Мы уже там? (ЛП) [Дэвид Левитан] (fb2) читать онлайн

========== Часть 1. Отъезд. 1. ==========

В несусветную рань у него звонит телефон. Элайджа косится на мутное пятно часов и тянет руку на звук. Суббота, одиннадцать часов утра. Кто может позвонить ему в одиннадцать утра субботы? Где-то на полу ворочается его лучшая подруга Кэл. Элайджа берет трубку и бормочет что-то приветственное.

– О боже, я что, тебя разбудила? – удивляется мама Элайджи; ее голос гораздо громче, чем снившийся ему сон.

– Нет-нет, – отвечает он, стараясь, чтобы голос не выдавал его. – Не волнуйся.

– Это хорошо. У меня отличные новости!

Мама рассказывает что-то про Италию, брата Элайджи Дэнни и роскошные условия. Наверно, брат выиграл приз какого-нибудь телешоу.

Кэл начинает методично стучать по его кроссовку, как по кнопке выключения будильника. Он просит ее спать дальше.

– Что ты сказал? – переспрашивает мама. – Ты поедешь?

– А Дэнни хочет, чтобы я поехал с ним? – Элайджа очень в этом сомневается.

– Ну конечно, хочет.

Элайджа продолжает сомневаться.

Кэл окончательно проснулась и принимается тереть глаза. Вообще говоря, руководство их интерната не одобряет, когда кто-то приводит друзей переночевать, но Элайдже плевать на их неодобрение. Элайджа накрывает трубку рукой и шепчет Кэл:

– Это мама. Похоже, она спрашивает, поеду ли я с братом в Италию.

Кэл пожимает плечами, потом кивает. Элайдже не нужно другого ответа:

– Конечно, мам, – отвечает он. – И спасибо.

========== 2. ==========

Элайджа всегда говорит «спасибо» и частенько даже «пожалуйста».

– Ты просто ископаемое! – поддразнивает его Кэл.

– Спасибо, – отвечает Элайджа.

Он быстро понял, что «спасибо» может вызвать целый букет реакций. Некоторые (например, его брат) не знают, как на него реагировать. Другие (например, Кэл) только посмеиваются. Большинство проникается, сознавая это или нет. Ему часто отдают последний кусок пиццы, последнюю затяжку из кальяна.

– Ты ископаемое, а не святой! – договаривает Кэл, утаскивая его на новую вечеринку.

Вечеринки называются посиделками, танцы – рейвами. Она ведет, а он следует за ней. Она ерошит его светло-русые волосы и покупает ему синие солнечные очки. Он шутливо ругает ее бесконечных парней и девушек и дарит ей цветы без повода. Они курят травку, но никаких сигарет. Почти любая вечеринка кончается тем, что они сонно ползают и собирают пустые бутылки и жестяные банки для переработки.

Элайджа собирался все лето отвисать в Провиденсе с Кэл и другими друзьями. Сперва его планы не очень нравились родителям («Отвисать? – переспросила мама. – Дорогой мой, отвисает белье на веревке».); теперь его на девять дней отсылают в Италию.

– Я буду скучать, – сообщает Кэл за несколько дней до его отъезда.

Они идут домой с полночного фильма в «Avon». Стоит теплая и прохладная одновременно ночь, какие бывают только в июне. Воздух приправлен еле слышным шумом идущих вдалеке машин. Элайджа глубоко вдыхает и берет Кэл за руку. Ее волосы, крашенные под вороново крыло, трепещут на ветру.

– Обожаю все это, – произносит Элайджа. Он не боится в этом признаться. – Обожаю это место, этот момент и все на свете. – Он отводит взгляд от неба и смотрит на Кэл, шепча: – Спасибо.

Кэл крепче сжимает его ладонь. Дальше они идут молча. В школе они первым делом видят на лаймово-зеленом диване общей гостиной четверку своих друзей. Минди, Айвэн, Лори и Сью играют в бутылочку – им просто хочется веселиться и целоваться. Что-то переключается: Элайджа по-прежнему счастлив, но уже другим счастьем. Дневным, ярким, как лампочка. Кэл выгибает бровь дугой, Элайджа хихикает, и они вступают в игру.

Элайджу первого сражает непреодолимая усталость, и он первым уходит спать. Кэл продолжает смеяться, ставить новые диски, флиртовать с лава-лампой. Элайджа желает всем спокойной ночи и получает пожелание спокойной ночи в ответ. Он доходит до кровати, уже на хочу чувствуя, как мир теряет фокус.

Через десять минут кто-то проходит по коридору и стучит в его дверь. Потом дверь открывается и входит Кэл, неся за собой яркие краски. Пора выполнять ритуал, их ежедневный ритуал; Элайджа думал, Кэл про него забыла. Иногда она правда забывает, и в этом нет ничего страшного. Но сегодня она пришла. Элайджа освобождает место в кровати, и Кэл ложится рядом.

– А ты тоже думал?.. – начинает она.

У них такая игра: «А ты тоже думал?» Каждую ночь – каждую, когда только получается, – последней сказанной между ними фразой становится вопрос без ответа. Они смотрят на мерцающие в темноте планеты на потолке или поворачиваются друг к другу лицом и рассматривают в темноте сине-черные силуэты друг друга, пытаясь различить искру серебра.

Сегодня Кэл спрашивает:

– А ты тоже думал, научимся ли мы когда-нибудь спать с открытыми глазами?

Элайджа спрашивает в ответ:

– А ты тоже думала, бывает ли слишком много счастья?

Это любимое время дня Элайджи. Он почти никогда не знает, что скажет, пока оно само не срывается с языка. Не взмывает в воздух над ними. И не парит.

Проходит несколько минут. Кэл садится и кладет руку Элайдже на плечо:

– Спокойной ночи, – говорит она. – Баю-баюшки-баю.

– Не ложися на краю, – отвечает он, устраиваясь поудобнее.

Кэл с улыбкой возвращается на вечеринку. Элайджа перекладывает подушки и залезает под одеяло. И думает. О том, как спят с открытыми глазами золотые рыбки. Об Италии, о родителях, о том, ярче ли в Венеции звезды. Он слышит далекие голоса и отголоски веселой болтовни в общей гостиной. Они похожи на вспышки света перед закрытыми глазами.

Он закрывает глаза. И думает, какая же хорошая подруга Кэл. Как ему повезло с друзьями, причем со всеми. Он счастлив. Он почти пуст от счастья.

========== 3. ==========

Пока Элайджа «отвисает» с друзьями, курит сигареты и кое-что другое, прохлаждается и занимается всякой ерундой (если послушать его брата), Дэнни вертится как белка в колесе до седьмого пота в компании «Глэднер, Глэднер, Смит и Джонс».

Оба Глэднера (однофамильцы, сидели за одной партой в Гарвардской школе бизнеса) взяли Дэнни под крыло. Их секретарь держит ему местечко в комнате для собраний и постоянно пополняет его запасы ручек «Mark Cross». Он идет по коридорам, источая благоговейное сияние, как мальчишка, и получает достаточно благодарности, чтобы не обращать внимания на любые неприятности, кроме самых мелких и гадких.

Ему двадцать три года. Коллеги присматриваются к Дэнни Сильверу, потому что его и только его гениальная идея спасла счет «Крошечных домашних пирожных мисс Джейн» (по странному совпадению, самый крупный у «Глэднера и Глэднера»).

Дэнни занимается урегулированием кризисов, а кризис мисс Джейн был особенно выдающимся: скучающий репортер «Вашингтон-пост» забрел в ее магазинчик и обнаружил, что неоново-розовый краситель на ее самом популярном пирожном (под названием «Райское наслаждение») сделан из тех же ингредиентов, что и помада самого популярного оттенка в стране (под названием «Розовый закат»). Потребители, разумеется, не обрадовались. Акции мисс Джейн рухнули, и доходы компании, казалось, обречены были уплыть следом за бисквитом «Твинки» в навозной глазури.

И тут появляется Дэнни Сильвер (вообразите себе эффектное появление: дверь зала совещаний распахивается, и взоры всех директоров обращаются в сторону их светловолосого спасителя; вообще говоря, Дэнни Сильвер сначала связался с конспираторами мира кексов по электронной почте и волосы у него далеко не светлые, но эффект был тот же).

Остальные стояли за то, чтобы все отрицать и опровергать, а Дэнни предложил признать и пошутить. Была организована пресс-конференция, на которой президент компании выразил свое изумление и негодование и пообещал полный перезапуск «Райского наслаждения» со стопроцентно органической глазурью. Также он пообещал, что все остальные пирожные, выходящие из-под рук мисс Джейн, «никогда не пользуются косметикой».

Как только Дэнни услышал смешки репортеров, он понял, что все будет нормально. Но этого было мало. Нужна была полная и безоговорочная победа. Всего через тридцать девять часов Дэнни подготовил сокрушительный удар.

Идея пришла ему, когда он расхаживал по своей квартире в Верхнем Ист-Сайде, закидывая грязную одежду в корзину и раздумывая, какую пасту разогреть на ужин (он обожает рассказывать, как это было; это одна из лучших его баек). Он расхаживал по квартире и думал о пирожных, креме в начинке, столовых и детстве. Тут в голове всплыла и засияла яркими красками идея.

Он немедля позвонил Джонсу. Тот позвонил Смиту, Смит написал на пейджер Глэднеру, а Глэднер разбудил главного Глэднера, спавшего в квартире у своей девушки в Виллидже. Три часа спустя важные шишки собрались на военный совет, а между них носился Дэнни. Они совершили видеозвонок «мисс Джейн» (также известной как Артур Свиндлэнд, шестидесяти одного года от роду, прославившийся на весь мир благодаря своей коллекции клюшек для поло, принадлежавших знаменитостям).

Какие-то две недели спустя Америку и Европу (весь остальной мир обречен был и дальше есть глазурь из помады) поразила Первая Ежегодная Распродажа Выпечки мисс Джейн. Сотрудники компании и несколько специально нанятых добрых бабушек поставили в супермаркетах столики с пирожными. Выручка от их продажи шла в свежеиспеченный «Фонд борьбы за мир крошечными домашними пирожными мисс Джейн». Сама Кэти Курик в прямом эфире купила себе пирожное. Опра пригласила мисс Джейн в свою передачу поговорить об «этике ведения бизнеса в старые добрые времена». (Когда миссис Сильвер увидела этот выпуск, она окончательно поняла, что ее сын добился успеха. Одно дело – приносить компании миллиарды долларов, и совсем другое – попасть в передачу Опры. Элайджа даже не пытался смотреть.)

Мисс Джейн (урожденная мистер Свиндлэнд) был так доволен Дэнни, что направил 0,01% выручки ФБМКДПМД в благотворительную организацию на выбор Дэнни (остальные доходы были распределены между ячейками шрайнеров по всему миру).

Когда его звезда взошла, Дэнни обнаружил, что работает все больше и больше. Когда он выходит из офиса, там уже вынесен мусор и пропылесошены полы. Он начал забывать, как выглядит его квартира (а его друзья давно забыли, как выглядит он сам). Глэднер и Глэднер (оба – преданные последователи Теда Ньюнесса, гуру управления проектами) сообщают Дэнни, что поднимут ему зарплату, если он возьмет отпуск в июле. Через три дня звонит миссис Сильвер. Дэнни ни на секунду не сомневается, что все сговорились обманом заставить его поехать в Италию.

– Все уже оплачено! – обещает мама. – Прости, что говорю так поздно. Но твой отец просто никак не сможет поехать. В Италии нельзя сидеть на месте, а его нога… ну, ты сам знаешь, что у твоего отца с ногой. Мы надеялись, что она уже заживет, но никогда нельзя знать заранее.

Отец Дэнни прекрасно себя чувствует. Днем раньше он играл в гольф и забил в восемнадцать лунок.

– Как себя чувствуешь, папа? – спрашивает Дэнни, когда мама передает телефон отцу.

– Ой, даже не знаю, нога что-то шалит.

– Но ты же вчера играл в гольф!

– Да-да-да. Должно быть, что-то потянул. Жалость-то какая! Ну, насчет Италии. Но твоя мама говорит, что вместо нас можете съездить вы с Элайджей…

«Ага, – щелкает в голове у Дэнни. – Вот и подвох».

В трубке раздается шепот и возня, и миссис Сильвер забирает трубку обратно:

– Понимаю, понимаю, – говорит она; отец сползает на диван. – Да, я сразу не сказала. Но это же логично! У нас два билета. И два сына. И все оплачено. И нельзя вернуть деньги. Твой отец не может ехать, значит, я тоже не могу.

– Предложи Химмельфарбам, – советует Дэнни. – Они же ваши лучшие друзья.

– Химмельфарбам?! Ты вообще знаешь, сколько это все стоит?! – Миссис Сильвер судорожно вдыхает. – Нет-нет, билеты должны достаться вам с Элайджей. Это всего неделя. Ну, девять дней.

Девять дней с Элайджей. С мистером Тихоней, мистером Святым, мистером Непонятым. Элайджа, кажется, никогда не изменится. Как начал в десять лет уходить в себя, так и не прекращал. Кажется, его мозг работает одновременно в двух режимах: «передать соль» и «полюбоваться чистотой облаков». Он всегда в трансе и он всегда добр. Безупречно добр. Дэнни это не переваривает.

– Вы уже спрашивали, что думает Элайджа?

Дэнни надеется, что брат еще может отказаться. Поскольку Элайджа еще не окончил школу, а Дэнни уже стал часть Мира Работы, им почти не приходится друг друга видеть.

– Да, – отвечает мама, – он сказал, это отличная идея.

На заднем фоне раздается смешок отца. Дэнни так и видит, как тот показывает матери два больших пальца, а она улыбается в ответ. «Оплачено! Нельзя вернуть!»

– Это на неделе, когда четвертое июля, – продолжает мама. – Тебе нужно взять отпуск всего на шесть дней. И ты нигде не был за весь год!

– Ладно, ладно, ладно, – сдается Дэнни. Интересно, если он их раскусил, можно ли считать, что его заставили обманом?

– Ты поедешь?

Дэнни улыбается:

– Самая заманчивая идея на свете!

Всегда есть шанс, что Элайджа откажется…

========== 4. ==========

Увы.

В час ночи перед самым отъездом Дэнни резко просыпается. С тех пор, как принял мамино предложение, он так и не поговорил с Элайджей. Им нужно было поговорить, и он честно пытался, но, когда бы он ни звонил, трубку брал кто-нибудь другой. Наверняка какой-нибудь укурок, которому нельзя доверить ничего передать.

К тому моменту, когда нога его ступит на землю Италии, Дэнни собирается хорошенько начитаться Фодора и Фроммера. А чем захочет заняться Элайджа? Чем он вообще обычно занимается?! Им же придется разговаривать. Целую неделю. Даже девять дней.

Но о чем?

– Как жизнь? – Двухминутный ответ.

– Как дела в школе? – От силы пять минут.

– Как оно под травкой? – Наверно, даже не минута, а один-единственный Взгляд.

– Чем хочешь сегодня заняться? – Это можно растянуть… если повезет, минут на двадцать в день, смотря как часто пожимать плечами.

– Неплохо нас с тобой провели, а? – Увы, этот вопрос вообще риторический.

Дэнни встает с кровати, включает свет и немедленно щурится. Он пересчитывает дорожные чеки – и берет денег про запас, потому что у Элайджи наверняка их не будет совсем. Он достает список подарков, которые должен купить, кладет его в бумажник, а бумажник – на столик рядом с ключами. Он о чем-то забыл. Он всегда о чем-то забывает. Ему никогда не удается продвинуться дальше первого шага – понять, что именно он забыл. Он почти всю ночь проводит на ногах, занятый всякими такими мелочами. Он не хочет ничего забыть. А еще ему очень нужно придумать, что он будет говорить.

Семь лет разницы. Дэнни помнит, как позвонил папа и сказал, что родился Элайджа. Брат не может представить себе Дэнни младше десяти – разве что по фотографиям, которые висели по всему дому еще много лет после того, как Дэнни уехал учиться.

Они никогда не жили в одной комнате, не считая поездок на море. Тогда они дни напролет крутились у бассейна, иногда отходя поиграть на пляже. Дэнни был Главным Архитектором песчаных замков, Элайджа – его энергичным Первым Помощником. Не было двух одинаковых замков, как не бывает двух одинаковых дней. Сегодня они строили Эмпайр-стейт-билдинг, назавтра – дракона. Дэнни всегда сперва делал эскиз на песке. Потом Элайджа начинал копать, добывая больше, больше и больше песка, пока не дорывался до воды и ему не приходилось отойти в сторону и начать заново. Дэнни делал леденцовыми палочками окна и перевернутым ведром – башни, а Элайджа бродил по всему пляжу и искал ракушки. Иногда они служили украшением, иногда – жителями замка. Целые огромные семьи ракушек, каждая – с именем и биографией. Дэнни окунал руку в воду и ровнял стены, а Элайджа рассказывал, какая жизнь кипит внутри, и замок оживал, как никогда не ожил бы у одного Дэнни. Всегда оставались лишние ракушки, и перед сном Элайджа выкладывал их на комоде: иногда по размеру, иногда по цвету. Потом он залезал под одеяло, а в каком-то полуметре от него забирался под свое одеяло Дэнни. Оттуда он читал Элайдже на ночь. Он транслировал брату в тишину ночи любые книги для ребят постарше, которые читал сам: о Нарнии и ее хрониках, о времени и его трещинах. Это должно было усыплять Элайджу, но никогда не срабатывало. Тот всегда хотел знать, что еще расскажет брат.

========== 5. ==========

Кэл садится за руль своей ядреной «камаро» и везет Элайджу из Провиденса. Ее машина была белой, как голая задница, пока они не заставили всех друзей окунуть ладони в синие, желтые и красные краски и оставить на ней по отпечатку. Она 1979 года выпуска и сцепление просто жесть, так что с нуля до ста машина разгоняется где-то минуты четыре, зато как только она разгонится!..

Какая радость, что у «камаро» откидной верх! Кэл с Элайджей несутся по I-95, врубив на полную мощность поп-музыку одного возраста с машиной и перестраиваясь из ряда в ряд. Когда им удается перекричать ветер и музыку, они общаются городами Коннектикута:

– Сам и Дерби этот ужас!

– Ну ты и Болтон!

– Не Чешир по встречке!

– Дэнбери и в Италию!

– Это так Милфорд!

Когда они подъезжают к границе штата Нью-Йорк, Элайджу вдруг непреодолимо тянет повернуть назад. Он не может точно понять, почему. Как будто он выбрал плохое время, чтобы уехать. Ему не хочется вылезать из настоящего, из этого момента. Потому что потом немедленно начнутся подачи документов в колледжи, и письма о зачислении (одного, в общем, достаточно), и последнее все на свете (последний урок, последняя вечеринка, последняя ночь, последний день, последнее прощания), а потом мир изменится навсегда, он будет учиться в колледже, а потом повзрослеет. Он не хочет всего этого. Ему не нужны все эти сложности, все перемены. Пока не нужны.

Он заставляет себя собраться. Кэл везет его вперед. Кэл и все остальные за девять дней никуда не денутся. Он как будто едет в другое измерение. Там время остановится. Потому что он въезжает в Семейный часовой пояс. Ничто из того, что случится там, не повлияет ни на Кэл, ни на «камаро», ни на штат Коннектикут. Он съездит отдохнуть с братом. Отлично проведет время. Когда он вернется, его жизнь никуда не денется. Могло быть хуже.

Элайджа улыбается Кэл, но она смотрит в другую сторону. Потом она оборачивается, как будто все понимает, улыбается в ответ и делает музыку еще громче.

========== 6. ==========

Дэнни отвозит мать. Он живет в Нью-Йорк-сити, значит, у него нет своей машины. Обычно, если ему нужно далеко ехать, он берет машину фирмы. Но сегодня мама не хочет об этом даже слышать. Так и говорит: «Даже слышать об этом не хочу!» – как будто ей рассказывают о чьей-нибудь бесславной смерти.

– Просто будь с ним помягче, – говорит она теперь.

Сколько раз он уже это слышал! «Просто будь с ним помягче», – говорила она, когда он на спор заставил Элайджу потыкать вешалкой в розетку. Когда он намазал брату носки клеем под видом крема для ног. Когда он выключил горячую воду, когда Элайджа был в душе, – уже в пятый раз. Элайджа мог ответить той же монетой. Но ни разу даже не наябедничал. Вот Элайджа всегда слушал маму. Вот он умеет быть просто мягким. Иногда Дэнни кажется, что больше ничего Элайджа не умеет.

– Я серьезно! – предупреждает мама.

Потом она меняет тон, и Дэнни думает: «Да, она правда серьезно».

– Я за вас волнуюсь, – говорит мама, приглушая радио и глядя прямо перед собой. Дэнни думает, как удивительно, что она до сих пор не выглядит старой. – Я правда за вас волнуюсь, особенно за то, что вы друг друга не выносите. Я очень редко жалею, что ты уже взрослый, но иногда я вспоминаю, как вы в детстве ладили… Ты так о нем заботился! Когда он был младенцем, ты все время щупал ему лоб и бегал ко мне сообщать, что у него лихорадка. Или будил нас, когда боялся, что его украли. Мне приходилось всю ночь убеждать тебя, что с ним все в порядке. Я сидела ночи напролет не с младшим сыном, а со старшим. Но оно того стоило. Когда ты не мог заснуть посреди ночи, ты умолял меня отвести тебя в комнату Элая. И тогда ты пел ему. Он уже спал, но ты все равно хотел спеть ему колыбельную. Я шептала слова вместе с тобой. Это было так прекрасно, пусть даже в три часа утра. Ты еще несколько лет за ним приглядывал, а потом что-то изменилось. Хотела бы я знать, что. Потому что я бы вернула все как было.

– Но, мама…

– Не перебивай, – она поднимает руку. – Ты знаешь, как это важно для твоего отца. И для меня. И для вас тоже, хотя вы можете пока этого не понимать. Вы оба умеете быть такими добрыми, умными и щедрыми! Я только не могу понять, почему вы не можете быть такими друг с другом.

Дэнни хочется сказать что-нибудь, чтобы успокоить маму. Сказать, что он любит Элайджу, – но вряд ли это прозвучит убедительно. И они молчат. Наконец Дэнни чуть-чуть прибавляет звук радио, а миссис Сильвер перестраивается, чтобы свернуть к аэропорту. Она спрашивает Дэнни, не забыл ни он дорожные чеки, паспорт и путеводители.

– Ну конечно, не забыл! – успокаивает ее Дэнни. – Я же твой сын.

Мама улыбается. И Дэнни счастлив: пусть он много где накосячил, по крайней мере, он все еще может заставить маму улыбнуться.

========== 7. ==========

Кэл не собирается присутствовать при воссоединении семьи. Она разгоняет свой зверский «камаро», и Элайджа еще добрую минуту машет рукой, прежде чем зайти в аэропорт. Он довольно быстро находит мать и брата.

– А девушка твоя где? – спрашивает Дэнни, пока миссис Сильвер крепко обнимает младшего сына.

– Она не моя девушка.

– Так где она?

На Дэнни деловой костюм. Для самолета!

– Ей надо было срочно уехать.

Элайджа не может спокойно стоять. Его кроссовки то и дело скрипят о линолеум. Он гадает, костюм так состарил Дэнни или просто жизнь. Он «наливается», как сказала бы мама, – как будто заполняет контур взрослого себя, который всегда был рядом. Элайджу это пугает.

– Я взяла тебе дениш, – говорит миссис Сильвер, протягивая ему белую коробку с ленточкой из пекарни.

– Ты лучше всех! – провозглашает Элайджа.

Он ни капли не преувеличивает, потому что прекрасно помнит эту пекарню и так и видит, как мама стояла, держа в руках номерок, и несмотря ни на что надеялась, что у них останется с черникой – его любимая.

Миссис Сильвер краснеет. Дэнни старательно смотрит на киоск с газетами.

– Мне нужна жвачка, – говорит он.

– О, у меня есть! – миссис Сильвер тут же открывает сумочку.

– Да, но без сахара. Не хочу жвачку без сахара. Пойду куплю «Juicy Fruit», ладно?

– Конечно, – вздыхает миссис Сильвер. – Дать тебе денег?

– Мам, думаю, уж пачка жвачки-то мне по карману, – ухмыляется Дэнни, кидает сумку к ногам Элайджи и уходит.

– Я бы взял пару пачек «Trident», – замечает Элайджа.

Миссис Сильвер снова роется в сумочке и извлекает на свет божий две пачки – синюю и зеленую.

– Прости, красной не нашлось, – улыбается она, протягивая сыну пачки.

– Не страшно, спасибо, – отвечает Элайджа, убирая жвачку в карман. Он не любит ни синюю, ни зеленую, но не откажется взять их с собой. Вдруг кому-нибудь в самолете понадобится?

Пока Дэнни покупает жвачку (а еще газеты, «адвил» и юридический триллер в твердой обложке), Элайджа расспрашивает про ногу отца: вроде, ее состояние улучшается. Он снова благодарит маму за поездку: он уверен, что прекрасно проведет время, и столько всего хочет посмотреть! Маме кажется, что его волосы слегка длинноваты, но она ничего про это не говорит (ее выдают красноречивые взгляды на его воротник).

– Ну что, все готовы? – спрашивает вернувшийся Дэнни.

– Как никогда! – отвечает Элайджа.

Галстук Дэнни попадает под лямку его рюкзака. Почему-то Элайджа испытывает безмерное злорадство.

========== 8. ==========

Есть один вопрос, требующий немедленного разрешения. Дэнни, которому мать доверила билеты, задает его, как только они проходят контроль:

– Ну что, – спрашивает он, – ты сядешь у окна или посередке?

– Как скажешь.

Ну разумеется. Дэнни знал, что так и случится. Разумеется, сиденье у окна гораздо заманчивее, чем посредине. И правила вежливости требуют, чтобы тот, кто выбирает первым, сел на среднее кресло. Элайджа просто не может этого не знать.

Типичный Элайджа. Всегда кажется таким добреньким. А на самом деле он король пассивной агрессии. («Ну почему ты так непохож на брата?» – спрашивали родители, когда Дэнни было семнадцать. «Потому что ему десять!» – орал Дэнни и убегал, хлопая дверью.)

– Тебе правда все равно? – уточняет Дэнни. – Совсем-совсем все равно?

Элайджа пожимает плечами:

– Как хочешь, честно. Я собираюсь проспать весь полет.

– Но тебе наверняка будет удобнее спать у окна, так? – чуточку слишком настойчиво продолжает Дэнни.

– Ерунда. Если хочешь, сяду в середку.

Отлично. Теперь Элайджа мученик. Дэнни терпеть не может, когда Элайджа корчит из себя мученика. Зато ему достанется сиденье у окна…

– Хорошо, садись в середку.

– Спасибо.

Они подходят к выходу; до посадки еще почти час. Дэнни нервничает, хотя собирался не нервничать (то, что он нервничает против своей воли, нервирует его еще сильнее). Элайджа в наушниках читает британский журнал о музыке. Элайджа развалился в кресле, и Дэнни не видит, что они теперь одного роста. Он замечает только лохматую прическу брата и крошечное серебряное колечко в верхней части его мочки.

Дэнни пытается читать купленную книгу, но ничего не получается. Он не может сосредоточиться. Не только потому, что нервничает. Он постепенно переключается. Для него только начинает доходить, что сейчас он действительно полетит в Италию. В каждой поездке есть момент, когда она действительно начинается Еще до того, как все может превзойти все мечты или пойти наперекосяк, всегда наступает секунда, когда ожидания становятся реальностью.

Дэнни немного расслабляется. Он откладывает книгу и достает «Фодор. Венеция». Через пару минут объявляют посадку.

Дэнни собирает вещи, Элайджа заставляет его подождать, пока не объявят их ряд.

– Точно не хочешь сесть у окна? – спрашивает Дэнни, когда они идут по трапу к самолету.

– Только если ты хочешь сесть в середке, – отвечает Элайджа. Дэнни только отмахивается.

Элайджа с ходу очаровывает весь персонал самолета. Он спрашивает у стюардов, как дела. Он смотрит в сторону кабины с таким восторгом, что пилот улыбается. Дэнни ведет Элайджу к их креслам, а потом снова встает и идет искать свободное место в отсеке для багажа (все остальные в их ряду нарушили все правила и сели заранее).

Они наконец садятся, и Дэнни ждет, что сейчас Элайджа заведет разговор с сидящим у прохода соседом. Но Элайджа держится на почтительном расстоянии. Он здоровается. Просит соседа сказать, если будет слишком громко играть музыка. А потом надевает наушники, хотя, по идее, пока нельзя.

Дэнни предлагает ему почитать путеводитель. Элайджа говорит, что потом посмотрит. Дэнни не хочет, чтобы Элайджа все откладывал на последний момент (как предсказуемо!), но ему слишком лень что-то говорить. Он откидывается на спинку кресла и готовится к полету.

И вот он готов взлетать. Он обожает время взлета. Он хочет, чтобы вся его жизнь была одним большим взлетом.

Самолет набирает высоту, и Дэнни замечает, что брат сжал зубы и судорожно мнет пальцами футболку.

– Ты в порядке? – спрашивает Дэнни, когда самолет слегка встряхивает.

Элайджа открывает глаза:

– Все нормально, – с мертвенно-бледным лицом отвечает он, снова зажмуривается и делает музыку погромче.

Дэнни еще несколько секунд смотрит на брата и тоже закрывает глаза. «Фодор» немножко подождет. Сейчас Дэнни хочет спокойно набрать высоту.

========== 9. ==========

Элайджа пытается перевести музыку в образы. Перевести музыку в мысли. Самолет поднимается, а Элайджа проваливается. Он видит, как падает. Он слушает музыку на полной громкости и все еще не может отделаться от мысли, что летать на самолете – совершенно абсурдная идея. Примерно как оседлать держатель для туалетной бумаги и полететь на нем в космос.

О чем он только думал, когда соглашался?

Музыка не хочет переводиться. «New Order» не дает никакого нового порядка. «Bizarre love triangle» падает, падает, падает в Бермудский треугольник.

Хватит. Нужно это остановить. Взлет почти закончился. Самолет летит ровно. Элайджа вдыхает. Такое ощущение, будто он не дышал целый час. Дэнни ничего не заметил. Он отправился в страну Путеводителей. Вот Дэнни вообще не задумывается, что такое – летать. Он и об Элайдже не задумывается, если честно. А если самолет вдруг разобьется?

Элайджа представляет себе последние секунды своей жизни. Говорят, это может длиться до минуты. Что они с Дэнни могут сказать друг другу? Все внезапно наладится? Элайдже кажется, что такое может быть, и у него мелькает безумная, мимолетная надежда. Вообще, конечно, лучше встретить Судный день вместе с Кэл, но, может быть, и с Дэнни можно.

Картина крушения вместе с Дэнни успокаивает его. Пока он представляет, что может случиться, все в порядке.

Командир рейса выключает лампочку «пристегните ремни», и Дэнни отстегивается, хотя ему не надо вставать. Элайджа по-прежнему сидит пристегнутым. Его стучат по плечу. Не Дэнни. С другой стороны.

– Простите… – начинает сидящая рядом женщина. Он снимает наушники – так велит вежливость. – О, что вы, совсем необязательно было их снимать. Я ничего не имею против «New Order», но играло чуточку слишком громко и вы просили сказать… – она замолкает.

– Вам нравится «New Order»? – переспрашивает Элайджа.

И начинается разговор.

========== 10. ==========

Элайджа обожает разговоры. Любые разговоры. Первые пробные фразы. Застенчивость. Гадание, что будет дальше и куда его занесет. Он ненавидит болтовню ни о чем. Он хочет сразу нырнуть поглубже. С кем угодно. Потому что любому, с кем он ни заговорит, кажется, есть, что сказать.

Первые реплики всегда самые неловкие. Он почти мгновенно видит, надо ли растапливать лед. Танец глаз: «Мы будем разговаривать или нет?» Первые слова – прощупывание общей почвы: «Как вы здесь оказались? А куда летите?» – два простых вопроса, ответы на которые можно слушать днями напролет.

– Так вам нравится «New Order»? – спрашивает Элайджа.

– В колледже нравился, – смеется женщина. – А мой парень обожал «Joy Division». Я хотела отвисать, он хотел повеситься. Разумеется, у нас ничего не вышло.

Разговор продолжается.

========== 11. ==========

Дэнни невольно подслушивает. Просто Элайджа сидит у него прямо под локтем, забрав себе подлокотник. И треплется с соседкой о дискотечной музыке. Подумать только. Они говорят о колледже, девушках и выпускной Элайджи («После второй же песни она куда-то исчезла, ну и ладно…»).

Вообще, Дэнни считает, что с попутчиками в самолетах заговаривают только одинокие люди. Так что перед ним стоит загадка: он неправ или Элайджа одинок? Чтобы обойти неудобный вопрос, Дэнни решает, что Элайджа – исключение. Он просто, как всегда, слишком добр. Сам-то он, конечно, не одинок, но не против поговорить с одинокими людьми. Просто мать Тереза от трепа.

Дэнни молча ждет, когда его представят – когда Элайджа укажет на него и скажет: «А это мой брат». Дэнни собирается отложить путеводитель, улыбнуться в знак приветствия (и неторопливо оглядеть женщину, которая старше него лет на десять, но все равно очень ничего), а потом нырнуть обратно в раздел «Гостиницы и отели». Но речь о нем так и не заходит. Вместо этого они принимаются обсуждать «Римские каникулы». Дэнни не верит своим ушам, когда Элайджа замечает, что просто обожает Одри Хэпберн. Он прекрасно его понимает, но не верит, потому что сам о ней точно того же мнения. Дэнни уже отвык, что у них с Элайджей может быть хоть что-то общее, даже в таких мелочах. Их связывает один единственный толстый канат – общая фамилия. А теперь еще и эта тоненькая ниточка. Одри Хэпберн. Дэнни ненадолго задумывается (если бы Элайджа смотрел в его сторону, он заметил бы, что за последние десять минут брат ни разу не перевернул страницу).

Пока Элайджа и его соседка обсуждают финал «Римских каникул» и свои эмоции на этот счет (грусть, радость), Дэнни гадает, действительно ли в глубине души Одри Хэпберн обожают абсолютно все. И в этом совпадении нет ничего странного. Если это так же естественно, как желание утолить голод сытным обедом, это не усиливает сходства между двумя братьями.

А что, звучит вполне правдоподобно.

========== 12. ==========

– А это твой брат? – шепчет Пенелопа, показывая Элайдже через плечо.

Он не понимает, почему она шепчет, потом оборачивается и видит, что Дэнни уснул, положив голову на откидной столик, и лампа над головой подсвечивает краешек его плеча.

– Как думаешь, дать ему подушку? – спрашивает Элайджа.

– Не, не стоит.

Элайджа протягивает руку через подлокотник и выключает лампочку, потом снова поворачивается к Пенелопе и спрашивает, есть ли братья и сестры у нее. У нее три сестры, и одна из них через пару месяцев выходит замуж.

– Слава богу, она старше меня, – вздыхает Пенелопа. – Но мне придется надеть это ужасное платье. Я так ей и сказала: «Это платье просто ужасно!» Конечно, ее собственное платье просто шик. Подружки невесты нужны, только чтобы подчеркивать красоту невесты. Мне плевать, кто что скажет, но это не честь, а издевательство. А еще у ее платья есть шлейф! Когда я его увидела, я взяла и расплакалась. Не потому, что замуж выхожу не я, это можно пережить. Но когда я увидела это белое сатиновое платье со шлейфом, я как будто вернулась в детство, когда мы устраивали переодевания. Она всегда надевала мамины платья так, что они волочились за ней. Разумеется, я прыгала на них, чтобы она запнулась и упала. И, конечно, за следы ног на платьях наказывали меня, хотя из-за сестры все подолы были в пыли! А тут на примерке я увидела ее в платье и поняла, что больше не могу прыгнуть на шлейф. Я не могу сдернуть ее платье через голову, чтобы весь приход увидел ее нижнее белье. Я не могу даже сказать, что хватит уже брать чужое и надо успеть убрать его обратно в шкаф, пока не вернулась мама! Нет, это ее платье. И она выходит замуж. – Пенелопа качает головой.

========== 13. ==========

«А вот мальчики никогда не наряжаются женихами, – думает Элайджа. –Все детство репетируют свою свадьбу только девочки».

Но они изображают другие пары. Бэтмана и Робина. Люка и Хана. Фродо и Арагорна. Ковбоя и Индейца.

У них был всего год или два на эти игры, а потом Дэнни стал наряжаться совсем иначе. Теперь он играл единственного героя – более крутую версию себя. Он выискивал в торговых центрах идеальный наряд, который сделал бы его одновременно таким, как все, и особенным. Никто не объяснил этого Элайдже, и он был еще слишком мал, чтобы догадаться самому. Он понял только, что теперь брат больше не хочет быть супергероем, не хочет спасать их задний двор от зла.

Тогда Элайджа тоже перестал наряжаться. Он удалился в обитель своей комнаты, к рисункам и мягким игрушкам. Это, конечно, было совсем не то.

Сестры наряжаются, чтобы отрепетировать то, что действительно ждет их в будущем. А братья, думает Элайджа, делают это совсем для другого. Они отыгрывают свои фантазии, пока в игру не вступает реальность и не требует репетиций совсем другого спектакля. Нужно учиться. Окончить университет. Продать побольше пирожных. Нужно повесить плащ и влезть в деловой костюм.

========== 14. ==========

Дэнни просыпается в особую безвременную ночь дальнего перелета. Шторки иллюминаторов опущены. Стюарды парят в проходе, как ангелы-хранители. Путеводитель упал к его ногам.

Женский голос рассказывает:

– И тут, представь только, я захожу в комнату, а там Кортни Лав! Я уже рассказывала? Нет? Отлично. В общем, я глазам своим не вижу. Нет, тогда она уже не была вокалисткой группы… как ее там? «Hole», не настолько же я старая! Я не старая! В общем, уже после «Hole» захожу я в комнату, а там она. Просто не верю своим глазам! Так вот, я подхожу к ней и предлагаю косяк. Как ни в чем не бывало. И вижу, что мой парень просто восхищен моей смелостью. И она принимает косяк… но у нас обеих нет спичек! Я начинаю суетиться, достаю из карманов кучу травки и бумажек для самокруток, но ни спичек, ни зажигалки! И тут мой парень наклоняется к ней, Кортни смотрит на него, и он спокойно дает ей прикурить. А я продолжаю выворачивать карманы! Она говорит «спасибо» и дает ему затянуться, а потом он даже не предлагает косяк мне! И они стоят, разговаривают и передают друг другу косяк, как будто меня тут вообще нет! Я зову его по имени, а он только небрежно улыбается! Поверить не могу! В их разговор вступает еще несколько парней, а я остаюсь в стороне. Кортни точно меня заметила. Но, думаешь, она что-то говорит? Нет! Ни слова! Мой парень лебезит перед ней, как перед папой Римским, и у меня просто мозги кипят, и я в итоге просто ору: «Да поцелуй уже ей кольцо!» И все в комнате пялятся на меня. Я-то знаю, что и зачем я сказала, но все остальные этого не понимают. Мне надо убираться. Немедленно. Мой парень смотрит на меня с таким видом, как будто я только что назвала его мать шлюхой, а все остальные думают, что я хотела оскорбить ее величество Кортни Лав! Я выбегаю из комнаты и не смотрю, куда бегу… так я познакомилась с Билли Корганом.

Говорит по-прежнему соседка Элайджи. Ее рассказ парализовал Дэнни.

– Да ладно! – восхищенно замечает Элайджа.

– Ага.

Дэнни пытается снова заснуть. Как они до сих пор не устали?

========== 15. ==========

Пенелопа сладко спит на плече у Элайджи. Не ворочается и даже не сопит. Он не возражает, хотя у него затекает рука.

«Как сотня иголок и булавок», – мелькает в голове, но он решает, что с сотней иголок и булавок в руке ему было бы гораздо больнее.

С другой стороны от него ворочается Дэнни, просыпается и смотрит на Элайджу, моргая от искусственного света. Он замечает голову Пенелопы на плече брата и сонно улыбается. «Это не то, что ты подумал!» – хочет сказать Элайджа, но не хочет будить Пенелопу.

Ему уютно. Уютно создавать уют кому-то еще. Уютно, когда кто-то кладет ему голову на плечо и спокойно спит. Он не видит ее лица, но представляет его выражение. Она спит как младенец. Ее дыхание легонько щекочет его руку. Она дышит ровно и уютно. Такие тихие, спокойные моменты стоят того, чтобы их запоминать. В тихие моменты Элайджа вспоминает другие тихие моменты. Когда они с Кэл лежат и смотрят в потолок. Когда они едут с концерта по пустой дороге, и в голове играет музыка. Когда они улыбаются друг другу, провожая взглядами прекрасную незнакомку в соседней машине.

Дэнни ворочается и знаками просит стюарда принести еще одну диетную колу.

«Вот Дэнни никогда не позволил бы незнакомому человеку заснуть у него на плече, – думает Элайджа. – Испугался бы микробов».

Он закрывает глаза и пытается отбыть в царство Морфея.

========== 16. ==========

Поразительно. Дэнни считает, что лететь так быстро и не чувствовать ни малейшего движения – просто поразительно. Он сидит в самолете и летит на самой большой скорости в своей жизни – и все равно ощущение такое, как будто он сидит в машине, его не трясет, как в поезде, и кажется, будто он движется даже медленнее, чем машине на спуске.

«Как такое возможно?» – хочется ему спросить кого-нибудь. Но кого? Элайджу, если он вдруг еще не спит? Девчонку, уснувшую у него на плече (она же для него старовата, не?)? Пилота? Некого спрашивать. Никто не скажет ему, как можно лететь так быстро и ничего не чувствовать.

В спинку переднего кресла над столиком встроен телефон. Он может совершить звонок даже над Атлантическим океаном. Он может сунуть в щель корпоративную кредитку и набрать любой номер в целом мире. Он и правда это делает – сует карту, – просто чтобы посмотреть, как устроен аппарат. «Правда смешно будет сунуть в щель кредитку и обнаружить, что в десятках километров над землей поставили дисковый телефон?» Но нет – кнопки, как и везде. Он может притвориться, что никуда не улетал. И просто набирает местный номер.

Он задумывается, прежде чем набрать номер. Задумывается чересчур надолго. И успевает понять, что не может сразу придумать, кому бы хотел позвонить. У него нет никого, кто сразу приходил бы на ум. У него во всем мире нет никого, кому стоило бы звонить за двадцать долларов в минуту. Дэннимолча возвращает телефонную трубку на место. Он слишком сильно прижимает ее к аппарату, и женщина на переднем кресле ворочается во сне.

Дэнни поворачивается к Элайдже. Смотрит на его веки и пытается определить, спит ли он. Он постоянно так делал, когда они были детьми. Элайджа притворялся спящим: не хотел вылезать из машины, не хотел в школу – и Дэнни замечал мельчайшие предательские подергивания век. Он каждый раз пытался рассказать об этом маме, но Элайджа всегда чудесным образом просыпался раньше, чем он успевал договорить. Мама только головой качала, больше сердясь на ябеду-Дэнни, чем на хитрого Элайджу. Или, по крайней мере, Дэнни так казалось. И тогда, и сейчас.

Сейчас Дэнни сосредоточенно смотрит в закрытые глаза брата. Ждет, когда один глаз приоткроется и забегает, глядя, не наблюдает ли кто за ним. Ждет, когда Элайджа не сможет сдержать хихиканья или дернет чешущимся пальцем. Однако все, что он видит, – как брат с женщиной тихо дышат будто в такт неслышной мелодии. Крещендо. Диминуэндо. Взлет. Падение. Скорость и покой.

***

Дэнни вспоминает, какие кошмары снились ему в детстве. Как неизвестные залезли в окно и украли Элайджу из люльки. Однажды он из-за этого перебудил весь дом, кроме мирно спящего младенца. Он помнит, как бегал к Элайдже в комнату, чтобы убедиться, что все в порядке. Потому что если с братом все нормально, значит, все просто замечательно.

***

Элайджа то уплывает в сон, то выплывает из него, как самолет влетает в облака и вылетает обратно. Мгновения бодрствования пролетают как сон. В них вплетаются ритуалы самолетной жизни, предназначенные оградить пассажиров от страхов. Разговоры. Отзвук телевизора из слишком громко играющих наушников откуда-то сзади. Стук колес тележки с напитками и шипение открытой банки с газировкой. Шарканье ног по проходу. Вопросы любопытного ребенка. Шелест перевернутой страницы журнала. Дыхание Пенелопы. Свист воздуха за бортом. Осознание, что звук не меняется, если залететь в облако. Элайдже снится «камаро» Кэл и как они вместе едут в Италию. А однажды он просыпается – уже там.

========== Часть 2. Венеция. 1. ==========

Самолет безупречно гладко садится. Дэнни встает и наклоняется к проходу еще до того, как командир объявляет, что ремни должны оставаться пристегнутыми. Элайджа наблюдает за его маневрами с легким стыдом. Он не понимает, куда спешить. Они все равно не смогут выйти из самолета раньше, чем он остановится. Всей разницы – чуть дольше просидят с сумками на коленях. Даже стюарды еще пристегнуты и не могут усадить Дэнни. Элайджа вместе с остальными пассажирами надеется, что самолет вдруг тряхнет и Дэнни упадет.

Элайджа сидит, пока самолет не останавливается окончательно. Дэнни передает ему сумки. Пенелопа наклоняется к его уху и признается, что не может поверить, что она уже в Венеции. Элайджа кивает и смотрит в окно. Венеция. Хотя на самом деле еще не Венеция, а аэропорт. Снаружи идет дождь.

***

Элайджа ничего не может с собой поделать – он машинально прочесывает взглядом толпу на выходе из таможни, глядя, не встречает ли его кто-нибудь. Как будто Кэл действительно могла переехать на своей зверской «камаро» Атлантический океан и даже тут выделяться из толпы.

– Пошли, – говорит Дэнни, закидывая сумку повыше на плечо. – И шнурки завяжи.

Элайдже плевать на шнурки, но он послушно завязывает. В толчее аэропорта он едва не теряет Дэнни из виду. На это ему тоже почти что плевать, вот только у Дэнни все деньги и только он знает название отеля (типичный Дэнни).

Элайджа несколько мгновений представляет, каково будет сейчас раствориться в толпе, самому как-нибудь добраться в Венецию, неделю выживать своим умом, а через неделю вернуться и улететь домой вместе с братом. Ну не может же Дэнни возражать?

Но Дэнни останавливается. Дэнни стоит и смотрит – поглядывает на часы, притопывает ногой, поторапливая Элайджу. Между ними снуют груженые вещами толпы со всего мира. Семьи с чемоданами. Маленькая девочка, которая уронила куклу-русалочку. Элайджа отдает ей куклу и догоняет брата.

– Чего ты так долго? – спрашивает тот.

Элайджа не знает, что ответить. Специально для таких случаев кто-то придумал пожимать плечами, так что именно это он и делает.

***

В Италии Дэнни должен чувствовать себя богачом, но чувствует себя бедняком. Обменяв сто двадцать долларов на сто восемьдесят тысяч лир, любой человек должен ощутить, что обогатился. Но вместо этого такая сделка обесценивает всю идею богатства. Нули – главная мера успеха каждого американца – абсурдны и гротескны.

Женщина в бюро обмена отсчитывает деньги с улыбкой, как бы говоря: «Посмотри только, сколько у тебя денег». Но Дэнни чувствовал бы себя надежнее даже с фальшивыми купюрами из «Монополии».

Он ведет Элайджу к остановке вапоретто. Просто возмутительный вид транспорта – и, конечно, кроме как на них, из аэропорта в Венецию добраться практически невозможно. Дэнни охватывает одно из худших на свете чувств: понимание, что сейчас он заплатит как миленький и ничего не сможет с этим сделать.

– Сто двадцать тысяч лир за двоих, – произносит капитан вапоретто (вапореттёр?) на ломаном английском. Дэнни качает головой. – Лучшая цена! Сто процентов! – настаивает водитель.

Дэнни прямо видит, с какой рекламы тот слизал свои фразы. Может, у него есть кузены в Америке, которые ее для него записывают.

Дэнни подходит еще к трем капитанам. В вапоретто, которые он отверг, радостно садятся другие туристы.

– Вы правда ждете, что я заплачу сто двадцать тысяч лир – восемьдесят долларов! – за поездку на вапоретто? – спрашивает он четвертого.

– Это не вапоретто, сэр. Это водное такси!

Элайджа садится в лодку.

– Звучит заманчиво, – говорит он водителю. – Спасибо.

========== 2. ==========

Льет ливень. Холодно, серо и мокро. Сквозь облака и туман Элайдже почти ничего не видно. И все равно ему здесь нравится – нравится, с какой всё вокруг придурью. Он вдруг начинает осознавать, что Венеция – абсолютно придурковатый город. Бред помешанного, каким-то чудом простоявший столько веков. Это достойно уважения.

Здания стоят прямо на воде! Просто невероятно. Конечно, он видел Венецию в фильмах – всякие там «Портрет комнаты с видом на крылья госпожи голубки», – но всегда думал, что для съемок выбирают самые живописные места. А теперь он понимает, что весь город такой. Здания тянутся по берегам каналов, как сложноподчиненные предложения: каждый дом – слово, каждое окно – буква, каждый зазор – знак препинания. Дождю не под силу стереть это.

Элайджа выходит в переднюю часть такси и встает рядом с капитаном. Лодка движется со скоростью пешехода. Она выходит из широкого канала – Элайджа невольно мысленно называет его «авеню» – и начинает петлять узенькими канавками. В конце концов они прибывают к приличного вида пристани. Капитан указывает дорогу, и вскоре Дэнни с Элайджей уже протаскивают чемоданы по улочкам Венеции.

Гритти меньше, чем Дэнни представлял себе. Он подозрительно разглядывает вход во дворец; Элайджа же, свободный от груза ожиданий, смотрит с незамутненным интересом. К ним выплывает изящно одетый носильщик и берет их вещи. Дэнни тут же теряется и начинает возражать. Однако вернуть вещи и дойти до стойки регистрации удается только после того, как Элайджа говорит носильщику «спасибо».

– Чем могу помочь? – спрашивает из-за стойки несомненный европеец. У него, кажется, даже улыбка от «Армани». Элайджа впечатлен.

– Да, – начинает Дэнни, облокачиваясь на стойку. – Фамилия – Сильвер, номер на двоих. Изначально заказывали на имена моих родителей, но должны были переоформить на меня. Дэнни Сильвер. Нам нужен номер с двумя кроватями. С видом на канал.

– Если есть такая возможность, – добавляет Элайджа. Дэнни отмахивается от брата.

Улыбка управляющего не меркнет. Он открывает гроссбух и нажимает несколько клавиш на компьютере. На секунду его лоб хмурится, но это тут же проходит.

– Да, Сильвер, – отвечает он Дэнни. – У нас есть номер – прекрасный номер. Две кровати. Как вы в марте и заказывали. На имя Дэниела и Элайджи Сильвера.

Элайджа доволен жизнью. А Дэнни что-то настораживает.

– Постойте… – начинает он. – В каком смысле – в марте? Изначально номер должен был быть забронирован на имя Рейчел и Артура Сильвера, а не на нас.

Управляющий сверяется с главбухом:

– Здесь не сказано, что бронь менялась. Какие-то сложности?

Дэнни сердито качает головой:

– Понимаете, – делится он, – родители убедили меня, что изначально поехать собирались они сами. А вы сейчас говорите, что все с самого начала делалось для нас.

– И это прекрасно! – уверяет Элайджа вконец запутавшегося управляющего. – Просто это сюрприз. Особенно для него.

– Понимаю, – заученно произносит управляющий, торжественно кивая.

Когда все документы заполнены, он достает два позолоченных ключа. Элайджа благодарит его, а Дэнни, качая головой и бормоча себе под нос, удаляется к лифту. Вручая ключи Элайдже, управляющий улыбается немного шире. Под его безупречными манерами отчетливо проглядывает симпатия. Элайджа снова благодарит.

========== 3. ==========

– Поверить не могу! – Перестать стучать кулаком по стенке лифта Дэнни, видимо, тоже не может.

– Что случилось? – спрашивает Элайджа, когда они подходят к номеру.

– Что случилось?! Элайджа, нас обманули. Наши собственные родители. Провели нас. Конечно, я знал, что они хотели заставить нас вместе сюда поехать. Но планировать это столько месяцев!..

Их уже приглашают в номер. Он идеален. Даже Дэнни приходится на секунду заткнуться, чтобы насладиться видом на канал. От дождя остался только звук, и канал сердито атмосферен, загадочно чужд.

Пока Дэнни дает чаевые (наверняка ниже принятого) носильщику, Элайджа ставит сумку на кровать у окна. Когда Дэнни снова поворачивается к окну, чары спадают и он продолжает нудеть:

– Просто не могу поверить, что они такие… манипуляторы. Как они могли лгать прямо нам в глаза столько месяцев!

– А по-моему, это даже мило с их стороны, – бормочет Элайджа.

– Чего?

– Я сказал, что они сделали нам сюрприз.

Элайджа по многолетнему опыту знает, что сейчас лучше всего – просто переждать разговор. Разобрать вещи. Покивать в нужных местах. Притвориться, что Дэнни прав, пусть даже тот ведет себя так, как будто его затащили на свидание вслепую с кем-то омерзительным. Штука в том, что Дэнни не очень-то любит слушать свой голос, особенно монологи. Где-нибудь посреди предложения он вдруг понимает, что продолжать нет смысла. Если его точку зрения и не разделяют, он свое сказал.

Вот и сейчас он вздыхает: «Если бы они только…» – замирает и прислушивается к звуку дождя за окном. Он осознает, что прилетел в Венецию и родители его не слышат. Он подходит к шкафу и вешает куртку. Обрывок последней фразы повисает в воздухе, и о нем забывают.

========== 4. ==========

Тихий час и ужин, тихий час и ужин. Элайдже кажется, что любая семейная поездка обязана вертеться вокруг тихого часа и ужина. И, кажется, этот раз – не исключение. Едва закончив разбирать вещи, Дэнни скидывает ботинки, срывает с кровати одеяло и отшвыривает его прочь, где оно ложится поверженной кучей. Они только что приехали – они только что сидели бессчетное множество часов, – и Дэнни все равно жизненно необходимо лечь и закрыть глаза. Элайджа в недоумении. Поведение брата совершенно предсказуемо и совершенно непонятно.

– Пойду погуляю, – сообщает Элайджа.

– Вернись к ужину, – Дэнни кивает головой для строгости и роняет ее на подушку.

Из-за пасмурного неба и капризных часовых поясов Элайджа не может определить, сколько времени. Он всегда ходит без часов (в знак своеобразного бунта против времени, против рамок). Приходится спросить консьержа, чтоб было, от чего отталкиваться. Четыре часа дня. Два часа до ужина.

Элайджа выходит из Гритти и знакомится с одной из самых чудесных особенностей Венеции – в ней сразу и не поймешь, куда идти. Хотя на заднем плане призывно подмигивает площадь Святого Марка и повсюду текут каналы, здесь нет главной улицы, которая сама поведет тебя вперед. Нет целеустремленного потока пешеходов, который поглотит тебя и унесет. Вместо этого повсюду перекрестки – настоящие перекрестки, где ни один поворот не перевешивает другого. Элайджа сворачивает налево, потом направо, потом снова налево и снова направо. Он восхищается узкими улочками. Пешеходными мостами и кривыми проходами. Он узнает людей с его рейса и кивает в знак приветствия. Те улыбаются в ответ. Они все еще в тумане восторга от прибытия: сложили багаж и бродят по городу.

«Мы как девятиклассники», – думает Элайджа. Они похожи на целый класс новеньких туристов. Старшие смотрят на них со снисходительным пониманием, еще помня, как так же сновали по улицам, когда каждое мгновение казалось чудом, а усталость после перелета превращала время во что-то сюрреальное.

Элайджа счастлив до головокружения – он уже прилетел в Венецию, но его еще не отпустило радостное предвкушение. Поездка еще не стала явью. Она еще по-настоящему не началась. Элайджа просто вышел застолбить территорию и бродит по городу, иногда заходя в один и тот же квартал по три раза с разных сторон и каким-то чудом огибая все крупные площади и знаменитые памятники. Зато он находит маленький магазинчик с целыми шкафами миниатюрных книг. Владелец магазинчика показывает Элайдже журнал размером с почтовую марку. Элайджа хочет купить его в подарок Кэл, но забыл взять деньги. Он хочет вернуться завтра, но не уверен, что сможет снова найти дорогу. Можно, конечно, спросить адрес, но он не хочет так делать. Он предпочитает случайные встречи запланированным: волшебство неожиданных появлений манит его сильнее архитектуры четких путей.

С каждой дверью текут секунды, с каждой улицей – минуты. Элайджа не осознает, что заблудился, так что без труда находит дорогу назад. Прошло уже три часа, но он об этом не знает. На землю спустилась ночь, но она кажется только игрой света и воздуха.

Вернувшись в отель, Элайджа спрашивает консьержа не о времени, а может ли он дать ему открытку. Он рисует на ней смайлик и отправляет Кэл. Он не может придумать способа описать свой день лучше. Он знает, что она поймет.

========== 5. ==========

Когда Элайджа возвращается в номер, Дэнни еще спит. Однако тут же просыпается.

– Где тебя так долго носило? – спрашивает он, потягиваясь и поднося к глазам часы.

– Ты готов? – отвечает Элайджа.

Дэнни со стоном надевает обувь и с картой в руке ведет брата к площади Святого Марка. Он целеустремленно движется вперед, не давая отвлечь себя ни любопытству, ни восторгу. Он знает, куда хочет прийти, и хочет сделать это как можно быстрее. Элайджа с трудом поспевает за ним.

(«Чего так долго?»

Дэнни идет к игровым автоматам, хотя вообще-то должен следить за своим десятилетним братом.

Он согласился отвезти Элайджу с друзьями в кино и нетерпеливо ждет у машины.

Дэнни идет к автобусной остановке в трех метрах впереди брата и хочет уже поскорее встретиться с друзьями. Элайджа его задерживает. Вопрос ясно подразумевает это. Элайджа сам виноват. Элайджу бросили, потому что он слишком тормозит.)

Они подходят к Святого Марка, и улицы постепенно заполняются народом. Дэнни виляет и проталкивается сквозь толпу, обходя мужчин и женщин, идущих прогулочным шагом. Элайджа идет за братом и не успевает даже задуматься, влюблены ли друг в друга эти мужчины и женщины и во что играют дети.

Наконец – чересчур быстро – они приходят в «Caffè Florian». Дэнни выплевывает их фамилию и добавляет: «Бронь, столик на двоих». Метрдотель улыбается, и Элайджа почти слышит, как тот думает: «Американец».

Ресторан похож на зеркальный лабиринт: Дэнни с Элайджей проходят все новые и новые помещения. Наконец на свет появляются меню и братьев Сильвер ведут к их столу. Не успевают они сеть, как Дэнни заказывает вина и просит принести хлеба. Элайджа изучает меню и жалеет, что совсем не знает итальянского. Официант шикарен – Элайджа думает, что такой легко украл бы сердце Кэл. У него прекрасна не только внешность, но и каждое движение. Если бы все мужчины так выглядели, цвета одежды стали бы не нужны, хватило бы белых рубашек и черных брюк, черных ботинок и черных галстуков.

Дэнни же больше заботит, как официант знает английский (по счастью, вполне прилично). Хотя Элайджа вегетарианец, Дэнни, не моргнув глазом, заказывает каре ягненка. Элайджа делает вид, что ничего не заметил, и заказывает пенне. Когда официант замечает, что паста считается закуской, Элайджа позволяет себя уговорить на тарелку овощей, жаренных на гриле. Официант вроде бы доволен, а Элайджа рад, что смог его порадовать.

– Ну и что мы будем делать? – спрашивает Дэнни, отламывая кусок хлеба и выискивая взглядом масло.

Элайджа не сразу понимает, насколько глобальный это вопрос. В итоге он решает, что Дэнни интересуют планы на ближайшие дни, а не их взаимоотношения.

– Ну, – отвечает он, – я хотел бы зайти в базилику. И в Академию.

– Разумеется. Как же без этого? А еще куда? И где масло? – Элайджа показывает на пиалу оливкового масла. Дэнни недоволен: – Не понимаю, зачем они так делают. Оливковое масло совсем не похоже на сливочное! Это совершенно иной чувственный опыт, понимаешь? Все равно что класть сыр вместо соли! Полный бред. – Дэнни кладет хлеб на тарелку. – Я бы завтра утром сходил в старое еврейское гетто, если ты не против.

Элайджа удивлен. Признаться, он ожидал от брата куда меньшего – например, что тот осядет в ближайшем «Hard Rock Cafe».

– С утра, как только Академия откроется, можем зайти туда, – продолжает Дэнни, – а потом сесть на вапоретто и поехать в гетто. Вроде, туда можно в воскресенье.

Элайджа кивает и радуется, что им уже несут еду и нет нужды продолжать разговор. Это, конечно, не значит, что они молчат. Они говорят, но это вряд ли можно назвать разговором. Скорее, они заполняют время незначащими фразами: Дэнни возвращается к тому, как родители их провели, а Элайджа переводит тему на фильмы – это единственное, что им легко обсуждать. Пусть даже Дэнни считает своим мужским долгом как-нибудь оскорбить «Merchant Ivory», об этом все равно можно поговорить. Элайджа быстро замечает, как натянуто течет разговор, а через несколько минут эта мысль приходит и Дэнни. Но они так и не понимают, что это чувство посетило обоих. Никто из них не заговаривает об этом, и оба брата страдают от осознания, что они сидят вместе – и одновременно разделены. Дэнни достает наладонник и показывает Элайдже, что он может – по большей части, это что-то по работе. Элайджа чувствует в этом какой-то отголосок прошлого: Дэнни всегда нравились навороченные игрушки. Элайджа пытается радоваться вместе с ним.

Приносят главное блюдо, и он старается не смотреть, как Дэнни обгладывает кости. Они уходят без десерта и к концу вечера могут только сказать, что очень устали.

========== 6. ==========

Когда они идут обратно в гостиницу, Элайджа понимает, что это его первая взрослая поездка. Хотя он далек от того, чтобы считать себя взрослым, он замечает некоторые важные отличия. Никаких родителей, взрослых сопровождающих, учителей. Все как у взрослых: забронировать билеты и поехать.

Если себя Элайджа не хочет считать даже будущим взрослым, а вот Дэнни называть взрослым легко. Дэнни всегда был взрослым в его глазах. Конечно, не таким взрослым, как родители, но все равно взрослее всех друзей.

Дэнни всегда был на много шагов впереди. Ни у кого из друзей Элайджи не было такой разницы со старшими братьями. Все они, включая Элайджу, собирались дома у Сильверов и ходили за Дэнни, как верная паства. Когда они играли перед входом в баскетбол, Дэнни всегда считался за четырех игроков: играли шестеро против троих, пятеро против двух, четыре против одного. Он всегда очень точно подбирал нужные ругательные слова. Если он хотел переключить канал, они ему разрешали. Потому что он называл их любимые передачи детскими, а они не хотели быть детьми. Они хотели знать, как разгадать загадки, которые встанут перед ними через пару лет.

А потом появились волосы под мышками. Однажды Дэнни вышел из душа, завернувшись в полотенце, и Элайджа заметил их. Дэнни поднял руку, чтобы прыснуть деодоранта – и вуаля. Элайджа рассказал всем друзьям, и на следующей вечеринке с бассейном все крутились вокруг Дэнни. Тот никак не мог понять, зачем дети постоянно кидают мяч точно у него над головой. Волосы под мышками были чем-то страшным, волшебным и прежде всего – взрослым. Голос Дэнни начинал звучать так, как будто он жует кубики льда, а сам он вытягивался все выше и выше, как молодой побег сельдерея. Тогда ему было тринадцать, а Элайдже почти семь. Теперь, десять лет спустя, Элайджа осознает, что он уже старше, чем был тогда Дэнни. Что с ним тоже все это уже случилось. Он прошел через то, через что проходят все. Вырос, стал большим, пережил метаморфозу. А вот изменения, которые начались после этого, по мнению Элайджи, уже выбор каждого. Раньше смотреть на Дэнни – означало смотреть в собственное будущее. Теперь – смотреть в будущее, которого он себе не желает.

Мысли Элайджи вернулись к Кэл, к друзьям, к дому. Вот бы течение времени тоже можно было выбирать. Вот бы можно было всю жизнь следить за метрономом: иногда ускорять его движение, но чаще всего – замедлять. Не уходить с вечеринки, пока сам не захочешь. Не заканчивать разговор, пока не выскажешь все. Интересно, к чему это – чувствовать такую тягу к своей жизни, если и так живешь на полную катушку?

***

Элайджа засыпает, как только возвращается в отель. Точнее, он засыпает, еще не дойдя дотуда пару поворотов, но какая-то психофизиологическая аномалия не дает ему упасть, пока за ними не закрывается дверь номера. Дэнни перед тем, как тоже свалиться, проявляет чуть больше физической активности: развешивает одежду и тщательно чистит зубы. Потом он с минуту стоит у окна и открывает его нараспашку, чтобы звуки с канала и смех из бара под ними убаюкали его.

***

Дэнни снятся солдаты, а Элайдже – крылья. Оба просыпаются много раз за ночь, но ни разу – оба одновременно. Элайдже кажется, что он слышал, как Дэнни вставал закрыть окно, но, когда он просыпается, окно по-прежнему открыто.

***

Утро. Завтрак.

– Киш отсюда! – заявляет Элайджа, взглянув в меню.

– Чего? – зевает Дэнни.

– Я сказал – киш отсюда!

Дэнни смотрит в меню и понимает:

– А вот фиг тебе!

– Тебе фиг, киш отсюда!

– Сам киш отсюда, а то ты суп.

– Усмири свою дыню, а то хлопья по спине! – выпаливает Элайджа, с восторгом ныряя в старую игру.

– Я из тебя весь сок выжму! – не остается в долгу Дэнни.

– Как в масле сыр будешь кататься!

– Ты уже не тост.

– Ага, дрожжи передо мной, дрожжи!

Дэнни торжествующе вскидывает голову:

– Тут нет дрожжей, ты проиграл!

Элайджа сам удивлен глубиной своего разочарования. «Смысл же не в этом!» – думает он и отворачивается. Дэнни на секунду замирает, разглядывая брата и не понимая, что сделал не так. Потом пожимает плечами, открывает «International Herald Tribune» и погружается в чтение.

========== 7. ==========

Дэнни и Элайджа оба музеезависимые, хоть и по-разному: все же у них общие родители, и это не могло не наложить хоть какого-то отпечатка.

Обоих братьев Сильверов с малых лет по воскресеньям с утра пораньше грузили на заднее сиденье машины и таскали по музеям Нью-Йорка. По дороге никогда не было пробок: город казался сошедшим с картины, улицы были шире и чище, чем вообще могут быть улицы Нью-Йорка. Город без толкучки – уже чудо, и ощущение чуда только усиливалось, когда они подъезжали к музеям.

Иногда Сильверы бродили среди скелетов динозавров и подвешенных к потолку каркасов китов. Но чаще всего они совершали паломничества в царства света и цвета, мазков и линий. Элайджа собирал значки, которые давали на входе вместо билетов, как монеты из высшего общества: почти египетская «М» из Мета, изящные заглавные буквы «MoMA» – каждый раз разного цвета. Дэнни влюбился в «Звездную ночь» задолго до того, как узнал, что ее полагается любить. Элайджа приносил в сад скульптур MoMA свои фигурки персонажей «Звездных войн» и подселял принцессу Лею и Хана Соло в каменные карманы Генри Мура.

Став чуть постарше (совсем чуть-чуть), братья субботними вечерами строили планы, как поселятся в музее. Под изумленным взглядом няни Дэнни и Элайджа корпели над «Из архива миссис Базиль Э. Франквайлер, самого запутанного в мире», как будто это была одновременно Библия и путеводитель, карта и пророчества. Иногда они еще закапывались в планы музеев, аккуратно отмечая и надписывая на них все туалеты. Когда время подходило к одиннадцати и десятичасовые вечерние передачи желали им спокойной ночи, Дэнни и Элайджа шепотом строили планы, с каждым разом все более сложные и запутанные: «Мы спрячемся в мужском туалете на втором этаже, а когда придет уборщик, встанем на унитазы, чтобы не было видно ног. Спрячемся под скамейкой в комнате, где висят кляксы. Переночуем в гробнице Фараона Тута».

Потом в их жизнь вошел спорт младшей лиги, летние лагеря и подростковый бунт, и воскресным поездкам пришлось немного подвинуться. Дэнни стал тинейджером, а Элайджа не мог себе этого даже представил (так сказал Дэнни; много раз). Хитрые планы братьев закончились, потому что у Дэнни появились свои собственные. Сильверы по-прежнему всей семьей ездили в музеи, но без искры и скорее в дань традиции. Они посещали крупные выставки: созерцали магию Моне и слушали аудиогид по гению Эль Греко. Потом Дэнни и Элайджа стали выбираться в музеи сами: иногда с друзьями, но чаще всего одни. Дэнни нравился МоМА с его элитарностью и великими художниками. Элайджа скорее питал слабость к Уитни с хопперовским отчаянием и атмосферой молодежного бунта. Как ни странно, ни один из них не полюбил захаживать в Мет. Быть может, на двадцатый раз Храм Дендура уже приедается. Быть может, этот музей слишком огромен и величественен, чтобы чувствовать себя там как дома.

Дэнни все же был истинным нью-йоркцем, потому что, войдя в Академию, он первым делом пообещал себе почаще заглядывать в Мет, особенно в залы, посвященные Ренессансу. Элайджа отреагировал куда более приземленно (и куда более искренне): «Вау».

Диета из Ротко, Поллака, Моне, Мане и Магритта все же таит в себе некоторые опасности. Дэнни и Элайджа почти немедленно ощутили это на себе. Их немедленно затянула живопись Академии. Лица в камне, опущенные глаза Мадонны, угол, под которым стрела пронзает бок Себастьяна. Братья не знали изображенных сюжетов: в школе при синагоге такого не рассказывали. Наверно, это сделало Академию еще загадочнее и погрузило их в странное благоговение.

Элайджу приковали картины Орсолы: смотрит с них мученица или мечтательница, святая или принцесса? Откуда ему знать? Он спрашивает у Дэнни, и тот бурчит что-то о загадках. Общее незнание их как-то сближает.

Через полтора часа Мадонны начинают сливаться перед глазами, а взрослые лысые младенцы Иисусы кажутся все гротескнее. И Дэнни, и Элайджа перестают подмечать детали: им все сложнее сосредоточиться, и Дэнни уже не терпится уйти. Он хочет успеть в синагогу на полуденную экскурсию. Живопись можно приберечь на потом. Элайджа согласен.

========== 8. ==========

Город богат разными видами, и каждый путешественник сам собирает свой коллаж.

Сперва Венецию кажется очень просто изобразить: каналы, базилика, ставни на окнах. Крис гондольера, хлопанье голубиного крыла и звон церковного колокола, возвещающий о наступлении нового часа. Для многих этим все и заканчивается – и им достаточно. Турист не хочет брать на себя груз иных миров – разве что в форме парочки самых крупных памятников. Чтобы желать чего-то большего, нужно быть не туристом, а путешественником. Путешественники хотят найти частоту города, чтобы войти с ним в резонанс.

Дэнни отчего-то тянет к гетто. Никто из его предков, насколько ему известно, никогда не бывал в Венеции (да и вообще в Италии). Сюда не ездил никто из его друзей. Он никогда не читал и не мечтал о жизни в подобном месте. И все же в городе тысячи дорог он выбирает именно эту (Элайджа идет вместе с ним и тоже впечатлен и тронут, но по-своему; он не за этим приехал; город играет с ним в особенную игру, и он никогда не знает, куда хочет попасть, пока куда-нибудь не попадет).

По данным музея гетто, во время Холокоста в концентрационные лагеря сослали восемь тысяч итальянских евреев. В Венецию вернулись лишь восемь из них. Дэнни прикипает к этому факту. Если представить гетто колоколом, эти цифры будут его языком. Слово «гетто» происходит от венецианского «jeto», что значит «литейная фабрика». Потому что (как выясняет Дэнни) остров, на котором изначально проживали евреи, раньше был кварталом литейщиков. Только приехав из Германии и стран восточной Европы, евреи не могли произнести мягкое «j» и стали звать остров «geto». В шестнадцатом веке евреям запрещали выходить на улицы с полуночи до рассвета; они становились ростовщиками, потому что большую часть других профессий им запретили («Вот откуда взялся Шейлок!» – думает Дэнни; если он в колледже и проникся чем-нибудь из Шекспира, то это был «Венецианский купец»). Когда-то евреев обязали всегда, выходя из дома, надевать желтые шляпы или шарфы.

Дэнни отмечает желтый цвет – ну конечно. Как же точно повторяется история. Желтые шляпы, потом желтые звезды.

Элайджа ждет во дворике, а Дэнни встает в тени сефардийской синагоги – она чудом не попала под бомбежки во время Второй мировой, потому что итальянцы договорились с немцами – какая ирония! Потихоньку собирается народ на экскурсию – небольшая, молчаливая группа людей, почти все американцы.

Внутри синагоги преобладает резьба по черному дереву и красные занавески. Женщинам отведен отдельный участок – закрытый балкон высоко над бимой. Гид шутит, что это делает женщин ближе к богу. Смеются только мужчины. Потом гид сообщает, что сейчас во всей Венеции живет всего шестьсот евреев. Дэнни чувствует, что его мрачное настроение оправдано: как еще можно чувствовать себя в окружении такого числа призраков?

В арифметике можно найти и горечь, и грустную надежду.

После синагоги Дэнни глядит на вещи по-новому. Его нельзя назвать религиозным: он в лучшем случае хотел бы поверить в бога, вот только не может. Но в нем вдруг оживают корни. Он садится на площади перед синагогой и размышляет о шести сотнях евреев и какая безумная у них, должно быть, жизнь.

Интересно, каково это – жить в городе, где из каждого окошка смотрит Иисус? Ну, может, и не совсем из каждого, но наверняка общее впечатление именно такое. По американским понятиям это, наверно, похоже на Библейский пояс, где круглый год рождество.

Все эти мысли пролетают в голове Дэнни, но он не спешит делиться ими, видя, что Элайджа витает думами где-то еще. Тот сидит (шнурки опять развязаны!) в самом солнечном уголке площади и наблюдает, как маленькая рыжеволосая девочка в пластмассовых темных очках гоняется за мирными голубями. Раздается хлопанье десятков крыльев, и Элайджа пригибается, пропуская стаю, которая мгновенно поднялась в воздух и бездумно пролетела прямо над его скамейкой.

Рядом с площадью работает маленькая иудейская лавка. Дэнни подходит к окошку, но не заходит внутрь. Он только разглядывает мозаичные бокалы для кидуша и крошечные прозрачные свитки мезузы. Женщины с экскурсии заходят в лавку и с почтением касаются футляров. Дэнни отворачивается. Он хочет зайти – и не хочет заходить. Он чувствует, что там его место – и что он там чужой.

К нему подходит Элайджа, и Дэнни решает воспользоваться предлогом уйти. Некоторое время они идут молча. Но это уже другое молчание, чем раньше. Дэнни по-прежнему погружен в свои мысли, а Элайджа не спешит его оттуда выуживать. Наконец Дэнни открывает рот:

– Это все просто невероятно, – останавливается, указывает на синагогу и говорит, что просто представить себе не может. Это просто невообразимо.

Элайджа слушает, как Дэнни рассуждает о том, как это вообще возможно и какой урок отсюда можно извлечь.

– Не знаю, – произносит он наконец, думая о родителях и о том, как они обрадовались бы, узнав, что оба их сына были здесь и думали об этом.

– Столько истории… – тянет Дэнни и замолкает. Растворяясь в увиденном. Чувствуя, как оно проникает в душу. Осознавая, что почти вся ценность мира лежит в его прошлом.

========== 9. ==========

Слово «одиночество» должно быть одиноким, однако его бывает очень много. Бывает одиночество на пустом пляже в полночь. В пустом номере отеля. В спешащей куда-то толпе людей. Бывает одиночество, когда не хватает какого-то конкретного человека. А еще можно быть одиноким рядом с тем самым человеком – потому что ты все равно один.

На площади Святого Марка Элайджа расходится с Дэнни и сначала теряется. Вокруг снуют тысячи людей и, кажется, говорят на тысяче языков. Их пути ведут во все стороны сразу, так что невозможно куда-то свернуть, не имея четкой цели.

Сначала Элайдже хочется забиться в укромный уголок, взять в ларьке открытку за сто лир и написать Кэл про людей, про птиц и про то, как на каждый звон колокола все туристы останавливаются и смотрят, сколько времени. Он завершил бы открытку фразой: «Вот бы ты была здесь!» – и был бы серьезен, потому что, очутись поблизости чей-нибудь именинный торт с трехпенсовыми свечками, он бы непременно задул одну и пожелал именно этого. С Кэл всегда хочется улыбаться и смеяться, Кэл взяла бы его за руку, и они танцевали бы вальс там, где слишком тесно танцевать, и бегали бы там, где нельзя бегать. Он постоянно думает о ней.

Элайджа покупает открытку, садится и начинает писать, не забыв нарисовать над адресом Кэл базилику. Потом прячет открытку в карман, чтобы потом отправить, и думает, что делать дальше. На узких улочках мало простора для размышлений, и Элайджа решает ничего не решать. Он сливается с толпой и сдается ей. У Элайджи есть редкий талант, которого сам он не осознает: он умеет не чувствовать себя одиноким в толпе незнакомцев. Как только он оказывается в гуще толпы, его уже куда-то увлекает. Он завороженный наблюдатель, затерянный в гуще чужих стремлений. Двигаясь за толпой с площади Святого Марка к набережной канала, Элайджа разглядывает толпу в поисках красивых незнакомцев. Он улыбается, глядя, как большие компании пытаются не потерять друг друга. Вокруг носятся маленькие дети, врезаясь в его ноги, а старики лениво толкают коляски. Уличные торговцы продают одни и те же дешевые футболки через каждые полтора метра. В отеле на берегу канала играет оркестр, и матери зовут дочерей с моря.

Если бы кто-то задался целью восстановить по кусочкам день Элайджи, наверно, можно было бы просто сложить вместе все фотографии и кусочки видео, где он случайно зашел в кадр. Он сотни раз увековечен, оставаясь незаметным случайным прохожим.

Подальше от Святого Марка люди рассасываются и шум утихает. Вокруг возникают странные скульптуры – огромные якоря и стальные балки в диких положениях. Элайджа решает, что это просто часть ландшафта, этакий реверанс Нового города Старому.

А потом он забредает на биеннале.

========== 10. ==========

Однажды вечером посреди декабря Кэл спросила: «А ты тоже думал, зачем мы бродим, как ветер дует?» Теперь Элайджа знает ответ: «Чтобы делать открытия». В эпоху путеводителей, интернета и радиоволн почти невозможно открыть что-то новое. Сейчас знакомство с чем-то новым свелось скорее к оправданию ожиданий, перестав быть внезапным чудом. Почти невозможно столкнуться с событием, которому нельзя тут же подобрать названия, или оказаться в каком-то месте, не включенном в маршрут.

Элайджа покупает билет, заходит на биеннале – и открывает для себя не только выставку, но и ощущение открытия чего-то нового. Как будто в душу впрыснули адреналин, и ее затопил вихрь эмоций. Он чувствует себя антонимом к слову «одиноко» – он в компании обстоятельств. «Офигеть как круто!» – думает он; так в его лексиконе выражается восторженный трепет. Он как будто попал в (за неимением более подходящих ассоциаций) «ЕРСОТ-центр» мира искусства, и каждый павильон так и манит подойти.

Спускается ранний вечер, и толпа редеет до кучки тихих ценителей. Элайджа заходит в испанский павильон и встает перед абстрактной фигурой ангела из золоченой проволоки. Скульптура неподвижна, но Элайджа все равно чувствует, как ангел возносится. Серендипность – лучший наркотик, и Элайджу накрывает мощным приходом. Он смотрит на ангела, пока не понимает, что тот впечатался водяным знаком в память об этом дне. Тогда Элайджа в восторженном головокружении идет дальше.

Современное искусство может затрагивать тончайшие струны души или вызывать хохот и отвращение, но оно редко бывает скучным. Громады павильонов биеннале дают тому живейшее подтверждение. В бельгийской секции Элайджа набредает на скопище открытых белых (гипсовых?) контейнеров. Секция Люксембурга заставлена шезлонгами с табличкой «Продается» в углу («Наверно, – хватается Элайджа за первую мысль, – в Люксембурге дефицит художников»). В голландской секции показывают фильмы, как девочка показывает стене неприличный жест (видны трусики), а мужчина моется под общественным душем. Пол усеивают лампочки с сосками (их невозможно описать никак иначе). Это развлекает Элайджу куда сильнее, чем любой так называемый парк развлечений.

Потом он переносится в чудаковатый мир японской выставки. Ее нижний уровень занят однообразными фотографиями черно-белых клеток. Элайджа поднимается по лестнице, и мир взрывается красками: с деревянной дорожки вокруг внутреннего озера открывается вид на ярчайшие клеточные ландшафты. У Элайджи рябит в глазах. Он три раза обходит зал, а потом переходит во французский павильон, заполненный спрессованными в кубы автомобилями.

Элайджа хочет позвонить Дэнни: позволить ему пройти мимо такого безумно волшебного места – практически преступление. Но он не знает номера отеля – и даже не умеет пользоваться итальянскими телефонными будками. Так что он просто клянется себе заставить Дэнни прийти сюда завтра – и если нужно, пойти с ним самому.

Подзаголовок к русской экспозиции гласит: «Сознание – это такая вещь, которую мир должен обрести, хочет он этого или нет». В центре павильона стоит огромный металлический контейнер с отверстием сверху, а над ним висит табличка: «Подайте на пересадку сознания». Элайджа лезет в бумажник и достает мятый американский доллар. Потом идет дальше – к поразительно тонким изображениям насилия и скульптурным лабиринтам, над которыми витает зловещая музыка. Серендипность отшибает его чувство времени. Когда он осознает это, уже вечер. На пяти языках объявляют: выставка скоро закроется. Элайджа набредает на сувенирный магазин и покупает еще несколько открыток для Кэл и выходит в ворота – снова в логичный мир.

Он смотрит на афишу выставки: завтра закрыто. Дэнни не повезло. Элайджа разочарован и в то же время чувствует облегчение. Не потому, что этот опыт останется его и только его (он правда хотел бы, чтобы Дэнни все это увидел). Просто в глубине души знает, что возвращаться было бы глупо. Одно и то же открытие не сделать дважды.

========== 11. ==========

«А ты тоже думал, зачем мы бродим, как ветер дует?» – спросила Кэл. В тот вечер выпал первый снег, и они слышали, как за окном, за стенами гнутся ветки и падают крохотные кристаллики льда. Элайджа и Кэл превратились в общее тепло, горячее дыхание, одеяла и уютные объятия. «Я думал, почему я ни разу тебя не целовал, – хотел ответить Элайджа. – Я думал: что из этого выйдет?» Но вслух ничего не сказал.

***

Дэнни с Элайджей шли к заднему двору школы: хотя звонок на первый урок Дэнни звонит на двадцать минут раньше, чем у брата, они обычно шли в школу вместе, Дэнни оставлял Элайджу на площадке и шел в среднюю школу. Их дорога пролегала мимо ручейка и горстки деревьев, которую мальчики могли без всякого сомнения называть лесом. Иногда по пути они находили следы вторжения: оставленные подростками банки из-под пива, раздавленные или целые, валяющиеся на земле обертки от жвачки, однажды им попалась туфля на высоком каблуке.

Тем утром они нашли толстый моток красного шнура. Элайджа взял его в руки; конец шнура торчал, как хвост.

– Давай свяжем деревья! – предложил Элайджа.

– А давай, – согласился Дэнни.

Они привязали конец шнура к ветке: Элайджа сделал две петли, как на шнурках, а Дэнни добавил два узла для прочности. Потом они принялись носиться между деревьями, то закидывая моток высоко в воздух, чтобы захватить слишком высокие для них ветки, то наклоняясь к самой земле, чтобы добраться до нижних веток. Они смеялись, наматывали петли и безнадежно опоздали в школу. Они никак не смогли бы объяснить этого учителям, поэтому даже не пытались.

========== 12. ==========

Пока Элайджа бродит по биеннале, Дэнниисследует другой конец города и разрушает свои стереотипы о национальностях. Сначала ему казалось, что он все понял: американцы – самые громкие и в футболках Chicago Bulls, а европейцы ходят вперевалочку и печально тяготеют к черным носкам.

Но нет, на самом деле все оказалось совсем не так. Взять, например, бейсболки. Сначала Дэнни предположил, что в бейсболках ходят одни американцы: в конце концов, бейсбол не слишком хорошо пошел на экспорт. Верно ли он рассудил? Нет.

Кроме открыток и футболок с видами Венеции уличная торговля кишит символикой New York Yankees, Washington Redskins и Дартмута (серьезно, Дартмут?). Даже во Дворце Дожей все вверх дном. Рядом с Дэнни стоит двойник Итана Хоука – явно студент Нью-Йоркского университета, приехавший учиться по обмену. В следующее мгновение «Итан» открывает рот и произносит что-то на непонятном языке. Дэнни отходит в сторону ухоженной женщины с испанской внешностью и черными, как вороново крыло, волосами. Она шустро трещит на чистейшем бруклинском, пусть и словечками из путеводителя (для нее тонкие линии Давида – «рев-ранс макс-линности фем-инным арк-тип-м»).

Дэнни совсем запутался: европейцы притворяются американцами, американцы – европейцами, а японцы яростно оправдывают стереотипы о себе, беспорядочно и безостановочно щелкая фотоаппаратами. Глобализация – это немецкий подросток, разгуливающий по Венеции в джерси «каролинских пантер» (по пути к выходу из музея Дэнни насчитал троих). Но если глобализация выглядит так, как выглядят лица культур? Дэнни охватывает жгучее желание распознать американцев.

Наконец он соображает: американца можно выделить не по американскому виду его футболки, а по степени неизвестности того, что на ней. Например, если там написано «Снупи», или «Болею за Нью-Джерси», или – особенно! – «USA», скорее всего, ее владелец не американец. А вот футболки с надписями вроде «Встреча выпускников Лафайетт-колледж» или «Пол Саймон в Централ-парке» с большой вероятностью принадлежат американцам.

По дороге к отелю Дэнни замечает прохожего в футболке «Habitat for Humanity» и отчего-то радуется. Это его способ не терять связи с домом.

========== 13. ==========

Элайджа выходит с биеннале и направляется в лежащий рядом парк. Повсюду цветы. Элайджа понимает, что это мелочь, но все равно радуется. На скамейках сидят старики и громко разговаривают. Особенно впечатляют Элайджу женщины – американские старушки, кажется, совсем не такие громкоголосые, живые и свободные. На улицах Манхеттена они всегда кажутся одинокими, сгорбленными и думается, что они идут из магазина в какое-нибудь не более приятное место. А вот итальянки не кажутся брошенными бабушками. Они перемещаются стайками. Кажется, они знают что-то неведомое остальным.

Элайджа неспешно идет по парку и видит, как прохожий фотографирует чью-то бельевую веревку. Как и все снимки, этот сделан украдкой. Мужчина щелкает затвором и с виноватым видом уходит.

День сменяется вечером. На столиках кафе зажигаются свечи. Переулки становятся зловещими, толпы – беспокойными. Как будто в сумерки на поверхность выходит темная сторона. Элайджа чувствует, как день из задумчивого становится страшным. Улицы так узки, что как будто призывают отдаться клаустрофобии и никогда не найти дорогу. Они требуют скорости, лихорадочного бега по лабиринту. «Как в фильме, – думает Элайджа. – Фильме Джеймса Бонда».

У пешеходов нет ограничений скорости. Нет таблички у бассейна: «Бегать запрещено». Элайджа, не отягощенный сумками и все еще под действием впечатлений дня, решает пробежаться. Окружающие удивляются. Только что он спокойно шел рядом с ними, а тут вдруг бросился бежать, как будто за ним гонятся агенты КГБ. Некоторые отличия от фильмов про Джеймса Бонда все еще есть: он осторожно огибает прохожих и торговцев фруктами. Он набирает скорость, и улицы как будто сужаются еще сильнее. Как будто дома смыкаются вокруг него. Углы заостряются. Куртка развевается сзади, как плащ. Элайдже хочется визжать от восторга: он бежит куда глаза глядят, перебрасывает свое тело через мосты, оставляя интригующие штрихи на фотографиях, которые проявят несколько недель спустя. Он устал, но свободен. Он живет, потому что жизнь – движение. Восторг. Ускорение. Восторг. Ускорение.

Остановка.

Он едва не врезается в людскую стену. Он летит вперед – и тут перед ним встает тупик толпы. Можно, конечно, развернуться и побежать в другую сторону, но любопытство само вырабатывает кинетическую энергию. Он вливается в толпу и постепенно пробирается вперед.

– Врача! Medico? – кричит тонкий женский голос где-то впереди. Элайджа пробирается туда и наконец видит девочку и ее горе. У нее в руках тот же итальянский разговорник, что и у Дэнни. – Può chiamare un medico, per favore?

По ее акценту заметно, что в старшей школе она учила французский. У ее ног истекает кровью парень. Элайджа замирает и смотрит на рану, а потом – на вытекающую на тротуар кровь. Парень и девушка, оба наверняка американцы, старше Элайджи от силы на год. Несмотря на кровь, парень пытается улыбаться. Элайджа тут же видит в нем своего и предлагает помочь. Он осматривает рану молодого человека. Кажется, ничего слишком серьезного: девушка объясняет, что он поскользнулся на мокром камне и ударился головой. Она не знает, можно его перенести или нет. Кажется, ни у кого в толпе нет ответа; многие начинают расходиться. Голова парня лежит на рюкзаке «L. L. Bean».

Элайджа представляется и достает из кармана салфетку, чтобы попытаться остановить кровь. Молодой человек – Грег – ведет себя спокойнее, чем его спутница Изабель. Пока она отчаянно выпрашивает у владельца магазинчика носовой платок, он говорит Элайдже, что все не так уж серьезно.

– Врун! – возражает Изабель. – Продавец сказал, врачи уже едут. Не знаешь, как по-итальянски «швы»? В этом тупом разговорнике нет!

Тут прибывают врачи. Элайджа еле удерживается, чтобы не рассмеяться. «Скорая помощь» – это плетеное кресло на колесной тележке. Элайджа отходит от Грега, и два медика поднимают того на телегу. Кровь уже растеклась по переду его футболки, как капли детского питания. Даже в наряде от Эдди Бауэра Грег все равно напоминает окровавленного узника, которого тащат на эшафот. Изабель переходит от одного бока кресла к другому, не зная, куда себя деть. Элайджа отдает ей рюкзак и встает, чтобы поехать с ними. Но санитары уже трогаются, и Изабель бегом догоняет их. Грег оглядывается, одной рукой прижимая ко лбу салфетку, другую подняв в прощании в стиле Тома Хэнкса.

Элайджа смотрит, как кресло исчезает за углом, и тут же начинает жалеть об утрате. Невероятно, как можно так с кем-то познакомиться и тут же навсегда расстаться. Он, конечно, мог бы пройтись по отелям Венеции и найти там всех Грегов и Изабель, но он знает, что не будет этого делать. Хотя хотел бы. Потому что хотел бы верить в судьбоносный случай.

Толпа рассосалась. Люди слепо наступают на следы крови, оставляя от них пятна и следы ног. Те, кто не застал несчастного случая, смотрят на грязь с отвращением. Элайджа тупо смотрит перед собой – его скорость потухла, радостное возбуждение исчезло. На его плечо ложится рука.

– Думаю, все с ним будет нормально, – произносит кто-то.

Элайджа оборачивается, и перед ним стоит она – одна из прекраснейших девушек, каких он только видел. У нее короткие русые волосы – светло-русые – и волшебные бирюзовые глаза. У нее отличная фигура (Элайджа никогда не замечает таких вещей, даже под травкой, а вот сейчас заметил). На ней нет макияжа. Она выглядит лет на двадцать, плюс-минус год. И она за него волнуется. Он сразу это видит. Элайджа боится сказать хоть слова, боясь, что получится только: «Ну… Э…»

– Ты сделал доброе дело, – продолжает девушка. – Спасибо.

Повисает пауза. Элайджа опускает взгляд в землю, поднимает взгляд обратно, и она никуда не исчезает. Если молчать дальше, она уйдет. Элайджа хочет, чтобы она осталась, поэтому представляется:

– Меня зовут Элайджа.

– Очень приятно, Элайджа. Я Джулия.

Звонит колокол. Потом три, потом пять, потом семь. Шесть часов.

– О боже, я опаздываю! – глаза Джулии зажигаются чистейшей паникой. Потом снова фокусируются на Элайдже. Девушка касается его предплечья: – Еще увидимся. Обещаю.

Тут мелькает вспышка узнавания. Элайджа даже еще не знает, что именно узнает. Только вспышка. Только чувство. Только ощущение: случилось что-то, что было предначертано. Два человека совпали в пространстве и времени. Пусть даже всего на мгновение.

Джулия с извиняющимся видом улыбается и уходит. Элайджа застывает на месте. Джулия из тех людей, за которыми в воздухе остается след. Впиваются в память отголоски акцента. Аромат доброты и предвкушения. Странная уверенность. Элайджа не может этого объяснить. «Еще увидимся» можно принять за вежливое прощание, а вот «обещаю» уже нет. Джулия знает, что они еще увидятся. Главное, чтобы она была права.

========== 14. ==========

Когда Элайджа возвращается в номер, его встречает тишина. Однако она не абсолютна. Можно расслышать дыхание Дэнни, такое же незаметное, как и движение его грудной клетки, то вздымающейся, то опадающей. Элайджа осторожно ступает по скрипучим доскам пола – и тут появляется более громкий звук. Под окнами отеля с бесконечной страстью запевает свою песню гондольер, и со всего канала ему аплодируют. Элайджа выглядывает из окна и смотрит, как другие гондольеры подгребают к лодке первого. И вступает хор.

Элайджа широко открывает окно. Воздух пахнет одним только бризом. Хотя вода в канале мутно-бурая, на секунду Элайджа представляет ее бирюзовой и прозрачной. Он так чувствует.

Гондольер проплывает дальше, оставляя за собой шум волн и откат воды от кафе Гритти.

«Вот за этим мы и путешествуем, – думает Элайджа. – Дома таких моментов не бывает. Привычные вещи чудесны по-другому».

Хотя солнце садится, хотя надо успеть занять забронированный к ужину столик и еще переодеться, Элайджа не будит Дэнни. Он пододвигает к окну стул и достает из рюкзака «Картины Италии» Диккенса. Прочтя пять страниц, на шестой он натыкается на такие слова: «В то Светлое воскресенье, о котором я хочу рассказать, стоял ясный день, и небо было ярко-синее, такое безоблачное, такое безмятежное, такое ясное, что заставило тотчас забыть о дурной погоде последнего времени». И думает: «Вот уж в точку». Вот она, серендипность печатного слова.

========== 15. ==========

Дэнни просыпается, когда Элайджа переворачивает двадцать первую за день страницу. Он доволен жизнью, пока не смотрит на часы (с виноватым видом стоящие на прикроватном столике). Тогда он начинает суетиться.

– Почему не разбудил? – обвиняюще спрашивает он, натягивая штаны. Он не может говорить спокойно, потому что чувствует себя преданным.

– Прости, – отвечает Элайджа без малейшего чувства вины в голосе.

Дэнни выпихивает брата из комнаты и требует, чтобы консьерж позвонил в ресторан и сообщил о задержке.

Элайджа рад, что весь вечер болтался по городу: теперь Дэнни тащит его к вапоретто с такой скоростью, что оглядываться по сторонам просто нет времени. Даже уже в лодке между ними по-прежнему витает напряжение и страх опоздать. Элайдже хочется отпустить мысли Дэнни: сколько ни гримасничай, быстрее не доплывешь. Но от раздражения Дэнни не скрыться. Оно давит. Элайджа закрывает глаза и вспоминает Джулию. Он пытается подсчитать, сколько слов они друг другу сказали; сколько бы их ни было, это все равно безумно мало. У него нет особых поводов думать о ней и так болезненно к ней тянуться. Однако чем меньше поводов испытывать эмоции, тем переживания интереснее.

Через некоторое время – заполненное водой и узкими улочками – они прибывают к «Antico Capriccio». Это крошечный ресторанчик на углу где-то и нигде. Его им посоветовал знакомый знакомого Дэнни. Ему пришлось назвать имя этого знакомого, бронируя столик: этакий континентальный эквивалент тайного рукопожатия.

У дверей их встречает пожилой мужчина по имени Джозеф. Скоро становится ясно, что он одновременно владелец и официант, метрдотель и уборщик. Он по возможности держится подальше от кухни: это территория его жены. Джозеф почти не говорит по-английски и даже слышать не желает этого языка. Дэнни собирается спросить, можно ли платить картой Visa, но Джозеф машет руками, как будто учуял неприятный запах. Жизнерадостно треща, он усаживает Дэнни с Элайджей у старинного камина. Они в ресторане одни – по крайней мере, больше никого им не видно.

Джозеф приносит им вино, не успевают они даже открыть меню. Дэнни пытается возразить: он предпочитает красному вину белое. Но Элайджа с радостью принимает подношение: у него теплеет внутри при одном виде бокала. Меню полностью написано на итальянском. И Дэнни, и Элайджа мысленно тянутся к итальянскому разговорнику, и оба слишком стыдятся его достать. В итоге это оказывается не важно: не услышав немедленного заказа, Джозеф выхватывает у них из рук меню и заказывает сам. Он откровенно наслаждается их растерянным видом, но не злорадно, а скорее галантно, по-французски. «Позвольте мне позаботиться о вас», – говорит его улыбка. Элайджа расслабляется и радостно покоряется неизбежному, прояснив только, что он «vegetariano». Дэнни же никогда в жизни не умел радостно покоряться чему-нибудь, кроме капризов босса, и не собирается начинать. Он спрашивает, хорошая ли рыба. Джозеф со смехом уходит.

– Ну что, как прошел день? – спрашивает Дэнни, постукивая пальцами по столу.

– Ничего.

– Куда ходил?

– Так.

– Погода была нормальная?

– Ага.

– Дождя не было?

– Не.

– Хорошо.

– Ага.

Такие разговоры похожи на перекидывание маленькими круглыми камушками – из них ничего не построить, кроме бессмысленной кучи камней и потерянного времени. Ни один из братьев даже не старается. Они просто заполняют тишину, движимые общей нелюбовью к неловкому молчанию.

Возвращается Джозеф – зажечь свечу. Элайджа замечает у него в петлице медаль и спрашивает, воевал ли он. Это правильный вопрос. Джозеф снимает медаль с пиджака и дает Элайдже подержать, а сам разражается потоком беглой итальянской речи с редкими вкраплениями английских слов, повествуя о своем военном прошлом: «il paese, il fiume, la morte». Элайджа разбирает слово «diciannove», но не понимает, дата это или чей-то возраст.

Когда Джозеф уходит, чтобы вынести первое блюдо, Элайджа снова ловит себя на мыслях о Джулии. Как это удивительно: в одну минуту слушать, как старик вспоминает войну, а в другую уже думать о ее прекрасных глазах. Переход объясняется его страстью рассказывать истории: он рассматривает рассказ Джозефа как что-то, что ему хотелось бы рассказать Джулии. Он не знает, увидятся ли они снова, и все равно думает, что будет ей рассказывать. «Как странно, – думает он, – как странно и необычно». Его желание увидеть ее снова превращается в молитву: не потому, что обращено к духовным силам, а потому что идет из загадочных и неизведанных глубин его души. «Из моей души. Как странно».

– Как там твоя девчонка? – спрашивает Дэнни.

Элайджа поражен: откуда брат узнал про Джулию и почему он так ее назвал? Дэнни замечает растерянность Элайджи и пытается уточнить:

– Ну, эта… как ее звали? Кэт?

– Кэт?

– Ну, та девчонка, с которой ты все время тусишь.

– А, Кэл.

– Да, Кэл.

– Она не моя девчонка.

– Как скажешь.

Элайджа вспоминает о Кэл, и та кажется ему какой-то странно далекой. Она впервые кажется недостижимой. Как будто все их братское волшебство телепатии вдруг перестало работать. Она любила говорить: «Если я тебе понадоблюсь, пошевели ушами». Элайджа ни разу не сказал ей, что не умеет шевелить ушами. Он каждый раз улыбался и кивал, зная, что (вне зависимости от устройства его ушей) они никогда не отдалятся друг от друга, даже если разъедутся. А теперь – что это значит? – Кэл как будто превратилась в персонажа забытого фильма. Его накрывает чувство отсутствия чувств. Элайджа решает, что оно пройдет. Он заглушает его доводами рассудка: в углу ресторана на окраине чужого города естественно чувствовать себя в изоляции ото всех. Как только вернется в отель, он достанет свой брелок с волшебным шаром и соткет себе Кэл из радиоволн. Это очень просто.

Элайджа почти засыпает, Джозеф милосердно вносит первое блюдо, и мысли Дэнни тоже обращаются к расстоянию до дома. Он вспоминает про голосовые сообщения и конференц-связь, хотя и ненавидит себя за эти мысли. Он не так далеко зашел, чтобы не понимать, что такие мысли неуместны, но они добавляют в его жизнь ощущения важности. Без них он не знал бы, куда идти и что делать.

– Напомни мне, когда вернемся в отель, набрать Эллисон, – просит он Элайджу.

– Эллисон? – переспрашивает тот с явным намеком в голосе.

– Да. Мы с ней вместе работаем со счетом соуса ранч. Надо поговорить с ней. Проверить, что все идет по плану.

– А, – любопытство Элайджи затухает.

– Должен уже быть готов сценарий одной гениальной рекламы. Может, удастся заполучить в продюсеры Спайка Ли.

– А.

«Можно подумать, у меня самая скучная работа в мире, – вздыхает про себя Дэнни. – Как будто я бухгалтер. Или дантист. Вообще-то, Спайк Ли – это крутые новости. В рекламе не меньше творчества, чем в жизни сопливых будущих студентов английского литературоведения!»

Дэнни считает, что проблема Элайджи в том, что он совершенно не представляет себе, как нужно зарабатывать на жизнь. Элайджа считает, что проблема Дэнни в том, что он совершенно не представляет себе, что такое жизнь. Когда Дэнни упомянул какую-то Эллисон, Элайджа понадеялся, что это его девушка. Раньше у Дэнни были десятки девушек, и большая часть из них относилась к Элайдже гораздо лучше, чем сам Дэнни.

Марджори Кинер, с которой тот встречался в старшей школе, однажды, забирая Дэнни на выпускной, принесла Элайдже цветок. Анжелика, его девушка на первом курсе колледжа, большую часть весенних каникул до утра играла с Элайджей в «боггл» (Дэнни никогда не играл, потому что всегда проигрывал). Софи – на третьем курсе – тоже была ничего, пусть даже Элайджа и заметил ее пищевое расстройство раньше, чем сам Дэнни. Те отношения продлились не очень долго. А теперь у Дэнни не было никого. То есть, конечно, у него была Эллисон – целый офис таких Эллисон. Скорее всего, он вместе с ними разве что на лифте ездил.

– А как твоя летняя работа? – спрашивает Дэнни. Он уже смел всю пасту, а Элайджа успел одолеть только пару ложек.

– Нормально, – отвечает Элайджа. Надо же, он уже почти забыл, что работает в приемной комиссии своей школы. Работа позволяла о ней забыть.

– Вы там сортируете заявления?

– Не, просто убираем в архив прошлогодние. Прикинь, одна девчонка разрисовала всю комнату в цветах школы, сфотографировалась с кисточкой и послала нам. И все это только для того, чтобы ее взяли!

– И что, взяли?

– Ага.

– И ты весь день, ну, убираешь документы в архив? Это как-то поможет тебе поступить?

– Ну не всем же работать в ма-аркетинге…

– Что ты хочешь этим сказать?

– Ничего.

Элайджа снова склоняется над тарелкой с пастой. Дэнни пытается попросить у Джозефа новую порцию вина, но того нигде не видно. Оба брата поражены тем, как резко они заговорили. Оба понимают, что зашли слишком далеко. Они нарушили неписаное соглашение: подкалывать друг друга разрешено, но только без оскорблений.

Дэнни всегда был слишком взрослым, чтобы избивать Элайджу. Даже в десять лет семилетняя разница кажется слишком большой. Дэнни вовсе не был выше того, чтобы пользоваться своим физическим преимуществом: заломить брату руку, чтобы первым добраться до телевизионного пульта, или отпихнуть его и самому сесть на переднее сиденье. Но это отличалось от обычной жестокости, характерной для общения любых других братьев. Дэнни предпочитал демонстрировать Элайдже глубину своего недовольства. Конечно, были между ними времена чистой любви и понимания. Но когда Дэнни хотел нанести удар, он чаще отмахивался, чем бил кулаком. Когда хотел, он делал вид, что Элайджи нет. Тот мог чистить перышки или устраивать кошачьи концерта, но что бы он ни делал, Дэнни лишь старательнее не замечал его. Наконец Элайджа сдался. Он нашел свой личный мирок и тоже научился по-своему выражать недовольство.

Всюду можно найти плохое. Это гораздо легче, чем искать хорошее. Поэтому, услышав слово «маркетинг», Элайджа тут же вспоминает другие слова: «продажный», «лицемер», «лгун». А чаще всего он думает: «Мой брат совсем не такой, как я. Он неправильный со вех сторон». А Дэнни, слыша: «Я собираюсь изучать в колледже английскую литературу», – думает: «бесконечная травка», «оторванность от реальности» и «нищета». «Короче, это не я», – думает он.

Джозеф как будто чувствует разногласия братьев и вносит главное блюдо. Он принес им разные блюда и знает, что они не будут друг у друга пробовать. В его глазах читается грусть: они так и не познают радости ужина во всей полноте. А ужин, между прочим, один из лучших в их жизни. Даже Элайджа, никогда не наслаждавшийся едой так, как, например, можно наслаждаться музыкальным альбомом, пребывает в упоении. Это опыт, который они будут обсуждать еще много лет. И, что важнее, они могут обсуждать его весь остаток вечера по пути в отель.

Когда приходит пора оплатить счет и оставить чаевые, Элайджа немного нервничает. Но, к его удивлению, Дэнни оставляет тридцать процентов. Выходя в ночи, оба осыпают Джозефа бесконечными благодарностями. Тот улыбается, похлопывает братьев по спине и смотрит, как они медленно идут к остановке вапоретто. Потом возвращается к их столу и сталкивает стулья вместе.

========== 16. ==========

На следующее утро у них назначена поездка на Мурано. Элайджа не может поверить, что настал их последний день в Венеции. Ему все кажется, что они только что приехали. Перспектива увидеть Флоренцию (а потом и Рим) его, конечно, увлекает, но не так сильно, как раньше. Это извечная дилемма путешественника.

В начале поездки Элайдже казалось, что он бродит среди бескрайних песков. Теперь он понимает, что все это время был заперт внутри песочных часов. Он вспоминает вчерашний вопрос Дэнни: «Это как-то поможет тебе поступить?» Ох уж этот вечный вопрос. Ответы из колледжей лежат в невскрытых конвертах. Кэл разложила их по его столу в алфавитном порядке. Она делает под марками приписки: что она узнала, когда ездила на экскурсии (он не съездил ни на одну) или ходила на презентации (о которых он даже не задумывался).

Он знает, что должен ненавидеть старшую школу. Все говорят, что ненавидят ее. Все эти клики, комплексы, давление… Но Элайджа как-то сумел найти место, которое полюбил. Это уже не детство и еще не взрослая жизнь. Это настоящий момент, и он тоже заперт внутри песочных часов.

Он выбрал старшую школу, куда никогда не ходил его брат. Учителя никогда не слышали имени Дэнни. В коридорах не носилось эхо его шагов. Элайджу никто не отсылал из дома, хотя, возможно, друзьям, от которых уезжал, он подал это именно так. Нет, он сам хотел уехать. Хотел жить в школе, спать в школе и просыпаться в ней. Хотел пожить в совершенно новом месте. Не из-за Дэнни или родителей, которые сначала слегка расстроились, что он уедет, а потом немного успокоились, потому что он сказал, что хочет получить новый опыт, а не сбежать. Забавно, но тогда это казалось взрослым решением. «Пойдет на пользу в будущем», – сказал отец.

Однако, уезжая, он меньше всего думал о будущем. Когда он возвращался домой к родителям и старым друзьям, это было прошлое. Кэл, Айвэн и остальные – это настоящее. А будущее? Ну, может, будущее – это Дэнни. Но не совсем будущее. Такого будущего можно избежать.

Перед тем как встать с гостиничной кровати, Элайджа целый час лежит с открытыми глазами и дрейфует между прошлым и ближайшим прошлым. Вот бы вспоминать было так же легко, как дышать! Мысли о Джулии начинают таять в воздухе. Тихий звук волн, кажется, приносит с собой дневной свет.

========== 17. ==========

Дэнни никак не может проснуться. Его наконец-то накрыло часовыми поясами. Он кое-как одевается и ползет на завтрак за Элайджей. Там он понимает, что стал полноправным членом Общества Временных Экспатов: ресторан заполнен людьми с их рейса, из синагоги или просто прохожими, которые слишком громко говорили по-английски на улицах. Дэнни охватывает какое-то неуместно чувство общности. Он даже на вапоретто до Мурано замечает тинейджера из их самолета, который вчера ходил в футболке «Wolverines», а сегодня решил выразить прекрасного кроя лояльность «The Bulls».

Остров Мурано известен на весь мир своим стеклом. Поэтому Дэнни с удивлением замечает, что большинство домов на нем сделаны из камня. Усталый, как после полета, он покорно позволяет привести себя к печам и наковальням. Он восхищается, не трогая. Он поражается, когда из трубки стеклодува появляется цвет. Он ожидает, что стекло будет прозрачным, но оно обрамлено красным и синим.

К третьей остановке Дэнни уже хочет вернуться. Он чувствует себя своим отражением – безвольно висящим и местами отсутствующим. Элайдже не дает уснуть его очарование всем вокруг. А Дэнни сдается.

– Поспать бы, – произносит он. Но Элайджа не слушает. Он оглядывается, как будто ищет кого-то. – Кого высматриваешь?

– Никого, – отвечает Элайджа, сосредотачивая взгляд на стекле.

«Ага, конечно», – думает Дэнни. Наверняка какую-нибудь пожилую даму, которой он помог перейти улицу. Или, может, ту девчонку из самолета, которая все время протрындела о своей жизни.

– Хочешь, перед отъездом вернемся в отель и немного вхдремнем? – спрашивает Дэнни, хотя на часах всего одиннадцать.

Элайджа кивает. Он хочет вернуться. Хотя дремать не собирается.

========== 18. ==========

В каждом городе свои законы всемирного тяготения. В Венеции закон гласит: куда бы ты ни собирался пойти, тебя все равно притянет к площади Святого Марка. Даже если ты знаешь, что там огромная толпа, даже если тебе особенно нечем там заняться, тебя все равно притянет.

Элайджа отклоняется от курса Дэнни у ворот отеля и немедленно чувствует притяжение. Он движется так, как будто уже здесь ориентируется. Это духовная близость. Он идет мимо кофеен и сквозь стаи голубей к базилике. Там людно, как всегда. Повсюду висят таблички, предупреждающие, что фотографировать запрещено. Некоторые туристы чихать на них хотели и не думают убирать камеры. Другие даже подумать не могут, что в таком месте можно снимать. Они торжественно стоят перед статуями и возносят благодарственные или измученные молитвы. Элайджа платит за вход и заходит внутрь. Его тут же очаровывают полы: мраморные треугольнички и квадратики всех оттенков сплетаются в немыслимые фигуры. Толпа смешит мимо, а Элайджа встает на колени и проводит по мрамору рукой. Другие останавливаются, удивленные его поведением, и только тогда тоже замечают полы.

Элайджу поражает одно осознание, сколько людей до него прошло по этому самому месту. Наблюдая, как мимо скользят «найки» и туфли, он пытается представить, какие ноги ступали здесь века назад. Можно всю жизнь стоять на этом самом месте и повидать людей со всего мира. Но вместо этого все идут вперед и никого не видят. Продолжая сидеть на полу, Элайджа смотрит на потолок: золотая плитка и настенные росписи со сценами эпоса и божественного вмешательства. Потолок и пол говорят на разных языках. И там, и там искусство, но сверху история, а внизу – математика. Между ними идут люди, все до одного – иностранцы.

Элайджа встает на ноги и снова вливается в поток. Он залезает в углы, к изящным гробницам, уравновешивающим монументальность здания. Он останавливается перед статуей незнакомой святой. У ее ног дрожит пламя свечей. Элайджа обожает ритуалы со свечами: как его мама водит руками над пламенем в Шаббат, или как зажигают две памятных свечи в Йом-Киппур. Здесь, конечно, традиции иные. И все равно Элайдже хочется привычным жестом зажечь свечку. Он кладет в ящик три тысячи лир и берет со стойки свечку. Он поставит одну за Кэл. Она христианка, может, так даже можно. Он думает, чего бы она пожелала. Что она рассказала бы святой. Он зажигает фитиль от другой свечи и гадает, переходит ли с огнем загаданное желание. Воск стекает ему на руку. Подбегает пожилая женщина и берет свечку себе. «Кэл. Кэл. Кэл».

– Счастья, – шепчет Элайджа и ставит свечку на алтарь. Когда он убирает руку, воск на ней застывает. Пожилая женщина поджигает свою свечу, и на ее лице вспыхивает улыбка.

Элайджа думает о днях рождения и гадает, почему на них желания загадывают, не зажигая свечки, а гася. Он хотел бы, чтобы свечки никогда не задумали.

Несколько минут посмотрев на свечки, он кладет в ящик еще несколько монеток. Не за свою свечку, а за все сразу. Сдачи не надо.

========== 19. ==========

В отеле Дэнни запоздало понимает, что для сна еще слишком рано. Он ворочается, пытаясь подобрать такую позу, чтобы заснуть, но ничего не выходит. Промаявшись полчаса, Дэнни подползает к краю кровати и берется за телефон. После долгих пререканий со сварливым оператором (который, видимо, не узнал бы телефонную карту AT&T, даже если бы та заплыла на гондоле к нему на стол) Дэнни наконец попадает в свою голосовую почту. Девять новых сообщений; Дэнни рад, хотя мысленно и упрекает всех, кто оставляет сообщения, хотя в сообщении его автоответчика ясно сказано, что он уехал. «4 – сохранить, 6 – стереть, 1 – ответить» – эти кнопки давно стали неотъемлемой частью его жизни, его мантрой на автоответчике. Он иногда ловит себя на том, что даже в нормальном разговоре нажимает «6», чтобы стереть то, что услышал.

Он разгребает сообщения с эффективностью молодого дельца. Он рад слышать, что не произошло ничего экстренного, и не меньше рад, что вообще почти ничего не происходит. Шестое сообщение – от юриста Коди: тот сообщает, что один из слоганов Дэнни официально зарегистрирован и пойдет в рекламе. Дэнни улыбается и пересылает сообщение Эллисон. Он добавляет, что счастлив работать в стране, где можно зарегистрировать права на фразу «Вся нефть на свете».

Прослушав все сообщение (некоторые – дважды), Дэнни оказывается перед новым выбором: «1 – записать сообщение, 8 – изменить автоответчик, 3 – прослушать сохраненные сообщения». Дэнни нажимает «1» – сказать «привет» приятелю-коллеге Джону. Потом снова «1» – сказать Эллисон, что все хорошо, и выразить надежду, что без него все выходит из-под контроля не слишком сильно. Уже нажав «#» для отправки, он вдруг решает кое-что добавить и снова нажимает «1»: попросить ее не зарабатываться уж совсем-совсем допоздна. Потом он звонит своей помощнице и говорит то же самое. Потом он подумывает нажать «1», чтобы поблагодарить Глэднера и Глэднера за отпуск, но сам понимает, как смешно это будет выглядеть, особенно учитывая, что они отослали его подумать о чем-нибудь, кроме работы. Вместо этого Дэнни неожиданно для себя – просто чтобы не вешать трубку – нажимает «3», откидывается на спину и закрывает глаза.

«У вас восемь старых сообщений, – произносит женский голос оператора автоответчика. – Первое получено один год, пять месяцев и двенадцать дней назад».

Играет тема из «Сумеречной зоны». Щелкает магнитофон, и начинается воспроизведение, постепенно набирая громкость:

«Итак, ребята, мы входим в мир ярких огней и больших городов… мир вина, женщин и трусиков… мир, где дебютанты все еще блуждают по просторам СоХо в поисках той самой идеальной рубашки за двести долларов. Да-да, мы вошли в… зону Дэнни! Да-да-да-да-да-да-да! Меня зовут Иниго Монтойя, но можете называть меня просто Уилл. Я вхожу в зону Дэнни, и мне нужно подготовить посадку. Так что пожалуйста, пожалуйста, перезвони мне: 415-66… черт, да твоя машина сама за меня договорит. Буду очень ждать звонка! Если не перезвонишь через пятнадцать секунд, я самоуничтожусь. Пятнадцать, четырнадцать, тринадцать…»

Получено один год, пять месяцев и двенадцать дней назад. Значит, уже год, пять месяцев и два дня он не видел Уилла, своего лучшего друга во всем огромном мире – так было до тех пор, пока огромный мир не вмешался.

Тот прилетел через пять дней после звонка, когда Дэнни как раз завалило работой.

– Можешь выделить время? – спросил Уилл.

– Я не умею выделять время, – ответил Дэнни, – но если знаешь кого-то, кто умеет, я бы у него закупился, откуда бы он его ни выделял.

Перед тем звонком они не виделись еще год. Весь тот год Дэнни жил в одном и том же месте и продвигался по одной и той же карьерной лестнице. Уилл успел пожить в Испании, Небраске и Калифорнии. Он побывал драматургом, компьютерным консультантом и коммивояжером. У него был миллион забавных историй, а у самого Дэнни едва нашлась парочка. Он не хотел грузить друга унылыми подробностями работы и в то же время злился, что эти подробности можно назвать унылыми. Уилл хотел не ложиться допоздна и пойти по клубам с игриво-жестокими барменшами. Он хотел прошвырнуться по галереям, ломбардам и кафе, где жареный сыр стоит два доллара, а помидор дают бесплатно. Дэнни не знал ни одного такого места. Через два дня он чувствовал, что совсем не знает города.

– Что ты вообще тут делал? – спросил Уилл в притворном отчаянии.

Дэнни смог ответить только: «Жил своей жизнью».

Уилл хотел, чтобы Дэнни прогулял работу. Дэнни казалось, что он не может. Уилл требовал, чтобы Дэнни сделал татуировку. Дэнни не хотел. Они смогли тепло попрощаться, но чувствовалось, что они прощаются и что тепло дается им с трудом.

Дэнни не собирался терять связи с другом – но для этого оказалось достаточно всего разок потерять визитку с его новым адресом, а электронную почту тот заводить отказывался. Дэнни слышал от друзей друзей, что теперь Уилл работает гончаром в Орегоне, но знал, что этого недостаточно, чтобы снова выйти на связь. Если уж на то пошло, Уилл знал, где найти Дэнни. Тот никуда не уезжал.

«4 – чтобы сохранить, 6 – удалить, 7-3 – переслушать», – настаивает женский голос. Дэнни нажимает «4». Кнопка «1» – «ответить» – работает только для внутренних звонков.

========== 20. ==========

Пока Дэнни звонит за океан, Элайджа поднимается на базилику. Не на купол, а на балкон. Солнце бьет в полную силу, а он разглядывает площадь: туристы текут как струйки воды, птицы виляют, как отпечатки пальцев на газете. Слева играет струнный оркестр, справа ревут трубы. Две мелодии странным образом дополняют друг друга, не образуя какофонии.

Звонит колокол на колокольне, отмечая ход времени. Элайджа дышит. Он дышит как можно глубже, превращая в дыхание зрение, слух, осязание. Он понимает, что так прощается с Венецией. Потом останется только дойти до отеля, собрать вещи и выселиться. Он стоит в вышине. Время благодарить. Он думает о незнакомке по имени Джулия и прощается с ней.

Он думает о Джулии, и она появляется.

Сначала она его не замечает. Она заходит на балкон и подходит к краю. Опирается на перила и свешивает голову вниз. Она улыбается площади, как ребенок, висящий на качелях вниз головой и делающий вид, что умеет летать.

Элайджа знает, что на этой картине ему места нет. Он понимает, что видит сейчас больше, чем когда-либо осмелился бы себе разрешить.

Ее лицо озаряет восторгом. Она распрямляется и еле заметно качает головой. Она любуется закатом, хотя солнце все еще высоко. Потом она снова качает головой и на шаг отступает. Теперь ее улыбка становится неловкой. Она понимает, что ее благоговейное любование выглядит немного чудаковато, и, в общем, не возражает. Не давая себе передумать, Элайджа подходит к ней. Он подходит, потому что чувствует что-то достаточно чудесное, чтобы считать это сном, а во сне привычные правила не действуют.

– Привет еще раз, – говорит он.

Джулия оборачивается и на секунду удивляется. Нельзя сказать, что она не рада его видеть, но она удивлена.

– Привет, – отвечает она. – Разве здесь не чудесно?

Он снова оглядывает площадь:

– Совершенно.

– Прямо хочется…

– Взлететь?

Джулия смеется:

– Да! Точно! Как ты узнал, что я хотела сказать?

«Потому что я сам собирался сказать то же самое».

Элайджу как будто бьет током такого абсолютного совпадения. Ему волнительно и уютно, он не верит своим глазам и восторгается. Ему не нужно знать, что происходит, чтобы видеть, что происходит что-то важное.

– Ты где живешь? – спрашивает он.

– В Торонто, – отвечает она; понятно, почему у нее такой акцент. – Ты здесь долго?

– Нет. А ты?

– Нет.

Они не смотрят друг на друга. Они любуются площадью, но каждый чувствует каждое движение, каждый вздох другого.

«Что-то странное», – думает он. Ее рука задевает его, она поворачивается к нему, и короткие прядки волос лезут ей в глаза.

– Я уезжаю во Флоренцию, – произносит он. И она отвечает:

– Я тоже.

========== Часть 3. Флоренция. 1. ==========

Поскольку Дэнни переносит стиль вождения Элайджи еще хуже, чем тот – стиль вождения Дэнни, за руль прокатной машины садится старший брат. Не проходит и пяти минут, как они заезжают на дорогу, где очень долго нельзя развернуться, и плутают по ней. Дэнни ругается, как сломавшая каблук дрэг-квин, а Элайджа складывает карту в какое-то подобие оригами. Момент не очень удачный.

Дэнни перестраивается из ряда в ряд, только чудом не сталкиваясь с европейскими машинами, несущимися мимо на невероятных скоростях. Элайджа представляет, как их родителей раздавит вина, если оба их сына сгорят в машине посреди предоплаченной поездки.

«Мы сейчас умрем! – абсолютно серьезно думает Элайджа. – Или, по крайней мере, собьем какого-нибудь велосипедиста».

Его немного успокаивает, что на запрещающих знаках и тут написано «СТОП».

В конце концов дорога, по которой они едут, все-таки сворачивает на ту, по которой надо было ехать изначально. Выехав на шоссе, Дэнни за рулем немного расслабляется. Элайджа ставит в проигрыватель диск – «Graceland» Пола Саймона, потому что он более-менее нравится обоим. Когда вступает музыка, Элайджа решает закрыть глаза. Если ничего не видеть, нечего бояться. Он думает о Джулии и часе, который они выкроили перед тем, как Элайджа уехал из Венеции. О спокойном часе в кафе, полном знаков и разговоров, случайных фактов из их жизней, разговоров об основании Род-Айленд и летней температуре в Торонто. Потом ему пора было идти, и они в который раз попрощались и в который раз сказали друг другу что-то напоследок. Он не знал, где они остановятся во Флоренции, зато она записала ему название своего пансиона. Он пообещал прийти туда, как только она заедет.

Дэнни был недоволен, что Элайджа пришел так поздно, и желал знать, что заставило его так задержаться (какое занудное взрослое выражение!). Элайджа скрыл существование Джулии за парой общих фраз и отмазок, сводившихся к тому, что он попросту заблудился. В это Дэнни мог легко поверить. И теперь они пытаются наверстать задержку Элайджи, а точнее, Дэнни воплощает все свои безумные водительские мечты. Даже с закрытыми глазами и громкой музыкой Элайджа все равно чувствует бешеную скорость. Ему приходит в голову, что есть два типа водителей: одни видят мир вокруг дороги, а другие концентрируются на ней самой. «Мы все равно приедем туда, куда хотим. Как всегда».

Под звуки «Under African Skies» Элайджа откидывается на сиденье и снова вспоминает Джулию. Предвкушение знакомства с Флоренцией стало предвкушением их новой встречи. Только, в отличие от Дэнни, он никуда не спешит. Он хочет успеть прочувствовать сладкое волнение ожидания, пусть даже на миг.

========== 2. ==========

– Открой глаза!

Элайджа слышит голос Дэнни, но не хочет на него реагировать. Он так спокойно, счастливо спал и видел во сне гондольера, поющего серенады девушке на мосте. Наверняка ведь Дэнни не так уж и нужно его будить. Наверняка он сам в состоянии разобраться с картой. Почему не дать Элайдже насладиться грезами?

– Я серьезно, открой глаза.

Элайджа ворочается и зевает. Потом открывает глаза и упирается взглядом в фальшивое дерево приборной панели. «Graceland» сыграла уже дважды. Дэнни улыбается и качает головой:

– Выгляни в окно.

Элайджа разворачивается к окну и тут же пробуждается в чистейшем восторге. Дорогу окружают подсолнуховые поля: цветы послушно склонили головы, как паства океана. Они простираются повсюду, насколько хватает глаза Элайджи. Их много и все они безумно яркие. Вокруг ничего, кроме подсолнухов.

– Интересно, – замечает Дэнни, – подсолнухи так называются, потому что похожи на солнце или потому что тянутся за ним? И то, и другое объяснение абсолютно убедительно, а в мире так мало вещей, достойных двух абсолютно убедительных объяснений…

Подсолнухи остаются за спиной, и Элайджа оборачивается им вслед, чувствуя, как будто все еще спит: настолько остры его восторг и неверие. Он чувствует редкую благодарность брату: без него от так бы все и проспал. Поэтому вместо ответа на его вопрос он произносит:

– Я встретил в Венеции девушку по имени Джулия, – и рассказывает часть истории. Лучшие моменты он оставляет при себе, ноговорит достаточно, чтобы Дэнни знал, что происходит.

***

«Девушка, – думает Дэнни. – Элайджа познакомился с девушкой». Он не знает, как к этому относиться.

========== 3. ==========

Флоренция, как оказывается, не спешит соответствовать ожиданиям ни одного из братьев. Венеция старательно убеждала их, что прошлое может остаться совершенно нетронутым. А теперь они попали во Флоренцию, где прямо поверх города прошлого растет город настоящего (а где искать будущее, непонятно). В зазорах между соборами растут «бенеттоны». Повсюду носятся на мопедах горожане под кофейными парами. Вдруг обретают смысл пешеходные переводы. Мимо многоязычных информационных стендах пролетают на скейтбордах тинейджеры с бумбоксами. Мимо небрежно катит воды Арно.

Но пока что оживленное движение делает Флоренцию неотличимой от остального мира. Дэнни ругается, тормозит, снова трогает и пытается понять, куда ехать. Элайджа снимает из окна виды города во всей их противоречивости. Венеция была городом-музеем, Флоренция – город с музеями. Элайджа находит между ними огромную духовную разницу.

Дэнни с Элайджей будут жить на окраине города, в «Эксельсиор» на Пьяцца-Оньиссанти. На стойке регистрации их уже ждет письмо. При виде него сердце Элайджи делает кульбит: откуда Джулия могла узнать? Но письмо оставили мистер и миссис Сильвер. «Надеемся, вы прекрасно проводите время! – гласит оно и подписано: – С любовью».

Дэнни привычно ворчит (он до сих пор до конца не простил родителям их выходку) и отдает записку Элайдже. Портье заносит их чемоданы в номер, и они тут же уходят (Элайджа берет с собой лист бумаги с названием отеля – просто чтобы помнить, где они остановились).

Элайдже хочется немедленно разыскать Джулию. Но Дэнни настолько не сидится на месте, что он готов даже пожертвовать своим дневным сном. Этот день не должен остаться днем переезда – он должен стать днем Флоренции, и Дэнни готов хорошо постараться, чтобы осмотреть ее до заката.

Они берут такси до центра города в самый час пик. Дэнни как будто снова дома: по тротуару спешат мужчины с кожаными портфелями, источая плохо скрытую враждебность. Женщина с коляской перебегает дорогу в неположенном месте, вслед ей яростно ревут клаксоны.

– Где вы уже побывали? – спрашивает водитель такси. – И куда направляетесь?

Дэнни опускает взгляд и замечает, что шнурки Элайджи снова развязаны.

– Лучше завяжи, – советует он.

Элайджа корчит гримасу и завязывает двойной узел. Водитель кивает и включает радио. Элайджа смотрит в окно, почти ожидая, что сейчас там появится Джулия и помашет рукой.

***

Дуомо уже закрыт, так что Элайдже с Дэнни приходится довольствоваться возможностью обойти его кругом и насладиться видом снаружи.

– Для церкви неплохо, – замечает Дэнни.

Элайджа витает в облаках.

– Где она остановилась? – спрашивает Дэнни.

– Тут, – Элайджа достает из кармана старый банковский чек, на обороте которого красными чернилами написан адрес.

– Тогда пошли пригласим ее на ужин.

========== 4. ==========

Ситуация неловкая во всех отношениях. Потому что Элайджа не собирается делить свое время ни с кем, кроме Джулии. Но в то же время он должен быть благодарен брату за его щедрый жест.

Пока они ждут Джулию в лобби, Элайджа пытается придумать способ спровадить Дэнни куда-нибудь еще. Тщетно… пока что. Лифт, будто дразнясь, выпускает все новые порции пассажиров, категорически не похожих на Джулию. Дэнни хихикает про себя, представляя, что какая-нибудь из благообразных дам шестидесяти с небольшим лет окажется той самой женщиной, так явно очаровавшей Элайджу. Он так увлекается, что почти пропускает появление Джулии.

Он понимает, что она здесь, по тому, как просиял брат. «Так вот она какая, Джулия», – думает он. Ее нельзя назвать действительно привлекательной: у нее короткие волосы, никакого макияжа, и вообще, ее можно принять за мальчишку. У нее толком нет груди. И вообще, если присмотреться, практически нет округлостей. А что такое девушка без округлостей, если не… ну, не парень? Дэнни совершенно не понимает выбора брата.

– Джулия, это Дэнни, мой брат. Дэнни, это Джулия.

У нее пока что нет ярлыка. Она просто Джулия.

– Очень приятно.

– Очень приятно.

Элайджа не знает, что делать дальше. Не знает, что говорить и куда деть руки, не знает, насколько фамильярно ему вести себя с Джулией, особенно при Дэнни. Джулия быстро подмигивает ему – этот жест предназначен только для них двоих, – и Элайджа вдруг примиряется с ситуацией. Дэнни не помешает. А Джулия – это весь мир.

По европейским стандартам, еще практически до неприличия рано ужинать – нет и семи. Тем проще оказывается изменить бронь столика с двух мест на три. А еще в это время в ресторане будет меньше других англоговорящих.

Хотя большая часть столиков пустует, их сажают рядом с семьей из шести человек. Довольно скоро они знакомятся: младший ребенок, лет трех, по пути к своему стулу хватает Элайджу за рубашку. Его мать многословно извиняется, а Элайджаю не менее многословно заверяет, что ничего страшного не произошло. Вскоре они представляются друг другу и миссис Эллисон Фельдштейн из Коммака, Лонг-Айлэнд, начинает рассказывать, как Фельдштейны провели день в Пизе:

– Мы боялись, что окажется, что мы столько ехали впустую, как те бедняги, которые проезжают через половину Северной Дакоты, чтобы увидеть Маунт-Рашмор. Ну, ты понял, о чем я? Но у Дейви есть коллекция снежных шаров – правда же, Дэйви? – и он очень хотел купить шар с падающей башней. А еще через два города от нас есть ресторан «ПиЦЦанская башня», и дети очень хотели съездить в Пизу только из-за этого, ха-ха. И вот мы сели в машину и поехали туда, оказалось, там совсем не так долго. Вообще, очень приятная дорога. И сам город, кстати, оказался очень приятным сюрпризом. Так странно видеть своими глазами что-то, на что смотрел всю жизнь. То есть все знают, что башня стоит под углом, но, пока ты не встанешь рядом с ней, ты не сможешь по-настоящему понять, какое это великолепное зрелище. Это просто поразительно, особенно если смотреть сзади. Ну то есть обычно же здания не отклоняются от тебя, так что это удивительное зрелище. Мелкий перепугался, что она упадет, и, честно тебе скажу, я тоже об этом подумала. Думаю, у всех мелькает такая мысль. Эта башня переворачивает нашу веру в прочность зданий. И это великолепное сооружение – об этом никто никогда не расскажет. Ей стоило бы полюбоваться, даже если бы она не падала. А рядом с ней стоит собор – кто вообще мог подумать, что там рядом собор? Так вот, это один из самых поразительных соборов, что мы видели. Сплошная белизна и тени, потрясающе. А, можешь мне поверить, мы в этой поездке немало соборов повидали.

Элайджа слушает ее монолог, а Дэнни кидает взгляд на Джулию – та в ответ закатывает глаза. Они попали в плен еврейской географии, неотвратимо притянулись к таким же чужим в чужой стране.

Детям миссис Фельдштейн разговор надоедает раньше, чем обоим говорящим. Те обмениваются впечатлениями: Фельдштейны как раз едут в Венецию из Рима. Дэнни начинает перебирать пальцами оставшиеся на скатерти крошки хлеба. Джулия хихикает и начинает обстреливать его крошками.

Элайджа с горящими в пылу разговора глазами поворачивается обратно к столу – а его старший брат вовсю дурачится с его новообретенной любимой. Он впервые за долгое время чувствует себя более серьезным братом.

Внимание Джулии тут же переключается обратно на него, и ему тут же становится легче. Дэнни ощущает, как будто из него вынули центр тяжести. Он снова просто гипотенуза.

– Как доехали? – спрашивает Джулия. Хотя вопрос мог предназначаться любому из братьев, оба понимают, что отвечать должен Элайджа.

– Нормально, – говорит Дэнни.

– Да, если для тебя «нормально» – это быть запертым в машине, которую ведет Красный Барон, – уточняет Элайджа.

– Ты спутал все метафоры.

– Это не метафора, а отсылка.

Джулия улыбается:

– Кажется, я уловила общую суть, – и обоим остается только замолчать.

– Ты уж прости нас, мы все-таки братья, – через некоторое время произносит Дэнни.

– Да, я заметила. У меня у самой четыре брата.

Четыре. Ни Дэнни, ни Элайджа не в состоянии вообразить, каково иметь столько братьев. Независимо друг от друга они гадают, легче это или тяжелее, чем когда брат всего один.

Так Джулия перехватывает бразды разговора. Элайджа восхищается тем, что она настолько очаровательна, что все, кто рядом, в свою очередь начинают пытаться очаровать ее. Вдруг слова начинают литься из обоих братьев не отдельными фразами, а целыми абзацами. Они рассказывают о коварстве родителей, о своей повседневной жизни. Дэнни говорит о работе, и даже Элайдже не скучно – по крайней мере, не смертельно. Джулии, кажется, интересно, и Элайджа погружается в ее интерес. Семья из-за соседнего столика уходит, но перед этим миссис Фельдштейн выписывает им на лист бумаги список того, что просто необходимо увидеть в Риме. Итальянская речь потихоньку вытесняет из ресторана английскую. Входят новые и новые гости, и Дэнни, Элайджа и Джулия подаются друг к другу и начинают сплетничать.

– Я желаю знать… – начинает Джулия. Она без счета пила вино, и это слышно по ее голосу. – Все ли итальянцы такие красавчики?

– Не замечал, – фыркает Дэнни.

– Лжец! – выкрикивает Элайджа. – Они совершенно прекрасны, и ты это видел!

– Ладно, видел, – сдается Дэнни.

– Вот! – улыбается Джулия. – У них у всех такие идеальные пропорции, такой тонкий баланс божественных и мальчишеских черт! Я с трудом прохожу по улице, не перецеловав десять незнакомцев. В их окружении я полностью чувствую себя женщиной! Так вот, я хочу знать: что происходит? Вокруг столько сногсшибательных молодых людей… а рядом ходят старики, все ниже как минимум на полметра, пузатые и с лысинами. В них нет ни следа молодости! Вообще ни следа! Как будто они танцуют на балу до тридцати, а потом – пуф! – бьет полночь. И они скукоживаются, а их «фиаты» превращаются в тыквы.

– Какую жуть ты говоришь! – ахает Дэнни как можно более возмущенным тоном.

– Но это же правда?

– Истинная правда.

Повисает пауза, а потом Дэнни спрашивает:

– Что привело тебя сюда?

Он все еще не может отделаться от мысли о том, как она ходит по узким, забитым толпой переулкам и целует незнакомцев.

– Древняя история, – отвечает Джулия, откидываясь на спинку стула. – Но для меня она совсем свежая. Я изучала промышленный дизайн. Мне всю жизнь не давали покоя стулья. Знаю, звучит глупо, но так и есть. В стуле идеально сочетаются форма и функционал. Мои родители думали, что я свихнулась, но я как-то убедила их оплатить мою учебу в Калифорнии. На дизайнера мебели. Сначала я была полна энтузиазма. Мне было совершенно несвойственно уезжать так далеко от дома. Но я так устала от холода и снега и решила, что капелька солнца может изменить мою жизнь. И вот, я поехала в Лос-Анджелес и жила с подругой бывшей девушки брата. Она была начинающей актрисой, а значит, много сидела дома. Сначала все было потрясающе! Я даже не стала дожидаться конца лета, а сразу с головой нырнула в учебу. Вскоре выяснилось, что нельзя полностью сосредоточиться на стульях. Мне нужно было научиться разрабатывать ложки, ершики для унитаза и термостаты. С математикой у меня не было проблем, зато были проблемы с преподавателями. Они могли за секунду растоптать всю твою жизнь и не дать ни единой подсказки, как все исправить. Я все больше и больше времени проводила в студии с другими фанатичными студентами, которые охраняли свои вожделенные проекты, как дети любимую игрушку. Я начала гулять по городу. Долго. Я не могла пойти домой, потому что там всегда была моя соседка. Солнце невыносимо пекло, и я старалась как можно больше времени проводить под крышей. Но не просто под крышей, а под нейтральной крышей. Я много часов проводила в супермаркетах, бродя от крыла к крылу, набирая продукты и возвращая их назад. Я ходила в боулинг-клубы и в аптеки. Я каталась на автобусах, в которых всю ночь горел свет. Я сидела в автоматических прачечных, потому что когда-то они дарили мне радость. Но теперь шум стиральных машин звучал как грохот пролетающей мимо жизни. И вот однажды я просидела в прачечной слишком долго и женщина, развешивавшая белье в подсобке, – Альма – подошла ко мне и спросила: «Девочка, что ты здесь делаешь?» И я поняла, что не могу ответить. И не может быть ответа. И тогда я поняла, что надо двигаться дальше. У меня были отложены какие-то деньги – немного, но достаточно. Я уже уехала далеко от дома и теперь решила, что не хочу возвращаться. Я выбрала Европу, потому что она далеко от дома и я всегда хотела здесь побывать.

– Ты думала, что здесь будет счастливее, – произносит Элайджа. Джулия мотает головой:

– Вряд ли. Но я решила: если уж мне все равно плохо, пусть мне будет плохо по другим причинам.

– И как, тебе плохо? – спрашивает Дэнни.

– Как ни странно, нет.

Он, как загипнотизированный, смотрит ей в глаза и задает новые и новые вопросы:

– И ты нашла то, что искала?

Секунду Джулия молча смотрит на него, потом разводит руками:

– Я даже не знаю, чего ищу, хотя надеюсь, что узнаю, если вдруг по пути найду это. Иногда мне хочется упростить свою жизнь до чего-то простого и ясного. А иногда – так усложнить ее, чтобы все, к чему я прикасаюсь, становилось так или иначе связанным со мной. Я понимаю, что это очень противоречиво, но тут уж ничего нельзя поделать.

Возвращается официант, ставя в разговоре точку с запятой. Кофе и десерт отвергнуты. Дэнни пытается снова заглянуть Джулии в глаза, но она изучает скатерть, обводя пальцами лежащие на столе приборы. Элайджа прикасается пальцами к ее руке. Он чувствует волнение и смелость. Она поднимает взгляд и не отдергивает руки. Дэнни берет на себя чек.

Снаружи только вступает в свои права ночь. Солнце давно уже село, но итальянцы определяют ночь иначе. Выходя из ресторана, Элайджа и Дэнни по очереди придерживают дверь Джулии. Она бормочет себе под нос благодарности обоим и привстает на цыпочки, когда ночной воздух овевает ее лицо.

– Теперь куда? – спрашивает Дэнни.

Элайджа поражен: он-то думал, что это очевидно.

– Мы пойдем пить кофе, – расплывчато отвечает он.

Дэнни тут же сдувается перед лицом слова «мы», которое его не касается.

– А, – произносит он. – Ну конечно. – Потом: – Дать тебе денег?

– Нет. Спасибо.

Дэнни еще секунду медлит, ожидая, что Джулия тоже что-нибудь скажет. Если она захочет, чтобы он пошел с ними, он пойдет. Но Джулия молчит, переваливаясь с ноги на ногу.

Элайджа хочет спросить брата, чем он займется, но боится, что это прозвучит слишком жестоко.

– Разбудишь меня, когда вернешься, – вместо этого заключает Дэнни. Потом говорит Джулии, что был очень рад знакомству.

– Взаимно, – отвечает она. – Спасибо за ужин. Я уверена, мы скоро встретимся еще раз.

– Конечно.

Дэнни слегка помахивает рукой и спешит удалиться. Пройдя квартал, он оборачивается и видит, что Элайджа и Джулия стоят под тем же фонарем и решают, куда пойдут. Их тела не соприкасаются, чего не скажешь по их лицам. Дэнни разворачивается и идет к отелю.

========== 5. ==========

– По-моему, он приятный, – через несколько минут произносит Джулия.

– Ну, противным я бы его не назвал, – соглашается Элайджа.

Они шагают вдоль Арно: набережная тоже похожа на реку – реку мужчин в пиджаках и женщин в бриллиантах, текущих наслаждаться вечером. Дэнни – последнее, о чем хочет говорить Элайджа.

– Так вы двое не ладите?

– Да не то чтобы.

Сколько раз его уже об этом спрашивали? Да, это звучит как вопрос, но на самом деле это просто личное наблюдение говорящего: мол, я посмотрел на вас двоих и понял, что вы не ладите; я же прав?

Элайджа мог бы сказать гораздо больше, чем «да не то чтобы». Он мог бы составить длинный список случаев и поводов для ссоры. Но, если он озвучит их, его голос будет пропитан недовольством и занудством – короче, он превратится в Дэнни. А один из худших недостатков Дэнни – то, что, говоря с ним или о нем, Элайджа невольно перевоплощается в него. Это невыносимо. Так что лучше всего отмахнуться от вопроса – и от брата тоже.

Однако Джулия не спешит перевести тему:

– И все же он, кажется, за тебя волнуется.

Элайджа не понимает, на чем может быть основано это заявление.

– Да не то чтобы, – бурчит он снова.

– Мне кажется, ты неправ.

Элайджа начинает раздражаться: Дэнни умудряется даже заочно испортить разговор.

– Слушай, – начинает он и тут же меняет тон, – мне кажется, дело в том, что ты просто нас мало знаешь. Он никогда за меня не волновался. По крайней мере, тогда, когда стоило бы.

– Что ты такое говоришь?

– Вот, например… – Элайджа останавливается на перекрестке и показывает на свои ботинки. – Мои шнурки постоянно развязываются. Я прекрасно об этом знаю. Но Дэнни при каждом удобном случае говорит, чтобы я их завязал. Не реже раза в час, иногда чаще. И я был бы не против – клянусь, я был бы вовсе не против, – если бы только он при этом действительно заботился обо мне. Если бы он боялся, что я споткнусь и попаду под машину. Тогда я бы каждый раз их завязывал. Но нет. Ему плевать, упаду ли я и расшибу ли голову. Он настаивает, чтобы я завязывал шнурки, потому что его бесит, когда они развязаны. Ему стыдно за меня. Я действую ему на нервы.

– С чего ты взял?

– Можешь мне поверить, я точно это знаю. Когда ты растешь с кем-то вместе, ты точно знаешь, когда ты его раздражаешь. У него становится каменное лицо. Его голос звучит как у робота, потому что он лишается всех остальных эмоций. Думаю, я бы еще научился понимать, когда я радую Дэнни, но я никогда его не радовал. Ни разу в жизни.

Элайджа никогда не говорил этого вслух, и теперь его слова как будто становятся более правдивыми. Эта правда пугает его. Потому что Элайджа всегда хочет, чтобы все были счастливы. И пытается сделать всех остальных счастливыми. Но в случае Дэнни он давно уже опустил руки – по миллиону мелких причин, которые не складываются ни во что осмысленное.

Джулия берет его за руку. Он думает, что тема закрыта, но она спрашивает:

– Когда это началось?

Кажется, она так искренне хочет узнать ответ, что он невольно отвечает:

– Думаю, в старшей школе, – произносит он.

– То есть ему было столько же, сколько тебе сейчас?

Элайджа никогда об этом не задумывался, но похоже на правду. Он кивает:

– Да, пожалуй. А мне было одиннадцать или двенадцать. Тогда это все началось. И Дэнни превратился для меня в закрытую дверь. Буквально. Он всегда захлопывал за собой дверь, и больше ничего. Как будто я в чем-то провинился. Когда он открывал дверь обратно и мы его видели, он всегда говорил, что я заодно с родителями, что я принимаю их сторону и подлизываюсь, чтобы втереться к ним в доверие. Что я весь из себя примерный сын. Вот только он сам был хорошим сыном. А потом началось хлопанье дверьми. И дело ведь не в том, что он делал что-нибудь совсем уж дикое. Нет, он же не курил там, не смотрел порнуху и не втаскивал через окно девчонок. Он не прятал ничего, кроме самого себя. И я просто не мог этого понять.

– А теперь понимаешь? – спрашивает Джулия.

– Не знаю. Думаю, дело в том, что у меня нет младшего брата. В моей школе все иначе. Мне нравится, что моя дверь всегда открыта.

Они прошли самую оживленную часть города и встают под фонарем, еле мерцающим над темной рекой.

– Знаешь, а он милый, – замечает Джулия.

– Правда?

– Ну, на нем просто написано, что он никогда не делает того, что хочет. Так и хочется ему помочь.

– Как помочь?

– Не знаю, – признается Джулия. – Просто хочется сказать ему, что быть собой нормально.

– А я? – спрашивает Элайджа.

Джулия поднимает бровь:

– А ты? С тобой гораздо проще. Ты милый просто потому, что ты милый.

– Правда?

– Правда, – улыбается Джулия, и Элайджа постепенно снова чувствует себя счастливым.

========== 6. ==========

Дэнни позволяет себе заблудиться в городе. Ему кажется, что так рано возвращаться в отель было бы слишком позорно. Его вдруг начинает заботить, что подумает консьерж. Так что он отправляется бродить по Флоренции, которая совсем не похожа на Венецию. Он спускается к Арно, чтобы быть поближе к воде, опирается на перила и смотрит на другой берег, думая о доме.

Через несколько минут его отвлекает от размышлений увлеченный разговор на незнакомом языке. Меньше чем в трех метрах от него шагает в обнимку юная парочка («юная» – это лет семнадцати-восемнадцати; Дэнни неприятно поражен тем, что уже считает их юными). Парень не красавчик, но довольно симпатичный и (серьезно?) в берете. У девушки длинные волосы, которые ложатся по-новому каждый раз, когда она смеется. Для них Дэнни сливается с рекой или городом – как красивая фоновая музыка, не заглушающая разговора. Дэнни отворачивается, чувствуя себя лишним и бесцеремонным. Парочка забирает себе все волшебство момента. А Дэнни остается только красивый пейзаж и воздух. Кстати, потихоньку холодает. Дэнни уходит с реки и снова бродит по улицам.

Присмотревшись повнимательнее, он понимает, что все проходящие мимо компании состоят из американцев. Череда американских студентов с совершенно одинаковыми разговорами («И я сказал ей… – Ты хочешь сказать, что мне?.. – Оставь меня в покое!»). Все они симпатичные или очень пытаются такими быть. Дэнни хмыкает, провожая взглядом бесконечное шествие студентов по обмену. Он чувствует, что совсем не похож на них. В нем нет ни их дерзости, ни их безбашенного веселья. Когда перед его носом возникает неоновая вывеска «7-Eleven», это кажется очень подходящим моменту. Дэнни, посмеиваясь про себя, заходит внутрь, чтобы проверить, отличается ли флорентийский «7-Eleven» от точно таких же магазинчиков в Коннектикуте или Калифорнии. «Slurpee» по-итальянски пишется точно так же; конечно, часть напитков отличается, но банки точно так же запотевают, если слишком долго не закрывать дверцу холодильника.

Повинуясь внезапному импульсу, Дэнни находит отдел с пирожными. И действительно, прямо перед ним новенькие, ненакрашенные «Крошечные домашние пирожные мисс Джейн», только по-итальянски.

Дэнни читает ценник вслух, ошибаясь почти в каждом слоге. Он улыбается и сияет, потому что сам же написал эти слова, сидя за столом в тысячах миль отсюда, даже не подозревая, что их переведут на язык, которым он не владеет. Если что-то проделало столь длинный путь, значит, кому-то оно хоть чуточку да нужно. Осталось всего три пирожных, и Дэнни скупает все: одно родителям, одно на работу, а еще одно себе. Ему не терпится всем похвастаться. Он жалеет, что рядом нет Элайджи. Что рядом нет никого, кто понял бы, а есть только семнадцатилетний кассир, который, кажется, стыдится своей каштаново-оранжево-белой формы (Италия никогда раньше не знала такой цветовой схемы, а особенно в полиэстере).

Взвинченный неожиданным открытием, Дэнни возвращается в отель. Но он еще не готов заканчивать этот день – пусть он продлится еще хотя бы чуть-чуть. Элайджа еще не пришел, и Дэнни отправляется в бар. Ему кажется, что пить бутылку вина в одиночку как-то стыдно, он пьет по стакану, пока мир не затихает. Он пьет и пьет, хотя алкоголь всегда заставляет его вспоминать, а не забывать. Он рассказывает бармену про пирожные, и тот радостно улыбается и поздравляет его. Дэнни тоже рад.

========== 7. ==========

С правильным человеком ночной разговор по душам может получиться в любое время дня. Но все же поздней ночью у него особое очарование. Элайджа и Джулия сидят в комнате Джулии в ее пансионе. Элайджа касается рукой одеяла и разглядывает картины на стенах: он предпочитает думать, что она сама их повесила, хотя это и не так. Ее вещи по-прежнему в сумке.

– Не успела разобрать, – объясняет она. – Вы так быстро пришли!

– Прости, что потревожил.

– Не волнуйся, я уже была встревожена.

Она разувается, и он разувается тоже. В комнате есть стулья, но они слишком жесткие для беспечной болтовни. Поэтому Элайджа с Джулией садятся на пол, опираясь спинами на кровать.

– Жаль, у нас нет свечек, – замечает Элайджа.

– Может, погасим свет и оставим только лампу?

Джулия встает и идет к выключателю, а Элайджа закрывает глаза. Он слышит, как она шагает по комнате, и чувствует, как светлая комната погружается во мрак, а потом еле заметно возвращается обратно к свету. Он чувствует, как Джулия возвращается к нему. Садится рядом. Тихо дышит.

– Расслабься, – говорит она, и одно это слово уже расслабляет.

«А ты тоже думал?..»

– О ком задумался? – тихо спрашивает Джулия.

– Так, кое о ком из друзей. Интересно, сколько у них там времени.

– Он в Род-Айленде?

– Да.

– Значит, там вечер только начинается.

Элайджа открывает глаза и видит, что теперь закрыла их Джулия. Их голоса движутся со скоростью ночи.

***

Дэнни вставляет ключ в замок только с третьей попытки.

– Элайджа? – окликает он.

Но кровать брата пуста, и комната погружена в одиночество.

***

У Элайджи с Джулией медленно теряются слова. Они одно за другим выпадают из разговора: все длиннее становятся паузы, все волнительнее – ожидания. Ее рука скользит с его локтя к щеке. Он закрывает глаза, и она улыбается. Он такой серьезный. Их первый поцелуй очень отчетливо откладывается в памяти. Второй, третий и четвертый начинают сливаться – они уже не сами по себе, а часть чего-то большего, чем даже их сумма.

– Спасибо, – шепчет Элайджа, в очередной раз переводя дыхание.

– Пожалуйста, – отвечает Джулия и целует снова, не успевает он ответить.

Они целуют, гладят и обнимают друг друга, пока не засыпают. Они проснутся на рассвете в объятиях друг друга.

***

Дэнни быстро засыпает и просыпается через два часа. Из каждой щели его сознания сочится тошнота. Какой-то части его хочется сунуть уже два пальца в рот и спать спокойно. Но другая часть помнит, чем он ужинал: телятиной, спаржей, томатно-хлебным супом – и не хочет с этим расставаться. Наконец он решает, что надо бы добыть имбирного эля, душит своего внутреннего скупердяя и совершает налет на минибар. Увы, имбирного эля там нет. Придется довольствоваться «фантой».

– Элайджа, ты спишь?

Дэнни наощупь ищет открывашку и режет палец о крышку. Он по ковру находит путь до ванной и достает из дорожной аптечки четыре таблетки «тиленола». Первая улетает в канализацию, но остальные три достигают цели и растворяются в потоке переслащенной газировки. Дэнни все еще тошнит, но он все равно засыпает.

***

Утром его телефон мигает красным огоньком.

«Встретимся в Уффици, – произносит голос Элайджи. – Мы будем там в одиннадцать».

***

Трава принадлежит Джулии, а идея прийти в музей накурившись – Элайдже. Джулия сворачивает ему косяк, а потом, увидев его счастливую улыбку, дает еще немного с собой. Докурив, они спускаются в лобби, держась за руки. Владелец пансиона желает кивает, желая им доброго утра, они хихикают и улыбаются в ответ. От дверей они несутся вприскочку. На часах одиннадцать-пятнадцать.

***

Дэнни ждет у входа, а потом в очереди. Он ищет глазами брата, пока наконец не сдается. Может, Элайджа уже внутри. Или вообще не придет. Дэнни не в том настроении, чтобы терять время. Он едва выносит, когда теряет его сам, а представлять, что его время транжирит кто-то еще, просто невыносимо. Очередь очень длинная и очень медленно движется. Вокруг стоят американские семьи – непоседливые дети и отчаянно вежливые родители. Стены музея покрыты легким налетом граффити: «KURT 4-EVA», «MARIA DEL MAR 4/4/98», «CLARE 27/03 FRANCESE…TI AMO JUSTIN»…

С одной из американских семей стоит гид-тиран, решившая вымуштровать бессмысленно скачущих детей.

– Скука – дурная привычка, – бормочет она.

Американская мамаша готова убивать взглядом.

Проходит пять минут – Элайджи не видно. Пятнадцать минут – Элайджи нет. Контролер приглашает Дэнни войти, и он не возражает. Он начнет с начала музея и постепенно пройдет его весь. Элайджа наверняка догонит его где-нибудь к середине, даже не осознавая, что опоздал.

========== 8. ==========

Элайджа не удивлен, что брат его не дождался. Да, на самом деле, это и не важно. Элайджа счастлив быть здесь, счастлив быть рядом с Джулией. Он выкурил ровно достаточно, чтобы все казалось очень близко, но не так много, чтобы все отодвинулось в недоступную даль.

Длина очереди удивляет их обоих, но Элайджа тут же удачно завязывает разговор с двумя стоящими впереди австралийками и время пролетает быстро. Море через три дня исполнится сорок, и Джуди с Хелен собираются отвести ее в самых дорогой ресторан Сьены и выпить не меньше четырех бутылок вина. Все они работают секретарями в суде – познакомились в старшей школе и с тех пор вместе идут по жизни. Женщины спрашивают Элайджу и Джулию, как давно они вместе, и Элайджа наслаждается уже тем, что они сочли уместным спросить.

– Целую вечность! – отвечает Джулия, обнимая Элайджу рукой и прижимаясь к нему.

– Лет так триста, не меньше, – добавляет он.

Когда они наконец заходят в Уффици, Элайджу немедленно ошеломляют потолки. Джулии приходится напоминать ему смотреть под ноги. На них с любопытством поглядывает охранник, поэтому Элайджа здоровается, и охранник вдруг перестает сохранять строгий вид.

Вокруг невероятное количество картин, и все с одним и тем же сюжетом. Мария как будто бы накурилась, но младенцы Иисусы все еще выглядят жутковато. Это самый мрачный семейный портрет в истории. Ангелы все на одно лицо, а небо всегда одного и того же оттенка синевы.

– Иди сюда, – шепчет Джулия и тянет Элайджу к первому за день «Благовещению». – Смотри внимательно. Люблю эту сцену. Гавриил рассказывает Марии, что ей предстоит пережить. Каждый художник изображает это по-разному. Этот – вот так.

Элайджа подается поближе. И правда, легкая скука Марии – слишком явно видная на кадрах матери с сыном – испарилась. На этой картине – какого-то Мартини – Мария выглядит потерянной. Она не понимает, что ей говорят. Зато на лице Гавриила застыла мольба. Он знает, что стоит на кону.

– Давай посмотрим все «Благовещения»! – предлагает Элайджа – чуточку слишком громко, чуточку слишком радостно.

– Конечно, – соглашается Джулия.

Элайджа в последний раз оглядывает Марию и Гавриила. Мария подмигивает и говорит, чтобы он шел дальше.

========== 9. ==========

В путеводителе у Дэнни написано что-то о том, что Пьетро делла Франческа «смело искал перспективу» – и, честно говоря, Дэнни ничего не понял. Как можно найти перспективу? Почему художникам понадобилось несколько тысяч лет, чтобы открыть для себя третье измерение? Как можно открыть то, что всегда было перед глазами? Еще только пятнадцатый век, а Дэнни уже начинает уставать. Все эти люди в мантиях, с деревянными позами и не менее деревянными лицами… А потом в его глаза врывается Боттичелли. Его люди больше не бескровны, Дэнни почти верит, что у них есть сердца.

– О, привет, – произносит кто-то.

Дэнни решает, что женский голос обращается к кому-то другому. Потом его предплечья касается ладонь. Он оборачивается и видит перед собой Джулию.

– Где Элайджа? – спрашивает он.

– Да где-то тут. Я решила походить поискать тебя.

– Он не захотел идти с тобой?

– Он, думаю, даже не заметил, что я ушла. Он несколько… поглощен.

– Рад за него.

Джулия показывает на картину – «Распятие» Перуджино:

– Интересно, чья эта красная шляпа на земле?

Дэнни кивает:

– Как раз думал о том же самом.

– А еще я не понимаю, почему все такое чистое.

– А чего ты ждала? Порнографии на кресте?

– Нет, буквально чистое. Задумайся. Люди в шестнадцатом-то веке – а тем более во времена Иисуса – так не выглядели: идеальная кожа, идеально гладкие прически, одежда без единого пятнышка. Эти люди в туалет ходили прямо на улице, черт возьми. Они никак не могли так выглядеть. Но именно такими мы их и запомним. Наше гипсовое прошлое. Искусство станет правдой о времени, когда не останется ничего другого. Потом люди поднимут искусство девятнадцатого-двадцатого века и станут думать, что случилось: как мы все так быстро испортились.

Дэнни не знает, что на такое отвечать, и Джулия немедленно смущается:

– Прости, – добавляет она, опуская голову. – «Вытолкни меня на мелководье», все дела.

– Нет… ты совершенно права. Я никогда не смотрел с такой точки зрения.

Дэнни видит, что Джулия не понимает, правда он так думает или просто великодушно настроен. Ей даже в голову не приходит, что иногда это одно и то же.

========== 10. ==========

Элайджа решает, что Джулия отлучилась в дамскую комнату или куда-нибудь в этом роде, и спокойно продолжает свое паломничество по «Благовещениям». Его внимание тут же отвлекает «Весна» – Элайджа поражен тем, как мрачно вдруг стало все перед его взором. Он всегда искал в картинах источник радости, но вместо этого вперед вдруг выступает темный ангел в углу. Девушка в правой части томится в его захвате. Женщина в центре картины кажется витающей в облаках, не от мира сего, и все же толпы стекаются к ней.

Элайджа становится перед освещенной лампочками витриной, пытаясь защитить ее. Поток непонятных слов велит ему отойти с дороги. Но он не уходит. Каждый раз, когда кто-то берется за камеру, он загораживает кадр. Повсюду висят объявления, что фотографировать запрещено, и тем не менее все ведут себя так, как будто это он делает что-то не то.

Когда последняя группа туристов уходит дальше, Элайджа возвращается к Марии и Гавриилу. В интерпретации Боттичелли Мария кажется тонкой, почти неземной. Гавриил же похож на женщину; быть может, так, держа в руке цветок, подобно перу, ему легче сообщать вести.

Элайджа жалеет, что Джулии нет рядом, чтобы можно было спросить: как Гавриил убедил ее? почему она не испугалась его крыльев? Мария сидит на краю чего-то похожего на могилу. Она что, даже не удивлена, что у нее ног стоит на коленях ангел?

«Благая весть» да Винчи кажется продолжением картины Боттичелли. Гавриил не меняет позы, но теперь Мария решила снизойти до него. Она стала царственной, уверенной. Она больше не сидит в своей комнате, где об огромном мире напоминает лишь окошко. Теперь все наоборот. Элайдже не нравится эта Мария. Она слишком жесткая, тогда как Мария Боттичелли была слишком слаба.

Пройдя несколько залов, Элайджа вновь смотрит на потолок. Рисунок сюрреалистичен. Рыцарь попирает ногами дракона и занес меч над безруким ангелом с грудью, хвостом и русалочьим плавником, лежащим на маленьком деревце.

– Обалдеть, какой бред… – бормочет Элайджа.

Как будто потолок залил травку обратно в его вены. Картины сошли с ума. «Медуза» Караваджио оказывается уродливой вопящей стервой. Портрет кого-то очень похожего на папу римского взирает на «Избиение младенцев». Элайджа не может поверить своим глазам, такое чувственное наслаждение вызывает картина этой бойни. Она прямо-таки возбуждает. «Святая Екатерина Александрийская» Джентилески весьма недвусмысленно придерживает свою грудь, и Элайдже остается гадать, кого в те времена называли святыми.

Залы начинают легонько крениться. Элайджа садится на скамейку и снова смотрит на потолок. Женщина играет на скрипке, а собака с ослом сидят и слушают. Мужчина подносит молоток к голове быка. Три голых женщины танцуют, а человеческие головы растут из красных крыльев бабочек.

– Вот ты где! – произносит голос Джулии.

Элайджа боится оборачиваться к ней, боится, что она тоже окажется нарисованной на крыльях бабочки, трепещущих в желании улететь.

Собака и осел поднимаются и уходят. Молоток промазывает, а бык разражается хохотом. Джулия садится рядом с ним и спрашивает, все ли в порядке. Элайджа закрывает глаза и открывает их снова. Все галлюцинации исчезают, а из реального мира он видит только Джулию.

– Я нашла Дэнни, – сообщает она.

– Рад за тебя. Как он, очень злится?

– Да не то чтобы.

– Наверно, это потому, что меня с тобой не было.

Джулия вздыхает:

– Я сказала, что мы будем ждать его у «Благовещения» Веронезе.

– Ему тоже понравились «Благовещения»?

– Нет, это просто ориентир.

Элайджа видит, что ворчит почем зря, и огромным усилием воли избавляется от плохого настроения. Он чувствует, как оно тает в воздухе, как будто темные ангелы улетают в небо.

– Я рад, что ты вернулась, – произносит он.

Они встают и обмениваются быстрым поцелуем около крошечного деревца, парящего на облаке. Потом Джулия отстраняется и отводит Элайджу к брату.

========== 11. ==========

Наконец все трое стоят перед «Благовещением» Веронезе. Дэнни ни слова не говорит о том, что Элайджа опоздал. Тот решает, что это все благодаря Джулии. Мария прекрасна в своем страдании, а на нее летит сонм ангелов и душ. Гавриил напористее других: его указательный палец тычет в небо, а цветы валятся у него из рук.

– Думаю, ее здесь нельзя не пожалеть, – замечает Элайджа.

Джулия кивает, хотя едва ли слышала, что он сказал. Она все еще изучает картину, следя глазами за падением цветов.

– У Марии вообще были друзья? – спрашивает Дэнни.

Джулия оборачивается к нему:

– Чего?

– Я первым готов признать, что не очень-то разбираюсь во всей этой истории с Марией, но у нее что, вообще друзей не было? На всех этих картинах она кажется такой одинокой! А потом, когда она родила, такое чувство, как будто вся ее предыдущая жизнь испарилась.

– Не знаю, – признается Джулия. – Но вопрос хороший.

– Наверняка у нее были друзья, – встревает Элайджа. – Просто они не захотели, чтобы их рисовали.

На это Джулии возразить нечего.

========== 12. ==========

Они быстро проходят остальную часть музея и ненадолго заглядывают в сувенирную лавку (стараясь не смотреть на коврики для мыши с «Весной» и куртки с «Рождением Венеры»), а потом Джулия смотрит на часы и объявляет:

– Боюсь, мне придется ненадолго вас покинуть. Планировала увидеться с девушкой. – Увидев выражение лица Дэнни, она хихикает: – Не в этом смысле с девушкой, Дэнни. Господи, парни, вам надо что-то сделать с вашей зацикленностью на некоторых вещах. Я хочу встретиться с подругой из школы, которая тут волонтерит. Она обещала рассказать мне про наводнения.

Дэнни сам удивлен, как ему не хочется, чтобы она уходила. То, что Элайдже тоже жаль с ней прощаться, его не удивляет. Дэнни с безопасного расстояния наблюдает, как брат спрашивает, когда Джулия освободится и когда они могут встретиться еще раз. Джулия гладит его по щеке и обожает надолго не задерживаться. Они договариваются о новой встрече.

– И что теперь? – спрашивает Элайджа, когда Джулия уходит. Он смотрит ей вслед, пока она не сливается с толпой. Если бы она видела его, он бы помахал.

Братья решают продолжить туристический маршрут и осмотреть Дуомо и его окрестности. Строгое внутреннее убранство собора совершенно не соответствует красочному внешнему виду, пусть и несколько омраченному выхлопными газами и другой современной грязью. Элайджа медлит у лавки со свечками, а Дэнни обходит баптистерий и наслаждается окнами.

Элайджа сам не верит тому, насколько усталым себя чувствует. Теперь, без Джулии, утомление наваливается в полную силу. Девушка дарила ему заряд бодрости, а теперь его окутывает кокон усталости, как будто он наконец расплачивается за все часы без сна.

– Может, вернемся в отель? Поспим немного? – предлагает он.

– Хорошая идея, – соглашается Дэнни. Он тоже чувствует всю глубину своей усталости. Это не та усталость, что дома: не рабочая, а более атмосферная.

Минут десять они идут молча, потом Дэнни спрашивает:

– И во сколько вы с ней договорились встретиться?

– Где-то в четыре. Ты же не против?

– Нет, конечно. Не рассчитывал же я, в самом деле, что мы будем ужинать вдвоем.

– В смысле?

– Без смысла. Я просто пошутил. Неудачно.

– Точно?

– Совершенно. У меня есть что почитать. И вообще, еще поспать надо успеть.

Элайджа видит, что брат блефует, но не знает, что сказать, кроме как:

– Ладно.

– Главное, не забудь, что завтра мы едем в Рим.

– Ладно.

– По-моему, она оченьмилая.

– Она правда очень милая.

– Знаю, я это и сказал.

В отеле Элайджа первым делом берет принадлежности для умывания и скрывается в ванной. Дэнни вдруг осознает, что они забыли про обед. Но он совершенно не в том настроении. Сон будет гораздо более к столу. Вода включается и выключается. Элайджа выходит из ванной и убирает все обратно в сумку.

– А твоя девушка как же? – спрашивает Дэнни.

– А?

– Ну, как ее, Кэл.

– Она не моя девушка.

– Ты разве не собирался ей писать?

– Собирался, – вяло соглашается Элайджа. И чувствует себя виноватым. Строго говоря, он сказал правду, но его намерения расходятся с действительностью. Он планировал писать Кэл каждый день. Планировал жить каждый день как одно длинное письмо к ней – превратить всю поездку в рассказанную ей историю. Однако история пошла так, что он больше не может ей делиться. Если он сейчас напишет письмо, оно попадет в Провиденс уже после его возвращения. Конец истории обгонит начало.

Осознание, что меньше чем через неделю он будет дома, наполняет Элайджу страхом. Он отложил бы возвращения на месяц, если бы смог больше времени провести с Джулией. Вот бы придумать такое будущее, где Джулия приедет с ним в Провиденс и они втроем – Джулия, он и Кэл – будут резвиться и болтать до конца лета. Но он понимает, что этого не может быть. По целой куче не выразимых словами причин.

Дэнни уже похрапывает. Элайджа рассматривает брата и ощущает укол вины. Он не собирался так резко бросать брата. Ему становится стыдно. С другой стороны, либо так, либо не увидеться с Джулией. А это невозможно. Он надеется, что с братом все будет в порядке, и гадает, случалось ли в жизни того что-нибудь, что помогло бы ему понять. Элайджа видит в изножье кровати Дэнни два пирожных. «Похоже, Америка следует за ним повсюду», – думает он и осторожно переставляет их на тумбочку, чтобы на них никто не наступил. Потом пытается заснуть. Закрывает глаза и видит потолки. Тающие лица, черное резное дерево. Святых, надписи, убийства. Золото, ангелов, гротескных пап римских. «Есть хорошие ангелы и плохие. Деревья становятся облаками».

Джулия плывет по нему, скользит по глади в половинке ракушки. Он борется с демонами, чтобы добраться до нее. Звонят свадебные колокола, дети бросают в воздух крестики.

Всего час спустя он просыпается. Дэнни продолжает крепко спать. Элайджа тихо обувается и выходит из комнаты. Потом возвращается, пишет записку: благодарит Дэнни за понимание во всем – и снова уходит. У него еще несколько часов, но он просто не может ждать. Он найдет скамейку поближе к пансиону Джулии. И будет ждать ее.

========== 13. ==========

Дэнни с облегчением понимает, что еще светло. Дневной сон может чертовски дезориентировать. Он рад, что выбрался из него раньше, чем закончился день. Его совсем не удивляет, что Элайджа уже ушел, а вот его записка удивляет. Дэнни в семнадцать точно бы до такого не додумался. Он хорошо помнит, что в этом возрасте просто молча ушел бы.

Какая-то часть его до сих пор не может поверить, что Элайджа скоро поступит в колледж, скоро станет частью другого мира. Дэнни все еще кажется, что брату двенадцать, что тот все еще любимчик родителей и точно знает, как нужно жить. А теперь он где-то бродит со студенткой. Или, точнее, с девчонкой, которая успела бросить университет. Дэнни в семнадцать мог о таком только мечтать. И, быть может, продолжает мечтать и сейчас, пусть и с другой стороны.

Он берет оставшийся у него с университетских пор экземпляр «Комнаты с видом» (увы, так и не прочел), противится зову телевизору и выходит в скверик через дорогу от отеля. Большая часть скамеек уже занята («У них что у всех, работы нет?» – удивляется он). Наконец удается найти местечко в тени. Он с хрустом открывает книгу и садится читать.

Через час он совершенно поглощен и совершенно удручен. Дэнни кладет книгу на колено и оглядывается: не бродят ли по парку персонажи Форстера? Он пытается вернуться в то время, когда путешествие за границу еще что-то значило. Он ищет глазами путешественников, рисующих с натуры или пишущих путевые дневники, как каждый день рисовали и писали герои Форстера. Вместо этого он видит повсюду мобильные телефоны и сумки для покупок, видеокамеры и изредка – книги в твердых обложках. «Путешествие перестало быть постоянным поиском», – думает он. В мыслях о поиске есть что-то неуловимо благородное. Вся жизнь должна быть постоянным поиском. Но Дэнни кажется, что его жизнь совсем не такая. Или, по крайней мере, что он ищет не то, что нужно.

Сгущаются сумерки, и люди разлетаются, как птицы. Дэнни сидит и наблюдает. Он не знает, чем заняться. Наконец он идет в сторону статуи Давида, а там – как пойдет.

========== 14. ==========

В детстве они играли в статуи. А еще в обегайки, в «подбрось пенни» и в салки с пультом. И еще в кучу других, давно позабытых игр, которые придумывали днем и бросали на закате.

Дэнни вспоминает, как их мама в первый раз застала их за игрой в статуи. Им не удалось бы сильнее удивить ее, даже если бы они истекали кровью. Но они просто абсолютно неподвижно, безмолвно и в обычной одежде застыли в классических позах. Фрисби вместо диска, дощечка из конструктора вместо копья. Они не смотрели друг на друга, потому что иначе это переросло бы в битву взглядов и оба расхохотались бы. Нет, братья смотрели в пространство, пока у кого-то не опускалась рука или не начинала дрожать нога.

Игра никогда не длилась дольше минуты. Они не могли сыграть в нее очень уж много раз. Но Дэнни все равно помнит. И при виде флорентийских статуй вспоминает, как пытался сам превратиться в каменное изваяние. Как, когда Элайджа был маленьким, он в тайне всегда надеялся, что младший братишка выиграет. Как он специально ронял фрисби, чтобы доставить Элайдже такое удовольствие. Как в комнату входила мать и не могла поверить своим глазам.

Он пытается подражать одной из статуй в музее. Пытается снова сыграть в игру. Но это не то же самое. Теперь он может часами не отводить взгляда. Может не шевелить ни единой мышцей. Но это ничего не значит, если он играет один. Какая же это тогда игра?

========== 15. ==========

Наконец наступает время ужина. Дэнни понимает, что надо было отдать забронированный столик Элайдже с Джулией. У него нет никакого настроения одному есть в роскошном ресторане. Однако признать поражение и сдаться на милость доставки еды в номер он тоже не готов. Так что он берет туристский разговорник и идет в ближайший трактир. Он ужинает в компании Форстера.

Он возвращается в номер уже затемно и проверяет голосовую почту. Ни одного сообщения, даже на его вчерашние никто не ответил. Ужасное чувство – когда твоего отсутствия не замечают.

Дэнни уже не может больше читать. Снова начинает болеть голова. «Тиленола» в аптечке почему-то нет – наверно, по ошибке сунул к Элайдже. В тусклом свете (почему в номерах отелей не бывает нормального освещения?) он открывает сумку Элайджи и обнаруживает на самом верху аптечки пластиковый пакет с травкой.

– Да какого ж!.. – вскрикивает Дэнни и роняет пакетик. Потом снова берет его в руки и внимательно рассматривает. Сомнений быть не может, это точно травка. Невероятно. Это просто невероятно.

Элайджа возит с собой наркотики. Он прошел таможню с наркотиками. Он оставил их в нашем номере. Он даже не удосужился сказать брату, что их в любой момент могут арестовать!

Дэнни злит даже не то, что Элайджа курит травку: он и сам в свое время немало скурил, пусть это было и давно. Нет, его выводит из себя глупость происходящего. Глупость, переходящая все границы.

Дэнни представляет, как звонит родителям: «Мам, спасибо за поездку. Слушай, пап, нам немного нужна помощь. Понимаешь, нам засадили в тюрьму за хранение наркотиков. Не знаешь случайно флорентийских адвокатов?»

Элайдже на все плевать. Все думают, что это не так. Все думают, что он всегда думает о других. Но он такой же эгоист, как и все остальные. Его доброта преследует определенные цели, а корыстная доброта – это вообще не доброта. Он притворяется приличным человеком, а потом бросает брата, и тому приходится одному есть, одному спать и платить по всем счетам. Он, конечно, благодарит, но никогда ничего не делал для Дэнни в благодарность.

«Какое мне вообще дело? – спрашивает себя Дэнни. – Нас разве что-то связывает?»

Конечно, они прожили бок о бок почти каждый час детства, выросли в одном городе и у одних родителей и даже когда-то искренне любили друг друга, но Элайджа каким-то образом вырос полной противоположностью брата.

«Тупой-тупой-тупой!»

Дэнни убирает пакетик с травкой в аптечку, а аптечку – в сумку Элайджи. Он не собирается рисковать и выбрасывать улики в мусоропровод. С его везением его может подстеречь на выходе из отеля carabiniere под прикрытием.

Нет, Дэнни вынужден сидеть на месте. И ждать, пока не вернется Элайджа. И тогда он на него наорет. Он много лет уже не орал. Но сейчас ему хочется орать.

Не успевает он успокоиться – не успевает он даже отойти от сумки брата, – как в замке поворачивается ключ. Он встает в полный рост. Ему плевать, сколько сейчас времени. Ему плевать, на каком сейчас небе Элайджа, отхвативший себе красивую иностраночку. Он ответит за то, что натворил. И никаким «спасибо» он на этот раз не отделается.

Дверь открывается. Дэнни тянется за уликой. Но входит не Элайджа, а Джулия.

– Слишком поздно? – спрашивает она. – Не хотела тебя будить, вот и взяла ключ, – она закрывает дверь.

– Где Элайджа? – спрашивает Дэнни. Неужели брат что-то почуял и решил держаться на расстоянии – например, постоять в коридоре?

– А, спит. Он забыл взять чистую одежду, а мне хотелось прогуляться. Вот и решила зайти сюда. Ты же не против?

– Нет… Да… Ладно.

Уже слишком поздно заправлять рубашку или поднимать с пола грязные носки. Джулия как будто ничего не замечает. Она направляется к сумке Элайджи, и Дэнни останавливает ее.

– Позволь мне, – говорит он, кладет аптечку Элайджи на подушку и достает снизу нужную одежду.

– Спасибо.

В голосе Джулии слышится какое-то напряжение. Неужели он чем-то себя выдал? Он, конечно, злится, но не хотел бы ее в это втягивать.

– Как мило с твоей стороны прийти сюда, – неловко говорит Дэнни. – Ну то есть, думаю, Элайджа пережил бы, если бы надел одно и то же два дня подряд.

– Я пришла не за этим, – Джулия отступила на шаг и смотрит ему прямо в глаза.

– А. – Дэнни держит в руках рубашку Элайджи. Он не знает, куда ее деть.

– Я пришла к тебе.

– О.

– Согласна, это полный дурдом. Пойду, пожалуй.

Джулия бросается не к той двери и чуть не впечатывается в шкаф. Потом понимает, что ошиблась, и кидается назад.

– Слушай, – начинает она, – я не хочу ничего усложнять. Ну… я понимаю, что все и так сложно. И я сама не знаю, зачем сюда пришла. Просто хотела увидеть тебя и посмотреть, что будет, если я к тебе зайду. Ну вот, я зашла, я выставила себя полной дурой, так что я пойду, а ты можешь забыть, что я вообще приходила.

Дэнни кладет рубашку Элайджи на кровать и рассматривает эту странную девчонку. И то ли он слишком зол, то ли слишком устал, то ли слишком удивлен, но он возражает:

– Никакой дурой ты себя не выставила.

– Нет, выставила.

– Я просто не понимаю.

Он хочет ясности. Он хочет услышать точное объяснение ситуации. Хотя и читает все в ее глазах.

– В смысле, насчет Элайджи?

– И это тоже.

– Не знаю. Он мне нравится. Правда нравится. Но сегодня в музее я подумала, что, может…

– Может?

– Когда я решила поехать в Италию, я поклялась себе, что не позволю себе упустить ни одной возможности. Понимаешь? – Дэнни кивает. – Понимаешь, – продолжает Джулия, – Элайджа не знает, что такое одиночество. А вот ты знаешь, и мне это нравится.

Она подошла немного поближе. Или это он сам шагнул вперед – он так запутался, что уже сам не понимает. Дэнни признается себе, что его тянет к ней. Он никак не мог такого предположить, но ничего не может с этим поделать. Она не в его вкусе, но он начинает сомневаться, так ли хорошо он знает свой вкус. Он слышит каждый ее вздох – и каждый свой. Еще один шаг – и будет уже слишком близко и в то же время слишком далеко.

– Я надеялась, что мы… ну то есть я хочу тебя, – произносит она. Он не привык к таким словам. К такому тону. Он подкупает: «Ты знаешь, что такое одиночество, и мне это нравится».

Он отступает от нее и выключает свет. Он хочет смотреть на нее в полумраке. Хочет знать, что ей нужно. Комнату освещает только свет уличных фонарей, висящих по всему парку. Теперь от нее остался только шепот, вместо ее выражения лица звучат слова.

– Иди сюда, – зовет она.

Ему кажется, что это галлюцинация. Его чувства подводят его, у него поднимается температура; перед ним стоит девчонка, которую он едва знает, она появилась будто из воздуха – и все стало не так, и все стало правильно. Он не хочет произносить имя брата. Не потому, что боится ее спугнуть. Нет, он боится, что она только отмахнется, скажет, что это неважно. Он боится, что поверит ей, и боится того, что тогда сделает.

«Элайджа», – думает он. Брат сейчас остался один в номере – хорошо же они поменялись ролями. А Дэнни осталась его девчонка-на-пару-дней и его дурацкая травка. «Элайджа».

Джулия стоит так близко, что ее можно поцеловать. Ее запах дурманит рассудок. Ее глаза смотрят в его. Она такая же неловкая и ранимая, как и он.

– Иди сюда, – повторяет она. – Все будет хорошо.

Было бы так просто – прошептать: «Я знаю», ответить на объятия, позволить тусклому свету управлять будущим, сделать вид, что всего остального мира не существует. Было бы так просто… И все же Дэнни отворачивается. Отводит взгляд. Выныривает из транса.

– Что такое? – спрашивает она.

И он снова не может назвать имя брата. Потому что тогда она позволит ему отмахнуться от Элайджи. Позволит ему продолжать. Все будет так просто…

– Не могу, – отвечает он вместо этого.

Она кивает. Делает шаг назад. Начинает дрожать.

– Я дура, что сюда пришла. Прости.

– Все нормально.

– Нет, правда.

– Правда нормально.

«Иди назад к моему брату».

«Держись от моего брата подальше».

Она собирается с силами и выходит из комнаты. Мелькает в дверном проеме свет коридора, а дальше снова становится темно.

«Иди сюда».

«Уходи».

«Пожалуйста».

========== 16. ==========

Элайджа атеист, но он молится. В безмолвный предрассветный час он благодарен за дорогу, которая привела его в это мгновение, в эту кровать. Он не благодарит кого-то или что-то конкретное. Он не пытается выторговать себе побольше счастья и даже не надеется, что мгновение продлится. Он верит в повседневные чудеса. Он верит, что ничего нельзя предугадать, но все уже предсказано. Положение обнаженного плеча Джулии не предопределено высшими силами, но он благодарен и за него. То, как вздымается и опадает в такт дыханию ее грудь, нельзя измерить, но он все равно благодарен. Он не будит Джулию и не засыпает снова. Он лежит, благоговеет и видит сны наяву.

***

– Можно мне с тобой в Рим? – спрашивает она, как только открывает глаза.

– Конечно, – отвечает он.

***

Дэнни поражен, что он вообще заснул. Как можно было спать в такую ночь? Чувства, каждого из которых хватило бы, чтобы нагнать на него бессонницу: злость, похоть, недоумение – все вместе так утомили его, что он отключился. Теперь он проснулся, и память о вечере возвращается к нему, как воспоминания о посмотренном фильме: он помнит каждое сказанное слово, но все кажется нереальным.

Он думает о доме и о возвращении. У любой поездки есть срок годности, и, может быть, эта просрочится еще до Рима.

Он не ждет, что Элайджа в ближайшее время вернется в номер. Но, как ни странно, вскоре после девяти дверь открывается.

Секунду Дэнни надеется, что это вернулась Джулия. Он закрывает глаза и слышит, что это не ее шаги. Элайджа вернулся и собирает вещи. Дэнни притворяется спящим. Элайджа собирается тихо и аккуратно. Дэнни понимает, что это можно принять за проявление заботы, но на самом деле Элайджа просто не хочет спалиться. Дэнни ждет, пока брат подойдет поближе. Встанет у изножья кровати. Нависнет над своей одеждой. Тогда Дэнни открывает глаза и подает голос:

– Я нашел наркотики.

Элайджа замирает и смотрит на брата:

– Ты нашел нам наркотиков?

– Нет, я нашел твои наркотики.

– А, ты про травку? – Элайджа роется в сумке, ища что-то. – Если хочешь, возьми немножко.

Дэнни садится на кровати:

– Ты издеваешься, да?

– Нет, серьезно. Хочешь кутить – кути. Думаю, Джулия может достать еще.

– Значит, это наркотики Джулии?

– Наркотики не бывают чьими-то, понимаешь? Это вроде как общественное достояние.

Элайджа полностью расслаблен и даже настроен побыть щедрым. Дэнни хочется его придушить.

– У меня только один вопрос, – произносит он. – Ты головой когда-нибудь думаешь? Хоть на секундочку в твоей беспечной торчковой жизни ты хоть о чем-нибудь думаешь головой? Ну там о всяких мелочах вроде международных законов, или моих чувств, или наших родителей?

– Наши родители – это не мелочь, Дэнни.

– Он еще морали читает! – взрывается Дэнни. – Нам нужно поговорить. Немедленно. Про тебя. И твои мозги. Потому что мне нафиг не надо, чтобы нас остановили итальянские копы и надрали нам задницы. И я не уверен, что тебе стоит проводить все время с этой Джулией.

Этим ему наконец удается привлечь внимание Элайджи.

– Что значит – «с этой Джулией»? Если ты давишь на чувство вины, ее-то не впутывай.

Дэнни вскакивает на ноги:

– Я ни во что ее не впутывал! А вот ты – да.

– Я?

– Да.

Теперь они стоят лицом к лицу. Как же они давно этого не делали.

– И что ты хочешь сказать? – спрашивает Элайджа.

– Ты с ней спишь? – отвечает Дэнни.

– Чего?!

– Я спросил – ты с ней спишь?

– Ты хочешь сказать, что мне нужно спать с кем-то, чтобы проводить с ним время?

– Значит, нет.

– Думай что хочешь. Я пошел.

Элайджа хватает свою тетрадь и идет к двери. Дэнни загораживает ему дорогу:

– Не так быстро. Мне нужно поговорить с тобой о Джулии. Мне кажется, ты мог не все заметить.

– Мне казалось, она тебе нравится.

– Нравится. Нравилась. Вот только…

– Я провожу с ней слишком много времени. Иными словами, я мало времени провожу с тобой. Но знаешь что? С ней мне хорошо. А с тобой нет. И тебе со мной тоже нет. Так что считай Джулию даром небес.

– Не путай дар небес с яичницей.

– Что ты хочешь сказать?

Дэнни хочется все ему рассказать. Разорвать Элайджу на крошечные влюбленные клочки. Но он не может. Если давить на моральные принципы, можно потерять их самому. Если использовать чужую тайну как оружие, станешь не чище самой грязной тайны. Он ничего не скажет. Элайджа никогда не узнает, что Дэнни единственный раз в жизни защитил честь брата.

– Тебе не надоедает твоя тоскливая романтика? – вздыхает Дэнни.

– Нет, – отвечает Элайджа. – Мне надоедаешь ты. Слушай, прости, мне пора.

– Ты куда?

– В Рим. С Джулией. Мы поедем на поезде.

– Что за глупость!

– Никаких глупостей. Я думаю, Дэнни. Разве ты не этого хотел?

Он за каких-то две минуты собирает сумку – это несложно, потому что он все время где-то болтался и так ничего и не разобрал.

– Зачем ты это делаешь? – спрашивает Дэнни, когда Элайджа подходит к двери.

– Зачем ты это говоришь? – парирует тот. – Даже не пытайся вести себя как хороший брат. Тебе не идет. Я помню, где мы ночуем. Увидимся в Риме.

С этими словами он уходит. А потом Дэнни осознает, что у брата опять развязаны шнурки. И уже слишком поздно ему об этом говорить. Если Элайджа споткнется, с этим ничего нельзя будет поделать. Если он упадет, Дэнни почему-то будет чувствовать себя виноватым. Потому что не заметил вовремя.

========== Часть 4. Рим. 1. ==========

Дэнни едет по Autostrada del Sole в сторону Рима и никак не может перестать думать о недавних событиях. О том, как Джулия зашла поздороваться, а Элайджа так и не попрощался. Об искрах в глазах у Джулии и плохо скрываемой ярости во взгляде брата. Сейчас Дэнни хотелось, чтобы брат один раз в жизни сказал прямо: «Я тебя ненавижу!» – чтобы можно было ответить: «А я тебя нет».

Мимо со свистом пролетают машины, но сейчас Дэнни никуда не спешит. Все кажется ему совершенно ненадежным. Например, машина. Подумать только, сдвинешь руку на полсантиметра – и ты уже в соседнем ряду. И ты уже врезался в кого-то и погиб на месте. Так просто. Нужно сосредоточиться. Чтобы водить машину, нужно уметь сосредоточиться, но Дэнни сейчас где-то не здесь. Он ведет машину на рефлексах, как и тысяча незнакомцев, от которых сейчас зависит его жизнь.

За окном пролетают города и вывески, а Дэнни старается вспомнить точно, как Джулия смотрела и что говорила. Он знает, что поступил правильно. Но все равно не может отделаться от мысли, что обидел себя.

В это самое время Элайджа с Джулией едут в поезде. Или они все еще во Флоренции, танцуют на Понте-Веккьо. Элайджа глупо улыбается, смеясь над всем происходящим. А о ком думает Джулия? Дэнни очень хотел бы это знать.

Он говорит себе, что это просто летнее приключение. «Роман» – такое точное слово: пока его читаешь, он уносит тебя в неизведанные дали. А потом жизнь возвращается на круги своя.

Дэнни ведет машину. Он хочет с кем-нибудь поделиться истиной, чтобы она не пропала втуне: «Здорово делить с кем-то жизнь».

Так относительно недавно сказала ему мать. Он зашел домой на воскресный обед – он старался заходить хотя бы раз в месяц. Родители, как всегда, вели себя просто образцово: обсуждали Элайджу не больше необходимого и практически не произносили слов «свадьба» и «внуки». Многие друзья Дэнни – а особенно подруги – каждый раз, входя в родительский дом, слышали одну и ту же устрашающую проповедь: «Часики-то тикают. Да и мы не молодеем. Александра – прекрасное имя для малышки, не правда ли?» Но родители Дэнни никогда так его не истязали. То ли они верили, что все образуется и без их вмешательства, то ли просто уже перестали надеяться.

Они упомянули брак только один раз, после ужина, когда мать мыла тарелки, а отец вытирал. Они повторяли этот ритуал под новости по радио столько, сколько он себя помнил.

– Тебе никогда не хочется для разнообразия вытереть посуду? – спросил Дэнни маму. Она улыбнулась и ответила:

– Здорово делить с кем-то жизнь. – Поразительно, как просто это у нее прозвучало.

Теперь Дэнни подъезжает к Риму. Он видит логотипы «кока-колы» и рекламные щиты с Мэлом Гибсоном. Массовая культура снова вступает в свои права. В ней он чувствует себя как дома. Ларри Кинг каждый вечер вещает на семьдесят стран мира. Интернет кишит чатами по «Звездным войнам». Мадонну перевели на все языки. Все это так близко – и так пусто. Дэнни едет мимо в арендованной у «Avis» машине и включает радио, надеясь, что так будет лучше. Здорово делить с кем-то жизнь – или хотя бы минуты и часы. Делить с женой или мужем. С парнем, девушкой, лучшим другом. С «приключением». С братом.

========== 2. ==========

На миг, на краткий миг у Элайджи с Джулией кончаются слова. Они сидят в поезде, едущем по Тоскане на юг. До этого они говорили о мельницах, хотя тут нет ни одной. Джулия вспоминала Амстердам, а Элайджа задавал вопросы. Сначала он спросил о тюльпанах, потом – о ветряных мельницах. Сам он их никогда не видел, но они появлялись у него во снах, все разных цветов, крутящиеся и исчезающие в водовороте.

– Твои мысли сами как мельницы, – говорит Джулия. И замолкает. Элайджа не знает, что можно сказать в ответ. Она смотрит в окно – он видит ее отражение на фоне летящей мимо природы. Ее глаза не смотрят ни в какую точку, они смотрят на сплошное пятно, в которое сливается вид. Выражение ее лица делает воздух мертвым и холодным.

– Джулия, – мягко произносит Элайджа, как будто бросая ее имя в пробоину.

Лишь секунду спустя она оборачивается к нему. И ласково улыбается.

– Ты не представляешь, как я запуталась, – произносит она.

– Так дай мне представление.

Она только качает головой:

– Не хочу тебя пачкать. Оставайся чистым.

«Ты что, не понимаешь, что уже меня запутала?» – хочет сказать Элайджа. Но не говорит. Он хочет снять ношу с ее плеч, а не добавить еще.

Она снова отворачивается к окну. Он достает «Картины Италии». Не прекращая смотреть в окно, она тянется к его руке. Он позволяет ей взять его за руку. Забытая книга открытой лежит у него груди. Элайджа чувствует себя взрослым человеком со взрослой любовью.

========== 3. ==========

По пути в Рим Дэнни заблудился, и так безнадежно заблудился, что едва не бросил машину на обочине и не пошел пешком. Его отель, «d’Inghilterra», должно быть, расположен на какой-нибудь потаенной улочке, потому что все, у кого он спрашивает дорогу, только разводят руками или тыкают рукой в неопределенном направлении. Там однажды останавливался Хемингуэй, но это не помогает.

Когда жизнь начинает напоминать старый фильм с Чеви Чейзом, это всегда вгоняет в тоску. Он раз, наверно, в десятый объезжает одни и те же улицы, надеясь на хоть какую-нибудь помощь. Он дает себе клятву никогда больше не брать машину напрокат в чужой стране. В следующий раз он поедет на поезде или даже оплатит такси из города в город, если будет больше некуда деваться.

Дэнни разражается фонтаном ругательств. И чувствует себя совершенно по-идиотски. Потому что, если ругаться в компании, на это, по крайней мере, отреагируют. А ругаться в одиночку – все равно что выделять маркером какую-нибудь глупость.

Стоя на семьдесят восьмом по счету светофоре, Дэнни высовывается из окна и спрашивает дорогу у водителя такси. Тот, как ни удивительно, отвечает:

– Езжайте за мной.

Всего через пару минут Дэнни уже паркуется у отеля. Он порывается выбежать из машины и заплатить водителю, но тот уезжает прежде, чем Дэнни удается хотя бы отстегнуться.

– Номер забронирован на due, – произносит одетый с иголочки мужчина за стойкой регистрации; его голос летит по просторному коридору и впитывается в занавески. Дэнни кивает. – А вторая персона?

– Приедет потом.

– Oggi?

– Полагаю, да.

Дэнни иррационально боится, что об этом доложат родителям: «Ваши сыновья прибыли в разное время. Должно быть, они поссорились». Дэнни знает, что они обвинят в этом его.

– Что ты такого сделал? – спросит мама, и повиснет пауза из тех, что стоят доллар в минуту.

– Ничего, – ответит он.

И она скажет:

– Я именно так и подумала.

***

Когда они подъезжают к вокзалу, Джулия поднимает голову и говорит:

– Все в порядке. Я уже с тобой.

– А где ты была? – вырывается у Элайджи.

– Неважно, – отвечает она.

Хотя это важно.

========== 4. ==========

Не в обиду «d’Inghilterra» будь сказано, но Дэнни уже достали итальянские отели. Конечно, есть что-то в роскошных лобби, но он променял бы каждое украшение интерьера на комнату с хорошим освещением, широкой кроватью и полотенцами, сделанными не из скатертей.

Часы за рулем не прошли даром, и, хотя Дэнни решает не поддаваться сонливости и выходит из отеля, он немного оглушен. «Я в Риме!» – говорит он себе, пытаясь оседлать последнюю слабенькую волну эйфории от поездки.

Уже слишком поздно и слишком серо, чтобы идти к Пантеону: он хотел бы сходить туда при более солнечной погоде. Так что вместо Проторенной Туристской Тропы Дэнни переключается и решает пройтись по магазинам. Не затем, чтобы купить что-то себе. Для него не может быть ничего скучнее, чем делать покупки для себя. Но пришла пора уделить внимание списку подарков. Он должен возложить сувениры на алтари коллег, чтобы они не решили, что он совсем не думал о них в поездке. Аккуратно сложенный список лежит в бумажнике: «Глэднер и Глэднер, Эллисон, возможно, Джон…» Разумеется, мама с папой. Его помощник Дерек.

Его отель расположен недалеко от Испанской лестницы, и Дэнни решает сунуть нос в магазины пороскошнее. Особенно – за подарками Глэднеру и Глэднеру. Он решает, что наиболее уместным будет купить им галстуки. И отцу, пожалуй, тоже галстук. Так что он заходит в магазин мужской одежды, где его встречают полным безразличием. Видимо, покупатель не заслуживает уважения, если он не японец. Дэнни всегда не переносил продавцов-снобов, но, с негодованием выйдя из четвертого по счету магазинчика, он начинает понимать, что надо бы смириться с всеобщей нелюбовью к американцам, а то он так и не сможет купить Глэднеру и Глэднеру ничего приличествующего их статусу.

Цены кусаются бешено, но Дэнни спрашивает себя: «Если не покупать дорогих подарков боссам, на кого тогда вообще тратить деньги?» Он минут пять размышляет над этим, роясь в отделе с галстуками. Потом удивляется: «Нахрена я это делаю?» У Глэднера и Глэднера уже есть галстуки. У них целые шкафы ими забиты. И большая часть этих галстуков очень унылая, в полосочку или в узор с обоев. И когда Глэднер и Глэднер ездят в отпуск, они ничего не привозят Дэнни. Даже ручки с Эйфелевой башней или пресс-папье в виде сфинкса.

Дэнни на шаг отступает от галстуков. Потом выходит из магазина. Продавцы даже не кивают на прощание. Для них его все равно что нет. Он никто.

Улица кишит людьми. Дэнни стоит как столб и перечитывает свой список. Он совсем короткий. Если вычеркнуть Глэднера и Глэднера, там останется пять человек. Родители. Одна коллега. Один помощник. Один приятель с работы. Его бьет разрядом тока парализующий вопрос: «Как мой мир успел так съежиться?»

Его оттирает в сторону компания студентов. Две девушки хихикают над его заторможенной реакцией. «Родители. Одна коллега. Один помощник. Один приятель с работы».

«Это не моя жизнь», – думает он. У него есть друзья из колледжа, есть Уилл, есть Марджори, с которой он встречался в школе и теперь иногда обедает. Их просто нет в списке. Но можно вписать. Дэнни пихает руки в карманы, выискивая ручку. Ему нужен новый список. Да, Эллисон. Да, Дерек. И Джон, только уже без вопросительного знака. И Уилл. И Марджори. И Джоан с Терри, хотя они живут в Калифорнии и подарок придется отправлять по почте. Никакого Глэднера. И другого Глэднера.

Первой пойдет Эллисон. Эллисон, которая все ему прощает. Эллисон, которая улыбается, ноет и зовет его выпить пива, хотя, строго говоря, он ее начальник. Ему хочется купить ей что-нибудь особенное. Не шоколадку – он всегда покупал ей шоколадки, даже когда ездил в Хьюстон и другие города, где нет знаменитых кондитерских фабрик. Нет, он хочет найти для нее что-нибудь, что ей особенно понравится. Чтобы она почувствовала, что он хоть чуточку ее знает.

Три магазинчика спустя он находит то, что искал: ежедневник ручной работы с акварелью реки на обложке. Джону – театральный бинокль. Дереку – галстук еще дороже, чем у Глэднера и Глэднера. Матери он покупает шарф из семи разных тканей, сшитых золотыми нитками. Отцу – старинную колоду карт. А Уиллу… Дэнни не знает. Остался ли он прежним – или любой подарок опоздает на год, пять месяцев и теперь уже пять дней? Понравится ли ему теперь ночник с Иисусом? Сложившая руки монахиня? Лампа синего стекла, которая скорее мерцает, чем горит? Кажется, ему подошел бы любой из этих подарков, но нельзя сказать наверняка. Так что Дэнни возвращается в номер, находит лист бумаги с эмблемой отеля и садится писать очень длинное письмо.

========== 5. ==========

В это время Элайджа с Джулией сидят в номере отеля в другой части города. Элайджа настроен романтически, а Джулия отмахивается от него путеводителем. Элайджа сдается и предлагает накуриться и пойти смотреть Ватикан. Джулия накладывает вето. Ее бунтарский дух не знает таких высот.

– Ты оскорбил мою внутреннюю монахиню! – возмущается она и кладет в сумку кошелек.

– У тебя есть внутренняя монахиня?

– Ну конечно. Она живет в каждой девочке, просто не у всех так уж громко орет.

Элайджа ненадолго замолкает, собирая рюкзак.

– Даже в еврейках? – спрашивает он наконец.

– Особенно в еврейках! Скажи спасибо Джули Эндрюс.

На улице каким-то диким образом жарко и пасмурно одновременно. Джулия берет Элайджу за руку и ведет за собой. Она не замедляет шага, чтобы поболтать или показать ему на что-нибудь интересное (магазинчик, где продают только доски для шашек; мужчину, посыпающего плечи зернышками, чтобы туда слетались голуби). Элайджа видит, что она стремится побыстрее куда-то попасть, но не совсем понимает, куда и зачем.

– Не убегай! – просит он, надеясь, что она замедлит шаг. Но она решает, что он просит не убегать от него, сильнее сжимает его руку и продолжает тянуть его вперед.

Что-то между ними изменилось. Задача Элайджи – понять, что именно и что это значит. Они вышли из первой стадии романа – рапсодии «нас», где есть только «ты-я», «я-ты» и несмелое, опьяняющее «мы». Теперь снова выходят из тени «он» и «она», каждый с собственной мрачной значимостью.

Пока длилась рапсодия «нас», Элайджа мог думать: «Я пока плохо тебя знаю, но непременно узнаю лучше». Теперь он уже не так в этом уверен. Но не собирается сдаваться. Она по-прежнему рядом, и это что-то да значит. Она по-прежнему улыбается, и он не хочет, чтобы ее улыбка погасла.

Элайдже кто-то говорил, что Ватикан весь поместился бы в Центральный парк. Теперь Элайджа видит, что и снующие по нему толпы похожи на зрителей бесплатного концерта на Широкой Лужайке. Конечно, он мог раньше видеть столько людей в одном месте, но никогда – в музее, где вся эта толпа толкалась бы, покупала сувениры, фотографировала и мертвой хваткой вцеплялась в детей и сумки. Здесь сложно даже встать неподвижно, не то что чем-то любоваться. Прекрасного слишком много. Все перегружено объектами искусства. От такой их концентрации дыхание уже не перехватывает. Скорее это уже кажется хвастовством. Хотя, может, католики думают иначе.

Обилие красоты сбивает с толку. Джулия с Элайджей пытаются наметить себе маршрут, но здание им не дает. В коридорах больше поворотов, чем ангелов на потолке. Путь загораживают компании студентов по обмену и все повидавших пожилых паломников в плену у чересчур увлеченных гидов.

Тишина царит только в Сикстинской капелле. Большая часть вспышек фотоаппаратов гаснет, все держатся тихо и почтительно.

– Поразительно, – шепчет Джулия, и Элайджа не может не согласиться.

«Сотворение Адама» оказывается совсем небольшим – Элайджа всегда думал, что оно занимает большую часть потолка. Но нет, кроме него там еще целая куча всего. Оно даже не выделяется – это часть истории, часть рассказа. Кульминация картины – в зазоре между пальцами: если где-то есть бог, то он здесь. В этом почти случившемся прикосновении.

Элайджа и Джулия медленно плывут сквозь капеллу. А выйдя из нее, они разворачиваются и проплывают обратно.

Потом Элайджа думает, стоит ли заходить за сувенирами. Он слышит в голове голос Кэл: «Не надо, не давай им ни копейки». Поэтому он решает сэкономить на открытке, но не говорит ни слова, когда Джулия покупает книгу.

– Кто знает, когда я еще вернусь? – объясняет она.

– Завтра? – спрашивает Элайджа. – Через неделю?

Джулия качает головой и улыбается.

– Через месяц? – не отступает Элайджа.

Они идут по площади Святого Петра, скорее круглой, чем квадратной. Элайджа не задает вопроса, который вертится у него на языке, но Джулия все равно отвечает:

– Не знаю, что мне дальше делать. Не знаю, где мне дальше быть.

– Ты можешь остаться здесь.

– Могу.

– Или вернуться в Канаду.

– Не вариант.

– В Калифорнию?

– Тоже.

– А как насчет восточного побережья? – спрашивает Элайджа; его голос предательски дрожит. – Я знаю один прекрасный город в Род-Айленде. Тебе должно там понравиться.

– Ты милый, – говорит Джулия, гладя его по руке.

Забавно, как она это говорит; Элайдже всегда казалось, что быть милым хорошо. Теперь он в этом уже не уверен.

========== 6. ==========

Когда Дэнни дописывает письмо Уиллу, за окном уже царят июльские сумерки. У него болит рука, не привычная к такой работе. Он никогда не писал столько. Он рассказал Уиллу обо всем, что пришло в голову, и как-то незаметно рассказал сам себе множество вещей, которые, оказывается, все это время знал.

«Каждый раз, когда меня спрашивают, чем я живу, я непременно отвечаю что-нибудь про работу».

«На работе я чувствую себя нужным, как никогда раньше».

«Родители обманом заставили меня поехать в Италию».

«Похоже, они за меня переживают».

«Не знаю».

«Элайджа пропадает где-то в городе. Может, оно и к лучшему. Может, достаточно, чтобы хоть один из нас был счастлив. Я могу дать ему право быть счастливым – и больше не могу ничего».

Так странно, когда слова значат только то, что должны значить. Никаких манипуляций, никакого подтекста, не надо никого заставлять что-то купить. Дэнни кладет письмо в конверт, конверт – в книгу, книгу – в сумку. Потом оглядывает комнату и натыкается взглядом на все еще безупречно заправленную вторую кровать. Интересно, где сейчас Элайджа? И Джулия. Но в первую очередь Элайджа.

Он представляет себе, как Элайджа живет в своем интернате, в центре орбит всех его друзей. Как он всегда берет трубку в полночь. Всегда готов выслушать. Как в голосовании класса выходит, что ему пророчат больше всего успеха – не потому что у него действительно больше всех шансов добиться успеха, а потому что его просто больше всех любят.

Если у тебя есть брат, можно увлечься опасной вещью: представлять, что мог бы быть таким же сильным, как он, или таким же мудрым, или таким же добрым. Представлять, что мог бы стать тем же человеком, если бы не свернул в другую сторону. Думать, что вас одинаково воспитывали, что у вас одинаковое сочетание генов, а все остальное – только ваша личная победа… или поражение. Поэтому многие дети убеждают себя, что их братья или сестры приемные. Чтобы не думать, что у них были точно те же возможности. Чтобы не смотреть на брата и не думать: «Я мог бы быть таким же, если бы только потрудился».

Дэнни не хочет быть ни таким же сильным, как брат (Элайджа та еще размазня), ни таким же мудрым (он не собирается читать Керуака). Но вот доброта Элайджи не дает ему покоя. Даже если брат добр из корысти (Дэнни хотел бы в это верить, но не получается), у него талант разговаривать с людьми, нравиться людям, и Дэнни невольно гадает, почему сам он не такой.

Он не может усидеть на месте и выходит на улицу. Закрытые магазинчики манят сильнее открытых. Дэнни смотрит на окна виа Боргоньона и виа Кондотти. Потом не спеша ужинает; он потихоньку привыкает есть в одиночку в общественных местах. Он наблюдает за жизнью соседних столиков и пьет бокал за бокалом.

После ужина он бредет дальше. Ему все время кажется, что он вот-вот столкнется с Элайджей и Джулией. Вместо этого он выходит к Треви – фонтану молодежи. На его бортиках сидят тинейджеры со всего мира, хихикают, флиртуют и распускают перышки. Сюда стекаются все, кто не устал к полуночи и не занят ничем другим. Дэнни стоит в сторонке и смотрит, как они расслабляются, шутят и грустят. Компании девчонок и парней сталкиваются и разбегаются обратно. Дэнни кажется, как будто он пришел проведать место, где раньше жил. Оно такое знакомое и такое далекое одновременно. Он уже не молодой и еще долго не состарится. Вокруг фонтана звенит громкий хохот. Он остро скучает по всему этому. Не по беспорядочным связям и неспособности принимать решения, а по смеху, по безбашенной смелости, которой можно отдаваться всю ночь напролет. Дэнни не хочет становиться одним из этих подростков, и ему даже быстро надоедает за ними наблюдать. Он просто хочет найти силы жить так же ярко.

***

Элайджа с Джулией смотрят в кино французский фильм с итальянскими субтитрами. Потом, когда языки окончательно перемешиваются у них в головах, они возвращается в отель.

Той ночью рапсодия «нас» возвращается – в физическом проявлении. Они разговаривают телами, хотя не произносят ни слова с тех пор, как вошли в номер. Они полностью раздевают друг друга – трогают, скользят пальцами, сжимают крепче. Тела шепчутся на своем языке. Они передают послания вздохами, сплетением пальцев. Они как будто парят в невесомости, так просто и полно понимают друг друга.

Элайджа закрывает глаза, и Джулия целует его веки. Онраспахивает их, но Джулия шепчет: «Не надо». Он снова зажмуривается, и мгновение длится. Элайджа чувствует краски и гадает, не влюблен ли он.

========== 7. ==========

Назавтра наступает четвертое июля. Дэнни надевает красно-белую рубашку поло и синие шорты. Ничего не может с собой поделать.

С утра он направляется к руинам. Он думает, что сможет обмануть полуденную жару, но ошибается. Солнце жарит беспощадно, и тени нигде нет.

Дэнни быстро теряет энтузиазм. То, что открывается его взору: бесконечные ряды разбитых колонн – когда-то, должно быть, было величественным. А теперь от него остались только бесконечные ряды разбитых колонн. Их даже нельзя назвать красивыми. Они просто достигли почтенной старости. Дэнни делает несколько снимков, но скорее для истории, чем из эстетических соображений.

Скоро жара становится невыносимой. Дэнни плетется к уличному торговцу за водой «Evian». Туда стоит длинная очередь, но другого выбора не предвидится. В очереди кто-то вдруг хлопает его по плечу:

– Дэнни Сильвер?

Дэнни удивленно оборачивается и с еще большим удивлением узнает Ари Рубина из лагеря Ванкимака:

– Ари?

Сколько лет прошло, семь? Больше?

– Так это правда ты. Невероятно!

Ари потрясающе выглядит. Высокий, загорелый, уже не стриженый под горшок. Они познакомились в лагере Ванкимака. Целую жизнь назад. Он очень изменился. И все же это точно он.

– Как ты здесь оказался? – спрашивает Ари.

– Отдыхаю, – отвечает Дэнни, еще не оправившись от потрясения.

Ари был его лучшим другом три лета подряд. Еще два года они переписывались, а потом их пути разошлись. Семь лет прошло? Скорее даже десять.

Дэнни должен отвернуться, чтобы купить воды, но, когда он поворачивается обратно, Ари по-прежнему стоит перед ним и улыбается.

– А ты тут что делаешь? – спрашивает Дэнни.

– Работаю.

– Бизнес?

– Я пилот.

Дэнни смеется. Ну конечно, Ари стал пилотом. Недаром его мать каждую неделю посылала ему новую модель аэроплана для сборки. Недаром его кровать в любом лагере пахла клеем и пробкой. А теперь он стал пилотом.

– Невероятно, как я тебя только узнал.

– Сам в шоке.

Они перестали общаться, потому что Дэнни жил в Нью-Джерси, а Ари в Огайо и оба не любили телефонные разговоры. Зато во время смен в лагере они были почти неразлучны. Они занимались одним и тем же спортом, спали на одной двухъярусной кровати и даже старались попасть в одну пейнтбольную команду. Однажды, на второе лето, Дэнни подхватил инфекцию и застрял в изоляторе. Единственным занятием там было смотреть телевизор. Это было бы просто чудесно, вот только там было всего две кассеты: «Энни» и «Хищник». Дэнни просто с ума сошел бы, если бы Ари не подходил к его окну каждую свободную минутку, не рассказывал ему, что происходит в лагере, и не шутил часами напролет.

Дэнни видит, что Ари изумлен их невероятным воссоединением не меньше него самого. Они потеряли связь, потому что Нью-Джерси далеко от Огайо, а теперь встретились в Риме. Кто бы мог подумать. Ари, кажется, искренне рад, но в его глазах мелькает тень волнения, намек на какую-то смешку.

– Тебе куда-то надо? – пробует угадать Дэнни. Ари кивает. – Срочно?

– Да, но… ты вечером свободен?

– Совершенно.

Они договариваются вместе поужинать. Дэни не может перестать трясти головой и удивляться такому странному совпадению. Ари прощается, и Дэнни, глядя ему вслед, замечает, что тот тоже трясет головой.

Не прекращая улыбаться, Дэнни идет к старому еврейскому гетто. Ближайшие минут пятнадцать он даже не вспоминает о жаре.

========== 8. ==========

Элайджа просыпается под шум дождя. По крайней мере, он думает, что это дождь. На самом деле в номере шумит древний кондиционер, безуспешно пытаясь справиться с дневным жаром.

Джулии нигде не видать. На часах одиннадцать утра, значит, Элайджа проспал не меньше четырех часов. Дверь ванной открыта, и не слышно шума воды – значит, там Джулии тоже нет.

Элайджа скатывается с кровати и натягивает одежду. После нескольких минут смутного беспокойства он слышит, как в замке поворачивается ключ. Заходит Джулия.

– Где ты была? – спрашивает он.

– Думала, – отвечает она, и Элайджа, к его чести, понимает: для Джулии ее размышления – действительно отдельное место.

Он вспоминает, что сегодня четвертое июля, но Джулия из Канады и, наверно, будет не очень-то красиво говорить об этом при ней. Вместо этого он желает ей счастливой пятницы, и девушка смотрит на нее с почти отрешенным любопытством.

– Давай сходим в Колизей, – говорит она, и они идут.

Тот, на удивление, оказывается не так невредим, как представлял Элайджа. Он думал, что это будет огромное, сложное и почти нетронутое годами здание, может быть, с парой отвалившихся кирпичей по кромке. Но он видит перед собой что-то похожее на останки цивилизации из «Планеты обезьян».

– Здесь гибли люди, – шепчет Джулия.

Элайджа тянет ее за собой в тень и начинает целовать. Он почти сразу понимает, что поступил неправильно. Тело Джулии не отстраняется, но такое ощущение, как будто ее в этом теле нет.

– Ну ладно, – замечает Элайджа, и они идут дальше.

Они проходят по древнему городу, практически не говоря ни слова. Элайджа хочет сходить к Пантеону, но Джулия уже была там, пока он спал. Поэтому они идут на Пьяцца Навона в надежде сесть где-нибудь и поесть. В надежде поговорить. Элайджа видит, что Джулию что-то беспокоит, и он по сути своей не может не попытаться как-то облегчить ее состояние. Каждый раз, когда он говорит, что ему жаль, она отвечает, что он не виноват. Он понимает. Но ему все равно жаль. Он винит время, потому что всего через два дня ему нужно будет вернуться в Америку. Всего через два дня надо будет ответить на вопрос: «А теперь что?»

Они сидят на скамейке, Джулия прижимается к нему и закрывает глаза. Он решает счесть это хорошим знаком. Жара стоит немилосердная, но чувствовать на лице солнце все равно приятно. Осторожно, чтобы не потревожить Джулию, Элайджа осматривается вокруг. Посреди пьяцца бьет чудесный фонтан, а венчает его обелиск с надписями на языках ушедших времен. Светловолосый мальчик с розовым плюшевым мишкой – ему, наверно, лет шесть – тычет пальцем в упитанную парочку, сидящую на тонких стульях кафе. Дует приятный ветерок. Мимо проходит компания из примерно пятидесяти молодых итальянок, оставляя за собой шлейф разговора. Другой мальчик гоняется за голубями, бегая кругами.

Элайджа закрывает глаза и замирает. Они с Джулией составляют прекрасную скульптурную композицию. Фонтан рокочет и плещется. Ветерок дует. Туристы растекаются прочь. Над ними несут неусыпный надзор остановившиеся часы. Проходят минуты.

Когда Элайджа открывает глаза, мимо проходит невеста. Ее длинное платье скользит по камням площади, собирая пыль. Невеста улыбается, поймав улыбку Элайджи. А может, она вовсе не замечает Элайджи. Фотограф собирает перед фонтаном всю свадебную процессию: невесту, жениха и кучку родственников – у каждого в руке бумажный веер от жары.

Джулия отстраняется от Элайджи и встает на ноги. Она секунду смотрит на невесту с женихом. Выражение ее лица как будто написано на незнакомом Элайдже языке. Он не спрашивает перевода, боясь показать невежество, которое не по зубам никакой любви.

Любви?

Джулия уходит, потом ждет, пока Элайджа догонит.

– Джулия, – произносит он.

Но она уже слишком далеко.

========== 9. ==========

Еврейское гетто наполняет Дэнни надеждой и грустью. Надеждой – потому что ашкеназская синагога до сих пор стоит. Грустью – потому что ее охраняют carabinieri с пистолетами.

Осмотрев Еврейский музей, Дэнни направляется к Пьяцца Навона. Он слышал, что там бьет прекрасный фонтан, и зрелище оправдывает ожидания. Перед обелиском фотографируется свадебная процессия. Судя по их кривящимся улыбкам, они заняты этим уже давно. Фотограф ставит процессию в дурацкие позы, заставляя кого-то опираться на фонарь. Жених с любовью поправляет платье невесты так, чтобы она смогла сесть. На такой жаре невеста наверняка жалеет, что не пошла в мини-юбке. У жениха явно руки чешутся зашвырнуть подальше пиджак и сигануть в фонтан. Туристы фотографируют фотографа. Дэнни садится на скамейку и смотрит. В ближайшем кафе дневной гитарист играет «Knockin’ on Heaven’s Door», вот только в припеве все время слышатся, что стучат не в небо, а в лимон. Потом песня сменяется новой. И еще новой. Дэнни сидит, слушает и наблюдает за прохожими. После долгих мучений свадебная фотосессия наконец-то заканчивается. На лица жениха и невесты возвращается радость. Жених поднимает невесту и кружит в воздухе. Фотограф пытается схватиться за камеру, но не успевает. Жених и невеста за руку пересекают площадь, и невеста оборачивается на Дэнни, улыбается ему и машет рукой. Дэнни улыбается в ответ, не понимая, чему обязан такой фамильярностью.

***

– Давай переоденемся к ужину, – предлагает Джулия.

Наступил вечер – они побродили по всем руинам, перешли каждую площадь. Элайджа безумно устал.

– Боюсь, мне нечего надеть, – признается он.

– Как, ты не взял костюм?

– Боюсь, у меня даже нет костюма.

– Наверняка у Дэнни с собой.

– Да уж наверняка он никуда не ездит без костюма. На случай, ну, знаешь, какого-нибудь рабочего форс-мажора.

Джулия достает из сумки черное платье без рукавов:

– У тебя есть что-нибудь, что бы хоть отдаленно подошло к этому платью?

– По какому случаю мы так наряжаемся?

– У вас же сегодня день Независимости, правда? Или, может, я просто хочу сводить тебя на роскошный ужин. Как ты, осилишь такое?

– Думаю, можно попытаться.

Дэнни с победным видом выуживает со дна сумки галстук. Джулия аплодирует и раздевается. Не успевает Элайджа отреагировать, как она уже натягивает платье. В нем она еще красивее.

========== 10. ==========

Дэнни боится, что Ари не придет. Он слишком сильно этого ждал – слишком много поставил на случайную встречу. Он меряет шагами тротуар перед рестораном целых двадцать минут: пятнадцать минут до времени, на которое они договорились, и пять после. Он боится, что неправильно услышал название ресторана. Боится, что ждет не в том месте и не того человека.

Потом приходит Ари и еще пять минут извиняется. Он жмет Дэнни руку и увлекает его внутрь. Кажется, метр д’отель – его знакомый, поэтому с их столика открывается чудесный вид на вечерние улочки.

– Я так рад, что тебя встретил! – говорит Ари, садясь.

– Взаимно.

Прошло столько лет, но они ныряют в эту пропасть очертя голову. Дэнни восхищается, что Ари уже стал пилотом, а Ари рассказывает, как так получилось. Он бросил ради летной школы Гарвард – к неописуемому расстройству родителей.

– Твоя мама по-прежнему живет в Огайо? – спрашивает Дэнни. Ари кивает:

– В том же доме. Той же жизнью. Ее галерея все расширяется и расширяется, недавно она выкупила лавку ювелира в соседнем здании, чтобы расширяться дальше.

– А отец как?

– Какая там по счету жена была, когда я тебе последний раз писал?

– Вторая… кажется. Нет, постой… у него тогда только начиналось с… Лорин.

– Да ладно, ты до сих пор помнишь, как ее звали! – неверяще восклицает Ари (если честно, Дэнни тоже не понимает, как он это вспомнил). – Вообще говоря, с ней он так и не дошел до алтаря. Папа ушел от нее к Гейл. А теперь он с Вандой, скоро она станет женой номер четыре.

– Она тебе нравится?

– Мне нравится, что она его ровесница.

– Твоя мама по-прежнему печет печенье с изюмом?

– Ага. Ты по сей день остаешься единственным, кто просил сделать без изюма.

– Да, не ценил я тогда изюм.

– Ты всегда требовал шоколадную крошку.

Официант подходит к столику в третий раз, и Дэнни с Ари наконец открывают меню. Ари внимательно изучает список блюд, а Дэнни украдкой смотрит на него. Ари не был особенно симпатичным мальчиком, однако вырос в привлекательного мужчину. Хотя, конечно, Дэнни не то чтобы в этом разбирается. Однако отрадно сознавать, что красивая внешность достается не одним засранцам.

Дэнни вспоминает времена, когда они ездили в лагерь: тогда все перемены, происходящие с телом, казались великими событиями, поразительными и волшебными, предвестниками таких загадочных явлений, как секс и бритье. Теперь они переселились в другой, взрослый мир. Им комфортно быть собой (по крайней мере, Ари производит такое впечатление).

Размышляли ли они тогда о том, что готовит будущее? Или просто верили, что будут дружить всегда? Дэнни не может вспомнить, что думал, когда был моложе.

========== 11. ==========

Джулия приводит Элайджу в комнату, освещенную лишь свечами. В ней есть и другие люди, но они выдают себя лишь искрами вдали, звуками в воздухе.

– Здесь просто чудесно, – произносит Элайджа.

По пути он пытался воспользоваться банкоматом, но Джулия остановила его:

– Это мой вечер, – сказала она.

На входе владелец заведения дал Элайдже пиджак. Джулия сказала, что в нем Элайджа неотразим. Как кинозвезда. Теперь она пристально смотрит, как он раскладывает салфетку и кладет ее на колено. Она пожирает его глазами.

Он берет в руки меню, но она отмахивается:

– Позволь мне.

Подходит официант. У него волосы цвета прогоревших углей. Джулия заказывает на двоих; иногда ее итальянский дает сбой. Официант понимающе кивает. Две минуты спустя он возвращается с вином; Джулия подносит его к губам и остается довольна.

В комнате тепло, и Элайджа чувствует, как расслабляется, погружаясь в освещенный свечами полумрак.

Официант разливает вино, Джулия украдкой улыбается.

– Тост, – произносит она, поднимая бокал, – за то, что все кончилось.

***

– Я как-то раз был помолвлен, – рассказывает Ари. – Я правда верил, что она – та самая. Я серьезно думал: вот оно. Я познакомился с ней еще в школе: мы помогали одному и тому же приюту. Идеально, правда? Она была медсестрой, и с расписанием у нас было тяжеловато. Но мы справлялись. Мы справлялись три года. Я сделал ей предложение, когда она в первый раз села в мою кабину. Инструктор одолжил мне свою «цессну». Сначала Анна очень волновалась, она не очень любила летать. Но я попросил ее довериться мне, и она доверилась. Я летал с ней к Скалистым горам; была прекрасная погода и отличный вид. Когда мы поднялись на десять тысяч футов, я включил автопилот, достал из кармана кольцо, наклонился к ней и попросил выйти за меня. Она тут же согласилась. Я думал, это было самое сложное, но я ошибался. Мы съехались, и это было здорово, когда мы оказывались дома одновременно, но это случалось нечасто. Я окончил летную школу, и меня взяли в «Continental». Я по-прежнему жил в Денвере, но должен был по первому вызову летать куда угодно. Сначала Анна все понимала. Поддерживала меня. Но со временем мы оба слишком устали. В конце концов однажды ночью я вернулся домой – наверно, часа в два ночи, – и она сказала, что больше так не может. Сказала, что еще слишком молода, чтобы быть чьей-нибудь женой. И уж конечно – слишком молода, чтобы быть женой пилота. И мне нечего было возразить. Мы оба понимали, что сделали все, что могли, и дальше может быть только хуже. А этого ни один из нас не хотел.

Ари замолкает и делает еще глоток воды.

– А у тебя было что-нибудь подобное?

Дэнни мотает головой:

– Ничего.

– Совсем ничего?

– Совсем.

***

Сначала Элайдже кажется, что он неправильно ее понял. Или она неправильно поняла его.

– Все кончилось? – переспрашивает он.

– Все кончилось, – повторяет она и делает глоток вина.

– Но у меня есть еще завтрашний вечер. Я улетаю в воскресенье.

– Я помню.

Он все еще не понимает:

– Тогда почему все заканчивается сегодня?

Джулия ставит бокал на стол и отвечает просто:

– Потому что все закончилось.

========== 12. ==========

Дэнни поражен тем, как ему легко. Поражен тем, что можно видеть кого-то каждый день и не говорить ему ни слова, а можно видеть человека раз в год – или раз в десять лет, или раз в жизнь – и рассказать ему все на свете.

– А как твой брат? – спрашивает Ари. – Боже, он уже, наверно, совсем большой. Помню, ты писал мне, что хочешь научить его умножению, хотя ему тогда было всего четыре. Ты хотел сделать из него самого умного парня в детском саду.

Сначала Дэнни говорит, что у Элайджи все нормально. А потом ловит себя на том, что рассказывает Ари обо всем, что случилось с тех пор, как ему позвонили родители, и до того, как Элайджа вышел из номера во Флоренции. Он вспоминает, что у Ари у самого два брата – два брата и еще три сводных сестры.

Ари внимательно слушает. Дэнни не просто говорит, чтобы слышать свой голос. Он рассказывает все именно ему:

– Ари, я не знаю, как мы до этого дошли. Я не знаю, когда я перестал пытаться ему помочь, как я перестал даже желать, чтобы он вырос умным. Я честно боялся ехать сюда с ним. Я правда не хотел, чтобы он ехал со мной, думал, одному мне будет лучше. И не знаю, в том ли дело, что он был рядом, а потом ушел, или я просто обманывал себя с самого начала, но теперь мне его не хватает. Не прямо сейчас, не за этим столом. Но хотел бы я хотя бы знать, где он сейчас.

– Это тяжело.

– Да, тяжело.

Ари откладывает вилку и смотрит прямо Дэнни в глаза.

– Братья непохожи на сестер, – говорит он. По его тону Дэнни понимает, что Ари выучил этот урок на собственном опыте. – Они не звонят друг другу каждую неделю. Они не секретничают ночами напролет. Вспомни хоть каких-нибудь братьев, которые по-настоящему близки и неразлучны? Нет, братья живут по другим правилам. Хочешь ты этого или нет, нам остается только самое необходимое. Будешь ли ты рядом, когда будешь ему нужен? Конечно. Должен ли ты безусловно любить его? Конечно. Но это все простые вещи. Будет ли он важной частью твоей жизни наравне с женой или лучшим другом? В самом начале, когда вы еще дети, часто можно ответить, что да. Но вот вы идете в старшую школу и дальше. Ты по-прежнему рассказываешь ему обо всем? Показываешь ему, кто ты на самом деле? Обычно – нет. Потому что этому мешает куча других вещей. Девушки. Подростковый бунт. Работа.

– Значит, это нормально? – спрашивает Дэнни.

– Не стремись к нормальности, – советует Ари. – Стремись к счастью. Стремись жить так, как хочешь, а не просто мирись с тем, что есть.

========== 13. ==========

Элайджа не понимает, как после такого можно спокойно продолжать ужин, но они с Джулией именно это и делают. Она расспрашивает его о жизни дома, и он почему-то принимается ей рассказывать, как Минди уволили с подработки в «Gap», потому что она не умела нормально складывать одежду, и как его друзей Макса и Синди застукали, когда они валялись на кровати родителей Синди и целовались. Ее родители так и не сказали ей об этом ни слова, но ее мама выбросила постельное белье.

Джулия смеется, Элайджа улыбается, и любому в помещении они, должно быть, кажутся счастливой парой. Но в мозгу у Элайджи крутится снова и снова: «Все кончено». И на лице Джулии нет ни намека на то, что это не так.

– Чего ты хочешь? – спрашивает Джулия за десертом.

– От чего? – спрашивает Элайджа.

– От любви. В смысле, от человека, которого любишь.

– Любви достаточно, – отвечает Элайджа.

Джулия качает головой:

– Все гораздо сложнее. Я понимаю, что всего… года на три ведь тебя старше, да? Но уж поверь мне: это все бывает таким сложным! Постарайся не усложнять. Вот что я думаю. Все мы хотим найти кого-то, с кем можно построить крепость. С кем можно меняться мелками, играть в прятки и странствовать по выдуманным мирам. В начале мы получаем это от семьи. Потом от друзей. А потом, уж не знаю, почему, мы вбиваем себе в голову, что нам нужны эти чувства – эта близость – от кого-то одного и конкретного. Мы называем это взрослой жизнью. Но на самом деле, если не считать секса, нам нужен спутник. И мы сами делаем так, что найти его чертовски нереально.

После десерта Джулия расплачивается золотой картой. Потом касается руки Элайджи и говорит, что ему, наверно, стоит собрать вещи. Кажется, ей самой грустно это говорить. Нр Элайджа видит, что она не передумает.

========== 14. ==========

Ари провожает Дэнни до отеля. У него вылет рано утром, а то бы они, наверно, проговорили всю ночь напролет. Теперь они разговаривают по касательной к своим мыслям, и эти касательные каким-то странным образом пересекаются.

Ари рассказывает о местах, в которых побывал. Дэнни чувствует, что хотел бы побывать в каждом из них: Сахара, Будапшет, Сидней, Нью-Йорк…

Дэнни заводит Ари в «7-Eleven» и показывает ему результат своих трудов, переведенный на итальянский. Ари находит это забавным и спрашивает, можно ли поместить пирожное в рамку. Дэнни отвечает, что вряд ли, но, быть может, из этого можно сделать слоган для следующей рекламы печенья «Pop-Tarts». Ари хочет купить себе одно «наслаждение», но Дэнни не может позволить ему попытаться откусить хоть кусок. Вместо этого они берут по «Slurpee» – и празднуют им четвертое июля, как настоящие дерзкие американцы.

– В общем, у тебя прикольная работа, – говорит Ари, когда они выходят из магазина. Дэнни кивает:

– Боюсь, в этом вся проблема. Похоже, она слишком мне нравится.

– Я понимаю, о чем ты.

– Однажды мы достигнем равновесия, правда же?

– Однажды. Точно.

Башни всего Рима бьют полночь. Дэнни салютует своим «Slurpee»:

– За новые встречи.

– За новые встречи, – повторяет Ари.

«Slurpee» на вкус совсем не как раньше. Может быть, потому, что они в другой стране. Может быть, потому что, когда тебе больше не десять, у всего на свете другой вкус. Или, может, теперь в «7-Eleven» другой сироп. Дэнни с Ари обсуждают это, а потом переходят на что-то другое. Чтобы не забыть, они обмениваются адресами, номерами телефона и электронной почтой. Дэнни обещает не терять связи. У входа в отель Ари обнимает его на прощание. Дэнни не привык к полноценным объятиям, только к привычке спортсменов обниматься, не касаясь. Но сейчас его обнимают по-настоящему, прижимая к себе. Они прощаются не меньше пяти раз, и Ари уходит.

Дэнни сразу уходит к себе в номер – он прекрасно провел вечер и не хочет больше искушать судьбу. Он показывает язык своему отражению в зеркале: он все еще сияет неоновыми вывесками ночного города. Дэнни вспоминает, как они с Элайджей соревновались, чей язык дольше останется синим. По многу часов не пили и боялись лишний раз не глотнуть. Воспоминание вызывает улыбку. Он понимает, что всегда будет улыбаться, если найдет способ как-то держаться за брата. Если сможет продраться через все преграды к тому, что когда-то у них было. И все еще есть.

Он принимает душ и ложится в кровать, собираясь хорошенько поспать. Потом, в последнюю минуту, решает сделать еще кое-что. Он открывает конверт с письмом Уиллу и дописывает еще страницу. Пишет о том, что изменилось и что не обязано меняться. Он знает, что прошлого не вернуть. Но, быть может, еще не поздно вернуть Элайджу.

========== 15. ==========

Элайджа особо не разбрасывал вещи, поэтому собирает их довольно быстро. Джулия несколько раз спрашивает, точно ли он запомнил, где остановился Дэнни. Предлагает позвонить ему, предупредить о приходе Элайджи. Элайджа просит ее не утруждаться.

Она не дает ему никакого объяснения, что случилось и почему ему нужно уйти уже сейчас. Он внезапно понимает, что она не тот человек, который кому-то что-то объясняет. Она сама может не знать ответа.

Ему хочется спросить: «Ты уверена?» Но он боится, что черта между «нет» и «да» будет слишком тонкой.

Вот сумка собрана. Больше ему тут делать нечего. Горничная уже убрала номер. Осталось только уйти.

– Ну, видимо, пока.

Джулия вручает ему клочок бумаги:

– Адрес моих родителей, – говорит она. – Можешь писать туда.

– Ясно.

– Слушай, я понимаю, что ты, наверно, думал…

– Все в порядке. Правда. Мне надо идти.

Джулия застывает у двери:

– Слушай, я сказала, что все закончилось, но это не… черт, не знаю… Ну, ты понимаешь, если все кончилось, это не значит, что все должно заканчиваться. Если хочешь, останься.

– Нет, все нормально.

– Поняла. Нет, ты прав. Можно твой адрес?

Элайджа записывает адрес. Сейчас это кажется бессмысленной вежливостью, хотя раньше он думал, что это будет краеугольным камнем их будущего.

– Прости, – говорит Джулия. Она не открывает дверь, но больше и не загораживает проход. – И Дэнни тоже передай, что я прошу прощения.

– За что?

– За то, что испортила вам поездку.

Элайджа знает, что невозможно сделать прощальный поцелуй действительно прощальным. Поэтому он просто легонько наклоняет голову и благодарит ее за ужин. Потом открывает дверь и уходит. В коридоре он ненадолго останавливается и ждет, пока у нее в номере не щелкнет замок. Он так и не щелкает, и Элайджа выходит на улицу.

========== 16. ==========

Элайдже нужно пройтись. Ему нужно забыть о маршрутах, смыслах и планах. Ему кажется, как будто открылась дверь – и он вышел в мир, заполненный его же ошибками.

Однажды они с его другом Джаредом были под кислотой и наткнулись на пачку стикеров. Они тут же принялись вешать этикетки на все, что было вокруг: «ДВЕРЬ», «КНИГА», «РУКА»… Каждый новый стикер придавал вещам какую-то космическую определенность. Дверь была дверью, потому что на ней было написано: «ДВЕРЬ». Пол был рукой, потому что на нем было написано: «РУКА». Им тогда казалось, что они могут всю жизнь прожить всезнающими создателями имен и небрежными иллюзионистами.

Сейчас Элайдже не хватает кислоты и стикеров, чтобы можно было повесить на Джулию ярлык «ДЖУЛИЯ», чтобы она была точно такой, как он хочет, а на жизнь – ярлык «ЖИЗНЬ», чтобы она стала соответствовать его представлениям. Он хочет вернуть время назад, чтобы можно было написать несколько десятков открыток Кэл и прилепить ярлык «ПРОСТИ» на все, что он сделал.

Если бы на Дэнни висел ярлык «БРАТ», а не «ДЭННИ», помогло бы это? Можно ли взять ластик и парой движений превратить «РИМ» в «ДОМ»?

Он не злится на Джулию. Он растерян – как ее поступками, так и своими.

Шагая по полуночным улицам, он пытается дотянуться до ее половины разговора, вытащить оттуда все истины. Его воображение постоянно рисует, как Кэл в Провиденсе подходит к почтовому ящику и надеется получить от него весточку. Он представляет, как они строят крепости. Он думает о своих родителях: как бы они беспокоились, если бы увидели, как он ходит по улицам, когда все магазины давно закрылись.

Он представляет, что сейчас делает Джулия в гостинице: сидит неподвижно или движется вперед с огромной скоростью. У этого пути не может быть цели. Он не может вернуться к ней – и пойти к Дэнни не может тоже. Он не хочет прямо сейчас отвечать за свои поступки. Дэнни может сказать что-то, из-за чего Элайджа взорвется, а может ничего не говорить, и тогда Элайджа исчезнет.

Важен не город, а прогулка. Сейчас он может шагать по любому городу мира, потому что он не хочет быть нигде. Красоты Рима пропадают для него втуне. В этот ночной час никто больше не ходит в одиночку. Он идет по городу с сумкой на плече, и парочки подозрительно косятся на него. Он обнаруживает, что оказался на улице, которой они с Джулией шли к Колизею, но теперь все совсем по-другому. Каждая фибра его души говорит ему, что из этого всего выйдет хорошая история, чтобы рассказать друзьям – деталь биографии, жизненное событие. Но часть его горечи – а ему горько – возникла потому, что между ним и историями разверзлась огромная пропасть, бездонный провал между «здесь» и «там». И он слишком мало думал о том, что «там». Он был не очень хорошим другом.

– Простите, – говорит он Кэл, родителям, Джулии, Дэнни. Потому что не знает, что еще можно сказать.

– Stai bene? – спрашивает кто-то.

Оказывается, он уже некоторое время неподвижно стоит на тротуаре. Он оглядывается на голос и видит на другой стороне улицы молодую женщину со спутником. Мужчина рвется идти дальше, но женщина остановилась.

– Я вас не понимаю, – объясняет Элайджа.

– Все в порядке?

– А, да, спасибо.

– Ты заблудился?

– Не знаю.

– Куда идешь?

– В Пантеон? – произносит Элайджа. Это первое, что приходит в голову. – Мне нужно кое с кем встретиться у Пантеона.

Мужчина со смехом берет женщину за локоть. Та отмахивается и шепчет:

– Un attimo.

Потом переходит улицу и достает из ежедневника ручку. Ее губы густо намазаны помадой, а глаза темны, как ресницы.

– Дай руку, – говорит она. Элайджа протягивает ладонь. Она берет ее и чертит на ней схему. В конце схемы – звезда. – Вот это, – указывает она на звезду, – Пантеон.

– София! – зовет мужчина.

Она с озорной улыбкой перебегает улицу обратно.

– Спасибо! – кричит Элайджа ей вслед.

– Avanti diritto! – отвечает она и пропадает из виду.

Элайджа изучает свою ладонь. Там красуется сложная схема без единого названия. Только начальная точка, цель и путь между ними. Что удивительно, он находит дорогу. Не сжимая кулака. Не смотря никуда, кроме как на ладонь и под ноги.

Когда он доходит до Пантеона, похоже, уже близится рассвет. Он садится на скамейку и смотрит на фасад здания – совсем обычный, почти без намека на то, что таится внутри. В ожидании открытия Элайджа засыпает.

========== 17. ==========

Дэнни приходит первым, Элайджа – вторым. В этот раз их разделяют минуты, а не года.

Пантеон пуст. Дэнни этого не замечает. Он смотрит вверх – прямо в глаз небу. Он стоит в столбе золотого света, падающего на пол. Взмывающий вверх купол – гармония геометрии. Закат архитектуры в венце из воздуха. Дыра там, где ее никто не ожидал увидеть.

Элайджа просыпается на скамейке, приходит в себя и заходит внутрь. Сначала он поражен величественным зданием. Царящей в нем тишиной. Потом он замечает стоящую внутри одинокую фигуру. И сразу понимает, кто это. Он подходит и кладет руку брату на плечо.

Дэнни оборачивается, и Элайджа поражен колоссальным облегчением на его лице. Дэнни хочет что-то сказать, но Элайджа знаком просит его ничего не говорить. Они осматриваются. Вокруг никого – только статуи, только пространство. Невероятно. Они поражаются пустоте здания. Как будто оно ждало их, как будто готовилось к этой минуте и к ней одной.

У дверей стоит ничего не подозревающий охранник. Сверху льется солнечный свет, а братья поднимают головы и любуются уходящей в синее небо плиткой. Тишина поражает.

Элайджа уходит в тень, и его шаги по мраморному полу отмеряют время. Дэнни тоже начинает ходить кругами, и вдруг оказывается, что они описывают круги друг вокруг друга, дрейфуя по всему Пантеону. Они осматривают статуи, карнизы и надписи на мертвом языке. Они смотрят на краски у себя под ногами: белый мрамор, красный мрамор, черный мрамор. Они смотрят на купол и на путь к воздуху. Они ждут, что вот-вот в дверь войдет кто-нибудь еще, но никто не входит.

Они переглядываются и неверяще-пораженно улыбаются. Их кружение становится более упорядоченным, теперь ясно видно, что они ходят друг вокруг друга кругами, не говоря ни слова, не смея отвести взгляда. Это похоже на танец, потому что они партнеры. Это похоже на сон, потому что кроме них двоих ничего не существует. Это будет с ними всегда.

Дэнни встает в самом центре круга света, так, что солнце смотрит на него сверху. Потом он закрывает глаза и протягивает руки. Он чувствует все пространство внутри здания, как чувствует его пол под ногами.

Элайджа по-прежнему стоит в тени. Он тоже закрывает глаза. Он стоит, зажмурившись, минуту или две. Потому что знает: когда он откроет глаза, уже ничего не будет прежним. Придут туристы. На солнечный глаз найдет облачко. Они больше не будут здесь одни. Но они по-прежнему будут вместе.

Элайджа медленно открывает глаза и подходит к брату. Он вспоминает, как они играли в «статуи». Вспоминает, как свисал с деревьев шнур и как руки брата качали его на качелях. Элайджа протягивает руки так, чтобы кончиками пальцев касаться пальцев Дэнни. Потом они кружатся, как дети, – всего один круг. Это то, что они потеряли навсегда. Это то, что всегда будет с ними.

========== 18. ==========

– Где ты был? – спрашивает Дэнни, не обвиняюще, а с искренним беспокойством в голосе.

Теперь они стоят под направленным во все стороны одновременно дневным светом у киоска с открытками около Пантеона.

– Так, в разных местах, – отвечает Элайджа. Он понимает, что выглядит как немытый и ненормальный бродяга.

– Где Джулия?

– Думаю, в своем номере. Слушай, там, в Пантеоне, ты правда?.. – Дэнни кивает. – То есть я не один?..

– Нет, ты не один. Нас двое.

– Круто.

Радость на лице Дэнни тут же тухнет:

– Ты сейчас обратно к Джулии? – спрашивает он.

– Нет, – отвечает Элайджа. – Мы, ну… распрощались.

Дэнни совершенно не ожидал это услышать.

– Вот как, – произносит он. – Насовсем?

– Насовсем.

Элайджа удивляется, сколько злости в его голосе нет. Дэнни хочет узнать всю историю, но понимает, что особо не имеет права спрашивать. Раньше он никогда не спрашивал, и было бы странно начинать сейчас. А еще он хочет узнать, в курсе ли Элайджа, что Джулия наведывалась к нему как-то вечером. По виду Элайджи не скажешь, что он в курсе, но, возможно, он просо хорошо это скрывает. Так и получается, что Элайджа никогда не узнает, а Дэнни никогда не поймет, знает ли он.

– Так где ты был? – спрашивает Дэнни. – И куда хочешь пойти теперь?

– Может, к руинам?

– Отлично.

– Ты там еще не был?

– Не-а, – врет Дэнни (Элайджа узнает об этом только через месяц, когда Дэнни заедет в Провиденс и покажет ему свои немногочисленные снимки из этой поездки).

Они не уходят от Пантеона еще несколько минут. Элайджа покупает несколько открыток. Дэнни достает ручку, и они пишут на них благодарное письмо родителям. Потом Дэнни достает камеру, и они просят продавца открыток их сфотографировать. Просто чтобы иметь свидетельство, что они тут были. Вдвоем.

Потом они направляются к руинам. Дэнни спрашивает Элайджу, что написано у него на ладони. И Элайджа ему рассказывает.

========== 19. ==========

Когда они подходят к руинам, начинается дождь. Ни у Дэнни, ни у Элайджи нет зонтика, и ни один из них не готов предложить, что хорошо бы его купить. Так что они перемещаются перебежками от навеса к навесу и в итоге остаются без прикрытия и стоят под дождем, как будто подначивая его промочить их до нитки.

Элайджа находит обломанные колонны и кусочки пола необъяснимо трогательными. Он не может не найти глубокого смысла и сакрального знания в жалком виде некогда гордых сооружений. «Вот что остается после», – думает он. Это кажется важным уроком в эпоху, когда картотеки умирают, переписки удаляются, а здания рушатся под гнетом ожиданий общества.

Дэнни видит раскаяние в глазах Элайджи и не знает, что думать. Может такой взгляд появиться от знания или от невежества? Иногда невозможно понять разницу.

Дождь все не утихает. Секунду Элайдже кажется, что он видит Джулию, и все его существо делает кульбит. Но это не она – совсем не она. Она больше не часть его жизни – она стала человеком, которого он будет вспоминать при виде кого-то другого.

Дэнни и Элайджа бегут к ближайшему кафе, постепенно собирая на обуви и ногах итальянскую грязь. Похоже, вместе с дождем на местных жителей обрушилось и тяжелое уныние: официанты смотрят мрачно, почти обреченно. Хотя Дэнни уже запомнил достаточно итальянских слов, чтобы сделать заказ, он боится, что стоит ему сказать несколько слов по-итальянски, как официант решит, что он знает язык. Так что он говорит по-английски, лишая себя возможности получить ответную улыбку.

– Ну что, куда хочешь теперь? – спрашивает Дэнни, когда официант уходит.

– Я хотел бы посмотреть статую… ну, знаешь, ту, которой можно засунуть руку в лицо.

– Из «Римских каникул», да?

– Да, ее! Откуда ты знаешь?

И вот они уже громко оживленно болтают, изображая Грегори Пека. Они вспоминают фильм, и спорят обо всех его ключевых моментах, и только насчет концовки соглашаются. Какое, должно быть, странное зрелище для невозмутимых итальянских официантов, испанских подростков с внешностью поп-звезд, японских коллекционеров живописи и британских пенсионеров с зонтами-тросточками: два взрослых брата из Америки обсуждают, как плакали из-за Одри Хепберн.

========== 20. ==========

Дэнни предлагает немного вздремнуть, и на этот раз Элайджа не против.

К его удивлению, Дэнни застывает у входа в отель и орет:

– Какого хрена?!

– Что там? – спрашивает Элайджа.

А потом и сам видит то, что возмутило брата: на двери «d’Inghilterra» нарисована маленькая свастика. Непонятно не только как она тут появилась, но и как администрация отеля ничего не заметила – или просто поленилась что-то с этим сделать.

Дэнни тут же достает из кармана ручку и начинает ее закрашивать. Элайджа стоит на стреме, но никто не вмешивается. Дверь как будто сочится чернилами: Дэнни так сильно давит на ручку, что с двери лезет краска.

– Все уже, ее нет, – наконец говорит Элайджа. И действительно, теперь вместо свастики только уродливое темное пятно.

Дэнни идет жаловаться управляющему; тот проявляет понимание. Потом братья Сильверы возвращаются в свой номер. Дэнни сразу направляется в душ. Элайджа, дожидаясь своей очереди, пишет запоздалые открытки друзьям. Он начинает писать открытку Кэл, а потом пишет еще три. Конечно, завтра они увидятся, но ему хочется дать ей что-то, что останется с ней. Он старается не думать о Джулии – и уже поэтому думает о ней. Но ее образ кажется далеким и смутным. Как будто она ненастоящая.

– К твоим услугам, – говорит Дэнни, выходя из душа. На нем халат с эмблемой отеля.

Элайджа благодарен брату, что тот оставил ему горячей воды. Он закрывает глаза и вдыхает водяной пар. Потом он видит у слива маленькое колечко волос. Волос Дэнни. Это неопровержимые улики, но Элайджа все равно спрашивает себя: Дэнни что, лысеет? Это значит, что Дэнни стареет. Что Дэнни меняется. Такое странное ощущение… Портрет Дэнни в мозгу Элайджи давным-давно устарел. Но он понял это только сейчас.

– На что ты так смотришь? – спрашивает Дэнни, когда Элайджа выходит из ванной и впивается взглядом в его прическу (выглядит неплохо; хотя действительно можно заметить седину).

– Ни на что, – отвечает Элайджа. – Просто не могу поверить, какие мы уже взрослые.

– Ой, и не говори, – отвечает Дэнни из-под одеяла.

Два часа дня. В окна льется солнечный свет, но Элайджа все равно ложится в кровать.

– Перед ужином еще погуляем, – сонно замечает Дэнни. Он лежит спиной к Элайдже, но каждой клеточкой чувствует, что брат рядом. – Если хочешь, расскажешь о своих приключениях.

– Хорошо. – Элайджа закрывает глаза и пытается представить, что день – это ночь.

– А потом мы хорошенько поужинаем.

– Отличная идея.

– И еще немного побродим.

– Ага.

– А потом я научу тебя умножению.

Элайджа улыбается:

– Прекрасно!

– Я так рад, что ты вернулся.

– Я тоже. Прости за… ну, за все.

– И ты меня прости.

Дэнни думает, что на этом разговор и закончится, но тут Элайджа (не переставая думать о Джулии, о Кэл, о подаче документов, обо всей суете, радостях и ошибках последней недели) спрашивает:

– Это и называется – взрослеть?

– Думаю, да, – отвечает Дэнни.

Они не расстаются до самого отъезда.

========== Часть 5. Прибытие ==========

Они проходят таможню (траву Элайджи они оставили на откуп римским горничным) и попадают в толпу, полную нетерпеливых, высматривающих кого-то глаз. Дэнни оглядывает толпу и видит на некотором отдалении своих родителей. Мама читает журнал, а отец изучает расписание прибытий. Чуть поближе он видит подругу Элайджи – наверняка ту же самую, которая подвозила ее в аэропорт. Сегодня на ней шоферская фуражка и куртка. Козырек фуражки лихо заломлен. Элайджа еще не заметил ее.

– Эй, там не твоя девушка? – показывает Дэнни. Элайджа видит ее и расплывается в улыбке. Кэл тоже замечает его и улыбается вответ.

– Она не моя девушка, – отвечает Элайджа брату.

– Ну, может быть, это надо изменить, – советует тот.

Элайджа не знает, что на это отвечать. Потому что Кэл уже разрезает толпу, подбегает к нему и сжимает его в крепчайших объятиях.

– Скажи что-нибудь по-итальянски! – кричит она. – С возвращением!

– Что это ты напялила? – радостно восклицает Элайджа.

– Не представляешь, сколько семидесятилетних старичков мне пришлось обойти, чтобы наконец найти подходящий наряд. Пойду верну, кстати. Я мигом!

И она снова убегает. Дэнни следит за ней взглядом. Она действительно отдает куртку и фуражку пожилому мужчине в рубашке.

В голове Элайджи снова и снова звучат слова Дэнни: «Может, это надо изменить». Неужели все правда может быть так просто? Неужели истина все это время лежала на поверхности?

– Элайджа! Дэнни! – зовет их мать. Она тоже сияет улыбкой.

– Пошли, – зовет Дэнни. Элайджа берет сумку и следует за ним.

После приветствий начинаются благодарности. Слово «обман» ни разу не всплывает. Дэнни уже даже об этом не думает. Когда миссис Сильвер спрашивает, что им больше всего понравилось, они начинают говорить наперебой:

– Ой, это, наверно…

– Пантеон – самое невероятное…

– …что я…

– …что мы…

– …только видели. Ты просто…

– Ты просто не поверишь!

Миссис Сильвер с мужем понимающе переглядываются.

Элайджа с Дэнни продолжают рассказывать – и понимают, как же здорово они съездили. Дэнни рассказывает про гондольеров, Иосифа и случайную встречу с Ари, а Элайджа – про балкон над площадью Святого Марка, про полы и потолки и женщину в самолете, которая однажды видела Билли Коргана. Никто из них не упоминает о Джулии – она ненадолго забыта.

Мистер Сильвер спрашивает, понравились ли им отели. Миссис Сильвер – посмотрели ли они синагоги. Элайджа и Кэл идут к гаражу, держась за руки. Разговор возвращается на обычные темы для возвращения из поездки: какая тут была погода, какая там, что говорили в новостях. Кэл явно хочет рассказать Элайдже что-то другое, но ей придется подождать, пока они не поедут домой вдвоем. Дэнни краем уха слышит, как она рассказывает его брату, что Айвэн и Мэг поругались прямо посреди бальных танцев и из этого вышло что-то просто жуткое.

Желание четы Сильверов видеть Кэл с Элайджей на семейном ужине проигрывает их же желанию, чтобы они благополучно добрались домой до заката. К тому же, завтра Элайдже рано на работу («рано» – это «к десяти»). Элайджа снова и снова благодарит родителей. Он обнимает маму с папой… и Кэл тоже обнимает их. Потом Элайджа подходит к брату и пожимает ему руку.

– Ой, да ладно! – стонет Кэл.

– Не поверю! – вторит ей миссис Сильвер.

Элайджа с Дэнни со смехом обнимаются. Они не разжимают объятий дольше, чем сами от себя ожидают. А потом благодарят друг друга и улыбаются.

– Удачи.

– Тебе тоже.

Потом они машут друг другу, и Кэл с Элайджей уходят. Дэнни смотрят, как они идут, держась за руки, и исчезают в гараже. Элайджа возвращается в свой школьный мир, с ночными разговорами за кофе и переживаниями по поводу поступления, а Дэнни – в мир голосовых сообщений, электронной почты, прямых депозитов и кипящей жизни. Дэнни гадает, когда они увидятся снова. И на что это будет похоже. Сколько миль и сколько различий им придется преодолеть. Он чувствует, как между ними вновь встает целый мир. Только мир стал гораздо меньше, чем раньше.