Слабое звено [Юрий Кунцев] (fb2) читать онлайн

Слабое звено

1. Мы облажались

Разработка космических месторождений набирала популярность медленно, но неизбежно. Изначально люди не знали, как безболезненно подойти к вопросу добычи полезных материалов из астероидов, пока компания «Железный стандарт» не представила амбициозный проект, заключающийся в строительстве орбитального металлургического комбината, который будет принимать руду при нулевой гравитации и выплавлять металлы в благоприятных для расплавленного металла условиях вакуума. Проект содержал много неприятных деталей, требующих существенных денежных вложений, и тут на помощь пришло государство, которое сначала субсидировало данный проект, а позже и вовсе скупило добрую треть акций «Железного стандарта».

Первая проблема заключалась в том, что комбинат должен быть построен на окраине Объединенного Созвездия, в частном случае на орбите еще развивающейся колонии под названием Нерва. Почему? Потому что эта колония была ближе всего к центру галактики, где шанс найти богатые месторождения тяжелых элементов был выше. Проблему решили быстро, всего-навсего за двенадцать лет. Комбинат был построен, дав колонии новые рабочие места и серьезный толчок в развитии. Нерва стала известна на все Объединенное Созвездие как планета металлургов, снабжающая большую часть миров высококачественными сплавами.

Вторая проблема была в том, чтобы найти богатые месторождения. Решена она была при помощи небольшой армии георазведчиков, которые пристально изучали звездные системы в зоне интереса и выделяли астероиды, подходящие по массе и составу. С учетом объемов исследований, всех рисков и количества привлеченных кораблей, это предприятие стало настоящей финансовой черной дырой, но к моменту, когда аналитики успели испугаться, пути назад уже не было, и компания вынуждена была идти ва-банк.

Третья проблема состояла в доставке руды до комбината, и тут в работу включилась логистическая компания «Туда-Обратно», значительная часть акций которой так же была выкуплена Объединенным Созвездием. Как только очередной разведывательный корабль возвращался с хорошими новостями, компания вносила коррективы в плотно уложенные графики движения космических буксиров. С учетом того, что сверхсветовой связи так и не было изобретено, а каждый буксир планировал свое движение так, чтобы нигде не стоять без дела, избранному астероиду приходилось ждать своего буксира годами, но космос терпелив, и за ценным грузом всегда прилетали. В среднем комбинат перерабатывал по триста миллионов тонн ценной руды в год, делая небольшие перерывы лишь на техобслуживание и модернизацию оборудования.

Спустя почти тридцать лет металлургический комбинат Нервы полностью окупил все затраты, и компания «Железный стандарт» в сотрудничестве с «Туда-Обратно» были готовы к очередному амбициозному проекту.

Шел третий год с момента запуска проекта по транспортировке самой большой горы металла в истории. Ирма раскрыла глаза, чтобы вновь зажмурить их, защищая от кислотного дождя, падавшего с потолочных светильников. Подчинив себе руки, она размазала по лицу налипшую пленку криостазового геля и попыталась оттаявшей частью мозга понять, где она находится и что вообще происходит. Ее плечо уперлось во что-то твердое, и она скосила голову на бок. Гроб, в котором она лежала, был наполнен спагетти из проводов с датчиками и катетеров, тянущихся к ее венам, а сама она была основным блюдом в соусе из остаточного хладагента. На секунду ударившись в первобытную панику, она вспомнила, что находится в криостате, и сейчас от нее требуется собрать осколки всей своей воли, подняться на ноги и идти в душ. Тело было непослушным куском свинца, органы чувств обнажены до неприличия, а разум погружен в мутную пелену химикатов, не спешащих покидать ее кровь. Ей казалось, что она заново рождается на свет, только на этот раз без помощи акушера. Пальцы были слабы и скользили по полированному металлу. Ей пришлось напрячься всем телом, чтобы победить искусственное притяжение, выбраться из своей капсулы и почувствовать всем телом жестокое столкновение с реальностью. На секунду она представила, как ее тело разбилось на сотни осколков подобно упавшему хрустальному бокалу, и приготовилась вновь расстаться с сознанием. Она прикрыла глаза, временно смирившись с поражением.

Ее плечо почувствовало, как чьи-то пальцы болезненно обхватили его и настойчиво потянули вверх. Открыв глаза, она увидела размытые контуры мужского лица, и боль во всем теле отступила перед попытками вспомнить его имя. Мужчина кряхтел, пытаясь управиться с весом обоих тел, и Ирма безвольно обвисшей головой почувствовала, как палуба уходит из-под нее.

Сознание новой волной накатило на нее, когда она уже стояла с дрожью под теплым душем, упираясь рукой в стенку, и пыталась вспомнить, как она тут оказалась и в какой момент потеряла свое криобелье. Проведя рукой по голове и убедившись, что она все еще круглая, Ирма услышала движение из соседней кабинки. Она попыталась выдавить из себя звуки, но выходил лишь шепот.

— Ленар? — предприняла она более удачную попытку, расправив грудную клетку.

— Да, — отозвалась соседняя кабинка, — Тебе уже лучше?

— Немного, — ее палец начал прочищать ухо, — Я, кажется, упала…

— Упала? — переспросил он с усмешкой в голосе, — Ты вывалилась из капсулы мешком картошки, и я уж чуть было не отправил тебя в лазарет.

— А как я… — начала она предложение и запнулась, столкнувшись с невозможностью правильно обратить путающиеся мысли в слова, — …Я сама дошла до душа, или ты мне помог?

— Я тебе помог.

— И ты…

— Если тебя интересует, кто с тебя снял белье, то не переживай, это сделала Вильма.

— Это омерзительно, — обреченно выдохнула Ирма и злостно отгрызла краешек от саше с жидким мылом.

— Ты что, не в ладах с Вильмой?

— Не это омерзительно, — покачала она намыленной головой прежде чем осознать бессмысленность этого жеста, — Омерзительно то, что я сейчас нахожусь в дальней экспедиции, перемещаю в пространстве миллионы тонн, а сама при этом не могу даже десять метров пройти самостоятельно.

— Подумаешь, сложное пробуждение, — звук воды в соседней кабинке прекратился, и на смену ему пришли шорохи полотенца, — Ты честно прошла медкомиссию. Тебя допустили до этой работы, значит все, что с тобой сейчас происходит, вписывается в понятия допустимой нормы. К тому же раз на раз не приходится. Придет день, и уже ты будешь помогать кому-то подняться на ноги.

— Спасибо за поддержку, но мне сейчас нужно просто немного поныть.

— Нытье одобрено, — пренебрежительно ответил он, и послышался скрип от двери шкафчика с одеждой, — Только быстрее, потому что я сейчас оденусь и уйду.

— Обуза.

— Так.

— Балласт.

— Хорошо.

— Глупая девчонка, решившая, будто она…

— Время вышло, — перебил ее Ленар, и раздалось шипение открывающейся двери, — Не задерживайся, я уже отсюда чувствую запах кофе.

— Все равно спасибо, — прилетело Ленару в спину, и Ирма вышла из душевой кабинки.

У Вильмы были кудрявые пшеничные волосы, благодаря которым она задерживалась в душевой на продолжительное время и поспевала к завтраку последней, заставляя всех выжидающе сглатывать слюну. Сегодняшний день впервые за всю ее историю службы стал исключением, и она позволила себе шумный вздох нетерпения, когда в кают-компания вошла Ирма и неуверенным взглядом обвела силуэты всех собравшихся за обеденным столом. Она не знала, что обсуждал ее экипаж, но увидев ее все на секунду замолкли и встретили ее ответными взглядами.

Столешница была щедро украшена тарелками с кукурузной кашей, банкой с консервированной корюшкой, картонными упаковками с овсяными хлебцами и солеными крекерами, банкой клюквенного варенья, наполненным до верху стеклянным кофейником, парой тюбиков с витаминизированными добавками, пустыми именными кружками и столовыми приборами. Запахи ненавязчиво вытесняли из воздуха мыло и кислород. Ирма всосала ноздрями аромат космического утра и лишь тогда почувствовала, что проснулась окончательно. Ее взгляд переполз на маркерную доску с графиком дежурств, и слово «Эмиль» подсказало ей, кого стоит благодарить за приготовленный завтрак.

Радэк в нетерпении поинтересовался, будет ли она завтракать. Она ответила кивком, достала свой стул из угла и протиснулась между Вильмой и Радэком, поближе к кофейнику. Моральный долг экипажа перед опаздывающей сослуживицей был выполнен, и по кают-компании рассыпался звон столовых приборов.

— Масла многовато, — пожаловалась Вильма, облизнув верхнюю губу.

— Да, ты уже говорила это в прошлый раз.

— А ты знаешь, почему я это говорила? — она перебросила Эмилю через стол свой игриво-укоризненный взгляд.

— Не-а, — пренебрежительно ответил Эмиль.

— Потому что масла было многовато.

— В этот раз я учел твое замечание.

— Каким образом?

— Добавлял масло с учетом того, что ты не оценишь.

— Спасибо, — выплюнула она ядовитый сарказм и принялась ковырять ложкой свою тарелку.

— Не волнуйся, — отстраненно произнес Радэк, пережевывая крекер вместе со словами, — Фигуру не испортишь.

— Нормальная каша, Эмиль, — поблагодарила его Ирма, подняв брови, — Такая и покойника из криостаза поднимет.

— Кстати, насчет криостаза, — вдруг вспомнил о чем-то Ленар, встал из-за стола и подошел к компьютерному терминалу, вмонтированному в переборку. Его пальцы насекомыми забегали по клавиатуре, и помещение наполнилось щелчками.

— Ленар! — раздраженно пробубнил Радэк с набитым ртом, — Позавтракай по-человечески, потом проверишь… что бы там ни было.

— Сейчас-сейчас… — отстраненно произнес Ленар куда-то в воздух, полностью поглощенный информацией с дисплея, — Не обращайте на меня внимание.

— Сейчас он скажет, что я занимала душ рекордно малое количество времени, — прошептала Вильма, нависнув над столешницей.

— Нет, — качнул головой Эмиль и так же перешел на шепот, — Думаю, он сейчас начнет нас торопить, чтобы мы не выглядели плохо на фоне остальных.

— Я думаю, что он сейчас скажет «Доедайте без меня» и убежит болтать с Марвином, — предположил Радэк безучастным голосом, и три пары глаз уткнули свои взгляды в Ирму.

— О, нет, — отмахнулась она, — Я в этом не участвую, так что без меня.

— Что получает победитель?

— Избегает следующего мытья посуды, — с азартом прошипела Вильма и бросила взгляд на графики дежурств. Ее имя шло в самом верху.

— Идет.

— Вопрос исключительно ради любопытства, — окинула Ирма присутствующих легким прищуром, — На какие еще пункты устава вам наплевать?

— Ты сейчас о запрете на азартные игры? — возразил Радэк, отхлебнув кофе и поморщившись от горького вкуса, — Так этот запрет распространяется только на игры с использованием государственной валюты. А у нас иной случай — у нас валюта потверже.

— Я еще припоминаю, что в уставе есть отдельный пункт про своевольное толкование правил устава.

— Да, есть, — согласилась Вильма, — но мы его по-своему истолковали, так что ничего страшного.

— Простите меня, — опустила Ирма глаза.

— За что?

— Я обязана доложить о непрофессиональном поведении во время дальней экспедиции, — она вновь подняла глаза, — Этой, на ваш взгляд, невинной забавой вы роняете авторитет действующего капитана, разлагаете командный дух, серьезно нарушаете рекомендованную регламентом дистанцию между сослуживцами и подвергаете… — на последних словах Ирма запнулась, и из нее вырвался смех, — Ну и лица у вас!

— Не смешно, — пробурчала Вильма, напрягая все мышцы лица, чтобы скрыть улыбку.

— А по-моему смешно, — сказал Радэк голосом сонного робота и отрешенно допил свой кофе.

— А вот и первые отчеты, — громко заявил Ленар, высвободив внимание из объятий терминала, — Марвины Ноль-Семь, Один-Четыре, Два-Пять и Шесть-Три отчитались об авторизации экипажей. Марвин Девять-Четыре еще не подавал вестей, поэтому, если вы не хотите посрамить честь экипажа Ноль-Девять, быстрее доедайте, допивайте и авторизуйтесь на своих постах.

— К чему все эти соревнования? — вопросил Эмиль, словив на себе недовольные прищуры, — Ну авторизуемся мы позднее всех… и что? Куда мы торопимся?

— Мы торопимся быть первыми, — отрезал Ленар, усаживаясь на свое место, — Или хотя бы не последними. Пловчихи-синхронистки на соревнованиях должны быть полностью уверены друг в дружке. У нас тот же случай. Есть возражения?

— Даже пловчихи-синхронистки могут в свободное от тренировок время вставать по разным будильникам, — возразила Вильма и взглянула на часы, — К тому же до разворота еще шесть часов. Хватит, чтобы еще и пообедать.

— Еще нельзя упускать вероятность того, что отчитавшиеся экипажи сжульничали, — вставил Радэк, — Возможно, они тоже такие умные, как ты, Ленар, просто догадались выйти из криостаза раньше оговоренного времени.

— Не дальнобойщики, а команда лентяев, — с недовольством пробурчал он, намазывая варенье на хлебец, — Вы сидите здесь, рассуждаете о жульничестве и даже не пытаетесь понять, с чем мне приходится сталкиваться на собраниях.

— А ты попробуй нам объяснить.

— Сейчас, — оттопырив указательный палец, он сделал паузу, чтобы прожевать пищу, — На Ноль-Семь собираются капитаны, по тридцать раз обсуждают планы действий, проговаривают все до мельчайших деталей, повторяют все, что и так давно выучили наизусть… А потом молча задаются вопросом «А кто нас всех подставит своим непрофессионализмом в случае чего?», и оценивающе разглядывают друг друга, мелочно припоминая друг другу все незначительные просчеты, опоздания, ошибки и даже оговорки на собраниях. Все только и думают, кого выбрать козлом отпущения. Я это доподлинно знаю — сам так делаю.

— Все нервничают, — пожала Ирма плечами, — Я тоже нервничаю. Никто ведь еще не управлял мультисоставом. Это как если бы у человеческого тела было шесть голов.

— Не совсем, — ответил Радэк, хрустнув крекером, — В случае серьезного конфликта шесть голов не смогут разорвать человеческое тело на куски.

— Все нервничают, — повторила Ирма, — Но лучше бы эти мелочные твари сосредоточились на деле, а не на возможных последствиях. Не обижайся.

— Не обижаюсь, — ответил Ленар и не обиделся, — Но этих «мелочных тварей» можно понять. Мы уже почти два года возимся с этим проектом, и будет крайне досадно, если что-то сорвется.

— Ничего не сорвется, — уверенно заявила Вильма, — Мы с Радэком и Эмилем уже были на этом маршруте и занимались похожим заказом.

— Не напоминай, — отмахнулся Радэк.

— Просто хуже, чем в тот раз, не будет. А в тот раз мы справились, — напомнила она, и даже Эмиль посмотрел на нее полным скепсиса взглядом, — Да, пример не очень удачный.

— А что было в тот раз? — поинтересовалась Ирма, навострив уши и ненадолго забыв про еду.

— Мы все чуть не погибли, — выдохнул Эмиль, — Пришлось потом четыре месяца в доке торчать, пока Ноль-Девять капитальный ремонт сделают. Нам тогда серьезно усилили каркас и поменяли стыковочный механизм, и это стало ключевым критерием, по которому нас отобрали для этого проекта. И вот мы снова на этом маршруте. Такая вот ирония.

— Вы что, на войне были?

— Нет.

— Я правильно поняла, что вы не хотите это обсуждать?

— Не хотим, — отрезал Радэк, и Вильма виновато опустила взгляд.

Ленар схватил два крекера со стола, поднялся со своего стула и направился к выходу.

— Заканчивайте завтрак, собирайтесь и на авторизацию. Я серьезно. Если не авторизуетесь в ближайшие полчаса, остальные начнут нервничать.

— Мы уже заканчиваем, — ответил Эмиль, и тоже встал из-за стола. Подойдя к маркерной доске, он стер свое имя из графика мытья посуды, с довольным лицом подмигнул Вильме и вышел из кают-компании вслед за Ленаром. Вильма озабоченно вздохнула и начала собирать посуду.

Изначальный проект по транспортировке астероида 2Г подразумевал участие восьми тяжелых буксиров, но проект стремительно поменялся, когда выяснилось, что если собрать столько буксиров со всей галактики, внеся тем самым серьезные нарушения в графики межзвездного товарооборота, это может грозить экономическим упадком некоторым отдельным колониям, не говоря уже о потерянном времени, в течение которого целых восемь тяжелых космических грузовиков будут лететь порожняком, не принося никакой прибыли. Простая замена числа 8 на 6 стала скорее необходимостью, чем удобством, хотя технологи-логистики из компании «Туда-Обратно» до последнего выражали протест, обуславливая это тем, что сочетание грузоподъемности и дальности действия их буксиров сильно переоценивают. На числе 6 окончательно сошлись, когда технологам сунули под нос бумагу с расчетами, перетекающими в положительные прогнозы, и надписью карандашом в самом конце «Ваша подпись будет стоять здесь или в заявлении по собственному желанию».

Что-то подобное сказали Ирме на Иридисе, когда она вернула руководителю филиала уведомление о срочном переводе на тяжелый буксир дальнего следования. Она подходила по профессиональным качествам, и вот уже пять лет готовилась к тому, что ее посадят за управление огромными грузовыми составами, но как только она узнала, что первый же заказ будет связан с транспортировкой негабаритного куска металла массой в два миллиарда тонн, ей пришлось два дня отходить от шока.

Очень быстро Ирма пришла к выводу, что начинает чувствовать себя некомфортно на посту оператора. Сидя в кресле и разглядывая прилепленный на приборную панель стикер с рисунком из шести жирных точек, образующих кольцо на круглом сечении картофелеобразного астероида, она находила нужную точку с припиской «09» и предпринимала очередные тщетные попытки уложить всю эту картину у себя в голове.

Ее пропуск вошел в прорезь считывающего устройства, и операторский пульт ожил, залившись подсветкой различных индикаторов, переключателей, кнопок, рычагов и профессиональных клавиатур, украшенных семиотическими иероглифами. Навигационный экран зажегся монохромной россыпью из схематичного изображения звезд, и в центре высветился небольшой крестик, обозначающий пункт назначения. Заработавший счетчик массы заботливо высветил непривычное для себя десятизначное число, и индикатор перегруза тревожно заморгал красным цветом. Ирма с озабоченным вздохом запустила руку в карман, вытащила кусочек пластыря и заклеила назойливый индикатор — проблема с перегрузом была решена.

— Ирма, ты готова? — раздался откуда-то из-за спины голос Ленара. Ирма рефлекторно обернулась, уткнувшись носом в холод листового металла. Мостик был небольших размеров, и все полезное пространство было занято различными пультами, приборными панелями и консолями, подобно мегаполису, густо заросшему небоскребами. Каждый член экипажа должен быть прикован взглядом к своим приборам, и поэтому ничто на мостике не старалось поощрять визуальные контакты между людьми.

— Конечно, — саркастично плюнула она в ответ, — Жду не дождусь, пока мне прикажут вручную ворочать такие камни!

— Скажи честно, до этой экспедиции какой самый тяжелый груз ты перевозила?

— Что?! — воскликнула Ирма, чуть не вскочив с места, — Ты только сейчас этим интересуешься? Серьезно?

— Я решил, что интересоваться таким в начале экспедиции будет не совсем корректно.

— Но ты ведь читал мое личное дело… читал ведь, правильно?

— Если честно, то твое личное дело было безумно скучным, и некоторые пункты я пропустил. Решил, что в отделе кадров наверняка не дураки сидят.

— Спасибо, — обиженно крякнула Ирма в ответ, забыв, о чем ее спрашивали.

— Так какой?

— А? — вновь обернулась она и отругала себя за это, — Цистерны с водородом на сорок восемь тысяч тонн, я тогда работала на межпланетной самоходной барже.

— Ничего себе карьерный рост, — присвистнула Вильма, и с ее поста послышалось хлюпанье кофе, сопровождающееся кряхтением от обожженного горла.

— Да, всего каких-то два года назад я была уверена, что навсегда застряну на Эридисе.

— Экипаж Ноль-Семь готов, — доложил голос капитана Ковальски из приемника, и Ленар тут же отреагировал, включив интерком.

— Эмиль, — громко произнес он в микрофон.

— Я занят, — поздоровался Эмиль с другого конца корабля, — Изо всех сил думаю, что не так с нашими движками.

— А что с ними не так?

— Я не знаю, в том-то и дело. В мультисоставе мы крайне ограничены в возможностях проверки силовой установки, а холостой ход маршевых двигателей у нас не предусмотрен.

— А приборы что говорят?

— Приборы говорят, что у нас все хорошо. Если ты готов поверить приборам на слово, то у нас действительно все хорошо. За исключением того, что за весь последний год полета наш мультисостав так и не достиг максимальной скорости.

— Я бы очень страшно удивился, если бы достиг.

— Я бы тоже, но как объяснить это логистикам, составлявшим график?

— Все в порядке, — проговорила Вильма в интерком, — Опоздаем на две недели, это в пределах допустимых отклонений, никого не оштрафуют.

— Очень на это надеюсь, потому что дерьмо имеет привычку литься вниз, а в самом низу сижу я.

— Экипаж Девять-Четыре готов, — на секунду перебил их голос капитана Хагена из приемника.

— А Радэк тоже там сидит?

— Я здесь, — ответил Радэк.

— Как там наша энергосистема?

— Она в шоке от длительных нагрузок, но работает, как часы. А вот систему охлаждения надо подрегулировать. В инженерном становится жарковато.

— Это ненормально, — вновь встряла Вильма, внимательно разглядывая данные на экране своей приборной панели, — Теплоотводы на консолях плохо справляются. В инфракрасном диапазоне видно, что у Один-Четыре фитинги консоли теплее на двенадцать градусов.

— Я думаю, что это дефект в самих фитингах. В рабочей площади образовались вакуумные карманы, нарушающие терморегуляцию.

— А хладагент проверял? — спросил Ленар, наклонившись поближе к микрофону.

— Я инженер, а не дурак, — съязвил Радэк в ответ, — Разумеется, проверял, там все в порядке.

— Значит, после разворота надо будет совершить вылазку и проверить фитинги. Если в них действительно вакуумные карманы, придется разжать замки и поставить заплатки.

— Понял, — ответил Радэк после небольшой паузы, — Тогда я приготовлю дефектоскопы.

— А в целом мы готовы к развороту?

— Готовы в той мере, в которой можем.

— Хорошо. Отбой, — сказал Ленар, выключил интерком и переключился на внешний канал связи, — Экипаж Ноль-Девять готов.

— Экипаж Два-Пять готов.

С характерным звуком Вильма подула на горячий кофе, разогнав аромат по всему мостику. Послышался глухой звук кружки, вернувшейся в подстаканник, вмонтированный в подлокотник штурманского кресла.

— Вильма, ты бы не пила кофе на мостике, — раздраженно произнес Ленар и мысленно начал считать, в который раз он говорит Вильме эти слова.

— Успокойся, я профессионал, — послышалась в ее голосе напыщенная самоуверенность, — Я пила на этом мостике кофе с того самого момента как взошла на борт. Я вмонтировала в это кресло подстаканник еще до того, как впервые лечь в криостаз на этом корабле. И будь уверен, ни один маневр, который я рассчитывала на этом пульте, не обходился без дополнительного кофейного горючего. Поверь, я знаю, что делаю. Таков рабочий режим моего организма.

— Если ты еще не заметила, у тебя в подстаканнике слишком мощный подогрев. Он так сильно греет твою кружку, что ты без конца дуешь на свой кофе и почти его не пьешь, и меня это раздражает даже сильнее, чем нарушение техники безопасности прямо в метре от моего носа.

— Ты знаешь, чем пахнет мостик? — задала она вдруг наводящий вопрос.

— Кофе? — спросил он раздражением, смешанным с неуверенностью.

— Кофе, — согласилась она с улыбкой в голосе, — А знаешь, чем пахнет мостик в отсутствие кофе? Лучше пусть твой нос поблагодарит меня за то, что я обеспечиваю мостик рабочей атмосферой и дополнительной влажностью воздуха.

— Когда-нибудь я выброшу весь кофе из шлюза.

— Тогда я выпрыгну за ним следом.

— Экипаж Шесть-Три готов, — раздался очередной отчет из приемника, и в нахлынувшем приступе мандража кресло Ирмы резко ощетинилось иголками.

— Экипаж Один-Четыре готов, — поторопился отчитаться капитан Сабо.

— Начинаем, — скомандовал Ковальски, — Всем отключить поле Алькубьерре. Буксиры Девять-Четыре, Один-Четыре и Ноль-Девять, по команде один и два тераньютона на семь секунд.

— Ирма, — произнес Ленар имя для привлечения внимания, щелкая клавишами на своем пульте.

— Что? — спросила она отрешенным голосом, вводя в компьютер новую конфигурацию.

— Один и два тераньютона на семь секунд.

— Что, правда? — спросила она, крепко схватившись потной ладонью за рычаг управления тягой, будто он сейчас улетит без корабля. Она почувствовала себя спринтером на низком старте, бросившим все свои мозговые ресурсы на слух, боясь пропустить заветный хлопок из дула стартового пистолета. Мышцы сковало ожиданием.

— Три… — раздался обратный отсчет из приемника, — Два… Один… Запуск!

Она нажала на рычаг до упора и продолжала давить на него, пока не почувствовала боль в запястье. По кораблю пробежалась мелкая дрожь вперемешку с низким гулом двигателей, от которого закладывало уши и зудело в костях. Таймер на панели начал отсчитывать положенные семь секунд, и свободная рука оператора нетерпеливо начала провожать стуком ногтя по панели каждую прошедшую единицу времени. Секунды растянулись подобно жевательной резинке, и Ирме начало казаться, что таймер сломан или существует в какой-то своей вселенной, где теория относительности времени приобретала новые, более извращенные формы толкования. Немного привыкнув к шуму, ее уши смогли прорваться сквозь дебри низкочастотных звуков и различить раздражающее металлическое дребезжание, высасывающее тепло из груди.

— У нас что-то разболталось? — отправила Ирма вопрос куда-то в потолок, пытаясь определить источник нервирующего звука. Она не успела дождаться ответа, когда семь секунд истекли, и рука резко вернула рычаг в исходное положение. Корабль замолчал, и дребезжание прекратилось.

— Есть вращение, — отчитался Ковальски по радио, — Буксиры Два-Пять и Шесть-Три, приготовьтесь к стабилизации по команде.

— Это ящик с инструментами, — ответил Ленар хриплым голосом, какой бывает у человека, задравшего голову под неудобным углом, — Наверное, Радэк оставил его на астронавигационном столе.

— Нет, — возразила Вильма, — Радэк самый аккуратный человек во вселенной, он даже после смерти не забудет убрать за собой. Я уверена, что это ящик Эмиля. Если я выиграю, то освобождаюсь от следующего мытья посуды.

— Хорошо, — озабоченно вздохнул Ленар, — Верю тебе на слово, спорить не стану.

Из радио донеслась очередная команда Ковальски, и Ирма расслабленно откинулась на спинку сиденья, протерев рукавом испарину на лбу. Где-то на другой стороне астероида три буксира начали гасить крутящий момент, и она закрыла глаза, сконцентрировавшись на всех остальных органах чувств, пытаясь ухватиться за зыбкие колебания в силе тяжести. Инерционные компенсаторы корабля на совесть выполняли свою работу, не позволяя ей ощутить себя рыбкой, закупоренной в консервной банке, которой играют в футбол. Единственная возможность хоть как-то ощутить свое движение в пространстве находилась двумя палубами ниже в двух небольших обсерваториях, полусферическими блистерами открывающих развернутый вид на звезды по левому и правому борту, а так же на прилегающие элементы корпуса.

— Есть стабилизация, — объявил Ковальски, — Приготовьтесь к коррекции траектории. Один и четыре тераньютона на двадцать две секунды.

— Мы что, уже тормозим? — спросила Ирма, вдавливая в клавиатуру новые параметры работы двигателей.

— Обычная практика, на середине пути после разворота надо как-то устранять погрешности, — беззаботно ответил Ленар, и Ирму это немного успокоило, — Один и четыре тераньютона на двадцать…

— На сколько? — издевательски перебила его Ирма, раздраженно щелкнув несколькими переключателями, — Один и четыре килоньютона?

— Ты все слышала.

— Да что ты, неужели!

— Три… два… один… Запуск!

Ирма в очередной раз навалилась на рычаг, и воздух на мостике снова наполнился супом-пюре из низкого гула и металлического дребезга. Таймер начал обратный отсчет, и Ирма в такт уходящим секундам начала притопывать ногой. На приборной панели загорелся желтый огонек, и она отвлеклась от таймера, чтобы разглядеть под огоньком значок, предупреждающий о перегреве силовой установки. В ее уме пронеслись несколько строчек из инструкций, и она пришла к выводу, что жалкие двадцать секунд корабль точно сможет потерпеть, после чего весь мультисостав на какое-то время благополучно ляжет в сверхсветовой дрейф, и двигатель сможет рассеять излишки энергии.

Ее сердце на долю секунды замерло, и за эту долю секунды по ее телу прокатилась волна холодного первобытного страха вперемешку с молниеносным составом хаотичных мыслей, за которыми мозг не в состоянии был угнаться. Что-то в окружающей обстановке поменялось, и ей не хватило времени, чтобы понять, что именно, и как на это правильно реагировать. Ее нервы были натянуты до предела, готовые вот-вот лопнуть от малейшего движения воздуха, когда где-то за ее спиной после короткого затишья прогремел взрыв металла, и ее тело съежилось в защитном рефлексе.

Первым, что она смогла осознать, был короткий болезненный вскрик Вильмы. Она хотела вскочить со своего места, но ее прижала к креслу паническая мысль о том, что она только что совершила страшную ошибку, и ее взгляд обреченно упал на погнутый рычаг управления.

— Вильма, твою мать! — закричал Ленар, — Я для кого миллион раз повторял не пить кофе на мостике?

— Да знаю я, знаю! — истеричным криком отозвалась Вильма, — Лучше бы ты сказал Эмилю, чтобы он не оставлял свои инструменты где попало!

Таймер отсчитал последние секунды, и по радио раздался взволнованный голос Ковальски:

— Теряем ориентацию! Ноль-Девять, вы слишком рано отключили тягу!

— Так точно, — включила Ирма передатчик, поспешно собирая свои мысли обратно в голову, — Простите, у нас произошла нештатная ситуация. Сейчас мы все исправим.

— Ты что, отключила тягу?

— Простите, я случайно! — постаралась крикнуть она достаточно громко, чтобы отбить у Ленара желание задавать лишние вопросы, — Помогите мне! Что нужно сделать?

— Сейчас, — раздался голос Вильмы, нерешительно возвращающейся на свое промокшее кресло. Послышались щелчки клавиатуры, — Мы теряем ориентацию.

— Да что ты!

— Тягу на два и два тераньютона на семь секунд, и как можно скорее.

Ничего не ответив, Ирма лихордочно забегала пальцами по клавиатуре. Нажав на клавишу ввода она увидела на экране сообщение об ошибке, которое даже от Марвина воспринималось как укоризненная издевка. Тихо выругавшись под нос, Ирма сжала и разжала кулаки прежде чем начать вводить данные заново. Марвин одобрил вторую попытку, и Ирма надавила на рычаг, не в силах потратить даже мельчайшую часть мозговых ресурсов на удивление тому, что ей хватило сил одной рукой погнуть двенадцатимиллиметровый алюминиевый пруток. Ее нога начала в привычном ритме отбивать оставшиеся секунды.

— Слишком поздно, — донеслось от Вильмы, — На пятнадцать секунд.

Ирма едва не сбилась со счета и задержала дыхание, чтобы не отвлекаться от управления мультисоставом. На приборной панели желтый индикатор сменился красным, и она поняла, что теперь можно нервничать по-настоящему. Едва уловимой красной искрой блеснула разбившаяся о пульт капля пота, сорвавшейся с ее носа. Высоким звуковым ливнем с потолка полилась аварийная сирена, и на главной приборной панели вспыхнул еще один таймер, отсчитывающий десять секунд.

— Не успеваем, — прокричал Ленар сквозь сирену, — Ирма, максимальную тягу.

— Да чтоб вас! — проворчала Ирма и начала в сердцах избивать клавиатуру пальцами.

— Мостик, — закричал интерком голосом Радэка, — Я не знаю, что вы там затеяли, но лучше прекратите. У нас перегрев, и Марвин вот-вот включит аварийную продувку.

— Я в курсе, но ничего не могу поделать. Нам нужно сделать последний рывок. Сможешь отменить продувку?

— Отсюда? За пять секунд? — переспросил Радэк, и выпустил из себя нервную усмешку.

— Два-Пять, — обратился Ленар к передатчику, — Готовьтесь погасить крутящий момент по ситуации.

— Принято.

— Есть! — нервно вскрикнула Вильма так громко, что казалось даже у Марвина заложило уши, — Вырубай!

Ирма резко дернула на себя рычаг, словно пытаясь отломить его окончательно. Гул двигателей резко сменился другим гулом, более объемным, глубоким и пугающим, словно урчание в желудке древнего проголодавшегося чудовища. Красный индикатор перегрева вновь сменился желтым, и сирена замолчала, оставив после себя неприятный звон тишины в ушах и чувство, что кто-то на этом корабле только что погрузился в неприятности так глубоко, что уже начал ими захлебываться.

— Мы успели? — со предсмертными хрипами умирающей надежды вопросила Ирма, размазывая струйку холодного пота по виску.

— Нет, — вздохнул Ленар, — Мы облажались.

2. Как я ненавижу четвертый строительно-монтажный флот

Космические буксиры физически не способны зацепиться за объекты природного происхождения, поэтому освоение астероида 2Г началось с прибытия четвертого строительно-монтажного флота, ответственного за возведение металлургического комбината Нервы и некоторых других космических чудес. Прибыв к тому, что они заранее окрестили стройплощадкой, инженеры с энтузиазмом взялись за работу, буря и разравнивая строптивую металлическую породу. Когда скважины были готовы, началась посадка огромных металлических деревьев в виде шести стыковочных консолей, своими мощными нависающими конструкциями отбрасывающих тень на блестящую поверхность. Их корни-якори проросли почти на полсотни метров вглубь астероида и были щедро залиты расплавами из выбуренной породы — так на четвертом строительно-монтажном флоте родилась шутка, что истинную разработку полезных ископаемых на 2Г начали именно они, причем в совершенно диких условиях.

Монтаж стыковочных консолей был основным этапом работы, но не единственным, потому что четвертый строительно-монтажный флот обнаружил в проекте мультисостава красивый предлог раздуть проектную смету, и настоял, основываясь на личном опыте, на введении удобного сообщения между буксирами. Так было решено установить между консолями последовательно расположенные четырехсотметровые воздушные рукава, посаженные на парные пилоны. Прилетевшим на готовенькое дальнобойщикам оставалось лишь стыковаться с консолями и соединить прижимные края рукавов с выходными шлюзами, превратив буксиры во взявшийся за руки хоровод, выстроившийся вокруг гигантской космической болванки.

Рукава сильно облегчили сообщение, позволяя без помощи скафандра добраться до противоположного конца астероида за считанные минуты.

Покидая мостик Ленар оставил Вильме напоследок две вещи: приказ «найди лед» и полчаса на его исполнение. Он не вдавался в подробности, потому что был слишком занят, упиваясь ненавистью к четвертому строительно-монтажному флоту, ответственному за возведение рукавов. Как все было бы проще без рукавов, когда можно было бы безнаказанно опоздать на срочное совещание, оправдываясь тем, что от пункта назначения тебя отделяет агрессивная среда космической пустоты. Рукава вместе с удобствами внесли смуту в ряды дальнобойщиков, давно привыкших к тому, что на путь из точки А в точку Б вполне нормально потратить несколько месяцев. И тем не менее, негласный лидер экспедиции Михал Ковальски выразился предельно ясно — «срочное совещание в четырнадцать-ноль-ноль». В той самой кают-компании на буксире Ноль-Семь, где Ленара после произошедшего собираются приколотить регламентом к столу, убить вопросами и расчленить обвинениями. Всего полчаса на поиски достойных ответов, и он не нашел, на кого еще обрушить эти поиски.

Вильма открыла архив и начала взглядом перебирать наклеенные на пластиковые тубы ярлыки, когда обнаружила у себя первые симптомы заражения жгучей ненавистью к рукавам. «Найди лед» крутилось у нее в голове, и она решила сделать вид, что правильно поняла Ленара. Ее глаза почувствовали запах перспектив, и она вытащила одну из туб. Туба легла ей под ноги, и Вильма начала искать дальше.

— Что ты делаешь? — Отвлек ее женский голос от поисков, и она обернулась.

— Ищу лед, — ответила она максимально прямолинейно и положила еще одну тубу себе под ноги.

— Хочешь, я принесу тебе немного с продуктового склада? — постаралась пошутить Ирма, — Прости, я, кажется, нас всех поставила в очень неудобное положение.

— Это очень мягко сказано, — на секунду она раздраженно зажмурила глаза, стараясь сосредоточиться на «поисках льда», — Но пусть совет капитанов занимается поиском козлов отпущения, а нам сейчас нужно заняться более важными вещами.

— Хочешь, я принесу тебе сухие штаны? — раздался неожиданный вопрос, и глаза Вильмы предприняли робкую попытку выпрыгнуть из орбит.

— Ирма, пожалуйста, — повысила она тон и ненадолго отвлеклась от стеллажей, — дай мне спокойно сделать свою работу.

— Нет проблем, — беззаботно ответила она и символично отступила на шаг, — Просто, сейчас все чем-то заняты, кроме меня, и я себе места не нахожу. А ты куда-то торопишься?

— Да, — резко выплюнула она, — Господи, как я ненавижу четвертый строительно-монтажный флот…

Сняв со стеллажа третью тубу, она подняла с пола другие две и понесла в кают-компанию. Кают-компания встретила ее пустотой, тишиной и хорошо освещенной поверхностью обеденного стола. Для идеальной рабочей атмосферы не хватало только запаха кофе, но мокрые штаны ей подсказывали, что кофе ей на сегодня достаточно. Туба открылась с приятных хлопком, обнажив сверток поликарбонатной пленки. Вильма расстелила пленку на белизне столешницы, словно скатерть, и на пленке контрастом проявились черные столбы текста, содержащего координаты небесных тел и их беглое описание. Она начала их изучать, и чем сильнее она вчитывалась в текст, тем сильнее ей в голову лезли мысли о мокрых штанах, продуктовом складе и коробке печенья на тумбе неподалеку. В три стремительных действия Вильма спрятала раздражающую коробку в шкафчик и вернулась к изучению документации.

Наткнувшись взглядом на описание очередной звезды Вильма схватила маркер, откусила колпачок и записала координаты на доске с графиком дежурств. Это действие повторилось еще несколько раз, пока свободное место на доске не было застроено неровной буквенно-цифровой стенкой. Осознав, что сооружение слишком велико, Вильма взяла губку и начала вынимать из этой стенки ненужные кирпичики.

— Нашла? — вошел в отсек вопрос, вслед за которым вошел Ленар, споткнувшись взглядом о валяющуюся на полу пустую тубу.

— Три кандидата, — ответила она, указав носом на доску, — И если я тебя правильно поняла, то Мерклин-71 самый подходящий. Всего семь световых месяцев.

— Семь световых месяцев… — повторил про себя Ленар, стараясь мозгом переварить услышанные числа, и его взгляд прилип к надписи на доске, — Что там? Газовый гигант?

— Да, Мерклин-71-4, сто восемь тысяч километров в диаметре, масса ноль четыре Юпитера.

— Семь световых месяцев… — еще раз повторил Ленар, на этот раз стараясь подогнать эти слова под мотив детской песни, крутящейся у него в голове. Он протянул ладонь, — Можно?

— Держи, — маркер лег к нему в ладонь, и начал выводить на свободной белизне доски расчетные формулы, — Так, с учетом нашей текущей конфигурации наш коэффициент множителя Алькубьерре… коэффициент… множителя…

— Десять и два, — подсказала Вильма, скрестив руки на груди.

— Десять и два, — записал Ленар и продолжил шептать себе под нос математические заклинания призыва ответов. Его взгляд резко перескочил на часы, и он, словно ошпарившись, бросил Вильме маркер, — Опаздываю! По пути досчитаю…

— Шесть дней, — бросила она ему в спину, и он замер в дверях.

— Что?

— Если все пройдет удачно, мы выпадем из графика на шесть дней, — пожала она плечами, — Может на семь.

— У тебя золото, а не голова, — поблагодарил он ее, и исчез из виду, оставив после себя удаляющиеся отзвуки поспешных шагов. Смущенно улыбнувшись этим словам, Вильма накрутила на палец несколько золотых кудряшек.

Технический шлюз, размерами и формой немногим превосходящий душевую кабинку, был последним свободным выходом в открытый космос. Его скромные габариты почти наслаивались на скафандр, провоцируя острый приступ клаустрофобии даже у клинических агорафобов. Радэк терпеливо ждал, концентрируясь на своем дыхании, пока насосы лишат тесную камеру давления. Красное освещение сменилось зеленым, и техник натужно родился через открывшийся люк из корабельной утробы.

Действиями, давно доведенными до автоматизма, он быстро нашел на корпусе страховочный рым и зацепил за него карабин своего троса. Опасность улететь в космос была устранена, и его взгляду открылся живописный вид на черноту космоса и светящегося сотнями огоньков гигантского червя, нависшего над поверхностью астероида. Радэк неоднократно задавался вопросом, в чем был смысл снабжать рукава наружным освещением, но разумных ответов в голову не приходило. На мультисоставе ходили слухи, что четвертый строительно-монтажный флот включил наружное освещение в проектную смету, а офисные крысы из логистической компании поставили подпись, решив, что лучше они израсходуют еще немного денег, чем времени на то, чтобы подумать, зачем им это надо. Подумаешь, лишний расход ста киловатт мощности…

Космос был таким черным, что светящиеся рукава на его фоне начинали вызывать зуд в глазах. Радэк периодически прикрывал их, давая отдохнуть, пока Эмиль не окликнул его по радио, сообщив, что дефектоскоп готов. Радэк открыл технический шлюз и достал оборудование. Третий цикл шлюзования позволил Эмилю так же выбраться на поверхность и восхититься видом светящейся конструкции.

— Из обсерватории он казался больше…

— Потому что обсерватория к нему ближе, идем, — в нетерпении проворчалРадэк, мечтая поскорее сделать работу и вылупиться из скафандра.

На астероиде была почти настоящая невесомость, но зрение играло злую шутку с мозгом, и Радэк постоянно боялся упасть с корпуса в непроглядную черную пропасть. Ему приходилось постоянно смотреть под ноги, чтобы обрести хоть какое-то подобие уверенности, а впереди него беззаботной походкой прогуливался Эмиль, передвигая за собой тяжелую аппаратуру, словно связку воздушных шариков. Очень скоро их взору открылся блестящий новизной вентральный фитинг стыковочной консоли, по своим площадям сопоставимый со срезом очень древней секвойи. Радэк медленно провел лучом фонаря по ребристой металлической конструкции и облегченно выдохнул:

— Холодных трещин вроде не видно.

— Уже хорошо, — ответил Эмиль, крепя оборудование на магниты, — Не мешало бы еще нивелиром проверить на предмет деформаций.

— Я не взял нивелир, а ты?

— Ладно, это в следующий раз, — Эмиль нажал на тумблер, и экран дефектоскопа вспыхнул миллионом точек, собирающихся в зернистые структуры, — Пока все отлично. Холодных трещин действительно нет.

— Вот, — провел Радэк пальцем по неровной линии на экране, — Как мы и предполагали. Вакуумные карманы из-за дефекта на стадии монтажа… или перевозки… или изготовления. Кто-то плохо соблюдал температурный режим. Наверняка, как обычно, торопились сделать все быстро ради гонки за престижем. Ох, как я ненавижу четвертый строительно-монтажный флот… — простонал он, рефлекторно попытавшись приложить руку к лицу и наткнувшись на смотровой щиток.

— Ты знаешь, сколько космических чудес они отстроили? — возмущенным тоном вступился Эмиль за строителей, — Да, местами у них были архитектурные излишества, но их качество на высоте… почти всегда.

— Ладно, здесь все ясно, — махнул Радэк рукой, — Давай для успокоения совести проверим дорсальные фитинги и покончим с этим.

— Ребята, — послышался громкий голос Вильмы в эфире, — Как меня слышно?

— Очень хорошо, Вильма, можешь даже говорить потише, — бодро отозвался Эмиль.

— Я хочу уточнить, когда вы планируете устранять дефекты в фитингах.

— Завтра, — задумчиво пожал Радэк плечами, — Или послезавтра. В любом случае не сегодня.

— У меня для вас хорошие новости. Вы пока можете расслабиться, фитингами займемся позже. Оказалось, что сейчас торопиться просто некуда, а через четыре месяца как раз выпадет очень удачная возможность для ремонтных работ.

— А что будет через четыре месяца? — удивленно вопросил Эмиль.

— Я не могу пока оглашать это вслух. Надо дождаться Ленара, он вам все и расскажет.

— Секретничаете от нас?

— А как же?

— Ладно, вас понял, штурман, отбой ремонтных работ…

— Но Радэк все верно сказал, — добавила Вильма, — Проверьте дорсальные фитинги.

— Уже идем, — со вздохом ответил Эмиль, выключая дефектоскоп.

Для перемещения с буксира Ноль-Девять на буксир Ноль-Семь необходимо было миновать буксир Шесть-Три и два прилегающих к нему воздушных рукава. Поскольку собственная гравитация астероида 2Г была пренебрежительно малой, и не удостоилась математических подсчетов, вдоль каждого рукава был протянут полиамидный трос с узлами-восьмерками через каждые полметра для удобства перемещения в условиях невесомости. В качестве освещения по внутренним стенкам рукавов змеями ползли по спирали светодиодные шнуры, напоминающие елочные гирлянды, разливающие ненавязчивый белый свет вдоль изогнутой под радиус астероида трубы и создающие праздничное настроение.

Ленар неуверенно посмотрел в глубины рукава, и смиренно вздохнул, не увидев там ничего хорошего. Аккуратно оттолкнувшись от палубы, он нырнул в туннель и его тело трижды неуклюже отрикошетило от стенок, прежде чем поймать спасательный трос.

Входной шлюз корабля Шесть-Три встретил его панелью авторизации и тонкой прорезью рта считывающего устройства. Ленар дал ей попробовать свой пропуск на вкус, и дверца шлюза одобрительно распахнулась. Искусственная гравитация набросилась на него голодным тигром и попыталась повалить на палубу, но он был готов к нападению каверзного хищника и после небольшого ритуального танца племен из центральной Африки победоносно врос ногами в металлический пол.

Из всего мультисостава Ноль-Семь относился к наиболее поздней модели тяжелого буксира дальнего следования. Не имея существенного превосходства в скорости или грузоподъемности он мог похвастаться отсутствием проплешин в краске, более эргономичным дизайном интерьеров, улучшенной звукоизоляцией и новомодными компьютерами, устройства ввода которых наконец-то решились перейти на сенсорный стандарт, хотя последнее до сих пор казалось космоплавателям сомнительной затеей. Когда Ленар добрался до кают-компании Ноль-Семь, распахнувшаяся перед ним дверь открыла ему картину, состоящую из трех капитанов, в нетерпении разошедшихся по разным углам помещения в тщетных поисках удобного для ожидания места. Четвертый — Эрик Урбан — стоически сидел за столом. Его фигура, состоящая из ста килограммов мяса, была достаточно внушительной, чтобы предположить, что из всех собравшихся его гравитация победила первым, заставив приземлиться на стул. Четыре пары глаз синхронно обернулись в сторону Ленара, воткнув в него оценивающие взгляды мясников, глядящих на свиную тушку.

— Вы опоздали, — холодно поприветствовал его Ковальски, не сдвинувшись с места.

— Прошу прощения, — извинился Ленар, решив, что если ему суждено войти в мясорубку, то перед этим надо хотя бы смазать механизм, — А где Хаген?

— Он не придет, — ответила Октавия, — Ему сегодня нездоровится. Пищевое отравление.

— А что, так можно было? — вырвалось из Ленара быстрее, чем он успел подумать. Капитаны решили сделать вид, что не слышали этого, за исключением Штефана Горака, который сделал озабоченный глубокий вздох и устало провел ладонью по лицу.

— Что произошло? — прозвучал вопрос, с которого собрание официально можно было считать открытым, — Почему вы раньше времени отключили тягу?

— Произошел аппаратный сбой, — выпалил Ленар и задумался над тем, можно ли считать ошибку оператора, напуганного упавшим ящиком с инструментами, аппаратным сбоем, — Сбой был оперативно устранен, благодаря чему мой экипаж не менее оперативно поспособствовал стабилизации астероида.

— Могу я узнать причину аппаратного сбоя?

— Исчерпан физический ресурс контрольного оборудования, — скормил им Ленар кучу компоста вместо прямого ответа, и капитаны вновь сделали вид, что не почувствовали его вкуса.

— Этот сбой как-то связан с мощным выбросом водяного пара из аварийных клапанов Ноль-Девять? — спросил Эрик, скептически сложив руки на груди.

— Нет.

— Можно поподробнее?

— Предполагаемый дефект в фитингах стыковочной консоли воспрепятствовал эффективной передаче тепла в поверхность астероида. Возможно, со временем дефект усиливался в результате постоянных механических нагрузок и температурных колебаний. В конце концов, двигатели перегрели корабль, и Марвин включил аварийную продувку.

— Сколько воды вам оставил Марвин после этой продувки? — прозвучал вопрос, которого Ленар боялся сильнее всего.

— Десять процентов, — выдохнул он и обреченно опустил взгляд.

— О, господи, — выпустил из себя Штефан и вновь прикрыл ладонью глаза, — Вы уверены, что виноваты именно фитинги консоли?

— Это рабочая гипотеза.

— Вы облажались, Ленар, — произнес Ковальски свое профессиональное заключение, прозвучавшее как приговор, — Я вот уже больше года гадаю, где нас будет ждать подвох, ведь по законам русской рулетки один из шести буксиров просто обязан будет рано или поздно вышибить мозги всем нашим грандиозным планам. И вот, пулей в барабане оказались вы, капитан Ноль-Девять…

— Послушайте, еще рано писать некролог нашей экспедиции, — рефлекторно поднял Ленар руки в защитном жесте, — Да, у нас произошли незапланированные потери…

— У нас и так реактивной массы было в обрез, а теперь, получается, мы не сможем даже сбросить третью космическую скорость, — протараторила Октавия и принялась дрожащей костлявой рукой расписывать формулы, похожие на кардиограмму человека при смерти, — На такой скорости мультисостав проскочит над узловым гравитационным колодцем раньше, чем планеты выстроятся в удобную конфигурацию, пропустит всю серию гравитационных маневров и просто промчится мимо комбината. Когда мы войдем в зону радиоконтакта, дозаправщики уже не успеют ничего исправить. Минимум пару месяцев мы потеряем на дополнительные маневры. С нас три шкуры сдерут… — обреченно заключила она и для наглядности нарисовала на доске мультисостав, влетающий в расщелину между двумя овальными небесными телами неизвестной природы.

— Может быть сдерут, — протянул Ленар и взял у Октавии маркер, — А может быть и нет. Видите ли, я уже успел составить примерный план дальнейших действий.

Ленар стер с доски лишние округлости и прочертил прямую линию. Рядом с линией появилась жирная круглая точка, а затем из прямой линии выросло небольшое ушко и пересеклось с точкой.

— Что это? — спросил Эрик таким голосом, будто он сидит в ресторане, и ему вместо супа буйабес подали корку от арбуза.

— Это звезда Мерклин-71, - ответил Ленар и подписал точку, — Она находится в семи световых месяцах от нашего полетного коридора. Мультисостав пройдет рядом с ней через четыре месяца.

— Продолжайте, — кивнул Эрик, смирившись с тем, что супа он не получит.

— Вокруг этой звезды вращается газовый гигант. И по нашим астрографическим данным у этого газового гиганта есть кольцо, состоящее изо льда с небольшим налетом силикатов и органических соединений. Вы понимаете, к чему я клоню?

— Хотите удрать от нас? — предположил Штефан.

— Вот именно. Ноль-Девять отстыкуется от мультисостава, доберется до Мерклина-71 и пополнит запасы реактивной массы.

— Если вы отстыкуетесь и улетите, — недоверчиво протянул Ковальски, — Поле Алькубьерре мультисостава ослабнет, а сам мультисостав не сможет эффективно тормозить.

— По моим данным поле ослабнет на десять и две десятых единицы, зато Ноль-Девять, освободившись от груза, доберется до Мерклина-71 так быстро, что вы и моргнуть не успеете. Нам даже криостаз не потребуется. По предварительным подсчетам за время вылазки мультисостав опередит график в целом на срок от шести до семи дней.

— Теоретически, — задумчиво проговорила Октавия, перестав кусать ноготь, — мы смогли бы компенсировать опережение графика более жестким торможением мультисостава.

— Капитан Сабо, вы совсем охренели? — вежливо уточнил Эрик, — У нас уже один из буксиров начал на куски разваливаться, а вы предлагаете нарушить меры предосторожности и в буквальном смысле попытаться кувалдой заколотить нас всех в сроки?

— Я лишь внесла предложение, — смущенно пожала Октавия плечами, — О торможении можем подумать и потом. Думаю, сейчас приоритетнее всего проблема с дефицитом реактивной массы.

— Мы можем решить эту проблему, — уверенно отчеканил Ленар и нарисовал на маркерной доске несколько каракуль, обозначающих морские волны, — Но мне нужно ваше одобрение.

— А ваш экипаж точно справится с такой задачей? — уточнил Ковальски, приправив слова кислым ядом из концентрата скепсиса, — Больше никаких «аппаратных сбоев» не произойдет?

— Если бы мой экипаж не был способен заправить судно водой, нас бы тут не было.

— Это не просто «заправить судно водой», — всплеснул Штефан руками, — Это маневр по крутой параболической траектории, которая должна закончиться точным попаданием в гравитационный колодец газового гиганта, затем вы должны заправиться жидкой водой в условиях отрицательных температур, вакуума и невесомости, а после совершить еще один маневр по такой же крутой параболической траектории с той лишь разницей, что на подлете к мультисоставу вас никакой гравитационный колодец не поймает.

На этот раз Штефан взял маркер, стер с доски изображение морских волн и несколькими беглыми штрихами мастерски изобразил стеклянную бутылку, наполненную непонятной жидкостью.

— Что это?

— Молоко, в которое вы влетите.

— При всем моем уважении, — сложив руки за спиной произнес Ленар фразу, с которой всегда начинаются неуважительные высказывания, — у нас сейчас есть лишь два варианта: сидеть здесь и скулить о том, как у нас все плохо, или довериться профессионализму моей команды.

— Меня сейчас вырвет… — стошнило Ирму словами, пока она тряпичной куклой болталась посреди воздушного рукава, отчаянно хватая руками воздух.

— Не маши руками, ты не птица! — Послышались разбитые акустикой подбадривающие выкрики Рахаф из глубин туннеля. — Сгруппируйся и лови вращение!

— Я пытаюсь! — из последних сил выкрикнула она, и взмахнула руками, — Проклятая невесомость…

Она открывала и закрывала глаза, безуспешно пытаясь понять, от чего ее мутит в меньшей степени. Дотянувшись ногой до стенки, она оттолкнулась и схватилась за трос мертвой хваткой, выдавив из своих пальцев излишки крови. Вселенная резко прекратила вращаться стиральным барабаном, и Ирма постаралась определить, с какой стороны рукава находится Один-Четыре.

Она оказалась единственным членом экипажа Ноль-Девять, для кого не нашлась работа, и ее изнутри постепенно съедали подозрения, что это как-то связано с инцидентом при развороте. Никто не решался произнести это вслух, но в тот момент, когда она совершила ошибку в управлении, кредит доверия к ней испарился вместе с большей частью корабельных запасов воды. Ей срочно нужно было отвлечься на что-то, что сможет выгнать неприятные мысли из ее головы, и в этом смысле она выбрала самое подходящее занятие.

Забаву придумал экипаж Один-Четыре практически в тот же момент, когда капитан Октавия Сабо грациозно нырнула лебедем в рукав, и тридцать метров спустя ее нос оставил на стене кровавую кляксу. Подчиненные вопреки демотивирующему примеру капитана сразу же начали соревноваться в технике прохождения четырехсотметровой дистанции по изогнутой траектории. Победителем считался тот, кому удавалось преодолеть весь рукав с минимальным количеством касаний стенок или вспомогательного троса. Эта игра оказалась заразительна, и в нее стремительно включился Эмиль, Вильма и еще двое членов экипажа с буксира Девять-Четыре, которые стыдливо скрывали недостойную космоплавателя трату свободного времени. Эмиль имел неосторожность ляпнуть своим соседям, что однажды он сможет преодолеть дистанцию идеально чисто. По его расчетам в рукав нужно было умудриться очень точно нырнуть с первой космической скоростью, но местная первая космическая скорость была настолько мала, что человек мог вписаться в ее рамки лишь благодаря случайности. Он упорно пытался очень много раз, но других сумасшедших, готовых поверить в его успех, на мультисоставе не нашлось.

Из-за плохих отношений с невесомостью Ирма получила право на работу в космосе по большей части чудом, поэтому даже не думала лезть в рукав без острой необходимости. Как ни странно, первой это заметила техник с буксира Один-Четыре Рахаф Хадем. Она же и предложила Ирме периодически «случайно сталкиваться в рукаве» для тренировок в невесомости. Рано или поздно любому космоплавателю необходимо было научиться общаться с невесомостью, так что Ирма с ходу согласилась, чувствуя себя лишенной права выбора.

Проплывающая мимо Рахаф обхватила пальцами ее плечо и потянула в сторону шлюза Один-Четыре. Вот уже второй раз за сутки кто-то тянет ее беспомощное тело за плечо, и складывающаяся тенденция весьма удручала.

— Ты слишком паникуешь, когда теряешь опору, — донеслось от Рахаф с упреком.

— Я стараюсь делать то, что у меня хорошо получается. Конкретно здесь у меня очень хорошо получается лишь паниковать.

— Паника лишает тебя контроля. Тебе необходимо набраться уверенности. Это все придет с опытом. То, что ты крутишься волчком в невесомости — это тоже полезный опыт. Рано или поздно ты почувствуешь, как можно управлять инерцией. Главное запомни, что твой центр масс находится у тебя примерно в районе желудка, и отталкивайся от этого.

— А если мой центр масс покинет желудок?

— Держи его в себе, — Рахаф ненадолго задумалась, — Или не ешь перед выходом в невесомость. В худшем случае отмывать рукав от «масс» будешь сама, а это тот еще способ проведения досуга.

— У тебя уже такое было?

— К счастью, нет. Но у моего коллеги такое было. Уборка отняла у него целую вечность.

Рахаф выпустила Ирму из своей хватки, позволив ей оставшийся отрезок пути преодолеть самостоятельно, карабкаясь по тросу.

— Очень непрактичная конструкция, — высказала Ирма вслух свои замечания, — Можно же было сделать этот рукав поуже и с удобной жесткой лестницей.

— Ширина этого рукава рассчитана на транспортировку массивного оборудования, — объяснила Рахаф, улетев на несколько метров вперед, — Если у кого-то что-то поломается, соседи всегда будут готовы моментально прийти на помощь со своим инструментом и расходными материалами. А что касается удобной лестницы, то тут скажи спасибо архитекторам из четвертого строительно-монтажного флота. Они большие любители непрактичных помпезных изысков.

— Наверняка они очень ждут от нас фотоотчета.

— Ничуть не удивлюсь. Это было бы в их духе.

Женщины добрались до шлюзовой двери и с облегчением вздохнули, словно пловчихи, добравшиеся до края бассейна.

— Так, вот мы и у порога моего дома, — сказала Рахаф, и указала пальцем в глубины рукава, — Там твой дом. Сейчас поздний вечер, родители волнуются, а мы только что вернулись из «библиотеки», посмотрели на часы, ты испугалась, и теперь тебе нужно быстро вернуться домой и успокоить родителей. Быстро — не значит со всей дури. Быстро — значит эффективно, не совершая лишних движений и не тратя силы понапрасну. Отталкиваешься от двери, группируешься, стараешься животом смотреть на ближайшую стенку. Если видишь, что сейчас столкнешься, не паникуй. Просто старайся встретить препятствие всеми четырьмя конечностями. Видела, как собака бежит галопом? Толкаешься примерно так же, но во много раз мягче и разведя точки опоры максимально широко… — на мгновение Рахаф запнулась и задумалась над сказанным, — Нет, забудь про собаку и галоп. Просто помни, что твоя цель — не оттолкнуться от стены, а избежать столкновения с этой стеной. Оттолкнешься слишком сильно, и тебя опять понесет как шарик для пинбола. Понимаешь?

— Понимаю, — соврала Ирма и новой серией неловких движений попыталась зависнуть рядом с дверью шлюза. Дверь была до безобразия ровная и гладкая, и из нее не выступало ничего, за что можно было бы ухватиться. Ухватившись ногами за трос, Рахаф помогла Ирме занять стартовую позицию.

— Готова?

— Нет, подожди, — Ирма торопливыми движениями стянула с себя куртку и ощутила, как ей под футболку забрался холодок, — Вот теперь готова.

— На старт… — протянула Рахам и кончиками пальцев прижала стопы своей ученицы к металлической двери, — Внимание… Марш!

Рукав калейдоскопом потек вокруг Ирмы. Оставшаяся за ее спиной Рахаф ей что-то крикнула, но Ирма смогла лишь подумать о том, что такого удачного старта она еще не брала. Рукав начал смещаться в сторону достаточно медленно, чтобы она успела среагировать, развернуться винтом и оттолкнуться от препятствия. Толчок был инстинктивным, неосознанным, а оттого слишком сильным, о чем и предупреждала Рахаф на старте. Встречный ветер провентилировал голову Ирмы ото всех мыслей, и она не успела даже удивиться тому, как ее тело смогло сориентироваться в ситуации без помощи головы и оттолкнулось от еще одной надвигающейся стены. Рефлексы заработали, словно мотор, и Ирма начала зигзагом прыгать от стенки к стенке, продолжая двигаться со скоростью, опережающей ее мысли. Впереди показался финиш в виде шлюзовой двери Ноль-Девять, и лишь при виде этого крашеного куска металла Ирма ощутила, как ее вены начинают лопаться от адреналина. Совершив еще один толчок она почувствовала прибавку к скорости, и приготовилась мягко упасть на дверь всеми четырьмя конечностями, словно кошка. На подлете раздался посторонний звук, которого она не ожидала, и ее сердце отвалилось от туловища, оставшись где-то в рукаве, когда дверь предательски распахнулась, и на пороге появился Эмиль. К удивлению всех свидетелей этого события у Эмиля оказались очень хорошие рефлексы.

Следующим, что она смогла запомнить, была острая боль в предплечье, вытесняющая сознание из тела, и склонившийся над ней Эмиль, который что-то обеспокоенно спрашивал, утешающее положив ладонь ей на плечо. Мысли вернулись в голову и тут же утонули в болевом шоке. Ей хотелось одновременно потерять сознание и проблеваться, но вместо этого она лишь сжалась в позу эмбриона, несколько раз жадно схватила ртом воздух и почувствовала, как ясность мысли вопреки желанию возвращается в голову.

— Похоже, у тебя перелом, — стали первыми словами Эмиля, которые у нее хватило сил разобрать, — Ирма? Ответь, ты что-нибудь еще чувствуешь?

— Да, — выдохнула она, когда к ней вернулся дар речи, — Очень много чего чувствую.

— Что чувствуешь? — Эмиль внимательно разглядывал ее тело в поисках других повреждений, боясь неосторожным движением еще больше навредить коллеге.

— Чувствую, как я ненавижу четвертый строительно-монтажный флот.

3. Мы должны избавиться от нее

Абсолютно каждый буксир в обязательном порядке комплектовался лазаретом, однако ни один из этих лазаретов не комплектовался человеком с медицинской специальностью. Как показала печальная практика, лицензия на медицинскую деятельность практически полностью исключает вероятность того, что ее обладатель является умалишенным социопатом, готовым годами болтаться в большом металлическом ящике и ждать, пока кто-то достаточно сильно порежет пальчик. Врачи не суются в межзвездное пространство, предпочитая помогать людям здесь и сейчас, поэтому экспедиторов заставляют проходить обязательные курсы оказания медицинской помощи. Курсы были ускоренными, но емкими, и по их окончании с курсанта требовали лишь поставить подпись, после чего его отпускали на все четыре стороны вооруженным навыками оказания полевой медицинской помощи абсолютно любому виду латексных манекенов.

Разумеется, курсы никак не могли заменить пять лет медицинской академии и еще пять лет интернатуры, поэтому в случае серьезных травм, отравлений и прочих состояний, угрожающих жизни пациента, инструкция настоятельно рекомендовала держать свои кривые неумелые руки подальше от и без того измученного пострадавшего, и просто стабилизировать его состояние доступными средствами и заморозить в криостазе, где он почти со стопроцентной вероятностью дождется адекватной медицинской помощи.

Освоение астероида 2Г было сложной процедурой и занимало без малого три года, что будет рекордом по длительности коммерческой экспедиции. В пути могло случиться многое, и все члены экипажей должны были быть трудоспособны, поэтому отдел кадров подсуетился и сделал то, что недавно считалось невозможным — нашел врача, готового продать три года своей социальной жизни и подежурить на страже здоровья космических дальнобойщиков.

Фельдшер Игорь Соломенников официально был зачислен в экипаж буксира Два-Пять, находящегося в диаметрально-противоположном конце мультисостава, поэтому не было ничего удивительного в том, что большая часть экипажа Ноль-Девять пропустила ровно столько плановых медосмотров, сколько значилось в планах. Разумеется, Ирма была в списке прогульщиков и не могла быть знакомой с Соломенниковым, но обстоятельства решили это исправить радикальным образом.

Она лежала на койке в лазарете, стараясь не отключиться от дефицита крови в текущих по венам анальгетиках. От туго наложенной шины из пластиковых хомутов и гаечных ключей ее пальцы правой руки переставали напоминать остальному телу о своем существовании. Сквозь дверь до ее уха донеслись шаги, и она резко села. Ее рука, рефлекторно напрягшись, взвыла отдаленными приступами боли, и тут же замолчала, захлебнувшись в обезболивающих.

— Добрый вечер, — соврал Игорь, войдя в лазарет, и, окатив ее беглым взглядом, сходу обронил вопрос, — А вы мальчик или девочка?

Это был до смешного простой вопрос, который моментально загнал Ирму в тупик, заткнул ей глотку и на пару градусов приблизил температуру ее мозга к летальной. Сонливость таинственным образом пропала без вести.

— Я надеюсь, вы понимаете, что вне зависимости от моей половой принадлежности этот вопрос слегка бестактен? — вытолкнула она ответный вопрос из своего ступора.

— Прекрасно понимаю, — пренебрежительно бросил он и уселся за письменный стол, — Просто у вас очень необычная стрижка.

— Ах, это… — протянула она, задумчиво проведя уцелевшей рукой по своему черному ежику, — После третьего криостаза я психанула и сбрила волосы. Отмывать их от геля — сплошной кошмар.

— Надеюсь, это того стоило, — выдвинув из стола ящик, он достал документ с описью медицинского инвентаря и начал неспешно поглощать информацию. Воспользовавшись моментом, Ирма позволила себе внимательно рассмотреть человека, который собирается вмешаться в ее физическое состояние. Серебряные нити в волосах и борозды на лице говорили о том, что он был почти вдвое старше нее. Лет сорок-пятьдесят — идеальный возраст для чего угодно, кроме траты времени на скитания в дальнем космосе. Она попыталась представить, какой гонорар мог заставить его согласиться на участие в этой экспедиции, и от количества нулей в ее голове закончилось место.

Ленар вошел в лазарет с растрепанным видом и положил на стол перед Игорем белую папку с медицинской картой.

— Спасибо, — поблагодарил его Игорь натянутой доброжелательной улыбкой.

— Нужно что-нибудь еще?

— Жесткий лучезапястный ортез бы сильно не помешал, — фельдшер указал взглядом на Ирму.

— У нас таких нет, — растерянно развел Ленар руками и указал на инвентарную опись, — Только термопластиковые лонгеты.

— Каменный век… — последовал озабоченный вздох, — В таком случае, пока вы мне ничем помочь не можете, спасибо.

Стиснув зубы, Ленар шумно вздохнул через нос, оценивающе посмотрел на Ирму и удалился из лазарета. Она провожала его молчаливым оцепеневшим взглядом до тех пор, пока закрывшаяся дверь не отрезала зрительный контакт. По его лицу сложно было сказать, в каких пропорциях в нем смешались злость, жалость и разочарование, но получившийся коктейль был горьковатым на вкус и не нес в себе пользы для здоровья.

— Ирма Волчек… — Ирма резко обернулась на звук своего имени и обнаружила, что Игорь лишь прочел вслух жирную рукописную надпись на ее медицинской карте, — На что жалуетесь?

Еще один до смешного простой вопрос, и Ирме вновь пришлось напомнить своим легким про их прямые обязанности. По его лицу сложно было сходу определить, была ли это шутка или готовый психиатрический диагноз всему отделу кадров?

— Вы ведь с буксира Два-Пять? — смущенно уточнила она, — Вас Эмиль позвал?

— Пока все верно, — кивнул он.

— А вы точно врач?

— Мне сказали, что точно, — прозвучал очередной тревожный звоночек, и безучастный взгляд фельдшера нырнул обратно в документы, — Есть какая-либо аллергия на медицинские препараты?

— Нет, — качнула она головой, — Только на медицинский персонал.

— Хорошо… — задумчиво протянул он, не отвлекаясь от чтения, — До этого травмы руки были?

— С какой целью вы сейчас читаете мою медицинскую карту? — раздраженно спросила Ирма и поправила врезающийся в плечо ремешок редуктора, из которого Эмиль додумался изготовить перевязь.

— Чтобы определить анамнез, и очень надеюсь, что вы мне в этом поможете, — Игорь оторвался от медкарты и бросил на нее неодобрительный взгляд, — Постарайтесь не шевелить рукой.

— Никаких травм не было… Ну, может чуть-чуть порезалась о куст. Еще меня собака покусала. Обожглась о горячий металл однажды. Пять лет назад посадила синяк, когда упала с…

— Достаточно, — он положил карту на стол, поднялся со стула и тихим шагом подошел к Ирме, продемонстрировав ей свою идеальную осанку и способность угрожающе нависать над пациентками. Из-под самодельной шины на него выглянула припухлая кожа, и он с ювелирной аккуратностью взял в руки зафиксированную конечность, словно древнюю китайскую вазу, — Вы ведь знакомы с Вильмой?

— Немного.

— Скажите, она в последнее время драках не участвовала?

— Откуда я знаю? — повысился уровень возмущения в воздухе, — Кто сейчас ваш пациент: она или я?

— Просто у нее странный шрам на скуле…

На мгновение Ирма задрала голову к потолку, задумавшись о шраме.

— Я ничего об этом не знаю. Как видите, мне и своих шрамов хватает.

— Как это случилось?

— Я нарушила порядок перемещения между кораблями.

— Каким образом?

— Приникла в шлюз без процедуры авторизации.

— И вам за это сломали руку?

— Что-то вроде того.

— Кто?

— Ноль-Девять…

Воздух ненадолго застыл в немой паузе, и Игорь отвел глаза в сторону, дав волю воображению.

— Серьезный противник, — заключил он спустя пару секунд и отпустил пострадавшую руку, — Больше не вступайте с ним в рукопашные схватки.

— Так что с моей рукой?

— Томограф покажет.

Пульт управления томографом выглядывал из переборки, и Игорь встал перед ним с осуждающим взглядом, некоторое время просто рассматривая символы на клавиатуре в поисках знакомых значков. Ирма обреченно вздохнула, и он прервал тишину автоматной очередью из неудобных вопросов, от которых по телу начинали бегать мурашки. Она начала рыться в осколках своей кратковременной памяти и не смогла вспомнить, чувствовала ли она хруст или треск в запястье, была ли боль тупой, острой или пульсирующей до того, как она запустила себе в рот вагон таблеток, и сколько именно таблеток содержалось в этом вагоне. Она смогла лишь определенно ответить на вопрос о своем возрасте, после чего осторожно спросила:

— Все правильно?

Вдоль ее руки с металлическим чавканьем поползли ножницы, и каждое касание их стального холодка заставляло сердце настороженно остановиться. Хомуты лопались и отпрыгивали в сторону. Поврежденная конечность освободилась от импровизированных тисков и с помощью второй руки осторожно легла в томографическую камеру. Кровь хлынула в пальцы волной иголок. Томографический компьютер, который был в пять раз старше Ирмы, начал шумно думать, и через минуту на дисплее высветилась черно-белая трехмерная модель костной структуры. Небольшое нажатие на выпирающую из пульта шишку трекбола заставило освобожденную от кожи и мяса конечность испуганно дернуться, и Игорь последующие несколько минут нещадно выворачивал и заламывал ее в разные стороны, жадным взглядом голодной собаки пожирая область в районе лучезапястного сустава.

Возможно, где-то на втором году интернатуры каждого уважающего себя специалиста учат простому способу вывести пациента из себя — по завершении обследования драматично сесть за стол, взять ручку, забыть про существование пациента и начать писать мемуары. Нетерпение нарастало внутренним давлением, и когда оно достигло критической отметки, изо рта пациентки громко вырвалось:

— Ну, что там?

— У вас перелом, — заключил он, на секунду оторвавшись от бумажной работы.

— Да что вы! — выкрикнула она и вытаращила на Игоря свой обезумевший от сарказма взгляд, — Неужели?

В кают-компании стоял запах повидла и глубокого возмущения. Ленар молча созерцал статую Вильмы и внимательно наблюдал, как ее лицо постепенно преодолевает третий оттенок серого. Артерия на ее шее из слоновой кости нерешительно извивалась от толчков железного расплава, а ясные глаза из холодного бледного апатита, обрамленного в белоснежный мрамор, начали расцветать красными прожилками яшмы.

— Как? — выскользнуло из ее набитого рта, и она проглотила пищу.

— Упала, — лаконично ответил Ленар, и скрестил руки на груди в знак того, что не хочет углубляться в обсуждение, — Какие еще тебе нужны подробности?

Очередной сухарик нырнул в банку с повидлом, вынырнул и с громким предсмертным хрустом исчез за створками нервно сомкнувшихся челюстей.

— Что, опять упала? — переспросила Вильма, моментально размолов закуску зубами, — Почему она такая неуклюжая? Сколько можно падать?

— Ты тоже периодически падаешь.

— Но я при этом не нарушаю первую заповедь экипажа Ноль-Девять.

— Впервые слышу о таких заповедях, — навострил Ленар уши в надежде исправить это.

— Первая заповедь гласит… — Вильма сделала паузу на расправу с еще одним сухариком, — …«Никогда не вреди своему экипажу».

— Не надо драматизировать, никому из нас она еще не навредила.

— Вторая заповедь гласит «Причинив вред себе, ты причиняешь вред своему экипажу». Получается, она нарушила уже две заповеди за раз.

— Ты их на ходу сочиняешь что ли?

— Давно пора… — пробубнила она, облизывая пальцы.

— А в твоих заповедях ничего не говорится про несчастные случаи?

— Конечно. Третья заповедь — «В космосе нет несчастных случаев». Из-за нее мы потеряли воду.

— Мы потеряли воду из-за того, что кто-то проявил халатность при изготовлении и монтаже консоли, — возразил Ленар, повысив голос на полтона.

— Мы потеряли воду из-за того, что Ирма совершила ошибку при маневрировании, — Вильма стремительно догнала тон собеседника, — Мы были в курсе проблемы с перегревом, и если бы Ирма не облажалась, все прошло бы удачно, мы бы уже исправили фитинги, и все жили бы счастливо.

— Давай еще на Марвина все свалим! — саркастично всплеснул он руками, — Это же он выбросил в космос всю нашу воду, не так ли?

— Четвертая заповедь — «Не сваливай долбанную проблему на Марвина»!

— Если ты хочешь устроить охоту на ведьм, то у меня есть еще парочка кандидатов, — прорычал Ленар, стараясь не переходить на крик, — Эмиль оставил ящик с инструментами в неположенном месте, тем самым нарушив рабочую обстановку и косвенно поспособствовав деморализации экипажа, а ты по своей собственной инициативе инструктировала Ирму в действиях, которые сама же сейчас называешь ошибочными.

— Хорошо, признаю, я тоже была не совсем права, — выдохнула она, и температура в помещении постепенно начала возвращаться к пригодной для жизни, — Но ты не можешь отрицать того факта, что Ирма с нами всего одну экспедицию, и от нее уже много проблем. Она слишком молода, неопытна, несобранна и морально неустойчива.

— А ты не была такой?

— Была, — равнодушно кивнула она и вновь запустила руку в коробку с сухариками, — И в свое время мне пришлось ответить за свои оплошности. А потом я поумнела и поняла, что очень легко отделалась. Наверное, мне везло. И, как ты видишь, на ее стороне такого везения нет. Она притягивает неприятности, а нам они здесь не нужны.

— В каком-то смысле это везение.

— О чем ты? — раздался раздражающий хруст.

— А ты посмотри на обстоятельства с ее точки зрения. Ноль-Девять поставили в жесткий график, и тут мы лишаемся своего оператора, а на поиски замены просто нет времени, поэтому нам на Эридисе выделяют единственного свободного человека, который хоть что-то соображает в управлении грузовым транспортом. И при всем этом она сходу становится участником совершенно беспрецедентной экспедиции. Для нее это просто подарок судьбы, резкий толчок в карьере, совершенно новый и бесценный опыт. Она уже самый молодой оператор ТБДС из всех, что я знал. Возможно, самый молодой в истории. О чем это говорит?

— О том, что наши гениальнейшие эксперты-логистики вконец рехнулись, — выплюнула Вильма порцию горького скепсиса, — Ради соблюдения установленных сроков они нам готовы ноги ампутировать, чтобы уменьшить массу состава.

— В этом тоже есть доля правды…

— Мы должны что-то со всем этим делать.

— Что например?

— Мы должны избавиться от нее, — произнесла она то, что Ленар ожидал услышать меньше всего и внимательно посмотрела полным решительности взглядом в его выпученные глаза.

— Что ты сказала? — переспросил он, дав ей шанс взять слова обратно.

— Я говорю, что мы должны избавиться от нее! — издевательски повторили она.

Заметив, что Вильма снова тянется к хрустящей закуске, Ленар сделал молниеносный выпад и забрал коробку прямо из-под ее ладони. От его озлобленной хватки коробка смялась, и сухарики издали жалобный протяжный хруст.

— Как ты можешь жрать и плести интриги одновременно?

— Прости, на меня жор напал, — невозмутимо ответила она, явно ожидавшая подобной реакции.

— Мне послышалось, что ты предложила мне избавиться от Ирмы.

— Нет, тебе не послышалось. Как я уже и сказала, от нее очень много проблем. Для всех нас, и в первую очередь для нее будет лучше, если по прибытии на Нерву мы высадим ее с корабля и запросим другого оператора.

— Ты так говоришь, будто это мы определяем состав нашего экипажа. Да с такими запросами нас в отделе кадров поднимут на смех!

— Если мы напишем на нее жалобу с указанием всех ее косяков, ее неизбежно снимут с должности.

— А вот это уже подлость, — заявил Ленар и сделал глубокий успокаивающий вдох, — Я уже вступился за нее на собрании, и теперь ты просишь меня поломать ей карьеру. Каким образом ей от этого будет лучше?

— Так у нее будет меньше возможностей угробить себя и нас заодно, — хладнокровно ответила она и протянула руку с настойчивым жестом, — Верни мне мои сухарики.

— Не растолстей, — исполнил он просьбу, — А то выйдешь из физических нормативов, и тебя тоже кто-нибудь решит заменить.

— Пообещай хотя бы подумать над моими словами. У тебя на размышления еще целый год.

Ленар обреченно вздохнул и попытался смириться со жгучим чувством того, что Вильма несет не полный бред. Чертова интриганка и возмутительница спокойствия выжидающе смотрела на него, настойчиво требуя расписаться кровью в вынужденном контракте с совестью.

— Я постараюсь выделить время.

Дверь неожиданно распахнулась, впустив двух техников в помещение, и Ленар бросил на часы недоверчивый взгляд. Эти двое явились на пять минут позже оговоренного и под самый конец тяжелого разговора, поэтому Ленар сложил два плюс два и осуждающе поприветствовал их:

— Вы что, подслушивали?

Радэк на секунду замер скульптурой со стулом в руках, словно вор, пойманный с поличным.

— Да, — смиренно признался он, и ему в затылок уткнулся удивленный взгляд преданного Эмиля.

— Она все еще в лазарете?

— Пятнадцать минут назад была.

— Я прошу вас не говорить ей о том, что вы сейчас услышали.

— Мы ей не скажем, — уселся Эмиль за стол и попытался расслабленно откинуться на спинку, — Но ты должен понимать, что шептаться о таком у нее за спиной трусливо и подло. А теперь ты просишь меня хранить ваши грязные секреты, и фактически вынуждаешь стать соучастниками. Я прикладной инженер — я привык пачкать руки, но не настолько, поэтому мне будет чуточку легче нести этот груз, если ты сейчас признаешься, что тебе хоть капельку стыдно за свое поведение.

— Да я сгореть готов от стыда, — громко и уверенно произнес Ленар, не успев определиться, правду он сказал или нет.

— Ладно, давайте ненадолго забудем то, что сейчас было сказано, — постарался Радэк разрядить искрящий от напряжения воздух, — Что у нас на повестке дня?

— С этого момента мультисостав на ближайшие четыре месяца переходит в режим умеренного торможения. Плюс в том, что нам хватит собственного теплового рассеивания, и перегрева больше не случится.

— Это, наверное, хорошо. А что будет через четыре месяца?

— Мы произведем расстыковку, и вы проведете необходимое техобслуживание фитингов. Сразу же после этого мы ненадолго смотаемся в систему Мерклин-71.

— Звучит так, будто мы собрались сгонять в соседний ларек за хлебом, — из Эмиля вырвалась нервная усмешка.

— Не за хлебом, — не оценил нахмурившийся Ленар шутки, — За водой.

Он рассказывал план, стараясь опускать подробности, которые даже он сам плохо себе представлял. Все мыслимые пробелы он затыкал мыслями «будем импровизировать», а немыслимые простодушно игнорировал под предлогом «не можем же мы быть настолько неудачниками».

Эмиль слушал, периодически беззвучно приоткрывая рот в попытках что-то сказать, но речевой механизм давал сбой, не найдя подходящих слов. В его глазах блестела надежда, что вот сейчас, когда градус театрального драматизма разорвет на куски их рискометр, капитан произнесет что-то ободряющее про чудесную помощь от какого-нибудь пролетающего мимо фрегата или космического джинна, исполняющего желания.

Радэк сидел и стоически поглощал ушами рассказ об импровизированной космической вылазке за льдом с каменным выражением лица, не выявляя признаков обеспокоенности, сомнений или чувства, что вся их экспедиция пошла наперекосяк, и они сейчас своими отчаянными барахтаньями в зыбучих песках лишь усугубляют положение.

Вильма хрустела сухариками.

— Есть вопросы? — закончил Ленар свой доклад.

— Да, — поднял Эмиль руку, словно на школьном уроке, — Я правильно понял, что за время нашего отсутствия буксиры Один-Четыре, Шесть-три, Ноль-Семь и… и…

— Девять-Четыре, — подсказал Радэк.

— Да, спасибо. Так вот, они вчетвером будут тормозить в жестком режиме все время нашего отсутствия?

— Именно так.

— Но они еще так не нагружали свои движки. Что, если вдруг выяснится, что у кого-то из них тоже проблемы с теплоотдачей?

— У них не будет проблем с теплоотдачей, — настойчиво проговорил Ленар, будто диктовал мирозданию свои собственные законы.

— Но если вдруг? — обеспокоенно развел Эмиль руками, — Тогда они совершат вынужденную остановку, не успеют сбросить скорость, промчатся раньше времени через точку рандеву, и тогда мы их попросту потеряем с концами!

— Послушай, у нас было несколько вариантов вписаться в график, и этот вариант оказался наиболее бескровным. Мы вынуждены проделывать все эти фокусы с торможениями, чтобы максимально быстро отремонтировать фитинги, добыть воду и вернуться. Если все сделаем правильно, тогда весь мультисостав перейдет в режим жесткого торможения и впишется в график.

— Это… — начал Эмиль рыбой открывать и закрывать рот, — У меня слов подходящих нет… пойду, сожгу всеинструкции по эксплуатации двигателей.

— А я помогу ему, — наконец-то нашел что добавить Радэк.

С тоской на сердце Ирма стояла в отсеке криостаза, поглаживая свою наглухо упакованную в термопластик руку и пытаясь найти себе место.

Когда ее выпустили из лазарета, никто не мог с ней поздороваться, не справившись при этом о ее самочувствии. В глубине души она понимала, что за этими масками теплоты, заботы и доброты кроется холодный лик прагматизма, которому просто не нужен поломанный человек на посту оператора. Когда Ленар наконец решился сказать вслух, что ей нельзя ложиться в криостаз, он совсем не имел ввиду, что собирается отказаться от нее, словно от сломанного инструмента, но Ирма поняла это именно так. Ее выбросили из рабочего уклада и не примут обратно до тех пор, пока она не починится. Она запросто могла устроить истерику и засыпать Ленара обвинениями в том, что ее наказывают за независящие от нее обстоятельства и подвергают дискриминации по признаку физического здоровья, но решила смиренно принять неизбежное, проглотить еще одну горькую пилюлю во имя пункта 8.14 действующего контракта и уже потом вдоволь выплакаться в подушку. В качестве контрольного выстрела Ленар рассказал ей о предстоящем плане полета и несколько раз спросил, готова ли она к таким маневрам. Она соврала, что готова, и вдруг поняла, что отчаянно не хочет ложиться в криостаз. Противоречивые чувства чуть не сожрали ее изнутри, но в какой-то момент умерли от обжорства, оставив вместо себя пустоту и неприятное чувство отсутствия чувств.

— Экипаж Ноль-Семь отчитался о заморозке, — сказал Ленар, в последний раз взглянув на терминал, — Мы последние.

Слова звучали как обратный отсчет до тревожного события, неумолимо ползущего с горизонта. Ее сослуживцы в компании доктора Соломенникова суетились, ходили по отсеку, проверяли приборы и готовились к заморозке. Снова все были чем-то заняты, а Ирма стояла, смотрела на чужую работу и уже начинала сходить с ума от бездействия. Ощущение, будто она мертвый груз, мертвым грузом лежало на ее плечах и давило сквозь прослойку расстегнутой куртки, усугубляя бегающий по коже холодок. Она шмыгнула носом и попыталась неловким движением потеплее завернуться в одежду.

— Давай, помогу, — подбежал к ней Радэк, засунул штифт молнии в «собачку», и застегнул ее куртку до самого подбородка. Ткань куртки плотно прижала забинтованную руку к животу.

— Спасибо, — натянула Ирма улыбку и снова шмыгнула носом.

— Не смей простужаться, — шутливо пригрозил он ей, — А то войдешь в историю как единственный оператор, который в лазарете пролежал больше времени, чем в холодильнике.

— Я этого не допущу.

— Ты как, готова?

— Странно слышать это от человека, которого сейчас введут в состояние клинической смерти и заморозят.

— Подумаешь, умру на несколько месяцев. Вот прожить два месяца на пустом корабле — это настоящее испытание для психики.

— Не волнуйся за меня, я буду все время под присмотром, — Ирма указала носом на фельдшера.

— Быть под постоянным эксклюзивным присмотром врача несомненно хорошо, — в голосе Радэка появились нотки сомнения, и он перешел на полушепот, — Но под чьим присмотром будет он?

— Радэк, не пугай меня.

— Я просто шучу, — выдавил он из себя улыбку, — Тебе нужно немного расслабиться.

— Ты слишком много общаешься с Эмилем.

— Ничего, в ближайшие четыре месяца мы с ним вообще разговаривать не будем.

— Эмиль даже в заморозке заболтает кого угодно до смерти, — сказала она, и уголок ее рта заметно вздернулся.

— Вот теперь я вижу правильный настрой. Так держать. — Радэк оглянулся на свою капсулу, — А теперь мне пора в холодильник.

— Давай.

Ирма внимательно проследила за Радэком. Вот он подходит к капсуле. Вот ложится в нее. Вот Игорь помогает ему налепить датчики на тело и ввести иглу в вену. Со стороны это напоминало какой-то магический ритуал доктора Франкенштейна, только имеющий обратный эффект.

— Ирма, — окликнул ее бодрый мужской голос, и она обернулась к подошедшему к ней возбужденному Эмилю, — У меня к тебе будет очень большая просьба.

— Я слушаю.

— Пока я буду спать, не суйся, пожалуйста, в воздушные рукава.

— Прости, Эмиль, но я как раз после вашей заморозки собиралась немного полетать, — ответила она из вредности.

— Я серьезно, — Эмиль приподнял брови в попытке заглянуть Ирме прямо в душу и затараторил, словно пытаясь наговориться на четыре месяца вперед, — Я уже пообещал экипажу Один-Четыре, что буду первым, кто чисто пройдет дистанцию. А сейчас я прикинул, и понял, что у тебя будет достаточно времени, чтобы натренироваться и опередить меня. Учитывая твой последний опыт полета через рукав для меня это будет страшный позор. Я этого не вынесу и выброшусь через шлюз.

— Обещаю не покрывать тебя позором. Доверю это тебе.

— Спасибо, — с ходу выпалил он, не успев определиться, стоило ли говорить это в саркастических тонах.

— А теперь иди, — указала она ему взглядом на капсулу, — Тебе надо немного остыть.

— Увидимся через четыре месяца, — на секунду забывшись он дружески хлопнул ее по плечу, и его лицо тут же перекосилось в гримасе испуга, — Ой, прости, я забыл!

— Все в порядке, — успокоила его Ирма жестом левой руки, — Плечо у меня все еще целое.

— Точно? — неуверенно спросил он, — Ты уверена?

— Все в порядке, Эмиль.

Радэк исчез в захлопнувшейся пасти криостата, и настала очередь Эмиля проводить ритуал заморозки. Он неуверенно попятился в сторону своей капсулы, не сводя с Ирмы виноватого взгляда. Она оттопырила ему на прощание большой палец, и он решился лечь на алтарь всех богов холода, которых успело выдумать человечество.

— Ирма, — вновь прозвучало ее имя, и Ирма поймала себя на мысли, что уже хочет сама насильно уложить свой экипаж по холодильникам. Вильма подошла к ней почти вплотную, нервно перетаптываясь с ноги на ногу.

— У тебя ко мне просьба? — высказала Ирма предположение.

— Да, а как ты узнала?

— Не волнуйся, я не сунусь в рукава, пока вы спите.

— Что? — переспросила Вильма, прищурив глаза в поисках ответов, — Нет, я не об этом хотела тебя попросить. Просто этот корабль рассчитан на то, что большую часть времени экипаж будет проводить в спячке…

— Я не сойду с ума за это время, обещаю.

— Да нет же, — рассмеялась Вильма услышанному, — Я это говорю к тому, что у нас не самый богатый продуктовый склад, поэтому питайся разнообразнее и не позволяй себе откровенного обжорства. Такое со скуки бывает, поверь мне, я знаю.

— Хорошо, обещаю не оставлять вас без провизии.

— И вот еще, — отогнула Вильма указательный палец для акцента, — там осталась последняя банка земляничного повидла. Если ты вдруг ее вскроешь, оставь мне хотя бы треть.

— Не забывай, что я буду не одна, — вновь указала Ирма на Игоря и поймала на себе его встречный взгляд, — Я буду вместе со взрослым мужчиной, у которого две руки и превосходство в три или четыре весовых категории. Если вдруг выяснится, что он такой же сладкоежка, как и ты, то я не смогу защитить твою банку с повидлом.

— Я очень на тебя рассчитываю.

С глухим звуком капсула криостаза проглотила Эмиля, и Вильма без лишних прощаний или напутствий отправилась к своему сосуду, с каждым шагом эффектно встряхивая пружинки светлых волос на плечах и вызывая в Ирме кислотную зависть, стремительно въедающуюся прямо в душу. Она успокаивала себя лишь тем, что через четыре месяца Вильме придется пройти через еще один ад, освобождая свои локоны от приставучего геля, и рефлекторно провела ладонью по щетине на своей голове. Чувство жесткого и ровного ежика вызвало ощущение правильности, легкости и порядка, но в зеркальном отражении это ощущение мутировало в существо неопределенного пола с болезненным взглядом и чувством неполноценности. К счастью, на буксире было мало зеркал.

Ленар был последним, и не выражал никакого интереса в прощальной беседе. Он молча лег в капсулу и начал самостоятельно клеить на себя датчики.

— Ты злишься на меня? — не выдержав, подошла к нему Ирма и помогла ему прилепить датчик на грудь.

— Я не должен отвечать на этот вопрос, — равнодушно бросил он, стараясь не встречаться с ней взглядом.

— Почему?

— Потому что ответ тебе не понравится, и все последующие два месяца ты будешь нервничать, а это плохо скажется на твоем выздоровлении и рабочей атмосфере.

— Ладно, не говори, — пожала она плечами, — Но хотя бы соври.

— Нет, я на тебя не злюсь, — честно соврал он голосом, который был способен заморозить человека лучше любого криостата.

— Ты вправе «не злиться» на меня. Это нормальное чувство, особенно с учетом обстоятельств. Я совершила ошибку, признала ее и уже успела за нее поплатиться.

— Нет, — протянул он, — Ты не поплатилась за нее, а лишь совершила вторую ошибку. Ты нарушила сразу две заповеди экипажа Ноль-Девять.

Соседняя капсула захлопнулась, издав усмешку. Освободившийся фельдшер подошел к Ленару и с просьбой не шевелиться начал готовить его вену к введению иглы.

— Что за заповеди? — растерялась Ирма, — Я впервые слышу о каких-то заповедях.

— Не бери в голову, — махнул он рукой, — Просто знай, что ты шестеренка в механизме, а у всех шестеренок должны быть целые зубчики. Хочешь что-то исправить — сначала исправь руку. И не бери на себя больше одной проблемы за раз.

— Хорошо, — кивнула она, — Я запомню твои слова.

— Игорь, — окликнул он врача, — Знайте, если через четыре месяца я проснусь и увижу ее здоровой и полной сил, то я просто умру от счастья.

— Понял, — кивнул Игорь, — Постараюсь сделать ее не до такой степени здоровой.

— Спасибо вам за то, что согласились на эту экспедицию.

— Я предпочитаю благодарность в несколько иной форме, — протянул он, нажал на кнопку, и капсула начала с медленным жужжанием опускать свою крышку, — И никто из вас не посмеет долго болеть, пока я ее не получу.

Последняя капсула захлопнулась, и через несколько секунд биомонитор ненавязчиво выпрямил все изломанные линии. Ирма озабоченно вздохнула с мыслью о том, что ее лечащий врач только что на ее глазах убил четырех пациентов, и все это должно было каким-то образом увязаться с клятвой Гиппократа.

— Ну, вот мы и одни… — заключил фельдшер, и по ушам ударил оглушительный звук тишины.

4. Дендроцефалический олерагенез

Стоял абсолютно обычный осенний день, небо было всех оттенков серого, море было цвета неба, лицо пробегающего мимо техника было цвета моря. На побережье господствовала абсолютно обычная пасмурная погода, соленый морской ветер лениво дергал цепочку ветроуказателя, пара домашних чаек пролетела задом наперед, чья-то забытая желтая жилетка торопливо поползла вдоль платформы, волны разлетались на тучи осколков, разбиваясь о набережную. Мелкая кусачая морось давала о себе знать рябью на зеркальной глади редких луж. На миг мир побелел от вспышки, и с неба донесся гром. Попутный ветер задул последнего человека в диспетчерскую башню. Жизнь попряталась по углам и щелям.

Послышался нарастающий гул, и через несколько минут свинцовый купол исторг из себя мутное пятнышко на несколько тонов темнее привычного. По мере приближения гул усиливался, перерастая в утробное рычание древнего монстра, а пятнышко приобретало четкие контуры, заблестело огоньками, ощетинившись углами и оттопырило вниз несколько ленточек из чистого света. Слегка покачиваясь на ветру, металлическое чудовище заслонило собой небо и в нерешительности зависло над площадкой. Теперь можно было отчетливо разглядеть большой прямоугольный контейнер, висящий на его брюхе, и такой же контейнер, лежащий на его спине. Расправив восемь массивных опорных ног, оно еще раз пьяно покачнулось и осторожно начало отдаваться в объятия притяжения.

Струи плазмы моментально вскипятили лужи из воды и абляционного покрытия, и посадочную площадку окружил пушистый забор из белых облаков. Какофония двигательного рева стала осязаемой и монолитной. Последовала еще одна вспышка, на мгновение очертившая строгий силуэт судна величественным белым ореолом. Одна из посадочных опор коснулась площадки, и корабль, зацепившись за твердую поверхность, наполнился уверенностью. В последний раз качнув бортами, он уверенно встал на все восемь опор, и сквозь рев двигателей прорезался слабый голос взвизгнувших рессор. Его корпус игриво блестел и плавился в стекающей дождевой воде. Языки плазмы с неохотой втянулись в сопла турбин, уступив место поспешно вернувшемуся шуму моря.

По площадке прокатился короткий звуковой сигнал, и автопогрузчик начал лениво шевелить своими траками, подползая к тяжеловесному гостю. С низким звуком, слышимым даже костями, как при землетрясении, из площадки с разных сторон выросли четыре массивных металлических башни. Натянув тросы и завалившись одновременно навстречу друг другу, они аккуратно сошлись в точке над пришельцем, и образовали исполинский грузовой штатив, с вершины которого пауком спускалась по толстой черной паутине грузовая петля с четырьмя стропами-лапками, тянущимися к контейнеру. На площадке снова показались люди, блеснув желтыми жилетками и землянистыми лицами.

Конец.

Ирма сделала глоток остывшего чая, сморгнула резь в глазах, и ее зрачки съежились до нормальных размеров. Свет снова зажегся.

— Это очень вредно для психики, — Игорь устало зевнул и потер переносицу.

— Это всего лишь чай.

— Я о фильме, — указал он на проекционный экран, полностью перекрывший своей белизной один из входов в кают-компанию, — В условиях изоляции и крайне ограниченного круга общения человеческому мозгу необходимо хотя бы изредка получать порцию новых впечатлений, а иначе последствия не заставят себе долго ждать. Были прецеденты различных психических расстройств на почве длительного пребывания в статичной однообразной обстановке.

— Просто скажите честно, что вам не понравился фильм.

— В нем нет сюжета, персонажей и какого-либо морального вывода, — сухо произнес он, потянулся к своей кружке и обнаружил в ней пустоту, — И тем не менее, дело не в том, понравился он мне или нет, а в том, что мы с вами смотрим его уже… я сбился со счета после пятнадцатого раза.

— Это фильм про то, как буксир прибывает на Дискордию. Вот вам и сюжет и главный герой. Несмотря ни на что он привез очень много ценных сверхпроводниковых сплавов точно по расписанию и уже спустил на поверхность первые два контейнера, продираясь сквозь шторм. У него двигатели ревут, вода шипит, пар идет, и все в восторге от того, что он прибыл. Он привез им не столько металл, сколько толчок в развитии индустрии! Строительство цивилизации продолжается, ведь к ним с небес спустился один из столпов колониального общества! — увлеченно воскликнула Ирма, взмахнув рукой, и на столешнице образовалась чайная лужа.

В глубине души она понимала, что является для Игоря одной большой ходячей проблемой, но за последние две недели он проявил столько терпения и галантности, вскрывшейся из-под напускной грубости и безразличия, что его общество стало больше ассоциироваться с комфортом и меньше с вынужденной опорой. Вот и сейчас, критикуя ее вкусы на кино, он почти бессознательно взял губку и начал протирать образовавшуюся лужицу. То, как он за ней ухаживал, настолько сильно вошло в норму, что она начала забывать благодарить его за это.

— Вы очень увлечены своей работой.

— А вы нет?

— У меня не так много знакомых коллег, которые вслух заявляли мне, что ненавидят свою работу, — он вернулся на свой стул и внимательно на нее посмотрел, — А вот от ваших коллег я слышал это регулярно.

— Что я могу сказать, — пожала она плечами и улыбнулась, — Я очень люблю эту работу. Конечно, бывают сложности, но это лишь придает моему делу значимости.

— Значит, вы охотитесь за значимостью?

— Я бы назвала это немного по-другому. Где-то там я лишь маленькая женщина, а тут я перевожу миллионы тонн ценных ресурсов через световые года. Я чувствую, что играю большую роль в развитии колониальной инфраструктуры. Значит, я приношу пользу. Признайтесь, вы ведь тоже стали врачом не из-за высокой зарплаты?

— Да, в этом есть доля правды, — кивнул он.

— Значит, вы понимаете, что значит быть идейным человеком. Стоит лишь осознать масштабы того, что я делаю, как я понимаю, что моя работа поистине прекрасна. И я люблю ее.

— Это приятно, — ответил он, и Ирме показалось, что она стала свидетельницей редкого явления на его лице виде приподнятых уголков рта.

— Что именно вам приятно?

— Приятно встретить человека, который способен что-то настолько сильно любить, — он указал взглядом на ее забинтованную руку, и она поняла, что ей не показалось — он действительно улыбается, и улыбка прибавила ему несколько морщинок и убавила столько же лет.

— И ваша профессия тоже поистине прекрасна, — голос Ирмы слегка притих от смущения, — Вы помогаете людям, даже когда от вас требуются жертвы. Вот сейчас вы жертвуете из-за меня двумя месяцами своей жизни… Нет, я не так выразилась. Вы жертвуете МНЕ два месяца своей жизни.

— Рад, что вы меня понимаете.

— Если честно, то не до конца. Что вас вынуждает это делать? Явно не альтруизм, ведь вы за два месяца вылечите одну пациентку, когда могли бы вылечить десять или двадцать. Вы сейчас находитесь не там, где могли бы принести максимальную пользу.

— Зато я там, где по-настоящему необходим, — увернулся он от прямого ответа.

— Надеюсь, когда-нибудь я смогу сказать про себя тоже самое.

— Надеюсь, тогда будет не слишком поздно.

— Поздно для чего?

— Для того, чтобы пожить для себя, — Игорь встал из-за стола и протянул руку к кружке перед Ирмой, — Будете допивать?

— Ах, да, — вспомнила она про свой чай, залпом осушила кружку и проследила взглядом ее путь до мойки, — Хотите перед сном посмотреть еще один фильм?

— Только если выбирать буду я. А я люблю триллеры.

Игорь Соломенников совсем не являлся универсальным врачом широкого профиля. Будучи по специальности торакальным хирургом, он был знаком лишь с теоретическими аспектами лечения переломов, поэтому ему приходилось выкручиваться доступными средствами. Однажды Ирма проснулась посреди ночи и увидела горящий свет в спальной полке напротив. Так она узнала, что почти все свободное от нее время ее лечащий врач тратит на изучение специализированной медицинской литературы. Он жадно поглощал информацию, готовясь перейти к следующему этапу лечения, а Ирма лишь удивлялась его целеустремленности и самозабвенности. Узнавая его все ближе она все сильнее понимала, что он вовсе не железный, и сделан из того же мяса, костей и скрытых внутренних переживаний, что и все остальные. Он оказался заперт в катастрофически маленькой вселенной, а Ирма была ее гравитационным центром. Как он воспринимает свою участь, оставалось большой загадкой.

Когда пришла пора переходить к следующему этапу, его хирургически наметанный глаз и твердая рука позволили ему с ювелирной точностью разрезать и снять термопластиковый бинт, не сняв при этом кожу с руки пациентки. Мышцы, лишенные необходимых нагрузок весь последний месяц, наотрез отказывались входить из спячки. Отлично справляясь с клавишами на клавиатуре, они пасовали в судорогах при попытке удержать тарелку с супом. И вновь Игорь приходил на помощь и услужливо помогал ей вытереть с пола наваристую овощную лужу.

Начался этап физиотерапии.

Ирма сидела в кают-компании перед ведром с водой. Опуская ослабленной рукой в ведро губку, она вынимала ее и старалась выжать из нее как можно больше жидкости. Процесс казался ей унизительным, но Игорь тактично не проявлял к нему интереса, зарывшись носом в очередную книгу и пропуская мимо ушей редкие всплески воды.

— Можно задать вам нескромный вопрос? — вырвалось из нее, когда она поняла, что больше не может терпеть давящее на барабанные перепонки неловкое молчание, и Игорь оторвался от чтения.

— Задать вы можете, — ответил он невозмутимым тоном и отложил книгу в сторону.

— Вы были женаты?

— Да, — кивнул он, — вопрос действительно нескромный.

— И все-таки? — не унималась она, и послышался очередной всплеск воды.

— Был года три… — он запнулся, наморщив лоб, и начал что-то искать взглядом на потолке, — Нет, уже пять лет назад. Со всем этим криостазом я до сих пор путаюсь в календаре.

— Поверьте, это абсолютно нормально. Я тоже путаюсь.

— Почему вас вдруг заинтересовало мое семейное положение?

— Потому что полеты в космосе — занятие для одиночек, а вам уже слишком поздно быть одиноким, и меня это удивило.

— Хотите сказать, что я старый?

— Нет, — усмехнулась она, — Тут вы меня не подловите, я вас слишком хорошо знаю.

— Вам никто никогда не говорил, что вы несколько бестактны?

— Нет, — качнула она головой и улыбнулась еще сильнее, — И тут вы меня тоже не подловите. Не забывайте, что когда мы впервые встретились, вы не постеснялись спросить, мальчик я или девочка.

— А еще я в тот день уточнил ваш возраст и вес, и в рамках медицинского осмотра все это очень хорошо вяжется с правилами речевого этикета, — ловко увернулся Игорь от обвинений, сохранив невозмутимость на лице.

— Вы очень скользкий тип, Игорь.

— Профессия обязывает.

— Так что же случилось?

— С чем?

— С вашим браком.

— Он закончился, — его голос прозвучал настолько твердо, что отдельные звуки кирпичиками собрались в незримую стену.

— Простите, возможно, я действительно бестактна, — почувствовав, как стыд пламенем охватывает ее кожу, Ирма замолчала и начала мысленно перебирать выходы из этого разговорного тупика.

— Вы уже устали? — вдруг спросил Игорь как ни в чем не бывало, и она осознала, что вот уже минуту держит невыжатую губку в руке.

— Нет, я вполне могу еще поработать, — в доказательство своих слов она выдавила воду из губки, беззвучно выругав свои пальцы за плохое послушание.

— Судорог пока нет?

— Нет, пока все в порядке.

— Тогда еще десять минут, и на сегодня хватит. Думаю, скоро можно будет переходить к чему-то потяжелее.

— И что меня ждет?

— Гантели, эспандер и гироскопический тренажер, — выплюнул Игорь слова единым липким комком, — А еще эрготерапия. Это значит, что вы будете делать уборку, мыть посуду, готовить еду и всеми силами нагружать свою руку повседневными занятиями. Так же мы подкорректируем вашу диету. К счастью, у вас на продуктовом складе есть много полезных пищевых добавок на все случаи жизни. Я уже почти составил для вас новый рацион.

— Сколько сложностей из-за одного перелома…

— Рука — это сложный механизм, и нет универсального способа восстановить его работу. Если бы вы сломали ногу, все было бы проще.

— Простите, в следующий раз постараюсь сломать то, что нужно.

— Только предупредите меня заранее, — невозмутимо бросил он и вернул свой взгляд в книгу.

Когда курс реабилитации начал подходить к концу, Ирма начала жаловаться на головокружения, мигрени и онемение конечностей. Игорь тщательно обследовал ее и заявил, что у него есть подозрения на диагноз, название которого состояло из двух трудных для произношения и понимания слов. Он не стал вдаваться в подробности, стоящие за этими страшными медицинскими терминами, а лишь сказал, что ей надо ужесточить физиотерапию, разогнать кровь, натренировать сердце и укрепить мышечный корсет позвоночника, и тогда проблем можно будет избежать без химического вмешательства. Она согласилась, и они оба сошлись на том, что им пока не стоит ложиться в холодильники.

Игорь начал замечать, что в последние несколько дней по ночам Ирма тихо вскакивает со своей полки и куда-то уходит. Поначалу он не придавал этому значения, списывая все на биологические потребности и продолжая спать дальше, но однажды он засек время ее отсутствия и понял, что ее ночные вылазки за водой или по естественным нуждам растягиваются на два часа.

Ирма в халате и тапочках сидела на своем посту оператора, терзала клавиатуру, щелкала переключателями и поворачивала рычаги управления в разные положения. Мостик был наполнен электронной жизнью в виде сотни разноцветных индикаторов и предупреждающих звуковых сигналов, так что она не обратила внимание на шипение, изошедшее от двери, и полностью погрузилась с головой в навигационный дисплей, заливающий ее лицо холодными тонами схематичных иллюстраций.

Мир, сжавшийся до габаритов пульта управления, резко взорвался до нормальных размеров, когда что-то опустилось на ее плечо, и она вздрогнула всем телом.

— Вы это нарочно? — с надрывом в голосе спросила она, переводя дыхание.

— Простите, не удержался, — Игорь снял руку с ее плеча, и его взгляд зацепился за красные надписи на экране, — С вас только что сняли шестнадцать баллов за столкновение.

— Надеюсь, теперь вы уяснили, почему нельзя отвлекать оператора за работой?

— А может это вам надо уяснить, что не выспавшемуся оператору не стоит садиться за пульт?

— Я сейчас почти не хочу спать.

— Вы абсолютно в этом уверены?

Игорь прищурил глаза, слегка запрокинул голову к потолочной приборной панели и с громким звуком протяжно зевнул. Он сделал это настолько искренне, что на долю секунды Ирма даже усомнилась в том, что зевок был намеренным.

— Хорошо, — кивнула она, с трудом подавив в себе симптомы заражения, — Да, наверное, это действительно плохо, что я по ночам тут сижу. Давно вы заметили?

— Не достаточно давно, — он повернулся к ней боком, уступая остатки пространства, — Идем. Я уложу вас спать так или иначе.

Ирма выключила свой пульт, достала пропуск из считывающего устройства и лениво поднялась со своего кресла. Мостик в усталости начал поочередно закрывать десятки своих светящихся глаз.

— Я нервничаю, словно перед экзаменом, — призналась она, выходя с мостика, — Я до сих пор не чувствую себя готовой к управлению тяжелым буксиром. Понимаете, принцип примерно тот же, что при управлении самоходной баржей, но масштабы другие. И эти масштабы меня пугают. Я начинаю путаться в числах, ведь в них столько лишних нулей…

— Вы управляете куском железа, и худшее, что вам сейчас грозит — это не уложиться в график. Можете себе представить, как я нервничал, когда от меня начала зависеть чья-то жизнь?

— Тут дело не в том, что поставлено на кон, а скорее в том, насколько я смогу оправдать ожидания. Как свои, так и моей команды.

— К сожалению, эта проблема уже не по моей специальности.

Они вернулись в комнату отдыха, и их встретили два мягких теплых огонька, льющихся водопадом с двух спальных полок. Ощущение уюта и комфорта после резкого ледяного освещения коридоров навалилось на Ирму тяжелым грузом, и она потратила последние силы, чтобы аккуратно повесить халат на крючок. Ее обмякшее тело нырнуло в объятия обивки спального места и почти невесомого термоодеяла. Неловким толчком корпуса она выбросила руку вверх и попала ладонью по выключателю. Густая тьма проглотила ее полку целиком.

— Для девушки, жалующейся на мигрени, вы слишком мало спите и слишком много сидите за симулятором, — протянул Игорь, усевшись на свою полку, — Не подумали, что одно может быть следствием другого?

— Нет, мигрени у меня начались раньше, — лениво проговорила она сквозь подушку, — Вы ведь сами говорили, что у меня этот страшный диагноз…

— Дендроцефалический олерагенез, — напомнил он.

— Думаете, все плохо?

— Думаю, что мы со всем справимся, — со стороны Игоря послышалось шуршание одеяла, — Просто вам нужно больше времени.

— Вы даже представить себе не можете, насколько вы правы, — она перевернулась на другой бок, чтобы видеть Игоря, — Я очень не хочу терять эту работу.

— Я восхищен вашим энтузиазмом, — сказав это он выключил свою лампу и пропал во тьме вместе с остатками пространства, — Когда-то я тоже был таким.

— И что изменилось? — спросила она у тьмы.

— Энтузиазм — это просто топливо, — ответила ей тьма, — Оно поддерживает в нас энергию, пока все не выгорит. Очень многие люди на мультисоставе уже сожгли его и теперь работают на инерции. Это со мной и случилось. А с вами еще нет.

— Значит, мне надо торопиться. Мне нужно успеть утвердиться здесь, пока у меня еще есть силы.

— Ирма, у меня к вам сейчас будет одна нескромная просьба, но я прошу вас отнестись к ней серьезно.

— Хорошо, просите о чем угодно.

— Дайте мне сегодня хоть немного поспать.

В тот момент, когда люди придумали перевозить грузы, исчисляемые тысячами и миллионами тонн, грязную работу за людей начали делать машины. Сами же грузоперевозчики стремительно начали страдать от малоподвижной работы, и чтобы облегчить свои страдания, на каждом корабле дальнего следования был хоть какой-то базовый набор спортивных снарядов. Этот набор оказался очень кстати при физиотерапии, однако Ирма не ожидала, что зайдет настолько далеко.

Она опиралась коленом и свободной рукой на скамью, когда сквозь зубы процедила «Десять» и позволила пудовой гире с глухим ударом опуститься на палубу. Сев на скамью, она тяжело вздохнула и запястьем размазала по лбу проступивший пот.

— Вы делаете очень большие успехи, — похвалил ее Игорь, унося гирю в угол, — По вам теперь и не скажешь, что всего три месяца назад у вас была сломана рука.

— Если честно, — произнесла она, делая перерывы на глотки воздуха, — Я еще никогда не была в такой хорошей форме. Только легкие подводят.

— Мы могли бы записать бег в программу физиотерапии. Кроссовки для бега у вас уже есть.

— Кроссовки не для этого, — ехидно улыбнулась она, — Кроссовки для удобства. Во вселенной еще не придумали обуви удобнее кроссовок, вот их все тут и носят.

— И тем не менее, — произнес он с каменным лицом и сел рядом с ней, — если вы хотите пойти дальше, у нас есть все необходимое. Однако, если вам не по душе бег, могу предложить скакалку.

— Мне нужен перерыв.

— Как скажете.

Ирма устало откинулась на спинку скамьи, протянула руку к журнальному столику и схватила бутылку с минеральной водой. Бутылка злобно прошипела, пока с нее скручивали крышку. Последовало два коротких колючих глотка.

Они с Игорем прожили вместе бок о бок уже больше трех месяцев, и казалось, что во вселенной больше никого не существует. Периодически Ирма заглядывала в отсек криостаза, чтобы убедиться, что ее команда все еще рядом, но рядом не было никого, кроме Игоря. Они за эти три месяца практически все делали вместе: просыпались, занимались физкультурой, готовили завтрак, ели завтрак, смотрели кино, слушали музыку, играли в настольные игры и ложились спать. Они сблизились так сильно, что до сих пор боялись перейти на «ты» ради сохранения хоть какой-то профессиональной дистанции.

И вот Ирма решилась нарушить эту дистанцию грубой силой, как ее научили длительные тренировки со снарядами.

— Почему вы здесь? — спросила она.

— Чтобы вы были здоровы, — бросил он свой дежурный ответ.

— Я хотела бы узнать истинные причины, — старалась она пережевывать каждый слог максимально нейтральным тоном, — Вы меня поддерживали как морально, так и физически, и я долгое время была полностью от вас зависима словно ребенок. Но мне с трудом верится, что вы просто так разменяли целый мир на три месяца со мной, ничего не требуя взамен. Я благодарна вам. Правда. Вы стали мне близким человеком.

— Вы мне тоже стали близким человеком, — ответил он с неестественной легкостью в голосе, всплывшей из пучины тяжелых мыслей, — Вам мало этой причины?

— О, нет, не увиливайте, началось все с чего-то другого, — покачала Ирма головой, — Что привело вас в эту экспедицию? Скажите честно.

Игорь озабоченно вздохнул, и Ирма поняла, что именно с такими вздохами обычно рушатся кирпичные стены.

— Если я вам расскажу, это будет нарушением условий моего участия в экспедиции.

— Я никому не расскажу.

— Если расскажете, у меня будут очень крупные неприятности.

— Я никому не расскажу, — повторила Ирма и взяла его за руку, почувствовав холодок в его пальцах.

— Начать стоит с того, что у меня нет медицинской лицензии, — обреченно выпустил он слова изо рта, и ее рука испуганным насекомым отскочила обратно.

— Как нет?

— У меня ее отняли вместе с правом восстановления, — он воздел свой взгляд к потолку и беззвучно зашевелил губами, что-то считая в уме, — около трех лет назад.

Ирма решила поверить своим ушам, но не поверила всем остальным частям тела. Ее предплечье было в отличном состоянии благодаря человеку, который не имел юридических прав его лечить. Она все это время была в руках, которые не имели права к ней прикасаться, принимала препараты, которые он не имел права назначать, и покорно исполняла указы, которые его язык не имел права произносить. Она три месяца жила полностью по его расписанию, став его мостиком через границу закона, и результат превзошел все ее ожидания. Она здорова и полна сил ровно настолько, чтобы Ленар сдержал свое обещание и умер. Она мысленно попыталась разозлиться на лжефельдшера за то, что стала объектом его преступления, но поняла, что ее праведный гнев давно вышел из срока годности.

— Почему ее отняли? — произнесла она единственный вопрос, который смогла связать.

— У меня в тот период жизни были проблемы с алкоголем, и на их почве я совершил ряд ошибок, — он расставил акценты на словах «тот период», донося до собеседницы, что «тот период» уже окончен, — Примерно по той же причине от меня ушла жена. Я сам разрушил свою жизнь, и, как вы понимаете, мне не сложно было променять то, что от нее осталось, на три месяца с вами.

— Простите, но я не понимаю, — у нее пересохло во рту, и она сделала еще один глоток минералки, — Как вас тогда допустили до этой экспедиции?

— Ваша компания решила, что ей в этой экспедиции необходим врач. Врача они не нашли, зато нашли меня, — продолжил он исповедь с раздражающе ровным тоном человека, который уже давно научился не придавать своим словам эмоциональных красок, — Мне сделали предложение, от которого я не смог отказаться. Я должен следить за здоровьем экспедиторов, и если все пройдет хорошо, то один «хороший человек» надавит на нужные рычаги, восстановит мне лицензию задним числом, и моя работа здесь чудесным образом окажется легитимной.

Игорь тяжело поднялся, сделал два шага вперед и сел на скамью напротив, чтобы встретиться с ней лицами. Он выжидающе устремил на нее свой взор и дал ей несколько секунд, чтобы осмыслить услышанное.

— Я все это время смотрела на вас с восхищением, — протянула Ирма, стараясь успокоить бурю беспорядочных мыслей в свое голове, — А вы, оказывается, простой смертный.

— Да, я простой смертный, — согласился он, опустив на пол потяжелевший взгляд, — И отныне это я целиком и полностью зависим от вас. Если вы кому-то это расскажете, скорее всего меня посадят.

— Я сохраню ваш секрет.

— Я рад это слышать, — Игорь резко выпрямился во весь рост и вновь твердым волевым взглядом посмотрел на Ирму сверху вниз, как и в первый день их знакомства, — Итак, вы все еще готовы доверить мне свое здоровье?

В его словах звучала железная уверенность, и он протянул ей руку, будто заранее зная ответ. Она взяла его за руку, и он помог ей подняться со скамьи.

— Я всецело вам доверяю, — ее голос ненадолго обратился в чернила, которыми ставят печати в доверенностях.

— И вы готовы к новым трудностям?

— Только если это потребуется.

— Тогда мы ужесточим физиотерапию.

Подходил к концу четвертый месяц затянувшегося лечения. Физиотерапия постепенно становилась все сложнее, и Ирме казалось, что ее не лечат от «дендрацефалического олерагенеза», а готовят к каким-то Олимпийским соревнованиям. Физические упражнения выпивали из нее так много сил, что при вечернем отбое контакт головы с подушкой лишал ее сознания ничуть не хуже контакта со встречным ударом Мохаммеда Али. По ночам она спала даже крепче, чем ее коллеги в криостате, не допуская и мысли об очередной ночной вылазке ради тренировок на симуляторе. Игорь повторял все упражнения, которые она делала, так что ей не хватало духу пожаловаться на усталость или искать какой-либо более благородный предлог прервать занятия. Она просто делала, что говорили и показывали, пока мышцы не переставали ее слушаться.

Один. Два. Три. Четыре. Пять.

Обозначив последнее повторение натужным кряхтением Ирма спрыгнула с перекладины и несколько раз встряхнула забившиеся руки-веревки. Ее кровь зашумела в приступе легкой эйфории, и она начала тяжело дышать сквозь глупую улыбку.

— Все еще плохо, — отметил Игорь, скептически уперев руки в бока, — Не надо тянуть перекладину к груди. Надо делать наоборот — тянуть грудь к перекладине.

— Эйнштейн говорил, что все относительно, — проговорила она сквозь улыбку.

— Эйнштейн был хлюпиком и ничего не понимал в правильном исполнении подтягиваний широким хватом.

— Да ладно вам, у меня ведь неплохо получается, — совершив последний глубокий вдох, она расслабленно плюхнулась на скамью, — Мало кто из девочек так умеет.

— Разве это повод останавливаться на достигнутом?

— Повод в другом. Я переживаю за свои плечи.

Игорь прищурился и сел на скамью напротив.

— Чувствуете боли в суставах? — озабоченно спросил он, и в нем снова зазвучал голос врача, а не тренера.

— Нет, совсем нет, — быстро помотала она головой, словно словесного ответа было недостаточно, — Но с вашей программой физиотерапии мои плечи могут стать широкими, а на девочках это смотрится не очень хорошо.

— Если у вас и расширятся плечи, то лишь чуть-чуть, — он показал на пальцах жест «чуть-чуть», — Есть много мужчин, которым это даже нравится. К тому же у вас будет крепкая спина, идеальная осанка и…

— …и опять кто-нибудь поинтересуется, мальчик я или девочка, — перебила она его.

— Не поинтересуется, — он шутливо щелкнул пальцем по нависшей над ее лицом черной беспорядочной челке, — У вас уже и волосы отрасли. Вам так лучше. Вы мне нравитесь такой.

— Идемте, — Ирма неожиданно схватила его за руку и потянула в сторону выхода из комнаты отдыха.

— Куда? — застигнутый врасплох Игорь на всякий случай подчинился.

— Вниз.

Она торопливо вела его по коридорам, балансируя между поспешным шагом и трусцой, прерываясь лишь на спуск по лестницам до третьей палубы. Он шел, стараясь не отставать, и когда она перешла на бег, он побежал за ней следом, не позволяя себе терять ее из виду. Перед ней распахнулась дверь в темное помещение, по переборкам и палубе которого были упорядоченно рассыпаны тусклые огоньки, обозначающие контуры комнаты. Одна из стен выделялась хаотичной россыпью огоньков, и Игорю пришлось проморгаться и подойти поближе, прежде чем он понял, что они в обсерватории, и стоят перед куполообразным блистером правого борта, открывающим развернутый вид на сияющий тусклой белизной воздушный рукав, буксир Один-Четыре, робко выглядывающий своими габаритными огнями из-за горизонта, и незнакомое звездное небо. Дверь за ними захлопнулась, и помещение очистилось от лишнего света, загрязняющего ночное зрение.

Ирма указала пальцем влево и вверх:

— Видите?

— Что?

Она не сразу сообразила, что Игорь не видит ее утопленный во мраке палец. Протянув руку на звук его голоса, она нащупала его плечо, быстро нашла его ладонь и направила его отогнутый указательный палец на самую яркую алую точку на небе.

— Это называется звезда, — скептически заключил он, и Ирма поняла, что он пытается шутить.

— Это Мерклин-71, - пояснила она, — Мы уже подлетели совсем близко, и скоро я туда оправлюсь.

— В поисках воды?

— Да.

— Думаете, вы готовы к этому?

— Я это узнаю лишь когда прибуду туда. Но вы сделали свою работу. Моя рука теперь работает отлично, и спасибо вам за это.

— Значит, вы теперь перестанете жаловаться на мигрени и онемение конечностей?

В воздухе установилась такая ровная тишина, что Ирма затаила дыхание и напряглась всем телом, испугавшись, что Игорь услышит ее вырывающееся из груди сердце. Рано или поздно этот момент должен был настать — успокаивала она себя, и судорожно искала подходящие слова, из которых можно связать предложение, не звучащее как полный бред. Игорь терпеливо ждал, не стесняясь нарушать тишину звуком своего умиротворенного дыхания.

— Пообещайте не сердиться на меня, — произнесла она ослабевшим от нахлынувшего чувства вины голосом.

— Я не могу давать обещаний, в которых не уверен, — строго ответил он.

Какие бы эмоции не бегали по его лицу, в темноте этого не было видно, что сильно осложняло разговор. Ирма почувствовала себя слепой и беспомощной.

— Я выдумала все эти симптомы, — резко выдавила она из себя, приготовившись ко взрыву, — Мне просто очень не хотелось ложиться в криостаз.

— О, это я знаю, — раздался взрыв, и взрывной волной Ирму ненадолго контузило.

— Как? Откуда?

— Я врач, вы не забыли? — ответил он все тем же беззаботным ровным тоном, — Когда дело касается здоровья, меня сложно обмануть.

Что-то толкнуло ее в грудь, и это было не сердце. Это была зарождающаяся из клубка эмоций истерика, постепенно пробивающая себе путь на свободу. Ирма постаралась сделать глубокий вдох, чтобы успокоиться, но в груди произошел еще один толчок, и из носа вырвался кряхтящий звук. Она согнулась пополам, когда спазм резко сжал грудную клетку, и из ее рта наконец-то вырвался самый ненормальный смех в ее жизни. Она смеялась от души, как это умеют лишь по-настоящему душевнобольные, и билась в судорогах, стараясь не задохнуться от вырывающегося через глотку плотного потока эмоций.

На секунду ей показалось, что в обсерватории очень ненормальная акустика, и переборки отражали ее смех с очень страшным искажением. Но затем она поняла, что где-то рядом с ней в кромешной тьме Игорь смеется тем же безумным смехом.

5. Я разгильдяй

Первые корабли на термоядерных двигателях использовали в качестве реактивной массы чистый водород. Однако космос большой. Очень большой. Можно сказать, до неприличия большой. И при долгом перелете с кораблем могло случиться что-то непредвиденное, как это было с исследовательским судном, которое нашли через двадцать три года после объявления пропавшим без вести с пустыми водородными баками. Подробное обследование показало, что баки с водородом, оказывается, в силу различных обстоятельств иногда могут дать течь,и очень любезно выбросить значительную часть реактивной массы в космос. При очень высокой разнице в давлении между баком и космическим вакуумом заделать щель практически невозможно до тех пор, пока давление не выровняется, то есть, пока весь водород не выйдет, и чинить что-либо будет уже бессмысленно. Корабль лишается тяги, и экипажу остается лишь заморозить себя и надеяться, что их когда-нибудь разморозят. Тогда инженеры-конструкторы всерьез задумались о возможностях экстренной дозаправки. «В космосе полно водорода» — говорили им, на что они отвечали «попробуйте, соберите его». Самым доступным источником водорода были газовые гиганты, но соваться к ним в атмосферу на больших скоростях с развернутыми парусами Бассарда никому не хотелось. Тогда и было принято решение переводить корабли с водорода на воду. Вода оказалась практичнее во всех смыслах. Она была менее требовательной к нормам хранения, имела множество других применений, не требовала сверхнизких температур для образования конденсата, хранилась в более компактных цистернах и, наконец, в космосе ее легче было добыть. Так человечество, двигая технический прогресс, вновь вернулось к паровым технологиям.

С тех пор каждое судно дальнего следования стало в обязательном порядке снабжаться комплектом для экстренной дозаправки. Этот комплект состоял из вакуумного насоса, стационарного мазера, ста пятидесяти метров алюминиевых труб, мощного магнетрона и нескольких тонн фотополимерного герметика, которым обычно заделывают бреши в корпусе.

— …дело в том, что у нас нет герметика, — заключил Радэк и похлопал рукой по бочке. Бочка ответила глухим звуком.

— Как нет? — переспросил Ленар, отказываясь принимать услышанное и указал взглядом на бочку, — А это что такое?

— Это было герметиком года два назад, а потом у него вышел срок годности, и сейчас его консистенция «немного» некондиционна.

— Ладно, — произнес Ленар спокойным голосом готового к взрыву невротика и сделал глубокий вдох, — А кто проводил инвентаризацию последним?

— Я, — ответил Радэк и вздрогнул от глухого удара, с которым в сердцах Ленар отыгрался на ни в чем неповинной бочке ударом ноги полупрофессионального футболиста, — Еще на Нерве.

— И ты не видел, что срок годности подходит к концу?

— Шутишь? — удивился он, — Конечно видел.

— Так, и почему же ты не сообщил об этом мне?

— Ты в тот день куда-то пропал, не помнишь?

Ленар окунулся в кучу осколков, которые после криостаза еще не успели воссоединиться обратно в долговременную память, и нащупал там что-то, ассоциирующееся с последним пребыванием в космопорту Нервы. Он вспомнил прибытие, очередь на стыковку, подписи, товарные накладные, знакомство с капитанами, отобранными для мультисостава, инструктаж, встречи с представителями двух компаний, наивность, с которой он думал, что экспедиция не превратится в сущий ад, званный ужин в портовом ресторане, небольшое техобслуживание и сутки, на которые он исчез для всего мира по очень важным причинам.

— Помню, — кивнул он, вытряхнув из головы наиболее прилипчивые воспоминания, — Меня тогда замещала Вильма.

— Все правильно, я ей тогда и сообщил, что у нас истекает срок годности герметика, и она отправила заявку на получение новой порции.

— И где новая порция? — пальцы Ленара начали нервно отстукивать дробь по металлу.

— Послушай, ты только успокойся…

— Я спокоен ровно настолько, насколько в принципе может быть спокоен человек, у которого на корабле все летит к черту!

— Ты должен понять, что Нерва — это крупный торговый узел, и через нее проходит много кораблей…

— Короче, Радэк, не пудри мне мозг. Где. Новая. Порция. Герметика?

— Ее не оказалось на складе космопорта, — выдохнул Радэк и разочарованно взглянул на бочку, — Прямо перед тем, как Вильма отправила заявку, кто-то успел отхватить последний оставшийся герметик, а ждать новой партии мы не могли. Пришлось лететь так.

— И Вильма мне ничего об этом не сказала?

— А вот теперь тебе точно надо успокоиться, — Радэк внимательно посмотрел в его глаза, от злости покрытые красной паутиной, — Что там тебе сказала или не сказала Вильма, уже очень далеко от моей зоны ответственности.

— С этого момента, — пригрозил Ленар пальцем, — я запрещаю употреблять в одном предложении слова «Вильма» и «ответственность».

Обреченным взглядом обведя склад, словно где-то там в углу все это время прятался свежий герметик, Ленар устало провел ладонью по лицу и уселся на бочку. Холод металла, просочившийся сквозь брюки, подействовал успокаивающе, и мысли в голове начали выстраиваться в рабочий порядок. Мозг принялся за работу.

— Так что теперь делать?

— Без герметика лететь к Мерклину нет смысла, — Ленар развел руки в стороны, словно изображая масштабы проблемы, — А к Мерклину надо лететь в любом случае, и отложить вылет мы никак не можем. Значит, с ремонтом фитингов придется подождать.

— До каких пор?

— Пока не достанем герметик, — Ленар еще раз растерянно огляделся, — Вот только где нам взять четыре тонны кондиционного герметика посреди космоса?..

— Попросить у соседей, — с легкостью в голосе бросил Радэк и наткнулся на нервную усмешку.

— Конечно! Как же иначе! После всего, что случилось, после того, как мы по-крупному облажались, я, как ни в чем не бывало, загляну к нашим соседям и попрошу у них немного герметика, потому что мы, такие растяпы, не побеспокоились об этом заблаговременно.

— Да, ты прав, просить герметик у соседей не стоит, — проговорил Радэк с саркастичными нотками и с задумчивым видом сел на соседнюю бочку, — Придется чем-то заменить герметик. Может, чесночным соусом? Всего пара часов, и смыть его с тарелки почти невозможно!

— Не вариант. У нас не найдется четырех тонн чесночного соуса.

— Ленар, — Радэк обеспокоенно посмотрел на капитана, — когда ты так говоришь, я не могу понять, серьезно ты или нет, и меня это заставляет нервничать.

— Передо мной сейчас стоит выбор между чесночным соусом и позором, так что я сейчас серьезнее некуда, — буркнул Ленар в ответ и отвернул голову к переборке, выглядывающей своими эмалированными облицовочными панелями из-за стеллажей, ломящихся под весом различного полезного металлолома. Переборка была очень красивая и почти не доставляла ему никаких проблем. Он вдруг понял, что очень любит эту переборку.

— Пять часов до вылета, — констатировал Радэк, посмотрев на часы, — Что бы ты ни выбрал, определяться нужно быстрее. Будь то герметик или чесночный соус, нам надо еще успеть перетащить четыре тонны.

— Возможно, наши соседи с Один-Четыре смогут поделиться герметиком без лишней огласки, — проговорил Ленар скорее самому себе, — Надо бы поговорить с Октавией.

— Тогда беги к ней быстрее. Насколько я знаю, она все еще на мультисоставе.

— Так и сделаю.

Смирившись с предстоящим небольшим позором Ленар спрыгнул с бочки.

Инженеры-проектировщики, создававшие дизайн тяжелого буксира, ни на секунду не задумывались о такой вещи как личное пространство. Личными там могли быть только сейфы и шкафчики для одежды, а жили и работали экспедиторы бок о бок друг с другом. С точки зрения проектировщиков это было хорошей оптимизацией полезного пространства и толчком к усилению сплоченности команды, за что сами экспедиторы мысленно посылали им слова благодарности и пожелания в скором времени переехать из неоптимизированной орбитальной квартиры, отделяющей их от социума, в хорошо организованный барак на окраине цивилизации в тесно сплоченные ряды довольных вахтовиков. Поэтому, когда Октавия встретила Ленара со словами «Прошу в мой кабинет», это могло обозначать абсолютно что угодно, кроме кабинета.

Они вошли в кают-компанию, и дверь за ними захлопнулась. Ленар огляделся, и первые мысли в его голове подсказывали, что в интерьерах буксира Один-Четыре чего-то не хватает. Он не мог понять, чего именно, и на всякий случай занервничал, словно в помещении не хватало чего-то очень важного, вроде кислорода. Такова была профессиональная деформация космоплавателей: если у тебя возникают какие-то недопонимания с машиной, от которой зависит твоя жизнь, небольшая паника будет считаться вполне нормальной реакцией.

— Ты в порядке? — спросила Октавия, заметив, что Ленар застыл у выхода.

— В полном, — соврал он, недоверчиво оглядываясь, — Просто как-то тут пусто что ли…

— Тебе чай или кофе?

— Кофе, пожалуйста.

Она нажала на кнопку кофеварки, и через несколько секунд та зашумела в ответ.

На Ленара вдруг обрушилось озарение.

На буксире Ноль-Девять все переборки были обклеены различными памятками, стикерами, открытками, фотографиями, инструкциями и прочей макулатурой, которая «должна быть на виду». На буксире Один-Четыре всего этого не было: переборки были идеально чистыми, белыми и гладкими, словно стены в дорогом госпитале. Атмосферой безупречного порядка было пропитано практически все, и даже молекулы воздуха словно бы маршировали ровными рядами в страхе нарушить строгий уклад. Довести межзвездное коммерческое судно до таких нечеловеческих условий могла лишь женщина.

Ленар облегченно вздохнул и позволил себе сесть за стол. Ожидание, пока перед ним окажется кружка с кофе, прошло в тактичном молчании. Он дождался, пока Октавия сядет напротив, и небольшим глотком ошпарил себе пищевод.

— Вот теперь рассказывай, — нарушила она тишину и сделала ответный глоток.

— Мне нужны четыре тонны фотополимерного герметика, — вывалил он на стол всю суть разговора, и смахнул слезу со щеки.

Октавия ненадолго замерла, обратившись в мраморную статую, и лишь ее левый глаз подал признаки жизни, нервно дернувшись в сторону.

— Кофе настолько плохой? — спокойно спросила она, собравшись с мыслями.

— Кофе хороший, — Ленар через силу сделал еще один демонстративный глоток и где-то в глубине своего черепа поморщился, — У меня мало времени. Для отлета к Мерклину очень узкое временное окно, и я должен успеть в него выпрыгнуть. Ты поможешь мне с герметиком?

— Зачем тебе четыре тонны моего герметика? У тебя своего не хватает?

— Своего у меня нет.

— Ты отправился в дальнюю экспедицию без запаса герметика? — спросила она, и Ленар распознав ее голосе частицы напускного осуждающего тона с примесью чего-то еще.

— Просто прими тот факт, что у меня нет герметика, и помоги мне.

— Ленар, ты обнаглел, — эти слова прозвучали с интонацией, которой люди зачитывают законы физики из учебника пятого класса.

— Можно подумать, это моя прихоть! — возмутился он и громко поставил кружку на стол, — Если ты не заметила, то мы все сейчас повязаны, на минуточку. Ты вообще заинтересована в этой экспедиции, или тебе просто больше некуда было три года потратить?

— Я очень заинтересована в этой экспедиции, но я ничуть не заинтересована в твоем безответственном подходе к делу. Ты всю эту экспедицию поставил под удар, и теперь, вместо того, чтобы разобраться с проблемой, ты апеллируешь к командному духу и профессиональным интересам? Может, мне еще и до Мерклина за тебя слетать?

— Просто поделись со мной герметиком. Пожалуйста, — Ленар вложил в свою просьбу весь запас меда, который только способен был выдать его характер под страшными пытками, — После этого проси что хочешь. Я тебе по гроб жизни обязан буду.

— Нет, — отрезал она и смущенно отвернулась, избегая зрительного контакта с парой щенячьих глаз, — Попроси у кого-нибудь другого. Уверена, кто-нибудь с тобой поделится.

— Хочешь, чтобы я обошел всех, как какой-то попрошайка?

— Возможно, это станет для тебя хорошим уроком на всю жизнь, — она запила остатки желчи кофе.

Когда-то давным-давно на Земле жил-был один не совсем честный на руку мужик, фраза которого стала афоризмом, прошедшим через века — «Добрым словом и пистолетом можно добиться гораздо большего, чем одним добрым словом». Актуальность этой цитаты практически никогда не угасала, что позволило ей ходить по языкам по сей день и заставлять людей периодически браться за оружие. В ответ на доброе слово Ленар услышал слово не такое уж и доброе, поэтому он мысленно взял пистолет, направил его поверх головы Октавии и произвел предупредительный выстрел:

— Я расскажу всем, что было на Нерве.

Ее реакция на пистолет не заставила себя долго ждать, и ее глаз снова дернулся в нервном тике.

— Не расскажешь, — огласила она стадию отрицания.

— Расскажу.

— Я не верю, что ты еще до такой степени не вырос из детского сада. Нет, ты не станешь бегать по мультисоставу и выкрикивать это, словно ходячий таблоид.

— Нет, конечно не буду, — Ленар выдавил из себя улыбку и по ошибке случайно сделал глоток кофе, — Кхм. Я расскажу все Эмилю и тоненько намекну ему, что это в общем-то и не секрет.

— Ах ты бессовестный, мелочный, обнаглевший… — она проталкивала слова сквозь зубы, перейдя в стадию гнева, — Да ты хоть понимаешь, что ты сейчас угрожаешь нам обоим?!

— А, — довольно протянул Ленар, — Так теперь мы вспомнили об общих интересах?

— Их у нас меньше, чем тебе кажется! Ты слишком много на себя берешь! Гораздо больше, чем в состоянии вынести, и последние четыре месяца это показали очень наглядно!

— Возможно, ты права, но я сейчас настроен очень решительно, так что не стоит придавать большого значения событиям четырехмесячной давности.

Октавия опустила плечи и ненадолго замолчала, шевеля сконфуженными извилинами в голове.

— Если я отдам тебе весь свой герметик, твой рот заткнется навеки о том, что было на Нерве? — прозвучала долгожданная стадия торга.

— В этом и кроется вся суть шантажа, — развел Ленар руками.

— Ладно, забирай все, что найдешь, — выплюнула она и поднялась из-за стола, так и не допив свой кофе.

Ленар не знал, чему радоваться сильнее: достигнутой цели или возможности так же не допивать свой кофе. Он шел за Октавией, и от склада их отделяло два лестничных пролета, но ему казалось, что до герметика можно дотянуться рукой, и его нос в предвкушении начал чувствовать едкий химический запах блаженства.

— Я вообще-то не шутил, — бросил он ей в спину, когда они спустились на третью палубу, — Я действительно буду тебе по гроб жизни обязан.

— Я очень на это надеюсь, — ответила она, и в ее голосе прозвучал какой-то подвох.

Ленар быстро отмахнулся от взявшейся неизвестно откуда легкой дымки паранойи, вошел на склад следом за ней, и ему в нос ударил приятный запах смазки. От царящего там идеального порядка у него зарябило в глазах. Казалось, что каждый стеллаж устанавливали с линейкой и лазерным нивелиром, все детали и инструменты были аккуратно уложены по своим местам, словно розовощекие карапузы по кроваткам в отделении для новорожденных, а ярлыки и указатели были промаркированы с такой любовью, будто это были отпечатки женских губ, обратившиеся в печатный текст. Весь складской отсек был похож на какую-то дорогостоящую экспозицию на межпланетной выставке металлических изделий.

Звук хлопка вернул Ленара в реальность, и он очнулся посреди стальных лабиринтов рядом с двумя рядами вожделенных бочек, намертво прижатых к переборке оранжевыми стяжными ремнями.

— Спасибо, Октавия, — начал он выпускать изо рта слова благодарности, ощупывая и осматривая бочки, словно пытаясь убедиться, что это не сон, — Я знал, что на тебя можно положиться. Если тебе что-то от меня понадобится, ты только попроси, не стесняйся, и я сразу же… это что за черт?

— Это весь герметик, какой у меня есть, — смущенно ответила Октавия.

— Но… — протянул Ленар, перебирая взглядом этикетки, — Он уже полтора года как просрочен!

— Я в курсе.

— Как? — только и смог выдавить он из себя, продолжая читать сроки годности с последними крупицами надежды.

— Я хотела заказать новый герметик на Нерве, — стыдливо опустила она голову, — Но герметика не оказалось в наличии. Кто-то забрал последние восемнадцать бочек буквально за полчаса до того, как я отправила заявку.

— Тогда зачем ты мне пудрила мозги? Почему нельзя было сразу сказать, что у тебя нет герметика?

— Может, у меня и нет герметика, но чувство стыда у меня все еще есть, и мне крайне не хотелось, чтобы кто-то был в курсе того, что я такая раздолбайка и не доукомплектовала свой корабль вовремя.

Ленар со стоном схватил себя за волосы, и ему послышался скрип, с которым в филиале на Нерве для него аккуратно выводят каллиграфическим пером заявление об увольнении.

Срок годности фотополимерного герметика составлял десять лет, и в условиях межзвездных перелетов этот срок истекал достаточно быстро и зачастую незаметно. К счастью для экспедиторов, совокупность доступности сырья и оптимизации производства сделали его достаточно дешевым, чтобы через каждые несколько рейсов просто отдавать просроченный герметик в утиль и закупать новый за счет компании. Теперь же ребром встал вопрос: сколько еще на мультисоставе таких же неудачников, не сумевших вовремя пополнить запасы герметика?

— Обратись к Ковальски, — озвучила Октавия страшную, но неизбежную мысль, — Уверена, он поможет.

— Он меня заживо сожрет. Пережует и проглотит, сделает из меня антипример на потеху публике и лишь затем поможет из жалости.

— А какой у тебя сейчас выбор?

— Получается, что никакого, в этом-то и вся проблема.

— Ты сейчас сильно утрируешь. Иди к Ковальски, — настояла она, символично толкнув его к выходу со склада, — Он профессионал. Он лучше всех понимает серьезность ситуации и поможет тебе без лишних разговоров.

— Сначала у вас пропала вся вода, а теперь еще и герметик?! — осуждающе воскликнул Ковальски, опершись обеими руками на столешницу, — Что будет дальше? У вас воздух на корабле закончится?

Ленар почувствовал, как из его головной боли пропадают мысли, а сам он тонет в неудачно складывающихся обстоятельствах и чувствует нарастающее давление утекающего времени и изломанного голоса капитана Ноль-Семь. Он нервно огляделся в поисках спасательного круга, но наткнулся лишь на свое перекошенное от досады отражение в черном зеркале встроенного в переборку сенсорного дисплея.

— Да, — ответил Ленар, лишь бы как можно скорее довести этот разговор до логического завершения.

— Что «да»?

— Да, я разгильдяй. Довольны? А теперь проявите хоть каплю профессиональной солидарности и помогите мне исполнить мои обязанности.

Еще несколько секунд Ковальски молча сверлил Ленара недовольным злым взглядом, после чего расслабил половину мышц в своем теле и озабоченно вздохнул.

— Как же вы мне надоели… — протянул он, потерев переносицу, — Я все никак понять не могу, вы предвещаете неудачу или же сами ее приносите?

— Герметик, Михал, соберитесь, — взгляд Ленара нетерпеливо указал на часы.

— У меня на складе осталось лишь шесть бочек.

— Это тонна и двести килограмм, почему так мало?

— Обстоятельства так сложились.

— Позвольте мне угадать, — Ленар сложил руки на груди и расслабленно откинулся на спинку стула, — Хотели доукомплектоваться в космопорту Нервы, но не успели?

— Да, все было именно так.

— Но почему?! — всплеснул он руками.

— Откуда я знаю? Спросите кладовщиков!

— Нет, почему половина проклятого мультисостава вылетела с Нервы не доукомплектованной, но все орут именно на меня?! — в отчаянии проорал Ленар на Ковальски.

— Потому что в нашем случае виновата плохая организация космопорта Нервы, а в вашем случае уже ни в чем нельзя быть уверенным! — проорал Ковальски в ответ и перевел дыхание, — А теперь давайте сделаем вид, что мы культурные люди, и успокоимся. У вас, насколько я знаю, вылет через несколько часов, а вы еще даже не готовы.

— Да, я не готов, — опустил Ленар голову и почувствовал себя опустошенным, — Я не могу отстыковаться, пока не получу герметик, а не отстыкованные фитинги отремонтировать невозможно. Сейчас у нас попросту не хватит на это времени, так что мы займемся этим по возвращении.

— Не стоит. Мы из-за вас и так уже потеряли много времени впустую. Как только вы отстыкуетесь, мои люди сами исправят вашу консоль.

— Серьезно? — голова Ленара одухотворенно поднялась обратно, уловив в воздухе запах первых хороших новостей в этом году, — Если так, то спасибо вам большое, Михал. Оказывается, вы совсем не такой козел, каким казались.

Лицо Михала Ковальски трижды изменило свое выражение и чуть-чуть приблизилось по цвету к слегка недозревшему помидору.

— Вероятно, в вашей голове эти слова звучали как комплимент.

— Да, простите, — Ленар дернулся в извиняющемся жесте, — Но первоочередная проблема упирается в герметик. Мне не хватит шести бочек.

— Спросите на Два-Пять. Насколько я знаю, у них есть.

— Вы издеваетесь? — Ленар почувствовал, как в его голове снова начало что-то кипеть, — Это на другом конце астероида. Мне придется перетаскивать три тонны герметика через три рукава!

— Видите часы? — указал он взглядом на группу синих огоньков в углу терминала, — Вам может показаться, что они говорят «тик так»…

— Нет, — мотнул Ленар головой, стараясь уловить суть разговора, — Они вообще ничего не говорят, они же электронные.

— Не ломайте мне метафору, на самом деле эти часы вам говорят «живо поторапливайтесь»!

Взойдя на буксир Два-Пять, Ленар очень быстро нашел капитана Урбана, и тот поприветствовал его словами «вот вы и заглянули ко мне в гости», будто весь этот корабль и был его личным пространством, а члены экипажа были лишь подчиненными, занявшими свои места в звеньях строгой иерархической цепочки. В воздухе веяло дисциплиной, собранностью и околоармейским укладом ровно до тех пор, пока они не прошли в кают-компанию, и Ленар не обалдел от увиденного.

Блондинка томно лежала в открытом синем купальнике, и струящиеся из ее головы длинные волосы смешивались с однородным, словно жидкость, пляжным песком. Ее бледно-розовая кожа впитывала в себя лучи палящего солнца, ее ноги омывались обрамленной пеной морской волной, а из-под обгоревшей до красноты спины выглядывало черно-белое полосатое полотенце. Рядом с ней бороздил песчаный берег одинокий краб. На фоне чистого голубого неба чернели галочки чаек. Из-за горизонта белел треугольник паруса. На лице Ленара круглели удивленные глаза.

— Вам нравится? — спросила самодовольная ухмылка капитана Урбана, и он в пригласительном жесте пнул стул согласно местным правилам этикета.

— Это не то слово, — промямлил Ленар в ответ, боясь моргнуть, и на ощупь сел за стол, — Но как? Разве устав это разрешает?

— Если бы вы внимательно читали устав, то знали бы, что облицовочные панели жилых помещений в случае повреждения защитного покрытия разрешается самостоятельно покрывать эмалью, соответствующей ГОСТу. А эта эмаль продолжает соответствовать ГОСТу, если в нее добавлено не более пяти процентов оксида железа. Как выяснилось, пяти процентов оксида железа вполне достаточно, чтобы придать эмали достаточно разнообразные и выраженные цвета.

— И вы это сами сделали? — Ленар указал рукой на роспись и не сразу решился опустить ее обратно. Блондинка казалась живой и осязаемой, и манила к своему телу не только взгляды, но и руки.

— Разумеется, нет, — усмехнулся Эрик, — Это Мойра, мой бывший штурман. У нее внезапно открылся талант художника, и она начала писать картины. Когда ей надоело использовать стекловолокно и поликарбонат в качестве холста, она внезапно обнаружила, что в кают-компании никак не используется целых восемь квадратов переборки, и предложила их немного украсить. Поначалу я был против, но как только я услышал, что она хочет изобразить в натуральный размер саму себя в откровенном купальном костюме, я решил, что хороший капитан иногда должен заботиться о свободе творческого самовыражения своих подчиненных.

— Видимо, ваша штурман очень скучала по пляжам.

— На самом деле она скучала по всему, чего нет на этом корабле. Даже по налогам.

— Что ж, надеюсь, она сейчас где-нибудь загорает.

— Звучит как тост, — улыбнулся Эрик, — Простите, у меня кончилась вся выпивка — на Нерве оказалось очень сложно пронести на борт контрабанду.

— Вы… — хотел что-то спросить ошеломленный массой впечатлений Ленар, но слова спутались в крупный комок и не смогли пролезть через глотку.

— Расслабьтесь, я же шучу! — рассмеялся он, и Ленар обронил несколько нервных смешков.

— Надеюсь, с таможенной службой вы так не шутили.

— Конечно нет. Всем ведь известно, что при приеме на работу таможенникам хирургическим путем удаляют чувство юмора.

— Как и брезгливость.

— Разрешите задать вам один нескромный вопрос, — притихшим голосом спросил Эрик, и с его лица пропали эмоции.

— Конечно.

— Какого черта вы тут делаете, когда у вас вылет на Мерклин-71 на носу?

Ленар случайно нащупал взглядом часы на стене, вспомнил слова капитана Ковальски, и в его голову товарным составом влетели ненадолго покинувшие ее мысли.

— Мне нужен фотополимерный герметик, минимум четырнадцать бочек.

— Вы что, совсем ох…

— Да, — выпалил он, не дав Эрику возможности произнести вслух самые необходимые в таких ситуациях вопросы, — у меня нет герметика, потому что я не обеспокоился о нем вовремя! Поэтому я пришел к вам. Либо помогите мне, и я в долгу не останусь, либо признайтесь сразу, что у вас тоже нет герметика, и сэкономьте время нам обоим.

Они оба сидели за столом на совершенно одинаковых стульях, но Эрику все равно удавалось смотреть на гостя сверху вниз, словно на надоедливое насекомое, которое умудряется действовать на нервы своим жужжанием даже посреди космоса.

— Как же много от вас проблем… — протянул Эрик и озабоченно провел рукой по лицу, — Я удивлен, как вы вообще летали в одиночку.

— Успешно. Однажды даже спас жизни двух человек.

— Они тоже оказались посреди космоса без герметика?

— Эрик, помогите мне, а потом шутите надо мной сколько влезет! — Ленар не выдержал и нервно ударил ладонью по столешнице. Ладони было больнее, чем столешнице. — Если хотите, я к вам на корабль перееду, чтобы посреди ночи, когда вам придет в голову очередная хорошая колкость про меня, вы смогли немедленно меня разбудить и поделится ею.

— У меня есть герметик, — прозвучал долгожданный ответ, и Ленар не поверил, что его поиски подошли к концу.

— Вы точно уверены? Вы давно проверяли его срок годности?

— Идемте, — махнул он рукой и встал из-за стола.

— Куда?

— На склад, куда же еще?

Ленар покорно пошел вслед за ним, и покидая кают-компанию бросил прощальный взгляд на «блондинку на солнце». Они молча шли по скучному типовому коридору, давно приевшемуся взгляду, отмеряя шагами оставшиеся до склада метры, и Ленар с ужасом представлял, что будет, если все это окажется правдой. Неужели действительно ему с командой придется второпях перетаскивать три тонны в бочках по двести килограмм через два промежуточных буксира, на которых абсолютно исправна искусственная гравитация, и три рукава с почти полной невесомостью, в которой неосторожный бросок двухсоткилограммового снаряда может кого-нибудь убить?

Его отвлекло шипение двери лазарета, и оттуда показалась женщина со знакомым лицом. Сбив шаг, он узнал в женщине Ирму и бросил ей на ходу:

— Ты что, опять что-то сломала?

— Нет, — растерянно ответила она, оглядев свои руки, — Я просто зашла попрощаться.

— Прощайся быстрее и готовься к грубому физическому труду.

— Как скажешь.

Он перестал узнавать Ирму после того, как вышел из криостаза и обнаружил на ее голове дикие заросли черной травы вместо аккуратной свежескошенной лужайки. За завтраком она начала ему что-то объяснять про осложнения во время лечения, но его мозги в тот момент еще не до конца оттаяли, и он ничего не понял. Теперь, застав ее за посещением лазарета на другом конце мультисостава он стал понимать еще меньше и в думах о том, что происходит с его оператором, он пошел по пути наименьшего сопротивления — выкинул из головы все вопросы, содержащие в себе слово «Ирма», и сосредоточился на вышагивающем впереди капитане Урбане, который не столько показывал дорогу на склад, сколько загораживал ее своей широкой спиной.

Когда они зашли на склад, в нос ударил запах отработанного машинного масла, а из-за стеллажей пестрели различные линии и изгибы, собирающиеся в картины — привет от бывшего штурмана. Если склад Один-Четыре напоминал экспозицию металлических изделий, то склад Два-Пять уже напоминал художественную галерею. Именно в этом помещении из Мойры бил фонтаном ее талант, и искусно забрызгивал стены портретами команды, природными пейзажами и комбинациями этих двух тем. Из-за цистерны со сжатым аргоном выглядывал левый глаз капитана Урбана, от чего Ленару становилось не по себе.

— Вот они, — произнес Эрик, и Ленар, засмотревшись по сторонам, едва не врезался ему в спину, — Восемнадцать бочек. Берите свои четырнадцать, оставьте расписку, и с вас еще останется должок.

— Неужели это правда? — проговорил Ленар, куда-то в воздух и опустился на колено, изучая сроки годности на этикетках, — Все вроде свежие.

— Разумеется, свежие. Я их загрузил всего полтора года назад.

— Полтора года?

Ленар внимательнее изучил этикетки, и его взгляд растерянно замер на надписи «Завод полимеров и полиэфиров, Нерва».

— Да, я загрузил их, когда мы все стояли в космопорту Нервы. Самые последние урвал со склада.

— Так вот кто это был…

— Не понял.

— Не обращайте внимание, — Ленар улыбнулся и пожал Эрику руку, — Спасибо, вы очень помогли мне.

— Заблуждаетесь, — помотал он головой, — Я сейчас помогаю не вам, а экспедиции. Мы все в одной лодке, понимаете?

— Разумеется.

— Конечно, это совсем не обозначает, что если кто-то нагадит, разгребать дерьмо мы будем вместе, но сейчас, похоже, у нас попросту нет выбора.

— Поверьте, мне самому крайне неприятна эта ситуация.

— Я вам верю, но на самом деле это не важно. Самое важное, что вы должны осознать, это то, что у вас теперь нет права на ошибку. Если через три недели мультисостав не увидит вас в точке рандеву, все полетит к чертовой матери. Если через три недели вы не пристыкуетесь к нам доверху наполненные водой, все полетит к чертовой матери. Если через три недели у вас опять что-то перегреется из-за дефектов в консоли, знаете куда все полетит?

— К чертовой матери? — предположил Ленар.

— Нет, в гораздо более неприятное место, и вас там будет ждать комиссия по профпригодности.

— Хорошо, я понял вас, — Ленар шумно вздохнул и очертил взглядом строгие контуры бочек, — Вы не могли бы мне еще немного помочь?

— Конечно, всегда к вашим услугам.

— Не могли бы вы помочь мне дотащить эти бочки до…

— Я пошутил, капитан. — Урбан выпустил из себя издевательскую усмешку, и казалось, что его портрет на стене усмехнулся с ним дуэтом, — На самом деле я хотел сказать, что вы вконец обнаглели.

6. Я должна вам кое в чем признаться

Историю освоения космоса традиционно принято делить на три основных технологических прорыва: запуск первого человека на орбиту, полет первого космического корабля на термоядерном двигателе к Европе и изобретение Умножителя Алькубьерре, открывшего человечеству путь к соседним звездам. Каждый из этих прорывов сопровождался резким всплеском интереса социума к космическим полетам, однако последующий период технологического застоя медленно но верно обрезал крылья мечтателям и романтикам, лишая их энтузиазма и заставляя их вновь подчиняться силе притяжения.

После третьего прорыва человечество получило доступ к несметным ресурсам и построило самую грандиозную индустрию в истории. Масштабы все ширились, требования становились все жестче, и в конечном итоге космоплаватели вновь столкнулись с тремя своими самыми главными врагами: скоростью, временем и расстоянием. Еще одна уверенная победа над одним из них могла бы ознаменовать четвертый прорыв и вдохнуть новую жизнь в космическую экспансию. Однако очередному застою не было видно конца, люди вновь теряли интерес к космосу, и заставить их тратить годы на скитания в дали от дома могла лишь одна сила, не подчиняющаяся законам физики — деньги. Типовой долговременный контракт для межзвездного экспедитора длился 70 лет, по прошествии которых ничего от прежней жизни экспедитора не оставалось, а родная планета изменялась до такой степени, что уже переставала быть родной. Однако, зарплата была сравнима с зарплатами профессиональных спортсменов, и по истечении контракта человек мог себе позволить выйти на пенсию уже в 30 субъективных лет. Так стопка купюр смогла послужить подпоркой для ниспадающей кривой на графике функций, где x — это продолжительность технологического застоя, а y — среднее количество соискателей.

Тем не менее притяжение никуда не делось, и симптомы застоя все чаще дают о себе знать. Программисты продолжают безуспешно биться над созданием искусственного интеллекта, способного заменить человека в глубоком космосе, чиновники ужесточают пропаганду в школах, требования при приеме на работу постепенно тают.

Наличие на борту тяжелого буксира дальнего следования зеленого и необстрелянного новичка, такого как Ирма Волчек, было уже само по себе тревожным звоночком, но затем Ирма познакомилась с единственным врачом на мультисоставе. Узнав, что официально он никакой не врач, она поняла, что технологический застой уже перешел в терминальную стадию, и космическая экспансия медленно умирает. Казалось, что человечество получило от космоса все, что могло, технологии сверхсветовых перемещений уперлись в несокрушимую твердь физических законов, и теперь остается лишь вернуться к эпохе морского колониализма и посылать в дальние путешествия маргиналов, преступников и прочих отщепенцев, не нашедших себе места под солнцем. Рано или поздно всем придется смириться с мыслью, что человеческий вид не создан для космоса и порядком устал доказывать обратное.

Мысли о том, что и она тоже не создана для космоса, трудолюбивыми пчелами гудели у Ирмы в голове. Она утешала себя лишь тем, что вылет на Мерклин-71 расставит все по своим местам и окончательно определит ее профессиональные качества. Но было одно жирное НО: полет туда и обратно был расписан по секундам, и если Ноль-Девять хоть немного выбьется из графика, он просто не сможет найти мультисостав посреди бесконечной пустоты, и Ирма с Игорем скорее всего больше никогда не увидятся. Она приняла этот факт как должное, и перед отлетом прощалась с ним долго, искренне и от души. Из его лазарета она вышла опустошенной, оставив ему на прощание насквозь пропитанную слезами рубашку.

— Ирма, не спи! — вырвал ее из глубоких дум крик Ленара, и она вновь обратила свой взгляд на приборы.

— Все в порядке, — отчиталась она, — Мы на стабильной орбите Мерклина-71-5, высота пятьдесят две тысячи километров, ось вращения отклонена от оси колец на пять градусов. Вам ведь этого достаточно?

— Достаточно, — отозвалась Вильма со своего поста, — Я уже вижу несколько неплохих объектов, но на всякий случай давайте сделаем полный оборот.

— У нас и без того мало времени, — задумчиво протянул Ленар, выщелкивая что-то на своей клавиатуре, — Никаких полных оборотов. Берем первый попавшийся перспективный планетоид с высоким альбедо и приличной массой.

— В этом сегменте кольца сразу два перспективных планетоида. У одного выше альбедо, у другого масса. Что тебе важнее: чистая вода или высокая гравитация?

— Мне важнее средняя плотность.

— У высокого альбедо средняя плотность ниже на двенадцать миллиграмм на кубический сантиметр, но это ничего не значит. Возможно, у того, что массивнее, просто больше железа в ядре.

— У них нет имен?

— Пока что нет, эту систему изучали бегло и не нашли в ней ничего интересного.

— Хорошо, тогда высокое альбедо мы назовем Колей, а тяжеловеса Фарой. Дай мне параметры Коли.

— В среднем четыре и восемьдесят семь километра в радиусе, альбедо ноль восемьдесят пять, температура сто девяносто Кельвинов. Минимум на девяносто шесть процентов сплошной лед. Это примерно полтриллиона тонн воды. Приливной нагрев умеренный. Атмосфера отсутствует. Есть удобный двухсотметровый кратер для посадки.

— А гравитация? — поинтересовалась Ирма, занервничав от полученных чисел.

— Шестнадцать стотысячных, так что один неосторожный чих унесет тебя в космос, — съязвила Вильма, — Гравитацией можно пренебречь.

— Все, я решил, — бодро произнес Ленар, оставив в покое клавиатуру, — Мы садимся на Колю.

— А про Фару тебе не интересно?

— Когда ты мне сказала про двухсотметровый кратер, я сразу понял, что Коля — наш вариант. К тому же я не хочу рисковать напороться на силикатную кашу вместо более-менее чистого льда.

— Хорошо, — Вильма застучала клавишами, — Сейчас проложу курс к Коле.

Порожний тяжелый буксир был по массе примерно сопоставим с массой загруженной самоходной баржи, которой Ирма управляла казалось бы еще совсем недавно. Отстыковавшись от мультисостава она вновь ощутила, как гигантская машина ее слушается, и наконец-то перестала чувствовать себя ненужным свидетелем, пытающимся плыть брасом с тазиком цемента на ногах.

На навигационном экране высветилось схематичное изображение кольца ледяных осколков и кратчайший курс к обособленной точке в тонкой пустой борозде, рядом с которой горела сноска с надписью «Коля». Батальон мурашек совершил марш-бросок по Ирминой спине, и она скованным голосом произнесла:

— Я должна вам кое в чем признаться.

— Ирма, давай не сейчас.

— Я еще ни разу не садилась на планетоид с такой гравитацией.

— Это же просто, — заговорил Ленар успокаивающим тоном, — Тут тебе не мешает ни гравитация, ни атмосфера. Сближаешься с посадочной поверхностью брюхом и пытаешься нас всех не угробить.

— Просто? — переспросила она с чувством, что над ней издеваются, — Мне же нужно идеально точно выбрать момент, чтобы включить прижимную тягу, а иначе нас сбросят с этого планетоида наши собственные амортизаторы.

— Это очень хорошо, что ты сама все понимаешь. А теперь без лишних разговоров сади нас на Колю, чтобы мы могли его выпить.

— Это очень плохо звучит.

— Зато честно. Смелее, Коля не обидится, — раздался звуковой сигнал, и на главной приборной панели погас синий кольцеобразный индикатор, — Так, я отключил репульсионное поле, так что поаккуратнее.

— Зачем? — переспросила Ирма, стараясь перекричать стук собственного сердца.

— Таковы инструкции. Ради соблюдения космической экологии мы не должны серьезно нарушать естественную структуру природных образований.

— Ты ведь в курсе, что мы недавно изъяли из астероидного пояса два миллиарда тонн руды?

— Перемещение массы с целью разработки полезных ископаемых не попадает под закон о защите космической экологии.

— Почему?

— Потому что это ценные ресурсы, которые пойдут на выплавку, легирование, прокатку, гальванизацию… — Ленара грубо перебил глухой удар, разнесшийся по кораблю, и вибрации пронзившие насквозь все палубы, неприятным резонансом отдались в костях, — Ирма!

— Ничего страшного! — выкрикнула Ирма, перехватив влажными ладонями рычаги управления, — Всего лишь кубик льда! Их в этом кольце миллионы, так что многого от меня не жди.

— Ничего себе кубик льда! — возмутилась Вильма, — Ты только что столкнула с орбиты полсотни тонн чистой воды!

— Сейчас я столкну еще больше, — она отогнула рукоятку, и абстрактный рисунок из множества дрожащих точек на экране поплыл вниз стягиваемым полотном, — Чисто пройти невозможно, но я постараюсь все сделать помягче.

Очередной удар о ледяную глыбу сотряс корабль, и шпангоуты ответили недовольным утробным скрежетом, похожим на урчание гигантского желудка.

— Ирма! — возмущенно воскликнула Вильма, и Ирма от неожиданности вздрогнула в такт с кораблем.

— Вильма! — разгневанно прокричал Ленар, и откуда-то сзади послышались суетливые шорохи.

— Да, я знаю-знаю! Сейчас допью!

— Допивай быстрее, сейчас Ирма будет сажать корабль!

— Я вижу!

— Пей!

— Пфью!

Ругань между штурманом и капитаном переросла в схватку между двумя встречными атмосферными фронтами, слившимися в вихрь, высасывающий кислород и рабочую обстановку с мостика. Головная боль и покрытый полигональной сеткой Коля медленно увеличивались в размерах, а плавающие в жидком космосе кусочки льда остались позади. На экране показались отчетливые контуры посадочного кратера, имеющего плавные изгибы и пологий рельеф, характерные для объектов, у которых нет защиты от солнечного ветра, обжаривающего планетоид, словно курицу на вертеле. Коля медленно худел, теряя оболочку, и теперь ему предстояло пережить липосакцию. Он лениво поворачивался, словно гигантский глаз, осматривающий окрестности своим кратером-зрачком, и его взор пристал к замедлившемуся буксиру.

— …и вылью тебе его за шиворот! — закончил Ленар описывать свои дальнейшие карьерные планы.

— Ленар, — окликнула его Ирма, и позволила себе на секунду утратить из виду приборы, протерев зудящие от сухости глаза, — Мы готовы к посадке.

— Это хорошо, — ответил он резко успокоившимся голосом и щелкнул несколькими переключателями, — Сможешь нас посадить в самый центр?

— Попробую.

— Хорошо, опорные стойки разогреты и выдвинуты. Садись мягко.

— Сажусь, — ответила она и нежно толкнула корабль маневровыми двигателями навстречу Коле. Пятно кратера на экране начало медленно приближаться, словно разинутый исполинский рот голодного зверя. Числа на счетчиках дальномеров стремительно таяли, по мостику прокатилась череда тоновых звуковых сигналов, палец на кнопке начал нервозно чесаться.

— Пока все идет хорошо, — сказал Ленар самому себе, — Пятьдесят метров. Сорок пять метров… Ирма, нас уносит от кратера.

— Нет, — возразила она и начала вводить в компьютер новые команды, — Это кратер отворачивается от нас. Мы ничем не привязаны к этому астероиду, тут очень сложно поймать орбиту.

— Так догоняй.

— Сейчас, — облизнулась она и схватилась за рычаг управления тягой, — У нас слишком мощные движки для таких маневров.

— Пятнадцать метров, Ирма, мы уже у края кратера, — сообщила Вильма.

Ирма сжала рукоять так сильно, что кожа на фалангах заболела и приготовилась дать трещину. Когда она надавила на продолговатый кусок металла, тотсдвинулся на одно деление, ответил щелчком, и корабль ненадолго сошел с ума. Приборы истерично завизжали предупреждающими сигналами, несколько красных глаз вспыхнуло на потолочной панели, где-то со стороны штурманского поста прозвучал испуганный вскрик. Из недр металлических конструкций прогремел глухой звук соприкосновения тяжелых механизмов, мир резко подпрыгнул вверх, Ирму вдавило в кресло, и ремень безопасности болезненно надавил на ее плечи.

В такие критические моменты человек способен в полной мере осознать, что скорость мысли бесконечно ничтожна перед скоростью рефлексов. Ирма не успела осознать даже этого, когда ее хватательные рефлексы резко скрючили все пальцы на руках, и под одним из них что-то провалилось вниз, издав едва уловимый щелчок.

Воздух замер, и тишина нарушалась лишь шумными толчками крови в голове. Приборы отобразили работу прижимной тяги, и Ирма позволила себе проветрить легкие облегченным вздохом.

— Жестковато, — сказал Ленар, отстегивая ремень, — Но для первого раза неплохо.

Ирма последовала его примеру и так же освободилась от ремней безопасности. Человек не может физически чувствовать, движется корабль или стоит на месте, но она все понимала мозгом, а мозг предательски интерпретировал свои умозаключения телу. Корабль стал ощущался инертным и почти что мертвым, и даже палуба под подошвами казалась тверже обычного.

— Больше так делать не стоит, — произнесла Вильма, вернув себе дар речи, — Опорные стойки не рассчитывались на поперечную ударную нагрузку.

— Этот корабль в принципе изначально не рассчитывался на посадку в таких условиях, — парировала Ирма, — Гравитации нет, сопротивления воздуха нет, корабль просто болтается в пространстве без какой-либо привязки и внешних направляющих и должен…

— Все, не пудри нам мозги, — перебил ее Ленар, и щелкнув переключателем зажег желтый индикатор со значком якоря на панели, — Якоря выпущены, можешь отключать прижимную тягу.

Ирма нажала на тумблер, и баланс сил между напряженными амортизаторами и прижимной тягой резко сорвался с точки равновесия. Палуба ощутимо покачнулась деревянным плотом на морской волне, заставив рефлекторно вцепиться пальцами в края пульта управления. Как только корабль снова успокоился, Ирма поднялась с кресла и с тихим стоном потянула затекшие мышцы. Ее плечи испустили недовольный хруст.

— Мостик! — прохрипел интерком голосом Радэка, — У нас все в порядке? Мне показалось, что мы с чем-то столкнулись.

— Все в порядке, — ответил Ленар интеркому, хлестнув Ирму по лицу осуждающим взглядом, — Просто кубики льда.

— Но мы сели?

— Да, все в порядке. Можешь запускать мазер.

— Глубина обычная?

— Нет, мы торопимся. Пусть будет сто сорок метров.

— Хорошо, отбой.

— Вильма, — окликнул он штурманский пост, — Есть подробности о примесях?

— Ничего необычного, — ответила Вильма и стыдливо спрятала с глаз Ленара пустую кружку, — Силикаты мелкой фракции и кое-какая летучая органика. Если на глубине лед такой же, то проблем возникнуть не должно.

— Ладно, тогда собираемся, — его пальцы неровно и прерывисто заплясали по клавиатуре, — Какую гравитацию вы хотите на поверхности?

— Лунную.

— Ирма?

— Мне все равно. Пусть будет Лунная.

— Отлично, — протянул он, азартно облизнувшись, и установил репульсионное поле на ближнюю дистанцию, — Держитесь.

Палуба вновь пришла в волнение, когда репульсионная установка свила кокон пространственного расширения вокруг корабля, немного увеличив просвет и с тихим металлическим воем разжав амортизаторы в стойках. Векторы внешних сил совершили кульбит и застыли вниз головой, благодаря чему буксир теперь свисал с планетоида подобно летучей мыши, крепко вцепившись в его ледяную плоть своими когтями-якроями, чтобы не упасть в пустоту. Где-то в Вестминстерском музее Исаак Ньютон перелег на другой бок.

— Я должна вам кое в чем признаться, — сказала Ирма, застыв рядом со своим постом.

— Опять?

— Я ни разу не дозаправлялась от астероида.

Ленар бросил на Вильму саркастичный взгляд, и та в ответ смущенно пожала плечами.

— Тут никто еще не дозаправлялся от астероида, — сказал он, выключая свою капитанскую консоль, — Не пудри мне мозги и собирайся, все бывает в первый раз.

— Но я не знаю, как это делается.

— Как не знаешь? — замер Ленар, занеся руку над выглядывающим из панели пропуском, — Ты разве не проходила инструктаж?

— Я специализировалась на межпланетном транспорте, — Ирма смущенно потупила взгляд в палубу, — Там такому не обучают.

— Чудесно… — Ленар со стоном ущипнул себя за переносицу, — Но со скафандром ты хоть обращаться умеешь?

Перед ее лицом диафильмом промелькнул весь тот кошмар, который она пережила на практических уроках по космонавтике, начиная с барокамеры и погружений с аквалангом и заканчивая тренировками в массивном скафандре высокой защиты при различных силах тяжести. Было совершенно неважно, насколько широко шагает техника, скафандр всегда был и остается тесной замкнутой оболочкой, железной девой с мягкой подбивкой, крошечным высокотехнологичным пузырьком, отделяющим своего владельца от несовместимых с жизнью условий. Ирму учили не только привыкать к скафандру, но и доверять ему. Ей говорили, что скафандр — это ее верный друг, но любая дружба строится на взаимном понимании, а как его достичь с громоздким панцирем, состоящим из сотен мельчайших деталей, нескольких слоев высокотехнологичных материалов, системой терморегуляции и сложной электроникой, Ирма не понимала. «Надежность любой системы кроется в простоте» — это очень простой и надежный закон, ни разу никого не подводивший, в отличие от сложного космического скафандра.

Она вынырнула из воспоминаний о том, как тонула в скафандре, и по старой памяти на ее лбу блеснуло несколько капель пота.

— Умею, — ответила она, прикрыв глаза, как перед прыжком с парашютом, — Что от меня требуется?

— Руки, — Ленар вырвал пропуск из пульта и жестом приказал ей сделать тоже самое, — И, по возможности, голова.

Водяные баки буксира Ноль-Девять были рассчитаны на шестнадцать тысяч тонн воды, и раз уж его экипаж решился на столь трудоемкий процесс, как дозаправка в полевых условиях, все были полны решимости наполнить баки до краев. Но как переместить шестнадцать тысяч тонн с ледяного астероида в топливные баки? Ирме этот вопрос не давал покоя ровно до тех пор, пока из оператора она не переквалифицировалась в грузчика.

В условиях работающего на близкой дистанции репульсионного поля вентральный технический шлюз являлся единственным выходом с корабля для тех, кто еще обладал инстинктом самосохранения. Он удобно располагался на третьей палубе, и от складского отсека его отделяло лишь двадцать метров, однако вопреки базовым законам физики оказалось, что расстояние можно смело умножать на массу, и несколько тонн материалов и оборудования растянули короткий отрезок коридора до километров неуклюжего перемещения приставным шагом.

— Вот самое легкое и позади, — выдохнул Эмиль, протерев лицо носовым платком.

Ирма уселась на алюминиевую трубу и тяжело взглянула на него исподлобья.

— Что же тогда самое сложное?

— Спускать все это вниз, — ответил Ленар, прислонившись к переборке, — Дальномер говорит, что от шлюза до поверхности шесть метров. С такой высоты сбрасывать ничего нельзя, придется как-то их ловить…

— Не придется, — встрял Радэк, прижавшийся лбом к приятному холоду трубы, — Достаточно привязать посылку к страховочному рыму шлюза на скользящую петлю. Кто-нибудь из вас еще помнит такелажное дело?

— Я помню, — ответил Ленар, — Но мы замучаемся снимать посылку с твоей скользящей петли.

— Хорошо, как скажешь, — равнодушно пожал Радэк плечами, — Значит, будем действовать по твоему плану. Кстати, а в чем твой план?

— Ладно, — тяжело выдохнул Ленар после секунды тщетных раздумий, — Скользящая петля так скользящая петля. Все, перерыв окончен. Вы трое — одевайтесь.

Общий вес современного скафандра ВКД составлял почти неподъемные шестьдесят килограмм, но встроенные в него элементы титанового экзоскелета на простейших шарнирах не позволяли скафандру своим весом раскрошить суставы и позвоночник космонавта. Скафандр сам удерживал свой вес при условии, что космонавт будет ходить прямо и четко контролировать свой центр тяжести. Для этого требовалось выработать определенную походку и обдумывать каждое свое движение, иначе нетренированный человек, упавший в таком скафандре при Земной гравитации становится беспомощным, словно перевернувшаяся черепаха. Таким образом, не создавая излишнего давления на плечи и спину, скафандр все равно умудрялся выпивать из человека силы крупными и жадными глотками.

— Прием, — заговорило радио голосом Ленара, когда Эмиль помог Ирме надеть гермошлем, — Как слышно?

— Слышно хорошо. Связь работает. — Ответила она, боясь пошевелиться, — Я должна вам кое в чем признаться.

— Опять?

— Да, — Ирма вдруг поняла, что ее грудь сдавило тисками, и она не может сделать глубокий вдох, — Я еще ни разу не выходила в космос.

— Даже на тренировках?

— У меня не было тренировок в условиях реального космоса.

— То есть ты даже не настоящий космонавт? — спросил Эмиль, и Ирме от этих слов почему-то стало стыдно.

— Получается, что так.

— Тогда мы сегодня это исправим, — Эмиль взял ее облаченную в толстую перчатку руку и пробежался пальцами по крупным кнопкам наручной клавиатуры, — Как давление?

Ирма развернула голову к панели индикаторов, кольцом окружившей смотровой щиток, и быстро нашла взглядом светящийся зеленым значок, незамысловато изображающий замкнутую циркуляцию воздуха.

— Стабильное. Скафандр герметичен, — ответила она и осторожным движением отогнула большой палец.

— Главное — не волнуйся, — прозвучал в эфире голос Радэка, смешанный с громкими шорохами, пока он помогал Эмилю облачаться в его скафандр, — С непривычки ты будешь падать. Падать не смертельно. Прямо под нами примерно шестая жэ, это почти что самые комфортные условия для такой работы.

Ленар беззвучно поднял руку перед ее смотровым щитком, продемонстрировав ей несколько разноцветных ленточек. Она не сразу поняла, что он от нее хочет, и подняла руку, указав на красную. В условиях облучаемого космоса, когда лица полностью закрыты адаптивными светофильтрами, распознавать друг друга получается лишь по цветовым меткам. Радэк выбрал желтый цвет, а Эмиль зеленый. Пока Ленар опоясывал лентами ее руки и ноги, Ирма несколько раз повторила про себя цвета, насильно вбивая их соответствия в свою память. Гермошлем был достаточно просторным, чтобы свободно вертеть в нем своей головой, но думать в нем было трудно, словно мысли топорщились из макушки парой изогнутых рогов. Система рециркуляции бодряще вылизывала лицо парой холодных воздушных струек, но Ирму упорно преследовали ложные ощущения духоты.

Раздался приглушенный скафандром звук, с которым в палубе открылся внутренний люк вентрального технического шлюза, источающего желтое свечение из своего нутра. Громоздкий скафандр с зелеными метками ухватился за нависающую над люком лестницу и начал осторожными движениями погружаться в образовавшуюся нишу. Начался первый цикл шлюзования. Впереди, по беглым расчетам Ирмы, их было еще около тридцати. Эти мысли выпивали из нее остатки сил. Впереди предстояла самая долгая рабочая смена в ее жизни.

Спустившись вниз, Ирма попала в монохромный мир, состоявший из черно-белой палитры без видимых оттенков серого. Лучи Мерклина-71 уверенным потоком лились в щель между корпусом буксира и гребнем кратера, заливая белоснежную поверхность и заставляя ее светиться ослепляющей белизной. Освещенные участки прерывались чернотой теней правильной геометрической формы от опорных стоек и рваными краями густой вуали, лавиной скатывающейся с гребня. Датчик светофильтра был почти моментально сбит столку, не понимая, как правильно работать в этом мире контрастов.

Ирма спустилась по лестнице, неуверенно уперла ногу в ледяную поверхность и кожей услышала глухой хруст микроскопических кристаллов.

Она стала настоящим космонавтом, и вступила в настоящий космический снег.

Поставив другую ногу, она отпустила лестницу и почувствовала, что ветер шатает ее из стороны в сторону. Немного поразмыслив над ветром в космосе она пришла к выводу, что шатается сама: пониженная гравитация в очередной раз играла с ней злую шутку. Ее внимание привлекло черное пятно, выделяющееся на общем фоне, и она подошла к нему, переставляя ноги зигзагом, как ее учили. Наклонившись над чернотой она ничего не увидела и зажгла наплечный фонарь. Луч фонаря пронзил пятно насквозь и пробил несколько метров льда, когда датчик светофильтра наконец-то смог настроиться и явил ей бездонную скважину, пробуренную несколько часов назад корабельным мазером, который прятался где-то за панелью брюха корабля, заслоняющего небосвод. Скафандр не позволил Ирме посмотреть наверх, и поэтому она продолжала смотреть в бездну. Это была обычная дыра во льду около метра в диаметре, но почему-то она завораживала и отгоняла мысли о клаустрофобии. Ирма плохо понимала, как в безвоздушном пространстве что-то может ее куда-то засасывать, но бездна делала с ней именно это.

Плечом она почувствовала, как что-то ее коснулось и резко потянуло назад. От испуга она потеряла остатки равновесия и пятой точкой ощутила неуклюжее приземление… или приколение? Скафандр с зелеными лентами показался с краю ограниченного поля обзора, и по радио зазвучал голос Эмиля:

— Не стоит тебе подходить к ней так близко. Если ты в нее провалишься, мы тебя оттуда будем очень долго вытаскивать.

— Спасибо, — выплюнула она, переведя сбитое дыхание, — Но можно было бы сразу словами предупредить, а не толкаться.

— Таковы правила техники безопасности. Сначала убедись, что человек вне опасности, а затем уже предупреждай его о чем хочешь.

— А разве на нас сейчас не должна быть страховка?

— По инструкции должна, — зеленый скафандр красноречиво развел перчатки в стороны, — Но даже втроем мы будем постоянно путаться в тросах друг друга, а когда Вильма с Ленаром спустятся, начнется подлинный кошмар. Поэтому будь благоразумна. В яму не прыгай, за опорные стойки не заходи — это безопасный периметр.

Ирма огляделась, и взглядом сосчитала все восемь исполинских металлических колонн, утопающих во льду так, словно они оттуда растут. Безопасный периметр по размерам был сопоставим с футбольным полем, но отходить более чем на десять метров от шлюза или от скважины не было никакого смысла. На тесноту жаловаться не придется.

Уловив краем взгляда, как откуда-то сверху обрушился луч света, она сделала несколько шагов назад, чтобы разглядеть его источник. Свет лился из открывшегося шлюза, выплюнувшего первую посылку. Сеть повисла на тросе в метре над поверхностью, блеснув выглядывающими из ее ячеек металлическими углами, и Радэк моментально бросился разворачивать содержимое. В эфире послышалось недовольное ворчание:

— Ленар, ты не мог ее запутать еще сильнее?

— Это хрупкое оборудование. Ты хотел, чтобы я его просто так сбросил на лед?

Из сети высвободился сварочный полуавтомат, четвероногий штатив и большая осевая струбцина для стыка труб. Радэк поспешно вернул сеть в шлюз, и следующая посылка не заставила себя долго ждать — открывшийся внешний люк выпустил на волю связку из четырех алюминиевых труб.

Началась работа.

Эмиль быстро подключил к корабельной электросети полуавтомат, а Радэк с Ирмой состыковали струбциной две трубы. Электродуга начала стробоскопом вылавливать из теней детали рельефа. Чешуйчатый валик горячего присадка постепенно скрывал стык между трубами. Техник не успел доварить первый шов, как из шлюза показался массивный магнетрон в виде угрожающих размеров втулки с пластиковым кожухом и просветом под диаметр трубы. Радэк не отрывался от сварки, поэтому Ирма с Эмилем снимали его со скользящей петли вместе, что было примерно равносильно попыткам поймать падающую лошадь. Магнетрону не суждено было мягко лечь на снежную перину, и вместо этого он опрокинулся на лед так, что Ирма почувствовала звук удара прямо сквозь подошвы. Что было бы при нормальной гравитации, она даже думать не хотела, но взглянув на скважину она решила, что эффект был бы похожий.

Радэк закончил сварку двух труб, привинтил к струбцине штатив и позвал на помощь. Совместными усилиями трех косморабочих получившаяся шестиметровая труба была загнана в скважину ровно по штатив, который уперся четырьмя ногами в ледяные края пропасти, не позволяя скважине проглотить трубу с концами. Ирма расслабила струбцину, позволив трубе провалиться чуть глубже, Радэк зафиксировал трубу, когда ее края оказались в желобе между зажимными пластинами, Эмиль подтаскивал следующий трехметровый отрезок трубы, еще одна связка труб показалась из шлюза, и Ирма приготовилась умирать.

Следующие полтора часа прошли в тесном общении с корабельной лебедкой, при помощи которой космонавты закрепляли на трубе двухтонный магнетрон и так же погружали его в скважину. Радэк обмолвился, что магнетрон должен быть погружен на глубину примерно сто двадцать метров, и Ирма посчитала, что магнетрону для работы на такой глубине понадобится минимум сто тридцать метров кабеля. В ответ на ее расчеты шлюз открылся, и из него вывалилась толстая катушка с толстым проводом. В попытках смахнуть пот со лба она ударила себя рукой по гермошлему и тяжело вздохнула. Немного наклонив голову, она сдавила зубами соломинку и высосала из нее три глотка неприятного на вкус изотоника. Жажда отступила, минутный перерыв окончился, и она заставила себя работать дальше.

Трубопровод с учетом закрепленного на нем магнетрона и тяжелого кабеля приобрел угрожающую даже для штатива массу. Последующее погружение контролировалось уже с помощью лебедки, свисающей с вентрального шпангоута. Впереди предстояло удлинение трубопровода еще на сто тридцать метров.

У Ирмы внутри разгорелась война между Ирмой, которая не хотела умирать на работе, и Ирмой, которая хотела самоотверженно сделать то, что требуется, исправить свои ошибки, доказать коллегам, что она достойна называться космическим экспедитором и готова была умереть назло всей вселенной просто из принципа. Драка была отчаянная, и обеим как следует доставалось. Шлемофон пропитался потом насквозь, хотя считалось, что это невозможно, и уже начал натирать кожу на лбу. Система жизнеобеспечения из последних сил боролась за комфортную температуру и влажность воздуха. Ирма попыталась лечь на лед, чтобы отдать Коле немного своего тепла, но слой термоизоляции оказался предательски хорош, и тепло не спешило покидать скафандр.

Из шлюза выпала новая партия труб, и Ирма на автопилоте пошла ее принимать. Трубы были гладкие и слишком большого диаметра, поэтому удерживать их в руках было неудобно даже с противоскользящим покрытием на перчатках. Их переноска отнимала как физические, так и моральные силы. В какой-то момент Ирма просто закинула трубу себе на плечо и поняла, что так нужно было делать с самого начала. По пути к скважине, которая маяком горела всполохами сварочного аппарата, она пошатнулась и замерла на месте. Ватные ноги постепенно устраивали бунт против мозга, а тот в ответ пригрозил им репрессией и заставил работать дальше, пообещав в скором времени небольшой перерыв. Спустя пару шагов Ирма пошатнулась еще раз и едва не упала. Взмахнув руками и уронив трубу на лед, она вновь нащупала равновесие и выругала себя за всю ту цепочку событий, которая привела ее к этому моменту. Ей захотелось кричать от отчаяния, и ее мысли на секунду заняло искушение отключить ненадолго рацию и послать к черту самоконтроль. Она уже потянулась к своей нарукавной клавиатуре, как вдруг ее отвлекло какое-то движение. Она повернулась и увидела, что труба медленно сдвигается с места под воздействием непонятной силы. В других обстоятельствах Ирма смогла бы отреагировать рационально, но сейчас в ней вскипела злость и обида, наполнившие ее тело новыми силами, а голову отчаянным стремлением схватить проклятую убегающую от нее трубу и закончить дело. Она сделала неуклюжий шаг вперед, и падая на живот поняла, что ее ноги окончательно ее предали. Она выбросила руку перед собой в попытке поймать трубу, но труба издевательски продолжала катиться и набирать скорость. Это было большой наглостью со стороны алюминиевого металлолома, и Ирма, до боли стиснув зубы, вскочила на ноги, одержимая желанием поставить непослушную трубу на место и показать, кто здесь покоритель космоса, а кто кусок временного водопровода. Она бездумно погналась за трубой, как кошка за лазерной указкой, и слишком поздно осознала, что неведомая сила, толкавшая трубу все это время, теперь толкает и ее.

Не сразу осознав, во что она вляпалась, Ирма лишь успела отметить, что поверхность Коли сверхъестественным образом накренилась, и пологая равнина внутри кратера обернулась наклоненным блюдцем, с которого она сейчас скатывается неведомо куда. Скорость нарастала, и в какой-то момент ее проглотила тень от стремительно приближающегося гребня. Ирма запаниковала до такой степени, что не могла произнести ни звука. Лишь взяв себя в руки, она исполнила свое желание минутной давности и выдавила из себя крик, оглушив четыре пары ушей, находящихся в эфире. В ответ эфир заполнился кашей из неразборчивых голосов, а затем Ирма ударилась о гребень кратера и почувствовала, как вслед за теплой струйкой пота по ее лицу покатилась теплая струйка чего-то еще. Гребень сработал как трамплин, и ее тряпичное тело вырвало из микрогравитации Коли. Вселенная закрутилась калейдоскопом из ледяных колец, газового гиганта, Мерклина и звездного неба.

— Ирма, ответь! — послышался голос Ленара, когда она вновь обрела способность соображать.

— Ленар! — крикнула она, словно боясь, что он ее не услышит.

— Ирма, какого черта происходит? Где ты?

— Я не знаю! В невесомости! Меня сбросило с Коли!

— Направление помнишь?

— Направление? — переспросила она, стараясь унять дрожь в голосе, и зубами вырвала из памяти последние минуты, — Кажется, меня унесло в сторону левого борта. Ленар, спаси меня! Я не хочу так умирать!

— Успокойся! — раздался в ответ крик, не располагающий к спокойствию, — Экономь кислород и не от… ючай переда… ик!

— Хорошо.

— Т… бя… охо… ыш… о… — донеслись до нее те обрывки фразы, которые не были проглочены помехами, — Т… вы… ди… и… оны св…и. Жд… и… н… пан… уй.

— Ленар, повтори, тебя плохо слышно! — проревела она, и вселенная начала плавиться от скопившихся в глазах слез, — Ленар, прием!

7. Я задыхаюсь

Звездное скопление у корня рукава Центавра содержало в себе плотное скопление массивных звезд, молекулярного газа и планетарных туманностей, благодаря чему было богато на астрофизические события. Одно из них произошло, когда красный сверхгигант исчерпал свой короткий жизненный цикл, сжег почти все свои запасы термоядерного топлива, вышел из гидростатического равновесия, сильно изменил свой химический состав, схлопнулся и сбросил с себя лишний груз, отправив кашу из различных химических элементов в межзвездное путешествие и оставив после себя нейтронную звезду, которой через восемь веков дадут название Кир-135, а через тысячелетие рядом с соседней звездой создадут колонию под названием Нерва. Сверхактивный регион космоса быстро привлечет к себе внимание из-за своего богатства тяжелыми элементами, несметными месторождениями молекулярного водорода и огромного простора для научных исследований, однако никому не было дело до жалкого Кира-135 ровно до тех пор, пока эхо от его коллапса не совершило то, что по шуточному заявлению инженера межзвездных силовых установок Эмиля Кравчика могло произойти с вероятностью в пятьдесят процентов.

Тем временем в немного другой части скопления происходила спасательная операция, и до судьбы жалкого Кира-135 по-прежнему никому не было дела.

Из шлюзовой камеры по палубе разнесся приглушенный грохот, и Ленар понял, что можно начинать шлюзование. Он вдавил кнопку до упора, и звуковой сигнал оповестил его о герметичности шлюза. Его глаза, обросшие нервной красной сеточкой, провожали медленно ползущую стрелку манометра, мысленно подгоняя ее. Пальцы постукивали по переборке, отсчитывая растянувшиеся секунды. По мере заполнения камеры воздухом звуки борьбы становились слышны все отчетливее, и фантазия тут же бросилась дорисовывать недостающие фрагменты картины. Вечность постепенно подходила к концу. Стрелка манометра замерла, индикатор залил лицо Ленара зеленью, и преграда отъехала в сторону, явив покачивающийся на спине скафандр, панически ощупывающий свой гермошлем в попытках зацепиться толстыми перчатками за замки. Ленар сорвался с места, упал на колено и попытался отстегнуть гермошлем, но паникующий скафандр спутывал и связывал все его действия. Навалившись на него своим весом, он коленями прижал перчатки скафандра к палубе, и освободившимися руками начал разжимать на гермошлеме механизмы, глубоко погребенные под защитой от дурака. Скафандр дал щель в районе шеи, раскрывшись, словно раковина мидии, и из него вырвались натужные стоны, с которыми Ирма начала жадно глотать воздух большими порциями. Из-под ее шлемофона багровел кровавый развод, глаза заплыли, лицо блестело от пота, в общем вид был жалкий, как у побитого щенка. Глядя на нее Ленар даже ненадолго передумал устраивать истерику, и вместо этого, нарушив правила обращения со скафандром, грубо схватил его за шейное кольцо, напряг все мышцы в своем теле и с утробным рыком втащил все его сто двадцать килограмм консервированного оператора в кабину челнока. Поясница загорелась недовольством и послышался предупреждающий треск связок. Потратив еще одно усилие, он усадил Ирму, уперев ее спиной в переборку, и на минуту присел рядом с ней, громко задышав с ней дуэтом.

Дверь шлюза закрылась, спасательную операцию можно было считать успешной.

— Как ты? — спросил Ленар, потянувшись за аптечкой над своей головой.

— Живая, — Ирма шумно всасывала в себя воздух, словно пылесос, и резкими толчками выгоняла его из легких. Она словно пыталась надышаться на всю жизнь вперед, делая короткие перерывы на односложные фразы, — Спасибо.

Резкими движениями, маскирующими нервный тремор, мужская рука сорвала с ее головы шлемофон, освободив вставшие беспорядочным ершом волосы, и отправила в свободный полет по направлению к стеллажу. Указательный палец оттопырился и начал двигаться по беспорядочной траектории.

— Следи за моим пальцем, — приказал он, стараясь поймать взглядом ход ее зрачков, — В глазах не двоится?

— Нет, — качнула она головой, рваными движениями глаз провожая кончик его пальца.

— Хорошо, — он распечатал аптечку и неровными движениями опаздывающего к ужину мясника потрошил ее до тех пор, пока не нашел кусочек марли. Запекшаяся кровь на ее виске отказалась впитываться в марлю, но Ленар настойчиво тер ее, словно грязяное пятно на ботинке, и ее голова покачивалась в такт движениям.

— Что?

— У тебя кровь. Кажется, ты ударилась о гермошлем, — несколько кровавых хлопьев старой краской отвалились от ее виска, и марля полетела следом за шлемофоном, — Голова не кружится? Не тошнит?

— Да, — кивнула она, сглотнув слюну.

— Что «да»?

— Мне нехорошо, — ее дыхание постепенно становилось ровнее, а взгляд более упорядоченно бегал по интерьеру челнока, все еще осознавая, что сейчас произошло, — У меня сотрясение?

— Не похоже.

— Спасибо, — вновь поблагодарила она его.

Ее благодарность промелькнула перед лицом Ленара красной тряпкой. Ему потребовалось сделать три глубоких вдоха, чтобы заставить себя проглотить танцующие на языке эпитеты и сесть в пилотское кресло. Его руки схватились за рычаги управления, глаза устремились в экран, а мысли настырно роились вокруг Ирмы, связанной собственным скафандром за его спиной. Он понимал, что нужно возвращаться к Коле, но хаос в голове выветрил все воспоминания о том, где он находится, как управлять челноком и что он вообще здесь делает. От злости его оглушал стук собственной крови в голове, и он позволил себе сорваться:

— Чем ты думала? — крикнул он, едва не забрызгав слюной навигационный дисплей, и звук его голоса несколько раз отрикошетил от облицовки, — Тебе же ясно сказали — не выходи из безопасного периметра!

— Прости, я виновата, — прошептала она еле слышно.

— Что?

— Прости! — ее пристыженный голос надрывался от потуг на строительство членораздельных фраз, — Я провинилась, прости меня.

— Ты хоть осознаешь, что только что произошло?

— В моем скафандре кончился воздух, и я… — она запнулась о собственный всхлип, — …я была уверена, что там и умру. А ты меня спас. Я благодарна, правда!

— Нет! — в сердцах выкрикнул Ленар и на секунду задумался, — В смысле, да, и это тоже, но… Черт, как же с тобой сложно!

— Прости.

— Хватит извиняться! Как по-твоему, сколько времени прошло с тех пор, как тебя сбросило с Коли?

— Я не знаю… Часов семь?

— Три часа, Ирма, три часа!

— Всего три?

Ленар насильно приковывал свой взгляд к навигационному дисплею, но не мог разобрать, что на нем творится. Изогнутые линии, символы, буквенно-цифровые последовательности и полигональные сетки оборачивались кашей из непонятных бессмысленных закорючек, и мозг наотрез отказывался усваивать эту кашу. Выпустив сквозь зубы раздосадованный рык, Ленар повернулся в кресле и убедился, что Ирма все так же сидит у переборки без возможности подняться на ноги и учинить новые проблемы.

— Целых три! — выплюнул Ленар и для наглядности отогнул на своем побелевшем кулаке три пальца, — Целых три часа я потерял, гоняясь за тобой по кольцу. Ты хоть в курсе, что у нас жесткий график?

— Сколько еще раз мне извиниться? — спросила она, глядя куда-то в потолок, и шмыгнула носом.

— От твоих извинений мы воду не добудем. Как только мы вернемся на корабль, я вернусь к работе, а тебе даю четыре часа, чтобы прийти в себя!

— Спасибо.

— И впредь ты больше не будешь работать в космосе без поводка!

— Хорошо.

— Ирма! — резким окликом он вынудил ее встретиться с ним взглядом, — Соберись! В беде тебя никто не бросит, но это совсем не значит, что нам хочется с тобой нянчиться! Нам нужен полезный член экипажа, а не барышня-в-беде.

По ее лицу продолжали бегать судороги, и казалось, что она хочет разрыдаться, но уже успела выплакать все запасы жидкости. Ленар молча смотрел на нее, стараясь не поддаваться жалости. Он вновь и вновь напоминал себе, что Ирма не имеет существенных отличий от проблемного ребенка, и она в полной мере заслужила хорошей взбучки, но глаза предательски убеждали его в том, что они видят перед собой не корень всех его проблем, а маленькое забитое создание, прячущееся в панцирь скафандра от всего мира.

— Прости, — произнесла она в пятый раз и вновь отвела виноватый взгляд.

Ленар развернулся обратно к навигационному экрану и с удовлетворением увидел на нем осмысленную информацию. Мысли начали возвращаться на полочки, и кресло стало как будто удобнее. Его руки легли обратно на рычаги управления, а мозг в последний раз проклял тот день, когда Ирма появилась на свет.

Путь обратно занял около двадцати минут, и все это время им нечего было сказать друг другу. Ирма терпеливо сидела в плену у скафандра и не решалась подавать признаков жизни. От нее веяло слабостью вперемешку с неприятностями, и Ленар старался не поворачиваться к ней, концентрируясь на работе. Работа была его жизнью, но совсем не той, о которой он мечтал, а той, которой он вынужден был жить. Работа стала для него привычным способом существования, и хорошо выполненной работе он радовался, как еще одному успешно прожитому году. Сейчас же он чувствовал себя человеком, которому навязанная ему в помощь неумеха грозила сорвать празднование очередного дня рождения, испортить горячее угощение и случайно потерять все подарки.

Все, до чего дотрагивалась проблемная Ирма, шло наперекосяк.

Челнок несколько раз дрогнул в конвульсиях, пытаясь состыковаться обратно с буксиром, и Ленар начал подбадривать его щедрым потоком тихой ругани в экран. Он не помнил, в каком веке в последний раз управлял транспортным средством, но предположил, что у Ирмы это вышло бы лучше. Его и без того попорченное настроение отравила горькая мысль, что с каждой неудачной попыткой он теряет авторитет перед мертвым грузом за своей спиной. Ирма умудрялась бесить его даже спокойно сидя в углу.

После пятой попытки челнок замер в мертвой хватке стыковочных замков, и пришло время освобождать пленницу. Он помог ей отстегнуть перчатки и затем потянулся к рюкзаку с кислородными баллонами за ее спиной. По инструкции опустошенные кислородные баллоны необходимо было пометить, даже если на корабле не было полных имбецилов, которые наденут на себя баллоны, не проверив давление, поэтому он достал из кармана маркер, снял с него колпачок и замер, так и не дотянувшись стержнем до металлического цилиндра. Его взгляд остановился на манометре, и он несколько раз щелкнул по нему пальцем, ожидая, что заклинившая стрелка дрогнет, и пружина упрет ее в единицу. Стрелка дрогнула, но сохранила свою позицию. Оставшегося кислорода хватило бы еще на пару часов. Поломка скафандра?

Ленар вздрагивал от боли каждый раз, когда его била плетью по спине очередная прошедшая впустую секунда, поэтому он чуть не загнал Вильму до смерти, когда вместе с ней в спешке заколотил в вентральный шлюз оставшиеся трубы и бочки с герметиком. По ту сторону обшивки Радэк и Ленар принимали посылки практически без перерыва, превратив поверхность Коли в небольшой склад материальных ценностей.

Когда, наконец, разгрузка была окончена, Ленар с Вильмой заковали друг друга в скафандры и спустились к скважине, подарив техникам две пары рабочих рук. Эмиль подключил к сварочному аппарату вторую горелку, зарядил в него еще одну катушку с алюминиевым присадком, и процесс сварки пошел в две руки.

По Ленару можно было сверять время: каждые пять минут он напоминал, что все швы должны быть обязательно герметичными, а каждые пятнадцать минут запрещал Вильме считать ворон. Их гонка со временем все больше напоминала погоню за линией горизонта, техники во время сварки мешались друг другу, а после завершения шва мешались друг другу еще сильнее, проводя визуальный контроль швов и ругаясь из-за нестыковки направления чешуек.

Трубопровод рос метр за метром, все глубже погружаясь в скважину, и казалось, что время утекает туда же с пугающей скоростью. Взглянув на часы, Ленар осознал, что Ирма отдыхает слишком долго, и был твердо намерен насильно выжать из нее пользу не смотря ни на что. Он запрыгнул на лестницу, тянущуюся к шлюзу и напоследок мысленно пообещал Коле, что скоро вернется, затолкает ему в глотку стасорокаметровую соломинку и позволит своему кораблю напиться на световые годы вперед. Сбросив с себя скафандр, Ленар быстро нашел Ирму на спальной полке в комнате отдыха, вырвал из дремы, заставил съесть полбанки консервированных овощей, бросил в нее сверток свежего гигроскопического белья и приказал возвращаться к работе.

Сонная пелена окутывала ее плотным саваном, делая движения вялыми, а реакцию заторможенной, и разорвалась в клочья при спуске на третью палубу к стенду со скафандрами. Ее глаза заметно округлились, а движения стали настолько скованными, что гермошлем вырвался у нее из рук и громко лязгнул о палубу.

— Ирма, не спи! — выпалил Ленар в ответ, хотя в ее взгляде читалось меньше сонливости и больше какого-то непонятного возбуждения, — Соберись! Что с тобой сегодня?

— Прости, — повторила она в шестой раз, и Ленар, стиснув зубы, начал замуровывать ее в герметичный антропоморфный пузырь.

— Твоя рассеянность тебя однажды убьет. Сосредоточься.

— Я сосредоточена, — ответила она голосом ребенка, который клянется, что не разбивал ту банку варенья, — Просто я, кажется, устала сильнее, чем мне казалось…

— Ты уже отдохнула, так что не стони, — он подтянул к себе ее нарукавную клавиатуру и включил рециркуляцию воздуха.

— В мыслях не было.

— Пока ты отдыхала, Радэк и Эмиль работали как проклятые. Они устали, так что нам сейчас придется их сменить. Умеешь обращаться с полуавтоматом?

— С чем? — переспросила она, пошатнувшись, когда Ленар туго затянул на ее скафандре ремешок.

— Сварочный полуавтомат, Ирма, соберись! — он издевательски щелкнул пальцами перед ее носом.

— Да, конечно, — проговорила она, облачив руку в перчатку и застегнув замок, — А ты все это время был внизу?

— Да, — он помог ей застегнуть вторую перчатку и почувствовал, как зрачки в ее глазах стали еще шире, — И я тоже очень устал, и с удовольствием бы выспался, да обстоятельства не те.

— Ленар, прости меня, что я нас всех загнала в такую задницу, — через силу прожевала она слова, и ее глаза беспокойно забегали, — Я не хотела всего этого, и мне очень стыдно перед всеми вами.

— Если хочешь что-то исправить — исправляй, — он накрыл ее голову гермошлемом, и раздался щелчок замков. Из смотрового щитка на него неодобрительно посмотрело его собственное съежившееся отражение. — С меня уже довольно твоих извинений. Давай просто сделаем свое дело и не будем больше лажать. Хорошо?

— Я буду стараться, — ответил гермошлем искаженным до неузнаваемости голосом, и скафандр с Ирмой покачнулся на месте, завалившись вперед, и взмахнул руками, словно выпавший из гнезда птенец своими неразвитыми крыльями. Ленар поймал падающую тяжеловесную статую в клинч и навалился на нее всем телом, возвращая ей равновесие.

— Осторожнее.

— Ленар, помоги пожалуйста, — она протянула ему левую руку, — Включи мне рециркуляцию воздуха.

— Минуту, — он взял ее за руку, потянулся к клавиатуре, и его пальцы замерли над кнопками, — Постой, я же ее только что включил.

— Кажется, она не работает.

— А индикатор что говорит?

— Индикатор горит зеленым.

— Значит, она работает, — Ленар выпустил из руки клавиатуру, и скафандр на несколько секунд неуверенно замолчал, пробуя воздух внутри себя на вкус.

— Ты мне не мог по ошибке подключить пустые баллоны?

— Конечно нет, я ведь не идиот, — оскорблено воскликнул Ленар и постарался незаметно бросить взгляд на нарукавный манометр. Стрелка топорщилась у верхнего края шкалы.

— Кажется… — сделал скафандр паузу, — Этот скафандр неисправен.

— Что говорят индикаторы?

— Они ничего внятного не говорят. Скорее всего компьютер полетел.

— Быть не может, этот компьютер отказоустойчив, — озадаченно проговорил Ленар и принялся проверять приборы на рюкзаке с баллонами, — Может, клапаны в редукторе заклинили? Нет, судя по расходомеру воздух идет.

— Расходомер сломан.

— Чушь собачья, это механический расходомер. Если бы он был сломан, он бы вообще ничего не показывал. Ирма, соберись, хватит отлынивать от работы.

— Ленар… — издал скафандр неровный голос, и его перчатки потянулись к смотровому щитку.

— Что? Скажешь, что светофильтр барахлит?

— Нет, Ленар, помоги мне расстегнуться.

— Ирма, сосредоточься, скафандр исправен!

— Я задыхаюсь! — воскликнул голос из-за щитка, и перчатки панически начали ощупывать гермошлем в поисках свободы и свежего воздуха. Точно как в тот раз, в шлюзе челнока.

— Ирма, успокойся, — он схватил ее за руки.

— Я задыхаюсь! — повторила она, — Мне не хватает воздуха!

Внутри скафандра вдруг проснулась неожиданная для хрупкой на вид девчонки сила, с которой Ирма оттолкнула от себя капитана, окончательно утратила равновесие и со страшным грохотом ударила палубу своим телом. Ленар подскочил к ней в два прыжка, уже второй раз за день грубо ее обездвижил в партере и почувствовал, что это начинает входить в привычку. Резко сняв с нее гермошлем, словно оторвав ей голову, он встретился взглядом с выпученными животным страхом глазами и широко распахнутым ртом, пытающимся со стоном высосать весь кислород с палубы. После продолжительного вдоха и взрывного выдоха на Ирму напала ожесточенная одышка нетренированного спринтера, и она обессилено перевернулась на бок в побеге от зрительного контакта со своим капитаном. Ленар прислонил тыльную сторону ладони к ее щеке и почувствовал жар ее кожи и холод бегущей струйки газа.

— Ленар, — простонала она, скосив на него робкий взгляд, — Чем заправлены эти баллоны?

Наступил долгожданный момент, когда алюминиевые трубы начали заканчиваться вместе с глубиной скважины, и предвкушение близящегося отдыха наполняло экспедиторов силами для последнего рывка. Радэк победоносно приварил радиальную полку к стыку предпоследней трубы и после очередного погружения полка закрыла почти весь просвет скважины, оцарапав стенки своими краями. Двадцать бочек герметика, обернутые электрообогревателем для улучшения адгезии, дождались своего часа, и начали по одной подкатываться к краю скважины, где их подключали к воздушному компрессору, и избыточным давлением выгоняли их содержимое в скважину.

Вильма вглядывалась в бездну, наблюдая за тем, как вязкое полупрозрачное вещество разливалось по полке, и как только герметик подполз к краям и начал нащупывать лазейки к остальному отрезку скважины, она дала команду остановить заливку и облучила расползающуюся субстанцию ультрафиолетом, обращая ее в камень и представляя себя Медузой. Скважина была закупорена, и получившаяся пробка начала обрастать все новыми слоями, стискивая трубопровод в своих полимерных объятиях и все крепче замуровывая горлышко гигантской ледяной бутылки.

Пока Вильма с Радэком наслаивали тромб, Эмиль с Ленаром вступили в схватку с техногенной анакондой в виде громоздкого и непослушного заправочного рукава, с неохотой покидающего свое логово в корпусе корабля. Он казался живым, диким и необузданным животным, всеми силами сопротивляющимся любому принуждению и выпивающим силы из обнимающих его рук. Борьба с ним казалась борьбой с природной стихией, он изворачивался и опрокидывал космонавтов на лед, не позволяя им диктовать свою форму и самостоятельно решая, в каком направлении будет смотреть его штуцер, заменяющий голову.

— Перерыв десять минут, —сдался Ленар.

По эфиру пронеслась волна вымученных стонов, с которыми космонавты обессилено плюхнулись на лед и обратили свои уставшие тела в растекшееся по скафандрам желе. Руки горели, спина ныла, ноги отнимались, и лишь язык Эмиля не знал усталости и покоя:

— На самом деле кораблестроение в каком-то смысле противоположно базовым принципам биологии.

— Да ты что? — саркастично воскликнула Вильма сквозь одышку, и едва заметно шевельнула руками, — Серьезно?

— С первого взгляда может показаться, что тут работают базовые принципы естественного отбора. Люди проектируют корабль на основе опыта предыдущих моделей аналогичного назначения и моделируют его поведение в реальном космосе. Если на стадии моделирования выявляются очевидные недостатки, а они всегда выявляются, дефективный проект отсеивается, и предпочтение отдается наиболее жизнеспособному проекту. Затем собирают прототип и подвергают его тестовым пробегам и прочим испытанием в реальных условиях. Если прототип не удовлетворяет заявленным требованиям, его переделывают или строят другой прототип, и так делают до тех пор, пока у них случайно не получится что-то, что не стыдно выпустить на рынок по баснословной цене. И вот готовый корабль выпускают в серийное производство, смотрят на совокупность факторов, влияющих на его продажи, альтернативные целевые назначения, отчеты из сервисных доков, отзывы закупщиков, и выпускают модификацию этой модели, более соответствующую спросу, которая в конечном итоге и продолжает жить чуть ли не веками, как наш Ноль-Девять. Множество моделей отправились на свалку истории ради того, чтобы одна модель выжила и продолжала толкать прогресс. — Эмиль прервался, чтобы перевести дыхание, — Но на самом деле все не так просто. Теория корабельной эволюции имеет множество опровергающих ее огрехов, и один из них сейчас висит прямо над нами, потому что вопреки двигателю любой эволюции в лице инстинкта самосохранения эта упрямая сволочь сначала выплюнула в космос всю нашу воду и обрекла себя на обезвоживание, а теперь она еще и капризничает, отказываясь пить приготовленный нами природный родник, который стоил нам нескольких литров пота, крови и слез!

— А ты заболтай его! — огрызнулся Радэк.

— Нет, для этого у меня есть вы. Наш корабль — это очень большой и тупой кусок металла, даже с Марвином на борту. Сегодняшний день показал, что стоит ему лишь немного выйти из рабочего режима, как наша жизнь тут же обернется сущим кошмаром. Нет ничего хуже, чем гигантский корабль, сломавшийся посреди космоса.

— Наш корабль далеко не самый гигантский, — возразил Ленар, — По общей классификации он относится к сверхсредней категории космического транспорта.

— По классификации межзвездного транспорта он относится к тяжелой категории. Тяжелее нас между звездами ничего не летает. Ты никогда не задумывался, почему?

— Потому что это не рентабельно, — попытался Ленар пожать плечами, но скафандр ему помешал, — Корабли начиная от субтяжелой категории и выше обычно за весь срок службы совершают лишь два межзвездных перелета: первый в систему приписки, второй на утилизацию. Нет никакого смысла комплектовать их Умножителем Алькубьерре и системой криостаза.

— Это тоже верно, но есть и еще одна причина. На сегодняшний день установлено, что в межзвездном пространстве с кораблем может случиться сто семьдесят пять различных сценариев аварийных ситуаций. В случае с нашим сверхсредним кораблем мы можем своими силами завершить сто двадцать семь сценариев самостоятельным возвращением корабля в строй и последующим прибытием в сервисный док. В двадцати семи сценариях мы можем лишь бросить корабль и добраться до ближайшей колонии на челноках. Еще в пяти сценариях мы не можем ничего сделать, кроме как включить аварийный маяк, перейти в энергосберегающий режим и ждать прибытия помощи в криостазе. Оставшиеся шестнадцать сценариев оканчивается полной гибелью корабля. — Эмиль вновь прервался, чтобы расправить сложившиеся от монолитного потока слов легкие, — А теперь внимание: на кораблях субтяжелой категории количество сценариев, оканчивающихся самостоятельным прибытием корабля в док резко падает до ста трех, количество фатальных сценариев увеличивается до двадцати шести. При всей их высокой автономности они становятся слишком беспомощными в аварийной ситуации… почти как мы сейчас.

— Мы не беспомощны, — сказал Радэк, прочистив горло, — Просто мы сделаны из мяса, а не из металла, поэтому устаем гораздо быстрее. Мы все торопимся и торопимся… Тебе не кажется это парадоксальным?

— Что конкретно?

— Мы убиваем девяносто процентов своего времени лежа в криостазе, потому что у нас его всегда в избытке, и девать его больше попросту некуда, а теперь у нас этого времени не хватает, и мы пытаемся с пользой потратить каждую секунду.

— Это называется «нормальная жизнь», Радэк, — усмехнулась Вильма, — Когда ты закроешь свой контракт, тебе придется снова входить в ритм нормальной жизни. Спать по восемь часов в сутки, есть каждый день, ходить на прогулки, следить за новостями и планировать культурные мероприятия на выходные с друзьями.

— Жду не дождусь, — последовал ответ, лишенный энтузиазма, — Ленар, почему мы работаем лишь вчетвером? Где Ирма?

— Десять минут окончились, — выпалил Ленар в ответ и поспешно поднялся на ноги, — За работу.

Остальные трое поднялись с неохотой, не издав ни звука, и набросились четырьмя парами рук на заправочный рукав с приступом ярости и желанием придушить непокорную тварь.

Спустя три минуты рукав был плотно закреплен на трубопроводе.

— Ну… — смущенно прокомментировал Эмиль, — Вероятно, я его все же заболтал.

Очень сложно переоценить момент, наступающий по окончании восьми часов тяжелой работы в скафандре ВКД, когда космонавты возвращаются на корабль, сбрасывают с себя тяжелые панцири и просто сидят некоторое время в объятиях привычной гравитации при открытом пространстве и свежем воздухе. Нахлынувшее волной чувство эйфории скалило зубы и кривило губы в глупых улыбках, заставляло наслаждаться болью в теле и выдувало все мысли из головы. Лишь у Радэка оставался профессиональный зуд, который он никак не мог унять, и первым отправился на свой пост передавать кораблю эстафетную палочку в гонке за водные ресурсы.

Остальную работу корабль делал сам. Глубоко похороненный подо льдом магнетрон ожил, вонзил микроволны в стенки скважины и начал медленно испарять лед. У пара не было выхода в замкнутом пространстве, и давление начало нарастать до тех пор, пока пар не начинал конденсироваться. Образовавшаяся жидкая вода нагревалась гораздо лучше льда, часть превращалась обратно в пар, другая часть оставалась в жидком состоянии и передавала свою энергию окружающему льду. Пошел круговорот агрегатных состояний, а давление в пузыре росло до тех пор, пока в корабле не сработали клапаны, и жидкая вода не начала выталкиваться избыточным давлением пара через готовый трубопровод в вакуумный насос, направляющий жидкость в баки. Буксир жадно пил подледное озеро затяжными глотками, пока почти весь его экипаж сидел в кают-компании и обсуждал планы на ближайшее будущее.

— Все наши планы катятся к чертовой матери, — заявил Ленар и запил свои прогнозы водой, — Мы слишком долго возились с трубопроводом и теперь не успеваем полностью заправиться, собраться и долететь до точки рандеву к сроку.

— Вылет откладывать точно нельзя, — сказала Вильма ртом, набитым сухариками с земляничным повидлом.

— Значит, заправим не полный бак, — добавил Радэк, покривив лицом, — Наверное, это не критично.

— Нет, это критично. Мы обязательно должны заправить полные баки и забыть навсегда про проблемы с водой. На этот раз я хочу перестраховаться.

— И что делать? — спросил Эмиль, — Ты ведь сам только что сказал, что на все времени не хватит.

— Мы пожертвуем трубопроводом, — сказал он, и на него выпучились три пары глаз.

— Что?! — воскликнул Радэк, слишком резко отпив воду из стакана, и приступ кашля схватил его за глотку.

— Осторожнее с такими заявлениями, — Эмиль несколько раз ударил Радэка по спине, забив приступ кашля до смерти. Радэк ответил ему чем-то отдаленно похожим на благодарную улыбку. — У нас, если ты не заметил, каждый техник на вес золота.

— Заметил, но делать нечего. Демонтажные работы отменяются, и… — растерянно развел Ленар руки, — Честно говоря, я рассчитывал на другую реакцию. Я ведь только что официально освободил вас от еще нескольких часов тяжелого труда.

— Но мы же бросаем материальное имущество! — прохрипел Радэк, — Просто берем и выбрасываем в никуда.

— Только не надо драматизировать, — отмахнулся Ленар, — Эти трубы прокатывают на комбинате Нервы из алюминия, выплавленного из местного реголита, который добывают на соседнем спутнике. Они продаются за гроши и легко впишутся в статью вынужденных расходов.

— Допустим. Но как же магнетрон?

— Магнетрон… — повторил Ленар, пробуя на вкус это слово, и в его голове появилось неприятное жжение, — Как я уже сказал, алюминиевые трубы очень дешевые и легко впишутся в статью вынужденных расходов.

— Радэк прав, — встряла Вильма, разделавшись с сухариками, — Магнетрон мы никак не впишем в статью вынуж…

— Хватит! — перебил ее Ленар надорвавшимся воскликом, — Все, нет никакого магнетрона и никогда не было! Мы все это время были без магнетрона, и нас за него уже оштрафовали, так что самое страшное позади! Под нами сейчас тоже нет никакого магнетрона, а корабль нагревает воду при помощи… не знаю, при помощи веры в корабельный естественный отбор! Кто не способен заправиться без магнетрона, тот вымирает, ясно? Не напоминайте мне больше про магнетрон, у меня от этой мысли голова болит!

— Ладно-ладно, успокойся. Давай тогда сменим тему. Есть что-то еще на повестке дня?

Ленар устало потер лоб и словил на себе выжидающие взгляды.

— Нет, — отрезал он, сделав вид, что не заметил веющее от них любопытство, — На этом все, собрание окончено, все свободны.

Наступила мертвая тишина, и никто не решился шелохнуться. Четыре неподвижных фигуры обменивались друг с другом беглыми недоверчивыми взглядами, словно сидели за покерным столом и старались разглядеть отражение карт в глянце хмурящихся лбов.

— Ребята, вы свободны, — ударила Вильма по невидимым струнам, натянутым в воздух, и три пары глаз взяли ее под прицел.

— Да, мы знаем, — ответил Эмиль, и расслабленно облокотился на столешницу, — И мы решили воспользоваться своей свободой по своему усмотрению. Так ведь, Радэк?

— Да, все верно, — он с громким звуком почесал свою щетинистую щеку и расслабленно опустил плечи, — Если не возражаете, мы с Эмилем посидим здесь и немного отдохнем. Если, конечно же, у вас нет причин выгонять нас. У вас ведь нет причин, Вильма?

— Вы что, теперь преследовать нас с Ленаром будете?

— Преследовать не будем, если вы не будете убегать, прятаться и секретничать без нашего участия. Мне стоит напомнить, что мы все еще в одной команде, и ваше с Ленаром поведение не совсем способствует командному духу?

— Радэк, это уже переходит границы…

— Какие границы? — Радэк саркастично оглянулся, — Я думал, у нас нет границ. Признавайтесь, что с Ирмой?

— А ты с ней еще не беседовал? — спросил Ленар и смирился с тем, что головная боль в ближайшее время будет его естественным состоянием.

— Беседовал, и она ушла от ответа. Почти как ты. Что происходит? Почему она не работает с нами? Почему ее сейчас здесь нет?

— Это я предложила, — задрала Вильма свой нос, — Ей будет полезно отдохнуть до отлета.

— Вы уже начали отделять ее от экипажа? — обвиняющее вопросил Эмиль, — Все еще уверены, что ей не место среди нас?

— Ей и так не место среди нас. Она сломалась, понятно?

— Так давайте ее склеим!

— Я серьезно! — ее ладонь ударила по столешнице, и оставшаяся вода в стаканах покрылась рябью.

Ленар поднял руку в жесте, приказывающем Вильме успокоиться, и она начала растирать кожу на лице, переводя дыхание.

— После того, как ее выбросило с Коли репульсионным полем, — начал объяснять Ленар, сложа руки домиком, — она заработала что-то вроде посттравматического расстройства. Теперь ей все время кажется, что скафандр ее душит. Надо ли вам объяснять, что таким людям не место в космосе?

— И все? — спросил Радэк, натянув брови себе на затылок, — Она не является корпоративной шпионкой, террористкой, носительницей редкой заразной болезни? У нее посттравматическое расстройство, и вы не захотели с нами этим делиться?

— Вот теперь поделились. Тебе легче стало от этого?

— Не очень.

— Ладно, — выдохнул Эмиль, переварив новости, — Давайте на секунду забудем о том, что Ирма, как вы говорите, «сломалась». Мы ведь с вами на одном корабле работаем, хоть и в противоположных его концах. Мы имеем право знать о состоянии каждого из нас. Делить нас всех на классы по палубному признаку — это вредительское разобщение, которое не способствует рабочей обстановке. У нас здесь совсем не военное судно и…

— Эмиль, прости, — заткнула Вильма ему рот, — Я решила, что вы с Радэком кинетесь ее защищать, и хотела избежать излишних дискуссий.

— Эти дискуссии не лишние. Пока вы здесь плетете интриги, кто-то должен вспомнить, что она все еще наша коллега, и мы должны помогать ей.

— Она все еще наша коллега, — задумчиво согласился Радэк, — И наш долг помочь ей в пределах наших возможностей. А можем мы далеко не все. Вы все еще хотите исключить ее из нашего экипажа?

— Хотим ли? — переспросил Ленар с издевкой в голосе, — Это не какая-то прихоть, Радэк. Это уже необходимость.

Радэк упер в Эмиля свой вопросительный взгляд, словно спрашивая у него мнения. Эмилю впервые за долгое время было нечего сказать, но эти двое так долго проработали вместе, что уже практически научились читать мысли друг друга. Эмиль лишь издал короткий кивок подкисленной гримасы, и на этом их молчаливое совещание окончилось единогласным решением:

— Где мне поставить подпись?

8. Четыре отклика

Навигация в межзвездном пространстве — занятие крайне неблагодарное. Когда корабль вылетает из звездной системы, он вынужден лететь строго по прямой линии по направлению к целевой звезде, маяком горящей на многие световые года и не позволяющей заблудиться. Когда корабль летит к чему-то мелкому и неподвижному, вроде космической станции, штурман должен заранее точно знать ее местоположение относительно пункта вылета. Если же в межзвездном пространстве пытаются встретиться два корабля, один из них вынужден двигаться максимально предсказуемо, чтобы другой смог лечь на его траекторию в нужный момент времени и с нужной скоростью. Когда до ближайшего ориентира квадриллионы километров, а точно вычислить траекторию первого корабля не представляется возможным, вся надежда остается на то, что разрыв между двумя кораблями будет достаточно небольшим для прохождения радиосигнала. И все это еще полбеды, потому что корабль даже без учета множителя Алькубьерре достигает скоростей, на которых релятивистские законы становятся почти осязаемыми и начинают ощутимо менять понятия массы и времени. Все это приходится учитывать управляющему интеллекту Марвину, однако в отсутствие ближних ориентиров погрешности накладываются одна на другую, и Марвин может лишь примерно догадываться, с какой скоростью двигается корабль, как быстро растут требования к маршевой тяге из-за увеличивающейся массы и как все это согласовать с расширяющимся временем. Для Марвина это была настоящая компьютерная головная боль, а совершить все эти расчеты живому штурману было равносильно расчету попадания дротика в раскачивающуюся маятником доску для дартса посреди урагана в безлунную ночь.

Так или иначе, экипаж был настроен оптимистичнее, чем миссия того заслуживала. Как только корабль заполнил свои баки для воды до верху, последовал резкий духовный подъем в честь первого за последний год мероприятия, которое кончилось не полным провалом. Ленар с радостью перерезал трубопровод, освободив корабль, словно младенца от пуповины, и окончательно выгнал из головы предстоящие убытки из-за брошенного в необитаемой глуши дорогостоящего оборудования.

За те одиннадцать дней, что продлилась заправка, Ирма пребывала в состоянии где-то между депрессией и живым трупом. Изнутри ее грызло все: стыд, разочарование, страх и одиночество, на которое она сама себя обрекла, сторонясь своих коллег и вздрагивая от каждой шевельнувшейся тени. За одиннадцать дней эти чувства сгрызли с нее несколько килограмм, ее кожа в нескольких местах чуть плотнее обтянула кости, а лицо приобрело оттенок обезжиренного молока. В конце концов дурные чувства наелись, а Ирма проголодалась и начала выходить из затяжного приступа самобичевания. Выход находился на продуктовом складе, где она уничтожила остатки земляничного повидла и осознала, что жизнь продолжается. Смиренно заняв пост оператора она впервые почувствовала, что ей уже не так важно, чем закончится эта экспедиция, и просто повела буксир навстречу неопределенности.

Мерклин-71 остался позади, и путь назад был покрыт без происшествий.

— Мы достигли точки рандеву, — отчиталась Ирма, и выпустив нагнетенный воздух из легких убрала руки от пульта управления.

В воздухе сгустился один из тех неприятных моментов, когда дальнейшие события от нее никак не зависели. Она попыталась расслабленно откинуться на спинку своего кресла, но в условиях давящей тишины в эфире это было равносильно попыткам расслабиться, сидя на гладком шаре, окруженном со всех сторон пропастью.

— Говорит капитан ТБДС Ноль-Девять Ленар Велиев, — послышался официальный тон, адресованный гарнитуре, — Вызываю мультисостав. Мы прибыли в точку рандеву и ожидаем ответа.

Из динамиков ответила красноречивая тишина, и даже помехи не решались нарушить издевательское молчание. Ленар разочарованно вздохнул и повторил вызов, добавив к своим словам сообщение об успешной заправке, будто бы это как-то мотивирует монолитную тишину обернуться звуком знакомого голоса. Казалось, что воздух на мостике стал жидким.

— Неужели мы где-то критически ошиблись? — произнесла Вильма запретную фразу, от которой в груди образовалась наледь, — Попробую поискать их в инфракрасном диапазоне.

— Смысла нет. Либо они легли в дрейф и ждут нас с выключенными двигателями, либо продолжают торможение и уже очень далеко позади.

— Впереди, — поправила его Ирма, — Мы сейчас дрейфуем кормой вперед.

— Неважно. Попробую просигнализировать Марвинам, — с поста Ленара раздался стук ножек насекомого, беспокойно забегавшего по клавиатуре, — Вильма, мы ведь точно в точке рандеву?

— Шутишь? Конечно не точно. Мы в межзвездном пространстве более чем в половине светового года от ближайшего ориентира, и тут промахнуться на миллион километров — плевое дело.

— Миллион километров — это еще допустимая погрешность, — задумчиво промолвил он, и на главной панели загорелся таймер, отсчитывающий секунды, — Так, сигнал отправлен. Кто-нибудь точно должен откликнуться.

Таймер безжалостно и методично расфасовывал время по минутам и секундам, будто издевательски напоминая, насколько сократилась жизнь экипажа в бессмысленном ожидании. С каждой прибавленной секундой полученное число становилось все тяжелее для восприятия и своим весом грозило раздавить надежду отыскать мультисостав.

— Долго будем ждать? — спросила Ирма, прикованная завороженным взглядом к цифровому табло.

— Примерно сорок-пятьдесят минут, а дальше ждать будет бессмысленно.

— Что теперь будет?

— Теперь просто будем смирно ждать и надеяться, — послышался шорох, с которым Ленар устроился в кресле поудобнее.

— Нет, что теперь будет со мной?

Подобные неудобные вопросы требовали зрительного контакта, поскольку лицо зачастую может дать гораздо более вразумительный ответ, чем язык, поэтому Ирма поднялась со своего кресла, выглянула из-за приборной панели и столкнулась с Ленаром взглядами, начав ковырять его маску невозмутимости в поисках дрогнувших мускулов.

— Тоже, что и раньше — будешь вести буксир, пока снова что-нибудь не испортишь.

Пренебрежительные слова отравленным кинжалом вошли Ирме в грудь, и грудная клетка отказалась дышать, боясь сделать неверное движение. Вильма смущенно опустила взгляд к своим приборам и сделала вид, будто экран заливает ее лицо чем-то очень интересным. Она поднесла кружку к лицу и сдула с нее танцующий пар. Раздалось хлюпанье.

— Но что будет дальше? — настойчиво переспросила Ирма, взяв в тиски свои голосовые связки.

— Вне зависимости от того, найдем мы мультисостав или нет…

— Не каркай! — перебила его Вильма.

— Вне зависимости от того, найдем мы мультисостав или нет, — повторил Ленар, бросив на Вильму недовольный взгляд, — мы в любом случае вернемся на Нерву. Просто без мультисостава путь отнимет уже не семь месяцев, а встретят нас точно не с распростертыми объятиями.

— Я все это знаю, Ленар, — нетерпеливо мотнула Ирма головой, — Что будет со мной по возвращении? Вы напишите жалобу на меня?

Ленар открыл рот и втянул воздух, чтобы сказать что-то длинное, но Вильма его снова перебила:

— Ирма, успокойся и вернись в кресло.

— Зачем? — оглянулась Ирма на свое кресло.

— Сейчас не подходящий момент для выяснения отношений.

— А по-моему самый подходящий, — слегка повысила Ирма тон, не желая затыкаться, — Мы сейчас сидим на задницах, ничего не делаем и ждем неизвестно чего. Потом такой возможности может и не представиться. Скажите мне, я хочу знать.

— Ирма, ты нужна нам, чтобы довести нас до Нервы, — выпалил Ленар, не позволив Вильме снова вклиниться в разговор, — И я хочу, чтобы ты сейчас думала об этом.

— Я доведу буксир до Нервы, но…

— Вот и хорошо, — оборвал ее Ленар, — Что будет потом, то будет потом. Сейчас у нас трещит по швам вся экспедиция, так что лучше давай сосредоточимся на более актуальных вопросах. Прошло уже пять минут. Какой рубеж мы преодолели?

— Сорок пять миллионов километров, — быстро посчитала Ирма, — Я летела точно по наводке Вильмы. Я не могла промахнуться.

— Не смотрите на меня! — возмущенно округлила Вильма глаза, ощутив на себе взгляды, — Если Ирма все сделала правильно, то мы вышли на траекторию мультисостава с заявленной скоростью. Возможно, немного опоздали или прилетели раньше, но не на полсотни миллионов километров же!

— Может, они в затмении? — предположила Ирма, вернувшись на свое кресло.

— В каком еще затмении? Что может затмить их приемники в межзвездном пространстве?

— Под ними два миллиарда тонн металла, которые наш сигнал не пробьет.

— Ерунда, — отмахнулся Ленар, — Быть не может, чтобы все пятеро были в затмении. Как их не верти, а минимум два Марвина точно будут в зоне прямого контакта.

— Есть еще вариант с темной материей, — задумалась Ирма, облокотившись на пульт, — Или много чего еще. В этом регионе очень плотное скопление различных вещей, можно хоть сейчас переходить с термоядерных двигателей на прямоточные.

— Воображение приветствуется, но это уже перебор.

— Вильма, я ведь вывела нас в полетный коридор мультисостава?

— Насколько я могу судить, именно туда и вывела, — отозвалась Вильма сдавленным голосом после обжигающего глотка кофе, — Не волнуйся, если мы упустили мультисостав, винить тебя никто не станет. Встретиться двум кораблям в межзвездном пространстве чертовски затруднительно, и я не знаю, занимался ли кто-нибудь вообще таким бредом. Но в случае неудачи виноват будет однозначно Ленар.

— Я? — едва не вскочил Ленар с кресла, — Почему я?

— Потому что отстыковаться от мультисостава и совершить вылазку в соседнюю звездную систему было твоей идеей. — В голосе Вильмы послышалась улыбка, — Но смотри на это с положительной стороны: мы вернемся на Нерву на полгода раньше, быстро огребем по полной программе и забудем про весь этот кошмар.

От этих слов у Ирмы вновь внутри все похолодело — оставшийся путь до Нервы возможно был обратным отсчетом до момента, когда ее отчитают и, возможно, прогонят обратно на Эридис, запретив покидать атмосферу не в качестве пассажира. Она посмотрела на таймер, и тот начал засасывать в себя ее сознание, неумолимо продолжая отсчет и с каждой прошедшей секундой наращивая по полторы сотни тысяч километров пустоты, окутывающей их корабль. До этого момента она не подозревала, что какой-то таймер способен смешать настолько крепкий коктейль из тоски, одиночества и бешенства перед неумолимостью течения времени.

Она стряхнула с себя дурное предчувствие и попросила у Вильмы что-нибудь почитать. Вильма протянула ей в ответ журнал «Потомственный колонист» восьмилетней давности, и Ирма погрузилась с головой в статью о прогрессивных методах ирригации каменистого грунта. Третий абзац аккуратно срезал ножом излишнюю бодрость.

Приборная панель издала протяжный писк, и таймер остановил отсчет на отметке 24:46. Весь экипаж мостика едва заметно подпрыгнул на своих местах, обернувшись к источнику писка, и журнал, испуганно взмахнув страницами, неуклюже спланировал под операторское кресло.

— Четыре отклика! — воскликнула Вильма, и от волнения не смогла сдержать радостный смешок, — Это Марвины Один-Четыре, Девять-Четыре, Ноль-Семь и Два-Пять. Двести двадцать три миллиона километров.

— Пеленгуй, — приказал Ленар, согнувшись над своим информационным дисплеем, словно разглядывая муравьев.

— Уже. Азимут четыре, восхождение триста пятьдесят шесть. Они позади нас.

— Впереди, — поправила Ирма, потянувшись к своему пульту, — Отстают по траектории движения. Сейчас разверну буксир и подлечу к ним.

— Подожди! — крикнул Ленар, — Они передают отклик на нестандартной частоте.

— И что?

— А то, что общий канал связи Марвинов обычно идет на частоте тридцать пять и сорок шесть гигагерц, — с подозрением в голосе проговорил Ленар, все еще продолжая осмысливать информацию, — А этот отклик идет на частоте тридцать пять и восемьдесят семь. Это частота вообще не используется межзвездным транспортом.

— И что? — повторила Ирма, — Может, у них барахлит кормовой массив от ионной эмиссии.

— Нет, — так же задумчиво ответила Вильма, забарабанив по клавиатуре, — Все четыре отклика идут на этой частоте. Ленар прав, частота слишком высокая, лететь навстречу нельзя.

— Почему?

— Где ты обучалась? — вдруг спросил Ленар, оторвавшись от изучения частот.

— Ты хоть что-нибудь читал в моем личном деле?

— Было чуть-чуть. Так где же?

— ААПЛ имени Шварценберга на Эридисе.

— ААПЛ? Что это такое?

— Академия Астропланетарной логистики.

— И вас там не учили эффекту Доплера?

— Учили… — Ирма раздосадовано хлопнула ладонью по приборной панели, — Все, теперь поняла. Нам нельзя лететь к ним. Они сами к нам летят.

— Умница.

— Мы ошиблись в расчете скоростей?

— Да, — ответила Вильма, — Причем очень сильно ошиблись. Где-то в районе трех с половиной тысяч километров в секунду.

— Больше процента от световой, — добавил Ленар, — Такая ошибка даже в межзвездном пространстве непростительна. Удивительно, как мы вообще оказались в зоне радиоконтакта.

Приборы резанули по ушам еще одним пронзительным писком, резко обратив к себе внимание.

— Повторяющееся текстовое сообщение, — сказал Ленар и начал зачитывать, — «Это капитан Михал Ковальски с мультисостава, обращаюсь к тяжелому буксиру Ноль-Девять. Движемся на скорости примерно 90633 километра в секунду. В ваше отсутствие не имеем возможности продолжать торможение, поэтому вышли из поля Алькубьерре раньше запланированного. Дефекты на вашей стыковочной консоли устранены, температурный режим соблюден. Если вы получили это сообщение, догоняйте нас и начинайте процедуру стыковки. Ожидаем сеанса прямой связи.»

— То есть это не мы ошиблись со скоростью, а они?

— Не похоже на ошибку.

— А на что похоже?

— Видимо, у них что-то случилось с одним из буксиров, и нарушилась тяговая симметрия. Наверняка вынужденное техобслуживание силовой установки, — Ленар перешел на нервный полушепот, — Наверняка техобслуживание. Только бы не вода…

— Не каркай! — каркнула Вильма.

— А ты не пей кофе на посту!

— Для симметрии им нужны как минимум три равноудаленных буксира, — задумчиво изрекла Ирма, изучая схему мультисостава на свисающем с панели пожелтевшем от времени бумажном квадрате, — Поскольку нас сейчас нет в их цепочке, то под подозрением находятся Один-Четыре, Шесть-Три и Два-Пять.

— И конечно же буксир Ковальски всегда безупречен! — взлетела фраза куда-то в потолок.

— Я все посчитала, — сказала Вильма, хлюпнув кофе, — Нас разделяет слишком большое расстояние, в ближайшие часов пятнадцать нет никакого смысла выравнивать скорость. Пусть они нас догоняют, раз не собираются тормозить.

— Отправлю им ответ, чтобы их успокоить. Что бы им написать? Может, что мы заправились?

— Да, только обязательно упомяни, что у нас полные баки.

— Хорошо, — клавиши беспорядочно застучали, — «Это буксир Ноль-Девять. Получили ваше сообщение, заправка прошла успешно, наши баки наполнены водой до верху.»

— Напиши им, что мы не сможем с ними состыковаться в ближайшие двадцать часов на скидочку, — добавила Ирма.

— «Вы сняли поле Алькубьерре слишком рано, на безопасное сближение потребуются ориентировочно двадцать часов».

— А еще напиши им, что наш капитан не в состоянии самостоятельно составить текстовое сообщение, — вставила Вильма.

— «У нас недоукомплектован экипаж, срочно требуется новый штурман». Отправил.

— Я же пошутила.

— Ценю твое чувство юмора.

Ирма еще раз взглянула на схему мультисостава, и поняла, что паранойя уже пустила корни и успела вынести свои стебли из-под покрова ее подсознания. Она зачем-то закрыла пальцем точку на схеме, которая обозначала отсутствующий буксир, и немного отвела голову в сторону. Воображение превратило лист бумаги с несколькими незамысловатыми линиями в четкую детальную картину парящего в пространстве астероида с пятью присосавшимися к нему машинами.

— Вильма. Повтори еще раз направление мультисостава.

— Сейчас… — замешкалась она в ответ, — Четыре на три-пять-шесть.

— Но… — начала Ирма соображать, что именно здесь не так, — получается, что вся цепочка в зоне непосредственного радиоконтакта.

— Да, именно так.

— Но тогда почему только четыре отклика?

— Справедливый вопрос, — заметил Ленар, — Кто откликнулся? Один-Четыре, Девять-Четыре, Два-Пять и Ноль-Семь? Что же стряслось с Шесть-Три? Почему он молчит? Он тоже отстыковался?

— Нет, я прямо сейчас наблюдаю через телескоп мультисостав с десятиминутной задержкой, и десять минут назад Шесть-Три точно был на своем месте. Но…

— Что «но»?

— У всего мультисостава отключены двигатели, — Вильма начала неуверенно пережевывать слова, боясь обломать зубы о слишком жесткие выражения, — и до ближайшей звезды две трети светового года, так что я не хочу лишний раз поднимать панику…

— Вильма, заткнись и говори, что у тебя на уме!

— Кажется, десять минут назад Шесть-Три был значительно холоднее всех остальных.

Когда буксир Ноль-Девять сблизился с мультисоставом достаточно для радиоконтакта в реальном времени, Ленар незамедлительно связался с Ковальски и расстрелял его вопросами, на которые Ковальски ответил одной фразой:

— Стыкуйтесь с мультисоставом, все вопросы потом.

Казалось, что он издевается, но узнав его получше легко было прийти к выводу, что этот дотошный до фанатизма блюститель протокола считал, что экипаж во время процедуры стыковки не должен думать ни о чем, кроме стыковки. Осознав, что проломить головой кирпичную стену не так сложно, как надменность Михала Ковальски, Ленар прервал сеанс связи и дважды спросил Ирму, готова ли она к стыковке, отчего настал ее черед чувствовать, что над ней издеваются.

Роль оператора при процедуре стыковке сводилась к тому, чтобы подвести буксир к неподвижной консоли так, чтобы не разбить его. Дистанции тридцати метров вполне достаточно для того, чтобы двое законсервированных в скафандрах техников вышли наружу и подсоединили ручные лебедки к фитингам консоли. Трос от ручных лебедок вытягивался и цеплялся к более толстым и инертным тросам их старших братьев — массивных электроприводных лебедок, вросших в шпангоуты судна и обладающих чудовищной силой и нежными оборотами. Как только тросы больших лебедок крепились к фитингам, остальное делала машина, стягивая тросы и прижимая фитинги к стыковочным замкам корабля. Вилка консоли благополучно смыкалась на корабле китайскими палочками, и замки крепко закусывали фитинги своими металлическими зубами, после чего все тросы вместе с техниками прятались обратно по своим норкам.

На этом процедура стыковки считалась завершенной, однако техникам пришлось совершить несколько дополнительных телодвижений, чтобы прижать воздушные рукава к шлюзам по обоим бортам и вздохнуть свободно. Переоценить пользу лебедок при перемещении массивных объектов в космосе было столь же невозможно, сколь и проделать все эти операции голыми руками.

Прежде чем Ленар успел повторно задать насущные вопросы, Ковальски приказал буксирам Ноль-Девять, Один-Четыре, Два-Пять и своему Ноль-Семь дать маршевую тягу и продолжить торможение. Машины вновь заработали, скорость мультисостава вновь начала лениво таять, а Ковальски вновь перестал быть козлом и рассказал, что произошло с буксиром Шесть-Три. Полученные новости ветром сдули Ленара с капитанского поста, и тот побежал огибать весь астероид ради личной встречи с капитаном буксира Ноль-Семь, оставив своему экипажу на прощание «Пока все свободны».

В подобных ситуациях свобода была сродни наказанию. Ирма уже была согласна облачиться в кандалы и вооружиться киркой в обмен на указания к действиям и путь к ближайшей каменоломне. Бездействие же порождало в голове пустоту, а природа не терпит пустоты и норовит моментально заполнить ее дурными мыслями о том, что цепочка несчастных случаев, начавшаяся с ее ошибки во время разворота, продолжала тянуться и рушить весь экспедиционный график, оставляя за собой неровный след обломков от побочного ущерба.

Она отправилась спасаться бегством от обросшего острыми когтями чувства вины, хищно тянущегося к ее сердцу, и спустилась на третью палубу, не до конца определившись, куда она пойдет дальше. Путь был лишь один — вдоль воздушных рукавов, но есть ли причины заходить дальше буксира Два-Пять, она еще не решила. Пока она думала, шлюзовая камера правого борта дала сигнал, что кто-то открыл внешнюю дверь, и Ирма начала ждать, пока Марвин удостоверится, что давление никуда не делось, и можно пропустить процесс шлюзования. Дверь открылась, и на нее взглянула пара раскосых темных глаз, которые, как ей показалось, она не видела вот уже сто лет.

— Рахф! — воскликнула Ирма, по-дружески проглотив одну гласную, и крепко стянула смуглую женщину своими объятиями. На такое страстное приветствие способен лишь тонущий человек, рядом с которым неожиданно приводнился спасательный круг.

Ящик с инструментами в ее руке звякнул, требуя к себе бережного обращения, а гермошлем, находящийся в другой руке, вырвался из хватки и колобком покатился по палубе.

— Да, я тоже рада, что вы вернулись, — скептически протянула Рахаф куда-то в потолок, неуверенно положив Ирме на спину освободившуюся руку, — Если бы вы нас не нашли, я даже не знаю… Октавия, наверное, с ума бы сошла.

— Я летела к вам будучи уверенной, что на этом все беды закончатся.

Ирма выпустила свою подругу из хватки и сделала шаг назад, подобрав с пола гермошлем. Гермошлем в ответ укусил ее неприятными воспоминаниями и на секунду перехватил дыхание.

— Ты в порядке?

— Да, — проглотила она свою рефлексию и вернула свой взгляд на Рахаф, — Просто задумалась. У меня вопрос на языке вертится, и я даже не знаю, как его задать…

— Побыстрее, если можно.

— Никто не пострадал?

— Отделались они очень легко, — последовала команда, разрешившая сжавшемуся в груди у Ирмы комочку снова ритмично биться, — Им крупно повезло, что в тот момент они обедали в кают-компании. Они даже испугаться не успели, когда сработали аварийные клапаны, и все кончилось.

— Даже не знаю, что было бы, если… — она, наконец, осознала, что вот уже полминуты бесцельно вертит в своих руках чужой гермошлем, и спросила, — Вы к нам переезжаете?

— Почти. Теперь Ноль-Девять — наш перевалочный пункт к Шесть-Три. Как ты понимаешь, Шесть-Три теперь стал центром внимания всего мультисостава.

— Да, я понимаю. Теперь мы будем чаще видеться.

— Теперь ваш буксир вообще превратится в проходной двор, — Рахаф протянула руку и взяла гермошлем, — Видела бы ты, что до вашего возвращения творилось на Ноль-Семь. На третьей палубе яблоку негде было упасть. А теперь мы хотя бы примкнулись с обоих бортов.

— Ужасно, что все так обернулось…

— Ужасно — это не то слово. Кажется, Штефан до сих пор не до конца отошел от шока. Кстати, — цокнула Рахаф языком, — В каких ты отношениях с растениями?

— Ну, моя мама содержала небольшую клумбу, и я ей иногда помогала, — промолвила Ирма, и поняла, что прекрасно помнит, из чего готовились удобрения, но не может вспомнить, что именно ими удобрялось, — А почему ты интересуешься?

— А тебя еще не уведомили?

— Мы только что прилетели, Рахф…

Их перебил сигнал от шлюзовой камеры, в которую снова кто-то проник со стороны рукава. Когда Рахаф говорила про проходной двор, Ирма даже представить не могла, что это произойдет настолько быстро. Дверь раздвинулась, явив за собой еще более смуглого техника с соседнего буксира, который тащил на своей спине обезглавленный скафандр, рукавами перекинутый через оба плеча, и грубо вытеснил из холла пару-тройку кубометров свободного пространства.

— Ну, как слетали? — поздоровался он с Ирмой сквозь одышку и усадил скафандр в углу.

— Мы заправили полные баки.

— Приятно услышать хоть какие-то хорошие новости, а то у нас тут полный кошмар.

— Да, мне уже рассказали.

— А ты чего стоишь? — бросил он полный упрека взгляд на Рахаф, — Давай, помогай, не бездельничай. Инструменты сами сюда не прибегут!

Восстановив дыхание и промакнув рукавом блестящий лоб, Синг вновь взвалил свою ношу на плечи и понес своего пустотелого товарища по коридору, ведущему к левому борту.

— Уже бегу, — проводила его Рахаф взглядом и виновата взглянула на Ирму, — Прости, сейчас некогда, работы по уши.

— Я хочу сегодня поужинать отдельно от экипажа, — произнесла Ирма вдогонку, — Ты освободишься часа через три?

— Очень надеюсь на это. Если освобожусь, с радостью присоединюсь.

— Не надорвись! — бросила Ирма на прощание и поспешно шагнула в шлюз, словно в теряющий терпение лифт.

Внутренняя дверь закрылась, Марвин подумал, и наружная дверь открылась, выпустив Ирму в затопленный холодным светом круглый коридор, рябящий перспективой и безмолвно бросающий вызов. Пролистав в голове уроки, которые ей когда-то преподавала Рахаф, Ирма сгруппировалась, оттолкнулась от края шлюза и нырнула в злополучный переход, из-за которого когда-то очень давно сломала руку. Привычные представления о законах физики вновь перевернулись, и невидимая сила мощным порывом ударила стенку рукава размякшим телом обескураженного оператора. Рукав был гибким и пластичным с точки зрения монтажного проекта, но горящий болью свежий кровоподтек на подбородке готов был поклясться, что эти безобидные на вид ребристые стенки по твердости ничем не уступали качественному дубовому брусу.

«Таких не берут в космонавты» — пронеслась в голове ироничная мысль, и сквозь болезненные стоны Ирма поднялась на ноги.

В обсерватории левого борта как обычно было темно, и лишь огоньки-ориентиры тускло выглядывали из темноты, обозначая контуры комнаты и не позволяя посетителям по ошибке поцеловать переборку или споткнуться о невидимую преграду. Блистер открывал красивый вид на небо, украшенное блестящими бусинками и сияющий воздушный рукав, невесомо парящий в пространстве и обрывающийся где-то во тьме. Линия горизонта была зыбкой, как и сливающаяся с ней угловатая черная фигура, ластиком стирающая с черного полотна серебристые проблески.

Двое мужчин стояли перед блистером, сложив руки на груди, и вглядывались в открывающуюся картину, затаив дыхание, словно боясь спугнуть трусливого зверя, кутающегося в густых тенях. Наконец, один из них сдался перед попавшим в глаза зудом, проморгался и громко прочистил горло.

— Я же говорил, что тут ни черта не будет видно.

— Попытаться стоило. Абсолютного вакуума нет, как и нет абсолютной темноты, а учитывая то, что тут понастроили ребята из четвертого строительно-монтажного флота, я бы не удивился парочке неожиданных прожекторов, помпезно освещающих корабли.

— Человеческие глаза тут бессильны, — послышались шорохи, с которыми один из мужчин натянул на свое лицо громоздкий прибор, обхватывающий череп пластиковым ободом с мягкой засаленной подкладкой, щелкнул тумблером, и яркая черно-белая картинка обожгла его глаза, — А вот так гораздо лучше.

— Ты что, нашел окуляр?

— Да.

— И что там видно?

— Ничего хорошего, — мужчина снял окуляр и ткнул им в плечо своему коллеге, — Держи, сам посмотри.

Второй мужчина, вкусив удивленными глазами графическое послание из инфракрасного диапазона, присвистнул, озвучив свое восхищение открывшейся его взору картине, пока его зрачки безуспешно пытались определиться с приемлемым диаметром.

— Ничего себе…

— Да. И ведь в этом в определенной степени виноваты мы.

— Но если смотреть объективно, могло быть и хуже.

— Ты точно смотришь в нужную сторону? Куда хуже-то?

— Помнишь Объект Буткевичуте? Он все еще дрейфует где-то в этом скоплении, ожидая зазевавшихся олухов.

— Да, пожалуй ты прав, — сквозь тьму прорезался нервный смешок, — А ведь ловко тогда Вильма выкрутилась с названием для черной дыры.

— Действительно, и изящно увековечила себя в астрографической карте, — второй мужчина снял с себя окуляр и небрежно положил его на ближайшую полку, — Знаешь, что самое жуткое во всей этой ситуации?

— Что?

— Есливдуматься, то опасность не миновала, и в данный момент нам угрожает тоже самое.

— Угроза пренебрежительно мала. Тут был один шанс на миллион.

— Ты серьезно так думаешь?

— А ты нет?

— Тут скорее был шанс пятьдесят на пятьдесят, что такое случится.

— Почему?

— Орел — случится, решка — не случится, — внезапно темноту расколол на мелкие кусочки звон металла, с которым монета прокатилась по полу и затаилась где-то среди выстроившихся в ряды светлячков. Первый мужчина вздрогнул от неожиданности, — Черт, теперь я ее не найду.

— Это был самый гнусный способ прогнозирования результатов экспедиции, так что поделом тебе.

— А еще я лишился части своих сбережений.

— Будешь знать, как совать всюду и везде свою монету.

— О, ты видел?

— Нет, — первый мужчина вгляделся внимательнее в темный угловатый силуэт, и воспаленная фантазия зашевелила бесформенными образами, — Что я должен был увидеть?

Из черноты вынырнуло какое-то светлое пятнышко и тут же нырнуло обратно, раздразнив воображение еще сильнее и утянув сознание за собой в чрево исполинского металлического трупа.

— Вот это.

— Вот теперь видел. Кажется, они там все еще что-то делают.

— Интересно, что?

— Может быть, они уверены, что смогут что-то исправить?

— Не знаю, отсюда все выглядит паршиво.

— У тебя сейчас нет мурашек по спине?

— Нет. С чего им быть?

— С того, что мы к Шесть-Три стоим впритык, а это значит, что нас мечтают нагрузить работой по полной программе. И, возможно, нас уже ищут.

— Тогда давай постоим тут еще немного. Хочу успеть насладиться покоем.

— Наслаждайся, сколько влезет, а я пойду и сделаю что-нибудь полезное.

— Ты трудоголик.

— Нет, просто у меня есть чувство ответственности.

Дверь открылась, и свет из коридора уксусом плеснул Радэку в лицо. Ему потребовалось отвернуться и похлопать глазами, чтобы вновь привыкнуть к освещению, и краем глаза он заметил, как на полу что-то блеснуло.

— Я нашел твою монету, — указал он пальцем на металлический диск, и Эмиль поспешно подошел к своим сбережениями, присев на корточки и уперев взгляд в серебристую чеканку.

— Орел, — заключил он с улыбкой, — Какое совпадение, не правда ли?

9. Это угроза

Академический комплекс астропланетарной логистики имени Шварценберга относился к Эридису лишь географически. На деле же он был замкнут и изолирован от всего остального мира, благодаря чему едва ли не заслуживал право считаться отдельным государством. Грубо но смело его население можно было делить на два социальных класса: представляющий власть преподавательский состав и толпа студентов, чьи права ограничивались в основном тем, чтобы внимать и зубрить, делая перерывы на сон, обед и исполнение функций обслуживающего персонала. Если копнуть чуть глубже, то между этими слоями обнаруживалось множество механизмов взаимодействия, будь то собственные органы правопорядка или средства массовой информации, не всегда достоверной и ни в коем случае не массовой.

В комплексе водились свои закулисные интриги, общественные мероприятия, бунты, праздники, демонстрации, скелеты в шкафах, тайны под сукном и псевдорелигиозные движения. Другими словами, обитатели комплекса развлекались как могли.

Одна из самых страшных тайн, которую профессора клялись унести с собой в могилу, касалась ряда прикладных тестов на третьем курсе, во время которых студентов загоняли в симулятор и прогоняли через различные сценарии космических катастроф, большинство из которых было придумано на коленке, а некоторые были и вовсе безвыходными. За каждый проваленный тест профессора с проворством и изобретательностью черной бухгалтерии делали вид, что занижают студентам баллы, однако истинная суть теста заключалась в наблюдении за психологической реакцией подопытных. Другими словами, это был тест на стрессоустойчивость, который помогал определить, кого на выпускном экзамене стоит завалить и погнать в шею за психологическую профнепригодность. Ирма обязательно стала бы одной из них, если бы не страшная тайна, хранимая в рядах студенческого подполья: студенческое сообщество уже давно раскусило суть теста на стрессоустойчивость и научилось его обманывать при помощи химических познаний и не совсем законной лаборатории, которая изначально создавалась для производства стимуляторов, помогающих утомленному мозгу и обессилевшему телу проработать «еще хотя бы чуть-чуть». После — дцатого энтузиаста, госпитализированного с отравлением «сверхурочной работой» началось тщательное расследование, подполье вынужденно пережило небольшую реорганизацию, и лаборатория по производству кустарных наркотиков сменилась поставками качественных сертифицированных препаратов, которые с точки зрения законодательства Эридиса и всех остальных миров Объединенного Созвездия являлись немножечко контрабандой.

Этот и несколько других теневых аспектов учебной деятельности в ААПЛ им. Шварценберга послужили причиной становления славной традиции выпускать в космос дипломированных специалистов, обученных пробивать себе путь через тернии к звездам не совсем честными методами.

Преодолевая на автопилоте воздушные рукава, коридоры и контрольно-пропускные шлюзы, Ирма упивалась воспоминаниями об академических годах, когда ее постоянно испытывали на прочность и словно бы желали, чтобы ее воля дала трещину. В ее жизни наконец-то наступил тот самый первый раз, когда она вспоминала все эти мучения с чувством ностальгии и пониманием, что жизнь в академическом комплексе была весела и беззаботна. Это могло быть признаком одного из двух: либо она начала взрослеть, либо окончательно сходить с ума. Скорее всего истина была где-то посередине, а перспектива того, что пять лет строгого обучения прошли зря, превращала настоящую реальность в не менее настоящий кошмар.

Все буксиры были очень похожи друг на друга, и Ирма едва не прошла буксир Два-Пять насквозь, когда вовремя вышла из шлюза левого борта обратно в коридор третьей палубы, оставив Марвина с озадаченным требованием предъявить пропуск. Она быстро преодолела путь до первой палубы, так никого и не встретив по пути — тревожный знак, что большая часть экипажа загружена работами над восстановлением буксира Шесть-Три. И так было на всем мультисоставе. Куда бы Ирма ни пошла, она чувствовала себя лишней, и лишь в одном месте ей могли помочь.

Дверь в лазарет распахнулась.

«Доктор» Игорь Соломенников оторвал свой тяжелый взгляд от синей борозды, тянущейся петлями и изгибами за танцующей на бумаге шариковой ручкой, безмолвно разжал губы в попытке выпустить между ними дежурную фразу и трижды изменился в лице. Его растерянный взгляд мигом собрался в медицинский экзоскоп и стремительно изучил с ног до головы изменившуюся за последний месяц фигуру, местами робко выдающую свои контуры через складки в мешковатой одежде. Ирма попыталась в ответ улыбнуться, но ей удалось лишь неуверенно дрогнуть уголками рта.

— Я рад снова увидеть вас, — поздоровался Игорь, отложив ручку в сторону и поднявшись с кресла.

— Хотела бы я сказать тоже самое, но боюсь быть не до конца честна с вами, — она опустила глаза и невольно зацепилась взглядом за ноги, прошедшие мимо нее и остановившиеся возле шкафчика с лекарствами, — Боюсь, в данный момент меня привело к вам отчаяние.

— Не переживайте, это всего лишь ссадина.

— О чем вы? — спросила она, оглянувшись, и ее рука рефлекторно коснулась липкой раны на подбородке, — Ах, это… Это ерунда.

— И все же, поскольку вы здесь, позвольте мне заняться этой ерундой, — его рука приглашающим жестом указала на койку, — Присаживайтесь и задерите голову.

Ирма послушно исполнила указания и прищурилась от давящего на глаза верхнего освещения.

— Скажите, с экипажем Шесть-Три все в порядке? — проговорила она, мешая Игорю обрабатывать рану.

— Было несколько ожогов второй степени, а в остальном жить будут.

— Забавно. Всего пять минут назад мне сказали, что они отделались легким испугом. Интересно, что скажет мне следующий человек, которому я задам этот вопрос? Что их контузило и они потеряли много крови?

— Я не пытаюсь вас успокаивать, — пропитанный антисептиком и багровыми пятнами ватный шарик отправился в полет, и его траектория оборвалась в мусорной корзине, — Теперь, насколько я могу судить при поверхностном осмотре, и вы получили должную медицинскую помощь.

— Спасибо за заботу.

— Не расскажите, как разбили подбородок?

— Кажется, я дура, — Ирма осмелилась врасти своим взглядом Игорю в глаза, словно надеясь, что он тут же увидит характерные симптомы и подтвердит диагноз.

— Я пока не вижу связи между причиной и следствием.

— В последнее время я часто забываю о простых вещах.

— Провалы в памяти? — Игорь вернулся в свое кресло, сложил руки на груди и расслабленно откинулся на спинку, обратившись во внимание, — Рассеянность?

— Скорее второе. Вы знаете, сколько на мультисоставе всего человек?

— Тридцать два, — ответил он без капли раздумий.

— А знаете, сколько человек сейчас им непосредственно управляют?

— Четыре оператора.

— Не правильно, пять.

— Нет, четыре, — настоял Игорь, — Насколько я осведомлен, буксир Девять-Четыре не может давать тягу, не нарушив тяговую симметрию всего мультисостава.

— Точно! — разочарованно хлопнула Ирма по краю койки и устало потерла глаза, — Докатилась… Пассажир лучше меня знает нюансы транспортировки негабаритного груза. Не обижайтесь.

— Не стану. Продолжайте вашу мысль.

— Как вы верно заметили, четыре человека дали реверсивную тягу, и я была среди них. И буквально через десять минут я забыла о том, что мы начали торможение, прыгнула в воздушный рукав, и меня ударила о стенку собственная инерция.

— Спите хорошо?

— Только если получается уснуть, а в последнее время сон приходит ко мне не сразу.

— Как вы думаете, почему?

— Не знаю, — пожала Ирма плечами, — Наверное, потому что моя карьера рушится, мой капитан вероятно хочет от меня отделаться, и я нахожусь в глубоком в отчаянии.

— В том самом отчаянии? — спросил он, скептически прищурившись, — Которое вас сюда привело?

— Вот именно.

— Почему же вы сразу не начали с этого?

— Простите, — вновь пожала Ирма плечами и отвела в сторону смущенный взгляд, — Вы начали засыпать меня вопросами, и мне не хотелось вас сбивать.

— Что-то произошло во время вылазки в систему Мерклина-71?

— Мы успешно заправились водой и вернулись, так что вылазку можно считать успешной, но для меня там произошла катастрофа…

Ирма начала делить свои недавние переживания на мелкие порции и вливать их в уши лжеврачу. Он переваривал информацию с серьезным молчаливым лицом и через каждые полминуты коротким кивком головы давал понять, что внимает и понимает. Его холодный взгляд смотрел на нее, как на студентку во время устного экзамена, но Ирма прекрасно знала ответы на все билеты, стремилась к самому высокому баллу, и чем больше она рассказывала, тем больше ей хотелось рассказать. Ее язык медленно, но неумолимо перемалывал историю в звуки, из которых аккуратно собирал членораздельные фразы, конца которым не было видно. Наконец, ее голос начал срываться из-за наплыва эмоций и нарастающей хрипотцы, и она решила закончить свою речь словами:

— …это вообще немыслимо и до сих пор не укладывается у меня в голове!

— Это действительно немыслимо, — согласился Игорь, кивнув в двадцать седьмой раз и с хрустом размял затекшую шею, — Но вы пережили травмирующий опыт, и я бы сказал, что тут нет ничего сверхъестественного. Признаться честно, я ни разу не пользовался скафандром и понятия не имею, как бы я себя повел в такой ситуации.

— Но я пользовалась скафандрами и не раз. Да, пусть не в полевых условиях, но я доказала, что способна работать в космосе… а теперь доказала, что не способна. Я не знаю, что со мной не так.

— К сожалению, я тоже, — Игорь озабоченно вздохнул, — Я могу лишь надеяться, что теперь, когда вы выговорились, вам стало легче.

— Что? — резко подняла Ирма голову, услышав, как профессор царапает в ее зачетке слово «неуд», — Нет, мне совсем не полегчало!

— Тогда от чего вам станет легче? — спросил Игорь, в беспомощном жесте разведя руки в стороны, — Скажите, и я постараюсь что-нибудь сделать.

— Я совсем не такое ожидала от вас услышать.

— А что вы ожидали?

— Что вы мне поможете. Вы же врач.

— По специальности я хирург, а не психотерапевт.

— Нравится вам это или нет, но сейчас вы самый близкий к этой области человек, — Ирма встала с кушетки и начала беспорядочно бороздить лазарет по броуновской траектории, — Для чего вас назначили в эту экспедицию? Чтобы помогать нуждающимся, не так ли? Я сейчас очень даже нуждаюсь в вашей помощи.

— Это я понимаю, но и вы должны понять, что я работаю с телом, а не с разумом.

— Но у вас ведь были знакомые психологи, верно? — выстрелила она в него полным надежды взглядом, — Должны были быть. Вы должны были что-то от них почерпнуть.

— Был один, — последовал двадцать восьмой кивок, — И одну вещь я действительно от него почерпнул, и вряд ли вы будете рады ее услышать.

— Давайте выясним, буду я рада или нет.

— Он мне все время говорил, что психология как наука все еще не выросла из детских ползунков, и быть в чем-то уверенным в плане человеческой психологии попросту нельзя.

— Вы правы, — остановилась Ирма и села в кресло напротив письменного стола, — Звучит неутешительно. Но, так или иначе, всегда есть варианты.

— И каких вариантов вы от меня ждете?

— Пропишите мне седатики, — выплюнула она и поняла, что с ее вытаращенными глазами и надрывающимся голосом эта фраза прозвучала как горячечный бред сумасшедшей. Ее губы зачем-то шепотом добавили, — Пожалуйста.

— Нет, — хладнокровно ответил Игорь и ради разнообразия качнул головой.

— Почему? — задала Ирма еще более глупый вопрос, продолжая ломать ногти в попытках уцепиться покрепче за ускользающую надежду.

— Две причины. Во-первых межзвездный транспорт не комплектуется седативными препаратами, и у вас на кораблях с этим строго. Странно, что вы не в курсе.

— Да… — притихшим голосом согласилась Ирма, распрощавшись с последним проблеском надежды на наркотики, — Я в курсе… Просто из головы вылетело.

— Вторая причина в том, что я вам попросту не пропишу седатики, — если бы камни умели говорить, то говорили бы именно таким тоном, — Как бы вы меня ни умоляли, но седатики — это не выход, не говоря уже о том, что это весьма опасные игры со своим здоровьем. У вас, как я понимаю, и так проблем хватает. Сильно ли вам нужны еще и проблемы с психоактивными веществами?

— Я хочу решить всего одну проблему. И пока я ее не решу, об остальных я даже думать не могу.

— В таком случае я вынужден с вами согласиться. Вы действительно дура.

У каждого человека есть свой предел терпения, и со своим пределом Ирма была настолько плохо знакома, что до этого момента лишь смутно догадывалась о том, как он выглядит. И вот предел был достигнут, и кожа на лице зажглась костром, когда вся кровь в жилах обернулась железным расплавом, выжигающим по всему телу истончившиеся оковы морального кодекса. В ней взревел вырвавшийся из пожизненного заточения гнев, и его казалось так много, что обращать его против одного Игоря совершенно бесполезно — проще было бы обернуть его против всей вселенной. Тело грозило взорваться от переполняющей его энергии, и последние монеты здравого смысла утонули в прорези неисправного автомата по раздаче успокоительных.

Ладонь описала широкую дугу.

Очнулась она уже стоя одним коленом на столешнице, и ее рука горела болью от хлесткого контакта с колючей мужской щекой. На нее смотрели два обескураженных карих глаза, наполненные настолько плотно упакованными эмоциями, что различить их не представлялось возможным. Сделав глубокий вдох, Ирма слезла со стола, одернула задравшуюся куртку, разжала до боли стиснутые челюсти и постаралась произнести как можно более спокойным тоном:

— Мне нужна помощь.

— Поищите ее в другом месте! — приподнял он свой тон, словно общаясь со строптивым ребенком, и поскреб ногтями покрасневшую кожу на щеке.

— Мне больше негде ее искать.

— Тогда вам придется дождаться прибытия на Нерву.

— Я не могу ждать прибытия. Вы что, не видите, что я тону? К тому моменту, когда мы прибудем на Нерву, я захлебнусь, и для меня все будет кончено.

— Возможно, это и к лучшему, — его взгляд дрогнул, рефлекторно пробежавшись по ее рукам.

— А вы когда-нибудь тонули?

— Очень давно, в детстве.

— Тогда советую вам немедленно вспомнить, каково это — тонуть, — она поочередно выдавливала из себя слова, рвущиеся наружу, словно просроченный окунь в томатном соусе, — Когда вы начинаете захлебываться, у вас в голове есть лишь один позыв — ухватиться за что-нибудь. Даже если это будет другой человек, которого вы утянете с собой на дно. И поверьте мне, ухватиться за вас мне будет не трудно.

— Мне стоит воспринимать эти слова как угрозу? — его брови приподнялись от удивления.

— О, да, это угроза, — кивнула Ирма, — И вы просто обязаны понять меня и воспринять всерьез мои намерения. Вы, как и я, дорожите своей карьерой. И либо мы оба получим того, что желаем, либо оба отправимся ко дну.

— Это большая ошибка, Ирма.

— Нет, потому что вы найдете способ помочь мне, — произнесла Ирма так, словно оказалась в рабовладельческом строе и диктовала свою волю наиболее преданному рабу, — В противном случае терять мне нечего.

— Даже совесть?

— Там сейчас тридцать человек поочередно трудятся над тем, чтобы не уронить честь нашей компании, а я вынуждена отсиживаться здесь мертвым грузом — вот о чем сейчас щебечет мне моя совесть! — почти прорычала она от сдавившей глотку злости, — И уж точно моей совести не повредит тот факт, что в медицинской сфере будет одним алкоголиком меньше!

— Бывшим, — только и смог добавить он сквозь пелену шока, сковавшую все его тело.

— Не важно. Докажите мне свою медицинскую состоятельность, — Ирма попятилась к дверям, не сводя глаз с его неподвижной фигуры, — или признайте, что ваше назначение сюда было такой же большой ошибкой, как и мое! Даю вам неделю!

Игорю впервые за долгое время нечего было ответить, и ему лишь оставалось смотреть на нее с потерянным выражением на лице. Ирма вышла из лазарета и с тихим утробным ревом сквозь сжатые зубы попыталась насильно вернуть себе способность к адекватным поступкам. Голос разума молчал, зато взбесившаяся кровь в ушах нашептывала ей сделать что-нибудь глупое. Она бездумно подчинилась нерациональным позывам и в сердцах пнула ни в чем не повинную переборку. Твердый металл болезненно дал сдачи, спросил, что она только что натворила, и напомнил ей, что она дура.

Если во вселенной и была сила, способная заставить Михала Ковальски переступить закон, то Ленар ничего о ней не слышал. К несчастью это распространялось не только на юридические законы, но и законы гостеприимства, по которым встреча двух капитанов обязательно должна пройти сидя за столом с небольшой чайной церемонией, и никакие деловые разговоры не должны начаться раньше чаепития. Возможно, Ленар его не так понял, и Михал лишь использовал этот предлог для издевки, желая помучить капитана, с которого началась вся череда неудач. Так или иначе, пока вода в чайнике закипала, в Ленаре закипало нетерпение, его глаза нервно бегали по гладкой и стерильной кают-компании в поисках занятий, а ноги начали отбивать под столом неумелую чечетку с неуловимым мотивом.

Когда дымящиеся кружки с глухим ударом встали на стол, напоминая две градирни, Ленар взял фальстарт и протараторил:

— А теперь мы наконец-то можем обсудить подро…

Михал прервал его оттопыренным указательным пальцем и молча поднес свою кружку к лицу, выглядывая из-за керамического ободка выжидающим взглядом. Ленар сделал в ответ несколько торопливых глотков. Болезненное кряхтение натужно выдавилось из его ошпаренной глотки, а из левого глаза прочертила мокрую дорожку скупая слеза. Лишь после этого Михал понял, что можно начинать разговор.

— Скажу начистоту — мне надоело с вами нянчиться.

— Хорошо, я вас услышал. А теперь можно к делу?

Михал запустил руку под стол и чудесным образом, словно кролика из шляпы, вытащил ламинированный рулон, белизну которого на мелкие кусочки разрезали тонкие черные линии. Рулон расправился и накрыл собой большую часть столешницы, явив схематичные изображения буксира в трех проекциях, каждая из которых была представлена в трех разрезах.

— Это упрощенная схема буксира модели Гаял-Т56К/87, но пусть вас не сбивает с толку номер модели, на самом деле все тяжелые Гаялы являются едва ли не клонами друг друга.

— Надеюсь, вы в курсе, что вашего Гаяла почти целиком перевели на сенсорные интерфейсы и МРВ-1700? — спросил Ленар и скептически посмотрел на Михала.

— Что ж… у всех свои недостатки, — пожал Михал плечами и указал на линии, обозначающие вторую палубу, — Так или иначе, системы коммуникаций за последние сто лет так и не претерпели существенных изменений. Самые основные пучки и магистрали прячут поглубже в недра корабля на второй палубе, а основные разветвления сосредоточены в носовой и кормовой секциях судна.

— Я все это знаю, не пудрите мне мозги. Давайте без вступлений. Расскажите все с самого начала.

— Самое начало произошло больше тысячи лет назад, когда красный сверхгигант Кир-135 схлопнулся и превратился в нейтронную звезду.

— Я имел ввиду не настолько ранее начало.

— Если вы продолжите меня перебивать, то я вам вообще ничего рассказывать не буду, — проворчал Михал предупреждающим тоном и указал взглядом на кружку, — Пейте свой чай и слушайте.

— Хорошо, — послушно кивнул Ленар и еще раз обжег свое горло.

— Когда вы отстыковались и улетели на экстренную заправку, вы унесли с собой кое-что очень важное. Догадываетесь, о чем я? — спросил Михал и с удовлетворением услышал в ответ внимательное молчание, — Помните, как мы условились отключиться вентральные репульсионные проекторы, чтобы снизить нагрузку на стыковочные консоли и энергосистему? Нас выстроили в цепь, в которой это все равно не имело большого значения, так как мы все прикрывали друг друга, а затем вы улетели, и в репульсионном поле мультисостава образовалась брешь. Две недели назад в эту брешь по поперечной траектории просочился осколок. Как мы предполагаем, это был осколок Кира-135, который всю последнюю тысячу лет блуждал по гравитационным колодцам скопления и искал, во что бы ему врезаться. Кто знает, сколько тут еще дрейфует таких объектов…

— Значит, все-таки все уперлось в репульсионные поля, — заключил Ленар, отведя взгляд, и попытался представить себе, насколько крошечным должен был быть осколок, чтобы на таких скоростях не превратить корабль в облако пара, — Получается, опасность все еще существует? Шесть-Три не функционирует, и брешь в репульсионном поле теперь ничем не закрыть?

— Да, но мы решили, что панику разводить еще рано. Вероятность повторного столкновения ничтожно мала. Даже молния бьет в одно и то же место несоизмеримо чаще.

— Опасность все еще есть, — настойчиво возразил Ленар, придавив к столу кружкой непослушный уголок чертежа, — Вспомните, по какой причине разработка астероидов началась именно в этом скоплении. Тут очень активная часть космоса, звезды постоянно взрываются, зарождается новые, ядерный синтез создает все более тяжелые элементы, а материя постоянно мечется в движении и трансформациях. Нам, простым смертным, это может показаться неочевидным, но тут настоящий котел астрофизических явлений, и мы сейчас варимся недалеко от его центра. Возможно, пока мы с вами говорим, наши репульсионные поля уже отразили тысячи подобных осколков, а мы этого даже не заметили.

— Не драматизируйте, повторных столкновений не будет.

— Почему вы в этом так уверены?

— Потому что мы не можем себе позволить рассматривать такую возможность, — проговорил Михал голосом, полным нервов, и запил их чаем, — Как вы заметили, оставшиеся буксиры сейчас работают почти на износ, и при таких нагрузках на двигатели им просто необходимо делать перерывы. Мы не успеваем сбросить скорость к прибытию на Нерву, и единственный способ хоть как-то уложиться в график — как можно быстрее отремонтировать Шесть-Три.

— Отремонтировать? — переспросил Ленар, будучи уверенным, что ослышался.

— Согласен, сказано громко. Будет лучше употребить выражение «вернуть в строй».

— Я видел у него в корпусе то, что даже дырой назвать было бы большим преуменьшением. Из него просто кусок вырвало.

— Пока вас не было, мы совместными усилиями успели провести предварительную диагностику, и масштабы разрушений действительно впечатляют, — Михал вернул свой палец в чертеж и начал обводить им контуры и сноски, — Осколок миновал маршевые двигатели, вошел в правый борт и при столкновении высвободил столько энергии, что плазменная волна вышла из носовой секции, превратив в пыль весь носовой радиомассив. Взрыв частично разрушил вторую и третью палубы, разорвал семь шпангоутов, уничтожил несколько дублирующих систем, две опорных стойки, радиорубку, систему разделения газов, один из водяных баков, правую обсерваторию и складской отсек. Так же ударной волной оплавило и деформировало несколько дверей примыкающих отсеков, от чего они полностью утратили функциональность.

— То есть получается, — Ленар навис над чертежом и немного скосил голову, — Ходовая часть, энергосистема и Марвин не пострадали?

— Марвин, насколько мы можем судить, не пострадал. Ходовая часть частично пострадала, но маршевые двигатели работоспособны и не требуют серьезного ремонта. А вот с энергосистемой уже более существенные проблемы. Термоядерные реакторы целы, но повреждения распространились на центральные коммуникации, перебив силовые и кибернетические сообщения.

— И вы решили попытаться восстановить коммуникации?

— Вот именно.

— Но ведь основная силовая магистраль состоит из гиперпроводника, — Ленар для наглядности погладил пальцем обозначение силовой магистрали, и свободной рукой взял свою кружку, — Где вы возьмете запчасти для нее?

— Мы провели зондирование астероида под нами и выяснили, что там есть необходимые элементы для создания гиперпроводящего сплава. В данный момент мы ведем подготовительные работы по разработке руды, чтобы выплавить из нее материалы для замены трех сегментов силовой магистрали.

Из Ленара вырвался крякающий звук, когда он подавился чаем, и следующие полминуты Михал молчаливо наблюдал за тем, как его гость умирает в приступе кашля.

— Вы что… — спросил Ленар, постепенно возвращая контроль над дыханием, — …серьезно собрались изготавливать гиперпроводники в полевых условиях из астероида?

— Конечно нет, как вы могли поверить в этот бред? — с серьезным лицом бросил Ковальски, и вокруг него образовалась едва уловимая аура самодовольства.

— Не шутите так больше, — Ленар смахнул с лица очередную слезу, предательски выкатившуюся из глаза, — Иначе не избежать еще жертв.

— На самом деле наш план состоит в том, чтобы заменить эти три сегмента сверхпроводником из уцелевшего радиомассива левого борта.

— В основной энергомагистрали нет рабочих условий для сверхпроводников. Как вы себе это представляете?

— Очень просто — мы скрутим уцелевшие детали системы охлаждения с поврежденных маневровых двигателей и соберем собственное охлаждение на обновленную магистраль.

— А что в ней будет хладагентом?

— Жидкий водород.

— И где вы его достанете? — всплеснул Ленар руками и огляделся, — Построите рамскоп?

— Насколько я понял, вы заправлены водой под завязку. Это ведь правда?

— Не совсем. Мы чуть-чуть потратили на обратный путь.

— И тем не менее, вы правильно сделали, что заправили полные баки, — одобрительно кивнул Ковальски, — Часть этой воды мы пожертвуем для электролиза. Еще часть перекачаем в уцелевшие баки Шесть-Три. Оставшейся массы вам с головой должно хватить до Нервы.

— Хорошо, — ответил Ленар, ненадолго задумавшись над адекватностью плана, — Допустим, что вся эта затея с охлаждаемой магистралью сработает. Что насчет поврежденных кибернетических сегментов?

— В данный момент мы… — Ковальски широко расставил руки, — …под словом «мы» я подразумеваю, разумеется, всех нас. Так вот, мы в данный момент все еще продолжаем демонтажные работы и оцениваем ущерб. Поврежденные облицовочные панели оказались впаяны в направляющие балки, и их приходится срезать максимально аккуратно, чтобы не повредить ничего лишнего, но по предварительным прогнозам фотонная система в зоне поражения была просто выжжена просочившейся плазмой вместе с десятками контроллеров, без большинства которых мы вполне сможем дотянуть до Нервы. Хорошие новости в том, что запчастей для фотонной системы у нас в избытке. Плохая новость в том, что замена элементов фотонной цепи — очень тонкая работа, и ее чертовски неудобно проводить в скафандре. Это отнимает необычайно много времени, поэтому мы стараемся не оставлять Шесть-Три без внимания ни на минуту.

— В скафандре? — приподнял Ленар брови и еще сильнее навострил уши, — То есть вы так и не смогли загерметизировать вторую и третью палубы?

— При обычных обстоятельствах мы бы просто выстроили опалубки в узких местах разгерметизированных отсеков и изолировали бы их фотополимерным герметиком, но сложность в том, что кое-кто всего три недели назад очистил от герметика почти весь мультисостав.

— Ясно, — Ленар по непонятным причинам вдруг испытал чувство вины и стыдливо отвел взгляд, — Заваривать пробовали?

— К сожалению, такая мысль приходила нам в голову.

— Почему к сожалению?

— Потеряли много времени впустую, — досадливо вздохнул Михал, — Тут нет условий для соблюдения технологии сварки деформационных сплавов, поэтому от термоусадки, неоднородности присадка и перепадов температур швы быстро покрываются холодными трещинами, а при нагреве обшивки грозят и вовсе рассыпаться на кусочки. Ни о какой герметичности не может быть и речи. И кроме того, система жизнеобеспечения не работает, так что восстановить атмосферу мы все равно не сможем, пока не запустим основные системы… или не вернем с того света дублирующие.

— Но хоть что-нибудь там работает?

— Мы сумели запитать от Ноль-Семь шлюз правого борта и установить независимую систему управления. Сейчас я рассчитываю тоже самое сделать со шлюзом по левому борту. Надеюсь, после этого ремонтные работы пойдут быстрее. Кстати, мне нужны ваши техники.

— Вы их получите, — ответил Ленар без раздумий, — Я так полагаю, командуете ремонтными работами вы?

— Нет, это слишком громко сказано, — махнул Ковальски рукой, — Я лишь составляю графики.

— И каков прогноз?

— Прогноз не утешителен. Ремонт займет очень много времени, и это еще при условии, если мы не обнаружим осложнений. Так или иначе, тут мы плавно перейдем к более… органическим проблемам.

— Органическим?

— Вы давно проводили инвентаризацию? — Ковальски и посмотрел на Ленара как на идиота, то есть своим дежурным взглядом, — Мы слишком много времени проводим вне криостаза. Наши запасы провизии неизбежно подходят к концу. Пожалуй, самое время нам начинать готовиться к переходу на экстренный паек.

— Я вас понял, — с серьезным лицом кивнул Ленар, — Как только мы начнем голодать, я предлагаю начать с капитана Урбана. Его жертва способна будет кормить весь мультисостав по меньшей мере несколько дней.

— Вы сейчас так шутите?

— Да, я тоже умею отпускать глупые шутки, — он позволил судороге скривить свои губы в ухмылке, — А если серьезно, то, как я понимаю, нам пора налаживать гидропонику. Вы ведь уже у себя все наладили?

— Еще неделю назад. Озеленили весь склад.

— Хорошо, я передам своему экипажу, чтобы готовили керамзит и питательный раствор, — эти слова Ленар сопроводил горьким вздохом, — Но я не знаю, в каком состоянии семена. Они уже довольно давно в заморозке.

— Ничуть не сомневался, что и здесь у вас возникнут «трудности», — вздохнул Ковальски не менее горько, — Проверьте их и доложите. В крайнем случае у нас остался небольшой излишек семян.

— Спасибо, — Ленар залпом влил в себя остатки чая и стуком пустой кружки о столешницу обозначил свое намерение уйти, — Пожалуй, если это все, то я пойду и займусь чем-нибудь полезным.

— Постойте, — Ковальски открыл настенный шкафчик, и свет заиграл глянцем на файле с печатным списком, отдающим строгостью и пунктуальностью.

— Ого, у вас тут бумага, — улыбнулся Ленар, — Да вы никак в каменном веке живете.

— Не паясничайте, — протянул он список, и при ближайшем рассмотрении в нем проявились знакомые имена, часы и назначения, — Это график работ. Повесьте себе куда-нибудь — на ближайшее время это закон, по которому мы все будем жить.

— Четыре смены?

— Изучите внимательнее. Там есть еще дополнительные работы в кондиционных условиях.

— Справедливо, — Ленар свернул файл в трубочку, залихватски ударил им себя по лбу и открыл дверь, ведущую к правому борту, — Мы впишемся в график или сдохнем.

— Не обещайте того, чего не сможете выполнить, — попрощался Михал, и дверь закрылась.

10. Самоуверенные идиоты

С точки зрения принципа эволюции космические корабли в чем-то были подобны живым существам. Со сменой поколений они все глубже прятали свои уязвимые органы, и даже их кровеносная система в виде кабелей и труб отгородилась от собственного экипажа чешуйчатой броней, где каждая чешуйка представляла из себя дюралевую облицовочную панель в четыре квадратных метра, прикрученную к направляющим балкам жесткости на несколько каленых болтов. В случае, если потребуется доступ к коммуникациям, любой член экипажа мог взять аварийный ключ и легко открутить болты. Если доступ нужен очень срочно, то тот же аварийный ключ был способен без особых времязатрат посшибать этим болтам их каленые головки. Однако никто даже в самых бредовых фантазиях не рассматривал вариант, что под воздействием высоких температур панели просто врастут в балки, и от аварийного ключа будет столько же пользы, сколько и от консервного ножа при попытке открыть банковский сейф.

Первая мысль, которая приходит на ум в таких ситуациях — плазменный резак. Но все не так просто — плазменная струя, без труда прорвав слой оплывшего металла непостоянной толщины запросто могла повредить уцелевшие кабели, скрывающиеся практически сразу за преградой. Среди техников было не очень много людей, которые верили, будто там еще есть что повреждать, но рисковать дополнительным ущербом (а значит и дополнительными ремонтными работами) никому не хотелось. Было решено пойти трудным, но относительно безопасным путем — пробивать путь к коммуникациям при помощи электрической дуги, что с технической точки зрения отнюдь не считалось резкой, а было ближе к категории вопиющего варварства, ведь технику предстояло нагревать дугой металл до тех пор, пока тот не размякнет и не разбежится в стороны прочь от источника адского жара. Эта процедура была не только медленной и неудобной, но еще и опасной, поскольку иногда капли металла могли сорваться с оплавленных краев и обжечь скафандр. Капля дюралиевого расплава при попадании на холодную поверхность не желает останавливаться и ртутью судорожно ищет пути для дальнейшего бегства, попросту не успевая нанести значительного ущерба, однако техника безопасности — это техника безопасности, и перед демонтажным работами скафандр щедро покрывали абляционной пастой, оставляя чистыми только ладони перчаток, подошвы и смотровой щиток.

Так же техника безопасности ясно гласила, что выходить в скафандре в опасную среду по одиночке не положено, и именно на этом пункте настал момент, когда все дружно решили послать к черту технику безопасности, чтобы хоть где-то сэкономить утекающие бурным и неумолимым потоком человеко-часы. Формально, техники не были одинокими, ведь за раз на Шесть-Три трудились по три-четыре человека, однако все были обособленны друг от друга и занимались сугубо своими делами. В качестве компромисса каждому технику выделялся куратор, который постоянно находился на связи, следил за ходом работ через встроенную в гермошлем видеокамеру и давал необходимые инструкции. Радэку в кураторы достался оператор с бедствующего буксира по имени Ильгиз, который сидел где-то по ту сторону радиосигнала с кружкой какого-то горячего напитка и подробно описывал, как его корабль выглядел изнутри три недели назад.

Путь из шлюзовой камеры к тому, что осталось от носовой секции судна, сопровождался картинами из фильмов ужасов, о чем Ильгиз не забывал упоминать. Строгие геометрические интерьеры обрывались рваными краями срезанных дверей, за которыми таилось царство бесформенности и хаоса: коридоры скручивались в болезненных спазмах, подтеки и наплывы кристаллизовавшегося металла рябили в свете фонаря наростом слизистой оболочки, черными ртами зияли отверстия, обрамленные неровными валиками-губами, из-под выеденных язвой панелей извивались лопнувшими венами трубы и выпирали переплетающимися жилами сросшиеся с переборкой силовые кабели. Мрачные интерьеры напоминали замерзшее нутро гигантского космического зверя, в которое стремительно перерастали прямые углы и строгие линии.

Система контроля массы, которой был снабжен каждый уважающий себя корабль, не позволяла экипажу ощутить внешних инерционных сил и создавала иллюзию того, что судно постоянно пребывает в состоянии покоя, а под ногами есть настоящая гравитация. Однако теперь эта система не работала, впрочем как и все остальные, и вернувшая свои права обманутая физика показала свой дурной нрав, повернув весь мир под прямым углом и своими длинными руками потянув все объекты в сторону кормы. В связи с этим вдоль продольных коридоров растянулись вертикальные лестницы, карабкаться по которым в массивных и неуклюжих скафандрах при перегрузках почти в половину «жэ» было отдельным материалом для долгих историй будущим поколениям.

Пристегнувшись к лестнице в относительно удобном положении Радэк доверил часть своего веса двум карабинам, включил инвертер, подсоединил заземление к краю дыры, которая когда-то была светильником, и выпустил молнию из вольфрамового катода. Он пристально вглядывался в то, как расплавленный металл разбегается прочь от электродуги, и представлял, что от его злого взгляда металл быстрее размякает со стыда. Увеличивающиеся в размерах наплывы нависали над пропастью и сбрасывали с себя лишние капли во тьму, где они разбивались на кучу крошечных дюралевых бусинок. Раз в несколько минут, когда он ловил себя на мысли, что забывает дышать, ему приходилось делать короткий перерыв, в течение которого руки наливались свинцом и отказывались подниматься обратно. Мышцы ныли от долгих статических нагрузок, а глаза зудели и туманили зрение от текущих по лбу капель пота. К сожалению, в шлемофонах так и не придумали средства, с помощью которого можно протереть глаза, и Радэку приходилось продолжать работу едва ли не на ощупь, многозначительно вздыхая каждый раз, когда электрод касался расплава и устраивал короткое замыкание. Он продолжал вглядываться в расплывающийся мир, и чем сильнее он вглядывался, тем больше нервничал, а чем больше он нервничал, тем сильнее потел.

— Радэк, — спокойным голосом произнесенное шлемофоном имя от неожиданности показалось истошным воплем, вынырнувшем из-под пелены безмолвия и заставившем Радэка вздрогнуть, уже в который раз окунув кончик электрода в коктейль из жидкого алюминия и меди.

— Черт вас возьми, Ильгиз! — выдохнул Радэк из легких застоявшийся воздух и принялся извлекать загрязненный электрод вместе с цангой из цангодержателя, что в толстых перчатках было не легче, чем вдеть нитку в иголку на вытянутых руках, — Я надеюсь, что у вас сейчас что-то важное.

— Нет, просто вы молчите, знаете ли, уже минут пятнадцать, и пульс у вас неровный.

— Я пытаюсь сосредоточиться.

— Это дело хорошее, но мы должны постоянно быть на связи, чтобы я был уверен, что у вас, знаете ли, все хорошо.

— У меня все просто прекрасно! — прорычал Радэк, согнувшись, чтобы проводить взглядом упавший в недра корабля электрод, — Запишите, что на второй палубе в угловой секции коридора правого борта пропал еще один электрод. Если я его не найду на обратном пути, пусть поищет кто-нибудь другой.

— Это кормовая секция?

— А какая же еще? Конечно кормовая! — вновь перешел Радэк на натужный рык, когда потянулся в карман за новым электродом, и его плечо сковала ноющая боль.

— С вами все в порядке?

— Все в порядке!

— Я слышал голоса людей, у которых все в порядке, и звучат они, знаете ли, совершенно не так.

— Просто плечо свело, — ответил он и с четвертой попытки зарядил новый электрод в цангу.

— Кажется, вы слишком сильно сосредотачиваетесь на плавке панели. Это грубая работа, знаете ли, поэтому вы можете позволить своим рукам немного «дышать».

— Может, вы вместо меня поработаете?

— Моя смена была прямо перед вашей.

— Тогда просто помолчите немного и дайте мне потерять здесь время с пользой.

— Вы молодец.

— Что?

— Ничего, я просто только что увидел, как вы ловко собрали горелку.

— Большой жизненный опыт.

Радэк ткнул острием электрода в недорезанную панель, задержал дыхание, отвел острие на несколько миллиметров и вдавил тумблер в рукоять. Высокочастотный импульс на долю секунды пробежался тусклой искрой, и яркая дуга вспыхнула, заставив смотровой щиток моментально отфильтровать опасное излучение. Рука дрожала, боясь совершить неправильное движение, плечо продолжало ныть, легкие загорелись от удушья, и Радэк выдохнул воздух, невольно прочертив горелкой на панели светящуюся петлю, медленно растворяющуюся в черноте щитка.

— Это не страшно, — прокомментировал Ильгиз, от чего новый электрод так же едва не клюнул куда не нужно, — Просто расслабьтесь и не совершайте лишних движений. Горелка сама из руки не выпрыгнет, знаете ли.

— Не в первый раз работаю, — выдавил Радэк сквозь зубы, расходуя последние силы на удержание дыхания.

— То есть вы ужезанимались тупым прожиганием металла в вакуумной среде?

— Нет.

— Вы весьма неразговорчивы, знаете ли, — в эфире послышалось хлюпанье, сопровожденное горловым звуком.

Не выдержав, Радэк прервал дугу, посмотрел куда-то вверх, и слова сами вырвались из его рта:

— Вас что, поставили куратором ради того, чтобы забалтывать подопечных до смерти?

— Меня поставили, чтобы я контролировал порядок и безопасность выполнения работ, — раздражающе спокойно ответил Ильгиз и снова чего-то отхлебнул, — Когда вы подолгу молчите, я начинаю, знаете ли, нервничать. А когда говорите, я так хотя бы точно знаю, что вы в здравом уме, твердой памяти и рабочем настроении.

— Не знаю, что у вас на Шесть-Три за представления о рабочем настроении, но я привык выполнять работу молча.

— Тогда добро пожаловать в мир исключений, — воскликнул Ильгиз с наигранной радостью, — У меня, к примеру, рабочее настроение тоже никак не вяжется с тем, чтобы я инструктировал своих соседей о том, как правильно резать мое рабочее место на кусочки, знаете ли. И тем не менее вот я здесь, пью последнюю банку какао в радиусе десятка световых лет, знаете ли, и смотрю на то, как вы хладнокровно срываете с моей Шесть-Три нижнее белье.

В голосе Ильгиза послышалась улыбка, и на напряженном, высеченном из камня лице техника невольно вздернулся уголок рта.

— Если углубляться в метафоры, то я скорее провожу вскрытие.

— Она еще не окончательно мертва. Скорее уж тогда вы проводите ей операцию на позвоночнике.

— Если вы такой любитель поболтать, тогда давайте я молча продолжу свое дело, а вы мне тем временем расскажете, как вы пережили столкновение.

Радэк сделал глубокий вдох, снова задержал дыхание и поджег горелку.

— Даже не знаю, с чего начать… — голос Ильгиза стал каким-то отстраненным и даже перестал ломать и топтать сосредоточенное внимание на огоньке, танцующем между электродом и тающим, словно лед, дюралевым листом, — Мы сидели, мирно обедали, никого не трогали, как тут одновременно погас свет, палуба задрожала и со всех сторон раздался страшный грохот, от которого я чуть не получил инфаркт. Припоминаю, что когда я пришел в себя, первой мыслью у меня в голове было «Уж лучше бы это был инфаркт». Вы ведь понимаете, каково это, когда ломается та самая металлическая коробка, которая не позволяет вам умереть посреди космоса?

— Да, — ответил Радэк, на секунду представив себе описанную сцену, — Наверное, было страшно.

— Нет. Это было, знаете ли, ОЧЕНЬ страшно. И было вдвойне страшно, когда я понял, что аварийные сирены не работают. Я тогда подумал, что нас даже Марвин бросил. На какое-то время я почувствовал одиночество, забыв, что рядом с нами еще целых четыре корабля. Всего несколько секунд прошло, как мы поняли, что корабль превращается в скороварку и грозит нас приготовить заживо. Тогда-то все пять лет обучения и еще сорок лет практики отправились коту под хвост. Мы забыли обо всем на свете, ударились в панику и действовали настолько инстинктивно, что эти моменты даже плохо отложились у меня в памяти. Мы были как крысы, бегущие с корабля. Безо всякой организованности мы просто схватили аварийные ключи и даже не задумываясь о том, что мы, возможно, бежим навстречу собственной смерти, грубой силой пробили себе путь к дорсальному шлюзу, в спешке одели скафандры и вышли наружу.

— Безо всякой организованности? — переспросил Радэк, — Насколько я знаю, ваш дорсальный шлюз, как и наш, рассчитан на одного человека. Вы как минимум должны были организовать очередь. И быстро натянуть скафандр без посторонней помощи не так-то просто.

— Да, — неуверенно согласился Ильгиз, — Знаете ли, поначалу мы чуть не передрались прямо там, но Штефан быстро взял себя в руки и сумел сделать то, что мне лично до сих пор кажется невозможным — вбил обратно в наши тупые головы здравый смысл. Когда мы добрались до Ноль-Семь, и я окончательно пришел в себя, мне было очень стыдно за свое поведение.

— И тем не менее, вы мне все это рассказываете.

— А я не стыжусь своего стыда, — послышался очередной беззаботный глоток, — Это, знаете ли, самый простой способ бороться с ним.

Металл в вакууме остывает медленнее и держит в себе тепло до тех пор, пока оно не излучится или не уйдет через доступный теплоноситель. Площадь физического контакта панели с остальным кораблем таяла на глазах, и металл впитал в себя столько тепла, что начал съеживаться и нависать над коридором, словно старые отслоившиеся обои. Повиснув на последних сантиметрах, он с запозданием обнаружил, что нагрев прекратился, и раскаленные капли замерли, не успев сорваться и улететь навстречу зову тяжести.

— Если кто-то есть в угловой секции правобортного коридора, предупредите их, что сейчас я обрушу шестидесятикилограммовый металлолом.

— Двое сейчас работают на третьей палубе, — ответил Ильгиз, — Один на второй палубе в носовой… нет, в том, что осталось от носовой секции.

— Хорошо, тогда я сбрасываю.

Оставшиеся десять сантиметров под напором дуги размякли и развалились, словно растаявший шоколад. Пока кусок искореженного металла летел вниз, Радэк начал наперегонки считать, с какой силой она врежется в преграду. Он не успел — его прервал звук удара, глухо прокатившийся по переборкам и проникший в его скафандр сквозь натянутые струнами тросы. Он заглянул в образовавшуюся двухметровую дыру и разочарованно вздохнул.

— Нет, Ильгиз, тут тоже все надо чистить.

— Да, я вижу, — пробормотал Ильгиз и на несколько секунд замолчал, — Постойте, кажется, вы должны были как раз за этой панелью встретить несущий двуквадр.

Гермошлем не умел поворачиваться вместе с шеей, потому Радэку пришлось оттолкнуться ногой от лестницы и развернуться всем телом, чтобы направить объектив камеры на непривычно ровную металлическую поверхность, скромно выглядывающую из-за оплавленных краев срезанной панели.

— Да, я вижу краешек. А вы видите?

— Да, почти отчетливо. Я вижу на нем какие-то грязные пятна. Или мне кажется?

— Нет, все правильно, — присмотрелся Радэк к черным ожогам, покрывающим балку подобно плесени, — Просто с него, как это ни странно, испарилась не вся краска. Но с виду сам двуквадр цел, так что это можно считать хорошим знаком.

— Я, знаете ли, нисколько и не сомневался, что он цел. Все эти несущие двуквадры так хорошо проводят энергию, что чуть не поджарили нас на первой палубе.

— Видимо, вы не встречали двуквадры старого образца. Они не всегда выдерживали продольную номинальную нагрузку.

— Тогда давайте порадуемся, что это не наш случай. Хотите сделать перерыв, или идем дальше?

— Идем дальше, — техник похрустел суставами и потянулся к лестнице, — Надеюсь, мы все это делаем не зря.

Когда Земля в полной мере ощутила все прелести перенаселения, это дало хороший толчок к массовой колонизации, но найти относительно пригодную для жизни планету, терраформировать ее и построить жизнеспособную колонию — дело, которое может растянуться на десятилетия. Одним из ограничивающих факторов стал запас провизии, которого попросту не хватало для того, чтобы прокормить ораву колонистов до получения первого урожая. Тогда генная инженерия совершила самый крупный прорыв в ботанике, выведя новую разновидность под названием суперпаслен. Этот странный на вкус и на вид овощ запросто мог истощить даже самую плодородную почву за один сезон, не умел переживать отрицательные температуры и был уязвим перед плесенью, но его преимущества с легкостью перекрывали недостатки, ведь он при должном питании рос с чудовищной скоростью, невероятно быстро перерабатывал газы в процессе фотосинтеза и мог начинать плодоносить уже через три недели после посадки, а пониженная гравитация могла легко отсечь неделю от периода созревания. Его солоноватые плоды содержали в себе богатство белков, углеводов и микроэлементов, и были способны обеспечивать колонистов питательной энергией ровно до тех пор, пока те не начнут умирать от цинги. Он никак не мог выжить в природных условиях, но разве это проблема для людей, которые живут на космическом корабле? Нет, решили экспедиторы и снабдили свои корабли всем необходимым, чтобы в крайнем случае обеспечить собственное производство пищи и кислорода. А что еще делать, если расстояния до ближайших признаков цивилизации измеряются в месяцах и годах? Лишь превратить свой корабль в небольшой оазис. Всего-то и нужно немного семян, несколько простых гидропонных грядок, фитолампы, около тонны минерального концентрата и вода, без которой невозможна жизнь.

На словах приготовление питательного раствора и режим обслуживания замкнутой гидропонной системы казались чем-то сложным, но Ирма быстро нашла в ухаживании за ростками определенное эстетическое удовольствие. Какое-то внутреннее чувство подсказывало ей, что она слишком давно находится в космосе и столь же давно не видела ничего зеленее Вильмы по утрам. Первые ростки проклюнулись сквозь керамзит еще два дня назад, а сегодня вытянулись к фитолампам на добрый десяток сантиметров, расправив свои невесомые хлоропластовые крылья. Казалось, что еще через пару дней они полностью займут пространство на своих стеллажах и будут покорять свободное пространство до тех пор, пока сами себе не перекроют источник света.

От непосредственной близости к растительной жизни, взошедшей посреди царства металла и пластика, на Ирму накатывало чувство эйфории. Листики каплевидной формы манили к себе внимание и кончили пальцев. Пару раз Ирма ловила себя на мысли, что хочет потереться об них лицом и не отказывала себе в спонтанном желании. Она поняла, что очень скучает по природе, но однажды, когда она в очередной раз встретилась на складе с Рахаф ради совместного обеда верхом на аккуратно уложенной стопке мешков с концентратом, Рахаф ей на это ответила набитым консервированными бобами ртом:

— …просто ваш склад плохо вентилируется… Суперпаслен делает свое дело… Кислород начинает вытеснять азот… И это немного бьет по восприятию… Особенно вкупе с пониженной гравитацией.

У Ирмы слегка округлились глаза и с недоверием скосились на ближайшую грядку с тремя ровными рядами созревающих кустиков. Она протолкнула в глотку плохо прожеванную пищу и тихо воскликнула:

— Ничего себе. Такие маленькие, а уже травят меня кислородом. Они так смогут полностью заменить всю систему жизнеобеспечения.

— Теоретически смогут, когда разрастутся. Но до введения режимов суточного цикла я бы не стала полностью полагаться на них, не говоря уж о том, что под них придется реорганизовывать всю систему вентиляции. Сейчас Марвин просто делит воздух на составляющие, а затем вновь смешивает их в правильных пропорциях. Излишки кислорода частично сгоняются в резервуары до востребования, а остальное отправляется на сжигание атомарного углерода. Постепенно Марвин возвращает сюда азот и готовую углекислоту, восстанавливая баланс газов и подкармливая эту весьма прожорливую зелень. А она тем временем вновь насыщает воздух кислородом, нарушая номинальные пропорции. Таков круговорот газов в замкнутой искусственной среде, — заключила Рахаф и поскребла ложкой дно своей банки.

— Как все сложно, — Ирма не удержалась и уже в который раз заворожено потеребила листочки, — Так вот почему в космосе никто не полагается на экосистемы.

— Да, проконтролировать природу — дело неблагодарное. Кстати об этом, — Рахаф отложила на полку пустую банку и указала на помпу, которая бесконечно гоняла по всей гидропонике питательный раствор. Круглое стеклянное окошко в корпусе было наполовину залито зелено-коричневой жидкостью, — Пора доливать раствор.

— Да, — согласилась Ирма, взглянув на окошко, и на ее плечи внезапно навалился груз усталости и морально облегчить его могло лишь одно слово, — Потом.

— Ладно, тогда расскажи мне одну вещь, — Рахав беззаботно улеглась на мешки и призвала Ирму последовать ее примеру, — Насколько близко ты общаешься со своим капитаном?

— В последнее время не очень, — Ирма легла рядом и устремила взгляд в потолок. Это было отнюдь не голубое небо, но эффект был столь же умиротворяющим, — У нас с ним натянутые отношения.

— В каком смысле?

— Он мной недоволен и даже не скрывает это. А он для меня… не знаю даже, как это описать. Но мне очень не нравится, когда он мной недоволен.

— Авторитет?

— Да, — ухватилась Ирма зубами за правильное слово, — Он мой авторитет. В каком-то смысле пример для подражания. Взглянешь на него и сразу понимаешь, что он знает, что делать. Даже когда на самом деле не знает.

— И… — протянула Рахаф, словно выискивая на потолке подсказку суфлера, — …насколько ты близко с ним общаешься? Он тебе не рассказывал чего-нибудь личного?

— Он капитан, а капитаны обязаны держать дистанцию от подчиненных.

— Ой, все это чушь! — с усмешкой выплюнула Рахаф в потолок, — Такое работает лишь на межпланетных судах с численностью экипажа более десяти человек.

— Он мне не рассказывал ничего, что я могла бы назвать личным. Я и работаю-то с ним всего года два, большую часть из которых я была в заморозке. Самый искренний разговор по душам произошел, когда он меня спас и наорал на меня от всей души.

— Это когда ты сбросилась с планетоида?

— Не сбросилась, а случайно попала под опасный угол репульсионного поля.

— По мне так разница не велика, — пожала Рахаф плечами, — Возможно, я бы за такое тоже на тебя наорала. Но тебе и без того досталось. Как ты, не проверяла?

— Что? — посмотрела Ирма на подругу в поисках ответов.

— Ну… вдруг, у тебя прошло это самое?

— Проверяла, — отвернулась Ирма обратно, стыдливо спрятав взгляд, — Залезаю в скафандр — все хорошо. А когда герметизирую его — сразу сердце начинает из груди выпрыгивать и чувство такое, что воздуха не хватает. И самое обидное, что сейчас я понимаю, что это глупо, и воздуха там вполне достаточно, но в герметичном скафандре на меня накатывает какая-то паника, и я уже не могу здраво соображать. Кажется, Ленар называл это посттравматическим расстройством.

— Ленар просто лапочка, — неожиданно выпалила Рахаф, на секунду нещадно разорвав нить разговора, — Но мне кажется, что тут он не прав. По-моему посттравматическое расстройство — это нечто с более ярко выраженными симптомами, не ограничивающееся точным воспроизведением триггерных ситуаций.

— А что же тогда у меня?

— Понятия не имею, — потерлась она спиной о перекинутый через мешок ремень, — Я техник, а не психотерапевт.

— Ну кто бы сомневался, — разочарованно выдохнула Ирма, прищурилась и вновь посмотрела на свою собеседницу, — А что значит «Ленар просто лапочка»?

— Видный мужчина, — последовал беззастенчивый ответ, — Статный, уверенный в себе…

— Так вот к чему все эти дурацкие расспросы о нем.

— Я просто подумала, что раз мы здесь все равно не спим и ходим друг к другу в гости, то не воспользоваться ли ситуацией и немного… социализироваться.

— С ума сойти! — отразился от переборок склада удивленный восклик, — И это еще меня все обвиняют в непрофессионализме!

— Устав мне не запрещает неуставных отношений с не приписанными к моему месту работы лицами, — парировала Рахаф и хитро улыбнулась, — Никогда не задумывалась об этом?

— Разве что чуть-чуть, — Ирма подняла руку и свела пальцы в жесте «чуть-чуть», — Все равно не понимаю, какой смысл. Через несколько месяцев мы вернемся на Нерву и разлетимся в разные стороны. Вы с Ленаром никогда больше не увидитесь.

— Мы и с тобой никогда больше не увидимся, но зачем-то сейчас лежим на мешках с удобрениями и тратим время на то, что обсуждаем мужиков.

— Ладно, в чем-то ты права, — согласилась Ирма и углубилась в думы, — У меня есть «неуставные отношения» с одним человеком.

— Так, — с жадностью в голосе протянула Рахаф и облокотилась на мешок, обратившись в слух, — Насколько неуставные?

— Мы с ним не спали целых четыре месяца.

— Ах, это наш врач! Игорь Соломни… Солони… Сол…

— Соломенников, да. И, кажется, эти отношения стали настолько «неуставными», что я теперь в каком-то смысле буду даже рада тому, что мы с ним после прибытия на Нерву расстанемся навсегда.

— Не расскажешь?

— Ни за что, — отрезала Ирма и добавила, — Но могу лишь сказать, чем больше я что-то делаю, тем больше все идет наперекосяк.

— Ручаюсь, что здесь твоя полоса невезений прервется.

— Почему?

— Да потому что иначе тебе впору давать инвалидность, — усмехнулась Рахаф и описала рукой окружность, — Тебе доверили растить суперпаслен. Что может быть проще в дальнем космосе?

Если бы не целая вереница факторов, отягощающих работы на Шесть-Три, такую работу едва ли можно было бы назвать тяжелой, но не всем и не всегда дано диктовать рабочую обстановку в полевых условиях, поэтому техники мужественно прикусив язык все снова и снова лезли в тяжелые скафандры и по шесть часов проводили в крайне неудобных положениях, испытывая дискомфорт от всего на свете, вплоть до собственных костей.

Для Радэка это был вызов. Он с честью его принял, с позором проиграл битву и с глубоким мышечным спазмом отправился в лазарет. От работы его не освободили, зато прописали ему курс физиотерапии и вынудили в качестве компромисса поменяться сменами с Эмилем. Так глубоко шокированный Эмиль оказался на рабочем посту с плазменным резаком в руках на двенадцать часов раньше положенного, освобождая ниши в переборках от испорченных коммуникаций и беззаботно беседуя со своим новым куратором:

— …лишь на бумаге ответственны за теплообмен, но на самом деле часть теплообмена лежит на системе жизнеобеспечения, будь то воздушная среда, водопровод и термоэлектрические каналы. А теперь вообразите себе, Ильгиз, что две трети корабля начисто лишены системы жизнеобеспечения. Несущих двуквадров в носовой секции нет, воздуха нет, водопровода нет, ничего нет. В корме будет задерживаться слишком много тепла, а это серьезное нарушение норм температурного режима.

— Полагаю, в нашей ситуации, знаете ли, это не так важно, — вяло ответил Ильгиз и громко зевнул, — Нам не нужен весь корабль. Лишь его маршевые двигатели, энергосистема и контрольное оборудование.

— Контрольное оборудование, знаете ли, находится в носовой секции, — напомнил Эмиль, и с натужным рыком выдрал из стены пучок оплавленных проводов, — И носовая секция как раз наиболее уязвима к перегрузкам и перепадам температур.

— Марвину не страшен ни холод, ни вакуум, — прохрипел Ильгиз так, будто во время этой фразы потянулся всем телом, — Если у нас где-то треснет корпус, то черт с ним.

— Ах, какие же мы все-таки самоуверенные идиоты… — почти пропел Эмиль и вонзил плазменную струю в очередной кусок металла, столь же бесформенного, сколь и бесполезного.

— Кто?

— Мы все. Ваш Шесть-Три попал в очень серьезную аварию. Вы ведь знаете, что с кораблем тяжелой категории по межзвездной классификации может произойти сто семьдесят пять аварийных сценариев? Двадцать семь из них оканчиваются тем, что экипаж вынужден бросить корабль и добираться до цивилизации на челноках. И вот этот случай — один из тех самых двадцати семи. Корабль полностью вышел из строя, а мы такие самоуверенные идиоты, знаете ли, возомнили себя великими кудесниками инженерного искусства и пытаемся вернуть корабль в строй прямо посреди комического ничто, да еще и при постоянной опасности, что сейчас в нас угодит еще какой-нибудь космический осколок, летящий на диких скоростях… нет, ему даже не нужно лететь, потому что мы сами летим ему навстречу с физической скоростью в девяносто тысяч километров в секунду. Черт, да это же тридцать процентов от световой! На что мы надеемся? Если мы во что-то врежемся, то даже испугаться не успеем.

— Вы не правы, — поспешно ответил Ильгиз, поймав паузу в монологе, — Это не та ситуация, когда можно штатно интерпретировать сценарии развития событий, знаете ли.

— Согласен, все эти сценарии придерживаются условия, что терпящее бедствие судно находится в одиночестве. Если так посудить то у нас, знаете ли, вообще самая нестандартная ситуация из всех нестандартных ситуаций. Мы тут летим в шесть кораблей на прицепе, тянем за собой то, что по проекту вообще тянуть не способны и зависим друг от друга так, что один неисправный корабль автоматически делает совершенно бесполезным корабль на другом конце мультисостава.

— Эмиль, что вы делаете?

— Я? — переспросил он и взглянул на потухший плазмотрон, смотрящий куда-то в сторону, — Простите, отвлекся.

Плазмотрон вновь припал к металлическому мусору и продолжил разгрызать его на части.

— Вы, знаете ли, могли бы стать великим передовиком производства, если бы любили труд так же, как и поболтать на работе.

— Простите, я слишком много болтаю?

— Очень много, знаете ли. Вы зазря засоряете эфир, предназначенный для служебных переговоров.

— Не иронизируйте, вы же сейчас разговариваете со мной по приватному каналу, — Эмиль закончил резку и напрягся, извлекая из ниши то, что когда-то было куском направляющей балки.

— Нет, — резко возразил Ильгиз, — Это вы сейчас со мной разговариваете по приватному каналу, а я, как оператор, знаете ли, должен еще в полуха прислушиваться к остальным трем каналам и контролировать, чтобы никто никому не помешался.

— Что ж, еще раз простите, — прокряхтел Эмиль и вытащил обезображенный металл из ниши, — Просто мне, знаете ли, так проще работать. Руки сами все сделают, а мозгу тоже нужна какая-то работа.

— Подождите-ка! — вдруг воскликнул Ильгиз резко пободревшим голосом, заставив Эмиля испуганно замереть, словно он оказался минном поле, — Повернитесь обратно к тому месту, откуда вы только что извлекли обломок.

Эмиль послушно исполнил указания, и его взгляд наткнулся на дыру, чернеющую рядом с угловым стыком переборки и смотрящую в полость, расположившуюся в недрах палубы. Поначалу в нем сверкнула мысль «Ничего страшного, это всего лишь техношахта», но затем чувство досады болезненно прожгло у него где-то внутри очень похожее отверстие. Он в сердцах ударил кулаком по переборке и отчаянно выкрикнул:

— Черт возьми, да это же техношахта!

— Она самая, — обреченно согласился Ильгиз, — Поздравляю вас, Эмиль. Мы все, знаете ли, очень долго молились, что никогда не найдем то, что только что нашли вы.

— Плазма проникла в техношахту!

— Да, я это вижу. Я слежу за всем через камеру в вашем гермошлеме, знаете ли.

— Как мы будем проводить ремонт в техношахте?! — не унимался Эмиль. Он отвернулся от зияющей дыры, чтобы немного успокоиться, но это не помогло. Сердце продолжало злостно колотиться, чувствуя упирающийся в спину взгляд безнадежности из-под палубы.

— Успокойтесь, Эмиль.

— Успокоиться? — яростно переспросил он и глубоко вздохнул, — Ладно, хорошо, сейчас успокоюсь. Дайте только дыхание перевести.

— Да, я понимаю, что ремонтные работы сейчас значительно осложнились.

— Вы чертов оптимист, Ильгиз. Вы вообще хоть когда-нибудь ползали по техношахтам?

— Ни разу, но я представляю, каково это.

— Тогда вы должны знать, что в скафандре туда пролезть невозможно, — заявил Эмиль, задумался о чем-то на секунду и неуверенно добавил, словно убеждая в этом самого себя, — Никак. Нисколечко. Знаете ли.

11. Я не пользуюсь духами

Буксиры дальнего следования никогда не комплектовались врачами, поэтому в инструкциях про регулирование медицинского персонала до недавнего времени не было написано ни строчки. В последний момент Игорю Соломенникову выдали права полноценного члена экипажа, наделенного полномочиями регулировать графики работ пациентов, и смутный перечень обязанностей, упирающийся в контроль здоровья членов экспедиции. Другими словами, Игорь должен был размораживаться вместе со всеми, сидеть в лазарете и ждать, пока кто-нибудь не пострадает. Он очень быстро осознал, что нет во вселенной назначения скучнее, чем следить за здоровьем трех десятков человек, которых, не будь они все здоровыми как быки, все равно никто не пустил бы в дальнюю экспедицию. Тем не менее, пока все были заняты стыковкой с астероидом 2Г и предполетными проверками всех систем, у Игоря были собственные обязанности, упирающиеся в плановый медицинский осмотр на предмет приобретенных органических патологий, которые в редких случаях процедура криостаза подбрасывала космоплавателям. В тот момент вскрылись интересные подробности его медицинского регламента, которые указывали, что зона его ответственности распространяется на всю экспедицию, а полномочия оканчиваются там же, где и кончается буксир Два-Пять.

Он собрал на своем столе скромную стопку из пяти медицинских карт, подписанных именами пяти членов экипажа, которым он имел полное право приказать явиться в лазарет. Всех остальных он мог только вежливо пригласить, потому что на них распространялась презумпция трудоспособности: полностью здоров, пока сам не пожалуется. Тем не менее, с его стороны было глупо недооценивать объединяющее всех космоплавателей желание дожить хотя бы до ста пятидесяти лет, и клиентура лениво потянулась в его кабинет удостовериться, что последний криостаз не сделал с их мозгами ничего непоправимого. Спустя два дня его столешница частично спряталась в пушистой тени стопки из двадцати четырех медицинских карт, которые практически заново научили его писать от руки. Игорь ждал, что кто-то принесет двадцать пятую, и этот момент настал спустя еще два дня, когда капитан Урбан почти в буквальном смысле сорвал его со спальной полки и пробормотал что-то невнятное про механическую травму. Он издевательски лавировал между связными фразами и четкими объяснениями, стараясь раздразнить в Игоре любопытство, и это у него дьявольски хорошо получалось. Фельдшер едва ли не бегом бежал в лазарет, прямо на ходу застегивая рубашку и ожидая увидеть что угодно от глубокого рассечения до всего состава экипажа Два-Пять, смеющегося над жертвой космического розыгрыша, и когда дверь открылась, взгляд Игоря утонул в красном цвете.

Нет, крови было не так много, чтобы в ней действительно можно было утонуть, но на фоне белоснежной отделки одного из немногих помещений, избежавших творческого порыва бывшего штурмана Два-Пять, окровавленное лицо настойчиво засасывало и окунало в себя все внимание, словно перо в чернильницу. Двадцать пятая медкарта, инкрустированная рубиновыми отпечатками пальцев, уже лежала на столешнице, а ее владелица, у которой на лице словно бы что-то взорвалось, смиренно сидела на койке запрокинув голову и старалась уберечь от все еще сочащейся крови свою и без того заляпанную куртку. Нос был приплюснут и скошен, словно лопнувший воздушный шарик, а кровавые разводы тянулись из ноздрей во все стороны, вопреки силе искусственного тяготения расползаясь по щекам, скулам, губам и подбородку. Пара гранатовых бусинок была вплетена даже в светлую челку, и Игорь на некоторое время застрял в объятиях ступора, разглядывая кровавую маску и задаваясь единственным вопросом:

— Как?

— И вам здравствуйте, — поздоровалась женщина невозмутимым голосом, не сводя внимательного взгляда с чего-то очень интересного на потолке.

— Да, здравствуйте, — протянул он и неспешным шагом подошел поближе к пациентке, рассматривая ее, словно ослабленную веками тонкую скульптуру из растрескавшегося мрамора, — Кажется, у вас сломан нос.

Он сделал глубокий вдох, чтобы прийти в себя, но это лишь пробудило в нем какую-то тревогу. Что-то неосязаемое зацепилось за струнку в глубинах его души и выдавило ноту, пробежавшуюся мурашками по его шее. Он был врачом с очень приличным стажем, видел крови больше, чем могло уместиться во всех шести экипажах мультисостава, но сейчас его что-то сильно обеспокоило и мешало сосредоточиться на заурядной травме. Сломанный нос был самой простой черепной травмой, так почему же он нервничает, словно студент первого курса на практическом занятии?

— Вы очень наблюдательны, — ответила женщина, — Я буду очень признательна, если вы его почините.

Игорь сел за стол, раскрыл папку и зацепился взглядом за фотографию женщины в анфас с прямым носом и чистым лицом. Чем больше он вглядывался в фотографию, тем меньше был уверен, что перед ним на койке сидит именно она.

— Октавия Сабо? — на всякий случай уточнил он и, получив утвердительный ответ, смущенно зарылся взглядом в документ, стараясь читать надписи и игнорировать тревожные сигналы, — Не расскажите, что случилось с вашим носом?

— Упала, — ответила она без энтузиазма, и Игорь отказался ей верить.

— Вы абсолютно уверены в этом?

— Абсолютно.

— И никого не было рядом в тот момент?

— Были двое, — закатила она глаза еще дальше, стараясь заглянуть за пелену боли, в которой спрятались имена, — Айвин Мерк, мой штурман, и Синг Патил, инженер энергосистемы.

— И никто из них ни коим образом не помогал вам «упасть»?

— Что за грязные намеки, фельдшер?

— Зовите меня Игорь, — выпалил он, закрыв папку и прочистил горло, — Мы, Игори, любим, когда нас зовут Игорями.

— Я упала исключительно по собственной неосторожности, — настояла Октавия и поморщилась, словно проверяя лицевыми мышцами, где в данный момент находится ее нос.

— Имейте ввиду, что преступное насилие в дальних экспедициях недопустимо, и с точки зрения межзвездного права это не многим хуже укрывательства человека, способного сделать такое.

— Я прыгнула в воздушный рукав, — нетерпеливо выдохнула она через рот, — Немного не сориентировалась и ударилась о стенку. Нет смысла искать виноватых, все виновные в данный момент сидят перед вами.

Вспотевшая рука Игоря нырнула в ящик стола, нащупала два карандаша и выловила их наружу. Поднявшись из-за стола, он подошел к пациентке, чтобы еще раз осмотреть неровный выступ на ее лице, и у него резко пересохло во рту, в груди похолодело, а где-то под сердцем жалобно завыли волки. Какое-то чудовище, запертое внутри него, яростно пыталось пробиться на волю, его намерения путались в перепуганных мыслях, но когти были остры и начинали причинять боль. Ему пришлось вновь прочистить горло.

— Вы ведь капитан буксира Один-Четыре, правильно?

— Все верно.

— Никогда не думал, что у человека, дослужившегося до поста капитана могут быть проблемы с невесомостью.

— Я давно отвыкла от невесомости.

Пока он ощупывал взглядом травмированное лицо, его свободная рука серией неловких движений проползла по краю стола и схватила точилку для карандашей. Он попытался поочередно совместить карандаши с точилкой и обнаружил в своих руках дрожь, какая бывает при мандраже. Его тело чего-то взволнованно ожидало, но мозг растерянно не мог понять, чего именно. Подключив зрение, он снял с тупых концов карандашей небольшую фаску, тем самым немного закруглив их, и вот уже в третий раз крякнул, прочищая горло:

— Прилягте, — Октавия повиновалась, и прислонив голову к подушке расслабила уставшую шею, — Если хотите, я могу вам вколоть местный анестетик.

— А стоит? — спросила она, впервые наградив его своим взглядом.

— Я бы не стал. Он уберет боль, но даст вам чувство дискомфорта в носовых пазухах, от которого вы никуда не денетесь в ближайшие часа два.

— Тогда потерплю.

— Я постараюсь сделать все аккуратно, — он достал из шкафчика коробку с тампонами, — От вас же требуется не дергать головой, иначе я могу искривить ваш нос еще сильнее.

— Хорошо, — кивнула она, с опаской взглянув на трясущиеся в его руке карандаши, — Вы в порядке?

— В полном, — соврал Игорь, уняв дрожь в карандашах, — Просто немного рука затекла.

Наклонившись над ней, он встретился с ней взглядами и испугался, что она слышит бешеные удары его пульса. Почувствовав легкий холодок на лбу, он понял, что покрывается испариной, и аккуратно ввел закругленные концы карандашей в ноздри пациентки. Она поморщилась, прикрыла на секунду глаза и вновь открыла их, в судорожном ожидании электрического разряда. Игорь смотрел на нее и не мог понять, кто из них сейчас больше на взводе. Он обхватил пальцами свободной руки переносицу и, проглотив вставшие комом в горле сомнения, с едва слышным на краю восприятия хрустом поставил сломанный нос на место. По телу Октавии прокатилась конвульсия, ее руки рефлекторно потянулись к лицу, замерев на половине пути, а из глаз проступили слезы, прокатившиеся по скулам сквозь еще не свернувшиеся кровавые разводы, и впитались в подушку алыми кляксами. Рассмотрев нос под разными углами, Игорь сделал еще одно болезненное движение. Сквозь стиснутый оскал Октавии выдавился стон, и обезумевший зверь схватил Игоря за глотку своей когтистой лапой, заявив о своих намерениях. От осознания того, что происходит, сердце ненадолго сделало перерыв и задумалось, стоит ли ему биться дальше. Игорь извлек окровавленные кончики карандашей и пытался сосредоточиться на виде крови, но мысли упорно тянули его к совсем другим вещам. Ему стало сложнее и одновременно легче от осознания того, что именно и каким образом в нем так всколыхнула Октавия. Теперь, когда чудовище проявило себя, он знал, с кем борется и как дать ему отпор.

Заткнув ее ноздри тампонами, он еще раз осмотрел ее нос со всех сторон и удовлетворенно заметил, что нос, возможно, стал даже красивее прежнего. Ближайшие несколько дней, в течение которых будут заживать хрящи, окончательно определят его форму, а до тех пор…

— …а до тех пор лучше его не трогать, — заключил Игорь, омывая влажной салфеткой лицо пациентки.

— У вас зеркала не найдется? — поинтересовалась она, протирая глаза от все еще сочащихся слез.

— Вот же оно, — указал он на стену за ее спиной и наткнулся на свое отражение, блестящее от волнения и перекошенное от внутренних противоречий. Профессионал внутри него жаждал устроить Октавии серьезный разговор, но забитый, слабый и испуганный человечек молил как можно скорее выгнать ее из лазарета. Последний кричал громче, но первый оказался сильнее. Он протянул руку и заблокировал дверь.

— Что вы делаете? — спросило у него отражение Октавии, выглядывающее из-за ее спины.

— То, что вам определенно не понравится, — заметно отвердевшим тоном заявил Игорь и заслонил собой панель управления дверью, полностью отрезав ей пути к бегству, — Вы абсолютно уверены, что на вашем судне не было никаких нарушений?

— Я же вам сказала, что упала исключительно по собственной…

— …неосторожности, — перебил ее Игорь и со скепсисом во взгляде сложил руки на груди, — Да, в это я теперь верю. Вот только на этот раз я не совсем это имел ввиду. Вам кто-нибудь говорил, что у вас очень интересные духи?

— Но я не пользуюсь духами, — она встала с койки и растерянно оглянулась.

— Вот это вы сейчас зря сказали, — покачал Игорь головой.

— Выпустите меня, — она попыталась обойти преграду, но Игорь сделал шаг в сторону и вновь заслонил ей панель управления дверью, — Что вы себе позволяете?

— Я решил насильно задержать вас здесь против вашей воли, если вы не против.

— Мне придется доложить о вашем непрофессиональном поведении, — произнесла она дрогнувшим голосом.

— Нет, это мне придется доложить о вашем непрофессиональном поведении.

Ее взгляд остекленел, и на ее лице проявилось осознание, что бежать ей попросту некуда. Игорь ощутил жжение — это его начала переполнять злость. Он был зол на Октавию и не знал, как этой злостью правильно распорядиться. В уме маячило несколько вариантов, и все они казались правильными лишь условно. На мгновение ему почудилось, что он, как и Октавия, оказался в безвыходном положении. В шахматах это называлось патовой ситуацией.

— Вернитесь на койку, — приказал он, и Октавия неуверенными движениями попятилась назад, — Сейчас я вам задам несколько вопросов. Если вы ответите на них предельно честно, тогда возможно никто не пострадает. А если вы решите мне соврать, то я вас умоляю, постарайтесь связать свою ложь правдоподобно, чтобы мне не пришлось делать то, чего вы так боитесь.

Если протянутые вдоль переборок кабели считались венами корабля, то техношахты могли удостоиться сравнения разве что с костным мозгом. Они были надежно спрятаны глубоко внутри палуб и предусмотрены на случай экстренного доступа к самым недоступным линиям коммуникаций и некоторым вентиляционным каналам. Их использование было настолько экстраординарным явлением, что экономия объема на стадии проектирования серьезно ударила по их габаритам. Их сечение представляло из себя квадрат со стороной немногим более полуметра, и нормальный здоровый мужчина среднего телосложения, который мало болел в детстве, уже имел определенную возможность заработать там клаустрофобию. Человек же, облаченный в скафандр, увеличивающий общий объем тела почти в три раза, имел гораздо больше шансов родиться обратно, чем протиснуться в техношахту. Ее нутро было доступно лишь на длину вытянутой руки.

Слух о том, что взрыв от столкновения с осколком пробил техношахту, выдавил мощным скачком давления клапан вентиляции на третьей палубе и оставил один бог знает какие повреждения в этой кроличьей норе, обогнул астероид по меньшей мере трижды, установив новый скоростной рекорд передачи информации. Отремонтировать техношахту можно было либо сняв с себя скафандр, либо разобрав всю вторую палубу по гайкам и винтикам. Первое требовало, чтобы техники научились выживать в вакууме хотя бы пару часов, а второе — как минимум наличие сервисного дока и хорошо организованного обслуживающего персонала с набором профессиональных инструментов. Все сразу поняли, что Шесть-Три не починить, но капитан Ковальски рвал на себе оставшиеся волосы и призывал техников не опускать руки и продолжать ремонтные работы.

Капитан Хаген затребовал обновленный план ремонтных работ, выждал ради приличия три часа, а затем приказал своим техникам свернуться и прекратить пустую трату сил и ресурсов. График работ подвергся серьезным изменениям, из-за чего оставшиеся экипажи начали выражать признаки невроза и обеспокоенности. В воздухе сгустилась посторонняя примесь, пахнущая общим моральным упадком, и нужно было срочно что-то придумать. Капитан Ковальски, который, казалось, даже перед страхом смерти откажется признавать поражение, тихо выл от безвыходности ситуации и думал о том, как ему изобрести чудо.

И вот однажды к нему явился ангел с добрыми вестями. Протерев глаза, Михал понял, что у ангела нет нимба, крыльев и вообще лицо у него не слишком дружелюбное, однако этот ангел отягощенным сомнениями голосом мямлил какую-то чушь про возможность доступа в техношахты, и капитан буксира Ноль-Семь зубами вцепился в протянутую соломинку.

По мультисоставу тут же пронесся сигнал, созывающий собрание капитанов.

Ленар отправился на собрание безо всякого энтузиазма. Он готовился услышать окончательный приговор и, возможно, принять на себя несколько укоров за то, что именно его техник оказался гонцом, принесшим плохие вести. Он чувствовал себя измотанным. У него на душе было идеальное настроение для того, чтобы сдаться в этой гонке со временем, и из спринтера ненадолго превратиться в зрителя, жующего жареный в панировке суперпаслен и тянущего через соломинку суперпасленовый нектар.

Поскольку короткий путь через Шесть-Три был отрезан, ему пришлось пробираться к буксиру Ноль-Семь самым длинным путем — через Один-Четыре, Девять-Четыре и Два-Пять. Он не торопился, и заранее подготовил извинения за опоздание, несколько раз прорепетировав их, минуя воздушный рукав. Взойдя на борт Ноль-Семь, он неспеша поднялся на первую палубу, вошел в кают-компанию и беглым взглядом пересчитал присутствующих. На него оглянулось пять голов, и он автоматически выплюнул:

— Простите за опоздание, мне пришлось обогнуть весь астероид, чтобы…

— Расслабьтесь, — перебил его капитан Урбан, подпирающий переборку, — Мы все еще ждем Октавию.

Ленар и еще раз пересчитал присутствующих. В помещении было пять человек. Он был шестым. А капитанов всего шесть. Если тут нет Октавии, то кого же он посчитал вместо нее? Приглядевшись внимательнее к фигуре, прячущейся в тени угла и стоящей обособленно ото всех, он приметил, что для Октавии у этого человека слишком высокий рост, широкие плечи и мужская стрижка. Уловив на себе взгляд, Игорь молчаливым кивком поздоровался с Ленаром.

— Игорь? — растерянно спросил Ленар, пройдя к столу, — Вы теперь тоже капитан?

— Разумеется нет, — ответил за Игоря Штефан, — Разве вы не находите, что семь капитанов на пять кораблей — это несколько чересчур?

— Отставить пессимизм, — отчеканил Ковальски приказным тоном, — У нас шесть кораблей. Но если вам угодно, капитан Горак, то пять с половиной. Мы все еще надеемся вернуть ваше судно в строй.

— Вы так и не сказали мне, каким образом.

— И не скажу, пока здесь не соберутся все. Я не хочу ничего объяснять опоздавшим по второму разу.

Ленар думал, что вошел в кают-компанию с очень глупым видом. Однако, когда дверь распахнулась, явив на пороге Октавию, он понял, что у застрявшей в дверях женщины, подавившейся собственным языком, вид был намного глупее. Она растерянно озиралась по сторонам, словно пытаясь понять, не ошиблась ли кораблем, и наконец ее взгляд застыл на Игоре, и в глазах читался неумело скрываемый испуг. Примерно с таким же недоверчивым взглядом дети садятся в стоматологическое кресло, и когда она заставила свои обмякшие ноги сделать три осторожных шага по направлению к столу, дверь за ее спиной захлопнулась, а Ленар утонул в не заданных вопросах.

— Простите, что опоздала, — промямлила она, — У меня на корабле произошел…

— К делу! — заткнул ее Штефан и хлопнул по столешнице ладонью.

Михал сделал глубокий вдох и, облокотившись на столешницу, заговорил:

— Итак, прежде чем мы приступим к совещанию, прошу поднять руку тех капитанов, у которых есть идеи относительно дальнейшего ремонта коммуникационных сообщений буксира Шесть-Три.

Стол по периметру моментально оброс лесом из рук. Кто-то даже поднял сразу две.

— Опустите руку те, кто хочет предложить отремонтировать буксир в сервисном доке Нервы.

Слова Михала моментально вырубили весь лес.

— Вам всем, вероятно, интересно, по каким причинам на этом собрании присутствует наш экспедиционный фельдшер.

— Мне не интересно, поскольку я уже в курсе, — самодовольно улыбнулся Эрик.

— Рад за вас, но давайте дадим ему высказать то, что он уже высказал ранее, но теперь уже привсех.

Игорь вышел из-за угла и встал возле пустой кофеварки, поскольку стула ему не нашлось, и уступать место, по всей видимости, никто не собирался. Шестеро капитанов развернулись в его сторону, потопив его во внимании и растопырив уши.

— Хочу сразу оговориться, — вздохнул он, протерев уставшие глаза, покрытые красной сеточкой, — Я никакой не инженер. Я врач и должен следить за вашим здоровьем. Учитывая все это и некоторые другие факторы, о которых я не вижу смысла распространяться, по-хорошему я должен сейчас быть на Два-Пять и держать рот на замке, но поскольку обстоятельства у нашей экспедиции весьма плачевные, то я…

— Игорь, вы не на симпозиуме, — перебил его Штефан, — Если вы хотите предложить что-то полезное, то мне не терпится это услышать. Давайте без долгих вступлений.

— Я к этому и веду. Дело в том, что мое предложение не совсем стыкуется с моими обязанностями. Как я понимаю, сейчас у вас есть проблемы упираются в затрудненный доступ в тесную шахту. Правильно?

— Все правильно, и лубриканты нам тут никак не помогут.

— Допустим, вы сможете проникнуть в шахту. После этого есть еще какие-то преграды, которые могут не позволить вам завершить ремонт в полевых условиях?

— Мы этого не знаем, — развел Ленар руками, — Мы до сих пор не произвели диагностику шахты. Но с высокой степенью вероятности ответ будет — нет, непреодолимых преград больше нет.

— Хорошо, тогда я предлагаю снарядить техников в менее громоздкие средства защиты от космической среды.

— Что вы имеете ввиду?

— Компрессионный комплект ВКД, — сказал Игорь, и на мгновение кают-компания умерла, а у Ленара непроизвольно дрогнуло сердце.

— Вы серьезно? — спросил Штефан и несколько раз сморгнул.

— Абсолютно. Он защитит вас от среды вакуума и позволит некоторое время работать в шахте.

— Но есть одна проблема. Буксиры не комплектуются компрессионными комплектами ВКД.

— Поверьте, как врач я в курсе, — кивнул Игорь и начал жестикулировать, — Эта технология до сих пор далека от совершенства, поэтому едва ли вы ее найдете на потребительском рынке. Компрессионные костюмы непрактичны, неудобны, в некоторых случаях даже опасны. Три-четыре часа работы в них — это абсолютный максимум. После этого необходимо дать организму отдохнуть хотя бы сутки. А если вы в них будете мало двигаться и потеть, они еще и высушат вашу кожу.

— Вы меня не поняли, — поднял Штефан руку, привлекая к себе внимание, — Когда я сказал, что буксиры ими не комплектуются, я имел ввиду, что у нас их попросту нет.

— Насколько я знаю, у капитана Сабо на буксире Один-Четыре находится два универсальных термоусадочных комплекта.

От этих слов у Ленара сердце с треском обрушилось куда-то в район пяток, и он заметил, как лицо Октавии стало на несколько оттенков белее, а грудь перестала вздыматься, словно у перепуганного животного, скрывающееся от хищника.

— Как? — спросил Штефан и вонзил в Октавию свой удивленный взгляд, — Откуда?

Похожие вопросы мучили и Ленара. Как Игорь узнал о комплектах Октавии и откуда?

— Боюсь, что эти расспросы сейчас неуместны, — вновь вернул Игорь внимание на себя, — Просто примите тот факт, что у капитана Сабо есть два комплекта, и у нее были объективные причины не ставить вас в известность.

Ленару показалось, как Игорь незаметно подмигнул Октавии, и та ответила ему коротким кивком головы.

— Игорь прав, — выдохнула она с привкусом обреченности в голосе, — У меня есть два комплекта, и, как он верно сказал, они универсальные. Это обозначает, что вы должны вообразить, какие неудобства могут эти штуки доставить человеку, и смело умножить их на два.

— А если вы мужского пола, то и на все четыре, — не подумав выплюнул Ленар и, словив на себе злой взгляд Октавии, поспешил заткнуться.

— Ситуацию осложняет одна неприятная вещь, — продолжил Игорь, — Эти комплекты с учетом кислородных баллонов и защитных слоев все равно не сделают вас такими же стройными, каковыми вы являетесь без них. Пролезть в шахту вы все сможете… за исключением вас, капитан Урбан, но у всех вас будут высокие шансы застрять в этой шахте и ждать помощи, пока у вас не кончится кислород. В связи с этим для работ внутри шахты требуются люди малых габаритов. Женщины.

— Я? — спросила Октавия, попав под прицелы шести пар глаз, и на ее белом лице проступила кровь.

— И вы тоже, — рука фельдшера нырнула в карман и выловила оттуда короткий список имен, который лег на середину столешницы, — Я уже взял на себя смелость изучить биометрические данные всех участников экспедиции. Так получилось, что из мужчин подходит лишь один человек — оператор Девять-Четыре Эйнар Нер, вес шестьдесят один килограмм, рост метр семьдесят три. Так же я отобрал шесть женщин, подходящих по соотношению роста и веса. Итого семь человек.

— Кажется, здесь не хватает одного имени, — произнес Михал, пробежавшись глазами по списку, — Если мне не изменяет память, оператор Ноль-Девять, Ирма Волчек, достаточно миниатюрная девушка. Почему ее нет в этом списке?

— Я слышала, что Ирма Волчек не может работать вне корабля… — заговорила Октавия, и ее тут же перебил Игорь.

— Да, все верно. Во время вылазки на Мерклин-71 произошел небольшой несчастный случай, связанный с компрессором жизнеобеспечения, из-за чего в ее кислородный баллон проникла токсичная примесь, которая повредила ей дыхательную систему. Сейчас ярко-выраженных симптомов нет, но как врач я настаиваю, чтобы она оставалась на корабле еще некоторое время и дышала нормальным воздухом, пока окончательно не поправится.

С каждой минутой совещание становилось все более странным, и Ленар категорически не знал, куда ему деваться и что вообще происходит. Ему показалось, что Игорь вновь подмигнул Октавии, и та снова ответила коротким кивком головы. Что за игру они затеяли, и какие роли в ней отданы Ленару и Ирме?

Игорь вновь подмигнул, на этот раз Ленару, и тот, словно дрессированное животное, повторил за Октавией ответный жест. Это было настолько странно, что Ленар забыл, зачем было организовано это собрание, что на нем обсуждали, и что вообще такое этот буксир Шесть-Три. Остаток совещания прошел за обсуждением рабочих графиков, а Ленар сидел молча, делал вид, что внимательно слушает, и кивал головой, когда ловил на себе чей-то взгляд. Наконец, раздалась долгожданная фраза «собрание окончено», и он выпрыгнул со стула, надеясь перехватить Игоря и похоронить его в вопросах. Но Игорь на выходе из кают-компании лишь сказал ему:

— У меня в лазарете. Через час.

Ленар явился к лазарету Два-Пять через пятьдесят минут и нервно нарезал круги по первой палубе, словно ожидая женщину на свидании. Припомнив свой последний раз, когда он ходил на свидание, он про себя отметил, что на этот раз встреча с непредсказуемым исходом совершенно точно не кончится ничем хорошим. Час неторопливо истек, и он решительно шагнул в лазарет.

— Присаживайтесь, — указал Игорь на свободный стул, и Ленар присел на кучу торчащих иголок, — Вы на что-то жалуетесь или у вас ко мне вопросы нерабочего характера?

— Давайте без издевок, — поерзал он на стуле, — По-моему, вы сейчас даже лучше меня знаете, зачем я здесь.

— Я понимаю, как вы себя сейчас чувствуете, и поверьте, мне это чувство знакомо, — беззаботно произнес Игорь, откинувшись на спинку стула, — Нас с вами объединяют две вещи. Одна из этих вещей заключается в том, что у нас обоих есть грязные секреты.

— Вы узнали что-то плохое об Октавии? — задал Ленар наиболее интересующий вопрос, лелея в душе бесконечно наивную надежду на ответ «нет».

— Больше, чем хотелось бы. Видите ли, примерно полтора года назад, если не ошибаюсь… — он задрал голову и пробежался взглядом по настенному календарю, — Мы тогда еще только пристыковались к астероиду, и Октавия обратилась ко мне со сломанным носом.

— Да, я помню тот инцидент.

— Тут я вам должен признаться, что в прошлом я страдал алкоголизмом.

— Это очень плохой пункт в резюме для экспедиционного фельдшера, — ядовито заметил Ленар.

— Согласен, и я совсем не горжусь этим. Если вас это успокоит, то я успешно завязал, — его взгляд вновь обратился к календарю, — Уже точно и не вспомню, когда именно, но этим я уже горжусь.

— Рад за вас, но при чем здесь Октавия?

— Вы знали, что Октавия сломала себе нос не совсем по неосторожности, а из-за того, что нырнула в невесомость в нетрезвом виде?

— Абсурд! — бросил Ленар и усмехнулся, — Она не могла пронести алкоголь сквозь таможенную службу!

— Когда она пришла ко мне в лазарет и села на койку, я почувствовал от нее очень тонкий, но до ужаса знакомый сладковато-кислый запах из моего позорного прошлого, который едва не свел меня с ума. Я даже не знал, что хуже: то, что она выпила в рабочее время или то, что она смогла пронести на борт контрабанду. Так или иначе, в тот день я уличил ее и в том и в другом. Я не знал, как с ней правильно поступить и устроил ей долгий и не совсем приятный допрос.

— И что же она вам сказала? — поежился Ленар, вдруг осознав, что сейчас оказался в той же ситуации, что и Октавия.

— Она рассказала мне все. Она поняла, что попалась с поличным и решила все не усложнять. Она рассказала мне про то, что любит выпить стаканчик раз в неделю, рассказала про компрессионные комплекты, рассказала про сопутствующие темные делишки, и, тут самое интересное, она рассказала мне про вас, капитан Велиев.

— Про меня? — переспросил Ленар с единственной целью — дать толчок своему спертому дыханию.

— Да, она рассказала про вашу с ней авантюру в космопорту Нервы, и, если честно, я был весьма впечатлен. До такой степени впечатлен, что придумал наиболее бескровный выход из всей этой ситуации.

— Какой же?

— Как только мы вернемся, я отправлю таможенной службе анонимное сообщение без указания имен и дат. В нем я просто опишу, каким образом вы с ней все это провернули, чтобы они просто заткнули все те бреши в своей безопасности, которыми вы так бессовестно и даже в какой-то степени отчаянно воспользовались.

— Спасибо? — спросил Ленар, захлебываясь в смешанных чувствах.

— Пожалуйста, — в полтона ответил Игорь, — Однако знайте, что теперь мы с вами повязаны.

— Не совсем. Вы говорили, что у нас обоих есть грязные секреты. Я так понял, что своим грязным секретом вы тоже намерены поделиться.

— Пожалуй, вы правы, — обреченно вздохнул Игорь и выложил краткую версию исповеди, которую он когда-то выкладывал Ирме.

Во второй раз у него это вышло на удивление легко, и он списал эту легкость на тот компромат, который лежит в его умственной картотеке на капитана Велиева. Теперь-то они точно повязаны, и если и пойдут на дно, то лишь в обнимку, как сказала бы Ирма. Как же он, некогда профессиональный целитель, докатился до такого?

— Ладно, — протянул Ленар, осознав, что для одного дня на него обрушилось слишком много впечатлений, — Пожалуй, я сейчас даже не способен нормально обдумать то, что вы мне рассказали.

— Я буду надеяться, что вы отнесетесь ко мне с пониманием.

— Обещаю постараться.

— Спасибо.

— Но вы мне не сказали о второй вещи, — вдруг вспомнил Ленар начало разговора.

— Что, простите?

— Вы сказали, что нас с вами связывают две вещи. Вы не сказали, что за вторая вещь.

— Совсем забыл, — разочарованно опустил Игорь взгляд, — Старею, наверное. Вторая вещь — это наша общая, простите за выражение, заноза в заднице по имени Ирма Волчек.

— Про занозу в заднице — это вы в самую точку попали, — улыбнулся Ленар и даже на секунду расслабился.

— И у меня есть к вам одно предложение, из-за которого вы решите, что я сошел с ума, и к которому я попрошу отнестись со всей серьезностью.

— Ничего не обещаю, но слушаю.

— Вы действительно хотите отделаться от нее?

Брови Ленара приподнялись в ожидании еще одной крайне интересной беседы.

12. Он мой друг

С тех пор, как Ирме доверили уход за гидропоникой, она все больше времени проводила на складе. По мере того, как техники выносили со склада различное оборудование для работ на Шесть-Три, Ирма переносила туда свои личные вещи. Она там работала, обедала, коротала досуг, отдыхала, а когда добралась до катушки с нейлоновым тросом, то связала себе гамак, повесила в углу и окончательно распрощалась со своей спальной полкой в комнате отдыха. Для полноценного удобства не хватало лишь санузла.

Поскольку Ноль-Девять был одним из двух ближайших к Шесть-Три буксиров, к ней на склад регулярно заглядывали гости, устраивая настоящий круговорот техники в бесконечном цикле монтажно-демонтажных работ. Что-то убывало, что-то прибывало, большая часть оборудования так и оставалась лежать на Шесть-Три, некоторые материалы пускались в расход, некоторые инструменты таинственным образом исчезали где-то на рабочей площадке, и всему этому срочно требовался какой-то организованный учет. Так Ирма совместила функции фермера и кладовщика. Навалившаяся на нее работа отнимала достаточно мало сил и много времени, чтобы почувствовать себя снова полезной экипажу и заткнуть льющееся ручьем чувство отчужденности, однако по ночам ей упорно казалось, что она слышит доносящийся с первой палубы звук металлического скрежета, с которым Марвин неумолимо отсекает от пути до окончания ее космической карьеры один миллион километров за другим.

Неделя, в рамки которой она сгоряча поставила Игоря своими капризами, подходила к концу, и Ирма сама не понимала, чего ожидала от этой недели. Она костями чувствовала, как ступенька на ее карьерной лестнице трещит и вот-вот проломится под ее весом, и она постепенно начала осознавать, что из-за нее всю эту неделю Игорь, вероятно, чувствовал очень похожий треск. Разумный взрослый человек уже давно бы протащил через три воздушных рукава мешок извинений и бросил фельдшеру в ноги, но этот мешок казался для нее слишком тяжелым, и сил хватало лишь на то, чтобы беспечно высиживать рассаду на складе и заниматься самым неблагодарным во вселенной делом — жалеть себя.

Экипаж Ноль-Девять разбежался в разные стороны. Вильма оказалась в списке «шахтеров», поэтому в данный момент где-то героически ползала по стальным норам. Эмиль отрабатывал свою смену и монтировал новые коммуникации где-то неподалеку от Вильмы. Радэк отправился куда-то в сторону буксира Ноль-Семь для помощи Ковальски в его любимом занятии — планировании работ. Чем занимался Ленар, вообще было большой загадкой, но наверняка чем-то очень важным. Ирма покачивалась в своем гамаке, грызла шариковую ручку, бесцельно обводила взглядом записи в журнале учета инвентаря и думала об иерархии экипажа. Ее рабочий пост находился на мостике, но сейчас она живет и работает на нижней палубе, оторванная от остального экипажа и наиболее приоритетных работ. Значит ли это, что она уже опустилась на самое дно корабля, и ниже может быть лишь твердая поверхность какой-нибудь планеты? Желудок ответил ей рычанием, и она, выплюнув ручку, размяла древесину, в которую превратились ее мышцы. Журнал лег на ящик, и наступило время чем-нибудь перекусить.

Оперившиеся густой зеленью кусты обещали в обозримом будущем начать плодоносить, однако до тех пор единственный источник еды находился в продуктовом складе двумя палубами выше. Каждый раз приходилось подниматься наверх, брать с собой что-нибудь, что будет удобно есть в гамаке, и приносить в свое логово. Этот порядок действий быстро отложился у Ирмы в рефлексы, но на этот раз привычный сценарий быстро оборвался на выходе со склада, когда большой палец вдавил кнопку до упора, раздался щелчок и больше ничего не произошло. Она посмотрела на кнопку в поисках оправданий этого недоразумения и нажала ее еще раз. Дверь молчала инертной металлической стеной, не выдавая в себе намерений сдвигаться хоть на миллиметр. Ирма нагнулась к панели управления дверью, почти готовая поклясться, что нажала верную кнопку. На круглом потертом выступе из панели был нарисован треугольник, смотрящий вправо — все правильно, это кнопка, открывающая дверь, но она ее не открывает, и это не правильно. Ирма прекрасно знала, что в таких случаях надо произвести процедуру отладки, состоящую из трех пунктов: как следует разозлиться, несколько раз ударить непослушный переключатель и пнуть неподвижную дверь, чтобы та знала, кто тут хозяин.

Когда процедура отладки почему-то не помогла, Ирма устало задрала голову к потолку, чтобы глотнуть побольше свежего кислорода, и ее глаза запутались в череде нависающих над дверью индикаторов, синхронно мигающих желтым цветом. Цвет и комбинация индикаторов всегда что-то обозначали, но эта комбинация была подозрительно длинной. Спустя несколько секунд скитаний по своей памяти Ирма поняла, что тут никакой комбинации нет, и над дверью просто мигают в такт все индикаторы разом, что может говорить о режиме диагностики, поломке, программном сбое, перезагрузке управляющего интеллекта и о куче всего того, что могло заставить автоматическую дверь перестать быть автоматической.

«Чем больше я что-то делаю, тем больше все идет наперекосяк».

Она гипнотизировала запертую дверь и собирала разрозненные мысли. Неужели она и тут напортачила? Как долго ей ждать, пока ее выпустят? Стоит ли ей вообще выходить из склада? Когда кончится вся эта бесконечная череда невезений? Почему против нее обернулся даже корабль?

Оглянувшись, она пробежалась взглядом по складу, населенному сотнями рваных теней, выглядывающих из-за стеллажей, инструментов, оборудования и кустов суперпаслена. Приятный полумрак, зелень и отсутствие людей казались приемлемыми условиями для жизни, и даже тревожное мигание желтых огоньков не нарушало атмосферу самозабвенного спокойствия. Это не ее заперли на складе, а весь остальной корабль заперся от нее. Втянув ноздрями влажный воздух, она ощутила себя в объятиях хрупкого кислородного дурмана, впитала спиной успокаивающий холод металлической стенки стеллажа, плавно сползла по нему на палубу и резко вскочила, когда в нее впились осколки разбитого вдребезги кокона умиротворения. По ушам резанул высокий сигнал сирены, и ряд желтых индикаторов над дверью вытеснились двумя красными — значок замкнутого замка и странный паукообразный значок, загадочным для Ирмы образом символизирующий систему жизнеобеспечения. Пять лет обучения в ААПЛ имени Шварценберга совсем не требовались для того, чтобы понять, что Марвин недоволен качеством воздуха, но даже для машины было весьма необычным решением запирать человека в одном отсеке с потенциальной угрозой для жизни. Согласно инструкциям, которые в него закладывали омытыми кровью чипами, Марвин блокирует отсек без предупреждения лишь в случае серьезной утечки воздуха, пожара или образования опасной для жизни среды. Ирма похлопала глазами и еще раз распробовала воздух на вкус и запах, но органы чувств молчали и отказывались бить тревогу. Встав на ящик с инструментами, она протянула руку к вентиляционной шахте и почувствовала пляшущий на ладони прохладный ветерок. Вентиляция работала, а значит отсек не полностью изолирован.

Программный сбой?

— Кто-нибудь меня слышит? — без надежды спросила она у интеркома, — Я заблокирована на складе, и мне бы очень хотелось освободиться. Есть кто-нибудь сейчас на корабле?

Она вздрогнула, когда интерком ответил ей знакомым голосом, который она никак не ожидала услышать:

— Я здесь и готов вас выслушать.

— Игорь? — спросила она, оттопырив уши и наклонилась поближе к динамику, — Это вы?

— Да, все верно. Это я.

— Что вы делаете на Ноль-Девять? Решили зайти в гости?

Она ударила себя по лбу, осознав всю глупость вопроса, и повторно ударила себя, когда осознала, что первый удар был очень хорошо слышен на том конце внутренней связи.

— Да, можно и так сказать, — прозвучал задумчивый голос, — Я зашел к вам в гости.

— Вы можете позвать кого-нибудь из моих сослуживцев с допуском не ниже второго уровня? Кажется, я застряла на складе, и по-моему это сбой в работе Марвина.

— Уверяю вас, никакого сбоя в работе Марвина нет.

— Вам-то откуда знать?

— Это я запер вас.

На парализованном языке вертелся вопрос «Как», но язык за что-то зацепился и вместо этого промямлил:

— Зачем?

— Затем, что вы опасны.

— Но я же просто выращиваю суперпаслен, — Ирма наклонилась к динамику еще ближе, словно бы так ее слова станут легче для восприятия, — Я не представляю ни для кого опасность.

— Вы представляете опасность для меня. Я доверил вам опасную для меня информацию, а вы предали мое доверие и поставили передо мной невыполнимое условие.

Если слова обладают материальной силой, то эти слова обладали канистрой с горючим и зажигалкой. От них у Ирмы на лице разгорелся пожар, а в горле образовалась пустыня. Она издала раздосадованный стон, лишь бы только чем-то заткнуть неловкую паузу в разговоре, как вдруг посреди пустыни начали вырастать правильные слова:

— Да, я поступила плохо. И вы были правы, я действительно дура. Простите, что поставила вас в неудобное положение, — промолвила она, выкрутившись еще сильнее, — Просто поймите, что я была в отчаянии.

— А сейчас уже нет?

— Сейчас тоже, но сейчас совсем другое. На самом деле я совсем не хочу вредить вам. Я думала, что просто вас припугну, и это послужит для вас достаточным вдохновением, чтобы сотворить для меня какое-нибудь чудо. Это было очень глупо, но в тот момент мне это показалось хорошей идеей.

— Должен разочаровать вас — в космосе не бывает чудес. Если вы сталкиваетесь с трудностями, то либо вы их решаете своими силами, либо вы просто не годитесь для этой работы. Как выяснилось, ваш случай — последний. Жаль, что выяснилось это так поздно.

— Игорь, зайдите пожалуйста ко мне на склад. Вы имеете полное право держать обиду на меня, но если это наш с вами последний разговор по душам, то давайте хоть устроим его лицом к лицу, а не стоя раком возле интеркома.

— Боюсь, даже если бы я и хотел, то не могу к вам зайти, потому что вся третья палуба изолирована.

— Что?! — выкрикнула Ирма высоким писком и вновь задала не тот вопрос, — Зачем вы изолировали третью палубу?

— Как я уже и сказал, вы для меня опасны, — произнес он тоном, от которого на складе стало заметно холоднее, — Я решил, что эта проблема легко решится, если я заполню всю палубу азотом.

— Вы что, хотите у… — последнее слово застряло у нее в горле, не желая произноситься вслух.

— Вот именно. Я собираюсь убить вас и выбрал для этого самый гуманный способ. Вы ничего не почувствуете, кроме усталости. В конце концов, вы просто мирно уснете и не проснетесь.

— И я вам должна спасибо сказать?!

— Вы мне больше ничего не должны. На этой ноте я прощаю вас и надеюсь, что в следующей жизни вам повезет больше. Если хотите, в качестве последней услуги я могу с вами поболтать еще… по моим расчетам где-то минут двадцать, чтобы вам не казалось, что вы умираете в одиночестве.

— Хватит! — истерично выкрикнула она, жадно проглотив дефицитный кислород, — Хватит говорить слова «убить» или «умирать»! Вы же врач, черт возьми!

— Поверьте, мне эта ситуация не доставляет никакого удовольствия. Но вы однажды очень правильно заметили — я летаю с вами в космосе и лечу единицы, когда мог бы быть в крупном госпитале и лечить десятки. Я все обдумал и расставил приоритеты. Надеюсь, вам будет легче от того факта, что ваша жертва в будущем спасет несколько жизней.

Ирма перевела дыхание и уселась на палубу под интеркомом. В черепной коробке начал скатываться клубок, готовящийся перерасти в план спасения.

— А с чего вы взяли, что вас вообще допустят к лечению людей? Мой труп неизбежно будет найден, и начнется расследование, которое приведет к вам.

— В этом я ничуть не сомневаюсь. А поскольку я единственный врач в радиусе десятка световых лет, то исключительно я буду решать, что вас убило и какое отношение это имело ко мне. Вы станете жертвой несчастного случая из-за попадания в ваш организм хладагента, который курсировал по вашей крови весь последний месяц и лишь сейчас нанес решающий удар.

— Вы все продумали, не так ли? — ее взгляд упал на стеллажи с саженцами, — И даже то, что у меня здесь на складе свой собственный завод по производству кислорода?

— К сожалению ваш завод не умеет превращать азот в кислород, поэтому он в каком-то смысле даже ускорит процесс.

Послышался глухой металлический удар затылка о переборку.

— Я ненавижу вас, Игорь! — вновь перешла она на крик, поднявшись с палубы, — Я верила вам и готова была хоть под ваш нож лечь, но вы взяли этот нож и вставили его в мою спину!

— Выговоритесь, если вам так станет…

— Вы слышите себя? Вы говорите, как самый настоящий психопат, для которого человеческая жизнь — это лишь валюта, за которую продаются и покупаются ключи к престижной должности! Если я выживу, то клянусь, что лично вас затолкаю в холодильник, и проснетесь вы уже за решеткой! А если я… умру, то надеюсь, что вы хорошо запомнили мое лицо, потому что оно будет преследовать вас в ночных кошмарах!

Ее палец едва не выпрыгнул из сустава, когда она ударила кулаком по интеркому и оборвала связь.

Игорь просто физически не мог все предусмотреть. Существовало много версий идеального преступления, но ни одна из них не вязалась с запиранием человека на складе, где есть инструменты на все случаи жизни. Корабли строились с таким расчетом, чтобы все можно было заблокировать с тем же успехом, что и разблокировать. Каждая дверь могла намертво запечататься, и с приложением небольших усилий и символической целеустремленности распечататься обратно. Требовался лишь режущий инструмент, способный пробить защитную пластину из листовой стали, за которой прятался аварийный рычаг, стравливающий давление из гидравлики. В такой ситуации идеально подходил аварийный ключ, один из концов которого именно для таких случаев представлял собой напичканного стероидами старшего брата консервного ножа. На Ирму с издевкой посмотрело два десятка ящиков и один журнал. В условиях, когда воздух постепенно заканчивается, мысль о чтении журнала почему-то казалась глупой, но она заставила себя открыть его, окунуться взглядом в изгибы неровного почерка на страницах и насчитать шесть аварийных ключей, числящихся на складе, а заодно и шесть разных людей, которые брали эти ключи и до сих пор не вернули. Провинившийся журнал вспорхнул в воздухе раненой птицей, врезался в переборку и шлепнулся на палубу. В Ирме кипела кровь, трепыхалось сердце, пыхтели легкие, сжимались кулаки, но не было никаких признаков усталости. Значит, время еще есть.

Оба плазменных резака отсутствовали.

Ручной стенорез отсутствовал.

Кувалда отсутствовала.

Все, что могло пробить жалкий стальной лист, отсутствовало.

Еще никогда склад не казался таким пустым. Неужели Игорь и правда все предусмотрел? Врач с Два-Пять, наделенный третьим уровнем допуска, смог бы организовать подобное убийство с той же вероятностью, что и невероятно умный таракан. Ирма зажмурилась и несколько раз тряхнула головой, выбрасывая из нее слово «убийство». Она еще жива, а значит убийство еще не произошло. Где-то рядом был выход, но она не могла сообразить, где именно, поэтому беспомощно моталась по складу, словно надеясь случайно наткнуться носом на потайную дверь.

Ей хотелось позвать на помощь, но из средств связи у нее был лишь интерком, не способный связаться ни с чем за пределами корабля. Будь у нее под рукой рация, она смогла бы связаться с Эмилем или даже Вильмой, ползающей по техношахте…

Точно, уже в который раз ударила себя Ирма по плохо работающей голове, есть же техношахты!

Ее взгляд нырнул под ноги и уперся в покрывающие палубу панели, плотно вцепившиеся в свои гнезда замками, и под одной из них скрывался люк, ведущий в техношахту. А под какой именно? Ответ на этот вопрос лежал совсем недалеко — он скрывался на страницах технической документации на мостике на первой палубе. Чтобы понять, где выход со склада, надо всего лишь выйти со склада…

Гораздо проще было открывать все панели подряд и надеяться, что конструкторы не были настолько кретинами, чтобы с концами похоронить доступ к важному узлу под каким-нибудь распорным стеллажом или намертво закрепленным контейнером. Подхватив валяющийся на палубе журнал, Ирма быстро нашла в нем запись о нужном инструменте и выхватила из ящика то, что помогало людям выживать вот уже не одну тысячу лет.

Замки на панелях были максимально простыми, и обычный нож легко входил в их скважину, продавливая защитный клапан, и отжимал собачку. Борьба с весом каждой панели, не желающей самостоятельно отходить от палубы, обходилась слишком дорого. Такие экзотические виды валют, как время, силы и кислород, вдруг резко взлетели в цене, и Ирма уже готова была инвестировать пару органов в фонд борьбы за собственное выживание. Казалось что дышать становится труднее, а смерть уже дышит своим азотом ей в спину, поэтому каждое движение становилось все более торопливым, дерганным и неаккуратным. Нож выскользнул из замочной скважины, и на палубе начали расцветать мелкие красные цветы. Завороженный взгляд упал на рассеченную ладонь в поисках боли, но была лишь сочащаяся кровь. Перед лицом сразу всплыли курсы в академии, на которых рассказывали про симптомы азотного отравления.

Смерть уже держит ее за руку.

Сжав раненную руку в кулак, Ирма столкнула окровавленную панель в сторону, и ее тусклым блеском поприветствовал рычаг прижимного механизма технического люка. Казалось, что его схватила мертвой хваткой окаменевшая еще полвека назад смазка, и он поворачивался со стонами разбуженного ранней зимой медведя, а Ирма, расталкивая его тающими на глазах силами, стонала ему в такт. Люк с глухим хлопком провалился вовнутрь, и Ирма наконец-то воочию познакомилась с кишками корабля, в которых на Шесть-Три скрывались от техников множество проблем, — это была квадратная шахта, по которой вязкой черной жидкостью текла непроглядная тьма. Склад не мог бы называться складом, если бы на нем сию же минуту не нашелся фонарик, и Ирма позволила себе облегченно вздохнуть — все же Игорь не все предусмотрел.

Мешковатая куртка сама сползла с плеч и спланировала на палубу. Луч фонаря очистил шахту, и Ирма погрузилась в спертый смешанный с химикатами воздух, который был старше нее. Пока она ползла вперед, ее шорохи и пыхтения многократно отражались от стенок, в свете луча перепуганные тени прятались в тисненные значки, указывающие на прячущиеся за ними технические узлы. Потолок шахты при каждом неверном движении норовил ударить по макушке, стенки то и дело упирались в плечи, и сразу становилось понятно, как чувствует себя килька в банке.

Луч уткнулся в еще один рычаг, и Ирма перевернулась на спину. В ее лицо смотрел выход к шлюзу правого борта, за который стоило побороться еще немного, и она решительно надавила на рычаг. Она не знала, сколько она пролежала без сознания. Возможно, что и несколько часов, но судя по тому, что она еще не задохнулась, а кровь у нее на лбу все еще липкая, прошло не больше пары минут с того момента, как резко открывшийся люк ударил ее по голове. Она медленно открыла глаза и почувствовала все — боль, усталость и несколько центнеров свинца, вжимающих ее в холодный металл. Организм настойчиво требовал отдыха. Веки сами накрыли уставшие глаза теплым одеялом, и слова Игоря промелькнули громом и молнией.

«В конце концов, вы просто мирно уснете и не проснетесь».

Ирма резко вскочила и вновь с размаху нащупала лбом твердую преграду. В черепе уже не осталось ничего, кроме звона, но спать уже не хотелось.

Замок палубной панели изнутри не был покрыт корпусом, и собачка легко отжималась голыми руками. Панель посреди предшлюзового холла приподнялась и отползла в сторону, и палуба родила покрытую потом и кровью оператора-кладовщика-фермера-спелеолога. Шлюз был прямо перед ней, надо было лишь вставить пропуск в считывающее устройство и бежать со всех ног сквозь воздушный рукав к буксиру Один-Четыре, где ее ждал свежий воздух, Рахаф и, возможно, немного кофе. Ирма уже представила себе горьковатый вкус, обжигающий кончик языка, и вставила свой пропуск в прорезь с той же целеустремленностью, с которой Игорь только что вставил в ее спину нож.

Панель подмигнула красным индикатором, и Ирма со стоном глубокого разочарования принялась гневно осыпать шлюзовую дверь ударами, словно проверяя свои руки и ноги на прочность. Ее приступ гнева прекратился, когда на двери начали проявляться ее собственные кровавые отпечатки, и она просто уселась на палубу.

Ее план спасения оканчивался здесь. И все же Игорь все предусмотрел.

Взгляд уперся в пустующий стенд для скафандров. При всем ее паническом страхе перед скафандрами она сейчас сидит на совершенно исправном корабле и готовится умирать от удушья всего в половине километра от Эмиля, который работает в одном из этих скафандров и беззаботно болтает со своим куратором. Изо рта выпорхнула ироничная усмешка, и тут же в голове промелькнула какая-то искра. Ирма готова была поклясться, что при мысли о скафандре она чуть не подумала о чем-то очень важном. Возможно, о чем-то, что спасло бы ей жизнь.

— Скафандр! — воскликнула она вслух, взывая к правильному ассоциативному ряду и перекрикивая пчел, трудящихся в ее черепе, — Эмиль в скафандре! Эмиль работает в скафандре! Эмиль работает в скафандре и болтает со своим… Стоп, а как он может болтать с куратором?

Все скафандры были укомплектованы рациями, которые были завязаны на радиостанции корабля. Но у буксира Шесть-Три не было никакой радиостанции — ее разнесло в пыль после столкновения с космическим осколком, поэтому на Шесть-Три был установлен ретранслятор, который был завязан на радиостанциях Ноль-Девять и Ноль-Семь, тем самым связав три (или два с половиной) буксира в единую радиосеть. Что Ирме давали эти знания, она не до конца понимала, но чувствовала, что вот-вот додумается до чего-то очень важного.

Еще раз бросив взгляд на пустой стенд, она поняла — ей нужен был скафандр, через который она сможет связаться с Эмилем, с Вильмой, а может быть даже и с Ковальски. Ей было все равно, лишь бы ее услышали и успели прийти на помощь. Оставалось лишь понять, откуда ремонтные бригады еще не успели уволочь рабочий скафандр, и вариантов было немного: два челнока на второй палубе, дорсальный технический шлюз на первой палубе и вентральный технический шлюз прямо за переборкой.

План спасения вновь блеснул маяком из-за горизонта. Игорь явно не мог этого предусмотреть.

Взгляд устало нырнул в дыру в полу, и после тяжелого вздоха устраивающее протесты тело нырнуло вслед за ним. Ирма начинала любить техношахты. Они оказались едва ли не единственными элементами корабля, работающими на чистой механике, и оттого не способными ее предать. Вот почему космическая техника всегда с неохотой принимала всеобщую компьютеризацию. Вот почему Ноль-Девять кажется на пару веков старше Ноль-Семь. И вот почему Ирма переживет еще многих из них, даже если переживать их придется на твердой земле.

Люк открылся, и на этот раз Ирма не забыла убрать голову. Еще одна тяжелая панель поддалась, и руки взбунтовались, требуя отдыха. Впереди оставался последний рывок, и Ирма выглянула из техношахты. В своей жизни она никогда бы не подумала, что будет настолько рада видеть скафандр, смотрящий на нее со стенда своим ничего не выражающим щитком, отражающим искаженные контуры комнаты. Рана на ее руке пока не спешила запекаться, и пока Ирма откручивала скафандру голову, его смотровой щиток расцвел несколькими кровавыми отпечатками. Когда отстегнутый гермошлем проглотил ее голову, ей на секунду показалось, что отпечатки на щитке шевельнулись, собравшись в слово «Дура». Гермошлем не имел собственного источника питания и висел у Ирмы на голове очень высокотехнологичной кастрюлей. Она пожала плечами и согласилась — действительно дура.

Гермошлем был сконструирован так, чтобы вместе со шлемофоном подключаться к остальному скафандру через прижимное кольцо. Это было оправданное инженерное решение, но сейчас это выглядело как большая издевка — чтобы рация заработала, Ирме необходимо было целиком влезть в пасть самого страшного кошмара последних недель ее жизни. Она не стала долго раздумывать — ее подгонял плетьми страх убывающего времени и прибывающего азота. Если она будет колебаться, то рискует даже не заметить, как ее бездыханное тело окажется на хирургическом столе перед ее убийцей. Перед лицом упорно мелькали страшные картины того, как он твердой рукой и отточенными движениями рассекает кожу у нее на груди, распиливает грудную клетку и фарширует ее тело своим алиби.

Шестьдесят килограмм оборудования налезли на нее с неохотой. Она не стала ничего застегивать, кроме гермошлема, и прислушалась к своим ощущениям — ее тело не выдавало признаков паники, пока разум осознавал, что скафандр не герметичен. Компьютер включился, и гермошлем загорелся изнутри разноцветными индикаторами. Рука без перчатки с непривычной легкостью пробежались по крупным кнопкам запястной клавиатуры. Радиоприемник начал сканировать частоты. Спустя несколько секунд переливающихся в разных тональностях помех в шлемофоне зазвучал знакомый голос, от звука которого даже сердце затихло в страхе спугнуть пойманную частоту.

— …пусть он вас совсем не пугает, сельдерей вполне пригоден в пищу в сочетании с определенными продуктами, но и перебарщивать тоже не надо, потому что он может нарушить весь вкусовой баланс, — объяснял что-то Эмиль своему куратору, — Просто режете его помельче, затем вместе с ним режете луковицу. К ее нарезке нужно подходить с особой тщательностью, а именно резать ее так мелко, словно вы хотите превратить ее в порошок. Другими словами, луковица должна отдать как можно больше сока. Поверьте, в любом блюде с луком самое ценное, что вы можете получить от лука — это его сок.

— Эмиль! — закричала Ирма, и акустика гермошлема наполнила звоном ее уши, — Эмиль, я заперта на Ноль-Девять, и мне срочно нужна помощь!

— …точно так же нарезаете чеснок и морковку, — ответил Эмиль, — Затем переходите к перцам. Если вы не хотите, чтобы он сжег вашу глотку, лучше сразу очистите его от семян, а затем точно так же мелко порубите на…

— Эмиль! — крикнула она еще громче, — Какого черта, я тут умираю, а ты там кулинарное шоу ведешь?!

— …в большую кастрюлю. Чем больше, тем лучше. Добавляете туда столовую ложку оливкового масла, ставите на средний огонь и сразу засыпаете туда всю эту овощную смесь…

— Эмиль, черт тебя побери, ответь, если ты меня слышишь!

— …по одной чайной ложечке кумина, корицы, соли и молотого перца. Обжаривайте все это примерно пять минут, только постоянно помешивайте. Вам следует добиться консистенции где-то между супом и овощным рагу. Затем сразу опрокидывайте туда фасоль, нут и несколько хорошо порезанных помидорок. Именно порезанных, а не расплющенных — не повторяйте моих ошибок…

— Эмиль, ты что, издеваешься надо мной?!

— …фарш рекомендуют сначала обжарить, а потом слить лишний жир и добавить фарш к овощам, но я не вижу ничего плохого в говяжьем жире, так что смело можно сразу вываливать фарш в ту же кастрюлю. Пока все это варится, вам нужно будет подготовить листья петрушки…

Она еще раз пробежалась пальцами по клавиатуре и отправила проверочный сигнал. Сигнал затерялся в эфире и не вернулся — радиостанция игнорировала все сигналы с ее скафандра. Тут план спасения снова обрывался.

Из ее груди вырвался утробный крик, на который было способно лишь отчаявшееся животное, попавшее в челюсти к крокодилу. А тем временем шлемофон объяснял дальнейший план действий:

— …и вот только тогда добавляете две столовые ложки бальзамического уксуса и можете накинуть сверху еще соли и черного молотого перца. Перемешайте все это как следует, накройте крышкой и ждите, пока эта смесь снова закипит. Дальше вам надо будет проявить терпение…

Терпение Ирмы иссякло окончательно. Она свалилась на колени и стянула с себя скафандр. В ней не унималось чувство, что сдаваться рано, и надо сделать что-то еще. "Что-то еще" обозначало, что если от смерти не уйти, то нужно правильно сдаться на ее милость. Ее взгляд упал на нож, валяющийся на палубе, и она поняла, что нужно сделать.

Нужно упечь Игоря за решетку.

Если она уйдет из жизни, то на своих условиях. Надо было лишь сделать пару штрихов… пару кровавых и возможно болезненных штрихов. Рукоять ножа практически вросла ей в руку, и Ирма услышала, как лезвие с тихим жалобным звоном просит несколько глотков крови. Она осмотрела себя и выбрала для кровавой росписи правое плечо. Кто-то должен был рассказать правду об Игоре, и если это будет не она, то пусть это будет ее труп. Полоснув себя ножом по плечу, она поняла, что не чувствует боли, и продолжила росчерк. Кровь потекла вдоль руки и начала рубинами срываться с кончиков пальцев, но Ирма не останавливалась. Злость и обида заставляли ее получать от полосования собственной плоти едва ли не мазохистское удовольствие, и она уже фантазировала, насколько круглыми будут глаза Игоря, когда ему предъявят тело, на котором написано его имя.

«Меня у…»

Ее рука задрожала, противясь продолжать вырезать на коже слово «убил». Это было простое слово, состоящее из четырех знаков, так почему же она так боится всех его проявлений? Ответ был прост — тело продолжало бороться и ни на секунду не допускало мыслей о том, чтобы сдаться. Оно наотрез отказывалось расписываться в собственной беспомощности, да еще и на собственной плоти. Рука отказалась подчиняться, и в яростной схватке отчаявшегося разума против бунтующих инстинктов тряслась и описывала в воздухе хаотичные узоры. Пальцы разжались, и нож звякнул о палубу.

Остался самый последний и самый отчаянный вариант, который она еще не испробовала.

Она окончательно потеряла счет времени, силам и крови, выпущенной через различные раны. Она даже забыла, что происходит, и лишь абстрактно понимала, что если немедленно что-то не предпримет, то бесславно умрет посреди космоса по какой-то невероятно плохой причине. Отхлестав себя ладонями по щекам, она ощутила прилив бодрости, необходимой для отчаянного шага, и полезла обратно в скафандр.

Технические шлюзы были родственны техношахтам — тоже тесные, тоже для крайних случаев и тоже полагающиеся на механику, поэтому заблокировать их с расстояния не мог никто, даже такой криминальный гений, как Игорь, который, как могло показаться,предусмотрел все. Как он смог все это организовать, в голове попросту не укладывалось, ведь для этого ему нужны как минимум две вещи: допуск к системам Ноль-Девять второго уровня и навык работы с Марвином. Насколько она знала, ни того, ни другого у него не было, а даже если бы и было, то ему потребовалось бы учесть еще кучу нюансов, вплоть до отсутствующих на складе режущих инструментов. Кто-то ему помог, но кто это мог быть, она не успела даже предположить, потому что сразу же после того, как в гермошлеме загорелся индикатор, обозначающий герметичность, она прыгнула в технический шлюз, спешно захлопнула за собой люк и сожгла тем самым за собой мосты.

— Скафандр мой друг, — повторяла она на каждом выдохе, ожидая конца шлюзования, — Скафандр мой друг. Этот скафандр мой друг.

Она попыталась представить, что сейчас внутри скафандра болит вовсе не ее тело. Она отреклась от своего тела, отказываясь слушать его сигналы, и просто продолжала повторять, что скафандр ее друг, заполняя свою голову звуком своего голоса.

Шлюз открылся, и наружу выплыла громоздкая фигура, от которой тянулся страховочный трос, словно пуповина. Трос свободно скользил у нее на поясе и на обоих концах оканчивался карабинами. Карабины требовалось поочередно пристегивать и отстегивать от выступающих из обшивки страховочных рымов, а это требовало концентрации, которая почти целиком уходила за распев священной мантры:

— Он мой друг. Он мой друг. Он мой друг.

Она чувствовала себя канатоходцем, и каждое сложное действие грозило сбросить ее в пропасть безумия. Где-то на самом краю своего сознания она пыталась сплести план дальнейших действий, но весь план оканчивался лишь на моменте, когда она огибает корабль и через дорсальный шлюз входит на первую палубу. Что ее там ожидает, она уже даже не пыталась представить, а просто перебирала магнитными подошвами пластины деформационного корпуса и периодически наклонялась, чтобы произвести операцию с карабином.

— Скафандр мой друг, — повторяла она, глядя на звезды, и боялась вдохнуть полной грудью, разрезая кислородную смесь на мелкие порции, — Он мой друг.

Самый короткий путь от вентрального шлюза к дорсальному составлял около полутора сотен метров, но ей показалось, что она вышагала детскими шажками марафонскую дистанцию и потратила на нее добрую половину своей жизни. Аварии, заправки водой, переломы и выращивание растений остались где-то в далеком прошлом, настоящее было наполнено пустотой и неопределенностью, а будущее скрывалось где-то в дорсальном шлюзе и не вызывало ничего, кроме чувства первобытного страха перед неизвестностью. Она вдруг поймала себя на мысли, что не хочет, чтобы ее дорога кончалась. Она хочет подольше задержаться в настоящем, где никто ей не угрожает, никто не приказывает, никто не пытается ее убить и никто не напоминает ей о том, что она, возможно, худший космонавт в истории. Это был секундный момент ясности, и она переехала его товарным составом одинаковых фраз:

— Он мой друг. Он мой друг. Он мой друг.

Любой шахматист знает, что нервное напряжение порой может утомить человека не хуже физического. Ирма не была шахматисткой, но быстро усвоила эту истину. Постоянная концентрация на каждом движении выпивала из нее жизненные соки, заливала потом ее лицо и сковывала в ее теле даже те мышцы, о существовании которых она и не подозревала.

Настал момент, когда пришла пора в последний раз отстегивать карабин и открывать дорсальный люк. Корабль поприветствовал ее нишей, залитой красным освещением, и она без тени сомнений погрузилась в нее, закрыв за собой люк. Шлюз начал наполняться воздухом, и лишь услышав приглушенное шипение Ирма разглядела открывающиеся перед ней перспективы: ей предстояло взойти на первую палубу, из которой нет других выходов, и столкнуться лицом к лицу с человеком, который пару миллионов лет назад пытался отравить ее азотом.

Шлюзование закончилось, и камера выпустила скафандр на первую палубу. Дальше управление над ее телом взяли инстинкты, и она лишь смутно припоминала, как сняла гермошлем, увидела лица Игоря и Ленара, а так же лицо Игоря, разбитое брошенным в него гермошлемом.

13. Пинок под зад

В дальнем космосе не было острой необходимости следить за своей внешностью. Существовали лишь общие рекомендации, согласно которым космонавты должны носить чистую одежду, причесываться по утрам и хотя бы раз в неделю брить лицо. Согласно мнению психологов, в условиях длительной изоляции у космонавтов могут начать атрофироваться чувства порядка и дисциплинированности, а минимальный уход за собой является чем-то вроде профилактики. Этих рекомендаций придерживались практически все, но кое-кто заходил гораздо дальше.

Вильме по натуре был свойственен некоторый нарциссизм, проявляющийся в склонности к самолюбованию, когда она в тайне ото всех крутилась перед зеркалом и восхищалась увиденным. Вслух она не обнаруживала в себе эту черту характера, однако пары открытых глаз на лице было достаточно, чтобы увидеть ее странную озабоченность собственной внешностью. В то время, как самые смелые женщины не решались отпускать волосы ниже плеч, золотые кудри Вильмы струились и извивались вплоть до лопаток, где их рост достиг своего предела. Она натиралась увлажняющими кремами, периодически красила ногти в контрастные цвета, замазывала тональным кремом шрамы на лице, удаляла лишние волоски на бровях, потела в войне с коварным врагом, растущим на ее боках, и все эти усилия Вильма прилагала исключительно во имя Вильмы. Ей нравилось себе нравиться, и в какой-то степени у нее был роман с самой собой. Это отчасти роднило ее с капитаном Урбаном, который, казалось, проработал с гирями больше времени, чем пролежал в криостазе, и явно преследовал цель занять собой как можно больше пространства.

По иронии судьбы ее красота обернулась для нее проклятьем в тот день, когда Игорь Соломенников выдал ей страшный диагноз — годна. Стройная фигура оказала ей медвежью услугу, сделав ее подходящей для работ в условиях техношахты. Ей казалось, что она знает, на что идет, и приняла задачу с энтузиазмом, но через некоторое время очнулась летящей камнем в бездонную пропасть, находящуюся между понятиями «знать» и «испытать». Ей очень хотелось ныть, стонать, жаловаться — в общем, принимать меры, обезболивающие неизбежную участь, но в какой-то момент она поняла, что нытье обезболивает очень плохо, и научилась прикусывать свой невероятно красивый язык — последнюю часть тела, которая не была пропитана едкой болью. Она концентрировалась на мысли, что делает важную работу, выполнить которую просто надо, и никаких «но», и даже гордилась тем, что попала в «список шахтеров», пока не начала снимать с себя компрессионный костюм и не обнаружила на своем теле россыпь пятен всех оттенков от помидорно-красного до сливово-черного. Болевые ощущения подсказывали примерно то же, что и проявившиеся отметины, — кто-то все последние три часа избивал Вильму толстой арматурой. Снимать компрессионный костюм было подобно сдиранию шкуры с убитого зверя, и пока капитан Октавия Сабо помогала ей освободиться от крепкой хватки обжимающего термоусадочного материала, Вильма отсчитывала полученные синяки и кривила лицом от досады.

— Скоро кровоподтеки станут еще ярче, — прокомментировала Октавия, заметив два раздутых ужасом голубых глаза, — Если хотите, чтобы они быстрее сошли, рекомендую контрастный душ.

— Это ерунда. Подумаешь, пара синяков… — пренебрежительно выплюнула Вильма, неуверенно махнула рукой для подкрепления своих слов и разрыдалась.

У нее было много причин для слез. Они выбивались из графика, ремонтные работы продвигались медленно, где-то на носу танцевали надвигающиеся штрафные санкции, все ее тело жутко болело, впереди было еще неопределенное число рабочих смен в техношахте, а она льет слезы из-за того, что ее кожа теперь неоднородного окраса. Она прекрасно осознавала, насколько это все глупо, и разрыдалась еще сильнее, дав волю маленькой девочке внутри нее, для которой конец света мог приобретать самые неожиданные формы. Октавия пыталась ее успокаивать, неся какой-то непонятный бред про перепады настроения после работы в условиях физического стресса, но Вильма не слушала ее и продолжала омывать пятна на руках соленой водой, словно это поможет их смыть.

Лишь когда слезные железы пересохли, в Вильме вновь заговорила взрослая женщина. Она утерла ей лицо, заставила спрятать разукрашенную кожу под одежду и подняться на ноги. Каждое движение она делала с осторожностью, чтобы не потревожить мышцы, все еще находящиеся в шоке после вылазки.

— Такое бывает с непривычки, — сказала Октавия, провожая Вильму до ее корабля. Рукав, который им предстояло пройти, издевательски тянулся, изгибался и морщился под ногами, заставляя контролировать каждый шаг. — Ваши мышцы не достаточно тренированны и при нагрузке рефлекторно сопротивляются компрессионному эффекту, провоцируя спазмы.

— А я думала, что это все от плохой подгонки.

— И от нее тоже. Идеальной подгонки на универсальной модели добиться невозможно, поэтому она часто может где-то что-то пережать или наоборот ослабнуть. Так уж получилось, что часть кровоподтеков на вашем теле — это засосы.

— Теперь я понимаю, почему их до сих пор не выпустили на потребительский рынок… — она сморщила лицо, потревожив не ту мышцу, и, прикрыв глаза, остановилась, — Это будет долго болеть.

— Да, но поверьте, второй раз вам дастся легче. Просто тело должно привыкнуть к компрессионному костюму.

— Ваше, я смотрю, уже привыкло, — оглядела она Октавию с ног до головы и не смогла найти признаки болезненности, — Вы уже пользовались компрессионными костюмом?

— Конечно, еще вчера, — кивнула она.

— Нет, до этого, — мотнула Вильма головой, — Вы очень хорошо осведомлены о последствиях и о том, как с ними бороться. И, кажется, пользуетесь этим костюмом довольно уверенно. Откуда у вас такой опыт?

— Я не всегда работала на «Туда-Обратно», — ответила Октавия, опустив взгляд, — Всего лишь двенадцать лет назад я была обслуживающим техником на ТБДС в компании «Белые линии». Эта компания не пользовалась государственной поддержкой, зато состояла в консорциуме под названием «Вектор». Слышали про нее?

— Да, — протянула Вильма, порывшись в памяти, — Читала о них в журнале. Их зона влияния так и не вышла за пределы рукава Ориона.

— Все верно. Так уж получилось, что «Вектору» понадобились полевые тесты новых прототипов универсальных компрессионных термоусадок, и в качестве испытателей им нужны были люди, работающие непосредственно в глубоком космосе и имеющие за плечами большой опыт внекорабельной деятельности. Два прототипа выдали моей команде, и во время испытаний я ощущала примерно то же самое, что вы испытываете сейчас.

— И как, испытания прошли успешно?

— А вы как думаете? — задорно усмехнулась Октавия себе под нос, — Каждый психически здоровый человек начинал ненавидеть эти костюмы после первой примерки. Со временем тело к ним немного привыкает, но их эксплуатация все равно является сплошным мучением. Они называются универсальными, но на деле это обозначает, что они всем одинаково не подходят. Люди слишком разные, нельзя просто взять термоусадочный гигроскопичный полимер, антропоморфировать его и заявить, что он прекрасно ляжет на все фигуры.

— И как тогда они оказались у вас? — прищурилась Вильма.

— Я их выкупила, когда узнала, что их собираются отправить на утилизацию.

— Выкупили? — ее прищур наполнился недоверием, — Вот так просто? Вам отдали неудавшиеся прототипы, которые подлежали уничтожению, как грязное пятно на репутации консорциума?

— Я очень хорошо попросила, — пожала Октавия плечами и вздернула уголок рта, — Шестое чувство вдруг сказало мне, что однажды они мне очень сильно пригодятся. Кажется, оно меня не подвело.

Чем больше слов соскальзывало с ее языка, тем меньше доверия они вызывали. Шестое чувство могло обозначать что угодно, от экстрасенсорных способностей до банального подсознательного понимания языка тела, лицевой мимики и неровностей в интонации. Сейчас шестое чувство нашептывало Вильме, что ей в уши заливают какую-то не совсем складную ложь, и на какое-то время она даже забыла о том, что совсем недавно из нее вырвали несколько кусков мяса, отбили молотком и зашили обратно.

Вильма смущенно оглянулась в поисках смены темы для разговора, и ее взгляд уперся в темнеющее в конце белого туннеля пятнышко.

— Почти пришли, — выдохнула она, указав на шлюзовую дверь, и продолжила перебирать ногами клавиши рояля, исполняя симфонию из боли разных тональностей вместо нот.

— Если хотите, можете опереться на меня.

— Я не уверена, что мне от этого станет легче.

— В таких ситуациях я просто напоминаю себе, что иногда наша работа — это боль. Мне помогает.

— Спасибо, но мне сейчас нет совершенно никакой необходимости это напоминать, — кисло поморщилась Вильма, — Простите, что я устроила эту глупую истерику в шлюзе. Вы не могли бы никому об этом не рассказывать?

— Без проблем.

— Пришли, — облегченно вздохнула Вильма, обведя взглядом контуры шлюзовой двери Ноль-Девять, и накормила своим пропуском считывающее устройство. Дверь распахнулась, приглашая взойти на борт, и Вильма ползком забралась на палубу, скованная опасениями, что в таком состоянии искусственная гравитация ее попросту раздавит. Взмахнув руками, Октавия запрыгнула следом и помогла Вильме подняться на ноги. — Спасибо.

Внешняя дверь закрылась, внутренняя открылась. Ноги Вильмы нащупали ровную поверхность и освободились от оков страха споткнуться на ровном месте, пополнив тем самым богатую коллекцию синяков. Женщины направились по поперечному коридору к шлюзу правого борта, разнося по неловкой тишине отзвуки шагов.

— Давно вы с Ленаром знакомы? — разбавила Октавия тишину.

— Его к нам назначили шесть лет назад, — быстро посчитала Вильма, — А вы?

— Познакомились только на Нерве. Во время званного ужина.

— Странно. Мне показалось, что вы с ним знакомы гораздо больше.

— Нет, просто он оказался очень напористым мужчиной, способным при желании сильно форсировать знакомство, — закатила Октавия глаза и углубилась в воспоминания, — Он был очень гордым, волевым и целеустремленным. Он был способен свернуть горы, чтобы добиться принцессы.

— Кажется, я понимаю, — протянула Вильма сквозь улыбку, — Этой принцессой были вы?

— Что-то вроде того, — ответили скривленные губы, — Он позвал меня на свидание, и я ему отказала. Мне показалось, что он отреагирует на это спокойно, но он даже и не подумал сдаваться.

— Забавно, — улыбнулась Вильма еще шире, — Не могу представить себе Ленара, бегающего за юбками.

— И не надо. Он не бегал за мной, а скорее преследовал. Он не из тех, кто будет умолять, стоя на коленях, а скорее из тех, кто возьмет свое силой.

— И он взял, что хотел?

— Нет, — мотнула Октавия головой, — К счастью, он вовремя потерял ко мне интерес.

Дверь распахнулась, впустив женщин в предшлюзовой холл, и их взгляды обескураженно разбились вдребезги о фигуру Ленара, посреди помещения стоящего на коленях. Он драил палубу губкой, окуная ее в пластиковое ведро с водой, и в голове Вильмы одна за другой рождались остроты, мечтающие быть брошенными в капитана, словно дротики в доску для дартса.

— Октавия, — своим дежурным недовольным тоном хрипло произнес он, вставая с колен, и губка выпрыгнула на свободу из его разжавшейся ладони, — Я уже два дня мечтаю с тобой серьезно поговорить. Наедине.

— Прости, но давай в другой раз, — сухо произнесла она, направившись к шлюзу, но ее остановила упершаяся ей в грудь вытянутая рука.

— Вильма, ты не могла бы подняться наверх.

Ленар выпроваживал ее, словно ребенка, мешающего разговаривать двум взрослым, и в ней забило тревогу чувство гордости. Она наполнила легкие воздухом, глаза возмущением, а ответ язвительными комментариями, но ее приоткрывшийся рот тут же озадаченно захлопнулся, когда где-то на краю поля зрения начали манить к себе внимание темнеющие пятна, прячущиеся в тени. Она наклонилась в сторону, дав путь льющемуся с потолка свету, и на палубе проявилось что-то красное и напоминающее по форме человеческую руку. Она не знала, чего именно испугалась, но испуг заставил ее отскочить с места преступления и испустить болезненный вскрик от неосторожного движения.

«Иногда наша работа — это боль».

— Что это такое?! — рассек воздух ее предательски надорвавшийся восклик, — Кто-то ранен?

— Это я тебе потом объясню.

— Я никуда не уйду, пока ты мне не объяснишь.

Октавия присела на корточки и внимательно обвела взглядом рваные контуры багрового отпечатка. Он был неполным, но подушечки пальцев были четкими, и перепутать этот рисунок нельзя было ни с чем. Воображение легко дорисовывало недостающие фрагменты ладони и, разогнавшись, начало бешено рисовать картины раненого человека, обессилено ползущего по полу. Два вопросительных взгляда одновременно атаковали Ленара, и тот озабоченно вздохнул.

— Ладно, Октавия, значит в другой раз.

— Если кто-то серьезно ранен, я могу позвать фельдшера.

— Фельдшер уже был здесь и совсем недавно ушел через эту дверь, — указал Ленар на шлюзовую дверь, и на кончике его оттопыренного пальца блеснул жирный намек, — Как раз на его счет я и хотел с тобой побеседовать, и если ты сейчас не готова кое-что мне разъяснить, тогда рекомендую как можно скорее последовать его примеру и убраться отсюда!

Воздух затрещал от напряжения между двумя капитанами, и Вильма уже готова была поклясться, что источником этого напряжения было что-то гораздо серьезнее несостоявшегося свидания на Нерве. У нее на языке уже выстроилась армия вопросов. Она их прожевала, скатала в монолитный лаконичный комок и выплюнула емким вопросом:

— Да что тут происходит?

Но никто не спешил давать ответы, и воздух застыл в неловком молчании. Трое людей замерли в мексиканской дуэли, обмениваясь взглядами и ожидая, кто выстрелит первым.

— Разберись с тем, что происходит на твоем собственном корабле, — произвела Октавия вялый выстрел в Ленара и ткнула пальцем в кнопку у шлюзовой двери, — А потом мы серьезно побеседуем.

Вильма присела за стол с такой медлительной аккуратностью, словно на стуле ее поджидали невидимые иголки, и обхватила обеими ладонями банку с разогретым томатным супом. Припав губами к острому краю банки, она сделала три обжигающих глотка и на несколько секунд ощутила вожделенное чувство, будто парит в пустоте, и вся вселенная была лишь вчерашним страшным сном. По нутру разлилось тепло, успокаивающее боль и отвлекающее от клокочущего внутри вороха впечатлений, но чувство самозабвенности быстро дало несколько трещин где-то в районе ребер. Почесав раздраженное место, она облизнула верхнюю губу, вновь направила внимание на противоположный край столешницы и лениво произнесла:

— Кажется у тебя проблема, — томно вздохнула она, разгоняя по воздуху исходящий из банки пар, — Ты спятил.

— Ты вправе так думать.

Ленар отвечал равнодушным голосом, словно только что рассказал Вильме о том, как он увлекательно выбросил мусор, и это не могло вызывать ничего, кроме чувства раздражения, на которое у Вильмы уже заканчивались силы.

— Если бы ты не сказал, что фельдшер во всем этом замешан, я бы сейчас порекомендовала тебе обратиться к нему.

— Он хирург, а не психотерапевт.

— О, поверь, теперь я это знаю, — саркастично протянула Вильма, — И как вам пришло такое в голову? А если бы с ней что-то случилось?

— Она лицензированный космонавт, и все, через что я ее прогнал, ее должны были прогонять еще во время обучения в этом ее… «ААПЛ», — сказал Ленар передразнивающим тоном.

— А азот? Хочешь сказать, что азотом ее тоже травили во время обучения? — широко распахнула Вильма глаза, словно собралась слушать ими.

— Я же тебе уже говорил, — развел руками Ленар, — что не было никакого азота. Все это был спектакль.

— Она мне только что клялась, что чувствовала симптомы азотного отравления.

— Ну разумеется чувствовала, в этом-то и весь смысл. Ты с ней не первый день знакома и сама прекрасно знаешь, как она легко подвергается внушению. С этого-то и начался этот ее страх задохнуться в скафандре.

— Это ты говоришь, как дипломированный психолог?

— Нет, это я говорю как человек, который смог вправить ей мозги, — перешел Ленар на раздраженное шипение, — Если ты не заметила, мы сейчас не в том положении, чтобы позволять кому-то брать больничный. Нам нужно как можно скорее восстановить на Шесть-Три хотя бы репульсионные проекторы, чтобы снизить вероятность повторного столкновения с еще каким-нибудь сюрпризом! У нас каждая пара рук на вес золота, а с учетом последних событий руки эти должны еще и крепиться к кому-нибудь маленькому и юркому. Ты сегодня ползала по шахте и сама не хуже меня это знаешь.

— Значит, ты прогнал Ирму через весь этот ад только лишь с целью загнать ее в другой ад? — спросила Вильма и почесала бедро.

— Только не надо утрировать. У нас работа такая, и нам тут совсем не до сюсюканий.

— Не до сюсюканий, — согласилась Вильма, почесав кожу в районе живота, — Но ты так же грубо нарушил устав, в котором есть четкие указания по поводу допустимых рамок общения между членами экипажа. Нельзя угрожать жизни или другими средствами совершать психологическое давление на сослуживцев.

— Да, в идеале все так и работает, но в нашей работе нельзя предсказать всего, и в случае нештатных ситуаций мы вынуждены работать не на устав, а на результат. И результат у нас есть, а пострадавших, как видишь, нет…

— Пострадавших нет? — перебила его Вильма, и банка с супом возмущенно ударилась о столешницу, — Ты хоть видел ее? Она же себе руку ножом изрезала.

— Да, — упал его взгляд куда-то вниз, — Признаюсь, такого я совсем не ожидал. Это очень некстати получилось.

— Некстати?

— Да, — Ленар облокотился на столешницу и вернул взгляд на Вильму, — Очень некстати. В компрессионный костюм с ранами лучше не лезть. Если они откроются в условиях вакуума, костюм может просто выжать ее, словно помидор. Ей придется отдохнуть пару дней, пока раны не начнут затягиваться, а потом мы просто зальем их медицинским клеем. Заодно у нее будет время прийти в себя.

— И все? — почесала Вильма поясницу, — Такой вот холодный прагматичный расчет? А о чьих-нибудь чувствах ты хоть иногда задумываешься?

— Конечно задумываюсь, и знаешь, что я недавно узнал про Ирму?

— Любопытно послушать.

— Мне один верный источник донес, что она влюблена.

— В кого?

— А вот это уже самое смешное, — Ленар описал рукой окружность, — Она влюблена во все вот это.

— Не поняла, — моргнула Вильма.

— Она влюблена в эту работу. И боится ее потерять.

— Этого я и боялась, — устало вдохнула Вильма и потерла зудящие глаза, — Ты со своими «спектаклями» повредил ей психику.

— Нет, я узнал об этом еще до спектакля.

— Значит, она еще наивнее, чем мне казалось, — у Вильмы что-то зачесалось под лопаткой. Она закинула руку за спину в попытках зачесать насмерть источник зуда, но мышца в ее предплечье взревела болью, и рука обессилено плюхнулась на столешницу, — Как можно любить эту работу?

— Не знаю, да мне это и не интересно. Если человек любит дело, которым он занимается, но с которым не справляется, знаешь, в чем он сильнее всего нуждается?

— В дружеском совете?

— В хорошем пинке под зад! — сотряс Ленар воздух, словно произносил непреложную истину, — Пойми же, это как в боксе. Не важно насколько ты любишь этот вид спорта, по-настоящему твои отношения с ним определятся лишь после того, как тебе на спарринге хорошенько набьют морду, и сегодня я набил ей морду на всю жизнь вперед… фигурально выражаясь.

— Так вот что произошло между тобой и Октавией? Она тебе отказала, и ты «набил ей морду»?

— Нет! — убежал взгляд Ленара куда-то подальше от неудобных вопросов, — С ней все было совсем по-другому, и тебя это вообще не касается. Вы что, обсуждали меня?

— Перекинулись парой слов, — Вильма не выдержала и начала тереться спиной о стул.

— Да помойся ты уже! — буркнул Ленар.

— Я уже мылась.

— Помойся еще раз, но в этот раз как следует потрись мочалкой. От контакта с вакуумом у тебя кожа пересохла и уже начала шелушиться.

— Интересно узнать, откуда у тебя такие глубокие познания в этом вопросе.

— Вильма, я тебя очень уважаю как человека и как штурмана… — начал он уходить от ответа.

— Очень приятно это слышать, — перебила она его и выдернула обратно в неудобное русло, — но я сейчас о другом спрашивала.

— Ты даже представить себе не можешь, — выдавливал он с неохотой слова из своей глотки, — сколько грязных секретов за последнее время всплыло в самых неожиданных местах.

— Так значит, и у тебя есть грязные секреты?

— У всех они есть, и вот тебе дружеский совет…

— Даже не пинок под зад?

— …никогда и ни с кем не делись секретами, которыми не хочешь никогда и ни с кем делиться.

— Ладно, — поелозила Вильма на стуле еще немного, — Хорошо, держи свои секреты при себе, если хочешь. Это твое право. Но знай, что сегодня ты сильно нарушил рамки дозволенного. Я была о тебе лучшего мнения.

— Ты чего вообще хочешь? — обвиняющее вопросил он, — Чтобы Ирма стала эффективным членом экипажа, или чтобы она поскорее убралась отсюда?

— Я ей добра желаю.

— А что есть добро? Не подпускать ее к воде или научить плавать?

— Добром может быть много вещей, но ты к ним, кажется, не относишься, — почесалась Вильма, — Я после такого даже не могу быть уверена, что завтра утром не проснусь в своем самом страшном кошмаре, потому что тебе приспичило провести тренинг личностного роста.

— Можешь не беспокоиться, я не знаю, в чем заключается твой самый страшный кошмар.

Она не знала, был ли он самым страшным, но несомненно одним из ее кошмаров было то, что в данный момент выглядывало из-под задравшегося рукава. Продолговатая синюшная отметила браслетом охватывала запястье, а поверх нее кожа обрастала хрупкой белесой паутинкой из трещинок в омертвевшем слое эпителия. Все тело болело, зудело и боялось зеркал. Случайная мысль о том, что это не пройдет еще минимум пару недель, моментально надламывала волю, подкатывала к горлу ком, набивала нос колючками и увлажняла глаза. Вильме хотелось кричать и бежать, если не с корабля, то хотя бы из этой реальности. Быть может, ей тоже не помешал бы «пинок под зад»?

— Как же я сильно ошибалась на твой счет, — резко выдохнула она, стараясь сохранять голос ровным и, почесавшись, поднялась со стула.

— Идешь мыться?

— Да, — ответила она, выходя из кают-компании, — Заодно смою с себя всю грязь, которую только что от тебя услышала.

— Тогда три спинку с особой тщательностью, — воткнулось ей в спину, и дверь гильотиной отрезала их друг от друга.

Известный общекорабельный факт — если Вильма пошла в душ, то это надолго. Время, вода и терпение очереди утекали в невероятных объемах, однако в этот раз душевая спросом не пользовалась, и можно было спокойно стоять под водой, пока Эмиль не вернется со смены.

Вильма вошла в душевую, и ее встретили несколько бледных алых пятен на полу — напоминание о том, как Ирма смывала с себя кровь, слезы и шок от пережитого спектакля. Мурашки пробежали по спине и заставили ее чесаться еще сильнее.

Дверца в стене распахнулась, явив за собой нишу, являющуюся шкафчиком для одежды и принадлежностей. Что ей было нужно? Мочалка пожестче и контрастный душ? Одно ускорит сход синяков, другое немного облегчит чесотку. Сразу два дополнительных стимула, чтобы провести под душем пару недель. Для полного счастья не хватало только провести в душевую отдельный кран с горячим кофе — экзотической жидкостью, которая недавно резко подскочила в цене, и в этой части космоса начала цениться дороже золота.

Она лениво сняла с себя куртку и повесила в шкафчик, предвкушая, как льющаяся вода будет сотней игривых щенков зализывать раны на ее истерзанном теле. Настроение начало вяло карабкаться куда-то вверх, но оступилось и резко сорвалось в бездну, когда Вильма нащупала пальцами край своей футболки, потянула ее вверх и, скосив по старой привычке глаза влево, утонула взглядом в настенном зеркале, из которого на нее смотрела незнакомая женщина, демонстрирующая свой пятнистый живот. Отпустив футболку, Вильма испуганно отшатнулась в сторону и утратила незнакомку из поля зрения.

Незнакомка ей не понравилась. Это была совсем не та женщина, которую хотелось баловать сладостями, прыгать ради нее на скакалке, угощать ее кофе, делать ей педикюр и отмывать от геля ее золотистые волосы, штопором падающие с головы. Ее хотелось лишь пожалеть, одеть потеплее, отправить домой и забыть о ней, как о страшном сне.

Опустившись на скамью, Вильма запутала пальцы в своих волосах, неровно всхлипнула и задалась вопросом, сколько еще слез она должна пролить впустую? Этому несомненно, придет конец, но есть ли способ как-то дожить до этого конца?

Приподняв взгляд, она оглядела расплывающиеся контуры душевой. Было тихо, светло и пусто. Было одиноко, и в то же время кто-то был рядом. Стоило ей встать и сделать шаг вперед, как она снова встретится взглядом с незнакомкой.

Она преследовала ее и будет продолжать преследовать еще долгое время. У нее не было добрых или злых намерений, у нее не было разума или силы, которая дергала ее за ниточки. Она была сравнима с природной стихией, столь же бессмысленной, сколь и необузданной. Она будет все время рядом, ложиться вместе с Вильмой спать, делить с ней завтрак, влезать с ней в один скафандр, пить из одной кружки, носить одну одежду и сидеть в штурманском кресле, и чем быстрее Вильма будет бежать ото всех, тем быстрее она прибежит к ней. Даже собственную тень можно похоронить во тьме, а незнакомка будет рядом каждую секунду, требуя к себе внимания.

«Бред какой-то», — заключила Вильма и окончательно передумала принимать душ. Возможно, позже, а сейчас она не хотела оставаться наедине с самой собой. Ей нужен был друг, с которым можно поговорить, и который так же, как и она, не испытывал к Ленару чрезмерной симпатии. Казалось бы, выбор широк, но Вильме на ум приходило только одно имя.

То имя, которое она еще совсем недавно смешивала со словами «Мы должны избавиться от нее».

Она поднялась, накинула куртку на плечи, закрыла шкафчик и поспешно вышла из душевой, стараясь не встречаться взглядами с мутировавшей версией своей пассии. Ее ноги вели ее на третью палубу, а мысли уводили прочь от реальности, переполняя голову воспоминаниями, образами и обрывками фраз, бесконечно множащимися и чередой повторяющимися друг за другом, заполняя в мыслях пустоту и вытесняя рассуждения о том, куда она идет, зачем и чего вообще хочет добиться.

Выговориться? Глупо пытаться жаловаться на жизнь той, у которой над головой еще совсем недавно угрожающе нависали тяжелые грузы вроде смерти и даже увольнения. Глупо идти и искать утешение в компании той, которую Вильма совсем недавно хотела выгнать с корабля. Глупо все, что сейчас связано с Вильмой, но Вильма нутром чувствовала, что эти глупости сожрут ее заживо, если продолжать называть их глупостями, что само по себе тоже было глупо.

Она спустилась на вторую палубу и попыталась убедить себя, что она должна подняться обратно, но искусственная гравитация настойчиво указывала вниз, и сопротивляться ее искусственной воле не было никакого желания. Вильма продолжила спуск по вертикальной лестнице, и ее голову проточил какой-то червячок, проев мысли насквозь и оставив после себя лишь непонятный отзвук.

Переборки имели возможность проводить звук, и если на третьей палубе кто-то чем-то гремел, это можно было услышать за запертой дверью. Вильма прислушалась и вновь услышала тот же звук. Кто-то волочил что-то тяжелое по палубе — Ирма решила сделать уборку на складе? Отличный повод зайти к ней и помочь. Глупый, но отличный.

Она прошла в коридор, ведущий к складу, репетируя в голове слова, которыми она завяжет в Ирмой долгий женский разговор, как вдруг раздалось шипение, и открылась дверь из технической комнаты. Все же было в Вильме что-то от маленького зверька, потому что иначе нельзя было объяснить, почему иногда ее пугали совершенно простые вещи, никак не угрожающие ее жизни. Она сама никогда не задумывалась об этом, и поддавшись подсознательному импульсу вжалась в нишу складской двери и краем глаза заметила движение.

Ленар волоком перемещал незнакомые ящики к шлюзу. На ящиках прямоугольником белела этикетка, покрытая мелкими рядами надписей и крупным логотипом, очертания которого вызывали в Вильме какие-то смутные ассоциации. Она когда-то давно уже видела этот логотип, но не могла вспомнить, когда и где.

Ящики исчезли вместе с Ленаром в отсеке вентрального технического шлюза, но двери остались открытыми — вероятно, он оставлял путь свободным для следующего захода.

Вильма нажала на кнопку, и дверь склада с предательским шипением отъехала в сторону.

Чем бы ни занимался Ленар в шлюзовом отсеке, но грохот, издаваемый ящиками успешно маскировал все свидетельства присутствия Вильмы.

Чем бы ни занималась Ирма, но на складе ее не было. Все еще старается держаться от Ленара подальше?

Чем бы ни занималась Вильма, но ей хотелось продолжать. Почесавшись, она выглянула из склада и увидела совершено чистый путь к технической комнате, лишенный внимания ее капитана. Она встала на цыпочки и начала красться, словно вор в ночи. Техническая комната приближалась, а Вильма нервничала от давящего на голову ощущения, что Ленар вот-вот поймет ее с поличным. Но разве это не глупо?

Зайдя в техническую комнату, она увидела еще с десяток ящиков, наклонилась к одной из этикеток, чтобы пробежаться взглядом по печатным надписям, и вспомнила, где именно ей встречался этот вычурный логотип. Она видела его во время званного ужина в космопорту Нервы, и этот логотип стоял на богато сервированном столе, украшая собой стеклянную тару, полную колдовства…

«Балджевый ветер»

«Элитная коллекция, вино, красное, сладкое»

«Крепость: 12,5 %»

«Производство: Нерва»

14. Тебе пора

Если внимательно приглядеться к подробным схемам буксиров марки «Гаял», то на третьей палубе под четвертой технической комнатой можно обнаружить блок неизвестного назначения под названием «БЦ-1», и строчку мелкого текста «доступ только для обслуживающего персонала» прямо под сноской. Подавляющее большинство экипажей привыкло не обращать внимания на этот блок и делать вид, что его не существует. Особо любопытные вскрывали палубу в четвертой технической комнате и обнаруживали под ней восьмимиллиметровую дюралевую плиту, под которой был похоронен «БЦ-1», без видимого способа снять ее. И лишь единицы по причинам, известным лишь дипломированным специалистам в области прикладной психиатрии, брали в руки плазменный резак, разрезали плиту, заглядывали внутрь и оставшуюся часть дня пребывали в шоке от глубокого разочарования.

На стадии проектирования конструкторы приложили немало времени, сил и смекалки, чтобы сэкономить на объеме и сделать корабль компактным. В финальном проекте выяснилось, что они слегка перестарались, и в третьей палубе образовалось пять с половиной кубометров пустого пространства, которому никак не могли найти разумное применение. Именно эти пять с половиной кубометров и решено было закрыть от посторонних глаз металлической заплаткой и красивым именем «БЦ-1», что расшифровывалось как «Балластная Цистерна». Предполагалось, что в будущем это пространство будет использовано для модернизации или расширения смежных систем, но это будущее совсем не торопилось наступать, а балластная цистерна переходила по наследству все новым моделям «Гаялов», лишь слегка меняясь в габаритах.

Однажды капитан ТБДС Ленар Велиев услышал от другого капитана, что за надписью «БЦ-1» скрывается пустое место, и после двух дней мучительных барахтаний в трясине сомнений он срезал заплатку и наконец-то поверил услышанному. Спустя еще один день он использовал балластную цистерну по единственному назначению, напрашивающемуся на язык — чтобы скрыть от собственного экипажа груз, который… требовалось скрыть от собственного экипажа. Когда он вернул обратно на свое место палубную панель, балластная цистерна исчезла, и напоминала о своем существовании лишь маленькой сноской на чертеже.

Шестнадцать ящиков с бутылками дорогого элитного вина воспринимались Ленаром скорее как шестнадцать ящиков противокорабельных кумулятивных боеприпасов, заряженных взрывчатым веществом. Они пролежали на боевом взводе почти два с половиной года, когда балластную цистерну вскрыли и начали извлекать их наружу. Шестнадцать ящиков выстроились четырьмя ровными башнями в четвертой технической комнате, и Ленар начал перетаскивать их в отсек вентрального технического шлюза, заранее озаботившись, чтобы рядом не было посторонних свидетелей. Перетащив шесть ящиков, он нажал кнопку, и внутренняя дверь шлюза открылась в палубе голодным ртом, изрыгающим желтое сияние. Ящики посмотрели на Ленара значком бокала и надписью «Не кантовать» с тремя восклицательными знаками, и на какой-то момент боеприпас обернулся тем же, чем был два с половиной года назад — жидкой валютой, вопреки законам физики текущей вверх по графику рыночных котировок. На ящики в последний раз упал полный отчаяния взгляд, и Ленар по очереди скантовал их в шлюзовую камеру. Сквозь грохот металла его резанул по ушам едва слышимый звук лопающегося стекла. Шлюз закрылся и выплюнул их по ту сторону обшивки навстречу космической бездне. Ящики описали параболическую траекторию, зацепили своими углами металлическую поверхность астероида 2Г, завертелись волчком и полетели вперед, в сторону Нервы. Отсчитав от корабля несколько десятков метров, ящики вошли в адский слоеный пирог из поля Алькубьерре и репульсионного поля, приняли на себя могучие удары гравитационных приливных волн и вышли по ту сторону полей в виде тщательно прожеванного в бесформенность металлолома, окруженного свежевыжатым облаком брызг из нежно-алого винного пара и стеклянного песка.

Тем временем Ленар подтаскивал к шлюзу следующую партию самого дорогого космического мусора в истории коммерческого космоплавания, и где-то внутри него чувство алчности испускало предсмертные вопли.

Лазарев пик представлял собой самую высокую гору из цепочки давно потухших вулканов, выстроившихся вдоль линии тектонического разлома и в последний раз извергавших магму еще до того, как обезьяны научились пользоваться палками. Восхождение на нее обозначало преодоление извилистого пути общей протяженностью в пятьдесят шесть километров, и первые километры прошли в условиях тотальной давки, когда пять групп студентов общей численностью в полторы сотни пар ног вступили на узкую каменистую тропу, и первое же ущелье растянуло беспорядочную толпу в длинную очередь, упорядочив молодых людей от торопящихся поскорее преодолеть нелегкий путь до тех, кто экономил силы для грядущих испытаний.

Во второй половине дня они начали замечать, что вулканическая порода все сильнее вытесняет с ландшафта деревья и кустарники, давая простор для разрастания Пионерского лишайника — по праву первой формы жизни, которая колонизировала эту планету. Его наросты окрашивали скалы в серовато-зеленые оттенки и лишний раз напоминали, кто истинный хозяин этого горного массива. Опасные извилистые серпантины становились все опаснее и извилистее, разбушевавшийся высотный ветер не то подгонял людей в спину, не то пытался сорвать с тропы и унести вниз по крутому склону. Особо опасные переходы приходилось миновать, пристегнувшись к страховочному тросу, натянутому между рым-анкерами, вколоченными на полтора метра в горную породу еще до рождения большинства студентов.

Первая развилка разрезала колонну на две части, и на восходящей тропе стало несколько посвободнее. Появилось ощущение небольшого затишья, и даже природа робела с движением светила к рваному горизонту. С наступлением сумерек, когда предвещающая ночь прохлада начала проникать сквозь плотную одежду, инструкторы отдали команду, и колонна начала организацию ночлега. Студенты сняли с себя ранцы, и плечи заныли, словно рот, из которого только что вытащили кляп. На обочине вдоль каменистой тропы начала лениво вытягиваться цепочка двухместных палаток. Небо окрасилось в холодные пастельные тона и наполнилось криками проснувшихся пернатых хищников. Наступающей тьме дали робкий отпор тусклые огоньки газовых горелок и электрических фонарей. Воздух наполнился ароматом разогреваемых консервов и сушащихся ботинок. Шелест армированного полиэстра чередовался со звуком камней — это студенты тщетно пытались разровнять площадку под палатками. Густой растительности не было. Аллювиального грунта не было. Ничего, чем можно было бы смягчить себе ночлег, не было. Была лишь усталость в ногах, боль в плечах и сонливость в голове, которая могла убаюкать даже на острых, как бритва, камнях.

Утро встретило их ледяной прохладой, головной болью и чувством усталости. Инструкторы трубили в свои горны до тех пор, пока последняя палатка не расстегнулась. Перекличка, завтрак и общие сборы были насильно втоптаны в рамки одного часа, после чего восхождение продолжилось. Тем утром никто не чувствовал себя бодрым, но ноги шли вперед, черпая силы из какой-то параллельной вселенной.

Через несколько часов показалась еще одна развилка, и колонна снова раскололась. Осталось лишь двадцать восемь человек, один инструктор и его ассистентка. Им предстояло преодолеть оставшуюся часть пути вместе, больше не разделяясь.

Группа была заранее поделена на пары, и внутри каждой пары студенты состояли друг у друга на взаимной поруке. Каждый обязан был постоянно держать своего напарника на виду, следить за его самочувствием и помогать ему, не отвлекаясь на людей из чужой пары. Помимо воспитательных целей такой подход сильно облегчал инструкторам контроль над группой, и они без устали повторяли, что пару, которую они обнаружат разделенной друг от друга хотя бы двумя метрами, они тут же скуют наручниками. Восхождение было тяжелым, а снаряжение еще тяжелее, поэтому никто не верил, что их инструктор действительно нагрузил свойрюкзак таким количеством наручников, но к правилам все привыкли относиться серьезно, и группа тянулась ровным парными рядами, словно солдаты на марше.

Как и в любом коллективе, у всех были свои друзья и неприятели, но никому не позволили роскошь выбора партнера, доверив это дело случайной жеребьевке, в которой была лишь одна поправка: каждая пара должна состоять из однополых партнеров. Им предстояло делить вместе еду, кров, невзгоды и впечатления весь ближайший месяц, и перед ними вставало два варианта: передраться и совместно вылететь с последнего курса обучения или срочно начать налаживать отношения, оказав друг другу услугу и сильно облегчив взаимное существование. Кому-то это давалось легко, а для кого-то оборачивалось назреваемым сумасшествием. Бывало такое, что у партнера был легкий и уживчивый характер, но он так много болтал о совершенно неинтересных вещах, что изображать чуткость и вежливость становилось все более непосильной ношей. Были и те, кто предпочитал дружеской беседе молчание, открывая рот лишь при случае необходимости — этим вообще ничего не попишешь, но хоть спать не мешают. Для опытных инструкторов, которые водили студентов по вулкану уже много лет, все это было давно знакомо, но для самих студентов становилось большим сюрпризом, что в группе из тридцати человек оказывается можно было страдать от одиночества.

Когда наступила пора второй ночевки, многие отказались от ужина. Едва завернувшись в свои спальники, словно в коконы, студенты закрыли глаза и спустя несколько секунд открывали их под звук утреннего горна, вдавливающего барабанные перепонки в череп. Все кинулись проверять часы, но никто не верил тому, что они показывали. Студенты провели в глубоком крепком сне положенные восемь часов, но их тела кричали, что их где-то жестоко обманули. Но никакого обмана не было, и первые слепящие лучи света пролились через горизонт, согревая и подгоняя на оставшемся отрезке пути.

Воздух гулко завибрировал, донеся откуда-то издалека громогласный звук пушечных выстрелов, и особо наблюдательные могли заметить снаряд, летящий по параболической траектории высоко над их головами. Не успев скрыться из поля зрения, черная точка снаряда на бело-голубом небе расцвела ярко-оранжевым букетом из трех парашютов и начала медленно сползать вниз по невидимому полотну, пока не скрылась далеко за скалами. В последующие три часа с равными интервалами было произведено еще несколько выстрелов, и каждый раз двадцать восемь пар глаз и несколько воздетых в небо указательных пальцев провожали бороздящий небо снаряд полными надеждой взглядами. Кто-то начал раньше времени вычислять расстояние до ближайшего места посадки, но под рукой не было калькуляторов, а головы предательски плохо работали, борясь с ноющей болью, усталостью, одышкой и тошнотой. В конце концов, кто-то из группы радостно выкрикнул что-то про два километра, в ответ на что инструктор наградил его издевательским смехом.

Спустя семь километров они добрались до вожделенной деревянной таблички, на которой было вытиснено под толстым слоем лака «Добро пожаловать», чуть ниже стояла более скромная надпись «Тренировочный лагерь Меридиан-3», еще ниже «Высота 5032 метра над уровнем моря», и в самом низу мелким шрифтом было выдавлено «Так близко к космосу вы еще не были».

За табличкой крылось небольшое плато, обросшее вокруг спортивной площадки деревянными одноэтажными домиками, и измученные студенты наконец-то почуяли запах комфорта и мягкость сбитых о камни ватных ног. Инструктор велел всем построиться и объявил жеребьевку, в ходе которой выкрикивал номер пары и указывал им на их новое жилье. Домики выглядели обманчиво: снаружи они напоминали гостиничные номера шикарного горного курорта, внутри же таилась аскетичная простота, состоящая из прихожей, трех двухместных спален, одной кухни и шести кукишей с маслом. Санузлы были отдельной роскошью в небольшой деревянной пристройке, которая не вдохновляла на подвиги во время разгула холодных ночных ветров. Очень быстро выяснилось, что местный водопровод был столь же суров — им служил водный резервуар, вмонтированный прямо в скалу и выглядывающий на поверхность скромным каменным колодцем, из которого воду приходилось вручную добывать при помощи старинного метода ведра и цепочки, таскать до умывальников, чайников и обливных кабинок, и лишь затем использовать ее на свое усмотрение. Электричество обеспечивалось двумя солнечными панелями, и его хватало лишь на то, чтобы держать рабочей радиостанцию и заряжать аккумуляторы в ручных фонарях, которые были единственным источником искусственного освещения на многие километры вокруг.

Закат наступил незаметно, и сквозь широко раскрытые рты начала выходить зевота. Подавляющее большинство студентов, мучимых усталостью и тошнотой, вновь пропустило ужин. Не теряя много времени на распаковку и обустройство они быстро разошлись по своим спальням и плюхнулись в свои койки. После двух ночей в палатке, которая своей формой очень хорошо повторяла каждый камушек, попавший под днище, койки с деревянными пружинами и тонкими гелевыми матрасами напоминали мягкую, почти жидкую перину, в которой можно было утонуть и с упоением захлебнуться в стране сновидений.

На следующее утро, вопреки планам студенты уничтожили не все запасы еды, которые брали с собой. Тем не менее, ее количество угрожающе стремилось к нулю, и глядя на скудные запасы некоторые непроизвольно начинали чувствовать предвосхищенное урчание в желудке. Начался учебный день с вопроса инструктора о том, кто из студентов не хочет умереть в горах от голода. Руку подняли все, и тогда он выдал каждой паре по гаечному ключу, проинструктировал о том, на какое расстояние им разрешено удаляться от лагеря и скомандовал немедленно начать поиск провизии. Они разбрелись в разные стороны и ощутили, что прогулка в горах налегке немногим легче, чем с двадцатикилограммовым рюкзаком за спиной. Склон вулкана был достаточно пологим, чтобы безопасно взбираться в него без помощи альпинистского снаряжения, и достаточно крутым, чтобы каждые несколько шагов заставлять организм задыхаться и судорожно всасывать воздух в приступе тяжелой одышки.

Весь план по поискам пропитания неизбежно упирался в то, чтобы забраться повыше и уже оттуда тщательно оглядеть территорию в поисках чем поживиться. Очень скоро сразу две пары обнаружили вдали яркое пятно, и от легкого приступа эйфории один из них при неосторожном спуске подвернул себе ногу. У его напарника просто не осталось выбора, кроме как прекратить миссию по добыче ресурсов и помочь товарищу вернуться в лагерь. Оставшаяся же пара продолжила спуск в более осторожном темпе и благополучно добралась до оранжевого полотна, из-под которого выпирало что-то круглое. Немного поборовшись с морем синтетического шелка, они выкопали из-под парашютов сферический грузовой снаряд диаметром в три метра, опоясанный рядом жестких крылышек-стабилизаторов, которые в атмосфере заставляли его принять правильное положение для срабатывания парашютной системы, а на земле не позволяли ему скатиться вниз по склону. Гаечный ключ быстро скрутил все болты с люка, и внутри их ждало неслыханное богатство: плотно упакованные фрукты и овощи, чудесным образом не превратившиеся в пюре от перегрузок, баллоны с горючим, гигиенические принадлежности, медикаменты, сушеные травы, специи, чай, кофе и, в качестве вишенки на торте, вакуумные упаковки, в которых была свежевыловленная рыба и все то, что обычно остается от курицы после того, как ей отрубают голову. Легкая часть испытания была позади, теперь им предстояло как-то организоваться, чтобы протащить все это богатство по двум километрам бездорожья, не умерев при этом от одышки. Им повезло и не повезло одновременно: по другую сторону лагеря была найдена еще одна капсула с припасами, и группе студентов пришлось разделиться на два фронта, муравьями перетаскивая припасы в лагерь посильными порциями. Самое сложное было с баллонами с горючим — каждый баллон весил двадцать килограмм, плюс сорок килограмм горючего внутри него, и поделить эту массу поровну было чертовски сложно. Можно прибавить к этому крайне неудобную для транспортировки форму, у которой почти не за что было ухватиться, и разряженный горный воздух, и тогда картина отчаяния начинала играть новыми красками. Кто-то догадался принести нож, срезал стропы с одного из парашютов, превратил шелковое полотно в относительно удобные носилки для баллонов и всю дорогу назад молился, чтобы его не выгнали с последнего курса за порчу академического имущества.

Все скоропортящиеся продукты складывались в погреб, который углублялся в скалу на несколько метров, уходил прямо под водный резервуар, и температура в котором стремилась к нулю. Весь день был потрачен на заполнение погреба, и в конце дня, когда обессилевшие студенты начали лениво поглощать фрукты, несколько энтузиастов провели инвентаризацию, подсчитали примерный расход калорий и пришли к выводу: нельзя питаться одними фруктами и овощами, курицу и рыбу тоже придется готовить.

Следующий день прошел в сумасшедшем ритме. Большую часть дня отняли физические упражнения, относящиеся к курсу общей физической подготовки с ярко выраженным акцентом на аэробные нагрузки, преследующие единственную цель — заставить студентов задыхаться. Тренирующиеся в полной мере ощутили, каково приходится рыбам, пытающимся дышать без воды. Грудная клетка начинала болеть от постоянной одышки, и все результаты, которых они добивались пятью километрами ниже, легко поделились на четыре. Перерывы в физподготовке тратились на обед и лекции по предметам выживания, которые студенты тщетно старались впитывать своим вывернутым наизнанку вниманием и конспектировали до неузнаваемости изуродованным почерком.

Если исключить время на сон и употребление пищи, студентам в сутки давалось лишь два часа личного времени. Спустя два дня все единодушно пришли к выводу, что самые ценные ресурсы в лагере — это время и топливо. И то и другое требовалось для приготовления пищи. И то и другое требовалось для того, чтобы нагреть воду, в которой можно будет помыться. И то и другое было на исходе, и приходилось как-то учиться экономить важный ресурс. К сожалению, ни курица ни рыба не хотели сами сбрасывать с себя перья и чешую, и их приготовление неизбежно тянулось мучительно долго и болезненно дорого, хотя некоторые упорно экспериментировали с сушеными и солеными блюдами, не требующими термообработки. Студентам пришлось распределять между собой обязанности и организовывать графики дежурств, чтобы время перестало преследовать их разъяренным хищником, щелкающим челюстями около пятой точки. Так в каждом домике произошло разделение труда между тремя парами живущих под одной крышей студентов, что слегка облегчило их сосуществование и приблизило их к общажному симбиозу.

Однажды произошел инцидент, когда две студентки, одна брюнетка с длинной косой и одна блондинка с не менее длинным пучком веника за спиной, совершили на глазах у инструктора страшное преступление: блондинка во время легкого кросса по периметру слегка увлеклась и отбежала от своей запыхавшейся напарницы более чем на два метра, за что их сурово наказали, приковав друг к дружке наручниками. Дальнейший кросс проходил в условиях страшных неудобств, и им приходилось прямо на бегу учиться синхронизировать движения, чтобы не наступать друг дружке на ноги и не толкаться. С наступлением вечера они поняли, что настоящие неудобства только начинаются. Им пришлось распороть рукава на своих куртках, чтобы снять одежду и освежиться под ведром прохладной воды, после чего они начали судорожно соображать, как им в таком положении нормально выспаться. Идеальным казался вариант поставить койки головными торцами встык и попытаться уснуть с высунутыми руками, но выяснилось, что габариты спален просто не позволяют установить койки в таком положении. Компромисс был найден, когда обе студентки по той же схеме постелили на пол матрасы и поджав ноги предприняли отчаянные попытки быстро вырубиться. Попытки увенчались успехом лишь к середине ночи, а на утро их ожидали вдобавок к привычному зову горна затекшие руки, резь в усталых глазах и головная боль. Им нужно было одеваться, но они совсем не хотели портить оставшуюся одежду, и на коленках соорудили себе из спальников что-то вроде туник, оставляющих одно плечо обнаженным. Это был самый первый случай в тренировочном лагере, когда вся группа студентов, включая инструктора и его ассистентку, начали задыхаться не от изнуряющих упражнений, а от дружного задорного смеха. По истечении суток мера наказания себя исчерпала, и наручники были сняты. С тех пор никто не рисковал упускать своего напарника из поля зрения дольше чем на секунду.

С теми же девицами произошел другой инцидент, когда в условиях тотального дефицита топлива студенты дружно перестали нагревать воду и мылись чем придется. Выпрыгивая из-под ледяного оката в мягкие объятия мохнатого полотенца, блондинка, будучи наименее закаленной среди своих сверстников, на следующее утро проснулась с симптомами простуды. На плечи брюнетки легла ответственная миссия — как можно скорее поставить свою напарницу на ноги. Им временно разрешили отдаляться друг от дружки на более приличное расстояние, чтобы брюнетка имела возможность продолжать посещать лекции, заниматься физической подготовкой, в коротких перерывах в одиночку готовить обеды на шесть персон и успевать лечить напарницу травяными отварами, солевыми растворами и горячим чаем. С больной так же приходилось делиться кривым конспектами, своими закорючками и сокращениями больше похожими на стенограмму, и периодически жертвовать драгоценное время на их расшифровку. Их спальня превратилась в карантинную зону, и брюнетке приходилось спать снаружи в палатке, завернувшись в два слоя спальников, чтобы с комфортом пережидать ночь на скальной поверхности. Все ради того, чтобы не подхватить заразу, ведь по правилам если они обе напарницы одновременно окажутся нетрудоспособны, их обеих просто эвакуируют воздушным транспортом, и курс высотной подготовки не будет считаться завершенным.

Спустя еще два дня произошла очередная серия выстрелов из пушек орбитального снабжения, и с небес вновь выпали скупые осадки в виде редкого града из капсул с припасами. К тому моменту студенты уже начали привыкать к разряженному воздуху и к собственному удивлению распотрошили капсулы значительно быстрее и увереннее, используя для транспортировки горючего все те же остатки от срезанного парашюта. Свежая партия топлива ознаменовала новый период шика, в котором можно было снова себе позволить облиться ведром-другим теплой воды и вспомнить, что такое цивилизация. Спустя еще день блондинка объявила себя здоровой, и распорядок дня вернулся в привычное русло.

Роль инструкторов сводилась в основном к тому, чтобы усложнять студентам жизнь. Пока они гоняли своих подопечных и всеми силами заполняли их графики лекциями и рутинными обязанностями, студенты сами должны были вертеться и думать, как им зубами и ногтями вырвать хоть какое-то подобие комфортного режима из таких условий. С каждым днем уровень их самоорганизации становился все выше, время и припасы расходовались все рациональнее, а неуспевающих становилось все меньше. Группа так и не обрела четкую иерархию, но лестница приоритетов быстро сформировалась: на нижней ступеньке находились назначенные ранее пары, среднюю ступеньку занимали интересы дома, крыша которого объединяла под собой шестерых человек, и на самой вершине находилось само воплощение закона — подробный график работ и дежурств, висящий на самодельной доске объявлений, составленный при помощи старого доброго жребия и периодически переживающий коррективы.

На третьей неделе в устоявшемся коллективе образовалась небольшая трещина — ранее известный дуэт брюнетки и блондинки подошел к инструктору и практически хором пропел о небольшом перераспределении пар, поскольку им «до задницы осточертело общество друг дружки». Создалось впечатление, что инструктор очень давно ждал подобной просьбы, поэтому он облегченно вздохнул, словно бы его никогда и не мучил разряженный воздух, и с упоением вызвал по радио конвертоплан. Когда летательный аппарат прибыл, выгнав из домов шумом своих винтов даже самых смертельно измотанных студентов с атрофированным чувством любопытства, инструктор, не вдаваясь в объяснения, публично втолкнул двух девчонок в кабину, взял с собой их рюкзаки и улетел вместе с ними к самому основанию Лазарева пика, откуда и начиналось их восхождение. Как только конвертоплан нашел удобную площадку для посадки, инструктор поставил возмутительниц спокойствия перед выбором — отправляться домой любым транспортом на свой вкус или вернуться в лагерь своим ходом. Он вслух назвал это «выбором», но для двух студенток пятого курса, прошедших через такое, о чем и не рассказать в двух словах, никакого выбора в этом не было. Они спрыгнули с конвертоплана, взяли свои рюкзаки и начали повторное восхождение наедине друг с дружкой. Прилив кислорода на низкой высоте придал им сил, и спустя двадцать километров они совершили то, чего не могли себе позволить в лагере, — неистово набросились друг на дружку и, наконец-то, в полной мере выговорились до ссадин, синяков и разбитых губ. Позже брюнетка с гордостью будет вспоминать, что она выговорилась сильнее, а пока перед ними были еще многие километры каменистой тропы, вытоптанной тысячами пар ног тех людей, которым не сиделось на твердой земле, а тянуло в космос.

Кто бы мог подумать, что подъем в космос начнется пешком?

Во время ночевки они нашли в своих рюкзаках радиомаяки, и в них обеих вскипела общая обида за недоверие инструктора к их способностям взобраться в гору без дополнительного контроля. Радиомаяки тут же случайно вышли из строя, не выдержав столкновения с камнями, а спустя десять минут инструктору доложили о потере обоих сигналов, и он, разочарованно цокнув языком, отдал своей ассистентке проигранные в споре деньги.

Когда они вернулись в лагерь, никто не стал у них интересоваться, что случилось с их лицами. Все и так все прекрасно понимали, однако не побрезговали отпустить пару колкостей и обвинить их в разрушении общественной гармонии. Пока они бродили почти три дня по горным тропам, население их домика, сокращенное до четырех человек, вынуждено было срочно перестраивать свои графики и подстраиваться под новый режим. Конца света не произошло, но осадочек остался, и провинившихся не стали принимать с распростертыми объятиями. Не дав им отдохнуть от штрафного восхождения, инструктор вызвал их в свой кабинет и прочел им длинную лекцию о том, что в будущем им никто не позволит выбирать, с кем работать, и посреди космоса у них не будет такой роскоши, как смена сослуживцев. Трижды удостоверившись, что они усвоили урок, он наградил их штрафными санкциями за поломанные маяки в виде утяжелителей, которые крепились на запястьях и щиколотках, отягощая каждое движение конечностями. Несмотря на заметные осложнения в подвижности эти утяжелители были ничем по сравнению с наручниками и воспринимались скорее как символическое наказание или позорное клеймо. Спустя положенные сутки утяжелители были сняты, и провинившиеся студентки вернулись в нормальный тренировочный ритм. Казалось, их сожителей такое наказание устроило, и те даже поделились конспектами с пропущенных лекций, в которых рассказывалось о том, как важно «держать варежку закрытой, когда у тебя к коллеге какое-то особое отношение».

После штрафного восхождения, когда легкие вновь вкусили кислорода, тренировки в лагере значительно отяготились. Нельзя было понять, то ли одышка вернулась, то ли она никуда и не уходила, а просто стала настолько обыденным явлением, что ее научились не замечать. Головные боли, тошнота и постоянная усталость начали возвращаться, но уже через пару дней снова ушли куда-то на второй план, уступив место самозабвенному испытанию на прочность, которое должно было испытуемых закалить или доломать. Но доламываться никто не торопился. Разбитая губа на лице брюнетки с длинной косой неохотно заживала, превращаясь в напоминание о том, как важно уметь сосредоточиться на нужных вещах, и она упорно гналась за результатом, переставая обращать внимание на протесты своего деревенеющего тела.

Откуда-то с небес раздалась череда глухих ударов, но никто не отреагировал, продолжая крутить скакалки в рваном ритме, давая себе перевести дыхание и не давая проголодавшимся легким взорваться. В такие моменты для студента вся вселенная сжималась до точки где-то в его груди, и он забывал, зачем он здесь и что делает. Нехватка кислорода в крови выветривала из головы все мысли и заставляла тело работать на барахлящем автопилоте. Облегченный разум улетучивался куда-то вдаль, и это было чем-то сродни медитации. Постепенно накатывало ощущение, что дыхание дается легко, и казалось, что воздух больше не нужен.

С небес раздалась новая серия ударов, и мир погрузился во тьму.

Ирма лениво приоткрыла глаза, щурящиеся от света, и растерянно оглянулась. Почему ее разбудил стук, а не горн? Почему все ее тело чем-то сковано? И где ее светловолосая соседка по комнате?

Сквозь щиток гермошлема на нее смотрело знакомое мужское лицо на фоне интерьеров челнока, и оставшийся налет сонного дурмана сдуло с нее порывом воспоминаний о последних событиях. Она рефлекторно попыталась размять затекшее тело, но движения давались ей с трудом из-за повисшего на ее конечностях груза.

Костяшки пальцев в третий раз постучали по щитку, и затем послышались шорохи. Раздался щелчок, и Ленар освободил ее голову от гермошлема.

— Ты что, спала в скафандре? — спросил он, положив гермошлем рядом.

— Я все еще не разговариваю с тобой, капитан Велиев, — вяло промолвила она, стараясь не сталкиваться с его строгим нависающим взглядом, и просто устремилась в какую-то абстрактную точку за потолком.

— И не надо, — равнодушно выплюнул он, и его руки начали расстегивать на Ирме скафандр, — Тебе пора. Работа есть.

— Какая работа? — попыталась она приподняться, но тяжесть скафандра уперлась ей в грудь.

— Работа в техношахте, помнишь? Там требуются маленькие люди, не боящиеся скафандров. Насколько я понял, теперь ты подходишь по обоим критериям.

— Как в техношахте? — она растерянно оглянулась в наивной надежде нащупать взглядом часы, — Сколько я тут проспала?

— Сейчас посмотрим, — Ленар взял ее за руку и посмотрел на стрелку нарукавного манометра, — Думаю, часа два или три.

— Но это ведь получается, что моя смена наступает только завтра.

— Планы изменились. Теперь твоя смена наступает сегодня, — серией щелчков он освободил пленницу из скафандра и помог ей подняться на ноги, набитые иголками.

— А разве сейчас не очередь Вильмы?

— Да, сейчас должна быть очередь Вильмы, — замялся Ленар, перемещая свой вес с ноги на ногу, — Тут у нас так все нехорошо получилось… В общем, с Вильмой случились проблемы.

15. Проблемы с Вильмой

Буксиры линейки «Гаял» были ярким примером технологического застоя, когда каждая новая модель отличалась от предыдущей преимущественно внешними данными. Где-то другой изгиб корпуса, где-то переборки окрашены немного другим оттенком серого, где-то кресла мягче, а где-то поменялись периферические элементы управляющего интеллекта. В целом это был тот же самый корабль в новой упаковке, и порой их сходство могло казаться чем-то сверхъестественным. Цеха корабельного оборудования, производящие детали для сборки «Гаялов», за полторы сотни лет не поменяли и четверти стандартов производства.

Прогуливаясь по цепочке буксиров, Радэк все чаще натыкался взглядом на общие конфигурации, архитектурные решения, звуки и запахи. Если бы не человеческий фактор, благодаря которому каждый корабль был как-то по-своему обшарпан, отдекорирован или обжит иными способами, было бы не сложно по ошибке зайти в чужое машинное отделение, поэтому техник всегда проверял, на месте ли его памятки, выстроившиеся прямой линией вдоль переборок на уровне глаз и содержащие в себе ту информацию, которая выталкивалась из головы избыточным давлением более насущных мыслей. В последние дни он даже ловил себя на рефлексе проверять, его ли почерком были написаны эти памятки, и лишь затем спокойно заступал на свой пост.

Рядом с терминалом на посту Эмиля Марвин настойчиво подмигивал ему желтой лампочкой, настойчиво привлекая к себе внимание. Радэк озабоченно втянул носом маслянистый воздух машинного отсека. Между ним и терминалом была воображаемая черта, разделяющая зоны ответственности, и Радэк совсем не обязан был подходить к нему и нажимать на кнопку, но он переступил эту условную черту просто потому что точно знал, что покажет ему экран. В каком-то смысле он ждал этого вот уже целый час, прошедший со встречи на буксире Ноль-Семь, где Ковальски замучил его жонглированием имен в рабочем графике, и под самый конец, когда Радэк от словесного блуждания по сороковому кругу уже не был уверен, что сможет удержать слюну во рту, Ковальски отпустил слова, прозвучавшие как приговор:

— А теперь перейдем к следующей теме.

Существует доза адреналина, которая может взбодрить, а так же доза, способная убить. Слова, сказанные Ковальски, были где-то посередине, и Радэк резко выпрямил спину, готовый взорваться от распирающего чувства, что он не на своем месте. Пока он устало тер шею, Ковальски пригласил в кают-компанию своего техника, отчетливо произнеся в интерком имя «Андрюс», и его носитель зашел, блеснув своей полированной головой, практически без задержки, словно все это время стоял где-то за дверью и ждал команды к выходу на сцену. После обмена рукопожатиями Радэк позволил себе смутить местных хозяев хрустом, с которым ржавчина хлопьями отслаивается с затекших плеч, и единственный вопрос, который в тот момент его по-настоящему интересовал:

— Вы уверены, что я здесь нужнее?

Он был готов к тому, что ответ ему не понравится, но Андрюс не стал тратить время на лишние слова, а просто протянул руку куда-то к переборке. Лишь через несколько секунд, когда Радэк смог успокоить сердце, едва не выпрыгнувшее из груди, он отметил про себя, что рука поздоровалась с датчиком движения, выглядывающим из переборки крошечной черной точкой, а затем серебристая панель резко перекрасилась в белый цвет и обросла черными линиями, заставившими уставшего техника отшатнуться в сторону в порыве первобытного ужаса.

— Вы что, никогда не видели электрокинетических панелей? — вопросил Андрюс, присаживаясь за стол и приглашая испуганного коллегу последовать своему примеру.

— Видел, — выдохнул Радэк, возвращаясь на стул, не успевший остыть после предыдущего насыщенного впечатлениями разговора, — Но не такого размера… не такого качества… не так близко… и не в живую. У вас много таких?

Андрюс запустил руку под столешницу и что-то нащупал.

— Всего два, — подобным рисунком из строгих линий куском недоеденного торта оброс его сегмент столешницы, и локоть Радэка в рефлекторном испуге соскочил с края стола. К мебели, меняющей свои цвета и рисунки без посторонней помощи он еще не привык.

Ковальски молча сидел в дальней части стола и наблюдал за двумя техниками, растопырив уши. Было не ясно, что он хотел услышать, но его безмолвное присутствие за спиной нервировало даже сильнее, чем его речи в зоне видимости. Ему хотелось обернуться и еще раз задать Ковальски насущный вопрос, но он ненадолго потерял дар речи, когда столешница отозвалась на касание кончика пальца, нарисовав на своей глади символьно-цифровую клавиатуру.

— Она еще и сенсорная.

— Дизайнеры решили не загромождать стол аналоговым пультом управления, — Андрюс бесшумно касался абсолютно гладких и плоских кнопок, выросших на столе почти осязаемой глазом текстурой, — Должен сказать, мне и самому потребовалось время, чтобы привыкнуть к ней. Однако, для наглядных презентаций штука незаменимая.

— И вы хотите показать мне…

— Вот это, — акцентировано ударил он пальцем в последний раз, выдав в себе привычку к аналоговым клавиатурам, и на переборке выстроилась диаграмма, по которой проползла тонкая черная змея, в нескольких местах сломавшая себе хребет. — Сегодня эти показатели немало встревожили нашего Марвина. Знаете, что это?

— Это диаграмма, — выдал Радэк экспертную оценку, все еще заворожено разглядывая строгие черные линии, которыми себя окрасили два квадрата переборки. Он точно знал, как это работает, но в живую это казалось практически магией. Это была столь же красивая, сколь и бессмысленная игрушка, и он устыдился собственного восхищения.

— Это вырезка из журнала работы термоядерного двигателя.

— Вы ведь понимаете, что я специализируюсь на космических энергосистемах? Я не особо хорошо разбираюсь в двигателях.

— В данном случае это имеет не такое большое значение, — равнодушно ответил Андрюс, наблюдая за реакцией Радэка, — Термоядерный реактор и двигатели работают по схожим принципам и завязаны друг на друге общим плазмопроводящим каналом…

— Уверен, вы не хуже меня в этом разбираетесь, — бесцеремонно прервал его Радэк, устав смотреть на диаграмму, — Что же вы от меня хотите?

— Услышать вашу профессиональную оценку.

— Этот диаграмма изображает сдерживающую магнитную индукцию в одной из реакционных камер, я прав?

— Абсолютно.

— Тогда моя профессиональная оценка вам и так известна. Все плохо, и надо вырубать двигатели.

— Поверьте, мы бы не стали вас беспокоить по этому поводу, если бы ожидали от вас столь очевидных ответов, — наконец-то заговорил Ковальски.

— Хотите, чтобы я вам дал менее очевидный ответ?

— Мы и без того в курсе, что двигатель пора отключать. Сейчас нас очень интересуют сроки.

— Сроки? — сделала Радэк вид, что задумался, — Предлагаю отключить двигатели прямо сейчас.

— Это будет контрпродуктивно.

— Андрюс, вы точно специализируетесь на двигателях?

— Я понимаю ваше недоумение, — коснулся Андрюс нескольких символов на столе, и рисунок ломаной диаграммы слегка размасштабировался, — Но нам действительно надо выжимать пользу из каждой прошедшей секунды.

— Тогда вам самому следует изучить то, что вы мне сейчас показываете, — Радэк поднялся со стула, подошел к экрану, и его палец начал торопливо ползти вдоль изломов, — Вот тут произошел сбой магнитного контроллера. Затем он повторился через час и двадцать четыре минуты. А третий произошел уже через час и восемнадцать минут. Я, конечно, понимаю, что существуют всякие выбросы и погрешности, но мы сейчас не в том положении, чтобы позволять себе оптимизм. Магнитное поле в реакционной камере начинает опасно колебаться, и не делайте вид, что для вас это неожиданность. Как инженер я бы сильно удивился, если бы этого не произошло.

— Мы собираемся заглушить двигатели в любом случае, — поднялся Андрюс со стула, не в силах смотреть на то, как его коллега стоит перед ним, а его руки пчелами летают по воздуху в жестикуляции, — Но нам нужно определиться со временем.

— Это уже не вопрос времени. Мы износили наши силовые установки, и если мы поскорее не проведем техобслуживание и не заменим израсходовавшие ресурс узлы, магнитный контроллер даст критический сбой, и тогда могут сработать предохранители.

— Постойте-ка, — поднялся Ковальски, — Что значит «могут сработать»?

— Марвин не умеет предсказывать сбои в работе сдерживающего поля, — пояснил Андрюс, — В случае критического спада индукции он должен продуть реакционные камеры, но эти колебания непредсказуемы и теоретически могут произойти так внезапно, что Марвин просто не успеет принять необходимые меры.

— Вот именно, — оттопырил Радэк указательный палец, — Вы должны осознать, что термоядерные реакционные камеры представляют из себя что-то вроде взведенной паровой бомбы, только значительно круче. Может случиться так, что вышедшая из-под контроля плазма просто разнесет их на куски, именно поэтому Марвин и бьет тревогу. Он предупреждает нас, чтобы мы не доводили все до крайностей.

— Андрюс, почему ты мне об этом не сказал?

— Потому что таких прецедентов в коммерческом космоплавании еще не было, — развел он руками, — Опасность есть, но колебания не настолько критические, чтобы просто взять и дать полноценную брешь в сдерживающем поле.

— Есть одна очень важная причина, по которой прецедентов до сих пор не было, — Радэк присел обратно на свой стул, выдержав паузу для драматического эффекта, — До сих пор в отрасли коммерческого космоплавания не встречалось таких дураков, которые игнорируют предупреждения управляющего интеллекта из-за того, что им интересно, что будет дальше.

— Я просто хочу как можно меньше времени провести в дрейфе, — устало произнес Ковальски и бросил неуверенный взгляд на диаграмму, — Поэтому просто представьте, что кто-то приставил к вашему горлу нож и заявил, что очень не хочет останавливать двигатели.

— Ну, если вы ставите вопрос таким образом… — протянул Радэк и тоже принялся разглядывать диаграмму, словно та таила в себе зашифрованный ответ на все вопросы, — Я бы сказал, что во благо моего выживания силовая установка сможет потерпеть еще пару дней.

— Спасибо. Это мы и хотели услышать.

— Почему вы не зададите все эти вопросы более компетентному человеку? Почему не спросите к примеру Эмиля?

— До господина Эмиля очередь тоже дойдет. Мы решили провести опрос всех техников, знакомых с устройством реакционных камер, чтобы взвесить их суммарное мнение и окончательно определиться со сроками. Всех сразу, как вы понимаете, опросить не получается.

— Спасибо хоть на том, — едко ответил Радэк, осторожно отступая к выходу и опасаясь обстрела новой очередью неожиданных вопросов, — А то могли бы еще поинтересоваться мнением у гидропонных грядок.

— Надеюсь, до этого не дойдет.

— А я надеюсь, что вы понимаете, что у людей есть свой предел сговорчивости, — напоследок сказал Радэк, открывая дверь, — Мультисостав остановится не тогда, когда решите вы, а тогда, когда решит человек, наименее желающий взрывать двигатели своего корабля.

— Наиболее слабонервный, вы хотели сказать?

— Нет, я хотел сказать, наиболее благоразумный.

— И вы себя к таким относите?

— Это не важно, — бросил он на прощание, когда закрывающаяся дверь уже обрубала их разговор, — Я всего лишь инженер космических энерг…

Этот разговор продолжал крутиться у Радэка в голове, когда он стоял в машинном отделении и глядел в черноту экрана терминала. Нажав на кнопку, экран вспыхнул белой диаграммой с прямой линией, разделенной пополам резким изломом посередине.

«Гаялы» были слишком похожи друг на друга. При схожих нагрузках они даже ломались почти одновременно. Радэк обводил завороженным взглядом сломанную линию, словно врач, разглядывающий плохую кардиограмму, и пытался понять, чем может обернуться это заболевание, если немного затянуть с лечением. В лучшем случае они через два дня отключат двигатели и проведут техобслуживание силовой установки. В худшем случае один из четырех буксиров схватит небольшой сердечный приступ, и одна из восьми двигательных реакционных камер взорвется, прихватив с собой на тот свет спаренную камеру, тем самым полностью разрушив одну из четырех силовых гондол.

Это было все равно, что коту отрезать одну из четырех лап.

Это могло произойти и с Ноль-Девять, и это тревожило Радэка, заставляя насос в его груди болезненно сжиматься в сырой тефтель. Однажды, будучи слегка под градусом, он в порыве эйфории поклялся на разводном ключе, что будет чтить и отстаивать работоспособность своего корабля, и пусть момент клятвы он помнил урывками, но относился к ней с серьезностью человека, заключившего брачный контракт, а обручальным кольцом ему служил тот самый разводной ключ. Однако был и другой контракт, который он заключил многими годами ранее и на гораздо более высоком уровне, обязывающий его работать на благо экспедиции. И вот наступил момент, когда контракты начали вступать во что-то, издалека напоминающее конфликт, и Радэка изнутри в такт с желтой лампочкой начало клевать неприятное чувство, будто он сейчас что-то предал.

— Кто-нибудь сейчас есть на борту? — заставил его вздрогнуть голос Эмиля, выстреливший из интеркома, и Радэк погасил экран терминала.

— Я в машинном отделении.

— Отлично. Ты не мог бы подойти в челнок Б?

— Эмиль, у нас тут сейчас есть более важные проблемы, чем возиться с челноками.

— Дело не в челноке, — ответил Эмиль, сделав задумчивую паузу на поиски нужных слов, — У нас тут проблемы с Вильмой.

Радэк с Вильмой были отличными друзьями. Отличными в той степени, в которой в принципе могли отличиться друзья, однажды едва не переспавшие друг с другом. С тех пор между ними сохранилось некоторое напряжение, однако кодекс поведения экипажа был прописан четко, недвусмысленно, и предписывал не выражать к кому-либо из сослуживцев особого отношения, и они оба решили больше не перечить кодексу, ведь они оба являлись профессионалами… По крайней мере Радэк очень на это надеялся, и каждый раз, когда он слышал в одном предложении слова «Вильма» и «проблемы», он понимал, что в глубине души ожидал любого сочетания этих слов и тихо боялся, что кто-то произнесет их вслух. Но их все же произнесли, и Радэку оставалось лишь с головой нырнуть в эти проблемы, потому что любая альтернатива значила бы перечить кодексу поведения. У кого-то должна быть на плечах холодная голова, и голова Радэка стремилась к абсолютному нулю до тех пор, пока он не нажал на кнопку, и шлюзовая дверь отъехала в сторону.

— …и первый указ, который я издам в качестве президенши Обединенного Созвездия… О, привет, Радэк, присоединяйся! Так вот, это будет снабжение всех буксиров дальнего следования свежими апльсинами.

Радэк ловко и почти незаметно для окружающих уронил и моментально подхватил в полете свою челюсть. Челнок Б оставался все тем же челноком Б, но что-то изменило саму его суть, словно осквернило его и выветрило из него всю рабочую атмосферу. Возможно, это был едкий запах, забивающий ноздри, но с гораздо большей вероятностью это был источник запаха, находящийся в неуклюжей женской руке, окруженной не то синяками, не то пятнами от таинственного красного напитка, бьющегося о стеклянные стенки стакана, словно Вильма пыталась написать им каждое произнесенное слово. Она сидела на палубе, покачиваясь сломанным метрономом, ее губы были покрыты высохшими красно-лиловыми пятнами, потускневшие глаза смотрели на мир сквозь пелену дурмана, а язык путался в звуках, словно в плохо прожеванном мясе. Эмиль, стоящий рядом с ней и не знающий, чем занять свои руки, еще никогда не выглядел таким беспомощным. Его лицо выражало озадаченность, озабоченность и еще много слов, начинающихся на О, а вошедшего коллегу он вдобавок к этому встретил немым взглядом, умоляющим о помощи.

Не имея в голове четкого плана действий на этот случай Радэк побоялся приближаться. Вместо этого он схватил Эмиля за рукав, насильно подтянул его поближе к себе и злостно зашипел ему на ухо:

— Это что еще такое?

— Это Вильма, — последовал растерянный ответ, и Эмиль бросил неуверенный взгляд на штурмана, словно пытаясь удостовериться, что он правильно ответил.

— Спасибо, что напомнил, — зашипел Радэк еще громче, — Я спрашиваю, что за балаган здесь творится?

— Я не знаю, — развел он руками, — Я искал аварийные ключи, зашел сюда и нашел ее уже в таком состоянии. По-моему, она чем-то отравилась…

— Отравилась? Да разуй же ты глаза, — указательный палец гневно оттопырился в сторону Вильмы, — Она напилась в доску!

— Чем?

— Эмиль, ты тоже что ли выпил? — заглянул Радэк в глаза коллеге, и увидел в них практически все, кроме порочной пелены алкогольного дурмана.

— Нет.

— Тогда разуй глаза еще шире — у нее в руке стакан вина.

— Нет-нет-нет, — нервно улыбнулся Эмиль, отведя глаза, — Я тоже сначала по ошибке так подумал…

— Мущины, я тут вообще-то тоже хочу поучаствовать в разговоре…

— …но затем я пришел к выводу, что у нее в руках вовсе не вино.

— А что же это, если не вино? — выжал Радэк слова сквозь зубы, сжатые остатками терпения.

— Мущины, ну я же здесь, не игнорируйте меня…

— Это что-то другое. Не знаю, может какой-то штатный напиток, о котором мы не знали.

— Я даже знаю, как этот напиток называется.

— Как?

— Вино, Эмиль! — почти прокричал Радэк.

— Это не может быть вино, — скорчил Эмиль задумчивую гримасу, — Вино на борту межзвездного судна в межзвездном пространстве без ведомства таможенной службы просто не может находиться, точно так же, как человек не может дышать в вакууме, рыба не может летать, а деревья не могут разговаривать. Крайне важно помнить об этом, если ты не хочешь полететь с этой работы.

— Тогда почему она пьяна в стельку?

— Я пьяна совсем чут-точку, — икнула штурман.

— Я не знаю. Может, она отравилась, а может это какой-то эффект плацебо.

— А почему тогда я сейчас чувствую острый запах вина?

— Я не знаю, — повторил Эмиль, в точности сохранив интонацию, — Может, у тебя синестетическая реакция.

— «Синестетическая реакция», — передразнил его Радэк, — Слов-то каких умных нахватался, а сам не можешь дедуктивно определить, в чем Вильма себя промариновала.

— Я просто отбросил все невозможные варианты. Разве не это называется дедукцией?

— Это называется «закрывать глаза на очевидные факты».

— Хорошо, — начал Эмиль сдаваться под напором фактов, — Допустим, что это вино. Допустим! Если опустить кучу вопросов, которые следуют из этого допущения, то как минимум один мы точно не можем проигнорировать: что нам сейчас делать-то?

— Вам ничего не надо делать, — начала Вильма неуклюже подниматься с палубы, и наконец-то мужчины вновь удостоили ее своим вниманием, — А мне в скором времени надо будет лезть в этот чертв компресссссссионный костюм и чинить эту чертву шахту…

— О, нет, — бросился к ней Радэк и схватил ее за плечи, — В таком состоянии, ты никуда не пойдешь. Эмиль, ну-ка забери у нее эту игрушку.

— Какую?

— Вот эту, — указал Радэк носом на полупустой стакан, с каждым неуклюжим движением грозящий разлить по палубе колдовское зелье, — Немедленно забери у нее это «не вино».

Она нестала возражать, но и добровольно отдавать тоже не стала. Эмилю пришлось приложить усилия, чтобы вырвать стакан из ее цепких пальцев, и произошло то, чего молча опасались все трое.

— Проклятье! — выругался Эмиль, разведя руки в стороны и оглядывая мокрое пятно на своем комбинезоне, — Только недавно его выстирал.

— Ничего, постираешь еще раз, — Радэк в несколько танцевальных движений вынудил Вильму спятиться и практически опрокинул ее в кресло пилота, — Нам нужно что-то с ней делать.

— Я в порядке, не пережвайте.

— Может, ее надо отвести к фельдшеру?

— Ты что, — вновь перешел Радэк на шипение, — предлагаешь сейчас провести пьяную в стельку женщину через половину мультисостава? Совсем сдурел?

— Согласен, — досадливо крякнул Эмиль, натирая тряпкой темное пятно на одежде, — Ерунду спорол. Но так все оставлять нельзя. Надо его поскорее в стирку. Если это и правда вино, то нужно засыпать солью с содой…

— Эмиль! — взвыл Радэк.

— И пригласить фельдшера сюда совсем не помешает.

— О, нееет, — протянула Вильма, усмехнувшись, — Фельшера звать сюда вы точно не захотите. Фельшер-то у нас маньяк…

— Что она несет? — зачем-то спросил Радэк у Эмиля, и тот в ответ лишь пожал плечами.

— Я сама могу за себя отвечать.

— Вильма, что ты несешь?

— Фельшер наш, пока вы все разошлись по мультисоставу, попытался отравить Ирму.

— Ирма в порядке, — возразил Эмиль, оторвавшись от пятна на комбинезоне, — Я видел ее всего пару часов назад.

— А он понарошку пытался ее отравить, — всплеснула Вильма руками, — Вместе с Ленаром.

— Так, все ясно, — отступил от нее Радэк на два шага, — Она бредит.

— Может и нет, — Эмиль наклонился к Радэку и заговорил полушепотом, — Ирма действительно странно себя ведет. У нее перевязанная рана на плече, она прячется от Ленара и отказалась объяснять мне, в чем дело.

— И что, хочешь сказать, что фельдшер с Ленаром вступили в сговор, неизвестно зачем решили ее отравить, а затем в последний момент передумали, и Ирма ничего никому не доложила?

— Они устроили ей эту штуку, — вставила слово Вильма, и из Радэка вырвался недовольный рык, — Кажется, она называется… «пинок под зад»? Да, точно, «пинок под зад».

Мужчины вновь от нее отвернулись, создавая иллюзию приватной беседы.

— Чем больше она говорит, тем меньше я ее понимаю, — прошептал Эмиль, — Что на такие случаи написано в инструкциях?

— А разве ты их не читал?

— Возможно не очень внимательно, потому что я ничего не помню про такие случаи.

— Там написано, что нельзя проносить алкоголь на борт во избежание именно таких случаев.

— Тогда кто же его пронес на борт?

— Это Ленар, — словно бы ответил на вопрос интерком, — Почему я никого не могу найти? Есть на корабле хоть кто-нибудь?

— Мы в челноке Б, — ответил Радэк, яростно вдавив кнопку в панель интеркома, — Лучше тебе подойти, потому что у нас проблемы с Вильмой.

— Какого рода проблемы? Позвать фельдшера?

— Нет! — вырвалось из Радэка несколько громче, чем он рассчитывал, — Она не ранена, но тебе все равно лучше подойти.

— Сейчас буду, — ответил он через задумчивую паузу и отключил внутреннюю связь.

— А что дальше? — прошептал Эмиль, — Что дальше было написано в инструкциях?

— Ничего там не было написано! Но если ты хочешь узнать, что будет дальше, почитай транспортный кодекс, там отдельный абзац про последствия подобного бардака на корабле.

— Зачем вы шепчетесь? — вновь зашевелился путающийся язык, — Я может чуть-чуть пьяна, но слух у меня все еще раср… рспр… рспрекрасный.

Раздался глухой булькающий звук, и техники обернулись на самого взрослого ребенка, которого видели в жизни, запрокинувшего голову и пытающегося высосать душу из темного стеклянного сосуда со светлой этикеткой, на которой каллиграфическим шрифтом было выведено «Балджевый ветер».

— У нее тут все это время была целая бутылка?! — бросил Радэк полную обвинений фразу в Эмиля и щедро искупал его в укоризненном взгляде, — И ты не отнял ее?

— Я ее не заметил.

— «Балджевый ветер»! — усмехнулась Вильма, читая этикетку, — Надутые индюки не в курсе, что от Нервы до балджа больше тысячи световых лет! Чего только не придумают ради красного словца.

— Отдай сюда! — прорычал Радэк и грубо выхватил из ее хватки сосуд с жидкой статьей из транспортного кодекса.

Именно в этот момент дверь предательски открылась, и Радэк во всех красках смог представить, что за картину пришлось наблюдать обескураженному капитану, вошедшему в челнок без предварительной подготовки. Он трижды изменился в лице, пока его глаза бегали от кривящей покрасневшими губами Вильмы к бутылке в руках Радэка, затем к пятну на комбинезоне Эмиля и обратно к Вильме. Если он хотел что-то сказать, то ненадолго подавился собственными словами, напрягая мышцы лица, чтобы сохранить хоть какую-то иллюзию невозмутимости. Возможно, в нем сработала какая-то старая привычка, и он начал разговор с выкрика:

— Вы что тут устроили?!

— Не смей орать на них! — парировала Вильма, пригрозив Ленару пальцем, выписывающим в воздухе хаотичный узор, — Ты, чертов вредитель, пронес на борт море вина и поставил нас всех под удар!

— Это правда? — спросил Радэк, аккуратно поставив недопитую бутылку на приборную панель.

— Нет, — растерянно ответил Ленар, убавив интонацию, — Да. Ну, почти.

— Подробности можно? Я бы хотел узнать, как так получилось, что мы нарушили закон, сами о том не зная.

— Я тайно пронес его с космопорта Нервы, довольны? А теперь скажите мне, что вы тут устроили? Откуда вы достали вино и какого черта устроили здесь попойку?

— Они не пили, — вновь кинулась Вильма защищать техников, — Пила только я, а они пытались не позволить мне этого сделать. Единственные добросовестные люди на борту. Спасибо вам, ребята, лишь на таких как вы держится вся межзвездная трансп-портная сеть.

— Вильма, ты что наделала? У тебя же скоро начинается смена!

— Я в порядке, — поднялась она на ноги и тут же неваляшкой плюхнулась обратно в кресло, — Щас немного разомнусь. Зато я уже почти не чувствую боли и зуда. Надеюсь, ты прстишь мне мою маленькую слабость.

— Хорошо, но только сначала попробуй освободиться, — выплюнул Ленар с издевкой и несколькими молниеносными движениями приковал штурмана к креслу ремнями безопасности. Раздалась серия щелчков смазки и металла.

— Да без труда, — улыбнулась Вильма, и ее путающиеся пальцы начали неуклюже ковырять защиту от дурака на замке от ремней, — Сейчас, найду только эту чертву собачку…

— Как ты пронес вино на борт? — продолжил напирать Радэк на своего капитана.

— Серьезно? У нас тут штурман надрался в хлам перед самой сменой, мне теперь надо как-то объясняться перед остальными капитанами, а тебя интересует лишь то, как я пронес вино на борт?

— Насколько я понял, Вильма теперь никуда не торопится, — бросил он взгляд на женщину, с пыхтениями пытающуюся решить головоломку.

— Мне тоже стало интересно, — добавил Эмиль, — Я думал, что мы экипаж, и должны доверять друг другу, а тут ты совершил над нами это практически предательство, поставил нас всех под удар, и нам теперь всем придется как-то убеждать комиссию, что мы не знали о твоей авантюре, не были твоими соучастниками и технически не нарушали закон. А ты знаешь, как с этим строго в наше время? Знаешь, что нас могут прогнать через МРТ и все равно не факт, что нам поверят? Знаешь, что будет, если…

— Ладно, все, хватит, — сдался Ленар, опустив голову, — Я пронес вино через канал для сервисных дронов, пока мы были в порту. Я пронаблюдал за рабочими графиками и вычислил окно, в котором через этот канал можно безопасно пройти, затем через него покинул территорию порта и взошел на наш борт через вентральный технический шлюз.

— Кажется, ты что-то выдумываешь… Этот канал предназначен для дронов, а не для людей, и через него невозможно протиснуться в скафандре… Хотя… — зашевелился в голове Радэка дедуктивный ряд, — Кажется, я все понял.

— А я пока ничего не поняла, — пропыхтела Вильма, — Зачем ты вообще взял с собой столько выпивки? Я насчитала шестнадцать ящиков…

— Шестнадцать ящиков?! — взорвалось у Эмиля во рту, — Какого черта, Ленар?

— Спокойно, я не алкоголик, — прикрыл он глаза, чтобы успокоить взбунтовавшиеся нервы, — Я их взял для перепродажи. А не для того, чтобы кто-то их вылакал!

— Может быть, я и не матерый контрбандист, — сдалась Вильма и убрала руки от замка, — Но мне казалось, что смысл контрбанды в том, чтобы доставить незаконный груз из точки А в точку Б. А ты, получается, купил вино на Нерве, чтобы перевезти его… на Нерву? Не обижайся, Ленар, но из тебя отвртительный контрбандист.

— Это вино из космического винограда очень ограниченного урожая…

— А, так вот почему это «Балджевый ветер»…

— …взял я его свежим, а вернуть собирался трехлетней выдержки, когда цена подскочит процентов на двадцать.

— Нет, ну выдержка определенно чувствуется…

— Ленар, ты серьезно подставил всех нас ради двадцати процентов прибыли, — заключил Радэк.

— Успокойся, вина больше нет на борту. Я его сбросил через шлюз, так что мы все отныне чисты.

На три секунды челнок Б наполнился задумчивой тишиной.

— Я, конечно, рад это слышать, — придумал что сказать Эмиль, — но Вильма права — из тебя действительно отвратительный контрабандист.

— Хорошо, согласен, а теперь можно, мы перейдем к более важным вопросам? — взмолился Ленар, — У Вильмы смена на носу.

— У Вильмы больше нет смены на носу, — произнес Радэк непреложную истину.

— Знаю, но теперь ее придется кем-то заменить, и у нас есть лишь один кандидат. Где Ирма?

— Ирма не готова.

— Вообще-то теоретически готова, — протянул Эмиль, — Она преодолела свою скафандрофобию.

— Как?

— С помощью «пинка под зад», — донеслось от Вильмы.

— У нас нет времени на дискуссии, — повысил Ленар интонацию, и на его лбу вздулась вена, — Обещаю не посылать ее в техношахту против ее воли, а теперь скажите мне, где она находится.

— Она просила меня не говорить тебе, что прячется в челноке А, — ответил Эмиль, разглядывая потолок.

— Хорошо, тогда пойду и скажу ей, что ты мне этого не говорил, — Ленар развернулся, открыл дверь шлюза и на секунду замер, — Почему сегодня все попрятались по челнокам?

— Потому что на них ты реже всего заходишь.

Казалось, что ответ его удовлетворил, и он поспешно удалился, скрывшись за задвинувшейся дверью. Радэка переполняли противоречивые чувства, и что-то в нем суетилось, не давая покоя. Его голова настойчиво пыталась взорваться, и он сломался под натиском спонтанного порыва.

— Радэк! — возмущенно воскликнул Эмиль, — Ты чего?

— Всего два глотка, — ответил Радэк, проведя по губам рукавом, и поставил бутылку на место, — Для одного дня слишком много впечатлений… Черт, а вино и вправду потрясающее.

— От тебя так хорошо пахнет, — промолвила Вильма, уткнувшись носом в шею Радэка, — Как же я балдею от мущин, пахнущих шампунем.

Она неохотно волочила ноги по палубе, повиснув на Радэке одной рукой и постепенно сокращая путь к своей спальной полке. Радэк тащил ее от самого челнока, каким-то чудом поднял ее промаринованное тело на первую палубу, и вот перед ним уже открывалась заветная дверь, за которой Вильма сможет проспаться, а он дать протестующей спине немного отдохнуть. Про таких женщин как она принято говорить, что они легкие, как перышко, но Радэк готов был признать вслух, что все это абсолютная ерунда, и даже самые красивые женщины сделаны из той же инертной массы мяса и костей, которую сложно перемещать на большие расстояния без силового оборудования. Астероиды в космосе тоже кажутся невесомыми.

— Ты тоже пахнешь ничего, — ответил он, стараясь не дышать носом. От Вильмы настолько сильно веяло винными парами, что глаза начинали покрываться слезами, а мысли путаться, — Скажи честно, ты была в сговоре с Ленаром?

— Да ни за что, — отчеканила она, четко разделяя слова, и Радэк мешком картошки бросил ее тело на полку, — Осторожнее, Радэк… кажется, меня подташнивает…

— Тогда как ты нашла вино? — легким пинком он отправил ведро к ее полке.

— Случайно, — она подвинула ведро поближе к изголовью, — Спасибо. Настоящий друг.

— Тебе кто-нибудь говорил, что порой быть твоим другом очень сложно?

— Ни разу.

— Ну так порой быть твои другом чертовски сложно, — хрустнул он уставшим плечом и присел рядом, — Допустим, ты случайно нашла вино. Нажралась ты до такой степени тоже случайно?

— Я не хотела, — промямлила она, прикрыв глаза, и постепенно начала утопать во сне, — Просто столько всего произошло… Работа эта в техношахте, костюм, Ленар со своей авантюрой… А еще я теперь некрасивая. Я ведь некрасивая, да?

— Ты пьяная, и я от тебя всякого ожидал, но не такого. Как ты до сих пор не уяснила, что ТАМ мы можем себе позволить расслабиться, но ЗДЕСЬ, на борту корабля, мы постоянно на работе, и даже когда мы ложимся спать, это считается за перерыв, в который мы не имеем права… Вильма? Вильма! — потряс ее Радэк за плечо.

— А? — разлепила она глаза.

— Не спи, я тебе важные вещи объясняю.

— Я не сплю.

— Ты хоть понимаешь, что сегодня прошла по самому краю?

— Ага.

— Понимаешь, что такое поведение вообще недопустимо?

— Ага.

— Ты понимаешь, что в наказание за употребление алкоголя на работе тебя насмерть закормят печеньем с малиновым джемом?

— Ага.

— Все ясно, — вздохнул Радэк, укрыл ее одеялом и выключил лампу, — Чтоб я тебя нашел трезвой, как стеклышко.

Она ничего не ответила.

16. Работай без оглядки

Каждый человек по-своему переживает свой первый опыт какой-либо ответственной работы, и эти переживания легко можно умножать на два, если перед этим человек не потренировался на чем-либо менее ответственном. В таких случаях человека обычно заваливают советами наподобие «Главное не нервничай» или «Там нет ничего страшного», и эти советы либо не работают вообще, либо оказывают прямо противоположный эффект. О том, чтобы сотрясшийся от пары слов воздух оказывал какое-либо значительное раскрепощающее воздействие на человека, шагающего в кромешную тьму, науке ничего неизвестно. Степень ответственности работы сама по себе не так важна, личные переживания человека все равно остаются личными переживаниями, и в борьбе с ними человек чувствует себя самым одиноким существом во вселенной.

В случае с Ирмой все начиналось с пустоты. Еще когда она в начале своих первых практических работ восходила на борт межпланетной самоходной баржи, она не пыталась себя накручивать, утешать, успокаивать или вообще как-то готовить к первому настоящему полету через четверть звездной системы. Она сразу поняла, что все это бессмысленно, и просто выпустила из себя мысли, как воздух из шарика, оставив внутри себя лишь пустоту. Все чувства и эмоции покинули ее, и она бездумным роботом вошла в шлюз, дождалась завершения процедуры шлюзования, сухо познакомилась со своим новым инструктором, обсудила с ним план полета, выслушала все его рекомендации и, наконец, заступила на пост оператора. Диспетчерская отдала им разрешение на полет, Ирма прикоснулась руками к незнакомому пульту управления, и лишь тогда она все прочувствовала. Прочувствовала прямо сквозь спинку сиденья внимательный взгляд инструктора, прочувствовала всю инертность десяти тысяч тонн металла под собой, прочувствовала как пустота внутри нее стремительно заполняется свинцом и, самое главное, прочувствовала, что значит настоящее одиночество.

Одиночество — это то самое липкое и противное чувство, когда вокруг тебя много людей, но никто из них тебе не поможет.

Второй раз она ощутила эту череду переживаний, когда внезапно ее пересадили с межпланетной баржи на тяжелый межзвездный буксир, масса которого была почти в шесть раз больше, масса максимальной полезной нагрузки была в три тысячи раз больше, а масса груза ответственности с трудом поддавалась математическим вычислениям.

Когда она шла к шлюзу в сопровождении своего капитана, все началось по третьему кругу, и внутри нее вновь образовалась пустота. Возможно, так себя чувствуют смертники, когда их ведут на смертную казнь: сначала они смиренно принимают свою участь, и лишь когда они начинают ощущать тонкий запах человеческого пепла, доносящийся из пирокамеры, их сдавшийся мозг впервые трезво осознает, что перед ним находится конец всего.

Добрались до шлюза левого борта в молчании, и никто не горел желанием разбавлять тишину. Шлюз был ненадолго превращен в раздевалку со шкафчиком для одежды, инструментами, большим цилиндрическим термосом и еще большим ящиком без маркировки, внутри которого хранились детали от компрессионного комплекта. Войдя в шлюз-раздевалку Ирма первым делом стянула с себя куртку и протянула своему капитану руку, наградив его холодным взглядом. Ленар взял ножницы, и они приникли металлическим холодком под повязку на ее плече, рассекая ее и освобождая свежую надпись на плече «МЕНЯ У». Ирма внимательно смотрела на него, выискивая взглядом хоть какие-то признаки эмоций на его лице, но он делал все совершенно беспристрастно, и в то же время аккуратно, словно в глубине души боясь добавить еще что-либо к этому несостоявшемуся пророчеству. Он столь же аккуратно стер салфеткой с антисептиком излишки запекшейся крови, сделав росчерк еще четче, и замазал его медклеем, словно штрих-корректором, которым старается исправить чужие ошибки, написанные под его диктовку.

Нет, наверное, ему все же не чужды человеческие чувства.

Медклей обернулся упругой полупрозрачной коркой, и на этом миссия Ленара оканчивалась. Он ушел так же молча, и, проплывая мимо него сплошной кокетливой улыбкой, в шлюз вошла Рахаф — самое ближайшее существо, удовлетворяющее трем условиям: не занята ничем неотложным, имеет опыт работы с компрессионным комплектом и родилась девочкой. Буквально час назад ко всем этим условиям негласно прицепилось еще одно — не быть в дрова.

Они сдержанно поздоровались, и Ирма начала стягивать с себя одежду, обнажая кожу под градом вопросов, ответов на которые у нее не было. На каждый новый вопрос она отвечала фразой почти столь же универсальной, что и посыл к черту.

— Я в порядке, Рахф, спасибо, что беспокоишься обо мне.

— Это далеко не порядок, — продолжала она тыкать пальцем в надпись «МЕНЯ У», — Я, конечно, не все повидала в жизни, но по-моему такому просто нет объяснения, которой хоть отдаленно ассоциировалось бы со словом «порядок».

— Рахф, — легла ей на плечо заклеенная рука, и Ирма постаралась выплеснуть на свое выражение лица как можно больше усталости. Странно, но усталости она совсем не чувствовала. — У меня сейчас сложный период, но я его преодолею, если ты не будешь пытаться упечь меня в психушку.

— Так многие говорят перед тем, как отправиться в психушку.

— Ты доверяешь Ленару?

— Это… сложный вопрос, — промычала Рахаф, устремив взгляд куда-то в свои думы, — Я ведь с ним мало знакома. Но, думаю, что если ему доверили капитанский пост, то это не с проста.

— Он только что доверил мне ремонтные работы. Если мое слово имеет для тебя не достаточный вес, тогда прибавь к нему вес его решения.

— Но он в курсе? — вновь указала Рахаф взглядом на росчерк, — Он в курсе этого самого?..

— Поверь, он в курсе всего, что со мной происходило в последнее время.

— Это ненормально, — сказала она это скорее самой себе, покачивая головой, — Я должна буду потом поговорить с ним на эту тему.

— Так будет правильнее, — согласилась Ирма, и ее последние предметы одежды аккуратно легли в шкафчик, — Надеюсь, однажды я стану в чем-то похожей на тебя.

Факт № 1: Компрессионный костюм должен был одеваться на голое тело, однако ничто не мешало особо стеснительным людям оставить на себе нижнее белье, а затем любоваться через зеркало отпечатавшимися на коже швами, складками и резинками.

Факт № 2: Компрессионный костюм в силу специфики материала должен надеваться будучи разогретым хотя бы до семидесяти градусов по Цельсию, а иначе надеть его на себя будет примерно так же сложно, как натянуть варежку на голову.

Факт № 3: С виду человеческое тело имеет неправильную форму, однако инженеры, которые проектировали компрессионный костюм, увидели необходимость так же изобрести новое слово, которым можно будет охарактеризовать всю неподдающуюся определению разницу в неправильности между формами человеческого тела и, скажем, груши. У человека есть много суставов, сгибов, впадин и постоянно меняющих форму мышц. Как это все равномерно обжать — никто так и не придумал, зато в качестве компромисса были придуманы биометрические филлеры из мягкого геля, которые могли относительно безопасно заполнить образовавшиеся пустоты между кожей и обжимным материалом. От всех пустот избавиться физически невозможно, но по крайней мере они уже не будут опасными для здоровья, оставляя на память лишь несколько засосов.

С глухим хлопком крышка термоса подпрыгнула, и из-под нее торопливо выползло облачко водяного пара. Рахаф вытащила щипцами одряхлевший от долгой сауны комбинезон, и все инстинкты кричали, что прикасаться к нему обнаженной кожей не стоит. Но бежать было некуда, а Рахаф наседала, неустанно напоминая, что его важно надеть, пока он не остыл. Разумеется, это было невозможно.

Начинать надо было с ног. Фокус в том, чтобы продеть ноги в комбинезон, исхитрившись при этом заполнить филлерами пустоты между пальцами ног, в изгибе самой стопы и в подколенной ямке. Филлеры шли в нескольких вариантах для разных типов биометрии тела, и пока они подбирали нужный, костюм начинал остывать, крепко сжимая ноги в своих объятиях.

Лишь благодаря широкому набору филлеров этот комплект имел честь называться универсальным.

— Как себя чувствуешь? — почти издевательски спросила Рахаф, доставая из ящика фен.

— Словно мне ноги тисками сдавили.

— Не утрируй. Этот костюм по бумаге должен давить на тебя усилием где-то около трех с половиной Ньютонов на квадратный сантиметр.

— Ты уверена? — Ирма с недоверием осмотрела серый пористый материал, плотно обхвативший ее ноги со всех сторон, — А что мешает ему сдавить сильнее или слабее?

— Тепло твоего тела. Он создан с таким расчетом, что при достаточно тесном контакте с кожей достигает термодинамического баланса и перестает менять эластичность.

— Хитро придумано… почему же его все так ненавидят?

— О, ты скоро это узнаешь, — протянула Рахаф, выпустила из фена горячий поток воздуха и начала нагревать те части костюма, которые уже остыли, но еще не были надеты.

Таков был весь процесс надевания компрессионного костюма: одел небольшую часть, подобрал филлеры, убедился, что все сидит плотно и равномерно, и начал нагревать следующую часть. Каждый раз, когда Рахаф интересовалась самочувствием Ирмы, та не переставала выдавать метафоры про тиски, и лишь когда спустя час мучений компрессионный костюм был надет, Ирма сказала:

— Я задыхаюсь.

— Что, опять?

— Нет, на этот раз в хорошем смысле.

— Не понимаю, какой хороший смысл может быть в том, что ты задыхаешься.

— Он меня немножечко душит, — произнесла она и отогнула двумя пальцами краешек плотно обнявшего шею воротника.

— Он всех душит, — махнула Рахаф рукой, — Очень скоро ты научишься не обращать на это внимание. Подвигайся, походи, присядь и встань, только без резких движений.

Резких движений и не получалось. Человек в компрессионном костюме был гораздо подвижнее, чем в заурядном скафандре ВКД, но ряд движений, такие как полностью согнуть руку в локте или ногу в колене, были ему недоступны. Доступного набора движений было более чем достаточно для работы в вакууме, и катастрофически мало для изобретения какого-нибудь космического вида спорта. Руки были в плотных и достаточно тонких перчатках, которыми удобно было выполнять относительно тонкие манипуляции, но все портил филлер, который заполнял объем внутри ладони и сильно мешал держать в руке крупные предметы. Болезненно стянутая грудь протестовала. Сдавленная кожа отчетливо слышала пульсацию крови в венах. В остальном было очень сложно поверить, что это действительно костюм для внекорабельной деятельности.

— Чувствуешь дискомфорт?

— Еще какой, — кивнула Ирма.

— Филлеры лежат нормально? Нигде вену не пережало?

— Вроде бы нет… — Ирма безуспешно попыталась пошевелить пальцами на ногах, но получила от них необходимые сигналы и ответила, — Кажется, я готова.

— К этому нельзя быть готовой. Но ты по ходу освоишься. Главное — не паникуй.

Это была не самая вдохновляющая напутственная речь, но возражать было поздно, поскольку Рахаф уже натягивала на нее внешний слой комплекта ВКД, защищающий компрессионный слой от механических повреждений и широкого спектра излучений. Следом ей на плечи повис ранец с системой жизнеобеспечения, и его ремни с громким щелчком застегнулись на поясе и груди. Сам факт того, что жизнеобеспечение шло отдельно от скафандра, казался чем-то из ряда вон выходящим, не говоря уже о том, что ранец был непривычно маленьким, словно инженеры сильно поскупились на многочисленные системы контроля климата и запасы воздуха. Отчасти это было правдой, но в этом был скорее плюс, чем минус — костюм действительно вышел компактным.

Ей на грудь наградными орденами повисли три манометра со светящимися стрелками и циферблатом, один из которых сообщался с гермошлемом, а два других с кислородными баллонами. Предплечья сковали наручи с зеркалом и наручным компьютером, провода от которого тянулись через муфту в рукаве защитного слоя прямо к ранцу. Две других муфты для проводов тянулись вдоль ног от ранца до ботинок с магнитными подошвами. Самый короткий пучок проводов шел от ранца к воротнику, в который были встроены биометрические датчики, ларингофон и прижимное кольцо для гермошлема. Ирма чувствовала, что ее наряжают в какие-то доспехи с минимальным количеством жестких деталей, и с каждым предметом эти доспехи становились все тяжелее. Она чувствовала себя скованной и подвижной, а так же уставшей и готовой взорваться от распирающей ее энергии. Процедура наряда отнимала так много времени и моральных сил, что Ирма уже была готова шагнуть в любое адское пекло, лишь бы покинуть надоевшие стены шлюза-раздевалки.

— Жарко, — простонала она, слушая шорохи в своем ранце.

— Потерпи немного, — донеслось из-за ранца, — Защитный слой отражает инфракрасное излучение, чтобы ты не замерзла, пока будешь сидеть в шахте без движения.

Краешком зрения она уловила на своем наручном компьютере желтый индикатор с изображением гермошлема. Костюм жаждал собраться в полный комплект, и Ирма разделяла его желание. Наконец, Рахаф отогнула большой палец, открыла дверь шлюза. Четыреста метров белого круглого коридора отделяло ее от мертвого судна, и она уверенно сделала шаг вперед, и мир резко повернулся под прямым углом.

— Тебя проводить? — озабоченно вопросила Рахаф, вручая ей гермошлем и чемоданчик с запчастями.

— Спасибо, дальше я сама.

Уверенной поступью она зашагала вперед, как на марше, и лишь когда из-за ее спины послышалось шипение закрывающегося шлюза, она позволила себе выдохнуть и остановиться.

Начинается.

Пустота внутри нее начала стремительно заполняться тем самым коктейлем из чувств одиночества и экзистенциальной тревоги. Наконец-то она прошла все стадии подготовки, и теперь, когда пути назад нет, перед ней выстроилась стена из сомнений. Она напомнила себе, что на самом деле не совсем одинока, и гермошлем с щелчком завершил комплект ее доспехов.

— Это Ирма Волчек с буксира Ноль-Девять, — заговорила она, включив радиосвязь, — Прием.

— Привет, сестренка! — жизнерадостно поздоровался с ней мужской голос, — Это Карлсон, буксир Два-Пять.

— Вы мой…

— Сразу оповещаю, разговаривать с тобой мы будем только на «ты».

— Хорошо… Ты мой куратор?

— Нет, совсем нет. Я куратор Вильмы. Но мне сказали, что она приболела, и ты сейчас вместо нее.

— То есть… — задумалась Ирма, на чистом автопилоте продолжая шагать вдоль воздушного рукава, — …получается, что все-таки ты мой куратор.

— Вот именно!

— Должно быть, скучно тебе там… где бы ты ни был, — протянула она и удивилась, как быстро этот таинственный Карлсон вселил чувство легкости в ее язык.

— О, нет, ты даже представления не имеешь, как тут весело. То вода у кого-то кончится, то кто-то столкнется со звездным осколком. Знала бы ты, как я соскучился по скуке.

— Я тебя понимаю. А имя у тебя есть?

— Конечно есть. Только я его тебе не скажу, чтобы ты звала меня Карлсоном.

— Хорошо, Карлсон, — вяло прожевала она фамилию, пробуя ее на зубок, — Я должна тебе кое в чем признаться. Я не знаю, что я должна делать.

— Ты должна делать то, что я тебе говорю. Я буду объяснять, а твои руки будут исполнять, сестренка.

Шлюз Шесть-Три, обрубающий воздушный рукав, приближался ритмичными наплывами, и вот показались первые повреждения — кто-то вытащил из стены считывающее устройство вместе с мясом, чтобы не тратить лишнее время на контроль пропусков. Ирма получала информацию о ходе ремонта лишь урывками, и ей казалось, что это вовсе и не ремонт, а просто разламывание и распиливание на куски того, что осталось от буксира. Она еще ни разу не слышала, чтобы кто-то что-то восстановил, зато была наслышана о том, что после работы в техношахте люди так же возвращались не вполне целыми.

Несколько раз повторив себе, что назад пути нет, она открыла шлюз, дождалась процедуры шлюзования и взошла на борт мертвого судна, широко распахнув глаза от удивления. Она ожидала увидеть мрачные коридоры, наполненные металлоломом и веющие упадком, но никак не праздничные гирлянды, протянувшиеся по коридорам чередой огоньков, разукрасивших переборки в целую палитру цветов.

— Карлсон, кажется, я уже замерзаю, — сказала она, ощутив холод, армией насекомых начавший кусать кожу.

— Спокойно, сестренка, это всего лишь испаряются излишки влаги. Через пару минут станет легче.

— А еще я тебя как-то странно слышу, — Ирма остановилась, упершись рукой в палубу, — Скажи что-нибудь.

— Что, связь барахлит?

— Нет, — прислушалась она, — Кажется, у меня что-то с ушами.

— Болят?

— Нет, — наконец-то поняла она, в чем дело, — Их начинает закладывать.

Она уже сталкивалась с подобным явлением много раз, но сейчас был именно тот случай, когда ей не хотелось с ним сталкиваться. Ответ висел у нее на груди, и ей понадобилось несколько секунд, чтобы собраться с мыслями и поднять руку. Не может быть, чтобы эта вылазка кончилась так быстро, убеждала она себя.

— Сестренка, с тобой все в порядке?

— Пока не знаю, — ее глаза начали нащупывать светящиеся символы в зеркале.

— У тебя подскочил пульс.

Манометр низкого давления явил зеркалу свой циферблат и стрелку, которая едва заметно подрагивала в такт взбесившейся мышце, ритмично бьющейся совсем рядом. Внутри похолодело, кровь отлила от конечностей, и организм возвестил о своей готовности паниковать. В ее голове промчался длинный товарный состав, груженый крупной оптовой партией слова «Нет».

— Манометр показывает, что давление в гермошлеме ноль девять Бара, — произнесла она, когда в глазах уже начало двоиться, — и, кажется, продолжает снижаться.

— Это нормально, сестренка… — только и успел произнести Карлсон, прежде чем его перестали слушать.

Каменная глыба самоконтроля стремительно раскрошилась в песок, утекающий сквозь пальцы, и с каждым вздохом ее шею все сильнее обхватывал ее старый знакомый персональный кошмар. Она почувствовала, как легкие наполняются жидким огнем, а ноги подкашиваются в поисках горизонтального положения. Она согнулась под тяжестью, севшей ей на плечи, и опустилась на одно колено, беззвучно выпустив из руки чемоданчик.

— …и абсорбирует азот… — донесся до нее обрывок фразы из какого-то очень далекого места, и она тряхнула головой, чтобы сбросить невидимого душителя. Еще раз взглянув в зеркало, она увидела, как стрелка манометра указала на ноль восемьдесят пять Бара, и весь ее жизненный опыт кричал, что она и вправду начинает задыхаться, но Карлсон говорил об обратном, и ей отчаянно хотелось ему верить. — …дойдет до ноль тридцати пяти…

Она со стоном втянула разрежающийся воздух, и повторила про себя имена своего экипажа. Паника не спешила охватывать ее тело пожаром, вместо этого ее льдом сковало то самое чувство, с которым можно было если не бороться, то по крайней мере примириться.

Одиночество.

Карлсон продолжал что-то говорить, инструктировать, успокаивать, но его слова были далекими, зыбкими и практически нереальными, как и он сам. Были ли хоть какие-то гарантии, что она не сошла с ума еще в воздушном рукаве, когда ее подруга Рахаф скрылась за дверью, а голова Ирмы за армированным пузырем гермошлема? Вдруг Карлсон был всего лишь галлюцинацией, которая сейчас просто пытается заставить ее смириться с собственной смертью?

Она старалась не смотреть назад, боясь увидеть так и не сгоревшие мосты, и упрямо цеплялась за мысль, что на этот раз никого не подведет. Ни Ленара, ни Вильму, ни весь мультисостав, ни даже каких-то абстрактных дядек из «Железного стандарта», придумавших всю эту чушь с транспортировкой гигантского продукта звездной жизнедеятельности. Очередной вдох дался ей с трудом, будто бы воздух превратился в желе, и она опустилась еще ниже, прижавшись всем телом к переборке, и прикрыла глаза, вновь вернувшись мыслями на несколько лет назад, на курс высотной подготовки на Лазаревом пике, где с высоты пяти километров был виден почти весь мир, и где в ее распоряжении был воздух целой планеты, но ей даже этого было мало. Там она почти постоянно задыхалась, делая лишь перерывы на сон и еду, и при нехватке воздуха успевала сделать все остальное: взойти на гору, найти еду, приготовить еду, подружиться, провести сутки в наручниках, поссориться, подраться, снова взойти в гору и дойти до конца.

Незримая удавка на шее дала слабину, и Ирма томно втянула в себя несколько литров прохладного воздуха, маслом растекшегося по ее дыхательным путям и потушившего огонь в легких.

— …все, сестренка, я вызываю помощь! — вошли раскатистым громом слова в ее уши, и она резко вспомнила, где находится, и что происходит.

— Нет, я в порядке! — громко запротестовало все ее существо, и она огляделась, — Никакой помощи не требуется. Я дойду до конца.

— Ты уверена?

— Уверена, — она вновь посмотрела в зеркало и чередой мелких глотков начала пробовать воздух на вкус, — Давление ноль тридцать пять Бара. Но я, кажется, могу нормально дышать. Ничего не понимаю.

— Я же тебе только что все объяснил. Если ты меня не слышала, значит с тобой точно не все в порядке.

— Отвлеклась, извини.

— Я видел, как у тебя кардиограмма взбесилась.

— Я отвлеклась на гирлянды. Они очень красивые, — улыбнулась она самой себе и начала подниматься с переборки, — Я в поряд… ай!

— Ты точно в порядке?

Она вновь упала, рефлекторно выдернув из-под себя ногу, в которую кто-то внезапно вколол десять кубиков бетона, схватившего икроножную мышцу, и столь же рефлекторно выдавила из себя болезненный стон. Ей начинало казаться, что она заступила на смену целую вечность назад, но взглянув на часы она с ужасом осознала, что от момента, когда она покинула шлюз, ее отделяло лишь десять минут, в течение которых вместо полезной работы она только падала и стонала. Крепко стиснув зубы, она вытерпела волну боли, отступившую столь же внезапно, сколь и нахлынувшую, и принялась растирать едва не взорвавшуюся мышцу.

— Кажется, спазм, — прорычала она от досады, стараясь локтем размазать мясо по свей голени, словно тесто по доске, — Это ведь нормально, да?

— Не очень, но вполне ожидаемо. Тебе нужно расслабиться.

— Я расслаблена.

— И не напрягаться. Старайся вкладывать в действия минимум усилий. Не напрягай мышцы без необходимости.

— Поняла, — ее налобный фонарь своим ярким лучом растворил разноцветную палитру, и выловил из темноты отчетливые контуры развилки, — Передо мной три коридора. Вверх, прямо и вниз.

— Не путай меня, сестренка. Перед тобой коридоры к носу, левому борту и корме. Тебе надо в сторону носа.

— Замечательно, — выгнула она спину, чтобы заглянуть вглубь носового коридора, и пробежалась взглядом по вертикальной лестнице, наспех собранной и прикрепленной к палубе болтами, стяжными ремнями и проволокой, — Значит, минимум усилий?

— Подниматься все равно придется.

Почти вся работа неизбежно упиралась в это слово — «придется». Это была универсальная точка опоры, с помощью которой перемещали горы, оживляли сломанное и укладывались в сроки ценой многих литров пота, крови и слез, возносимых на алтарь космической индустриализации. Никто никогда не задавался опасными вопросами вроде «зачем» и «почему», потому что все ответы неизбежно стекаются к единому знаменателю — «придется».

Ирме пришлось вновь подняться на ноги. Потоптавшись на месте несколько секунд, она убедилась, что опираться на пятку вполне безопасно, прикрепила чемоданчик к карабину у себя на поясе и полезла наверх. Как она и предполагала, в перчатках с филлерами было неудобно хвататься за лестницу, и каждая ступенька заставляла балансировать между опасностью сорваться вниз и опасностью заработать еще один спазм… и сорваться вниз. Она забиралась наверх осторожно, не столько хватаясь за лестницу, сколько обнимая ее. Проползая мимо поперечного коридора, она увидела легкое движение света за углом и через несколько ступенек перед ней выросла громоздкая фигура скафандра, слепящая ее фонарем и почему-то заставившая ее почувствовать себя очень маленькой. Щурясь от яркого света, Ирма помахала рукой фигуре, и та помахала в ответ. Обмен приветствиями закончила, и они разошлись по своим делам.

Ирма наконец-то смогла увидеть то, в существовании чего совсем недавно могла легко усомниться — прогресс ремонтных работ. Ей открылись коридоры, с которых грубо сорвали облицовочные панели, не менее грубо вырвали из переборок какой-то бесформенный металлолом и полным ходом заменяли его на новенькие кабели, сверкающие заводскими ярлычками и еще не потертой изоляцией. Кое где в луче фонаря сверкали мутными бликами лужицы гидравлического масла, из некоторых переборок торчали громоздкие башни из направляющих профилей, печатных плат, шлейфов, проводов, рукавов высокого давления, газовых редукторов и кусочков бывших облицовочных панелей, исписанных мелом. В дальнем углу из теней вырастали стройные синие баллоны, на которых кто-то зеленой краской написал жирную букву Н прямо поверх маркировки О2. Все имело свою ценность, и из всех газов, хранящихся на борту, именно кислород сильнее всего упал в цене, и был обменен по выгодному курсу на самое доступное вещество во вселенной.

Вынужденное безумие, в которое при других обстоятельствах было бы невозможно поверить.

Ирма продолжила путь к носу, заворожено разглядывая внутренности корабля, с которых недавно срезали некондиционную плоть, и мыслями погружалась в темные недра, куда был доступ только по спецприглашениям. Вновь изогнув свое тело в непривычном положении, она задрала голову и увидела конец коридора. Не тот конец, который обычно принято видеть на космических кораблях, а окантованный оплавленными краями обрыв, за которым находилась кромешная тьма, поглощающая свет фонаря, пережевывая его в крошку и возвращая едва заметными отблесками звезд. Но ее путь лежал не туда, и она облегченно вздохнула, сойдя с лестницы в поперечный коридор и вновь ощутив под своей ногой надежную опору.

— Ты почти пришла, — комментировал Карлсон, — Люк в техношахту находится в палубе и открывается внутрь…

— Я знаю, — вырвалось из Ирмы, когда она приблизилась к выглядывающему из палубы квадратному люку, — Уже случалось по ним ползать.

Пока она открывала люк, очередной спазм выжал боль из ее правого предплечья, и она решила, что пора сделать двухминутный перерыв. Каждая прошедшая секунда кровью била по вискам и сопровождалась нетерпеливой дрожью в конечностях. Отсчитав полторы минуты, Ирма не выдержала тяжести тишины и покоя, резко встала и вдавила крышку люка в мрачное нутро шахты, куда уже никто не осмелился протягивать гирлянды, лампы и прочее барахло, которое грозило превратить космонавта в живую пробку. Ее встретили лишь темнота и пустота. Карлсон посоветовал лезть ногами вперед, и Ирма последующие несколько минут упорно следовала его совету. Ранец жизнеобеспечения цеплялся за края палубы и настырно отказывался вписываться в лаз. Ирма нервничала, кряхтела, сопела, ругалась себе под нос, и наконец Карлсон услышал вскрик, возвестивший о еще одной сжавшейся в страданиях мышце. Он повторял, что ей нужно расслабиться, а она лишь сжимала зубы костяной решеткой, из-за которой просились на волю обидные эпитеты. Еще никогда в жизни она не ощущала себя настолько толстой. Ее неоднократно навещала мысль, что ранец с жизнеобеспечением надо ненадолго отстегнуть от торса и оставить его болтаться на паре кислородных шлангов и пучке проводов, чтобы он хоть на минуту перестал увеличивать ее объемы туловища, но Карлсон словно прочел ее мысли и строго запретил ей это делать.

— Да! — воскликнула она, наконец-то уместившись в тесную трубу с квадратным сечением, от обожженных стенок которой многократно отразился неровный свет, заливая пространство тускнеющим сиянием, — Я внутри.

— А теперь не спеши, сестренка, сделай глубокий вдох… — начал проговаривать Карлсон почти по слогам, — …и скажи, не забыла ли ты чемоданчик с запчастями в коридоре?

Ее пальцы на всякий случай шевельнулись и с удовлетворением наткнулись на препятствие в виде рукояти.

— Нет, он со мной. А были прецеденты, когда их забывали снаружи?

— Нет. И надеюсь, что не будет. Тебе надо отползти назад метров на двадцать, пока не увидишь тройку.

— А почему я ползу ногами вперед? — вопросила она сквозь наводнившие эфир шорохи.

— Когда ты отработаешь в этом костюме смену, и почувствуешь себя живым трупом, последнее, что тебе захочется, — это возвращаться ногами вперед, так что лучше тебе заранее преодолеть все трудности.

Пыхтя и кряхтя, она плечами ощущала, будто шахта сжимается и норовит ее раздавить. Толкаясь руками и ощупывая путь ногами,она преодолевала по считанным сантиметрам трудностей за ход, и через три метра ее плечи зажглись усталостью и потребовали отдыха. Она вновь взглянула на часы и охнула — от четырехчасовой смены было отсечено уже двадцать три минуты и три мышечных спазма, а она до сих пор не сделала никакой полезной работы. Она засуетилась, совершила еще один толчок, и выпустила промеж стиснутых зубов досадливый утробный рев — от четырехчасовой смены было отсечено уже двадцать четыре минуты и четыре мышечных спазма.

— Полегче, сестренка, — равнодушно бросил Карлсон, словно каждый день смотрел шоу о страданиях космонавтов в металлическом гробу, — Не нужно торопиться.

— Что я вообще собираюсь ремонтировать?

— Глубинный контур фотонной системы.

— Да, я уже поняла, что это не часть теплообменника. Но за что именно отвечает этот контур?

— За управление кормовыми репульсионными проекторами.

— Так это же сейчас самая приоритетная система в очереди, — сказала Ирма просто потому, что ей отчаянно захотелось произнести это вслух.

— А вот и нет, сестренка, — послышалось самодовольство в голосе, — Самое приоритетное сейчас — наладить энергосистему.

— Но ведь все ради этого, — упрямо настаивала она, — Чтобы в первую очередь запустить репульсионное поле. И только потом озаботиться о запуске двигателей.

— Технически да, но фактически…

— Значит, мне все же нужно торопиться, — вновь зашевелилась она, червячком вползая в глубины металлической норы, — Ты мне только что напомнил, что в любой момент нас всех тут может превратить в космический пар.

— Ой, не вешай мне лапшу на уши. Вероятность того, что в Шесть-Три что-то врежется, в данный момент даже меньше, чем вероятность того, что мне сейчас кто-то принесет стаканчик минералки.

— А еще я не знаю, как я буду объяснять своему экипажу, что половину смены провалялась на животе без полезного дела.

— Ах, вот что тебя сейчас подгоняет, — скептически протянул Карлсон и издал усмешку, — Давно тебя выпустили?

— Откуда?

— Из академии.

— Года четыре назад.

— И тебе там, несомненно, запудрили мозги высокопарными речами об ответственности перед экипажем, о взаимной поруке и интересах команды?

— А это плохо? — Ирма остановилась и навострила уши.

— Я много раз видел такое, но ни разу не видел, чтобы это приносило существенную пользу. Ты слишком сильно забиваешь голову мыслями о других.

— Но ведь команда — это совокупность шестеренок, которые совместными…

— Команда — это команда, с этим не поспоришь, — перебил ее Карлсон и что-то громко отхлебнул, возможно минералку, — Но ты не должна постоянно думать о команде. Понимаешь, в любой работе все строится по простому принципу: есть ты, и есть твоя работа. Все остальное — это лишь придаток.

— Это как-то… — на секунду запнулась Ирма, выискивая на обожженных стенках техношахты нужное слово, — …эгоистично.

— Такова специфика межзвездных перемещений, сестренка. Хочешь пережить долгий и ответственный рейс — учись быть самостоятельной. Работай без оглядки, и тогда у тебя все получится.

— Ни разу не задумывалась об этом, — ответила она и задумалась.

С того самого момента, когда Ирма взошла на борт Ноль-Девять и познакомилась со своим экипажем, Ленар затмил ее мысли своей важной фигурой, лучащейся авторитетом. Едва отвернувшись от него, она чувствовала спиной жжение его оценивающего взгляда и ощущала трепет, как перед своим наставником. Но Ленар был ей не наставником, а кое кем значительно хуже. Он был капитаном, который катастрофически мало знал о ней и даже не потрудился прочитать ее досье дальше графы «Имя». Он ничего о ней не знал и слепо рассчитывал на ее профессионализм. У нее при себе был миллион способов испортить его впечатление о себе, а заодно и свои дальнейшие карьерные перспективы, и она регулярно вступала в неравную схватку с этим миллионом, что было так же глупо, как прыгать с крыши в борьбе со страхом высоты. С этого и началась цепь роковых случайностей, которая привела к тому, что Ирма ползает в не сертифицированном костюме ВКД по металлическим кишкам мертвого корабля. Похоже, Карлсон при всей его правоте даже сам не подозревал, насколько сильно он попал в точку.

— Сестренка, — выдернул ее Карлсон из размышлений, — Когда я советовал тебе не торопиться, я не совсем это имел ввиду.

— Конечно, — вернулась она к плотно упакованной в квадратный гроб реальности, и эфир вновь заполнился шорохами и суетой, — Прости, Карлсон, задумалась о своем экипаже.

Она осторожно толкала себя вглубь шахты, боясь совершить неверное движение, пока ее взгляд скользил по неправильным контурам искаженной перспективы. Казалось, что глаза ее обманывают, но когда она ощутила животом ненавязчивый дребезг, сопровождающий каждый ее толчок, то живо представила беспощадную волну воздушно-металлической плазмы, превратившую шахту в крематорий. Достигшего шахты горячего нрава тепловой волны не хватило, чтобы сварить вместе конструкционные элементы, но жара было достаточно, чтобы скорчить металл в агонии, а потом все остыло, и болты не выдержали.

— Я добралась, — выдавила из себя Ирма, вглядываясь в написанную мелом на искривленной стенке цифру 3.

— Вижу. Предыдущая смена должна была посадить эту панель на один болт. Сними ее, открой чемоданчик и должна будешь увидеть в нем прозрачный прямоугольник в металлической рамке.

— Их тут несколько, — пробежалась Ирма глазами по содержимому, и повертела головой, чтобы унять боль в уставшей шее, — Эти прозрачные прямоугольники в металлических рамках уж очень напоминают мне оптические рефракторы для когерентного сигнала.

— Все правильно. А теперь, прежде чем мы начнем, я прочту тебе длинную лекцию о том, почему эти штучки решили спрятать как можно глубже от людских глаз и рук.

17. У меня сейчас тоже экстренная ситуация

Существует много способов прекратить контакт с человеком.

У Ирмы были семья, которую она очень любила, и мечта стать настоящим коммерческим космоплавателем. Ее выбор пал на последнее, и после завершения обучения она начала бороздить просторы родной звездной системы на самоходной барже, а контакт с ее родней ограничился обменом электронными письмами. Он знала, что они скоро снова увидятся, но даже не подозревала, что следующее их свидание станет последним. Все произошло довольно быстро: повестка, срочная явка в отдел кадров, медицинская комиссия, подпись в контракте, и вот она уже стоит в зале ожидания космопорта Эридиса, пытается пережить крепкие объятия своего старшего брата, старается не смотреть в блестящие глаза своей матери и стоически перешептывается со своим отцом. Она пыталась убедить их, что это лишь долгое путешествие, и не стоит устраивать из заурядного прощания похороны. Разумеется, это было почти чистым враньем, потому что к концу действия контракта никого из ее ближайших родственников не останется в живых. Это не они хоронили ее, а она хоронила их. Она утешала их, словно безнадежно больных людей перед эвтаназией, уверяла, что с ней все будет хорошо, обещала, что как только освободится от контракта, сразу же вернется на Эридис и познакомится со своими племянниками. Она и сама не знала, сколько правды было в ее словах, потому что внутри у нее была лишь пустота и неопределенность, но она натягивала на себя улыбку, держала слезные железы в узде и всеми силами старалась насытить это последнее «прощай» приятными впечатлениями. Это был хороший способ прекратить контакт.

Плохой же способ — это с подачей профессионального спортсмена метнуть в фельдшера четырехкилограммовый гермошлем, чтобы кожа лопнула одновременно на его скуле и брови, и после этого стыдливо избегать столкновений с ним, когда им предстояло еще полгода жить и работать на одном астероиде, будучи разделенными друг от друга несколькими сотнями метров и некоторой недосказанностью. Она точно знала, что рано или поздно будет необходимо поговорить, но это «рано или поздно» постоянно растягивалось, словно визит к стоматологу.

Во время первой смены в техношахте Ирма чувствовала себя погребенной заживо, и радовалась лишь одной мысли: она со всех сторон окружена уважительными причинами не сталкиваться с Игорем, и ее гордость в данный момент была в безопасности. Все говорили, что первая смена в компрессионном костюме самая сложная, но Ирма проявила чудеса выносливости, когда с гордо поднятой головой вернулась в шлюз, позволила Рахаф содрать с себя вторую кожу, самостоятельно закрыла одеждой свежие кровоподтеки и жадно осушила бутылку прохладного суперпасленового нектара. Добравшись до складского отсека, она заставила себя съесть что-то, что даже не отложилось в ее памяти, попрощалась с Рахаф, дошла до своего гамака и наконец-то развалилась на части, словно разбитая фарфоровая кукла, из последних сил держащаяся на канцелярском клее. Четыре часа в компрессионном костюме оказались просто детскими шалостями против последующих двадцати минут, в течение которых она самозабвенно делала вид, что совсем не собирается умирать и никакой фельдшер ей не нужен. Следующие несколько часов Ирма призывала сон, но приходило лишь ощущение того, что ее вот-вот разрежет на мелкие кусочки ее собственный гамак. Двумя палубами выше находилась вся роскошь вселенной: душ, снотворное и удобная спальная полка, но ее силы воли хватило лишь на то, чтобы отогнать от себя искушающие фантазии обо всех этих богатствах и сдаться перед неизбежностью бессонной ночи.

К утру у нее появились силы, но не облегчение. Мышцы по-прежнему болели, а почти всю кожу ниже шеи словно посыпали чесоточным порошком. Тысячами микроскопических инъекций в плоть вонзилось немного воли к жизни. Скобля предательски короткими ногтями все места, до которых Ирма могла дотянуться, она быстро расшевелила затекшие члены, поднялась на ноги и заставила себя добраться до душевой. Оказавшись под теплым дождем, приятно пощипывающим кожу, она сползла по стене на дно душевой кабинки, моргнула и очнулась через три часа в позе эмбриона, когда Вильма обеспокоенно трясла ее за плечо. Она уточнила, точно ли не нужна помощь фельдшера, сразу после чего Ирму поднял на ноги приступ внезапного прилива бодрости.

Она была готова ко второму заходу.

Как выяснилось далее, разговоры про то, что первая смена самая сложная, оказались сильным преувеличением. У Ирмы болело все, что еще не разучилось болеть, и когда ее во второй раз обжимали компрессионным костюмом, она поняла, что самой сложной является вторая смена, наступившая прежде, чем организм успел прийти в себя от первой. Выходя из шлюза, она бодро попрощалась с Вильмой, помахала ей рукой, дождалась, пока шлюзовая дверь отрежет ее от лишних свидетелей и обреченно присела, намереваясь отдохнуть «на дорожку» еще хотя бы пять минут. Когда она осознала, что уселась прямо в зыбучие пески, было уже слишком поздно. Ее неумолимо затягивало в пучину безволия, и она раз за разом, снова и снова прокручивала в голове набор движений, необходимых, чтобы подняться обратно на ноги, пока не поняла, что зациклилась, словно потертая грампластинка. Включив радиоканал, она поздоровалась с Карлсоном, услышало заветное «сестренка», и этого оказалось достаточно, чтобы включиться в работу. Для этого ей всего лишь потребовалось осознать, что за ней кто-то наблюдает. Возможно, Карлсон был прав, и ей действительно не хватает самостоятельности.

Если не считать легкого чувства, будто она недавно пережила двенадцать раундов в схватке со стадом взбесившихся баранов, на этот раз Ирма добралась до техношахты без приключений, о которых будет не стыдно рассказывать за обедом через пару лет. Выйдя из шлюза и вновь ощутив пробежавший под защитной одеждой холодок, она так же смогла почувствовать едва уловимую легкость, когда вырвалась из плена корабельного давления. Система жизнеобеспечения вновь поглотила из гермошлема азот, манометр вновь указал на тридцать пять сотых Бара, и ее легкие вновь окунулись в среду чистого кислорода. Казалось, еще две-три таких вылазки, и она привыкнет ко всем этим причудам, а до тех пор в ее голове по-прежнему отказывалась укладываться мысль о том, что сама голова находится в пригодной для жизни среде, а все остальное в космическом вакууме.

Еще пару дней назад Ирме казалось, что работа в замкнутом пространстве не требует усилий. С первого взгляда это была скучная лежачая работа, в которой требуется лишь мелкая моторика и достаточно острое зрение. Реальность подбросила кучу сюрпризов: узкие стенки связывали и сковывали движения, приходилось постоянно менять положение, напрягать шею, унимать дрожь в руках от долгих статических нагрузок, нервничать, потеть и чувствовать себя абсолютно беспомощной, если вдруг ненароком зачешется нос. Чем тоньше работа, тем больше усилий она к себе требует, и в этот раз работа была очень тонкая. Глубинный сегмент фотонной системы представлял из себя простую и даже в каком-то смысле примитивную лазерную связь, существование которой оправдывало лишь два фактора: она имеет минимальные задержки в сигнале и легко поддается ремонту. Хотя, с последним еще можно было бы поспорить, но то был вопрос усидчивости. Одна маленькая деталь под названием «отражатель» в форме двух туб с линзами, соединенных перпендикулярным стыком, крепилась к двум направляющим балкам, звенящим от высокотемпературной закалки, которыми могла похвастаться лишь носовая часть корабля, кормовая же неизбежно находилась в движении. К сожалению, после относительно легкой процедуры монтажа отражатель необходимо было калибровать с машинной точностью. В данном случае это обозначало поочередно поворачивать его крепеж практически наугад по всем осям с точностью до секунд до тех пор, пока Карлсон, сидящий в своем удобном кресле на Два-Пять, не подтвердит, что — тысячный по счету тестовый запуск лазерного пучка беспрепятственно прошел через весь глубинный контур и попал во все семь оптических приемников.

— Четыре из семи, — произнес Карлсон вялым голосом, из которого еще около часа назад вытравили все рабочее настроение.

— «Зэд» на три секунды по часовой, — отчиталась Ирма, и пальцами отсчитала три щелчка в калибровочном ключе, представляющем из себя сложный механический редуктор с сотней двигающихся частей, скрытых внутри цилиндрической рукоятки, оканчивающейся лимбом.

— Пять из семи. Попробуй теперь «игрек» на две секунды против часовой.

— «Игрек» на две секунды, — повторила она и вставила калибровочный ключ в отверстие соответствующей оси, — Есть две секунды против часовой.

— Шесть из семи, — прозвучал результат, от которого сердце замерло в предвкушении, — Отлично, сестренка. Кажется, уже почти. Есть идеи, куда вертеть теперь?

— «Зэд» по часовой еще на пару секунд.

— Хорошо. Надеюсь, на твою женскую интуицию.

— Это не интуиция, — вернула она ключ на ось «зэд», — Просто, кажется, я уже начала чувствовать положение лучей в пространстве. Такое ощущение, что я знаю, что им нужно.

Ее пальцы нежно ухватились за рукоять, словно держали в руках бабочку. Компрессионные перчатки сильно приглушали чувство, необходимое для подобных тонких работ — осязание. Осязание было невозможно заменить или компенсировать его отсутствие, именно поэтому до сих пор не изобрели роботов-хирургов. Ирма чувствовала себя и роботом и хирургом одновременно. Поначалу ей казалось, что она делает операцию вслепую, и она нервно сжимала в руках трясущийся инструмент, пока от усталости он не начинал трястись еще сильнее. После пары часов мучений она заново научилась слушать пальцами и обрела чувство сцепления, без которого ей казалось, что ключ вот-вот выпрыгнет у нее из руки и улетит вглубь шахты. Лишь после этого у нее начало что-то получаться.

Она отсчитала пару щелчков и азартно облизнулась.

— Один из семи, — прозвучало в шлемофоне, и эфир содрогнулся от громкого удара, — Ты в порядке?

— Да, — соврала она, — Немного не рассчитала пространство и ударилась о стенку шахты.

— Знаешь, сестренка, если бы вместо нас двоих этот отражатель калибровала обезьяна, она к этому моменту уже случайно попала бы во все семь приемников. Кажется, мы в чем-то ошиблись. Отдохни пару минут, а я пока попробую посчитать, где могут быть отклонения.

— Если обезьяна способна управиться лучше, — промолвила Ирма, переворачиваясь на другой бок в поисках удобного положения, — то я, выходит, не предназначена для подобных работ.

— Да что ты можешь знать о предназначении? — усмехнулся Карлсон, шелестя чем-то бумажным, — У тебя его вообще нет.

— А у кого тогда есть?

— У меня, — заявил он почти горделивым тоном, — Видишь ли, я был создан для конкретных целей.

— Серьезно? — подняла Ирма голову, словно это как-то могло ей помочь увидеть собеседника, — Ты из этих… из генфарм…

— Генфармпровоцев, да.

— И ты до сих пор молчал об этом?

— Прости, сестренка, в меня не был заложен ген, вынуждающий меня хвастаться на каждом углу, что я продукт евгеники пятого поколения.

— Я читала об этом в одном из журналов Вильмы. Пятое поколение — оно же последнее?

— Самое последнее. Шестого уже не будет.

— Так в чем же твое предназначение?

— Космонавт, разумеется, — издевательски бросил он, словно вслух произнес аксиому, — Ты уж прости меня за нытье, сестренка, но я — результат отбора из трехсот миллионов комбинаций генов, и во мне воплотились острый ум, мощное сердце, объемные легкие, здоровый костный мозг, крепкий иммунитет, хорошая пространственная ориентация, замедленное вымывание кальция и еще много всяких полезных в космосе вещей.

— Сочувствую твоему горю, — вернула Ирма издевательский тон.

— Нет, это еще не нытье. Нытье начинается вот здесь, когда я говорю, что при всех этих полезных качествах, которые в меня вложены, я впервые в жизни оказался для чего-то непригоден. Это я должен был быть на твоем месте, меня создавали именно для этого. Но ситуация повернулась таким местом, что ты подошла для этих работ гораздо лучше меня. Такая штука, как предназначение, порой бывает переоценена.

— Идеальных не бывает.

— Идеальных не бывает, — согласился Карлсон, — Но бывают пригодные и непригодные. Меня создавали пригодным. А ты, случайная, с моей точки зрения являешься непригодной.

— Так вот как вы нас называете? — оскорбилась Ирма, — Случайными?

— Не беспокойся, сестренка, я ничего плохого не имел ввиду, хоть и в курсе, какой негативный окрас это понятие иногда приобретает в повседневной лексике.

— Хорошо, я не буду брать это в голову, — проглотила она легкий привкус обиды, — Ты прав, с твоей точки зрения я действительно случайная. Как тогда мне называть тебя? Отборным?

— В точку, сестренка.

— Нет, лучше я буду продолжать звать тебя Карлсоном.

— Умница. А теперь за… — секундочку, — прервался Карлсон, и на некоторое время характерное шипение вытеснились тишиной, — Сестренка, ты тут?

— Я никуда не денусь, — саркастично ответила она, оглядывая металлические стенки, — Что-то случилось?

— Да. Мне придется покинуть тебя на несколько минут. Не уходи с канала без необходимости, хорошо?

— Хорошо, — вздохнула она, — Всегда рада побыть наедине с моим переоцененным и отсутствующим предназначением.

У капитанов было не очень много работы. В основном она сводилась к организационным вопросам, и решались они отнюдь не сообща. У каждого капитана были свои окошки в рабочих графиках, и никто не смел их согласовывать. Казалось, что совпадение таких окон было подобно параду планет, и Ленар не мог ждать, пока это произойдет это редкое астрономическое событие. Он искал встречи с Октавией и приватной обстановки. Осознав, что второго без ее желания не случится еще очень долго, он решил взять Октавию измором — невзначай сталкивался с ней коридорах, пересекался с ней на других буксирах, «случайно» оказывался на третьей палубе Один-Четыре и прочими способами покрывал мозолями ее глаза. Она капитулировала уже через сутки осады, подарила ему полчаса своего личного времени и немного напускного гостеприимства.

Оказавшись с ней один на один в ее кают-компании, Ленар приложился к поднесенной кружке и сделал пробный глоток суперпасленового нектара со специями. Специфический вкус начал дергать за ниточки, привязанные к разным частям лица, и ему пришлось вертеть головой по сторонам, чтобы скрыть от Октавии волнами разошедшиеся по щекам и подбородку морщины. Шумно выпустив воздух изо рта, он неожиданно для себя понял, что хочет еще, и вновь припал губами к кружке. Терпкий вкус веселил языковые рецепторы, желудок тяжелел от сытности напитка, а кружка пустела с каждым жадным глотком. В нем словно пробудилась какая-то жажда и в ту же минуту захлебнулась в соке генетически модифицированного овоща.

Чай, кофе и какао кончились еще три дня назад, и с тех пор между завтраком, обедом и ужином экипаж был вынужден пить только воду. Искупав язык в «экстренном пайке» Ленар понял, насколько сильно за эти жалкие три дня ему осточертел пресный вкус, который нельзя было распробовать и просмаковать.

— Нравится? — спросила Октавия, когда опустевшая кружка легла на стол.

— Да, — ответил Ленар, жадно облизнув верхнюю губу. Он не был уверен, что его ответ сильно бы поменялся, будь в этой кружке сырая нефть, — Кто готовил?

— Я.

— Интересно…

— Ты хотел со мной «серьезно поговорить», — напомнила она, нетерпеливо постукивая по столешнице нестрижеными ноготками.

Напиток словно бы смазал его глотку и размягчил голосовые связки, поэтому Ленар начал свой «серьезный разговор» на пару тонов ниже, чем изначально планировал:

— Фельдшер сказал мне, что знает про то, чем мы с тобой занимались в космопорту Нервы. Для начала мне хотелось бы узнать, как в его уши попала эта информация.

— Я думала, что он тебе все рассказал.

— Не совсем.

— Я сломала нос, — без энтузиазма начала она пересказывать давние события, — Я пришла к нему за помощью, и он почувствовал от меня…

— Да-да, — перебил ее Ленар, — Это все я слышал: ты пришла к нему за помощью, и он почувствовал от тебя острый аромат непрофессионализма.

— Чего же ты хочешь услышать?

— Фельдшер сказал, что знает, чем МЫ занимались, — сделал Ленар громкий акцент на местоимении, — Не ТЫ, а именно МЫ. Ты сдала ему нас обоих?

— Да, — озабоченно вздохнула она, рассматривая что-то невероятно интересное на потолке, — Я сдала ему нас обоих.

— Но почему? — прозвучал вопрос, полный оскорбленных интонаций.

— Я не знаю.

— Не на такой ответ я рассчитывал.

— А на какой? — решилась она посмотреть ему в глаза, — Какой ответ тебя бы устроил?

— Вообще-то никакой, — признался он, пожав плечами, — Я просто хотел надавить на твое чувство вины и посмотреть, какие звуки оно издаст.

— Я растерялась, — зазвучало ее чувство вины, — Фельдшер, можно сказать, поймал меня с поличным, и я решила, что не в том положении, чтобы врать ему. Он спросил, употребляла и я алкоголь, действительно ли я пронесла его на борт в обход таможенного контроля, и знаю ли я, что пить в межзвездном пространстве строго запрещено… Он задавал очевидные вопросы, ответы на которые и так уже знал, но я все равно отвечала и сама не заметила, как от нервов меня прорвало, и мой язык совсем развязался. Чем больше он спрашивал, тем сложнее становились вопросы, и тем подробнее я ему обо всем рассказывала. Не знаю, что со мной произошло, но, кажется, у меня в тот момент отказал фильтр между мозгом и языком. Не уверена, примешь ли ты это в качестве оправдания, но я в тот момент все еще была под градусом, и, возможно, вино ударило мне по голове сильнее, чем я рассчитывала.

— Ты меня сдала, — заключил Ленар, — Это было обидно.

— Прости меня. Веришь ты мне или нет, но я действительно сожалею об этом поступке.

— Простить? — выпрыгнула из его рта нервная усмешка, — Как же часто в последнее время я слышу эти слова от окружающих меня женщин. Хорошо было бы хоть раз услышать «Я сделала все как надо, без сучка и задоринки». Но нет, обязательно произойдет что-то плохое, и все, что я получаю в итоге, это «прости». В последнее время я все чаще задумываюсь над тем, на что я мог бы обменять накопленные «прости».

— Ладно, я поняла тебя, — смущенно потупила она взор, — Что было, того не изменишь.

— А почему ты мне не рассказала?

— О чем?

— О том, что рассказала ему.

— Я не придала этому значения. Игорь сказал, что не будет нас сдавать, и…

— Игорь сказал, что собирается оповестить космопорт о бреши в безопасности, — напомнил Ленар повышенным тоном, — Так или иначе, наше предприятие заочно провалилось, и не сказав мне об этом, ты подставила меня дважды. Что я тебе такого сделал, что ты решила упечь меня за решетку?

— Ленар, успокойся, — приподняла она обе ладони в успокаивающем жесте, — Никто тебя за решетку не посадит.

— Ну теперь-то уже нет, — всплеснул он руками и перевел дыхание, — Чертова цепь совершенно случайных событий привела к тому, что Игорь мне во всем сознался. Если бы мне так несказанно не повезло, я бы так и вернулся, как дурак, на Нерву в полном неведении и морем контрабандного вина, которое невозможно сбыть.

— Подожди-ка… — наморщился ее лоб, — Что значит «теперь-то уже нет»?

— Это значит, что я сделал единственное, что мне оставалось сделать в такой ситуации. Не одна ты здесь такая предприимчивая.

— Что ты сделал, Ленар?

— Я сбросил вино в космос.

Ее обескураженный лик на мгновение застыл в каменной маске, после чего она устало прикрыла глаза и спрятала лицо за ладонями, растирающими кожу. Ленар ожидал любой реакции, но не такой.

— Что ты наделал… — донеслось из-под ладоней.

— А что я должен был сделать? Сидеть на нем и ждать, пока меня не поймают за руку более принципиальные люди?

— Ты мог бы не поддаваться панике и действовать согласно изначальному плану. Мы могли бы успеть сбыть вино.

— Мы? — поползли брови Ленара куда-то по направлению к затылку, — Ты что, не избавилась от него в тот же день, когда Игорь тебя раскусил?

— Не совсем.

— В смысле?

— Послушай, я не первый год этим занимаюсь, и периодически возникают разного рода трудности, но таковы издержки подобного рода предприятий, и это совсем не повод…

— Октавия, покороче!

— Оно все еще у лежит меня в БЦ.

— Ох, черт возьми…

Наличие на борту капитана, употребляющего алкоголь в обход десятка законов, было само по себе чем-то из ряда вон выходящим, но признание Октавии шокировало достаточно для того, чтобы Ленара самого на миг ущипнуло за глотку желание употребить чего-нибудь запрещенного. Он стыдился таких мыслей и тем сильнее сам приобретал оттенок красного сладкого. Его последующие действия выглядели весьма двусмысленно, но он на некоторое время забылся, и просто поднялся из-за стола, подошел к Октавии и медленно наклонился, едва не пробороздив носом ее пылающую щеку. Она смущенно отстранилась, почувствовав жар постороннего дыхания в своем личном пространстве, но Ленар бесцеремонно сократил дистанцию между их лицами до минимума и шумно втянул ноздрями воздух.

— Что ты делаешь?

— Хотел узнать, чем от тебя пахнет, — разочарованно признался он и вновь приземлился на свой стул.

— Удовлетворен?

— Я допускал два варианта: либо ты опять пьяна, либо окончательно сошла с ума. Вином от тебя вроде не пахнет, так что выбор у тебя не велик.

— Мы успеем, — настаивала она на своем, и ни один лишний мускул не шевельнулся на ее лице.

— Два дня мы в тот раз потратили на разведку, — начал Ленар едва ли не делить слова по слогам, словно объясняя простые вещи едва научившемуся говорить младенцу.

— Ты сильно переоцениваешь их бюрократический аппарат. Анонимные сообщения обладают пониженным приоритетом, и нам очень сильно не повезет, если они рассмотрят сообщение фельдшера хотя бы через неделю.

— Интересно, и откуда же у тебя актуальная информация о работе их бюрократического аппарата? Я вот уже два с половиной года нахожусь в полной изоляции от цивилизации, и ты, как мне кажется, тоже.

— Мир не так быстро меняется, как ты думаешь. К тому же Нерва все еще развивается, из года в год нагрузка на космопорт все выше, транспортный поток все плотнее, а текучка кадров все текучее.

— Да что с тобой такое? — скорее провыл Ленар куда-то в потолок, — Ты запаниковала, когда один фельдшер почуял от тебя запах вина, но сейчас ведешь себя совершенно спокойно, когда вся твоя затея запахла вполне реальной тюрьмой.

— Мне сейчас гораздо любопытнее, чего боишься ты, — вонзила она в Ленара взгляд, которым обычно изучают инфузории под микроскопом, — Ты же сказал, что сбросил свой груз. Теперь, получается, ты чист перед законом.

— Нет, — качнул он головой, — Если тебя поймают, то начнут допрашивать более пытливые люди, чем какой-то там фельдшер. Возможно, они даже прогонят тебя через МРТ и, так или иначе, ты снова подставишь меня.

— Но у тебя нет запрещенных грузов.

— У меня срезана заплатка с БЦ, и это вполне может сойти за доказательство моего соучастия.

— Косвенные улики…

— Которые дадут повод включить мое имя в расследование, и черт знает, во что это может вылиться.

— У тебя паранойя, Ленар, — скептически сложила она руки на груди, — Признайся честно, что ты просто беспокоишься за меня.

— Я беспокоюсь за нас обоих, — признался он честно, — Нам нет причин так рисковать.

— Нам? — приподняв брови переспросила она, и Ленар с первых же нот понял, о чем будет эта песня, — Ты уже достаточно долго преследуешь меня. Ты требуешь приватности, ведешь себя так, будто я тебе что-то должна, не уважаешь мое право на уединение. Я все это уже видела раньше. Мы это уже проходили тогда, в космопорту.

— Это все осталось в космопорту, — постарался он пропитать равнодушием каждый звук.

— Я не уверена, что это правда, — Октавия произнесла это спокойным, совершенно заурядным тоном, но этого было достаточно, чтобы контроль над ходом беседы внезапно переполз на ее сторону стола, — Мне кажется, ты так и не смирился с тем, что между нами ничего не будет.

— На нет и суда нет.

— И тем не менее, я хочу на всякий случай прояснить тебе основные моменты. Ты очень напорист и самоуверен. Я ценю в тебе эти качества, но я так же ищу в мужчинах долговременных перспектив, а не отношений, которые продлятся всего неделю и затем превратятся лишь в меланхоличные воспоминания об эфемерном служебном романе.

— Твои требования слишком завышены. Лучшего предложения тебе не светит еще лет двадцать.

— Я очень терпелива. А ты?

— Мое терпение уже очень давно перестало тебя касаться! — прошипел он, сжав кулаки под столешницей.

В этом разговоре не было ни малейшего смысла, и при других обстоятельствах Ленар мигом бы это понял, но не теперь, когда он бездумно повелся на поводу у эмоций, как баран, ведомый на заклание. Октавия виртуозно ушла от неудобной темы тем же путем, каким Ленар ее привел — лишила собеседника чувства комфорта. Казалось, что стул оброс шипами, свет стал невыносимо ярким, а скучные стерильные переборки стали еще скучнее и стерильнее. Ему отчаянно хотелось выкрикнуть, что она не права, но он не успел.

Капитаны испуганно затаили дыхание, когда напряженный воздух в кают-компании задрожал в протяжном писке, и на терминале тревожно замигал желтый огонек. Марвин настойчиво требовал внимания, и получил его в полной мере, попав под перекрестный обстрел двух пар обескураженных глаз. Октавия поднялась со стула, дотронулась до кнопки на терминале, и экран залился стройными рядами текста.

— Экстренное сообщение, — это были первые за долгое время слова Октавии, пролившиеся на Ленара успокаивающим холодным душем.

— Хорошо, — вздохнув, он поднялся из-за стола и направился к выходу, — Кажется, у тебя отбоя нет от поклонников. Не стану тебе…

— Стой, тебя это тоже касается, — бросила она ему вдогонку, когда его палец уже почти дотянулся до кнопки на двери, — Это приоритетное сообщение для Ноль-Девять, Ноль-Семь и Один-Четыре. «Всему свободному командному составу в срочном порядке доложить со своих постов в течение пяти минут». Вот теперь беги.

Один-Четыре и Ноль-Девять располагались по соседству, и пять минут казались целой вечностью, но перед лицом Ленара вдруг возникла планировка буксиров, и он в полной мере осознал, что в его положении пять минут — это время для спринтерского забега с препятствиями, в котором ему нужно спуститься на две палубы, пробраться через шлюз, преодолеть четыреста метров воздушного рукава, пробраться через еще один шлюз, взбежать на две палубы вверх, добежать до мостика и злостно засунуть свой пропуск в глотку командному терминалу, ознаменовав тем самым прибытие к финишу. Тот, кто поставил его в такие жесткие сроки, однозначно имел на то крайне важную причину, и других вариантов Ленар рассматривать не смел. Он торопливо перебирал ногами ступеньки, спускаясь на третью палубу, и когда он вышел в ведущий к шлюзу коридор, перед ним выросло параноидальное ощущение, что кто-то сейчас захочет отнять у него драгоценное время. Это ощущение имело едва пробивающиеся через мешковатую спецовку контуры женской фигуры, смуглую кожу, черные смоляные волосы, слегка раскосые глаза и бархатный голос. Он не счел ее достойной какого-либо внимания, но почему-то моментально вспомнил ее имя, которое слышал лишь раз в жизни.

— Капитан Велиев, — заслонила собой Рахаф половину коридорного просвета, — Вы не против, если я немного…

— Нет, — пронесся он мимо, едва не сдув ее всколыхнувшимся воздухом.

Ощущение перевернувшихся органов нахлынуло вместе с ощущением, что вместе с ними перевернулась вся вселенная. Опора словно растворилась, и Ирма начала куда-то падать. До сих пор считается, что нет вычислительной машины быстрее той, которая находится у человека в голове, но ни одной разумной мысли не успело сформироваться за ту жалкую долю секунды, когда рефлексы растопырили в стороны все конечности, создав четыре ненужных точки опоры и острое желание взвыть от приступа ненависти к дизайнерам этого костюма. Она прикрыла глаза в надежде на время абстрагироваться от всего на свете, но костюм словно обладал каким-то своим собственным слоем реальности, и отвлечься от него было равносильно попыткам освободиться от собственной кожи.

Успокоив взбесившуюся бурю эмоций, Ирма уперла руку в стенку и подтвердила свою догадку — она в невесомости. Это был без сомнения плохой знак, но она не могла думать о плохих знаках. Она просто воспользовалась моментом и ненадолго расслабилась, окунувшись в легкость и беззаботность. Что бы ни случилось, ей не было смысла напрягаться до возвращения Карлсона. Она начинала любить невесомость.

Момент умиротворения закончился моментально.

Из состояния, которое отдаленно напоминало чувство комфорта, ее вырвал противный писк, едва не проткнувший насквозь барабанную перепонку, и она подтянула к своему смотровому щитку запястный компьютер. Красный мигающий индикатор манил к себе внимание и умолял откликнуться на зов. Это было предупреждение о надвигающейся смерти, и Ирма нажала на кнопку, заставив миниатюрный дисплей загореться танцующими цифрами, указывающими расстояние и направление к конечной остановке.

С того самого момента, когда осколок врезался в буксир Шесть-Три, и у него отказала искусственная гравитация, понятия «верх» и «низ» утратили остатки смысла, и лишь тяга маршевых двигателей остального мультисостава позволяла как-то ориентироваться в пространстве. Теперь же вступила в свои права невесомость, и Ирма судорожно вспоминала, в какой стороне находится нос, в какой корма, в какой вторая палуба, а в какой конец всему этому кошмару. Единственными ориентирами для нее были лишь выглядывающий из-под снятой панели недокалиброванный отражатель и боль от долгого лежания на одном боку. Найдя сцепление со стенками, она оттолкнулась ногами и с непривычной легкостью протолкнула себя вдоль шахты. Она продолжала любить невесомость.

— Сестренка, — наконец-то ожил Карлсон, когда Ирма уже дотянулась до открытого люка, — Прости, что отходил, у нас тут была экстренная ситуация.

— У меня сейчас тоже экстренная ситуация, — прокряхтела она, вытаскивая себя из узкого лаза.

— Постой, что ты делаешь? Мы еще не закончили калибровку.

— Мне пришел автоматический сигнал бедствия, — воспарила она птицей в просторном коридоре, и ей показалось, что дышать стало легче, — Кажется, это где-то на второй палубе в носовой секции.

— Да, теперь и я его вижу. Это…

— …скафандр Синга, — оттолкнулась она от переборки и начала зигзагом нарезать коридор, — Сигнализирует, что он теряет воздух.

— Все правильно. А теперь развернись.

— Там что, нет прохода?

Ирма попыталась ухватиться за край дверного среза, но наладонный филлер благополучно ей помешал. Проскользнувшие по рваному металлическому краю пальцы придали ее телу крутящий момент. Корабль закружился вокруг нее в калейдоскопе цветных огоньков, и желудок взбунтовался. Она прекратила любить невесомость.

— Там есть проход, но тебе не туда.

— Не понимаю.

Ирма вновь бросила взгляд на показания компьютера и наткнулась на неразборчивую бессмыслицу, в которую обычно полагалось превращаться индикатору, пытающемуся поспеть за целью, водящую головокружительные хороводы. Иногда даже самому дохлому эго бывает приятно от мысли, что вся вселенная вращается вокруг него, но только не у Ирмы, и не после такого. Наугад выбросив руку вперед, она ощутила, как что-то ужалило ее в безымянный палец — одну из немногочисленных конечностей, не покрытых защитой.

— Вернись к работе, сестренка.

— Карлсон, ты что, не слышал? Там у человека утечка в скафандре!

Ирма никогда по-настоящему не теряла кислород, но во время своих приступов паники ей казалось, что она прожила без воздуха пару отдельных жизней. Воспоминания об этом кошмаре были еще свежи, липки и обжигающи. Осознание, что кто-то в тридцати метрах от нее чувствует хотя бы приблизительно нечто похожее, плетьми подстегивало ее, словно мать, спасающую своего ребенка из пасти крокодила. При любых других обстоятельствах ее бы сильно встревожила кровь, от которой начала темнеть перчатка, но сейчас это была обычная царапина, не заслуживающая пристального внимания. Ирма лишь бегло осмотрела источник острой боли, ставшей скорее приятным разнообразием, чем причиной серьезного дискомфорта, и медленно расползающееся багровое пятно угодило в объектив камеры гермошлема.

— У тебя кровь, — прокомментировал Карлсон.

— А то я не в курсе, — продолжила Ирма пробираться вдоль коридора, — Зацепилась за какой-то заусенец.

— Открытые раны в вакууме — это уже не шутки. Немедленно замотай рану и возвращайся к работе.

Из глубин праздничного полумрака блеснули контуры лестницы, пронзающей насквозь три палубы. На краю поля зрения продолжал пульсировать тревожным цветом запястный компьютер. О внутреннюю стенку черепа отчаянно бились позывы спасти угодившего в беду коллегу. Все кричало о том, что Ирма должна спешить на вторую палубу. Все, кроме Карслона, который настаивал на том, чтобы Ирма проигнорировала одно из самых важных правил поведения в экстренных ситуациях. Заряженными злостью ногами она оттолкнулась от переборки сильнее, чем планировала, и вновь рефлексы взяли контроль над ее телом. Моментально сгруппировавшись, она вновь ощутила короткую вспышку боли, оттолкнув от себя встречную переборку, и рикошетящей пулей долетела до лестницы. В последний раз, когда она вытворяла нечто подобное, все кончилось переломом и четырьмя месяцами восстановления. На тот раз ее движения были точны, уверенны и хорошо скоординированны. Она точно не знала, что за сила теперь дергает за ее ниточки, но еще никогда она так хорошо не перемещалась в невесомости.

— Ты не поможешь ему, — настаивал Карлсон, — На второй палубе работают еще двое техников, которые находятся к Сингу значительно ближе и точно так же, как и ты, приняли сигнал бедствия. Я сейчас как раз уточняю, оказана ли первая помощь.

— Я не могу надеяться на двух техников, которые находятся черт знает где в своих неповоротливых раковинах, — прорычала она сквозь появившуюся одышку, и потянула себя вдоль лестницы, — Разве ты не понимаешь, товарищ «идеальный космонавт», что именно по этой причине в космосе запрещено работать по одиночке? Как раз на такие случаи космонавту нужен напарник, который сможет вовремя поставить заплатку на брешь в скафандре. А пока я не удостоверюсь, что его жизнь вне опасности, я не вернусь в техношахту.

— Рад, что ты помнишь лекции по внекорабельной безопасности, сестренка, но в космосе так же важно сохранять самообладание…

Дальше Ирма не слушала, поскольку от его безразличного тона потеряла самообладание. У нее было много причин остановиться, и она пролетела их все насквозь. Она могла потратить время на то, чтобы переключиться на канал Синга и справиться о его состоянии. Она могла остановиться и дождаться от Карлсона хоть какой-то ясности. В конце концов, она могла бы обеспокоиться тем, что и сама имеет опасную для жизни утечку. Лишь на секунду она отвлеклась, когда заметила на переборках красные пятна, отмечающие места, к которым она прикасалась левой ладонью, и сжала пальцы в кулак, перекрыв крови путь к свободе.

Мысленно она представляла, где могла образоваться брешь в скафандре, и как ее удобнее будет закупорить. Она хорошо представляла, как может чувствовать себя Синг, оставшийся наедине с опасным повреждением и наблюдающий, как воздух утекает из его скафандра вместе с оставшимися секундами его жизни. Она представляла, как посылает Карлсона к черту с его пренебрежительным хладнокровием. Впервые за долгое время она четко представляла, что должна делать.

18. Одной любви недостаточно

Доподлинно известно, что совместное употребление пищи является признаком доверительных отношений и способствует укреплению сплоченности внутри определенной группы лиц. Существует версия, что именно по этой причине на межзвездных кораблях есть лишь один обеденный стол. Ничто не могло лучше стимулировать группу лиц проводить друг с другом больше времени, общаться в неформальной обстановке и постепенно наращивать между собой взаимопонимание. Члены экипажа могли работать в разных частях судна и иметь разные рабочие графики, но обед был для всехедин, и легко собирал всех в одном помещении.

Еда объединяла.

Этот простой принцип почти моментально перерос в негласное правило, которому все охотно следовали вплоть до обидного инцидента в системе Мерклин-71 на ледяном планетоиде под названием «Коля», когда оператор буксира Ноль-Девять стала для своих товарищей пятым колесом. Она все еще была новенькой в экипаже и, не смотря на то, что экипаж принял ее как должное, она упрямо стремилась оправдать их доверие. Отчаянная попытка с треском провалилась, и пока ее сослуживцы занимались тяжелой работой, она вынуждена была отсиживаться на корабле и умирать от стыда. Чувствовать себя лишним винтиком в механизме было невыносимо, особенно для маленького, но идейного человека, который всеми силами хотел насытить общественной пользой свое жалкое существование. Она перестала чувствовать себя достойной этого корабля и этого экипажа, и впервые нарушила славную традицию совместной трапезы, а чуть позже и вовсе отправилась в добровольное изгнание на две палубы вниз в складской отсек.

Да, Ирма очень хорошо умела себя накручивать.

Никто вслух не говорил ей, что хочет прогнать ее с борта в место, где она будет по-настоящему полезной, но Ирме не нужно было быть «отборной», чтобы додуматься до этого самостоятельно. В мечтах она ярко представляла себя на руководящей должности, и четко осознавала, что ей в таком случае совсем не был бы нужен член экипажа, не способный исправить то, что сам же и натворил. Так или иначе, ее сослуживцы совсем не являлись хладнокровными циниками, готовыми обрушить на коллегу праведный гнев, и пару раз звали ее обратно в свою компанию, но помимо правила совместного употребления пищи был и один простой принцип: совместное употребление пищи не оказывает должного эффекта без желания всех участвующих.

Теперь же ситуация изменилась. Ирма вновь почувствовала себя равной, вкусила все прелести труда во благо экспедиции, заработала несколько производственных травм и вопреки всем невзгодам с гордостью вспоминала последние два дня. Ей предстояло вновь наладить отношения со своим экипажем, и началось все с Вильмы. После третьей смены она зашла на склад, как бы невзначай пробежалась пальцами по полкам, случайно упомянула свою недавнюю «хворь», и их языки сцепились в беззаботной сугубо женской болтовне, которая началась с промывания костей их капитана, продолжилась обсуждением хода работ на Шесть-Три, а окончилась фразой, которую Ирма очень ожидала услышать: «Эй, а от чего бы тебе не отведать с нами новую стряпню Эмиля?»

Еда вновь объединяла.

Кажется, прошел месяц или двадцать лет с того момента, как Ирма в последний раз заходила в кают компанию не ради того, чтобы что-то утащить в свое логовище на нижней палубе. Чувство, когда ждешь сбора всех участников, будоражило аппетит не хуже любого аперитива, и когда кают-компания сосредоточила в себе весь экипаж, никто не обратил внимание на то, что на обед собралось на одного человека больше, чем обычно. Ирму вновь воспринимали как должное. Ей этого не хватало.

— …а поскольку для нас сейчас наступили тяжелые времена, мы теперь вынуждены питаться только свежей пищей, — выдавал Эмиль застольную тираду, когда все уже успели усесться за стол, но никто еще не успел прикоснуться ложкой к кашеобразной субстанции пастельно-желтого цвета, — Я еще не придумал название этого блюда, но я постарался компенсировать нехватку жиров, немного поиграл со специями, добавил уксуса, и получился этот замечательный суп-пюре, который еще очень не скоро начнет вселять в вас чувство глубочайшего отвращения.

Экипаж вооружился космическими ложками. Говорят, что нельзя болтать во время еды, но что есть еда, если не топливо для непринужденной беседы? Такого мнения придерживались все люди, которым по долгу службы приходилось вместе жить и работать. Обед был частью рабочего перерыва, а лучший перерыв — этот тот, в котором от работы отдыхает не только тело, но и разум. И если телу для этого достаточно принять горизонтальное положение, то разум — более капризное создание. Для качественного отдыха ему требуется смена трудовой деятельности, и застольная болтовня для этого подходила идеально.

— И ты сделал это из суперпаслена? — недоверчиво вопросил Радэк, просмаковав две ложки, — Похоже, у тебя действительно получилось меня удивить.

— Всего лишь удивить? — переспросила Вильма, приподняв брови, — Эмиль, да ты превзошел сам себя. Хоть ты и любишь в свои блюда бросать много масла, но ради такого мне и пару килограмм набрать не страшно.

— О, благодарю, — скривил губы Эмиль, — Но я бы сильно слукавил, если бы сказал, что это целиком и полностью моя заслуга. Даже после двойной термообработки примерно сорок процентов вкуса зависят от условий, в которых были выращены ингредиенты, поэтому на сорок процентов мы все обязаны Ирме.

— Мне? — едва не подавилась Ирма, и тут же пришла в сознание, — В смысле, да, я смешивала концентрат с водой и заливала в гидропонику. Но с этим и дурак бы справился, так что не стоит сильно преувеличивать мой вклад.

— Вот за что ты мне нравишься, так это за скромность, — облизнулся Радэк и тряхнул перечницей над своей тарелкой, — Как-то раз, когда я был проездом на Дариусе, я разговорился с мужиками о выращивании суперпаслена. В тот раз они мне рассказали об одной метафизической составляющей, обитающей где-то на тонких материях, про которую ты мне сейчас напомнила.

— И что же это за составляющая?

— Любовь, — выдал Радэк совершенно рядовым тоном, — В любом деле любовь является определяющим фактором. Без любви невозможно вырастить здоровый урожай, построить крепкий межзвездный корабль и основать благополучную колонию. И так уж получилось, что ни одному мужчине природой не дано любить так, как это дано женщине. Поэтому твой вклад в этот обед нельзя преувеличить.

Где-то в судовых инструкциях тирада Радэка про любовь должна была описываться в перечне нештатных ситуаций с подробным указанием действий. Но поскольку в инструкциях такое событие не было учтено, Ленар лишь смог озадаченно ткнуть ложкой в так и не открывшийся рот, и навострил уши. Происходило что-то интересное, даже по меркам их текущей экспедиции.

— Спасибо… — неуверенно промолвила Ирма, на секунду забыв о тарелке у себя под носом, — Но тут получается одна нестыковочка. Ноль-Девять очень большой, тяжелый и, простите, старый корабль. Чтобы он до сих пор не развалился на кусочки, требуется приложить очень немало любви. А я бы даже сказала, что он в практически идеальном состоянии. И все благодаря тебе, Радэк.

— Не совсем, — возразил он все с той же невозмутимой гримасой, — Это наши совместные с Эмилем плоды. Если бы не его содействие, у меня бы ни за что не получилось удержать кормовую секцию прикрепленной к носовой.

— Именно поэтому очень важно не забывать, что одной любви недостаточно, — подытожил Эмиль, — Необходимо так же работать сообща, четко осознавать, что твой сослуживец — не просто сослуживец, но еще и твой друг, который в нужный момент без лишних вопросов подставит тебе плечо. И я рад, что у меня есть такой друг.

— Звучит как тост, — улыбнулась Вильма.

— Только не начинай.

— Ребята, ну мне правда очень стыдно за тот случай. Простите меня, если сможете.

— О, нет, Вильма, тебе совсем не стоит просить прощения… — поперхнулся Радэк.

— Я знаю, что моим поступкам…

— …на такую как ты…

— …совсем нет оправдания…

— …просто невозможно…

— …но в тот день я…

— …долго держать обиду.

— …чувствовала себя уродливым мешком с костями.

— Что? — прищурился Эмиль, — Ты же по жизни цветешь и вдохновляешь. Ты страшна, как сама смерть, когда вылезаешь из криостата, но после всего трех часов в душевой ты выглядишь так, будто снаружи тебя ждет космическая карета, которая доставит тебя на галактический бал. У тебя самые длинные волосы во всем межзвездном пространстве, ногти всегда идеально чистые, осанка такая, будто на тебя не действует искусственная гравитация, а одежда даже самого универсального размера смотрится на тебе безукоризненно. Рядом с тобой мне становится стыдно за каждую складку на моей спецовке, за каждый проросший волосок на моем лице и за каждое пятнышко графита на моих руках, — Эмиль сделал паузу и, наконец, позволил легким глотнуть свежего воздуха, — Ты можешь быть мешком чего угодно, но уж точно не уродливым.

— О, Эмиль, ты как всегда сладкоречивый дьявол, — обнажила Вильма свои зубы мудрости и слегка залилась краской, — Ты никогда за словом не лез в карман, и иногда мне кажется, что ты даже Ноль-Девять способен убедить в том, что гравитации не существует.

— Это все читая правда.

— И тем не менее, я, как приличная девушка, обязана молить о прощении за свое недостойное поведение. Слабое оправдание, но я потеряла контроль над собой.

— Мы прощаем тебя.

— А ты? — повернулась она к Ирме и наткнулась на вопросительный взгляд, — Из-за меня на тебя навалилась тяжелая смена раньше времени. В каком-то смысле я подставила тебя, так что перед тобой я провинилась сильнее всего.

— Да нет, — равнодушно пожала Ирма плечами, — У меня прощения просить стоит в самую последнюю очередь. На самом деле это я первой должна была забраться в компрессионный костюм и залезть в эту чертову техношахту. Возможно, я даже должна поблагодарить тебя за то, что ты в тот день нажр… немного выпила.

— Рада, что ты не держишь на меня зла, и обещаю, что впредь этого не повторится.

— А этого и не повторится, — скептически заметил Радэк, — Весь алкоголь, что был у нас на борту, отправился в очень дальнее путешествие, напоследок нарушив закон о космической экологии.

— Разве этот закон распространяется на межзвездное пространство?

— Этот закон распространяется на все пространство, в котором передвигаются космические корабли.

— Кстати, о передвижении, — заговорила Ирма ожившим голосом, — Что произошло во время моей последней смены?

— Разве ты не помнишь? — вознесла Вильма брови к челке, — У Синга начал протекать скафандр, а ты сразу же кинулась ему на помощь.

— Да, — подхватил Радэк, — это был похвальный поступок.

— Жаль, что Карлсон этого не оценил.

— Не слушай Карлсона, — махнула Вильма ложкой, и капелька супа, сорвавшись с края, описала короткую траекторию до центра столешницы, — Он порой бывает довольно заносчив. На самом деле помочь находящемуся в опасности человеку — святое дело.

Легким взмахом салфетки Вильма подобрала разбившуюся каплю.

— В том-то и проблема, — вяло ковырнула что-то ложкой Ирма у себя в тарелке, — Я не помогла ему.

— Не важно, кто ему помог. Главное, что ты попыталась. Он отделался легким испугом лишь благодаря тому, что его окружали такие как ты. Может, тебя бы и не стал никто осуждать за бездействие, но твоя реакция похвальна. Так держать, Ирма.

— Постойте, — тряхнула она головой, — Вы меня сбили с мысли. Я хотела спросить, что вообще произошло во время моей последней смены.

— Экстренное отключение тяги, — ответил Радэк, когда Ленар уже открыл рот с готовым ответом, — На Два-Пять взбесилась силовая установка, и они подняли всех свободных людей по тревоге, чтобы как можно быстрее синхронно сбросить ход. Вас предупредить попросту не успели. Оказалось, что зря. От внезапной потери тяги Синг сам себя полоснул по скафандру труборезом. Что было дальше, ты знаешь.

— Дальше мне пришлось долго убеждать Карлсона, что я способна работать и дальше, — продемонстрировала Ирма кусочек пластыря на своем пальце, — Всего лишь немного укололась, а Карлсона это встревожило сильнее, чем утечка воздуха в скафандре Синга.

— Я бы тоже встревожился, — протянул Эмиль, — Твои изящные пальчики на вес палладия, а в сложившейся ситуации и того дороже. Есть маленькая вероятность, что когда эта экспедиция завершится, она попадет в учебники истории, и там будет отдельная сносочка про «список Соломенникова», и, возможно, в ней пару строчек уделят тебе и твоему героическому вкладу в ремонт фотонной системы в совершенно нечеловеческих условиях. Поверь, менее самоотверженные люди уже давно махнули бы на все рукой и остались бы дожидаться возвращения в космопорт.

— Ну, в конечном счете заслуга не моя, — замялась Ирма, с неохотой выжимая из себя признание, — На самом деле это Вильма отрегулировала лазерный отражатель.

— Не надо, — смущенно скривила Вильма губами, — Я всего-навсего додумалась до того, что направляющие балки могли сместиться, чуточку раньше остальных. Это не вклад, а всего лишь легкое опережение.

— Из-за твоего «легкого опережения» мы наконец-то приближаемся к завершению ремонтных работ и запуску энергосистемы Шесть-Три, — произнес Радэк, опустошив свою тарелку, — Иногда мне кажется, что из тебя техник вышел бы лучше, чем из меня.

— Ну нет, ни в коем случае, это невозможно. Я в жизни не встречала более ответственного человека, чем ты. Иногда мне кажется, что у тебя есть все, что нужно, чтобы быть идеальным техником: и способный коллега, и любовь, и азарт, и…

— Все, хватит, — схватился Ленар за голову, — Все, я вас понял, прекращайте, а не то у меня от ваших разговоров сейчас диабетический припадок случится.

— Ну наконец-то, — облегченно выдохнул Радэк, — А то у меня уже начали заканчиваться комплименты.

— Итак, — облизнулась Вильма и, отодвинув от себя опустевшую тарелку, сложила руки на груди, — Мы слушаем.

Еда могла объединять по-разному, будь то перекус в перерыве, дружеский обед, романтический ужин или бескровный словесный поход против человека, который совершил что-то ужасное и должен был перед всеми ответить. Стол стал им полем битвы, слова заменили оружие, а еда, как обычно, оказалась мостиком, без которого стороны конфликта не смогли бы встретиться.

— Простите меня, — изрек Ленар в попытке быстро закончить это противостояние.

— И все? — спросил Эмиль, не желая так быстро оканчивать противостояние, — Это хорошо, что ты попросил прощения, но мы рассчитывали на что-то более искреннее.

— Я виноват, что подверг вас всех риску, — начал давить Ленар слова сквозь зубы, будучи не привыкшим находиться по эту сторону обвинений, — Кажется, я думал не тем местом, когда решил взять на борт контрабанду.

— А вот с этого момента поподробнее, — облокотилась Вильма на столешницу и жадно навострила уши, — Каким местом ты думал? Тебя не устраивает твоя зарплата?

— Устраивает, но мне почему-то вдруг стало интересно, получится у меня обойти закон или нет. Как видите, не получилось, — произнес Ленар, и его тон вдруг резко наполнился уверенностью, — И прошу заметить, исключительно ради вашей же безопасности при первых же проблемах я сбросил в космос четыре своих годовых оклада.

— Дорого же тебе встала эта авантюра…

— Еще раз простите меня. Довольны?

— Не совсем, — сказала Вильма, звонко пробежалась ноготками по столешнице и посмотрела на Ирму, — Перед одним из нас ты провинился в особенной степени.

Женщины встретились взглядами, и взгляд Ирмы был полон растерянности. Она знала, что этот обед будет «против Ленара», но ни в коем случае не подозревала, что вдруг тоже станет частью центра внимания. Ей стало неловко, и вдвойне неловко от того, что компрессионный костюм уже давно выдавил из нее последнее чувство обиды в адрес своего капитана.

— Ирма, ты…

— Нет, — перебила она его, вспорхнув уцелевшими пальцами, — я не держу на тебя зла. Я, кажется, начала понимать, каково тебе было «за кулисами» всего этого представления. То, что ты сделал, действительно не вписывается ни в какие рамки, но я думаю, что ты на это решился не из личной прихоти, а потому что увидел в этом необходимость. Ты порой ведешь себя как бессовестный оппортунист, Ленар, но я сама не лучше, так что никаких обид.

— Я не бессовестный.

— Еще какой бессовестный, — настояла Вильма, бросив на Ирму непонимающий взгляд, — Даже если не брать в расчет твои хулиганские замашки, ты уже претендуешь на звание рекордсмена по количеству грубых нарушений профессиональной…

— Давайте прекратим спорить посреди космоса, — выдала Ирма слова, которые по степени разумности превзошли все, что было сказано за последние месяцы, — Если вы готовы хоть во что-то поставить мое мнение, то я не хочу бунта на корабле. Даже белого. Ленар все еще мой капитан, и я ему доверяю. А теперь, если вы не против, я выполню свой долг.

Еще прежде чем кто-то догадался бросить взгляд на доску с графиком дежурств, Ирма встала из-за стола и начала собирать грязные тарелки в стопку. Затишье, сопровождавшее ее на пути к умывальнику, свидетельствовало о том, что она окончательно испортила всем настроение для дальнейших колкостей. Послышались булькающие звуки, с которыми ее коллеги начали наполнять свои кружки питьевой водой. Затем Эмиль что-то проворчал про то, что обед без чая за обед не считается, на что Ленар ему что-то ответил про рецепт нектара из суперпаслена. С неохотными шорохами экипаж начал таять. Столь же неохотно стопка грязных тарелок таяла в моющем средстве. Мытье посуды — занятие медитативное. Можно запросто совершать руками простые движения, мыслями улетев куда-то очень далеко. Поэтому она от неожиданности вздрогнула, когда мужской голос, нависший у нее над ухом, выдернул ее из неведомых далей:

— Болит?

Ленар все это время стоял за ее спиной и дожидался, пока все разойдутся, оставив капитана с оператором наедине.

Опять.

Ирма до сих пор не могла определиться, стоит ли ей пугаться такой тенденции или начинать привыкать к ней. Ни то, ни другое не казалось ей нормальным.

— Рана? — спросила она и бросила взгляд на оттопыренный безымянный палец, словно интересуясь его мнением, — Да, болит.

— Такие ранения в космосе очень опасны.

— Да, меня Карлсон уже просветил.

— Давай я сам.

Его жест располагался где-то между такими понятиями как грубость и забота. Он взял тарелку у нее из руки и легким движением бедра отпихнул ее в сторону. Она не стала сопротивляться. Ей показалось, что его все еще грызет совесть, и она не понаслышке знала, как хорошо такие жесты могут сточить совести зубы. Лучшее, что она могла сделать — это уступить ему.

— Значит, ты пользовался компрессионным костюмом, — завязала она разговор, чтобы воздух напряженно звенел чуть потише.

— Да, — ответил он после небольшой задумчивой паузы, — Так что я прекрасно понимаю, каково вам приходится в техношахтах.

— Поэтому я и не держу на тебя зла. Ты знал, на что меня отправляешь, и заставить тебя пойти на это могли лишь склонность к садизму или отчаяние. И садиста в тебе я не вижу.

— Я просто хочу завершить эту экспедицию, — закончил он мыть тарелки и начал растирать их полотенцем, — Потом я хочу завершить еще одну. А потом еще одну. И в конце будет финиш. Конечная цель, к которой мы все стремимся.

— Забавно, — иронично улыбнулась Ирма, — Я не вижу своей конечной цели.

— Дай посмотреть.

Она протянула ему руку, и он снял с пальца промокший пластырь. Рана выглядела, как укус какого-то крупного насекомого. Кожа вокруг свежего мелкого рубца переливалась оттенками красного и синего, а Ирма напрягала лицо, стараясь не выдавать в себе признаки боли.

— Похоже, ты занесла инфекцию, — спокойно заключил Ленар, выпустив ее руку.

— Я обработала рану антисептиком, когда вернулась.

— Рана, видно, глубокая. Под кожу могло попасть что угодно и остаться там, — она догадывалась, что он хочет сказать, но отказывалась в это верить, и тогда он произнес эти страшные слова вслух, — Тебе стоит показаться фельдшеру, иначе рискуешь остаться без пальца.

Ирма смутно осознавала, что очень любит этот палец, но одной любви недостаточно. Какое-то мерзкое чувство, похожее на трусость, наступало на горло доводам разума, мешая ногам направляться на Два-Пять, и все же Ирма заставила себя явиться туда, куда давно обещала себе явиться, просто чуточку попозже… когда будет повод… Она стояла перед заурядной дверью и смотрела на нее, словно на адские врата. Она откровенно не понимала, чего так боится и почему не заходит, но нерешительность настойчиво предлагала ей передумать, как обычно предлагает передумать вставать с постели с первым сигналом будильника. Мысли были главными врагами, поэтому она очистила голову, глубоко вздохнула, нажала на кнопку и шагнула в открывшийся дверной проем.

Фельдшер беззаботно восседал за своим столом, протянув ноги, и его глаза торопливо перебирали символы на пожелтевших страницах, но книга тут же легла на столешницу, сверкнув пестрой обложкой и мелким шрифтом, складывающимся в какое-то длинное название, и к Ирме обратилось мужское лицо, бровь и скула которого были покрыты маленькими черточками от еще свежих швов. На секунду у нее замерло дыхание, и она задалась вопросом, ее ли это рук дело?

Разумеется, ее.

— Добрый день? — вопросил он с таким ровным тоном, словно бы это вовсе не она недавно едва не проломила ему череп.

— Добрый, — согласилась Ирма из вежливости и сделала скованной походкой два шага вперед.

Шипение за спиной возвестило, что клетка захлопнулась, и трусливо выбегать из лазарета уже слишком поздно. Игорь протянул руку к соседнему стулу в приглашающем жесте, но Ирма лишь растерянно проводила его жест немым взглядом и не поняла, чего он хочет. Он был высоким человеком, а высокие люди нервничают, когда вынуждены задирать голову к вышестоящему собеседнику, поэтому он поднялся сам:

— На что жалуетесь?

Элементарнейший вопрос заставил ее задуматься, на что она могла бы пожаловаться. Список ее жалоб мог хоть сейчас дотянуться до Нервы, а перечисление всех пунктов могло легко убить время на оставшийся путь без помощи криостаза. На языке плясала жалоба, которая никак не могла прорасти в связное предложение, но уже просилась наружу, и пока Ирма собиралась с мыслями…

— С вами все в порядке? — спросил Игорь, не дождавшись, пока его гостья соберется с мыслями, — Вы выглядите очень… бледной.

— В последнее время я теряю очень много крови, — наконец-то смогла она что-то сказать, и ей показалось, что прозвучало это излишне обвинительно.

— Карлсон мне уже сообщил о вашем недавнем приключении на Шесть-Три.

— Видимо, он очень любит рассказывать про чужие болячки.

— Нет, он просто беспокоится о своих коллегах.

— Я бы не сказала, что он проявлял много беспокойства о Синге.

— Он не хотел, чтобы о нем беспокоились вы, чтобы не… — прервался он, словно утратив мысль, — …чтобы не случилось того, что случилось.

— Кажется, у меня инфекция, — наконец-то решилась она перейти к основной цели своего визита.

Он принял ее руку, выбрал безымянный палец и начал осматривать свежий рубец с пытливостью человека, достающего занозу. Он несколько раз надавил на него, поинтересовался ощущениями, всеми силами вел себя профессионально и, наконец, изрек:

— Кажется, это обычное воспаление.

— Рана глубокая, — настояла Ирма, — По ощущениям заусенец едва не пробил мой палец насквозь. Внутрь могло попасть что угодно.

Он выпустил ее руку, открыл шкафчик с лекарствами и принялся взглядом вылавливать этикетки со стеклянных пузырьков, населяющих полки. Их ровные ряды были выстроены так ровно, что буквально рябили педантизмом, что не помешало Игорю легким прикосновением пальца поправить несколько криво стоящих продуктов фармакологии, и наконец он выхватил из строя револьверный барабан, заряженный стеклянными пулями с белым порошком. Другой рукой он взял бутылку с физраствором, и, наконец, позволил себе нарушить тишину:

— Насколько я понял, вы поранились о срезанную дверь на третьей палубе Шесть-Три, — выдвинув ящик из тумбы, он выловил из нее многоразовый шприц.

— Да, все верно, — кивнула Ирма, уколовшись взглядом о сверкнувшую в свете ламп иглу.

— Тогда поправьте меня, если я где-то ошибусь, но если я правильно все представляю, то та дверь подверглась резкому перепаду давления, пережила волну металлической плазмы, затем остыла до отрицательных температур, затем снова нагрелась от струи ручного плазмотрона, снова остыла до отрицательных температур, и все это происходило с ней в среде космического вакуума.

— Кажется, все так и было, — снова кивнула она, и послышался глухой треск, с которым Игорь отломил от стеклянной ампулы головку.

— В таком случае, вы едва ли могли найти на всем мультисоставе более стерильное место, о которое могли бы уколоться.

Таинственный белый порошок утонул в физрастворе, а Ирма в проклятьях в адрес Ленара. Он все же был бессовестным, и очень даже оппортунистом, а она была наивной дурой, пришедшей к фельдшеру из-за травмы, которую даже дети способны комфортно пережить без постороннего вмешательства. Ленар намеренно свел их вместе, и без сговора с Игорем едва ли это могло обойтись. Ее лицо зажглось огнем, а шприц тем временем выпил из ампулы смешанное лекарство.

— Что это?

— Противовоспалительное, — ответил он и повторил жест, приглашающий сесть на стул, — Так же немного облегчит компрессионный синдром.

Ирма присела и смиренно подставила ему свою вену. Плечо обхватил жгут, кожу над веной обжег холодом антисептик, игла пронзила оболочку и пустила лекарство в кровоток, а Ирма молча наблюдала за всем этим и думала, почему их разговор идет так легко, и почему ей от этого так тяжело? Что-то пыталось вырваться из нее наружу с успехом рыбы, стремящейся полететь в космос. Она ждала, пока произойдет какой-то толчок, и Игорь совершил его, едва вынув иглу у нее из-под кожи.

— А теперь, я полагаю, нам следует серьезно поговорить.

— Пожалуй, вы правы, — екнуло ее сердце.

— Можете начать с извинений.

— С извинений?! — взорвалась Ирма, и неосторожным движением отправила книгу с края стола в непродолжительный полет, — Вы угрожали убить меня!

— Успокойтесь! — повысил он тон, поднял книгу с пола и начал бережливо разглаживать помятые страницы, — Вы начали меня шантажировать, помните?

— Я… — попыталась она облечь мысли в слова, но ей это удалось не с первой попытки, — Я уже попросила у вас за это прощения. И больше просить не собираюсь.

— Я доверял вам.

— Я доверяла вам сильнее. А вы взяли и полностью разрушили мое к вам доверие.

— Неужели? — иронично вздернул он бровь, и положил шприц в ящик для грязных инструментов. — Я сделал ровно то, о чем вы меня просили.

— Вы совершили насилие над всей моей сущностью, — произнесла она, и вдруг перед глазами молниеносным составом пронеслись картинки из недавнего прошлого, где она пытается начертить на своем плече имя своего убийцы, и в ее носу предательски закололо, — На миг, который для меня растянулся чуть ли не на вечность, вы заставили меня поверить, что вот он — конец моего существования. Разве это как-то согласуется с клятвой Гиппократа?

— Я прочел в одной книге, что иногда стрессовые ситуации могут разбивать психологические блоки и лечить психосоматические расстройства.

— Это была какая-то книжка по популярной психологии?

— Нет, это был детективный триллер, — ответил он с излишне серьезным лицом, и у Ирмы изо рта вырвалась нервная усмешка.

— Вы ставили на мне эксперименты, словно на подопытной мышке, основываясь на детективном триллере?

— Вы ведь понимаете, что я бы вам все равно не навредил?

— Раньше понимала, а теперь, — мотнула она головой, — Теперь я уже не уверена. Получается, я вообще не знаю вас.

— Мы с вами очень много времени провели вместе. Едва ли вы знаете на этом мультисоставе кого-то лучше меня.

— Мне тоже так казалось, — проглотила Ирма ком в горле, — А затем вы сказали, что убьете меня, и я вам поверила. Вы были очень убедительны. А потом оказалось, что все это было спектаклем. Если бы я вас достаточно хорошо знала, то раскусила бы в тот же момент. Получается, что любое сказанное вами слово может быть мастерским обманом, потому что вы умеете быть убедительным, а я умею быть наивной дурой.

— Что-то подобное я могу сказать и о вас, — парировал он, — Сколько еще мне раз повторить, что вы меня шантажировали? Вы поступили очень низко и воспользовались моим слабым местом, которое я вам доверил, — вновь начал он повышать тон и расставлять акценты на рычащих и шипящих звуках, — И вы попытались мне вставить нож в спину из-за личной прихоти, которая не имела ко мне никакого отношения. Вы эгоистка, Ирма, и едва ли вообще между нами хоть что-то было помимо термопластика!

— Я любила вас, — произнесла она виноватым голосом, из последних сил сдерживая слезы.

— Получилось так, что в вашем случае одной любви оказалось недостаточно, — вложил он остатки злости в свой голос и провел пальцами по заболевшим от напряженной гримасы швам, — Я помогал вам, как мог, и в результате получил от вас лишь это!

— Спасибо.

— За что?

— За то, что кричите на меня. Так я точно уверена, что вы сейчас со мной абсолютно искренни.

— Значит, мне стоило кричать на вас почаще, — произнес это Игорь на два тона ниже, потеряв всякое настроение для криков, — Я серьезно ошибался на ваш счет. Что бы я не сделал, как бы я не залечивал ваши травмы и чем бы я не подстегивал ваш моральный дух, ваше место вовсе не здесь. Космос — это вам не спорт, здесь не поощряется гонка за собственными интересами. Если вы не в состоянии найти в себе силы ненадолго отречься от себя и подумать о других, лучше откажитесь от вашей мечты, она вас ни к чему хорошему не приведет.

— А как же ваша мечта? — прочистила она першащее горло, — Думаете, вы готовы к ее реализации? Думаете, вы идеально подходите для лечения людей при всех ваших… — неуклюже взмахнула она руками, — …особенностях, пристрастиях, методах работы.

— Это мое призвание.

— А это — мое! — выкрикнула она неожиданно громко даже для себя, и указала рукой куда-то в переборку. Наконец, из ее глаза просочилась слеза и прочертила лоском кожу на щеке.

— Все ясно, — вздохнул Игорь, безразлично переведя взгляд в сторону, — Если у вас больше нет жалоб на болевые синдромы или любые другие проявления совести, я прошу вас немедленно уйти отсюда.

Подобно тому, как она судорожно искала причины не заходить в этот лазарет, так же она теперь искала по расплывающимся стенам причины задержаться в нем еще ненадолго. Она искала последнее слово, которое смогло бы поставить правильную точку в этом разговоре, но на ум приходили лишь эмоции, никакой логики.

— У меня есть совесть, — произнесла она на прощание скорее самой себе, чем фельдшеру, и со второй попытки попала пальцем по кнопке на двери.

19. Запуск

Хоть никто и не решался произнести это вслух, но сама идея ремонта посреди космической пустоты межзвездного корабля, который из-за столкновения со звездным осколком лишился около пяти процентов своей массы, вполне могла сойти за симптом какого-нибудь психического расстройства. Этот симптом становился вдвойне тревожным из-за того, что межзвездная пустота являлась не такой уж и пустой, и была наполнена всевозможными скрытыми от глаз сюрпризами вроде безобидных атомов водорода или заплутавших космических булыжников, так и не нашедших свой гравитационный колодец. Но времена были отчаянными, а меры еще отчаяннее. График диктовал, что они должны успеть на Нерву точно в назначенное время, но мультисостав несся с сильным опережением графика. Отключив поля Алькубьерре чуть раньше планируемого можно было легко решить вопрос о конечном пункте назначения, и в результате мультисостав все равно остановится точно у металлургического комбината, не проскочив его пулей, но те же поля Алькубьерре ровным счетом ничего не могли сделать со импульсом астероида. При дефиците физической тяги они не уложатся в график в любом случае, а без Шесть-Три этот дефицит был критическим. Другими словами никто и думать не смел о том, чтобы опустить руки.

На самом деле все дело было не в графике, а скорее в графиках. Учитывая затрудненную межзвездную связь рейсы в сложной транспортной цепочке планировались даже не на месяцы, а на годы вперед. Разгрузочные площадки резервировались заранее, влияя на расписание пересекающихся рейсов. Одно опоздание сулило срочное и сложное перекроение всей тщательно спланированной череды погрузок и отгрузок, что в свою очередь грозило мучительной гибелью сотен людей от бюрократической головной боли. В случае с мультисоставом этих опозданий будет сразу шесть, и такое событие смело можно было приравнивать к экономической катастрофе.

Как правило, экипажи межзвездных буксиров состояли из ответственных людей, осознающих важность своей работы, но в своевременном прибытии был так же и их личный интерес. Временной промежуток между прибытием и отбытием из космопорта для экипажа считался выходными днями, и эти дни обязательно будут первым, что отнимут у честных работяг в фонд компенсации потерянного времени. Не стоит так же забывать про штрафные санкции за опоздания в менее твердой валюте, и в конечном счете все сводится к простому принципу «убейся, но сделай».

И они делали, стараясь не убиться.

— …и с вашим вопиющим пренебрежением техникой безопасности вы однажды убьетесь, — наконец-то закончился воздух в легких Эмиля, и в эфире послышался глубокий судорожный вздох.

— Возможно, тебе будет сложно в это поверить, но мы с Пингом так же не первый день работаем, — ответил Клим, стараясь скрыть раздражение в голосе, — Мы с ним разделили столько порезов и ожогов, что нам впору самим писать правила техники безопасности.

— Рад, что ваши порезы научили вас держать нож правильным концом, но я все равно напомню, что вы вдвоем сейчас находитесь в машинном отделении неисправного судна рядом с потенциальной термоядерной бомбой, которая в случае неудачи может взорваться не хуже пары килотонн тротила, и на таком расстоянии этот взрыв вас ничему не научит. Какого черта вам двоим там понадобилось? Запуск легко можно было произвести дистанционно.

— Как ты верно заметил, это судно действительно неисправно, — заговорил Пинг своим манерно-сахарным голосом, словно находился на собеседовании при приеме на работу в детский сад, — В момент запуска что-то действительно может пойти не так, но я готов руку дать на отсечение, что до взрыва не дойдет.

— Если до взрыва все-таки дойдет, у тебя уже нечего будет отсекать.

— В момент запуска как можно больше ответственных узлов энергосистемы должны быть под контролем, — настоял Клим, — Если что-то пойдет не так, мы первые узнаем, что, где и куда именно пошло не так, и сможем оперативно это исправить. Мы тут, на минуточку, торопимся, Эмиль.

— Уверены, что вы трезво взвесили все риски?

— Эмиль, ты хоть можешь себе представить, как давно мы уже работаем на Шесть-Три? Да я каждую царапину на нем знаю, я лично прошелся по всем отремонтированным узлам и убедился, что все сделано как надо.

— Даже по техношахтам? — послышалась язвительность в голосе.

— Почти по всем узлам, — поправился Клим, смущенно прочистив горло, — Но я знаю эту машину, как свои пять пальцев, я заботился о ее работоспособности на протяжении пяти миллиардов полезных грузов, перевезенных через сотни световых лет. Она теперь уже мне как родная дочь, и я хочу быть рядом, когда она очнется.

— О, нет, это неверный подход, — протянул Эмиль, — Корабль — это рабочий инструмент, и одушевлять его — этическая ошибка, зачастую перечащая объективным суждениям и грозящая…

— А ну-ка закрыли все свои рты! — громом раздался в эфире голос Штефана, — Не засоряйте канал без необходимости.

Ремонт Шесть-Три был подобен попыткам наложить упавшему с большой высоты человеку несколько шин и заставить его самостоятельно добираться до больницы, хотя злые языки вполголоса поговаривали, что это скорее похоже на оживление мертвеца. Лишь Пинг и Клим ни на секунду не теряли веры, что их судно все еще на ходу и подлежит ремонту, поэтому последний месяц они били все рекорды по продолжительности работы в скафандрах. Они сами настояли на присутствии на своих постах в момент запуска реакторов, готовые поклясться на чем угодно, что реакторы совершенно точно не взорвутся, однако достоверная информация на этот счет принадлежала лишь Штефану. Термоядерные реакторы — это в достаточной степени сложные устройства, чтобы у двух жалких техников, уровень интеллекта которых ниже десяти тысяч, а рук меньше двадцати, не получилось проконтролировать их работу без компьютеризированной помощи. На самом же деле работа реакторов на девяносто восемь процентов была во власти управляющего интеллекта МРВ-1500, над главным интерфейсом которого все последние три часа сидел Штефан и пытался подтвердить то, в чем и так все были излишне уверены.

— Мы не взорвемся, — еще раз повторил Клим, переключившись на приватный канал, и подплыл поближе к Пингу, обхватившему привинченное к палубе кресло перед терминалом.

— Ожидание невыносимо, — последовал озабоченный вздох, и Пинг несколько раз нажал что-то на клавиатуре. Экран, заваленный на первый взгляд беспорядочными символами, никак не отреагировал. — Даже не знаю, что меня сейчас раздражает сильнее: то, что нашему буксиру кишки выпустило, или что мы за целых трое суток не сбросили скорость ни на единый малюсенький метр в даже самую коротенькую секунду.

— Мы не можем взорваться, — все твердил себе под нос Клим и тоже постучал по клавиатуре, — У наших реакторов ведь множество аварийной механики на случай выхода плазмы из-под контроля. Не может же все зависеть от Марвина. Эти ребята просто слишком озабочены своими собственными машинами. Подумаешь, у Два-Пять пару раз скакнуло магнитное поле. Сразу тревогу из-за этого подняли, чертовы паникеры. Ничего, вот запустим двигатели и покажем им, на что способны тяжелые буксиры. Врубим такую тягу, что они все посгорают со стыда, неженки проклятые.

— Даже не знаю, насколько теперь Шесть-Три застрянет в сервисном доке. Интересно, а страховой ли это случай? Я просто не знаю, были ли прецеденты… хотя, кого я обманываю? Разумеется, не было. Мы потонем в бюрократии, прежде чем наша дальнейшая судьба решится окончательно. Ах, как хорошо, что не мне придется все это разгребать…

— Поверить не могу, столько сил и времени мы вложили в него, а они меня еще предупреждают, что он может взорваться, — всплеснул Клим руками и сам не заметил, как завертелся вокруг своего желудка, — Да я душу вложил в этот корабль. Да даже если бы и не было никакого мультисостава, я бы все равно зубами, сваркой и изолентой вернул бы его в строй! Я такие поломки чинил, от которых они бы мигом напрудили в свои штанишки и ретировались на челноках. Взорвется он, видите ли… Рабочий он, видите ли, инструмент… Да какая разница, как его называть, если мы все без него как без рук и ног!

— Да что же так долго? — спросил Пинг у непонятно кого и переключился обратно на общий канал, — Штефан, мы тут не можем долго торчать. Рано или поздно у нас кончится терпение и воздух. Что там с Марвином?

— Марвин в порядке, — последовал ответ, — Просто он все еще в бесперебойном режиме. Ты бы и сам был в шоке, если бы однажды проснулся без пары органов.

— Так он может нас запустить или нет?

— Не торопитесь. Во время ремонта корабль пережил некоторые модификации, и Марвину надо объяснить, как правильно ими управлять.

— И долго ты будешь…

— Уже закончил! — воскликнул Штефан, и экран перед гермошлемом Пинга несколько раз мигнул.

Всплывшая на экране надпись «МРВ-1500 готов к работе» возвестила о том, что Марвину вправили его перекошенные от внезапной встречи электронные мозги. Возможно, он даже издал приветственные звуковые сигналы, но вакуумная среда сильно мешала оценить всю волнительность момента. Поскольку в космонавты не берут глухих, а конструкция корабля не подразумевала, что на нем продолжат работать люди даже после того, как из него вырвет систему жизнеобеспечения, Марвин часто общался с экипажем посредством звукового кода. Теперь же акустическая часть контакта между машиной и человеком была утеряна, но люди продолжали работать, Марвин продолжал заполнять экраны буквами и цифрами, а корабль продолжал оживать.

— Мужики, — официальным тоном произнес Штефан, — Я рад наконец-то объявить вслух, что ремонтные работы подошли к концу. Это были непростые несколько недель, и все мы, наверное, уже не раз успели попрощаться с нашим любимым Шесть-Три…

— Только не я.

— Попридержи язык, Клим. Так вот, возвращением Шесть-Три в строй мы обязаны нашим соседям по астероиду. Сейчас впору сказать им спасибо, но все мы знаем, что лучшей благодарностью для них будет немедленно запустить двигатели и, наконец-то, завершить эту проклятую экспедицию. Мне уже надоело ощущать себя бактерией верхом на булыжнике. Пора снова взять импульс в свои руки и сообщить этой груде металлической руды несколько миллиардов Ньютонов.

— Прежде чем мы запустим двигатели, один вопрос, — проговорил в полголоса Пинг, — Как только мы вернемся, нам придется ждать ремонта Шесть-Три, или нас пересадят на запасную машину?

— Зависит от того, сочтут ли нас виновными в аварии, но если нас оправдают, — тяжело вздохнул Штефан, — То пересаживать нас все равно будет не на что. Все запасные машины пущены в оборот в связи с тем, что сразу шесть машин снарядили в одну экспедицию.

— Готов, — отчитался Клим, обхватив ногами кресло возле своего пульта.

— Тогда я подключаю ваши пульты. Не смейте нажать ничего лишнего.

— В этих перчатках это проблематично, — глянул Пинг на свои толстые, как сосиски, пальцы, растущие из рукава скафандра.

— Это Ковальски, — вдруг представились шлемофоны, отчего Пинг едва заметно вздрогнул, — Если вы не против, я хотел бы быть на связи в момент запуска Шесть-Три.

— Вы тоже считаете, что мы взорвемся?

— Нет, я просто хочу услышать хорошие новости.

— Хорошо, тогда не будем тратить драгоценное время, — сказал Штефан сквозь шорохи, — Мне тут, знаете ли, крайне осточертела невесомость. Надеюсь, что вам тоже, мужики. Что ж… Контрольное оборудование подключено, можете производить запуск по вашему усмо…

— Запуск! — не выдержав воскликнул Клим и вдавил кнопку так сильно, что сквозь перчатку услышал жалобный стон пластика и металла.

В термоядерном реакторе было не так много двигающихся частей, поэтому почувствовать, как сердце корабля вновь забилось, было крайне сложно даже для людей, проработавших рядом с ним большую часть жизни. Характерными признаками работающих реакторов является гул, успешно пробивающийся череззвукоизоляцию, повышение температуры от теплоносителей, внезапный приступ искусственного притяжения, грозящий травмами не вовремя сгруппировавшимся техникам, и кратковременная вспышка света от скачка напряжения. Техники были не просто готовы ко всему этому, они жаждали этого, ощетинившись вставшими по всему телу волосками в легком приступе мандража, и жадно поглощали взглядами отчеты о последовательности запуска, выводимые Марвином на экран. Всплеск на экране возвестил о том, что аккумуляторы успешно передали в реакционную камеру короткий импульс. «Мы точно не взорвемся» — повторил Клим, и его сердце на какое-то время остановилось в так с самым страшным звуком, который только можно было услышать на космическим корабле.

Тишина.

Ничего другого техники и не ожидали от вакуумной среды, но это была особая гнетущая мертвая тишина, которую могли ощущать лишь люди, проработавшие в машинном отделении столько времени, что начали различать вибрации от отслаивающегося куска обшивки, а затем заново научились их не замечать. Секунда без каких-либо событий растянулась на целую вечность, и лишь затем машинное отделение потонуло в аварийном освещении.

— Я не слышу хороших новостей, — первым нарушил тишину Ковальски, — У вас все в порядке?

— Ну… — протянул Клим, неуклюже тыкая толстыми пальцами в клавиатуру, — Мы не взорвались. Вас устроит такая хорошая новость?

— Штефан, вы на связи? Вы запустили энергосистему или нет?

— Ожидайте, — озадаченно проговорил рот Штефана, явно утратив связь с мозгом, занятым другими делами, — Пинг, что у тебя на мониторе?

— На мониторе по нулям, — попытался он пожать плечами, — Нет зажигания.

— Может, где-то обрыв?

— Обрыва нет. Марвин точно зарегистрировал запуск зажигательных лазеров, но зажигания не прошло.

— Подача топлива?

— Топливо подано в нужной порции. Все в порядке. Ничего не понимаю…

— Нашел! — возвестил Клим, ударив рукой по своему пульту, — Четвертый и пятый аккумуляторы не отвечают, и без них для зажигания не хватило около пяти гигаватт.

— Ох, черт возьми… — простонал Ковальски, — Вы же меня уверяли, что энергосистема работоспособна.

— И я продолжаю вас уверять, что она была абсолютно работоспособна перед тем как отказалась работать.

— Значит, запуск откладывается на неопределенный срок, — высказал Штефан приговор, — Будем проводить диагностику, пока не поймем, почему не сработали аккумуляторы.

У Клима перед глазами пролетел весь последний месяц, состоявший из работы с перерывами на обед и сон. Он работал, словно машина, черпая силы из чувства приближающегося запуска, и фактически весь его смысл недавнего отрезка жизни сосредотачивался в этом самом моменте, который так и не настал. На него разом навалилась вся усталость, накопившаяся за последний месяц, и ему даже показалось, что искусственное притяжение начало клонить его к палубе. Ему на плечи навалилась лень, а лень всегда являлась двигателем прогресса. Подобно тому, как это неблагородное чувство дарило крылья великим изобретателям, так и Клим сумел воспарить над всем мультисоставом, осмотреть огоньки буксиров, выстроившихся в цепочку, и в голове пронеслось лишь одно слово:

— Нет! — выкрикнул он, сам от себя не ожидая такой резкой интонации, — К чертям собачьим эти аккумуляторы! Мы с ними потеряем кучу времени, и нет никакой гарантии, что нам удастся их починить! К черту их, они нам все равно не нужны!

— То есть как это не нужны?

— Да вот так! Кому вообще они нужны, когда у нас тут на борту два источника термоядерной энергии?

— Нам? — неуверенно спросил Пинг, от крика коллеги на секунду утративший веру в законы физики, — Без них мы не сможем поджечь топливо. Или ты предлагаешь делать все по старинке, трутом и соломой?

— Нет, — взял Клим пазу, пытаясь переварить суп из мыслей, кипящих в его черепе, — я предлагаю выцарапать недостающие пять гигаватт из сети Ноль-Семь и Ноль-Девять при помощи цепочки силовых промкабелей для наружного оборудования.

— Что-что, простите? — переспросил Ковальски с надеждой, что связь его подвела, и он ослышался.

— Я говорю, что эти умалишенные решили испортить один километр кабеля и нарушить половину правил пожарной безопасности! — переиначил свои слова Эмиль.

Он торопливо чеканил шаг по коридору третьей палубы, до конца так и не определившись, торопится ли он успеть за «умалишенными» с Шесть-Три или просто бежит от мысли, что помогая им он и сам становится «умалишенным». Он шел так быстро, что Радэк смог его догнать лишь у препятствия в виде не слишком торопливо открывающейся двери, отделяющей их от склада. Им в лица ударил свежий воздух, насыщенный кислородом, влагой и запахом свежих плодов.

— Хотел бы я их за это отругать, но не могу, — порылся Радэк в кустах растерянным взглядом, — Вторую половину правил пожарной безопасности уже давно нарушаем мы. Будь у нас на борту пожарный инспектор, он бы умер сначала от шока, а потом и от самовозгорания.

— Сомневаюсь, что пожарные инспектора способны умирать дважды, — Эмиль прошелся между двумя заросшими стеллажами и выкрикнул, — Ирма! Ирма, ты здесь?

— Думаю, ее здесь нет.

— Очень жаль. Она лучше всех знает, где тут что лежит.

— Кстати, о нарушениях правил пожарной безопасности, — ткнул Радэк пальцем в перечень складского инвентаря, разросшегося по переборке на десяток бумажных листов, — Ты не замечал, что у нас половина корабля обклеена горючими материалами?

— Предлагаешь их снять?

— Хотел бы, да уж очень я к ним привык, — его палец пробежался по списку, пока не зацепился за нужный пункт.

— В качестве компромисса можно будет однажды закупиться бумполимером, — Эмиль по чистой случайности наткнулся на выглядывающий из-под кустов блеск Т-образного инструмента и протянул к нему руку. Догадки его не подвели, и в его руке оказался штангенциркуль. — Она в разы пожаробезопаснее.

— У меня такое ощущение, что когда-то этот разговор уже происходил на этом корабле, — нашел Радэк нужную нишу в переборке и обнаружил в ней пучок дюралевых труб, закрепленных стальными тросами, — Если не между нами, то между кем-то другим. И кончался он словом «потом», после чего вылетал из памяти.

— Надо будет на этот раз не забыть и повесить на стенку памятку. А лучше две, — штангенциркуль разинул свою пасть и плотно закусил одну из труб, находящихся на поверхности пучка, — Каков прогноз? Подойдет нам такое сечение?

— Конечно подойдет! — легкомысленно усмехнулся Клим, — Будто бы у нас выбор какой-то есть!

— Вообще-то есть, — сказал Пинг, сняв катушку толстого кабеля со втулки, — Мы все еще можем сделать вид, что мы психически нормальные люди, и начать решать проблему с аккумуляторами.

Катушка была необычайно легкой и весила всего три килограмма, чего нельзя было сказать о семидесяти килограммах провода, завернутого в желтую изоляцию и намотанного аккуратной спиралью. Техник дал ей легкий толчок, отправив ее в полет к выходу из склада, и почувствовав ее массу, осознал, что рабочая смена будет невероятно увлекательной.

— Ты точно хочешь начать разбирать только что собранную энергосистему по винтикам и проверять все силовые контроллеры на предмет сбоев?

— Катушка всего на пятьдесят метров, — сделал он вид, что не услышал вопроса, — У нас таких должно быть всего шесть, правильно?

— Не правильно, — описал Клим окружность ярким лучом фонаря, — У нас их четыре. Две я лично пустил на обход сгоревших узлов.

— Итого двести метров, — подплыл Пинг к следующей катушке, — Значит, еще парочка циклов шлюзования неизбежна. Хорошая возможность перекусить.

— Вот кто тебя за язык тянул? Мне теперь тоже есть захотелось, а долгие перерывы на обед непозволительны.

— Почему?

— Потому что каждый обед — это плюс к затраченному времени, а чем больше времени мы затратим, тем глупее мы будем выглядеть, когда наконец-то запустим энергосистему, — прокряхтел Клим и бросил последнюю катушку в раскрытую дверь, — Все, а теперь нам нужны самые мощные гильзы и не менее мощные пресс-клещи.

— Клещи у меня, — продемонстрировал Пинг инструмент в своей руке, — Очень надеюсь, что твой план сработает, потому что иначе мы будем выглядеть глупо вне зависимости от затраченного времени.

— Я большую часть жизни занимаюсь энергосистемами, и поверь, что если я хочу спалить электрическую цепь, то это абсолютно точно не из-за того, что мне захотелось повалять дурака.

Пинг неуклюже открыл коробку, и взрывом в замедленном воспроизведении из нее расплескался во все стороны металлический лоск.

— При любых других обстоятельствах нам бы за одни лишь твои слова сделали бы выговор, — начал он ловить гильзы и рассовывать их по карманам на скафандре.

— К счастью, мы сейчас в тех обстоятельствах, которые отделяют гениев от безумцев! — самоуверенно воскликнул Клим, поймав подплывший к нему кусок металла, — Наши соседи потом будут своим детям байки травить про то, как они имели честь работать с великим Климом Скачко — выдающимся инженером, сумевшим посреди межзвездной пустоты оживить машину, которую нарекли мертвой!

— Да ни за что! — отрезал Радэк, перекрикивая визги станка, — Мне такое ни в одном кошмарном сне не снилось!

— Что, даже не интересно было? — прокричал Эмиль в ответ, ехидно улыбаясь.

— Я и так знаю, чем это все может кончиться! Кучей зазря испорченного материала!

Пятнадцатисантиметровый теплый отрезок, отделенный от трубы ленточным станком, удобно уместился в ладони техника, после чего отправился в полет через половину складского отсека и окунулся в лужу металлического лязга, забрызгав помещение звонким звуком.

— То есть ты не веришь в успех этой затеи? — разжал Эмиль тиски и все тем же штангенциркулем отмерил царапинами на трубе следующие пятнадцать сантиметров.

— Да нет, верю, — нажал Радэк на кнопку, и склад вновь наполнился шумом электропривода, — Просто я не верю, что этого нельзя было добиться менее дурацким способом.

— Их не так много, и все они отнимут чертову кучу времени!

— Это тебе Клим сказал?

— Нет, это мне сказал Ковальски, — Эмиль выдержал задумчивую паузу, — А вот ему уже сказал Клим!

— Я бы похвалил его рвение, если бы оно не казалось мне таким фанатичным!

— Ты тоже это заметил? — с наигранным удивлением вопросил Эмиль, и дождался, пока станок заглохнет, — Иногда мне кажется, что он немного необъективен по отношению к своей работы. Он просто не знает, когда надо остановиться.

— Очень хотел бы с тобой согласиться, но я не уверен, как бы отреагировал, окажись я на его месте.

— Думаю, ты бы уснуть не смог, пока что-то где-то сломано.

— Не делай из меня законченного педанта, — отмахнулся Радэк, и по его лицу пробежала тень отвращения, — Я ответственно подхожу к работе, но это не повод делать из меня карикатуру на трудоголика.

— Тогда ответь, чем ты планируешь заняться после окончания контракта?

— Женюсь на красивой женщине, нарожаю двух-трех сыновей и отпущу усы, — без запинки ответил Радэк, и лицо Эмиля покрылось разочарованием.

— Ты понимаешь, что ты сейчас ответил то, что ответили бы… — развел он руками, — все! И никаких подробностей. Такое ощущение, что ты никогда всерьез и не задумывался о личной жизни.

— А ты понимаешь, что ты сейчас без толку балаболишь вместо того, чтобы способствовать окончанию ремонта наших соседей? — пригрозил Радэк обрезком трубы и бросил его в образовавшуюся кучу, — Если не хочешь помогать, то хотя бы не отвлекай меня. Мне нужно помочь Климу и Пингу совершить самый полезный в истории акт вандализма.

— Просто хотел тебе напомнить, — поставил Эмиль очередную метку, — что все мы работаем ради чего-то помимо работы. Допустим, я вот однажды собираюсь осесть на берегу озера и обустроить собственную небольшую рыбную ферму. Хочу разводить корюшковых всех цветов и размеров, и готовить из них самый вкусный суп во вселенной.

— Ты бросишь эту затею уже через месяц.

— Почему?

— Из рыб очень плохие собеседники. Особенно в супе. А теперь прекрати меня отвлекать и скажи, сколько нам еще осталось?

— Еще восемьдесят метров, — отчитался Клим, тяжело дыша, и перехватился поудобнее.

Его способ перемещения нельзя было назвать скольжением вдоль троса воздушного рукава, потому что скольжение обычно подразумевает легкое перемещение с незначительной силой трения. То, что он делал, скорее можно было назвать лазаньем по канату. Его продвижению вперед упорно сопротивлялся с неохотой тянущийся за ним кабель, кончик которого был закреплен на поясе, а предплечья горели адским пожаром от усталости.

— Я… уже ползу… навстречу, — натужно прохрипел Пинг, — Я тут посчитал… на всем мультисоставе… если мы не начнем потрошить уцелевшие машины… то на всем мультисоставе… не найдется двух километров промышленного кабеля.

— Нам два и не надо. Хватит и одного.

— Но если все же не хватит, то второй попытки у нас не будет.

Даже самый необразованный космонавт доподлинно знал, что состояние покоя иллюзорно, и абсолютно все во вселенной находится в движении, но когда Клим уловил своим скептически настроенным взглядом несколько звезд, которые ленивыми светлячками начали ползать по черному небесному полотну, он практически сразу сообразил, что что-то не так.

— Ты видишь это? — замер он, боясь потерять из виду движущиеся огоньки.

— Что?

— Движение в небе. Азимут примерно восемьдесят пять, восхождение… черт, просто посмотри назад.

— Вижу только звезды.

— Они и движутся, причем как-то странно. Может, это гравитационное линзирование?

— Клим, ты чего? У нас не может быть никакого гравитационного линзирования. Только не под этим углом.

Глаза начали зудеть от сухости, и Клим позволил им проморгаться. Из-под века предательски вылезла слеза и размазала всю вселенную. Забывшись, он протянул руку, чтобы протереть блокированный глаз, и пальцы ткнулись в прозрачное препятствие.

— Да, — смирился он с собственной беспомощностью, — Наверное, показалось.

— Может, ты сделаешь перерыв и отдохнешь?

— Обязательно. После того, как мы запустим энергосистему, — перехватил он трос еще раз и пополз дальше, вылавливая глазом размытые контуры рукава, — Мы столько времени и сил угробили на ремонт, и вот теперь, когда я уже почти чую запах ядерного синтеза, ты предлагаешь мне просто взять и грохнуться головой на подушку?

— Вообще-то да, именно это я и предлагаю.

— Даже если я сейчас сделаю вид, что не проигнорировал твое предложение, я все равно не смогу уснуть. Энергосистема — это моя зона ответственности, и если я сейчас все брошу, то как я потом на себя буду в зеркало смотреть?

— Как на здравомыслящего человека. Поначалу будет странно, но ты привыкнешь.

— В моем контракте не было такого пункта.

— Ты ведь знаешь, я люблю ее ничуть не меньше тебя.

— Ты о подушке? — вновь замер Клим.

— Нет, о Шесть-Три. Я тоже потратил много времени и сил на эту машину, и мне так же, как и тебе, не по себе от того, что она не способна делать то, для чего создана. Я смогу тебя подменить при необходимости.

— Никаких подмен, — отрезал Клим и пополз дальше, — Наш прямой долг оживить ее, и вместе мы сделаем это быстрее.

— Что, он так и сказал? — опешил Радэк, и выпущенная из его рук решетка содрогнула палубу.

— Да, похоже, что он на пару с Пингом из тех людей, которые предпочитают потонуть вместе с кораблем, — встал Эмиль на одно колено перед выглядывающим из палубы электрическим щитом и, дернув за рубильник, затопил тьмой часть коридора третьей палубы, — Ты ведь не из таких, правда?

— Нет, — улыбнулся Радэк, что для него было совсем ненормальной реакцией, — Я попросту не доведу судно до такого состояния.

— Всякое бывает.

— Меня учили, что надо тонко чувствовать границу между профессиональными обязанностями и необоснованным риском, — дернув за рычажок, Радэк разжал толстые клеммы, и цилиндрический предохранитель сдвинулся с места, ощутив свободу, — Поверь, я знаю, когда надо чинить, а когда плюнуть на все и с чистой совестью опустить руки.

— Знает он! — усмехнулся Эмиль, — Да ни одна живая душа во вселенной этого не знает. В академии тебя учат одному, на первом рабочем инструктаже объясняют другое, а когда набираешь опыта, понимаешь вообще что-то третье. В конечном итоге коммерческий космос покоряется фанатикам, иногда посмертно, чего мне бы крайне не хотелось, но таковы негласные правила нашей профессии.

— Ерунда, — вытащил Радэк предохранитель из гнезда, осмотрел его со всех сторон своим профессиональным прищуром и сунул в карман, — Не спорю, что бывают такие ситуации, когда работа граничит с повышенным риском, но фокус в том, чтобы не нарушать эту границу.

— То есть, окажись мы на месте Клима и Пинга, ты бы все равно настоял на том, чтобы находиться рядом с реакторами в момент запуска?

— Давай, — протянул Радэк руку, и Эмиль отдал ему отрезок трубы.

— Ты не ответил.

— Вот так-то, — засунул он трубу в гнездо и зажал клеммы, — Теперь у нас на борту соблюдены все условия для образования пожара. Так что ты там говорил про реакторы?

— Не важно, — махнул рукой Эмиль и начал возвращать решетку на место, — Мне теперь самому до стало интересно, взорвутся они или нет.

— Точно не взорвемся, — лениво ответил Клим, устраиваясь за своим пультом, — У нас все в пределах нормы, повреждения не коснулись ни самих реакторов, ни контрольного оборудования.

— Ты говорил что-то подобное перед тем, как выяснилось, что у нас проблема с аккумуляторами, — скептически ответил Штефан.

— А вот это уже тебе должно быть виднее. Ты же сидишь в компьютерном ядре и все видишь.

— Вот это меня и беспокоит. Я вижу все, а этого не увидел. Кто знает, чего я еще не увидел.

— Хорошо, Штефан, я тебя понял, — вальяжно протянул Клим, бросив взгляд на Пинга за соседним пультом, — Сейчас, вместо того, чтобы нажать пару кнопок, мы просто отменим запуск и будем перебирать нашу машину по винтикам.

— Ну уж нет. Я приказываю немедленно вернуть ей работоспособность и запрещаю ее взрывать. На случай, если это наш последний разговор, знай, что мои указания были предельно четкими.

— Как скажешь, — ткнул Клим пальцем в клавиатуру и ощутил легкое головокружение, — На случай, если мы не взорвемся, знай, что своему технику надо доверять в таких вопросах.

— Пинг, а ты что молчишь?

— Мне сказать нечего, — вполголоса ответил Пинг, — Но если вам двоим нужно убедиться, что я все еще с вами, то я вам скажу вот что: уймитесь уже, пожалуйста, с вашими разговорами про взрывы. Мне, как инженеру силовых установок, сидящему на своем посту, совсем не это хочется слышать перед тем, как в пятидесяти метрах от меня произойдет термоядерная реакция. Скажите лучше что-нибудь ободряющее.

— Мы починим нашу машину и вернемся на Нерву героями, — отчеканил Клим в такт щелчкам клавиатуры.

— Сойдет.

— Итак, Марвин дал зеленый свет.

— Штефан, ты точно уверен, что Ноль-Семь и Ноль-Девять готовы?

— Да, они обошли все предохранители и откачали воздух из опасных отсеков. Промкабели протестированы, электросообщение есть, ключ завязан на ваш пульт. Запуск разрешаю по усмотрению, но если не уверены, то лучше…

— Запуск! — объявил Клим, и втоптал пальцем кнопку запуска в клавиатуру.

В этот момент он пожалел, что находится в глухом машинном отделении, а не в обсерватории, из которой открывался замечательный вид на протянутый кабель, который за долю секунды успевает сбросить с себя изоляцию, вспыхнуть накаливающейся нитью и рассыпаться в миллион светящихся блесток расплавленного металла, не выдержавшего высокой мощности.

На его пульте мигнул индикатор перегрева, которым сопровождался каждый цикл термоядерного зажигания. По экрану забегали числовые индикаторы и линейные диаграммы, отображающие работу сдерживающих магнитных полей. Датчик температуры радостно отобразил восьмизначное число, и искусственное притяжение начало обволакивать техников своими объятиями.

Машина ожила, заполнив свое нутро штатным освещением, и Клим, наконец-то, позволил себе грохнуться в обморок.

20. Столкновение интересов

Согласно техническим спецификациям буксиры марки «Гаял» способны лететь в полностью автономном режиме от года до шестнадцати месяцев. Чуть ниже мелким шрифтом было указано, что эти сроки актуальны при условии отсутствия нештатных ситуаций. Если нештатная ситуация все же происходит, управляющий интеллект поднимает экипаж из криостаза, и взваливает на их плечи ответственность за разрешение возникших трудностей.

Буксир Шесть-Три считался отремонтированным лишь условно, физически же он все еще являлся гигантской консервной банкой, внутри которой находится электронный мозг, чудом переживший опасное столкновение, несколько паровых котлов на термоядерной энергии, и честное слово, на котором все это работало. До Нервы оставалось полгода пути, и экипажам пора было ложиться в криостаз, но именно на Шесть-Три было весьма проблематично лечь в криостаз при неисправной (разбитой вдребезги) системе жизнеобеспечения, не схватив при этом легкого приступа смерти. Экипажу Шесть-Три оставалось два варианта: погрузиться в криостаз на уцелевших челноках или на любом из уцелевших буксиров. Проблема упиралась в то, что оба варианта имели независимую систему управления, и в случае, если по пути на Нерву с Шесть-Три произойдет что-то еще, Марвин не сможет никого вывести из криостаза, чтобы сообщить об этом.

Ради решения этой проблемы было организовано очередное собрание капитанов, которое по слаженности совместной работы напоминало единый организм, обладающий шестью парами ног и лишенный мозга. Даже из высокотехнологичной кают-компании Ноль-Семь было три выхода, но шестеро человек чувствовали себя запертыми друг с другом в клетке и облачали иссякающий кислород в цепочки слов, которые, подобно Уроборосу, начинались и заканчивались в одном и том же месте. Они по очереди, уставая прижимать стулья к палубе, вставали, ходили по кают-компании, подпирали собою сдвигающиеся переборки и, уставая отдыхать от стульев, садились обратно.

Спустя три часа безрезультатных обсуждений, когда воздух и лица собравшихся начали напоминать кисель, капитан Штефан Горак, которому доверили решающий голос в данном вопросе, наконец-то нашел в себе силы поставить точку:

— К черту все, долетим и так.

— Вы уверены? — спросил Ковальски, смазав пересохшее горло нектаром, — Если по пути что-то случится…

— Пока что единственная относительно разумная альтернатива, озвученная на этом собрании, состоит в том, чтобы и вовсе не ложиться в криостаз, а мои люди и так измучены… Кстати, — вспомнил Штефан, что у него в экипаже есть люди, — Я с вашей полемикой совсем забыл справиться о состоянии моего техника.

— А я уж думал, вы и не вспомните, — вяло усмехнулся капитан Урбан, — У Клима нервное истощение, но он поправится. Фельдшер настоял, чтобы он отдохнул на моем судне, а кто я такой, чтобы перечить фельдшеру с четвертым уровнем допуска? Подумаешь, всего лишь капитан…

— Как я и говорил — лететь дальше без криостаза не стоит. Мы люди, а не машины.

— Предположим, что у Шесть-Три вышли из строя двигатели… — повторил Бьорн Хаген вступление в пятый раз, и на него обрушилась волна стонов, — Да просто послушайте.

— Мы уже наслушались, скажите что-нибудь новое.

— Марвины не умеют работать в тандеме, — повторил Бьорн Хаген прописную истину в пятый раз, — Из-за отказа тяги на Шесть-Три мультисостав потеряет ориентацию, и наши Марвины будут пытаться ее скомпенсировать маневровыми двигателями, пока не…

— Этого не будет, — отрезал Урбан и устало хрустнул плечами, — Штефан ведь сказал, что мы и так долетим, значит мы долетим и так. Доверьтесь ему, Бьорн, под его началом ведь погибло всего одно судно.

Загустевший воздух обратился в камень, задрожав от напряжения…

— Я не понимаю, — задумчиво промолвил Ковальски, — Вы сейчас пытаетесь упрекнуть Бьорна за его излишнюю паранойю или Штефана за его халатное отношение к дальнейшему полету?

…и взорвался возмущенными криками, смешавшимися в какофонию самого нескладного хора в галактике.

— Не важно…

— Это не халатное…

— Паранойя…

— …вы уже сами все…

— …вы хоть понимаете…

— …мне уже надоело…

— …и после всего этого вы еще смеете…

— …в таком случае…

— …мне уже все это осточертело…

— …нет другого выхода…

— …скажите что-нибудь новое…

— Тихо! — прокричал Ковальски охрипшим голосом и трижды ударил о столешницу ребром своего стакана, — Устроили тут балаган! Вы хоть сами понимаете, из-за чего вы спорите?

— Догадываемся, — ответил Ленар, — Но вы, быть может, наконец-то прекратите умалчивать это и скажите вслух.

— Лучше я вам покажу.

Ковальски на секунду замер, оценивающим взглядом обводя всех собравшихся, и не увидев в них намерений снова начинать спор, включил на переборке ЭК-экран, который до сих пор заставлял некоторых особо впечатлительных отшатнуться в сторону, и на светло-серый фон наплыли черные строчки списка, каждый пункт которого начинался с определенной даты. На некоторое время капитаны погрузились в чтение, и тяжесть каждой строчки оттягивала их нижние челюсти все сильнее.

— Когда вы собирались нам это показать?

— В самом конце собрания, который, по моим расчетам, должен был наступить еще полтора часа назад, — Ковальски бросил взгляд на часы и с неохотой подошел к экрану, — Да, мои расчеты не всегда бывают верны, но, к сожалению, это не тот случай.

— То есть, все зря? — спросил Штефан, — Мои люди зря все это время торопились с ремонтом?

— Такие вещи не бывают зря. По последним данным мы отбились от графика на три недели, что на неделю больше максимально допустимого опоздания. Если бы ваши люди не торопились, мы бы отбились от графика гораздо сильнее.

— Получается, что мы опоздаем в любом случае, а значит все зря.

— Не будьте таким пессимистом. Как вы знаете, размер штрафа за опоздание пропорционален самому опозданию, поэтому до сих пор наши усилия были направлены не на устранение ущерба, а на его сокращение. Нас оштрафуют за неделю, а не за месяц.

— Неделя, — повторил вслух капитан Урбан, — Я уже даже забыл, много это или мало.

— Это бесконечно много, — вздохнул Штефан, — Некоторым этого достаточно, чтобы сойти с ума.

— А ну-ка немедленно подняли свои носы, — приказал Ковальски голосом строгого учителя, — У нас сейчас нет таких предметов роскоши, как время или право сходить с ума. Мы все еще должны доставить груз к Нерве, и не важно, опоздаем мы или нет.

— Вообще-то важно, — возразил Бьорн, — Может, вы и смирились заранее со штрафными санкциями, которые нас там ждут, но речь тут так же идет и о нашей репутации. Можете себе представить, что о нас скажут, когда узнают, что мы в шесть экипажей не смогли вовремя доставить один, пусть и очень большой, но ОДИН ЕДИНСТВЕННЫЙ булыжник?

— Это все сейчас не имеет значения.

— Нет, имеет. С чем у нас сейчас проблемы? Мы не можем вовремя затормозить?

— Да, — провел Ковальски рукой по графику прибытия, — Вне зависимости от того, когда мы сбросим поле Алькубьерре, у нас не сходятся такие важные переменные, как время прибытия и начальная скорость. Мы не попадаем в выгодную конфигурацию планет, и не сможем совершить серию гравитационных маневров.

— Тогда нужно придумать другую серию гравитационных маневров, — хлопнул Бьорн обеими руками по столешнице, — У нас впереди очень много времени для проведения расчетов.

— Не хочу принижать возможности ваших кораблей, — промолвил Ковальски, прежде чем принизить возможности их кораблей, — Но буквально за двумя переборками от нас находится самое мощное железо в этой части космоса. Мой Марвин уже десять раз провел расчеты, и все десять раз результат был один и тот же. Для нас нет выгодной конфигурации, и оптимальной серии гравитационных маневров не выйдет.

— Я не хочу принижать возможности вашего Марвина, — передразнил его Бьорн, — но Марвин — это лишь машина. А мы люди, а не машины. Мы должны самостоятельно провести расчеты.

— Бьорн, вы рехнулись? — спросил Урбан так, будто бы это был вовсе не вопрос, — Хотите вручную просчитать миллионы возможных сценариев, завязанных на постоянном движении десятков небесных тел?

— Да, — ответил Бьорн.

— Что «да»? На который из двух вопросов вы сейчас ответили? Впрочем, не говорите, я не хочу этого знать.

— Октавия, — взглянул Ковальски на полусонное женское лицо, обитающее где-то в своем мире, и, услышав свое имя, она оживила свой взгляд, — Вы сегодня очень молчаливы. Не хотите хоть как-то поучаствовать в собрании?

— У меня есть одна идея, как нам прибыть на Нерву вовремя, — вдруг заговорила она, и по ее лицу было видно, что она с неохотой спускает слова с языка, — Но она вам всем не понравится.

— Мы слушаем.

— Я… — произнесла она, нахмурив брови и посмотрев куда-то в потолок, — Мы могли бы отправить сообщение четвертому строительно-монтажному флоту, как только войдем в зону радиоконтакта.

— И чем они нам помогут? — скептически выплюнул Урбан.

— Они могут выслать нам на перехват несколько бригад планетарных разработчиков, — ответила она, и с лица капитана Урбана сползла его дежурная ухмылка, — Они могли бы достаточно быстро пробурить в нашем астероиде несколько скважин и зарядить их геобомбами.

Наступило задумчивое молчание, которым обычно сопровождалось заявление врача о необходимости ампутации. Последующие несколько секунд капитаны переглядывались между собой, словно интересуясь мнением, и никто не решался первым высказать возражение или одобрение, боясь в обоих случаях выставить себя недальновидным дураком.

— Они испортят нашему грузу товарный вид, — отреагировал первым Штефан, — Вы правы, мне не нравится ваша идея.

— Они уменьшат нашу массу, и нам будет гораздо легче сбросить скорость, — заметил Урбан, почесав затылок, — Теоретически это звучит разумно.

— И сколько массы вы предлагаете отнять у нашего груза?

— Семьсот миллионов тонн, — вырвалось из Октавии настолько легко и естественно, будто она предлагала сбросить за борт пару мешков с песком.

— Чушь, — чихнул Бьорн, — Не знаю, как вы, капитан Сабо, а я еще ни разу не взрывал груз, который взялся перевозить. Я против. Это дело принципа. Я не для того записывался в дальнобойщики, чтобы ради соблюдения сроков резать товар на куски.

— Тут речь идет о соблюдении сроков не одного буксира, а пяти.

— Шести, — поправил ее Штефан.

— Пяти, — настояла Октавия, — Ваш буксир в любом случае не скоро отправится в следующий рейс.

— Да, вы правы, — устало потер Штефан глаза, — Про мой буксир, а не про геобомбы. Я все еще против.

— Я думаю, что по вопросу геобомб голосование не уместно, — произнес Ковальски и зевнул, — Этот вариант мы можем взять на рассмотрение и передать на Нерву, как только мы войдем в зону радиоконтакта. Пусть они сами решают, что им нужнее: соблюдение сроков или целостность груза. Мы решать такое не в праве.

— И все? — спросил Бьорн, случайно выдавив из себя слишком высокую ноту и глаза из орбит, — Вот так просто мы опускаем руки, и больше ничего не пытаемся сделать?

— Мы сделали все, что было в наших силах, и в результате несколько человек пострадали или чуть не погибли. Рисковать здоровьем людей далее не вижу смысла, — Ковальски тронул пальцем сенсорную клавиатуру на столешнице, и график исчез с переборки, — Я устал. И вы все устали. Отдохните, сделайте все приготовления и ложитесь в криостаз. Всем спасибо за ваши предложения, а теперь все вон отсюда. Собрание окончено.

— Михал! — взревел Бьорн.

— Собрание окончено!

Слова обладали массой. Их тяжесть могла измотать сильнее месяца полевых работ по восстановлению вышедшего из строя тяжелого буксира, и Ленар ощутил это на себе в полной мере, лениво переставляя ноги, ведущие его к выходу из Ноль-Семь.

Тяжесть слов, сброшенных Ковальски, тянула его к палубе, не давала разойтись вяло текущим мыслям и заставляла мечтать о скорейшем прибытии в порт, где он закроется в одноместном гостиничном номере, на пару суток пошлет всю вселенную к черту и будет упорно спать с перерывами на готовые пирожки с луком, сыром и красным чаем. «Такое поведение недостойно капитана» скажут ему наконец, на что он ответит «Уж кто бы говорил». Среди всех капитанов он по праву мог заявить, что сильнее всех мечтал уложиться в сроки, потому что в противном случае…

Его отвлек от мыслей острый запах безразличия, с которым его обогнала светлая голова с темными помыслами, и он даже не успел ни о чем подумать, когда его рука сама гадюкой выбросилась вперед, и ухватилась за женское плечо. Октавия остановилась, обернулась и посмотрела на него глазами-точками, завершающими два вопросительных знака, повисших в воздухе.

— Планетарные разработчики? — посыпались из него встречные вопросы, — Геобомбы? Семьсот миллионов тонн?

— У меня такое ощущение, что ты пытаешься что-то спросить у меня, но еще не вспомнил, как правильно составлять связные фразы.

От сочащегося ядом ответа его рука сама свалилась с ее плеча. Какая-то сила заставила их одновременно продолжить путь к шлюзу, и казалось, что даже их шаги синхронизировались. Октавия явно была не против поболтать по дороге.

— Ты серьезно рассчитываешь на этот вариант?

— А ты нет? Я думаю, для нас этот вариант наиболее безболезненный.

— Ковальски прав, мы не имеем никакого права принимать такое решение. А знаешь, кто имеет?

— Не знаю, я не читала их договор подряда, — все так же равнодушно бросила она, — Однако, я бы сказала, что с наибольшей степенью вероятности решение будет принято лишь после совещания между официальными представителями «Туда-Обратно» и «Железного стандарта».

— Тогда ты должна понимать, что им это совещание не понравится. Произойдет серьезное столкновение интересов двух крупных компаний. Одним нужно уложиться в графики, а другим нужны все два миллиарда тонн руды в виде целого куска.

— К счастью, муки тяжелого выбора будут не нашей проблемой.

— У меня такое смутное ощущение, что выбора и не будет. Никто не захочет принимать такое решение.

— Я думаю, «Железный стандарт» не так много потеряет, пойдя на уступки.

— Вот только едва ли их представитель окажется достаточным дураком, чтобы пойти на уступки, — зарычала в Ленаре легкая злость, и они остановились перед шлюзом, — Дамы вперед.

— А ты не думал, что со стороны «Железного стандарта» требовать уступки от «Туда-Обратно» будет излишне эгоистично? — спросила Октавия, вставляя свой пропуск в щель считывающего устройства, — «Туда-Обратно» понесет большие убытки.

— Суть не в размере убытков, а в том, что так дела не делаются.

— Особые обстоятельства требуют особых исключений.

Шлюз открылся и выпустил двух капитанов в воздушный рукав. Октавия ловким прыжком переориентировалась в пространстве и уверенно приземлилась на ребристую поверхность рукава, лишь слегка взмахнув руками, цепляющимися за равновесие. Ленар шагнул вслед за ней.

— Вижу, тот случай со сломанным носом научил тебя хоть чему-то, — съязвил он ей в спину, и они продолжили путь, — «Туда-Обратно» обязались доставить груз в целости и сохранности, и это было юридически заверено.

— Ты видел их договор? — оглянулась она с недобрым взглядом, — Я вот не видела. Ты уверен, что сам не выдумал эти обязательства?

— «Железный стандарт»…

— «Стандарт» будет в полном порядке! — сорвалась ее интонация, — Они были в курсе рисков и сами согласились на них.

— На условиях разделения ответственности!

— Как видишь, ничего разделить не получается. Ни риски, ни ответственность, ни последствия.

Рукав закончился, и Октавия вновь открыла шлюз своим пропуском. Палубы буксиров были чистыми, ибо источников грязи и пыли в стерильных условиях космических кораблей было минимальное количество, однако Октавия уже в который раз продемонстрировала свою озабоченность чистотой и порядком, отряхнув свою форму после неуклюжего вползания в шлюзовую камеру.

— Ты абсолютно уверена, что «Туда-Обратно» не уступит?

— Абсолютно, — уверенно произнесла она на выходе из шлюза и заметно ускорила шаг, — А теперь давай закроем эту тему, у меня от нее уже голова болит.

— Как жаль, что я не могу до них достучаться, — сказал он ее затылку, и она ускорила шаг еще сильнее, — Может, я бы смог им объяснить, по какому тонкому льду мы сейчас перевозим два миллиарда тонн!

Она поспешно удалялась, и в Ленаре не осталось никакого желания догонять ее. Он замедлил свой шаг до скорости, на которой ленивые мысли текут быстрее, чем стыки переборок перед глазами, и продолжил путь на автопилоте. Ему стало смешно от того, что он уже начал смиряться с выходом из графика, и грустно от мысли, что его уже перестал интересовать график. Профессионал в нем ненадолго уснул, и проснулся обычный человек, полный отчаяния и решимости перед проблемами, которые весили меньше двух миллиардов тонн и все еще были в его власти.

Когда Ленар добрался до своей кают-компании, на некоторое время он забыл обо всем на свете. Ему в ноздри закрался запах от остывшего рагу из осточертевшего суперспаслена, и он в животном предвкушении, захлебываясь слюной, наполнил свою тарелку пастельно-желтыми кубиками, плавающими в соусе из сушеных трав, остатков томатной пасты, уксуса, оливкового масла и ингредиентов, которые не поддавались опознанию. Он даже не стал разогревать это произведение экстремальной межзвездной кулинарии, а просто сел за стол, взял ложку и поразился тому, насколько вкуснее становится любая пища, если ее приправить утомительным трехчасовым собранием. Пока он нещадно набивал свой желудок, его занимала лишь одна мысль — рано или поздно запасы специй тоже иссякнут, и тогда никакое совещание не будет способно пробудить в нем подобный аппетит. Эта мысль подгоняла его быстрее доесть свой холодный обед, помыть посуду, почистить зубы и лечь в криостаз на все оставшиеся полгода.

— Вкусно? — спросила сидящая рядом с ним фигура, в которой он наконец-то узнал Вильму, и молча кивнул в ответ, — Я старалась.

— Все паршивее некуда, — проговорил он, глотая кусочки овощей, не давая работы своим зубам.

— Ну прости, я была крайне ограничена в выборе продуктов.

— Я не об этом, — кивнул он на тарелку, — Ты ведь не подсчитывала расчетное время нашего прибытия?

— Нет, — смущенно дернула она головой, — Мне показалось, что до завершения ремонта это не имеет смысла.

— Теперь оказалось, что ничего не имеет смысла. Мы безнадежно опаздываем.

— Спасибо, но об этом я уже давно догадывалась. И что теперь?

— Известно что. С нас сдерут все издержки за устранение последствий. Кажется, я теряю слишком много денег на этой экспедиции.

— В следующий раз будешь думать головой.

— Обязательно, — звякнув ложкой, он отодвинул от себя тарелку и с упоением откинулся на спинку стула, — Экспедиция подходит к концу. Скоро нам пора будет ложиться в криостаз.

— Не раньше, чем мы запасемся едой для конечных маневров.

— Это без меня, — отмахнулся он и тяжело вздохнул, — Ты рада, что работы на Шесть-Три закончились?

— Я? Очень рада. Ты даже представления не имеешь, насколько в этом костюме, — прервалась она на секунду и хлопнула ладонью по столешнице, — Ах, я забыла, ты имеешь представление.

— Только не надо язвить. Я просто хотел удостовериться, что хоть кто-то чему-то сейчас рад.

— Опоздание — это еще не конец света.

— Это позор, — с неохотой произнес Ленар куда-то в потолок, — У нас надежные корабли, у нас умные логисты, у нас достоверные звездные карты и груз, не требующий особых условий транспортировки. Мы с самого начала знали, что делать, и все равно облажались. В меня теперь этот мужик всю жизнь будет тыкать пальцем и смеяться надо мной.

— Какой мужик?

— Тот, которого я обычно вижу в зеркале.

— Жалость к себе — это поведение, не достойное капитана.

— Уж кто бы говорил, — промолвил Ленар и позволил себе улыбнуться, — Подумать только, как много среди нас неудачников.

— Кстати, о неудачниках, — вдруг замялась Вильма, делая задумчивую паузу через каждую пару слов, — Я давно хотела поговорить с тобой об одном из них.

— Говори.

— В общем, — вновь сделала она паузу, перебирая в голове подходящие слова, — Возможно, нам нужно немного более тщательнее обдумать дальнейшую судьбу Ирмы.

— В данный момент это уже не важно.

— А что важно? То, что мы опаздываем и ничего не можем с этим поделать? Нет, вот как раз наше опоздание уже потеряло всякую важность. Давай поговорим о том, что еще хоть как-то от нас зависит.

— Ладно, говори, — равнодушно промямлил Ленар и вновь упер свой беззаботный взгляд в потолок, наслаждаясь тяжестью в желудке, — Считай, что я внимательно тебя слушаю.

— В общем, мне кажется, что Ирма делает успехи в последнее время. Она учится, набирается ответственности и, кажется, становится пригодной для работы в космосе. Возможно, я слегка поторопилась, когда сбросила ее со счетов и предложила тебе избавиться от нее.

— Она совсем недавно была самым паршивым космонавтом в истории, — усмехнулся Ленар, вспомнив, как он дважды выковыривал Ирму из скафандра, словно маринованную рыбу из консервной банки, — так что я первым должен был это предложить.

— Ты, кстати, тоже не подарок. Ты проводил над своим подчиненным опасные опыты, и почему-то ты все еще здесь.

— Но опыты оказались удачными, верно? Победителей не судят.

— Ты довел ее до того, что она себе руку изрезала! — возмущенно повторила Вильма уже в который раз.

— Если ты пытаешься как-то меня пристыдить, то у тебя ничего не выйдет, — равнодушно ответил Ленар и стыдливо встал из-за стола, чтобы некоторое время не встречаться с Вильмой взглядами. Он взял грязную тарелку и понес ее к умывальнику.

— Нельзя быть таким черствым.

— Сейчас нам можно все, — ответил он сквозь шум текущей воды, разбивающейся о металлическую поверхность, — Хуже уже не будет. Мы сделали, что могли и можем себе позволить немного черствости, цинизма, уныния и праздности. Лично я сейчас жду не дождусь, когда лягу в холодильник, а проснусь уже в дорого обставленномкабинете на неудобном деревянном стуле перед комиссией по профпригодности, которая будет стараться выполнить квоту по увольнениям.

— И тем не менее, я прошу тебя подумать об Ирме.

— А тут не о чем думать, — выключил Ленар воду и начал мять мокрыми руками полотенце, — Думаешь, я тебе просто так все это сейчас рассказывал? Понимаешь, как все это работает, работа в дальнем космосе бывает настолько непредсказуемой, что наша компания может на многие шероховатости закрыть глаза. Иногда мне даже кажется, что они простили бы нам даже каннибализм, но есть четкая черта, пересекая которую мы сами объявляем открытие сезона охоты на ведьм. И мы уже пересекли эту черту, просто там на Нерве пока об этом не в курсе. Последуют долгие разбирательства, экспертизы, проверки, и все ради того, чтобы кого-нибудь уволить. Им даже не так важно, кого именно увольнять, это вопрос сугубо личной морали. Весь смысл наказаний состоит в том, чтобы преподать урок всем остальным, напомнить им, что на ответственной работе расслабляться нельзя. А теперь скажи, если вдруг у тебя спросят, кто виноват во всех бедах, которые приключились с нами в этой экспедиции, что первым придет тебе на ум?

— Четвертый строительно-монтажный флот с их дефективной консолью.

— Нет, — бросил Ленар на стол мокрое полотенце, — Все началось с Ирмы. Она совершила небольшую, но вполне роковую ошибку пилотирования, и если бы не она, ничего бы этого сейчас не было.

— Это весьма хладнокровный подход, — Вильма убрала со стола мокрое полотенце и повесила сушиться, — Поначалу мне казалось, что ты наоборот стремишься защитить ее интересы.

— Это было до того, как из Шесть-Три вырвало две палубы.

— А прогонял ты ее через этот свой, — проглотила Вильма слюну и перешла на передразнивающий тон, — «пинок под зад» тоже с расчетом на то, что в конечном итоге выгонишь ее из коммерческого флота?

— Мне тогда еще казалось, что у нее был шанс, — присел Ленар обратно за стол, — Но пришла пора посмотреть в глаза фактам — она действительно неудачница.

— Значит, это окончательно? Это ее последний рейс?

— Да, — кивнул Ленар, — И, конечно же, я хочу, чтобы ты ей об этом ничего не говорила до прибытия в космопорт. Пусть проведет оставшееся ей время в дружественной обстановке.

— Жаль, — потупила Вильма взгляд с легким налетом разочарованности, — Я с ней уже почти подружилась.

— На работе не место каким-либо отношениям, кроме профессионального этикета.

— Так вот что произошло между тобой и Октавией? — посмотрела она на него, словно на щенка, который только что нагадил в углу, — Обострение профессионального этикета?

— Да что ты ко мне пристала с Октавией? — вскочил Ленар со стула, словно острый язык Вильмы кольнул его в причинное место, — Что бы между нами ни было, все это осталось в космопорту. Все, между нами сугубо профессиональные отношения, и вообще это не твоего ума дело.

— Я не слышу уверенности в твоем голосе.

— Иногда мне кажется, что ты слышишь лишь то, что предпочитаешь слышать, — он подошел к интеркому, и его палец неуверенно замер у кнопки, — Сейчас ведь все наши на борту?

— Насколько я знаю, все.

— Хорошо, — нажал он на кнопку и произнес короткое объявление, — Экипаж Ноль-Девять, жду вас прямо сейчас в кают-компании для короткого совещания.

— Что еще за короткое совещание? — устало вздохнула Вильма в предвкушении чего-то безумно скучного, — Мне обязательно на нем присутствовать?

— Никому не обязательно на нем присутствовать, но мне бы очень хотелось, чтобы здесь присутствовали все. Нужно обсудить последние приготовления перед криостазом.

— А что тут обсуждать? — растерянно оглянулась она, словно выискивая предметы для обсуждений, — Запасаемся провизией и ложимся. Или ты мне соврал, и ремонт до сих пор не закончен?

— Я тебе не соврал, и ремонт до сих пор не закончен, — издевательски бросил он в Вильму ответ, — Заканчивать ремонт будут уже на Нерве… Если долетим.

— Если? — переспросила Вильма, — Что же еще не так?

— Все не так. Шесть-Три вынужден провести ближайшие полгода без какого-либо контроля…

Ленара прервало шипение открывшейся двери и испуганный вопрос Эмиля, уловившего ушами слово «контроль»:

— Я что, опоздал? Ты же всех вызвал всего минуту назад.

— Ты не опоздал, садись, — указал Ленар на свободный стул.

— Ты что-то говорил про контроль, — уселся Эмиль за стол, поправил на себе комбинезон и вальяжно скрестил руки на груди, — Вы от меня опять что-то скрываете?

— Нет, все в порядке, — начала его успокаивать Вильма, — Просто Ленар мне что-то начал рассказывать про ремонт Шесть-Три, который до сих пор не завершен…

— Как «не завершен»? — перебил ее появившийся на пороге Радэк, хлопнув несколько раз глазами в такт своему сердцебиению, — Вы что, начали совещание без меня? Что я пропустил?

— Садись, Радэк, — устало помассировал Ленар виски, проклиная все на свете, — И ни слова больше про ремонт. Дождемся Ирму. Почему она всегда приходит последней? Ее вообще стоит ждать?

— Да, она на складе собирает урожай, — ответил Эмиль и со скрипом подвинул свой стул, уступая Радэку его любимое место, — Сейчас придет.

Ленар взял маркер, откусил от него колпачок, и послышался тихий, едва уловимый скрип от маркерной доски. Оператор и два техника со сдержанным любопытством бездумно смотрели ему в спину, словно от их взглядов она станет прозрачной и явит собой предмет для обсуждений. Несколько раз он останавливался, словно что-то вспоминая, и вновь продолжал выводить какую-то схему из прямых линий, не желая произносить ни слова, и поглощенный своей подготовкой к загадочной презентации.

«Сейчас» наступило уже после того, как он закончил, и Ирма не вошла — она ввалилась в кают-компанию, тяжело дыша через ноздри, и с глухим ударом сбросила белый мешок со своей спины на палубу.

— Тридцать восемь килограмм, — поздоровалась она, промакнув рукавом блестящий каплями пота лоб.

— Проклятье… — крякнул Ленар и проник в мешок оценивающим взглядом, — Это все?

— Нет, там еще примерно столько же дозревает, — зачем-то указала она рукой сначала назад, а потом вниз, — Надо дать им еще неделю.

— Неделю… — проговорил он задумчиво, и что-то посчитал у себя в голове, — Плохо. Нам надо ложиться в криостаз уже завтра. Придется мне…

— Нет, — прервала его Ирма и устало плюхнулась на один из двух свободных стульев и расстегнула куртку, — В смысле, я бы…

— Это мое место, — согнал ее Ленар взглядом со своего стула.

— Прости, не заметила, — пересела она, — Я бы хотела самой это сделать.

— Что? Я еще ничего не сказал.

— Да тут и так все ясно, — вмешалась Вильма хлопком, с которым лопнуло ее терпение, — Нам не хватает запасов провизии, и ты хочешь лечь в криостаз позже остальных, чтобы дождаться следующего урожая.

— И я для этого подхожу лучше, — подхватила Ирма, — Я уже неплохо освоилась с гидропоникой, знаю, где что лежит, выучила прихоти суперпаслена, научилась дозировать раствор и у меня там есть свой уютный гамак.

— Ну а все остальное? — с сомнением вопросил Ленар, — Сможешь их приготовить, разобрать гидропонику, утилизировать все кусты и самостоятельно заморозиться.

— Конечно, — пожала она плечами, — Меня бы здесь не было, если бы не могла, правильно?

— Правильно, — сдался Ленар и мысленно устыдился собственной радости, что от еще одной недели этой кошмарной экспедиции его спасла женщина, которую он через полгода отдаст на растерзание волкам, — Хорошо, значит последние заготовки будут на тебе. Но пообещай, что не будет, как в прошлый раз.

— Обещаю, — выдавила она из себя улыбку, — Ну так что, это все? Совещание окончено?

— Нет, совещание еще только начинается.

Он отошел от маркерной доски и позволил собравшимся взглянуть на спешно нарисованную неаккуратную схему в неправильном масштабе и пропорциях, что ничуть не помешало Радэку первым разгадать этот незамысловатый ребус и первым выпустить изо рта правильный ответ:

— Это схема третьей палубы.

— Молодец, — щелкнул Ленар пальцами, — А теперь послушайте, эта экспедиция далась нам мягко говоря не просто, но, к счастью, она подходит к концу… Что, Эмиль?

— Я до сих пор не понял, — опустил Эмиль руку, — Мы опаздываем или нет?

— Да, мы опаздываем и вовремя уже никак не успеваем, так что приготовьтесь к последствиям. Но суть не в этом, а в том что нам надо сейчас собраться и как следует приготовиться к прибытию. Я знаю, что я слегка не оправдал ваше доверие, но я хочу, чтобы мы все сплотились ради всеобщего благополучия.

— Ты наш капитан, — напомнила ему Ирма, — Скажи, что сделать, и мы не подведем.

— Спасибо, — нервно облизнул он верхнюю губу, — Перед криостазом надо сделать одну вещь, которая снизит риски. Никому ведь не хочется ложиться в холодильник с мыслью, что при пробуждении его может ожидать неприятный сюрприз?

— Нет, — хором ответил его экипаж.

— Вот наше последнее приготовление, — указал он рукой на схему третьей палубы, — Обещаю, что это будет не сложно, но мне нужно участие всех вас.

— Пустяки, — отозвался Радэк, — Это ведь наша работа. Говори, в чем заключается это дельце?

— Мы должны ограбить Октавию.

— Что?

21. На моей стороне правое дело

Ленар являлся опытным грузоперевозчиком, но никак не мог претендовать на звание матерого преступника. Вся его криминальная история крутилась вокруг одной и той же женщины, и началась она, как и многие из его настоящих проблем, два с половиной года назад в космопорту Нервы. Все начиналось предельно заурядно: мужчина-капитан встретил женщину-капитана, узнал ее имя и номер буксира, выпил немного храбрости и решил не тратить зря ценнейший во всей вселенной ресурс под названием время. Что-то подобное переживает каждый грузоперевозчик, освободившийся от работы, обязанностей и чувства ответственности, и нельзя было представить лучшего вложения свободного времени, чем заветный двойной икс. Он приготовил целую речь, но, подойдя к ней, разгрузил ей в уши лишь вопрос «Девушка, что вы делаете сегодня вечером?». Либо «девушка» выпила не так много храбрости, либо она действительно знала, чем ей заняться сегодня вечером. Не может же быть такого, чтобы он ей чем-то не понравился, решил Ленар и на следующий день предпринял вторую попытку, на этот раз без горючих веществ в своей и без того горячей крови. Наткнувшись на второй отказ, он понял, что гордость не позволит ему сдаться, и решил взять эту крепость штурмом. Вооружившись букетом цветов, коробкой конфет и двумя билетами в вип-ложу кабаре «Голубая сорока», он направился на прямиком на буксир Один-Четыре без объявления войны, где его встретили со словами «Капитан Сабо сегодня утром пропала, никому ничего не сказав». Оставшуюся часть дня он потратил на ее поиски, нарезая петли по космопорту, донимая охранников, буфетчиц и обслуживающий персонал. Когда он уже отчаялся до такой степени, что выбросил букет в мусорное ведро и съел половину коробки конфет, сама вселенная послала, как ему тогда показалось, подарок в виде женщины, одетой в спецовку инженеров космопорта и покрывшей голову пестрой косынкой. Она была почти неузнаваема, но ее лик настолько крепко застрял у Ленара в голове, что он узнал ее практически со спины. Это была она, и все это было чертовски подозрительно, поэтому он последовал за ней, стараясь не выдавать своего присутствия. Зайдя вместе с ней в отсек сервисной диагностики № 3 и окончательно осознав, что он сейчас поймает ее на чем-то нехорошем, Ленар подумал, что вот он — шанс завязать с ней диалог, от которого она не сможет убежать. Он был слеп, глуп и самоуверен, поэтому даже не заметил, как быстро он преодолел спринтерскую дистанцию между «она вскружила ему голову» до «все покатилось к чертовой матери». Она оказалась камнем, который он добровольно повесил себе на шею и прыгнул в озеро, и лишь спустя два с половиной года понял, что его тянет на самое дно.

Преступная деятельность имела что-то общее с зыбучими песками. Чем сильнее барахтаешься, тем глубже засасывает, но Ленар пообещал самому себе, что этим преступным рывком он выберется из этих песков и снова заживет законопослушной жизнью, обходя остроносых короткостриженных блондинок за несколько километров. Возможно, он и не был создан для криминальной деятельности, но отчего-то план похищения материального имущества Октавии представлялся ему гораздо четче, яснее и понятнее, чем план похищения сердца Октавии. Если в обычном городе с населением в полтора миллиона человек подключались различные меры охраны правопорядка, системы наблюдения и экстренного оповещения, сигнализации, патрули, надежные сейфы и хитрые замки, то на межзвездных кораблях с населением от пяти до восьми человек не встречалось ничего подобного. Зачем все это, когда в тесном кругу все равно утаивать что-либо бесполезно, а воровать еще бесполезнее? Неужели злоумышленник возьмет и проникнет на корабль извне?

Да, проникнет, решил Ленар, обрадовавшись недальновидности авторов систем безопасности, которых просто не существовало, как и самих авторов. Его коварный план был до невозможного прост:

1) Проникнуть на Один-Четыре.

2) Добраться до Балластной Цистерны.

2) Опустошить Балластную Цистерну.

Он запросто мог бы провернуть все это без помощи своего экипажа. Ему было достаточно просто скомпрометировать Октавию перед ее подчиненными, и тогда они с радостью помогли бы ему избавиться от опасного груза, но он считал себя порядочным мужчиной и, как и каждый порядочный мужчина, он счел наиболее порядочным обокрасть даму без лишнего ущерба ее репутации. Возможно, это была любовь.

— Бред все это! — простонала Вильма, когда шлюзовая камера впустила на Один-Четыре полный состав экипажа соседнего буксира, — Ох, почему, ну почему меня всегда ставят в подчинение к капитанам, которые не испытывают никакого уважения к закону?

— Видимо, такова сущность должности капитана, — ответил Эмиль, измеряя взглядом глубину коридора.

— Все, хватит, — зашипел Ленар, ведя своих людей на будущее место преступления, — Давайте быстро все сделаем, вернемся на наш корабль, и там можете меня хоть камнями закидать.

— Ты уверен, что они все сейчас на первой палубе? — задал Радэк первый за этот день вопрос, лишенный колкостей и издевок.

— Уверен, потому что сейчас у них время обеда. Я уже некоторое время назад запомнил некоторые пункты их расписания.

— Я сейчас не про расписание спрашиваю. Что, если кто-то из них, как Ирма в нашем случае, решит во время обеда спуститься и проверить урожай?

— Не решат. Ты не понимаешь, насколько Октавия педантична. Если в расписании указан обеденный перерыв, она заставит всех подчиниться этому расписанию, даже если на корабле начнется пожар.

Обычно, проходя через соседний буксир, никто из них не рассматривал поверхности палуб и переборок, не цеплялся взглядом за каждый светильник и не смаковал витающие в воздухе пары смазки. Все это казалось знакомым и приевшимся, точно повторяющим каждый контур и изгиб интерьеров Ноль-Девять, но сейчас все было слегка по-другому. Параноидально оглядываясь, команда невероятно недовольного своим капитаном экипажа искала подвох в каждой щелочке и дрожала от нетерпения поскорее закончить это безумие, вернуться на родной буксир и принять душ, чтобы хоть как-то отмыться перед законом. Даже шаги они старались делать мягче, словно звук мог просочиться на две палубы вверх и встревожить хозяев. Когда цивилизованный человек, воспитанный в хорошей семье, идет на преступление в первый раз, его преследует предельно мерзкое ощущение дискомфорта, и где-то в районе живота толкается единственное желание — убежать. По Ленару нельзя было этого сказать — это был его не первый раз, поэтому он шел прямо, уверенно и чуть быстрее остальных. Вопреки здравому смыслу, он торопился НА преступление, а не ОТ преступления.

Он решительно открыл дверь технической комнату № 4, со стен которой свисали десятки технических узлов с датчиками, вентилями, рычажками и индикаторами, решительно шагнул вперед и быстро пересчитал решительным взглядом решетки, покрывающие палубу. Его взгляд остановился на нужной решетке, за которой таился красный сладкий сюрприз, и его указательный палец вытянулся в ее сторону:

— Вот эта, — посмотрел он на Вильму и не удержался от колкости, — Хотя, ты и так знаешь.

— Не смешно, — кисло ответила она, освободив порог и впустив двух техников.

Радэк и Эмиль, вооружившись аварийными ключами, отжали замок, приподняли решетку и отодвинули ее в сторону. Все казалось предельно простым, однако под решеткой их ждал не совсем тот сюрприз, на который они рассчитывали.

Как и ожидалось, в заплатке на Балластной Цистерне плазменным резаком было вырезано квадратное отверстие по размеру решетки. Чего не ожидалось, так это того, что отверстие было вновь закрыто вырезанным куском и заварено, судя по пологому валику с небольшим черным глазком, аргоном.

Все могло быть куда хуже. Шов мог быть сплошным по всей длине стыка, и тогда вскрывать его пришлось бы долго, но это был не шов, а лишь четыре прихватки, на которых держалась заплатка. Четыре сварных точки на первый взгляд казались ничтожным креплением, но техники знали не понаслышке, что четыре точки вполне способны оказаться непреодолимой преградой для человека, не вооруженного демонтажным инструментом. Радэк встал на колено, осмотрел одну из прихваток, пощупал ее и высказал диагноз:

— Она, видимо, торопилась.

— Это хорошо?

— Нет, это плохо, — поднялся Радэк обратно, — Она взяла высокий ток, чтобы потратить минимальное количество времени на прихватки, и в результате проплав получился глубоким и качественным, если не считать этого дурацкого кратера.

— Да ладно вам, — всплеснула Ирма руками, — Это же дюраль марки 19. Просто сплав алюминия со всяким барахлом, ее не так просто заварить наспех, там наверняка полно холодных микротрещин, и эти прихватки готовы развалиться от любой поперечной ударной нагрузки.

— Прости, я, кажется, пропустил этот пункт в твоем личном деле, — признался Ленар, и наткнулся на легкий укор в ее взгляде, — Так какой у тебя разряд по сварке?

— Пятый.

— Уже?

— Ну, что я могу сказать. На Эридисе это был обязательный навык для работы в космосе, а женщинам сварка дается легче.

— Ладно, проехали, — вновь вернул Радэк взгляд на заплатку, — Теоретически, она права, но ударная нагрузка должна быть сильной. Кто из нас самый тяжелый?

— Точно не я, — отступила Вильма на шаг назад, и Ирма тут же последовала ее примеру.

— Эмиль, кажется, ты весил восемьдесят пять.

— Это было десять лет назад, и с тех пор я похудел.

— Я взвешивался примерно тогда же и не уверен, что что-то набрал.

— Все, хватит, отойдите, чертовы болтуны, — отпихнул Ленар техников в стороны и встал обеими ногами на заплатку, — Я вешу восемьдесят два.

На несколько секунд он застыл в нерешительности и начал собираться с мыслями. Очень быстро он понял, что «собираться с мыслями» — это плохая идея. Он не имел никакого представления, каким образом Октавия укладывала ящики в Балластной Цистерне. С одинаковым успехом под ним могло быть как десять сантиметров небольшой пустоты, так и полтора метра весьма болезненной пропасти, и мысли, с которыми он собрался, нашептывали ему не торопиться вышибать из-под ног опору, под которой таится неизвестность.

— Ленар, время идет, — с нетерпением постукала Вильма ноготком по наручным часам, — Давай быстрее расхлебывать эту кашу.

— Я спрашиваю сейчас исключительно на всякий случай, — обвел он свой экипаж взглядом, сочащимся страхом перед неизбежным, — Кто-нибудь из вас умеет лечить переломы?

— Я однажды видела, как это делается, — откликнулась Ирма.

— Ну, лучше, чем ничего, — разочарованно процедил Ленар сквозь зубы, переминаясь с ноги на ногу, — Очень не хотелось бы объяснять фельдшеру, при каких обстоятельствах я пострадал.

Он еще раз оглядел заплатку, словно надеясь увидеть сквозь нее четкие перспективы, а все остальные тем временем осматривали жадными взглядами его самого. Им наконец-то стало интересно, чем кончится эта затея, и они безмолвно подначивали его, своими лицами говоря «Сделай это!». Ленар сделал глубокий вздох, прогнал из головы остатки разумных мыслей, оттолкнулся и в прыжке попытался разогнуть ноги так, чтобы его приземление получилось как можно более жестким. От удара металл задрожал, выдавив из себя низкую ноту. Ленар взмахнул руками, словно крыльями, приготовившись терять равновесие, и случайно щелкнул пальцем нос Радэка.

— Ты не мог бы сделать шаг назад? — извинился Ленар и совершил повторный прыжок.

Опора, которая вот-вот обрушится из-под ног — это, несомненно, опасно. Но опора, которая вот-вот обрушится из-под ног, но несмотря на все попытки сбить ее, стоит на месте — это опасно вдвойне. Когда человек прыгает по такой опоре, он постепенно смиряется с роковой мыслью, что эта опора не прошибаема. Его переполняет ложное чувство уверенности, действия становятся все резче, он теряет бдительность, и…

…и с пятой попытки прихватки треснули под натиском восьмидесяти двух килограмм, и заплатка провалилась в цистерну, утянув за собой не успевшего сгруппироваться гения преступного мира.

Он и не заметил, как пара его техников быстро вытащила его на поверхность, поскольку в эти моменты он был очень сильно занят тем, чтобы не выпустить наружу завтрак от боли, туманящей сознание и позывающей как-нибудь грязно выругаться. Он вспомнил всех матерей на свете, пока держался за колено, словно без этого оно грозило развалиться на части, и концентрировался на дыхании, стараясь убедить себя, что у него и нет никакого колена. Когда боль слегка отступила, он почувствовал, что его брюки прилипли к ушибленной части, а его ладонь измазалась в чем-то красном. На секунду он допустил до себя мысль, что это всего лишь красное сладкое впиталась в его штаны из неведомым образом поврежденного ящика, но Вильма, бегло ощупав его ногу, быстро разубедила его в этом, утешив его лишь фразой:

— Перелома вроде нет, — она щелкнула несколько раз пальцами перед его лицом, чтобы убедиться, что он ее слушает, и добавила, — Но лучше тебя, дурака, поскорее перевязать.

— С радостью, — прохрипел он, осторожными движениями поднимаясь на ноги, и окончательно убедился, что, несмотря на боль, колено функционирует вполне уверенно, — Но сначала сделаем нашу работу.

— Не надо называть это работой.

— Хорошо, назовем это внеурочным заданием.

— Кража со взломом и вандализм — вот что это такое.

— А это самая настоящая транспортировка и хранение запрещенных веществ, — указал Ленар рукой в пробитую им дыру, из которой скромно выглядывал металлический уголок ящика с этикеткой, содержащий всем-известно-что, — Если вам от этого будет легче, считайте себя народной дружиной, которая пресекает нарушение закона по личной инициативе.

— Нет, легче не стало, — натужно прохрипел Радэк, встав на четвереньки и вытаскивая из цистерны первый ящик, — Кажется, этот уже вскрывали.

— Да, Октавия любит иногда пригубить, — посмотрел Ленар на Вильму, — Я не говорил, что между вами много общего?

— Нет, — отвернулась Вильма, — Разве что, раз десять или двадцать.

— Давай мне, — принял Ленар у Радэка первый ящик и взвесил его руками, — Тяжелый. Вроде, она выпила не так много. Давайте быстрее. Нам нужно успеть за пятнадцать минут перетащить их до вентрального техшлюза, выбросить к чертовой матери в космос и смотаться отсюда до того, как хозяева что-нибудь заподозрят.

— Не спешите, — произнес голос, от которого у Ленара все внутри похолодело, и он обернулся.

В дверном проеме стояла Октавия, на лице которой был недовольный вид, а в руке цилиндрическая рукоять, с одного конца обхватывающая ее запястье капроновым темляком, а с другого оканчивающаяся двумя острыми металлическими жалами. Перед ней, словно перед Медузой, застыл в испуге мраморный памятник начинающих похитителей, выгружающих ящики из-под полы и местами испачканных кровью. Возможно, в будущем они все будут вспоминать этот момент со смехом и слезами, но в тот момент их решимости едва хватало на то, чтобы проглотить скопившуюся слюну. Ленар первым оттаял от конфуза, и произнес самый идиотский вопрос, который только мог прийти в голову человеку, пойманному за воровством с поличным:

— Вы что, уже пообедали?

— Нет, — зачем-то ответила Октавия, и в знак своего недовольства нажала на кнопку, пропустив между жалами синюю искру и угрожающий треск.

— Тогда что ты тут делаешь? — наконец-то придумал Ленар еще более идиотский вопрос.

— Бесшумная сигнализация, — она отогнула рукав и продемонстрировала небольшой металлический браслет на своем предплечье.

— Проклятье… — досадливо каркнул Ленар и вновь посмотрел на Вильму, — И почему я сам не додумался поставить такую?

— Сейчас не до шуток, — закатились глаза Вильмы к потолку.

— Вот именно, — согласилась Октавия, — Что бы вы тут ни делали, я требую, чтобы вы сделали все обратно и покинули мое судно.

— Боюсь, мы не можем себе этого позволить.

— Я вам позволяю и он тоже, — электрошокер неодобрительно посмотрел на Ленара своими блестящими глазками, — Верните ящики в БЦ.

— Не слушайте ее, — жестом остановил Ленар пришедшие в движение статуи, — Октавия, ты, кажется, не до конца понимаешь истинный расклад вещей.

— У нее в руке шокер, который может дернуть тебя двумя сотнями тысяч вольт, — вполголоса подсказал Радэк, — А у тебя лишь грязные штаны.

— На моей стороне правое дело, — устав держать в руках ящик, Ленар сдался и опустил его на палубу, — Я очищу этот корабль от опасного груза, хочешь ты того или нет.

— Я не выпущу из этого помещения ни единого ящика, — настояла Октавия, повысив тон и оскалив резцы, — То, что происходит на моем судне, вообще не должно вас касаться.

— Вообще-то нас это коснется, — заявил Эмиль, так же опустил ящик на палубу и встряхнул уставшие руки, — Если вас поймают на горячем, всему мультисоставу могут устроить обыск, а у нас срезана заплатка с Балластной Цистерны.

— Да, я уже говорил ей об этом, но она упирается.

— Положите ящики на место, — указала она шокером на дыру в палубе, — И уходите.

— Допустим, мы сделаем, как ты просишь, — сделал Ленар шаг навстречу и поднял руки, когда шокер едва не клюнул его в живот, — Ты ведь понимаешь, что эта высоковольтная игрушка в перспективе ничуть не ставит тебя в выгодное положение? Мы можем рассказать о твоем секрете твоим людям или всему мультисоставу, и тогда в лучшем случае ты все равно лишишься вина, а в худшем тебя сдадут управлению системной безопасности, и ты попадешь в тюрьму, как наверняка и будет, если мы не вмешаемся.

— Я рассчитываю на вашу порядочность и солидарность.

— С каких пор прикрывать контрабандиста называется порядочностью и солидарностью? — слишком резко махнул Ленар руками и чуть не наткнулся на «высоковольтную игрушку», — Ладно, ты права, на самом деле никто в этой комнате не хочет сажать тебя в тюрьму, иначе нас бы тут сейчас не было. Но впереди еще целых полгода пути, а нам всем сегодня надо ложиться в криостаз. Что помешает мне запрограммировать Марвина так, чтобы он вывел меня из криостаза в случайный момент времени, чтобы я в свою очередь заявился сюда с ручным плазменным резаком, не спеша прожег любую преграду, которую ты тут сможешь наварить, и спокойно выкинул в космос все ящики, один за другим? Будешь тут сидеть и караулить груз все полгода?

— Я пытаюсь договориться по-хорошему, — настаивала она на своем, стараясь не вдумываться в гипнотические речи, — Если потребуется, буду сидеть тут все полгода.

— Как ты не понимаешь, что у нас есть с десяток способов отнять у тебя это вино, и исключительно ради тебя я избрал самый безболезненный? — взвыл Ленар в потолок

— Я понимаю это так, — описал ее шокер небольшую окружность, — Ты не вовремя струсил, сбросил вино, а затем вбил себе в голову все эти мысли про неотвратимость наказания, чтобы не чувствовать себя последним неудачником и нагадить мне точно так же, как ты нагадил себе!

— Ладно, — оскорбленно нахмурился он, — На самом деле трактовка моих помыслов сейчас имеет не такое уж и большое значение. Просто ты должна понять, что я настроен очень серьезно.

— И я тоже, — пустила она через шокер еще одну предупреждающую искру.

— Зачем тебе вообще все это? Тебя не устраивает твоя зарплата?

— Это вино поможет мне компенсировать штрафные санкции…

— Только не надо мне сейчас заливать в уши эту ерунду, — опустил Ленар руки, но тут же поднял их, когда Октавия сделала угрожающий выпад, — Спокойнее. Я совсем не хочу решать наши проблемы насилием. Опусти оружие, и мы спокойно поговорим.

— Я не опущу оружие, и нам не о чем больше говорить.

— Зачем тебе выручка с контрабанды?

— А разве это не очевидно? — с издевкой произнесла она и перехватила поудобнее шокер, который уже начал выскальзывать из вспотевшей руки, — Мне нужны деньги.

— Да, но зачем?

— А вот это уже слишком личное, — отрезала она.

— Хорошо, я понял тебя, — Ленар оглянулся на своих сослуживцев, на лицах которых испуг давно сменился усталостью от неопределенности и неподвижных поз, — Ребята, вы не против, если мы сейчас с Октавией выйдем за дверь и побеседуем без свидетелей? А вы пока подождите нас здесь.

— Ленар, ты совсем обалдел? — устало задала Вильма вопрос, на который и так знала ответ.

— Мы ненадолго, — его рука жестом предложила Октавии освободить дверной проем, — Не волнуйся, из этой комнаты есть лишь один выход, так что никуда твои ящики не убегут.

Короткими шажками Октавия спятилась, не опуская шокер, а проглядывающие через кожу напряженные жилы на ее руке предупреждали о том, что большой палец, лежащий на кнопке, испытывает страшный приступ чесотки. Боль в колене окончательно отошла куда-то на второй план. Ленар вышел из технической комнаты, стараясь двигаться плавно, словно под водой, и, протянув руку к панели управления, нежно нажал кнопку, и дверь за его спиной закрылась, отрезав их от четырех пар лишних ушей. В тот момент он понял, что действительно обращается со своими подчиненными не совсем справедливо, и пообещал себе срочно поменять свой образ жизни. Как только они прибудут в космопорт, он обязательно устроит им персональный банкет, накормит их мясом с серебряных тарелок и напоит изысканным вином из хрустальных бокалов, но сейчас он пообещал во что бы то ни стало избавиться от алкоголя, даже если ему придется грудью броситься на электрошокер и придавить Октавию своим слегка поджаренным восьмидесятидвухкилограммовым телом к палубе, чтобы его подчиненные смогли обезоружить контрабандистку и сделать буксир Один-Четыре чистым перед законом.

— Рассказывай, — кивнул Ленар, — Я никому не расскажу.

Она отвела взгляд в сторону, обдумывая, с чего ей начать рассказ, и нужные слова сами посыпались с ее нижней губы:

— Двенадцать лет назад я прошла полное медицинское обследование.

— И тебе за это обследование выставили заоблачные счета?

— Давай без издевок, хорошо?

— Хорошо, продолжай, — он сделал шаг назад, расслабленно скрестил руки на груди и подпер своим плечом переборку.

— Мне сказали то, что в принципе не должны были говорить. Оказалось, что я слишком стара для долгосрочных контрактов.

— Я тебя старой не нахожу, — пожал Ленар плечами и, на всякий случай присмотрелся к ней, — Выглядишь молодой и полной сил. Тебе сколько лет? Восемьдесят? Восемьдесят два? Выглядишь ты всего на семьдесят.

— Дело не в этом, — качнула она головой и, наконец-то, решилась опустить шокер, — Я хочу детей, понимаешь?

— Это нормальное желание. Но причем тут деньги?

— К тому моменту, когда я закрою свой контракт, мои биологические часики закончат обратный отсчет, и я уже не смогу забеременеть.

— Сочувствую, — проговорил Ленар даже без тени искренности в голосе, за что мысленно отругал себя, — Но я все еще не понимаю, причем тут деньги.

— Я хочу разорвать свой контракт раньше времени, выплатить неустойку и свободно пойти на все четыре стороны, — развела она руками, — Теперь понимаешь?

— Теперь понимаю, — вздохнул Ленар, смущенно потупил взгляд в палубу и задумался о том, что он никогда об этом не задумывался, — Но в тюрьме семью будет завести проблематично. Ты слышала, что сказал Ковальски. Мы опаздываем, и сообщение фельдшера о дырах в безопасности прочтут задолго до того, как мы достигнем космопорта.

— Мы могли бы разобраться с фельдшером.

— Как? Ударить его током и выбросить тело в космос?

— Не знаю, — пожала она плечами, — Ты ведь веришь, что всегда можно договориться, так зачем же пришел ко мне? Пришел бы лучше к нему и попытался убедить его дать мне фору.

— Да, я бы мог так поступить, но… — свернул он губы трубочкой и шумно всосал воздух, — …не поступлю.

— Почему?

— Не могу, — выдавил он из себя ухмылку, — Совесть не позволяет. На самом-то деле он абсолютно прав, и я с ним полностью согласен. Игры с законом не приведут ни к чему хорошему. Сколько люди уже планет колонизировали, шестьдесят две? Каждая колония переживала сложный процесс роста и развития, и в основу каждой колонии закладывалась идея закона и порядка — это две такие тоненькие пленочки, отделяющие человека от анархии, а в анархии не растет ничего. Ни урожай, ни город, ни дети.

— Только не надо читать мне лекции по обществоведению, я всего лишь хочу вернуть алкоголь туда, где купила его на честно заработанные деньги, а не разжигать революцию.

— Легкие деньги — это скользкая тропа, которая приведет тебя в еще большие неприятности. Посмотри, до чего я докатился? — указал он рукой куда-то в сторону, — Начинал с обычного жалкого контрабандиста, а теперь я взломщик, вор, вандал и интриган. Мне уже на самого себя смотреть противно. Поэтому ты меня не разжалобишь, и я не позволю тебе преступить закон.

— Ты хоть понимаешь, что за этой дверью, — указала она шокером в запертую дверь, — четыре моих годовых оклада, которые на Нерве превратятся в пять. А ты сейчас хочешь все это выкинуть в космос!

— Если ты все остальные деньги не просадила на подобные предприятия, то тебе должно хватить на оплату неустойки.

— И сколько тогда мне в итоге останется? — надрывающимся голосом спросила она, — Процентов тридцать от суммы, оговоренной в контракте? Получается, что почти полвека работы были зря?

— Эй, не я до этого довел.

— Нет, ты! — обвиняющее указала она на него, — Не будь эгоистичным засранцем, Ленар, и хоть на миг войди в мое положение!

— Если опустить то, что я физически не могу войти в твое положение, то все не так уж и плохо кончится. Да, ты потеряешь большую часть своего заработка, но ты быстро найдешь какого-нибудь более честного и богатого дальнобойщика, который, как и ты, только что освободился от контракта и хочет по-быстрому обустроить семейную жизнь. Вы с ним нарожаете кучу детишек и будете жить долго и счастливо, пока служба опеки и попечительства не отнимет у тебя всех твоих детей за то, что ты их учишь неуважительному отношению к закону.

— Как все просто на твоих словах.

— Послушай, я не понаслышке знаю, что на каждой колонии есть специальные клубы для нас, дальнобойщиков. Там тебе по могут со всем, и с адаптацией к новой жизни, и с поисками подходящего мужика, который ни за что не начнет жрать без тебя коробку конфет.

— Хорошо, — кивнула она, — Я тебя услышала.

— А теперь убери шокер.

— Нет, — не убрала она шокер, — Я тебя услышала, и твои сладкие речи меня не тронули. Я не позволю тебе прикоснуться своими грязными руками к моему вину, и довезу его до Нервы.

— Ну, тогда пусть будет другой вариант, — Ленар отошел от переборки, отступил еще на несколько шагов вглубь коридора, сложил свои «грязные» руки рупором на лице и прокричал, — Эй, экипаж Один-Четыре! Ваша капитан хочет сделать срочное заявление!

— И зачем только я вообще его слушаю? — возмущалась Вильма, сидя на одном из ящиков и нервозно наматывая кудри на свои палец, — Я штурман, черт возьми, я должна маршруты прокладывать, а меня тут заперли, как собаку, пока хозяева выясняют свои чертовы отношения.

— Относись к этому по-философски, — протянул Эмиль из угла.

— И какую именно философию я должна вычерпнуть из этой глупой ситуации?

— Не знаю, но в сложных ситуациях эта фраза обычно оказывает успокаивающий эффект.

— И тебя она хоть раз успокаивала?

— Нет, — запустил Эмиль руку в карман и выловил оттуда блестящий металлический диск с чеканкой, — Но меня всегда успокаивала моя любимая монетка. В сложных ситуациях она всегда позволяла мне принять решение, о котором мне не придется жалеть.

— У нас тут сейчас не принятие сложного решения, — указала рука Вильмы на запертую дверь, — Нам вообще никакого права выбора не дали. Ленар помыкает нами как хочет, и эксплуатирует нас в своих личных целях. Я забыла, где такое отношение было прописано в уставе?

— Нигде, — ответил Радэк, — Ирма, а ты что молчишь? Разве ты не хочешь тоже как-нибудь обругать нашего безалаберного капитана?

— Хочу, — тихо произнесла она, удобно устроившись на теплой трубе с теплоносителем, — Но меня слишком хорошо воспитывали, чтобы я произносила такие слова вслух.

Запертая дверь, отделявшая их от двух капитанов, перемалывала и смешивала кулуарную беседу в кашу неразборчивого бубнежа, и даже эти звуки не пробудили ни у кого желания внимать, вызывая лишь раздражение вместо положенного любопытства. По ту сторону до сих пор не раздалось ничего, похожего на звук падающего тела, и всем этого было достаточно.

— Торчим тут, как дураки, — продолжила Вильма ворчать себе под нос, — Будто у нас работы нет. Нам сейчас надо к криостазу готовиться, заготовки делать, а мы сидим верхом на контрабандном вине и ждем, пока нам разрешат вынести его в космос. Да мы самые настоящие герои анекдота!

Воздух задрожал едва уловимым металлическим звоном, и в лучах светильников на мгновение блеснуло серебро.

— Орел! — радостно воскликнул Эмиль, поймав монетку.

— Что ты загадывал?

— Как скоро нас отсюда выпустят.

— И что обозначает орел?

— Двадцать минут.

— А решка?

— Никогда.

— М-да, — промычал Радэк, — Как тебя взяли на такую работу, ума не приложу.

— Вы чувствуете? — наполнила Ирма легкие, — Будто бы тут стало душно.

— Только не начинай… — махнул на нее рукой Радэк, — Все технические помещения сообщаются с вентиляционными каналами, так что мы тут не задохнемся.

— Если только Октавия не поджарила Ленара и не решила избавиться от лишних свидетелей.

— Ну, в таком случае, — равнодушно хрустнула уставшая шея, — надеюсь, ему было больно.

Никто не верил в способности серебряной монеты Эмиля прогнозировать будущее, но вопреки пессимистичным ожиданиям прогноз начал сбываться, когда дверь, отделявшая пленников от свободы, наконец открылась, и на пороге предстала Октавия, все еще держащая в руке шокер, но уже с более поникшим видом. Ее плечи были расслаблены и опущены, движения ленивыми, лицо красным, а веки припухшими. Похоже, талант Ленара доводить людей до слез уже в который раз оправдал себя на сто процентов. Вильма вскочила с ящика вина, приготовившись к любому развитию событий, но Октавия не шелохнулась. Она лишь окинула взглядом все помещение, в последний раз посмотрела на дыру в палубе, и вполголоса выпустила из себя:

— Поставьте решетку на место, когда закончите.

Развернувшись, она исчезла из дверного проема, и из коридора послышался звук удаляющихся шагов. Экипаж Ноль-Девять хором выдохнули и обменялись взглядами, отходя от впечатлений. Прежде чем они успели сообразить, что делать дальше, на пороге, сверкнув раненым коленом и приподнятым настроением, появился упоенный своей маленькой победой Ленар и подсказал:

— Слышали, что сказала дама? За работу, и поставьте потом решетку на место.

— А ты ничего не хочешь сказать? — сердито уперла Вильма руки в бока.

— Ах, да, — ее капитан одобрительно оттопырил большой палец и произнес заслуженную похвалу, — Ты молодец, Вильма. Ни одной бутылки не тронула, пока меня не было…

22. Я не сойду с ума

Согласно принципу эволюции Дарвина обезьяна превратилась в человека благодаря естественному отбору, однако этот принцип был в очередной раз поставлен под сомнение, когда человечество изобрело двигатель Алькубьерре и открыло себе путь к другим звездам.

Сам по себе двигатель был лишь инструментом, истинным же спасением для постепенно деградирующего и вырождающегося человечества послужила великая цель. Цель была по-настоящему велика, и смело можно сказать, что она была в той же степени непостижима, сколь и проста: освоить все.

Вместе с двигателем Алькубьерре человечество получило доступ к неограниченным ресурсам, необъятному пространству и бесконечным перспективам. Сложно себе это представить, но чтобы человеческое общество исцелилось от многих своих пороков и продолжило расти над собой, ему необходимо было всего лишь дать очень много работы. Настоящей работы, которая по-настоящему ценилась и по-настоящему приносила общественную пользу. Оказывается, что-то все же способно поменяться в сознании человека, стоит ему лишь осознать, что он маленькая, но все же важная шестеренка в гигантском механизме по освоению вселенной. Такой человек не просто зарабатывает средства к существованию, но еще и по-настоящему гордится своим трудом, чувствует свою ценность для общества и осознает, что от него в этом мире что-то зависит. Любой человек от рождения испытывает потребность чувствовать себя нужным, и лишь это чувство способно сделать его самодостаточным.

Другими словами, обезьяну в человека превратил труд, а какой-то там естественный отбор лишь немного уменьшил волосяной покров и увеличил массу мозга.

У Ирмы было много работы, часть из которой была воистину изнуряющей. Находясь на пределе своих сил, она проклинала все на свете и безмолвно скулила о скорейшем конце смены и встрече со спальной полкой, но когда смена, наконец-то, заканчивалась, Ирма погружалась в сон с упоительной мыслью, что день прошел не зря. Засыпала она быстро, спала крепко, а просыпалась с чувством легкости и новыми силами. Хороший сон — еще однаотличительная черта рабочего человека. В молодом возрасте лишь бездельники мучаются от бессонницы до середины ночи, а затем с неохотой поднимаются в середине следующего дня и оправдывают свое состояние абстрактным диагнозом «я же сова».

Оставшуюся часть дня после благополучного избавления от контрабандного вина она провела на бегу, помогая своему экипажу погрузиться в криостаз, попутно делая заготовки, записывая инструкции Эмиля и проводя последние проверки работоспособности корабля.

— Соберешь урожай, сделаешь заготовки и сразу в криостат, — тоном строгой матери проговорила Вильма из своего криостата прямо перед заморозкой, — По-хорошему бодрствовать в одиночку вообще не положено.

— Не волнуйся, я не сойду с ума, — пообещала Ирма и закрыла Вильму в ледяном гробу.

Бодрствовать в одиночку было не просто не положено, а запрещено уставом без серьезной необходимости, поэтому Ленар не стал даже пытаться что-либо объяснять капитану Ковальски, а просто без каких либо зазрений совести соврал ему по внешней связи:

— Михал, у нас на Ноль-Девять все в порядке, все системы работают в штатном режиме, мой экипаж уже в криостазе, и я тоже укладываюсь. Это последнее сообщение.

— Хорошо, — без задней мысли поверил ему Ковальски, — Свяжемся через полгода. Конец связи.

Перед тем, как лечь в холодильник, Ленар прилепил на переборку очередной лист горючей бумаги, на котором написал подробные инструкции, что делать, если случится что-то плохое, и ей потребуется досрочно разбудить кого-то из экипажа. Она и сама прекрасно знала, как производить экстренное прерывание криостаза, но Ленар слишком долго с ней работал, чтобы полностью положиться на ее самостоятельность. Ложась в капсулу, он начал настаивать на том, чтобы она постоянно носила при себе две ампулы с местным анестетиком.

— Зачем? — задала она резонный вопрос.

— Потому что если ты где-то на третьей палубе умудришься переломать себе обе ноги, без анестетика тебе будет чертовски трудно карабкаться на первую палубу, — дал он едкий ответ, заставив ее вообразить не самые приятные картины, после чего о чем-то задумался и добавил, — Пожалуй, жгут тебе тоже лучше держать при себе.

— Может, мне сразу фельдшера разбудить?

Он ничего не ответил, но Ирма и без лишних слов догадалась, о чем он думает, и пообещала носить при себе анестетик, жгут и средство от кашля. Она чувствовала себя младенцем, которого родители с неохотой оставляют одного на время короткого отъезда, и утешала себя тем, что такое отношение к себе она более чем заслужила.

И вот Ленар погрузился в криостаз.

Наблюдать за тем, как его капсула закрывается, было равносильно наблюдать за тем, как хоронят близкого человека. Параллель была не случайна, потому что в криостазе человек действительно умирает. За несколько мгновений до того, как его тело остужается до сверхнизких температур, система жизнеобеспечения накачивает его препаратами, облегчающими заморозку, заполняет капсулу криостазовым гелем, а затем полностью обездвиживает его тело, останавливая сердце и дыхание. Тот, кто назовет такое состояние смертью, едва ли ошибется.

Все в радиусе нескольких световых лет умерли, и Ирма осталась одна.

На буксире не сильно развито такое понятие как личное пространство, и уединиться по-настоящему человек мог лишь в «гальюне». Спали все в одном помещении, мылись в соседних душевых кабинках, переодевались за тонкой ширмой, ели за одним столом. В общем, всеми силами привыкали к обществу друг друга. Это отдаленно напоминало семейную жизнь, и со временем никто даже помыслить не смел, что однажды весь корабль будет исключительно в его распоряжении. Когда это все же произошло, Ирма будто бы физически ощутила всю необъятность вселенной. Для человека, который давно привык все делить со своими сослуживцами, резко оказаться в одиночестве было подобно переходу из очень горячей сауны под ледяной душ. Первые несколько минут человек испытывает облегчение, и даже наслаждается тем, как вода забирает из его тела лишнее тепло, но затем он понимает, что эта вода слишком холодная, и если он немедленно не вылезет из душа, то заработает простуду, гипотермию и смерть.

Стадия наслаждения продолжалась у Ирмы меньше суток.

Проснувшись на следующее утро, приняв душ без занавесок, одевшись без ширмы и позавтракав в одиночестве, она спустилась на третью палубу, подкормила растения и с ужасом осознала, что на этом работа закончилась. Казалось, что можно радоваться возможности отдохнуть, но как можно отдыхать, когда отдыхать не от чего? На некоторое время она застыла в ступоре, пытаясь понять, что делать дальше, и не придумала ничего лучше, чем подняться в лазарет и распихать по своим карманам две ампулы с анестетиком, шприц и жгут. Работа снова закончилась, а в ее теле кипела энергия, которую некуда было деть. Заметив на полу высохшую каплю крови, она вспомнила колено, которое рассек себе Ленар при неосторожном контакте с острым краем срезанной дюралевой заплатки. Еще вчера она лично зашивала ему рану и очень гордилась тем, как хорошо у нее получились первые три хирургических шва в ее жизни, наложенные на живого человека.

Она понимала, что со стороны это выглядит немного абсурдно, но осудить ее все равно было некому, поэтому она вытащила из шкафчика с одеждой капитанские брюки, отстирала их от крови за двадцать минут, высушила за пять минут при помощи трюка со шлюзом и вакуумной средой, и заштопала дырку на колене за три минуты при помощи космической нитки и космической иголки.

Ленар точно будет доволен, решила она, рассматривая аккуратный шов, и работа снова закончилась.

У корабля на ближайшие полгода была одна единственная задача — работать двигателями в сторону вектора движения, и корабль прекрасно справлялся с этой работой самостоятельно. От человека же не требовалось ничего. Ирма была лишней, бесполезной, никому не нужной и лишенной смысла жизни. Она бесцельно бродила по кораблю, заглядывая в каждый угол, и иногда заходила на склад, чтобы справиться о состоянии ее подопечных. Ее подопечные прекрасно росли без посторонней помощи, требуя к себе внимание лишь три раза в сутки.

Под вечер второго дня она сдалась.

Позаимствовав у Вильмы стопку журналов, она плюхнулась на полку, открыла обшарпанные страницы и принялась убивать время. Время оказалось живучим существом, и через два мучительно умерщвленных часа она отложила журнал в сторону, выключила свет, прикрыла уставшие глаза и столкнулась с проблемой, которая мучила ее крайне редко — сон не спешил приходить. Она уснула, полтора часа проворочавшись, и проснулась, не понимая, какой сейчас год. Находиться в четырех стенах, лишенных какого либо ритма жизни, было все равно, что выпасть из самого течения времени. Когда не видишь, как коллеги встают вместе с тобой, зазывают на завтрак, торопятся на смену, или возвращаются отдохнуть, весьма сложно даже вообразить, что где-то на корабле часы все еще отсчитывают секунды.

Промаявшись полдня от безделья она лишилась стимула к какой-либо деятельности. Анализируя свой новый распорядок дня за завтраком, она поняла, что начала превращаться в то существо, которое современное общество в открытую презирало, — в потребителя, поглощающего продукты и не дающего взамен ничего равноценного. Эта позорная мысль сводила с ума сильнее смертельной скуки, и Ирма начала практически мечтать, чтобы на корабле что-нибудь сломалось, а она могла это починить. Последующие три часа она занимала себя подготовками к концу света, на скорость надевая и снимая скафандр. Казалось, что ее страх перед скафандрами прошел еще сто лет назад, но ее по-прежнему радовала мысль, что она способна залезть в скафандр, не превратившись при этом в испуганное до смерти животное. В конечном итоге, даже это ей надоело.

От одиночества и безделья порой в голову лезут странные мысли. К примеру, в один прекрасный момент Ирма осознала, что она теперь хозяйка на всем мультисоставе и вправе диктовать свои законы. Ей отчаянно захотелось ощутить вкус вседозволенности, свободы от правил и устава, независимости от мнения сослуживцев. Ей хотелось на секунду представить, что вся вселенная принадлежит ей. Разумеется, в разумных пределах. Она сразу зареклась не пытаться вырывать провода из Марвина или выходить в космос без скафандра, но какие-нибудь безобидные шалости она была просто обязана устроить. Но что легкомысленного она может сделать, когда у нее нет распорядка дня, который можно нарушить, нет работы, на которую можно не явиться, нет коллег, которым можно нахамить, и нет правил, нарушив которые нельзя попасть в серьезные неприятности? Зеркало подсказало ей ответ, и она тут же скинула с себя форму вместе с обещаниями Ленару, что будет постоянно носить при себе анестетик.

Разгуливать по кораблю в неглиже оказалось далеко не самой умной идеей, но Ирма упорно отгоняла от себя мысли, что холод уже пронзил ее до самых костей, и упивалась полученной свободой, как могла. Чтобы не окоченеть окончательно, она периодически захаживала в машинное отделение, где всегда было тепло, слушала гул термоядерных реакторов, грела окоченевшие пальцы и шлепала босыми ногами обратно на первую палубу.

Напомнив самой себе, что в ее распоряжении все же ВЕСЬ мультисостав, она вооружилась фонариком и отправилась на прогулку по мертвым коридорам до буксира Ноль-Семь. Дрожа от холода, она добралась до самого-современного-буксира, заглянула в местное машинное отделение, вновь погрелась рядом с термоядерными реакторами и отправилась обратно. Собственное поведение казалось ей глупым, и это ее веселило.

На обратном пути она резко остановилась, почувствовав замерзающей ногой какую-то лужицу на палубе между решетками, и ей эта лужица не понравилась. Луч фонарика выловил из кромешной тьмы жидкость грязно-зеленого цвета, не похожую ни на какие известные технические жидкости, и все же сердце Ирмы дрогнуло от радости. Неужели что-то начало протекать, и в ее силах совершить что-то полезное?

Как бы не так.

Внимательно осмотрев переборки и потолок, она не нашла ничего, что хотя бы отдаленно напоминало источник таинственной утечки. Разочарование было настолько велико, что она даже не стала думать о том, откуда вообще могла взяться там это жидкость. Холод, проникающих иглами через обнаженную кожу, заставил ее идти дальше, не оборачиваясь, и по пути она решила, что ей подойдет любая работа. Даже работа уборщицы. Она вернулась обратно, вооружившись ведром с губкой, и с глубоким удивлением ничего не нашла. Ирма оглядела совершенно сухой коридор и поняла, что заблудилась. Буксиры были очень похожи друг на друга, а она вместе с формой сбросила с себя собранность и внимательность. Не вляпайся она босой ногой в злополучную лужу, она бы вообще не узнала о ее существовании, как сейчас не знает, на каком буксире это произошло, и на какой буксир она вернулась. Она продолжила путь по цепочке буксиров, пристально вглядываясь себе под ноги, пока лбом не уперлась в шлюз, ведущий к Ноль-Семь. Развернувшись обратно, она с тем же успехом дошла до Ноль-Девять, и все палубы под ее ногами были идеально сухими. Что за жидкость может внезапно появиться из ниоткуда и так же внезапно исчезнуть в никуда? Воображаемая, решила Ирма и с чувством глубокого разочарования и онемевших конечностей вернулась на родную первую палубу в комнату отдыха.

Повторно взглянув на себя в зеркало, она встретилась взглядами с какой-то дикаркой, и стыдливо натянула мешковатую форму обратно. Форма согревала не только ее тело, но и душу. Форма была символом порядка, дисциплины и не позволяла забыть, ради чего ее владелица вообще ее носит. На этой мысли денек анархии и окончился.

Ночью ее мучили кошмары, а проснувшись она поняла, что кошмары продолжаются. Да, прошло всего три дня тотального одиночества, а ее нервы уже начали давать трещину. Позавтракав, она повесила свой гамак в обсерватории прямо напротив блистера, и повисла в нем, устремив свой взгляд в бесконечное пространство. Миллионы блестящих точек на небе были приятным разнообразием после трехдневного скитания по замкнутым пространствам, и первые полтора часа приносили умиротворение. Ирма задремала, а очнувшись, услышала за звуком гула термоядерных двигателей есть еще какой-то звук, едва уловимый и совершенно ненормальный. Ей пришлось перестать шевелиться, затаить дыхание и всеми силами игнорировать шум крови в ушах, чтобы она смогла разобрать этот звук — где-то в дальнем конце корабля завывал ветер. Ирма никак не могла определиться, что являлось большим идиотизмом: допустить до cебя мысль, что на космическом корабле действительно дует ветер, или встать и пойти искать источник этого ветра.

Но она встала и пошла искать источник.

На поиски ушло где-то около часа, прежде чем она окончательно удостоверилась, что никакого ветра нет. Куда бы она ни пошла, мнимый источник звука не приближался ни на метр, все так же завывая где-то в абстрактных далях ее воспаленного воображения.

О подобных играх разума предупреждали в академии и даже прогоняли будущих космонавтов через тест в сурдокамере, но сурдокамера была скорее условностью, при помощи которой удавалось отсеять самых безнадежных кандидатов. На самом деле никто не делал особого упора на сурдокамеру, ведь было на самом деле не так важно, насколько хорошо человек справляется с одиночеством. Важнее было, насколько хорошо он уживается с другими людьми.

Человек мог очень долгое время пребывать в одиночестве без серьезного ущерба для психики, но при условии, что это одиночество протекает в естественной для человека среде. Межзвездное пространство, в котором на световые года вокруг раскинулась лишь смерть и пустота, воздействует на психику совсем иначе. Если продолжать аналогию с душем после сауны, то в данный момент Ирму начинало вовсю колотить от холода. Ее организм начинал бурно реагировал на неблагоприятную среду и протестовать против дальнейшего издевательства. То, что будет дальше, от аналогии слегка отходит: в конечном итоге человек перестает чувствовать холод. Если в случае с душем это обозначает предсмертное состояние, то в случае с космосом человеческий разум наконец-то научился справляться с давящим чувством изоляции и пустоты, хотя в некоторых случаях это сопровождается резким повышением в должности до президента Объединенного Созвездия и переводом на службу в роскошный президентский кабинет, в котором мягкие даже стены.

В подобных ситуациях крайне важно не забывать про один простой принцип: если ты замечаешь странности в своей психике, то это еще нормально, но если ты их не замечаешь, то это уже клиника. Ирма замечала, но предпочла бы не замечать. Она решила, что будет полезно напомнить себе, что она не одна во вселенной, и где-то там еще есть цивилизация, и преисполненная наивными надеждами направилась в радиорубку.

Поскольку в любой пункт прибытия корабль традиционно заходит кормой вперед, соответственно и кормовой радиомассив у него мощнее носового. До Нервы оставалось чуть больше трех световых лет, и Ирма понадеялась, что кормовой радиомассив сможет поймать радиосигнал трехлетней давности. Ей даже не важно было, что за сигнал попадет в сети приемников. Переговоры диспетчеров, трансляция концерта, выпуск новостей — что угодно. Но все было тщетно, на Нерве ни один сигнал не транслировался с такой силой, чтобы в разборчивом виде пробить три световых года и не затеряться в электронном шуме ближайших звезд.

Зайдя уже в который раз на склад, чтобы проверить гидропонные грядки, Ирма застонала от безысходности. Все говорили, что суперпаслен растет с невероятной скоростью, но на самом деле все это чистейшее вранье. «Невероятная скорость» должна заключаться в часах, но никак не в сутках, не в месяцах и не в тысячелетиях, которые прошли с момента заморозки ее экипажа. Недозревшие плоды зеленого цвета издевательски смотрели на нее, и ее чуть не одолело желание со злостью сорвать их и законсервировать прямо в таком виде.

Вот Ленар-то обрадуется, подумала она, и эта мысль оградила ее от необдуманных поступков.

Да, Ленар все еще являлся для нее авторитетом, даже не смотря на тот цирк, в который он втянул свой экипаж не так давно на соседнем буксире. Пусть его поступки и не всегда были правильными, но он всегда точно знал, что нужно делать, и Ирма ни разу не видела, чтобы он в чем-то долго сомневался. Он олицетворял собой то, к чему она стремилась, — уверенность и решимость. Она вдруг начала задаваться вопросом, чем занимался бы Ленар на ее месте, но не находила правильного ответа. Скорее всего, Ленар на ее месте не сходил бы с ума… по крайней мере не сильнее обычного, но эта догадка никак не помогала. Ленар оставил ей кучу советов, что делать в случае поломки корабля или физической травмы, но ничего не рассказал о душевных испытаниях. Ленар и сам никак не помогал.

Следующей ночью ее вновь мучили кошмары. Прелесть ночных кошмаров заключается в том, что стоит лишь открыть глаза, как они исчезают, но в случае с Ирмой все было наоборот. Она бы с радостью вступила в рукопашную схватку с каким-нибудь инопланетным монстром из бульварных романов, лишь бы не просыпаться с чувством, что вокруг нее вымерла вся вселенная. И она принялась ругать себя и Ленара последними словами. Себя за то, что вызвалась вместо Ленара провести эту неделю, и Ленара за то, что тот не настоял на своем и не отговорил ее.

Как уже известно, от одиночества и безделья голову порой посещают странные мысли. На этот раз Ирме вдруг захотелось прогуляться до буксира Два-Пять. Просто так, без задней мысли. Может ведь девушка просто так взять и пойти, куда ей вздумается? Разумеется, может, обманывала она себя, и покорно пошла на поводу у своих позывов. Она знала, зачем направляется туда, но до последнего отказывалась себе признаваться, будто эта мысль может как-то ей навредить.

Ноги сами ее понесли, едва она взяла в руки фонарик.

Современная наука заявляла, что если технология телепортации и реализуема, то явно не в этом столетии. Ирма могла возразить, потому что самолично телепортировалась на Два-Пять. Это было легко. Всего-то ей надо было открыть шлюз, зациклиться на одной и той же мысли, и внезапно осознать, что она перенеслась из одной точки пространства в другую, минуя все промежуточные точки. Возможно, если научить Марвина подобному трюку, это будет тем самым долгожданным прорывом в космоплавании, которого все так долго ждали.

Мысль, на которой Ирма зацикливалась, все не отпускала, и вот уже она карабкается по лестницам на первую палубу, открывает дверь, щурится от кусающего лицо ледяного воздуха и, наконец-то, задается резонным вопросом: а какого черта ее принесло в отсек криостаза буксира Два-Пять? Именно ответа на этот вопрос она и избегала последние пять минут, а ответ лежал прямо перед ней в одной из шести капсул. Но в какой?

Это напоминало игру в наперстки с той лишь разницей, что подтвердить свою догадку нет никакой возможности. Никто не писал имена и фамилии на капсулах, потому что в этом не было никакой нужды. Когда человек ложится в криостаз, от него требуется ввести в компьютер лишь пол, вес и биологический возраст, чтобы компьютер смог правильно рассчитать дозировку препаратов. И как раз возраст его и выдал.

Капсула № 4, мужчина, 76 килограмм, 44 года. В таком возрасте никто не суется в межзвездные грузоперевозки. С биологической точки зрения Игорь Соломенников был без сомнения самым старым человеком на всем астероиде 2Г. Если верить биомонитору, он лежал в капсуле смирно, с идеально ровными кардиограммой, энцефалограммой и мне-нет-до-вас-никакого-дела-граммой. Ирма подошла к четвертой капсуле, в которой лежал фельдшер, имя которого она едва не увековечила на своем плече, и ощутила подступающий к горлу ком. Если она и была в чем-то уверена, так это в своих правах ненавидеть этого человека, но отчего-то не спешила ими пользоваться, и практически приползла к нему, словно на могилу к своему родственнику.

В прошлый раз, когда она пропускала свой криостаз, Игорь постоянно был рядом и ни на секунду не давал ей почувствовать себя одинокой. Он все время занимал ее тело и разум, ухаживал за ней без излишних послаблений и лепил из нее человека, мало чем похожего на ту размазню, в которую она превратилась за последние жалкие четыре дня.

Она мысленно попросила у него прощения, но мысли звучали слишком тихо и неубедительно, и она повторила это вслух. Затем еще раз и еще, с каждым разом все громче, не до конца понимая, для кого она это говорит. В их последний разговор он ждал, что она попросит у него прощения, а она созрела для этого лишь теперь, когда она готова была просить прощения за что угодно, а он ее не слышит. Она думала, что ей от этого станет легче, но легче стало лишь на половину от ожидаемого результата…

И тут она поняла, что такое настоящее сумасшествие.

Подойдя к терминалу, она вставила свой пропуск в считывающее устройство, и Марвин подтвердил ее допуск четвертого уровня. Это был самый низший уровень допуска, но этого было вполне достаточно, чтобы самостоятельно пользоваться шлюзами, заходить почти во все помещения или… экстренно вывести человека из криостаза.

На какое-то время она превратилась в машину, упрямо следующую своей программе и ни на секунду не допускающую мысль о том, какая же она дура. Она просто колотила по клавишам, вводя команды для разморозки четвертой капсулы и убеждая Марвина, что да, она действительно не ошиблась и действительно хочет вывести человека из криостаза, потому что у нее случилась чрезвычайная ситуация. Марвин, разумеется, поверил на слово, что ситуация действительно чрезвычайная. В конце концов, человеку виднее, чем компьютеру. Не может же человек просто так взять и вытащить другого человека из заморозки раньше времени ради личной прихоти. Палец Ирмы замер над клавишей со значком ввода, и онемел, когда из него в страхе ушла вся кровь. Она была уверена, что ей послышалась, но на всякий случай затаила дыхание и обратилась во слух. Слух у нее был идеальным. Человек с неидеальным слухом ни за что не услышал бы шипение, с немалым трудом продравшееся в отсек криостаза сквозь две палубы и шум двигателей. Это был уже не какой-то навязчивый ветерок, и она была почти уверена, что ей не послышалось. Это был он.

Инопланетный монстр из бульварных романов.

Шипение повторилось, и она взвесила в руках фонарик. Теоретически, он был способен сойти за дубинку, но лучше бы это был шокер, каким недавно едва не воспользовалась Октавия. Ирма никогда не спрашивала, есть ли на их корабле такой же, но если и есть, то он был надежно замурован в капитанском сейфе, и мечтать о нем не было смысла. Значит, придется отбиваться фонариком.

В детстве Ирма любила читать бульварные романы и точно знала, что фонарик — это надежное средство против любого монстра. Особенно, если с этим фонариком спускаться в какое-то темное место, из которого недавно раздавались непонятные звуки. Ну, а для того, чтобы фонарик сработал наверняка, при поисках монстра нужно было разделиться, но, к сожалению, Ирма была одна, и сильнее понизить свои шансы на выживание больше ничем не могла.

Она старалась спускаться по лестнице бесшумно, постоянно вслушиваясь во тьму третьей палубы. Как она ни старалась, но ее слух больше не уловил ничего подозрительного, и это показалось ей подозрительным. Корабль вновь притворялся мертвым, и кто-то там в его глубинах вновь пытался убедить ее, что она одна. Она и сама пыталась себя в этом убедить, когда ее нога коснулась третьей палубы, и принялась обходить коридоры. Ее слух обострился настолько, что она начала различать эхо собственных шагов и ритмичную пульсацию где-то в районе пяток. Она сама не знала, искала ли она монстра или доказательства того, что монстр существует лишь в ее голове, но на всякий случай она испугалась до смерти, проглотила слюну и пошла к шлюзу, больше не пытаясь красться на цыпочках. Чувство, что она хозяйка всего мультисостава, покинуло ее еще двумя палубами и сотней грамм холодного пота ранее, и она просто торопилась вернуться на свою территорию, где она вновь ощутит себя бессмертной и всесильной.

Когда дверь шлюза показалась в луче фонаря, она ускорила шаг и поняла, что кто-то крадется за ней. Нет, даже не крадется, а уверенно следует за ней, синхронизировав с ней поступь и умело маскируя свое присутствие в звуке ее шагов. Кем бы он ни был, глаза на ее затылке четко различали его нечеткий силуэт, прорисовывающийся из кромешной тьмы сверхглубокими оттенками черного и с каждым шагом все сильнее сокращающий дистанцию. Вспотевшей ладонью она сжала покрепче свой верный и надежный фонарик, и оказалась перед мучительной дилеммой: оглядываться или идти дальше? Она не хотела выбирать, и просто попыталась мысленно воззвать к здравому смыслу. Здравый смысл подсказывал, что никаких монстров нет, но говорил он это до такой степени не убедительно, что она заткнула его обратно и остановилась. Кто бы за ней не следовал, он уже стоял вплотную, и все волоски на ее теле оттопырились, когда по ее шее пробежал холодок от постороннего дыхания. Сдвоенным джебом сердце едва не сломало ей пару ребер, и, не выдержав ступора, Ирма резко скрутила неуклюжий полупируэт и выбросила руку с фонариком в хлестком боковом ударе.

Существует одна очень важная причина, по которой монстры живут именно под кроватью. Монстры физически не могут существовать в контролируемом человеком пространстве, а под кроватью, как правило, находится именно та часть комнаты, которую человек никак не контролирует. Стоит человеку лишь заглянуть под нее, как его визуальный контроль мигом делает это пространство непригодным для жизни всех инопланетных монстров из всех бульварных романов. Что-то подобное было и тут, только под кроватью находился практически весь мультисостав, и пространства для нормальной жизнедеятельности монстров было больше, чем на Ноевом ковчеге.

Едва удержав равновесие, Ирме стоило немалых трудов, чтобы немного успокоить вскипевший в крови адреналин и перевести дыхание.

Все же она сходит с ума.

Парадокс сумасшествия заключался в том, что если человек думает, что он сошел с ума, значит он еще не сошел с ума. А если он уверен, что он нормальный, то… в общем, как и сказал однажды фельдшер, психология до сих пор не выросла из детских ползунков.

Проветрив легкие, Ирма выпрямилась и уже в который раз напомнила себе, что она дура. Узнай кто, что она дралась с воздухом, ее бы подняли на смех, и вынесли из коммерческого флота на какую-нибудь менее ответственную работу. Собственные чувства обманули ее уже несколько раз, и полностью исчерпали кредит ее доверия. Больше она ни к чему не будет прислушиваться и приглядываться. Пусть лучше она по невнимательности сломает себе ноги, к этому-то она точно подготовилась. С подобными мыслями она добралась до шлюза, нажала на кнопку, и когда дверь распахнулась, ей совершенно точно не показалось, как шипение, которое она слышала из отсека криостаза, ударило ей по ушам и опрокинуло ее на палубу.

Это было даже не настолько страшно, насколько обидно. Над ней издевалось категорически все, в груди что-то болезненно скукожилось, слезные железы вдруг решили взбунтоваться, а все ее потаенные желания и мечты вдруг снизошли до одного простого стакана воды. Один простой стакан ждал ее в кают-компании родного буксира, и это желание оказалось настолько велико, что она просто растоптала всех монстров, вставших на ее пути, вернулась на Ноль-Девять, поднялась на первую палубу, наполнила стакан, припала к его краю губами и едва не захлебнулась, затапливая пустыню в своем горле.

Шел четвертый день. Если она срочно не научится брать себя в руки, к концу недели она и не вспомнит своего имени.

Оставшуюся часть дня она провела в обсерватории, покачиваясь на гамаке и вглядываясь в гипнотизирующие ее светящиеся точки, проклевывающиеся сквозь тьму вселенной. Она не могла объяснить, почему, но этот холодный свет рассеянный по бесконечной пустоте, убаюкивал ее и заставлял забыть обо всех монстрах вселенной. Возможно, именно этого ей и не хватало — напоминания, что она одна посреди огромного ничто, когда воспаленный мозг вовсю протестовал и пытался убедить ее в обратном.

Так в этом гамаке она и уснула.

На пятый день произошло одно из самых неприятных пробуждений в ее жизни. Когда человек находится едва ли не на грани, что он меньше всего захочет видеть, едва открыв глаза? Правильно — того, как привычные законы мироздания рухнули, и вся вселенная начала переворачиваться.

23. Идеальный космонавт

Когда человек попадает в чрезвычайную ситуацию, впасть в ступор считается нормальной реакцией даже у самых подготовленных. Вот только проблема вся заключалась в том, что Ирме в академии чуть ли не молотком вколачивали в голову, что нормальная реакция и допустимая реакция — это два совершенно разных понятия. Главное правило поведения при чрезвычайной ситуации гласило, что попав в чрезвычайную ситуацию человек должен делать абсолютно все что угодно, кроме бездействия. Бездействие убивало и иногда не только бездействующего.

Кажется, что делать что угодно — это легко, но когда Ирма вывалилась из гамака и стряхнула с себя скорлупу шокового состояния, она впала в ступор от мыслей о том, как выйти из ступора.

Делать что угодно, еще раз подсказала она себе и уперлась руками в палубу.

Один… Два… Три…

Да, когда за окном наступает чуть ли не конец света, совершить десять отжиманий может прийти в голову либо истинным спортсменам, либо законченным олухам. Ирма решила, что она истинный спортсмен, потому что разогнанная кровь разогрела мозг, насытила его кислородом и помогла ему понять, что происходит. За блистером все так же синхронной стайкой мелких серебристых рыбешек по черному куполу плыли звезды, но если до отжиманий Ирма была уверена, что сошла с ума окончательно, то теперь она позволила себе усомниться в этом диагнозе. Она зареклась доверять своим глазам, но было на борту одно существо, которому она готова была поверить, и это существо предательски молчало.

Ирма не взбежала — она взлетела на первую палубу, ворвалась на мостик, плюхнулась в свое кресло на посту оператора и скормила пульту свой пропуск. Пульт ожил, рассыпав по своей панели цветные огоньки индикаторов, приборов и точек-ориентиров на навигационном экране. Ее глаза, которым она все еще не до конца доверяла, пробежались по показаниям приборов, и она впервые в жизни пожалела, что не рехнулась.

Весь мультисостав действительно начал вращаться вокруг поперечной оси, параллельно скрутив свою совершенно прямую траекторию в спираль, повторяющую кудри Вильмы, а Марвин, как ему и положено в подобных ситуациях, был просто тупой машиной. Он не был запрограммирован на работу в тандеме с пятью другими буксирами, поэтому упрямо верил, что способен самостоятельно разобраться с навигацией и впустую тратил воду, стараясь компенсировать отклонения маневровыми двигателями.

Ирме в голову пришло лишь две возможных причины подобного поведения мультисостава. Первая заключалась в том, что в астероид что-то врезалось на большой скорости, и центр масс сильно сместился. Ей потребовалось лишь на секунду взглянуть на тринадцатизначное число, высветившееся на счетчике массы, чтобы полностью исключить этот вариант. Астероид с момента последнего считывания массы полегчал на пару-тройку центнеров, что можно было легко списать на сброшенное контрабандное вино, поэтому оставался второй вариант. Тот самый вариант, которого все боялись, и все равно пренебрегли им.

У злополучного буксира Шесть-Три опять что-то сломалось.

Вот он, момент торжества, когда случилась долгожданная поломка, и Ирма получила возможность заняться полезной работой. Протяжный стон вырвался из ее груди прямо в приборную панель, и вместо радости в ней взревел позыв вырвать самой себе излишне длинный язык, за который ее никто не тянул.

И вновь наступил тот момент, когда царит экстренная ситуация, а Ирма безвольно сидит и ничего не делает, вместо того, чтобы делать «что угодно». Корабль молчал, пребывая в уверенности, что ситуация под контролем, и тишина сильно давила на расшатанные нервы, лишний раз подстегивая чувство неправильности. Она смутно догадывалась, что ей нужно делать. Нужно было лезть в скафандр, бежать на Шесть-Три и если не починить, то хотя бы диагностировать поломку. Она достоверно знала, что такие вещи лучше не делать сгоряча, поэтому откинулась на спинку сиденья, расправила плечи, совершила несколько глубоких вдохов-выходов, и в голове начало появляться какое-то подобие порядка. Дыхательное упражнение помогало в любой ситуации, кроме утечки кислорода, и лишь после него Ирма позволила себе бежать сломя голову.

Спустившись на третью палубу, она почувствовала, как в работу включился еще один отдел ее мозга и задал ей резонный вопрос — куда она торопится? Вопрос был до такой степени интересным, что она остановилась у шлюза и серьезно задумалась. Что-то крайне важное таилось в ответе на этот вопрос, и спустя всего полторы минуты скрипа немного помятого и давно не смазываемого думательного механизма она поняла, почему время сейчас так важно. С каждой секундой скорость вращения мультисостава увеличивается. А почему?

Потому что его продолжает раскручивать Девять-Четыре.

С громким шлепком ее ладонь резко встретилась со лбом. Она правильно делала, что торопилась, но торопилась она не в правильную сторону. Схватив со склада свое самое верное оружие (фонарик), она побежала к противоположному шлюзу. Что бы ни произошло на Шесть-Три, необходимо было как можно быстрее вырубить тягу Девять-Четыре.

Как же сложно работать в коллективе.

Выводы, к которым она пришла, были лишь общими штрихами складывающейся картины. Мелкие детали она пыталась продумать прямо на бегу, параллельно стараясь не споткнуться и не сломать себе что-нибудь, но когда мозг старается решить две сложные задачи одновременно, часто бывает так, что он не справляется ни с одной из них. В воздушном рукаве между Один-Четыре и Девять-Четыре, запутавшись взглядом в рябящих от луча фонарика тенях, она все же зацепилась носком за ребристую поверхность, распласталась животом на стенке рукава и глубоко вздохнула, продолжая рисовать в голове план дальнейших действий.

Все контрольное оборудование было блокировано, и для разблокировки необходимо было предъявить Марвину пропуск. На буксире Девять-Четыре ее пропуск почти ни во что не ставился, и требовался пропуск второго уровня кого-то из приписанных членов экипажа. Обычно пропуска хранились в персональных сейфах на мостике. Что могло открыть сейф? Лишь его владелец и мощный плазменный резак. Первый вариант слишком долгий, потому что владельцу потребуется какое-то время, чтобы отойти от криостаза, а второй вариант слишком рискованный, потому что неосторожная струя воздушной плазмы может сжечь содержимое сейфа.

Теперь Ирма поняла, зачем Эмиль повсюду таскает свою монетку.

Приняв решение, она вскочила на ноги и побежала дальше зигзагами. Сила Кориолиса становилась все ощутимее, и Ирма была уверена, что если бы она успела позавтракать, то завтрак именно в этот момент вежливо попросился бы наружу.

Буксир Девять-Четыре встретил ее, как и все на этом мультисоставе, полным равнодушием. Всем было плевать, что их два миллиарда тонн описывает в пространстве спирали, тратит воду впустую и постепенно уходит из полетного коридора. Никто не пытался ее подбодрить, подстегнуть или хоть как-то намекнуть, что она правильно реагирует на ситуацию. Даже воздух словно бы забыл, что такое Броуновское движение, и умиротворенно висел в коридорах мертвыми рядами молекул. В этом и была суть самостоятельности — способность к личной инициативе без помощи суфлера.

Она выбрала плазменный резак, и ее ноги моментально внесли ее на склад. Все инструменты попрятались по углам и прикрылись раскинувшимися в разные стороны суперпасленовыми райскими кущами. Местный экипаж наверняка знал, что где лежит, но Ирма была не местной, и искать среди зарослей что-либо без хотя бы приблизительного представления о местном укладе было может и не самой бесполезной затеей, но и не самой продуктивной. План внезапно снова поменялся.

Надо будить экипаж.

Стоп, подумала она, застыв перед выходом со склада, когда ей в голову копьем вонзилась запоздалая мысль, и она поняла, что на складе что-то не так, как должно быть. Наконец-то она задалась еще одним важным вопросом — почему никто не убрал все гидропонные грядки перед полугодовым криостазом? Резко обернувшись, она еще раз убедилась, что ей не показалось, — склад по-прежнему был полно признаками растительной жизни, и даже ее нос клялся, что чует повышенную влажность в воздухе и душный аромат питательного раствора, который она уже давно научилась не замечать. Ей все это не мерещилось, но пока растения не представляли угрозу успеху экспедиции, думать о них в такой момент совсем не хотелось. Ударив по кнопке, она дождалась, пока откроется дверь, и выбежала со склада.

Очень часто, когда с человеком случается что-то неожиданное, момент между самим событием и тем, как его осознает мозг, растягивается на весьма ощутимое время. Этот момент часто доказывает, что скорость мысли сильно преувеличена, и в некоторых ситуациях ее даже можно точно измерить. Когда Ирма резко свернула за угол, сначала случилось событие — она все же натолкнулась на инопланетного монстра из бульварных романов. Этот монстр был вполне осязаем, теплым на ощупь, носил одежду, весил в районе семидесяти-восьмидесяти килограмм и испугался практически так же сильно, как она, хоть и не выдал своего испуга вскриком, от которого закладывало уши. Столкновение с превосходящим по массе противником лишило ее равновесия, и она приготовилась к еще одной болезненной встрече с горизонтальной поверхностью, но инопланетный монстр из бульварных романов продемонстрировал чудеса реакции, когда крепко вцепился руками в ее плечи и удержал ее в вертикальном положении.

— Какого черта ты не в криостазе, сестренка? — поздоровался «монстр», разжав пальцы, и лишь тогда закончился момент между событием и его осознанием, — И куда ты так несешься, будто кто-то умирает?

От момента, когда Ирма вскочила со своего гамака, как ошпаренная, прошло всего около десяти минут, но эти десять минут были наполнены таким количеством сюрреализма, что было достойны холста Сальвадора Дали. Она не понимала, что отвечать и как реагировать, но точно знала, что абсолютно все сегодня идет как-то не так, и все ее планы рушатся во мгновение ока. Вот что значит сходить с ума. Она протянула руку вперед, и ее палец уперся Карлсону в грудь. Он определенно казался настоящим, хоть это и ничего не доказывало.

— Шесть… — заикнулась она, и поправила на себе куртку, — Шесть-Три сломался.

— Как сломался?

— Сам сломался, — резко ответила она, едва не сорвавшись на крик, — Я не знаю, я теперь уже ни в чем не уверенна, но ты мне скажи, ты разве не чувствуешь Кориолисову силу?

Он не чувствовал никакой силы, кроме силы взаимного недопонимания, но на Ирме было достаточно безумное выражение лица, чтобы он отнесся к ее вопросу серьезно, затаил дыхание и прикрыл глаза. Кориолисова сила доставляла людям определенный дискомфорт, а этот чертов «идеальный космонавт» мог комфортно себя чувствовать в самых разных условиях. Таким уж его сделали. Острое зрение, идеальный слух, неприхотливый желудок и мощный вестибулярный аппарат. Возможно, он не заметит вращения, даже если окажется в центрифуге, находящейся внутри другой центрифуги. Его глаза округлились, и лицо покрылось всем спектром эмоций между легким недоумением и тихой паникой, хотя для самой Ирмы все это читалось как «радуйся, ты еще не до конца чокнулась».

Сорвавшись с места, Карлсон направился куда-то быстрым шагом, и Ирму утянула за ним какая-то сила вроде вихревого потока или панического отчаяния. Спустя тридцать метров она поняла, что он просто отказался верить ее словам и своим ощущениям. Ему надо было убедиться в происходящем лично, и для этого он шагнул в обсерваторию и воочию увидел, как звезды плывут по небу слева направо, подарив астероиду такие понятия, как запад и восток. Ирма взглянула из-за его плеча на все это безобразие, и готова была поклясться, что вращение ускорилось, с каждой секундой осложняя задачу.

— Надо торопиться, — подсказала она.

— Да, ты права, — наконец-то согласился он, столь же стремительными движениями подлетел к интеркому, и его палец врезался в кнопку, — Бьорн, у нас чрезвычайная ситуация.

— Что-что? — недоуменно переспросила Ирма, — Капитан Хаген тоже не в криостазе?

— Кто это? — спросил интерком голосом Бьорна Хагена, — Карлсон, кого ты там разморозил и зачем?

— Это не важно, — сэкономил он драгоценное время на объяснения, — Буксир Шесть-Три лишился тяги, и наши движки сейчас вовсю раскручивают астероид. Я был бы очень рад, если бы ты их вырубил, браток.

— Понял тебя, — протянул Бьорн озадаченным голосом человека, ответ которого явно опережал события, — Сейчас сделаю.

— Делай, а мы с Ирмой Волчек немедленно направляемся на Шесть-Три для диагностики, — отчеканил Карлсон, отошел от интеркома, и следующие его слова прозвучали как приказ, — Пойдем, надо поскорее выяснить, что случилось.

Разморозка экипажа, поиски плазменного резака, вскрытие сейфа… А оказалось, надо было просто нажать на одну кнопку и произнести нужные слова. С каждым новым сюрпризом Ирме становилось понятно все меньше, и пока она пыталась успеть за широким шагом Карлсона на пути к виновнику происшествия, ее голову не отпускали вопросы:

— Мой вопрос прозвучит странно, но скажи мне, хоть кто-то на этом чертовом мультисоставе сейчас заморожен?

— Да вроде бы почти все, — бросил он через плечо, не останавливаясь.

— А ты почему не в холодильнике?

— А ты? — дразнящим тоном переспросил он, явно не желая отвечать, и открыл шлюз.

— Мы на Ноль-Девять не успели сделать заготовки еды, и я ожидала следующего урожая.

— И тебя оставили одну?

— А какой смысл оставлять со мной кого-то еще? Смысл в том, чтобы я еды выращивала больше, а ела меньше. Два человека не увеличат урожай, а лишь уменьшат.

— Логично. Смело. И глупо одновременно.

Это прозвучало слегка обидно, но она не нашла чем возразить ни единому слову.

— А кто еще на ногах, кроме тебя и капитана Хагена?

— Эркин, Айвин и… до вчерашнего дня с нами был Ильгиз, — последнее имя онпроизнес с явной неохотой.

— А что случилось с Ильгизом?

— Он оказался немного… не в себе. Ему начали мерещиться странные вещи, и мы убедили его лечь в криостаз. Кажется, он слегка перенапрягся и заслужил отдых.

— Да, кажется, я его понимаю… — протянула Ирма, — А какие именно вещи ему мерещились?

— Ну… — снова замялся Карлсон, словно вспоминая события прошлогодней давности, — Позавчера он разлил питательный раствор в коридоре, отошел за шваброй, а когда вернулся к нам, то уверял, что кто-то рядом с лужей оставил отпечаток босой ноги.

— Это весьма прискорбно.

Ирма была уверена, что Карлсон ровно в той же степени, что и она, не знает, что делать, но он уверенно шел вперед торопливой походкой, будто бы сам был уверен в обратном, и она едва поспевала за ним, периодически переходя на бег, словно младенец, пытающийся успеть за излишне длинноногим родителем. Возможно, ответ крылся как раз в ярлыке, которые навесили на его генетику еще до того, как он появился на свет. Она не знала, насколько сильно он соответствует определению «идеальный космонавт», но догадывалась, что к таким, как он, всегда предъявляют завышенные требования и заоблачные ожидания, и такие как он, просто вынуждены в ответ создавать видимость, что перед ними нет ничего невозможного. Для них это было вопросом гордости.

Выгнав фонариком тьму из последних метров воздушного рукава, они взошли на освещенную палубу Ноль-Девять, той же торопливой походкой преодолели поперечный коридор и на некоторое время замерли перед стеллажом со скафандрами ВКД. По лицу Карлсона наконец-то пробежала тень неуверенности, и он скомандовал:

— Одеваемся.

— А что дальше? — наконец-то решилась задать она неудобный вопрос, снимая элементы скафандра со стеллажа.

— Дальше мы перейдем на Шесть-Три.

— А дальше?

— Дальше мы попробуем на нем сделать что-нибудь полезное.

— Что-нибудь? — переспросила Ирма, — Это твой план?

— Нет у меня никакого плана, — наконец-то признался он, проверяя давление в кислородных баллонах, — А с каким планом ты бежала через Девять-Четыре сломя голову?

— Хотела самостоятельно вырубить тягу, а дальше как получится.

— Вот видишь? — скривил он губы, — Так всегда и бывает. Что-то неожиданно ломается, и нам приходится как-то выкручиваться. В таких ситуациях любой план начинается с одного и того же — выяснить, что случилось.

— Вот только весь твой план упирается в то, что мы все сделаем только вдвоем. У нас ведь нет никакой связи с Девять-Четыре.

— Запомни, сестренка, — самодовольно декларировал он, — Один космонавт снаружи — это живой труп. А два космонавта — это уже рабочая бригада.

— А три космонавта?

— А это уже рабочая бригада и один живой труп, — пошутил он.

Они натянули скафандры прямо поверх формы, что было не по инструкции и сулило некоторый дискомфорт при эксплуатации. Обычная одежда имела неприятную привычку скручиваться, собираться в складки и жутко натирать, когда она неизбежно пропитается потом, и в таких случаях положено одевать под скафандр специальное белье, которое хорошо проводит влагу, способствует терморегуляции и удобно сидит на теле. Но они дружно пренебрегли удобствами, торопясь поскорее взяться за работу. Торопиться им было уже некуда — если Бьорн отключил тягу, то вращение мультисостава прекратило ускоряться, и плюс-минус двадцать минут ничего не решат, но это уже был вопрос чисто человеческого упрямства. Когда человек расслабляется с чувством выполненной работы, и вдруг неожиданно что-то ломается, человек готов расшибиться в лепешку, лишь бы как можно скорее избавиться от раздражительно ощущения незавершенности и вернуться обратно к комфортному чувству выполненной работы. Такое было свойственно даже идеальным космонавтам.

Ирма провела очень много времени в компрессионном костюме, и пусть он вызывал массу неприятных ощущений, одно достоинство у него точно было действительно выдающимся — он был очень легким и подвижным. После него было крайне непривычно вновь облачать себя в 60 килограмм снаряжения для внекорабельной деятельности и следить за каждым движением, чтобы не упасть на ровном месте под собственным неподъемным весом. Именно это она и сделала, когда неаккуратно спрыгнула с уступа шлюзовой камеры в воздушный рукав и не поймала вовремя переориентацию тяготения. Своим падениям в воздушных рукавах она уже давно потеряла счет.

— Не смешно, — прокряхтела она, пытаясь встать на четвереньки.

— Нет, это было очень смешно! — радостно воскликнул Карлсон, и пока он помогал ей подняться, она прямо сквозь два скафандра, разделяющих их, почувствовала его судороги в приступе хохота.

Тяготение в воздушных рукавах было менее половины «жэ», поэтому особого героизма не потребовалось, чтобы подняться с колен.

— Взрослые люди не смеются над упавшими, товарищ «идеальный космонавт», — сделала она ему замечание, и они продолжили путь.

— Прости, — выдавил он сквозь остаточную улыбку, — Когда меня создавали, мне допустили ген плохого чувства юмора.

— Ты это жалкое оправдание только что придумал?

— Нет, на самом деле еще лет двадцать назад. Очень хорошо помогает при неловких ситуациях.

— Ну, зато честно, — вновь перешла Ирма на кряхтение, когда рукав закончился, и ей пришлось вползать в шлюз Шесть-Три.

— Во… им… но…

— Что-что? — переспросила она, когда Карлсон вновь начал помогать ей встать на ноги.

— Я… язь… охо… отает, — сказал ей шлемофон, разбрасываясь обрывками фраз, словно игривый пес клочками важных документов.

— Я не слышу тебя, — взглянула она на запястный компьютер, — Проблемы со связью!

Карлсон первым сообразил, что если один глухой будет кричать другому глухому «я тебя не слышу», слух к ним от этого не вернется. Вместо бесполезных попыток прокричаться сквозь помехи в эфире он сразу схватил ее за плечи и с глухим ударом крепко прижал их гермошлемы друг к другу в страстном космическом поцелуе.

— Проблемы со связью, — прокричал он сквозь жуткую акустику поликарбонатного щитка, дробящего его голос, — Между нами и радиостанцией слишком много помех.

— Поняла. Переключаемся на прямой канал, — прокричала она, и он отпустил ее.

Прямым каналом пользовались редко. По умолчанию все скафандры завязывались на корабельную радиостанцию, но текущая ситуация, как и практически все ситуации, произошедшие с начала экспедиции, была не совсем штатной. Если бы кто-то сказал конструкторам этих скафандров, что однажды кому-то в скафандре понадобится отойти от корабля чуть ли не на полкилометра под практически непробиваемую толщу металла, которая при этом едва выглядывает из-за горизонта металлического астероида, они бы в ответ лишь посоветовали немедленно бросать пить и начать вести здоровый образ жизни.

— Как слышно? — спросил шлемофон четким и ясным голосом Карлсона.

— Слышно хорошо.

— Отлично, тогда продолжаем.

Внутренняя дверь шлюза открылась, и на них пролилось красное аварийное освещение, фонтаном льющееся с потолка, а где-то чуть глубже Марвин тщетно пытался сотрясти аварийной сиреной наполнявший интерьеры вакуум. Ирма сделала шаг вперед, и вопреки ожиданиям, никакой переориентации не произошло.

— Ну, хотя бы Марвин работает, — заметила Ирма, — Это ведь хороший знак, правда?

— Ох, не знаю, сестренка… — протянул он, взглянув вглубь тянущегося вниз коридора, — Нам, видимо, придется облазить половину судна. И это еще лучший вариант развития событий.

— А худший?

— А в худшем мы сразу поймем, что поломка не устранима нашими силами, расплачемся от горя и уйдем отсюда с опущенными носами.

— Согласна на то, чтобы облазить половину судна, — с ходу выдала Ирма и тут же пожалела, что не потратила лишние пять минут, чтобы одеть под скафандр удобное гигроскопическое белье.

— Вот это правильный настрой, — вновь заиграла улыбка в его голосе, — Давай спускаться. Первая остановка — машинное отделение.

Было два способа спуститься в скафандрах по тридцатиметровому коридору. Первый — быстрый и крайне травмоопасный. Второй — чудовищно медленный, но безопасный. Заключался он в том, чтобы спускаться по вертикальной лестнице, поочередно пристегиваясь и отстегиваясь от лестницы двумя стропами со страховочными карабинами. Других вариантов не было. Даже идеальные космонавты в условиях тяготения не умели летать дольше пары секунд. Пока они спускались, ступенька за ступенькой, Карлсон всячески подбадривал свою спутницу, в ответ на что она рассказывала ему, каково ей приходилось в компрессионном костюме, и этими словами она не жаловалась, а скорее хвасталась и одновременно убеждала его, что несмотря на ее слегка замученный голос она хорошо себя чувствует.

Когда дверь в переборке открылась, Карлсон, не сказав ни слова, просто прыгнул в машинное отделение, и приземление его громоздкого скафандра Ирма услышала своими подошвами и зажмурилась. Вид предмета весом в сто тридцать килограмм, падающего в машинное отделение, полное различных кнопок и рычажков, неправильное нажатие которых может взорвать корабль — это зрелище не для слабонервных. Но все, разумеется, обошлось — Карлсон явно при любой ориентации тяготения чувствовал себя как рыба в воде, и точно знал, какой его неверный шаг приведет к плачевным последствиям. Ирма была не так уверена в своей координации, и ей пришлось аккуратно слезать с края переборки неуклюжими движениями младенца, пытающегося освободиться из манежа. Спустившись, она увидела своего спутника стоящим перед инженерным пультом на одной ноге в позе полумесяца, и что-то набирающим на клавиатуре дрожащими от напряжения пальцами. Ей пришлось напрячь каждую мышцу на своем лице, чтобы не выпустить из него смех. Смеяться над людьми в принципе не прилично, как бы этого ни хотелось.

— Ох, сестренка, плохи наши дела, — от одного лишь тона, которым протянул Карлсон эти слова, у Ирму под скафандром пробежали мурашки и смели своими армиями всякое желание смеяться.

— Мы взорвемся? — вырвалось из ее рта первое, что пришло ей на ум.

— Что? Нет. Но проблема достаточно сложная, — он присел на переборку, к которой была приклеена схема энергосистемы корабля, и начал водить пальцем по толстому контуру в форме буквы О с черточкой, — Это главная магистраль, сегмент которой был уничтожен при столкновении. Он состоит из гиперпроводника, но поскольку у нас нет запасного гиперпроводника…

— Да, я знаю, они заменили сломанный сегмент сверхпроводником с водородным охлаждением, — перебила его Ирма нетерпеливым голосом, — Ближе к делу.

— Кажется, когда эти двое сорвиголов устраивали тут свои эксперименты с горячим зажиганием, они сожгли один из контроллеров водородного охлаждения, и это вызвало колебания температуры…

— А разве Марвин умеет их интерпретировать?

— Нет, не умеет, — согласился Карлсон и поднялся обратно на ноги, — В этом-то и проблема. Этому тупому куску железа так и не смогли правильно объяснить, как работать с новой системой охлаждения, и когда он обнаружил нестабильности в главной магистрали, он просто вырубил основные потребители энергии и перевел корабль на холостой ход.

— То есть, мы теперь еще и беззащитны?

— Вот именно.

— Ладно, — протянула Ирма, с опаской посмотрев на противоположную переборку, — Так в чем же сложности?

— Сложности в том, что на Шесть-Три нет запасных контроллеров. Почти все запчасти были пущены на ремонт. Зато на других буксирах остались запасные, но они не приспособлены. Их еще надо перепаять, и тогда…

— Нет, — отрезала Ирма, — Мы должны как можно скорее остановить вращение. Мы и так опаздываем, и я не хочу потом объяснять другим, что благодаря моему промедлению к нашему опозданию прибавились сутки.

— Но ведь водородное охлаждение…

— Ты сказал, что контроллер сожгли еще при зажигании, — настаивала она, перейдя на злобный рык, полный нетерпения, — Это было на прошлой неделе. Уж еще несколько часов-то корабль точно потерпит. Просто скажи Марвину, чтобы он игнорировал аномалии в энергосистеме и не запитывал больше ничего, что не помогает кораблю двигаться.

— Это все равно излишний риск, сестренка. Я не хочу полагаться на авось.

— Хорошо, тогда отойди от клавиатуры. — Ирма сделала шаг вперед. — Я сама все сделаю под свою ответственность.

— Нет, — остановил он ее, уперев вытянутую руку ей в грудь, — Я сам. Так и быть, сделаю по-твоему.

— Боишься, что я что-то испорчу?

— Не хочу, чтобы потом меня спрашивали, почему я доверил тебе рисковать чужим буксиром.

— Ты и сам тут чужой.

— Да, — с усмешкой согласился он, и продолжил беззвучно барабанить по клавишам, — Но я ведь идеальный космонавт.

Его идеальный палец-сарделька продавил до упора клавишу ввода, и красное освещение резко сменилось обычным. На корабле сразу стало светлее, глазам приятнее, а в голове перестала пульсировать боль от мысли, что где-то в динамиках панически орет сирена. Казалось, что даже дышать стало легче — поломка на космическом корабле никого не способна оставить равнодушным. Ирма пробежалась взглядом по прибором и в недовольством выдохнула:

— Двигатели все еще на холостом ходу.

— Как я уже и сказал, — лениво протянулся ответ, — нам придется обойти половину корабля.

Их следующая остановка находилась в диаметрально противоположном конце буксира, добраться до которого было равносильно взбиранию на скалодром в костюме юного полярника, но, как ни парадоксально, весь их обход Шесть-Три был бы не только значительно сложнее, но и значительно бесполезнее, если бы им на руку не сыграл такой древний человеческий порок как лень.

Весь последний месяц буксир Шесть-Три представлял из себя настоящую арену для двадцатичетырехчасовых боев с ленью. Техники бок о бок трудились в несколько смен, не оставляя огромную машину без внимания ни на секунду. Самоотверженно игнорируя усталость и искушение все бросить и пожалеть свою плоть из мяса и костей, они снова и снова придавали себе сил мыслями, что их сила воли способна превратить мясо в бетон, а кости в арматуру, но однажды лень все же обошла их силу воли и нанесла первый удар. Им надоело бесконечно таскать с собой пропускные карточки, чтобы пользоваться шлюзами или тестировать контрольное оборудование, поэтому они решили облегчить себе жизнь, грубо нарушили правила эксплуатации управляющего интеллекта, и отключили на всем корабле какой-либо контроль доступа. Когда все сроки ремонтных работ были сорваны, а сами ремонтные работы все же подползли к долгожданному концу, Клим произвел свое столь же эффектное, сколь и дорогостоящее зажигание, упал в обморок прямо в скафандре, и лень, почувствовав слабое место во всеобщем моральном духе, смогла нанести второй удар. На корабле было исправлено все, что только можно было быстро исправить, и техники позволили себе немного расслабиться, отказавшись демонтировать временные лестницы, самодельные леса и страховочные тросы, которые сильно облегчали перемещение вдоль повернутых под прямым углом коридоров при неработающей системе контроля массы, а уж про отключенный контроль доступа никто и вспоминать не хотел. Никому и в голову не приходило, что очень скоро все это может сыграть на руку одной по счастливому совпадению образовавшейся рабочей бригаде.

Потеть полезно, успокаивала себя Ирма, карабкаясь по лестнице, когда бороздящие ее лицо капельки вызывали мучительный зуд. Промокшая насквозь форма начинала дополнительно сковывать движения, предплечья горели от напряженной борьбы с тяготением, а легкие бунтовали против излишне влажного воздуха. Отдельные части ее тела испытывали возмущение утраченным чувством комфорта, но не было даже и намека на лень или усталость. Каждая клеточка ее тела смирилась с тем, что покоя не будет, пока работа не будет сделана, и работала на износ ради скорейшего завершения этого издевательства.

Карлсон все время шел впереди, периодически бросая на нее взгляд через зеркало, не желая оставлять напарницу слишком далеко позади. Каждое его движение было насыщенно целеустремленностью, и он не столько взбирался по лестнице, сколько перепрыгивал через ступеньки. Поначалу ей казалось, что где-то в нем таится выносливость небольшой сборной по триатлону, но после пятнадцати минут лицезрения того, как над ее головой порхает бабочкой его идеальный зад, она поняла, в чем его секрет. Скафандр имел свойство большими глотками выпивать силы из своего владельца без какой-либо пользы, а Карлсон просто умел ему этого не позволять. Руке, лишенной осязания, очень сложно определить, сколько сил ей нужно приложить к поручню, чтобы не сорваться, но Карлсон почему-то это знал, и Ирму это страшно злило. Злость придавала ей сил. Силы забирал скафандр. И это злило ее еще сильнее. Она крутилась по этому порочному кругу, словно белка в колесе, но разница была в том, что ее колесо все же двигалось в нужную ей сторону.

Когда дверь перед ним открылась, он вполз на мостик, уперся обеими ногами в края переборки и, ухватившись за стропу, втащил Ирму за собой с натужным кряхтением, разнесшимся по их прямому эфиру. Если к ее весу прибавить вес скафандра и умножить на ускорение свободного падения, то на Шесть-Три она весила вместе со скафандром примерно столько же, сколько при нормальной силе тяжести без скафандра, а с учетом того, что Ирма была в хороших отношениях с математикой, натужное кряхтение — это не совсем то, что ей хотелось слышать от мужчины, который принял на себя ее вес. И на этом ее озабоченность своими физическими данными еще не закончилась:

— Как думаешь, какой у меня объем бедер?

— Что?

— Я пытаюсь понять, смогу ли я в этом скафандре уместиться в кресло и пристегнуться.

— Нет, не сможешь, — моментально ответил он, и в его голосе послышался богатый жизненный опыт.

— Это не хорошо, но и не критично, — выгнулась она, пытаясь разглядеть пост оператора, ютившийся между нагромождением приборов, — Значит, план такой: ты подсаживаешь меня, а я добираюсь до пульта управления и запускаю двигатели.

— А почему это я тебя подсаживаю? — оскорблено возмутился он.

— Потому что ты идеальный космонавт.

И оно повторилось — натужное кряхтение, сопровождающее путь к посту оператора по чужим головам. Серьезно, Ирма под конец одной ногой встала на голову идеальному космонавту и ненадолго замерла, пытаясь прочувствовать этот момент и отложить о нем как можно больше впечатлений в своей памяти. Нет, это не было неприкрытым садизмом, поскольку скафандр был устроен таким образом, чтобы в выпрямленном состоянии принимать на себя собственный вес, не нагружая позвоночник космонавта, но Карлсон почти наверняка чувствовал некоторое унижение и мужественно терпел его, понимая, что стоять с прямой осанкой и гордо поднятой головой — это не самые тяжелые моменты в его профессии.

Добравшись до поста оператора, Ирма потратила впустую еще немного времени и много сил, чтобы осознать — она действительно не помещается в кресло. Для человека в скафандре на мостике было катастрофически мало места, а кресло с ремнями безопасности — единственное, что могло позволить ей освободить руки, не свалившись при этом обратно на голову Карлсона. Пространство для маневра было лишь еще выше, в носовой части мостика прямо за пультом оператора, и она решила, что выбора нет, как и другого свободного места.

И она забралась на пульт.

— Сестренка, как ты себя чувствуешь?

— Как в мой первый рабочий день, — пропыхтела она, встав на четвереньки и осторожно оглядываясь, — Сейчас пойму, как мне тут устроиться поудобнее.

— Тебе помочь?

— Представления не имею, чем тут можно помочь.

— Я тоже.

И тут она заметила под своими коленями съемную панель. Сорвав панель, она вонзила карабины страховочных строп в края образовавшейся ниши и еще раз посчитала, сколько же она весит. В ее голове вырисовывалась скромное число в районе половины килоньютона, это выходило по четверть килоньютона на каждую стропу, если нагрузка будет распределяться равномерно. Миллиметровая листовая сталь с ребром жесткости, прятавшаяся под панелью, могла легко выдержать нагрузку, но все же, перенося на нее свой вес, Ирма приготовилась зажмуриваться и ненадолго придаваться невесомости.

Она разжала руки и свесилась вниз головой перед рабочей стороной пульта. Ей показалось, что она услышала через натянутую стропу стон гнущегося металла, и на секунду все же зажмурилась. Открыв глаза, она наконец-то смогла лицезреть, как на нее в ответ разноцветными глазами-индикаторами глядит контрольная панель пульта и безмолвно просит что-нибудь нажать.

— Тебе там удобно?

— Как летучей мыши, которая спит стоя, — прорычала она, медленно перебирая кнопки шатающимся от дезориентации пальцем, — Приготовься.

— К чему?

— Ловить меня, — она отогнула рычаг управления маршевой тягой в исходное положение и включила ручной режим, — Готов?

— Да.

Повернув рычаг, она ощутила легкую дрожь, с которой двигатели оживали и постепенно наращивали мощность. Вновь зажмурившись, она смогла своим телом выделить из передающихся через стропы вибраций повторные стоны листового металла, который постепенно сдает позиции и принимает форму страховочного карабина. Она ни секунды не верила, что Карлсон способен хоть чем-то смягчить ее падение. Она приготовилась к синякам, ушибам, новым переломам, надула легкие до предела, напряглась всем телом и… открыла глаза.

— Молодец, сестренка.

— Да, — с легким разочарованием ответила она и безвольно свесила руки вниз, продолжая глядеть на операторский пульт, — Но, кажется, я теперь тут застряла.

— Как долго мы будем гасить вращение?

— Около часа, не меньше.

— Хорошо, — она краем глаза увидела, как Карлсон начал взбираться к ней по приборам, — Успею снять тебя оттуда.

— А пока ты меня снимаешь, будь добр и ответь на вопрос — почему ты все-таки не в холодильнике?

— Прости, сестренка. Я обещал Хагену, что никому не буду рассказывать, а обещания нельзя нарушать.

— Тогда, могу я поговорить с Хагеном?

24. Кружок отчаянных отщепенцев

Человек — животное социальное, и хочет он того или нет, но все его естество неизбежно тянет его к себе подобным. Особенно остро это чувствуется после нескольких дней полной депривации социума, в течение которых отвлечься от одиночества было решительно не на что. Слова начинают вызывать странные ощущения в слегка отвыкшем от работы языке, мысли лопаются перетянутыми резинками от растерянности, а первый после продолжительного молчания собеседник начинает казаться невероятно привлекательным и красноречивым.

Когда Ирма просила аудиенции у капитана Бьорна Хагена, она не врала, что хочет с ним поговорить, однако предмет разговора ее интересовал не так сильно, как сам факт разговора. Какая разница, почему четыре человека в тайне ото всех не заморозились в криостазе? Решили ли они перестраховаться специально на случай поломки или плетут заговор с целью саботажа — это не важно. Важно то, что наконец-то где-то рядом что-то происходит. В пустоте вселенной вновь зажегся огонек жизни, и ей хотелось погреться у этого огонька.

Пока она в предвкушении встречи с чужим капитаном вылезала мокрой курицей из скафандра, в ней вдруг проснулся древний женский инстинкт, призывающий хорошо выглядеть. Этот инстинкт возобладал над всяческим желанием куда-либо торопиться, и она просто занялась собой. Принять душ, выстирать одежду, причесаться и остричь ногти — это все относилось к тому разряду повседневных дел, которые несли больше психологической пользы, нежели физической. Когда человек уделяет внимание своей внешности, он тем самым воспитывает в себе чувство порядка и дисциплины, а глядя в зеркало на привлекательно выглядящее отражение в нем еще и слегка приподнимается самооценка и появляется вдохновение на дальнейшие свершения. После всех этих нехитрых процедур становилось неважно, что его ждет впереди, и насколько плохо пройдет день, ведь начался он с того, что человек успешно поработал над собой и сделал себя чуточку лучше. Разумеется, это совсем не могло служить оправданием для опоздания, поэтому Ирма, приведя себя в порядок, бежала бегом через половину астероида, заново измяв на себе свежевыглаженную форму и сбив обратно в беспорядок хорошо уложенные волосы. Когда перед ней предстала дверь в кают-компанию Девять-Четыре, она остановилась, одернула на себе куртку и еще раз привела голову в порядок. Отросшие волосы доставляли проблемы, и она уже начинала скучать по тем временам, когда волосы торчали из ее черепа не совсем эстетичной, но вполне аккуратной и упорядоченной щеткой, не требующей особого ухода. Ее терзало легкое волнение, словно она явилась на свидание, и, сделав глубокий вдох и отрепетировав приветствие, она открыла дверь.

— Добрый день, — постаралась поздороваться она непринужденным тоном и перешагнула через порог, — Вы меня звали?

К ней обратились четыре пары глаз, смотрящих на нее не как на долгожданную гостью, а скорее как на неизбежную неприятность вроде дождя в осенний день. В центре стола лежали бумажные листы, поделившиеся на две толстые стопки. Первая была недавно распечатанной и состояла из девственно чистой и аккуратно упорядоченной бумаги, а вторая состояла из многочасовых математических вычислений, небрежных складок, помарок, зачеркнутых фрагментов, ненависти, отчаяния и пятен от пищи. Ирма смогла отчетливо прочитать по красной сеточке на глазах собравшихся людей две вещи — эти труды сошли с их рук, и они ужасно устали. Лишь Карлсон проявлял какие-то признаки бодрости, продолжая зачищать лежащую перед ним печатную плату от защитного лака. Бьорн, Эркин и Айвин просто сидели за столом без выраженного энтузиазма, и напоминали рабочих на каменоломне, которые уже некоторое время назад смирились со своей участью и работали на автопилоте. Их со всех сторон окружали знакомые средства декора интерьеров: как и на Ноль-Девять, по переборкам были развешаны стикеры с памятками, формулами, физическими константами и какими-то названиями, написанными мелким и неаккуратным почерком, но в отличие от Ноль-Девять, эти стикеры были совсем свежими, и их едва ли оторвали от основной пачки более недели назад.

— Нет, — наконец-то ответил Бьорн грубо, но предельно честно вписав свое имя в длинный список вещей, которые заставляли Ирму чувствовать себя дурой, — Никто из нас вас сюда не звал.

— Да, конечно, простите, — скривила Ирма извиняющуюся улыбку, — Я уже привыкла, что прихожу в такие места по приглашению.

— Ну, раз уж вы здесь, то присаживайтесь, — без каких-либо эмоций пригласил ее за стол Айвин и не вставая подвинул ей стул.

— Благодарю, — присела она с впившимся в ее ягодицы чувством дискомфорта от того, что только что заняла чей-то законный и наверняка горячо любимый стул, — Надеюсь, я вам не мешаю… Точнее нет, я не правильно выразилась… Не слишком ли сильно я вам мешаю?

— Все в порядке, — все так же без эмоций отозвался Айвин, — Кстати, хотел поблагодарить вас за то, что указали Карлсону на потерю ориентации мультисостава. Иногда мне кажется, что без чужой указки он и пожар не заметит за своим самомнением.

— Это звучит весьма обидно, — протянул Карлсон, подняв взгляд, — Каждый может ошибиться.

— Но только не ты.

— Я такого не говорил.

— Хорошо, тогда прошу прощения, что усомнился в твоих недостатках.

— Ничего страшного, братишка, я не в обиде, — ухмыльнулся Карлсон и вновь погрузил свое внимание в кусок электроники.

— Скажите пожалуйста, — облокотилась Ирма на столешницу, не до конца понимая, как она должна себя вести в столь неформальной обстановке, — У вас тут какой-то кружок?

— Да, — все так же лаконично ответил Бьорн, и Карлсон нервно захихикал, — Что тут смешного?

— Шутка твоя смешная, браток.

По не выражавшему никакого интереса лицу Бьорна можно было легко предположить, что уже успело пройти какое-то время с тех пор, как он перестал видеть что-то странное в такой реакции на свои «шутки».

— Не обращайте внимание, — зевнул Эркин, что-то разглядывая в исписанных бумагах безжизненным взглядом, — Но да, у нас здесь действительно свой «кружок».

— И чем же занимаются члены вашего кружка помимо прогуливания криостаза.

— Простите, но Бьорн взял с меня слово, что я буду держать рот на замке.

— Бьорн… вы ведь не против, если я буду называть вас Бьорном? — спросила Ирма и не увидела на его лице никаких возражений, — Ну хоть с себя-то вы не брали такое слово?

— Понимаете ли, то, чем мы занимаемся в этом «кружке», могло вызвать некоторое недопонимание у Ковальски и, наверное, всех остальных, поэтому мы никому и не распространяемся о нашем «прогуле».

— Звучит весьма интригующе. И что же требуется, чтобы попасть в ваш кружок?

— У нас кружок только для выдающихся личностей, — встрял Карлсон, вновь оторвавшись от своей работы, — Для того, чтобы вступить в него, требуется целеустремленность, смекалка и очень пытливый ум.

— Это он так шутит, — лениво ответил Хаген, — На самом деле для вступления в наш кружок необходимо быть достаточно отчаянным отщепенцем, чтобы добровольно отказаться от криостаза посреди межзвездного пространства.

— Какое совпадение, — улыбнулась Ирма и окончательно расслабилась на чужом стуле, — А я как раз «отчаянный отщепенец». И прежде чем вы еще что-то обидное скажите про всех нас, я хочу вам напомнить, что лишь благодаря тому, что мы не улеглись по холодильникам, мы сегодня предотвратили массу непоправимых последствий. Представляете, как удивились бы мы все, проснувшись через полгода и обнаружив, что мы нарезаем кольца в трех световых годах от Нервы, выпуская в космос последние капли воды?

— В этом есть своя правда.

— Однако, моя женская интуиция подсказывает мне, что вы тут занимаетесь совсем не тем, что караулите пострадавший Шесть-Три, — она протянула руку и бесцеремонно взяла с центра стола один из исписанных листков бумаги, — Вы ведь не против?

— Да пожалуйста, только положите потом на место.

— Так мы что, принимаем ее в наш кружок отчаянных отщепенцев? — спросил Айвин.

— Членство в нашем кружке сугубо добровольное, однако лишним никто не будет, особенно после того, как мы лишились Ильгиза.

— Скарре… — начала Ирма вслух вылавливать поддающиеся произношению слова из нагромождения формул, — Нерва, Красноглазка, Казус, Кавалер, Эрезус, Ильф, Здоровяк, Кнопка, Страж… Знакомые названия… — перевернула она лист, — А тут высоты, космические скорости, силы притяжения, орбитальные скорости… Что у вас тут за кружок такой?

— А вы еще не догадались?

— С первого взгляда это все выглядит так, будто бы у вас сломались все капсулы криостаза, — положила Ирма листок обратно в «грязную» стопку, — вы не смогли заморозиться, и теперь маетесь от того, что вам нечем заняться. Если так, то прошу к нам на Ноль-Девять, у нас полно рабочих капсул, хватит на всех.

— Я же говорил, что она не поймет, — проговорил Эркин.

— А я и не спорил, — вздохнул Бьорн.

— Вы все не можете смириться с поражением? — Ирма указала носом на Карлсона, — Его я еще могу понять, он ведь «идеальный космонавт» и очень гордится тем, что перед ним нет невыполнимых задач, но что движет вами, я понять не могу.

— Потому что вы очень молоды.

— Молода? — оскорбилась Ирма, — Вы действительно сейчас собираетесь тыкать меня в мой возраст?

— Нет, я хочу вас ткнуть в отсутствие в вашем послужном списке сотни успешных рейсов, на фоне которых предстоящее опоздание раздражающе маячит, как комар над ухом посреди ночи. Вы полностью осознаете собственную неопытность и поэтому не так требовательны к себе, как мы.

— Я бы поспорила, — скрипнули слова на ее зубах, — Не с тем, что я неопытна, в этом-то как раз вы абсолютно правы. Но дело в том, что этой мой первый межзвездный рейс. Вы уже доказали всем свою состоятельность, а я еще нет, и в данный момент я даже не уверена, не станет ли этот рейс для меня последним, поэтому поверьте, я тоже очень сильно мотивирована.

— И поэтому предлагаете нам всем ложиться в криостаз?

— Я предлагаю вам ложиться в криостаз, потому что ваша затея безнадежна, а вы все просто слишком сильно ослеплены своими успехами, чтобы осознать, что в некоторых ситуациях будет лучшим просто перестать сопротивляться обстоятельствам.

— Это пораженческое настроение, — недовольно проворчал Бьорн, стараясь проглотить нарастающую злость, — Вы вправе иметь свое мнение, но немедленно прекратите деморализовывать моих людей.

— Бьорн, — негромко окликнул его Эркин, — Кроме меня тут больше нет твоих людей.

— Хорошо, тогда немедленно прекратите деморализовывать членов этого кружка.

— А может вам лишь этого и не хватает? — нагло вопросила она, воткнув в Бьорна взгляд, обвиняющий его едва ли не в массовых убийствах, — Может, вам просто необходимо, чтобы вас кто-то немного деморализовал… нет, простите, я не так выразилась…

— Сестренка, успокойся.

— …может быть, кто-то просто должен был вышибить из всех вас эту дурь, которая заставляет вас верить, что вы все преодолеете, и для вас вообще нет никаких преград?

Ирма вскочила на ноги так резко, что стул со скрипом испуганным рывком спятился от нее на полметра. Она и сама не поняла, что за зверь в ней проснулся, но этот зверь очень быстро понял, что на нем нет намордника, а эти люди перед ним идеально подходят для небольшого приступа неконтролируемого лая.

— Эй, послушайте, милочка, — так же вскочил Бьорн со своего стула и произнес слово «милочка» с такой интонацией, будто это было страшное оскорбление, — Мы тут не в игрушки играем, а стараемся выполнить свою работу, вкладывая в нее свое внеурочное время, пока вы тут беспечно ждете урожая и сходите с ума от скуки!

В кают-компании стало резко жарче, будто даже термостат впал в шок от повышенных тонов.

— И чего же вы добились своим «внеурочным временем» кроме того, что довели Ильгиза? — спросила она, намереваясь довести Бьорна, — Вы вообще в курсе, что вы пытаетесь сделать? Вы сейчас просто взяли галактическую карту и решили вручную пересчитать все звезды в надежде на какое-то магическое озарение! У меня для вас новости, Бьорн, машина уже давно все за вас посчитала!

— Машина, которой вы решили довериться, буквально сегодня утром превратила нас в волчок!

— Волчок! — хрюкнул Карлсон, не в силах удержать серьезное лицо, — Простите, но это смешно.

— Тебе смешно? — вскипела Ирма до такой степени, что ее лицо приблизилось к цвету стали, находящейся на промежуточной остановке между комнатной температурой и белым калением, — Скажи, Карлсон, как так получилось, что весь наш график покатился к чертовой матери, а ты все равно сохраняешь такую жизнерадостность? Хоть кто-нибудь в этой комнате может отнестись к нашему положению с достаточной долей серьезности?

Карлсон, как обычно, был сама невозмутимость. Хоть улыбка и растворилась на его лице, он не растерялся, подшагнул к Ирме, и его ладони легли ей на тут же вздыбившиеся плечи.

— Успокойся, сестренка, — повторил он убаюкивающим голосом слова, которые согласно всеобщему заблуждению способствуют успокоению, — Я понимаю, ты перенервничала, день был не из легких, поэтому мы все понимаем тебя и желаем тебе только добра…

— И сорок уколов в живот, — съязвил Айвин, глядя в потолок.

— Да вы на себя посмотрите! — сбросив ладони со своих плеч прицелилась она указательным пальцем в Айвина, а затем методично расстреляла всех присутствующих мужчин, глядящих на нее настороженными взглядами, — Вы себя изводите понапрасну, теша себя надеждами, что сможете перехитрить всех! Может, Ковальски вы и перехитрили, но не меня! Знаете, что? Ковальски был абсолютно прав! Все должны были лечь в криостаз, даже я. Мы за эту экспедицию нарушили уже так много правил техники безопасности, что осталось лишь кому-нибудь выйти в космос без скафандра, и тогда мы, наконец-то, нарушим их все!

— Ой, вот только не надо драматизировать! — раздраженно выплюнул Эркин, вальяжно откинувшись на спинку своего стула, — Уж не нарушение ли правил поспособствовало тому, что мы сейчас снова вернулись на прямую траекторию?

— И вам этого мало? — уткнулся в Эркина обезумевший взгляд и не верящие себе уши, — Хотите окончательно доказать несостоятельность правил? Их не дураки придумывали, и писали их вовсе не обычными чернилами! Всему на свете есть предел, но вы его отказываетесь видеть в упор!

— Ирма, немедленно возьмите себя в руки, вы не у себя дома! — грозно прорычал Бьорн.

Но Ирму уже унесло.

Она небрежно схватила один из исписанных листком в руку, добавив на него несколько сладок, развернула его, и ее дергающиеся глаза забегали из стороны в сторону.

— Что это? — перевернула она листок, — Расчет гравитационного маневра № 114? Вы решили тут посчитать маневр Оберта в гравитационном колодце Сторожа? Как это до умиления наивно, будто я смотрю на детский рисунок! Вот только это бесполезно! А знаете, как я об этом узнала? Вовсе не из жирной надписи снизу «ЭТО БЕСПОЛЕЗНО», а потому что машина, которая считает быстрее и точнее всех вас вместе взятых, уже давно сказала, что это бесполезно!

Она все же сорвалась на истеричный крик, и в грудь капитана Хагена отчаянно врезался смятый до состояния папье-маше бумажный ком.

— Все, вы перешли все дозволенные границы! — взорвался Хаген настолько громогласно, что Айвин вздрогнул и втянул голову в плечи, — Немедленно убирайтесь отсюда и ложитесь в холодильник, пока я не положил вас туда силой!

— Да пожалуйста! — всплеснула Ирма руками и развернулась к двери, — Вы все просто слепцы, не видящие объективной реальности. Мне в вашем кружке делать нечего!

Если бы дверь не была автоматической, Ирма с удовольствием бы ею хлопнула. Вместо этого ей осталось лишь довольствоваться сильным ударом по кнопке. Достаточно сильным, чтобы ее рука заболела, а на костяшке пальца появился новый кровоподтек. Вспыхнувшая маленьким огоньком боль лишь еще сильнее подогрела ее котел с эмоциями, в которых варился воспаленный разум, и она направилась к шлюзу, вкладывая килограммы ярости в каждый свой шаг, словно намереваясь избить неугодный Девять-Четыре своими ногами. Злость преследовала ее до родного буксира, и не давала ей присесть, остановиться или перевести дыхание. Мечась из стороны в сторону, она прокручивала у себя в голове одну и ту же череду нелестных отзывах о кружке отчаянных отщепенцев, пока, наконец, сама себя не вымотала и не легла спать. И даже засыпая, она чувствовала, как горит от злости.

Ирма проснулась на следующее утро с чувством, что горит от стыда. Воспоминания о вчерашней сцене были слегка искажены, как звук на потертой грампластинке, и все же она отчетливо помнила, что наговорила коллегам с других буксиров очень много лишнего и практически ничего не сказала по делу. Она практически всегда была тихоней, и если и срывалась на кого-то, то обычно это происходило громко, неожиданно и сопровождалось долгим сожалением о своих поступках. Расстроившись достаточно, чтобы проваляться под одеялом лишние полтора часа и проигнорировать утреннюю зарядку, она начала искать оправдания своему поведению, но неизбежно приходила к выводу, что никаких оправданий у нее нет, и до сих пор ее никто не тянул за язык.

С большим трудом заставив себя подняться, она с неохотой совершила процедуры, с которых начинался практически каждый день, спустилась на склад, чтобы проверить поспевающий урожай, пару часов просидела на мостике, чтобы убедиться, что больше ничто не уводит мультисостав с курса, немного позанималась мысленным самобичеванием и вновь смирилась с тем, что она одинока.

И вот настал день, которого она давно ждала, но наступлению этого дня она совсем не обрадовалась. У нее наконец-то появилась работа и возможность пропустить в криостазе все эти невероятно скучные месяцы, но ей хотелось чего-то другого, поэтому она все так же без энтузиазма выползла из-под одеяла, лениво приняла душ, позавтракала посмотрела на себя в зеркало и пожелала удачи своему отражению.

Впереди было полгода. Будь это полгода до дня рождения, когда ее заваливают подарками, она с радостью бы прыгнула в холодильник и провела все полгода в заморозке, но эти полгода ее отделяли от момента неопределенности, в который кто-то решит за нее, куда дальше покатится ее карьера. Ничего хорошего она не ждала от этого момента и заранее смирилась с тем, что ее уволят без права восстановления, поэтому при каждой возможности меланхолично глядела на звезды сквозь блистер в обсерватории и вкушала пустоту межзвездного пространства.

Ирма почти наверняка знала, что в случае увольнения она отправится домой, к родственникам, которых она заочно похоронила, и которые заочно похоронили ее. Что могли сказать друг другу внезапно встретившиеся мертвецы, она не могла даже вообразить, поэтому забила голову нескладными мыслями о ее встрече со слегка постаревшей, но вполне живой родней, пока ее руки сами вырывали пастельно-желтые плоды из пышных зеленых кустов.

Мертвое должно оставаться мертвым, думала она, когда за ее спиной открылась дверь. Она знала, кто на пороге, и не стала оборачиваться, но пришелец все же обозначил свое присутствие дежурной фразой:

— Привет, сестренка.

— Привет.

Она напряглась всем телом, чтобы выглядеть расслабленной, и выглянула из-за куста. Перед ней стоял идеальный момент, чтобы начать извиняться за свое недавнее поведение, но оказалось, что у настроения на извинения есть срок годности, по истечении которого фонтан раскаяния вновь затыкается под весом тупой гордости. Она ждала, что ее что-то подтолкнет, и стояла как вкопанная, пока Карлсон отмерил несколько шагов от порога, оглядывая просторы склада.

— Как поживаешь?

— Собираю урожай, — продемонстрировала она плод в своей руке и спрятала его в мешок к остальным, — Тебя послал Бьорн, чтобы удостовериться, что я легла в криостаз?

— Вообще-то нет, — сморщил он лицо в удивленной гримасе, — Я сам пришел. Хотел проведать тебя.

— После того, что я вам наговорила?

— А это не важно. Если бы я позволял личным обидам как-то влиять на свои решения, я бы не был идеальным космонавтом, правильно?

— Да, ты, как всегда, «идеальный космонавт», — раздраженно протянула Ирма себе под нос, — И что же могло заставить «идеального космонавта» прийти в гости кпротивоположности «идеального космонавта»? Я ведь для тебя низшее существо или что-то вроде того?

Это были слова воистину тупой гордости, которая вместо положенных извинений начала бросаться надуманными обвинениями и заслуживала всяческих порицаний, которых от Карлсона до сих пор почему-то не последовало. Он был раздражающе идеален и вел себя так дружелюбно, что Ирме хотелось бросить в него кроссовку в надежде обнажить из-под его маски доброжелательности хоть какую-то нормальную человеческую реакцию, но прекрасно знала, что даже в этом случае ее не последует.

— Послушай, ты была права тогда…

— Права? — подавилась Ирма его словами.

— Нет, ты во многом была не права, — поправился Карлсон, — но в одном точно была права. Мы слишком часто пренебрегаем правилами. И одно из них запрещает пропускать криостаз в одиночку, поэтому я и пришел к тебе, чтобы убедиться, что у тебя все хорошо, и тебе не нужна помощь. Ведь если тебе понадобится помощь, будет обидно, если никто ее не предложит, правильно?

— Правильно, — расслабилась Ирма, — Прости, за то, что я тогда наговорила. И за то, что сейчас наговорила, тоже прости.

— Как я уже сказал, это все не важно.

— Нет, важно. Бьорн был прав, я переступила черту. Просто, меня немного вывело из себя, что вы ищите способ уложиться в график.

— Да, ты уже говорила.

— Я не все сказала, — подошла она поближе, чтобы заглянуть ему в идеальные глаза и найти в них хоть какую-то необычную для «отборных» реакцию, — Это ведь из-за меня все произошло. Я совершила ту самую ошибку пилотирования, из-за которой все начало рушиться, как костяшки домино.

В его глазах что-то сверкнуло и погасло прежде, чем Ирма смогла понять, что за эмоцией сопровождался его процесс переваривания услышанного.

— И ты до сих пор грызешь себя из-за этого? — казалось, что этот факт встревожил его гораздо сильнее, чем то, что виновник всех бед наконец-то обнаружил себя.

— Да. Очень грызу. Скажи честно, как только это всплывет наружу, меня уволят?

— Если честно, я не знаю, — развел он руками и улыбнулся, — Может да, а может и нет. На такие решения влияет множество факторов, и некоторые из них невидимы для нашего глаза. Но определенно тебе это с рук не спустят.

— Значит, уволят к чертовой матери, — цинично спустила она с языка, — Я уже почти смирилась с этой мыслью. И тут я вижу, что вы занимаетесь тем, что пытаетесь исправить последствия моей ошибки, пока я отсиживаюсь одна на своем буксире и жду собственной экзекуции, и, кажется, я немного перенервничала. Читай на Книгоед нет

— Из-за того, что мы пытаемся сделать хорошее дело?

— Нет, из-за того, что мне уже надоело постоянно переживать за собственную судьбу и судьбу этой экспедиции. Мне хочется немного определенности, и я уже уверилась в том, что ничего хорошего мне ждать не следует… — она запнулась, глядя на его понимающее выражение лица, сквозь трещины которого проблескивали немые вопросы, — Ладно, это все мои тараканы, и я еще раз прошу за них прощения.

— Но теперь ты обещаешь больше не срываться?

— Нет, теперь я просто слишком устала от всего этого.

— Если хочешь, я помогу тебе с приготовлениями, а затем уложу тебя в холодильник.

— Нет, — мотнула она головой и с неохотой бросила взгляд на наполовину наполненный мешок, — Я не хочу в холодильник. Я даже словами не могу выразить, насколько я не хочу в холодильник.

— Рано или поздно тебе придется лечь в холодильник.

— Лучше поздно, чем рано, — она вновь пристально посмотрела ему в глаза, словно пытаясь загипнотизировать, — Ты позволишь мне пожить без заморозки еще какое-то время?

— А в чем смысл? — спросил он, не поддавшись гипнозу, — Что ты будешь делать это время? Бродить по своему кораблю привидением и время от времени ухаживать за грядками?

— Дай мне работу, — попросила она почти умоляющим голосом, — Пожалуйста.

— О, я могу дать тебе много работы, — усмехнулся он, — Столько, что на полжизни хватит.

— Если это та работа, о которой я думаю, то члены вашего кружка сразу меня скрутят и насильно уложат в холодильник.

— А ты сама у них спроси, — указал он носом на дверь, — Только на этот раз повежливее.

В его доброжелательности было что-то такое, что могло заставить человека и гордости на горло наступить, и прощения попросить, и в костер шагнуть. Если улыбкой и пистолетом можно добиться большего, чем просто улыбкой, то его рот был метафорически вооружен до зубов.

Если слово «прости» входит в список из десяти наиболее часто употребляемых человеком слов, то это говорит не о его воспитанности, а скорее о его в корне неправильном образе жизни, при котором этот человек не способен прийти в согласие с самим собой. Человек, который способен обидеть своего коллегу и не извиниться, как правило самодостаточнее человека, который все же просит прощения за свой длинный язык, что ничуть не ставит ни того, ни другого превыше человека, который просто не опускается до излишних оскорблений, о чем очень подробно было расписано в космическом кодексе поведения. Пока Ирма читала перед сидящей за столом оскорбленной публикой вымученную речь, она корнем языка прочувствовала, что слово «прости» слетает с него легко и незаметно, словно она всю жизнь перед кем-то извинялась, что совсем не далеко от истины. Карлсон улыбался ей суфлером, давая понять, что она выбрала правильные слова, и сделал строгое лицо, когда слова у нее в глотке внезапно слились в фразу «ваш дурацкий кружок», вынудив ее еще раз притупить свой острый язык твердо произнесенным словом, обозначающим раскаяние.

Она извинялась так много раз, что уже утратила всякое понимание того, зачем люди вообще извиняются. Слова извинения говорили о том, что виновный признал свою вину, но проблема состояла в том, что вины это не отменяло, и раскаявшийся человек все равно не встанет в один ряд с человеком, которому раскаиваться не в чем. Как, к примеру, с Карлсоном, который продолжал оценивающе ее слушать и едва заметно кивать, подсказывая ей правильный такт, словно ребенку.

Когда она закончила, набрав свежего воздуха в свои легкие, Бьорн лишь хмыкнул, скрестив руки на груди, и спросил:

— А вы можете перестать показательно самобичеваться и сказать хоть что-то в свое оправдание?

— Моему поведению нет оправдания, — отчеканила Ирма.

— Рад это слышать, — поднялся Бьорн из-за стола, и Ирма с ее плечей свалилось несколько камушков, — Если человек не пытается оправдывать свои ошибки, значит он их полностью осознал.

— И что, мы теперь так просто примем ее в наш «дурацкий кружок»? — недовольно проворчал Эркин, ковыряясь в ухе.

— Не знаю, заметил ты или нет, — без эмоций ответил Бьорн, наполняя свою кружку водой, — но у нас тут не клуб задранных носов, а кружок отчаянных отщепенцев. По-моему мы в данный момент достаточно отчаянные, чтобы не отвергать любую предложенную помощь.

— То есть вы меня прощаете? — спросила Ирма, и четыре голоса слились в нескладный хор сразу обоих вариантов ответа, — Понятно… Могу я что-то сделать, чтобы вы сделали вид, что забыли об этом инциденте?

— Откупиться хотите? — съязвил Айвин.

— Мне напомнить вам, что вы все по молодости совершали ошибки? — вступился за нее Карлсон, оглядев своих коллег.

— Давай лучше я напомню тебе, что ты не особо авторитетен по вопросам ошибок молодости, — прозвучал от Айвина не то комплимент, не то обвинение.

— Если я совершу какую-то ошибку, тебе от этого станет комфортнее в моем обществе?

— Не станет, потому что ошибки по расчету за ошибки не считаются.

— Вот только намеренных ошибок нам сейчас не хватало, — глотнул Бьорн из стакана, — Давайте ненадолго вспомним, что мы не в детском саду, и перестанем тыкать друг в друга пальцами. У нас впереди много времени и еще больше работы. Ирма, так вы с нами или нет?

— Разрешите сначала уточнить некоторые моменты? — спросила она, тщательно выбирая слова, — В чем смысл вашего кружка?

— Вы опять за свое?

— Нет, на этот раз это я интересуюсь без задней мысли. На что вы надеетесь, пересчитывая все то, что уже было рассчитано Марвином?

— На то, что Марвин ошибся, — громко поставил он свою кружку на стол и присел, — Или не учел какие-либо неочевидные факторы. Как вы могли заметить пару дней назад, Марвины не умеют работать в коллективе, поэтому мы все это время не доверяли им даже цифровой чих сделать без контроля человека. Если же теперь Марвин говорит, что мы не сможем уложиться в график, то наш человеческий долг — ухватиться за возможность того, что он что-то посчитал не правильно.

— А если вы вдруг докажете, что Марвин все это время был прав?

— Нам бы этого не хотелось.

— Но давайте представим на минуту…

— Нам бы этого не хотелось, — твердым как скала голосом повторил Бьорн, и Ирма поняла, что это лишь его способ сказать, что у него попросту нет удобного ответа на этот неудобный вопрос.

— Нам бы этого до чертиков не хотелось, — поддержал его Айвин в групповой беспомощности, — Поэтому мы будем просто пытаться. Этого ответа вам достаточно?

— Нет, но я все поняла, — смиренно ответила Ирма и поймала взглядом еще одну улыбку от своего суфлера, — Обещаю, что у нас больше не возникнет разногласий.

— Обещать такое вы физически не способны, — уколол ее Эркин колючками, глубоко похороненными под надменным тоном, — Но уж постараться вы обязаны.

25. Я нашла решение

Самой изматывающей работой является отнюдь не перетаскивание тяжелых предметов на большие расстояния. Даже закатывая в гору Сизифов валун человек способен видеть высоту, на которую был поднят этот валун, и тем самым визуально оценить плоды своих трудов. Осознание того, что у человека что-то получается — ключевой элемент к тому, чтобы проникнуться любовью к своей работе, напитаться моральным духом и сделать свои труды еще более продуктивными. Но когда работа не приносит никаких результатов, она становится по-настоящему изнуряющей, поглощая не столько физические силы, сколько моральные.

Валун Ирмы был сделан из бумаги, а катила она его в гору при помощи шариковой ручки, вспомогательных таблиц, инженерного калькулятора и воспаленных мозговых клеток. Каждая новая задача заканчивалась одинаково — валун скатывался с горы обратно к безнадежным результатам, которые выдавала машина, и все повторялось по новой, снова и снова, и конца этому замкнутому кругу не предвиделось. Поначалу она относилась к этому занятию лишь как к массовому убийце времени, и расчеты захода мультисостава в звездную систему занимали ее примерно так же, как и решение кроссвордов: просто интеллектуальный труд, не дающий полезных плодов. Однако человеку все на свете может надоесть в определенных количествах, и спустя несколько дней Ирме приходилось заставлять себя вновь садиться за расчеты. Долго заниматься таким безнадежным трудом способны лишь истинно верующие, и Ирма, не задаваясь лишними вопросами типа «зачем» и «почему», просто убедила себя в том, что у нее в руках не просто впустую переведенные бумага и чернила, а лотерейные билеты, среди которых гипотетически запряталась призовая комбинация.

С замиранием сердца она встречала каждый результат, отличающийся от предсказания машины, бежала к Марвину, чтобы сверить расчеты, и с чувством глубокого разочарования каждый раз находила ошибки у себя, но никак не у электронного мозга. Еще через неделю она уже начинала забывать, зачем вообще этим занимается, и начала относиться к этому, как к какой-то великой обязанности или смыслу жизни. Она доводила себя до неосознанного автоматизма, присущего лишенным воли и разума механизмам и выделяла в день лишь по два часа, чтобы немного расслабиться, отдохнуть и вспомнить, что у нее есть рассудок, который стоит беречь. В этом ей помогал Карлсон. Со всеми остальными участниками кружка у нее продолжались натянутые отношения, упирающиеся в то, что при встрече они молча кивали друг другу и сводили общение к необходимому минимуму, но не в случае с Карлсоном, который с присущим ему дружелюбием стремился угодить всем подряд, и никогда не пренебрегал ни чьим обществом. Он часто заглядывал к ней и развлекал ее болтовней на отвлеченные темы, периодически отпуская несмешные шутки, а она лишь задавалась вопросом, действительно ли ему нравится ее общество, или он просто самозабвенно продолжает поддерживать среди не спящих комфортную социальную среду согласно кодексу поведения. Спрашивать она не решалась, потому что вне зависимости от того, честно он ответит или соврет, ответ будет один и тот же. Через какое-то время она смирилась с тем, что его характер — такая же неразрешимая загадка, как и ее внеурочные расчеты, а еще чуть позднее и вовсе выкинула это из головы. В конце концов, любая консерва приятнее на вкус, когда не задумываешься, из кого она сделана.

В глубине души она не хотела всем этим заниматься, и вся ее работа проходила в постоянной борьбе между желанием поскорее лечь в криостаз и нежеланием ложиться в криостаз. Ей самой стало интересно, насколько ее хватит, и каждый раз, когда чувствовала, что ее внутренний стержень подает признаки пластичности, внутреннее упрямство ей все снова и снова твердило продержаться еще хотя бы денек, а потом можно смело замораживаться с чувством выполненного долга перед самой собой. Чувство выполненного долга все не наступало, а бесполезная работа все не заканчивалась. Потенциально просчитывать все варианты маневров можно было до самого конца пути, но когда человек начинает искать нужную карту в очень толстой колоде, он верит, что она может лежать где угодно, но только не в самом конце.

Возможно, Ирма совершала мелкое преступление, когда проводила свой досуг на штурманском посту, ведь на корабле не было места священнее, чем кресло Вильмы, которое она обживала так долго, что по состоянию обивки можно было смело судить об обхвате ее бедер. Усаживаясь, Ирма отчетливо чувствовала, будто кресло ее отвергает, но навигационная панель покорно принимала ее пропуск и давала ей право распоряжаться постом, как ей вздумается. Именно там она и сидела, когда внезапно интерком медовым голосом обозвал ее сестренкой и спросил о ее местопложении. Она ответила интеркому, и через несколько минут на мостике материализовался он — единственный в радиусе трех световых лет мужчина, который шел к ней по собственному желанию.

— Что ты делаешь? — задал он вопрос, на который практически знал ответ.

— Провожу расчеты гравитационных маневров.

— Через Марвина?

Он подошел ближе и облокотился на спинку сиденья. Чужое дыхание в ее ухе вырвало сознание из монитора, по которому рассыпался жемчуг небесных тел и прочертились пунктирные траектории. Она убрала руки с панели и позволила себе переключить внимание на живого человека. Для нее это было подобно празднику.

— Для «отборного» ты задаешь слишком много вопросов, ответы на которые и так знаешь.

— Но мы же решили не доверять Марвину. Или мы теперь… — подавился он собственными словами, и Ирма впервые увидела, как нижняя челюсть «идеального космонавта» слегка подчинилась искусственному притяжению. Его взгляд утонул в экране и некоторое время не верил тому, что видит на нем. — Что это?

— Сценарий для гравитационных маневров, — ответила она на очередной вопрос, не нуждающийся в ответе.

— Но это же успешный сценарий, — продолжал он изумляться, — Когда ты это рассчитала?

— Да вот буквально только что, — равнодушно ответила она, скрыто веселясь от его удивленной реакции.

— То есть ты рассчитала успешный сценарий на Марвине?

— Конечно.

— А почему раньше Марвин не выдавал такого результата?

— Марвин немного иначе учитывал границы для одной переменной.

— Какие границы?

— Мощности наших двигателей, — ткнула она пальцем в экран, — Когда я программировала симуляцию, я расширила эти границы в пять раз.

Реакция Карслона была моментальной. Половина мышц на его лице словно бы отклеилась от черепа и расслабленно повисла на коже, а сам он с облегчением сдул свою грудную клетку и смущенно отвернулся, чтобы не показывать краску, заигравшую на его лице.

— Не пугай меня больше так, сестренка, — бросил он и, придя в себя, снова повернулся к ней, нацепив на себя дежурное выражение лица «я все знаю», — Я уж чуть было не подумал, что ты умнее меня.

— Рада, что не заставила тебя разочароваться в себе, — наконец-то дала она волю улыбке.

— А я рад радости твоей, — он указал рукой в экран, — А зачем ты жульничаешь в симуляции? Такой подход ни к чему не приведет.

— А какой подход нас к чему-то приведет?

— Видишь ли, сестренка, когда мы решили…

— Не отвечай, — перебила она его, — Я знаю, что впустую трачу время, так что считай это моим способом развлечься.

— Интересные развлечения, — покачал он головой, — А что именно тебя развлекает: грубое нарушение условий симуляции или то, как ты ставишь меня в глупое положение.

— О, вот теперь, когда ты задал этот вопрос, я не уверена, к какому ответу больше склоняюсь.

— А до того, как я задал этот вопрос?

— Мне просто хотелось получить удачный результат, — кивнула она на экран, — И я его получила. Хотела напомнить самой себе, что он вообще возможен.

— В этом есть смысл. Пожалуй, мне нужно будет взять это на заметку.

— А как развлекаешься ты?

От генетически выведенного в лабораторных условиях идеального космонавта она ожидала любого ответа, но только не…

— Бросаю мяч об стену, — равнодушно бросил он, — Задействует моторику и выветривает лишние мысли из головы.

— Вот именно этим мы сейчас и занимаемся. Бросаем мяч об стену и ждем момента, когда он просто не отскочит.

— Интересная аналогия, но нет, — возразил Карлсон, — Тебе может и могло показаться, что мы испытываем на прочность законы физики, но на самом деле мы испытываем на прочность самого Марвина. Он не какое-то сверхъестественное всезнающее существо, он такое же творение человеческих рук, как и я, и он вполне имел возможность унаследовать ошибки своих создателей.

— И какие же ошибки унаследовал ты?

— О чем ты, я же идеален! — шутливо увернулся он от неудобного вопроса, — Но вот Марвин — это другое дело. Он не просто может унаследовать ошибки, он еще и с железным упрямством будет цепляться за них и до последнего доказывать, что ошибаемся мы, а не он. Машины не умеют признавать ошибок — вот их главная ошибка.

— Тогда нам повезло, что люди умеют признавать свои ошибки. Пусть и не всегда вовремя.

Лучшим отдыхом является смена трудовой деятельности, но поскольку менять трудовую деятельность было категорически не на что, работа казалась столь же бесконечной, сколь и бессмысленной. Монотонный труд подобен стае термитов — он медленно но верно подтачивает человеческую волю до тех пор, пока она не сломается под грузом скопившейся усталости. В конце третьей недели именно это и произошло с Айвином. Однажды он просто проснулся, умылся, позавтракал и объявил, что повесится, если еще раз услышит слова «гравитация», «график», «маневр», «скорость» или «время» в любом контексте и в любых сочетаниях. Бьорн наверняка разочаровался, но учтиво скрыл недовольство и лично помог Айвину погрузиться в криостаз. Осталось четверо негритят, и по логике это событие должно было оказать на них деморализующий эффект, но на практике оказалось чуть-чуть наоборот, и среди «оставшихся в живых» образовалось нечто вроде духа соперничества, а все поиски правильного захода в систему превратились в соревнования на выносливость. Разумеется, это было неприменимо к Карлсону. Он не нуждался стимуле в виде конкуренции, всегда жил немного в своем мире и, что бы ни случилось, он производил впечатление свободного от забот человека. Все прочие же тихо рвали на себе волосы, когда чувство гордости держало их за глотки и требовало занять хоть какое-то место на почетном пьедестале в этой гонке на выбывание.

Более ничего не поменялось. Космос все так же бесконечно пуст, работа все так же угнетающе бесполезна, а вся пища все так же состояла из одного и того же ингредиента. И пока жизнь проходила мимо Ирмы, один человек, желавший последовать ее примеру, все же поднялся на первую палубу Ноль-Девять, зашел в кают-компанию, принеся с собой немного сдержанной учтивости.

— Доброе утро, — поздоровался Эркин, и при помощи высокоточных нанометровых измерительных приборов можно было заметить его легкий кивок головы.

— Доброе, — не менее сдержанно и учтиво ответила Ирма, поднявшись со стула в присутствии гостя, — Вы за результатами?

— Да.

Кто-то всегда приходил за ее трудами, чтобы добавить их к растущему на дрожжах архиву сценариев, безнадежность которых была доказана, заверена и задокументирована. Как обычно, она беззвучно указала рукой на толстую пластиковую папку, лежащую на столе. Как обычно, Эркин подошел к краю стола, делая вид, что в воздухе совсем нет никакого напряжения, поднял папку, открыл ее и начал бегать взглядом по исписанным страницам. Это был не беглый взгляд человека, который просто хотел убедиться, что все на месте, а дотошный и пытливый взор, вылавливающий из изогнутого рукописного текста каждый символ и сверяющий его с тем, что держалось в его голове.

— Все в порядке? — как обычно спросила Ирма.

— Да, — как обычно соврал Эркин, не отвлекаясь от чтения, и перевернул несколько страниц.

Как обычно, после двух минут перелистывания содержимого папки, он развернулся, сухо поблагодарил Ирму, потянулся рукой к дверной панели, и собрался уходить неспешным шагом, не вынимая носа из документов.

— Что вы там смотрите? — застала его Ирма врасплох, нарушив привычный распорядок, и на мгновение Эркин растерялся в чувстве, что все его заготовленные заранее ответы для короткой вынужденной беседы были израсходованы.

— Где? — задал он глупый вопрос и посмотрел на папку в своих руках, — Здесь?

— Да, что вы там смотрите?

— Я смотрю на то, что вы написали, — произнес он фразу явно длиннее, чем хотел.

— Вам не кажется, что это не самое увлекательное чтиво?

— А вы что-то имеете против?

— Нет, просто мне очень любопытно, — Ирма подошла к нему вплотную, стараясь вызвать у него дискомфорт, — почему каждый раз, когда вы сюда приходите, вы пристально изучаете мои записи? Вы что, проверяете мою работу на ошибки?

— Нет, я лишь хотел убедиться, что вы все сделали хорошо.

— То есть вы проверяете мою работу на ошибки, — Ирма сделала шаг в сторону и преградила Эркину выход из кают-компании. Рядом было еще три выхода, но сам жест он понял прекрасно и заранее смирился с мыслью, что без серьезного разговора он никуда не денется.

— Хорошо, будем называть это так, если вам угодно, — сдался он.

— Вы что, не доверяете мне?

— Нет, — мотнул он головой, — С чего вы взяли?

— С того, что вы проверяете мою работу на ошибки, — повторила она в третий раз, постоянно напоминая себе, что надо говорить твердо, но без криков, — Эркин, у вас со мной какие-то проблемы?

— Никаких проблем, — продолжал он уходить от темы, и слова его звучали так же фальшиво, как игра паралитика на скрипке при помощи напильника.

— Вот только не врите мне.

— Мы пообещали друг другу сохранять профессиональные отношения.

— Не вижу ничего профессионального в том, что вы врете мне прямо в лицо, хотя даже будь я слепая на оба глаза, заметила бы, что вы чем-то недовольны. Не знаю, как у вас на Девять-Четыре, а у нас на Ноль-Девять принято говорить правду вместо того, чтобы молчать и копить в себе лишнюю недосказанность, поэтому выговоритесь, и нам обоим сразу полегчает.

— Хорошо, — шумно выдохнул он и нервозно огляделся, словно опасаясь свидетелей, — Я вам не доверяю, понятно? Вам стало легче от того, что я наконец-то сказал это вслух?

— Нет. Но вы продолжайте. От чего вы мне не доверяете? Кто-то сказал вам про меня что-то плохое?

— Вы сами все сказали за других.

— А, так вы все еще держите обиду на меня за тот случай?

— Вот только не надо держать меня за дитя малое, — сердито отвернулся Эркин, словно спасая свое лицо от назойливой мухи, — Я ничуть и не держал на вас обиду. Но… не знаю, как объяснить это понятными вам словами, но меня с тех пор преследует гаденькое чувство, что в вас кроется какой-то подвох. Каждый раз видя ваше лицо я все жду, что произойдет что-то такое, что в лучшем случае испортит мне настроение, как сейчас, а в худшем случае вы нас всех погубите. Мне не нравится работать с вами, у меня от вас мурашки по спине бегают, и я буду смертельно счастлив, когда мы, наконец-то, доберемся до Нервы и распрощаемся навсегда. Таких, как вы, надо держать в ежовых рукавицах, и желательно подальше от работы с повышенной степенью ответственности. — Он сделал паузу, чтобы вновь расправить легкие. — Вот теперь я выговорился, как вы и хотели. Довольны?

Его слова пролились на нее дождем, но человек, в зависимости от настроения, может бежать, спасаясь от дождя, под ближайшую крышу, а может спокойно гулять под ним, не чувствуя холода или дискомфорта от прилипшей к телу одежды. Ирма не была готова к такой погоде, но поймала себя на мысли, что ее эти обидные слова совсем не трогают и не заставляют кипеть паровым котлом, хотя повод, как ей казалось, был, несомненно, веским.

— Нет, — апатично ответила она, — Но, надеюсь, что вам стало от этого легче.

— Ирма, послушайте, я совсем не хочу раздувать с вами конфликт, но порой мне кажется, что вы просто пытаетесь меня вынудить.

— Вы уверены? Может быть, проблема не в том, что я делаю? Может быть, вам просто не по душе звук моего голоса?

— Может быть, — он указал рукой на дверь, — А теперь вы соизволите избавить нас обоих от этого бессмысленного разговора?

— Конечно, — отшагнула она в сторону и проводила взглядом каждое его движение.

Когда дверь распахнулась, он перешагнул через порог, остановился и робко развернулся.

— И заимейте привычку самостоятельно относить свою работу на Девять-Четыре. Я штурман, а не курьер, — попрощался он, махнув папкой, и с чувством облегчения зашагал прочь, почти не касаясь ногами палубы.

В споре, как и в любом состязании, побеждал не тот, кто сильнее нагадит сопернику, а тот, кто сможет сохранить самообладание, и Ирма, присела за стол, упиваясь собственной маленькой победой. Эти мысли сами по себе были недопустимы для человека ее профессии, но она тихонько радовалась, что у Эркина явно сдают нервы, и он вот-вот добровольно ляжет в холодильник. Весь их кружок постепенно начинал напоминать клетку с голодными крысами, которые не желали вспоминать, с какой целью они вообще заперлись в этой клетке.

На пятом курсе Академии Астро-Планетарной Логистики имени Шварценберга Ирму и всех ее сокурсников прогоняли через серию жестких испытаний на симуляторе. Им загружали сценарий со сложными маневрами, которые теоретически мог осуществить экипаж из матерых профессионалов, положивших на это дело половину своей жизни, но никак не зеленые студенты, которых до сих пор били по рукам, если они вдруг прикоснуться к пульту управления без письменного разрешения инструктора. Сценарии содержали в себе чуть ли не апокалиптические картины: выход на низкую орбиту планеты с синдромом Кесслера, пролет через сверхплотное скопление астероидов, стыковка со станцией, вращающейся по всем осям и доставка груза, у которого в произвольном порядке дергается во все стороны центр масс. В реальной жизни с вероятностью в много девяток процентов ни один из студентов никогда не столкнется ни с чем подобным, от чего эти испытания казались бессмысленными и лишь действовали всем на нервы. Не повредить симулируемое судно в таких условиях можно было лишь одним способом — стоять на месте и не двигаться, и все же их заставляли преодолевать этот космический коридор с препятствиями, терпя многочисленные симулируемые аварии и раз за разом переживая симулируемую смерть всего экипажа. Суть упражнения, как объясняли инструкторы, была в том, чтобы подготовить студентов к сложностям. Подобно тому, как боксеры должны привыкать к ударам по голове, чтобы научиться сохранять самоконтроль, так и будущие космонавты должны привыкать к нештатным ситуациям, чтобы в ответственный момент не впадать в панику.

В один прекрасный момент Ирма сделала невозможное — провела корабль через синдром Кесслера. С вероятностью все те же много девяток процентов это было невозможно, поэтому инструкторы тщательно проверили результаты и выяснили, что один из ее сокурсников нашел способ вмешаться в программу симулятора и немного изменил условия сценария. Ему сделали выговор, а симулятору вернули исходные условия, но непоправимый ущерб уже был нанесен — Ирма почувствовала вкус победы, и ей он понравился. Вновь и вновь возвращаясь на симулятор в свободное время, она вводила в него беспроигрышные сценарии и погружалась в мир, где успех сам стелется к ее ногам. Лишь после выпускных экзаменов она поняла, что если бы она продолжала заниматься серьезными тренировками вместо этого баловства, ее итоговый бал был бы значительно выше.

Старые привычки стали к ней возвращаться после того, как она в сороковой раз написала жирными буквами вердикт «БЕСПОЛЕЗНО». Усаживаясь в кресло Вильмы, она включала режим симулятора, загружала конфигурацию планетарной системы и немного, как бы невзначай, слегка меняла законы физики. Это в той же степени расслабляло, сколь и отупляло, но Ирме это было необходимо. Всего лишь постукав пальцами по клавиатуре она обретала божественную силу, с помощью которой добавляла новую планету, меняла гравитационную постоянную, двигала небесные тела, наполняла космос жидким аргоном и даже переиначивала законы Ньютона. Однажды сидя в том же кресле с уставшей головой и желанием послать все к черту, Ирма включила симулятор, ввела в него новые условия, запустила симуляцию и вяло порадовалась очередной победе. Это было таким же прорывом, как убийство десятого по счету таракана на кухне — вроде бы насекомое уничтожено, но проблема их возникновения до сих пор кроется где-то глубже, вне досягаемости для смертоносной тапки. Но затем, сквозь дымку усталости Ирма взглянула на навигационный экран чуть более трезвым взглядом. Что-то внутри нее перевернулось, и некоторое время она убеждала себя, что радоваться рано, и это совсем не то, чем кажется. Но, после того, как она перепроверила результаты, сомнений у нее никаких не осталось — она наткнулась на победу.

Схема выигрышного гравитационного маневра отвечала ей с экрана своим холодным монохромным взглядом.

Подобно тому, как с пера поэта под наплывом вдохновения чернила стекают на бумагу и обретают форму стихов, так и у Ирмы грифель карандаша выводил на бумаге крючки и петельки рукописного текста с проворностью профессионального фигуриста. Она обличила свою находку в язык математики так быстро, словно находка грозила упорхнуть птицей прямо из рук, и ее торопливые записи, доведенные до почти нечитабельного состояния, уместились в небольшой фантастический рассказ о том, как попасть в космопорт Нервы, слегка сжульничав.

Едва не свернув себе шею, она бегом добралась до Девять-Четыре, захлебываясь от предвкушения того, как она будет утирать носы всем этим надутым индюкам. Такого подъема уверенности в себе она не испытывала, наверное, никогда, и, сделав глубокий вдох, она открыла дверь в кают-компанию.

— Добрый день, — как обычно соврал ей Эркин.

Ирма растерянно огляделась, робко шагнув в кают-компанию. Кроме Эркина, без явных признаков жизни сидящего за столом, и пьющего очередную всем давно надоевшую гадость из суперпаслена, больше никого не было. Эркин был последним человеком, с которым она хотела что-то обсуждать, но он быстро взяла себя в руки и бросила перед ним на столешницу свои труды, которые он не так давно просил доставлять самостоятельно.

— Кажется, я нашла решение, — сообщила она, и Эркин, как назло, не подавился своим напитком, не округлил глаза и не подал никаких признаков заинтересованности.

— И в чем оно заключается?

— А вы сами прочтите, — указала она на колоду разъехавшихся страниц, — Там все расписано.

— Что ж, давайте посмотрим.

Он собрал листы обратно в стопку и начал бегать по ним взглядом, щурясь от неразборчивого почерка, среди которого выискивал знакомые символы. Ирма присела на соседний стул, который, как ей казалось, принадлежал Бьорну, но в тот момент ей совсем не хотелось соблюдать правила застольного этикета. Капитанское сиденье всегда удобнее, даже если не отличается ото всех остальных. У нее внутри трепыхалась стая птиц, рвущихся на свободу, пока она с нетерпением наблюдала за тем, как штурман с буксира Девять-Четыре поглощает ее умозаключения, и с той же пытливостью она вылавливала взглядом каждую шевельнувшуюся морщинку на его лице. Через пять минут чтения, которые для нее пролетели за пару часов, он, наконец-то, ткнул пальцем в страницу, разжал губы и не сказал ничего хорошего:

— Жаль вам это сообщать, но у вас тут ошибка.

— Где? — проследила она за кончиком его пальца, — А, нет, тут никакой ошибки нет, все правильно.

— Ошибка в высоте орбиты, — постучал он ногтем по бумаге, — Кажется, вы забыли параметры Стража.

— Поверьте, я их прекрасно помню. И его положение в пространстве, и его состав, плотность, диаметр, наклон оси, орбитальный период. Я этот сценарий уже пропускала через Марвина, и Марвин дал положительный ответ.

— И как же так получилось, что этого сценария не оказалось у Марвина при всех предыдущих попытках просчитать оптимальный маневр? — скептически воткнул он в нее свой холодный взгляд.

— Так получилось из-за того, что Марвин игнорировал сценарии, которые не вписывались в допустимые его навигационной программой рамки.

— Ирма, — раздраженно потряс он записями у нее перед носом, — Что это?

— Это то, ради чего мы тут маемся дурью уже больше месяца, — не менее раздраженно прошипела она, — Вглядитесь же! Это тот самый шанс на миллиард, который мы все это время искали, но не надеялись найти!

— Успокойтесь, — положил он бумаги на стол, наклонился к ней поближе и по-дружески положил руку ей на плечо, — Вы переутомились. Вам надо отдохнуть. А еще лучше…

— Нет! — стряхнула она его руку со своего плеча и вскочила со стула, — Вы меня не засунете в холодильник! Я сама в него лягу, но не раньше, чем вы признаете мою правоту!

— Да вы совсем рехнулись, — он так же вскочил из-за стола и надавил на нее своей пятнадцатисантиметровой разницей в росте, — Послушайте себя! А лучше вчитайтесь в то, что вы написали! Это не шанс, это бред, и я даже в архив не стану это добавлять. Вы только впустую испортили бумагу!

Ирма зарядила свой рот парой крепких слов, и уже приготовилась дать залп, как вдруг дверь в кают-компанию открылась и затушила ее запал. На пороге образовалась фигура Бьорна, угрожающе держащего в руках мешок с овощами, и они обернулись на него испуганными взглядами, словно дети, пойманные рядом с разбитой банкой с вареньем.

— Что за крики? — проворчал он, и свалившийся с его плеча мешок сотряс палубу, — Ирма, вы опять нарушаете порядок?

— Я рассчитала оптимальный вариант…

— Не слушай ее, Бьорн, — грубо перебил ее Эркин, — Она просто переутомилась и сейчас плохо понимает, что говорит.

— О чем речь?

— Почитайте, — всплеснула она рукой в сторону своих записей.

— А покороче?

— Она предлагает нам пролететь сквозь планету, — коротко изложил Эркин предмет спора, и Ирма наконец-то осознала, что в таком ключе она свой план не обдумывала. Краткий пересказ ее плана и правда звучал глуповато.

— Это правда?

— Технически — да, — вдруг замялась она, и ее голос немного притих, — Но я все посчитала, и Марвин со мной согласился, это действительно поможет нам оптимально погасить импульс.

— И каким же образом Марвин мог такое посчитать?

— Я разрешила ему просчитывать траектории, пересекающие небесные тела.

— Зачем? — заметно округлились глаза на лице Бьорна.

— Это не важно. Важно то, что я нашла решение.

— Это не решение, а мусор, — схватил Эркин со стола расчеты, — Вы ведь сами просили, чтобы я был с вами честен, поэтому я вам теперь честно заявляю — это мусор. Ему место в мусорной корзине, но никак не на мостике.

— Отдайте, — протянула она руку.

— Нет, — спрятал он бумаги за спину, — Перестаньте цепляться за эту мысль и освежите чем-нибудь свою голову.

— Бьорн…

— Ирма, он очень опытный штурман, — присел Бьорн за стол, убедившись, что драки не произойдет, — В таких вещах он соображает лучше нас обоих, поэтому поверьте ему на слово. Когда я был в вашем возрасте, мне тоже иногда казалось, что я могу быть умнее всех.

— Считаете меня сумасшедшей зазнайкой?

— Переутомившейся зазнайкой, — поправил Эркин, — Но мы все понимаем, ситуация особенная, такое могло быть с кем угодно на вашем месте. Сейчас лучшее, что вы можете сделать, — это побеспокоиться о собственном состоянии.

— Но я чувствую себя хорошо.

— Ирма, очнитесь! Вы предлагаете нам всем влететь в планету! Это же бред!

Ей хотелось продолжать возражать, что вместо этого она вспомнила слова, которые Ленар сказал ей когда-то давным-давно.

«Ты шестеренка в механизме, а у всех шестеренок должны быть целые зубчики».

Она вдруг утратила уверенность в том, что все ее «зубчики» исправны. Уверена она была лишь в одном — каждый раз, когда она не слушала кого-то из более опытных коллег, происходило что-то плохое. Возможно, где-то ее рассудок действительно дал трещину, сломавшись под грузом обстоятельств, и ей пора было задуматься о себе. Возможно, пора было опустить руки, пока они ничего не испортили.

Через несколько секунд после того, как кают-компания слегка накренилась, Ирма поняла, что накренилась она сама, и обессилено приземлилась на чей-то стул.

— Разумеется, это бред, — тихо произнесла она куда-то в переборку, преодолевая легкую тошноту, — Все, что не было бредом, Марвин уже давно отсеял. Бред — это все, на что нам сейчас остается надеяться.

— Ирма, вы уверены, что хорошо себя чувствуете?

Бьорн тут же подскочил к ней, заставив своего штурмана отступить в сторону, и приподнял ее лицо за подбородок, вглядевшись в ее зрачки.

— Нет, — покачала она головой и отвела взгляд, — Я устала.

Момент, которого Ирма изо всех сил избегала, наконец-то загнал ее в угол голодным медведем. Ей оставалось лишь смириться со своей участью, по старой памяти выплакаться в подушку, свернуть гидропонику и сделать еще одно дело, которое грозило превратиться в обязательный ритуал перед заморозкой.

Пока Карлсон, любезно вызвавшийся ей помочь, готовил криостат к применению, она аккуратно сложила свою одежду в шкафчик, встала перед зеркалом, внимательно рассмотрела свое отражение и обреченно вздохнула. Если бы не землистый цвет лица, мешки под глазами и пара новых прыщиков, она могла бы назвать себя красивой, но в межзвездной пустоте космоса красота давно пала жертвой инфляции, потеряв способность спасать мир или, хотя бы, рабочее место. Немного поглядев на себя на прощание, она окольцевала свои пальцы ножницами, и волосы посыпались ей на плечи колючими хлопьями. Ножницы работали быстро, беспорядочно и на одном дыхании, срезая одну неровную прядь за другой, намереваясь укусить за ухо и ущипнуть за кожу под затылком. Закончив, она отметила, что стала похожа на жертву взбесившейся газонокосилки, и перешла к следующему этапу ритуала. Раздалось жужжание электробритвы, которую она без спроса позаимствовала у мужской части экипажа, и в общипанной траве у нее на черепе начали прорезаться ровные и аккуратные дорожки. На ее вкус стиль получался излишне радикальным, но назад пути уже не было, и, закончив стрижку, она еще раз оценивающе обвела новообретенный округлый контур в своем отражении и отметила, что постричься еще короче было попросту невозможно. Она не могла сказать, что ей так идет, но к бреющимся налысо людям она все же прониклась некоторым пониманием. Вместе с волосами с головы словно бы сбрасывается какая-то часть морального груза, и после него остается лишь легкость, аккуратность и ощущение свободы, хотя поначалу и кажется, что в зеркале привычное отражение подменил какой-то пришелец с непропорционально маленькой головой. Проведя рукой по своему обнаженному черепу она словно затронула какие-то потаенные струнки в своей голове, и улыбнулась самой себе. Это были приятные ощущения, но она пообещала самой себе, что это первый и последний раз, — без волос она чувствовала себя не только свободной, но и до неприличия голой.

Встав под душ, она смыла с себя обрезки волос, прибрала за собой, натянула на себя криобелье и, наконец-то, решилась выйти навстречу неизбежному. Ее мозги, лишенные защитного покрова, моментально замерзли от первого же контакта с прохладным воздухом отсека криостаза, и она еще раз провела рукой по голове, согревая ее теплом ладони. С противоположного конца ее тела холод начинал иглами вонзаться ей в стопы, и нетерпение, все еще поддерживающее в ней безопасную для здоровья температуру, вовсю желало поскорее со всем этим покончить. Подойдя к Карлсону, она дождалась, пока он оторвет взгляд от биомонитора капсулы, и спросила:

— Как я выгляжу? — и снова провела ладонью по своей голове.

— Ужасно, — тут же ответил он, будто заранее заготовил ответ, и улыбнулся, — Но я привыкну.

— Сильно не привыкай. Я бы оставила себе небольшой ежик, но на всем астероиде нет ни одной машинки для стрижки.

— Не переживай, будет у тебя ежик через полгода.

Он нажал на кнопку, и автоматика криокапсулы пригласительно подняла свою крышку, открыв свое холодное нутро с катетерами и проводами. Ирма так давно в последний раз погружалась в криостаз, что для нее это был как первый раз. Уперев ногу в выступ в стенке криостата, она начала неуклюже забираться в этот холодный гроб, стараясь не задумываться об ощущениях, с которыми ей предстоит вылезать из него обратно.

— У меня для тебя хорошие новости, — попытался Карлсон ее подбодрить, — Ты попадешь в книгу рекордов, когда мы вернемся на Нерву.

— За какие заслуги? — спросила она, вытаскивая из-под себя провода.

— Ты первая в истории женщина, которая провела в межзвездном пространстве восемь месяцев, три дня и сколько-то там часов без помощи криостаза.

— Вот еще, — недовольно фыркнула она, — Проболталась в космосе восемь месяцев, из которых я лишь месяц потратила на полезную работу. Это самое глупое достижение в моей жизни. Не такой яхотела записывать себя в историю.

— Что поделать, все мы являемся заложниками обстоятельств.

— Из твоих уст это звучит так неубедительно, — вздернула она уголок рта, — Когда у меня будут дети, я буду рассказывать им, что вот тот дядька, о котором рассказывают в новостях, четырежды герой межзвездного труда, прирожденный идеальный космонавт, самый молодой капитан коммерческого судна в истории, почетный передовик космических грузоперевозок, однажды сказал мне в лицо, что он является заложником обстоятельств.

Карлсон рассмеялся абсолютно искренним заливистым смехом, которые шел у него из самых глубин души, в обход органа, отвечающего за соблюдение корабельного этикета. Теперь Ирма точно знала, что он никогда не притворялся, и от этого ей стало чуточку теплее.

— Насмешила, — с трудом взял он себя в руки, стерев с лица проступившую от смеха слезу, — Но я не стану капитаном.

— Почему нет?

— Как я и сказал, все мы являемся заложниками обстоятельств.

— Но ты же идеальный космонавт.

— Верно, — кивнул он и взял ее за руку, — Именно поэтому никто не позволит мне просиживать мой талант в капитанском кресле. Прибавку мне запросто дадут, но повышение в должности — никогда. От меня многого ждут, и поэтому меня будут как можно дольше держать в той должности, в которой я наиболее полно раскрываю заложенный в меня потенциал.

Ее плечо обхватил жгут, игла перелилась в воздухе хрупкой серебряной нитью, и Карлсон начал искать вену на бледной руке.

— Звучит так, будто ты лишен выбора.

— А ты нет? — игла вошла в ее вену практически незаметно, сопровождаясь лишь отдаленным покалыванием где-то под кожей.

— Возможно, в какой-то степени.

Под ее жилам потек фармакологический коктейль для криостаза, по ощущениям напоминающий жидкий лед, выгоняющий из тела тепло, силы и чувства. Пока он еще не добрался до мозга, у нее было около минуты, чтобы сказать что-то важное, но обычно именно в такие моменты у человека отказывает фантазия.

— Четыре негритенка пошли купаться в море, — пропел Карлсон, клея к ее коже биометрические датчики, — Один попался на приманку, и их осталось трое.

— Явилось трое в зоопарк, медведь гулял на воле, — подхватила Ирма, — Прихлопнул лапой одного — их осталось двое.

— Двое негритят легли на солнцепеке, один сгорел — и вот один, несчастный, одинокий.

— Карлсон, — вдруг пришли на ей на ум последние слова в этом году, и она промолвила ленивым полусонным языком, — Я очень надеюсь, что когда я проснусь, ты, или Бьорн или даже Эркин найдете решение всех наших проблем.

— Обещать не могу, — ответил расплывающийся силуэт Карлсона и пожал чем-то, отдаленно напоминающим плечи, — Но поверь, я буду очень стараться, сестренка.

— И еще… — сглотнула она, стараясь сохранить контроль над своим телом еще хотя бы на пару секунд, — …почему ты… постоянно зовешь меня… сестренкой?..

Он что-то ответил, но его слова перемешались в глухую неразборчивую кашу, залепившую ей уши. Когда крышка ее капсулы закрылась, она решила, что это просто погас свет. Сделав несколько последних вдохов в кромешной тьме, она услышала легкий звон, а после ее на миг поглотило абсолютное ничто, ее тело слилось с пустотой, разум слился с безвременьем, и несколько месяцев пролетели мимо нее пулей.

26. Делайте с этим что хотите

Выход из криостаза сопровождается целой гаммой незабываемых ощущений, и прежде чем человек вернет себе способность мыслить, ему предстоит сначала вернуться к жизни и заново учиться дышать. Удаляя криостазовый гель из криостата, система жизнеобеспечения дает в тело два щадящих, но уверенных разряда: первый в сердце, чтобы оно снова начало качать кровь, а второй в диафрагму, чтобы имитировать резкий выдох, и тем самым прочистить дыхательные пути. В тот же момент включается обогрев, расширяющий кровеносные сосуды и разжижающий кровь. Если биомониторы не показывают никаких отклонений в здоровье своего подопечного, капсула просто дает ему немного полежать, подышать самостоятельно, вспомнить свое имя, и вот уже через несколько минут происходит чудо рождения: к человеку возвращается разум, он открывает глаза, и в его голове проносится первая после долгой спячки мысль — «господи, лучше бы я не просыпался».

Головокружение, тошнота, дезориентация и чувство, будто он сейчас снова умрет, совсем не были следствием криостаза. Во всех этих «побочных эффектах» были виноваты препараты, которыми человека накачивали для того, чтобы организм успешно пережил всю жестокость и бескомпромиссность такой процедуры как охлаждение до восьмидесяти Кельвинов с последующей разморозкой. По его кровеносной системе разливался целый коктейль из криопротектора, кардиостимулятора, антикоагулянта, термогеника, анестетика общего действия и еще нескольких препаратов, не позволяющих всему вышеперечисленному убить человека еще до заморозки. После такой ударной дозы химикатов все в организме на какое-то время переворачивается с ног на голову, но конечная цель все же достигается — человек жив и скоро будет трудоспособен.

В инструкции по применению написано, что человек способен пережить без необратимых последствий для своего организма 144 порции этого коктейля при условии, что между приемами, не считая времени, проведенного в заморозке, проходит не менее одной недели. На самом деле точное число никто не знал, но ответ «где-то полторы-две сотни порций» никого не устроил, поэтому фармацевты, не желая тратить пару веков на клинические испытания, остановились на числе 144. От порции к порции человеческий организм очень медленно, но верно привыкал к воздействию химикатов и постепенно учился справляться с их воздействием, поэтому бывалые космоплаватели часто отличались относительно легким пробуждением. Ирма к бывалым космоплавателям не имела никакого отношения, и этот сеанс криостаза был лишь третьим в ее жизни, что было катастрофически недостаточно для вырабатывания видимой привычки. Как она в прошлые два раза вываливалась из криостата едва шевелящимся трупом, не соображающим, где у него руки, а где ноги, так и в этот раз ей пришлось некоторое время проваляться на холодной палубе, прежде чем ее поднимут и доставят в душевую. Именно из-за таких сложных пробуждений людям требовался весьма серьезный стимул, чтобы связать половину своей жизни с межзвездными перелетами. Кого-то вдохновляли идеи, кого-то хорошая зарплата, кого-то глубоко личные причины, но все сумасшедшие, которые вдохновлялись самой идеей собственной заморозки, не допускались ни к космическим кораблям, ни к наземным транспортным средствам, ни к острым предметам.

Одним словом, утро выдалось паршивым.

Как только все пришли в себя, позавтракали до ужаса пресными консервированными овощами, которые заготовила Ирма, и вспомнили число «пи» с точностью до седьмого знака, было объявлено собрание капитанов, которое по какой-то причине требовало присутствия не только капитанов. Ирма не знала, чем заслужила честь присутствовать на этом собрании, но пошла вслед за Ленаром, готовясь полтора часа стоять на цыпочках, лаконично отвечать на вопросы и тактично поддакивать каждый раз, когда на нее обратится более трех пар глаз.

На собрание явились десять человек, и пересчитав всех она поняла, что помимо нее приглашения разослали всем членам кружка отчаянных отщепенцев. Назревало очень интересное обсуждение, и когда оно, наконец, началось, Ковальски сдался под гнетом нетерпеливых взглядов и торжественно объявил «у нас есть план торможения», после чего добавил ради устранения всяческого недопонимания «если все получится, мы впишемся в график, не переживайте». Они определенно что-то придумали, и Ирма бы обязательно обрадовалась, если бы ей дали больше времени, чтобы отойти от пробуждения. Он что-то говорил, а она безуспешно пыталась вдумываться в услышанное ровно до того момента, пока он не передал слово членам кружка, и как только Эркин выпустил из своего наглого и самодовольного рта первые несколько слов, она тут же взбодрилась и перебила его на моменте «…не столько моя заслуга, сколько заслуга всего нашего коллектива».

Новости, несомненно, были подобно бальзаму на сердце, вот только вместе с этим бальзамом просочилась добротная порция яда, отравившая насмерть весь последующий день.

— Ты совсем рехнулась? — злостно шипел Ленар, гневно вышагивая вдоль коридора широким шагом, словно торопился на войну.

— Все, что я сказала, чистая правда! — чередовала Ирма шаг с бегом трусцой, чтобы не отставать от своего капитана.

— Да мне до лампочки, правда это или нет! — взмахнул он рукой в широком жесте, отметающем лишние сомнения, — Ты что там такое устроила?

— То, что он давно заслуживал. Мне все равно, насколько он опытнее меня и к какому экипажу приписан, кто-то должен был поставить этого засранца на место!

Злость была подобна огню, и на космическом корабле она порой могла быть не менее опасной. Не удержав в себе вовремя разгоревшийся пожар, Ирма выплеснула его на Эркина, но не рассчитала последствий, и подожгла Ленара, Бьорна, Айвина и еще нескольких человек, которые были в курсе дела. Невозмутимым остался лишь Карлсон, который, как обычно, пребывал в состоянии хладнокровного оптимизма и как можно доброжелательнее орал во всю глотку, чтобы перекричать двухсторонний поток брани, погасить конфликт и снизить надвигающийся ущерб. Когда он понял, что к такому он точно не готов, он просто прикрыл лицо рукой и стоически выждал, когда температура в кают-компании опустится до пригодных для жизни значений. Пламя постепенно потухло само собой — возможно, сказалось то, что в помещении, которое никак не было рассчитано на десять человек, слишком быстро закончился кислород, а новый не успевал поступать по вентиляционным каналам. Совещание со страшным скрипом достигло своей цели, и когда Ковальски разрешил всем разойтись, Ленар буквально вытолкнул свою подчиненную в коридор и несколько метров проволок ее за руку, сжимая ее предплечье так крепко, что едва не наградил ее новым переломом. Он не хотел отпускать, но для спуска по лестнице на третью палубу необходимы были обе руки. Наткнувшись на Андрюса, они лишь холодно кивнули ему и вышли в воздушный рукав, где можно было спокойно продолжать спор.

— Мне уже надоело с тобой нянчиться! Всего на неделю я тебя оставил одну, взяв с тебя обещание, что через неделю ты заготовишь для нас провизию и ляжешь в криостаз. Но ты не просто нарушила это обещание, но еще и учинила грубый произвол, вступив в конфронтацию с половиной экипажа Девять-Четыре!

— Эй, я вообще-то помогла предотвратить катастрофу!

— Я очень рад, — посмотрел на нее Ленар глазами, выпученными от сдерживаемого бешенства, — Но если ты ждешь, что за это тебя простят весь этот бардак, то тебе придется заново прочитать кодекс поведения. Мне не важно, кто кому и что сказал, я хочу, чтобы мои подчиненные прекратили страдать излишним эгоизмом и вели себя достойно!

— Достойно? — нервно усмехнулась она, — На себя посмотри, черт возьми! Да не только на себя, на всех, кто уже привык к мягкости капитанского кресла. Вы с Октавией затеяли сомнительную авантюру, которая кончилась так, что ей самое место в колонке анекдотов. Эрик Урбан не пойми в каких отношениях с женской частью своего экипажа, но я уверена, что не в самых профессиональных! Бьорн Хаген устроил тут чуть ли не заговор, вовлеча в него людей с соседних буксиров! Михал Ковальски устроил тут чуть ли не деспотизм, когда ему доверили лишь функции организатора! Ну и Штефан Горак, про которого я не могу ничего сказать, потому что его корабль взорвался раньше, чем он сумел проявить свою подгнившую натуру. Я теперь поняла, что значит быть капитаном. В межзвездном пространстве никого нет главнее тебя, и поначалу ты воспитываешь в себе такие необходимые для руководителя чувства, как решимость и самоуверенность, но в один прекрасный момент эти чувства гипертрофируются до такой степени, что перерастают в чувство вседозволенности.

— Закончила?

— Нет, — втянула Ирма побольше воздуха, — Я была готова к дисциплине, когда ступала на этот борт. Я была готова к тому, что ты будешь отдавать мне приказы, с которыми я не всегда буду согласна, и я была готова самозабвенно терпеть любые твои замечания, несправедливость или недовольство моими навыками. Но терпеть такое отношение от этого… отщепенца — это уже слишком. Если бы я могла вернуться в прошлое, я бы поступила точно так же, и делай с этим что хочешь!

— А теперь послушай меня внимательно, — остановился Ленар и опрокинул на Ирму взгляд, которым можно было жарить яичницу, — Это был последний раз, когда ты произносишь вслух словосочетание «вы с Октавией». И думать забудь об этом. То, что было между мной и Октавией, уже в прошлом и не касается никого во всей вселенной. Понятно?

— Я столько всего сказала, а ты услышал лишь ее имя…

— Понятно? — переспросил он еще более строгим тоном.

— Я поняла.

— А теперь вернемся к тому, что произошло.

— Если ты ждешь от меня извинений, то ты их не дождешься, — отрезала она.

— И почему же?

— Потому что я перед тобой ни в чем не провинилась, но даже если бы и провинилась, то я ни о чем не жалею. Пускай меня выгонят к чертовой матери за непрофессиональное поведение, но я в жизни не извинюсь за слова, в которые верю сильнее, чем в существование гравитации!

— Дело не в том, что ты сказала, — вдруг произнес он более мягким тоном, словно бы ему понравилось услышанное, — а в том, что ты вообще открыла рот, когда он должен был быть закрытым. Мне все равно, что между тобой и Эркином произошло, некоторые вещи нужно просто проглотить, а некоторые улаживать цивилизованными путями, а вот то, что учудила ты, не имеет никаких оправданий.

— Ты хоть иногда станешь прислушиваться к тому, что я говорю? Эркин…

— Тихо! — громогласный вскрик застал ее врасплох, и ее язык, словно по команде, завязался узлом, — У меня от тебя уже голова болит. Иногда надо просто промолчать, тебе это понятно? — спросил он и посмотрел на нее свой вздувшейся веной на виске.

— Предельно, — проглотила она грубое замечание, и невероятно длинный рукав, наконец-то, подошел к концу.

— Мне сейчас даже ругать тебя не хочется, — признался Ленар, открывая шлюзовую дверь, — Мне сейчас надо как-то сосредоточиться на том, чтобы объяснить нашим с тобой сослуживцам наш новый план.

— Вильма мне однажды рассказывала… — начала Ирма на четвереньках забираться в шлюзовую камеру, — …что она с Радэком и Эмилем чуть не упала в черную дыру.

— К чему ты это? — помог он ей подняться, что уже давно вошло у него в привычку.

— К тому, что после таких приключений едва ли наш план способен их удивить.

— Вильма — штурман до мозга костей, — продолжил Ленар шествие, — Она закричит, что я несу чушь, еще до того, как я успею донести до нее эту чушь.

— А что ты думаешь по поводу этой «чуши»?

— Как капитан или как человек, который недавно по вине собственной недальновидности потерял кучу денег и сейчас ни в коем случае не хочет получать штраф?

— Понятно… — протянула Ирма, и следующие сто метров коридора прошли в смущенном молчании.

Они были в географически невыгодном положении. С тех пор, как Шесть-Три стал непригоден для жизни, Ноль-Девять стал самой отдаленной точкой от Ноль-Семь, и им приходилось огибать чуть ли не весь астероид просто для того, чтобы попасть на собрание, а затем огибать то же расстояние, чтобы вернуться обратно. Говорят, что пешая прогулка полезна, но не в тех случаях, когда эта пешая прогулка сопровождается несколькими переориентациями силы тяжести, что очень сильно действовало на нервы и мешало думать, как подсластить для остального экипажа не совсем сладкую пилюлю.

Ирму мучила паранойя. После третьего пройденного насквозь буксира ей начало казаться, будто люди бросают на нее взгляды. Во взглядах не было ничего необычного, но на этот раз это были какие-то особые взгляды, словно она какой-то диковинный зверь, которого все раньше видели лишь на картинках. Она решила, что это все из-за ее новой стрижки. Ленар, по его же словам, и сам бы с радостью схватился за сердце, когда увидел ее новый имидж, если бы в тот момент мог вспомнить, что на голове обычно растут волосы.

Когда они вступили на палубу Один-Четыре, их почти сразу же остановила Рахаф, которой кто-то заменил ее узнаваемые из тысячи раскосые глаза на чуть более округлые. Бегло бросив Ленару торопливую, но искреннюю улыбку, она открыла рот и отмела все догадки:

— Ирма, с тобой все в порядке?

— Все в порядке, — провела она рукой по голове, что уже прочно вошло в привычку, — Просто решила немного облегчить себе отход от криостаза.

— Да нет же, я слышала, что случилось на собрании.

— Быстро, однако, — вздохнул Ленар, — Собрание только закончилось, а слухи уже долетели до другого конца астероида.

— Так это правда?

— Да, — автоматически ответила Ирма, и чуть погодя все же додумалась уточнить, — А о чем ты?

— Как о чем? Об Эркине! Мне сказали, что вы с ним чуть ли не подрались.

— Напомните мне, — вмешался Ленар, — как ваше имя?

— Рахаф Хадем, — отчеканила она, едва не встав перед Ленаром на цыпочки.

— Послушайте, Рахаф, вы ведь работаете техником на Один-Четыре?

— Да, — кивнула она, — Инженер силовых установок.

— Скажите, — начал заходить он издалека, и Ирма сразу узнала этот тон, являющийся увертюрой для симфонии недовольства, — Октавия вас сильно нагружает работой? Не дает послаблений? Не бывает такого, что она отказывала вам в законном перерыве?

— На моей памяти такого ни разу не происходило, — отвела она на секунду глаза, чтобы порыться в своей памяти, — Так что в моем графике есть окошки, если вас это интересует.

— Очень плохо, — резко отрезал Ленар, обрушив на нее всю степень паршивости своего настроения, — Свободное время можно было потратить на что-то полезное, а вы его растрачиваете на всякие сплетни. Запомните, чужие личные конфликты не достойны ни обсуждений, ни даже возникновений. Вам все ясно?

— Ясно, — испуганно ответили обе девушки хором, и Ленара это, кажется, удовлетворило сполна.

— Займитесь делом, Рахаф, — попрощался он и продолжил путь, — У нас впереди еще несколько дней не самых простых маневров, поэтому самое время выбросить все глупости из головы.

Пеший шаг отличается от бега наличием фазы двойной опоры — согласно этому определению Ленар определенно шел пешим шагом, но шел так быстро, что Ирму словно подхватило образовавшейся за его спиной областью низкого давления. Пожав плечами и безмолвно извинившись перед Рахаф виноватым взглядом, она побежала вслед за своим капитаном, оставив подругу наедине с небольшим конфузом и свободным временем.

— Это было грубо, — догнала она Ленара и безуспешно попыталась перейти на его ритм, но у Ленара были более длинные ноги и избыток энергии от злости, которую некуда было выплеснуть.

— Иногда эти болтушки понимают лишь язык грубости.

— Вот это я и пыталась до тебя донести.

— Твой случай не считается. Я до сих пор вне себя от ярости за то, что ты устроила на собрании, — вновь начал он цедить сквозь зубы.

— То есть как это «мой случай не считается»? Перед кодексом поведения все равны, разве нет?

— Перед кодексом поведения все равны лишь до тех пор, пока действующий капитан не решит обратное.

— Ты ей не капитан, — напомнила Ирма, и эти слова поставили жирную точку в их споре.

Учитель биологии средней школы вынужден балансировать на тонкой нити филигранности, впервые объясняя трем десяткам учеников пубертатного возраста особенности человеческой репродуктивной системы. Его цель — понятно объяснить своим подопечным про пестики и тычинки на примере двух взрослых людей, в необходимой степени пробежаться по теме полового воспитания и, что являлось элементом высшего пилотажа, преподнести всю эту деликатную информацию в таком виде, чтобы урок не был сорван взрывом эмоций от неосторожного тычка в осиный улей. Именно таким учителем биологии чувствовал себя Ленар, когда выводил на маркерной доске наглядную схему предстоящих маневров под прицелом трех пар ошалевших глаз и старался изо всех сил избегать в своей речи слов или словосочетаний, способных заставить его подчиненных усомниться в адекватности действующего руководства.

— Бред какой-то, — едко выплюнула Вильма еще до того, как ее капитан успел договорить, — Ленар, скажи честно, хоть кто-то на ваших «собраниях капитанов» бывает в своем уме?

— Я знал, что этот вопрос неизбежно всплывет, — положил он маркер и увлажнил глотком воды пересохшую глотку, — и заранее решил не отвечать на него.

— Ленар, ты уж меня прости… — промолвил Эмиль, глядя на него щенячьими глазами.

— За что?

— За то, что я согласен с Вильмой, — поднялся он из-за стола и взял в руку маркер, — но это действительно звучит как бред какой-то.

— Вообще-то я с ней тоже согласен, но тут одна группа языкастых чертей убедила меня, что это сработает.

— Возможно, они и правы, но мне надо будет самому их послушать, — маркер заскрипел о доску, отливая из чернил форму остроконечного купола, — Это наше репульсионное поле.

— Я знаю, — присел Ленар за стол и попытался расслабиться.

— Оно создано для того, чтобы с нами не произошло того, что произошло с Шесть-Три.

— Это я тоже знаю, к чему ты клонишь?

— К тому, что это не какой-то непробиваемый щит, — начал Эмиль увлеченно рисовать шлейфы метеоритов, стремящихся к куполу, — Он создан для того, чтобы сталкивать относительно небольшие твердые объекты с нашей траектории, которых в космической пустоте, прошу заметить, не так много. В среднем считается, что при максимальной скорости в пределах звездной системы наш корабль отражает где-то около десятка опасных объектов в день при максимальной допустимой массе в полтонны. Это не так много, и даже при этом есть вероятность в несколько долей процента, что один из этих объектов попадет прямо в свод проекции полей. В этом случае репульсионного рикошета не будет, и он просто проникнет сквозь наше поле и вонзится в самый геометрический центр нашего корабля. А теперь представь, что будет, если этих объектов триллионы частиц на кубический метр. Это не просто поднимет нагрузку на наши репульсионные проекторы до небес, но так же и поднимет вероятность проникновения, я бы сказал, до нескольких миллионов процентов. Нам прямо в корму ударит плотная струя, которая угрожает проточить наш корабль до самого основания.

— Ты забыл еще один интересный нюанс, — встал Радэк и перехватил маркер, — Проникновение сквозь поле произойдет не только со стороны свода проекции, но так же и со стороны головной ударной волны, которая неизбежно ударит нам в вентральную часть поля под недопустимым углом. Это будет уже две опасных проникающих струи.

— Да, этот вопрос уже всплывал на собрании, — кивнул Ленар, барабаня пальцами по столешнице, — И я бы с радостью сказал, что это несомненно разрушит все наши корабли, и что от этой идеи стоит отказаться, но, к сожалению, этот их «кружок» каким-то образом смог рассчитать новую конфигурацию для репульсионных проекторов. Законов физики это не изменит, и вещество все равно продолжит проникать сквозь наше поле, но при этом оно будет интенсивно рассеиваться, что значительно снизит нагрузку на наш корпус. Несколько секунд под таким натиском мы точно продержимся.

— Я бы очень хотел взглянуть на новую конфигурацию.

— Бьорн обещал разослать ее по внешней связи чуть позже.

Кто-то вполголоса скептически фыркнул себе под нос.

— Вильма, что скажешь? — обратился Радэк к источнику звука.

— Я скажу, что это бред какой-то, — фыркнула она еще раз, хаотично бегая растерянным взглядом по изображениям на доске, — Я не особо доверяю этим «умникам» с Девять-Четыре. Но если ты мне скажешь, что это может сработать, это меня сильно успокоит.

— Хорошо, как только я ознакомлюсь со всеми подробностями, обязательно скажу.

— Ну, а пока у нас нет подробностей, — плюхнулся Эмиль на свой стул, — Давайте обсудим другие важные темы. Что произошло на Девять-Четыре?

— Я ведь уже рассказывал, — устало потер Ленар переносицы, — Бьорн решил потратить время, отведенное на криостаз, чтобы своими силами составить план торможения…

— Нет, я имел ввиду то, что произошло сегодня на собрании. Я слышал, что Ирма метнула в Эркина кружкой, и кружка разбилась.

— Слухи о кружке сильно преувеличены, — еще более устало потер Ленар переносицу.

— А я слышала, что он ударил ее…

— Вам что, больше заняться нечем? — взвыл Ленар куда-то в потолок, — Да, был небольшой конфликт, который, как я надеялся, не станет достоянием общественности, словно церемония открытия нового госпиталя.

— Ленар, скажи честно, разве тебе не бывает хоть немножечко скучно?

— С вами совсем не соскучишься.

— Я вот смерть как скучаю по телевидению, — заявил Эмиль, обозначив свои слова коротким зевком.

— У нас же есть кинотека на корабле. Тебе этого мало?

— Кинотека — это не то. Если ты хочешь, что-то посмотреть, ты просто берешь и смотришь это. И это до ужаса скучно, потому что программу на свободный вечер ты составляешь себе сам. А телевидение — это результат работы сотен человек, которые показывают новости, репортажи, объявления, развлекательные и образовательные передачи в абсолютно независящем от тебя порядке. Именно благодаря этой независимости телевидение превращается в живой дышащий организм, обладающий своим характером, с которым при всех его недостатках гораздо приятнее иметь дело, чем с полностью запрограммированным под твои вкусы роботом. Как видишь, телевидения у нас нет, зато есть такие вот редкие, но все же интересные случаи, когда что-то выбивается из нормального рабочего режима, которые напоминают нам, что у нас тут как бы тоже есть свой маленький мирок с такими же живыми и дышащими людьми, обладающими собственными характерами.

— Тебе никто никогда не говорил, что ты болтун?

— Нет, — мотнул Эмиль головой и ухмыльнулся, — Разве что разок лет сорок назад, когда мы с сестрой ходили в поход, и она сломала себе мизинец. Дело было в том, что тогда мои навыки оказания первой помощи были не такими, как сейчас, и я ей не совсем аккуратно наложил шину. Она не хотела лишний раз беспокоить родителей, так что отказалась от вызова скорой помощи, и наш поход продолжился еще денек, а потом мы оба поняли, что ее перелом оказался с небольшим смещением, и тянуть с медицинской помощью нельзя. Она в тот день взяла с меня обещание, что…

— Хорошо, Эмиль, хватит, — остановил его Радэк, — Я не смогу выслушать эту историю еще раз.

— А вот я, кажется, эту историю еще не слышала, — оживилась Вильма, — Расскажешь мне как-нибудь потом?

— Обязательно расскажу. А сейчас давайте вернемся к насущным вопросам. Где Ирма? Почему она сейчас не с нами?

— У нее началась сильная мигрень, — передал Ленар ее ложь, — и она пошла на Два-Пять. К фельдшеру.

Человек может быть зол на самого себя по разным причинам. Ирма злилась на себя из-за того, что в прошлом году сказала много плохих вещей одному дорогому ей человеку, а оператор Виктор Чернявский затаил на себя злобу из-за страшного предательства, которое совершил с ним его собственный организм. Взгляды обоих операторов на миг встретились, когда Виктор уже выходил из лазарета с выражением лица, будто он только что съел протертый лимон, и без каких либо приветствий молча разошлись, решив оставить друг друга при своих личных проблемах.

Иногда лучше действительно промолчать.

Она лишь оглянулась ему в след и немного пофантазировала, чем фельдшер мог так сильно испортить ему настроение, но быстро пришла к выводу, что у него к этому явно был талант. Поколебавшись немного, она открыла дверь, сделала робкий шаг на чужую территорию и поздоровалась:

— К вам можно?

— Проходите, — вынырнув из медицинской карты, Игорь бросил на нее взгляд, и его невозмутимое выражение лица слегка дрогнуло от увиденного, подобно тому как дрожит водная гладь от упавшего в нее кашалота.

Ирма прошла половину мультисостава, чтобы добраться до лазарета. В местных масштабах это был немалый путь, но ей не хватило затраченного времени, чтобы придумать, с чего начать разговор, и вот тема сама бросилась ей на язык.

— Я видела, как от вас только что вышел мужчина с очень несчастным выражением лица, и не смогла пройти мимо.

— Ваш бывший коллега с буксира Ноль-Семь, — отрапортовал Игорь, еле оторвав взгляд от глянца на ее голове, — Я только что отстранил его от работы.

— Он серьезно болен?

— Криостазовая болезнь. С таким диагнозом его не допустят к ответственной работе еще по крайней мере ближайшие полгода.

— Да, я читала об этом, — кивнула Ирма, когда неприятный холодок забегал по ее спине от озвученного диагноза, и робко присела на стул для пациентов, — Но говорят, что такое происходит очень редко.

— Такое происходит рано или поздно примерно с одним человеком из десяти. Нас тут тридцать два, так что пока мы вписываемся в статистику.

— Значит, согласно вашей статистике еще у двоих такое впереди?

— Или позади. Знаете, как говорят? Статистика — самая лживая из наук.

— Надеюсь, она не сыграет против меня. Это ужасно, когда ты лишаешься доверия, пусть и по независящим от тебя причинам.

— Лучше так, чем невольно совершить аварию, — положил он медицинскую карту в общую стопку и наконец-то упер в нее все свое внимание, — Вы тоже пришли на обследование?

Фразы вылетали из его рта непринужденно и легко в той степени, в которой ему позволял его серьезный характер. Казалось, что он давно забыл разногласия между ними, и все же Ирма решила не искать отговорок и поставить точку в своих душевных стенаниях.

— Нет, — испуганно посмотрела она на стопку, в которой лежала так же и ее карта, готовая принять в себя любой страшный диагноз, — Я хотела сказать, что я вела себя как избалованная девчонка, и я признаю это и страшно сожалею.

— Это хорошо, что вы сожалеете, но вы пришли не по адресу. Вам нужно было идти с этим напрямую к товарищу Эркину Тумусову.

— А причем тут он? — блеснула Ирма непонятками на своей голове.

— До меня слухи дошли, что вы сегодня утром швырнули в него стулом.

— Ах, это! — нервно усмехнулась Ирма и слегка расслабилась, — Видимо, к моменту, когда мы прибудем в космопорт, меня уже начнут обвинять в его убийстве.

— Надеюсь, до этого не дойдет.

— На самом деле я пришла извиниться лично перед вами. Я с вами была несправедлива, и что бы ни произошло в ближайшие дни, я не хочу расставаться с вами на такой неприятной ноте.

— Приятно это слышать, — скользнуло по его лицу легкое удивление, — Но, если совсем честно, я тоже вел себя не совсем корректно. С вами я утратил все представления о границах профессиональной этики, и сейчас уже поздно делать вид, будто бы я их придерживался.

— Да вы же были самой беспристрастностью! — воскликнула она так, будто ей только что нанесли личное оскорбление, — Что бы ни происходило, вы всегда находили способ отделить личные интересы от профессиональных, и даже когда вы угрожали убить меня, вы были самим самоотречением во плоти!

— Ох, Ирма-Ирма, вы даже не представляете, что мною двигало в тот день, — озабоченно вздохнул он, подбирая слова, — Мною двигал страх, и когда я подверг вас этой унизительной пытке, я совсем не рассчитывал, что у меня выйдет желаемый вами результат. Я обманул вас, обманул вашего капитана, но себя я не обманывал ни секунды. Я обставил весь тот спектакль не просто с расчетом, что единственный ваш пусть к спасению будет лежать через скафандр. Я все это делал с расчетом, что вы не решитесь воспользоваться этим спасительным путем и сдадитесь. Я в жизни так сильно не ошибался…

— Но зачем? — едва вырвалось у Ирмы из глотки, — Какой страх вами двигал?

— Страх вашего фанатизма, — без запинки ответил он, — Вы слишком сильно любите эту работу, и мне показалось, что если я вас как следует не напугаю, если не покажу вам, насколько вы безнадежны, вас рано или поздно погубит ваша слепая любовь к космическим путешествиям. И это не обязательно будет смерть. Это может быть и масса других плохих вещей. Вы молоды и полны сил, а это обозначает, что вам есть что терять на такой работе.

— Ну… спасибо, — ответила она единственное, что смогла придумать, — Спасибо за то, что выговорились. Именно недомолвки между нами мне и не давали покоя.

— Вы уверены, что сможете мне доверять после того, что я вам сказал?

— Игорь, между нами было много недоразумений, но вы меня еще ни разу не подводили, — в знак доверия она взяла его за руку, — Я вам доверяю, но сразу должна вас предупредить, что если вы обнаружите у меня криостазовую болезнь, я предпочту повторно провериться у еще кого-нибудь.

— У меня было такое искушение, — признался он, перебирая в своей ладони ее бледные тонкие пальцы, — но ставить неверные диагнозы уже ниже моего достоинства.

— Мне приятно, что вы обо мне беспокоитесь. Надеюсь, ваш страх немного утихнет, если я пообещаю беречь себя всеми силами?

— Это один из тех сценариев, которые меня и пугают. Я был бы рад, если бы вы падали с деревьев, обгорали на солнце, терпели укусы от насекомых и болели простудой, но это стерильное место, — обвел он носом металлические переборки, — просто высосет из вас лучшие годы вашей жизни, и по окончании контракта вернуть их вы уже не сможете.

— Ленар, — позвала Вильма через интерком.

— Слушаю, — ответил ей интерком.

— Тут пришел ответ с аванпоста «Страж», — промолвила она, бегло перечитывая емкое письмо.

— И что они пишут?

— О, они очень много чего написали. Я могу тебе перечитать дословно.

— Изложи суть.

— Если в двух словах, то они чуть ли не умоляют нас не заниматься дурью и просят нас отказаться от нашего дурацкого плана.

— Ну… — протянул Ленар, и из динамика послышалось, как он задумчиво почесался, — я бы не удивился, если бы они вот так с ходу все одобрили. Плевать на них, они лишь посредники.

— Но я бы не сказала, что они не правы.

— Надо убедить их в серьезности наших намерений. Сможешь сейчас быстро набросать им короткий ответ и отправить в индивидуальном порядке?

— Конечно, — пожала она плечами и потянулась руками к клавиатуре, — Диктуй.

— «Это капитан Ленар Велиев с ТБДС 204609, я рассмотрел ваши возражения и принял их к сведению. Если вы до сих пор не ретранслировали наше сообщение на Нерву, прошу вас это сделать немедленно. Наш план торможения единогласно одобрен всеми действующими капитанами согласно порядку межзвездного права и будет приведен в исполнение не взирая на то, что вы, стационарные крысы…» Нет, последнее не печатай. «…не взирая на ваши доводы. Мы пролетим сквозь планету Страж, и делайте с этим что хотите.»

27. Всем пристегнуться

Практически любой межзвездный перелет начинался и заканчивался гравитационными маневрами. Это было не столько физической необходимостью, сколько юридическим указанием. Любой корабль, рассчитанный на межзвездные перелеты, способен самостоятельно разогнаться и затормозить без помощи энергии планет, но однажды люди взглянули в перспективу и решили, что пусть лучше корабли затрачивают для разгона на пару дней больше, чем выбрасывают в пустоту пару центнеров воды, которую потом нужно будет заново добыть, доставить в космопорт и заправить в баки корабля. Это было просто экономически невыгодно, поэтому графики прибытий и отбытий напрямую зависели от конфигурации ключевых планет. Ключевыми планетами назывались планеты с достаточно высокой гравитацией, но самой главной ключевой планетой несомненно была самая отдаленная от центра системы. Именно она непременно должна была пересекаться с конечной траекторией космического корабля, чтобы запустить его своей гравитационной пращей в нужную сторону или же наоборот поймать его своим гравитационным колодцем, ознаменовав первую фазу торможения. В Есениной системе, где располагалась колония Нерва, таковой главной ключевой планетой являлся Страж. При скромных скоростях он обладал внушительной массой порядка трех, умноженных на десять в двадцать седьмой степени килограмм, а вокруг него мухой крутился аванпост, считающийся последним проблеском цивилизации на многие световые года вокруг. Станции такого типа служили ретрансляторами связи, регистраторами прибывающих и отбывающих кораблей, космическими маяками, наблюдательными постами и пунктами скорой помощи. Грубо говоря служащим на этой станции велено было постоянно вслушиваться в эфир, вглядываться в телескопы и записывать любой посторонний щелчок или блеск твердого объекта. И вот наступил момент, когда они могли наблюдать на своих приборах жирную точку массой в два миллиарда тонн, которая летела с четвертой космической скоростью прямо в планету Страж, а по эфиру, который все еще шел с ощутимой задержкой, капитаны, сидящие верхом на плохо умещающейся в воображении массе, без остановки повторяли «Мы не шутим».

«Немедленно скорректируйте траекторию, или мы предпримем необходимые меры» — злостно вбивал диспетчер слова в клавиатуру так, будто бы уже бил по рукам того, кто придумал эти безумные маневры.

«Вас поняли, «Страж», — пришел ответ от Ковальски спустя пятнадцать минут, — «Можете начинать предпринимать необходимые меры. Мы не шутим».

Эти слова способны поставить окончательную точку в любом споре, если ты летишь, как угорелый, верхом на гигантском пушечном ядре, способном смести со своего пути любые меры, которые могут против него предпринять. Аванпост «Страж» был до смешного беспомощен перед аргументом весом в два миллиарда тонн, и единственные меры, которые они предприняли, заключались в том, чтобы рассчитать траекторию астероида, нацелить все доступные телескопы на точку входа в Страж, и готовиться смотреть представление. Скорее всего, больше никто из них в своей жизни ничего подобного не увидит.

Когда на космическом корабле происходит что-то плохое, все должны быть оповещены, даже самые глухие, слепые и тупые. Именно такой логики придерживалось конструкторское бюро, создававшее «Гаялов», и именно их стоило благодарить за то, что экипаж Ноль-Девять едва не заработал внезапную пандемию сердечных приступов от резкого воя сирены и нахлынувшего со всех потолков красного аварийного освещения. Марвин, несомненно, умел привлекать к себе внимание, но каждая такая тревога сопровождалась тем, что члены экипажа начисто лишались средств вербального общения и просто старались не оглохнуть от воздуха, дрожащего в такт сигналу тревоги.

Существовали разные виды тревожных оповещений, и этот, несомненно, был самым приоритетным, что обозначало не только то, что в данный момент происходит или уже произошло что-то ужасное, но и то, что сирена в любом случае не заткнется, пока все члены экипажа не бросят все свои дела и не разбегутся по своим постам.

Звук был такой громкий, что вышибал мозги из черепа почти в буквальном смысле. Когда шоковое состояние немного рассеялось, Вильма обнаружила в зеркале свое легко одетое отражение, которое еще несколько секунд назад позировало перед ней и рассматривало посторонний синячок на бедре, а сейчас было согнуто пополам, сжимало уши ладонями и держало рот широко открытым, чтобы сохранить остатки слуха. Где-то в глубине души она не была удивлена тому, что что-то пошло не так. Вся эта экспедиция была одной большой иллюстрацией закона Мерфи, но все же она надеялась, что мультисостав сможет хотя бы долететь до Стража без приключений. Она поняла, что должна бежать сломя голову, но ей удалось лишь сделать пару неуверенных шагов к двери, прежде чем она остановилась и попыталась сосредоточиться на творившейся в ее голове каше, которая никак не могла сформироваться во внятные мысли из-за шума. Что-то ее задерживало, и она смутно догадывалась, что просто не хочет показываться на мостике в одном исподнем, хотя, казалось бы, она с легкостью щеголяла бы в таком виде на глазах у сотен людей, будь она на каком-нибудь пляже или в общественном бассейне. Ей нечего было стыдиться, и большое зеркало буквально только что ей это доказало, но было что-то еще, что подбивало ее не торопиться.

Пропуск.

Без пропуска Марвин попросту не заметит ее присутствие на своем посту, поэтому она запустила свою руку в шкафчик с одеждой, нащупала карман, выловила пропуск и все поняла. Марвин — это просто параноидальная машина, которая не способна отойти от заложенного в нем понимания вселенной. Если человека можно было убедить в том, что их план торможения состоятелен, то Марвин даже рассматривать это не станет. Он будет просто трубить тревогу до тех пор, пока экипаж не заверит его, что они все поняли и все услышали.

Стиснув зубы, Вильма набросила на себя одежду, натянула обувь, и лишь затем позволила себе побежать на мостик, как и положено, сломя голову. Настоящая женщина могла позволить себе слегка опоздать даже на конец света.

— Бу-бу-бу бу-бу бу-бу-бу, — поприветствовал ее Ленар, когда она скормила пропуск своему пульту, и сирена сменилась навязчивым звоном в гудящих ушах.

— Что?

— Я спросил, какого черта ты так долго? — почти перешел он на крик.

— Принимала душ.

— А почему волосы сухие?

— Потому что я их высушила, — без интереса ответила она, разглядывая точки на навигационном экране.

— Под сигнал тревоги?

— Так они быстрее сохнут. Есть еще вопросы?

— Есть, — донеслось с операторского поста, — Эта тревога из-за того, что я думаю?

— Не знаю, — съязвила Вильма, — Не имею привычки читать чужие мысли. Но Марвин поднял тревогу из-за того, что он, наконец-то, заметил, что мы идем курсом на столкновение со Стражем.

— Не могу его в этом винить. В нем не предусмотрены такие маневры.

— Я вообще удивлен, что он поднял тревогу лишь сейчас, — сухо изрек Ленар, разглядывая символы на капитанском терминале, — Мы уже три часа как идем курсом на столкновение.

— Быть может все эти три часа он надеялся, что мы одумаемся?

— Вполне возможно. Все эти управляющие интеллекты обычно программируются таким образом, чтобы поддерживать работоспособность корабля, при этом не создавая препятствий человеческой инициативе. Видимо, трех часов Марвину хватило, чтобы понять, что иногда человеческой инициативы бывает слишком много.

— Мостик! — крикнул голосом Радэка интерком, заставив Вильму слегкаподпрыгнуть на кресле.

— Да, в чем дело? — ответил Ленар, вдавив в интерком кнопку.

— Иногда мне кажется, что вы там у себя забываете, что в машинном отделении тоже люди сидят, и им тоже интересно, в честь чего была объявлена тревога.

— Это была ложная тревога, можете ненадолго расслабиться, — бросил он взгляд на часы в своем терминале, — Но не вздумайте покидать свои посты. Всего через полчаса мы станем первым в истории буксиром, который пролетит сквозь…

— Постой-ка, Ленар, — вытеснил Эмиль своего коллегу из линии внутренней связи, — А каким образом ты определил, что именно мы станем первым буксиром?

— Это… — замялся Ленар и почувствовал, что его кресло стало каким-то неудобным, — …очень хороший вопрос. У нас есть своя дистанция, у нас есть шесть претендентов на победу и даже есть фотофиниш, который нам обеспечит аванпост "Страж". Не хватает лишь финишной ленточки…

— В качестве финишной ленточки предлагаю взять границу между тропосферой и водородным слоем, — предложила Вильма, — Мы могли бы по прибытии сверить, чьи датчики атмосферы уловили водород первыми и отдать победителю его лавры.

— Боюсь, снимать показатели с датчиков не потребуется, — прозвучал голос Ирмы из-за приборной панели, — Мы войдем в Страж под достаточно острым углом, а это значит, что водорода неизбежно коснется первым тот, кто изначально располагается ближе к основанию треугольника.

— И кто же это в нашем случае?

— Ноль-Семь, — ответила она без запинки, словно бы давно уже обо всем подумала.

— И снова Ноль-Семь… — разочарованно пробурчал Ленар себе под нос.

— Почему бы нам просто не повернуться вокруг продольной оси? — поинтересовался интерком, — Сейчас вспомню… это должен быть поворот градусов на сто двадцать?

— Именно на сто двадцать.

— Успеем?

— Должны, если поторопимся, — ответил Ленар и включил внешнюю связь, — Вызываю Ноль-Семь. Ковальски, вы сейчас не сильно заняты?

— Уже нет, — ответил раздраженный голос, — У вас сейчас тоже сработала тревога?

— Да, Марвин был страшно недоволен, но теперь он замолчал. Надеюсь, с вашим Марвином возникло не больше сложностей?

— Наш Марвин по сравнению с вашим тихоней шибко умный, но мы его все же урезонили. Вы сейчас со мной связались, чтобы поговорить о Марвинах?

— Нет, я… — замялся он, и Вильма прикрыла рукой глаза, — …хотел предложить накренить мультисостав на сто двадцать градусов по часовой.

— А в этом есть необходимость?

— Необходимости нет, но я бы все равно провел профилактический пуск наших маневровых, — выдумывал он на ходу, как мог, и Вильма вжалась в обивку своего кресла, желая спрятаться от неубедительности его тона.

— Ваших?

— Под нашими я имел ввиду маневровые двигатели у всех буксиров, — уточнил он, едва унимая фальшь в своем голосе, — Мы ими не пользовались уже почти два года, хотя по инструкции их нельзя так долго держать без работы.

Последовала молчаливая пауза, Ковальски что-то тщательно обдумывал перед ответом, и на секунду всем показалось, что связь прервалась.

— Хорошо, вас понял, — последовал резкий ответ.

— Значит, вы со мной согласны?

— И думать забудьте, — отрезал Ковальски, — Буксир Ноль-Семь коснется водородного слоя первым, и это не обсуждается. Если у вас больше нет важных сообщений, тогда на этом конец связи.

— Конец связи, — смиренно согласился Ленар и выключил передатчик, — Ну, попытаться стоило. Кто-нибудь сможет меня успокоить и сказать, что кто-то до нас такое уже проворачивал, и Ноль-Семь все же не станет первым?

— На такой скорости? — нырнула Вильма в воспоминания и вынырнула вместе с несколькими статьями из журналов в зубах, — Только беспилотные разведывательные снаряды с толстенным слоем абляционного покрытия, отправляемые туда большущими рельсовыми пушками. Они пробивали себе путь примерно тем же способом, что и мы сейчас.

— Что, вот так прямо брали и простреливали планету насквозь с четвертой космической скоростью? — спросил пост оператора.

— Да, но все же побыстрее нашего, но суть та же. Снаряд проникал на тысячи километров, проходил по касательной по внешним слоям металлического водорода и вылетал с обратной стороны планеты, отдав ей большую часть своего импульса.

— Но как же закон о космической экологии? В космосе ведь нельзя мусорить.

— А никто и не говорил о мусоре. Снаряд ловили на вылете буквально через пару миллионов километров, чтобы снять показания с датчиков.

— А если его не поймают? — высунулась Ирма из-за приборной панели.

— Как не поймают? — остановила Вильма взгляд на высунувшейся голове.

— Ну, что, если их расчеты радиуса и плотности слоя металлического водорода оказались бы неверны? Тогда и траектория выхода снаряда изменится.

— А, ну тогда кому-то дадут подзатыльник, — равнодушно заключила Вильма и устремила свой нос в навигационный экран, на котором некогда маленькая точка начинала постепенно приобретать угрожающие размеры, — С любым космическим мусором есть одна небольшая загвоздка: согласно законам Ньютона он будет дрейфовать до тех пор, пока во что-нибудь не врежется.

— У нас в академии учили формулировать эту мысль несколько иначе.

— Как же?

— Космический мусор будет дрейфовать до тех пор, пока кого-нибудь не убьет.

— Тоже верно, — хмыкнула Вильма себе под нос, — Отсюда можно сделать вывод: даже если твой мусор в перспективе может убить кого-то не ранее чем через полмиллиона лет, лучше все равно воспользоваться урной… или просто не брать на борт лишнего.

— Слишком поздно, Вильма, — расслабленно откинулся Ленар на сиденье и демонстративно запрокинул голову, — Уже ушло то время, когда ты могла меня этим подколоть. Сейчас я не то, чтобы не тронут, я даже думать об этом не могу.

— И очень плохо, — указала Вильма в пунктирные линии на своем экране, — Мы уже миновали точку отмены, и теперь мы пролетим через Страж в любом случае. Мандражировать сейчас слишком поздно.

— Мандражировать как раз самое время, — возразил он куда-то в потолок, — Этот рейс был не простым, и сейчас я хочу просто поскорее вернуться в космопорт и поностальгировать о тех временах, когда на мой корабль не взваливали более ста миллионов тонн. Напомни, сколько нам еще лететь до космопорта Нервы?

— Если все пойдет по плану… — взяла Вильма график маневров со стеллажа и плюхнулась обратно в свое любимое кресло, — …восемь дней мы будем добираться до комбината, еще сутки на парковочные маневры, а там до Нервы еще несколько…

Она сама составляла этот график, но лишь сейчас начала по-настоящему вникать в числа на бумаге. Пока она читала абстрактные закорючки, на нее навалилась вся тяжесть последних трех лет, которые отрывали ее от цивилизации. Словно взаправду она ощутила запах типографской краски из свежих выпусков журналов, влажный жар сауны, зуд в носу от разыгравшейся аллергии на животных и вкус свежей рыбы, в которой масла и специй меньше, чем самой рыбы. От всего этого ее отделял десяток дней, который казался как километром воздушных масс, так и десятью сантиметрами железобетона. Каждый удар сердца вдруг начал отмерять оставшиеся секунды до конца экспедиции, и она поняла, ради чего она по-настоящему готова несмотря ни на что прожить эти десять дней.

Кофе.

Ее взгляд упал в пустой подстаканник, и у нее на душе стало не менее пусто. Круглое пятнышко на экране с каждой минутой росло все сильнее и все угрожающе, и Вильме не терпелось нырнуть в это пятнышко, потому что где-то за ним ее ждал кофе.

— Всем пристегнуться, — скомандовал Ленар в интерком, выжимая слова из сдавленной от напряжения глотки, и по мостику расползлись звуки возни, — Ирма, тебя это тоже касается.

«Пристегнуться» было таким же предшествующее неприятному событию действием, как и задержать дыхание перед нырком в холодную воду. Взвинченный до предела мозг начинал видеть причинно-следственные связи там, где их нет, и со страшной неохотой отдавал пальцам приказы, отобрав у них всю кровь, словно это как-то поможет отсрочить неизбежное. Мостик несколько раз клацнул смазкой и металлом, и с каждым отсеченным километром на Вильму надвигалось ощущение, что сейчас произойдет что-то плохое. Даже если бы у нее в этот момент от страха не онемел язык, она все равно не была в состоянии отвлекать себя непринужденной болтовней с коллегами, а могла лишь бояться и ждать, и неизвестно, какое из этих двух дел было тяжелее.

— Приготовьтесь, — отдал Ленар невыполнимую команду, и на главной приборной панели загорелся таймер, застывший на пяти секундах.

Отсчитывать эти пять секунд было абсолютно бесполезным занятием, но это могло хоть немного отвлечь от почти первобытного ужаса. Расчеты, проведенные на бумаге, уверяли, что все получится, но человек не был бы человеком, если бы доверял бумаге сильнее, чем своим животным инстинктам, и инстинкты кричали Вильме, что она должна бежать, но бежать было поздно еще три года назад. Бояться — это абсолютно нормально, уверяла она себя. Космос покоряет не тот, кто бесстрашен, а тот, кто умеет не поддаваться страху.

Мультисостав, наконец, достиг своей неизбежности, и таймер начал отсчет.

Пять.

По кораблю пронеслись стоны металла. Ремни безопасности поступили не слишком безопасно, когда едва не раздавили Вильме грудную клетку. Ощущение, как корабль меняет скорость, было редким явлением, поскольку система контроля массы не позволяла кораблю окрасить переборки собственным экипажем при слишком высоком ускорении, однако в этот раз корабль не смог полностью погасить внутреннюю инерцию. Такое бывает при столкновениях, которые, в отличие от маршевой тяги, не зависят от Марвина, не поддаются его контролю, не предупреждают его о моменте времени и силе удара, из-за чего система контроля массы срабатывает с небольшим опозданием. Это опоздание было болезненным, но все же экипаж остался на своих местах, а не пролетел сквозь собственные ремни навстречу красочной смерти.

Четыре.

Мостик утонул в сигнале тревоги. Опять. Еще одно напоминание, что Марвина не готовили к таким обстоятельствам. Он лишь машина, которую программировали на поддержку судна в рабочем режиме, и если он почувствовал, что корабль с чем-то столкнулся, он рассудил своей машинной логикой, что корабль выбился из рабочего режима, и настал момент напомнить экипажу, что он делает что-то не так, но его никто не слушал даже при всей невозможности не слушать орущую во всю глотку сирену, которую было слышно даже тазовыми костями. Никто и не думал программировать машину на эмоции, но то, что творилось в данный момент на мостике, всем без исключения хотелось назвать машинной паникой.

Три.

Альберт Эйнштейн даже вообразить не мог, насколько сильно он был прав. Скорость течения времени напрямую зависит от положения наблюдателя. Вильма, будучи наблюдателем, находилась в центре событий, где вой сирены играл с гулом вылизывающих корпус потоков раскаленного водорода в игру «кто первый пустит экипажу кровь из ушей», и секунды издевательски медленно тянулись сгущенным молоком. Капитанский перст уже тянулся к кнопке «заткнуть сирену», но либо он тянулся слишком медленно, либо Вильме не терпелось слишком быстро. Ее глаза слегка выглянули из орбит, пока она провожала обезумевшим взглядом робкое движение руки, а затем весь мостик расплылся в слезах, выдавившихся из-под ее век, и она продолжила счет уже в уме.

Два.

Сирена замолчала, и звук, отдающийся неприятным зудом в тазовых костях, оказался вовсе не звуком, а отголоском припадка, в котором астероид тряс своими буксирами, словно листьями под водородным штормом, прошибая себе путь сквозь плотные слои газа. С физической точки зрения отношения пустоты к занятому объему у вакуума и водородной оболочки Стража разнились лишь на доли процента, но именно эти доли процента отправили деформационные элементы конструкции в лихорадочный пляс, словно судно было сделано из бумаги, дрожащей под дуновением ветра. Система контроля массы, наконец-то, окончательно привела воздействующие на мостик силы в равновесие, и Вильма попыталась расслабиться, но это было подобно попыткам расслабиться в стоматологическом кресле под жужжание бормашины, раздражающей нижнюю челюсть. Она искала, на что еще можно отвлечься, но мысли тянулись даже медленнее, чем время и оставшиеся километры до выхода из Стража.

Один.

Его не зря окрестили Стражем. Задолго до момента, как колония Нерва была официально основана, разведчики обнаружили, что как минимум три спутника Стража имеют состав, нехарактерный для Есениной системы. Откуда бы они не взялись, Страж смог поймать их в свой гравитационный колодец, не пустив их вглубь системы, и это были лишь те объекты, которые он не поглотил. Возможно, мультисостав в данный момент пролетал недалеко от огромного скопления обломков мертвых звезд и планет, нашедших свое состояние покоя на металлическом ядре газового гиганта. Именно такие загадки вселенной и решались зондированием исследовательскими снарядами, а пилотируемые аппараты крайне редко опускались до жидкого слоя, где не было ни жизни, ни связи с внешним миром, ни перспектив.

Ноль.

Наступил один из редчайших моментов в ее жизни, когда она поняла, что не сможет больше сделать ни единого вдоха, если немедленно не понизит содержание крови в своей кофеносной системе.

Ради кофе стоило все это пережить.

Скафандры ВКД были устроены так, чтобы сдерживать у себя внутри атмосферное давление, не давая ему просочиться наружу, но они ни в коем случае не были рассчитаны на то, чтобы сдерживать давление извне, не давая ему превратить бедного космонавта в консервированный человеческий фарш. Внешнее давление, оказанное на буксиры при прохождении сквозь Страж, было очень большим с точки зрения конструктивных особенностей судна, и просто невероятным с точки зрения беззащитного человечка из мяса и костей, упакованного в герметичный костюм. Репульсионные поля не отменяли третьего закона Ньютона, а лишь заставили его акцентировать внешние силы на несущих двуквадровых балках, которые, теоретически, способны были пережить две-три ядерные войны. Тем самым металл смог выдержать нагрузку, но перепады внешнего давления грозили раздавить каждого, кто находился в негерметичной части корабля, а на Шесть-Три таковой являлась лишь первая палуба. От условий, несовместимых даже с самыми дерзкими человеческими фантазиями, ее отделял лишь лестничный пролет, запечатанный трехсантиметровой дюралевой заслонкой, усиленной ребрами жесткости из пятисантиметровой алюминиевой полосы, а когда двое техников закачали на первую палубу аргон под давлением в полтора Бара, у них закончилось воображение, и они больше не смогли придумать, чем еще им обезопасить свой центр управления. Проинспектировав их приготовления капитан Штефан Горак с неохотой отогнул кверху большой палец и отправился на мостик замещать Ильгиза, который в свою очередь был временно переведен на Ноль-Семь, замещать захворавшего оператора Виктора Чернявского.

Все то, что происходило на Шесть-Три, можно было описать любым словом, не являющимся синонимом к слову «порядок». При неполном экипаже и отсутствующем куске в корпусе работоспособная система контроля массы казалась каким-то предметом роскоши. Все делалось на коленке и как угодно, но не так, как должно было быть согласно изначальному дизайну. Шесть-Три все сильнее напоминал собой монстра Франкенштейна, и каждый раз, когда Штефан спрашивал, почему такая-то система зажигает аварийный сигнал, Клим ему не без издевки отвечал, что это, вероятно, из-за того, что Шесть-Три недавно попал в аварию, а Пинг добавлял воодушевляющее «просто заклей аварийный индикатор пластырем и забудь».

Так Шесть-Три и летел сквозь Страж. На пластыре.

К счастью, сами техники додумались прилепить себя к переборке комнаты отдыха вовсе не пластырем, а стяжными ремнями, чтобы от навалившихся перегрузок их не избил до смерти их собственный корабль. Пять секунд для них протянулись чуть дольше, чем для всех остальных — все эти пять секунд они были лишь пассажирами, от которых ничего не зависело и которым требовалось протерпеть еще целых десять дополнительных секунд затаенного дыхания, чтобы Штефан на мостике немного пришел в себя, сверился с приборами и передал им по радиосвязи:

— Мы проскочили.

Эта новость их не просто не успокоила. Они пропустили эту новость мимо ушей, когда свет несколько раз моргнул неисправным стробоскопом, на мгновения погружая двух космонавтов во тьму, из которой разноцветными глазками выглядывали индикаторы в гермошлемах, и выдергивая обратно на холодный неуверенный свет.

— Не к добру это, — прошептал Пинг, словно боясь звуком своего голоса испортить что-то еще.

Клим ответил ему озабоченным вздохом человека, которому до смерти надоело, что вокруг него все ломается вопреки тому, что он первоклассный инженер. В данном случае первоклассный инженер отличался от инженера средней руки тем, что первый сразу поймет, что все безнадежно, в то время как второй будет лелеять надежды, будто бы из куска копролита можно сделать кондитерское изделие. Тем не менее, обстоятельства вынуждали продолжать делать вид, будто этот труп с дыркой в груди размером с кулак сможет встать на ноги, стоит лишь наклеить ему пластырь. Полоса препятствий еще не закончилась.

Впереди оставался еще один тяжелый маневр.

— Штефан, — произнес Клим, с недоверием глядя на светильники, — напомни, сколько нам до Здоровяка?

— Примерно пятьдесят один час, — последовал ответ, — Но у нас возникли проблемы…

— Да, я их вижу, — свет снова мигнул, — Опять какие-то неполадки в энергосистеме. Проклятье, а я-то надеялся выспаться сегодня…

— Я тоже, но ты же понимаешь, что нам осталось совсем чуть-чуть. Последний рывок, и мы, наконец-то, сможем расслабиться.

— Не надо меня мотивировать, — последовал резкий ответ, — Я все прекрасно понимаю и без твоих наставлений, поэтому будь уверен, мы с Пингом сдохнем, но доведем эту машину до сервисного дока.

— Подыхать запрещаю, а вот отремонтировать то, что сломалось — это всегда приветствуется. Давайте, мужики, соберитесь, нам необходимо за двадцать пять часов привести Шесть-Три в более менее подобающую форму.

— Не могу сказать, что я разделяю боевой дух Клима, — вставил Пинг, — Ты ведь понимаешь, что возможности и времязатраты на ремонт напрямую зависит от характера поломки? А энергосистема — это очень сложный механизм производства и утилизации энергии, из которого состоит чуть ли не половина судна. Скажи, что именно у нас сломалось, и я смогу примерно сказать, насколько сильно мы замучаемся с ремонтом.

— Я не знаю.

— Что? — почти что крикнул Клим, не удовлетворившись ответом.

— Я не знаю, — повторил Штефан, — щит контроля повреждений не может интерпретировать характер поломки. Скажите спасибо тем, кто придумал впаять в нашу энергомагистраль полсотни кустарных модификаций. Марвин теперь не просто не может определить, что сломано. Он даже не знает, как все это вообще должно работать.

— Чудесно…

— …двадцать два часа, после чего мы произведем маневр Оберта вокруг Кнопки, — потянулся Ленар к маркерной доске, и его экипаж дружно уставился на закорючки, следящие за движением его руки, — К тому времени нужно, чтобы ходовая часть Шесть-Три была способна дать устойчивую маршевую тягу, потому что Кнопка не отличается большой массой, и нам придется постараться выжать из наших движков все, что сможем, чтобы гравитационный колодец Кнопки поглотил как можно больше импульса из нашего груза.

— А сможем ли? — поинтересовалась Ирма.

— Бумага говорит, что сможем, а Марвин ей поддакнул. Да, Радэк?

Радэк опустил руку.

— Что конкретно у них сломалось?

— Буксир, — отрезал Ленар, — Как я уже сказал, у них перебои в работе всей энергосистемы.

— Эти перебои почти наверняка завязаны на модифицированном сегменте главной магистрали, — Радэк поднялся со стула и начал выводить на доске ветвящиеся линии, — Если, конечно, не произошел скачок энергии, повредивший промежуточные подстанции. Но если поломка обнаружилась при прохождении сквозь Страж, я сделаю ставку на модифицированный сегмент главной магистрали. Если я все правильно понял, поломку надо найти и исправить в ближайшие два дня.

— А потом что? — спросила Вильма.

— А потом мы по плану должны будем пролететь сквозь планету Здоровяк, — указал Ленар на кружок, пересеченный пунктирной линией, — И делать это на буксире с неисправной энергосистемой нежелательно.

— А если точнее, категорически нельзя, — подхватил Радэк, — на корабль в момент прохождения сквозь планету будут воздействовать страшные силы. Если у корабля в этот момент начнутся перебои в энергоснабжении, может произойти все, что угодно. На Шесть-Три в данный момент задействованы лишь жизненно важные системы: система контроля массы, репульсионные проекторы, термоядерные двигатели, и каждая из этих систем должна работать бесперебойно, потому что иначе пролет на неисправном судне сквозь газовый гигант будет равносилен игре в русскую рулетку револьвером, заряженным пятью патронами.

— Значит, не получится отдохнуть, — с горечью вдохнул Эмиль, уперев щеку в кулак, — Никогда бы не подумал, что в свое рабочее время буду тратить столько сил на ремонт чужого корабля.

— В этой экспедиции случилось очень многое из того, о чем мы никогда бы не подумали, — согласилась Вильма, — Порой мне кажется, что эта экспедиция была заочно обречена на провал.

— В смысле?

— В смысле, что я не верю, чтобы наша компания добровольно согласилась бы на все это, — немного приподняла она свой тон, — Есть четкий регламент грузоперевозок, который был нарушен еще лет пять назад, когда эта экспедиция была лишь на стадии проекта. Сначала было принято решение нагрузить восемь буксиров вместо шести, но заказчик сильно торопился, а подрядчик не хотел отправлять в одну и ту же экспедицию сразу восемь буксиров. Думаю, вся эта экспедиция ни за что бы не состоялась без давления государства, а компания не просто готова к тому, что что-то пойдет не так. Она надеется, что что-то пойдет не так.

— Это ударит по ее репутации, — возразил Радэк, — Зачем ей надеяться на такое?

— Чтобы продемонстрировать всю несостоятельность подобных экспедиций! — взмахнула она руками, — Сами подумайте, если экспедиция завершится с полным успехом, это будет сигналом того, что транспортные активы компании «Туда-Обратно» готовы к мультисоставным сверхтяжелым грузоперевозкам, что вообще-то нашей компании не совсем на руку. Она больше заинтересована в схеме «один буксир на один рейс», потому что эта схема гораздо легче поддается оптимизации и планированию.

— Хорошо, я уловил твою мысль, — произнес Ленар и запил свои слова водой, которая казалась до такой степени пресной, что в ней, возможно, даже отсутствовал кислород, — Даже если все так, как ты говоришь, ты что-то хочешь что-то предложить по этому поводу?

— Нет, — мотнула Вильма своими кудрями, — Я просто хочу сказать, что мы везем не просто гигантский кусок металла, но и, возможно, ответ на вопрос, каким курсом дальше пойдет отрасль межзвездных грузоперевозок.

— Если честно, то мне совершенно наплевать, что мы везем, — встал Радэк из-за стола и хрустнул затекшими костями, — Наша работа — доставить груз, и я очень хочу, наконец-то, закончить эту работу.

— Вот теперь я слышу правильные слова, — одобрительно поднял Ленар опустевший стакан, словно произнося тост, — Давайте поторопимся. Получится у нас вся эта безумная затея или нет, но попытаться мы просто обязаны.

28. Изнутри он выглядит лучше, чем снаружи

Доподлинно известно, что космические перелеты отнимают много времени, потому что это все-таки космические перелеты, где расстояния между пунктами назначения измеряются числами, с трудом укладывающимися в человеческом воображении. Человек легко способен понять, что одна Солнечная астрономическая единица равна примерно ста пятидесяти миллионам километров, ста пятидесяти миллиардам метров и приблизительно восьмидесяти одному миллиарду Радэков, однако вся ограниченность чертогов человеческого разума физически не способна в себя вместить восемьдесят один миллиард Радэков, не говоря уже о более существенных космических величинах. Развитие технологии перемещения в пространстве позволило отдать большую часть оперирования пространственными изменениями вычислительным машинам, а люди же стали измерять расстояние в месяцах, днях и часах. С изобретением термоядерных двигателей космические корабли почти перестали двигаться с постоянной скоростью, проводя девяносто девять процентов полета в ускорении или торможении, поэтому отрезок в восемьдесят один миллиард Радэков корабль был способен пересечь как за пару секунд, так и за несколько дней в зависимости от того, в какой именно части маршрута этот отрезок находился, но если сразу сказать, что мультисоставу осталось лететь до Кнопки еще восемь часов, то все сразу вставало на свои места.

Вне зависимости от того, прибывает корабль или отбывает, на внутрисистемные перемещения он тратит довольно много времени, и порой изломанный гравитационными маневрами маршрут между космопортом и ключевой внешней планетой может занимать несколько недель, в течение которых прибегать к криостазу не только бессмысленно, но и строго запрещено, и в таких ситуациях космонавтов сильно выручает поле Алькубьерре, увеличивая относительную скорость корабля, не увеличивая при этом самого импульса. Минус такого метода заключался в том, что время определяет очень многое, и если дальнобойщики постоянно заняты поисками способов, как его побыстрее убить, то для машин время — это как второе топливо, без которого нельзя достичь целевого импульса. Балансирование между скоростью передвижения корабля и скоростью прибытия корабля — это целое искусство, создающее творческую головную боль штурманам с того самого дня, как земляне впервые высунулись из своей Солнечной системы.

Мультисостав уже давно пересек границу цивилизации, и близость космопорта Нервы ощущалась сильно, как никогда, подбадривая техников поскорее закончить работу над злополучным Шесть-Три, у которого, казалось, сломалось все, что только может сломаться. Их работа казалась не столько утомительной, сколько бесполезной. Диагностика различных сегментов энергосистемы напоминала лотерею, где на одно выигрышное действие приходилось сто безвыигрышных, а тем временем люди, не привыкшие пачкать руки, внезапно услышали разнесшийся из динамиков всех пяти приемников незнакомый хрипловатый голос.

— Мультисостав, вас вызывает инспектор Питер Кречман по прямой связи.

— Это капитан Михал Ковальски, — представился более знакомый голос, — Как вы вышли на прямую связь? Откуда вы вещаете?

— Если вы направите носовые телескопы строго вперед, то должны будете разглядеть челнок УСБ, который находится в трех тысячах километров от вас.

— Простите, но все наше внимание вот уже некоторое время приковано к вещам, которые находятся в совершенно другой стороне.

— Тогда советую немедленно поймать нас в поле зрения. В данный момент мы рассматриваем возможность стыковки с вами.

— В таком случае простите еще раз, но возможностей стыковки в нами в данный момент нет. Все наши стыковочные шлюзы заняты.

— Да, меня ввели в курс дела по поводу ваших воздушных рукавов, поэтому я рассчитываю на ваше содействие… Минуточку, — внезапно замолчал инспектор, и тишина наполняла эфир примерно минуту, — Михал, с вами очень хочет поговорить один человек, поэтому я переключу вас на него.

— Хорошо.

— Михал, как поживаете? — поздоровался веселый мужской голос.

— Ари! — воскликнул столь же повеселевший Ковальски, — Вы ли это? Кажется, три года уже не слышал вашего голоса. Звучите слегка постаревшим.

— Да, вы тоже не помолодели.

— Я большую часть времени был в холодильнике, а вот вы, видимо нет. Рассказывайте, как ваша служба? Надеюсь, вы поднимаетесь по карьерной лестнице быстрее меня?

— К сожалению нет, — грустно вздохнул Ари, — Я до сих пор всего лишь замдиректора отдела системного регулирования. Будь я чуть повыше в должности, меня бы к вам не прислали.

— С удовольствием пожал бы вам руку, Ари, но вас к нам прислали напрасно. У нас нет свободных узлов стыковки.

— Да, я это знаю, но надеялся, что ради меня вы все же сбросите один из рукавов.

— Ни в коем случае. У нас тут работа кипит, и людям просто необходим двухсторонний доступ к Шесть-Три.

— Да, и про Шесть-Три у меня тоже к вам был отдельный разговор.

— Если вы настаиваете, мы можем поговорить прямо так.

— Вы ставите меня в не очень удобное положение.

— Ничего, как только мы доберемся до космопорта, я поставлю вас обратно в удобное положение, и тогда мы поговорим на ваших условиях. А пока будьте любезны, дайте людям качественно сделать свою работу и скажите, с какой именно целью вы прилетели к нам аж на транспорте УСБ?

— Мы получили неприятные донесения с аванпоста «Страж», — с неохотой перешел Ари к делу, — Нам сообщили, что ваш мультисостав сильно превысил входную скорость, проигнорировал указания диспетчера, пролетел сквозь планету и все это с развороченным до неузнаваемости буксиром Шесть-Три у себя под мышкой. Михал, вы что, с войны вернулись?

— Рейс выдался не самый простой, — прозвучал Михал шутливым тоном, — По моим расчетам после Здоровяка у нас всех выдастся несколько свободных часов, которые мы с радостью потратим на составление подробных отчетов. Не переживайте, эти отчеты будут со всеми подробностями.

— Меня прислали сюда именно потому что никто не хочет ждать ваших отчетов. Я должен удостовериться, что вы все в своем уме, ваше оборудование работоспособно, а ваш план полета не является способом группового самоубийства. Наш счетчик массы говорит, что после прохождения через Страж ваш астероид слегка похудел… на двенадцать миллионов тонн.

— Ерунда, — пренебрежительно ответил Ковальски, — Просто небольшая абляция при контакте с плотными слоями водорода. Но если вас интересует каждый килограмм груза…

— Двенадцать миллионов тонн, Михал!

— Хорошо, — поправился Ковальски, — Если вас интересует каждый миллион тонн груза, то простите еще раз, но у нас чрезвычайные обстоятельства. Шесть-Три пережил столкновение с блуждающим твердым телом, и из-за этого мы не успеваем затормозить традиционными способами. Однако, если вы проведете инфракрасный контроль, то увидите, что маршевые двигатели работоспособны и готовы к маневрам.

— И вы серьезно собираетесь пересечь Здоровяк?

— Конечно, а разве вам не передали наш план полета?

— Передали, но я до последнего надеялся, что это шутка.

— Почему?

— Потому что, как я и сказал, вы ставите нас в очень неудобное положение. Мы бы с радостью забраковали этот план, если бы у нас были достойные альтернативы, но на данный момент у нас их нет, поэтому я просто хочу убедиться, что у вас есть техническая готовность к его исполнению.

— Вас смущает состояние Шесть-Три?

— Смущает — это очень слабо сказано. От него словно гигантский космический аллигатор откусил кусок. Я вообще не понимаю, как он до сих пор на ходу.

— Поверьте, изнутри он выглядит лучше, чем снаружи. Повреждения в основном поверхностные, две палубы было разгерметизировано, экипаж отделался легким испугом, силовая установка, энергосистема и управляющий интеллект работают в нормальном режиме. На данный момент главная проблема в том, что у Шесть-Три отказала часть маневровых двигателей и уничтожена радиостанция, поэтому после расстыковки он не будет способен самостоятельно добраться до сервисного дока.

— Послушайте, Михал, это все, конечно, звучит очень оптимистично, но нам бы хотелось лично стыковаться с вами и провести контроль повреждений.

— Я услышал вас, Ари. Стыковка невозможна. Предлагаю вам удовлетвориться внешним контролем повреждений или дождаться наших подробных отчетов. Однако, если вас настолько сильно тревожит состояние Шесть-Три, я бы не отказался сбросить его с консоли прямо сейчас и заменить любым полностью исправным тяжелым «Гаялом».

— Вы так говорите, будто у нас тут склад тяжелых буксиров. Ближайший ожидается в нашей системе лишь через полгода.

— Как через полгода? — не понял Ковальски, — Разве Нерва не занимается регулярными отправлениями грузов?

— Михал, кажется, вы слишком много времени провели в межзвездном пространстве. Мы специально освободили трафик из-за того, что у нас ожидается прибытие сразу шести буксиров, которые мы не имеем права отпускать порожняком.

— Да, совсем забыл, — произнес Ковальски извиняющимся тоном, — Профессиональная деформация. Надеюсь, вы уже передали в наш филиал, что отправка Шесть-Три мягко говоря задерживается?

— Нет, — удивился Ари, — А разве вы не слушали новости?

— Нет, у нас тут своих забот пока хватает. А в новостях говорят про что-то интересное?

— После вашей выходки на Страже в новостях говорят в основном о вас. Тут хочешь не хочешь, а уже каждая живая душа на Нерве в курсе, что к ним мчится астероид, который тянет на себе пять с половиной буксиров и пробивает насквозь газовые гиганты.

— Надеюсь, никто не начал паниковать?

— Только рабочие металлургического комбината — им грозит столкновение с двумя миллиардами тонн работы.

Задорный смех разлился по эфиру.

— Постараюсь не оставлять их без работы, — сказал просмеявшийся Ковальски, — Ари, мне было приятно с вами поболтать, но мне нужно возвращаться к своим делам. Стыковку я вам позволить не могу, но если вы хотите добавить что-то еще, то говорите прямо сейчас.

— Раз уж нам не суждено стыковаться, то мы вынуждены сопровождать вас на протяжении всего вашего маршрута. Если у вас что-то произойдет, немедленно докладывайте мне. Если вам понадобится помощь извне — докладывайте мне. Если вам просто станет скучно — докладывайте мне.

— Поверьте, Ари, скучно нам не будет, а вот за сопровождение огромная вам благодарность. Приятно, что рядом есть кто-то подвижный.

— Мы будем постоянно следить за вами, и если с вами что-то случится, то это будет на моей совести. Не подведите меня, Михал.

— Не подведу.

— Тогда до связи. Надеюсь, что ваша авантюра обернется успехом.

И на этой ноте приемник замолчал.

Две женщины, с растопыренными ушами нависшие над динамиками, еще несколько секунд сверлили взглядами индикатор частоты микроволнового сигнала, и лишь затем с облегченными выдохами синхронно выпрямили свои уставшие спины. Звук незнакомого голоса, передающийся по эфиру извне оказывал ободряющее действие и делал необъятную пустоту космоса чуть менее необъятной и чуть менее пустой. Этот голос стал для них первым ощутимым доказательством того, что они, наконец-то, ушли с ничейной территории и теперь могут перестать чувствовать себя одинокими.

— Зачем Ковальски ему солгал? — наконец-то решилась Ирма вполголоса задать вопрос.

— Точного ответа дать не могу, — развела Вильма ладонями, — Но могу сказать, почему на его месте я бы тоже солгала. Все эти люди из отдела регулирования системных перемещений просто ненавидят, когда что-то уходит из-под их контроля. Пока мы летаем в своем межзвездном пространстве, мы имеем полное право на личную инициативу, но здесь, в системе, изволь все согласовывать и обо всем предупреждать заблаговременно. Сейчас их утешает лишь мысль о том, что если контроль не в их руках, так хоть в наших. А узнай они, что мы и сами тут жонглируем поломками, стоя на одной ноге, они бы подняли настоящую панику.

— Как-то раз на моей платформе поломался один из маршевых двигателей, — скептически ответила Ирма, садясь обратно в свое кресло, — Никто панику не поднимал.

— Это потому что ты управляла самоходной баржей общей массой в два-три десятка тысяч тонн, не менее скептически заметила Вильма и так же плюхнулась на свой пост, — Ари правильно выразился. Не мы тянем астероид, а астероид тянет нас. С такой массой справиться сложно. Сколько там было в нашем грузе… — бросила она взгляд на стикер на своем навигационном пульте, — Два триллиона тридцать два миллиарда семьсот шесть миллионов двести семнадцать тысяч сто девяносто шесть килограмм. Делим на шесть, и это получится…

— Триста сорок восемь миллиардов килограмм, — подсказала Ирма.

— Верно! Это получится по триста сорок восемь миллионов тонн на каждый буксир при максимальной рекомендуемой нагрузке в сто восемьдесят миллионов тонн и при максимально допустимой нагрузке в двести десять миллионов тонн. У нас такой страшный перегруз, что мы, вероятно, доставили бы этот астероид быстрее, если бы четвертый строительно-монтажный флот прямо на месте потрудился разделить его на двенадцать равных частей.

— Если бы его прямо там разделили на двенадцать равных частей, он бы сильно потерял в массе в виде мелких осколков и испарившегося металла, четвертый строительно-монтажный флот потерял бы больше времени и ресурсов, а мы бы совершили двенадцать порожних рейсов вместо шести. Для нас это действительно было бы быстрее, но в общем плане это было бы менее рационально.

— Я бы согласилась с тобой пару лет назад, — хмыкнул пост штурмана, — Но не теперь. Теперь мы барахтаемся, как лягушки в молоке, и надеемся оказаться в масле.

— Вильма, — попыталась Ирма произнести слова извинений, но вдруг поняла, что в последнее время так часто извинялась, что ее уже тошнит от этих слов, — Мне очень стыдно за то, что я обрекла вас на такие неприятности.

— О чем ты? — спросила Вильма и тут же вспомнила, о чем она, — Ах, ты о том самом случае. Не переживай. Вселенная не вращается вокруг тебя, и ты не можешь быть виновата во всех наших бедах.

— Но я виновата, — возмущенно настаивала Ирма, — Если бы я не совершила ошибку, разве хоть что-то из всего этого произошло бы? Мы бы не перегрелись, не потеряли воду, не полетели на Мерклин-71 для дозаправки, не оставили бы Шесть-Три беззащитным, чтобы он…

— Цыц! — заткнула она раскаивающийся пост оператора, — Когда мне потребуются твои извинения, я непременно потребую их вслух, а сейчас мы в том положении, в котором оказались, и поменять уже ничего нельзя, поэтому либо ты сейчас продолжишь распускать сопли и раздувать свое чувство вины, либо поведешь себя как профессионал, возьмешь себя в руки и просто доделаешь свою работу!

Вильма не кричала, но глаголила тоном строгой учительницы, обрушившись на нее, словно гром среди ясного неба. Ей удалось подобрать интонацию под каждое слово с хирургической точностью, с какой опытные забойщики забивали крупный рогатый скот одним невероятно точным, сильным и безболезненным ударом кувалды. Ирме потребовалось время, чтобы отойти от легкого культурного шока, и немного решимости, чтобы заговорить на отвлеченную тему:

— Еще я хотела сказать, что мне очень нравятся твои волосы.

— Спасибо, — смущенно ответила Вильма, рефлекторно намотав несколько золотистых кудрей на свой палец, — Мне твои тоже нравились.

Обмен комплиментами — хороший способ закончить разговор, даже если по его окончании наступает неловкая пауза, в течение которой хочется чем-то себя занять и отвлечься, но в голове не укладывается ни одной служебной мысли. Вильма зажгла навигационный экран, выловила на карте линию их запланированного маршрута, уткнула в нее свой взгляд и начала пытаться думать о работе. Ирма же сдалась сразу, откинулась на спинку сиденья, запрокинула голову в сторону главной приборной панели и начала витать в облаках. Им обеим хотелось есть, но ни одной из них не хотелось есть то, что находится на корабле. Нет, Ирма не плохо готовила, но в условиях дефицита продуктов, когда приходится делать консервированный паек из одного лишь суперпаслена и горстки ничего, у кого угодно возникла бы мысль, что иногда поголодать полезно, а девять дней — это не так уж и много.

Радэк принадлежал к той породе костномозговых профессионалов, которые морально были готовы оставить чай недопитым, а булочку недоеденной, если часы показали окончание обеденного перерыва. Зыбкая черта толщиной в лезвие бритвенного станка отделяла его от трудоголизма, и Радэк находился так близко к этой черте, что она реально могла обрить ему лицо. Он работал так, чтобы по завершении работ взглянуть на свои труды и вкусить блаженного чувства гордости, поэтому порой он терял счет времени, и рабочая смена для него кончалась не когда стрелки на часах укажут в нужные стороны, а когда будет выполнена поставленная перед ним задача. Он работал, словно машина, облаченная в человеческую кожу, но вот настал момент, когда он почувствовал в себе что-то помимо клокочущего рабочего энтузиазма. Ему стало тяжело дышать, где-то в животе что-то засосало, конечности постепенно переставали его слушаться, а скафандр словно бы действительно начал вопреки своей эргономичной конструкции давить на него со всех стороны. Он несколько раз сморгнул резь в глазах, прогнав пляшущие перед взором цветные точки, потряс головой и понял, что он немного утомился.

Восьмичасовая смена подходила к концу, а он так и не совершил ни одного полезного действия, проверяя фонариком, мультиметром и дефектоскопом каждый узел самодельной электрической цепи на предмет источника перебоев питания. Проблема всех самодельных цепей состояла в том, что они все-таки были самодельными. А проблема всех самодельных цепей, собранных в спешке состояла в том, что они были не просто самодельными, но еще и собирались в спешке, явив собой несистематизированное хаотичное нагромождение электрики под лозунгом «Все равно это все временно». У него уже рябило в глазах от ломанных линий на печатных платах контроллеров системы охлаждения и спутанных клубков проводов, некоторые из которых вели в никуда и существовали исключительно ради издевки.

Ему в напарники на эту смену выдали Клима, который был профессионалом ничуть не в меньшей степени, но когда Радэк понял, что уже мечтает потерять сознание, он из последних сил начал внимательно вглядываться в едва пробивающиеся контуры лица коллеги из его смотрового щитка. Он искал на них все, кроме внезапного приступа бодрости, но видел лишь нахмуренные брови, скалящиеся зубы и редкие капельки пота, скатывающиеся вдоль бороздок ранних морщин. На его лице читалась злость и фанатизм, но не усталость илиотчаяние, и Радэку от этого почему-то стало стыдно. От ощущения, что его профессиональную гордость вот-вот растопчут, он вырывал откуда-то из закромов своего организма свято хранящиеся крохи энергии, которые были запасены на случай, если над ним нависнет опасность неминуемой смерти или позора, и продолжал работать уже назло Климу, так же хмуря брови и скаля зубы, пропитывая ненавистью каждую уставшую клеточку своего тела.

Так, как Клим возился со своим кораблем, мог возиться лишь очень любящий муж со своей беременной супругой. Сам вид развороченной второй палубы каким-то образом заставил его отрастить крылья, второе сердце и лишнюю пару рук. Он был готов не спать сутками, голодать неделями и дышать одним и тем же воздухом, лишь бы вдохнуть в Шесть-Три еще немного жизни. Чтобы воспитать в себе такое отношение к машине, Клим должен был не просто проработать на ней несколько десятилетий, но так же вложить в нее много своих сил, пропитать каждый ее болтик своей кровью и хотя бы раз поджечь ее термоядерное топливо жаром своего дыхания. Лишь после всего этого страх потерять плоды всех своих многолетних трудов начинал подстегивать человека раскаленными плетьми, не давая ему расслабиться. Возможно, Радэк сможет ощутить что-то подобное, когда пострадает Ноль-Девять, но сейчас он беспристрастно потел над чужим механизмом и горячо надеялся на то, что поломка найдется раньше, чем Клим своим рабочим ритмом доведет его до обморока.

— Время вышло, — прозвучал спасительный голос Штефана в шлемофонах, — Мы приближаемся к Кнопке, всем не приписанным к Шесть-Три разойтись по своим постам.

— Проклятье, — выдавил из себя Радэк сквозь зубы, — А я только-только настроился на работу.

— Мы проработали восемь часов и сорок пять минут, — прочитал Клим на своих часах, — Бывало и дольше, но лично мне уже страшно осточертело копаться в этом кустарном хламе.

— Мне тоже. Но знаешь, как говорят, когда ищешь иголочку в стогу сена, достаточно лишь прыгнуть в этот стог сена, и ты непременно ее найдешь.

— Вот как раз этого мы и пытаемся избежать, — напомнил Клим, сматывая провода мультиметра, — Будь это не главная магистраль, а какой-нибудь вторичный контур, я бы сразу на все наплевал и провел бы параллельный контур в обход поврежденного. Черт, почему все так сложно?

— Потому что мы уже в двух шагах от Нервы. Сложности часто случаются в самом конце и в самую последнюю минуту.

— Нет, — резко возразил Клим, — Сложности возникают гораздо раньше, просто мы их не вовремя замечаем. А в самом конце, в эту самую последнюю минуту мы их обычно исправляем, потому что иначе никак. Зуб даю, что мы найдем и исправим поломку, когда до Здоровяка останется не больше пары часов.

— Надеюсь, что ты не прав, — устало вздохнул Радэк, — Потому что в этом случае мы потратим на поиски еще двое суток.

План торможения включал в себя проход мультисостава сквозь две планеты, и Кнопка с легкостью стала бы третьей, если бы атмосфера с очень высоким альбедо не превратила эту планету в ледяного гиганта. Примерно восемьдесят два процента массы планеты находилось в твердом агрегатном состоянии, а почти все оставшиеся тринадцать процентов жидкости прятались под корой планеты при достаточно высоком давлении, чтобы отбить у бурильщиков всякое желание лично присутствовать при заборах глубинных кернов.

Маневр вокруг этой планеты был предельно простым — просто пролететь мимо, в нужный момент направив тягу поперечно курсу, чтобы как можно сильнее изогнуть траекторию вокруг этого гигантского ледяного шара. Чудес никто не ждал, но план торможения подразумевал, что космоплаватели будут ногтями и зубами выдирать из астероида каждый килограмм на метр в секунду, яростно доказывая Исааку Ньютону, что их астероид находится далеко не в состоянии покоя.

— Всем машинам доложить о готовности, — официальным тоном приказало радио.

— Ноль-Девять готов, — ответил Ленар не менее официально, и затем спросил слегка притихшим голосом, — Ирма, ты ведь готова?

Между постами капитана и оператора не было никакого зрительного контакта, но Ленар все равно почувствовал сквозь металл и электронику, как Ирма оскорблено оглянулась.

— Готова, — проглотила она легкую нотку обиды, — Ленар, не переживай, с этим маневром и обезьяна справится.

— Не обижайся, но сейчас за операторским пультом сидит вовсе не обезьяна.

— Не обиделась, — бросила Ирма и вполголоса произнесла себе под нос, — Я не обезьяна.

Эфир продолжал стрекотать переговорами капитанов, Кнопка продолжала приближаться, время продолжало уходить. Морща лоб, Ирма внимательно наблюдала за цифрами, бегущими по шкале дальномера и ждала, пока над ее ухом не выстрелят стартовым пистолетом. То, что обезьяна могла справиться с этой задачей, было не правдой. То, что со стороны выглядит, как нажатие кнопки, на деле требовало ввода целой череды параметров, таких как пропорции реактивной массы и активного топлива, индукция сдерживающего поля, конфигурация маршевых двигателей и рассеяние водяной плазмы, чтобы двигатели не расплавили свои собственные дюзы. Все осложнилось после прохождения сквозь Страж: астероид потерял двенадцать миллионов тонн, что хоть и казалось ничтожно малым на фоне общей массы астероида, но в масштабах постоянного торможения сулило проблемы в навигации из-за слегка сползшего в сторону центра масс. Слаженная работа в данном случае ценилась выше, чем индивидуальные навыки отдельного оператора, поэтому справляться с такой задачей должна не одна обезьяна, а сразу шесть, одну из которых замещал Штефан.

— Ноль-Девять, Один-Четыре и Девять Четыре… — протянул Ковальски, выжидая нужный момент, — Отключить тягу!

Одно деление на один удар сердца, повторяла она про себя, медленно ведя на себя рычаг управления тягой. Если дернуть слишком сильно, двигатели могут захлебнуться в собственной плазме, и в лучшем случае это сократит их срок службы, а в худшем взорвет их. Разумеется, целая система предохранителей и вентиляционных клапанов просто не позволит довести все до взрыва, но износ двигателей — это износ двигателей.

Точки на навигационном экране пришли в синхронное движение, поплыв к левому краю стаей мелких серебристых рыбешек. Мультисостав начал вращаться. Числа на спидометре медленно поползли вверх — это нормально, когда объект попадает в гравитационный колодец крупного небесного тела. Совсем скоро скорость начнет снова опускаться, а пока…

— Ноль-Девять, Один-Четыре, Девять-Четыре… два и тридцать пять тераньютонов через десять… девять…

Почти максимум для тяжелого буксира и далеко за пределами номинальной нагрузки. Ирма начала вводить конфигурацию, вспоминая прямо на ходу, как именно должно вести себя магнитное поле, чтобы двигатели попали точно в заданный режим, не промахнувшись мимо оптимального удельного импульса реактивной массы, и при этом не разорвав себя на части.

— Пять… четыре… три…

Ее ладонь крепко обхватила рычаг, вслушиваясь через противоскользящее покрытие в ритм собственного пульса. Противоскользящее покрытие, как обычно, слегка скользило по влажной ладони, а пульс взволнованно отбивал о кожу барабанную дробь. Такие моменты сопровождались приятной болью в груди, когда дыхание перехватывает, органы чувств обостряются до предела, а ягодицы врастают в обивку кресла. Это было страшно и приятно одновременно. Она бы любила этот рычаг, даже если бы он был покрыт наждачкой вместо неопрена.

— Один. Пуск!

И рычаг медленно пополз от нее, подчиняясь четко выверенному усилию руки. Обезьяна бы так не смогла, напоминала себе Ирма, наблюдая краем глаза за тем, как стая рыбок на экране постепенно замедляется, отсчитывая последние минуты и секунды разворота мультисостава. И вот крутящий момент погашен, и всю остальную работу за них будут делать законы физики.

— Вписались в поворот, — радостно заявил Ковальски и в следующую его фразу закралась плохо спрятанная фальшь, — Я знал, что вы справитесь.

— Ерунда, — ответил Ленар, — С таким маневром и обезьяна бы справилась.

— Есть результат, — ожила Вильма, — Мы только что успешно отдали Кнопке эквивалент тридцати шести петаньютонов.

— Неплохо.

— Неплохо? — нервно усмехнулась Ирма, — Кажется, вы, тяжеловозы, совсем зазнались. Когда я водила межпланетную баржу, этой силы было бы достаточно, чтобы… чтобы… В общем, ее было бы достаточно с лихвой!

— Ладно, тогда этого достаточно с лихвой, — вяло повторил Ленар и включил интерком, — Машинная, мы только что проскочили Кнопку. Как там наши движки? Не сильно греются.

— Нет, — ответил Эмиль, — Прекрасно тянут. В таком режиме они проработают еще целых сорок часов, а потом их можно будет смело выбрасывать в металлолом.

— Не волнуйся, скоро дадим им отдохнуть, — он отключил интерком и встретился с Вильмой взглядами, — А потом и сами отдохнем.

Когда круглый силуэт ледяного гиганта остался далеко позади, это ознаменовало начало новой гонки со временем, когда техники вновь самоотверженно упаковывали себя в скафандры ради поисков какой-то хорошо спрятавшейся от их внимания мелочи. Находящийся под прицелами десятка телескопов Здоровяк неумолимо приближался, все отчетливее являя свои слоистые облака, пестрящие пастельным холодом и закручивающиеся в мелкие спирали исполинских ураганов, свойственных лишь газовым гигантам. С расстояния в миллионы километров он уже выглядел недружелюбно, а с каждой канувшей в прошлое минутой он приобретал все более грозный вид, словно бы напоминая, что техникам пора бы уже случайно наткнуться на поломку и исправить ее.

— Мы вот-вот достигнем точки отмены, — действовал Климу на нервы его капитан, ничуть не помогая тем самым перебирать самодельную электрическую цепь толстыми перчатками.

— Никаких отмен, — раздраженно рычал Клим в ответ, тщетно стараясь почесать взмокшую спину о подкладку скафандра, — Не для того мы все это затевали, чтобы что-то там отменять. Я все исправлю, обещаю. Разве было хоть раз такое, чтобы я не выполнил обещание?

— Не было, — согласился Штефан, — Но ты и обещания даешь не так часто, как хотелось бы.

— Потому что я обещаю лишь то, в чем точно уверен. И я уверен, что у нас все получится. Только дай мне еще немного времени.

— Постой, сейчас я тебя переключу на другой канал.

— Зачем?

— Хочу ретранслировать твой сигнал по лазерной связи прямо на Здоровяк, чтобы ты сам попросил его подвинуться в сторонку и дать тебе побольше времени.

Клим ничего не ответил, если не считать того, как он шепотом выругался себе под нос, что-то проворчал на тему того, что его опять отвлекают от важной работы, и вернул все свое внимание в важную работу. В жизни каждого человека бывают минуты просветления, в которые даже при безрезультативной работе у человека все равно получается максимально сосредоточиться на какой-то задаче и выполнять привычные действия так, будто его законсервированные в толстый перчатки руки — это узкоспециализированный механизм из закаленной стали, способный делать все быстро, точно, а главное — без ошибок. Именно такие минуты послужили живительной смазкой в уставших сочленениях Клима, когда он наткнулся на затерянную в заросшем проводами лабиринте охладительных установок карболитную коробку, из которой выглядывали цифровые индикаторы и причудливыми цепями тянулись вглубь переборки длинные звенья хрупкого гиперпроводника, окутанные неплотной муфтой прозрачной изоляции из армированного полиуретана. Ее термореактивный корпус дразняще подмигивал ему зелеными глазками-индикаторами, и техник на ощупь выбрал на изоляции случайные места, в которые вонзил щупы-иголки, и уронил взгляд на хаотично бегающие показатели.

— Пинг! — в его взволнованном тоне была отчетлива слышна кратковременная остановка сжавшегося от радости сердца.

— Да? — спросил Пинг, заранее зная, что обозначает этот тон.

— Как сказал один мужик, который очень любил водные процедуры, нашел! Это автоматическое ГП-реле!

— Никогда им не доверял, — последовал раздраженный ответ, — Говорил же, что надо полагаться на аналоговые устройства.

— Сейчас нет времени полагаться на аналог, — бросил Клим взгляд на часы, — У нас есть около часа, чтобы заменить реле. У нас ведь есть запаска на складе?

— Найдем. Я сейчас как раз рядом со складом. Сколько ты говоришь осталось?

Клим скосил глаза на часы.

— Шестьдесят семь минут.

— Мы управимся за пятнадцать.

29. Чтобы ты начал умирать

В космосе дисциплина — это не пустой звук, а та черта, которая часто отделяет рабочие условия от полного хаоса, а космонавтов от гибели. Именно дисциплина делает экипаж организованным, функциональным и слаженным механизмом, в котором ни один винтик не выкрутится из своей гайки и не сломает пару зубов шестеренке за то, что та без спроса позволила себе выпить лишнюю каплю литиевой смазки. Пусть экипажи многих кораблей и привыкли допускать между собой некоторые фамильярности, но каждый из них постоянно думал о рамках… за исключением случаев, когда забывал о них. В случае с грузоперевозочным сегментом коммерческого флота эти рамки были предельно простые: не выражать ни к кому особого отношения, относиться к коллегам с уважением, не ставить в приоритет личные интересы и всегда помнить о командной цепочке. Командная цепочка всегда начиналась с капитана и заканчивалась двумя техниками, прозябающими большую часть рабочего времени в закромах машинного отделения. Если предположить, что один из техников однажды начнет совершать действие, идущее вразрез с правилами техники безопасности, отметки в его послужном списке будут на совести капитана. Если капитан отдал технику прямой приказ прекратить нарушение техники безопасности, техник, безусловно, обязан подчиниться, если в силу не вступают какие-либо особые условия, вроде доказанной недееспособности самого капитана. Если техник проигнорировал легитимный приказ, капитан должен отдать приказ повторно, даже если абсолютно уверен в том, что у нарушителя не торчат бананы из ушей. В случае, если приказ был повторно проигнорирован, капитан вправе применить умеренную силу с последующим отстранением виновника от исполнения обязанностей. Если же возможности капитана оказались ограниченны или (ну вдруг) виновник окажет сопротивление и даже применит силу, чтобы оттолкнуть от себя главного человека на борту, это уже можно было считать преступлением, которое страшно не столько своей тяжестью, сколько беспрецедентностью. Если кто-то вдруг вздумал вступить в физическую борьбу с капитаном, то он либо полный дурак, либо совершенно отчаянный дурак, но ни тех ни других в космос старались не пускать. Уж слишком важна в космосе дисциплина, чтобы отправлять туда тех, кто не готов ее соблюдать. К сожалению, люди со временем пересматривают свое понимание дисциплины, и сложно определить тот момент, когда человек обрел готовность преступить роковую черту, как и сложно определить то, насколько прав он был в преступлении этой черты.

Поскольку связь сквозь астероид была невозможна, все буксиры были связаны в единую цепь ретрансляторов, поэтому эфир гудел от переговоров, словно разворошенный пчелиный улей, пока Здоровяк медленно бросал на мультисостав свою необъятную тень, негласно предупреждая о том, что космос не так-то пуст, как хотелось бы.

— Что происходит?

— Немедленно прекратите!

— Штефан!

— Послушайте же вы…

— Даже не думайте…

— …либо помоги мне…

— Вы совсем с ума посходили?

— …либо иди к черту…

— …Здоровяк приближается…

— Это приказ!

— Пинг, что вы делаете?

— Ковальски, это вы?

— Прекратите засорять эфир!

— Вы умрете!

— Да возьмите же контроль…

— …перепады давления…

— Вы все трусы!

— Пинг, немедленно вернись!

— Все кончено, время вышло.

— Вы потом молить меня будете…

— Закрой рот, Клим!

— Прости, но он…

— Да замолчите же вы!

— …еще никогда не ошибался.

— …под суд отдадим вас…

— Как? Мы же все умрем!

— Да одумайтесь же вы, два идиота!

Последняя фраза принадлежала Штефану, и если капитан назвал своих подчиненных двумя идиотами, значит определенно происходит нечто ужасное.

Женщины по натуре такие существа, которые зачастую вслушиваются в интонацию сильнее, чем в значение сказанных слов, и последняя фраза Штефана кричала всеми нотами между животным страхом и звериной яростью. Чтобы довести свои голосовые связки до таких звуков, надо было быть либо выдающимся артистом, либо человеком, утонувшим в отчаянии, и на артиста Штефан точно не был похож. Ирма уже дважды слышала такое совсем недавно в своем собственном крике, который чуть не вдавил ей барабанные перепонки в череп, многократно отразившись от стенок ее собственного гермошлема. Оба раза она чувствовала костлявую руку космической смерти на своем плече, и теперь Штефан столь же отчетливо чувствовал ее зловещее присутствие на борту своего корабля.

После того, как общий канал заглох, по мостику процокала серия щелчков, с которой Ленар переключился на частный канал связи. Напряженное любопытство витало в воздухе, придав ему твердое агрегатное состояние, и даже сглотнуть слюну казалось кощунством на одном уровне с болтовней в театре во время арии.

— Ковальски, — обернул он свой голос электромагнитными волнами, — Ковальски, прием.

— Да! — раздраженно рявкнул Михал через несколько секунд напряженного молчания, — У вас что-то срочное?

— Да, я очень срочно хочу уточнить статус Шесть-Три. Что за бардак там творится, Михал?

— Если кратко, то Шесть-Три летит к чертям.

— Все понятно, — ничего не понял Ленар, — А если менее кратко?

— Уязвимости энергосистемы Шесть-Три устранить не удалось.

— Разве неисправный узел не был найден и заменен?

— Был, — последовал озабоченный вздох, — Оказалось, что это был не единственный неисправный узел. Времени на дальнейшую диагностику уже слишком мало, поэтому Штефан объявил полную эвакуацию с Шесть-Три.

— В чем же проблема?

— Два его придурка-техника решили устроить бунт и остаться. Они уперлись намертво, оказывают сопротивление и клянутся, что успеют все исправить вовремя и в последний момент укрыться в безопасном помещении от перепадов давления.

— А у них получится?

— Откуда я знаю? Штефан уверен, что нет, и я просто верю ему на слово.

— И что вы планируете с ними делать?

— Я?! — взорвались динамики удивленным воскликом, — Я ничего не планирую с ними делать в соответствии с разделом «Порядок Проведения Маневров», пункт семнадцать, и частными положениями техники безопасности, пункт тридцать-пять-точка-три! Мы уже потеряли Шесть-Три, и на всех нас лежит обязанность взять посильный контроль над рисками.

— Мы что, просто бросим их там?

— А у вас есть какие-то более разумные предложения?

— Нет, — ответил Ленар помрачневшим голосом, потратив секунду на размышления, — Надеюсь, что у них все получится.

— Скрестим за них пальцы.

— Конец связи, — попрощался Ленар, и связь оборвалась едва слышимым щелчком.

Казалось, что на мостике наступила траурная тишина, и никто не решался сделать вздоха, боясь нарушить момент.

— Это неправильно, — нарушила Ирма момент, — Нельзя оставлять людей в опасности.

— Можно, — отрезал Ленар, — В соответствии с разделом ППМ и частными положениями техники безопасности тридцать-пять-точка…

— Я знаю все эти положения! — вскипела она, — Меня не так давно заставляли их зубрить и бесконечно напоминали, что их несоблюдения однажды совершенно точно убьет меня, но то, что мы сейчас хладнокровно сидим на своих задницах и ждем, пока на соседнем буксире двое людей принесут себя в жертву — это бесчеловечно! Надо что-то делать. Надо отменить маневр…

— Маневр не отменить, — ответила Вильма, — Мы уже проскочили точку отмены и нам не хватит мощности, чтобы увернуться от Здоровяка.

— Вам что, просто наплевать на жизни наших товарищей?

— Мне не наплевать, — прошипел Ленар, и что-то странное произошло с его голосом, будто бы его злость была адресована вовсе не Ирме, — Но если твоя совесть не дает тебе сосредоточиться на маневре, тогда давай обсудим это. Даже если я сейчас наплюю на устав, покину свой пост во время ответственного маневра и лично отправлюсь на Шесть-Три, то как раз успею сбегать туда и вернуться обратно до входа в Здоровяк, но пользы от такой пробежки не будет ровным счетом никакой. Допустим, я возьму с собой еще кого-то. Это дополнительное время на сборы, но в принципе мы все равно успеем вернуться обратно, и это все равно будет бесполезно. А знаешь, почему?

— Нет.

— Потому что спасти двух человек и спасти двух сопротивляющихся человек — это совершенно разные вещи. Добавь к этому, что там двое здоровых мужиков, облаченных в шестидесятикилограммовое снаряжение ВКД, и каждый, кто туда отправится, будет вынужден облачиться точно так же. В таких скафандрах можно толкнуть или ударить человека, но чтобы скрутить его, обездвижить и насильно протащить через половину корабля — такое нужно совершать минимум вчетвером, а в их случае ввосьмером. И поэтому выбор сейчас не в том, спасать их или нет, а в том, сидеть на своих задницах и делать то, что в наших силах, или бездумно тащиться на Шесть-Три и погибнуть вместе с ними!

Ирма своими женскими ушами слушала не столько его слова, сколько его тон, и она, наконец, поняла, что злость в голосе ее капитана направлена не на нее и ее наивные вопросы, а скорее на его же собственную беспомощность. Ленар уже сдался, вкушал горечь поражения, заранее оплакивал потерю двух коллег с соседнего буксира и злился из-за того, что так и не смог ничего сделать. Двое техников, которые еще три минуты назад были эпицентром споров на общем канале, для него были уже мертвы, как и для Вильмы, Ковальски и, возможно, всех остальных, кроме Штефана, который не был связан Порядком Проведения Маневров, но был столь же бессилен перед упрямством своих подчиненных.

Пинг и Клим.

Она несколько раз повторила их имена в своей голове, совершив роковую ошибку человека, который пошел на поводу у своих эмоций и вопреки логике решил ухватиться за горячую ручку двери, ведущей в охваченный пожаром дом.

— Я не хочу бросать их умирать.

— Запомни раз и навсегда простой жизненный принцип, — отчеканил Ленар, — Никогда не смей помогать тому, кто не просит твоей помощи. Такая помощь может принести лишь вред.

— Я не хочу бросать их умирать, — повторила Ирма в точности той же интонацией, словно заевшая пластинка.

— Послушай, Ирма, — послышался успокаивающий тон Вильмы, — Никто никого не хочет бросать умирать, но мы им ничем не поможем. В данный момент спасти их могут лишь они сами.

— Это же я виновата, — промолвила она, чувствуя уходящую из-под нее опору, — Это ведь я во всем виновата.

— Не пори чепуху, ты не виновата в том, что они устроили бунт.

Ирма за все последние три года так и не успела нормально познакомиться ни с Климом, ни с Пингом, поэтому для нее они были лишь двумя односложными именами, которые очень скоро украсят собой пару гранитных плит, но отчего-то в ней кипело чувство личной ответственности за их жизни, и при полном отсутствии какого-либо плана спасения ее тянуло к ним веревками. Она отказывалась сопротивляться спонтанным позывам. У нее не было детей, и она их не планировала в ближайшие лет семьдесят, но она была практически уверена, что то, что она в тот момент испытала, было чем-то очень близким к материнскому инстинкту.

— Я иду за ними.

— Ты никуда не пойдешь, — выбрал Ленар самый емкий ответ, и это было его ошибкой.

Он мог вступить с ней в дискуссию, устроить полемику, завалить ее аргументами и еще триста раз попытаться отговорить, но этой простой фразой он настолько утвердил свою позицию и сэкономил так много времени на бесполезных разговорах, что дал Ирме возможность обдумать свои действия и решиться на них.

Она расстегнула свою куртку и поднялась с кресла.

— Это приказ, — хладнокровно произнес Ленар и заслонил своей статной фигурой единственный выход с мостика.

Ей достаточно было окинуть его беглым взглядом, чтобы удостовериться в серьезности его намерений. Он запросто мог применить силу, чтобы задержать ее на посту и вынудить подчиниться уставу, а сил в нем было явно побольше, чем в пятидесятикилограммовой девчонке, которая возомнила, что от нее зависят судьбы людей. Ее взгляд ненадолго зацепился за штрих на его коленке. Он действительно был рад, когда обнаружил, что кто-то зашил дыру на его брюках, и это был один из очень редких моментов, когда он подарил Ирме свою одобрительную улыбку. Она попыталась выжечь эту улыбку в своей памяти настолько глубоко, чтобы можно было до конца жизни возвращаться к этому моменту, после чего сделала глубокий вдох и резко пополнила статистику насильственных преступлений на космических кораблях.

Она горячо уважала Ленара даже в те моменты, когда их точки зрения расходились в диаметрально противоположные стороны, поэтому ей было больно ничуть не меньше, чем ему, когда он с ревом раненого зверя повалился в сторону своего кресла и невольно отдал ей несколько секунд для дерзкого побега. Ее лицо перекосилось от ужаса ее собственного поступка, но она нашла в себе силы заглушить хотя бы эти эмоции и перешагнуть через это, успокаивая себя тем, что рана на его колене все равно заживет без последствий.

Она еще не сделала ничего полезного, а от нее уже пострадал человек. Возможно, она что-то делала не так, но поворачивать назад было уже слишком поздно. Точка отмены была настолько далеко позади, что за ней не мог угнаться даже свет.

Цепкие пальцы с безупречным маникюром вцепились ей в рукав когтями орла, и Вильма что-то прокричала, но Ирма не расслышала ее за шумом адреналина в ушах, и легким движением рук сбросила с себя куртку, словно ящерица свой хвост.

Открыв дверь, она побежала навстречу свободе. Свободе ли? Ее поступок ничем не отличался от поступка тех, навстречу кому она понеслась сломя голову. Слегка прислушавшись, она поняла, что сделала ошибочные выводы: она бежит не навстречу Климу и Пингу, а убегает от звуков шагов еще не до конца догоревших мостов за ее спиной. Не стоило оглядываться, чтобы догадаться, что Вильма преследовала ее, и хоть она была менее серьезным противником, чем Ленар, вступать с ней в борьбу было бы во всех смыслах большой ошибкой. Вильма кричала ей вслед что-то похожее на «стой», но Ирма продолжала ее не слушать.

Огнемет для мостов ждал ее у лестничного пролета на второй палубе, и как только она перебрала под собой все ступеньки, ее локоть самозабвенно врезался в стеклянную пломбу на переборке. Звук лопнувшего стекла резанул по ушам, из-под пломбы показался желтый рычаг, а где-то в локте запульсировала острая боль, но обращать на нее внимания просто не было времени. В жизни космического дальнобойщика в принципе почти отсутствовали моменты острой спешки. Если ему было нужно время, перед ним простиралось практически все время вселенной, но у Ирмы каждая секунда была подобно капле крови, покидающей ослабший организм, и все действия она совершала еще раньше, чем успевала о них подумать. Она дернула за рычаг, и аварийная блокировка сработала, как идеально собранные и смазанные часы. Тупой гильотиной люк отсек первую палубу от второй с такой силой, что переборки испуганно вздрогнули, а мосты не просто сгорели — они испарились. Даже если очень сильно захотеть, менее чем за десять минут этот люк обратно не распечатать, и дальше можно было бежать уже не оглядываясь.

От техников на корабле зависело очень многое, и можно было смело сказать, что они гораздо более важные члены экипажа, чем какой-то там капитан. Корабль без капитана все равно корабль, поэтому Ленар легко мог покинуть свое капитанское кресло, чтобы заполнить образовавшийся вакуум на посту оператора, но вот техники были жизненно важными членами экипажами, и поэтому многие задавались вопросами, почему на техников всегда взваливают самую грязную работу, но платят им при этом меньше экипажа мостика? Вдобавок ко всему этому посты техников находились в самой глуби корабля вдали от всех событий, и они зачастую даже не подозревали, что происходит снаружи. Они были относительно маленькими людьми, работа которых зачастую происходила в тени, и пока корабль исправен, об их существовании можно было ненароком забыть… что Ирма и сделала, пока бежала по третьей палубе навстречу шлюзу.

Она угодила в объятия сгустившегося из-за угла Эмиля, словно рыба в сети, и сразу же прочувствовала, как его руки обхватили ее каменной хваткой, не оставляя шансов вырваться на свободу.

— Пусти! — крикнула она, посопротивлявшись где-то с секунду для приличия.

— Тихо-тихо… — прошептал он ей на ухо и ослабил хватку, — Ты ведь спешишь на Шесть-Три?

— Да, там двое…

— Я тебе помогу, — с ходу выдал он, не став дослушивать, и выпустил ее из объятий, — Я помогу тебе надеть скафандр, но дальше ты сама. Я не должен надолго покидать свой пост.

— Спасибо.

Маленький человек, который редко был в курсе происходящего, вдруг стал пособником в бунте. В другой ситуации она умерла бы от удивления, но в данный момент мыслей о дареных конях в ней почти не было, и следовала она за Эмилем лишь на голых инстинктах и тупом стремлении в неопределенность. Даже если бы к ней явился сам дьявол с предложением помощи, она расписалась бы в контракте своим раненым локтем, не прочитав даже заголовок.

Ленар был чертовски прав. Человек в скафандре ВКД чувствовал себя бульдозером, который ничего не мог поделать с вышедшим из-под контроля другим бульдозером. Эмиль стремительными движениями собирал вокруг Ирмы конструкцию для защиты от космических условий, словно это его жизнь зависела от каждой потерянной секунды. Вопреки своей натуре, он не задавал вопросов, не отпускал комментариев и вообще старался не давать волю своему языку. Возможно, ему впервые в жизни нечего было сказать, а возможно, он, как и Ирма, слишком сильно боялся услышать правду.

Никто из них двоих точно не знал, что она будет делать, когда доберется до двух бунтарей.

Когда внутри гермошлема загорелся индикатор герметичности, Ирма жестом показала, что все в порядке, хотя все ушло настолько далеко от порядка, что уже никто и не помнил, как этот порядок выглядит-то. Эмиль сделал последнее, что от него зависело, и открыл дверь шлюза, и Ирма сделала один маленький шажок вперед. Ее взгляд упал на стеллаж и утонул в холодном блеске одного из древнейших инструментов, придуманных человечеством.

Нож.

Он мог как спасать жизни, так и отнимать их, и вот, когда на дворе уже вторая половина тысячелетия, он до сих пор уверенно доказывал свою незаменимость, надежность и универсальность в любой жизненной ситуации. Он умел зачищать провода, вскрывать консервы, чистить ногти и даже оставлять предсмертные записки. Его покрытое мелкими царапинами лезвие все еще давало мутное отражение из-под тонкого слоя синтетической смазки. О нем заботились почти с той же любовью, с какой и он о своих хозяевах. Не долго думая, Ирма схватила нож и позволила ему прилипнуть к магниту на своем бедре. Она лишь смутно представляла, что собирается с ним делать, и все же он придавал ей уверенности. Она шагнула в шлюз, и сквозь толстые стенки гермошлема к ее ушам пробился размытый голос Эмиля:

— Возвращайся быстрее.

Дверь закрылась, оставив ее наедине с прощальной фразой, и она допустила самую страшную ошибку, которую только возможно было совершить в подобной ситуации, — включила мозги.

О чем она только думала? Неужели она возомнила себя всесильной и бессмертной? Нет, она была лишь жалкой дурой, не сумевшей найти в себе силы даже на то, чтобы смириться с собственной беспомощностью, и сейчас она вопреки здравому смыслу шагает ватными ногами навстречу собственной смерти, словно мотылек на огонь. Она лишь пылинка перед невообразимо большим газопылевым шаром, в котором встречные фронты высокого давления столетиями крутятся в вальсе непостижимых умом сил, способных стереть в порошок всю ее мнимую храбрость вместе с ее до смешного хрупким телом. Почему же она продолжает идти вперед к двум другим идиотам, которые не верят в близость собственной смерти? Ей явно хотелось поиграть в героя, и этим поступкам она окончательно доказала всей вселенной собственную глупость. Она не достойна водить грузовики по космическим просторам. Вот почему Эмиль отпустил ее так просто. Такие как она несут в себе угрозу для себя и окружающих, и если для нее на всем корабле нет подходящего помещения с крепкими замками и мягкими стенами, то проще будет позволить ей умереть и освободить, наконец, многострадальный мультисостав от этой фатальной ошибки отдела кадров.

Она вынырнула из дурных мыслей, словно из ледяной проруби, и позволила себе наполнить легкие пока еще прохладным воздухом системы жизнеобеспечения. Ей нельзя было думать. В экстренных ситуациях мозг играл с человеком злую шутку, и это совсем не он позволял спасателям кинуться в горящий дом за оставшимся там ребенком, и уж точно не он вдохновил человека на первый космический полет. За все эти поступки отвечал какой-то другой орган, но мозг умел заботиться лишь о собственном благополучии.

Ирма вновь перехватила контроль над размякшими ногами и ускорила шаг. Впереди ее ждали все тесты на стрессоустойчивость во вселенной, и у нее под рукой не осталось способов сжульничать. Некого попросить о помощи, некого подкупить, некого шантажировать, некого соблазнить.

Распростершиеся четыреста метров воздушного рукава перед ней оказались самыми мучительными четырьмястами метрами в ее жизни, и с каждым шагом она все сильнее ощущала, как отдаляется от островка безопасности посреди жестокого космоса. Уткнув палец в запястный компьютер, она настроила рацию на общий канал связи и услышала гнетущую тишину. Все молчали, никаких споров не происходило, никто никого не уговаривал, не умолял и не посылал к черту. Буксир Шесть-Три и все, что на нем находилось, официально были сброшены со счетов и объявлены мертвыми. Всем будто стало наплевать, хоть Ирма и знала, что это не так.

Она осталась одна.

В шлюзе Шесть-Три ее ждала приятная неожиданность — искусственное притяжение работало в полсилы, что сильно облегчало работу в скафандрах. Было очевидно такое ожидать, но Ирма почему-то приготовилась к полной тяжести одного «жэ». Успешно переориентировавшись, она почти без труда встала обратно на обе ноги и вошла в недра мертвого корабля. Его предсмертная агония встретила ее хаотично пульсирующими светильниками, которые никак не могли определиться с яркостью из-за шалящей энергосистемы. Наконец-то она наткнулась на вещественные доказательства того, что корабль обречен, и последняя призрачная надежда улетучилась из ее скафандра. Она оглядела развилку коридоров и начала вспоминать, где вероятнее всего находятся два бунтаря. Выбрав нужное направление, она потратила еще несколько драгоценных секунд, чтобы прикрыть глаза и попытаться успокоиться. Отступив на два шага от реальности ей удалось немного выровнять дыхание и на пару ударов в минуту понизить частоту взбесившегося пульса, но стоило ей открыть глаза, как самозабвение разлетелось на мелкие осколки, и снова нервными были абсолютно все клетки ее тела.

На запястном компьютере загорелся новый огонек — это был пойман сигнал с частного радиоканала внутри Шесть-Три. Хоть и не физически, но она все же нашла их, и, не задумываясь, вторглась в их приватную беседу.

— Пинг? Клим? — вопросила она.

— Кто это? — поприветствовал ее мужской голос.

— Это Ирма Волчек, я пришла с буксира Ноль-Девять, — старалась она говорить ровным тоном, шагая по коридору.

— Ирма Волчек? — переспросил другой голос, медленно пережевывая слова, — Оператор Ноль-Девять?

— Именно, — протянула она и спросила себя, действительно ли она до сих пор имеет право называться оператором Ноль-Девять.

— Давно мечтал… с вами… познакомиться… — делил он предложения на части, умом явно обитая где-то в другом месте и концентрируя большую часть своего внимания на совершенно других вещах, — Клим — это я… а тот, кто ответил вам первым… это мой друг… Пинг. И я, вообще-то… ваш поклонник…

— Поклонник? — удивилась она, ненадолго позабыв про всю плачевность окружающей ее ситуации, — За какие заслуги?

— Я слышал, что вы… несколько дней назад… всыпали Эркину прямо в запрещенное место. Я не уважаю такие методы… но очень уважаю людей, которые готовы… не смотря ни на что… отстаивать свою точку зрения… Этого зазнайку давно кто-то должен был… поставить на место…

— …но как по мне, так это был явный перебор, — закончил Пинг.

— Неужели ваша работа так скучна, что вы доверяете всяким сплетням? — ее компьютер показал понижающийся уровень сигнала, и она развернулась, — Вы хоть знаете, из-за чего произошел весь тот конфликт?

— Нет, — признался Клим, — Но… думаю, что за дело.

— Я устроила весь тот скандал из-за того, что Эркин присвоил себе мой труд! — воскликнула она, и ускорила шаг, когда компьютер подсказал ей, что она идет в правильном направлении, — Он присвоил себе все заслуги за разработку плана торможения, который мы исполняем в данный момент.

— Так это был ваш план?

— И да и нет, — вдохнула она, — Во мне в тот момент взыграло мое эго, но объективная правда такова, что мне принадлежала лишь сама идея пролета через планету, а доработали эту идею и довели ее до текущего вида уже без меня. Каким бы зазнайкой не был Эркин, но его заслуги там тоже присутствовали.

— Так вот кого мне винить в том, что моя машина разваливается на куски… — с безразличием прорычал Клим, — …жаль, я сейчас слишком занят… чтобы выразить вам всю степень… моего глубочайшего недовольства… Но как только мы минуем Здоровяк…

— Эта машина не минует Здоровяк, — возразила она, оглядев пусто коридор в поисках двух техников, — Она умирает, а вы собрались умирать вместе с ней.

— Послушайте, Ирма, идите-ка вы тоже к черту с вашими наставлениями о том, как я должен делать свою работу! — взорвался злостью мужской голос, — Пока вы все, трусливые крысы, попрятались по своим норкам, я вопреки всем вашим трусливым приказам занялся своими прямыми обязанностями и нашел неисправный узел. Еще минут пятнадцать, и мы с Пингом его заменим, и тогда вам всем будет очень и очень стыдно!

Она посмотрела на часы, и ее не устроил прогноз.

— Мне сказали, что вы уже меняли неисправный узел, и это не помогло.

— А теперь поможет.

— И вы уверены, что тот узел, который вы сейчас меняете, последний?

— Ручаюсь! А теперь либо помогите нам, либо… а, нет, все равно идите к черту! Вы меня только отвлекаете своей болтовней от важного дела.

— Пинг! — взревела она, когда, наконец-то, поняла, что все это время обыскивала не ту палубу, — Ну хоть вы-то опомнитесь! Я понимаю, что вам обоим дорога эта машина. Мне мой Ноль-Девять тоже очень дорог, и я едва ли на что-то согласна его променять. Я люблю его, и сидеть за его управлением — это непередаваемое ощущение. Это как… сидеть на гриве у гигантского монстра, который по мановению моей руки сдвинет с места миллионы тонн ради меня. С ним я чувствую себя сильной. Но сейчас я нарушила приказ своего капитана, семнадцатый пункт Порядка Проведения Маневров и пункт тридцать-пять-точка-три частных положений техники безопасности ради вас, двух обормотов. Само мое присутствие на вашем буксире уже говорит о том, что во вселенной есть вещи поважнее гигантской груды металла.

— Для вас может и есть, — равнодушно бросил Пинг, — А вот для меня — нет. Я профессионал, а Шесть-Три — это не просто какая-то моя страсть или увлечение, но еще и мой рабочий инструмент, потерять который — страшный позор для меня!

— Да с чего же вы взяли, что он уже не потерян?

— Потому что Клим говорит, что его можно спасти, а Клим еще никогда не ошибался. Если дело касается энергосистем, ему можно верить сильнее, чем всем специалистам в галактике, и если он говорит, что может починить Шесть-Три, значит он может починить Шесть-Три!

Пока Ирма взбиралась по лестнице на вторую палубу, ей многое стало понятно. Именно Клим — виновник всего этого торжества. Именно он инициатор бунта, а Пинг — всего лишь последователь, готовый отправиться за своим другом и коллегой хоть на тот свет. Миссия по спасению двух бунтарей вдруг стала легче ровно вдовое, и ее сложность теперь смело можно было охарактеризовать словами «половина от невозможного».

— Ради чего вы стараетесь? — зашагала она по нужному коридору, — Вне зависимости от исхода ваши карьеры будут окончены. Такое вам не простят, даже если у вас все получится.

— Плевать, — выплюнул Клим, — Я уже очень много лет… гну спину ради Шесть-Три и этих канцелярских крыс… для которых мы лишь номера и имена на бумажках… Я совсем не для того все это делал, чтобы смотреть… как дело половины моей жизни… развалится на кусочки… Пусть меня выгонят… я в ответ лишь плюну им в морды и напомню… благодаря кому их драгоценный буксир не превратился в кучу мусора!

— Пинг…

— Проваливайте с Шесть-Три! — крикнул Пинг так, что Ирма на секунду растерянно остановилась.

Могло показаться, что оба техника находятся в ярости, но на самом деле они пропитаны страхом, причем не тем самым первобытным страхом, заставляющим броситься наутек, а самым опасным типом страха, который щекочет нервы где-то на поверхности сознания, но не вызывает ощущения собственной смертности. Ирма и сама была в его власти. У нее колотилось сердце, а на лбу проступал пот, но сама же она ощущала себя бессмертной и в глубине души не допускала ни единой вероятности того, что ее жизнь может оборваться через несколько минут. Для того, чтобы добровольно остаться в горящем доме, нужно было быть не храбрым, а всего лишь в достаточной степени глупым, и единственное, что может спасти человека от смерти — это настоящий всепоглощающий страх, который мог оставить ожоги на ладонях и опаленные волосы на голове.

Движение конце коридора силой втянуло в себя все ее внимание. Две человеческие фигуры, пульсирующие своими силуэтами в свете сходящих с ума ламп стояли на коленях в окружении самодельных холодильных установок, спутанных в трубопроводах, кабелях и кронштейнах. Рядом с ними по палубе были разбросаны инструменты и запчасти, часть из которых, казалось, была выломана силой с цельюнезамедлительно отправиться на свалку. Они так торопились, что экономили время на каждом болте, которой можно было варварски сбить увесистым аварийным ключом, но в данный момент их фигуры были неподвижны и, судя по затишью в эфире, они даже боялись дышать. Их внимание было поглощено какой-то тонкой работой, и они не заметили присутствие постороннего человека, который уже должен был проваливать с Шесть-Три. Элемент внезапности был на стороне Ирмы, но она не понимала, что он должен ей дать. Фигуры были абсолютно одинаковыми, смотровые щитки смотрели в другую сторону, а единственный способ опознать, кто из них кто — светоотражающие ленточки на их руках и ногах.

Желтые и зеленые.

Ей пришло в голову лишь две мысли: как бы ей сейчас не помешала монетка Эмиля, и как же ей жалко тратить время на мысли о монетке.

То, что произошло дальше, лишь в общих чертах отложилось в ее памяти, поскольку в ней проснулся зверь, действующий лишь на инстинктах и не тратящий драгоценные доли секунды на обдумывания. Она выбрала своей целью скафандр с желтыми ленточками, схватила свой нож и бросилась на него с утробным хрипом, от чего скафандр зелеными ленточками в испуге отпрыгнул в сторону. Скафандры старались делать прочными, и лишь теперь Ирма убедилась в этом окончательно. Лезвие ножа было закаленным, заточенным и острым, но даже оно со страшной неохотой вгрызалось сквозь внешний слой прозрачного полимера в металлическую оплетку, скрывающую под собой двойной слой армированной резины. По ругани в эфире, от которой ее уши покраснели от стыда, она быстро поняла, что бросилась на верный скафандр, и это придало ей немного сил. Свободной рукой хватаясь за гермошлем Клима, она врезала нож все глубже в оплетку, пока не поняла, что лезвие проникло на достаточную глубину, и резать дальше нет смысла. Краем своего глаза она заметила, что Пинг пришел в себя и уже спешит на помощь товарищу, а разразившийся пожар в ее левой руке лишний раз подсказывал, что Клим вот-вот освободится.

Ленар не ошибся и тут — борьба двух людей в скафандрах действительно была страшной пыткой.

Перехватив нож поудобнее, она зацепилась острым куском металла за свою следующую цель и трижды прокляла конструкторов, которые делали эти скафандры НАСТОЛЬКО надежными. После трех секунд самого мучительного партера в истории даже сама сталь устала и отказывалась прорезать многослойный материал, а когда левая рука предательски соскользнула со гермошлема Клима, казалось, что все кончено. Ирма потеряла ориентацию, палуба начала заваливаться куда-то в бок, а Клим уже предпринимал уверенные попытки встать на ноги.

Она начала падать, и весь ее план летел вместе с ней ко всем чертям, но мистическая сила под названием «хватательный рефлекс» изогнула ее руку под правильным углом и заставила крепко сжать пальцы в кулак.

У скафандра было очень мало выступающих элементов, и ухватиться ей было толком не за что, кроме единственной вещи, которая была прямо перед ее глазами — лезвие ножа, которое из последних сил удерживало скафандр Клима на крючке. Сталь с новыми силами начала вгрызаться в защитный слой из металлических нитей, который по прочности не сильно уступал средневековой кольчуге. Навалившиеся на лезвие сто десять килограмм вернули ему былую остроту и способность проникать туда, куда в космических условиях проникать совсем не следовало. Победа приближалась к ней с каждым пройденным миллиметром, и чувство азарта выдавило улыбку на ее лице, будто бы она сейчас не совершает одно из самых тяжких космических преступлений.

Это продолжалось еще около полутора секунд, прежде чем нож прошел препятствие насквозь, и Ирма не распласталась на палубе. Ее одолела одышка, будто она опять вернулась в лагерь «Меридиан», прилившая к голове кровь била по ушам и туманила зрение, а руки продолжали гореть от пережитого напряжения, будто только что боролись не с человеком, а с самим астероидом 2Г. Нет, Ленар все же ошибался. Восьмерых тут было бы недостаточно.

На несколько мгновений вся вселенная сделала ради нее паузу. Мультисостав перестал приближаться к Здоровяку, Клим перестал заполнять эфир нецензурной бранью, Пинг не осматривал полученные его товарищем повреждения, а часы внутри гермошлема перестали отсчитывать секунды до неминуемой смерти. Она сделала несколько жадных глотков воздуха и решила, что грузоперевозочные экспедиции явно должны проходить как-то иначе.

— Что она сделала?! — кричал Клим, панически крутясь перед Пингом, не давая тому возможности внимательно осмотреть свой скафандр.

— Я перерезала оба твоих кислородных шланга, — наконец-то решилась она облечь свое тяжелое дыхание в голос, не спеша подниматься с палубы.

— Зачем?

— Чтобы ты начал умирать, — выдохнула она как можно более ровным тоном, — Насколько я знаю, того кислорода, который остался у тебя в скафандре, тебе хватит еще от силы минут на пять. Значит, через пять минут ты точно умрешь. Если, конечно, не попытаешься себя спасти.

— Ах ты… — выдавливал из себя Клим весь ужас от осознания ситуации, в которую его загнали, — …да ты же… ты…

— Клим, замолчи! — послышался Пинг, — Береги воздух!

— Я же мог отремонтировать Шесть-Три! — оглянулся он на разбросанные по полу запчасти, — Я же…

— Время идет, — с натугой напомнила Ирма, наконец-то решившись подняться с палубы, — Все кончено, нам нужно спешить. На Ноль-Девять полно воздуха. Тебе хватит, чтобы высказать все, что ты обо мне думаешь.

— Нет, — прорычал Клим, — Не хватит.

— Да идем же! — прорычала она в ответ и схватила его за руку.

Он в нерешительности начал сопротивляться, но после нескольких толчков все же сделал шаг навстречу своему выживанию. Он испугался по-настоящему и наконец-то распрощался со своим профессиональным букетом из гордости и упрямства. Но Ирма все равно была уверена, что она боится сильнее, и ей все время казалось, что Клим идет не достаточно быстро, а Пинг недостаточно усердно его подталкивает. Они перебросились друг с другом парой коротких фраз, но она их уже не слушала. Она лишь шла впереди, оглядываясь на них через каждые несколько шагов, и ее голова разрывалась от ощущения, что она тащит обоих мужчин на своих плечах, все еще рискуя погибнуть вместе с кораблем.

Позже ее будет мучить совесть из-за всей жестокости ее поступка. Она поставила Клима перед мучительным выбором между его жизнью и его страстью. Могло показаться, что он выбрал жизнь, но на самом деле просто она отняла у него страсть. Она решила его судьбу за него из-за своего сугубо эгоистичного нежелания стать косвенной виновницей гибели двух человек, которые для нее все равно были лишь двумя абстрактными именами, и возможно непреднамеренное двойное убийство действительно менее тяжкий грех, чем вполне осознанное вмешательство в право человека на отстаивание своих идеалов. Но пока часы продолжали отсчитывать последние секунды жизни Шесть-Три, Ирма думала лишь о дверях шлюза, за которыми их ждала безопасность и целый мультисостав людей, которые ценят дисциплину и не любят бунтовщиков.

— Помоги! — послышался крик Пинга примерно на середине воздушного рукава, и Ирма обернулась.

Они шли слишком медленно, а кислород в скафандре Клима заканчивался слишком быстро. Он был бывалым космонавтом и умел экономить воздух и силы, но чудес совершать не умел, и последние двести метров к спасению оказались для него непреодолимой дистанцией. Непреднамеренное убийство грозило перерасти в преднамеренное, и Ирма вернулась быстрее, чем ее сердце успело встревожить застывшую от ужаса кровь. Она не понимала, откуда в ней взялись все эти нечеловеческие силы, но взрослый мужчина, облаченный в громоздкое снаряжение, обернулся из инертной свинцовой массы огромной мягкой игрушкой. Они взяли его под руки и почувствовали легкое напряжение в его теле — он был еще в сознании и изо всех сил берег последние глотки воздуха, цепляясь за жизнь и злобу, с которой покидал переборки родного корабля.

Его тело резко прибавило в массе, когда пришло время затаскивать его в шлюз Ноль-Девять, но это был последний рывок, на который не жалко было отдать последние капли сил из глубинных резервов. Жалкие полтора метра и пара минут отделяли их от конца испытаний. После этого в один миг свершится все самое хорошее и плохое, чего только можно было ждать от всей экспедиции. Несмотря на то, что до Нервы им оставалась еще целая неделя, именно сейчас они выходили на финишную прямую, и именно сейчас можно было начинать оглядываться назад и подводить все итоги.

Они втащили Клима внутрь, и герметичная коробка захлопнулась. Началась процедура шлюзования.

Время было удивительно назойливым врагом. То его слишком много, то слишком мало, и даже теперь, когда опасность миновала, стрелка манометра издевательски медленно ползла по своему циферблату, заставляя Клима переживать все то, что Ирма переживала в своих самых страшных кошмарах. Дождавшись, пока стрелка укажет на ноль-восемь Бара, Пинг ловко расстегнул замки на его гермошлеме, освободил его голову от панциря, и последовал глубокий вдох.

Он был все еще жив и до сих пор зол.

— Клим, ты как? — поинтересовался Пинг, нависнув над ним.

— Паршиво, — ответил он, часто моргая и громко дыша через ноздри.

— Хорошо. Сейчас будет еще и немного больно.

Пинг молча указал Ирме на переборку, и она все поняла. Обратный отсчет подошел к концу.

30. Много возможностей попрощаться

Провал.

Так охарактеризовали экспедицию, когда шесть экипажей, рискуя жизнями и дорогостоящим оборудованием, все же уложились в график и доставили самый большой в истории индустрии запас руды к металлургическому комбинату, висящему на геосинхронной орбите Нервы. Казалось, что грузоперевозчики справились с поставленной задачей, но когда дело дошло до подсчета потерь, все быстро вставало на свои места.

Один тяжелый буксир марки «Гаял», восстановление которого обойдется едва ли не в три четверти от стоимости нового буксира.

Внеплановое техобслуживание и переоснащение остальных пяти буксиров, которое вышло далеко за рамки статьи непредвиденных расходов.

Один оператор, отстраненный от обязанностей по состоянию здоровья.

Череда увольнений, связанных с профнепригодностью.

Один капитан, уволившийся по собственному желанию.

Длинный список выговоров и взысканий.

Почти тридцать миллионов руды, утраченные вследствие абляции при преодолении газовых гигантов. По предварительным оценкам геологов эти тридцать миллионов тонн содержали в себе помимо железа и никеля еще и ряд редкоземельных металлов вроде золота, платины и палладия.

Это определенно было похоже на провал.

Последовали разбирательства, расшифровки, и море бумажной работы, а когда в отчетах экспедиторов появились видимые нестыковки, шансы увидеть саму Нерву ближе, чем из обзорного окна космопорта, резко утекли в дырку от нуля. Космопорт «Нерва Орбитальная» стал для них новым домом на ближайшее неопределенное время, но Ленар понимал, что долго их мучить не будут, и уже к концу недели неизбежно появится новый груз, который сам себя не перевезет.

Он уже давно столь сильно не ошибался.

И все же это был отдых. Пусть и в четырех герметичных стенах на высоте пять тысяч километров, но отдых. Он мог гулять по космопорту почти беспрепятственно, непринужденно болтать с незнакомыми ему людьми, посещать развлекательные заведения, спать в отдельном гостиничном номере, наслаждаться бурлящей вокруг него жизнью и чувством, что под его ответственностью сейчас находится лишь его печень и чувство собственного достоинства. Воздух казался необычайно свежим и наполненным живительными примесями, просторы залов ожиданий казались необъятными, еда казалась гораздо свежее и вкуснее (вот это уже было взаправду), а глаза смуглой брюнетки, которая смотрела на него с другого края круглого пластикового столика в портовом ресторанчике, казались глубже тьмы самой вселенной. Музыка в стиле колониального блюза играла достаточно громко, чтобы создавать настроение и достаточно тихо, чтобы не мешать посетителям наслаждаться общением. Впервые за долгое время они могли себе позволить такую роскошь, как неторопливое поедание остывающего запеченного лосося с керамических тарелок, который еще вчера плавал в большом аквариуме, в полном осознании, что их смена наступит еще не скоро. Они могли долго глядеть друг на друга, утратив из виду ход времени, и болтать на отвлеченные темы, которые уже завтра благополучно выветрятся из их голов:

— У тебя сегодня красивые туфли.

— Спасибо, — взглянула Рахаф на свои черные лакированные туфли, выглядывающие из-под длинного подола, чтобы удостовериться, что они действительно красивые, — По удобству они не идут ни в какое сравнение с кроссовками, но в них я будто бы чувствую себя увереннее.

— Кажется, они сделали тебя немного выше. Или это мне раньше казалось, что ты ниже.

— Да, каблуки прибавили мне пару-тройку сантиметров, — улыбнулась она и кокетливо поправила несуществующую складку на своем декольте, — А мое платье тебе тоже нравится?

— Надень ты такое платье несколько месяцев назад, я бы, возможно, чуть меньше тебе хамил.

— Я хочу тебе сказать кое-что, но пообещай, что ты это тут же забудешь.

— Клянусь этим потрясающим лососем, — пошутил Ленар, поспешив отправить себе в рот часть потрясающего лосося.

— Даже когда ты хамишь, твой голос как мед для моих ушей.

— Тебе нравится мой голос?

— Да, но не как сейчас, а когда ты чем-то недоволен и выплескиваешь это недовольство на окружающих. Из тебя в такие моменты так и сочится сила и властность.

— Жаль это слышать, — произнес он не слишком обессиленным голосом, — Обычно, когда я чем-то недоволен, я стараюсь сделать так, чтобы и мои подчиненные тоже стали недовольны. Ну знаешь… — отправил он себе в рот слипшийся комок тушеных овощей, — …чтобы они привыкали к порядку.

— Твоя очередь.

— Что?

— Твоя очередь делать мне комплимент.

Ленар некоторое время обводил взглядом ее контуры, несколько раз пробежавшись по изгибам ее плеч, ложбинкам на ее шее, смоляным волосам, скрепленным заколкой, и рукам, поглаживающим столовые приборы.

— Мне нравится твоя осанка, — наконец нашел он что сказать, — ты сидишь так прямо, будто твоя работа не связана с тем, чтобы круглосуточно гнуть спину.

— Правда? — рефлекторно расправила она плечи, услышав слово «осанка», — В таком случае, мне нравятся твои волосы.

— Мне твои нравятся больше, — почесал Ленар свой свежевыстриженный затылок, — Твоей голове, наверное, теплее с такими кудряшками.

— Возможно, но тебе, несомненно, легче смывать с себя гель… Ой!

Она смущенно хлопнула себя рукой по губам, и Ленар вздохнул смесью разочарования и облегчения. Они заранее договорились этим вечером не касаться рабочих тем даже трехметровой палкой, но о чем еще говорить людям, которые живут на рабочем месте и почти не имеют связи с цивилизацией? Их поиски общих тем для обсуждений никуда не привели, и романтический ужин можно было смело считать сорванным, но Ленар мог поклясться, что если бы она не сказала лишнего, то не прошло бы и двух минут, как лишнее сболтнул бы он сам.

— Все в порядке, — выпустил он вилку из руки и отвел взгляд куда-то в сторону, — Нет, это все бесполезно.

— Прости меня, я не хотела, — сделала она самый виноватый взгляд, на который только способны были щенки бульдога, и взяла его за руку, — Я больше не буду. Правда.

— Зато я буду, — предупредил он, и из него хлынул прорвавшийся наружу поток запретных тем, — Я не понимаю, какого черта мы уже два века пользуемся «Гаялами»? Это во всех смыслах морально устаревшие машины, которым с каждой новой моделью лишь слегка перекрашивают корпус и частично обновляют программное обеспечение. Отрасль кораблестроения уже давно перестала расти пропорционально запросам! От нас уже требуют, чтобы мы за раз перебрасывали миллиарды тонн, при этом даже не выделяя нам должного технического обеспечения! Когда уже, черт возьми, создадут новый класс сверхтяжелых буксиров, которые будут способны эффективно тягать хоть астероиды, хоть планеты, хоть черные дыры?

— Проблема не в самих буксирах, а в двигателях, — объяснила она, и в ее карих глазах на мгновение вспыхнул огонек, — Из технологии термоядерных двигателей, кажется, уже выжат весь потенциал, какой мог быть выжат. Мы, конечно, запросто можем собрать двигатели с большим удельным импульсом, но такие двигатели попросту разорвут себя на части. А если мы банально установим больше двигателей на корабль, то это сулит резкое увеличение расхода энергии и топлива, а так же повышенные требования к теплообменникам, прочности несущих балок и обслуживающему персоналу. Чтобы увеличить число двигателей вдвое, придется сам корабль усложнить и увеличить вчетверо. Это нецелесообразно. Если человечество не изобретет какие-нибудь новые революционные сплавы, «Гаялы» так и останутся потолком термоядерной эволюции.

Переведя дыхание, Рахаф запила свою тираду глотком забродившего виноградного сока и прочистила горло.

— Откуда ты все это знаешь?

— Каждый раз, когда я схожу в космопорт, я первым делом бегу в ларек за свежими журналами, — игриво вздернула она брови, — Люблю быть в курсе достижений кораблестроения.

— И это тебе помогает с работой?

— Это мне помогает с досугом, — откинувшись на спинку своего стула она протяжно вздохнула, — Дожили. Я на свидании говорю о термоядерных двигателях. Кажется, я забыла, что значит быть женщиной.

— Изредка такие вещи нужно вспоминать, — согласился Ленар и пригубил немного вина, — Главное — подобрать для этого правильный момент.

— А сейчас он правильный?

— Сейчас он идеальный.

— Тогда, может быть, ты поцелуешь меня?

— Мы же в общественном месте, — насчитал Ленар беглым взглядом с десяток человек за соседними столиками, — Это по крайней мере неприлично.

— А мы чуть-чуть, — согнула она пальцы в жесте «чуть-чуть», — Совсем легонечко, просто ради того чтобы расслабиться и соблюсти хоть какие-то неприличия.

— Не искушай меня, женщина.

— Вот она — та самая интонация, которую я люблю.

— Ладно, — взял Ленар салфетку и промакнул свои блестящие от соуса губы, — Но только чуть-чуть.

— Чуть-чуть, — кивнула Рахаф и испачкала свою салфетку в губной помаде.

Встав из-за стола, они соблюли между собой робкую паузу, в течение которой собирались с мыслями и выбрасывали из голов плотно застрявшие строчки из кодекса поведения. Они потянулись друг к другу рваными от неуверенности движениями, словно двое подростков, и когда их губы мягко соприкоснулись, произошел самый сухой поцелуй в истории Нервы. Ленар даже не закрыл глаза, и они случайно увидели, что глаза Рахаф так же были открыты и устремлены куда-то в абстрактную даль. В этом поцелуе было все, кроме того, что у людей обычно ассоциируется с поцелуями. Просто физический контакт между двумя инертными веществами, не готовыми вступать в химическую реакцию. Отстранившись обратно, они вновь уселись за стол порознь и попытались замаскировать разочарование на своих лицах.

— Мне на секунду показалось, — нарушила Рахаф неловкое молчание, — что мыслями ты улетел куда-то в другое место.

— А мне показалось, что ты в этот момент тоже была не со мной.

— У меня из головы все никак не выходит одна вещь, но сейчас, кажется, момент не подходящий.

— Говори, — промочил он горло красным вином и отодвинул бокал к центру стола, — Я сейчас открыт для любых разговоров.

— Этот разговор об одной нашей общей знакомой…

— Ладно, — перебил ее Ленар, — Не совсем для любых разговоров. Послушай, между мной и Октавией сложные отношения, но мы с ней ни разу не нарушали рамок профессионального этикета, и это все, что тебе стоит знать.

— Нет-нет, — мотнула она головой и тоже пригубила вина, — Я не об Октавии хотела спросить, а об Ирме. Я не понимаю, что с ней происходит, но мне кажется, что ты понимаешь.

— Если коротко, то у нее сейчас сложный жизненный период.

— Так это называется? — аккуратно подпиленные ноготки показательно пробежали по ее обнаженному плечу, — У нее тут была вырезана странная надпись, прямо на коже. А пару недель назад у нее появился жуткий синяк едва ли не на половину лица. Я понимаю, что у вас с ней какие-то свои секреты, но прошу тебя, успокой меня и скажи, что это все не твоих рук дела.

— Это не моих рук дело, — сухо отрезал Ленар.

— В глаза, — указали два оттопыренных пальца на ее лицо.

— Это не моих рук дело, — сухо отрезал Ленар, посмотрев ей в глаза, — Достаточно убедительно?

— Достаточно, — немного расслабилась она и стыдливо отвела взгляд в сторону, — Прости, я не хотела вот так бросаться в тебя обвинениями.

— Ничего, я уже привык.

Его рука рефлекторно потянулась к недопитому бокалу, но он ее вовремя одернул. В тот день он собирался заняться чем угодно, но уж точно не напиваться. Он уже чувствовал, как вино играет в его голове, и это, вероятно, было единственной причиной, по которой он сохранил абсолютное спокойствие, когда его взгляд напоролся на вошедшего в ресторан черта, упомянутого вслух всего пару минут назад. Взмахнув своей светлой челкой, черт оглядел всех людей в зале и остановил свой голодный взор на знакомых лицах.

— Здравствуйте. Я не помешаю? — поздоровалась Октавия вопросом, ответ на который и так прекрасно знала.

— Присаживайся, — избежал он очевидного ответа и сделал рукой пригласительный жест.

— Я у вас займу всего пять минут, — с громким металлическим лязгом Октавия похитила стул у соседнего столика и плюхнулась на него с таким облегчением, будто присела в первый раз за неделю, — Я хотела попрощаться.

— Мы что, уже грузимся? — в один момент паника на смуглом лице момент вспыхнула и погасла.

— Мы — нет. А вот я — да, — улыбнулась Октавия, — Завтра я спускаюсь на Нерву.

— Не понял, — не понял Ленар, — Нас же не отпускают до завершения расследования.

— Вас не отпускают. А я только что официально разорвала контракт и собираюсь провести на Нерве остаток своей жизни… хотя… — мечтательно посмотрела она куда-то вверх, — Скорее всего я еще вернусь к работе в системной логистике, но с межзвездными перелетами для меня официально покончено.

— И тебя так просто отпустили? Тебе что, уже нашли замену?

— А зачем искать? Замена уже давно есть. Если вы не слышали новости, капитан Штефан Горак недавно лишился большей части своего экипажа, а его буксир застрял в ремонте минимум на полгода.

— Да, это не самое лучшее, что можно найти в капитанском послужном списке, — на мрачном лице Ленара наконец-то проявилась ухмылка, — Но, думаю, он будет рад, что ему так быстро нашли новое место. И за тебя я тоже очень рад.

— Рано радоваться за меня, — отмахнулась она, — Я только что бросила работу и лишилась большей части своих сбережений. Пошиковать у меня точно не выйдет. Мне сейчас придется срочно искать новый более приземленный источник дохода.

— Говорят, это непросто. От тебя потребуют пройти курсы дополнительного обучения для… кхм… — смущенно прочистил Ленар горло, — работы на современной технике.

— Не говоря уже о социальной адаптации, — добавила Рахаф, и поежилась, — Я читала, что это сущий кошмар.

— Ничего, я не настолько старая. Мне всего лишь восемьдесят три года, — улыбнулась Октавия всем лицом, и ее улыбка будто бы сбросила с ее лица три десятка лет, — Я отбываю завтра в половине четвертого. Если захотите со мной попрощаться по-настоящему, дождитесь меня у третьего пассажирского шлюза.

— Возможно, у нас еще будет много возможностей попрощаться. Мы сами отбудем отсюда не ранее чем через шесть недель…

— Шесть недель?!

— …и напоследок, возможно, заглянем к тебе в гости.

— Шесть недель?! — повторила Октавия, — Какого черта вы тут будете делать целых шесть недель? У вас же графики.

— А мы все зря торопились, — с горечью в голосе произнес Ленар, — Когда планировали экспедицию, наш излишне предусмотрительный совет директоров распорядился построить графики с запасом времени, но оформить все так, чтобы в официальных документах этот запас времени не учитывался, чтобы в случае задержки все выглядело, как опоздание. Они не просто готовились к тому, что мы не впишемся в заявленные временные рамки. Они надеялись на это.

— Но зачем?

— Чтобы наглядно продемонстрировать заказчику, а в нашем случае это, конечно же, Ось, что подобные сверхтяжелые мультисоставные грузоперевозки рискованны и несостоятельны. И знаешь, что самое смешное? В итоге они добились своих конечных целей, но через очень большие жертвы, а виноваты в итоге во всем мы.

— Почему мы?

— Потому что мы слишком сильно помешались на графиках и наплевали на устав, на технику безопасности и вообще едва ли не одичали в попытках обогнать само время.

— А почему я об этом ничего не знала?

— Не знаю, — равнодушно пожал он плечами, — Возможно, потому что ты была занята разрывом контракта. Я и сам совершенно случайно узнал эти новости от Ковальски. Никогда еще не видел его таким разбитым. Даже жалко стало этого мужика.

— Ничего себе… — несколько раз хлопнула Октавия круглыми от удивления глазами и бросила полный искушения взгляд на недопитый бокал вина, — Не таких новостей я ожидала после своего увольнения.

— Но для тебя это уже пройденный этап, — начала Рахаф ее успокаивать, — Для тебя, наконец-то, жизнь начинается, так радуйся этому и дыши полной грудью.

— Но, получается, все было зря.

— Как зря? Мы же доставили этот гигантский булыжник к комбинату! Из него теперь знаешь сколько всего смогут выплавить и построить? Да ты потом детей своих будешь водить к золотому памятнику космическим дальнобойщикам и рассказывать, что этот памятник выплавили из руды, которую ты лично доставляла на орбиту!

— Мне этот булыжник теперь до конца жизни будет в кошмарах сниться, — устало потерла она переносицу, — Все, отныне я не возьмусь за грузоперевозки более пятидесяти тысяч тонн.

— Это тоже работа, — заверил ее Ленар, — Главное — будь поаккуратнее с алкоголем.

— Обещаю побыть аккуратнее, — поняла она намек и поднялась со стула, — Мои пять минут истекли. Продолжайте развлекаться.

— Завтра еще увидимся.

— Но если не увидимся… — задержалась она на выходе из ресторана для последнего напутствия, — Ленар, не обижай ее.

— Не обижу, — бросил он ей вслед, и они попрощались.

Космопорт «Нерва Орбитальная» был опоясан по периметру прогулочным коридором, вдоль которого пальмы росли из керамических горшков, пластиковые скамейки росли прямо из пола, а большими обзорными окнами из толстого поликарбоната с прослойкой из минерального стекла обросла наружная обшивка. В условиях томительного ожидания пассажиры могли здесь размять затекшие кости в неторопливой прогулке, насладиться видами прибывающего и отбывающего транспорта на фоне серо-зеленой планеты, а так же просто почитать в тишине взятую из библиотеки за углом одну из тех книг, которые никто никогда не успевал дочитывал до конца.

Небольшой трусящий косяк из трех мужчин вдруг выбежал из-за угла, неловко лавируя между пешеходами, багажными сумками и раскинувшимися в стороны пальмовыми листьями, пестрящими тремя оттенками зеленого.

— Давайте, мужики! — подбадривал Карлсон своих спутников, бросая короткие взгляды через плечо, — Прибавьте темпа, осталось немного!

— Куда мы так… торопимся? — выдавил Радэк, чувствуя, как дыхание начинает сбиваться.

— Как это куда? В ближайший пункт выдачи здорового духа обладателям здорового тела, разумеется! Вы слишком долго работали в скафандрах и слишком мало двигались, а вам надо еще физические нормативы как-то пересдавать, поэтому прибавьте темпа напоследок, осталось еще полкилометра!

— Да мы же… — прохрипел Эмиль, экономя воздух, — …еще полчаса назад… уложились в норматив…

— И что, вы намерены остановиться на этом?

— Я могу так… еще долго бежать… — соврал Радэк, поскоблив зачесавшуюся от капельки пота бровь, — Но хоть пожалей… Эмиля… Бедняга… утратил способность… болтать без умолку…

— Так в этом же и смысл! Думаете, мы тут ноги тренируем? Нет, мы учим наш организм экономить кислород, потому что в космосе его мало!

— Не смешно!

Карлсон бежал легко и играючи, сохраняя пульс ровным, как метроном, а дыхание достаточно размеренным, чтобы он мог продолжать отпускать свои глупые шутки, все больше похожие на чистейшее издевательство. Техники с буксира Ноль-Девять бежали за ним, подстегиваемые чувством гордости, и до последнего отказывались верить, что их взяли бы на работу в космосе, если бы они действительно были такими безвольными слабаками, какими теперь себя ощущают. В их головах, отравленных кислородом, неизбежно всплывали воспоминания о том, как долго времени они провели в тяжелых скафандрах ВКД, и быстрое перемещение в удобной спортивной одежде почти начинало казаться приятным разнообразием, но общая усталость давала о себе знать, и оставшиеся полкилометра вдруг рассыпались на пятьсот метров, а целое, как известно, меньше суммы частей.

Добежав до поворота, они завершили обратный отсчет последних метров, и ударили ладонями по облицовочной панели в знак пересечения финишной черты. Было время, когда Радэк с Эмилем преодолевали такую дистанцию без боли в груди, но то время было благополучно похоронено под работой в замкнутой коробке, которая отнимала у организма живительные движения и превращала любые физические тренировки в войну с гиподинамией.

Впитывая рукавами пот со лба и шумно вентилируя легкие через нос, все трое некоторое время молча стояли на месте с глупыми улыбками, наслаждаясь своей очередной маленькой победой над расстоянием. Не важно, как далеко шагнула техника, в условиях космоса позор сулил любому грузоперевозчику, который не сможет достаточно быстро доставить груз собственного тела до конечного пункта назначения. Так гласила надпись на пропагандистском плакате, большую часть площади которого поделили между собой бегун, прыгун и пловец. В этом плакате, несомненно, было что-то вдохновляющее, но до этого дня ничто так не вдохновляло Радэка на преодоление физических пределов собственного организма, как желание догнать Карлсона и отвесить ему подзатыльник.

— Вы молодцы, — похвалил их Карлсон, — Еще немного, и сможете без буксиров грузы тягать.

— А ты никогда не думал о том, чтобы пойти в профессиональный спорт? — спросил почти восстановивший дыхание Эмиль.

— А кто меня туда возьмет?

— Ну, а если бы взяли, пошел бы?

— Это интересный вопрос, — задумался Карлсон и слегка поморщился, — Наверное, все же нет. Не пошел бы. Не по мне это — бегать и прыгать на потеху публики. Мне нравится думать, что я занимаюсь тем, для чего создан.

— Давайте присядем, — предложил Радэк, и трое мужчин опустились на свободную скамейку, — Все же после такого стоит дать ногам отдохнуть.

— Как же у вас, отборных, все просто. Не надо тратить почти все детство на думы о том, кем же ты хочешь стать, когда вырастешь. Тебе сказали, что создали тебя прирожденным космонавтом, и хоп! — щелкнул Эмиль пальцами, — У тебя уже есть и смысл в жизни, и цель дальнейшего существования, и упрощенное трудоустройство, и любовь начальства, и, что особенно хорошо, тебя не обложат штрафами, если в экспедиции что-то пойдет не так.

— А вот тут ты сильно ошибаешься… Меня оштрафовали, да еще как.

— За что?! — воскликнул Эмиль так, что его голос эхом отразился даже от переборок со звукоизоляцией, и повторил более умеренным тоном, — За что такого, как ты, могли оштрафовать?

— Они решили, что того, кто придумал сумасшедший план пролета через планеты с неисправным оборудованием, наказать надо в первую очередь за «продвижение опасных идей».

— Забавно, — сказал Радэк куда-то в пол, — Я слышал, что этот план торможения придумал Эркин, но потом Ирма начала настаивать, что это ее идея. Ты уже третий, кто претендует на авторские права.

— У истории с созданием плана торможения есть две версии: одна официальная, другая нет, — цокнул Карлсон языком и улыбнулся, — И официальная заключается в том, что этот план придумал я один, потому что лишь моему гениальному уму было под силу изобрести столь дерзкий маневр. Кстати, верить вы можете только официальной версии.

— А можем мы послушать ту версию, в которую верить нельзя?

— Конечно, почему бы и нет? По неофициальной версии, которая, прошу заметить, является всего лишь информацией, сильно искаженной сплетнями, слухами и кое чьим завышенным самомнением, — шутливо пригрозил Карлсон указательным пальцем, — план торможения в том виде, в котором он был исполнен, являлся общим результатом интеллектуальных трудов меня, Ирмы, Эркина и Бьорна. Ирма предложила саму концепцию прохода через газовый гигант, ну а дальше мы втроем эту концепцию развивали, что-то добавляли, что-то отнимали, и в конечном итоге сошлись на том, что пройти надо не через один газовый гигант, а через два. Когда мы прошли через Здоровяка, и с Шесть-Три сорвало три шкуры, я предусмотрительно обошел Ирму, Эркина и Бьорна, и вежливо предложил им отдать все авторские права мне.

— И они согласились?

— Конечно! Ведь я единственный человек, которого не решатся уволить, — практически пропел Карлсон самодовольным тоном, — Да, в том, чтобы быть отборным, все же есть много преимуществ.

— Теперь я понимаю, почему евгеническую программу закрыли, — скептически посмотрел на него Радэк, — Зазнались вы слишком сильно.

— Просто вы, случайные люди, порой бываете слишком беспомощными. Вы видели, что с Ирмой случилось? Она себе половину лица разбила, — демонстративно провел Карлсон рукой по своей половине лица, — Мне поначалу смотреть на нее было больно.

— Вообще-то… — задумчиво произнес Радэк, не док конца определившись, стоит ли ему произносить то, что у него на уме, — …я не верю, что она сама разбила себе лицо.

— Ты что такое говоришь? — возмутился Эмиль, — Она же сама сказала, что не успела сгруппироваться, и в момент прохода через Здоровяк инерция шваркнула ее головой о переборку.

— Да, сказала, — кивнул Радэк помрачневшим выражением лица, — Но я уже научился доверять не всем ее словам.

— К чему ты клонишь?

— К тому, что у происхождения синяка на ее лице есть две версии: одна официальная, другая нет, — передразнил Радэк идеального космонавта, — И официальной версии, похоже, придерживаются все.

— Так, и в чем же твоя «неофициальная» версия? — сделал Карлсон пальцами воздушные кавычки.

— Скажем так, если бы мы с Эмилем были на месте двух этих упрямцев, — выразительно посмотрел он на Эмиля, — Мне бы очень сильно не понравилось, что какая-то девчонка оторвала нас от работы, которую мы считали жизненно важной, и вдобавок при этом подвергла смертельной опасности моего друга. Признаюсь, возможно, я бы не сдержался.

— И ты бы что? — спросил Эмиль, — Ударил бы ее из чувства примитивной мести?

— Ну я же сказал, — пожал Радэк плечами, — Это неофициальная версия.

— И зачем же тогда ей всем врать, что она ударилась о переборку?

— Может, по той же причине, по которой ни Клим, ни Пинг не предъявили ей обвинений? Она напала на Клима с ножом, а Пинг в ответ ударил ее по лицу. Оба этих преступления сильно отягчаются тем фактом, что все это происходило в космосе, но, как видите, никого из них троих не отдают под суд. Вероятно, это был честный обмен.

— Радэк, — хлопнул его Карлсон по плечу, — Мне кажется, у тебя развивается паранойя.

— Нет, это просто у меня такое чувство юмора, — улыбнулся он первый раз за день, — Мы все знаем, какой неуклюжей она порой бывает. Разумеется, она сама ударилась о переборку.

Вильма сидела в кафе и пила кофе.

«Посадочный челнок № 2 ожидает на первом пассажирском шлюзе» — разнес женский голос объявление по всему космопорту и повторил, — «Посадочный челнок № 2 ожидает на первом пассажирском шлюзе».

Игорь Соломенников был всего лишь фельдшером, и поскольку к произошедшему инциденту он имел весьма косвенное отношение, список вопросов к нему быстро иссяк. Никто не погиб, а всем пострадавшим была своевременно оказана медицинская помощь, что сделало его единственным человеком, на которого не пало ни единого подозрения. Его отпустили первым, и посадочный челнок № 2 на первом пассажирском шлюзе ожидал в том числе и его. Внизу, на Нерве, его ждала настоящая гравитация, свежий воздух и длительный курс переаттестации, после которого ему обещали восстановленную медицинскую лицензию и рабочее место, соответствующее его навыкам. Настоящая работа его ждала только впереди, и его мертвое лицо, высеченное изо льда, постепенно таяло от предвкушения.

В двух багажных сумках уместились все вещи, который он привез с собой в этот мир. Ирма так ни разу и не поинтересовалась, откуда он родом, но это было и не важно — Игорь твердо решил остаться на Нерве. Он оправдывал свое решение тем, что таковы были его условия соглашения, но Ирма прекрасно видела, что в этом он лукавит почти так же, как и в том, что ему совсем не тяжело нести на себе обе сумки, упакованные до состояния плотности нейтронных звезд.

У шлюза собралась небольшая очередь из уставших шахтеров, возвращающихся домой после четырехдневной вахты, и шлюз с парой контроллеров по бокам пожирал эту очередь подобно песчинкам в горловине песочных часов. На то, чтобы попрощаться, у Ирмы оставалось лишь тринадцать человек, и она наполнила воздухом легкие, чтобы что-то сказать, но Игорь сбросил сумки со своих плеч и опередил ее.

— У меня есть подарок для вас, — его рука нырнула во внутренний карман пиджака и вынырнула вместе со сложенным пополам листком бумаги, — Надеюсь, вы оцените.

— Спасибо, — заблаговременно поблагодарила она его, не успев понять, что за подарок она принимает. Развернув листок, она прочла на нем незнакомое мужское имя, выведенное карандашом, а так же адрес и номер телефона, — На стихи не похоже.

— Это местный пластический хирург, — объяснил Игорь, — Я с ним договорился, чтобы он прооперировал вас абсолютно анонимно, если вы предупредите его о своем визите хотя бы за неделю.

— Это… вообще-то очень кстати, — произнесла ее благодарная улыбка, и листок с контактом спряталась в ее кармане, — Я как раз на днях начала задумываться о пластике, и поначалу мне хотелось даже оставить себе на память эти шрамы.

— С ними вас могут, мягко говоря, неправильно понять или даже не допустить к ответственной работе.

— Да, я тоже пришла к такому выводу, — проведя пальцами по правой скуле, она выдавила из-под кожи легкую боль, напоминающую ей о недавнем приключении, — Знали бы вы, сколько вопросов вызвал этот синяк.

— Поверьте, я представляю, — осторожным движением хирурга он провел кончиком пальца по зеленоватым пятнам, проступающим из ее бледной кожи, — Синяк, кстати, уже почти прошел. Издалека его можно и не заметить.

— Это ерунда, — махнула она рукой, — Всего лишь производственная травма.

— И все же я рад, что у вас больше не будет таких травм. Работа в дальнем космосе очень плохо подходит для женщин. Вы всего три года провели в межзвездном пространстве, но успели сломать себе руку, разбили себе голову, чуть не пропали в открытом космосе, заработали психологическую травму, изрезали себе плечо, измучили свое тело компрессионным костюмом, нарушили свой обмен веществ тем, что долгое время питались однообразной пищей, испортили себе стрижку, поругались с Эркином, чуть не погибли на Шесть-Три и ушибли лицо о металлическую переборку. К этому можно добавить еще и то, что за три года экспедиции вы не спали почти год, и весь этот год вы совсем не становились моложе.

— Вы очень страшный пессимист, Игорь, — она оглянулась на время и насчитала семь человек, — У меня была скучная жизнь, и я почти не жалею, что распрощалась с ней. И в первые же три года работы в дальнем космосе я поучаствовала в перевозке самого массивного груза в истории, летала в невесомости, влюбилась, гуляла по поверхности ледяного планетоида, справилась со своими страхами, примерила на себя компрессионный костюм, подружилась с «отборным» человеком, ползала по техношахтам, чинила то, что было невозможно починить, связалась с контрабандистами, сражалась с инопланетными монстрами из бульварных романов, внесла свой вклад в изобретение совершенно нового типа маневров, пролетела сквозь две планеты, спасла две жизни и поругалась с Эркином. Поверьте, Игорь, эти три года прошли для меня не зря, и когда у меня будут дети, мне точно будет о чем им рассказать.

— Можно немного подробнее об инопланетных монстрах? — наморщил он лоб.

— Не берите в голову, — ухмыльнулась она и как бы невзначай смахнула слезинку, проступившую из уголка глаза, — Просто хочу, чтобы вы знали, что я ни о чем не жалею. Были моменты, когда я думала, что умру или сойду с ума, но сейчас, оглядываясь назад, я понимаю, что было даже по-своему весело.

— Надеюсь, приключений вам хватило на всю жизнь вперед, — Игорь взял сумки и продвинулся в очереди, состоящей из трех человек, — У вас уже есть планы на ближайшее будущее?

— Ничего конкретного. Я вернусь домой, на Эридис, а там что-нибудь придумаю.

— Вы можете найти себе более безопасный, но при этом не менее благородный труд. Вашего опыта уже хватает, чтобы стать каким-нибудь, — поднял он к потолку задумчивый взгляд, — …скажем, младшим инструктором в академии. Вы могли бы многих молодых людей предостеречь от ваших собственных ошибок. Возможно, вы тем самым спасете еще немало жизней.

— Звучит заманчиво, но сейчас я больше беспокоюсь за вас, — время отсчитало еще одного человека, и Ирма поняла, что надо спешить, — Мне больно думать, что через несколько мгновений вы останетесь в чужом для вас мире совсем один, без друзей и без семьи, поэтому пообещайте мне, что вы позаботитесь о себе так же, как хотите, чтобы я позаботилась о себе.

— Не беспокойтесь за меня, мне ведь всего лишь сорок пять лет, — сморщилось его лицо в широкой улыбке, — У меня еще целая новая жизнь впереди.

Остался один человек, и Ирма крепко схватила Игоря за руку, словно отказываясь отпускать его в новую жизнь.

— Позвольте мне поцеловать вас на прощание.

— Позволяю.

Он наклонился к ней, нивелировав значительную разницу в росте, а тем временем последний человек иссякал из очереди, занося в челнок свой багаж.Последнее «прощай» было чувственным, но мимолетным. Космопорт ненадолго уменьшился в размерах до хрупкого пузыря, в котором ее губы укололись о щетинистый уголок его рта, скривились в вымученной улыбке и почувствовали солоноватый привкус от мокрых дорожек, прочертивших ее лицо.

Время вышло, и пузырь лопнул.

— И помните, — сказал он напоследок, вручая контроллеру свой посадочный билет, — что не стоит врать мужчине о головных болях. Это может плохо кончиться.

Он шутил крайне редко, и почему-то каждый раз подбирал для шуток именно тот момент, когда Ирма была обнаженным нервом, поэтому даже шутки, которые по глупости могли соперничать с шутками Карлсона, казались ей смешными. Из ее рта невольно вырвался смешок, и она отступила от шлюза.

Ремни от сумок врезались ему в плечи так, будто сами сумки потяжелели на полцентнера за последние десять минут. С трудом обуздав тяжесть своей ноши, он бросил на Ирму последний взгляд и шагнул в шлюз.

Ей предстояло еще некоторое время провести в космопорту, и она почти наверняка сможет выделить денек на то, чтобы отыскать специалиста, чье имя прячется в ее кармане. Возможно, в тот же день она сможет еще раз повидаться с Игорем. У них было много возможностей попрощаться, но прощание было подобно натянутой резинке — чем сильнее ее оттянешь, тем больнее она тебя ударит.

Наблюдая через обзорное окно, как посадочный челнок устремляется к оболочке из пушистых облаков, она чувствовала, как пустота внутри и одиночество снаружи постепенно обретают свое гидростатическое равновесие, и была почти уверена, что если бы их сейчас хладнокровно не разлучил пассажирский транспорт, то не разлучил бы никто. В любой истории залог хорошей концовки заключается в том, чтобы вовремя поставить жирную точку, и пока она провожала эту точку взглядом, расстояние в пять тысяч километров казались ей как крохотных шажком, так и бесконечными далями, разделяющими галактики.

— Давно тут сидишь? — прозвучал голос Ленара, и она очнулась на скамейке перед обзорным окном в двадцати метрах от первого пассажирского шлюза и в трех часах от того момента, как перестала затапливать станцию своими слезами.

— Не очень, — взглянула она на лениво вращающиеся стрелки настенных часов, которые, наконец-то, перестали иметь для нее большое значение.

Когда Ленар присел рядом с ней, она попыталась подвинуться, и ее давно затекшее тело разом заныло. Он облокотился на свои колени, направил свой взгляд в окно и так и потерял его где-то в районе светлого дышащего жизнью диска, блиставшего во всей своей терраформированной красе.

— Фельдшер уже отбыл?

— Да.

— Хорошо попрощались?

— Вполне.

— Сказала ему напоследок хоть слово правды? — резко прозвучал неприятный вопрос, подобный снегу, упавшему за шиворот.

— Я сказала ему всю правду, которую ему нужно было знать, — призналась она, согревая конечности, — Пусть думает, что все закончилось хорошо.

— А разве все закончилось плохо?

— Зависит от точки зрения. Ты лучше меня знаешь, иногда бывают в жизни ситуации, в которых никакой моральный ориентир не может работать без сбоев.

— Именно поэтому мы и не пользуемся моральными ориентирами. Мы пользуемся правилами, которые безо всяких лишних сомнений скажут тебе, как поступить в той или иной ситуации.

— Но ты нарушил их ради меня, и я благодарна тебе за это.

— Я нарушил? — возмутился он до такой степени, что оторвал взор от Нервы, — Когда это я нарушал правила ради тебя?

— В тот день, когда я бросилась спасать Пинга и Клима, — напомнила она, — Это ведь ты передал Эмилю по интеркому, чтобы он встретил меня и помог натянуть скафандр, чтобы сэкономить время. Думал, я не догадаюсь?

— Трижды ха! — издевательски вырвалось из Ленара, — Вообще-то я действительно в тот момент связался с Эмилем по интеркому, но лишь затем, чтобы приказать ему найти тебя, скрутить и запереть где-нибудь наглухо. Это была моя ошибка. Надо было доверить это дело Радэку, он менее мягкотелый.

— Вот значит как? — опустила она нос, — То есть ты до последнего был против моей затеи?

— Конечно, я был против, я же капитан, а ты бунтарка. Хочешь или нет, но наши интересы тогда находились по совершенно разные стороны устава.

— Но если ты так рьяно защищаешь устав, то как тогда объяснить, что после всего произошедшего меня не уволили? Я, кажется, нарушила все, что только могла, и даже честно изложила это в своем отчете, а мой отчет совершенно точно прошел через твои руки.

— Ничего об этом не знаю, но думаю, что компания и так потеряла слишком много ценных кадров, чтобы продолжать экзекуцию. Думаю, тебя просто простили.

— Просто простили? — усмехнулась она и мягко толкнула Ленара в плечо, — Никогда не слышала ничего менее убедительного. Давай, Ленар, просто сознайся, что ты использовал свой криминальный опыт и притупленное чувство совести, чтобы спасти слабую и беззащитную девушку.

— Ирма, ты даже представить себе не можешь, сколько проблем ты нам создала, — тяжело вдохнул Ленар и вновь устремил свой взгляд в даль, — Если не вникать в подробности того, кто же на самом деле был виновен во всей этой череде несчастий, то ты ударила по моему карману, а затем устроила бунт, ослушалась прямого приказа своего капитана и пнула его ногой по больному месту. Поверь, я очень даже заинтересован в том, чтобы погнать тебя с корабля. Но… — протянул он, взяв драматическую паузу, — …ты смогла доставить с Шесть-Три на Ноль-Девять двух упрямых ослов, а для грузоперевозчика это очень неплохой пункт в резюме.

— Спасибо тебе.

— Это твой второй шанс, — сказал он голосом, которым можно было резать алмазы, — Третьего не будет. Отныне никакой самодеятельности, никаких косяков, никакого неподчинения. Все строго по уставу. Есть ты хоть раз забудешь посуду помыть, я про тебя такое в бортжурнале напишу, что тебя до конца жизни не подпустят к транспорту сложнее велосипеда.

— Я буду стараться, — пообещала она, — Если честно, то после всего этого трехлетнего безумия мне теперь даже будет интересно пожить по всем правилам.

Оглавление

Слабое звено

  1. Мы облажались

  2. Как я ненавижу четвертый строительно-монтажный флот

  3. Мы должны избавиться от нее

  4. Дендроцефалический олерагенез

  5. Я разгильдяй

  6. Я должна вам кое в чем признаться

  7. Я задыхаюсь

  8. Четыре отклика

  9. Это угроза

  10. Самоуверенные идиоты

  11. Я не пользуюсь духами

  12. Он мой друг

  13. Пинок под зад

  14. Тебе пора

  15. Проблемы с Вильмой

  16. Работай без оглядки

  17. У меня сейчас тоже экстренная ситуация

  18. Одной любви недостаточно

  19. Запуск

  20. Столкновение интересов

  21. На моей стороне правое дело

  22. Я не сойду с ума

  23. Идеальный космонавт

  24. Кружок отчаянных отщепенцев

  25. Я нашла решение

  26. Делайте с этим что хотите

  27. Всем пристегнуться

  28. Изнутри он выглядит лучше, чем снаружи

  29. Чтобы ты начал умирать

  30. Много возможностей попрощаться