Evergreen (СИ) [Ame immortelle] (fb2) читать онлайн

========== 1. Мое благородное право ==========

— Исибэйл! Вот неугомонный! Отпусти же меня!

— И не подумаю! Сначала пообещай, что больше никогда не будешь дразнить меня!

— Не моя вина, что тебя нарекли девичьим именем при рождении!

— Не моя вина, что я родился похожим на тебя — на самую красивую девушку во всей округе!

— Ах, что я слышу? Ты назвал красивой меня, а восхвалил себя, да?

— Нет же, я всего лишь хочу, чтобы ты перестала дразнить меня из-за этого!..

Еще долго двое юных, как две капли воды похожих подростка — брат и сестра — будут беззаботно дурачиться в первом, так поздно, лишь в декабре, за одну луну до Йоля, выпавшем этой зимой снегу.

Им едва ли минуло шестнадцать, как во всем селении и по всем сторонам от него только и разговоров было о том, какие на диво ладные дети подрастали в роду Соммервилль. Оба хорошо сложенные, с пшеничными локонами, нежно обрамлявшими алые, что горизонт в утреннем зареве, щеки, со лба ниспадавшими сияющими прядями до зеленых, словно ветви остролиста, очей. Местные частенько подшучивали над матерью семейства: не гуляла ли она часами в падубовой роще все те месяцы, что носила в утробе этих прелестных детей, а, может, выпила зелья друидов, что те давно научились варить из этого вечнозеленого остролиста?

Но, как только рядом появлялся их отец — уважаемый во всей округе человек, почитаемый за добрый нрав, великодушие, а когда это было так необходимо — и твердость руки и характера, все разговоры тут же стихали. К тому же, мальчик уже к двенадцати годам искусно владел луком и стрелами, а что до его имени, из-за которого его так часто последнее время ранили даже невинные шутки сестры, то всему виной была схожесть с девичьим ликом: уж больно милотелым он был для будущего мужчины и воина тех жестоких первых веков от Рождества Христова. Нелегким был путь веры христианской на землях Европы, равно как и на ее островах.

Здесь, в северо-западных высокогорьях Шотландии, где землей владели вассалы короля Норвегии, слишком велико было влияние скандинавов, что не могло не сказаться на укладе жизни ее обитателей. Эта жизнь сделала их суровыми и твёрдыми, как камень, закалила их характер. Но и бремя простых страстей человеческих было им не чуждо.

Злые языки поговаривали, что сердце юного Исибэйла пылает совсем не братской любовью к его красавице-сестре Исабель. Особо смелые распускали сплетни о том, что видели, как подростки Соммервилль, всякий раз оставшись наедине, без тени стыда ложатся рядом и со всем нетерпением, на какое только способны юные сердца, гладят друг друга поверх одежды и под ней. Впрочем, все прикусили свои поганые языки, когда к Исабель посватался сын старосты деревни, что был всего двумя годами старше.

Уж кому-кому, а Исибэйлу давно было известно о том, кто бередит сердце его сестры. Потому он искренне радовался за нее, когда отец их не счел необходимым искать причины для отказа в заключении брачного союза, что был призван лишь укрепить влияние обоих родов. А дурные бараньи головы пусть бредят чем хотят.

Церемонию решено было провести за две недели до Йоля. Каждое жилище в доме уже давно было украшено зелеными ветвями с щедрыми плодами целомудренно-белой омелы и кроваво-красного падуба. А Исибэйл с отцом уже были на пути в дальний лес, где должны были выбрать дуб для самого добротного полена. На сердце мальчика было бы совсем легко, если бы ни мысли о том, что совсем скоро не будет в его жизни этого веселого времени, что они проводили за играми с Исабель, не будет этих тайных от родителей разговоров о самом сокровенном, и даже пепел будущего йольского полена следующей зимой, за двенадцать дней до дня зимнего солнцеворота, ему придется развевать над полями в одиночестве. Чем дальше они с отцом уходили в глубь леса, тем сильнее скребли кошки на душе мальчика.

Из плена раздумий его вывел пронзительный свист стремительно пролетающей над ним стрелы, что в одно мгновение впилась в самое сердце дубового ствола, аккурат перед маленьким, по-девичьи изящным носом Исибэйла. Повинуясь инстинктам лучника, руки его сами потянулись к упрямо торчащей из ствола дерева стреле.

— Не смей прикасаться к ней!

Грубый окрик заставил его обернуться. Со стороны заваленной буреломом лощины, едва припорошенной снегом, к ним с отцом приближались двое. Судя по одеянию, по тому, как уверенно они держались, еще издали окидывая строгим взглядом путников, люди были из благородных. Белоснежные, собранные на затылке в тугие косы волосы, и леденящие синевой глаза выдавали в них выходцев из норвежских землевладельцев.

— Отец, мы ведь не сделали ничего плохого, правда? — Исибэйл едва ли успел шепнуть старшему из Соммервиллей. Но ответа ему не суждено было услышать, ибо их сюзерены уже стояли к ним лицом к лицу.

Старший был, похоже, одного, довольно почтенного для тех времен возраста с отцом мальчика, до которого большая часть мужчин, проводящих свою жизнь в боях, охоте и тяжелой крестьянской работе, почти не доживала. Но внимание Исибэйла было сейчас приковано к мужчине помладше, на вид лет двадцати-пяти, что было довольно странно объяснить, ведь тот, казалось, не желал удостаивать и мимолетным взглядом во все глаза таращащегося на него младшего из Соммервиллей.

По правде сказать, мальчика интересовал не вид этого белокурого исполина: ему хотелось знать, кто из этих двоих так метко выпустил стрелу из лука.

Любопытство его вскоре было щедро вознаграждено.

— Мы выбирали дуб для полена на Йоль. Просим простить нас, если помешали вашей охоте, господин.

— Мы не охотились. Мой сын просто упражнялся в стрельбе.

— У него это отменно получилось, господин, — отец Исибэйла явно пытался смягчить возможный гнев хозяина этих земель. Тот лишь несколько раз перекрестно перевел взгляд от отца к сыну, а затем произнес:

— Не ты ли Гарольд Соммервилль?

— Он самый, господин.

— Что ж, — лицо старшего землевладельца исказилось в недоброй улыбке. — Выходит, не зря люди так расхваливали прелести твоих отпрысков. Если твой сын так хорош, какой же силы красота твоей дочери.

— Благодарю вас, господин.

— Не стоит. Если бы она была благородной по происхождению, я бы выдал ее за своего сына.

— Но Исабель уже обручена! — к всеобщему удивлению, громко выкрикнул Исибэйл, сам не ожидавший от себя такой дерзости — влезть в разговор старших — и оттого вмиг покрывшийся алыми пятнами стыда по всем лицу до неприкрытой шеи.

— Вот как?! — еще слащавее заулыбался старший сюзерен. — Когда же состоится обряд?

Гарольд знал причину этого любопытства. Знал и был не в силах вымолвить ответ. Тогда господин взглядом показал, что ждет ответа от мальчика. Вконец растерявшийся Исибэйл, сердцем чуя неладное, тихо промолвил:

— Через неделю…

— Чудесная новость! Тогда я разрешаю своему сыну воспользоваться правом первой ночи. Слышишь, Эвен? Какой чудесный дар я преподнесу тебе в честь приближающегося Йоля.

Пожалуй впервые названный Эвеном молодой мужчина развернул свой профиль и сейчас смотрел прямо в глаза Исибэйлу, который был на голову ниже, но в отчаянии непреднамеренно вскинул подбородок.

— Прошу вас, господин… Ей же всего шестнадцать…

— Что?! Смеешь противиться воле своего господина? Забыл, на чьей земле живет твоя семья? — слова старшего Соммервилля не вызвали в нем ничего, кроме нарастающей ярости.

— Но Исабель любит своего жениха, а вашего сына она и в глаза не видела! — вновь слишком опрометчиво дерзнул встать на защиту чести сестры Исибэйл. Несмотря на юный возраст, он давно бы наслышан об этом жестоком развлечении благородных феодалов.

— Уйми своего сына, Гарольд Соммервилль. Иначе, не сносить ему головы!

— Не стоит, отец, — холодные, хриплые слова слетели с синеватых от мороза губ молодого господина. Затем он правой рукой резко схватил зеленоглазого мальчика за торчащий из-под шерстяного пледа ворот лейне и, приблизив вновь ставшее белым личико мальчика к своему, процедил сквозь зубы:

— Это мое благородное право.

________________________________________

Имена персонажей

Исибэйл. Полагаю, нет нужды указывать на то, что это Исак. Теперь по поводу такой “замены”. В те времена, если уж браться за хотя бы частичное соблюдение достоверности, христианское имя “Исак” не могло так быстро прижиться на территории шотландского высокогорья. Слишком уж велико было влияние поганических (языческих) традиций. Имя же “Исибэйл” - чисто шотландское по происхождению, его значение - “Бог - моя присяга”. И, да. Оно женское. Но объяснение данному факту дано в главе. Фамилию пришлось изменить на шотландскую, Соммервилль. Из рода с такой фамилией, кстати, появится клан шотландских горцев Соммервилль. Но это уже будет совсем другая история)).

Эвен. Быть может, удивитесь, но оно тоже шотландское по происхождению. Его значение - “рожденный от тисового дерева”. Если учесть сюзеренство норвежцев над Шотландией в те времена, над ее северо-западными территориями, (см. ниже), то фамилию его семьи, Бэк Насхайм, я сочла возможным сохранить.

Исабель. А вот здесь будет первая несостыковка, за которую я, наверное, получу по шапке от любителей истории. Но прошу простить мне эту нереальную для той эпохи номинацию сестры Исибэйла, я прекрасно понимаю, что испанское имя “Исабель” здесь пришито белыми нитками. Так было нужно для сюжета, созвучия с именем ее брата, да и просто красивое оно. Вот.

Особенности элементов одежды

Если брать за основу тот исторический период высокого средневековья (10-13 века н.э), то всем известный шотландский килт, как таковой, еще не существовал именно в качестве отличительной особенности клана (рода). обычное же одеяние для мужчин и женщин было следующим:

Лейне. (Leine) Рубаха-туника. Фасон Leine для женщин мало чем отличался от мужского. Однако, у женщин эти рубахи всегда были длинными. В отличие от мужчин, Leine у женщин - это нижнее бельё. Поверх Leine всегда носили платье. В холодную погоду мужчины надевали на лейне шерстяную курточку с ниспадавшими с плечей рукавами.

Не очень приятный факт: знать могла позволить себе окрашивать лейне с помощью шафрана. А вот беднякам приходилось опускать полотно для лейне в лошадиную мочу.

Rolla Lin. Девочки и девушки ходили с распущенными волосами, откинутыми назад, замужние женщины заплетали одну или две косы, а на голове носили Rolla Lin - головной убор из льняной ткани, многократно обернутой вокруг головы. (появится в следующей части).

Шерстяной плед (plaid). Им укрывались в холодное время, надевая поверх лейне. Опять же повторюсь: килта, как такового, тогда еще не было в обиходе.

Вассальная зависимость от короля Норвегии

Во время правления Давида I ( “Давида Святого”, правил с 1124 г.) Шотландия стала феодальной, в ней последовала реорганизация управления и введена система бургов. В этот период на территорию страны переселяются французские и англо-французские рыцари и церковники. Из-за этого восточные и юго-восточные территории королевства стали англоговорящими, в то время как вся остальная страна говорила на гэльском, а Оркнейские и Шетландские острова говорили на норвежском и оставались под контролем Норвежского королевства до 1468 года. Все шотландское высокогорье, по сути, было под контролем норвежских феодалов и, непосредственно, сменявших друг друг королей Норвегии. Например, после смерти Александра III (“Александра Славного”, правил в Шотландии с 1249 г.), королевой Шотландии была назначена его внучка Маргарита от дочери Александра и короля Норвегии Эйрика II. Английский король Эдуард I попытался восстановить контроль над Шотландией и даже принудил своего сына Эдуарда II взять в жены юную Маргариту (“Норвежская дева” или “Норвежская девственница” - девочке было всего 7 лет). Но этому не суждено было случиться, т.к. по дороге на коронацию Маргарита простудилась и умерла на Оркнейских островах, не достигнув Шотландии.

Droit du seigneur

Право первой ночи (лат. jus primae noctis, нем. Recht der ersten Nacht, Herrenrecht, фр. Droit de cuissage, Droit de prélibation, «право возложения ляжки») — предположительно существовавшее в Средние века в европейских странах — право землевладельцев и феодалов после заключения брака зависимых крестьян провести первую ночь с невестой, лишая её девственности. В некоторых случаях крестьянин имел право откупиться от этого уплатой особой по́дати. Некоторые историки сегодня придерживаются мнения, что право первой ночи — это миф, и такое право никогда не существовало (ух, хорошо бы!).

Отражено в картине «Le Droit Du Seigneur (The Right of the Lord)» (1872) французского художника Жюля-Арсена Гарнье (Jules-Arsène Garnier, 1847—1889).

В фильме «Храброе сердце» (англ. Braveheart) Мэла Гибсона (1995) английский король Эдуард I Длинноногий возвращает «право первой ночи» для своих феодалов (предположительно, оно было отменено на какое-то время). Об этой жестокой традиции, кстати, впервые узнала когда-то благодаря этому фильму, повествующему о жизни и подвигах национального героя Шотландии Уильяма Уоллеса.

О традициях Йоля - в следующих частях ( в том числе, в комментариях). Очень люблю всю эту атрибутику. Буду мысленно смаковать каждое описание.

========== 2. Проделки Одина ==========

С белого, что седовласая борода Одина, лба упала и мягко легла на прохладную кожу тонкая, витая прядь волос цвета спелой пшеницы. Часть ее тут же поймали полураскрытым, нежно-розовым бутоном губ.

Но не суждено ей было потревожить крепкого сна юного лучника. И в этот поздний час глубокой зимней ночи сон не шел к Исибэйлу. Глаза его — глаза Короля Остролиста, Короля, все еще властвующего и нежелающего отдавать престол стоящему на подступах к его ночным чертогам Королю Дуба, смотрели искоса на рядом лежащую прекрасную юную деву, одного лика с ним — его родную сестру.

Исибэйл втянул губами попавшуюся в рот прядь… горчит. Терпко горчит хмелем и отдает щекочущим нос ароматом. Все от того, что под головой лежал свернутый втрое холщовый мешок, где отец хранил хмелевые шишки, из которых, вместе с солодом, уже сварено пиво для йолеброда. Раньше люди высокогорья и знать не знали, и ведать не ведали ни о каком супе из пива. Теперь же, благодаря хозяевам земель, варево это добралось и до самых дальних горных деревень.

Столы станут ломиться обилием угощений: овсяные лепешки, пироги с черносливом, кровяные колбасы, баранина с пряными травами, хаггис и, что уж таить, какой пир без выдержанного в погребах старика Соммервилля виски!..

Но не завтрашние яства, ни веселье, что сулил новый день, сейчас не давали покоя Исибэйлу: сердце его сжималось от одной лишь мысли, что следующую ночь Исабель проведет с этим бездушным, что камень на перепутье, потомком покорителей Северных вод.

В глазах его застыл свет звезд морозно-ясного неба ночи.

«Спи, Исабель… Брат твой, не ведая, сотворил зло… На заре девушки омоют твои ноги, оденут тебя в лейне, что невиннее в своей белизне снега первого, накроют поверху алым, твой супруг будущий скрестит ваши руки… Лишь бы хитрость, на которую пошли старшие, помогла. Уберегла бы тебя от беды.»

Обряд решено было провести на пять дней раньше. А после Исабель с будущим супругом покинет деревню. О том, как через несколько дней объяснят ее отсутствие лорду их земель, в семье Соммервилль не успели подумать. Никто. Кроме мальчика, в чьих руках искусного изваяния лук и стрелы становились, что угли, горячи.

***

— Что, овечка, ждешь не дождешься, когда хозяин задерет твой подол и повалит на свою постель?

Двое лохматых, со всклоченными бородами мужчин, пахнувшие перебродившим виски, паленой кабаниной и копотью очага, хватались своими грязно-узловатыми пальцами за колючий край шерстяного пледа, что укрывал хрупкие плечи трофея их хозяина. Им и самим не терпелось запустить свои лапища промеж ног златовласой, невинной красавицы, да только знали они, что уж больше не дышать им за такое на этом свете: лишить их господина удовольствия от права первой ночи было равносильно смерти и пойти на такое ни тот, ни другой не посмели бы.

В ответ ни проронили ни слова. Только сильнее спрятали нежно-белый подбородок под край неласковой шерсти.

— Страшно тебе? — один из слуг молодого господина сжал подрагивающее на ветру плечико. — Да ты не бойся! Оно ж только поперву несладко. А потом, как под юбкой мокро сделается, сама ноги раздвинешь и просить будешь. Хозяин тебя всем научит. Муженек твой молодой еще спасибо ему скажет за это.

— Да уж, — подхватил слова приятеля второй слуга. — Только что-то наш благородный господин не торопится себе истинную супругу в постель привести. все больше перебивается такими овечками, как эта. И не мудрено: они ж от него на утро как очумелые выскак…

— Попридержи язык, Якоб, — его тут же дернули за шиворот. — Разболтался. Лучше клячу эту пришпорь, а то повозка от такой медленной езды того гляди в снегу погрязнет. Ишь, сколь мало навалило. За неделю-то. Это всё Один, всё своей бородой заметает поля.

Разговор тут же стал виться вокруг приближающихся празднований Йоля, а юная пленница, чью голову покрывал Ролла-Лин, цвета и запаха молока, лишь еще больше уткнулась лицом в зябнувшие и под пледом ладони.

На землю господ прибыли почти что к полуночи. Старший Насхайм должен был вернуться с охоты в соседних землях лишь за пять дней до Йоля. Потому за главного в доме был его сын. К нему-то и направились тот час прибывшие в дом путники.

Дом представлял собой деревянное строение с каменным фундаментом, в два этажа. Пока поднимались в хозяйскую спальню, клубы пара от горячего дыхания, казалось, окутывали даже остро-зеленые листья падуба, коими было украшено все в доме.

— Пошли вон, — не удосуживаясь повернуться к вошедшим лицом, едва ли поворотив голову в профиль, строго бросил молодой хозяин, чьи холодного, почти что прозрачного инея волосы сейчас не были заплетены в тугую косу, как это было при его случайной встрече с мужчинами Соммервилль в лесу, а свободно ниспадали чуть ниже плечей.

Слуги, пробормотав что-то заискивающее, с шумом удалились, прикрыв за собой противно скрипящую из-за редко смазываемых железных петель дверь.

— Подойди ближе, — мужчина, названный свои отцом Эвеном, наконец, предстал перед «гостьей» лицом, столь же строгим в своих чертах, что и всегда. Только губы, на вид, словно малиновый пудинг, немного смягчали это вытянутое, с тонким, прямым носом лицо. Мягкий рот был с обеих сторон и понизу обрамлен светлой, на вид, что пух, свежей порослью. Мужчина не носил бороды, как это делали большинство норвежских феодалов, но это не лишало лица его суровости.

Когда та, с кем он по воле отца должен был разделить сегодня ложе по своему благородному праву, оказалась головой наравне с закрывавшей верх его груди богато расшитой лейне, молодой Насхайм протянул руки к ее голове и одним движением снял витой платок, из-под которого на плечам, все еще укрытым топорщащейся во все стороны шерстью, рассыпались согретые теплом хорошо протопленной комнаты кудри. А на самого Эвена смотрели сейчас испуганно два падубовых глаза.

— Это что еще за козни Одина?!

С обезумившим от такой оказии взглядом, Эвен хватался ладонями там, где должны были возвышаться податливо-упругие девичьи груди. Но вместо них смог нащупать лишь верх крепкого юношеского стана:

— Ты что же, мальчик, глумиться вздумал над своим господином?! Кто тебя сподобил на такую шутку?! Отвечай! — белесо-бледного, что пустые глаза самой смерти, мальчика вновь схватили за верхний край лейне. — Мой отец предупреждал тебя, что вот-вот головы лишишься за свой язык. Думал, с рук тебе подобное сойдет?! — орал ему в лицо, сверкая глазами, разъяренный Эвен.

Нет, бедный Исибэйл и не надеялся на милость своих господ. Слишком хорошо он запомнил тот леденящий сердце взгляд и грубые прикосновения рук на своей груди. Но кто захочет погибать в расцвете юности, не прожив и полгода на семнадцатом году жизни?

Не желал себе такой участи и мальчик из рода Соммервилль. Не желал он этого и тогда, когда семье их, уже после церемонии, стало известно, что господа прознали про их хитрость с другим сроком свадьбы. Не желал он этого и тогда, когда, тайком удалившись с пиршества по случаю брака своей сестры, прокрался в их комнату и стал судорожно копаться в грубо сколоченном сундуке с ее лейне и платьями. Не желал он такой смерти себе и тогда, когда, переодевшись сестрой и молясь старцу Одину, чтобы тот завьюжил взор слуг, посланных за Исабель их хозяевами, молча сел к ним в повозку. Исибэйл не желал погибать. Но и отдать свою сестру, повинуясь жестокой воле благородного господина, он не мог. Здесь была и его вина. А семья их, пирующая за столом свадебным, и сейчас, наверное, не знала, на что он решился.

Отныне молиться было некому. Лишь одного стоило ждать. Смерти. Такого ему не простят.

Не получив в ответ ничего, кроме отдававшего зеленью, что вода из застоявшегося по лету пруда, взгляда, Насхайм отпустил дрожащего, бледного — краше в землю кладут — Исибэйла и чуть тише промолвил:

— Раз пришел вместо сестры… — по-хозяйски, властно обвел мальчика взглядом. — Раздевайся.

— Что вы, господин… — тихо прошелестел губами Исибэйл.

— Ты не расслышал разве? Раздевайся. Ну же! Скидывай это крестьянское тряпье!

Мальчик затряс головой. Защищаясь, прикрыл себя руками, но это только больше рассердило Насхайма. Схватившись ему за плечи, он двумя крепкими руками содрал с них лейне вместе с накинутым на нее платьем. Ткань рвано треснула, и все его нехитрое одеяние упало к ногам в низких, из овечьей шкуры, сапогах, отчего сердце Исибэйла вмиг сковало льдом неизведанных доселе стыда и страха: ни перед одним мужчиной он еще не белел своей наготой. В детстве мыла его матушка. Пожалуй, и из женщин его таким видела только она. Если не считать того единственного случая с Исабель… от мыслей про который в одно мгновение по нутру расходилась волна стыдливого блаженства и поедом совесть ела… но сейчас вместо светло зеленых глаз его сестры обнаженное тело его бесстыдно разглядывали парой заиндевелых глаз.

— И этим телом ты думал соблазнить меня на ложе? Весьма самонадеянно, — Исибэйла ощупывали от шеи до кистей рук, но глаза молодого господина по-прежнему бродили по всему его стану, а сейчас одна из ладоней хозяина остановилась внизу живота, который мальчик инстинктивно попытался прикрыть ладонью. Но ему не позволили, больно перехватив запястье свободной ладонью:

— Зачем в лесу хотел стрелу мою взять?

Исибэйл, чье лицо сейчас сменило былую белизну на жар стыда, вдруг воспрял духом и больше от отчаяния, словно загнанный в лесу олень, воскликнул, прерывисто дыша:

— Я и сам стреляю из лука, господин! А ваша стрела попала в самое сердце дереву, — смелости хватило лишь на эти слова. Исибэйл вновь поник взором, все еще чувствуя у самых чресел чужую ладонь, которая перебиралась к его бедру.

— Дереву… — задумчиво протянул Эвен, не меняясь в глазах. — Как только такой рукой можно лук удержать, — он освободил от своих пальцев тело мальчика и уже обеими руками хватался за правую руку Исибэйла, изучая ее на ощупь от запястья до плеча. — Тонкая, как осиновый ствол молодой. Лжешь мне?!

— Не лгу… — Исибэйлу было уже все равно: лишь бы стыдливая пытка этой наготой перед молодым господином уже закончилась…

— Сам решился на обман? Или семья твоя подсунула мне тебя вместо сестры?!

— Сам, господин… Я один во всем виноват. Они ничего не знают.

— Это мы еще выясним.

Сказав последнее, Эвен направился к двери, открыв которую громко позвал к себе кого-то из неспящих в эту пору слуг.

— Прикройся, — Исибэйлу бросили добротно связанный плед, только что снятый с плечей молодого хозяина дома. Затем добавил вошедшему в его покои слуге, во все глаза пялящемуся на неизвестно как оказавшегося в спальне господина мальчика:

— Отведешь его к Магде. Утром решу, что с ним делать.

___________________________

В одну из самых долгих ночей декабря бородатые викинги северных земель и воинственные горцы Шотландии начинают великие зимние празднования, что зовутся у них Йоль — праздник середины зимы. День зимнего солнцестояния. День солнцеворота (у древних славян). Стоит обратить внимание, что Исибэйл (Исак) родился в день летнего солнцестояния (21.06). По преданию, каждый год, в Йольский канун, сходятся в битве Король Остролиста, олицетворяющий собой старый, уходящий год и старое солнце, и молодой Король Дуба, символизирующий наступающий год и молодое, новое солнце.

(более подробно про Йоль и его атрибутику чуть позже, об этом праздновании будет целая глава).

Один — верховный бог в германо-скандинавской мифологии.

Мудрец и шаман, знаток рун и сказов (саг), царь-жрец, князь — волхв, колдун-воин, бог войны и победы, повелитель валькирий. В соответствии с мифами викингов, в день Рагнарёка (день гибели богов и всего мира) Один будет убит чудовищным волком Фенриром.

В главе упоминаются элементы свадебного ритуала (в том числе, подготовки невесты к таинству). Обязательной частью было «мытье ног невесте». Обычай символизировал новую жизнь, новый путь.

Йолеброд (Ёлеброд) — суп, варимый из двух сортов пива (темного и светлого), с добавлением молока, имбиря, ржаного хлеба. В современных рецептах добавляют лимон. Национальное норвежское блюдо.

Хаггис — национальное шотландское блюдо из бараньих потрохов (сердца, печени и легких), порубленных с луком, толокном, салом, приправами и солью и сваренных в бараньем желудке.

Комментарий к 2. Проделки Одина

Поменяла имя персонажу, а самой сложно перестроиться. Увидите Исака вместо Исибэйла, пишите, пожалуйста, в комментариях или ЛС, если не сложно. Буду править.

========== 3. Наказание ==========

— Вот те раз, Якоб! Что за цыпленочка ты привел на мою кухню?! Да мне индюшек на Йоль привезли жирнее, а с этой синющей замухрышкой что я буду делать?!

Доброй полноты краснощекая женщина, в летах за сорок, а то и за все пятьдесят затарахтела, что кузнечик на июньском лугу.

— Твое дело — маленькое, женщина, — осадил ее стрекотания слуга, приведший на эту пышущую жаром кухню Исибэйла. — Хозяин велел оставить его до утра у тебя.

— Его?! — выпучила маленькие глаза-бусинки кухарка. — Так, стало быть, это не девица? Как так получилось?!

— Один, помоги мне! Что за баба пустая! Сказано тебе: твое дело — малое! Что хочешь с ним делай, а до утра чтоб был цел и невредим. Там хозяин разберется, что с ним делать дальше, — и уже обращаясь к ни живому, ни мёртвому Исибэйлу, добавил. — Ишь, чего захотел! Будешь знать, как к хозяину в постель вместо девок лезть! Моя бы воля, зажарил бы тебя на вертеле вместо индюшки за такие проделки. Уж не знаю, что там решит наш господин, но накажет он тебя славно. Не хотел бы помучить — не оставил бы в живых до утра.

— Не слушай его, цыпленочек, — женщина вырвала Исибэйла из грубых ручищ Якоба и, поправив на том шерстяной плед Эвена, приобняла за плечи вновь начавшего трястись от страха мальчика. — Ну, ты свою работу выполнил, теперь брысь с моей кухни! Завтра я варю первый йолеброд в этом году, и, если сей же час не уберешься отсюда, так добавки не жди, понял?!

Стоило только Якобу услышать про то, что ему, возможно, за упрямство не плеснут лишнего в плошку, его что ветром с кухни сдуло.

— Не бойся, ну, хватит дрожать, — полнощекая кухарка своими силами усадила Исибэйла на грубо сколоченный деревянный стул подле такого же стола. — Я Магда, а тебя как звать?

Мальчик повел плечом, все еще не смея и глаз поднять на хозяйку кухни:

— Исибэйл, госпожа.

Магда, услышав, как к ней обратился этот наивный, запуганный цыпленок, казалось, расхохоталась на весь дом:

— Какая ж я тебе госпожа, мальчик! Ты это дело брось. Моих владений — одна кухня, да и с той, если не угожу — вытурят в два счета. Называй меня по имени, понял?

Исибэйл кивнул.

— А вот твое имя совсем не для мужчины, пусть ты и похож на девицу. Так что ж это, правду Якоб тут трепал языком? Ты с хозяином молодым лечь хотел? Нешто с мужчиной-то оно и вправду лучше? Да ведь только нашему-то Эвену это зачем, дурья твоя башка! Неужель не толкуешь, что с девицами ему сладко, да и только.

Юный Соммервилль только головой покачал, вымолви едва слышно:

— Нет… Не знаю я этого, как оно… с мужчиной. Я сестру спасти хотел. Ее замуж выдали, а ваш господин хотел ее на ночь к себе забрать.

— Он такой же мой господин, как и твой, мальчик. Ты живешь на его земле, а значит все — и ты, и твоя семья принадлежите ему. И сестру твою он, коль уж захотел, все равно, хоть из-под земли, а достанет, да и сделает с ней, все, что задумал. Такой уж он есть. Что вобьет себе в голову — того любыми дорогами добьется.

— Не получит он моей Исабель! Пусть лучше меня убьет, а сестру ему не отдам!

— Тише ты! Разорался! Весь дом перебудишь! — пришикнула на него Магда. — Не болтай, чего не надо, не городи тут. Будешь так на язык остёр — и взаправду не сносить тебе головы. Не молодой, дак старый хозяин тебя порешит.

Затем, видя, что Исибэйл вновь поник головой, чуть мягче добавила:

— Не смотри, что Эвен так строг и суров. Он много добрее и праведнее старика Насхайма. Если будешь послушен, не станешь болтать лишнего, да перечить ему, он — твоя самая главная защита в этом доме. Запомни мои слова, мальчик.

— Да уж… хорош праведник! — не унимался взволнованный словами Магды и всеми событиями этого слишком долгого, несмотря на приближающийся Йоль, дня. — Какое же это праведничество: забирать у мужей молодых жен к себе в постель?

— Да много ты понимаешь, экий ты болван говорливый! — Магда легонько щелкнула его по носу. — Я, чай, подольше тебя на земле живу, знаю, что говорю. Говорят тебе, дак слушай. А то, что право такое есть у господ — это не нам с тобой решать, — здесь кухарка приняла важный вид, задрав кверху округлый подбородок. — Заболталась я с тобой, а сидя на стуле — похлебки не сваришь. Мне спозаранку ораву кормить целую. Так что ложись там в углу, сейчас брошу тебе под голову старого тряпья, — женщина окинула взором плечи Исибэйла, укрытые теплой шерстью, чему-то заулыбалась, поиграв глазами и нарочито смешливо бросила:

— А плед-то хозяйский сними, Исибэйл. Видать и правда хотел молодого господина на грех сподобить, коль разделся перед ним донага.

— Он сам порвал на мне одежду… — мальчик очень боялся, что Магда начнет расспрашивать про платье и лейне Исабель, но та лишь презрительно фыркнула:

— Мне дела нет. Спи! К утру раздобуду тебе мужской одёжи, а пока что — спи! И не вздумай там голосить понапрасну!

Сном то забытье едва ли можно было назвать, да только уже на рассвете Исибэйл опасливо перебирал руками принесенную для него Магдой одежду: поношенную, серую, что земля в сырую осень, лейне и крупной вязки шаль. Хозяйский же плед куда-то исчез. Впрочем, мальчик вскоре сам узнал о пропаже.

— В дому носить будешь это. А для улицы найду плед потеплее, — дала ему указание уже вовсю хлопочущая у большого котла Магда. — Про то, что тебе Эвен с господского плеча отдал — забудь. Несдобровать тебе, если кто другой в доме об этой милости узнает.

Исибэйл, не успев до этого толком сообразить, что сидит сейчас возле горячих камней очага совсем нагой, вдруг опомнился и, как мог, начал прикрывать руками и согнутыми в коленях ногами самые постыдные места, что вновь вызвало лишь заливистый смех полноватой, но прехорошенькой на лицо немолодой кухарки:

— Поздно опомнился, цыпленочек! Да ты не робей, что тут скрывать-то? Даром что одни глаза, да волосы у тебя. А так и девке-то не на что тут позариться! Ты же хотел, видать, чтоб у хозяина дубиной все меж ног встало на такой тощий зад? Откормить тебя сначала надо, чтоб на человека похож стал!

— Ничего не хотел я. А как все было — все вчера рассказал! — вспыхнул всеми цветами авроры* вусмерть смущенный бесстыдными словами Магды Исибэйл. — И хозяин мне ваш не нужен и защита его — тоже. Пусть убивает, если хочет… чем вот так…

— Да ты не серчай на старую* Магду, мальчик, — женщина вновь подобрела голосом. — Я ж шучу! Все вокруг одни мужланы неотесанные, волей-неволей загрубеешь, а тут ты — такой молодой, да ладный… Как же не позадирать тебя, а? Но есть тебе и правда нужно, иначе и самого малого котла не подымешь.

— Что?.. Как так… котла?

— А так. Молодой господин приходил, пока ты здесь дрых, приказал, чтобы ты на кухне мне помогал. Ну, и когда за столом он с людьми будет — приносил бы еду, да питье. Смекаешь?

— Он что… приходил, пока я спал, и видел меня… без одежды?

— Ну, видел, что с того-то? Не впервой, чай, раз говоришь, что он сам тебя раздел вчера? Или ты солгал?

— Не солгал я.

— Да стоило б о таком печалиться! Говорю ж тебе: смотреть-то пока не на что, правда, чего греха таить, хозяин поглядел на тебя недолго, а потом лицо такое сделал, словно мертвого дверга* увидел. Они, говорят, и при жизни — уродливы. А как срок их выйдет, сделаются совсем страшными, что сама смерть. Вот как.

— Так плед свой он забрал… сам?

— Нет же, баранья твоя голова! Он тебя только пуще укрыл, да зачем-то руки твои цыплячьи все вертел в своих у самых ладоней. А потом встал, и уж после этого лицо его особливо гадким сделалось. Видать, чего-то не так в руках твоих. Плед я взяла, чтоб другим неповадно было.

— Если бы не так, зачем бы он меня на кухню сослал? Котлы твои таскать! — огрызнулся Исибэйл. — Для этого же сила нужна! А я сильный! И из лука стреляю не хуже вашего хозяина!

— Вот как?

Сейчас и Магда и Исибэйл, трепещущие от предвкушения надвигающейся бури, смотрели в проем до пара натопленной кухни. Тепло помещения, казалось, должно было согреть все вокруг, да только холодных, по-прежнему словно заиндевелых, глаз Эвена не могло оно тронуть.

— Ох, господин… Вы бы не слушали мальчишку. Он ворочает языком по малолетству, чего не надо…

— Я сам решу, кого мне слушать, а кого — нет.

Он уверенной, властной походкой хозяина дома приблизился к все еще прикрывающему себя конечностями Исибэйлу. Не наклоняя головы, опустив лишь полный холодного презрения взгляд, промолвил:

— Научись держать язык за зубами, Исибэйл. Я не за тем оставил тебя в доме своем, чтобы ты еще больше гневал меня или моего отца. Знай свой угол!

— Так не оставляйте меня в дому! Отпустите меня к своей семье… неужто мало на вашем дворе людей?! — только после сообразив, что натворил его неосторожный язык, сперва в запале выкрикнул ему мальчик.

Эвен, негодуя от такой глупости, схватил Исибэйла за макушку и разом поднял его на ноги за волосы, чуть не выдрав их с корнем. Мальчик вскрикнул, с ужасом осознавая, что опять стоит перед лордом их земли в полной наготе. От стыда и болезненных ощущений из глаз брызнули слезы.

— Надень то, что тебе принесли, и сопли подбери! Лучник… — Насхайм с очередным презрением обвел взглядом это и правда довольно худо тело, вновь задержав его на тонких, казавшимися совсем хрупкими, что первый наст, запястьями. — Научишься котлы в руках таскать — может, и лук доверю со стрелами. И никогда, слышишь, — вытянутыми, сильными пальцами мальчику сжали подбородок, — никогда не смей мне дерзить, мальчик.

Через пару мгновений Исибэйл вновь остался на кухне вдвоем с Магдой, но вмятины от пальцев молодого господина, что болели на запястьях и подбородке, еще долго не давали ему прийти в себя, равно как и слова Эвена.

Уже к вечеру он понял: никто здесь не собирается оказывать ему милость. В доме, если кто и видел его, то поглядывал с неприкрытой злобой или отпускал в его сторону колкости, отчего мальчик из рода Соммервилль еще больше начал тосковать по семье и провел новую ночь, заливая слезами свернутую у изголовья старую лейне.

Не одна лишь печаль по дому точила его сердце: он боялся, что семья так и не узнает, где он… А еще терзал его другой страх. Он ждал «наказания» господина за свои опрометчиво брошенные слова. И оно, случайно ли, преднамеренно ли — не заставило себя долго ждать.

За неделю до Солнцеворота, уже к ночи собрались за столом. Эвен всегда сидел по правую сторону от главного места, которое сейчас пустовало: отец его все еще был на охоте.

— Ох и сытная же баранина вышла сегодня у Магды! Готов поднять этот кубок за ее руки! — вопил давно мертвецки пьяный Седрик, что занимал место слева от молодого Насхайма, из чего следовало, что он весьма приближен к нему. — Эй ты! — крикнул он Исибэйлу, притихшему в углу зала, где проходил ужин. — Подлей-ка мне виски! Да поторапливайся!

Эвен кивнул, тем самым давая добро мальчику, который не преминул поспешить, оказавшись с закупоренным глиняным кувшином в руках возле требующего добавки Седрика.

— За что люблю этих горцев, так это за две вещи: чертовски славный виски и молоденьких шлюх, что так охотно раздвигают перед нами ноги! Была подо мной недавно одна! Молодая, что кобылица, да резвая! Вот уж вдоволь помял я ее! Долго не забуду ее хорошенького лица, на которое я спустил, пожалуй, все свои соки! Эй ты, — вновь грубо окрикнул мальчика беспутный хвастун. — Если б тебя внизу подправить, — здесь Седрик грязно облизнул пьяный рот, — лицом — точь-в-точь она, да и…

Исибэйл забыл о том, кто он сейчас и где он. Со всем отчаянием, на которое был способен, он кинулся к этому распинающемуся о своих похотливых подвигах болтуну, до хруста сжав руки в кулаки. Он уже, было, замахнулся на пораженного такими смелостью и одновременно безрассудством мальчика пьяницу, но в сию же секунду ощутил, как его оттаскивают за ворот лейне другие сильные руки. А еще через пару мгновений он оказался лежащим вниз животом на коленях своего господина, который, невзирая на мольбы и новые слезы стыда и унижений Исибэйла, задрал ему исподнее, оголив перед всеми белый зад мальчика.

Исибэйл из последних сил, надрывно рыдая, бился ногами и руками, но Эвен был неумолим. Возведя широко раскрытую ладонь повыше, он со всего размаха, раз десять ударил «вконец потерявшего рассудок и совесть» мальчишку по отвечавшим на шлепки гулко раздающимися звуками ягодицам. Совсем небольшой, но ладный и упругий, вовсе не тощий, как его описала Магда, зад вмиг покрылся размазанными алыми полосами. Кожу саднило, а Исибэйл всё истошно рыдал под непрекращающийся хохот мужчин, что сидели за столом, глумились и потешались над получавшим свое наказание мальчиком. Но не одно это врезалось в память юного лучника.

— Будешь еще, будешь еще так, будешь?! — распаляясь жаром гнева, неистово рычал сквозь зубы Эвен, дернув Исибэйла за локоны на затылке и поднеся свой рот к самому его уху.

Мальчик только и был сейчас способен на то, чтобы мотать головой из стороны в сторону, заливая слезами колени Эвена.

Но было в этом показательном наказании то, что еще долго не отпускало Исибэйла: на последних ударах почудилось ему, будто не бьют его, доставляя еще большую боль, а… оглаживают ему зад, словно смягчая былые удары. Лицо Насхайма все еще было у виска мальчика, и тот почувствовал, как дыхание хохяина участилось, а большой палец его оказался аккурат между истерзанных его хлесткой ладонью половинок. Исибэйл, совершенно охрипший к тому моменту, еще раз взбрыкнул и угрем сполз на пол. Быстро одернув полы лейне, он в последний раз оглянулся на пристально смотрящего на него Эвена и под все те же хохот и гоготание выбежал прочь из зала.

______________________________

*В те времена многие не доживали и до 35 лет, так что 40 — 50 — это был действительно почтенный возраст.

*Дверги — в Скандинавской мифологии — гномы «темного» мира.

*аврора (здесь) — утренняя заря. Аврора — богиня утренней зари в Римской мифологии.

Насчет сцены с прилюдной «поркой» Исибэйла. Не удивляйтесь, но это была совершенно нормальная практика в то время, когда глава дома прилюдно порол провинившихся членов семьи (жену, детей) и простых людей, дабы те «хорошо усвоили урок» таким вот public disgrace (просто «публичный позор», не скальтесь там, пожалуйста, любители *орно роликовDDD))

Комментарий к 3. Наказание

Сразу снимаю вопросы про бедную девушку, о которой так хвастался Седрик: это не сестра Исибэйла.

Рейтинг NC-21 - не из-за этого наказания.

В следующей части - приезд отца Эвена. И, полагаю, Йоль, вернее, его начало.

А ведь он фактически начался сегодня! И продлится до 1 января))

========== 4. Это солнце не жжется ==========

— Ну, что реветь-то? Прекрати! Много ли проку от твоих слез? А хозяин тебя за дело наказал: ишь, чего удумал! Бросаться с кулаками на самого Седрика, что сидит от господина по правую руку! Эх, ты!.. Ну, будет уже!

Пышащая жаром не хуже раскаленной печи кухарка уже битых полчаса, как могла, успокаивала безутешного Исибэйла, который, как забился в угол, спрятав мокрое лицо в коленях, так и ни разу не поднял головы.

— Да что ж такое-то! Мне еще посуды одной мыть не перемыть после ужина, а он тут потоп устроил! Поревел, и будет! Подымайся! — Магданебольно дернула его за ворот серенькой лейне.

Мальчик, напоследок громко всхлипнув, медленно оторвал заревленное личико от коленей и, утерев его рукавом рубахи, зашевелил губами, глотая последние соленые капли:

— Я бы не в жизнь такого не сделал, Магда… Только этот ваш благородный Седрик, — здесь Исибэйл стиснул зубы, — такого нахвастал о себе… как он с молодой девицей время проводил… а если бы это моя сестра оказалась? Если это Исабель? Как мне было сдержать себя?! А он… Этот ваш господин! Наказал бы, раз на то пошло, но не так… не при всех… задрать лейне, — краснота вновь разлилась по всему лицу, — да… выпороть… а они все… все всё видели и смеялись!.. И вслед мне смеялись!.. Я больше не выйду с этой кухни, Магда… Не выйду!

— Выйдешь! Еще чего! А кто мне помогать будет?! Сейчас же встанешь, охолонишься водой, что с мороза, да и пойдешь таскать все со столов на кухню! И поживей, там! А не будешь слушать, что тебе говорю — так хозяин тебе старый, когда приедет, всыплет пошибче Эвена! Понял?!

— Сказал не выйду и всё! — сквозь новые всхлипы прошипел Исибэйл! Думаешь, я работы чураюсь здесь? Нет. Я и в родительском доме все делал, да только там я был свободен. Нас с сестрой за шестнадцать зим никто и пальцем не тронул, а здесь я, выходит, за все буду получать побои прилюдные?! Да еще с таким позором! Нет уж, дудки! Убить захотят — пусть убивают, да только по мне лучше сгинуть на раз, что терпеть эти издевательства… Все равно я здесь совсем один!..

— Исибэйл, — сделавшись вдруг ласковою, Магда погладила его по плечу. — Ты по дому тоскуешь, знаю, по семье своей… Только ты пойми: раз сам сюда к хозяину пришел, значит, здесь теперь твой дом. И воздухом этим ты дышишь ровно столько, сколько сможешь не навести на себя гнев господ. Я тебе уже говорила: не смотри, что Эвен суров. Коль уж попадешь в руки старика Насхайма, тебя вызволить только он сможет. Но если будешь и с ним непочтителен — пеняй на себя. Никто тебя здесь не защитит.

— Мне все равно уже… Только бы мать с отцом перед смертью увидеть, да Исабель… и пусть делают со мной, что хотят. Нет мне жизни в этом доме никакой. Не хочу так… И хозяин ваш проклятый пусть убивает своими руками меня, если так они у него зудятся до смертоубийства!

— Опять ты за свое! Живи, мальчик, пока живется… Оттуда все равно пути назад нет никому.

Они и не заметили за громкими речами, как на пороге кухни появился молодой хозяин дома.

Первой опомнилась Магда:

— Господин, вы, верно, из-за ужина пришли… Давно уж, поди, закончили, а на столах все не прибрано… Сейчас мы все сделаем, не беспокойтесь!

Но Эвен жестом приказал ей замолчать. Исибэйл, соображая, наконец, что происходит, поднялся с пола и встал прямо, изо всех сил сжимая челюсть, до скрежета зубов, и влажно блестящими глазами, что еще зеленее казались на фоне падуба, раскинутого здесь и там на кухне, как и во всем доме, почти что бросая вызов стоящему напротив него младшему Насхайму.

Долго и внимательно разглядывал Эвен эти такие сейчас ни к месту гордые глаза. Наконец, молча покачав головой, развернулся и на выходе бросил вслед:

— Не управитесь к полуночи — ночевать оба на снегу будете.

Нет, если бы вновь наказание получал он один — Исибэйл бы с места не двинулся. Но сейчас могла пострадать и Магда, а ведь она единственная была к нему за все это время хоть каплю снисходительна. Так что не прошло и минуты, как мальчик уже вовсю сновал от обеденного зала к кухне, принося с собой горы грязной посуды с господскими объедками.

Успели прибрать все задолго до наступления нового дня. Только ночь ту Исибэйл вновь почти всю провел без сна. почти все его мысли были о его семье. И еще о словах Магды. Но почему-то ему не хотелось снискать ни защиты, ни жалости Эвена. Задремал он под утро, желая всего двух вещей: уважения и свободы.

***

С самого утра весь дом стал похож на мельницу. Никому в нем было не найти покоя. Все готовились к возвращению старшего Насхайма.

Только Исибэйл, еще больше опавший в лице и плечах, бродил, исполняя поручения Магды туда-сюда, словно неприкаянный. Невдомек была ему вся эта суета, да и некогда так любимый им приближающийся Йоль не прибавил блеска его потухшим глазам.

Молодого хозяина он, как только мог, сторонился. Если и приходилось оказываться поблизости, прислуживая за ужином, или пересечься с ним в той части доме, где Исибэйлу было позволено находиться, то мальчик неизменно молчал, не опуская взора, как раньше, но все время направляя его куда-то в сторону.

Эвен же, напротив, по-прежнему пристально глядел на него при каждой случайной встрече и все так же неодобрительно качал головой. Правда, с того самого ужина, за которым Исибэйл получил свою наказание, молодой господин ни разу не обратился к нему словом. Он лишь жестом руки указывал, что следует делать. Мальчик наловчился понимать даже такие безмолвные знаки, и потому подобное молчание Эвена было вполне сносным.

В доме вскоре перестали издавать в его сторону обидные смешки и гоготания: все готовились к Йолю и встрече со старым господином.

Довольно странным казалось Исибэйлу, что в то утро, когда на дворе началась вся эта канитель с прибытием господина с его людьми, Эвена в доме не оказалось. Магда шепнула ему, что еще засветло тот снарядился для охоты с луком и умчался со двора.

— Вот уж будут нам зайцы и тетерева, глядишь, и тебе на пирог перепадет! — радостно суетилась она у раскаленного очага.

— Почему он не остался встречать отца? — Исибэйл мало верил в то, что молодой господин будет там охотиться за провиантом. Чутье ему подсказывало, что тот, всего вернее, решил просто пострелять из лука.

— А тебе-то что, а? Какое твое дело совать нос в господские дела! — грубо огрела его на словах кухарка.

— Подумаешь… уж и спросить нельзя, — состроил рожицу Исибэйл за спиной ничего не подозревающей женщины.

— В ссоре они. Давней… Понял? — Магда резко обернулась. — Только, чур, рот на замок! Будешь болтать лишнее — зажарю в этой печи вместо зайца. Веса-то в тебе скоро не больше него будет — клюешь по зернышку, что цыпленок. А прыти и правда — словно в длинноухом. Ясно тебе?

— Яснее некуда, — закатил глаза из последних сил сдерживающий смех Исибэйл.

Но недолго играли улыбки на их лицах.

— Здравствуй, Магда! — послышалось из кухонного проема. — Ты рада моему приезду? Вижу, рада! Так нам ждать сегодня большого обеда? А, женщина?!

— Все приготовлю, что любите, господин! — живо отозвалась кухарка. На лице её можно было прочесть, как приятны ей были слова господина. Как никак — он самый главный в доме. И все старались угодить ему.

И хорошо было бы Исибэйлу раз и навсегда усвоить, что его жизнь и благополучие пребывания в доме зависят от этого господина и его сына. И если последний был равнодушно-сдержан с ним последние дни, то только что заметивший его старик Насхайм, казалось, недоумевал, как тот мальчик, коего он видел вместе со старшим Соммервиллем в лесу, оказался на кухне в его собственном доме:

— А это что еще здесь такое?! — голос его вмиг сделался строгим. — Что этот мальчишка делает у тебя на кухне, Магда?

— Господин, ваш сын… Молодой господин приказал ему помогать мне.

— Как он вообще здесь оказался? Толком мне объясни? — настаивал на своем старший Насхайм.

— Я могу объяснить, господин, — под сводами кухни появился столь ненавистный Исибэйлу Седрик. — Если бы вы только знали, что он сотворил…

Дальше мальчик уже не слушал. Все можно было прочесть в глазах рядом стоящей Магды: вряд ли суждено ему было встретить Йоль этой зимой.

***

Долгая дорога в полумраке, снег, что на диво ясном зимнем рассвете сегодня пурпурной тафтой лег на собранные сзади волосы, тишина… Всё должно было очистить мысли, освободить их от бремени тяжелых раздумий.

Но Эвен не мог отвлечься, как ни старался: неизбежность встречи с отцом тяготила его. Хотел он того или нет: пора было возвращаться. День шел уже к обеду. И хотя почти все, вплоть до слуг, знали об этой холодности между ними, внешне оба они сохраняли те отношения между главой дома и его единственным наследником, какие подобало иметь людям их положения.

Едва ли Эвен успел вступить на землю возле их дома, как глазам его предстала картина, от которой должно было содрогнуться сердце любого, но только, по всей видимости, не человека, что мог приказать сделать подобное.

Посреди двора, совершенно нагой и босой, на коленях, будучи уже не в силах подняться с обжигающего холодом снега, стоял, ни жив, ни мертв, Исибэйл, вокруг которого было четверо здоровенных мужчин, и главным, судя по властной позе и довольной ухмылке, был тот самый Седрик, что несколькими днями ранее хвастал о своей страсти к женскому полу и виски. И за которого с таким позором был наказан издающий сейчас, наверное, последние вздохи в своей жизни мальчик.

Один из мужчин, приободренный Седриком, окатил из деревянной кадки ледяной водой и так стучащего зубами, трясущегося, оттенка инея Исибэйла.

А Эвену почудилось, словно эту ледяную воду сейчас вылили на его собственную голову: вот чего так не хватало ему…

— Кто вам позволил делать с ним такое?! Или вчерашний виски с элем намешали, а похмелье застило вам взор и головы?!

Не дожидаясь ответных слов опешивших от его появления людей, он скинул с себя теплый шерстяной плед и, набросив его на плечи полумертвому мальчику, подхватил того на руки, сильнее укрывая теплом шерсти.

— Мы лишь исполняли приказ вашего отца, господин, — попытался возразить один из мучителей. — Уж больно гневался он, когда узнал, что мальчишка лишил вас тогда вашего благородного права.

Эвен, уже направляясь к дому, все так же крепко прижимая едва дышащего, беспрестанно дрожащего мальчика к себе, обернулся:

— Он — мое благородное право. И никто — ни вы, ни мой отец — не можете наказывать его. Только я.

Преодолев десятки скрипучих, деревянных ступенек в считанные секунды, молодой господин бережно опустил Исибэйла на свою постель, застланную овчинами.

Мальчик никак не мог согреться. Закутанный с головы до пят в плед Эвена, он все дрожал и дрожал, а с губ его начали срываться, будто бы в агонии, бессвязные фразы, из которых младший Насхайм смог уловить только «домой» и… «Исабель».

«Пусть бредит… Это пройдет. Его согреть надобно.»

Не предаваясь сомнениям, Эвен скинул с себя лейне и, распустив края пледа на трясущемся теле Исибэйла, вновь обнажил его и нагого накрыл своим обнаженным телом. Чуть приподнявшись с мальчиком в объятиях, стал ладонями растирать ему выпирающие лопатки, спину, ягодицы. В его быстро сделавшихся горячими в тепле хорошо протопленной комнаты руках начавшее неметь тело Исибэйла потихоньку оживало, розовея.

Эвен все гладил, щипал ему бедра и ноги, вызывая приток крови к коже; растирал его ставшие красными, сплошь в белях пятнах от ожогов морозом, ступни; дыханием согревал ему лицо, сам пряча его между своими шеей и ключицами. Все еще холодный, весь в скользкой влаге нос мальчика щекотал и пачкал Насхайму шею, но тот словно забыл: в руках его сейчас лежит, что тряпичная кукла, крестьянский мальчишка, его собственность, а он — благородный господин.

Напомнил ему об этом внезапно появившийся на пороге его комнаты старший Насхайм:

— Успел все-таки, как погляжу.

Эвен, не отпуская мальчика от себя, быстро натянув одной рукой плед на них обоих, повернулся лицом к отцу:

— Да. На этот раз я успел. Это вы не успели замучать его до смерти, как… — Эвен осекся, замечая, каким бледным стало лицо отца.

— Как Эвера, ты хотел сказать, так, Эвен?.. Но ведь ты ничего не знаешь… А что и знаешь — в то не хочешь верить.

— Вы, конечно, главный в доме… И я даю вам слово: я никогда не забуду своего долга — долга вашего сына. Но я принял решение оставить этого мальчика на дворе, а это значит, что судьбу его могу решать только я. Полагаю, как ваш законный наследник, я обладаю таким благородным правом?

Ничего не ответил ему отец. Только так знакомо покачал головой и вышел прочь.

Переставшего дрожать Исибэйла, Эвен вновь закутал в своё, сам же, обратно накинув лейне, бережно обвил руками мальчика. Какое-то время молча смотрел в это, наконец, умиротворившееся лицо, обводил взглядом и широкой лоб, и чуть вздернутый нос и полуоткрытый маленький рот, переходящий плавными линиями в совсем по-девически нежный подбородок. Не выдержав, Эвен обратил взор к потолку, на котором в отражавшемся тенями пламени очага видел их двоих: один в объятиях другого.

— Зачем ты появился здесь… Зачем ты так похож на него?..

Уже позже, когда на двор синеватой дымкой ложились сумерки, он сидел на коленях сбоку от мальчика, а пришедшая по его велению Магда примостилась к изголовью, осторожно поглаживая спящего Исибэйла по волосам. Взгляд же ее был прикован к лицу молодого хозяина:

— Не печальтесь вы так, господин… Он, может, и не так силен в теле, да только он крепче Эв…

— Не надо, Магда. Не произноси больше его имени.

— Ваша правда, господин. Не буду. Но мальчик этот крепок духом. Выдюжит.

— Крепок он больше на язык свой, женщина, — заключил младший Насхайм, тревожно нахмурив брови у тонкой переносицы.

— И то верно говорите, господин, — здесь оба — и Магда и Эвен — переглянулись улыбками, правда, у одной она была во все краснощекое лицо, второй же лишь сдержанно приподнял уголки губ.

— Как бы ему этого языка не лишиться когда-то, по глупости, коих он творит и говорит не мало.

— Так ведь горячка в нем молодая, господин! Кровь пуще эля свежего бурлит, да пенится!

Магда так громко произнесла последние слова, что ненадолго упавший в беспамятство Исибэйл зашевелился под теплым пледом с плечей Эвена, что заставило кухарку с ее молодым господином замолчать и обратить все свое внимание на мальчика.

— Он сейчас вновь в сон провалиться; после такой взбучки проспит до утра, можете быть покойны, господин, — Магда поправила на Исибэйле шерстяное покрывало и, поднявшись на ноги, добавила. — Позвать Якоба, господин? Пусть мальчишку перенесет ко мне на кухню.

— Нет, — Эвен, развернувшись на коленях, вполоборота объяснил ей. — Пускай спит здесь. Может, еще не выживет. Утром увидим, что дальше будет.

— А вы?! — выпучив на него свои блекло-синие бусины, выпалила проворная кухарка. — Вы-то где ночевать будете? Он вон как развалился, вам и прилечь негде!

— Магда, — охладил ее пламенную заботу о его ночлеге Эвен. — Иди к себе. Утром я пошлю за тобой, если понадобится.

Исибэйл пришел в себя еще на рассвете. Открыв веки, сначала не сразу сообразил, что так покалывает нагое тело. Грудь начала заходиться кашлем, но он, ощупав покрывало поверх себя, обнаружил шерстяной плед — тот самый, что когда-то был уже на нем — в его первую ночь в этом доме.

— А ты не так слаб, каким казался. Магда была права, — послышалось сверху, а вскоре и сам говорящий попал в поле зрения Исибэйла, уже успевшего приподняться на локтях. Жуткая ломота во всем теле, но гораздо терпимее того, что с ним творили накануне… Мысли о вчерашних мучениях никак не вписывались в то, что был он сейчас, судя по всему, в комнате Эвена. Воспоминания обрывками всплывали в его голове. Но Насхайм не дал ему времени собраться с мыслями:

— Тебе принесли твою одежду. Если можешь встать и идти, одевайся и… уходи к себе.

Исибэйл, у которого в тот момент словно язык отнялся, только безропотно кивнул и начал подниматься с хозяйской постели, вновь закашляв.

Ноги горели, ступать было больно, но и в десятки раз не так больно, как вчера, потому мальчик, наспех одевшись, пробормотал тихое «спасибо, господин» и поковылял к выходу.

— Исибэйл, — услышал он в спину.

— Да… господин, — он медленно развернулся, боясь услышать самое непредсказуемое.

— На пятый день Йоля мы устраиваем состязание лучников. Скажи Магде, что я позволил тебе прийти… посмотреть.

— Как прикажете… Спасибо.

— Иди к себе, — успев повернуться к мальчику спиной, вновь сурово промолвил Эвен.

Но к юному Соммервиллю, вместе с подаренной ему жизнью, вернулась и его прежняя беспечность:

— Почему вы так боитесь показаться… добрым? Ведь вы же вовсе не такой жестокий. Не такой, как они все.

Широко распахнув в удивлении глаза, но так и не изменяя своего положения, Эвен привычно сурово ответил:

— Ты, верно, вчера головой повредился, мальчик. Уходи, пока я не передумал.

Прикусив губу, Исибэйл побрел восвояси.

На кухне его тут же затискали в совсем неосторожных объятиях. Сердобольная Магда даже всплакнула, тут же утерев глаза концом фартука. Когда женщина понемногу пришла в чувства, приняв на себя привычный образ проворной хозяйки кухни, Исибэйл, сделав глубокий вдох, на одном лишь выдохе выпалил свой вопрос:

— Кто такой Эвер, Магда?

Комментарий к 4. Это солнце не жжется

И все-таки мне показалось логичнее рассказать про Йоль в этом доме в другой части.

Конечно, стоит принять во внимание, что люди в те времена, особенно те, что жили в условиях сурового климата высокогорья, были гораздо закаленнее нас, пусть и та жестокость, которой подвергся Исибэйл, все же отразилась на его здоровье.

========== 5. Resurgam ==========

Старое солнце потонуло в черном омуте несбывшихся надежд и несчастий. Но свет вернется с новым солнцем. Оно возродится и воцарится над тьмой долгой зимней ночи, самой долгой и самой темной в году. И радость от этого возрождения, свет новой жизни еще яснее воссияют сквозь темноту.

Древние обряды Йоля священны для потомков кельтов и викингов. За двенадцать дней до этой великой ночи дома наполнились ароматом еловых веток. Повсюду были развешаны гроздьями красные ягоды падуба в острых листьях, а пучки омелы с белыми плодами свисали там и тут, заставляя наглеть и так давно распоясавшихся мужчин и смущаться женщин, что должны были по древней традиции беспрекословно позволить коснуться своих уст чужим устам, если случалось встретиться им под букетом вечнозеленого растения с ядовитыми, молочно-белыми ягодами.

За день до священной ночи Магда так загоняла бедного Исибэйла, что он едва ли передвигал ноги, не до конца зажившие, когда уперся носом в крепкую грудь, укрытую овечьей шкурой.

— Обмогся, стало быть? — в голосе младшего Насхайма не было ни капли сострадания или участия. Больше, некое удивление такому скоротечному выздоровлению мальчика.

— Да, господин… Магда быстро поставила меня на ноги. Да и вы…

— Кто бы сомневался, — не позволив ему закончить, Эвен коснулся его подбородка большим пальцем правой руки, подняв голову мальчика к свету. — Ты бледен, Исибэйл. Магда сказала: плохо ешь. Так дело не пойдет.

— Мне хватает… Спасибо, господин. Не стоит вам беспокоиться о каком-то слуге…

— Телу бы твоему силы этой! А то, как погляжу, вся в язык ушла.

Исибэйл, как всегда ни к месту осмелев, хотел было что-то возразить, но с другой стороны дома послышался шум шагов приближающегося к ним человека. Мальчик узнал в нем того, кого боялся и ненавидел одновременно. Странным сейчас показалось лишь то, что во всю правую щеку Седрика светило огромное пятно цвета запеченной свеклы.

— Наш господин решил не изменять традициям?! — с наглой усмешкой обратился он к Эвену.

— О чем это ты, Седрик?

— Ну, так как же, господин. Стоите с этим оборванцем аккурат под самой омелой, да за лицо его держитесь.

Только сейчас оба — Эвен и Исибэйл — заметили букет с белыми плодами над головами.

— Попридержи язык, Седрик Ванагар. Я и на этот раз не посмотрю, что ты славно с мечом и луком обращаешься.

— Ну, господин. Шутки ради я сказал вам это! Не сердитесь, да и можно ли сердиться в такой праздник.

Эвен убрал руку от лица Исибэйла и кивком головы велел тому отправляться на кухню. Но любопытный донельзя мальчик нарочно замедлил шаг, услышав, как его молодой господин отчитывает зарвавшегося Ванагара:

— Ты хороший воин. Но я перестаю видеть в тебе хорошего человека. Седрик. Вместо того, чтобы верно служить мне, ты исполняешь приказы моего отца, зная, к чему это приведет. Одумайся. Кому ты служишь?

— Ваш отец — главный в доме. Простите, если огорчил вас, но я не могу не подчиниться его приказам. Разве вы не понимаете?

— Понимаю. Но мальчика трогать не смей. Иначе поплатишься.

— Воля ваша, господин. Да только ни мне, ни другим вашим людям невдомек: чем вы так привязались к нему? Верно, мальчишка вовсе не так прост. Среди горцев есть потомки колдунов этих земель — друидов. Так может, и он вас околдовать смог, а?

— Ничем я не привязался к нему. Но и объясняться с тобой я не обязан. Не забывайся.

Дальше Исибэйл уже не слышал, ибо скрылся в проеме кухни.

Он так умаялся за этот день, что начало ему чудиться, будто бы не ночь, а день сегодня самый долгий в году.

Раньше, в доме родителей, вся эта суета была ему в радость. Но сегодня первый Йоль в свой жизни он был лишен тепла семейного очага. Не сомкнуть больше горячих рук его семьи в волшебный круг. Не загадывать больше желаний наперегонки с Исабель. Все для Исибэйла обратилось сплошной, непреодолимой темнотой.

Но вот что никак не шло из мыслей его, пока хлопочущая возле жарева и парева Магда то и дело подсовывала ему какое-нибудь толчение или мешание: в лице Эвена он тоже не угадал радости от приближающейся священной ночи Солнцеворота.

А еще тревожило его то, что Магда так и не решилась поведать ему о том, кем же был этот Эвер, из-за которого спорили старший господин с сыном.

Исибэйл даже не удивился, когда Магда погрозила ему, что рано или поздно он точно безъязыким останется: слишком часто в этом доме ему уже указывали на то. Но он чувствовал: неспроста судьба позволила ему услышать это имя. Он хоть и был в полузабытьи, а слышал слова Эвена, из которых заключил, что каким-то образом напоминает ему таинственного Эвера.

Встречали Йоль с размахом. Казалось, костры пылали не на дворе, а в самом дому — вот сколько зажгли факелов и лучин. Языки пламени страшными тенями плясали на стенах. Но к утру пламя костра потухло. Угасли факелы и лучины. Неужели с ними исчез и свет? Исибэйлу казалось, что отныне солнце для него не повернется к весне и пребывать ему теперь в вечной зиме.

Как и было обещано, на пятый день празднования зимнего солнцестояния Исибэйлу позволили присутствовать на состязании лучников. Цель была не из легких, о чем свидетельствовало и то, что с того расстояния, что было отмерено, ее так никто и не поразил за более чем час. На состязании на почетных местах присутствовали оба лорда Насхайма. Наградой же победителю были неслыханное: исполнить любое желание. Поразившей цель с самого дальнего расстояния мог получить все, что угодно.

Над горе-лучниками недолго потешались, скорее для порядка, а потом они приглашались за столы, накрытые прямо на дворе.

Время состязания было на исходе, но окровавленная голова убитого зайца, прибитого к узкой доске, так и не была пронизана ни в едином месте, хотя по заданию надо было попасть в глаз.

— Неужели на нашем дворе не осталось того, кто справится с заданием? — раздался строгий голос старика Насхайма. — Ну же, смелее!

Эвен, встав со своего места, взялся за свой лук:

— Думаю, мне стоит дать пример остальным, отец.

— А мне можно?..

Все, кто был на дворе, в изумлении пооткрывав рты, обернулись на юного, худенького мальчика в потрепанной шерстяной шали, что вилась круг всего его тела.

— Что?! — прорычал старший хозяин, но Эвен, пораженный просьбой Исибэйла не меньше других, тихо шепнул отцу, блестя глазами:

— Пусть попробует. Что с того: опозориться — ему урок лишний.

Отец, пораздумав, кивнул в согласии. Не разгадал он хитрости своего сына, а тому лишь это и было нужно.

— Подойди ко мне, Исибэйл.

Мальчик медлил, понимая, что такой дерзости ему, наверняка, не простит даже Эвен.

— Подойди же. Не бойся.

Исибэйл решился. Приблизившись, он получил лук и две стрелы из рук молодого господина.

— Удачи, — одними губами промолвил ему Эвен и вернулся на свое место.

Со всех сторон по началу воцарившуюся тишину прорезали такие до обиды знакомые смешки и улюлюканья. Никто не верил в умение мальчика стрелять из лука. Никто, кроме одного человека, что следил за ним глазами цвета инея в первых зимних сумерках.

Первая стрела прошлась мертвой голове зайца по уху, вонзившись чуть выше цели.

В толпе ахнули, но тут же разразились неодобрительным смехом. Исибэйл оглянулся: громче и нахальнее всех смеялся небезызвестный ему Седрик, который сейчас как раз отрывал от запеченной заячьей тушки бедро и уже собирался поднести его ко рту.

Один ли направил его руку или сам Исибэйл вспомнил свои обиды и боль, но через мгновение кусок мяса из рук Седрика оказался насквозь пораженным стрелой и прибитым к одиноко стоявшему стволу дерева, что росло поблизости.

«Вот сейчас и настанет моя кончина… А не о ней ли я так роптал?» — застряло в груди мальчика.

— Да ты в своем ли уме?! — вскочил со своего места Ванагар. — Господин… — хотел он уже обратиться то ли к старшему, то ли к младшему Насхайму.

— Цель была — заячья туша. Не ее ли поразил этот мальчик? — спокойно обратился Эвен к отцу.

Тот грозно посмотрел на сына, но что-то удержало его от возражений. И все же то, что сын его принял сейчас на себя решающую роль, не позволила ему более задерживаться на дворе.

Вместе с несколькими приближёнными к нему людьми он проследовал к дому. За ними побрел и Седрик.

Младший же Насхайм, словно никого и ничего не замечая, сняв с себя плащ из двух сшитых между собой теплых овечьих шкур, закрепленный на правом плече фибулой, накинул его на вновь дрожащие плечи Исибэйла:

— Что ты хочешь получить в награду?

— Позвольте мне увидеть свою семью. Просто, один последний раз…

Эвен поправил теплую накидку на плечах Исибэйла и приподнял за подбородок его опущенную голову, как тогда, под ветвями омелы:

— Хорошо. Но с одним условием: я поеду с тобой.

— Вы… Вы простить все не можете, что Исабель не досталась вам?

— Нет, не страшись. Твоей сестры я не трону. Но я поеду с тобой. Это мое решение. Не будем медлить. Я прикажу принести тебе одежды потеплее этой прохудившейся шали. Оденешься так, как одеваются наши люди в северных землях. И в путь.

До самого часа отправления Исибэйл не верил своим ушам: с чего бы это молодому господину проявлять такую милость и… заботу? Да и в этом ли было дело? Мало ли какой умысел был в его голове.

Не успели проехать и двух близлежащих деревень, как разыгралась метель.

— Если продолжим путь, то и лошадей и себя погубим, Исибэйл. Придется попросить о ночлеге в деревне.

Места им нашлось только в хлеву, рядом с овцами, свиньями и коровой. Для Исибэйла все было привычным. Но то, что Эвен сам не сказался хозяевам о том, кем он является, да и одним лишь взглядом запретил делать это мальчику, сильно настораживало. Одеты оба были по-дорожному — никаких богатых пледов и роскошно вышитых лейне.

«Что же он задумал?»

Но все опасения Исибэйла оказались напрасными.

Оперевшись спинами на овечьи ясли, подложив туда соломы, утомленные дорогой и холодом путники молча дожевывали остатки провианта, положенного в сумку Исибэйла заботливой Магдой.

— Вы могли бы послать со мной слуг… Зачем же было самому отлучаться от дома. Сейчас ведь идут ночи Йоля.

— Пусть идут… Да проходят побыстрее.

Исибэйл, сидящий чуть поодаль от Эвена, едва ли не поперхнулся водой:

— Не боитесь, что Один вас услышит? И наведет беду?

— Больших бед, чем были уже в моей жизни, вряд ли можно навести на меня, Исибэйл.

Эвен стряхнул крошки, попавшие ему на овчину.

— Но ведь поступки наши могут и на семье отразиться…

— Да ну? Правда? — усмехнулся Насхайм, рассматривая заалевшее лицо Исибэйла.

— Если вы про то, как я попал к вам… Я спасал сестру… Вы же сами знаете.

— Знаю. И хоть у меня нет и никогда не было сестры… Я знаю, что такое братская любовь. Слишком хорошо знаю.

— Как это? — Исибэйл оставил ужин и выжидательно посмотрел на одним махом побледневшего Эвена. Они сидели в темноте, но свечение снега, звезд и луны лилось сквозь небольшие оконца в хлеву. И потому сейчас таким омертвелым ему предстало лицо молодого господина.

— У меня был брат. Наша мать умерла, разрешаясь им, когда мне минуло всего шесть зим. А через семнадцать лет и его не стало… Не стало моего Эвера. И виноват во всем наш отец. Почти что во всем.

— Вы отца в этом вините?.. — Исибэйл, конечно, уже не мог сдержать любопытства.

— Хочу показать тебе кое-что. Могу ли я верить тебе, Исибэйл?

— Вы можете верить мне, господин… Я в жизни не предам вас и ваших тайн.

— Положим, ты говоришь правду… смотри же тогда.

Эвен нащупал под рукавом рубахи потайной карман и вытащил оттуда какой-то, как показалось Исибэйлу, довольно крупный амулет. Только был он крестообразным. Когда Насхайм приблизил его к глазам мальчика, тот ясно уже мог разглядеть: это был христианский крест.

— Отец мой невзлюбил Эвера не только из-за смерти нашей матери… Мой брат уверовал в единого Бога. В Христа. Ты слышал что-нибудь о Нём, Исибэйл?

— Да… — кивнул во все глаза смотрящий на Эвена мальчик. — Ваш брат был…

— Эвер принял христианскую веру, когда был не старше тебя. Отец же мой посчитал это предательством памяти предков, предательством богов, почитаемых веками… Но разве было что-то плохое в том, чтобы верить в единого Бога? Посмотри, Исибэйл… Видишь распятого на кресте?

— Вижу, господин… — деревянный крест опустили на раскрытую ладонь младшего Соммервилля.

— Это Сын Божий. Люди распяли его на кресте за свои же грехи. За свои плохие дела, чтоб ты понимал, Исибэйл… И эти раны на его запястьях и ступнях — это раны от гвоздей… Это раны любви — любви Бога к людям. Эвер не был, конечно, так велик. Но погиб от рук злых людей ни за что, понимаешь? И я тоже приложил свою нечистую руку к его смерти… Это Бог наказал меня за мою нечистую любовь к нему.

На последних словах из глаз Эвена упали капли слез. Исибэйл не знал, куда деваться… Не знал, что сейчас нужно говорить. Знал только лишь, что до боли в груди желает, чтобы печаль ушла из сердца его господина. Он даже не сразу понял, о какой такой «нечистой» любви говорил Эвен.

— Моя любовь приносила ему только страдания… Нет, не смотри на меня диким взглядом, Исибэйл. Я и пальцем его тела не тронул… Но черный яд этой любви, этого наваждения отравлял ему сердце. А теперь его нет уже вторую зиму, но мое сердце все еще отравлено, Исибэйл. И этот крест всегда мне напомнит: много злых людей было круг моего Эвера, но чернее меня, его родного по крови брата — не было. И я не знаю, кого мне клясти за это наваждение. Одина ли, кого я и сам поминаю в бранном слове, или… иную силу.

— Зачем вы так говорите… Я вас совсем другим видел. И сейчас вы другой. Вы столько сказали… Я толком и разобрать всего не смогу разом. Но разве ваша любовь убила его? Разве не другие люди приложили к этому руку?

— Замолчи! — в который раз Эвен переменился в голосе. — Понять ли тебе, что творилось в его душе, когда он каждый день видел мои глаза и читал в них мои помыслы?

— Зачем же вы говорите все это мне? Если мне не понять по-вашему?

— Я и сам не знаю.

— А я знаю одно: только сильный человек может признать тьму внутри себя.

— Так есть ли хоть одно сердце в этом мире, свет которого озарит эту тьму внутри меня, Исибэйл?

— Нет темноты, сильнее отчаяния, господин.

— Смогу ли я спастись от него, Исибэйл?

Мальчик не нашелся с ответом. Вместо этого он промолвил, сомкнув пальцы круг креста на ладони:

— Скажите. Это правда, что я похож на него? Вы потому меня тогда от людей тех вызволили?..

Эвен стиснул челюсть и запрокинул голову. Плечи его дрожали, как когда-то в его объятиях дрожал Исибэйл, согреваемый его горячим дыханием. Совладав с собой, молодой лорд опустил голову, а лицо его приняло обычный для него суровый вид:

— Хватит болтать. Будет с тебя сегодня этих разговоров… Завтра в путь обоим, а снегу за ночь навалит, может, еще больше.

Насхайм забрал крест с его ладони и убрал его обратно, в надежное укрытие у самого своего сердца. А затем опустился спиной на солому и жестом приказал Исибэйлу лечь рядом. Мальчик совсем несмело устроился там, но вскоре оказался прижат к крепкому мужскому телу, отчего сделалось так легко на сердце и… так сладко-тяжело в животе. И улыбка разлилась по всему лицу его: от глаз до маленького рта. Впрочем, Эвен не изменил себе и сейчас:

— Не скалься. Просто… так теплее. Обоим.

— Я знаю… Ведь вы уже однажды спасли меня своим теплом.

Младший Соммервилль так доверчиво жался к нему. Эвен, не сводя с него глаз, сомкнул ладони за спиной Исибэйла, который вскоре обмяк от всего этого тепла, исходящего от близости молодого хозяина. Ресницы его трепетали на шее Насхайма, который только сильнее прижал это такое сейчас доверчивое существо к себе.

— А вы сами, господин, — вдруг прошептал беспокойный мальчик, не поднимая головы, — сами в кого верите?..

Эвен напряг лоб, что вмиг покрылся рябью длинных складок светлой кожи:

— Не угомонишься никак теперь?! — пришикнули на Исибэйла. — Спи. Утром засветло разбужу.

Юный лучник в ответ только что-то промычал ему в шею.

Едва заметная улыбка подернула строгое лицо молодого господина. Осторожно вытащив одну руку из-под пледа, он сложил два пальца вместе и медленно очертил над дремлющим Исибэйлом крестное знамя.

А после и он, крепко обняв податливое и теплое тело мальчика, провалился в сон, в котором под утро, когда рассвет еще едва брезжил, увидел смеющиеся глаза цвета падуба.

__________________________

Информации много, все не уместишь в комментариях. Может, кому-то будет интересно почитать)

Йоль.

Это праздник зимнего солнцестояния. Праздник огня и света. Дата его празднования — 13 дней с ночи 21–22 декабря. Есть еще мнение, что Йоль празднуется 3 дня до даты солнцестояния и три дня после. В скандинавских странах и Шотландии, Йоль также праздновали задолго до прихода христианства. В славянских традициях соотносится с праздником Солнцеворота (солнце «поворачивается» к весне) и Святками. Само название Йоля (Yule) происходит от скандинавского «iul» и «hjol», кельтского «hweol» и означает, кажется, «колесо», праздник Йоля отмечает очередной поворот колеса года, возвращение силы. Несмотря на то, что празднование Йоля длится несколько дней, самая важная ночь праздника — это, конечно же, солнцестояние, самая длинная ночь в году, во время которой настоящими властителями в этом мире становятся духи. В эту ночь зажигали «костер Йоля» и охраняли дом от злых духов; в эту же ночь давались самые искренние клятвы и обещания. Верили также, что не следует быть одному в эту ночь — ведь тогда человек остается наедине с мертвыми и духами Другого (загробного) Мира.

Вечнозеленые растения. (Evergreen).

Символ вечной жизни. Впоследствии, в традициях христианского Рождества — символ дарованного Богом воскрешения души человека. На самом деле, их немало. И в соответствии с традициями Йоля дом украшали еловыми ветвями, плющом, падубом, омелой и другими. Остановлюсь на двух, наиболее важных для данной работы.

Падуб (Остролист). Вечнозеленое растение, с красными ягодами и острыми листьями. Считалось, что именно на время празднования Йоля остролист обладает магической силой. В традициях Рождества красные ягоды остролиста символизируют кровь Христа.

Омела. Еще одно важное для традиций Йоля вечнозеленое растение с небольшими гладкими листьями и белыми ягодами. Пучки омелы подвешивали в доме и пара, встретившаяся под таким букетиком, должна была непременно поцеловаться. Это чисто скандинавская традиция впоследствии распространилась и в других европейских странах.

Нельзя не отметить влияние традиций Йоля на празднование Рождества (например, на Британских островах), происхождение которого, помимо христианских корней, берет свое начало, в плане символики, как-раз таки в Йоле и в римском праздновании Saturnalia. В 45 веке до н. э. римляне установили дату зимнего солнцестояния — 25 декабря. Германские же племена, что наводняли тогда Британию, отмечали «возрождение» солнца праздником Йоля. Кстати, в Британии до сих пор слово «Yule» относится к «Christmas». Это можно увидеть на примере Рождественского полена «Yule log». Его сжигают на Рождество и пепел хранят до следующего года. В первой же главе работы Исибэйл с отцом ходили в лес именно за стволом для такого полена. В Библии не дается точной даты рождения Иисуса Христа. Примерно в 221 году нашей эры Секст Юлий Африкан (Sextus Julius Africanus), христианский проповедник из Иерусалима, грекоязычный писатель, один из первых христианских историков, популяризировал дату рождения Христа как 25 декабря.

Теперь по названию главы.

Resurgam — «Я воскресну» (лат.). Исходя из сказанного выше о символике вечнозеленых растений несложно увязать это с названием работы «Evergreen». Смысл может быть многоплановым. Это и земное «воскрешение» души Эвена, как и возрождение солнца на Йоль. Это и «воскрешение» его брата Эвера в образе Исибэйла. Конечно, можно понимать и по-другому, и я совсем не против, если у читателей есть свои мысли на этот счет. Смысл будет еще раскрываться в других главах работы.

Комментарий к 5. Resurgam

С Наступающим, а кого-то уже с Наступившим Новым годом! Невероятно благодарна всем своим читателям! Спасибо, что остаетесь со мной и моими работами. Ваши отзывы - лучшие мотиваторы, за которые я никогда не устану Вас благодарить. И пусть с Вами всегда будет то, о чем так сокровенно, глядя глаза в глаза, наедине друг с другом говорили герои в этой главе: свет сердец близких Вам людей!

========== 6. Зёрна и плевелы ==========

У нее локоны с золотым отливом и румяные, что по осени свежие яблоки, щеки. И уста, будто самые спелые вишни, и лилейная гладкость кожи. Она изящна и грациозна. И легка поступью. И так похожа на Исабель.

Но мальчику с очами цвета падуба сердце пронзают ядовитые стрелы, едва ли видит ее. Потому как рядом с ней тот, кто тремя днями ранее, холодной ночью огненного Йоля крепко прижимал его к себе, согревая телом своим, да жарким дыханием.

Не забыть отныне Исибэйлу ни той ночи, ни того, как были приняты в родном доме мальчика, как он, наконец-то, мог обнять родителей, ни испытующего взгляда Эвена, когда он спросил его, хочет ли мальчик остаться навсегда в семье и, если так, то молодой лорд готов отпустить его. Никогда не забыть ему, как господин смотрел на него, а Исибэйл, забыв про стыд, гордость и благоразумие, ответил ему вопросом:

— Я в тягость вам стал, господин?..

— Разве ты не желаешь остаться со своей семьей?

— Мое сердце безмерно желает этого. Но позвольте мне остаться в вашем доме. Я все буду делать! Больше никогда не позволю себе и слова против вашей воли.

— Исибэйл, — Эвен, решивший держаться строго с мальчиком, чтобы ни единого сомнения не оставить в верности его выбора, властно сложил на груди руки, что сейчас были спрятаны под плащом из овчины. — Другого шанса не будет. Решайся. Либо сейчас остаешься с семьей, либо навсегда покидаешь ее.

Мальчик тяжело вздохнул, оглянувшись на родной двор. А затем, мешая шепот с мягкостью кружащегося снега, прошелестел замерзающими губами:

— Порой, господин, случается что-то… что-то большее, чем навсегда.

А сейчас мальчик во все глаза смотрел на прибывших в дом хозяев гостей из такого же рода норвежских землевладельцев. И все бы ничего, но была среди них та, от которой Эвен не отходил ни на мгновение.

Невыносимой пыткой было Исибэйлу прислуживать сегодня за ужином. А молодой хозяин, казалось, нарочно ему раздавал поручения за столом, побуждая бедного мальчика без конца натыкаться взглядом на то, какое расположение он оказывал прекрасной юной дочери лорда соседних земель.

С той самой поры, как Исибэйл с молодым Насхаймом вернулись от родителей мальчика, они почти не пересекались, если не считать исполнения обязанностей по дому последнего. При любой такой случайной и краткой встрече Эвен либо смотрел на юного лучника свысока, либо попросту не замечал его.

После всего того тепла, что они разделили на двоих, Исибэйлу, как он ни старался проявлять благоразумие, а было до жгучей соли в глазах и сердце обидно от такого внезапного равнодушия молодого господина.

Теперь еще и это еговнимание к прелестной северянке…

Неудивительно, что едва ли отец и сын Насхаймы с гостями покинули обеденный зал, как Исибэйл, кое-как успев помочь Магде с посудой, сунулся в самый дальний закуток дома, где были печи, что отапливали первый ярус дома, и кладовые с припасами, откуда был проход к самой кухне. Там-то его, дрожащего под своим стареньким пледом, закрывшего лицо ладонями, и обнаружил чуть пошатывающийся от выпитого виски Эвен.

— Если бы не наша кухарка, я бы уже отправился искать тебя по двору, — тяжело опускаясь на одно колено, тихо, но строго обратился он к мальчику.

Исибэйл встрепенулся и убрал ладони от лица. Разглядывая сейчас плечи Насхайма, он только продолжал шмыгать носом.

— Поведаешь мне, что случилось у тебя? Или мне догадками себя изводить?

Исибэйл, совсем обмякнув возле согревающей спину горячей печи, вскинул взор на ждущее ответа лицо молодого хозяина:

— Не пристало вам, господин, беспокоиться о ваших слугах… Все у меня в порядке. Просто…

— Просто, ты когда лжешь, у тебя подбородок дрожью исходит, — неожиданно ослабил возникшее между ними напряжение Эвен. У самого тот час же улыбка на лице засияла, да только мальчик от его слов лишь головой поник:

— Простите, если дерзостью покажутся мои слова, но вы ведь не здесь сейчас должны быть… Там вас… она ждет, — почти что со всхлипом выдавил из самой груди Исибэйл последние слова.

Эвен только головой покачал, а затем осторожно обхватил пальцами обе ладони мальчика:

— Но я не с ней сейчас, Исибэйл… Взгляни же на меня, мальчик. Я с тобой.

— Нет… Мне наверное это чудится. Это Один надо мной потешается.-

— Неправда, Исибэйл, я с тобой. Так ответь мне, мальчик: почему же я сейчас с тобой? Ответь мне…

— Я не знаю, господин мой.

— Ох, Исибэйл… Не лги мне. Ты все знаешь… Все знаешь.

И как же сладко и тревожно было держаться за это запястье и с одним лишь желанием, идущим от всего его большого юного сердца, с трепетным благоговением прильнуть губами к ночного небосвода венам и почувствовать, как тонкие пальцы этой руки ласковым бархатом ложатся на щеку. Гладят лоснящуюся кожу. И эти малинового пудинга уста уже в роковой близости от его собственных.

— Не бойся, мой Исибэйл. Я не оскверню тебя… — Эвен тихо коснулся губами бледного лба. — Он не позволит…

— Потому что это то, что зовется «грехом»? — чистые, что лед на озере, слезы задрожали в глазах мальчика.

— Да, Исибэйл… И однажды я уже был наказан даже за помыслы об этом. Его я потерял… — Эвен прижал руку к скрытому под рубахой кресту. А затем в порыве обнял мальчика, крепко стиснув в своих руках. — Но тебя я не могу лишиться.

Как бы ни хотел Исибэйл навечно остаться в этих объятиях, но Эвен отпустил его.

Укрыв мальчика потеплее своим одеянием, он так и оставил его дрожащим даже под теплой овечьей накидкой. Но не холод был виной этой дрожи.

***

Едва ли угасли йольские костры, а дым от них еще не рассеялся, как дом наполнился суетой, что была ничуть не меньше, чем накануне приезда старшего Насхайма. И только на третий день, случайно, от без умолку болтавшей Магды услышал, что причина тому — скорое отбытие Эвена в земли, что лежали у самого Северного моря. Оттуда, уже весной, он должен будет держать путь через его воды к берегам Скандинавии.

За неделю до дня отъезда молодого господина Исибэйл превратился в совершенно жалкое существо. Неприкаянной тенью бродил по дому, сторонясь людей и в особенности Эвена. Больше всего на свете он отныне боялся встретиться с ним взглядом. Боялся не этих холодных, но оттого не менее прекрасных глаз. Боялся, что в его собственных, почти угасших очах, Эвен прочитает немую мольбу: не покидайте меня.

Мальчик помнил, что в то черное утро твердо решил не оставлять своего укрытия с тех самых пор, как помог Магде управиться с ранней трапезой. Младший Насхайм с людьми вот-вот должен был отправиться в дорогу. А Исибэйл, чтобы хоть как-то отвлечься, принялся перебирать пшено. На кухне это было его обычной обязанностью.

— Когда-то один человек сказал мне: «Научись отделять зерна от плевел, Эвен… Если желаешь, чтобы рядом были надежные люди».

Исибэйл так погрузился в свои мысли, что не сразу заметил, как напротив него за грубо сколоченный кухонный стол присел молодой господин.

— Я… — мальчик, пересилив подступающий к горлу ком, выдохнул и продолжил. — Я не сорняки убираю.

— Знаю, — улыбнулся уже по-дорожному одетый Эвен. — Но ты выбираешь лишь самые пригодные, правда? Самые чистые и светлые?

Разве сдержаться юному горячему сердцу в груди? Мальчика заколотило мелкой дрожью:

— Вы правы, господин. Как и всегда правы!.. — давясь слезами, прохрипел Исибэйл. — Вы ведь тоже подпускаете к себе лишь самых светлых и чистых? Непорочных, не запятнанных позором и следами чужих рук!.. — мальчик заслонил лицо ладонями.

— Не всегда так получается, Исибэйл, — Эвен, словно не замечая давно ревущего навзрыд мальчика, почти бесшумно встал из-за стола.

— Вам пора… да?.. — выплеснулся со слезами последний отчаянный вопрос.

— Да, — ответил Эвен, совсем не спеша уходить.

— Спасибо, — начал мальчик выровнявшимся голосом, все еще нет-нет, да и всхлипывая, — спасибо, что позволили увидеть вас напоследок, — Исибэйл тоже встал на ноги, чувствуя, как подкашиваются колени. — Все равно я и пары дней без вас не протяну здесь… Либо вашего отца люди меня со свету сживут, либо сам… от тоски сгину.

— Что ты такое говоришь, мальчик?

— Правду…

— Никто тебя и пальцем не тронет. Я уже говорил: будешь повинен — накажу тебя сам.

— Вы и наказали, господин, — вновь был готов разрыдаться мальчик. — Только в чем же моя вина? Какой же грех против вашего Бога я совершил?

Эвен, шагнув ему навстречу, накрыл ладонями угловатые плечи:

— Бог един для всех, Исибэйл. И для меня и для тебя. Ты же…

Он не успел договорить, так как в дверях показалась Магда, державшая на руках теплые вещи:

— Вот, господин. Все, как вы велели. Даже сапоги новые для него раздобыла!

Эвен, отняв руки от мальчика, обернулся и благосклонно кивнул раскрасневшейся от волнения и беготни кухарке:

— Пусть одевается. И поживей.

Он снова обратил лицо к слабо соображавшему в тот момент Исибэйлу:

— Жду тебя на дворе. Попрощайся с Магдой.

Мальчик рухнул к его ногам. Обхватив их чуть ниже коленей, прижался мокрым личиком.

Эвен сам поднял его с полу:

— Ни к чему тебе в ногах валяться, словно рабу. Ибо я не приказываю, Исибэйл. Я спрашиваю тебя: ты хочешь поехать со мной?

— Сильнее, чем вы и представить себе можете, господин! — воскликнул не верящий своему счастью мальчик.

— Тогда поторапливайся. Путь у нас с тобой долгий.

____________________________

«Отделить зерна от плевел»

Из Библии. В Новом Завете (Евангелие от Матфея, гл. 13, ст. 24—30) рассказывается, как некий человек посеял на своем поле хорошие семена пшеницы, а его враг на том же поле разбросал ночью и семена сорняков. Когда поле зазеленело, рабы сказали, что вместе с пшеницей взошли и плевелы — сорняки, и предложили выдернуть их. Хозяин решил иначе: «Но он сказал: нет, чтобы, выбирая плевелы, вы не выдергали вместе с ними пшеницы; оставьте вместе расти то и другое до жатвы; и во время жатвы я скажу жнецам: соберите прежде плевелы и свяжите их в связки, чтобы сжечь их, а пшеницу уберите в житницу мою».

«Плевелы» в переводе со старославянского «сорняки».

Иносказательно: отделить хорошее от дурного, вредное от полезного.

========== 7. Прежде чем ты трижды отречешься от меня ==========

— Что это, господин?

Еще не успевшими согреться возле огня пальцами Исибэйл бережно провел по твердому, чуть потертому переплету из загрубелой кожи. Но едва ли мальчик успел обратить взор в сторону своего господина, из чьей набедренной сумы, прорвав дно, выпала небольшой высоты и ширины, но с множеством рукописных листов, книга в кожаном переплете, как грубой хваткой из его рук вырвали таинственную вещь.

— Никогда ничего не брать в руки из моих вещей без моего позволения или приказа. Так сложно запомнить?

Не ожидал Исибэйл, что Эвен так отреагирует: он просто поднял выроненную им книгу. Так в чем его вина, что господин нет-нет да и разгневается на него с самого начала пути? В конце концов, пускай мальчик втайне и был дико рад тому, что младший господин Насхайм взял его с собой, да только никак понять не мог, почему с каждым днем он все суровее и суровее обходиться с ним, словно Исибэйл ежечасно не угождал ему в любом деле.

Уже четверо суток они были в пути, останавливаясь на ночлег в попадавшихся на их пути деревнях. С момента отъезда Эвена, того самого Эвена, что «попросил» мальчика, словно равного, а не «приказал», как рабу, попросил отправиться с ним в северные земли, будто подменили. Ни единого доброго слова, ни ласкового взгляда, ни случайного прикосновения.

Вместо былых бережных объятий и согревающих сердце слов — только грубые окрики, приказы, не больные, но обидные толчки, если вдруг случалось попасться у господина на пути. И все это под самодовольные взгляды приближенных Эвена, особенно Седрика, которого по неведомым Исибэйлу причинам господин решил взять с собой несмотря на его выходку на турнире и последующее холодное обращение Эвена к нему.

Сейчас же все перевернулось с ног на голову: Седрик вновь стал его ближайшим, его доверенным лицом. Исибэйла господин либо в упор не замечал, либо обращался с ним, если не хуже, чем со дворовой собакой, то уж точно ничем не лучше, чем с провинившимся слугой.

Только в чем же была его вина? В том, что он готов был по первому зову господина броситься и в огонь, и в воду, если Эвен того потребует?

Мальчик стал все чаще раздумывать над тем, что лучше было бы ему не роптать о том, что останется в доме Насхаймов один, без Эвена. Лучше уж, если такова была судьба, сгинуть там от чужих рук, чем поедем есть самого себя мыслями о том, что с каждым днем он все дальше и дальше от своей родной земли и все дальше и дальше от своего господина, пускай Исибэйл имел возможность видеть последнего хотя бы пару раз за сутки.

На исходе четвертого дня, когда по расчетам путников до ближайшего селения было меньше мили пути, Эвен отдал распоряжение найти пригодное место и расположиться на ночлег прямо в поле, возле лесной опушки. Люди попробовали было возразить, но лорд Насхайм был непреклонен. Всем пришлось подчиниться.

На счастье, ветер к ночи успокоился, да и лес служил решившему заночевать возле него лагерю добрым укрытием. Так что, когда запылали костры, караульные были выставлены, а все остальные, за исключением самых стойких, среди которых был и сам Эвен, наполнили свои глотки щедрыми пинтами эля и виски, да свалились без сил прямо на телегах со скарбом, Исибэйл как раз заканчивал готовить постель господина ко сну. Для Эвена, равно как и для его ближайших людей, были расставлены несколько шатров, быстро сооруженных из старой парусины, да кольев. Наземь бросили несколько звериных шкур, они же служили одеялом и подголовником.

Когда Эвен появился внутри своего ночлега, он застал там Исибэйла, который последний раз проверил, все ли в порядке с будущей постелью господина, и уже готов был уйти. Эвен задержал его:

— Постой, — громко, с резким кивком, он обратился к мальчику, в один миг застывшему на своем месте. — Ты хорошо поужинал сегодня, Исибэйл?

Мальчик пугливо схватился обеими руками за край лейне, что случайно сползала с худеньких плеч вместе с шерстяной шалью и обнажила костлявое плечико: за неделю он, от всех переживаний до и после отъезда исхудал так, что едва ли на его лице можно было сходу обнаружить что-либо, кроме по-прежнему ярко горящих падубом глаз.

— Ты язык проглотил свой за трапезой вечерней?! — в привычной для последних дней грубой манере прикрикнул на него молодой лорд.

— Я хорошо поел, господин, — соврал Исибэйл, ибо ни за какие коврижки не выдал бы ему сейчас правды. — Благодарю вас… благодарю вас, что спросили… Я не заслужил такой милости, господин.

С высоты своего роста Эвен надменно глянул на принесенный поднос с едой: там и троим здоровым мужчинам хватило бы с лихвой. Затем все так же надменно обрисовал взглядом худенькую фигурку, что была в трех шагах от него. Забравшись к заду, лейне с шалью так опияли это чуть шатающееся в стороны юное тело, что, казалось, в нем можно будет скоро пересчитать все до единой косточки.

Не меняясь во взоре, он подошел к мальчику и положил руку ему на плечо. Осторожно, почти невесомо, вернул вырез лейне на место, чувствуя кожей, как от его прикосновения задрожала венка, идущая через шею мальчика, а из-под ресниц его предательски выскользнули несколько крупных слез.

— Я больше не хочу видеть твои слезы, Исибэйл. Никогда, — Эвен все еще не убирал руки с его плеча.

— Не беспокойтесь, господин. Больше не увидите, — Исибэйл вытер соленые дорожки со щек и сам высвободил плечо от руки Эвена, сделав пару шагов к выходу, но лорд Насхайм вновь остановил его от ухода, перегородив путь:

— Я не отпускал тебя.

Мальчик совсем растерялся и просто ждал дальнейших приказов. Но то, что было сказано дальше его господином, скорее походило на одновременно участливую и укоряющую просьбу:

— И обманывать меня также больше не стоит, Исибэйл. Сядь и поешь вместе со мной.

— Но, господин, я уже говорил вам…

— Не заставляй меня использовать силу.

И если бы не с завидной быстротой меняющееся отношение Эвена к нему, каждый кусок баранины, холодный варенный картофель и хлеб с чуть согретой на огне талой водой показались бы ему пищей богов, что он разделил со своим господином.

Но бедный Исибэйл клевал, что сиротливый воробушек, по крошке, хотя Эвен, думая, что незаметно, но то и дело подкладывал ему куски посытнее. Да и от хлеба отломил мальчику куда более щедрый кусок, чем оставил для себя.

— Все. Теперь можно и в путь. Сил хватит у обоих.

Эвен стряхнул крошки с груди, туже перевязал сзади волосы и встал на ноги. Следом поднялся и Исибэйл.

— Благодарю вас господин. Утром перед дорогой я еще принесу вам еды. А сейчас позвольте мне идти? — очевидно, мальчик не понял, о каком пути ему говорил молодой Насхайм.

— Ты сегодня то нем, то глух делаешься, Исибэйл. Надень холщовые штаны, да перевяжи сапоги потуже. И шкуру, что тогда давал в дорогу, накинь на плечи. И тихо там, смотри. Чтобы никто тебя не видел! Возьми пару факелов и лучин, но не поджигай пока что. Ждать тебя буду у кромки леса. Ну? Что встал, как вкопанный?!

— Что вы, господин… Куда же мы с вами поедем… вдвоем… Ночь ведь… — испуганно замямлил мальчик, изо всех что стараясь сдержать подступающий к горлу скользкий ком.

— А ты что же боишься меня, Исибэйл? Думаешь, господин средь ночи в лес тебя заведет, да и справит нужду плотскую?

Лицом мальчик сейчас вспыхнул ярче любого факела:

— Я… Я не то сказать хотел, господин…

— Так боишься все-таки?

— Нет, — собравшись с духом, вымолвил Исибэйл.

— Тогда не теряй времени! Иди и сделай все, что сказал тебе. Да поживей!

***

— Обхвати меня руками и крепче держись! И лицо спрячь в мехе на моей спине. Поскачем быстро, оглянуться не успеешь, как щеки до кости обморозит!

Что еще оставалось Исибэйлу? Разве мог он ослушаться? Да и хотел ли ослушаться?

Не обманул его Эвен. Лошадь пришпоривал так, что и на морозе ноги у обоих вскоре разъезжались вверх-вниз по ее взмыленным бокам. И теплом спины своей, укрытой звериной шкурой не обманул. И одичалым биением сердца, что сливалось со стуком собственного, когда Исибэйл жался к сильному телу своего господина.

Скоро оказались на небольшой опушке леса, где Эвен привязал лошадь к стволу крепкого дерева и велел Исибэйлу зажечь оба факела.

Быстро вспыхнувшие огни освещали им путь сквозь лесную чащобу. Мальчику казалось, что идут они совсем не по проторенной тропе, а молодой лорд ведет их только по ему известным приметам.

Минут через двадцать ходьбы, проваливаясь в снегу по самые чресла, они достигли совсем крошечной поляны, что каким-то чудом природы появилась прямо в лесной чаще. Исибэйлу поперву привиделось, что они вышли к небольшому лесному озеру, но, посветив факелом впереди себя, он инстинктивно схватился рукой за шкуру впереди стоящего Эвена, тот час же, отдернув ее, как от дымящихся углей.

Посреди поляны снег, казалось, нагребен был, что над медвежьей берлогой, и Исибэйл так бы мог подумать, если бы не возвышающийся над этим холмиком крест.

До этого Исибэйл никогда еще в своей жизни не видел христианских могил, хоть и слышал о них, но отчего-то сразу он догадался, что это и кто лежит под крестом: слишком суров и печален стал взгляд Эвена.

И слишком сильно забилось в груди Исибэйла запретное, невозможное желание подойти к нему и вновь, как в пути к этому лесу, прижаться щекой к его спине.

Эвен отдал ему свой факел, а сам опустился на колени и, почти утопая в снегу, прижался лбом к нижней части креста. Губы его зашевелись, творя тихую молитву, а синеющие ладони огладили снежное покрывало и вернулись ко кресту.

Исибэйл молчал. Да и тихое журчание слов Эвена поглощала снежная ночь. Затем младший Насхайм заговорил громче:

— Люди стали замечать, как по-особенному я отношусь к нему. Люди всегда все замечают: лишнюю улыбку, взгляд, что задерживается на лице дольше обычного, едва ощутимое касание рукой… Люди все замечают. И они… они возненавидели моего Эвера… Возненавидели за верность выбранному пути. Возненавидели за то, что его не могу ненавидеть я.

— Господин…

— Молчи! — Эвен блеснул на него помутневшим стеклом глаз. — Он предупреждал меня… Предупреждал, что подобно ученикам сына Божьего я отрекусь от него и сделаю это не единожды… И я отрекся. Я сам не понял, как мог пойти на такое. А когда одумался, было слишком поздно.

Исибэйл, — была ни была! — переложил второй факел в левую руку, опустился на снег рядом со своим господином и медленно, по дюйму, начал протягивать правую к широкой ладони с длинными пальцами, что вновь была на холодном могильном снегу.

Сделал глубокий вдох и накрыл своей рукой эти замерзающие пальцы. Эвен не отдернул руки. Сам извернул ее и скрепил пальцами их ладони. А Исибэйл почувствовал, как внутри все дробится и по новой собирается в целое. Он бы и сердце это озябшее рад был согреть… Да разве позволят ему?

Не размыкая их рук, свободной рукой Эвен достал из потайного кармана маленький крест и, поцеловав его, убрал обратно. Затем, все же, отпустил руку мальчика и сказал:

— Пора возвращаться. Кому о месте этом скажешь — сам лично вздерну тебя на первой осине, как паскудного проклятого предателя!

— Зачем вы говорите мне такое, господин? — Исибэйл встал на ноги. — Я никогда не предам вас. Пусть пытают меня. Пусть жизни на раз лишают, а вас не выдам. Не отрекусь от вас.

Мальчик тогда сказал все, как чувствовал. Только не ведомо ему было, что весь обратный путь Эвен будет думать о его словах.

***

— Где для ночлега себе место нашел? — спросил мальчика господин, когда они снова оказались внутри его шатра.

— Там, на повозке между мешков с пшеном. И костер совсем близко.

— А к утру зуб на зуб попадать не будет?

Исибэйл не нашелся, что ответить. Эвен оглядел свою наспех сооруженную постель из шкур животных, затем вновь обратился взором к Исибэйлу.

— Можешь… — слова застряли у него в груди. Вместо того, чтобы закончить, он взял волчью шкуру, что должна была служить ему подушкой, снял с плечей мех и все это бросил прямо в руки Исибэйлу:

— Укроешься… Небо прояснилось, холоднее станет.

Исибэйл прошептал благодарность, но с места так и не двинулся.

— Что встал? Почему не уходишь?! — вновь очерствел голос Эвена.

— Вы не отпустили меня, — все тем же шепотом ответил Исибэйл.

Эвен повернулся к нему полубоком. Запрокинув назад голову, он хрипло отдал последнее на сегодня распоряжение мальчику:

— Иногда мне кажется, что я никогда уже не смогу сделать этого… не смогу тебя отпустить… Ложись спать. Скоро караульных менять будут.

========== 8. Unforgiven ==========

…All that no one sees

you see what’s inside of me,

Every nerve that hurts you heal

deep inside of me,

You don’t have to speak — i feel*…

На новом месте ждали старые заботы. Мальчику была поручена привычная работа: знай-успевай помогать на кухне и на дворе.

Вроде бы все, как обычно. Но там, на своей земле, это было «своим», привычным. И даже дом старшего господина Насхайма уже перестал казаться Хельхеймом.

Здесь против Исибэйла были новая земля, новые стены и новые люди.

Эвен же, казалось, напротив, преобразился, едва ли они вступили на землю северных владений Насхаймов. Мальчик тогда думал, они больше всего напоминают ему о все еще далеких берегах Скандинавии, куда должны держать путь по весне. Вот господин и радуется.

Правда, от такого расположения духа Эвена Исибэйлу мало что досталось. Мальчик словно перестал для него существовать. Прекратились даже придирки по любой мелочи и грубые окрики без повода. Уже больше двух недель были они на новом месте, а Эвен не то, чтобы словом не обмолвился с ним — он и косым взглядом не задел лица Исибэйла. Даже приказы его и распоряжения доходили до мальчика через третьих людей.

Исибэйл не был уверен в том, что и на этот раз Эвен возьмет его с собой. Да и сам он все больше и больше чувствовал его отчужденность: не был он «особенным» для Эвена. Обычный дворовый мальчик. А то, что господин когда-то доверил ему свои сокровенные тайны, совершенно ничего еще не значило.

«Ему, верно, тяжко все это на сердце держать… вот и проговорился мне. Не с Седриком же ему откровенничать…» — рассуждал мальчик у себя в голове. Сам он, конечно, не мог позволить себе заговорить с господином первым. Каким бы своенравным и свободолюбивым он ни был, уроки Эвена о «молчании» он хорошо усвоил.

Да только много ли надо крови молодой, чтоб всколыхнуться, что морская волна, да и пролиться нетерпением горячего юного сердца?

***

— Нравится?

По шагам за спиной, каким-то неведомым чутьем, Исибэйл распознал присутствие Эвена. Вмиг отдернул руку от стоящих возле широкого столба лука и колчана со стрелами. Собравшись с духом, повернулся лицом к своему господину:

— Простите. Я только поставил их крепче к опоре… Чтобы на снегу не оказались.

Эвен взял в руки любимое оружие:

— Давно я не упражнялся в стрельбе, — он отошел от столба на приличное расстояние.

Исибэйл, не медля, освободил ему цель. За это время он успел отвыкнуть даже от самого мизерного внимания господина, но стрельба из лука была тем, чем мальчик и сам грезил со времен того Йольского турнира, потому он даже забыл подумать о том, насколько было неожиданным подобное обращение к нему со стороны Эвена.

Первая стрела впилась острием точно в центр столба. Эвен одобрительно кивнул, довольный результатом, а затем протянул лук и стрелы Исибэйлу:

— Помнится, мой слуга был когда-то довольно меток.

Мальчик тряхнул отросшими ниже плечей кудрями и насколько мог твердой рукой взял оружие. Но руке его суждено было дрогнуть.

Ибо едва ли он прицелился, как на плечо его и запястье легли тонкопалые ладони. Исибэйл замер в ожидании. Последний вдох застрял где-то в гортани.

— Еще в первый раз, как увидел тебя в своем доме, заметил, какие у тебя гибкие запястья, — Эвен крепче сжал бьющееся пульсом, что крыло пойманной в ловушку птицы, тонкое запястье мальчика. — Словно виноградная лоза. Если научишься владеть своими руками, — он почти коснулся носом кроющегося даже на морозе теплой влагой виска, — станешь превосходным стрелком. Непобедимым.

О каком превосходстве рассуждал сейчас Эвен? Мальчик не знал, как успеть сделать вдох между растянувшимися на вечность ударами сердца.

Что бы сейчас не говорил Эвен — тщетно… Выпущенная Исибэйлом стрела, Исибэйлом, на остром плече которого все еще лежала чужая ладонь, попала почти что в самый край столба, много дальше от центра.

— Ничего, — мальчик не видел, но по голосу догадался, что Эвен не сердится, — еще усп…

— Господин, — со стороны дома на дворе появились несколько мужчин, — А мы вас обыскались.

Седрик. Этот заискивающе-гнусавый тон Исибэйл узнал бы из десятка.

— Скверный мальчишка вновь порывался доказать вам свою доблесть? Да только вилы для навоза с луком и стрелами перепутал?

Раздался смех. Эвен мгновенно убрал от мальчика руки и молча направился к своим людям.

А Исибэйла вновь как будто и не было. И этих слов, и прикосновений.

Резкий свист сопротивляющейся ветру стрелы, а затем гулкий и следом резкий звуки заставили молодого господина обернуться.

От стрелы его остался только острый наконечник, рядом с которым, железо к железу, пробила деревянную опору стрела Исибэйла.

Сам же мальчик, сияя глазами, что листья падуба в огнях йольских костров, с надеждой смотрел на преображавшееся яростью красивое лицо своего господина.

— Да как ты только посмел!..

Казалось, каждое слово Эвен зубами был готов вонзить в обнаженную шею мальчика.

Приблизившись к нему, он выхватил из вновь принявшихся за дрожь рук Исибэйла колчан и лук и, отдалившись на пару шагов, натянул тетиву и выпустил стрелу так, что та прошла аккурат возле виска мальчика. Вырвав и утащив за собой клок пшеничных кудрей, она вонзилась прямо в другую стрелу, раздвоив ее до железного наконечника.

Боль пронзила Исибэйла сильнее стрелы Эвена. Та боль, что была не в раненой голове, пусть и нещадно саднило окровавленный висок и место, что зияло пустотой от вырванных локонов.

От обиды и несправедливости в груди жгло сильнее.

А вокруг вновь раздались громкие насмешки. И мерзкий голос изрек:

— Будет знать, сучье отродье, что последнее слово всегда за вами, господин!

И беспощадный, ледяной взгляд, говорящий: «Ты сам виноват… Ты не оставил мне выбора, Исибэйл.»

Мальчик не плакал. Пускай обида и боль были запредельными. Он помнил: Эвен не хотел больше видеть его слез.

И слез не было.

Исибэйл не позволил им пролиться, даже когда остался один в тесной кухне. Когда, поминутно пропитывая куском своей старой лейне плохо заживавший висок, возился с тяжелыми котлами с кипятком и подбрасывал поленья в очаг.

Глаза его не проронили ни единой слезы.

Только сердце его беспрестанно кровоточило.

Он как раз пытался впихнуть слишком длинное полено в очаг, когда в проеме кухни появилась высокая фигура.

Исибэйл выпрямился. Он вытянулся перед господином так, будто все его тело было сейчас сродни тетиве на луке.

Эвен смотрел без былой злобы. Словно ее у него забрали и унесли с собой все эти люди, что во главе с Седриком смеялись над осмелившимся на такой дерзкий поступок Исибэйлом.

— У тебя лицо дышит жаром. Ты плакал?

Пока еще были силы сдерживаться. Мальчик покачал головой:

— Нет. Это от огня, господин.

— В кладовой должно быть масло облепихового дерева. Смажь им висок… пройдет, — он рукой потянулся к лицу мальчика, но тот отпрятнул от нее, словно от лопаты с горящими углями. Мальчик пятился до тех пор, пока спиной не уперся в закоптелую стену.

— Что же ты как со мной, Исибэйл?

Эвен опустил руку, но смотрел сейчас с укором. Это-то и возмутило мальчика больше всего.

— Вы приказали, чтобы больше не было слез. Их не было. И не будет. Но, — здесь Исибэйл гордо, превозмогая новый болевой спазм в левой половине головы, вскинул подбородок, — можете приказать вашим людям забить меня насмерть. Да вы и сами вольны лишить меня жизни, но знайте: шестнадцать зим я жил свободным, таким и умру, — он прижал ладонь к груди. — Свободным вот здесь. И никто не лишит меня этой свободы!

— Я не мог поступить иначе. Ты сам меня вынудил, — хрипом пролилось из широкой груди.

— Вынудил?! Как же, господин? Да ведь я вас хотел порадовать… Чтобы вы гордились мной!.. А вы!..

Он бы, наверное, еще что-то бросил в лицо ошеломленному такой смелостью Эвену, но то самое, не попавшее до конца в печь полено, стало тлеть над деревянным кухонным полом.

Исибэйл бросился к нему, но молодой господин опередил его. Вытянув горящий кусок дерева голой рукой, он опустил его в котел, где тут же раздалось громкое шипение воды.

— Зачем же рукой схватились?.. Я бы и сам справился. Теперь вам это масло от ожога понадобится, — мальчик, забыв об обидах, о своей собственной боли, уже было ринулся искать спасительное масло, но Эвен остановил его.

Только на выходе из кухни произнес:

— Быть может, я хочу чувствовать эту боль.

______________________

*…Ты видишь то,

Что скрыто ото всех:

Ты видишь все, что творится внутри меня —

Каждый ноющий нерв, —

И исцеляешь меня…

Глубоко внутри меня.

Не говори ничего:

Я все чувствую…

Georgi Kay — Joga (Bjork cover) — очень советую послушать акустический кавер.

Хельхейм - подобие Ада в скандинавской мифологии.

И вдруг у кого-то возникнет вопрос:

Unforgiven — Непрощенный.

Речь не о прощении Эвена мальчиком.

========== 9. Ангел-хранитель ==========

— Стало быть, вновь я один, Исибэйл?

— Вы не один… У вас есть ваш Бог.

С того самого последнего их разговора на жаром дышащей кухне Исибэйл стал похож на одичалого зверька.

Как только мог, избегал молодого господина. А если случалось быть рядом, ни разу не поднял на него своей головы с вырванным и так и не успевшим отрасти клочком волос.

Эвен держался холодно. Все можно было бы списать на заботы о предстоящем пути к берегам Скандинавии, но никто из его окружения не подозревал, какой тоской и какими муками томится его сердце.

Пару раз он вновь появлялся на кухне или на дворе, когда мальчик был занят исполнением своих обязанностей. В такие моменты Исибэйл становился, как вкопанный, устремив взор в пол или поверх тяжелого плеча своего господина, а Эвен молча стоял напротив, сложив на груди руки.

Он знал: не страх и не смирение заставляют Исибэйла безропотно молчать сейчас. Мальчика жгло обидой. Но мучительнее всего было быть с ним не на равных: в силу своего положения, не мог Исибэйл призвать господина к ответу за то, какие раны тот нанес ему. И если рассеченный висок со временем затянулся, а на коже остался тонкий бугристый шрам, то сердце мальчика кровоточило при любом появлении Эвена рядом.

Он вновь решил взять Исибэйла с собой.

Не пришел к нему сам, чтобы сообщить эту новость, отправил другого слугу со двора. Исибэйла несколько удивило это распоряжение насчет него, впрочем, он как-то перестал тешить себя надеждой на милость судьбы, ибо милость эта уже давно была распята под острым концом стрелы Эвена.

А вскоре он и вовсе перестал заботиться о том, что вряд ли когда отношение господина к нему изменится. К тому же, он еще никогда в жизни не путешествовал по морю, никогда не видел кораблей, а это, без сомнения, будоражило юную кровь не меньше всех остальных забот.

***

— Завтра на рассвете отправляюсь к морю. Хочу увидеть, готова ли вода принять наши корабли. Поедешь со мной.

И даже если бы Исибэйл осмелился возразить, он бы попросту не успел сделать этого.

Эвен не решился одарить его даже молчаливым вниманием. Да и не стоило ожидать, что возражения мальчика были бы приняты.

С первым алым заревом на все еще тусклом ранне-весеннем небосводе Эвен ждал его на дворе, держа под уздцы молодого, но хорошо объезжанного им жеребца.

Едва ли Эвен оказался верхом, как Исибэйлу был подан знак взбираться на лошадь впереди него.

И здесь пришлось подчиниться. А еще всю дорогу до скалистого берега Северного моря чувствовать сквозь грубую ткань лейне его ладони на своем животе. Но и по прибытии Эвен не спешил отпустить его.

Так и остались сидящими верхом.

— Не терзайте себя, господин… Вы и правда не могли поступить иначе.

Подобного Эвен не ожидал услышать. Он свыкся с мыслью, что до конца дней своих ему не загладить вины перед Исибэйлом… А мальчик говорит такое…

«Неужели он чувствует меня больше, чем я сам?.. Но разве не одному лишь Богу известны людские помыслы и порывы?»

— Знал бы ты, как жаждет моя душа твоего прощения… И как мое трусливое сердце боится его получить.

— Не говорите так о вашем сердце… У вас просто не было выбора. Так что… — мальчик выпутался из его ладоней и соскользнул к каменистой земле, — не стоит беспокоиться о какой-то кухонной прислуге.

— Исибэйл… — Эвен тоже оказался на земле и, очевидно, не желал прекращать разговора, коим давно уже мучилось все его естество, но шум со стороны скал привлек внимание обоих.

Показались двое. Издали в них сложно было признать людей, ибо по виду это были стоящие на двух ногах медведи с страшными в своей бледности мордами.

— Господин, это берсерки… Это они, да?!

Раннее мальчик только мог слышать об этих свирепых воинах, что посвятили себя служению Одину. Но разве могло его воображение нарисовать в голове картину, подобную той, что сейчас представала перед ним с Эвеном?

Молодой лорд, закрыв собой мальчика, быстро снял с себя набедренную суму и вытащил из потайного кармана крест:

— Возьми и спрячь под лейне! И живо беги к утесу! Там найдешь небольшую пещеру, схоронись в ней! Я найду тебя.

— Я… Я с вами останусь! — мальчик отчаянно вцепился пальцами в меховой край теплой накидки Эвена.

— Делай, что тебе говорят! — Эвен толкнул мальчика вперед, чуть не сбив с ног. — Ну же!

***

— Исибэйл…

Чуть не лишившись кисти правой руки от топора берсерка, Эвену лишь в последнее мгновение удалось развернуть исход схватки в свою сторону. Жестокий воин Одина был повержен. Но тот, кто был с ним, вероятно, изначально нацелился расправиться не с Эвеном, а с его юным слугой. Его-то и обнаружил сейчас молодой лорд, почти что по грудь стоящим в ледяных водах неспокойного Северного моря. Толко что сраженный его стрелой берсерк, что загнал мальчика в этот пробирающий до костей холод, лежал на берегу, белея замазанным лицом, что сплошь было в грязно-кровавых разводах: даже своим внешним видом эти служители Одина не чурались воспользоваться для устрашения врага.

Отбросив лук и стрелы, Эвен сам вошел в воду и, подхватив на руки до смерти испуганного и околевшего от холода мальчика, отнес его обратно на берег, подальше от жуткого, бледнолицего мертвеца. Опустившись на колени, бережно прижал к себе Исибэйла и, как когда-то уже было, быстро скинул с него мокрую одежду и закутал в снятую со своих плечей, теплую от меха и собственного тела, шкуру.

— Простите меня, господин… Не уберег я ни книги вашей, ни креста вашего брата… — начал оживать мальчик.

Эвен, словно не слыша, продолжал руками хвататься за тонкое дрожащее тельце перед ним.

— Я не отдал ему… Побоялся, что вас раскроют перед людьми… Но все сорвало водой и унесло в море… Нет мне прощения вашего теперь? — мальчик поднял на своего господина измученные глаза, в которых дрожали, что весь его стан, слезы. — И старый ваш приказ не смог выполнить…

Эвен взялся ладонями за покрытое грязью вперемешку со слезами личико:

— Ты не ранен?

Исибэйл опустил взгляд:

— Вы только сами… Прошу вас… Сами это сделайте… Не отдавайте меня вашим людям, умоляю вас, хоть и нет у меня права такого… Пусть лучше от ваших рук погибнуть… Так легче.

Казалось, Эвен дара речи лишился. Отняв ладони от лица мальчика, опустил их ему на плечи и тихо прижал к себе. Стал мягкими, согревающими движениями гладить спину:

— Что ты такое говоришь, Исибэйл? Как я могу сделать с тобой такое? Неужто и вправду зверем меня считаешь?

— Нет, что вы… — мальчик поднял на него свои сияющие в чистых слезах глаза. — Но я виноват перед вами… Не смог уберечь вещей, что так вам дороги.

— Бог с ними, Исибэйл, — Эвен прильнул губами к его лбу.

Накрыл подбородком верх нежных кудрей. Сильнее прижал к себе едва дышащего мальчика. Прошептал опаляющим душу шепотом:

— Тебя я люблю сильнее.

Пожалуй, впервые за долгие годы Эвен словно перестал замечать косые взгляды, что метали в его сторону люди, когда он появился на дворе, прижимая к себе Исибэйла, укутанного мехом и его истерзанными в схватке с берсерком руками.

***

— Я уснул… Простите.

— Ничего, зато я смог полюбоваться тобой.

Эвен оставил мальчика у себя, а сам отправился продолжать начатые вчера приготовления к отплытию.

Вернувшись в свою комнату, снял стягивавшие весь день его ноги сапоги из грубой кожи и вытянулся на краю своей постели, повернувшись так, чтобы можно было наблюдать за спящим мальчиком.

Когда Исибэйл открыл глаза и принялся лепетать извинения, Эвен только и смог, что устало улыбнуться в ответ и, протянув руку к испуганному личику, погладил тонкий рубец на виске:

— Как мне тебя от беды увести? Как от себя самого уберечь?..

На запястье его все еще виднелись следы от ожогов. Мальчик со всей горячностью, на которую был способен, схватился рукой за это запястье и прижался к нему губами.

Другой своей рукой Эвен начал гладить Исибэйла по голове, но едва ли пальцы коснулись того самого места, где стрелой его были вырваны несколько прядей, как глаза молодого господина потемнели, а обе руки мгновенно были убраны от мальчика.

Недолго думая, Исибэйл встал перед ним на колени и, опустив глаза, начал медленно снимать с плечей новую лейне, что была на него надета Эвеном. Он и так-то в ней утонул своим тонким, что ивовый ствол, телом, а сейчас вот-вот был готов выскользнуть.

— Что ты делаешь? — Эвен привстал на локтях.

— Я… Я теперь, как женщина с вами лечь должен? Ведь так… Господин?

Взлет бровей вверх и Эвен, и поправив на мальчике лейне, увлек его к себе на грудь:

— Разве ты не слышал, что я тебе сказал на берегу?

— Боялся, что ослышался…

Насхайм начал пропускать нежные пряди между длинных пальцев:

— Ты ангел, Исибэйл. Ты мой ангел-хранитель.

— «Ангел»?..

— Ангел, — Эвен догадался, что мальчик попросту не мог знать этого слова. — Ты Богом послан мне здесь, в этом мире… И ты всегда будешь моей совестью, главным судьей моим поступкам. Ты всегда будешь самой доброй стороной моего сердца.

Эвен кожей почувствовал, что мальчик снова заплакал. Но сегодня он и не думал запрещать ему этого: самому было едва сдержаться.

Исибэйл, стыдливо пряча лицо на груди молодого господина, сквозь слезы прошептал:

— Вы как-то сказали, что все наши плохие дела — это наши грехи… Так знайте же, господин мой, я не безгрешен…

____________________________

Берсе́рк, или берсе́ркер (др.-сканд. berserkr) — в древнегерманском и древнескандинавском обществе воин-викинг, посвятивший себя богу Одину. Перед битвой берсерки приводили себя в состояние повышенной агрессии, согласно легендам, с этой целью они выпивали специально приготовленную настойку из мухоморов, что делало их мало чувствительным к ударам. В сражении отличались неистовостью, большой силой, быстрой реакцией и нечувствительностью к боли. Спины их, как правило, были укрыты медвежьими или волчьими шкурами, а лица могли быть покрыты белой глиной или известью, а также разрисованы углем. (по материалам Wikipedia)

========== 10. Первым бросит свой камень ==========

Еще не успевшая распуститься цветами и запахами весна, не набравшая полной силы, ночью уступала место тлевшим кострищам зимы. Но рядом с молодым господином было тепло даже в самую суровую стужу.

— В чем твоя вина, Исибэйл? — Не выпуская его из рук, Эвен поднялся чуть выше, заставляя подростка взглянуть ему в глаза.

— Вы и смотреть в мою сторону больше не захотите.

Эвен покачал головой, касаясь указательным пальцем его подбородка:

— А это уж я сам решу, Исибэйл. Я пока еще твой господин.

Исибэйл, прикусив губу, тяжело вздохнул:

— Вы же помните, кто должен был оказаться той ночью в вашей постели?..

Эвен, не перебивая, слушал его, не сводя ясного взгляда с этого, становящегося все алее и алее, личика. Ксередине исповеди мальчик начал запинаться на каждом слове, а когда произнес «трогала меня… да так, что и жарко… и сладко было… от груди до колен… И все шептала мне: «Ты ведь любишь… любишь свою Исабель»… а я бы и рад противиться… да не мог», — совсем затих, закрыв лицо ладонями и со всхлипами уткнувшись Эвену в грудь:

— Простите меня!..

Исибэйл все хватался за лейне молодого господина, ожидая, что его сейчас отшвырнут, как прокаженного, но вместо этого его заходившееся дрожью худенькое тельце только укрыли чем-то мягким и теплым, а поверх еще, для надежности, крепко обняли и прижали к себе.

— В-вы т-теперь н-не б-будете м-меня л-любить?.. — продолжал причитать Исибэйл, не отрывая личика от крепкого тела своего господина.

Эвен молча обнимал его, медленно поглаживая ладонями волосы и плечи.

— Скажите хоть что-нибудь… Господин?..

Мальчик сам нашел в себе силы взглянуть ему в лицо. Эвен улыбался. Взгляд его был на удивление спокоен.

— Прошу вас…

— Все, что делается с любовью… В том нет греха. Ты же любишь свою сестру?

— Люблю… Но только как сестру… А тогда, в тот вечер… Я совсем ничего не понимал…

Эвен вновь улыбнулся, но глаза его сейчас были отнюдь не радостными. В них Исибэйл развидел и тень печали и чего-то болезненного:

— Значит… Я бы точно не смог тогда воспользоваться своим правом первой ночи?

Исибэйл не сразу сообразил, куда он клонит, а когда до него дошел смысл услышанного, то изо всех сил, словно в неистовстве, замотал головой из стороны в сторону:

— Нет, нет, нет, что вы, господин!.. Ничего не было больше… Я бы не позволил такому случиться… Она же моя сестра… Да и не была бы ей… — здесь Исибэйл вновь сделался алым, — я бы… я ничего не умею…

— Мудреного там немного, — усмехнувшись ответил Эвен, коснувшись щеки мальчика. — Другое дело, хотел ли ты этого сам.

— Нет!.. — непреднамеренно громко крикнул Исибэйл. — Не хотел, поверьте… С ней я этого не хотел.

— Не прячь глаза, Исибэйл.

— Как мне не прятать их, если стыд щелоком мне разъедает их…

— Жалеешь, что открыл мне свою тайну?

Мальчик сам отстранился от молодого господина и, забившись в угол постели, зарылся лицом в едва прикрытых лейне коленях.

Задумавшись на какое-то время, Эвен дотянулся рукой до этих золотистых вихров и пригладил их, вселяя покой в сердце и разум Исибэйла:

— Пусть тот, кто без греха, первым бросит камень…

— Что? — мальчик осмелился поднять голову.

— Ничего, Исибэйл, — Эвен за плечи притянул его обратно к себе и, укрыв потеплее, вновь обнял своего ангела. — Теперь спи. Завтра дел невпроворот.

Они и правда заснули довольно быстро, но уже за полночь Исибэйла разбудил странный шепот, раздававшийся в углу. Мальчик открыл глаза, разглядев там силуэт своего господина, который, стоя на коленях, соединив ладони и накрыв одну другой, быстро шевелил губами, произнося слова на совершено непонятном Исибэйлу языке.

Едва ли Эвен закончил, встав на ноги, как Исибэйл быстро закрыл глаза и постарался выровнять дыхание: он не хотел сердить господина лишним любопытством.

***

— Не стой здесь в одной лейне. Ветра Северного моря суровы.

Исибэйл, застывший у корабельной кромки, с замиранием сердца смотрел на бескрайний морской простор, сливавшийся на горизонте с лиловым небом, когда почувствовал, как плечи обволакивает мягкой шерстью и горячее дыхание обдает висок.

— Что вы, господин… зачем вы беспокоитесь обо мне? — пролепетал смутившийся такой заботе мальчик.

— Не хочу, чтобы ты заболел.

— Я привык к холоду. Зимы в наших шотландских горах не теплее зим в вашей стране. Да и ранние вёсны лишь дразнят теплом.

— Разве тебе неприятно, что я нахожусь рядом?

— Что вы, — Исибэйл опустил голову. — Когда вы рядом — мне все на этом свете мило.

— Почему же тогда ты боишься взглянуть на меня?

— Ваши люди… Они и так косо смотрят в мою сторону… Как был я для них чужаком, так и остался. А сейчас еще больше меня невзлюбили… Может, зря вы взяли меня с собой?.. Вдруг из-за этого и вам хуже будет?

— А ты не бойся людских взглядов, — и вот уже не горячий воздух, а такие же горячие губы касались его виска. — Пока ты рядом со мной — никто тебя не посмеет тронуть.

— А вас? — мальчик извернулся в руках господина, а те скользнули с его плечей вниз по спине.

— Никто из них не пойдет против своего господина, — Эвен сильнее прижал к себе благодатно прильнувшему к нему Исибэйла. — Никогда никого и ничего не бойся.

***

— Вперед себя смотреть разучился?! Не разумеешь, кому путь преградил?! Пошел отсюда…

По случаю приезда молодого лорда Насхайма устроили настоящий праздник, на который съехались феодалы ближних и дальних земель. Даже сам ярл почтил его своим присутствием.

Еще тьма не успела накрыть небо и землю, а добрая половина гостей и приближённых Эвена валилась с ног от выпитого виски, что в большом количестве был привезен с берегов Шотландии.

Исибэйл, прислуживавший на празднике, во всей этой суете не заметил, как на пути его лукавой тенью выросла фигура Седрика.

— Простите… Я не видел вас, не хотел вам мешать, — по привычке покорно опустив голову, тихо проговорил Исибэйл. Он все еще помнил свою давнюю дерзкую выходку и помнил, чем все закончилось. И пусть сейчас он с каждым днем все больше и больше ощущал покровительство Эвена, но встреча с его доверенным не сулила доброго исхода.

— Глаза разуй! Может, тогда увидишь, что Эвена сейчас рядом нет и никто не спасет твой шкуры, маленький шотландский ублюдок!

Как ни старался Исибэйл, а стерпеть такого обращения вновь не сумел:

— Ошибаетесь, — он непредсказуемо гордо вскинул голову. — Я родился в семье уважаемого, честного и трудолюбивого человека, моего отца. И матушка моя понесла нас с сестрой в браке. Потому я не ублюдок, господин, вы ошиблись.

— Да кто ты такой, что так со мной…

Занесенную над лицом мальчика, сжатую в кулаке руку остановила перехватившая ее другая рука, более сильная и властная:

— Ты пьян, Седрик, иди, проспись.

Голос Эвена был тверд, как и его рука.

— Но господин, вы, должно быть, слышали, как этот щенок дерзил мне! Мне! Вашему доверенному лицу! Разве он не заслуживает наказания?!

— Мальчик словом вступился за свою семью. Что ж до дерзости в словах и во взгляде, я сам решу, какого наказания он достоин. Иди к себе, Седрик. Полагаю, я не должен был повторять дважды?

Недовольный, разивший спиртным и ядом злых слов, приближённый молодого лорда Насхайма оставил его наедине с мальчиком, недавняя дерзость в глазах которого сменилась тревогой.

— Как же так, Исибэйл? Сегодня праздник, — он сделал пару шагов и оказался лицом к понуро опустившейся голове мальчика, — а из-за тебя уже поднялся шум.

— Я не виноват… Он назвал меня убл…

— Я слышал, как он назвал тебя. И слышал, что ты ему ответил.

— Накажете теперь меня? — Исибэйл скромно поднял свои цвета вечной зелени глаза. — От вас любое наказание приму… Вы же знаете.

— Накажу, — Эвен опустил ладони ему на плечи, одно из которых обнажилось от спавшего ворота лейне. — И разделю с тобой это наказание.

В одно мгновение Исибэйл познал, что значит, когда «земля из-под ног уплывает», ибо губы его, неприкаянно дрожавшие от чувства несправедливости, нашли благоговейный покой в коснувшихся их губах молодого господина.

========== 11. От стрелы, летящей во тьме ==========

Ветра северной ночи поют свою суровую, выхолощенную студеными водами, скованную прозрачными, что слеза, льдами песню. Но сила ее уже на исходе: выплеснувшееся вешними водами пение птиц, закружившееся в хороводе цветущих трав солнце лишь на краткие часы сумрака уступает отныне свой небесный трон.

Но будь то ветер, дождь, зной, буря… они не убоятся божественных сил природы севера. Силе другой природы суждено соединить их этой ночью.

— Боги накажут нас за это…

— Нет их, Исибэйл, только один Бог есть.

— Разве ваш Бог не накажет нас?..

— За что же он должен нас наказать?

— За то, что вы прикасаетесь так ко мне: за то, что я хочу, чтобы прикасались…

— Исибэйл, — Эвен прошелся губами по впалым щекам мальчишка, — он накажет меня, если я хоть раз еще посмею обидеть тебя, но не бывать этому, слышишь? Не бывать.

— Не зарекайтесь, господин, — прошлепал мальчик, пряча лицо на широкой груди Эвена, — не гневите вашего Бога.

— Верь мне, Исибэйл.

Тихими, невесомыми прикосновениями обнажил он плечи мальчика, стянув его тонкую лейне до пояса. И грезилось Эвену наяву, что с каждым его прикосновением вспыхивает искрами эта лилейная кожа, а горящие зеленью остролиста очи лишь сильнее распаляются негасимым пламенем.

Эвен вдруг ясно увидел перед глазами ту самую стрелу, что впилась в ствол дерева в далеком шотландском лесу аккурат над головой этой и указала путь к дрожащему сейчас в его руках мальчику. Он видел другую стрелу, ту самую, что ранила Исибэйла и вырвала прядь его дивных пшеничных локонов.

Уже не раз он сам, своими руками, чуть не лишил мальчика жизни. Не раз причинял боль… Быть может, Исибэйл прав: Бог накажет его за самонадеянность. А невидимые, летящие во тьме стрелы, не обойдут их головы и сердца.

— Тяжко вам из-за меня. Не делайте того, о чем жалеть будете, господин, — Исибэйл коснулся раскрытой ладонью задумчивого лица молодого хозяина. — Чем казнить себя будете за это… Не надо, не печальтесь.

— Ты что же это, Исибэйл, — добравшись с прижавшимся к нему мальчиком до постели, Эвен осторожно опустился туда вместе с ним, — не за себя боишься, мне пророчишь наказание? — он навис над пылающим телом мальчика.

— Да, за вас я боюсь. Пусть лучше мне будет уготовлены невыносимые муки, но лишь бы вас они обошли стороной.

— Как же так, Исибэйл? Стало быть, и жизни своей не пожалеешь за меня?

— Не пожалею, господин.

— Не пожалеешь? — Эвен прислонился своим лбом к его. — За меня отдашь ее? За тирана, что чуть не раздвоил тебе косицу? За того, кто увез тебя из родного дома за ледяные воды севера? За того, кто хочет тебя ночь целую брать, как девицу, да так, чтоб ты под утро и на ногах стоять не мог… За него ты хочешь отдать свою жизнь?

— За того, кто согрел меня, когда я умирал от холода и стыда, — Исибэйл приподнялся и, потянувшись, спрятал нежное личико на его плече. — За того, кто всегда защищал меня и доверил мне свои тайны, за того, кто…

Последнее так и осталось невысказанным.

Исибэйл смело вверял себя губам и рукам молодого господина. Как ни чурался своей неумелости, но сколько получал поцелуев, с лихвой отдавал в ответ.

Забылся стыд от тех запретных прикосновений Исабель. Сейчас чувствовались только ласковые касания Эвена. Его ладони гладили ему плечи, грудь, ребристую от все еще сильной худобы спину. И с каждым движением его рук по глади юной кожи они становились все осторожнее и нежнее, словно Эвен боялся порушить эту хрупкость.

— У меня губы горят, — Исибэйл откинулся затылком на изголовье постели. — И у вас, господин мой, — он, зажмурившись, на ощупь дотянулся пальцами до окаймленного заревом рта молодого хозяина.

Эвен приоткрыл припухшие губы так, чтобы пара нежных мальчишеских пальчиков оказались внутри.

— Совсем ты горячий, Исибэйл, — он влажно прошелся по ним кончиком языка. — Но будет еще горячее.

Он раздел находившегося на грани сладкого бесчувствия мальчика донага. Обнажившись сам, огладил его узкие бедра. Раздвинув их тяжестью своего тела, грудью прижался к груди Исибэйла, чуть удерживая себя на согнутых руках: боялся, что мальчик не выдержит его тела.

Такая близость их наготы, на удивление, не смутила Исибэйла. Он уже чувствовал ее когда-то, сквозь забытье. Тогда Эвен своим телом отчаянно пытался согреть его собственное. Но в тот момент он и не подозревал, что вместе с телом мальчика отогрел и свое, жившее пустотой после смерти Эвера, разъедаемое болью сердце.

И вновь посыпались поцелуи, скользившие по их телам шелковыми лентами ласки. Каждый раз, стоило мальчику открыть глаза, Эвен видел в них переливавшееся светом драгоценных камней небо северной ночи, а Исибэйл видел в его глазах небесную гладь родных озер. Но небо сливалось с водой, когда раз от разу алым сургучем соединялись их губы.

До онемения в пальцах изгладив ставшее изваянием его собственных рук и губ тело, Эвен, освободив его от своего веса, быстро развернул мальчика к себе спиной, поставив на колени. Исибэйл, прийдя в себя, оглянулся через плечо, и что-то в его взгляде было такое, что заставило Эвена смирить нетерпение плоти и, опустив ладони на его худенькие плечи, прижать спиной к своей груди и вновь опуститься с ним на постель.

Исибэйл, объятый руками своего господина, одна из которых покоилась на его груди, а другая плавными, но дарившими трепет всему телу, движениями гладила низ живота, не мог проронить и слова. Он уже мысленно ругал себя за тот нечаянный страх в глазах, когда он посмотрел на готовившегося взять его Эвена.

Наконец, он решился:

— Почему вы остановились, господин?

— Потому что я обещал не причинять тебе боли, — Эвен дышал у самого, отливавшего золотом виска.

— Но мне не было больно.

— Если бы я не остановился… Было бы.

— А, может быть, вы просто поняли, что я не он?.. Что я не ваш брат?

Исибэйл слышал, как скрипнули резко стиснутые зубы за его затылком. Обнимавшие его руки уже обе находились в покое.

— Вы и сейчас не смотрите на меня, потому что не хотите видеть моего лица?

Убрав свои руки, Эвен одним рывком сел на постели и, нашарив старенькую лейне Исибэйла, накрыл ею лежавшего на боку мальчика:

— Одевайся и уходи к себе.

Не успев смахнуть с ресниц мигом проступившие слезы, Исибэйл послушно натянул через голову свой нехитрый наряд и, тихо попрощавшись, с опущенной головой оставил молодого господина, сидевшего к нему спиной, одного.

***

— Стало быть, сын старого Насхайма, вернулся. И ему нужны новые земли.

— Да, мой господин. И на этих землях ему будут нужны новые люди.

— Не сомневаюсь. Значит, один хочет владеть здесь всем.

— Боюсь, что именно за этим он и вернулся.

— Мы должны помешать ему. И хотя он силен, и многие поддержат его, у всякого из нас есть слабое место. Так в чем его слабость, Седрик? — расчесав узловатыми пальцами бороду, ярл пристально посмотрел на доверенного Эвена.

— Не в чем, мой господин, — слащаво улыбнулся Седрик. — А в ком.

========== 12. Ты - моя святыня. ==========

— Эти руки ведь еще не потеряли сноровки лучника?

— Господин…

Исибэйл, водрузив тяжеленный чугунный котел на раскаленную плиту, от которой дышала жаром небольшая кухня, встрепенулся всем телом, едва ли его тонкопалые ладони накрыли руки Эвена, а сам он прислонился грудью к мальчику со спины.

— Я разгневал вас той ночью… Простите меня.

— Неправда, — руки Эвена скользнули вверх, к плечам, живо развернув мальчика, который сейчас все равно не смел поднять на него глаз. — Что же ты, ангел мой. Разве натворил чего?

Исибэйл тихо покачал головой:

— Вы прогнали меня… Вам виднее.

— Не прогонял я тебя, дитя ты неразумное, — Эвен коснулся губами его лба и притянул мальчика к себе. — От боли хотел уберечь. Ты же для меня… Ох, Исибэйл, — Эвен запрокинул голову, но чувствуя, как мальчика начинает трясти в его объятиях, вновь прижался подбородком к его макушке. — Если бы ты только знал, кто ты для меня… Как я дорожу тобой.

Он поднял это понурое личико к себе и поцеловал благодарно открывшиеся ему навстречу губы.

— Я до конца дней своих готов причащаться к твоим губам, что к святыне. И готов беречь тебя от любого зла. Ты веришь мне, Исибэйл?

— Я верю вам, господин.

Эвен еще какое-то время подержал его в своих руках, в затем, нежно огладив хрупкие плечи, промолвил:

— Так что? В этих руках еще жив дух лучника?

— Жив, господин.

— Тогда собирайся. Буду ждать тебя у ворот.

***

Больших сборов не потребовалось. Первый летний месяц готовился уступить свое место июлю. И пусть лето в этих землях Севера не отличалось теплом, простой лейне и тонкой шали вполне хватило, чтобы не чувствовать прохлады. Да и Эвен был рядом. В грядущую ночь летнего Солнцеворота Исибэйлу должно было минут семнадцать.

— Держи стрелу крепче и постарайся, чтоб рука, что тетиву натягивает, не дрогнула. Вот так.

Согретый дыханием молодого господина, окутанный его руками, ласкаемый прядями его волос, что касались порозовевших щек мальчика, Исибэйл забывал обо всем на свете. Немалых усилий ему стоило сосредоточиться сейчас на стрельбе, но он вовсе не хотел пасть в грязь лицом перед господином, потому старался, как мог.

Только когда возвращались на просторный двор дома Насхайма, Исибэйл почуял неладное: слишком тосклив был взор господина.

— Я провинился в чем-то перед вами, господин?

— Нет… Зачем ты, чуть что, себя винишь?

— Что же взором вы невеселы?

— Не знаю, Исибэйл, — Эвен поправил на мальчике все время норовящий сползти на одно плечо ворот лейне. — Какое-то предчувствие… в груди томится. Не могу с ним справится.

— Что же это… — глаза мальчика наполнились тревогой.

— Не принимай близко к сердцу, Исибэйл, — Эвен напоследок прижал к себе мальчика. — Мало ли что там у меня… Тебе не нужно об этом печалиться. Когда с тобой все ладно, то и в моем сердце покой.

— Хорошо, господин. Как скажете, — Исибэйл, привстав на цыпочки, дотянулся губами до раскрыла его ключиц и оставил между ними свой несмелый поцелуй.

Знал бы он, какой волной нежности отзовется этот поцелуй в груди молодого лорда Насхайма.

Предчувствие не обмануло Эвена. По возвращении его известили, что прибыли люди самого Ярла, с посланием для него.

Выслушав их, открыв скрепленный печатью Ярла свиток, Эвен отпустил людей и проследовал в свои покои, приказав не тревожить его до вечера. Конечно, до Исибэйла не могли не дойти слухи о таком расположении духа господина.

Так как Эвен даже к ужину не спустился, Исибэйл осмелился сам отнести вечернюю трапезу своему господину.

— Простите, господин, — он без препятствий вошел через приоткрытую дверь, застав Эвена сидящим у резного окна, спиной к нему. — Я вам ужин принес… Простите, если помешал.

— Поставь и уходи.

Первую часть приказа Исибэйл выполнил беспрекословно, но покидать покои молодого господина он не спешил.

— Ты не слышал, что тебе было велено? — Эвен повернулся к нему, сверкнув ледяным взглядом.

— Слышал, господин… Только я не уйду… Прикажите и я возле двери вашей лягу, что пес дворовый, а не уйду. Не оставлю вас с вашей печалью один на один.

Мальчик так бы и остался стоять посреди комнаты, если бы вскоре не оказался, который раз за день, в объятиях Эвена:

— Знал бы ты, Исибэйл, как меня наказал Бог… В очередной раз. Я чувствовал, что так будет.

— За что же ему вас наказывать, господин? Зачем вы так…

— Ему ведомо за что, Исибэйл.

— Что же такого успело произойти? Вас люди Ярла опечалили каким-то известием.

— Еще каким, Исибэйл, — Эвен взял в ладони побледневшее личико. — Сам не ведаю, как такое могло прийти нашему господину в голову… Да только он велит, чтобы вместе с его людьми ко двору прибыл и ты, чтобы служить ему. До самого Йоля.

— Что вы, господин… Нет ли ошибки? Откуда Ярлу знать обо мне? Да и кем я могу там быть? Разве что… На кухне помогать… Там, верно, и без меня людей полно,

— Не нам судить о его решениях… Не могу я не подчиниться. Не волен ослушаться.

— Как же так, господин?.. Стало быть, разлучат меня с вами? Неужто и сделать ничего нельзя, господин мой?.. Как я без вас буду… — Исибэйл сам прижался к нему.

По груди Эвена уже стекали в два ручья слезы мальчика. Ему и самому стоило немалой выдержки сейчас не проронить слез. Но что он мог против слова Ярла?

— Не плачь, ангел мой… Моя бы воля, я бы никогда тебя не отпустил. Но здесь я бессилен. Слово Ярла закон в этих землях. Не плачь.

Исибэйл как-то разом затих. Перестал дрожать и всхлипывать. Сам оттолкнувшись от груди Эвена, вытер остатки слез ладонями и чистым, омытым слезами взглядом пристально посмотрел ему в глаза, в которых младший Насхайм прочитал вызов:

— Чему быть — того не миновать, господин, — Эвен, приоткрыв рот, молча наблюдал за тем, как Исибэйл медленно обнажает плечи. — Вы сказали тогда… Что полюбили меня. Любите же меня этой ночью так, чтобы и с остывшим к зиме солнцем жар от ваших губ негасимым пламенем горел на коже.

Комментарий к 12. Ты - моя святыня.

Для того, что будет, отдельная часть. Они это заслужили. И мальчик, родившийся в ночь летнего солнцестояния, особенно))^^

========== 13. Вместе с новым солнцем я вернусь к тебе ==========

— Лишь ты и я.

— И темнота.

Давно уже истлели остатки лучин, и даже сквозь самую короткую ночь в году пробивался нетеплый ночной ветер, но и в этой темноте для Эвена горели вечнозеленым пламенем сумеречные зарницы глаз мальчика из такой сейчас далекой Шотландии.

Словно в закатный саван умиравшее солнце, пеленал он в свои руки это тонкое, гибкое тело. В этих щеках, манящем изгибе шеи, плечах и руках он нашел приют своим губам. Никогда уже не забыть Эвену, как той ночью к сердцу его в ночной тиши тесно приник Исибэйл, как зелень его нежных очей влажно дрожала возле самой его души, как бессвязный шепот его впитало дыхание Эвена.

Обнаженной кожи обоих касалась грубая постель молодого хозяина, но разве могла она затмить нежности рук Исибэйла, подобных молодой весенней траве. Пускай загрубела, пускай очерствела мягкость хрупких пальцев после тяжелой работы, но и сквозь все трещинки и мозоли пробивалась тихая сила нежности, что была у него внутри, и огонь очага с кухни так и не смог сжечь до чернеющей красноты бледно-розового лица мальчика.

Думал ли этот суровый воин Севера, что сердце его будет таять от одного лишь робкого прикосновения хрупкой ладони к его лицу:

— Как же мне быть, Исибэйл? Где мне спрятать тебя от недобрых людей?

Накрыв собой тело мальчика, оперевшись на руки, боясь, что не выдержит мальчик такой тяжести, Эвен все целовал и целовал это зефирное личико, пока Исибэйл неспешными движениями гладил его плечи и спину.

— Вы уже укрыли меня от всего дурного, — Исибэйл коснулся его груди. — В своем сердце. Я это чувствую.

— Я бы отдал все, что есть у меня. Лишь бы ты скорее вернулся ко мне.

— Не печальтесь, мой господин. Я вернусь к вам. Вместе с новым солнцем вернусь.

Знал бы Эвен, с каким трудом давалось мальчику каждое слово. Как внутри у него все сгорало от одной мысли, что через пару дней он уже так долго не сможет увидеть глаз молодого хозяина. Обоим разлука была невмоготу. Но чуяло юное сердце, кто затеял коварный замысел против его господина. И меньше всего на свете хотелось Исибэйлу видеть, как крест скорби пометит межбровье на прекрасном даже в своей суровости лице молодого господина.

Едва ли Эвен, с жаром огладив узкие, с остро-выпиравшими косточками бедра, осторожно переместился с мальчиком так, что тот сейчас был у него под боком, Исибэйл почувствовал, как его лишившиеся из-за частых недоеданий округлости поджарых половинок жадно мнут нетерпеливыми пальцами, забыв об осторожности. Но в сласть была ему эта жадность, а когда его собственных чресел коснулись затвердевшей плотью, он и представить себе не мог, что это прикосновение отзовется трепетом во всем теле.

Смело дотянувшись ладонями до головы Эвена, Исибэйл, что вольным ветром, принялся выплетать золоченые неласковым северным солнцем пряди из забранных в тугую косу волос, все шепча, напоследок опомнившись:

— Можно мне, господин?.. Можно мне их на воле увидеть?.. Позволите?..

Вместе ответа почувствовал он, как с плечей его крадут тепло бившейся под кожей юной крови, приложившись к каждому, поочередно, губами.

Выпущенные на свободу, волнистые пряди обрамляли тонких черт лицо, сильную длинную шею, спускаясь ниже, к плечам и груди. Мальчик, продев между них пальцы, бережно гладил каждую. Взгляд Эвена упал коснулся того самого шрама, чуть выше маленького горящего ушка. Встал за взглядом, к этой неровности потянулась ладонь молодого господина:

— Нарушил я обещание, что дал твоему отцу… Плохо заботился о тебе.

— Снова вы за старое, господин, — Исибэйл поцеловал его в острый подбородок. — Все уже прошло. Я знаю, что вы не хотели причинить мне зла.

— Не хотел, да сделал.

Мальчик тяжело вздохнул, но тут же улыбнулся:

— Кто знает, что со мной еще будет там… Вдали от вас. Быть может, меня и вовсе не станет на это свете.

— Нет, Исибэйл, — руки Эвена скользнули вверх по его спине, близко-близко притянув к нему мальчика. — О таком и думать не смей.

— Что бы ни случилось, я не буду жалеть… Не буду клясти судьбу. Ведь я был с вами. И всегда буду помнить вас.

— Даст Бог, мы еще свидимся с тобой.

Не желал Исибэйл думать о предстоящем дне. Сейчас ему как никогда ясно виделось все, что так долго дремало, томилось тоской на сердце Эвена. Словно и само оно, сердце это, подобно холщовому мешку, было доверху набито тяжелыми камнями и на самом конце завязано тугим узлом. И только ему было под силу развязать тот узел, освободив сердце молодого господина так же легко, как он освободил его волосы.

Их тихие голоса и шепот вновь сменили взгляды, тяжелевшее дыхание, поначалу плавные, но с каждым разом все более настойчивые движения рук. Вновь подмяв под себя Исибэйла, Эвен быстро развернул его и начал покрывать дрожавшую спину короткими поцелуями от шеи до самого низа, где она расходилась надвое. От вида акуратного узкого зада мальчика, от предвкушения того, что должно было произойти он только еще больше распалялся внутри. Забылись все и вся. Только Исибэйл, неровно, почти испуганно дышавший сейчас под ним, одновременно желавший и боявшийся неизбежного, имел значение. Его светлый, чистый, непорочный мальчик, такой добрый и даже сам не подозревавший, насколько сильный и смелый, готовый всегда постоять за себя, не позволивший никому лишить себя достоинства, готовый жизни лишиться, лишь бы не быть сломленным. Никогда уже Эвену не забыть, сколько раз он причинял мальчику боль, а сейчас вновь предстояло сделать ему больно. Но и своим желаниям, так долго заточенным под гнетом запретов, томившимся на самом дне его души, он был не силах противиться.

Раскрыв для себя такого сейчас желанного мальчика, он смочил во рту сразу два пальца и приставил их кончиками к узкой, подрагивавшей щели. Исибэйл инстинктивно дернулся, но Эвен удержал его за бедра, успокаивающе огладив их белизну и поцеловав мальчика в поясницу:

— Сам ко мне пришел. Придется потерпеть.

Мальчик только прикусил щеку и позволил себе прерывисто проскулить, будто обиженный щенок, когда Эвен проник мокрыми от слюны кончиками пальцев внутрь.

— Ничего-ничего, — он вновь погладил мальчика, — пока ты там такой узкий, будет больно. А потом обоим станет несказанно хорошо. Потерпи немного, мой ангел.

Эвен лукавил: себя сдерживать было много труднее, чем уговаривать мальчика потерпеть.

Гибкое, до боли тесное нутро мальчика, натянутое сейчас круг его пальцев, что тетива; не эфемерное, сотканное из снов и печалей, а живое, из плоти и крови, трепещущее под ним тело ладил он, словно оружие, приноровлялся к нему, чувствуя, как с каждым движением пальцев все острее и острее становились ощущения обоих.

Взгляд Эвена кочевал по худым, сильно выпиравшим лопаткам, по выставившимся гладкими краями ребрам, по узкой талии… Как же хотелось одновременно и сберечь эту хрупкость и вобрать всего его в себя, чтобы спрятать в потайном местечке, где-то за грудной клеткой, подобно святыне, скрыть от чужих глаз и никому больше не позволить прикоснуться к нему. Но только когда-то Эвен уже был наказан за такие помыслы. И этого он тоже не мог забыть.

Высвободив из мальчика пальцы, вновь обильно промокнув их во рту, он растер липкую влагу по своей давно окрепшей плоти и остатками смазал чуть припухшее отверстие между все еще хорошо раскрытых перед ним половинок. Исибэйл, желая угодить ему, сильнее прогнулся в спине, так что Эвен без особого труда приладился к его заду. Мальчик снова вздрогнул, как от удара, а затем колени его больше разъехались по сторонам, так что теперь он ощущал, как плотно молодой господин прижался к нему крепкими бедрами.

Эвен толкнулся несильно, на пробу. Мальчик истошно заверещал, но тут же, опомнившись, зажал рот ладошкой, глухо простонав:

— Простите…

Эвен уткнулся носом между худых лопаток, прошептав:

— Это ты меня прости, мой мальчик. Но ты такой… нет сил остановиться.

Исибэйл, в страхе, что разозлит Эвена своими криками, как безумный замотал головой из стороны в сторону, откинувшись затылком ему на плечо и потерявшись носом о щеку. Такое крошечное проявление теплоты и нежности окончательно выбило из Эвена остатки рассудка. Толчки стали ритмичнее, резче, глубже, и, хотя мальчик кряхтел и извивался, стоило Эвену дотянуться рукой до его окрепшего, вязко-влажного шелка на ощупь достоинства, Исибэйл ахнул и начал постанывать с совсем другими интонациями — не всеобъемлющей боли, а пробивавшегося сквозь нее удовольствия.

Когда все закончилось, когда Исибэйл все еще чувствовал в себе застывавшее семя, коим его окропил изнутри Эвен, а сам он был весь в белесых струях от собственной плоти, они лежали рядом, лицом к лицу, и мальчику все так же было позволено разбирать руками слипшиеся от пота пряди, что обмякли на щеках и плечах Эвена.

— Если бы я пересилил тогда себя и не взял тебя с собой, мне бы не пришлось отпускать тебя к чужим людям, к этой неизвестности.

Эвен, не отрываясь, смотрел, что в мерцавшие звезды, в глаза мальчика.

— Если бы вы не взяли меня с собой, я был бы самым несчастным на свете. А теперь… меня ничего не страшит. Я знаю, что вы есть, что я вернусь к вам.

На мгновение Эвену показалось, что мальчик так упрямо твердит про это возвращение, потому что верит в него больше, чем он сам, или потому что не хочет лишний раз тревожить его.

— Будьте спокойны, мой господин.

— Буду, — странная тень подернула пеленой его глаза. — Буду, если ты обещаешь почаще держать свой язык за зубами. Сдается мне, что ни Ярл, ни его люди терпеть тех выходок, что терпел я еще на шотландской земле, не станут.

Исибэйл улыбнулся, пряча глаза в краю укрывавшем их обоих стеганном вручную покрывале из грубого полотна.

— Не так уж часто вы и терпели, — прохрипел он, еле слышно кряхтя. Сзади все еще саднило.

— Эх… И зачем только я тебя предупреждаю? Все равно не сдержишься, так?

Исибэйл глянул на него исподлобья и прошептал:

— Ради вас — сдержусь. Слово даю

— Ради себя это сделай.

Он протяжно вздохнул и притянул к себе мальчика, обняв обеими руками поверх покрывала.

Уже ночью, когда грудь ему обдавало теплое ровное дыхание, Эвен тихо, дабы не разбудить мальчика, перекрестил его, мысленно благодаря Создателя за то, что хотя бы на одну ночь в его жизни Тот приоткрыл для него врата Рая.

========== 14. Ложь благословенна, а свет любви проклят ==========

Отчего в самый теплый, в самый живой месяц северного лета сердце заледенело, что в йольскую стужу? Отчего даже костры тех двенадцати дней не сумели б отогреть его?

Отныне Эвен часто, под вечер, покидает владения и отправляется к скалистым берегам, где у моря ли или раскинувшегося над ним бескрайнего белесо-серого неба выпытывает ответ, но едва ли кроваво-алое зарево, предвещая тьму, на всю ночь разлучит две стихии — возвращается назад ни с чем.

В один из таких пронизанных насквозь тоской предзакатных часов на пороге его покоев, ставшими сродни келье отшельника, появился Седрик.

— Что тебе?

Голос донесся со стороны постели, где Эвен, стиснув пальцами грубый отрез холщовой ткани, уже долго, не смыкая глаз, прижимался к нему лицом.

Ему нужно было услышать его запах. Он слабел с каждой ночью, и Эвен боялся той, когда лишится последнего, пусть и такого призрачного ощущения присутствия мальчика рядом.

— Неважные вести, господин. Говорят, что вашего Исибэйла ярл держит у себя хуже скота и об кудри его вытирает руки. Разве стерпите вы подобное, господин?

Наверное, вестник его рассчитывал на совсем другой ответ.

— До йольских костров он принадлежит ярлу. Я не волен обсуждать, как он обращается со слугами. И уж ты — тем более.

— Как вам угодно, господин.

Поклонившись, Седрик отправился на другую половину дома. Несмотря на ответ Эвена, он знал: тот не станет бездействовать. Такой уж он есть. И пускай он думает, что за строгим холодом в голосе ловко скрывает то, что творится у него на душе… За столько лет служения их дому и ему лично Седрик научился читать его, как открытую книгу. По крайней мере, так ему самому думалось.

Той ночью о сне не могло и быть и речи. Эвен и раньше слышал о жестоких повадках ярла и его окружения, но разве сам он никогда не был жесток с Исибэйлом? Почему ему всегда казалась правильной, оправданной та жестокость, с которой он обращался с мальчиком? Так в праве ли он давать волю голосу совести сейчас?

Он мог бы не отпускать мальчика, найти ему хотя бы временное укрытие, тайно переправить обратно к берегам Шотландии, но у подобного неподчинения исход был один: он неминуемо навлек бы гнев своего господина на себя и свой дом. В своем время его собственный отец не пожалел родного сына, лишь бы избежать осуждения в их круге. Эвер был таким же господином, как и он сам. А Исибэйл… всего лишь слуга.

Но грубая постель его по-прежнему хранила аромат тех златоподобных кудрей, об которые сейчас вытирают пропитанные прогорклым салом руки. И никогда уже не смыть с губ своих отпечатков той юной нежности.

«Нет тьмы сильнее отчаяния, господин» — тяжелым грузом осели в сердце слова Исибэйла, оброненные им в ту ночь на постоялом дворе, которую они провели, прижавшись друг к другу, отдавая все тепло тела и души другому. На мгновение почудилось ему, что овладевавшее им отчаяние вот-вот прольется последними следами слабости на его лице. Но река слез его давно уже высохла досуха.

Еще тогда, когда он потерял навсегда единственного близкого его сердцу человека, который, как грезилось ему, через много лет возродился в другом.

Но остывшее сердце — мертвое сердце. И сейчас все, что чувствовал Эвен — это словно его погребли заживо, вместе с такой вымоленной, такой запретной и так люто отнятой у него любовью.

Мечты всегда далеко за пределами божественной власти.

Только зачем он и сейчас лжет себе? Или же ложь эта — благословенна, а свет его любви — проклят?

Его цепко держат долг и честь, не одни лишь его, но и всего их рода.

И сердце. Обескровленное потерей.

***

— Стало быть, даже до земель не доехал?

— Да, господин. Поговаривают, на дороге разбойники перехватили.

— Оно и к лучшему.

И пока Эвен ночь напролет бередил свое сердце, Седрик с упоением предвкушал неминуемый исход. Он знал, чего стоил этот мальчишка для Эвена.

***

— Как посмел ты вступить на мою землю?

В пепле ярости и стыда, Эвен преклонил колено пред своим господином. И ожили все былые страхи. Но сильнее их был мерцающий огонь в его глазах.

— Прошу простить меня, мой господин. Я бы ни за что не нарушил границ ваших земель. Но меня заставило пойти на такой шаг крайне важное дело.

— Если бы дело имело крайнюю важность, я бы уже давно знал об этом сам. Говори.

Каким строгим был взгляд ярла. Казалось, будто не он перед ним, а старый лорд Насхайм.

— Слуга… тот мальчик, кого я отправил к вам по вашей воле… Я прошу вас: будьте с ним милосерднее. Он… из него получится отличный лучник. Он еще пригодится вам.

— Быть милосерднее? Да в своем ли ты уме? Он не соизволил и носком ноги своей вступить в мои владения.

— Как же так, господин?

— Этого мне неведомо. Да и нет нужды знать. Может, волки загрызли, может, берсеркеры напали. Разве мне есть дело до какого-то дворового.

— Зачем же к себе его требовали?!

Эвен и сам понимал, что позволил себе лишнее. Но сердце его, казалось, поднялось к самому горлу.

— Не дерзи мне. Я не посмотрю, что ты из знатного уважаемого рода. Не забывай: ты нарушил мои границы, явился без приглашения, а сейчас объяснений требуешь от своего господина? Зачем мне воин, который готов попрать мои законы словом ли, делом ли?Возвращайся к себе. До полудня не успеешь вступить на свою землю - дом твой спалю до тла.

Тот мерцавший в его глазах огонь, дававший ему надежду… Тот огонь лишь сбил его с пути.

И как бы сильно не гнал своего коня Эвен, как пронзительно не свистел проносившийся мимо ветер, каким бы опьяняющим и задыханным не был от такой скорости воздух… Не могли они примирить разум и чувства.

И словно живые мертвецы мы приносим в жертву все, что имеем. Ради заледеневшего сердца и души в огне.

Комментарий к 14. Ложь благословенна, а свет любви проклят

Следующая часть - последняя.

========== 15. Но любовь из них больше ==========

— Я же сказал, что ничего не хочу. Уходи, Магда.

В ответ только все ближе и ближе раздавался скрип половиц.

В полумраке шаря перед собой руками, нащупывая опору, Эвен предпринял попытку встать со своей постели, но тут же рухнул обратно из-за слабости и ломоты в конечностях.

Уже почти четыре месяца прошло с его возвращения в Шотландию. Там, на скалистых берегах Норвегии, он едва ли выдержал несколько недель. Весть о гибели Исибэйла, — разве можно было надеяться на чудо? — окончательно превратила его в ходячую тень от и так далеко не живого Эвена. Первые дни были самыми тяжелыми. Каждый раз, стоило ему пройти мимо кухни или же взгляд его падал на бесцельно стоявший в углу лук и колчан со стрелами, как в голове звенел тонкий и ласковый, а временами дерзкий и своенравный голос Исибэйла.

Кто теперь слышит его?.. Кому там, в небесной выси, ты даришь свою согревающую и в самую лютую стужу улыбку?

Конечно, он не мог позволить себе поддаться порыву отчаяния и, бросив ставший таким постылым дом и своих людей, без весомого в глазах других повода пересечь Северное море. Повод был ниспослан свыше. Уже на закате лета Эвен получил известие о том, что его отец, старый лорд Насхайм, совсем слаб и ему как единственному наследнику необходимо было вернуться обратно на Британские острова. Каковы бы ни были отношения с отцом, как бы ни кололи сердце тупой иглой воспоминания, он был искренне опечален известием, но в то же время испытал подобие освобождения от мучительных бессонных ночей, что раз за разом истончали его собственную волю к жизни. Он то неистово молился, в благодарность за спасение, почти впадая в забытье, то почти в голос проклинал Божий свет.

Впрочем, он тогда совсем не думал о том, что вскоре ему придется вновь оказаться в месте, где и было положено начало его нынешним страданиям.

Отца его не удалось исцелить даже привезенному из Бог знает откуда потомку друидов. Лежа там, на смертном одре, он нашел в себе последние силы на раскаяние, но и будучи на краю кончины он не признал своей вины в смерти Эвера. Только шепнул на последнем дыхании:

— Опасайся того, кто к тебе ближе всех, Эвен. Не верь ему…

Кому именно, старый лорд не успел сказать.

Тогда он не проникся предостережением умирающего. Приложившись губами к дрожавшей, иссохшей старческой руке, Эвен окропил ее беззвучными слезами и собственной ладонью опустил отцу веки.

Долго горел костер погребальной ладьи, а теперь уже полноправный глава рода Насхаймов все стоял и стоял на холме, вновь обращаясь к небу с одним лишь вопросом: почему всемогущий и праведный Бог обрекает его с потери на потерю, самого оставляя мучиться на грешной земле? И как бы ни было грешно роптать на Него, Эвен боялся, что вера его вот-вот пошатнется.

За свои сомнения и малодушие он вновь был наказан. В деревянных пристройках к главному дому, где хранился почти весь провиант для всего двора, по чьей-то неосторожности или намерению, — этого так и не дано было узнать, —начался пожар. Хотя его могли потушить без участия Эвена, он сам первым бросился спасать уцелевшее. Поврежденные огнем балки надломились и одна из них, служившая основанием для другой части перекрытия, рухнула, сильно ударив его по голове. Наверное, будучи ведомым одной лишь целью — сохранить то, что еще можно было спасти, Эвен не сразу понял, что именно произошло с ним. Но уже на следующее утро глаза его перестали ясно видеть очертания предметов и людей, а еще через день и вовсе все застило мутной пеленой. Осмотревший его лекарь обнадежил: с новой луной зрение вернется. Надо лишь прикладывать к глазам смоченную в целебном отваре из сушеных трав повязку, да не утомлять себя. А так как в отсутствие старого лорда Магда стала чувствовать себя гораздо свободнее и властнее не только на своей кухне, но, казалось, взяла под свое руководство все хозяйство в доме, Эвену ничего не оставалось, как уступить увещеваниям старика-лекаря: какой из него хозяин и воин без зорких глаз?

Вот и сейчас, помня, что отказался от ужина, он, будучи узником своего положения, мысленно готовился отразить очередные причитания Магды, ежечасно справлявшейся о его здоровье и пытавшейся каждый из этих часов накормить его, словно бы от раздутого до размера бочки крепкого эля живота могли бы исцелиться его глаза.

— Магда, не испытывая мое терпение! Тебе уйти было велено, так почему же ты до сих пор здесь?

Но его и не думали слушаться.

Эвен с силой тряхнул распущенными волосами. Свисавшие с затылка концы тугой повязки, что прикрывала ему глаза, ослабли, и она медленно соскользнула на пол. Он знал, что неподалеку от его постели приготовлена свежая, лежавшая рядом с небольшим сосудом с травяным отваром. Сам он сейчас едва ли был способен заменить ее, так что нехотя, как можно снисходительнее, пробормотал:

— Раз не уходишь, так пусть от твоего присутствия хотя какая-то польза будет! Принеси отвар и отрез полотна.

Может, вновь с ним кто-то играет злую шутку, но померещилось ему, что слышит он сейчас не тяжелые шаги грузной Магды, а такую до рези в сердце знакомую легкую поступь. Еще раз тряхнув головой, будто спасаясь от наваждения, он постарался успокоить дыхание.

Но кто-то, этой ли или иной природы, явно намеревался и дальше измываться над ним.

Лица его коснулись теплыми, знакомой нежности ладони. Огладили виски, скулы, а затем, отстранившись на миг, вернулись, чтобы покрыть ему глаза свежей тканью, пахнувшей чистотелом, вереском и еще десятком трав. Эвену показалось, что, быть может, пришел и его черед последовать за всеми потерянными им людьми. И один из них, самый дорогой его сердцу, в награду за его муки пришел за ним. Язык онемел. Все его тело застыло в томительном ожидании. он уже шептал губами первые строки молитв, что помнил наизусть, как услышал:

— Так не туго, господин?

Значит… он сладкоголосым ангелом стал?.. Не напрасно я и при жизни его так называл.

— Господин… вы голос мой забыли разве?

Нет, это никуда не годится… что за напасть такая!..

— Голос этот мне никогда не забыть, как и того, кому он принадлежал. Только… — связь с реальностью терялась все сильнее, — не звучать ему больше наяву.

— Но ведь я говорю сейчас с вами, мой господин. Я здесь, стою подле вас. Вернулся, как и обещал, с новым солнцем вернулся.

Жар удушливой волной заполонил грудь; дрожащими пальцами он по наитию схватился за все еще покоившиеся на его голове ладони, ощупал каждый нежный, по-прежнему хрупкий пальчик; затем, издав подобие всхлипа ли, рева ли, судорожно сглатывая комок за комком в горле, вскинул руки и, дотянувшись до лица, что было чуть выше его собственной головы, принялся кропотливо изучать каждую и так на ощупь знакомую черточку… вплоть до того самого шрама от виска до уха.

Его широкий, но ровный лоб, его аккуратный, слегка вздернутый кверху нос, тонкий завиток его по-младенчески мягкой верхней губы и локоны… ангелоподобные, шелковистые и отросшие далеко ниже плечей кудри.

— Ты… — Эвен больше не прятал всхлипов, — это правда ты… мой Исибэйл.

— Я, господин. Но Исибэйла больше нет.

— Что ты… Зачем вновь меня путаешь?! Что ты такое говоришь, — он крепко обхватил ладонями лицо мальчика.

— Все расскажу вам по порядку, слово даю, — мальчик бережно снял со своего лица руки, по которым так тосковал долгие месяцы, а затем притянул голову Эвена к своей груди, положив ладони на затылок и поверх длинных, свободно струившихся по его спине, светлых волос. Начал осторожно поглаживать, избегая слишком сильного давления, дабы не навредить выздоровлению. — Только Магда сказала, что ы совсем ничего не едите… Так нельзя, мой господин. Еле на ногах держитесь. Я сейчас схожу на кухню и вернусь с вашим ужином. Подкрепитесь сначала.

— Нет-нет, не уходи больше, не оставляй меня!.. — Эвен протестующе замотал головой, так что повязка вновь сползла с положенного ей места.

Мальчик бережно поправил ее, склонившись к его лицу, прошептал:

— Поленья в очаге догореть не успеют, а я уже обернусь. Не тревожьтесь.

Он коснулся губами виска и, улыбнувшись, — пусть Эвен и не видел, — вышел.

Как и обещал, вернулся с полным подносом еды. Заставив Эвена съесть добрую половину, помог ему запить съеденное и, отставив поднос, присел на постель совсем близко. Взяв ладони Эвена в свои, начал долгий рассказ обо всем, что с ним приключилось за эти месяцы разлуки.

От него Эвен узнал, что по дороге к землям ярла с ним и его провожатыми и правда случилась беда: одного из сопровождавших люди в волчьих и медвежьих шкурах сразу зарубили насмерть, а сам мальчик и второй из людей ярла смогли бежать, укрывшись в тесных ущельях между скалами. Судьба последнего ему неизвестна, а сам он так обессилел за два дня, что боялся покинуть свое убежище, и на утро третьего лишился чувств. Очнулся он уже в совсем незнакомом месте. Но это не был дом ярла. Оказалось, что его почти бездыханное тело подобрали люди другого феодала, владельца соседних с землями ярла территорий. Его выходили, заботясь о нем, словно о родном сыне. Когда мальчик назвал Эвену имя этого человека, тот кивнул в ответ:

— Я и раньше был наслышан о благородстве Ярвинбрука. Но никак не думал, что отныне до смерти буду его должником за твое спасение.

— Что вы, господин. Такие люди делают все от чистого сердца. Но это еще не все. Вот.

Он поднял ладонь Эвена своей и положил ее к себе аккурат поперек груди, на которой тот нащупал маленький деревянный крест.

— Знаю, что никогда мне не стать одного с вами происхождения. Зато отныне мы с вами одной веры. Тот, кто спас меня, помог мне принять Крещение, отвезя в тайный костел, что…

— Я знаю, где он, Исибэйл, — с одобрением улыбнулся Эвен.

Мальчик вновь невидимо для него подарил улыбку в ответ:

— Нет, мой господин. Я не солгал вам. Исибэйла больше нет. Мне дали новое имя при Крещение.

— Как же мне отныне называть тебя?

— Исаак.*

— Исаак, — прошелестел губами Эвен. — Хорошо. Да будет так… Хотя и прежнее имя мне по сердцу было.

— Его больше нет, господин. Но зато есть я. И вы. И я не покину вас. Даже если рассердитесь и прогнать пожелаете, — он приложился губами к тыльной стороне ладоней Эвена, — я все стерплю. Все равно останусь с вами. Знаю, что вам пришлось пережить… Но вы больше никогда не будете один.

Эвен без единого слова раскрыл объятия и заключил в них своего Исаака. Своего нежного, по милости Божьей и людской доброте вернувшегося к нему ангела.

— Ты, что же, все эти месяцы так и жил у лорда Ярвинбрука?

— Да. Он, узнав, что я стреляю из лука, как только я поокреп, разрешил мне упражняться в стрельбе со своими сыновьями. Он и к вам отправлял людей, но сказали, что вы уже покинули родные берега.

— Как же ты сюда добраться смог?

Исаак прижался щекой к его плечу, покрытому знакомой лейне:

— Вместе с ним и добрался.

— Да, у него тоже есть здесь земли. Наверное, кого-то из сыновей оставит тут всем заправлять.

— Возможно. Правда, у него еще есть дочь, что фору даст любому из юных лучников. Даже мне.

Милый звонкий смех раздался у лица Эвена. Только вот самому Насхайму отчего-то стало не до смеха.

— Вот как… Она, наверное, красавица?

— Еще какая, — Исаак оторвал лицо от его плеча, почувствовав, как изменился в голосе Эвен. — Скоро своими глазами увидите.

— Что ж, — Эвен ослабил объятия, что вызвало очередную улыбку на лице мальчика, — почему же ты сейчас здесь… а не с ней?

Исаак еле удержался от смеха, зажав рот ладонью. А затем, выцепив кое-что из памяти, произнес:

— И правда, мой господин. Почему же я сейчас не с ней? Разве вы не знаете?

— Не шути так со мной… Исаак.

— А вы все прежний. Чуть что не по вам… словно подменяют вас.

— Не слишком ли много ты себе позволяешь? Не смотри, что я незрячий… я так взгрею, что и на завтра сидеть не сможешь.

Исаак все-таки рассмеялся:

— Зрение ваше вернется, — он вновь взял его ладони в свои, — а здесь я, потому что вы и сами, без моих слов все знаете… хоть я и не успел тогда сказать вам этого.

Лицо его сейчас оказалось так близко, что они соприкоснулись носами.

— Я люблю вас. Давно уже люблю. И место мое — рядом с вами. И только.

Он сам прильнул губами к его, с каждым прикосновением оживавшим губам. Эвен, в полном смятении чувств, все еще до конца не веря в происходившее, для верности стиснул Исаака в своих руках, крепко прижав к себе.

— И я тебя люблю, — выдохнул он, на миг разорвав поцелуй. — Только ты правда… не исчезай больше. Иначе все вновь потеряет смысл.

— Я же пообещал вам. Теперь вы знаете, что моему слову можно верить.

В ту ночь они долго сидели вот так, обнявшись, прерывая молчание лишь единением губ. Но Исаак еще не все рассказал ему.

— Знаю, что, быть может, не поверите мне… но Седрик ваш — плохой человек. Лорд Ярвинбрук все сам вам расскажет… Только перестаньте винить отца в смерти вашего брата. Не на нем его кровь. Это правда.

Эвен покачал головой:

— Я много ошибался в жизни и был за это наказан. А Седрик… Он получит по заслугам, если есть на нем хоть капля вины за смерть Эвера. Но и без этого, за тебя, его еще покарают.

— Не позволяйте жажде возмездия управлять вами, мой господин. Это не путь к истине.

— Ну, — Эвен потрепал его по волнистой макушке, — то, что мы делаем, по христианским законам, тоже не есть путь к истине.

— Неправда. Не путайте. Нами движет не жажда отмщения. Разве любовь — это грех?

Эвен, зарывшись лицом в его волосы, вдохнул отдававший первыми йольскими кострами аромат волос Исаака, а затем, не видя глазами, но чувствуя кожей мягкий свет и тепло его очей цвета вечнозеленого падуба, произнес:

— Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, — то я ничто.*

И услышал в ответ:

— А теперь пребывают сии три: вера, надежда, любовь; но любовь из них больше.*