Хозяин Уральских гор [Александр Викторович Семеникин] (fb2) читать онлайн
- Хозяин Уральских гор (а.с. Уральских гор хозяин -2) 154 Кб, 29с. скачать: (fb2) читать: (полностью) - (постранично) - Александр Викторович Семеникин
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]
Александр Семеникин Хозяин Уральских гор
ПРОЛОГ
Также и времени нет самого по себе, но предметы Сами ведут к ощущенью того, что в веках совершилось, Что происходит теперь и что воспоследует позже. И неизбежно признать, что никем ощущаться не может Время само по себе, вне движения тел и покоя.Большой внедорожник летел сквозь ночную тьму и хлеставшие по угольно-черному кузову струи дождя. Машина, у которой отказали тормоза, глотала километры трассы с предельной для трехлитрового движка скоростью. Тем не менее казалось, что неминуемая катастрофа абсолютно не волнует ни водителя "гелика" — крепкого пятидесятилетнего мужика, ни сидящего справа пассажира — копию водителя, только по-другому одетую (ну и прически у братьев, а ехавшие в автомобиле были близнецами, были разные). "Пассажир" тоже был поразительно флегматичен, у него даже пальцы, державшие тлеющую сигарету не дрожали, а затяжки были спокойными и ровными. — Ну что братцы-акробатцы, кажись все… пришла пора — прервал слега затянувшееся молчание, сидевший за рулем "старший". — Есть такое ощущение, как будто тянет куда-то. — И у меня что-то такое чувствуется. Да и "пепелац", чую, не остановить уже. — Скоро "федералка", машин будет поболе, как бы кого не зацепить ненароком, все же самим уходить или цеплять кого за собой — разница существенная. — Ну тогда сейчас поворотик будет удобный за ним овражек, а в нем — камушки… туда и правь, старшой. — Лады, правлю в овражек. Ну не поминайте лихом, глядишь еще встретимся. — Прощайте парни и простите что я вас в это втравил. — Не парься Никитос, все знали, сами решили, сами пошли. Эх нам бы с тобой… туда… Тем временем показался и довольно крутой поворот, и хотя руки водителя инстинктивно дернулись, выворачивая руль, в попытке уйти от неизбежного, автомобиль, не подчиняясь командам снес хлипкое ограждение дороги, за считанные мгновения пролетел сотню метров и черным болидом упал в довольно глубокий овраг, на дне которого лежали кучи валунов, и треск раздираемого камнями железа вкупе со вспышкой полыхнувшего бензина ознаменовали финал разыгравшейся катастрофы. Если бы на месте аварии в этот момент был бы сторонний наблюдатель, обладающий способностью видеть незримое, то он бы, вне всякого сомнения изрядно удивился. Ведь в автомобиле ехало два человека, а воспаривших над местом катастрофы невидимых обычному глазу сущностей было три. Две из них ушли по пути предначертанному для всех людей, а третья исчезла в неведомом энергетическом вихре и отправилась туда где ей была предначертана иная цель и иная судьба.
Часть первая
Глава первая
1729 год по Р.Х. По самой середине Евразийского континента, от студеных берегов Северного океана, и почти до самого Каспийского моря протянулся горный уральский хребет — великий каменный пояс. Словно седой, но не потерявший силы страж хранит он границу, отделяющую Европу от Азии и бережет неисчислимые сокровища, хранящиеся в глубине его недр. Богата уральская земля рудами, золотом и драгоценными камнями, плодородными землями, лесами и водами. Как будто плети в руках великана, струятся от подножия уральских гор многочисленные ручьи, речушки и реки. Одна из них — Чусовая, с древних времен служила дорогой сквозь уральские земли. По ее берегам издавна селились люди, по ее быстрым водам поднялись струги славного казака Ермака Тимофеевича, что шел воевать для русского царства сибирскую землю. Но нелегко покорялась людям красавица река. Каждую весну, почти двести лет подряд, открывались заводские плотины, наполняя реку обильными вешними водами для того чтобы сотни коломенок и дощаников груженых уральским железом, могли по глубокой воде спуститься до Камы и далее, через Волгу добраться до городов и весей европейской части Российской империи, укрепляя молодую державу и наполняя ее казну. На среднем течении реки, по обеим ее берегам речные суда поджидали грозные скалы-бойцы, словно сказочные воины вздыбившие каменные щиты навстречу смельчакам, дерзнувшим нарушить их покой. О скальную грудь иных бойцов разбивались в день десятки судов. Вволю наигравшись с хрупкими корабликами, взяв обильную дань железом и кровью, грозные скалы нехотя отпускали караваны, ведомые мелкими букашками. Насмешливо глядели им вслед — дескать свидимся еще не раз, и поглядим отпустить вас подобру-поздорову или закрутить стремниной, разбивая о камни…* * *
В конце первой четверти восемнадцатого века, в семидесяти верстах от пристани Сулемки, в том месте где одноименная речка впадает в Чусовую вольготно расположился основанный по указу государя Петра Алексеевича Невьянский завод, в то время принадлежавший со всей немалой округой Акинфию Демидову, который вместе со своим отцом и братом по праву считается родоначальником российской металлургической промышленности. С них пошло в России горнозаводское дело и одна из самых известных династий русских купцов и промышленников, основавших в России многочисленные заводы и промыслы. А началось все в далеком 1695-м году, когда тульский кузнец Никита, звавшийся в то время Антюфеевым, оказал услугу проезжавшему через Тулу "птенцу гнезда Петрова" — Петру Павловичу Шафирову. У Шафирова сломался дорожный пистолет работы знаменитого немецкого мастера Кухенрейтера, и московскому вельможе посоветовали отдать оружие в починку тульским кузнецам-оружейникам, среди которых самым умелым считался Никита. Спустя некоторое время, Шафиров вновь проезжал через Тулу и позвал кузнеца, для того чтобы забрать дорогой пистоль. Принесенное Никитой оружие было в полной исправности, царев порученец не мог нарадоваться глядя на искусную работу, но когда он собрался достать кошель и расплатится с мастером, тот неожиданно остановил высокого гостя и сказал: — Так что, ваша милость этот пистоль, не твоей, а моей собственной работы — и достав второй, точно такой же пистолет из-под полы, продолжил — у того что вы мне изволили испортилась затравка и я ее исправить не мог. Не угодно или Вашему Превосходительству взять двух пистолетов вместо одного, потому что вина моя, так я и поплатиться должен![1] Шутить с влиятельным царедворцем было небезопасно, но Никита рискнул и Шафиров по достоинству оценил его шутку. Осмотрев пистолеты, он убедился, что они ничем не отличаются друг от друга. В восторге от работы кузнеца были все присутствующие. Спустя некоторое время была встреча с царем (коему Шафиров рассказал о тульском мастере) и Петр не побрезговал зайти к кузнецу в гости испить вина и расцеловать его женку, а также поработать в его кузнице. Потом было исполнение царева заказа — алебарды по иноземному образцу и первые фузеи, которые кузнец повез в Москву. Именно там, когда оказалось, что привезенные ружья лучше, чем хорошо выделанные иноземные, но при этом обойдутся казне гораздо дешевле царь, расцеловав Никиту в лоб, сказал: "Постарайся, Демидыч, распространить свое дело, а я тебя не оставлю". С этого и началось возвышение тульских кузнецов: первый завод на реке Тулице, на котором Антуфьевы производили оружие и боеприпасы, а затем в 1702-м году, царь Петр пожаловал мастерам (коих уже назвал в грамоте Демидовыми) Невьянский и Верхотурский казенные заводы на Урале (бывшие в ту пору, из-за плохого управления, в совершенном разорении). Так было положено основание огромной торгово-промышленной империи, просуществовавшей без малого три сотни лет. Демидовы основали десятки рудников, заводов и фабрик, владели домами и землями по всей России, десятками тысяч работных людей и крестьян. Они строили мосты и дороги, судоходные каналы и пристани. Поставляли в казну оружие и боеприпасы, торговали железом как в России, так и за ее пределами. Об их успехах, кои достигались зачастую путем преступлений и злодеяний, ходят легенды. Династия Демидовых дала миру известных немало выдающихся личностей. Среди них были промышленники и государственные деятели, меценаты и ученые, моты и чудаки, а со временем появились и такие что породнились с королевскими домами Европы.* * *
Сентябрь 1729 года на реке Чусовой выдался жарким. И если пассажиры идущего вниз по течению реки струга чувствовали себя более-менее комфортно, то гребцы орошали палубу суденышка обильным потом — хозяин судна, заводчик и дворянин Акинфий Никитич Демидов время попусту терять не любил и гребцам приходилось усердно работать веслами. Акинфий торопился в столицу, а по пути надо было и в Тулу заглянуть, да и иных мест, где были расположены его требующие хозяйского догляда предприятия было предостаточно. Вместе с Демидовым ехала его жена и малолетний сын. Плавание проходило благополучно, Чусовая, сбросив в Каму бурные талые воды, подуспокоилась и судно шло по реке без особого риска и напряжения для команды. Восьмого числа проходили памятное место — высокий, чуть не в двадцать сажен и вытянутый вдоль берега камень. Именно здесь, напротив этого камня на левом берегу реки, у Акинфия и его жены Ефимии родился младший и самый любимый сын, названный в честь деда Никитой. Случилось это ровно пять лет назад. Памятуя о знаменательном событии, заводчик решил пристать к берегу и отслужить благодарственный молебен и становиться на ночевку. Попа на судне не было, вместо него читал молитвы судовой кормщик, время от времени исполняющий роль дьячка в немногочисленных сельских церквях — на Урале нравы были попроще чем в европейской части Российской империи. А ночью Никита вдруг занемог. У ребенка по непонятной причине начался жар, а потом он и вовсе провалился в беспамятство. Перепугавшийся родитель приказал было отчаливать и гнать корабль до ближайшего селения, но его насилу отговорили — многочисленные камни-бойцы и по светлому времени проходить было опасно, а в темное время это было чистой воды самоубийство. И никто не мог знать, что болезнь ребенка была необычной — в эту ночь неведомая сила рассекла в нем ту невидимую сущность которые иные называют душой, иные личностью, на две самостоятельные части, одну оставив на месте, а другую в мгновение ока перенесла в пространстве и времени более чем на триста лет вперед и поместила в почти такого же пятилетнего малыша, чтобы в течении долгих лет, словно жемчужину обволакивать ее драгоценным перламутром знаний, умений, житейского опыта и мудрости, а затем, спустя многие годы вернуть ее обратно. Для чего?! Кто знает…Глава вторая
1729 год по Р.Х. Лежу, уставясь в потолок горницы, понемногу прихожу в себя. Мысли бродят в голове… разные. Основная мысль все-таки одна — ожидаемое долгие годы наконец совершилось. То что возврат рано или поздно произойдет я знал (вот только между состоянием "знать" и "пережить" разница существенная) чуть-ли не с самого начала, когда в далеком детстве, осознал себя приемышем в мальчишке двадцатого века у которого был брат-близнец. Неведомая, обладающая невообразимой силой, воля сделала из меня, то ли высокоразвитого паразита, то ли второго пилота, "кочующего" от одного брата к другому время от времени. Эх братцы, братцы…. Где вы сейчас, в каких обителях пребываете?! От осознания того что остался без тех, кто за прошедшие полвека стали мне больше чем братьями, заныло в груди, чувство тоски и одиночества остро ударило казалось в самую глубину души. В глазах защипало, но первые слезы омыли сознание горячей волной, а затем сознание окутала благодатная пелена забытья и я уснул. Проснувшись через какое-то время убедился, что все пока мест все по прежнему — небольшая горница, закрытое окно, подремывающая около постели нянька. В теле ощущалась невероятная слабость, как буд-то я сутки без перерыва вагоны разгружал. С невероятным напряжением поднял руку и уставился на свой маленький пальчик, с одной стороны такой родной и знакомый, а с другой такой далекий и забытый (ну еще бы — я его почти шестьдесят лет не видел). Посмотрев на него какое-то время, опустил руку и начал потихоньку сбрасывать одеяло, жарко было невыносимо. Раздавшийся шорох разбудил няньку, она встрепенулась и уставилась на меня. Несколько секунд мы играли в гляделки, а затем нянька вскочила, хлопнула руками и кинулась из горницы. — Никитушка, Никитушка очнулси-и! — послышался ее заполошный голос — матушка боярыня, матушка боярыня, Никитушка в себя пришел! Хлопнули двери, заголосили бабы и через несколько минут в комнату вбежала… она. Мама. Неприбранная, простоволосая она смотрела на меня, а я смотрел на нее. Мама! Мама! Мамочка ты моя родная! Как же я скучал по тебе. Живя приспособленцем в чужом, пусть и дружественном теле, чувствуя объятия той, другой матери, все эти долгие годы я тосковал по твоим рукам, по твоему голосу, по твоим глазам. Рванувшись ей навстречу (и откуда только силы взялись) со всей пылкой страстью, со всей неистраченной любовью прижался к ней, такой теплой, такой родной. Как тоскливо было там, в той жизни, как горько было после прочтения доступных книг и статей на интернет-ресурсах где мама упоминалась в лучшем случае несколькими строчками. И теперь она была здесь, рядом. Живая. Теплая…. Родная. А затем в горницу, сделав изрядный у низкой притолоки, поклон, вошел отец. За полвека воспоминания о нем изрядно изгладились из памяти и лишь чтение, да кое какие полустертые детские образы помогали представить его и теперь, увидев его воочию, я пришел в совершенный восторг. Еще бы не прийти — Акинфий был высок и широкоплеч, несмотря на прожитые годы — крепок и силен. Настоящий богатырь. И еще он был немного смешной, поскольку одет был в немецкое платье и непривычный глазу лохматый и кучерявый парик. И только оказавшись в сильных, поднявших меня словно пушинку, отцовских руках, видя стоявшую рядом заплаканную матушку, только тогда я ощутил и принял наконец совершившееся. Я вернулся. Я дома.* * *
Волны плещут о берег скалистый,
За кормой след луны серебристый,
И прилива глухие удары
Поднимают волненье в крови…
Ничего на свете лучше не-е-ету.
Чем бродить друзьям по белу све-е-ету
Тем, кто дружен не страшны тревоги
Нам любые дороги доро-о-оги
Нам любые дороги доро-о-оги
Лалай-ла, ла-ла ла-ла-ла-ла
* * *
С момента нашего разговора в малиновой засеке прошел почти месяц. За это время мои отношения с отцом и матерью вошли в спокойное русло. Родители наконец, не то что бы поверили в то что случилось со мной — правда, а скорее приняли как данность случившееся примирившись с тем что их сын изменился. Мама… это была мама. Она наверное приняла бы меня даже в том случае если бы у меня выросли рога, а из задницы повалил дым. А отец, человек к долгим рефлексиям не склонный, приняв решение твердо ему следовал. Приняв к сведению "мои рекомендации" он отдал необходимые распоряжения и уже нас следующий день у меня появилась зона "безопасности" — проходная комната отделявшая покои родителей от остального дома. В "тамбуре" устроили пост для тугоухой няньки, которая в случае необходимости должна была вызвать отца или мать дергая за веревку колокольчика, строжайше запретив проход всем остальным домочадцам. Все заботы о моей персоне матушка взяла на себя, не подпуская ко мне других служанок. Еще у меня появился, так сказать "рабочий кабинет" — небольшая горница, вход в которую был из комнаты где отец вершил свои собственные дела и доступ в которую был запрещен абсолютно всем под страхом батогов. В "кабинете" сделали большое окно, поставили кое какую мебель, нанесли местной "канцелярщины" и я стал проводить там почти все солнечные дни, подготавливая для отца свои первые предложения. Время между вечерней трапезой и отходом ко сну стало для нашей троицы временем сказок, с поправкой на то что это не родители рассказывали ребенку сказки о "делах давно минувших дней, преданьях старины глубокой", а ребенок рассказывал родителям истории будущего. Папашка, как и положено мужчине интересовался техникой, оружием, науками и войнами, а мама как и положено женщине с удовольствием слушала мои пересказы фильмов, внимала стихам и напеваемым тихонько песенкам. Единственным нестабильным элементом системы была бабушка. Она имела немалый авторитет в семье как при жизни деда, так и ныне, будучи уже четыре года вдовой. За Акинфием Демидовым числились немалые прегрешения, но вот пятую заповедь — "Почитай отца и мать твою", он, по примеру отца, не преступал никогда[4]. То что любимый внук "слегонца не тот" она поняла практически сразу после того как я встал на ноги. После того как она едва не застукала нас на горячем ее подозрения усилились. А поскольку общалась она в основном с мамой, то первые бабушкины атаки пришлось выдержать ей и это испытание мудрости, щедро замешанной на желании защитить сына и обильно приправленной природной хитростью, она выдержала просто великолепно. Вот уж действительно поверишь в поговорку о "голове и шее" — о том что Акинфий управлял обширной промышленной империей, а его супруга управляла им самим. Примечательно, что собственно моего участия практически не потребовалось. Для начала маменька скормила бабуле некую смесь из фактов и вымысла где фигурировали молебен на Чусовой, моя болезнь, особо подчеркивались богомолья в Казани. Все это благолепие предваряло туманные намеки на сверхъестественные причины происходящего, и под большим секретом бабушке было поведано что в ее внуке проявились некие чудесные черты, такие как стремление к грамоте и успехи в ее освоении. Тем же вечером, в закрытой горнице, внук был представлен под строгие, но добрые бабкины очи, и после того как перед ним открыли Псалтирь, ему пришлось читать псалмы Давидовы самым нежным и дрожащим голоском. Однако пронять бабушку оказалось не просто и я пошел ва-банк. Прижавшись к ней и приобняв за шею, сделав самое стеснительное лицо, я ей прошептал ей: "Бабушка, а я первый псалом на стихи переложил, дабы звучание его было легко и красиво". — А ну, изочти — тут же последовала бабушкина реакция. Отойдя на пару шагов, так что бы меня было хорошо видно всем троим, я принял вид самый вдохновенный, на который был способен, набрал побольше воздуху в грудь и торжественно, но не слишком громко начал:Блажен, кто к злым в совет не ходит,
Не хочет грешным в след ступать,
И с тем, кто в пагубу приводит,
В согласных мыслях заседать.
Эпилог
Тульский завод — первенец среди демидовских заводов, готовился к очередной зиме. Ветер развеивал дымы выпустивших последний чугун домен, заводской пруд обмелел и больше не мог напитывать энергией падающей воды механизмы и знакомый с далекого детства равномерный перестук молотов в передельных амбарах затих до весны. В демидовской усадьбе многочисленные работники начали слом ветхих построек — строительство нового жилища, должного стать самым роскошным строением в Туле началось. На далекий Урал, в нашу Невьянскую вотчину, по зимнему пути поехал доверенный приказчик — столбить за Демидовыми знаменитую гору Благодать, что в сорока верстах от Нижнетагильского завода. Наша семья в полном составе собралась в дорогу — дела в Петербурге требовали хозяйского пригляда. А мне следовало готовиться к представлению столичной знати в качестве "золотого мальчика". Надеюсь что быть "избранным" мне будет по плечу и темная сторона силы не переманит меня на свой путь.Конец первой части.
Часть вторая
Глава первая
Люблю тебя, Петра творенье, Люблю твой строгий, стройный вид, Невы державное теченье, Береговой ее гранит…
1730 год по Р.Х. До первой гранитной набережной Санкт-Петербурга еще тридцать три года, а сейчас берега Невы одеты в дерево. И пусть на Васильевском острове еще растет лес, а строгие фасады Петербургских улиц пока мест существуют только в моей памяти - величавая имперская державность российской столицы ощущается уже сейчас. Я родился в 1729-м году в семье основателя одной из известнейших династий российских промышленников Акинфия Демидова на берегу реки Чусовой. Родители назвали меня Никитой — в честь знаменитого тульского кузнеца-оружейника, основателя многих заводов и сподвижника государя Петра Великого Никиты Демидова. Вчера мне исполнилось шесть лет. Шесть лет телу и почти шестьдесят - душе. Прошел год с того момента как я вернулся обратно, после того как неведомая сила, разделила мою личность на две части, вырвала одну из пятилетнего тела, перенесла его сквозь пространство и время, почти на двести пятьдесят лет вперед, сделав меня «переходящим» симбионатом у двоих братьев-близнецов Пети и Саши, живших на переломе двадцатого и двадцать первого веков. Почти пятьдесят лет мы прожили сперва в Советском Союзе, а затем и в пришедшей на его смену Российской Федерации и по смертном часу моя личность была возвращена обратно, в то же место и время откуда была изначально изъята. Прошедший с моего возвращения год был богат на события. В конце января, от вызванной оспой ураганной лихорадки, скончался император Петр Второй и на российский престол взошла Анна Иоанновна - дочь царя Ивана Пятого, брата и соправителя императора Петра. Сие событие не обошлось без замятни — призванной Верховным тайным советом империи на царство вдовствующей герцогине Курляндской пришлось вначале подписать «кондиции» - выдвинутые членами совета условия, ограничивающие самодержавную власть будущей императрицы. Однако, 15-го февраля, прибыв в Москву, Анна Иоанновна убедилась в том, что планы верховников не соответствуют чаяниям основной массы дворянства. Новая царица быстро обрела поддержку многочисленных сторонников и самое главное – гвардии. В столице началось брожение умов, сторонники восстановления самодержавия обретали все больше влияния и 25-го февраля наступила развязка – большая группа дворян, во главе с князем Черкасским явилась во дворец и Анне Иоанновне была подана челобитная, в которой 88[9] дворян подписывались в сомнении подписанных ей кондиций, о том что большая часть народа состоит в страхе и беспокойстве, а также просили Анну созвать специальный совет для рассмотрения и анализа всех пунктов кондиций. Во время обеда, когда приглашенные «верховники» оказалась изолированы, в дело вступили гвардейцы с криком и шумом требовавшие возвращения императрице абсолютной власти. После чего фельдмаршалом Иваном Трубецким государыне была подана вторая челобитная, подписанная уже более чем полутарастами дворянами, где они открыто требовали восстановления самодержавия. Анна Иоанновна приказала подать ей челобитную и подписанные ей кондиции и публично «при всем народе, изволила сии кондиции разодрать», после чего гвардия и дворянство провозгласили ее самодержавной императрицей. Верховники были сломлены, большинство из них в дальнейшем было сослано и казнено. Ну, а для нашей семьи правление новой императрицы началось с определенных прибытков. Начать с того что в этой реальности отец, которому я слил информацию о том, как восходила на дядюшкин престол Анна Иоанновна, не остался в стороне от событий, а принял в их развитии некоторое участие. Несколько визитов и ценных подарков к сановным персонам, кои в дальнейшем приняли в восстановлении самодержавной власти императрицы, небольшое денежное вспомоществование некоторым гвардейским офицерам, подпись на обеих челобитных – и статский советник, дворянин Акинфий Демидов был представлен ко двору ея императорского величества, во время которого государыне была преподнесена диковина – устройство из шестнадцати серебряных шариков, подвешенных на тонкой бечеве к закрепленной на рамной подставке перекладине так что они представляли собой наклонную линию[10]. При отклонении шариков с помощью досточки на одинаковый угол отклонения и запуске «цепи», шарики начинали эффектно двигаться, выписывая красивые петли, круги и волны. Налюбовавшись на занимательное зрелище, царица пригласила Акинфия на обед – честь которой удостаивались самые близкие сановники. В итоге отец восстановил связи с Адмиралтеств-коллегией, утраченные со смертью деда и его «флотского покровителя» Федора Матвеича Апраксина, вновь став поставщиком для флота якорей и иного корабельного железа. Более того, у папки получилось предварительно забиться на поставки «артиллерийского уксусу», который в скором времени должен быть дать новый заводик. Началось новое предприятие с углевыжигательной печи которую я называл лабораторной, а отец «новоманерной», которую подстроили на нашем Тульском заводе по моим чертежам. Печь представляла собой сложенную из кирпича толстостенную камеру, шириной и высотой в одну, а длиной в две сажени со сводчатым потолком. Полом в камере служила наклонная чугунная плита, а под плитой расположилась топка. В свод камеры была вмурована чугунная же труба с тройниками и отводками. Один отводок был направлен в топку и из него была сделана примитивная горелка. Еще одна трубка была вмурована в торец камеры у самого дна. Процесс пережога начинался с загрузки дров, затем печь замуровывалась и в топке начинали жечь хворост и прочую некондицию. После того как печь прогревалась из верхнего отводка начинал идти пар. К нему, время от времени подносили огонь и как только на конце отводка вспыхнул факел, показав что пар сменился горючим газом. В отводок забили заглушку и газ пошел в топку – печь вышла на самоподдерживающийся режим. А с торцевого донного отводка, который направили во врытую рядом бочку пошел выход вонючей жижи – так называемой жидкой фракции. Спустя сутки процесс закончился и печь оставляли на седмицу остывать. Уголь выходил более качественный, и что немаловажно – качество его было стабильно, а не гуляло от поставщика к поставщику. Собранную жижу сперва долго отстаивали, потом аккуратно разделяли верхний слой от более густого нижнего. Верхнюю фракцию, с помощью отыскавшегося в папенькиных закромах перегонного куба, разделяли на смесь горючих спиртов (которую в дальнейшим приноровились сжигать в топке, экономя топливо) и на смесь уксусной кислоты и разных примесей. К сожалению, отделить пищевой уксус на таком примитивном оборудовании было невозможно и идею отложили на будущее, а получившуюся жидкость отец, не мудрствуя лукаво назвал «артиллерийским уксусом» и в дальнейшем стал продавать сперва флоту, а затем и армии. Убедившись в преимуществе новой технологии, отец принялся за новый промысел с присущим ему размахом. Для начала он выкупил у казаков в тридцати верстах от Тулы, близ деревеньки Липки, на берегу Упы несколько десятин земли.
Последние комментарии
7 часов 32 минут назад
7 часов 33 минут назад
14 часов 16 минут назад
14 часов 24 минут назад
20 часов 36 минут назад
20 часов 40 минут назад