Bad bitch (СИ) [Beatrice Gromova Розовые Мечты] (fb2) читать онлайн

========== 1. “добро пожаловать в Ад, сучка.” ==========

— Руда, ты слышала последние новости? — Я лишь озадаченно оглядываюсь на подругу, хмуря идеальные, только вчера от мастера, брови.

— Нет, но сначала стрельни мне сигарету, а потом рассказывай свои охуительные истории. — Вика только усмехается и протягивает мне пачку, сразу начиная трещать:

— В общем, бухали мы у Макса…

— А ближе к делу? — Усмехнулась, зная любимую привычку Вики: начать рассказывать одну историю, а потом, отойдя от основной, рассказать еще тысячу. Девушка лишь хмурит брови и недовольно смотрит на меня, но, закатив глаза и назвав меня дурой, переходит к сути:

— У нас новенькая.

— Ого, интересное кино, — я скорчила мордочку, выпячивая вперед губы, и Вика засмеялась, прикуривая вторую сигарету. — А с чего такая буча вокруг, что даже ты заговорила об этом?

— Ну солнце, ты же знаешь, моя мама — директор этой шарашкиной конторы, так что все новости я узнаю первая, только шуточка в другом, девочка — дочка хозяев Спирита, — я аж присвистнула от удивления, ибо Спирит — один из крупнейший наших ТЦ.

— Бабки они гребут лопатой. Погоди-ка, ты хочешь сказать, что это та самая Валюха, которую мы чмырили три года, за то, что она свои сопли жрала и мылась каждый четвертый четверг?

— Да-да, та самая деваха с приветом, которую ты вечно поливала грязной водой, выкидывала учебники из окна. — Я громко рассмеялась, вспоминая наш прекрасный третий класс.

— Викуль, согласись, ты тоже была не ангелом. Кто ее весь второй класс чушкой называл и каждое ИЗО голову краской поливал?

— Ну, я не считаю, что я была не права, потому что только после этого она приходила в школу с мытой головой. Считай, я помогала девочке выжить в этом злом социуме, — Викуля просто пожимает плечами и ныряет рукой в сумку, доставая оттуда телефон. — О, Тёмочка отписался, что все наши уже в сборе, ждут только нас.

— Где?

— У главных ворот.

— Угу, это же логично, мы в курилке на территории школы, а они у главных ворот. Не проще им подойти к нам?

— Проще, но из курилки мы не сможем появиться так эпично, как можем появиться с главного входа.

— Ладно-ладно, уговорила. — Улыбнулась я, выкидывая окурок в урну. — Пойдем, а Антон уже там?

— Да, солнце, — рассмеялась она, закидывая на плечо сумку, — твой обожаемый Антоша уже там.

— Прелестно, — я счастливо улыбаюсь, потому что вот уже сейчас, через каких-то десять минут, я увижу свою самую первую любовь — Антона Воинова, самого замечательного человека в моей жизни.

Это была действительно любовь с первого взгляда — глаза в глаза, когда он только пришёл к нам в шестом классе, и с тех пор, вот уже шесть лет, я молча пускаю по нему слюни, хотя все наши друзья давным-давно всё знают. Знают и не упускают возможности надо мной посмеяться. По-доброму, конечно. Если бы была хоть одна злая шутка, эти люди бы долго не продержались у нас в школе. Но сам факт. Каждый раз, как вижу, как он обжимается с очередной девахой, у меня аж сердце переворачивается, и я начинаю выходить из себя. Просто делаю что-то, чтобы с этой девочкой что-то случилось. Проблемы в коллективе, выгоны из школ, массовая травля. Я делала многое. Осознанно. Чтобы она убрала руки от моего.

— Антоша, — сладко и глупо улыбаюсь я, когда вижу лишь его затылок, — как дела, родной?

Он видит меня и улыбается, но на дне глаз вижу недовольство. Оно всегда у него там, когда я рядом, хотя он и не показывает это.

— Смотрите-ка, кто тут у нас? — он обнимает меня в ответ и чуть приподнимает над землей, начиная кружить. И я воистину счастлива, потому что нахожусь у него на руках, он меня обнимает, и я делаю вид, что он счастлив меня видеть. — Рыба-прилипала!

Я обижена этой фразой, очень обижена, но тем не менее, прижимаюсь к его шее, вдыхая такой родной запах.

Я люблю тебя, Антон. Больше жизни люблю.

— Итак, класс, — Лилия Григорьевна, наша классная, как всегда при параде, причем, этот ее парад не выглядел как-то вульгарно, как у других учителей ей возраста, напротив, все эти свитера, штаны и помады страшно ей шли, вышагивала из стороны в сторону по кабинету и вещала важные вещи про экзамены, тяжелый год и так далее. Её почти никто не слушал, все это мы уже слышали и не раз, но когда она заговорила о новенькой, все резко навострили свои ушки: — Валентина уже училась у нас в классе, но из-за ряда определенных обстоятельств была вынуждена уехать, но этот год она закончит с вами и, я надеюсь, этот год пройдет хорошо. — Острый взгляд в мою с Викой сторону, не обещающий ничего хорошего, если мы выкинем какой-нибудь фокус, но мы с подругой, отвлекшись от своей болтовни, делаем самые что ни наесть ангельские выражения лиц, мысленно честно-честно обещая, что все будет в ажуре. Но судя по ее недовольному лицу, женщина не верит нам ни на секунду, но сделать ничего не может, поэтому возвращается к стандартной лекции о важности экзаменов.

Я лишь усмехаюсь Вике, толкая подругу в бок:

— Ну и где твоя обещанная Валюха?

— А ты что, не узнала её разве? — девушка хитро щурит свои карие глаза и кивает куда-то за спину. — Смотри, вот эта принцессочка, что сидит рядом с Антошей.

— Что? — Я разворачиваюсь настолько резко, что скидываю локтем пенал и пару книг Саши Мезенцева, что сидел прямо за мной. — Извини, Сань, я не хотела.

— Ничего страшного, — откликается он и лениво наклоняется под парту, но я даже не обращаю на него внимания, во все глаза пялясь на мило болтающую парочку, что не обращала на меня и созданного мной переполоха никакого внимания.

Валентина изменилась. Очень сильно. Из грязнули-замарашки в неопрятных, грязных и неглаженых вещах она превратилась в… Да правильно Вика сказала, в принцессочку. Аккуратненькое маленькое платьице в красную клеточку, милые распущенные волосы, идеально выкрашенные явно дорогим мастером, аккуратные брови и макияж. Девочка-мечта, если не знать, какой она была в начальных классах.

Вот она поднимает ручку с красивым, дорогим маникюром и прикладывает ее к рту, скрывая улыбку, вызванную какой-то репликой Антона.

Меня затошнило.

— Руди, ты куда? — Вика пытается схватить меня за руку, когда я подскакиваю на месте, роняя стул, но я убираю запястье, и рука девушки с глухим стуком здоровается с партой, вызывая гневное шипение.

Все взгляды направленны на меня, и все, что я могу, это презрительно хмыкнуть, бросив надменный взгляд на девчонку, которая наконец-то соизволила обратить на меня свое внимание, и удалиться из класса, сказав учительнице, что мне не хорошо.

А мне действительно было очень нехорошо. Сердце в груди скакало как бешенное, пока я летела в курилку, еще бы чуть-чуть, и я банально бы сорвалась на бег, но гордость не позволяла. Она заставляла идти спокойно и размеренно, высокомерно кивая редким знакомым, которые так же, как и я, безбожно прогуливали классные часы.

— Вопрос, который я всегда буду задавать Вселенной, но на который никогда не получу ответ: почему, блядь, не я? — Голова прислоняется к холодному кирпичу школы, и я недовольно морщусь, когда дым от сигареты лезет в глаза.

— Может, потому что ты злобная сука?

— И тебе привет, Паш. Как дела?

— Пока не родила, — хохочет парень, присаживаясь на лавку и закуривая. Лучший друг Антона. Лучший и единственный, человек, который знает о нем да, наверное, то, сколько раз Антон дрочит в день. В минутах. Человек, с которым, как не странно, у меня более-менее неплохие отношения, держащиеся на постоянном стёбе и добрых унижениях. — Но жду тройню. Че проёбываешься, Злобина?

— Да ты уже сам всё знаешь, Паш. Ты же был на классном часу и видел, как Антон мило шушукался с этой замарашкой!

— Ну, не такой уж и замарашкой, хочу я тебе сказать! — он пошловато облизывает губы и подмигивает мне, вызывая лишь вымученную улыбку. — Раньше — да, раньше она была знатной чмошницей, но сейчас в наш класс прилетела новая конфетка. Конфетка, которая вполне может занять твое место королевы бала.

— Не потянет, — рассмеялась я. — Слишком зашуганная мной раньше. Она побоится мне даже слово сказать!

— Да-а-а? — подленько тянет парень, затягиваясь. Паштет мне всегда чем-то змея-искусителя напоминал, со своими острыми чертами лица, а когда уж начинал шипеть, когда злился, то тут вообще одно лицо было. — А я вот слышал, как она своим подружкам обещала, что по стенке тебя размажет.

От моего смеха с верхушек тополей, что окружали школу, повзлетали редкие грачи и вороны.

— Каким подружкам, Паш? Не смеши меня! Девочка только вернулась в город, о каких подружках может идти речь?

— Ну, — парень глубоко затягивается, выдыхая сизый дым мне в лицо, — допустим, она вернулась не только что. Она в городе уже минимум месяца три, причем, когда я видел её в первый раз, она была той же замухрышкой, так что все эти изменения — результаты последних трех месяцев. Причем, насколько я слышал, девочка активно собирает армию против тебя. И людей, я хочу тебе сказать, там хуева гора. Так что готовься, Злобина, год обещает быть жарким! — Парень весело улыбается, искренне забавляясь сложившейся ситуацией, выкидывает окурок в урну и уходит, чуть задев меня плечом, отпустив шуточку, что за лето я потолстела, раз честной народ сбиваю с ног.

Но мне было не до этих его шутеек. В моей голове активно крутились шестеренки мыслей, которые надо было красиво оформить в действии. Для начала, напомнить этой сучке, где её место в этой школьной иерархии. Потом уже активно давить её вниз. В землю…

— Руди! — запыхавшаяся Вика появляется в закутке курилки, опираясь рукой о кирпичный угол школы, а второй держась за бок. Не спортсменка она у меня, не спортсменка. — Куда ты так подорвалась? Напугала всех. Я хотела пойти за тобой, но Паша меня опередил.

— О, я так и поняла. И, знаешь, он поведал мне очень интересную вещь, — и я просто пересказываю подруге слова парня. — Как тебе?

— Нихуя себе, сказал я себе, — присвистнула девушка, доставая из сумки пачку сигарет. — Каков план?

— Сначала припугнуть до истерики. Чтобы ходила и щемилась по углам. Надо только отловить её одну. Если Паштет говорит, что она вернулась три месяца назад, но в принцессу превратилась недавно, то нотка бессознательного страха все равно будет. Так что на этом и сыграем.

— Руди, ты знала, что ты просто Сатана на шпильках? — усмехается она, выпуская в еще солнечное небо струйку дыма, для чего ей пришлось откинуть голову назад. — Тебе помощь нужна?

— В запугивании девчонки? — я рассмеялась, закидывая ногу на ногу, поправляя блестящие колготки. — Солнце, я сама справлюсь. Лучше, чем кто бы там ни был.

— Знаю-знаю, но как ты это организуешь?

— Я просто подожду. — Пожимаю я плечами. — Девочка сейчас сто процентов побежит к подружкам хвастаться успехом. Я просто окажусь в нужное время в нужном месте, чтобы вставить свое слово.

— Понятно, — она кивает, и я знаю, что в этой шатенистой голове уже крутятся мысли, как бы красиво это все организовать, — но как ты подловишь момент?

— Где было её любимое место, чтобы спрятаться на протяжении трех лет?

— На лестнице на чердак, — не задумываясь отвечает Вика и, видя мою многозначительную улыбку, тоже начинает улыбаться. — Ты серьезно думаешь?..

— Ну, я бы точно поступила так. — Просто пожимаю плечами, продолжая вполне себе невинно улыбаться.

— Тогда нам надо поторопиться, потому что классчас кончился десять минут назад.

— Тогда, по коням, — я встаю на ноги, чуть переступая, чтобы стопы в туфлях легли удобнее, и делаю уверенный шаг вперед, беря подругу за руку и сплетая пальцы.

— Ну, Валь, я даже не знаю, — неуверенно тянет девчонка, и я узнаю в ней Аню Стрельцову, девочку из десятого класса, обычная серая мышка, ничего особенного. Только родители — зажратые богатики. А, понятно откуда подружки — с нашей местной «барвихи». Ну, это многое объясняет. — Это как-то слишком жестоко. Тем более, даже втроем мы со Злобиной не справимся. И с ней же всегда Плохова ходит. А где Плохова, там всегда Паша Громов… — На имени Паштета голос девчонки чуть дрожит и понижается и появляются в нем какие-то такие, только девушками различимые, влюбленные нотки. Вика, тоже всё поняв и удивленно подняв брови, смешливо улыбается. Понятно, девочкой займется лично Плохова — за своего двоюродного братца подруга порвет.

— Анют, прекрати наводить панику, — надменно произносит единственная среди троих одиннадцатиклассница и уверенно затягивается. Вот так номер, Валечка! Решила взять девочек дешевыми понтами? Красиво. — Мы просто подождем, пока она останется одна и подойдем к ней втроем. Давно пора было показать Злобиной, где её место.

— Так может, — я делаю аккуратный шаг из-за угла, и вижу, как её коричневые зрачки расширяются от ужаса, — сейчас самое время, Валюш? — Сигарета из её тонких и несопротивляющихся губ уходит в мои пальцы, и я делаю первую тягу, отмечая говнистость сигарет. На нормальные папочка карманных денег не выделил?

Аню и другую десятиклассницу, Машу Кротову, тихую очкастую заучку, — и как только смелости-то хватило против меня пойти? — Вика уже оттеснила к другой стене, давая поговорить мне с девочкой один на один.

— Я жду ответа, Валюш. — Упираюсь ладонью в стену прямо напротив ее головы, и Валя широко распахнутыми глазами провожает её до тех пор, пока может держать в поле зрения, а потом ее взгляд перетекает на мою татуировку змеи, что тянулась по предплечью и выходила головой на шею. Девочка панически боялась смотреть мне в глаза.

— Что ж ты молчишь, солнце? — я специально говорю тихо и спокойно. Даже с легкой улыбкой, второй рукой поднося сигарету к губам и делая затяжку, выдыхая дым ей прямо в лицо. — Или ты смелая только перед подружками? — Молчание. Ну оно и понятно. — Ты же осознаешь, солнышко, что мы с тобой больше не маленькие девочки? Что фантазии у меня с третьего-то класса поприбавилось? Что теперь не будет обычных выкидываний учебников из окна и поливов головы краской? Теперь игры стали взрослее. Мы с тобой стали взрослее. — Делаю еще одну затяжку и отмечаю, что в уголках её кукольных глазок уже собираются слезы. Она боится меня до трясущихся коленок. — Мой тебе, я бы даже сказала, дружеский совет: брось глупую идею отомстить мне с помощью малолеток. Если у тебя есть ко мне какие-то претензии, то ты всегда можешь предъявить их мне. Я никогда не крысятничала за твоей спиной. И ты изволь играть открыто. А иначе, — окурок медленно приближается к её лицу, и мне даже пришлось взять ее другой рукой за плечо, чтобы, не дай боги, эта овца не рыпнулась на месте, и я реально ей что-нибудь не прижгла. Но девочка даже и не думала двигаться. Она, как запуганная мышь перед огромной змеей, боялась даже издать писк, не то, чтобы шевелиться. И, добившись нужно мне эффекта, я тушу сигарету о стену, буквально в пяти сантиметров от её милых кудрях. — А иначе может случиться что-нибудь непоправимое. Случай какой-нибудь несчастный. Я все сказала, — я отпускаю эту дуру и делаю пару шагов назад, — если тебе есть, что сказать мне, ты всегда знаешь, где меня можно найти.

Я отпускаю её плечо, делая шаг в сторону и, схватив руку Вики, переплетя пальцы, увожу подругу оттуда. Уже на повороте бросаю последний взгляд на Валю, что сползла по стене на пол и сейчас рыдала в свои колени. Десятиклашки боялись сдвинуться со своих мест. Я довольна произведенным эффектом. Очень довольна. Вряд-ли она теперь вздумает что-то делать за моей спиной. Банально испугается. О чем я и поведала подруге.

— Ты самая злая стерва, которую я когда-либо знала. — Вздыхает она, когда мы уже вышли за территорию школьного двора, чуть сильнее сжимая мои пальцы.

— Ты ничуть не лучше, — нахально усмехаюсь я, целуя её в щеку, — именно поэтому мы с тобой и дружим.

========== 2. “Да начнется война” ==========

— Красиво, Злобина, ничего не скажешь, — довольно щурится на солнце Паша, когда я захожу в курилку перед первым уроком. Вики еще нет, эта проклятая копуша придет минута в минуту со звонком на первый урок. Плохо, когда педантичность совмещается с долгими сборами. Эта одна из тех немногих Викиных черт, что меня в ней неимоверно выбешивают. Но я терплю, потому что люблю эту девушку больше жизни.

— Ты о чем? — улыбаюсь я, прикуривая от его зажигалки, что парень оперативно мне протягивает, стоит сигарете лечь между моих губ. — Обо мне? Да, сегодняя необычайно прекрасна.

— Тут не поспоришь, — он бегло оглядывает короткий черный топ, лосины, кожанку и зализанные назад волосы, но возвращается все равно к глазам с длинными, острыми стрелками. — Только я сейчас о Валечке. Бедная девочка даже в школу не хотела сегодня идти. Только подружки заставили намотать сопельки на маленький кулачок и доказать тебе, что она тебя не боится.

— Слушай, Паш, мне вот всегда было интересно, а откуда ты дохуя всего знаешь? Всегда всё и обо всех. — Он лишь улыбается, но на вопрос не отвечает, более того, начинает болтать о какой-то отвлеченной фигне, давая понять, что от него я не добьюсь ничего дельного.

Паштет в моей жизни был одной из ключевых фигур. Человек, отношения с которым нельзя назвать ни хорошими, ни плохими, только вот с самого первого класса, в любой ситуации, когда мне было нужно, Паша оказывался за моей спиной, и делал всё, чтобы я оказывалась в выигрыше. Зачем это нужно ему ни Вика, ни уж тем более я понять не могли. Просто воспринимали как факт: Паша — человек, который вытащит меня из самой глубокой жопы, ничего не попросив в замен.

Помню даже, когда в шестнадцать, когда я напилась в свой самый первый раз, а значит была в неописуемое говнище, именно Паша забирал меня с той квартиры, на руках нес до такси и забрал к себе, прекрасно зная, каких пиздюлей я получу, если в таком виде появлюсь дома.

Его родители как раз были на несколько дней за городом, так что квартира была в его полном распоряжении. Полночи парень держал мне волосы, пока я безвольно свисала над унитазом, поил водой, чтобы промыть желудок, потому засунул в ванну, переодевал, а остаток ночи заботливо гладил по волосам и слушал мой пьяный и слезливый бред на тему Антона и того, какое я ничтожное дерьмо.

Дикий он человек, этот Громов.

— Никогда не понимала, как ты успеваешь прийти на урок за секунду до звонка. — Говорю я Вике, когда она, чуть запыхавшаяся, но все равно потрясающе выглядящая даже в своей полноте и родимых пятнах, падает на стул рядом со мной.

— Навык, детка. — Улыбается подруга, переплетая под партой наши пальцы. Повезло, что я правша, а она — левша. Даже на уроках мы держим такой контакт.

— Но зря ты, Михайловна, сто процентов, как всегда опоздает минут на десять.

— Ничего страшного, зато я вовремя. Блин, — девушка раздосадовано смотрит на испачканный в пыли рюкзак и умоляюще смотрит на меня: — Руди, принеси тряпку, ради святого всего!

Я лишь закатываю глаза, но поднимаюсь со своего места и направляюсь в конец класса, где все такие уборочные принадлежности и лежали.

Мой путь проходил мимо парты Антона и Вали, и, когда я подошла ближе, девушка начала специально невзначай так двигать небольшую стопку учебников к краю.

Когда я прохожу мимо, за моей спиной раздается адский грохот, но я не обращаю на него никакого внимания, я даже не вздрогнула. Я беру чистую тряпку и иду к Вике.

— Руди, — слышу голос Антона, когда сажусь рядом с подругой и передаю ей тряпку. Оборачиваюсь к своему солнцу с радостной улыбкой, но удержать её удается с трудом, потому что я вижу недовольство и даже презрение на его лице. — Ты не хочешь поднять учебники Вали? — Широко раскрыв глаза, недоуменно смотрю на него — с какого хера я должна поднимать учебники, которые она и скинула? А больше я ничего сделать не должна? — Слушай, Рудислав, мы не в первом классе, чтобы ты подобным образом задирала окружающих. Подними, пожалуйста, учебники и извинись. Прошу пока по-хорошему.

Я смотрю на него и ушам и глазам своим просто не верю. Верить не хочу. Мое солнце говорит мне подобное? Моя любовь упрекает меня в том, чего я не делала еще и извиниться просит? Кажется, я забыла, как дышать от испуга и злости.

Весь класс будто замер, наблюдая за тем, как меня сейчас буквально втаптывали в грязь. Вика молча и тяжело сжимала мою руку под партой. Поэтому мы всегда переплетаем пальцы — так мы в любую секунду могли понять настроение друг другу. И сейчас, даже без рук, я точно знала, что Вика сейчас встанет и разъебет всех.

Но тут мой взгляд цепляется за Валю. Эту принцессочку в сиреневом платьице с огромными каштановыми кудрями, которая обиженно опустила голову, прикрываясь волосами. Но я-то видела! Я-то видела эту злобную улыбку ребенка, у которого прошла шалость.

Пошла ва-банк?

Хорошо. Значит, я тоже иду ва-банк.

— Как скажешь, родной. — Мило улыбаюсь ему, поднимаясь с места, не смотря на Вику, которая не хотела меня отпускать.

Лишь по наглой ухмылочке Паши, который качался на стуле и, казалось, совсем не замечал того адского напряжения, из-за которого остальные пятнадцать человек будто языки проглотили, я понимала, что он знает правду и он на моей стороне. Не смотря на друга. Паша всегда на моей стороне. — Я с радостью это сделаю. — Я подхожу ближе, наклоняюсь за учебниками и, сдув упавшую на лицо прядь, улыбаюсь самой своей доброжелательной улыбкой. — Прости, Валюш, я не специально. — А потом учебники, три какие-то книги, я даже не всматривалась, летят над их головами прямо в окно. — А вот теперь специально. — И, угрожающе улыбнувшись девчонке, от чего она вся сжалась под моим взглядом, вернулась к Вике.

Ты решила бить по самому больному, маленькая сучка? Ну давай потягаемся в коварстве, мразь. На твоей стороне Антон и заведомо чистая репутация, а за моими плечами две главные мрази школы в лице Вики и Паши и одиннадцать лет проблем и препятствий в хорошую жизнь. Посмотрим, кто кого.

— Злобина, это уже ни в какие рамки! — Антон зол настолько, что подскакивает с места роняя стул на пол. — Ты понимаешь, что эти учебники денег стоят?

— Мое время и внимание тоже. — Безразлично бросаю через плечо, поворачиваясь к Вике. Знал бы ты, Антоша, как мне сложно быть такой мразью перед тобой и в твоих глазах.

— Ты ведешь себя как последняя мразь! — Бросает он последний камень в меня. И бьет этот камень куда надо. Конкретно и обстоятельно. Настолько, что я не могу удержать слез обиды.

— Единственный, кто ведет себя тут как мразь, Антох, так это ты. — Паша. Снова Паша. Приходит тогда, когда нужен, и делает все, что от него нужно. — Злобина, пошли покурим.

— Когда ты перестанешь ему позволять вытирать об себя ноги, Злобина? — Раздосадовано выдыхает парень, делая первую затяжку.

Я даже ответить не могу, я загибаюсь от душащих меня слез, и ничего с этим сделать не могу.

Эти блядские слезы обиды просто катятся из глаз, размазываю тушь и так старательно нарисованные стрелки.

— Злобина-Злобина, — тяжело вздыхает Паша, закидывая руку мне на плечо и утыкая меня носом в свою шею, пряча в своих объятьях. — Ты заметила, что последние годы ты только из-за Воинова и ревешь? Может, пора забыть и забить?

— Кого? — шмыгаю я носом даже не думая отстраняться. — Его? Её? Или, может быть, всю их родню? Ты только направление дай.

— Всегда обожал твой безудержный оптимизм, Злобина, — он прижал меня чуть крепче, а потом продолжил курить, рассуждая на тему мирового баланса добра и зла, об эстетике прекрасного и Вике, которая любила в детстве есть лепестки цветов, думая, что от этого пройдут её прекрасные родимые пятна.

— Паш, а может, ну его всё нахуй? — Спрашиваю, наконец отстраняясь и доставая из сумки сигареты. — Нахуй его, Валю эту ссаную, все эти проблемы с ними? Пусть делают, что хотят, а? Мне уже все равно. Правда. В этот раз, Паш, правда всё равно.

— Это первая твоя здравая мысль за… — он показательно задумался, чем вызвал мой искренний смех, услышав который, сам мимолетом улыбнулся. — … последние лет шесть.

— Издеваешься?

— Конечно, — он снова улыбается, выбивая из пачки новую сигарету. Как можно столько курить? — Че с работой там?

— Да нормально, — заправляю за ухо прядь волос, стесняясь обсуждать это даже с Пашей. — Дети нормальные. Персонал тоже неплохой.

— Я рад за тебя, Злобина. Правда рад. — Он продолжает так же солнечно улыбаться, радуя меня своими милыми ямочками на щеках, а потом переводит взгляд за мою спину, туда, где находился вход в наш уютный закуток, и его взгляд резко мрачнеет, и я, видя такую реакцию и даже не зная, что там, натягиваю на лицо самую сучью улыбку, продолжая спокойно затягиваться. Паштет видит мое внутреннее спокойствие, говорящее о том, что любому, кто сейчас решит до меня доебаться, прилетит в ответочку, очень сильно прилетит, и напрягается еще сильнее. — Злобина, только не глупи, ради Христа.

— А бога нет, Паш, — нагло усмехаюсь я, наконец-то поворачиваясь ко входу. — Привет, Миш, как дела?

— Явно лучше, чем у тебя, Злобина, — хмуро бросает он, присаживаясь на соседнюю лавку. Его парни остаются стоять в стороне, пристально наблюдая за нами. Интересно, что ему понадобилось от меня, что он приехал аж с другого конца города. — Ты догадываешься, почему я здесь?

— Едва-ли, — продолжаю улыбаться, чем явно напрягаю всех вокруг. Отец учил меня всегда улыбаться. Не смотря ни на что. — Но что-то мне подсказывает, что это из-за твоей сестренки, которую я, к слову, и пальцем не трогала. Я помню уговор.

— То есть, по-твоему, синяки под глазами и разбитая губа — и пальцем не трогала? — он хмурит брови и сцепляет пальцы в замок, показывая, насколько серьезно настроен.

Вместо каких-либо оправданий я просто показываю ему средний палец правой, ведущей руки.

Туман напряжения, кажется, окутал нас всех, и Паша, рвано выдохнув, схватил меня за свободную руку, начиная тянуть вперед.

Все ожидали драки. Даже кенты Миши напряглись и подались чуть вперед, готовясь грудью защищать своего главного.

Но Миша молчал. Молчал и напряженно рассматривал мои костяшки, а потом, нахмурив свои густые черные брови, легко поднялся на ноги.

— Я тебя услышал, Злобина. — Бросил он через плечо, направляясь прочь с моей территории.

— С тебя должок, Миш. Такие наезды без следа не проходят. — Весело бросаю ему в след, доставая из пачки очередную сигарету. На свои слова я получаю лишь невнятный, приглушенный расстоянием рык. Ну конечно он злится. Так знатно объебаться передо мной еще и в должниках остаться. Это надо постараться. Или просто иметь глупышку Диану в родственницах.

— Злобина, блядь! — Выдыхает Паштет, о котором я уже забыла. — Это что сейчас, блядь, было?

— О, — весело рассмеялась я, — на этой земле есть что-то, чего ты не знаешь! Круто!

— Без шуток, блядь! Ты знаешь, кому ты средний палец показала?

— Знаю, Мише Медведю, с которым росла на одном районе. Собственно, я знаю это даже лучше тебя. Меня забавляет другое. Валюша, походу, в край ебнулась на плане мести, раз избивает своих же подружек.

— Объясни. — Холодно бросает он, тоже закуривая. Это какая сигарета? Уже пятая?

— Миша прекрасно знает, что правая рука у меня — ведущая, плюс по малолетству им же случайно сломанная. Я никогда долго не бью правой, потому что от ударов на ней костяшки из суставов выпадают. Плюс, у Дианы брекеты. Если бы я била туда, куда говорит Миша, я бы сто процентов поцарапала бы руки о металл. А они у меня чистенькие, свеженькие и целые. Даже с маникюром. Объебался он, конечно, знатно.

— Ты реально думаешь, что Валя могла пойти на такое?

— Я тебе больше скажу: она пошла. Зато теперь, — улыбаюсь хищно и зло, от чего взгляд парня напротив чуть темнеет, — у меня появился личный доносчик. С которым я могу делать что угодно. Которого не трогала только по договоренности с Мишей. Обожаю, когда мне так страшно везет.

Облегчение приходит очень неожиданно. Просто какой-то странный груз спадает с плеч, и становится так легко, что хочется смеяться во весь голос, но я сдерживаю себя, понимая, что таким поведением только сильнее напугаю и так нервного Пашу.

Но понимание, что сейчас ситуация изменилась, причем очень круто и в мою сторону никак не хотело отпускать, поэтому я улыбалась. Улыбалась пятиклашкам, пока шла по коридорам школы, улыбалась одноклассникам, когда вернулась на урок, улыбалась даже Антону. А озабоченная моим настроением Вика так вообще явно заподозрила какое-то психическое расстройство, когда увидела меня, но спокойный вид Паштета действовал успокаивающе и на нее, поэтому подруга спешит сплести со мной пальцы, чуть сжимая ладонь, и я широко и радостно улыбаюсь ей в ответ.

Диана, моя одноклассница, которую я вчера неоднократно видела в компашке Вали, слегка зареванная, в полной истерике и с синим, слегка кровоточащим лицом нашлась в нашем классном кабинете. Сегодня была её очередь дежурить, поэтому найти девочку не составило никакого труда.

— Привет, Диан.

Она шуганулась в сторону от меня, стараясь отойти как можно дальше, когда я вошла в кабинет и села за учительский стол.

— Успокойся, — вполне мирно улыбнулась ей, отодвигая от края тетрадки и кладя туда свою сумку, сразу же начиная непринужденно рыться в ней в поисках салфеток. Видимо, из-за неудачного плана Валя снова выместила свою злость на ней, потому что синяков как на лице, так и на теле, что открывала майка, прибавилось. — Я пришла просто поговорить, вполне мирно. Держи салфетки, у тебя нос и губа кровоточат. — Рука зависла в воздухе, а девчонка смотрела на меня как на невидаль невиданную, а на салфетки в моих руках вообще как на змею ядовитую. — Диана, а я тебе серьезно говорю: успокойся, возьми салфетки и вытри кровь с лица, ибо на тебя даже смотреть жалко. — Она опасливо протягивает руку и словно дикий запуганный зверёк вырывает у меня из рук упаковку. — Надеюсь, хоть эти следы не свалите с подружками на меня? А-то Миша будет в вечных должниках ходить. — Я чуть усмехаюсь, а девчонка, вздрогнув при упоминании имени брата, опасливо косится на меня.

— Извини.

— Ой, солнце, не передо мной тебе надо извиняться, а перед Мишей, потому что из-за тебя он, не скажу, что влез в неприятности, но проблем себе приобрел. В чьей вообще голове родился столь гениальный план: отрихтовать тебе мордашку и свалить на меня?

— Валя. — На уровне слышимости произносит она и прячет лицо в распущенных волосах. Так, так дело не пойдет. Если она и дальше будет так жаться, конструктивного диалога хуй выйдет.

— Значит так, — девочка испуганно вздрагивает, и я еле сдерживаюсь, чтобы раздраженно не закатить глаза — только сильнее испугаю дурочку. На самом деле, никаких негативных чувств я к ней не испытываю. Даже какую-то больную симпатию, как к маленьким несмышленым детям. С ними можно делать что угодно, а они от всего кайф ловят. Так вот теперь нужно как-то втянуть в этот кайф Диану. — Сядь, выдохни и говори нормально. Я пришла просто поговорить. Не избивать тебя, унижать, убивать и так далее. Просто поговорить и даже сделать предложение. — Так, она села. Лед тронулся. Но в глазах все равно плескалось недоверие. Ёбанная сучья репутация! — Диан, давай так. Сначала я объясняю тебе свою политику, делаю предложение, а потом ты даешь мне свой ответ. Желательно положительный. Но и за отрицательный тебе ничего не будет. Договорились?

— Хорошо. — Диана нервно сцепляет пальцы в замок, складывая их поверх стола напротив меня. Хорошо. Она готова слушать. Это просто прекрасно.

— Итак, Диана, я сейчас просто рассуждаю, но мне кажется, тебе не особо нравится, когда какая-то психичка использует твое лицо вместо боксерской груши. В противовес хочу спросить: ты знаешь меня с первого класса, и ровно с того момента, как в моей голове появилась какая-то взрослая осознанность в восьмом классе, я тронула хоть одного человека без причины? Запугивала, угрожала — да, но я хоть одного человека я избивала из своей выгоды, как Валя тебя? — Она отрицательно машет головой и, кажется, я вижу на дне её глаз, как в этой милой черепушке крутятся правильные мысли. — Вот и я думаю, что нет. И заметь, я никогда не нападала, пока не трогали меня. И всё всегда было честно и справедливо. Если я начинала на кого-то гнать, я делала это в открытую, а не за спиной человека, подговаривая толпы. Все свои конфликты я решала сама. И сейчас, я думаю, ты сама понимаешь, грядет война. Война, которую, согласись, начала не я. И, когда началось это мракобесие, я пошла и напрямую все сказала Вале. Она не поняла. Но сам факт. Я к чему веду: девочка вернулась и думает, что если она поменяла обертку, то стала крутой, не беря в расчёт то, что внутри осталась та же гниль. Она рассказывала хоть раз, за что мы с Викой её так жестко травили в началке? — Отрицательное, но очень заинтересованное покачивание головой. — После школы Валюша любила ходить по дворам и мучить бездомных животных. В основном котят и щенков. Подкармливала их, брала на руки, а потом швыряла в стены. Как сделала это с тобой. — Виноватый взгляд в столешницу, и я замечаю, как она чуть сильнее сжимает сцепленные в замок пальцы, оставляя на ровной коже следы от круглых ноготочков. Отлично. Фундамент и стены есть. Осталась крыша. — Как-то мы с Викой это увидели и просто начали делать с ней то же. По-нашему мнению, она заслужила. И сейчас, Диан, я предлагаю тебе объективно оценить расстановку сил и подумать, на чьей стороне тебе выгоднее, выигрышнее и безопаснее быть — на стороне стопроцентного победителя или больной психопатки? Я даю тебе время подумать. Свой ответ можешь написать мне в Контакте сегодня до конца вечера. Я очень жду и надеюсь на верное решение.

И я просто встаю и молча ухожу из класса.

Да-а, мозги я ей промыла знатно. Но если все получится, на моей стороне появится очень важный персонаж — персональный шпион, который будет мне очень помогать. По крайней мере, я буду знать, откуда ждать удара.

Сладко потянувшись на пороге школы, подставляя последним теплым солнечным лучам лицо, я радостно улыбнулась тренькнувшему оповещением телефону.

Диана Валвенкина:

«Я согласна. И, раз уж я теперь кто-то вроде двойного агента, я должна тебя предупредить: вчера Валя на полном серьезе обсуждала с малолетками, что хочет подкараулить тебя ночью у дома и изуродовать тебе чем-нибудь лицо.»

— Ну нихуя себе… Сказал я себе.

========== 3. “Под кожу” ==========

— Руди, — с сомнением тянет Вика, выдыхая в высоту десятиэтажки сигаретный дым. За дверьми балкона грохотала музыка, слышались крики пьяных одиннадцатиклассников, празднующих начало последнего круга ада, а мы с Викой стоим тут, в относительной тишине, и обсуждаем планы покруче захвата мира. — Я очень сомневаюсь, что она пойдет на то, чтобы располосовать тебе ножом лицо. Это уже бред какой-то. Обсуждение обсуждением, но ты сама вспомни, как ты орала, что сдерешь шкуру с той девчонки, которая вздумала сесть Антону на коленки. Может, и тут так же.

— Вик, у меня-то голова на плечах, адекватная голова. А у девочки, видимо, крыша поехала давно и конкретно. Она подружку свою избила, чтобы мне херово сделать, алло! На это только крайне ебанутая особа пойдет, согласись!

— Тут хуй поспоришь.

— О чем речь.

На пару секунд, пока я усиленно думаю, что делать дальше, а Вика докуривает, между нами возникает приятная тишина, которая даёт каждой обмозговать свое.

А потом в квартире становится слишком шумно, и мы, озадаченно переглянувшись, возвращаемся в общий зал, где сразу попадаем в центр всеобщего пьяного внимания.

— Руди, ты почему такая трезвая до сих пор? — Хохочет блондиночка Катя, параллельница, держа в руках какую-то разбавленную колой алкашку.

Но я почти не слышу ее, она словно муха, вроде есть, но внимания не стоит, я во все глаза смотрю на Антона, который зло смотрит на меня в ответ. Очень зло. Зло настолько, что у меня стынет кровь в жилах. Такого Антона я видела всего пару раз. Перед тем, как он собирался кого-то очень сильно избить.

Не успеваю я что-то сообразить или сделать, как он вырастает передо мной, вырывает мою руку из руки Вики и уводит на балкон, зло бросив «Надо поговорить».

Надо, так надо.

Глубокий вдох, спокойный выдох, улыбка счастливой мрази на губах и непринужденный вопрос:

— Ты что-то хотел, родной? — Мой спокойный тон и такое интимное для нас обоих обращение /«Родной! Родная!» как же давно это было! /, кажется, выбешивает его еще сильнее, потому что хватка на моем локте неоднократно усиливается.

— Это правда? — Зло шипит он, смотря прямо в глаза. Он знает, что так я ему никогда не совру. Я в любом случае ему никогда не совру.

— Что именно? — Устало вздыхаю я, понимая, к чему идет диалог. — Кого я избила на этот раз? Кому разбила ебало злая сука Руди? Кого унизила или обидела злая мразь в моем лице?

— Злобина, ты охуела паясничать? Мы сейчас о серьезных вещах говорим! Нахуя ты подкараулила Валю после школы и избила её? Тебе началки не хватило! Сначала Валвенкину за то, что она с Валей дружит, потом саму Валю! У тебя с головой все в порядке? — Слишком зло. Слишком агрессивно. Вчера я бы разрыдалась в слезы от такого его тона, а сейчас мне слишком похуй. Моя гордость стоит чуточку выше моей любви к тебе, родной.

— Давай ты прекратишь орать и выслушаешь меня? — Предложила вполне мирно, вырывая свою руку из его хватки, понимая, что мне уже слишком больно чтобы терпеть, и сама аккуратно кладу руку ему на предплечье.

— Я не буду тебя слушать, Злобина. Я уже услышал все, что хотел. Ты просто бездушная мразь, Руди. Как была сукой с детства, так ей и осталась. Ты бы хоть нашла какой-нибудь новый способ самоутверждения, кроме издевательства над невиновной ни в чем Валей, которая тебе ответить ничем не может…

— За что ты так со мной? — Говорю тихо и обиженно, но он все равно слышит и давится своими словами, впервые видя меня такой: слабой, беззащитной, открытой. — За что? Я же ничего тебе плохого не сделала. Я же всегда была рядом, когда была нужна тебе! Я же тебе первый раз в своей жизни в любви призналась! А ты меня нахуй послал! Да еще и дружкам своим рассказал, как я за тобой бегала! Я еле заткнула их! Еле-еле! Я тебе всю себя отдала! Я бы за тебя убила! Я бы душу за тебя продала, сука, только скажи кому! И почему не я, Антош? Почему это, — я указываю на балконную дверь в квартиру, смотря в его испуганные глаза. Даже ты меня боишься, родной. И правильно делаешь, — всегда была не я? Чем я, блядь, хуже их всех? Чем? Знаешь, как ты меня заебал? Пиздец как! Была бы возможность, я бы убила тебя к хуям собачьим и закопала бы за городом! Но я, блядь, люблю тебя! И была всегда другом для тебя! На твоей стороне была! Я столько для тебя сделала! А ты даже не знаешь об этом! — Он открыл рот, чтобы спросить, но не сейчас, блядь, только не сейчас! Сейчас ты выслушаешь все, что я терпела эти шесть лет! — Можешь у Паши спросить, он тебе подробно расскажет обо всём! Я бы умерла за тебя, Антон. Умерла бы. — Понижаю голос до хриплого шепота, понимая, что своим ором, кажется, переорала музыку. — Так почему же с тобой сейчас пришла не я, а она?

Антон, мой Антоша, опускает голову, не смотрит мне в глаза, потому что не хочет говорить то, о чем я уже догадалась, но боялась признаться самой себе. Они вместе. Они встречаются. Они общаются не первый день, а может, даже и месяц.

— Почему она, Антош? — Он дергается, когда я прижимаю холодную руку к его щеке. Он всегда такой горячий. — Почему именно она? Чем же я всегда хуже?

Но я смотрю на его опущенную голову и понимаю, что я не хочу слышать ответ. Не хочу слышать ни его голос, ни его слова. Ничего. Сейчас меня очень крупно обидели. Даже не унизили. Обидели. А это в тысячу раз хуже.

Я ловлю Валю за локоть, когда выхожу из кухни, оставив Антона одного на балконе. А эта принцессочка, видимо, искала своего принца. Хуево тебе, красавица.

— Маленькая мразь решила бить по больному? — Она реально словно испуганная мышь перед огромной змеей. И сыграть такой ужас нельзя. Я реально его чувствую. Так почему же она продолжает пытаться портить мне жизнь. — Ну так у меня для тебя хуёвая новость: не вышло. Забирай, он весь твой. Со всем говном. Только посмотрим, к кому он прибежит, когда у него будут проблемы. А теперь, Валюша, я тебя предупреждаю. Предупреждаю по-хорошему. — Говорю ей прямо на ухо и еле сдерживаю чих от противных, слишком сладких духов. Руку же я уже сжимаю со всей силы, впиваясь ногтями в открытую розовую кожу. — Еще раз перейдешь грань моего личного пространства, устроишь мне какую-нибудь подлость, натравишь на меня кого-то, посмотришь косо в мою сторону — по стенке размажу. Просто уничтожу. Исчезни. — И брезгливо отталкиваю ее от себя, немного не рассчитав силу не несильно впечатываю её лопатками в стену.

Девчонка сразу же хватается за руку, на которой остались следы моих ногтей, сползает по стене и начинает рыдать. Прям захлебываться. Я лишь с презрением смотрю на нее, такую слабую и никчемную, но продолжающую тявкать на меня, и просто ухожу.

Не хочу больше здесь находиться. Тут слишком душно для меня сейчас.

— И всё же мне всегда было интересно, в чем заключается людская глупость? Где её корень и можно ли её искоренить?

Пустаяулица мне не ответила, но вопрос поставлен был, поэтому мысли, хотела я того или нет, продолжали вертеться вокруг поставленного мною вопроса. Почему эта дурочка так упорно идет против меня? Как сказал бы Паштет: «Это как ссать против ветра — бесполезно и грязно!».

Так чего она пытается добиться? Она и так отняла самое дорогое — Антона. Больше отнимать у меня нечего. Слава и статус такие вещи, которые зарабатываются только опытом и действиями, и так просто не исчезают. Даже если она окунет меня в грязь с ног до головы, все равно найдутся люди, которые будут помнить меня, знать, на что я способна. Бояться меня.

Диана Валвенкина:

«Уж не знаю, что ты такого сделала, но она в беседе просто рвет и мечет, поливая тебя говном, как в последний раз. Ты будь поаккуратнее, мозги у нее в последнее время вообще набекрень, а как с Антоном встречаться стала, так вообще сдвиг по фазе начался.»

Рудислава Злобина:

«Еще скажи, что у этой психички стены в комнате плакатами с моим лицом и мишенью на нём развешаны»

Диана:

«Зря смеешься. Развешаны. Ты реально будь аккуратнее».

Отвечать не стала, просто убрала телефон обратно в небольшую сумочку и устало вздохнула. Господи, неужто очередная шизичка на мою голову? Будто мне влюбленной в меня девятиклашки было мало, теперь помешанная.

Переслав диалог с Дианой Вике, я устало встала с лавочки, понимая, что я не хочу домой, но ночевать мне банально негде. Можно, конечно, вписаться на любую пьянку, но поспать мне там банально не дадут, поэтому придется потерпеть собственных родителей одну ночь.

Павел Громов

«Если тебе негде ночевать — можешь остаться у меня, моих все равно нет.»

Ну, или так.

— А почему ты не пати-пьяно у Трюхиной? — интересуюсь у Паши, обнимая ладонями горячую кружку с какао. Странный все-таки этот Паша — у него дома всегда есть моё любимое какао, хотя в последнее время уже тошнит от этой бурды. Особенно после смерти бабушки.

— Милая, — от его самоуверенной улыбочки тоже слегка подташнивает. Но это, скорее, от смеси шампанского с пивом. Такая себе идея была. — Смотреть, как Антошка сосется с Валей, а ты слезами обливаешься? Ну оно мне надо? Я лучше дома посижу, пивас попью, пиццу пожру, в приставку погоняю и спатеньки. — Он садится напротив меня, и приходится согнуть руки в локтях, чтобы не касаться его кружкой. Судя по слегка поджавшимся губам, мой этот жест ему не особо понравился.

— Звучит неплохо, а меня ты тогда зачем позвал?

— Все просто, — он лукаво стрельнул глазами и растянул губы в похабной улыбочке, — я просто знаю, что тебе ночевать негде, вот и все.

— Я могла бы пойти домой, — резонно подметила я, прихлебывая из своей кружки и немного обжигая язык о кипяток.

— И получить пиздюлей? Сомневаюсь.

— Твоя взяла, Паш, — грустно улыбаюсь я, и Паштет, увидев мою реакцию, сразу же убирает это самодовольное выражение с лица, потому что знает, единственный из всех знает, что семья — та больная тема, которую трогать никому нельзя. — Ты помнишь, почему мы начали общаться?

— Помню, — вздыхает парень и подтягивает к себе ближе пепельницу. Я вопросительно смотрю на него, и парень благосклонно кивает. Курить хочу адски. — Я забрал тебя с улицы. Как сейчас помню, что был ливень, а ты в одной ночнушке сидела на остановке, вся грязная, будто специально все канавы облазила, и в голос рыдала. Ты, кстати, ни тогда, ни после не объяснила причины.

— А ты и не спрашивал, — выдохнула дым в его сторону и натолкнулась на скептичный взгляд типа «А ты бы ответила?». Конечно бы не ответила. Но, — ничего особенного. Отец избил. Пьяный был адски. С работой какие-то проблемы. Но судя по тому, как он бухает, проблемы у него всегда. А тут я как раз с тренировки вернулась слишком поздно. Он и начал наезжать, шлюхой называть, тип вся в мать пошла, ударил по лицу. Ну я что-то ответила. Уже и не помню что. Ну он и схватил первую попавшуюся деревянную рейку и бил до тех пор, пока я не смогла за дверь выбраться. Я же потом с синим лицом неделю ходила. Все скидывали на драку с другой школой, а я и не отрицала.

— Я первый раз слышу о проблемах в твоей семье. Моя маман рассказывает после собраний, что у тебя очень импозантный и галантный отец. Тип всегда вносит самые конструктивные предложения и решения. Тип не в рот ебись какой мужик.

— На людях он всегда идеальный. — Вздыхаю я, отставляя пустую кружку и тушу окурок. — Это как в кукольном домике: пока в куклы играют, они идеальные, но никто никогда не задумывается, что происходит за закрытыми дверьми и задвинутыми шторами. Он всем говорит, что моя мама умерла. А она просто сбежала, когда я была вообще мелкая. Я её даже не помню. Бабушка рассказывала, что она забеременела в шестнадцать или около того. Причем, не факт, что от отца. Ей просто повезло, что я пиздец как на него похожа. Семейка у меня та еще.

— Руди, — подозрительно спрашивает Паша, щуря свои голубые глаза, и я понимаю, что сейчас будет тот самый охуенный вопрос, после которого я проблем не оберусь. — А где ты обычно ночуешь?

— В детском саду, где работаю. Там замдиректора — бабушкина подруга, ну и разрешила мне там подрабатывать по мелочи и ночевать, когда нужно.

— Блядь, Злобина, ты не могла сказать? — Распалился он, от негодования аж подскакивая на месте и начиная из стороны в сторону нарезать круги. Глупый.

— И что бы ты сделал? А? Затаскивал меня к себе в окно, когда твои родители заснут? — Судя по злому взгляду было ясно, что именно об этом он и думал, чем очень меня рассмешил. — Паш, не глупи. Я взрослая девочка. Я справлюсь. Тем более, тут год остался. Потом куда-нибудь свалю. Универ, общага. И проблемы исчезнут.

— Странная ты, Злобина. Вроде сука та еще, а… Ой, да забей, давай лучше выпьем?

— А у тебя есть?

— У меня всё есть, — лукаво улыбается он и достает из холодильника бутылку коньяка.

— А мамка пизды не даст? — Смеюсь я, когда он ставит передо мной два бокала.

— А она разрешила!

Единственная здравая мысль, которая плескалась в киселе, который был у меня вместо мозга, когда Паша нёс мое пьяное тело на руках в спальню была о том, что мне нельзя пить, потому что я абсолютно не умею это делать. Шесть рюмок и я в дрова.

Но в какой бы бессознанке я не была, я отчетливо помнила теплые руки парня, когда он переодевал меня в свою майку, когда укладывал спать, когда ложился рядом и когда гладил по спине. Легко и ненавязчиво, не вкладывая никакой интимный смысл, хотя давно бы уже мог поиметь меня во все дыхательно-пихательные, а я бы и не особо сопротивлялась. Но он бережно гладил меня по спине, пока я не заснула.

— Странный ты, Паш. — Последняя моя связная реплика, перед тем, как замолчать окончательно на эту ночь.

И хоть я и не спала, так, дремала из-за проклятых вертолетов, рука Паши, которая гладила меня до самого утра, давала мне нехилое заземление. Вот эту самую точку опоры, которая нужна каждому пьяному человеку, когда он в прямом смысле находится между небом и землей.

Состояние полного алкогольного опьянения похоже на воду. Ты барахтаешься, не можешь точно скоординировать свои действия и не знаешь где низ, а где верх. Но связно смыслить я могла прекрасно. Даже что-то осознанное барахталось в моем головном киселе. В основном, кончено, это были о том, какой Паша все-таки хороший, но и мысль, как загнать в угол эту зарвавшуюся выскочку все же всплывала на поверхность. Но топилась Пашиными пальцами, что случайно скользили по голому позвоночнику. Но такое происходило очень редко, и когда происходило, парень опасливо одергивал руку, сразу же возвращая майку на место и поднимая руку чуть выше, чтобы больше не лезть за края.

И так было до самого утра. Ровно до тех пор, пока не прозвенел будильник. Как только заиграла противная мелодия, рука пугливо дернулась и опала у меня на талии, а сам парень притворился глубоко спящим.

И, не смотря на то, что лежали мы так часов пять от силы, я чувствовала себя прекрасно. Просто идеально! Не было ни головной боли, ни тошноты, ни любого другого симптома похмелья. Я была бодра и полна сил, что случалось со мной очень редко. А просто прекрасное настроение не могло испортить ровным счетом ничего. Я давно так не отдыхала. Давно не чувствовала себя такой защищенной. Только в объятьях Антона, моего Антоши, я могла расслабиться с полна, зная, что мне ничего не угрожает. Но теперь это чувство пришло и в присутствии Паши. Или, скорее всего, оно всегда было, просто я его не замечала. Оно не было мне нужно. И опять, как всегда, когда Паша нужен был мне больше всего на свете, он оказался рядом.

— Вставай, оладушек! Нам в школу через час. А надо еще поесть и вернуться в божий вид. — Я улыбнулась, видя, как Паша искусно изображает только что проснувшегося воробушка: весь такой встрепанный и с осоловелым взглядом.

— Что? Злобина, какие уроки? Ты че такая бодрая? Вчера же в говнище была!

— Наследие отца-алкаша! — Улыбаюсь я и сладко потягиваюсь. Господи, как же хорошо и спокойно. Безопасно.

— Рудюш… — Заискивающе тянет он, пряча лицо в подушке, но все равно продолжая лукаво посматривать на меня одним глазом. — А сделаешь бутеры? В холодильнике все есть.

Я с сомнением кошусь на парня, но, вздохнув и закатив глаза, поднимаюсь на ноги, одергивая края задравшейся майки.

— Если через пятнадцать минут не выйдешь кушать — я оболью тебя холодной водой, и в школу ты пойдешь голодный!

— Заметано. — И он просто отворачивается лицом к стене. Скотина!

Через сорок минут, когда мы с Пашей, как обычно отписывая друг другу незлые шпильки стояли в курилке, мне в контакте пришло сразу два сообщения от тех двух людей, которые вместе могли написать мне только в случае апокалипсиса.

Виктория Плохова:

«Руди, тут полный пиздец!»

Диана Валвенкина:

«Злобина, тебе лучше прямо сейчас бросить все свои дела и явиться в класс. Тут дичь что происходит!»

Бросив нервный взгляд на Пашу, выкидываю недокуренную сигарету прямо на землю и срываюсь на бег, чтобы увидеть реальный пиздец.

========== 4. “Добей” ==========

По коридорам школы я неслась полная решимости как минимум убить кого-нибудь.

Как же она достала! Господи, кто бы просто знал, как она мне настоебала со своими пакостями! Так сложно оставить меня в покое? Сука! Забрала Антона, мое сердце, так сиди, блядь, с ним и не выебывайся! Нет, надо показать свое я!

Не знаю, может, у меня по пути к классу выросли рога, но малышня передо мной буквально разбегалась в разные стороны, стараясь прижаться к стенам, лишь бы я не зацепила их. А я была слишком не в состоянии, чтобы обращать на это внимание.

И как назло, кабинет находится на четвертом этаже, так что когда я взлетела по лестнице, я выглядела как разъяренная фурия, не меньше.

И лишь у класса остановилась и выдохнула. Нельзя показывать свою слабость. Никому нельзя! Иначе сядут на шею и ножки свесят, поэтому я, улыбнувшись свей самой мерзкой и презрительной улыбкой, спокойно открыла дверь класса, чтобы увидеть… Себя. Голую. На вульгарных красных простынях в невероятных позах. Фото этой порнографии были расклеены по всей огромной доске.

Одноклассники, стоило увидеть меня, стоило только поймать мой взгляд, не сулящий не то что ничего хорошо, даже плохого я не обещала, сразу пиздец, попрятали виноватые морды и расползлись по своим местам, оставляя Валю одну. Совсем одну, потому что Антона сегодня не будет. Я знаю это, потому что вчера у его младшего брата был день рождения, и в эти дни Антоша никогда в школе не появляется. Но она, видимо, не знала этого и ждала его протекции, когда я соберусь сделать то, что должна.

— Знаешь, что, Валюш, — сладко тяну я, медленно, словно змея, приближаясь к ее парте, — это уже переходит все грани дозволенного. И недозволенного тоже. Я уже предупреждала, что еще одна выходка — по стенке размажу. Так вот, свой лимит моего терпения ты только что исчерпала. — Она втянула голову в плечи, покрытые модным нынче платьем с отрытыми плечами, уткнув тупой взгляд в столешницу. — А что же ты мне в глаза не смотришь, солнце? Боишься? — Прошипела ей на самое ухо, потому что от бешенства язык скользил между зубов, выдавая реальное шипение. Звучит жутко. На самом деле жутко. — И правильно делаешь. — Когда я положила холодную руку ей на затылок, Валя вздрогнула и на секунду подняла свои щенячьи глаза, но лишь на секунду, чтобы увидеть мою довольную улыбку и движение бровей, после чего последнее, что она увидела за тот учебный день — дерево парты.

Я никогда не церемонюсь с подобным. Можно делать что угодно, но честь мою трогать не стоит. Никогда.

По парте начала расползаться небольшая лужа крови, а потерявшая сознание девчонка аккуратно сползла по парте, оставляя за собой кровавый след.

— Фото эти уберите и сожгите. Блядский фотошоп. И тело это в медпункт отнесите. — Поморщилась я, и парни сразу же кинулись убирать этот фарш. — Итак, класс, я искренне надеюсь, что после сегодняшнего дня не возникнет желающих повторить её судьбу. Пожалеете, что на свет появились. — Прониклись, кое-кто даже сглотнул. Я умею угрожать. И угрозы я свои исполнять умею.

Диана, поймав мой беглый взгляд, уважительно кивает, признавая правоту моего поступка. Еще бы!

К тому моменту, как запыхавшийся Паштет влетел в кабинет, я уже сидела рядом с Викой и обсуждала какую-то чушь, держась за руки. Он лишь обвел взглядом притихший класс, говорить в котором могли позволить себе только мы с Викой, покачал головой и уселся на свое место, даже не посмотрев на меня. Это было обидно, но внимания не стоило, так что я, бросив на него мимолетный взгляд, вернулась к обсуждению какой-то понятной только нам с Викой чепухе.

— Че, Руди, какие планы на вечер? — после уроков спросила Вика, сидя на нашей любимой лавочке в курилке, которую мы лично сюда притащили.

— Никаких, — вздохнула я, — я сегодня работаю. Много дел надо сделать. Начало года, в Ромашке всегда в это время форменный пиздец.

— Останешься там на ночь?

— Ну да, куда мне еще идти? Не домой же мне идти! — Хохотнула я, но смех этот вышел каким-то горьким и даже обиженным.

— Ты всегда…

— Могу переехать к тебе. Бла-бла-бла, — отмахнула я от подруги, даже не дослушав. — Я это прекрасно знаю, и знаю, что тёть Оля и дядь Дима примут меня как родную. Но мне и так нечем расплатиться с тобой за то, что ты сделала для меня. А уж с этим я точно по гроб жизни не расплачусь. Так что, Вик, угомони свои таланты. Сама разберусь. Не маленькая.

— Но идиотка та еще, — вздыхает подруга, понимая, что переубедить меня — гиблое дело. Точнее, поняла она это примерно на пятой минуте нашего знакомства десять лет назад, но принять до сих пор не может.

— А иначе ты бы меня не любила, — улыбаюсь я, выкидывая окурок в урну.

— Идиотка, — улыбается девушка, и в этой улыбке я вижу всё добро и ласку, что есть между нами. А их очень и очень много.

Обычно, когда я появляюсь в Ромашке, местном детском саду, там целая прорва народа: всякие няньки-воспиталки, гора малышей разного возраста, но не сегодня. Сегодня была вообще странная картина — я не встретила ни одной знакомой маленькой мордашки в окне, скажу даже больше, я видела несколько старших подростков, что очень сильно меня напрягло. А на этаже ясельной группы, где я обычно и ошивалась, вообще было всего лишь два малыша, и то года по три.

— Зина Эдуардовна, — я тормошу старую воспитательницу по плечу, пытаясь понять, что за дичь тут вообще происходит и вопросительно смотрю на женщину.

— А? А, Рудиславочка, ты пришла!

— Ну да, сегодня моя смена. Что это за ноу-хау такое? — и я вопросительно киваю на всего лишь две занятые кроватки.

— А? А, Рудиславочка, тебя же четыре месяца, считай, у нас не было. Мы больше не детский сад, девочка, мы теперь детский дом, — сочувственно говорит она, посматривая в сторону спальни с малышами. — Я уж не знаю, почему так вышло, но, говорят, за это платят больше. Да и нам всем подняли зарплаты. Малышей пока всего двое, десять из средней группы и человек одиннадцать из старшей группы. Есть даже ровесники твои.

— Ну ничего себе! — потрясенно выдохнула я, тоже смотря на мирно спящих девочек. — А мне теперь что делать?

— Карина Михайловна сказала, что твои обязанности никак не поменяются — точно так же будешь помогать по мелочи, присматривать по мере сил и выгуливать их. Иногда будут забирать и на более старших деток.

— Нда, — цокнула языком, недовольно кривя губы, — то-то в тихий час тут настолько шумно.

— Ну, а что поделаешь, Рудиславочка, работа такая! — Пожимает плечами женщина, украдкой смотря на время. — Ох, тихий час закончился. Ты, девочка, беги в столовую, как обычно, а я подниму их. Потом погуляешь с девочками, а вечером мы смотрим кино и спать.

— Поняла. — Кивнула я, скидывая вещи в свой шкафчик и подвязывая волосы в хвост.

В принципе, ничего сложного, только теперь тут, помимо меня и Петровича, старого охранника, будет ночевать еще кучка детишек.

— Руди, мы можем поговорить? — я испуганно вздрагиваю и резко оборачиваюсь, только услышав голос моего солнца за спиной и роняю зажигалку от неожиданности. За забором, в поле моего зрения, играют с мячом две активные пятилетки, которых мне доверили на выгул, но я даже не могу смотреть на них, потому что все мое внимание сконцентрировано на злом до безобразия Антоне.

— Давай не здесь, — как можно холоднее говорю я и стервозно ему улыбаюсь. — Я работаю и не хочу, чтобы кто-то видел, как мы с тобой ругаемся, а судя по твоему лицу, ты именно с этой целью и пришел.

— Нет, Руди, — жестко говорит он и хватает меня за руку. Как тогда, на балконе. Больно. — Сейчас.

Закатываю глаза, всем своим видом выражая недовольство от ситуации, но все же вырываю свою руку, складывая их на груди, показывая, что готова его слушать.

— Ты ударила Валю!

— Она расклеила отфотошопленные фотки порнухи с моим лицом в главной роли по всему классу. Если бы кто-то сделал подобное с тобой, какова бы была твоя реакция?

— Дал бы в морду.

— Ну вот примерно то же самое сделала я. Какие ко мне претензии? Ты прекрасно знаешь, как я отношусь к приёбам в мою сторону — я их не терплю. А твоя подружка перешла все грани дозволенного. Я давала ей шанс жить спокойно. Реально давала. Но она его не приняла. Пошла ва-банк. Начала собирать против меня армию, пиздеть по углам. Даже подружку свою избила и хотела на меня свалить. Я более такого не потерплю. Хватит. Если она еще раз сделает что-то — я забью ее насмерть. И ты знаешь, что я не шучу.

Следующее, что произошло, я видела будто в замедленной съемке. Я четко видела, как взметается рука Антона, как она летит в сторону моего лица, слышала этот глухой шлепок о мою щеку, почувствовала боль и соль во рту. Но сделать ничего не смогла.

Я стояла, и осоловело смотрела в его такие же ошарашенные глаза — даже от себя он не ожидал подобной реакции.

— Ты?..

— Руди…

— Ты сейчас….

— Руди, блядь, я не хотел.

— Ты, блядь, ударил меня? — я все еще не верила в реальность происходящего. Вот не доходило до меня, что Антоша, мой Антоша. Мое сердце и моя любовь ударил меня. Разбил мне губу и, скорее всего, оставил неплохой такой синяк на лице. — Охуеть голова. Вот теперь и ты, Антоша, перешёл черту.

— Руди? — о, я знаю этот взгляд. Затравленный взгляд жертвы, которым на меня обычно Валя смотрит. — Руди, прости.

— О, нет, родной. Такое не прощают. — Злобно потираю саднящую щеку, принося себе еще больше боли. Но эта боль мне нравилась. Такая она была, отрезвляющая. — Теперь, Антоша, ты окончательно по ту сторону баррикад. А ты прекрасно знаешь, чем тебе это грозит.

— Руди, твою мать… — Он хватает меня за руку, но я не в состоянии что-то с ним обсуждать, поэтому даже сама не понимаю, когда тело начинает двигаться само, хватая парня за руку и горло толстовки и перекидывая через себя.

— Это была последняя капля, Антон.

Заходя в ворота детсада, краем глаза вижу, как он поднимается на ноги, раздосадованно сплевывает на землю и плетется в противоположную от меня сторону.

Туда тебе и дорога, родной. Туда тебе и дорога.

Это чувство пустоты никак не хотело покидать меня. Даже после просмотра крутого спортивного фильма с ребятней, после ночи в удобной кровати в тепле и комфорте, после всего. Поэтому в курилку я шла, как выжатый лимон — злая и кислая. Настроения не было, мысли все время возвращались к тому удару — как он мог это сделать? Как мог поднять на меня руку? Как такое вообще возможно, я не понимаю! А главное — за что? Ну за что он так со мной? Я столько сделала, чтобы у него все было хорошо! У Антона ведь тоже характер — не сахар. Сколько раз я просила местные банды его не трогать! Сколько раз дралась, чтобы ему за его слова не было ничего! Сколько раз во всех драках вставала на его сторону и защищала его до последнего! Сколько раз…

— Гандон ты, конечно, Антох. — Спокойный голос Паштета заставляет меня замереть, скрытой от курилки стеной и массивной ивой. Что происходит? Что Антон делает в курилке?

— А что не так-то? Она первая полезла на мою девушку, за что поплатилась. Пощечина — малое из того, что могло прилететь ей. — И сколько самодовольства! Будто он, ебать, король всего этого мира!

— Пощечина? — Даже не видя лица Громова, чувствую всю злость и негодование, наполнявшие его. — Только не говори мне, друг мой, что ты поднял руку на Рудиславу? Вот, блядь, не смей мне сейчас этого говорить!

— Ну ударил слегонца, ничего страшного.

Я не видела, что там происходило, но бога поблагодарила трижды, когда буквально на уровне моего лица в листе металла, ограждающего курилку от ненужных глаз, появилась выпуклость. Если бы я стояла вплотную, мне бы нихуево так прилетело по и так больному лицу.

— До сих пор, дружище, тебя спасало только то, что Злобина таскалась за тобой, как ручной цербер, защищая и ограждая от проблем. А ты, считай, сейчас укусил руку, которая тебя кормила. Я думаю, Антон, на этом наша с тобой дружба окончена.

— Паштет, ты че, охуел? В смысле окончена? Какого хуя ты несешь? Мы шесть лет с тобой в доску дружим! Из какого только дерьма мы друг друга не вытаскивали, и тут ты кинешь меня из-за какой-то девки? Пусть даже это будет трижды уже проклятая Злобина? Серьезно? Друга на дырку? Не ожидал. Только причину объясни? Что ж в ней такого волшебного?

Понимание, что, если я сейчас не появлюсь, будет пиздец, пришло неожиданно, поэтому я, устало вздохнув, сделала шаг вперед, оказываясь прямо за спиной Паши. На лице увидевшего меня Антона скользнула хищная улыбка.

— Ну, например, — надменно произнес Паштет, просто засовывая руки в карманы кожаной куртки, — потому что я люблю её.

Что, блядь?

========== 5. “Катарсис” ==========

…

Нда.

Охуеть голова.

До того, как Паша успел повернуться или вообще как-то отреагировать, я сорвалась с места и прямо на шпильке понеслась прочь от курилки.

Божечки-кошечки, это же это такое происходит.

«Потому что я люблю её»

Это, то есть, вы мне хотите сказать, что всё это время, когда он мне «бескорыстно» помогал, это было потому, что он любил меня все это время?

Да ёб его мать!

Мысли в голове, аки злобные пчелы, метались от стены к стене, подбрасывая всё новые и новые факты, которые подтверждали слова парня. И которые я просто не замечала! Просто в упор не видела. Или не хотела видеть. И… И че теперь делать?

Нет, ну я все понимаю. Правда всё. Но… Как мне теперь жить? Как смотреть в глаза Паше зная, что в душе у него… такое. Как мне теперь вообще находиться рядом с ним?

А с другой стороны, господи-боже, че я загоняюсь из-за херни? У меня сейчас проблемы на моментик понасущнее будут. Например, разобраться уже с Валей. Раз и навсегда. Вывезти её, что ли, в лес, чтобы неповадно было?

Прикопать ее где-нибудь по-тихому, да и дело с концом. Может, браткам с района позвонить, совета попросить? Но, зная ребят, они послушают, покивают, а потом без меня такой херни наделают, что местный глава заебется решать, поэтому лучше сама.

В классе, куда я попала немного после звонка, Антоша лучился противным и злобным счастьем, а когда он бросил на меня взгляд, его улыбка достигла просто космических размеров. Так вот ты какая, золотая рыбка. Нихуя, вовсе, и не золотая. Давно протухшая. И что я в тебе находила такого глубокого и прекрасного?

Викули сегодня не было, поэтому я одна просидела два урока и, поняв, что мне до ужаса скучно, потянула в курилку, где всегда можно было словиться с Паштетом, который периодически проебывал уроки, или с ребятами с других классов. Но сюрприз меня поджидал немного иных масштабов.

— И с каких же пор всякая низкосортная шоблядь тусуется в моей курилочке, а? — улыбнулась я, подкуривая сигарету.

Нда, а Валюша неплохо так изменилась за какие-то пару дней. Кудри сменились зализанными назад волосами, сарафанчик ниже колен на кожаное платье настолько экстремальной длины, что, я уверенна, стоит ей чуть нагнуться, и я увижу ее белье. Или его отсутствие. И какая-то сучесть во взгляде. Сейчас, в окружении местных отбросов школы, я видела очень хуевую версию себя. Возможно, если бы не характер и не воспитание отца, сейчас на ее месте была бы я. Но, слава богу, все есть, как есть. Вот что излишнее внимание и популярность делают с людьми.

— Че молчишь, Валюша? Я задала вполне понятный вопрос: какого хуя ты забыла в моей курилке? — Приподнимаю бровь, выдыхая дым ей прямо в лицо, выражая высшую степень неуважения. Что же ты сделаешь? А тебе надо что-то сделать, иначе гиены за твоей спиной потеряют к тебе тот интерес, что дают тебе сейчас. А тебе никак нельзя его терять. Иначе ты останешься совсем одна. — Скажи же хоть слово, не разочаровывай публику.

— Принцесса, — выдыхает Дятел эту ненавистную кличку, от которой меня аж передергивает. Настолько, что шейный позвонок хрустит. — Ты чего задираешься? Нормальная же девка!

— Дятел, то, что она тебе сосёт иногда, не делает её нормальной девкой. Поверь мне, — устало вздыхаю я, понимая, что сейчас мне припомнят все грехи отца. Вплоть до ухода из банды.

— Ну Принцесса, не будь такой злой! То, что твой отец когда-то был Генералом Севера не дает тебе право так свободно себя вести. А я, между прочим, уже сейчас один из воинов. Может, мы с тобой уйдем из этого скучного местечка и где-то посидим? — Дятел слишком вольготно себя вел. Слишком. Настолько, что позволил себе прикоснуться ко мне, фривольно закинуть руку мне на плечи и придвинуть к себе. Я отчетливо слышала, как скрипнули зубки Валюши, а уж злобно закушенная губа красноречивее любых слов.

— То, что ты в самом низу иерархии банды не дает тебе повода вести себя так вольно. — Я брезгливо двумя пальцами хватаю его за край рукава красной ветровки и скидываю с себя руку, для верности отходя подальше. — А вот протекция Кошки, нашего Решалы, и местечко Генерала в будущем дают мне право делать абсолютно все, что я хочу. Так что, Дятел, тебе бы пора уже начинать искать мое снисхождение. Можешь прямо сейчас в качестве извинения падать на колени и целовать мне ноги. Только нежнее, у меня туфельки новые. — И улыбаюсь. Улыбаюсь так, как умею улыбаться только я — нагло, зло, надменно. От чего парня буквально перекашивает, но, надо отдать ему должное, он понимает, кто стоит перед ним, поэтому просто сцепляет пасть и отходит в сторону, бросая на меня злобные взгляды. И ожидающие — на Валю. Ждет ее хода.

— А тебя, красавица моя, я уже предупреждала, что если снова попадешься мне на глаза, я тебя по стенке размажу? — Я наматываю белый локон на палец, чуть дергая, и вижу, как эта мелкая мразь морщится от боли. Но не делает ровным счетом ничего. Боится. — Я до сих пор помню эту твою выходку с фотками. Мне, конечно, похуй, но осадочек остался, понимаешь? И я себе даже представить боюсь, как ты будешь за этот проступок извиняться.

И я просто разворачиваюсь к ним с спиной, собираясь уходить, но тело знает свое дело — оно напряжено до предела, и только интуиция, за которую Кошка меня всегда хвалила, позволила мне уловить тот момент, когда Валюша прыгнула на меня. Решилась-таки. Но сделала она это типично по-девчачьи — со спины, целясь в волосы. Неплохой выбор, но не в нашем случае. Поэтому, когда стук обуви становится слишком близким, я просто разворачиваюсь и со всей силы бью рукой наотмашь, попадая ей по голове и откидывая девчонку в сторону.

— Плохая идея, милая. — Ядовито улыбаюсь ей, встряхивая руку, потому что перестаралась с ударом и снова выбила пальцы на больной руке. — Что дальше? Продолжим пиздиться или вы по тихой грусти свалите и дадите мне покурить?

По тихой грусти они не хотели. Поэтому следующим на меня бросился дружок Дятла, которого я даже не знала, целясь в лицо, но был легко отброшен к Валюше одним четким ударом. Я выросла в банде, такие стычки для меня — норма. Вместо поездок с семьей в какие-нибудь крутые места, я ездила на разборки районов под эгидой «Ты наследница моего места, ты должна понимать, чем я занимаюсь.». И не важно, что мне четыре года и я шнурки нормально завязывать не могу, зато могу перерезать ахиллесовы сухожилия. Ножом я пользоваться научилась раньше ложки.

Когда Дятел достал нож, я толком не поняла, но отлично прочувствовала плохо заточенное лезвие на своем плече. Оно прорвало кожу куртки и вошло четко в мясо под ключицей, от чего у меня перед глазами все на момент потемнело, и я заорала не своим голосом.

— Кажется, Дятел, ты сейчас подписал себе смертный приговор, — его рука испуганно отпускает нож, который он хотел прокрутить, лишив навсегда меня руки, и парень отступает, выпучивая от страха глаза, бешено смотря, как моя белая рубаха пропитывается кровью. — Не от меня. Тебя будет судить банда. — Его передергивает всем телом, потому что он понимает, что может сам остаться целым и невредимым, но вот его семья. Из-за такой глупости парнишка может остаться круглым сиротой. Шутки с бандой хуевые.

Я улыбаюсь, но чуть криво, смотря только на побелевшего от испуга парня, когда в мою щеку влетает крепкий кулак третьего, и я, не удержавшись на ногах, падаю на землю, продолжая зажимать рану.

Господи, дай выжить сейчас, и я найду каждого из вас, выловлю каждого по отдельности. И зарою. Заставлю могилы себе копать, а потом самим же и зарываться.

— Все, хорош. — Дрожащим голосом выдавливает Дятел, отталкивая своего дружка, который уже успел съездит мне по ребрам, от чего сперло дыхание. — Уходим.

И они просто сваливают, оставляя меня совсем одну, с ножом в плече.

Напоследок, я видела, Валюша обернулась и улыбнулась. Победно. Будто все было так, как она задумала. По её какому-то больному плану.

И тебя зарою, милая. Не волнуйся, только дождись своей очереди.

Кое-как, опираясь на стеночку, поднимаюсь с земли и грузно падаю на лавку, боясь даже смотреть на нож.

Это первое мое серьезное ранение. Перед ним всякие там синяки и ранки — пыль на ветру. Поэтому я легко трогаю древко ножа, чувствуя, как каждое прикосновение отдается болью в руку.

Надо вытащить эту хуйню. И единственное, что меня сейчас радует, так это то, что у меня турбо зажигалка — прижечь это дерьмо будет довольно-таки легко. Я же сто раз делала это парням после разборок. Даже зашивать приходилось. Но вот самой себе — никогда. Какой же пиздец.

Как же жаль, что у меня сейчас нет с собой ничего спиртного. Анестезия на все сто — и внутренняя, и внешняя.

Ну ладно, все нормально. Всё хорошо.

Бог простит. А я запомню. Запомню и закопаю.

Выдыхаю и, схватившись за рукоять, резко выдергиваю нож из себя, снова взвывая от боли, тут же зажимая рану, из которой брызнула струйка крови. Все не так плохо, я уверена.

Оголяю плечо, смотря на это позорище. Пропустила такой простой удар. Стыдоба. Отец бы не оставил это просто так. Заставил бы сутки на пролет работать с ножом, отражая удары разной степени сложности. Слава богу, что он сейчас в запое и ему слегонца похуй на меня. Просто слава богу.

Кровь все продолжала литься, и обычное зажимание не помогало. Твою мать, все-таки придется прижигать.

Обреченно вздыхаю, прикуривая сигарету и смотрю на свою классную розовую зажигалочку, которой я так радовалась, потому что она вот ну реально классная. Уже два года со мной! И ни разу не подводила. И сейчас не подведет.

Нажимаю на кнопку, прикусываю кожаный рукав для верности, и направляю огонь на рану, зажмуриваясь от дикой, адской, нереальной боли.

Руки тряслись, поэтому огнем я цепляла еще и здоровую кожу, что тоже особого кайфа не прибавляло, на глаза то и дело падал пот со лба, да и веки периодически опускались от боли, даря на секунду спасительную темноту.

Не знаю, потеря сознания это было, или что еще, но эти секунды буквально спасли меня.

Та минута, что я прижигала себе рану, казалась мне вечностью, но дело было сделано — кровь больше не текла. Только рука немного отнялась, но это, наверное, от боли. Я надеюсь.

— Руди! — Паша влетел в курилку в тот момент, когда я, с сигаретой в зубах, валялась на лавочке в одном лифчике, потому что рубаху пришлось пустить на самодельную повязку, и мирно курила в голубущее небо, отходя от ситуации.

— Погода сегодня вообще заебок, правда? — Как ни в чем не бывало сказала я, чуть приподняв уголок губ в бледном подобии улыбки.

— Что случилось? Я слышал какие-то рваные ебаные отрывки!

— Все нормально. Ничего не случилось. Просто скоро на пару без вести пропавших в этом городе будет больше. Кого это волнует? Кто будет искать каких-то торчков? Небось, упоролись где-нибудь конкретно так и лежат, кайфуют. Кому они нужны? Никому. В этом прелесть нашего городка — здесь так много торчков, что за них можно выдать даже нас с тобой. Просто были, и бац — уже без вести пропавшие. Красиво, правда?

— Злобина! — сквозь зубы злобно выдавливает он, садясь на лавочку рядом со мной. А че ж не игноришь меня, как час назад в классе? — Что произошло?

— Ничего, Паш. Абсолютно ничего. Кроме того, что Валюша ваша в край ебнулась, потому что позвала братков с района в школу. А потом напала на меня. За что, кстати, получила по челюхе. Неплохо так. Да и шевелюру я ей однозначно проредила. Зато есть прям охуенный плюс — сегодня я однозначно буду ночевать дома. И даже батю из запоя вытащу — зашить эту хуйню надо.

— Злобина, — он устало проводит рукой по лицу, понимая, что шучу — значит, в порядке. — Ты меня до гроба своими приколами доведешь.

— А то ж! — смеюсь я, поднимаясь на ноги и накидывая на плечи куртку. По городу в лифане — такое себе, но выбора нет. Сойдет за модное дизайнерское решение. Сегодня надо будет еще сто процентов к Кошке ехать, разбираться. Дятел уже точно позвонил Главарю и нажаловался. Меня больше интересует вопрос — откуда у Валюши такие знакомые? И я уверена, она точно знает, из какой они сферы. Тяжелый сегодня будет день. — Ладно, Паш, мне домой надо. Это дерьмо реально болит. Сильно.

— Тебя проводить? — Сразу подрывается парень, хватая меня за руку.

Я на секунду прикрываю глаза, пытаясь оценить ущерб, как учил отец, и понимаю, что сама до дома физически не дойду. Так что лучше не геройствовать и принять помощь Паштета. Целее буду. Этот дерьмовый мир еще недостаточно от меня пострадал, чтобы я сдохла где-нибудь во дворах.

— Я буду очень рада, — и мило улыбаюсь Паше, от чего его взгляд незаметно, на долю секунд, но теплеет.

— Неплохой райончик, хочу сказать. — Отмечает парень, осматривая вполне себе чистенький подъезд небольшого домика в спальном районе.

— А ты реально думал, что я живу в какой-нибудь халупе на окраине города? Или, что лучше, в коробке из-под холодильника и периодически пизжусь с собаками за еду? — судя по его виду, он именно так и думал, поэтому я только тихо посмеиваюсь, приглашающе распахивая дверь своей небольшой двухкомнатной квартиры. — Ну, понеслась пизда по кочкам.

Первое, что бросается в глаза, это женские сапоги и пальто на вешалке. Потом уже до меня доходит стойкий запах духов, перегара и звуки с кухни.

Обреченно закатываю глаза и сразу иду на кухню, чтоб сразу разобраться с одной из проблем.

— Так, куколка, шмотки в зубы и нахуй отсюда. — Говорю довольно-таки молоденькой брюнетке, стоящей на моей кухне в одних трусах и усиленно изображающей готовку.

— Ты кто такая? — хамовато спрашивает она, тыкая в меня вилкой в масле.

— Твою мать. — Вздыхаю я. — Она мне еще и хамит. — Негодующе обращаюсь к Паше, который с любопытством рассматривал отличный ремонт в квартире. Он реально думал, что я живу в коробке. — Солнце, ты не поняла? Съебывай, пока ноги целы. Нахуй — это отсюда. А точнее — прямо по коридору. Я считаю до пяти, а потом достаю травмат. И голенькой гоню тебя отсюда. Так что давай. Тыг-дык — тыг-дык отсюда!

Брюнетка, выплюнув что-то ядовитое в мою сторону, скрывается из кухни, задевая меня за плечо, слава всем ее богам, за здоровое, и вскоре хлопает входная дверь.

— А батя у тебя еще ниче такой, раз таких красавиц снимает. Напомни мне, почему ты дома не живешь?

— Потому что, когда батя нажирается в слюни, я кажусь ему своей матерью, и он избивает меня в сопли, что меня очень-очень не устраивает. Трезвый он более-менее нормальный, относится ко мне нейтрально, а вот пьяный — все, пизда, тушите свет. Все, что найдешь в холодосе — все твоё. — Крикнула я и пошла искать отца.

Родственник нашелся в зале, лежа на диване с приспущенными штанами. Благо, трусы были на нем. И на том спасибо.

А дальше началось мое самое любимое: перетащить его на кресло, что с моей рукой было пиздец как сложно, приковать его по рукам и ногам к ножкам, вставить капельницу с витаминками и со всего размаху проехаться по его лицу ладонью.

Привести в чувство его можно было только таким способом, но в силу того, что отец раньше был аж вторым человеком в местной банде, то он сразу же кидается в драку, не разбирая, кто перед ним. Первый раз я долго ходила с синим лицом.

— Доброе утро! — радостно скалюсь ему в лицо, когда отец перестает нервно дергаться и смотрит на меня почти осознанно. — Смотрю, без меня тебе тут вообще заебись живется, да?

— Ничего себе, какие люди на районе! — выплевывает он в мою сторону, крутя руками в наручниках. Отец очень не любит процесс откапывания, поэтому дополнительно приходится его еще и скотчем мотать. Так, на всякий случай. — Давно тебя не было.

— Четыре месяца.

— А че щас припёрлась?

— Помощь твоя небольшая нужна. — И я скидываю куртку, разматывая уже непригодную для жизни рубашку. — Зашить это дерьмо надо. А попросить, к сожалению, кроме тебя, некого.

Он внимательно приглядывается к ране, и на секунду, мне кажется, в его взгляде скользит что-то похожее на гордость. Ну ничего себе! Чтобы получить внимание отца, мне нужно было получить всего-то ножевое в плечо. Как же я раньше-то не додумалась!

— Неплохо! — со знанием дела замечает он. — Ладно, развязывай, ща зашью.

— А вот тут ты хуй угадал. Полу-пьяного я тебя к себе не подпущу. Поэтому сначала пару часиков трезвеем, а потом уже и исполняем отцовский долг. А я пока пойду, квартиру уберу и пожрать тебе приготовлю.

Гневные выкрики в свой адрес я даже не слушала. Просто пропускала мимо ушей. За детство я уже нормально так наслушалась этого дерьма.

— Я все-таки до сих пор понять не могу, — подъедая жареную колбасу со сковороды, прошамкивает парень, — почему у тебя с отцом такие траблы.

— Паш, — устало вздыхаю я, убирая из раковины посуду в посудомойку, — тебе и не понять. Ты вырос в полной и любящей тебя семье. Папа учил тебя ходить, мама тебе слюнки подтирала и с ложечки кормила. У меня же история немного иная: я еще года в два поняла, что, если не пойду, то умру. Не знаю, как так, но я четко помню двухлетнюю себя и эту мысль в моей голове. Шнурки завязывать меня учили братки с банды, потому что моему отцу не было до меня дела, у него были занятия поважнее. В то время шел перераздел теневых структур — кто чем торговать будет, кто какие услуги предоставлять. Ни для кого не секрет, что город поделен на четыре района: Север, Юг, Восток и Запад. У каждого своя инфраструктура, со своими главами и тд. Так вот, мой отец был одним из четырех генералов, второй человек после Главы. Поэтому я родилась и выросла в этом. Меня воспитывал старый Решала, тот, кто контролирует Глав, когда ему было скучно. Хотел даже поставить меня на свое место, но я была слишком мала, и слава богу. И тогда на его место пришла Кошка. Евгения Кошка, может, слышал.

— Это та самая, которая постоянно разборки всякие разбирает и которую по телику часто показывают?

— Типа того. — Вздыхаю я. — Тебе просто не осознать этого. Твои неудачи воспринимались как должное, типа, маленький еще, еще научится. Мне же ошибаться нельзя было. Я была дочерью Генерала. На меня априори возлагались нереальные надежды. Мне в четыре года уже приходилось бороться за свою жизнь, чтобы меня не украли с целью шантажа. Времена тогда былине айс. Тебя, как и большинство мирных, это никак не задело, а я родилась и выросла в этом. Именно поэтому, Паш, на всех разборках меня обходят стороной. Потому что знают, чья я дочь. Хуевая и неудачная версия своего отца…

— Но характер все равно мой. — Устало произносит отец, абсолютно трезво смотря мне в глаза.

— Че, как витаминная ванночка? — не преминула поддеть его, выставляя перед ним зелень из холодильника и вареное мясо.

— Как серпом по яйцам. — Лаконично отвечает он, вгрызаясь в куриное филе. — Когда уже будет проще, а?

— Когда бухать перестанешь. И сразу все такое красивое и радужное. И даже в банду вернешься. И от меня Кошка отвалит наконец-то со своим «Рудичка, ну будь генералом! Эти ебланы меня в край достали! Я так больше не могу, я без тебя не справлюсь!»

— Кошка хочет сделать тебя Генералом Севера? — Подавился он, выплевывая на тарелку все, что было во рту.

— На самом деле, она хочет сделать меня своей левой рукой. Пёс давно просит у нее напарника, и я ему неплохо подхожу.

— Нормально так, — со знанием дела говорит батя и наконец-то переключается на насущную проблему. — Показывай, че у тебя с рукой.

То, как он на живую зашивал мне руку, я даже вспоминать не хочу. Но сдерживать себя приходилось знатно, потому что еще лет в шесть мне вдолбили, что за каждую слабость приходится платить, поэтому я абсолютно молча вытерпела всю процедуру, лишь иногда сильнее сжимая Пашину руку.

— Нда, отношения у тебя с отцом, конечно, огонь. — Наконец сказал он, когда мы оказались в моей комнате. — Я при своих даже материться не могу. Не то что так свободно что-то обсуждать. На самом деле, со стороны может показаться, что вы довольно-таки близки.

— Ну, — задумалась я, — мы неплохо ладим, когда он не в слюни ужратый. А это происходит довольно-таки редко. Очень редко. В основном, когда мне что-то надо и я вот так его прокапываю, предварительно пряча всю алкашку в доме.

— А почему он бухает?

— Ну, ты знаешь, что такое ПТСР?

— Ну примерно прикидываю, — отвечает парень, рассматривая мою комнату, в которой я не была уже четыре месяца, предпочитая кантоваться в детском саду.

— Когда он ушел из банды из-за какой-то неприятной ситуации, у него смысл жизни пропал, и он забухал. Когда была довольно мелкой, он меня не особо трогал, а когда подросла, стала похожа на мать, тогда и драться с ним начали. Раньше отвечать страшно было, отец все-таки, а сейчас ёбнуть ему — как в магазин за хлебушком сходить.

— Тяжело, наверное, вот так вот жить, самой по себе?

— Да нет, нормально. Я наоборот не представляю, как бы я со своим характером выживала в полной и любящей семье. Мне было бы тяжело.

— На самом деле, я думаю, что, если бы твоя семья была бы нормальной, то и характер у тебя был бы другой. Более мягкий и покладистый, и тогда бы ты нравилась таким парням, как… — И тут он начинает невразумительно мямлить, чем вызывает только мой смех.

— Таким парням, как Антоша, ты это хотел сказать? — смеюсь я, заваливаясь на кровать, и похлопывая рядом с собой. — Говно идея, на самом деле. Говно, как оно есть. Я просто недавно только об этом думала, и поняла, что лучше я буду собой, чем такой мразью, как Валюха. И лучше буду одна, чем меня будут окружать такие люди, как Антоша.

— На самом деле, Рудислава, ты не одна, — и с какого это момента его голос такой тихий и интимный, а лицо так близко? Рука, что до этого лежала на кровати, словно змея, полезла вверх, обхватывая мое лицо. — Ты никогда не была одна.

И поцелуй, что отпечатался на моих губах в следующий момент, я запомню на всю жизнь, потому что он станет точкой отсчета, после которого вся моя жизнь скатилась в невообразимую пизду.

========== 6. “Буря грядет” ==========

— Слыш, Сатана, вставай! — Оглушительный стук в дверь заставил меня подскочить на месте и схватить первое, что попалось в руку, то бишь светильник, готовясь запустить его в первого, кто на глаза попадется, но зато не разбудил мирно посапывающего парня рядом со мной. — Мне Кошка звонила!

— Охуительное начало диалога! — выдыхаю в лицо отцу, за секунду оказавшись у двери. — И че?

— Через час мы должны быть в центре. Будет суд банды. Над тобой.

— Чего, блядь? — удивленно-зло тяну я, натягивая на ноги кожаные лосины одной рукой, а другой пытаясь привести в порядок волосы. — С какого хуя?

— Примерно тот же вопрос задала Кошка, когда позвонила: «Гор, какого хуя?». Не оправдываешь ты ожиданий, дочка. — Смеясь, проговорил батя, надевая на себя кожанку. Лет сто ее уже не носил. Красивый.

— Хуёчка, — огрызаюсь я, на что родитель только весело смеется. Возможность побывать в банде несомненно омолодила его на пару лет и придала какого-то блеска в глазах, уверенности. — Ты же понимаешь, что если суд банды, значит, пиздец какой-то! Его последний раз устраивали лет пять назад, когда один из воинов пошел против своего Генерала! Херовая была история, бать. И сейчас меня должны обвинять в чем-то не менее злодеянном, чтоб вызывать аж на суд, а не на лекцию о вреде плохого поведения.

— Это все, конечно, хорошо, что ты так быстро собралась и уже даже из квартиры вышла, но что ты будешь с парнем своим делать?

— С кем? — удивилась я, смотря на отца, как на идиота, а потом до меня дошло. — А, с Паштетом? Ничего. Пусть спит. На суде банды ему делать нечего…

— Я с вами! — доносится из моей комнаты, и из дверного проема показывается уже одетый и даже причесанный, довольный собой Паштет.

— Конечно! — легко соглашается отец, как будто на суд банды съездить, как на детский утренник сходить!

— Нет! — Но меня никто слушать не хотел. И не внимал моим доводам ни в машине, ни в дороге, и у здания нашего суда.

Но на самом пороге, чуть подзадержавшись, пришлось выдохнуть, спокойно посмотреть на ситуацию и стервозно улыбнуться своему отражению в окне. Спокойно, Рудислава, спокойно. У тебя всегда всё будет хорошо. Не смотря ни на что.

В здание суда, стервозно цокая каблуками, я вошла первая, раскрыв дверь чуть ли не с ноги, тем самым чуть не убив каких-то пареньков, которые, увидев меня вместе с отцом, шарахнулись в сторону.

Татуировки Кланов, по обычаю, были на видном месте — змеи на шее.

— Смотрите, какие люди, Гор и Принцесса! Давно не виделись, старик! — Один из Генералов Юга радостно пожимает руку отцу, и они отстают, разговаривая о чем-то своем, а я же, наоборот, ускоряюсь, чтобы поскорее оттаскать Кошку за волосы за такие приколы.

— Кошка!

— О, Рудичка, моя ж ты рыба! Как твои дела?

— Пока не родила, но жду тройню. — Недовольно отвечаю я, стойко выдерживая стальные объятья девушки. — Не объяснишь, в чем прикол?

— На тебя поступила жалоба за нападение на гражданских.

— Ремарочка, я не в банде, поэтому ваш кодекс на меня не распространяется. Я могу перебить в слюни половину города, и судить меня имеет право только городской суд, но никак не суд банды.

Кошка задумывается на секунду, хмуря свои рыжие брови и зло смотрит на меня снизу-вверх — девушка доставала мне едва-ли до подбородка.

— Руди, ты родилась в банде…

— Но это не говорит, что я должна жить по её законам. Статья третья, пункт пятый, подпункт шесть: «Членство в банде является сугубо добровольным действием. Даже Решала не может заставить человека против его воли делать что-либо.». Статья два, пункт три, подпункт восемь: «Должность и все знаки отличия не передаются по наследству, являясь сугубо личными знаками отличия. Дети не несут ответственности за поступки родителей.». Кошка, ты же так долго размахивала кодексом, когда только стала Решалой, а что в итоге? Не знаешь самого элементарного? Стыдно, милая, стыдно.

— Девчонка, как ты смеешь подобным образом разговаривать с Решалой? Тем более, когда госпожа так благосклонна к тебе? — Чопорный мужчина, лет сорока, бросает на меня крайне недобрые взгляды, брезгливо морща губы.

— Я повторю: я не член банды. Ваши должности и титулы мне по глубокому боку. Меня вызвали на суд банды, но не имеют абсолютно никакого права судить. Будь тут Макс, он бы полностью встал на мою сторону, вы сами прекрасно это знаете. — Я устало вздыхаю, потирая переносицу. Судя по взглядам всех собравшихся, я сумела их убедить, и даже непробиваемая Кошка задумалась над моими словами. Ну, а теперь пришла моя очередь немножко охуеть. — Я принимаю ваши искренние извинения, — злорадно улыбаюсь, обводя взглядом всех собравшихся, — а теперь я хочу услышать, что вы готовы мне предоставить в качестве моральной компенсации? Принимаю все в денежном эквиваленте, но можно и квартиркой. Тут как барыне угодно. — И мило улыбаюсь Кошке, на что девушка, по ней видно, вот-вот зашипит. И единственные, кому весело в этой ситуации это мне и Псу, который, стараясь особо громко не ржать, забился в самый угол кресла и сейчас тихонько там трясется от смеха.

— Принцесса, мне кажется, ты слишком много хочешь…

— Я хочу не много. Я хочу свое. Номер моей карты у тебя, Котик, есть. Можешь скинуть на него. А я пойду. У меня тоже дела. Если решите еще раз скинуться мне всеми районами на школьный обед — обязательно звоните!

Опираясь о стену, устало выдыхаю, потому что такой пиздец сошел мне с рук. Невероятно.

— Ну что, поразила всех своим остроумием и харизмой? — Пристраивается рядом со мной отец, закуривая, чем безбожно нарушает все правила приличия и пожарной безопасности. Я следую его примеру.

— Наповал. — Устало выдыхаю струйку дыма в потолок и смотрю на мысы своих ботинок. — На что только Кошка рассчитывала? Что я сейчас вся такая испугаюсь и буду умолять её взять меня на место Генерала, лишь бы грехи мои мне простили? Глупо. Очень глупо с её стороны. Макс бы никогда такого не допустил.

— Да, Макс бы убил всех без вопросов за такое. Кошка еще молодая и глупая для решения таких вопросов. Она слишком… идеалистичная. Думает, что все может быть только так, как она хочет и никак иначе. Вроде как статус Решалы ей позволяет, но на мнение других она не смотрит. Пытается сделать хорошо,.

— А выходит как всегда, — продолжила я, снова затягиваясь. — Кстати, — встрепенулась, испуганно смотря на отца, — ты Пашу где потерял?

— Когда ты рванула в кабинет, я тактично отвел его в машину. Не надо ему тут лицом торговать, ничего хорошего от этого не будет.

Отец, что буквально полчаса назад был бодр, весел и полон энергии, сейчас казался мрачнее тучи, то и дело печально вздыхая.

— Бать, — осторожно начала я, — случилось что?

— Твоя мать здесь. — Как ушатом по голове. Будто гору камней вывалили на меня, придавив всеми сразу, не давая подняться. Даже дышать. Женщина, что бросила нас четырнадцать лет назад, из-за чего вся моя жизнь пошла по пизде, сейчас здесь, в этом здании. В пошаговой доступности. — Я видел, как она направлялась на парковку со своим новым мужиком, когда ты влетела в кабинет Кошки.

Время еще есть. Время еще однозначно есть! Отец не успевает схватить меня за края куртки, когда я подрываюсь и бросаюсь прочь из здания. Машину должны проверить, во избежание подрыва или любого другого несчастного случая, поэтому время было!

Я не знала, на что рассчитывала. Не знала, чего хотела от нее. Наверное, просто посмотреть в глаза. Понять, почему она так со мной поступила. Почему оставила четырехлетнюю меня. За что она так со мной. И увидеть то, на что она меня променяла.

Состояние аффекта — странная вещь, когда адреналин долбит в крови на максималках, и ты не замечаешь абсолютно ничего, что происходит вокруг: ни сбитых с ног людей, ни разлетевшихся во все стороны документов. Ничего. Лишь цель.

В бампер которой я буквально врезаюсь.

А она не изменилась. Совсем-совсем. Именно такой — испуганной, бледной и какой-то даже никчемной я ее помню. Слабой.

— Выходи, дорогая, базар есть. — Усмехаюсь я, стирая струйку крови с руки. Рана на плече разошлась. Отцу вечером снова придется зашивать, если не забухает от радости встречи. — Быстро вышла из машины. — Главное вести себя спокойно, иначе сорвусь в истерику и разнесу всю резиденцию Кошки, а этого они мне точно не простят.

Она бросает испуганный взгляд на мужчину рядом, я знаю его, глава Востока, хозяин половины торговых центров этого города. Отец Вали. Мозаика складывается сама собой. Одно накладывается на другое. Полноценная картинка складывается в моей голове.

— Рудислава, я очень рад тебя видеть. Как раз хотел с тобой поговорить. — Он выходит из машины, но держится подальше, отгораживаясь от меня дверью. Чего ты боишься, у меня даже оружия нет. — Между тобой и моей дочерью возникли разногласия, и я бы хотел, чтобы мы решили их здесь и сейчас.

— Кровь. — Его черные брови взметаются вверх. — Твоя дочь добилась моей крови. Теперь я хочу плату, равноценную той, что заплатила я. Мать и кровь. Чем же я оценю это… — Показательно задумываюсь, складывая руки на груди. — Пожалуй, смерть меня устроит. Как вам? Вы давно в этом, Олег Юрьевич. Но не дольше меня. Её смерть — меньшая из плат, вы сами это знаете. Но принимаете ли?

— Рудислава, — я слышу в его голосе злые и панические нотки, он даже наклоняется чуть вперед от негодования, а мать, та мразь, что родила меня, отводит взгляд. Боится смотреть на меня. — Не кажется ли тебе, что цена слишком высока? — И в эту секунду я вдруг осознала две вещи: я сделаю все, чтобы отец больше не пил. Вернусь домой, поставлю его на охуительный контроль, приведу в божий вид и заставлю вернуться в банду. Сделаю всё, чтобы это случилось. А потом урою эту семейку. А вторая — я закопаю Валюшу. Эту самую белобрысую мразь, что сейчас прячется в тени заднего сиденья, но все равно любопытно выглядывает, бросая на меня настороженные взгляды. Закопаю заживо.

— Перед законом банды все равны, — равнодушно бросаю я, закуривая, — и, если вы хотели, чтобы меня судили по закону банды, я так же, в ответ, заберу свою плату. Мой отец — Жнец Севера. А я унаследую его место. И соберу все долги сполна.

Пальцы отщелкивают недокуренную сигарету четко в лицо матери, заставляя ту испуганно вздрогнуть и даже вскрикнуть. Проклятая трусиха. Мерзость.

— Я лишь хотела с тобой поговорить. — Бросаю на последок. Я вижу, как она дергается от моего холодного и равнодушного голоса. Вижу, как ее пугает один мой вид, но продолжаю говорить спокойно и размеренно, чеканя каждое слово. — Посмотреть в глаза. Понять, за что ты так со мной поступила. А ты всего лишь прыгнула с одного хуя на другой. Я долго не могла понять, почему тебя отец шлюхой называет. А теперь поняла. И поняла, как он был прав. Ты реально просто шлюха.

— Не смей так разговаривать с моей женой! — Он буквально подскочил на месте, бросаясь вперед, но ему преграждает путь «Карманная Армия Севера». Эти ребятки были взяты из приюта в возрасте трех лет с тех пор воспитывались в банде Севера, как личная охрана Главы, а если они тут, значит, и старый добрый Дон где-то рядом.

— Олежа, — смеется мужчина, появляясь из тени колонны, и ебыря моей матери передергивает от ненависти, потому что всем известно, что Восток слабее Севера, еще год-два, и он будет просто им поглощен. Слишком там все нестабильно. — Что ж ты так не сдержан. Кидаешься на маленькую и безобидную девочку! Ты посмотри на Рудичку! Святой невинности ребенок! Жаль, от бабы, которую все районы не единожды ебали. А вот отец у Рудички толковый. Двадцать пять лет был моим преданным Генералом, и хотя бы за одно это я убью любого, кто откроет рот на него и его семью, я доступно объясняю, Олежа? — и его ребятки как бы невзначай отодвигают полы пиджака, показывая стволы.

Отцу Вали не остается ничего, кроме как скрипнуть зубами, сесть в машину и дать по газам. Если бы один из парней не успел меня дернуть в сторону, меня бы цепануло. Еще один пунктик в список того, с чем этой семейке придется расплачиваться.

— Развлекаешься, Козявка? — Улыбается мужчина, который все детство заменял мне родителей, когда мать боялась даже прикоснуться ко мне, а отца вечно не было дома.

— Аха, — улыбаюсь в ответ, с радостью ощущая крепкую жилистую ладонь на своей макушке. — Как дела, дядь?

— Пока не родила, — хохочет мужчина, давая отмашку парням, что все хорошо, — но жду тройню. А у тебя как?

— Первое боевое! — Довольно показываю ему плечо, на котором красовалась пропитанная свежей кровью марля. — Как вам?

— А кто, солнышко, так постарался? — обманчиво добро спрашивает Дон, и его парни, предвидя бурю, вжимают головы в плечи.

— Дятел! — Без зазрения совести сдаю ублюдка, зная, что теперь с этой проблемой весь Север будет разбираться. Что, несомненно, не может меня не радовать.

— Я тебя понял, Солнышко. А батя твой где?

— Тут где-то шарокатается. — Легкомысленно отмахиваюсь, и вспоминаю данную себе буквально пять минут назад клятву. — Дядь, а что мне надо сделать, чтобы батя в банду к тебе вернулся на то же место?

Старый Дон подозрительно прищуривается, но не дает мне и секунды на оправдания. Он сначала улыбается, а потом начинает хохотать, отбивая мне плечо своей ручищей.

— Пусть сам ко мне придет. Тогда и решим все. С ним. Нечего всяким Козявкам лезть в дела взрослых дядь. — Он снова улыбается, и я не могу не улыбаться в ответ, потому что передо мной человек, которого я в детстве называла папой. Человек, который сделал для меня столько, что мне за всю жизнь не расплатиться. — Ладно, Козявка, мне пора. Дел по горло. А ты не болей. И в гости заходить не забывай.

— Обязательно, — радостно бросаю в спину уходящему мужчине, не стирая с лица довольную улыбку.

— Не знал, что у тебя с господином «такие» отношения. — Бросает отец, выплывая из тени дверного проёма, заставляя меня испуганно вздрогнуть.

— Прекрасные у нас с ним отношения, — холодно бросаю я. — В общем, так. С этой пиздой я потом разберусь. А сейчас другое насущное дело: я договорилась с Доном на встречу. Пойдешь ты. Будет решаться твое будущее. Не дай тебе Христос бог забухать еще хоть раз. Урою. Закопаю заживо. Рядом с женой твоей и семьей её новой. Им я могилки начну готовить уже сейчас. И ты ляжешь рядом, если планы мои нарушишь.

— Знаешь, — задумчиво бросает он, — мне всегда казалось, что ты страсть как похожа на Дона в молодости. У вас характер очень похож.

— Может, потому, что первым, кто взял меня на руки, был Дон? И воспитывал меня он, пока ты из банды не ушел. Так что неудивительно. А теперь домой, у меня голова кружится.

В машине, словно забытая собака, сидел недовольно надутый Паштет и копался в телефоне, залипая в игру, но стоило только нам сесть в машину, сразу оживился, чуть ли не хвостом виляя от радости.

Отмахнувшись простым «я все решила», наконец-то расслабляюсь, смотря, как отдаляется от нас всегда напрягавшая меня резиденция Кошки.

Слишком все сложно, слишком всего много и с слишком многим надо разобраться.

Сейчас, именно в этот момент, я уверена, все: Кошка, глава Востока, моя мать, Валя, даже отец, чувствовали, что сегодня был переломный момент, после которого перемены неизбежны.

Буря грядёт. Я начну её, и я же буду в самом её эпицентре.

========== 7. “Буря” ==========

Описать мое настроение словами нельзя. Что-то на грани дьявольской злобы и нечеловеческой истерии. Это то самое состояние, в котором люди без проблем вырезали города. Но геноцида одного конкретно взятого города в моих планах не было. Лишь убийство конкретно взятой дурочки.

Но, смерть — это слишком легко после всего того, что она сделала.

А ведь все так хорошо начиналось! Выпускной класс, Вика, Паштет, Антоша. Наша неразлучная четверка. Мы были созданы друг для друга. И тут появляется эта сука.

Господи, я просто закопаю её заживо. Сломаю каждую маленькую косточку в её никчемном теле и перебью каждый позвонок, но так, чтобы, когда я положу её в могилу, она еще была жива. И ощутила весь тот ужас, который я хочу ей подарить. Все должно иметь свою цену. Абсолютно всё. И красивенькое надгробие Валюши — приемлемая цена, как по мне.

А с другой стороны, можно отбросить прелюдию. И превратить её жизнь в нескончаемый ад. А еще сделать так, чтобы она оказалась на самом дне пищевой цепи. Эта дурочка додумалась пригласить в школу братков даже не из своей банды. И теперь самым подходящим будет попросту втоптать ее в грязь. Её и её обожаемого папочку. Забрать у них все, что не прикручено к полу. А что прикручено — открутить и забрать.

Разрушить все. Сломать. Уничтожить! Я сделаю всё, чтобы Север наконец-то таки захватил Восток. А еще… Можно же самой захватить Восток! Зачем мелочиться! Я просто приду к Решале, разложу этой дурочке все по полочкам, заручусь поддержкой и заберу себе Восток. Да-а-а! Это просто идеально. Лучше некуда! Замечательный план!

— У тебя такое выражение лица, — хмурится Викуля, переплетая наши пальцы, — будто в твоей голове, как минимум, крутится план по захвату мира. И это как минимум! Что случилось?

Я пересказываю Викуле события тех дней, что она не застала, параллельно не спуская глаз с двери класса, выжидая, когда же Валюша соизволит прийти.

Разборки разборками, а школу пропускать нельзя. Я уверена, именно это ей моя мамашка и втирала, отправляя с розовым рюкзачком в школу. Сегодня будет мясо. Сегодня я раскатаю её по асфальту школьного двора!

— А вот и моя прелесть! — Хищно улыбаюсь я, увидев, как мой милый кролик заходит в класс, видит меня, передергивается всем телом и испуганно опускает голову. У девочки реально жуткие проблемы с головой, раз она до истерики боится меня, но все равно продолжает лезть. — Милая, как же долго я ждала этой встречи!

Она испуганно поднимает взгляд, когда я бесцеремонно упираюсь подошвой кроссовок в край парты прямо напротив её лица. Антону хватило лишь одного моего взгляда, чтобы засунуть язык в жопу и молчать.

— Чего не здороваешься, сестренка! Мы же почти семья, если моя ненаглядная мамочка прыгнула в койку твоему отцу! Надеюсь, хотя бы тебе досталась горсть её внимания. Ты заметила, что за эту неделю ты ни слова мне не сказала, хотя за моей спиной рот открываешь похлеще моей мамашки над членом твоего бати? По-моему, это как-то неправильно, ты не считаешь? — Сейчас я только играюсь, милая, позоря тебя перед всем классом. Ведь все знают историю моей шлюхи-матери, которая бросила меня совсем малышкой. А она, оказывается, к другому мужику переметнулась. Прикинь, что о тебе подумают? И ты, а не я, будешь дочерью шлюхи. Ведь мне что-то подобное сказать просто побоятся. Охуенное чувство вседозволенности. — Может, ты уже поднимешь свой незамутненный взгляд от парты и посмотришь мне в глаза? Прояви характер хоть раз мне в лицо, а не за спиной, натравливая на меня братков банды. А знаешь, что теперь с ними будет? — дожидаюсь заинтересованного взгляда исподлобья и весело продолжаю. — Их перережут, как щенков! По твоей милости! А тебе и плевать. Но мне не плевать. — Мой игривый настрой слетает, стоит мне сжать в кулак её накрученные в огромные кудри волосы, сминая прекрасную прическу. Моя мать любила такие. Стала ясна еще одна причина моей ненависти к ней. — Мне глубоко не плевать. И решим мы с тобой все конфликты сегодня после школы, за курилкой. И попробуй только не явиться. Я приду к тебе домой и испизжу тебя в слюни прямо перед твоим папочкой и мамочкой. И мне даже ничего за это не будет, потому что твой батя до усрачки боится моего. Круто быть протеже Главы самого сильного района, правда?

И я отпускаю её волосы, со всей силы толкая на нее парту, от чего девчонка с криком подается назад и падает со стула, вызывая всеобщий смех.

Если я правильно все рассчитала, это окончательно выбьет её из колеи. И на встречу она придет не одна. Господи, только бы эта поехавшая так и сделала! Мне же больше ничего и не надо. Один прокол! Всего-лишь один прокол Востока и все. Пиздец им!

Она поднимается неуверенно, с помощью напуганного до ужаса Антона, но взгляд. Господи, этот злой взгляд полностью поехавшего человека обещает мне все кары господни. Но я только улыбаюсь ей, потому что, милая, буря пришла. И имя твоей буре — Рудислава.

Она уничтожит всё, что ты любишь.

Она пришла вовремя, что добавило пару плюсиков в её карму. Но пришла не одна, на что я и рассчитывала. Слава богу, эта дурочка сделала все так, как я и хотела. Мне большего и не надо!

— Чё, больше братков пойти избивать невинную невинность не согласились? — Всего-то десять. Никчемные крупицы. — И правильно сделали. — Улыбаюсь я, и из-за угла школы появляется армия Севера в тридцать человек. — Схватить, скрутить, обезвредить. На них не должно быть ни царапины.

— Поняли, Принцесса, — усмехается Волк, самый главный в их компашке, давая отмашку парням, что уже разминали кулаки. По виду парней из Востока было видно, что они уже трижды пожалели, что согласились на это дерьмо.

— Вот как оно бывает, милая, — улыбаюсь я, наблюдая, когда ребятки уверенно, быстро и красиво скручивают парней Востока. Вот твой билет в никуда — реальное нападение на гражданских. Всему востоку пришел конец из-за прихоти маленькой, глупой девочки. Я обо всем позабочусь, милая. Абсолютно обо всем! — Когда идешь против системы, будь готова, что система пойдет против тебя. — И я уверенно зажимаю кастет ладонью левой руки, подходя ближе.

Она дрожит, в панической истерике наблюдая за тем, как брыкаются братки её отца, но сделать ничего не может. Тебе уже давно пора просить о моей милости. Но стоит только ей открыть рот, как его закрывает мой кулак. Хук левой у меня всегда был отменным. Железо проезжается по нижней челюсти, и я слышу стук зубов, цепляет верхнюю губу, разрывая её, и добивает нос.

Тишину площадки разрывает нечеловеческий ор, и она заваливается на спину, полными ужаса глазами смотря на меня. Обожаю этот взгляд снизу-вверх, когда человек понимает, что ему пришел конец.

— Не убивай…

— О боже! — картинно вскрикиваю я, услышав это жалкое мяукание. Милый ты мой котенок! — Упаси господи, убивать тебя! Это же такой грех на душу. Я просто тебя покалечу. Изобью в мясо. В детстве тебя, видимо, не били никогда, так я восполню это упущение за годы вперед. Теперь ты чувствуешь, милая, — мой кроссовок опускается на её живот, и тело девчонки заходится в предрвотной судороге, — что чувствовали все те, кого ты избивала, чтобы мне насолить? Теперь ты чувствуешь, — пяткой толкаю ее в плечо, переворачивая на спину, чтобы видеть её лицо. — Что чувствовала я, когда твой дружок пырнул меня? Теперь ты все прочувствуешь! — Я била и била. Но не было той ярости, которая застилает глаза и туманит разум. Все было предельно ясно — куда бить и с какой силой, чтобы она не отключилась. Чтобы сделать больнее, но не убить. Зачем убивать, если можно сделать свою игрушку для битья. Я била спокойно и размеренно, превращая её лицо и тело в кровавую кашу. Била до тех пор, пока она не начала захлебываться собственной рвотой. — Какая мерзость. — Брезгливо пнула последний раз, переворачивая её на бок, чтобы дурочка не захлебнулась собственной блевотиной. — Всё, парни, клиент готов. Этих можно отпускать.

Судя по виду «этих», им тоже досталось. Видимо, пытались вырваться, вот парни их и помяли. Синяков не будет, ребятки с Севера знают свое дело.

— Забирайте это мясо и валите с глаз моих долой. — Радостно сверкаю глазами, пожимая поочередно руку каждому из Армии. — И не дай боже кому-то из вас перейти мне дорогу. Это будет последнее, что вы сделаете в этой жизни.

Они уползали, словно побитые собаки, то и дело бросая мне в спину: «Больная сука! Конченная! Монстр! Бездушная тварь!». Я слышала все это уже тысячу раз.

А самый первый от собственной матери. Так что ничего нового. Ничего необычного.

Радостно улыбаясь яркому сентябрьскому солнцу, я набираю номер, который в контактах у меня подписан как «Не брать трубку даже в случае угрозы смерти!»

— Кошка, у меня тут видос, как дочка главы Востока приводит братков на школьную драку. Разберись.

— Дон, я тут почудила немножко, и ваших ребят втянула, но, в общем, требуйте суд банды, Восток проебался.

— Ух ты ж, моя хорошая! — Смеется в трубку мужчина, и мы еще пару минут болтаем о делах насущных, а потом с миром расходимся каждый своей дорогой.

Разборки длятся уже больше четырех часов, но к общему решению пока никто не пришел. Дон вообще забил на это, оставив меня тут совсем одну, Восток истерил, остальные негодовали, Кошка паниковала, потому что первый раз она стоит во главе подобных разборок, а я же откровенно скучала, играя с Псом в шахматы и постоянно выигрывая.

— Моя дочь в реанимации! Ей придется делать операцию, чтобы удалить внутренние кровотечения! А на лице навсегда останутся шрамы!

— Она не является членом Банды! — мнется испуганная Кошка. Рано ей еще занимать этот пост. Мне надо было соглашаться, когда Макс предлагал. — Да и в любом случае, даже если бы была, Рудислава им не является. Обвинения непланомерные. Плюс, ваша дочь дважды привела на территорию школы, на нейтральную территорию, Воинов, спровоцировав две драки…

— Я не желаю ничего слушать!

— А придется, — устало вздыхаю я, поднимаясь со своего места и отодвигая Кошку на задний план. Видимо, придется опять разруливать все самой. — Потому что суд идет не над вашей дочерью, а над вами. Вы десять лет в Банде, четыре года на месте Главы, но с вашим приходом не изменилось ровным счетом ничего. Больше скажу, Восток упал как в «возе» так и в «вывозе». Вы обособились от банды, не отдавая законный процент с торговли в казну, обосновывая это тем, что торговые центры, которыми вы владеете, не являются собственностью банды и куплены на ваши деньги, но это не так. В бумагах, которые я приложила к делу, уважаемый суд, подробно расписано, откуда и куда шли деньги. На то, чтобы найти эту информацию, мне понадобилась ночь. Не знаю, что вы там на своих местах делаете. — Суровые дядечки зло скрипят зубами, пойманные на горячем. Уверена, они давно куплены главой Востока. Совет и Суд давно нуждается в перестановке кадров. — Плюс, вы незаконно торгуете с другими бандами, не согласовывая данные продажи с Решалой. Далее, вы позволили своей дочери пользоваться вашими воинами, чтобы заявиться с ними на нейтральную территорию, находящуюся под запретом любых действий насильственного характера по отношению к ученикам, и попытаться натравить их на ученицу этой самой школы. Все это было сделано с вашего позволения. На мой взгляд, этого достаточно, чтобы сделать место главы вакантным.

Судьи и совет шушукаются, прикрывая рты ладонями, чтобы было невозможно прочесть по губам, но все здесь собравшиеся и так понимали, в чью пользу будет принято решение.

— Кхм, Рудислава, — откашливается Судья, самый главных в этой шайке лживых, жирных прихлебателей, — мы приняли решение утвердить ваше прошение о смене главы Востока, но вас поставить на это место мы не можем в силу вашей импульсивности….

— Я что, похожа на ёбнутую, чтобы занимать это место? — равнодушно пожимаю я плечами, рассматривая свой маникюр. — Я не займу это место, даже если от этого будут зависеть жизни всех здесь собравшихся. Старый Дон уже подобрал кого-то на это место. И я рекомендую его. Все остальные вопросы прошу решать с главой Севера. А теперь, досвидули! — Радостно улыбаясь, помахала всем ручкой, чем вызвала их нервное передергивание, и в веселую припрыжку удалилась из зала суда.

Теперь можно выдохнуть. Теперь я спокойна.

— Я же обещала, что уничтожу все, что тебе дорого. — Улыбаюсь я, опираясь на одну из колонн. Я решила остаться тут еще ненадолго. Хочу посмотреть на нового главу Востока. Мне прям интересно, кого там Дон нашел настолько поразительного, что сразу в главы Востока.

— Теперь ты довольна? — Тихий голос заставляет передернуться всем телом. Не от испуга. От омерзения.

— Да. — Стервозно улыбаюсь той, что зовет себя моей матерью.

— За что ты так со мной? — Тихо говорит она, смотря себе под ноги. Подозрительно, что эта тварь набралась смелости со мной поговорить.

— У меня к тебе встречный вопрос. Не хотела меня — местный абортарий работает двадцать четыре на восемь.

— Макс убил бы меня, если бы узнал, что я убила его ребенка.

— Нихуя себе… — практически по слогам проговорила я, еле держась на ногах, потому что новость была… крышесносящей. Я — дочь бывшего Решалы. Твою-то мать! — Сказал я себе. А ты реально та еще любительница разгульного образа жизни.

Зато это точно объясняет, почему Макс так со мной носился в детстве. И почему так адски бесился, когда я папой называла отца или Дона. А че ж не заявил свои права на меня?..

В любом случае, это все в прошлом. Далёком прошлом. И, я очень надеюсь, отец никогда об этом не узнает, потому что это его точно добьет до конца. Он, конечно, догадывается, но догадываться — это не знать наверняка.

— Если ты решила поговорить по душам, то ты ошиблась дочерью. Меня можешь давно считать не своим ребенком. Я не хочу видеть твое жалкое тело. Не переходи мне дорогу. А если хочешь знать, что будет, если все-таки решишься — сгоняй в реанимацию к своей дочурке. Там все наглядно показано.

Она была какая-то странная. Очень. Вся её поза — скованная, дерганная, резкая, говорила о том, что она напряжена до предела, будто готовится к прыжку. Будто решается что-то сделать, но решиться все никак не может.

Это что же, она сейчас кинется на меня? Господи, ради Христа, не надо. Я сейчас не в настроении! Плюс, обе руки вышли из строя по вине её дочурки обожаемой.

Я успела среагировать, когда она дернулась вперед, с бешенным криком выбрасывая в мою сторону руку с зажатым в ней ножом. Я успела. Иначе этот удар мог стоит мне жизни. А в следующую секунду о мою голову будто ударили сковородой — звон в ушах стоял знатный, а тело матери, с вмиг остекленевшими глазами и дыркой во лбу просто грохнулось на спину. Нож прилетел мне под ноги.

Я слабо соображала, что происходит, в ушах от выстрела прямо через мое плечо неистово звенело и прекращать не собиралось. Я тупо сидела на коленях и смотрела на нож и лужу крови у него.

Я не видела тебя четырнадцать лет. И лучше бы еще столько же не видела.

Вокруг бегали люди, отец им что-то объяснял, указывая на меня и тело у моих ног, отец на пальцах объяснял, что сейчас произошло, потом вырубил отца Валюхи. Нда… Дела…

— Натворила же ты дел, Злобина.

— Ты-то, блядь, откуда тут взялся? — Устало вздыхаю я в шею поднявшему меня на руки Паше.

— Оттуда. — Улыбается парень, на секунду опустив на меня взгляд, и тут же сгружает меня на один из сотни диванов, находящихся в этой резиденции. — Я новый глава Востока, Злобина. Я наконец-то добился этого.

— Я тебя искренне поздравляю. — Удивить меня в этой жизни нельзя уже ничем. Хотя бы потому, что без меня в этом городе не происходит ничего.

— Ты даже не удивлена?

— Конечно нет. — Потираю виски, стараясь прогнать звон из головы и хоть немного прийти в себя. — Я давно догадалась. Иначе просто не мог ты получать такое адское количество информации, если не общался с кем-то из банды. И когда я рассказывала тебе душещипательную историю своей жизни ты только со знанием дела кивал, будто я подтверждала уже ранее тобою узнанные факты. В общем, свое место Жнеца Севера я не зря четыре года занимала.

— Ты странная, Злобина.

— На то и расчет. — Смеюсь я. — Чем я «странней», тем дальше от меня всякая шоблядь держится. В это смысл, понимаешь?

Не понимал. Или не хотел понимать.

Я тоже безумна. Я понимаю это. Я всегда была такой. С самого детства. Нежеланный, недолюбленный ребенок. Тяга к насилию, удовольствие от участия в драках, счастье от вида крови. Я тоже ненормальная. Но я научилась управлять своим безумием. Пользоваться им. Контролировать его. Управлять им.

— Ты не хочешь знать, как я попал в банду?

— Неа. Мне не интересно.

— Ты собираешься дальше быть в банде?

— Нет. — Твердо отвечаю я, спустя секунды затянувшегося молчания. Я никогда не буду в банде этого города. Потому что… меня всегда будет не устраивать то, что тут происходит. Я всегда буду недовольна происходящим. И ничего не сможет этого изменить. Я сделала все, что хотела. Всё, что задумывала. Меня больше ничего тут не держит. Я уеду отсюда так же максимально быстро, как смогу. Как пойму, что без меня тут ничего не развалится. Меня здесь ничего не держит.

— Даже я?

— Даже ты. — Я отвечаю твердо, чтобы не дать ему и шанса на продолжение нашей истории.

Я люблю его. Я знаю это. Понимаю. Чувствую. Но… Мы разного безумия люди. Он не выдержит моего давления. Не перенесет меня морально. У нас нет и шанса. И пытаться, чтобы разрушить нас обоих до основания я не буду. Я люблю тебя настолько, что готова отпустить и позволить жить так, как ты хочешь.

— Рудислава? — зовет отец, появляясь в гостиной. — Пойдем домой.

— Да, — я легко поднимаюсь с дивана, оттягивая задравшуюся майку, заляпанную кровью моей матери. — Пойдем.

Уже в дверях я оборачиваюсь, чтобы посмотреть на тебя, но ты слишком подавлен, чтобы смотреть мне в след. Я уверена, ты будешь прекрасным главой. Лучшим из тех, кто некогда был и тех, кто еще будет.

Я уверена в тебе.

Через пару лет мы встретимся, обещаю. Но мы пройдем мимо, даже не поздоровавшись, потому что будем абсолютно чужими друг для друга.

Я люблю тебя, Паш.

И я тебя отпускаю.

Дверь закрывается за моей спиной, навсегда отрезая меня от всего, что было раньше.

Прощай.