едва слышно прошептала она, словно не веря своим глазам, а потом воскликнула яростно и звонко:

- Твоей власти больше здесь нет!

Послышалось шипение – это не было шелестом веток или шипением тающего снега, нет. Это было свистящее шипение огромного Змея, вздыбившегося высоко над вершинами деревьев. Люди закрывали глаза, а волки вскакивали со своих мест и скалились, поднимая шерсть на загривках дыбом.

- Твоей власти, - отчетливо, перекрывая всякий звук, повторила Динь. – Больше здесь нет!

И Змей, изогнув губы в устрашающей ухмылке, растаял. Таял кругом и снег, но уже не от черной лесной крови, а по слову Динь, струясь из под ее лап прозрачной водой. Заалел рассвет, намного раньше, чем это бывает зимой, и все почувствовали теплое дыхание весны на озябших лицах.

Звеня, стрела вонзилась в Древо, в черное переплетение ветвей, и Мартин, с напряжением наблюдавший за ее полетом, повернулся к Хранительнице, но успел увидеть лишь ее прощальную улыбку и услышать вдох облегчения. После чего она прахом осыпалась на камни, и даже платье ее истлело в ту же секунду.

- Вот и все, - сказал уже почти родной голос за спиной Мартина. Тот повернулся и кинулся Ветру на шею. – Вот и все, - повторил он. – Ты теперь герой, человек. Садись. Я отвезу тебя домой.

И, не в силах, сказать хоть что-то внятное сейчас, Мартин молча взобрался на призрачную спину. Переплел в пальцах призрачную гриву и закрыл глаза. Он мчался на самом Ветре, и эта скачка казалась ему быстрее и радостнее всех остальных. Домой! Домой! – слышалось в каждом ударе его сердца. Он верил и не верил в то, что ему удалось.

Нет, конечно, не ему одному. Перед глазами на миг снова появилась улыбка Хранительницы, а в ушах прошелестел ее тихий вздох.

- Что будет с ней теперь? – спросил Мартин. Он не уточнял с кем, но Ветер его понял.

- Как и все мертвые она отправится, наконец, к Лабиринту, и если выдержит испытание Тварями, то пройдет в Дверь.

- А что там, за Дверью? – выпалил Мартин, хотя и понимал, что вряд ли услышит ответ на свой вопрос. В голосе Ветра послышалось удивление.

- Разве ты сам уже не отвечал на этот вопрос? Для каждого – свое.

========== Эпилог. Весенние костры. ==========

Шаг от шага становилось все теплее и светлее. Мох сменился зеленым ковром молодой травы. Ветер шел неспеша, и Мартин с радостным изумлением смотрел на раскинувшееся кругом царство новой жизни.

— Что, — спросил он у Ветра. — Разве уже весна?

— Да, — Ветер наклонил голову, едва коснувшись мордой первоцветов. — Теперь весна.

— Эти места мне не знакомы, — заметил Мартин. — Далеко отсюда до Долины циринов?

— Это и есть Долина циринов, — ответил Ветер.

— А… как же Лабиринт и земли вокруг него?.. Мы уже проехали их?

— Ты не увидишь их теперь до самой своей смерти, — сказал конь, — миры, а их множество, подобны складкам материи, небрежно брошенной на Вселенную. Ее можно менять: перекладывать, ровнять или загибать углы. Сейчас, убив Древо, ты выровнял одну очень темную складку. Лабиринт ушел вовнутрь ее, в место-между-мирами, туда, где ему и положено быть. Туда, где смертные его не видят. И этот мир стал намного более реален, хоть реальность всегда и идет об руку с потерей зоркости. Вы больше не увидите Тварей — но это не значит, что их не будет здесь. Впрочем, ты рискуешь узнать слишком много.

Мартин кивнул и не стал продолжать расспросы. Ему хватило того мира, который он сейчас видел. Его свежести и зелени, влажности его земли и чистоты его неба. И он дышал полной грудью, осознавая, что ни в одном из других миров, самых загадочных и таинственных, не смог бы быть так же счастлив.

— Солнце поднимается, — прошептал Мартин, подняв голову и это действительно было так. Красивейший рассвет цвета алой смелости поднимался над миром, и все тянулось навстречу ему и теплу, которое он нес.

— Поселок! — воскликнул Мартин и Ветер прибавил шаг, не потеряв, впрочем, своей стати и великолепия. Мартин нетерпеливо ерзал на его спине. Когда-то, в своих мечтах он совсем не так представлял свое возвращение. Он думал, что будет чувствовать себя куда более гордо и величественно. На самом же деле он был просто рад и еще чуть-чуть устал. И больше всего в жизни ему хотелось оказаться возле очага в трапезной, и чтобы охотники курили трубки и Аластор рассказывал что-нибудь своим громким голосом и заливисто смеялся. Ему не терпелось увидеть, как вырос Ланс и его цирин. Ему скорее хотелось посмотреть в яростные янтарные глаза Зверя и, конечно, — об одной мысли об этом сердце его бешено забилось, — обнять Аллайю.

Она первая кинулась к нему в объятия. Едва он успел заметить ее грациозный силуэт в утренней дымке и соскочить со спины Ветра, как тут же ее хрупкие руки обвили его шею, и вся она прижалась к нему, с глубоким счастливым вздохом, и никакая больше сила не смогла бы разлучить их. Мартин знал это абсолютно точно.

Вышел к нему навстречу Ланс, ведя под уздцы своего цирина, с губ которого капала вода. Он выглядел таким же взъерошенным, как и всегда, но взгляд его изменился. Это был серьезный и честный взгляд взрослого и мужественного человека. Мартин отстранил от себя Аллайю — оказалось, и она повзрослела. Перенесенные тяготы оставили на ней отпечаток мудрости и силы, ведомой только тем, кто пережил огромные несчастья.

Вышел вперед и Зверь. С ним был Мьельн и совсем незнакомый Мартину молодой волк с очень светлой серой шерстью. Держался этот волк очень скромно, но с достоинством, и когда он увидел Мартина, во взгляде его промелькнула тень, но лишь на миг — и тут же растаяла, словно случайное облако в весеннем небе.

— А где Аластор? — спросил Мартин, окинув пришедших взглядом. — Мне столько хочется рассказать ему…

— Аластор погиб, — сказал Зверь и свет словно потускнел и каждый звук затих. — Он погиб во время битвы, спасая жизни других.

Ланс молча кивнул. Мартин опустил голову.

— Думаю, такая смерть, казалась бы ему самой достойной, — сказал чей-то высокий и мелодичный голос позади Мартина. — И теперь мы все видим, что он погиб не напрасно.

Померкший было свет воссиял еще ярче, а воздух наполнился запахом моря, таким крепким, что его, казалось, можно было глотать, словно воду.

Все склонили головы, а Мартин обернулся. Перед ним стояла высокая волчица, с такой невообразимо белоснежной шерстью, что казалось, она не просто отражала сияние, а была самим солнцем. Глубокий взгляд темных карих глаз смотрел прямо в лицо юноше, и он радовался этому взгляду.

— Динь?.. — неуверенно прошептал он, опускаясь на одно колено. Волчица кивнула.

— Да, я та, что была Динь среди вас, но среди Великих меня зовут Лайгредитой. Истинным Светом. Ты достойный человек, Мартин. Судьба не зря выбрала тебя и дала тебе этот меч.

Мартин потянулся к рукояти меча, но Лайгредита взглядом остановила его.

— Великим он ни к чему, — молвила она. — А тебе, Владыке Людей этот символ власти принадлежит по праву.

— Владыке? — голос Мартина дрогнул. — Но, Ди… Лайгредита. Справлюсь ли я?

— Конечно, — просто ответила она. — Иначе и быть не может. Носи его с честью, как и свою великую власть теперь. Кстати, — она кивнула и Мьельн положил в руку юноше что-то холодное и сверкающее. — Это тоже твое.

Мартин поднес руку к лицу. С ладони его свисала маленькая блестящая фигурка — вздыбившийся конь с развевающейся гривой.

— Теперь ты, Хамфрод. Ты точно решил то, о чем мы говорили с тобой после Второй Битвы?

Волк кивнул, подошел к Лайгредите и остановился рядом с ней. Уже все жители поселка знали о возвращении Мартина, и Маленькие Создания примчались из Леса, который снова стал их домом, и все они внимательно смотрели на Зверя.

— Я ухожу, — тихо сказал он, но его услышали и в самых последних рядах. — Я ухожу через Лабиринт дальше, в другие миры. Яд Топей все же глубоко проник в мое сердце и я слишком полюбил быть одиноким. Возможно, в пути я найду полное исцеление и тогда мы встретимся еще… как-нибудь. Мое дело продолжит Мьельн. Он станет новым Волчьим Владыкой.

Мьельн сделал несколько шагов вперед и остановился по правую лапу от Зверя.

— Ты можешь выбрать себе Советника, как заведено среди вожаков с начала времен, — сказал Зверь и тот кивнул.

— Моим советником станет Арлан.

Названный волк вздрогнул, словно у него над ухом щелкнули бичом, и с удивлением посмотрел на Мьельна. Но тот был серьезен, да и даже Зверь не выказал ни капли сомнения.

— Хорошо. Арлан, подойди к нам.

Молодой волк сделал несколько неуверенных шагов и остановился возле Мьельна. У него зарябило в глазах от серого, рыжего, черного, белого, бурого и пестрого меха и перьев. Не только Маленькие Создания были теперь перед ним, но и большие кошки и орлы пришли и прилетели с гор, чтобы отпраздновать освобождение мира от тьмы.

— Это — ваши Повелители и Отцы, — сказал Зверь. — Слушайтесь их во всем, и да прибудет с вами их мудрость и добрая воля.

— Зверь, — сказал Мартин, когда все вечером они сидели у костра. — Я очень рад, что знаком с тобой.

Зверь сощурил янтарные глаза — в них плясало отражение пламени.

— И я рад, — ответил он.

— Знаешь… — Мартин чуть замявшись, снял с шеи оберег. — Возьми его себе. Моя-то дорога, судя по всему, окончена…

— Но волкам и так всегда сопутствует удача в пути, — сказал Зверь. Мартин кивнул.

— Я просто подумал… ну, раз ты пойдешь через Лабиринт, может, ты встретишь там ту девушку. И отдашь ей его. Я просто обещал, но не смог.

Зверь внимательно посмотрел на оберег, потом на юношу и кивнул.

— Если я встречу ее, то обязательно передам. А пока смотри — Динь… Лайгредита хочет поговорить с тобой о чем-то.

Мартин обернулся. Действительно, Светлая Волчица стояла чуть поодаль от костров и пристально смотрела на него.

— У тебя еще будут дела, Мартин, — сказала она, когда он подошел к ней. Вместе они побрели к горному озеру, в котором рыбаки ловили рыбу. — Люди в Городе теперь тоже под твоей властью.

Мартин вспомнил Город — его узкие улицы, его жару и угрюмые дома и вздрогнул. Несмотря на то, что он понимал, что теперь многое изменится, меньше всего ему хотелось возвращаться туда.

Словно прочитав его мысли, волчица пояснила.

— Ты можешь оставить там наместника из числа достойных людей. Без власти истинного Владыки Город не сможет существовать, а ведь в нем множество и без того несчастных жизней.

Мартин кивнул.

— Хорошо. Теперь о твоей книге, — продолжила Лайгредита.

— Какой книге? — переспросил Мартин.

— Той самой, которую ты оставил в казармах охотников. Той самой, которую ты взял с собой в путь.

Мартин тут же вспомнил о ней. О ее пожелтевших сухих страницах, переживших с ним много горестей и всегда поддерживающих его в трудную минуту.

— Это не просто книга, — сказала волчица. — Это Книга Миров. В ней можно прочесть все о том мире, житель которого ее откроет. Более она не в твоей власти, Мартин, ты знаешь и так больше, чем она смогла бы тебе открыть.

— Хорошо, — сказал юноша чувствуя, что все, что происходит сейчас правильно. — Послушай, Лайгредита… — он замялся, боясь, что его вопрос покажется Светлой Волчице слишком дерзким.

— Говори.

— Если ты — Свет и все время была рядом с людьми из поселка и рядом с Лесом, почему ты просто не смогла прогнать Тьму?

Волчица подняла голову и посмотрела юноше в глаза.

— И я, и Тьма можем войти лишь в те сердца, что открыты для нас, и не можем быть там, куда нас не звали. Маленькие Создания, совершив свой обряд, призвали Тьму хранить их, и Тьма переступила порог их душ. И я смогла помочь лишь тем, кто изначально воззвал ко мне своей отвагой и стремился ко мне. И только через них спасти остальных, но в конечном итоге, Мартин, — в глазах ее загорелся лукавый огонек. — В конечном итоге каждый спас себя сам.

Мартин задумчиво потер рукоять меча.

— Тогда, когда ты приказала мне проткнуть Зверя мечом, чтобы исцелить его от яда Топей. Ты сказала, что в этом лезвии есть и твоя часть и…

— И часть Тьмы, — кивнула Лайгредита. — Это меч Судьбы, а она хранит в себе и доброе и злое. Иначе и быть не может.

— Хэй! — крикнул чей-то задорный голос. Волчица и юноша обернулись. Перед ними стоял Ветер и призывно бил копытом о землю. — Нам пора возвращаться.

Откуда-то подошел молчаливый Зверь и Мартин крепко обнял его. Потом они посмотрели друг другу в глаза.

— Прощай! — сказал Мартин. — Удачи тебе!

— И тебе удачи. Ты — лучший человек, с которым я когда-либо был знаком, — сказал Зверь. — Не забывай ничего, и не позволяй забывать своим потомкам. И тогда этот мир будет всегда наполнен огнем дружеских костров, как и в эту ночь.

— Иди, — Лайгредита тепло посмотрела на Хамфрода. — Иди и не оглядывайся. Теперь твой путь будет иным.

На посту, возле Главных Ворот как обычно скучал стражник. Делал он это по давным-давно заведенной традиции, а еще, потому что был слишком стар, чтобы выполнять какую-либо более полезную работу. В том же, что его караул был бесполезен, не сомневался даже он сам — вот уже уймову пропасть лет никто не выходил из Леса и не входил в него. Да и как можно попасть в место, которое пропадает у тебя из памяти, стоит лишь отвернуться от него? Сам стражник, не смотря на то, что целыми сутками пялился на огромные деревья, воспринимал их лишь как мираж. И дивился этому чуду, выглядящему так по-настоящему.

Именно поэтому он, в ленивой дремоте не сразу понял, что происходит что-то необычное, а когда понял, подскочил с места и встал, как вкопанный.

Из Леса выходили…, а точнее — выезжали на невиданных доселе животных, люди. Мужчина, девушка и юноша.

Страж протер глаза и уставился в окно. Вслед за людьми из-за деревьев вышли двое огромных серых волков, один белый волк поменьше и величавый белоснежный тигр с черными полосками и… — стражник увидел это даже отсюда — с холодными, голубыми словно лед, глазами.

Скатившись по винтовой лестнице, стражник выбежал к воротам. Странно, но он не чувствовал страха — только удивление и какой-то неведомый ему раньше трепет. В смятении мял он подол длинной серой рубахи (доспехов стражники не носили по двум причинам: во-первых, слишком уж невыносимо жариться в них целый день. Во-вторых, все равно нет смысла), и думал, какой бы вопрос задать этим чужакам, появившимся словно призраки, возле порога его родного Города.

И, как обычно бывает в таких случаях, вопрос бы задан самый простой.

— Кто вы? — спросил стражник, обмирая от собственной дерзости. Мужчина и юноша спешились со своих животных и подошли к стражнику вплотную.

— Владыка Мартин! — провозгласил белый волк, и по высокому, звенящему ее голосу, стражник понял, что это она, волчица.

— Королева Аллайя, — продолжила волчица и стражнику поклонилась из своего седла прекрасная светловолосая девушка с доброй улыбкой.

— Советник Ланс! — произнесла волчица следующее имя, и короткий кивок последовал от юноши, спутника короля.

— Все это оч-чень приятно… — пробормотал, заикаясь, стражник, — но откуда?..

Белая волчица, казалось бы не заметила его вопроса. Теперь вперед выступили серые волки, и она начала представлять их:

— Владыка Мьельн! — поклонился высокий волк с темно-пепельной шерстью.

— Советник Арлан! — голову склонил светло-серый и, судя по всему, молодой волк.

— С нами двое Великих, — сказал высокий волк, которого звали Мьельн. Стражник вздрогнул. Краем сознания он понимал, что все эти путники могут говорить, за исключением, пожалуй, верховых животных. Но услышав голос волка не смог сразу же свыкнуться с ними. Тот же, словно не заметив смущения человека, продолжил. — И хоть мне странно, что они нуждаются в представлении, я их представлю. Лайгредита — Истинный Свет! — он указал мордой на белую волчицу и только теперь стражник заметил, что шерсть ее излучает свое собственное сияние, мягкое и теплое, словно летний ветер.

— Тигрей, Судьба, — волк кивнул на белого тигра, точнее, как понял стражник из имени — тигрицу, и та обожгла его ледяным взглядом голубых глаз, а потом произнесла голосом, сладким, как мед.

— Надеюсь, о человек, тебе не придет в голову задерживать нас, но ты возвестишь Городу о нашем прибытии?

И если раньше стражник мог допустить мысль о том, чтобы не пускать этих подозрительных путников за Ворота, то теперь она казалась ему очень глупой и нелепой. Торопливо отворил он тяжелые створки и, когда начал было закрывать их обратно, белая волчица, Лайгредита, повернулась к нему.

— Это лишнее, — сказала она. — Уже лишнее.

И стражник остался обдумывать эти слова, опираясь на стальные прутья ворот.

А путники шли по узким, прокопанным между домов улочкам Города и странная тень ложилась на них. В самый полдень, невероятно, в разгар пекла на небе сбежались тяжелые темные тучи, а потом на землю упали первые капли дождя.

И хоть ошарашенный стражник и остался возле своего поста, так и не возвестив Городу о прибытии необычных гостей, все жители его высыпали на улицу, и, как и Мартин, сначала с испугом бегали от мокрых капель, а потом прыгали и смеялись и пели под этим первым, за пять сотен лет дождем, а те, кто был слишком слаб или стар просто улыбались и на душе у каждого было легко, словно вода смывала с них какую-то вину, а может — тяжесть мыслей, или собственную глупость…

Мартин же шел прямиком на площадь, на которой когда-то его могли повесить вместе с его друзьями. И мало-помалу, люди потянулись за ним. Когда он вышел к виселице, вряд ли хоть кто-то оставался в своем доме. За теми, кто работал уже бежали их родные, и со всех сторон к площади стягивались люди.

Из своего дома вышел судья. Рот его открылся, когда он увидел, кто возглавляет столь необычное шествие. И он не мог сказать ни слова.

Зато другой голос Мартин услышал.

— Эй! Мартин! Это ты что ли?! — воскликнул кто-то в толпе и к нему, разгребая широкими руками людей, как волны, пробрался Вал. — И в самом деле! Мартин! Ты откуда?!

— Позже! — улыбаясь, ответил он. — Я расскажу тебе все позже!

И Мартин поднялся на постамент виселицы, чтобы все видели его. Справа от него встала Лайгредита, слева — Судьба. Волки (от которых люди шарахались во все стороны), сели перед постаментом, а Ланс и Аллайя остались в толпе, с улыбкой глядя на своего Владыку.

— Жители Города, — очень тихо сказала Тигрей, но услышали ее все. — Настал конец Великой Засухи и конец прежней эпохи. Мартин, моим именем назначается вашим королем!

Послышался недоуменный ропот, который Тигрей без труда перекрыла своим голосом.

— Я — Судьба, и я могу решать, кто будет править любым народом. Символ власти у Мартина в руках. Этот меч я давала вашему законному правителю много веков назад, и сейчас нет повода что-то менять.

— Но, позвольте… — внезапно вмешался судья и тут же умолк под строгим взглядом тигрицы. Мартин поднял меч перед собой.

— Лес вновь открыт для людей, — сказал он, не спуская взгляда с судьи. — Те, кто пожелают жить в нем — могут уйти туда прямо сейчас. Город так же остается людям.

Я, как законный король и Владыка, буду править в Лесу, ибо так велят законы этого мира. Здесь же останется тот, кого я посчитаю достойным править. Ланс, поднимись ко мне.

Чуть не запнувшись, отчаянно покраснев лицом, юноша неуверенно взошел на постамент и остановился рядом с Мартином.

— Ты станешь новым правителем и судьей этого Города, — сказал Мартин.

— Я… я не смогу… — тихо, чтобы его не слышали, пробормотал Ланс. Мартин ободряюще улыбнулся ему.

— Теперь, когда Лес и Город снова вместе, тебе не придется править в одиночку, — сказал он. — Ты всегда будешь желанным гостем у нас.

— Но, позвольте… — снова вмешался судья. Мартин оборвал его взмахом Меча.

— По своей корысти ты хранил Меч вдали от других горожан, и в твоих руках он не защищал их от Тварей, но защищал твою семью. По своему незнанию ты едва не обрек Город на смерть, желая пренебрегнуть последней просьбой приговоренного к смерти. И ты все еще считаешь, что можешь сохранить свой пост? Радуйся, что тебе удается сохранить свою жизнь!

Судья побелел как мел.

— Горожане! Неужели вы позволите этому беглому преступнику, ребенку и говорящим животным управлять вами? Неужели…

Раздался оглушительный рык Тигрей, возле ног судьи ударила молния и он упал. Потом спешно поднялся и, прикрыв голову руками, побежал прочь, спотыкаясь, как слепой. Больше его нигде не видели, ни в Городе, ни в Лесу. Семья его тоже исчезла на следующую ночь. Говорили, что они сбежали далеко в горы, дальше шахт, и там основали собственное поселение, но никто не рвался подтвердить эти слухи, и вскоре о судье все забыли.

— Мартин, — сказала Тигрей, повернув к нему голову. — Мои дела окончены здесь. Помни обо мне, и ты не будешь оставлен моей милостью.

Мартин низко склонил голову, и его примеру последовали все, собравшиеся на площади, от мала до велика.

Тигрица (или это показалось?) наклонила голову в ответ. Когда взгляды горожан снова устремились к постаменту, ее уже не было.

Можно говорить о многом. О пире, который устроили тем же вечером для всех. О том, как дети, едва Города коснулись первые лучи солнца, помчались в Лес и обмирая от восторга касались деревьев, травы, рек, и водили хороводы с Маленькими Созданиями. О том, как самые молодые и отважные из горожан ушли следом за Мартином, под веселую сень листьев и восстановили там поселок своих предков, тот, в котором люди жили до изгнания. Как снова зашумела пшеница на вскопанных полях, и как охотники вместе с волками уходили далеко за пределы Дикоземья, чтобы найти своего, единственного цирина. И как больше уже никто не боялся ни деревьев, ни ночи.

Но это займет еще не одну страницу, а история, в общности своей закончена, и каждый может извлечь из нее тот смысл, который кажется ему верным.