Адский Парад [Клайв Баркер] (fb2) читать онлайн

Клайв Баркер  Адский Парад 

Том Реквием

Хотя в современной истории бывали люди, совершавшие преступления, куда более тяжкие, чем то, в котором обвиняли Тома Реквиема, никто из них не собрал толпы, пришедшей посмотреть на его суд. Причина? Том был звездой. Он знал, как улыбаться, как выглядеть кающимся, знал, когда валять дурака и когда остаться безучастным, заставляя своих почитателей представлять на его прекрасном лице любые эмоции, которые они хотели там видеть.

Некоторым он напоминал Христа. С длинными кудрявыми волосами и жесткой бородой, отросшей в тюрьме, он действительно походил на Мужа Скорбей — в определенном ракурсе.

Кем он не выглядел, так это человеком, убившим женщину в грязной подворотне, не поделив с ней деньги, украденные тем вечером из чужого кармана. Но, как снова и снова напоминал жюри присяжных прокурор, у Реквиема много лиц, и им нельзя верить. Он был притворщиком, сказал законник, человеком, который любил менять маски, все до одной — лживые.

— Мне говорили, что многие мужчины бледнели, услышав о славе Тома Реквиема — могучего бойца, а женщины с нежным сердцем краснели, когда им рассказывали о его амурных победах, но, если мы захотим узнать, откуда взялись эти истории, что мы обнаружим? Они сорвались с уст самого великого любовника. Он — прирожденный лжец, человек, который больше всего на свете любит мистификации и выдумки, дурачит мир, заставляя людей в них верить! Это, господа и дамы присяжные, я докажу вам сегодня, обнажив его обманы и преступления. Когда я закончу рассказывать правду о Томасе Абсоломе Реквиеме, вы поймете, что причин для восхищения крайне мало, и, держу пари, найдете много поводов для глубочайшего презрения.

Прокуроры не всегда исполняют свои обещания, но этот был исключением. К концу долгого суда, от репутации Тома Реквиема не осталось камня на камне. Его прекрасные трофеи, стоя за свидетельской трибуной, перечисляли всевозможные обиды, а те, кто, и правда, дрался с ним говорили о грязных уличных трюках.

— Теперь вы все знаете, — сказал прокурор: — Том Реквием — притворщик, донжуан и убийца. Он может казаться невинным, но прошу вас, не обманитесь! Он вполне заслуживает петли.

Жюри согласилось, и судья объявил, что на следующий день Тома Реквиема повесят. Да смилуется господь над его душой.

После полуночи, в камеру Тома явился гость. Он представился, как Джошуа Кемп, его палач.

— Я буду милосерден, — сказал Кемп: — Ибо не вижу причины продлять агонию, — говоря так, он склонился к Тому, и бросил взгляд поверх его плеча, чтобы убедиться: их не подслушивали.

— Но, — продолжил он уже шепотом: — Возможно, ты по какой-то дикой случайности, обнаружишь, что я не справился с делом…

— О чем ты?

— Сбавь тон и слушай. Кое-кто не хочет, чтобы твоя жизнь оборвалась так скоро.

— Отлично, — сказал Том: — Не то, чтобы я неблагодарен, но зачем кому-то спасать мою бедную шею из петли?

Кемп ослабил воротничок рубашки, словно эта тема была ему несколько неприятна.

— Лучше мне об этом не говорить, — ответил он: — Я просто пришел сюда сказать, чтобы ты не падал духом и, во имя всего святого, притворился мертвым. Тебя скорее всего похоронят и снова выкопают. Так они обещали.

— Похоронят… живым? — прошептал Том Реквием.

— Только это слово тебе и следует помнить, — сказал палач: — Живым. Живым.

— Я запомню, — ответил Том.

ТАК ЧТО на следующий день Тома Реквиема (с его головы срезали блестящие локоны, а грудь обрили), подвели к виселице, где уже собралась огромная толпа, чтобы увидеть казнь. Несмотря на ночной разговор с Кемпом, Том не чувствовал особой уверенности. Он глядел на лицо палача, пока ему на голову не одели холщовый мешок: искал подтверждения, каким бы ничтожным оно ни было. Кемп мог подмигнуть, мог чуть улыбнуться, но на его лице блестели только капельки пота. Затем мешок опустился, как черный занавес, и Том услышал во тьме свое тяжелое дыхание. Шепот толпы стих. Священник закончил молитву. Что-то лязгнуло, и у него под ногами разверзлась ужасающая пустота. Он падал — вниз, все глубже и глубже, и мрак сменился белым сиянием, столь ослепительным, что оно выжгло все его мысли.

Дальнейшее проступало во вспышках. Он видел лица, склонившиеся над ним: презрительные, смеющиеся. Видел доктора, быстро его осмотревшего (глаза доктора, стоит заметить, были какими-то странными: в них словно плясали огоньки), и одним взмахом руки причислившего его к царству мертвых. С этим еще можно было смириться. С последующим — нет. Дальше начался кошмар, и в той крохотной части сознания, где затаился еще живой Том Реквием, он сжался в комок — от ужаса.

Увидеть, как по бокам вырастали доски гроба, когда его сунули в чертов ящик! Увидеть, как опустилась крышка, отрезав последний свет, пока не осталось ничего, ничего, ничего, кроме тьмы! Услышать, как стонало дерево, пока его несли к могиле, скрежет лопаты, и скрип веревок, которые просунули под гроб, чтобы опустить его в землю! И, наконец, худшее, самое худшее — звук, с которым комья падали на крышку, глуше и глуше, пока все не стихло. Совсем.

Это ужасный розыгрыш, подумал он. Враги решили ему отомстить. Им было мало его смерти. Они хотели, чтобы он надеялся и похоронили заживо, зная, что скоро он сойдет с ума.

Том чувствовал, как рассудок покидает его с каждым мгновением, с каждым ударом сердца. В этой темноте некому было молиться: ни богу, в которого он верил, ни милостивой непорочной деве, вероятно, простившей бы его прегрешения. Никто бы не помог ему здесь.

Или он ошибался?

Что за звуки в земле?

Кто-то копает?

Мог ли он поверить, что, после этого ужаса, кто-то явился за ним — спасти от адских мук? Или, обезумев, он принимал желаемое за действительное? Да, наверное, так! Звук был последним доказательством его сумасшествия, ибо, только прислушайтесь, доносился не сверху, а снизу!

Странно. Как кто-то мог выкапывать его снизу?

И все же… все же…

Чем больше он прислушивался, тем отчетливее до него долетал скрежет лопат, вгрызавшихся в землю. Голоса гробокопателей становились громче с каждой минутой.

Наконец, он услышал, как лопата ударила по доске под ним. Гроб содрогнулся. Тому захотелось заплакать от облегчения. Его вот-вот спасут! Оставался вопрос, что за существа станут выкапывать человека из могилы снизу, но, если честно, ему было все равно: спаситель оставался спасителем, как бы ни выглядел и откуда бы не явился.

Теперь он чувствовал, что в гроб вцепилось множество рук, вокруг раздавались громкие голоса. Он не понимал, о чем говорили, но, похоже, кто-то давал приказы — в следующий миг несколько крепких инструментов (возможно, ломов) впились в нижнюю часть его гроба. Внутрь прорвался желтый свет, и, наконец, дно ящика отвалилось. Том упал в руки своих спасителей.

Их было трое — маленьких, востроглазых существ с раскрашенными лицами. Они представились как Кловио, Хилер и Блеб.

Но внимание Тома привлекли не гробокопатели, а их хозяин. Он знал человека, но не его имя. Этот тип оказался доктором, который быстро осмотрел Тома, перед тем, как отправить его в могилу. Не удивительно, что он не заметил жизни в висельнике, участвуя в заговоре с самого начала.

Его глаза теперь блестели еще ярче, и, когда он устремил их на «мертвеца», Том почувствовал, как окоченение проходит, и жизнь снова наполняет тело — с головы до пят.

— С возвращением, — сказал доктор: — Несомненно ты удивлен, встретив меня внизу.

— Пожалуй так, — ответил Том. Голос был хриплым из-за сдавленного горла, но доктор быстро помог ему.

— Выпей! — сказал он, протягивая Реквиему серебряную фляжку.

Будучи максималистом, Том сделал два больших глотка — ликер огнем заструился по хладным жилам.

— Мы забрали тебя в Подземье не из жалости, Том, — начал доктор.

— Нет?

— Нет, у нас есть для тебя работа. Ты наденешь костюм шамана, и возглавишь Адский Парад, который поведешь в мир. Люди слишком самодовольны, Том, ослеплены мелочами. Пора вселить в их сердца ужас.

Том подумал об огромной толпе, которая собралась посмотреть на его повешенье.

— С удовольствием, — сказал он: — С чего мне начать?

— С женщины, чью жизнь ты отнял, — ответил доктор: — С Мэри Резни.

Мэри Резня

— МЭРИ, МЭРИ, МЭРИ, — сказал Том Реквием: — Только посмотри на себя. Ты совсем не изменилась.

— А ты, Том, выглядишь так, словно тебя оскальпировали, повесили и похоронили заживо.

— Ты догадалась или?..

— Догадки для детей, — сказала Мэри: — Я полагаюсь на факты и решила увидеть каждое унижение, которому тебя подвергали после того, как ты забрал мою жизнь.

Лукавая улыбка, игравшая у нее на лице с первых секунд их встречи, исчезла. Она оскалилась, блеснув зубами, которые заострила после смерти, и добавила:

— Я ничего не пропустила. Суд. Приговор. Каждую жалкую секунду в тюрьме, когда ты молил о прощении…

— Никого я не молил! — проворчал Том Реквием.

— Еще как. Ты рыдал, пока из носа не потекли сопли, так боялся оказаться в аду за грехи. Но ты везучий сукин сын, Том Реквием, ведь куча людей попала в пекло и за меньшие проступки! Гораздо меньшие! Другие горят в вечном пламени за преступления против естества и господней любви. Но ты… ты возглавишь Парад, выведешь нас из Подземья в бедный подлунный мир.

— Ага… Здорово получилось, да? То есть я не могу сказать, что не обделался, когда оказался в том проклятом гробу. Но теперь… все налаживается.

— Только не думай, что ты один будешь веселиться. Я тоже участвую в параде, чтобы присматривать за тобой и убедиться, что ты не натворишь дел.

— Правда?

— Признай, тебя это бесит.

— Ну, сам я о тебе, конечно, не вспомнил бы, — ответил Том: — Но, возможно, теперь мы снова друг в друга влюбимся.

— Сомневаюсь, — улыбнулась Мэри Резня.

— Но ты очень красива.

— Ты сказал это за несколько минут до того, как вонзить нож мне в сердце.

— Ох, стоит ли вспоминать прошлое? Оно быльем поросло.

— Нет, Том, не правда. Честно говоря, сбросив смертную оболочку, я освоила клинки и могу защититься от тебя или любого другого труса, если он попытается причинить мне вред.

— Какой вред? Ты мертва.

— Они ведь не рассказали тебе о наших зрителях?

— Нет.

Мэри Pезня саркастически улыбнулась:

— Мы дадим представление падшим ангелам, Том. Прогнившим душам, что оставили место рядом с господом, ради жалкой надежды на революцию. Вот наши единственные зрители, и они опасны, Том. Любители злых шуток. Разрушители надежд. Они день и ночь плетут заговоры, пытаются снова восстать против Неба.

— Мне все равно.

— Будет не все равно, если перейдешь им дорогу. Мы можем умереть тысячи раз от рук этих существ, и каждая смерть станет трудной.

— Тогда никакого шоу. Просто отправимся, куда глаза глядят.

— Только послушай себя. Говоришь так, словно они нас наняли и доверяют нам. Мы с ними похожи! Им известно, кто ты, Том: лжец, мошенник и вор.

— А что они говорят о тебе? Изменница?

— Возможно.

— Шлюха?

— Полегче со словами. У меня нежное сердце.

— У тебя? Сердце? Ты задушила кучу нежеланных младенцев и избавлялась от матерей, умерших во время родов… не изображай святую… не со мной. Мы слишком хорошо друг друга знаем… и так сильно ненавидим…

— Ах, Том, ненависть это только начало, — сказала Мэри Резня, склонившись к нему: — Я испытываю к тебе тысячу разных чувств, и ни одно из них не приятно.

— И все же… когда отправляемся?

— Сперва, — ответила Мэри: — Не желаешь ли увидеть мой номер?

— Не знал, что он у тебя есть.

— Я не просто милое личико, Том, в отличие от некоторых. Вот, — она щелкнула пальцами и огромный деревянный сундук, украшенный карнавальными узорами — канареечно-желтыми, красными, зелеными и золотыми — скользнул по земле и остановился у ее ног. Ни одна собака или птица не подчинялась своей хозяйке лучше, чем он.

— Откройся! — приказала Мэри.

Замок щелкнул почти сразу. Крышка сундука поднялась и его содержимое взмыло в воздух, сверкающим бритвенно-острым роем. Мечи, мечи и еще раз мечи. Мечи полководцев, мечи мясников, мечи, прямые, как божий взгляд, мечи, изгибавшиеся, как спина женщины.

— Поскольку ты был так жесток, что отнял у меня возможность иметь детей…

— Значит мертвые бесплодны? — легкомысленно сказал Том: — Жаль. Я бы попробовал.

— Да сгниют мои глаза, если я еще хоть раз пущу тебя внутрь, Том Реквием. Как я уже говорила, у меня не может быть детей, поэтому я нашла семью, которая никогда не состарится и не разобьет мне сердце, — она позвала один из мечей: — Мсье!

Он влетел ей в руку.

— Меч Наполеона. Купался в крови не один раз.

— Ты меня удивляешь. А как насчет этого, длинного?

— Ах, Шеф? Мой любимчик, — она отпустила Мсье, и он лег у ее ног. Шеф, меж тем, взлетел над головой Мэри, застыв в опасной близости от нее. Он был таким огромным и тяжелым, что, если бы сила, державшая его в воздухе, ослабла, сразу убил бы ее. Но Мэри не боялась. Она откинула голову назад и открыла прекрасный влажный рот.

— Ко мне, — сказала она.

Меч начал погружаться ей в горло. Том смотрел на это, уронив челюсть, он просто не мог поверить своим глазам. Во-первых, клинок был слишком широким и острым, как бритва. Легчайший вздох, и он бы разрезал пищевод, желудок, кишки, да смилуется над Мэри господь, и ни один хирург не смог бы зашить ее, не вскрыв от горла до…

Ее взгляд нашел единственного зрителя. По губам даже скользнула тень улыбки — она наслаждалась ужасом и непониманием, написанным на его красивом лице.

Но ей еще было, что показать. Два меча легко скользнули Мэри под ноги, и теперь, как если бы она произнесла какой-то приказ, который Том не расслышал, подняли ее вверх, пока она не встала на остриях, презирая законы жизни и физики. Впрочем, это был еще не конец. Новые мечи вылетели из сундука и закружились вокруг ее головы и торса.

Была ли она их жертвой или хозяйкой, мученицей острых, алчных лезвий или их повелительницей? Он не знал. Возможно, в этом и заключалась изюминка представления: в любую секунду она могла поскользнуться, оступиться, и хлынула бы кровь, пусть и мертвая.

Наконец, Мэри коснулась указательным пальцем гарды — у самых губ, и меч выскользнул наружу, с той же пугающей легкостью, с какой вошел внутрь. Другие клинки сложились, словно веер и вернулись в сундук.

— Впечатляюще, — признал Том: — Ты будешь звездой нашего шоу.

— Лучше бы так, — сказала она, полушутя: — Я потратила кучу времени на эти трюки. Хочу, чтобы они оценили.

— Тебя оценят, — заверил Том: — Ты будешь почитаема и любима. Пусть даже мной одним.

— Ха! Можешь спустить свою любовь в унитаз, Том Реквием. Но, почитание? На это я согласна. Пока ты не перейдешь мне дорогу.

— А что тогда?

— А ты как думаешь? — ответила Мэри Резня: — Я разрежу тебя на тысячу мелких кусочков, и даже твоя мать не сможет тебя узнать.

Она подсластила свою угрозу легкой улыбкой и закрыла сундук, пожелав своим мечам спокойной ночи.

— Когда отправляемся? — спросил Том.

— Завтра утром меня устроит. Наверху — безбожный мир. Чем скорее люди увидят Адский Парад, тем быстрей мы вернем их на церковные скамьи — молиться о спасении.

Мэри рассмеялась.

— Если бы они только знали, — добавила она: — Как мало значат молитвы… 

Голем, Элия

ЛУИС СЛЫШАЛ, как отец кричал на него, но не вернулся. Вместо этого, он продолжил идти — вдаль от трущоб — к старым печам. Они остыли много лет назад, когда он был совсем ребенком. Но горы серого пепла, что извергся из их труб за годы, полные беспрестанного рычания, еще покрывали землю вокруг.

Пепел отравил все — на сотни квадратных миль. Он проникал в трущобы, попадал в еду их обитателей, в глаза и постели. Дерьмо, кожа и белки горожан серели.

Луис ненавидел пепел. Впрочем, не так сильно, как свою семью. Их он ненавидел всей душой. Отца и мать, двух сестер и старшего брата. Они были его врагами.

— Хочу, чтобы они умерли, хочу, чтобы они умерли, — шептал он, пока тащился к печам. С каждым шагом с земли поднималось облако серого пепла. Чем ближе к печам, тем труднее дышать, знал Луис. Но его это не волновало. Чем дальше он уйдет от родных, тем счастливее будет.

Смеркалось. Стало холодно. Он обрадовался, увидев костер во мраке. Пошел на свет. Около огня никого не было, но поленья подкладывали недавно — пламя вздымалось на десять двенадцать футов.

Луис приблизился к костру и согрелся. Он был тощим и привык мерзнуть. Отец превратил их квартиру в ледник, заявляя, что он не может оплачивать большие счета. Это не мешало ему каждый вечер играть на собачьих боях.

— Я никогда туда не вернусь… — прошептал Луис: — Лучше умру. Лучше умру!

— Не стоит говорить с самим собой, — раздался голос с другой стороны костра: — Люди решат, что ты спятил. Запрут тебя, а ключ выбросят!

Луис взглянул сквозь огонь, но тот горел слишком ярко, чтобы увидеть говорившего. Луис обошел вокруг костра. Мужчина сидел на земле, опираясь на большую кучу дров — новое топливо для огня. Но он совершенно точно не мог их собрать: у него не было рук. Даже обрубков.

— На что ты уставился?

— Ваши… руки!

— У меня их нет, парень! — ответил мужчина.

— Да, я вижу.

— Нельзя увидеть то, чего нет! — заметив тревогу на лице Луиса, незнакомец рассмеялся: — Я шучу, козявка. Иди сюда. Садись. Я не задушу тебя. Возможно, затопчу до смерти.

Новая вспышка смеха.

— Нет, и этого я не сделаю. Сядь! Сядь! Я — Нефер Гробовщик. А ты кто, черт возьми?

— Луис.

— Приятно познакомиться, Луис. Где ты живешь?

— Какое вам дело?

— Просто я хочу явиться туда и убить твою семью. Брось, парень. Я из вежливости спросил!

— В трущобах.

— Ты далеко забрался от дома.

— Недостаточно!

— Я тебя понимаю. Кому вообще нужны люди? У меня тут своя компания. Маленькая, но приятная.

— Но я никого не вижу!

— Григат, — сказал Нефер: — Покажись.

Луис почувствовал движение в тенях позади безрукого человека, и вперед выступила фигура — ее лицо было звериным, а руки огромными и способными на убийство.

— Кто… кто это?

— Мой единственный друг. Мое создание. Григат.

— Как это: ваше создание?

— Он меня сотворил, — сказал человекозверь.

— Сотворил? Но как?

Григат покачал огромной головой.

Нефер не мог видеть товарища, но почувствовал его жест.

— Он не может рассказать, потому что не видел этого. А я могу. Григат подкорми огонь.

Создание подтащило свою тушу к поленнице. Подобрало несколько стволов, водрузило их на плечи, отнесло к костру и бросило в пламя. Это была изумительная демонстрация мощи.

— Где вы его нашли? — поинтересовался Луис.

— Я не находил, — ответил безрукий: — Я же сказал. Я его создал.

— Не понимаю.

— Это голем, приятель.

Луис тупо уставился на мужчину.

— Ты не знаешь, что такое голем?

— Нет.

— Создание, поднятое из грязи при помощи магии. Я слепил его из пепла у нас под ногами, добавил немного своей крови и слюны и написал у него на лбу имя Иеговы, чтобы вдохнуть в него жизнь. Теперь он исполняет любые мои желания, не так ли, Григат?

— Да, сэр.

— Ему не нужно есть или спать.

— Он не спит?

— Нет, он живет, чтобы служить мне, дни и ночи, пока жизненная сила его не покинет.

— И что тогда?

— Я сделаю нового.

Луис рассмеялся:

— Это просто глупая шутка, — сказал он: — У вас нет рук! Разве вы сможете?

— Ты удивишься, — ответил мужчина, поднимая ноги к лицу и обрезая ногти одной ступни ножом, зажатым в пальцах другой. Зрелище впечатляло.

— Поверь мне, я его создал, — сказал Нефер: — Каждый дюйм. Потребовалось много труда и терпения, но оно того стоило. Жизнь без него была бы куда сложней.

— Можете показать мне? — спросил Луис: — Как сделать собственного голема.

Нефер взглянул на него с тенью улыбки на губах.

— Зачем я, по-твоему, здесь? — сказал безрукий: — Судьба привела меня сюда, чтобы ты мог научиться.

УРОКИ СОЗДАНИЯ големов заняли почти три недели. День за днем Луис приходил из трущоб к старым печам, и день за днем безрукий открывал ему свои секреты. Слова, знаки и ритуалы. Можно не говорить, что его постоянные отлучки из дома и грязь на одежде не остались незамеченными. Отец спрашивал, не дождавшись ответа, пожимал плечами и бил Луиса. Но синяки не останавливали подростка. Он ходил к Неферу и учил его уроки, как отличник, пока, наконец, безрукий не сказал ему:

— Завтра — последний день, Луис.

— Значит, я буду готов.

— Да.

Наутро, придя к маленькому лагерю Нефера, он обнаружил, что безрукий мужчина исчез вместе с големом. Почерневший котелок, в котором Григат тушил крыс, пропал, как и грязный матрац Гробовщика. Остался лишь пепел огромного костра, что — в ту, первую ночь — приманил Луиса. В нем, (предположительно ногой Нефера), было написано одно слово:

НАЧИНАЙ

Это Луис и сделал. Он провел ритуал освящения, которому его научил Нефер. Затем отыскал старую канистру, оставленную мужчиной в куче мусора, и пошел к печам — за дождевой водой — развести пепел. Он помочился в смесь, чтобы голем походил на него, добавил слюны и пота, пока работал.

Было трудно получить столько грязи, чтобы хватило на целого человека. Но Луис знал, что справится. Он работал: в полуденном пекле и вечерней прохладе. Затем разжег костер рядом с големом и продолжил — в отблесках пламени. Жар огня начал подсушивать его создание. Едкий пар поднимался от фигуры, жег Луису глаза. Слезы потекли по щекам, и он добавил их к поту и слюне, что уже были частью голема.

Наконец, Луис произнес заклинание жизни, которому Нефер Безрукий научил его, и нацарапал имя Творца на лбу создания. Сделав это, он понял, что его работа принесет плоды, ибо буквы вошли в плоть голема, и исчезли, скрывшись от людских глаз.

Затем, когда слова были сказаны, а Имя написано, Луис сел на землю, изнемогая от усталости. Глаза закрылись, и через несколько секунд он заснул. Очнувшись, Луис понял, что прошел час или больше. Языки огня стали ниже, ночное небо сделалось непроглядно черным.

Он повернулся, чтобы полюбоваться своим големом. Но тот пропал! Луис с трудом поднялся на ноги, сердце готово было вырваться из груди от страха. Где же он?

Луис огляделся, опасаясь, что создание бросится на него из тьмы, но, присмотревшись, нашел голема. Он стоял в двадцати футах от него и глядел в сторону трущоб. Неужели гигант прочел его мысли, пока он спал? Знал ли голем, чего хотел от него хозяин?

— Мы вернемся туда, — сказал ему Луис: — Там живет моя семья. Я хочу, чтобы ты убил их.

— Убил? — повторил голем. Слово упало как камень.

— Да. Я хочу, чтобы они умерли, все. Ты понимаешь?

— Да. Ты хочешь, чтобы вся семья умерла.

— Ты это сделаешь?

— Ты — мой создатель. Я исполню любое твое желание!

Они отправились в путь, не теряя времени. Оставили догорать последние язычки пламени и двинулись по грязи к окраине города.

Когда они добрались до квартиры, стояла глубокая ночь, луна скрылась, а солнце еще не взошло. Тьма была полной.

Голем снес дверь с петель и, не ожидая от хозяина дальнейших указаний, пошел по комнатам, проливая кровь. Он ужасающе хорошо справлялся. Через несколько секунд работа была почти завершена. Родители Луиса умерли, не успев встать с кровати. Голем оторвал им головы и отшвырнул их прочь. Затем настал черед его брата и сестер. Их смерть, к счастью, была быстрой, но кровавой, кошмарно кровавой.

Наконец, все кончилось. Луис ничего не чувствовал. Ни отвращения, ни радости.

— Пойдем отсюда, — сказал он.

— Ты — первый, — ответил голем.

На секунду Луис подумал, что создание проявило вежливость, пропуская его вперед. А затем огромные руки — руки, которые он сам лепил, палец за пальцем — выросли у него из-за спины, сжав голову Луиса, словно тиски.

— Что ты делаешь? — спросил он.

— Ты тоже часть семьи, — сказал голем и, прежде, чем создатель смог ему возразить, раздавил его череп, как яйцо. Кровь, мозг и кусочки костей брызнули на пепельные предплечья и руки.

Том Реквием наткнулся на голема через пару ночей, совершенно случайно. Тот бродил по улицам города. Увидев, гигантскую грубослепленную, заляпанную кровью фигуру, Том понял, из этого монстра выйдет толк. Он назвал его Элией, просто потому, что любил это имя. Том относился к нему хорошо (лучше многих, если честно), но так и не смог его приручить. Голем остался злобным и кровожадным. Лишь изредка, когда Парад снимался с места, и костры в ночи тлели под саваном пепла, Элия проявлял иные чувства.

Голем смотрел, как остывает и танцует на ветру пепел, и тяжело, печально стенал, словно хотел с той же легкостью рассыпаться в прах и исчезнуть.

Уродцы доктора Феттера

ЧАСТНОГО ДЕТЕКТИВА звали Ральф Дитрик, и его кредо было простым: никогда не бросать расследований. За тридцать лет работы у него накопилось немало странных случаев, но дело, за которое он взялся промозглым ноябрьским днем, оказалось совершенно особенным. В его офис вошел мужчина, дождь струился по его гладкой желтоватой коже.

Дитрику нравилось представлять своих клиентов животными. (Не родился еще человек, утверждал он, не похожий на зверя. Нужно просто уметь это видеть). Мужчина, без сомнения, был ящерицей. Хладнокровный выскочка, он постоянно облизывал губы (признак лжеца, подумал Дитрик). Его глаза выдавались из черепа и беспрестанно двигались, словно были плохо закреплены.

— Я — Губерт Феттер, — сказал он: — Доктор Губерт Феттер.

— Ах да, — сказал Дитрик: — Чем могу помочь?

— Видите ли, в том-то и дело! У меня была коллекция и… эээ… ее украли. В городе говорили, что вы лучший детектив в Северной Дакоте, и я решил привлечь вас… к поискам… потому, что вы работаете в два раза быстрей остальных.

— Ну, я не могу гарантировать вам молниеносного расследования, доктор.

— Ясно.

— Но вот, что я вам скажу. Я никогда не бросал дел. Ни разу. Мне потребовалось тринадцать лет, чтобы разыскать одну женщину. Я никогда не сдаюсь.

— Приятно слышать, Дитрик. Видите ли, моя проблема несколько необычна.

— Правда? Что же у вас украли?

— Моих уродцев.

— Ваших уродцев?

— Да, у меня жила семья уродцев, и ее украли. Я хочу вернуть их, Дитрик. Эти создания — моя отрада и гордость. Я люблю их всем сердцем, — он вытащил грязный платок и вытер лицо: — Жизнь без них не имеет смысла.

— Что ж, тогда вам лучше мне их описать.

Феттер сообщил ему детали, и детектив принялся за дело. След еще не успел остыть. На пятый день Дитрик нашел человека, который продал машину одному из уродцев Феттера.

— Мне поплохело от одного взгляда на эту тварь! — сказал мужчина Дитрику: — У нее было две головы, и она выглядела так, словно набросится на меня и высосет кровь, если я откажусь от сделки.

Узнав, на какой машине уродцы уехали, Дитрик просто использовал связи в полиции, чтобы их выследить. Два дня спустя, в сумерках, он остановился у маленького отеля на северной окраине города и наблюдал, как уродцы Феттера входят и выходят из комнаты 7. Их похитителя не было видно.

Дитрик не выдал себя. Он просто позвонил доктору Феттеру, который приехал через несколько часов на грязном грузовике. Только тогда детектив вышел из укрытия.

— Я же говорил вам, что отыщу их? — сказал он, стоя у двери комнаты, в которой жили уродцы. От нее несло протухшей едой и дерьмом, но сильней всего телами этих созданий — их пот был невероятно едким.

— Вы действительно это сделали, — сказал доктор Феттер: — Отлично! Отлично!

Он опустил руку в карман куртки и достал странного вида бумажник.

— Это ты нас сдал? — сказала одна из двух голов на шее у самого крупного уродца.

— Зачем ты это сделал? — спросила другая.

— Я не сдавал, — ответил Дитрик: — Я вас спас.

— От чего? — поинтересовалось создание, не больше выкидыша, лежавшее на подушке в изголовье кровати: — Мы сбежали от этого сукина сына Феттера!

— Он нас использовал, — сказала крохотная женщина, стоявшая неподалеку от Дитрика. От слез у нее потекла тушь: — Ставил на нас эксперименты, а когда мы умирали, клал в банки и выставлял напоказ, или сдирал кожу!

— Она сумасшедшая! — запротестовал Феттер: — Я — цивилизованный человек, и никогда ничего такого не делал.

Женщина внезапно метнулась к Феттеру и выхватила бумажник у него из рук. Открыла его, показывая внутреннее отделение.

— Он содрал кожу с моего мужа, когда тот умер после одного из экспериментов. Смотрите! Смотрите! Эта татуировка была у него на груди!

На внутреннем кармане бумажника (материал которого действительно походил на дубленую человеческую кожу) красовалось сердце, пронзенное стрелой. «Аарон любит Крошку Элис» — гласила подпись.

— Элис, заткнись! — оборвал ее Феттер, а потом понял, что в гневе выдал себя. Он выхватил бумажник у Крошки Эллис и достал из него пригоршню банкнот.

— Вот, вот, берите все! — сказал он, всучив деньги Дитрику: — Просто забудьте, что видели и уходите.

— Нет, — попросил уродец на подушке: — Разве вы не понимаете, как он разозлился? Если вы уйдете, он тут же убьет нас и создаст новых!

— Смешно, — сказал Феттер: — Они идиоты, мистер Дитрик, это печальная правда. Мозги размером с горошину. Но с природой не поспоришь, не так ли? Все, что я делаю, по доброте душевной, даю место, чтобы их усталые косточки отдохнули. Место в ящике.

Дитрик снова посмотрел на них — на слабые, слюнявые рты, на чудовищно изломанные тела — и покачал головой.

— Идиоты, да? — спросил он.

— Отбросы.

Но их глаза, подумал Дитрик, их глаза. В них отражались эмоции, печаль и ум.

— Знаете, что? — сказал он Феттеру: — Пожалуй, я задержусь.

— Зачем?

— Чтобы убедиться, что вы обращаетесь с ними хорошо.

— Я против, Дитрик. Берите деньги и выметайтесь. Вон!

— Нет, — сказало двухголовое существо, стоявшее рядом с дверью: — Пожалуйста, останьтесь.

— Заткнись! — сказал Феттер, и дал уродцу пощечину, швырнув его через комнату.

Он снова взглянул на детектива.

— Вы все еще здесь? — спросил он: — Я же сказал: вон! Это не ваше дело.

— Вы мне солгали, — ответил Дитрик.

— Что, если так?

— Их никто не похищал.

— Не нужно сентиментальности, Дитрик. Вы получили деньги…

— Они мне не нужны, — Дитрик прошел мимо Феттера — к растянувшемуся на полу уродцу.

— Эй, — сказал он, протягивая существу руку.

Уродец покачал головами.

— Вам лучше уйти, мистер, — сказала одна. Другая согласилась: — Уходите немедленно. Доктор вас обманет.

— Я его не боюсь, — сказал Дитрик.

— А стоило бы, мистер, — заметила первая голова: — Вы попадете в беду, если поможете нам.

— Уходите! Пожалуйста!

Пока уродец говорил, его четыре глаза сфокусировались на чем-то у Дитрика за спиной.

Детектив развернулся, инстинктивно закрыв лицо рукой, чтобы защититься от удара Феттера. Но это был не удар, а игла для подкожных впрыскиваний. Она вонзилась ему в ладонь и вышла с другой стороны, впившись в глаз. С торчащим из лица шприцем, Дитрик отшатнулся к стене. Феттер в мгновение ока оказался рядом и нажал на поршень. Содержимое шприца хлынуло внутрь.

— Боже, — пробормотал Дитрик: — что вы…?

Он не закончил вопроса. Наркотик, которым накачал его Феттер, превратил его язык в свинец.

— Я велел вам уйти, — сказал доктор, пока детектив сползал по стене: — Но нет. Вы решили проявить героизм, — он покачал головой: — Глупо. Глупо. Глупо!

СКОЛЬКО ЧАСОВ прошло с начала эксперимента? А может дней? Дитрик не знал. Он не мог говорить, не мог защитить себя, не мог даже облегчиться. Доктор контролировал его абсолютно, совершенно, и события, которые разворачивались перед ним, казались сном. Нет, не сном. Кошмаром…

Феттер вонзил в него сотни игл, и накачал некой трансформирующей жидкостью. Доктор наблюдал за детективом, когда ее ужасающее действие началось. Дитрик съеживался в собственной коже, древность вгрызалась в плоть и кости.

Когда все было кончено, и его тело превратилось в жалкую руину, доктор Феттер принес зеркало, чтобы Дитрик единственным глазом взглянул на мерзость, в которую превратился. Его бессловесный вой разбудил остальных в Комнате Трансформаций доктора: отрывистые тоскливые вздохи звучали по углам, пока уродцев не покинули силы.

В финале Феттер милосердно опустил измученную тварь в банку с формальдегидом. Жидкость обжигала, наполняя легкие Дитрика, но сквозь боль он услышал, как Феттер с воодушевлением говорил о грядущей славе, о том, что они станут частью какого-то Адского Парада. Последней мыслью Дитрика было сожаление: в его жизни не оказалось никого — ни мужчины, ни женщины — кто, волнуясь за него, обратился бы к детективу, как долгие годы обращались к нему. Он умер незаметно.

А Семья Уродцев Доктора Феттера, увеличившись на одного, присоединилась к Адскому Параду. 

Саббатикус

В пустошах Тайла лежит город Карантика — некогда могущественный, ныне покинутый. Ящерицы греются на раскаленных от солнца площадях, не опасаясь звука людских шагов. Дикие псы дерутся, истекают кровью и умирают в величественных домах, прежде полных красоты, музыки и речей великих философов.

Что случилось с Карантикой? Что за бедствие обрушилось на город? Некая ужасающая чума? Гражданская война, натравившая знатные семьи друг на друга и очистившая улицы от жителей?

Некоторые историки верят, что оба этих объяснения правдивы, но есть еще одно, достойное нашего внимания. До сих пор его еще не вверяли бумаге, и оно существовало только среди слухов и сплетен.

Сначала, позвольте объяснить, что Карантикой, во времена ее величия, правили жрецы, а не монархи. Властвовала религия, а не светские законы. Боги Карантики были, без сомнения, злы: приговоры, выносимые их представителями из жреческого сословия, часто оказывались несказанно жестокими.

За мелкие нарушения выкалывали глаза и кастрировали, женщин, приговоренных к смерти, ночью перед казнью забирали в храм, куда, согласно рассказам непорочных жрецов, боги посылали кошмарных тварей — насиловать преступниц, разрывая их на части. Даже дети не избегали суда владык Карантики. Их регулярно запекали заживо в утробах железных драконов за незначительные проступки.

Не все приветствовали такую жестокость. Далеко не все.

Когда судья Фио открыл народный суд на грязных улицах беднейшего района Карантики, Мьяссы, он обнаружил, что люди жаждут услышать его Новую Теорию Закона. Правосудие не должно быть жестоким, сказал он. Цивилизованное общество — а какой город, если не Карантику, можно считать культурной столицей Подземья? — не сварило бы ребенка за то, что он украл рыбку из фонтанов, окружавших Великий Храм. Закон, вызывающий уважение, должен сочетать силу и милосердие. Есть лучший способ творить правосудие, считал Фио. Более человечный.

Жители Карантики не были дураками. Они вняли тому, что он говорил, и разнесли слова, полные необычной любви и здравого смысла по городу. Вместо того, чтобы советоваться со жрецами, люди начали приходить к Фио, их число увеличивалось так быстро, что через пару недель на его процессах было не протолкнуться, и ему приходилось работать с шести утра до полуночи, верша то, что он называл «честным правосудием».

Конечно, это не осталось незамеченным. У жрецов повсюду были соглядатаи, и вскоре весть о человеке, с еретическими взглядами на закон, достигла их ушей. Возглавляемые жесточайшим из палачей, Тамут-ул-майром, они встретились на тайном собрании, чтобы решить, как поступить с безумцем. Через некоторое время, согласились все, ересь судьи Фио расползется, и таких суды умножатся. Выход прост, сказали старые жрецы: обвинить Фио в том, что он осмелился взять божественный закон в свои руки, ведь именно это он и делает. Пусть Тамут-ул-майр приговорит его к публичной казни, столь страшной, чтобы никто никогда не решился бунтовать вновь.

— Не поможет, — тихо заметил Тамут-ул-майр: — Мы сделаем его мучеником.

— Что ты предлагаешь? — спросил один из старейшин.

— Мы накажем людей за то, что они его слушают, — ответил верховный жрец.

— Накажем людей? Всех?

— Да.

Старейшина рассмеялся:

— Как ты это себе представляешь? Заставим одну половину горожан бичевать другую, а потом отстегаем исполнителей?

— Нет, ничего настолько жестокого, — сказал Тамут-ул-майр: — Мы используем страх, чтобы вернуть их.

— Страх перед богами?

Тамут-ул-майр покачал головой:

— Страх перед богомерзкой тварью, — ответил он.

Три ночи спустя, в сумерках, трое детей, два брата и их маленькая сестренка, игравшие в саду на окраине города, были убиты под деревом пифика. Не просто убиты, но растерзаны, разорваны в клочья. Мозги выскребли из чаш черепов и сожрали, нежные внутренности вытащили и оставили на траве. Что за человек мог сотворить такое? Никто не знал.

Прошло две ночи, и убили еще семерых детей. На этот раз — из разных семей в богатом районе, где жили торговцы. Их смерть была такой же, как у детей в саду. Тела зверски распотрошили, выели мозги, вытащили наружу внутренности. Правда, на этот раз злодея заметили, когда тот, захмелев от крови, покидал место преступления. Он не походил на человека, даже отдаленно. Огромная рептилия приползла с пустоши — монстр, которого жители Карантики знали под именем Саббатикус. Слухи о его появлении распространились по городу, как пожар. Об этом звере говорилось в Заветах Джидадии, великой книге, которой пользовались жрецы, чтобы узнать, как наказать преступников. Он питался мыслями о детях и отчаяньем их родителей.

— Вот какую кару обрушили вы на наши головы, — кричал Тамут-ул-майр с кафедры на следующее утро: — Отвергнув законы ваших жрецов — божественные законы! — вы призвали в наш тихий город мерзость с пустошей.

Тысячи людей упали на колени, одни молили «Спаси! Спаси нас!», другие просто рыдали, и их плач звенел под куполом Великого Храма.

— Я не в силах спасти вас! — ответил Тамут-ул-майр: — Только вы сами можете это сделать!

— Скажи, как?

— В этом городе живет человек, который поставил свою волю выше воли Богов. Возможно, если вы его покараете, чудовище, Саббатикус, покинет Карантику и вернется на пустошь, откуда его призвали ваши грехи!

Толпа встала, как один человек, мольбы сменились воплями об отмщении. Люди шагали по улицам, вооружались. Их становилось все больше, по мере того, как слух о произошедшем в Храме расползался по городу. В своем самопровозглашенном суде в Мьяссе, судья Фио услышал рев приближавшейся толпы. Друзья, конечно, уже предупредили его.

Он знал, что произойдет, когда толпа выломает дверь и вытащит его на улицу. Если ему повезет, возможно, он успеет спастись, но куда он пойдет? Карантика была его родным городом. Он всем сердцем любил ее и ее несчастных, обманутых жителей. Не то, чтобы он хотел умереть. Не теперь, когда впереди так много работы. Но он был готов заплатить за свои деяния.

Его ждала трудная смерть. Жители Карантики умели бросать камни так, чтобы жертва не погибла сразу. Фио мучался под солнцем два часа и семь минут. Ему выбили левый глаз, его мантия — от ворота до подола окрасилась алым. Мухи и кровавые пчелы роились над ним тысячами, пока не облепили изуродованное лицо черным ковром. Наконец, его колени подогнулись. Через несколько минут он упал — лицом вниз. Толпа замерла в немом изумлении, пока мальчик, не старше пяти или шести лет, не подбежал к телу, радостно наступив на голову Фио. Остальные — многие из них были живы благодаря его милосердию — излили гнев, сплясав тарантеллу.

Когда все кончилось — когда судья испустил последний вздох, а в его теле не осталось ни одной целой кости — им не было стыдно.

Ведь это из-за Фио Саббатикус пришел с пустоши. Еретик заслужил смерть.

Соглядатаи жрецов вернулись в Великий Храм и рассказали о том, что случилось. Им заплатили и отослали прочь.

— Отлично, — сказал старейшина: — Дело сделано. Уловкам — конец.

— Что делать с убийцами детей?

— Похоронить их заживо на пустоши, — сказал Тамут-ул-майр: — Я прослежу за этим, возьму с собой пару жрецов. Мы больше не будем иметь дела с наемниками.

Все согласились. Той ночью двух профессионалов, нанятых для убийства детей и использовавших кое-какой реквизит, чтобы отбрасывать на стены тени зверя и оставлять кровавые следы, похитили из их хижин на берегу реки и под покровом ночи привезли в продуваемую ветром пустошь, раскинувшуюся вокруг Карантики. Им дали лопаты и приказали копать яму — для двух трупов. Они знали, что роют себе могилу, но слишком боялись того, что мог сотворить с ними в посмертии Тамут-ул-майр, чтобы сопротивляться. Беспомощные, как дети, чьи жизни они забрали, убийцы исполнили приказание и спрыгнули в яму. Туда же скинули приспособления для обмана: кукол, отбрасывавших тени Саббатикуса и окровавленные доски в форме его лап. Наконец, по знаку Тамут-ул-майра, жрецы стали закапывать убийц. Только когда земля посыпалась на их лица, они закричали от ужаса, рыдая и моля о пощаде. Ее, конечно же, не было. Вскоре тяжесть почвы задушила их, и они умолкли.

— Вернемся в Храм, — сказал Тамут-ул-майр: — От этого ветра у меня ноют зубы.

Не успел он закончить фразу, как ветер налетел вновь, задув огонь в лампах жрецов. Луна исчезла за облаком пыли, поднявшимся на востоке. Во мгле жрецы услышали неподалеку чьи-то шаги, ноздри наполнил запах гнили.

— Что это? — спросил один из них. Его голос дрожал от страха.

— Какое-то животное услышало крики, — ответил Тамут-ул-майр: — Явилось, чтобы поживиться падалью.

— Какое животное? — вновь спросил жрец.

— Какая разница, — ответил ему второй: — Пошли отсюда.

Той ночью начался цикл ужасных убийств: тринадцать детей погибли во мраке. Девятнадцать — на следующую ночь. Тридцать шесть — на следующую. Чудовищность расправы не оставляла сомнений: Саббатикус не удовлетворился смертью судьи.

Люди собрались у дверей Великого Храма, вопрошая жрецов. Почему Саббатикус продолжал убивать невинных, ведь они покарали Фио? Он хотел только крови, крови и крови.

Закрывшись во мраке Храма, жрецы решали, как ответить на вопрос, не открывая правды, которая была им ясна: ветер принес весть об их обмане на пустошь, и Саббатикус явился посмотреть, что за злодейства ему приписывали, и доказать, что он способен на большее.

Он мог убить даже их.

Действительно, той самой ночью он пришел из туннелей под Храмом и поступил вопреки своей мифической природе. Убил взрослых, а не детей. И вместо того, чтобы съесть их мозги, сожрал части, которые делали их мужчинами.

Когда двери Великого Храма, наконец, открыли, внутри нашли только трупы: зверь выпотрошил сто двенадцать жрецов. Великий исход начался.

В городе никого не осталось. Ни единой души.

Да и зачем? Как бы прекрасна не была Карантика, каким бы величием не дышали ее дворцы и особняки, каким бы изяществом не обладали ее площади и бульвары, на ней лежало проклятие. Она пожирала жрецов и детей.

Лучше пустошь, чем Карантика, говорили люди. Эту пословицу не забыли, даже когда Саббатикус ушел из города и, прирученный Томом Реквиемом, стал частью Адского Парада. 

Бетани Кровь

Бетани Кровь стирала белье в реке, когда к ней подъехал всадник на пестрой лошади и сказал, что она — самая красивая женщина во всем Дельфи. Она не привыкла к лести. Дочь угольщика, к тому же незаконная, Бетани никогда не встречала мужчину, который бы говорил так складно, как герцог Дельфи. Он тайно навещал ее еще несколько раз, и к воскресенью она была готова отдать ему душу и тело. Они встретились под тисами на церковном кладбище, где в бедных могилах спали деревенские мертвецы.

— Ляг со мной здесь, — сказал он.

Бетани изумила его прямота, а еще больше — легкость, с которой она сдалась, очарованная его сладкими речами и хорошими манерами. Девушка опустилась на роскошную траву под раскидистым тисом, и через несколько минут он убедил ее раздеться и овладел ей.

Бетани это понравилось, по крайней мере, само наслаждение. После, когда герцог отстранился, она все еще грезила, вспоминая, как он смотрел на ее шею и грудь, перебирая его обещания.

— Я женюсь на тебе, — сказал он Бетани, расстегивая ее лиф: — Ты станешь самой прекрасной герцогиней Дельфи из всех, и не будешь ни в чем нуждаться.

— Ни в чем?

— Ни в чем.

Девятнадцать раз он любил ее, иногда на кладбище, а однажды в самой церкви — на ледяном каменном полу. Бетани не волновали холод и синяки, которые он оставлял на ее коже в минуты страсти: клятвы были важней. Он любил ее, уверял герцог. Ни один мужчина с самого сотворения мира не любил сильней.

— Мы сыграем свадьбу? — спрашивала она.

— Конечно, — говорил он.

— Когда?

— В свое время.

Так он отвечал всякий раз, когда она его спрашивала: в свое время, в свое время. Шли недели и обещания стали блекнуть. Он все еще навещал ее (и Бетани, польщенная вниманием столь могущественного человека, уступала ему). Но дурой она не была. Бетани понимала, что скоро он ее бросит. Нужно было что-то делать, найти способ удержать его. Вот только как?

На краю деревни жила женщина по имени Старая Этта. Никто не здоровался с ней, когда она брела по улице. Но Бетани слышала, что молодые женщины — в надежде забеременеть — или мужчины, желавшие проклясть скот соседа, обращались к старухе. Однажды в полночь девушка пришла к ней и все рассказала.

Этта выслушала ее и спросила:

— Чего ты от меня хочешь?

— Дай мне какой-нибудь травы для вечной любви, чтобы он меня никогда не покинул.

— Сомневаюсь, что такая трава существует, — ответила Старая Этта: — Но, думаю, у меня есть средство, которое тебе поможет.

— Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, дай его мне. Не важно, сколько оно стоит.

— Ах, только послушайте! Цена ее не заботит! — старуха беззубо ухмыльнулась Бетани: — Разве мама не учила тебя, что за все приходится платить, девочка?

Старая Этта, не дожидаясь ответа, подошла к столу, уставленному горшочками и банками. Взяла по щепотке из трех горшков и бросила их в мешочек из небеленого льна.

— Сунь его на ночь себе между ног, — сказала она, отдавая мешочек Бетани: — Это подействует. Я обещаю.

— Спасибо, — сказала девушка и, заплатив Этте, поспешила домой.

Она сделала так, как велела старуха, и уснула с мешочком, полным горьких трав, в лоне. Герцог не явился на следующий день, на другой, на третий, а когда, наконец, приехал, Бетани решила, что колдовство старухи исчезло. И все же, едва он лег с ней, она убедилась: покупка была не напрасной.

— Бетани, — сказал герцог: — Я люблю тебя.

— Правда?

— Бетани. Я люблю тебя.

— Это прекрасно, но…

— Бетани. Я люблю тебя.

— Пожалуйста, скажи что-нибудь другое…

— Бетани. Я люблю тебя.

Он не мог. В голове остались только эти слова. Он шептал их вновь и вновь, пока не охрип. Шептал и любил ее, снова и снова, и снова. Вскоре она устала от его страсти и бесконечных уверений, и оттолкнула его.

— Бетани. Я люблю тебя, — сказал он, когда девушка выбралась из-под него.

— Бетани. Я люблю тебя, — повторил он, выйдя с ней за кладбищенские ворота, не сознавая, что возбужден и наг.

— Бетани. Я люблю тебя, — повторил он, следуя за ней по деревне — до двери дома, которую она захлопнула перед его прекрасным лицом.

Там слуги и нашли его час спустя: он сорвал голос, уверяя ее в любви — вместо слов с губ струилась кровь. Они прикрыли его наготу и забрали в замок.

Охотники на ведьм явились за Бетани на следующее утро — с угрозами, вилами и огромным перечнем чародейств, за каждое из которых могли отстегать кнутом, заклеймить и сжечь.

Бетани обвинили в служении дьяволу. Конечно, она это яростно отрицала. Они вздернули ее на дыбу. Вскоре она созналась во всем.

Бедную Старую Этту сожгли — быстро и без суда. Слишком много мужчин и женщин, богатых и знатных, пользовались ее любовными напитками и ядами, чтобы дать ей возможность заговорить. Но смерть Бетани не была столь легкой и милосердной.

Шесть ночей ее держали в темнице, пока, наконец, она не услышала скрип ключа в замке. Тяжелая дубовая дверь распахнулась, и мужчину, изможденного и дрожавшего, внесли в грязный альков. Лишь когда он заговорил, она узнала его.

— Бетани. Я люблю тебя, — прохрипел он.

Это был Герцог! Боже, подумала она, только взгляните на него! Как страшно он изменился! Высох, исхудал. Красота исчезла, юность ушла — за пару недель — и все из-за любви. Его постоянные признания, конечно, не могли ее спасти.

Бетани привели в огромную комнату пыток со множеством разных кошмарных инструментов. Она увидела дыбу, на которой ее растягивали, жаровни и раскаленные добела клейма, грузы и веревки для страппадо, обычную гарроту и топоры, чтобы отрубать руки и ноги и сносить головы.

А еще там была железная дева, называемая иногда нюрнбергской — огромный шкаф в форме женщины, в который помещали жертву, предавая ее долгой мучительной смерти. Закрывшись, дева пронзала ведьму расположенными внутри шипами.

Герцог простер руку к чудовищному орудию.

— Бетани. Я люблю тебя, — сказал он. Хотя с его губ срывались только слова страсти, жест был ясен. Он приговорил ее к смерти, и хотел видеть, как она умрет внутри железной девы.

Священник воззвал к господу. Бетани потащили к деве. Но молитвы не заглушили безумных речей герцога.

— Бетани. Я люблю тебя.

— Бетани. Я люблю тебя.

— Бетани. Я люблю тебя.

Они закрыли железную дверь. Когда шипы вошли в ее плоть, она закричала — вопль заметался в жаркой темнице.

Усевшись рядом с девой, раскачиваясь, герцог продолжал свою любовную литанию, в то время как кровь Бетани сочилась из щелей кошмарного инструмента. Лишь когда тонкие красные струйки коснулись его сапог, он умолк и дал себя увести.

В полной боли тьме, пропахшей кровью и внутренностями, Бетани услышала голос:

— Хочешь к нам присоединиться?

Кто говорил с ней? Дьявол, явившийся из пекла за ее грешной душой? Нет. Она ведь не умерла. Шипы все еще терзали ее.

— Кто ты? — прошептала она.

— Я — Том Реквием, — раздался ответ: — Мы возьмем тебя на Адский Парад, если хочешь.

— Так я не мертва?

— Жива? Мертва? Какая разница? Нас не интересуют такие мелочи. Но лучше поторопиться. Нужно забрать тебя и твой реквизит до зари.

— Мой реквизит? — спросила Бетани.

— Твою Деву, — ответил Реквием: — Твою прекрасную Деву.

Разве она могла отказаться? Лучше играть в смерть и воскрешение каждую ночь перед теми, кому посчастливилось встретить Адский Парад, чем гореть в преисподней. Кто знает? Может быть, она найдет того, кто полюбит ее — человека, который подарит ей свое сердце без всякого колдовства, не обращая внимания на хладную плоть и жуткие раны, если она ответит ему взаимностью.

Перевод: Катарина Воронцова 

^{Наши переводы выполнены в ознакомительных целях. Переводы считаются «общественным достоянием» и не являются ничьей собственностью. Любой, кто захочет, может свободно распространять их и размещать на своем сайте. Также можете корректировать, если переведено неправильно.}

^{Просьба, сохраняйте имя переводчика, уважайте чужой труд…}

^{Бесплатные переводы в нашей библиотеке BAR «EXTREME HORROR» 18+ https://vk.com/club149945915}

Оглавление

Том Реквием

Мэри Резня

Уродцы доктора Феттера

Саббатикус

Бетани Кровь