Там, Где Садится Солнце (СИ) [Nina16] (fb2) читать онлайн

========== Часть 1 ==========

По своему обыкновению, в конце учебного дня Имперский Колледж кишел людьми: уставшие ученики неуклюже спешили к главному выходу, то и дело задевая друг друга своими громоздкими сумками и портфелями. Брайан же не спеша плелся на последнюю за сегодня лекцию по квантовой механике, с легким раздражением думая о том, что сразу после нее ему предстоит отпахать еще четыре часа в пабе отца, а потом за одну ночь успеть сделать всю практическую работу. Никто никогда не спрашивал, было ли у Брайана время и силы работать пять раз в неделю, одновременно учась на научной специальности в одном из самых престижных колледжей Англии. Однако он настолько привык к такому образу жизни, что уже и не думал о том, «а каково бы это было, если бы не приходилось так много времени тратить в пабе».

«Должность» официанта, да и менеджера в придачу, он получил еще в пятнадцать лет — как раз тогда, когда его отец открыл этот «ресторан». По крайней мере, вначале из этого места планировалось сделать ресторан, но в итоге все это вылилось не то в забегаловку, не то в паб, так как у отца, Гарольда, не было ни особых навыков ведения бизнеса, ни большого капитала, чтобы сделать из этого всего «конфетку». На самом деле, Гарольд был неглупым человеком, но его личностные качества — безмерный эгоизм и слепота по отношению к собственным недостаткам — всегда стояли на его пути не только в карьере, но и в отношениях с людьми вокруг. Он требовал и брал от других, но никогда не предлагал ничего взамен.

Если бы хоть кто-нибудь соизволил спросить, а чем, собственно говоря, Брайан хотел бы заниматься в свободное от учебы время, он бы не задумываясь ответил — музыкой. Да что уж греха таить, при первой же подвернувшейся возможности Брайан хватался за свою излюбленную гитару, носившую гордое имя «Red Special». Гитару они с отцом соорудили саморучно, тогда ему было около семнадцати лет. Конечно, дело не обошлось без длительных и нудных уговоров, но Брайан-таки добился своего, и в руках оказался его собственный изящный инструмент, эта прекрасная гитара. С тех пор Мэй окончательно и бесповоротно влюбился в музыку, усердно тренируясь каждые выходные после работы под строгим взглядом отца, который полагал, что за это время, пока Брайан «бесполезно тренькал на своем таком же бесполезном инструменте», он мог бы сделать множестве более важных вещей.

Безусловно, Брайан грезил наукой с самого раннего детства — должно быть, с тех пор, как впервые увидел ночной небосвод. То, что открылось его взору тогда, было настолько прекрасным, настолько далеким и загадочным, что он, будучи еще ребенком, твердо решил связать свою жизнь с этими крошечными мерцающими огоньками где-то там в бескрайнем космосе. Он любил учиться и всегда выкладывался по полной — как, в общем-то, Брайан делал относительно любого дела. Однако, когда его мысли не занимала учеба, разнос еды и напитков, мытье посуды и полов, хотелось проспать до полудня в субботу вместо того, чтобы корячиться на изматывающей и на то время неоплачиваемой работе в пабе; хотелось бегать с ребятами по мокрым от дождя улицам вместо того, чтобы часами сидеть за домашней работой по более сложному курсу математики, на котором, конечно же, настоял в свое время Гарольд; хотелось хоть раз в жизни безответственно прогулять школу, не боясь встретиться с тяжелым взглядом отца по приходу домой. Но все, чем Брайан мог довольствоваться — была великолепная, пахнущая деревом и краской «Red Special». Она охотно составляла ему компанию в те несколько часов свободного времени в неделю, на которые он мог рассчитывать.

А еще был Скотт, парень годом младше самого Мэя, что молчаливо шагал справа от него. Скотта Брайан знал, сколько себя помнил. Большинство его знакомых не понимало, почему они двое были так близки, то и дело задавая Брайану до ужаса бесячие и бестактные вопросы о том, как «такой, как он» мог столько времени проводить с кем-то вроде Скотта. Должно быть, манера друга не надевать доброжелательную маску просто ради приличия отталкивала значительную часть людей. Но Брайану было плевать на то, кто и что мог подумать об их дружбе, он смело мог бы послать их всех к черту. Скотт был почти что его семьей, и если говорить откровенно, он являлся единственным человеком в жизни Брайана, которому он мог безоговорочно доверять. А еще Мэй знал наверняка, что «колючесть» парня, пугающая их общих знакомых, была всего лишь, своего рода, защитной реакцией.

— Эй, Брайан, ты это видел? — спокойный голос Скотта вырвал его из размышлений, и Мэй, проследив за взглядом друга, заметил какой-то довольно броский постер, занимающий треть доски для объявлений. То ли его глаза настолько устали после пяти часов занятий, то ли несчастное зрение упало-таки ко второму курсу, заставляя Брайана близоруко жмуриться.

— Да Господи, подойти ты уже ближе, — хмыкнул Скотт, подталкивая Мэя в сторону объявления.

— Прослушивание для гитаристов? — удивленно переспросил Брайан, читая надпись на постере, чувствуя, как его сердце непроизвольно начало биться чаще. — Это, что ли, те ребята, которые выступали на фестивале осенью?

Мэй так и не смог попасть на тот фестиваль в честь Дня Всех Святых, задержавшись допоздна в пабе, однако он не раз слышал о том, что группа, выступившая на открытии, была весьма неплоха. Брайан особо не вслушивался в подробности, запомнив лишь название коллектива: оно не представляло собой ничего особенного, но почему-то отложилось в его памяти — «Helix». Он и не думал, что парни были еще студентами, и тем более, студентами его собственного колледжа.

— Понятия не имею, где они играли, если честно, — протянул Скотт, окинув друга внимательным взглядом, наверняка подмечая, как у того загорелись глаза и порозовели щеки. — Ну, что скажешь?

— Да что я могу сказать…

Брайан действительно не знал, стоило ли ему даже пытаться, учитывая нелюбовь отца к музыке, работу и необходимость держаться в топ пяти процентах класса, чтобы не потерять стипендию. Черт, конечно же, он безумно хотел пойти на прослушивание, раз уж подвернулась такая возможность, но сможет ли он тащить на себе еще и это?

Губы Брайана сами по себе расползались в глупой улыбке, когда он представлял себя гитаристом в настоящей группе, когда его воображение вырисовывало яркие картинки, где он с оглушающей громкостью бил по струнам на сцене, или записывал соло собственного сочинения в студии звукозаписи. Пусть «Helix» и далеко до «The Rolling Stones», но это уже что-то, это способ наконец заняться тем, что приносило бы ему настоящее удовольствие. Не может же Брайан всю жизнь разгребать дерьмо отца. К тому же, его еще никуда не взяли, ничто ведь не мешало просто попробовать, так ведь? В крайнем случае, у него всегда будет возможность передумать.

— А знаешь, Скотт, я все-таки попробую.

***

Роджер раздраженно покосился на часы, мечтая о том, чтобы поскорее добраться до дома. Все бы ничего, если бы он так сильно не устал, и если бы Тим соизволил вовремя притащить свой зад на прослушивание, о котором они все знали еще три недели назад. Роджер и сам не был примером организованности, но он и правда не понимал, что заставило Тима опаздывать на гребаных полтора часа. Конечно, им с Томасом было «не сложно» все это время проторчать здесь, слушая совершенно бездарную игру трех первокурсников, решая, какой из них будет наименее худшим вариантом для группы.

А еще Роджер был жутко зол на Оливера, который без каких-либо предварительных заявлений решил уйти из группы, оставив их троих с подписанным еще в ноябре контрактом, но уже без гитариста. И как они, мать твою, могли выбрать хоть кого-нибудь, способного сыграть их репертуар? Ладно просто сыграть, группе нужен был человек, способный сыграть так, чтобы им не пришлось потом краснеть до конца жизни.

— Думаешь, кто-то еще придет? — спросил Томас скучающим голосом, и Роджер увидел в его глазах намек на то, что тот, как и сам Тейлор, думал о том, что, возможно, они оба просто теряли свое время, сидя здесь.

— Ну, я надеюсь, — фыркнул Тейлор, нащупывая помятую пачку «Marlboro» в кармане своей куртки. Он не любил курить в студии, но сегодняшний день был настолько раздражающим, что руки Тейлора сами потянулись к очередной сигарете — делать-то все равно было нечего. — Должен прийти еще кто-то на шесть, — коротко бросил Роджер, кидая Тому блокнот со списком всех «желающих» пополнить ряды их группы.

— Что будем делать, если и этот облажается? — спросил Томас, озвучивая то, что было на уме у Тейлора последние полчаса.

— Да хер его знает, — Роджер глубоко затянулся, чувствуя привычный горький табачный привкус на языке. Свободной рукой он ловко словил брошенный обратно блокнот. — Пусть Тим разбирается, он же у нас солист.

Тейлор не знал, чем именно был вызван такой поток раздражения в сторону Тима: может, мерзкая сырость на улице окончательно испортила Роджеру настроение, а может, просто день было какой-то херовый, но Тейлор никак не мог перестать злиться, испепеляя взглядом дверь. Он терпеть не мог безответственности Тима — порой даже эгоизма — по отношению к группе, да и к Тейлору лично.

— Чувак, остынь…

Он собирался ответить что-то колкое, как чертова дверь, которая, должно быть, уже покосилась от этого буравящего взгляда голубых глаз, наконец, отворилась. В комнату зашел высокий парень лет двадцати, и первым, что привлекло внимание Роджера, была объемная копна кудрявых волос, казалось, «зашедшая» в комнату раньше своего обладателя. Тейлор переглянулся с Томасом, подавляя рвущийся наружу смешок — такой шевелюрой даже Роберт Плант похвастаться не мог.

— Ты у нас… — начал было Роджер, пытаясь расшифровать корявый почерк в своем блокноте.

— Брайан Мэй, — ответил парень спокойно, несмотря на то, что щеки его пылали румянцем, а зеленые глаза возбужденно блестели, сполна выдавая волнение парня.

— Что ж, привет, Брайан Мэй, — Тейлор ухмыльнулся, услышав столь официальное представление: обычно люди довольствовались просто именем. Было что-то неловкое и забавное в этом пареньке, хотя Роджер не мог отрицать того факта, что Брайан имел довольно привлекательную внешность. Он лениво потушил сигарету о пепельницу, вставая из-за стола, протягивая руку для рукопожатия. — Роджер Тейлор, — ладонь Брайана была шершавой, а хватка на удивление крепкой. — А это Томас, — он кивнул в сторону брюнета, который поспешил к ним, чтобы тоже поздороваться с только что пришедшим студентом.

Роджеру казалось, что он видел парня прежде, но они явно учились на разных факультетах, так как с любовью Тейлора к различным вечеринкам и мероприятиям, он знал почти что всех своих однокурсников и всех их друзей в придачу. Честно говоря, Роджер с трудом мог представить этого Брайана в роли рок-звезды. Тейлор еще раз внимательно глянул на паренька — тот был неброско одет, но в то же время довольно стильно: черная фланелевая рубашка с небольшой вышивкой на воротнике, расширяющиеся книзу джинсы, что выгодно подчеркивали длинные худые ноги, и черные ботинки, каким-то образом все еще чистые, учитываю всю эту «кашу» снаружи. И как бы то ни было, Роджер никак не видел Брайана на сцене, слишком уж интеллигентно он выглядел со своими умными глазами: другого прилагательного Тейлор почему-то не находил, — и сдержанной улыбкой.

— Рад встречи, — улыбнулся Брайан, вдруг нахмурившись, как показалось Роджеру, от резкого запаха сигарет, стоявшего в помещении, но сам Тейлор уже давно его не замечал.

Курил Роджер класса с десятого, а может, и того раньше. Сначала это случалось довольно редко, «за компанию», так сказать; потом он понял, что без курения в привычной рутине чего-то заметно не хватало, ну, а закончилось это все многолетней привычкой. Он даже несколько раз пытался бросить, больше беспокоясь о музыкальной карьере, нежели о своем здоровье. Но всегда, когда он в очередной раз просыпался с навязчивой мыслью завязать, случалось какое-то дерьмо, которого в жизни Роджера было более, чем достаточно.

— Взаимно, — вежливо улыбнулся Тейлор, оглядываясь на Томаса. — Проверишь еще раз комбоусилитель? — спросил он, до сих пор неуверенный, была ли проблема объема звука связана с плохо настроенным устройством или же «плохо настроенными» руками предыдущего претендента.

— Ну, у меня с собой моя гитара, — неловко пробурчал Брайан, и Роджер только сейчас обратил внимание на черный чехол за спиной парня. — Если вы не против.

— Да нет, не против, конечно, — ответит Томас, садясь на корточки возле усилителя, настраивая какие-то параметры перед тем, как подключить инструмент. Роджер от чего-то не мог перестать ухмыляться — каким-то чудным был этот парень, по-хорошему чудным.

Они с Томом терпеливо дожидались, пока Брайан, едва ли не пунцовый от неловкости и волнения, достанет из чехла свою гитару. Тейлор прекрасно понимал желание парня использовать собственный инструмент. Все же, материал, вес, да и просто привычка оказывали огромное влияние на качество игры; он сам до конца этого не понимал, пока не накопил на просто охренительный комплект ударных, без которого теперь не обходилось ни одно выступление.

Когда гитара наконец увидела свет, Роджер и Томас одновременно восхищенно выдохнули: настолько изящным и красивым был инструмент. Тейлор заворожено провел рукой по блестящему коричневому, с бордовым отливом корпусу, на секунду забыв, что эта вещь ему не принадлежала и трогать ее без проса было, по меньшей мере, невоспитанно. Гитару явно любили — Роджер мог поклясться; она выглядела настолько безупречно, что складывалось ощущение, будто Брайан полировал ее сутки напролет.

— Прости, — покачал головой Тейлор, отдернув руку. — Она очень красивая.

— Еще бы! — Томас тоже подошел поближе, пристально рассматривая инструмент. — Ты где купил?

Брайан еще сильнее покраснел — хотя, казалось бы, куда сильнее, — смущенно улыбаясь. Его глаза радостно горели, в них ясно читалась гордость за такие комплименты в адрес гитары, как будто они хвалили его ребенка, а не какую-то деревянную вещицу.

— Спасибо, — сказал Мэй воодушевленно, позволяя Томасу рассмотреть свое творение поближе. — Я сам собрал ее, — добавил он, встретившись с двумя удивленными парами глаз.

—Да ладно? Чувак, это очень классно! — Томас покосился на свою гитару, стоящую в углу, состояние которой было далеко от идеала. Подарили ее Кингсли около года назад. Денег на что-то более презентабельное у него никогда не было, а одалживать у Тима на новый инструмент (с учетом того, что прошлый подарил именно Стаффел наполовину с Тейлором) Томас, мягко говоря, не хотел: он ненавидел быть в долгу. То, что Брайан сумел самостоятельно собрать инструмент такого качества, вызывало искреннее восхищение. — Надо будет взять у тебя мастер-класс.

— Извините, ребят, но думаю, пора начинать, — перебил их Роджер. Не то, чтобы он не хотел поболтать с этими двумя, ему даже было отчасти любопытно расспросить Брайана о его гитаре, но вот только домой ему хотелось еще больше. Тейлор раздражено заправил за ухо выбившиеся светлые пряди, которые за последние пару месяцев сильно отросли и иногда доставляли ему неудобство, но состригать их он категорически не желал, не смотря на все подколы друзей и знакомых. Пару раз Роджера даже сочли за женщину, и все эти разы как назло случались в присутствии Тима, который и по сей день не переставал стебать Тейлора на этот счет, пуская язвительные комментарии по типу: «Я почти что девушку трахаю».

— Будешь играть что-то определенное?

— Я хочу сыграть свою песню.

— Окей, — Роджер хлопнул в ладони, усаживаясь на стул. Он не особо любил авторские композиции, так как чаще всего люди переоценивали свои возможности и, не набравшись опыта, начинали сочинять какое-то откровенное дерьмо. — Ну что, готов? — спросил он, кивая в сторону черной платформы. От чего-то Тейлор и сам чувствовал, что волнуется, будто бы это он сейчас должен был сыграть партию перед двумя незнакомыми людьми, а не Брайан. Его волнение, скорее, было вызвано тем, что если Мэй окажется очередным гитаристом-любителем, их всех ждет самый настоящий Ад, и пока что никто не знал, как из этого всего можно было выйти.

Он искренне надеялся, что хоть в этот раз их с Томасом не ждал очередной провал. И черт, весь этот поиск нового члена группы просто ужасно выматывал, создавая еще больше дурацких конфликтов, отнимающих у них драгоценное время. Роджер чувствовал, что «Helix» нужен был кто-то еще, кто-то, кто смог бы дать коллективу свежее дыхание.

Нет, конечно, они с Тимом и Томасом сперва неплохо сработались, но в последнее время находить общий язык становилось все труднее. Каждый раз, когда они садились за написание какой-то новой композиции, все буквально шло по накатанной. У всех троих были различные друг от друга вкусы, различное видение их общего творчества и подхода, а договориться между собой о компромиссном варианте они — трое взрослых людей — почему-то не могли. В глубине души Роджер понимал, что нужно было что-то с этим решать, иначе нихрена из их творчества не выйдет.

— Да, — кивнул Брайан, занимая удобную для игры позицию.

— Тогда удачи, — Роджер подмигнул парню, откинув голову на жесткую спинку стула. У него не было особых ожиданий или слишком завышенных требований, не в этот раз. Тейлор просто хотел выслушать выступление Брайана и сойтись на том, что он играл достаточно сносно, чтобы спасти их задницы на предстоящий концерт.

Мэй окинул парней задумчивым взглядом и, выдохнув, опустил глаза на гитару; его пальцы зажали струны, а лицо стало весьма сосредоточенным. Роджер в нетерпении закусил губу, от чего-то в его груди впервые за этот месяц зародилась уверенность в том, что в этот раз все пройдет многим лучше, чем в предыдущие. Тейлор не особо верил в такое понятие, как шестое чувство, но Брайан не выглядел безнадежным идиотом — это факт. На звезду рока Мэй тоже, конечно, не тянул, но возможно, он хотя бы был способен играть без явной фальши — этого бы им с головой хватило.

Уже через мгновение комнату заполнила музыка: медленная и негромкая поначалу, она постепенно набирала силу, становясь все звонче и отчетливее. Она разливалась по всем углам студии, и всю усталость Роджера словно рукой сняло: он застыл, прикованный к полу то ли слишком идеальным звучанием, то ли магнетизмом Брайана, который с первых же секунд своего выступления преобразился до неузнаваемости. Тот играл с такой невообразимой легкостью, будто бы все его действия были продиктованы инстинктами, а не годами тренировок, а звук был таким чистым, что Роджер невольно переглянулся с Томасом, который сидел в таком же шоке: на лице его светилась широкая улыбка. Мэй расслабленно двигался в такт мелодии, все былое напряжение куда-то испарилось. Казалось, он даже не думал о том, что делал, а, скорее чувствовал, как нужно играть. Его тонкие губы были растянуты в полуулыбке, кучерявые волосы разлетались из стороны в сторону и теперь выглядели еще более распатланными, чем прежде. Создавалось ощущение, что Брайан уже даже и забыл о присутствии других людей, погрузившись в свою атмосферу.

Роджер просто не мог отвести от него взгляда — Господи, да он был великолепен. Глаза Тейлора опустились на длинные пальцы, ловко двигающиеся вверх-вниз по грифу гитары, с одного лада на другой. Это было даже больше, чем они могли ожидать, — это было лучше, черт возьми, всех предыдущих «музыкантов», вместе взятых.

— Ох, блин… — выдохнул Роджер, чувствуя, как по его спине пробежал холодок. Наверное, за всю свою жизнь он прослушал десятки гитарных соло, даже несколько раз пытался сам что-то сыграть, но Брайан… Он звучал настолько живо, настолько по-особенному, что Роджер теперь даже на секунду не мог представить той ситуации, что Брайан мог бы играть в какой-то другой группе.

Тейлор, широко улыбаясь и чувствуя, как быстро билось его собственное сердце, поднялся на платформу, садясь справа от Брайана возле своей ударной установки. Тот, увидев Роджера, обернулся в его сторону: длинное лицо Брайана напряглось, но играть он не прекратил, продолжая слегка удивленно коситься на Роджера. Их глаза встретились, и Тейлор, светящийся от радости, как последний идиот, лишь махнул головой, в первый раз ударив по барабану, давая Брайану понять, на что он был настроен.

Тейлор начал бить по своей установке, забыв о том, что еще десять минут назад засыпал на своем месте, почти сразу же подстраиваясь под мелодию — звуки накладывались друг на друга, сливались в одно целое, создавая нечто прекрасное. Играть было так, блин, легко, что Роджер слабо понимал, что делал, но, черт, как же ему нравился процесс. Он будто бы прочувствовал то, чего ему так не хватало: свежести, экспериментального звука, импровизации.

Каким-то образом Роджер понимал и предугадывал песню Брайана, хотя и был уверен в том, что не слышал ее никогда прежде. Тейлор был почти что пьяным от осознания того, насколько же охрененно гармонировали их инструменты. Он продолжал, как сумасшедший стучать, по барабанам, а в голове все крутилась одна мысль — это было оно.

***

— Брайан, мы тебя берем, — сдавленно проговорил Роджер, чье дыхание было до сих пор сбито, а кожа блестела от пота. Сердце продолжало стучать в непривычно быстром темпе, напоминая ему об эйфорическом состоянии сразу же после концерта — это были ощущения лучше всякого кайфа, ради той пьянящей радости Роджер был готов возвращаться на сцену снова и снова.

— Серьезно? — глаза Брайана расширились от удивления, он широко улыбнулся, выглядящий таким же восторженным и воодушевленным, как и сам Тейлор.

— Даже не обсуждается, парень, — Роджер похлопал того по плечу, чувствуя расслабление, расплывающееся по телу от того, что им удалось найти такого прекрасного гитариста. — Было охеренно! — добавил Тейлор, сам еще не осознавая того факта, как же удачно они остались этим вечером в студии и решили все-таки прослушать последнего претендента. — Если ты согласен, то ждем тебя в понедельник на это же время, в том же месте.

— Конечно, спасибо, — Брайан был все еще немного оторопевшим от шока, но до безумия счастливым: он улыбнулся Роджеру и Томасу и начал упаковывать свою гитару обратно в чехол. Его руки заметно подрагивали от переизбытка эмоций, и он не с первого раза смог застегнуть молнию чехла. — Тогда до встречи? — Мэй забавно помахал им рукой на прощание, и Роджер, не сумев сдержать смеха, помахал ему в ответ.

— Ага, до встречи, Брайан.

Роджер все еще удивлялся тому, как в таком, с первого взгляда, тихом и спокойном человеке, больше напоминавшем забитого отличника, было столько музыкальности, драйва и таланта. Это еще раз подтверждало то, что нельзя было судить о человеке по первому впечатлению.

На выходе Мэй окинул взглядом комнату и, кивнув кому-то за спиной Роджера, вышел в коридор, наклоняясь, чтобы не удариться головой о дверную раму. Шевелюра на его голове смешно подпрыгнула.

— Да неужели? Так вот просто: «Брайан, мы тебя берем»?

В голосе Тима отчетливо слышались нотки раздражения — даже, скорее, неприязни.

Тейлор громко вздохнул, мысленно досчитав до десяти, понимая, что сейчас было не лучшее время для того, чтобы устраивать скандал.

Роджер совсем не заметил того, что Тим зашел в студию и, видимо, стал свидетелем их игры. В любом случае, хрена с два Тейлор собирался учитывать его мнение, беря во внимание тот факт, что Тим явился в студию под самый конец и еще, видите ли, был чем-то недоволен.

К тому же, Стаффел по факту не любил людей, которые в чем-то превосходили его самого, и Роджер прекрасно об этом знал. В этом и заключалась причина того, что Тим прицепился к его решению взять Брайана в группу.

— А тебя что-то не устраивает? — спросил он холодно, разворачиваясь лицом к Томасу и Тиму. Роджер спрыгнул со сцены и прошел к столику, на котором все еще лежала почти пустая пачка «Marlboro». Тейлор достал еще одну сигарету, явно лишнюю после стольких выкуренных за последний час: от никотина уже мутило. Однако, почему-то, когда он пребывал в настроении «поссориться», без сигареты или косяка это не обходилось.

— Всего лишь то, что ты не обсуждаешь такие важные решения с нами, Роджер, — раздраженно отозвался Тим.

— Ну пиздец, — Роджер глухо засмеялся, пораженный абсурдностью этих слов. Он недовольно чиркнул зажигалкой, прикуривая. — Я, наверное, чего-то не понимаю, но, может быть, тебе стоило бы заявился хотя бы к середине отбора, чтобы потом участвовать в выборе участников? Где тебя носило?

— Дела, — сухо бросил Тим, явно не желающий развивать эту тему. Он и сам знал, что опоздания не были его козырем, однако порой были «дела» поважнее всех этих великих музыкантов, что пробовались в их группу.

— М-м-м, теперь-то все прояснилось, — Роджер выдохнул табачный дым, подходя вплотную к Тиму и смотря на того насмешливым взглядом. — Спасибо.

— Господи ты Боже мой, прекратите петушиться, — Томас встал между двумя парнями, что было, в общем-то, привычным для него делом, так как он всегда занимал нейтральную позицию, в то время, как они с Тимом стабильно выясняли отношения. — Этот парень просто нечто, чувак! — обратился он к Стаффелу, упираясь руками в их плечи. — Серьезно, Роджеру и спрашивать не надо было, все итак прозрачно.

— То есть, со мной это обсуждать не надо? — поинтересовался Тим, сложив руки на груди, на что Роджер лишь многозначительно закатил глаза, посмеиваясь. Смешно было наблюдать за тем, как Тим, которому, по сути, было наплевать на то, кто будет играть позади него, устроил сейчас здесь чуть ли не истерику, делая вид, что очень озабочен их выбором.

— Может, если бы ты пришел вовремя и был бы в состоянии оценить игру Брайана, я бы с тобой «обсудил», — фыркнул Роджер, делая шаг назад, к столику, где лежала забитая окурками пепельница — он даже смотреть не хотел на эту недовольную физиономию.

— Да хватит уже, — Томас зло зыркнул на обоих, тяжело вздохнув. Роджер в какой-то мере ему сочувствовал: наверное, тяжело было выдерживать их ангельские характеры и каждый раз приводить их в чувства. — У меня встреча с Джоулин через полчаса, постарайтесь не разнести студию, пока будете разбираться, кто чье мнение должен был учесть.

— С Джоулин? — Роджер присвистнул, услышав знакомое женское имя, которое Томас произносил минимум десяток раз за день. Как настоящий верный друг он делал вид, что ему абсолютно не надоело выслушивать про то, как Джоулин посмотрела на Томаса, и с кем Джоулин села за ланчем, и какая «охринительная задница» была у Джоулин. Хотя, честно говоря, ему было поебать на личную жизнь чужих людей — даже друзей, — чаще всего, ничего путного ему не рассказывали, а лишь утомляли бессмысленными разговорами. — Она согласилась с тобой пойти? — он удивленно приподнял брови, ухмыльнувшись. Роджер и не думал, что Том уломает-таки ее на свидание — настоящий прогресс, что тут скажешь.

— Да, согласилась, — невозмутимо ответил Кингсли и бровью не поведя, будто бы это не он еще с начала осени бегал за этой смазливой блондинкой с третьего курса, думая, как начать с ней разговор. — Все, Тейлор, потом, мне пора, — он накинул свою излюбленную кожаную куртку, быстро поправляя прическу перед небольшим зеркалом у выхода. — И, черт возьми, мы же нашли гитариста! Так что, повеселее, ребятки! — обнадеживающе воскликнул Томас, встретившись с каменно серьезным лицом Стаффела и глазами Роджера, в которых бегали искорки. — До скорого!

Дверь за Томасом захлопнулась, и Тейлор потушил сигарету, делая вид, что он не замечал пристального взгляда Стаффела. Он хотел просто встать и уйти: слишком уставший для того, чтобы с кем-то собачиться — с другой стороны, Роджер знал, что никуда не уйдет, впрочем, как и всегда. Он молча опустился на стул, вздохнув.

— Ты успокоишься сегодня, нет? — наконец не выдержал Тим, и Роджер усмехнулся: он все думал, когда тому надоест эта игра в гляделки.

— Да я спокоен.

— У меня правда были дела.

— Тим, мне как-то насрать, честно, — соврал он.

— Роджер, я не хочу ссориться, — сказал Стаффел уже спокойнее, на что Тейлор лишь фыркнул. Вот так происходило изо дня в день: они ссорились, грубили друг другу, раздражались, а потом Тим неожиданно теплел, и Роджер вдруг терял всю свою злость где-то за пределами комнаты, с радостью соглашаясь на примирение, которое почти всегда заканчивалось сексом. Каждый раз Тейлор обещал себе, что в следующий раз это не сойдет Стаффелу с рук так просто, а затем…

— Так определись, чего ты хоче…

Вместо ответа Тим резким движением пододвинул его стул и, притянув Роджера за подбородок, накрыл пересохшие губы своими. Его руки собственнически «шастали» по телу Тейлора, и Роджер после недолгого сопротивления начал отвечать на поцелуй, грубо кусая Стаффела, чувствуя, как они оба начинали заводиться. Моменты «любви» от Тима вставляли не хуже наркоты, а ссора только «подкручивала» страсть. Это было их своеобразным ритуалом: переходить от скандала к сексу за доли секунды. Такая особенность их отношений и утомляла, и затягивала одновременно.

Внезапно за дверью послышались приближающиеся шаги, и Стаффел резко отстранился от Тейлора, за мгновение оказавшись в нескольких метрах от стула. Он схватил блокнот со столика, опуская глаза в одну из исписанных страниц, пытаясь придать себе беззаботный и заинтересованный вид относительно непонятных каракуль, написанных Роджером. Тейлор лишь отрицательно покачал головой, отворачиваясь от Тима, чувствуя, как в нем вновь закипает раздражение.

— Фух, это не к нам, — облегченно выдохнул Тим, вытирая рукавом кофты свои губы, когда в студию так никто и не зашел.

Их с Тимом отношения были весьма специфичными: все началось со случайного секса, когда выяснилось, что все взгляды, ужимки и флирт по отношению к друг другу, все-таки не выдумка каждого из них; и закончилось это каким-то подобием на отношения. Долгое время они не затрагивали тему того, что между ними было: просто довольно часто после репетиций или даже в те вечера, когда их группа не встречалась, Роджер заезжал к Тиму — или наоборот, — и они отлично проводили время, трахая друг друга. В общем-то, их обоих это устраивало, потому что им обоим было безразлично на личную жизнь другого, на измены, чувства и прочее, пока это каким-то образом не переросло в настоящие отношения.

Они стали встречаться, и не только для того, чтобы удовлетворить свои физические потребности, а также для того, чтобы просто поговорить хотя бы о том, как у кого прошел день; так же они любили включать музыку и молча слушать ее либо же самим играть; да и вообще, собраться они могли просто для того, чтобы посидеть у камина в холодные вечера. Роджер оценивал их теперь, как «пару», и только, и даже думать не хотел об изменах со стороны Тима.

Встречаться с солистом своей группы было не самой лучшей перспективой, но сердцу не прикажешь, и получилось то, что получилось. Вот только Тим, к примеру, предпочитал скрывать факт их отношений. Не то, чтобы Роджер горел желанием на публику заявлять о том, что его трахает парень, и девушки интригуют его сердце теперь от чего-то раз через раз, однако ему было порой даже противно смотреть на то, как Тим отскакивал от него, боясь, что их кто-то увидит.

Томас понятия не имел, чем занимались их солист и барабанщик вдали от чужих глаз. До Тима Роджер встречался только с девушками, но никогда не ставил себе рамки насчет пола партнера: не глупо ли было ограничивать себя в чем-либо? Общественное мнение он смело слал нахуй, но Тим был полной ему противоположностью в этом плане, а потому проявлял внимание к Тейлору только тогда, когда они оставались вдвоем.

Роджер никогда не поднимал эту тему по одной простой причине — он мог понять опасения Стаффела. Все-таки, не прошло и пяти лет с тех пор, как гомосексуализм перестал быть уголовно наказуем, к тому же, Британия была полна религиозных фанатиков, которые преследовали «педиков» для того, чтобы избавить мир от садамитов, не говоря уже о реакции их родственников и друзей на подобный ход событий. Так что на трусливость Тима закрыть глаза он мог, а вот на некоторые другие его качества — нет. За время их отношений Тейлор научился не воспринимать все эти конфликты всерьез, зная, что не пройдет и часа, как все забудется. Да, они оба были весьма сложными людьми, зато Роджеру никогда не было скучно, к тому же, он искренне заботился о Тиме и хотел с ним быть, хоть и редко ударялся в сантименты.

— Закрой дверь, — попросил Роджер, бросая на стул свою белую футболку, забивая хер на то, что за последние дни он очень сильно устал и хотел было уже уйти в свою квартиру, чтобы отоспаться. Тим окинул жадным взглядом оголенный торс Тейлора и провернул ключ, убеждаясь в том, что теперь их никто не побеспокоит.

Комментарий к Часть 1

Всем доброго времени суток. Надеюсь, что тема фанфика будет Вам интересна, первая часть Вас заинтересовала, и Вы захотите поделиться своим мнением :)

Добавлю под конец, что ищу бету, так что, если Вы ответственный человек, знающий грамматику и желающий поработать вместе со мной над этим трудоемким фанфиком (вернее, над его ошибками), то милости прошу в личные сообщения.

========== Часть 2 ==========

Роджер взял со столика стакан с виски — отчего у него появилась такая привязанность к виски в последнее время он и сам не знал, — закурил последнюю сигарету и, окинув унылым взглядом комнату, освещенную приглушенным светом, решил выйти на балкон. Тейлор был человеком, не пропускающим вечеринки, любящим веселье, особенно когда это веселье длилось целую ночь, а то и дольше, однако сегодня он почему-то был таким уставшим, что не было даже особого желания оставаться здесь. И все же Роджер решил дождаться Тима, которого до сих пор нигде не было видно, и поговорить с ним — может быть, парень тоже захочет уехать с Роджером домой, и они найдут занятие поинтереснее.

Улыбаясь своим мыслям и аккуратно проталкиваясь сквозь толпу людей, которых было уж слишком много для такой небольшой квартиры, Роджер вышел на маленький балкончик, заставленный засохшими цветами и, струсив пепел в горшок одного из цветков, он облокотился о поручни. Он все-таки решил сегодня прийти сюда, на эту вечеринку, хотя и говорил Тиму, что, скорее всего, останется дома и просто отдохнет. Однако… Роджеру почему-то очень захотелось увидеть Тима этим утром, тот собирался наведаться с визитом к Мэри, поэтому, наверное, это и было основной причиной прихода Тейлора.

Докурив сигарету и достаточно замерзнув на холоде, стоя в одной легкой рубашке, он вернулся вовнутрь и, найдя глазами Томаса, подошел к нему, допивая виски. Тот был явно в хорошем расположении духа, улыбаясь вовсю, как улыбался он только тогда, когда собирался, как минимум, выкурить косяк.

— Ты Тима не видел? Он планировал быть к самому началу, а я его что-то так и не встретил, — спросил Роджер, продолжая «бегать» глазами по залу в надежде наконец увидеть лицо парня.

— М? Тима? — Томас, наклонившийся к Роджеру, чтобы расслышать его слова из-за громкой музыки, что не давала этого сделать, удивленно приподнял брови. — Странно, он был здесь еще с полчаса назад.

— Был? — переспросил Роджер, но Томас уже скрылся из виду, пойдя за какой-то девушкой.

Роджер еще раз окинул взглядом зал, абсолютно ничего не понимая. Конечно, людей здесь было достаточно для того, чтобы потеряться, однако за все то время, что он был здесь, ни разу не увидеть Тима? Роджер отставил уже пустой стакан на столик, отмахнувшись от какой-то симпатичной блондиночки, что весело промурчала ему: «Познакомимся?», и решил, что, может быть, Стаффел был на улице или уже ушел, хотя все это было мало вероятно.

Он направился в санузел, увидев какую-то дверь в коридоре около выхода. Роджер притормозил на пару секунд, заметив, что на Томасе уже висела какая-то девушка — кажется, это была Джоулин, и Тейлор ухмыльнулся, подумав о том, как давно у него самого уже не было девушки. Да, в общем-то, других парней, кроме Тима, у него тоже уже вот как два месяца не было, и для Тейлора это было каким-то новым этапом в жизни.

Не то, чтобы он любил измены или же обман, однако никогда у него не получалось на долгое время остаться хоть с какой-то девушкой, и уже через очень короткий срок либо Роджер расставался с ней, потеряв всякий интерес, либо она не выдерживала его местами взбалмошного характера и открытого флирта с другими девушками.

Тейлор открыл дверь и постучал рукой по стене, пытаясь найти включатель. Он не сразу понял, что в комнате, которая оказалась вовсе не санузлом, уже кто-то был, и только в тот момент, когда его пальцы наконец нащупали переключатель, и свет озарил комнату, до его слуха донеслось постанывание.

Роджер почти сразу сообразил, что происходило в этой комнате, и, подавляя смех, уже собирался выйти, выключив свет, чтобы не мешать парочке, которая удобно расположилась на кровати. На его лице застыла ухмылка, и Тейлор успел разглядеть длинные темные волосы девушки и красивые очертания ее фигуры.

— Ухожу, — приподняв руки в извинительном жесте, сказал Роджер в тот момент, когда парень, на котором и была эта соблазнительная девушка, видимо, понял, что им кто-то помешал и отстранился от своей избранницы на этот вечер.

Роджер уже открыл дверь, чтобы выйти, но знакомые глаза, застывшие на его лице, пригвоздили Тейлора к месту. Его сердце пропустило удар, и Роджер почувствовал, что, кажется, на несколько секунд перестал дышать. Он стоял с широко раскрытыми глазами и смотрел на ошарашенное лицо Тима, который после некоторой паузы потянул на себя одеяло, на котором до этого сидела девушка после того, как ее оттолкнул Тим. Стаффел замотался одеялом и сделал несколько неуверенных шагов к Роджеру, слегка покачиваясь в разные стороны не то от алкогольного опьянения, не то от наркоты. Но, увидев взгляд Роджера, Тим замер, так и не решившись что-либо сказать.

Сказала девушка. Девушку, кстати, звали Джоанной, и Джоанна — мать ее — была одной из самых близких подруг Роджера, и когда она заговорила этим спокойным и уверенным голосом, Тейлору показалось, что у него сейчас земля нахрен из-под ног поедет. Все это походило на смешную шутку, только вот почему-то смеяться ему не особо-то и хотелось.

— Мне жаль, но… — лицо Джоанны было слегка порозовевшим, но кто мог сказать, от чего это было: от стыда или от хорошего секса? Хороший секс Тим устраивать умел, за это Роджер мог поручиться. — Но ты сам все видел, — добавила она, сидя на кровати без ничего, прикрываясь одной только подушкой, которую оставил ей Тим.

Роджер стоял, все еще не находя слов, не находя сил, чтобы что-то сказать. Его лицо было пунцовым от ярости, и он тупо во все глаза смотрел на Джоанну — девушку, которую еще минуту назад назвал бы самой лучшей подругой всей его жизни, — и слушал то, что она говорила. Ему захотелось свернуть ей голову, чтобы она больше никогда и ничего не говорила.

Он чувствовал себя бараном, которого водили вокруг пальца, а теперь, наконец, он, идиот, все узнал при таких смешных обстоятельствах. Никогда уж Роджер не думал, что увидит подругу детства на своем парне.

Джоанна с уверенностью глянула в сторону Тима, который мутным взглядом смотрел на Роджера, держа это гребаное одеяло так, будто он там что-то не видел, и то, что он «не видел» принадлежало больше не Тейлору, а кому-то другому, и, кажется, Тим все еще пытался осознать, что произошло. Джоанна как будто бы ждала каких-то слов от Тима, и она медленной походкой кошки подошла к нему, заглянув тому в глаза.

— Скажи ему все, — мягким голосом проговорила она.

Роджеру казалось, что его оглушили, потому что в голове стоял какой-то звон, и было так жарко, как будто в комнате было около +50. Он уже не слышал ни музыки позади себя, ни разговоров людей, и даже не особо понимал, о чем говорила эта стерва.

Больнее всего было то, что Тим признавался ему в любви. И еще немного было больно от того, что Джоанна была единственным человеком, которому Роджер рассказал о своих отношениях с парнем. А так же «чуть-чуть неприятно» от того факта, что это он познакомил их двоих около года назад.

— Родж… — наконец выдавил из себя Тим, и голос его был таким прокуренным, и весь Тим был как будто в шаге от параллельной реальности, что это вывело Тейлора из состояния транса. Он обезумевшими глазами смотрел на потерянного Тима и на Джоанну, которая взяла руку Стаффела, но тот легким движением оттолкнул ее. — Это не то, что ты подумал.

Эта фраза была хуже самой измены. Роджер сам не заметил, как за считанные секунды оказался около Тима, лицо которого перекосилось от удивления, смешанного со страхом. Тейлор прорычал что-то непонятное даже ему самому, и он, скорее, походил на разъяренное животное: он весь пылал от ярости, и вид у него был по-настоящему угрожающий; Роджера трясло, и он тяжело дышал, смотря прямо в глаза Тима, чувствуя исходящий от парня чужой женский запах.

— Какая же ты… падаль, — прошипел Роджер сквозь зубы, схватившись за плечи Тима. Он впечатал того в стену с такой силой, что Тим скривился от боли, и он сам как будто весь уменьшился под напором Тейлора.

Роджер не хотел даже слышать никаких оправданий, никаких рассказов, что «это все она», «я ни при чем». Тейлор прекрасно знал, каким был Тим до того, как они стали парой, и как же было глупо поверить в то, что Стаффел начнет контролировать себя ради отношений с Роджером. Роджер был просто идиотом — хуже любого барана, — раз он впервые в жизни почувствовал настоящее желание находитьсярядом с другим человеком. И не просто находиться, а быть с ним постоянно, радоваться с ним и огорчаться любым ситуациям.

— Я просто… просто наглотался наркоты, ты же знаешь, я никогда не… — начал тараторить Тим, пытавшийся хоть как-то высвободиться из сильной хватки Роджера, глаза которого пылали яростью. Во взгляде Тима читался нескрываемый страх: ему доводилось встречаться с гневом Роджера, и он не мог сказать, что это было лучшим опытом его жизни. Однако…

Однако после экстази, что и глушило, и в тоже время включало на максимум все его чувства и эмоции, Тим окончательно не мог осознать, что же только что сейчас произошло. Он все пытался схватиться за реальность, но реальность как будто не принимала его, и ему казалось очень странным, что они втроем оказались в одной комнате, и двое из них были раздеты.

Джоанна попыталась оттянуть Роджера от Тима, схватив того за локоть, но парень толкнул ее с такой силой, что она упала на пол, выронив при этом подушку.

— Не прикасайся ко мне! — взвизгнула она, прежде чем оказалась на холодном паркете абсолютно голая, но никто даже не обратил на нее внимания.

— Это не я… — тихо выдавил из себя Стаффел. Он смотрел прямо на Роджера, и у Тейлора, казалось, сейчас снесет крышу от того, какими невинными были эти глаза.

Щеку Тима разрезала слеза, и уголки его губ поползли вниз. Он выглядел абсолютно другим человеком сейчас, не тем, кого знал Роджер, и это вызывало в нем такое презрение к Тиму, что он заорал:

— Хватит рыдать!

Под визг Джоанны Роджер въехал кулаком в такое красивое личико Тима, которое Тейлор привык целовать, привык гладить, привык считать, что это чертово личико принадлежит только ему. Голова Стаффела ударилась о стену, и Роджер отвернулся. Ему было до омерзения противно смотреть на Тима, который за прошедшие пять минут стал ему самым чужим человеком на свете.

— Ты охренел? — заорал в ответ Стаффел, оттолкнув Тейлора в сторону. На его глаза навернулись слезы, и он с испугом прижал дрожащую руку к носу: оттуда вовсю хлестала кровь, и, скорее всего, ситуация была таковой, что Роджер-таки сломал этот чудный носик.

Ему было плевать. Ему хотелось просто разорвать Тима на части, но под крики Джоанны с этим дурацким словом «помогите!», он лишь со всей дури заехал кулаком по стене и, даже не почувствовав боли, с презрением, выплевывая каждое слово, произнес Тиму, который с ужасом держался за свое лицо:

— Ты даже признаться не можешь в том, что сделал. Жалкое дерьмо.

Роджер вылетел из комнаты. Ему казалось, что еще секунда, и он убьет их двоих. Еще секунда, и он задохнется, или у него остановится сердце, или окончательно поедет крыша. Он не мог находиться больше в одной комнате с теми, кто… в общем-то, еще десять минут назад были самыми близкими людьми для него.

Смешная все-таки получилась ситуация: оказалось, что возле этой комнаты стояло уже порядка двадцати человек, которые во все глаза смотрели на развернувшееся представление. Все они были пьяны и накурены, но все они поняли, что между Роджером и Тимом было что-то большее, чем простая дружба. И если Тейлор смог бы это пережить, то Тим настолько заботился о своей репутации, что, наверное, умер бы раньше времени от страха, что поползут слухи о том, что они геи. Пожалуй, эта была единственная позитивная новость за весь вечер, и Роджер даже криво ухмыльнулся этой мысли, если не считать того, что его трусило от ярости, словно осиновый лист.

На выходе из комнаты Роджер услышал жалобный голосок Тима, который заявил: «У меня с этим придурком ничего не было. Вы что, не видите, он сумасшедший!». Тейлор заорал, кажется, на всю квартиру: «Сука!».

Он только сейчас понял, что музыка больше не играла. Десятки глаз уставились на него.

Роджер, которого трясло, и ему казалось, что если он сейчас не выйдет отсюда, то разнесет эту квартиру к чертям со всеми этими долбаными людьми внутри нее, задел плечом Брайана. Видимо, тот тоже стал свидетелем того, что произошло — по крайней мере, у него было соответствующее выражение лица. Ну что ж, добро пожаловать в группу!

— Брайан, привет снова! — приторно-сладким голосом обратился к нему Роджер, пролетая мимо того; в его глазах пылал огонь. — Уверен, это было поинтереснее вечеринки, заходи еще!

И он выбежал из квартиры, забыв о куртке, что висела в шкафу при входе.

***

В дверь заколотили после неудачных попыток вызвать хозяина квартиры с помощью обычного звонка. Кто-то упорно продолжал стучать руками по двери, и вскоре из подъезда донесся разъяренный голос:

— Роджер, твою дивизию! Открой сейчас же! Это уже не смешно.

Томас пнул дверь ногой и, устав безрезультатно биться о закрытые двери, сел на пороге, где лежал коврик с милой надписью «Добро пожаловать к Роджеру Тейлору!».

— Я знаю, что ты там, и я не уйду, пока ты не откроешь.

Послышалось возмущенное сопение из темного сырого подъезда после того, как от хозяина такой же милой, как и коврик, квартиры не последовало никакого ответа. Томас прижал колени к груди, облокотившись о них руками, и понял, что сам не знает, из-за чего он негодовал больше: из-за того, что у Роджера было очередное обострение, и он решил притвориться, что дома никого не было, или из-за этой надписи, которая совершенно не соответствовала ситуации.

— Ничего это не «Добро пожаловать», чертов ты Роджер Тейлор! — сказал Томас и еще раз стукнул кулаком по закрытой двери. Как жаль, что он не додумался сделать ключи от квартир к этим… двум друзьям.

Томас уже заглянул «в гости» к Тиму с самого утра, пытаясь оттянуть момент, когда пришлось бы разговаривать с Роджером; хотя, по правде говоря, он до последнего не мог найти нужных слов, которые стоило бы сказать Тиму после той ситуации, что произошла.

Во-первых, Томас был ужасно зол. Зол на то, что они оба — эти два «подружившихся» весельчака — не явились на вчерашнюю репетицию, хотя у них намечался концерт вот уже в следующий понедельник, и Томас стоял посреди зала, толком не зная, как объяснить ситуацию Брайану. «Извини, Брайан, но в твой первый день репетиции ты можешь пойти со своей гитарой домой, потому что у остальных участников нашей группы гормоны бьют уж слишком сильно».

Во-вторых… во-вторых, Томас еще толком не мог осознать тот факт, что два его друга, с которыми у них уже больше года была группа, с которыми они собирались записывать альбомы и ездить с концертной программой, что они оба были геями. Само слово «гей» вызывало у него отвращение, и Томас не понимал его, не принимал и не хотел даже думать о людях, которые были этими «геями».

И, в конце концов, он не мог решить, что с этим всем делать дальше. Он не был ненавистником людей с нетрадиционной ориентацией — пусть уж это будет звучать так, — однако ему было странно понимать то, что люди, бывшие ему близкими друзьями, оказывается, за его спиной…

Его аж пробило дрожью при мысли о том, что они там «за его спиной», и Томас в который раз остановил себя от этих размышлений. Это было их личное дело — кого они там предпочитали затаскивать в постель, — однако это ложилось клеймом на их группу. Мало того, что они устроили скандал на вечеринке, так теперь все собравшиеся на ней люди думали, что, как минимум, двое из участников «Helix» были геями. Хорошая репутация на начальных этапах группы.

Что теперь станут о них говорить? Что у них все в этом «сообществе» пошли по кривой? Томас подумал о своих родителях, которые всей душой любили его музыку и всегда были «за» его начинания, а так же были лично знакомы с Тимом и Роджером и души в них не чаяли. Знали бы они правду… Знала бы его мама, его прекрасная мама, учитель музыки, с кем свяжется ее сын.

— Роджер, довольно, — раздраженно проговорил Томас, до сих пор сидящий на коврике при входе в квартиру. Ему было интересно, что подумали бы соседи Роджера, увидь они под его дверями какого-то парня. Что это новый любовник Тейлора? — Я не Тим, со мной в игры играть не надо.

Послышались шаги, и через пару секунд дверь отворилась. Томас вскочил на ноги, не ожидавший, что Роджер, наконец, соизволит показать себя. На пороге, облокотившись одной рукой о стенку, в зубах зажимая сигарету, с растрепанными волосами, в одних штанах без верха и с видом человека, у которого, в принципе, в жизни все удалось, стоял Тейлор.

— Я тебя внимательно слушаю, — сказал он с невозмутимым видом, словно Томасу не пришлось просидеть на полу около десяти минут ради такого радужного приема.

Брови Кингсли поползли к верху, и он удивленно посмотрел на Роджера, который, покуривая сигарету, стоял так, будто каждая секунда была на вес золота, и вообще Томас задерживал его от какого-то важного дела.

— Ты в край, что ли, офигел, Тейлор? — поинтересовался Томас, толкнув друга в квартиру и заходя туда следом. Он закрыл за собой дверь и, не спрашивая разрешения, прошел вовнутрь комнаты, не разуваясь. — Ну и вонь у тебя стоит.

— И тебе доброе утро, дорогой!

Томас окинул помещение скептическим взглядом, оценивая масштабы катастрофы: окна были наглухо закрыты, шторы для чего-то задвинуты; на полу валялись бутылки пива, некоторые из которых были даже не допиты, и везде горкой лежали сигареты. Кингсли непроизвольно всмотрелся в более мелкие детали, пытаясь отыскать такие предметы, как таблетки, к примеру: в его голосе пронесся вопрос, а принимал ли Роджер что-то покрепче алкоголя?

— Как ты еще не задохнулся здесь? — спросил Томас, кривясь от тошнотворного застоявшегося запаха алкоголя, который, по всей видимости, не выветривался из этого помещения вот уже второй день. Кингсли издал звук «О», когда обнаружил еще несколько разбитых бутылок, по виду наклеек напоминавших ему упаковки из-под виски.

— Я в порядке, — заявил Роджер с умным видом, но пошатнулся и, не удержавшись на ногах, упал на кресло, плед которого был уже прожженным, и выронил косяк на пол. Томас, скрестив руки на груди, смотрел на то, как Роджер с ужасом в глазах полез доставать косяк с паркета, при этом подув на него несколько раз, чтобы не осталось грязи.

— Я понимаю, что от этого разговора толка не будет, и все же…

— Не стесняйся, говори, — махнул на него рукой Роджер. Он снова вернулся на кресло и, закинув ногу на ногу, посмотрел на него с самым серьезным видом, на который только был способен в этот момент. — Сейчас только поправлю чуток…

Тейлор, высунув сигарету изо рта, начал дуть на волосы, которые до этого лежали на глазах, а затем изящными движениями сделал себе прическу.

— Великолепно, — изрек Томас, наблюдая за тем, как Роджер игрался со своими светлыми волосами, пытаясь сделать на голове подобие шевелюры, однако выходило у него это отвратительно — в общем-то, как и все, что пытался делать Роджер, будучи накуренным.

— Так вот… я продолжу, — прокашлявшись, снова начал Томас, не понимая, зачем он вообще сюда пришел, и вспомнит ли Тейлор хотя бы что-то к завтрашнему утру. — Мне плевать, что у тебя там происходит с Тимом, — соврал он, зло смотря на Роджера, который при воспоминании о Тиме стал подбрасывать косяк кверху и играться с ним, — но мне не плевать на то, что происходит с нашей группой, я…

— Груп-па-а! — протянул Роджер, которому наконец надоело возиться с косяком — от него осталось уже, скорее, одно воспоминание, — и Тейлор вышвырнул его себе за спину, перебросив через кресло. Он подпер рукой подбородок, пытаясь сфокусировать свой взгляд на лице Томаса, которое почему-то все не хотело принять обычную форму и было до жути расплывчатым.

— Как ты уже знаешь, у нас в понедельник концерт, и нам заплатили за него деньги. Мы должны там выступить. Ты меня услышал? Мы должны, и мы выступим там, и я не позволю тебе, либо Тиму, подставить нашу группу и людей, которые поручились за нас, — еле держа себя в руках, чтобы не сорваться на крик, прошипел Томас, которому хотелось дать оплеуху Тейлору, чтобы тот хотя бы на секунду пришел в себя. Порой ему было трудно ладить с Роджером, когда тот был в адекватном состоянии, что уж было говорить о том состоянии, когда мозгом Тейлора руководила травка или алкоголь?

— Малыш, я все помню, концерт в понедельник, — мягким голоском проговорил Роджер, и на его лице появилась улыбка. — Что-то еще?

Томас выругался и отвернулся от Роджера, подойдя к окну, которое было закрыто от него темно-красными шторами. Он открыл одно из окон, чтобы хотя бы немного воздуха поступало в квартиру, и Тейлор не сдох раньше понедельника. Томас тяжело вздохнул, желая поскорее закончить этот бессмысленный разговор.

— Да. Завтра у нас репетиция. Ты слышишь? — Кингсли повернулся к Тейлору и указал на него пальцем. Ему было абсолютно не до смеха. — И ты придешь. И твой дружок — тоже. Вы позорите нас перед людьми, перед Брайаном, Господи. Что же вы делаете, идиоты? — Томас отрицательно покачал головой, с непониманием в глазах смотря на Роджера. Глупо было надеяться на то, что Тейлор мог дать ему вразумительный ответ прямо сейчас.

— Я приду, — сказал Роджер таким сухим и ровным голосом, будто еще с полминуты назад это не он улыбался вовсю чему-то своему и игрался с косяком. — Я тебя услышал, хорошо, Томас, я услышал! — добавил Роджер громче, вскакивая с кресла. В его глазах вдруг заиграли злые огоньки, и Томас присвистнул внезапной смене настроения. — А теперь вали отсюда, давай! Выметайся нахрен, Кингсли!

— Идиот, — пробормотал Томас, который решил обойти Роджера другой стороной, обходя диван с левого крыла. Тейлор смотрел на него зло, с перекошенным лицом, и Томас не понял, откуда подула буря, что Роджер уже готов был броситься на него.

Кингсли потуже намотал шарфик вокруг шеи и, открыв дверь, вышел на порог. Роджер облегченно опустился обратно в кресло, положив ноги на стол: его взгляд был направлен на темно-красные шторы, однако мысли летали намного дальше этих штор и комнаты с этим прожженным пледом, на котором он сидел.

— И заканчивай курить. До добра не доведет, — сказал Томас напоследок, и Тейлор запустил в него этот треклятый вязаный плед, вскочив на ноги.

Роджер успел возненавидеть это вязаное дерьмо, сделанное его матерью. Он решил обязательно взять его завтра с собой на репетицию и перевязать им горло Тиму.

***

Роджер крутил в руке барабанную палочку, отбивая ногой ритм, и это было единственным звуком за последние десять минут, если не считать того, что за окном лил дождь, и Томас с периодичностью в минуту издавал протяжные вздохи. Студия была бы полностью погружена в темноту — впрочем, как это было сделано всегда, — если не считать легкого желтоватого света, исходящего от двух ламп, освещающих помещение.

Томас рассматривал свою гитару и довольно часто косился в сторону Роджера, думая, что за это время лицо парня как-то поменяется, и он выдаст хотя бы какие-то эмоции. Но Тейлор продолжал сидеть с отстраненным выражением лица, смотря куда-то сквозь дверь.

Вскоре дверь эта, наконец, открылась, и человек, на появление которого ждали уже около пятнадцати — а, может, и больше — минут, появился. Он снял мокрую куртку, струсил с нее капли от дождя и, подрагивая от холода, повесил верхнюю одежду на крючок при входе. Тим быстрым взглядом пробежался по всем участникам группы и приостановился на лице Роджера, однако сразу же опустил глаза и порозовел.

— Ну, привет, — без особого дружелюбия сказал Томас; его взгляд был направлен на настенные часы, стрелка которых уже давно перевалила за назначенное время. — Надеюсь, что хотя бы на концерт ты придешь пораньше.

Роджер хмыкнул, а Тим ничего не ответил в ответ на упрек, забирая стойку с микрофоном из угла комнаты. Он, как бы специально не смотря в сторону Брайана, обошел того стороной и занял центральную позицию.

Несколько минут он распевался, затем Томас наигрывал ему легкую мелодию, и Тим подпевал, пока связки не были разогреты, и они не преступили к концертной программе. В их списке было всего четыре песни, но эти четыре песни должны были быть отрепетированы таким образом, чтобы вся их группа была одним целом: пела, играла и звучала в едином ключе.

Роджер играл, и играл он, впрочем, как обычно, однако не вкладывал в это души. У него не было абсолютно никаких эмоций по отношению к музыке, которую он производил, а голос Тима только раздражал Роджера, и ему хотелось, чтобы эта репетиция поскорее подошла к концу.

Роджер не думал об игре. Не думал он и о концерте. Не думал о связках, не думал об остальных участниках группы, и как они звучали все вместе. Его мысли были направлены в сторону Тима — человека, который стоял к нему спиной и пел без отдачи, и у Роджера было вполне объяснимое желание забросить в него хотя бы своими барабанными палочками, чтобы тот заткнулся.

Но Тейлор продолжал отрабатывать свою роль. Он сам стал замечать, что играет не так «гладко», как должен, и это только бесило его сильнее, потому что Роджер не мог сконцентрироваться на музыке, как бы он ни старался.

Он не мог понять, как у Тима хватало смелости прийти сегодня сюда. Все это, конечно, было хорошо: что Тим не подставил группу, зная, как ответственно для них было отыграть этот концерт, и все же…

Роджера до безумия злило то, что даже сейчас Тим не ставил их отношения и его самого выше группы. Стаффел знал, что концерт был крайне важен для них, однако разве он не понимал, что для Роджера значило теперь его присутствие? Разве он не понимал, что все в этой сраной группе сейчас думали не об игре, а о том, как они трахались, и как Тим изменял «бедному» преданному Роджеру, и как Роджер увидел «все это» на вечеринке?

Не понимал он, как больно было находиться Тейлору в его присутствии и делать вид, что все это не имело особого значения?

Конечно, Тим все это понимал: был он неглупым мальчиком. Конечно, он знал, что Тейлору до отвращения неприятно было играть позади него, слышать его голос, видеть его движения и…

Роджер сидел и думал о том, как Тим изменял ему, и думал о том, как можно было быть таким идиотом, чтобы поверить в эту сказочную мысль о том, что Стаффел мог измениться. Перед его глазами, как лента фотографий, пробегали картинки с голым телом Джоанны, с испуганным лицом Тима…

Роджер пропустил удар.

…сменилось все это улыбкой Тима, которую он адресовал Роджеру на прошлых выходных, когда они гуляли по парку, и на удивление светило мягкое солнце; Тим, по своему обычаю, боялся даже прикоснуться к руке Роджера, вечно оборачиваясь по сторонам в страхе, что их увидят знакомые.

Тейлор вспомнил его худое тело на своей кровати, вспомнил нежную гладкую кожу, на которой он любил оставлять засосы, его тонкую шею, его сладкие губы со вкусом виски, и…

Он снова сбился и не вовремя ударил по барабану.

В течение нескольких дней после того, как маленькая правда вскрылась, Роджер пил, и пил он беспрерывно, и это помогало ему, но помогало на относительно короткий срок. И все же он старался отогнать от себя мысли о Тиме, потому что у него не было абсолютно никаких моральных сил выдержать это.

Теперь же избежать этого не удалось. Его взгляд был прикован к спине Тима, и мысли бешеным потоком крутились в голове у Роджера, «перебивая» одна другую. Он настолько сильно его ненавидел, насколько сильно любил.

— Значит так! — крикнул внезапно Томас, отшвырнув гитару, подаренную ему Тимом и Роджером в честь Дня рождения, в сторону. — Если вы сейчас не соберетесь и не начнете играть нормально!..

Он не закончил фразу, не зная, что сказать.

— Вы что, действительно не понимаете, что мы все провалим?

Роджер в который раз сыграл неправильно, а Тим пел так скверно и без эмоций, что уже не только Роджеру было невыносимо это слушать. Брайан, ставший заложником этих обстоятельств, понуро стоял в стороне, перестав играть еще плохо выученную им мелодию. Он невольно даже как-то сгорбился, подсознательно желая оказаться сейчас в другом месте.

— К тебе претензий нет, — обратился Тим к Брайану, увидев его лицо, и парень молча кивнул в ответ.

В студии, которую они арендовали за счет отца Тима, повисло молчание, и Стаффел, который был уже повернут к остальным участникам группы, развел руки в стороны. Он был в возбужденном состоянии, хотя и пытался скрыть это за маской равнодушия. Скорее всего, он и сам понимал, что облажался на этой репетиции — и не только на ней, — но исправить ничего уже нельзя было. Особенно, если речь шла не о репетиции.

— Пою, как могу, — изрек Тим под смешок Роджера, и на лице Стаффела отразилось раздражение. — Что?

Его взгляд устремился прямо на Роджера; Тим смотрел с такой злостью, как будто бы это вовсе не он предал Роджера, а наоборот, и как будто именно Роджер заставил его прийти сюда сегодня, а теперь что-то еще и требовал от бедного-несчастного Тима.

— Да ничего. Пой нормально, и не будет к тебе претензий. «Солист», — добавил Роджер язвительно, скрививши губы. На его лице застыло презрительное выражение, хотя на деле он еле подавлял в себе порывы ярости, которая буквально разрывала его внутри от бездействия. Ему было до боли трудно смотреть на Тима, и на него разом накатывало столько эмоций, что Роджер и сам не был способен разобраться в том, что испытывал прямо сейчас.

— То есть, это я не попадаю в ритм и не могу справиться с двумя палками? — на повышенных тонах спросил Тим; он покраснел, и было видно, что еще немного, и он не выдержит: однако, что произойдет после этого «не выдержит», никто не знал, характер у Тима был вспыльчивый и переменчивый.

— Не тебе оценивать мой ритм и мои палки. Вначале научись рот в такт открывать, а потом будешь на мои палки зариться.

— Хватит! — крикнул Томас, до этого молча стоявший в стороне; он прерывал Стаффела, который явно собирался сказать очередной невероятно «язвительный» ответ, гневным взглядом прожигая Роджера. Лицо у Томаса горело посильнее Тимыного. Его гитара все так же валялась в стороне, хотя Томас любил ее больше, чем любил что-либо на свете; он переводил гневный взгляд с Роджера на Тима и обратно, не находя нужных слов. Казалось, что еще совсем немного, и он взорвется прямо на месте. — Вы совсем обнаглели? Не делайте вид, что не видите, что вы нахрен группу ломаете, идиоты!

— Следи за языком, Томас, — прохладным голосом отозвался Роджер, поднимаясь на ноги; он внезапно почувствовал, что уже не может сидеть на месте. Он встал около стула, скрестивши руки на груди, и не мигая, смотрел на Томаса, который практически стрелял молниями в Роджера, при этом протяжно взвыв.

— Да хватит уже! — не выдержал он, вскинув руки кверху. На лице его отражалось такое отчаяние и усталость, что можно было предположить, что ему уже осточертели все эти конфликты в группе.

К сожалению, именно «группой» назвать их можно было разве что на самых начальных этапах. Тогда они еще были вдохновлены идеей стать популярными, мечтали о концертах и фанатках и не знали о трудностях, что собирались возникнуть на их пути. Потом же все слишком сильно поменялось: они не умели идти на уступки, и их «лидерские качества» мешали всему. Они были друзьями, но, скорее, по отдельности, чем все вместе.

— Мало того, что вы ебетесь за углом, подставляете нашу группу перед всеми, потому что ты, — Томас с яростью тыкнул в воздухе пальцем в сторону Тима, — не можешь держать свой хуй в штанах, так вы еще и выставляете это на всеобщее обозрение! Вы вообще думали, какая теперь репутация у нашей группы? Вы хотя бы задумывались о том, что о нас теперь говорят?

— Тебя волнует, что… — перебил его Тейлор, спокойствие которого окончательно сходило на «нет». Он ощущал, как постепенно терял самообладание, и немая ярость, до этого обращенная к Тиму, медленно перенаправлялась и к Томасу. И хотя Кингсли уже много лет был его другом, Роджер абсолютно не узнавал его сейчас: он был таким гнусным, противным, копающимся в чужом белье, что Тейлора воротило от всего этого. Он не был готов к тому, что люди, которых он так любил, один за одним оказывались не теми, за кого себя выдавили.

— Меня волнует, что! Да, меня волнует, Роджер! Тебе-то, может, и насрать, что там и кто говорит, потому что ты чертов педик, но со мной это не так!

Он хотел сказать что-то еще, но Роджер подлетел так быстро и так стремительно замахнулся рукой, чтобы ударить Томаса по лицу, что тот не успел закончить свою мысль. Брайан, стоящий около Томаса, вовремя выбежал перед Роджером, загораживая того от Томаса; его гитара продолжала болтаться на плече, ударяя того по ноге.

— Как ты меня назвал? Ну? — рыкнул Роджер, пытавшийся оттолкнуть от себя Брайана, который просил закончить все это и спокойно поговорить. — С какого дня в тебе появилось столько смелости, а, Томас?

С какого такого момента в Томасе проснулось столько храбрости и неуважения к другу, что он говорил все то, что лилось у него изо рта? С какого такого момента он забыл все то, что делал для него Роджер, сколько раз он прикрывал его спину и вытягивал из всякого дерьма?

— Ты слышал, как я тебя назвал, — ответил Томас. Он тяжело дышал, по его лицу катились капельки пота, и он явно был рад тому факту, что Брайан разделял их двоих: Кингсли не был трусом, однако сейчас ему было гораздо спокойнее за спиной Мэя.

— Хватит! Стоп! — крикнул Брайан, оттолкнувший Роджера в сторону. Как ни странно, у Брайана хватило силы на достаточно сильный толчок, хотя Мэй и был довольно худым сам по себе. Впервые со времени их знакомства Роджер увидел на его лице гримасу злости и отдаленное напоминание разочарования, что ему даже стало неудобно перед Брайаном на несколько секунд за всю ту потасовку, что они здесь устроили. — Хватит, пожалуйста. Вы не решите так конфликт, сядьте и поговорите, как взрослые люди.

Роджер бросил злой взгляд на Томаса, который, пытаясь отдышаться, стоял в стороне, опираясь руками о колени. Тейлор сам не заметил, что успел-таки заехать краем кулака по лицу парня: у того на подбородке красовалось красное пятно.

Брайан был прав: дракой конфликт не решишь, и за эти несколько дней Роджер зачастил бросаться на всех с кулаками, однако что ему нужно было сказать на эти оскорбления? Ладно еще, если бы это сказал какой-то идиот с улицы — так нет же, слова эти исходили из уст еще одного очень близкого ему человека. Роджеру захотелось засмеяться при этой мысли.

— Ему наверняка не о чем с педиками разговаривать, — сказал Роджер, отворачиваясь от участников группы.

Все это теряло свой смысл. Они хотели обновить состав группы, чтобы зазвучать по-новому и заполнить «дыру» новым человеком, и у них это, в общем-то получилось, однако кто мог предугадать тот факт, что поссорятся все остальные?

Томас ничего не ответил и лишь отмахнулся от него. Роджеру очень хотелось бы узнать, как тот факт, что ему нравились не только девушки, так уж сильно повлиял на отношение Томаса? Неужели это перекрывало все то, через что они прошли вместе, какие проблемы им встречались на пути, и как они по жизни поддерживали друг друга?

Роджер чертыхнулся и зарылся рукой в волосы. Он достал пачку сигарет и закурил одну из них, заваливаясь на мягкие подушки дивана. Он смотрел куда-то перед собой и краем глаза видел, что Томас продолжал стоять на месте, а Брайан от безысходности не знал, куда себя деть.

Тим?

Роджер понял, что за все это время Тим не сказал ни слова и не сделал так же абсолютно ничего, будто это и не из-за него вовсе началась вся потасовка. Он тихо стоял около своего микрофона, потупив взгляд, как будто специально избегая того, чтобы встретиться с кем-то глазами.

— Ничего сказать не хочешь, «лидер группы»? — поинтересовался Роджер холодным голосом. Все покосились в сторону Тима.

Стаффел, который был белее стены и вообще старался испариться, долгим и отрешенным взглядом глянул на Роджера. Он молча, не издавая ни звука, внимательно смотрел на него, и Тейлор не мог понять по этому взгляду ничего.

Что он хотел? Извиниться? Показать, что ему уже надоели все эти разборки? Сказать, что ему нафиг не нужен был Роджер, и пусть тот уже отстанет от него наконец?

Роджер сидел без движения, неотрывно смотря в глаза Тима, в эти когда-то родные и любимые глаза. Как же быстро они стали ему ненавистны.

— Я не знаю, что ты хочешь услышать, — сухо отозвался Стаффел, держась одной рукой за стойку своего микрофона.

— Я предлагаю так, — «разорвав» их зрительный контакт, заговорил Томас, — от наших репетиций все равно толку нет никакого, так что давайте просто сыграем на концерте, как сыграем, а дальше будет, что будет.

Они молча согласились. Только в воздухе застыла немая фраза о том, что дальше, наверное, уже ничего и не будет.

Комментарий к Часть 2

Приятного прочтения новой части, а если уже прочитали, то, надеюсь, что после нее Вы решите остаться со мной еще на неопределенный срок :)

Конечно же, жду Ваших отзывов и добавляю, что продолжаю поиски беты, так что если есть желание и навыки, то милости прошу в личные сообщения.

И удачного начала недели.

========== Часть 3 ==========

Он невольно пригнулся при очередном раскате грома и выбросил на мокрую землю сигарету, которую так и не смог зажечь. Сильный ветер развевал длинный черный плащ и с такой силой дул Роджеру в спину, что заставил того ускорить свой шаг вдвое; дождь был еще совсем слабым, однако по темным тучам, что затянули небо, можно было сказать, что все это собиралось перерасти в подобие бури.

На улице не было никого, и Роджер, в общем-то, любил прогуливаться по пустынным улочкам, потому что только тогда он мог погрузиться в себя и понять, чего ему на самом деле хотелось. Однако сейчас Роджер отгонял от себя любую мысль, потому что «любая мысль» сводилась к Тиму, и поэтому ему ни в коем случае нельзя было оставаться одному.

Интересная складывалась ситуация. Вернуться домой было нельзя — запереться в пустой квартире и всю ночь вспоминать, как ему изменили, не лучшая идея; пойти «тусить» ему было, по сути, не с кем: Тим, Томас и Джоанна — как же это он забыл о ней? — само собой отпадали, а своих сокурсников Роджер видеть сегодня точно не желал.

Дождь усилился, и холодные капли струились по его лицу, закатывались заворот и пробирали насквозь. Он стоял посреди улицы, запихнув руки в карманы длинного плаща, который он купил когда-то давно вместе с Тимом, и смотрел на проезжающие мимо машины; их фары слепили ему глаза. Ему было прохладно на улице: легкий плащ не способен был согреть в конце сентября.

У Роджера было много знакомых и были друзья, и были девушки, которые сходили по нему с ума, однако сейчас, находясь посреди дождливого Лондона, он отчетливо прочувствовал, как одинок он был. Роджер любил тешить себя иллюзиями, что у него отличная компания друзей, и ему всегда есть, к кому обратиться, вдруг что случится, однако сейчас… глупо было бы врать самому себе: идти ему было некуда. Не с кем было провести этот вечер, отвлечься от этой гребаной драмы с Тимом или хотя бы кому-то выговориться.

Роджер подумал о том, что так до сих пор ни с кем и не обсудил эту ситуацию, и что она сжирала его изнутри теперь, и он свернул в какой-то паб на углу улицы с перекосившейся от сильного ветра табличкой «Корона».

«Короной» назвать это было трудно. Спускаться пришлось вниз по крутым ступенькам, и он еле разминулся на них с одной дамой; в самом же помещении было множество столов в форме бочек, а стулья больше походили на пеньки; света было немного, и Роджер не сразу разглядел, где конкретно находилась барная стойка — цель его назначения. Он не хотел запивать свое «горе», однако он не мог придумать ничего лучшего, чем зайти в какой-то паб и опрокинуть хотя бы один бокал пива или чего покрепче.

Здесь не было много людей: около двадцати, что не было большим количеством для пятничного вечера; из этого можно было сделать вывод, что паб не пользовался большой популярностью, хотя расположен был почти у самого центра. Пока Роджер шел к барной стойке, группа, что стояла посреди зала, заиграла свою новую песню. И хотя музыканты довольно неплохо играли на своих инструментах, то солист явно «хромал» и пел довольно скверно — так что, в принципе, не было удивительно, что в этом заведении с таким громким названием «Корона» было мало посетителей.

— «Портер», пожалуйста, — сказал он официанту, который был в согнутом положении и искал что-то на нижних полках, так что Роджеру открывался вид только на его попу и кусок спины, который был заметен из-под белой футболки.

Он скривился, когда солист сфальшивил, и Роджер обратил свой взгляд на музыкальную группу. Им было в районе 30-40 лет, никакой энергетики они не излучали и звучали довольно вяло: Тейлор подумал о том, что если бы он еще не успел заказать пиво, то он бы просто сменил паб: в это время в Лондоне было открыто столько заведений, что и на пальцах не пересчитать.

— Без проблем, — отозвался официант в тот момент, когда Роджер с выражением лица «какого хера» смотрел на группу и недоумевал, каким глупым или глухим должен был быть хозяин паба, чтобы нанять таких «музыкантов»: они же ему всех слышащих клиентов распугивали.

Роджер повернулся к официанту, который уже выливал пиво из бутылки в стакан, с намерением задать вопрос, который несколько минут крутился у него в голове — почему они не наймут других музыкантов? — но замер на месте, уставившись на знакомое лицо. Роджер несколько секунд недоверчиво пялился на официанта, думая, не ошибся ли он, а потом позвал:

— Брайан?

Брайан поднял глаза, как раз закончив с пивом и протянув стакан с напитком Роджеру; его брови удивленно поползли вверх, но затем его лицо озарила приветливая улыбка: Мэй не мог скрыть того факта, что ему приятно было увидеть Роджера — особенно в адекватном состоянии.

После их первой совместной репетиции — если это можно было так назвать — Брайан был обеспокоен состоянием Роджера, да и в принципе состоянием всех остальных участников группы. Он понимал, что все эти ссоры не приводили к добру, и что даже если они все сделали вид, что вопрос закрыт, то, на самом же деле, он закрыт не был, и все эмоции, что не были высказаны через слова, оставались с каждым тяжелым грузом.

— Неожиданно. Никак не думал увидеть тебя здесь, приятель, — сказал Брайан, поставив бокал с пивом на стойку. Он старался не придавать своему виду озабоченности, однако трудно было скрыть то, что Мэй с легким шоком заметил, как паршиво стал выглядеть Роджер. Плащ на нем буквально висел, словно Роджер не угадал с размером, а сам парень стал как будто меньше, и фигура его теперь напоминала туловище подростка.

— Ты здесь… работаешь? — задал глупый вопрос Тейлор, отпив несколько глотков пива: оно было настолько вкусным, и Роджер так сильно, оказывается, жаждал его, что он даже прикрыл глаза от наслаждения.

Ему было неловко, если отбросить момент с пивом и тем, что ему очень нравился этот сладкий привкус. Неловко Роджеру стало от того, что знал он Брайана уже что-то около недели, однако понятия не имел ничего ни о его жизни, ни о его увлечениях, ни о том, на кого он учился, и что вообще он делал — за исключением того, что звали его Брайан Мэй, и что этот Брайан Мэй виртуозно играл на гитаре.

— М-м-м… — Брайан закусил губу, — вроде того.

Группа кое-как допела свою песню — Роджер мог предположить, что это была песня собственного производства, — и повисло неловкое молчание. Он не совсем понимал, что следовало спросить дальше: знал он о Брайане так мало, что вопросов оставалось миллион, однако они были такими банальными, что Роджера это не особо волновало. Какая кому вообще разница, на кого учился Брайан, и какие у него были хобби?

Роджер подумал о том, что единственная тема, которая хоть как-то касалась их обоих, была музыка, и… ну конечно же, то, что Тейлор был «гомиком», и что ему недавно изменили.

Тейлор подумал о том, что в этот вечер ему совершено не хотелось разговаривать с кем-либо, и что лучше бы он не встретил Брайана в этом пабе. Роджер терпеть не мог выдавленные из пальца темы и поддельный интерес, так что он собирался по-быстрому допить «Портер» и уйти, сказав, что он устал и пора бы уже идти домой. Домой Роджер, ясное дело, не собирался.

— Почему вы не смените их? — спросил Тейлор, махнув головой в сторону группы: началась новая композиция, и в этот раз, солист пел не так уж и плохо. Однако он и в сравнение не шел с Тимом и его голосом, к примеру.

— Группу? — уточнил Брайан, проследив за взглядом Роджера. Он несколько секунд смотрел на музыкантов, как будто подбирая слова, а затем, вздохнув, объяснил: — Они работают здесь с самого открытия паба, зарплату требуют небольшую, да уже и сроднились как-то с отцом.

— С отцом?

— Ну, да, — щеки Брайана покраснели, и он почувствовал себя явно не в своей тарелке, — мой отец — хозяин этого паба.

Роджер присвистнул, отпив еще пару глотков напитка, который постепенно расслаблял его и невольно пробуждал желание остаться в этом пабе подольше. Он медленным взглядом стал изучать интерьер, который был внутри, и почему-то от того, что здесь работал Брайан, и что хозяином был его отец, этот паб показался Роджеру не таким плохим, как в самом начале. Однако группа все равно была отвратительной.

Роджер сидел на неудобном стуле, что ему дал Брайан, облокотившись рукой о барную стойку. Думал он о том, почему Брайан смущался буквально от любой фразы, которую он говорил, хотя не было ничего «смущающего» в его словах.

Его взгляд неспешно скользил по лицу Брайана — по сути, это была первая возможность так близко рассмотреть парня; да и не было до этого надобности. У Брайана, по мимо густой копны волос, которая уж точно выделяла его из толпы, было довольно вытянутое лицо, напомнившее Роджеру лисий силуэт. Темные вьющиеся волосы обрисовывали его лоб, на котором не было видно следов морщинок; нос у Брайана был прямой и жутко — ну, правда жутко — длинный. Кожа была идеально чистой и белой, если не считать розового оттенка на щеках. Но что притягивало взгляд по-настоящему — так это орехового цвета глаза с зелеными вкраплениями, что были такими добрыми, Господи возьми, эти глаза были настолько добрыми, по-детски невинными, что Роджер мог бы сравнить их разве что с глазами ребенка.

Брайан чувствовал взгляд Роджера на себе, и от этого ему становилось еще неуютнее. Он не любил быть под прицелом, а тем более, под таким «близким» прицелом.

Ему хотелось узнать, как чувствовал себя Роджер: но вовсе не потому, что его интересовали их отношения с Тимом. Брайану попросту казалось, что как бы Роджер ни пытался скрыть свои настоящие чувства, все равно было слишком видно, как это предательство сильно ранило его.

Брайан заметил, что бокал пива уже опустел, но Роджер продолжал так же молча сидеть с каким-то задумчивым взглядом, и Мэй возликовал в душе, когда к стойке подошел еще один посетитель и сделал свой заказ. Он сразу же засуетился, пытаясь найти нужную бутылку, и Роджер перевел свой взгляд куда-то в сторону.

Ему стало грустнее прежнего. То ли действие пива начиналось, и Роджера клонило ко сну, то ли осознание того, что ему действительно даже не с кем было обсудить то, что накопилось на душе, то ли эти добрые глаза, которые напомнили ему о детстве — в общем, что-то из этого заставило его отвлечься от размышлений о том, какой плохой была музыкальная группа, и снова вернуться к Тиму.

Это случалось постоянно. Как только ему казалось, что его голова занята чем-то другим, Тим снова появлялся перед глазами; как только Роджер увлекался чем-либо — пусть это были барабаны, алкоголь, прогулка, разговор в магазине с продавцом, — внезапные мысли о Стаффеле вихрем залетали в его голову и словно обездвиживали его.

Роджер ненавидел воспоминания о Тиме, ненавидел, что чувства к нему еще не прошли, ненавидел то, что он начинал копаться в себе и думать о том, что заставило Стаффела изменить ему. Если вначале Роджер просто слепо обвинял Тима в предательстве, то сейчас он начинал углубляться в эту тему и…

Давал ли он Тиму достаточно любви? Был ли он с ним заботливым, нежным? Был ли он понимающим, умел ли слушать?

И затем Роджер вспоминал, как он раз за разом орал на Тима, психовал, как их ссоры несколько раз перерастали в драки, и как Стаффел говорил, что Роджера легче любить на расстоянии, чем быть с ним на самом деле.

А потом он начинал злиться на самого себя за то, что каким-то неосознанным образом пытался оправдать измену Тима, и что, на самом деле, этому поступку не было объяснений, и нужно было уже принять тот факт, что его предали.

— Ты в порядке?

Роджер дернулся, услышав неожиданный вопрос. Он нахмурился и покосился на пустой бокал у себя в руках. Он отставил его на стойку, и Брайан забрал его к себе, чтобы промыть.

— М?

— Ты в порядке? — повторил Брайан; взгляд его застыл на бледном лице Роджера.

По правде говоря, Мэй сам не до конца понимал, о чем именно он спрашивал. «В порядке» когда? Сейчас? Или «в порядке» после ситуации с Тимом?

Когда Брайан налил пиво тому посетителю и посмотрел на Роджера, думая, как бы продолжить разговор, он снова заметил, как сильно тот исхудал с их первой встречи. Тейлор и до этого не страдал ожирением, однако сейчас его щеки были впалыми, и скулы были острыми, как лезвие ножа; огромные синяки под глазами выдавали то, что Тейлор явно не спал ночами, и самиглаза казались огромными на этом красивом, но таком безжизненном лице. Он молча сидел на предложенном ему стуле, и взгляд у Тейлора был пустым, хотя видно было, что Роджер о чем-то думал, и думал он явно не о приятном.

— Нормально, — вяло ответил Роджер, сползая со стола. — Сколько?

Брайан не сразу понял, о чем он спрашивает, а когда осознал, что вопрос касался пива, то ответил:

— Нисколько. Я угощаю.

— А, — на лице Роджера не отразилось ни одной эмоции.

Брайан был удивлен тому, как за эти пять-семь минут Тейлор поник буквально на глазах. Да, пришел он сюда не полный энергии и радости, однако сейчас он выглядел так, как будто не был способен даже продолжить разговор или усидеть на этом стуле в пабе.

— Спасибо.

И, взяв свой плащ, он уже повернулся спиной к Мэю, направляясь к выходу; музыканты как раз допевали свою песню, и Роджер на секунду замер, остановив свой взгляд на солисте. Ему захотелось что-то сказать этому мужчине, однако кто-то дернул его за плечо.

— Подожди, — Брайан сам не понял, как оббежал стойку и оказался возле Роджера, однако он легко коснулся его плеча, обращая внимание парня на себя, — у меня смена заканчивается через полчаса, и… Ну ты ведь живешь в двадцати минутах ходьбы отсюда? Мне Томас как-то говорил, я, в общем-то, живу около тебя, так что… мы могли бы пойти туда вместе.

Брайан тараторил так быстро, что он сам толком не разбирал, что говорил. Мэй только видел, как лицо Роджера из задумчивого и отстраненного медленно превращалось в унылое. Ему явно не хотелось оставаться в этом пабе еще хотя бы на одну секунду — Брайан не знал, от чего произошла такая быстрая смена настроения, — однако Мэю было слегка не по себе от мысли, что Роджер пойдет сейчас один в таком состоянии в бурю, которая если еще не разыгралась на улице, то имела весьма большие намерения сделать это.

Томас говорил Брайану, что когда Роджер уходил в запой или — что еще хуже — подсаживался на какое-то время на наркоту, то его было довольно трудно вытянуть из этого состояния, и приводило это к тому, что не всегда Тейлор вел себя адекватно, будучи под действием каких-то веществ. Теперь же, когда ко всему этому букету прибавилось предательство — вернее, оно было ключевой причиной, — трудно было предугадать действия Роджера. Завтра у них концерт, а если Тейлор прогуливался по местным пабам в такое время, то уж явно его мысли были не о том, что нужно отдохнуть перед важным выступлением и отоспаться дома.

— Я все равно близко живу, — добавил Брайан, пытаясь убедить Роджера в том, что эти полчаса особой роли не сыграют, а идти вдвоем в такую погоду будет безопаснее

***

На улице шел довольно сильный дождь, однако больше всего удручал ветер: Брайан еле мог совладать со своим черным зонтиком, который так и стремился сломаться из-за разбушевавшейся стихии. По правде говоря, не особо-то он и спасал от дождя, который по косой лился на землю.

И хотя зонтик у Брайана был большим, и Мэй заботливо предложил Роджеру идти вместе с ним под этим довольно шатким, но все же прикрытием, Тейлор отказался. У него не было абсолютно ничего, чем можно было бы прикрыть голову и тело — даже капюшона на плаще, — однако он спокойно шел, как будто стихийное бедствие, которое собиралось разразиться, вовсе ему не мешало. Брайан с недоумением наблюдал за тем, как Тейлор в легком плаще пытался идти против ветра, не имея на себе даже банального дождевика.

— Ты ведь никогда ранее не был в «Короне»? — задал вопрос Брайан после некоторого молчания. Улицы пустовали, и только ветер завывал, что создавало не самую приятную атмосферу.

— Нет, — сухо отозвался Роджер, которому, по всей видимости, присутствие Брайана скорее мешало, чем доставляло удовольствие.

Брайан не знал, как продолжить разговор — особенно с учетом того, что собеседник не особо стремился поддерживать его. Ему было некомфортно около Роджера, однако Брайан считал, что все же лучше было удостовериться, что парень вернулся домой, чем потом гадать, на какой улице он мог валяться, и сможет ли он прийти на концерт.

— Я хотел узнать… что ты вообще думаешь о группе? Мы сможем… нормально играть вместе?

— Хочешь услышать честный ответ? — безжизненно спросил Роджер, чувствуя, как тяжелеет от дождя его одежда; как ни странно, этот фактор не особо волновал его сейчас. — Пока кто-то из нас двоих не уйдет из группы, вряд ли мы сможем нормально играть, Брайан, — его слова прозвучали довольно резко, и при одном словесном упоминании о Тиме Роджеру стало внутренне неуютно, и он невольно вздрогнул, пряча замерзшие руки в передний карман толстовки. — Мне жаль, что ты пришел в нашу группу в такой дерьмовый период, — добавил Тейлор, впервые взглянув на Брайана, жмурившегося от очередного порыва ветра.

Брайан опустил взгляд на свои насквозь мокрые кроссовки: ему стало до того неловко от сказанных слов, что он уже успел пожалеть, что вообще завел тему об этом. Ему и так не удавалось расположить Роджера сегодня по отношению к себе, а после этого вопроса — так уж и подавно.

Хотя… если так посудить, любой вопрос, который касался группы, вызывал у Роджера скрытую агрессию, а о чем еще можно было поговорить Брайан не знал.

— И что ты думаешь делать? — спросил Мэй, посмотрев на лицо Тейлора сквозь стену дождя. Из-за ветра ему было трудно услышать то, что отвечал Роджер, поэтому сам он почти что кричал. — Ты ведь не хочешь уходить из группы самостоятельно?

— Я об этом не думаю, — сказал Роджер, которому теперь требовались немалые усилия для того, чтобы идти против ветра, который почти что сносил с ног. Он действительно не размышлял о том, кто должен был уйти, а кто — остаться.

Честно говоря, Тейлор пребывал в таком состоянии, что ему было насрать, что будет с группой. За эти дни он настолько погрузился в обвинения Тима и жалость к самому себе, что такие вещи не особо затрагивали его душу. Однако покидать группу он не собирался из принципа.

— Черта с два я уйду. А что собирается делать Тим — я не в курсе. А что насчет тебя? Тебя-то явно не радует вся эта «драма»? — спросил Роджер, приподняв брови, когда они свернули за угол улицы, и по номеру дома он понял, что его квартира находилась относительно недалеко от этой улицы.

По правде говоря, Роджера удивляло, как это Брайан все еще не послал их всех нахер, свалив от греха подальше. Будь он на месте Мэя, он бы давно уже покрутил у виска и ушел искать себе более адекватных коллег, чтобы не позориться лишний раз.

Брайан еле скрыл улыбку, сцепив пальцами ручку от зонтика: тот явно не желал оставаться со своим хозяином. Мэй не стал бы скрывать того факта, что Роджер симпатизировал ему в разы больше, чем Тим, хотя Брайан и не любил делать выводы о человеке, совсем того не зная. Однако тому факту, что Роджер не собирался покидать группу, он не мог не обрадоваться.

— Ну, да… Я не особо конфликтный человек, — он хмыкнул и охнул, чуть не отпустив свой зонтик из рук. Тот вздумал со всей дури устремиться в небо, однако Брайан схватился за ручку обеими руками и, чертыхаясь про себя, воюя с зонтиком и ветром одновременно, кое-как вернул «шаткое прикрытие» на место. — Но надеяться на то, что вы помиритесь, и все будет гладко, было бы глупо, так что я просто… жду?

— Разумно, — хмыкнул Роджер, с насмешкой поглядывая на то, как несчастный Брайан пытался спасти изгибающийся во все стороны зонтик. — Думаю, скоро все станет ясно — может, наша группа не развалится каким-то чудесным образом.

Ему казалось, что даже если Тим уйдет — это ситуация будет вечно преследовать Роджера. Раньше он мог положиться на Томаса, но после всей той грязи, что на него вылилась, он, блять, не знал, как можно было замять весьма неприятное послевкусие от слов «друга» и продолжить общаться, как ни в чем не бывало. Обманывать Брайана и говорить, что все будет просто супер он уж точно не хотел.

— Вот же ж твою мать! — прошипел Тейлор, когда прямо мимо него пронеслась какая-то конструкция, едва не влетев прямо в Роджера. Он в последнюю секунду пригнулся, хотя край летящего предмета успел зацепить его. — Ну и дерьмовая погодка, — прошипел он, все еще испуганно оглянувшись на массивный предмет, который теперь с отчетливым стуком елозил по асфальту.

Что это было, Брайан так и не понял, однако если бы это что-то зацепило Роджера, то вероятность того, что Роджер покинул группу самостоятельно, возросла бы мгновенно.

— Зонтик в таких ситуациях спасает, — с улыбкой сказал Брайан, зонт которого наконец поддался погоде и вывернулся в обратную сторону. — Я начинаю сомневаться в том, что покидать паб — это была разумная идея, — изрек он, когда ветер окончательно выбил зонт из его рук.

— Вынужден согласиться, — кивнул Роджер, которому весь этот вечер хотелось одного — поскорее, черт возьми, вернуться в свою квартиру. Хотя, знай он, что безобидное затянутое тучами небо выльется в настоящий ураган, то он, скорее, предпочел бы пересидеть ночку в том сомнительном пабе, нежели уворачиваться от разных летающих по улице предметов. Он прижал руку к голове, пытаясь нащупать то место, которое было задето. — До моего дома пару кварталов осталось, — сказал Тейлор, размышляя о том, как же Брайан доберется до своей квартиры, да еще и в одиночку. — Слушай, можешь остаться у меня. Нам все-таки нужны все четыре участника на завтрашнем концерте, — предложил он без особого желания видеть этим вечером рядом с собой кого-то еще. Но оставить Мэя вот так вот на улице, в разгар шторма, особенно после того, как Брайан вызвался пойти вместе с ним, казалось Роджеру просто зверством.

***

Провернув ключ в замке и отворив дверь в квартиру, он только сейчас задумался над тем, какой же срач он там развел за прошедшую неделю. Бутылки, упаковки из-под чипсов, какие-то салфетки валялись по полу, что не создавало впечатления, что Тейлор был опрятным человеком. К счастью для Брайана, после визита Томаса Роджер хотя бы соизволил проветрить комнату и выкинуть окурки — можно сказать, Брайан попал в улучшенную версию квартиры.

— Ты прости за этот «антураж», я не ждал никого, — прочистил горло Тейлор, пропуская Мэя вперед. По правде сказать, он не был уверен, что что-либо изменилось, если бы он кого-то ждал.

Брайан медленным взглядом окинул довольно просторную квартиру: внутри стояла хорошая мебель, кухня была соединена со спальной комнатой, однако, не смотря на то, что Роджер включил свет, внутри все равно было как-то слишком темно и неуютно. В углах комнаты и на столике стояли — скорее валялись — бутылки из-под пива и коньяка или виски, и Брайан не смог бы даже примерно сказать, сколько в общей сложности их было.

Он протяжно вздохнул, подумав о том, к чему приводят все эти отношения, и покосился в сторону Роджера, который, разувшись, прошел на кухню.

— Все в порядке, — соврал Брайан, следуя примеру Тейлора: он поставил кроссовки у входа, совсем забыв о том, что к завтрашнему утру они вряд ли успеют высохнуть. — Спасибо за приглашение, я бы наверняка не дошел до дома живым, — с легкой улыбкой добавил Брайан, неловко проследовав за хозяином квартиры.

Брайан почувствовал себя крайне странно. Он совершенно не знал Роджера, и такого рода «ночевки» предполагали под собой разговоры и совместное времяпровождение, однако какие разговоры и какое время могло быть между ними, если они даже диалог нормальный построить не могли? Он понадеялся, что они либо найдут общую тему для диалога, либо по-быстрому пойдут спать: завтрашний день обещал быть нелегким. Брайан поежился от холода, подумав о том, что неплохо было бы выпить чего-то согревающего.

— Милая квартирка.

— Ну, если ты считаешь, что она милая — да будет так, — хмыкнул Роджер, скептически оглядывая свое жилье, которое переживало свои не самые лучшие времена.

Он открыл шкафчик на кухне, достав оттуда небольшую пластиковую коробочку, в которой лежал скудный набор лекарств, который еще когда-то давно собрала ему мама при переезде из родительского дома; наверняка половина лекарств уже была просрочена. Он нашел там ватку и пластырь, однако антисептика в аптечке не оказалось, и Тейлор попытался быстро сообразить, чем можно было его заменить.

— Брайан, ты бы не мог подать мне водку? — спросил он, повернувшись к Мэю, который выглядел так, будто бы его вообще впервые пригласили в гости, и он не совсем понимал, куда себя приткнуть. — На полочке прямо сзади тебя, — объяснил Тейлор, указывая рукой на единственную «уцелевшую» бутылку алкоголя в его коллекции. — Я хочу продезинфицировать, — добавил он, встретившись с удивленным взглядом Брайана; парень нерешительно замер посреди комнаты, а затем кивнул головой в знак согласия.

— Да, конечно.

Мэй достал бутылку водки, про себя подумав, как это она еще была полной, если брать во внимание остальные «пострадавшие» бутылки. Брайан, не особо задумываясь, взял ватку со стола и, вылив туда немного водки, потянулся к бледному и измученному лицу Роджера, чтобы приложить ватку к ране: ему ведь было виднее со стороны, где ранился Роджер.

Тейлор с недоумением проследил за его действиями, наблюдая за тем, как рука Брайана после его взгляда повисла в воздухе, и Мэй закусил губу, неловко улыбнувшись.

— Я просто… недавно в колледже проходил курсы медпомощи, поэтому… — он прислонил ватку к ране Роджера, так и не договорив, а затем добавил: — Держи сам.

Роджер отпрянул от резкой боли, которая жгла, что было признаком того, что огрело его-таки неплохо, однако, когда он взял ватку в свои руки, неприятное ощущение начало постепенно проходить, и Роджеру даже понравилось легкое пощипывание на коже.

— Спасибо, — сказал он, слабо улыбнувшись. — Ты же на факультете астрофизики учишься? — спросил Тейлор, чтобы хоть как-то нарушить тишину. Краем уха он слышал, как Брайан рассказывал что-то об этом Томасу, однако он витал где-то в своих мыслях и не особо участвовал в разговоре. Когда кровь впиталась в вату, Роджер достал из упаковки один оставшийся пластырь и аккуратно нацепил его на кожу; главное было не забыть снять его завтра, а то с этим «шрамом» на лбу, скрытым под пластырем, выглядел он не особо мужественно.

— Да. А что, по мне так заметно это? — усмехнулся Брайан, наблюдая за действиями Роджера. — А ты? А то я ничего о вас и не знаю, только с Томасом успел немного поболтать, — поинтересовался Брайан, неловко переминаясь с ноги на ногу. С одной стороны, ему было интересно узнать побольше о Роджере, с другой же стороны, он не хотел навязываться, и сам понимал, что в таком состоянии, в котором был Тейлор, не всегда хотелось разговаривать с другими людьми.

— Да нет, услышал как-то в студии, — улыбнулся Роджер, окинув Брайана насмешливым взглядом: мокрые кудри смотрелись еще смешнее сухих, и теперь Мэй напоминал ему уличную собачонку, которая попала под дождь, с этими невинными глазками. — Ну, а если честно, то да, по тебе видно, — кивнул он, подмечая, что Брайан действительно походил на какого-то очень умного ученного астрофизика, если убрать образ этой мокрой собачки из головы, конечно же. — Я учусь на стоматологии, не сказал бы, что в восторге, но, что есть, то есть. Томас учится на прикладной математике, а Тим — на дизайне, — сказал Роджер сухо, понимая, что они говорили об этой херне только из-за того, что никто из них, собственно говоря, и не знал, с чего начать разговор. — Черт, совсем забыл предложить, может, чаю? — вдруг встрепенулся Роджер, виновато косясь на Брайана. Да уж, гостеприимство явно не было его сильной чертой.

— Медицинская биология? — протянул задумчиво Брайан. — Нелегко, наверное? — и сразу же добавил: — А от чая не откажусь, спасибо, — улыбнувшись, он уселся на один из двух стульев, что стояли около кухонного стола. По правде говоря, Брайан уже минут пять ждал этого предложения.

— Ну, думаю, я не самый образцовый ученик, — Роджер закусил губу, вспоминая все те разы, что его вызывали к декану из-за вечных прогулов, хоть и учился он очень даже неплохо: он не был усидчивым человеком и не учился круглыми сутками, скорее, какой-то внутренний интеллект и интуиция помогали закрывать ему все экзамены на «отлично».

Роджер достал с верхней полки банку с черным чаем и две изящные чашки из набора посуды, который был подарен ему Тимом сразу после переезда Тейлора на новое место. Как же ему хотелось нахрен разбить этот дорогущий набор — и он, по правде говоря, удивился, что не сделал этого до сих пор, — но другой презентабельной посуды в его распоряжении не было, и ему пришлось поставить эти чашки на стол. Однако Роджер сам себе дал указание — избавиться от ненавистного подарка при первой же возможности.

Роджер насыпал заварку и влил в свою чашку немного водки, оправдывая это тем, что ему нужно было согреться. Такой себе чаек авторского производства выходил у него.

— Пока чай настоится, я принесу нам сухую одежду, хорошо? — предложил он, замечая, как от переохлаждения у них обоих подрагивали руки: не хватало еще заболеть перед концертом.

— Ой… — охнул Брайан, опомнившись, что он уселся в мокрой одежде на стул. Он подскочил на ноги и, увидев тряпку, заброшенную куда-то в угол комнаты, вытер поверхность стула.

Он молча дождался, пока Роджер принесет ему домашние легкие штаны и футболку и, поблагодарив его, ушел в ванную комнату, чтобы переодеться.

Брайан вышел в гостиную или спальную комнату — он не был уверен, как правильно назвать это, — и подумал, что ему было неловко от того факта, что он стоял сейчас в мужской одежде, которая пахла чужим одеколоном, однако в мокрой одежде ему было еще хуже. Он медленным взглядом еще раз пробежался по комнате, которая вгоняла в какое-то уныние одним своим освещением, однако камин посреди стены очень хорошо вписывался в интерьер, и Брайан задумался о том, как, наверное, было классно сидеть около него по вечерам и читать, играть на инструменте или просто расслабляться после тяжелого дня. Он так же подметил, что в комнате была всего одна кровать и небольшое кресло.

— Спасибо, — сказал Брайан, снова опускаясь на стул; он взял в руки чашку чая, сделал несколько глотков. — Давно живешь тут?

Роджер сидел напротив него, прожигая взглядом злосчастную чашку и думая о том, что он мог бы обойтись просто водкой, однако он еще не был готов сразить Брайана наповал своими повадками.

Голос Мэя вывел его из раздумий, и он поднял сонный взгляд на парня: одежда Роджера была ему коротковата, однако свободный свитер цвета хаки подчеркивал необычного цвета глаза Брайана.

— Три месяца, где-то так, — ответил он, не желая касаться этой темы: воспоминания о том, как он переехал сюда, чтобы жить поближе к Тиму, все еще были свежими. Тейлор отпил чай с доброй долей алкоголя, чувствуя, как по телу разлилось приятное тепло, и уголки его губ чуть поползли вверх. — Волнуешься перед концертом? — спросил Роджер, с легким интересом наблюдая за поведением Брайана: все-таки первый концерт всегда вызывал море переживаний.

— Честно сказать, неделя вышла не самой простой, так что думать о концерте особо не было времени, — ответил Брайан, вспоминая об экзамене по математике, вечерних сменах в пабе и ночных попытках выучить репертуар группы. — Но вообще… это мой первый опыт, — он протяжно выдохнул, — и я не особый любитель публичных выступлений, так что посмотрим, как оно будет.

Он на несколько секунд замолчал, представив завтрашний концертный зал и толпу людей, что будет там, и ему стало очень интересно и одновременно жутко волнительно. Брайану казалось, что этой ночью ему вряд ли удастся уснуть.

Роджер нахмурился, подмечая тот факт, что, должно быть, им было выгодней вообще не выступать на этом чертовом мероприятии, нежели играть так, как они делали это в пятницу на репетиции, когда они с Тимом вечно теряли ритм и даже не пытались приложить какие-то усилия. Но уже было слишком поздно, чтобы что-то менять, и Роджер решил, что выложится на все сто.

Между ними снова повисло молчание, и Брайан остановился взглядом на камине. Он стал представлять от чего-то, как Роджер сидел здесь с Тимом, как они разговаривали, шутили, и как хорошо им было вместе. Странная штука — жизнь. Как в один момент все могло поменяться.

— Кто-то из твоих друзей придет? Может, девушка? — спросил Роджер скорее для того, чтобы поддержать разговор, который, не смотря на все усилия, все равно не клеился.

— Ну… — Брайан вздохнул и улыбнулся при воспоминаниях о Сабине, поерзав на стуле, — придет одна девушка. Но она, скорее, подруга.

Он решил упустить подробности о том, что Сабина когда-то была его девушкой в течение трех лет, но около двух месяцев назад они расстались «хорошими друзьями». Но, на самом-то деле, они действительно поддерживали контакт и встречались пару раз после расставания; даже сейчас Брайан мог положиться на нее.

Помимо личностных качеств, Сабина была очень красивой, и Брайан не раз задумывался, почему она выбрала именно его. У нее были блондинистые волосы по плечи, раскосые карие глаза и белоснежная кожа, усыпанная веснушками на носу и щеках. Она всегда улыбалась, и Брайан мог поклясться, что даже у самого унылого человека рядом с ней поднималось настроение.

Брайан сам не знал, зачем позвал ее — может быть, для поддержки, потому что она будет там единственным человеком, которого он хорошо знал; может быть, потому что Сабина всегда поддерживала его с этим тайными желанием стать музыкантом, и он не боялся открываться перед ней.

— Подруга, значит, — Роджер хмыкнул, наблюдая за тем, как смущенно улыбался Брайан, словно эта самая «девушка» была его первой школьной любовью. — Давно знакомы?

— Знакомы уже лет пять, а встречались… — Брайан завис на пару секунд после этого слова, вспомнив, что назвал Сабину подругой, и что не собирался рассказывать, кем она ему приходилась. Он сразу же почувствовал, как розовеют его щеки, и он смущенно улыбнулся, заметив веселый огонек в глазах у Роджера. — Встречались всего года три, но сейчас мы друзья.

Роджера удивлял тот факт, что кто-то после отношений мог остаться друзьями. Сам он встречался раза четыре за всю жизнь и первые три раза до Тима настоящими отношениями у него язык не поворачивался назвать — по крайней мере, с его стороны. И все же, между ним и его бывшими всегда существовала некая неловкость, и встречаться с ними желания у Тейлора абсолютно не было.

— Это здорово, что вы до сих пор общаетесь, — заметил Роджер; на улице в которой раз раздался раскат грома, и из открытого окна подуло свежестью. — Хоть и немного странно, если честно.

— А что странного?

— Что странного? — переспросил Роджер, осознав, что сморозил полную херню. Просто он никогда не отличался постоянством в плане отношений и расставался со своими пассиями весьма скандально, не говоря уже о том, чтобы поддерживать с ними связь спустя года. Оттого он как-то и не думал о том, что у кого-то бывает иначе. — Наверно, это нормально, — кивнул он. — Просто у меня с девушками обычно все заканчивалось весьма быстро, громко и навсегда, — Тейлор отклонился на стуле назад, открывая кухонный ящик, где лежала запасная пачка сигарет — та, что была у него в куртке наверняка промокла. — Ты не против? — спросил Роджер, у которого буквально руки чесались взять сигарету. После расставания с Тимом он курил ну просто в невменяемых количествах.

— Не знаю, что нормально, а что нет. Просто я уважаю ее и благодарен за все то, что было. Думаю, что она так же относится к этой ситуации. Может быть, это секрет «успеха», — Брайан пожал плечами; улыбка медленно сползла с его лица.

Он был однолюбом. Сабина нравилась ему еще со средней школы, она стала его первой девушкой и пока что единственной. Нельзя было сказать, что Брайан убивался после этого расставания, однако ему было нелегко — может быть, поэтому он так хорошо понимал состояние Роджера. Однако то, что его предали, было в разы хуже простого расставания.

— Самоуважение — основа всего, — сказал Брайан с горькой улыбкой.

— Ну… — после некоторой паузы ответил Роджер, — мои последние отношения с девушкой закончились тем, что она бросила в меня чайником — и, кстати, почти попала, — а я выбросил ее вещи из окна.

Роджер со смешком посмотрел на Брайана, глаза которого округлились, и он с удивлением покосился на Роджера, словно пытаясь понять, шутил тот или нет. Тейлора по-настоящему забавляло, с какой невинностью и открытостью относился Брайан к этому миру, так что в его чудной голове вряд ли укладывались такие вещи.

— То есть, то, что ты не убил Тима его же стойкой от микрофона — это еще хороший знак? — поинтересовался Брайан, и Роджер засмеялся, кивнув головой. Он закурил, забыв о том, что так и не дождался разрешения Мэя на это.

— Еще все впереди.

Брайан решил, что обдумает их разговор завтра: сегодня на это сил уже не оставалось. Ему крайне интересно было разобраться в мыслях Роджера, потому что он казался ему довольно необычной личностью, хотя и весьма вспыльчивой, по всей видимости.

— Уже поздно, давай спать, — сказал Роджер спокойно и потушил сигарету о блюдце. — Можешь лечь у меня, я посплю здесь, — он кивнул в сторону кресла в соединенной кухне-гостиной. Брайан был гостем, и Тейлор не мог предложить ему спать сидя, к тому же, он знал, что вряд ли заснет, что у себя в кровати, на которой еще недавно мирно лежал в обнимку со Стаффелом, что в старом кожаном кресле. Слишком беспокойным было его сознание перед завтрашним концертом.

Комментарий к Часть 3

Приятного прочтения, дорогие читатели, если еще не приступили к “изучению”. И спокойной ночи/доброго утра/хорошего дня!

Глава получилась очень разговорной, так что посмотрим, нравится вам такое или нет.

========== Часть 4 ==========

Роджер никогда не завтракал. Не любил разговаривать ранним утром, не любил вставать ни свет ни заря, не делал зарядку и даже не шел на пробежку. Он лишь молча закуривал сигарету, сидя перед настежь открытой дверью, что вела на балкон, и смотрел через окно на соседний дом. Это была та ситуация, когда Роджер с силой сдвигал шторы в сторону, опускался на свое кресло, устеленное вязаным пледом, и доставал новую пачку — у него, наверное, дрожали бы руки, если бы изо дня в день он не делал этот обряд.

Сегодня он не отодвинул шторы, не наблюдал через окно людей, которые суетились в своих квартирках, не закинул ноги на стол и — что самое важное — не выкурил сигарету. Роджер открыл тумбочку, где всегда лежало несколько пачек его убийственного яда, «на всякий случай», но там их не оказалось. Он судорожно бегал по квартире, словно наркоман, и рыскал по карманам курток и штанов, надеясь найти там хотя бы одну чертову сигарету.

День пошел к чертям. Он ее не нашел.

Без пяти девять — о да, ему пришлось рано вставать, — к нему заявилась соседка и начала предъявлять какие-то претензии. Что она говорила ему так и не удалось понять, но, вроде бы, речь шла о громких разговорах, о грохоте и вообще — «Мистер Тейлор, у вас в квартире как-то… своеобразно пахнет».

На письменном столе он обнаружил письмо, которое собственноручно забрал из почтового ящика еще пару дней назад, но совсем забыл о нем, и теперь, злясь на хренову упаковку сигарет, которая была пустой, Роджер пробежался глазами по строчкам письма, адресованного ему, где было написано, что его немедленно вызывают к декану за «редкую посещаемость».

Он нервно помешивал сахар в чашке кофе, что стояла на столике, и его взгляд был прикован к коленям Тима, которые торчали в разные стороны; сидел он в одних шортах — откуда он вообще взял шорты, когда на улице было пять градусов тепла? — и пил свой любимый чай с молоком, который Роджер терпеть не мог. Он не замечал, что капли кофе, перемешанного с молоком, разлетались в стороны и попадали ему на руки и одежду.

Брайан сидел в стороне, о чем-то негромко переговариваясь с Томасом; он ел виноград с тарелки фруктов, которую любезно предоставили организаторы мероприятия — что было, кстати говоря, неожиданно, так как никакими звездами они не были, и все эти «фрукты-кофе-чай» были дополнительной роскошью для них.

Когда Брайан положил в рот очередную виноградинку и улыбнулся Томасу, Роджер словил этот жест и впервые за все это время подумал, что не все могут не завтракать по утрам, и что, может быть, стоило предложить Брайану хотя бы бутерброд сделать. Впрочем, после их совместной ночки, пожалуй, то, что у Мэя не было завтрака, не было самой большой бедой.

Роджер долго не мог уснуть, как и предполагал. Вначале он мирно не то лежал не то сидел на своем кресле, устремив взгляд в потолок; потом он начал крутиться, как будто отмахиваясь от назойливых мыслей, что так и норовили залезть в голову. Затем ему это надоело, и он, по правде говоря, наплевал на всякие там приличия и стал расхаживать по комнате туда-сюда, не слишком задумываясь о том, помешает ли это Брайану. После этого он закурил — вот куда делись все сигареты, — закурил во второй и в третий раз, и кто знает, когда он смог, наконец, уснуть на этом жутко неудобном кресле, которое годилось только для утренней поры и для того, чтобы с него наблюдать за людьми в доме напротив.

Колени Тима исчезли из поля зрения: Стаффел поднялся на ноги и подошел к зеркалу, наклоняясь вперед. Роджер невольно проследил за ним, и его глаза застыли на отражении человека, которого он по-настоящему считал самым красивым на свете. Тим поправлял волосы, и Роджер как будто бы чувствовал эти волосы в своих руках, чувствовал их запах и ощущал, как его длинные пальцы зарывались в них. Губы у Тима были тонкие и искусанные, и Роджер подумал о том, сколько раз он кусал его губы и оттягивал их, и нежно прикасался, и наивно полагал, что эти губы целуют в ответ только его.

Тейлора пробило неприятной дрожью, когда холодные глаза Стаффела остановились на его собственном лице через пыльное зеркало. Роджер чувствовал его ревность, но теперь Роджеру было противно от любого проявления эмоций со стороны Тима — особенно, если это было адресовано в его сторону.

Он не планировал, но так вышло: Тим, что стоял у входа в концертный зал, прислонившись плечом к стене здания и покуривая тонкие сигареты, увидел, как Роджер, держащий в руке темно-коричневый зонтик, скрывал под ним и Брайана; и Тим недоумевал, когда это они успели так «подружиться». Их взгляды пересеклись, и Стаффел замер, так и не поднеся сигарету ко рту, будто хотел что-то сказать, но Роджер быстро пронесся мимо него, даже не поздоровавшись.

И сейчас Роджер чувствовал эту недосказанность между ними, однако не собирался ничего предпринимать для того, чтобы разрешить эту «проблему». У Тима не было такой привилегии — ревновать Роджера. Он слишком быстро все просрал.

— Осталось двадцать минут до начала, — в их комнатушку, в которой сидело еще несколько участников других групп, заглянул администратор, остановившись взглядом на каком-то парне. — Вы выходите первыми, помним, да?

Тим еще несколько секунд смотрел на Роджера через грязное зеркало с разводами; сидел Роджер в одной позе, сжимая чашку с остывшим кофе в руках, а затем Тим взял свои вещи со стула и пошел переодеваться. Тейлор знал: Стаффел хотел поговорить.

***

Сыграли они скверно. Ну, как скверно… сыграли они отвратительно, хотя публика и приняла их выступление, как «нормальное», но ничем не запоминающееся, сырое — в общем, выступление, которое ни у кого не останется в памяти. Роджер больше всего на свете боялся быть посредственным и потеряться в серой массе, но именно сегодня с ним это произошло, и он, зайдя в гримерку, разъяренно бросил барабанные палочки в сторону.

Два парня, что готовились выйти на сцену следующими после той группы, что выступала сейчас под громкий гул толпы — которым так хотел упиться Роджер, но они в ответ получили лишь скучающую публику, — так вот эти два парня с легким удивлением покосились на него и, бросив друг другу несколько коротких фраз, взяли свои инструменты и вышли из комнаты.

Роджер не умел скрывать свои эмоции да и не считал это нужным делом, и он повалил косметику, что стояла на его столике, на пол, смахнув ее рукой, как раз в тот момент, когда остальные участники его группы вошли в гримерку. Она была светлой, и хотя окон здесь не было, свет от множества лампочек озарял ее приятным желтоватым светом. Томас выдал «О-о» и закатил глаза, встретившись взглядом с Роджером.

Ему было противно находиться с ними в одной комнате, даже несмотря на то, что Тима здесь не было: он остался разговаривать с организатором концерта, который, по всей видимости, собирался высказать свое мнение относительно их «посредственной работы».

— Что «О-о»? — поинтересовался Роджер. Хотя интересно ему не было.

Он с громким звуком завалился на диван, на котором до этого сидели те парни, и просел почти до пола, отодвигая при этом от себя эти омерзительные подушки коричневого цвета. Он весь пылал, и гнев его не был направлен на кого-то одного — скорее, на всех сразу, на всю эту ситуацию, на себя самого и, конечно же, на Тима.

— Да ничего. Как будто ты ожидал чего-то другого от нашего выступления, — выдохнул Томас, прислонившийся к стене. У него по лицу стекал пот, и, как бы зол сейчас не был Тейлор, глупо было бы отрицать, что Томас был, пожалуй, единственным, кто выложился на все сто процентов. Он вытер тыльной стороной руки лоб и встретился с понимающим взглядом Брайана.

Роджер перевел глаза на Мэя, который выглядел еще более удрученным, чем на их первой совместной репетиции, и Тейлор, с чувством стыда, которое вдруг нахлынуло на него, подумал о том, что Брайан выложился точно так же, как и Томас, и, по сути, концерт был завален только по его и Тима вине. Факт того, что он, будучи прекрасным барабанщиком, не смог собраться ради одного-единственного выступления, настолько сильно удручал его, что Роджер сидел сейчас, лишенный всяких сил, словно после девятикилометровой пробежки.

Брайан молча смотрел на него, как будто и не собирался ничего сказать; он был спокойным, как обычно, однако что-то в его взгляде было другим.

Роджеру итак все было понятно: глаза Брайана, такие уставшие и глубокие, сами за себя все говорили. Какое бы обещание не дал себе Роджер, он его не сдержал и не смог вытеснить мысли о Тиме хотя бы на момент концерта так, чтобы их группа не опозорилась и имела шанс на будущее. Особенно глупо это было после разговора с Брайаном, из-за которого Роджер окончательно понял, что их отношения с Тимом были вовсе не идеальными.

Роджер шумно выдохнул и отвел глаза. Ему было стыдно сидеть перед новым человеком в их группе, которую он сам только что потянул на дно. Роджер остановился на том зеркале, в котором еще около часа назад видел отражение Тима: теперь оно «пустовало», как пустовало и сердце Роджера, и зияла та дыра, что осталась после предательства Тима.

И все же. Роджер, Господи, сколько еще времени ты собираешься жалеть себя? Сколько еще времени остальная часть группы будет страдать из-за того, что обида на Стаффела была сильнее, чем любое желание построить карьеру и будущие перспективы, которые они сегодня, может быть, потеряли?

Он отклонился на спинку дивана, положив ногу на ногу. В гримерке стояла гробовая тишина между ними, хотя музыка другой группы буквально разрывала стены, которые дрожали от голоса солиста и от ударов барабанщика, и хлопки толпы, и их радостные крики давили Роджеру на виски настолько сильно, что ему хотелось взвыть во весь голос. Его сжимало всего внутри от наполненного разочарованием и грустью взгляда Брайана и от вида Томаса, который сидел на деревянном стуле, совершенно поникший, и рассматривал свои кроссовки.

Роджеру было не по себе в десятки раз больше еще и потому, что перед концертом Томас подошел к нему, пока Тима не было поблизости, и извинился за те слова, что он произнес на репетиции. «Я был не прав, что назвал вас так. И хотя я не являюсь сторонником всего… этого, но я поддерживаю тебя даже таким», — сказал он тогда, и на лице Роджера появилась благодарная улыбка. Это был тот Томас, которого он знал, понимающий, умеющий выслушать, ценящий их дружбу. Теперь же Роджер смотрел на его сгорбленную спину и не знал, хватит ли его собственных извинений в этой ситуации.

Тим зашел громко, распахнув дверь так сильно, что та ударилась о стену. В его глазах пылали яростные огни, и он с какой-то непонятной Роджеру ненавистью посмотрел на каждого участника группы по отдельности, а затем остановился на Роджере, как будто собирался бросить в того все возможные в мире обвинения.

— Ну, со мной говорил организатор, — начал он срывающимся голосом. Он скрестил руки на груди, и вообще создавалось ощущение, что он сейчас взорвется на месте: от Тима исходила такая неприятная энергетика, что Роджеру невольно захотелось уйти от него в другую комнату.

— И что же он сказал? — без интереса спросил Томас, поднявший глаза на Тима. Он выглядел еще более удрученным, чем Брайан, и всегда жизнерадостные глаза теперь были какими-то пустыми. Роджер вспомнил, что на этом выступлении была его девчонка, Джоулин, как и была бывшая подружка Брайана, Сабина. — Позволь мне угадать: мы плохо сыграли? — без доли сарказма продолжил Томас, которого, похоже, уже вообще мало что волновало. Его поза — скрученная, зажатая — показывала только то, что Томасу все так осточертело, что даже вести этот бессмысленный диалог у него не было желания.

— Какой же ты догадливый, Томас! — со смешком проговорил Тим, хотя это больше походило на какой-то нервный не то смех не то кашель, который вырвался у него из груди. Томас молча кивнул головой и отвел взгляд в сторону.

В гримерке повисла тишина. Но Роджеру казалось, что его оглушило немым потоком мыслей, что водоворотом крутился в этой комнате. Ему чудилось, что он слышит почти все мысли Томаса и понимает чувства Брайана, и ощущает эту злость Тима, который хоть и стоял вдалеке от него, но все равно был как будто бы невыносимо близко.

Роджер прокашлялся: дыхания ему не хватало. Что-то сжимало глотку.

На что ты злишься, Тим?

На что ты, черт возьми, злишься? Почему ты смотришь с такой ненавистью? За что?

За то, что ты сам все просрал? За то, что ты предал, что провалил свою партию на концерте, за то, что твоя группа теперь была известна не только тем, что там «ого, два гомосека», а еще и провальным выступлением?

У Роджера было ощущение, что он прозрел. Он все так же сидел на диване, но теперь наклонившись вперед, как будто собирался подскочить с места в ту же секунду, и со взглядом человека, который испытал самый большой в жизни шок, и неотрывно смотрел на Тима.

И это его он любил?

Роджер таращился на перекошенное от злости лицо Тима, покрасневшее, покрывшееся багровыми пятнами, на его горящие глаза, в которых, казалось, не было ничего человеческого — ничего чистого, доброго, — на его взъерошенные волосы, и Роджер не мог понять, что именно во всем этом образе он так сильно любил.

— Ну и? Вы так и будете молчать? — снова подал голос Тим, звучал он раздраженно.

Никто не ответил. Брайан не знал, что можно было здесь сказать, а Роджер…

Роджеру показалось, что он может сейчас закричать и хорошенько встряхнуть Тима за плечи, чтобы выбить всю ту дурь, что была в его голове, и чтобы ему не было сейчас стыдно за Стаффела, чтобы ему не приходилось с ужасом понимать, какого человека он полюбил.

— А что ты хочешь услышать, Тим? — вяло пробормотал Томас, и Роджер как-то отстраненно понял, что, помимо Стаффела, здесь еще были другие люди. — Мы выступили паршиво, нашу группу вряд ли теперь куда-то позовут. Разве что будем петь в какой-то забегаловке. Все? Или еще что-то? — Томас встал и, пройдя через всю гримерку, остановился у одного из столиков. Его лицо было освещено мягким светом одной из ламп, он провел рукой по столу, по косметическим принадлежностям; но Роджер неотрывно следил за Тимом, как будто сквозь туман, и все думал, как такое могло произойти.

— Я хотел сказать, что этот менеджер, — он выплюнул последнее слово, — отчитал меня, как маленького мальчика, за…

— Да мы уже давно поняли, что самый несчастный здесь ты.

Тим остановился на полуслове и сделал несколько глубоких вздохов, как будто бы недоумевал, «ну как это кто-то позволил себе с ним так разговаривать».

Роджера трясло. Его трясло от этого противного звонкого голоса Тима, которым он почти что кричал на них всех; от его вида — от этого блядского внешнего вида, — от тех слов, что вырывались из его грязного рта, который целовало неизвестно сколько шлюх.

Странно, что еще совсем недавно Тейлор восхищался этим голосом, любовался его лицом и не хотел отрываться от его губ.

— Заткнись! — заорал вдруг Роджер, подскакивая на месте. И хотя Тим стоял молчал и ничего не собирался говорить, Роджер снова заорал: — Заткнись ты наконец! — и его глаза застыли на красном горящем лице Тима.

Как ему хотелось сказать, что он ненавидел его до смерти. Что он так чертовски ошибся, что он еще не встречал в своей жизни таких же мерзких людей, как он.

Что никогда в жизни он не простит ему эту подлую, эту грязную измену, и что никогда, Господи, он клянется, никогда больше он не будет петь с ним в одной группе и делить что-то общее.

— Да как ты… да как у тебя вообще хватает наглости говорить все это? Как ты вообще можешь обвинять их в нашем блядском провале? Ты что, настолькоглуп, что не понимаешь, что мы облажались? Мы с тобой, Тим, мы вместе. Только мы, — его голос отражался от стен и звучал, кажется, даже громче музыки, и волнами растекался по углам гримерки. Роджеру казалось, что он не кричал, когда на деле же он вполне мог сорвать себе связки после таких «выступлений».

Сердце в его груди заходилось в бешенном темпе, и Роджер, который все также смотрел на Тима, уже плохо различал его. Пелена гнева застыла перед его лицом, и ему казалось, что он легко мог бы разгромить эту гримерку ко всем чертям собачьим. Гнев накрывал его с такой силой, что Роджер уже не разбирал: злился он сейчас за провальный концерт или пытался ударить Тима посильнее за измену.

Ему было трудно дышать. Ему хотелось схватить Тима за лицо и…

— Когда я сказал, что ты — падаль, я «помелочился». Господи, Тим, ты хуже, чем падаль, ты хуже всего дерьма на свете! Блять, да на тебя даже мухи не слетятся, — слова Роджера летели в сторону Стаффела и камнем ударяли ему где-то в районе живота. Он стоял, уже белый, как стена, и скрывал где-то глубоко внутри все те эмоции, что сейчас бушевали в нем. Тим походил на статую, но, на самом деле, ему хотелось разрыдаться, как девчонке, от всех этих слов и от понимания, что засело на дне его сознания, что все это — действительно была его вина.

Он любил Роджера. Что бы он ни сделал, чтобы он ни говорил, он любил Роджера, и сейчас ему было все труднее защищаться от этого незнакомого ему человека.

Сейчас же, когда голос Роджера походил на раскаты грома, и худой Тейлор, который как будто бы вырос на десяток сантиметров, казался таким большим в этой маленькой для него гримерке, он словно возвышался над Тимом, закрывая своим силуэтом все остальное от Стаффела.

— Ну же! Чего же ты молчишь?

Тим сморгнул слезы, застывшие в глазах. Ком стоял в горле, и он не сразу смог ответить, потеряв все свое мнимое «величие». Смотря в глаза Роджера, что сейчас казались ему сумасшедшими, Тим понял одну простую вещь: за прошлые выходки его простят все в группе, но только не он.

И это понимание было хуже любого провала на сцене.

Набрав в грудь побольше воздуха, Тим попытался произнести фразу как можно более ровным голосом, хотя он чувствовал холодный пот, который стекал по спине, и ему казалось, что сердце перестало стучать совсем. И хотя все то, что он сказал дальше, было слишком далеко от истинных мыслей, он выдавил:

— Я не знаю, кем ты себя возомнил, Тейлор, однако я никогда не позволял и сейчас не позволю оскорблять себя. То, что было между нами, оставим между нами, и не нужно сейчас срывать на мне все свои обиды. Я не один причастен к провалу группы.

Говорил он так ровно и с такой расстановкой, словно это не он десять минут назад исходился здесь в истерике. Роджер знал: они были во многом похожи. Многие люди думали, что они слегка ненормальные: то, как менялось их настроение, какую бурю эмоций они испытывали, и какие поступки могли совершать — все это было не для их умов.

Роджер знал, понимал и чувствовал Тима. И сейчас он так явственно ощущал это ледяное спокойствие, выражающееся в лице Тима, в его ровной спине и холодном взгляде, что ему показалось, что он бился об каменную стену. Проблема была в том, что Роджер всегда понимал Тима, но Тим… наверное, он даже и не пытался понять его в ответ.

Стаффел был непробиваемым.

— Да, ты прав, — Роджер несколько раз кивнул головой, вдруг почувствовав, как сильно жгло у него в горле. — Я не буду переносить собственные обиды на нашу ситуацию в группе. Тогда, хм… — и хотя Роджера трусило, и он еле говорил спокойным голосом, он пытался в бешеном темпе сообразить, что сказать дальше, — я так полагаю, что если солист опаздывает на репетиции, не приходит на прослушивание возможных участников группы, а так же не попадает в ноты во время выступления, то, наверное… — глаза с глубоким синим цветом замерли на бледном лице Тима, — от такого солиста нужно избавиться.

На мгновение Роджеру даже показалось, что каменное выражение лица Тима сменилось на испуганное, и страх замер в его глазах, но дальше Роджер уже не помнил, что происходило. Наверное, Тим, как обычно с ним бывало, почти задохнулся от ярости после услышанных слов — лучше бы он и вправду задохнулся, — затем стал что-то говорить, размахивать руками, даже один раз ткнул в Роджера пальцем.

Он не слушал. Или слышал отдельные какие-то фразы, которые доносились до него, но ему уже было плевать. Он стоял, словно находясь в этом и в другом мире одновременно, и думал о том, как всего его мечты разом рушились, и как все то, что когда-то было ему дорого, теряло свое значение.

Роджер ответил несколько раз, что не уйдет из этой группы, и что валить нужно Стаффелу, и даже спросил мнение Томаса — который, конечно же, промолчал и не знал, что говорить, потому что «на деньги отца Тима мы арендуем зал, группу создал Тим» и прочее, и прочее, и прочее, — и Роджер как будто бы искал поддержки хотя бы в одном из участников, и как будто ему и вовсе не нужно было все это. И Томас, всегда имевший какой-то вес в группе, вдруг его совершенно потерял, а Брайан, а Брайан… молча стоял с этим своим глубоким грустным взглядом, который еще двадцать минут назад терзал сердце Роджера, а сейчас вызывал только раздражение.

Кто бы что ни говорил, лидерами в группе были они с Тимом. И Роджер уже был не в состоянии слушать его доводы, его бросания мокрого белья, которое выражалось во фразах «Да это я», «Да у тебя даже денег нет», «Таких барабанщиков, как ты…» и прочее, и прочее, и прочее, пока Роджер, растирая рукой пудру по лицу, не сказал:

— Идите вы все к черту. Я не останусь здесь больше ни на день.

И когда Тим вдруг схватил его за руку, пытаясь остановить, Роджер лишь сильно оттолкнул его в сторону и, столкнувшись с одной из групп в маленьком коридоре, выбежал на холодную улицу.

***

Он нажал пальцем на звонок. Дверь отворили не быстро, и все это время он не убирал пальца со звонка.

— Привет.

— Ну, привет, — сказал Роджер холодно, отчего-то нисколько не удивившись, увидев Тима на пороге своей квартиры. Не то, чтобы он ожидал его прихода, однако Тейлор знал, что тот рано или поздно вернется за вещами. И впервые с того момента, как ему изменили, Роджер не испытывал никаких эмоций, глядя на этого человека.

Он облокотился о дверной косяк, внимательно изучая Стаффела взглядом, на данный момент, чувствовуя больше какую-то странную усталость, нежели что-либо другое.

Черт, Роджер так устал. Устал злиться, устал его ненавидеть, устал ворочаться бессонными ночами. Он все ждал, когда же этому блядскому круговороту придет конец. Когда сама мысль о чертовом Стаффеле перестанет отравлять ему жизнь?

— Чем обязан?

Тим не ожидал, что его появление встретят радостно и тепло, однако холодный тон и это «чем обязан» не вызвало в нем приятных чувств. Он не рассчитывал на то, что Роджер бросится ему в объятья и прильнет к губам, однако…

Господи, до чего же непривычно было видеть этот взгляд Роджера, слышать тон его голоса, видеть зажатую позу, читать это отвращение на его лице. Ему больше жизни хотелось услышать, как Роджер вновь зовет его «Тим» этим нежным тоном, хотя и звучало в этом «Ти-им» всегда немного иронии; ему хотелось, чтобы Роджер вновь потянул его на себя и защитил от всех проблем, и чтобы он вновь обиделся (хотя он всегда изо всех сил пытался сделать вид, что его это не обижало) на то, что Тим боялся быть замеченным вместе с ним.

Тим неотрывно смотрел в голубые глаза; Роджер вопросительно приподнял бровь.

— Я… ну, в общем, я хотел забрать у тебя некоторые свои вещи, — голос его звучал спокойно, и Тим в который раз удивился тому, как его внешняя реакция отличалась от того, что происходило внутри. — Если ты не против, — добавил он.

— М-м-м, ясно, — Роджер пожал плечами, отходя в сторону, освобождая проход для Тима. — Не против, — коротко бросил он, ощутив почти физическую боль от такого знакомого запаха одеколона, прорезавшего его обоняние, когда Стаффел прошел мимо.

Внутри нарастало навязчивое чувство разочарования. Не то, чтобы Тейлор ожидал чего-то другого, он изначально знал, зачем Тим вернулся, однако… Однако что-то в нем отчаянно надеялось, что Тим скажет что-то еще.

Стаффел неловко зашел в квартиру, которая теперь казалась ему чужой. Если раньше он забегал сюда, порой даже забывая разуться, и плюхался в кресло, положив ноги на стол; или почти что на пороге начинал скидывать с себя вещи, имея странную привычку оставлять их на полу, пока Роджер после десятой просьбы убрать вещи в шкаф, сам не начинал их собирать, бросая на Тима гневный взгляд.

Сейчас же он стоял у самого входа, спиной чувствовал взгляд Роджера и от чего-то боялся даже шаг вперед сделать. Квартира, такая холодная и незнакомая, как будто не хотела его впускать.

— А где они? — задал Тим самый глупый в жизни вопрос, прекрасная зная, что его вещи были точно там же, где он оставил их в последний раз. Однако он не мог просто взять, открыть шкаф Роджера и достать их. — Ты бы не мог… подать мне их? — спросил он, повернувшись к Роджеру, который все так же находился у двери, прислонившись к ней со скрещенными на груди руками.

— Все там же твои вещи и лежат, — раздраженно пробормотал Тейлор, подходя к небольшому шкафу, стоящему справа от кровати. Дверца со скрипом открылась: вещи Тима были аккуратно сложены на самой верхней полке — Роджер к ним даже не прикасался. Конечно, сразу же после того, как все «случилось», находясь под кайфом, он почти что решился сжечь все нахрен, но в последний момент все же сдержался. — Думаю, и сам справишься, — сказал Тейлор прохладно, садясь на край кровати, отводя свой взгляд на приоткрытое окно, думая о том, что его давно пора было бы помыть.

Тим проследил за ним и нерешительно прошел вглубь квартиры. Здесь было настолько неуютно сейчас, что ни камин, ни картины на стене, что так всегда его радовали, не могли скрасить этого печального настроения, царящего здесь.

Его взгляд зацепился за пакеты с мусором, в которых торчали почти что одни бутылки из-под алкоголя и пустые пачки сигарет. Тим, ничего не сказав, прошел мимо кресла, на котором еще полторы недели назад обнимал Роджера, и застыл около приоткрытого шкафа.

Он сам до этого момента не понимал, но, пока его вещи были здесь, оставалось то призрачное ощущение, что между ним и Роджером еще была какая-то связывающая ниточка. Глупо было полагать, что несколько шмоток что-то меняли, и все же… Тим смотрел на собственные футболки и две пары джинсов и не мог поднять руки, чтобы взять их с полки. Только сейчас он понял, что даже не взял сумки, куда мог бы их сложить.

Он прикрыл глаза и, вздохнув, медленно достал свои вещи, лежавшие аккуратной стопкой. Тим знал, что была еще одна полка в другом шкафу, где он хранил несколько своих шарфов, без которых не любил выходить на улицу, и понимание того, что эти шарфы были единственным моментом, оттягивающим его уход отсюда навсегда, ужасом отразилось в его глазах.

Прижимая вещи к груди, он подошел к другому шкафу и потянул за дверцу. Его взгляд остановился на кресле, которое было застелено пледом, и Тима как будто бы мазнули ножом по сердцу.

— Ты его не выкинул, — сказал он тихо.

Голос Тима вывел его из оцепенения, и Роджер перевел растерянный взгляд на кресло.

— Он… — Роджер запнулся, не зная, что тут и сказать. Сколько же раз он думал избавиться от этой чертовой вещи, так «услужливо» напоминавшей ему о самых счастливых моментах его жизни, но так и не смог. — Он мне дорог, — сказал Тейлор приглушенно, не став уточнять, дорог был ему плед, потому что это был последний подарок матери перед тем, как она загремела в больницу, или потому что бесчисленное количество вечеров они с Тимом провели, укутавшись в этот самый плед, и выбросить его было чем-то, на что Роджер был абсолютно не готов — по крайней мере, сейчас.

Тим опустил взгляд на свои ноги: на нем были кроссовки, подаренные Роджером на прошлый Новый год. Глупо было полагать, что Тейлор не избавился от этого пледа, потому что это было напоминанием о их вечерах. Он прекрасно знал, что этот плед связала его мать, и было бы неправильно по отношению к ней выбрасывать такой подарок.

Тим подхватил пальцами легкую ткань шарфика. Один, второй, третий — все его вещи слишком быстро оказались собранными, и до него дошло понимание того, что все. То, зачем он пришел, было у него, и не мог же он теперь делать вид, что здесь было еще что-то, и Тиму просто нужно это «что-то» найти. Он и предположить не мог, что заберет все это ненужное дерьмо так быстро, и что через пять минут после прихода он уже сможет уйти.

Из переднего кармана джинс Роджер достал помятую пачку сигарет — пальцы от чего-то совсем не слушались, — и он с досадой обнаружил, что та была пуста, и отшвырнул ее куда-то в угол комнаты.

— Черт, — прошипел Тейлор, понимая, что хрена с два он купит сигареты где-то поблизости, да еще и в такую погоду. Конечно, в том же самом шкафу, напротив которого сейчас стоял Стаффел, была запрятана заначка с косяком, но курить при Тиме ему совсем не хотелось, да и не прибывал он в настроении для травки.

Тим стоял на месте, пожирая глазами пустую полку, будто на ней могло появиться что-то еще. Он заметил, как задвигался в стороне Тейлор, откидывая, видимо, пустую пачку сигарет в сторону, и ему стало физически больно от того, что сейчас происходило с Роджером. Он всегда курил, как сапожник, однако Тим видел в этих горах мусора, что состояли из одних бутылок и пачек, и понимал, что Роджер убивал себя.

Он не знал, что сказать. Не в его праве было указывать Роджеру или что-то советовать, и не в его праве было подойти к нему и обнять только потому, что у него была физическая потребность сделать это, и потому, что Тиму отчаянно хотелось верить в то, что Роджер нуждался в нем. Он стоял с этими вещами, которые нахрен никому не были нужны, и видел, каким несчастным был Тейлор. Тим впервые заметил, как тот исхудал, какие синяки красовались под его глазами, и какой бледной была его кожа.

Ему хотелось спросить у Тейлора все, что угодно, обсудить любую тему, выслушать любые психи — все, что угодно, лишь бы у него была та возможность быть с Роджером вместе. Он знал, что ему нужно было что-то сказать или уходить, но он не знал, что сказать, и не знал, как уйти.

— Ты можешь… не курить так много? — спросил он хриплым голосом. Роджер поднял тяжелый взгляд на Тима и выпрямил спину.

— Тебя серьезно сейчас это волнует? — спросил Роджер, и голос его надломился, словно он провел весь этот день, нарочно срывая связки.

Каким же идиотом он был, когда наивно предположил, что «уже ничего не чувствует», увидев Тима на пороге несколькими минутами ранее.

Сейчас же у Роджера просто крыша ехала, он беспомощно бегал глазами по стене напротив, задыхаясь от необходимости сбежать из этой, кажущейся слишком огромной и холодной комнаты, или же выгнать Тима к чертовой матери. Ком в его горле становился все больше и больше, а глаза предательски защипало, и Роджер закрыл их, надеясь, что Стаффел спишет этот отчетливый блеск на усталость.

— А меня не может это волновать? — резко ответил он и отвернулся. Его пальцы с силой сжимали ткань одежды.

Что бы Тим не сделал по глупости, ему никогда не было плевать на Роджера, Господи, как же ему было не наплевать. Он чувствовал Роджера каждой клеточкой своего тела, и все внутри него отзывалось на боль Тейлора, которая сочилась сквозь слова, которая застыла в его глазах и сковывала ему горло.

Ему было непонятно, как он еще мог думать о таком, и все же: Тим стоял и чувствовал, как больно ему было от вопроса Роджера. Как будто это не он носился с Тейлором, когда тот болел, и не он успокаивал его каждый раз, когда он возвращался от матери, и словно это не он обнимал Роджера, и ласкал, и обхватывал его всего, закрывая от этого чертого мира.

Как будто бы Роджер все это забыл.

— Хотя, впрочем, хочешь убивать себя — пожалуйста, — бросил он безразличным голосом и, откашлявшись — дышать ему было отчего-то трудно, — прошел к двери. Он заметил, что за ним остались следы грязи, и Тим подумал, что Роджер, как обычно, разозлится на него за это, но Роджер молчал, и Тиму стало от этого больно.

Ну, вот и все. Его рука была в каких-то десяти сантиметрах от дверной ручки, и ему ничего не стоило просто открыть ее. Его глаза застыли на этой долбанной двери, и ему казалось, что прошла целая вечность, пока его пальцы обхватили холодный металл.

Тим еще раз посмотрел на квартиру, которая как будто бы только и ждала его ухода, и ему захотелось сказать, что никогда, никогда они не смогут найти такого барабанщика, как Роджер. Что никогда он не сыщет никого, кого полюбил бы так же сильно, как Роджера. И что он вообще вряд ли когда-нибудь сможет к кому-то привязаться, потому что…

Да блять. Не нужен был ему никто другой, кроме Роджера.

Вещи полетели вниз, на грязные кроссовки, на следы от них, что расплылись по полу неровной дорожкой. Тим, не отпускавший дверной ручки, почувствовал, что земля уходила из-под его ног, и он сгорбился, пытаясь прокашляться: в его горле стоял ком, который не давал даже нормально вздохнуть ртом. Глаза кололо: слезы были лишними, и Тим не собирался плакать перед Роджером — никогда он не хотел выглядеть слабым, — однако он чувствовал, что одна, вторая слеза разрезала его щеку, и он остановил взгляд на размытом лице Роджера.

— Я не могу без тебя, — выдавил он слабым голосом.

Господи, Роджер ненавидел плакать, но в этот момент окончательно потерял самоконтроль: вся та обида, через которую он прошел за последнюю неделю, нарастала в нем все больше и больше с каждым новым днем, и теперь вылилась во что-то чудовищное, сбивающее с ног.

Он начал судорожно вытирать непонятно откуда взявшиеся слезы рукавами толстовки, безуспешно стараясь выровнять дыхание.

Услышать такое от Тима было так мучительно больно, что он едва ли не согнулся пополам. И самое ужасное в этом всем было то, что он услышал то, что хотел: «Я не могу без тебя».

Господи, прямо сейчас Роджер готов был простить Тиму все за эти слова: и предательство, и порой незаслуженно холодное отношение, да и вообще, все, что угодно, потому что любовь Роджера была сильнее всего на свете. Он готов был сделать это, растеряв последние крупицы собственного достоинства, потому что тоже без него не мог.

— Почему же ты, мать его, не подумал об этом раньше? — проскулил Тейлор, наконец способный кое-как управлять своим голосом. Он оперся рукой о стену, смотря на Стаффела обезумевшими голубыми глазами. Как бы он хотел подойти к нему, дотронуться кончиками пальцев до этого лица, поцеловать, сказать слово «люблю» хоть сотню раз, лишь бы вновь почувствовать тепло родного тела. Но Роджер имел здравый смысл, чтобы понимать, что разбитое не склеишь.

Черт, они все просрали.

У Роджера больше не было ни группы, ни Тима — ничего и никого, что он бы искренне любил.

Все внутри него ходило ходуном, кричало и выло о том, чтобы он схватился за эту хрупкую возможность вернуть Тима. Роджер чувствовал себя загнанным в угол животным, который отчаянно пытался найти выход из ситуации.

Если бы только Роджер знал, сколько раз Тим пожалел о той измене, сколько раз он проклял всю ту ситуацию, все свои действия и слова. Джоанна была ему настолько гадка сейчас, что он собственноручно мог бы задушить ее. Она приходила к нему после того дня и пыталась построить отношения, но Тим даже слышать ее не мог. Как не понимала Джоанна, что никогда она не сможет заменить ему Роджера, и что их секс был самой большой ошибкой его жизни?

Однако он также понимал: отвергать Джоанну надо было раньше. Сейчас все это уже не имело смысла.

— Я знаю, что совершил ошибку, Родж… — голос его был таким тихим, что Тим сам едва слышал, что говорил. Ему не хватало слов для того, чтобы выразить свои эмоции, и не хватало сил, чтобы устоять на ногах. Он смотрел на Роджера, который стоял, опираясь о стену, и думал о том, что он мог бы отдать все на свете за то, чтобы снова обнять его и быть увереным в том, что Роджер — только его. — И… — он глотал собственные слезы, все также сжимая дверную ручку дрожащими покрасневшими пальцами. Следующие слова вырвались так быстро, что Тим сам не понял, как спросил то, на что боялся получить ответ больше всего. — Когда-нибудь… когда-нибудь ты сможешь простить меня?

В его глазах застыла надежда, и Роджер сморгнул слезы, чтобы запечатлеть лицо Тима в своей памяти.

Когда дверь закрылась, и ее ручку больше никто не держал, Роджер почувствовал внутри растекающуюся пустоту, которую уже никто и никогда не смог бы склеить. Дрожащими пальцами он достал косяк из того шкафа, подвинул кресло к окну, протянув его через всю комнату, и сел на мягкое покрывало, закурив.

Людей в доме напротив видно не было.

Комментарий к Часть 4

Дорогие читатели, очень интересно услышать ваше мнение после этой слегка депрессивной главы :)

P.S. Расслабляться не будем, в следующей части, наконец, произойдет ключевой момент фанфика, который перевернет жизнь нашего Роджера.

========== Часть 5 ==========

Брайан смотрел через окно на непривычно сухие улицы Лондона, на длинные узкие дороги, по которым одна за одной проезжали машины. Он думал о чем-то своем, о чем-то не касающимся ни улиц, ни дорог, ни машин, ни самого Лондона в конце концов.

Лицо его было освещено лучами такого редкого осеннего холодного солнца, что это невольно вызывало у Брайана легкую улыбку: он любил день и любил солнце. И хотя с внешней стороны бушевал ветер, подбрасывая вверх мусор и разгоняя пыль по дорогам, внутри небольшого кафе было тепло и уютно. Прямо около их столика стоял длинный светильник в виде изгибающегося цветка, и тусклый свет падал прямо на чашку с горячим кофе Брайана, на котором была розетта: бариста нарисовал сердечко пенкой. Сделав несколько глотков напитка, без которого утро Мэя не могло было быть столь же радостным — хотя сейчас уже перевалило за полдень, — Брайан порылся в своей сумке и достал оттуда два скрепленных листка. Он тяжело вздохнул, предполагая, что разговор может быть немного трудным: с учетом легкого упрямства Роджера.

При мысли о том, что упрямство Роджера было «легким», Брайан засмеялся глазами собственному чувству юмора.

— Я подумал, — сказал он, подняв взгляд на Роджера и положив перед ним список с участниками, — что, может быть, мы еще раз рассмотрим некоторые кандидатуры? Два парня отсюда были уж очень хороши, и я вижу их в группе. Но, насколько я понял, тебя они не сильно зацепили?

Роджер сделал глоток терпкого эспрессо, бросив взгляд на список возможных претендентов на участие в их все-таки уцелевшей группе. Он не хотел признаваться самому себе, что пели они действительно неплохо.

Все дело было в том, что вечером вторника, после недельного затишья между Роджером и группой, когда он уже начал обращать внимание на объявление других бэндов о поиске барабанщика — делал он это с крайним раздражением, — к нему заявился Томас. Тейлор не мог и не скрыл своего удивления от прихода немного поникшего, постоянно опускающего вниз глаза Томаса, которому явно было неловко говорить то, что он должен был сказать. А сказал он следующее: «Он уехал. Тим в Париже, у отца. Он не уточнил, насколько». Но Роджер понял: если Тим покинул Лондон не навсегда, то очень надолго.

— Не сильно, — протянул Тейлор, изогнув бровь. Он неохотно смотрел на протянутый ему лист. — Мне кажется, что мы поторопимся, если возьмем кого-то из них, ты так не думаешь? — спросил он, встретившись с задумчивыми глазами Брайана.

Мэй постучал пальцами по столу, смотря на то, как Роджер сделал глоток крепкого эспрессо — сам же он никогда не пил такой кофе, отдавая предпочтение более «молочным» напиткам или, как истинный британец, чаю. Он видел и чувствовал незаинтересованность Роджера в данном процессе, и по правде говоря, не верил его словам. Брайан вздохнул, раздумывая над тем, когда Тейлор вновь сможет с головой погрузиться в музыку.

«Процессом» он называл их кастинг, который они провели вчера на роль нового солиста группы. Если говорить честно, то Брайан был рад тому факту, что Роджер вернулся на свое законное место, и дело здесь было вовсе не в отъезде Тима. Мэй искренне полагал, что таких барабанщиков, как Тейлор, если не единицы, то очень мало, и он отчего-то особенно гордился от того факта, что такие люди были в одной с ним группе. Быть может, Роджеру еще не хватало опыта, и он не смог бы соревноваться с ведущими музыкантами на данный момент, однако Брайан был уверен: он проявит себя в будущем.

— Я так не думаю, — прямо ответил Мэй. Он зарылся пальцами в длинные волосы и отвел взгляд от белоснежного лица Роджера на прохожих за окном. — Скажи честно, — он снова вздохнул, — в чем причина того, что они тебе не понравились?

Конечно же, Брайан догадывался, в чем была эта причина, однако он хотел услышать четкий ответ Роджера: быть может, когда Тейлор это проговорит, он сам поймет все и постарается, по крайней мере, обдумать это.

— Наша группа привыкла к определенному уровню, — нехотя протянул Роджер, не особо горя желаниям обсуждать свое отношение к этой ситуации — особенно с Брайаном. Мэй смотрел на него так пристально и так внимательно, как будто бы стараясь словить каждое его слово, что Роджер осознанно хотел перевести этот разговор в другое русло. — Так вот, — продолжил он, поджимая губы, — наша группа привыкла к определенному уровню, а никто из этих ребят, к сожалению, этому уровню не соответствует.

Брайан приподнял брови, слегка уставшим взглядом смотря на Роджера. То ли он сам не понимал, что дело совершенно было не в уровне их группы, то ли делал вид, что ему «просто не понравились участники», не желая выставлять свои истинные чувства на показ. Мэй надеялся, что это все же был второй вариант, потому как если Тейлор действительно не мог разобраться в своих собственных чувствах и справиться с этим, то ему будет слишком трудно отпустить ситуацию с Тимом, и понадобится много времени, чтобы Роджер снова мог так же хорошо играть и так же сильно быть вовлеченным в дела группы.

Брайан все еще помнил их первую встречу и каким оживленным, заинтересованным в тот день был Тейлор, когда услышал игру Брайана. Сейчас же он был совершенно другим: поникшим, безразличным и уж слишком уставшим.

— Роджер… у этих ребят поставлен голос, который, кстати, имеет очень приятный и интересный тембр, им нужно лишь подстроиться под нашу группу, — Брайану все еще было неловко называть группу «нашей», — и они будут на том же уровне, — на пару секунд он замолчал, размышляя над тем, не будет ли следующая фраза слишком грубой или резкой, но все же он сказал: — Если ты будешь так тщательно выбирать солистов, мы их, боюсь, никогда не найдем, — «тщательно» подбирал слова Брайан, обводя пальцем белого цвета чашку: сердечко уже было выпито.

— Я всего лишь хочу быть уверен в том, кого выбираю, — раздраженно буркнул Роджер, которого начинала бесить эта тема со всеми парнями, которые не прошли его собственную проверку.

Роджер был не дураком и понимал, к чему вел или о чем думал Брайан. А думал он то, что все дело было в Тиме, и что Роджер не может забыть его, и что ему никто другой не нравится на кандидатуру солиста.

Быть может, это и было правдой — хотя Тейлор отчаянно пытался отрицать этот факт у себя в голове, ведя там вечный монолог, — однако ему не нравилось то, что другие могли думать так. Не нравились ему и намеки от Брайана, завуалированные всякими фразочками, которые, на первый взгляд, Тима никак не касались.

Да и вообще, вся эта тягомотина с вечным выбором новых участником уже порядком надоела: то они маялись тем, что искали нового гитариста, а теперь им нужен был солист. И если уход Оскара особо Тейлора не трогал, то уход Тима… Да тут и говорить было нечего, уход Стаффела чувствовался в каждой чертовой детали, в каждом метре их арендованной студии, и Роджер, заходя в зал, по привычке искал знакомые серые глаза. Иногда собирался позвонить и посоветоваться, и рассказать о своем дне, и пригласить в кафе, и лишь потом вспоминал, что звонить-то уже было некому. Много чего он хотел бы сделать, но делать это было не с кем, и теперь, когда Тим исчез насовсем, эта пустота, которую он после себя оставил, стала еще более ощутимой.

Раньше Тейлор скучал по нему, хотя и злился на себя самого за это, хотя и пытался забыть их отношения, хотя и пытался занять себя чем-то другим, но все же при все этом всегда в его голове было понимание — Стаффел где-то рядом. Пусть на другом конце Лондона, пусть в студии без него, пусть в другой квартире, своей или чужой, но он был здесь. Теперь же, когда Роджер знал, что Тим был в другой стране, и между ними лежал Ла-Манш, а разделяли их сотни километров, Тейлор впервые на все сто процентов осознал невозможность возврата.

Роджер отстраненно смотрел на Брайана и думал о том, что вот так сразу после ухода Тима группе нужен был кто-то, кто смог бы заполнить этот недостающий «кусочек» пазла, и Роджер ума не мог приложить, как Брайан и Тим собирались найти кого-то равного Стаффелу. Даже если откинуть все «личное», то Тим был невероятно талантлив и силен, как вокалист, а те парни, что пришли к ним на пробы пусть и пели неплохо — наверное, даже хорошо, — однако у Тейлора язык не поворачивался дать согласие на их кандидатуру.

Он понимал, что мотивы такого отношения к каждому, кто мог бы занять недостающее место в их группе, определенно были эгоистичными, но, если честно, Роджеру было как-то все равно. Он и сам не раз ловил себя на мысли, что постоянно искал во всем недостатки, лишь бы избежать того момента, когда на сцене вместо Тима будет стоять другой парень. А пока этого не произошло, Тейлор мог жить иллюзией, что Стаффел всего лишь уехал на пару дней к отцу и скоро вернется.

— Роджер, просто скажи, что проблема в том, что они не настолько хороши, как Тим, — просто, без обвинений сказал Брайан, посмотрев на листок со списком участников, который так и не пригодился. Он уже понимал, что вся эта затея — поговорить с Тейлором снова — была провальной, и Мэю насточертело размусоливать тему Тима в который раз.

Роджер посмотрел на Брайана с долей удивления от того, что Брайан все же это сказал. Тейлору хотелось возразить в ответ, однако он не знал, как это сделать, и просто молча сидел напротив Мэя, хлопнув глазами, думая о том, какие бы такие слова подобрать, чтобы, конечно же, опровергнуть эту гипотезу.

— Я не… — Роджер нервно заправил светлую прядь за ухо, облизав пересохшие потрескавшиеся по краям губы. Он поднял чашку с кофе, чтобы отпить, но она была пуста. Он неловко поставил ее обратно. — Я не пытаюсь найти копию Тима, Брайан. Просто мне чего-то не хватает.

Ему был неприятен тот факт, что он совершенно не мог справиться с собственными проблемами, и теперь они влияли на группу и его восприятие. Бывали моменты, когда Роджеру было стыдно за то, что он на первое место ставил себя и свою личную трагедию, а потом уже шел Томас с Брайаном и все к этому относящееся. А еще Тейлору почему-то было стыдно перед Брайаном, который, как оказалось, не так уж и плохо разбирался в людях.

Тейлор совершенно не привык получать такие вопросы и, уж тем более, на них отвечать. Когда кто-либо позволял себе лезть в его личную жизнь, Роджер выходил из себя и просто игнорировал все расспросы и выводы, намереваясь оставить свое при себе. Однако на Брайана он не злился, хоть и не особо хотел отвечать. Не потому что

Брайану он не доверял, а потому что вообще редко оголял душу перед людьми, даже самыми близкими, будто бы стыдясь того, что его терзало. Это был внутренний барьер, возникший еще в детстве, но за все эти года Роджер так от него и не избавился.

Стоило ли принять тот факт, что Тим уехал?

Господи, да конечно, блять, стоило. Он сам это понимал и делал все возможное и невозможное для того, чтобы представить, что Стаффел вообще никогда не появлялся в его жизни.

— Это, к сожалению, сложнее, чем я предполагал, — почти что прошептал Роджер быстрее, чем к нему пришло осознание того, что его слова были услышаны кем-то еще.

Взгляд у Брайана был спокойный и понимающий: со стороны могло показаться, что он был взрослым человеком, который знал чувства и переживания подростка, сидящего перед ним, и пытался помочь тому. Он не знал, хотел ли Роджер выговориться, однако Брайану до сих пор казалось, даже спустя эти недели с момента измены Тима, что Роджер все еще держался за него и, может быть, жил прошлыми воспоминаниями.

— Не можешь его отпустить? — тихо спросил Брайан, внимательно глядя на Роджера.

— Я не знаю, — выдохнул Роджер и до боли закусил губу, все еще крепко сжимая ручку уже пустой чашки. Ему захотелось оградиться не столько от Брайана, сколько от этого разговора, возобновляющим в нем все эти мысли и переживания. — Мне все это так надоело, — сквозь зубы выдавил он, и брови его сошлись на переносице.— Я могу его отпустить, и я хочу это сделать, но как-то нихрена это у меня не выходит, понимаешь?

— Да. Я понимаю, — голос Брайана был ровным, и говорил он в строгой манере, однако глаза его были теплыми, они с нескрываемым переживанием и жалостью смотрели на Роджера. — Но тебе нужно идти дальше. Он уехал, Роджер. Все.

Несколько секунд он молчал, затем перевел взгляд на теплый желтоватый свет лампы и более мягко добавил:

— Но это никак не отрицает того факта, что ты его по-настоящему любил, и что между вами была целая история.

«Он уехал, Роджер. Все» — эти слова ударили куда-то в район солнечного сплетения, и дышать стало невыносимо тяжело. Тейлор часто заморгал, сидя с таким ошарашенным видом, будто бы Брайан сказал что-то, чего он сам не знал.

Все кончено, пути назад не было, способа вернуть Тима или то, что между ними было, тоже не существовало. Тейлор понимал, что сам же позволял себе убиваться по Стаффелу, сам возвращался мыслями к их отношениям, сам боялся поставить уже эту чертову точку.

— Спасибо, Брайан, — сказал Роджер искренне, и слабая улыбка тронула его уставшее лицо.

Брайан кивнул и повернул голову в сторону слегка запотевшего окна, наблюдая за тем, как по улицам туда-сюда шастали вечно занятые чем-то горожане, они будто не замечали ничего вокруг. Ему всегда казалось, что все эти люди упускали счастье просто потому, что пробегали мимо и стремились к каким-то своим целям, более «важным».

— Сам момент принятия того факта, что все окончено, очень тяжелый, — неспешно начал он, вернув свое внимание Роджеру. — Ты, вроде бы, и понимаешь, что назад уже ничего не вернуть, однако постоянно борешься за что-то, пытаешься «догнать» прошлое и думаешь, что склеишь эту разбитую вазу.

Брайан знал это не понаслышке, и сколько бы времени ни прошло, и как бы тепло он не относился к Сабине, и не называл ее своей подругой, очень часто он останавливал себя при мысли о том, что скучает по ней, и что иногда хочет набрать ее, просто чтобы услышать ее нежный голос, как будто от этого на его душе стало бы легче.

— У меня знаешь, как все было? — продолжил Брайан, не замечая приглушенных разговоров за соседними столиками, смеха и людей на улице, которые до этого так притягивали его внимание. Он смотрел на Роджера, который мучился от «драмы» в личной жизни, и сам понимал, что еще не до конца отошел от своей собственной. — Мы довольно долго общались, — он хмыкнул, подумав, как легко он обесценил три года их отношений, — и все было хорошо, мы были почти что одним целым. У нас хотя и были разные интересы, но мы всегда друг друга понимали. Знаешь, как это бывает, с одного слова, — говорил он, сделав еще глоток кофе. На губах у него остался мокрый след от напитка. — А потом… я начал понимать, что она от меня отдаляется. У нее появились какие-то новые друзья, частые встречи, она часто была занята, а я не хотел мешать ей.

Он замолчал, вспоминая те бесконечно долгие дни, когда он, приходя с учебы, с работы, ждал ее дома, а ее все не было. И на все его предложения пойти в кафе, погулять в парке или просто посидеть дома, как раньше, когда они часами болтали до ночи, пили холодный какао и листали страницы книг, делая вид, что увлечены текстом, а не друг другом. На все предложения она всегда находила какие-то оправдания, ведь «у меня собеседование», «мне надо к родителям съездить», «там компания собирается», и почему-то он перестал быть желанным гостем в ее компании.

— А потом она как-то сказала, что хотя я и хороший человек, — на его лице появилась слабая улыбка, — но все же не ее. И уже через пару дней я увидел ее с другим, — закончил Брайан, потупив взгляд.

Никто не знал этой истории, кроме Скотта, и Брайан и не подозревал, что даже после такого количества времени, ему все еще может быть неприятно обсуждать эту тему.

Роджер внимательно слушал Брайана, несколько удивленный таким откровением. Было видно, с каким трудом тому давались слова о бывшей девушке. Еще в первый раз, когда Тейлор спросил у Мэя о том, придет ли кто-то важный на их концерт, уже тогда он знал, что для Брайана эта девушка все еще многое значила. Такие вещи сразу видны каждому, кто хоть когда-то любил.

Ему было очень жаль Брайана, учитывая то, сколько лет они были вместе, и как печально все, в конце концов, сложилось. Роджер отвел взгляд, понимая, каким же, наверное, нытиком он выглядел со стороны.

— Значит, так должно было произойти, — задумчиво протянул он, не сумев скрыть сочувствия в глазах. — Знаешь, я много об этом думал и, может, это даже хорошо, что я узнал о том, что Тим кого-то трахал за моей спиной уже сейчас, а не через лет пять. Это произошло бы рано или поздно. Так и в твоем случае — рано или поздно ты бы, возможно, сам пришел к выводу, что тебя не ценят. Ты действительно замечательный человек, Брайан, и мне очень жаль, что все так сложилось. Но жизнь порой такая сука, — Роджер криво усмехнулся, переводя взгляд на широкое окно, за которым виднелась оживленная улица и прекрасное закатное небо, отливающее всеми оттенками красного и оранжевого.

«Тим любил закаты», — пронеслось у Роджера в голове, и губы его дрогнули. Он подумал о том, что, наверное, во Франции закаты красивее.

— Так что? — Брайан заелозил на месте, пододвигая бумаги ближе к Роджеру: ему не хотелось продолжать тему о Сабине. — Подумаешь на счет этих двоих еще раз?

— Подумаю, — кивнул Роджер и улыбнулся: ему вдруг показалось, что эти парни действительно были очень даже ничего. — Как насчет мороженого на десерт? Я знаю просто охренительное место! — заверил он Брайана, доставая из бумажника помятые купюры, чтобы расплатиться за кофе, у которого даже не было вкуса — так ему тогда казалось.

— Звучит заманчиво, — усмехнулся Брайан, и заплатив за счет, они вышли на ровно уложенную брусчатку. Оба подумали, что погода была слишком уж холодной и ветреной для мороженого, однако заканчивать разговор почему-то не хотелось.

***

Брайан и Роджер неспешно шли по мощеной дороге, ведущей в небольшой парк недалеко от офиса продюсера, куда они наведались в надежде подписать контракт на выпуск их первого альбома. Встреча не увенчалась успехом, однако ни для кого это не стало неожиданностью. Честер, их так называемый потенциальный продюсер, ясно дал понять, что пока не готов взяться за столь «сырых» артистов. Он сказал, что сперва должен услышать хотя бы парочку готовых авторских треков, прежде чем «вкидывать бабло в невесть кого».

К счастью свершилось то, к чему они шли несколько последних недель: группа окончательно выбрала солиста, и Брайану снова начало казаться, что у «Hendrix» все-таки был шанс на то, чтобы когда-нибудь появится возможность выступать где-то за пределами душных дешевых пабов. Он не мог не заметить предвзятое отношение Роджера к новому участнику, но надо отдать ему должное, на людях Тейлор этого почти не показывал — по крайней мере, не в той степени, чтобы Сэм что-то заподозрил. Брайан лишь иногда замечал то, как недовольно были поджаты губы Роджера, когда Сэм находился рядом; как он раздраженно закатывал глаза на все его шутки, которые, кстати говоря, не были так уж и плохи; и каким было выражение его лица, когда Сэм, еще не успевший выучить слова всех песен, ошибался, и приходилось заново играть одно и тоже.

Солнце уже почти село, погружая Лондон в густые сиреневые сумерки, а на небе начали проявляться первые блеклые звезды, напоминая своим тусклым свечением о том, что зима была совсем близко. Парк был полностью опустевшим, и они шли мимо голых деревьев, на некоторых их которых каким-то образом все еще висели сухие листья. Да и вообще, парк выглядел как-то заброшено, от чего Брайан чувствовал себя слегка неуютно. Он любил вечерние прогулки, но предпочитал выбирать более знакомые и оживленные места, особенно в солнечную погоду, которой ему с детства так не хватало. А вот Роджер, идущий по правую руку от него, выглядел абсолютно расслабленным: в его длинных пальцах была зажата только что зажженная сигарета, а худое лицо не выражало и тени беспокойства. Как бы сильно Брайан не ненавидел табак за все его неполезные свойства, но Роджер всегда выглядел очень привлекательно, когда курил, будто бы персонаж, сошедший со страниц какой-то книги, и Мэй невольно улыбнулся мысли о том, сколько девочек сходили с ума по таким персонажам.

— Тебе это место не кажется жутким? — спросил Брайан, поежившись от резкого порыва ветра, который,впрочем, тут же утих, превратив до этого относительно аккуратно уложенные волосы Тейлора в самый настоящий бардак — Брайан снова не смог сдержать улыбки.

— Да нет, мне тут нравится, — Тейлор медленно затянулся, бросив насмешливый взгляд на друга: наш милый Брайан испугался?

Конечно, этот парк трудно было назвать «приятным», но Роджера иногда даже привлекали такие вот отчужденные клочки Лондона, в котором, казалось, везде и всегда были люди, за исключением таких вот мест; а вот весь внешний вид Мэя просто кричал о том, что тому здесь было некомфортно, и Роджер, в принципе, понимал, чем это было вызвано.

— Нравится? — переспросил Брайан, его брови изогнулись в удивлении, и Роджер хмыкнул. — Ты, должно быть, шутишь…

— Да брось ты, я же не впал шок, когда узнал, насколько сильно ты тащишься от астрофизики.

На самом деле, у многих могло сложиться ошибочное представление о Роджере. Да, он любил повеселиться, выпить и просто отлично провести вечер в шумной компании, но он также любил проводить время наедине с собой, чуть ли не больше, чем все эти тусовки и пьянки. Жизнь в городе утомляла: в Лондоне даже ночью было шумно, даже ночью по узким улочкам туда-сюда сновали пешеходы, а по дорогам то и дело проезжал очередной автомобиль; и Тейлор сам себе не мог бы объяснить, от чего эти автомобили так сильно раздражали его иногда. Поэтому Роджер время от времени и выбирался в какие-то укромные места, чтобы отдохнуть от вечной суеты и остаться один на один со своими мыслями, хотя сейчас оставаться одному ему было почти что противопоказано.

Тим никогда не одобрял этих «походов», особенно после того, как Тейлор однажды вернулся домой в два часа ночи с разбитой губой и фингалом под глазом, а еще без бумажника, в котором, к счастью, было запрятано всего десять долларов.

— Я думаю, это не то, что вводит людей в шок, Родж, — хмыкнул Брайан, отметив, как красиво отливают серебром волосы Роджера в лунном свете. Освещение сегодня вообще было необычным, холодным, однако от чего-то это делало его каким-то сказочным.

В последнее время, они с Тейлором все чаще стали куда-то выбираться вдвоем: иногда в пабы, не смотря на то, что Брайан не питал страсти к алкоголю, однако выпивая с Роджером он ловил себя на мысли, что пить действительно могло быть весело; иногда они просто гуляли по городу, сбивая оскому в те немногочисленные дни, когда Мэй не отрабатывал свою очередную смену у отца или делал домашку, или торчал в колледже. Несколько раз они даже оставались у Брайана дома, чтобы сделать вместе домашнее задание, хотя Роджера надолго не хватало, и уже через полчаса он доставал друга вопросами, ежеминутно менял позу и раздраженно вздыхал, поглядывая на часы.

А еще они с Тейлором стабильно «грызлись» на репетициях по поводу и без, казалось, противоречивость их мнений была столь же явной, какой она была между Роджером и Тимом, когда второй еще состоял в группе. Но перепалки сходили на «нет» также быстро, как и зарождались, обиды никто друг на друга не держал, однако нервы Томаса от этого явно страдали, и однажды он чуть ли не запустил свою гитару в Роджера. Брайан терпеть не мог весь этот, как он полагал, инфантилизм, когда люди дням не разговаривали друг с другом и строили недовольные гримасы — чего у них, к счастью, не было. Роджера мало волновало то, что они выговаривали друг другу во время выяснения отношений, к тому же, «Hendrix» наконец сдвинулись с места и почти закончили работу над двумя новыми композициями, сильно отличающимися от их прошлого репертуара. Было непонятно, чем все закончится, но это было уже хотя бы что-то.

— Ну, физика может быть интересной, — протянул Роджер, вытирая рукавом куртки слезящиеся от холода глаза. — Все эти твои коты Шриденгера.

— Шредингера, — усмехнулся Брайан, исправив его и удивившись тому, что Роджер вообще запомнил какого-то кота какого-то «Шриденгера», про которого Мэй разок упомянул, когда они оба готовились к зачетам.

— Да похер.

Роджер пожал плечами и, предварительно потушив сигарету, бросил ее в урну. На нем была надета легкая серая футболка и короткая кожаная куртка, явно непригодная для поздней осени, однако, Брайан уже понял, что Роджер входил в список людей, которых имидж порой волновал больше удобства.

— Слушай, а тебе стоматология вообще интересна? — спросил Брайан, у которого с каждым днем все больше и больше укреплялось мнение о том, что Роджер буквально заставлял себя учиться на этой специальности. Он, можно сказать, чувствовал на каком-то подсознательном уровне, что тот боролся со смертельной скукой и внутренними противоречиями. Тейлор явно не относился к тем, кто стал бы делать что-то против своей воли, и Мэю было любопытно узнать, что же до сих пор заставляло его отрабатывать диплом дантиста — да и что вообще привело его на этот факультет.

Роджер облизнул тонкие губы.

— Не сказал бы.

— Тогда почему не переведешься?

Роджер замедлил шаг, разворачиваясь лицом к небольшому озеру, в котором зеркально отражалась громадная луна: на холодной земле, под небольшим наклоном, стоял небольшой домик, в котором жили лебеди. Одного из них даже было видно: белое пушистое крыло торчало из небольшого окошка в домике.

Брайан подошел к парню со спины, становясь рядом, и внимательно смотря на нахмуренное лицо. Роджер протяжно выдохнул, не отрывая взгляда от гладкой воды.

Мэй пришел к выводу, что даже после всех этих недель Тейлор был для него закрытой книгой. Если поначалу он и думал, что Роджер — весьма эмоциональный человек, чувства которого не так уж и сложно прочитать, то сейчас Брайан все чаще замечал, что Роджер каждый раз отсекал любые темы, касающиеся чего-то личного, или просто темы, которые ему не нравились — угадать, что именно тому нравилось, было так же нелегко. Тейлор сразу же хмурился, как и сейчас, уходя в свои мысли, подолгу думая над ответом, но, в конце концов, так ничего толком и не рассказывал.

— Это сложно, Брай, — сказал Роджер тихо, опустив голову так, что теперь светлые пряди полностью закрывали его лицо от Брайана. Еще одна привычка Роджера, которая безумно раздражала, и Мэй вздохнул. Он скрестил руки на груди, поежившись от холода.

— Ты так часто уходишь от ответа, — он не сразу осознал, что сказал это вслух, а осознав, с беспокойством покосился на Тейлора, который даже не моргнул после его слов. Порой вести беседу с Роджером было просто невыносимо, и Брайану хотелось растормошить того, потрепав за плечи. Однако, осознав, что каждый человек сам решает, чем он готов поделиться, а чем — нет, и не стоит этому раздражаться, Брайан поджал губы и сказал:

— Черт, это не мое дело, наверное, — он неловко положил руку на плечо Роджера как бы в дружеском жесте. Тот был все еще очень худым после недавних событий — Брайан чувствовал это даже сквозь одежду, — однако выглядел Роджер уже многим лучше, чем месяц назад, когда Тим только уехал. На его впалых щеках появился природный розоватый оттенок, и он больше не выглядел по цвету, как стена; глаза, хотя и оставались безумно грустными, иногда «смеялись».

— Я на этом факультете из-за отца, — ровный голос Роджера разрушил долгую тишину, и Брайан кивнул, не сильно удивленный ответом. — У меня был список специальностей, на которые он согласился бы дать мне деньги. Ни на одну из них желания у меня идти не было, так что, можно сказать, выбирал наугад.

Это был первый раз на памяти Брайана, когда Роджер хоть как-то упомянул родителей. Тема семьи особо не поднималась в их беседах, а когда поднималась, Тейлор лишь вежливо слушал, а затем переводил разговор в другое русло.

Они с Роджером были знакомы, считай, совсем ничего: конечно, Брайан не мог винить его за скрытность, однако почему-то он надеялся на то, что Тейлор будет делиться своими мыслями в ответ. Мэй не раз рассказывал ему что-то личное, стараясь построить между ними какое-то доверие, но Роджер по прежнему лишь слушал. Безусловно, Брайан понимал, что не все люди горели желанием выворачивать душу наизнанку кому-то другому, однако у него складывалось ощущение, что Роджер мог подолгу сдерживать все внутри, а потом это выливалось в очередную беду.

— У вас сложные отношения?

— Вроде того.

Ответил он, и кривая улыбка ненадолго мелькнула на его лице, лишенная и толики искренности. Роджер потянулся к пачке «Marlboro», желая достать оттуда очередную сигарету, Брайан не знал, какую за день, и невольно перехватил его предплечье, останавливая.

Мэй ненавидел склонность Роджера к саморазрушению, которая, чем больше он сближался с Тейлором, тем она становилось очевиднее, и создавалось впечатление, что легкая зависимость к вредным веществам — а Брайан не знал, кончалась ли эта «легкая зависимость» одним алкоголем и сигаретами, — начинала перерастать в настоящую болезнь. И если в первые недели после измены Тима, Брайан и мог понять, почему Тейлор уподобляется этой ужасной привычке, в какой-то степени жалея себя и пытаясь забыться, то сейчас Мэй уже начинал всерьез беспокоиться о том, что дело было вовсе не в Стаффеле. А еще его удивляло то, что Томас, кажется, не обращал на это никакого внимания, и никакого воздействия на Тейлора, по сути, не было.

Холодные голубые глаза быстро поднялись на лицо Брайана, и Роджер вопросительно приподнял бровь, чувствуя руку Мэя на своем предплечье. Его пальцы все еще сжимали вожделенную пачку, и отпускать ее он не собирался.

Не успел он открыть рта, как внезапно откуда-то сзади послышался протяжный скулеж, и оба парня инстинктивно оглянулись. Уже потемнело окончательно, и разглядеть что-то было почти невозможно, как бы Брайан не пытался приглядеться.

— Ты слышал? — спросил Роджер, и Брайан согласно кивнул, делая шаг в ту сторону, откуда исходил звук: он изо всех сил жмурил глаза, как будто это чем-то могло помочь.

Прямо перед ними стояло невысокое здание, огражденное металлическим забором, с окнами, некоторые из которых были выбиты, без гардин: в глубине дома виднелась только темнота. Вряд ли здесь кто-либо жил уже на протяжении долгого времени, разве что какой наркоман или пьяница не забрел сюда.

Подойдя поближе, им удалось прочесть ярко-красную прямоугольную табличку, слегка перекосившуюся от времени и сильных ветров; она гласила: «Частная собственность. Вход строго запрещен».

— Кажется, нам пора уходить, — Брайан нервно засмеялся, поджимая губы и чувствуя, как сердце начинало непроизвольно ускоряться. Не то, чтобы он чего-то там боялся — этого бы Брайан точно в себе не признал, — однако ему стало уж совсем не по себе не только от этого пустого парка, но еще и от полуразрушенного дома, который, ко всей прочей прелести, еще был чей-то собственностью.

— Тебе совсем не любопытно? — ухмыльнулся Тейлор, с издевкой смотря на Мэя, глаза которого беспокойно рыскали от здания к лесу и обратно. В глазах Тейлора, наоборот, засветился интерес, и это еще больше не понравилось Брайану, который сразу же заметил этот недобрый огонек.

— Знаешь, отню… — странный скулеж опять повторился, обрывая Брайана на полуслове, гулким эхом разносясь по парку, на этот раз, громче. Мэй с точностью мог сказать, что источник звука находился в нескольких ярдах от того места, где они стояли. — Похоже на животное, нет? — с надеждой спросил он, желая изо всех сил найти там милое существо.

Роджер поморщился и засунул пачку «Marlboro» в задний карман джинс: в его пальцах была зажата новая сигарета.

— Вот сейчас и проверим.

Роджер зашагал вперед, стараясь не издавать слишком много шума, а Брайан, чертыхаясь себе под нос, последовал за ним. Последнее, что он хотел делать, это «проверять», что же там происходило, хотя здравый смысл подсказывал ему, что кто-то мог нуждаться в помощи, и он, переступая через свое нежелания исследовать новое, оглядываясь назад, шел дальше.

Дом стоял здесь явно не первый год: деревянная дверь, казалось, уже на последнем вздохе висела на петлях, и когда Роджер потянул за ручку, она заскрипела так громко, что Брайан не удержался и еще раз ругнулся. Если здесь был посторонний человек, то вероятность того, что он их услышит, выросла в несколько раз. Однако дверь, по сравнению с прогнившем полом, оказалась еще самой крепкой во всем этом доме, напоминавшем здания, которые обычно описывали в страшилках. Пол во многих местах был кривым, кое-где досок вообще не было, и там красовалась дыра, которая вела не понятно куда. Внутри стояла кромешная тьма, и Брайан не видел дальше своего носа.

— Может… — хотел было он предложить уйти отсюда как можно быстрее, однако что-то проскулило в третий раз, и звук был так близко к нему, что Брайан дернулся от неожиданности и отступил на пару шагов назад.

— Тише. Что ж ты так боишься? — даже в такой темноте Брайан не то увидел, не то почувствовал, какая самодовольная улыбка озарила лицо Роджера, и его щеки покраснели.

— Я вовсе не боюсь, — прошипел он в ответ, и когда он сделал очередной шаг в сторону, его каблук наступил на что-то мягкое, после чего послышался еще более громкий писк, и Брайан, поняв, что это все-таки было животное, и что он напугал это бедное создание еще больше, шикнул на самого себя за неосторожность.

Он не мог разобрать, что это было, однако, исходя из размера существа, которое Мэй увидел, когда присел на корточки и протянул руки к животному, было не особо большим. Он мог бы предположить, что это был барсук, кот, лисица или, может быть, небольшая собачка, однако еще до того, как Брайан успел коснуться напуганного существа, послышались приглушенные шаги, а затем луч света ударил Тейлору в лицо.

Роджер стоял уже в двух-трех метрах от Брайана, что-то изучая, когда на него направили яркий фонарь, и он, пытаясь от него закрыться и не видя абсолютно ничего, начал пятиться назад.

— Кто здесь? — раздался хриплый голос незнакомца, которому, как, по крайней мере казалось Брайану, было больше сорока. — Я сейчас в полицию позвоню! Стив, здесь посторонние! — крикнул он громче, явно призывая кого-то на помощь.

Брайан почувствовал холодный страх, что сдерживал его на месте и не давал сдвинуться. Он застыл в этой странной позе, слыша, как пищит животное, видя этот луч фонаря, где-то глубоко внутри себя понимая, что нужно бежать что есть мочи, и прямо сейчас, однако его как будто парализовало от неожиданности произошедшего. Он увидел темный силуэт, двигающийся на него, и Роджер, дернув того за плечо и сделав это неуклюже: так, что Брайан покосился в сторону, едва удержавшись на ногах, и Роджер сказал почти что спокойным голосом:

— Валим!

Брайан, чьи руки теперь упирались в пол, нащупал тельце животного, которое от испуга выло уже невозможно громко, попытался поднять того, однако это показалось труднее, чем он думал. Видимо, существо застряло в дырке или между досками и не могло самостоятельно освободиться, так что Брайан уже с большей силой потянул легкое животное на себя, слыша, что шаги сторожа приближались.

— Ты издеваешься, что ли? Быстрее! — услышал он голос Роджера уже откуда-то издалека, и дернув туловище со всей силы из дыры, Мэй поднялся на ноги и что есть мочи устремился в след за Роджером, слыша возмущенные оклики и угрозы, что полиция уже едет.

***

— Я больше никогда… — указательный палец Брайана поднялся вверх, прямо около глаз Роджера, и лицо Мэя приобрело самый серьезный вид. Однако он не закончил, обернувшись на маленькую рыжую лисицу, которая, видимо, по случайности забрела в темный старый дом и не могла выбраться; теперь же ее длинный хвост несколько раз мелькнул перед ними, а затем обладательница этого хвоста скрылась из виду, спрятавшись где-то за толстыми деревьями парка.

Брови Роджера насмешливо поползли вверх, и он, так и не дождавшись окончания фразы Брайана, хмыкнул.

— Можешь записать этот поступок в свой список добрых дел, — и он, наконец, подпалил сигарету, о которой думал последние десять минут.

— Но у меня нет никакого списка… — нахмурившись, ответил ему Брайан, но Роджер уже не слушал его, смотря на очертания «дряхлого дома», возле которого все еще ходил сторож, с небольшой горки, на которую они успели вбежать. Лондон погружался в легкий туман, и Тейлор подумал о том, что этот дом стоил того, чтобы в него вернуться.

Комментарий к Часть 5

Дорогие читатели, приятного прочтения. Прошу прощения за небольшую задержку, а так же за то, что под прошлой главой немного преждевременно заявила о кардинальном изменении жизни Роджера: это произойдет в следующей части (обещаю :D).

Буду рада Вашему мнению :)

========== Часть 6. Война ==========

Небо в этот день было каким-то особенно ярким: насыщенный голубой цвет казался почти что нарисованным, а белое солнце приятно грело макушку. Брайан отметил то, что такие вот деньки были большой редкостью для дождливого и неприветливого ноября. Он бы с удовольствием прогулялся по приятным улочкам Центрального Лондона, посидел бы в каком-нибудь небольшом кафе, чтобы хоть как-то отвлечься от предстоящих экзаменов, которые, честно сказать, высасывали из него последние силы. Однако вместо этого Брайан сломя голову мчался в сторону отцовского паба, где ему предстояло отработать вечернюю и ночную смену: за себя и за Скотта, который слег с ангиной, поэтому об отдыхе можно было забыть.

Часы за его спиной отчетливо щелкнули, а затем громкий звон заполнил огромную шумную площадь, заставляя десятки копошащихся туристов с любопытством оглянуться. Брайан, длинный и слегка неуклюжий, лишь раздраженно вздохнул, пытаясь пробить себе путь сквозь эту бесконечную толпу: у него оставалось всего двадцать минут до начала смены, а все станции метро в это время были забиты людьми.

— Извините, — виновато пробормотал Мэй, когда пожилая низкорослая женщина направила свой тяжелый возмущенный взгляд на него, как бы «упрекая» в том, что тот задел ее локтем.

Лестница, ведущая в метрополитен, уже появилась в поле зрения. Брайан ускорил было шаг, будто бы эта жалкая разница в несколько секунд могла помочь ему доехать до работы вовремя, как его внезапно оглушила взрывная волна. Брайан, словно пьяный, пошатнулся, отчаянно прижимая ладони к ушам, в которых теперь звенело так, что складывалось ощущение, что его черепная коробка сейчас разорвется к чертовой матери.

Он разлепил глаза, которые тут же заслезились от едкого дыма, в нос ударил удушающий запах, и Брайан невольно схватился за внезапно скрутивший живот, пытаясь оглядеться по сторонам. Он не слышал почти ничего, кроме частого биения собственного сердца, которое все еще напоминало ему о том, что этот кошмар происходил на самом деле. По щеке стекало что-то теплое, и Брайан провел по ней рукой, ощущая маленький кусочек стекла, застрявший в его коже — свежая кровь окрасила его пальцы в ярко-красный.

— Господи Боже, — прошептал Брайан, когда его взгляд остановился на высоком столбе ослепительного красного пламени буквально у него за спиной — там, где еще минутой раннее как ни в чем не бывало били старинные часы.

Страх тисками сжал Брайану шею: нерушимые веками достопримечательности его родного города, памятники искусства, пережившие, как минимум, две мировых войны, сейчас прямо перед ним превращались в бесполезный пепел.

А люди… люди стремительно неслись мимо него, что-то отчаянно крича, но он не слышал, что именно; люди лежали на земле, пожилая женщина слева от него истекала кровью — огромный осколок стекла застрял в ее груди. Женщина была мертва, и Брайан, впервые увидевший катастрофу, которые обычно крутили по телевизору, стоял посреди площади и пытался собраться с мыслями.

Кто-то с силой толкнул его в сторону, и Брайан часто заморгал, переводя взгляд с огненного ада на бездыханное тело в метре от него и обратно. Слезы градом бежали по лицу, а ноги несли куда-то вперед, он и сам не понимал куда, ведомый неистовым страхом быть задавленным.

Он задыхался, он ничего не понимал, убегая все дальше и дальше от бушующего пожара. Ему впервые было удушающе страшно.

***

Роджера отправили в Кундуз около двух недель назад, почти сразу после того, как волна терактов прошлась по культурным столицам Европы. Париж, Лондон, Рим — в каждом из городов произошло ровно три взрыва, что за несколько часов уничтожили вековые христианские памятники вместе со всеми, кому не посчастливилось находиться поблизости. В первый день никто ничего не объяснил, голос в новостях повторял один и тот же отшлифованный текст, раз от раза меняя лишь количество пострадавших. Еще днем позже президент Вильсон объявил войну Афганистану.

Как оказалось, лидер радикальной партии Амуз Бахом, свергнувший монархический строй не так давно и сумевший захватить большую часть территории Пакистана, объявил религиозную войну. Имена всех его союзников пока не были известны, однако указ о введении военных сил со стороны пострадавших стран на Ближний Восток не заставил себя ждать.

Им, солдатам (часть из которых, на деле же, никакими солдатами не были), выдали тяжелую военную форму грязно-зеленого цвета, приказали снять костюмы, что им раздали в пунктах призыва, и буквально взяв за шкирки, толком ничего не объяснив, запихнули в два тесных вертолета. Оттуда ему открывался вид на туманный город, пока гудящий, трясущийся вертолет набирал скорость, и волна ужаса охватила Роджера.

Для него все это выглядело каким-то дурным сном, кошмаром, который с неимоверной скоростью затянул его в свою пучину, превращая привычный мир в искаженную зловещую реальность, слишком ужасную, чтобы быть правдой. С первых минут полета ему захотелось оторвать ремень безопасности и выпрыгнуть из вертолета: страх покидать Англию вселился в него с бешеной силой, и Роджер не мог признать того факта, что выбора у него больше не было.

Началась война.

События того дня, когда малолетний почтальон вручил ему белоснежный конверт, казались невероятно далекими, будто бы с тех пор прошли года. И вот теперь он сидел на своей узкой жесткой кровати в бараке, заполненном людьми, пытаясь вспомнить, какой же была жизнь «до». Его спина болела от неподвижного сидения, но Роджер не мог заставить себя встать и сделать хоть что-нибудь.

Было страшно, по-настоящему. Роджер и не предполагал, что может быть настолько, мать его, страшно. Каждую ночь, валясь с ног от усталости, он надеялся поспать те жалкие шесть часов, что им выделяли, но раз за разом он лишь глубже уходил в размышления о том, что могло случиться с ним, и главное, что могло случиться с Тимом.

Подсознание преподносило ему до ужаса реалистичные картинки, где в Тима стреляли, и он тут же падал на землю, скуля, прижимая рукой кровоточащую рану, а Роджер наблюдал за этим откуда-то со стороны, но ничего не мог поделать. Он срывался с места, бежал, размахивая руками и не замечая ничего вокруг, но не мог приблизиться к Тиму ни на шаг. Роджер крутился, как белка в колесе, думая, что продвигается вперед, когда, на самом деле, стоял на месте.

Но хуже всего были те картинки, где он находил груды тел, задыхаясь от паники, глотая собственные слезы, пот и гадая, какое же из этих тел принадлежало Тиму.

Тейлора буквально тошнило при мысли о том, что все это было не просто дурацкой фантазией, а вполне себе вероятным исходом событий. Его трясло, будто бы от озноба, и ему казалось, что он заболел.

Абсурдной казалась мысль о том, как же быстро Тим вернулся на законное место в его сердце, словно никогда и не покидал его. Роджер все еще не мог поверить в то, что они, скорее всего, больше никогда не увидятся, и их прошлая встреча станет его последним воспоминанием о Тиме.

В тот вечер Тейлор был уверен, что отпустил, что наконец принял тот факт, что пришло время «расставить все точки над и» и признал, что, возможно, между ними состоялся «прощальный» разговор, а их шаткие отношения все-таки подошли к логическому завершению. Но сейчас, когда на его ногах были тяжелые сапоги, а движения сковывала непривычно тяжелая одежда, и он сидел совершенно один в комнате, полной людей, Роджеру казалось, что и не было никакой измены, и не было ссор, и не было обиды.

Роджер понимал также, что точно такие же письма, как и он, получил не только Тим, но еще и Томас с Брайаном. А еще он думал о маме, с которой не виделся с сентября. Он мысленно подавлял в себе приступы ярости за то, что так и не смог перебороть в себе какой-то неосознанный страх, перемешанный с легким презрением и ужасом, от того, что его собственная мать сошла с ума, узнавала Роджера через раз и лежала в психушке. Теперь все это казалось таким неважным, и Роджеру просто захотелось, как маленькому ребенку, прижаться к маме, чтобы она его успокоила и сказала, что все это — всего лишь страшный кошмар.

Роджер сидел на своей койке, пустым взглядом смотря куда-то мимо стены. Он хотел сбежать из этой чертовой пустыни, в которой, кроме горячего песка, казалось, ничего и не было. Ни деревьев, ни зданий, ни людей. Только песок и блядское солнце.

Пустыня простиралась вокруг базы на сотни миль, но Роджеру казалось, что он был заключенным в самой настоящей тюрьме. Серые стены барака вызывали у него приступы клаустрофобии, и по ночам, в те самые моменты, когда собственные страхи не давали ему заснуть, Роджер пытался побороть в себе желание наплевать на правила и попытаться выбить гребаную дверь, лишь бы выбраться на улицу, где его, по сути, ждала та же самая унылая картинка: бескрайний песок и черное небо. Он уже не знал, куда бежать, куда податься, чтобы хоть на секунду забыть о том месте, где они находились.

С другой стороны, Тейлор прекрасно понимал, что эти две недели, наверное, были самыми лучшими из тех, что ожидали его в будущем. На базе их кормили какой-никакой, но едой, здесь были койки, на которых они могли спать в относительном тепле, и, что было важнее всего, — здесь в них никто не стрелял и не пытался убить.

Все жалкие попытки научить новоприбывших хоть чему-то дельному заканчивались провалом, и Роджер понимал, что они — всего лишь пушечное мясо, которое никто ни во что не ставил. Конечно же, военачальники понимали, что с такими-то «навыками» их подчиненные могли разве что ружье в руках держать — и то, недолго. Каждый божий день они выходили в пустыню и тренировались: дрались, бегали, стреляли, но все это выглядело настолько жалко, что Роджер начал делал ставки на то, сколько времени пройдет, прежде чем из их дивизии никого не останется. Он был уверен, что на это уйдет немного времени, по крайней мере, меньше, чем хотелось бы.

Конечно, были и те, кто справлялся неплохо, но таких особо «преуспевающих» вскоре «приглашали» к командиру, а на следующий день их уже никто не видел.

***

Он чувствовал: они сделали ошибку. Он абсолютно не разбирался в военных стратегиях, забывал команды, по началу плохо стрелял, имел слабую физическую подготовку, но он знал: они совершили самую большую ошибку за эту неделю.

Он потными руками держал холодный автомат, и в его голове, как заведенная, крутилась мысль: «Хоть бы выжить, хоть бы выжить, хоть бы выжить». Его уже научили стрелять — он даже попадал в восемь целей из десяти, — но он боялся, и он дрожал, и он сомневался до последнего, что сможет убить реального человека.

Он слышал дыхание солдата, что стоял плечом к плечу с ним, и слышал, как тот тихо, сбиваясь, но без остановки бормотал слова молитвы. Ему тоже хотелось помолиться — хотя бы в последний раз, — но он отчаянно не мог вспомнить и слова и только в каком-то глупом бреду надеялся, что мольбы солдата рядом распространятся и на него тоже.

Это была их первая битва, и должна она была быть фатальной из-за ошибки шпионов, из-за ошибки командира, которые неправильно определили местоположение врага, и исходя из каких-то глупых убеждений оставили целое подразделение на месте, что считали безопасным. И он чувствовал, как от страха скрутило живот, и как ему трудно было дышать, и как он, увидев, каким плотным широким строем их окружало войско противников, почти что образовывая кольцо вокруг его собственного отряда, он замер от страха и испуганным, но в тоже время безумным, восторженным взглядом смотрел на их количество.

В его собственном войске насчитывалось около двухсот человек, и ему — до этого момента — казалось, что этого будет вполне достаточно для того, чтобы отразить атаку: особенно с учетом того, что место, в котором они высиживали невесть что, считалось «безопасным». Но сейчас, когда он впервые увидел чужой отряд, с ужасающим количеством людей, что были прекрасно вооружены, он понял, что им не выбраться отсюда живыми.

Брайан не мог стрелять. И хотя его палец обхватил курок, а дрожащие руки с каждой секундой, кажется, все сильнее сжимали ружье, он не мог стрелять.

Этот день грозился навсегда остаться в его памяти, как самый ужасный день в его жизни. Он думал, что знает, но не знал, и только двадцать пятого декабря, когда в Англии праздновали бы Рождество, и он сидел бы в уютном доме, а не стоял на фронте, он увидел, что такое жестокость, что такое смерть, и что такое человек.

Послышался крик. И началась перестрелка.

Он стоял внутри их, как оказалось, небольшого отряда, которое было застигнуто врасплох неожиданным нападением врагов, и все еще судорожно собиралось занять свои позиции, схватить оружие и стать в строй. Брайан видел — скорее, слышал, — как передовые линии открыли огонь, а затем ряд за рядом солдаты начали бежать на врага.

Он задыхался и падал, и бежал, и хотел скрыться, и снова падал, и на трясущихся ногах устремлялся вперед, и не слышал команды, которые ему кричали, и не понимал, что это приведет его к смерти. Его толкали британские солдаты, и он уклонялся от пуль афганских солдатов, и не видел, куда бежать, и чувствовал, что людей становились все больше, и что вокруг него уже лежали трупы, и что все было в крови, и что он сейчас, казалось, закричит.

Воздуха катастрофически не хватало. Ему казалось, что отряд плохо подготовленных солдат, который был отправлен на эту точку, скорее, как пушечное мясо, чтобы остановить продвижение афганских войск к главным британским лагерям, что этот отряд потерял остатки контроля, и начался какой-то сумбур. Пули летели в разные стороны, грохот стоял такой, что, будь Брайан в трезвом рассудке, он бы посчитал, что после этого точно оглохнет; пыль была жуткая: все стояло как будто бы в дымке, и грязь, и песок, и мелкие камни летели вверх, попадая в глаза, в нос, забираясь под кожу.

Он не думал, что сможет, но он выстрелил. Прямо ему навстречу, сжимая в руке длинный автомат, бежал человек, не по его воле ставший ему врагом, и его темно-карие глаза пылали такой ненавистью и желанием убивать, что Брайан на одно мгновение замер на месте, чувствуя, как немеет его тело. Он видел приближающегося к нему солдата, который вскинул оружие, и Брайан, испустив дикий гортанный вопль, нажал на курок, и кажется, это был тот момент, после которого он, наконец, понял суть происходящего. Он как будто бы впервые услышал громкие выстрелы, стоны, крики о помощи и указания, которые до этого проносились мимо него. Брайан стоял посреди скалистой местности, сжимая ружье, чувствуя на своем лице чужую липкую кровь и грязь, что стекала по его лбу и щекам, и буквально задыхался. Его глаза застыли на трупе парня, которому было не больше двадцати, и которого он собственноручно застрелил десятью секундами ранее.

Его руки начали трястись, и ружье выпало из них: он больше не мог удержать автомат. Его собственное тело, вдруг ставшее на двадцать, на тридцать килограмм тяжелее, пошатнулось, и Брайан упал на колени перед трупом этого парня, который не был виновен в этой войне, и который уже никогда не увидит свет.

Брайан не понимал: нельзя было оставаться на одном месте, нужно было спасаться. Вокруг него в каком-то хаосе и панике бегали солдаты — его и чужие, — и он сидел, словно в эпицентре катастрофы, и чувствовал, что его собственный мир и все его устои разом рухнули. Брайан сидел возле человека, у которого зияла рана на лбу, и горячие соленые слезы бежали по его лицу.

— Вставай! — ему закричали. Он не слышал. — Вставай, идиот!

Его подхватили под руки, сказали: «Пошел!» и, грубо толкнув на груду трупов, заставили идти воевать дальше. Брайан, не понимая абсолютно ничего, слыша гамму звуков, не видя почти ничего из-за пелены, что стояла перед его глазами, кое-как взял свое или чужое валяющееся на земле оружие и рваными движениями пошел дальше, спотыкаясь об камни и об тела.

Когда он снова упал, Брайан не сразу понял, что упал он не по своей вине. Он ощутил сильный удар, словно в него зарядили электрическим током, прожигая всю кожу разрядом, а затем, пошатнувшись, он перецепился через что-то и свалился лицом в землю.

Дрожащими разгоряченными губами он касался твердой земли, впитывая пыль и грязь, пытаясь сделать хоть глоток свежего воздуха. Он задыхался, лежа грудью на этих чертовых камнях, и не мог перевернуться на спину. Что-то в районе левого плеча жгло с такой силой, как будто бы кто-то специально проводил там раскаленным ножом. Он хотел умереть от силы боли, но не умирал, и кашлял в сухую землю, и чувствовал, как уже несколько раз на его спину наступили чьи-то тяжелые сапоги.

Он так и не вспомнил слов молитвы.

***

Небо было необычайно красивым. Нежно-голубой цвет, какой в Англии не часто встретишь, радовал его глаз. Ему казалось, что он плывет по волнам, нежным и спокойным, и его тело слегка покачивало морем. Ему хотелось высунуть руку и дотронуться до воды, теплой и соленой, но он почему-то не мог пошевелить рукой.

Ему было спокойно. Он не чувствовал своего тела, но это не слишком сильно его волновало. Важным было лишь это спокойное море, с его слабыми волнами, и голубое небо, такое огромное, словно натянутое, как ткань.

***

Неба больше не было. Он не видел ничего, только чувствовал омерзительный запах, напоминающим ему вонь трупов, и ему стало страшно впервые с того момента, как он увидел бегущего на него солдата.

Брайан убил.

Он дернулся вперед, словно хотел встать, но жгучая боль, что заставила его закричать не своим голосом, пригвоздила его обратно. Он не знал, где он, и не знал, что с ним — Брайан лишь чувствовал, что голубое небо и умиротворяющие волны пропали, и ему стало до безумия страшно. Он не мог открыть глаза, и ему было трудно дышать, и его пальцы безжизненно зажимали ткань штанов, измазавшись при этом в чем-то липком и теплом.

***

Бледное лицо Роджера было перед его глазами. Брайан видел — он напуган. Большие голубые глаза в ужасе смотрели прямо на него, и Роджер что-то говорил одними губами — наверное, шептал, раз Брайан не мог расслышать слов.

Мэй вдруг улыбнулся. Он знал, что образ Роджера неправда, как неправдой было и небо, и море. Но ему стало спокойно. Как будто бы что-то теплое расплылось в районе груди. И не было страха. И не было боли.

Лицо Роджера было приятнее даже голубого неба и спокойных волн.

***

Вчера Роджера и еще нескольких солдат перенаправили в восточную часть страны, на одну из главных военных баз. Чуть больше часа полета на вертолете, одна бессонная ночь, два дня страха после новости о том, что Роджеру придется сменить локацию, и они приземлились недалеко от Кабула. Местность здесь была пустынной, однако потрескавшаяся от сухости земля, в отличие от их прошлого пристанища, все же была покрыта желтой ломкой травой, а кое-где — и бледно-зеленой растительностью. Такая смена картинки должна была обрадовать, но по какой-то неведомой причине Роджер не почувствовал ни капли отрады — лишь новую волну страха перед неизвестностью. Роджер подумал о том, что умирать здесь будет поприятнее прошлого пристанища.

В городе постоянно происходили перестрелки: он был лишен каких-либо преград в виде гор или холмов, которые находились за территорией Кабула, и звук от взрывной волны распространялся на многие мили вперед, заставляя Тейлора каждый раз подскакивать на месте от неожиданного грохота.

Те, кто только прибыли, в основном, собирали оружие и патроны, помогали раненым, так как рук катастрофически не хватало, и хоронили погибших — тех, кого так и не сумели спасти врачи. После последнего и пришло полное осознание того, что смерть буквально дышала Роджеру в спину, только и выжидая нужного момента. Он видел в каждом трупе лицо Тима, и порой ему хотелось оббежать весь лазарет, чтобы убедиться, что ему это померещилось, и ни один из умерших солдат не был ему знаком.

За эти недели Роджер, как бы ужасно это не звучало, привык видеть смерть. Они хоронили стольких солдат, что умерли по дороге к базе, что и сосчитать было сложно. Многие из них, покалеченные взрывами, выглядели настолько жутко, что ему приходилось отворачиваться, хватаясь за внезапно скрутившийся от резкой боли живот, а трупный запах, казалось, преследовал Роджера повсюду, даже тогда, когда он находился за километр от братской могилы. Он чувствовал его на своей коже и, лежа на узкой койке в полной темноте, он ни раз начинал чесаться и паниковать, и мечтал смыть с себя все это.

Впрочем, чем больше времени проходило, тем меньше он думал о том, насколько больной была сама идея войны, меньше он думал об окровавленных покалеченных парнях, некоторые из которых были моложе него самого. Он с каким-то холодным спокойствием ловил себя на мысли о том, что, должно быть, и к такому можно было приспособиться.

После одного тяжелого и скучного дня, который особенно отличался от остальных тяжелых и скучных дней, командир вызвал Роджера к себе в кабинет. У Тейлора было страшное опасение, что момент, когда его, наконец, заберут на реальную войну, и его мертвое тело вскоре прибудет в их лагерь с возрастом, настал. Те минуты, пока он шел к командиру, пока около получаса ждал его под дверью, пока этот мужчина с орденами на груди и сединой на висках — хотя было ему не больше тридцати пяти — раскладывал важные документы по столу, те минуты казались Роджеру невыносимым, и ему чудилось, что он умрет от страха раньше времени. Но все было не так уж и плохо — вернее сказать, в ситуации с Роджером, это был лучший приказ, который он услышал за свое пребывание тут, зайдя в небольшого размера кабинет командира.

Тейлор кому-то проговорился, и этот кто-то донес до высших «властей» здесь, что Роджер учился на медика, и это — кто бы мог подумать? — сыграло ему на руку: так как врачей ощутимо не хватало (по словам командира, его личные данные тщательно изучили, в особенности — успеваемость в колледже), Тейлора распределили в отсек медицинской помощи, где он должен будет помогать раненым, выхаживать их, поить и кормить — в общем, все то, что спасет его собственную жизнь.

Роджер склонил голову и вышел, тихо прикрывая за собой дверь, пытаясь подавить улыбку. Он и не думал, что даже на войне что-то может обрадовать его.

***

Было время Рождества. К ним все поступали новые солдаты и поступали, а потом их так же, толпами, отправляли на фронт, откуда возвращались кучки раненых, истощенных, голодных мужчин, парней и, глядя на некоторых, хотелось даже сказать, мальчиков.

Было отнюдь не рождественское настроение. В этот день, когда лист календаря перевернулся на 24 декабря, а за окном выл ледяной ветер, раздувая песок с такой силой, что вряд ли можно было различить что-то хотя бы перед собой, в этот день, было особенно много раненых. Роджер метался от одной койки к другой, не успевая сделать все сразу: перевязать рану на животе, дать настойку и закрепить ремни, чтобы солдат не двигался, пока ему будут отрезать ногу, принести скудный обед, налить воды, вытереть горячий лоб, перемешать лекарство, измерить температуру, вынести мертвое тело в другую комнату, отнести письмо какого-то парня в отделение, где собирались все письма, которые нужно было отправить родным. Роджер даже не сразу понял, что был болен сам: у него была лихорадка, болела голова и ужасно тошнило.

В больничном крыле помогали и заботились, но в больничном крыле всем было все равно на состояние сотрудников этого крыла, поэтому некому было жалеть и некому было заменить Роджера. Он сидел у койки одного из солдатов, вытирал ему лоб мокрой тряпкой, слушал его заплетающиеся слова то о матери, то о выстрелах, то о неминуемой смерти, и думал о том, что смерть здесь действительно была неминуема.

В больничном крыле не было выходных и праздников, не было дней и ночей. Было только «Новая партия!», «Ему нужно заменить простынь», «Дайте лекарство» и «Нужна операция». Больше как будто бы разговоров здесь и вовсе не было, и Тейлор только знал имена остальных медиков и их помощников. Рук катастрофически не хватало, и Роджер уже забыл, когда в последний раз нормально спал — не дергаясь от каждого стона раненого, не проверяя их состояние по несколько раз за ночь, не помогая при срочных операциях при свете луны.

Усталость уже переросла в хроническую, и Роджер, находясь в зале, переполненном телами, где воняло потом, кровью, мочой и смертью, уже по инерции производил руками те действия, что от него требовались: здесь — вытереть лоб, здесь — подать стакан воды, здесь — уложить обратно в постель.

Около пяти часов утра, когда ветер давно утих, и на небе постепенно появлялось солнце, еще не жаркое в такое время суток, Роджеру позволили отдохнуть. Он, еле плетясь, кое-как дошел до койки, что была отделена для персонала, упал на нее, так и не раздевшись. Ему не мешали ни крики раненых, ни их стоны, ни мольбы — он почти сразу же уснул, погружаясь в крепкий сон, лишенный любых видней.

==========Часть 7. Госпиталь (I) ==========

Роджер тихо сидел над спящим солдатом и вливал прозрачное лекарство в шприц. Его пальцы не тряслись — он несколько раз постучал по стенке шприца, пока воздух окончательно не вышел из него, и, несмотря на крепкий сон солдата, Роджер без тени сомнения и дрожи в руках, ввел ему лекарство в ногу. Реакции от раненого на это не последовало, и Тейлор довольно быстро вывел шприц из кожи и отложил его в сторону, на железное «блюдце», где уже валялось несколько использованных иголок.

У него был обход. Ежедневный монотонный обход, с горой лекарств, перевязок и недовольных стонов от солдат, поэтому нельзя было не сказать, что Роджер облегченно выдохнул, когда понял, что этот шприц был последним. На этот короткий час.

Сегодня было Рождество, и день этот был довольно спокойным: в их отделении провели «чистку», и всех более-менее ходячих и соображающих военных отправили по местам; так что было непривычно видеть всего десять занятых коек. Здесь стало непривычно пусто. Но Роджер знал, что надеяться на то, что работы теперь станет поменьше, не нужно было.

Его взгляд остановился на бледном лице солдата, что спал таким крепким сном, наверное, впервые за те полторы недели, что он провел здесь. Роджер не относился к нему по-особенному, однако это был первый человек, вышедший из поля боя, которому Тейлор собственноручно достал пулю из руки и вот уже на протяжении этой долгой недели с лишним перевязывал его, давал лекарства и, в общем-то, «ухаживал».

Однако не только тем запомнился ему солдат, что был, по сути, первым в списке излеченных Роджером, а и тем, что его имя было до невозможности знакомо Тейлору. Он не один раз за день возвращался к образу парня и даже порой заглядывал в список раненых, что лежали в их лазарете, чтобы убедиться, что он рассмотрел инициалы этого солдата правильно.

Звали его Скотт Бейкер, и лицо у него было довольно запоминающимся, чтобы просто так забыть его или перепутать с кем-то. Парень был невысоким, худого телосложения, но не это отличало его от других: у него было длинное, вытянутое лицо, и как будто бы слишком сильно выпирающий подбородок; его скулы были болезненно острыми, если вообще можно было дать им такую характеристику; верхняя часть щек была усыпана мелкими веснушками, а на его лбу, казалось, даже во время сна, длинными неровными линиями выделялись морщины.

И все же, помимо этого подбородка, скул, морщин и знакомого имени, Роджер не мог перестать хотя бы несколько раз за день возвращать свое внимание именно к Скотту из-за того, какими были его глаза. Нельзя было сказать, что они выделялись какой-то необыкновенной красотой, или были необычной формы; вопрос стоял в том, каким был взгляд этих глаз, а взгляд этот был настолько разным, что можно было подумать, что принадлежал он нескольким людям одновременно. Глаза Скотта могли быть глубокими, задумчивыми, а бывали такими пустыми, что Роджеру становилось не по себе; глаза были печальными, они были уставшими, в них искрилась боль, но никогда, никогда они не были веселыми.

В военном госпитале мало было веселого, однако солдаты, которые из последних сил боролись за свою жизнь, пытались хотя бы как-то разрядить напряженную атмосферу редкими шутками, разговорами о семье, друзьях; некоторые из них даже флиртовали с медсестрами, что в этих условиях казалось особо нелепо и мило. И все же, они шутили, они пытались хотя бы на какое-то время забыть о всех ужасах, что были и что будут, — они все, многие из них, но не Скотт.

Роджер еще ни разу не видел улыбки на его лице или мало-мальского интереса к тому, что здесь происходило. Создавалось иногда ощущение, что если бы Роджер не приходил к нему несколько раз за день, чтобы дать лекарство или накормить, то Скотт и не попросил бы этого.

Однажды Скотт, который впридачу еще и был молчаливым, обронил одну-единственную фразу, которая и поразила Роджера, и заставила задуматься об этом в который раз, и подтвердила его мысли о некой несправедливости. Скотт сказал: «А вам здесь получше, чем там, на фронте. Не так ли?». И Роджер потупил взгляд.

И все же, когда вечером этого же дня Скотта «попросили» к командиру, и больше его здесь не видели, Роджеру стало еще более одиноко, чем прежде. Он все хотел поговорить со Скоттом о тех мыслях, что крутились в его голове, и спросить, откуда он мог знать парня, но каждый раз, встречаясь с острым взглядом карих глаз, Роджер отгонял свое желание и молча делал положенную работу.

***

Затишье перед бурей всегда было особенно сладким. В тот момент, когда почти весь персонал спал, обрадовавшись первой возможности отдохнуть после нескончаемых смен, и сам Роджер клевал носом у окна, будучи дежурным в этот вечер и ночь, раздались крики откуда-то со двора; а дальше, распахивая настежь двери, сторожевые, что охраняли их базу, и солдаты, что кое-как могли идти, заносили на носилках раненых. Роджер подскочил и подбежал к первым носилкам, растеряв сонливость по дороге. Он хотел было помочь солдату, что лежал на них с пробитой головой, но парни, что тащили носилки, прошли мимо Роджера, будто и не заметили того. Тейлор собирался окликнуть их и предложить ближайшую койку, где можно было положить солдата, которому требовалась срочная помощь, однако за этим последовал неприятный звук тормозящих колес. Тейлор слышал, как подъезжал грузовик, и как с десяток пар обуви отбивали неровный ритм по полу; люди направлялись в их крыло.

Его сердце забилось, как билось оно всегда при виде раненых, и Роджер застучал рукой по двери комнатки, в которой обычно отдыхали медики, с ужасом следя за тем, как солдаты, положившие очередные носилки с ранеными на пол, бежали за новыми, не останавливаясь ни на секунду.

Он выбежал во двор в белом тонком халате. Ворота были открыты, и посреди них, так полностью и не заехав на территорию, стоял грузовик с открытым прицепом, из которого методично вынимали чьи-то окровавленные, избитые, продырявленные тела. Творился настоящий хаос: казалось, что к ним прибыла целая партия раненых, и Роджер уже давно сбился со счета, стоя посреди всего этого ужаса, который охватил его, словно холодный ветер.

После полуминутного оцепенения, за которое мимо него пронесли еще трех солдат, Роджер наконец подорвался с места и понесся к грузовику, что склонился в одну сторону из-за неровной дороги. Изнутри слышался хрип и приглушенные стоны.

— Что случилось? — рваным голосом спросил он, оглядывая уже небольшую кучку солдат, что не то сидели, не то лежали, не то в прямом смысле этого слова умирали в прицепе. Его руки, худые, но ловкие, подхватили под мышки одного из раненых, которого спустили с грузовика вниз.

— Война, — раздалось ему в ответ, но Роджер уже устремился обратно в больничное крыло, волоча на своей спине одного из раненых.

Их было большое количество: после одного грузовика подъехал следующий и последующий, и вот уже в одном зале, что раньше казался Роджеру большим, почти не оставалось свободных коек. Медбратья и сестры, которых в общей сложности было десять, наматывали двадцатые, сотые круги вокруг раненых, судорожно пытаясь помочь каждому и не успевая этого делать; и весь этот зал утонул в общем длинном страшном крике ужаса и страдания.

Через час ситуация ухудшилась. Роджер думал — куда, казалось бы, еще хуже, — однако количество раненых, что раньше едва превышало пятьдесят человек, теперь стремилось к отметки в сто.

Сто кричащих, истекающих кровью, в пыли и грязи, больных, зараженных, простуженных и отчаянно не желавших умирать солдат лежали по два человека на койке, что теперь вплотную стояли друг к другу. Роджер понял весь ужас случившегося, когда одного за одним солдата стали класть прямо посреди коридора, оставляя их там, в лучшем случае, на носилках, в худшем — подкладывая под них какие-то грязные простыни и тряпки.

Роджер счесал пальцы в кровь, пока стягивал жгуты и сдерживал солдат, что пытались вырваться от медиков из-за жгучей боли, что они им доставляли; пока доставал пули и не замечал того, что весь его халат был в крови. Его руки дрожали, а голова пухла от непрекращающегося стона и ругательств, и от количества задач, что им, медикам, нужно было сделать, но они все равно не успели бы сделать.

Тонкий блокнот, в котором они обычно записывали имена прибывших, торчал из кармана Роджера и грозился закончиться за один этот день. Тейлору даже в голову не пришло то, что раненых и умерших нужно было опознавать, потому что времени не хватало абсолютно ни на что.

Уже через полчаса после того, как приехал новый грузовик, и солдат, что пополнили ряды раненых, превысило полсотни, медики «избавились» от двадцати из них. Роджер не знал, чья это была вина — противника, что выполнил смертельный выстрел, или их, медиков, что не успели помочь всем.

Это был самый ужасный и самый тяжелый день в его гребанной жизни.

***

Через пять часов условной жизни, когда спину ломило, руки тряслись уже не от страха и ужаса, а от усталости, и пальцы еле держали ручку, а глаза то и дело закрывались, Роджер вместе с Милой, которая была из Северной Англии, подходил к каждой койке, к каждым носилкам и к каждому «месту», что было сделано на скорую руку медиками из тряпок. У него не оставалось сил, и он только приглушенно повторял фразу: «Имя», обращаясь к раненым. И записывал.

Были, конечно, и те, кто был не в состоянии отвечать, или те, кому, наконец, удалось уснуть, и Роджер с Милой не решались их будить, так что на месте пустой строки Тейлор ставил крестик и, на глаз прикидывая, какая была рана, записывал свое заключение в клетке рядом.

Внутри зала было темно, и через окна можно было увидеть лунный свет, что озарял двор и проникал ярким лучом в здание. Дышать здесь было нечем, но все окна открыть не решались — кого-то из полусотни человек могло продуть, кого-то из полусотни человек лихорадило и трусило, и ознобило, и они все так же не могли помочь всем сразу.

За эти пять часов они провели двадцать ампутаций, достали около пятидесяти пуль, перевязали чуть больше, чем пятьдесят человек и похоронили вот уже двадцать пять солдат. Ну, как похоронили — вынесли в коридор, где лежали еще живые люди, которым тоже надо было помочь.

Пока они записывали имена, восемь медиков все еще кружили вокруг остальных солдат, чьи раны были не так тяжелы, и которые «могли потерпеть». Роджер больше не мог: он уже не видел перед своими глазами ничего, кроме реки крови, кроме своих собственных пальцев, что были расчесаны и покрылись мозолями. Ноги почти не держали, и у каждой койки он прислонялся рукой к спинке кровати, пытаясь не рухнуть прямо на месте. Теперь при воспоминании о Скотте — а точнее, о его фразе, что им здесь было «получше», — ему хотелось дико рассмеяться, но сил на смех не было.

Марк Уинстон. Пуля в колене.

Джейк Норман. Сотрясение мозга.

Карл Джонс. Ампутация руки.

Фрэнки Кук. Пуля в легком и ушиб ноги.

Льюис Мейсон. Грипп.

Сосед Льюиса Мейсона лежал, видимо, без сознания, так что Льюис Мейсон ответил за соседа.

Брайан Мэй. Пуля в плече.

Его корявый почерк написал очередное имя, и Роджер прикинул, сколько еще времени займет у них этот обход, а затем, естественно, помощь раненым, потому что его с Милой занятие сейчас итак считали отдыхом. Но он резко замер на месте, уставившись невидящими глазами в инициалы солдата.

— Ну? — подала слабый голос девушка, когда Роджер, зажав ручку пальцами, смотрел на отдаленно знакомое имя и судорожно пытался понять хотя бы что-то. Его туманный взгляд поднялся с блокнота на человека, лежащего около Льюиса Мейсона на одной койке на одном боку и придерживающего правой рукой перевязку, что обхватывала левое плечо и всю грудь.

Темнота была такой блядско-темной, что Роджер не мог рассмотреть ничего — лунный свет падал длинной дорожкой куда-то в центр больничного отсека, — кроме силуэта, который напоминал Роджеру одного человека с такой силой, что ему стало невыносимо больно в районе сердца.

Маленькая фигура Тейлора склонилась над кроватью, и безумные, уставшие голубые глаза с ужасом, который железной цепью сжимал горло, всматривались в знакомые черты лица.

Имя, к сожалению, оказалось знакомым не по ошибке. У Роджера вырвался хрип, и он прошептал какой-то неразборчивый набор слов.

…Мэй.

На тридцать восьмой койке, что стояла у самого окна, возле соседа с гриппом, вокруг всеобщего гула и страдания, лежал никто иной, как Брайан Мэй с чертовой раной в плече.

Роджеру Тейлору захотелось нахрен перевернуть весь этот лазарет. К матери чертовой.

***

Ему снова казалось, что хуже быть не могло, но хуже было. Это была самая страшная ночь в его жизни, и ему, по правде сказать, не верилось, что он сможет ее пережить. Не только физически, но и морально.

Как можно было предположить, лекарства закончились со стремительной скоростью, потому что никто не предполагал, что в это больничное крыло, которое не считалось центральным, попадет такое количество раненых; а следующая партия лекарств намечалась прибыть в понедельник — сейчас же стояла тихая, безветренная суббота, и управляющая лечебным крылом со странным именем Джозефина, лет пятидесяти, имеющая огромный опыт за плечами, орала в белую трубку, что была прижата к уху, что лекарства им нужны сегодня. И не просто сегодня, а прямо сейчас.

Он уж не знал, когда это «прямо сейчас» собиралось наступить, однако, когда солдат, которому пуля попала довольно удачно — а то есть, прямо в живот, — заорал от боли в который раз, Роджер устало поднял глаза к потолку и закрыл лицо руками. Ему хотелось разрыдаться, но, помимо его несостоявшихся рыданий, слез за эту ночь было пролито столько, что не следовало ему пополнять эти ряды страдающих.

И все же — обезболивающего было ничтожно мало, вирусников вообще лечить особо не было чем, и пока Джозефина и лица, которым она доверяла, ушли на совещание к командиру, размышляя над тем, как разместить всех раненых и чем их лечить, пока лекарств не было в нужном количестве, Роджер и ему подобные — те, что не входили в список «лиц, которым доверяли», — делали все, чтобы помочь солдатам.

Ходить по залу было невозможно: они пробирались мимо плотно поставленных кроватей, и чтобы дойти до раненого в другом крыле зала, им приходилось преодолеть расстояние в тридцать с лишним человек; про тех, что лежали в коридоре, вообще и говорить не стоило.

Спал Роджер вчера ночью те жалкие пять часов, или сколько он там поспал, и сейчас силы покидали его. Он уже раз сто подумал о том, что сейчас свалится прямо в эту груду израненных тел, но он все не сваливался и все продолжал возиться с солдатами.

Около двенадцати часов дня, когда красно-алое солнце, символизирующее их, в общем-то весьма веселую ночку, висело прямо над лазаретом, прошла небольшая перестановка. Так как лекарств все не было, а больных с вирусом не уменьшалось, было принято решение перенести зараженных в отдельный отсек («отдельным отсеком» величали коридор, от которого можно было оградиться дверями в лазарет), где для них даже выделили с десяток коек.

Около двух часов дня им привезли в двух огромных коробках лекарства, что были так жизненно необходимы, и затем, еще в течение трех часов, или что-то около того, они помогали всем тем, кому не хватило лечения, или кому понадобилось повторное, или кому просто нужно было вводить лекарство через какое-то время.

Около шести часов дня, когда ряды умерших пополнились еще тремя солдатами, Роджер, которому разрешили отдохнуть, сидел на одной из коек, вне себя от усталости, уже почти не соображавший, как его зовут, и где он находился. Но все же он не мог обойти стороной эту продавленную кровать с мятой простыней.

Роджер методично выливал спирт из стеклянной бутылки с красной крышкой на особенно пораненные места на белой коже; вероятнее всего, дезинфицировать уже было поздно, но он считал, что это все же лучше, чем совсем ничего. Помимо плеча, через которое пуля прошла, не задев кость и ни один нерв — что было сомнительной, но все же удачей, — и всех тех ран, что он сейчас обрабатывал, Роджера волновало две вещи: первая — это то, что Брайан провел целую ночь и все утро около зараженных, и его слабый организм мог подхватить сейчас любую заразу; и второе, пожалуй, даже более важное наблюдение было основано на общем состоянии Брайана.

Почти все время Брайан после извлечения пули провел в полусне-кошмаре, потому что его постоянно трусило, он что-то бормотал про себя, его лихорадило, и он несколько раз за час с ужасом распахивал глаза, оглядывался вокруг и снова погружался в неспокойный сон. Роджер очень хотел помочь ему, но у него не оставалось на то времени: было крайним везением то, что Брайану хватило лекарств еще в первой волне прибывших, и что ему не пришлось ждать несколько часов, пока и до него дойдет очередь, и медики займутся им; по этой же причине Роджер суетился вокруг других раненых, кто все еще нуждался в «осмотре».

Сейчас же, когда его, так называемый, рабочий день подошел к концу, Тейлор сидел у кровати Брайана и, боясь от чего-то смотреть на измученное бледное лицо Мэя, аккуратно промывал раны. Ему и хотелось, чтобы Брайан, наконец, очнулся от бреда, в котором он находился вот уже десятый час, но, с другой стороны, Роджеру было страшно. От чего именно, он не знал.

Может быть, он боялся услышать истории с войны. Быть может, неосознанно боялся, что война могла сломить Брайана, и он уже был не тем, каким Роджер знал его. И все же, все эти мысли были глупыми переживаниями, и Тейлор, словив себя на этой дурной мысли, понял, что если в скором времени не ляжет поспать хотя бы на какое-то время, то точно сойдет с ума.

***

Трудно было представить, как можно было наготовить на такое количество людей, но, если все же учесть, что четверть из них спала и была в шоковом состоянии, четверть до сих пор тошнило, и они отказывались есть, то, в принципе, попотев на кухне пару часов, можно было сварить что-нибудь пригодное.

К вечеру, когда Роджер все же вымучил свои заслуженные часы сна и съел здоровый кусок черного хлеба с яйцом и, запив все это чаем, он вновь сидел на чужой койке и держал в руках тарелку с холодным супом. Его взгляд был настойчивым, и как бы солдат не пытался отнекиваться от него, говоря, что «у меня нет аппетита», Роджер отрицательно качал головой.

— Потом будешь геройствовать, Брайан, — сказал он с легкой выдавленной из себя улыбкой. Он поставил на колени Мэя небольшую миску горохового супа, в котором плавало несколько мелких кусков картошки. — Давай, тебе нужны силы. Это я тебе как врач говорю.

Брайан, в глазах которого была пугающая пустота, устало хмыкнул, вяло посмотрев на тарелку на своих ногах.

— Ты разве не на третьем курсе был, «врач»? — спросил он, все же взяв в правую руку ложку и зачерпнув съестной жидкости, которая уже успела остыть.

— Ч-ч-ч! — прошипел Роджер и с одобрением в глазах посмотрел на Брайана, который хоть и без огромного желания, но все же приступил к еде. — Это не обязательно знать всем.

И Брайан понимающе кивнул.

Роджер этого не говорил и даже думать об этом ему не особо хотелось, но все же он подумал: изрядно же Брайана помотало. Помимо плеча, у него было множество ссадин и мелких ран, словно Мэй кувыркался не один километр через брусчатку — что, кстати, в какой-то степени могло было быть правдой; бровь была подбита, губы постоянно кровоточили, но что теперь было заметнее всего остального — это длинный, прорезающий щеку, как будто специально проведенный вдоль скулы и подчеркивающий ее, рубец, который, по всей видимости, теперь навсегда останется на этом лице.

— Ну как? — спросил Роджер, когда Брайан без единой эмоции на усталом лице отодвинул пустую миску в сторону и вытер ладонью область рта.

— Нормально.

Тейлор держал в руках тарелку, зажимая указательным пальцем железную ложку, и, придя к очевидному заключению, что не стоило так в открытую рассматривать Брайана, он перевел взгляд на другую койку, на которой спало два солдата. Соседа Мэя перевели в «отдельный отсек», и каким-то чудным образом — видимо, по опущению Джозефины, — Брайан все еще оставался один на кровати.

Роджеру дико было видеть изменения в Брайане, которые пока что проявились шрамами по всему телу, однако… однако поменялось что-то и внутри самого Мэя — Роджер это чувствовал почти так же явно, как и то, что простыни на кровати были жесткими, словно наждачная бумага, и второй рукой он водил по ним в разные стороны.

Было неловко. Ему хотелось поговорить с Брайаном и спросить, что произошло, и узнать все то, что он пережил за то время, как началась война, и как он вообще оказался именно здесь, по такой случайности, но ему как будто оторвало язык. Он сидел, не зная, как начать разговор, и ему стало до жути грустно от всего, что он видел. Если раньше ему было умилительно-смешно от образа Брайана-отличника с его чудной гитарой, и Роджеру даже порой надоедало слушать рассказы Брайана о своей жизни, то сейчас перед ним словно выросла невидимая стена, которую построил Мэй, и он не знал, как можно было сквозь нее пробиться.

— Ты, наверное, устал и хочешь отдохнуть? — неловко спросил Роджер, и Брайан коротко кивнул. — Тогда… если что-то нужно будет, то зови, — сказал он, подумав, как, наверное, он глупо звучал со стороны, и, вздохнув, встал с кровати.

***

Было около пяти часов утра, и если кому-то могло показаться странным, что в такое время Роджер делал очередной обход, то только не больничному крылу. Как уже говорилось, здесь не было определенного расписания, что и когда нужно было делать, потому что кто мог сказать, когда очередному солдату станет плохо, или когда нужно будет заменить простыни?

Кстати, постельного белья тоже не хватало — ну, понятное дело, — так что с заменой простыней решили повременить.

Он тащил за собой небольшую тележку с тремя ярусами, где аккуратно лежали шприцы, пинцеты, бинты, марлевые повязки; стояли стеклянные бутылочки с лекарствами и обезболивающими, и лежало несколько пачек продолговатых таблеток. На верхнем ярусе находился все тот же блокнот — который, кстати, действительно почти весь исписался, — и Роджер, прежде чем осмотреть солдата, сверялся с написанным на блокноте, спрашивая имя.

Странным образом, но тридцать восьмая койка была дальше всех от него, и пока Роджер дошел до раненого на ней, прошло добрых два часа, если не больше. Ему еще предстояло наведаться в отсек с условными «изгоями», условия которых оставляли желать лучшего, но смешивать «инфекционников» — как медики коротко называли их здесь, — с относительно здоровыми людьми было бы большой ошибкой, так что у инфекционников не спрашивали.

Брайан тихо спал на своем месте, все также держась рукой за раненое плечо, с подушкой, которая свисала с кровати и норовила сбежать на пол, и с простынею, которая была влажной. Роджер спокойно подошел к нему, прислонив руку к разгоряченному лбу, на котором виднелись крупинки пота; Брайана чуть трясло во сне, и Тейлор сделал неутешительный вывод, что у Мэя подскочила температура, и повязку нужно было менять в срочном порядке.

Поджав губы, Роджер слегка потрусил его по плечу и сказал:

— Брай… вставай. Мне нужно заменить повязку.

Когда Брайан кое-как разлепил туманные глаза и, кивнув, попытался подняться в сидячее положение, упираясь в кровать одной рукой. С учетом раны, усталости и температуры, ему это, естественно, не удалось, и Роджер бережно поднял Брайана, обхватив того в районе живота, чтобы не прикасаться к ране.

— Ты как? — спросил он, чувствуя какую-то неловкости между ним и Брайаном, которой до войны не было; и все же, говорить ему нужно было, чтобы хоть как-то отвлечь Мэя от предстоящей процедуры, которую ненавидел каждый солдат.

— Получше, чем вчера. Спасибо, — коротко сказал он, когда руки Роджера перестали «обнимать» его тело, и Тейлор в ответ одобряюще кивнул, делая вид, что в его голове сейчас не крутились мысли о том, какими лекарствами понижать температуру тела, вдруг что, и как это могло сказаться на общем состоянии Брайана.

— Нужно будет немного потерпеть, — сказал Роджер, и когда Мэй хмыкнул, на лице Тейлора появилась слабая улыбка, и он приблизился к повязке Брайана.

Он ощупал ткань, которая была намокшей, и взял пинцет для того, чтобы срезать ее как можно менее болезненным способом. Его лицо было в такой близости от головы Брайана, что его остриженные кудри — тоже, кстати говоря, повидавшие виды, — щекотали Тейлору шею, и он, стараясь не отдернуться от щекотливого ощущения, аккуратно снял влажную повязку в сторону, стараясь не замечать при этом, как сильно скривился Брайан.

— Еще чуть-чуть, — соврал он, внимательным взглядом изучая рану, перед этим убрав остатки материала пинцетом.

На шве виднелся небольшой отек, но кожа вокруг раны была в хорошем состоянии, и Роджер не заметил следов гноя, что, безусловно, было хорошим знаком. Брайан, скосив глаза, с явной нервозностью наблюдал за его движениями, и Роджер, которому нужно было провести пальпацию, что в этом случае могло вызвать кучу неприятных ощущений, дотронулся пальцами до челюсти Мэя и отвернул его голову в другую сторону.

— Любуйся парнем напротив, — сказал он тихо, и Брайан впервые за свое нахождение здесь улыбнулся.

— Это какой-то общеизвестный способ отвлечения пациентов от процедуры? — спросил он, когда Роджер вначале мягко, затем — чуть надавливая, дотронулся до участков кожи, где могло образоваться уплотнение.

— Нет. Мой личный, — отозвался Тейлор, продолжая постепенно нащупывать плечо Брайана, пока тот, кривясь, сидел и действительно больше не смотрел на свою рану.

— Ага.

Роджер, за эти недели уже выработавший навык смены повязок, определения состояния ран, удаления гноя и прочего, довольно ловко и не раздумывая над дальнейшими действиями, в глубине души радуясь, что заживление раны Брайана проходило пусть и не безоблачно, но все же с переменным успехом, приступил к обработке. Закусив губу и снарядившись физиологическим раствором, который он вылил в стерильную миску, а также бинтами и марлевыми салфетками, Роджер обмакнул перевязочный материал — так, чтобы он не был полностью мокрым, и слегка отжал лишнюю жидкость.

— Сейчас потерпи.

Стараясь не надавливать на рану, он медленным движением поместил перевязочный материал туда под хрипы Брайана, у которого все это вызвало новую волну боли. Роджер осмотрел свою работу, прикидывая, не слишком ли плотно он положил материал на швы.

— Есть дискомфорт? — спросил он и посмотрел на Брайана, лицо которого успело слиться со стеной позади него, и глаза у Мэя были горящими. — Я имею ввиду… не сильно туго?

Брайан ничего не ответил, и Роджер, пользуясь раствором канифоли, что помогал фиксировать повязки, закрепил их на коже. Положил еще одним рядом салфетки, которые были предварительно аккуратно нарезаны, и стал закреплять все это дело толстым слоем бинта, чтобы полностью изолировать рану от окружающей среды. Взгляд Роджера «коснулся» глаз Брайана, который молча, пытаясь не простонать от боли, которая нарастала все сильнее с каждым прикосновением, сидел на кровати, свободной рукой сжимая простынь. Он с каким-то отстраненным чувством чего-то — чего Тейлор не понимал, — смотрел на усталое покрасневшее лицо Роджера и ничего не говорил.

— Что? — спросил Роджер, когда глаза цвета пожелтевшей высушенной травы внимательно и неотрывно смотрели на его собственные, цвета голубого неба глаза.

— Ничего, — хриплым голосом отозвался Брайан. Он не мог понять, с чем таким болезненным и, в тоже время приятно-успокаивающим, ассоциировались у него эти глаза с оттопыренными в разные стороны ресницами.

Такое голубое спокойное небо.

— Привстанешь?

Брайан отклонился от подушки, которую Роджер в самом начале положил за его спину, и Тейлор, распутывая бинт, обматывал его рану, захватывая при этом область груди, чтобы бинт прочно держался. Он замотал грудную клетку Брайана в несколько слоев и, когда работа была окончена, Роджер аккуратно прислонил Мэя обратно к стенке кровати.

Брайан облегченно выдохнул и, прикрыв на несколько секунд веки, сказал:

— Спасибо, — и на его лице появилась искренняя улыбка.

Роджер коротко кивнул и, собрав остатки марлевых салфеток, подхватив ножницы, миску и пинцет, он все аккуратно сложил на нижний ярус тележки, где покоились использованные материалы. Взявшись за поручни тележки, он собрался было отвезти все это в отсек, где затем ему придется обрабатывать инструменты и готовить новые, как его руку слабой хваткой обхватили теплые пальцы Брайана.

— Ты прости меня, — в его глазах читалась невыносимая для Роджера печаль, и сами они были такими потухшими, что становилось не по себе. — Я правда рад встрече. Просто… мне просто нужно время.

И когда Роджер снова кивнул, легким движением подтолкнув тележку вперед, пальцы Брайана разжались, и Тейлор пошел в отсек для медперсонала.

Комментарий к Часть 7. Госпиталь (I)

Доброй ночи, дорогие читатели. Надеюсь, что появление Брайана около нашего медбрата кого-нибудь да обрадует :)

========== Глава 7. Госпиталь (II) ==========

Комментарий к Глава 7. Госпиталь (II)

Дорогие читатели, приятного прочтения.

Я вылезла вперед главы, потому что мне бы очень хотелось посоветовать вам включить какую-нибудь грустную, за душу берущую песню с того момента, как Роджер скажет, что устал. Это создаст дополнительную атмосферу.

Кстати говоря, ту сцену я по случайности писала под Джамалу “1944”, так что, может быть, она вам тоже поможет проникнуться написанным чуть сильнее, если захотите включить ее.

Брайан мучился.

Не то, чтобы сильно, и не то, чтобы долго, но вот уже второй день, и не вставая с кровати.

Роджер был обеспокоен, и Роджер не мог нормально уделять свое внимание другим раненым, и Роджер вечно норовил подбежать к койке Брайана и проверить его состояние.

Брайан обеспокоен не был. Брайан молча лежал в постели, не желая ни с кем говорить, не имея аппетита и не выражая абсолютно никаких эмоций, кроме разве что какой-то всепоглощающей печали, что передавалась и на Роджера в независимости от того, на каком расстоянии от Мэя он был.

Роджер каждый раз приносил ему еду и каждый раз сам обрабатывал раны, что даже вызвало подозрительные взгляды медперсонала, но Роджер, отмахнувшись, заявил, что Брайан — его кузен, и вообще, не все ли равно, кому он помогает, если это делать все равно нужно было?

И если эти два дня для Роджера длились очень долго, то для Брайана они были бесконечностью.

Он знал, что Роджер не заслужил такого поведения в свою сторону, и в глубине души он был бесконечно благодарен за заботу Роджера, на которую он даже и рассчитывать не мог; и все же… события той битвы настолько сильно проникли в его сознание, что у него не получалось оградиться от произошедшего.

Плечо тянуло, раны ныли, ему было то невыносимо жарко, то несносно холодно, но вовсе не это погружало его в состояние повышенной депрессии. И даже не трупы, и кровь, и то, как он валялся на земле, совершенно никому не нужный, и не то, как чужие ботинки вдавливали его тело в каменистую землю. Все это теряло значение в сравнении с тем, что он убил человека.

Этот парень снился ему в кошмарах и мерещился наяву, и Брайан не знал, как ему пережить эту измену самому себе, своим принципам и правилам.

— Итак, сегодня у нас на ужин картофель с морковью и чай. Чай с сахаром! — прозвенел у него над ухом голос Роджера, и Брайан, приоткрыв один глаз, устало посмотрел в его сторону.

На лице Роджера застыла улыбка, но Брайан и не подозревал, сколько усилий ему пришлось приложить, чтобы выдавить эту улыбку из себя. В руках он действительно держал тарелку с чашкой, а медсестра, которую, вроде бы, звали Адель, и которая тащила за собой уже пустую тележку, на которой до этого стояли миски с картофелем и морковью, ушла в медицинский отсек.

Брайан в душе понадеялся, что Роджер оставит его в покое, но Роджер, все еще стоял с этой наигранной лыбой прямо над ним и никуда уходить, видимо, не собиравшийся. Мэй протяжно вздохнул, на самом деле, бесконечно любя компанию Тейлора, но только не в эти дни, медленно поднялся и, приняв сидячее положение, протянул руки, чтобы съесть «итак, у нас на ужин».

Когда он закончил, а случилось это через добрые минут двадцать, и Роджер протянул ему чашку чая, он сказал:

— Я не хочу, спасибо.

И Роджер сказал:

— Хотя бы немного. Это вкусно, правда.

Он сказал:

— Я не пью чай с сахаром.

И Роджер сказал:

— Тогда я могу попросить сделать чай без сахара, может быть, они…

Он сказал:

— Роджер, — и Роджер замолчал, стянув наконец эту улыбку с лица. — Пожалуйста, хватит. Не нужно.

И добавил, увидев лицо Тейлора:

— Извини. Я ничего не могу поделать с собой. Не сейчас.

***

Роджер знал, что все эмоции Брайана были направлены не на него, и у Мэя было попросту шоковое состояние, и все же, после всех его стараний, бессонных ночей, перевязок и ухода за Брайаном, ему не то, чтобы хотелось благодарности, а хотя бы подобия на общение.

До того момента, как Брайан попал сюда, Роджер и не подозревал, как одиноко ему было до этого; ему было жизненно необходимо иметь здесь людей, которым он доверял, которых он любил или хотя бы знал до этого — это было своеобразным напоминанием о родном доме, и Роджер, каким бы уставшим он ни был, и каким бы грустным ни был Брайан, он чувствовал, что на то короткое время, что Мэй останется здесь, у Тейлора будет шанс продержаться тут и не сорваться.

Но, чего правду таить, ему было очень трудно с Брайаном в эти времена. Роджеру хотелось помочь ему, как-то поддержать, хотя все протянутые руки помощи от Тейлора он отвергал; Роджеру хотелось узнать, что же произошло в тот день не обрывками фраз от солдатов, что были на том бою с Брайаном, а от самого Брайана. Но ему не предоставляли такой возможности, и Роджер просто слонялся около койки Мэя, когда на то было время, и надеялся на то, что Брайану в скором времени станет лучше.

— Что сегодня? — спросил Джек, когда Роджер, открыв первую страницу толстой книги с разорванным переплетом, сел на шаткий стульчик около двери, откуда его можно было увидеть со всех сторон.

Он, откашлявшись, прочел название, что желтыми буквами на красной переплетной крышке говорило: «Над пропастью во ржи». И мелкой прописью внизу виднелось «Д. Ж. Сэлинджер».

По лазарету пронеслась волна непонимания, и на вопрос солдата: «Это еще что такое?», раздалось несколько смешков, но Роджер, не обращая на это никакого внимания, снова открыл первую страницу и начал чтение.

Такого правила в лазарете не было, так что, когда Роджер вежливо спросил, «а можно ли?», его попросили некоторое время подождать и даже посоветовались с командиром, после чего дали разрешение. Разрешение было получено на то, чтобы по вечерам, если важной работы не было, Роджер, или кто-нибудь другой, зачитывал в течение получаса книгу. Делалось это для того, чтобы отвлечь солдат от бесконечной боли, от скуки, что витала в лазарете, да и вообще — время же как-то скоротать нужно было. Книги им, кстати, выделял командир.

Вчера они пробовали осилить книгу, посвященную военным стратегиям, но почти все солдаты отказались слушать это, сказав, что им итак всего этого дерьма хватает. Так что у Роджера сегодня, можно сказать, был дебют.

***

— У тебя еще есть работа сегодня?

Это было неожиданно. Он задумался, закрывая потрепанную книгу и отодвигая стул в сторону, ближе к выходу из зала. Солдаты, которые вначале выглядели не особо заинтересованными то ли Сэлинджером, то ли Холденом Колфилдом, спустя несколько страниц почти все они внимательно слушали, повернув головы в сторону Роджера. Сейчас же, когда Джозефина показала Тейлору на часы, и он закончил публичное чтение, некоторые парни даже расстроились и в шутку добавили, что «будем ждать читающую принцессу завтра вечером».

— Нет. Сегодня не я дежурный, — Роджер уже хотел было уйти, прислонив книгу к груди и думая о том, что нужно будет сделать закладку на нужной странице, чтобы не забыть, откуда начинать прочтение завтра, как Брайан, чуть приподнявшись на месте, сказал — снова очень неожиданно:

— Это было интересно. Может быть, кому-то было скучно, — добавил он тише с легкой улыбкой на лице, — но только не мне.

— Я знал, что ты оценишь, — сказал Роджер, и голос его невольно смягчился. И хотя Брайан сказал всего одну фразу и коряво улыбнулся, у Тейлора как будто внутри все потеплело. Ему очень хотелось верить в то, что это было знаком, что Брайан шел на поправку.

Роджер снова хотел вернуться в медицинский отсек и лечь спать, так как смена действительно была не его, и намечалась целая ночь для сна, как Брайан вновь обратился к нему:

— А чья это была идея? Я говорю о чтении. Хорошо ведь придумано.

И хотя Роджер собирался идти спать, его как-то само-собой приземлило на кровать к Брайану, и отдых пришлось отложить на какое-то время.

***

Было ровно 21:15. Он видел эту цифру на часах, что висели на стене напротив. Комната была почти погружена в темноту, и единственным источником света была моргающая лампочка, прикрученная к потолку с ползущими в разные стороны трещинами; она из последних сил освещала комнату блеклым светом, что создавало неуютную и местами пугающую атмосферу — особенно, когда за соседней стенкой раздавались протяжные стоны. Здесь стояло всего две маленькие кровати и два деревянных стула, что расположились друг напротив друга.

Он молча сидел, склонив голову и рассматривая свою грязную обувь; он только что закончил вечернее чтение, и если вчера ему не хотелось даже уходить из зала, то сегодня Роджер через каждую минуту поглядывал на часы в надежде, что установленные полчаса подошли к концу. Но они не подходили, и его окутывал неизвестный страх, и Роджер не понимал, что это, и как правильно «это» назвать, так как в ту секунду, сидя перед всеми солдатами и читая книгу — Господи, как ужасно под конец стал дрожать его голос, — Роджер не боялся чего-то особенного да и вообще ни о чем, кроме действий главного героя, не думал.

Но тело боялось. У него было какое-то неприятное ощущение изнутри, как будто в предчувствии чего-то страшного, и ему казалось, что это ощущение ломало ему спину. Это ощущение нарастало постепенно, охватывая его тело липкими широкими руками и без спроса залезая в голову.

Ломала спину ему и твердая спинка стула, на котором он сидел, и под конец Роджер поднялся на ноги и читал, расхаживая по залу. Солдаты пошутили, что это уже переросло в представление театрального масштаба, но ему было не до смеха, и он все так же переводил взгляд на гребаные часы, стрелка которых как будто застыла на месте. И когда она все-таки достигла вожделенных девяти пятнадцати, Роджер почти что сорвался с места — раньше замечания Джозефины, что время, вообще-то, истекло, — и не обратил никакого внимания на то, что Брайан, протянув ему руку, собирался что-то сказать.

Огромными шагами он пересек весь зал и, проведя рукой по затылку, обнаружил, что ладонь вмиг стала влажной. Зайдя в комнату для медперсонала и почти молясь о том, чтобы там никого не было, Роджер залез пальцами под белый халат и грязную футболку и понял, что он весь взмок. Он отбросил книгу в сторону, не удосужившись даже поднять ее с пола, когда она, открытая, приземлилась туда страницами вниз.

Этими же пальцами он уперся о холодный умывальник и посмотрел на свое отражение, которое в этом сумрачном свете выглядело еще хуже прежнего. Его лицо, осунувшееся и белое, его волосы, сальные и налипшие на лоб, его глаза, напуганные и расширившиеся.

Роджер знал, что все это было, но он не мог понять, от чего и как это могло возникнуть. Это чувство, хватающее вначале в районе живота — там, где появлялся страх; быстро ползущее по Солнечному сплетению и сжимающее глотку — там, где было тяжело дышать; это чувство с каждым мгновением нарастало. Длинные пальцы поднялись к шее, пока второй рукой он нервно, дерганными движениями пытался открыть кран и затем, набирая воду в ладони, ополаскивал ею лицо. Вода была ледяной, и ее капли жгли ему глаза.

Он пытался успокоиться. Но он чувствовал, как учащалось сердцебиение, и как постепенно немели руки, и как с каждой секундой становилось все труднее устоять на ногах, но усидеть он тоже не мог, так что он стоял, держась за шаткий умывальник, и пытался сделать глубокий вдох.

Он мог обманывать себя сколько угодно, но он знал, чем был этот страх. Когда такие приступы приходили, этот страх представлялся Роджеру огромным чудовищем, которое нависало над ним, которое давило на голову, которое сплющивало живот, и от которого хотелось бежать мили и мили вперед, лишь бы только не оборачиваться назад, к нему.

Чудовище это стало таким нежеланным, но таким постоянным гостем в его пятнадцать лет, когда буквально за секунду становилось жарко, когда сердце билось так сильно, словно стремясь разорвать грудную клетку нахрен, когда тело немело, и Роджер, жадно хватая воздух ртом, выбегал из домаи бежал так долго, пока не начинал заходиться кашлем, пока почти не выблевывал свои легкие на землю, пока ноги не начинали гореть.

Рука Роджера резким движением опустилась вниз, пальцы, путаясь в жесткой ткани, залезли в узкий карман и с какой-то отчаянной надеждой попытались найти там нужные таблетки, но они сомкнулись вокруг пустоты.

Конечно же, он знал, что колес у него не было. Конечно же, он знал, что то, о чем он давно забыл, но то, что до сих пор приходило ему в кошмарах и обрушилось сейчас, было ничем иным, как паническая атака, вызванная рядом вещей. Конечно же, он знал, что это было только начало, и что для того, чтобы побороть это чудище в прошлый раз, ему потребовалось два года, и что сейчас у него не будет на это никаких сил. Он был один в этом долбанном пустом мире, заполненном людьми.

Когда он снова неправильно закрепил бинт, и дрожь в пальцах от этого только усилилась, на его плечо легла теплая рука, и добрые глаза с нотками беспокойства глянули на него, Роджер обреченно вздохнул и посмотрел на Брайана в ответ.

— Что случилось? — тихо спросил он, не отрывая внимательного взгляда от лица Роджера, которое было ужасно напуганным чем-то, как бы старательно Тейлор не пытался этот момент скрыть.

Роджер прикрыл глаза, все так же зависая над Брайаном в неудобной позе и держа того в районе плеча, с этим дурацким бинтом, который все не поддавался перевязке сегодня.

— Все нормально. Я просто устал, — соврал он, и Роджер перевел взгляд с глаз Брайана на толстый бинт, и пальцы, что обычно так умело работали, еле завязывали ткань на теле.

Брайан спокойно, выжидающе смотрел на Роджера, который вот уже пять минут возился с этой повязкой, и когда он наконец закончил, и вздумал уходить, дрожащими руками собирая все использованные инструменты, Брайан легко, но в тоже время настойчиво взял Роджера за руку и усадил на койку около себя.

В зале было темно и довольно тихо. Солдаты, что были около него, уже давно спали — или, по крайней мере, притворялись, что спали, — и только те раненые, которым нужно было сделать какие-то процедуры, или кому было плохо, до сих пор беспокойно возились на своих кроватях. Брайан, что сидел спиной к приоткрытому окну, на котором не было занавесок, видел лицо Роджера, освещенное слабым лунным светом, и видел в отражении его глаз звезды, на которые молча уставился Роджер.

Брайан ничего не говорил. Роджер — тоже.

Брайан ждал. Роджер думал.

Брайан смотрел на уставшее, но — Господи Боже, как будто бы он только сейчас это понял — красивое лицо Роджера. Роджер рассматривал звезды.

Брайан видел, как подрагивали губы Роджера. Роджер чувствовал, как плохо ему было здесь.

Роджер вдруг сказал:

— Небо очень красивое.

Брайан неуклюже развернулся, пытаясь не задеть раненое плечо, и посмотрел на звезды, которые россыпью разбежались по темному бескрайнему небу. Он прокашлялся и, указав пальцем в какое-то неопределенное место, произнес:

— Видишь, там, в левой стороне Кит?

Роджер, прищурившись, отрицательно покачал головой, и тогда Брайан попросил:

— Открой окно. Это ненадолго, — добавил он, когда брови Роджера удивленно приподнялись. И все же он встал и отворил форточку.

С улицы подул прохладный ветер, но Брайан, увлеченно смотрящий вдаль небосвода, не заметил это и продолжил:

— Смотри внимательнее. Видишь, там, слева, прослеживается яркая длинная цепочка из звезд, и можно заметить огромный прямоугольник? Это Кит. Он такой яркий из-за девяти основных звезд, которые расположены по его контуру. Как думаешь, сколько в этом созвездии всего звезд?

Роджер не ответил. Он стоял у открытого окна и пустым долгим взглядом смотрел на Кита, который казался ему таким свободным, летящим сквозь другие созвездия и кометы, что он на какое-то мгновение захотел им стать.

— Он не похож на Кита.

Брайан улыбнулся и продолжил:

— В созвездии Кита более ста звезд. В одном созвездии, Роджер. Представляешь? — тихим возбужденным голосом говорил он, неотрывно смотря на мелкие точки в небе, что собирались группками в пазлы. — А там, дальше, чуть в стороне, расположена Южная Гидра. В ней не так много звезд, как в Ките или Эридане, и ни одна из ее звезд не получила своего собственного названия.

Роджер прикрыл глаза. Ветер успокаивающее обдувал его лицо, и приглушенные слова Брайана, которые не имели большого смысла для Роджера, звучали, как детская колыбель. Он чувствовал себя потерянным ребенком, когда сейчас, стоя у открытого окна, он вспоминал свои детские страхи и слышал отдаленный шепот Брайана. Ему хотелось отвлечься на что угодно — пусть это даже будут звезды, — но у него не получалось.

— Моряки в те времена, когда и назвали это созвездие — переводится оно, как «Морской змей, кстати говоря, — ассоциировали Южную Гидру именно с морскими чудищами, что обитали в глубинах морских вод и одним только своим видом пугали бедных моряков.

Роджер закрыл окно, как раз в тот момент, когда Брайан заметил следующее созвездие и собрался рассказать о нем. Роджер почти бесшумно подошел к кровати и вернулся на свое место, посмотрев на Брайана долгим взглядом.

— Тебе не интересно? — спросил Мэй, пытаясь сдержать слабую улыбку. Лицо Роджера хоть и было каким-то грустным, но от этого вида становилось печально и одновременно смешно. Брайан не смог бы объяснить причину такого ощущения, однако бровки Роджера, что были нахмурены, и опущенные вниз уголки губ делали лицо Тейлора еще больше похожим на детское милое личико.

— Очень интересно, — быстро ответил Роджер, у которого в глазах читалось, как ему «очень интересно», и Брайан тихо легко рассмеялся.

— Хорошо.

Брайан облокотился о спинку кровати и, пытаясь подавить в себе откуда-то внезапно возникшее приподнятое расположение духа, ждал момента, когда Роджер все же решится рассказать, что с ним произошло. Брайан был уверен, что Роджеру просто нужно было время, чтобы собрать все свои мысли воедино и, наконец, почти что впервые поделиться с ним чем-то личным, так что Мэй не собирался давить на него и спрашивать: «Да что же случилось?».

Он видел эту борьбу внутри Роджера, и, если опустить то, что лицо у Тейлора действительно выглядело по-детски мило и невинно в такие моменты, Брайан почувствовал, что Роджера терзали отнюдь не детские и невеселые мысли.

Роджер вначале зарылся длинными пальцами в светлые волосы, что теперь едва доставали до плеча, и, набрав в грудь побольше воздуха, на одном дыхании выдал:

— Я устал, Брай. Я очень устал.

Брайан понимающе кивнул. И, чуть приподнявшись, придвинулся ближе к Роджеру, чтобы лучше слышать, что он говорил своим тихим, надрывающимся голосом. Щуплая маленькая фигура Роджера казалась такой неестественной, словно игрушечной, в этом огромном здании с бесчисленным количеством коридоров, комнат, с этими огромными потолками и старыми койками, с этим нескончаемым потоком страдающих солдат и ручьями крови.

— Я понимаю. Ту работу, которую вы проделываете здесь, которую ты проделываешь здесь, невозможно недооценить, это правда…

— Дело не в этом, — резко оборвал его Роджер, махнув рукой. Конечно же, дело было и «в этом», но он уж точно не собирался жаловаться Брайану на то, как трудна была его жизнь здесь, в относительно нагретом, спокойном месте, где была еда, и была хотя бы банальная кровать, на которой можно было поспать, а не сырая земля.

Да и вообще. Ничего Роджер не собирался рассказывать Брайану, зная, через что Мэю довелось пройти (на самом деле, все еще не зная, но догадываясь), и Тейлор никогда не видел смысла в том, чтобы изливать свои проблемы на другого человека. И все же, непривыкший к поддержке, он чувствовал, как она исходила от Брайана даже в обычных вопросах, в его движениях и взгляде.

Он не знал, как начать, и все же как-то коряво, смотря на умиротворенного Брайана сквозь темноту, Роджер стал рассказывать:

— Я родился в самой обычной семье. Папа там, мама, — слабая улыбка появилась на его лице, которое было в каких-то тридцати сантиметрах от Брайана, который внимательно слушал его, положив руки на колени. — Но, как оказалось, семья была не самой обычной, — улыбка стала еще шире, и пару секунд Роджер молча сидел, смотря куда-то в сторону и не убирая с лица эту нервную ухмылку, которая от чего-то только расстроила Брайана.

— Не знаю, как так вышло, но когда я был совсем маленьким, я не видел и не знал того, что происходило между моими родителями. Ну, знаешь, всякие ссоры, недопонимания… — Роджер облизал пересохшие подрагивающие губы и, прокашлявшись, продолжил: — Может быть, мама каким-то образом пыталась защитить меня от этого и увозила к бабушке или к нашим друзьям. Я не знаю, но я до какого-то возраста не видел всего этого.

Он снова замолчал. Он перебирал пальцами тонкую жесткую простыню на койке Брайана и только иногда смотрел в его глаза; почти все время взгляд Роджера, отчужденный и наполненный болью, был устремлен куда-то в пол, и ему трудно давались слова.

— Чего «этого»? — мягко спросил Брайан, который, наоборот, неотрывно следил за Роджером и ловил каждое его слово. Голос Тейлора колебался и звучал то как натянутая струна гитары, то очень тихо, и он вечно прочищал горло.

— Насилия, — это слово, которое для Роджера было не просто словом, как будто вылетело из груди, и за ним понеслись остальные слова, иногда формируя неразборчивые предложения: — Вначале я видел, как отец бил мать, как он кричал на нее, и как они вечно разбирались за соседней стенкой. Я был ребенком, и я не мог слушать все это, и я обычно начинал громко плакать, потому что мне очень было жалко маму, и я до жути боялся отца. И когда отец видел мои слезы, он срывался и на мне. Но долгое время, кроме крика с его стороны, ничего не происходило, пока я не стал ходить в школу. В то время у отца начались серьезные проблемы с работой, он стал более нервным, придирчивым. Буквально каждый день он допытывал меня насчет моих оценок, проблем в школе и так далее. И если я делал что-то не то или получал не ту оценку, какую он хотел бы видеть, — Тейлор замер на секунду, а затем, видя перед собой эти вечные сцены ужаса, что происходил дома, выпалил, почти не дыша: — Он бил меня. Вначале он хватал меня за волосы и отталкивал от себя, и говорил, что я недостойный сын своего отца, и что я не оправдываю его надежд, и что скажут люди, когда узнают, что у него такой тупица сын. Иногда он толкал меня с такой силой, что я бился головой о стену или ударялся носом о дверной проем. Однажды я ударился с такой силой, что рассек себе бровь, а еще когда-то у меня был сломан нос из-за того, что он пнул меня в спину ногой, когда я отвернулся и не ожидал этого. Но все это еще были цветочки. Когда его фирма потерпела крах, а мать заговорила о разводе, хотя итак знала, что ей некуда бежать, он окончательно сошел с ума. Он хватал ремень и долбил меня по спине так, что у меня на следующий день оставались длинные красные линии, и дети в школе смеялись надо мной и спрашивали, что такого со мной произошло. Он толкал меня на пол и бил ногами, Брайан. Он бил меня своими чертовыми ногами, — его дыхание сбилось, и слова стали путаться, и Роджер, тяжело хватая ртом воздух, смотрел в глаза Брайана, не чувствуя, как давно его щеку разрезала одна за одной слеза, а рука Брайана, теплая и надежная, покоилась на его собственной руке.

— Он бил меня все мое детство. Он бил мою мать. Он запрещал нам кому-либо об этом рассказывать, потому что угрожал, что убьет нас всех тогда. Он выбрал мне университет и снова грозился тем, что если я не пойду туда, куда он хочет, у меня будут проблемы, и он не даст и гроша.

Он тяжело дышал, и сердце стало колотиться с такой силой, как будто его завели, как двигатель; Роджера трясло, и он покачивался на кровати из стороны в сторону, пытаясь неосознанно успокоить себя этим действием.

Впервые в жизни он больше не боялся отца, и он рассказывал кому-то свою историю. Это, оказывается, было так трудно — держать в себе эту боль столько лет, не осмеливаясь даже слово обронить о том, что его отец был настоящим тираном. Роджер знал, что его чудовище, что приходило в виде атак, что убивало его изнутри, что это чудовище, на самом деле, было родным ему по крови и носило гордое звание Отца.

— И на мне это сказалось. На мне это черт возьми, как сказалось, — горькая ухмылка разрезала лицо Роджера, и он вытер рукой горячие слезы, которые всегда в его семье служили показателем слабости. — С пятнадцати лет я не жил нормальной жизнью. День изо дня меня накрывал такой страх, что я не мог с ним совладать. Это то чувство, когда то, что сидит у тебя внутри, не контролируемо, и не ты решаешь, что тебе делать. Я не контролировал свое тело, и этот страх мог появиться где угодно: в школе, на улице, дома. Но дома было хуже всего. Я умирал дома.

Отец не считал наказанием то, что он бил Роджера. Он считал наказанием запрет на прогулки с друзьями, домашний арест, лишение денег. И Роджер, которого этот самый дом в буквальном смысле сжирал, был его постоянным местом нахождения, и Роджер даже сбежать оттуда не мог.

Он вылезал через окна, он взламывал двери, и получал после этого еще сильнее, но он ничего не мог с собой поделать. Когда этот страх, почти что живой, находящийся с ним в одной комнате, одолевал его, Роджер не мог находиться в том доме. Ему казалось, он умрет, если хоть секунду дольше там проведет, и он действительно умирал там.

— Потом начались легкие сигареты. Сигареты чуть потяжелее, травка. Колеса тоже хорошо помогали. Я думал, я забудусь, но в итоге я только усугублял свое состояние и становился зависимым. Я никогда не был наркоманом, и алкоголиком я тоже не был, но в те моменты, когда мне было херово до смерти, я не справлялся. Я больше не мог вечно куда-то бежать, как в детстве, и я запивал все это, и я курил, и я шлялся по каким-то долбанным клубам и таскался с непонятными людьми.

Он прикрыл глаза на мгновение, чувствуя какое-то странное облегчение, которое постепенно окутывало его, словно его накрывали теплым пледом. Он видел пальцы Брайана на своей руке, что нежно, но в тоже время довольно крепко держали его, и он продолжил с легкой улыбкой на лице:

— Но я нашел музыку. Это началось еще задолго до травы, впервые я увидел, как играет кузин, и понял… понял, что это то, что мне интересно, и что это то, что может, ну, знаешь… — он вдруг замялся, неловко посмотрев на Брайана, — что может спасти меня. И это было великолепно, Господи. Я полностью погружался в музыку, и я чувствовал себя так охренительно-хорошо, когда играл, когда пел, когда просто слушал музыку. И потом я познакомился с Томасом и Тимом, и мы сформировали группу. А дальше ты, пожалуй, итак все знаешь.

Роджер замолчал, уставившись куда-то в район ног Брайана, что в неудобной позе лежали на кровати. Ему стало некомфортно от всего, что он только что сказал, и он не знал, как Брайан все это воспримет, но ему стало так хорошо, так по-настоящему хорошо, как будто все то, что терзало его душу долгие года, наконец нашло отраду.

Он и не думал, что его своеобразным лечением станет разговор с Брайаном посреди раненых солдат, в темном госпитале. Роджер вовсе не упомянул то, что, на самом деле, терзало его этим вечером, но он не видел в этом особого смысла. Какая была суть в том, чтобы рассказывать Брайану, что-то, что он, казалось бы, пережил и давно отпустил, снова возвращалось.

Роджер не знал, чем это было вызвано: тяжелыми условиями, что влияли на его психику сейчас, или же тем, что любые панические атаки имели свойство возвращаться, но он знал на все сто процентов: даже если сейчас ему легче, страх вернется. Потому что он никогда не покидал Роджера, и это чудовище невозможно было убить, сколько бы времени не прошло.

***

На часах было 24:20. Стрелка часов двигалась с характерным звуком, который «разрезал» эту тишину. Даже те солдаты, что долго не могли улечься, наконец, кажется, уснули или, по крайней мере, дремали.

Когда Джозефина еще около получаса назад подошла к его кровати и хотела было позвать Роджера, в крайней степени удивившись тому, что он вообще делал около Брайана, Мэй, прошептав ей просьбу о том, что «раз работы сейчас все равно никакой нет, то можно ли оставить Роджера так, как есть?». Не то, чтобы Джозефина оценила эту идею, но все же, когда она посмотрела на уставшего Роджера, который, кое-как скрутившись на самом краю кровати Брайана, тихо спал, подумала о том, что они как-никак кузины, кивнула головой, добавив:

— Коек все равно для нас не хватает, — под «нас» она имела ввиду медперсонал и, собравшись уходить, Джозефина, долгим взглядом посмотрев на Брайана, сказала: — Разбудите его через час, пожалуйста. Его смена вот-вот начнется.

Брайан сидел где-то на середине койки и, иногда поглядывая на часы, чтобы не пропустить время, когда начнется смена Роджера, рассматривал Тейлора и думал о тех словах, что он ему сказал.

Брайан всегда был эмпатичным человеком, и проблемы людей — даже незнакомых ему — никогда не обходили его стороной, и он всегда старался помочь другим. Но в таких ситуациях, когда то, что рассказывал Роджер, уже было историей, и тем, что повлияло на него еще в раннем детстве, изменить никак нельзя было, он чувствовал несправедливость мира в десятки раз больше.

Его рука медленно водила по коротким волосам Роджера, и его взгляд, полный теплоты и грусти за Тейлора, был прикован к лицу Роджера. Как же глупо было думать с его стороны, что Роджер «слишком много пьет» или «чересчур много курит». Он догадывался, что могло быть что-то, что когда-то повлияло на характер Роджера и его отношение к миру, но Брайан и подумать не мог, что это было домашнее насилие.

Брайан смотрел на худую фигуру Роджера, который, казалось бы, будучи таким щуплым и маленьким, пережил столько всего — начиная от издевательств отца и непонятного поведения матери, которая то ли закрывала на это глаза, то ли по каким-то причинам не могла уйти от своего мужа, и заканчивая предательством Тима; будучи таким, какой он есть, Роджер таскал на себе раненых солдат и раз за разом вытягивал их из цепких лап смерти. И кто бы мог предположить, глядя на это детское, местами невинное и милое лицо Роджера, что его жизнь такая?

Брайан чувствовал в себе непреодолимое желание хоть как-то помочь Роджеру, но он пока не знал, как это сделать. Брайан понимал лишь одно: совсем скоро его снова отправят на фронт, и кто знает, смогут ли они увидеться вновь?

Когда Брайан, нежным движением руки потрепал спящего Роджера по плечу, напоминая ему о ночной смене, Тейлор молча кивнул и, сонно пожелав Брайану доброй ночи, ушел на пост.

И Брайану вдруг стало так пусто на этой маленькой койке, что, засыпая, он представлял перед собой лицо Роджера и не мог забыть его грустных глаз и своего ощущения от прикосновений к его руке и волосам.

***

Брайан был здесь впервые. Нельзя было сказать, что у него было огромное желание гулять по базе, где, кроме песка и надзорных, которых они кое-как обогнули, ничего и не было. Но было одно — неоспоримое ощущение, которое нарастало с каждым днем его пребывания здесь, что ему очень хотелось вдохнуть свежего воздуха и пройтись хотя бы где-то. Из лазарета их не выпускали — а если и выпускали, то прямиком на войну, — поэтому надеяться на свои тайные желания Брайан не мог, и совершенно случайно проболтавшись Роджеру о том, что ему чертовски надоело лежать и хочется на улицу, он никак не мог предположить, что за ехидной улыбкой Роджера, что появилась на его лице после слов Брайана, они окажутся там, где они сейчас были.

За довольно большой площадью, где проходили тренировки, где по квадрату, вокруг базы, стояли военные и пристально наблюдали за их парочкой до тех пор, пока Роджер не показал удостоверение медбрата и пробормотал что-то про то, что солдату — то есть, Брайану — приписали прогулки, чтобы «расходить» больную ногу. После этого, конечно, пришлось изображать, что он хромает, что отчасти было так, и они, пройдя тренировочное поле, дошли до неглубокой впадины, около которой был забор, что не позволил бы им сбежать из лагеря.

Брайан, сидящий в чужой куртке, которую каким-то образом достал Роджер, ковырял ногой землю и думал о том, что это впервые за все то время, что началась война, он был на условной свободе — и хотя позади них, на достаточно большом расстоянии от их убежища на этот вечер, но все же стоял первый сторожевой, отделенный от них еще и темнотой, Мэй ощущал это необыкновенное чувство свободы и какой-то легкости, когда он мог тихо поделиться своими мыслями, не боясь последствий.

— Спасибо, — голос его был приглушенным. Он повернул голову на Роджера и медленно осмотрел его профиль: острые скулы, что были как будто выцарапаны карандашом, ровный нос и сигарета, зажатая в тонких губах. Он глянул на дым, что выдыхал Роджер, и попросил: — Можно и мне?

Роджер удивленно приподнял брови, но ничего не сказал. Он молча достал сигарету из пачки и протянул ее Брайану, с интересом наблюдая за тем, как Брайан будет все это делать.

— Подкуришь? — спросил он, с улыбкой смотря на то, как Мэй неуверенно обхватывал губами «палочку». Роджеру все еще непривычно было видеть Брайана без пышной шевелюры и без бывалого блеска в глазах, которым он запоминался, наверное, всем людям, что встречали его на своем пути.

Интересно, а как он сам выглядел со стороны? Изменился ли он, его взгляд, поведение и мысли? Конечно же, Роджер иногда поглядывал на себя в зеркало, что висело у них в комнате, однако он видел себя каждый день и уже привык к своему отрешенному выражению лица, так что нельзя было сказать объективно, остался он таким же, как раньше, или нет.

Роджеру удавалось пробраться в это скрытое от посторонних глаз место лишь пару раз, и несмотря на то, что ночи в Кабуле было невероятно ветреные и холодные, он задерживался здесь настолько долго, насколько это вообще было возможно, пока не приходилось возвращаться в то проклятое место, в котором он с недавних пор «работал».

— М-м-м… — неуверенно протянул Брайан, когда сигарета оказалась у него, и он неловким движением приблизился к сигарете Роджера, пытаясь достать кончиком своей «палочки» к маленькому огоньку. Кое-как ему все же удалось сделать это, несколько раз безуспешно потыкав сигаретой в воздух, и Брайан со странным чувством нарушителя правил вдохнул дым всей грудью и почти сразу же закашлялся, покрывшись при этом краской.

Он бросил быстрый взгляд на Роджера, пытаясь подавить в себе стыдливый кашель и зачем-то желая показать, что он уже ранее курил. Он неумело держал сигарету между пальцев и еще более неумело курил, и все же постепенно ему начало нравиться это. Как будто бы в голове чуть потяжелело, но это была приятная тяжесть, и она почему-то расслабляла.

Роджер закусил щеку, чтобы сдержать рвущийся наружу смешок. Его забавляло то, с какой серьезностью Брайан вдыхал сигаретный дым, видимо, прилагая все усилия, чтобы выглядеть органично в таком «амплуа», однако Роджеру итак изначально было понятно, что курил Брайан впервые.

— Я все смотрел на то, как вы работаете, — начал Брайан, когда ему удалось выровнять дыхание и приспособиться к сигарете, — и думал, что у вас сил уходит ничуть не меньше, чем у военных. Если не больше, — добавил он, смотря в стену перед собой.

Так как делать ему было нечего и оставалось разве что наблюдать за медиками и иногда даже помогать им — подать что-то или подбодрить больных, — Брайан почти круглосуточно думал о войне, о людях в целом. Их ежедневная работа казалась ему огромным вкладом в военную жизнь, и Мэй, сам того не понимая, все чаще невольно следил за тем, как Роджер бегал от одной койки к другой, помогая раненым, поднося им еду, лекарства, делая им перевязки. Брайан чувствовал гордость за Роджера, что грела его внутри, и ему было приятно, что Роджер с такой самоотдачей подходил к этому делу.

— Ты, наверное, устал жутко? — спросил он мягче, и его глаза остановились на лице Тейлора вновь.

— Устал, — Роджер кивнул. — Но ты устал не меньше моего, Брайан, — он почувствовал, как все внутри теплеет от мысли о том, что, даже будучи раненым, даже при таких обстоятельствах, Мэй продолжал оставаться самим собой и не терял этой искренней учтивости по отношению к другим людям. — Работу здесь не сравнить с тем, через что проходите вы, — протянул Роджер мрачно, закидывая голову вверх, чтобы понаблюдать за тем, как густой дым растворялся в свежем ночном воздухе. Небо здесь было сплошь усыпано звездами, чего в Лондоне не увидишь.

— Кита видишь?

Роджер расплылся в улыбке и веселым взглядом вначале покосился на Брайана, который сидел и, словно мальчишка, впервые открывший для себя что-то интересное, любовался небом, а затем Роджер вернул свое внимание звездам, что казались такими маленькими отсюда. Ему стало вдруг интересно, а с какого расстояния от Земли и они были бы крошечными фигурками?

— Вижу, — сказал он, когда глаза «зацепились» за знакомый звездный силуэт. — И все равно на Кита он не похож.

— Как скажешь, — отозвался Брайан, в который раз не сдерживая ухмылки из-за Роджера.

Наверное, это и привлекало Мэя: искренность его поведения и слов, умение думать и смотреть на мир по-своему. Да, пусть иногда Брайану казалось, что Роджер склонен к сумасшествию, и он не был уверен, что нормальные люди способны выдержать характер Роджера, однако… было в нем что-то, что заставляло этих людей приковывать свое внимание к нему.

— Знаешь, мне страшно думать о том, что происходит за этими стенами, — Роджер нахмурил брови, опуская взгляд с Кита на горящую сигарету, зажатую в его тонких пальцах, которые теперь были сплошь покрыты мозолями и загрубели.

Брайан хмыкнул. На мгновение ему показалось, что здесь действительно было спокойнее, чем там, в другом мире, который начинался за этими каменными стенами, служащими условным ограждением от тех ужасов, что творились на поле боя. Было ощущение странной защищенности в этом помещении, но, во-первых, все это было лишь иллюзией: враги могли с легкостью атаковать и базу, убив сразу большое количество солдат и медиков; а во-вторых, он чувствовал себя здесь, как в клетке, где нельзя было и шагу ступить без разрешения.

И все же Брайан не посмел бы приуменьшить труд людей, работающих здесь, что помогали солдатам, что сутками стояли на ногах и не знали, что такое сон и усталость.

— Я рад, что ты здесь, — коротко сказал Брайан. Его сигарета как-то быстро закончилась, и он выкинул маленький окурок в сторону. Ему было грустно представлять, что было бы, попади он в другой госпиталь, где не было бы Роджера, вечерних чтений книг, их разговоров, да и вообще… это трудно было описать словами.

Его рука еще болела, и рана ужасно ныла и не давала забыть о себе, но Брайан знал — ему становилось лучше. Ему оставалось всего ничего до того момента, как его выкинут в тот мир, что так пугал Роджера и ужасал Брайана. Раньше он бы отдал все на свете, чтобы не возвращаться в ту землянку, чтобы не видеть танки в движении, чтобы не держать оружие в руках, однако сейчас…

Брайан не думал об этом. Все те часы, проведенные в госпитале и потраченные на размышления, закончились тем, что Брайан все обдумал уже миллион раз, и неминуемое будущее ждало его в скором времени, и Мэй знал, что он окажется там, где был до этого, хотелось ему этого или нет.

Странным было то, что его это больше от чего-то не волновало.

— Знаешь, мне было до смерти страшно там, и я думал, что не переживу и одного сражения. Что, кстати, вполне могло произойти, — он снова хмыкнул, и на его лице появилась нервная улыбка, когда плечо, как будто отозвавшись на его слова, неприятно заныло. — Однако сейчас… мне как будто бы и вовсе не страшно.

Внутри у Брайана было пусто. Пусто там стало с того самого момента, когда он наблюдал за собой, словно со стороны, и смотрел на то, как замертво падал тот солдат. На том бое, что был первым в его жизни, он как будто бы потерял все то, что имел ранее — свои ценности, приоритеты в жизни и, что самое главное, самого себя, — и теперь все не то, чтобы не имело значение, но притупилось в сто крат.

Пожалуй, это и было причиной его подавленного состояния в первые дни; даже сейчас, спустя какое-то время, ему иногда казалось, что во всем этом участвовал вовсе не он, а кто-то другой.

— Я был там, но я… я потерял все, Родж, — его голос дрогнул, и Брайан потупил взгляд в землю.

И все же, несмотря на то, что страха больше не было — хотя он точно знал, что все чувства повторятся, стоит ему только выйти за эти ворота, — и не было иллюзий, ему не хотелось покидать это место. Здесь было столько ужаса, искалеченных душ, смерти, духоты, страха, что порой ему хотелось сбежать отсюда, но, даже если бы у него было на то право, он не смог бы.

Брайан не мог признаться себе в том, что вовсе не раненое плечо оставляло его здесь. Он не знал причину какого-то странного умиротворения в этом месте, что дышало смертью.

Он молча смотрел на Роджера, пытаясь запомнить этот момент — этот момент чертовой свободы и приглушенного, спрятанного где-то внутри счастья, которого не могло быть на войне, и которое Брайан не смог бы позволить себе.

На улице было необычайно спокойно.

— Ты не потерял все, Брай, — сказал он тихо, нарушая это недолгое, но тяжелое молчание. — Я не был там и не знаю, что ты должен чувствовать, — продолжил Роджер, который вдруг ощутил необъяснимое чувство вины за то, что отсиживался здесь в то время, как Брайан и остальные солдаты каждый день морали руки в крови и тряслись от страха быть убитыми. Да, они здесь тоже не прохлаждались, но все же, риски были несравнимы.

— Наша встреча, пожалуй, лучшее, что со мной случилось за этот месяц, — горько протянул Роджер спустя очередное непродолжительное затишье, делая последнюю долгую затяжку. — Тут порой очень одиноко, не так ли? Хотя и куча людей вокруг.

Брайан молча смотрел на Роджера; ему хотелось согласиться, но ком в горле не позволял сделать этого. Он просто кивнул. Брайан чувствовал, как его глаза наполнялись слезами, и ему хотелось кричать от того раздирающего чувства боли внутри, что он пытался погасить все это время.

Ощущение счастья прошло. Так же быстро, как и перед его глазами застыло лицо убитого им парня, и Брайан почувствовал, словно его самого ударили в районе груди.

Брайан стоял перед ним: такой грустный и такой разбитый, что Роджер почувствовал укол острой боли где-то в груди. Господи, никто из них этого не заслужил — никто не заслужил всего этого ада, в котором каждый был вынужден выйти по пояс в крови, с поломанной психикой и перевернутой жизнью.

Альтернативный вариант был многим хуже, или так ему когда-то казалось. Сейчас смерть открывалась ему совершенно с другой перспективы.

Роджер бросил сигарету на землю, потушив ее жесткой подошвой своих армейских ботинок. Он сделал шаг навстречу Мэю, рука Роджера невольно легла на его плечо. Брайан будто бы ссохся в течение нескольких мгновений, с этой сгорбленной спиной он напоминал худощавого старика.

— Я все сделал не так.

— Почему? Что случилось в тот день? — голос Роджера прозвучал нерешительно и негромко, но Брайан услышал и поднял свои тоскливые глаза на него.

Брайан ошибся: он не пережил этот момент. Его пробила дрожь, и теплая куртка больше не согревала. Он вдруг ясно почувствовал холодный ветер, который появился невесть откуда, несмотря на то, что сидели они в небольшой выемке.

Он закрыл глаза. Брайан не чувствовал ни руки Роджера на его плече, ни взгляда на своем лице: он только снова и снова видел и чувствовал, как с громким характерным выстрелом убивающая все на своем пути пуля вылетела из его оружия и так метко попала в лоб солдату.

Впервые с того времени, как он упал посреди бегущих в разные стороны военных, склонившись над телом афганца, Брайан снова согнулся пополам, и нежданные рыдания вырвались из его груди.

Соленые слезы текли по его лицу, и он не мог остановить этот поток. Он почти задыхался, и он не чувствовал, с какой силой он сжимал руку Роджера, как будто это было единственное, что позволяло ему оставаться в реальности. С каждой секундой он все глубже залезал в те ужасные воспоминания и все сильнее винил себя в содеянном.

— Я убил, Родж… — прошептал он сквозь слезы, и ему стало настолько стыдно, настолько тошно от самого себя и от этого публичного признания, что захотелось сорваться с места и убежать отсюда.

Брайан поднял глаза, полные безумия и страха, и этой чертовой ненависти к самому себе, и его губы дрогнули. Он смотрел на Роджера, что сидел напротив него, и думал, за что он перевесил свой груз на другого человека, и что теперь станет с ними, когда Тейлор поймет весь кошмар, который сотворил Мэй.

Рука Мэя до боли сжимала его ладонь, и Роджер растерянно заморгал, чувствуя себя таким смехотворно бесполезным. Он переместил свою руку Брайану на затылок, внезапно притягивая того к себе, ощущая, как часто вздымалась его грудь. Брайан был холодным, как лед, несмотря на теплую одежду, и Роджеру отчаянно захотелось согреть его.

— Брайан, на войне другая мораль, — коротко сказал Роджер, мягко отстранившись, чтобы заглянуть Брайану в глаза, в которых стояла пелена слез. Его собственные глаза печально заблестели, а голос все-таки надломился, каким бы спокойным Роджер ни пытался показаться в этот момент. Как же глупо было с его стороны жаловаться на свои детские проблемы человеку, который только пришел с боя. — Здесь ни у кого из нас нет выбора, ты и без меня это знаешь. Да, ты мог бы подставиться под пули и погибнуть, но разве и это не было бы убийством?

Он боялся даже думать о том, что такое могло произойти, но эти мысли — о Брайане, о Томасе, о Тиме — приходили к нему каждый день, и каждый день у него внутри все переворачивалось от осознания этой неизбежной действительности.

Брайан и не знал, как человеческое тепло и осознание своей нужности, было порой необходимо, и как оно могло спасти.

Он чувствовал, что все внутри нахрен разрывалось от того, что он сделал, и что ему еще придется сделать, и от всего того ужаса, что творили главы их государств, но… на какое-то мгновение, когда его внезапные рыдания постепенно сошли на «нет», и на лице застыли слезы, оставляя мокрые следы, Брайан ощутил, что ему было спокойно. Не то, чтобы спокойно, но безопасно — пусть и всего на несколько минут.

Его руки жадно обхватывали худую спину Роджера, и он щекой лежал на остром плече Тейлора. Брайана все еще трусило, и было так ужасно холодно, и он не особо вслушивался в те слова, что ему говорили.

Он молча сидел, почти не шевелясь и закрыв глаза на какое-то время. Его пальцы впились в тонкую куртку Роджера, и он…

Да Господи… ему, черт возьми, было до чертового ужаса страшно отпускать Роджера. Когда их впервые разлучили и каждого отправили в разные уголки Афганистана, Брайан пережил это легче, но сейчас… сейчас покинуть Роджера казалось почти невозможным действием.

Он смотрел на небо. Он боялся увидеть это небо в последний раз.

Хотя это было неправдой; или отчасти неправдой. Он боялся увидеть Роджера в последний раз, и эта мысль — что была верной, — она, как бешеная, вертелась в его голове.

Роджер мог бы подумать, что он боялся идти на войну, и Роджер, наверное, никогда бы не узнал, что боялся он не только этого. Брайан ощущал тихое дыхание Роджера на своем плече, и его тонкие руки, что притянули его самого несколькими минутами ранее.

Он знал: это скоро закончится. Все это скоро закончится. И его жизнь — в том числе.

Брайан медленно поднял голову и заглянул в глубокие голубые глаза Роджера, который даже сейчас с каким-то умиротворяющим спокойствием смотрел на него.

Брайан знал: ему нет спасения.

Его пальцы, горячие и сухие, медленным движением поползли вверх и достали до шеи Роджера. Его пальцы, длинные и в царапинах, перебирали короткие волосы Роджера. Его пальцы, тонкие и нежные, провели короткую линию вдоль губ Роджера.

Брайан не чувствовал земли под ногами.

Роджер почти не дышал, пока Брайан с нежностью перебирал его волосы, и когда холодные пальцы Брайана дотронулись до его лица, Роджер приоткрыл губы, резко вдыхая воздух. Его живот сладостно покалывало в предвкушении чего-то, но в его голове не было абсолютно никаких мыслей, и Роджер стоял, словно завороженный, и смотрел на бледное лицо Брайана, освещенное лунным светом.

Почти не дыша, Брайан плавным движением, чуть склонившись, дотронулся своими губами к влажным губам Роджера, и Брайану показалось, что весь мир действительно пропал. Он забыл обо всем, что было и что могло быть, и он только чувствовал лицо Роджера, что он гладил одной рукой, и эти губы. Роджер отчаянно прижался ближе к нему, лихорадочно сжимая в своих руках футболку под расстегнутой курткой и не понимая, как это можно было отпустить. И как без этого теперь можно было жить.

Брайан не был Тимом, и это чувствовалось в каждом мимолетном движении и, черт подери, Роджер не хотел ничего другого.

Губы Брайана были слегка солеными после недавних слез, от него пахло крепкими сигаретами и медикаментами — такой неправильный запах, и он в очередной раз напомнил Роджеру о том, где они находились, и о тех обстоятельствах — тех глупых обстоятельствах, — при которых все то, что можно было назвать чувствами, произошло.

Роджер углубил поцелуй, словно сумасшедший цепляясь за Брайана, будто бы тот в любой момент мог исчезнуть. Роджеру как никогда захотелось иметь власть над временем, чтобы остановить тот близкий конец, когда они снова разъедутся и, скорее всего, больше никогда не встретятся.

Он не хотел, чтобы кто-либо из них уходил. Брайан не мог оборвать момент или испортить его словами, что дальше все же сорвались с его губ, когда он отодвинулся от подрагивающего, как в ознобе, Роджера. Его рука все также лежала на шее Тейлора и нежно поглаживала ее, но он сказал:

— Меня забирают послезавтра.

Роджеру померещилось, что пробегающий над ними Кит рассмеялся самым жестоким смехом.

========== Часть 8. Ловушка ==========

— Так ты астрофизик?

Он растерянно кивнул, чувствуя себя очень неуютно в присутствии сидящего напротив мужчины. В первый раз он остался с ним один на один, и хотя до этого дня Брайан видел его лишь на внушительном от себя расстоянии, лейтенант Элдерли всегда вызывал в нем уважение и подсознательный страх, как — он был уверен — и во всех остальных солдатах. Брайан предполагал, что Лейтенанту было около пятидесяти, но выглядел он старше. Должно быть, на его помятом лице отпечатался накопленный за все прошедшие сражения опыт, расплываясь по загорелой коже глубокими морщинами и складками, отражаясь неприятным холодком в глазах.

— Да, сэр. В этом году должен был получить диплом.

— Я знаю, — оборвал его Элдерли, его круглые массивные очки съехали с переносицы на кончик горбатого носа. — Я просмотрел твое дело после того, как Джонсон рассказал мне о том, что ты помог им с декодированием афганского послания, — он хмыкнул, неспешно осмотрев Брайана с ног до головы внимательным липким взглядом. У Мэя сложилось ощущение, что его изучали под микроскопом. — Война — это не только сражение физическое, но и сражение интеллектуальное. Нам нужны такие люди, как ты, Брайан: математики, физики, инженеры, стратеги… — мужчина открыл верхний ящик стола, деловито достав оттуда несколько скрепленных листов бумаги. — Такие люди и делают войну возможной, ты умный парень и сам все это знаешь, — Брайан выставил руку, чтобы забрать протянутые в его сторону листы. — У тебя двадцать пять минут на выполнение заданий, если справишься — завтра утром с тобой свяжутся мои люди, ты будешь работать с нашими инженерами, если нет — забудешь об этом разговоре. Все ясно?

— Да, сэр, — Брайан растерянно кивнул, волнение вдруг накатило на него с головой, в горле стало мучительно сухо, в висках отчетливо стучал пульс, а просторный кабинет вдруг показался невероятно душным и тесным.

Он и сам не мог понять, чем было вызвано это волнение. Его мозг судорожно пытался переварить полученную информацию, и он все не мог решить, была она хорошей или плохой. С одной стороны, больше всего на свете Брайан не хотел бы возвращаться в ту адскую, полную противников и опасностей пустыню в качестве солдата, жизнь которого была лишь разменной монетой; с другой стороны, он понимал, что работая на войну, он стал бы теми, кого так гневно презирал.

Все это время он изо всех сил старался хоть как-то оправдать то, что совершил, сбросить груз самобичевания на командиров, на афганцев, на кого угодно, лишь бы искоренить едкое чувство вины за пули, которые были выпущены его руками. Брайан повторял себе каждый божий день слова Роджера: у них ведь просто не было выбора.

Но только что Брайану этот выбор дали. И если сейчас количество солдат, убитых им, можно было сосчитать на пальцах, то чтобы сосчитать солдат, взорвавшихся на минах, которые были разработаны их инженерами, понадобился бы настоящий письменный отчет.

Солдаты убивали по приказам своих военачальников, они убивали, следуя планам стратегов, и расставляли ловушки, изобретенные кем-то другим, чтобы убивать еще больше врагов.

Что было более безнравственно? Брайан считал, что в войне все было безнравственно, и что все онибезоговорочно выполняли любые приказы, потому что тряслись за свои собственные жизни. Потому что инстинкт самосохранения всегда был выше любой морали. Но все же, эти приказы были чужими — факт, хоть как-то помогающий жить со всем этим ужасом на душе. Если Брайан сдаст тест успешно и начнет работать на команду военных разработчиков, он будет убивать не напрямую, однако убивать он все же будет, просто уже не своими руками.

Было ли от этого легче? Пока что он не знал.

На негнущихся ногах Мэй дошел до небольшого лакированного столика, на нем стояла одинокая тускловатая лампа, возле которой располагалась ручка и линейка. Стрелки часов неумолимо приближались к цифре двенадцать, и у Брайана было всего несколько секунд на раздумья о том, как же ему поступить, прежде чем Элдерли сухо объявил:

— Время пошло.

Четыре месяца спустя

Брайан и опомниться не успел, как все эти планы, чертежи и схемы стали основной частью его жизни. Работы было невероятно много, особенно последние два месяца, после того, как из рядового помощника его все-таки повысили до полноценного члена команды. И хотя образование Брайана не было инженерным, и уж тем более, он был далек от военной инженерии, учился Мэй быстро.

Был в его новой должности один большой плюс — Брайану позволяли не следовать строгому распорядку дня, вместо этого он проводил часы за различными справочниками и книгами, иногда добираясь до кровати ближе к утру. И пусть «Основы военной инженерии и военных технологий» не были самой захватывающей вещью в мире, все же, это было намного приятней бесконечных тренировок, что уж говорить о настоящих сражениях, при одном воспоминании о которых у него до сих пор кровь в жилах стыла.

Он многого не знал, многого не понимал, но с каждой новой книгой Брайан чувствовал себя все уверенней. И если поначалу он лишь молча стоял в сторонке, выполняя просьбы своих более опытных коллег и изредка участвуя в разговорах, касающихся стратегий, то сейчас многие идеи и предложения уже шли и с его стороны. Сложно было это признать, но Брайану даже в какой-то степени нравилось заниматься всем этим. О моральной стороне вопроса он старался не думать, да и надо сказать, мысли такого рода все реже всплывали в его голове.

Сама война вновь стала для Мэя чем-то далеким, а о пережитом напоминало лишь простреленное плечо, которое время от времени все еще неприятно ныло — особенно в сомнительную погоду, — и ночные кошмары, без которых не обходилась ни одна ночь с тех пор, как его забрали с базы, где они с Роджером встретились.

О Роджере он тоже старался не думать, однако все равно делал это. И это было, пожалуй, единственным, что помогало ему окончательно не потерять самого себя. Брайан на автомате всматривался в каждый пребывающий на их базу полк, надеясь увидеть среди сотни обгоревших лиц знакомый живой взгляд голубых глаз и отблеск пшеничных волос. Но вот уже четыре месяца о Роджере ничего слышно не было. И у Брайана внутри все сжималось от осознания того, что Тейлора уже давно могли перевести в отряд военных медиков, а это значительно повышало вероятность того, что его могли ранить, а если могли ранить, то могли и убить.

Но чем больше времени проходило, тем больше он концентрировался на своем деле. Казалось, в его организме сработала какая-то защитная функция, и теперь все мысли, хоть как-то связанные с прошлым, тут же блокировались его сознанием. Брайану казалось, что так было даже лучше, иначе он окончательно поехал бы головой, узнав, что могло произойти с Роджером после их последней встречи, и посчитав, сколько же людей погибло, подорвавшись на минах, что он сам помог заложить.

***

Они, четверо, спрятались за невысокой зубчатой скалой, располагающейся чуть выше небольшой долины, куда, по их подсчетам, совсем скоро должен был прибыть отряд афганцев, намеревавшихся штурмовать одну из британских точек. Долину с двух сторон окружали английские войска — как и их небольшая группка, они скрылись за скалами и в пещерах, готовые добить тех, кто сумеет выжить после подготовленной командой Брайана ловушки.

Все эти месяцы они потели над доработкой одного из проектов, конструируя новый вид противопехотных мин. Мины эти были гораздо мощней и эффективней старых. А еще, по предложению Мэя, они сумели создать для них дистанционное управление, которое не только позволяло взорвать установки в самый уязвимый для врага момент, но и избежать случайных смертей, которые не были такой уж редкостью.

— Я их вижу, — присвистнул Джонсон, прижавший к глазам небольшой армейский бинокль. — Лучше и не придумаешь — идут прямо на поле!

Брайан старательно прищурился, однако не смог увидеть ничего конкретного: они находились довольно далеко от самой ловушки, чтобы исключить вероятность того, что скала от взрыва посыпется и завалит заодно и их самих.

Миссия их спецотряда была очень проста: взорвать афганцев, когда те будут на нужной позиции, тем самым устранив большую часть солдат. Брайан уже бывал на подобных миссиях, однако никогда еще он не видел результат своих разработок. Они лишь закладывали мины и прочее оружие, копали рвы и ямы, но вот что происходило после этого с противниками — никто из них не видел.

Ладони у Брайана были липкими, а по лбу градом струился пот, который он то и дело смахивал рукавом своей пыльной формы. Дело близилось к лету, и афганское солнце становилось все более и более безжалостным, выжигая не привыкшую к таким условиям кожу почти что до костей.

— Дай взглянуть, — попросил Брайан срывающимся от жажды голосом — вода у них закончилась еще в пути, — и Джонсон, еще раз посмотревший в бинокль, с кривой усмешкой на крупном скуластом лице протянул его Мэю.

— Совсем немного осталось, ярдов сто.

— Дашь команду, Мэй, устроим им прожарку, — Дэвис похлопал его по плечу и зашелся резким грудным смехом, остальные последовали его примеру и тоже засмеялись, а Брайан лишь сухо кивнул, мрачно поджав обветренные губы. Все его тело было напряжено, как струна, а где-то глубоко-глубоко под кожей сидело знакомое, но уже почти забытое чувство страха.

Такой мерзкий, парализующий ужас от того, что они все творили.

— Насчет три, готовы?

И только Брайан произнес злосчастное «три», как послышался протяжный писк устройства: невероятно долгий, словно в замедленном эффекте. А затем раскаленный воздух наполнился взрывами, и картинка в бинокле стала мутной от взлетевшего вверх песка и дыма. Брайан опустил прибор вниз и сглотнул удушливый ком в горле, во рту отчего-то стало омерзительно горько, будто бы до этого его стошнило несколько раз. Джеймс смотрел на него спокойно, с пониманием в глазах, но Мэю хотелось, чтобы он, черт возьми, перестал и переключил свое внимание на что-то другое.

— Брайан, афганцев совесть не мучала, когда они начали все это и взорвали те блядские бомбы полгода назад, убившие тысячи гражданских. Пусть и тебя не мучает, — Дэвис говорил все также легко и беспечно, как и до того, как была нажата красная кнопка. Взрывы тоже стихли, и Брайан нашел в себе силы кивнуть и натянуто улыбнуться Джеймсу, тоже прикинувшись будто ничего не произошло. Так у них, видимо, было уже заведено.

А сразу после этого, через каких-то пять секунд, раздался негромкий щелчок предохранителя, безошибочно узнаваемый всеми четырьмя.

— Мартин, бросай свои шуточки…

Но это был не Мартин.

Сердце Брайана на мгновение сжалось в размере — он до смерти боялся посмотреть себе за спину, но этого и не потребовалось.

— Руки вверх! — яростно заорал афганец прямо позади них, прервав Джеймса.

Брайан отчаянно зажмурился, успев одними губами прошептать короткое «Боже, помоги» и выполнил приказ.

***

Воздух был горячим, словно подогретым на плите, и Брайан, чьи глаза были туго завязаны темной тканью, жадно дышал носом и ртом, чувствуя стекающий по лицу липкий пот. При каждом резком повороте, уклоне в сторону и остановки грузовика их кидало по машине, и один раз Брайан, не сумев удержаться на месте, проехался лицом по полу, расчесывая кожу лица и пытаясь затормозить хотя бы ногами. Раздались смешки военных, и Брайан, который не видел абсолютно ничего и даже толком не представлял, как выглядел транспорт, в котором их перевозили невесть куда, кое-как, упираясь руками в пол, приподнялся и занял сидячее положение, тяжело дыша. Руки у него, кстати говоря, тоже были крепко связаны, и веревка неприятно впивалась в кожу.

Ехали они недолго — около двадцати минут, — и за эти недолгие двадцать минут Брайан успел уже передумать все, что только мог. Он слышал чужую грубую речь и чувствовал, что несколько раз афганские солдаты пнули его ногой и громко рассмеялись; он же даже не знал, сколько в грузовике было человек. Он думал о том, что их везли в военный лагерь, где убьют с помощью изощренных пыток, которых Брайан боялся больше самой смерти.

Им не раз рассказывали о жестоких пытках афганских военных, которые мстили за своих солдат, за свои земли, женщин и за религию, и что из их лагерей невозможно быть сбежать. Солдаты из его отряда всегда шутили, что «попал в плен — считай, мертвяк», и он сам пытался не задумываться о лагерях афганцев, потому что это была, пожалуй, одна из самых страшных вещей на этой войне.

За это время он уже давно понял, какими жестокими бывали люди, и как часто чужая боль приносила им радость. Все это напоминало стаю акул, что сплывалась на человеческую кровь.

Так что, пожалуй, это были его последние минуты жизни — в грязном душном грузовике, связанным по рукам и с закрытыми глазами. Ему думалось, что он геройски умрет во время боя, но от героизма и боя не осталось и следа, и он ехал жалким пленным в этой машине и слышал насмешки в свою сторону, не понимая самих шуток на иностранном языке.

Когда грузовик остановился, и двигатель затих, чьи-то крепкие руки с силой схватили его за плечи и, толкнув прямо из грузовика, пихнули идти прямо. Брайан, чуть не упав на землю, едва устоял на ногах, без возможности балансировать руками. За его спиной раздался громкий смех, а затем по звукам ступающих по земле ног он понял, что остальных солдат из его команды по одному выгрузили из грузовика.

Повязку с глаз они не убрали. Подталкивая каждого пленного в плечо и подгоняя с криками на афганском, чужие солдаты вели их вначале по земле, затем — по ступеням, по коридорам и проходам, снова по ступеням, то вверх то вниз, и в конце концов, Брайан почувствовал, как его грубо ударили по спине, и как пока он летел на пол, ударяясь лбом о стену, закрылась дверь. Он закашлялся, давясь слюной; на его губах появились капли соленой крови, стекающие по лицу.

Резким движением ему сняли маску, и Брайан, щурясь от блеклого света, попытался рассмотреть комнату, в которой они находились. Была она небольшой: голые стены, маленькая входная дверь и одна-единственная лампа в потолке с желтоватым светом.

— На колени! Живо! — крикнули им на еле разборчивом английском, и Брайан, при этом пытаясь понять, в каком состоянии были его сослуживцы, повернулся лицом к противникам, стоя на коленях.

В его команде — стоящих на земле, униженных и пристыженных — было всего четыре человека, включая его самого; от афганских войск же было всего три человека, но все они были хорошо вооружены: у них были ружья и торчащие из карманов штанов заточенные ножи, и усмешки на их лицах говорили о том, что эти орудия убийства скоро должны были прибегнуть к действию. В комнате было душно и чем-то жутко воняло.

После целого дня в подполье, «поездки» в грузовике и ударов по спине, у Брайана жутко ломило тело, но от ненависти и унижения, что он испытывал, склонившись перед афганцами на этом грязном, пыльном полу, он не чувствовал ни боли, ни страха. Он и не думал, что война подарит ему такое «душевное успокоение».

Дверь снова отворилась, и пока Брайан переглядывался с Уинстоном, который выглядел, кажется, хуже остальных, но при этом пытался прошептать что-то Брайану, в комнату вошел еще один человек. Форма у него отличалась от той, что была на афганских солдатах попросту тем, что была однотонного блекло-зеленого цвета, с короткими рукавами и без специальных укреплений на коленях; оружия у мужчины лет тридцати пяти также не было. В отличии от солдат, лицо его было красивым: карие большие глаза, смуглое вытянутое лицо, и пышные волосы, едва касающиеся плеч.

После того, как он, выйдя впереди вооруженных солдат, сцепив руки в замок и медленно, с презрением осмотрев каждого из пленных, заговорил на довольно быстром английском со слышимым акцентом, Брайан понял, что перед ними стоял переводчик.

— Что ж, — начал он, и на его смуглом лице появилась ухмылка, а на глаза упали черные кудри, которые он тут же смахнул рукой, — с радостью приветствую вас на территории афганской военной армии, в нашем лагере.

Все слова отдавались болью в животе, и Брайан с каждой секундой, боря в себе различные чувства, понимал, в какое дерьмо они влипли. Не было ничего хуже, чем попасть в руки противника, и каждый солдат знал это.

Брайан видел: оружия держали наготове, и военные опустили пальцы на спусковые крючки. Вряд ли они понимали смысл сказанных переводчиком слов, однако они явно были готовы моментально приступить к расстрелу по первому же его приказу. Брайан же начинал сомневаться, что их так просто собирались убить выстрелом в голову — иначе смысл было разыгрывать всю эту комедию?

Уинстон, что стоял по левое плечо от Брайана, и у которого была разодрана правая щека до челюсти, смачно сплюнул на пол перед тем, как переводчик вновь продолжил свой разговор. После этого жеста все три ружья направились на Уинстона, и тот только ухмыльнулся левой частью лица; переводчик взметнул руку вверх, останавливая солдат, и продолжил свою речь, откашлявшись:

— Британских солдат мы расстреливаем тут же, не задумываясь ни на минуту. Таких тварей, как вы, что вошли на чужую землю и теперь убивают наших людей, мы пытаем с особым наслаждением, и для меня будет огромной честью показать вам после этого разговора их отрезанные части тела, что мы храним в специальной комнате.

И все же Брайану не было страшно.

Он стоял на коленях, со скованными за спиной руками, ожидая, что в любой момент пуля может распороть ему голову, и все, что ему хотелось сделать, — это броситься на этого переводчика и перегрызть ему горло зубами, что не были зажаты никакими повязками и кляпами. Ему было плевать, как скоро после этого три метких пули остановят его сердце. Ему хотелось мести.

Он ненавидел каждого из них всеми клеточками своего тела, и это была ненависть, которую нельзя было описать словами. Она сцепляла челюсти Брайана, вызывала дрожь по его телу и колючую боль в сердце. Ему хотелось закричать от тех слов, что он слышал, и от того положения, в котором они оказались по глупости, но у него не было выбора, и он все также находился в проигрышном положении, едва держа подбородок кверху от усталости и боли.

— Однако, для того, чтобы после этого разговора вы еще смогли хотя бы что-то делать, а не валялись жалкими трупами, как ваши солдаты, вы должны, — он на секунду остановился и перестал расхаживать по комнате, словно следующее слово было особенно сладостно-приятным ему, и сказал: — предать свое государство. Если вы хотите жить, вы будете работать на армию Афганистана, и вы будете изобретать оружие и раскладывать бомбы, и расскажете стратегии вашего войска. А если нет, — черные, как уголь, глаза остановились на красном лице Брайана, — вначале мы отрежем вам языки, потом — отрубим конечности, сдерем кожу живьем и только потом выстрелим в голову.

Улыбка на его лице стала еще шире. В глазах играли победоносные огоньки.

— Надеюсь, вы сделаете правильный выбор.

***

Ночь здесь была особенно тихой. В комнате не было окон, а стены были такие толстые, что нельзя было расслышать происходящего за ними. Единственное, что прерывало тишину, было глухое дыхание спящего Мартина; Джеймса он не слышал, и, скорее всего, тот также не мог сомкнуть глаз, как и сам Брайан.

В темноте их узкой комнаты, где стояло всего две кровати без постельного белья, Брайан был рад, что никто не видел его слез. Он не плакал: всего одна слеза покатилась по его носу, и он смахнул ее пальцами.

После всего произошедшего, когда волна ужаса, наконец, окатила его с головой, и это дерзкое желание сразиться с афганскими солдатами голыми руками сменилось на дикий ужас, Брайану стало страшно. По нескольким причинам.

Во-первых, они согласились на перечисленные условия переводчика. Это означало то, что теперь им придется работать на чужую армию и изготавливать оружие, рассказывая афганской армии технологии британской стороны, либо расставлять мины по периметру, либо доносить на свою же армию.

С последним они уже успешно справились. Сразу после того, как главный солдат группы Брайана сказал, что они сдаются, им устроили допрос, который длился около часа. С ними не мелочились: за каждую секунду промедления, им тут же прилетало кулаком по лицу или по голове.

Им нужна была любая информация об отрядах британской армии, ее передвижениях, стратегиях, способа передачи писем, лазаретов и еще уймы всего. Им не оставалось ничего, кроме как безбожно врать, и Брайан знал, что их вранье очень скоро грозилось раскрыться, а после этого ни о какой пощаде и речи не могло было идти.

Во-вторых, их поместили в маленькую комнату, в которой, по всей видимости, они какое-то количество времени в сутки смогут спать, а затем их будут забирать с конвоем на место производства оружия или для продумывания стратегий. Они ни на секунду не смогут остаться одни — разве что в этой душной комнате, в которой за долгий промежуток времени и задохнуться можно было, — и то, Брайан опасался, что она может каким-то образом прослушиваться.

В-третьих, их план побега — которого пока еще не было — казался неосуществимой вещью. Они не могли обсудить его, не могли выйти из этой комнаты, не могли увидеть всю территорию полностью. Они совершенно ничего не знали о том месте, в котором находились, и чтобы продумать план, потребовалось бы очень много времени — их у него не было. По расчетам Брайана, им оставалось жить всего несколько дней — до того момента, как их ложь постепенно начнет вскрываться.

Из их команды лучшим стратегом был Эндрю Уинстон, и слезы Брайана, которые при воспоминании об этом славном мужчине снова появились на его глазах. Это был, пожалуй, один из самых умных и храбрых людей, которых Брайан встречал, и сегодня он поплатился за свою отвагу и преданность Британии.

Еще тогда, в том подземелье, где их держали афганские солдаты и переводчик, Эндрю не выдержал. С рваным криком он поднялся на ноги и бросился к переводчику, даже успев зацепить того плечом, однако несколько пуль попали в его тело, и Эндрю замертво упал на пыльный холодный пол. Надо было отдать должное: солдаты стреляли метко — каждая пуля прилетела ему прямо в голову, и совсем скоро вокруг бездыханного тела образовалась лужа крови.

Брайан лежал на твердой кровати, и перед его глазами стояло мертвое туловище Эндрю, а в ушах звенел громкий крик Джеймса, чтобы они оставались на местах. Мелькали также картинки частей тела его сослуживцев, которые им так милостиво продемонстрировали. Брайан чувствовал, как боль с каждой секундой становилась все больше, и у него не было сил выдержать ее. В такие моменты ему по-настоящему не хотелось жить.

***

По всей видимости, кормить их не собирались. Рано утром — предположительно, рано утром, потому как окон нигде не было, и Брайан полагался на внутренние часы — их разбудили и повели в довольно просторный зал через множество темных коридоров и лестниц; каждый солдат, которого они встречали, ядовито усмехался и плевался какими-то шутками в их адрес.

Брайану было все равно. Все равно, пока он шел по всем этим проходам, пока ему объясняли, чем именно они будут заниматься, что с ними будет, если им вздумается сбежать или связаться с армией противников (так теперь они должны были называть британскую сторону), кто с ними будет работать. Все равно, пока они рисовали макет конструкции бомбы, описывали, по каким именно стратегиям раскладывала их армия противников, какое оружие они использовали, сколько танков имели и прочее.

Брайана здесь не было. Он методично выполнял работу, думая, как же вышло так, что, боясь за собственные жизни, они предавали свою страну и, можно сказать, изготавливали оружие против своих же солдат. От этого ему становилось так тошно и грустно, что иногда ему хотелось броситься на одного из военных, что пристально следил за их работой, чтобы тот пристрелил Брайана без мучений.

Хотя это и было неправдой — никто из них не боялся смерти, как таковой. Каждый из них знал, что их знания и мозги для Англии намного ценнее, чем их мертвые тела, и Брайан краем глаза замечал, как Джеймс с Мартином осторожно осматривали помещение, в котором они были, пока работали, и явно пытались построить хотя бы какую-то картинку плана здания.

Он не чувствовал голода и усталости. В это трудно было поверить, но Брайану казалось, что война превратила его в робота, и события, которые с каждым разом становились все хуже, негативно влияли на него. Он чувствовал, что менялся изнутри, и менялся в худшую сторону, и от этого он терял остатки надежды и веры в самого себя. Он думал — умрет, ну и ладно.

Однако он так только думал. Брайан совсем забыл за эти четыре месяца, что было обстоятельство, которое могло повлиять на него еще сильнее, чем сама война, и что ему, вообще-то, было, ради чего жить. Брайан уж никак не ожидал, что в этом месте могло быть что-то хорошее, но это хорошее случилось тем же вечером, когда после двенадцатичасовой работы и короткого ужина черствым хлебом и стаканом воды, их ровным строем повели обратно в «комнату отдыха». Брайан шел, опустив голову, и чувствовал, что усталость, наконец, полностью одолела его, и ему было трудно даже ногами шевелить. Куска хлеба оказалось тоже недопустимо мало, и живот неприятно скрутило.

И все же.

Брайан, чьи руки были связаны все время, пока они не работали, был последним в их строю, а позади него медленными шагами шел афганский солдат с ружьем на плече. Брайана из-под лба смотрел на все коридоры, которые они проходили, пытаясь составить карту здания в своей голове. Он знал, что остальные ребята его команды делали тоже самое, но для того, чтобы хотя бы запомнить расположение коридоров и кабинетов в той крохотной части лагеря, по которой их водили, понадобилось бы намного больше одного дня.

Их вывели в очередной коридор с тусклым освещением, однако откуда-то справа Брайан заметил яркий белый свет и, повернув голову в сторону, он увидел открытые настежь двери какого-то помещения. Присмотревшись, он заметил медицинские приборы и край одной койки, так что стало очевидно, что это был лазарет.

В груди неприятно кольнуло, и Брайан потупил взгляд, чувствуя, как от навалившейся усталости, голода, боли и воспоминаний о Роджере, внутри все холодело. Он никогда бы в жизни не смог передать того ощущения, того страшного ощущения, когда война, что всегда была так далека от него, вдруг стала такой реальной, и когда каждый день казался бесконечностью, и он никогда не знал, чем он мог закончиться.

Коридор был длинным, и все это время они шли вдоль лазарета — предположительно, лазарета, так как это место также не имело окон, и была видна только одна открытая дверь, из которой исходил источник света. Брайан заметил чью-то тень в госпитале, а затем худая небольшая фигура качнулась чуть в сторону и остановилась в проеме двери.

Зрение Брайана стало паршивым. Он не знал точно, от чего это произошло — от того ли, что ему постоянно прилетало в голову, или же от царапин на роговице глаза, или от недостаточного количества сна, — но он точно подметил, что глаза его стали изрядно подводить.

И все же.

На близком расстоянии он видел хорошо. Ему показалось, что сердце как-то за секунду опустилось вниз, и чувство невероятной радости вперемешку с неверием и страхом буквально расперло ему грудь, и Брайан невольно притормозил на месте, остановив взгляд на человеке в белом халате. Ему хотелось закричать, но нужных слов не было, и только какое-то пьянящее ощущение реальности происходящего заставляло Брайана не потерять контроль над собой окончательно.

Человек в белом халате повернул голову, вначале без особых эмоций пробежав быстрым взглядом по конвою, а затем, когда уставшие покрасневшие глаза остановились на лице Брайана, человек дернулся и с нескрываемым испугом посмотрел на него.

Если раньше он думал, что ему показалось, то сейчас, когда ни с чем несравнимое лицо Роджера — Господи, его Роджера, — было в каких-то пятидесяти сантиметрах от него, Брайану захотелось разрыдаться впервые с того момента, как они разошлись, и за считанные секунды в нем снова ожило желание жить.

Для него все было, как в тумане, и прежде, чем он заметил, что Роджер с округленными глазами несколько раз отрицательно помотал головой, отвернувшись от Брайана, Мэй сделал шаг в сторону из строя. Он как-то совершенно забыл о военных, что вели их стройным рядом, и о том месте, в котором они находились, и пока Брайан удивленно моргал глазами, смотря на волосы Роджера, обладатель которых повернулся к нему спиной, его ударили тупым концом автомата по спине.

Он издал глухой вскрик, повалившись на ноги, и услышал грубый приказ вставать на английском. Для Брайана это уже вошло в привычку — лежать лицом на полу или земле, — так что в этот раз, когда ему, кажется, вывихнули плечо жестким ударом, он отчаянно рассмеялся, так больше и не увидев в этот день глаз Роджера. Ему стало необъяснимо неприятно от того, что, даже когда он свалился с ног, Роджер так и не обернулся.

***

В эту ночь им дали поспать всего пару часов, и почти все время они, склонившись над ухом друг друга, говорили и думали о том, что же делать дальше, и как отсюда выбираться. Они точно знали: если в течение пары дней они отсюда не выйдут, то либо больше не смогут работать против Англии, и их за это лишат жизни, либо их ложь откроется, и их убьют еще более зверским путем.

Брайан думал не только о плане. Вернее будет сказать, Брайан думал не только о Роджере, хотя, казалось, сконцентрировать свои мысли он мог только на нем.

Было понятно: Брайану нельзя было показывать при всех, что он лично знал Тейлора, и тот явно дал ему это понять, однако Мэй слишком поздно об этом подумал. Как бы там ни было, плечо быстро восстановится, а желание прикоснуться к Роджеру не пройдет никогда.

Он уже и забыл, каково это — трогать сухие волосы Роджера, держать его за руку и целовать в сухие губы с привкусом сигарет и больницы.

Ему было интересно все: каким образом Роджер здесь оказался, что с ним происходило здесь, чем он тут занимался, и как с ним обращались.

Пока что был всего один ответ на эти вопросы: по всей видимости, Роджер не поменял своей деятельности врача, только сменил локацию. Брайан испытывал бурлящее чувство радости, что Роджер жив; горькое чувство, что у него не будет возможности поговорить с Роджером; и, наконец, отчаяние от того, что Тейлор был в плену и работал на врагов. Брайан понимал, что какой бы отличный план не созрел в головах Мартина и Джеймса — на что он все же мало надеялся, — в этот план никаким бы образом не вошел Роджер, потому что сбежать отсюда целым отрядом точно не представлялось возможным. И Брайан точно знал, хотя еще никому об этом не говорил, что без Роджера он отсюда уехать не сможет, как бы сильно Англия не нуждалась в его мозгах.

Слишком уж часто он жертвовал чужими жизнями ради Англии, хотя, признаться честно, ни один убитый им человек не стоил жизни Роджера.

Брайан не хотел об этом думать, но эта скользкая, противная даже ему самому мысль, все же залезла в его голову, когда тихие разговоры шепотом о плане невыполнимого побега закончились, и они легли спать.

Предал ли их Роджер?

***

Брайан не думал, что такое возможно, но он проснулся с грустным чувством радости внутри, и желание еще раз увидеть Роджера было сильнее любого вывихнутого плеча. К его облегчению, вели их по старому маршруту, так что Брайан, с каждым шагом приближавшийся к лазарету, старался скрыть на своем лице всю бурю чувств, что вызывала в нем одна только мысль о встрече с Роджером.

Однако, когда их доставили ранним утром в отсек, где они работали, Роджера в лазарете Брайан не заметил. Почему-то за эту ночь он ни разу не подумал о том, что, скорее всего, Роджер не всегда стоял в дверном проходе, и была вероятность не застать его на том же месте снова.

Его это ужасно огорчило, однако в Брайане теплела надежда, что этим вечером он снова встретится взглядом с Роджером хотя бы на пару секунд, и поймет по этому взгляду, что с ним все более-менее хорошо.

Однако и вечером Брайан его не увидел. И на следующее утро — тоже. И на следующий вечер — аналогично. И тогда в его голове закрался ряд всевозможных вариантов, что могли сделать с Роджером, узнай афганские солдаты, что он знаком с разработчиком мин и стратегом одного из ключевых отрядов английского войска.

Брайан думал, что страшнее, чем в день первой битвы, быть уже не могло, однако этой ночью он явственно ощутил скручивающее, обжигающее все изнутри чувство леденящего страха.

Он боялся, что Роджер мог пополнить список солдат, попавших в ту самую комнату афганского лагеря.

Комментарий к Часть 8. Ловушка

Вот такие вот дела у нас происходят в этой главе.

Была приятно удивлена количеством комментариев на прошлой главе, так что всем еще раз спасибо и приятного дня :)

========== Часть 9. Последний бой ==========

Комментарий к Часть 9. Последний бой

Дорогие читатели, публикация главы чуть затянулась, так что прошу прощения :) Удачного прочтения.

Брайана забрали утром. Больно ударив дулом ружья по спине и накинув на голову мешок из плотной ткани, через которую и дышать-то трудно было, его куда-то потащили по бесконечно длинным коридорам и крутым лестницам. Он сразу все понял, еще тогда, когда дверь в его комнату, а точнее сказать камеру, с грохотом открылась, и Брайан увидел в проеме перекошенное, изуродованное ожогами лицо афганского сержанта.

Их ложь раскрылась; и он, и Мартин с Джеймсом понимали, что этот момент рано или поздно наступит, и вот он пришел, и все равно было страшно так, словно они об этом и не догадывались.

Лишь однажды смерть дышала Брайану в затылок настолько близко. Тогда он каким-то чудом спасся, сейчас же, что-то внутри парня сжалось в тугой комок дурного предчувствия, что на этот раз ему повезет меньше, и смерть все же отхватит свое. Чудес не бывало.

Когда мешок с его головы наконец сняли, Брайан уже сидел, плотно привязанный к стулу в темном подвале, от сырости в котором ломило суставы и кружилась голова. Рядом, на точно таких же стульях, сидели Джонсон и Дэвис без возможности даже пошевелиться. Их глаза блестели от страха, хотя у второго губы были упрямо поджаты, а плечи расправлены, будто ему хотелось занять гордую, упрямую позу. Всем своим видом мужчина пытался показать, что ему не было страшно, и что плевал он на всех них, а такого вражеская сторона не терпела.

Брайан сглотнул, подумав, что скоро от этого упрямства не останется и следа, потому что всего в метре от них стоял стол. Такой деревянный, ничем не примечательный стол, разве что на нем организовано лежали различные металлические предметы: ножи разных форм и размеров, топоры, иголки и крюки, и еще множество всего, что Брайан видел в своей жизни впервые, и от чего осознание того, что с ними всеми сейчас произойдет, забилось у него в голову паническим страхом.

Через каких-то пару минут афганский лейтенант, ничего не сказав, смачно плюнул каждому из них в лицо. Он взял в руки остро заточенную секиру и, недолго покрутив ее в руках, обернулся к Мартину, сходу отсекая тому правое ухо. Только потом он начал задавать вопросы.

Джонсон заорал не своим голосом, а Брайан, дрожа всем телом, зажмурил глаза и отвернулся, подавляя в себе рвотные позывы. Но сержант, ворвавшийся в его комнату сегодня утром, схватил Мэя за волосы и, с силой дернув на себя, заставил смотреть на то, как его товарища миллиметр за миллиметром кромсали на кусочки. Брайану казалось, что все то, что делали с Мартином, делали и с ним — так невыносимо больно было ему наблюдать за тем, что происходило. Единственное, чего мог желать Мэй, — это скорейшей смерти Джонсона, чтобы эти мучения наконец прекратились.

Через час, казавшийся Брайану нескончаемым, крики Джонсона затихли окончательно, и Мэю показалось, что часть его навсегда ушла вместе с Мартином в могилу. Мужчину было почти невозможно узнать: его обнаженная плоть была покрыта ужаснейшими ранами и гематомами, кое-какие части тела теперь демонстративно, словно трофеи, валялись на полу недалеко от двух, пока еще невредимых британских солдат, а лишенное признаков жизни лицо так и застыло в каменной гримасе ужаса.

Вечность Брайан просидел с остекленевшими глазами, всеми силами стараясь не фокусировать резкость на этом леденящем душу кошмаре, что творился прямо перед ним. От ужаса, который повергнул его, Брайан даже не мог вскрикнуть; все внутри как будто бы онемело, и он сидел на стуле, привязанный, и не понимал, почему солдаты медлят с оставшимися двумя заключенными.

Мэя трясло так, будто бы кто-то пустил разряд электрического тока ему под кожу, в груди нестерпимо болело от бешенной скорости сердцебиения, и пару раз он закашлялся в приступах рвоты, после чего сразу же получил ногой по животу от лейтенанта; он тяжело отхаркнул сгустки крови, никогда прежде не чувствуя такого желания отомстить.

От пота волосы налипли ему на лоб, и Брайан жадно хватал ртом воздух, проглатывая самый настоящий вопль ужаса. Его охватила безумная паника, и он уже не понимал, где находился; все перед глазами плыло, и единственное, что мог уловить его слух, — это отчаянный стук собственного сердца, который так громко звучал в голове.

Брайану понадобилось немало времени, прежде чем он осознал, что лейтенанта в подвале больше не было. Кроме него и Дэвиса, здесь было двое сержантов и изуродованный труп их с Джеймсом общего друга, безжизненно распластавшийся на стуле.

***

Когда их вывели на улицу, Брайан чувствовал себя абсолютно и бесповоротно опустошенным. Его тело продолжало нещадно дрожать, а внутри будто бы ничего и не было. Он, словно во сне, шагал в сторону забора с колючей проволокой, что окружал базу, не понимая, зачем и куда его опять вели.

Подсознание Брайана то и дело возвращало его к тому, что произошло в том чертовом подвале, в голове одна за другой всплывали картинки того, как лейтенант снова и снова использовал орудия пыток, теперь уже на самом Брайане. Мир вокруг был словно в густом тумане, и Мэй все удивлялся — почему этого до сих пор не произошло? Почему он до сих пор не умер?

Время шло, а он все шел и шел, не в состоянии зацепиться за какую-то мысль, чтобы наконец задуматься о том, что же происходило, и к чему все это могло привести. Ноги будто бы потяжелели, и теперь передвигаться было затруднительно, будто его ботинки весили по десять килограмм каждый. Брайан не смог бы описать то, что было у него сейчас на душе — там будто бы зияла дыра, но в тоже время в нем с новой силой пробудилось желание жить. И это было единственным, на чем он мог сосредоточиться, помимо воспоминаний о мучительной смерти Джонсона, его засохшей крови на своем лице и отвратительного запаха железа и сырости, казалось, напрочь въевшегося в его кожу.

Разум прояснился лишь тогда, когда краем глаза он уловил силуэт человека, носившего форму его страны. Брайан не сразу осознал, что форма была британской, но когда он все же понял это, его будто холодной водой облили, и он неосознанно сделал шаг вперед, к этому человеку, тут же получив за это приложенное дуло ружья к своему затылку.

Брайан не знал, кого стоило благодарить: армию Соединенного Королевства или самого Бога, но их хотели спасти. До него доносились слова на знакомом языке, однако он стоял слишком далеко, чтобы расслышать все. Еще было рано чему-то радоваться, но никогда в жизни Мэй не чувствовал себя таким счастливым. Он был готов разрыдаться от приступа сумасшедшего счастья, вызванного проблеском надежды у него в груди. Теперь становилось ясно, почему вдруг, посреди тех пыток, солдаты, что были в той комнате, заперли их и убежали куда-то на долгое время. Теперь это имело смысл — их отозвали, потому что афганская сторона вела переговоры с британской.

Обстановка была напряженной, и ситуация могла накалиться в любую секунду: это чувствовалось в выпрямленных спинах афганцев, которые без приказа даже, казалось, пошевелиться не могли; в том, с какой готовностью лежали их пальцы на спусковом крючке, и с какой недоверчивостью и злостью пылали их глаза. Да и честно признаться, после всех этих месяцев, Брайан научился определять такое на уровне инстинктов, понимая, что сейчас решалось что-то крайне важное.

— Давай шевелись, — услышал он резкий приказ одного из афганцев у себя за спиной. Брайану пришлось приложить немалые усилия, чтобы не сорваться на бег. Его люди были так близко, но в тоже время так далеко, и ему казалось, что если он продолжит идти в том же темпе, то что-то непременно произойдет, и его снова заберут обратно в тот жуткий подвал, и сбежать оттуда ему уже точно не удастся.

— Это все? — услышал он голос британского командира всего в нескольких метрах от себя. Мужчина окинул внимательным взглядом Брайана и Джеймса, который стоял неподалеку от Мэя, такой же бледный и растерянный. Командир сурово смотрел на главнокомандующего афганской стороны, не выпуская из своих рук опущенного вниз ружья.

— Да, это все, — раздался короткий ответ переводчика. Внутри Брайана все скрутило от неконтролируемого чувства ненависти, когда он увидел рядом с переводчиком мужчину, который их радужно «встретил» в тот день, когда они только сюда попали. Ему бы так хотелось убить их всех, причиняя при этом как можно больше боли.

— Мы знаем, что у вас больше наших людей. Неужели вы так низко оцениваете жизнь вашего Премьер Министра? — голос британца звучал жестко, в нем чувствовался напор опытного военного. В эту секунду солдат со стороны Англии грубо вытолкнул вперед себя низкорослого мужчину с огромным животом и маленькими, немигающими глазами. Почти все афганское войско в этот момент, кажется, еле сдержало напряженный вздох, однако все они дернулись вперед, но остались стоять на месте.

— Трое из ваших уже мертвы, капитан, — сквозь зубы процедил переводчик, внимательно слушая командира. — Было бы глупо ожидать чего-то другого, заявляясь на вражескую территорию.

И тут Брайана осенило. Его осенило так внезапно, что у него чуть ли ноги не подкосились от осознания того, что…

…Роджер.

Та мысль, что не давала спать по ночам, что засела где-то глубоко в его голове с тех самых пор, как они пересеклись в медицинском отсеке, сейчас как будто заново обрела жизнь: где Роджер?

Брайан заметался, оглядывался по сторонам, пытаясь отыскать среди сотен людей знакомое лицо, но глаза вокруг были преимущественно карими, а не голубыми, и нигде Тейлора видно не было. Его окружало афганское войско, и из пленников с их стороны был только он и Джеймс.

Жуткое чувство боли охватило Брайана, и его буквально разорвало на части от осознания того, что Роджер, скорее всего, был мертв. Из его людей было убито только двое, а переводчик заявил, что общее количество мертвых — трое.

Еще неделю назад это было всего лишь догадкой, сейчас же — самым вероятным исходом событий. Если Роджер был мертв, то…

Господи, блять.

Хотелось заорать во все горло от переполняющего его отчаяния, которое буквально вбило ноги Брайана к земле. Ему казалось, что он уже не сможет сдвинуться с места, даже если их действительно освободят.

Мэй стоял, белый, как стена, посреди этой огромной пустыни, со всех сторон окруженный врагами, однако боялся он лишь одного — никогда больше не увидеть Роджера. На протяжении всех этих месяцев Тейлор был для него кем-то, ради кого хотелось выжить, ради кого хотелось вернуться в Лондон, который теперь казался лишь воспоминанием из прошлой жизни. Ради Роджера ему самому действительно хотелось жить и победить этот чертов Афганистан.

— Отдайте нам всех, кто остался в живых, либо я отдаю приказ, и мои люди вышибут Премьеру Шаду мозги в течении минуты, — ровным голосом сказал командир, пальцы которого постучали по дулу ружья.

Переводчик что-то быстро зашептал на ухо своему главнокомандующему, лицо которого после этого изменилось на недовольную гримасу. Он переглянулся с кем-то еще, на что получил короткий кивок, и наконец мужчина, после минутной паузы, прошипел что-то на афганском, а затем переводчик затараторил:

— Еще два ваших медика, но придется подождать.

Британский командир заверил:

— Мы подождем.

Через минут десять, в течении которых обе стороны не произнесли ни слова, лишь пожирали друг друга ненавистными взглядами, главная дверь открылась. Впереди шел незнакомый Брайану коренастый мужчина лет сорока, младший лейтенант по званию, а за ним следовало всего двоечеловек: щуплый паренек лет двадцати и Роджер.

Матерь чертова, за ним шел Роджер, и Брайан еле сдержал радостный крик, который замер в районе глотки.

— Слава Богу, — прошептал Брайан одними губами, чувствуя, как глаза обжигают слезы облегчения. Он быстро смахнул их дрожащими пальцами, поднеся скованные в наручниках руки к лицу, не сумев сдержать неуместную в этой обстановке улыбку. Мэй, словно завороженный, смотрел на светлую макушку вдалеке; медиков поставили чуть поодаль от него и Джеймса. Он сгорал от желания подбежать к Роджеру прямо сейчас, наплевав на все остальное, такое чувство радости переполняло его.

Потом его снова толкнули вперед, и Брайан, не имея абсолютно ничего против побыстрее оказаться на британской стороне, быстрым шагом зашагал туда, где находилось его войско, а самое главное — куда вели Роджера. Он заметил, что Премьер Министра так же грубо подтолкнули в обратную сторону.

Вот он, его Роджер, стоял позади капитана, с опущенным взглядом и со сгорбленной спиной — тощий, как скелет, с побитым лицом и запекшейся кровью в светлых спутанных волосах.

Брайан встал слева от парня, не сводя с него глаз: с этих выгоревших длинных ресниц, впалых щек, усыпанных синяками, нахмуренных бровей, с этих тонких рук, что были безвольно опущены вниз. Роджер не пошевелился до тех самых пор, пока их не повели к грузовику. Он молча сел на сидение и даже не взглянул на Мэя. Казалось, что его не вызволили из плена во вражеском лагере, а напротив, вели прямиком на верную смерть, и Брайан не мог понять причину.

Брайан, убедившись, что остальные военные еще не зашли в машину, слабо улыбнулся и положил свою руку на небольшую ладонь Роджера, что выглядывала из-под свободной льняной рубашки. Тейлор дернулся и, бросив короткий испуганный взгляд на Мэя, отпрянул. Он отрицательно покачал головой, и глаза его стали пустыми и холодными. Брайан поежился и резко убрал руку, когда остальные солдаты зашли в грузовик, поздравляя их с освобождением. Это были не те глаза, которые он так жаждал увидеть.

***

Роджер считал, что удача давно повернулась к нему спиной, и все, чтобы он ни начинал делать, заканчивалось провалом. Он не знал, можно ли было назвать войну его личным «провалом», однако он варился в этом вот уже восемь месяцев, и каждый новый день создавал ему все больше проблем. И все же, в этот раз, ему повезло — по крайней мере, Роджер так думал до следующего собрания целого отряда, в котором им объявили, что английское войско потеряло слишком много людей, ресурсы для содержания армии заканчивались, экономика терпела крах, и они могли проиграть войну; однако во всем этом был и положительный момент — афганская сторона имела такие же пробоины, и, по правде говоря, была еще в худшем положении, чем Англия.

Как уже можно было догадаться, Роджера оправдали, и именно в этом Роджер увидел свою удачу. Однако, все на том же собрании, где все солдаты поняли, что мечты не всегда сбываются, и победы может и не быть, Тейлору как бы мельком заявили, что не все главнокомандующие поверили в его историю, когда он был в плену, и не до конца согласны с решением, что он не был предателем. И насчет удачи — теперь Роджер снова сомневался, что это была именно она, так как сегодня ночью, около трех часов, его отправляли на поле боя, как медика.

Слухи были не точными, но поговаривали, что завтрашняя битва должна была быть решающей. Ходили не только слухи: буквально за пол дня в самом большом английском лагере солдат прибавилось в раза два или три, прибыла помощь в виде людей из Франции, без остановки приезжали военные грузовики, выгружали оружие, складывали медикаменты по аптечкам, с которыми медики должны будут помогать солдатам во время боя, зашивалась форма, разрабатывалась стратегия, и витало общее ощущение эйфории.

Роджер эйфории не испытывал. После того, что случилось в афганском лагере, после стольких месяцев войны, боли и страданий, он уже не мог испытывать что-то подобное эйфории, однако мысль о том, что война может закончиться уже так скоро, и пугала, и радовала его одновременно. В войне всегда был один щепетильный момент — чья сторона победит.

В три часа утра, как и было задумано, каждый солдат, каждый медик, каждый главнокомандующий был готов, и каждый из них делал то, что ему было сказано. Сейчас уже ни у кого не оставалось сомнений — этот бой будет последним. Это было видно по количеству людей, всеобщей готовности, по десяткам грузовиков, что везли людей на поле боя, по горе оружия и сотням бинтов, лекарств, носилок. Роджер стоял во всем этом потоке людей и думал о том, где же сейчас был Брайан.

Их распределили в разные отряды: солдаты ехали и шли не вместе с медиками, потому что было предположение, что афганская сторона может напасть раньше на пехоту, которая вышла на поле еще около часа ночи, либо же на машины, в которых кучей ехали солдаты. Медиков терять нельзя было, какой бы цены им это не стоило, и было принято решение повести их совершенно другой, обходной дорогой. Тейлор стоял, среди людей с беретами и красным крестом на нем, и держал в руках базовый пакет первой помощи. Это было странно, но он как будто бы ничего не чувствовал, и тот страх, что обычно накрывал его с головой еще с первых дней войны, вдруг и вовсе пропал. Ему хотелось, чтобы Англия выиграла, но ему было все равно, что случится с ним на этой битве.

***

Брайан спрыгнул с грузовика с перевешанной через левое плечо винтовкой; на поясе у него висел небольших размеров револьвер. Брайан знал немного больше, чем рядовые солдаты, и, по правде говоря, надеялся на то, что именно это поможет им в битве даже больше, чем обычные пули, удачно выпущенные военными. Огромная надежда главнокомандующих, шпионов и разработчиков возлагалась на бомбы цепного действия. Стратегия заключалась в том, что несколько солдат будут как можно ближе подбегать к афганскому войску и кидать специальные бомбы, которые во время полета раскрывались и отлетали в разные стороны, имея при этом еще одну особенность: если две бомбы ударялись друг о друга, начиналась цепная реакция, и вместо десяти человек могло умереть около двадцати.

Брайан Роджера не искал: он знал, что Роджера привезут сюда только к четырем часам утра, что, по неточным данным, было примерно за два часа до начала боя. Брайан не был в пехоте, однако оказался здесь одним из первых: кто-то из солдат следил за тем, не приближается ли афганское войско раньше времени; кто-то проверял сохранность мин; кто-то расставлял гранатометы и торпеды.

Брайан не знал всего, так как это было не в его компетентности, но он очень хорошо понимал, какие силы возлагались на бомбы, к изобретению которых он был причастен. Было их у британского войска более, чем достаточно: авиабомбы (цель которых была попасть в афганский лагерь), дымовые, осколочные, фугасные, бронебойные разрывные, ядерные и многие другие.

Конечно, не стоило забывать и о пулемете — прекрасном скорострельным оружии; о реактивных установках, в разработках которых Брайану не удалось принять участие, но он точно знал и уже не раз видел, как они имели способность выжигания гектаров земли; и, что было, пожалуй, самым ужасным способом для убийства врагов — это использование танков, которые без особого труда могли растоптать целый окоп с живыми людьми.

Брайан смотрел на то, как солдаты готовились к бою, надеясь использовать лучшее оружие, которое, кстати, заканчивалось, и если эту битву им не выиграть, им нечем будет защищаться.

***

Впервые за несколько недель на сухую землю Афганистана полился дождь. Быть может, это было не просто случайностью — буквально через полчаса, как началась атака, пошел крупный ливень из капель, больше походивших на мелкие градины, гремела гроза, которая вместе с выстрелами, криками солдат и работающими пулеметами, создавала особенно ужасное ощущение. Иногда у Роджера, когда он стоял посреди заполненного людьми поля, полностью мокрый от дождя, пытавшийся найти раненого солдата, иногда у него кровь стыла от того, что он видел, и от того, как оглушительно громко гремела эта гроза.

У него не оставалось ни минуты промедления: с каждой секундой на землю падало все больше и больше раненых, и все они нуждались в помощи, но видимость попросту была ужасной, и у Роджера не хватало времени для помощи всем. По возможности, он старался держаться Стива, медика, с которым он ехал рядом в грузовике: работа вместе была более эффективной, чем работа по одиночке. Они неслись вдвоем в центр боя, хватали тело солдата, который уже не мог защитить себя и уползти в более-менее безопасное место, перекладывали солдата на носилки и быстрым шагом шли в ту сторону, где стояли небольшие палатки первой помощи, которую оказывали другие медики.

У Роджера уже через час ломило спину, подкашивались ноги от усталости, он явно имел возможность заболеть под холодным дождем, но он не чувствовал боли и не чувствовал дождя, и не чувствовал страха. Он уже не первый раз был в бою и знал точно: чем больше паники и замешательства, тем больше солдат погибнет, и тем сильнее вероятность их проигрыша.

В медиков стрелять нельзя было. Медиков убивать нельзя было. Но Роджер понял, что этого правила не всегда придерживались, когда носилки вдруг дернулись, и он чуть не упал на лежавшего на них солдата, пытаясь устоять на ногах. Пуля прилетела Стиву прямо в лоб, что было редким стечением обстоятельств, и Роджер, которому не предоставлялось возможным тащить носилки самому, подхватил раненного в ногу солдата, который истекал кровью, что смывалась дождем, и потащил солдата к одной из палаток.

***

Брайан уже давно не вспоминал глаз первого убитого им солдата, и давно не считал общее количество погибших с его помощью. Ему казалось сейчас, что все, что он делал, — это едва успевал перезаряжать оружие и, выпрыгивая из «убежища», стрелял по людям. Никогда не думал он, что его жизненные приоритеты могут так кардинально измениться, и если раньше он волновался о судьбе раненых и о количестве навсегда погребенных под землей солдат, то сейчас он думал и переживал, насколько близко была от них победа, и сколько еще всего нужно было сделать ради нее.

Он абсолютно не лишился сострадания и жалости, однако, пока он был в афганском лагере, в нем как будто что-то изменилось. Он будто бы только там понял, что это никогда не остановится, пока одна из сторон, наконец, не возьмет силой; после пыток в лагере врагов, Брайану больше всего хотелось, чтобы именно Англия вышла победителем.

Видимость из-за дождя была настолько ужасной, что зачастую он боялся даже стрелять, потому что не был уверен, солдат какой страны бежал к нему. Брайан был мокрым насквозь, пот стекал по лицу ручьем, и он, держа в руках тяжелое оружие, чертыхнулся и сбросил шлем на землю: все равно он ни от чего не защищал, только вечно на глаза лез.

— Мэй! Влево! — услышал он чей-то голос сквозь раскаты грома, и Брайан, согнувшись пополам, побежал в другую сторону, увидев, как солдат, стоящий до этого напротив него, целился пистолетом прямо в него.

Брайан без единой эмоции пробил ему голову пулей. У Брайана в кармане лежали две бомбы из тех, что он сам помогал разрабатывать, и все это время он пытался пробраться как можно ближе к афганскому войску, чтобы запустить их. Но из-за того, какая неразбериха происходила на поле боя, из-за этого дождя, что лил стеной, из-за этой грозы, которая иногда «стреляла» где-то в небе так громко, что Брайан думал, что это подрывается мина, он никак не мог выполнить свою миссию.

Краем глаза он видел британские танки, что стояли позади своих солдат, и почти беспрерывно палили по чужим военным на дальнее расстояние. Брайан прекрасно понимал, что, как только он окажется за линией британского войска и перейдет к афганскому, в него чудным образом могут попасть не только английские пули, но еще и «привет» от танков. Однако выбора у него не было, и он итак уже знал, что потратил слишком много времени на отстреливание и надежду пробраться сквозь солдат до пункта назначения.

Прогибаясь под градом пуль, он бегом преодолевал расстояние, прыгая через трупы и огромные камни и пытаясь сберечь пули, которых осталось не так уж и много. Сузив глаза, он несся со всей силы к афганской стороне под проливным дождем, потеряв счет времени. Ему казалось, что прошло всего около часа, однако битва уже шла намного дольше.

***

Роджер понял, что дела обстоят плохо, когда, скооперировавшись с другим медиком, имя которого ему было неизвестно, он донес солдата на носилках к месту, где раньше стояла палатка, а сейчас была сожженная дотла земля. Вначале он подумал, что ошибся с расчетами и пришел не на то место, однако, увидев в стороне черный, почти спаленный ящик с расплавившимися медикаментами, он тихо сказал:

— Нахрен с ума посходили, — он смотрел на разрушенную палатку, в которую было просто запрещено стрелять.

— Скорее! Там, в метрах тридцати, есть другая палатка, — поторопил его второй медик, который спереди нес носилки, и они без дальнейших раздумий бросились ко второй палатке.

Через, примерно, полчаса Роджеру дали приказ продвигаться дальше, а не мельтешиться только на их стороне. Начала происходить глобальная смена позиций, и уже львиная доля британских солдат воевала и умирала на — условно — вражеской стороне, так что в медиках там нуждались еще сильнее, чем там, где Роджер работал раньше.

Он все еще не боялся, однако ему не стоило труда предположить, насколько опаснее будет на той стороне. В добавок к этому, расстояние, которое предстояло преодолеть, неся солдата с той стороны, было намного большим, чем когда Роджер относил раненых в пределах территории его войска. Боль уже была по всему телу, и Тейлору казалось, что еще совсем чуть-чуть, и он ляжет около одного из солдат, однако выбора у него не было, и, сцепив зубы, он несся вдоль своих и чужих солдат, только примерно понимая, где находилось афганское войско, проклиная в голове этот чертовый дождь.

***

Брайан прицелился, и прежде чем афганский солдат, завидевший его, с ужасом в глазах направил на него ружье, чтобы убить того быстрее, чем будет брошена бомба, Мэй замахнулся и «выкинул» одну из бомб в столпотворение афганских солдат, которые ждали своего выхода. Еще до того, как бомба стала раскрываться, расщепляясь на десяток других, он уже со всех ног бежал как можно дальше от нее, а затем прыгнул в небольшой окоп, забыв о том, что окоп и не был британским.

Он и не надеялся на такой ошеломляющий успех: бомба, повисев в воздухе пару секунд, разорвалась на свои мелкие частицы, и уже через минуту Брайан, снова стоявший на ногах и выглядывающий из окопа, смотрел на три десятка — или около того — солдат, что были мертвы благодаря небольшой бомбе. На его лице появилась слабая усталая улыбка — Божьим подарком было то, что он смог выжить после раскрытия бомбы.

Он сел на землю, удивляясь тому факту, что больше никого не было в «убежище», если не считать двух трупов, что лежали один на одном, и попытался перевести дыхание. Сердце колотилось, как бешеное, и у Брайана уже не оставалось никаких сил на то, чтобы идти дальше.

Дождь постепенно прекращался, и Мэй подумал о том, что видимость станет скоро в разы лучше. Пока что, благодаря дождю и общему хаосу, он и предположить не мог, сколько солдат было убито, сколько еще осталось, и на чьей стороне пока что была победа. В его голове промелькнула мысль, что он понятия не имел, где сейчас был Роджер, и жив ли тот вообще.

Дрожащими грязными пальцами он достал термос из-под убитого солдата и, жадно глотая ледяную воду, стал думать о том, в какую сторону бежать дальше. Если видимость должна была улучшиться, то и его будет намного легче и быстрее заметить — раньше, чем он успеет кинуть бомбу. Мэй вскинул голову кверху, смотря на прекращающийся дождь, и выбежал из окопа, понимая, что медлить больше нельзя было.

***

Роджер придерживал за плечи солдата, когда в него каким-то образом попала пуля, пробивая кость в районе локтя. Крича от боли и роняя раненого, Тейлор крутанулся на ногах и, не удержавшись, упал на колени, прижимая пальцы к кровоточащей ране. Боль была такая жуткая, что Роджер с добрую минуту не мог прийти в чувства и понять, где он, и что делать дальше.

— Помоги! — крикнул он солдату с переломанной ногой, которого он пытался спасти. Ему никак бы не удалось перевязать руку самостоятельно, и он еще раз сказал: — Прошу, быстрее!

Солдат, который был не в состоянии передвигаться без дополнительной помощи, подполз к побледневшему Роджеру и, оторвав ткань с его промокшей рубахи, он обвязал руку Роджеру, посильнее затягивая самодельный жгут. В ту секунду, когда Тейлор, кое-как раскрывая глаза и пытаясь встать на ноги, чтобы идти дальше, солдат схватился за свое ружье и, прежде чем Роджер что-либо понял, расстрелял около трех военных, что быстрым шагом неслись к ним.

Роджер подхватил солдата уже одной рукой и, сказав ему, чтобы тот держался ему за талию, повел раненого дальше. Ужас был в том, что Тейлор не помнил, в какой именно стороне стояли британские палатки, и сколько до них было идти.

Через десять минут солдата с переломанной ногой убили, а Роджеру чудом удалось выжить, потому что стрелявший был ранен — а затем безжалостно убит — британским солдатом. Тейлор побрел дальше, надеясь из груды тел найти еще живых людей из его войска и пытаясь переключить свое внимание с ужасной боли на поиск остальных.

Совсем скоро Роджер понял, что попал в тупик. Дождь уже почти закончился, но он все равно по ошибке пошел не в нужную сторону, и теперь с ужасом осознавал, что по обе стороны от него было афганское войско в большем количестве и в меньшем — британское.

Он понимал, что что-то пошло не так: в битвах всегда наступал момент всеобщей паники, когда солдаты уже слабо соображали, что стоило делать дальше, кто выигрывал, нужно ли было отступать и живы ли их друзья. Однако сейчас — Роджер чувствовал это сердцем — было что-то, чего еще никогда не было на всех бойнях, в которых он участвовал медиком, и Тейлор, сгорбившийся от пролетающих над головой пуль, быстро пытался сообразить, что делать.

Краем глаза он разобрал кучерявые темные волосы солдата, что стоял в британской форме. Человек быстро обернулся в сторону Роджера, не заметив его, и прежде чем Тейлор хотя бы что-то понял, он заметил, как прямо на солдата, выставив пистолет вперед, несся афганец. Его сердце опустилось ниже грудной клетки, и он закричал не своим голосом:

— Брайан!

Он почувствовал, что у него все внутри остановилось, и страх, который до этого не появлялся, вдруг стал таким ощутимым, что он, издавая истошный крик, бросился к Брайану, преодолевая расстояние между ними в два шага. Он налетел на Мэя, толкая того на землю и закрывая его своим телом.

Медиков всегда учили жертвовать своей жизнью во благо чужой.

Роджер был прилежным учеником.

Он выполнял приказы.

========== Часть 10. Лондон и берег Ла-Манша ==========

Комментарий к Часть 10. Лондон и берег Ла-Манша

Надеюсь, быстрая глава сегодня компенсирует длительную задержку предыдущей :) Приятного прочтения.

Прошло около трех дней с тех пор, как Брайан вернулся домой, в старый-добрый Лондон, который, казалось, нисколько не изменился с того момента, когда он в последний раз видел родные серые улицы за мутным окном грузовика. Разве что некоторые исторические памятники и музеи были разрушены после первых террористических атак, еще до войны, и ждали своей реконструкции.

До боли странно было видеть жизнь, которую они оставили здесь: всех этих людей в темных костюмах, которые спешили по своим делам; девушек с ярко-красными губами, которые держали слегка подтаявшее на неярком солнце мороженое.

Без Роджера Лондон вдруг стал не тем.

Все это время Брайан ходил, словно во сне, отрешенно наблюдая за тем, что происходило вокруг. Иногда он ловил себя на том, что слишком уж долго рассматривал обычных прохожих, абсолютно теряя чувство времени, которое в Лондоне протекало эфемерно медленно. Многие, завидев еще не так давно побелевший, но весьма выразительный рубец на лице Брайана, бросали в его сторону напряженные взгляды и, не зная о нем ничего, делали точный вывод, что он был военным.

Брайану не нужно было объяснять, что многие из тех, кто слышал о войне только из радиоприемника, не хотели в лишний раз вспоминать о том, что их «не касалось», и они побаивались таких, как он — тех, кто только вернулся из далекого и чужого для британцев востока. Такие люди поджимали губы и отводили взгляд, уткнувшись носом в какую-то газетенку, они не заводили разговоров и не могли сдержать испуга в глазах, завидев уродливые шрамы и военную форму. Некоторые смотрели с уважением, но тех, кто смотрел с опаской, было все же больше, и Брайан, хоть он их и не винил, не понимал причину этого страха. Ведь он — и все остальные военные — жертвовали своими жизнями ради спокойствия этих людей, что сейчас прятали свой испуг, словно хотели отодвинуться от афганского ужаса как можно подальше. Он все думал, «а ваши дети не воевали, что ли?», но никогда не говорил этого вслух.

За окном светило солнце, а на небе не было ни единого облака вот уже третий день подряд. Брайан скучал по дождю и холоду: его кожа меньше, чем за год жизни в пустыне загрубела и стала совсем уж темной и шершавой. Его волосы все еще были короткими, а тело, теперь уже сгусток мышц, было усыпано десятками отметин и синяков. Да и вообще, больше всего по прошествии этого года в Лондоне изменилось его собственное отражение в зеркале — и дело было не только в шраме, а в выразительном, задумчивом взгляде глаз.

Брайан затянулся и посмотрел на разломленный Биг Бен, что потерял свою верхушку и огромные часы, и думал о том, что он сам потерял огромную красивую часть себя — точно, как этот Биг Бен.

***

Брайан в нерешительности замер у двери, чувствуя, что жутко волнуется. Мэй уж было подумал, что после войны ничто не сможет по-настоящему волновать его, но он ошибся: существовал один такой человек.

Роджера он не видел больше месяца, домой их отправили совершенно в разных отрядах, и о том, что Роджер вернулся-таки, Брайан узнал лишь сегодня утром от Томаса, с которым они по чистой случайности пересеклись в одном из автобусов.

Брайан не знал, почему тот не позвонил, почему не написал и не дал о себе знать. Он долго думал, стоит ли вообще заявляться к нему домой сегодня, вот так вот без приглашения. Возможно, Роджеру требовалось время в одиночестве, возможно, он вообще никого видеть не хотел.

Но мысль о том, что Брайан в одном с Тейлором городе, и они могут поговорить без страха быть убитыми, крепко засела в голове Мэя еще с самого утра, и ни о чем другом думать он уже просто не мог. Он сгорал от желания увидеть знакомое лицо, коснуться его волос, его губ; ему, черт возьми, хотелось просто-напросто провести с Роджером столько времени, сколько им потребуется, и не нужно будет думать о предстоящем бое, о раненых, о том, что «кто-то может увидеть». А еще ему отчего-то было страшно остаться с Роджером вот так вот наедине после всего, через что они прошли.

Вместе с тем, он не один раз за этот месяц обдумал эту ситуацию, в которой его далеко не дружеские чувства были направлены на мужчину, и что совсем этим можно было сделать. Брайан точно знал, что от этих чувств он отказаться будет не в силе, и искать замену Роджеру ему вовсе не хотелось, однако они жили в такое время, где это не приветствовалось, да и вообще не предавалось огласки. По правде говоря, Мэй и сам не знал, как относиться к тому, что он смог так сильно проникнуться мужчиной, и он даже подумывал о том, не обострились ли его чувства на войне, и не было ли все это — просто огромной дружбой? Все-таки, до войны у него никогда не возникало сомнений, что ему нравятся женщины, с чего же тогда так резко ему вдруг стало все равно? А потом он вспоминал их прогулку в парке, что была так давно, и он как-то по-другому смотрел на ту ситуацию, припоминая, как он рассматривал черты лица Роджера и думал о том, что он красив.

Брайан абсолютно точно запутался в своих чувствах, и для того, чтобы разобраться со всем этим, ему нужно было уже, наконец, увидеть самого Тейлора.

Все, что он знал о Роджере с последней битвы, — было то, что тот спас ему жизнь, был с пулей в руке, и что Брайан оставил его в палатке медиков. И, в общем-то, на этом вся информация о Роджере Меддоуз-Тейлоре заканчивалась.

Брайан сделал шаг назад, глухо втянул ртом воздух и, наконец, постучал в дверь.

***

Нельзя было сказать, что он никогда его не пил, но случалось это крайне редко, и вот почему: хорошее полусладкое белое вино было подороже той дряни, которую он обычно хлебал залпом; также, было в вине что-то особенное, как будто бы для праздников каких или редких семейных посиделок (которых он уже и не помнил, впрочем).

Он уже и забыл свою привычку — наблюдать за людьми из дома напротив, покуривая при этом сигарету. Раньше это приносило ему особое наслаждение и расслабление, сейчас же — у него как будто бы не оставалось сил ни на что другое, и он просто молча, держа в руках бокал с белым полусладким, тупо пялился на дом напротив; на людей, на каменные пирамиды, на торчащие с балконов бутоны цветов. Его собственные редкие цветы давно завяли и осыпались.

В дверь постучали, и Роджер подскочил на месте, разлив на футболку немного вина. Он судорожно похлопал здоровой рукой по талии и плечу, пытаясь найти оружие — доступа к которому у него, собственно, никогда и не было, — чтобы защититься, а потом он понял, что оружия нет, и что он не на войне, а у себя дома, где ничего не угрожало его жизни.

Он отставил бокал на стол и медленным шагом подошел к двери. Двигаться, а тем более общаться с кем-то, ему было как-то… лень?

Открыл.

— Привет. Проходи, — сказал Роджер, когда перед ним появилась длинная фигура Брайана. Роджер, отряхивая футболку от вина, вернулся на свое кресло перед маленьким столиком и махнул рукой на диван. — Присаживайся, если хочешь.

Брайан коротко кивнул, сняв на пороге кроссовки, и прошел в довольно просторную гостиную, тускло освещенную настольной лампой. В прошлый раз, когда Мэй был в этой квартире, она была завалена всяким хламом, напоминавшем о хаосе, который на тот момент творился у Роджера в личной жизни, и даже по размерам казалась меньше. Сейчас же комната, за исключением пыльной мебели, была абсолютно пуста и создавала очень неуютное ощущение. Было впечатление, что Роджер с момента своего возвращения так ни к чему и не притронулся.

— Извини, что я пришел без приглашения, — сказал Брайан, прочистив горло: чувствовалось какое-то напряжение.

Он сел на неприятно скрипнувший диван, сняв с плеч небольшой рюкзак, в котором лежала вода и несколько пачек сигарет. Мысли о том, что между ними была дружба, как-то разом пропали, когда Брайан окинул Роджера быстрым, но внимательным взглядом, и остановил его где-то в районе губ.

Господи… неужели все это было по-настоящему?

— Да ничего, — ответил Роджер одними губами, ими же касаясь холодного стекла стакана. На языке чувствовался дорогой сорт вина, до этого пылившийся в его тайнике больше пяти лет. — Будешь?

— Нет, спасибо, — ответил Брайан, нахмурившись, — я стараюсь не пить.

Старался он, надо сказать, хреново, так как рука сама тянулась к какому-либо алкоголю почти что каждый день, и желание усиливалась преимущественно к вечеру, когда близилось время сна: время, которого Брайан боялся. Сон с недавних пор стал для него сплошным кошмаром, и наступление ночи вызывало только отрицательные эмоции.

Брайан не мог вспомнить ни одного раза, когда бы Роджер пил вино. Обычно тот предпочитал что-то покрепче — лишь бы эффект не заставил себя долго ждать. Хотя, вряд ли он мог ручаться за человека, которого до войны знал чуть больше месяца.

Роджер застыл с немым вопросом на лице, и Брайан затараторил, чувствуя себя невероятно неловко рядом с Роджером, вид которого ясно давал Брайану понять, что его внезапное появление никаких эмоций в парне не вызвало, и у него как будто возникал вопрос — а зачем Мэй вообще пришел?

— Я встретил Томаса утром, он сказал, что ты уже в городе. Ты давно приехал? — задал он абсолютно ненужный вопрос, итак зная, когда Роджер вернулся, но как еще начать разговор Брайан пока не понимал и приходилось обходиться стандартным набором фраз.

Он быстро пробежался взглядом по острому лицу, что все еще оставалось холодным, помятой серой футболке, на которой красовались пятна от пролитого вина, на шрамы на шее; он остановился на светло-голубых глазах, которые отсутствующе смотрели прямо на Брайана, а затем опустились вниз. Роджер стал наблюдать за тем, как светлая жидкость с кубиками льда плескалась в бокале, думая о том, как странно было травить себя той дешевой гадостью все года вместо того, чтобы пить этот напиток.

— Позавчера.

У Роджера не было злости и не было разочарования, что Брайан пришел — таким чувствам, по сути, неоткуда было взяться. Он и сам толком не понимал, что вызывало в нем то неприятное покалывающее чувство дискомфорта и нежелания быть рядом с этим человеком прямо сейчас.

Ему как будто от всех людей в целом было тошно.

— А ты? — сухо поинтересовался Роджер в ответ.

— Месяц назад, — сказал Мэй, наконец переведя взгляд с Тейлора на висевшую на стене картину, на который было изображено бушующее море, пенящиеся волны, что с силой ударялись о прибрежные скалы.

Красиво.

Брайан чувствовал себя крайне глупо. Не так он представлял их встречу, не с этими глупыми фразами, этим морем. И черт бы его побрал за желание навестить Роджера как можно быстрее. Это было ошибкой, и теперь Брайан неловко ерзал на месте, пытаясь ухватиться хотя бы за одну более-менее интересную им обоим тему, не понимая, что вдруг случилось с Тейлором.

Отрешенность Роджера была заметна еще с того дня, как их двоих освободили из афганского лагеря, однако в тот день, Брайан это списал на то, что Роджер попросту был напуган, был уставшим и до конца даже не понимал, что ужасные дни в плену закончились. После этого они ни разу нормально не разговаривали, а теперь… теперь он снова видел эту выросшую из ниоткуда стену безразличия к нему самому, и это напоминало Брайану состояние Роджера после расставания с Тимом.

Брайан тяжело вздохнул и негромко предложил:

— Роджер, если ты не хочешь, чтобы я тут был, я могу зайти в другой раз.

Ему уже и другого раза не особо хотелось.

Тейлор снова смотрел на каменный дом, который выглядел по-особенному уныло, и Брайан уже выругался про себя за то, что тот даже в его сторону не удосуживался посмотреть, как вдруг Роджер, пропустив слова Брайана, резко сказал:

— Завтра я уезжаю отсюда.

Он полоснул лицо Брайна пристальным взглядом, проведя рукой уже по отросшим за какое-то время волосам, и проследил за его взглядом. На картине было море или океан, и он коряво усмехнулся.

— Никогда не видел моря. Ну, как… в детстве папа пару раз возил меня на «курорт», но я уже ничего и не помню. И вот я подумал, а почему бы не увидеть его наконец?

Брайан удивленно приподнял брови внезапной смене разговора, но решил, что тема моря была не так уж и плоха. Он слабо улыбнулся, на секунду прикрыв глаза, вспоминая шум морского прибоя и ни с чем не сравнимый солоноватый бриз. Небо там было невероятно звездным, Брайан мог часами сидеть на пляже, изучая различные созвездия и рисуя их затем на бумаге по памяти. На море он был лишь несколько раз в жизни, недалеко от Лондона в тех маленьких провинциальных городках, в которых даже туристы были редкостью.

— Правда ничего не помнишь? — спросил он, немного расслабившись после того, как Роджер сам проявил инициативу для разговора.

— Правда, — он пожал плечами, доставая пачку из кармана. Он поджег сигарету и, выдохнув дым, сказал: — Семья у меня хоть была и богатой, но отец порицал каждую зря потраченную копейку, так что… кое-когда меня отправляли в горы к дальним родственникам. Ненавижу горы, — скривившись, добавил он прохладным голосом. — Впрочем, все это больше не имеет значения. Это уже как будто и не со мной все было.

Вот уже второй день, как Роджер ввел себе в привычку пить хороший алкоголь (а точнее, допивать единственную бутылку хорошего алкоголя), чтобы окончательно не добить свой организм, но от сигарет, какими бы вредными они не были, сил отказаться у него не было. Более того, как только его нога «переступила» границу Англии, он почти что судорожно побежал в ближайший ларек покупать пачку любимых сигарет, и только после выкуренных им трех сигарет за раз, он медленно побрел в свою квартиру.

— И как надолго уезжаешь?

Смотря на облако дыма, что застыло перед его лицом и затем стало медленно рассеиваться, Роджер перевел долгий взгляд на спокойные, но печальные глаза Брайана.

Роджер не смог бы объяснить все то, что происходило с ним сейчас, и чем все это было вызвано. С его возвращением в Лондон, который он мечтал увидеть каждый день, находясь на войне, все как будто бы в миг поменялось, и он просто не мог здесь находиться — и не важно, был здесь при этом Брайан или нет.

Краем глаза он видел — скорее, ощущал — письмо, что валялось на краю стола. Роджер прочитал его не один раз, хотя смысл этого письма был более, чем ясно изложен, и это письмо жгло ему глотку посильнее любого виски.

Запах табака, витавший в воздухе, пробудил желание закурить и в Брайане. Курение было привычкой, которую он просто ненавидел, но избавляться от нее пока что почему-то не хотелось. Мэй достал пачку из рюкзака и вытянул сигарету. Зажав между зубами фильтр, он принялся крутить колесико на зажигалке, которая никак не хотела работать.

— Черт.

Через несколько секунд на диван рядом с ним приземлилась хорошая, в отличии от его собственной, зажигалка, принадлежавшая Роджеру.

— Спасибо, — поблагодарил Брайан и подпалил сигарету.

— Лондон душит меня, — наконец сказал он, затягиваясь в очередной раз и не думая о том, что, на самом-то деле, сигареты однажды могли бы задушить его навсегда. — Я думал, что это мой город, я скучал по нему, но сейчас… — он отрицательно покачал головой, отклонившись назад и оторвав взгляд от Брайана. Его рука съехала вниз, зажимая почти выкуренную сигарету, а глаза поползли по потолку.

Он выдохнул.

И быстро сказал:

— Навсегда, Брайан. Навсегда.

И быстро добавил:

— Я умру здесь, понимаешь?

Брайан замер с сигаретой, зажатой между пальцев, продолжая медленно выдыхать изо рта дым.

Ему вдруг даже море перестало быть красивым.

Навсегда? Роджер уезжал навсегда?

Он молча сидел на диване, пытаясь переварить сказанное Тейлором и не находя сил даже на то, чтобы сделать еще одну затяжку. Он ошарашенно смотрел на Роджера и думал о том, что же с ним произошло?

Брайан понимал, о чем говорил Роджер. После возвращения все казалось не таким, чертовски чужим и будто бы отталкивающим. Казалось, что Лондон хотел выплюнуть его с потрохами, словно ненужную обузу. Дом больше не был домом, а люди вокруг стали лишь прохожими, до которых ему не было никакого дела. Однако… однако, разве Роджеру не было абсолютно никакого дела до того, что произошло между ними?

Наверное, он слишком рано приписал Роджеру взаимную симпатию. Наверное, он слишком рано перестал считать их просто «друзьями».

Он все же сделал затяжку.

Роджера тут ничего не держало, как, впрочем, и его самого. Да, отец был здесь, Сабина тоже была здесь, но при мысли о них Брайан чувствовал лишь пугающий холод, которого еще до войны не было и в помине.

Роджер был, пожалуй, единственным человеком в Лондоне, ради которого он был готов попытаться влиться обратно, попробовать жить заново, продолжить учебу, устроиться на работу, а там, как знать, и забудется весь пережитый ужас. А теперь все его шаткие планы окончательно грозились разрушиться, и, помимо удивления, он испытывал еще и боль.

Роджер, про которого он думал каждый день на войне, Роджер, который перевязывал его рану после первой битвы, Роджер, которого он сам поцеловал, даже не подозревая, что они оба вернуться с Афганистана живыми, Роджер, который, черт побери, спас ему жизнь в последнем бою. И вот теперь этот Роджер сидел с таким видом, словно их ничего не связывало, и говорил про какое-то море и про какой-то душный Лондон.

Он никогда не думал о том, что так может произойти. Не думал о том, что скажет Роджеру сегодня, сломя голову несясь сюда по полупустым улицам. Ему казалось, что не нужно будет подбирать слов и искать темы для разговоров, потому что — да Господи — он так скучал по Роджеру и так переживал за него, что плевать ему хотелось на все эти темы.

И, судя по поведению Роджера, то, что произошло на войне, нужно было оставить на войне, хотя ему больше всего на свете хотелось растормошить Тейлора за плечи, потому что тот Тейлор, что сидел сейчас перед ним, был вовсе не тем, каким Брайан знал его.

— Я… — голос прозвучал хрипло после крепкого дыма только что докуренной сигареты, и он прокашлялся. Роджер бегло посмотрел на него, как будто только что вспомнил, что был в комнате не один. — Я понимаю, Родж. Но ты уверен? Вот так вот сразу возьмешь и уедешь? — спросил Брайан, надеясь непонятно на что.

Роджер засмеялся, приподнимая голову. Его глубокие глаза несколько секунд смотрели на Брайана, а затем он сказал:

— «Так сразу»? Брайан, все, что осталось у меня в Лондоне, — это квартира с неоплаченными счетами и шматье, к которому я даже прикасаться не хочу, — он выкинул сигарету куда-то в сторону и поднялся на ноги, меряя комнату большими шагами. — Квартира мне нахрен не сдалась, каменный дом напротив навевает такое уныние, что вскрыться хочется. Но люди, — он резко замер, бросив на Брайана хмурый взгляд, а затем посмотрев на людей, которых было видно через окна. — Они счастливы, Брайан, — холодные глаза вновь коснулись бледного лица Мэя, — не уверен, что я готов видеть их счастье.

Он подошел к шкафу, где раньше лежали вещи Тима, и боль скрутила его живот. Он оперся рукой о шкаф, пытаясь выкинуть из головы написанные в письме слова. Вздохнув, он продолжил:

— Может быть, это прозвучит жестоко, но я не хочу видеть свою мать. Знаешь, она больна, но… я знаю, она умеет писать, и большую часть времени она адекватна, не считая приступов и периодической амнезии, так вот она… она мне даже ни разу не написала за войну, так что…

Он громко опустился снова на кресло и долгим взглядом уставился на улицу. Моросил дождь, и над улицами поднимался еле видимый туман.

— Да и это не имеет смысла, Брайан.

Роджер покусывал губы, не имея желания смотреть прямо в глаза Мэю, который молча сидел, словно обездвиженный, с окурком сигареты.

Тейлор закурил еще одну сигарету. Он не заметил, что его пальцы дрожали.

Брайан смотрел на Роджера с уже нескрываемой болью в глазах, его сердце просто нахрен сжималось. Он понимал каждое произнесенное им слово, но все же… все же все эти проблемы меркли по сравнению с его желанием быть ближе к Тейлору.

— Родж, — сказал вдруг Брайан мягко. — Люди везде будут счастливы, куда бы ты не поехал. Даже в самой забытой богом деревне, даже там ты столкнешься с чьим-то счастьем, — он тяжело вздохнул, проведя рукой по своим волосам. — Да меня тошнит от всех, кого я встречаю здесь, поверь. Мне тошно видеть их всех, — слова, которые он так никому и не осмелился произнести, сорвались с языка, и Брайан уже чувствовал, что не может остановиться. — Я видел отца, но ничего не почувствовал. Я видел девушку, которую столько лет любил, но не чувствовал нихрена, смотря на то, как она плачет… — Брайан зажмурился, протерев пальцами глаза.

Было ощущение, что все эти люди ничего не понимали. У них уже была совершенно другая жизнь, отличимая от их собственной, и вряд ли ему уже когда-то удастся «догнать» всех этих людей.

До этого дня, Брайану казалось, что одним из немногих, кто сможет понять его, будет именно Роджер. Видимо, он ошибся.

Роджер же молча слушал то, что говорил Брайан, и каждое его слово раздавалось какой-то особой болью в его сердце. Он знал о смерти Скотта, что был так дорог Брайану, но у него не хватало внутренних ресурсов для того, чтобы поддержать Брайана в этот момент, как подобает.

Ему вообще зачастую казалось, что он был капризной девчонкой, за которой Брайан вечно подтирал слезы, а он только вертел носом. Он почему-то вовсе забыл о том, как ухаживал за Брайаном, и как рисковал ради него в бою.

— Счастье не свалится с неба ни для кого из нас. Сейчас куда бы ты не поехал — везде будет «не так», — закончил Мэй, ощущая какое-то скребущее чувство внутри него: ему казалось, Роджеру плевать на его слова.

— Я умираю здесь, Брайан, — ответил он, словно Брайан до этого разговаривал не с ним. Он был таким отрешенным, погруженный самого в себя, что Мэй не был уверен, долетает до него хотя бы четверть смысла того, что Брайан пытался сказать. Роджер делал почти беспрерывные затяжки. — Я точно здесь умру.

— Что? — Мэй нахмурил брови и, пытаясь погасить в себе бурлящее чувство неловкости вперемешку с пониманием, что Роджеру сейчас был важен только он сам, Брайан подошел к Роджеру, который, словно в бреду, повторял этучертову фразу, не слыша ничего вокруг себя.

Ему вдруг стало трудно даже прикоснуться к Тейлору. Он присел на колени рядом с его креслом.

— Не неси ерунды, ты здесь не умрешь. Тут есть Томас, — сказал он, боясь вызвать лишь раздражение в Роджере. — Есть я, — добавил он тише. У него почти болело сердце. — Может, для тебя этого мало, я понимаю, но не думаю, что совсем одному тебе будет лучше. Ты просто ищешь повод сбежать.

Когда рука Брайана упала на плечо Роджера, тот дернулся. Линия губ Тейлора исказилась, и он отдернул руку Брайана. Холодные глаза со «спокойной» злостью посмотрели на его лицо.

— Я не ищу способа сбежать. Я просто хочу поехать туда, где мечтал жить всю жизнь. Могу я себе это позволить после ебучей войны или нет?

— Я не пришел тебя жизни учить, Роджер, — сказал Брайан спокойно, выдержав волну раздражения, обрушившуюся на него только что. Он вздохнул и отодвинулся от Тейлора. Он прекрасно понимал Роджера, а еще он понимал, что тот должен сам все осознать, а его нравоучения сейчас вызовут лишь злость и непринятие. — Ты волен делать все, что захочешь, но не надо делать из меня врага, я просто не хочу, чтобы ты думал, что у тебя никого нет.

Брайан выглядел таким уставшим и… да что врать-то? В начале встречи он был пусть не веселым, но с приподнятым настроением и явно хотел этой встречи, а теперь он выглядел растерянным и как будто не понимавшим, зачем вообще сюда пришел. Роджер зажал пальцами виски. Сквозь зубы сказал:

— Хорошо. Извини. Я забыл, что у меня есть не только враги.

Он выдавил слабую улыбку, которая была неискренней от слова «совсем» и снова уставился в открытое окно. Он знал, что он был совершенно негостеприимным, и знал, что, если их с Брайаном разговор сейчас закончится, он уйдет действительно совсем один — что не особо его пугало, — но что самое главное — вряд ли появится еще шанс встретиться с Брайаном.

Во время войны Брайан был его лучшим приобретением, одна только мысль о нем спасала Роджера в самые тяжелые ночи, и — он совсем не врал — вкус его губ еще долгие дни грел его. Ему трудно давалось сейчас все то, что он делал и говорил, но другого выхода не было.

— Я ничего не забыл, Брай, — мягким голосом сказал он, когда голубые глаза застыли на мрачном лице.

Он знал, что Мэй не заслуживал такого отношения, но Роджер не хотел врать. Не в такой ситуации.

— Дело не в тебе, ладно? — Роджер шикнул, когда сигарета, о которой он вовсе забыл, больно обожгла кожу его пальца. — Я думаю, у тебя здесь семья и друзья, а я не играюсь и действительно хочу уехать.

— Хорошо, — Брайан кивнул, борясь с мучительным комом в горле. Вслух он не стал произносить, что никакой семьи и никаких друзей тут у него, в принципе, и не было, и лишь тихо хмыкнул, чувствуя, как все внутри буквально раздирало на части. Отчего-то именно сейчас эмоции, которые так долго находились в приглушенном состоянии, начали накатывать на него одна за другой.

Брайан поднялся с пола и аккуратно провел рукой по пшеничным волосам, выгоревшим на афганском солнце, пытаясь запомнить едва весомое ощущение на своих пальцах.

— Только не теряйся, ладно? — попросил он отрешенно и, так и не дождавшись ответа, буквально вылетел из квартиры, сдерживая стеклянные слезы в глазах.

***

Стояло прохладное лето. Начало июня, а показатели едва переваливали за двенадцать градусов по Цельсию. Он не хотел притрагиваться к своим старым вещам, но выбора не было: он по-быстрому упаковал в пыльную сумку легкую куртку, пару футболок, две пары джинсов. Закинув сумку через плечо, он проверил наличие сигарет в кармане и побежал на вокзал «Виктория» в единственных кроссовках.

Шел мелкий дождь. Зонтика у него с собой не было.

Поезд мчался быстро, и все это время Роджер непрерывно смотрел через окно на пролетающие мимо поля и леса. Уже через каких-то три часа, поселившись в домике у самого берега Ла-Манша, он ходил босыми ногами по холодному песку и вдыхал соленый воздух. Ла-Манш простилался вдоль всего города, и Роджер, отойдя от своего жилища на приличное расстояние, безмолвно смотрел на разбушевавшиеся волны пролива, что ударялись о скалы и охватывали его ноги ледяными каплями.

В послевоенное время, да еще и в «городе стариков» людей было по пальцам посчитать, и Роджеру почти что бесплатно отдали комнату в доме хозяйки — милой пожилой женщины лет семидесяти. Она сказала, что он может остаться здесь хоть на все лето, и Роджер подумал: «Жаль, что не на всю жизнь».

На следующий день после долгой прогулки и короткого сна — он поднимался, как подорванный, имея вкоренившуюся намертво привычку вставать ни свет ни заря, — он сел за маленький письменный стол у окна и, написав парочку слов о том, что все в порядке и он уже доехал до места назначения, Роджер завернул весточку и, отнеся его на центральную почту, послал письмо Брайану.

Роджер сказал Брайану в тот день, что ни от чего он не убегал, но сейчас, стоя у скалистого обрыва, он решил, что, скорее всего, соврал тогда. Роджер убегал от людей, от серого Лондона, убегал от своих собственных чувств и переживаний. Он все никак не мог понять, что пытался скрыться от самого себя, но такого не бывает, и даже покинув толпу людей и нежелательное для него место, он все равно оставался наедине с собой.

Это было труднее всего. Первое время, ему никак не удавалось переключить свои мысли с тех событий, что произошли на войне, и он все просыпался посреди ночи, судорожно хватая воздух ртом. Ему требовалось пару минут, чтобы прийти в себя и понять, что все уже кончено, и что он находился здесь, в своей маленькой комнате около залива. В такие минуты он вылезал из-под одеяла и становился ногами на пол, чтобы ощущать под собой землю и не терять чувство реальности.

Затем он постепенно учился прорабатывать свой страх и умение прощать. Сидя около воды, смотря вдаль или на высокий маяк, он заново проживал самые трудные для себя ситуации, снова и снова погружаясь в ту боль, что столько времени мешала ему нормально жить. Он вспоминал отца, вспоминал отношение матери, думал о Тиме, возвращался к военным дням, в госпитале, и — он почти плакал — окунался с головой в события, что произошли в афганском лагере. Давалось ему все это катастрофически трудно, но по истечению какого-то времени, Роджер ощущал, что уже смотрел на эти ситуации хоть и с щемящим чувством в сердце, но уже не так болезненно, как это было раньше.

В эту ночь ему не спалось. Он сидел на каменной извилистой дорожке, спустившись к проливу по скалам и высокой пшенице золотистого цвета; на небе горели звезды — таких ярких он в жизни не видел, — и Роджер, не без удивления, понял, что различил около трех созвездий без особого труда.

— Что же ты, совсем один? И друзей у тебя нет? — спросила пухленькая хозяйка маленького роста, накладывая на тосты сыр. Было туманное утро, и шел мелкий дождь — Роджер хотел выйти на раннюю прогулку, но хозяйка настоятельно упросила его остаться на завтрак.

Роджер подумал о Томасе, Тиме, вспомнил о Брайане и сказал:

— Нет, — и, увидев удивленный и жалостливый взгляд хозяйки, добавил: — Такое бывает, мне итак хорошо.

Хорошо ему не было. И понял он это через пару недель, когда на носу висел июль, и в Истборне все чаще выходило солнце, и однажды, когда температура воды достигла восемнадцати градусов, Роджер даже предпринял попытку искупаться.

И все же — хорошо ему не было. За эти недели — почти за целый месяц — многое внутри него изменилось. Это была кропотливая, местами болезненная, местами приятная «чистка» своих мыслей и внутреннего мира. Постепенно, день за днем, он излечивался от воспоминаний, что намертво связывали его с войной, и с тем, что он пережил в афганском лагере, и слияние с природой в этом ему нешуточно помогало.

Это было удивительное чувство — ему никуда не нужно было спешить, никому не нужно было помогать; он вставал рано утром, совершал длительную прогулку вдоль пролива, иногда шел в город, чтобы еще не забыть, как выглядят люди; часто он сидел у воды, бросал туда сухие камни или лежал на холодной зеленой траве. У него вдруг появилось бесконечно много возможностей обдумать все и, быть может, посмотреть на некоторые ситуации по-новому. И хотя Роджер восстанавливался и как будто бы отдыхал от пережитого стресса, на самом деле, он провел огромную работу над собой, и вот уже спустя месяц ему казалось, что некоторые события войны навсегда стерлись из его памяти, а все, что было раньше, окончательно потеряло свой смысл и ценность.

Не так все было просто, как могло показаться. Роджера не посещали панические атаки, что было, безусловно, невероятным успехом, однако не раз Тейлор ловил себя на мысли о том, что ему не хватает наркотиков. Ему не выкручивало руки от желания закинуться парой-тройкой цветных таблеток, однако это «желание» плотно засело у него где-то глубоко внутри, и ему порой было неприятно от самого себя за эти мысли.

Разве то, какой путь он проделал, не излечил его от зависимости? Разве панические атаки, которые, безусловно, были изначально вызваны страхом отца, а затем — подожженные наркотиками, не остановили бы его даже сейчас? Разве война, чудом спасенная жизнь не показывали Роджеру ценность той самой жизни?

Он и сам не знал. Иногда ему даже снились наркотики, и он просыпался уставшим и обозленным, как будто и вовсе не ложился спать.

Он сидел на сухой земле с мелкой травой и смотрел на раскрытый пустой блокнот на своих коленях. В его руках была зажата ручка, и он думал о том, как символично он купил этот чистый блокнот, решив начать абсолютно новую жизнь, не хватаясь за прошлое. Он решил, что страх, всю жизнь сковывающий ему руки, что наркотики, что события этого страшного года — все это следовало, наконец, вычеркнуть из своей жизни.

Он закрыл глаза и стал рисовать.

Рисовать он не умел. Линии были не четкими, и ему не было чем стереть лишние штрихи, и все же, когда рисунок был окончен, и Роджер увидел на нем абсолютно четко узнаваемый портрет с длинными, рвущимися выйти за страницы блокнота темными кудрями, он, в конце концов, подумал о том, что прошлое забыть можно, но вот убежать от самого себя не представлялось возможным.

***

Он понял, что пережил это место. Оно больше не приносило ему сил, он не впитывал энергию от природы и не наслаждался одиноким маяком, окруженным холодными пенными волнами. Роджер никогда подолгу не обдумывал свои идеи, и если его внезапно посещала какая-то мысль — пусть она и была бы крайне глупой, — он бежал ее выполнять. И вот сейчас одна из таких идей пришла к нему, и Роджер не мог больше ждать.

Вариантов вернуться в Лондон не было. Прежде чем сесть на паром, что шел в маленький город Франции, откуда он поездом планировал доехать до Парижа, Роджер выслал один билет без подписи на знакомый адрес на одной тихой улице Лондона. В билете было указано:

«29.06

7 p.m.

Лондон-Париж»

========== Часть 11. Огни Парижа ==========

Брайан стоял на улице около терминала А, международных перелетов; в одной руке он держал кожаный чемодан коричневого цвета, а в другой зажимал вот уже третью сигарету.

Брайан всегда предпочитал обдумывать свои действия, не поступать глупо и безрассудно, однако, в этот раз, он сделал исключение. В Лондоне он уже нашел новую работу, твердо сказав отцу, что в пабе больше работать не собирается. Причин было много, но самыми основными было то, что Брайан окончательно стал самостоятельным и не нуждался в чьей-то помощи (если работу в пабе можно было так назвать), и Скотт, воспоминания о котором хранила каждая деревяшка этого ненавистного ему места. А еще, Брайан решил вернуться в университет в следующем году, попробовать сдать все экзамены в конце весны и сразу перевестись на курс, на который он должен был перейти, не случись войны.

Но после письма Роджера, в котором Брайан обнаружил один-единственный билет до Парижа, все его идеи, которые уже перестали быть просто идеями, а стали постепенно приводиться в действие, полетели к чертям собачьим. Наполеоновскими планами пришлось пожертвовать, а Брайан даже не был уверен в том, не была ли это простая шутка от Роджера. Почему Париж, что это все значило, и что Роджер там собирался делать — Брайан не имел ни малейшего понятия, а Тейлор не считал нужным объясниться. Сегодня днем Брайан пару минут покрутил небольшое письмо в своих руках, налил себе виски, подумал о том, каким придурком был Роджер, и бросился собирать вещи почти сразу же после того, как написал короткую записку отцу о своем внеплановом отъезде.

***

Роджер был в Париже уже двадцать седьмого июня, вечером. Он нашел дешевый отель почти на окраине города, откуда каждый раз приходилось добираться старым трамваем до центра, дыша пыльным воздухом и уставшими людьми.

Денег у Роджера не было много — точнее сказать, было совсем мало. Пособие военных, которое выплачивала не поверженная, но потерявшая тысячи людей и с плохой экономикой Англия, было ничтожно мало, и на него Роджер разве что смог бы покупать сигареты и очень дешевый алкоголь, от которого он, вроде бы как, отказался.

Роджер не любил тратить деньги отца, а своих на поездку в Истборн или Париж он еще не заработал, так что, скрипя зубами и мысленно злясь на отца за то унизительное положение, в которое ставил его мистер Тейлор каждый раз, когда Роджер нуждался в финансовой поддержке, он все же выбрал свою мечту (скорее, цель). Целью этой было забыться и, наконец, увидеть мир. Осознание того, что, кроме Англии, он так нигде и не был, съедало его на войне. Так что, сняв с банковского счета приличную сумму денег, которая была отложена отцом на последующие два года обучения в колледже, он уехал в спокойный город Истборн, а из него — в Париж.

Цены на алкоголь здесь были просто удивительными — да и не только на алкоголь. Жилье, еда, пабы — все здесь казалось дешевле, чем в Лондоне, и жалкое чувство расточительства охватило Роджера. Он потратился в пабе, на крепкий виски, купил парочку коктейлей милым парижанкам, что так ласково и непринужденно улыбались ему, в отличии от англичанок; потратился на новые вещи, а затем снова опустошил половину кошелька в пабе, очередь в который начиналась с улицы. Так он провел неполных два дня.

***

Сколько же раз за последние пару часов Брайан представил их с Роджером встречу, сколько раз он подумал о том, как они вместе будут гулять по старинным французским улочкам, пробовать свежую выпечку в кофейнях, да и просто болтать обо всем без умолку. Потому что в течение этого месяца, когда дел, способных занять время и мысли, особо не было, он успел соскучиться по Роджеру так, что хотелось взвыть. Он думал, что приглашение в Париж было своего рода извинением за тот разговор, что состоялся между ними в квартире Тейлора перед его отъездом из Лондона. Он думал, что теперь, спустя какое-то время после возвращения из Афганистана, они оба смогут абстрагироваться от навязчивых мыслей о войне и, наконец, пообщаться, как нормальные люди.

Брайан вообще много чего «думал», но все, как всегда, пошло не так, как ему того хотелось. Грубо говоря, все пошло через задницу.

Роджер встретил его в аэропорту — они действительно стояли друг напротив друга, всего в нескольких дюймах, и Брайан почти что сердечный приступ схватил — так он был рад увидеть Тейлора. Он не знал, как вести себя по отношению к Роджеру, они никогда не обсуждали то, кем были друг для друга. Друзьями? Возможно, это был самый подходящий для их отношений термин, хотя Брайан уже давно понял тот факт, что от «друга» ему хотелось намного большего. Но вот что творилось в голове у самого Роджера на этот счет и по сей день оставалась загадкой. Во время последних разговоров, будучи отвергнутым, Брайан не находил в себе смелости завести эту тему и просто надеялся на то, что рано или поздно она всплывет сама по себе. Ему пришлось насильно удерживать себя на месте, чтобы сразу же не кинуться на Роджера с объятиями.

Первое, что бросилось ему в глаза в то мгновение, — широкая счастливая улыбка на загоревшем лице Роджера. Такой огромной улыбки на нем Брайан до этого дня так и не видел. Когда Тейлор, пошатнувшись, неловко обнял Брайана, ему в нос ударил запах крепкого алкоголя, а когда они сели в кафе, и Роджер снял солнцезащитные очки, Брайан почти что скинул чашку со стола, заметив, какими красными были эти чертовы глаза напротив.

И тогда все его надежды на эту поездку рухнули, все его планы и переживания — тоже. И все его хорошее настроение также полетело к чертям, а «самый вкусный круассан Парижа» — как заверил его постоянно хихикающий Тейлор — казался Брайану отвратительно-ужасно-безвкусным.

Они сидели за пустым маленьким столиком, что стоял у самого окна, откуда можно было смотреть, как Париж постепенно утопал в огнях. Брайан почти все время молчал, слушая несвязную речь Роджера, что нес полную ересь с этой его улыбочкой, которой Брайан успел обрадоваться в первую минуту их встречи. Он никак не мог отделаться от мысли, что Тейлору было наплевать на него с высокой горы — иначе как объяснить то, что даже в день их встречи он был обдолбанным?

Еще в тот момент, когда Роджер остановил такси и крикнул водителю: «Бонжорно!», заваливаясь на сидение с ногами, Брайан заподозрил неладное. И в тот момент, когда Тейлор вывалил на десять евро больше, чем нужно было, за проезд и не стал ждать сдачи — тоже. И в тот момент, когда Роджер потребовал алкоголь в кафе у официантки, которая слабо говорила по-английски, — тоже.

Подавляя в себе раздражение, Брайан не вслушивался в слова Роджера, не отрывая глаз от вечернего города, который уже почти полностью погрузился в темноту. Мэй терпеливо ждал, пока Тейлор протрезвеет, но состояние у него уже было дерьмовей некуда. После того, как Брайан, с горем пополам доел свой круассан, его взгляд ненадолго задержался на лице парня, и на душе вдруг стало так грустно, что он успел подумать — может, зря он вообще сюда приехал?

Около получаса спустя, когда они шли по старинным улочкам, и Роджер постепенно приходил в себя, он решил взять им по два стаканчика глинтвейна. Брайан, в конце концов, не выдержал.

— Роджер, давай ты закончишь с этой дрянью на сегодня, — сказал Брайан совершенно спокойно, пытаясь проглотить бушевавшее внутри негодование. Хотелось просто, черт возьми, поехать домой — если он у них вообще здесь был — и заставить Роджера проспаться. — Пожалуйста, — добавил он мягче, все еще сомневаясь, что его слова сейчас будут восприняты всерьез.

— С каких пор алкоголь, который ты хлестал за обе щеки перед боем, ты стал называть дрянью? — хмыкнул Роджер, когда Брайан отвернул его от уличного ларька, из которого приветливо выглядывал паренек, зазывавший всех попробовать чудо напиток.

— С таких пор, что мы больше не на войне, Роджер, — сказал Брайан с нервной ухмылкой, понимая, что одни лишь воспоминания о том времени вызывали в нем холодную дрожь. — И то, что я «хлестал алкоголь за обе щеки», не отменяет того факта, что любая наркота — это дрянь, — продолжил он, делая акцент на второй части предложения.

Роджер поднял глаза на Брайана. Вытер тыльной стороной руки губы, которые были вымазаны шоколадной конфетой, что Тейлор перед этим достал из кармана, и серьезно сказал:

— Я не употребляю наркотики.

Брайан нейтрально относился к травке, на дворе стоял конец шестидесятых, «джоинт» не пробовал только ленивый, и почти все его друзья и знакомые время от времени покуривали. Он никогда не имел желания лезть в их жизнь и разглагольствовать о том, что любые наркотики, даже трава, повышали определенные риски. Ну, курили и курили — он никогда не осуждал, но сам старался держаться от этого подальше.

Но вот с Роджером все было по-другому. Брайан понимал, что у Тейлора, по сути, не было никого — никаких факторов, сдерживающих процесс саморазрушения, к которому парень был явно склонен и целенаправленно шел. Невесть что он еще употреблял в течении этого месяца, проведенного в одиночестве. Можно было бы громко заявить, что у Роджера был он, Брайан, но, честно говоря, он уже не был уверен в том, что являлся для Тейлора кем-то действительно важным. Он нихрена не понимал, что происходило, и это настолько сильно его расстраивало, что он уже даже не мог выдавить слов благодарности Роджеру за то, что тот пригласил его в Париж. Брайану было мерзко и больно: создавалось ощущение, что он стал частью какой-то дурацкой игры, в которой Роджер его позвал, ну, чисто так, потому что как-то скучно стало после косячка-другого.

— Ладно, закрыли тему. Ну, как тебе Париж? Нашел то, что искал? — он не смог удержаться от язвительного тона и, скрестив руки на груди, он без особой радости посмотрел на Роджера.

Роджер фыркнул, недовольный тоном Брайана.

— Смотря, что ты имеешь ввиду под «нашел, что искал», — сказал он грубовато. Его язык все еще заплетался, но Роджеру и не нужно было быть трезвым, чтобы заметить перемену в Брайане. — Он коснулся пальцем своих губ и добавил: — Я ничего не искал, Брайан. Мне просто нечего искать, если ты еще не понял.

— Я всего лишь озвучил то, что ты мне сам говорил, — Брайан закатил глаза, не имея ни малейшего желания тратить силы на то, чтобы усмирить Роджера, который был под действием чего-то там. Он итак жутко устал после бессонной ночи и утомительной дороги. Брайан достал из кармана сигарету и затянулся, надеясь, что хотя бы это привычное действие его как-то успокоит.

— Ну, а что же ты? Как тебе Лондон? Смог растрогаться от слез девушки, которую любил?

— Да, знаешь, смог, — ответил Брайан спокойно, вдыхая терпкий дым в легкие, даже не смотря на раздраженную физиономию Роджера. — Нашел работу, записался на курсы в университет, — он пожал плечами. — А потом получил твое письмо и, как последний идиот, решил приехать сюда, — прошипел он, резко потушив сигарету о лавочку. То ли от усталости, то ли от неудовлетворенных планов, Брайан и сам стал раздражительным. — Где меня, видимо, и не особо ждали.

Роджер застыл на месте, нахмурившись. Он уж никак не ожидал таких слов от Брайана и даже подозревать не мог, что Мэй мыслил об этой ситуации в таком русле. До этой минуты, Роджер как-то и не задумывался о том, какой путь проделал Брайан, чтобы оказаться там, где был Роджер, несмотря на то, что у него могли быть дела в Лондоне, несмотря на то, что там были его друзья и семья; да и вообще, может быть, Брайану и Париж вовсе не нравился, но он все равно приехал сюда только потому, что так захотелось Роджеру. Вид Брайана подсказывал ему, что Мэй хотел бы поскорее уйти отсюда, и Тейлор стал лихорадочно думать, чтобы такое сказать, чтобы загладить эту не совсем приятную ситуацию.

— Я… — сказал он, не зная, что он именно «я».

Повисла неловкая тишина, и Роджер в полном смущении потупил взгляд.

И почему раньше эта ситуация казалась ему совершенно иной? Ему-то виделось все это так, что он, ничего не обещая Брайану на войне, решил исполнить свое желание — а то есть, поехать на Ла-Манш, — при этом, не заставляя Мэя делать тоже самое и позволяя ему остаться с близкими ему людьми, в родном городе. А дальше… да он ведь просто прислал ему билет-пригласительное, даже толком и не думая о том, пойдет ли Брайан на это, не зная, что его будет ждать в Париже.

Роджер всегда слышал от людей, что он — «слишком поверхностный», «переменчивый», «непостоянный», да и вообще — трудно было на него положиться всем этим людям, короче говоря.

Он достал сигарету и покрутил ее в пальцах. Зажал зубами, запалил, несколько раз затянулся и сказал:

— Ну, да. Наверное, ты многим пожертвовал, чтобы сюда приехать.

— Дело не в том, чем я пожертвовал, — Брайан не удержался от того, чтобы не закатить глаза. — Я просто не понимаю, Роджер… — он развел руками, смотря на Тейлора в ожидании четкого ответа. — Ты меня позвал, потому что скучно стало?

— Брайан, — Роджер в ответ театрально закатил глаза, — не говори ерунды. Я никогда не общаюсь с людьми, которые мне неинтересны, — сказал он, махнув рукой, — а развеселить я и сам себя могу.

На улице было людно, и как хорошо, что все эти люди были увлечены собой, а не вслушивались в этот, ну, просто идиотский разговор. Брайану казалось, что из всего этого ничего не выйдет, потому что глупо было что-либо доказывать человеку, который просто позвал его в Париж и не обещал быть трезвым или пьяным, грустным или радостным, уставшим или отдохнувшим. Мэй сам нарисовал в своей фантазии, какой будет их встреча, а теперь вдруг не мог смириться с тем, какой она оказалась на самом деле.

— Ну да, можешь, — прокомментировал Брайан, нервно крутя сигарету пальцами. — По твоему поведению и не скажешь, что я здесь нужен, — слова давались ему с трудом, и он почувствовал, как щеки залились краской. Он не хотел, чтобы Роджер «что-то не то» подумал — например, что Брайан на что-то надеялся, когда ехал сюда, и что представлял их встречу весь этот месяц, и что скучал по нему чуть больше, чем скучают по друзьям.

Брайан не хотел выставить себя дураком, но он абсолютно не умел скрывать свои эмоции, и в таких ситуациях все было написано у него на лице. Мэй ненавидел тот факт, что, скорее всего, Роджер обо всем прекрасно знал, но обсуждать это не торопился. Да и черт возьми, Брайан бы все отдал, чтобы перевести тему в другое русло. Если бы Роджер чего-то от него хотел, то уже десять раз сделал бы какой-то шаг, сказал бы что-то. Брайан надеялся, что парень сейчас был слишком пьян для того, чтобы сделать правильные выводы.

Роджер пристально наблюдал за каждой реакцией Брайана и мимикой его лица, и когда Мэй во второй раз поднял вопрос о своей нужности, а затем — залился краской, Тейлор улыбнулся уголками губ и отрицательно покачал головой.

— Я бы не тратился на твой билет, если бы ты не был здесь нужен, — сказал он чуть мягче.

Роджер чувствовал то, что чувствовал Брайан, и он всегда называл это чувство — «особое отношение». Мэй мог вести себя себя как угодно, делать вид напускного спокойствия и холода, но Тейлору всегда хватало нескольких слов и пары-тройки взглядов, обращенных к нему, чтобы понять, когда человек, сидящий напротив него, был по-настоящему влюблен.

Брайан тупо кивнул, чувствуя пристальный взгляд Роджера на себе. Ему было до ужаса неловко, хотелось просто, черт возьми, под землю провалиться. Ему стоило оставить эту тему, а не жаловаться на то, что Роджер его как-то не так встретил. В конце концов, ехать сюда его никто не заставлял, да и Тейлор ему ничего не обещал.

***

Стояли они на центральной площади, где толпилось множество туристов: они делали снимки, сидели на траве, громко смеялись и завороженно смотрели на Эйфелеву башню. После пятиминутной тишины между ним и Брайаном, пока Роджер давал парню насладиться видом огромной постройки, что казалась такой величественной, возвышающейся над ними, но, в тоже время, безумно красивой в ее лучах света.

— Я знал, что ты не оценишь башню просто так, так что, — он вскинул палец вверх, а затем полез в передний карман джинсов, — я подготовился.

Роджер прокашлялся и, выйдя перед Брайаном, повернувшись спиной к горящей башне, он с наигранно-важным видом зачитал:

— Интересные факты о главной достопримечательности Франции, — он развернулся к башне и, показав на нее рукой, снова вернул свое внимание к помятому списку, — однажды известный портной решил спрыгнуть с башни на парашюте, но не рассчитал что-то в конструкции и разбился насмерть, потому что парашют не раскрылся. Это раз. Виктор Люстиг в каком-то там году решил продать башню на металлолом. И понятия не имею, кем был этот мужик. Это два.

На Роджере была небольшая шляпка, которую до этого он держал в сумке, что висела через плечо. Эту шляпку он явно по дешевке купил на одном из рынков Парижа и теперь, по всей видимости, считал себя настоящим французом. Теплый ветер обдувал его волосы, и красивая улыбка озаряла лицо Роджера даже посильнее тех огней, которыми искрилась сама башня.

— В самом начале, башня ужасно не понравилась местной элите, и они не раз жаловались правительству, чтобы строительство немедленно прекратили. А еще, когда-то башню решили оставить для военных целей. Что скажешь? — резко спросил Роджер, опуская лист бумаги, который больше походил на выдранную откуда-то салфетку. — Представляешь, а могло и не быть ее.

— Вау! — Брайан не смог сдержать смеха, в особенности от вида этой «великолепной» шляпы, которая Роджеру абсолютно не шла. Напряжение между ними, казалось, немного спало, а Роджер уже протрезвел, и даже шел по брусчатке почти ровно. Мэй сумел расслабиться и сконцентрировать внимание на старинных домах и широких улицах, забыв о недавно состоявшемся разговоре. — Роджер, это правда впечатляет! — усмехнулся он, снимая средневековый головной убор с парня и надевая его себе на голову, а точнее, на объемные кудри. — Правда башня какая-то невезучая, не находишь?

— Угу, — хмыкнул Роджер, возобновляя ходьбу. — Если бы я решил построить башню, то ее ожидал бы примерно такой же успех, — улыбнулся он.

***

Роджер был до смерти уставшим, но ему абсолютно не хотелось идти домой и заканчивать на этом общение с Брайаном. Состояние «неадекватности» окончательно прошло, и Роджер пребывал в довольно хорошем расположении духа, хотя внутри было царапающее внутренности предчувствие завтрашнего дня, в котором такое внезапное и редкое счастье за эти годы стремилось сойти на «нет».

Он бы не признался, но, начиная с середины войны и до сегодняшнего дня, Роджер был в постоянной, с каждым днем все ухудшающейся депрессии. Панические атаки прогрессировали (счастье какое — только в Истборне их не было), и у Роджера не было шансов с ними бороться. Он окончательно терял контроль над своим настроением, мыслями, и весь этот страх, грусть и боль от пережитого полностью захватывали его сознание.

Пили они какой-то странный напиток, раздобытый Роджером в баре их скромного отеля, по очереди передавая одну бутылку с какой-то розовато-желтой жидкостью внутри. Роджер хотел сказать, что по цвету все это походило на то, что кто-то туда как будто насрал, но, посмотрев на расслабленно-мечтающее выражение лица Брайана, он сказал:

— Интересный… вкус.

— Вкус дерьмовый, — Брайан поморщился, глядя на Роджера с мягкой улыбкой. — Но это ничего, за все уплачено, как говорится, — засмеялся он и похлопал Роджера по спине.

Роджер прикрыл глаза, наслаждаясь вот уже прохладным свежим ветерком, который качал зеленые деревья, что образовывали маленький лес вокруг их отеля. Он болтал ногами с подвесной деревяшки, на которой они сидели; она кое-как держалась над озером, зацепившись за землю с двух берегов.

— Ты серьезно решил вернуться на учебу?

Небо неспешно светлело, его раскрасили все оттенки лилового и желтого — необычный рассвет. Возле озера было прохладно, и Брайан пожалел, что не взял с собой никакой кофты; приятно пахло травой, в которой копошились всевозможные птицы и насекомые. Где-то даже кричала сова, и Брайан закрыл глаза, наслаждаясь этой идиллией, не вписывающейся в суету большого города. В Лондоне редко такое застанешь.

— А почему нет? — пожал плечами Брайан, делая еще один глоток непонятного напитка. — Это странно, наверное, но я люблю учиться. И я не хочу всю жизнь проработать в пабах, осточертело мне это.

Брайан взял небольшой камушек, лежащий рядом с ним и бросил его в озеро, которое после короткого «бульк» разошлось красивыми кругами.

— А ты не планируешь возвращаться в колледж, да?

— Давай, кто дальше докинет? — спросил Роджер, вдруг оживившись. Он склонился над ногами Брайана, ухватившись одной рукой за плечо Мэя, а другой — пытаясь достать несколько камней с берега. — Если мы сейчас упадем и разобьемся, — в озере глубина была максимум по плечи Роджеру и по колени Брайану, — то знай, что это была не моя вина, а твоя — за то, что не удержал меня, — сказал Роджер и, обхватив ловкими пальцами камни, резко вернулся в исходное положение.

Переложив все камни в ладошку другой руки, он взял один из них и, извернувшись, бросил его в озеро. Намечалось сделать трюк — так, чтобы камень несколько раз подпрыгнул на воде, но он лишь молчаливо потонул.

— Твоя очередь, — сказал Роджер, отдавая один камушек Брайану.

— У меня руки раза в два длиннее, — с наигранным самодовольством усмехнулся Брайан, взяв один из камней, раздобытых Роджером. Он замахнулся, видимо, слишком усердно, и камень резко взлетел высоко вверх, и «победно» упал в воду недалеко от берега. — Вот черт! — возмущенно воскликнул Брайан, чье чувство собственного достоинства потерпело крах.

— А насчет колледжа… сам знаю, что глупо бросать образование, и чем я, в общем-то, буду заниматься по жизни, если не будет диплома от престижного колледжа, — он хмыкнул, потянувшись и протерев глаза от усталости. — Но я ненавижу стоматологию, и сейчас я понимаю, как глупо могла быть прожита моя жизнь, умри я на войне, так и не занявшись хотя бы чем-то, что я люблю.

Он на некоторое время замолчал, бросая камень в свою очередь, а затем добавил:

— Думаю, я вернусь к игре на барабанах. Это единственное, чего мне так не хватало в Истборне, — сказал Роджер неполную правду.

Брайан выслушал Роджера с пониманием, и он искренне был рад тому, что тот все-таки решил не мучать себя ненавистным факультетом. Он был убежден, что невозможно стать хорошим специалистом без желания, какой бы престижный колледж не выдал тебе диплом.

— Да, я тоже скучаю по музыке, — сказал он, перебирая пальцами влажные камушки. — Даже пару песен написал с тех пор, как вернулся. Правда не знаю, куда их теперь девать, певец из меня средненький, — Брайан перевел взгляд на Роджера, любуясь аккуратными чертами его лица. Парень так и не набрал вес, оставался таким же худым и жилистым, как и на войне; его кожа была смуглой, но без румянца. Брайану хотелось провести рукой по острым скулам, обветренным губам, по выпирающим ребрам, которые, надо сказать, не на шутку его волновали. Роджер весь вечер улыбался и все равно был грустным — от Брайана это не ускользнуло.

— Певец? Не знал, что ты поешь, — хмыкнул Роджер после того, как его злейший противник также неудачно закинул камень. — Я знаешь, что думаю? Можно будет как-нибудь снова собраться, взять инструменты и поиграть. Глядишь, выйдет что.

Роджер точно не знал, когда это «как-нибудь» могло настать, потому что желания возвращаться в Лондон у него абсолютно не было, место временного жилья он себе пока не нашел, да и Брайан явно не собирался путешествовать за ним по всему свету, пока Роджер либо решит остаться где-то, где ему будет уютно, либо захочет вернуться в Лондон.

Над водой медленно восходило солнце, пуская пока еще приятные слабые лучи. Роджер сидел, греясь на солнышке, и его лицо было освещено нежно-желтым светом. Держась руками за деревяшку, он чуть опустился вниз, касаясь ногами воды — та была теплая из-за мелкоты озера и горячего солнца, нависавшего над ней весь день.

Роджер, подмигнув Брайану, который изучал камушки в своих руках, оторвал руки от деревяшки и прыгнул в воду прямо в одежде. Озеро, кстати говоря, было глубже, чем он думал, так что Роджер, заливаясь смехом, бултыхался в воде, не доставая до дна. Он вытянул руку из воды и, потянув Брайана за ногу, столкнул того в озеро. Смотря на ошарашенное выражение лица Мэя, Роджер засмеялся еще громче, одной рукой придерживая шляпу на своей голове, а другой — обливая Брайана водой, при этом пытаясь удержаться на плаву с помощью одних только ног. Он как-то забыл о бутылке с напитком, что поплыла в другую от них сторону, на четверть заполнившись водой из озера благодаря его брызгам.

Брайан барахтался, пытаясь состроить недовольную мину, но уже через минуту был не в силах остановить приступ заливистого смеха. Вода доставала ему до подбородка, и он относительно быстро передвигался по песчаному дну, почти добравшись до Роджера, который брызгался в Брайана водой с такой неистовой силой, что та постоянно попадала ему в глаза и мешала нормально видеть.

Наконец догнав свою жертву и изрядно устав, Брайан хитро усмехнулся и принялся щекотать Роджера, пока тот яростно брыкался и пинался, пытаясь высвободиться.

— Думал, я это так просто оставлю? — смеялся Брайан, продолжая щекотать Роджера одной рукой и придерживать другой, чтобы тот не ушел на дно. Он все-таки хотел просто отомстить ему, а не утопить. Все попытки Роджера отбиться не обвенчались успехом, и в конце концов, наглотавшись воды, Роджер упустил свою шляпу, которая бревном поплыла по озеру.

— И вот как теперь! — вскрикнул Роджер, с грустью смотря на уплывающую вдаль шляпу — озеро было, максимум, размером с одно футбольное поле. — Сам будешь ее доставать.

Роджер лег на спину и задумчивым взглядом уставился на проплывающие мимо облака. Из леса доносились громкие песни птиц.

— Смотри, облако на барана похоже, — сказал он, краем глаза заметив, что Брайан тоже поднял голову к небу, а затем перевернулся животом кверху, раскидывая руки в стороны.

— И кенгуру.

Роджер, выждав минутную паузу, пока Брайан пытался рассмотреть в бесформенных облаках кенгуру и барана, решил пойти в атаку. Находясь позади Брайана, он неожиданно — неожиданно для Мэя — схватил того за плечи и потянул парня вниз, опуская его голову полностью под воду. Брайан, обладавший большей силой, чем Роджер, вынырнул наружу и, пробормотав какую-то страшную угрозу, стал топить Роджера в ответ.

После двухминутной схватки, во время которой Роджера вновь пришлось придерживать рукой, Тейлор сказал:

— Знаешь ли, — и замолчал.

Он болтался на руке Брайана, с детской злостью смотря на довольное лицо Мэя, который даже не прилагал особых усилий во время «боя», когда же Роджер потратил достаточно много энергии. Плавали они под тусклыми лучами солнца, что отражалось в воде размытым пятном.

— Когда-нибудь, я обязательно обыграю тебя, — сказал он и снова щелкнул Брайана по носу.

Бутылку, которую слабым течением снова принесло к ним, Роджер схватил рукой и, отпив несколько глотков, совершенно не заботясь о том, что в бутылку могла попасть вода из озера, покосился в сторону Брайана. Его лицо, посвежевшее за время пребывания в Лондоне, было расслабленным и красивым — в отличии от измученного грязного и усталого лица на войне. Огромная линия шрама все также красовалась на скуле, и Роджер, слабо улыбнувшись, провел кончиком пальца по ней. Брайан удивленно хлопнул ресницами, вздрогнув от прикосновения.

— Странно прозвучит, но, — он поднял взгляд на глубокие глаза Брайана, — тебе идет.

Роджер отпустил бутылку и, подплыв к Брайану, вначале обхватил того за шею, а затем — сцепил ноги за спиной.

Брайан продолжал молчать, боясь что-либо сказать: он будто бы впал в оцепенение — ровно до того момента, как Роджер обвил свои руки вокруг его шеи и оказался так близко, что у Мэя дыхание перехватило. Он не мог оторвать взгляд от тонкой линии губ Тейлора, уже не в силах противостоять своим желанием и притворяться.

— Нужный ты здесь, — прошептал Роджер ему почти в рот и, мягко закусив верхнюю губу Брайана, стал целовать того.

У Брайана внутри все разом перевернулось, и он положил ладонь Роджеру на затылок, зарываясь в его мокрые волосы, притягивая его еще ближе к себе, чувствуя вкус воды из озера на своем языке. Брайан не переставал улыбаться в губы Роджера, не в силах поверить в то, что сейчас происходило. Ради этого мига он мог простить Роджеру все, что угодно, и все мысли о том, что ему не стоило приезжать в Париж, унесло попутным ветром. Внутри у Брайана расплывалось то самое липкое чувство, что подкашивало ноги и кружило голову.

Тело Роджера было вплотную прижато к нему, и Брайан чувствовал его неровное дыхание, его пальцы в своих волосах. Он углубил поцелуй, спускаясь руками ниже, к оголенной спине Роджера, чья футболка задралась почти до самого верха. Он удивленно нащупал пальцами неровности на коже Тейлора, которые уж очень сильно напоминали рубцы от шрамов, но Роджер тут же убрал руку Брайана со своей спины и улыбнулся такой улыбкой, что Мэй как-то разом забыл обо всем.

— Я не думал, что ты этого захочешь, — сказал Брайан тихо, когда Роджер отстранился.

— Я целый месяц жил в изоляции. Действительно думал, что я обойду твои губы стороной после этого? — засмеялся Роджер, положив голову на плечо Брайана.

Теплая вода окутывала его тощее тело, но спокойно и «счастливо» ему было вовсе не от этого.

Комментарий к Часть 11. Огни Парижа

Дорогие читатели, вот и новая часть. Здесь неожиданно проплыла волна романтики, но сразу предупреждаю, что это не самая сильная сторона автора, ахах. И все же, Роджер у нас порой довольно экспрессивный (порой), так что я просто не могла не показать его чувства :)

========== Часть 12. Твои безумные монстры ==========

Комментарий к Часть 12. Твои безумные монстры

Уважаемые читатели, приятного прочтения.

*авторство песни принадлежит моей подруге ~ прекрасной творческой личности ~ созидателю персонажей.

P.S. «Фикбук» творит непонятные вещи: абзацы смещаются, строчки едут в непонятном направлении, а прямая речь перестаёт быть прямой речью. Проверяли все не один раз, но если что собьётся, то извините, «Фикбук» повластнее нас будет :)

Брайанлениво разлепил глаза. По яркому солнцу, что пробиралось к нему через светло-бежевые гардины, он сделал вывод, что время близилось к обеду, и пора было бы и выйти из отеля, чтобы посетить как можно больше достопримечательностей. Однако у него было то редкое состояние души, когда хотелось просто поваляться на мягких простынях своей кровати, лениво попить горячий кофе с пенкой и повтыкать на зеленый лес через окно их номера.

Вернулись они под самое утро, когда Роджер буквально обмяк в его руках от усталости. Уснул Тейлор, кажется, за одно мгновенье, когда же Брайан, который еще днем был в Лондоне и собирал вещи, не мог сомкнуть глаз от переполнявших его эмоций. Он наслаждался пением птиц, что доносилось до него с открытого балкона, и неспешно рассматривал утонувшее в солнце лицо Роджера, который иногда смешно морщился от щекотливых лучей. Брайан думал о том, как быстро могла меняться жизнь, и как непостоянны были наши проблемы, казавшиеся когда-то катастрофами. Он до сих пор чувствовал вкус губ Роджера и свои ощущения от его прикосновений, и эти мысли вперемешку с радостным чувством не давали ему уснуть еще долгое время.

Он повернулся на бок и разочаровано выдохнул, когда вместо Роджера увидел пустой матрас и скомканную простынь. Его взгляд переместился на балкон, и он заметил худую фигуру, сидящую на стуле, с высунутыми на балконную перекладину ногами. Брайану быстро перехотелось спать, и он слез с кровати, пытаясь решить, какие штаны и свободную футболку ему накинуть.

Поднялся Роджер уже давно — еще около девяти часов утра, проспав чуть больше двух часов. Он распланировал уже кучу всего для сегодняшнего дня с Брайаном, начиная от экскурсии по городу, походу в винный ресторанчик и заканчивая самыми известными в мире музеями. Им некуда было торопиться, так что они могли спокойно исследовать Париж — город, в котором царило веселье.

Не то, чтобы Роджера интересовали все исторические места, а тем более, многочасовые экскурсии по ним, но он сделал короткое предположение, что легче будет простоять полдня в Лувре или высидеть двухчасовую оперу, чем выслушать лекцию от Брайана, что «ну, как это ты не хочешь коснуться чуть ближе истории наших предков и копнуть чуть глубже в искусство легенд?».

Брайан потянул за ручку и шагнул через дверной проем, подходя к Роджеру, что сидел к нему спиной. Воздух был чистым и теплым, и деревья создавали легкий ветерок, что приятно обдувал кожу и создавал впечатление, что они находились в настоящем лесу; приятно пахло какими-то цветами, которые затерялись в густой высокой траве. Брайан вдохнул еще раз полной грудью, наслаждаясь утренней свежестью.

— Доброе утро? — сказал он, подходя к балконной перегородке, что была обвита стремящимся вверх плющом.

Их маленький балкончик, в котором они едва уменьшались вдвоем, находился на пятом этаже и свисал со стены старой гостиницы, напоминавший чем-то шекспировский балкон. Брайан с интересом посмотрел на Роджера, нахмуренного и задумчивого, и заметил блокнот в его руках; Роджер усердно что-то записывал там, коряво держа в пальцах ручку и высунув кончик языка.

— Доброе, — ответил Роджер ровным голосом, не поднимая головы. — Выспался?

— Выспался, — соврал Брайан, который еще пять минут назад мечтал доспать в кровати.

Мэй неловко улыбнулся и, подойдя к Роджеру сзади, обвил руки вокруг шеи Тейлора, вдыхая нежный аромат какого-то ванильного мыла; от Роджера пахло свежестью, и Брайан потрепал его еще мокрые волосы, закручивающиеся петельками на концах от влажности.

Он наклонил голову вбок и задумчиво уставился в блокнот, исписанный какими-то не особо организованными каракулями. Вначале все шло ровно, столбиком, к середине цифры стали замазываться, переноситься, а под конец у Роджера вообще потекла ручка, измазавшая половину старательно выписанных цифр. Тейлор сидел, вытирая синий от ручки-роллера мизинец о другую страницу.

— Ведешь подсчет? — спросил он, уткнувшись носом в макушку Роджера и пытаясь при этом не засмеяться от важности, с которой сидел Тейлор, и от этой очень «точной» статистики. От волос Роджера приятно пахло.

— Ну, да, надо же как-никак подсчитать, насколько быстро я снова останусь ни с чем, — прохладно ответил он, слабо улыбнувшись.

Роджер и сам толком не знал, почему у него выработалась такая привычка — после панических атак занимать себя какими-то совершенно скучными, монотонными делами, которых в обычное время Роджер на дух не переносил и обходил десятой дорогой, но к которым неизменно прибегал после очередного приступа. Быть может, эта кропотливая работа требовала к себе особого внимания, и Тейлор попросту забывал о тех ужасах и видениях, что приходили к нему во время атак, пытаясь сконцентрироваться на том, что он делал.

Странно было то, что впервые после его отъезда из Истборна, после их душевной прогулки и озера — именно после этого, ночью, под самое утро, его снова одолел страх таких масштабов, что он проснулся, тяжело дышащий и весь в поту, пытаясь понять, где он и что произошло. После того, как его пробил озноб, и Роджер прогулялся в течение часа, наматывая круги возле отеля, он хотя бы как-то смог успокоить себя и отбиться от кричащего страха внутри.

Роджер легко убрал руки Брайана со своих плеч и направился в комнату, чтобы надеть что-то, помимо домашних шорт и футболки, которая явно была ему не по размеру. Он все пытался отделаться от того, что произошло с ним ночью, задавливая навязчивые мысли о том, что панические атаки могут снова повториться; но это ему не слишком хорошо удавалось, и Роджер надеялся на то, что Брайан не заметит сильной перемены его настроения.

Сошлись они на том, что сегодняшнем гвоздем программы будет Лувр.

***

Брайан уже около часа делился впечатлениями от посещения Лувра и Версаля, в который они попали по чистой случайности, потому что Мэй так разговорился с охранником Лувра, что каким-то немыслимым образом впихнул в забитый экскурсионный автобус и их с Роджером. Роджер при этом имел надежду, что была обречена на провал, что в Версаль их не повезут — по крайней мере, не сегодня, — но их повезли, и когда они снова были в Париже, решив зайти в кафе под открытым небом, у Роджера ноги подкашивались от усталости, и кипела голова от монолога Брайана.

Они зашли вовнутрь, и Роджер нажал кнопку седьмого этажа.

Роджер посмотрел на свое отражение в маленьком зеркале, которое висело на задней стенке лифта как раз в тот момент, когда свет погас, а лифт, резко дернувшись, остановился, потрусив кабинку.

— Твою мать, — прошипел Брайан, когда свет в лифте погас.

Брайан ненавидел чертовы лифты еще с детства и всегда боялся в них застрять, а после нескольких дней под землей во время войны, закрытые помещения для Брайана стали настоящим психологическим адом. И, конечно, случиться это должно было именно сейчас, когда он был с Роджером, в Париже, и когда после тяжелого дня им хотелось спокойно посидеть в кафе.

— Тут где-нибудь есть кнопка помощи? — Брайан ни черта не видел и жал на все нижние и верхние кнопки без разбора, надеясь на то, что нужную кнопку он задел-таки.

— Не знаю, — процедил Роджер, беглым взглядом осматривая стенки лифта: сказать, что он видел хотя бы что-то в такой темноте, было бы большим преувеличением. — Нащупай стену по правую сторону от тебя, я — по левую.

Роджер медленно стал водить рукой по холодной стенке лифта, пытаясь обнаружить кнопку вызова, напрочь забыв, с какой стороны были обычные кнопки, указывавшие на номер этажа.

Он старался не замечать, что его сердце забилось чаще, а руки стали подрагивать; но Роджер старательно пытался найти то, что ему нужно, чтобы поскорее выбраться из замкнутого пространства.

— Не знаю, какая из этих кнопок подходит, — сказал Роджер, когда его рука наткнулась на то, что он искал. — Одна из них явно больше остальных, наверное, это то, что нужно.

Он нажал на кнопку и замер. Несколько раз повторил, что они в лифте, застряли и им нужна помощь, но ответа не было. Также не было и никакого сигнала, оповещавшего бы их о том, что они услышаны.

— Похоже, придется ждать, — сухим голосом сказал Роджер и съехал вниз, присев на пол лифта с поджатыми под себя коленями: ноги уже не держали его от количества пройденных километров.

— Похоже на то.

Он не знал, сколько времени прошло, так как из-за темноты ничего не было видно, но по его собственным расчетам, застряли они уже на час, и за это время к лифту подбежала девушка, крикнув, чтобы они оставались на месте, и что их постараются вытянуть, но позже, потому что в отеле, смежным с кафе наверху, произошел какой-то форс-мажор. Брайан сказал ей: «Хорошо», а Роджер подумал, что ничего хорошего в этом не было.

Говорили они о Париже, о важных местах для посещения здесь, о театрах, в которые можно пойти, о известных людях, что были рождены здесь или приезжали за своим вдохновением во Францию, но Роджеру было наплевать. Он сидел, пытаясь подавить в себе горячую волну страха, которая только росла и росла, и когда время их нахождения в лифте достигло двух часов, он накрыл голову руками, как будто закрываясь от внешного мира и надеясь, что Брайан не заметит этого и не начнет задавать глупые вопросы.

Ему срочно нужна была вода или пакет, чтобы хотя бы как-то унять панику, но ничего подобного не было, и панику унять не удавалось. Нарастающее чувство беспомощности и ужаса, что прилипал к его телу, давили Роджеру на виски все сильнее, и ему хотелось сломать двери лифта, чтобы сбежать отсюда. Больше всего на свете ему не хотелось, чтобы Брайан увидел его дерганья, истерику и крики, вырывающиеся, казалось, прямо из легких.

Брайан услышал тихое «блять», доносящееся снизу слабым голосом. Брайан, который ничего не видел, на ощупь присел рядом с парнем, понимая, что ему, должно быть, осточертело сидеть в этом маленьком лифте, в котором, ко всей прелести, становилось еще и очень душно.

— Родж? — позвал он его мягко, потрепав того по плечу. — Я уверен, что скоро мы отсюда выйдем, уже достаточно времени прошло. Ты и сам слышал возню снаружи, — Брайан не хотел задвигать банальные фразочки вроде «все будет хорошо» и «бояться нечего», но он абсолютно точно не знал, как поддержать Роджера в этой ситуации. Он понимал, что Тейлор ужасно устал, бродя с ним по всем музеям, так что он в какой-то мере чувствовал себя виноватым.

— Мг, — промычал Роджер, кивнув, как будто Мэй мог увидеть этот жест. Он не убирал рук с головы, словно пытаясь уменьшить боль, что расходилась по каждой клеточки его тела.

— Роджер? — Брайан только сейчас заметил, что его всего трясло, и он приблизился чуть ближе, чтобы нежно погладить Тейлора по лицу. — У тебя клаустрофобия?

— Нет, все хорошо, — соврал Роджер, не замечая, как дрогнул его голос. — Просто душно.

Прошло еще около получаса, и Роджер понял, что всего этого было «слишком» для того, чтобы он мог контролировать ситуацию. Голова тяжелела, в висках была такая боль, словно его несколько раз огрели дубинкой. Ко всему прочему, его начинало тошнить — то ли от находящей на него панической атаки, то ли от того, что в лифте становилось невыносимо жарко, и Роджер теребил воротник своей футболки дрожащими пальцами, думая о том, что если они сейчас же не покинут лифт, то он окончательно опозорится перед Брайаном.

Он встал на подкашивающиеся ноги, и ему до ужаса захотелось иметь возможность хотя бы ходить из стороны в сторону, чтобы предпринять маломальскую попытку успокоиться. Но лифт был настолько узким и маленьким, что он не смог бы и шага вбок сделать. Роджер провел рукой по лбу и заметил, что он уже весь мокрый.

Да Господи блять. Как он устал от этого. Как ему страшно было от этого.

Это всегда начиналось так. Всегда казалось, что можно было успокоиться, потушить огонь, что пылал у него внутри, но каждый раз Роджер ошибался. По истечению какого-то времени страх, носивший гордое название «Монстр», одолевал его, и…

Держась рукой за горло, он увидел расплывчатый силуэт у себя перед глазами. Ему казалось, что какой-то человек стоял перед ним и махал рукой. Роджер сузил глаза, чтобы рассмотреть человека, который звал его, но человек исчез, и Роджер услышал низкий грубый голос:

— Что ты сделал на этот раз?

Роджер дернулся, смотря по сторонам, не понимая, откуда в этом месте взялся его отец. Силуэта впереди уже не было, и Тейлор отчаянно крутил головой, пытаясь отыскать потерю. Он что-то тихо пробормотал в ответ, а затем перед его глазами пролетел кожаный ремень, а потом его кожи коснулась сильная рука, оставляющая пылающие красные следы пальцев. Его собственные пальцы цеплялись ручки шкафа, почти выдирая ее, и ноги, еле держа его на себе, ввалили тело в узкий темный шкаф. Он дрожал, боясь, что единственная защита в виде деревянного ящика полетит сейчас к чертям.

— Роджер! — Брайан схватил руки парня, который начал отбиваться не пойми от чего, и прижал его к своей груди, боясь, как бы тот не нанес вред себе или не вывел лифт из строя еще больше, продлив время их пребывания в этом чертовом месте.

Парень продолжал дергать ногами, пиная при этом Брайана; он вырывался и закрывал руками лицо, совершенно не узнавая Мэя или не замечая его. Брайан с ужасом пытался удержать Роджера, но тот как будто бы вовсе потерял контроль над собой и вдруг возымел силу, которой не было раньше.

— Роджер! — в панике закричал Брайан, ошарашенный происходящим. — Здесь никого, кроме меня, нет, успокойся! Роджер! — Мэй обхватил ладонями лицо Тейлора, заставив того смотреть прямо перед собой. — Роджер, успокойся. Здесь никого, кроме нас с тобой, нет. Ты слышишь меня?

Роджер схватился за руки Брайана, как утопающий хватался за спасательный круг. У него не было четкого изображения Брайана, и он даже не был уверен в том, что это действительно был Мэй, но голос Брайана прорезался сквозь пелену детских воспоминаний, будто доносился из детской комнаты сквозь дверцу шкафа, и Роджер заорал:

— Помоги мне! Помоги мне!

Никто и никогда не вытаскивал его из этого состояния, и сам Роджер не всегда мог это сделать. Он видел отца, чувствовал его удары, пытался отбиться от них, ощущал каждую застежку ремня, пытался спрятаться в душной кабине лифта, не особо понимая, был он в здании отеля или в своей детской, забиваясь в угол и закрывая руками лицо от нависшей высокой фигуры отца.

Он что-то кричал и умолял отца не трогать его, а затем он снова ощущал цепкую хватку рук Брайана и слышал его голос, и пытался ухватиться за это, чтобы вылезти из этого глубокого ужаса, в котором он тонул с каждой секундой все глубже, словно летел с горы в бескрайний океан. Он задыхался и плевался водой, что волнами затапливала его легкие и не давала дышать.

— Не трогай меня, прошу. Папа, не трогай, папа! — кричал он слабым голосом, словно этот голос принадлежал ребенку, и Роджер как будто не понимал, что сам уже вырос и в таком возрасте мог бы дать отпор отцу.

— Господи, Роджер, — Брайан чувствовал себя абсолютно беспомощным в этой ситуацией, он сам был на грани паники, готовый сделать все, что угодно, лишь бы муки Роджера закончились. — Роджер, это Брайан, твоего отца тут нет, — он сжал руку Роджера в своей, поглаживая его ладонь пальцами, надеясь, что Тейлор перестанет трястись, как в судорогах, — он повторял одни и те же фразы снова и снова, надеясь, что Роджер, в конце концов, сумеет вернуться к реальности.

Роджер слышал громкий голос Брайана, который постепенно стал пробираться сквозь его собственные вопли и ровный холодный тон отца.

— Ты в безопасности, — говорил чей-то родной, чей-то напуганный голос.

— Слушай мои слова, — говорил чей-то знакомый, сдавленный голос.

— Тебя никто не тронет, — говорил он, и Роджер, замечая, как расплывчатая фигура отца, что до этого была освещена ярким светом, постепенно пропадала, и очертания его комнаты растворялись в темноте остановившегося лифта.

Он слышал чей-то уже более тихий голос, что раздавался где-то очень близко к нему, и Роджер, дрожа всем телом, поднес руки к лицу, ощущая, что его щеки были влажными от слез ребенка, который вселялся в него каждый раз, как он видел отца.

В полнейшей темноте Роджер различил очертания Брайана и, схватившись мертвой хваткой в плечи и спину Мэя, он прильнул к нему, уткнувшись лицом в ключицу Брайана, не в состоянии унять дрожь по всему телу. Ему казалось, что если он сейчас отпустит Брайана, то обязательно умрет.

— Не оставляй меня, пожалуйста, — прошептал он очень тихо севшим голосом, — это кажется бредом, но, пожалуйста, говори со мной. Пожалуйста, — добавил он, еще сильнее впиваясь ногтями в тело Брайана.

Роджер уткнулся в его плечо, и Брайан бережно обнял худое тело, гладя парня по голове. В горле застрял ком, ему было физически больно смотреть на Роджера в таком состоянии. Мэй почувствовал волну настоящей ярости на мужчину, который обрек своего собственного сына на все это. Брайан никогда, никогда не понимал, как вообще можно было поднять руку на своего ребенка, и тот факт, что Роджер стал жертвой такого неоправданного и совершенно жуткого насилия, заставлял его сердце болезненно сжиматься.

Брайан на несколько секунд застыл в ужасе, совершенно растерянный. Все темы для разговоров разом вылетели из его головы, и он мысленно огрел себе пощечину, изо всех сил стараясь собраться с мыслями.

— Я могу тебе спеть одну из своих песен, — сказал он спокойным голосом.

— «I see the lights on the street,

Я вижу огни на улице,

They shine so brightly I can’t think

Они так ярко сияют, что я словно ослеп»

Начал он негромко, неуверенный, что это именно то, что было нужно Роджеру, но Роджер молчал.

— «I need to go some other place,

Мне нужно уйти в какое-то другое место,

Somewhere I won’t see familiar face.

Куда-то, где я не увижу знакомое лицо.

Don’t need a drink don’t need a cig,

Мне не нужен алкоголь или сигарета,

Still gonna think of you

Все равно буду думать о тебе»*

Брайан на секунду затих и облегченно выдохнул, заметив, что состояние Роджера не ухудшилось. Тот сидел, как меленький ребенок, вцепившись в Мэя и боясь разжать пальцы.

— Я ее написал почти сразу после нашего разговора в Лондоне. Немного депрессивно, но веселые песни у меня как-то не пишутся, — сказал Брайан, хмыкнув.

— Это красиво, — сказал Роджер, чувствуя, как волнение постепенно уходило.

Он не знал, чем было вызвано такое внезапное прерывание панической атаки, которая обычно испытывала его намного дольше. Роджер, не отпуская Брайана, посмотрел на него задумчивым взглядом.

Свет в лифте стал мелькать, и Роджер, вскинув голову кверху, сказал:

— Кажется, нас скоро выпустят.

Он снова вернул свое внимание Брайану, упершись лбом об его голову. Роджер был патологическим обманщиком и в этот раз пытался обмануть самого себя: прекрасно он знал, что именно послужило причиной того, что впервые за долгое время Роджеру удалось «побороть» отца до того, как Тейлор окончательно потерял контроль, и отец избил его, и кто знает, через сколько смог бы он придти в себя.

— Спасибо.

Он хотел сказать что-то еще, но за лифтом послышались шаги, и прежде чем ремонтники открыли двери, Роджер отпрянул от Брайана, вытерев рукой слезы.

***

На крыше дома, где находился их отель, было тихо; приезжие из других городов разъехались по своим домам, так как близился понедельник, а на крышу так и вовсе никто не заходил, завидев табличку «служебный вход». Брайану не спалось, он несколько часов ворочался в постели, пытаясь избавиться от боли в плече, которая вспыхнула, как всегда, внезапно и без причины. Ему снова казалось, что в него стреляют, что он слышит звук взрывов и криков, что из него рекой хлыщет кровь, и никто не приходит на помощь.

Он резко вскочил, весь запутавшийся в простыне и потный, держась рукой за уже давно зажившее плечо. Он в ужасе всматривался в темноту гостиничного номера, ожидая увидеть там врагов. Но взрывов не было, не было и раны, и афганцев не было тоже. Справа от него, на самом краю кровати, мирно спал Роджер, уткнувшийся лицом в подушку и со свисающей почти до пола рукой. Мысли Брайана на половину были также заняты тем, что произошло с Тейлором вечером, и он печально оглянул силуэт Роджера, который, видимо, только в некоторые часы сна мог приобрести покой.

Он аккуратно поднялся с кровати, стараясь не шуметь и боясь, что она может скрипнуть; Брайан тихо подошел с другой стороны к Роджеру и положил его руку обратно на матрас; Тейлор недовольно дернулся во сне.

Он накинул на себя какую попало одежду и вышел из номера, намереваясь попасть на крышу — все равно в такое время там никто не было.

***

На улице все еще было темно и холодно, в отличии от той ночи, когда они сидели над озером. Небо уже начинало постепенно светлеть, меняя оттенки черного на синий и бледно-розовый, и Брайан в который раз подметил, какими чудесными были небесные краски в Париже, словно вышедшие из-под кисти художника. Ему безумно захотелось взять свою старую-добрую гитару и сидеть, тихо напевая мелодии песен, которые он сам когда-то сочинил.

— Как ты меня нашел? — удивленно спросил Мэй, повернувшись назад. Он сидел у ржавого ограждения, уперев ноги в деревянную балку и опираясь ладонями в грязное покрытие крыши.

— Ты очень тихо копошишься, пока собираешься, — сказал Роджер, присаживаясь около него. — И вообще, тебя невозможно распознать издалека. — Роджер сонно протер глаза, туманным взглядом смотря на Брайана.

Его волосы торчали в разные стороны, на теле все еще была розовато-пастельного цвета пижама, которую Тейлор забыл переодеть, и от этого он почему-то еще больше напоминал ребенка. Он недовольно косился на Мэя, и тот не смог сдержать улыбку от вида Тейлора.

— И после тебя очень «легко» заснуть опять, — закончил он, широко зевнув. — А тебе чего приспичило так рано подорваться?

Брайан помедлил с ответом, не зная, стоило ли ему говорить правду. У Роджера итак было море своих собственных проблем, и Мэй был более, чем уверен, что он не являлся единственным солдатом, страдающим от кошмаров и навязчивых воспоминаний.

— Извини, что разбудил, — Брайан виновато пожал плечами и едва заметно дернулся от ощутимой боли на месте былого ранения. Он продолжал смотреть в одну точку перед собой, думая о том, как же сильно ему не хватало сейчас сигарет, оставшихся в номере, или хотя бы какого-то алкоголя. От этой мысли он чуть не рассмеялся: надо же, Брайан еще и нотации Роджеру успевал читать. — Ты случайно сигареты с собой не взял? — спросил он устало.

— Нет, сигареты не взял, — ответил Роджер, внимательным взглядом смотря на Брайана: тот казался ему вымученным и расстроенным. Он похлопал рукой по пустым карманам домашних штанов, усмехнувшись тому, что он даже не переоделся. — Видишь, как бежал, даже в джинсы забыл влезть.

Брайан слабо засмеялся, снова умилившись такому растрепанному и домашнему виду Роджера, который всегда старался одеваться стильно и опрятно. Сейчас же он сидел в этих своих шелковых розовых штанишках на грязном полу и ковырял пальцем ноги мелкие камешки, оставшиеся здесь еще после стройки. Однако даже в этот момент Тейлор умудрялся выглядеть чертовски привлекательно, и почему-то таким он нравился Брайану даже больше.

— Тебе так лучше, чем в джинсах.

Роджер коротко улыбнулся, подмечая про себя то, что он невольно возвращался взглядом к лицу Брайана и мельком осматривал его. Мэй не казался ему красивым, да и черты его лица, в общем-то, были далеки от стандартной красоты, однако что-то внутри Мэя настолько притягивало Роджера, что сейчас, сидя около этого странного забора, Роджер думал о том, каким же все-таки симпатичным был Брайан, и как сильно ему хотелось поцеловать его.

— Так почему не спится? — вернулся к своему изначальному вопросу Роджер, поднимая глаза с губ Брайана.

— Слишком много думал о тебе, — соврал Брайан и, словив ехидную улыбочку Роджера, он добавил:

— А как тебя вообще в Париж занесло?

Роджер неловко поерзал на месте и уставился взглядом на покрытую ржавчиной перекладину, которая была ему выше головы. У Роджера за пару секунд пролетело около пяти вариантов лжи, которые он мог бы сказать, но опять-таки — тошно уже от самого себя было. Он поджал губы и помял пальцы Брайана, думая, как смягчить то, что, на самом деле, было правдой, и в итоге, когда Мэй уже собирался повторить свой вопрос, он сказал:

— Ну… ты наверняка помнишь, что Тим переехал в Париж еще до войны? — Роджер чуть наклонился вперед и заглянул Брайану в глаза, не отпуская его руки.

Брайан удивленно приподнял брови, чувствуя, как его тело сковывало напряжение. Он не понимал, к чему клонил Роджер; а тема Тима сама по себе «немного» ему не нравилась. Он спокойно ответил:

— Да. Я помню.

Роджер тяжело вздохнул и, не отрывая глаз от лица Брайана, сказал:

— Мне пришло письмо от его родителей, — он снова откашлялся, пытаясь прочистить горло, в котором застрял ком, — они… ну, мы с ними когда-то виделись, они знают меня, в общем. Они написали мне, что Тим пропал без вести.

Роджер остановился, переведя взгляд в сторону. Ему до смерти не хотелось говорить это Брайану, который не имел никакого отношения к Стаффелу и явно чувствовал себя хорошо без него, однако Тейлору не хотелось врать Мэю особенно сильно после того, что тот для него сделал.

Он закрыл глаза и провел ладонью по лбу, заметив, что его руки подрагивали. Он и сам не понимал, почему спустя столько времени тема Тима так сильно трогала его, и почему ему было так больно от всего этого; ему хотелось списать все это на то, что он попросту переживал за Тима, как за своего близкого человека, но Роджеру казалось, что причина была не только в этом.

— Я не знаю, зачем приехал сюда, — он отрешенно покачал головой. — Может быть, я надеялся, что увижу его здесь.

Роджер замолчал, думая о том, что вряд ли Брайан сможет его понять. Он заметил, что Мэй без слов кивнул.

По правде говоря, эти слова Брайану казались довольно неоднозначными. С одной с стороны, он прекрасно понимал, что отношения Роджера и Тима уже давно закончились, и Роджер доказал свои чувства к Брайану; и не было ничего плохого в том, что человек, который когда-то любил другого человека, беспокоился о нем — особенно в такой ситуации. С другой стороны, Мэй не был уверен, что Роджеру он сам и их собственные отношения — он еще не знал, можно ли было называть это «отношениями» — были дороже, чем Тим.

— Это ужасно, — наконец выдавил из себя Брайан, содрогнувшись от мысли о том, что и он, и Роджер могли бы тоже считаться пропавшими без вести или лежать трупами под слоями земли. — Мне очень жаль, что все так… закончилось. Я знаю, вы любили друг друга, — сказал Мэй самую банальную фразу в мире, но ничего лучшего он придумать не мог. Роджеру все равно было и будет больно, в независимости от того, что он скажет.

Роджер задумчиво смотрел в глаза Брайану. Он чувствовал, что все то состояние покоя, что окружало их еще минуту назад, растворилось. Роджеру было так чертовски больно, и мысли о том, где сейчас мог быть Тим, с такой скоростью завертелись у него в голове, с какой отбивало его сердце сумасшедший ритм.

Что, если его пытали? Или заставляли работать? Или он голодал, или скитался по пустыне? Господи, он же даже не в своей стране был. У него даже возможности вернуться не было.

— Да, любили, — ответил Роджер. В глазах у него защипало, и он прижал ладонь руки к веку. — Извини, — сказал он и поднялся на ноги. Ему нужно было время, чтобы подумать обо всем.

У Брайана ком в горле застрял, он будто бы чувствовал боль Роджера на себе, она пробуждала его собственную боль с новой силой. Мысли Мэя невольно вернулись в тот день, когда они со Скоттом виделись в последний раз. Ничем не примечательный день, обычная смена в пабе — они даже почти ни о чем и не поговорили. И вот, следующее утро решило все за них, и теперь его лучший друг — его самый близкий человек — был мертв, и его даже не смогли похоронить нормально.

— Я тоже очень скучаю по Скотту… — сказал Брайан тихо, обнимая себя руками. — Я бы, наверное, все отдал за встречу с ним.

Несколько минут они сидели в тишине. Мэй смотрел на небо, на тучи, которые медленно двигались и в их сторону, и думал о том, видел ли его Скотт «оттуда». Ему хотелось поблагодарить Скотта за все, что он для него сделал, и за то, какой прекрасной и чистой была их дружба, но этого шанса у Брайана уже не было. Он смахнул рукой наступающие слезы.

— Хочешь выйти в город? Мы только загоняем себя этими мыслями, — вдруг выпалил Брайан, вставая; его голос подрагивал.

Он посмотрел на сгорбленную спину Роджера и его отсутствующий взгляд, устремленный в никуда, и мягко добавил:

— Если хочешь побыть один, я пойду сам.

Роджер бросил тусклый взгляд на Брайана и ровно спросил:

— И что мы там будем делать?

— Пытаться жить, — просто сказал он, пожимая плечами. — Мы в Париже, тут много занятий, — ответил он и посмотрел на сотни крыш, что выглядели, как броские разноцветные пятна в блеклом свете восходящего солнца, которое иногда было загорожено тучами. — Родж, чем больше я думаю о войне, о Скотте, тем больше понимаю, что нужно делать все, чтобы не думать об этом: иначе и повеситься можно.

Роджер бросил на Брайана тусклый взгляд и ровным голосом спросил:

— Ты сейчас серьезно?

Мэй отвернулся от города и вопросительно уставился на Тейлора. На лице Роджера появилась раздраженная гримаса, и он развел в стороны руками, громче проговорив:

— Господи, Брайан! Ты что, разницу не понимаешь? Твой Скотт мертв! Ты можешь ходить и думать о чем-то другом и пытаться все забыть. Мой Тим нихрена ни мертв, и я, блять, понятия не имею, в каком он состоянии и где! — Роджер внезапно перешел на крик, и его щеку разрезала одинокая слеза.

Он отошел от Брайана, зарываясь руками в волосы и застывая перед забором, что разделял их и землю внизу. Он обхватил руками поверхность железяки, отчетливо ощущая, как его грудную клетку словно тисками сжали.

Ему стало еще хуже, когда он снова взглянул на Брайана, который не был виноват в том, что произошло, и который выглядел таким опустошенным сейчас. Он молча стоял в стороне, думая о том, чем Скотт был хуже Тима, у которого еще был шанс на жизнь. В его взгляде читалась боль и непонимание по отношению к словам Роджера — как мог он ставить Тима выше остальных?

— Поверь, мне не легче от того факта, что Скотт мертв, — сказал он сухо, однако на последнем слове голос его все же дрогнул, и он отвернулся от Роджера. Его будто по груди ножом резанули, и от того факта, что эти слова были сказаны Тейлором, было еще больнее. — И я тоже без понятия, в каком он был состоянии, когда его убивали. Знаю только, что его семье хоронить было нечего, — сказал он без единой эмоции на лице, глубоким взглядом смотря на Роджера.

Роджер отвернулся от Брайана. Ему было слишком тяжело и стыдно смотреть на него.

Господи, сколько еще должно было все это длиться? Сколько еще времени должно было понадобиться, чтобы эта боль наконец ушла, и они могли стать счастливее хотя бы на немного? Роджер уже ни малейшего понятия не имел, какого это — хотя бы целый день пробыть счастливым, с улыбкой на лице, не думая о чужой, о своей смерти, не думая о проблемах, о войне.

— Не надо относиться к этому так, будто бы его жизнь ничего не стоит. И я бы что угодно отдал за толику надежды — Роджер! — за толику надежды на то, что я хотя бы раз снова его увижу! Но ее нет! Он умер четыре месяца назад, а я только узнал! И жить в неведении мне было легче, чем с этим блядским фактом! — Брайан хрипло выдохнул, чувствуя, как ярость охватывала его тело горячей волной. Он не был уверен, кому она была адресована: Роджеру, правительству Англии или солдатам Афганистана.

— Черт… — выругался Роджер, отходя от забора и виновато опуская глаза. — Прости. К тебе это не имело отношения, — сказал он низким голосом. Он медленно подошел к Брайану и взял того за руку, заглядывая в глаза. — Я не то хотел сказать, хорошо? Я понимаю твою боль.

Он готов был уже убить себя за те слова, что так неосторожно вырвались. У него была эта глупая привычка — полагать, что хуже всех было ему, и Роджеру плохо удавалось побороть ее.

— Я… мне жаль, что со Скоттом так вышло. Прости. Пожалуйста.

Больше всего на свете ему не хотелось нарушить их с Брайаном отношения из-за той глупости, что он сморозил, не задумываясь о том, что Мэй действительно больше никогда не сможет даже посмотреть на своего друга; не задумываясь о том, какого было родителям Скотта, которые даже на его могилу придти не могли.

— Забыли, — сказал Брайан сквозь зубы, чувствуя колющую боль в сердце. Ему было плохо: физически, морально. Его душу уже давно вырвали с известием о смерти Скотта, с его собственноручно выпущенной первой пулей. Ему было плохо так, как давно уже не было, и, Господи Боже, он так устал с этим бороться изо дня в день.

— Я не хочу с тобой ссориться, — прошептал он после долгого молчания, пока Роджер крепко сжимал его руку. — Ты — все, что у меня сейчас есть, и я не хочу выяснять отношения, — Брайан обхватил пальцами подбородок Роджера и оставил на его губах короткий быстрый поцелуй.

========== Часть 13. Осколки ==========

Комментарий к Часть 13. Осколки

Дорогие читатели, приятного прочтения.

Хочу сказать, что следующая глава - последняя :)

Париж Брайану нравился по нескольким причинам. Первое — это нескончаемое количество музеев, парков, старинных домов, радушных людей, их красивый, льющийся французский язык, их тающие на языке круассаны с сыром, медом, вареньем и шоколадом, их утренний кофе с молоком на завтрак и настоящее вино на ужин. Второе — это лес за окном, озеро на заднем дворе, мягкая постель и, конечно же, изрисованное краской небо и звезды, которых словно из огромного ведра рассыпали по небосводу. И третье — пожалуй, самое важное, — горячие сладкие поцелуи, мягкие пшеничные волосы, небесные глаза, бесконечные ночные разговоры — по утрам он был слишком зол на весь мир и на Брайана, чтобы разговаривать, — теплые руки и нежные объятия на шелковых простынях. Третье — пожалуй, самое важное — был Роджер, и Брайану казалось, что Роджер и был ему Парижем, да и всем остальным — тоже.

И все же, иногда до Парижа ему было далеко — столица Франции была романтичная, веселая, вдохновляющая, пылающая энергией и улыбчивая. Роджер мог быть всем этим — даже лучше, — но когда этого хотел сам Роджер. Потому что чаще всего Брайан натыкался на крики, нервы, бросание одежды, закатывание глаз, дерганые движения, заявления, что он сейчас же поедет обратно в «свой Лондон» — «он» — это, имеется ввиду Брайан, — а затем истерика «куда это мы собрались». И всегда после этого, когда у Брайана уже голова кипела, а Франция больше не казалась такой радужной, Роджер появлялся словно из ниоткуда, обнимал его крепче прежнего, целовал — нежнее прежнего и шептал какие-то такие слова на ухо, что Мэй, подавляя в себе желание убить Тейлора, таял в его объятиях и пытался скрыть улыбку на лице, чтобы Роджер не знал, что ему все так просто сходило с рук.

Сегодня был как раз такой день. Причину ссоры уже никто не помнил, Роджер продолжал психовать вот уже второй час, вспоминая все, что было, и чего не было, а Брайан, скрестив руки на груди, думал, что он просто корабль, который плыл по Тихому океану — океан действительно был очень «Тихим», — и просто иногда, очень редко, попадал в шторм.

— Удачи, Господи, — прохрипел он, закатив глаза. Роджеру удалось нехило потрепать ему нервы, и Мэю уже начинало все это напоминать не просто шторм, а целый «Титаник», причем «Титаником» был, к сожалению, он сам. — Можешь закончить начатое. А я пока сумки упакую, чтобы тебя не бесить. Придурок.

— Закончу.

Сухо ответил Роджер.

Он встал и отдернул куртку.

— Я закончу.

Никто уже толком не понимал, о каком «закончу» и о каком «начатое» шла речь.

Его пальцы цепко обхватили ладонь Брайана, и он резко дернул парня на себя. Роджер стал толкать его спиной вперед, прямо к каменной стене отеля с внешней стороны, и на возмущенный взгляд Брайана с немым вопросом, а какого хера, собственно, происходит, Роджер не отвечал.

Пройдя мимо стойки рецепции, где Брайан уже шел самостоятельно, и девушка, что принимала гостей, удивленно посмотрела на его отрешенное, а Роджера — пылающее лицо, Тейлор буквально пролетел по холлу и зашел в лифт.

Подождал, пока двери закроются с характерным раздражающим звуком.

Брайан молчал. Роджер — нет.

— Как меня затрахала твоя ревность.

Сказал он

— ах вот, о чем шла речь. Брайану показалось странным, что Роджер направо и налево угощал девушек коктейлями, и теперь это, оказывается, называлось «затрахала твоя ревность» —

и одним резким движением стянул куртку Брайана вниз, скинув ее на пол и притягивая руками Мэя за бедра, и впиваясь сухими губами в губы Брайана, и чувствуя вкус коньяка и сигарет на языке.

Брайан хотел оттолкнуть Роджера от себя, потому что ему, блин, осточертела эта смена настроения Тейлора, эти постоянные психи и, порой, полный без контроль; он даже попытался сделать это, отпрянув от Роджера и чуть сдвинув его в сторону, но Роджер, который облизнул языком губы и который смахнул челку, и который смотрел на него так вожделенно и насмешливо, и который был в любимой соломенной шляпе Брайана, и который был самым сексуальным человеком на земле, имел над Брайаном столько контроля, что…

Да Господи.

Брайан лихорадочно зарылся пальцами в волосы Роджера, углубляя жесткий поцелуй, после которого губы гореть будут. С Мэя полетела футболка, и он толкнулся бедрами ближе к Роджеру, чувствуя возбуждение, которое волной пробежало по низу живота и заставило издать тихий стон.

— А меня затрахало то, — хрипел Брайан на ухо Роджеру, спускаясь ниже по длинной шее и оставляя мокрые следы на ней, — что ты не можешь и дня какой-то херни не творить, — с силой кусая нежную кожу Роджера и с удовольствием замечая, как изгибались спина Тейлора, продолжал он, — и не злить меня, — Брайан резко потянул волосы парня на себя.

— Ага, — выдавил Роджер в ответ, когда Брайан, что-то там говоря, целовал Тейлора, не останавливаясь ни на секунду.

У Роджера уже все горело внутри и ломало спину от пылающего желания взять Брайана, что он забыл о том, что они находились в отеле, и когда двери лифта медленно отворились, и люди, что стояли на пятом этаже, удивленно посмотрели на них, поднимая солнцезащитные очки, он несколько раз хлопнул ресницами.

Роджер оттолкнул Брайана и провел пальцами по своим губам как раз в тот момент, когда брови молодой девушки почти окончательно сбежали с лица, поднимаясь все выше, и как раз тогда, когда рука Брайана застыла на его ширинке, начиная выделывать круговые движения.

Он бросил короткий взгляд на растерянного и смущенно Мэя.

— Это закрытая вечеринка, — сказал вдруг Роджер, переступая через курточку Брайана на полу и обходя по левой стороне девушку, что с ужасом таращилась на него во все глаза, и мужчину лет сорока, что смотрел на них из-под газетной статьи. Затем он улыбнулся широкой улыбкой и смахнул длинные волосы назад. — Но, если что, я — Марта, я из номера 507. Заходите.

Брайан едва не прыснул от смеха, услышав последнюю фразу Роджера, и он рассмеялся-таки, когда увидел выражение лица девушки, которая с приоткрытым ртом смотрела на удаляющуюся по коридору фигуру Тейлора, который даже не попытался скрыть стояк. Мэй и представить себе не мог, как они выглядели: красные, пьяные, растрепанные, с валяющейся на полу курткой, да еще и, вроде как, два мужика.

Он спешно подхватил свою куртку с пола лифта и зашагал за Тейлором, пытаясь того догнать и игнорируя при этом взгляды, направленные им вслед. Ноги совершенно его не слушались, в штанах уже буквально пылало, воображение рисовало всевозможные вариации, как именно его руки будут опускаться Тейлору в джинсы, и какие именно засосы он оставит на коже парня; Брайан был готов наброситься на Роджера, так и не дойдя до номера.

Когда Тейлор безуспешно захлопал по карманам, видимо, пытаясь найти ключи, Брайан крикнул почти что на весь коридор, убедившись, что люди в холле его услышат:

— Марта, душенька! Ключи у меня.

Он продолжал смеяться от всей этой сумасшедшей ситуации, думая, действительно ли их соседи поверили, что Роджер был Мартой из 507, и что у «Март» бывают округления в штанах.

Брайан не с первого раза попал ключом в разъем, и уже начал было чертыхаться про себя, но, наконец, открыв двери, он толкнул Роджера внутрь, набрасываясь на него с поцелуями и толкая ногой полузакрытую дверь. Он бросил ключи и швырнул куртку куда-то в сторону, и каким-то немыслимым образом уже через секунду сидел на Роджере, дрожащими пальцами поднимая его руки вверх и целуя того в губы.

С таким же успехом он чуть ли не слетел с той самой кровати, когда зазвенел будильник на столе, а Тейлор, подрагивающий и хватающий Брайана за воротникфутболки, испуганно дернулся, оглядываясь по сторонам.

— Мэй, ты издеваешься? — спросил он, таращась на трясущийся будильник квадратной формы, стрелка которого указывала на три часа дня. — Нахрена?..

— Нам просто… я нас записал на экскурсию. А туда очередь занимают за неде…

И в него полетела подушка с непонятным длинным словом «СукаблятьБрайанчертовМэйкакогохрена», а затем — «Ктопридумалэтиэкскурсии» и в конце — «СамвалинаэтодерьмоМэй».

***

Он молча сидел за длинным деревянным столом с лакированной покраской и смотрел на декор, над которым так сильно трудились местные дизайнеры. Его мать, которая во время войны не выдержала быть одной в Англии и перебралась к мужу во Францию, так сильно ждала его с фронта, что еще заранее все продумала.

Дом был украшен нежно-белыми и тускло-розовыми цветами, в комнате, что была отведена для Тима еще до войны, покоилось несколько томов любимых книг Стаффела; на столе стояла немыслимая разновидность блюд, начиная от зажаренной утки в винном соусе и заканчивая редкими видами сыра с идеально приготовленными тортами и пирожными, по вкусу которых сразу угадывался Париж; вся веранда была освещена ярким светом, исходившим от многочисленных лампочек, что были прикреплены к перилам.

Родственников в столице у них было немного, только сестра по линии отца и ее ребенок; еще была парочка родственников в других городах, далеких от Парижа, но даже они приехали в тот день, когда — как говорила его мать — «должен вернуться мой Тимочка!».

Тимочка вернулся, и Тимочка без особого энтузиазма присутствовал на этом празднике жизни. Уже некоторые из родственников собрались, и они все были так безумно рады его видеть, что становилось не по себе: до того, как он ушел на войну, они виделись, от силы, раза два, а сейчас эти люди пели ему дифирамбы о его храбрости и мужестве и рассказывали, что он — гордость семьи. Тим думал, с каких пор убийцы были гордостью, но молчал и только кивал головой в знак согласия на весь тот бред, что говорили «эти люди» из его «семьи».

В принципе, все это он мог бы легко пережить, продолжая втыкать в камин напротив себя и кое-когда запихивая утиную ножку или залитый бальзамическим соусом салат в рот, однако был один сюрприз, который приготовила для него мать. Она сказала: «Я знаю, ты очень любил своих друзей! Один из них тут, я решила его позвать!». Она также попросила его угадать, кто же это был, и Тим перебрал человек десять, засовывая кусок желтого сыра в рот и ломая голову над тем, кто в Париже мог считаться его другом, пока она не выпалила: «Да Роджер же это!», и у Тима пропало желание и на утиную ножку.

Как оказалось пятью минутами позднее, когда к Тиму подсел отец и прояснил ситуацию, то сюрприз с появлением Роджера был в какой-то степени сюрпризом и для самого Роджера. Мать Тима, Кейтлин, пригласила Роджера на ужин, так и не сказав, что Тим вернулся, и по всей видимости, Тейлор прямо сейчас думал, что шел он исключительно к родителям младшего Стаффела.

Тима эта ситуация вдруг рассмешила, и он даже глупо улыбнулся, постукивая костяшками пальцев по столу. И кто из них, интересно, будет теперь в худшем положении?

Когда уже все приглашенные собрались за столом, и Тим успел понадеяться, что Роджер не зайдет к ним, в дверь позвонили, и Кейтлин, бросив многозначительные взгляды на Тима, полетела встречать последнего гостя.

— Как мы рады! Как мы рады! — вскрикнула Кейтлин, когда перед ней встал Роджер, весь в белом и скромно улыбаясь; исключением разве что была желтого цвета соломенная шляпка, что кренилась вбок, и ужасно умилила Кейтлин.

Он поздоровался и, прежде чем переступить порог дома, покосился в сторону гостиной, которая ужасно манила своим теплым сиянием и духмяным запахом еды.

Тейлор так и застыл на ступеньках, сжимая в руках коробку шоколадных конфет и выдавливая из себя такую себе улыбочку, когда его глаза заметили знакомый силуэт. Он сощурился, пытаясь понять, как спина этого человека, плечи и руки могли быть так похожи на тело Тима, пока Кейтлин, чья улыбка была куда получше его собственной, не проговорила:

— Чего ты стоишь, Роджер? Смотри, кто вернулся.

Вопрос матери Тима он услышал раза с четвертого, растеряно моргая. Если это был новый вид панической атаки или галлюцинации, то ему явно становилось хуже.

От волнения его начало мутить, и Роджер, чьи пальцы вцепились в коробку еще сильнее, порвав край пластиковой обертки, а ноги приросли к последней ступеньке у самого входа в дом, Роджер захотел выбежать за дверь и никогда больше сюда не возвращаться. Быть может, он бы так и сделал — а потом жалел всю жизнь, — однако все его тело словно разом онемело, и он не мог сделать ни шагу — ни назад, ни вперед.

А еще ему захотелось подбежать к Стаффелу и почувствовать его тело в своих руках, его запах на своей футболке, и удостовериться, что с ним все было в порядке. У Тейлора голова кружилась от осознания того, как сильно ему нужно было увидеть Тима, и как сильно он скучал.

Роджер еще больше побледнел, облокачиваясь спиной о каменную стену дома. Он стоял, совершенно не соображая, что делать, и как будто ждал, что произойдет дальше. Он так сильно хотел, чтобы с Тимом все было хорошо, и чтобы он вернулся, что сам даже не понимал, что будет делать дальше — если это, наконец, произойдет.

Кейтлин смотрела на Тейлора с широкой улыбкой и искрящимися от счастья глазами, а он из себя и слова выдавить не мог, и она удивленно смотрела то на него, то на спину Тима. Роджеру вдруг стало интересно, сколько еще Тим собирался вот так вот гостеприимно сидеть, не оборачиваясь.

Стаффел тяжело вздохнул, прикрыл глаза, встал из-за стола, придвинул стул и посмотрел на Роджера цепким взглядом. Он не говорил ни слова.

— Да что с вами такое? Поверить не можете, что, наконец, встретились? — мягким, льющимся голосом щебетала его мама, пока Тим стоял на месте, не зная, что, в общем-то, делать дальше.

Пока что он понимал только одно: эту комедию все еще нужно было разыгрывать, потому что никто из его родственников, что сейчас с такими же улыбками, как его мать, смотрели на них двоих, не переговариваясь, никто из них не поймет, если Тим продолжит так стоять, спрятав руки в карманах темных военных штанов.

Он, быстрым шагом и почти не дыша, пересек кусок гостиной и длинный коридор, что вел в большой зал. Тим хромал на левую ногу, и ему было трудно идти, но вот уже через пару секунд его сильные руки притянули не дышавшего Роджера к себе, и он улыбался, смотря на свою мать, что стояла к нему лицом позади Тейлора. Ему было так трудно это делать — корчить эту сраную улыбку, снова играя в кого-то, что взгляд его казался ядовитым. На лице матери появились слезы, и Кейтлин, расторгнутая такой долгожданной встречей, охая и ахая, пошла рассказывать отцу и всем гостям о том, какими «дружными были ребята до войны» и как «наверное, сейчас они рады встрече».

Офигеть, как Тим был рад встречи.

Стаффел так ничего и не сказал, на доли секунды вдохнув стойкий одеколон Роджера и почувствовав холод в районе живота, и тут же отпустил парня, отвернувшись. Улыбка уже давно слезла с его лица, и выглядел он, прямо скажем, мрачно.

— Проходи, — на выдохе сказал он и, махнув рукой в сторону холла, пошел туда первым, не дожидаясь Роджера и краем глаза замечая, что рука Тейлора странно двигалась. — Ранение? — спросил он, не смотря на Роджера и проведя рукой по своему лицу.

— Тебе, я вижу, тоже досталось, — сказал Роджер, и Тим выдавил сухое:

— Угу.

Он сел около своей матери, что уже начинала дергаться в разные стороны, переставляя тарелки, насыпая еду гостям, все громче радуясь, что Тим вернулся, и «как классно, что все мы здесь сегодня собрались», и подумывал о том, чтобы надо бы успокоиться и отпустить ситуацию — раз уж так сложилось, — пока она не решила уступить свое место Роджеру, чтобы «вам же столько всего нужно обсудить!» и почти что сама усадила Тейлора на стул с мягкой темно-синей подушкой.

Роджер тихо опустился на свое сидение, неотрывно смотря на Тима и не зная, что сказать. В его руках все также была коробка конфет, и Стаффел вдруг резко выхватил ее, отбросив на полку старого комода, где, помимо этого, стояла прозрачная ваза, до края усыпанная печеньем и конфетами. Роджер опустил взгляд на свою пустую тарелку, думая о том, как можно было угодить в такую ситуацию, которая была хуже не придумаешь.

Тима всегда раздражало желание матери в какой-то мере угодить всем, постоянно пытаться поддержать разговор — пусть и не было в нем смысла, — вечно мотаться вокруг стола, спрашивая, всем ли все нравится, но сейчас все эти действия были очень на руку: он делал вид, что занят, и как будто бы не приходилось лишний раз разговаривать с Роджером.

Он отсутствующее наблюдал, как на его тарелке появилось мясо, салат, сыр, прочие деликатесы; как в стакан струей потекло красное вино, и как он сам чокнулся этим стаканом с Роджером, а затем и с остальными гостями, услышав что-то вроде «За возвращение!».

Есть ему совершенно не хотелось, несмотря на то, что на войне он изрядно не доедал; однако, видя настойчивый взгляд матери, Тим постепенно опустошал содержимое своей тарелки, попутно отвечая на многочисленные вопросы однообразным «Да», «Нет» и «Согласен», чокался в нужное время и благодарил за поднятые за него бокалы.

Весь этот спектакль давил ему на голову, и Тима уже мутило от того, что Роджер сидел рядом, и что он ничего — абсолютно ничего — не мог сделать с этим.

Через сорок минут, когда все наелись и ждали огромного торта, пытаясь нагулять аппетит, его племянница, что проехала около двухста километров ради этого ужина, села за огромный рояль белого цвета и под общие восторженные возгласы начала игру.

Все это время Тим ни разу так и не посмотрел на Роджера, краем глаза разве что замечая его левую руку, что без особого движения лежала около его собственной тарелки, на столе; он также подметил, что, начиная с запястья, у Роджера виднелись глубокие царапины, но всю руку дальше скрывала длинная бесцветная рубашка.

Тиму не нужно было видеть Роджера, чтобы чувствовать его. Присутствие Тейлора, что был так недопустимо близко к нему, разрядом тока проходилось по всему телу Тима, и он не мог сконцентрироваться ни на чем, кроме этого. Он не мог поговорить с Роджером и не мог посмотреть на него; зато мог выдавливать улыбку, передавать по чьим-то просьбам тарелки с едой и доливать всем вино — доливать вино Роджеру было особенно неприятно.

Когда Кларисса, тихая милая девочка лет двенадцати, села за рояль, и дом погрузился в громкую музыку, Тим остался с Роджером один за столом. Все родственники до единого окружили рояль стульями, как в зрительном зале, и только они вдвоем сидели в комнате, смежной с залом, где стоял инструмент.

Он абсолютно точно не знал, что сказать Роджеру, и абсолютно точно не был готов к тому, что они встретятся. Тим все еще помнил их последнюю встречу и помнил свое письмо, которое он успел написать Роджеру еще до войны, где все было написано так искренне и с такой любовью, что это до сих пор ранило ему сердце. Письмо с просьбой приехать к нему в Париж и поговорить, потому что он «чувствую себя безумно виноватым и хочу увидеть тебя», так и осталось без ответа. Тим даже прикрепил к посланию фотокарточку с Эйфелевой башней и мелкими буквами на ней — «Люблю тебя».

— Что ты тут делаешь? — спросил он вдруг, коснувшись холодными глазами его лица.

Ему давно хотелось забыть эту историю бесконечной любви, как самый страшный сон, и казалось бы, что могло быть лучше войны и другой страны для этого временного забвения, но даже сейчас, выйдя из плена и пройдя все эти месяцы неустанной битвы, он снова натыкался на то, что доставляло больше боли, чем любое ранение.

Роджер открыл было рот, чтобы солгать (солгать было бы проще), но замолчал. Он смотрел в эти темные серые глаза, от которых веяло таким холодом, что Тейлору становилось неловко и хотелось уйти отсюда; он поджал губы, теребя край футболки.

— Получил письмо от твоей матери, — ответил Роджер, мастерски отыгрывая безразличие. Ему не хотелось, чтобы Тим знал, что он чуть с ума, блять, не сошел от беспокойства, выяснив, что Стаффел числился в списке пропавших без вести. — Я не знал, что ты вернулся.

Роджер самовольно долил себе в бокал вина и сделал несколько больших глотков. Это был уже четвертый бокал, но его разум не был затуманен алкоголем, и Роджер с раздражением поглядывал на последнюю, теперь пустую бутылку, которая ничерта не помогала расслабиться. Он обреченно перевел взгляд на дверь, ведущую в соседнюю комнату, из которой доносились приглушенные звуки фортепиано и голоса остальных гостей.

Тим хмыкнул, смотря за тем, как Роджер выпивал уже который бокал подряд, и сам сделал несколько глотков вина, вкус которого терпеть не мог.

— Это похоже на мою матушку, — сказал он, делая язвительную форму от слова «мама». Тим рассматривал узоры на дорогом сервизе, что достался им еще от его бабушки. — А ты все также не слышишь меня.

Стаффел холодным взглядом посмотрел на Роджера, пробегаясь по его лицу так быстро, что можно было бы и не заметить, как пристально и настороженно он осматривал Тейлора. Зрение у Тима было великолепное — быть может, это была одна из причин, по которой он почти всегда точно стрелял в цель, — и он прекрасно видел каждый, пусть даже миллиметровый порез на коже Роджера.

Тейлор вздохнул и переплел свои пальцы; сидел он в расслабленной позе, пытаясь скрыть свои настоящие эмоции за напускным спокойствием — его напряжение могло выдать разве что-то, что Роджер почти не дышал и слабо двигался, надеясь на то, что скоро этот концерт в соседней комнате подойдет к концу, и все гости вернуться к ним.

— Я спросил, что здесь делаешь ты, а не что тебе писала моя мать.

— Как будто ты не понял, что я приехал сюда из-за тебя, — огрызнулся Роджер. В нем вдруг вспыхнуло раздражение и, Господи, ему до жути хотелось стереть нахрен эту холодную маску с физиономии Тима.

Он уже успел раз двести пожалеть о том, что письмо Кейтлин дошло до него, что он прочитал его, и что он согласился на эту встречу. Раз сто он захотел уйти из этого места, раз пятьдесят — убить Тима своими руками и раз двадцать — заплакать от того, что тот жив и что вернулся к семье.

— Интересно… — протянул Тим, опустив взгляд на свои войной изуродованные пальцы. Он постучал носком кроссовок по паркету, отчетливо слыша музыку, что доносилась из соседней комнаты, и сказал: — Фальшивит.

Он добавил:

— Все равно не пойму, как-то не сходится, — Тим пожал плечами, вновь поднимая стеклянные глаза на Роджера, внимательно изучая его. — Мать сказала, ты приехал сюда больше недели назад, а известие о том, что я возвращаюсь, пришло домой только три дня назад. Ты заранее почувствовал, что я не сдох и вернусь, я правильно понимаю?

— Я не знаю, Тим, — оборвал его Роджер, окончательно теряя остатки спокойствия. — Я не знаю. Я получил письмо и решил приехать сюда. В Англии оставаться мне не хотелось, — он забегал глазами по помещению, не зная, куда себя деть и как объяснить свои собственные действия, чтобы это не звучало так, будто бы он приперся в Париж в погоне за слепой надеждой увидеть здесь Стаффела, хотя это отчасти и было так. — Твоя мама писала мне, еще будучи в Лондоне, потом она уехала, и никаких новостей о тебе не было. Я подумал, что смогу узнать больше и нашел ее телефон в прописной книге уже здесь, в Париже, — сказал он быстро, перебирая пальцами скатерть. — К тому же, я всегда хотел побывать во Франции, — добавил он немногим позже, — ты же знаешь.

Стаффел неотрывно наблюдал за нервными подергиваниями Тейлора и замечал, с какой скоростью тот тараторил. Тим молча слушал, не перебивая Роджера, и обернулся назад, в смежную с ними комнату, чтобы удостовериться, что все гости все еще сидели там. Племянница изо всех сил старалась бренчать на рояле, хотя удавалось ей это весьма дурно.

— Слышал что-то такое от тебя, — безразлично проговорил он; рука Тима взметнулась вверх, и он стал перебирать пальцами одной руки тяжелые кольца на другой. — Наверное, не так уж сильно и хотел, раз не приехал тогда в Париж, — добавил он прохладно, думая о том, как хреново сейчас выглядел Роджер, и каким худым он стал.

Роджер раздраженно вздохнул. Как же его бесило то, что сейчас вместо того, чтобы поговорить обо всем, Стаффел искал в чем-то загвоздку и пытался докопаться до правды; этот его голос и темп, с которым он говорил — медленный, выводящий из себя, это постукивание пальцами по столу — все это доводило Роджера до состояния белого каления, но он все пытался успокоиться.

Это-то и было одним из многочисленных минусов Тима — как не прав бы он ни был, Стаффел всегда найдет, в чем обвинить другого; да еще и сделает это так, что невольно сам поверишь его словам.

— Тогда мне было тошно от того, что произошло, — процедил Роджер сквозь зубы, резко убирая руки со скатерти. — Если не приехал — были на то причины. Мне нахрен не нужны твои упреки, Тим.

Роджеру хотелось напиться или накуриться, или хотя бы, для начала, мать твою, покинуть эту комнату и этот чертов дом. В горле застрял ком, и ему было физически трудно дышать: казалось, что стены вокруг давили на него, и голос Тима резал по ушам с немыслимой силой. Тейлор на какое-то время даже забыл о родственниках Стаффела и об этой девочке, что со всей дури стучала пальцами по клавишам. У него в голове все ходуном ходило — примерно также, как содрогался сервис от ее музыки.

— Это мой дом, Тейлор, — его голос был непривычно низким, словно изменился на войне, и глаза безжизненно смотрели прямо на Роджера, — если тебе не нужны мои упреки, то можешь уходить. Как ты наверняка помнишь, приглашение исходило не от меня.

Тим сделал еще один глоток вина и скривился.

— Какая же дрянь.

— Это дом твоей матери тоже, — заметил Тейлор, поджав губы — уходить он не собирался из принципа, хотя это было самым большим желанием в его жизни. Он скрестил руки на груди, упрямо смотря на Тима. — Приглашение исходило от нее, как ты наверняка помнишь, так что, я останусь, — сказал он.

Как бы ни хотелось Роджеру быть настоящим и не врать людям, сейчас он просто не мог не играть в эту игру. Все было не так, когда рядом был Тим: все его дурные качества вылезали наружу, все раздражение, вся злость, вся боль, что копилась внутри, вдруг вспыхивала, да еще и с двойной силой, и все плохое, что было в Роджере, вдруг проявлялось. Но что-то ему подсказывало, что Стаффел играл в ту же игру пофигизма, бросая эти колкие фразочки.

Роджеру безумно хотелось залезть тому в голову и понять, что же у Тима происходило внутри на самом деле. Он всегда так тщательно скрывал свои эмоции, что порой Тейлору приходилось додумывать за него; но ему всегда казалось, что он делал неправильные выводы, и Тим вообще мыслил в другом русле.

Ухмылка появилась на лице Тима, который облизнул губы шершавым языком, как раз в тот момент, когда родственники гуськом перешли из зала с роялем обратно к ним, рассаживаясь по местам.

— Вы хотя бы немного успели поговорить? — мягко спросила его мама, сзади обняв Тима и поцеловав его в щеку. — Кларисса такая умница, не правда ли? — не дождавшись ответа на предыдущий вопрос, поинтересовалась Кейтлин и отпустила Тима, издалека завидев огромных размеров торт, который нес его отец.

— Кларисса больше, чем умница, — сказал Тим, в упор смотря на Роджера.

А затем все началось заново: поздравления, перестановка еды, жирные куски торта, которые Стаффелу в глотку не лезли, расспросы о том, где он был, когда пришла весточка о том, что он пропал без вести; потом начались вопросы о том, кто из друзей Тима выжил, и пошли переговоры о том, кто у каких родственников погиб на войне. Одни бутылки вина заменились на другие, и через час на пороге их дома появились соседи, которые уже знали о радостном известии и теперь хотели поздравить Тима лично. К столу добавили еще один небольшой стол, который притащили из кухни, и вот уже, когда Стаффела окончательно начало раздражать это англо-французское пиршество, в гостиной находилось около двадцати пяти человек, не считая Роджера.

— Все еще останешься? — спросил Тим, когда застолье длилось уже больше двух часов. Он наклонился к уху Роджера, едва не касаясь губами его кожи. — Моя мать только разошлась, может пригласить всех людей Парижа, и сидеть придется до ночи.

У Роджера мурашки пошли по коже, и он дернулся, почувствовав дыхания Тима. Все его тело мигом среагировало на такую близость, и он повернул голову в сторону Стаффела, с раздражением смотря него и испытывая гамму эмоций разом.

— Все еще останусь, — сказал он с ухмылкой на лице, делая глоток виски. Его сердце уже буквально болело от понимания того, как сильно Тим хотел избавиться от него, и как сильно его присутствие было в тягость, но все же уйти было бы слишком глупо. Роджер знал, что все то, что сейчас происходило между ними, было лишь предисловием перед чем-то важным.

На виски он, кстати, перешел уже около часа назад, когда один из соседей принес пару бутылок более крепкого алкоголя — красное вино Роджер, как и Тим, терпеть не мог.

— Мне хорошо сидится, — он поднял свой стакан как будто для чоканья и допил Чивас, который теплом растекся по горлу; постепенно его начала даже забавлять эта ситуация, в которой Тим бесился, показывая свое недовольство только сжатыми губами и острым взглядом; начала забавлять, если не считать острой боли где-то в районе сердца.

Тим опустил глаза на губы Роджера, которые были в пугающей для него близости, и отдернулся. Закинул ногу на ногу и с насмешкой во взгляде посмотрел на то, как Роджер чокнулся в воздухе с невидимым бокалом и выпил виски.

— Сидится ему хорошо, — усмехнулся Тим, покачав головой. Он пропустил вопрос племянницы, что нависла над ним, дергая его за плечи. — Смотри, здесь пьянку не устрой. У тебя, как я помню, бывали проблемы с алкоголем.

— Давай о своих проблемах я сам как-нибудь подумаю.

Срать он хотел на то, что говорил Тим: как будто бы не он когда-то посадил Тейлора на экстази, а позже вместе с ним попробовал психоделики, а затем — и кокаин с амфетамином. Роджер не перекладывал вину за свою зависимость на Тима, и все же именно он был человеком, который знал, что Роджер переживал не лучшие времена, и продолжал водить его по тусовкам, где все это было в доступности.

— Тоже мне, трезвенник нашелся, — недовольно пробубнил он, потерев рукой слезящиеся от усталости глаза.

Тим рассмеялся впервые за все время этого пиршества, на которым стол все ломился и ломился от еды.

— Нет, я не умею играть на пианино, — ответил он Клариссе, когда она повторила свой вопрос раз в третий, а затем гости, которые услышали эту фразу, вдруг все разом вспомнили, что Тим, вообще-то, состоял в музыкальной группе и, вообще-то, умел петь.

Заняло все это около пяти минут. Две минуты он переговаривался с родственниками и уже соседями, что петь он не в состоянии, что желания нет, что он не помнит слова, что голос сел и все прочее. Остальные три минуты гости по одному переходили снова в тот зал, где стоял рояль, за которым снова села Кларисса — теперь для того, чтобы аккомпанировать Тиму.

Он чувствовал себя «певичкой» в дешевом пабе, работая за жалкие гроши. Ему заказывали какие-то старые бесячие песни, и каждый раз, когда Тим собирался уйти или хотя бы спеть то, что нравилось ему, он натыкался на почти что умоляющий взгляд матери, которая каждую песню слушала со слезами на глазах, и запихивал свое желание свалить куда поглубже.

Голос его действительно стал ниже, но от этого звучал еще лучше. Тим уже не пел так чисто, как раньше, не имея практики во время войны, однако через минут двадцать беспрерывного пения, Стаффел вошел во вкус и даже сам стал кайфовать от этого процесса.

Когда его, наконец, отпустили под дикие аплодисменты — Тим заметил, что Роджер сидел около его матери и все это время слушал ее беспрерывные комментарии, — он закурил, и когда Тейлор вновь оказался в шаговой от него доступности, Тим подошел к нему. Он оперся спиной о холодную стену возле камина и сказал:

— А что там твой друг? Брайан, кажется, — он нахмурил брови, затягиваясь. Тим окинул комнату взглядом, посмотрев, чтобы рядом не было людей, и приглушенно добавил: — Все еще долбишь его? Или у вас все закончилось прогулкой под зонтом?

Роджер едва ли удержался — в который раз за сегодняшний вечер — от того, чтобы снова не закатить глаза. «Брайан, кажется?» — переспросил Тим с таким видом, будто это не он играл вместе с Мэйем в одной группе больше двух недель, и не его бесило присутствие Брайана до такой степени, что у Стаффела от психов уже ум за разум заходить начал.

Роджер затянулся — сигарета уже догорала до красной отметины и становилась все крепче.

— Долблю ли я его его? — Роджер издал смешок и кинул бычок в пепельницу. — Видимо, тебя очень задела та прогулка под зонтом, раз ты до сих пор это помнишь, а имя Брайана — нет, — продолжил Роджер почти что «дружелюбным» тоном, игнорируя все заданные Тимом вопросы.

Чувство вины неприятно укололо Тейлора после того, как мозг воспроизвел тот момент, когда он без зазрения совести соврал Мэю утром о том, что его знакомый уехал в другой город и попросил Роджера отстоять ночную смену в одном пабе за него. Тейлор сразу ляпнул, что паб был ирландским, и его согласились взять туда на одну ночь со скверным знанием французского. Теперь же он чувствовал себя последним козлом, который абсолютно не ценил все, что Брайан для него делал.

Утром Роджер еще не знал о том, что Тим вернулся, но уже знал, что сегодняшнюю ночь захочет провести в одиночестве или же в компании наркотиков. Он хотел быть с Брайаном, но время от времени ему надо было сбежать от всех.

— У-у-у… тебя что, задело слово «долбить»? — вальяжно протянул Тим, посмеиваясь над реакцией Роджера. Он пожал плечами, выдыхая дым специально в лицо Тейлора, изогнув бровь. — Раньше ты на такое не обижался, когда я долбил тебя в постель, — с невозмутимым видом проговорил Тим и замолчал, когда около них появилась соседка с именем, которое для Тима было слишком трудным, чтобы запомнить.

Он подпирал стену спиной, скрестив ноги, и быстрым взглядом осматривал всех, кто еще находился в этом зале. Время уже было позднее, да и сидели они здесь уже невесть сколько, поэтому он не удивился, что люди постепенно стали собирать свои вещи и, прощаясь с хозяйкой, будто вовсе забыв, что пришли они, как бы, ради Тима, расходились по домам.

— Много чего изменилось с тех пор, Тим, — сказал Роджер холодно. Его раздражало то, что Стаффел пытался задеть его всеми возможными способами, будто бы только в такой форме они теперь могли вести разговор. — И мне как-то насрать на то, что ты говоришь, — добавил он и отпил воды из своего стакана: от выпитого его жутко сушило.

Тим лишь коротко улыбнулся и пошел помогать матери убирать тарелки со стола.

Улыбка Тима была пригодна на все случаи жизни, не зависимо от того, было ее хозяину плохо или хорошо. Терпеть он не мог показывать свою боль или рассказывать о чувствах, поэтому проще простого было надеть на себя очередную маску и отвязаться сразу от сотни лишних вопросов. Выливалось это, конечно, потом в нервные срывы и крики, но все это уже было «потом».

— Ты стал таким добрым мальчиком, — рука мамы погладила его по плечу, когда Тим стал относить тарелки в раковину, и он кивнул головой, не говоря о том, что стал это делать, лишь бы больше не стоять с Роджером и хоть чем-то себя занять.

Вообще, у него крутился вопрос о том, когда, наконец, Тейлор решит свалить? Ему, блин, было непонятно, зачем Роджер пошел на этот принцип — «не уйду», — если прекрасно знал, как тяготит его присутствие Тима. Хотя, ничего так и не поменялось — Роджер как не понимал, так и продолжал не понимать Стаффела.

— Все, Роджер, иди домой. Я сейчас не шучу, — сказал Тим через минут пять, когда Тейлор пил чай, сидя на небольшом расстоянии от отца Стаффела. Он бросил грязные вилки в раковину и приблизился к Роджеру, прихрамывая; Тим пылающим взглядом смотрел на Роджера, не замечая, как вздымалась его грудь и надеялся, что в его глазах не читалась самая настоящая просьба — уходи, Роджер. Просто уходи.

Ему просто было очень больно.

Он стоял с тарелкой в руках и холодными глазами прожигал Роджера, пытаясь унять мандраж.

Его мать вдруг сказала:

— Ты чего, Тимми? — ее мягкий голос вывел его окончательно, и Стаффел чуть ли не выругался от раздражения. — Я знаю, Роджер живет на другом конце Парижа, и он не местный. Пусть останется на ночь, куда ему по таким районам одному ходить?

Кейтлин смотрела ласково. Тим почти сломал тарелку. Роджер откашлялся.

— Спасибо, мисс, но при всем уважении, — он поставил полупустую чашку на стол, даже не смотря на Стаффела. — Я не хочу никому мешать и оставаться у вас ночь, — сказал Роджер вежливо и улыбнулся самой милой улыбкой, на которую в данный момент был способен.

Злость волнами исходила от Тима, и Тейлор почувствовал своеобразную форму радости от того, что вывел его хоть на какую-то реакцию. Он встал со стула, не видя больше смысла оставаться в этом доме и не надеясь на адекватный разговор с Тимом; он слегка пошатнулся: выпил он гораздо больше, чем планировал, что, в принципе, случалось приключалось с ним частенько.

— Спасибо, что пригласили, — сказал Роджер у выхода, пытаясь надеть кроссовки и не упасть прямо в прихожей. Притворяться трезвым он, вроде как, умел. — И да, Тим, я хотел вернуть тебе это, ты забыл в зале для репетиций, он у меня так и провалялось весь этот год, — Тейлор достал из сумки дорогущий шарф, который он подарил Тиму на День рождения два года назад, и кинул им в Стаффела, не особо церемонясь — поймает он или нет.

Не раз Роджер засыпал в обнимку с этим шарфом после их расставания, проклиная весь мир и самого Тима за все то, что произошло; и не раз он откидывал эту долбанную вещь подальше от себя, словно таким образом можно было избавиться от груза воспоминаний.

— Я хотел отдать его твоей маме, но раз уж ты тут… — он продолжал стоять с этой дурацкой улыбкой, чтобы не расстраивать мисс Стаффел, однако Роджер был уверен, что Тим видел злость и разочарование в его глазах также ясно, как видел их он сам.

Мягкая ткань коснулась лица Тима и съехала на пол прежде, чем он успел схватить шарф — подарок Роджера в былые времена. Дверь за Роджером закрылась как раз в тот момент, когда мать стала приглашать Тейлора домой на следующей неделе, а отец собирался пожать Тейлору руку.

Как раз в тот момент, когда Тим ударил кулаком по стене и, обернувшись, сказал родителям:

— Идите спать.

И выбежал из дома.

Он грубо развернул пошатывающегося Роджера, не заботясь о том, что его могут услышать или увидеть родители. На руку играла непроглядная темнота и позднее время, благодаря которому на улице не было никого, кроме них. Только этот треклятый свет, исходящий от лампочек с крыльца дома, освещал два силуэта, и лицо Роджера сияло в этих лучах.

— Зачем ты пришел? Нахрена ты опять влезаешь в мою жизнь? — Тим прожигал Роджера не моргающим взглядом темных глаз; он не замечал, как сильно его трусило — то ли выпитого алкоголя, то ли от прохладной ночи, то ли от этого долбанного Роджера. — Зачем ты мне эти шарфы кидаешь? Тебе, блять, заняться больше нечем?

С дерева раздался приглушенное пение птицы, и Тим посильнее встряхнул Роджера за плечи, длинными пальцами хватая ткань его одежды.

— Я даже не знал, что ты здесь будешь, идиот! — прошипел Тейлор, отталкивая Стаффела от себя, как-то в одно мгновение теряя все самообладание, которое он так старательно пытался поддержать, будучи в гостях. — Твой шарф, в чем проблема? Чего ты так завелся-то, мать твою? — Тейлор находился очень близко к покрасневшему от злости лицу Тима и старался не кричать на все крыльцо, учитывая, что некоторые гости и родители Стаффела все еще были в доме.

— Ты тупой, что ли, Роджер? — взвыл Тим, лицо которого даже перекосилось от раздражения, что копилось в нем весь вечер.

Ему хотелось сделать столько вещей одновременно, и одна из них — вмазать Тейлору и посильнее.

Тим зарылся руками в волосы и отошел от Роджера, шатаясь из одной стороны в другую. Их отношения строились на сексе, но потом все это переросло в любовь; их отношения строились на ревности, но они врали друг другу; их отношения строились на уютных посиделках у камина, но они всегда скрывали свои настоящие чувства друг от друга. И Тим сейчас все никак не мог наступить себе на горло и сказать — или показать — хотя бы часть той правды, что была у него внутри.

Роджеру казалось таким невозможным и нереальным — все то, что происходило сейчас. Он как будто бы бегал в колесе, все возвращаясь и возвращаясь к прошлому, которое липкими руками держало его и тянуло назад. Снова Тим, снова эти ссоры, снова эта тупая боль, которая только и делала, что раздирала сердце окончательно и вызывала желание напиться в ближайшем пабе.

Роджер тупо заморгал, вспоминая о Брайане. О Брайане, которого он обманул, который доверял ему и который даже и предположить не мог о том, что Тейлор мог сейчас быть с человеком по имени Тим.

Он почти рассмеялся, смотря сквозь Стаффела, и думая о том, как мог он хоть в чем-то обвинять Тима, когда сам был не лучше? Каждый раз, когда ему было плохо, Роджер, как последний трус, бежал к Брайану, в надежде найти там покой и уют; каждый раз, когда он снова делал больно Брайану, когда закатывал истерики или погружался в этот бесконечный поток самобичевания, именно Брайан приходил к нему на помощь, и именно он умел закрывать на это глаза и оставлять свои проблемы на втором месте.

И как мог Роджер сейчас стоять перед человеком, который так давно предал его, и который уже не должен был ничего для него значить, и думать о том, как сильно он по нему скучал?

— Я сделал самую большую ошибку в своей жизни, — сказал Тим, остановившись и посмотрев в пьяные глаза Роджера, — и я до сих пор разгребаю последствия той сраной вечеринки.

Как же невыносимо трудно было говорить Роджеру все эти вещи. Ему казалось, что его горло сжимало тисками, и каждое слово, которое было правдой, «выплевывалось» с таким нажимом, что Тим был уверен: уже завтра утром он пожалеет, что сказал все это. Ему гораздо легче было казаться невозмутимым и бесчувственным, чтобы никто и никогда не смог ранить его чувства.

— Ты стал жить своей жизнью, не лезь теперь в мою. Тебе хорошо с твоим этим Брайаном, или кто у тебя сейчас. Оставь меня в покое, — он говорил рвано, неровно, но очень громко.

И снова врал.

Ему было больно. Ему было больно каждый день, но именно сейчас эту боль было выдержать почти невозможно. Роджер смотрел на Тима с широко раскрытыми глазами, сердце у него в груди разрывалось на части, и как же…

да блять

…как же ему сейчас хотелось хотя бы на мгновение вернуться в то время, когда не было чертовой измены, не было войны и шрамов на их коже, и не было этой прожигающей душу ненависти между ними.

Тейлор видел, что Тиму тоже больно. Каким бы холодным он ни был, Роджер знал, что Стаффел любил его, и ему тоже все это было невыносимо.

Роджер не мог остановить этот неожиданный поток нежности и понимания по отношению к Тиму, что застыл у него внутри, и Тейлор потупил взгляд. Он не знал, как такое могло быть, но под воздействием Тима вылазили не только его плохие качества, а еще и он сам как будто бы смягчался, растворялся и проникался к Стаффелу.

— Мне за последние полтора года ни разу не было хорошо, — глухо сказал Роджер, пораженный той крупицей правды, которую все же выдал Тим; Тейлор сделал шаг ему навстречу, отчаянно цепляясь пальцами за воротник его рубашки.

Конечно, хорошо ему не было не только по той причине, что они со Стаффелом расстались, но все началось именно с этого. Роджер вот уже больше года пребывал в состоянии глубокой депрессии и апатии ко всему окружающему. В какие-то дни он мог чувствовать себя менее дерьмово, чем в остальные, но он был сломан и разбит: изменой, войной, этим кровавым кошмаром, свидетелем и участником которого он стал. Он уже не знал цены своей жизни, и это было страшно.

Тогда, с Тимом он был счастлив, он любил. Несмотря на все дерьмо, что они творили по отношению друг к другу, он любил. Это счастье осталось в прошлом, и Роджер знал, что уже никогда не прочувствует это снова, не с Тимом.

Роджер сделал еще один шаг, прижимая Тима к стене, его глаза бегали по этому красивому лицу, и ему хотелось нахрен расплакаться от знакомого запаха духов, что так и не изменился с того времени, когда они были вместе.

Роджер ненавидел себя за ту слабость, которая возникала каждый раз, когда он был с Тимом.

Ненавидел он себя за свою чувственность.

За нерешительность.

За неумение сказать «Нет».

Губы Тима дрогнули, и он закрыл глаза, когда Роджер толкнул его к стене.

Ему было так ужасно плохо. Он просто не мог вынести всего, что происходило сейчас. Все слова Роджера эхом отзывались в сердце, любое прикосновение Роджера оставалось ожогом на его коже. Каждый чертов взгляд был таким тяжелым, что даже каменная стена Тима стремилась к саморазрушению.

Сколько раз он думал об этой встречи, и сколько раз он представлял себе, как оттолкнет Роджера и скажет, что нечего возвращаться в прошлое. И сколько раз ему снились горячие губы Роджера на его шее и собственные руки, что тянули Тейлора на себя.

Он стоял, чувствуя подкатывающие слезы, и проклинал все на свете: свою мать, что написала Роджеру; самого Роджера, что он оказался в этом чертовом Париже и пришел к нему домой; и, что самое главное, самого себя за эту слабость.

Он хотел сказать: «Хватит, Роджер. Тебе действительно пора домой» и промычал:

— Ты же любишь меня, Роджер. Ты все еще, даже сейчас, любишь меня.

Роджер едва нашел в себе силу воли кивнуть, глотая ком в горле и слезы, которые он так презирал.

Голос Тима был хриплым, словно под воздействием пачки выкуренных сигарет. Он посмотрел на Роджера долгим взглядом, прежде чем сказать:

— Но ты ведь не вернешься?

Роджер прижался губами к губам Стаффела долгим поцелуем, что было, скорее, актом прощания. Тейлор обхватил его лицо своими руками и отстранился, смотря в эти грустные глаза, которые так много раз мерещились ему на войне.

Он зажмурился и уткнулся лбом в лоб Тима, тяжело хватая ртом воздух.

Роджер бы так хотел, чтобы время замерло навсегда: тогда бы не пришлось говорить то, что он должен был сказать. Тогда он мог бы растянуть этот момент и все обдумать, но сейчас у него не было даже минуты.

— Я люблю тебя, Тим, но вернуться было бы ошибкой, — прошептал Роджер, пытаясь сморгнуть наворачивающиеся слезы.

Он зарылся пальцами в волосы парня, будто бы что-то невидимое не отпускало его от Тима. Наверное, никогда в жизни слова не давались Роджеру с таким трудом, даже тогда, когда он отказал Тиму в первый раз.

Тим поднял голову вверх, смотря на беззвездное небо и тучи, которые проплывали над ним. По щеке побежали слезы, одна за одной, и Тим ощутил руки Роджера на своих волосах.

В груди как будто выбили рану, разрывающую все нахрен от этой боли, что и на землю повалить его смогла бы. Он упирался спиной в стенку, и наверное, только это спасало его от того, чтобы не свалиться на колени, сдирая кожу до крови.

Тим резко скинул руки Роджера с себя, словно это доставляло ему невыносимую физическую боль, и с ненавистью посмотрел ему в глаза.

Роджер умел мстить.

Роджер умел причинять страдания получше его самого.

— Никогда больше не прикасайся ко мне. Пошел ты нахуй со своей любовью.

И, толкнув Роджера в сторону, он размашистыми шагами пошёл прочь с этой улицы.

========== Часть 14. Там, Где Восходит Солнце ==========

Роджер не знал, что терзало его больше: то, что он окончательно и навсегда — теперь уж точно — расстался с Тимом, или то, что он соврал Брайану и в какой-то степени предал его. У него был такой каламбур мыслей в голове, что он шел около двух часов по темной улице, не озираясь на местных бомжей и хулиганов, и не чувствовал ни усталости, ни страха. Иногда его ходьба была настолько быстрой, что Роджер почти переходил на бег, пытаясь скрыться от самого себя.

С одной стороны, он чувствовал, что наконец освободился от ноши в виде Тима навсегда. Всю войну и даже после нее у Роджера было тягостное ощущение того, что их с Тимом отношения не закончены на все сто процентов, и он постоянно возвращался мыслями к Стаффелу. Он думал о нем днями, и Тим снился ему по ночам, и Роджер даже в Париж приехал по неизвестной ему причине, словно что-то манило его сюда, и хотя Тейлор не признался бы самому себе в этом, но он просто надеялся однажды встретить здесь Тима.

С другой же стороны, в то время, как Роджеру это развязало руки, и дало четкое ощущение того, что, бросив Тима снова, он все сделал правильно, Тейлору было тошно от мысли о том, как сейчас страдал Стаффел. Роджер мог быть каким угодно, но только не мстительным, и никогда в жизни втрезвом уме не пожелал бы он боли и страданий Тиму — несмотря даже на то, какие мучения принес ему сам Стаффел. Картинки того, как Тим, старательно скрывавший свои эмоции для окружающих, заходил в дом, говорил родителям, что все в порядке и поднимался в свою комнату, падая в слезах на диван, вертелись у Роджера перед глазами, и он пытался подавить в себе режущее чувство вины перед Тимом.

И все же Роджер знал точно: первая любовь не забывается, но возвращаться к прошлому не стоило; он знал точно: их отношения были бы обречены на провал, и такие люди, как они с Тимом, не смогли бы быть вместе. Так не лучше ли было закончить эту историю сейчас и забыть обо всем этом?

Роджер остановился посреди улицы, почти ступая ногой на проезжую часть, и мыслено проговорил то, что он прощает Тима за все то, что он ему сделал. Он прощает и отпускает, и желает всего наилучшего. И, как бы там ни было, Тим подарил ему массу незабываемых моментов, рвущихся наружу чувств, заботы и любви, так что стоило оставить эти приятные воспоминания у себя в голове, а не вечно возвращаться к его проступкам и измене.

Далее он снова вспомнил о Брайане и о тех словах лжи, что он ему сказал, и Роджер подумал о том, как сильно он не заслужил такого человека, как Мэй, и сколько еще боли он собирался ему причинить.

Он представлял то, как расскажет Брайану о том, с кем он был этим вечером, и что никакой работе в пабе не существовало, и кем была забита его голова все это время, и перед глазами стояло грустное понимающие лицо Брайана. Он молча кивал и отходил в сторону, не желая показывать свою боль, которая все же застыла в глазах, что с еле видимым упреком смотрели в сторону Роджера.

Какие бы сильные чувства у него не были по отношению к Мэю (что были самыми искренними и чистыми), они были ничтожны по сравнению с тем, что мог бы дать Роджер Брайану, развяжись он окончательно от отношений с Тимом. Нельзя было начинать что-то новое, пока старое еще пылало болью и воспоминаниями, и пока его история с Тимом не была подведена к логическому завершению, его история с Брайаном не могла начаться.

Роджер знал, что другого выхода у него не было, и разговор со Стаффелом был необходимым; теперь же нужно было каким-то образом объяснить Брайану то, что он был с Мэйем не потому, что не получилось со Стаффелом, а потому, что так хотело его сердце.

Роджер словно разрывался между двух огней, чувствуя вину перед Тимом и Брайаном. И если с первым все было ясно, и Роджер не желал возвращаться к этому вопросу никогда более, то со вторым все было туманно, так как Брайан легко мог бы сказать, что вся эта история со Стаффелом уже окончательно ему надоела, и что он больше не может это терпеть. А еще Брайан мог бы очень сильно удивиться, узнай он, что причина поездки Роджера в Париж была почти стопроцентно вызвана желанием увидеть Тима или хотя бы проникнуться той атмосферой, в который он жил до войны. Теперь из Парижа хотелось сбежать, и Лондон вдруг показался Роджеру теплым домом.

Тейлору очень хотелось бы избежать самобичевания и собственных страданий, но, «прогуливаясь» вдоль парижских улиц, он стал думать о том, как несчастен он сам был. Только что он потерял одного близкого человека, перед этим обманув другого, а теперь мог еще и остаться совсем один — если этот другой вдруг не сможет жить с таким человеком, как Роджер, и его каждодневными выходками. Роджер сам рушил свою жизнь, совершая все новые и новые ошибки, обманывая себя и других.

И ему вдруг стало так противно и так мерзко от самого себя за все те разы, когда он пытался бороться с этим желанием, — нет, скорее привычкой — врать, и в который раз проигрывал, снова и снова обманывая людей вокруг.

Роджер просто не знал, как можно было сейчас смотреть Брайану в глаза, не знал, как можно было заснуть без мыслей о Тиме и о том, что произошло.

Он остановился посреди пустой улицы и уперся рукой о ледяную стену дома, чувствуя себя совершенно разбитым. Тейлор протер ладонью глаза, с ужасом осознавая, что до конца «смены в пабе» оставалось еще часа четыре, и его голова была заполнена горькими воспоминаниями о Стаффеле и чувством вины перед Мэйем, который ждал его дома.

На улице было холодно и сыро, его кожа покрылась мурашками, а в горле першило. Наверное, от количества выпитого алкоголя и выкуренных сигарет дышалось ему тяжело, и, в конце концов, Роджер решил присесть на бордюре около этого здания, которое с виду напоминало заброшку.

От облегчения после разговора с Тимом не осталось почти ничего, и сознание стало подкидывать Роджеру новые и новые поводы пожалеть себя.

Место было жутким, тихим и удручающим. Он молча сидел, думая о том, что некоторые окна в домах напротив были заколочены, а людей за прошедшие пятнадцать минут так и не было видно. Его, наверное, это все должно было порядком напугать, или хотя бы насторожить, но на деле, ему было все равно.

Мысли приводили Тейлора к войне, к Тиму, к Брайану, к ублюдку-отцу и матери, что гнила в психушке в Лондоне, где он ее и оставил. То короткое время, что он жил здесь в одиночестве, Роджеру удавалось хотя бы иногда обо всем этом не думать. Алкоголь помогал, трава и колеса помогали, десятки незнакомых людей, начинавших с ним разговор, помогали своими дурацкими рассказами и выходками. Бесчисленные бары, клубы и достопримечательности Парижа помогали тоже.

А потом приехал Брайан, и Роджер поклялся завязать. Не прошло и месяца, а он уже сходил с ума, почти не спал и едва ли не каждый день был на грани нервного срыва. Он любил Брайана, и Тима простил, и да, он был в какой-то степени рад тому, что они со Стаффелом поставили окончательную точку в отношениях, и с Мэйем ему было очень хорошо, но…

Но при всем этом ему иногда просто не хотелось жить.

У него была жизнь, свободная от войны, от насилия отца, от Тима, но все это и по сей день душило его. Роджера бросало из одной крайности в другую: в какой-то день он чувствовал себя почти счастливым, он был заинтересован людьми и событиями, а на следующее утро он просыпался с навязчивым желанием набить кому-то лицо или забыться, и не важно, каким методом.

Он был потерян, он уже не знал и не понимал себя, и не мог контролировать свое настроение, поступки, мысли. Ради Брайана Роджер был готов стараться стать лучше, но вся энергия и желание куда-то идти — например, домой, где его ждали, — покинули его тело, и он бессильно всхлипнул, чувствуя, как по щекам катятся слезы.

***

Было плохо, так морально плохо, что он не знал, куда себя деть, и ноги сами привели его к дому, который выглядел, как притон. И когда какой-то отвратительного вида уличный барыга с эрозиями и язвами на теле подошел к Роджеру и стал угрожать на ломаном английском, мол либо он что-то покупаешь, либо — труп, Роджер молча достал из кармана несколько франков и протянул их мужчине. Мужчина в ответ дал ему пакетик с полуграммом метамфетамина, альтернативой которого был только героин, и скрылся за углом, пряча нож обратно во внутренний карман куртки.

Уже через полчаса Тейлор ощущал себя самым счастливым человеком в мире, он любил всех и каждого, а паршивая музыка в клубе казалась ему, ну, просто невероятной. Он быстро двигался в ритм ударным, стоя в толпе у самой сцены, чувствуя невероятную легкость в каждом своем движении.

Роджер подходил к людям, трещал о чем-то без умолку, даже умудрился за поцелуй одолжить косяк у какой-то девушки с ярко-рыжими волосами, а потом он снова танцевал, снова с кем-то разговаривал, вдруг каким-то образом вспоминая французские слова. И ему было так охренительно приятно и хорошо, как не было, наверное, целые годы.

Роджер просто плыл по течению и абсолютно не помнил, как в конце концов, немного протрезвев, оказался в трамвае на другой части города, едущем в сторону их с Брайаном отеля.

***

Брайан смотрел в открытую перед собой книгу, которую купил на книжной выставке, и пытался прочесть одну страницу вот уже целый час. За окном дул непривычный для лета холодный ветер, проникая в комнату через открытое окно, и Брайан ежился от холода, однако на то, чтобы встать и закрыть балконную дверь, сил у него не было. Его глаза в который раз посмотрели на настенные часы, стрелка которых упрямо указывала на цифру пять, и как будто от этого его действия время могло поменяться.

Начнем с того, что Брайан, не сумев от чего-то заснуть в десять вечера, решил дождаться Роджера; ему очень нравились их ночные разговоры — только во время них Роджер был по-настоящему искренним, — звездное небо и прохладный ветерок, от которого хотелось набросить легкую кофту. Он не знал точно, во сколько Тейлор собирался вернуться из паба, однако, насколько ему было известно, смена не могла длиться больше семи часов, так что, с учетом того, что на работу Роджер вышел в семь, то около двух часов ночи Тейлор должен был освободиться. Но если брать в учет то, что это был будний день, а не выходной, то обычные пабы закрывались намного раньше, так что дома Роджер мог быть уже и в двенадцать.

В двенадцать он не появился. Брайан, спокойно читавший книгу, подумал о том, что, наверное, он просто задержался и скоро уже придет.

В час ночи он не появился. Брайан, потиравший спину от постоянного сидения, сделал предположение, что раз этот паб был ирландским, быть может, у него был свой график работы, отличавшийся от французских заведений, и Роджера скоро отпустят домой.

В два часа ночи он стал рассекать по комнате взад-вперед.

В три часа ночи выглядывал из окна, вглядываясь в темноту улицы.

В четыре волновался, не случилось ли что с Роджером.

В пять без движения сидел на стуле со скошенными вниз глазами, пытаясь успокоить самого себя чтением.

Брайан уже не раз пожалел, что не уточнил название паба, поэтому не мог пойти на поиски. Он понятия не имел даже, где территориально находился этот паб, так что бессмысленно было даже выходить из отеля: они еще и разминуться могли.

Мэй раздраженно отложил книгу, снова вскакивая на ноги и выходя на балкон. Он не хотел паниковать раньше времени, ведь, как бы там ни было, Париж был европейским городом, и законы здесь почитали, однако Брайану также было известно, что ночной Париж не был самым безопасным местом на земле, и что Роджер с его умением находить приключения на ровном месте легко мог во что-то влипнуть; в общем, отгоняя от себя печальные мысли, он все больше погружался в состояние беспокойства и не мог найти себе места.

Когда солнечные блеклые лучи стали пробираться сквозь шторы их комнаты, а на часах показало шесть, дверь отворилась одним резким движением, отскочив к стене и ударив ту с размаху. Брайан, покачивающийся на стуле, подскочил на месте и с волнительной радостью на лице застыл на месте, завидев силуэт Тейлора.

— Родж! Господи, ты где так долго был? — спросил тот, быстрым шагом подойдя к Роджеру и обняв того за талию.

Брайан сразу же ощутил неприятный запах алкоголя и почувствовал, как пошатнулся в его руках Роджер. Тот что-то пробормотал, весь подрагивающий, и когда Мэй отпустил его, вглядываясь в пьяное лицо Тейлора, он увидел его красные глаза с широкими зрачками и не моргающим взглядом. Роджер без слов опустился на мягкое кресло у стены и выпустил шляпу, что сжимал в руке, на пол; он прикрыл глаза, все также не издавая ни звука, и Брайан, который и до этого момента уже испытывал паническую тревогу, с еще большим ужасом уставился на Тейлора.

— Родж? Что с тобой? Тебе плохо? — спросил он, присаживаясь на край кровати около Тейлора и накрыв своей рукой его ладонь.

Рука Роджера плавно высвободилась, и он поднес ее к сердцу, тяжело дыша. Он продолжал сидеть с закрытыми глазами и молчать, и когда Брайан снова решил задать тот же самый вопрос, тот внезапно сказал:

— Все нормально. Просто устал. Иди спать.

— Роджер, на меня посмотри, — попросил Брайан, чувствуя, что волнение нарастало с каждой секундой. — От тебя пахнет алкоголем. Ты что, пил на работе?

Ответом служило затяжное молчание, во время которого ни одна мышца на теле Роджера не дрогнула, и он сидел, словно прикованный к креслу, и только рвано дышал, будто ему не хватало воздуха. Брайан, у которого помимо волнения начинали еще закрадываться и подозрительные мысли, серьезным тоном сказал:

— Ты так и будешь молчать? Я, кажется, задал тебе…

— Да что такое, Брайан? — огрызнулся Роджер, распахнув глаза; его взгляд был таким холодным и раздраженным, словно Брайан сделал что-то не так, и Мэй, который вообще не понимал, что случилось, удивленно смотрел на бледное, как стена, лицо Роджера. — Ты мне что, мамочка? Отчитывать будешь?

Голос его был таким же ледяным, как и взгляд, и он продолжал держать руку на сердце, явно не горя желанием рассказывать, что случилось. Но Брайан был не дураком и уже давно научился различать состояния Роджера, и когда что-то плохое происходило, это «что-то» буквально читалось в поведении Тейлора. Он внимательно смотрел в эти красные затуманенные глаза и подрагивающие движения Тейлора и спросил:

— Ты курил что-то?

— Господи, Мэй, довольно, я…

— Я спросил, Роджер! Ты курил траву?

Он выжидающе смотрел на Тейлора, прожигая того глазами, и почти не дышал. Еще ночью Брайан чувствовал на подсознательном уровне, что что-то стряслось, но ему и в голову придти не могло, что Роджер — Роджер, который клялся ему, что завязал с травой, с наркотиками, — похоже, накурился или, того хуже, принял что-то. Мэю хотелось встряхнуть это «тело», но он держал себя в руках и только яростно глядел в глаза Роджера.

— Ты что, издеваешься надо мной? Ты курил или…

— Да, блять, Брайан, я курил! Я курил траву! Я курил траву в одном из клубов, и я соврал тебе, что иду работать в паб, и был я, знаешь где? Я был у Тима, и он вернулся, и я его поцеловал! — закричал вдруг Роджер не своим голосом, подскочив на стуле; он сразу же дернулся, как от резкой боли, и схватился рукой за сердце, возвращаясь на мягкую подушку; больше он ничего не говорил, прикрыв глаза.

Брайан замер на месте, с протянутой к Роджеру рукой — ему очень хотелось хоть как-то приблизиться к Тейлору и узнать, все ли было в порядке, — но сейчас он сидел в этой нелепой позе, пытаясь сделать хоть один вдох. Его пальцы обхватили рукоятку кресла Роджера, которое он так любил, и Брайан тихо спросил:

— Ты что?..

На большее сил у него не хватило.

Огромными бездонными глазами таращился он на Тейлора, лицо которого оставалось безразличным и отчужденным, словно тот летал где-то в другом мире, и не понимал, как после сказанных слов Роджер мог оставаться таким… таким отстраненным, словно не было у него никаких чувств вовсе.

— Я просто… ты виделся с Тимом? — голос его звучал так жалко, что Брайан даже смутился этому факту, а Роджер раздраженно посмотрел на него, сплетая пальцы рук на животе.

— Я же сказал, что да. Не заставляй меня повторять.

Слова Брайана были такими громкими и выводящими из себя, а мелкий дождь за окном выбивал этот монотонный оглушающий ритм, что это поднимало такую бурю злости и негодования в Роджере, что ему хотелось сорваться с этого места и закрыть это чертово окно и запихнуть тряпку в рот Брайану, чтобы он хотя бы пару минут помолчал.

Голова болела так, словно черепная коробка готова была расколоться; сердце кололо вот уже добрых полчаса, и ему было довольно трудно дышать; ему хотелось сделать хотя бы пару шагов, чтобы попытаться убрать онемение ног, однако сил не было совершенно никаких, и все, что он мог делать, — это смотреть в одну точку и стараться совладать со спутанными мыслями, которые лихорадочно вертелись у него в голове.

Роджер даже не был уверен, что именно спросил у него Брайан, и что именно он ответил, так что когда Мэй, лицо которого исказилось в гримасе боли, вдруг резко встал на ноги и отошел к окну, Тейлор совершенно не понял, почему это произошло, и только где-то в глубине сознания ему ответили, что было это из-за новости о Тиме.

Чувство вины перед Брайаном рассеялось с первым приемом мета, так что сейчас Роджер, прикованный к этому креслу на ближайшие пару часов, абсолютно не думал о том, чем обернутся ему эти слова, и как это утро могло закончиться.

Дрожащие пальцы Мэя зацепили штору, и он чуть отдернул ее в сторону, смотря на восходящее солнце; виднелось оно вдалеке, через прозрачную стену дождя. Сознание Брайан было ясным, и он прекрасно слышал каждое слово Роджера, от начала и до конца. То есть, Тейлор обманул его, что идет на работу, когда, на самом же деле, у него была назначена встреча с Тимом, и они, видимо, вместе пошли в клуб, где Роджер покурил.

До ужаса больно было осознавать все это, и Брайан не находил ни одного оправдания для поступка Роджера: начиная от вранья и заканчивая тем, что он курил траву вместе со Стаффелом. Он тяжелым взглядом посмотрел на Тейлора, приход которого еще десять минут назад ждал, как собачонка у двери, и сказал:

— Я рад, что Тим жив.

Тейлор, как и предполагалось, ничего на это не ответил. Он рассматривал глубокие трещины, что волнами расходились по потолку; Роджера трусило, словно в ознобе, и его бросало то в жар, то в холод; он все никак не мог унять дерганные движения, которые происходили не по его воле.

— Я думаю, — он запнулся, — я думаю, мне лучше уехать, — нарушил Брайан тишину, которая длилась около пяти минут в течении которых он неотрывно смотрел на деревья, что образовывали маленький лес; отсюда ему виднелось также озеро, в котором они с Роджером однажды купались, и это воспоминание укололо Мэя в самое сердце. — Наверное, успею купить билеты на послезавтра.

Тейлору в один момент показалось, что волна на потолке резко преломилась и побежала в другом направлении, и он дернулся, испуганно проследив за ней; трещины оставались на своих местах, не имея возможности двигаться.

Роджеру показалось, что он ответил Брайану сразу, хотя прошло уже довольно много времени.

— Куда?

И добавил:

— Никуда ты не поедешь, куда бы ты там ни собрался. Я так решил.

Брайан чуть ли не рассмеялся от этой фразы, хотя смех этот был бы ядовитым, и он вцепился в эту жалкую штору еще сильнее, боясь упасть. Ему казалось, что его ноги разом потеряли способность держать его прямо, и Брайану, помимо этого, хотелось прокашляться, словно он страдал приступами астмы.

— Я не понимаю, кто ты мне, чтобы решать, куда мне ехать, а куда нет, — сказал Брайан сухо, мельком глянув на Роджера, который все также отсутствующе смотрел на потолок и не производил впечатление человека, который хоть о чем-то сожалел или переживал. Это его поведение ранило посильнее даже той новости, что Роджер виделся с Тимом, и что у них… что у них был поцелуй — и это как минимум.

Брайана буквально мутило, и он не знал, что держало его в этой комнате: у него было дикое желание сбежать отсюда, сразу же собрав все свои вещи, чтобы больше никогда не видеться с Роджером. Он знал, что это «желание» было временным, и что уже завтра ему захотелось бы во всем разобраться и узнать, что же все-таки произошло, однако сейчас больно было настолько, что не хотелось уже и слушать.

Раздражение отобразилось на лице Роджера, и он громко проговорил:

— Кто я? Не делай из меня идиота. Я прекрасно знаю, кто Я тебе, так что оставь свои обиды при себе. Я не собираюсь их слушать!

За окном наклонилось дерево под сильными потоками ветра, и Брайан чуть ли не крикнул:

— Я не потерплю такого к себе отношения! Ты не в адеквате, Роджер, если говоришь мне все эти вещи! Я не имею ни малейшего желания выслушивать от тебя все то дерьмо, что ты сегодня сделал, — выпалил он на одном дыхании, пытаясь не обращать внимания на сбившиеся дыхание и тупую боль в районе сердца и живота. — Я уже все понял, Роджер. Я уже все прекрасно понял.

— Да блять… — прошипел Роджер, схватившись рукой за голову, — ты можешь так не голосить? Мне здесь, вообще-то…

— Да мне плевать, как тебе здесь! Ты хотя бы подумал, как мне, Роджер?

Из глаз Брайана покатились слезы, и голос дрогнул, как бы сильно он ни хотел скрыть свое волнение и боль, которые за секунду растеклись по всему телу и сжали внутренности.

— Хотя куда тебе? Тебе же на меня насрать! Ты же позвал меня сюда, чтобы развлечься, пока твой Тим непонятно где! Я знаю, Роджер, я все о тебе знаю!

Брайан в два шага пересек их маленькую комнату и буквально навис над дрожащим — но явно не от его слов — Роджером, который только вопросительно смотрел на него в ответ, морщась от головной боли.

— Тебе тяжело, Роджер. Я знаю. Тебе хуже всех. У тебя всегда куча проблем, и справляешься ты с ними, надо сказать, неважно. Я всегда тебе сочувствовал, всегда! Но сегодня ты перешел все границы дозволенного! Я на многое глаза закрываю, но я терпеть не могу, когда меня обманывают и предают, Роджер, — прорычал он, его руки дрожали от злости, а лицо было пунцовым. — Я тут всего две недели. Две гребанных недели, а ты уже успел залить мне в уши про то, как я тебе здесь нужен. А потом появился Тим, и ты как-то быстро забил на всю ту ересь, которой так сладко меня кормил!

И вдруг Брайан залез рукой во внутренний карман куртки Роджера до того, как тот успел что-либо понять. Его трясло от переполнявших чувств, и Мэй отрешенно посмотрел на свою ладонь, в которой было минимум несколько грамм марихуаны и небольшой пакетик с каким-то белым кристаллообразным порошком. Его глаза округлились, и Брайан отпрянул назад, словно получил ножом в грудь, а сердце пропустило удар. Все поведение Роджера встало на свои места.

— Что за хрень ты там купил? — выдохнул Брайан, не в силах поверить в то, что он видел в своей раскрытой ладони. — Что это за хрень? Отвечай, мать твою!

Роджер убрал руку от головы и, тяжело вздохнув, предположил, что эта ночь будет бесконечной. Мир имел какие-то особо яркие краски, и самой яркой из них, почти алого цвета, был Брайан, голос которого волнами исходил от него и ударялся о Роджера. Ему хотелось скрыться от всех этих цветов и звуков, и ощущений, но бежать было некуда.

— Кто тебе разрешил лазить по моим карманам? — поинтересовался Роджер, с упреком и вновь нарастающим раздражением глядя на Брайана. — Ты мне не мамочка — еще раз тебе говорю, — чтобы отчитывать. Усмири свой пыл, дорогой, — выплюнул Роджер эти слова, закатывая глаза, — какое тебе дело?

Роджер приподнялся, чертыхнувшись. Сказал:

— Метамфетамин это, — и выхватил пакетики.

— Я не собираюсь тебя отчитывать, ты правильно отметил, я тебе не мамочка. Я вообще тебе никто, — с болью и смешком подметил Брайан, которого шатало, словно от алкогольного опьянения. — Я завтра выхожу за эту дверь, собираю вещи и еду обратно в Лондон, — продолжил он, все еще находясь в каком-то оцепенении. — А ты можешь в мире и спокойствии продолжать себя убивать. Я наслышан об этой штуке, пару месяцев, и ты успешно справишься с целью.

— Да пожалуйста, — сказал Роджер, швыряя пакетик с остатками мета через всю комнату. Дрожащими пальцами он открыл уцелевший пакетик с марихуаной и быстро скрутил ее, высыпав траву на папиросную бумагу, хотя пальцы его подрагивали, и он немного рассыпал на пол. — Уезжай, куда и когда хочешь.

Брайан стоял в тишине, отстраненно наблюдая за тем, как Роджер скручивал косяк. Его глаза защипало, и он отвернулся в сторону, стараясь выровнять сбившееся дыхание. Последнее, чего он хотел, так это расплакаться, как девчонка, впервые за долгие месяцы выплескивая все, что накопилось внутри.

Роджер безразлично окинул Брайана взглядом и откинул голову назад, затягиваясь; он снова смотрел на потолок, который неровными линиями «плыл» и выходил за пределы комнаты, и ему стало интересно, куда шел этот потолок, и имел ли он конец.

Роджер подумал о том, что все имело конец.

— Я как раз хотел сдохнуть.

Сердце Брайана разрывалось на части: вынести эту последнюю фразу было почти невозможно — ровно так же, как и заявление о том, что Тейлор соврал ему, и что виделся с Тимом. Брайан метался, совершенно запутавшись в собственных чувствах.

Желание уехать отсюда в этот же момент было таким сильным, что он еле противился ему; признание Роджера так сильно его ранило, что Брайан не знал, как скоро он сможет отойти от этой боли — и сможет ли когда-нибудь вообще. Он думал о том, чтобы оставить Роджера вместе с Тимом с багажом проблем, и пусть они вдвоем — со своей любовью — разбираются сами.

Однако же, любовь Брайана была такой сильной и не требовала взаимности, потому что появилась без нее, что Мэй, который неотрывно смотрел на Тейлора, не мог вынести того ужаса, что с собой творил Роджер. Он верил в его клятвы бросить всю эту дрянь, но видел, что у Тейлора это абсолютно не получалось, и что Стаффел всему этому только способствовал. Также он знал, как заканчивали люди, регулярно сидевшие на наркотиках, и как бы больно Брайану ни было, тяжелее всего ему было бы видеть загнивающего Роджера, что утопал в этом болоте.

— Роджер, пожалуйста…

Он присел рядом с ним на кровать, обдумывая то, что будет сказано дальше. Злость никуда не исчезла, и ему все также хотелось разрыдаться от того, как поступил с ним Тейлор, однако вместе с ней у Брайана в груди росло чувство ужаса от того факта, что для Роджера его собственная жизнь не имела никакой ценности.

— Я этого не хочу. Не хочу, чтобы ты себя гробил, — сказал он тихо, почти умоляюще, смотря пустым взглядом в стену напротив себя. — Почему ты делаешь это с собой? — Брайан перевел мрачный взгляд на парня, которого потряхивало, словно от лихорадки, и который рассматривал что-то наверху с таким видом, словно читал книгу.

Роджер молчал.

Он несколько минут смотрел на проплывающий над его головой потолок и с промежутком в минуту-две делал очередную затяжку. Марихуана уже нихрена не расслабляла и не делала его мысли «чище» и «воздушнее»; действие метамфетамина все еще долбило ему мозг, и Роджеру то хотелось оббежать пять километров вокруг хостела, то хотелось поплыть вместе с потолком, то он вдруг злился на Брайана, то вдруг ему становилось все равно.

— Почему я делаю это с собой? — он усмехнулся, опустил голову и насмешливым взглядом посмотрел на Брайана. — А чего это ты вдруг решил поинтересоваться причиной? Тебе же, вроде, выезжать послезавтра. Лучше вещи начни собирать, а то на самолет еще, Боже упаси, опоздаешь, — и перевел взгляд на окно, за которым были видны одиноко стоящие деревья и мелкие капли продолжительного дождя.

— Роджер, да как ты можешь так говорить… — прошептал Брайан, грузно садясь на кровать: у него не было сил, чтобы держать себя на ногах. — Ты обманул меня и был с Тимом в то время, как я трясся здесь, переживая за тебя. А теперь еще и… эти наркотики, Роджер.

Взгляд Роджера упал на Брайана, и он тяжело вздохнул, словно раздумывая над тем, что ответить на все это. Спустя минутное молчание он сказал:

— Да, Брайан, я тебя действительно обманул. Я получил приглашение на ужин от матери Тима, которая не сказала мне, что он вернулся из Афганистана. Я соврал тебе, потому что хотел поддержать ее и отца Тима, и знал, что после этой встречи захочу побыть один.

Он затянулся, пустыми глазами смотря на измученное лицо Брайана. В комнате вдруг стало так тихо, когда Мэй не кричал, но в голове все также стучали палками и били по барабанам, и скручивали мозги, и Роджеру хотелось сжать голову до таких размеров, пока она не разломится, чтобы больше не чувствовать боли.

— Я купил конфеты и пришел в их дом, в котором, по иронии судьбы, оказался Тим, как ты уже понял. Я не знал, что мне делать, и меня бросало в стороны от радости, что он жив, и от смятения, о чем разговаривать и как себя вести.

Роджер снова отклонился на стуле, положив голову на спинку стула; слова давались ему с огромным трудом, и он прилагал большие усилия, чтобы связно их говорить, хотя делал это он очень медленно.

— Разговор с ним не удался. Когда я уже уходил, Тим спросил, люблю ли я его, и я сказал: «Да». И потом я поцеловал его. Я поцеловал его на прощание и сказал, что никогда не буду с ним, — закончил он ровным голосом и прикрыл глаза: сердце все еще колотилось, как бешеное, и появилось дикое желание вырвать его нахрен. — Я люблю его, но нужен мне не он.

— Родж… — рука Брайана нежно коснулась его ладони, и Мэй опустился на колени перед Роджером, положив голову на его ноги. — Прости, я же не знал этого. Прости за то, что я накричал на тебя за Тима, ладно? — прошептал он, смотря в стеклянные голубые глаза Тейлора с такой болью и переживанием, что Роджер лишь вяло на это кивнул.

— Проехали.

Брайан чувствовал себя до жути нелепо. Да, Роджер страдал зависимостью от наркотиков, да, он был эгоистичным, вспыльчивым, скрытным и любил возвращаться к прошлому. Однако как мог Брайан сомневаться в преданности Тейлора, который сам столько времени мучился от предательства, и который ни разу не дал настоящего повода усомниться в себе? Конечно, Брайану было жутко обидно, что Тим никак не покидал голову Роджера, и что он все еще так много для него значил, однако разве он сам быстро отошел от отношений со своей девушкой, которые длились несколько лет?

И разве то, что Роджер отказал Тиму во второй раз, несмотря на то, что они встретились после столь долгой разлуки, и чувства могли обостриться, не было доказательством всего?

Брайан сглотнул ком в горле, пытаясь звучать как можно мягче, чтобы не разозлить Роджера еще больше, и спросил:

— Но зачем ты пробовал это? Зачем тебе метамфетамин?

— Потому что я чертов наркоман. Когда происходит такая дрянь, меня словно всего ломает, и какие-то сильные руки тянут меня в те места, где есть трава и есть наркота. А дальше я пробуждаюсь, словно после сна, уже накуренный или в «бед трипе».

Они некоторое время сидели в полной тишине. Руки Брайана гладили Роджера по белым штанам, и Мэй лежал на его ногах, прижимаясь щекой к жесткой ткани. Через какое-то время пальцы Тейлора съехали вниз, и Роджер, впервые за все это утро посмотрев на Брайана с каким-то теплом, погладил того по кудрявым волосам.

— А ты мог бы и не приехать, — прошептал Роджер одними губами.

***

Роджер лежал на полу — перейти на кровать он категорически отказался, взболтнув какой-то бред о том, что для спины полезно лежать на твердом. Одной рукой он держался за сердце — хотя болело оно уже слабо, — а другой рукой сжимал холодную бутылку воды.

Потолок уже не плыл, и энергия окончательно закончилась, уступая место какому-то бесконечному отчаянию и упадку сил. Роджеру было тяжело даже пальцем пошевелить, и он молча лежал на твердом пыльном полу, устремив свой взгляд наверх. Хотя у него и было состояние, как будто из него выжали все соки, спать ему не хотелось. В голове круговоротом вертелись тяжелые мысли, и он никак не мог от них отвязаться, будто это была вовсе и не его голова.

Глаза Брайана слипались, ему приходилось то и дело выходить в ванную и умываться холодной водой, чтобы придать себе хоть какую-то бодрость. Он все думал, как можно было облегчить состояние Роджера, у которого начались ужасные последствия приема наркотиков. Все взятые с собой лекарства абсолютно не подходили под эту ситуацию, и он не знал, что можно было сделать.

— Может, мне сходить в аптеку? — спросил он тихо, присаживаясь на край кровати и смотря на лицо Роджера. — Я могу купить какой-то сорбент, но я не знаю, поможет ли это тебе, — сказал он обеспокоено.

Брайан и представить не мог, через что сейчас проходил Роджер, так как никогда не сталкивался с подобным. Мэй знал, что героинщиков, например, закрывали в комнате до того момента, пока организм не очистится от наркотика, но как это работало с метамфетамином? Пробуждалось ли в них дикое желание снова принять наркотики, как долго длился абстинентный синдром? Можно ли было справиться без помощи специалистов?

Голос Брайана звучал, как из трубы, и Роджеру пришлось напрячь каждый мускул своего тела, чтобы расслышать его слова, затем переосмыслить их, в конце концов, и ответить:

— Нет. Не поможет.

Помимо слабой боли в сердце, у Роджера как будто вскрывали желудок: было сильное жжение в районе печени, и его рука уронила бутылку и переместилась куда-то на живот. Роджер думал обо всем сразу, но не мог ухватиться ни за одну мысль и вообще иногда забывал, где он находится. Ему было хорошо на полу, затем ему становилось тошно и жарко, и холодно одновременно, и его лихорадило, и ему хотелось проблеваться.

— Пора покурить, — резко сказал Роджер ровным голосом и, даже не придерживаясь руками за стул, прямо сел. В голову после этого, конечно, как будто пулей выстрелили, но Тейлор мутным взглядом посмотрел на Брайана и сказал: — Где?

— Марихуана или сигареты? — спросил Брайан глухим голосом.

Роджер взглянул на него, как на идиота. Лицо Тейлора не выражало никаких эмоций, за исключением разве что изогнутых книзу губ и подрагивающего глаза.

— Марихуана.

В то время, пока Брайан искал по комнате пакет с марихуаной, которую Роджер тоже успешно куда-то бросил, Тейлор продолжал молча сидеть на полу, придерживая голову рукой. Перед глазами расходились круги, мебель смешивалась со стенами, которые плыли в бесконечном водовороте и захватывали его самого.

— Скрути, — коротко сказал Роджер, когда Брайан присел перед ним с пакетиком, в котором беспорядочно лежала трава.

— Я не умею, — сказал Брайан, смотря на папиросную бумагу, которая лежала справа от него и пакет с травой, который он с трудом нашел где-то возле тумбочки.

Голос Брайана ударил Роджера по голове, и он поморщился, вскидывая руку, как будто хотел отодвинуться подальше от громкого голоса.

— Тише.

— Но могу попробовать, — добавил он, высыпая содержимое пакета на бумагу. — Просто свернуть конусом?..

Брайан не успел договорить, как Роджер, разлепив глаза, выхватил из его рук пакет с марихуаной и папиросную бумагу. Он не чувствовал, как дрожали его руки, поэтому крайне удивился, когда спустя пару секунд вся трава оказалась на полу, и он сидел с пустой бумагой, «свернутой конусом». Роджер молча таращился на траву, что валялась перед ним, и попробовал затянуться «голым» косяком.

— Да блять… — прошипел он и с такой же ровной спиной опустился на пол снова.

Часы шли бесконечно долго. Роджеру казалось, что начался уже третий день его мучений, хотя прошло всего несколько часов с того момента, как он неудачно скрутил косяк. Стрелка часов словно специально двигалась невозможно медленно и как будто бы назло ему подолгу замирала около одной цифры.

Психологическое состояние Роджера с каждым щелчком часов все ухудшалось, и возникали мысли о смерти. Его тошнило, скручивало, выворачивало все органы; его голову били тяжелыми камнями, и его самого бросали на пол; стены сужались и сковывали его, оставляя лишь метр на метр свободного пространства, где он лежал, скрутившись и поджав ноги под себя, чтобы уместиться в этой комнате; его сердце болело, и по телу проходили судороги, и не хватало воздуха, и было желание снова взять метамфетамин. Иногда это желание было настолько сильным, что ему хотелось заорать на всю комнату, чтобы Мэй в ту же секунду исполнил его просьбу, но у Роджера не хватало никаких сил, чтобы сделать это. Его разум был в непроглядном тумане, и ни за одну мысль уцепиться не получалось, хотя при этом глаза не могли сомкнуться даже на минуту: спать совершенно не хотелось.

Когда Брайан сонно разлепил глаза, за окном уже во всю светило солнце, и в комнате даже для него было слишком душно; и намека на ветерок не было. Он тут же вскочил с кровати, понимая, что уснул сидя, и начал судорожно осматривать комнату, немного успокоившись, заметив силуэт Роджера в кресле с пачкой орехов в руке. Он молча смотрел в маленькую картину перед собой и даже не шелохнулся, когда Мэй встал.

— Черт, прости, — его голос звучал очень хрипло и резко, и Брайан прочистил горло. — Ты как?

— Отлично. Собираюсь совершить пробежку, присоединишься?

— Очень смешно, — ответил Брайан, нащупывая в кармане куртки сигареты.

Он чувствовал себя просто смертельно уставшим, но жаловаться на самочувствие было бы глупо, находясь рядом с Роджером, на котором просто лица не было.

— Я не знаю, удачное ли время для этого разговора, но я все равно рано или поздно его заведу, — начал Брайан спустя пару минут, не видя смысла в том, чтобы тянуть резину. Казалось, Роджеру физически уже было лучше, и он был в состоянии переварить то, что говорил ему Мэй. — Ты же понимаешь, что с этим надо что-то делать?

Роджер закатил глаза, издав мученический стон, и поднял голову, чтобы лучше видеть Брайана. У него не было ни малейшего желания обсуждать сейчас что-либо, а особенно такие вещи, как «надо что-то делать».

Он и сам прекрасно понимал, что «надо что-то делать», но совершенно не знал, как. В том состоянии, что он находился сейчас, он еще больше «не знал, как», так что из этого разговора вряд ли вышло бы что-то разумное, но, видя уставшее лицо Мэя, который не заслужил психов Роджера, он ответил:

— Знаю, Брайан. Но это не так просто, как ты себе можешь представить.

— Я вообще не думаю, что это просто, — отрезал он.

Он был уверен в том, что самостоятельно с наркотиков Роджер вряд ли слезет, даже если Брайан будет круглосуточно за ним ходить и заставлять писать в баночку каждые две недели. Это так не решалось, и Тейлору явно требовалась профессиональная помощь.

— Если я скажу, что тебе надо пойти в клинику, ты меня пошлешь, да? — Брайан подкурил сигарету и затянулся, рассматривая свои заляпанные грязью кроссовки, что валялись у входа в номер.

— Да, — без раздумий ответил Роджер.

Кроме того, что он моргал ресницами и переодически отвечал Брайану, ни одна мышца его тела не была задействована. Было ощущение, словно в район живота положили тяжелый булыжник, который невозможно было сместить с себя, и Роджер сидел, пригвозжденный к стулу, не в силах даже рукой махнуть.

По правде говоря, ему бы очень хотелось поднять хотя бы одну руку: отмахнуться от черных точек перед глазами, которые мешали Роджеру сфокусироваться на лице Брайана; и отмахнуться от мыслей, которые с каждым часом становились только хуже и хуже.

— Ты сам-то хочешь бросить?

Брайан курил. Роджеру казалось, что если Мэй еще раз выдохнет дым в его сторону, его тут же стошнит. Роджер тяжело вздохнул, проклиная вчерашний вечер и свою неосторожность, при которой он принял метамфетамин, а затем вернулся в их гостиницу.

— Хочу, Брай, — устало ответил Роджер, которому казалось, что разговор начинал ходить по кругу, — но это не так просто. Я уже пробовал.

Брайан вздохнул, ожидая чего-то подобного от их разговора. Черт, конечно же, он понимал, что слезть с наркотиков очень сложно, особенно если это все вытекало из прошлого, однако… разве можно было променять свою жизнь на все это?

— Ничего не получится, пока ты не уберешь проблему изнутри, — ответил Мэй, замечая, что последняя в его пачке сигарета уже почти догорела. Он вспомнил, что, когда он только приехал в Париж, уже тогда Роджер курил траву, как минимум. — Ты снова начал принимать из-за отца? Из-за атак? — спросил он аккуратно, боясь затрагивать эту тему.

Роджер посмотрел на свои ботинки. Откуда-то нашел в себе силы на монотонное постукивание ногой по полу.

Он бы легко мог соврать Брайану и сказать, что основной причиной его возвращения к наркотикам был отец, но Роджеру уже самому настолько осточертела его бесконечная ложь, что он, прижав руку к животу, пытаясь этим хотя бы немного унять боль, сказал:

— Когда я уехал из Лондона, помимо всех остальных причин, я боялся, что снова вернусь к наркотикам. Лондон, знаешь… носит в себе столько воспоминаний, что, находясь там, от них может быть трудно отказаться, — говорил Роджер очень медленно, растягивая каждое слово, но он хотя бы мог это делать, даже с учетом спутанных мыслей в голове. — Когда я был в Истборне, я нашел успокоение в природе. Даже одинокий маяк меня успокаивал. Когда я попал в город, полный возможностей… — Роджер пожал плечами, вспоминая, как впервые переступил паб Парижа, откуда все и началось, — то сорвался. Я думал, что после отдыха умом и телом в Истборне, я, как бы, «излечился», но это было бы слишком легко.

Он снова тяжело выдохнул и потер переносицу пальцами. Он не хотел врать, но и не хотел говорить всю правду, и говорил какие-то части от нее, пытаясь составить в своей голове хотя бы какую-то последовательность собственных действий и событий.

— Отец здесь не главная причина, хотя он изрядно поебал меня еще с самого детства. Я думаю… думаю, война сыграла свою роль.

— Не хочешь об этом говорить? — спросил Мэй тихо.

Для него самого эта тема была очень болезненной: он до сих пор иногда кричал во сне, шарахался от резких звуков и с опаской поглядывал на простых людей. Война сделала его жестче, а еще она сделала его одиноким. Но Брайан был уверен, что время лечит и, в отличии от Роджера, жить он хотел. У него были планы и желания, которых он намеревался достичь своими усилиями.

Роджер вопросительно на него посмотрел, наконец отложив пачку соленых орехов на кровать, съев всего пару штук из них.

—Зачем? Не мне одному досталось на войне, многие уже мертвы, многие стали инвалидами, у многих пропали сыновья и братья. Мне не хуже других.

— Да, но от того, что у кого-то сломана рука, твоя собственная меньше болеть не станет, — сказал он спокойно. — Просто ты очень закрытый, — добавил Брайан, немного подумав. — Мне кажется, это частично причина твоих панических атак. Я знаю, что трудно говорить о том, что чувствуешь, и я не психолог, но… — Мэю было трудно выразить словами то, что он хотел сказать, особенно беря в учет тот факт, что он сам никогда подобного не переживал и не знал, какого это. — Твое прошлое тебя ко дну тянет, и ты не видишь решения проблемы, но, может, все проще, чем кажется.

Роджер слабо усмехнулся — кстати, впервые с того времени, как он вернулся в отель. Брайан был таким славным, но каким-то по-детски невинным, что ли, даже несмотря на тот факт, что он прошел войну.

Ничего проще быть не могло, и Роджер знал это.

— Мое прошлое сделало меня таким, каким я являюсь сейчас. Моя жизнь хоть и имеет светлые моменты, — Роджер посмотрел на Брайана, помолчав, — но… по сути говоря, состоит она из дерьма.

Роджер и не думал делать из себя мученика и обсуждать свои бесконечные проблемы, но, как бы он ни хотел «погеройствовать», против метамфетамина не пойдешь. Все то время, что Брайан спал, и пока они разговаривали, Роджер думал примерно о том, что сказал только что Мэю. Его посещали исключительно депрессивные мысли, и Роджер — в чем он не признался бы Брайану, — сидя на мягком кресле, не раз за эту ночь задумался о том, в чем был его смысл жизни, и не стоило ли это уже, в конце концов, прекратить?

— Не знаю, как мне поможет то, что я начну жаловаться. Но если ты так считаешь… — недоверчиво проговорил Роджер, у которого на лице читалось презрение ко всей ситуации, в которой он опять должен был казаться слабым человеком. — Я чувствую, что…

Роджер задумался. Задумался о том, что же он на самом деле чувствовал, что его задевало, и почему он из года в год возвращался к наркотикам. В том состоянии, что он сейчас пребывал, порой очень сильно хотелось вскрыть вены и пожалеть себя, но Тейлор отрешенно подумал о том, что никогда, по сути, не пытался на сто процентов понять себя, а тем более, позволить кому-то другому понять его.

— Ну, война повлияла на меня, — тупо повторил он и снова посмотрел на Брайана, не особо понимая, что говорить дальше. Он зашел со стороны. — Думаю, мне было тяжело в лазарете, и может быть, это сказалось на психике: ко мне вернулись атаки именно в тот момент. Ну… — он прокашлялся, чувствуя себя на приеме у психолога, когда говоришь о каких-то мелочах, потому что о чем-то серьезном говорить было бы слишком больно, — на фронте стало еще хуже. Надо было все время бегать под пулями, тащить тела солдат.

Он замолчал.

— Вот, что я думаю, — закончил Роджер.

— Да, война и меня поменяла, — Брайан кивнул, вспоминая те моменты, когда, будучи в Афганистане, он полностью отключал чувства, не думая о том, сколько людей погибало из-за оружия, что он своими руками спроектировал. — Я тебе рассказывал, что ближе к весне меня сделали инженером? — задал он риторический вопрос, чувствуя, как в горле появился ком.

Брайан считал, что это было неправильно по отношению к Роджеру — заставлять его раскрывать свою душу в то время, как он сам никому не рассказывал о том, что терзало его самого.

— Военным инженером, я имею ввиду. Поэтому нас тогда и высвободили из той афганской базы, наша команда имела ценность для армии. Не думаю, что они рассказали тебе и остальным медикам подробности той ситуации, — Брайан замолчал, переведя взгляд в окно. Слова застревали где-то на половине пути, и ему приходилось выдавливать их из себя. — Сначала может показаться, что изобретать оружие легче и явно безопасней, чем быть рядовым солдатом… Но, Роджер, — Мэй втянул ртом воздух, которого в один момент оказалось слишком мало, — я стольких убил. Сотни человек. Это все было осознанно. Я мог не соглашаться, но слишком сильно трясся за свою жизнь. Я с тех пор спать по ночам не могу, все думаю, сколько гражданских погибло из-за того, что я струсил, — Брайан замолчал, опустив взгляд, он боялся посмотреть на Роджера. — Я никому этого не рассказывал. Но если я хочу, чтобы ты был до конца честен со мной, то я должен быть честен с тобой, — Мэй знал, что Роджер ходил по поверхности, рассказывая ему очевидные вещи, но он до сих пор так и не сказал ничего конкретного. Брайан на собственной шкуре знал, как тяжело это было сделать, и он надеялся, что его откровение не было напрасным.

Роджер молча сидел и внимательно смотрел на Брайана. Впервые за эту ночь у Тейлора как будто прояснилось в голове на пару минут, пока Брайан рассказывал все эти вещи, и Роджер слушал его, не упуская ни одного слова.

Про сердце Роджера уже было сказано несколько раз, но именно сейчас он почувствовал, что там словно защемило что-то. С того времени, как Брайана «выписали» из больничного крыла, в котором Роджер ухаживал за ним и постоянно думал, что же пришлось пережить Брайану, и каким сильным человеком он оставался, все как будто поменялось. Как будто бы Роджер стал принимать смелость и проблемы Брайана, как должное, и совсем забыл о том, что Мэю приходилось не лучше.

— Ты не струсил, — сказал Роджер, и его голос вдруг смягчился. Он с сожалением смотрел на Брайана и хотел доказать ему в который раз, что у Мэя просто не было выбора, но… он думал, что Брайан все равно останется при своем. Он все равно всегда будет корить себя за убитых людей и всегда будет думать, что выбор был. — Брай, — позвал он, пока Мэй смотрел в пол. Роджера раздражало, в каком положении он сам сидел, и как глупо опять он выглядел, но ничего с этим поделать не мог. — Брайан, посмотри на меня.

Когда Мэй повернулся в его сторону, Роджер продолжил:

— Ты не сделал ничего плохого. И подумай, — добавил он, — если бы ты не пытался спастись, то тебя убили бы. А если бы тебя убили, то кто спасал бы меня сейчас?

Брайан глухо рассмеялся и поднял блестящие глаза на Роджера.

— Может, ты прав, — сказал он без уверенности в голосе, считая, что если судить трезвой головой, то ни его жизнь, ни жизнь Роджера не стоила стольких смертей. — Но я все равно считаю, что мог бы не делать этого. Я бы тоже убивал, но хотя бы не прятался за громким званием, которое, по сути, ничего и не меняло. И я бы не убил стольких людей, — сказал Брайан негромко, чувствуя, что постепенно дышать становилось легче, а его руки почти перестали подрагивать. — Но единственное, о чем я не жалею, так это то, что я оказался на базе, где был ты. Что им удалось оттуда забрать и тебя.

Роджер перевел взгляд на окно, за которым уже давно стоял жаркий день, и он мог получше рассмотреть все те же одинокие деревья и тропинку, по которой они обычно ходили.

Да уж. Роджер даже и не знал, жалел он о том, что Брайан попал на одну с ним базу, или нет. После его появления все стало еще хуже, чем было, и до того момента, как британское войско их забрало, Роджер уже давно успел попрощаться со своей жизнью.

База была для него самым слабым звеном за все время, что шла война. С ним никогда не происходили те вещи, что произошли там, и Роджер никогда не был так близок к желанию убить себя, как тогда.

Он прокашлялся.

— Было бы… весьма плохо, если бы тогда нас не забрали оттуда, — Роджер посмотрел на Брайана долгим глубоким взглядом.

— Что ты имеешь ввиду? — спросил Брайан, не до конца понимая, о чем именно говорил Роджер.

Тейлор поерзал на стуле. Совсем не кстати были такие разговоры сейчас, когда у него и так в голове стояла сплошная мгла. Он пытался уйти от главной темы, как только мог, но Брайан как будто специально все к ней сводил.

Роджер поджал губы и, отведя глаза от Брайана, монотонно сказал:

— Афганские ребята очень серьезные, знаешь.

— Тебя пытали? — спросил Брайан, чувствуя, как что-то внутри него обрывается. Было видно, как трудно Роджеру вести этот разговор, и Мэй даже задумался, а стоило ли ему вообще так настойчиво вытягивать из него эту тему.

Роджер закрыл глаза. Брайан не видел — да, в общем-то, никто не видел и не знал то, что Роджер так старательно скрывал. Отец еще с детства приучил его, что жалость — это плохо, а быть жалким — еще хуже. Но сейчас ему уже было все равно, и пошел его отец к чертям.

Это было трудно, почти физически больно, но Роджер вначале снял куртку, в которой продолжал сидеть все это время, потянул футболку вверх и снял ее через голову. Он тяжелым взглядом смотрел Брайану в глаза и молчал.

Но его животе красовались алые полосы шрамов, которые никогда не слезут с его тела. Линии расходились по всей коже, они ползли кверху, останавливаясь в районе ключиц, и расходились книзу живота. Его руки были в мелких порезах, а вся спина была усеяна красными полосами, почти что повторяющих форму плети, которой его били раз за разом.

В ту секунду, когда Роджер стянул с себя футболку, оголяя десятки уродливых отметин, Брайану показалось, что что-то в нем погасло. Он судорожно глотал ртом воздух, словно выкинутая на берег рыба, безумными глазами смотря на израненное тело Роджера.

— О, Господи, — прошептал Брайан, прижав ладонь к губам. Его начало потряхивать от тошнотворных мыслей о том, что на той чертовой базе делали с Роджером и сколько часов и дней он провел в адской агонии.

Брайан с трудом отвел взгляд от покрытого глубокими шрамами торса и посмотрел Роджеру в глаза, чувствуя столько всего одновременно. Он ненавидел, он был в ярости, он испытывал страх и жалость, а еще ему отчаянно хотелось сделать что угодно, лишь бы навсегда стереть эти жуткие моменты из памяти Роджера.

Мэй аккуратно протянул дрожащую руку к Роджеру, еле касаясь бордовой полосы на его выпирающих ключицах.

Боже мой, за что?

За что на Роджера сваливалось одно ужасное событие за другим, будто бы жизнь нарочно его испытывала?

— Извини, — сказал он еле слышно абсолютно безжизненным голосом.

Роджер молча наблюдал за тем, как Брайан мягко касался рукой его ран. Он не чувствовал ничего при этом, кроме разве что всепоглощающей усталости.

— Я думал, это самое худшее, что может быть, — ровно проговорил он, теперь уже смотря поверх Брайана на зеленое дерево за окном, — но, оказалось, нет. Это было самым болезненным физическим ощущением, но морально меня сломили потом. И если ты хотел узнать, почему я снова схватился за наркотики, — Роджер опустил глаза на Брайана, чувствуя пустоту внутри, — то причина была в другом.

— Я не понимаю… Ты же даже солдатом не был, Господи, — словно в бреду бормотал Брайан, ему было так больно, казалось, что его самого морально пытали. Как же, черт возьми, быстро он сделал выводы, когда увидел, что Роджер опять употребляет. Как же быстро он решил, что знает лучше всех. — Ты же просто медик. За что? — голос Брайана сорвался, и ему пришлось приложить немалые усилия, чтобы сдержать слезы ярости и боли. — За что эти твари так с тобой поступили?

Он положил ладонь на холодную щеку и погладил ее кончиками пальцев. Брайану было так жаль, так непомерно жаль.

— За то, что я отказался лечить их солдат.

«И за то, что поняли, что мы из одного войска», — добавил про себя Роджер, вспоминая тот день, когда Брайана вели по темным коридорам афганской базы, и когда Брайан, заметив его, сделал шаг навстречу.

— Я не должен был давить на тебя, — выпалил Мэй, чувствуя себя так, будто по нему проехался поезд. Каждая клеточка его тела болела, и он не знал, что должен был говорить. — Спасибо, что доверился мне, — сказал он, легко целуя Роджера в макушку.

Роджер дернулся и слабо обнял Брайана. Только сейчас он услышал тихое пение птиц за окном, почувствовал сильные руки Брайана на своем теле и его, в тоже время, нежные прикосновения. От Брайана пахло крепкими сигаретами и спокойствием.

Роджер ощущал, что страх, спутанные мысли и это постоянное желание умереть, постепенно проходило, и Тейлор мог бы сказать, что еще легко отделался после приема наркотиков.

Он мягко гладил Брайана по волосам, шее, медленно проводил пальцами по спине. Он боялся, что этот момент ускользнет от него. Он боялся снова потерять Брайана, как это было в госпитале, как это было в афганском лагере, как это было в Лондоне.

Горячими шершавыми, искусанными до крови губами Роджер вначале поцеловал Брайана в район шеи, а затем сказал то, о чем думал долгое время:

— Я люблю тебя.

Брайан прикрыл глаза, не сумев сдержать улыбки.

— Я тоже тебя люблю, — немедля ответил он, слабо улыбаясь. — Очень сильно.

Роджер положил голову ему на грудь, и Мэй нежно перебирал его пшеничного цвета волосы, вслушиваясь в мелодичное пение птиц за окном и рычание двигателей где-то вдалеке. Солнце уже давно висело над их отелем, и Брайан пообещал себе, что они обязательно со всем разберутся.

***

После того дня Брайан за десять минут написал песню, посвященную Роджеру. Роджер почти плакал, слушая ее.

You cannot kill the pain

Ты не можешь убить боль,

You look so bushed

Ты выглядишь так измученно.

Those pills you take just to make you unalive

Эти таблетки, что ты принимаешь, чтобы сделать тебя мертвецом,

You think they help

Ты думаешь они помогают,

But just for a short while

Но лишь не надолго.

You wake up in the morning

Ты просыпаешься утром,

And it’s the same old place

И это все то же старое место.

You cannot kill the pain my friend

Ты не можешь убить боль, мой друг,

With thousand things you’ve tried

Испробовав тысячу вещей.

You just cannot kill the pain

Ты просто не можешь убить боль,

If you enjoy it deep inside

Если ты наслаждаешься ей глубоко внутри,

You will never kill the pain

Ты никогда не убьешь боль.

You smoke too much

Ты куришь слишком много,

Your momma tells you

Говорит тебе мама.

You don’t want to talk

Ты не хочешь разговаривать.

Still saying you’re alright

Все ещё утверждаешь, что ты в порядке.

You cannot kill the pain my friend

Ты не можешь убить боль, мой друг,

With thousand things you’ve tried

Испробовав тысячу вещей.

You just cannot kill the pain

Ты просто не можешь убить боль,

If you enjoy it deep inside

Если ты наслаждаешься ей глубоко внутри,

You will never kill the pain

Ты никогда не убьешь боль.*